Геннадий Мельников. В страну Восточную придя...---------------------------------------------------------------
© Copyright Геннадий Мельников, 1986-1989
Email: [email protected]
Date: 25 Mar 2004
--------------------------------------------------------------- В страну Восточную придя... Исторический роман Степан Медников давно вынашивал мысль переселиться на Дальний Восток,
где, по слухам, земли не меряны, урожай сам-сто, леса дремучие, зверей в них
видимо-невидимо, а пошла рыба на нерест - сплавные бревна вверх против
течения тащит. Село их - Неглюбка, что на Гомельщине, большое, да жили
скученно, земли было мало, узенькие наделы, чересполосица, так что
прокормиться на двух десятинах ему с женой Марией и сыновьями Андреем,
Арсением и Афанасием не было никакой возможности.
Ранней весной тысяча восемьсот восемьдесят девятого года, продав свой
надел, избу, коня, корову и двух ярок, пустился Степан с семейством по
чугунке в Одессу. Оттуда, как ему объяснили в переселенческом управлении в
Чернигове, на Дальний Восток, "Зеленый клин" ходят пароходы Добровольного
флота. В Одессе их разместили в низком, сложенном из белого пористого камня,
просторном доме недалеко от моря, но уже через неделю, которую Степан
потратил на приобретение билетов, оформление документов и обзаведение на
дорогу дальнюю всем необходимым, было велено собираться на пристани для
посадки на пароход.
По высокому крутому трапу вскарабкались они на борт огромного черного
трехмачтового с двумя высокими толстыми желтыми дымными трубами пароходища
"Кострома". Хоть и боязно было пускаться в такое долгое путешествие через
моря и океаны, но двойной ряд заклепок внушал надежду, что толстые железные
листы пароходного туловища выдержат шторма и ураганы и все обойдется
благополучно. Разместили их в просторном кубрике в кормовой части парохода.
Степан помог Марии отгородить ситцевой занавесочкой на веревочке уголок
сажени в четыре, уложить вещи и пять мешков с сеном на железные двухярусные
кровати, на которых и предстояло им спать долгие полтора месяца.
С неизъяснимой тревогой и волнением смотрели они на медленно и плавно
отделяющийся берег, машущий белыми платочками, шелковыми цветными косынками
и фуражками, на мутную гладкую воду, вспениваемую у кормы винтом и покрытую
всяческой разноцветной дрянью, вроде синих конфетных бумажек, оранжевой
кожуры апельсинов, красными шкурками бывших раков, желто-розовыми щепками,
радужными пятнами мазута, тряпками, что всплывали, появлялись из пучины и,
быстро мелькнув, исчезали опять, отчего, если смотреть с высокого борта
парохода только вниз, на воду, голова кружилась и нужно было покрепче
ухватиться за крытые прозрачным лаком перила. Но полоса воды быстро отдаляла
берег, город стремительно поворачивался другим своим боком, толпа тоже
съехала за корму и, покрытая черно-серым, с бурым подвздохом облаком дыма,
сильно поредела. Потом порывом свежего, уже морского ветра дым забросило
вниз, на корму, и остро запахло гарью, сырым паром и пришлось крепко
зажмурить глаза от летящей колючей сажи. Страх, что их в последнюю минуту
ссадят с парохода, отчего Мария строжайше запретила сыновьям шалить,
толкаться и драться, чтобы ругучий боцман или толстый серый жандарм не
обратил на них внимания, проходил, но уступал место страху новому - перед
бурным морем, дальней дорогой и предстоящим обоснованием на новом месте.
Назад дороги уже не было - ни земли, ни хаты, а впереди тоже ничего пока нет
- одни надежды... Но вот остался позади и каменный мол и белый маяк и белый
город Одесса. И пришла ночь с зыбким сном в тесном кубрике, заполненном
громким храпом и вздохами и всхлипами и запахом прелых портянок и смазных
сапогов и чеснока вареных колбас из домашних еще припасов и сена и навоза с
палубы, где в клетках везли кур и свиней и овец и двух быков для питания
экипажа и пассажиров.
Проснувшийся рано от звуков шлепания босых ног по деревянной палубе и
шипения воды, Степан тут-же разбудил сыновей, и Мария проснулась, привыкшая
подниматься рано, засветло, чтобы задать корм домашней живности, выгнать
корову за ворота и приняться готовить завтрак своим мужикам. Но наводивший с
матросами на палубе порядок боцман твердо велел им поспать еще с часок, и
Степан с Марией виновато вернулись в кубрик, а мальчишки, хоронясь от
взгляда свирепого дядьки, умчались вперед, на нос корабля, где на крышке
первого трюма они еще вчера заприметили походные кухни, сопровождавшие
солдат. Солдаты, молодые парни, еще спали. Но зато, принявшись основательно
знакомиться с пароходом, мальчишки от матросов узнали, что толстые канаты от
указывающего путь кораблю острого бугшприта поддерживают первую, фок, мачту.
Перед фок-мачтой расположился могучий брашпиль и это он вчера, пыхтя
струйками пара и постукивая звеньями цепи, вытягивал из морской пучины два
облепленных тиной разлапистых толстых якоря. На месте ли они? И свесив
головы сперва с одного борта, а затем с другого, они убедились, что да, на
месте, вон висят, но уже чистые, тускло мерцая лишь сырыми, окрашенными
черной краской гранями. И заодно они до кружения голов нагляделись на
стремительно бегущую под нос парохода зеленую бутылочную воду. Больше всего,
конечно, их притягивали зеркально блестящие стекла капитанского мостика, за
которыми стоял морской офицер в белом кителе и с большим, длинным биноклем
на груди, не чета невзрачным маленьким биноклюшкам армейских офицеров, и два
матроса перебирали спицы, крутили высокое рулевое колесо, но туда даже и
голову просунуть нечего было думать - командир заругает и батька выдерет. А
вот заглянуть через открытые световые люки в пахнущее нефтяным маслом,
ухающее и шипящее, дышащее теплом помещение судовой машины было можно, и они
вдоволь нагляделись, особенно поражаясь тому, как чумазый смазчик ловко
подливает синей струйкой масло из большой с длинным носом жестяной масленки
в мелькающие локти паровой машины. Смазчик почувствовал, что за ним
наблюдают сверху, и приветливо махнул им рукой. Потом они попытались,
взявшись за руки втроем, обнять сперва одну, а потом и вторую, желтые,
только что помытые трубы, из которых едва ли не до горизонта вытянулись
серые дымные хвосты, пушистые, как у их тоже оставленной дома кошки Мурки,
но не получилось, кого-то четвертого не хватало. Затем наступила очередь
осмотра второй, грот, мачты. Она была такая же высокая, как и первая, из
толстого твердого, покрытого лаком дерева, поддерживаемого множеством туго
натянутых колючих витых канатов, но без трех поперечных перекладин, как у
фок-мачты, под которыми были увязаны белые полотнища парусины. - Если машина
сломается, - догадались, посовещавшись, они. И отправились осматривать
третью, бизань, как узнали, мачту, но попались в руки матери, а та, легонько
шлепнув каждого, велела умываться и завтракать.
Кубрик уже подмели и проветрили и все его население сидело, кто вокруг
длинного стола, а кто на нижних кроватях, и завтракало. А потом ребята
углубили знакомство с немногими сверстниками, пустившимися с родителями в
новоселы на Дальний Восток. И Степан с Марией знакомились с такими же
переселенцами, обменивались надеждами на новую жизнь и причинами
переселения. Что-то их ждет? Этот вопрос звучал постоянно и люди в беседах
друг с другом пытались утвердиться в правоте своего решения на переселение,
заглядывали друг другу в глаза - не смеются ли над ними, не считают ли
дураками. Ох, не легкое это дело - бросить родную деревню и увлечь семью в
черте куда.
Еще через сутки, заполненные бестолковой суетой, когда привычные к
работе руки не знали за что и взяться и вновь и вновь перебирали нехитрый и
невеликий скарб, ведь на переполненном людьми пароходе особо не
разгуляешься, тем более, что их и в передвижении ограничили, всюду нельзя,
пароход поутру зашел в Босфоров пролив. Землю видеть было радостно, хоть она
и турецкая, со старинными каменными высокими крепостями на обеих берегах, а
далее нарядными домиками в белой кипени цветущих садов и прямо у моря,
кажется - рукой подать, и на склонах невысоких горушек. Под вечер справа
проплыла и столица турецкая - Стамбул - Константинополь с золотыми куполами
православных церквей и стрельчатыми мусульманскими минаретами.
И еще день прошел в бестолковой суете и беганье с борта на борт:
пароход шел Мраморным морем и Дарданелловым проливом, и все было интересно,
и все кричали - а вон, а вон, - и тыкали пальцем. Но уже приустали,
любованье чужими красотами изрядно надоело. А более всего изнуряла
ограниченность пространства. Уже и ссоры начались, ворчанье и взаимное
недовольство.
Кроме четырех десятков пассажиров-переселенцев пароход вез в трюмах на
Дальний Восток целую тысячу солдат, парней молодых, любопытных. Впрочем,
всем было интересно побольше узнать о Дальнем Востоке, где придется жить,
служить, кому и недолго, а кому и вечно. Хорошо, что среди пассажиров
первого класса ехал владивостокский городской голова господин Маковский,
человек веселый, словоохотливый, большой патриот своего края и города,
заинтересованный привить интерес людям новым к дальней российской окраине.
Почти ежевечерне, когда немного спадала дневная жара, он, окруженный
любопытствующими, начинал рассказ. Видимо, он был неплохой психолог, потому
как заприметил, что там, где кучка, еще люди приткнутся, еще
любопытствующих добавится, потому и пошел к переселенцам; с кем, как не с
ними об истории освоения края гутарить, о житье-бытье на новом месте лясы
точить, уж у них-то к этим делам особый интерес, ушки на макушке, слушать
станут рты пораскрывши и уж сюда-то, едва ли не мигом, все население
парохода перекочует.
- Манят человека неизведанные дали. А если к любопытству - что там, за
горизонтом - добавляются еще и существенные интересы, нет, о наживе ли речь,
коли, пускаясь в неизведанное, можно и голову потерять, а интересы
практического свойства: что за земли там лежат, плодородны ли, богаты ли
леса зверем, реки- рыбой, много ли народу живет в тех местах, таровато ли -
а и торговлюшку какую завести; впрочем, если народцу местного маловато, то и
самому не осесть ли на землях удобных, в краях щедрых, среди людей мирных,
не воинственных? Отсюда и стремление русского человека в Сибирь бескрайнюю.
Отразив татаро-монгольское нашествие и окрепнув государственно, стала
Россия-матушка посылать своих сынов на восток, прирастать Сибирью. Славный
Ермак Тимофеевич, основав город на реке Тоболе, положил начало широкому
проникновению в Сибирь, на море Охотское, в Камчатку, Русскую Америку. И на
Амур, на Дальний Восток. Тяжел и долог был тот путь, многие опасности
поджидали сильных духом охотников за неизведанным, не единожды приходилось
возвращаться им, исчерпав силы и средства и не достигнув цели намеченной.
Но, отдохнув и набравшись сил, снова и снова пускались они в опасный путь,
снова и снова принимались осваивать земли новые, закладывать остроги,
умножать могущество и расширять землю Русскую. Атаман Поярков, отправившись
со своим отрядом в 1643 году из Якутска вверх по Алдан-реке и перевалив
Становой хребет, по Зее спустился на Амур-батюшку и на плотах скатился в
море Охотское. Он и был первым русским человеком, прошедшим Амур от истоков
до устья и указавшим удобный водный путь к Океану Великому. Семь лет спустя
Ерофей Хабаров со своей дружиной вольных охотников, ранее прознавши об
открытых богатых землях и получив дозволение воеводы Якутского, пустился в
опасный путь и основал на Амуре острог Албазинский. С тех пор и началось
широкое освоение Амура. Все новые и новые отряды казаков, промышленники
пушнины и искатели золота, а иной раз и люди беглые через Якутск и Становой
хребет, либо через Забайкалье выходили на бескрайние амурские просторы и
основывали здесь острожки, садились на землю основательно, распахивали
пашенку и огороды, крепкие дома строили, обзаводились женами - русскими
редко, за неимением, а все более из местных красавиц, и радовались, глядя на
детишек. А уж коли домами и пашнями обзавелись, да те дома голосами детскими
заполнились, значит прочно осели люди, без оглядки считают освоенные земли
своими и своею волей не расстанутся с ними никогда, разве что великим
принуждением...
Молодые хлопцы-солдаты слушали внимательно, а Степан с Марьей при
последних словах переглянулись, погладили по вихрам сидевших рядом сыновей и
почувствовали себя более уверенно. Ведь червь сомнения который день
неотрывно грыз изнутри: а не напрасно ли бросили место обжитое, дедово, и
сломя голову пустились в такую даль.
Отдавая должное мужеству первых землепроходцев - покорителей Сибири и
Востока Дальнего, красноречивый господин Маковский, воодушевленный
благородной задачей поднять настроение переселенцев и вселить в них
уверенность, не то, чтобы сознательно обманывал слушателей благодарных, а
как бы льстил им, поднимал душевно и едва ли не приравнивал к славным
предшественникам, утверждал в них сознание правоты дела задуманного. Ведь по
чьим следам непосредственно идут переселенцы, чью славу наследуют? Людей,
можно оказать, великих, твердых духом и телом, преумноживших земли
Российские, православные. Впрочем, могло быть и так, попросту и не ведал
владивостокский городской голова о том, что далеко не горячая надежда
отыскать землю обетованную "христолюбивыми" атаманами Поярковым и Хабаровым
и отважными их сподвижниками двигали, а напротив, жадность зверская,
неудержимая жажда наживы, наглая уверенность, что не встретят они от
населения местного - лесных охотников и оленных людишек отпора должного; не
о коротком и легком пути на восток они думали и не о новых землях для
царства Московского, а о том, как бы безнаказанно поживиться чужим добром,
долгими годами и тяжким трудом нажитым, заставить аборигенов платить ясак в
казну, да и свои котомки набить мягкой рухлядью, бабами их попользоваться,
покняжить на новых землях. Ватажки-то собирались, главным образом, из люда
беглого, тертого, звероватого, и в начальники они себе выбирали самых лихих
злодеев отчаянных, ни в чем не знавших удержу. Отсюда-то и главная причина
неудач их в освоении Амура-батюшки. Не с добром и ласкою обратились они к
населению туземному, а как убийцы и насильники, отчего и встречали
вооруженный отпор. Казак Юшка Петров, к примеру, атаманом Поярковым
посланный разведать дорогу от Зеи к Селимдже и найдя там городок
Пельничегду, не добрым словом отблагодарил князя местной за гостеприимство,
еду и приют, а устроил резню повальную, от чего сам же и пострадал - из семи
десятков казаков к Пояркову вернулись менее половины. И атаман Хабаров
воеводе в Якутск докладывал, кичась своею удалью богатырскою, что, поймав
сестру князя местного Лавкая, "Тое бабу расспрашивали и на пытке пытали и
огнем жгли". А еще он отписал, что "Божьей милостью и Государевым счастьем
тех Дауров в пень порубили всех с головы на голову"; "А в тех улусах мнотих
людей побивали и ясырь имали"; "И мы их в пень порубили, а жен их и детей
имали и скот".
Господин Маковский продолжал знакомить людей с историей освоения
Приамурья и востока Дальнего.
- Прослышав о появлении в тех местах маньчжурских отрядов и не желая
пограничных столкновений с Китаем, царь Алексей Михайлович в 1675 году
направил в Пекин посольство Николая Спафария - грека на русской службе. Но
соглашения о разделе земель достичь тогда не удалось. Московские же власти
придавали огромное значение вновь обретенным землям и для укрепления на
Амуре своих позиций объявили Албазин отдельным воеводством. А воеводою там
был посажен Алексей Толбузин, воин отважный и хозяин справный, круто
взявшийся за устройство из острожка настоящей крепости. Да не успел он. В
1685 году пятнадцатитысячное маньчжурское войско с громадной артиллерией
подступило к частоколу острожка и вынудило защитников Албазина, которых и
было-то всего четыре с половиной сотни при трех пушченках, отступить.
Довольные победой, маньчжурцы тот час сравняли острог с землей. А Толбузина,
едва он прибыл со своим отрядом в Нерчинск, завернули и вместе с дружиной
сотника Бейтона в двести казаков отправили возвращать острог. Стоял август
месяц и они до зимы успели построить жилища и восстановить частокол, но в
июле следующего года маньчжурское воинство вернулось и вновь осадило
острог. Целый год мужественно защищались казаки, но силы их быстро таяли под
огнем неприятеля, да и цинга, начавшаяся вследствии прекращения подвоза
свежей пищи, забирала щедрую дань. Во время одной их вылазок на неприятеля
погиб и сам воевода Толбузин. А начавшиеся вскоре переговоры между русским
правительством и китайским императорским двором положили конец осаде.
Албазин выстоял! Переговоры проходили в Нерчинске по инициативе русского
правительства, желавшего соседствовать на востоке с другом, но не с врагом.
И пришлось поступиться с таким трудом обретеннными землями - по настоянию
китайского императорского двора Амур перешел во владение Китая, а России
отводились земли от впадения в Шилку реки Горбицы и далее на север к
Становому хребту.
- Связь с русскими владениями на побережье Охотского моря, в Камчатке и
Русской Америке через Якутию была очень затруднительна и приходилось
постоянно обращать взоры на Амур - великую водную магистраль, тем более,
что, обладая формальными правами, китайцы никак эти земли не заселяли и
хозяйственной деятельности здесь не вели. Иркутский генерал-губернатор
Мятлев в 1753 году, озабоченный доставкой продовольствия и хозяйственных
припасов в Охотск и Камчатку, вновь предложил воспользоваться Амуром, но на
сделанный русским правительством запрос китайский императорский двор ответил
отказом.
Слушатели явно неодобрительно отнеслись к действиям китайского
императора. - Ишь, - мол, - как собака на сене...
Господин Маковский с явным наслаждением воспринимал всеобщее внимание и
движением руки успокоил слушателей.
- Хотя атаман Поярков и спустился по Амуру в Охотское море и на
построенных судах достиг устья реки Ульи, где уже было зимовье русских
землепроходцев, но все же бытовало мнение, что Амур теряется в песках и в
нижнем течении несудоходен. Экспедиция Крузенштерна в 1804 году, сделав
промеры в Татарском проливе, что между материком и островом Сахалином и в
который впадает река Амур, определила глубину его только в четыре сажени и,
не дойдя до устья Амура, пришла к выводу, что Сахалин на севере соединяется
с материком, а Амур несудоходен. Через сорок два года штурман Гаврилов на
бриге "Константин" вошел в устье Амура и поднялся до гиляцкой деревушки
Чныррах, но сомнений в доступности Амура с моря не рассеял. Не желая
ссориться с Китаем, русское правительство имело и веские доводы
внутриполитического характера препятствовать освоению Амура. Граф
Нессельроде, канцлер при императоре Николае I, говорил, что отдаленная
Сибирь до сего времени была глубоким мешком, в который спускались наши
грешки и подонки в виде ссыльных и каторжных; с присоединением Амура дно
этого мешка оказажется распоротым и ссыльным и каторжникам предоставится
путь для бегства по Амуру в Великий Океан и страны иноземные.
- Что вскоре и сделал Михаил Бакунин, - хмыкнул слушавший эту
импровизированную лекцию молодой офицер-моряк.
- О, этому событию предшествовала самовольная экспедиция
капитан-лейтенанта Геннадия Ивановича Невельского. Отправленный на бриге
"Байкал" доставить припасы для Камчатки, он в мае сорок девятого года,
зная, что ему придется отвечать за самовольное предприятие, пустился к
Сахалину и, огибая его о севера, к устью Амура. Пройдя Татарским проливом
между Сахалином и материком, он доказал, что Сахалин остров, а устье Амура
доступно для всех судов. Невельской по требованию графа Нессельроде был
предан суду Особого комитета и разжалован в рядовые, да благо вмешался
генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев, сумевший убедить императора в
необходимости присоединения Приамурского края в состав России. И вовремя.
Уже в следующем году в тех водах появились корабли английского
адмиралтейства и американские китобои. Положение стало острым - иностранцы
вот-вот установят здесь фактории и объявят эти земли своими владениями, что
они постоянно и делали едва ли не по всему свету. И Невельской вновь
решается на самовольный поступок. Двенадцатого июня пятидесятого года он
поднимается по Амуру до гиляцкого селения Тырь, высаживается там на берег и
объявляет местным жителям, что отныне они переходят под власть государства
Российского. Спустя полтора месяца Геннадий Иванович поднимается до мыса
Куегда, где, собрав туземцев дает салют из фальконета и шести ружей,
поднимает русский флаг и от имени императора заявляет, что отныне устье
Амура, Сахалин и побережье Татарского пролива являются владениями России.
Там, у мыса Куегда, он основал город Николаевск. Вот отсюда-то через
одиннадцать лет и бежал Михаил Александрович Бакунин, - последние слова
господин Маковский адресовал персонально молодому офицеру.
- Для китайцев же, считавшихся владельцами всего бассейна Амура, было
заготовлено объяснение, что Николаевск-де не более чем лавка
Российско-Американской компании, так себе, крохотная фактория, и не следует
опасаться там наших территориальных захватов. Но буквально тут же, не
прошло и двух лет, как русские корабли осмотрели и нанесли на карты
многочисленные удобные заливы и гавани к югу от устья Амура, а кое-где и
установили военные посты. В пятьдесят третьем году вышло Высочайшее
повеление о занятии острова Сахалина и были образованы поселения в заливе
Анива и устье речки Кусунай. Осложнившаяся международная обстановка,
возможность скорой войны с Англией и Францией и незамедлительная в этом
случае блокада западных наших портов ставили под угрозу подвоз снабжения в
Камчатку, Русскую Америку и на Охотоморское побережье. Поэтому
генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев решительно рекомендовал
правительству уделить особое внимание Амуру как удобнейшей транспортной
артерии для доставки грузов на восток. Из Санкт-Петербурга по этому поводу
был сделан запрос в Пекин, но китайцы высокомерно отмалчивались, и император
Николай I разрешил Муравьеву сделать пробный сплав. В середине мая пятьдесят
четвертого года, на только что построенном в Шилкинском заводе пароходе
"Аргунь", обеспечивавшим движение вниз по реке пятидесяти барж и множества
плотов, с более чем тысячей казаков Муравьев, предварительно уведомив
местные китайские власти, за месяц благополучно спустился к посту
Мариинскому, где оставил сотню казаков и два горных орудия. Доброе начало
доказало всем сомневающимся важность этого пути; он короток, пригоден для
сплава, удобен для заселения и позволяет регулярно доставлять грузы. Но
главным же было то, что прибывшие вовремя в Камчатку люди и припасы
обеспечили отражение англо-французского десанта. Да и разведанные Амурский
лиман и гавани дали приют российскому флоту, когда взбешенные неожиданным
разгромом в Петропавловске-Камчатском, союзники ринулись его искать. А в
пятьдесят пятом году со вторым сплавом по Амуру в его низовья прибыли уже и
первые мирные переселенцы - крестьяне Забайкальской и Иркутской губерний.
Неведомый Бакунин Степану Медникову был безразличен, а вот что за земли
там, на Дальнем Востоке, какой климат, не затеряется ли он с семьей в
таежной глуши, не нападают ли на эту землю иноземцы, это его беспокоило. И
господин Маковский хорошо знал, что именно волнует переселенцев.
Для охраны своих Дальневосточных рубежей Россия давно нуждалась в
удобной гавани, не замерзающей максимальное количество зимних дней. Ведь и
владения России здесь были обширны: устье Амура, побережье Охотского моря,
Чукотка, Камчатка, Курильские острова, Сахалин, Командорские, Алеутские
острова, Аляска... Кроме того, водрузив русский флаг в устье Амура,
Невельской намеревался исследовать побережье Японского моря до Кореи и,
возможно, колонизовать его. Но средств, а главное - людей, у него было мало
совсем, так что от этой задачи ему пришлось отступиться. Но годы шли и время
диктовало необходимость укрепления обороны дальневосточных рубежей империи.
Отдаленность России-матушки, трудность доставки людей и снабжения через всю
практически бездорожную Сибирь подвергали риску утраты всего здесь с
величайшим трудом добытого и обжитого, ставили под сомнение способность
удержать то, что уже привыкли считать едва ли не исконно своим, на что уже
давно смотрели как на неисчерпаемую кладовую, далекую правда, но безмерно
щедрую - бесценной мягкой рухлядью, лесом, золотом, рыбой, морским зверем,
да и бог весть что сулила эта неизведанная, не хоженная, не освоенная
дальняя земля.
Исследования в Японском море начали русские моряки на фрегате
"Паллада". Глава дипломатической миссии адмирал Путятин, возвращаясь из
Японии к устью Амура, прошел вдоль всего побережья от Кореи до Амура. Карта,
составленная штурманами "Паллады", правда небольшого участка побережья к
северу от Кореи, была опубликована в Петербурге в пятьдесят седьмом году, А
годом ранее, в пятьдесят шестом году, во время Крымской войны английский
фрегат "Винчестер" в поисках ушедших из Петропавловской гавани от
многократно превосходившего численно неприятеля русских кораблей, случайно
зашел во владивостокскую бухту, дав ей имя Порт Мэй, а самый полуостров, на
котором сейчас стоит город, обозначил именем их принца Альберта. Наше благо,
что в азарте поисков маленькой российской эскадры, англичане не придали
должного внимания очень удобному расположению бухты и тому значению, которое
имела бы она в их умелых и опытных руках. Стоило им высадить на берег с
десяток солдат, да срубить крошечный форт, да поднять флаг своего
королевства, как вся эта громадная территория от Кореи до наших поселений у
Амурского лимана была бы безвозвратно утрачена для России. А вместе с
владивостокской бухтой мы утратили бы и удобный выход к Восточному океану.
Ведь помимо весьма важного стратегического положения - у северного стыка
границ Китая и Кореи, да в сутках с небольшим морского хода до Японии, да со
здоровым северным климатом, этой бухте для "Владычицы морей" не было бы
цены. Позже, по слухам, англичане каялись в своей нерасторопности, да
поздно.
Немедленному освоению Россией этой грандиозно важной по своему значению
территории препятствовали наши весьма сложные отношения с Китаем. Обитавших
здесь многочисленных народностей тунгусского происхождения - орочей,
удегейцев, гольдов, нивхов - китайские императоры считали своими вассалами,
хотя официальных сношений с ними не имели и не требовала даже дани.
Экономические связи, впрочем, существовали: в обмен на дешевые ткани и
изделия из железа, тазы - да-цзы, - что в переводе с китайского означает
"туземец" - поставляли считающийся на востоке драгоценным корень женьшень,
чудодейственные оленьи панты и меха. В пятьдесят девятом году, да, тридцать
дет назад, осматривая побережье Японского моря от Императорской гавани до
Кореи, генерал-губернатор Восточной Сибири граф Муравьев-Амурский решил,
что в бухте Золотой Рог, названной так им же из-за несомненного сходства с
константинопольской бухтой, необходимо, вследствии очень уж удобного ее
расположения, основать военный порт. И имя порту подобрал благозвучное -
Владивосток, помятуя о ранее возникшем Владикавказе и отводя будущему городу
не менее важную роль. Тем более, что в мае пятьдесят восьмого года в
китайском городе на Амуре Айгуне "ради большой, вечной взаимной дружбы обеих
государств" был заключен трактат, определивший границу между нашими
державами, который спустя полмесяца подкрепился Тяньцзинским договором.
Утвердив айгунский и тяньцзинский трактаты, китайский император Сяньфэн стал
колебаться: Хоть и далеки те земли и населены они варварами, да вдруг в
будущем понадобятся. Но тут такие беды обрушились на императорское
семейство, что стало им не до далеких северных земель.
Воспользовавшись длившимся уже десять лет тайпинским восстанием и
вызванной им гражданской войной, английские и французские войска подступили
к Пекину. Император Сяньфэн очень испугался и из города убежал, скрылся в
далекой своей провинции. Русский посланник генерал-майор граф Игнатьев
оказал помощь императору Китая, уладил вопрос о выводе иноземных войск из
столицы и содействовал заключению мирного договора. Китайское правительство
было благодарно России за спасение столицы и помощь в выводе войск
захватчиков и тогда же подписало Пекинский договор, который смел последние
неясности ранее заключенных трактатов и подтвердил, что граница между
Россией и Китаем будет проходить по Амуру, затем вверх по Уссури до впадения
в нее реки Сунгачи, по руслу этой реки до озера Ханка, которое граница
разделит пополам, далее пограничная черта пойдет до реки Туменьула, за
которой начинается уже Корейское королевство, и закончится в устье этой
реки в Японском море. Благо и поселений китайских там не было, а русские
довольно густо заселили уже левый амурский берег. Таким образом,
присоединение Приамурья произошло путем чисто дипломатическим и не стоило
России ни единой капли крови, ни единого выпущенного патрона.
И вот, двадцатого июня шестидесятого года военный транспорт "Маньчжур"
под командованием капитан-лейтенанта Шефнера в три часа пополудни вошел в
бухту Золотой Рог. Туман рассеялся и взорам моряков открылась великолепная
просторная бухта с изумрудными от зелени отлогими берегами, с густым
строевым лесом, полным дичи, со звонкими речушками,сбегающими с невысоких
окрестных сопок... Моряки доставили на шлюпках на берег тридцать человек
солдат с командиром прапорщиком Комаровым, шанцевый инструмент, бревна и
доски, заготовленные еще в Николаевске для постройки жилья. Ступив в густые
береговые заросли, кто-то заметил странное рыжее животное и громким криком
оповестил об этом товарищей. Страх, к счастью, оказались напрасными, это был
не тигр, а любопытный пугливый дикий козел. Тигры, впрочем, и до сего
времени частенько навещают город, любят они полакомиться собачками. А в
бухту каждый год заплывает кит, - добавил он, заметив округлившиеся от
изумления и радостного восторга глаза мальчишек.
Господин Маковский рассказывал живо, увлекательно, обращался к
крестьянам-переселенцам и солдатам-новобранцам подчеркнуто уважительно и
они платили ему молчаливой благодарностью и симпатией, которую переносили
уже на дальние земли, освобождаясь внутренне от неясного страха перед
томившей неизвестностью.
- Установив границу с Китаем, Россия была крайне заинтересована как
можно скорее заселить вновь приобретенные земли, и чтобы укрепить там нашу
государственность, и чтобы возникли села и казачьи станицы с обильным
населением, чтобы земли обрабатывались и производили достаточно продуктов не
только для быстро растущего населения, но и для войск, охраняющих восточные
рубежи гигантской нашей империи, да и для вывоза на обмен товарами иных
стран. К тому же существует и постоянная необходимость в скорейшем развитии
Владивостока как береговой базы Сибирской военной флотилии, крупного
военного и торгового порта. Грузы для всего Дальнего Востока удобнее и
дешевле завозить морем, а для этого нужно строить порт с причальными
стенками, судоремонтными мастерскими, сухими доками, пакгаузами для
хранения грузов, и позаботиться о населении, которое и станет строить город
с его домами и улицами, заводами и фабриками, складами и мастерскими;
трудолюбиво начнет производить тысячи и тысячи вещей, без которых жизнь
современного человека с его неутолимой жаждой деятельности и привычкой к
определенному комфорту просто невозможна. Ощущая настоятельную необходимость
заселения обширного края, военный губернатор Приморской области решил
водворять в южные ее районы отслуживших срок военной службы солдат и
отбывших наказание ссыльных. Уже в сентябре шестидесятого года из
Николаевска в залив Святой Ольги были направлены четверо мужчин и три
женщины из числа ссыльных и водворены на жительство в поселке Новинка, в
полуторах верст от военного поста. Через год к ним присоединились еще четыре
семейства ссыльных, ранее отбывавших каторгу. Для обзаведения на новом месте
и чтобы нацелить на крестьянский труд каждой семье выдали по лошади и
корове, по две овцы, семена овощей и злаков, а так как на поселение прибыли
они поздно, то их поставили на довольствие - мужчинам давали солдатский
паек, а женщинам - половину... Но бывшие обитатели острогов оказались
малоподходящим контингентом для долгого и упорного труда на необжитой земле,
да и женщины, не венчанные со своими хозяевами, переходили от одного к
другому и служили лишь яблоком раздора, а не основой хозяйства. Поселенцы не
занимались сельским трудом, а перебивались случайными заработками в гавани.
Не увенчалась успехом и попытка заселить край отслужившими срок воинской
службы солдатами. Надежды возлагали на поселившихся в шестьдесят втором году
близ Святой Ольги и основавших деревню Фудин на левом берегу реки
Аввакумовки пятнадцать солдат, но из них только четверо были женаты, а
остальные бобыли, и хозяйство вести они не стали. Каждому поселенцу сразу
вручили по сто тридцать рублей, но и этой суммы оказалось совершенно
недостаточно для приобретения сельскохозяйственного инвентаря и
продовольствия до первого урожая. Поэтому отслужившие солдаты занялись либо
охотой, либо поисками случайных заработков в гавани.
Молодые солдаты веселыми издевками прошлись по своим неудачливым
предшественникам и в своем озорстве даже несколько переусердствовали, от
чего присутствовавшие женщины возмущенно зафыркали. Впрочем, батальонный
командир, пожилой усатый подполковник, тут же призвал свое воинство к
порядку.
- А отчего не попытались организовать вольное переселение?
-поинтересовался морской офицер.
- В шестьдесят первом году в американских газетах, издаваемых на
чешском языке, было напечатано письмо, в котором горячо расхваливались
природные богатства Приамурского края. Автор письма выразил надежду, что
русское правительство не откажет чехам в позволении колонизовать эти
пустующие земли, поможет им материально на первоначальное обзаведение и
разрешит сохранить управление в собственных селениях по обычаям поселенцев.
В то время в Америке жило довольно много чехов и значительная часть их
обратилась в русское посольство в Вашингтоне с просьбой о переезде в
Южно-Уссурийский край. Ими были выбраны два делегата - издатели чешских
газет Мрачек и Барто-Летовский, отважно пустившиеся через океан. В конце
июля шестьдесят второго года на клипере '"Наездник" они прибыли во
Владивосток, выбрали для предполагаемого заселения участок на берегу
Уссурийского залива и подали прошение о выделении земель, но их условия не
устроили Удельное ведомство русского правительства. А немного ранее, в
апреле шестьдесят первого года Удельным ведомством в газетах было
опубликовано сообщение о заселении Амурской области и Южно-Уссурийского края
и сообщены правила для привлечения желающих поселиться. Вкратце эти правила
сводились к следующему. Государство отводило будущим поселенцам по их
избранию свободные участки казенной земли во временное владение или в полную
собственность, в последнем случае с уплатой трех рублей за десятину земли.
Селиться можно было как отдельными хозяйствами, так и целыми обществами,
состоящими не менее чем из пятнадцати хозяйств. Земли для поселенцев не
жалели - отводили по сто десятин на семью. К тому же поселенцы освобождались
от отбывания рекрутской повинности в течении десяти наборов, и навсегда от
подушных податей. Лишь по истечении двадцати лет, предусматривали правила,
поселенцы будут обязаны платить государству поземельную подать, которая к
тому времени будет установлена.
Крестьяне-переселенцы слушали внимательно, заинтересованно, и
одобрительно кивали головами столь привлекательным правилам Удельного
ведомства. Однако Степан имел несколько иное мнение и осмелился его
высказать, чувствуя молчаливую поддержку жены, - Земли далекие,
неизведанные, да и переезд в копеечку выйдет. Дело сомнительное... Вон и
сейчас не много охотников перебраться туда находится.
Господин Маковский согласно кивнул и продолжал, давая понять, что
главное еще впереди, - Для скорейшей колонизации южной части русского
побережья Японского моря у Удельного ведомства родилась новая идея.
Доверенное лицо Удельного ведомства Фуругельм, брат капитан-лейтенанта
Фуругельма, командира транспорта "Князь Меньшиков", первым обследовавшего
эти берега еще в пятьдесят четвертом году, отправился в Приморье и выбрал
для начального заселения остров Казакевича, который с семьдесят первого
года стал называться Русским, и район побережья от реки Майхэ, что впадает в
Уссурийский залив, на юг до залива Америка, названного так экипажем русского
парохода-корвета "Америка", открывшего его в пятьдесят девятом году, Всего
Фуругельмом было выбрано для заселения около полумиллиона десятин. Удельное
ведомство отводило переселенцам по пятьдесят десятин земли на семью. И
льготы предусматривались большие. В первые двадцать четыре года подати с них
не взыскивались, а по истечении этого срока устанавливалась арендная плата в
пятьдесят копеек за десятину. Если семья бралась обрабатывать больший
участок земли, то бога ради, и оброк устанавливался за площадь, превышающую
пятьдесят десятин. Однако и требования выдвигались, чтобы на представленном
участке колонисты в течении первых же двух лет построили дом и распахали
пашню.
- Я слышал, иностранцы охотнее брались колонизовать южное Приморье чем
русские и малороссы. Видимо, деловая жилка в них больше развита. Как у них
получается? - поинтересовался пожилой чиновник народного образования, с
семьей направляющийся к новому месту службы.
- Как сказать... Вот, к примеру, в шестьдесят восьмом году из Финляндии
на пароходе "Александр II" в бухту Находка, что в заливе Америка, прибыли
сто шестнадцать человек - компания была пестрая - фельдшеры, фотографы,
колбасники, кирпичники... Здесь располагалась фактория Удельного ведомства и
люди надеялись найти землю обетованную и кущи райские. Но климат оказался
непривычным - холодная бесснежная зима, промозглые сырые весна и лето,
вековая дремучая тайга, никогда не паханные земли в расспадках горных рек...
Впрочем, нет. Сучанская долина - одно из лучших для земледелия мест в крае.
Как бы то ни было, навыков к крестьянскому труду финны не имели, поэтому их
затея провалилась и через год-полтора колония распалась, а колонисты
разбежалась кто куда. Часть их, впрочем, осела во Владивостоке, ремеслами
занялись, торговлюшкой. Но с тех пор и до начала восьмидесятых годов морем
новые переселенцы в Приморскую область не прибывали. Заглохло и поселение
сушей - от двух до трех лет на телегах через всю Сибирь, бездорожьем -
невыносимый, трудный, мучительный, голодный путь, и одолеть его удавалось
далеко не каждому крепкому взрослому человеку, а уж детям и подавно... К
тому же неудачники, что не смогли осилить дикую природу и утвердиться на
новых местах, вернувшись в родную деревню, такое рассказывали о тяготах в
пути, невыносимых лишениях, падеже скота, нетронутой целине, вековой тайге,
редких и весьма малочисленных поселениях, беглых каторжанах, грабивших всех
на дорогах Сибири, что даже задавленные нуждой и безземельем крестьяне
перенаселенных центральных губерний России и Малороссии не рисковали пытать
счастья. Между тем дальневосточные богатства привлекали внимание англичан,
французов, американцев, немцев, да и Китай энергично принялся заселять
прежде безлюдные пограничные с нами просторы Северной Маньчжурии. Все это
создало большую опасность для владений России на Дальнем Востоке. Вон, в
семьдесят восьмом году английский военный корабль пренаглейше вторгся в
бухту Золотой Рог, а после требований наших военных властей покинуть ее,
перебрался в соседнюю бухту Диомид. Там англичане даже высадили на берег
военный десант! Хорошо, до стрельбы дело не дошло, наши солдаты срочной
службы кулаками и пинками согнали англичан в воду и они убрались восвояси.
Здесь солдаты дружно засмеялись, а их бравый командир воинственно
подкрутил правый рыжый ус и, словно после одержанной крупной победы,
принялся закуривать папиросу.
- Но военных сил на Дальнем Востокек у нас было явно мало, - развел
руками господин Маковский, - и поэтому крайне опасно зависеть от Европейской
России - пока оттуда получишь подкрепление, блокируй неприятель Владивосток
с моря, или, не дай бог, высади он десант на суше. Словом, сама жизнь
настоятельно требовала широкого привлечения людей на далекую нашу окраину и
скорейшего создания здесь даже и не форпостов военных, а обжитых
многочисленных населенных пунктов с обильным населением и развитой
промышленностью. Вот тогда то генерал-губернатор Восточной Сибири Анучин и
предложил заселять Южно-Уссурийский край морским путем. Генерал Анучин был
опытным администратором, хорошо знал пути к видным сановникам, наделенным
правом принимать государственные решения, умел должным образом подать
необходимые факты, да и императором Александром II был принимаем. И вот,
первого июня восемьдесят второго года Государственный Совет вынес нужное
решение. Принятию этого решения способствовало то, что с семьдесят девятого
года из Одессы на Сахалин-остров пароходами регулярно доставляли партии
ссыльно-каторжных, а еще через год из Кронштадта во Владивосток на пароходе
добровольного флота "Россия" была доставлена тысяча с лишком человек солдат.
- Конечно, хоть морем и боязно, но гораздо быстрее. Два месяца - это не
два-три года. Там проешься, пообносишься, да и коня, быков погубишь, пока до
места доберешься, - дружно поддержали генерала Анучина мужики-переселенцы.
- И детей жалко, - вторили им жены.
- Однако же родные избы, скот, землю продали, нажитое бросили, с собой
и взяли то самую малость, а как на новом месте удастся устроиться, только
богу ведомо..., - не соглашались некоторые.
- Генерал Анучин настолько был заинтересован в заселении земель
окраинных, что сумел провести через Государственный Совет положение о том,
что переселение морским путем должно осуществляться за казенный счет. Он
доказал сановникам, что побудительных мотивов для переселения в такую даль у
крестьян внутренних губерний существует предостаточно - и громадная
скученность населения, и безземелье, и низкая урожайность. Но все же русский
мужик крайне неповоротлив, да и моря боится изрядно. Словом, ему нужны были
веские, ощутимые льготы для переезда. И в восемьдесят втором году был принят
закон о переселении. Крестьянам центральных губерний России и Малороссии,
ежели кто надумает, было предложено на казенный счет послать своих гонцов
для выбора земель. Во Владивостоке Удельным ведомством было создано
переселенческое управление, которое построило бараки для жилья переселенцам
после их прибытия во Владивосток и до отправки на выбранные места
жительства. Начиная с восемьдесят третьего года была установлена норма в
двести пятьдесят семей ежегодно, сроком на три года для отправки
переселенцев морским путем из Европейской России на Дальний Восток.
Государственная казна взяла на себя все расходы по перевозке, снабжению их
продовольствием, орудиями труда и устройству быта на местах поселения.
Прибывшим на новые земли поселенцам отводилось в пользование не менее
пятнадцати десятин земли на каждую мужскую душу, но не более ста десятин на
семью. И что главное, землю эту можно было выкупить в полную собственность
по три рубля за десятину. На первые пять лет жительства на Дальнем Востоке
переселенцы освобождались от государственных податей и всяческих
повинностей.
- В одной нашей Неглюбке народу поболее будет, а землицы нету. Да и что
семьсот пятьдесят семейств для такой громадной области, - махнул рукой
Степан, - горсть малая.
- Конечно, правительственное решение переселять семьсот пятьдесят
семейств за три года никоим образом не могло решить проблему широкой
колонизации края, но важен был пример, надеялись, что за ними последуют
тысячи и тысячи новых переселенцев. Ведь кроме бесплатного переезда,
переселенцам предоставлялось продовольствие на полтора года из расчета
шестьдесят фунтов муки и десяти фунтов крупы в месяц на человека, по сто
рублей пособия на каждую семью, пара волов или лошадей, корова и семена для
посева. Экономическое бремя взяло на себя государство немалое - один только
переезд члена семьи переселенца обходился ему почти в тысячу триста рублей.
Для более равномерного расселения переселенцев на новых землях было принято
решение селить их не в уже существующих деревушках, а создавать новые, да
притом на расстоянии не ближе десяти верст одна от другой и с числом дворов
не более двадцати пяти. Поощрялось и хуторское хозяйство. В том же,
восемьдесят третьем году на "Зеленый клин" отправились и первые
переселенцы, а в следующем году к двумстам пятидесяти казеннокоштным
переселенцам прибавились сорок пять семейств своекоштных, то есть принявших
расходы по переселению на свой счет. Уже в восемьдесят пятом году количество
своекоштных возросла до ста тридцати одного семейства и было бы еще большим,
будь тогда в достаточном количестве пароходов для переселения.
- Своекоштные... Это как мы, значит, - особо заинтересовались
переселенцы и теснее придвинулись к рассказчику. - Ну-ка, расскажите, на
каких условиях им переселяться было предложено?
- Своекоштным переселенцам местные власти были очень рады - ведь
расходов переселенческому управлению приходилось нести значительно меньше,
да и народ подбирался более надежный. Но для обзаведения на месте
переселения необходимым хозяйством требовалась определенная сумма денег, и
весьма немалая. Поэтому было установлено, что кроме расходов по перевозке
морем, поселенец, прибыв во Владивосток, обязан был иметь шестьсот рублей
наличными, не менее, для строительства жилья, приобретение скота,
сельскохозяйственного инвентаря, семян... Впрочем, тем, у кого этой суммы не
было, переселенческое управление приходило на помощь и выдавало ссуду,
вначале полностью шестьсот рублей, а через несколько лет выплачивалась
сумма, недостающая до шести сотен. Причем ссуда выдавалась на тридцать три
года, из которых первые пять были льготными, а в следующие двадцать восемь
предусмотрено было брать по шесть процентов годовых.
- Точно, так нам в переселенческом управлении в Чернигове и сказывали,
- кивали головами мужики, довольные, что владивостокский городской голова
подтверждает прежде слышанное и утверждаясь в правоте сделанного шага.
- Но необходимость заселения дальневосточного края путем доставки туда
избытка населения центральных губерний России и Малороссии имела и
многочисленных врагов, прежде всего в лице влиятельных землевладельцев,
дворянской верхушки, традиционных столпов трона. Переселение существенно
затрагивало их интересы - ведь чем больше народу, тем выше цена на землю,
которой они владели. Помните, царским манифестом и Положением девятнадцатого
февраля шестьдесят первого года за помещиками признавались все права
собственности на землю в имении, в том числе и на крестьянскую надельную. Да
и заводчики заинтересованы в избыточном населении: длинные очереди ищущих
работу позволяет им устанавливать низкую заработную плату и жесточайшие
условия труда. Поэтому, после упорной борьбы в Государственном Совете, с
восемьдесят седьмого года переселение за казенный счет было прекращено. На сорок шестой день рейса, во время которого переселенцы пережили и
изнурительную качку и несусветную жару долгого перехода Индийским океаном
вдоль экватора, и тропические грозы с буйными ливнями у Малакки, и
жесточайший шторм в Желтом море, и потрясение смертью трехлетнего малыша от
кори и похороны его в морской пучине, и радость свадьбы юной полтавки и
сумского хлопца, которых по православному обычаю и морским законам окрестил
облачившийся по этому случаю в узорчатую, золотом шитую епархиль батальонный
священник, а капитан парохода в белом, обшитом золотым галуном парадном
мундире сделал о том запись в судовом журнале, и отдых трехдневной стоянки
для пополнения запасов угля и свежей воды в изматывающе душном и влажном
порту Сингапуре, где пассажиры парохода разбрелись почтительно поглазеть на
нарядные, белые под кокосовыми пальмами виллы колониальной администрации,
грязные, тесно набитые дочерна смуглыми полуголыми обитателями малайские
хижины вдоль медленной тинной речушки под миллионноногими мангровыми
деревьями, грозные английские пушки, охраняемые черноусыми, в белоснежных
чалмах и красных суконных мундирах солдатами-индусами, "Кострома" поутру,
приблизившись к серебристой пелене густого тумана, замедлила было ход, но,
протяжно закричав толстым и хриплым голосом сирены и звонко ударив в
доблеска начищенный бронзовый колокол, храбро нырнула в туман, который
вскоре рассеялся и обнажил сперва зеленые уже берега Русского острова, потом
острые пики скал-близнецов "Ослиные уши" и обрывистые высокие кручи
полуострова Шкота, и просторный рейд, и спокойную гладкую воду бухты Золотой
Рог, и прижавшийся к ней узенькой полоской на северном берегу город
Владивосток - столицу Южно-Уссурийского края.
- Уфф..., приехали! Заря бледно-розовым светом окрасила восток, четко обрисовав за
неглубоким и нешироким заливом контур дымящегося вулкана Сакурадзима.* В
древнем замке сацумских князей, которым он верно служил всю жизнь, Сайго
но-Такамори**, великий воин, генералиссимус, знамя самураев страны Ямато,
начал приготовления к своему последнему сражению. Внешне он был спокоен, в
движениях нетороплив, распоряжения отдавал ровным, четким голосом. Но гнев
душил его. Подняв восстание, он был убежден, что император не считает его
поступок нарушениям вассальной верности. Разве не он, Сайго Такамори, нанес
поражение последнему сегуну Кэйки, разве не он собирал самураев под лозунгом
"Сонно" - почтения и верности императорскому дому? А восстание..., что же,
оно было поднято против тех, кто воспользовался его победой, отверг принцип
"Дзеи", призывавший к изгнанию гайдзин - рыжеволосых варваров, так густо
заполнивших божественную землю страны Нихон, против его бывшего соратника,
коварством захватившего фактическую власть. Сейчас, окруженный на горе
Сирояма*** императорскими войсками, набранными из простолюдинов - крестьян,
горожан, даже париев-эта и потерпевший в последнее время от этого сброда
несколько поражений, Сайго уже и не рассчитывал на победу. Что же, значит,
это его карма... Но, посылая жалкие остатки своих войск на верную гибель, он
и себе не искал ни убежища, ни спасения. Проведя жизнь в боях, он перестал
бояться смерти. Да и честь самурая, кодекс Бусидо - Путь воина, который он
истово исповедовал и которому учил своих подчиненных, требовал уйти в мир
предков через сэппуку. Душу его саднило. И даже не поражение - настоящий
воин должен быть готов скорее не к победам, а к поражениям. И если из иных,
очень редких поражений он выходил лишь окрепшим, вновь готовым к сражениям,
то сейчас он чувствовал, что ему уже не воскреснуть духом... Это сражение -
последнее. Ведь гибли не только остатки его войск, верных старые традициям
самураев, гибла вера в * Сакурадзима - вулкан на острове Кюсю
** Сайго Такамори - 1827 -1877, Военный министр в правительстве Японии,
весной 1877 г. поднял на Кюсю мятеж, известный как "сацумская война".
***Сирояма - гора в окрестностях Кагосимы. возрождение духа страны Ямато, незыблемость привычного уклада жизни,
гибла высокая мечта и цель жизни: именно ему, как никому из трех его давних
предшественников, покорить сперва Корею, а затем и Китай..., и стать
подлинным обладателем титула Сэйи тай сегуна - Великого военачальника,
Покорителя варваров !
Со стороны города раздались звуки трубы, знак готовящегося штурма, и
несколько выстрелов из ружей. Но мысли Сайго уже не принадлежали ни
сражению, ни соратникам, ни императору, ни даже личному его врагу. Врагом
сейчас занят его ики-райо - дух смерти, который почти год как отделился от
Сайго и незримо витает над Окубо,* ищет возможность застать его врасплох и
нанести верный удар. Но не только на свой ики-райо полагался Сайго. Он
послал верных ямабуши - ниндзя и куноичи - женщин-ниндзя, которые в
традиционных черных, плотно облегающих фигуру одеждах, либо в праздничных
кимоно хозяек чайных домиков гейш, или великолепных, доступных лишь высшей
знати проституток-ойран, отыщут удобное мгновение и пошлют острую стрелу из
короткого лука хэнкау, который можно удобно спрятать под одеждой, или ударят
отточенным стальным краем тэссена - боевого веера, или точно метнут шурикэн
- плоский диск со смертельными зубцами.
Мысли Сайго принадлежали собственной судьбе-карме. В додзо - небольшом
и тщательно охраняемом дворцовом дворике, он отдал последние приказания
са-конай и у-конай - генералам левой и правой сторон обороны, велев им
спешить в бой, жестом приказав остаться телохранителю и еще нескольким
верным воинам. Телохранитель, бесстрашный и сильный воин, искусно владевший
мечом, принадлежавший ему не только душой, но и телом, отпрыск древнего и
знатного рода, должен был послужить ему кайшаку - секундантом и палачом. Те
же, другие, будут действовать как кэнши: они официально засвидетельствуют,
что Сайго ушел из жизни истинным самураем.
* Окубу Тосимити - 1832 -1877, министр финансов, внутренних дел. Стряхнув легкие сандалии, Сайго шагнул на новый, сплетенный из свежей
желтой рисовой соломы татами, сел, скрестив ноги, и спокойно посмотрел на
алеющий восток. Он твердо знал, что Бусидо - Путь воина, это каменистая,
трудная дорога к смерти. Он честно прошел этот путь. Верно служа сперва
сацумским князьям Симадзу, а затем и императору Мэйдзи*, он всегда был готов
достойно умереть: в бою воином, а потерпев поражение - без малейшего
колебания души или внутреннего сожаления - через сэппуку. Час настал: его
кайшаку осторожно и бережно повязал Сайго хачимаки - широкую белую налобную
повязку, знак того, что воин готов к последнему усилию души и воли и, встав
перед ним на колени, наполнил и подал чашу рисового вина. Сайго ощутил
легкий аромат сакэ, поднес чашу к губам и сделал четыре глотка: ити - раз,
ни - два, сан - три, ши - смерть - четыре !
В это время, легко поднявшись на ноги, его кайшаку быстро и ловко
обернул рукоять своего длинного двуручного меча белым, как символ чистоты и
смерти, шелком, и низко поклонился Сайго.
* Муцухито - 1852 -1912 -японский император (1867-1912). Годы его
правления носили официальное название Мэйдзи - Просвещенное правление. Развязав оби, Сайго распахнул халат и плавным движением сбросил его с
плеч, обнажив свое еще не старое, мускулистое тело. Один из кэнши в поклоне
подал ему на лакированном подносе короткий меч, подал так, что Сайго
пришлось потянуться за ним, вытягивая шею. Видя это движение, телохранитель
поймал себя на мысли, что страстно желает резко взмахнуть мечом и
предотвратить страдания любимого вождя. Но удержался, не желая ни замутить
чистоту последней воли Сайго, ни вызвать возможных усмешек многочисленных
его врагов, да и зная, что он не даст ему мучиться в агонии.
Сайго взял с подноса меч, бегло взглянул на синеватое лезвие, обхватил
рукоятку обеими руками и вонзил острое лезвие слева в живот. Проведя его
направо, он открыл средоточение духа, энергии, воли, гнева, доброты,
мудрости и всей жизни, и освободил чистою и не оскверненною свою душу.
Затем, спокойно и бестрепетно повернув в ране меч, Сайго провел его немного
вверх, сделав таким образом дзамондзи - сэппуку настоящего буси. Сейчас, он
знал, все самураи, друзья и враги, будут чтить его величайшую честь и
достоинство. Выдернув из раны меч, потянувшись вперед и вытягивая шею, он
горизонтальным движением правой руки положил его на поднос. В ту же секунду
блеснул длинный меч кайшаку и голова Сайго упала на землю. Так ушел Сайго
но-Такамори и вместе с ним ушла старая, феодальная страна Ямато.
А на востоке в ясном небе поднимался оранжево-красный шар солнца.
Грядущий день сулил непогоду.
Два самурая, молодой и пожилой, осенним днем десятого года Мэйдзи (1877
год) грустно сидели в жалком трактире на самой окраине Кагосимы за пустым, в
сущности, столом, и прощались. Одному из них завтра предстояло отправиться в
Нагасаки и затем за море, а второму суждено было остаться по-прежнему
служить в замке сацумского князя.
Прежде дружны они не были, скорее, так, едва знакомы, да и разница в
возрасте была ощутимой - лет тридцать, но после всего случившегося, когда
для молодого самурая рухнул весь мир и в душе плескалась лишь горечь
поражения, только старый Андо и пошел вместе с ним распить прощальную
бутылочку сакэ. Впрочем, в Кагосиме и друзей у него почти не осталось - кто
погиб в битве на горе Сирояма, кто трусливо бежал, спеша ускользнуть от
правительственных войск, и сейчас скрывается в домах родных и знакомых, кто,
подобно ему самому, мужественно выслушал суровый приговор и должен был
подчиниться... Однако, с кем же ему осталось развеять душевную горечь, с кем
перекинуться словом прощальным, с кем выпить последнюю, может быть, чашку
сакэ на родной земле? Вот, хорошо, что Андо, старый воин, служивший в охране
кагосимского князя уже лет сорок, составил ему компанию. Конечно, не по
особой душевной близости, а скорее потому, что Андо всем в замке известен
как большой любитель вкусно поесть и попить, да и случай посетить веселый
квартал никогда не упустит, а может и потому, что Андо просто по-человечьи
сочувствует, знает, что и ему суждена была подобная, есди не хуже, судьба,
да, видно, повезло...
- Андо-доно, закажем еще сакэ?
- Нэйсан, - помахал рукой Андо, - иди сюда, голубушка. - Во-первых,
выгони-ка ты мух, вон сколько их вокруг кружит, к нашему сакэ подбираются,
пусть прежде сами заплатят, отвлекают от разговора и мешают любоваться твоим
личиком, а затем принеси еще одну бутылочку. Да раздвинь седзи, дай нам
вволю насладиться видом курящегося Сакурадзима, освещенного закатным
солнцем.
Девушка приветливо улыбнулась давнему своему знакомцу, отважному и
веселому самураю Андо, часто храбро вступавшему в единоборство с бутылками
сакэ и оставившему немало иен в их трактире, небрежно махнула полотенцем на
мух, отчего они гневно зажужжали, до глубины души оскорбленные неожиданной
ее непочтительностью, раздвинула легкие деревянные оклеенные местами уже
давно лопнувшей бумагой перегородки, впустила порыв свежего осеннею ветерка
и живо принесла узкую и высокую в три го* бутылочку священного напитка,
столь уважаемого настоящими мужчинами.
1. * Го - единица измерения жидкости в 0.18 литра - А поесть что принести?
- Лети, птичка, лети, нам вполне достаточно вон тех крошек печенья.
Еда, она понапрасну занимает в животах место, предназначенное для напитка.
Лети, птичка...
- Так вот, - продолжил Андо их разговор, - я утверждаю, что во всем
случившемся виновен испанский миссионер Франсиско Ксавье* высадившийся здесь
во времена Тэммон** вселивший смуту в души народа проповедями веры в Эсу
Киристо-сама и Санта Мария-сама.
* Франсиско Ксавье высадился в Кагосиме в 1549 году
** Годы правления императора Тэммон - 1532-1555 Молодой самурай изумленно вытаращил глаза, - Так давно?
- Конечно. Все где-то берет начало и куда-то исчезает. А наши смутные
времена начались триста лет назад и корни их проросли из зерен, брошенных на
нашу землю всеми этими отвратительными рыжеволосыми чужеземцами.
Молодой самурай нетрезво покачал головой, - Что-то не верится мне, что
из-за испанского миссионера, тем более триста лет назад, могло случиться то,
что случилось...
- Древняя поговорка гласит, - назидательно поднял указательный палец
Андо, - что крестьяне, как кунжутное семя, чем больше жмешь, тем больше
получаешь. Так оно и было испокон веков, да вот сомнение в истинности
религии предков, неуважение к нашим божкам-ками мало-помалу и сделали
крестьян непослушными, дерзкими, и в конце концов обрушилось лавиной
восстаний голытьбы, крушением сегуната и, наконец, поражением Сайго...
- Да откуда ты знаешь про этого Ксавье, не триста же тебе лет?
- Нет, мне не триста, всего-то пятьдесят. Я ровесник Сайго, такой же
самурай-госи и службу мы начинали вместе в кагосимском замке у старого князя
Симадзу Нариоки.
- Вот видишь?
- Не только вижу, но и слышу. И знаю вдвое больше, чем ты, - Андо
внимательно глядел на поднятый палец, то приближал его к лицу, то отставлял
подальше.
- Во-первых, я вдвое старше тебя, а во-вторых, вот, посмотри, я знаю,
что показываю тебе один палец, но сам-то я вижу два...Так и во всем!
- Два, это потому, что мы уже достаточно выпили...
- Чем больше я пью, тем больше трезвею. Учти, что вдвое больше прожить,
означает не только вдвое больше выпить и съесть, но и вдвое больше видеть,
слышать, знать, уметь и помнить. А что касается Ксавье и других
красноголовых, то даже давно умершие старики рассказывали, со слов своих
отцов и дедов, что прежде крестьяне были послушны и исполнительны, но новая
религия вконец испортила их.
- Так отчего же дайме** и сегуны**** не искоренили такую вредную
религию?
- Пытались, и неоднократно, и Тоетоми***** и Токугава*****, да ничего у
них не вышло. Заморская религия хитра и коварна, предчувствуя опасность, она
уходила в низы, в чернь, как набежавшая волна в прибрежный песок.
* Дайме - владетельные князья в феодальной Японии.
** Сегун - (япон. - полководец) - титул верховного военачальника в
феодальной Японии. В руках сегунов фактически была сосредоточена вся власть
в стране.
Сегунат - форма правления в Японии с конца 12 века до 1968 г.
*** Тоетоми Хидэеси - 1536 - 1598. Сегун.
**** Токугава Иэясу - 1542 - 1616. Сегун.
- А я слышал, что крестьяне стали дерзки и непослушны потому, что если
прежде они малыми семьями обрабатывали свои горные делянки, то сейчас их
внуки большими группами работают на заводах и фабриках... Волки сбились в
большие стаи и потому стали дерзки и особенно опасны.
- Возможно и потому, - согласился Андо, - но главная причина - чужая
вера. Когда человек забывает религию отцов - не жди добра.
Они еще налили сакэ и в десятый раз помянули Сайго.
-Андо-доно, расскажи, каков был князь Симадзу Нариоки?
Андо тыльной стороной руки вытер усы, бросил в рот кусочек сэмбэй -
сухого печенья, поднял указательный палец, внимательно на него поглядел,
удовлетворенно крякнул и, вспоминая, недовольно ответил, - Ну, какой?
Обыкновенный... Очень любил играть в сугороку... Ходил всегда в черном
кимоно с гербами, был строг, мрачен и гневлив. Характер имел независимый, но
с сегуном старался не ссориться. И очень был восприимчив к чужеземным
новшествам. Посылал своих молодых самураев в Англию и Голландию учиться
заморским ремеслам, пригласил заморских умельцев и построил отражательную и
доменную железоделательные печи, пушечный завод, текстильную фабрику,
фабрики пороха и парусины. Он же и построил первый в стране Ямато больший
военный корабль с шестнадцатью пушками, такой же, как у иноземцев.
- А народ был им сильно недоволен ?
- Не то, чтобы сильно, - раздумчиво протянул Андо, - да и восстаний в
княжестве помню лишь два. Крестьянам, выращивавшим сахарный тростник на
княжеских землях, было строжайше запрещено лакомиться сладкими стеблями. За
это били кнутом нещадно, а за вязанку украденного тростника могли и убить.
Вот они и восстали.
- И что?
- Что, что...? Приехали мы, княжеская дружина, и все..., - Андо,
мрачнея, замолчал.
- Но восстали-то не верующие в Эсу Киристо-сама ?
- Кто знает, во что они верили? Симадзу Нариоки сам исповедовал синто и
в своем княжестве уничтожил не только храмы Киристо-сама, но и Будды.
- Значит, не красноголовые миссионеры раздували недовольств?
- Раздували недовольство не красноголовые миссионеры, их здесь давно и
не было, но причиной восстания они стали. И своей религией, и своими
товарами.
- Андо-доно, ты что-то не то говоришь. Товары-то здесь причем ?
- Ах, не понимаешь ? - пьяно засмеялся Андо. - Они вывозят в трюмах
своих кораблей такую бездну наших товаров, что их не стало хватать в стране,
и ввозят массу своих дешевых, и все цены в стране перепутались и простому
люду стало покупать их не по карману. А озлобленные люди подобны кучке
сухого пороха...
- Зачем же тогда пустили этих красноголовых в страну Ямато ?
- А они и не спрашивали разрешенья. Пустили торговать сперва одних
португальцев, за ними пролезли голландцы, потом испанцы, французы,
англичане, американцы, русские... Их настойчиво выгоняли, но в шестом году
Каэй* в Урагу на громадном броненосце приплыли американцы и под угрозой
пушек заставили сегуна подписать договор о дружбе, а затем и о торговле...
-А вот мудрецы-конфуцианцы в Эдо говорят, что все беды происходят от
того, что народ забыл о своем долге перед дайме и сегуном...
Андо презрительно наморщил нос, - Есть такая притча. В поисках пищи два
голодных волка ночью обшарили всю деревню, но ничего не нашли. Вдруг в одном
из домов открылась дверь и на улицу вышел мудрец-конфуцианец, бормоча свои
наставления. Не умирать же волкам с голоду? Вот один из них и проглотил
мудреца, но тут-же с отвращением отрыгнул. Другой волк, позавидовавший было
ему, с изумлением спросил, - Чем же тебе не пришелся по вкусу такой
упитанный мудрец? - Тухлятина, - был ему ответ.
- И все же, неужели хотя бы тогда, в годах Каэй* и Ансэй** у
правительства бакуфу не хватило ума и сил выдворить красноголовых?
* Годы правления императора Каэй - 1848 - 1853
** Годы правления императора Ансэй - 1854-1859 Андо нехотя ответил, - Я состоял в охране князя и часто присутствовал
при его разговорах с советниками и чиновниками бакуфу* и понял, что ума-то у
них хватало, да вот с силенками было плоховато. К тому же разброд был
великий среди дайме. Одни были заняты внутренними проблемами своих княжеств,
другие не желали подчиняться правительству бакуфу, а третьи, как наш князь,
тогда уже Симадзу Хасимицу, хотя на словах и выступали за изгнание иноземцев
из Японии, однако к себе их приглашали. Знали силу пушек иноземцев и что без
их помощи из дикости не выберешься, но не понимали, что отдельными
княжествами красноголовым противостоять невозможно. Помню, какой переполох
был в кагосимском замке, когда в первом году Бункю** стало известно, что
русский военный корабль "Посадник" захватил княжество Цусиму. Цусимский
князь оказался бессилен и помочь-то ему было некому. Хорошо, что через
некоторое время английские военные корабли заставили русских убраться, но
как всех напугали наглость и бесцеремонность красноголовых...
* Бакуфу -(сегунат) - форма правления в феодальной Японии
* Годы правления императора Бункю - 1861 - 1864 Молодой самурай сокрушенно покачал головой, - Точно, против иноземных
пушек и ружей с мечами и в кожаных латах не пойдешь.
- Вот и надеялись некоторые дайме, воспользовавшись помощью
красноголовых, сперва хорошенько вооружиться, а уж затем...
- Правильно, правильно, - горячо поддержал их молодой самурай, - сперва
хорошенько вооружиться, а потом...
- А уже затем, - насмешливо продолжил Андо, - они поняли, что для того,
чтобы вооружиться, надо либо пользоваться уже готовым их оружием, то есть
попасть в полную зависимость от красноголовых, чего они очень не хотели,
либо строить свои заводы и фабрики, что без больших денег и помощи тех же
красноголовых невозможно...
-Точно, - растерянно согласился молодой самурай, - не то, что военный
корабль, даже пушку, ружье в кузне не выкуешь, это не самурайский меч.
-Учти, красноголовые сразу сообразили, что на вражде партий, одна из
которых поддерживала сегуна, а другая - императора, можно погреть руки, и
принялись их вооружать. Французы - сегунат, а Англия - их противников.
- А сацумский князь был сторонником какой партии ?
- Я уже оказал, что князем в то время был уже Симадзу Хисимицу, отец
нынешнего князя. В его душе смыкались и княжеская спесь, и ненасытная
жадность, и желание возвыситься над всеми дайме и стать вровень с сегуном, и
хитрость и трусость и коварство. Да вот пример. Во втором году Бункю в
месяце хадзуки в Намамуги во время прохождения процессии князя Симадзу
попались ему навстречу трое им же в княжество и приглашенных англичан,
желавших полюбоваться необычным для них зрелищем. И до того взыгралась
княжеская спесь у Хисамицу, что он велел изрубить их. Я там не
присутствовал, оставался в кагосимском замке, но по рассказам, одного
англичанина зарубили мечом, а двоих ранили. Не прошло и года, как англичане
в отместку с военного корабля обстреляли Кагосиму. Представь панику в нашем
маленьком, застроенном легкими деревянными домишками городке, когда на него
обрушились вражеские ядра. Хисамицу неустанно твердил, что он за закрытие
страны и удаление иноземцев, но в Сацуме все знали о его контрабандной
торговле. На словах он был против чуждого истинному самураю торгашеского
духа и технических новшеств красноголовых, но в своем княжестве настойчиво
их вводил, развивая торговлю с иноземцами.
- Все мы сейчас двоедушны, - горько пробормотал молодой самурай.
- Душа его металась. С одной стороны, он был сторонником партии
возвышения императора и изгнания варваров, а с другой считал, что
правительство бакуфу18 обеспечивает в стране хоть какой-то порядок; а что
будет, когда к власти придут молодые и пылкие сторонники почитания
императора, не известно. Душа его рвалась на части. Как верный вассал, он
поддерживая сегуна, но сам стремился возвыситься над всеми дайме и
навязывать свою волю империи Ямато. А для этого ему нужно было современное
оружие красноголовых, то есть торговля с ними. Я хорошо помню, как, несмотря
на действовавший еще строжайший запрет на всяческие сношения в
красноголовыми, князь Симадзу Хисамицу пригласил к себе в замок английского
посла Паркса и командира их эскадры Кинга. Зачем? - спросишь ты. Конечно же,
они с Сайго просили оружие.
Молодой самурай слушал старого воина с живейшим интересом. И видно
было, что не простое любопытство, а какие-то глубокие тайные мысли владеют
им. Когда Андо, выговорившись, надолго замолкал, молодой самурай подливал в
его чарку сакэ, чтобы смягчить булат его души.
- Сайго тогда был уже советником князя?
- Бери выше. Сайго уже командовал сацумской армией !
- А что же ты, Андо-доно, ведь, говоришь, ты начинал вместе с Сайго ?
Ты хочешь сказать, почему я оказался простым воином? Эх, тут, знаешь,
никому не известно, кто выиграл, а кто - проиграл, кто получил больше, а кто
- меньше, кто в жизни оказался счастливей... Вот, скажем, где сейчас Сайго?
А я - вот, сижу с тобой за чаркой сакэ и поминаю его душу. Сайго очень любил
распоряжаться чужими судьбами, любил власть, любил командовать людьми, любил
вмешиватъся в политику... А я люблю сакэ... Он и меня втягивал в свои дела,
говорил, что за помощь даст мне должность в княжестве. И я, было, пошел за
ним. Но вот, однажды, собрались мы в Фусими, чтобы обсудитъ план нападения
на дворец сегуна в Эдо, и меня внезапно стала мучить большая жажда. Я не
любитель осуждающих взглядов, и поэтому отправился в веселый квартал, надел
там широкую шляпу амигаса и растворился в сакэ на неделю. А когда вернулся в
гостиницу Тэрада, то узнал, что ее постояльцев частью перебили, а частью
уволокли в тюрьму. Вот и суди, что получили они - любители интриг и
заговоров, и что получил я - любитель сакэ.
А что же Сайго Такамори ?
- Ему тогда тоже повезло - князь отправил его в ссылку на остров
Токуносима и в Фусими он не приехал.
- А вот сейчас не повезло, - воскликнул молодой самурай.
- Всякому везению рано или поздно приходит конец. Сайго долго везло,
всю жизнь, можно оказать. Но все имеет начало и еще имеет конец, -
философски заметил Андо и опять наполнил чарку.
- А почему ему всегда везло ?
- Ты молод и, видно, честолюбив. Такие как ты и как Сайго любят в
одиночку карабкаться на вершины, но рано иди поздно срываются вниз...
- Я в меру честолюбив и в меру любитель покорять вершины, и мне льстит,
что ты сравнил меня с Сайго. Недаром же я был его личным телохранителем. Но
мне очень важно знать, почему Сайго и Окубу Тосимити, простые сацумские
самураи-госи, сумели подняться на вершину власти в стране Ямато, уничтожили
сегунат, восстановили императорское правление, а затем... Сайго сделал себе
сэппуку. Окубу - застрелили...
- А почему это для тебя важно? - пьяно ухмыльнулся Андо.
- По семейному преданию, мой дальний предок Фудзивара-но-Иосифуса в
царствование пятьдесят шестого императора Сэйва, когда тому было всего
девять лет, был назначен верховным правителем страны Ямато. А еще через
несколько лет император Сэйва издал указ, по которому потомки Фудзивара
Иосифуса должны пользоваться наследственным привилегированным правом быть
назначаемы в правители при малолетних императорах и в министры-президенты
при достижении императорами совершеннолетия. Таким образом, Фудзивара
Иосифуса быдл первым сегуном.
- Не стремишься ли ты наследовать это древнее право?
- Конечно же нет, после всего случившегося тем более. Но меня всегда
мучил вопрос власти. Хорошо, я понимаю, что существует наследственная власть
императора. А почему же вознеслись на вершину Ода Нобунаги, Тоетоми Хидэеси,
Токугава Иэясу, почему стал генераллисимусом Сайго, а едва ли не диктатором
министр финансов Окубу Тосимити ?
Двумя руками, чтобы не расплескать, Андо донес чарку к губам, влил в
себя желтоватую жидкость и неожиданно трезвым голосом ответил, - Я тоже
как-то думал над этим. Про Нобунагу, Тоетоми Хидэеси и Иэясу я не окажу
ничего, очень уж давно они жили, а Сайго и Окубу - что же, их стремительный
взлет происходил на моих глазах. По-моему, главная причина - красноголовые
варвары и их новая религия. Кроме того, в стране стало слишком много молодых
самураев, недовольных тем, что должности наследовались, что к их мнению не
прислушивались, что их роды нищали, что им приходилось, как простым тенин,
городским обывателям, а то и париям-буракуминам идти работать на фабрики и
заводы и выполнять там грязную, грубую работу. Вот ты, если из знатных
Фудзивара, то чем сейчас владеешь? Крохотным наделом, иначе не сидел бы со
мной в этом жалком трактире. Вот Сайго и повел таких недовольных. Он же
устраивал и князей, не желавших подчиняться правительству бакуфу,
враждовавших между собой, с завистью и страхом глядевших на красноголовых
варваров...Ведь самураев, да взять хотя бы у нас в Сацуме, почти треть от
мужского населения; что же по всей Японии? А какая бездна денег и власти
была в руках дайме? Эти могучие силы не только возвысили Сайго и Окубу, -
тут Андо таинственно понизил голос, настороженно оглянулся, не подслушивает
ли кто-нибудь их беседу. Но соседи, такие же пьяные самураи в донашиваемых
фиолетовых кимоно с выцветшими гербами, в полупустом трактире были заняты
своими проблемами. Андо продолжил, - Не зря же десять лет назад столичные
гости князя Хисамицу шептались, что император Комэй умер не своей смертью.
Божественный император! А почему? Говорили, что он противился уничтожению
сегуната. Наследник же, Муцухито , по существу - мальчишка, стал пленником
Сайго и Окубу и делал то, что ему велят...
Молодой самурай рукавом вытер внезапно выступивший на лбу пот, тоже
настороженно огляделся и, чуточку поколебавшись, спросил, - Значит, для
того, чтобы вскарабкаться на гребень власти, надо суметь опереться на даже
противоречивые интересы возможных союзников?
Андо потряс бутылкой, но она была безнадежно пуста.
- Нэйсан, - громко позвал он, - неси еще!
-Трудно вскарабкаться на гребень власти, - довольно глядел он на
спешащую к ним девушку, - но еще труднее на нем удержаться. Тут надо вовремя
изменять и изменяться самому. Сайго и Окубу, используя лозунг сопротивления
иноземным государствам, выбрали тактику возвращения всей власти императору и
изменили князю, не пошли на поводу его стремлений к феодальной
самостоятельности. Я хорошо помню, как взбешенный князь Хисамицу жаловался,
что не желал, чтобы император получил право на управление княжествами,
потому что для прочности страны необходимо, чтобы все князья в стране
владели своими землями и имели собственные войска. Сайго и Окубу на словах
были согласны с князем, но сами подготовили указ о возвращений императору
права на управление княжескими землями. А ведь прежде, с помощью тех же
князей, Сайго и Окубу разгромили армию сегуна Кэйки и подавили сопротивление
северных дайме...
- Да, я участвовал в тех походах, - горделиво воскликнул молодой
самурай, - и в бою при Тоба, и в битве при Фусими, и в сражении у
Хакодате...
-А я за ваши успехи пил сакэ, - насмешливо взглянул на него Андо и
опять потянулся к бутылке
- Сайго и Окубу предали сацумского князя, а их приятели по центральному
правительству предали своих князей, верными вассалами которых прежде были.
Где теперь дайме? Где их княжества? Нету... И вместо сопротивления иноземным
государствам, Сайго и Окубу открыли для них страну, ввели их порядки, вместо
княжеств сделали префектуры, упразднили деление самураев по рангам, уравняв
их всех... Кому-то это и пришлось по вкусу, да не всем...
- А почему Сайго попал в опалу и вышел из правительства?
- Он оказался недостаточно гибким. Окубу изменил дайме и своим прежним
друзьям-самураям и утвердился у власти, а Сайго не нашел в себе мужества на
эту измену.
Они помолчали, обдумывая сказанное.
- Вот лично ты, чего ты добивался, служа у Сайго, - спросил Андо,
прерывая затянувшееся молчание.
- Не знаю, - нерешительно ответил молодой самурай, - в общем-то
ничего...Я был сукэтати - оруженосцем, и верно служил Сайго...
- Хорошо, поверю. Ну, а другие, им то что было нужно?
- Ты же знаешь, Андо-доно, очень многие самураи были недовольны и
земельной реформой и высокими податями, и запретом носить мечи, и
фактическим упразднением самурайства...
-Вот то-то же. Нашего брата-самурая расплодилось великое множество, а
после поражения бакуфу им и делать-то стало нечего. Но они все чувствовали
себя победителями, требовали себе почестей и благ, вели себя вызывающе...
Вон сколько восстаний самураев прошло в те годы - и в провинция Сага, и в
Симпурэн, и в Акидзуки, и в Хаги... Вот тогда-то правительство и решило было
направить лишних самураев на завоевание Кореи. По примеру красноголовых
спасителей гроба Эсу Киристо-сама. Однако Окубу, тогда министр финансов и
фактический диктатор, решительно воспротивился этому решению, ссылаясь на
значительные внутренние проблемы и острую нехватку денег, а главным образом
на то, что из всех стран, окружавших страну Ямато, самой опасной является
Россия; ее тяготение к югу всем давно известно, и в случае войны Японии с
Кореей они обе могут стать легкой добычей великой соседней хищницы. Эти
доводы убедили императора и явились причиной отставки правительства и
удаления Сайго в Кагосиму, а за ним последовали и все офицеры набранной им
из сацумских самураев императорской гвардии. Вот они-то и толкали Сайго на
восстание против центрального правительства. И маленькая война племянника
Сайго на Формозе не спасла положение. Самурайству нужна была большая война и
большая победа. И если Окубу не хотел войны в Корее, то он получил мятеж на
Кюсю. И вот итоги - мятеж разгромлен, Сайго сделал себе сэппуку, а Окубу
убит преданными Сайго самураями. Мятеж разгромлен, Сайго и Окубу погибли, но
проблемы-то остались. Чтобы стать великой державой, стране Ямато непременно
придется воевать на материке. И именно против России! Иначе Япония останется
мелкой, зависимой страной, какой до сих пор и является и каких множество в
Азии.
- Значит, Сайго был прав, требуя военный поход на материк?
- Прав, не прав, какое это имеет для него значение ?
-А для нас?
-Мне тоже это довольно безразлично, - потянулся к бутылке Андо, - я
дослужу как-нибудь при старом князе. А вот что ожидает тебя, неизвестно...
- Меня в наказание за участие в мятеже посылают в Россию...
- Вот видишь! Я же говорю, что все имеет начало. Это тоже было лишь
начало!
Они еще помолчали, а потом молодой самурай нерешительно спросил, -
Скажи, Андо-доно, ты никогда не думал, не могло ли случиться так, что бог
красноголовых Эсу Киристо-сама, поселившись на нашей земле, постепенно, за
триста лет, обрел силу, стал помогать тем, кто в него верит? Вот, посмотри,
все, что происходит сейчас на наших островах, угодно именно красноголовым и
их последователям. Сегуна нет, император фактически сам не волен принимать
важные решения, народ стал совсем дерзок и непослушен, и даже мы, верные
императору самураи, выступили против его воли... А они, красноголовые, уже
едва ли не распоряжаются здесь, заполнили многие наши города, продают везде
свои товары, становится модным одеваться, как они, есть их пищу, даже мясо,
строить их дома, ездить в Европу и Америку.
Андо решительно и категорично махнул рукой, едва не сбив со стола
бутылку, но во время ухватился ее за горло.
- Нет! Такого не должно быть! Я тоже как-то думал об этом, и мне тоже
становилось страшно, что приплывшие из-за горизонта красноголовые варвары
обстреливают из пушек наши города, вводят свои новые обычаи, заставляют во
всем подражать им; и я тоже думал, что их бог сильнее нашего Хатимана - бога
самураев. Но постепенно я прозрел. И помогло мне в этом сакэ - наш священный
напиток. Я понял, что один их бог не может быть сильнее многих наших. Наши
главные боги Амэ-но Минакануси, Камимусуби, Такамимусуби, великая богиня
света Аматэрасу и О-кунинуси по-прежнему владеют душами истинных самураев.
Всем известно, что лучший из цветков - сакура, а лучший из людей - Буси.
Поэтому, если даже их бог Эсу Киристо-сама и его жена Санта-Мария-сама и
сумели несколько потеснить наших богов в душах подлых буракуминов и жадных
тенин, то это не так уж и страшно, хотя вызывает тревогу и озабоченность. И
еще я понял, что это у себя дома их боги сильнее, а на наших островах они
все равно покорятся нашим богам. Наши боги живут везде - и в горных речках и
озерах, и в лесных чащах, и в прибрежных водах, и в пещерах, в деревьях, в
цветах, в ветерке, везде-везде. Их богам просто нет здесь места. А если они
и сумели поселиться в душах некоторых наших соотечественников, то лишь
потому, что они уже совсем и не боги красноголовых, они уже сами стали
желтолицыми и с раскосыми глазами, да и имя-то они уже приняли наше,
японское. А то, что произошло, все случилось по воле наших богов: им стало
обидно, что красноголовые обстреляли из пушек Кагосиму и Симоносэки, поэтому
они заставали нас таким образом учиться новому.
- Хорошо, ты немного успокоил меня, Андо-доно, но вот что еще... Меня
надолго отправляют в Россию и я боюсь, что, живя в окружении красноголовых,
я сам, постепенно, уподоблюсь им, возьму их женщину, буду жить как они,
перенему их обычаи и нравы, научусь думать как они, и, что самое страшное,
их бог овладеет моей душой... А потом, когда-нибудь, если я вернусь, то наши
боги отвернутся от меня.
- Что же, в молодости люди боятся оторваться от своего племени, не
чувствуют в себе достаточно душевных сил, чтобы в одиночку противостоять
возможным опасностям. Но ты уже достаточно закаленный воин, если с
шестнадцати лет служишь у Сайго. Отправляясь в дальний путь, укрепись
молитвой нашим богам, Дзодзо - богу путников, возьми с собой из родного дома
амулеты, а самое главное - помни, что в пути дорог спутник, а в жизни -
добрая душа. Поэтому, мой тебе совет - женись. Возьми с собой в чужую страну
добрую женщину, она станет тебе хорошей опорой в жизни, поможет избежать
душевной слабости и многих соблазнов, будущие ваши дети скрепят вас с
родиной, ваши мысли будут принадлежать родине и бог красноголовых не найдет
себе места в ваших душах, - ответил Андо и опять потянулся за бутылкой.
- А я думал, что ты подскажешь мне положиться на этот напиток, как на
самое надежное средство, - грустно улыбнулся молодой самурай.
- Вот уж нет. Держись от него подальше. Сакэ хорош дома, там, где ты
чувствуешь себя в полной безопасности и можешь позволить себе расслабиться.
А в чужой стране он смертельно опасен, особенно если едешь туда воином. Ты
не только рискуешь потерять лицо, ты рискуешь потерять честь - что самое
опасное для буси, а то и саму жизнь. Возьми лучше с собой женщину и у вас
будут дети, возьми с собой какэмоно с изображением цветка сакуры или
курящегося Сакурадзима, возьми с собой книги, ну, скажем, "Тайхэйки" и
"Сказание о братьях Сога", возьми сацумский бива, возьми с собой нашу одежду
и обувь и носи дома только их, словом, заполни свой дом в России нашими
вещами. Все это внесет покой в твои мысли и прочность в твою душу.
- И еще одно, Андо-доно. Судьи сказали мне, может быть для того, чтобы
успокоить мое смятение, что, осуждая мое неповиновение центральной власти,
мое участие в мятеже, они высоко ценят мою преданность и верность Сайго
Такамори, мое воинское искусство и боевой опыт. И еще они сказали мне, что я
не должен воспринимать их решение послать меня в Россию как суровое
наказание, хотя наказанием в какой-то степени оно и является. Главным
образом, сказали они, это будет высокая честь для меня послужить дозором на
дальних рубежах, дозором против сильного врага.
Воле грозной подчиняясь
Государя своего.
Должен дом родной покинуть я
Чтобы Родину охранять, - стихом из Манъесю* сказали мне. Они еще
добавили, что эта высокая честь оказана не только мне одному, Она оказана
многим высокородным самураям, доказавшим своей воинской службой верность
стране Ямато. Они сказали, что император не гневается на Сайго, наоборот, он
высоко ценит его верность и одобряет его лозунги; и воины Сайго, прежде
офицеры императорской гвардии, по-прежнему являются его личными вассалами.
- Но у тебя возникли сомнения в искренности твоих судей? Ты считаешь их
слова не более, чем хитрой уловкой, ты подозреваешь своих бывших врагов в
отточенном коварстве, в стремлении освободиться от тебя, ближайшего
соратника Сайго, и тебе подобных, чтобы не бояться повторения мятежа? Ты
думаешь, что они отсылают тебя за пределы страны Ямато потому, что боятся
казнить, ведь это вызвало бы вспышку ярости у многих самураев? Ты не веришь
им?
- Да, Андо-доно, примерно так. И в то же время я задумался, смогу ли я,
находясь в чужой стране, в чужом окружении, строя добрые отношения с людьми,
живя рядом с ними, прибегая часто к их помощи и услугам и оказывая сам им
посильную помощь, должен ли я одновременно питать к ним ненависть,
высматривать уязвимые их места, готовить им ловушки, желать им страданий и
гибели? Да и смогу ли я? Ведь все это расходится с кодексом Бусидо, нашими
представлениями о чести.
- А ты не считай, что едешь к ним врагом, что будешь готовить им
гибель. Вспомни, что в стране Ямато испокон веков существовал обычай
самураям носить два меча, а тенин - один меч. Но ведь никто и не думал, что
мечи предназначены для убийства. Если бы мы, жители островов, считали
главным и единственным предназначением мечей - убивать, то кровь лилась бы
рекой и острова давно бы обезлюдили. Конечно, бывали случаи нападения людей
друг на друга с мечами, но в качестве смертельного оружия можно использовать
и палку, и камень, и мотыгу, обычные бытовые предметы... Нет, мечи были
предназначены для того, чтобы предотвратить возможные нападения, своим
присутствием они охраняли владельца от покушений на жизнь, честь и
достоинство, своим видом они воспитывали слабых душой, способных на зло
негодяев. Внуши себе, что едешь в северную страну дозорным, что твоя
обязанность все видеть, все слышать и знать, все важное своевременно
сообщать, чтобы предотвратить возможную беду. Не возносись в своей гордыне,
знай лишь свой долг и выполняй его. А главное - помни о стране Ямато,
далекой и всегда нуждающейся в тебе.
-Да, Андо-доно, я запомню твои слова...
- И на прощанье, если ты из Фудзивара, то тебе интересно бы знать и
хранить в душе стихи из Манъесю*, соответствующие твоему случаю:
Кристально дно в воде,
Сверкающей как пламень,
Что блеском фудзи** лепестков озарена,
И оттого водой покрытый камень
Блестит как жемчуг дорогой! * Манъесю ( Собрание мириад листьев), сборник стихов периода заката
древности и зари средневековья -VIII век.
** Фудзи - глициния.
Во Владивосток пароход "Кострома" пришел в конце апреля месяца. Во
время плавания на пароходе вспыхнула эпидемия кори, от которой умер ребенок,
поэтому всех пассажиров с детьми переселили в карантинные бараки на мысе
Шкота и держали там под охраной вооруженных солдат, чтобы хворь не
распространилась по городу. Еще через две недели Степан принес из
переселенческого управления бумагу, которая определила им место для
поселения в деревне Ивановке.
На пароходике "Новик", недавно купленном местным купцом Шевелевым в
Англии и совершавшим свой первый рейс, они добрались до устья недалекий реки
Суйфун, вдоволь налюбовавшись прекрасными видами Амурского залива, и в
поселке Рыбачьем пересели на пароходик "Пионер". В сравнении с большущим
пароходищем "Кострома" эти суденышки кроме как пароходиками и назвать было
нельзя.
После недавних проливных дождей Суйфун вздулся, нес в море массу
коричнево-желтой воды и по этому половодью пароходику удалось добраться до
самого Никольского - крупного села, откуда переселенцы разъезжались едва-ли
не по всей Южно-Уссурийской круге.
Сторговавшись на базаре за пару низкорослых, но крепеньких маньчжурских
волов и скрипучую телегу, они загрузили на нее свой жалкий скарб и -
цоб-цобе - отправились к месту нового жительства.
По узенькой до крайности лесной дороге, скорее тропе, утопая по чеки
колес в грязи, тяжело наваливаясь грудью, подталкивая телегу, тащились они к
месту заселения, уже проклиная тот день, когда совместно решились ехать.
- Ох уж и дичь! - охал Степан, и ему вторили жена Мария, сыновья
Андрей, Арсений и Афанасий.
И впрямь, проселок тонкой ниточкой едва пробивался сквозь вековую
дремучую тайгу. Грозно шумели над головами кронами высоченные деревья,
толстые их корни, обильные густые кустарники и необыкновенной высоты травы
оплетали землю, преграждали путь и уже страшно было вообразить, что придется
им еще и пилить, рубить. вывозить лес, раскорчевывать, выжигать и выдирать
пни и корни, уничтожать сорные травы, испокон веков хозяйничающие здесь.
У страха глава велики, и Мария уже подвывала от подступившего ужаса. Но
Степан, тоже поперву опешивший, начал прикидывать, как быть дальше. Уж если
втравил семью в такой дальний переезд, через восемь морей трех океанов,
наобещал им на новом месте жизнь безбедную, нарисовал перед ними картины
бескрайних пустующих просторов, тучных земель и строевого леса, то не
дозволяй терять веру, настраивай на труд. Он по собственному опыту знал:
глаза боятся, а руки делают... И начал Степан исподволь, потихонечку
ободрять сыновей и Марию.
- Смотри, Мария, какие деревья - высокие, ровнехонькие. Вот приедем на
место, напилим лесу, вывезем, годик дадим просохнуть, да и дом поставим.
- И стайку, - оглядев подступившие к дороге могучие кедры, робко
напомнила Мария.
- И стайку, и сараюшку, и сеновал, и амбар..., - разгорячился Степан, и
сыновья, податливые к душевному настроению бати, воспрянули духом.
- А я постою большую конуру, чтобы там жили сразу две собаки, и буду с
ними на охоту ходить, - радостно закричал младший, Афанасий.
- Травы-то какие,- продолжал Степан. - Накосим, высушим и корову, и
вторую, и третью заведем.
- Козу бы купить сперва, - охладила его мечтания Мария, - чай забелить.
Недалеко, камнем добросить, из лесу выпрыгнула и перед ними застыла
стройная, на высоких тонких ножках зверушка с маленькими рожками на голове и
без робости принялась разглядывать их блестящими выпуклыми глазами, задирая
точеную головку, словно принюхиваясь к будущим соседям.
- 0й, кто это? - забоялась Мария.
- Вот коза я прибежала, услышала, небось, что ты ее позвала.
Сыновья, успевшие за месяц с лишком жизни в Приморье по своим
мальчишечьим каналам многое разузнать о тайге, охоте и рыбной ловле, сразу
бурно вмешались в разговор.
- Нет, батя, это олень-цветок!
- Нет, не олень, у него по бокам белые пятна. Это кабарожка!
- Или изюбрь, сохатый!
- Ты и сказал, изюбрь с быка ростом и рога у него, как корни от дерева.
Сошлись на том, что это была кабарожка.
- Охота, видать, здесь знатная, ели-пали, если зверь сам прямо на
человека бежит, - предположил Степан.
- Ух, и зверья здесь, - хором, перебивая друг друга, спешили выплеснуть
обширные своя познания сыновья, - И медведи, и изюбры, и олени, и кабаны, и
косуля, и барсуки, и еноты, белки, выдра в речках, дикие козы и кабарги...
- И тигры полосатые, кусучие, - испуганно-счастливо дополнил Афанасий,
младший, любимый, двенадцатилетний сын.
Мария с тревогой огляделась, но дальше как рукой подать сквозь густые
заросли ничего же было видно.
- Не бойся, Мария, он вола скушает и уйдет к себе домой картошку
окучивать, - подтрунивал Степан и от веселого гомона и громких восклицаний
стало легче толкать телегу, и волы зашагали поживее, отмахиваясь чахлыми
кисточками хвостов от висевшей над ними тучи слепней.
Афанасий сломал густую ветку и пошел помогать волам отбиваться от
изнуряющих кровопийцев.
- Вола нельзя, нам и землю пахать, и лес возить, никак нельзя, - не
соглашалась Мария.
- Тогда, кроме тебя, и некого, - пошутил Степан и тут же ощутил
увесистый шлепок по спине.
- ... комарика..., - пояснила Мария.
И тревога перед неизведанным исчезла, уступила место тысячам
повседневных мелких забот и волнений, из которых и складывается жизнь. Основанная в восемьдесят третьем году между двух мелких речушек Лубянки
и Ивановки, правых притоков реки Лефу, деревушка Ивановка представляла собой
два десятка вольно разбросанных русских изб, тяготеющих к реке, да такого же
количества корейских фанз, окруженных огородами.
Встретивший их староста долго выспрашивал, откуда они, как добрались,
изучал, шевеля губами, документы, а потом, прикидывая, осмотрел деревеньку и
решил, - Остановитесь пока у Ивана Кривошеева. У него дом новый, просторный,
места на зиму должно хватить. Лес напилите, а вывезти вам поможем, следующим
летом поставите дом. Да вам помощь и не нужна, - четверо мужиков, - пошутил
он, заставляя выпрямиться и расправить плечи семнадцатилетнего Андрея,
пятнадцатилетнего Арсения и младшего Афанасия.
- Мужики, - поддержала его шутку Мария, и жалея сыновей и надеясь, что
все обойдется благополучно.
У Ивана Кривошеева просторно не было, хоть и в новом доме. Андрея,
Арсения и Афоню определил он в комнату к двум своим сыновьям, а Степану с
Марией предложил жить в старой полуземлянке, в которой сам ютился четыре
года.
-Жизнь - не мед, помучаетесь, так скорее за свой дом приметесь, -
философски заметил он. - Насмотрелись тут за шесть-то лет. Многие приехали с
надеждой на готовенькое; как там ни за плуг, ни за топор не могли взяться,
словом - нищета, перекати поле, так в здесь... Безруки. Жизнь - она труд
любит, все в ней трудом дается!
Степан и Мария несказанно были рады, что так пофартило.
Место под дом отвели им на бугре над речкой Ивановкой, а участок под
пахоту десятин в двадцать, указали дальше, вверх по речке Лубянке. Участок
представлял собой понижавшуюся к речке террасу, покрытую густой порослью
дуба, березняка, ясеня, осины и орешника, с небольшим, вершка в три, пластом
чернозема на суглинистой подпочве.
По совету старожилов Степан с сыновьями почти месяц подсекал деревья,
чтобы на зиму пустить огонь и сжечь подсохшие стволы, палые листья и сухую
траву. Мужики помогли ему отобрать и заготовить строевого леса, который он
выволок волами на место будущего дома. Пусть бревна сохнут. Кедры были
ровные, длинные и прямые, на распиле желто-кремового цвета, крепко пахли
смолой и обещали воплотиться в прочный просторный дом.
- Пятистенок, - уверяла Мария.
Степан хмыкал, но в душе поддерживал жену. Уж если строиться, так
надолго. А пока они всей семьей разместились в полуземлянке, чтобы без
надобности не стеснять семью Ивана Кривошеева. Впрочем, женщины сдружились,
да и ребята были - водой не разольешь. Сыновья помогали отцам в нелегком
труде с утра до вечера, но и себе находили время для игр и близкого
знакомства с окрестностями.
Степан выбрал время, съездил с Андреем в Никольское и вернулся с
коровенкой неизвестной породы, но обладавшей ровным, степенным характером и
дающей за дойку с полведра молока. Мария несказанно обрадовалась, чмокнула в
лоб, назвала коровенку Зоренькой и велела накосить для нее побольше сена на
зиму. Что и пришлось сделать. Как хозяйку ослушаешься?
И еще, на радость мальчишкам, они привезли ветхую кремневку и банку
пороха.
- Охота - весомая поддержка в хозяйстве - твердил Кривошеев. - Вот
урожай снимем, на зверя войдем. Научу охоте. У вас там, в Малороссии,
небось, страшнее зайца и зверя нет.
Мария с сыновьями успела и огород посадить - немного, с десяток соток,
а капуста, и бульба, и морковь, лучок, чесночек, огурки и помидорки взошли
дружно и зацвели. Все - и коричневые длинные стволы кедров, сохнущие на
солнце, и хрумкающая свежую траву Зорька, и звонкие голоса сыновой радовало
Марию, вселяло уверенность в прочность будущей жизни.
Приходили корейцы, предлагали взяться обрабатывать его землю за
половину урожая, но Степан лишь рассмеялся. В себе и сыновьях он уверен,
соседи были заинтересованы в увеличении Ивановки; оно и понятно, когда
народу поболее, то в душе спокойнее, а землицы всем хватит, и охотно
помогали и словом и делом.
И он всегда шел людям на помощь. Мужские руки ценились на вес золота -
крестьянская работа выматывала до такой степени, что, едва придя домой и
поснедав, Степан без сил валялся на застланный стареньким ватным одеялом
топчан и мгновенно засыпал. И Мария, накрутившись по хозяйству, тоже к
вечеру чувствована себя сильно уставшей. Но они радовались тому, что так
много дел впереди - земли распахивать необъятно, дом строить, усадьбу
городить, всевозможные клетушки-сараюшки лепить, сад садить, пчел
заводить... У Марии уже и хозяйства прибавилось - заботливая квочка с
выводком маленьких желтеньких цыплят и дымчатый котенок, точивший острые
коготки о табуретку и любивший играть в свирепого тигра в густой высокой
траве.
Так, в заботах, прошло лето и к осени немного полегчало - и жизнь
упорядочилась и спал гнус. По утрам трава хрустела под ногами инеем, небо
стало высоким и бледно голубым и в нем закурлыкали гуси. Пора и на охоту
собираться. Иван Кривошеев уже сходил и раз и другой, принес пару дюжин уток
и гусей, но хозяйственные заботы не отпускали Степана. Старший сын, Андрей,
и средний, Арсений, становились все настойчивей, - Батя, дай ружье. А потом
взяли без спроса, ушли на весь день и вернулись с целой кучей настрелянных
диких уток, чем очень обрадовали Марию. Степан и махнул рукой. - охотьтесь,
коли желание есть. И ребята частенько возвращались то с енотом, то с
барсуком, кабарожье мясо и не переводилось на столе. Андрей научился неплохо
скорняжить - шкуры сдирать и обрабатывать -и Мария уже шила на зиму беличьи
шапки мужу и сыновьям.
Лес давал плоды обильные - и все-то рядышком. Орешник-лещина и шишки
кедровые, множество всяких грибов, и виноград, и кишмиш, и лимонник, и
малина, черника, голубика, да с солью и сахаром было туго. Никольское
далеко, да и деньги на исходе. Потому припасов на зиму много не заготовили.
Но кое-что насушить и навялить удалось. Да капусты, огурцов и помидоров
насолить.
К концу октября Степан пустил пал и выжег свою деляну. Выгорело,
правда, неудачно - подсеченные деревья толком не подсохли и пни остались
высокие. Но, пока земля не промерзла, Степану с сыновьями на волах удалось
раскорчевать пару десятин под пашню. Да еще, как мужики присоветовали, на
паре десятин он повыдалбливал в пнях от спиленных деревьев лунки, засыпал в
них по фунту селитры, керосином залил да корьем накрыл - за зиму все коренья
адовой смесью пропитаются, по весне легко выжечь удастся.
В ноябре, когда зима вошла в свои права и лег первый снег, под вечер к
ним в землянку зашел Иван Кривошеев.
- Вам много легче, - с деланным весельем сказал он. - Когда мы сюда
приехали, шесть лет назад, здесь места вовсе дикие были. Это сейчас - и тебе
дорога в Никольское, и на Ханку в Турий Рог и Камень-Рыболов бегаем, и в
Анучинское урочище...А тогда? Вот землянка... В косогоре ямину квадратную
вырыли, жердями стены выложили да пол настлали, сверху бревнышек накатали да
землей и присыпали. Первую зиму холодно и тоскливо было, а ко второй уже
подготовились. Утеплились, припасами запаслись. Старосте, вон, избушку
сложили, баньку топили. Эх-ма, где мужик русский только не обживается. Хотя
не все. Если баба дома да детишки есть, мужик знает свою ответственность,
шибко работать старается, да и умная баба ему бока отлеживать не дает. А
бобыли..., - он только махнул рукой. Помолчал, вспоминая, и продолжил.
- Оставались, было, тут после службы солдатушки, да пороху в них
маловато оказалось. Бабы нет, дома одному сидеть - тоска заест и запьешь
горькую, вот и делаешь все без заботы и желания, абы как. Хозяйство свое
вести никак не могли. Ну и принялись подаваться они в работники. И
работниками тоже оказались некудышными. Дело сполняли спустя рукава, с
великой леностью, а платить меньше десяти рублей в месяц не моги - обижаются
и лаются. Плюс корми досыта три раза в день. Кореец, вон, вдвое дешевле
обходится. Лет десять назад в Корее, говорят, после сильных дождей неурожай
был и голод наступил, вот они и хлынули целыми тысячами через границу к нам.
Пробовали власти их не пускать, обратно войсками выгоняли, но корейцы
уперлись и ни в какую - шибко боялась возвращаться. И голода и своих
мандаринов. Те, по слухам, люди дюже сурьезные: чуть что - головы рубят. Не
успели мы тогда здесь место присмотреть и занять под деревню, как рядышком
беглые корейцы и пристроились, приютились. Да так хозяйственно - и фанзы за
лето построили, и огороды распахали, а комья земли руками распушили, и в
половинщики набиваются, нанимаются с выгодой для себя. Но ладно, бог с ними.
Я вот зачем пришел. На медведя завтра собираюсь, напарник нужен. Одному не с
руки, однако. Ребята, сыновья, хоть и в рост вымахали и годов набрались, да
в силу еще не вошли. Мужик рядом нужен.
Мария от печи, она ужин готовила, смотрела тревожно, но в разговор
мужской не вмешивалась. Она уже наслышалась от соседок бывалыцины, что
местные мужики наловчились в медвежьей охоте и считала, мол и Степану пора с
ними вровень встать, не хуже, чай, других будет, а то и лучше, ведь
собственный...
Степан трусливым, боязливым не был, а в дело незнакомое, не пробованное
ввязывался неохотно - кто знает, хватит ли способностей, как бы не
оконфузиться. Но, чувствуя молчаливое подталкивание Марии, он неожиданно
согласился.
- Завтра с утра и отправимся, - заспешил к себе в избу Иван. Как бы
сосед не передумал, на дела срочные не сослался бы. Отправились рано по утру, в синих сумерках.
- Медведь, - говорил Иван, короткими и широкими лыжами, кабарожьей
шкурой шерстью наружу подбитыми, дорогу прокладывая в глубоком снегу, - еще
с августа выбирает себе место удобное для зимовки. Ищет яму под бугром,
небольшую, чтобы тесно в ней уместиться, да чтобы небом, козырьком, прикрыта
была. Надерет и натаскает он туда травы, сосновых да еловых веток мягоньких
и в октябре, до заморозков забирается дрыхнуть. Так и спит всю зиму, до
середины марта. Есть с собой ничего не берет, сосет лапу. Она у него по
весне белая да ноздреватая, как грецкая губка. Ползимы спит на одном боку, а
вторую - на другом, и другую лапу сосет. Снегом берлогу занесет, но отдушина
есть, парок из нее идет и корочка льда образуется. Вот по этому признаку
берлогу и ищут охотники до медвежатинки.
Надо сказать, что медведей в тайге было великое множество. Они
частенько в поисках лакомства в деревню забредали, репой в огородах
лакомились, но особых хлопот не доставляли, разве что баб пугали, да у
старосты две долбленки с пчелами с огорода унесли. Иван по тайге вел
уверенно, целенаправленно, видимо добре звал, где берлогу искать.
Часа через полтора хода Иван остановился, огляделся внимательно, срубил
небольшую елку, отрубил вершинку мягонькую и, испытывающе глядя на Степана,
вручил елку ему. А ружье Степаново себе забрал, хотя на плече свое висело,
заряженное.
- Держи и слушай. Вон там, под бугорком, берлога медвежья. Подойдем, я
встану с кремневкой наготове справа, а ты со всего размаха суй туда елку
вершинкой вниз. Суй и крепко держи. Медведь от удара проснется, рассердится,
елку на себя потянет, вырывать из рук будет. Упрись и крепко держи - он
потом наверх полезет показать обидчику кузькину мать. А ты елкой ему мешай,
вниз дави. Голова его из берлоги только появится, я сразу стрелять буду. Но
смотри, Степан, не забоись, не бросай елку. Если его башка мою пулю выдюжит,
ножами бить будем. Тогда норови ему под левую переднюю лапу посильнее
вдарить. Но не беги, от него не уйдешь, только насмерть валить надо.
Степан оробел немного, а вида не показывает. И понятно, медведь - он
поднимется, с него ростом будет, а сила - медвежья. Но ладно, взялся за гуж,
не говори, что не дюж. Растеряешься, выкажешь робость, струсишь, не дай бог,
- мужики и разговаривать не станут, помощи от них не жди, а одному в деревне
не прожить. Все делается обществом, хоть лес корчевать, хоть землю пахать,
хоть дом строить, глину месить, изнутри обмазывать...
Ладно. Подошли к берлоге сторожко ближе. Иван ноги расставил, кремневку
к плечу прикладом прижал - для стрельбы изготовился. А Степан, глубоко
вздохнув и собрав всю силу, размахнулся и засадил елку в отдушину. Медведь
взревел весь, разбуженный, заворочался, но Степан, рассвирепев до крайности,
крепко держал елку, уперся, прижимал зверя к земле, мешал ему из берлоги
разом выпрыгнуть. Медведь резко дернул елку на себя, а потом ее вытолкнул и
полез из берлоги. Степан еще пуще рассвирепел, поднатужился, уперся
вершинкой в его башку, да тут и Иван, изловчившись, оглушительно выстрелил.
Медведь дернулся, крякнул и осел в берлоге. А Степан в горячке уже и за нож
схватился, но Иван его за руку дернул, - не спеши. Быстро скусил бумажную
верхушку патрона, высыпал в ствол ружья порох, пыж загнал, пулю свинцовую
закатил, сверху еще пыжом прижал ее, чтобы не выкатилась, сыпанул остатки
пороха на полку кремневки и жестом велел Степану шагнуть назад.
- Подождать трошки надо. Если жив, то сейчас в себя придет и полезет
наверх с силой удвоенной. А мертв - пар из берлоги идти не будет.
Подождали. Тут-то Степана испуг обильным потом и прошиб, а затем и
ознобом. И необъяснимое веселье напало. Иван заметил и сказал, - Со всеми
так по первости. С медведем драться - дело серьезное, а сделал - легкость
необычная, разве что ноги становятся как ватные, подгибаются.
Стояли, ждали, смотрели в берложий зев. Потом чуток расслабились, по
цигарке крепкого самосада свернули, огонь на трут высекли, перекурили, жадно
и глубоко затягиваясь, елкой, для верности, в берлогу потыкали, а потом и
медведя, на лапы задние петли набросив, веревками выволокли. Не спешил Иван,
добре стрелял, в ухо попал, шкура целая оказалась.
- Перву шкуру себе возьмешь, на обзаведение, а мясо поделим пополам.
Потом на шкуру моя очередь будет, - улыбнулся Иван и в плечо толкнул
дружески.
Степан согласно головой кивал. Лестно ему было шкурой медвежьей перед
женой и сыновьями похвалиться. В жизни-то первая; сам добыл.
За зиму еще три раза сходили они на медведя, так что квитами оказались.
А мужики в деревне к первому трофею отнеслись равнодушно, разве что на
Степана глядели одобрительно. Совсем за своего приняли, понял Степан.
Да Марья с трофеями поздравляла жарко, по своему... Весной, когда снег сошел и земля малость отогрелась и просохла, еще
пару десятин Степан с сыновьями на волах раскорчевал, распахал, да гречей и
засеял. Так мужики деревенские присоветовали. На целине если первой пшеницу
посеять, то ее в стебель гонит, колос малый дает. Засеял Степан по три пуда
на десятину и собрал сто пудов со своих четырех десятин. Интендантству
военному сдал в Никольском. И дом, пятистенок под стропила подвел, но
достроить сил и рук не хватало. Оставил до следующего лета.
Земля из него все соки тянула: он жадничал побольше раскорчевать,
распахать, засеять, урожай снять. На все сразу замахнулся - и дом, и огород,
и пашня, за сад принялся: малины, яблони и слив саженцы привез из
Никольского, посадил возле дома. Сосед Варрава парой колодок пчел поделился,
которые к концу лета зароились еще восемью. Чем не пасека!
И все-то ему удавалось, кажется, да тут несчастья подкараулили и
ворохом посыпались. Началось с того, что медведи в деревню ходить
повадились, улики с медом все подчистую разграбили. Дальше - хуже. Зорька
стала быстро чахнуть и вскоре пала, а от нее заразились волы и тоже сдохли.
Не у них одних - мор пошел от соседского, только что купленного в Никольском
у маньчжуров быка. Не помогли ни сулема, ни карболка, что фельдшер уездный
присоветовал. Землю пахать стало не на чем; деньги, чтобы скот купить,
кончились, а ту малость, что за гречу в интендантстве выручили, на одежду
потратили. Она словно горела, а голый-босый ходить не будешь, не Африка,
чай, зимы здесь холодные.
Вышел Степан по весне на свою деляну - волком взвыл. И к обществу за
подмогою не обратишься - два вола и два коня всего на деревню и осталося. И
тех пуще глаз беречь стали. А лопатой много ли получится? Хоть корейцев
зови, половинщиков.
Тут весть пришла - во Владивостоке собираются железную дорогу строить.
Прознали мужики, обсуждать принялись, что деньги, может быть, там заработать
удастся. Глаза, они - завидущие, да и жив человек надеждами.
Андрей, старший сын, засобирался решительно, да его сильно и не
удерживали, разве что Мария глядела жалостливо. Парню девятнадцать
исполнилось - ростом, правда, невелик, но крепенький. Ладони широкие,
мозолистые, работы не боятся, к труду крестьянскому, тяжелому сызмальства
приучен, за себя постоять может, к пьянству склонности не имеет. Пусть едет,
глядишь, поможет семье на ноги встать, себе на обзаведение заработает,
свадьбу сыграет, отделится... К своему первому докладу императору Александру III недавний директор
департамента железнодорожных дел при министерстве финансов, а нынче Министр
путей сообщения Сергей Юльевич Витте готовился особенно тщательно. Впрочем,
и не без оснований, он считал, что, постоянно работая над материалами для
выступлении министра финансов Вышнеградского в Высшей комиссии, на которой
обсуждались вопросы финансирования всех крупных государственных потребностей
и предприятий, а прежде всего нужд армии и военного флота, он был в курсе
как их истории, так и перспектив будущего развития.
Обладая несомненными творческими способностями, Сергей Юльевич имел
широкий круг родственных связей и деловых знакомств, что помогало ему
успешно подниматься по служебной лестнице в министерстве путей сообщения.
Происходил он из семьи дворянина Псковской губернии, чья голландцы-предки
осели в Ингерманландии еще в бытность ее под шведом, до побед Петра
Великого. Служа директором департамента государственных имуществ в Тифлисе,
его отец женился на дочери члена главного управления наместника Кавказского,
по материнской линии из знаменитых князей Долгоруких. Окончив курс
Новороссийского университета в Одессе по математическому факультету, Сергей
Юльевич твердо намеревался остаться там на кафедре чистой математики, но
родственники, с их дворянской спесью, настояли причислиться к канцелярии
одесского генерал-губернатора, а в скорости проезжавший в ту пору через
Одессу недавно назначенный министром путей генерал свиты Его величества граф
Владимир Бобринский убедил его пойти служить по железнодорожному ведомству.
И начинал-то Сергей Юльевич с должностей самых незначительных, обычно
занимаемых городскими обывателями, недоучившимися семинаристами - кассиром
билетным и грузовым, да прошел за двадцать лет службы своей все ступени
чиновной лестницы до самого верха.
Подъезжая ясным февральским днем девяносто второго года к парадному
входу в Зимний дворец, он полагал, что это будет не более как представление
в новой должности и император скоро отпустит его. Но, против его ожиданий,
Его величество, кратко поздравив, дал ему нечто вроде напутствия, высказал
свое пожелание, более того, как он выразился, свою мечту, чтобы поскорее
была выстроена железная дорога из Европейской России до Владивостока.
- Уже десять лет, - говорил император, - я встречаю по этому вопросу
всяческие затруднения, и вы должны дать мне слово, что эту мысль проведете в
действие.
Считая себя обязанным немедленно приняться за исполнение монаршей воли,
Сергей Юльевич, вернувшись в министерство, тут же вызвал начальника
канцелярии и, хотя и знал, что такая дорога уже строится, попросил показать
документы по этому в высшей степени важному вопросу.
И начальник канцелярии вскоре принес папку.
- Справка составлена военным губернатором Приморской области
генерал-майором Унтербергером.
- От кавалерии или инфантерии? - с иронией поинтересовался Сергей
Юльевич.
- Инженер-генерал-майор Павел Федорович Унтербергер вот уже четверть
века служит на Дальнем Востоке. Он считается в Военном министерстве одним из
лучших его знатоков, тем более, что лично занимался топографической съемкой
и составлением карт.
Эта рекомендация несколько успокоила Сергея Юльевича и он принялся
листать исписанные ровным четким почерком голубоватые листы плотной бумаги,
обнаруживая среди них аккуратно исполненные чертежи, планы и таблицы
математических исчислений и выкладок, что его весьма обрадовало. Он не любил
беллетристику по техническим вопросам, не подкрепленную точным расчетом и
экономически не обоснованную.
- Да, а ведь он сейчас в Петербурге, - видя, что министра
заинтересовало содержимое папки, сказал начальник канцелярии. - Я сам вчера
видел его на Дворцовой площади, он направлялся к Главному управлению
Генерального штаба.
- О, как кстати! Будьте добры, пригласите его, по возможности не
откладывая, сюда, в министерство, - обрадовался Сергей Юльевич. - Для меня
очень важно обсудить этот вопрос со знатоком и непосредственным участником
работы над проектом железной дороги.
И через несколько дней Павел Федорович Унтербергер прибыл в
министерство путей сообщения.
- Ваше приглашение едва застало меня в Петербурге, совсем уж было
собрался возвращаться во Владивосток, - весело говорил он, представившись и
принимая любезно предложенную ему Сергеем Юльевичем чашку дымящегося паром
светложелтого ароматного жасминового китайского чая. - Чем могу быть полезен
министру путей?
Выше среднего роста, худощавый, с хорошей военной выправкой, со знаком
Николаевской военной инженерной академии на груди, но без орденов, которых,
без сомнения, у него было предостаточно, и это уже определенным образом
характеризовало его, Павел Федорович говорил немного акая. Это выдавало в
нем москвича, но аканье было едва заметно, что, опять же, объяснялось,
по-видимому, долгой службой вдали от древней столицы.
- Его императорское величество высказали особую заинтересованность в
скорейшей постройке железной дороги на Дальний Восток. Вот я и решил,
воспользовавшись редкой возможностью, встретиться с вами, как одним из
наиболее сведующих людей по этому вопросу. Желательно, знаете-ли, составить
ясную картину проблемы в целом, со всеми ее плюсами и минусами,
благоприятными и неблагоприятными условиями; знать, как оценивают на месте
возможность ускорения постройки дороги, как скоро может она окупиться... Не
скрою, министр финансов Вьшнеградский весьма скуп на расходы, тем более
такие крупные, и преодолеть его скупость можно лишь обосновав запрос
большими государственными интересами.
- Но в прошлом году Комитет Министров высказался за сооружение дороги,
был издан Высочайший указ, кое-какие ассигнования отпущены и дорога уже
строится...
- Да, именно кое-какие. В прошлом году семь миллионов рублей и
столько-же в этом. А строить желательно быстрее. Начните, извините за
тавтологию, с начала.
- Что-же, я служу на Дальнем Востоке с шестьдесят четвертого года и
постараюсь максимально объективно осветить положение дел. Присоединение в
шестидесятом году Уссурийского края, необходимость его заселения и защиты,
поставили задачу строительства путей сообщения. Тем более, что
существовавшее с пятидесятых годов судоходство по Шилке и Амуру не могло
удовлетворить потребности края в регулярном сообщении, так как Амурская
речная система на добрых пять месяцев покрывается толстым слоем льда и еще
месяца на три мелеет настолько, что от Хабаровки до Благовещенска пароходы
не ходят.
- Вот как? А у нас существует убеждение, что Амур настолько полноводен,
что судоходство на нем не доставляет затруднений.
- Напрасно, напротив, хотя подобное мнение существовало и в военном
министерстве, на нем даже основывались наши планы обороны дальневосточных
рубежей, и мне приходилось переубеждать весьма упорное в своих заблуждениях
начальство. В свое время проводилась специальная съемка Амура именно с этой
целью. Но ряд проектов присоединения тихоокеанского побережья к центральным
губерниям рельсовым путем появились еще в пятьдесят восьмом году, сразу
после заключения Айгунского договора.
- В те времена, после Крымской войны, при нашей бедности, подобные
проекты, я убежден, были невыполнимы. Тем более, что и в России железные
дороги были наперечет, - вспомнил Сергей Юльевич куда более поздние времена,
уже семидесятые, годы своей молодости и начала работы в железнодорожном
ведомстве.
- Согласен, однако тремя-четырьмя годами позже, после крестьянской
реформы, вон как стремительно стала покрываться Россия сетью железных дорог.
Отлично осведомленный в этом вопросе, Сергей Юльевич уверенно возразил,
- Так ведь то строительство велось, за редким исключением, по частным
подрядам на концессионных началах. Я хорошо помню, как таким образом барон
Унгерн-Штернберг строил дорогу от Балты до Елизаветграда и далее на
Кременчуг. Да что там, даже первые российские железные дороги - Николаевская
и Царскосельская - строились частными компаниями.
- Но дороги в Европейской России быстро окупались, а что касается
Дальнего Востока, то подобных надежд и быть не может. Поэтому о привлечении
частного капитала говорить не приходится, нужны были ассигнования из казны.
- Да, я отлично помню, как восточно-сибирский генерал-губернатор Посъет
в семьдесят пятом году добивался государственных субсидий для железной
дороги от Волги до Амура и от Владивостока до озера Ханка.
- И я работал над тем проектом, - улыбнулся Павел Федорович. - Молод
был, энергичен, легок на подъем, меня тогда переполняла жажда сделать как
можно больше собственными руками, отчего я месяца проводил в поле, на съемке
будущей трассы. Очень тогда мы надеялись, что эти труды воплотятся в полотно
дороги. А тут война...
- Дело даже не в русско-турецкой войне, - не согласился Сергей Юльевич,
- не считали тогда в высших кругах эту дорогу необходимой. Война, впрочем,
казну опустошила изрядно...
- Нам с нашей колокольни видно по своему, - не сдавался Павел
Федорович. - Казна Российской империи пополняется главным образом за счет
продажи хлеба за границу, хотя его и на внутреннем рынке не хватает. Но ведь
российская-то деревня задыхается от переизбытка нищего населения! А вот если
бескрайнюю Сибирь колонизовать? Если Забайкальские степи хлебом засеять? И
ведь там не только земли хорошие, там и рудные богатства неисчислимые, даже
при весьма поверхностном осмотре. Но, знаете, бездорожье - наш бич. Если за
все это сейчас взяться, то железная дорога лет в пятнадцать - двадцать
окупится, а при широкой торговле с Китаем возможно и раньше, и начнет чистую
прибыль казне давать.
- Конечно, на средства частных концессий дорогу построить можно быстро,
многие проблемы снимаются. Вон, во время той же войны в Оренбург и от Перми
до Екатеринбурга чугунку строили, а там и к Оби потянулись. Но все же,
уверен, желающих составить концессию для строительства дороги по этим
пустынным и безлюдным местам не найдется. Состоятельные, весьма
состоятельные, конечно же я их имею в виду, люди желают тратить деньги в
обмен на скорые и большие дивиденды на вложенный капитал. А здесь они не
предвидятся. К тому-же состоятельный человек - всегда реалист. Пространства
Сибири и Приамурского края заселены весьма редко, промышленности почти
никакой нет и дорогу-то строить некому. А средства на десять тысяч верст
нужны огромные.
- Ну, не десять тысяч, на первых порах значительно меньше. Еще шесть
лет назад на созванном Приамурским генерал-губернатором бароном Корфом
Хабаровском съезде местных деятелей обсуждался вопрос строительства
рельсового пути в Забайкалье от Сретенска до Байкала протяженностью около
тысячи верст, и второго, в Уссурийском крае, от Владивостока до станицы
Графская на реке Уссури, это еще около четырех сотен верст. Таким образом,
имели в виду создать смешанный железнодорожно-водный путь, решили
использовать реки Уссури, Амур, озеро Байкал, Ангару... Тем более, что тогда
же Восточно-Сибирский генерал-губернатор граф Игнатьев добивался постройки
железной дороги от Томска до Иркутска.
Сергей Юльевич вспомнил, что сложная обстановка на Дальнем Востоке,
вызванная обострением отношений между Китаем и Японией из-за Кореи,
неудачная, ввиду вмешательства Англии, попытка России занять в Корее
незамерзающий порт, дружные усилия западно- и восточно-сибирского
генерал-губернаторов, а главное - жизненная необходимость круглогодичной,
вне зависимости от внешнеполитических факторов, связи с дальневосточной
окраиной, заставили правительство внимательно отнестись к этому вопросу.
Особое совещание министров под председательством действительного тайного
советника Абазы /вспомнив Абазу, Сергей Юльевич скривился как от зубной боли
-жулик он эдакий/ обсудило сложившееся положение и было решено направить в
Приморскую область изыскательскую экспедицию, которую возглавили инженер
путей сообщения Урсати и генерального штаба подполковник Надаров, как знаток
Уссурийского края, для проведения специальных изысканий на местах.
А Павел Федорович продолжал. - Изыскания линии железной дороги в
Приморской области начались с весны восемьдесят восьмого года и закончились
в следующем году, Будущей линии от Владивостока до станицы Графская было
решено дать направление через села Раздольное и Никольское, откуда она шла
дальше, вдоль восточного берега реки Сунгачи до станицы Лутковская,
расположенной на реке Уссури и, перейдя реку, пустить вдоль правого берега
реки Уссури до станицы Муравьево-Амурской, с ветвью на левый берег река
Иман, где образовалась пристань. Кроме огромного количества инженерных задач
по прохождению сложного рельефа, в том числе ряда туннелей, исследовались
разные переходы для железнодорожного моста через реку Уссури. Наконец, в
виду требований местной администрации, признававшей линию железной дороги от
Владивостока вдоль правого берега полуострова Муравьева-Амурского на
протяжении около тридцати верст опасной в стратегическом отношении, так как
она свободно могла быть обстрелянной с моря, было сделано изыскание дороги
от Владивостока до перехода реки Лянчихэ по водоразделу полуострова.
Впрочем, из-за дороговизны сметы эти варианты были отставлены.
- Да, Павел Федорович, расскажите, пожалуйста, что собой представляет
Владивосток. Меня прежде всего интересует состояние там промышленности и
население города.
- Да ничего особенного, честно говоря. Крохотный, неустроенный и
довольно скучный городишко. Но учтем, что расположен он довольно далеко и
очень молод. Начало Владивостоку положил военный транспорт "Маньчжур",
который двадцатого июня шестидесятого года доставил сюда команду из тридцати
нижних чинов 3-й роты 4-го Восточно-Сибирского линейного батальона под
начальством прапорщика Комарова. Команда принялась за постройку казармы,
офицерского дома и служебных построек. Месяца через два в бухту Золотой Рог,
на берегах которой и расположен Владивосток, зашел корвет "Гридень" и экипаж
его построил большую казарму, офицерский флигель и небольшие ремонтные
мастерские для нужд флота. В следующем году была заложена православная
церковь во имя Успения Божьей матери, освещенная в апреле шестьдесят второго
года. Тогда же Владивосток стал именоваться уже не постом, а портом, и для
некоторого облегчения жизни немногочисленных здешних жителей, тяготившихся
обитанием в медвежьем углу, во Владивостоке было введено порто-франко. Еще
года через два здесь было учреждено общественное городское управление, а
первым старостой был назначен городской житель купец Семенов. В те времена
городишко напоминал нечто вроде форта на американском Диком Западе. Рота
солдат, несколько военных кораблей летом, одна москательная лавка и
полдюжины мерзейших салунов, трактиров по-русски. В шестьдесят пятом, для
ремонта кораблей Сибирской военной флотилии, здесь были учреждены мастерские
и приехали первые переселенцы. Жизнь в городе стала несколько веселее и
разнообразнее: прекрасный пол смягчил нравы, но и вызвал бешеную
конкуренцию, следствием которой стали частые эксцессы. В чисто испанском,
знаете ли, духе. Простой люд обходился мордобоем и поножовщиной, а господа
офицеры вызывали друг друга на дуэль. В конце шестидесятых годов население
города с войсками насчитывало шесть сотен душ при пятидесяти жилых зданиях.
А с переводом сюда из Николаевска базы военного флота город стал расти с
неимоверной быстротой, особенно после введения в семьдесят шестом году
городового положения. К восемьдесят пятому году население города достигло
десяти с половиной тысяч душ, в том числе до пяти тысяч военных чинов.
Торговые обороты в это время также достигли почтенной суммы - свыше четырех
с половиной миллиона рублей. За год в порт зашли более семидесяти торговых
судов, главным образом иностранных, с общим водоизмещением до шестидесяти
тысяч тонн. Количество только частных строений в городе перевалило за шесть
сотен, в том числе за сотню лавок и магазинов и почти пять десятков гостиниц
и харчевен. А установление в восьмидесятом году пароходного сообщения с
Одессой на пароходах Добровольного флота дало такой толчок промышленному и
торговому делу Владивостока, что в настоящее время в нем живется почти с
теми же удобствами, как и в любом губернском городе, исключая, разве что,
дороговизну предметов не только роскоши, но и первой необходимости. Мог бы
Владивосток достичь и более блестящих результатов, если бы в разное время не
поднимался вопрос о переводе военного порта то в залив Посьета, то в залив
Святой Ольги. Когда же в восемьдесят девятом году начали строить крепость,
чтобы обеспечить неприкосновенность территории, и вместе с тем увеличили
количество крейсирующих здесь военных кораблей Тихоокеанской эскадры, то
жители города приобрели уверенность, что им не придется срываться с места, и
начали обустраиваться более основательно. Раньше все сидела как бы на узлах
- если базу флота переведут в другое место, то туда придется перебираться
едва ли не всему городу. На прежнем месте он терял бы всякое значение и
смысл. Но прекрасная гавань сулит Владивостоку блестящее будущее.
- О, да я вижу, вы большой патриот Владивостока. Неужели там так хорош
живется? Или, согласно известной пословицы, всякая лягушка...?
Павел Федорович несколько смутился и признался, - Конечно, не очень...
Санитарные условия города удовлетворительными назвать нельзя. Большинство
домов, принадлежащих небогатому классу, построены на скорую руку, противу
всяких правил гигиены, весьма тесны и холодны, дома в основном деревянные,
лесу-то вокруг сколько угодно, тайга обступила тесно, но строят наспех,
иногда наружные стены состоят только на одной плахи, а то и доски. Удобств
при домах никаких нет, разве что умывальник в сенях. Особенно
неблагоприятные санитарные условия представляет Китайский квартал,
Семеновский покос, Линейная и Матросская слободки, которые большей частью
состоят из фанз или жалких лачуг. Улицы труднопроходимы и грязны во всех
отношениях. Жители этих слободок и кварталов народ бедный, чернорабочие -
китайцы, корейцы, русские рабочие, но их очень немного, и семейства нижних
чинов. Все они живут очень тесно, скученно и в высшей степени грязно в своих
или снимаемых фанзах. Но за последние годы в городе в большом количестве
стали возводиться каменные здания, а их стараются ставить по возможности
удобными.
- Понятно, - кивал головой Сергей Юльевич и, чтобы осветить еще одну
проблему, невинно заметил, - Конечно, где грязь, там и болезни, особенно
инфекционные.
- Да, - огорчился Павел Федорович, - хвастать мне особенно нечем. Хотя
и нет таких вспышек эпидемий, как в других местах империи. Здесь многое
зависит от климата, знаете ли, а он у нас довольно хорош. Побережье, правда,
сыро и туманно, в весенние и летние месяцы особенно, но верст за двадцать от
моря климат вполне можно назвать континентальным. Перепад температур бывает
довольно большим, однако особого вреда здоровью людей это не доставляет. К
тому же край заселен довольно редко, поэтому и вспышки заболеваний широко не
распространяются. Кстати, надо отметать, заболеваемость в Приамурском
военном округе по этим причинам считается одной из низших в числе других.
Так же и среди гражданского населения. Правда, в последнее время участились
случаи распространения детских заразных заболеваний - кори, оспы,
скарлатины, дифтерита, но нам удалось выяснитъ, что они завозятся с
переселенческими партиями. Поэтому после прихода парохода с переселенцами,
их на неделю-другую помещают в изолированные бараки на карантин. Вот среди
взрослого населения у нас были случаи заболеваний брюшным и сыпным тифом,
хотя смертность от него была не выше нормального процента. Положение
осложняется еще и тем, что у нас существует дополнительная опасность заноса
инфекционных заболеваний, чаще всего холеры, из сопредельных стран. Лет
шесть назад, да, в восемьдесят шестом, из Кореи или Японии была завезена
холера. Она быстро распространилась среди китайского и корейского населения.
Мы сперва не обратили внимания, потому что инородцы прячут и тайно хоронят
своих мертвецов, но потом заметили случаи появления на улицах трупов с
признаками холеры. Да и корейцы стали сниматься своими общинами и уходить в
окружающие город сопки, где располагались табором. Мы сожгли брошенные ими
фанзы и сейчас осуществляем строжайший контроль. Проверяем все приходящие
пароходы и с нечистым по холере патентом держим на обсервации до выяснения
причин и картины в целом. Но вот, в августе прошлого года, о нет, ошибся,
годом ранее, холера все же проникла во Владивосток. Заболевания встречались
не только среди инородцев, но и русские болели. Флотский экипаж был обнесен
высоким забором и контакты нижних чинов с гражданским населением прекращены,
отчего не было ни единого случая болезни. Среди сухопутных войск, команды
которого широко разбросаны по городу и области, заболевания, к сожалению,
были.
- Кишечные заболевания распространяются, главным образом, из-за плохой
воды, - назидательно заметил Сергей Юльевич. - С ней, надеюсь, у вас все в
порядке? Горная страна, близость моря, обильные осадки проблем с водой не
создают, я думаю?
- Вот уж наоборот, Сергей Юльевич. Вода-то и составляет больное место
Владивостока. Хорошей воды очень мало, более всего приходится пользоваться
водой плохой, недоброкачественной, мутной, сильно загрязненной и содержащей
немало органических веществ. Зимою вода в колодцах вымерзает и город
находится в печальном положении. Но речек и ключей на полуострове
Муравьева-Амурского, на котором и стоит город, имеется немало, так что со
временем начнем проводить водопроводы. Наиболее значительные речки Лян-чи-хэ
и Се-дан-хэ. По ним сплавляются лес и дрова, а первая из них до двух верст
от устья судоходна. В эти речки, а также в речки Первая и Вторая ежегодно
осенью заходит много красной рыбы-кэты. Правда, и эти источники воды
расположены далековато. Ближайшая, Первая речка находится в трех ворстах от
Владивостока, а Вторая речка в пяти с половиной верстах.
Расспрашивая Павла Федоровича, внимательно его слушая и видя, что тот
действительно влюблен в город и относится к нему по-хозяйски, Сергей Юльевич
потихоньку загорался тайной мыслью, которая сперва робко зародилась, на,
зародившись, требовала все новых и новых подкреплений, желая утвердиться
прочно и толково. Сутью этой мысли было: а не воздвигнуть ли на берегах
Тихого Океана крупный город-порт, как, скажем, Одесса или Архангельск, более
того, Петербург, со значением не только военным, но, а то и преимущественно,
торговым. Ведь сейчас все богатства Китая, Кореи и Японии вывозятся в Европу
пароходами вокруг Азии или через Тихий Океан и Америку. Собственная наша
торговая связь ограничивается жалкой чайной торговлюшкой, да и то редкими и
небольшими верблюжьими караванами через Монголию и Забайкалье. Дорога к морю
сулит выгоды далеко не только военные...
- А как спланирован город, каков его рельеф?
Павел Федорович опять смешался, - Да уж не ахти... Улицы города
расположены главным образом вдоль моря, не спланированы, довольно грязны в
пересекаются глубокими оврагами. Лишь лицо города - его главная, Светланская
улица, имеет и троттуары и ночное освещение керосиновыми лампами, для стока
воды прокопаны водосточные канавы, через овраги проложены насыпи. Но в
большинстве город разбросан слободками - Солдатская, Линейная, Офицерская,
Фельдшерская, Матросская, Каторжная, Корейская..., разграничивающимися
оврагами, через которые переброшены мостки и узкие насыпи. Хотя, место в
целом весьма красивое, простору для строительства города предостаточно.
- Павел Федорович, вы же знаете, что для строительства железной дороги,
базой которой с восточной стороны стал Владивосток, нужны крупные людские
ресурсы. Как у вас обстоят дела с ними?
- Дело в том, что возникновением своим Владивосток обязан не
экономическому развитию Южно-Уссурийского края, представителем которою он
сейчас является на берегах Восточного океана, а исключительно
государственным целям правительства. Отсюда и наши сложности. Живут в городе
преимущественно люди служащие и их семьи. И если офицеры переводятся или, по
выходу в отставку, уезжают в Европейскую Россию, но очень редко остаются, то
нижние чины часто обзаводятся семьями и остаются городскими мещанами,
находят работу и строят себе домишки. В последнее время, впрочем, в городе
стали оседать и офицеры, появляются люди интеллигентные - врачи, чиновники,
учителя, инженеры. Конечно, рабочей силой для строительства железной дороги
они не являются. Правда, на Первой речке расположен поселок
ссыльно-поселенцев, бывших каторжан, не отбывших еще срока каторги. Они
заняты на очистке ретирадных мест, по строительной части морского ведомства
и других казенных работах. Но для строительства дороги мы нашли буквально
неисчерпаемый резервуар и, можно сказать, совсем рядом - в соседних странах.
В прошлом году, начиная работы, мы испытывали громадный недостаток в рабочей
силе, осложненный рабочими волнениями, но тут буквально нахлынули корейцы,
китайцы и, представьте себе, японцы. Так что с этой стороны затруднений не
возникает.
- Хорошо, будем считать, что эта проблема уже решена. А как обстоят
дела с промышленностью как технической базой железной дороги?
- Кое-что мы уже имеем. У нас есть небольшой казенный механический
завод при Владивостокском порте и кораблестроительные мастерские. Казенный
механический завод обслуживает, главным образом, военные корабли и обладает
всеми возможностями для их ремонта, в том числе и доком, небольшого, правда,
калибра. Сейчас, впрочем, строится сухой док для ремонта морских судов
любого водоизмещения. Есть заводики и по обеспечению необходимыми
строительными материалами - известковый, кирпичный, лесопильный.
- Павел Федорович, вы человек военный, служите в Приамурском крае очень
долго и, без сомнения, всесторонне и глубоко осведомлены в военном аспекте
этой проблемы. Не скрою, чтобы добиться крупных ассигнований и ускорить
строительство дороги, мне желательно рассчитывать на поддержку военного и
морского министров. Не могли бы вы подсказать, насколько реально я могу
полагаться на их содействие?
Генерал Унтербергер помолчал, обдумывая вопрос и осторожно ответил, -
Не вдаваясь в детали, я бы сказал, что в настоящее время мы имеем нашими
соседями на Дальнем Востоке одряхлевший, занятый своими внутренними
проблемами дряблый Китай, не представляющий, по нашим сведениям, реальной
опасности по меньшей мере ближайшие четверть века; совершенно ничтожную, как
государство, Корею; и стремительно набирающую силы Японию. Экономически она
развивается очень быстро, используя опыт Англии, Франции, Германии и
Северо-Американских соединенных штатов, создает, обучает с помощью
иностранных инструкторов - англичан на флоте и немцев в сухопутных войсках,
и вооружает армию. По прогнозам Разведотдела штаба Приамурского военного
округа Япония скоро попробует испытать свои силы. Жертвой, неминуемо и
несомненно, станет Корея, где японцы будут иметь дело с несколькими плохо
вооруженными и слабо обученными китайскими дивизиями. Если японцы победят, а
так оно и будет, то еще через несколько лет они постараются закрепить успех.
Но где? Там, в Приамурском военном округе, мы полагаем, что следующим
объектом для нападения станет Китай, а может быть и Приморская область
России, ведь наших сил там очень мало. К тому же мы имеем сведения, что
Япония весьма болезненно восприняла известие о начале строительства железной
дороги к Японскому морю. Это подтверждает наше предположение о том, что они
считают Россию одним из эвентуальных противников и боятся нашего здесь
усиления.
- Эк вы хватили, извините конечно, Павел Федорович. Россия и..., опять
же извините, Япония... Уж не стращаете ли вы самих себя? И зубки им поточить
есть о кого. Скажем, вот, вниз по карте, кто там? Ага, Филиппины, Аннам,
Кохинхина, Ява, наконец...
- Ну нет, на Филиппины, пока, они не бросятся; испанцев, а у них на
Филиппинах большая армия и военный флот, японцы знают как свирепых
конкистадоров; от Шанхая к югу расположены зоны интересов Англии и Франции,
которые имеют обыкновение объединяться для защиты своих интересов. Остаются
Корея, вассал дряхлого Китая, которую Япония столетиям пытается завоевать, и
собственно Китай, но он весьма густо заселен и имеет неисчерпаемые резервы
для своих армий и поэтому вести военные действия в Китае скорее всего японцы
не пожелают. И... мы! Да, мы.
- Мы и Япония! Да сравните же государства, Павел Федорович. Я не могу
поверить в такую возможность. Нет, это никак невозможно. Англичане с
французами, правда, захватывали четверть века назад Севастополь и
Петропавловск в Камчатке, но Япония...?
- О, японцы отлично осведомлены о нашей слабости на Дальнем Востоке.
Они держат агентов военной и морской разведок во всех населенных пунктах
Приамурского края. Как правило, хитро камуфлируясь, агенты скрываются под
личиной мелких торговцев, часовщиков, банщиков, прачек, слуг, содержателей
ресторанчиков, харчевен и публичных домов, весьма проворны и вездесущи.
Иногда их задерживают, но находят записи на японском языке, который
невозможно понять, а после перевода и объяснений оказывается, что записи
имеют самое невинное содержание, так что и предъявить в обвинение им нечего.
Но мы вполне уверены, что это разведчики.
- А гордость адмирала Тыртова - Тихоокеанская эскадра, которой он
продолжительное время командовал?
- Тихоокеанскую эскадру зимой мы держим в Нагасаки, потому что наши
бухты покрываются толстый слоем льда и это затрудняет судоходство и
способность кораблей к боевым действиям. Так что японцы вполне могут
воспользоваться удобным случаем и уничтожить эскадру. Тогда им ничего не
будет стоить захватить и Владивосток, и Сахалин, и Николаевск, и
Петропавловск не дожидаясь подхода наших основных сил и Балтийской эскадры.
- Нарисованная вами картина приводит меня по меньшей мере в уныние и,
используя эти доводы, я надеюсь склонить на свою сторону Ванновского и
Тыртова.
- Эти соображения уже докладывались в Главном штабе, но, как мне стало
известно, они не встретили понимания, лишь иронические колкости. Так что, на
мой взгляд, военный и морской министры не разделяют опасений об усилении
Японии, разве что, помятуя захват Петропавловска в пятьдесят пятом году,
возможно, в какой-то мере поддержат ваше обращение за ассигнованиями для
строительства железной дороги, чтобы хоть как-то укрепить оборону
Приамурского края со стороны океана.
- Конечно, тем более необходимо строить дорогу, создавать базу флота,
решить вопрос с проводкой кораблей сквозь прибрежный лед.
- Более того, мы во Владивостоке считаем, что, связав этот порт с
Россией железной дорогой, можно, хотя бы по примеру Гонк-Конга создать здесь
мощную базу военного флота и контролировать отсюда весь Тихоокеанский
бассейн. Мы приводили эти резоны Его величеству наследнику цесаревичу
Николаю Александровичу, когда они в мае прошлого года проследовали через
Владивосток в столицу, возвращаясь из кругосветного путешествия.
- Интересно, интересно... Надеюсь, мне удастся воспользоваться его
поддержкой в Высшей комиссии, он часто присутствует в заседаниях.
Расскажите, хотя бы вкратце, о пребывании великого князя Николая
Александровича во Владивостоке.
- Наследник цесаревич великий князь Николай Александрович прибыл во
Владивосток 11 мая девяносто первого года на крейсере 1-го ранга "Память
Азова" в сопровождении кораблей Российской Тихоокеанской зскадры. В городе
чуть выше адмиралтейской пристани была сооружена на собранные среди народа
деньги каменная триумфальная арка в русском стиле, а дома разукрасились
флагами, декорациями, транспарантами, гирляндами и вензелями. После
постановки крейсера на якорь в бухте Золотой Рог на него немедленно
отправились Приамурский генерал-губернатор барон Корф и ваш покорный слуга,
военный губернатор Приморской области генерал-майор Унтербергер, которые и
имели честь приветствовать Его Величество с благополучным прибытием в
пределы России. В половине двенадцатого часа следующего дня был назначен
съезд на берег Его Величества и к этому времени на пристани был выстроен
почетный караул со знаменем и музыкой и собрались все начальствующие лица,
городская дума, служащие разных учреждений, учебные заведения, городские
жители и масса народа. В назначенный час катер Его Высочества, на котором
находились наследник цесаревич, принц Георг Греческий и свита отделился от
трапа "Памяти Азова", на эскадре загремел салют, заиграла музыка, побежали
на кораблях по вантам команды и выстроились на реях. При выходе Его
Высочества на берег на адмиральской пристани его встретили начальствующие
лица, а городской голова поднес от имени жителей города хлеб-соль на
серебряном подносе. 17 мая Наследник цесаревич изволил присутствовать на
закладке памятника адмиралу Невельскому и собственноручно заложить первый
камень. На следующий день Его Высочество совершил закладку строящегося
сухого дока, которому по Высочайшему повелению было присвоено имя цесаревича
Николая. 19 мая состоялось торжество закладки восточного участка Сибирской
железной дороги. На место закладки, около двух верст от города, Его
Императорское Высочество цесаревич Николай изволил прибыть вместе с принцем
греческим Георгом Греческим и свитой на колясках. По окончании молебствия
Его Высочество изволили собственноручно опрокинуть на насыпь первую тачку
земли и затем сесть вместе со свитой, начальствующими лицами и строителем
дороги в разукрашенный поезд и на нем отправились обратно в город по
сооруженной уже части дороги. Затем в городе была совершена закладка вокзала
Владивостокской железнодорожной станции.
- Когда-нибудь, как построим дорогу, я выберу время съездить в ваш
город.
- Буду искренне рад оказать вам гостеприимство... Проводив генерала Унтербергера и вернувшись в кабинет, Сергей Юльевич
принялся обдумывать дальнейшие шаги для ускорения выполнения желания
императора. А когда через семь месяцев его назначили министром финансов, то
ему пригодился и еще один резон в пользу Сибирской железной дороги. Ведь
транссибирский путь установит непрерывное рельсовое сообщение Европы с
Великим Океаном и Азиатский Востоком, соединит Париж с Владивостоком,
откроет новые пути и новые горизонты не только для русской, но и для
всемирной торговли, коренным образом изменит экономическое соотношение между
государствами. Вот ведь, канадская железная дорога, к примеру, отвлекла
большую часть китайских и японских шелковых и чайных грузов, сократила время
их доставки с сорока пяти дней через Суэцкий канал до тридцати пяти через
Канаду. А Сибирская дорога сократит этот срок до двадцати дней! Какие
возможности откроются перед Россией! И как посредника Китая в торговле с
Европой, и как рынка сбыта дешевых китайских товаров, и как крупного
производителя товаров на безбрежный китайский рынок.
Но чтобы осилить такое гигантское предприятие, нужны не только
громадные средства, хотя, может быть, это и главное. Нужно будет одолеть
многочисленные проволочки и препоны в Комитете министров и Государственном
Совете. И Сергей Юльевич решил создать особый Комитет Сибирской железной
дороги, чтобы этот комитет занимался не только вопросами управления
постройкой дороги, но чтобы его решения имели законодательное свойство. Эту
мысль он провел в особой Высшей комиссии, которая была по данному предмету
основана.
А во время очередного доклада Витте императору в Аничковом дворце, тот
спросил, кого, по мнению министра финансов, следует назначить председателем
Сибирского комитета. Тогда-то Сергей Юльевич и предложил наследника
цесаревича. После некоторого раздумья и обсуждения этого предложения,
Александр III согласился.
Николай Александрович, даже сделавшись императором, сохранил за собой
звание председателя Сибирского комитета, все время интересовался этим делом,
что и послужило гарантией постройки Великого Сибирского пути, так как в то
время монархия была неограниченной и решения Сибирского комитета имели
значения законов.
Теперь нужно было срочно решись вопрос финансирования столь гигантского
предприятия. Начал было Сергей Юльевич обдумывать возможности концессионного
строительства, то есть частными концессионерами, с последующей передачей
построенных участков в казну, и даже подобрал магната, к которому следовало
обратиться с предложением, а к Полякову, единственно, прославившемуся скорым
строительством пятнадцать лет назад, в пору войны с турками, железной дороги
от Бендер в Болгарию, да засомневался вдруг. Во-первых, знал Сергей Юльевич,
Полякову придется здорово переплачивать, нечист он на руку, иначе и не
выбился бы в миллионщики, во-вторых, и это главное, дело строительства
выходило для государства стратегически-политическим и полагаться на частных
концессионеров не следовало. Но самое ужасное - денег-то не было! Сергей
Юльевич знал, что, год назад, начиная строительство, казна имела всего
один-одинешенек миллион свободных средств, которые и предназначили для новой
дороги. А ведь предварительно сметная стоимость оценивалась в триста
пятьдесят миллионов, это по тридцать миллионов в год нужно выделять, если
дорогу за двенадцать лет соорудить вознамерились. Мелькнула, было, мысль
выпустить для строительства бумажные "сибирские" кредитные билеты, но он ее
отбросил во-время. Печатный станок-то запустить и нашлепать бумажек радужных
с личным факсимиле на сотенных купюрах не сложно, да как бы не вышло по
пословице: с виду - малина, а раскусишь - мякина. Бумажки, товаром не
обеспеченные, вызовут инфляцию, значит жди волнений народных, к тому-же два
последних года неурожайные... Быть беде! Еще есть выход, но тоже
рискованный. В Государственном банке лежат казначейством переданные
девяносто миллионов кредитных билетов, долг военных лет, подлежащий
уничтожению. Вот эти-то билеты и пустить на строительство! Тогда для
выравнивания бюджета придется обратиться за займом в банки иностранные, в
Париж. Там должны оказать финансовую поддержку - все мы немножко циники -
как плату за в прошлом году заключенный союзный договор. Финансовое
положение России, к тому же, усугублялось крайним обострением отношений с
Германией. Недовольное большим ввозом российского хлеба, германское
правительство, под влиянием собственных помещиков и крестьян-бауэров,
установило на него высочайшие таможенные пошлины. Пришлось, чтобы
компенсировать хотя бы частично, а более в отместку, повысить ввозные
пошлины на товары германские.
Германцы, в пику нам, на принципах наибольшего благоприятствования
заключили торговые договоры почти со всеми европейскими странами, кроме
России! Некорректно как! Она-то, Германия, важнейший и ближайший наш
торговый партнер, обороты налажены громадные, как же рушить их? Но и
уступать нельзя зарвавшимся тевтонам. Сергей Юльевич и предложил Комитету
министров смелый план - ввести два таможенных тарифа - максимальный и
минимальный. Палка, слава богу, о двух концах... Максимальный, естественно,
на товары германские. Как он им понравится? Что-же поглядим, чем таможенная
война кончится, чья возьмет. Значат, заем во Франции... По этому вопросу у
него оппонентов возникло множество. Русофилы, ура-патриоты квасные, несли
ахинею о политическом закабалении. Черт-те как рассуждают, не понимают, что
не то беда, что во ржи лебеда, а то беда, что ни ржи, ни лебеды. Ведь делать
нечего, идти на займы придется. В богатейшей России и нищенствовать? Ну,
привлечем займы иностранные, разовьем постепенно промышленность
собственную... Рынки сбыта для нее в стране громадные и на экспорт можно
будет пустить товары, если и не в Европу, там конкурировать трудно будет, то
в Азию. В Азию? А там есть куда! Что и говорить, ведь и мы сейчас для Европы
Западной как колониальные страны. Но чтобы развить производство капиталы
нужны... Те же станки, скажем, коли сами не производим, так можно ведь
купить. Денег нет? Займем там, где они есть в избытке. Сейчас иностранцы
боятся нам деньги ссужать, наши законы их не устраивают? Что же, и законы
изменить можно. Проценты на капитал требуют высокие? Ну, если свои денежки
жалко, то за счет широкой торговли с Азией расплатимся. Опять Азия? Не бойся
убытка, так придут и барыши - старая купеческая присказка! Да хотя бы и от
продажи хлеба. В Европе и помимо Германии найдутся покупатели. Даже по самым
скромным прикидкам новая дорога вовлечет в общерусскую жизнь более полутора
миллионов квадратных верст - это если брать по сто верст в каждую от дороги
сторону; и если прибавить поймы всех сибирских рек, пересекаемых дорогой?
Ого-го, тут две Европы уместится! А на холод свирепый жаловаться нечего! На
одной широте с первопрестольной дорога пойдет, значит солнца вполне
достаточно, чтобы хлеба вызревали. А сколько земель южнее лежит? Надо, надо
осваивать, не то все втуне пропадет. Люди дали боятся. А будет дорога -
тогда все станет рядышком. Грузи товар в вагон и вези, куда душа пожелает.
Конечно, проблем тут появится множество. Так ведь и это превосходно. Рельсы,
скажем, где брать на такую протяженную дорогу? Вот и место узкое -
железоделательное производство. Промышленники сразу за него ухватятся,
начнут заводы ставить, металл в стране дополнительный появится, в цене
упадет, на всякие иные потребности останется. Реки встречные дорога
пересечет, люди по их берегам селиться начнут, земли осваивать. Тут
сельскохозяйственные орудия и речной транспорт понадобятся. Значит, заводы и
фабрики новые возводить будут, пароходы строить, плуги, сеялки-веялки,
бороны, да хотя бы и подковы, гвозди, все надо будет. Со старых мест далеко
везти, в копеечку. Вот и начнут на месте все... Земли новые заселять люди
потянутся. Сперва, может быть, и не в охотку, да лиха беда начало. Дорога
будет - перестанут бояться расстояний и дорожных трудностей. Пообещать земли
хорошей, да вволю - поедут люди, тем более из перенаселенных центральных
губерний и из Малороссии. Честно говоря, покамест у нас азиатская часть лишь
считается Россией, хотя совершено не освоена. Резерв это для государства
грандиозный! И внимание ему уделить надо особенное. В самом начале апреля девяносто первого года приехал Андрей во
Владивосток и поразился его оживленности. Переселенческие бараки в
Солдатской слободке на мысе Шкота заняли "контрактованные" на строительство
железной дороги - их целых триста человек привез на днях "доброволец" из
России. Кроме них, как говорили, с Сахалина привезли полтыщи каторжан, да
солдат два батальона. Причалы порта были завалены разными грузами - и
мотками телеграфной проволоки, и бочками битума, и ящиками с тронутыми
ржавчиной кирками и лопатами, и ломами, и молотами, и черными, пропахшими
креозотом шпалами, и накладками и костылями с синими чешуйками окалины и,
главное, длинными, уложенными сытыми штабелями, тускло мерцающими на солнце
рельсами.
Побродил Андрей по городу, поспрашивал людей, где здесь берут дорогу
железную строить, и ему посоветовали идти в Солдатскую слободку и там искать
подрядчиков. Вернулся Андрей к знакомому бараку, где два года назад с отцом,
матерью и братьями в карантине жил. Солнце садилось в тайгу за Амурским
заливом и последние лучи его уже не грели; да и то, зяб он больше от
потерянности и одиночества, душегрейка из енота мехом внутрь расстегнута
была. У костерка мужики чай в котле кипятили и нехитрой снедью ужинали.
Плоская и круглая рыба на листе жести лежала печеная, хлеб, разрезанный
крупными ломтями, соль да луковицы. Какой-то лядащий мужичонка, отдирая
щепкой от жести пригоревшую рыбу, уныло бормотал, - Казали нам, що в тим
краю будыте жыты як у боха за двырыма. Хлиб родыть, лучэ ны можа буть, лис,
вода, чо хочь, все е. А монахи и попы казалы, шо там е рыба та, шо матырь
божа йила в чистый четверх, кохда плакала по умершому сынови. А як до нэй
прийшов анхыл и спытав ии, чохо вуна плаче, то вуна казала, шо плаче по
умершому сынови. Туди анхыл казав ий: "Ны плачь, твий сын воскреснэ, як
рыба". Матырь божа казав: "Як воскреснэ сын, кохда умэрла рыба?" А рыба тут
и ожила. Тилько матырь божа уже половыну из-зила, так шо рыба выйшла
однобока. Мы прийихалы и побачылы и сийчас идым тую рыбу. Тут ии называють
камбала.
Спросил Андрей, кто здесь за старшего. Откликнулся здоровенный заросший
до глаз густой черной бородой мужик. Вида самого разбойного.
- Гуди, хлопец, какое дело?
- Ищу я подрядчика Каурова, на работу устроиться. Землекопом или еще
кем. Дорогу строить железную.
- Подрядчик не с нами живет, он в отеле "Лувр" устроился. Но завтра с
утра должен быть. Если у тебя в котомке кусок сала отыщется, то давай к нам
в компанию. И поснедаем вместе и место на нарах отыщем-подвинемся; в
тесноте, да не в обиде.
Андрей, даром что из хохлов черниговских, жадным не был, жизнью не бит,
в завтра с испугом заглядывать не обучен, да и опыт жизненный какой-никакой
подсказывал - держись людей, пропасть не дадут. Развязал он свою котомку,
вынул кусок пахнущего дымком медвежьего окорока да сахару синего полголовы и
положил на расстеленную на бочке газету.
- Добре, хлопец, - повеселел старший, отполовинил сахар и окорок, а
остальное велел в котомку спрятать.
- Не все сразу, сгодится в будущем.
Жадно и голодно блеснули глаза у людей вокруг, но перечить старшему они
не осмелились. Уважали и слушались, видимо. Андрей себя назвал и люди имена
свои сказали, но он их зараз и не упомнил. Но старшего выделил - Данила
Буяный.
- Рассказывай, хлопец, кто ты и откуда, - закончив с ужином, велел
Данила.
Не чинясь и без робости Андрей рассказал о себе все, о семье своей, как
на Дальний Восток приехали, где и как здесь устроились, о богом забытой
деревушке Ивановке, тайге и охоте, как отец жизнь семьи планировал и почему
ему, Андрею, искать работу приходится.
- Ясно, - кивал головой Данила. - И у нас жизнь простая, как подкова.
Ватажка здесь собралась сборная. Кто, вроде отца твоего, от безземелья за
длинным рублем кинулся, кто за работу знакомую цепляется, кто от голода
сбежал. Наобещал Кауров, да обманул сразу же...
- Обманул, обжулил, надул, провел..., - загалдели мужики.
- По двести-двести пятьдесят обещал платить за год, а в Одессе, в день
отхода парохода, показал контракту - сто двадцать, много - сто пятьдесят там
написано. Нам и деваться-то некуда. Есть-пить нечего, дома родные денег
ждут, на кормильцев надеются, а тут как бы самим ноги не протянуть от
голода. Пошли в полицию на него жалиться, нас же в шею и вытолкали - куда,
мол, смотрели, контракту подписывая. Да рази мы разумели, ему на слово
поверили, благодетель, чай, работу дает. А по писаному среди нас мало кто
знает, тут больше деревенские...
- Некоторые сразу разбежались, - продолжал Данила Буяный, а большинству
и бежать некуда. В России голод, работы нету, а нищенствовать, бродяжить,
воровать многие боятся-стесняются, да и не приучены. К тому же ватажка уже
сложилась какая-никакая. Миром харчимся, не сытно, правда, но и ноги не
протягиваем. К тому же надежда была - "Зеленый клин", землицы выберем,
осядем, семьи выпишем. Походили здесь по Владивостоку, и то же самое
оказалось - работы нет, а где и есть - не берут, не можем, говорят, вы
законтрактованы. И паспорта Кауров не отдает. Контракт подписан, твердит, -
работайте. Нет, так полиция в каталажку заберет и приголубит там. Сахалин
здесь рядышком.
Приуныл Андрей. Попался, как олень в лудеву, не выберешься. Домой
возвращаться стыдно, что отцу-матери скажешь? Да и деньги за дорогу считай
совсем истрачены.
- Не робей, хлопец, - ободрил его Данила Буяный. - Миром против паука
выстоим, работе научим, она не сложная. Дорогу выстроим, а там, если грамоте
обучен и будет желание, в линейные сторожа, обходчики, сцепщики, да мало
ли... подашься.
Грамоте Андрей умел, еще в родной Неглюбке три класса
церковно-приходской школы окончил.
Два дня жил Андрей в переселенческих бараках на птичьих правах. Днями
вышагивал по городу, работу искал. И в мастерских военного порта побывал, и
в заводике Добровольного флота, и на мельнице Линдгольма. Нигде не брали
его. По металлу не обучен, жилья в городе нет и остановиться не у кого и не
на что. Он в порту пробовал наняться грузчиком, ходил на кирпичный завод и
на кожевенный, но все без толку. Пошел Андрей однажды на Первую речку на
пивной завод бочки катать, пива хлебнул, но ему не понравилось - горькое. Да
и старший грузчик велел дуть отсюда - молод еще и это не профессия. Иди,
говорит, на дорогу железную. Там прорва работы по строительству, а построят
дорогу - еще больше будет, и специальность получишь хорошую.
Пришлось обращаться к подрядчику Каурову. Оглядел тот его скептически,
но сам в положении был пиковом - подряд на постройку большой урвал, а людей
привез - всего ничего - чуть больше двух сотен. На деньги пожадничал, себе в
карман побольше сунуть хотел.
- Ладно, - смилостивился барственно, - возьму землекопом третьей руки.
- Как это? - опешил Андрей.
- А вот так, - разъяснил Кауров. - Сейчас сперва земляные работы пойдут
- выемки делать, скалу рубить, насыпи возводить. Мужики крепкие, землекопы
опытные за первую руку идут. Послабее, те за вторую руку. А сосунки, вроде
тебя, да заморыши - те третьей рукой числятся. И заработок соответственный.
Положу я тебе по семи рублей в месяц. Деньги это большие, но и работу стану
требовать должную. Будешь увиливать, баклуши бить - берегись, три шкуры
спущу, не помилую.
Чуть не расплакался Андрей от обиды и безысходности. Семь рублей всего!
Рухнули его мечты помочь родным, приобрести специальность крепкую, чтобы
кормила, одевала, обувала, да в деревню на хозяйство оставалась чтоб.
Но не приучен он был свою слабость людям показывать, кивнул хмуро и с
достоинством - ладно, мол.
А Кауров глядел на него и думал насмешливо, - Никуда ты, малец, не
денешься. Не ко мне, так к Галецкому, Фомину или Введенскому побежишь.
Издали видно - деревня, серьмяга серая, голь перекатная, хоть и поддева
енотовая. Сперва с тебя жирок домашний и румянец девичий слетят, голос
хриплым станет, прокуренным, спина и шея от солнца коричневыми, а брюхо
белым, ладони мозолями толщиной с копыто лошадиное покроются, а вены на
руках морскими канатами вздуются.
- Работать будешь со всеми, от зари до зари - световой день. Да час на
обед. Отдыхать - в дождливую погоду. Жить - пока в бараке, а потом, как
здесь насыпь возведем и рельсы уложим и дальше пойдем, в балаганах, шалашах
и палатках. Радеть будешь - во вторые руки переведу. С Буяным Данилой не
вяжись - он тебя с собой в каталажку утянет. Горлопанов поддерживать станешь
- прочь вышибу, копейки заработанной не выдам. Едва краешек солнца поднимался из-за Гнилого угла, как Кириллович,
бравый отставной саперный унтер, бранью будил людей в бараке, выгонял их во
двор, где кашевары уже разливали черпаками по мискам пшенную, гречневую,
ячневую, овсяную или какую другую кашу.
- Пошевеливайтесь, катюжане, - покрикивал Кириллович.
- Сам ты кат, - отругивались мужики, с хрустом потягиваясь, ополаскивая
холодной морской водой, в которой мыло не мылилось, лицо и шею, пятерной
приглаживая спутанные волосы, завтракали, вскидывали на плечи кайлы и
лопаты, или хватали отполированные до блеска ручки тачек и, пуская по ветру
синие махорочные дымки, нестройной колонной тянулись к месту работы.
Дорогу начали строить в середине апреля, дружно, сразу в нескольких
местах и большим количеством народа. От причала Добровольного флота, что в
бухте Золотой Рог, мимо Семеновского покоса, густо заставленного китайскими
и корейскими фанзами, до Амурского залива скалу рубили крепко охраняемые
каторжане, привезенные в Приморье с Сахалинской каторги. Дальше, от
Куперовской пади до Первой речки копошились "контрактованные" Галецкого,
Фомина и Каурова, а за ними до Второй речка трассу густо облепили солдаты
строительных батальонов полковника Экстена.
У Андрейки сразу налились кровью и полопались мозоли на ладонях,
пронзительной болью тянуло мышцы рук и плечи, ныли ступни и поясница.
Короткая ночь не приносила отдыха и облегчения, тело болело так, что не
удавалось уснуть. Первую неделю он ходил как в полусне. Не поддерживай его
Данила Буяный словом, шуткой, сменой работы, не выдержал бы Андрей. Но
Данила велел держаться рядом. Видя, что пальцы Андрея разжимаются, не держат
кайло или лопату, гонял к морю ополоснуться, или к пади с котелком за
питьевой водой, или камни крупные отбрасывать, или тачку с грунтом катать,
или костерок угасающий пошевелить, да мало ли...
А потом немного втянулся Андрей в работу и стало легче. Одно плохо -
постоянно подводило пузо. Есть все время хотелось неимоверно. И мысли только
вокруг еды вертелись. До того он изголодался, что стал покупать по копеечке
у китайцев то краба, то ракушек жареных-вареных, устриц, мидий, гребешков,
то трепанга, восьминога однажды, спрута, гада морского не побрезговал. А
глаза все голодными были, пищу выискивали.
Данила же зубы сквозь бороду черную скалил, - Растешь, хлопец, сил
набираешься.
Его народ уважал и крепко слушался. Да и он не спешил с решениями -
выслушает всех внимательно, прикинет, что к чему, лишь потом и присоветует.
Уж на что Кириллович-десятник, саперному делу обученный в армии, и тот сущим
слабаком против Данилы выглядел. И какое дерево на черенки выбрать, и как
кайло, лопату, топор насадить, и как скалу рубить, землю рыть, тачку
груженую катать - все знал, все умел Данила Буяный. Это лишь по незнанию
кажется, что дело плевое - тачку катать. А кто пробовал, да изо дня в день,
чтобы груза более, а силу сберечь, тот знает, что это искусство целое. И
опыт нужен и подсказка добрая. А топорище, скажем, черенок к кайлу, лопате
выбрать? Ого - тут все важно: и порода дерева, чтобы ладони не отбивало, и
изгиб, чтобы держать инструмент удобно было, уставал меньше, и длина, чтобы
по росту... Балласт, грунт для насыпей, присоветовал козырьком брать. Не ямы
рыть, наверх тачками катать, или, как китайцы с корейцами, мелкими сетками,
корзинами заплечными таскать, а откос сопки или оврага подрывать, наподобии
грота или пещеры. Как глубокую полость выберешь, ну давай козырек рушить.
Тут уж норовили, чтобы если и не с горки тачки катать, то хоть по месту
ровному, только доску или горбыль под колесо брось - тачка сама летит, лишь
придерживай. Но и дюже рискованно было - полость выбираешь, уши на макуше
торчком держи, чтобы небо на тебя не рухнуло - насмерть придавит.
Дорога быстро пошла. Все сразу делали. И скалу рубили, и насыпь
отсыпали, шпалы укладывали, рельсы свинчивали, костыли забивали... За месяц,
к середине мая, глазам своим не поверили - добрые три версты готовы были. И
далее, до Второй речки, только рельсы уложить.
Тут весть пришла - царевич едет, дорогу закладывать будет. Чего-то ее
закладывать, когда она уже полным ходом строится?
Накормили в тот день их чуток получше, кашу коровьим маслом заправили.
Велели рубахи праздничные надеть, хари, как Кириллович-десятник выразился,
умыть почище, усы-бороды подрезать, да не сверкать дырами. Вдоль дороги за
войском и полицией выстроили, изображать народ ликующий. Как раз на их
участке, в Куперовской пади, у рельса последнего, елок, вчера нарубленных, в
землю для красы повтыкали, шнур золотой натянули, чтобы народ любопытный
верноподданный не лез царевичу под ноги, жандармов часто с саблями поставили
и моряков военных, порядка для. К полудню, крепко выспамшись, подкатило
высокое начальство в мундирах парадных, в орденах, галунами золотыми
обшитое.
Данила Буяный толкнул Андрея локтем в бок и говорит, - Смотри, вон тот,
хлюст прыщеватый, с ногами тонкими в блестящих сапожках, и есть царевич
Николай. А рядом с ним королевич греческий. Вот они-то и есть пауки главные,
кровь из народа сосущие. А наши подрядчики Кауровы, Фомины, Дунаевы, Поповы
и Кирилловичи - десятники - так, клещи мелкие. От них просто будет
избавиться. А вон те присосались - не выдерешь.
Андрей от него чуть в сторону не шарахнулся. Это про царевича-то, царя
завтрашнего. А у Данилы глаза презлые, рот сжат в тонкую ниточку. Стой,
говорит, дурашка. Мы вон как работаем, руки-ноги все побиты, а с животом
голодным ходим, дырами светимся, в лачугах живем. Они же всю жизнь палец о
палец не ударят, по заграницам катаются, во дворцах живут, не водку горькую,
вино-шампанское дуют стаканами, сардинами в жестянках закусывают...
Молчит Андрей, боязно - чего только от Данилы не наслушаешься. И впрямь
в каталажку с собой утянет, не зря Кауров предупреждал загодя.
Потом царевич тачку махонькую, изукрашенную, до половины землей
насыпанную, сажени две прокатил, вывалил, лопатой ковырнул, сел в
голубенький вагончик к паровозу прицепленный и укатил себе пьянствовать. А
Андрей с Данилой в свой барак пешком поплелись по тропочке. Данила
злой-презлой идет, камешки пинает, хотя к обутке бережлив был.
- Чего ты яришься? - спрашивает Андрей. - Не барин ты, не генерал
какой-нибудь, мужик, и сам бог велел лаптями тебе грязь месить, руками на
хлеб зарабатывать...
- Я в Елисаветграде, в 0дессе на железной дороге работал. Ремонтным
рабочим, обходчиком. Там у нас народ подобрался - ого! Кружок был, книжки
вместе читали, обсуждали их. Правильные книжки, полицией запрещенные. И в
них написано, что все в мире трудом создано руками рабочих и крестьян. И
дома, и заводы, и одежда, обувка, пища, все-все. Но те, кто это делает,
разутые-раздетые ходят, с животами подтянутыми. А богатеи их труд
присваивают, жиреют, во дворцах живут, не как мы, в солдатских бараках,
тесных лачугах и норах земляных, словно звери. Наши дети чахоткой болеют, от
холода и голода мрут, а они пищу собакам скармливают, в выгребные ямы
выбрасывают. Почему так устроено? И кем? И как изменить?
- Но ты же знаешь, они нам работу дают, инструментом обеспечивают,
заботятся, где разместить нас, кормят, денежки платят...
- Совсем дураша ты, Андрей. Они нещадно грабят нас, обманывают,
работать заставляют по двенадцать-четырнадцатъ часов, себе просторные
каменные дома строят, а ты уже месяц проработал, что получил на лапы-то?
Андрей не получал пока ничего, как и все "контрактованные". Подрядчик
Кауров уже ругался, что землекопы работают плохо и медленно и он скоро из-за
них разорится в дым. Потом зарядили проливные дожди. Густой туман переходил в бусинец и
морось, серые тучи низко нависали над землей, из них текло, текло, и вдруг
припускало сильным ливнем. Трасса дороги совсем расквасилась, подстилающая
глина не пропускала воду и повсюду стояли огромные непросыхающие лужи, хоть
лодки пускай. Ступить было некуда - мгновенно по щиколотку, по колено
увязаешь в вязкой грязи и не то что с лаптями, с сапогами иногда
расставались. На работу не выйдешь - не земляные, а жидко-грязевые работы.
Израненные об острые камни ноги и руки покрывались мокрыми язвами и начали
гнить. Концы пальцев вокруг ногтей заполнились желто-зеленым гноем и
мучительно болели. Из всех лекарств - один подорожник. Кормили по-прежнему
овсяной и ячменной кашей с гнилой рыбой, а силы эта пища не восстанавливала.
Андрей заметил, что у некоторых распухли десны и начали шататься зубы.
- Жуйте траву, - настойчиво требовал Данила Буяный, - ешьте одуванчики,
молодую крапиву, варите папоротник-орляк.
- Коровы мы, что ли? - отругивались мужики, но слушались.
Он единственный выбирал время ходить в китайскую слободку на
Семеновском покосе, где жила артель азиатских рабочих, немного научился
китайскому языку и частенько приносил в дерюжном мешке по полпуда камбалы.
- Свежая пища нужна, - наставлял он, - иначе мы скорбутом заболеем,
организм ослабнет и хвори всякие одолеют.
Да и то, ходили слухи о заразных болезнях, появляющихся в крае -
холере, дизентерии, проказе, даже чуме.
Кауров вконец рассвирепел. - Вы меня по миру пустите, - кричал он.
- Но ведь невозможно работать, - твердо стоял Данила Буяный, - грязь
непролазная.
И мужики гулом поддерживали его.
Заставил все же Кауров их в дождь скалу рубить - кайлами да ломами.
День работали - окоченели все. В бараки вернулись поздно - мокро, печи не
топлены, не согреешься и не обсушишься. Ночь дрожали от холода под одеялками
волглыми, уснуть не могли. Люди трясутся, кашляют. Кириллович утром матюгами
поднял, повыгонял их на работу - пошли нехотя. Еще на день в проливной дождь
работать сил хватило. Но следующим утром идти мокнуть дружно отказались.
Чуть ли не половина мужиков заходилась кашлем, хрипела простуженно.
- Плохо работаете, недоноски, - ругался Кириллович. - Справный мужик
зимой раздемшись вкалывает - пар от него валит, а вы летом обсопливились,
мерзнете, кашлем исходите.
Опять явился Кауров на работу выталкивать, но Данила твердо потребовал
ответить, когда он людям за работу заплатит. Три месяца, считай, прошли, ни
копейки от него не получили.
- Да вы что, - еще пуще разорался Кауров, - что вы наработали? Я и за
бараки плачу, кормлю вас, инструменты дал - кирки, лопата, ломы, тачки..,
что, это даром все?
- Но ведь уже целых четыре версты полотна нами уложено!
Сколько ты за них тысяч получил? Ну-ка, рассказывай!
- Бунтовщик, я давно за тобой приглядываю. Ты знаешь, что дорога - дело
военное, государственное, ответственное, а ты его срывать надумал? Нету
денег сейчас и когда будут - неизвестно. Работайте - я расчет веду, не
пропадут ваш денежки, целее будут, не пропьете хоть...
- Да, по скольку люди заработали, почему расчет не объявляешь?
Мужики вконец рассвирепели и закричали, распаляясь и перебивая
друг-друга, - Жена, дети, старики-родители дома денег ждут, а где они? Нас с
места сманил, кругом обманул, почему не платишь? В Коломбо, посреди океана
по твоей милости шесть человек капитан с парохода высадил, как они домой
доберутся?
И уже пришли из других бараков "контрактованные" подрядчиков
Скидельского, Ключевского, Журавского, Галецкого, Дунаева, Попова...
- Все они, кобели нечесаные, в одну дудку дуют, нас голодом морят,
работу требуют, а деньги не платят...
Зажатый в дальнем углу разъяренными людьми, зло выкрикивающими каждый
свое горе с одним общим выводом - заработанные деньги давай, Кауров
затравленно озирался и, чувствуя, что страсти накалились до нельзя, скоро и
бить начнут, бросился к открытому окну.
Дорогу ему заступил Данила Буяны. - Покуда деньги не выплатишь - на
работу не выйдем, - и пропустил его.
Хотели мужики и за Кирилловича взяться, душу отвести и кулаки почесать,
но Данила не позволил.
- Этот свой; хоть и лается, а лямку с нами тянет, из общего котла
хлебает, на работу поднимает. Служака, в мать его... К концу июля распогодилось, приморское лето в силу входило. Солнце
днями припекало и, рано проснувшись, наскоро умывшись и подкрепившись, чем
бог послал, дорожники группками разбредались по городу в поисках работы. Но
отыскать ее удавалось очень редко, разве что в порту пароходы разгружать, но
на них стали обижаться артели китайские и корейские. Впрочем, дорожникам
чаще грубо отказывали и прочь гнали работодатели: им и платить чуть ли не
вдвое больше надо, чем азиатам, и наказать за строптивость требовалось.
Молва о смуте на строительстве железной дороги мгновенно разлетелась по
городу. Рабочие три дня уже не выходили на работу, но власти пока не
вмешивались, выжидали, как подрядчики сумеют обуздать свою рать вшивую,
голопузую, не кормленную.
Однако начальник строящейся дороги инженер Урсати гневался. Высокий
темп был потерян, и тот запас прочности, набранный в первые разгонные дни,
утрачен. Каторжники-доходяги и солдаты подневольные рвения в работе не
проявляли, откровенно волынили. Им спешить было некуда. Одна надежда -
вольнонаемные. Но они на своем стояли. На совещании у гражданского губернатора Приморской области
действительного статского советника Павленко - военный губернатор
Унтербергер на вакации отбыли - присутствовали командир порта контр-адмирал
Ермолаев, комендант крепости генерал-майор Аккерман, комендант города
подполковник Пестич, начальник железнодорожных строительных батальонов
полковник Зкстен, инспектор тюрем Приамурского генерал-губернаторства
Коморский, начальник Приморского отделения Восточно-Сибирского жандармского
управления полковник Лосев, владивостокский полицмейстер надворный советник
Петров, подрядчики Галецкий, Дунаев, Журавский, Кауров, Ключевский, Фомин,
Попов, кореец Юмбо и инициатор совещания начальник строящейся
Южно-Уссурийской железной дороги инженер Урсати.
- Неразумная жадность, тупая ограниченность, скотское отношение к
людям, - Урсати не выбирал выражений, - привели к первому организованному
выступлению рабочих в Приморской области. Казна не скупится вам платить
по-божески. От вас что требуется - правильно организуйте людей и наращивайте
темпы строительства. А для этого платите людям во-время, набросьте им по
копеечке. Они вам горы свернут. Неужели не понятно - им заработать надо,
только за этим они в такую даль и приехали. Так дайте им их жалкую денежку,
вводите расценки и сдельщину, платите регулярно - один, два раза в месяц, об
остальном пусть они сами позаботятся. Что же вы делаете? Подряды получили,
деньги казенные в карманы спрятали, а людей без копейки бросили. Этой
красной заразе только дай появиться, потом ее не выведешь. Дорогу кто будет
строить? Шесть сотен каторжан и полторы тысячи солдатушек еле ползают, едва
свою пайку отрабатывают, потому что денег они не видят и работу с них не
спросишь. Им абы время шло. Только вольнонаемные могут споро работать и
быстро двигаться. Немедленно выплатите людям деньги, увеличьте рацион
питания, организуйте жилье по трассе, чтобы не тратить время на переходы
утром и вечером. А зачинщиков стачки надо выявить и примерно наказать. И,
коли уж у нас участились рабочие беспорядки, надо усилить полицейские и
военные силы на строительстве дороги.
Вслед за Урсата слово взял надворный советник Петров - Владивостокский
полицмейстер.
- Категорически не согласен с господином Урсати. Охрана правопорядка -
это наше дело. Мы должны проводить жесткую линию. Никаких послаблений и
выполнения их требований. Дай им палец - руку до плеча оттяпают. В каталажку
каналий-зачинщиков, - говорил он фразами короткими, рубленными, и рукой,
словно шашкой, махал, отсекая головы. - Чтобы боялись, сучьи потрохи.
Дораспускались тут. А остальных с работы вышвырнуть и из крепости выслать.
На их место прибегут тысячи, смирных и покладистых.
Истовый в службе жандармский начальник полковник Лосев, багровый от
гнева, едва сдерживался от крика, - Это уже не первое выступление рабочих.
До вашей дороги у нас спокойно было. Сейчас же черте что. Двадцать восьмого
июня на двадцать шестой версте именно подрядчик Журавский довел корейцев до
белого каления, был ими в кровь избит, пришлось вызывать войска. Надо же так
- сразу двести корейцев-строителей взбунтовались, уж на что они послушные и
боязливые. И, хуже того, когда вели арестованных зачинщиков во Владивосток,
на станции Подгородная им на выручку бросились русские и китайские рабочие.
Что это - интернационал в действии? Этого нам не хватало. Но если то
возмущение было стихийным, то продолжающаяся почти неделю стачка - уже явно
организована вами, господа подрядчики. Вы привезли зараженную красной
заразой голытьбу из России и своею неимоверной жадностью провоцируете их на
организованные выступления. Зачинщиков и смутьянов, понятно, мы выявим, но
горький опыт показывает, что причиной стачек и волнений всегда являются
беззастенчивая жадность и наглость работодателей. Пока эти выступления
локальны и имеют экономический характер, но коли они будут продолжаться, то
ими обязательно воспользуются профессиональные смутьяны, а такие в крае
имеются. Те же административно высланные Сергей Южаков, делопроизводитель
Управления строительства дороги, или Николай Ремезов... И тогда стачки и
забастовки приобретут политическую направленность. Этого допустить никак
нельзя.
Ему, "голубому", по цвету мундира, полковнику лишние заботы были
нежелательны. На столе лежало еще незаконченное дело о побеге два года назад
через Владивосток в Лондон участника "Большого процесса" Феликса
Волховского. А сколько таких беглецов проследовали за границу из Сибири
через Владивосток? Уж не "Красного ли Креста Народной Воли" рук это дело?
Если так, то в городе притаился их агент. Не Иннокентий ли Пьянков? Он ведь
тоже проходил до "Большому процессу". Может - да, а может - нет. Скорее -
нет. Иннокентий Павлинович из села Никольского почти не вылазит, разве что к
брату в Хабаровку. Нет, это кто-то другой, умный и дерзкий. Ведь как вон
Ипполиту Мышкину побег с Кары устроили - чисто и без задоринки. Случайно с
иностранного парохода сняли...
Морское и военное начальство выразили готовность помочь полиции
обуздать смутьянов. Рано утром полиция и солдаты с берданами окружили переселенческие
бараки. Подрядчик Кауров с полицмейстером и тремя городовыми по подсказке
Кирилловича бесцеремонно стаскивали с нар сонных еще рабочих и грубо
выталкивали во двор, где отдавали под стражу конфузившихся солдат.
Кириллович-десятник, стремясь выслужиться перед хозяином, исходил черной
руганью.
- Допрыгались, катюжане, сарынь, сейчас на нарах завоете, бурды
тюремной похлебаете, денег семьям наработаете. Сахалин по вас плачет слезами
горючими, благо он рядышком. Я вас, зачинщиков, всех наперечет знаю. Будете
теперь народ с панталыку сбивать, смуту заводить.
Прошли они по всем баракам, по всем артелям и набрали зачинщиков много,
человек двести пятьдесят. Тесно окруженные солдатами с берданками
наизготовку, задержанные угрюмо побрели в город, к полицейскому управлению.
Кауров плелся сзади, за цепью солдат.
- Теперь за работу принимайтесь немедленно, - крикнул он, обернувшись,
оставшимся стоять молчаливой толпой рабочим и издевательски добавил, - а
денежки ваши пусть полежат, они у меня увеличатся в количестве и целее
будут.
Из тысячной толпы поднятых на работу "контрактованных" Введенского,
Журавского, Галецкого послышались возмущенные одиночные выкрики, их
становилось все больше и больше и вот уже огромная масса голодных, уставших,
оборванных, озлобленных людей качнулась вслед за солдатами и сперва
медленно, нерешительно, а потом все быстрее, вытягиваясь по дороге в
колонну, двинулась на выручку своим товарищам. Они шли по Посьетской,
Алеутской, мимо штаба крепости и железнодорожной жандармерии, откуда уже
скакали рассыльные за подмогой в казармы 1-го и 5-го батальонов за старым
портом.
Впереди идущие солдаты, страшась догоняющих их рабочих, по команде
офицеров принялись штыками в спины подгонять арестованных и перешли на бег
трусцой.
Андрей шагал в середине колонны возмущенных рабочих, увлеченный общим
порывом, удивляясь собственной дерзости и смелея от сознания силы.
- А ведь они нас боятся, - думал он, - они власть, у них оружие,
полиция, солдаты, тюрьмы, а нас они боятся, вон, даже бегут.
Мимо строящегося вокзала, через полупустой еще рынок, вверх по
Суйфунской подошли они к дому Даттана, арендуемому городской полицией и,
окруженные еще большей толпой любопытствующих, принялись громко стучать в
гулкие железные ворота. В окнах второго этажа появились испуганные лица
полицейских служащих и в них снизу полетели камни, зазвенели разбитые
стекла.- Отпустите, верните наших товарищей, - требовали люди и настойчиво
стучали в ворота и двери полицейского управления.
Вдруг стоявшие на Пекинской улице закричали, - Солдаты, солдаты идут, -
и подались назад. А к ним вверх по улице поднимались ровные шеренги одетых в
белые гимнастерки солдат, мерцая на утреннем еще солнце примкнутыми штыками.
Надвигаясь теснее и теснее, они по команде остановились в саженях десяти и
взяли винтовки на изготовку к стрельбе стоя. Передние рабочие отшатнулись от
направленных им в грудь стволов, толпа спружинила и замерла.
- Ррразойтись! - звонким, жестко-враждебным голосом крякнул
командовавший ротой капитан. - Разойтись! - повторил он. - Прикажу
стрелять...
Толпа любопытствующих обывателей стремительно начала таять, а вместе с
ней таяла и решимость рабочих. Глухо отругиваясь, выкрикивая угрозы и
оскорбления в адрес солдат, дорожники расходились, растекались по улочкам,
переулкам, дворам.
На работу и в этот день они не пошли. Вечером во дворе между бараками
пили теплую, с ужасным запахом китайскую сулею, и Андрей попробовал. На душе
у него было тоскливо-муторно, словно он напакостил, струсил, сбежал, бросил
в беде товарищей.
Бесцельно бродивший по двору со злобной ухмылкой победителя на лице
Кириллович, чуть ли не в глаза тыча грязным, с обломленным ногтем пальцем,
сказал ему, - Ты, сучий выродок, следующий!
Андрею стало еще горше и он едва не завыл от отчаяния. Но ему уже
сунули в руку полстакана сулеи, заставили выпить, похлопали,
захлебнувшемуся, по спине увесистыми ладонями, дали загрызть коркой хлеба,
посыпанной серой крупной солью, и отправили спать.
Потом артели рабочих-железнодорожников рассредоточили по всей трассе от
Владивостока до села Никольского и далее, до станицы Графской, что на
Уссури-реке. Через месяц товарищи Данилы Буяного передали Андрею от него
привет и сообщили, что Данила осужден на пять лет каторжных работ. Каторгу
ему повезло отбывать здесь же, на строительстве дороги. Повезло потому, что
не на Сахалин отправили, а оставили в теплом Приморье, и, главное, на
строительстве дороги год каторги засчитывался за полтора, так что Данила,
при примерном поведении, мог бы освободиться через три с небольшим года.
Хотя, при его несдержанности и буйном характере, как бы не заработал он
дополнительный срок.
К зиме их артель отправили на Суйфунские щеки, на восемьдесят вторую
версту трассы. Там базальтовые скалы сдавили реку и надо было на протяжении
двух верст вырубить в скале полку для полотна дороги. Работа была адова: на
длинных веревках спускали людей со скалы вниз и они рубили шпуры для
динамитных патронов. Скалу рвали динамитом и порохом, а потом из цепи
каменных ниш они вручную пробивали длинный карниз.
Жили в землянках и засыпанных землей балаганах, питались впроголодь,
часто обмерзали, обрывались со скалы вниз, и некоторые погибли. Андрей был
молод, прежде жил не много лучшей жизнью, поэтому сравнительно легко
переносил все лишения. Но, наделенный излишне богатым воображением, он по
вечерам с тоской и ужасом глядел с горы вниз, где в сторону Никольского на
болоте был разбит лагерь каторжан. Лагерь по ночам освещался зажженными по
периметру кострами, возле которых расхаживали солдаты с винтовками. Жили
там, по слухам, в вырытых на болоте земляных ямах, по колено заполненных
водой, все постоянно были простужены, многие заболевали чахоткой и умирали.
Их кладбище густо белело свежими крестами.
Андрей ни разу не видел Данила, да и не знал, в этом ли он лагере. Хотя
похожего человека приметил, но за дальностью расстояния уверенности не было.
Пытался расспрашивать заходивших к ним изредка солдат охраны, но те угрюмо
отмалчивались, стыдясь своей службы позорной, да и потому, что "не
положено".
Уже в начале марта, когда солнце днем пригревало довольно сильно, снег
остался только в лесу, а на полях и дорогах царила непролазная грязь,
ночами, правда, подмерзавшая, Андрея среди ночи разбудили. Он недовольно
было заворчал, но хорошо ему знакомый землекоп, тихий неприметный курянин,
рябое лицо которого освещалось слабыми сполохами угасающей печурки, с самым
таинственным видом приложил палец к губам и повелительным жестом велел
слазить с нар и идти за ним. Андрей нехотя оделся и выбрался из землянки.
Ночь была лунная, ясная, морозная, звезды мерцали - рукой подать.
Курянин дернул его за руку, - пошли, Данила Буяный зовет.
Андрей обрадовался и испугался, - Как, где он?
- Тихо, - шепотом грозно велел курянин, - иди за мной и молчи, что бы
ни увидел.
Версты за две от их лагеря еще сохранилась жидкая рощица дубняка, на
опушке редко перемеживающаяся березками. Остальной лес либо раньше по
Суйфуну в город сплавили, либо на шпалы свалили, на домики, на обустройство
землянок, а то и в печах и кострах спалили.
Они шли распадком по хрустящему под ногами снежному насту, когда из-за
елочки, буквально рядом, шагнул Данила и приветливо, с лаской даже,
полуобнял за плечи опешившего от неожиданности Андрея.
- Ну, здравствуй, Андрюха, свиделись!
- Здравствуй, Данила! Тебя отпустили? - понимая, что несет чушь,
спросил Андрей.
- Сам ушел, мне там разонравилось. Ну, а как ты? Небось, в первые руки
выбился? Окреп, возмужал, лицо уже не щенячье.
- И ты, Данила, здорово изменился, - в лунном свете Андрей видел
изрезанное глубокими морщинами лицо Данила. - И шрам прибавился. И что-то
хищное, ястребиное в лице появилось.
- Ладно, пойдем, Андрей. Я не только с тобой прощаться пришел,
поприсутствуешь. Потом еще словами перекинемся.
Данила пошел впереди, а Андрей с курянином за ним следом. За поворотом,
в распадочке, укрытый со всех сторон елками, горел костер, освещая
пространство сажени в три в окружности, а над костром на палке висел котелок
с варевом. Вокруг костра сидели еще пятеро и длинный куль лежал чуть в
сторонке. В сидевших Андрей признал двух арестованных с Данилом и осужденных
на каторгу землекопов, один незнакомец, а двое были его напарники по работе.
Куль зашевелился и замычал и Андрей узнал в нем связанного Кирилловича с
заткнутым грязной тряпкой ртом.
- Гостинцами у Кирилловича разжились, - сказал Данила, - сейчас
поужинаем и спасибо скажем.
Кириллович, десятником, жил в домике; вот они, видимо, ночью его и
выкрали, и харч прихватили на дорогу.
Варево поспело, похлебали они из котелка ложками в очередь жидкой каши,
салом заправленной, а потом Данила за Кирилловича принялся.
- Иуда ты, Влас. Но твоему предательству из нас трехсот без малого
тогда арестованных чуть больше сотни в живых осталось. И воздастся тебе
должное. По наставлению, жандармским генералом Оржевским подписанным.
И Данила принялся на память цитировать.
- "Наставление о заготовке и употреблении розог, коими должны быть
наказываемы преступники на основании судебных приговоров." А приговор тебе
наш, Влас, таков будет - по десять розог каждый, а как ты тоже здесь
присутствовать будешь, то я за тебя твою порцию тебе же и выдам. Но слушай
дальше жандармское наставление.- "Розги для наказания преступников должны
состоять из тонких березовых прутьев длиною в один с четвертью аршина и
числом от десяти до пятнадцати, так, чтобы общий объем их в нижнем конце
после соединения в пучок имел один и три четверти вершка". Прутья мы уже
нарезали точно по его превосходительства генерала Оржевского рекомендациям.
- "Прутья сии должны быть перевязаны в трех местах тонкой бечевкой так,
чтобы расстояние от конца нижнего до последней верхней перевязи составляло
шесть вершков".
Сидевшие у костра люди разбирали ворох березовых прутьев и следовали
наставлениям генерала.
- "Тонкие отростки прутьев, идущие к верхнему концу пучка от третьей
бечевки, не срезываются, а оставляются в натуральном виде, но без листьев".-
Но листьев покуда и нет, в марте-то.
- "После десяти ударов розги признаются негодными к дальнейшему
употреблению и должны быть заменены другими". - Что мы и сделаем.
- "Розги надлежит иметь не из свежих, только что срезанных прутьев, а
из прутьев несколько уже лежалых, но отнюдь не сухих; на сей конец
заготовляемые одновременно прутья стараться хранить в сыром месте, дабы они
имели надлежащую тягость и гибкость".
- Ты уж, Влас, извини, тут мы нарушили наставление, свежими розгами
драть будем. А еще Оржевский указывал, что там, где нет березовых прутьев,
выписывать оные из других мест. Но это к нам не относится. Приступим же.
Привязали Кирилловича к валявшемуся толстому бревну, заголили спину и
задницу, и начали. Драли не спеша, истово, старательно, каждый приговаривал
свое, наболевшее.
А Данила приговаривал, - Это тебе за Гаврилу длинноносого, это за Михая
Сиволапа, это за Петра беспалого...
Закончив свои десять оглянулся жалобно, словно прося взаймы у
товарищей, но Данила был предпоследним, до Андрея, так в кружке у костра
сидели. Андрей же весь вспотел, дрожал, его едва не вырвало.
- Слабак ты, Андрей, - с укоризною сказал Данила, - пора уже и мужиком
стать.
Попытался Андрей на ватных ногах подняться, но не сумел, они не
слушались.
- Ладно, - махнул рукой Данила, - я твоими воспользуюсь. Да и
Кириллович мне свои уступил. Правда, Влас?
Он ткнул его в бок ногой, но Кириллович уже не шевелился.
- Ничего, потерпи чуток, последние двадцать осталось.
Закончив, Данила бросил прутья, но отвязывать Кирилловича не стал. -
Пусть о нем бог заботится.
Уходя, Данила сказал Андрею, - Прощай, когда еще свидимся. Но запомни:
долги отдавать надо обязательно; бей кулаком, а не пальцами; добреньким
будешь - свинья сожрет, сильным будешь - никто с тобой не оправится.
- Куда вы сейчас, Данила?
- Не знаю еще. Может у староверов в работниках отсидимся года два-три,
может на золотые прииски подадимся, али еще куда...
Кирилловича нашли на другой день насмерть замерзшего. После назначения его министром финансов 30 августа 1892 года, очень
скоро, прямо через полмесяца, к нему в служебный кабинет неожиданно
пожаловал князь Эспер Эсперович Ухтомский. Это был невысокий, еще молодой
господин с живыми темными глазами и бородкой с усами буланже. Сергей Юльевич
знал, что князь Ухтомский литератор, по поручению императора сопровождал в
путешествии на восток Его императорское высочество наследника цесаревича
Николая Александровича и именно ему было поручено описать все путешествие.
Отвлекая от текущих дел, князь Ухтомский уютно устроился в кресле,
принялся курить какую-то вонючую длинную папиросу, египетскую, уверял он,
напустил кучу дыма, а потом приступил к делу. Выяснилось, что он желает
издать за деньги казны в Лейпциге у Брокгауза описание путешествия в пяти
томах и тиражом едва ли не в сто тысяч экземпляров. Сумма ему нужна была
довольно значительная, но Сергей Юльевич, по понятным причинам, отказать не
мог, хотя и решил, что расходы попросит завизировать императора.
Получив согласие, князь Ухтомский пустился в воспоминания о
путешествии, думая, видимо, этим возместить казне немалый ущерб от своего
визита. Он длинно рассказывал о поездке всей компании в Вену, потом Грецию,
Египет, Аден, Индию... Он расписывал заморские красоты, а Сергей Юльевич,
кивая и восхищаясь вместе с ним, просматривал бумаги, делая в них
необходимые пометы.
Потом князь принялся рассуждать о роли Россия в международных делах,
особенно в Азии.
Ведь посмотрите, крошечная Голландия захватила на самом экваторе
благодатный, буквально райский остров Яву в тридцать миллионов человек
населением, сама же при этом не обладая и половиной жителей. Великобритания
- та сумела пустить корни на голом скалистом островке Гонк-Конге и создать
там поистине мировой торговый центр и военную базу, как и в Сингапуре. Но
заметьте, ведь присосались-то они к самому краешку гигантского материка,
цепляются за уступы на крутых обрывах... А вдруг как зашевелится
многомиллионный материк, пробудится от азиатской спячки? Ведь тогда
представителям европейской цивилизации не удержаться там, всенепременно
рухнут они в пропасть. Возьмите-ка теперь Россию. Мы двести с лишним лет
держались за свои пределы, не считая естественного присоединения Туркестана
и Приамурья; невозмутимо, поистине с азиатской ленью наблюдая за кознями и
политическими интригами западных европейцев, алчно устремляющихся в Индию,
на Дальний Восток, в бассейн Тихого океана. Столкнувшись там с древнейшими
цивилизациями, тысячелетними культурами, эти вооруженные современным оружием
варвары сумели за весьма короткий срок бесчисленными и бессмысленными
жестокостями обидеть и разгневать туземное население. Отсюда и
многочисленные восстания, жесточайше подавляемые, например, сипаев, тридцать
лет назад всколыхнувшее всю Индию. По многим приметам их гнев вновь растет и
растет. И где им следует ожидать защиты и оплота?
Зспер Эсперович воззрился вопрошающе, опять вынул золотой портсигар и
неторопливо застучал мундштуком папиросы по вензелю.
- Где же? - пришлось откликнуться Сергею Юльевичу, давно понявшему, что
князь собирается втянуть его, как министра финансов, в какую-то авантюру. И,
судя по началу разговора, довольно крупную. Прошлый год вышел неурожайным, в
стране начался голод, но часть зерна все же вывезли за границу, и Сергею
Юльевичу приходилось изрядно напрягать бюджет, так что о лишних деньгах и
речи не могло быть. Хорошо что его предшественник Вышеградский скопил
порядочный монетный фонд. Но куда же гнет на этот раз князь Ухтомский?
Сейчас Сергей Юльевич собрался было вплотную заняться дорогой через Сибирь,
ускорить строительство. Не станет же он уговаривать строить дорогу еще и в
Индию? Да ведь там же обосновались англичане! Этого нам не хватало -
столкнуться с бриттами. Но все же не станем спешить с выводами - пусть
выскажется.
- В Индии, - продолжал интриговать Эспер Эсперович, - существуют
предания, что древние арийцы, в незапамятные времена ушедшие со своей
праматери-родины, это те же славяне, осевшие в лесах, на горах и реках
древней Руси. В устном народном творчестве многих народов Востока заметно
убеждение в том, что их надеждой является Белый Царь, тот, на чьем челе
магическими лучами сияют слитые воедино венцы Великих Князей Югорского,
Пермского и Болгарского на Волге, Царей Казанского, Астраханского и
Сибирского, чьи предки еще в Белокаменной издавна величались "Всея северные
страны повелителями и иных многих государств государями и обладателями",
являются единственными настоящими вершителями судеб Востока. Крылья Русского
Орла слишком широко прикрыли его, чтобы оставить в этом малейшее сомнение...
Сергея Юльвича заинтересовали откровения князя и, позвонив в
колокольчик, он попросил принести им чаю с бисквитами.
Подозревая в нем англомана, князь стал уверять, что туманному Альбиону
не следует опасаться покушений России на укрытую неприступным Гиндукушем
пестротканую узорчатую Индию.
Витте понимал, что во время девятимесячного путешествия в компании
наследника цесаревича, князь Ухтомский впитал в себя суть ежедневных бесед
молодой ватаги и поэтому с интересом следил за нитью его рассуждений.
- Но этот наш великий сосед на востоке - недвижимый Китай, создавший и
культивирующий культ монарха, создавший мудрых мыслителей Конфуция и
Лао-цзы, баснословно богатый Китай, для покорения которого, по уверениям
господина Пржевальского, будет вполне достаточно и горсти нашего войска,
этот Китай должен стать объектом нашего глубокого интереса.
- Эк, аппетиты, - удивленно поднял Сергей Юльевич бровь.
- Да, да, - уверял князь. - Англичане и французы столь вездесущи и
пронырливы, столь последовательны в своих устремлениях, что, вполне
возможно, очень скоро именно они, как это было в Индии и Аннаме, сумеют
покорить и поработить Поднебесную империю, уже и не силами шотландских,
валлийских и нормандских полков, а используя хорошо обученных и вооруженных
сикхов и зулусов. И тогда они быстро разовьют Китай экономически, пользуясь
природной сообразительностью и талантом ко всякому делу китайцев, сидящих,
нелишне будет сказано, на поистине сказочных природных богатствах. Да ведь и
населен Китай более чем чрезмерно. Опасно, очень опасно иметь такое
государство в числе своих врагов, ведь и исторически у нас далеко не лучше
отношения.
- Резонно, резонно, - подтвердил Сергей Юльевич, понимая, что князь
излагает укоренившиеся в окружении наследника цесаревича взгляды на
геополитику и старается навязать их ему. Эта область политической географии
была для Сергея Юльевича нова и если она интересует будущего монарха, то и
ему следует уделить ей особое внимание.
Князь Ухтомский оказался сообразительным господином, он мигом прочел
проснувшийся в глазах собеседника интерес и принялся дальше излагать свои
соображения.
- По своим религиозным воззрениям, образу жизни и складу характера
китайцы равнодушны к своей судьбе и, пользуясь этим, обладающие железной
волей колонизаторы заставят их стать вполне послушными и исполнительными
солдатами. Я считаю, - да и не только я, намекнул Эспер Эсперович, - что
нашей главной задачей на "желтом" Востоке должно быть ограждение себя от
подобных случайностей, дабы не лить потом напрасно драгоценной русской крови
и не тратить огромных денег в борьбе с надвигающимися опасностями, которые
всегда следует предвидеть и предотвращать.
- Вы находите, что следует уделить особое внимание нашим восточным
границам и укрепить их? - Сергей Юльевич прикинулся непонимающим.
Искра сожаления мелькнула в глазах Ухтомского, он вздохнул, как
терпеливый учитель над тупым гимназистом, даже воздел было маленькие
ухоженные, но, чувствовалось, крепкие руки, блеснув китайскими золотыми с
синими драконами запонками, быстро, впрочем, овладев собой.
- Географически Россия соседствует с Востоком, более того, она вобрала
в себя многочисленные азиатские племена и народы, и является, по существу,
государством более восточным, чем европейским. Бесчисленное количество раз
Азия затопляла Россию своими ордами, насиловала ее, прививая свой азиатский
дух, нравы, обычаи и жизненный уклад. Ведь каждый второй природный русак
обладает восточными чертами внешности, едва ли не половина цвета русской
земли - дворянства - носят татарские фамилии. Да и по нраву мы - прямые
потомки "забайкальца" Чингиз-хана, с его удалью, размахом, богатырским
порывом достичь невозможного, смести непреодолимые преграды, удовлетвориться
лишь при осуществлении невозможного и неисполнимого... соединенные с
веротерпимостью нашей, искренним к покоряемые уважением, широтой души,
мудростью добиваться цели не только воинским мастерством, но и чувством
справедливости, желанием видеть в каждом собрата равного. Все это и помогло
нам прирастать Сибирью, Камчаткой, Русской Америкой, Средней Азией и
Приамурьем. Вот и монголы, переходная ступень между нами и китайцами,
прониклись уже от бурятов взглядами на Белого царя как на представителя
самого Будды. И не следует допускать, чтобы спокойно дремлющая
четырехсотмиллионная масса китайцев, дорожащая своим покоем, мирным трудом
на крохотных делянках, под которыми истлели кости их предков, стала жертвой
лишенной духовности так называемой западной культуры материального
прогресса.
- Но я всегда считал Россию преимущественно европейским государством, и
не следует ли нам укреплять наши отношения именно с Западом, что весьма
важно и для технического могущества России?
- Конечно же, никак не следует упускать из вида наши отношения с
Европой, как нельзя забывать и аппетиты надменных тевтонов на западные
Российские земли. Но я еще раз напомню, что покоренный западными державами
Китай будет грозить нам величайшими политическими осложнениями.
- Дело в том, что финансы Российской империи не позволяют нам
отвлекаться на решение многочисленных, но, пока, второстепенных задач.
Сейчас, я не открою вам секрета, готовится таможенная война с Германией, и
она не приведет к скорому укреплению рубля. Мы начали переговоры с
французскими банками о займах, но эти деньги пойдут на рост промышленности и
строительство Сибирской железнодорожной магистрали.
- Вы совершенно забыли, что, в отличие от европейских конкистадоров,
стремящихся к быстрой выгоде и не останавливающихся для достижения этой цели
перед безжалостным уничтожением коренного населения покоряемых стран, как
это было в обеих Америках, и в Индии, и в Африке, русских движет на Восток
тяга к воле-волюшке, желание развернуть свои плечи саженные, удаль
молодецкую, проявить свои недюженные способности. Если вам не удастся
отыскать достаточные суммы казенные, то дайте возможность применить капиталы
частные. По примеру Ермака Тимофеевича и Ерофея Павловича тысячи и тысячи
люда русского, удалых головушек, не нашедших возможности применять свои силу
богатырскую в родных пределах, охотно последуют на зов тряхнувших сказочно
богатой мошной Тит Титычей и Пуд Пудычей. И их не остановят ни бездорожье,
ни невзгоды житейские, как и встарь, когда царства сибирские одно за другим
ложились к ногам наследия Мономахова. Дилеммы - Запад или Восток - и быть не
должно. Или Россия включит в свои пространства весь материк до океана
синего, или Запад поработит его полностью, и тогда азиатские народы для нас
будут еще опаснее, чем тевтоны и англичане с французами.И он откланялся. А примерно через полгода, в феврале девяносто третьего, Сергей Юльевич
принимал еще одного восточного гостя.
Господин Бадмаев, о котором в Петербурге было известно как о лекаре,
пользующим тибетской медициной, что привлекало к нему дам экзальтированных и
чуточку помешанных на идее-фикс - навечно сохранить молодость, а если и не
молодость, то свежесть лица и стройность фигуры, вошел в кабинет в бурятском
национальном костюме, богато украшенном узорами, мягких сапожках, но с
нарочито грубо кованым железным крестом на открытой, поросшей густой черной
шерстью груди. Широкое монгольское лицо его сняло приторной лисьей улыбкой и
двигался он по лисьи мягко и грациозно.
- Очередной попрошайка, - подумал Сергий Юльевич и приготовился
слушать. Авантюристы с безумными прожектами одолевали министерство финансов
и он их не принимал, но Бадмаева знал как крестника императора. Да и
интересно было, о чем заведет разговор этот богатый скотовод, какие
наобещает выгоды и что попросит взамен. К министру финансов по пустякам не
обращаются: не о торговле же мясом и шкурами будет он вести речь. Конечно же
нет. Не зря и нарядился в свои одежды пестрые, не зря... На лекциях
монгольского языка, которые он читает в Петербургском университете, и в
министерстве иностранных дел, где служит, Бадмаев появляется современно и
щегольски одетым. Не замыслил ли он открыть на деньги казны широкую сеть
лечебниц тибетской медицины?
И действительно, начал Бадмаев с рассказов о своих успехах в лечении,
назвал кучу пациентов с громкими именами, а затем потихонечку сполз к
большой политике. По его словам выходило, что среди монголов и тибетцев
зреет желание присоединиться, как среднеазиатские ханства, к России.
- Совершенно конфиденциально могу вас уверить, что несколько десятков
тысяч пограничных бурятов-пионеров, диких монголов и тибетцев сразу
поддержат меня, стоит только начать, - округляя узкие свои черные глаза и
таинственно понижая голос говорил он. Для этого, по словам Бадмаева,
необходимо было построить железную дорогу от Байкала на юг, к городу
Ланьчжоу в китайской провинция Ганьсу, чтобы поднять там восстание и
возложить к ногам "Белого" царя эту часть Китая. Внутреннего, застенного
Китая.
Ай да Бадмаев!
Но, как и думал Сергей Юльевич, не едино альтруизмом и подвижничеством
жил сей туземный конкистадор. Ни чуть не смущаясь, он запросил из казны два
миллиона рублей для финансирования бурятских князьков, приобретения оружия,
подарков и прочего. К тому же, для прикрытия воинственных своих замыслов и
накопления на границе достаточных сил, Бадмаев собирался расширять свое
скотоводческое предприятие.
Прощаясь, Бадмаев взял у своего секретаря, крупного, разряженного как
богдыхан крещенного китайца по имени Николай Иванович Тифонтай, как он его
представил, сафьяновую папку с запиской о своем предложении и попросил
передать императору. О, сколь богатая пища для размышлений! И Сергей Юльевич тоже понемногу
загорался необычной идеей. А что? Ведь не зря подобные мысли приходят в
головы столь разных людей, как аристократ князь Ухтомский и полудикий
скотовод Бадмаев. Спешить, конечно, не следует, но обдумать предложения
надо. Тем более, что Ухтомский, очевидно, высказал ему соображения
цесаревича Николая Александровича, а Бадмаев, независимо от Ухтомского,
подсказал надежные пути воплощения их в действительность. Безусловно,
спешить не следует, но доложить императору Александру III нужно. А затем и
искать возможности по линии министерства финансов и по линии соседей по
зданию - министерства иностранных дел. Во время очередного доклада
императору, Сергей Юльевич рассказал о необычном предложении Бадмаева, и
записку передал. Его императорское высочество, ознакомившись с запиской,
едва ли не возликовали, но и изумились, - Так это ново, так необычно и
фантастично, что с трудом верится в возможность успеха.
Сергей же Юльевич, сопоставив записку Бадмаева с высказываниями князя
Ухтомского, вновь глубоко задумался. Ведь что-то здесь есть! Зная напор
англичан и французов, можно быть вполне уверенным, что годиков эдак через
двадцать пять - тридцать они прочно утвердятся в Китае и им этого уже станет
мало. Куда же они направят свои хищные взоры? Понятно и не вызывает
сомнения, что в сторону России. И воевать уже будут руками азиатов, да тех
же китайцев, например. А с востока Россия слаба, ох и слаба... И в Туркестан
они могут нахлынуть, и в Приамурье, и в Сибирь... Англичане любят чужими
руками жар загребать. А ведь и так может произойти, что, напустив с востока
Китай, англичане накинутся на Россию с запада? Надо, по возможности,
упредить англичан. Почему бы, действительно, не воспользоваться предложением
Бадмаева, изыскать нужную сумму, да и приготовить центры восстания в
Монголии, застенном Китае и на Гималаях? Что получится - неизвестно, но ведь
попытка - не пытка. И еще один довод в пользу предложения Бадмаева есть.
Построив железную дорогу через всю Сибирь во Владивосток, а южную ветку -
через Монголию и Китай на Тибет, можно существенно обезопасить Россию,
значительно ускорить доставку войск к местам возможных столкновений. Чисто
финансовая сторона дела - расходы по строительству - значительны, но если их
смягчить частным капиталом, а желающих вложить деньги в китайскую линию
найдутся, то торговля с Китаем, даже одни пошлины, принесут казне суммы
значительные. Хотя император и отнесся к записке Бадмаева скептически, но
для себя надо составить ясное представление и обдумать проблему не
откладывая, тщательно и в деталях. Да прозондировать через людей верных,
надежных. А такие есть. И ликование охватило душу министра финансов. Вот это да! Какие
горизонты окрест открываются с вершин Гималаев и сопок Приамурья... Ведь
новый, совершенно незнакомый восточный мир, о котором никто еще и не думает,
лежит, можно сказать, у него на ладони. Ухтомсий и Бадмаев - пустые
прожектеры, не знающие движущей энергии денег, подтолкнули его, направили
мысль в дальние восточные земли. Но не им браться за их завоевание. И не
военной грубой силой, которая столкнется с не менее могучей и тотчас вызовет
отпор, чреватый самыми печальными, если не катастрофическими, последствиями,
а силой тонкой, умной, гибкой, острой, как хороший золинген, пронизывающей
самые толстые стены и рассекающей самые крепкие запоры, разлагающей души и
способной вползать во все поры противника. Силой денег! Ею он покорит страну
восточную, туманную, загадочную, манящую, зыбкую как мираж, пряную и острую,
желтую и косоглазую, богатую и нищую, могучую и бессильную, гордую и такую
покорную, неведомую страну. Покорит не для себя, да и не нужно ему ничего,
кроме самой малости - привычного образа жизни. И не для императора
Александра III - толстого обжоры и пьяницы. Покорит для России и во славу
своего имени. В вечной памяти людской он встанет вровень с Ермаком
Тимофеевичем, покорителем Сибири. Да что там Ермак Тимофеевич. Китай - это
не пустынная заснеженная территория, в которую и нищих русских крестьян не
сманишь. Сосед восточный - страна пышная, теплая, чрезмерно заселенная,
богатая рабочей силой и неисчерпаемым возможностями. И не на север обратятся
глаза их хищные и орды всесокрушающие, а на юг, против англичан и французов.
И затем в Индию пестротканую, узорчатую. Ох, дух захватывает! Ведь дерзкая
мысль уже видит всю Азию принадлежащей России.
Так займемся же... Ему сэнсей Сумимото уделял особое внимание.
После вечерней поверки, когда все курсанты Морского кадетского училища
на
Этадзима занимались перед сном своими делами, каннуси Сумимото звал его
к себе, усаживал на татами, снимал с хибати чайник с душистым густым чаем,
наливал ароматный напиток в фарфоровые чашки и принимался расспрашивать об
успехах в учебе, какие предметы вызывают особое затруднение, об отношениях с
товарищами до курсу, получает ли он письма от родителей, словом обо всем,
что составляло мир юноши.
Особенно запомнилась ему первая их беседа.
- Ты, мальчик, - говорил учитель, - родился и долго жил в стране
варваров и испорчен чуждыми истинному кунгаю обычаями и нравами. Ты получил
их начальное образование - это и хорошо и плохо. Хорошо потому, что ты понял
основы их культуры, религии, знаешь их язык, чувствуешь себя в их среде как
карп в родном горном потоке, и плохо потому, что ты потерял животворную
связь с родиной, не живешь ее заботами, не воспринял с молоком матери законы
Бусидо, не играл в игры своих сверстников...
- Нет, - пытался возразить юноша, - отец и мать все этому меня учили...
Но голос каннуси становился суровым, - Видишь, ты пытаешься возражать
учители, чего никогда не сделает никто из твоих новых друзей-сокурсников по
училищу.
- Ты отпрыск младшей ветви древнейшего рода кунгаев Фудзивара и
считаешься родственником самому тэнно - императору Муцухито, отцу нации, и
обязан верой и правдой служить ему и великой Японии.
Сердце юноши наполнялось гордостью и возникало желание совершить подвиг
или немедленно погибнуть во славу великого тэнно.
- Я раскажу тебе историю нашего рода, ведь я тоже Фудзивара. Это и
история Японии. В 667 году до Рождества Христова, по летоисчислению
красноголовых варваров, великий Дзинму со своим войском высадился на
восточном берегу Кюсю в Фиуге, прошел этот остров, овладел островом Сикоку и
половиной острова Ниппон. Здесь, очарованный красотой местности, он
поселился близ города Нара, примерно в семи ри от позднейшей столицы. Ама
Тэразу Оми Ками - Великая богиня небесного света, которая называлась также
Хацу Куми Ширазу Тэнно, или первой царствующей императрицей, повелела Дзинму
Тэнно, основателю Японской империи: - "Этой прекрасной производящее рис
стране суждено стать великой державой, в которой будут царствовать наши
потомки; утвердись в ней, внук мой, и владычествуй над ней". Последующие
императоры одобрили выбор своего предка, ибо Кио -столица империи - меняла
место, но всегда оставалась по соседству с выбранным Дзинму. Прежде чем
сделаться императором, Великий Дзинму был богом - ками йох. Когда он пришел
в Японию, она была страной дикой и варварской, населенной косматыми
широколицыми людьми, с которыми воинство Дзинму вступило в сражение и
оттеснило их на север. Люди Дзинму были высокими, с гладкими черными
волосами и индийскими чертами лица. У них было оружие богов - мечи "Татчи",
благодаря которым они и победили многочисленных варваров. Великий Дзинму
проложил путь к Ямато и сделал столицей Кашивара. И всегда рядом с ним был
наш предок Фудзи вара уджи но чоджа, верный помощник и слуга Великого
Дзинму. Сразу после императоров и фамилии царской крови по степени знатности
и древности родов идут "кунгаи", что означает "Великий Дом". Многие кунгаи
принадлежат к младшим ветвям императорского дома, другие ведут свое
происхождение от воинов Дзинму, пришедших с ним из Кюсю в Сикоку и Ниппон,
ставших с тех пор главной опорой трону и получивших от него во владение
земли. Кунгаи всегда считались знатным сословием при дворе императора.
Сословию кунгаев принадлежат самые знаменитые роды Японии. И дайме, и даже
сегуны имеют более низкое происхождение. Из числа всех японских фамилий
первое место занимают Фудзивара - и по длине родословной и по почестям
прошедших лет. Фудзивара не только всегда занимали главные должности при
императорском дворе, не только выдавали своих дочерей замуж за наследников
престола, но и был в истории случай, когда Сэйва, внук Фудзивара Ёсифуса,
взошел на престол, а сам он стал при внуке регентом. Дочь Фудзивара Митинага
была избрана в жены императору Гоитидзе, а сам он вознесся настолько, что
сложил танку:
Полная луна
Не ведает изъяна.
Думай о ней -
Весь этот мир
У моих ног. *
* Мещеряков А.Н. Герои, творцы и хранители японской старины. Изд.
"Наука", Москва, 1988 г., стр. 194 Девяносто пять фамилий кунгаев считают себя происходящими из рода
Фудзивара. Гражданские кунгаи не носили мечи, а военные носили один меч,
называемый "татчи". В обычное время кунгая нельзя было, да это и сейчас так,
предать смерти, сколь опасным не было его преступление; прежде ему выбривали
голову и велели удалиться в монастырь, или заключали в одной из комнат
собственного дома. Сегун Иэясу в своих законах указывал, - Фамилии
Фудзивара, Минамото, Таира. Татчибана, Сунгивара, Овэй, Аривара, Киовара
происходят во прямой линии от микадо. Главы войск должны избираться из этих
фамилий. Если между этими семействами будут люди, хотя и добрые характером,
но необразованные, робкие или невежественные в деле религии, то такие не
должны быть избираемы на должности. Поэтому необходимо, чтобы все члены этих
фамилий были прилежны в науках. Помни это, мальчик, и старайся учиться, быть
впереди всех в науке, и в физических упражнениях, и в воинском искусстве.
Наставления каннуси Сумимото ложились на хорошо удобренную почву, во
Владивостоке отец и мать много внимания уделяли воспитанию юноши; душою он
принадлежал своей нации, хорошо учился и был физически развит.
- Твоя мать, мальчик, родилась в год лошади и это принесло несчастье ее
мужу, твоему отцу. Он верно служил Сайго Такамори, храбро бился против войск
сегуна Кейки, а потом сражался рядом с Сайго в Сацуме, в последней его
битве, помогал ему совершить сеппуку и вместе с другими верными
сподвижниками генералиссимуса спрятал его голову. Сайго погиб, а его
приверженцев и сторонников строго наказали. Отца твоего, хотя он и отпрыск
великих кунгаев, отправили в самую варварскую часть варварской страны -
России, во Владивосток, и должность дали унизительную даже для самурая -
торговый агент. Но о нем помнят. Мунэмицу Муцу, товарищ твоего отца по
императорской гвардии и службе у генералиссимуса Сайго, сейчас министр
иностранных дел Японии, напомнил о тебе начальнику училища, и вот ты учишься
здесь. Многие хотят попасть сюда учиться, но очень мало кому удается. Из ста
сокурсников твоих всего пятеро принадлежат к сидзоку - потомкам самураев, а
остальные кадзоку - потомки кунгаев и дайме, главным образом из княжества
Сацума. Цени оказанную тебе честь и будь верным тэнно и великой Японии. Эта-Дзима является островком, расположенным на громадном внутреннем
рейде военно-морской базы в Куре ( недалеко от Хиросимы), поэтому курсанты
жили на этом острове в полной изоляции от всего остального мира.
Учеба давалась ему великом трудом и терпением. Хотя полученные во
Владивостокской прогимназии знания были тверды и основательны, но программа
отличалась значительно, к тому же подводило слабое знание японской
литературы, которое не возмещалось домашними занятиями с ним матери. Сейчас
приходилось много заниматься, даже зубрить, иначе назовут бонкура - тупицей,
но ведь нельзя было и отставать от сверстников в их проделках, чтобы не
прослыть евамуси - трусом. После повторения общеобразовательных предметов
пошли специальные - лоция и навигация, кораблестроение и машиностроение,
высшая математика, физика, химия, артиллерийское и минное искусство. За
неимением еще японских учебников, все эти предметы преподавались на
английском, досуга, словом, почти не было. Ему стало нравиться чувствовать
себя частицей общности - строя, флота, армии, Великой Японии - монолита, как
ему казалось. Он был словно электроном в мире атомов и молекул, согласно
новейшей теории русского химика. Нравилось ему все: и маршировать в общем
строю, и кричать хором Кинно! - Слава императору, и Джой! - вышвырнуть
иностранцев, и обедать в столовой, сидя за длинным общим столом и орудуя
палочками, мыться в бане, спать в заведенной на европейский манер казарме...
В шутку, зная, что казарма во английски - барак, они даже стали называть
себя буракуминами - неприкасаемыми. Клич Джой тоже официально не дозволялся,
но офицеры-наставники смотрели сквозь пальцы, скорее поощрительно, слыша
дружный вопль семнадцатилетних мальчишек.
А сэнсей каждый вечер повторял, - Тосе дай гонгэн - Великое воплощение
солнечного сияния Востока - Токугава Иэясу отпрыскам древнейших фамилий
кунгаев велел быть прилежными в науках, чтобы из их числа избирать
начальников войск.
В ночь на Новый год курсанты колледжа строем направились на хацумодэ.
По длинной, вьющейся между прибрежных скал каменистой дороге молча и
сосредоточенно шагали они вознести первую в наступающем двадцать шестом году
эры Мэйдзи, или 1893 году по григорианскому летоисчислению, молитву. Справа
опаловым светом под луной дышало море, слева смолисто благоухали
криптомерии, а дорога змеилась разноцветными китайскими фонариками и яркими
смолистыми факелами. Он вспомнил родной дом - во Владивостоке, на углу
Китайской и Пекинской, долгожданный первый снег в канун рождества,
стремительный бег санок на лед Семеновского ковша, визжаще-копошащуюся
кучу-малу мальчишек и девчонок всех национальностей, тугие снежки, робкие
еще взгляды в сторону самых привлекательных девчонок, далекий перезвон
колоколов на Успенском соборе... Как давно это было, целый год минул.
Каннуси Сумимото, шествовавший радом с начальником училища во главе
колонны, словно почувствовав душевную его расслабленность, шагнул в сторону,
пропуская мимо пары юношей с самоуглубленными лицами, дождался его,
внимательно заглянул в глаза и, шагая неторопливо в ногу с ним, доверительно
забормотал.
- Познай самого себя. Загляни в самую глубь души своей. Познай сердце
свое, в котором живет божество, указывающее тебе и повелевающее тобой.
Слушайся его велений и ты не будешь нуждаться в другом божестве. Помни, что
ты потомок кунгаев, верных слуг великого Дзинму, правнука богиня Аматэрасу.
Придя с Кюсю, Дзинму именно здесь начал собирать вокруг себя народ Ямато и
наши предки сопутствовали и помогали ему. Ты обязан жизнью своим предкам и
поэтому, хотя они и незримы, должен быть им всецело благодарен. Помни, что
ты живешь в самом великом государстве, поэтому никогда не забывай тэнно -
императора, твоего повелителя, от кого исходят мир, закон и порядок.
Пройдя сквозь багровые в свете факелов тории, курсанты сгрудились перед
расстеленными на земле широкими белыми полотнищами, уже покрытыми слоем
монет и, бросив каждый по горстке монеток, хлопали в ладоши, чтобы привлечь
к себе внимание ками - местного божества, и застывали в молитвенной позе,
обращаясь к нему со своими просьбами.
Потом каннуси Сумимото собрал вокруг себя курсантов, оглядел смутно
белевшие в предутренней темноте лица, собрался с мыслями и, ощущая на себе
пристальное внимание трех сотен пар глаз с отблесками масляных фонариков в
зрачках, громко, так, что стал привлекать к себе внимание других молящихся,
четко и раздельно заговорил.
- Япония - родина великой богиня Аматэрасу, сияющей в небе, которая
льет свой свет на все страны в четырех морях. Наш страна - единственная
несравненная ни с какой другой в мире. Японская империя первоначально была
вверена богиней солнца Аматэрасу-о-миками своим потомкам со словами: - "Мои
божественные потомки, вы должны управлять этой страной". Япония - это одна
большая семья; император сошел с небес, он божественен и священен, он
возвышается над всеми подданными. Все жители страны Ямато должны почитать
его, ибо он является неприкосновенным. По первому зову мы отдадим себя в
распоряжение государства и тем самым сохраним и поддержим процветание
императорского трона, существующего во веки веков...
Он замолчал, еще раз медленно, шеренгу за шеренгой, оглядел застывшие в
слепом экстазе лица юношей и, призывая жестом обеих ладоней не проявлять
бурных эмоций, тихо и властно произнес, - Кинно!
- Кинно! - ответным эхом слитно выдохнули юноши, и каннуси Сумимото еще
раз убедился, что свои обязанности духовного наставника он выполняет на
отлично. Как-то весной, в мае, свободный воскресный день он решил посвятить
учебе, чувствуя некоторый пробел в знаниях, но в казарму зашел каннуси
Сумимото и велел всем одеться и идти на дзерури - театральное кукольное
представление. Ссылка на занятость не помогла, голос каннуси был властным.
- Идти всем, - повторил он, - будут показывать "Повесть о сорока восьми
ронинах".
Против ожиданий, его товарищи, прихватывая с собой татами и спеша
занять лучшие места перед сценой, с охотой поспешили на открытую площадку,
где разбил свой шатер кукольный театр.
Зазвенел сямисэн, занавеси расползлись и пронзительно-высокий голос
повел свое повествование, сопровождая кукольное действо.
" В давние времена в провинции Харима жил дайме по имени Асано
Такуми-но-Ками, владетельный князь замка Ако. Вызывает его однажды в Иэдо
сегун и велит вместе о другим князем по имени Камэи Сама подготовиться к
встрече посла императора. Для обучения церемонии по принятому при дворе
императора этикету учителем их был назначен высокопоставленный чиновник Кира
Косукэ-но-Сукэ. Оба княвя принесли сэнсею богатые дары - и китайские шелка,
и жемчуг, и меха, но жадный Коцукэ-но-Сукэ был охоч до денег и посчитал, что
принесенный подарков ему мало. Поэтому он затаил на них тайную злобу, учил
плохо, а при каждом удобном случае попрекал незнанием правил церемониала и
злобно высмеивал.
Долго терпели князья, да всему приходит конец. Прибыл в свой замок
однажды Камеи Сама, собрал своих советников и, багровый от ярости, сказал
им, - Переполнилась чаша моего терпения, не могу больше я выносить
оскорблений от Коцукэ-но-Сукэ. Хоть и знаю я, что пострадает все мое
семейство и сам я буду казнен, но завтра же убью его.
Старший советник Камеи Сама, видя, что господин настроен весьма
решительно, заверил его в безусловной верности всех советников и вассалов и
отдал им распоряжение сделать своевременно все нужные приготовления. А сам
вспомнил о жадности Коцукэ-но-Сукэ и решил дать тому большую взятку и
предотвратить этим ужасную беду. Быстро собрал он все деньги, какие только
смог найти в замке, и направился к его дому. Там он передал деньги
приближенным Коцукэ-но-Сукэ со словами благодарности за обучение своего
князя придворному этикету и попросил быть благосклонным к Камеи Сама".
С больший вниманием и наслаждением следили курсанты за кукольным
представлением, дивились искусству актеров, в чьих руках куклы важно
расхаживали по сцене со старинными прическами мидзура в шелковых кафтанах
наоси, длинных хаори с вытканными гербами, коротких кимоно суйканах,
костюмах знатных вельмож офурисодэ и каидори, постукивая деревянными
подошвами маленьких узорчатых дзори. А у героев-князей за широкими,
подпоясывающими кимоно, поясами-оби были заткнуты даже самурайские мечи -
длинный тати и короткий танто.
"Получив мешок с деньгами, приближенные Коцукэ-но-Сукэ снимали высокие
мягкие шапки эбоси и рассыпались в благодарности. Побежали они к своему
господину, доложили о богатом подарке и тот вышел сказать, что он очень рад
узнать о признательности своего ученика, князя Камеи Сама, и завтра же
придаст ему особый блеск в выполнении церемониала. И советник отбыл очень
довольный, зная, что с честью выполнил свои обязанности и спас господина,
весь ею род, да и себя самого.
Разгневанным прибыл во дворец сегуна Камеи Сама, не зная еще о
подношении, сделанном от его имени Коцукэ-но-Сукэ, и был готов убить своего
врага. Но тот выразил ему все знаки внимания, был весьма вежлив и
предупредителен.
- Я должен просить у вас прощения, князь, за свою ворчливость и
невыдержанность. Вы очень хорошо освоили правила придворного этикета и
сегодня я лишь придам отточенность вашим блестящим манерам.
Подивился Камеи Сама такому превращению и отказался от плана мести. Вот
так мудрость и находчивость советника спасли Камеи Сама, его семью и
приближенных.
Но когда в зал вошел Асано Такуми-но-Ками, то обхождение с ним еще
больше ухудшилось. Коцукэ-но-Сукэ грубо и безжалостно высмеивал его и
всячески издевался, чем поверг в смущение всех находившихся в зале. Наглость
заносчивого вельможи перешла все границы, когда он, выдвинув вперед ногу,
велел Такуми-но-Ками красиво завязать бант на его дзори.
Такуми-но-Ками вспыхнул было от гнева, но потом подумал, что, возможно,
это еще одно правило придворного этикета - завязывать бант послу императора,
и что ему следует быть выдержанным и терпеливым. Опустившись на колено,
Такуми-но-Ками принялся завязывать ленту, но надменный и жадный
Коцукэ-но-Сукэ тут же стал оскорблять его, обзывать тупицей и неуклюжей
деревенщиной и утверждать, что в столице все помрут со смеха, увидя такою
увальня.
Не вынес Такуми-но-Ками последнего оскорбления, переполнилась чаша его
гнева и велел он остановиться удаляющемуся обидчику. Коцукэ-но-Сукэ услышал
угрозу в его голосе и пустился было бежать, но Такуми-но-Ками выхватил
короткий меч танто и, догоняя, ударил наглеца до голове. Высокая шапка
момиэбоси спасла Коцукэ-но-Сукэ, но следующий могучий удар непременно бы его
прикончил, не вонзись танто в низкую деревянную балку.
В поднявшейся суматохе ближайшие офицеры стражи бросились на
Такуми-но-Ками, обезоружили и скрутили его. На состоявшемся вскоре совете
Такуми-но-Ками за нападение на вельможу во дворце сегуна, чем последнему
было нанесено оскорбление, был осужден на смертную казнь - ему было
приказано совершить сэппуку. Замок Ако и все его имущество были
конфискованы, род разорен, а приближенным пришлось искать новых сюзеренов.
Но мало кому это удалось, большей частью они превратились в нищих ронинов.
Вот эти-то сорок семь ронинов во главе с бывшим старшим советником
погибшего господина Оиси Кураносукэ решили отомстить Коцукэ-но-Сукэ. Оиси
Кураносукэ был мудрым советником, но господин оставил его в замке Ако,
поэтому он и был лишен возможности предотвратить несчастье.
Обсудив план мщения, ронины рассеялись во все стороны, чтобы не
привлекать внимания людей Коцукэ-но-Сукэ, бдительно его охранявших. Сам же
Оиси Кураносукэ ушел в Киото, построил себе дом в Ямадзине и стал вести
неприглядный образ жизни - предаваться пьянству к разврату. Шпионы доносили
Конукэ-но-Сукэ о том, что главный его враг посещает грязные притоны и
вертепы и, случается, даже валяется в непотребном виде на улице. Однажды они
были свидетелями того, как один самурай, уроженец княжества Сацума,
обнаружив Оиси Кураносукэ пьяным в канаве, прилодно надсмехался над ним,
обвиняв в трусости, плевался и пинал ногами. Такие сведения успокаивали
Ксицукэ-но-Сукэ, вселяли уверенность, что опасность отмщения миновала.
Оиси Кураносукэ, чтобы развеять последние сомнения врагов, стал часто
ссориться с женой, заявлять, что не желает с ней жить и собирается взять
себе в жены молоденькую хорошенькую девушку из публичного дома. Эти громкие
ссоры привели к тому, что жена была вынуждена с двумя младшими детьми уйти в
отчий дом, оставив мужу старшего сына Оиси Цикара.
Совсем успокоился Коцукэ-но-Сукэ, обрадовался, что ему нечего
опасаться, раз Оиси Кураносукэ так низко опустился и выгнал жену и детей.
Ослабил он меры предосторожности и отпустил половину охраны, посланной ему
тестем дайме Уэсуги Сама.
А поклявшиеся отомстить ронины собрались тем временем в Иэдо и под
видом носильщиков воды или мелких торговцев заходили в дом Коцукэ-но-Сукэ.
Там они постепенно изучили расположение комнат, узнали, как ведется охрана,
кто из домовой челяди и стражников храбрец и кто трус. И свои сведения
ронины тот час отправляли в Киото. Когда Оиси Кураносукэ понял, что враг
притупил бдительность, он возрадовался и назначил своим товарищам место в
Иэдо; сам, обманув надзиравших шпионов, скрылся и отправился мстить. Вместе
с ним пустился в путь и его сын Оиси Цикара, который стал сорок восьмым.
В последнем месяце года, дзюнигацу-сивасу - месяце окончания дел, в
самом начале сезона тайсэцу - большого снега, погода выдалась действительно
ужасной. Пронизывающий насквозь холодный сильный ветер нес крупные хлопья
снега, улицы были пустынны и даже собаки забились в укромные теплые уголки.
Вот тогда-то ронины и решили, что более подходящего случая для нападения и
выполнения их замысла не представится. Еще раз обсудили они план захвата
жилища врага и разделились для этого на две группы. Первая, под
командованием Оиси Кураносукэ, должна была напасть на охраняемые сильной
стражей передние ворота, а второй, начальником которой был назначен Оиси
Цикара, было поручено захватить заднюю калитку дома. Иосида Цудзаэмон, самый
сильный воин, был приставлен телохранителем к шестнадцатилетнему Оиси
Цикара. Сигналом к одновременному нападению должен был служить удар в боевой
барабан, который захватил с собой Оиси Кураносукэ, а сигнал свистка будет
означать, что их враг убит. По этому сигналу все должны будут собраться
сразу же у тела мертвого врага и убедиться, что это действительно
Коцукэ-но-Сукэ. Затем, как было решено, они отделят голову мертвого врага от
тела и отнесут ее в храм Сэнгакудзи, где возложат на могилу своего
господина. Завершив свой долг вассалов, ронины должны будут отдать себя в
руки властей и ожидать своей судьбы, приговора, который, без сомнения,
принесет им смерть. Ронины договорились, что, захватывая дом, они не станут
наносить вреда женщинам и детям, а сразятся лишь с охраной.
Когда в домах давно погасли огоньки и наступил час крысы, они
выступили. По пустынным улицам вилась белыми хвостами метель. Было темно и
пронзительно холодно. Подойдя к дому, они разделились на две партии и Оиси
Цикара со своими людьми ушел к задней калитке, а четыре человека из партии
его отца забрались на ворота и проникли во двор.
Охрана спала. С мечами наизготовку ворвались отважные войны в домик
привратника и обезоружили находившихся там стражников. На требование открыть
ворота умолявшие сохранять им жизни стражники заявили, что ключ от запоров
находится у старшего стражника, который отправился спать в дом. Потерявшие
терпение ронины молотами разбили запоры, широко распахнули ворота и впустили
нападавших. Тем временем и Оиси Цикара со своими людьми захватил заднюю
калитку.
В разбуженных шумом соседних домах начали зажигаться огни и
встревоженные их обитатели появились на улице. Оиси Курановукэ послал одного
из ронинов, который обратился к соседям с просьбой не беспокоиться за свои
дома и семьи и рассказал, что нападающие - бывшие вассалы Такуми-но-Ками,
которого погубил Коцукэ-но-Сукэ, за что ему вершится месть. Соседи не любили
жадного и подлого Коцукэ-но-Сукэ и никто не пришел ему на помощь. А чтобы
люди Коцукэ-но-Сукэ не бросились за поддержкой к городским властям, Оиси
Кураносукэ послал девять вооруженных луками ронинов на крышу дома и велел
убить всякого, кто попытается выйти за ворота. После этого Оиси Кураносукэ
сел на походное седалище и ударил в барабан, подавая сигнал к нападению.
Выбили ронины дверь и ворвались в дом, где сразу вступили в схватку с
вассалами Копукэ-но-Сукэ. Ярко пылали факелы, ослепительными молниями
блестели мелькающие мечи, громко раздавались победные крики нападавших и
предсмертные хрипы и мольбы о пощаде защищавшихся. Оиси Цакара со своими
людьми через сад и заднюю дверь тоже ворвался в дом и вел там сражение.
Но проснулись спавшие в задних комнатах вассалы Коцукэ-но-Сукэ,
схватили мечи и вступили в сражение. Скоротечен был яростный бой и все они
полегла от мечей храбрых ронинов, остались лишь трое самых искусных бойцов.
Твердо стояли они перед дверью комнаты своего господина, мужественно
отбивали яростные атаки ронинов и даже пытались перейти в наступление. С
гневными упреками в трусости обратился сидевший на походном седалище Оиси
Кураносукэ к своим товарищам, ударил опять в барабан и велел не щадя жизни
сломить оборону, ворваться в комнату, найти Коцукэ-но-Сукэ и завершить
месть.
И опять разбилась атака нападавших о каменную защиту обороны. Совсем
разгневался Оиси Кураносукэ и велел своему сыну Оиси Цикара вступить в
охватку и либо победить, либо погибнуть.
Схватил копье Оиси Цикара и вступил в бой с самым опытным противником.
Видя перед собой юношу, грозный воин с яростью обрушился на ного, заставил
отступить в сад, прижал к бассейну и даже опрокинул в воду. Засмеялся
могучий боец над поверженным юношей, склонился над водой, но Оиси Цикара
ударил его копьем в ногу, вторым ударом свалил наземь и, мигом выбравшись из
бассейна, прикончил насмерть. А пока они сражались, другие ронины убили двух
оставшихся вассалов Коцукэ-но-Сукэ.
Поднял Оиси Цикара меч убитого противника, вошел в комнату
Коцукэ-но-Сукэ, но нашел там только его сына, молодого князя. Сразились
юноши и был пронзен мечом сын Копукэ-но-Сукэ. Еще раз осмотрели ронины
задние комнаты, но кроме плачущих женщин и детей никого здесь не было. Пали
они было духом, но Оиси Кураносукэ потрогал постель хозяина дома и понял,
что тот скрывается где-то рядом. Весь дом обыскали ронины, но не могли найти
своего врага. Тогда Оиси Кураносукэ догадался снять какэмоно с изображением
гинко на фоне Фудзиямы, висевшую в токонома. За какэноно был лаз! Один из
ронинов, потыкав предварительно копьем, пролез через лаз и обнаружил, что он
ведет в задний дворик, в углу этого дворика он увидел чулан для дров и угля.
Заглянул ронин в чулан и увидели в темноте что-то белое. Поднял он копье
потыкать этот предмет, но тут же двое вооруженных вассалов Коцукэ-но-Сукэ
напали на него и вытеснили из чулана. Храбро бился ронин, умело защищался от
свирепых стражников, пока не подоспели ему на помощь товарищи и не убили их.
Опять зашел в чулан ронин и потыкал белый тюк копьем. Громкий крик боли
обнаружил, что перед ним был человек. Повернулся тот лицом, вскочил на ноги,
взмахнул мечом, но ронин был быстрее, моложе, ловчее. Выбил из рук его меч и
за шиворот, помогая себе пинками, выволок во дворик. Окружили пленника
ронины, осветили фонарем и принялись разглядывать. Перед ними стоял раненый
в бедро Коцукэ-но-Сукэ. Чтобы проверить, спросили ронины его имя, но пленник
молчал. Засвистел Оиси Кураносукэ в свисток, сбежались к нему все сорок семь
ронинов, внимательно осмотрели пленника и убедились, что перед ними
Коцукэ-но-Сукэ. Доказательством служил шрам на голове, оставленный мечом их
господина Асано Такуми-но-Ками во дворце сегуна.
Опустился на колени Оиси Кураносукэ и весьма почтительно обратился к
пленнику, - Господин, мы - бывшие вассалы Такуми-но-Ками. Вы оскорбили его
во дворце сегуна, за что он попытался убить вас. По решению совета
Такуми-но-Ками совершил сэппуку, а его род был разорен. Мы верные вассалы и
обязаны отомстить за смерть своего господина. Возьмите же меч и совершите
обряд харакири. Я смиренно помогу вам в этой церемонии, приму вашу голову и
отнесу на могилу Асано Такуми-но-Ками в качестве подношения его духу.
Закрыл руками уши Коцукэ-но-Сукэ, трясся от страха и отрицательно качал
головой. Еще раз почтительно обратился к нему Оиси Кураносукэ с просьбой
совершить харакири, но его увещевания были напрасны. Тогда бросил он
трусливого врага Коцукэ-но-Сукэ на землю, взмахнул мечом и отделил его
голову от туловища.
Положили ронины в пустое ведро голову Коцукэ-но-Сукэ, обошли дом,
погасили все огни, чтобы не случился пожар и не нанес этим ущерб соседям и
вышли на улицу. Они ожидали нападения вассалов тестя Коцукэ-но-Сукэ, поэтому
построились боевой колонной и, с мечами в руках и в окровавленной одежде,
направились в сторону Таканава, предместья столицы, где находился храм
Сэнгакудзи и где был похоронен их господин.
Жители улиц, по которым проходили сорок восемь ронинов, стояли вдоль их
пути и почтительно кланялись уже оповещенные молвой о их верности своему
господину и проявленной храбрости. Один из могущественных дайме Японии князь
Сэндай собрал своих советников и велел им пригласить проходивших мимо его
дворца ронинов поесть и выпить по чашке черного сакэ. Ронины с
благодарностью приняли приглашение, зашли во дворец князя Сэндай и
подкрепились рисом и горячим сакэ. Еще раз поблагодарив хозяина дома, ронины
отправились дальше и вскоре подошли к храму Сэнгакудзи. Их встретил сам
настоятель монастыря. Он помог им обмыть голову Коцукэ-но-Сукэ и проводил к
могиле их господина. Священники храма воскурили благовонные палочки,
прочитали молитвы и возложили голову на могилу.
Оиси Кураносукэ отдал все деньги, какие он имел, настоятелю монастыря и
попросил похоронить их с выполнением должного обряда, когда они совершат
обряд сэппуку.
Спокойно ждали ронины верховного судилища и невозмутимо выслушали
приговор, которым за пренебрежение правосудием и нарушение порядка в городе
им было приказано совершить сэппуку. Мужественно исполнили они обряд сэппуку
и были похоронены перед могилой их господина Асано Такуми-но-Ками.
Молва о подвиге сорока восьми ронинов распространилась по всей Японии и
каждый, побывавший в Иэдо, обязательно приходил поклониться могилам верных
своему долгу вассалов. Пришел сюда и тот самурай из Сацума, что пинал ногами
и плевал на лежавшего в канаве Оиси Кураюсуке. Низко поклонился он могиле,
допросил прощения у духа Оиси Кураносукэ и, в искупление тяжкой вины перед
отважным и верным слугой своего господина, встал на колени, вынул меч и
пронзил себе живот.
Вот и вся печальная и героическая история сорока восьми верных
самураев." Горячими криками одобрения встречали каждую сцену курсанты морского
колледжа, а сам он лишь недоуменно пожимал плечами. И чему здесь следует
восхищаться? Разве что искусству кукловодов, умеющих создать иллюзию
полнейшей реальности происходившего на сцене и атмосферу соучастия в
событиях вековой давности.
- Я бы лучше математику поучил, - недовольно сказал он сэнсэю, - чем
слушать такую сказочку. Что мне она дает? Сорок восемь бандитов навали на
виновника гибели их прежнего сюзерена, поубивали кучу людей, отрубили ему
голову. И ради чего? Чтобы самим потом зарезаться? Экономические мотивы их
мести понять можно - казнили их кормильца и господина, чем оставили их без
чашки риса и крыши над головой и самураи превратились в несомых потоком
жизни неприкаянных, страдающих, всюду гонимых, обесчещенных и нищих ронинов.
Но оправдать или хотя бы отнестись сочувственно? Нет, вряд ли. Посчитайте,
сколько крови и жертв ради сомнительного удовольствия швырнуть мертвую
голову на могилу сюзерена.
- Ясно, юноша, вот они, пробелы в твоем воспитании. Знай же, что
мировоззрение, моральная основа каждого жителя Страны Восходящего Солнца, а
тем более воина, составляется из трех главнейших направлений. Первое - это
почитание богов, созданной ими Великой Японии, их наследника - императора
Японии; второе - это любовь к божественному тзнно и бесприкословное
выполнение его указаний; и третье - ясное представление о принципе неба и
пути человека. Все вместе они составляют Кодо - императорский путь, путь,
ведущий Великую Японию к предначертанной и указанной ей богами миссии -
Владычицы Востока! Китай стар и дряхл, их императорский двор погряз в
безделье, разврате и взяточничестве; Корея - слабая, ничтожная страна,
колеблемая, как тростинка на ветру, трусливо выбирающая, под кого сейчас
лечь; Россия - грозный колосс на Западе и не более чем мыльный пузырь на
Востоке. Историческая роль Японии - вести все народы Востока под своим
руководством к миру и процветанию. Бесчисленные людские муравейники Китая,
Кореи, Аннама, Кохинхины, Индии и Ост-Индии, все это должно стать сырой
глиной в руках великого тэнно. Именно он будет лепить мир Божественного
Востока. Сонно Дзэи - почитание императора и изгнание европейских варваров и
Кодо - следование по императорскому пути - вот главные принципы построения
Японии будущего, и ты, мальчик, должен быть готов следовать ими.
Голос каннуси Сумимото звучал жестко, требовательно, а взгляд проникал
в самую душу.
- С первыми двумя направлениями ты, на мой взгляд, ознакомился
достаточно хорошо, но третье - основанное на Бусидо - воинственно-рыцарском
пути, для тебя еще страна, покрытая мраком. А Бусидо - это нравственная
основа японского воина-дворянина, покоящаяся на Рэй-хи-сиу - сознании стыда.
И достичь его можно лишь постоянным воспитанием самого себя. Один из
храбрейших воинов одиннадцатого века оставил нам четверостишье:
Прежде всего заставь быть сдержанным свое собственное Я,
Затем своих друзей и, наконец, врагов.
Эти три победы тесно связаны между собой.
Они дадут блеск имени победителя.
Самовоспитание ведет к самоотречению. Высшей похвалой среди самураев
является: человек без собственного Я. Кто стремится к полному уничтожению
собственной личности, тот считается существом высшего разряда. Истинный долг
человека заключается не в собственном спасении; у него не должно быть надежд
на награду неба, если он что-либо сделает или не сделает. Голос совести - ты
верный слуга сюзерена, императора - вот высшая и единственная награда.
Выражения "кокороин-хаирн" или "тэн-ин-хаирн", то есть быть пристыженным
перед самим собой или перед небом и означает чувство стыда. Именно перед
самим собой и перед небом. И только! Японская нация первоначально состояла
из маленьких общин, в которых люди сообща возделывали рис в тесных горных
долинах. Поэтому такое учение было просто необходимо в маленькой феодальной
общине, где общественное мнение, выраженное, может быть, кучкой болтунов,
имело значительно большее значение, чем в наше время, и далеко не всегда
благотворно влияло на поведение и образ мыслей человека. "Пока зеркало моей
души не замутнено вашим гнилостным дыханием, до тех пор все хорошо", -
гласит пословица. Или, как пишет один поэт, -"Какие бы мысли не возбуждала
осенняя луна, которая так ясно и весело светит высоко над гребнем гор, она о
них не спрашивает нас".
- О, ну как же можно пренебрегать мнением окружающих? Ведь именно оно -
компас, дающий верное направление мыслям и поступкам, - поразился юноша.
- Первое требование, которое предъявляется тому, кто хочет стать
настоящим самураем, это отдавать себе во всем отчет. Совесть, или то, что мы
определяем оловом "кокото", означающим одновременно чувство, ум и доброе
сердце - единственный масштаб правды и справедливости. Самурай должен быть
прямым и справедливым. А для этого необходимо обладать бодростью и силой
духа... С раннего детства самурая приучают терпеть и рисковать. Мальчиков
заставляют ходить на восходе солнца босиком по снегу, терпеть синяки и
ссадины во время упражнений в фехтовании, силовой борьбе и стрельбе из лука,
без страха проводить ночи на кладбище, сутками бодрствовать. Это закаливает
будущих воинов, дает им бодрость и стойкость духа.
- Но ведь как часто физически развитые и смелые люди совершают низкие
поступки, чему не препятствует даже весь их недюженный ум и высокое
положение в обществе. Вон, к примеру, Коцукэ-но-Сукэ, достигши высокого
положения при дворе сегуна..., да и сам сегун, несправедливо осудивший князя
Ако, - напомнил юноша.
- На твоем жизненном пути тебе придется встречаться со всякими людьми,
бывать в разных ситуациях и готовых рецептов поведения я дать не могу, но
знай, что высшая справедливость - это благородство. Один известный буси так
говорил о благородстве, - "Благородство есть кость, которая придает крепость
и силу всему телу. Как без кости голова не может оставаться наверху спинного
хребта, руки не могут двигаться, а ноги - стоять, так без понятия о
благородстве ни талант, ни наука не могут выработать характера самурая".
Если военная хитрость допускается всеми на войне как неизбежное зло, то
самурайская прямота и честность являются драгоценностью, сияющей ярким
светом солнца. Поэтому эта черта характера буси высоко ценится и служит
подлинным мерилом зрелости самурая. Эпитет "гиси" - рыцарь без страха и
упрека - применяется к человеку высшего понимания чести и справедливости. Ты
правильно осудил поведение Коцукэ-но-Сукэ, а эти сорок восемь ронинов,
пример которых очень много значит для воспитания самурайского духа в юношах,
известны в обычной речи как сорок восемь гиси. От "гиси" образовался термин
"гири". Первоначально гири означало обязанность, сознание долга, который
должен быть непременно выполнен. И в отношении родины, и божественного
тэннэ, и к обществу, родителям, близким... Если любовь не побуждает людей
делать должное, то рассудок человека и его доводы, по гири, должны вызвать в
нем убеждение поступать по справедливости. "Гири", стало быть, есть суровый
учитель с палкой в руке, заставляющий делать должное. Оно выполняет
второстепенную роль в этике, являясь, по существу, неумолимым законом.
Следуя чувству гиря, мать должна, если потребуется, жертвовать жизнью всех
детей ради спасения старшего; девушка должна продавать себя для
предоставления средств к существованию своих обедневших родителей. Но гири
выродилось бы в боязнь порицания, морального осужденния, даже в трусость,
если бы Бусидо не требовал других сильных чувств: смелости, храбрости,
терпения... Искать рискованных ситуаций, идти на явную смерть, рисковать
жизнью, безумная храбрость на войне, все это - свойства души, которые часто
восхваляют, но не в этом состоит истинная храбрость самурая. Не зря
напрасную смерть называют собачьей смертью. - "Броситься в середину битвы и
быть убитым, - говорил митоский принц, - довольно легко, но истинная
храбрость - жить, когда надо жить, и умереть, когда надо умереть." Бусидо
требует от воина быть милосердным, сострадательным, великодушным..., но без
слюнтяйства, ибо "Бусидо но насакэ" - милосердие самурая - это не слепой
импульс, а воспитанное чувство, имеющие целью сохранить власть, добиться
поставленной цели, разумно употребить силу, избегнуть ненужных жертв. Ты
помнишь, сорок восемь гиси не причинили никакого вреда женщинам и детям, и,
покидая дом своего врага, погасили все огни, чтобы не произошел случайный
пожар и не нанес вреда соседям.
- А что же война? Как же мне поступать, если будет отдан приказ
обстрелять из орудий вражеский город?
- Сострадание к слабым, беспомощным, униженным представляется как
особенная добродетель самурая. Всем знакома картина, изображающая
священника, едущего верхом на корове. Этот всадник был воином, самое имя
которого внушало ужас. В страшной битве при Суманэ-ура в 1184 году по
христианскому летоисчислению, которая была одной из самых жестоких битв в
истории Японии, он, догнав врага, вступил с ним в единоборство и готов был
уже задушить противника в своих могучих объятиях. Этикет войны требовал,
чтобы в таких случаях кровь не проливалась, если более слабая сторона не
была по положению или состоянию равна или превосходила сильную. Грозный боец
спросил имя человека, находившегося под ним и когда тот отказался отвечать,
то грубо сорвал шлем. Открылось красивое, молодое, безбородое лицо и у
сильного бойца невольно разжались руки. Помогая юноше встать на ноги, он
сказал, что не будет убивать его. - "Принц, ступайте к своей матери, меч
Кумагаэ не обагрится вашей кровью. Уходите отсюда поскорее, пока ваши враги
не настигли вас". Молодой воин отказался уходить и попросил Кумагаэ, для
славы их обоих, убить его на месте. Воин-ветеран попробовал взмахнуть мечом,
поразившем уже немало людей, но мужественное сердце его снова оробело, при
виде мальчика, вышедшего на звук трубы попробовать остроту своего меча; рука
закаленного воина опустилась и он попросил того бежать. Но видя, что все его
увещевания напрасны и слыша приближение товарищей, он воскликнул, - "Если ты
не убежишь, ты умрешь от более неблагородной руки, чем моя. О, всемогущий,
прими его душу! И в тот же миг кинжал блеснул в воздухе и обагрился кровью.
По окончании сражения наш воин возвращается с триумфом, но он его не
радовал. Он отказался от воинской карьеры, обрил себе голову, надел одежды
священника, посвятил остаток своих дней паломничеству и никогда не обращался
спиной к западу, где находится рай, откуда приходит спасение и куда солнце
ежевечерне прячется на отдых. Как свидетельствует этот эпизод, нежность,
жалость и любовь к людям были чертами, которые украшали самых грозных
самураев. Хотя не забывай, что кодекс Бусидо утвердился в эпоху сэнгоку -
междуусобных войн и его каноны не были обязательны в отношении париев-эта -
"много грязи" и хинин - недочеловеков. В княжестве Сацума, отличавшимся
воинственным духом и военным направлением воспитания юношей, преобладающим
занятием среди молодых людей была музыка. Не звуки трубы, не бой барабанов,
эти шумные превоздвестники крови и смерти, побуждавшие нас подражать
действиям диких зверей, а заунывные и нежные звуки набива успокаивали
пылающие души, отвлекали мысли от дыхания смерти и ужасов войны. Но не в
одной только Сацуме мягкость и нежность лелеялись юношами. Среди афоризмов
принца Сиракавы есть и такие: "Хотя они подкрадываются к вашему ложу в
спокойные часы ночи, не отгоняйте их прочь, лелейте их - трепетание цветов и
растений, звон отдаленного колокола, жужжание насекомых равнодушной ночью",
или "Хотя они могут скверно повлиять на ваше настроение и досадить вам, но
имейте мужество простить им - ветерку, который повредил ваши цветы, облаку,
которое затеняет луну, и человеку, который старается поссориться с вами".
Верность данному слову - один из главнейших законов Бусндо. "Буси но ити
гон" - слово самурая - имеет такой вес, что ему верят без всяких письменных
подтверждений и которые даже будут приняты как унижаюшие его достоинство
сомнения в верности слову. В нашем языке нет даже слова, соответствующего
слову красноголовых варваров - "ложь". Слово "усо" употребляется как
отрицание верности "макото" или факта "хонто". Самурай высоко поддерживает
свою честь, доброе имя свято охраняется воином. Для него чувство стыда -
самое тяжкое чувство. "Над ним смеются" или "Вы пристыжены" - слышать такое
для буси невыносимо. Спустить обиду, остаться неотмщенным - значит начать
катиться в нравственное зловонное болото, и поэтому прав был тот самурай,
который отказался от примирения с обидчиком, потому что, как он сказал,
бесчестие подобно порезу на дереве, которое со временен, вместо того, чтобы
уменьшаться, делается все больше и больше. Но и излишняя заботливость о
сохранении чести по Бусидо смягчается учением о терпении и выдержке и
великодушии. Популярная пословица гласит: "перетерпеть то, что, по вашему
мнению, вы не в силах перетерпеть, это значит действительно перетерпеть".
Великий сегун Иэясу писал: "Жизнь - это длинный путь с тяжелой ношей на
плечах. Не спеши же идти. Терпение есть основа долголетия". Народная молва
вложила в уста трех великих сегунов такие слова. Нобунага говорил: "Я убью
ее, если она не запоет во время". Хидэеси: - "Я заставлю ее петь для меня".
И Иэясу: - "Я буду ждать до тех пор, пока она не откроет рта". Примером
кротости служат и слова наших писателей. Огава пишет: -"Когда другие говорят
о твоем поведении дурно, не плати им злом за зло, но лучше подумай о том,
что должно быть, и старайся точно исполнять свои обязанности". Кумадзава
говорит: -"Когда другие бранят тебя, ты их не брани, когда другие сердятся,
не отвечай им тем же". Верность своему господину - главная заповедь Бусидо.
Ты смотрел и слушал историю сорока восьми ронинов и не понял морали. Тогда я
расскажу тебе более ужасную историю, она не длинна. Дайме Мицидзане сделался
жертвой клеветы и обмана и был изгнан из столицы. Не довольствуясь этим, его
неумолимые враги решили погубить весь род. Тщательные розыски его сына, еще
ребенка, обнаружили, что он скрыт в деревенской школе, которую содержал
некто Гэндзо, прежний вассал Мицидзане. Когда было приказано выдать голову
сына изгнанника в назначенный день, то первой мыслью учителя было заменить
его другим мальчиком. Он несколько раз внимательно прочитал список учеников
школы, рассмотрел их всех, но ни один не оказался похож на сына прежнего
сюзерена. Однако его отчаяние продолжалось недолго. В школу явился новый
мальчик, одного возраста с сыном его прежнего господина, из благородной
семьи. Ему придется погибнуть! В назначенный день прибыл чиновник, чтобы
засвидетельствовать и получить голову мальчика. Рука Гэндзо лежала на
рукояти меча, готовая ударить чиновника или самого себя, если обман
раскроется. Чиновник взял голову в руки, внимательно осмотрел, прошелся по
школе и торжественно объявил, что эта голова действительно принадлежит сыну
Мицидзане. Хотя это была голова его собственного сына! Отец чиновника, дед
мальчика, долгое время пользовался милостями Мицидзане, а после изгнания
того, отец мальчика оказался на службе у врага их прежнего сюзерена. Но сам
он не мог быть неверным своему господину, который оказался неимоверно
жестоким. Сын же мог сослужить добрую службу в пользу прежнего сюзерена. И
вот, окончив свою печальную миссию, он вернулся домой, переступил порог и
сказал: -"Радуйся, жена, наш милый сын доказал верность своему господину!"
Японская история представляет много случаев, когда сердце разрывается на
части при столкновении долга с любовью и когда у человека душа рвется между
любовью и верностью. Бусидо повелевает жертвовать всем ради верности.
Женщины, воспитывая детей, учат их жертвовать всем ради императора. Но
феодальный князь не был деспотом по отношению к своим вассалам. Он
чувствовал ответственность за них перед своими предками и небом. Он был
отцом для тех, кого небо вверило его милости. Бусидо не учит людей рабски
жертвовать своими убеждениями в пользу сюзерена. Человек, который жертвовал
своей совестью, не пользуется уважением по Бусидо. Он считается вором,
крадущим любовь низкопоклонством. В тех случаях, когда сюзерен требовал от
вассала поступка, не согласного с убеждениями, вассал должен был всеми силам
отклонить, отговорить своего господина от принимаемого дурного решения. В
крайнем случае вассал мог пролить свою кровь, совершив сэппуку, надеясь, что
это может заставить господина изменить решение. Двадцать лет уже прошло, как
отменены сословия, но Бусидо всегда будет нравственным законом для воина,
верного императору священного царства Ямато. И помни главное: кодекс
рыцарских законов применим только в отношении самураев, высшей касты
населения страны Ямато. Но ты волен поступать так, как сочтешь нужным, когда
имеешь дело с низшими кастами, расами и народами. После этого он с товарищами несколько раз играл в сорок восемь гиси и,
к полнейшему своему удивлению и тайной гордости, товарищи назначали его на
роль Оиси Цикара, одну из ведущих и считавшихся почетной. Об этом узнал
сэнсэй Сумимото, подозвал его, вооруженного тикуто - бамбуковым фехтовальным
мечом и заметил, что весьма доволен высоким его авторитетом в среде
товарищей по колледжу. К полудню она очнулась от ласковых прикосновений и открыла глаза.
- Потерпи, доченька, потерпи немного, - чуть слышно бормотал монах
небольшого соседнего храма старый хэшан Янь, осторожно обмывая ей лицо.
Она жадно захватила губами струйку прохладной воды и попыталась сделать
глоток, но горло так невыносимо болело, что глотать было трудно, и она
выплюнула воду. Память стремительно вернула ее в недавнее прошлое; она
попыталась вскочить на ноги, но ей удалось лишь чуть приподняться на локте.
Ее дом зиял обугленными провалами окон, стены чернели сажей, а черепичная
крыша рухнула вниз. Со смертельной тоской и обрывающимся сознанием вспомнила
она, как трое молодых японских солдат ловят ее, прижимающую к груди ребенка,
ее черноглазое счастье и солнышко, вырывают его из рук и с размаху бросают
через окно в полыхающее нестерпимым жаром нутро догорающего дома, а ее саму,
визжащую от ужаса и беспомощности, кулаками сбивают с ног... И она снова
потеряла сознание.
Окончательно пришла она в себя только к вечеру. Она лежала на
гаоляновой циновке в жилой пристройке к храму Ху-шэнь - Духа лисицы,
недвижно застывшая, с остановившемся взором, и слезы непрерывно текли из ее
глаз, оставляя на щеках мокрые блестящие полосы. На попытки хэшана
заговорить, она не отвечала, а когда он попробовал покормить ее рисовой
лепешкой, она не размыкала губ.
Умереть, - думала она, - скорее умереть, помчаться вдогонку за своим
сыном, ясным рисовым зернышком, к гроту Персикового источника, прижать его к
груди, зацеловать черные вишенки глаз, успокоить, спеть ему песенку и
успокоиться самой...
Так прошли и день и два и три...
На четвертый день острая мучительная память пережитого ужаса капельку
отступила, она наконец почувствовала голод и физическое бессилие, и съела
рисовую лепешку.
Наш город Цзин-чжоу-тин сожжен и разграблен иноземными
червяками-японцами, твой муж погиб, отважно защищая западные ворота, а что
случилось с тобой и твоим сыночком в шуан цзян * двадцатого года правления
Гуансюя**, ты знаешь. Воистину правду говорят - Не цветут цветы сто дней, не
длится тысячу дней человеческое счастье. Поправляйся скорее, доченька, но
храни в памяти все, что с тобой случилось, копи в душе ненависть к иноземным
варварам и щедро делись ею со всеми, с кем сведет тебя судьба. В древних
книгах написано, - Только испивший до дна
Глубокое море страданий
Сможет возвыситься в мире
Бренных страстей и желаний.***
* "Иней" - сезон солнечного цикла, 23 октября
** 1894 год
*** Стихи в переводе И.Смирнова. Ло Гуаньчжун, Фэн Мэйлун "Развеянные
чары". Москва, изд.Художественная литература, 1983, стр.96 Болела она долго. Холодными уже вечерами, когда тяжелое уставшее
оранжевое солнце уходило на покой за высокую черную гору, а вместо него
бледным светом заливал землю серебряный ковш месяца, ее начинала бить
крупная нервная лихорадка и вся она, больно закусив руку, сотрясалась от
беззвучных рыданий. И тогда хэшан Янь укрывал ее теплым ватным одеялом,
садился рядом на низенькую деревянную скамеечку и, поглаживая длинную седую
бородку, розовощекий, добрый и ласковый, ни дать, не взять - бог долголетия
- Шоусин - принимался неторопливо и таинственно внушать.
- Живущий - всего лишь человек, а мертвый - таинственный дух, незримо
присутствующий рядом с близким и дорогим ему человеком. Твой сыночек
превратился в лисенка, доброго духа этой местности, и будет теперь
всегда жить в храме Ху-шэнь, вот здесь, в этом самом храме. Ху - лисица,
шэнь - добрый дух. Ты не должна погибнуть, не должна страдать от голода и
холода, потому что твой маленький сыночек рядом, он видит, как тебе плохо, и
мучается вместе с тобой. Он добрый и ласковый, он любит тебя. И ты его
любишь. Поэтому ты должна заботиться о нем, должна молиться ему, и тогда
ваши души сольются, и вы станете едины, и ему будет тепло и светло. Коли ты
сильно захочешь, ты в любое время сможешь перевоплощаться в лисицу и быть
вместе со своим сыночком.
Она так мучалась раскаянием перед своим милым, добрым, теплым и
ласковым ребенком за то, страшно вспомнить, что не смогла спрятать и
защитить, уберечь, спасти его, что, находясь на грани сознания, видела себя
рыжей лисицей, играющей, облизывающей, легонько покусывающей своего
ребенка-лисенка и, отрешившись от всего земного, с наслаждением растворялась
в колеблемом зыбком мире грез.
Но время шло, здоровый организм побеждал физическую немощь, синяки и
ушибы сходили, и она начала потихонечку подниматься; сперва неуверенно
бродила по заднему двору храма, а потом принялась выполнять несложные
хозяйственные поручения старого хэшана. Но, едва заслышав гортанную речь и
стук тяжелых башмаков японских солдат, занявших Ляодунский полуостров и
бесцеремонно хозяйничавших в их городе, она стремительно пряталась,
укрывалась в самом дальнем уголке храма, ища защиты у тысячелетнего лиса
Чжана, закрывая собой своего теплого лисенка.
А с наступлением темноты, после третьего удара гонга, возвещавшего
время отхода ко сну, старый хэшан, успокаивая и убаюкивая ее, говорил, -
Тянь-са, Поднебесная империя, подверглась многочисленным нашествиям западных
и восточных заморских дьяволов, которые рекой льют кровь народа, тянут из
него соки, заставляют глубоко мучиться и тяжело страдать. Они принесли свою
непонятную религию, свои дикие обычаи, свои варварские одежды. Мало того,
что они сосут соки из нашей земли, они нагло вторгаются сюда и безжалостно
всех убивают. Император Гуансюй робок, хил и безволен, императрица-регентша
Цы-си занята удовольствиями и развлечениями, армии маломощны и слабы,
чиновники не заботятся о людях, не выполняют своих обязанностей, живут в
праздности, творят беззакония, нещадно грабят людей. Кто спасет Чжун-го,
Срединное государство, кто защитит бедных и обездоленных, кто напоит
страждущих, кто утолит голодных, кто позаботится о сиротах и вдовах? Первые
отцы нашей религии - даосизма - научили нас Шэн-цюань-чжи-ши - занятиям
гимнастикой духа. Сейчас по всему Китаю создаются кружки для изучения
военных упражнений и тайных заклинаний. Они называются И-хэ-туань - кружки
во имя справедливости и гармонии. Их уже много, они есть везде, в каждой
провинции и в каждом уезде, и в них вовлекают все новых и новых людей, тех,
кто не смирился с упадком государства, душою не покорился иноземцам, лишь
сильнее стал их ненавидеть, а главным образом мальчиков и девочек, юношей и
девушек, лет до двадцати, учат их тайным словам и заклинаниям, занимаются с
ними физическими упражнениями, чтобы люди могли силою своего духа побеждать
вооруженных ужасными заморскими военными орудиями армии рыжеголовых и
черноголовых варваров, разрушать каменные их дома и уничтожать их самих.
Вообще-то человеку не по силам бороться со злыми духами, но, когда мы
накопим силы и определим благоприятное время, чтобы ударить заморских
дьяволов, уничтожить их и освободить Тянь-чао - Небесную династию, к нам на
помощь придут наши бессмертные, которые живут в горах и на небесах и незримо
следят за нашим горем с большим состраданием и жалостью.
Доверчиво, но и с изумлением слушала Жун Мэй слова старого хэшана; в
ней возникало дикое желание отомстить и насладиться победой, но она видела
свое бессилие и опятъ сникала душой.
- Двоюродный брат твоего деда - Жун Лу - добился в жизни многого и
сейчас он приближенный вдовствующей императрицы Цыси, генерал-губернатор
столичной Чжилийской провинции и главнокомандующий расположенными там
войсками. Ты поедешь к нему в Пекин, расскажешь о своем горе и попросишь его
устроить тебя фрейлиной к императрице. Он всесилен и сумеет помочь тебе. Ты
должна во всем угождать императрице-регентше, стать ей необходимой и
приблизиться настолько, чтобы знать все дворцовые секреты. Но главная твоя
задача - научиться влиять на императрицу.
Еще больше изумилась Жун МэЙ и попыталась было возразить, что не сумеет
справиться с поручением, да и не такая она, чтобы на кого то влиять, тем
более на саму грозную императрицу, но хэшан Янь смотрел требовательно и
проникновенно, слова его западали в самую душу, его глаза смотрели так
властно, что она полностью покорилась ему.
- К тебе иногда будут приходить люди; ты обязана будешь рассказывать им
все, что узнаешь во дворце: какой новый вред замышляют ян-чуй-цзи -
заморские черти, чего они добиваются у императора и Государственного совета.
Твердо запомни! Когда к тебе обратится мужчина или женщина и скажет, что
прибыл от меня, спроси, - "Кто преподал учение секты И-хэ-цюань?" На вопрос
тебе должны ответить, - "К югу от города Чан-и, в уезде Дун-чан провинцин
Шань-дун, есть небольшая деревня, к югу от которой лежит холм красной земли.
У подножья холма воздвигнут храм трех религий, а в храме есть один человек,
восьмидесяти лет от роду, который получает указания во сне от божества
Хун-цзюнь-лао-цзу". Если обратившийся к тебе человек ошибется, собьется,
неправильно произнесет эту фразу, то он - хэй-туань - черный и-хэ-туан, и
заслуживает смерти. Помощников тебе укажут во дворце. 0 сыне не беспокойся.
Я буду заботиться о нем. И ты многому уже научилась и можешь прилетать к
нему ночами и проводить с ним время до начала пятой стражи. Вдовстующая императрица Цыси была многим обязана Жун Лу. В юности Жун
Лу, сын и внук видных маньчжурских военачальников, был помолвлен с соседкой
по пекинской улице девицей Ниласы. Судьба уготовила ему службу в качестве
офицера императорской гвардии в летнем дворце Юаньмин юань - резиденции
императора, а Ниласы попала в число наложниц императора Сяньфэна. Занимавший
Драконовый престол имел множество имен: Тянь-цзи - Сын Неба, Дан-цзинь-фо-е
- Будда наших дней, Хуанди - Великой император, Шэн-хуан - Святой император,
Шэн-чжу - Святой владыка, Ваньсуй-е - Десятитысячелетний властелин, Чжэн -
Настоящий святой, Юань Хоу - Повелитель обширного пространства, Чжицзюнь -
Великий, почитаемый, Богдохан - Премудрый правитель, Хуаншан - Ваше
величество и Чжуцзы - Государь, и наложниц он, естественно, имел множество -
до двух сотен. Но именно Ниласы угодила своему повелителю - подарила ему
сына и тем самым безмерно возвысилась. Во время тайпинского восстания и
вызванной им гражданской войны Англия и Франция ввели свои войска в Китай и
из Тяньцзина повели наступление на Пекин. Маньчжурские войска не сумели
оказать сопротивление агрессии и император Сяньфэн с чадами, домочадцами и
бесчисленной ордой приближенных был вынужден бежать из столицы в
провинциальный городок Жэхэ. В октябре 1860 года оккупанты навязали Китаю
кабальный договор, по которому Тяньцзин признавался открытым городом и
торговым портом, Англия завладела территорией Цзюлун, Китай обязался
выплатить союзникам-оккупантам до восемь миллионов ланов серебра каждой и,
кроме того, бедняков-китайцев разрешалось использовать в качестве наемной
рабочей силы в колониях Англии и Франции. Умирая в Жэхэ, император Сяньфэн
завещал Драконовый трон Сына Неба ребенку Ниласы - Цзай Чуню. Чтобы
властолюбивая и жестокая Ниласы не утвердилась регентшей при шестилетнем
императоре и тем самым не забрала всю полноту власти в свои руки,
приближенные Сяньфэна решили убить ее, но маньчжурская гвардия под
командованием Жун Лу арестовала заговорщиков. Ниласы, вместе с Нюхулу,
первой наложницей Сяньфэна, стала императрицей-регентшей. Девизом правления
малолетнего императора Цзай Чуня стало "Тунчжи" - "Совместное правление",
имея в виду регенство двух императриц.
Через четырнадцать лет, в январе 1875 года, физически слабый,
развращенный, больной сифилисом император Тунчжи умер. Ниласы настояла,
чтобы трон наследовал ее племянник Цзай Тянь - сын брата императора Сяньфэна
и ее младшей сестры. И опять большую услугу оказал ей Жун Лу, заставивший
противившихся родителей отдать четырехлетнего малыша. Цзай Тянь был возведен
на Драконовый престол, а девизом его правления было избрано "Гуансюй", что
означало "Блестящее наследие".
К этому времени уже шестидесятилетняя, императрица-регентша Ниласы,
обладательница длиннейшего титула
Цзы-си-дуань-ю-кан-и-чжао-юй-шоу-гун-цинь-сянь-чунь-си - Милосердная,
Счастливая, Главная, Охраняемая, Здоровая, Глубокомысленная, Ясная,
Спокойная, Величавая, Верная, Долголетняя, Чтимая, Высочайшая, Мудрая,
Возвышенная и Лучезарная, большая проказница в молодости, не потеряла вкуса
к жизни и в зрелом возрасте. Жила императрица в новом Летнем дворце. Старый,
Юаньмин юань, был разрушен, разграблен и пришел в упадок, негодность и
полнейшее запустение после англо-французской оккупации Пекина. Новый летний
дворец - Ихэюань, был построен на деньги, отпущенные казной в 1883 году для
строительства военно-морского флота, и представлял собой целый комплекс
дворцов, храмов, павильонов, пагод, отдельных залов, террас, ажурных мостов
и других сооружений, раскинувшихся на площади в триста тридцать гектаров.
Обожавшая властвовать и распоряжаться судьбами четырехсот миллионов
подданных, Цыси полностью отстранила безвольного императора Гуансюя от
управления государством и взяла всю полноту власти в свои руки. Относясь с
полнейшим безразличием к страданиям голодающего народа, она старалась
сохранить высокий престиж Китая в глазах иностранцев путем демонстрации
блеска и роскоши императорских покоев.
В 1896 году Жун Лу - генерал-губернатор столичной Чжилийской провинции,
командующий вооруженной и обученной по европейскому образцу Новой Пекинской
полевой армии, начальник императорской гвардии и столичной полиции, верный
слуга и даже, по слухам, отец второго, тщательно скрываемого ребенка
императрицы Цыси, был в зените своего могущества.
Выслушав Жун Мэи, он посочувствовал ее горю и пообещал устроить в свиту
императрицы. Это удалось ему очень легко. Императорский двор весь состоял из
маньчжурцев, уже два с половиной века правивших Китаем, а внучке двоюродного
брата Жун Лу, муж которой геройски погиб, защищая Ляодунский полуостров от
японских орд, место фрейлины, конечно же, нашлось. Присланный императрицей Цыси зеленый паланкин, несомый четырьмя рослыми
евнухами, застыл у главного, восточного входа Дунгунмэнь Летнего
дворца-парка Ихэюань. Выйдя из паланкина, ошеломленная Жун Мэй за красными
стенами императорского города и верхушками деревьев увидела крыши дворцов,
покрытых черепицей, сиявшей позолотой и бирюзой, а перед ней высились
кроваво-красные врата, по обе стороны которых возвышались странные
сооружения из белого нефрита. По крытым переходам ее провели к Жэньшоудянь
-Павильону человеколюбия и долголетия, покоям императрицы. С восторгом и
изумлением застыла Жун Мэй перед входом, залюбовавшись огромными бронзовыми
курительницами, свирепым драконом и журавлем, сияющими красной медью, яркой
глазурью орнамента керамических чанов, тончайшей резьбой дверей, пестротой
одежды челяди...
- Пойдем, насмотришься еще, - дернул ее за руку Жун Лу, и боковым
входом провел в покои императрицы. Дежурный евнух внимательно оглядел
трепещущую, почти теряющую сознание от значительности момента женщину, велел
поправить прическу и распахнул громадные двери, на которых была прибита
желтая драконовая табличка с надписью: "Десять тысяч лет и еще десять тысяч
по десять тысяч лет императрице".
Жун Мэй увидела в глубине комнаты двух пышно разодетых беседующих
женщин - молодую и пожилую, шагнула вперед и упала на колени. Совершая
сань-гуй цзю-коу - церемонию представления императрице, она, делая маленькие
шажки, трижды становилась на колени, по три раза касаясь лбом пола и так и
застыла перед женщинами.
- Расскажи о себе, девочка, - сладким голосом пропела старуха и Жун Мэй
сразу определила, что она очень злая и капризная, но притворяется доброй и
ласковой. И очень стало ей горько и страшно, и захотелось вскочить и
убежать, но она вспомнила слова старого хушана Яня из храма Ху-шэнь и
постаралась овладеть собой.
- Нуцай - рабыня Жун Мэй родилась девятнадцать лет назад в Мукдене, в
семье даотая - губернатора провинции. Восьми лет, по совету дедушки Жун Лу,
я была отдана в миссионерскую школу, где училась до семнадцати лет.
- Хао, хао, - хорошо, хорошо, - равнодушно бормотала императрица, но
тут насторожилась.
- Как, ты девять лет жила у варваров-миссионеров?
- Нет, нуцай Жун Мэй жила дома, меня утром уносили в школу и к вечеру
забирали обратно.
- Хао, хао. А ты веришь в их бога? Того, который бунтовал, за что его
приколотили к деревянному кресту гвоздями...
- Нет, нуцай Жун Мэй не верит в их бога. В мире нет двух истин, у всех
трех нынешних учений одно начало, - ответила она, имея в виду даосизм,
буддизм и учение Конфуция.
- Хао, хао, - кивала императрица, и в ее равнодушно-настороженных
глазах мелькнула какая-то мысль.
- А что ты изучала в миссионерской школе?
- Нуцай Жун Мэй изучала историю Поднебесной империи, всемирную историю,
математику, географию, училась рукоделию и домоводству.
- А это тебе зачем? - презрительно спросила императрица.
- Учили..., - Жун Мэй склонила голову.
- Что еще?
0 том, что мать Жозефина учила их священному писанию, молитвам и
церковным обрядам Жун Мэй сказать не осмелилась и, после небольшой заминка,
произнесла, - Языкам...
- Каким же? - заинтересовалась императрица.
- Латыни...
- Это язык их мертвых? - вспомнила императрица. - А живых?
- Французскому...
- И ты понимаешь их письмо и речь?
- Да, - совсем упавшим голосом произнесла, призналась Жун Мэй.
- Хао, хао, - размышляя о чем-то, бормотала императрица.
- А что было с тобой потом?
- Потом нуцай Жуй Мэй вышла замуж, муж был назначен командиром отряда
знаменных войск в Ляодун. Когда японцы напали на Чжун-хуа - Срединное
цветущее государство, муж храбро бился и погиб, защищая Западные ворота в
Цзин-чжоу-тине. Они убили моего ребенка, - со слезами прошептала она.
- Не сльшу, повтори, - велела императрица.
- Они убили моего сына, - громко повторила она.
- Хао, хао, дин хао, - хорошо, хорошо, очень хорошо,- бормотала
императрица и Жун Мэй готова была вскочить на ноги и вцепиться ей ногтями в
лицо, но годами вбиваемое в голову почтение к священной императорской особе
не позволяло ей этого сделать, хотя она и знала из домашних таинственных
пересудов, что Цыси ни чуть не знатнее ее родом, отец ее умер в тюрьме как
преступник, сама она была гуйжень - наложницей и возвысилась лишь как мать
императора Тунчжи.
- Хао, - решительно произнесла императрица-регентша. - Я оставляю тебя
в своей свите и назначаю фрейлиной. Это очень высокая честь для тебя. Будешь
жить во дворце и безотлучно находиться при моей особе. Главной твоей
обязанностью будет присутствовать вместе со мной в Цзюньцзичу - Верховном
императорском Совете во время приема иностранных послов, выслушивать их
речи, проверять, правильно ли их переводят драгоманы и верно ли передают
смысл их речей князья Гун и Цин. Пять дней училась Жун Мэй придворному этикету, расположению строений во
дворце Ихэюань, расположению помещений в палатах, особенно в покоях
императрицы Цыси, знакомилась с ее гардеробом -халатов и платьев в нем было
больше, чем звезд на небе; ритуалом принятия пищи императрицей, с ее бельем,
посудой, привычками, слабостями, запретами, фаворитами, драгоценностями,
любимыми маршрутами прогулок, евнухами, - фу, какие противные, ни на что не
способные кастраты, они только щиплют... Ей показали и назвали по именам
бесчисленное количество сановников и дворцовой челяди, швырнули в океан
сплетен, слухов, пересудов, туманных намеков и злобных пожеланий. Оказалось,
что и сама она, Жун Мэй, представляет какой-то интерес и все пытались
перетянуть ее на свою сторону, но, видя, нарочитую, ее бестолковость,
оставили в покое. Хотя, у Жун Мэй и действительно в голове все смешалось в
дикую кашу с торчащими оттуда обрывками ярких лоскутков, пагодами, именами,
галереями, тумаками и щипками, драконами и фениксами, искусственными озерами
и пайлоу, и визжаще-свистяще-шипяще-лающей какофонией посулов, угроз,
сплетен, доверительного мерзкого хихикания, похотливых намеков... Она
слушала, кивала, соглашалась со всеми, улыбалась, низко кланялась, кому-то
что-то говорила, отвечала, не всегда впопад, столь же мерзко подхихикивала,
напускала на себя то степенно-чинный и важный, то неестественно-возбужденный
вид, но перед глазами у нее всегда был маленький лисенок. Она видела, что он
уже освоился в своей новой роли, окреп, пушистая шубка у него лоснилась,
черные пуговички глаз с любопытством озирают окружающий мир; видала, что он
сыт и ухожен, благодарила хэшана Яня, радовалась и успокаивалась. Когда ей
удавалось ненадолго исчезнуть, спрятаться за ширмой в комнатке, отведенной
ей для жилья, она сразу же перевоплощалась в лисицу и мчалась к нему. Сперва
он радостно кидался ей навстречу, тесно прижимался и тихонечко поскуливал, и
у Жун Мэй таяло сердце, она его грела, лизала, ласково тормошила, но в
последнее время она стала на него обижаться немножко, чуточку - у него
появились новые, неизвестные ей интересы и он даже пытался удирать...
Приходилось тихонечко покусывать; она даже тявкнула в сердцах на него, чему
сама же и испугалась.
Потом Жун Мэй была милостиво допущена к постоянному дежурству в покоях
императрицы. На рассвете фрейлины будили Цыси, подносили ей для умывания
теплую ароматическую воду, подавала мягкие дурманяще пахнувшие полотенца,
потом несли парадные платья, укладывали прическу, сервировали стол для
завтрака... долог день!
В начале второй луны двадцать первого года правленая Гуансюя* в Тронном
зале прошла первая для Жун Мэй аудиенция членов Цзюнь-цзичу. Она стояла
сзади справа от кресла императрицы, слева от которой был трон императора.
Внизу, коленями на войлочных подушках, стояли сгорбившись и понурив головы
члены Совета - великие князья Гун и Цин, троюродный ее дедушка Жун Лу, Ли
Хунчжан и Чжан Чжидун. И еще был, коленями на каменном полу, весь трясущийся
от страха мокрый от пота генерал разбитой армии, бывший посол и наместник в
Корее Юань Шикай. * Начало марта 1895 года Император Гуансюй сидел на троне с отсутствующим видом, был вял,
рассеян, вопросов не задавал и казался подавленным. Но разгневанная
императрица Цыси метала молнии.
- Каким образом, - не сдерживала она ярости, - эта маленькая варварская
Япония сумела нанести поражение Великой Срединной империи, занять Корею,
разгромить нашу армию и уничтожить военный флот и даже захватить Ляодун?
Куда вы девали те миллионы и миллионы лянов серебра, которые казна отпустила
на строительство флота и береговых фортов, обучение и вооружение армии, на
обмундирование и боеприпасы?
Старый Гун плакал, мотая головой, разбрызгивая слезы и слюну,
беспрестанно кланялся и повторял, - Половину денег пришлось передать для
возведения дворца-парка Ихэюань, наши дивизии в Корее имели половинный
состав, потому что генералы присваивали отпущенные на содержание солдат
деньги, Ляодун не имеет укреплений для защиты с тыла, чем японцы и
воспользовались, оружие на вооружении у нас старинное, есть еще мечи, луки и
стрелы, а с современным огнестрельным оружием солдаты обращаться не умеют,
германских инструкторов мало, да они и не усердствуют в обучении армии,
виноват, императрица...
- Так где же, знает ли кто-нибудь из вас, вы остановили этих японских
червяков? Как далеко они сумели забраться? Принести карту Поднебесной!
За желтой с рисунком свирепого дракона ширмой перед входом в Тронный
зал, преграждающей путь злобным духам, послышалась возня, потом на коленях
вполз евнух, лица которого не было видно, с рулоном нарисованной на шелке
карты Китая и прикрепил ее к ширме недалеко от трона.
Старый Гун взял эбеновую палочку и, печально ползая на коленях,
принялся показывать. Он обвел кончиком палочки Корею, Ляодунский полуостров
и указал город Вэй-хай-вэй на севере Шаньдунского полуострова. Потом он
показал Пескадорские острова и, разбрызгивая по полу слезы, остров Формозу.
- Все это они захватили у нас, - бормотал старый Гун.
- Как, они оседлали Чжилийский залив и сейчас я не могу без их ведома
разместить здесь флот? А крепость Люй-шунь-коу, в которую я вложила бездну
денег? Она тоже захвачена японцами?
- Сзади, сзади, государыня, они напали сзади и захватили ее, - печально
оправдывался трясущийся от страха Гун.- А что стало с моими дивизиями в
Корее? - перевела она взор на генерала Юань Шикая.
Но тот стучал лбом в каменный пол и молчал.
- Где мои дивизии? - взъярилась императрица. Генерал лишь чаще застучал
лбом.
- Что думает об этом император? - обратилась Цыси к Гуансюю.
Император вяло пошевелил рукой и ответил, - Я всецело полагаюсь на вас.
Императрица тяжело вздохнула, - Я часто думаю, что я самая умная
женщина, которая когда-либо жила на свете, и никто не может быть сравним со
мною. Хотя я много слышала о королеве Виктории и читала кое-что из
переведенного на китайский язык о ее жизни, однако я не думаю, что ее жизнь
была хотя бы на половину более интересной и содержательной, чем моя. Англия
- одна из великих держав мира, но это не давало королеве Викторин абсолютной
власти. Она во все времена имела за собой способных людей в парламенте и,
конечно, они подробнейшим образом обсуждали все проблемы, прежде чем
добиваться поставленной цели. А королева Виктория всего лишь подписывала
необходимые документы и в действительности не могла судить о политике
страны. Теперь посмотрите на меня. Я имею четыреста миллионов подданных и
все зависит от моего решения. Хотя в моем распоряжении находится Верховный
императорский совет, призванный давать мне рекомендации, однако он всего
лишь занимается различными перемещениями чиновников. Все важные вопросы
должна решать я сама.
Слушали ее молча, виновато понурив головы. Война с Японией была
безнадежно проиграна, страну ждали новые бедствия, отторжения земель,
контрибуция, поборы для ее покрытия и, как следствие, новые восстания...
- Я поручаю Ли Хунчжану вести переговоры о мире с Японией.
Постарайтесь, хотя бы, добиться вывода японских войск с территории Срединной
империи. Императрица боялась. Проснувшись, она долго сидела в постели и мутные
слезы текли по ее серым морщинистым щекам и трясущемуся тяжелому подбородку,
оставляя блестящие следы. Служанки страшились к ней и близко подойти: она
каждую минуту могла ударить - или сверкающим золотом и драгоценными камнями
кулаком, или костяным веером, или запустить любую попавшуюся под руку
безделушку. Всегда вертевшихся под ногами бесчисленных евнухов, как собачат
моливших подачки, словно ветром сдуло; выполнив крохотную свою обязанность,
каждый из них незаметно и стремительно исчезал, в лучшем случае сославшись
на нездоровье либо на сверхважные дела. Лишь главный евнух Ли Ляньин грузно
сидел в комнате рядом с покоями императрицы, иногда с явным нежеланием
поднимаясь и заходя к ней справиться, не будет ли каких приказаний.
Она страшно боялась. Невидяще смотрела она на евнуха, интересовалась,
нет ли вестей из Симоносеки, где начались переговоры с Японией, а узнав, что
гонца все не было, вяло махала рукой, - Иди...
Попыталась развеяться, отпавившись в лодочную прогулку по озеру
Куньминху, здесь же, в парке-дворце, но все ее раздражало: и легкий весенний
ветерок, и яркое солнышко, и разноцветная радуга прекрасной галереи Чанлан,
и ежеминутно меняющиеся живописные виды искусственного ландшафта. Иногда она
теряла контроль над собой и тогда ее лицо передергивала гримаса страха. Да и
как ей было не бояться. В памяти навечно сохранились воспоминания ее юности,
когда, тридцать пять лет назад, после поражения Поднебесной от англичан и
французов, императору Сяньфэну пришлось бежать из Пекина, а многочисленным
его чиновникам и наложницам суждено было погибнуть, чтобы не достаться
вражеским солдатам на потеху. Да и сама она тогда лишь чудом сохранила себе
жизнь, а гибель была так близка... И сейчас, стоило лишь гримасе страха
появиться не ее лице, все, окружавшие ее - и евнухи у жаровен с чаем и у
столика с яствами, и служанки с теплыми халатами, и фрейлины, пытающиеся
развеселить скабрезными историйками, все моментально отворачивались или
отводили глаза - гнев ее был опасен, она могла отдать под бамбуковые палки.
Дежуря в покоях императрицы, Жун Мэй слышала старческое ее брюзжание.
- Черви, они растаскивают мою империю. Французы и англичане отрывают
южные провинции, Япония захватила Ляодун... Сейчас они подобны тиграм, но
если не удастся вернуть Ляодун, они превратятся в черных драконов. Тогда их
полчища набросятся на Поднебесную империю и мне, как тридцать пять лет назад
императору Сяньфэну, придется бежать, бросив все, и укрываться где-нибудь в
жалком окраинном городишке... Прибывший гонец доставил вконец расстроившие ее вести. Японцы требовали
огромную контрибуцию, остров Формозу, Пескадорские острова и, главное,
Ляодун. Ли Хунчжан сообщал, что если он будет тянуть с подписанием мирного
договора, то японцы обещают возобновить военные действия.
Она потребовала карту, зло выбранила за медлительность и впилась
глазами в причудливые очертания берегов Желтого моря и Чжилийского залива.
Чего же следует ожидать от японцев?
Из Вэй-хай-вэя они бросятся на Шаньдун? Из Ляодуна на Маньчжурию? Или
на Дагу, Тяньцзин, а потом направятся сюда, в столицу империи?
От страха она тряслась. Тряслось жирное тяжелое морщинистое серое под
рисовой пудрой лицо, тряслись многочисленные складки подбородка, трясся
желеобразный бюст, трясся толстый живот, что хорошо было заметно по
колебаниям отворотов халата, тряслись колени, тряслись руки и, подтверждая
страх, дребезжаще зазвенела чайная чашка о блюдце. Она бросила чашку, почти
рухнула в кресло и крикнула, - Пусть подписывает! Обычно спокойный и выдержанный, Сергей Юльевич прибыл в министерство
финансов явно возбужденным. Поднявшись в свой кабинет, он тот-час велел
пригласить к себе ближайших помощников и единомышленников - директора
канцелярии министерства финансов Петра Михайловича Романова и начальника
азиатского департамента Дмитрия Дмитриевича Покотилова.
- Вы уже изучали японские требования к Китаю? - поздоровавшись, сразу
же приступил он к делу.
Удобно устроившись в креслах и видя, что разговор предстоим долгий, они
закивали, - Да, конечно, конечно...
- И как вы их оцениваете?
Покотилов обладал более решительным характером, выжидательных позиций
не занимал и не любил в разговоре длинных пауз. - Своими захватами на
материке Япония первой приступила к разделу Китая. То, что давно витало в
воздухе, свершилось.
- Да, - закивал головой более осторжный в выводах, несколько
медлительный, имевший громадный опыт, работающий в министерстве финансов еще
с шестидесятых годов Романов. - Хотя, если быть точным, за Китай первыми
взялись англичане с французами еще в сороковые. После первой опиумной войны
англичане захватили Сянган, после второй - Бирму, а французы забрали
Кохинхину и Аннам...
- Но будем справедливы, - излишне самолюбивый и потому напористый
Покотилов весьма болезненно воспринимал поправки, - маршал Ямагато уже
восемь месяцев назад, в июне девяносто четвертого воинственно заявил, что
Японии не следует ожидать, пока Россия окончит строительство железной дорога
до Владивостока, а Франция утвердится в Сиаме. И вот, как следствие...
- Аппетиты Японии грандиозны... Полюбуйтесь - Рю-Кю, Пескадоры,
Формоза, даже Ляодун! Недурно, недурно, - задумчиво и размеренно говорил
Витте, - Конечно, симоносекские требования представляются мне в высшей
степени неблагоприятными для России. Какова хищница, эта Япония. За
каких-нибудь двадцать лет весьма преуспела, ее аппетиты уже не
ограничиваются Кореей, а простираются и на Маньчжурию, даже на весь Китай.
Ведь и к нам она приблизилась в том смысле, что если прежде Приморская
область отделялась от Японии морем, то теперь она завязывает интересы на
материке, и весьма некорректно. Конечно, нам более выгодно иметь около себя
соседом сильный, но неподвижный Китай, в этом заключается залог спокойствия
со стороны Востока. Но допустить, чтобы Япония внедрилась едва ли не около
самого Пекина и приобрела такую важную область, как Ляодунский полуостров?
Эдак мы можем не поспеть..., - проговорился он.
- До Китая ли нам? - осмотрительный Романов постоянно оппонировал
Сергею Юльевичу, служил как бы неким противовесом скоропалительным, в ряде
случаев, выводам Витте и Покотилова в частых их беседах. - Вон, Сибирь и
Дальний Восток, от Китая до Ледовитого океана - пустынь необозримая. Ведь
надо, надо заселять и осваивать. С одной стороны, это поможет разряжению
крестьянского населения в Европейской России, больше будет свободы для
земельного быта крестьян, а с другой стороны - появится надежда, что
Сибирский железнодорожный путь сам себя станет окупать уже сейчас, по мере
заселения.
- Ну, заселять и осваивать такими темпами, как сейчас, на миллионы лет
хватит. Вон ведь какое противодействие встретила эта мысль. И прежде всего
среди наших дворян-землевладельцев. Министр внутренних дел Иван Николаевич
Дурново сразу позаботился о политических резонах и стал выдумывать все, что
угодно, лишь бы препятствовать переселению. А ведь при откровенном разговоре
они нараспашку высказывают свои в высшей степени сокровенные опасения, что
если, мол, крестьяне в массовом порядке начнут переселяться в Сибирь и на
Дальний Восток, то земля не будет увеличиваться в цене; ведь чем больше
желающих ее купить, тем она дороже; и с другой стороны, за обработку земли
придется платить больше: коли уж рабочих рук станет меньше, то и спрос на
них увеличится, отсюда и цена... Тем же озабочены и заводчики: при избытке
рабочей силы мастеровым можно платить копейки, - насмешничал Покотилов.
Два месяца назад, на январском совещании в Зимнем дворце под
председательством великого князя Алексея, обсуждался вопрос о том, какую
позицию следует занять России в связи с победой Японии над Китаем. Прямо
России это вроде бы и не касалось, хотя положение на восточной границе
меняюсь существенно. Поэтому участники совещания, не придя к определенному
выводу, решили на всякий случай увеличить Российскую эскадру в Тихом океане
и попробовать через министерство иностранных дел войти в сношение с Англией
и Францией для совместного воздействия на Японию, с целью побудить ее
сохранить независимость Кореи, под международным контролем, естественно,
учитывая сильные там ее позиции. Сейчас же, получив по дипломатическим
каналам для ознакомления требования Японии к Китаю, министр иностранных дел
князь Лобанов-Ростовский доложил недавно занявшему российский престол после
смерти батюшки Александра III Николаю Александровичу, что для нас захват
японцами Ляодунского полуострова был бы, в общем, нежелателен.
Следовательно, тут возникает дилемма: либо потребовать удаления японцев из
Южной Маньчжурии, что при общей нашей слабости на Дальнем Востоке и без
поддержки, хотя бы, Франции и Германии, весьма проблематично, а вдруг японцы
просто-напросто не примут во внимание наше требование, и очутимся тогда мы в
дурацком положении; либо закрыть глаза на их материковое приобретение.
Николай же Александрович сразу сообразил, что тут есть чем поживиться,
воспользоваться случаем и помародерствовать, образно выражаясь, недаром же у
него чин полковника... Раз уж Китай утратил всякое влияние в Корее, а
Япония, под предлогом независимости этой страны, добивается ее захвата, не
попытаться ли и нам оттяпать кусок. Он и ответил Лобанову, что с чисто
русской точки зрения, не следовали ли бы подумать о занятии нами порта
Лазарева или иного порта в восточной Корее? То есть дал понять, что
совершенно равнодушен к захватам Японии в Китае. Всего то двадцать дней
состоявший в должности министра князь Лобанов поспешил узнать мнение Его
высочества о перспективах политики России на Дальнем Востоке, на кого ему
следует ориентироваться как на будущего нашего союзника - Китай или Японию?
Сложность состояла в том, что если Его высочество устраивает сложившееся
положение, то нам благоприятен слабый Китай. А вот если Николай считает, что
нам рано останавливаться в своем движений на Восток, то Лобанов полностью
разделит его мысли и цели, и в таком случае нам вряд ли стоит портить
отношения с Японией - двух врагов здесь нам будет с излишком. А как
союзница, Япония хороша будет и против утвердившейся на Дальнем Востоке и
имеющей там значительный военный флот и береговые базы Англии. И Его
высочество высказалось однозначно: России безусловно необходим свободный ото
льда в течении круглого года и открытый порт. Этот порт должен быть на
материке, на юго-востоке Кореи и обязательно связан с нашими нынешними
владениями полосой земли. Так наследник престола сделал скоропалительный
выбор, никак не устраивающий министра финансов.
- Ладно, Сибирь подождет, спешить не будем, это свой темный амбар. Вот
Маньчжурия - это лакомый кусок, - настойчиво направлял разговор в нужное
русло Сергей Юльевич. Словесная разминка окончилась и настала пора
переходить к обсуждению вопроса главного, который в их тесном кружке
обсуждался уже неоднократно и был естественен как воздух, которым они
дышали, как промозглый серый день ранней петербургской весны, как цоканье
подков по каменной брусчатке, проникавшее через открытую верхнюю фрамугу
высокого окна, естественен, как течение их мыслей, и домашним воспитанием, и
гимназическим, а потом и университетским образованием, хотя образованием в
меньшей степени, а больше мнением того круга людей, в котором они жили,
диктовавшим беседе нужное направление.
- Под каким предлогом туда забраться, - напомнил хитрый Романов о том,
что уже тоже неоднократно служило предметом обсуждения и довольно острых
споров.
- Дать японцам залезть в Южную Маньчжурию, это значит потерять ее всю.
А портишко на побережье восточной Кореи - что за убогость мышения? Не
подбросить ли морскому министру Чихачеву идею обустройства действительно
незамерзающего порта для Тихоокеанской эскадры где-нибудь на Шаньдуне ? Или
Инкоу? На Ляодуне нельзя; если японцы в Симонесеки уступят его китайцам, то
залезть туда самим было бы в высшей степени некорректно. Это выставило бы их
посмешищем перед всем миром. Макаки, используя лексикон Николая
Александровича, люди обидчивые! Нельзя. К тому же Его высочество вдолбил
себе в голову и настойчиво требует порт где-нибудь в юго-восточной Корее,
чтобы потом присоединить его полосой к нашим владениям. Шаньдун далеко, это
уже и не Маньчжурия, там порт будет беззащитным, что в высшей степени
неблагоприятно для России. На Ляодуне, впрочем, тоже, но..., - задумчиво
размышляя Покотилов.
- Браво, - ухватился за это "но" Сергей Юльевич, - браво!
"Uti possidetis...", * - кивал Романов!
* Поскольку вы владеете /лат/. - Не прозондировать ли нам возможность аннексии Маньчжурии ? Государь
внутренне расположен, титул богдыхана, для экзотики, ему импонирует, - столь
же задумчиво продолжил Покотилов.
- Тогда нужно будет обсудить с военным министром Ванновским его
возможности, - поддерживал его Сергей Юльевич.
- Но повод, повод? Причина вполне ясна - необузданная жадность одолела,
и спешка к тому же, как бы не опоздать, - выплеснул ушат Романов.
- А это уже для себя. Повод пусть министр иностранных дел князь Лобанов
придумывает, - отмахнулся Покотилов.
- Не вырядиться ли в тогу благодетелей, защитников Китая? От тех же
японцев, например, - после некоторой заминки продолжил Романов.
Сергей Юльевич насторожился; - А что, неплохая идея, надо будет ее
позже тщательно обдумать, очень неплохая идея. Ведь строя дорогу, мы
неизбежно попадаем в ситуацию напряженных отношений и риска скорого
столкновения с Японией. На всем протяжении от Байкала до Владивостока она
будет беззащитна со стороны Маньчжурии! Тем более, если там обоснуются
японцы.
- Вы кстати заговорили о железной дороге. Сейчас она застряла с запада
у Байкала и с востока у Хабаровки, а вокруг Маньчжурского выступа тяжеленько
придется ее прокладывать. И рельеф трудный, и климат ужасный, и лето
короткое. К тому же директор-распорядитель Амурского общества пароходства и
торговли Макеев жалуется, что конкуренция железной дороги подорвет
судоходство по Амуру, а в него деньги вложены немалые. Ведь по железной
дороге движение круглогодичное, не то, что полугодовое по Амуру. А вот если
прямиком ее пустить, через Маньчжурию? - предложил Покотилов. - Прямой путь
значительно короче и дешевле выйдет.
- Еще раз браво, Дмитрий Дмитриевич! - ухватился Витте за его мысль. -
Значит, железная дорога? Сибирскую магистраль - от Челябинска до
Владивостока - я считаю своим детищем. Именно мне император Александр III
поручил обеспечить строительство транссибирской магистрали, сделав
последовательно министром путей и почти сразу министром финансов. Да, семь
месяцев уже минуло после его смерти. А какая была привлекательная, высокая
личность, какое он внушал к себе глубокое уважение, преданность и любовь.
Всякий, кто имел счастье приближаться к нему, не мог не быть огорченным его
смертью. Хотя и проказник он был великий. Вон, генерал Черевин, начальник
охраны и личный друг Его высочества, рассказывал. Сядем, мол, в карты
играть, а царица-матушка тут как тут, все вокруг вертится, нет ли у нас
напитков алкогольных каких? Ничего не заметит и уходит довольная. А мы с
императором приспособились, сшили себе сапоги с широкими голенищами и фляжки
стеклянные, особые, плоские заказали. Отошла царица подальше, мы
переглянемся, и - раз, два, три - вроде игры, вытащим фляжки, пососем и
опять сидим смирнехонько, играем, как ни в чем не бывало. "Голь на выдумку
хитра" - у них это называлось. Много мог выпить государь, но ни в одном
глазу не заметно. Потом ляжет на спину, ногами в воздухе болтает, визжит от
удовольствия и всех, кто мимо идет, норовит поймать за ноги и повалить на
пол. Только так и узнавали, что государь надравшись.
Они посмеялись и Сергей Юльевич продолжил, - Я очень долго занимался
этим вопросом и досконально изучил его. Ведь спроси сейчас любого, даже
высшего государственного деятеля, о географическом положении Китая и
соотношении его с соседями - Японией и Кореей, ведь все в высшей степени
невежды. Даже взять министра иностранных дел князя Лобанова - человек весьма
образованный, очень светский, и языком владеет отлично, и пером, да, а
спроси его о Китае - знает не больше гимназиста второго класса Что касается
Запада, то он знает все, а о Дальнем Востоке ничего не знает, потому что
никогда не интересовался.
В отношениях между Витте и Лобановым существовал ощутимый холодок и
поэтому Сергей Юльевич, среди своих подчиненных-единомышленников, не считал
нужным удерживаться от колкостей в адрес министра иностранных дел. Впрочем,
здесь явственно ощущался и исконно российский обычай бесцеремонно вторгаться
в чужую епархию и едва ли не хозяйничать там, считая себя на голову всех
умнее и решительнее; тем более, что в таких простеньких делишках, как
международные, мы все доки...
- Сейчас возникает уникальная возможность завладеть манящей
Маньчжурией. Какова же раскладка сил? Четырехсотмиллионный Китай оказался
настолько беззащитным, что японцы жалкой пятидесятитысячной армией поставили
его на колени. Япония давно домогается Кореи и, можно сказать, овладела ею.
Далее, она захватила Ляодун, а это означает широкое проникновение в
Маньчжурию с тыла, с юга, в самые заселенные ее районы. Плюс образовалась
постоянная угроза для столицы Китая. А если японцы построят железную дорогу
от Фузана на юге Кореи до Пекина? Нельзя позволить ей внедриться в столь
важной области Китая, как Ляодун, - решительно заключил Покотилов.
- Наша постоянная противница Англия будет толкать Японию в Маньчжурию,
чтобы отвлечь ее от Серединного Китая, где она сама надеется прочно
утвердиться. И, чтобы не допустить Россию в Китай, она постарается столкнуть
Японию с нами лбами, - напомнил о вечной болевой точке внешней политики
Романов.
- Значит, проникнуть в Северную Маньчжурию можно будет под предлогом
необходимости постройки прямого железнодорожного пути из Забайкалья во
Владивосток по китайской территории. Неплохо! Что же, попрошу министра путей
князя Хилкова начать рекогносцировку трассы маньчжурской линии, но пока
неофициально. Князя Лобанова сейчас об этом тоже информировать не следует;
надо тщательно прощупать международную обстановку и возможную реакцию Китая,
- резюмировал Сергей Юльевич.
- А чтобы Япония не опередила нас, не влезла в Южную Маньчжурию,
желательно было бы воспрепятствовать Симоносекским требованиям японцев,
потребовать освободить Ляодун, - предложил Покотилов. В конце марта месяца 1895 года князь Лобанов-Ростовский получал из
германского и фанцузского посольств сообщения, что Германия готова
присоединиться ко всякому шагу, который Россия сочла бы необходимым сделать
в Токио с целью побудить Японию отказаться от занятия Южной Маньчжурии с
портом Артуром и что Франция тоже согласна согласовывать свои действия с
нашими.
Неожиданные, в общем-то, предложения Германии и Франции вдребезги
разбивали основанную на высказанном уже решении Николая Александровича
позицию князя Лобанова и заставили его вновь браться за свалившуюся на
голову проблему. Ведь Германия прямо диктовала Его высочеству Николаю и
князю Лобанову дальнейшие шаги - заставить Японию отказаться от захвата
Южной Маньчжурии, Ляодунского полуострова. И военный министр Ванновский,
вопреки прежде высказанному мнению, взбодрился и заявил, что готов в любое
время прибегнуть к силе!
Вскоре от дипломатических представителей в Берлине, Париже и Лондоне
поступили сообщения, что китайские посланники приступили к переговорам с
местными финансовыми кругами о предоставлении Китаю займов. Займов на
покрытие японской контрибуции. Экономическая зависимость иной раз ни чуть не
лучше прямой военной оккупации, надо это иметь в виду. А под какие
обязательства Китай ищет займы?
Не попытаться ли перехватить инициативу да самим и ссудить Китаю?
Конечно, свободных денег нет, сумму они ищут громадную, но ведь можно и
перезанять...- Сейчас в Петербурге Альфонс Ротштейн, зять парижского
Ротшильда. Я встречусь с ним и попрошу через его парижских родственников
привлечь французские капиталы. Полагаю, это удается, - как директор
канцелярии министерства финансов, Романов обладал обширнейшими связями в
деловом и финансовом мире и умел ими воспользоваться. Месяц упорно трудился Сергей Юльевич, собирая через своих фактотумов и
представителей министерства иностранных дел информацию о поисках китайцами
займов в Европе, всяческими путями противодействуя и своим европейским
соперникам, ведь Китай был лакомым куском и в обеспечение займов предлагал
поистине громадные доходы от морских таможен. Знал Сергей Юльевич, что его
европейские коллеги не постеснялись бы потребовать на откуп и целые
провинции.Особенно трудно было противостоять германским банкирам, которых
настойчиво подталкивало к займу их правительство. Поздно объединившаяся,
Германия опоздала к разделу колоний и сейчас стремилась наверстать
упущенное, ища любую возможность, любой шанс и любой повод поучаствовать в
грабеже и разбое. И на сей раз они кое-чего добились - заключили с Китаем
договор о займе на паритетных с англичанами началах.
Но удалось-таки Сергею Юльевичу убедить представителей французских
банковских групп Готтингера, Неплина и Ренэ Бриса приехать в Петербург,
представить их императору, как гаранту, и заключить с ними соглашение о
займе Китаю ста миллионов рублей золотом под гарантию России.
Французские буржуа - держатели акций банков радовались: Россия
гарантировала им выплату высоких процентов по займу.
Китайский императорский двор был едва ли не счастлив - Россия устроила
им заем во Франции и гарантировала его выплату.
Удовлетворена была и Япония - Россия добыла Китаю денежные средства на
выплату контрибуции, которая будет истрачена на подготовку грядущей войны с
Россией.
Доволен был и Сергей Юльевич - он нашел предлог забраться в Маньчжурию!
Но он не спешил: тылы надо обеспечить.
Понятно, прежде всего, что крайне болезненно относившаяся к потере
былого могущества Китая императрица-регентша Цыси и слышать не пожелает о
прямом государственном проникновении России в Маньчжурию. Это сразу ею будет
расценено как попытка расчленения империи и ухудшит и без того уже два века
натянутые отношения с Россией. В таком важном деле надо действовать крайне
осторожно. Это они - японцы, англичане, французы, германцы, кто там еще,
коварные, алчные, желают разодрать Китай на части, на колонии. Мы же,
русские, нет, мы друзья, мы неуклонно печемся и заботимся о благе восточного
соседа. Вот, ультиматум предъявили Японии об освобождении Ляодуна, заем на
выплату контрибуции вам изыскали и обеспечили, дорогу хотим железную прямо в
Европу проложить, чтобы Китай богател, вывозя туда больше товаров. Да, гм,
железную дорогу... Но ведь не согласятся императрица-регентша и
императорский совет на государственную российскую железную дорогу в свои
пределы, много, мол, тогда желающих найдется последовать вашему примеру. А
вот если частное дело, купчишка какой, тогда может быть... Какой с него,
купца-то, спрос - частное предпринимательство... И прецеденты есть, строят в
Китае частные компании железнодорожные линии, и компании-то иностранные...
Никакому российскому купчишке, конечно, такое грандиозное дело не потянуть,
тут солидную компанию создавать надо. Дело на сотни миллионов, да и расходы
не скоро окупятся. Вот если банк организовать, международный желательно - и
самим расходов значительно меньше нести придется и вуаль внешней
благопристойности, интернационального капитализма, на чисто и сугубо
российское дело наброшена будет. Значит, решено, надо будет оговорить вопрос
о новом банке с императором Николаем Александровичем.
Банк, назовем его, скажем, Русско-Китайским. И цели объявим
соответствующие - для развития за Уралом торговли и промышленности, для
перевозки грузов, для строительства путей сообщения и связи, для организации
помощи китайской финансовой и налоговой системам. Вот так, знай наших -
ангелы, благотворители, агнцы божьи. А уже потом, в целях строительства этих
самых путей сообщения и связи, создадим при банке акционерное общество,
которое и выступит строителем железной дороги. Акции можно будет из казны
оплатить, выпустив на руки лишь самую малость.
На следующей же день после подписания соглашения с французскими
финансистами о предоставлении Китаю займа под обеспечение России, 24 июня
1895 года в кабинете министра иностранных дел Российской империи князя
Лобанова-Ростовского министр финансов Сергей Юльевич Витте сделал
предложение тем же французским банкирам об учреждении, при их участии,
Русско-Китайского банка для работы в странах Восточной Азии на самых широких
началах.
Французы осознали серьезность предложения - опора в лице министров
иностранных дел и финансов, представляющих могучую Российскую империю, была
солидна, и дали согласие.
Русско-Китайский банк был основан с капиталом в шесть миллионов рублей.
Учредителем его выступили банк "Готтингер и К°", "Парижско-Нидерландскай
банк", банк "Лионский кредит", "Национальная учредительная контора" и
"Петербургский международный банк". В правление банка вошли трое французов,
директор канцелярии министерства финансов Романов, начальник азиатского
департамента Покотилов, петербургские финансисты Нотгафт и Ротштейн, зять
самого Ротшильда, а также двое дальневосточных купцов - Старцев и
Владимиров, для придания банку восточною колорита. Сергей Юльевич своей первой победы добился - банк имел прочную базу в
лице французских финансистов, а большинство русских в правлении
гарантировало известную свободу для канализации его деятельности в нужном
направлении. Но необходимо и дальше действовать энергически.
Получив сообщение из Парижа о том, что французские компаньоны подписали
Устав банка, Сергей Юльевич в конце ноября представил на утверждение
императору Николаю проекты концессии на строительство трансманьчжурской
железнодорожной магистрали и руководящего политического меморандума
министерству иностранных дел для дальнейшего ведения переговоров с китайским
императорским двором. И о крупной сумме, необходимой для решения любого
вопроса слугами богдыхана, о взятке то есть, позаботился, оговорил с
императором. Щепетильный этот вопрос встретил понимание, император
догадывался, что китаец - тоже человек, все одним миром мазаны.
Сергей Юльевич как бы соревновался с французами. Те за свое участие в
ультиматуме Японии добились от Китая изменения границы французского Тонкина
за счет китайской провинции Юньнани, открытия для французской торговли
нескольких городов на юге Китая и права на строительство там железной
дороги. Да и Германия спешила. Она добилась концессий в Ханькоу и Тяньцзине
и, как стало известно из военных кругов, начала приискивать себе бухту на
побережье Шаньдуна.
Он немножко завидовал успехам соперников, но, впрочем, считал их
приобретения сущей мелочью.
Маньчжурия! Вот кусок, достойный его аппетита. Сперва через нее линию
из Забайкалья во Владивосток. С полосой отвода по сто верст в каждую
сторону. Да с правом концессий на территории Маньчжурии. И запретом на
деятельность иностранных промышленных компаний в этом регионе. Да только ли
Маньчжурия? Позже, как только прочно утвердимся там, можно будет пустить
ветки в Срединный Китай. И даже на юг.
По словам князя Лобанова, посланник в Пекине граф Кассини доносит о
растущем беспокойстве императрицы-регентши Цыси в связи с нашей
медлительностью предъявить требования. Цыси боится, что аппетиты России, в
благодарность за ультиматум Японии, окажутся чрезмерными, и что крохотное
чувство признательности в ней угаснет, уже вытесняется привычной холодностью
и злобой. Конечно, не обошлось тут и без многочисленных врагов России,
особенно англичан, не желавших себе конкурентов в Китае. Уж они-то
растравили императрицу-регентшу, утверждая, что Россия потребует
присоединения северного выступа Маньчжурии от Сретенска до Благовещенска,
восточного выступа от Ханки до устья Сунгари, Барлыкских гор и района
Кульджи. Метили они точно, зная, что такие притязания ранее возбуждались
местными губернаторами, о чем и китайцы были осведомлены и чего опасались.
Кроме того, предложение Сергея Юльевича провести железную дорогу из
Забайкалья во Владивосток через Маньчжурию встретило довольно сильное
сопротивление в министерстве иностранных дел и в военном ведомстве.
Составляя политический меморандум, он настолько увлекся описанием
преимуществ дороги для Китая, что его оппоненты всполошились. Не
благодетельствуем ли мы себе в ущерб? А где же интересы России? Не бросим ли
мы сотни миллионов в бездну наших традиционно напряженных отношений с
Китаем? Построим мы, а кататься будут они?
И пришлось тогда Сергей Юльевичу терпеливо и настойчиво разъяснять, что
по окончании строительства дороги Владивосток силою самих вещей, как
единственный тихоокеанский порт, имеющий железнодорожную связь с Европой,
станет главным портом для всей мировой торговли на Дальнем Востоке; с
отменой здесь порто-франко казна получит огромные прибыли от пошлин на ввоз
и вывоз; из русского Забайкалья можно будет перебрасывать войска в
Маньчжурию и чуть ли не к Желтому морю. И, главное, строя дорогу через
Маньчжурию, Россия экономически поработит ее, потому что крупное
производство товаров экономически целесообразно лишь для широкого их
распространения, то есть торговли, а для торговли нужен транспорт. Китаю
есть что продавать и есть, что покупать, а для этого нужен транспорт. Китай
обладает огромными естественными богатствами, а для их промышленной
разработки нужен транспорт. Китай задыхается от огромных масс нищего
населения, которое за гроши можно вовлечь в производство, эксплуатировать,
выражаясь экономически. Дорога - это аорта и артерия, которая, вместе с
капиллярами, вдохнет жизнь в крохотные застойные села и городишки, вроде
Никольска и Владивостока, привлечет в них людей энергичных, оживит сельское
производство, а при малочисленности русского населения позволит
воспользоваться трудом китайцев. Дешевым, почти дармовым трудом!
А тут еще американец Буш вмешался. По сообщению русского посла Кассини
и Покотилова, уехавшего по делам Русско-Китайского банка в Пекин, в
Цзунли-ямынь, китайское ведомство внешних сношений, явился этот делец и
предложил построить на американские деньги железные дороги Пекин - Ханькоу и
Ханькоу - Кантон и связать их через Маньчжурии с транссибирской магистралью.
При этом стращает китайских министров политической подоплекой грядущего
русского предложения о дороге. Как удалось узнать русским дипломатам, Буш
предложил взяться за постройку и железной дороги от порта Ляодунского
полуострова на Мукден - Гирин - Цицикар и далее на Сибирскую магистраль, а
от Мукдена - к корейской границе. Более того, он требует на тридцать лет
монополию на строительство железных дорог в Маньчжурии. В этом случае Россия
лишалась бы всех надежд воспользоваться благодарностью Китая за выдворение
японцев из Ляодуна и за содействии в займе на контрибуцию.
Крайне обеспокоенный вестями из Пекина и недовольный бездеятельностью
Кассини, Сергей Юльевич получил сообщение от Покотилова, что в Россию на
коронацию Николая II прибудет первый канцлер Китайской империи Ли Хунчжан. Три года учебы в колледже пролетели довольно быстро. Он заметно подрос,
окреп и превратился в стройного широкоплечего юношу с черным пушком на
смуглом румяном лице и темно-коричневыми глазами. Ты скорее похож на
индийского раджу, чем на японского самурая, говорили ему товарищи по курсу,
и он улыбался, довольный сходством с дальними предками.
Из колледжа их выпустили мичманами. Форма офицера военно-морского флота
радовала и возвышала в собственных глазах. Девушки на улицах не сводили с
них глаз, а на мужское гражданское население, тем более на сверстников,
новоиспеченные офицеры глядели с нескрываемым презрением и высокомерием,
считая их не то что за людей второго сорта, а чуть ли не насекомыми -
ползающими, жужжащими и крутящими тяжелую машину повинностей и податей для
роста могущества военного флота, армии и Великой Японии.
Сейчас им предстояла годичная плавательская практика, а затем сдача
экзаменов на звание суб-лейтенантов и блестящая служба на кораблях
императорского военно-морского флота, призванных жерлами своих грозных
орудий вселять ужас и покорность в сердца бесчисленных варваров.
Хаккоитиу - Мир под одной крышей! - этот лозунг-программа впервые
прозвучал после первой победы японского оружия в войне против Китая в этом,
1895, двадцать восьмом году Мэйдзи, и он не казался несбыточным, нереальным.
В штабе 4-го военно-морского округа в Майдзуру, куда он был направлен
для прохождения дальнейшей службы, его уже ждали. Штабник командор со
звездой Восходящего солнца на груди, юкунся - орденоносец, с почтением
отметил он, небрежно приветствовал его, еще раз внимательно просмотрел
документы и неожиданно поинтересовался, когда он виделся в последний раз с
родителями.
Вопрос о родителях был ему неприятен. Еще в колледже он заметил искру
презрительной жалости в глазах сверстников, узнававших, что они живут в
России, во Владивостоке. Оросия и Осоросия - производным от двух слов:
осоросий - страшный и Росия - Россия, иначе они и не называли эту державу,
давно утвердившуюся на берегах Великого Океана, но только в последнее время
распространившую свое влияние на весь Дальний Восток и вступившую в глухое
пока противоборство со стремительно набирающей силы Японией.
- Три года назад, до поступления в морской колледж в Этадзима, -
неожиданно для себя пространно ответил он.
- И они по-прежнему живут в Ураданово?
Ураданово, Тихое морское течение, он всего лишь несколько раз слышал
это японское название Владивостока в колледже на занятиях по оперативному
искусству, но решил, что в штабе 4-го морского округа, ориентированного
главным образом на морские операции против русского Приморья, оно
укоренилось давно.
- Да, отец по-прежнему служит там торговым агентом, - с долей вызова
ответил он.
- И ты за годы учебы ни разу не ездил к ним? - с сомнением спросил
командор.
- Нет, каникулы я проводил с двоюродным братом в их замке в Сацуме, на
Кюсю, - юноша уже стал опасаться, что из-за родителей может очутиться на
задворках флота, в каком-нибудь складе древних пищалей, мечей и луков.
- Хоросо, - командор внезапно перешел на русский язык. - Поедешь во
Врадивосток повидать родитерей. Отцу передашь покрон от Тодаси Одзу, он меня
знает еще рейтенантом.
- Слушаюсь,- господин командор, - тоже по-русски ответил он.
- Ты знаком с ниндзюцу - искусством шпионажа? - уже по-японски
продолжал командор.
- Не... очень, - растерянно ответил юноша, не ожидавший такого
направления в разговоре и почувствовавший, что видение громадного броненосца
с мощными жерлами орудий и себя на командирском мостике не то что
поколебалось, вообще уже исчезает.
Командор мигом понял его настроение и внутреннее предубеждение против
онива-бангов - шпионов, прячущихся за фусуми и седзи - решетчатыми
перегородками, и подслушивающих, и подсматривающих, и доносящих...
- Сэкко хэй ва тедзин дэс! Разведчик - это сверхчеловек! И тебе, для
успешного продвижения по службе, крайне необходимо знать театр будущих
военных действий, противника, его порты и крепости, чтобы не быть слепым
щенком или штабистом-аккуратистом, воюющим только по карте. По распоряжению
командующего морским округом ты поедешь во Владивосток и составишь отчет о
крепостных сооружениях обороны города, портовых сооружениях, способности
производить ремонт военного флота, список командного состава и места
дислокации военных подразделений. Твоя будущая легенда - студент Токийского
университета на каникулах у родителей. С низкого борта нарядной свежеокрашенной шлюпки на причал штабной
пристани спрыгнул невысокий молодой человек с шеей тяжелоатлета, широкими
плечами и явно военной выправкой. Лицо его было вполне европейским, разве
что припухшие веки и желтоватая смуглость лица выдавали восточное
происхождение. Он внимательно оглядел сонную под низким хмурым небом бухту с
застывшими окрашенными в белый цвет военными кораблями, автоматически еще
раз пересчитал их, равнодушно пробежал взглядом по черным корпусам торговых
судов с флагами разных стран, небрежно-властным качком тяжелого подбородка
отмахнулся от набежавших с предложениями услуг китайцев рикш и носильщиков,
подхватил поставленный лодочником на причал чемодан и зашагал вдоль
адмиралтейского сквера к Китайской улице. Проходя мимо мужской гимназии, он
едва ли почтительно не поздоровался со стариком-служителем, вышедшим во двор
гимназии прозвонить переменку в древний надраенный до ослепительного блеска
медный колокол, но во время спохватился, еще выше задрал подбородок, минул
двор гимназии, заполнившийся выплеснувшей орущей ордой мальчишек и подошел к
зданию японского торгового агентства на углу Пекинской.
- Ватацубасин сынок явился к отчему дому, - отметил про себя старик
Лукьяныч, отбивая склянки во дворе гимназии. - Давненько его не было видно,
года три уже, - прикинул он, - Что же, говорили, что он в Токийском
университете учится. Высоко взлетел, на меня, мухомора старого, и не глядит.
Не помнит же он зла за то, что и его иной раз приходилось в карцер запирать.
Так ведь не его одного, вон, и адмиральские сынки там побывали, почтения им
это только прибавило. Ну да бог с ним.
Отец и мать были несказанно рады приезду сына, хотя внешне отец эмоций
и не проявил.
Вечером, оставшись в комнате одни, мужчины заговорили о деле.
- Только ли навестить родителей ты приехал, сын? - спросил господин
Ватацубаси.
- Не только, отец. Командор Тодаси Одзу просил передать вам свои
поклоны.
- Да, я хорошо знаю господина Тодаси Одзу. Он служил в магазине
Альберса на Мальцевской и я помогал ему наладить кое-какие, - он
поколебался, - торговые, это самое точное определение, связи. Он здесь не
только продавал, но и покупал. Что именно, уточнять не надо.
- Командор Тодаси Одзу поручил мне освежить имеющиеся у него сведения
об этом прекрасном городе и намекнул, что вы, отец, поможете мне в этом.
- Хорошо, сын, но сам проделай основную работу: поброди по городу и
окрестностям, побывай в гостях у знакомых девушек - в этом возрасте все они
окружены множеством молодых флотских и армейских офицеров, повстречайся со
сверстниками-соучениками по гимназии и товарищами по детским играм.
Буквально все, что ты услышишь от них, представляет значительный интерес.
Перед твоим возвращением на родину я тоже покажу тебе кое-что важное.
Два месяца отдыхал он во Владивостоке и весьма преуспел в своей
негласной деятельности. Неустанно бродил по городу, бывал у строящегося
сухого дока, у казарм Сибирской военной флотилии, вслушивался в разговоры
флотских и армейских офицеров и нижних чинов, заходил в низкие темные
мастерские военного порта и Добровольного флота, поднимался среди корейских
и китайских рабочих на строящийся Голдобинский форт, ездил на ялике на
Русский остров. Словом, везде побывал, все узнал и лично осмотрел. А
вечерами сидел у стола и вычерчивал китайской тушью план города, места
расположения воинских частей, сухого дока, судоремонтных мастерских, фортов
владивостокской крепости и секторов их обстрела... Даже составил карточки
едва ли не на всех офицеров крепости и штаба Сибирской военной флотилии.
Вошел в азарт, все-то ему легко удавалось, и принялся совершать дальние
поездки - и в село Никольское, и в урочище Анучино, и в Новокиевское, в
Камень-Рыболов, в Раздольное и Посьет. А потом с наслаждением представлял в
памяти увиденное, составлял и перебирал карточки - вот они, бесценные
сведения о дислокации и командном составе воинских частей в Приморье.
Комендант Владивостокской крепости генерал-майор Аккерман Николай Юльевич,
начальник штаба подполковник Пестич Константин Филимонович, крепостной
артиллерией, весьма, кстати, жалкой, командует полковник Стрижев Максим
Иванович. Командир порта контр-адмирал Энегельм, бурбон и уставник, служит
едва ли не пугалом для молодых флотских офицеров, а вот командир экипажа -
капитан I ранга Вишняков, по отзывам - душка...
Потом принялся за описание путей сообщения. Еще строящаяся до Хабаровки
железная дорога осмотрена и описана в первую очередь - и пропускная
способность, и подвижной состав, и все станции и полустаночки, и мосты и
мостики, все он зафиксировал. Затем пришла очередь причалов и пристаней во
Владивостоке и больших поселках, вроде Речного в устье Суйфуна на Амурском
заливе, Славянки в урочище Новокиевском, и в крохотных бухточках, где они
есть, по всему побережью от корейской границы до Императорской гавани.
Отцу спасибо, громадную помощь ему оказал. Почти все эти данные у него
были, лишь кое-что перепроверить и уточнить оставалось. Не зря же отец уже
двадцать лет прожил в среде этих бестолковых, доверчивых простофилей, хапуг
и пьяниц офицеров и чиновников. Какое уж там сохранение военных тайн:
приходит, скажем, в консульство полковник Экстен, командир строительных
батальонов, или интендантский чиновник Стрелков договариваться насчет
поставки цемента марки "Онода", он здесь лучшим считался, да и дешев был,
так прежде чем заказать количество, они обязательно посоветуются с
представителем фирмы, назовут титулы работ и обсудят объемы. Ну как этому не
порадоваться, как не восхититься их доверчивостью и простотой...
Корабли Сибирской военной флотилии и Тихоокеанской эскадры его не
интересовали: каждую зиму они собирались в Нагасакской бухте, так что на них
только самый ленивый не побывал. Он сам, для ознакомления с флотом будущего
противника, ездил неоднократно и на "Память Азова", "Нахимов", "Корнилов", и
на "Владимир Мономах", развозя заказанные в магазинах сладости, чаи,
фарфоровую посуду, гребни, веера и прочую галантерею.
Русские офицеры были горячими патриотами своих кораблей и настолько
крепко их любили, что едва ли не как один, желали обзавестись искусными их
копиями. Японские мастера, славившиеся тонкой, кропотливой работой, в
большом количестве изготовляли модели их крейсеров и канонерских лодок, но
для этого они нуждались в точных измерениях. И командиры кораблей с
удовольствием предоставляли им такую возможность. Так что русские корабли до
последней заклепки давно не предоставляли секрета для командования японского
флота.
И до того он увлекся своими изысканиями, видя полнейшее отсутствие
бдительности местных властей, что однажды попался.
Наняв за неплохую плату небольшую группку безработных китайцев, в
поношенной куртке и заплатанных штанах из синей дабы бродил он с ними под
предлогом поисков работы по всем интересующим его местам города. Таких
шатучих группок тогда было множество. Прикрытие оказалось настолько удачным,
что пару раз натыкаясь на знакомых офицеров, а поиски работы приводили их,
безусловно, на военные объекты, он остался неузнанным. Это отец подсказал,
что работодатели различают и ведут переговоры только со старшинками таких
бродячих групп ищущих работу азиатов, а на остальных не обращает ни
малейшего внимания, скользнув лишь равнодушным взглядом по кучке понурых
ладей с заискивающими глазами и робкими улыбками.
На сей раз они забрались довольно далеко от города, в бухту Малый
Улисс, где располагалась со своими складами минная команда и где сегодня
должен был стать под разгрузку пришедший на днях военный транспорт. От
духоты августовского дня спасали легкий ветерок с моря, со стороны Русского
острова, и белые пушистые облака изредка загораживающие солнце. Сидя на
круглых, обкатанных волнами береговых валунах и опустив босые ноги в
прохладную ласковую воду, он с интересом наблюдал, как обнаженные до пояса
военные моряки перегружали с транспорта на берег длинные, блестевшие на
солнце мины Уайтхеда. Постукивали поршнями и шипели струйками пара судовые
лебедки; над сонной еще водой бухты звучали команды "Вира", "Майна" и
"Давай-давай" и не несущий смысловой нагрузки, но обязательный словесный
гарнир озорного мата; одна за другой появлялась из трюма и осторожно
переносились на берег серебряные акулы мин; и он тихонечко шептал себе под
нос, - сити, хати, кю..., как вдруг ощутил на плече увесистую ладонь и
жесткие пальцы впились в ключицу. Мгновенно сгруппировавшись, чтобы
распрямиться в отпоре стальной пружиной, боковым зрением он увидел
владивостокского контрразведчика, крепостной жандармской команды ротмистра
Марпурова, франтоватого красавца с холодными бледноголубыми глазами и
тонкими черными усиками над вечно мокрыми красными губами. Но держал его не
Марпуров, которого ему ничего не стоило в мгновение ока превратить в мешок с
требухой и обломками костей, джиу-джитсу и каратэ в училища им преподавал
опытный мастер; на него уже грузно наваливался, ощутив его крепкою мышцы и
предупреждая отпор, здоровенный краснорожий унтер.
- По мне все косоглазые на одно лицо, но вот этот примелькался, явно
славится излишним любопытством, - насмешливо говорил Марпуров.
И унтер добродушно бормотал, - Не дергайся, манза, не дергайся,
охолонь, - но держал за плечи основательно.
Спешившему к ним в виноватом поклоне старшинке китайцев Марпуров
равнодушно бросил, - с тобой потом побеседую...
Пока унтер, сведя его руки вместе и обхватив их здоровенной лапищей за
запястья, другой рукой жестко шарил, обыскивая сверху вниз по телу, он
заметил, как один из парней-китайцев юркнул в густые кусты и заспешил в
соседнюю бухту Диомид, где было небольшое китайское поселение и откуда на
лодке за час вполне можно было добраться до города.
Марпуров тоже заметил карабкающегося по откосу на сопку китайца и
удовлетворенно кивнул.
Потом унтер ловко перетянул сложенные его руки ремнем и подтолкнул за
деревянную казарму, где их уже дожидалась пролетка с парой коней.
- Дюжий бычок, крепенький, - одобрительно отозвался о нем Марпурову
унтер, привязывая свободный конец ремня к подлокотнику пролетки.
- Этот бычок на веревочке, а второй конец на холке у коровушки, вот
корову-то и доить будем , - туманно отозвался Марпуров.
Вот тут у него сердце в пятки и ухнуло. Влип-то как! Неужели Марпуров
отца шантажировать собирается? О, насколько это ужасно. Он безнадежно
оглянулся, но руки были больно стянуты; унтер, охранник сразу видно,
опытный, револьверы у них с Марпуровым на поясах внушительные, да и знал
Марпуров, небось, на кого охотился.
С час, по трясучей проселочной дороге, сперва вдоль поросшей камышами и
осокой медленной речушки, потом на крутую сопку, вниз, по шаткому
деревянному мосточку через речку Объяснение, а затем вдоль бухты Золотой Рог
- по Пфефферовской госпитальной улочке, мимо флотского экипажа и мельницы
Линдгольма добирались они до Мальцевского оврага, а оттуда уже рядышком -
подняться вверх на Лазаревскую в Офицерской слободке и по ней до
приземистого кирпичного здания крепостной жандармерии, Лазаревская, 9. Всю
дорогу сидящий рядом Марпуров молчал, изредка лишь на него поглядывая, и
усики пощипывал задумчиво.
Его же мысли лихорадочно метались. Что говорить? Как выпутываться? Да и
что Марпуров против меня может иметь? Прогулки по городу? Китайскую дабу
заношенную? Записей то у меня с собой никаких нет. А дома рыться,
обыскивать, отец не позволит. Консульство экстерриториально... Намекнул, что
отца станет шантажировать... Но чем?
Приехали. Марпуров дверь в свой кабинет открыл, указал ему на стул в
углу, и сам сел за стол, боком к окну. Два окна в кабинете крепкими
решетками были схвачены и в откос близкой сопки смотрели. Унтер потоптался
недолго и, повинуясь жесту Марпурова, вышел и загремел кружкой по пустому
ведру, со дня воду вычерпывая. Потом, слышно было как подковки гремят, пару
шагов сделал и уселся на шаткую скрипучую лавку.
Марпуров удобно устроился в кресле, закурил длинную манильскую сигару,
помахал рукой, синий дым разгоняя, и неожиданно для него произнес, - Ждем
полчаса, сейчас за тобой должен явиться господин Ватацубаси-старший. Очень
уж егозливый ты, студент...
Еще помолчал. Затем опросил, - Зачем в Анучино, Новокиевское, в Святую
Ольгу ездил?
Он ответил, в глаза Марпурову честно глядя, как и было уговорено, -
Отцу помогал, отчеты японских купцов и ремесленников собирал и заказы их,
что покупатели требуют...
- Врешь ты все... А сейчас отчего заплатанный? Одеть совсем нечего? По
военным объектам чего шляешься? На обратный путь зарабатываешь?
- Одеться есть во что, а деньги нужны, это да. У отца просить надоело.
А работу ищу где придется, и у военных тоже...
- А вот мне известно, что ты агент общества Гэнъеся* и по Приморью
мотаешься, от его членов отчеты собираешь...
* .Гэнъеся - Общество "Черный океан." /Черный океан- пролив, отделяющий
остров Кюсю от материка/ - Я впервые слышу об этом обществе, - твердо возразил он.
- Сейчас же после твоего отъезда из Анучино на стрельбище был задержан
приказчик Отиро, гильзы от новой винтовки ползал искал, а в карманах найдены
из мишеней выковыренные пули и бумажка с иероглифами. Интересен перевод, -
Марпуров вынул из ящика стола лист бумаги и прочитал: - " Клянусь богиней
Солнца Аматерасу, нашим священным императором, который является высшим
священнослужителем Великого Храма Исэ, моими предками, священной горой
Фудзияма, всеми реками и морями, всеми штормами и наводнениями, что с
настоящей минуты я посвящаю себя службе императору и моей родине и не ищу в
этом личной выгоды, кроме того блаженства, которое ожидает меня на небесах.
Я торжественно клянусь, что никогда не разглашу ни одному живому человеку
того, чему общество научит меня или покажет мне, того, что я узнаю или
обнаружу в любом месте, куда я буду послан или где окажусь. Исключение из
этого будут составлять мои начальники, которым я обязан бесприкословно
повиноваться даже тогда, когда они прикажут мне убить себя. Если я нарушу
эту клятву, пусть откажутcя от меня мои предки и пусть я буду вечно гореть в
аду.
Он съежился, испарина мелким бисером на лбу выступила.
- Я ничего не знаю об этом.
- Так ты, говорят, студент Токийского университета?
- Студент...
- Какого хоть факультета?
- Историко-филологического...
- Со шпионским уклоном?
- Ворона ворону за глаз не укусит, - эту фразу уже произносил
запыхавшийся отец, войдя без стука и кладя на край стола пухлый конверт. -
Скучно мальчику целыми днями дома сидеть, вот он и гуляет. Опять же с
сокровенными глубинами подлинно народного фольклора знакомится...Он заметил
страх и бешенство в глазах жандармского ротмистра, но на из озорства
искаженную хорошо знавшим русский язык отцом пословицу, тот ответил с
деланным безразличием, - Да, и посоветуйте ему не быть столь безграничным в
своей любознательности: за русским фольклором не стоит забираться в такие
дебри, как Анучино, или, скажем, Посьет. У вас базар рядом, или причал
Добровольного флота.
Смахнул конверт в ящик стола, крикнул унтера и велел проводить до
крыльца господина Ватацубаси с сыном. - Представителей дружественной
косорылой державы, империи хризантем и проституток, - на прощанье хоть
чем-то отомстил он.
А дома отец жестко выговорил сыну за позорный провал, велел немедленно
уезжать в Японию и тот час заказал билет на первый же пароход.
- Не вздумай там рассказать, что побывал в жандармерии. Неудачников не
любят, будут относиться с пренебрежением, ничего не станут доверять. Твои
записи я прочел, кое-что добавлю, самое ценное, конечно. О сыне заботиться
надо... В Майдзуру командор Тодаси Одзу бегло просмотрел его записи, для
чего-то отчеркнул синим карандашом фамилию командира расквартированного в
Новокиевском урочище 9-го Восточно-Сибирского стрелкового батальона
полковника Стесселя и по-настоящему заинтересовался лишь информацией,
которую предоставил ему отец при прощании в каюте японского парохода.
- Аппарэ - Великолепно, Браво! - не удержался он от восклицания.
- Твой отец, - сразу определил он подлинного хозяина добытой
информации, - истинный тедзин!
И принялся читать.
-"По мнению командования Приамурского военного округа и по
разработанному штабом округа плану, в случае войны японская армия будет
преследовать цель вторжения в пределы России в Южно-Уссурийском крае. Это
вторжение может произойти либо морским путем при помощи десанта в
Южно-Уссурийский край, либо сухопутным путем из Южной Маньчжурии на Гирин и
далее в русские пределы. Вторжение морским путем возможно только при
господстве Японии на море, то есть при ее союзе с одной из
западно-европейской держав. Сейчас такое вторжение для японской армии
немыслимо: состоявшееся соглашение между Россией, Германией и Францией
давало этому союзу громадный перевес в морских силах, а единственно
возможная для Японии союница Англия уклонилась от участия в проходивших
тогда переговорах. Вторжение по сухому пути облегчается для Японии тем, что
ее почти восьмидесятитысячная армия и без того, после войны с Китаем,
расположена на линии Ньючжуань - Хайчен в Южной Маньчжурии. В виду
возможности для японцев оперировать только по сухому пути и потому, что при
этом условии кратчайший путь в русские пределы из района, где сосредоточена
главная часть японской армии, идет через Гирин, решено все мобилизуемые
части Приамурского военного округа двинуть к Гирину. Образовать для
предстоящих действий по усмотрению командующего войсками округа генерала
Духовского полевые действующие отряды со штабами, управлениями, необходимыми
на первое время парками, транспортами и санитарными учреждениями, составить
соображения и подготовить средства для производства всеми свободными силами
округа движения к Гирину, как сухопутно, так и водой, по Амуру и Сунгари,
выяснив все потребности для этого движения и подготовив его настолько, чтобы
движение начато было немедленно по получении приказа. Военное движение в
Китай необходимо исполнять при дружественном его соглашении, а при известных
обстоятельствах - и самостоятельному нашему решению; во всяком случае
необходимо будет установить и всячески поддерживать дружеские отношения с
местными властями, которые могут впоследствии доставлять нашим войскам
продовольствие, перевязочные средства и топливо. Первой целью экспедиции
должно быть занятие нами Гирина, как важнейшего города Северной Маньчжурии,
узла сухопутных дорог, конечного пункта водного пути по Сунгари и будущего
опорного пункта нашего для дальнейшего движения. Наступление к Гирину может
быть исполнено как со стороны Южно-Уссурийского края, так и от среднего
Амура и из Забайкалья. Для обороны морского побережья Южно-Уссурийского края
оставляются два стрелковых батальона, горная полубатарея и Уссурийская
казачья сотня. Для обороны Владивостока - пять линейных батальонов, три роты
крепостной артиллерии с восемью горными орудиями, минная рота и Уссурийская
казачья сотня. Для обороны устья Амура в Николаевском отряде - один линейный
батальон, крепостная артиллерийская команда и четыре горных орудия. Оборону
устья Амура сосредоточить вблизи мыса Чныррах, а оборону Сахалина
предоставить его собственным силам, то есть местным командам, поселенцам и
каторжанам. Оборона острова от вражеского десанта возлагается главным
образом на Тихоокеанскую эскадру.
Остальные войска округа составят два отряда: Южно-Уссурийский и
Забайкальский. Первый отряд формируется из Приморской группы в составе пяти
стрелковых батальонов, шестнадцати легких и четырех горных орудий и четырех
казачьих сотен и должен идти на Синчагоу и Нингуту в Омоссо; и
Хабаровско-Благовещенской группы, которая в составе четырех линейных
батальонов и шестнадцати легких орудий должна водою и железнодорожным путем
добраться до Никольского, а отсюда следовать по пути первой колонны, то есть
на Синчагоу и Нингуту в Омоссо. В общем, Южно-Уссурийский отряд будет
состоять из двенадцати батальонов, шести казачьих сотен и пятидесяти двух
орудий под общим командованием командующего войсками Южно-Уссурийского
отдела генерал-майора Конанского. Забайкальский отряд формируется из четырех
колонн: первая в составе трех казачьих батальонов, трех казачьих полков -
шестнадцати сотен - и двенадцати конных орудий, сосредоточившись у
Цурухайтуна, должен двинуться на Хайлар, Цицакар и Бодунэ; вторая колонна, в
составе четырех конных амурских сотен и четырех ракетных станков, должна
идти из Благовещенска на Мергень и Цицикар, где присоединиться к войскам
первой колонны; третья колонна, в составе трех казачьих батальонов при шести
горных орудиях, подлежит сплаву по Амуру и Сунгари до Бодунэ; четвертая, в
составе четырех Сретенских резервных батальонов, также подлежит сплаву тем
же путем. В Бодунэ все колонны Забайкальского отряда должны соединиться и
поступить под общее командование помощника командующего войсками округа
генерал-лейтенанта Гродекова, причем во всем отряде получается десять
батальонов, двадцать сотен и восемнадцать орудий. Из Омоссо и Бодунэ отряды
Южно-Уссуражского и Забайкальского отрядов совокупно напрявляются к Гирину,
где соединяются под общим начальством генерала Духовского. Здесь должно
сосредоточиться двадцать два батальона, двадцать шесть сотен и семьдесят
орудий. Тот час по объявлении войны, то есть если Япония откажется очистить
Ляодунский полуостров, Российский императорский военный флот должен отрезать
сообщение японской армии от метрополии."
- Учитесь у отца, мичман, - кладя в кожаную папку листы, говорил
командор Тодаси Одзу. - Половина успеха на войне - это знание планов
противника. А эта информация тем более бесценная, что в ней названы все
наличные силы русских на Дальнем Востоке.
ИВАШНИКОВ. ПРИМОРСКАЯ ОБЛАСТЬ.
Долгими зимними вечерами в жарко натопленной горнице, когда Иван
приезжал домой на зимние вакации из Владивостока, где он учился в гимназии,
или душными летними ночами в копнах свеженакошенного сена, окружали они,
ребетня, как стайка серых воробушков, деда, а тот, весьма польщенный
вниманием, степенно оглаживал широкую седую бороду, ласково гладил по
головушке младшую его сестренку Настену и пускался в воспоминания.
Ровесников в станице у него не было, а молодые, в расцвете, мужики все о
повседневных делах гутарили, вот он и отводил душу с детьми. Любил он
старину помянуть, а помянув - увлекался и увязал в ней глубоко, не вытащишь.
Дед рассказывал, как его отец крепостной крестьянин был сослан
помещиком "за продерзости" еще в восемьсот пятом в Забайкалье, женился там
на бурятке и остался заводским крестьянином при Нерчинских серебряных
заводах. Вот откуда у Ивашниковых широкие скулы, темные глаза, чуть
приплюснутый нос и густые черные волосы. Таких здесь называет гуранами -
ясно дня всех - помесь русаков с бурятами. Куда бы не забросила судьба
русских людей - в горы ли Кавказа, в таежные ли дебри Сибири, в песчаные ли
пустыни и оазисы Средней Азии или бескрайние степи Забайкалья - везде
приходилось им сталкиваться с местным людом, иной раз в кровавых сечах, но
большей частью удавалось налаживать мирные отношения, влиять на их быт и
самому подвергаться влиянию. Да и шли-то в те края дальние главным образом
солдаты, казаки, ссыльные да каторжные, вот и брали в жены местных девушек -
отличных хозяюшек, трудолюбивых, покладистых, детей рожавших крепких,
ядреных, сперва с явным преобладанием монгольских кровей, но годы спустя,
сменив несколько поколений, круто замешанных на русской крови, все более и
более похожих на природных русаков; но приглядись - гурана всегда узнать
можно.
В начале семисотых годов, с открытием в Нерчинском крае богатых рудных
месторождений, здесь стали строить государевы серебряные заводы. Для
обеспечения заводов и рудников рабочими руками и продовольствием, сюда
начали переселять крестьян из более заселенных мест Сибири, либо по царевому
Указу 1760 года помещики ссылали крестьян "за продерзости", либо в зачет
рекрутов ссылали крестьян не старее сорока пяти лет с их семьями. Сюда же с
1764 года стали ссылать вывозимых из Польши русских крестьян, негодных для
зачисления в пешие и конные сибирские полки. Более же всего население
Забайкалья увеличивалось за счет ссыльных на поселение или каторгу, а с
изданием в 1822 году Устава о ссыльных, такое положение вещей закрепилось
окончательно.
С присоединением к России Приамурья и установлением широко
раскинувшейся границы с Китаем возникла необходимость в надежной ее охране и
защите, ведь допрежь отношения с соседом худые были, но вооруженного люда
здесь было мало. Вот и получилось так, что русский казак, кочевой
пограничный стражник из местных бурятов и приписанный к заводам и рудникам
крестьянин, нередко из бывших каторжников, объединились в одно Забайкальское
казачье войско. Было это в 1851 году.
К ним частенько присоединялся отец и, дополняя деда, рассказывал, как в
пятьдесят девятом году, вслед за отрядом полковника Константина Федоровича
Будогосского, пришел он на озеро Ханка и остался здесь в основанном казаками
посту Турий Рог. Через шесть лет сюда приехали переселенцы из Воронежской
губернии и отец присмотрел себе невесту. С тех пор Ивашниковы значительно
увеличились количественно. Уж как увлекательно рассказывали дед и отец о тех
временах, когда они осваивали Уссурийский край, мальцы могли слушать, пока
не выгорал керосин в пятилинейке.
...- Очень тяжело доставалось первопроходцам. Селились казаки вдоль
границы по Уссури и от озера Ханка до самого моря. Переселение велось
поспешно, надо было как можно быстрее заселить новые земли, создать
пограничную стражу, обезопасить мирное население от возможного неприятеля.
Станицы располагались на примерно одном расстоянии - верстах в
двадцати-тридцати одна от другой, для взаимопомощи на случай нападения и для
удобства почтовой гоньбы. Вот и получалось, что часто поселения
располагались в вовсе непригодной для этого местность. Нетронутая тайга,
полная дикого зверя - ужо пришлось повоевать с тигром и медведем; плохие
иной раз почвы для земледелия, периодически повторяющиеся наводнения по
шесть-семь футов выше ординара, изматывающий гнус..., все это отнимало массу
энергии и затрудняло жизнь на новом месте. Много лет пришлось привыкать к
новому климату, местным условиям, горькой и тяжелой ценой доставался опыт,
прежде чем уссурийский казак окончательно здесь освоился.
Дед помолчал, задумавшись, вспоминая, и протяжно запел, -
Нас на Амур-то ведь силой селили.
Сунут в болото и скажут, - "село".
Не до работы. На службах мы гнили.
Как не пропали давно?
- А какие были станички, помнишь? - толкал в бок отца дед, - крохотные,
в пяток, десяток базов, сообщение между ними затруднительно, весной и осенью
вьючное, лошадками, а летом на батах и лодках, которых было очень мало.
Снабжение забрасывалось раз в году - от Хабаровки по Уссури на барже.
Хорошие, крепкие дома ставили редко - мало народу, вечная нехватка
инструмента, заботы о пропитании... Вот и селились семьи в жалких лачугах.
Едва ли не ежегодно донимали инфекционные болезни, в особенности оспа,
завозимая из Маньчжурии китайцами, а врачебной помощи не было. Скот страдал
от чумы. С весны и до осени мириады гнуса и комаров делали жизнь сущим адом,
невозможно было воздух вздохнуть, мошка в рот лезла, тело неимоверно зудело,
скот не работал, доходя до бешенства - покоя не было ни днем, ни ночью.
- А как мы казаки, - хлопал ладонью по желтым лампасам на штанинах
отец, - то, помимо борьбы с дикой природой, заботы о хлебе насущном, скоте и
пашне, постоянно приходилось отвлекаться на несение пограничной службы. Как
только Приморская область стала заселяться русскими, начали строиться посты,
станицы, деревушки и город Владивосток, сюда, привлекаемые возможностью
заработать, хлынули массы китайского и корейского люда, задавленного крайней
нуждой в своих пределах. А вслед за ними появились и большие банды хунхузов
- китайских разбойников, которых дома ожидала смерть, либо солдат в бегах,
дезертиров. Слово "хунхуз" в переводе с китайского означает "Красная
борода". Красных бород они не носят, но, видимо, имеется ввиду человек
меченый, изгой. Китайские военачальники крупно наживаются, присваивая
выделяемые на питание и обмундирование солдат деньги, и содержат в частях
значительно меньше людей, чем отчитываются перед начальством. Вот эти-то
выгнанные из армии солдаты, либо беглецы от жизни тяжелой и наказаний, а то
и беглые каторжники собираются в банды и живут разбоем купцов, не
останавливаясь иной раз и перед нападением на русские деревушки и станицы. Б
Китае люди живут трудно и голодно, не могут прокормить себя и семью, вот у
них и возникает необходимость устраивать бунты и бежать в разбойники.
Вспоминая, отец горячился, бурно жестикулировал, да и дед входил в
азарт, и они, перебивая друг друга рассказывали, - Особенно массовое
нашествие хунхузов в Приморскую область произошло в шестьдесят седьмом и
шестьдесят восьмом годах. Привлеченные запахом наживы в наши края
устремились тысячи и тысячи китайцев из южных провинций Маньчжурии. Но
далеко не все они собирались заниматься честным трудом. Вдруг появилось
огромное количество китайских разбойников, которые стали грабить и убивать
мирное китайское и русское население. В Южно-Уссурийском крае наших войск
тогда расквартировано было немного, да и те, главным образом, строили
казармы да обеспечивали себя продовольствием. Все это пришлось бросить и
заняться охраной мирного населения. А когда летом шестьдесят седьмого года
на острове Аскольд под Владивостоком обнаружили золото и открыли прииск, то
туда массой хлынули китайцы из Маньчжурии. Золото добывали они самым
примитивным способом, хищнически срывали вершки, и отправляли золото в
Китай. Тогда для охраны острова и назначили шхуну "Алеут". В конце года,
следуя из Николаевска в залив Посьета, шхуна зашла на остров и команда
обнаружила там большое количество хищников-китайцев. С большим трудом
выдворили моряки с острова грабителей, а для предотвращения в будущем
расхищения русских богатств военный губернатор Приморской области адмирал
Казакевич приказал выставить в расположенной рядышком, на материке бухте
Стрелок особый военный пост и усилить военный отряд в бухте Находка. Отец
лично участвовал в тех боевых событиях, страшно этим гордился, досконально
их знал и любил вспоминать.
- Китайским разбойникам это не понравилось и они выпустили обращение ко
всему китайскому населению объединяться в отряды и повсеместно нападать на
русских, чтобы истребить их и самим пользоваться богатствами края. Китайцы
Сучанской долины было последовали их призыву, но военный отряд из двух рот и
батареи горной артиллерии быстро навел там порядок. В апреле следующего,
шестьдесят восьмого года шхуна "Алеут" вернулась к острову Аскольд и опятъ
моряки нашли там китайцев, велев им убираться вон. Но китайцы оказались
вооружены и в перестрелке убили трех матросов, ранили офицера, доктора и
восемь нижних чинов. Очень китайцы возгордились своим первым успехом и через
день напали на военный пост в бухте Стрелок. Солдаты не ожидали от них такой
дерзости, за что и поплатились, потеряв несколько человек. От бухты Стрелок
хунхузы двинулись к деревушке Шкотово, напали на нее, жителей поубивали, а
дома сожгли.
Китайцев и корейцев в крае жило очень много, занимались они вполне
мирным трудом, людьми были приветливыми и работящими, никаких зверств от них
дети не ожидали и поэтому с изумлением слушали отца. А дед кивал,
подтверждая каждое его слово.
- Обрастая мелкими бандами хунхузов и насильно вовлекая в отряд мирных
китайцев, они двинулись на большое село Никольское, как саранча заполнили
его, разграбили и сожгли. Тогда Уссурийский край был объявлен на военном
положении. По приказу военного губернатора из казаков верхних уссурийских
станиц сформировали сводный отряд и доставили его по реке Сунгаче и через
озеро Ханку в Камень-Рыболов. Мы их здесь уже давно ждали и, соединившись, и
наметив план действий, форсированным маршем двинулись к селу Никольскому. У
хунхузов была своя разведка, они вышли нам навстречу и завязали бой. Шесть
часов шла оживленная перестрелка, а мы были молоды, кровь кипела, все
рвались в драку... Командир крикнул добровольцев, нас набралось сорок
человек, ну, и ударили в штыки. Хунхузы, как и все разбойники, оказались
трусливы, знала кошка чье мясо съела, словом, они дрогнули и побежали. С
нашей стороны в бою участвовали сто семьдесят пять человек, а хунхузов было
более четырех сотен. У нас они убили одного казака, ранили офицера и
барабанщика, а сами потеряли до пятидесяти человек. Еще дней десять
прочесывали мы всю округу до моря, уничтожали мелкие банды хунхузов, а всех
подозрительных удаляли с нашей территории... После окончания гимназии во Владивостоке Иван Ивашников приехал домой,
в станицу, надеясь за зиму подготовиться к поступлению в университет, да и
отцу помочь в хозяйстве. Однажды, ранней весной это было, в их двор заехал
станичный атаман, спрыгнул со своего конька, неторопливо поговорил с отцом и
вышедшим во двор дедом о погодах, поинтересовался, когда они думают начинать
распахивать южные склоны, с которых снег уже сошел, а потом велел Ивану
собираться.
- Опять хунхузы пошаливать стали. Дет двадцать прошло, как мы их под
Никольском распатронили, страх у них пропал... Днями отправляйся в путь.
Доберешься до Имана и поступишь в распоряжение к начальнику участка
подъесаулу Новицкому.
Видя недовольство отца, атаман, свирепея, твердо сказал, - Завтра же.
Коня не брать, служить будешь в Амурско-Уссурийской казачьей флотилии.
Глядишь, на пароходе накатаешься, речником станешь..., - пошутил атаман.
Круто повернулся, шагнул к коньку, ногу в стремя и, уже в седле,
повторил, - Завтра же!
- Ишь, раскомандовался, - пробурчал вслед ему отец. Считая сына
разбалованным городом и наукой, с этой весны собирался он приучать к
нелегкому крестьянскому труду, хотя дед и твердил, что время упущено и толку
все равно уже не будет.
- Кончил гимназию, пусть дальше учится. В Москву едет или Петербург,
глядишь, лет через пять инженером-путейцем вернется, в нашу станичку чугунку
проведет, на паровозе покатает, - частенько шутил он, как бы приучая отца к
мысли, что уж если дал сыну образование в гимназии, не стреножь, отправляй
учиться дальше. Отец же остро жалел землю, которой было с избытком, не было
лишь сил обработать, а сдавать в аренду китайцам-корейцам, как делали
многие, он не хотел, воспитанный кормиться своими руками.
Деда Иван очень любил. Это по его настоянию послали Ивана во
Владивосток в гимназию. Крестьянской же работы Иван не чурался, но и
чувствовал, что приходится ему напрягаться. Не то, что сверстники, у которых
любое дело выходило как бы самим собой.
- Привычки нет, - отмечал дед, глядя, с каким усердием и старанием
запрягал ли внук коня, шел за плугом или плотничал.
В Имане Ивана направили на строящийся пароход, где предстояло служить,
до заморозков, пока река не станет. Прибыв в затон, от которого раздавался
звонкий стук клепальных молотков, Иван нашел свой пароход и представился его
капитану - крепко пожилому, бородатому, невысокому, с цепкими глазами
человеку в шинели путейского инженера.
- Казак Иван Ивашников прибыл для прохождения службы.
- Иван Павлович Ювачев,* - представился капитан в ответ, мягко
улыбнулся, внимательно оглядел парня и задумчиво произнес, -Тезка, значит.
Что же, рад познакомиться, надеюсь, не подведем друг друга...
*.Ювачев Иван Павлович родился 23 февраля 1860 года в Петербурге. В
1878 году окончил Морское техническое училище Корпуса Флотских штурманов,
после чего был направлен для прохождения службы на Черное море, где вошел в
военную организации "Народной воли". По поручение М.Ю.Ашенбреннера создал
революционный кружок среди молодых офицеров флота и армии в городе
Николаеве. В феврале 1883 года по предательству Дегаева был арестован и
вместе с Людмилой Волкенштейн предстал перед судом по "Процессу военной
организации партии "Народная воля". Суд проходил с 24 по 28 сентября 1884
года в Петербурге. Кроме двух женщин - Веры Фигнер и Людмилы Волкенштейн -
перед царским судом предстали еще двенадцать человек, в том числе шесть
офицеров: подполковник М.Ю.Ашенбреннер, мичман И.П.Ювачев, поручик
артиллерии Н.М.Рогачев, лейтенант флота барон А.П.Штромберг, штабс-капитан
артиллерии Н.А.Похитонов и поручик А.П.Тихонович.
Особенно поразило царских сатрапов то, что среди революционеров они
видели заслуженных боевых офицеров, имевших многочисленные награды
Ашенбреннера и Похитонова. На суде русские офицеры твердо и настойчиво
проводили свои революционные взгляды. Так, штабс-капитан Н.Д.Похитонов в
своем последнем слове говорил, что, участвуя в войне за освобождение болгар
от турецкого ига, видел, что "братушки" живут гораздо свободнее, чем
русские; на книжном рынке он увидел такие книги, появление которых в России
немыслимо и карается каторгой. На процессе Ювачев был приговорен к смертной
казни через повешение, вскоре замененной пятнадцатью годами каторги. Первые
четыре года он провел в Петропавловской крепости и Шлиссельбурге, а летом
1887 года, вместе с участниками "Ульяновского процесса" Пилсудским,
Волоховым, Горкуном и Канчером из Одессы в трюме парохода "Нижний Новгород"
Добровольного флота был отправлен на Сахалин. Лишь в Красном море с них
сняли кандалы. На каторге Иван Павлович находился десять лет, большую часть
которых служил смотрителем метеорологической станции в селе Рыковском. 0 нем
упоминает А.П.Чехов в своем труде "Остров Сахалин". В 1895 году Ювачев был
переведен в крестьянское сословие, переезжает во Владивосток и в марте 1896
года начинает работать в качестве командира парохода Уссурийской железной
дороги. Иван Павлович много времени уделяет литературной деятельности,
становится видным публицистом. Им написаны "Восемь лет на Сахалине", "Борьба
с хунхузами на маньчжурской границе", "Шлиссельбургская крепость",
"Из воспоминаний старого моряка". Экземпляр его книги "Восемь лет на
Сахалине" с автографом есть в библиотеке Приморского Филиала Географического
общества СССР. Умер Иван Павлович Ювачев в 1936 году в Ленинграде. Так началась долгая военная служба уссурийского казака Ивана
Ивашникова. Поселили его в землянке, кольцо которых опоясывало затон.
Населены они были мастеровыми стихийно возникшего заводика по сборке
пароходов. Разобранные речные пароходики доставлялись из России на пароходах
Добровольного флота во Владивосток, а потом в вагонах южной части
Уссурийской железной дорога. Собирали их в Имане, поселке, где речка с таким
же названием впадала в Уссури, и через который железная дорога из
Владивостока проходила дальше, на Хабаровск. Отсюда они и разбегались по
всему Амуру и его притокам. А пока Иван принялся за столярные работы,
которых было множество на строящемся пароходике. Через неделю на пароход
пришли еще трое казаков станицы Венюковой, с урядником Евстаховым во главе,
беспокойным, лет за тридцать казаком, ужасно любившим покомандовать.
- Пароход будет баржи с грузом по реке таскать, а мы охрану нести от
хунхузов, - разъяснил он то, что все уже давно знали. Видно было, что
назначением он доволен - в рейсе по Уссури от Имана до Хабаровки и обратно
станицы Венюковой не миновать, так что дома быть надеялся он часто. В трех
верстах от Венюковой находилась пристань Щебенчиха строящейся северной ветки
железной дороги, грузу туда шло много... Да и новая форма прибавляла ему
весу в собственных глазах - фуражка с желтым околышком и черной лентой, на
которой золотыми буквами сияло "Амур.-Уссур. казачья флотилия", черный
флотский бушлат и черные погоны, обшитые желтым кантом. И конь на пароходе
не нужен - пусть дома работает.
Где-то он прознал, что капитан их парохода - бывший сахалинский
каторжник, да к тому же политик, замышлявший убить самого
государя-императора, о чем поведал, явившись поздно и дополняя к тяжелому
духу сохнувших портянок запах ханшинного перегара и соленой черемши. Жизнь
его с этих пор значительно усложнилась - и команды капитана исполнять надо,
и боязно - как бы впросак не попасть, а вдруг каторжник-капитан чего не то
скомандует. Приходилось дядьке Евстахову напрягаться. Он даже ходил куда-то
советоваться и вернулся окончательно запутанный, но и явно важничающий от
сознания своей значимости.
- Сполнять приказы велено, да приглядывать, как бы чего...
В мае пароход, подцепив на буксир пяток деревянных барж, принялся
бегать по Уссури с грузами, доставляемыми из Владивостока, и заходя во все
станички, а чаще всего на пристань Щебенчиху. Река Уссури широкая,
извилистая, с быстрым течением и обилием островков и проток. На нашем,
правом берегу, расположились десятка два казачьих станиц, и деревушек пять
на левом, китайском, Хотя там редко-редко виднелись и жалкие фанзушки в
окружении ухоженных огородов, на которых постоянно копошились люди -
мужчины, женщины ли - не разберешь: и те и другие в синей дабе и с косами.
Косу полагалось носить и мужчинам в знак покорности маньчжурской династии
императоров Китая.
- В запрошлом году эпидемия холеры была, - хмуро объяснил урядник
Евстахов, - много людей унесла. Манз, - так он называл китайцев, - особенно.
Голодно живут, первые кандидаты в покойники. Да и нашим досталось. В иных
станицах до двадцати человек от заразы поумирало.
Иван стоял на руле, перебирал спицы, направляя пароход то вправо, то
влево, следуя громким и четким командам капитана. Был жаркий летний день,
река искрилась солнечными бликами, берега утопали в густой свежей яркой
зелени. Благодать, кабы не оводы с зелеными макушками, с налета пробивающее
даже рубаху.
Вдруг справа, из-за островка, вынырнула длинная шаланда под
грязно-серым парусом. Видно было, как люди в шаланде заметались, явно не
ожидая и не желая встречи с пароходом.
- Манзы, - сразу определил Евстахов и удовлетворенно крякнул. Он стоял
здесь же, иногда сменяя Ивана на руле, а больше скрываясь от палящих лучей
солнца и слепней в продуваемой свежим ветерком рубке. - Ишь, деру дают, не
хотят встречаться, да не хунхузы ли они? Очень уж суетятся.
А шаланда, круто разворачиваясь под ветер, уходила в ту же протоку,
откуда только что появилась.
- Китайцы послали своего генерала Джао-мина с отрядом на поиски
хунхузов, - объяснил капитан. - Джао-мин нанял на летнюю навигацию пароход
"Ингода", взял на буксир две шаланды и возит свое воинство по Амуру и Уссури
в поисках хунхузов. Его боятся все - и хунхузы и мирные китайцы. Поэтому от
нас они и удирают. Приняли за "Ингоду".
"Ингода" славилась по всей речное системе тем, что ее, как лучший
пароход, избрали для путешествия по Амуру пять лет назад недавно воцарившего
императора Николая II, в то время еще наследника престола. Он, совершая
кругосветное путешествие, возвращался через Владивосток и всю Сибирь в
Петербург.
По Уссури и вверх и вниз ежедневно плавало довольно много казачьих
лодок, гиляцких оморочек и китайских шаланд, так что разумных объяснение
поспешного бегства шаланды не было, разве что они действительно боялись
своего генерала.
Вечером, приткнувшись к пристани в Щебенчихе, они завели причальные
концы на глубоко врытые в землю у берега палы и отправились в станицу,
оставив на пароходе для охраны казака-первогодка, ровесника Ивана, с
винтовкой и машиниста-домоседа.
Венюковая станица Ивану нравилась и расположением в излучине реки, и
обилием зелени, и степенностью мужиков, и, главное, красотой девок. Вид у
станицы был ухоженный, довольный, неторопливо-вальяжный. Венюковой станицу
назвали по имени одного из первых исследователей края, Михаила Ивановича
Венюкова. Весьма не одобрявший повальное пьянство среди городского и
сельского населения, отнимавшее много времени и сил, необходимых для
обустройства на новых землях, он велел построить на свои деньги в станице
школу, но взял с казаков слово, что кабака они не заведут. Давно это было,
лет двадцать назад, и казаки держатся, кабака не заводят, хотя по домам и
пьют. Но с осени и до весны, по словам урядника Евстахова, ребятни в станице
заметно прибавляется - кумовья из близких станиц присылают их в школе
учиться и по хозяйству помогать. Да и зелени в Венюковой много, а то как ни
село, так даже садик редко кто заводит.
На сей раз станица выглядела опустевшей. Не видно было постоянно
игравших на улице малышей, не перекликались звонкими голосами хозяйки, не
грелись на летнем солнышке старики в донашиваемых шароварах с желтыми
лампасами, не плескались в обширных лужах посреди улицы утки и гуси, только
серый бодливый козел с мордой аскета и ассирийской бородкой воинственно
оглядел их полубезумными глазами, пригнул рога, готовясь к стремительной
атаке, но передумал и потянулся за поникшим от жары листиком березки.
- Эт-то чего они? - забеспокоился урядник Евстахов, заметно прибавляя
шаг и сворачивая к крайнему дому.
Но тут из-за низкой об летнюю пору поленницы поднялись два чубатых
немолодых казака и обрадованно и возбужденно заговорили разом, - Во-время,
Матвей, ты подмогу привел. Мы здесь в засаде, караулим станицу.
- Да что случилось? - несколько успокоенный радостью казаков спросил
Евстахов.
- Хунхузов ждем. Вчера троих споймали. Глядим, еще с утра к лавке
направились и ну закупать продуктов на цельный эскадрон.
В каждой станице была лавка, владелец которой, как правило китаец,
торговал маньчжурским табаком, грубой китайской посудой, мукой, будой -
китайским просом, желтыми курительными свечами, наподобие наших церковных, и
пороховыми шутихами - любимейшим праздничным развлечением китайцев.
- Ладно, много их здесь шляется, тысячами на железку работать
нанимаются, но эти-то и раз, и два, и три с мешками на реку и в лодку свою
все складывают. Мы их за косы - ваша хунхуза есть? - Нет, наша солдата, наша
купи мало-мало буды, - отвечают. Один-то и похож на солдата, да форма
оборвана и заношена до крайности. А двое других - чисто оборванцы. С ними
глаз да глаз нужен. Мы их в каталажку - сарай возле церкви. Старшой их
кричит, - Отпустите, не то хуже будет. - А сильно ли хуже? -
полюбопытствовали. - Стога накошенного сена в лугах сожжем - отвечают, - и
на станицу нападем, все разграбим. Шайка, - хвалятся, - большая, сто с
лишком человек. - А у нас мужиков раз-два и обчелся. Кто на заимках, сено
косит, кто на железке работает, кто на реке, кто в Иман, Хабаровку или
Владивосток на работу подался. Ладно, пришлось атаману с почты в Хабаровку
по телеграфу стучать. В штаб округа. А уж если Духовской у нас войсковой
старшина, пусть позаботится. Из штаба скоро ответили: посылаем охотничью
команду Десятого восточно-сибирского стрелкового батальона, а пока сами
оборону занимайте. Не вы первые, стучат, здесь по Амуру и Уссури в последнее
время хунхузы не только китайцев грабят, за наших уже принялись. Вот мы и
караулим станицу. Все, кто может винтовку держать, в засадах.
Отвел гостей урядник Евстахов к себе в избу. Хозяйка поснедать
поставила, бутыль самогона на стол водрузила, но капитан Иван Павлович очень
неодобрял питейное дело, велел убрать. Евстахов сперва заупрямился, - Вы, -
говорит, - на пароходе командуете, здесь моя изба.
Но видит, что его не поддерживают и тоже пить не стал. Тут в избу зашел
станичный атаман и разослал всех по трое на верхнюю и нижнюю окраины станицы
- реку наблюдать, в случае чего бой принимать. Не знал он, с какой стороны
хунхузы нагрянут. А Иван Павлович свечку в церкви своему угоднику затеплил и
на пароход пошел быстрехонько. В работе истов был, знал ответственность.
Ночь прошла спокойно, если не считать, что мокрец и в полглаза
вздремнуть не давал, заставлял чесаться и тихонечко материться. Здорово это
помогает.
Утром подошел "Адмирал Чихачев" с охотничьей командой и поручиком
Минаевым во главе. Команда небольшая - двадцать пять человек, а хунхузов,
как выяснили к тому времени, много - больше сотни. Вот станичный атаман и
отрядил всю молодежь в команду поручика Минаева, а пожилых казаков оставил
станицу охранять. Местные парни из разведки утром вернулись и доложили, что
верстах в пяти вверх по реке на китайском берегу у фанзы заметили необычное
многолюдье и шум слыхали, однако ни шаланды, ни батов не приметили.
Поручик Минаев, Олег Николаевич, лет тридцати с небольшим, невысокий,
сухой, подобранный, с жестким выражением лица и резкими жестами, проверил у
пополнения оружие, велел на пароходе еще раз почистить, и скомандовал на
посадку. Его отряд увеличился вдвое, а характер у него был, как видно,
решительный. "Адмирал Лихачев" поднатужился, дымом по ветру выдохнул и
зашлепал плицами. Вверх по реке, неподалеку, верстах в четырех, но в
протоке, за островом, они заметили три шаланды пустые и без охраны, но не
давно брошенные, а, судя по оставленным в них мешкам с будой и чумизой,
бутылям с кунжутным маслом и много ношенной, но еще целой одежде, готовые к
немедленному плаванию. Поручик назвал по фамилиям троих солдат и, чуточку
поколебавшись, казака Ивана Ивашникова с собой в разведку. А остальным велел
ждать пока.
- Выстрел услышите, все на звук. Команде парохода охранять свое судно,
- распорядился он.
Сквозь болотце и заросли тальника осторожно, стараясь не шуметь,
пробиралась разведка в направлении фанзы. Кустарник скоро кончился и в
центре освобожденной от леса проплешины эдак в двести квадратных саженей
тщательно ухоженной земли увидели они китайскую фанзу с двухскатной
тростниковой крышей, глинобитными стенами и решетчатыми, оклеенными
промасленой прозрачной бумагой окнами. Рядом прилепилась маленькая сараюшка.
Строения были обнесены оградой из плотно сплетенных и давно высохших веток
тальника. Все пространство от протоки до фанзы было засажено грядками
картофеля, чумизы, фасоли, снотворного мака и всевозможной огородной
всячиной.
Поручик Минаев скомандовал и по одному, пригнувшись, через гряду
чумизы, вымахавшей уже на метр, пробежали они к ограде
фанзы. У входа в фанзу, на расстеленных на чисто подметенном дворе
соломенных циновках, лежали двое китайцев. Между ними стояла пустая бутыль,
лежали две белые, опрокинутые на бок фаянсовые чашки и глиняная миска с
остатками пищи. Китайцы явно были пьяны. Рядом, рукой достать, к стене
прислонены винтовки. Поручик Минаев жестом велел Ивану Ивапшикову проползти,
прячась за тыном, и заглянуть через поднятую оконную раму в фанзу. Ужом
прополз он метров пять, тихонечко раздвинул ветки тальника в ограде и,
чувствуя легкое возбуждение, представляя себя индейцем, кубанским пластуном
и незамирившимся чеченом одновременно, принялся разглядывать полумрак фанзы.
Изнутри фанза обычно делится легкой перегородкой на две части. Ему была
видна большая комната. На канах сидели и лежали и люди. Шесть человек
насчитал он, но в малой комнате и в необозреваемой части большой могли быть
еще люди. Четверо играли в карты, вяло шлепая ими по низенькому столику, а
двое лежали неподвижно, спали, решил он. Вернувшись, Ивашников жестами
доложил поручику о виденном и тот кивнул, что понял. Малолюдие казалось
странным, сотней хунхузов здесь и не пахло, но остальные могли отправиться
за добычею либо на своем берегу, либо, переплыв реку на лодках, потрошить
наш берег. Прикинув, что им впятером впору справиться с сонными и пьяными
китайцами, используя элемент внезапности, поручик жестами расставил людей по
двое у концов жерди, крепящей сверху пролет ограды, они резко толкнули и
преграда упала. Единым махом перескочив крохотный дворик, пылая безудержной
отвагой и спеша ворваться в фанзу, солдаты, мешая друг другу, сгрудились у
низких дверей. Мгновенно сообразив, что по табели о рангах войти в фанзу ему
придется последним, Иван Ивашников в два прыжка оказался у поднятой рамы
окна, одновременно с глухим выстрелом внутри. Стрелял из большущего черного
револьвера крупный маньчжурец с темным, прожаренным солнцем морщинистым
лицом и молнией бешенства в черных раскосых глазах. Он сидел на кане,
скрестив ноги, держа обеими руками револьвер и опускал отброшенный выстрелом
вверх ствол. Иван оказался быстрее. Помогли юношеская реакция и частые
упражнения с оружием. Остальные китайцы распластались лицами вниз, закрывая
ладонями головы. Отжимаемый от двери входивший солдатами, поручик Минаев
стянул с головы фуражку, посмотрел на косую каплевидную дыру и, чуточку
побледнев, что в полумраке фанзы могло Ивану и просто приблазниться,
заметил, - С двух шагов в меня не попасть по просту невозможно.
- Бог бережет - едва ли не хором заговорили солдаты, - долго жить
будете, Олег Николаевич, - посмеивались они, сноровисто связывая хунхузов и
сгребая разбросанные на циновке золотые монеты и бумажные деньги.
- Спасибо, казак Ивашников. Устав знаешь, командира спасаешь, - поручик
шутливо, но крепко обнял Ивана за плечи.
- Представлю к награде.
Они вытолкали связанных хунхузов во двор и собирали оружие, когда от
реки прибежали солдаты-охотники в зеленых, под цвет травы шароварах и
гимнастерках, и казаки, частью в белых полевых гимнастерках, частью в черных
флотских бушлатах, но обязательно в шароварах с желтыми лампасами и шашками
на боку.
Урядник Евстахов суетился больше всех и, войдя в раж, принялся
командовать, - Ставь их на колени, ребята, сейчас головы рубить будем.
Он схватил за косу ближайшего связанного хунхуза и, резко дернув вниз,
поставил того на колени. Тонко звякнула выдергиваемая из ножен шашка и
китаец уже покорно вытягивал, подставляя, шею.
- Стой, - резко -скомандовал поручик. - Смирно, урядник Евстахов! В бою
- руби, пленного - не смей!
- Дак генералу Джао-мину отдавать придется. Он-то их не жалеет, казнит
всех без разбору.
Поручик не снизошел до объяснений.
- Казака с собой и разведать ту рощу, - указал он Евстахову на
ближайший лесок.
- Есть, - без энтузиазма ответил урядник и, зная уже об отличии Ивана,
приказал, - Ивашников, со мной!
Быстрая гримаса недовольства перекосила лицо поручика, но отменять
приказание Евстахова он не стал. Отвернулся и принялся допрашивать хозяина
фанзы. По-китайски, отметил Иван.
Не успели они обогнуть сараюшку и через заднюю калитку направиться к
роще, как оттуда забухали частые выстрелы. Иван упал и изготовился к бою, а
урядник уже скрылся за сараем. Вскоре за изгородью замелькали фуражки солдат
и казаков и раздались дружные залпы в сторону рощи, а часть отряда под
командой поручика, растянувшись длинной цепью, принялась обходить хунхузов
со стороны болотца. Стрельба из лесу заметно ослабла и солдаты бросились на
ура. Найдя в роще двух убитых хунхузов и с десяток брошенных винтовок, отряд
попытался преследовать хунхузов по быстро удаляющемуся и ослабевающему
треску ломаемых кустов и хвороста под ногами. Но следы веером вели в разные
стороны и они вскоре утомились, исчерпав азарт погони.
Вернувшись к реке и посадив в трюм парохода пленников, они взяли на
буксир шаланды и спустились к Венюковой. В станице охотничья команда провела
еще два дня разведывая окрестности и стараясь определить место сбора
хунхузов, но тех и след простыл. Пароход с баржами тоже стоял, ожидая
разгрузки, потом под погрузкой шпалами, а Иван пока решал по вечерам свои
личные вопросы с одним весьма интересным человеком по имени Катерина. Он был
изрядно стеснительным, за что Катюша подвергала его беспощадному остракизму.
Острота язычка даже превосходила ее несомненные внешние достоинства.
Надсмехаясь над ним, она пела, -
Халубая мая лента
На палу валяется
Хто наги маей не стоит
Тот за мной ханяется.
Иван обижался, но терпел, благо парни станичные не подначивали, она уже
не одного отбрила. В конце июля привели они груженые баржи в Хабаровск. Встали к пристани
вечером, а уже утром у трапа на берегу стоял поручик Минаев, и завидя
Ивашникова, приветливо улыбнувшись,
отметив его заспанный еще и расхристанный вид, приказал, - Одеваетесь
по форме, поедем в штаб округа.
И добавил, - я представил тебя к Георгиевской медали, приказ подписан
помощником командующего округом генерал-лейтенантом Гродековым, сегодня же
будешь награжден.
У Ивана захватило дух от веселого ликования. Он вообразил, как
похвастается перед Катюшей, чтобы она больше не издевалась над его робостью.
Перед штабом округа поручик Минаев остановился, посмотрел ему в глаза,
немного помедлил и заговорил, - Послушаете, Ивашников. Я обязан вам жизнью,
хотя это и звучит несколько высокопарно. Вы сделали то, что обязаны были
сделать, сделали во время и на отлично. Сметка, решительность и, главное,
отвага в вас чувствуется. В драку очереди не ждете, даже старших обойти
норовите. Я, признаюсь, навел о вас справки. Семья из старых забайкальских
казаков, пионеры освоения Приморской области, прошли курс гимназии, все это
ваши плюсы. Минусов пока не знаю, да и не надо их. Я почувствовал в вас
некоторый авантюризм, что ли, любовь к приключениям и опасности. Мне хочется
вас отблагодарить за тот выстрел, но все, что я могу предложить, это именно
такую жизнь, полную приключений и опасности. По приказу военного министра от
прошлого года вы должны быть аттестованы на прапорщика запаса. Я представлю
вам эту возможность уже через две недели и, как вы смотрите, беру с собой в
Корею. Официальный статус - охрана русской дипломатической миссии, но
главной нашей задачей будет сбор сведений о положении в стране. Со своим
начальством о вас я уже имел предварительную беседу и они дали добро
подобрать себе помощника. Уговаривать вас я не стану, не желая разрушать
планов на будущее, но мое предложение прошу обдумать.
Ивашников опешил. Во-первых, с ним, двадцатилетним парнем, рядовым
казаком-первогодком боевой офицер разговаривал на Вы. Второе - неожиданность
предложения. Он любил читать журнал "Разведчик" и представлять себя в роли
отважного пластуна, или героя Шипки, или победителя Шамиля, но оказаться в
реальной жизни офицером разведки... К тому же прощай лелеемая мечта о
Петербурге, университете, дипломе учителя...Видя его замешательство, Олег
Николаевич не стал требовать немедленного ответа, но еще раз посоветовал
хорошенько обдумать предложение.
- Одобряю, что не спешите головой в омут. На размышления у вас две
недели.
Через четыре часа Ивашников в числе десяти отличившихся в стычках с
хунхузами нижних чинов был награжден медалью Георгия 4-степени. Сразу после
награждения поручик Минаев проводил его к помощнику начальника штаба округа.
Высокий худощавый подполковник внимательно оглядел его, расспросил о
семье, планах на будущее, о которых ничего определенного Ивашников и
сказать-то не мог, разве что о желании после службы продолжить образование в
Московском или Петербургском университете, а затем поинтересовался отметками
за курс гимназии.
- По закону божию - хорошо, по русскому языку - хорошо, по математике и
физике - отлично, истории и географии - отлично, латинскому и греческому -
удовлетворительно, английскому -хорошо. Кроме того, - неожиданно для себя
прихвастнул он, - бегло читаю и говорю по-японски, китайски и корейски.
- А это откуда? - заинтересовался подполковник.
- В программу Владивостокской гимназии входит курс восточных языков как
факультатив и, кроме того, во Владивостоке больше половины населения
китайцы, корейцы и японцы, а я прожил там семь лет. Дружил с ребятами,
играя, запоминал значение иероглифов, а многие из них имеют общее значение в
китайском, корейском и японском языках, так потихоньку, немного и выучил. Я
их понимаю и они меня.
- Хорошо, - подвел черту его красноречию подполковник, - в прошлом году
военный министр издал приказ об обязательной сдаче экзамена на чин
прапорщика запаса всеми лицами, имеющим образование не ниже шести классов
среднего учебного заведения. Через две недели такие экзамены будут
проводиться при штабе округа. В канцелярия получите направление в казачий
отдел штаба для подготовки к экзаменам и, надеюсь, поручик Минаев успеет
подготовить вас. После экзаменов жду у себя.
Экзамены сложными не были, да и Олег Николаевич усердно занимался с
ним, подтянул по всем предметам, нажимая на тактику и уставы, зная особое
пристрастие председателя экзаменационной комиссии начальника штаба округа
полковника Флуга к этим дисциплинам. С ответом на главный вопрос его не
торопили, хотя он был готов сказать - да. Он и понимал некоторую
опрометчивость такого решения: полная лишений и опасностей кочевая жизнь,
нищенское жалование младшего офицера, худшее положение в сравнении с
кадровым офицерским составом. Но присущий молодости оптимизм сметал все
сомнения и уверял - не дрейфь, берись за дело с жаром, работай усердно,
старайся и будешь расти по службе. А учебу можно будет и продолжить лет
через пять-шесть, ну, хотя бы, в военно-инженерной академии, а то и в
Академии Генерального штаба... Как, скажем, командир войсками
Южно-Уссурийского отдела генерал-лейтенант Линевич. Из рядовых - в генералы! Выслушав ответ Ивашникова, подполковник Альфтан утвердительно, словно и
не ожидал иного, кивнул и предложил ему и поручику Минаеву сесть. В
небольшом его кабинете два зарешетчатых окна выходили в тенистый под
тополями двор. Справа от стоящего у окна двухтумбового стола громоздился
массивный сейф. Минаев и Ивашников сели за небольшой покрытый зеленым сукном
стол, примыкающий в виде ножки буквы Т к столу хозяина кабинета. За спиной
Ивашникова, на беленой стене, закрывая ее почти полность, висела
географическая карта Дальнего Востока от Байкала до Японии и от Аляски до
Сянгана - Гонк-конга, как чаще его называли.
- Вы, поручик Минаев и вы, прапорщик Ивашников, а приказ о присвоении
вам звания будет подписан на этой неделе, направляетесь в Сеул в качестве
офицеров охраны русской дипломатическом миссии. Помимо охраны миссии вам
вменяется в обязанность сбор, оценка военной, экономической и политической
информации о стране пребывания и составление еженедельных итоговых рапортов.
Поручик Минаев уже изучил имеющиеся в штабе округа материалы по истории,
географии, экономике, внутренней и внешней политике и состоянии вооруженных
сил Кореи. Более подробно и в деталях вы изучите эти вопросы на месте, в
Сеуле. Сейчас я лишь в общих чертах обрисую вашу задачу. 3 мая позапрошлого
1894 года на юге Кореи началось восстание под лозунгом "Долой японцев и всех
иностранцев", которое повлекло собою ввод китайских и японских войск и
объявление Японией войны Китаю под предлогом защиты независимости Кореи.
Правительства Российской империи, Северо-Американских соединенных штатов,
Англии и Франции потребовали одновременного вывода войск обеими сторонами.
Но японцы, захватив Сеул, овладели королевским дворцом и 15 июля установили
регентство над королем. Через два дня они потопили английский пароход,
перевозивший китайских солдат, вслед за чем в семнадцати боях одержали
победы, потеряв всего восемь с половиной сотен убитыми и тысячу сто
ранеными; урон же китайской стороны был неизмеримо большим. Японцы легко
овладели китайской военной гаванью Порт-Артур, лежащей на южной оконечности
Ляодунского полуострова и прикрывающей морской путь к центральным
провинциям, Пекину и Южной Маньчжурии. Заняв Сеул и захватив королевский
дворец, Япония вынудила короля подписать с ней наступательный и
оборонительный договор. По этому договору в ущерб китайской поощрялась
японская торговля; Япония получила право на строительство железных дорог и
прокладку телеграфного кабеля Сеул-Токио; японским торговым судам было
разрешено заходить в корейские порты, очень важные в военном отношении и
ранее закрытые для иностранцев - Гензан и Мокпо. Корее пришлось влезть и в
долговую кабалу к Японии, заняв у нее три миллиона иен из расчета шести
процентов годовых. В апреле прошлого года между Японией и Китаем в
Симоносеки был подписан мирный договор, по которому Япония приобрела
Ляодунский полуостров, город Нью-чуанг, остров Формозу с лежащими к западу
от него Пескадорскими островами и удерживала захваченные ими порт
Вэй-хай-вэй на противоположном от Порт-Артура берегу Чжилийского залива.
Взгляните на карту.
Подполковник подошел к карте и указкой обвел приобретения японцев.
- Далее. Китай обязался выплатить Японии контрибуцию в двести миллионов
таэлей. Эти военные успехи японской армии существенно изменили
военно-стратегическую обстановку в непосредственной близости от наших границ
и представляют для нас значительную опасность. До сих пор мы не считали
Японию серьезным военным противником. Сейчас же положение меняется. Государь
император в этом году после коронации еще раз указал на необходимость для
нас иметь на Дальнем Востоке незамерзающий порт. Сейчас, как вы знаете, на
зимний период наш военный флот уходит в порты Японии, чтобы не оказаться на
долгих четыре-пять месяцев стесненным льдами в самой южной русской гавани на
Дальнем Востоке - Владивостоке. 7 апреля прошлого года в Шанхайской "Тhe
North China Herald" был опубликован японский план широкого проникновения на
материк путем постройки железных дорог. По этому плану японцы хотят
построить на корейской территории железную дорогу от Фузана на юге до Йичжу
на границе с Маньчжурией; провести железную дорогу от Цзиньчжоу до
Нью-чуанга, - подполковник не глядя тыкал указкой в кружки у вершины
Ляодунского залива, а оттуда на север, к Мукдену, в центр Южной Маньчжурии;
заставить китайское правительство продлить корейскую линию Фузан-Ийчжу
железной дорогой на Пекин. И именно на эти предприятия Япония собирается
потратить китайскую контрибуцию. Тогда же, в апреле прошлого года
представители России, Германии и Франции вручили в Токио правительству
микадо ноту, в которой просили не присоединять к японским владениям
Ляодунский полуостров и Нью-чуанг ввиду опасности, которая сложилась бы для
мира на Дальнем Востоке. И для придания ноте солидности и веса в воды
Желтого моря была послана русская Тихоокеанская эскадра, а за ней двинулись
и германские боевые корабли.
Минаев и Ивашников слушали внимательно, понимая, что хорошее знание
военно-политической обстановки на Дальнем Востоке и взаимоотношений между
Японией и Китаем сослужат им добрую службу при оценке положения в Корее, не
зря же начальник разведывательной службы округа уделяет этому такое
внимание.
- Король Кореи личность слабая, колеблющаяся, подверженная влиянию
своего окружения, об этом хорошо известно, и рядом с ним постоянно крутится
множество авантюристов. Чтобы усилить свои позиции в Корее, японский
посланник провел перетряску правительственного и дворцового аппаратов,
удалил из них сторонников китайское партии и в конце концов 26 сентября
прошлого года устроил дворцовый переворот, во время которого антияпонски
настроенная королева была зверски убита.
Здесь подполковник Альфтан задумался о чем-то, опустил указку, прошелся
по кабинету и Ивашникову показалось, что подполковник был лично знаком с
погибшем королевой и хранил о ней теплую память.
- Да, но продолжим. 30 января этого года, напуганный убийством королевы
и тем давлением, которое на него было оказано с целью обосновать убийство и
опорочить имя супруги, король ухитрился бежать из своего, охраняемого
японцами дворца и укрыться в русской миссии. Сейчас он там и находится, под
нашей охраной. Во время коронационных торжеств в мае этого года в Москве
корейское правительство обратилось с просьбой о помощи. Ответом было наше
согласие охранять короля силами военного отряда, дислоцированного в Сеуле
при дипломатической миссии; послать в Корею русских военных инструкторов с
целью организации корейской армии и отряда телохранителей короля; послать
туда финансового советника; решено соединить нашу телеграфную линию с
корейской. Чуть ранее, в начале мая в Сеуле между нами и Японией был
подписан меморандум, по которому японцы соглашались на пребывание короля в
русской миссии и формирование кабинета по усмотрению короля. Далее - Япония
обязалась содержать в Корее не более двухсот жандармов для охраны
телеграфных коммуникаций и восемьсот солдат для охраны японских поселений в
Фузане, Гензане и Сеуле. Мы тоже получили возможность держать там такое же
количество войск. Тем самым Япония лишилась всех преимуществ, добытых
победой над Китаем и оккупацией Кореи. Но насколько я понимаю обстановку и
знаю энергию японцев, они постараются прочно закрепиться в Корее и, без
сомнения, в Маньчжурии путем ползучего проникновения в экономику этого, -
здесь подполковник Альфтан покрутил рукой в воздухе, подыскивая нужное,
точное слово, и решительно произнес, - театра будущих военных действий.
Русский военный агент в Токио полковник Вогак сообщает, что в одной из
японских газет он наткнулся на пространную статью о задачах внешней политики
Японии, иллюстрированную картой их притязания. На карте большая часть
северного Китая, Маньчжурия, Корея включены в границы японских владений, на
нашем Южно-Уссурийском крае стоит надпись "Япония"; а город Владивосток
назван Ураданово - "Тихое морское течение".
- Ваша задача, - здесь голос подполковника изменился от
спокойно-доверительного до жесткого тона приказа, - сбор информации о
размещении и численности японских военных подразделений, об имеющихся в
городах и поселках торговых и иных предприятиях, принадлежащих лицам
японское нации, выявление их агентуры и имеющих прояпонскую ориентацию
обществах и партиях. Поручик Минаев уже имеет опыт такой работы, вы же,
Ивашников, будете у него учиться и обзаводиться собственным багажом. И он
дал понять, что инструктаж окончен.
ВАТАЦУБАСИ. ЦИСИМА РЕТТОО.
В ожидании назначения на боевой корабль он бродил по Майдзуру, но
Тодаси Одзу не спешил, уверяя, что и корабль скоро надоест. Ах, как командор
был не прав! Юноша с тайной завистью выслушивал рассказы сокурсников, уже
занимавших на боевых кораблях младшие офицерские должности, неоднократно
выходивших в море на учебные постановки минных заграждений и артиллерийские
стрельбы, заметно огрубевших и с ощутимой уверенностью во взоре. Друзья
приглашали его на корабли в гости и он сиживал в башнях орудий, поднимался в
рулевые рубки, на дальномерные посты, пил чай в низеньких и тесных, обшитых
пробкой каютах, спускался в дышащие теплом и пахнущие машинным маслом и
печным чадом машинные отделения, но это были чужие корабли, чужие орудия и
штурманские рубки, чужие каюты, чужое начальство и чужие подчиненные.
Жил он в офицерской гостинице, где было неуютно и куда друзей в гости
не пригласишь. В чайном домике ему приглянулась молоденькая гейша, но он тут
же обиделся на нее, потому что она уделяла больше внимания его веселому,
болтливому товарищу и почти не слушала его рассказы. Впрочем, и
рассказывать-то пока ему нечего было. Каждое утро заходил он к командору
Тодаси Одзу, но тот все твердил, - Жди...
Наконец ему было приказано отправиться в Хиросиму, там в порту Удзина
разыскать транспортное судно "Сумиоши-мару" и поступить в распоряжение
лейтенанта Гундзи.
Транспортное судно! От обиды у него задрожали губы и он едва совладал с
собой, чтобы не показать славному орденоносцу свою слабость, но Тодаси Одзу
добавил, округляя глаза, словно завидуя ему, - По распоряжению начальника
отдела личного состава морского министерства!
Прибыв в Удзину, он отыскал в порту желто-черный трехостовный с высоко
трубой посредине грузовичок тысячи в полторы тонн водоизмещением, сидящий в
воде по самую ватерлинию и, судя по оживлению на палубе, готовый к выходу в
рейс. Эмблема на трубе говорила, что судно принадлежит компании
"Ниппон-Юзен-Кайша" -"Японской почтовой и пароходной компании", которая
всегда предоставляла свой флот для нужд империи, военных прежде всего, как в
недавней японо-китайской войне. "Сумиоши-мару" тогда тоже возила десанты.
Лейтенант Гундзи Наритада - крепкий низкорослый самоуверенный и
властный офицер с прыгающими при разговоре вместе с нижней губой бородкою и
жесткими черными усами представился начальником экспедиции, показал ему
каюту, сунул в руки длинный список и велел проконтролировать размещение
этого груза на палубе.
- Отходим через двое суток, настраивайтесь на зимовку на острове
Сумусю*, - сказал он и уехал в Токио за последними инструкциями и
наставлениями.
Он сразу взялся за дело и двое суток до отхода судна в рейс были заняты
до предела - проверкой доставляемого на борт груза и размещением его в
трюмах, твиндеках и на палубе, расселением прибывающих на судно людей в
кубриках на полубаке и полуюте, выяснением отношений с капитаном парохода по
поводу постоянного крена и помощи тому в расчете остойчивости, и другими
предрейсовыми хлопотами.
В начале сентября по Внутреннему морю, мимо Кюсю, проливом Бунго вышли
они в Тихий океан и легли курсом на норд-ост, вдоль Сикоку, Хонсю, Иэзо** и
островов Цисима реттоо***, к самому северному острову гряды - Сумусю.
Ослепительно сияло осеннее солнышко, солнечные блики бежали по застывшей
зеленым стеклом воде, изредка разрезаемой косыми плавниками акул и касаток и
игрой дельфинов, а позже, уже вдоль Цисима реттоо и
*.Шумшу - 1-й остров Курильское гряды
**.Хоккайдо
***.Курильские острова. белыми фонтанами морских исполинов-китов; тишина прерывалась лишь
резкими криками чаек да глухим сопением пароходной машины.
Они с лейтенантом Гундзи облюбовали себе место под брезентовым тентом
на верхнем мостике и наблюдали в бинокли за частыми здесь японскими
рыбачьими фунэ.
Крайне оскорбленный назначением, считая себя обиженным и обойденным, он
был хмур и молчалив. Гундзи чувствовал его настроение и, посмеиваясь,
уверял, что приобрести здесь можно значительно больше, чем потерять.
- На военном корабле ты будешь стиснут тесными рамками должностных
обязанностей, субординацией, регламентированностью всей корабельной жизни,
обязанностью выполнять подчас мелочные распоряжения стоящих выше тебя по
службе и к аттестации в суб-лейтенанты приобретешь едва ли больше опыта, чем
матрос-первогодок. В этой же экспедиции ты обретешь опыт управления людьми,
получишь отличную практику судовождения вблизи берегов, в узких проливах, в
шторм и туман. Кроме того, нам ставится задача рекогносцировки местности для
фортификационной зашиты Цисима Кайкио - самого северного пролива,
отделяющего наш Сумусю от русской Камчатки. А это очень важно для
приобретения опыта офицера-артиллериста. И ведь еще придется заниматься
топографической и геологической съемками островов, строительством жилья,
обустройством бухт для портов, гидрографическими исследованиями в
проливах... Эх, то, что тебе насильно вдалбливали в голову на занятиях в
колледже, сейчас придется освежить в памяти самому, и вот эти практические
навыки засядут в тебя навечно.
- Да нужны ли они нам, эти холодные пустынные острова?
- Я отвечу тебе словами поэмы, написанной Онорио Сихей, после
столкновения с русскими авантюристами в третьем году эры Бунк*, девяносто
лет * 1806 год. назад. " С запада на восток летит великий хищник. Его полет
сопровождается стоном и плачем тех стран и народов, над которыми он
пролетает. Он летит по Азии, хватая своими цепкими когтями одно царство за
другим. Полет его продолжается и теперь. Вот он уже у моря. Вот уже
перелетел его и появился на северных островах. Тень его громадного тела
упала на Японию. Северные японцы уже находятся в этой тени. Бойтесь, японцы,
Кита-но-васи - Северного хищника, страшитесь попасть в его цепкие когти,
защититесь от него сами и защищайте своих потомков, не надеетесь на
сегуна..."
- Историю в колледже нам преподавали наспех, основное внимание уделяли
специальным предметам и я почти ничего не знаю о наших с Россией отношениях,
- слукавил он, желая выслушать версию лейтенанта Гундзи.
- Уже двести лет назад русские начали спускаться с Камчатки по островам
к Японии. Они захватывали остров за островом, строили свои поселки,
принимали в русское подданство и обращали в свою религию живших там айнов,
не давали ловить рыбу и морского зверя и изгоняли с островов японцев. Они
все ближе и ближе подбирались к Иэзо. И вот, когда они на парусном корабле
"Наталия" в 1779 году по христианскому летоисчислению зашли в бухту Аккэси
на Иэзо, дайме Матсмая,* обеспокоенный бесцеремонностью русских, велел им
убираться не только с Иэзо, но и с Эторофу и Кунасири**. На следующие год на
острова Эторофу и Кунасири отправились два самурая чтобы осмотреть их, а еще
через двадцать лет представитель сегуна с военным отрядом в пятьдесят
человек высадился на Эторофу и обосновался там, повалил оставленные русскими
столбы и установил свои. Но Кита-но-Васи не унимался, грозно парил над
нашими северными окраинами. В первом году Бунк*** в Нагасаки *. Феодальное княжество на Хоккайдо.
**. Итуруп и Кунашир
***. 1804 прибыл военный корабль русских и привез посла Резанова, которые добился
права торговать, надеясь проникнуть таким образом в Японию. Но сегун
решительно пресек его попытки и тогда русские напали на японские рыбалки на
Карафуто* и Эторофу. Сегун не желал проникновения чужеземцев в Страну богов,
не пускал их в Японию и не разрешал японцам отправляться в дальние страны,
поэтому и северным территориям не уделял достаточного внимания. Но через год
после первого визита в Урагу американского командора Перри, русский адмирал
Путятин прибыл в Нагасаки и передал письмо от своего императора, в котором
тот просил сегуна открыть торговлю и установить северные границы между
империями. Год спустя, во втором году Ансэй ** в Симоде был подписан первый
договор о дружбе и торговле с Россией. По этому договору северная граница
устанавливалась между островами Уруп, отошедшим к русским, и Эторофу.
Карафуто границей не разделили, за малостью населенная, дикостью острова и
незначительностью там наших и русских интересов. Но русские вскоре
обнаружили на севере Карафуто уголь и принялись
быстро колонизовать остров. В то время русские вели войну с Англией и
Францией, а вскоре после войны в Иэдо*** на броненосце прибыл русские
начальник над всей Сибирью Муравьев и потребовал, чтобы граница между
государствами была установлена по проливу Соя****, а весь Карафуто отошел к
России. Он ссылался на заключенный годом ранее в Айгуне русско-китайский
договор о границе, по которому, якобы, Китай уступил России и Карафуто.
Правительство сегуна решительно отказало князю Амурскому, сославшись на
заключенный в Симоде договор. Но позже в Иэдо возобладала точка зрения, что
климат на Карафуто крайне холодный, почвы бесплодны и нет смысла *. Сахалин
**. 1855
***. Токио
****. Пролив Лаперуза вкладывать в него средства и посылать туда людей. В восьмом году Мэйдзи
(1875) в Россию был послан вице-адмирал Эномото, которые и предложил русским
обменять южную часть Карафуто на все острова Цисима реттоо. В то время
Россия готовилась к войне с турками на Балканах и согласилась на предложение
адмирала Эномото. Между Великим Тэнно и императором северных варваров был
заключен договор, по которому Карафуто весь отходил к русским, граница
устанавливалась по проливу Соя, а Япония взамен получила восемнадцать
островов Цисима реттоо, от Сумусю на севере до Уруп на юге, учитывая, что
Эторофу, Кунасири и острова Суисио сиото* принадлежали нам и по Симодскому
договору.
* Малая Курильская гряда
- Но зачем, все же, нам эти северные, холодные, пустынные земли? Я знаю
русских, родился и вырос во Владивостоке, играл и учился вместе с русскими
мальчишками, бывал у них в домах, на моих глазах шла жизнь разных категории
русского населения - от знатных петербургских флотоводцев до мелких
торговцев, не более уважаемых, чем наши тенин* еще сто лет назад. Они
ленивы, беззаботны, расположены скорее к спокойному существованию, чем к
странствиям и захватам чужих земель, миролюбивы и покладисты, вспыльчивы, но
не злопамятны, как соседи услужливы и вполне надежны, совестливы и хозяева
своему слову, разумны и справедливы, излишне любопытны, может бытъ...
* . Горожане - занимали в социальной иерархии страны более низкое
место, чем крестьяне
- Вот именно, - прервал его Гундзи, слушавший его внимательно и
критически. - Когда их увидели на Иэзо, то через католических монахов,
португальских мореплавателей и китайцев постарались побольше о них узнать. А
узнав, ужаснулись. Оказалось, что эти любопытные варвары столь вездесущи,
что проникают повсюду. И чтобы их остановить, надо иметь крепкие военные
заслоны. На севере Европы их ползучей агрессии противостоит Германия, на
Балканах - Австро-Венгрия, на юге Европы и в Средней Азии - Англия, а на
востоке должны противостоять мы. Очень жаль, что им хватило благоразумия
продать свои американские владения Северо-Американским соединенным штатам,
не то, к нашей радости, они бы уже столкнулись с энергичными и
предприимчивыми американцами, потеряли бы отдаленные колонии и имели бы на
своих восточных границах грозных врагов, а мы - могущественных и богатых
союзников.
- И вы решили уподобиться средневековому ронину и отправиться на
северные острова, чтобы биться там с варварами?
- В двадцать четвертом году эры Мэйдзи (1891), когда случилось великое
землятресение на равнине Ноби, ученый Окамото Кансукэ призвал к созданию
Цисима Гикай - Цисимской ассоциации, для заселения и освоения островов, меня
вызвали в морское министерство и предложили возглавить экспедицию на Сумусю,
чтобы именно там установить форпост для защиты Страны богов. Это был приказ
и я принялся за дело. На следующий год, в марте месяце, на трех ботах, я
вывел свою экспедицию из Иэдо. Нас было немного, всего-то тридцать человек,
но мы зашли на Иэзо и пополнили экспедицию айнами. На Сумусю в тот год нам
добраться не удалось, мы зазимовали на Эторофу, но еще через год я все же
утвердился на Сумусю. Острова Цисима реттоо ценны не только с хозяйственной
точки зрения, скажем, как база для рыболовства и промысла морского зверя и
китов, они представляют естественные, природой созданные укрепления,
накрепко запирающие русских в их восточных владениях и не позволяющие им
выйти в океан. Укрепив Цусимский пролив мы не позволим им ходить из
Японского моря на юг; пролив Цугару* контролируется нами полностью; для
защиты пролива Соя достаточно одной артиллерийское батареи на мысе Соя;
проливы между Цисима реттоо узки, не изучены, а те карты, что есть у
русских, для навигации непригодны. С января по апрель проливы забиты льдами,
с мая по август укутаны плотным туманом и открыты для судоходства
практически только с середины августа по конец октября, потому что позднее
один за другим следуют жестокие штормы. Да мы вольны и запретить плавать
русским судам в проливах между островами. Единственный пролив, которым могут
тогда воспользоваться русские, пролив между Камчаткой и Сумусю, нужно будет
защитить фортами; впрочем, защищать придется все проливы.
* Сангарский пролив Через неделю их пароходик добрался до цели их экспедиции и на шлюпках
они высадились на низкий песчаный берег в устье речки Бэттобу. Рядом с
берегом тесно лепились друг к другу с десяток дощатых домишек поселка. В
одном из таких домишков, хозяином которого был старшинка команды
строительных рабочих, отвели комнатку окнами на море и ему.
И начались его походы по острову. Он поднимался на невысокую горку
Мацуго, удобную для наблюдательного пункта, контролирующего подходы с
юго-востока, осмотрел обрывистые мысы Кокутан, Котомари, Хитаси и Суносяки,
провел топографическую съемку и описание острова и решил, что горы Мацумура
на северо-западе и Сирэй на севере - лучшее место для установки
артиллерийских орудий.
Потом он перебрался через узкий пролив на соседний к югу большой остров
Парамушир и принялся за него, С парой носильщиков карабкался он по кручам
западного горного массива , срывался с заснеженных вершин Аракава и Цикура,
на плоту спускался по порожистой и извилистой реке Тодороки и едва не помер
с голоду на юго-восточном мысе Курабу, но им удалось неделю продержаться на
добываемой камбале, пока их не сняли, как и было условлено, пароходом.
Вернувшись на Сумусю, он с десяток дней отписывался, показал все материалы
лейтенанту Гундзи, выслушал от него ряд важных советов и замечаний; потом в
течении месяца уже на пароходе галсами обошел три северных курильских
пролива, измеряя течения и глубины, беря пробы грунтов, определяя высоты
мысов и сопок, приискивая, где удобнее разместить рыбачьи поселки, маяки и
поставить орудия.
В конце апреля Гундзи отпустил его в Майдзуру.
Старый и дряхлый Ли Хунчжан плаксивым голосом жаловался на
неуступчивость японцев, клял бурное море, боль в щеке от раны, и было смешно
смотреть на него, широкозадого, едва державшегося на коленях перед
императрицею, с красной повязкой на лице, отчего его голос походил на
визгливое похрюкиваете черного поросенка.
- Хао, - прервала его императрица, - почему повязка?
- Нуцай Ли Хунчжан был ранен сумасшедшим японцем в Симоносеки. Какой-то
фанатик выстрелил из револьвера и ранил в щеку, - оправдывался Ли Хунчжан,
чувствуя недовольство императрицы тяжелыми для Поднебесной условиями мирного
договора.
- Хао. Повтори еще раз все эти унизительные для меня пункты, которые ты
подписал.
- Корею пришлось признать полностью независимой.
- Это означает, что японцы в ближайшие же годы захватят ее, - крикнула
императрица. В последнее время вместо обычного шарика опиума она выкуривала
два, иногда и три и между кальянами становилась очень раздражительной.
Ли Хунчжан повесил голову.
- Дальше!
- Формоза и острова Пэнхуледао перешли к Японии.
Императрица горестно всплеснула руками, но промолчала, ожидая более
страшного.
- Япония наложила на нас контрибуцию в двести тридцать миллионов
ланов..., и их надо выплатить в течении семи лет...
Стоя сзади трона, Жун Мэй ощутила, как императрица наливается злобой,
вся трясется от душившего ее гнева.
- Дальше |
- Пришлось согласиться на оккупацию ими Ляодуна.
- Оккупация Ляодуна - это как нож в сердце Поднебесной! Отсюда они
быстро могут проникнуть и к столице, и в Маньчжурию, и, переправившись через
пролив, напасть на Шаньдун. Имея укрепленный мною Лю-шунь-коу*, они
разместят там свой военный флот и будут держать под угрозой весь Чжилийский
залив...
* Порт-Артур Великие князья Гун, Цин и Дуань со злорадством и осуждением смотрели на
Ли Хунчжана, уверенные, что они-то не позволили бы японцам навязать такие
кабальные условия.
Императрица тряслась от гнева, лицо ее побагровело, невнятная ругань
срывалась с губ, сжатыми в тугие кулачки руками она колотила по
подлокотникам. Потом глаза ее закатились, на губах появилась серая пена и
она мешком осела на троне.
Испуганные сановники уткнулись лбами в пол и так и застыли, не смея
поднять глаз на императрицу.
Из-за ширмы за троном вперед шагнул главный евнух Ли Ляньин, властно
махнул им убираться прочь и поднес к лицу императрицы остро пахнущий платок.
Подобно коричневым тараканам сановники стремительно расползались,
императрица же слабо пошевелилась и застонала. Ли Ляньин дерзко, в нарушение
всех правил дворцового церемониала, поднял ее на руки и вынес в соседнюю
комнату, где вокруг нее сразу захлопотали служанки, евнухи и фрейлины.
- Когда кончается масло - гаснет лампа, когда кончаются жизненные силы
- умирает человек, - довольно громко произнес какой-то евнух, но тут же сник
под грозным взглядом Ли Ляниина.
Жун Мэй вспомнила, что лисья моча считается хорошим лекарством от жара
и лихорадки и от потери жизненных сил, выскользнула в соседнюю комнату и,
пользуясь тем, что все столпились вокруг императрицы, за ширмою украдкою
помочилась в расписанную золотыми драконами чашку. Туда же она пустила и
немного слюны, чтобы приворожить императрицу, сделать ее послушной себе.
С чашкой в руке она решительно отстранила хлопотавших вокруг Цыси
фрейлин и служанок, бережно подняла ей голову и со словами, - рисовый отвар,
рисовый отвар, - принялась поить. Императрица сделала несколько глотков,
заметила склоняющегося над ней старого дворцового лекаря Фан Шоусина и,
успокаиваясь, опять закрыла глаза. Но тут же открыла их, гневно махнула на
доктора, от которого, по ее мнению, толку было мало, и произнесла, - Я
чувствую приближение смерти, потому что у меня нет ни одного преданного
человека, который бы дал мне то единственное лекарство, что может спасти
меня.
Каждый понял, что императрице захотелось свежего человечьего мяса, и
отпрянул, боясь, что взгляд Цыси остановится на нем.
Верный Ли Ляньин низко поклонился и сказал, - Государыня получит такое
лекарство.
Этим же вечером на фарфоровом блюде, расписанном царственными фениксами
с сияющими коронами на головах ей было подано жареное на кунжутном масле
лекарство, а Ли Ляньин слег и целый месяц не показывался в покоях
императрицы. По просьбе главы Цзунли-ямыня Жун Лу в одиннадцатый день третьей луны
двадцать первого года правления Гуансюя * было созвано совещание Верховного
императорского совета.
* 6 апреля 1896 года
- Хуаншан - Ваше величество, - прямо к императрице-регентше, совершенно
не уделив внимания Гуансюю, обратился Жун Лу. - Вчера, уже вечером, по его
настоятельной просьбе мною был принят русский посланник граф Кассини.
Посланник сообщал мне, что правительства России, Германии и Франции подали
совместную ноту правительству Японии, в которой настаивают на выводе
японских войск из Ляодуна, угрожая в противном случае вытеснить их оттуда
военной силой. Для этого, по словам русского посланника, русская
Тихоокеанская эскадра вступила в связь с германской эскадрой в китайских
водах, а в Приамурском военном округе объявлена мобилизация.
Императрица бурно обрадовалась.
- Амитафо! - Боже мой! Мне приснился вещий сон, что мою опочивальню
озарил красный свет и передо мною в пурпурном одеянии предстал сам Чжуго
Лян, великий полководец эпохи Трех царств. Он опустился на колени, трижды
совершил челобитие и сказал,
- Справедливого выручит добрые дух,
Поистине чудо явит,
Частного мужа злым колдунам
Погубить не хватит сил.*
* "Развеянные чары", стр. 385 пер. И. Смирнова
Потом он сел на серого журавля верхом и тот умчал его в небо. Это
божественное знамение!
Старый трусливый и мудрый Гун осторожно прервал восторги императрицы, -
Нуцай Гун обеспокоен мотивами вмешательства России. Еще император Цзяцин *
завещал нам опасаться великого северного соседа.
* Годы правления 1796 - 1830
- Всли верить всему написанному, то лучше и книг не читать, -махнула на
него рукой императрица. - Не ваша государственная мудрость и воинская
доблесть спасли Поднебесную от такого позора, а великие боги.
- Наш боги не властны в землях варваров, - позволил себе не согласиться
с императрицей и поддержать Гуна Ли Хунчжан. После трудных переговоров в
Симоносеки он едва ходил и его, как мешок с рисом, на потеху всем притащили
в тронный зал двое здоровенных евнухов.
Охваченная великой радостью неожиданного возвращения Ляодуна,
императрица не обратила внимания на строптивость смещенного на днях с поста
Первого канцлера Китайской империи за крайне тяжелые условия Симоносекского
мирного договора Ли Хунчжана.
- Глазам приятно видеть победные знамена, ушам - слышать добрые вести,
- воскликнула она.
- Нуцай Гун просит выслушать его, - подал голос великий князь Гун.
Императрица высокомерно оглядела стоявших на коленях сановников и
нехотя кивнула.
- Нуцай Гун считает, что здесь не все так просто, и что мотивы
благотворительности трех держав могут быть следушющими... Россия строит
сибирскую железнодорожную магистраль и уже соорудила ее от Волги до Байкала
и от Японского моря из Владивостока до Хабаровска на Амуре. Сейчас ей
предстоит либо огибать Маньчжурию, этот путь долог и тяжел, либо направиться
прямиком через землю наших предков, а этот путь значительно ближе. Кроме
того, Россия может опасаться уже фактически состоявшегося захвата Японией
Южной, а затем и всей Маньчжурии и, как следствие, значительного усиления
грозной хищницы. Германия, стиснутая франко-русским договором 1891 года,
заигрывает с Россией, старается занять роль ее главенствующей союзницы и
имеет тайную цель переориентировать внимание правительства России от
европейских дел к азиатским. И не только внимание, но и заставить ее
настолько глубоко увязнуть в азиатских делах, чтобы у России не было
материальных средств стеснять Германию на западе. Франция же боится оставить
Россию с Германией. Ведь в этом случае белый царь может охладеть к ней и
тогда, при ее напряженных отношениях с Англией, она опять останется
беззащитной перед Германием. Ведь на сей раз Германия не удовольствуется
французскими провинциями Эльзасом и Лотарингией, как двадцать пять лет
назад, а отберет кусок пожирнее, - блеснул знанием истории, географии и
текущей международной политики старый Гун.
Императрица заинтересовалась и велела принести карту.
Великий князь Гун, ползая у карты с палочкой в руке, повторил свои
соображения, преданно и униженно глядя на императрицу.
- Значит, от России следует ожидать каких-то территориальных притязание
и скорее всего в Маньчжурии?
- Больших, очень больших, ваше величество.
- Вспомним о деньгах! - вскричал ненасытный вор великий князь Цин,
потомок императора Цяньлуна, тайно презиравший императрицу Цыси, но очень ее
боявшиеся. - Где нам изыскать двести тридцать миллионов ланов серебра для
уплаты контрибуции Японии? Казна пуста, предсказатели обещают голодный
неурожайный год и великие беды от разливов рек. Значит и налогов достаточно
собрать не удастся.
Но даже старческое брюзжание дряхлых мудрецов, едва ползавших перед
троном в своих толстых, несмотря на весеннее тепло, расшитых золотом
халатах, не могло заглушить ликования императрицы.
- Хао, хао, - бормотала она и даже захихикала счастливо, - русские
помогут нам освободить Ляодун, а за деньгами придется посылать к западным
варварам - в Лондон, Берлин и Париж. Они достаточно награбили в Поднебесной
и должны дать в долг, чтобы мы расплатились с Японией.
Этим вечером императрица выкурила две трубки грез. В конце первой луны двадцать второго года правления Гуансюя* на Большом
императорском совете возник вопрос о привилегиях для Страны северных
варваров за ультиматум Японии, освобождение от японцев Ляодунского
полуострова и содействие в получении и обеспечении займа для покрытия
контрибуции. Тогда в России видели чуть ли не спасителя, и некоторые
предлагали даже просить белого царя разместить на территории Поднебесной
войска для защиты империи от японцев. Хотя великий князь Цин и осмеливался
утверждать, что Россия, со временем, так и сделает, но без всякого
приглашения, чем вызвал великий гнев императрицы Цыси.
* Февраль 1896 года. Мудрые Гун и Ли Хунчжан, считавшиеся в Совете великими знатоками
международной политики, с одного взгляда разгадывавшие все козни рыжеволосых
варваров и умевшие им противостоять /Жун Мэй успела слетать в Цзин-чжоу-тин
и поиграть с сыном, поучить его великому искусству охоты на полевых мышей,
делающих себе запасы на рисовом поле, пока они, тряся длинными белыми
бородами, запутанно и туманно выражали свои скудные мысли идиотов/,
предложили пойти навстречу желаниям России, договориться с ней о концессии
на строительство железной дороги в Маньчжурии, но не государственной, дабы
не возбудить зависти и настойчивых домогательств других европейских держав,
а частной, акционерной, и чтобы Китай сам принимал участие в управлений
компанией. И еще, помятуя, что после ультиматума Японии русские военные
корабли будут опасаться зимовать в японских портах, и что Россия уже просила
для зимовки своего флота порт Цзяочжоу на текущую зиму, эти мудрецы
предложили уступить им порт где-нибудь в Шаньдуне, но выторговать за это
защиту побережья Желтого моря от японцев. От Шанхая и южнее, считали они, о
защите побережья Китая позаботятся англичане и французы.
- Коль заранее не продумал,
Как минуешь все препоны, Снять жемчужину не сможешь
С шеи черного дракона,* - шамкал беззубым ртом Гун, а Ли Хунчжан ему
вторил, - Как известно, еще древние учили, что благоразумнее, сидя на горе,
наблюдать за схваткой свирепых тигров в долине, чем самому вступать в бой с
ними.* "Развеянные чары*, стр. 105, пер. и Смирнова. Императрица Цыси внимательно всех выслушала и справедливо решила, что,
коли уж Ли Хунчжан такой предусмотрительный дипломат, то ему и ехать в
Россию для заключения соответствующих соглашений. При этом проявлять до
конца неуступчивость, нещадно торговаться, чтобы не дать провести себя. А
поводом для визита в Страну северных варваров послужит приглашение на
коронационные торжества, которые через три луны должны состояться в древней
их столице - Москве. Лисье ее снадобье принесло большую пользу. Императрица стала нуждаться
в Жун Мэй. Все чаще и чаще задерживала до отхода ко сну, требуя то
перебирать с ней ее драгоценности и украшения, то доставать из бездонных
сундуков бесчисленные платья из тончайшего, расшитого золотыми фениксами
шелка, любовалась ими, иногда даже погружала в щелк лицо и застывала на
минуты, предаваясь воспоминаниям. Но, скрытная, она не рассказывала
связанных с ними историй и приключений, хотя по ее блестевшим глазам Жун Мэй
чувствовала, сколь богата жизнь императрицы любовными похождениями.
Сладкоежка, она отдавала предпочтение сластям простолюдинов, вспоминая,
видимо, себя юной девчонкой на улицах Пекина, и приглашала полакомиться с
ней лепешками-мантоу с овощной начинкою, сладкими пирожками с финиковой
начинкою и запивала сладким вином из Юньнани. Выпив несколько бокалов, она
принималась хитрыми вопросами испытывать сообразительность Жун Мэй, знание
ею людей, подноготную их поступков, учила быть хитрой, льстивой, утверждая,
что это нравится всем людям без исключения. Она заставляла Жун Мэй
подслушивать и подсматривать за фрейлинами, евнухами, слугами и даже
прибывающими в Запретный город с докладами министрами; учила, как определять
в их глазах и по выражению лица скрытые их мысли и желания. Она настойчиво
внушала, что в душе каждого человека рядом с синим драконом восседает белый
тигр - добро соседствует со злом, и что если умело воздействовать на
человека, то можно склонить его к тому или другому поступку, ведь люди падки
на вино, женщин, богатство и не могут воздержаться от зависти и гнева. Она
проверяла, как знает Жун Мэй язык чужеземных варваров. Велит принести книгу
на французском языке и слушает, как она читает. Сперва Жун Мэй немного
спотыкалась и затруднялась с подбором слов для точного перевода, но вскоре
скованность прошла и она стала давать смысл простыми, обиходными словами.
Особенно интересовали императрицу похождения женщин легкомысленных, склонных
к любовным связям с мужчинами, из породы ветротекучих. Такие книги
возбуждали ее, да и Жун Мэй чувствовала, что лицо ее горит...
Между ними установилась некая духовная близость. И вот однажды, с
наступлением темноты, после третьего удара гонга, извещавшего время отхода
ко сну, когда глаза Жун Мэй устали от тусклого света ночного светильника,
императрица велела отложить книгу и обратилась к ней с такими словами.
- Скоро Ли Хунчжан отправится в столицу северных варваров Москву на
коронацию белого царя. Ему поручено заключить соглашение о прокладке
железной дороги от Байкала до Владивостока через Маньчжурию, землю наших
предков. Он получил инструкции об условиях, которыми обязан связать
соглашение. Первое - дорога не должна принадлежать государству, а только
частным лицам, чтобы легче было при необходимости выкупить ее и не
возбуждать лишний раз алчности у правителей других государств. Второе - Ли
Хунчжан должен связать Россию обязательством защищать нас от Японии. Как
издревле говорят, яд уничтожают противоядием, а иностранцев -
соперниками-иностранцами. Вот и пусть старый Ли натравливает их друг на
друга. И третье - пусть Россия хорошо нам заплатит. Ты поедешь с ним и
будешь моим доверенным лицом. Смотри зорко и слушай внимательно. Все, что
говорит и делает Ли Хунчжан, не должно ускользнуть от твоих глаз и ушей.
Тебя научат искусству дипломатии. Старайся воздействовать на старого Ли в
нужном направлении, чтобы он не увлекался собственными выгодами, а защищал
интересы Срединного государства. Если в колокол не ударить - он не загудит,
если в барабан не стукнуть - он не загремит.
И долго, пока не потускнел в небе яшмовый заяц и не окрасился восток
алой зарей, императрица втолковывала Жун Мэй, чего именно ей следовало
добиваться и как можно воздействовать на старого Ли Хунчжана. В чиновничьем халате с нашитыми на груди и спине изображениями цапли и
белым мраморным шариком на шапочке, что означало ее принадлежность к шестому
классу гражданского табели о рангах, в голубом паланкине, несомом четырьмя
носильщиками, прибыла Жун Мэй в Цзун-ли-гэ-го-шиву-ямынь, Министерство
иностранных дел Поднебесной. Писцы в приемной повскакивали со своих
войлочных ковриков, побросав кисти на дощечки с тушечницами, не закончив
даже очередных иероглифов, и низко, с подобострастием склонились в поклоне.
Они были предварительно извещены о прибытии личного представителя
императрицы-регентши Цыси для ознакомления с материалами Цзунли-ямыня по
предстоящей поездке делегации Небесной империи в Россию для заключения там
важного договора. Поклоны писцов были низки, но она заметила некоторую
фальшивую наигранность в чрезмерном их подобострастии, неискренность
демонстрируемого ими уважения к персоне личного представителя императрицы, и
подумала, а не прокралось ли и сюда поветрие непочтительности, охватившее,
по громким пересудам в Летнем дворце, не только простолюдинов, но и
чиновничество. Старший писец с изображением сороки на халате, принадлежность
низшего, девятого класса, невелика птица, льстиво забормотал, что
представителя императрицы велено проводить к ханьлинь-академику Бо Даоли,
мудрейшему и наиболее почитаемому из знатоков северных варваров. Вот уже
тридцать пять лет, со дня основания Цзунли-ямыня, он является главным
советником по русским делам, а до этого был советником в Ли-фань-юань -
Министерстве колоний, и в нем тоже занимался северными варварами. Но тлевшая
в глубине его глаз искорка насмешки заставила Жун Мэй усомниться в его
искренности. Конечно, сам факт назначения представителя императрицы в
делегацию Ли Хунчжана уже обсуждался в Цзунли-ямыне и, видимо, был призан
нежелательным, но неизбежным, и это мнение стало известно даже одетым в
синее и измазанным тушью младшим писцам.
Длинными темными коридорами, через просторный двор старший писец
проводил Жун Мэй в покосившийся флигель и представил древнему, покрытому
позеленевшим даже и не пухом, а мхом человечку, низко склонившемуся у
просторного окна с лупой в руке над старинным фолиантом в обшитой красной
сычуанской парчою обложке.
- Поделитесь своею мудростью и глубокими знаниями, почтенный Бо Даоли,
о земле северных варваров и научите представителя императрицы искусству
дипломатии, - сказал писец и поспешил исчезнуть.
Бо Даоли ткнулся носом в лупу, а лупой в книгу, затем с явным трудом
поднял и вперил в нее свой безумно-отрешенный взгляд.
- С какой целью тебе понадобились мои познания? -спросил мудрец.
Жун Мэй вкратце объяснила, что в составе делегации едет на коронацию
царя северных варваров. С большой неохотой отложил Бо Даоли лупу, с трудом
отодвинул книгу, взял лист бумаги, кисть и тушечницу и забормотал, покрывая
сверху вниз и справа налево бумагу картинками иероглифов.
- Древние книги говорят, что далеко на севере, при восточном море
обитают варварские племена рыбокожих, названных так по их обычаям носить
одежду из рыбьей кожи, и собачьих, которые передвигаются только на собаках.
В шестистах ли к северо-востоку от деревушки, родины ныне царствующей
маньчжурской династии Гиоро, обитает племя Хурха, а за ними, еще в шестистах
ли - племя Хэ-чин, и еще в шестистах ли - племя Фияки. Кочуют они по
дремучим лесам, ходят в шкурах, живут охотой и рыбной ловлей. Хлеба не
пашут. У них множество бурых соболей, черных лисиц, белок, бобров, медведей
и другого зверья. Все эти племена носят общее название Во-цзы-да-цзы -
лесные инородцы, или Юй-ни-да-цзы - рыбокожие инородцы. От низовьев Эмур-хэ
на южную сторону, близ Корейского моря, обитают племена Хэчже, или Собачьи,
а на север от низовьев Амура, близко к Русскому морю, обитают племена Кияка,
или Оленные...
- Вот, вот, - прервала его Жун Мэй - русские-то меня и интересуют,
именно к ним мы поедем.
Заплесневелый мудрец споткнулся, но, видимо, уже привыкший к подобной
бесцеремонности и желая поскорее отделаться от посетителя, взял другой лист
бумаги, обмакнул кисточку в тушь и вдохновенно принялся за каллиграфию,
монотонно и уныло бормоча.
- В книге Си-юй-вынь-цзянь-лу - Записки о Западном крае - упоминается
государство с таким названием, но говорится, что оно довольно молодое и
начало его относится к временам Юаньской и Минской династий. В те времена
Россия была еще слаба и начала возвышаться лишь при нынешней маньчжурской
династии. Из книги Сы-ку-цюань-шу-ти-яо известно, что все государства на
запад от Лукового хребта, о которых упоминается в описаниях путешествия,
совершенного Лю Юем во времена Юаньской династии*, находятся в пределах
нынешнего Тинь-чжан-пу, что на новой границе в Туркестане. Россия
данническое нам государство, хотя в своде законов переименованы лишь девять
государств, предоставлящих дань Поднебесной империи. Вот они: Чао-сянь -
Корея, Лю-цю - острова, Юн-нань - Кохинхина, Хэлань - Голландия, Мянь-дань -
Ява и европейские государства, Италия и Англия, например, хотя для приезда
от них посланников с данью определенных сроков и нет. Владения же России
огибают Большую, Малую и Южную Европы и простирается на востоке до Эмур-хэ.
А еще в книгах об иностранцах сказано , что от Афганистана на запад
располагаются не более одного или двух аймаков, за которыми начинается уже и
Западное море, и что так как Россия подвластна Поднебесной, то и Ледовитый
океан принадлежит нам же!
* . Юаньская династия - 1263 - 1387
Жун Мэй едва подавила зевоту, видя, что глубокие знания мудреца имеют
ископаемое происхождение; уж сама-то она знала географию значительно лучше.
Эту науку, да и новейшую историю преподавали в миссионерской школе неплохо.
- Милый дедушка, - ласково пропела она, - с тех пор минуло едва ли не
тысячелетие и, похоже, скоро мы будем платить дань России. Неужели вы ничего
не знаете об этом?
Старый мудрец, похоже, проснулся, с удивлением воззрился на нее, а
потом обрадованно заговорил, - Меня не обманул твой мужской наряд и я думал,
что ты по необходимости выполняешь наказ императрицы. Но если ты
действительно хочешь знать о наших взаимоотношениях с Россией, то слушай.
- Ты знаешь, что племена кочевых таежных охотников маньчжоу,
объединившие вокруг себя многочисленные народности чжурчжэньской империи
Цзинь, занимавшей обширную площадь и включавшую территории нынешних
Маньчжурии и даже бассейнов среднего и нижнего течений Сунгари, Уссури и
Эмур-хэ, под общим названием маньчжуры завоевали Небесную империю, низложили
китайскую династию Мин и установили династию Цин. Маньчжурский император
Фу-Линь под девизом Шуньчжи был возведен на Драконовый трон в 1644 году по
христианскому летоисчислению. Еще в то время, когда первые маньчжурские ханы
Нурхаци и Абахай завоевывали Поднебесную, сражаясь с трехсотлетней династией
Мин, они узнали, что китайцы в Монголии имели контакты с русскими людьми, а
от посланцев Тушет-хана Абахай получил русское огнестрельное оружие -
пищали. После завоевания Пекина в Либу - Приказе церемоний удалось узнать,
что двадцать пять лет назад,в годы правления императора Чжу Ицзюня* здесь
побывало русское посольство из двенадцати человек, глава которого казак
Ивашко Петлин дани своего Чаган-хана - белого царя - императору Поднебесной
не привез и потому императором принят не был, но грамоту о разрешении
торговли в Поднебесной им выдали. Тогда при маньчжурском дворе об этом
посольстве забыли, потому что все внимание императора Шуньчжи** было
обращено на юг, где продолжали сопротивляться разбитые минские генералы.
*. Чжу Ицзюнь - годы правления 1374 - 1627
**. Шуньчжи - годы правления 1644 - 1661 В восьмом году своего правления Шуньчжи получил известие, что на севере
империи, на реке Эмур-хэ, на землях князя Лавкая появились русские казаки,
сражались с даурами и победили. И еще ему доложили, что русские многих
даурских князей побили и ясак берут. Обеспокоенный этим известием, Шуньчжи
решил преподать урок этим неведомым воинственным русским и послал шесть
сотен храбрых маньчжурских знаменных воинов с двумя пушками и тридцатью
пищалями и полторы тысячи дауров и дючеров, живших по Сунгари, на Эмур-хэ
воевать их. Но руководитель похода нингутский губернатор Хайсэ легкомысленно
понадеялся на великую свою силу и на боевой опыт командира отряда знаменных
войск Сифу, отчего и потерпел поражение - многие были убиты, а пушки, пищали
и обоз захвачены русскими. Хайсэ это стоило головы - он был казнен по
распоряжению императора. В десятом году правления императора Шуньчжи в
начале лета* в столицу Поднебесной прибыло второе русское посольство,
Ярыжкина.
* Март- апрель 1655 года
Но одновременно в Северной Маньчжурии в месте впадения реки Сунгари в
Эмур-хэ маньчжурские знаменные войска дали сражение русским казакам и
заставили тех демонов отступить. Поэтому в Пекине было решено прежде крепко
наказать русских, одержать над ними внушительную победу, а затем уже принять
посольство и разговаривать с ними как с вассалами. Знаменные войска в
количестве десяти тысяч человек во втором и третьем месяцах одиннадцатого
года правления Шуньчжи1 с артиллерией в пятнадцать пушек и скорострельными
пищалями, многие из которых имели по три-четыре ствола, приступили к осаде
Кумарского острога, где зимовали русские казаки, но опять потерпели
поражение и отступили, потеряв множество людей и оружия. Тогда в Лифаньюане
- Приказе, ведавшим сношениями с вассальными Монголией, Тибетом и Россией,
решили принять Ярыжкина, хотя он и не имел с собой царской посольской
грамоты. Ярыжкин совершил обряд коутоу - на колено припадши, кланялся. Этим
он признал Российское царство вассалом империи Цин. А вскоре в столицу
Поднебесной прибыл еще один русский посол по имени Федор Байков. Однако,
поскольку он обряд коутоу исполнить отказался, то императором принят не был
и отбыл восвояси. Хотя Байков и не имел драгоманов и сам не умел объясниться
ни на одном понятном в Лифаньюане языке, в том числе и на латыне, но его все
же поняли, что собирающие дань на Эмур-хэ и нарушающие спокойствие
Поднебесной казаки не посланы туда белым царем, а самовольно разбойничающие
люди. Потому-то опытный полководец Сарудай по приказу императора отправился
на Сунгари, где разгромил отряд казаков Степанова. Когда русский Чаган-хан
узнал о разгроме на Сунгари своих разбойных людишек, он поспешил прислать в
столицу Поднебесной новое посольство, Перфильева и Аблина, которые привезли
дань и грамоту, составленную в варварских, непочтительных выражениях! Посему
в Пекин дань не приняли и даже хотели было посольство изгнать, но император
Шуньчжи мудро решил, что если белый царь дары присылает, значит хочет
подчиниться нашему просвещению, поэтому следует быть снисходительным и
добрым отношением привлекать на свою сторону. В Лифаньюане вручили послам
ответные подарки их царю, но на грамоту не ответили и посольство в их
столицу не посылали, чтобы они не тщились поставить свое государство наравне
с Поднебесной. Император же Канси (годы правления 1668 - 1722 ) велел
русских послов на приемах сажать за джунгарскими и монгольскими, то есть
третьими по чину. В шестом году правления Канси эвенкийский князь Гантимур
из Северной Маньчжурии, плативший прежде дань императору Поднебесной, ушел
со своим племенем на сторону русских. И было веление императора Канси
русским вернуть князя Гантимура с его родом. Русские поспешили прислать
посольство Милованова с грамотой о подчинении их государства Поднебесной
империи, но Гантимура не выдали, ссылаясь на его немощность. Грамота была
благосклонно принята и в ответ русскому царю сообщалось, что наследник
Драконового престола недоволен притеснениями русских казаков над
маньчжурскими людьми даурами и дючерами и даже хотел было воевать русских,
но считает в дальнейшем желательным украинных земель людей не воевать и худа
никому не чинить, а жить в миру и радости. В тринадцатом году правления
Канси в Поднебесную прибыло посольство Спафария. При ведении переговоров с
ним чиновники Лифаньюаня постарались узнать, какие стратегические цели
преследуют русские на северных границах Небесной империи, почему ведут
военные действия и кем все-же являются отряды казаков - государевыми людьми
или разбойными людишками. Спафарий обряд коутоу исполнил и дары своего царя
к ногам императора Канси возложил. И ему было объявлено, что если Россия
признает себя вассалом Поднебесной и дань привозит, то обязана вернуть
Гантимура с его родом и отказаться от стремления брать ясак от живущих по
Эмур-хэ народцев. Пока эти требования не будут исполнены, всякие связи
с ними прекращаются. И чтобы удержать русских в верховьях Эмур-хэ и не
пускать их дальше, император Канси разработал Пиндин лоча фанлюэ -
стратегический план усмирения русских. В преамбуле этого плана было сказано:
- "Русские являются подданными государства Олосы. Русское государство
находится в отдалении, на крайнем северо-западе, и с древнейших времен не
имело сношений с Китаем. Русские в основном все грубые, алчные и
некультурные. Тех, которые поселились недалеко от Хэйлунцзяна, дауры и
солоны прозвали "лоча". Они бесчинствовали, убивали и грабили, принимали
перебежчиков с нашей стороны, постоянно причиняли зло на границах."
Основным же смыслом плана была императорская воля считать Нерчинск и
Албазин, верхнее и нижнее течение Эмур-хэ, а также каждую речку и ручеек,
впадающие в него, все принадлежащими Поднебесной империи; нельзя и от
малейшей части этих земель отказатьcя в пользу русских."
В двадцать первом году правления Канси, огорченный закреплением русских
на своих окраинных землях, послал большое войско, чтобы умиротворить демонов
и освободить городок даурского князя Албазы, занятый и удерживаемый ими уже
сорок лет! После длительной подготовки, через три года войско осадило
Албазин и заставило его защитников капитулировать. Основная часть защитников
- около трехсот человек - была отпущены в Нерчинск, а сорок человек русских
пожелали принять китайское подданство. Но всем известно, что захватить один
город - еще не значит завершить великое дело. В то же лето русские из
Нерчинска вернулись в Албазин и снова укрепились там. Попытка следующим
летом еще раз овладеть острогом не удалась. И поэтому, когда русские послы
Венюков и Фаворов той осенью прибыли в Пекин, Канси согласился впредь
албазинских казаков не воевать, но чтобы и они племена местные не обижали и
ясак с них не брали, и по Эмур-хэ вниз не ходили. Император Канси пожаловал
послов императорским вином и чаем, а они обряд коутоу исполнили. Сын Неба
передал их белому царю грамоту, которую послы приняли стоя на коленях, как и
положено в отношениях сюзерена с вассалами. В двадцать седьмом году
правления император Канси направил посольство в Селенгинск, чтобы установить
границы государства и прекратить вооруженные столкновения. Хотя посольство и
не сумело добраться до Селенгинска, но члену его цзинши * Чжан Пэнгэ удалось
узнать, что "российское захолустье находится к северу от Шамо**; с
древнейших времен они не имели связи с Китаем, так как преподносить подарки
нашему двору было опасно и далеко; их еще не успели укротить и они
вторгаются в наши пограничные земли; сперва мы направили войска для
карательного похода, которые быстро нанесли им сокрушительное поражение, но
затем они удостоились милости императора, их пленные были освобождены и
возвращены."
* Цзинши - ученое звание
** Шамо - китайское название пустыни Гоби Кроме того, имелись сведения поэтов и ученых Цянь Ляньцзы и Ян Бинь о
России: "Это государство столь захолустно и удаленно, что невозможно собрать
достоверных сведений о нем. Они похваляется и утверждают, что их земли
простирается более чем на сорок тысяч ли. Их род по преданию существует уже
более шести тысяч лет. Это захолустье хвастает так, что им совершенно нельзя
верить. Однако передавали, что западная граница их страны соприкасается с
Атлантическим океаном, на востоке она доходит до Албазина, что на самом
севере Халки; на юге они граничат с Персией, к востоку их владения доходяг
до Халки, а к западу до рубежей государств мусульман и элютов. Все
порубежные с ними государства пребывают в страхе и повиновении. Русское
государство никогда не имело связей с Серединным государством. Русские по
своему характеру чрезвычайно свирепы, и их трудно подчинять. Они люди с
голубыми впалыми глазами, выдающимся носом, рыжей курчавой бородой, с
длинным телом, имеют много силы и любят поспать, и, когда спят, не сразу
просыпаются. Они искусны в пешем бою, умеют обращаться с ружьями, не боятся
луков и стрел. Если стрела попадает в тело, спокойно вытащят ее, посмотрят
друг на друга и засмеются."
В двадцать восьмом году своего правления император Канси направил
большое посольство в сопровождении десятитысячного войска, боевых судов и
артиллерии к Нерчинску. Окружив со всех сторон город, посольство начало
переговоры с целью успокоения ссор и разграничения земель и вечного мира со
всякими добрыми намерениями, а не воинским поведением. Послы Поднебесной
порицали русских за неправоту в их набегах и захватах и возвестили им наказ
императора. И тогда вся толпа российских людей радостными криками выразила
чистосердечную покорность императору Поднебесной, принесли свои
географические карты и приступили к обсуждению и выяснению всех деталей
разграничения рубежей. Следуя неукоснительно прошлым решениям и указаниям
сановников Поднебесной, все они утвердили свои пограничные рубежи, и таким
образом земли, лежащие на северо-востоке на пространстве нескольких тысяч ли
и никогда ранее не принадлежавшие Китаю, вошли в состав наших владений! И
тогда сообща была принесена взаимная клятва на вечные времена в мире и
дружбе. Граница была установлена по реке Горбице и каменному горному хребту
Большому Хингану, что лежит к северу от Эмур-хэ. Территория к югу от этого
хребта отошла к Цинской империи, а земли на севере - к Российскому царству;
правобережье реки Аргуни отошло к цинской империи, а бывший на нем русский
острог перенесен на русское левобережье; городок Албазин должен быть
полностью разрушен. Через четыре года Чаган-хан прислал посла Идеса
заверить, что Россия будет твердо придерживаться условий Нерчинского
договора. В шестом году правления императора Юнжэн (годы правления 1722 -
1736) между нашими государствами был заключен Буринский трактат, который
определил границу между рекою Аргунью на востоке и хребтом Шабан-Дабаг на
западе, а вся торговля могла производиться только близ Цурухайту на реке
Аргуни, на реке Кяхте, что на границе Монголии, и в Пекине. Первая
официальная делегация Поднебесной в Россию была послана в десятом году
правления императора Юнчжи, и тогда Россия обязалась не вмешиваться в борьбу
Поднебесной с Чжунгарским ханом. В том же году по случаю восшествия на
престол белой царицы Анны Иоановны в их столицу Санкт-Петербург была послана
еще одна делегация. Но в двадцатом году правления Цяньлуна (годы правления
1736-1796) русские приняли Эмурсана, близкого родственника поднявшего
восстание Чжунгарекого хана, и отказались вернуть, ссылаясь на его смерть от
оспы. Посему отношения между нашими государствами ухудшились и всякая
торговля прекратилась на полтора десятилетия. Правда, в десятом году
правленая императора Цзяцина (годы правления 1796 - 1821) к границам
Поднебесной прибыло посольство графа Головкина, но поскольку он
категорически отказался выполнить положенный обряд коутоу, то в Пекин
посольство допущено не было и вернулось назад. С первого же года правления
императора Сяньфэна (годы правления 1851 - 1861) в Лифаньюань стали
приходить известия о постоянных нарушениях границы и настойчивом стремлении
русских захватить бассейн реки Эмур-хэ с ее левого берега. Но тайпинское*
восстание не оставляю времени и сил для усмирения северных варваров.
*. Тайпинское восстание - крестьянская война в Китае 1850-1864 гг. Правда, в третьем году Сяньфэна в Лифаньюане был получен лист от
Российского сената, подтверждающий границу, закрепленную Нерчинском
договором. Но уже через два года русский наместник в Сибири Муравьев имел
встречу с чиновниками из Айгуня и предложил им установить новую границу
между государствами - по реке Эмур-хэ. И получил решительный отказ. Русские
же твердо решили не признавать Нерчинский договор и каждое лето проводили
многолюдный сплав по Эмур-хэ, а близь ее устья основали несколько своих
поселений. В седьмом году правления Сяньфэна русские самовольно принялись
заселять левый берег Эмур-хэ. Поэтому на следующий год дзяньцюнь* Айгуна
Ишань, по согласию Лифаньюаня, подписал с Муравьевым договор и весь левый
берег Эмур-хэ, до самого моря, отошел к России. В том же году в Тяньцзине, а
через два года и в Пекине были заключены договоры, окончательно передавшие
во владение России земли по левому берегу Эмур-хэ и по Уссури до корейской
границы. В четвертом году правления императора Тунчжи (годы правления 1861 -
1875) был подписан договор о границе в Западной Сибири. И в том же году
уйгуры, хуэй и другие племена подняли восстание в Чжунгарии и Илийской
долине.
* Дзяньцюнь - губернатор
Русские власти, под предлогом обеспечения спокойствия на границах своих
среднеазиатских окраин, захватили Кульджинский край. Императорская армия
выступила навести порядок в Синьцзяне и в четвергом году правления
императора Гуансюя (годы правления 1875 - 1908) добилась усмирения Южного и
Северного Синьцзяна, но вопрос Кульджи следовало решить дипломатическим
путем. Поэтому тогда же в Санкт-Петербург был послан опытный полководец и
дипломат Чун Хоу, наделенный чрезвычайными полномочиями. Однако ему удалось
вернуть лишь часть занятой русскими территории. Кроме того, он обязался, что
Поднебесная уплатит России два миллиона восемьсот тысяч лянов серебра в
возмещение военных расходов. Условия договора в Цзюнцзичу были признаны
крайне неудачными и даже раздавались призывы изменить его, вплоть до
объявления России войны. Но Ли Хуньчжан заявил, что договор, подписанный Чун
Хоу, принес нам бедствия, однако, если мы не признаем его, последующие
бедствия будут еще большими. Когда Чун Хоу отправился выполнять свою
дипломатическую миссию; император предоставил ему чрезвычайные полномочия.
Он имел право вести переговоры и заключать договоры. И уж если договор
заключен, то отказываться от него нельзя, иначе вина за это падет на нас. Я
думаю, что уже тогда главной целью позиции Ли Хунчжана было добиться
поддержки России против Японии, которая в то время захватила острова Рюкю и
явно покушалась на Тайвань и Корею. Недаром же он прямо говорил, что японцы
боятся русских, как тигров, и если мы будем уступать японцам, то они все
равно не помогут нам против России. Если же мы сделаем небольшие уступки
России, то сможем использовать ее для устрашения Японии. Впрочем, о Японии
чуть позже. Недаром же в древних книгах сказано, что ложь не может одолеть
правду. Так и вышло, что переговоры о Кульдже были продолжены и в седьмом
году Гуансюя Россия вернула ее нам, но увеличила сумму возмещения вдвое.
Здесь же была установлена новая граница с Россией. А теперь о делах
нынешних. Во втором году Тунчжи Франция с юга начала подбираться к нашей
провиции Юньнани, прежде напав на вассальный Поднебесной Аннам.
Обеспокоенный положением на юге, Цзюнцзичу неоднократно обращался к
правительству Франции, но те лишь усиливали свои войска и продолжали войну.
Поэтому в десятом году Гуансюя война началась и между нашими государствами.
Этой войной воспользовались мятежники в вассальной нам Корее. Соединившись с
японскими войсками, которые охраняли их посольство в Сеуле, они захватили
королевский дворец, но расквартированные там наши войска разгромили японцев,
освободили короля, а мятежники сбежали в Японию. Чтобы избежать войны,
Поднебесная и Япония договорились о совместной опеке над Корее. Однако, как
гласит пословица, поистине, если рыба сорвалась с крючка, не надейся поймать
ее снова! В Цзунлиямыне стало известно, что военные круги Японии требовали
немедленной войны, считая Поднебесную ослабленной сражениями на юге, тогда
как их промышленная буржуазия утверждала, что к войне надо основательно
подготовиться, потому что Поднебесная сейчас сильна, а через несколько лет,
по своему обычаю, опять погрузится в летаргический сон. Правительство Японии
согласилось с этим мнением, и решило, что для обеспечения будущей победы,
необходимо усилить экономическое и военное проникновение в Корею.
Оставленный Ли Хунчжаном контролировать политический курс Кореи генерал Юань
Шикай вел себя крайне грубо, чем вызвал недовольство короля и придворных.
Видя растущую ненависть к Поднебесной, германец Меллендорф, назначенный Ли
Хунчжаном руководителем корейской дипломатической службы, чтобы
противостоять японскому проникновению, решил вовлечь в конфликт Россию.
Корейский же король, чтобы избавиться от нашей и японской опеки, склонялся
отпасть под покровительство Англии. И даже отдал ей остров Комун, где у них
была военно-морская база порт Гамильтон. Тогда коварный германец Меллендорф,
пользуясь случаем, вознамерился столкнуть Россию и с Японией, и стал
добиваться от короля не только передачи русским порта на северо-восточном
побережье, чего русские давно добивались, но и едва ли не установление
протектората России над Кореей, или, как минимум, приглашения русских
воинских частей в порты Фузан и Чемульпо, с целью, якобы, защиты от японцев
и англичан. Видя усиление позиций России, Поднебесная империя, Япония,
Англия и Североамериканские соединенные штаты потребовали от короля Кочжона
замены Меллендорфа и отказа от дружбы с Россией. Меллендорф был заменен
американцем Денни на посту главы дипломатического ведомства , и англичанином
Ливи Мак-Броуном, на посту генерального таможенного комиссара. В двадцатом
году Гуансюя на юге Кореи началось восстание приверженцев партии "Восточного
учения" с целью изгнания японцев и свержения проворовавшегося правительства
Кореи. Японское правительство, лицемерно ссылаясь на договор о совместной
опеке, настойчиво запрашивало наше правительство, почему оно не посылает
войска для усмирения восстания. Обманутый Ли Хунчжан послал в Корею две с
половиной тысячи солдат, а японцы предательски обвинили нас в стремлении
оккупировать страну, и послали в пять раз больше! Ли Хунчжан, надеясь на
вмешательство России, медлил с наращиванием сил в Корее, но русский
посланник Кассини сообщил, что Россия может лишь дружески посоветовать
Японии вывести свои войска, но не находит удобным оказывать нажим на нее
вооруженными силами. И все же Ли Хунчжан медлил с решительными действиями и
упустил время. Япония накопила значительно больше сил и нанесла нашим
войскам поражение, потому что они не имели современного вооружения, были
плохо обучены, недисциплинированы, а генералы кичились друг перед другом,
обворовывали свои войска, не имели общего командования, и в боях стремились
быстрее сбежать, оголив тылы и фланги соседа. Эх, что говорить? Пусть правит
хоть самый просвещенный государь, разве ему углядеть за всеми безобразиями,
что творятся в государстве? Желая поскорее прекратить боевые действия и
предотвратить дальнейшее продвижение японских войск, Ли Хунчжан обратился за
помощью к Англии, но англичане ответили отказом как-либо повлиять на
японцев. Тогда Ли Хунчжан обратился к русскому посланнику, но министры
Цзунлиямыня отсоветовали, утверждая, что никто не поверит, что Россия не
собирается поживиться за наш счет. Не следует полагаться на ее помощь, дабы
впоследствии не возникли новые затруднения. Робкие неофициальные обращения к
русскому посланнику в Пекине Кассини и не могли принести никаких
результатов. Видимо, мы чем то прогневали Небо, потому что японцы одерживали
победу за победой, уже захватили Ляодунский полуостров с портами Люйшунькоу
и Даляньванем, Ньючжуан и Инкоу, Тайвань, порт Вэй-хай-вэй в Шаньдуне.
Словом, пришлось обращаться к американскому правительству для посредничества
в заключении мира. Как стало известно, японский флот требовав отторжения
Тайваня; армия желала присоединить к Японии Ляодунский полуостров, потому
что он прикрывает с тыла Корею, Южную Маньчжурию и сердце Поднебесной - ее
столицу; банкиры требовали наложить контрибуцию в один миллиард лянов
серебра; более того, в японских правительственных кругах звучали призывы
отторгнуть от Поднебесной еще и Мукденскую провинцию и наложить контрибуцию
в двести миллиардов лянов; а уж совсем опьяненные победой требовали
присоединения к Японии всех трех провинций Маньчжурии и провинций Шаньдун,
Цзяньсу, Фуцзянь и Гуандун. Ли Хунчжан все же надеялся на вмешательство
русских и за неделю до подписания Симоносекского договора сообщил в
Цзунлиямынь, что еще надеется выяснить, каково будет отношение русского
двора к требованиям Японии. Однако японцы угрожали двинуть свою армию в
несколько десятков тысяч солдат и захватить столицу Поднебесной. Императрица
испугалась и, наконец, в Симоносеки был подписан мирный договор, который
хоть и не был столь жестоким, как боялись мы в Цзунлиямыне, однако отторгал
от Поднебесной Ляодунский полуостров, Тайвань, острова Пэнхуледао... И
совершенно неожиданно для нас, через шесть дней после подписания договора,
Россия, Германия и Франция предъявили Японии ноту, в которой они настойчиво
рекомендовали правительству микадо отказаться от обладания Ляодунским
полуостровом. По признаниям японских газет, в стране уже абсолютно не
осталось резервов для армии и флота; личный состав японских войск,
принимавший участие во многих боях, был измотан и требовал пополнения, так
же как и материальное оснащение войск, и что японцы ни на что не могли
рассчитывать, даже если бы сражаться пришлось с одним русский флотом. Микадо
пришлось объявить, что он приемлет искренние советы дружеских государств -
имея в виду Россию, Германию и Францию - однако же вопрос возврата
Ляодунского полуострова приказывает своему правительству обсудить с
правительством Поднебесной империи. Но по дипломатическая каналам стало
известно, что Япония лишь на словах согласна вернуть нам Ляодун, на самом же
деле она собирается ужесточить финансовые требования настолько, что мы
никогда не смогли бы их выполнить, а до той поры, в качестве гарантии
выплаты контрибуции, удерживать Ляодун. Но, как гласят стихи,
- Победы и пораженья
в свой приходят черед.
Лжи сопутствует гибель,
с правдой победа придет!*
* Ло Гуаньчжун, Фэн Мэнлун. Развеянные чары, М., Худ.литература, 1983,
стр. 356. Стихи в переводе И. Смирнова.
Цзунлиямынь не замедлил поставить в известность об этом русское
правительство. Кассини, да и наши послы сообщили, что после консультаций три
державы установили сумму контрибуции в пользу Японии в тридцать миллионов
лянов, обязали ее вывести войска в течении трех месяцев после уплаты и не
разрешили выдвигать никаких других требований...
Жун Мэй горько вздохнула, - Неужели мы, такая громадная,
густонаселенная и богатая страна, где людей больше, чем песчинок на берегах
Желтой реки, не смогли дать отпор маленькой островной Японии? Ведь у наc
есть мудрая императрица, опытные правители и дипломаты, талантливые
полководцы, храбрые воины, отважные юноши... Почему же так все получилось?
- Я тоже с печалью гляжу на происходящее. Я уже стар и скоро уйду к
праотцам, но знаю, что это грянул лишь первый гром и не все услышали его
раскаты. Императрица Цыси пресыщена плотскими наслаждениями и достигла того
возраста, когда злоупотребления властью становятся неизбежными, ведь
последние искры совести в ней давно угасли, да и нет мужественного
чиновника, который посмел бы донести до ее ушей вопли страданий народа. С
властью она расстаться не пожелает, потому что для нее это смерти подобно.
Ее придворные и весь громоздкий чиновничий аппарат погрязли в воровстве,
взятках и безделье и лишь притворяются радетелями интересов Поднебесной...,
- горько вздохнул он.
Вежливо поблагодарила Жун Мэй дедушку и удалилась, известив, что
прибудет завтра за знаниями об искусстве дипломатии.
Искусство дипломатии! Ее сердце замирало от предчувствия невиданных
возможностей, открываемых перед ней для блага Поднебесной империи, но и
закрадывалось сомнение, способна ли она им овладеть?
На сей раз мудрец ждал Жун Мэй. Посадил за низкий столик у окна,
положил перед ней стопку бумаги, кисточки, тушечницу и велел приготовиться
записывать,
- Император Канси учил, - Всякий, кто получил назначение на службу,
должен заблаговременно тщательно подготовиться, чтобы в своей деятельности
добиться успеха. Поэтому твое стремление овладеть искусством дипломатии
похвально. Ведь еще древние твердили: кто умеет хорошо говорить и понимает в
хорошем обращении, тот и с дикарями уживется! Ты едешь помощником Ли
Хунчжана, маркиза Ливэньчжуна, а это многоопытный дипломат, у него есть чему
поучиться. Но помни, что старое дерево может свалить и легкий ветерок,
поэтому будь ему опорой прежде всего в делах государственныхх Я давно знаю
Ли Хунчжана, пристально слежу за его государственной деятельностью и считаю,
что в последние годы он допускает ошибки. Эти ошибки объясняются его
возрастом, и усталостью от многочисленных забот, и старческой
прожорливостью. Слишком уж он заботится о собственном обогащении, забывая
при этом, что дракон, упавший в колодец, становится добычей крохотных
муравьев. Главное, о чем должен помнить слуга - о выполнении долга перед
правителем. Исполняя свой долг, забудь о наслаждении радостями жизни и
страхе перед смертью. Лучше воевать не оружием, а сердцем, не нападать на
города, а воздействовать на чувства. И в этом заключена вся соль дипломатии.
Государство Олосы, где живут русские, находится на северо-западе от
Хэйлунцзяна и установило отношения с Поднебесное сравнительно недавно, во
времена императора Канси. Нам известно, что русские воинственны, грубы,
некультурны и алчны. Дауры и солоны, первыми вступившие с ними в контакт и
имевшие с ними вооруженные столкновения, назвали их "лоча". Лоча поселялись
на их землях, убивали и грабили, пытались отторгнуть их от Хэйлунцзяна и
причиняли зло на границе. Император Канси послал войска, чтобы защитить
Маньчжурию - древнюю родину династии Цин. Лоча почувствовали силу и мощь
Поднебесной империи и прислали свое посольство, которое полностью исполнило
обряд коу-тоу - на колени упали и низко кланялись, и привезли дань, чем
Россия признала свою вассальную зависимость от Китая. Но с тех пор дань они
не присылают и коутоу не исполняют. Поэтому на вашу миссию возлагается
большая ответственность. Не случайно Чжан Пэнгэ, дипломат императора Канси,
говорил, отправляясь на переговоры с лоча: "Едущему на край света послу
следует напрягать все свои силы и не щадить жизни своей, чтобы выполнить
наказ императора и не опозориться. Иначе тебе пришлют шелковый шнурок
покончить с собой."
Жун Мэй заволновалась. Она уже хорошо узнала нрав императрицы и умирать
ей не хотелось.
- Так что же надо сделать, чтобы выполнить наказ и перехитрить этих
страшных лоча?
- Еще во времена Пяти династий были установлены правила для общения с
варварами. Эти правила получили название Сань бяо у эр - три нормы и пять
прельщений. Посланникам следует убеждать варваров в дружбе и уверять, что им
нравятся их лица, одежда, быт и нравы. А чтобы окончательно растопить сердца
варваров, следует одарить их одеждами, угостить их вкусной пищей, устроить
для них танцы и игры с красивыми девушками, предоставить им коней и слуг,
словом, оказать всевозможные знаки внимания, чтобы, влияя на их чувства,
победить их сердца.
- Не примут ли варвары эти знаки внимания за выражение нашей покорности
и зависимости, не посчитают ли они, что мы признаем себя их вассалами?
- О, нет. Древние говорили: бывает, что и сокровище в грязь падает, что
и цветы под ноги швыряют. И поступали древние точно так же: если враг
опирался на силу, то отвечали хитростью, если враг опирался на хитрость, то
отвечали силой. Относись к ним как высшие к низшим и считай вручаемые им
подарки их жалованием. Мы должны быть снисходительны к ним и добрым
отношениям привлекать на свою сторону.
- Но русские сейчас сильны, как японцы...
- Ли Хунчжан старый, опытный дипломат. Он хорошо знает мудрое изречение
Конфуция, что дикие, дальние, не подчинившиеся племена можно завоевать с
помощью образованности и морали. Когда я узнал, что варварская Япония
нанесла поражение Поднебесное, хотя я и считаю, что поражение нанесено не
Поднебесной империи, а провинции Чжили и персонально Ли Хунчжану, я вспомнил
изречение Ле-цзы: "Мое царство слабое, а должно держаться среди сильных.
Стремясь к миру, я служу великим царствам и помогаю малым. Стоит опереться
на военную силу и нас встретит гибель!"
Жун Мэй вспомнила сожженный Цзин-чжоу-тин, гибель сына и мужа,
гортанные крики японцев, ужас и смятение, и черная туча застлала ее душу.
Горестно вздохнула она и старый мудрец Бо Даоли заметил ее состояние и
почувствовал тяжесть на ее сердце.
- Полководец Сунь-цзы учил, что непобедимость заключена в себе самом, а
возможность победы заключена в противнике. Поэтому дипломату, как и
полководцу, следует знать, когда можно сражаться и когда нельзя; побеждает
тот, кто умело пользуется большими и малыми силами; побеждает там, где
высшие и низшие силы имеют одни и те же желания; побеждает тогда, когда сам
осторожен и выжидает неосторожности противника; побеждает то государство, у
которого полководцы и дипломаты талантливы, а император не докучает им
постоянной опекой.
- Императрица Цыси велела изыскать возможности воспользоваться помощью
России, чтобы защититься от Японии.
- Существуют древние принципы "И-и чжи-и" - "Управлять варварами с
помощью варваров" и "И-и фа-и" - "Атаковать варваров варварами". Подскажи Ли
Хунчжану использовать эти принципы. Возьмите с собой много денег, чтобы
воспользоваться внутренними шпионами - русскими чиновниками, приближенными к
лицам, ведущим переговоры; старайтесь побольше узнать через них о планах
противника. Помни слова Сунь-цзы: - "Если ты и можешь что-нибудь, показывай
противнику, будто не можешь; если ты и пользуешься чем-нибудь, показывай
ему, будто ты этим не пользуешься; хотя бы ты и был близко, показывай, будто
ты далеко; хотя бы ты и был далеко, показывай, будто ты близко; заманивай
его выгодою; приведи его в расстройство и бери его; если у него все полно,
будь наготове; если он силен, уклоняйся от него; вызвав в нем гнев, приведи
его в состояние расстройства; приняв смиренный вид, вызови в нем сомнение;
если его силы свежи - утоми его; если его ряды дружны - разъедини; нападай
на него, когда он не готов; выступай, когда он не ожидает."
Еще больше огорчилась Жун Мэй - очень уж обще звучали наставления Бо
Даоли.
- Да, - печально вздохнул тот,
Коварные замыслы, тайные планы
бывают повергнуты в прах.
Хитрые козни и злые решенья
всегда постигает крах.*
* "Заклятие даоса". Изд. "Наука", Москва, 1987 г., стр. 28 стихи в
переводе И.Смирнова Невозможно все предвидеть наперед, умей действовать по обстановке.
Старый Бо Даоли утомился и начал засыпать. Жун Мэй пришлось удалиться. А поздно вечером, когда она готовилась ко сну в своей каморке,
настраиваясь на игры с сыном, хлопнувший от сквозняка шелк на экране перед
дверью известил ее, что кто-то вошел. Ночные прогулки во дворце строжайше
запрещались, разве что изредка совершал обход евнух из внутренней охраны, и
Жун Мэй насторожилась. У ее постели горел ночной масляный светильник и
слившийся со своей тенью на стене ночное гость казался огромным и зловещим.
Один из младших евнухов императрицы! Тучный, с широким лоснящимся лицом и
маленькими глазками, он давно привлек ее внимание тем, что постоянно
кружился рядом, вынюхивал и высматривал. Она чувствовала в нем
неудовлетворенный половой инстинкт и скрытый натиск, поэтому и боялась его.
Сделав знак молчания, он прошептал слово в слово условную фразу и Жун
Мэй охватил озноб освобождения от ужаса.
Я знаю, что ты собираешься в столицу северных варваров выполнять
поручение императрицы Цыси. Знаю и о твоем желании овладеть искусством
дипломатии, чтобы лучше выполнить задание. Это очень похвально, но за столь
короткий срок невозможно. Я открою тебе глубокую тайну и назову людей,
которые тебе помогут там, в Москве. Слушай. В какую бы часть вселенной не
попадали жители Поднебесной, где бы они не оседали на жительство, для помощи
друг другу и для защиты от местных властей они создают отделения тайного
общества Тянь-ди-гуэй - Триады. Девизом общества является: "Повинуйся Небу и
поступай по Справедливости." Такие отделения есть и в обеих русских столицах
- Санкт-Петербурге и Москве. Люди, состоящие членами общества в этих
городах, обладают большими средствами и их деньги помогут тебе достичь
желаемого. Там к тебе придет человек и произнесет фразу: "Жизнь человека
ничтожна, словно капля росы на лезвии травинки; богатство и знатность
человека преходящи, словно облако". Доверься этому человеку и он выполнит
любое твое поручение.ВИТТЕ. ПЕРЕГОВОРЫ С ЛИ ХУНЧЖАНОМ.
В середине апреля князь Ухтомский привез из Одессы Ли Хунчжана. Сергей
Юльевич ставил на высокий пьедестал личные переговоры с китайским
представителем на коронации, поэтому и убедил Ухтомского загодя выехать в
Суэц и встретить там Ли Хунчжана, чтобы, во-первых, предупредить возможные
попытки западных конкурентов увлечь его в турне по столицам Европы и
заручиться если и не конкретными уступками, то их обещаниями, и, во-вторых,
чтобы высказать падкому на лесть и внешние формы почтения китайскому
сановнику максимум гостеприимства. Для этого Сергей Юльевич даже обратился к
императору Николаю Александровичу с просьбой встретить Ли Хунчжана в Одессе
почетным караулом, что Его высочество одобрили. Генерал-адъютант Ванновский,
военный министр, остался, правда, недоволен тем, что министр финансов влез
не в свою компетенцию. Ну да бог с ним. А Ли Хунчжану это пришлось по душе.
Сергей Юльевич в высокой степени был заинтересован в положительных
результатах переговоров. И результатов ждал больших. Каких только возражений
против маньчжурского направления линии железной дороги он не встречал,
против каких только мнений не пришлось ему бороться. Да хотя бы и директор
Азиатского департамента министерства иностранных дел граф Капнист. Уж как он
возражал, доказывая, что у России нет ни экономических, ни военных
возможностей строить эту, как он выразился "Военно-этапную дорогу". И
средств она потребует непомерно больших, и защищена не будет, и вызовет
необходимость занятия всей Маньчжурии и овладения управлением территорией,
где пройдет линия, и, главное, как бы Англия не поспешила занять в свою
очередь морские порты, чтобы обеспечить себе преобладание в Желтом море.
Подобная позиция поддерживалась и Приамурским генерал-губернатором
генерал-адъютантом Духовским, предлагавшим строить дорогу по русской
территории, вдоль Амура, отхватив у Китая лишь северный выступ Маньчжурии от
Сретенска до Благовещенск. Мы, мол, позже построим дороги вглубь Китая. Ну
как они не понимают, что существует громадная разница между готовой дорогой
в Маньчжурии и проектами таковой. Дороги, впрочем, еще нет, и предстоит лишь
добиться у Ли Хунчжана концессии на ее строительство.
Приехав в Петербург и отдохнув с дороги два дня, Ли Хунчжан нанес визит
министру финансов. Встречу организовали в кабинете министра. Сергей Юльевич
принимал его в виц-мундире со шпагой, согласно протокола. Высокий китайский
гость прибыл в сопровождении множества слуг и чиновников в столь
экзотических одеждах, что Витте стало не по себе и изрядно весело. Князь
Ухтомский немного разбирался в иерархии китайского чиновничества, главным
образом по цвету шариков на их головных уборах и по пряжкам ремней,
подпоясывающих халаты. Он и шепнул Сергею Юльевичу, что представительство на
весьма высоком уровне. Сам Ли Хунчжан был представлен как первый канцлер,
вице-король Чжилийской, столичной провинции, член императорского совета,
директор Желтой реки, главный советник императора по иностранным делам и
прочее и прочее. Он оказался довольно высоким, грузным стариком с
морщинистым, цвета выделанной бычьей кожи лицом, седой длинной и узкой
бороденкой и острыми, пронзительными, умными, черными глазами. По китайскому
обычаю Сергей Юльевич и Ли Хунчжан очень низко, медленно поклонились друг
другу, перешли в следующую гостиную и сели на банкетки. Первая их встреча
прошла во взаимных расспросах о здоровье сюзеренов - российского и
китайского императоров, их родных и близких. Они, можно сказать,
притирались, приспосабливались, присматривались и прислушивались друг к
другу, оценивали друг друга уже не на основе досье и впечатлений советников,
а лично; примеривались, как вести дальнейшие переговоры, нащупывали верные
интонации, обдумывали, что и как можно будет себе позволить. Сергея Юльевича
в высшей степени беспокоил вопрос - как лично заинтересовать Ли Хунчжана в
реализации его делового предложения. Ему доводилось встречаться со многими
государственными деятелями, имена которых навечно останутся в истории, но Ли
Хунчжан, несомненно, стоит на весьма высоком пьедестале. Он высокообразован,
по-китайски, конечно, обладает здравым умом и здравым смыслом. Именно это и
упрощало задачу Сергея Юльевича, вселяло уверенность, что столковаться они
смогут. Словом, это был, так сказать, высокопорядочный государственный
деятель, вор и взяточник, хотя, по китайским обычаям, чиновник и взяточник -
слова синонимы. Как и у нас. Почему Сергей Юльевич уделял этому такое
серьезное внимание? Дело в том, что для дипломатически благополучного
разрешения вопроса он должен будет предложить Ли Хунчжану, как бы это
помягче выразить, впрочем, к чему словесная эквилибристка, взятку. Дело,
вполне понятно, щепетильное, вызывающее некоторый душевный дискомфорт. Да и
сумма должна быть предложена одновременно и солидная, соответствующая
предприятию, Сергей Юльевич бросил взгляд на карту, ого-го, и, по
возможности, для казны не столь обременительная. К тому же не из своего
кармана он собирается давать. Расход по этой статье придется визировать у
императора Николая, взятку дает, следовательно, он, и нежелательно вызвать у
него гримасу недовольства размерами. Но и продешевить боязно, китаец может
обидеться и оставить нас ни с чем.
Несмотря на то, что это в высшей степени важное дело нужно было решить
именно за месяц пребывания в России Ли Хучжана, ни в коем случае не
следовало спешить, вспугнуть важного гостя, дать ему понять, что Россия
очень в нем заинтересована. Тем более, что, по сведениям нашего посланника в
Пекине графа Кассини, который уже с начала года зондирует в Цзунли-ямыне,
китайцы отнюдь не намерены широко распахнуть дверь иностранному капиталу.
Каждое подобное покушение воспринимается ими весьма болезненно и удается
лишь под большим нажимом. Между тем, некоторые особенности в поведении Ли
Хунчжана подсказывали Сергею Юльевичу, что он облечен полномочиями на
значительные нам уступки. Переговоры были едва ли не ежедневными, весьма
вязкими и трудными. Ли Хунчжан опасался, что русский министр примется
вымогать территории в районе Кульджи, либо потребует северный Маньчжурский
выступ и, конечно, порт в Желтом море. Но он в вышей степени остался
доволен, поняв, что покушаться на целостность китайской территории Сергей
Юльевич не собирается.
Витте же убеждал Ли Хунчжана в том, что именно благодаря России и
удалось сохранить территориальную целостность Китая. Ведь, не предъяви
Россия ультиматум Японии, по Симоносекскому мирному договору Китай лишался и
Ляодуна, и Шаньдуна, а следом оказались бы оторванными и Маньчжурия и
Срединный Китай. Ли Хунчжан горестно соглашался, махал утвердительно головой
и трогал рукой застрявшую под глазом японскую пулю, память о Симоносеки.
- Мы будем вечно держаться принципа целостности Китая, - продолжал
Сергей Юльевич, - но, чтобы подкрепить слова делами, надо иметь возможность
доставлять в Китай военную силу. Ведь что же получается, напади завтра на
Китай та же Япония, ведь ей всего лишь сутки море переплыть, а нам сорок
суток из Одессы через Суэц тащиться. А изменись вдруг политическая
обстановка, закроют англичане Суэцкие канал, так ведь вокруг Африки вдвое
дольше. Чтобы во-время доставить войска, а они, за малым исключением,
находятся у нас в Европейской части, в высшей степени необходимо построить
железную дорогу до Владивостока именно через Северную Маньчжурию. Тогда мы
сможем быстро перебросить войска в Китай из Европейской части и из
Владивостока. А то вон, во время вашей войны с Японией, двинули мы, было,
войска из Никольска-Уссурийского к Гирину, да пока они дошли, война и
кончилась. Мы должны и Японию удерживать от агрессивных поступков, а это
возможно лишь при наличии воинских формирований в Приамурье и Приморской
области. Для этого, опять же, нужна железная дорога. Дорога нужна и в
экономическом отношении, ведь она весьма высоко поднимет производительность
тех районов Китая, через которые будет идти. Да и Япония благожелательно
встретит железную дорогу: она уже приобщилась к европейской культуре и
заинтересована в надежном и скором сообщении с Европой.
Ли Хунчжан, как это чувствовал Сергей Юльевич, внутренне соглашался с
ним, но, набивая себе цену, ставил различные препятствия. Он вел себя как
дама, твердящая нет и нет и нет, но идущая уступка за уступкой. Сергей
Юльевич усилил нажим и понял, что китайский гость почти сломлен. Но тут Ли
Хунчжан захотел убедиться, что этого желает не только министр финансов, но и
сам российский император. Сергей Юльевич обратился к государю с просьбой
принять Ли Хунчжана, что тот и сделал, почти частным образом; в газетах, во
всяком случае, ничего об этом не сообщалось. Перед коронацией, но еще в
Петербурге, в Царскосельском дворце был назначен по какому то поводу выход
государя. Принося поздравления, что по протоколу совершается поочередно,
Сергее Юльевич подошел к его величеству и он шепотом сказал, - Ли Хунчжан у
меня был и я ему сказал.
Тогда и начал Сергей Юльевич прощупывать, как воспримет Ли Хунчжан его
предложение не только провести железную дорогу из Забайкалья до Владивостока
по Маньчжурии, но и сделать ответвление к одному из портов Желтого моря.
Ведь России нужна незамерзающая бухта для угольной станции в Желтом море,
где русская эскадра не была бы ограничена льдами. Тем более, что после
ультиматума, отводить флот на уже ставшую традиционной стоянку зимнюю в
Нагасаки нам стало затруднительно. Недаром же мы последнюю зиму, с согласия
Китая, направили Тихоокеанскую эскадру в порт Цзяо-чжоу в Шаньдуне. Но здесь
Сергее Юльевич почувствовал, что Ли Хунчжан ему не уступает. Да, он
улыбался, кивал, принимал позу раздумывающего Будды, громким щебетом вызывал
из соседней комнаты слуг с кальяном, и даже, после многих его резонов,
соглашался на такую дорогу, но с узкой, европейской колеей. Сергея Юльевича
это никак не устраивало.
Конечно, можно сделать широкую насыпь и в случае необходимости быстро
перешить полотно под русскую колею, но ему нужно было официальное
разрешение, концессия, выданная под русскую колею, иначе получится, что мы
построим железную дорогу для широкого проникновения в Маньчжурию
европейцев... Ли Хунчжан, однако, был непоколебим и никак не шел навстречу.
И еще Ли Хунчжан оказался неуступчивым в одном вопросе. Сергей Юльевич
настаивал, чтобы Маньчжурскую магистраль строили как русскую казенную,
государственную; он же, напротив, желал построить ее, при нашем
финансировании, как китайскую. Или за деньги американца Буша. Тот уже
предлагал создать международный синдикат. Но в этом случае Россия ничего не
выиграет. Напротив, это был бы острый нож в наше сибирское брюхо. Дорога же,
с нашей, русской колеей, нами построенная и управляемая, с русским
оборудованием, подвижным составом, локомотивами, с русским персоналом, да с
отменою порто-франко во Владивостоке только за счет сбора ввозных и вывозных
пошлин окупилась бы в десятилетие. Уж не говоря о политическом и военном
аспектах. Да ведь, построй мы ветви к Желтому морю, к Пекину, к корейской
границе, мы же станем контролировать практически весь Северный Китай. Да что
Китай, весь Дальний Восток!
Но Ли Хунчжан ни в какую.
Что же, дело шло к естественному в таких случая финалу - взятке.
Пришлось пообещать Ли Хунчжану - пообещать! - правда, об обмане и речи не
могло быть, три миллиона рублей. Только после этого китаец согласился на
русскую компанию, и опять же, лишь частную. Договорились, что концессия
будет выдана Русско-Китайскому банку, а уже он, в свою очередь, создаст
железнодорожное общество для строительства дороги. Первый миллион обещано
было передать Ли Хунчжану после издания китайским императором указа о
предоставлении Русско-Китайскому банку концессии и документа,
устанавливающего главные основания концессии. Второй миллион обещано было
вручить после окончательного подписания концессия и утверждения точного
направления линии. И третий - после окончания строительства дороги. Протокол
с обязательством о взятке подписали члены правления Русско-Китайского банка
директор канцелярии министерства Финансов тайный советник Романов, банкир
Ротштейн, зять Ротшильда, и камергер, новоиспеченный редактор и издатель
"Санкт-Петербургских ведомостей" князь Эспер Ухтомский - как доверенное лицо
императора Николая.
А поводом для получения концессии на строительство трансманьчжурской
железной дороги должен стать русско-китайский оборонительный договор. Против
Японии! Из Шанхая на французском пароходе делегация во главе с Ли Хунчжаном
отправилась в Россию. Дипломатическим являлся французский язык, на нем
велись переговоры между представителями государств и составлялись
официальные межгосударственные документы. Как представитель вдовствующее
императрицы, к тому же лучше всех среди драгоманов Ли Хунчжана знавшей
французский язык, Жун Мэй была назначена его личным переводчиком и, одетая в
мужскую одежду, постоянно находилась при нем. Она старалась быть
неторопливо-вальяжной и говорить низким, мужским голосом, но все равно, за
спиной над ней подсмеивались и называли писклей.
Ли Хунчжану в это время было уже семьдесят три года. Он был грузен,
тяжел на подъем, при малейшем усилии задыхался, сильно потел и боялся
смерти. Да разве может знать человек, что с ним случится, например, завтра?
Тем более в таком почтенном возрасте. Жизнь и смерть человека - в руках
Неба, человек бессилен и только Небо распоряжается им. Поэтому в багаже Ли
Хунчжан вез гроб из черного мореного дуба с бронзовыми украшениями.
- Ты не мужчина, Цян Вей, - громко крикнул Ли Хунчжан и топнул ногой. -
Ты не мужчина, - грозно повторил он и шагнул к Жун Мэй.
Был поздний вечер, своих слуг и сына, сопровождавших его в поездке в
Россию на коронацию царя северных варваров он давно отпустил спать, а ее
задержал, велев еще раз проверить правильность перевода на французский язык
верительных грамот. Где-то глубоко внизу ухала огнедышащая паровая машина и
туловище парохода ритмично вздрагивало, мерно вздымаясь вверх и проваливаясь
вниз на гребнях и впадинах свободно дышащего океана.
Сосредоточившаяся над текстом, Жун Мэй вздрогнула и подняла голову. Ли
Хунчжан навис над ней грузным телом и, дернув за косу, потребовал, -
Признавайся, кто ты? Женщина?
- Нет, я мужчина, - стараясь говорить едва ли не басом испуганно
пробормотала Жун Мэй.
- Я сразу понял, что ты женщина, и об этом мне шепнули еще перед
отправлением, во дворце императрицы. А вот сейчас я проверю, и он сильно
дернул ее халат, так, что посыпались перламутровые пуговицы.
Жун Мэй едва успела прикрыть ладонями обнажившиеся груди и попыталась
выскользнуть из его рук, но Ли Хунчжан крепко держал ворот ее халата.
- Ты женщина, - радостно и похотливо засмеялся он и принялся отдирать
ее ладони от груди, больно царапая длинными ногтями.
Удерживая рвущиеся из груди крик ужаса, Жун Мэй оттолкнула его, блеснув
на мгновенье белой грудью с большими темно-розовыми сосками, и забилась в
угол салона. Путь к двери загораживал ее мучитель.
Он опять бросился на нее, тяжело падая грузным телом и цепко хватая
руками за отвороты халата. Ткань трещала и рвалась, обнажая тело, а старый
Ли Хунчжан тыкался лицом ей в шею, груди, живот, сопел и пыхтел, стараясь
повалить на диван.
- Отпусти, отпусти, - закусив нижнюю губу, бледнея от ярости и страха
отбивалась Жун Мэй.
Старый Ли, обхватив ее за бедра, прижался лицом к животу и больно
укусил, но она изловчилась ударить его коленом в подбородок, оттолкнуть и
вскочить на диван.
Тяжело дыша, всклокоченный, с выпученными глазами и трясущееся бородкою
Ли Хунчжан с плаксивой гримасой сидел на полу и держался руками за голову.
- Ты так больно ударила меня, женщина. Я велю слугам выбросить ночью
тебя в море.
- Меня послала императрица помогать тебе, Ли Хунчжан.
- Да, я знаю, - горестно согласился тот, щупая челюсть.
- Ты сделала мне больно. И года не прошло, как японец в Симоносеки едва
не убил меня, ранив в лицо, - и он потрогал желвак под глазом.
- Вон, даже пуля осталась, а теперь ты... Но кто ты?
- Я - Жун Мэй - племянница Жун Лу и фрейлина императрицы.
Высоко взлетевший в государственной иерархии китаец Ли боялся маньчжур,
правивших Поднебесной уже более двух с половиной столетий, и вызвать гнев
Жун Лу, а тем более императрицы Цыси он не осмелился.
- Жун Мэй, - уже льстиво забормотал он, - ты хорошо знаешь французский
язык, образована и разумна и я буду выслушивать твои советы. Но не сердись,
выслушай меня. Я стар и дряхл, но сердце мое не каменное, ему ведомы все
семь страстей. Судьба была ко мне сурова - насылала пронзительные бури бед и
захлестывала солеными волнами несчастий. Недолог тот день, когда зажгут по
мне поминальные свечи. Еще раз повторяю; я стар и дряхл, не могу быть
мужчиной, но прошу тебя, разделяй со мною ложе. Я плохо сплю, моей душе
одиноко и холодно. Пожалей меня, согрей мне ложе.
Жун Мэй передернуло от отвращения и Ли Хунчжан заметил это.
- Когда иссякает источник, река высыхает, когда подрубают корень,
дерево умирает. А мне надо выполнить волю императрицы, варварами защитить
Поднебесную от варваров. Помоги же мне собраться с силами...
Последние слова его развеяли колебания Жун Мэй. Она вздохнула и просто
сказала, - Хорошо, я приду завтра.
Старый Ли очень любил женское тело. Долгими ночами, лежа рядом с ней в
широкой постели, он не спал сам и не давал уснуть ей, гладя и сжимая ее
жадными руками. В большом количестве потреблял он снадобья из рогов оленя и
настойки женшеня в надежде вернуть себе молодость и мужскую силу. И очень,
очень редко ему это удавалось. И тогда он опять был счастлив, тем более, что
она позволяла ему все.
Китаец, начав самостоятельный жизненный путь маленьким деревенским
учителем, он проявил поистине бездну энергии, терпеливости и воли, чтобы
вознестись на высшие государственные должности, по традиции династии Цин, а
более по необходимости удерживать власть, занимаемые только маньчжурами.
Начало его возвышения как дипломата произошло в девятом году Туньчжи.* В
Тяньцзине были убиты двое назойливых миссионеров и сожжено французское
консульство. Захватившие десять лет назад Пекин, французы чувствовали себя
хозяевами в Китае и потребовали громадный выкуп и предания казни
тяньцзинского начальства. Чжилийский генерал-губернатор, в чьем ведении был
Тяньцзин, не сумел задобрить алчущего тигра, за что и был смещен. Дело стало
казаться безнадежным и опасным, маньчжуры из императорского окружения
страшились занять эту должность, поэтому выбор и выпал на китайца Ли
Хунчжана. И ему удалось задобрить дьявола. Поговаривали, правда, что этим
дипломатическим успехом Ли Хунчжан был обязан начавшейся в то время войне
между Францией *.Годы правления императора Тунчжи 1862-1874 и Пруссией, когда французы попали в безвыходное положение, потерпели
военное поражение и даже потеряли столицу. Но разве могут мелкие неурядицы
на задворках обитаемого мира как-то повлиять на такие события, едва ли не у
стен Пекина - столицы Поднебесной ?
Известно, яшма от времени не тускнеет, а меч становится от огня только
крепче. Прожив бурную жизнь военного и дипломата, он достиг значительных
успехов на обоих поприщах. Великий князь Гун пенял ему за поражение в
недавней войне с японцами за Корею и Симоносекский мирный договор, главным
действующим лицом которых был Ли Хунчжан. Но ведь издревле говорят, что даже
время завидует совершенству, даже круглое колесо превращается в бесформенные
обломки, даже полный сосуд опрокидывается...
Жун Мэй поразил бескрайний мир, сквозь который они прошли на пути в
Россию. Лазурный, как перевернутое бесконечное вечернее небо, океан с
ослепительной солнечной дорожкой; многоязычие, яркость и разнообразие
нищенских одеяние китайцев, малайцев, сннгалезцев, индусов и сикхов, негров
и арабов в Сингапуре и Коломбо, где они плетенными корзинами доставляли на
пароход уголь для кормления огнедышащего дьявола, а им - обилие фруктов и
свежую питьевую воду; высокомерные бедуины на презрительно рассматривавших
их грязных верблюдах по берегам желтого марева песчаной пустыни вдоль
Суэцкого канала; нищий и пыльный городишко Суэц, который запомнился ей тем,
что через круглое пароходное оконце у нее удочкою с вертевшейся рядом лодки
украли новый шелковый халат, и тем, что их пересадили на русский пароход
"Россия", на котором почему-то оказался, видимо уже ожидавший их важный
господин - русский князь Ухтомский - с преотвратительными манерами, сразу,
словно пиявка, прилипший он к Ли Хунчжану и уходивший к себе в каюту только
для сна и туалета; непривычно грубые звуки военного оркестра в первом же для
них русском городе Одессе; паровоз, выплевывавший клубы черного дыма и
белого пара, стремительно тащивший громыхающие по железным, уложенным на
землю, брусьям маленькие тесные домики, в которых их поселили, сквозь сочную
яркую весеннюю зелень от солнечной Одессы к туманному и холодному
Санкт-Петербургу - северной столице северных варваров.
Китайскую делегацию поселили в лучшей на то время петербургской
гостинице "Европейской". И сразу же начались бесчисленные и бесконечные
визиты всяких человечков, назойливо предлагавших свои услуги в качестве
гидов, поставщиков еды, напитков, одежды и безделушек; чиновников русского
министерства иностранных дел; офицеров, когда-либо побывавших в Китае и
спешивших засвидетельствовать свое почтение; купцов, навязчиво
интересующихся, что китайские гости могли бы предложить на продажу и что
желают купить; и, конечно, каждые день приходили жившие в Санкт-Петербурге
китайцы и маньчжуры, желавшие и просто поболтать и узнать новости с родины.
И у Жун Мэй был человек из Триады. Он был спокоен, немногословен, и
уверил ее, что его люди всегда будут рядом и что связаться с ним она всегда
сможет через гостиничного боя, вертлявого китайца, низко кланяющегося гостям
у входа. Начав переговоры с русским министром финансов, Ли Хунчжан был важен и
неуступчив, не спеша прощупывал планы и интересы русских. Не всегда Жун Мэй
понимала суть его осторожных вопросов и уклончивых ответов, однако сразу
уяснила, что русские домогаются разрешения на постройку железной дороги
через Маньчжурию, а Ли Хунчжан внутренне согласен, имея на то разрешение
императрицы Цыси, но боится продешевить, бережно торгуется, старается
вытянуть из русских все, что возможно. Он затягивал переговоры, потребовал
даже встречи с русским императором, еще и не коронованным, неполноценным по
традициям Поднебесной, и тот подтвердил желание России купить право на такую
дорогу.
Постоянно присутствуя на переговорах в качестве переводчика, и по долгу
службы хушану Яню и императрице Цыси, понимая, что в столь почтенном
возрасте Ли Хунчжан может что-либо выпустить из памяти, а спрос-то будет с
нее, Жун Мэй постоянно напоминала Ли Хунчжану, что за это право, по велению
императрицы, северные варвары обязаны будут защищать Поднебесную от Японии.
- Я помню, - уверял он. - Насколько мне известно, японцы боятся русских
как тигров. Если мы будем уступать японцам, то они все равно не помогут нам
против России. Если же мы сделаем небольшие уступки России, то сможем
использовать ее для устрашения Японии.
Ночами Ли Хунчжан вел с ней долгие беседы, рассказывал о своей жизни,
многочисленных военных и дипломатических победах, какой ценой моральных и
физических сил они ему доставались, и однажды ему в голову пришла мысль, а
нельзя ли составить соглашение с русскими министрами таким образом, чтобы
эти варвары обязались защищать Поднебесную не только от японцев, но и от
всех, кто попытается напасть на нее. Ведь как это было бы прекрасно - сидя
на горе наблюдать за схваткой алчных тигров...
- Но каким образом? - не поняла Жун Мэй.
- Как-то сделать так, чтобы в тексте подписанного соглашения давалось
широкое толкование варваров. Пусть они, подобно гадам, душат в объятиях и
жалят друг друга, не нарушая наш покой.
Жун Мэй тщательно обдумала детскую, жалкую мечту Ли Хунчжана и позвала
человека Триады. Уже вместе с ним она обсудила создавшееся положение и
велела дать много денег русским чиновникам министерства иностранных дел,
чтобы они изыскали возможности и написали текст соглашения именно таким
образом.
И им это удалось!
Уже в Москве, через три дня после больших для русских неприятностей на
широком поле по случаю коронации императора, перед подписанием текста
соглашения, а он был составлен в двух экземплярах на французском языке, Жун
Мэй внимательно изучила договор и шепнула Ли Хунчжану, что формулировка
интересующей их статьи очень удачна для Небесной империи. Тут случилась
небольшая заминка по какому-то поводу и всех пригласили завтракать. Может
быть, русский министр иностранных дел не был уверен, что у него хватит сил
подписать договор? После завтрака, за широким красного дерева столом Ли
Хунчжан и князь Лобанов-Ростовский подписали именно те широкие с голубыми
разводами и исполненные черной тушью текстом договора листы. Свой лист
русские куда-то унесли, а китайский Ли Хунчжан положил в тяжелый железный
ларец, запер на ключ и опечатал личной печатью.
ВИТТЕ. МОСКВА. КОРОНАЦИЯ.
Вечером 17 мая, после парадного спектакля в Большом театре,
закончившегося балетом "Прелестная жемчужина", царская чета, благосклонно
простившись со всеми, присутствовавшими в театре, отправилась отдыхать в
Петровский дворец, пригласив на ужин ближайшее окружение и некоторых
министров, чтобы решить срочные государственные вопросы.
Народу было немного: император о супругой, великие князья с женами,
Сергей Юльевич, начальник дворцовой охраны Гессе, обер-церемониймейстер
двора фон дер Пален, министр двора Воронцов-Дашков, министр иностранных дел
князь Лобанов-Ростовский, министр путей князь Хилков и кто-то еще. Да, и эта
последняя знаменитость, приблудный французик Папюс - не то чревовещатель, не
то алхимик, маг и волшебник, словом какой-то колбасник или зеленщик,
наплевший где-то, что обладает способностями телепатической связи с
потусторонними силами и поэтому пригретый черногорками. Неведомо почему
настроение и царской четы и гостей было тревожно-подавленным, изредка
возбуждаемое истеричными попытками черногорок - Анастасии и Милицы - супруг
великих князей Николая Николаевича и Петра Николаевича, разрядить
обстановку. Принялись было обсуждать последний номер журнала оккультных наук
"Изида", популярнейшего в их среде и почти целиком посвященного мадам
Блавацкой, наплели о ней столько вздора, что Сергей Юльевич вынужден был
вмешаться.
- Я имею честь состоять с ней в родстве, - начал он, и все
присутствующие, заинтересовавшись, замолчали. Общий, так сказать, гвалт
стих.
- У моего деда по матери, Андрея Фадеева, члена главного управления
наместника Кавказского, было три дочери и один сын. Старшая дочь, довольно
известная писательница времен Белинского, издававшая свои произведения под
псевдонимом "Зинаида Р.", была замужем за подполковником Ганом. Вторая дочь
была моя мать. Третья дочь осталась в девицах и сейчас живет в Одессе. Сын -
сейчас генерал Фадеев - служит на Кавказе. Так вот, у моей тетушки "Зинаиды
Р." были две дочери и сын. И старшая дочь, а мне она, стало быть, приходится
двоюродной сестрой, и есть мадам Блавацкая.
Великие князья, не чаявшие перебраться в соседнюю комнату, где мужчин
ждали батареи бутылок, сигары и карты, нахмурились, почувствовав, что он
надолго привлек общее внимание. Сознавая, что просто подняться и уйти будет
выглядеть бестактностью, да и не желая вызвать раздражения супруг и,
главное, царствующего кузена Николая и супруги его, Александры Федоровны,
они вынужденно скрывали раздражение. Присутствующие дамы, напротив, были
предельно заинтересованы, Сергей Юльевич это ясно чувствовал, особенно
царица.
- Сколько внимания и интереса, - подумал Сергей Юльевич, - а ведь за
всем этим кроется пошлость и безвкусица. Но продолжил.
- После смерти матери, "Зинаиды Р.", ее дочери переехали в Тифлис к
деду. Эриванский вице-губернатор сделал предложение старшей, так она и стала
Блавацкой. Замужество ее счастливым не было, не знаю по какой причине, и
она, сбежав от мужа, вернулась в Тифлис к деду. Семья моего отца, потомка
голландца, перебравшегося в балтийские губернии, когда те еще принадлежали
шведам, в это время также довольствовалась крышей дома генерала Федеева. Вы
все, может быть, хорошо знаете, громадный дом в переулке, ведущем с
Головинского проспекта на Давидову гору? Жили там по старинному, по барски,
одной дворни помню, было восемьдесят четыре человека... Да, так о
Блавацкой... Вокруг нее витал дух, так оказать, эротически-авантюрный, и дед
решил отправить ее к отцу, служившему где-то под Петербургом командиром
батареи. В сопровождении двух мужчин и двух женщин из великой дворни она
направилась в Поти, чтобы отсюда, через Одессу, добраться в Россию. В Поти,
в числе других, в это время стоял один английский пароход. Блавацкая
снюхалась с англичанином, капитаном этого парохода, была им спрятана в трюме
и вывезена за границу. В Константинополе она поступила в цирк наездницей, а
затем связалась с популярным в то время оперным певцом Митровичем и
гастролировала с ним по Европе. Через некоторое время дед получил письмо из
Лондона, в котором некий англичанин утверждал, что женится на его внучке и
увозит ее по коммерческим делам в Америку. Спустя еще некоторое время мы
узнали, что Блавацкая объявилась в Европе и стала ближайшим адептом
известнейшего спирита того времени -тридцать лет назад - Юма. Вот здесь она,
видимо, и овладела навыками и лексиконом телепатки, прорицательницы, а
жаргоном уличной цыганки-гадалки она владела с детства. Затем, не имея
специального музыкального образования, она с успехом выступает с сольными
фортепьянными концертами и становится даже капельмейстером оркестра
сербского короля Милана. Примерно в году шестьдесят третьем - четырнадцать
лет в ту пору мне был - она вернулась в Тифлис. Юной девушкой, понятно, она
уже не была, годы наложили свой отпечаток, но привлечь общее внимание она
сумела. И необыкновенным шармом, и многочисленными слухами о ее похождениях
и приключениях и, главное, спиритическими
таинственными сеансами, которые проводила в доме души не чаявшего в ней
деда. Впрочем, дед был строгих правил и не знал, или делал вид что не знает
о такой галиматье. Собиралась вся местная гвардейская Jeunesse d,oree1 и
граф Воронцов-Дашков в том числе. Здесь Сергей Юльевич кивнул явно
скучавшему, рассеянно слушавшему и томившемуся в ожидании чисто мужских
развлечений графу.
- Весь ее спиритуализм, или вызывание духов, сводился к верчению стола,
вызову духов давно умершее людей, чаще всего знаменитостей, вроде Наполеона
Буонапарте или Петра Великого, звяканью чайной посуды в буфете, игре
закрытого концертного фортепиано и нескромному женскому повизгиванию. Сеансы
проводились в темноте, а любопытных собиралось множество.
- Отношения ее с мужем стали налаживаться, но тут опять заявился
Митрович, вспыхнула былая любовь и они удрали в Киев. Там Митрович принялся
петь в опере, и довольно неплохо, быстро изучив под ее руководством русский
язык. Киевский генерал-губернатор князь Дондуков-Корсаков, служивший в свое
время в Тифлисе и знакомый с юной Блавацкой, тотчас решил углубить
знакомство, хорошо информированный о ее скандальной известности, но на этой
почве у них с Митровичем произошли разногласия. А так как князь Дондуков в
своих домогательствах оказался весьма настойчив, то Блавацкой и Митровичу
пришлось из Киева удирать. Они объявились в 0дессе, где мы с братом в то
время учились в Новороссийском университете. Блавацкая открыла здесь
цветочный магазин, магазинчик искусственных цветов и фабричку чернил, чем и
жила. Она часто приходила в гости к нам и вела с моей матерью долгие беседы.
Это была уже пожилая, а может быть мне так казалось, женщина, но в ней
чувствовался дух какой-то гениальности. Так, она, совершенно не учась,
свободно говорила по-французски, на английском, немецком,
сербско-хорватском, итальянском и не знаю еще на каких языках. Играла на
многих музыкальных инструментах, да так, что с успехом давала сольные
концерты на фортепиано в европейских столицах и служила капельмейстером у
сербского короля в Белграде. Без малейшего затруднения писала длиннейшие
письма стихами. И лгала. Лгала вдохновенно, творчески, совершенно не
затрудняясь в выборе темы, деталей и подробностей. Да так цветасто, что даже
мы, знавшие ее способности к фантазии и ничуть не верившие ей, сидели с
открытыми ртами. И популярной на всю Россию она стала, когда напечатала у
Каткова в "Русском вестнике" свои феерические рассказы "В дебрях Индостана".
Да, но торговые ее предприятия прогорели, Митрович получил ангажемент в
итальянскую оперу и уехал, забрав с собой и ее, в Египет, в Каир. В
Средиземном море их пароход потерпел крушение и утонул, а вместе с ним погиб
и Митрович, едва успев спасти свою Лорелею. Затем из Каира Блавацкая
перебралась в Лондон и создала там теософическое общество, а для привлечения
в него адептов отправилась в Индию, где изучила, или выдумала тайны
индусских религий. Впечатления этой поездки и легли в основу ее рассказов "В
дебрях Индостана". Вернувшись в Европу, она поселилась в Париже и стала
главой всех теофизитов, приобретя мировую известность. А вскоре и умерла.
Видя, что слушатели разочарованы столь прозаическим описанием жизни
властительницы дум, Сергей Юльевич решил позлатить пилюлю.
- В конце концов, если нужно доказательство, что человек не есть
животное, что в нем есть душа, которая не может быть объяснена каким-нибудь
материальным происхождением, то Блавацкая может служить этому отличным
доказательством. В ней, несомненно, был дух, совершенно независимый от ее
физического или физиологического существования. Вопрос только в том, каков
был этот дух, а если встать на точку представлений о загробной жизни и что
она делится на ад, чистилище и рай, то весь вопрос только в том, из какой
именно части вышел тот дух, который поселился в Блавацкой на время ее земной
жизни.
Но возмущенные сестры-черногорки все равно галдели, да и сестрички
царица и супруга московского генерал-губернатора великого князя Сергея
Александровича явно были недовольны отсутствием всякой мистической
таинственности в повествовании Витте. И для того, чтобы спасти положение и
удержать мужчин, черногорки и притащили этого французика, как его, да,
Папюса.
Папюс был дока по части затуманивания женских мозгов, да и не только
женских, а вообще склонных к всяческой заумной дури, и начал с историй про
колдунов и волшебников Франции времен Короля-солнца. Он пыжился, таинственно
понижая голос, делая пасы руками, попросил выключить электрический свет и
зажечь лишь одну свечу в канделябре, и от этого света его жирная короткая
фигура с тонкими ручками и ножками отбрасывала на стену поросячье-паучью
тень.
Великий князь Николай Николаевич даже застонал от острого приступа
ненависти к этому мерзавцу, но черногорки шипели - слушайте, слушайте, - и
пришлось смириться.
Сергей Юльевич обдумывал, как бы получше доложить царю о результатах
переговоров с Ли Хунчжаном, а Папюс тем временем таинственно шептал
по-французски.
- При Короле-солнце в столице Франции процветали и хиромантия, и черная
магия, и культ сатаны, и многие другие таинственные учения, Дело дошло до
того, что в июле 1677 года в исповедальне у иезуитов на улице Сен-Антуан
удалось обнаружить проект отравления короля и дофина. В начале декабря
лейтенант полиции Ла Рейни арестовал бывшего офицера Луи де-Ванаиса и его
любовницу. В бумагах, захваченных у этих лиц, обнаружилось сообщество
алхимиков, фальшивых монетчиков и магов, среди которых были и священники,
офицеры, банкиры, светские дамы и люди всевозможных профессий и состояний. В
начале следующего года полиция обнаружила еще более ужасные вещи, еще через
год Ла Рейни арестовал колдунью Марию Босс с дочерью и двумя сыновьями утром
в одной постели, где все они лежали голые. Немного позже была арестована и
Катерина Деза, жена ювелира Антуана Монвуазена, прозванная Вуазеншей, одна
из величайших преступниц, котарых когда-либо видел свет. Все арестованные
были связаны друг с другом, принадлежали к одному кругу, но центром,
собиравшим их, была Вуазенша. Луи де-Ванаис был специалистом по призыванию
Сатаны. Вуазенша имела целый ряд специальностей, но более всего занималась
отравлениями. У Вуазенши было очень много клиентов, оплачивавших ее труды
иногда громадными суммами. За каждое успешное отравление она получала до
шестидесяти тысяч франков. Резиденцией Вуазенши был Вильнев-сюр-Грануа,
между стенами и кварталом Сен-Дени. Здесь у нее был дом и сад, где почти
круглый год шло шумное веселье. Окруженная толпой поклонников, она в диких
попойках прокучивала все, что доставляли ей клиентки и клиенты. Главной
показной стороной ее искусства были гадание на картах и хиромантия. Свои
предсказания она изрекала одетой в роскошную мантию фантастического покроя,
стоившую около семидесяти тысяч франков. Однако не все ее клиенты
удовлетворялись этим уж слишком обычным видом колдовства. Для более
требовательных приходилось заклинать сатану и служить "Черную мессу". Эту
кощунственную службу совершал старый кривой священник аббат Гибур,
постоянный компаньон Вуазенши во всех ее предприятиях. Для совершения обряда
он являлся в черном священническом одеянии. Та особа, для которой читалась
месса, помещалась совершенно нагой на столе перед алтарем, в руках она
должна была держать зажженую свечу, и золотая чаша ставилась ей на живот. На
каждой мессе аббат длинной иглой закалывал младенца и кровь этой жертвы
собирал в чашу, где смешивал с различными волшебными составами. Чтобы месса
была действенной, ее совершали до трех раз подряд. Таким образом, Вуазенша и
аббат Гибур загубили до пятисот младенцев. На суде перед знаменитой Chambre
Selenie Вуазенша была уличена во всех совершенных ею кощунственных деяниях и
вместе с несколькими своими сообщниками сожжена на Гревской площади в 1680
году. Расследования о приверженцах магии не прекращались долгие годы после
ее смерти. Палата, ведавшая преступлениями против религии, нашла более
четырехсот человек, виновных в занятиях черной магией и других
преступлениях. При этом следователи наткнулись на неожиданное открытие.
Оказалось, что Вуазенша и ее помощники в числе своих клиентов имели и
известную, одно время всевластную, фаворитшу короля мадам де Монтеспан. Та,
в 1672 году, когда она прискучила королю и Людовик ускознул от чар своей
фаворитки, обратилась за помощью к Вуазенше. Аббат Гибур по ее просьбе
прочитал ей "Черную мессу" и мадам Монтеспан сразу уверовалась в силу
колдуньи: король к ней вернулся. Но на сей раз Людовик недолго оказывал ей
свое расположение. Вскоре она была оставлена насовсем и тогда решила при
помощи Вуазенши отравить короля вместе с новой его любовницей мадемуазель де
Фонтьяж. За это колдунье было обещано полтора миллиона франков. Когда этот
секрет, вместе с другими секретами Вуазенши, открылся, король был глубоко
опечален, узнав о замыслах своей бывшей любовницы. Не желая громкого
скандала, он собственноручно сжег дела, компрометирующие мать его побочных
детей. Скомпрометированность мадам Монтеспан спасла многих. Среди обвиняемых
была и Олимпия, первая любовь короля, и герцогиня Бульонская, и виконтесса
де Полиньяк и многие другие. Они избежали казни, но представители и
представительницы буржуазных семей, на свою гибель пытавшие счастье у
Вуазенши, были казнены. Последним отголоском дела Вуазенши был изданный в
1682 году приказ парламента об изгнании из Франции всех магов и волшебников
и ужесточении правил продажи ядовитых веществ. Дамы внимали Папюсу едва ли не с открытыми ртами, да и мужчины
выглядели весьма заинтригованными.
- Обывательская любовь к сплетням, пересудам и всяческим слухам, -
подумал Сергей Юльевич, но тут же спохватился, отметив, что этот
исторический экскурс Папюса и сам выслушал с интересом.
- А теперь покажите свои способности, мсье Папюс, - наперебой
зачирикали взбалмошные черногорки, где-то откопавшие это чудо и безмерно им
гордившиеся. Так дети хвастают перед сверстниками пойманной лягушкой.
У царицы лицо исказилось гримасой зависти и Сергей Юльевич понял, что
она позаботится о спасения своей репутация, добудет себе божьего человечка,
который этого французика заткнет за пояс.
Перед царствующими особами Папюс капризничать не решился, махнул
застывшему у дверей мажордому убрать все со стоявшего в центре гостиной
тяжелого, красного дерева круглого стола, мягким жестом сверху вниз, как бы
придавливая, погасил горевшую в двух саженях от него единственную свечу и
водрузил на край стола неведомо откуда появившееся у него в руках
флюоресцирующее мягким опаловым светом фарфоровое блюдце. Тишина стояла
неимоверная; все затаили дыхание.
Папюс что-то тихонечко забормотал и блюдце поплыло по кругу. Стол
вертелся! Со вздохом изумления все несколько отодвинулись от стола,
опасаясь, как бы он не доставил каких неприятностей.
Столешница сделала полный оборот и блюдце таинственным, непостижимым
образом переместилось в центр.
- Явите дух, явите дух, - Милица явно страдала недержанием.
- Дух кого, Ваше высочество? - спросил Папюс.
- Петра Великого, - испуганно-нерешительно ответил Николай.
Полной темноты в комнате не было, сквозь открытые_окна проникал свет
газовых уличных фонарей, и было видно, что Папюс достал из кармана сюртука
нечто, завернутое в платок. Делая пасы руками над столом, он развернул
платок, просыпал на блюдце кучкой порошок и уронил несколько капель тяжелой
тягучей жидкости.
- Уж не калий ли марганца с глицерином? - весело подумал Сергей
Юльевич.
И правда, на блюдце появился огнедышащий вулканчик, испускавший вонь и
дым. Дым застыл над столом белым облачком, отдаленно напоминавшим
всклокоченную голову Петра Великого с вытаращенными от гнева за
потревоженный сон глазами.
И тут черт дернул царствующего Николая Алевсандровича, перед завтрашней
коронацией, задать вопрос.
- Скажите, царь Петр, каково будет мое царствование?
- Кровь..., - или нечто подобное и почему-то по-французски проскрипело
в ответ тающее облачко.
- Дурак, нашел что чревовещать, - в сердцах подумал Сергей Юльевич и
заметил, что все присутствующие так же неодобрительно отнеслись к ответу
царя Петра.
Папюс понял свою оплошность и попытался, оправдываясь, объяснить, что
дух хотел сказать..., но тут Милица, спасая положение, велела зажечь свечи и
заявила, что знает абсолютно надежный способ гадания, древний, исконно
русский, описанный еще более ста лет назад в "Словаре русских суеверий".
Она крикнула принести псалтырь и медный ключ, от двери или бюро,
безразлично. Ключ до середины она как бы вставила в псалтырь и веревочкой
обязала книгу, продев ее кончик в торчащее наружу ушко ключа. Потом обвела
глазами присутствующих и, обращаясь к Сергею Юльевичу, а он был росл и
потому заметен, сказала, - Вот, министр, держите за эту веревочку. Я буду
читать молитву и, если псалтырь завертится, то это хороший признак.
- Почему это я? - забеспокоился Сергей Юльевич, не любивший находиться
в центре внимания и отмечая, что Милица, подстраховываясь, закручивает
веревочку, чтобы заставить ее раскручиваться потом обратно.
Милица забормотала псалом, Сергей Юльевич покрепче ухватился за
веревочку, псалтырь повис и остался недвижим. Чертыхнувшись про себя, Сергей
Юльевич тихонечко подергал за кончик веревочки, но и это не помогло.
Сконфуженные, все разом засуетились, задвигались, загалдела, а
брательники, великие князья Николай Николаевич а Петр Николаевич, вкупе с
Сергеем Александровичем, решительно велели мужчинам перейти в соседнюю
комнату и заняться сугубо мужскими играми и развлечениями.
Больше всех суетился московский генерал-губернатор великий князь Сергей
Александрович, чувствовавшей себя несколько виноватым за конфуз и потому
старавшийся переключить внимание гостей на приятные темы.
Здесь выпили и раз, и два, и три, и закусили, чем бог послал, а для
семейства Романовых он, понятно, не скупился, и заговорили о дне завтрашнем.
- Коронация будет происходить в Успенском соборе Кремля. Затем отдых,
позже праздничный бал в Колонном зале Дворянского собрания, а вечером бал у
французского посла Монтебелло. Джя простонародья устраиваем массовые гулянья
на Ходынском поле. Там выстроены карусели, качели, будет играть
симфонический оркестр. Народу раздадут кульки с сайками, кусочками колбасы,
леденцами и орехами. На бал к послу Монтебелло уже доставлено сто тысяч роз
из Прованса, - сглатывая слюнку зависти зачем-то добавил тоже далеко не
нуждавшийся великий князь Сергей Александрович.
Услышав о ста тысячах, царь самодовольно усмехнулся и тут же обратился
к Витте.
- Как там идут наши переговоры с китайцами?
Все заинтересованно насторожились.
Министр иностранных дел князь Лобанов-Ростовский, понимавший, что
разговор на подобную тему весьма нежелателен в таком широком кругу, сделал
было протестующий жест, но Сергей Юльевич не счел нужным уклониться от
заданного священней особой императора прямого вопроса, да и тайная радость
распирала, вырывалась наружу фонтаном красноречия.
- Договорились о концессии на строительство железной дороги через всю
Маньчжурию от Читы до Владивостока. Концессии будет выдана на имя
Русско-Китайского банка и явится стержнем готового к подписанию
русско-китайского оборонительного, против Японии, - уточнил он, - договора.
В случае нападения Японии на Китай, Корею или Россию, этот союзный договор
вступит в силу. Мы построим дорогу, якобы, для того, чтобы быстро доставлять
наши войска к театру военных действий. К театру - это очень хорошо, потому
что театр может возникнуть в любом месте, и мы позже вернемся к другим
направлениям дороги. Кроме того, все китайские порты на время военных
действий будут открыты для российского военного флота, что решит вопросы
бункеровки топливом, проведения ремонта и обеспечения запасами водой и
продовольствием.
Все присутствующие давно были осведомлены о тайных переговорах Витте с
Ли Хунчжаном и знали, что цель этих переговоров - экономическая аннексия
Маньчжурии. Они чувствовали запах многомиллионной наживы и стремились
оказаться первыми при дележе жирного пирога.
Сергей же Юльевич, как добросовестный чиновник, истово заботившийся о
деле, к которому был приставлен, а поскольку в настоящее время он был
министром финансов, подумал, глядя на разгоряченные выпивкой и страстью к
наживе лица, - Первым у блюда буду я, потому вы у меня ничего не подучите,
все в казну пойдет.
Но смолчал.
А на утро была Ходынка. А на утро была Ходынка. Сергей Юльевич собирался ехать на Ходынское
поле, чтобы послушать концерт в исполнении громаднейшего оркестра под
управлением известного дирижера Сафонова, когда узнал эту в высшей степени
печальную весть. Ему рассказали, что во время ужасной давки были убиты и
покалечены около двух тысяч человек. Сергея Юльевича мучил вопрос - как же
поступят со всеми этими пострадавшими, успеют ли раненых разместить в
больницах, а трупы убрать с виду, чтобы не печалить веселившийся народ,
государя-императора с супругой, его тысячную охрану, свиту и иностранных
гостей.
Когда он приехал туда, то вскоре подъехала и коляска Ли Хунчжана. Войдя
в беседку к Витте и уже зная о несчастье, китайский сановник спросил, правда
ли, что произошла такая большая катастрофа и есть около двух тысяч убитых и
покалеченных?
Сергею Юльевичу пришлось нехотя подтвердить.
Тогда Ли Хунчжан поинтересовался, будет ли о несчастье доложено
императору?
- Конечно же, - ответил Витте, - доложено было немедленно после
катастрофы.
Ли Хунчжан помахал головой и укоризненно сказал, что у них в Китае
государственные деятели поопытней.
- Вот когда я был генерал-губернатором столичной Чжилийской провинции и
у меня от чумы поумирали десятки тысяч человек, я всегда говорил богдыхану,
что у меня все благополучно, никаких болезней нет, все живы и здоровы. И
если бы я был сановником вашего государя, я тоже бы скрыл от него
происшедшее. Зачем же мне его, бедного, огорчать?
- Ну, все-таки мы ушли далее Китая, - подумал Сергей Юльевич. - Какое
благо, что император Николай Александрович человек очень добрый и
чрезвычайно воспитанный; от него, если можно так выразиться, светлыми лучами
исходит дух благожелательности. Я могу сказать, что я в своей жизни не
встречая человека более воспитанного, нежели его величество. Когда он
приехал с императрицей и великими князьями, уже, конечно, зная о печальном
происшествии, то не отменил празднества. Какое мужество, какое благородство.
На его лице можно было заметить лишь некоторую грусть и болезненное
выражение лица. За месяц общения Сергей Юльевич внимательно приглядывался к Ли
Хунчжану. Его интересовало все: и как он одевается, как ест, привыкая к
европейской сервировки стола и столовым приборам, как он относится к младшим
членам китайской делегации на коронации, как слушает, глядя в рот, его, а
потом своего женоподобного писклявого переводчика, как курит кальян,
сморкается, вытирает пот; шумно дышит... Своеобразный человек.
Сергей Юльевич заметил, что Ли Хунчжан весьма воспитан, но на свой,
китайский манер. Он считал, что представляя Срединную империю, ему следовало
быть со всеми важным, чтобы внушить как можно больше почтения. Был такой
случай. Сидели они вдвоем с Ли Хунчжаном и неторопливо разговаривали. Вошел
слуга и доложил о приезде с визитом бухарского эмира. Ли Хунчжан сразу
принял важную позу, а когда эмир со своей свитой вошли, встал и церемонно
поклонился, здороваясь. Вид его был столь важен, что эмир, судя по всему,
был изрядно шокирован. Восточные люди весьма чувстительны к малейшим
оттенкам в обращении. Тогда эмир дал понять Ли Хунчжану, что визит он нанес
только потому, что тот представляет китайского императора, и принялся
расспрашивать Ли Хунчжана о здоровье богдыхана, о здоровье его матери, и
совсем не интересовался ни здоровьем, ни вообще личностью самого Ли
Хунчжана. Китаец, конечно, очень обиделся, но вида не подал.
0н, в свою очредь, стал допытываться у эмира бухарского, какой тот
религии, заявляя, что китайцы держатся религиозных начал, установленных еще
Конфуцием.
Эмир объяснил Ли Хунчжану, что он мусульманин, основателем их религии
был Магомет, и вкратце пересказал суть их религии.
Визит закончился, эмир со свитой пошли к выходу и Ли Хунчжан с довольно
униженным видом отправился проводить их до самой коляски. Когда коляска уже
тронулась, Ли Хунчжан что-то закричал. Коляска остановилась и русский
офицер, бывший у эмира переводчиком, спросил, что случилось? Тогда Ли
Хунчжан велел передать эмиру, что он вспомнил, как этот Магомет, который
основал религию эмира, ранее был в Китае, оказался там каторжником, потом
его из Китая выгнали, и вон оказывается, где он объявился.
Озадаченный эмир укатил, а Ли Хунчжан, весьма довольный местью,
вернулся в гостиницу. Против Японии же! Государь император уполномочил Сергея Юльевича
переговорить с министром иностранных дел князем Лобановым-Ростовским по
вопросу заключения оборонительного договора с Китаем. Ничего нельзя оказать
о нем плохого, человек он был видный, весьма образованный, очень светский,
отлично владел языками, очень хорошо владел пером, очень склонен был к
серьезным занятиям, например различным историческим исследованиям, в
основном родословным, хотя никогда в жизни серьезными делами не занимался.
Вообще, ум у него был более блестящий, нежели серьезный, так бывает. И с
зайчиком.
Хотя ему было уже за шестьдесят, он оставался крайне легкомысленным. И
едва не свел всю громадную, можно сказать, работу Сергея Юльевича к конфузу,
а Россию едва не поставил в весьма рискованное положение.
Сергей Юльевич пришел в министерство иностранных дел к князю Лобанову и
рассказал ему о результатах переговоров с китайским представителем Ли
Хунчжаном, о чем Лобанов, конечно же, был информирован. Он тут же взял перо
и в совершенно превосходной последовательной форме составил проект
соглашения. Потом он передал написанное Сергею Юльевичу с просьбой проверить
и внести необходимые поправки. Витте был удивлен верностью и тонкостью
изложения и точностью формулировок.
На следующий день князь Лобанов побывал у государя и позже передал
Сергею Юльевичу одобренный его величеством проект, в котором, к своему
удивлению, Витте увидел, что пункт о нашем с Китаем оборонительном союзе был
обобщен. В новом проекте договора было указано, что в случае нападения
кого-либо на Китай, Россия, всеми своими сухопутными и морскими силами
должна защищать его, а в случае нападения на нас, Китай должен помогать нам.
Но не указано, что от Японии. Но это же громадная разница - защищать Китай
от Японии или от любой державы! У Китая постоянно возникают недоразумения с
Англией относительно Тибета, с Францией, нашей союзницей, из-за Тонкина. Да
и другие страны имеют отношения с Китаем. Это было бы в высшей степени
опасно брать на себя оборону Китая от всех держав. Да узнай кто о нашем
соглашении, это бы возбудило против нас множество европейских держав.
Князю Лобанову свое неудовольствие Сергей Юльевич не показал, какая-то
робость его удержала, но в тот же день он отправился к государю и доложил
ему, что вот смысл наших соглашений с Ли Хунчжаном князь Лобанов изложил
сперва правильно, но теперь в нем оказались весьма опасные изменения.
Государь велел Сергею Юльевичу ехать к Лобанову, тем более, что
министерства финансов и иностранных дел расположены в одном здании, и
уговорить его написать договор так, как нужно. Витте же мешала врожденная
его деликатность: князь Лобанов и служит значительно дольше его, и в
товарищах министра внутренних дел уже побывал, послом был в Константинополе
и в Вене, и вообще - в отцы ему годится. Тогда Его высочество пообещали
лично уладить этот в высшей степени важный вопрос.
Уже в Москве, перед коронацией, государь сказал Сергею Юльевичу, что
свое мнение о неудобстве для нас принять оборону Китая от всех держав он
Лобанову-Ростовскому изложил и что тот с ним согласился. Сергей Юльевич и
успокоился, тем более, что виделся с министром иностранных дел уже несколько
раз и тот ни словом не обмолвился с ним по этому предмету.
Через три дня после коронации, 22 мая съехались они для подписания
секретного соглашения в доме, который специально был снят в Москве на время
коронации для министра иностранных дел. С русской стороны уполномоченными
были князь Лобанов и Витте, а с китайской - Ли Хунчжан, который перед тем
получил соответствующие полномочия телеграммой из Пекина.
К подписанию были подготовлены два экземпляра соглашения -один для
Китая, другой - для нас. Князь Лобанов объявил, что проект договора
изучался, обсуждался и мы можем его подписать, и передал один экземпляр Ли
Хунчжану, а другой взял Сергей Юльевич, совершенно без задней мысли,
уверенный в правильности редакции. И вдруг, к своему ужасу, он обнаружил,
что князь Лобанов оставил текст в своей, неверной и очень опасной для
России, редакции. Сергей Юльевич отозвал князя в сторонку и, поступившись
деликатностью, сказал ему об этом.
Спасла их находчивость князя. Посмотрев на часы, он хлопнул в ладоши и
велел вошедшим лакеям подавать завтрак. Потом он пригласил к столу Ли
Хунчжана и присутствующих, сказав, что стол накрыт и кушанья могут
испортиться.
Пока длился завтрак, двое секретарей переписали договор и он получил
верную редакцию. Сергей Юльевич еще много раз встречался в первопрестольной с Ли
Хунчжаном и тот говорил, что, как друг России, советует ни в коем случае не
идти на юг от железной дороги, потому что китайцы, в своем большинстве,
неодобрительно смотрят на европейцев, считают , что все зло в империи
происходит от "белых дьяволов", и что продвижение России на юг вызовет
неожиданные и самые печальные последствия как для России, так и для Китая.
- Да, если бы мы точно держались этого чрезвычайной важности договора,
нам не пришлось бы пережить всю горечь позорной войны с Японией и наши
позиции на Дальнем Востоке были бы весьма прочны, - уже потом, много лет
спустя думал Сергей Юльевич. Летом товарищ Сергея Юльевича по министерству финансов Петр Михайлович
Романов выехал в Берлин, где он и посланник китайской империи Сюй Цзинчэн,
который одновременно был и посланником в России, и имевший обыкновение всю
зиму и весну жить в Петербурге, а лето и осень - в Берлине, составили и
подписали проект концессии.
Концессия на строительство Восточно-Китайской железной дороги
выдавалась Русско-Китайскому банку, который, в свою очередь, передавал это
право создаваемому Обществу Восточно-Китайской железной дороги. Вскоре
проект концессии был утвержден русским правительством и правительством
богдыхана. Сергей Юльевич уже понял, что китайцы ни в какую не согласятся на
казенную государственную железную дорогу в свои пределы. Они боятся, конечно
же, и с весьма большим основанием, подобных требований других государств.
Ему же очень не хотелось, да что там не хотелось, не собирался он выпускать
из рук министерства финансов такое важное для России дело. И тогда,
поразмыслив, он предпринял обходной маневр. Концессия, как уже было сказано,
была выдана Русско-Китайскому банку, а тот передавая это право не
существующему еще Обществу КВЖД. Сергей Юльевич внес в проект соглашения
русского правительства с Русско-Китайским банком об образовании Общества
КВЖД статью, согласно которой из тысячи акций по пять тысяч рублей каждая,
что составит капитал Общества, семьсот обязательно резервировались для
правительства и передавались в Государственный банк. Остальные триста акций
могут быть размещены среди частных лиц, но это уже была его уступка Альфонсу
Ротштейну, представителю французских финансистов. Сергей Юльевич ожидал
больших дивидендов от акций и хотел, чтобы они оседали в казну государства.
К счастью, вопрос об участии частных лиц в капитале Общества разрешился
благополучно и все акции Общества перешли в Государственный банк. За это
Русско-Китайскому банку было выплачено пять миллионов рублей, как банкиру
Общества.
Сергей Юльевич распорядился дать объявление в "Правительственном
вестнике" об открытии подписки на акции Общества в самый день подписки и,
таким образом, подписка кончилась не начавшись. Все акция Общества стали
принадлежать государству, а чтобы казна понесла минимальные потери, Витте
заключил соглашение с правлением Общества об уплате русскому правительству
четырех миллионов рублей за изыскания, проведенные на трассе будущей линии в
Маньчжурии. Из этих четырех миллионов три были сразу переведены в
Русско-Китайский банк в так называемый "Ли Хунчжанский фонд". Один миллион
пошел, следовательно, в доход казны, но и правление Общества осталось с
одним миллионом, на весьма коротком поводке - без акций и, практически, без
денег. Финансировать строительство Сергей Юльевич решил за счет выпуска
облигаций.
Одним из в высшей степени неудобных условий концессии, выданной
китайским правительством, Сергей Юльевич считал обязанность передать через
восемьдесят лет дорогу бесплатно китайской стороне. Но обойти это неудобство
было невозможно. Зато обусловленное концессией право правительства богдыхана
через тридцать шесть лет приступить к выкупу дороги он постарался
максимально затруднить.
Уж если китайцы и вздумают выкупать, то пусть крупно раскошелятся. Он
включил в концессионный контракт требование не только выплаты всех сумм,
которые будут затрачены на строительство, но и всех долгов, сделанных для
дороги, да с наросшими за то время на них процентами. Сюда войдут и "Ли
Хунчжанский фонд" и те семь миллионов рублей, которое Общество обязалось
вручить правительству богдыхана в день открытия движения по дороге. Вечно
затыкающему свои бюджетные дыры международными займами китайскому
правительству, находящемуся в долгах, как в шелках, не потянуть выкуп
дороги. Это ему обойдется, по предварительным и самым скромным подсчетам,
миллионов в семьсот рублей. Нет, это положительно невозможно!
Китай, по условиям контракта, представляет России, на треть ниже
морских, таможенные пошлины, свободу от китайских налогов и сборов и право
устанавливать на дороге свои тарифы за перевозку грузов. А самое главное -
полоса отчуждения. Здесь мы вольны будем бесплатно пользоваться необходимыми
для постройки, эксплуатации и защиты дороги землями, размещать свою полицию
и сторожевую охрану, бесплатно пользоваться необходимыми для строительства
материалами - камнем, грунтом, песком, известняком... Все это значительно
ускорит и удешевит строительство.
- Грандиозное, грандиознее дело во славу России! - радовался Сергей
Юльевич. Граф Филипп Эйленбургский любил пешие прогулки по Берлину, столице
Пруссии, уже четверть века и всей Германии. Так и сегодня, ранним июньским
вечером 1896 года, по установившемуся за три последних года обычаю по
четвергам наносить визит барону Фридриху-Августу фон Гольштейну - тайному
легационному советнику министерства иностранных дел империи, жившему на
одной из тихих улочек, примыкавших к Тиргартену, граф Филипп неспешно шел по
Унтер-ден-Линден вниз, к Бранденбургским воротам, мимо Пассажа с его столь
популярным Паноптикумом, потом массивного тяжелого серого здания
министерства внутренних дел, грозы вконец распоясавшихся социал-демократов,
шел, заглядывая в живые, веселые лица успевших уже покрыться ровным
бронзовым загаром хорошеньких молодых женщин, часто попадавшихся навстречу
высокомерных офицеров с воинственно закрученными a-la Вильгельм усами,
толстых господ в котелках и шляпах, скрывающих блестящие лысины, покрытые
зачесанными набок редкими остатками былых волос, нарядных детишек,
сопровождаемых строгими чопорными гувернантками в белых блузах и белых же,
до локтя, кружевных перчатках, бледные лица опрятно одетых пролетариев,
багровые лица пожилых бюргеров - любителей пива и айсбана, блестящие
любопытствующие глаза совершавших экскурсии по городу иностранцев,
сопровождаемых громкоголосыми развязными fremdenfurers. Выйдя на Парижскую
площадь, граф неожиданно для себя обратил внимание, что фланирующая его
походка вдруг сменилась четким, упругим, твердим шагом солдата и тут же
услышал пронзительную флейту и дробь барабана, - из-за Бранденбургских ворот
показалась марширующая рота. Граф остановился, пропуская солдат, старательно
выпячивающих серые мундирные груди, высоко поднимающих до блеска начищенные
носки и резко отбивающих шаг; от усердия и жары их молодые лица были покрыты
потом, а подмышки темнели мокрым сукном. Полюбовавшись молоденьким
лейтенантом на огромном вороном коне впереди роты, граф Филипп поднял глаза
на правившую одной рукой квадригой, а другой протягивающей лавровый венок
над Бранденбургскими воротами чугунную Победу. И скривился. Победа,
побывавшая в плену, не вызывала у него почтения. Благо, что историю помнят
весьма немногие и подобные чувства при взгляде на символ могущества Германии
возникали у немногих прохожих. В 1807 году корсиканский коротышка увез
плененную Победу в Париж, а спустя семь лет русские благосклонно вернули
опозоренную французами богиню. Да, русские... В вечерней беседе им будет
уделено особое внимание. Но вот и Тиргартен.
Граф Филипп поднялся по каменным ступеням к крепкой дубовой двери с
начищенной бронзовой рукояткой, ткнул палацем в белую эмалированную кнопку
новомодного электрического звонка под табличкой с надписьо "Тайный советник
Ф.Гольштейн", краем глаза отметил шевельнувшуюся штору в окне правого эркера
и почти сразу шагнул в услужливо распахнутую дверь. В просторной прихожей он
аккуратно поставил трость в круглую подставку с отверстиями для тростей и
зонтов и повесил шляпу на отросток оленьего рога, привезенного из России
охотничьего трофея хозяина дома, рядом со светлой тирольской шляпкой доктора
фон Хассе и форменной фуражкой графа Альфреда фон Шлиффена, чьи голоса были
слышны из отрытых дверей зала. Скромный черный котелок хозяина дома с
высокой тульей и жесткими маленькими полями покоился на самом верхнем
отростке рогов.
Мимо присевшей в книксене служанки, только что открывшей ему дверь,
граф Филипп прошел в просторный зал с обеденным столом в центре, покрытым
коричневой бархатной скатертью и застывшими вокруг него стульями с высокими
гнутыми спинками. Хозяин дома с гостями - начальником Большого Генерального
штаба графом Шлиффеном и председателем Пангерманского союза доктором фон
Хассе сидели на сафьяновых козетках в затененном от вечернего солнца
палевыми шелковыми гардинами эркере.
Слуга накрывал стол, тихонечко позвякивая серебром и фарфором.
"Любители устриц" в сборе - позволил себе пошутить граф Филипп, намекая
на двухгодичной давности фельетон в "Кладдердатч", острие которого было
направлено в хозяина дома барона Гольштейна, но в целом срывавшего покров
тайны с процесса определения целей и задач внешней политики объединенной
Германии и с подлинных творцов ее курса. В персонажах фельетона они сразу
узнали себя; внешне негодовали на автора, но в глубине души гордились своей
ролью и сознавали, что он прав.
Шестидесятилетний хозяин дома, убирая томик Хакслендера со стоявшего
рядом с софой кресла, кивнул гостю крючковатым подбородком, приглашая
садиться. Взгляд его колючих белесых глаз был напряжен, видимо Эйленбург
прервал его речь и хозяин дома старался удержать важную мысль, чтобы
продолжить ее внимательно слушавшим собеседникам.
- Освежаете в памяти свои российские и американские приключения, герр
барон? - кивая на книгу спросил граф Филипп, желая сбить его с мысли, чтобы
барону пришлось возвратиться назад, и посвятить его в истоки их беседы.
- Да, Фили, - хозяин явно сбился с мысли. - мы говорили о новейшей
истории наших взаимоотношений с Россией. Но вы, впрочем, ничуть не опоздали.
Так вот, в начале шестидесятых я служил почти три года в прусском посольстве
в Санкт-Петербурге под начальством герцога Лауэнбургского, - бывшего своего
благодетеля, опекуна и наставника, едва ли не ставшего тестем, Отто Бисмарка
барон Гольштейн называл этим не столь давно пожалованным кайзером
Вильгельмом II титулом с видимой неприязнью, ощутимой завистью, горечью и
явно насмешливо, - и считаю взаимоотношения с Россией краеугольным камнем
всей нашей внешней политики.
Ярким китайским веером барон обмахнул лицо - было довольно душно - и
заговорил менторски - четко и размеренно.
- Россия в настоящее время занята упрочением своих позиций в Европе.
Успешно завершив войну с Турцией в январе семьдесят восьмого года, она
существенно изменила существовавшее положение в свою пользу за счет
балканских славян. По Сан-Стефанскому мирному договору от 3 марта семьдесят
восьмого года Сербия, Черногория и Румыния получили независимость,
освободившись от турецкого гнета. Болгария получила автономию, обязавшись
уплачивать Порте лишь дань; Россия вернула себе Южную Бессарабию и получила
владения в Закавказье. И так далее. Главное - Россия покушается на Балканы,
явно стремится обосноваться там навсегда. И имеет там мощную поддержку.
Особенно плохо было то, что автономная Болгария получила выход к Черному и
Эгейскому морям, тем самым потенциально представляя России выход в
Средиземное море минуя проливы. В июне того же, семьдесят восьмого года в
Берлине прошел конгресс, в котором приняли участие страны, подписавшие
Парижский трактат пятьдесят шестого года. На этом конгрессе объединенными
усилиями стран Западной Европы - Великобритании, Австро-Венгрии и Пруссии, я
умышленно оговорился, назвав к тому времени уже объединившуюся Германию
Пруссией, бывшей ядром объединенной империи, но при пассивной позиции
Франции, удалось нейтрализовать успехи России на Балканах и пересмотреть
статьи Сан-Стефанского мирного договора. Хотя Румыния, Сербия и Черногория
остались независимыми, князь Бисмарк помог австро-венгерским Габсбургам
добиться оккупации Боснии и Герцеговины и стать фактически хозяевами
западной части Балканского полуострова. Год спустя Бисмарк и министр
иностранных дел Австро-Венгрии Андриаши подписали в Вене автро-германский
союзный договор. Франция дрогнула и в противовес нашему договору стала
заигрывать с Россией. Там у нее оказались союзники в лице русского военного
министра Милютина и начальника Главного штаба Обручева. В восемьдесят первом
году Бисмарку удалось восстановить Союз трех императоров, собрав в Берлине
на переговоры представителей Германии, Австро-Венгрия и России и заключив
так называемый "перестраховочный" германо-австро-русский договор о
нейтралитете. 0 нейтралитете на случай, если одна из них окажется в
состоянии войны с четвертой державой. По этому договору стороны обязались
следить и за тем, чтобы Турция соблюдала принципы закрытия проливов.
Подписывая договор, все три стороны руководствовались собственными
интересами. Россия, боясь английского флота и повторения Крымской войны,
была заинтересована в закрытии проливов; Австро-Венгрия стремилась
утвердиться в Боснии и Герцеговине; нам было нужно избежать франко-русского
союза, который страшил Бисмарка. В восемьдесят четвертом году он продлил
этот договор еще на три года. В августе восемьдесят шестого года, да, десять
лет назад, после государственного переворота в Болгарии, когда Александр
Баттенбергский, немецкий принц и офицер прусской службы, возведенный на
княжеский престол в Болгарии русским царем Александром II, воспротивился
намерениям русских превратить Болгарию в "Задунайскую губернюю" и начал
ориентироваться на Австро-Венгрию, русско-болгарские дипломатические
отношения были прерваны. А приход там к власти Фердинанда Кобургского
обострил отношения России с нами и Австрией. Антигерманские военные круги в
России толкали царя Александра III на изменение политического курса. И надо
отдать должное энергии и решительности Отто Бисмарка. Публично он
открестился от поддержи Германией ставленника Австро-Венгрии и одновременно
послал в Петербург принца Вильгельма Прусского, нынешнего кайзера, чтобы он
убедил императора медведей укрепить "Союз трех императоров" и для борьбы с
радикальной молодежью в России и для сохранения мира на Балканах.
Одновременно Бисмарк поручил Вильгельму натравливать русского царя на турок,
чтобы он захватил Константинополь, оседлал проливы и закрыл английскому
флоту путь в Черное море. С берегов Эгейского моря русские стали бы угрожать
путям "Владычицы морей" на Ближний Восток и в Индию. Натравливая Александра
III на турок, Бисмарк имел в виду снова столкнуть лбами Россию и
Великобританию. Именно эти державы связывают руки Германии в Европе. Ведь,
захватив Константинополь и проливы, Россия отнюдь не стала бы сильнее, но
обратила бы все свое внимание и наличные силы на защиту обретенных земель и
была бы существенно ослаблена на западных границах. Одновременно Бисмарк дал
поручение нашему послу в Лондоне Гарцфельду побудить Англию сделать первый
шаг в оказании сопротивления продвижению России. Правда, глава английского
кабинета Солсбери сразу понял, чего добивается Бисмарк. По слухам, он
заявил: "Он хотел бы втравить нас в такое положение, откуда у нас не было бы
иного выхода, кроме войны. Он хотел бы, чтобы Россия взяла Константинополь,
так как, по его мнению, Турция, Англия и Австрия будут вынуждены тогда
воевать, а он сохранит благожелательный нейтралитет и, если подвернется
случай, нанесет новый удар Франции". Хотя тогда и не удалось подтолкнуть
русских на захват проливов, в восемьдесят седьмом году Бисмарку надо отдать
должное за возобновление на очередной трехлетний срок русско-германского
договора, препятствующего сближению Франции и России. Впрочем, в то
чрезвычайно напряженное время лично я был против этого договора. Я и сейчас
считаю, что используя существующие противоречия между ними, можно было не
допустить сближения Франции и России.
Способный, хотя и неблагодарный эпигон великого Бисмарка барон
Гольштейн твердо уяснил главный принцип Римской империи "разделяй и
властвуй" и конкретный метод политики Бисмарка - стравливать Россию и
Великобританию, чтобы Германская империя стала безраздельной хозяйкой в
Европе. Помнил он и попытку Бисмарка устроить конфликт между этими державами
в Корее в восемьдесят пятом году, и особенно острое положение в марте-мае
восемьдесят восьмого года, когда в результате англо-русского соперничества в
Средней Азии мир оказался на волосок от войны. Тогда, узнав, что русские
войска достигли Пендинского оазиса на афганской границе, а газеты нагнетают
военный психоз в Англии, молодой Вильгельм по наущению Бисмарка неоднократно
писал в Россию царю о, якобы, военной слабости англичан и даже жалел, что,
как русский офицер, не может лично принять участия в будущих сражениях. В то
же время начальник Большого Генерального штаба Вальдерзее, ближайший
советник молодого будущего кайзера, убеждал английского военного агента в
Берлине, что Россия к войне не подготовлена и Англия, с военной точки
зрения, еще никогда не имела столь благоприятных условий, чтобы нанести
России удар. Самая страшная для Германской империи опасность, внушал Бисмарк
дипломатам и кайзеру Вильгельму, состоит в сближении между Англией и
Россией. Поэтому германская внешняя политика должна стремиться установить
между Великобританией и Россией скорее враждебные, нежели слишком интимные
отношения. Как и с Францией, непосредственной соседкой и едва ли не извечной
противницей близлежащих германских княжеств.
- Тогда и мы стояли перед искушением начать превентивную войну против
России, - неторопливо дополнил внимательно слушавший фон Шлиффен. - Мой
предшественник на посту начальника Большого Генерального штаба Вальдерзее
предлагал напасть на Россию, зная, что войска ее на западных границах не
развернуты и к войне не готовы. Но канцлер Бисмарк и Мольтке были против,
считая, что распыляя силы и растягивая коммуникации на пустынных и
бесконечных восточных просторах победить Россию невозможно, а увязнуть и
сломать себе шею - вполне, как это уже случилось с Наполеоном.
- А германские Остзейские провинции России? - не выдержал фон Хассе. -
А богатейшее Поволжье? А ее житница Украина? Надо не бояться русского
медведя, а направить туда всю нашу военную мощь. Германия как никогда остро
нуждается в освоении новых территорий. Наряду с захватом заморских колоний
следует обратить внимание на лежащую рядом Россию, особенно ее часть от
Польши до Урала. Нам необходимо иметь пространства для посадки своих
национальных саженцев. Бисмарк в свое время был против присоединения
Прибалтики к Пруссии, считая эту длинную полосу без хинтерланда ничтожно
малой величиной в обмен на вечную вражду гигантской России. Но время
стремительно летит и уже сегодня возникла проблема будущего мирового
господства Германии. Приобретение Остзейского края следует назвать главным
национальным требованием Германия, а противоречия между германской и
славянской расами - альфой и омегой современной европейской политики.
Благосклонно кивнув, барон Гольштейн невозмутимо продолжил, - В
девяносто первом году нами был заключен тройственный
австро-германо-итальянский союз. Франция и Россия, опасаясь, что союз
направлен против них, что так и было, пошли на сближение. В июле того года
состоялся визит французской эскадры в Кронштадт, а в Париже начальники
генеральных штабов Франции и России Буадеффр и Обручев вели переговоры о
военной конвенции, которую и подписали в следующем году в Петербурге. Да,
четыре года назад. Кроме того, как нам стало известно, министры иностранных
дел России Гирс и Франции Рибо тогда же подписали секретный договор о
совместных действиях на случай, если одна из стран окажется перед угрозой
нападения.
"Любители устриц" отлично знали, что винить в таком поражении внешней
политики Германии отца и сына Бисмарков было нельзя, ведь великий железный
канцлер и статс-секретарь министерства иностранных дел их совместными
усилиями годом ранее были удалены в отставку, так что ответственность за
состоявшийся союз извечных противников Германии ложилась на их плечи.
- Да, по заключенной в девяносто втором году военной конвенции, если
Франция подвергнется нападению со стороны Германии или Италии, поддержанной
Германией, Россия употребит все свои войска, какими располагает, для
нападения на Германию; если же нападению со стороны Германии подвергнется
Россия, то Франция должна прийти ей на помощь всеми своими военными силами,
- напомнил фон Шлиффен. - При получении сообщения о мобилизации сил
Тройственного союза, Франция и Россия обязались немедленно приступить к
мобилизации, чтобы, в случае войны, заставить нас воевать на два фронта. В
начале января девяносто четвертого года русский министр иностранных дел Гирс
и французский посол в Санкт-Петербурге Монтебелло обменялись письмами и
военная конвенция приобрела обязательный характер.
Видя, что стол накрыт, хозяин пригласил гостей садиться и сам занял
свое высокое обитое кожей кресло с резным фамильным гербом на спинке.
Эйленбург отметил, как обнюхивающе шевельнулись крылья его крупного
крючковатого носа над поданной слугой тарелкой с салатом из омаров и
ломтиками холодной телятины, и туг же перевел взгляд на высокие темного
стекла бутылки прекрасного мозельского и рейнского вина с претензионными
названиями "Гран вэн Шато Марго", "Гран вэн Шатон Мутон Ротшильд", зная о
мнительности и подозрительности своего старого даже если и не друга, то
единомышленника, и боясь дать тому повод для сомнений в своей верности и
искренности. Впрочем, граф Филипп был уверен, что пока он близок к
императору, жестокой мстительности барона Гольштейна ему можно не опасаться.
Ожидая, когда слуга сдернет серебряные проволочки и оборвет залитую
красным сургучом золоченую фольгу с горлышка бутылки, хозяин дома обратился
прямо к нему.
- Как поживает наш Райзе-кайзер?
Вильгельм II был весьма подвижен, за что и приобрел такое прозвище -
Кайзер-путешественник. Большую часть года он проводил в поездках по стране,
всюду вмешиваясь и регламентируя все, чего бы не касался его взгляд - от
солдатского обмундирования до дамских декольте, к коим он питал особое
пристрастие. Но ведь ему приходилось постоянно доказывать свою
мужественность, силу, ловкость и разум не только Германии, но и всему свету.
Родился он хилым, с парализованной левой рукой, а отец его Фридрих-Вильгельм
умер, не просидев на всегерманском троне и ста дней. И если избавиться от
физического недостатка молодому кайзеру помогли упражнения Фридриха-Людвига
Яна, турнфатера - отца гимнастики, то излишняя подвижность и даже
суетливость и разбросанность неоднократно вызвали сомнения и насмешки по
поводу его умственных способностей.
- Да, он по-прежнему стремится объять необъятное, - с улыбкой ответил
Эйленбург. - Теннис, верховая езда, фехтование, музицирование, штабные
учения, смотры гарнизонов, балы и карты, государственные дела, заботы о
процветания нации...
Разумеется, они, четверо, считали себя мозговым центром Германской
империи. Граф Эйленбург-Гертефельд - дипломат, поэт, драматург и композитор,
вот уже десять лет близок к императору и умел так подавать тому выработанные
на еженедельных по четвергам их решения, что кайзер воспринимал за плод
собственной мысли. Эрнст фон Хассе представлял интересы растущей германской
промышленности в ее стремлении к разного рода сырьевым запасам и рынкам
сбыта готовых изделий. Граф Шлиффен - начальник Большого Генерального штаба
объединенной Германской империи - обеспечивал непосредственное воплощение их
замыслов в планы молниеносных ударов полками, дивизиями и армиями. Но
истинным творцом политики всеподавляющей мощи и явного превосходства еще
молодой, двадцатипятилетней и стремительно набирающей силы империи был барон
Фридрих-Август фон Гольштейн. Занимая сравнительно незаметную должность
политического советника в министерстве иностранных дел и всегда оставаясь в
тени, он умело направлял внешнюю политику в интересах стальных баронов
германской промышленности, в нужных случаях не останавливаясь и перед
коварными интригами с целью отстранения от ключевых постов в государственном
аппарате тех, кого считая неспособным соответствовать духу времени. Он был
учеником и протеже великого железного канцлера, но именно его усилиями
удалось устранить Отто Бисмарка, как только обнаружились расхождения их
взглядов о роли Германии в Европе и способах ее возвышения. Война! Покорение
железом и кровью главного неминуемого противника Германии - России, вот цель
его политики. Но чтобы успешно вести войну на востоке, следовало уничтожить
врага на западе - Францию. А для разрешения этой задачи следовало на время
подготовки и ведения боевых действий с Францией нейтрализовать Россию.
Попытки вовлечь ее в конфликт с Англией на Ближнем Востоке, а потом и в
Средней Азии в свое время не удались, но сейчас возникает интересная
ситуация на Дальнем Востоке, а там могучим противником восточной соседки
Германии будет на только Великобритания, но и длиннорукая Америка и
стремительно набирающая силы Япония.
Темнело. Слуга зажег электрические светильники в хрустальной люстре над
столом, подал на блюде мейсенского фарфора багрово-красный окорок с тушеной
цветной капустой и обошел стол, наполняя бокалы вином.
Доктор фон Хассе отпил глоток, зажмурился, изображая восхищение и, зная
меру, продолжил, - Таким образом, мы оказались в тисках. Если австрийцам
свое жизненное пространство можно увеличивать за счет Балканского
полуострова, Италии - за счет Истрии, Далмации, Албании и Греции, то нам,
сжатым Францией и Россией, необходимо каким-то образом разжать тиски. Сейчас
у нас идет накопление сил, становление промышленности, мы нуждаемся в
дешевом сырье, за бесценок поставляемом нам Россией; нам нужен и широкий
рынок для сбыта продукция нашей промышленности. Но придет время, когда нам
придется вооруженной рукой разжимать стискивающие нас оковы и обеспечить
германской нации достойное ее жизненное пространство.
Фон Шлиффен прожевал кусок окорока, запил вином, уголком салфетки
промокнул усы и заговорил, постукивая по краю тарелки кончиком ножа, - В
прошлом году, для переориентирования внимания России на Дальний Восток, мы
через широкую сеть нашей агентуры сумели внушить российским
правительственным, в том числе и военным кругам, и лично императору Николаю
на недопустимость перехода Ляодунского полуострова в руки японцев как итога
японо-китайской войны, мотивируя эти соображения резким изменением
военно-политической обстановки на Дальнем Востоке и вообще в мире. Более
того, мы сумели подтолкнуть Россию на предъявление ультиматума Японии, а для
придания царю уверенности и преодоления некоторой его инертности, предложили
располагать нашей эскадрой в китайских водах.
Эйленбург вспомнил, как в начале апреля прошлого года, не прошло еще и
суток после направления русским министерством иностранных дал инструкций
послу России в Токио о дипломатическом демарше, как он положил на стол
Вильгельму копии этих инструкций, и император отдал приказ германской
тихоокеанской эскадре вступить в связь с русский эскадрой для возможной
блокады японских портов. И тогда же, в апреле, Вильгельм письмом поздравил
царя Николая за прекраснее начало, положенное против Японии, рекомендовал
особенно не церемониться и приступить к аннексиям для России. Вильгельм даже
пообещал охранять тылы России, чтобы никто не мог помешать ее действиям на
Дальнем Востоке. Хотя, к чему лицемерить, кроме как от Германии, и охранять
то было не от кого. Впрочем, про себя усмехнулся Эйленбург, подталкивать
Россию не приходилось. Настолько жадно они сами рвутся на Дальний Восток,
что стоит им только тихонечко подыграть, а уж они продолжат...
- Нам обязательно надо подталкивать Россию на войну с Японией, которую
поддержит Англия, - размеренно внушал Гольштейн. - Обязательно. Подталкивать
обе стороны. Разжигать аппетиты, вооружать, снаряжать, обучать, японцев во
всяком случае, играть на чувствах национальной гордости, использовать
малейшие противоречия, провоцировать территориальные притязания, вносить
элементы ревности, обиды, личной, я повторяю, личной заинтересованности
власть имущих, привязывать их материально в такой степени, чтобы они не
могли и помышлять расстаться с вложенными капиталами. Существует различие
между ответственностью, служебным долгом и меркантильными интересами. Это
присуще каждому человеку. Люди будут добросовестно выполнять свои служебные
функции, отстаивать интересы сюзерена, государства, но сравнительно легко и
даже безболезненно поступятся ими, под давлением, возможно. Но если здесь
есть личный интерес, вложены личные средства, есть личная и довольно крупная
материальная заинтересованность, то они будут стоять за нее насмерть.
Поэтому я и обращаю ваше внимание на то, чтобы в китайские дела были вложены
капиталы императора Николая и его супруги, урожденной герцогини Гессенской,
дармштадтской подданной нашего кайзера. Крупные капиталы, очень крупные.
Кстати, для успешного проведения в жизнь вырабатываемой нами линии нужны
способные исполнители, - он обвел взглядом внимательно слушавших его
собеседников. - Канцлер Гогенлоэ нерешителен, аморфен, пассивен, я
достаточно хорошо это знаю по совместной службе в парижском посольстве. Да и
статс-секретарь министерства иностранных дел Маршалль недостаточно активен,
не всегда разделяет нашу точку зрения, пытается проводить собственную линию,
а поэтому и неспособен твердо вести нужную Германии внешнюю политику.-
Бернгард Бюлов, - напомнил граф Эйленбург.
- Да, мне импонирует Бюлов. Он, надеюсь, явится вполне исполнительным
инструментом в наших руках. Вы, Фили, настойчиво внушайте императору
необходимость замены, на первых порах в министерстве иностранных дел, а
затем и канцлера.
- По сообщениям барона Ростока, создавшего вполне разветвленную,
мозаичную систему шпионажа в России, - заговорил граф фон Шлиффен, -
восемнадцатого мая, в день коронации царя, министр финансов Витте представил
ему на утверждение проект соглашения русского правительства с
Русско-Китайским банком об образовании общества Китайско-Восточной железной
дороги. Таким путем Витте разрушил наши попытки создать акционерное
общество, в котором главными владельцами акций стали бы лично император
Николай, герцогиня Гессенская, - Шлиффен специально назвал так русскую
императрицу Александру Федоровну, чтобы подчеркнуть германское ее
происхождение и несомненную духовную связь с родиной, - и приближенные царя.
Вместо этого, по соглашению, семьсот акций Общества КВЖД выкупит у
Русско-Китайского банка Российский государственный банк, а остальные триста
акций предполагается разместить в частных руках, предпочтительно среди
французов, чтобы усилить привлечение французского капитала. В тот же день
присутствовавший на коронации вице-канцлер Китайской империи Ли Хунчжан
получил по телеграфу разрешение из Пекина подписать Русско-Китайский
оборонительный договор. По этому договору России предоставляется право
строительства железной дороги из Забайкалья через Маньчжурию на Владивосток;
право использовать дорогу в любое время для переброски войск и любых грузов,
и право занимать в случае войны любой китайский порт. Оборонительный договор
направлен только против Японии. Двадцать второго мая Ли Хунчжан с китайской
стороны и русский министр иностранных дел князь Лобанов-Ростовский подписали
этот договор. Но здесь существует интересная деталь. Министр финансов Витте
обманул Ли Хунчжана, который не соглашался, чтобы концессия на строительство
дороги принадлежала русскому правительству. Ведь, приобретая семьдесят
процентов акций, он фактически делает Трансманьчжурскую магистраль
собственностью министерства финансов, русского правительства.
- Кстати, что там произошло в день коронации в Москве? - со злорадным
любопытством спросил Гольштейн.
- Коронация проходила в Успенском соборе Кремля, а для празднования
народа отвели так называемое Ходынское поле, служившее учебным полигоном для
войск Московского гарнизона. На этом поле проводились учебные стрельбы, во
множестве были накопаны траншеи, окопы, колодцы, бункера и брустверы и
прочие земляные сооружения. Со свойственной русским безалаберностью,
совершенно не заровняв ямы и траншеи, они на этом поле расставили ларьки,
палатки и балаганы, в которых собирались выдавать горожанам кульки с
закуской. Народу собралось множество, по оценкам их газет - свыше
полумиллиона. Собирались с вечера, давка на площади в восемь квадратных
километров была ужасной, к утру лег туман и отчего-то вспыхнула паника. Люди
помчались по полю, падая в ямы и топча друг друга. Погибли до полутора тысяч
человек, покалечены и ранены до десяти тысяч. Ответственность возлагается на
обер-церемониймейстера двора фон дер Палена и московского
генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Ведется
расследование, которое поручено тому же великому князю. Следовательно и
результат известен.
- Фон дер Пален? - удивился Гольштейн. - Германец не позаботился о
месте празднования коронации императора?
- Палены перебрались в Россию сто с лишним лет назад, во времена
императрицы Екатерины II, в девичестве принцессы Ангальт-Цербтской, и с тех
пор окончательно обрусели. Впрочем, в России такая бездна нищего, голодного,
безмолвного и забитого народа, что с ним и не церемонятся. Десять миллионов
в одну сторону, десять миллионов в другую... Там даже не знают, сколько их
всех. Как китайцев. Тот же Ли Хунчжан, видя некоторую взволнованность
русских сановников, хладнокровно заметил, что, когда он был
генерал-губернатором столичной провинции и у него от чумы погибли несколько
десятков тысяч человек, он совершенно не обратил на это внимания, и уж тем
более не стал омрачать покой императора печальной вестью.
- И еще одна приятная для нас новость. Присутствовавший на коронации
начальник Генерального штаба Франции генерал Буадеффр, под впечатлением
ходынской трагедии, демонстративно отклонил приглашение царя участвовать в
голубиной охоте, что может повлечь некоторое охлаждение симпатий царя к
Франции.
- У самодержавного русского царя симпатий к республиканцам нет и быть
не может, - счел нужным внести ясность граф Эйленбург. - Есть финансовые,
военные и политические интересы.
- Но не упускайте из внимания эту трещинку и постарайтесь при случае ею
воспользоваться, - Гольштейн не давал им отвлекаться на колкости.
- Подталкивая русского царя на войну с Японией, не следует забывать и о
своих интересах в Китае, - забеспокоился фон Хассе. - В Шаньдуне, в
частности, уже вложены крупные суммы в горную промышленность, в районе
бассейна Янцзы мы ведем борьбу с английской торговлей, в провинции Хубэй
построили железную дорогу, связавшую три крупных города Учан, Ухань и
Ханьян...
- Укреплением наших позиций в Китае сейчас занимается посланник барон
Гейкинг, а помогает ему бывший посланник в Токио и Пекине фон Брандт,
назначенный в Пекин директором Германского банка, - Годьштейн колюче
покосился на фон Хассе, недовольный тем, что его перебили. - Теперь надо
браться за дело с удвоенной энергией и сразу с двух направлений. Первое -
искать возможность для создания на Дальнем Востоке крупной частной русской
акционерной компании, в которую вложили бы большие деньги Романовы и их
ближайшее окружение. Da ist der Hung begraben. С большой суммы ожидают
больших дивидендов. Да и расстаться с такими деньгами они не пожелают.
Компанию надо создавать в Китае или Корее, - Гольштейн немного поразмыслил и
твердо продолжил, - лучше в Корее. Это сразу вызовет обострение
русско-японских отношений, а их конфронтация с нашей и божьей помощью
приведет к нужной нам цели. И второе - надо подталкивать Россию к
территориальным захватам в Китае. И даже не на севере, в Маньчжурии, а в
центральном Китае. Захват русскими оставленного японцами Порт-Артура был бы
политически выгоден для нас. Это сильно ударит по национальной гордости
японцев, возбудит острую их ненависть к России, заставит позаботиться о
реванше. Все это - морально-этические соображения. Но есть и более
существенные - экономические. Обосновываясь в Ляодуне, Россия тем самым
загораживает Китай собою от Японии. А этого они России не позволят. Китай
после победоносной для Японии японо-китайской войны представляется им
беззащитной жертвой и они не простят России, выхватывающей плоды победы из
рук. Чтобы возбуждать алчную жадность у русского императора и подтолкнуть
его к более решительным действиям, надо тщательно спланировать и осуществить
захват китайского порта где-нибудь поблизости от Ляодуна. Более того,
подбросить мысль об аннексии китайского порта Австро-Венгрии или, скажем,
Италии. Парочку броненосцев, для придания веса своим притязании, они
наскребут. Николай II, прослышав, что даже крохотная Италия обзавелась
владениями в Китае, и сам поторопится. Все это желательно осуществить года
за два, не более.
После обеда граф Эйленбург присел к стоявшему в углу зала роялю Эрара,
вывезенному хозяином дома из Франции. После подавления Коммуны и оккупации
Парижа германскими войсками инструмент даже такого знаменитого мастера можно
было приобрести за бесценок. Начав играть "Славься в венке побед" - прусский
гимн, он обернулся и увидел, что все присутствующие стояли в полном
молчании.
ЖУН МЭЙ. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПЕКИН
Потом было долгое путешествие по странам Европы, визиты в Германию,
Францию, Англию и Северо-Американские соединенные штаты и везде Жун Мэй
днями служила Ли Хунчжану переводчицей, а ночами грела ему постель.
Из Америки делегация на пароходе через Великий океан вернулась в
ближайший к столице Поднебесной империй порт Тяньцзин, но прежде чем ехать в
Пекин, Жун Мэй отпросилась на пару дней в Цзин-чжоу-тин, благо это недалеко.
Со старым хэшаном Янем она обошла главный зал храма и оба его придела,
зажгла свечи и воскурила благовония, а потом поставила на поминальный столик
благовонные свечи духу своего сына.
Позволив ей погоревать недолго, старый хушан увлек ее в свою каморку и
велел рассказать обо всем, что она видела и слышала в долгом путешествии.
Он был нетороплив и внимателен.
- Говори, девочка, говори, - повторял он, изредка поднимая на нее
прикрытые тяжелыми морщинистыми веками темные глаза. Все, что знаешь ты,
очень важно для спасения Поднебесной.
- Я так старалась выполнить ваше поручение, знать и видеть как можно
больше, проникнуть в самые тайные замыслы императрицы Цыси и Ли Хунчжана,
что стала его наложницей, - призналась она и горько заплакал.
- И цветок, брошенный равнодушным ветром в грязь, и яшма, упавшая в
пыль, остаются цветком и яшмой и не становятся грязью и пылью, - утешил
старый Янь, бережно и ласково гладя ее по голове.
- Поживи несколько дней в пристройке, побудь рядом с сыном, окрепни
душой, отдохни, воспрянь телом, очистись в молитвах нашим богам и
возвращайся в Пекин, к императрице-регентше Цыси. Все, что ты сообщила,
очень важно. Это помогает нам копить силы и искать способ сохранить
Поднебесную от захвата варварами. Ты помогаешь нам узнать замыслы безумных
правителей и собрать силы для отпора врагам. Постарайся быть близкой к
императрице Цыси и Ли Хунчжану. Его, как стало нам известно, скоро назначат
главой Цзунли-ямыня, и все сношения с внешним миром будут проходить через
его руки.
Вернувшись в Пекин, Жун Мэй привезла императрице богатые подарки и
вкусные заморские лакомства - консервы и конфеты. Старуха долго, с любовью,
нескрываемым жадным любопытством и с явным наслаждением перебирала
иностранные башмачки и туфли на высоких каблучках, даже попыталась ходить в
них, но едва не упала, за что жестоко выбранила поддерживавшую ее служанку;
хихикая, примеряла кружевные трусики и бюстгалтеры; закутывалась в яркие
ткани; тщательно рассмотрела и, прижимая к уху выслушала многочисленные,
привезенные из разных стран Европы и Америка золотые, серебряные и стальные
часы; подивилась фонографу, поющему и разговаривающему на разные голоса;
любовалась нанизанными на пальцы перстнями и кольцами с драгоценными
камнями; тыкала пальцы в мази и притирания; с восхищением заставляла фрейлин
перенюхать все флаконы с духами и одеколонами; кривлялась перед зеркалом,
примеряя парижские, берлинские, лондонские и ньюйоркские шляпки... Радости и
веселья императрице хватило едва ли не на неделю.
Очень осталась она довольна Жун Мэй. Да и Ли Хунчжан обрадовал ее,
сообщив, что тайный договор, согласно которому Россия обязалась защищать
Поднебесную от всех варваров, подписан. Она потребовала принести этот
договор, долго и внимательно разглядывала французские буквы, а затем велела
унести в главное хранилище в Цзунли-ямыне и хранить его особенно бережно.
Теперь заключенный в Москве договор следовало обсудить в Высшем
императорском совете, а затем утвердить императором.
Трижды прозвенел серебряный колокол, вознесся к небу ароматный дым из
старинных бронзовых курительниц, заиграли флейты и свирели у губ одетых в
зеленые и голубые халаты музыкантов. Евнухи распахнули тяжелые драгоценного
черного дерева двери и императрица Цыси шагнула к трону. Гуансюй, как
обычно, чувствовал себя неважно и просил императрицу заниматься
государственными делами в его отсутствии.
Внизу на полу перед тронем застыли коленопреклоненные высшие сановники
в разноцветных парчовых халатах, украшенных тканными золотом иероглифами,
обозначающими мудрость, долголетие, честь, верность.., - лгуны, воры и
лицемеры.
Впереди всех в пурпурном халате с изображением журавля, красным поясом
с пряжкой из нефрита и рубинов и рубиновыми шариками на шапочке скорчился Ли
Хунчжан, раздувшийся спесью от сознания отлично выполненного поручения
императрицы и недосягаемого превосходства над взиравшими на него с завистью,
ненавистью и страстным желанием подставить ножку Гуна, Цина и Дуаня. Жун Лу
выглядел озабоченным, а Юань Шикай, после сокрушительного разгрома в Корее
неожиданно возвысившийся, просто пыжился от самодовольства; в интригах он,
пока, не участвовал, хотя и заметно было, как льстиво он льнет к триумфатору
- Ли Хунчжану.
- Докладывай, - махнула рукой императрица.
- Нуцай Ли Хунчжан заключил от имени Милосердной, Счастливой, Главной,
Охраняемой, Здоровой, Глубокомысленной, Ясной, Спокойной, Величавой, Верной,
Долголетней, Чтимой, Высочайшей, Мудрой, Возвышенной, Лучезарной императрицы
Поднебесной империи оборонительный союз с Россией, - гордо, с видом
человека, одержавшего грандиозную победу, произнес он.
- Хао, хао, - кивала императрица, - мы знаем о том. А что еще?
- Еще, за подарок от России восьми миллионов ланов была подписана
концессия на строительство из Забайкалья до Владивостока через нашу
Маньчжурию железной дороги. Концессия заключена на восемьдесят лет, по
истечении которых дорога бесплатно поступит в обладание Поднебесной империи.
Бесплатно! - он победно оглядел ревниво внушавших ему сановников. - Хотя, из
осторожности, нуцай Ли Хунчжан в контракте концессии оговорил, что через
тридцать шесть лет мы можем приступить к выкупу железной дороги. Русские
обязались в день открытия движения по дороге уплатить правительству
императрицы еще пять миллионов ланов.
- Какое же участие в управлении строительством и работой железной
дороги примем мы?
- Нуцай Ли Хунчжан добился, что Председателем правления Общества
Китайской Восточной Железной Дороги, так по-русски она называется, будет
представитель правительства императрицы.
Но туг вмешался великий князь Дуань, люто ненавидивший выскочку китайца
Ли Хунчжана.
- Нуцай Дуань осмелится спросить - кто будет вести изыскания трассы
дороги, кто будут инженеры, которых у нас вообще нет, откуда возьмутся
десятники, специалисты по строительству полотна дороги, мостов, станций,
водокачек, депо и множества других сооружений?
И на все эти вопросы старый Ли Хунчжан вынужден был отвечать: русские,
русские, русские...
- Нуцай Дуань знает, что такое строительство железной дороги, хотя бы
на примере английских и германских в Южном Китае. Строительство железной
дороги означает захват громадной полосы земли вдоль дороги, и совершенно
бесплатно; вызванных этим волнений среди местного населения; наводнения
трассы дороги множеством наглых и бесцеремонных белых дьяволов; появление
чужеземных войск и полиции для охраны их; исключение полосы отвода дороги из
нашей юрисдикции и установленне там законов государства красноголовых
червей. То есть фактическое расчленение Срединного государства, захват нашей
территории с нашего же разрешения. Они будут пользоваться трудом нашего
населения, грабить богатства наших недр, устанавливать свои законы, введут
свои войска, будут обманывать и обирать народ... И за что?
- Но русские обязались оборонять нас за все это от всех других
варваров, - воскликнул Ли Хунчжан, обиженный, что его дипломатическая победа
не оценена по достоинству, а наоборот, подвергается беспощадной критике.
- Ах, оборонять, - не выдержал молчавший до сих пор Жун Лу. - Свои
армии им сюда подтянуть не удастся, слишком далеко. А если и удастся, то это
будет самым ужасным, что только можно придумать. Добровольная оккупация -
какой позор дня Поднебесной империи! Если они расположат свои войска на
нашей территории, то мы не будем властны в своих землях, лишимся собираемых
налогов, а народ станет дерзким и непослушным...
Он перечислял все мыслимые и немыслимые беды, ожидающие Поднебесную от
дипломатического успеха Ли Хунчжана, а Жун Мэй видела, что императрица
успокоена тем, что, пусть и с помощью русских солдат, но она защищена, ей не
придется бежать и прятаться от японцев или каких других варваров.
Потом злобное бормотание сановников и лоскутки улавливаемых ею мыслей
императрицы слились в ровное, успокаивающее жужжание толстого с коричневым
брюшком мохнатого шмеля, изображение их дергающихся фигур подернулось
туманом, словно она смотрела сквозь запотевшее стекло, дрогнуло, плавно
накренилось и потихонечку поплыло. Жун Мэй покрепче ухватилась за кресло
императрицы, махнула на них всех рукой и стремительно помчалась к своему
милому, веселому, пушистому, с ровными белыми зубками, блестящими
любопытными глазками, крепкими лапками и гладкой красной шерсткой лисенку.
Они чрезвычайно соскучились друг по другу, да и наступила пора занятий.
Сейчас Жун Мэй обучала сына запахам и вкусам. Осень, время уборки урожая, и
они лакомились плодами земли от северной Маньчжурии до южной Юньнани и от
Шаньдуна на востоке до Тибета на западе.
И, кроме того, ей нужно было пересказать все, что она видела и слышала,
старому мудрому хэшану Яню. Он ждет ее известий, он внимательно выслушает
ее, он просит подробно описывать все, что она читает в мыслях импратрицы,
слышит из уст сановников, видит на их лицах, узнает из сплетен и пересудов
дворцовой челяди. Проницательный хэшан Янь видит всю опасность безмозглых и
рискованных решений, принимаемых этими злобными пауками, именуемыми
Верховным императорским советом, и только он один знает, как можно
противостоять им.
Ждут ужасные беды
погрязших в пучине разврата.
Сколько людей не обманывай,
всегда наступит расплата. 1 I. Развеянные чары, стр. 396. Пер.И. Смирнова.
МЕДНИКОВ. ПРИМОРСКАЯ ОБЛАСТЬ.
Два дня Андрей Медников ходил как в угаре. Боялся. Из Никольского
приехал полицейский пристав, днями долго рыскал по рощице, вынюхивал,
высматривал, а вечерами вызывал к себе в опустевший домик Кирилловича
землекопов по одному и подолгу беседовал. Дошла очередь и до Андрея.
Пристав был вежлив, - Садись и рассказывай.
- Чего? - решил стоять насмерть Андрей.
- Все и с самого начала.
- Когда родился, что ли?
- Для протокола пригодится и это.
- Метрика у хозяина, - хмуро отвел глаза Андрей.
- Куда ушел Буяный? - внезапно спросил пристав.
- Увели его сперва в полицию, а потом в тюрьму на Корейской улице об
прошлом годе, солдатушки.
- Хитришь, ты знаешь куда. Твои рваные бахилы со стоптанными подметками
оставляют заметный след. Вот я сейчас покажу гипсовый слепок из рощицы, а
затем полюбуемся твоими отпечатками, - пристав вытащил из-под стола какой-то
грязно-белый камень с торчащими из него прутками и принялся тыкать его под
нос Андрею.
- Чего это? -отпрянул Андрей. - Я такого никогда не видывал.
- Пойдем во двор, - пристав крепко ухватил Андрея за рукав и потащил к
двери.
На улице у скобы, об которую терли ноги, соскребая грязь, чтобы в дом
не тащить, пристав указал на влажную жирную землю.
- Ступи ногой!
Андрей ступил.
- Да крепче, - прикрикнул пристав.
Андрей, не понимая, чего от него хотят, оперся на ногу всей своей
тяжестью.
- Отойди, - скомандовал пристав, присел над следом и внимательно его
оглядел.
- Ах, каналья, - вдруг выругался он, - хитришь, сволочь. Ты правой
ступи!
Опорки Андрей были худые, протекали и расквашивались, доставляя ему
много хлопот, и как раз вчера он на старые подошвы набил новые из толстой
кожи. И подковки приладил, чем очень гордился. Этим днем они его не подвели.
Бегло взглянув на след правой ноги, пристав взъярился.
- А ну, снимай их, - скомандовал он.
- Нету такого закону, - не послушался Андрей, - чтобы босиком ходить.
Или меняться станете? - кивнул он на блестящие сапоги пристава, надраенные,
тупоносые, хромовые голенища гармошечкой.
Тот уже понял бесполезность своего требования и решил испытать Андрея с
другой стороны.
- Ты куда в ту ночь ходил?
- В каку?
- В позапрошлу, - передразнил его пристав.
- Дак дрых я, уставши.
- Нет, ходил, ходил, люди видели.
- Не зна..., по нужде может...
Неудача с отпечатками обуви подорвала уверенность пристава в
выстроенной версии, да и сведения, добытые хитроумными расспросами боявшихся
власти мужиков были, видимо, расплывчаты и туманны, так что он махнул рукой,
- Пошел вон...
Андрей тому и рад был.
Но назавтра с железки его выперли. Благо корейцев и китайцев на дорогу
много нанялось. И деньги тот час рассчитаться нашлись.
Огорчился Андрей, но и обрадовался. Подальше от греха. Сразу он в
Никольские подался и вола купил. Довольно заморенного, правда, но
мужик-малоросс присоветовал, бери, мол, по свежей траве быстро отъестся,
кости, шкура есть и молод еще.
Так, гордый покупкой, вошел он в Ивановку.
Прошлый год Медниковы не то, что пробедствали - землю отдали
корейцам-половинщикам, а сами дом достроили, огородом, садом, пасекой
занимались, словом, испугом отделались. Да и деньжат немного скопили, сдав
ячмень в интендантство. Купили они вола, да второго Андрей привел, опять
пахать можно, чем они сразу и занялись. Но Андрей, пожив в новой избе с
недельку, в город засобирался.
- Плохо мне что-то тут, к людям привык. Пойду в город работу искать, -
объяснил он отцу-матери. И ушел во Владивосток.
С работой в городе было неважно. Все были рады пользоваться дешевым
желтым трудом, да и специальности у Андрея никакой не было. Потыкался по
городу он, работу поспрашивал, но все бестолку. Половым, правда, в трактир
предложили, но Андрею с души воротили повадки внешне угодливых, да
бесцеремонных молодцов, и он решил, что у него так не получится никогда.
Тут прослышал он, что местный купец Яков Лазаревич Семенов набирает
ватажку капусту морскую драть и подался к нему. Семенов со своим компаньоном
Демби организовал капустный промысел, в прошлые годы у них хорошо
получалось, вот они и расширяли свое дело. Артели набирали, по преимуществу
корейские, человек по тридцать - сорок, но пять - шесть русских обязательно.
Хоть корейцы и не обманут никогда и с оплатой всегда согласны, да на
русских, по привычке, надежды более. Артели свои Семенов развозил по всему
побережью Приморья, и на Сахалине южном капусты было множество. Но Андрею
повезло, недалеко отправили, в залив Стрелок. Построили рабочие себе
балаганы, лапника наземь елового-пихтового настлали, застелили брезентом,
вот и устроились. Где по мелководью, где под воду ныряли корейцы с серпами,
а на берегу длинные листья анфельции укладывали на козлы для просушки. Потом
в плотные тюки упаковывали и шаландами в город отправляли, а оттуда уже в
Китай и Японию. Работа тяжелая, совсем Андрей тощим стал и солнцем
прожаренный. Но платил Семенов хорошо, в два раза больше, чем Андрей
зарабатывая на строительстве дороги.
К концу октября, когда совсем уже холодно стало, выбрались они в город.
Семенов дал расчет, но остался Андреем доволен, звал на следующий год на
прежнее место работать. На зиму же у него для Андрея работы не было.
Побродил он по городу, опять везде потыкался, но без особого старания. По
дому соскучился. Потом сходил к Кунсту и Альберсу на Мальцевскую, накупил
обнов братовьям, шаль цветастую матери, сапоги добрые бати, а себе тульскую
гармонику, девок к себе в Ивановке приваживать, и снес все добро в
Матросскую слободку, чьи улочки за Гайдамаковским оврагом с сопки к Морскому
госпиталю у моря скатывались, и где ночевал он у бабы Авдотьи. Завтра с утра
решил домой отправляться, а вечером с товарищем по капустному промыслу зашли
пиво попить в трактир "Петербург" обшарпанный, там же, в Матросской
слободке. Без особого желания Андрей согласился в трактир идти. И накурено
там, и воздух спертый, от чего назавтра голова болит, и тоска, и матерно, да
и драки без конца вспыхивают, приходится унимать соседей. Но не откажешь же
товарищу. Не к лицу, не по-мужски выйдет.
Пришли пораньше, пока рабочие с механических мастерских и служивые из
флотского экипажа не нахлынули, заняли удобный угол, за фикусом разлапистым
в кадке, здесь покойней было, и пива заказали дюжину. По первой кружке
залпом выпили, с жадностью, недолго посидели, внутрь себя блаженству
прислушиваясь, по бутерброду с кетовой икрой сжевали и за второй потянулись.
Но тут Андрей ощутил на себе взгляд из другого угла, тоже фикусой
загороженного. Отпил он полкружки недовольно, мешали ведь, поставил на стол
и вгляделся в соседний угол. А оттуда скалил зубы сквозь бороду Матвей
Буяный. То-то радости было. И по груди поколотили кулаками друг друга и,
обнявшись, по спинам тузили, и расцеловались даже от полноты чувств. Матвей
тоже был с товарищем. Съехались они со своим добром за один стол,
"пьянковки", которую только в Матросской слободке и подавали, принести
велели и пир продолжили. Матвей Буяный принялся расспрашивать Андрея о
житье-бытье, вспоминал старых товарищей.
- Разбрелись кто куда, на железке осталась самая малость, - отвечал
Андрей и рассказывал, как лето проработал на заготовке морской капусты купцу
Семенову.
- А сам-то ты как поживаешь? - осторожно спросил он.
Матвей был уже в подпитии, язык развязался, но еще пытался себя
контролировать. Немного недоговаривал, туману напускал, а потом вынул из
кармана пиджака и на стол положил большой круглый полупрозрачный камень с
темной веточкой в середине.
- Вот, полюбуйтесь!
Андрей взял камень, тяжелым он ему показался. А веточка желтой была и
блеснула золотом.
- Да, да, - видя Андреево удивление, кивал Матвей, - Золото!
- Так ты в старатели подался?
- Как сказать, - замялся Матвей Буяный. - Лето я у староверов в
Осиновке, что на Чехезе, работал. Серьезные мужики, в работе спуску не дают,
но платили хорошо. Крепко живут, все у них спорится. Баловства но допускают.
Но тут их добру позавидовали, да в деревню малороссов-переселенцев и
прибавили. Были среди малороссов мужики и справные, но много и вздорных
человечков. По каждой малости в крик, драки устраивают, на чужое зарятся.
Весь порядок порушили. Пристав стал наведываться, мне приходилось прятаться.
Да и староверам надоела эта маята, подались они в Петропавловку на Даубихэ.
Петропавловку Андрей знал, это недалече от Ивановки, там староверы
селились издавна.
- А я им кто? - продолжал Матвей, - работник нанятый. И пришлось мне
идти на все четыре стороны. Ведь и деваться-то некуда. В Никольском не
укроишься - все на виду. Благо товарища встретил, год вместе бубны били на
каторге. А до этого он на Соколином острове уголь рубил, повидал многое.
Соколиным островом люди Сахалин называли, место страшное.
В том товарище Андрей признал спутника Матвея после его побега из
каторги и лупцевания Кирилловича-десятника.
- Вот он-то мне этот камешек и показал.
Товарищ Матвея, тоже в крепком подпитии, улыбался благостно и все
порывался отнять и спрягать камешек.
- Место, говорит, знаю, где золото водится. И камень оттуда. Зовет на
будущее лето в старатели.
И товарищ Матвея, Корж по прозвищу, заплетающимся языком, но очень
возбужденно, принялся таинственно шептать о богатствах, в горных таежных
речушках Южно-Уссурийского края таящихся. Рассказывал он о своих друзьях,
сказочно разбогатевших за лето-другое, о самородках, градом сыплющихся с мха
таежного, о золотом песке в речных песчаных отмелях, о шурфах, из которых
золото выбрасывали лопатами.
- Что-то ты на богача похож не особенно, - усомнился Андрей.
- А это видел? - привел Корж довод решающий, и покатил по столу речную
кварцевую гальку.
Веточка золота казалась внушительной.
Потом к ним четыре красавицы, шлюхи трактирные попытались пристроиться,
учуяли, видимо, что денежки, хоть и немного, у мужиков водятся. Да Матвей на
них рявкнул, брысь, мол, они и обиделись, матом ответили, вполне
профессионально. Недаром обслуживали Матросские улицы. Отошли и недалече,
через столик устроились, графин морсу заказали, клиентов ждать денежных.
Долго сидели они еще в трактире, набрались допьяна, но условились на
Вознесенье встретиться у Никольской церкви. И расстались заполночь.
- Ты пойдешь? - спросил утром Андрей своего товарища.
- Нет, - ответил тот, - я уже слыхивал про старателей, да и видел их
немало. Но капустное дело понадежней будет.
Зиму Андрей провел дома, помогая отцу по хозяйству, на охоту ходил, а
весной заметалась душа. Крепился он, крепился, за плужком сакковым еще
походил, батиной гордостью, самой ценной прошлогодней покупкой, да и подался
на Вознесенье в Никольское.
В церковь зашел, лоб перекрестил, по базару побродил и опять к собору
вернулся.
Перед оградой ему незнакомый парень дорогу заступил. - Ты Матвеев
дружок, Андрюха Медников?
- Да, - кивнул Андрей, - договорились встретиться...
- Топай за мной, - подмигнул парень, и в углу базара они встретились,
свиделись, руки потискали, по плечам похлопали, но неловкость почему-то
чувствовали, неуверенность.
Вшестером, купив тут же, у кузнеца, ломы, топоры, кувалды, кирки и
лопаты, запасшись хлебом, солью и крупой, увязавши весь скарб в котомки и
взяв свой инструмент на плечи, двинулись они вслед за Коржем. У одного из
парней за спиной ружье висело охотничье.
Шли тайгой, избегая дорог и даже тропинок, с ночевками.
Корж объяснил, что место золотоносное лежит на Ташехезе, левом притоке
Сиянхэ, в дне пешего хода от Атамановского. Но тамошних казаков следует
опасаться. Люди, мол, они звероватые, на белых лебедей и синих фазанов,
корейцев и китайцев, женьшевиков и спиртоносов, по цвету одежды так
прозванных, постоянно охотятся, как бы и на их золото не позарились. Поэтому
и осторожным быть следует.
За четыре дня, проплутав изрядно, вышли они к месту искомому. Быстро
бежала прозрачная мелкая речушка, лес зеленел свежей листвой, мягкая травка
глаза радовала. Побросав на укрытой от постороннего глаза полянке свой
скарб, они сразу кинулись по песчаным косам песок и гальку исследовать. Лишь
Корж и Матвей не спешили, как люди бывалые.
- Так скоро золото не дается, - объяснил Корж, - его попотеть, поискать
придется.
Вырубил Корж топориком из палой лесины лоток, вашгердой назвал его
ласково, а они пока два шалаша строили, костровище, на ручки лопаты, кайлы и
кувалды насаживали.
Назавтра Корж велел всем ямы рыть песчаных косах, - шурфы, - пояснил он
важно. А сам ходил с вашгердой от ямы к яме, песок в нее набрасывал с разной
глубины, и к речке бежал. Там он осторожно смывал песок водой, оставляя на
донышке самую малость. Эту-то малость на бумажке он на солнышке просушивал,
щепкой ворошил и внимательно рассматривал, шепча что-то под нос. Ворожит,
смеялись старатели, с надеждой глядя на него. Корж показывал им малые
крупинки золота, но доволен не был, кривился, как от зубной боли.
- У меня и опыта нет, - жаловался он, - видел, как другие делают, а
голыш с золотой веточкой сам здесь нашел прошлым летом, когда из Маньчжурии
возвращался, хоронясь от людей, как есть беглый каторжник в розыске.
С неделю они здесь промучились, а потом Корж велел шурфы песком
забросать и выше по речке перебираться.
И опять пусто им выпало.
Но на третьем месте Корж довольным остался, расцвел своими морщинами,
зубы гнилые, прокуренные на солнышко выставил. Показал щепоть темного золота
и велел рыть шурфы глубокие. Добрались они до коренной скалы и нашли жилы
кварца рыхлого с тонкой золотой пылью. Но и веточки золота попадались
маленькие. Ломами и кайлами крушили они породу, таскали корзинами ивовыми к
себе на поляну и, переложив дровами, отжигали. После она легко кувалдами
крошилась и Корж самолично, доверяя разве что Матвею изредка, промывал
породу бережно. Шурф вырыли широкий - саженей пять по стороне, и глубокий -
в два роста. Руки в кровь понабивали, пока не додумались костры устраивать и
породу пережигать. Работа немного полегче пошла. Намытое золото Корж прятал
куда-то, в место секретное.
- От греха подальше, - говорил он, - всякое бывает, и свой друг-товарищ
на добро общее может позариться, - и губы поджимал скорбно, вспоминая что-то
далекое.
Но на него надеялись.
И так они увлеклись старательством, что потеряли всякую осторожность. И
кувалдами громко бухали, и дым над их лагерем пеленой стоял, даже в
Атамановку за хлебом, крупой и салом изредка бегали, с тамошними девками
пытались любезничать.
Уже в конце августа, среди дня их лагерь окружили казаки. Лица
свирепые, бороды на грудь лопатами, с берданами, конями столкали в шурф и
давай расспрашивать. Кто такие, зачем и откуда.
Пытались им объяснить, что люди они русские, православные, мирные,
вреда казакам никакого не причиняют, золото отыскать пытаются, но пока без
толку.
- Заявку на старательство от полиции имеете? - грозно выспрашивал
старший, с лычками.
Явно было, что старатели они вольные, без разрешения.
Переворошили казаки весь лагерь, обыскали каждого, хотя кроме драных
портов и рубах на них ничего и не было, но все в пустую, ничего не нашли.
А после велели убираться к чертовой матери.
- Еще другой раз увидим, как белок перещелкаем, -пообещали.
Документы было стребовали, Матвей и Корж аж покрылись испариной, да
отговорились, что дома в Никольском оставили, чего их в тайгу тащить,
лохматить, не медведю же показывать, батюшке... Двух парней казаки признали
за Никольских, что так и было, а остальным на слово поверили. В добром
настроении были, видимо, или не хотели с эдакой рванью вожжаться попусту, а
потом оконфузиться.
Молодой казак их по дороге к Никольскому часа два провожал, потом
берданой погрозил и ускакал обратно. Надоели, небось...
Матвей с Коржем за золотом тайгой сразу кинулись, а Андрею с хлопцами
велели в Никольском на базаре ожидать. И точно, через три дня вернулись,
довольные, что не все потеряно, будут деньжата на зиму, зубы на полку класть
не придется.
Андрей на базаре батю с Афанасием повстречал, мед продавать приезжали и
с интендантством договариваться. Посокрушался отец виду Андрея бродяжьему и
просил домой возвращаться. На земле крестьянствовать надежней будет, а то
совсем одичал сын, сумы на плече не хватает, перед людьми стыдно, скажут
что?
Но во Владивосток все шестеро сходили, золото Корж знал кому продать.
Выручил он три сотни и еще место золотоносное за сто рублей продать
исхитрился. Поделили по шестьдесят, а себе и Матвею Корж по восемьдесят
оставил, как начальникам.
Сентябрь проходил, надо бы и в Ивановку возвращаться, но Андрею удалось
устроиться на строительство дока.
Сухой док был заложен во Владивостоке в мае позапрошлого, девяносто
первого года для ремонта кораблей сибирской военной флотилии, а пока корабли
ходили доковаться в Японию и в Гонк-Конг.
Андрей и раньше, идя из города к себе на 7-ю Матросскую, сперва по
Нижнепортовой до Клубного, еще говаривали Машкиного оврага, затем по 1-й
Портовой, останавливался иногда поглазеть на громадную ямину в пятьсот футов
длиной, что стояла перпендикулярно бухте и отгораживалась от воды небольшой
лишь перемычкой скалы. Из ямины слышался визг воздушных бурильных станков,
частый стук компрессоров, иногда раздавались глухие взрывы. Да и сосед по
комнат у бабы Агафьи, где Андрей по привычке останавливался, рассказывал,
как они бурили шпуры, закладывали пороховые и динамитные патроны, взрывали
скалу, паровыми лебедками поднимали наверх камень, а потом отсыпали его в
Жариковском овраге, у бухты. Он-то и уговорил рядчика взять на работу
Андрея, крепкий, мол, парень, да и опыт землекопа у него имеется.
По гудку они скорехонько просыпались, вместе завтракали, чем бог
послал, и спешили к доку. Дом бабы Агафьи был в конце слободки, почти на
Луговой, и шли они по Поротовской, на которую из слободских домишек
собирались хмурые, невыспавшиеся, иногда и не протрезвевшие еще рабочие
механических мастерских, мельницы Линдгольма, а больше доковские. У
Гайдамаковского оврага, за которым начиналась Экипажная улица, становилось
обычно очень оживленно. На работу спешили все и в воздухе звучали дружеские
приветствия, а часто и крепкая брань на житье-бытье и домашние заботы.
Обходя флотский экипаж, из-за забора которого раздавались свистки боцманских
дудок и команды на построение, рабочие стекались к Мальцевскому оврагу, где
у бухты пыхтела мельница Линдгольма, а дальше шли деревянные и кирпичные
приземистые цеха механических мастерских. На Афанасьевской улице, что вела
от Мальцевского к Жариковскому оврагу, толпа снова густела - подгорье и
слободки Фельшерская и Офицерская были облеплены домишками, заселенными до
невозможности. Но на спешащих людях можно было увидеть уже не только грязную
замасленную робу, но и приличное пальто, и чистый сюртук, иногда и нарядную
офицерскую форму со сверкающим золотом погоном. А уж за Жариковским оврагом,
когда рабочий люд стек к бухте и там рассеялся - в цехах мастерских, в яме
доковой, на причалах военного порта и так далее, на 1-й Портовой улице по
утрам было совсем просторно. Тут жили, главным образом, городские обыватели,
мелкие чиновники, приказчики многочисленных богатых магазинов, хозяева
лавок, мелкие торговцы, семьи морских и армейских чинов... И так до Клубного
оврага, где начиналась Светланская, главная улица города.
О, Светланская! Она была нарядна и широка, светла и просторна. Сторона
южная, та, что у бухты, пушилась беспрерывным сквером с длинными аллеями для
гуляний люда благородного и по вечерами освещалась фонарями керосиновыми,
здесь из раковины у Морского собрания звучала музыка, а из многочисленных
крохотных кафэ под пестрыми маркизами женский кокетливый смех и уверенная
мужская речь на французском, немецком, английском языках. Это был мир народа
сытого, холеного, гладкого, хозяев города, государства, всего мира. За людом
рабочим здесь внимательно приглядавали полицейские, на расправу скорые и
беспощадные. А та сторона, что у сопок, была застроена высокими каменными
домами, сверкала витринами богатых магазинов, широкими окнами ресторанов,
роилась публикой чистой и ухоженной, благоухала духами и помадами. Здесь
нередко можно было встретить господ адмиралов и генералов и даже его
превосходительство военного губернатора генерала Унтербергера. Ходитъ по той
стороне люду рабочему, бедно одетому, голодному строжайше запрещалось. -
Дабы не мозолили своим гнусным видом глаза их благородиям, - приговаривали
городовые, решительно перетягивая незнакомого со здешними порядками
крестьянина, или спешившего быстрее проскочить после долгого рабочего дня
мастерового на другую сторону. Они, впрочем, обходили Светланскую стороной,
и когда нужда возникала пройти из Матросской, Фельдшерской или Офицерской
слободки в Солдатскую, Линейную, что на Эгершельде, на Семеновский покос, в
Корейскую или Каторжную слободки, что расположились за Покровским кладбищем,
то пользовались либо Нижнепортовой улицей, которая вдоль самой бухты бежала,
либо Пушкинской, протянувшейся выше Светланской. Первые день-другой на работе Андрей чувствовал себя неуверенно, но
скоро пообвык, практически все ему было знакомо и привычно. Рядчик и мастер
претензий к нему не имели: все у него получалось быстро и толково. Но
скальные работы скоро кончились и началась облицовка дока каменными блоками,
заливка их бетоном и цементом, строительство насосной станции, установка
ботопорта... Так Андрей овладел специальностями каменотеса и каменщика.
Прошли три года и вот в начале октября девяносто седьмого года, через
неделю после Покрова Пресвятой Богородицы утром вокруг дока на покрытых
дерном откосах уселись его строители, а внизу, у самого дока, собралось
морское начальство, роты с кораблей Тихоокеанской эскадры, чинная публика,
дамы с букетами ярких астр и георгинов и началось молебствие. Священник
Успенского собора проговорил положенное, с клиром обошел вокруг дока,
помахивая кадилом, потом заиграла музыка гимна народного, засвистала паровая
машина, заполняя док морской водой, ботопорт поднялся и отодвинулся, и в док
важно и медленно, разукрашенный всеми флагами расцвечивания, с командой,
построенной вдоль бортов и кричащей "Ура" перекатом, волнами, вошел крейсер
"Дмитрий Донской".
Потом Андрей с товарищами отпраздновал это событие на лужайке в
Гайдамаковском овраге, изрядно выпил и с чувством радости и опустошенности,
ровно лимон выжатый, пошел домой. Радость была от успешно проделанной
громадной работы, а опустошенность от томившей впереди неизвестности.
Работа сделана и он опять остался без работы. Уже через неделю "Адмирал Чихачев", вставший опять на свои регулярные
рейсы по Уссури, повез прапорщика Ивашникова и поручика Минаева к Иману,
оттуда - сутки в вагоне поезда - они добрались до Владивостока. По пути, а
размещались они в тесной двухместной каюте и таком же купе поезда, времени
наговориться было вдоволь. Ивашников рассказал свою скромную биографию, а
Минаев - немного о себе. Родился он в Кяхте, в семье офицера пограничной
стражи, затем Сибирский кадетский корпус в Иркутске, служба в пограничных
гарнизонах на Дальнем Востоке и в охране русской дипломатической миссии в
Пекине.
- Вот откуда завидное знание китайского языка, - подумал Ивашников.
Олег Николаевич, словно прочитав его мысли, заметил, что Кяхта -
приграничный городок и вся чайная торговля раньше шла через него. Отсюда и
множество китайцев в городке и при желании, именно при желании, разговорному
языку научиться можно. В Тяньцзине он был ранен при отражении нападения
толпы голодных китайцев на сеттльмент, в котором разместились иностранные
торговые представительства. Продолжительное лечение, затем служба в
Хабаровске, в военно-топографическом отделе штаба округа. И вот - новое
назначение. Олег Николаевич рассказывал о себе довольно скупо, хотя
порассказать ему, особенно о жизни в Китае, видимо, было что. Вселив в
Ивашникова в начале их знакомства надежды на бурную, полную приключений и
опасностей жизнь и вместе с тем некоторый страх - а оправдает ли он его
ожидания, справится ли со своими обязанностями, не придется ли ему краснеть,
а Минаеву, холодно глядя в сторону, заявить, что он ошибся в нем, о чем
глубоко сожалеет, поручик, уже в пути, несколько раз говорил Ивашникову, что
все гораздо скучнее и будничнее. Сбор информации - это кипы газет, пустая
болтовня в обществе знакомых офицеров и чиновников того мирка иностранцев,
который невольно образуется в странах с совершенно иными обычаями,
культурой, языком. Из газетных статей, обрывков разговоров, домыслов, интриг
и специально распространяемых слухов складывается мозаичная картина
изменчивой политической обстановки; и все это необходимо тщательно
перепроверить, чтобы не попасть впросак самому и не ввести в заблуждение
штаб округа. Но, в любом случае, эта жизнь гораздо интереснее, чем
монотонное существование офицера в захолустном гарнизоне - дает свободу
мысли и поступка, расширяет рамки обыденного видения мира, потому что сейчас
здесь, на Дальнем Востоке столкнулись глобальные интересы наиболее развитых
в промышленном отношении государств; да и поможет обзавестись полезными
связями на будущее. Главное - не смотрите с презрением на обычаи, нравы и
привычки людей в тех странах, где вам придется служить, а будьте к ним
максимально доброжелательны. Люди это чувствуют и, как правило, платят той
же монетой. Российская дипломатическая миссия в Корее располагалась в европейской
части Сеула и была обнесена высокой оградой с красивыми каменными воротами с
двуглавым гербовым орлом над проездом. Сразу за воротами вырастало
величественное широкое здание миссии. За главным зданием прятался небольшой
флигель с кладовыми и сад. В ограде на территории миссии помещалось еще
четыре небольших домика и конюшня. В левой части главного здания находилась
резиденция посланника, а в правой разместился корейский король Кочжон со
своей свитой и прислугой. В большом зале миссии, разгороженном ширмочками,
расположились корейские министерства. В небольших домиках жили служащие
миссии и размещалась охрана.
Давний житель Сеула, построивший новый королевский дворец русский
архитектор Серединин-Соббатий, посылавший довольно интересные
корреспонденции во владивостокскую газету "Дальний Восток" под псевдонимом
"Россиянин", часто бывал в миссии и рассказал о короле.
Королю Кочжону из династии Ли в это время было сорок четыре года.
Предыдущий король умер, оставив после себя одну лишь дочь. Но по корейским
традициям наследовать трон может лишь потомок короля мужского пола, а
владение королевской печатью служит подтверждением возведения на трон. У
племянника умершего короля Тай Ван-куна было два сына. И вот королева-мать
Чо, завладев королевской печатью, усыновила младшего сына Тай Ван-куна,
которому было в то время двенадцать лет. А сам Тай Ван-кун стал
принцем-регентом. Когда королю исполнилось шестнадцать лет, ему подыскали
жену из рода его матери Мин. Оказалось, что молодая королева обладает
твердым характером в неженским умом, перед которым пришлось отступиться
принцу-регенту, правившему столь жестоко, что все в стране его боялись и
ненавидели. Отправив Тай Ван-кун в почетную отставку с титулом "Тай-то" -
Великий старец или Великий старый человек, королева возвысила своего брата.
Этот брат воспользовался случаем и настолько увлекся обогащением клана Мин,
что вызвал общую зависть. Рассказывают, что однажды, когда он приносил
жертву своим предкам, ему принесли ящичек, присланный Тай-то. Раздавшийся
затем взрыв скрытой в ящике адской машинки поразил насмерть брата королевы,
его мать и сына. Более того, по слухам, именно интриги ослепленного
ненавистью Тай-то и привели к трагической гибели королеву и бегству короля
из собственного дворца в нашу миссию.
- История в духе Александра Дюма-отца,- подумал Ивашников, но версия
подполковника Альфтана реалистичней. Русский посланник в Корее Карл Иванович Вебер ввел вновь прибывших
офицеров в круг их служебных обязанностей по охране миссии и небольшой
русской колонии. Особых хлопот по охране, по его словам, не возникало, но
положение может измениться и в лучшую и в худшую сторону со дня на день - в
мае в Москве были подписаны важные межгосударственные договоры; сейчас
заинтересованные страны изучают официальные тексты и добытые по своим
каналам секретные приложения и вот-вот каким-то образом отреагирует.
Господин Вебер ввел их во внутреннюю политическую обстановку.
- Захватив летом позапрошлого, 1894 года Корею, японцы бестактно
принялись наводить здесь свои порядки и вводить реформы. Некоторые из них
могли бы быть и хорошими, но не достигали цели из-за способа их введения,
другие были очевидно неприменимы, как например, запрещение корейцам носить
их национальные костюмы. Корейцы имеют привычку одеваться в белое. Белый
цвет на Востоке - цвет траура. Многочисленное королевское семейство,
неизбежно, несло утраты, по почившим объявляли трехлетний траур, и этот
траур слился в непрерывную цепь, вошел в привычку и обычай, а траурная
одежда превратилась в национальную. Корейцы курят громадные трубки,
зачесывают волосы в виде шиньона и носят шляпы с очень широкими полями, но с
маленькими отверстиями для головы, так что шляпа, чтобы она не сваливалась,
укрепляется на голове завязками. Так вот, у ворот Сеула и других городов
японцы поставили своих часовых, вооружили их большими ножницами, задерживают
облаченных в национальные костюмы корейцев, обрезают поля их шляп и шиньоны,
отрубают на три четверти длину их трубок, а затем, испуганных и обиженных,
отпускают домой. Делается это, якобы, для того, чтобы приучить корейцев к
работе, которой они заниматься как следует не могут, потому что им
приходится держать в одной руке длинную трубку, а другой поправлять свой
куафер каждую минуту. Вместо белой одежды японцы заставляют их носить синюю.
Из Японии в покоренную страну хлынули всевозможные искатели приключений,
подонки общества, желавшие поживиться, грабя и разоряя "низшую расу".
Естественно, корейцы пламенно возненавидели японцев, стали организовываться
для отпора, постоянно вступать в стычки, нападать на японцев. Королева и
группирующаяся вокруг нее партия Мин сумели в июне прошлого года сбросить
прояпонски настроенное правительство. Тогда же, в сентябре, японский
посланник и генерал Миура, командовавший оккупационными войсками,
организовали захват дворца и убийство королевы. Японские судьи оправдали
убийц и скрыли участие в заговоре японцев. Мало того, они заставили короля
издать декрет, возводящий на королеву самые гнусные обвинения и лишающие ее
титула. Испуганный, вконец затравленный король притаился, но тридцатого
января этого года ухитрился бежать вместе с наследником из собственного
дворца, охраняемого японскими солдатами, и скрыться в русской миссии.
Неожиданно оказалось, что это единственное место в городе, где он мог
чувствовать себя спокойно и в безопасности. Возмущенные корейцы напали на
королевский дворец, убили часовых и некоторых поставленных японцами
министров, так что Япония серьезно уступила свои политические позиции в
Корее. В мае на коронационных торжествах в Москве корейский посол Мин
Юн-хуан по поручению своего правительства ходатайствовал о направлении
русских советников для организации работы государственного аппарата и для
обучения корейской армии. Кроме того, он просил заем в три миллиона иен для
уплаты контрибуции Японии и похорон королевы. Тогда же, не желая обострять
отношений с Японией, мы закончили с правительством микадо секретный договор,
по которому согласились на совместное представление займа Корее;
предоставляем Корее возможность самой сформировать и содержать армию; в
случае возникновения осложнений в Корее и Россия и Япония могут послать туда
войска, но обязываются оставить между ними свободную от оккупации зону; и
последнее: до формирования Кореей своей собственной армии Россия и Япония
могут содержать здесь небольшие воинские соединения. В начале августа по
просьбе корейского правительства в Сеул прибыл представитель нашего
министерства финансов Покотилов. В ходе аудиенции король Кочжон попросил его
о возможно срочном предоставлении трехмиллионного займа, чтобы не хоронить
королеву, убитую по японским подстрекательствам, на японские же деньги, и
чтобы расплатиться с японцами по контрибуции. Тогда же король, видимо не без
умысла, обмолвился, что англичане через Гонконг-Шанхайский банк готовы
предоставить ему деньги. Если это произойдет, то англичанин Броун -
финансовый советник короля и глава корейский таможенной службы значительно
укрепит свои позиции хозяина финансов Кореи. Весной к нам в миссию
повадились американцы и им удалось, путем всевозможных посулов, склонить
короля дать им концессию на строительство железной дороги Сеул - Чемульпо с
узкой, четырех с половиной футовой, европейской колеей. Узнав об успехах
американцев, французы также сумели склонить короля дать им концессию на
железную дорогу Сеул - Ийчжу. Это уже опасно, и в виду протяженности дороги
и ввиду стратегического ее значении. По этой дороге японцы смогут быстро
доставлять свои воинские подразделения к Маньчжурии и нашим границам. Сейчас
здесь, в Сеуле живет владивостокский промышленник Бринер - энергичнейшая
личность. Он старается добиться у короля права на концессию по вырубке лесов
вдоль русла реки Ялу. Бринер бывал в Корее и раньше. С Меллендорфом у него
были превосходные отношения - оба они немцы и знакомы чуть ли не со школьной
скамьи. Меллендорф пять лет назад представил его королеве, но тогда
обзавестись здесь чем-либо не представилось возможности, в Корее хозяйничали
китайцы и японцы. Так вот, пока король живет у нас в миссии, Бринер,
используя старое с ним знакомство, настойчиво домогается своего и, судя по
всему, близок к успеху. По его словам, предварительный текст соглашения уже
готов и король сейчас его изучает, боясь нанести ущерб своим экономическим
интереса, и в то же время хоть чем-либо вызвать недовольство России, в чьей
миссии он нашел убежище. Я несколько раз давая ему понять, что не следует
тесно связывать интересы пронырливого дельца и интересы Российской империи,
но король сейчас в положении побитой собаки, испуганно забившейся в чужую
конуру и боящейся, что ее вот-вот вытолкают в шею. Реальную силу японцев
король Кочжон отлично видит - они частенько демонстративно устраивают учения
со стрельбой под стенами города, недалеко от нашей миссии. Я назвал вам
имена немца Меллендорфа и англичанина Броуна. Фон Меллендорф - пруссак, внук
известного фридриховского колченогого фельдмаршала фон Меллендорфа, прошел
курс в Берлинском университете и отбывал воинскую повинность в прусском
лейб-гвардейском полку. После службы поступил в прусское министерство
иностранных дел и лет двадцать назад приехал в Китай. Имеет явную
способность к изучению языков, неплохо знает китайский, корейский и,
говорят, японский. Был на посту тяньцзинского консула, когда его заприметил
Ли Хунчжан, в то время тяньцзинский вице-король. Ли Хунчжан сманил
Меллендорфа к себе в советники по иностранным делам. В восемьдесят втором
году, после охлаждения японо-китайских отношений, Ли Хунчжан прислал фон
Меллендорфа на помощь корейскому королю упрочить экономическое положение
страны. Обладая на редкость практическим складом ума, Меллендорф взял в свои
руки военное, иностранное и финансовое ведомства и стал, фактически,
хозяином Кореи. Но тут всполошились англичане. Опасаясь в будущем
соперничества на море со стороны России, они считали, что Корея должна
принадлежать Японии, и тогда проливы в Японском море были бы закрыты для
русских. И англичанам удалось вытеснить Меллендорфа и поставить на пост
главы таможенного ведомства, а финансы королевства поступают, главным
образом, из таможенных обложений, мистера Броуна. Он до сих пор является
хозяином корейских финансов и всячески противится сближению Кореи с Россией.
О Бринере прапорщик Ивашников был наслышан во Владивостоке. Там он -
величина, один из крупнейших воротил. По народной молве, Бринер уже лет
тридцать, с шестидесятых годов старательно осваивает Дальний Восток. Бывал
на Алеутских островах, на Аляске - в Клондайке, Номе, Такоме, потом
перебрался во Владивосток и начал-то с сущей, вводе бы, мелочи -
монополизировал перевоз через бухту Золотой Рог. Теперь приобретает
золотоносные участки на побережье Охотского моря, владелец пароходов, лесных
дач; и вообще - чуть где запахнет выгодой - он тут как тут.
- Надо сказать, - продолжал господин Вебер, - что бассейны рек Ялу и
Тумень, где добивается концессии на вырубку лесов Бринер, важны для нас в
стратегическом отношении - они отделяют Корею от Китая и России, и если мы
там сумеем утвердиться, то будем хозяевами в северной Корее и уже оттуда
можно будет распространить свое влияние не только на всю Корею, но и на
Маньчжурию. Но пока, реально, для нас важнее утверждаться в тех выгодах,
которые дает пребывание у нас "в гостях" короля Кореи. Сейчас мы усиливаем
русофильское представительство в местном правительстве, ждем приезда военных
инструкторов для обучения корейской армии, что, если правильно использовать
эти возможности, позволит нам занять здесь очень крепкие позиции. Хотя,
должен отметить, реальная власть принадлежит, как все мы отлично понимаем,
денежному мешку. Львиная же доля денежных поступлений в государственную
казну - при нищете населения и полнейшем отсутствии какой-либо
промышленности, не беря в расчет мелких кустарей - идет здесь от таможни.
Таможня, а вместе с ней и финансы королевства, находятся в руках англичанина
Броуна. С англичанами же корейцы отношения портить не станут - в порту
Гамильтон их военно-морская база, да и без того англичане вездесущи и крайне
бесцеремонны.
И началась служба прапорщика Ивашникова в должности караульного
начальника, неожиданно хлопотная. На него возложили строевые заняли,
изучение уставов, словестность, контроль за чисткой оружия, разводы и
проверки караулов, составление рациона и контроль за котловым довольствием,
словом, кто служил - знает. Взаимоотношения его с двумя другими офицерами
охраны миссии сперва не сложились, но потом все стало на свое место.
Кадровые военные, из семей офицеров, закончившие превилегированные
московское и петербургское военные училища, они приняли появление прапорщика
из рядовых с изрядной долей иронии, если не издевки. Поручик Корн, франт и
ловелас, тот вообще как-то в общей гостиной, куда собиралось почти все
мужское и женское население миссии, держа в руке бокал шампанского и искоса
поглядывая на Ивашникова, позволил себе пропеть, -
Терпеть я штатских не могу,
И называю их шпаками,
И даже бабушка моя
Их бьет по морде башмаками.
Зато военных я люблю,
Они такие, право, хваты,
Что даже бабушка моя
Пошла охотно бы в солдаты.
Ивашников тогда еще психологически не окреп в своем офицерском звании,
морально не утвердился, что ли, и растерялся: что же делать - пропустить
мимо ушей или вызвать на дуэль? Иди дать кулаком в морду? Впрочем, нет, все,
что угодно, но нарушить принятые среди аборигенов русской колонии правила
приличия он бы не осмелился. Но тут все присутствующие воззрились на него -
какова же будет реакция?
- Что-же, давайте сравним наши способности к ратному делу, - как можно
насмешливей произнес Ивашников, - Чему учили вас гувернантки и дядьки в
юнкерском училище, и чему научен я, с трех дет скачущий на коне и с пяти
стреляющий из бердана. Ferra et cogni*, - добавил он, намекая, что не против
и поединка.
*. Мечом и огнем / латинское - Enfant terrible* - с натугой нашелся поручик Корн, не ожидавший такой
прыти от юного прапорщика.
*. Ужасный ребенок / Франц./ - Bonne mine au manvais jeu * - резюмировал присутствовавший здесь
господин Покотилов.
*. Хорошая мина при плохой игре /франц./ Через полгода Ивашникову пришлось выручать Корна и у того тогда был вид
обмоклой курицы. Вскоре прапорщика Ивашникова с группой солдат направили в Чемульпо
получать прибывшую на пароходе Добровольного флота партию мосинских
магазинных трехлинеек для русской миссии. Шло перевооружение армии и они
тоже горели желанием сменить длинные тяжелые однозарядные берданы на удобные
пятизарядные магазинки.
"Россия" шла через Шанхай и среди встречавших ее у причала людей
Ивашников заметил Юлия Ивановича Бринера. С трапа судна на баркас сошел
высокий худощавый с военной выправкой пожилой представительный человек, за
которым китаец-бой нес два дорогих хорошей кожи объемистых чемодана; Бринер
шагнул к нему,они похлопали друг друга по плечам и заговорили по-немецки.
Ивашников лишь расслышал, что они справлялись о здоровье супруг - Натальи
Иосифовны и фрау Зльзы и детей.
- Меллендорф, - кивнул в сторону прибывшего стоявший рядом с ним
заведующий хозяйством миссии Терешин. - Это его сменил на посту финансового
советника короля и главы таможенного ведомства англичанин Броун. Явно прибыл
на помощь Бринеру выколачивать концессию. Немцы, как и евреи, не нам,
русакам, в пример - помочь друг другу не ленятся.
- Так Бринер же русский? - с деланным наивом опросил Ивашников.
- По паспорту. Мимикрия. Легче наживаться, газеты не станут вопить, что
иностранцы расхищают...
Получив длинные темнозеленые тяжеленные ящики с винтовками, к концу
следующего дня Ивашников вернулся в Сеул в миссию. Обязанности у него
удвоились - грели веретенку, снимали консервацию, изучали материальную
часть, инструкции и наставления, потом занятия с нижними чинами, учебные
стрельбы...
Ивашников рассказал поручику Минаеву о приезде Меллендорфа и теплой
встрече его с господином Бринером. Олег Николаевич явно призадумался.
- Хотя я никогда и не видел Меллендорфа, а он приезжал в Пекин в
бытность мою там, но к немцам я был не ходок, не нравилось мне их
высокомерие, но наслышан о нем достаточно. Яркая фигура. Окончив Берлинский
университет, он прибыл в Китай в качестве студента германского посольства,
достаточно быстро выучил язык и был назначен консулом в Тяньцзин. Тогда
немцы искали любую лазейку, чтобы проникнуть, в пику англичанам и французам,
в континентальный Китай. В Тяньцзине Меллендорф сумел очаровать Ли Хунчжана,
тогда вице-короля Чжилийской провинции, и поступил к нему на службу в
качестве секретаря. Надо отдать ему должное - прежде всего он позаботился о
перевооружении местного гарнизона германским оружием и об обучении его
германскими инструкторами. В восемьдесят втором году Ли Хунчжан,
обеспокоенный натиском японцев в Корее, послал туда фон Меллендорфа прибрать
к рукам финансы этого королевства. Король Кочжон назначил его начальником
таможен, которых, кстати, еще и не было и которые ему же и пришлось
создавать. Как глава таможенной службы, Меллендорф много общался с
иностранцами, нагло лезшими в страну, вот Кочжон и назначил его через год и
главой министерства иностранных дал. В это время и англичане попытались
прибрать Корею к рукам и предложили Меллендорфу убираться прочь. Тогда
Меллендорф решил столкнуть англичан с нами и через одного русского инженера,
находившегося в то время в Корее, сообщил русскому посланнику в Токио, что
корейский король желает отдать свою страну под покровительство и защиту
Белого царя. Господин Шпейер, в то время секретарь русского посольства в
Токио, немедленно прибыл в Сеул, где его торжественно встретили, но во время
личной аудиенции король Кочжон не высказал прямо своего намерения, а Шпейер
не был уполномочен вести такого рода переговоры, да и слова Меллендорфа
можно было истолковать двояко. Пользуясь статусом вице-президента
министерства иностранных дел Кореи, Меллендорф попросил прислать сюда
русских военных инструкторов, но это явно пахло конфликтом с Японией и
Великобританией, и ходатайство это Петербургом было отклонено. Тогда же были
установлены дипломатические отношения между Россией и Кореей, а посланником
сюда был назначен действительный статский советник Карл Иванович Вебер,
прежде служивший консулом в Тяньцзине и хорош знавший Меллендорфа. Господин
посланник вручил Меллендорфу пожалованный тому государем-императором знак
ордена Святой Анны 2-й степени, но от предложения немца установить
протекторат над Кореей рекомендовал воздержаться. В восемьдесят пятом году
англичане сумели настоять на замене Меллендорфа нынешним таможенным
комиссаром Броуном, и тому пришлось удалиться в Китай. Но он отлично
осведомлен о всех дальневосточных делах и приехал, конечно же, не зря.
Посмотрим, чем он вплотную здесь займется. Это прояснит намерения Германии.
Не знаю, числится ли он по прежнему за германским министерством иностранных
дел, поскольку времени прошло достаточно, но связи с ним, он, конечно же, не
теряет. Олег Николаевич вел вполне светскую жизнь - быстро обзавелся обширным
кругом знакомств, часто бывал в соседствующих с нашей иностранных миссиях,
приглашал к себе и сам часто ходил в гости к знакомым иностранным офицерам,
да и местную, корейскую знать жаловал своим вниманием. Дамы ему благоволили.
Еще через пару недель Ивашников вздохнул капельку посвободне:
необходимый минимум выбрал, максимум, как и бог, недосягаем, но
удовлетворение от выполненной работы и твердых знаний своих солдат он
испытывал. Тут-то к нему наконец и обратился поручик Минаев.
- Мнение о вас в миссии сложилось неплохое, Иван Иванович. Усерден,
командирские способности чувствуются, даром что молод. Но с этим
отрицательным в глазах старших качеством мы расстаемся очень скоро,
незаметно для себя и, увы, навсегда. Но к делу. Господин Покотилов в беседе
с Меллендорфом выяснил, что тот поражен размерами хищений Броуна. Конечно,
уверяет Меллендорф, гешефт существовал всегда и золотая пыль сама прилипает
к пальцам, но аппетиты Брауна превосходит допустимые границы. Вместо
полногрудой Рахили, выражаясь вольным стилем нашего жуира Корна, в казне
оседает плоская Лия. Поэтому господин Покотилов и просил неофициально
проверить, поелику возможно, разницу между таможенными сборами и
государственными от таможни доходами. Я завязал одно полезное знакомство с
чиновником таможни в Чемульпо. Готовьтесь, завтра поедем к нему в гости по
случаю праздника хризантем. Форма одежды парадная. Будут дамы. Ким И-Себ, начальник таможни в Чемульпо, целиком оправдывал свою
фамилию. Золотые зубы, золотые перстни на пухлых, заросших черной шерстью
пальцах, золотые часы на толстой золотой цепи поперек толстого пуза, он сиял
золотом, глупостью и самодовольством. Жена была ему подстать. Но дочь - нет.
Она явно стыдилась и своих заплывших жиром и золотом родителей, и показной
роскоши их жилища на фоне вопиющей бедности окружающих лачуг, и ненавидела
их - иностранцев, во множестве набросившихся на ее нищую родину, и с трудом
играла роль гостеприимной хозяйки. Понравилась Ивашникову она ужасно - и
тоненькой фигуркой, и иссиня-черными прямыми блестящими волосами, и гибкими
грациозными жестами рук и, главное - пламенной, нескрываемой ненавистью в
глубоких черных раскосых глазах; понравилась до того, что он с огромным
трудом удержался, чтобы не подергать ее за косичку, чем наверняка обидел бы
до слез.
В просторном дворе построенного по корейскому обычаю буковкой П дома,
неярко освещенного несколькими китайскими фонариками, был накрыт длинный
стол, на котором, чередуясь о белыми и желтыми хризантемами, стояли
разномастные бутылки с напитками всех стран мира.
- Обильно кормится от должности, - с изрядной долей сарказма довольно
громко произнес Олег Николаевич, уверенный, что по-русски здесь никто не
говорит.
Народу было много - местные купцы и представители иностранных торговых
фирм, в последнее время заполнявшие Корею, капитаны стоявших в гавани
торговых судов, японские, американские, французские и английские офицеры с
военных кораблей, серыми утюгами застывших в бухте Чемульпо, местная знать и
даже пара китайских мандаринов в халатах с изображением цапли и утки и
разноцветными шариками на шапочках. И галдеж стоял соответствующий -
гортанно-визгливо-напевный. Переводчик нашей миссии Ен Пан-са представил
Ивашникова хозяину дома, затем хозяйке, которой пришлось поцеловать руку, и
младшей хозяйке. Он и ей думал было поцеловать руку, но она отдернула
ладонь, состроив премиленькую презрительную гримаску. Позже, к концу вечера,
Ивашникову удалось поболтать с ней немного. Она сделала комплимент его
корейскому, правда и не совсем искренне, с изрядной долей иронии, а он был
удивлен, что она весьма живо, совершенно не затрудняясь подбором слов,
изъяснялась по-английски.
По молодости лет, а возраст, увы, выдавало мальчишеское еще его лицо, и
по малости чина, Ивашников не принимал участия в разговорах с солидными
господами, собиравшимися кучками по три-пять человек, но Олег Николаевич, в
отличном штатском костюме, чувствовал себя как рыба в воде и, имея уже
обширный круг знакомств, то оживленно говорил, то глубокомысленно хмурил
брови во многих, как заметил Ивашников, компаниях.
Сам он примкнул к группе молодежи, обсуждавшей новые моды, качества
разных марок шампанского и даже достоинства восточных красавиц. Маленькая
хозяйка была в центре группы, комплименты принимала холодно, с видимым
безразличием, в общей беседе почти не участвовала и все присматривалась к
одетым в черные смокинги солидным гостям, с бокалами в руках, как черные
навозные мухи сбившихся в кучки у капелек меда. Видимо и ей пришло в голову
подобное сравнение, потому что она коротко, без искры веселья, рассмеялась и
произнесла, - Как стая черных ворон у мертвого тела оленя.
Ее не поняли и она разъяснила, - Эти господа слетелись растащить мою
Корею на части, - вызвав всеобщее замешательство.
Группа вокруг них как-то быстро и незаметно растаяла, а Ивашников
постарался перевести разговор на нейтральную тему. Слушала она его
невнимательно, продолжала думать о своем, а потом приложила палец к губам,
жестом прося замолчать.
- Слушайте, - сказала она, и Ивашников прислушался. Недалеко, от одной
из прилепившихся к скале фанз, раздавались звуки музыки и тихое пение.
- Вот это - тунсе - наша флейта, а это - буги - барабан. Песня
называется Син-Зан-Тян-Чук и перевести ее на ваши языки невозможнее Это
песня о моей бедной родине, об угнетенном народе и безрадостном будущем.
Песню сложили бедные люди, бесправные и неграмотные, а потому и незнающие
выхода. Но в Корее есть еще честные и смелые люди..., - и она, испугавшись,
что сказала лишнее, замолчала.
Ивашников понимал правоту ее слов, внутренне был с ней согласен, но и
было обидно, что она причисляет и его к это шайке разбойников.
- Я немного знаю историю Кореи, тем более в курсе последних событий, но
согласитесь, что ваши правители неспособны управлять народом, не могут
обеспечить людей работой и едой, распродают страну и, вроде трагически
погибшей королевы, виновниками своих бед считают иностранцев.
- Я знаю, - горько согласилась Ким Де-кун, - мы маленький народ, у нас
грозные и жадные соседи - китайцы и японцы, которые постоянно сосут из нас
кровь, дешевыми изделиями давят нашу слабенькую кустарную промышленность,
захватили все важные должности в торговле и экономике. У нас слабенький,
безвольный король. Вчера он подписал соглашение о предоставлении концессии
русскому купезе, - это слово она произнесла по-русски, - Бринеру; продал ему
громадную горную лесную страну на севере, у границы с Китаем. До этого
король предоставил право иностранцам строить железные дороги, японцы уже
строят свои заводы в Фузане и Мокпо. Японцы строят, - печально повторила
она, - строят корейцы, всю тяжелую работу выполняют корейцы, а наживаются на
их труде иностранцы. Они богатеют, а мы беднеем. Совсем бедной стала моя
страна.
Ивашников понял, что с основами политэкономии она знакома и, судя по
всему, имеет единомышленников.
- Де-кун, - тронул он ее за локоть, - богатые иностранцы, как и все
разбойники в мире, хватают то, что плохо лежит.
Здесь не совладал с собой и позволил колкость. - Вон, посмотрите, разве
вы видели корейца, столь ослепительно сияющего золотом, как ваши родители?
- Мой папа много работает, он часто не спит по ночам, он помогает
обеспечивать страну дешевым рисом и тканями. Таможенники без дела не сидят:
работает порт - работают люди, у них появляются деньги, пища, одежда...
- Злые языки говорят, - Ивашникова рассердила ее наивность, -что после
войны, при Броуне, пароходов в Чемульпо заходит больше, груза через порт
проходит больше, а денег в казну поступает меньше, чем при Меллендорфе.
- Папа, нет, он честный и добрый..., - она вспыхнула густым румянцем и
на глазах появились слезы.
- Добрый, да, для себя и для вас. А нищих в стране вон сколько, да
сколько людей бегут от голода из Кореи в Россию. Их тысячи во Владивостоке,
да десятки тысяч на строительстве железной дороги работает, сам видел...
- Неправда, - умоляюще протестовала она.
- Вы лучше меня знаете, что это правда. Хотите доказательств? Или
боитесь их? Да и зачем вам, маленькой девочке, много знать? Кормят, поят,
одевают и обувают. Но все же, я могу узнать цифры доходов казны от таможни в
годы работы Меллендорфа, а вы - за время работы Броуна, ну хотя бы по порту
Чемульпо. И сравним. Согласны?
Ивашников с жалостью наблюдал, как на ее детском личике отражалась вся
борьба, происходившая в душе. И желание доказать ему, что его слова - ложь,
и сознание, что он прав, и детское упрямство, и самоистязательное желание
узнать правду, глубину падения ее отца и ее самой. А потом она решилась, -
Хорошо, я узнаю сколько поступает денег в казну от таможни Чемульпо. На пути из Чемульпо в Сеул Ивашников рассказал Олегу Николаевичу о его
беседе с Ким Де-кун и поинтересовался, каких успехов достиг Бринер.
- Меллендорф помог Бринеру облапошить местного короля. Они наплели ему
о неслыханном процветании Кореи, потоке золота от вырубки лесов в бассейнах
рек Тумень и Ялу. А если серьезно, то Бринер закючил концессию на разработку
лесов в бассейнах реки Тумень, впадающей в Японское море, сроком на один год
и реки Ялу, впадающей в Желтое море, сроком на пять лет, и на острове
Дажалет в Японском море. Но Бринер, по условиям соглашения, может продать
концессию в названные сроки любому благонадежному лицу. По концессии Корея
получит четверть дохода предприятия. Соглашение составлено так, что мы имеем
право держать там свои воинские подразделения и возводить сооружения. Бринер
надеется здорово разбогатеть на концессии, хвалится, что при относительно
небольших затратах он будет иметь в избытке спелый лес и чуть ли не
бесплатную рабочую силу - корейцев чрезвычайно много и они крайне
неприхотливы. Но, мне кажется, за купчишкой Бринером прячутся крупные акулы.
Из обрывков разговоров в гостиной миссии я понял, что Покотилов и Вебер
надеются теперь залезть в Корею обеими ногами, а отсюда перебраться и в
Маньчжурию. Вы обратили внимание - какие могучие челюсти и обширные защечные
мешки у Бринера и Покотилова? О, они не только Корею сожрут, им и Китая
будет мало, если англичане с японцами не помешает.
Они невесело посмеялись.
- А что же касается золотого осла, - продолжил поручик Минаев, - то
если удается узнать точные суммы доходов таможни и поступления в казну, и
разница будет ощутимой, королю придется избавиться от Броуна. И на этом
выиграет или Япония или Россия, в зависимости от того, кому удастся занять
пост директора таможенного ведомства и финансового советника короля. Словом,
пользуйтесь случаем, выжимайте из девочки все, что сможете. Вы утверждаете,
что она многое недоговаривает. Что же, вполне возможно, от нее удастся
кое-что узнать и о внутреннем положении в стране глазами молодежи. Очень
интересно - кто сейчас сильнее - русофилы, независимые или сторонники
сближения с микадо?
- А я наперед скажу: возобладают те, кто больше построит здесь
предприятий, привлечет к сотрудничеству местных богагеев, даст людям работу.
- Тогда приоритет у японцев, - после небольшой паузы ответил Олег
Николаевич, - здесь конкурентов у них нет.
Ивашникова здорово покоробил его цинизм в отношении Ким Де-кун. Ничего
он не собирался из нее выжимать, раскрыл лишь ей глаза на очевидные истины.
Слова же Олега Николаевича, после недолгого размышления, отнес на счет
некоторой его грубости. Ивашников знал, что обязан собирать экономическую и
политическую информацию, но считал, что имеет право быть жестоким, циничным,
даже безжалостным, хитрым, пронырливым и коварным в отношениях с людьми
жадными, корыстными, врагами России, но ведь эта зеленая веточка - какой она
враг? Впрочем, пусть, в любом случае проиграют лишь англичане, а к ним у
него симпатий не было.
- А где вы с ней думаете встретиться?
- Ким Де-кун сказала, что ее дядюшка, брат отца, приближенный короля,
входит в его свиту и сейчас живет с королем в нашей миссии. И что она уже
два раза приходила к дяде, будучи в Сеуле, передавала ему подарки от отца.
Когда она ухитрится заглянуть в бумаги таможни, то найдет повод навестить
дядюшку и постарается встретиться со мной. Позовет через дежурного офицера.
- Какой-то детский лепет, - пробормотал Олег Николаевич. - Впрочем, на
первый раз сойдет, пользуясь оказией. Мое упущение - тебя еще всему надо
учить. Но в странах востока тяжело работать с агентурой. Очень они от нас
отличаются внешне.
- Олег Николаевич, ведь я - гуран. Посмотрите внимательно на меня -
чуть-чуть грима и меня от маньчжурца не отличить.
- Я уже думал над этим. В будущем может пригодиться. Вечером в общей гостиной появились господа Покотилов, Бринер и
Меллендорф, изрядно навеселе, обмывали, если правильно Ивашников понял их
реплики, у посланника сделку. Все трое были оживлены сверх меры, щедры и
разговорчивы. Бринер велел принести дюжину шампанского и просил
присутствующих выпить за его удачу. Потом он пустился в воспоминания, а
Меллендорф, хорошо понимавший по-русски, но говорить не осмеливавшийся, так
как путал падежи и склонения, чем вызвал если и не смех, то улыбки
слушателей, кивал и повторял так, так, так...
- Впервые побывал я в Корее в восемьдесят третьем году. В Чемульпо на
том месте, где сейчас стоит здание таможни, тогда размещался форт из
шестнадцати пушек, да в деревянном балагане жили служащие таможни и прочие
европейцы. Таможня находилась в маленькой корейской фанзе, а порт Чемульпо
представлял собою скорее какой-то лагерь хищников-золотопромышленников, типа
клондайкского, чем единственный открытый для европейцев порт Кореи. Почему я
сказал - хищников-золотопромышленников? Да потому, что наводнившие тогда
Корею европейцы думали, что золота здесь - куры не клюют. Некоторые служащие
таможни открыто заявляли, что твердо рассчитывают разбогатеть за счет
глупости корейцев. Еще свежа была в памяти экспедиция за "золотым руном",
предпринятая греческим монахом-расстригой в конце семидесятых. Организовал
он ее неплохо - зафрахтовал пароход, набрал и вооружил шайку разбойников из
разных представителей "босой команды" европейцев азиатского Дальнего
Востока. Целью этой экспедиции был поиск сокровищ древних королей Кореи.
Монах-расстрига утверждал, что знает из достоверных источников, что в старые
времена королей хоронили в золотых гробах, наполненных драгоценными камнями.
Эта экспедиция за "золотым руном" окончилась, как и следовало ожидать,
бесславно. Захоронений они не нашли и, обнищав окончательно, после целого
ряда стычек с местным населением ухитрились утащить у них одного теленка,
пару коз, да дюжину куриц. Потом в Пхеньяне они взяли немного плохонького
угля и с позором вернулись в Шанхай.
При упоминании о сокровищах глаза у слушателей разгорелись, и они о
древних гробницах наслышаны были немало, и все переместились потеснее к
Бринеру. Он это заметил и, явно насмешничая, продолжил, - Тогда же в Корею
прибыли американские искатели сокровищ. По реке Дай-тунг они поднялись до
самого Пхеньяна - это около сорока миль от моря. Корейцы по натуре люди
довольно гостеприимные, они обрадовались пришельцам и привезли на судно
множество овощей, кур и яиц. Важно отметить, что все привезшие гостинцы
корейцы были безоружны и, конечно же, не имели плохих намерений. Все было бы
хорошо, да американцы искали любой предлог для конфликта; вот они и
объявили, что подверглись насилию от незаконно залезших к ним на борт людей,
и задержали прибывшего к ним в гости корейского мандарина как заложника.
Кстати, вы знаете, почему китайских и корейских чиновников называют
мандаринами? Как вы заметили, на этот фрукт они не похожи и скорее имеют
отталкивающий вид. Это название пошло от португальского глагола "мандар",
что означает "управлять", а португальцы первыми из европейцев начали
осваивать эту часть света. Так вот, взятый в плен мандарин испугался,
корейцы на берегу напугались, они решили, что это рабовладельческое судно, а
американские "десперадо" вели себя крайне воинственно. Надо сказать, что в
Пхеньяне приливы и отливы почти такие же, как и в Чемульпо, и когда
начинается отлив, судно может оказаться на мели. Что и случилось. Мандарин
воспользовался паникой, прыгнул в воду и уплыл. На берегу он собрал большую
толпу корейцев, рассказал им про ужасное с собой обращение на корабле, может
быть даже и наговорил, что его хотели убить. Ночью корейцы связали лодки и
шаланды, нагрузили их сеном и хворостом, подожгли и пустили эти брандеры по
течению. С огнем американцы справиться не смогли, попрыгали в воду и частью
утонули, а частью были перебиты. Словом, они сами были виноваты в своей
судьбе.
Слушатели сконфуженно посмеялись.
- А годом ранее в Корею прибыл господин Меллендорф. Фон Меллендорф
кивал, - так, так, так...
- Он завел новую государственную машину - таможню, и на славу. Все
прибывающие товары досматривались, оценивались, очищались, так же, как и на
любой другой таможне мира. Только одно обстоятельство всегда порождало
конфликты и недоразумения - нахальство китайцев, начиная от китайского
консула в Чемульпо и кончая самым бедным кули. Часто бывали случаи, когда
китайский консул получает, например, из Шанхая ящик опия или партию шелка.
Таможенный досмотрщик арестовывает контрабанду, а консул бежит на таможню, в
пух и прах разносит комиссара и заставляет китайских солдат принести этот
груз к нему в консульство. Или простой кули добывает через консульского
привратника визитную карточку консула и, прикрываясь ею, провозит
контрабандой опий, женьшень или шелк.
Дальше Ивашников слушать не стал и ушел спать. Часам к пяти Ивашников вернулся с прогулки, почистил Аметиста, дай ему
кусочек сахару и, пока он грыз, кося на него лиловым глазом, тихонечко
разговаривал с конем. Так, ни о чем. Говорил, что он хорошо себя сегодня
вел, не горячился, и выглядит прекрасно, когда в денник заглянув поручик
Корн, сегодня дежурный офицер по миссии.
- Идите, прапорщик, вас ожидает дама, - и он игриво подмигнул, щелкнул
пальцами, - кореечка, но fante de mieux. *
* За неимением лучшего. /франц./ Ивашников скорчил самую свирепую гримасу, на которую был способен, и
Корн ретировался, - Chaeun a son gout. *
*. Всякий по своему вкусу. /франц./ Но Ивашников уже взял себя в руки.
Ким Де-кун ждала его у бассейна, бросая крошки декоративным рыбкам,
устроившим толкотню за подачкой.
Поздоровались они несколько натянуто. Ивашников был ей очень рад и
стеснялся это показать, а она, видимо, приняла его сдержанность за более чем
безразличие.
Но свободно, без жеманства, приняла приглашение зайти в его комнатку.
Сентябрь в Корее, как и в Приморье - золотая пора. Воздух к вечеру
прогревался и, не дуй легкий ветерок, было бы невыносимо душно. Окно было
открыто, да и отсутствие потолка под крышей значительно увеличивало объем
помещения. Ивашников угостил девушку чаем с бисквитами и они немного
поболтали о погодах, появившихся близ Сеула тиграх и она рассказала ему о
символике аранжировки букетов.
Нужно было приступать к делу, но они робели.
Она оказалась отважней. - Отец уехал в Гензан, пробудет там неделю, и я
взяла отчеты по месяцам за этот год.
У Ивашникова уже была копия сводного отчета о доходах от таможни за
последний год работы Меллендорфа. При увеличении грузооборота порта почти в
пять раз, в основном за счет японских судов, доходы от таможни в казну почти
не увеличились.
Де-кун огорчилась так, что едва не расплакалась. Ивашников
посочувствовал ей и не знал, как утешить.
- Это мистер Браун заставляет отца составлять неправильные отчеты, -
кусая губы и запинаясь произнесла она.
Он не мог найти верный тон, чувствовал, что все его слова прозвучат
фальшиво, и принялся опять угощать ее чаем, но она едва отхлебнула глоток и
стала прощаться.
Ивашников проводил ее до кордегардии и смотрел, как она шла но улице -
сгорбившись, неуверенной, шаткой походкой. Это заметил даже Корн и
отреагировал в своей обычной манере, - Le vin est tiro... *
*. Вино открыто... /франц/ Уже чуть ли не месяц Ивашников одевал в свободное от службы время белую
корейскую рубаху, белые штаны, широкополую из навощенных ниток шляпу,
башмаки из рисовой соломы на соломенной же подошве, очень неудобные, кстати
говоря, и отправлялся через маленькую калитку в задней стене ограды миссии
на прогулки по городу, чаще всего на базар. Сперва его маскарад мало кого
вводил в заблуждение, но недели через две он уже мог появляться в этом
сравнительно большом - за двести тысяч жителей - городе без риска быть
принятым за европейца. Да и в зеркале он видел заурядного корейца с желтой
кожей лица, азиатским разрезом глаз, черными волосами... Даже поведение его
в корейской одежде на улице, подражая аборигенам, становилась
испуганно-подобострастным, и не только перед американскими или японскими
военными, но и перед корейскими чиновниками-янбанями. Случилось так, что
возвращаясь к миссии, Ивашников однажды разминулся с Олегом Николаевичем и
остался не узнанным. Как он возрадовался - спасу нет.
Правда, на следующий день поручик Минаев кивнул ему, - неплохо, но
Ивашников не понял, к чему это относится.
С Ким Де-кун он встречался еще дважды. Один раз в Сеуле, а другой - в
Чемульпо. В Сеуле они бродили по улицам, поднимались на гору Нянзам и
болтали о мелочах - погоде, природе, русских и корейских обычаях. Она
рассказала Ивашникову о том, что заботит корейскую молодежь, о своих планах
на будущее - она собиралась поехать учиться в Японию или даже, может быть, в
Америку, но это столь трудно, как жаль, что она не мужчина. Де-кун
рассказала о резком росте национального самосознания у молодежи, увеличении
количества отрядов инсургентов в горах, частых их стычках с армией и
нападениях на иностранцев. Инсургенты, большей часть "тонгаки" - прозелиты
религиозной секты, одной из ересей буддизма. У них крепкие связи с подобным
движением в Китае, а китайские националисты объединены в секту "Да-цюань -
Большой кулак" или "И-хэ-цюань - Большой кулак во имя справедливости и
гармонии" и имеют поддержку даже во дворце богдыхана.
Ивашникову показалось, что между ними установилось сердечное согласие;
прощались они, во всяком случае, грустно и очень неохотно. Да и потом, не
будь он столь загружен по службе, каждый бы день ездил в Чемульпо повидаться
с Ким Де-кун. Она хорошая девочка. Они сидели у Олега Николаевича, потягивали легкое вино и делились
своими наблюдениями о поведении американцев и японцев в Сеуле.
- Многие богатые корейцы, - поделился своими наблюдениями Минаев, -
хотя откуда им быть богатыми, местные янбани не дает им времени разбогатеть,
обдирают как липок, так вот, они стремятся вкладывать свои деньги в японские
компании на подставных лиц, с согласия японцев, конечно. По самым скромным
подсчетам, японцев здесь не менее семи тысяч и владеют они до восьмидесяти
процентов промышленности и почти всей торговлей. Ничего серьезного,
естественного, так, керосин, бумажные ткани, иголки, анилиновые краски. Но
они экономически привязываю к себе корейцев. Торговые связи рвутся нелегко,
люди консервативны... Сейчас японцы столкнулись с американской фирмой "Морс
энд Таунсенд компани" за подряд на строительство железной дороги Сеул -
Чемульпо. Эти восемьдесят ли - два корейских ли составляют одну нашу версту
- не бог весть какое расстояние, но при нынешнем состоянии корейских дорог
подрядчик будет диктовать свои условия.
Кроме сухопутной дороги, от Чемульпо до Сеула можно было подняться по
реке до Мину, пригорода Сеула, расстояние порядка ста верст, и от Мину до
собственно Сеула - это четыре с половиной версты крайне разбитой дороги.
Понятно было оживленное торжище вокруг подряда на железную дорогу.
- Вызывает беспокойство настойчивое стремление японцев и американцев
экономически поработить Корею, которой наши денежные мешки и правящие круги
отводят в будущем жалкую роль колонии. Это в лучшем случае, не то пропадут
они как инородцы в Приамурском крае.
- Кстати, Иван Иванович, - Минаев подметил, что Ивашникову весьма
льстило, когда его так называют: не по званию, очень уж крохотным оно было,
а именно по имени-отчеству; и иногда пользовался, уверенный, что
доверительная его просьба будет выполнена с максимальным рвением, даже
большим, нежели официальный приказ, - Вы приметили, что Бринер и Меллендорф
изрядно задержались в Сеуле, постоянно кружат в нашей миссии и плетут
кружева вокруг Вебера и Покотилова? Вебер и Покотилов - лица официальные,
первый - дипломат, посланник, ждет себе замену, собирается посланником в
Мексику, второй же - личный представитель министра финансов Витте, имеющего,
насколько мне известно, больший вес в государственном аппарате, чем даже
новый министр иностранных дел Муравьев. Прежний министр князь
Лобанов-Ростовский, вы знаете, недавно умер. Что же нашим немчикам от них
надо? Люди они деловые, крайне конкретные, время ценят, но тут совсем не
спешат. Бринер пропустил уже два парохода во Владивосток, а Меллендорфу
вообще нет проблем добраться до Шанхая.
- Почти каждый вечер они проводят время в общем зале, - поделился
Ивашников своими наблюдениями. - В зал часто приходят Вебер и Покотилов, и
тогда Бринер и Меллендорф начинают взахлеб расписывать богатства Кореи и
Маньчжурии, слабость туземных армий и нищету населения. Особенно их
вдохновляет последнее. Ведь платить корейцам и китайцам можно гроши, а рынок
рабочей силы - неисчерпаем.
- Возможно, возможно, - задумчиво пробормотал Олег Николаевич, - но вы
будьте, пожалуйста, внимательны, я не всегда имею возможность там
присутствовать. По моему, там что-то большее. Этим же вечером в общем зале господин Бринер развлекал дам и молодежь
весьма пикантными деталями жизни Владивостока. Он очень наблюдательный,
подумал Ивашников, и весьма остер на язык. Да и материал имеет богатый:
жизнь провинциального городка, по зиме отрезанного от мира льдами и
бездорожьем, дает богатую пищу для злословия.
- Скажем, вот, - рассказывал Бринер, - не далее как десять лет назад,
для того, чтобы обзавестись ламповым стеклом вместо разбитого или
лопнувшего, приходилось каждый раз покупать новую лампу, потому что в
розничной продаже не было стекол; и не дай бог у вас заболит зуб - придется
брать заграничный паспорт и ждать парохода в Японию; был, правда, в городе
"дантист", который немытыми пальцами выдирал гнилые зубы, но чистая публика
к нему не рисковала обращаться.
Дамы переглянулись и брезгливо зафыркали, а мужчины покривились,
представив, что в их ртах будет ковыряться толстыми как лошадиное копыто
ногтями полупьяный мужик, оттаптывая лыковыми лаптями ноги, тяжело
наваливаясь засаленным брюхом и, пользуясь случаем покуражиться, сердито
повелевать: шире раззявь рот ... твою мать... ваше благородие...
- А уж какие царствовали нравы! Такие едва ли можно где-либо встретить
во всем мире, ни даже вообразить... Существовал, к примеру, во Владивостоке
"Клуб ланцепупов". Сперва так именовались встречи мужчин в долгие зимние
вечера где-нибудь в ресторане или морском собрании. С невинных занятий -
совместных чтений нечаянно обнаруженного клока годичной давности газеты или
доселе не надоевшей книги, обычных сплетен или равнодушного зубоскальства по
случившимся за день событиям, постепенно перешли к винным - поперву банально
надирались вдрызг, отчего пожилые и женатые под влиянием супруг из клуба
постепенно отсеялись и осталась буйная молодежь - офицеры морские и
сухопутные, которые взяли в обычай надираться квалифицированно, придумав
игры с "изюминкой". Одной такой игрой "Клуб ланцепупов" особо прославился.
Называлась она "Тигр идет". На большой стол по числу участников игры
ставились фужеры или большие рюмки, вместительные, наполнялись водкой
доверху, а сами игроки по команде "тигр идет", из соседней комнаты старались
прорваться через узкую дверь первыми, нещадно толкаясь, теряя пуговицы и
аксельбанты, к столу, и выпить как можно больше чужих фужеров; тем, кому не
хватило, служили всеобщим посмешищем, но к следующему кругу имели фору,
потому как победители едва на ногах держались от непомерного количества.
Однако в конце концов эта игра выродилась в револьверную охоту на "тигра".
Самого нерасторопного выставляли за дверь, тушили свечи и закрывали окна
циновками, а потом кричали ему войти, и он должен был бесшумно, босиком,
обойти вокруг стола, потому что на шорох охотники стреляли, по уговору,
правда, вниз, в ноги, но кому же хочется остаться калекой... А куртуазные
похождения..., - и тут Бринер рассказал парочку таких историй, от которых
дамы пунцово заалели, а мужчины лишь растерянно крякали.
Дождавшись появления Вебера и Покотилова и продолжая тему, Бринер
грустно поцокал языком, - Да, пять долгих месяцев в запертом льдами городе
являются причиной всех этих адюльтеров и сумасбродств. А самоубийства? Не
проходит и месяца, чтобы не услышать об одном-двух, а то и трех разом. И
ведь прекрасные молодые люди - офицеры, либо чиновники с университетским
образованием.
- Опасно есть военный флот зимовать в Япония, - с германской
прямолинейностью подправил разговор в нужное русло фон Меллендорф.Бринер
смешался, но тут же нашелся.
- Карл Иванович, - обратился он к Веберу, - расскажите, ради бога, еще
раз ту захватывающую историю о потоплении в позапрошлом году японцами
английского парохода, перевозившего китайских солдат в Корею. Какая
иллюстрация беспомощности китайцев!
- Да, да, просим, просим, - собравшимся, как заметил Ивашников, весьма
импонировала тема о превосходстве белой расы над азиатами. Хотя, в данном
случае, китайцев-то побили японцы, такие же азиаты.
- Я слышал эту историю от непосредственного участника сией баталии, -
Вебер не чурался витиеватых, старославянских выражений, - фон Генекена. Этот
германский офицер пробыл целых двадцать лет в Китае в качестве военного
инструктора и сделал очень многое для обучения китайской армии. Так вот,
когда начался конфликт между Японией и Китаем из-за Кореи, китайцы
зафрахтовали английский пароход "Као-Шин", погрузили на него тысячу двести
солдат во главе с фон Генекеном и отправили в Ассан - порт примерно в
пятидесяти милях к юго-востоку от Чемульпо. За сутки до этого японцы имели
морской бой у Ассана с китайскими боевыми кораблями, причем китайский
броненосец "Чейен", попав в безвыходное, казалось бы, положение, поднял
белый флаг, а затем с чисто восточным коварством внезапно обстрелял
уверовавших в собственную победу японцев и удрал от них. Представьте
настроение японцев, когда, проверяя, какой груз везет английский пароход,
они обнаружили там китайских солдат. Японцы предложили находившимся на
пароходе европейцам съехать на берег, но китайцы им этого не позволили, а
принялись поднимать спрятанные в трюме орудия на палубу, чтобы обороняться.
Тогда японцы пустили мину, которая взорвалась у угольных ям "Као-Шина".
Пароход стал тонуть. Люди попрыгали за борт, а оставшиеся на пароходе
принялись стрелять в плавающих. Фон Генекен чудом спасся и потом рассказывал
нам, собравшимся у германского консула в Чемульпо: несчастные, обезумевшие,
не умеющие плавать дикари имели безумную идею, что если им суждено
погибнуть, то чтобы никто из их собратьев тоже не остался жив, и потому
стреляли в своих плавающих вокруг соплеменников.
Слушатели бурей негодования осудили этот варварский обычай.
- Фон Генекен? - громко переспросил Меллендорф. - Это не тот ли офицер,
который сооружать военный крепость Дагу, Порт-Артур, Вэй-хай-вэй? О,
Порт-Артур, - он в восхищении закатил глаза, - прекрасный гавань, никогда
нет лед, неприступный крепость!
- Крепости для базы русской тихоокеанской эскадры лучше и не
придумаешь, - вторил ему Бринер.
И они оба уставились желтыми наглыми глазами на Вебера и Покотилова. На следующий день Минаева и Ивашникова вызвал к себе господин Вебер.
Слуга-кореец открыл перед ними высокие белые с тонкой резьбой деревянные
двустворчатые двери кабинета посланника и согнулся в глубоком поклоне. Когда
офицеры вошли, Вебер и Покотилов, удобно устроившись в кожаных креслах с
сигарами в руках, о чем-то вполголоса беседовали. Посланник предложил им
сесть на низкую банкетку, обитую темно-коричневым шелком с белыми разводами
лилий, желая тем самым, видимо, подчеркнуть неофициальность предстоящего
разговора. Офицерам же, одетым в военную лагерную форму - китель с шарфом и
тугие ремни портупеи - на низенькой банкетке сидеть оказалось очень
неудобно. Карл Иванович Вебер в обращении был сух, строго официален,
несколько надменен. В миссии его все побаивались, а потому демонстрация им
демократизма насторожила Ивашникова. К тому же Вебер был человеком весьма
штатским, лет под шестьдесят, в юности попавшим учеником русского посольства
в Пекин и прожившим всю жизнь на Востоке, и видимо поэтому считал всех
военных званием ниже полковника равными между собою юношами; разговаривать,
впрочем, он стал с поручиком Минаевым.
- У нас с господином Покотиловым к вам маленькое поручение. Надо
съездить на недельку в Порт-Артур и осмотреть там бухту, город, окрестности.
Словом, вы должны знать, как человек военный... И боже упаси, чтобы в вас
признали русских офицеров. Кем-нибудь... Немцами опасно, там они обязательно
есть, в Китае довольно много их военных инструкторов, вдруг сфальшивите.
Лучше англичанами или американцами. Особенно американцами - среди них сброд
разноплеменный. Но не задерживайтесь. Дмитрий Дмитриевич, - он кивнул в
сторону Покотилова, - к началу ноября оставит нас. Через три дня два гражданина Североамериканских соединенных штатов -
мистер Моррисон, глава калифорнийской строительной фирмы "Моррисон энд
санс", и мистер Чанг, переводчик, представитель третьей генерации
китайцев-эмигрантов, прибыли в Пхеньян. У центральной, лучшей в городе
гостиницы, они вышли из носилок, которые несли восемь человек, тощие, едва
ли не изможденные, кули - носильщики паланкинов, заплатили им два рина -
вполне достаточно, американцы - люди деловые, а не щедрые аристократы, и
вошли в прохладный вестибюль. Гостиница представляла собою обычное корейское
жилое покосившееся от древности строение - буковкой П, с высокой массивной,
крытой неважной пористой черепицей крышей, с циновками на полу и канами в
номерах. Единственное на чем могли остановиться глаза - это на циновках,
больших, сплетенных из особой травы квадратных ковриках со стороной футов в
восемь и яркими цветными узорами в центре.
По предложенной Олегом Николаевичам легенде, они были деловыми людьми,
прибывшими в Корею заключить контракт на строительство железной дороги Сеул
- Пхеньян - Ийджу - Аньдун. Этим же можно было объяснить проведение ими
глазомерной топографической съемки по дороге. Местные чиновники-янбани были
свирепы в отношении своих сограждан, но иностранцев не трогали, в крайнем
случае довольствовались долларовой купюрой. Японцы же довольно ревниво
подозрительно относились ко всем иностранцам, а к русским в особенности.
Движение на разбитых каменистых дорогах было оживленным. На переправах
через горные речки, вспухшие после недавнею тайфуна, которые осенью часты,
царило столпотворение. Перетягиваемые канатами большие плоскодонные лодки и
паромчики забивались людьми до такой степени, что вода переливала через
борта. Но вокруг них всегда был вакуум; люди, судя по их поведению и
довольно косым взглядам, относились к ним недружелюбно, если не враждебно.
Простолюдины-корейцы были твердо уверены, что все напасти - войны, голод,
мор, безжалостные янбани - все это от нашествия иностранцев. Не стесняясь, а
скорее думая, что иностранцы не знают их языка, они рассказывали друг другу
сказочки о якобы процветавшей прежде Корее, пока иностранные червяки,
особенно японцы, не наводнили ее.
Оставив большие кожаные чемоданы в номерах, американцы отправились
знакомиться с городом.
Пхеньян, главный город северной Кореи, в далеком прошлом ее столица,
являлся важнейшим узлом путей, идущих с юга, востока и севера. С запада по
реке Дай-Тако город был связан с морским портом пароходным сообщением, Город
был обнесен каменной стеной шириной в шесть метров у основания и высотой в
десять метров и являлся как бы естественной цитаделью с периметром верст в
девять и четырьмя резко очерченными фронтами. Правый берег реки Дай-Тако на
всем протяжении командовал левым. Около Пхеньяна долина реки значительно
расширялась и, особенно на левом берегу, образовывала обширную открытую
равнину. Среди этой равнины Пхеньян и его окрестности представляли собой
группу холмов, командовавших окружающей местностью. Поворот реки у северней
части города образовал выступ, с которого можно было держать под обстрелом
всю долину реки.
- Удобнейшее место для обороны, - воскликнул поручик Минаев.
- От кого вы здесь собираетесь обороняться? - с иронией спросил
Ивашников.
- Вам, прапорщик, как разведчику, должны быть ясны устремления России в
Маньчжурию, Китай, Корею. Ялу и Порт-Артур станут форпостами, а противником
нашим будет не раздираемый иностранцами Китай, а молодая хищница Япония.
Заметьте, японцы уже везде чувствуют себя в роли хозяев.
- Вы как пифия, предсказываете будущее.
- Газеты читайте, юноша, будущее в них уже расписано.
И он оказался прав. Через семь лет и четыре месяца Ивашникову придется
воевать именно в этих местах. Но об этом позже. Переправляясь из Ийджу через реку Ялу в Аньдун, город на китайской
территории, они попали в большую неприятность. Широкая и длинная шаланда
вместила довольно много китайцев, возвращавшихся к себе на родину после
выполнения каких-то работ в Корее. Человек пятьдесят их было. Ивашников и
Минаев разместились на чуть приподнятой корме. Шаланда приводилась в
движение большим парусом, поднимаемым на мачту при помощи двух тонких
канатов, и, у берега, весел. Шумно и весело переговариваясь, китайские парни
заняли среднюю и носовую части шаланды. Паромщик сбросил причальный канат с
берегового бревна и шаланду тихонечко понесло течением от берега. Пора было
поднимать парус. Паромщик, недовольно поглядывая на иностранцев, визгливо
велел молодым пассажирам-китайцам браться за канаты. Они, полные желания
скорее вернуться домой, весело дернули, подняв парус до середины мачты,
дернули еще раз и парус взлетел наверх. Озорничая, они дернули еще раз, одна
из веревок лопнула и свободный конец рея упал вниз, разбив до крови голову
стоившему под ним пассажиру. Люди бросились от падающего рея к
противоположному борту, шаланда сильно накренилась, едва не опрокинулась, а
многие попадали. Причина была ясна с самого начала - старая гнилая веревка
не выдержала дружного рывка молодых здоровых парней, спешащих домой, но
лодочник, старый беспокойный китаец, явно желая отвести вину от себя,
закричал, указывая на хорошо одетых иностранцев, - Янгуйцзы - Заморские
дьяволы! Это они во всем виноваты. Их надо убивать. Выбросите их в реку,
иначе мы все утонем.
Настроение пассажиров-китайцев резко изменилось. От весело-добродушного
до непримиримо-враждебного. Самые горячие уже хватались за длинные крепкие
весла, и у Ивашникова сердце стремительно ухнуло вниз, в пятки. Минаев,
побледнев и закусив от бешенства нижнюю губу, выхватил из-под сюртука
внушительного вида Смит-и-вессон и оглушительно выстрелил низко над головами
возбужденных парней. Вид здоровенного черного револьвера, сноп пламени и
резкий звук выстрела отрезвляюще подействовали на них. Олег Николаевич
направил револьвер на лодочника и голосом, не оставляющим сомнения в
непременности исполнения, велел замолчать, привязать новую веревку и
двигаться в путь, не то он его застрелит. И сунул ствол, из которого еще
вился дымок, под нос старика.
Хладнокровие поручика Минаева, хорошо понятый ими маньчжурский его
диалект, большущий револьвер и, главное, твердость и уверенность, быстро
успокоили людей. Дрожащими руками достал лодочник новую веревку, привязал ее
к концу рея, вскарабкался на мачту, пропустил ее через блок и крикнул
пассажирам вновь поднимать парус. На этот раз все обошлось благополучно.
На причале в Аньдуне пассажиры бросились к полицейскому, дружно
загалдели, показывая на иностранцев пальцами, и полицейский попросил их
пройти в гуань-тин - местный полицейский участок. Там дежурный начальник
спрятал зелененькую бумажку в карман и они отправились дальше. Через месяц два американских бизнесмена сошли с английского парохода в
Фузане. Еще три дня путешествовали они по маленьким южнокорейским городкам и
потом исчезли. А еще через неделю, в первых числах ноября 1896 года на столе
у русского посланника в Корее Карла Ивановича Вебера лежали пять экземпляров
отремингтонированных и сброшюрованных заметок "Историко-географичеекйй очерк
Ляодунского полуострова. Порт-Артур и Да-Лянь-Вань. С картой Ляо-Дуна и
двумя планами".
"Название Порт-Артур сделалось известным миру сорок лет тому назад,
когда крейсировавшая по Желтому морю английская эскадра наименовала таким
образом одну из гаваней южной части Ляодунского полуострова в честь своего
мифического короля Артура, называвшуюся у китайцев Люй-шунь-коу. В
семидесятых годах этот порт представлял собой лишь крохотную стоянку для
местных джонок. Расположенная у этой гавани деревня состояла из
шестидесяти-семидесяти глиняных фанз с несколькими лавочками и
тремя-четырьмя гостиницами, или, вернее, постоялыми дворами. В таком
положении Порт-Артур оставался до начала восьмидесятых годов, когда
китайское правительство решило приспособить его для стоянки своей северной
Бэйянской эскадры и устроить здесь сильную морскую крепость. Осенью
восьмидесятого года германский поручик фон Генекен, состоявший на китайской
службе в должности личного адъютанта Ли Хунчжана, тогдашнего Чжилийского
генерал-губернатора и главного начальника северной эскадры, был послан для
топографических и инженерных изысканий, а в декабре того же года, по
утверждении составленного им плана фортификационных сооружений, были начаты
работы, к которым впоследствии были привлечены до четырех тысяч китайских
рабочих. В эпоху Тонкинской войны 1 оборона порта была усилена.
Первоначально все работы велись под руководством германских инженеров во
главе с фон Генекеном, но в 1886 году оборудование порта было поручено
французскому синдикату в Тяньцзине, а возведение фортов взяли на себя
английские и немецкие инженеры под I. 1884 - 85 годы, французская агрессия на юге Китая. общим руководством фон Генекена. Крупп и Армстронг являлись
поставщиками крепостных орудий. Как говорят, было затрачена до восьмидесяти
миллионов рублей на то, чтобы из деревушки Люй-шун-коу сделать первоклассную
крепость и лучший в Китае военный порт. После двенадцати лет огромных усилий
был создан такой порт, док и мастерские которого могли служить для всякого
рода починок и исправления судов. Кроме того, здесь были устроены минные
склады, морской арсенал, механический завод, магазин боевых припасов,
продовольственные склады. Все учреждения освещались электричеством; всюду
были применены новейшие усовершенствования и изобретения.
Являясь грозной, почти неприступней крепостью со стороны моря,
Порт-Артур был слабо защищен со стороны суши. Сознавая это, китайское
правительство приступило к возведению укреплений в соседнем заливе
Да-лянь-вань. Однако оно сделало ошибку, не приняв в то же время никаких мер
по укрепление города Цзинь-чжоу-тина, понадеявшись, вероятно, на прочность
его глинобитных стен и узкий перешеек, по которому открывается единственная
дорога к Порт-Артуру с суши, чем он был оставлен почти беззащитным. Между
тем, в минувшую войну с Японией, действия неприятельских войск, получивших
приказ взять Порт-Артур, оказались направленными прежде всего именно против
Цзин-чжоу-тина. Высадившись к северу от Би-цзы-во, деревушки у устья реки
Хуа-юань-хэ, японцы, после небольших стычек с китайскими войсками,
сухопутным путем подступили к Цзинь-чжоу-тину и после легкой часовой
бомбардировки, не причинившей вреда городским стенам, японские саперы
взорвали северные и восточные ворота, через которые затем и ворвались
осаждавшие. Китайцы не выдержали и бежали в Порт-Артур. Это произошло 25
октября 1894 года. Японцы немедленно обратились против Да-лянь-ваня и на
следующий день тремя колоннами по одному полку пехоты, эскадрону кавалерии и
батареи полевой артиллерии в каждой колонне показались в виду фортов
Да-лянь-ваня, построенных фон Генекеном по новейшей системе, вооруженных
тяжелыми орудиями и обладавших гарнизоном в шесть с половиной тысяч человек.
Имея в виду такие оборонительные средства Да-лянь-ваня, японцы приступили к
тщательному приготовлению наступления, но это оказалось излишним:
значительная часть китайских войск, узнав о взятии Цзинь-чжоу-тина,
отступила к Порт-Артуру еще до появления японцев, а остальные, едва дав
несколько залпов, бежали с такой поспешностью, что японцы нашли в крепости
несколько орудий еще заряженными. Помимо массы ценного боевого материала, в
руки победителей попал обстоятельный план минного заграждения, что
значительно облегчило им уничтожение последнего.
Взятие Да-лянь-ваня явилось самым значительным шагом в предпринятой
японцами кампании против Порт-Артура.
Дорога к Порт-Артуру была открыта для японцев. Для действующей против
крепости в распоряжении графа Оямы, главнокомандующего Второй японской армии
было до двадцати тысяч солдат и артиллерия из восьмидесяти орудий. Оставив в
Цзинь-чжоу-тине и Да-лянь-ване небольшие гарнизоны для охраны тыла, японцы
двинулись по двум дорогам к Потр-Артуру. Приступ был назначен на 9 ноября. В
Порт-Артуре в это время насчитывалось вместе с отступившими из
Цзин-чжоу-тина и Да-лянь-ваня свыше четырнадцати тысяч человек. Но из этого
количества только три тысячи были старые войска, остальные же не имели почти
никакой военной подготовки. Между тем со стороны суши Порт-Артур был защищен
слабо. На четырнадцать верст оборонительной сухопутной линии, где предстояла
борьба с японцами, имелось всего двенадцать редутов самого простого типа,
причем в центре между ними оставался открытым промежуток, по которому
пролегала дорога к крепости.
В течении ночи, предшествовавшей приступу, осадные войска с большими
предосторожностями заняли указанные им накануне места и к шести часам утра
японская армия стояла на расстоянии двух - двух с половиной верст от
китайских укреплений, растянувшись по фронту на девять верст и имея в общем
резерве лишь один батальон. В половине седьмого раздался первый выстрел с
осадной батареи, а спустя четверть часа открыли огонь и полевые орудия.
Китайцы не замедлили ответить, не причинив, однако, врагу никаких потерь.
Заметив беспорядочность огня китайских укреплений, японцы немедленно начали
атаку, согласно намеченному графом 0ямой плану, и редуты эти пали один за
другим, не продержавшись в общем и до вечера. Захват дальнейших укреплений
уже не представлял для японцев особого труда, так как китайские войска,
покинутые своими начальниками, помышляли только о спасении и при первом же
натиске бросились в разные стороны. На следующий день - 10 ноября - были
заняты без боя все береговые укрепления и Порт-Артур оказался в полной
власти японцев. Роль японского флота при взятий Порт-Артура ограничилась
незначительной перестрелкой с береговыми фортами, так как адмирал Ито
предпочел держаться вне выстрелов китайских крепостных орудий. Заслуживает,
однако, упоминания атака, произведенная японскими миноносцами на гавань.
Воспользовавшись приливом, двадцать пять миноносцев благополучно миновали
минные заграждения и, открыв огонь из своих скорострелок, произвели смятение
в фортах. В то же время один броненосец вошел в Голубиную бухту, находящуюся
у западного берега Гуань-дуна и своим огнем содействовал сухопутной атаке.
На следующий день были выловлены пятьдесят мин заграждения и японский флот
вошел в гавань.
Взятие этой первоклассной крепости японцам обошлось очень дешево: у них
выбыло из строя убитыми и ранеными около четырех сотен человек, китайцы же
потеряли свыше четырех тысяч. Такая значительная цифра убитых объясняется
крайним озлоблением японских солдат, которые по дороге в Порт-Артур нашли
несколько страшно изуродованных трупов своих товарищей, взятых ранее
китайцами в плен. Проникнув в крепость, японцы справили по ним кровавую
тризну, не дав пощады даже женщинам и детям.
Ляо-дуном, или в переводе с китайского, "Страной, лежащей к востоку от
реки Ляо-хэ" принято называть часть южной Маньчжурии, которая вдается в
Желтое море в виде полуострова треугольной формы и образует два больших
залива: на западе -Ляодунский и на востоке - Корейский. Крайнюю южную
оконечность Ляо-дуна составляет растянутый от северо-востока к юго-западу
полуостров, длиной примерно в сто верст, разделенный на две части узким
перешейком у города Цзинь-чжоу-тина. Южная часть этого последнего
полуострова известна на английских картах под названием Меч Регента, а
по-китайски носит название Гуан-дуна и оканчивается мысом, на котором
возвышается скалистая уединенная гора Лао-те-шань - Старая железная гора -
достигающая полутора тысяч футов. Береговая линия Ляодунского полуострова в
общем развита довольно слабо; только в южной ее части имеются несколько
объемистых и глубоких бухт как на восточном, так и на западном берегах.
Восточный берег Ляодуна, начинаясь у мыса Лао-те-шань, тянется на расстояние
триста верст сначала в северо-восточном направлении, а затем в восточном
направлении почти до 125 градуса восточной долготы и образует бухты
Люй-шунь-коу (Порт-Артур). Да-лянь-вань, Кэрр и несколько других, менее
важных.
Бухта Люй-шунь-коу занимает большую часть приморской котловины, которую
образуют тянущиеся с севера ряды холмов, совершенно лишенных растительности
и окружающих бухту как бы кольцом. Эта продолговатая бухта, вмещая в длину
более двух верст и в ширину до полутора верст, соединяется с открытым морем
узким длинным проходом в семь восьмых версты при ширине стопятьдесят -двести
саженей, тянущимся с севера на юг. Западный берег этого пролива образует
узкая изогнутая песчаная полоска земли, которая глубоко вдается в бухту.
Этой косе, имеющей в длину более четырех сотен саженей при ширине в
пятьдесят саженей, китайцы дали характерное название Лао-ху-вэй - Тигровый
хвост, и она, действительно, напоминает хвост этого дикого животного, если
смотреть на нее с высоты одного из окрестных холмов. В южной своей части
Лао-ху-вэй расширяется и, повернув на запад, достигает постепенно ширины в
одну и три четверти версты, образуя таким образом полуостров, который
отделяет внутреннюю бухту Люй-шунь-коу от ее внешнего рейда. Этот полуостров
наполнен двумя параллельными грядами холмов, имеющих в высоту от трехсот
пятидесяти до пятисот восьмидесяти футов.
Люй-шунь-коуская бухта очень мелководна, вследствие чего ею доныне
пользуются лишь китайские миноносцы. По этой причине китайским
правительством десять лет назад были приняты меры к устройству в восточной
части бухты искусственного бассейна, который мог бы быть доступен для
современных больших броненосцев. Для этой цели было углублено до четырех с
половиной сажен при низкой воде находившееся к востоку от бухты озеро, и
образовавшийся таким образом бассейн в виде пятиугольника, имеющий в длину с
запада на восток двести пятьдесят саженей и в ширину с севера на юг сто
пятьдесят сажен, известен под названием Восточный порт, тогда как
естественная бухта именуется Западным портом.
Перед входом в Люй-шунь-коускую бухту находится внешний рейд, шириною в
одиннадцать - двенадцать верст, удобный для маневрирования большого
количества судов, прекрасно защищенный прибрежными возвышенностями от
северных и западных ветров, но довольно опасный при южных и восточных
ветрах, которые поднимают здесь сильное волнение и зачастую заставляют
большие суда искать убежища в соседней Да-лянь-ваньской бухте.
Одним из важнейших удобств внешнего рейда является то обстоятельство,
что он не замерзает круглый год, в то время как внутренние порты - Восточный
и Западный - покрываются на полмесяца тонким слоем льда, делающего в течении
этого времени выход из них судов, без вреда для них, довольно
затруднительным. Однако и на открытом рейде зимняя стужа вредно отзывается
на судах при полном их вооружении: палубы рассыхаются, тросы лопаются,
требуют за собой усиленного ухода. Приливы здесь бывают один раз в сутки и
доходят до одиннадцати футов" 1
Подробнейшее описание Ляодунского полуострова в пятьдесят страниц
машинописного текста с картой и двумя планами к сочельнику лежали на столах
министра иностранных дел Муравьева, министра финансов Витте, военного
министра Ванновского, морского министра Чихачева и командующего Приамурским
военным округом Духовского. Котвич, Л.Бородовский. "Ляо-дун и его порты: Порт-Артур и
Да-лянь-вань." С-Петербург, 1898 год. В начале мая 1896 года Ватацубаси вернулся в Майдзуру и представил
командору Тодаси Одзу согласованный с лейтенантом Гундзи отчет о проделанной
в северном рейсе работе, план фортификационной защиты пролива Цисима Кайкио,
отделяющего остров Сумусю от русской Камчатки, и проект заселения Цисима
рэттоо айнами с Иэзо и баракуминами острова Ниппон.
К концу месяца он успешно сдал экзамены на звание суб-лейтенанта и
ожидал наконец назначения на боевой корабль, но опять его надежды лопнули
как мыльный пузырь. Тодаси Одзу сухо приказал эму явиться в Секретный отдел
Гай-му-се, Министерства иностранных дел Японии.
- Граф Мунемицу Муцу, министр иностранных дел, заботится о сыне своего
друга, - сказал на прощание командор, - но и твои личные заслуги оценены по
достоинству.
Как сказал чиновник отдела в Гай-му-се, его уже ждали. У японского
посольства в Пекине появилась уникальная возможность познакомиться с
документами из личного сейфа русского посланника графа Кассини, а для этого
срочно необходим был человек, в совершенстве владеющий русским языком. Когда
японский посланник в Пекине сообщил в Токио своему министру о том, что им
удалось взять на крючок и шантажировать китайца - служителя русского
посольства, а тому, в свою очередь, удалось снять слепки ключей от личного
сейфа рассеянного русского посланника и что этот служитель знает способ
проникать в кабинет посланника бесконтрольно, то возведенный год назад за
удачно составленные условия капитуляции Китая в графское достоинство
Мунемицу Муцу вспомнил о друге своей бурной молодости и о его сыне, в
совершенстве знающим русский язык, выполнившим важное задание флотской
разведки, доставившим план действий русской армии на случай войны с Японией,
и совершившим трудный зимний поход по Цисима рэттоо под руководством
имевшего высокий авторитет в Гай-му-шо лейтенанта Гундзи.
В новенькой офицерской форме - черном кителе, на рукаве широкий золотой
шеврон, белые брюки, фуражка с блестящей кокардой и крохотным, по последней
моде, козырьком, и саблей в лакированных черных кожаных ножнах - он прибыл к
высокому начальству.
Начальник Секретного отдела ввел его в историю вопроса.
- Россия не позволила Японии воспользоваться плодами победы в
Японо-Китайской войне и, при помощи Франции и Германии, вынудила удалить
японский флот и армейские соединения из континентального Китая, заставив
довольствоваться лишь Пескадорскими островами и Формозой. Определенно,
русские опасаются усиления нашего влияния на Дальнем Востоке и постараются
сами заполнить образовавшийся вакуум. К этому их подталкивают, по имеющимся
у нас сведениям, Германия, желающая сама хозяйничать в Европе, и собственная
зависть к территориальным приобретениям в Китае Франции и Англии. Русские
давно присматриваются к Маньчжурии. Территория этой северо-восточной части
Китая обширна, богатства ее недр совершенно не разведаны, но потенциально
весьма велики. Да и заселена она редко, хотя в последнее время заметен
некоторый приток населения из застенного Китая. В апреле этого года в Пекине
начались переговоры между Китаем и Россией о концессии на строительство
Маньчжурской железной дороги, но закончились они полной неудачей, так как
китайцы вовремя поняли политическую подоплеку русской концессии. По
информации наших людей из Цзунли-ямыня, китайского министерства иностранных
дел, русский посланник Кассини в довольно сильных выражениях убеждал
китайских министров предоставить концессию совместной русско-китайской
компании, и обосновывал свои требования тем, что, имея концессию, и уж тем
более построив железную дорогу, Россия легко сможет защитить Китай от
опасностей в случае новых военных столкновений с Японией и вообще какой бы
то ни было державой. Но китайцы сейчас имеют целый ряд предложений на
концессии - от французского посланника Жерара, от американца Буша,
представляющего "American China Development Company", и от англичан, уже
построивших железную дорогу Пекин - Шанхайгуанъ. И поэтому министры
Цзунли-ямыня уклонились от положительного для русских ответа. Графу Кассини
осталось лишь заявить, что отказ от концессии повлечет для Китая самые
тяжелые последствия. Но в тот же самый день, 18 апреля, когда русский
посланник граф Кассини убеждал китайских министров, камергер русского
императора князь Ухтомский, тот, что был в свите цесаревича Николая, ныне
русского императора, в его поездка на Дальний Восток и в том числе и в
Японию, доставил экстренным поездом из Одессы в Санкт-Петербург первого
канцлера китайской империи Ли Хунчжана, чрезвычайного посла богдыхана на
коронации царя. Князь Ухтомский издает газету "Санкт-Петербургские
ведомости" и считает себя знатоком Востока, неоднократно бывал в Китае,
связан тесными узами с французским капиталом, как член дирекции
Русско-Китайского банка, основанного на французские деньги, и Ротштейном,
зятем Ротшильда, на посту директора-распорядителя этого банка. Он активно
проводит внушаемую ему германским окружением царя политическую линию на
широкое проникновение России в Китай и чуть ли не на аннексию Маньчжурии.
Ухтомский встретил Ли Хунчжана еще в Суэце и обрабатывал его на пути в
Петербург. Мы имеем подходы к личному врачу Ли Хунчжана англичанину Ирвингу,
но тот всю дорогу был мертвецки пьян и ничего вразумительного от него узнать
не удалось. В Петербурге Ли Хунчжан вел секретные переговоры с русским
министром финансов Витте и даже имел тайную аудиенцию с императором
Николаем. Естественно, император домогался от китайского канцлера выгод для
России. Мы знаем, таким образом, чего хотят русские: концессии на железную
дорогу с широкой, русской, колеей в центр Маньчжурии, чтобы ее можно было со
временем прибрать к рукам и, возможно, незамерзающего порта в Желтом море.
Конкретной информации из Петербурга мы не получили, очень уж скромными
оказались посвященные в тайну царь, министр финансов Витте, Ротштейн,
которому, как финансисту всех китайских дел, положено быть в курсе событий,
министр иностранных дел князь Лобанов-Ростовский и, с китайской стороны, Ли
Хунчжан. Даже в столицах Европы, куда он отправился из Петербурга в поисках
займов, он не проговорился, иначе бы мы непременно узнали. Но, поскольку
речь в их беседах шла о Китае, то информация о конкретных дальнейших шагах
обязательно должна быть у русского посланника в Пекине. Именно ему придется
по официальным каналам обращаться в Цзунли-ямынь для реализации
предварительной устной договоренности, и уж тем более заключенных
соглашений. Ваша задача - ознакомиться с содержимым сейфа русского
посланника, скопировать, но так, чтобы у русских не возникло подозрений о
компрометации, все документы, сделать черновой перевод на японский, позже
над документами поработают специалисты, и доставить копии сюда. Чем скорее,
тем лучше. Пока назначаетесь секретарем посольства. Выезжаете в Пекин
завтра. Билеты заказаны, чемодан со всем необходимым в вашей новой должности
готов. Высадившись с парохода в Дагу, Ватацубаси на паровом катере поднялся по
реке Байхэ в Тяньцзин и, наняв на причале рикшу, велел доставить его в
японское консульство. Здесь его уже ждали.
- В посольстве вас с нетерпением ждут, велели не мешкая доставить в
Пекин, - сообщил ему консул. - Джонка нанята, кули наготове, можете ехать
прямо сейчас. Или желаете с дороги отдохнуть и перенести путешествие на
завтра?
Ватацубаси знал, что путешествие на гребной лодке по крайне извилистой
реке Байхэ от Тяньцзиня до стоявшего в двадцати милях от Пекина городишка
Тунчжоу занимает двое суток и решил, что на джонке и отдохнет. Да и не
чувствовал он себя уставшим, на пароходе хорошо выспался и умел в пути
расслабляться.
Консул лично проводил его к ожидавшей джонке и махнул кули немедля
трогаться. Джонка оказалась маленькой, не более восьми шагов в длину, но без
палубы, так что не походишь, и к тому же валкой. С десяток тощих кули едва
шевелили веслами, солнце нещадно палило, огромные черные жирные мухи тяжело
гудели над самой головой, а бой с опахалом спал с открытыми глазами, и
пришлось дать ему затрещину, чтобы побудить махать энергичней. Бой ожил, но
глядел теперь столь злобно, что Ватацубаси подумал было согнать его с
джонки, но опахало приносило такое облегчение... В целом путешествие можно
было назвать удобным, но на узкой и короткой джонке возникало неодолимое
желание двигаться и терпеть было невозможно. Ватацубаси горел желанием
скорее оказаться в посольстве и приняться за работу, спрыгнул бы на берег и
помчался бегом, но noblesse oblige... Оставалось невозмутимо наслаждаться
зеленым чаем, который постоянно заваривал здесь же еще один бой, и
любоваться крохотными ярко-зелеными, возделываемыми полуголыми крестьянами
делянками риса, расстилавшимися на всем протяжении от моря до столицы
китайской империи.
Наконец эти дохлые, хотя консул в Тяньцзине и уверял, что нанял лучших,
кули дотащили джонку до пристани в Тунчжоу, где его встретил соплеменник в
европейском костюме, назвавшийся начальником охраны дипломатической миссии
полковником Шиба.
- После поражения в войне китайцы стали крайне дерзки, особенно
молодежь, пришлось усилить охрану миссии, - сказал полковник. - Эти двадцать
миль до посольства нас понесут в паланкинах, так что о делах будем говорить
на месте.
И еще семь часов пришлось мучиться в неподвижности, проклиная
церемониал, обязательный для официального лица, которым он неожиданно
оказался.
В миссию их доставили поздно ночью. Полковник Шиба проводил его в
крохотный домик с открытыми для ночной прохлады, но затянутыми
противомоскитными сетками окнами. Вскоре слуга внес лакированный поднос с
расписанными голубыми лотосами фарфоровыми чашками, в которых аппетитно
белели суси - колобки из вареного риса с сырой рыбой и овощами,
приправленные уксусом и сахаром, мидии на пару, жареные осьминоги и стояла
бутылка черного сакэ. Они поужинали и полковник оставил его, приказав
отдыхать и набираться сил к утру.
Утром Ватацубаси проводили в главное здание, в котором, кроме
апартаментов посланника и канцелярии, находились комнаты советников. Здесь
его встретил полковник Шиба.
- Господин посланник сейчас в Шанхае, отбыл по служебным делам, но ты
поступаешь в мое распоряжение и обязан выполнять мои приказы. С господином
Сугияма, советником господина посланника, мы введем тебя в курс дела.
В кабинете господина советника они сели по сторонам большого
письменного стола и Ватацубаси приготовился слушать.
- Ты достаточно хорошо знаешь русский язык? - спросил его господин
советник .
- Я знаю его в совершенстве, потому что родился, вырос и окончил курс
гимназии в России, во Владивостоке, но и позднее, учась в мореходном
колледже в Иэтадзима, я регулярно читал русские газеты, которые специально
для меня выписывал каннуси Сумимото.
- Я знаком с господином Сумимото, это хороший наставник, - кивнул
головой советник Сугияма.
О том, что он был во Владивостоке после окончания колледжа, Ватацубаси
умолчал. Спросят - ответит.
- Ты читал эту книгу в России? - спросил полковник Шиба и положил перед
ним томик с иероглифами на обложке: "Плачущие цветы и скорбящие ивы,
последний прах кровавых битв в северной Европе".
- Да, - ответил он, - это роман русского писателя Льва Толстого "Война
и мир".
- Я не знаю, насколько удачен перевод, но русские представляется мне
достойными противниками, - с ноткой уважения заметил
господин полковник.
- Живя и работая в чужой стране и во враждебном окружении, мы вынуждены
интересоваться их планами и намерениями, - продолжил господин советник. -
Господин полковник однажды обнаружил, что слуга-китаец, работавший в русской
миссии, продавал на базаре украденные у русских продукты - рис, который они
едят мало, и вино, которое они употребляли много. Господин полковник провел
с этим слугой-китайцем беседу и убедил его, чтобы не быть уволенным русскими
и не получить суровое наказание от китайских властей, помогать нам.
Слуга-китаец рассказал, что в круг его обязанностей входит уборка помещений,
в том числе канцелярии и кабинета посланника. По приказу господина
полковника этот китаец, пользуясь плохим отношением к своим обязанностям
русского посланника и секретаря посольства, незаметно сделал отпечатки
ключей от сейфов в кабинете посланника и в канцелярий миссии. Месяц назад в
Петербурге и Москве состоялась коронация русского императора, на которую
ездил Ли Хунчжан - вице-канцлер Китая. Вполне возможно, что в Москве Ли
Хунчжан заключил некоторые соглашения, сведения о которых уже должны быть в
посольских сейфах. Тебе предстоит с помощью этого слуги-китайца и людей
господина полковника ознакомиться с местностью, расположением помещений в
здании русского посольства, проникнуть в кабинет русского посланника и в
канцелярию и произвести выемку документов из сейфов. Тут нужен человек, в
совершенстве владеющий русским языком, чтобы он мог отличить важный документ
от малозначительной бумажки, потому что бумаг в сейфах может оказаться
довольно много и выносить все из здания посольства и территории миссии будет
затруднительно. В идеале мы полагаем перефотографировать все документы из
сейфов и вернуть их на место, чтобы русские не догадались об их
компрометации. Да и в будущем мы надеемся иметь доступ к сейфам.
- Сколько времени мне отводится на выполнение задания?
- Немного, не более двух недель, потому что могут возникнуть
непредвиденные обстоятельства и мы потеряем наши возможности. Главное,
впрочем, в том, что нам скорее надо узнать планы русских о политике в Китае.
Полковник Шиба дал ему в качестве провожатого ученика драгомана,
представившегося студентом Киотского университета Итаро Кэбура, но
Ватацубаси сам уже бывал в личине студента и понял, что это тоже офицер.
Они вышли из миссии на улицу и гид стал знакомить его с местностью.
-Посольский городок - это сеттльмент, в который запрещено заходить
китайцам-горожанам. С юга он отделен от китайского города высокой стеной, а
с севера примыкает к стене запретного императорского города. К востоку от
территории японской миссии располагается французская миссия, а между ними
вклинился построенный в характерной китайской архитектурной манере
Пекинг-отель. Через Посольскую улицу, напротив Пекинг-отеля и французской
миссий размещается территория германского посольства и дипломатический
клуб.Ватацубаси внимательно слушал, зорко смотрел и старался все получше
запомнить.
- Особо не напрягайтесь. Мы совершим ряд прогулок, территория
сеттльмента, в общем, небольшая, так что запомнить расположение зданий и
миссий не составит для вас труда.
Но ответственность на него возлагалась, как он понимал, громадная и
задание должно быть выполнено во что бы то ни стало, иначе хоть сэппуку.
Они прошли на восток до итальянского посольства и повернули назад. Шли
медленно, негромко разговаривая, улица была знойна и пустынна, и гид делился
своими наблюдениями.
- Здесь, в посольском сеттльменте, расположены одиннадцать
дипломатических миссии. Десять из них европейские и одна восточная - наша. И
все эти европейцы, включая русских, полудикая, в общем-то нация, хоть и
называют нас "англичанами востока", но равными себе не считают, относятся с
известным пренебрежением и не затрудняют себя даже узнавать нас в лицо.
Конечно, они знают господина посланника, советника Сугияма и полковника
Шиба, людей пожилых и даже внешне вызывающих уважение, но остальных,
особенно молодежь, не отличают от китайцев. Сперва это вызывает раздражение,
потом злобу..., но часто помогает. Лично я уже пять раз побывал на
территории русской миссий, одеваясь то китайцем-торговцем, то рассыльным из
магазина, то уборщиком мусора, но охрана лишь гонит, - иди, манза, - ленясь
запомнить мое лицо и фигуру.
Они прошли японскую миссию, испанскую миссию и по мостику перешли
неширокий канал, по которому медленно струилась вода.
- Канал начинается на территории Запретного императорского города и
идет далее в город, - гид махнул рукой в сторону городской стены.
- А вот и русская миссия, - вполголоса сказал гид, показывая глазами
направо.
За высокой стеной с китайскими воротами в центре виднелись крутые крыши
нескольких домиков и центрального, большого дома.
- Двести лет назад китайцы разгромили на Амуре русский Албазинский
острог и увели с собой в плен человек пятьдесят казаков. Тогда же, заключив
с русскими Нерчинский договор, китайцы образовали из пленных отряд
телохранителей императора Канси и разрешили им свободно исповедовать свою
религию. Царь Петр 1 послал в Китай православных церковнослужителей и они
основали в Пекине два подворья: северное - Бегуан, и южное - Югуан. Когда
граф Игнатьев в 1860 году, воспользовавшись победой англичан и французов и
желая извлечь выгоды для России, стал посредничать между ними и
правительством императора Китая в осажденном Пекине, то китайцы для
дипломатической миссии и отвели ему южное подворье. Тогда он заключил
договор о границе между Россией и Китаем. Сейчас здесь живут русский
посланник, по национальности француз, граф Кассини с племянницей и ее
гувернанткой мадемуазель Шелле, первый секретарь посольства Павлов,
секретарь Соловьев, драгоманы Попов и Колесов, доктор миссии Корсаков и
студенты Штейн, Гроссе и Рождественский. Напротив миссии, через улицу,
расположена русская почтовая контора. Ее начальник, бурят Гамбоев, тоже
постоянно бывает в миссии. Между собой русские не дружны и разделены на две
партии. В одной посланник Кассини и секретарь Павлов, а в другой - все
остальные. Охраняют миссию двадцать казаков, но они совершенно распустились,
оружия не носят и скорее служат ночными сторожами. У нас есть досье на
посланника графа Кассини. Вот некоторые сведения. Француз по отцу, Артур
Павлович Кассини, крайне легкомысленный человек, в Петербурге растратил
небольшое состояние и оказался в больших долгах. По протекции он получил
место генерального консула в Гамбурге, где провел в ряд лет. По той же
протекции переведен посланником в Пекин, что при содержании в сорок пять
тысяч рублей позволило ему рассчитаться с кредиторами. С ним живет его
племянница Маргарита, девочка двенадцати лет, гувернанткой при которой
состоит некая мадемуазель Шелле. С этой Шелле русский посланник находится в
близких отношениях. Кроме родных французского и русского, граф Кассини
свободно говорит на германском и похоже, английском языках. Человек он, как
мы могли неоднократно убедиться, необязательный, служебные обязанности
выполняет без должного усердия, целиком полагается на своих секретарей,
служебные документы хранит небрежно. Желая выглядеть широко информированным
собеседником, в разговорах среди иностранных дипломатов выбалтывает
сведения, позволяющие делать прогнозы относительно дальнейших шагов русской
дипломатии на Дальнем Востоке, чем часто пользуемся мы, германцы и
англичане. Иногда в миссию приезжает военный агент России в Китае полковник
Генерального штаба Вогак, но постоянно он живет в Шанхае. Русское
посольство, едва ли не ежевечерне, посещают французский посланник Жерар,
бельгийский Лумье и голландский Кнобель. Засиживаются у русского посланника
они обычно за полночь, играют в карты, курят, пьют вино. Компанию с ними
разделяет секретарь посольства Павлов и мадемуазель Шелле. Другая большая
компания - Попов, Гамбоев и другие - обычно собираются у Гамбоева, любят
поесть, играют в карты, много пьют. Казаки, убаюканные спокойной службой,
больше спят и ограничиваются обходом миссия в полночь. Часовые без оружия
выставляется у главных ворот, выходящих на Посольскую улицу, и северных,
выходящих в проулок к английской миссии.
Они шли мимо русского посольства, напротив которого, через улицу, за
невысоким заборчиком на флагштоке развивался звездно-полосатый флаг миссии
Северо-Американских соединенных штатов, потом стояло здание с вывеской
русской почтовой конторы, далее здание Русско-Китайского банка, китайская
кумирня, бельгийская и голландская миссии и заканчивалась улица мощным
пайлоу на пересечении с императорской дорогой из Запретного пурпурного
города в собственно Пекин.
Но сразу же за русской миссией небольшая площадь оказалась заставленной
бедными китайскими фанзами, из труб которых к небу тянулись дымки, ощутимо
чувствовались специфические запахи приготовляемой пищи, на веревках
болталось белье и, шлепая по густой пыли босыми пятками и звонко вскрикивая,
играли дети.
- А это что такое? - поразился Ватацубаси, - ведь в сеттльментах
запрещено появляться китайцам?
- Это в Шанхае и Тяньцзине в английском и французском сеттльментах
удалось в строгости выдержать правило, а здесь нет общей политики, скорее
нежелание быть твердым и последовательным, да и жалкое заискивание перед
императорским двором, хотя уж посланникам-то и следует быть твердыми.
Впрочем, дело в том, что все миссии нуждаются в слугах, уборщиках мусора,
прачках, кули, рассыльных, разносчиках, садовниках, печниках, да мало ли...
Вот такие люди и осели постепенно на этой, так называемой "Монгольской
площади".
Они свернули на площадь, прошли типичной бедняцкой китайской улочкой и
еще раз свернули направо, в проход между территориями русской и английской
миссий.
- Самое удобное место пробраться ночью в миссию - это с крыши фанзы на
Монгольской площади перелезть через частокол на крышу русских конюшен, -
подмигнул ему провожатый.
Потом они вышли к каналу и вернулись в посольство.
Ближе к вечеру они еще раз обошли посольский городок, но уже с севера,
от стены императорского города и, минуя английское посольство, опять вышли
на Монгольскую площадь к примыкающим к ограде русской миссии фанзам.
Ватацубаси оценивающе приглядывался. Да, с крыши фанзы перебраться на
видневшуюся за частоколом ограды у русских крышу конюшен трудности не
представляло.
Вечером господин полковник Шиба поинтересовался его успехами.
Ватацубаси пожал плечами, - Знакомлюсь с местностью... Желательно было бы
побывать на территории миссии, оглядеться, как оно там, посмотреть подходы к
зданию посольства.
Полковник кивнул, - Это предусмотрено. Мы предоставим тебе возможность
не только побывать на территории миссии, но и заглянуть в кабинет
посланника.
- Даже так? - поразился он.
- Да, пойдешь со слугой-китайцем. Он назовет тебя сыном. Рано утром, одетый в синюю китайскую дабу, с заплатами, но чистую,
свежевыстиранную, Ватацубаси со своим провожатым -"студентом" подошел к
Монгольской площади с севера, со стороны императорского города. У крайней
фанзы их уже ждал худой невысокий китаец средних лет с морщинистым
коричневым лицом и испуганными глазами.
Гид что-то жестко сказал ему на пекинском диалекте, а китаец только
склонил голову, - Хао, хао...
Между заборами английской и русской миссии подошли они к северным
воротам, китаец толкнул незапертую калитку и они оказались в зеленой
прохладе сада. Косые лучи утреннего солнца едва пробивались сквозь густую
листву деревьев, воздух был напоен сладким ароматом цветов, клумбы которых
подступали прямо к раскрытым окнам посольского здания, занавешенным изнутри
свободно свисавшими сетчатыми пологами от москитов. Направо, через солнечную
лужайку, были видны открытые ворота конюшни, из которых негромко раздавалось
легкое горловое ржание коней, хрумканье сена, запах навоза... Налево,
скрытые деревьями и кустами, виднелись небольшие домики для персонала
миссии.
Вслед за побито-понурившимся китайцем Ватацубаси обошел посольский
особняк и подошел к его южному фасаду, на крыльце которого сидел
казак-забайкалец и курил трубку. Ворота на Посольскую улицу были распахнуты,
молодой человек только что вывел на улицу прекрасного вороного коня, ступил
в стремя, вспрыгнул в седло и, толкая коня коленями, направил его к каналу,
в сторону японской миссии.
Проводив всадника взглядом, казак, глубоко затянувшись, лениво поглядел
на китайца, - Здорово, Лю, кого привел?
- Моя мало-мало заболеть еси, сына привел, помогать надо.
- И когда это ты раздобыл себе сына?
- Его Тяньцзине работай, рикша бегай, - объяснил китаец.
- Ну, давай, - махнул трубкой казак, потеряв к ним интерес.
Поднявшись по ступенькам, они вошли в темную прохладу дома. Открытая
дверь из прихожей вела в канцелярию, как Ватацубаси понял по столу с медным
чернильным прибором, застекленным шкафам с картонными папками в мраморных
разводах, высокой конторке у окна, железному простенькому сейфу и ряду
стульев у стены. Из прихожей дверь направо вела в квартиру первого секретаря
посольства, что буркнул ему слуга-китаец, а налево - в жилые апартаменты
господина русского посланника. Уже из канцелярии дверь вела в кабинет
посланника, окнами на северную, затененную сторону, как он понял, в зелень
сада. В углу на гвоздике висел веник и стояли ведро и два медных тазика, а в
них лежали тряпки, кусок мыла, пемза... И началась уборка дома. Они мыли, и
терли, и скребли, и носили воду из колодца у конюшни, и опять мыли, терли,
скребли... весь дом, начиная с канцелярии и кабинета посланника, открытые
окна которого действительно выходили в сад, потом пять комнат господина
русского первого секретаря посольства, и уже за полдень принялись за
апартаменты поздно проснувшегося господина посланника. Пообедал Ватацубаси
принесенной с кухни слугой-китайцем специально для них сваренным рисом.
- Казаки кушать давал, - объяснил Лю по-русски, как-то поняв, что его
русский Ватацубаси поймет лучше, чем китайский.
Отобедав, они отправились убирать двор перед посольством, потом дорожки
в правой части миссии, вокруг домиков персонала, и к концу дня принялись
убирать вокруг конюшни, уборной и сарая с оставшимися от зимы дровами.
Вечером он подробно рассказал обо всем полковнику Шиба и господину
советнику Сугияма и предложил забраться в русское посольство этой же ночью,
но они велели не спешить, помогать слуге-китайцу не менее недели, тщательно
ознакомиться и привыкнуть к русской миссии и кабинету посланника.
Каждый вечер он рассказывал внимательно слушавшим господам Шиба и
Сугияма о мельчайших деталях обстановки в здании русской миссии и они
перебирали разные варианты планов похищения бумаг.
Наконец было решено провести операцию в ночь с субботы на воскресенье,
с учетом того, что в этот вечер у господина Кассини обязательно будут гости,
выпьют они крепко и разойдутся не ранее часа ночи. В два часа Ватацубаси с
фанзы переберется на крышу конюшни, спрыгнет в проход между конюшней и
дровяным сараем, пользуясь новолунием и обычным безлюдьем пересечет прыжком
дворик перед конюшней, и садом прокрадется к окну кабинета посланника. Ночи
стоят душные, поэтому окон не закрывают, и он легко сможет проникнуть в
кабинет. Там он, подсвечивая себе фонариком, откроет сейф, сложит из него
все бумаги в сумку, а если их окажется много, то переберет в поисках самых,
с его точки зрения, интересных, и прежним путем вернется на крышу фанзы.
Сейф в канцелярии было решено не трогать, так как господин советник Сугияма
сказал, что особо ценных бумаг там и быть не должно, их хранит у себя
посланник. И, во-вторых, дверь из канцелярии постоянно открыта в прихожую, а
та - на крыльцо, где всегда дежурит казак. Слуга-китаец и "студент" из
японской миссии помогут ему доставить бумаги в посольство, а за воскресный
день все документы будут перефотографированы. В ночь на понедельник он
должен будет вернуть бумаги в сейф и постараться положить их в том же
порядке, как они лежали. Китаец Лю, как опасный свидетель и возможный
предатель, будет ликвидирован.
В субботу, отработав, как обычно вместе с Лю на уборке в миссии,
Ватацубаси кружным путем вернулся в свою комнату, плотно поел и крепко
уснул. Собою он владел и пугать возможными неприятностями не собирался.
В полночь господин полковник Шиба разбудил его. Он быстро встал,
умылся, поел и вскоре к нему зашел Итиро Кэбура сообщить, что гости русского
посланника разошлись. Ватацубаси и полковник Шиба еще раз обсудили все
варианты действий на непредвиденные случаи и, сопровождаемые Итиро,
отправились к фанзе китайца Лю.
Итиро Кэбура поднял спавшего Лю и велел ему проводить на крышу и помочь
перебраться на конюшню русской миссии господина Ватацубаси. Хотя китаец Лю и
давно ожидал чего-то подобного, знал, что за украденный у русских рис и вино
ему придется заплатить высокую цену, но руки и ноги ему едва повиновались.
Освещенное жалким желтым огоньком масляной плошки его лицо, мокрое от пота,
умоляюще тряслось. Предчувствие самого ужасного томило его.
- Генерал, не ходи, - просил он, - я чувствую худо, не ходи...
Итиро дернул его за руку, - Молчи, - и пригрозил револьвером.
С крыши фанзы Ватацубаси качнулся вперед, поймал руками остро
затесанные бревна частокола, подтянулся и перебросил ногу на крышу конюшни.
Внизу всхрапнул, переступил и тяжело оперся о стену проснувшийся конь.
Ватацубаси затаился. Не менее минуты он провел на крыше здания, вслушиваясь
в темноту, потом, низко пригнувшись, спрыгнул вниз, в проход между конюшней
и сараем. Конь еще раз всхрапнул. Все расстояние от конюшни до садика, от
клумбы к клумбе и до четвертого окна от угла здания миссии были им
неоднократно промеряны шагами и обостренно точно лежали в памяти. Лишь
тихонько похрустывал песок под ногами, да били по лицу глянцевитые крупные
листья магнолий. Но вот и нужное окно на смутно белеющей стене посольского
особняка. Притаившись, он еще пару минут посидел в кустах, поднялся,
отодвинул рукой чуть шуршащий полог противомоскитной сетки и заглянул в
комнату. Было темно, тихо, тревожно и таинственно. Он стал коленями на
подоконник, вынул из кармана платок и обтер подошвы сандалий, чтобы не
оставлять на полу влажной земли. Тихонечко опустился в кабинет и замер.
Вдруг в ночной тиши спящего дома раздались шаги и голос русского
посланника спросил, - Не спишь, Тарас?
- Никак нет, господин граф, - ответил дежуривший на крыльце у открытых
дверей дома казак.
Шаги раздались ближе, дверь из канцелярии в кабинет распахнулась и на
повторе с канделябром о три свечи показался посланник граф Кассини.
Ватацубаси едва успел присесть за письменный стол, стоявший у правой
стены, боком к окну.
Посланник сделал три нетвердых шага от двери к столу, поставил на него
канделябр и обернулся к сейфу.
Замерев, Ватацубаси выглядывал из-за угла столешницы, моля богов не
мешать, увести русского посланника и не позволить ему позвать для
какой-нибудь надобности в кабинет казака, иначе непременно его обнаружат.
Но посланник потыкал, не попадая, в скважину ключом, негромко щелкнул
замок и дверь сейфа медленно отворилась. Граф вынул левой рукой из кармана
синего атласного халата сверток бумаг и положил их на среднюю полку. Потом
закрыл сейф, сунул ключ в карман, взял канделябр, повернулся, освещая и
осматривая кабинет, и вышел, тихо прикрыв дверь. На этот раз он не сказал
казаку ни слова, прошел к себе и было слышно, как там глухо стукнули три
двери и скрипели половицы.
Дом опять погрузился в сонную тишину. Затаив дыхание, Ватацубаси слушал
и слушал, потом начал считать про себя, решив, что счета до пятидесяти будет
достаточно, казака сморит сон. Досчитал, выдохнул воздух, настраиваясь на
первое движение, но передумал и еще раз досчитал до пятидесяти.
В доме было тихо и сонно.
Крадучись, чтобы не скрипнули половицы, он подошел к сейфу, ласково
погладил его, уговаривая не противиться, в полной темноте нащупал отверстие
замка, тихонечко вставил ключ, замер, прислушиваясь, но все было спокойно.
Нежно, осторожно, крадучись, боясь громко щелкнуть ригелем, он повернул
ключ и потянул на себя ручку. Сейф открылся!
При свете канделябра русского посланника Ватацубаси видел, что бумаг в
сейфе немного, поэтому решил не рисковать, роясь при свете электрического
фонаря в документах, взял стопку с верхней полки и положил в первый карман
сумки, затем взял бумаги со следующей полки и положил во второй карман. На
нижней полке лежала толстая книга. Нужна ли она? Но тут же вспомнил, что это
может быть книга шифров и тоже положил ее в сумку.
Прищемляя дверцей левую руку, чтобы не раздался лязг металла, он закрыл
сейф, повернул ключ и почувствовал, как тяжелый ригель стал на место.
Дело сделано!
Он прокрался к окну, еще раз замер и услышал, как на крыльце казак
Тарас свистит во сне носом.
Спи спокойно, дубина стоеросовая, - пожелал ему Ватацубаси и нырнул в
сад. Среди малозначительных бумаг в сейфе русского посланника был обнаружен
и явно представляющий интерес исполненный на французском, дипломатическом
языке документ, который был перефотографирован, наскоро переведен на
японский и срочно доставлен в Токио, в Политический отдел Гай-му-шо, где на
него набросились эксперты. Тщательно, усердно изучив его, они пришли к
выводу, что документ, представленный в копии, нельзя считать присланной в
Пекин русским МИД копией текста договора между Россией и Китаем, на что
указывает отсутствие заключительной части - подписи, даты и иных реквизитов;
в вводной части не названы поименно представители китайской стороны, тогда
как с русской назван Кассини; сам текст договора не разбит на статьи и в нем
имеется целый ряд невозможных для подобного рода документов стилистических
погрешностей.
С другой стороны, украденный документ представлял значительный интерес,
так как, без сомнения, в полной мере отражал размеры аппетитов России и,
вполне возможно, полностью включал в себя статьи договора, на котором
настаивала Россия.
В этом документе говорилось следующее. Китай представляет России право
на постройку железной дороги от одной из станций Сибирской магистрали на
Айгунь-Цицикар-Бодунэ-Гирин и от Владивостока до Ханьчуня и далее на Гирин,
и на их эксплуатацию в течении тридцати лет, после чего они могут быть
выкуплены Китаем. России представляется право на строительство железной
дороги от Гирина в Мукден и далее на Шанхайгуань, с правом выкупа ее Китаем
через десять лет. Сеть дорог от Шанхайгуаня вглубь китайской территории
будет строиться с пятифутовой русской колеей, для облегчения торговых
сношений между двумя странами. Для охраны всех этих железных дорог России
предоставляется право держать на важных станциях пехотные и кавалерийские
части. В виду возможных военных действий на азиатском материке, Россия
получает в аренду порт Цзяочжоу сроком на пятнадцать лет, но только в случае
прямой опасности возникновения боевых действий, чтобы не возбудить зависти
или подозрений других государств. В случае начала военных действий Россия
получает право занять порты Ляодунского полуострова, а до той поры Китай
обязуется укрепить их в военном отношении и никому не уступать. Кроме того,
Россия получает право на разведку и разработку рудных богатств в Гиринской и
Хэйлундзянской провинциях, но в каждом отдельном случае с разрешения не
Пекинских, а местных властей. Собранный для обсуждения документа Тайный Совет не пришел к
единодушному мнению. Во-первых - что это? Тщательно разработанная фальшивка,
подсунутая для того, чтобы спровоцировать Японию на захват Ляодуна и,
воспользовавшись представившимся в таком случае предлогом, силами трех
союзных флотов - России, Франции и Германии - провести блокаду побережья
Японии, уничтожения ее флота и, может быть, по примеру англичан,
бомбардировку ее портов? Либо подлинный, уже разработанный, но еще не
утвержденный в окончательной редакции проект конвенции, присланный для
зондирования дальнейших шагов в Цзунли-ямыне? А если авторство этого
документа принадлежит самому графу Кассини? Судя по имеющемуся досье,
Кассини мнит себя Талейраном. И не проделки ли это англичан, хотя бы с целью
активизировать Японию на более жесткое противодействие России?
Во-вторых - какие следует предпринять ответные действия?
Дипломатический демарш? Военный? Скажем, оккупировать Корею и встать на
границе с Китаем, пусть и в нарушение только что заключенного с Россией, во
время коронационных торжеств в Москве, договора? Ужесточить, во изменение
Симоносекского мирного договора финансовые требования к Китаю? А может быть
сделать вид, что не придают значения готовящемуся договору или вообще не
осведомлены о происках России в Китае?
После долгих обсуждений было решено опубликовать украденный документ в
англоязычной Шанхайской газете, в Пекине такой не было, чтобы привлечь
внимание всех участвующих в торговле с Китаем государств к стремлению России
начать промышленную ее эксплуатацию, пусть и завуалированную под транзитную
железнодорожную магистраль форму, подтолкнуть их к подобного рода
притязаниям к Китаю и, тем самым, возбудить в Китае внутреннее недовольство,
реакцию отпора. Тем более, что там очень сильны популистские,
националистические течения, не только в низах, но и среди высшей
маньчжурской знати. И затем всемерно проводить работу по дискредитации
русских в Китае и Корее, используя для этого любую возможность.
Провоцировать возмущения, организовывать столкновения, вплоть до
вооруженных, местного населения с русскими, и вообще европейцами, независимо
от рода их деятельности.
Чтобы со временем самим прибрать Китай к рукам.
Хаккоитиу! - Мир под одной крышей! - должен начаться с присоединения к
Японии Кореи и Китая. Неожиданно легко Ивашников сблизился с переводчиком русской миссии Ен
Пан-са. Он несколько лет прожил во Владивостоке и выделялся, в числе
немногих, среди своих похожих в массе друг на друга соплеменников высоким
ростом и привычкой носить европейскую одежду. Несмотря на присущий жителям
многонациональной России известный демократизм, здесь, в небольшой русской
колонии, ощущалась некоторая натянутость в отношениях с аборигенами,
связанная, видимо, с полнейшим незнанием местного языка, ощутимой неприязнью
корейцев ко всем иностранцам и успешно привнесенного англичанами,
американцами и германцами духа White man.
Ен Пан-са жил на территории миссии, на половине короля, и пользовался
заметным уважением королевской свиты. Ивашников несколько раз обращался к
нему с незначительными просьбами, сугубо лингвистического характера,
стараясь усовершенствовать свой корейский, и Ен Пан-са охотно просвещал его.
Переводчик принадлежал к тем благородным натурам, которые с трудом
пересиливают себя просьбой об одолжении, но с великой радостью стремятся
помочь другим. А корейский Ивашникова, слабое знание реалий и обычаев, все
это нуждалось в подсказке, если не постоянной опеке. И Ен Пан-са вскоре с
удовольствием взялся быть его гидом по городу и учителем языка и обычаев,
хотя и занят был чрезвычайно. Да и круг обязанностей Ивашникова не
уменьшился, несмотря на прибытие в Сеул полковника Путяты с четырнадцатью
младшими офицерами и военным врачом Червинским, для обучения корейской арии
и отряда телохранителей короля Кочжона.
Через заднюю калитку миссии выскальзывали они на главную пыльную улицу
и принимались бродить по городу, вскарабкивались на крутые горки, с
интересом обходя сложенную из крупных валунов городскую стену, не спеша
осмотрели все шесть городских ворот, карнизы которых украшали чугунные
изображения мифических животных, а сами деревянные ворота были раскрашены в
виде национального герба из сложенных голова к хвосту синего и красного
головастиков; любовались с самой возвышенной части города - от Северных
ворот - видом столицы, расположенной в узкой долине, между холмами и даже
горками; осматривали бойницы, проделанные в крепостной стене для обороны от
неприятеля; низкие арки над ручьями для снабжения города питьевой водой,
забранные крепкими кованными решетками; побывали у расположенного рядом с
Северными воротами, за городской стеной, древнего монастыря, возле которого
под крышей с загнутыми вверх краями на громадной каменной глыбе застыл
высеченный из цельного камня Будда; с трудом, скользя и спотыкаясь,
перебирались через городские ручьи по древним каменным мостам, пришедшим в
полную негодность, но не ремонтируемым; поднимались на вздымающийся едва ли
не в центре города конусообразный холм, именуемый Гора Нянзам, где выслушали
рассказ караульщика, как по звону колокола он разжигает огни на пяти
каменных столбах, чтобы передать этими сигналами вести и приказания из
столицы во все концы Корейского королевства; с особым любопытством оглядели
стоявшую недалеко от хижины караульщика-пиротехника деревянную красную
молельню с примыкающим к ней алтарем, и молодого, красивого, полного сил,
сладко потягивавшегося монаха, заведующего этим часто посещаемым храмом,
ночное пребывание в котором, по народной молве, избавляет женщин от
бесплодия; дивились на базаре бесчисленному множеству разложенных на ярких
циновках всевозможных корейских, китайских и японских мелочных изделий и
безделушек, ворохами морской капусты, переливающимися всеми цветами радуги с
синими муаровыми спинками живыми еще скумбриями, сушеным и очень соленым
минтаем, не менее популярным в Корее, чем воблы на Волге, тарань в
Малороссии и кэта на Амуре, яркой зеленью мясистых листьев таннамули и цу,
идущих в суп, осторожно трогали пальцами небольших безжизненных осьминогов;
заходили в приспособленные под лавчонки передние комнаты грязных фанз,
серыми рядами застывших вдоль тесных улочек, в которых продавали главным
образом рис, сушеные плоды, изредка дичь и снадобья восточной медицины, в
том числе из корней и семян лотоса, женьшеня, пантов оленей и сердца и
печени тигра; опять осматривали крепостные стены, арки, мосты, задирали
головы в каменном мешке между старой и более поздней башнями Восточных
ворот; поражались искусству древних каменотесов, прорубивших в скале широкую
дорогу, так называемый "Пекинский проход" к Западным воротам, по которому в
столицу прибывали послы богдыхана; гладили теплое дерево крытой лаком резьбы
боковых колонн разрушенной уже более года треугольной арки, воздвигнутой
шесть лет назад в честь последнего визита в Сеул послов императора Небесной
империи; бродили по старому, выкрашенному в красную краску с массивной
загнутой кверху на китайский манер крышей давно заброшенному королевскому
дворцу в сопровождении двух жирных, желтых, нездорового вида евнухов-гидов,
занимавших в развалинах дворца маленькую комнатку, противными
детски-женскими голосками стращавших наперебой небылицами о привидениях,
якобы населявших дворец; прикладывали ухо к низко, не более фута над землей
висевшему "Большому колоколу", который, после удара по нему тяжелым
молотком, долго гудит; лакомились отличным виноградом, необычайно сладкими и
душистыми ярко-оранжевыми мандаринами, водянистыми грушами, крупными
полосатыми ароматными яблоками и другими фруктами, которые покупали у
бродячих торговцев-попусанов.
В этих долгих странствиях по городу Ен Пан-са познакомил Ивашникова с
историей страны, что помогло ему разобраться в текущих событиях.
- Название Корея произошло от сокращенного названия маленького
королевства Ко-Корая, притаившегося в снеговых горах на северо-востоке
Маньчжурии. Воинственный народ этого маленького королевства поочередно
завоевывал соседей - королевства Фую и Чо-Сен. Мудрые китайские историки
утверждают, что корейская нация произошла от потомков фуйского племени. В
незапамятные времена клан в составе нескольких семейств вышел из Фую и
южнее, у реки Иэло, основал свое государство. Королем был избран человек по
имени Ко-Кораи. По мере увеличения числа жителей, королевство расширялось,
пока не поглотило соседние маленькие государства. В период "Трех царств" в
Китае - третьем столетии по европейскому летоисчислению - королевство
утвердилось в северной части полуострова и на берегу реки Тэтонг возникла
его столица -город Пингъян. Видя рост нового государства и считая его пока
слабым, Китай в шестом веке пошел на него войной. Но храбрый корейский народ
обратил в бегство многочисленную китайскую армию. Собрались китайцы с силами
и вновь напали на маленькое государство, и столь они были многочисленны, что
не устояла корейская армия, удалось китайцам завоевать страну. Королевство
Ко-Кораи было уничтожено и на долгих три века страна была присоединена к
Китаю, пока, собрав силы за счет пришельцев с северо-запада, в десятом веке
народ не поднял восстание. Возглавил восстание буддийский монах Кунг-Во,
объявивший себя королем. Один из офицеров его войска по имени Ванг,
считавший себя потомком погибшей династии Ко-Кораи, свергнул короля-монаха,
утвердился на королевском троне и даже, воспользовавшись междоусобной войной
в Китае, присоединил занимавшее юг полуострова королевство Шинра к своему
государству. Так и возникло в конце десятого века после Рождества Христова
суверенное государство Чо-Сен, что означает "Страна Утреннего Спокойствия"
или "Страна Утренней Тишины". Сын короля Ванга дипломатично вступил в
дружеские отношения с Китаем и даже стал платить императору Поднебесной
небольшую дань, признавая себя вассалом. Это позволило избегать в течение
почти двух столетий опустошительных нашествий китайских армий. Однако
монгольские орды Чингизхана в тринадцатом веке заполонили Корею и попытались
отсюда перебраться в Японию, но безуспешно. Могучий ураган растрепал
многочисленную флотилию Чингизхана и погубил значительную часть его войска,
а оставшимся в живых пришлось убраться. Корея, находившаяся в постоянной
вассальной зависимости от Китая, начиная с пятнадцатого века стала
привлекать жадные взоры соседней Японии. Сперва, по соглашению с правителем
соседнего острова Цусима, в порту Фузан корейский король разрешил постоянное
проживание японских купцов и регулярный товарообмен между двумя странами. Не
довольствуясь этим, в конце шестнадцатого века японский сегун Хидэеси послал
стопятидесятитысячную армию захватить Корею, что японцам легко удалось
сделать. Откупавшаяся легкой данью от Китая, Корея не имела врагов, армия ее
была слаба, города защищены плохо, оружие устарело. А японцы применили уже
огнестрельное оружие, покупаемое ими у португальских торговцев. С помощью
Китая, приславшего двухсоттысячную армию, японцев удалось вытеснить на самый
край полуострова, но эта пятилетняя война стоила Кореи таких громадных жертв
среди населения, что развитие страны безнадежно отставало от летящего
времени. К тому же, завоевывая Китай, в семнадцатом веке вторглись в Корею
маньчжуры, захватили столицу и заставили короля, в знак покорности,
отправить заложниками в Пекин двух своих сыновей. Испытав такие ужасные
потрясения, потеряв массу народа и видя страну разграбленной и опустошенной,
корейские короли решили совсем отказаться от всяческих связей с внешним
миром, чтобы не давать повод кому бы то ни было вмешиваться в дела страны.
Строить гигантскою стену, подобно китайской, мы не могли, но образовали на
границах барьер, выставив вооруженные кордоны и запретив там всякую
хозяйственную деятельность. Чтобы не быть приманкой для иностранных
мореплавателей, морские побережья были опустошены, судоходство резко
ограничено, а иностранцы, попавшие, подобно португальцу Гамелю, в Корею,
задерживались на долгие, долгие годы. Поэтому Корею и стали называть
"государством-отшельником" и "запретной страной". До начала нашего столетия
незначительная торговля с Китаем велась лишь на протяжении двух-трех дней в
году на границе, да в Фузане велась небольшая торговля с Японией.
Ивашников неоднократно уже бывал у него в небольшой, но опрятной фанзе,
где жили его отец - чиновник сеульского губернаторства, мать, жена, очень
привлекательная молодая женщина, у которой при встрече с мужем лицо
вспыхивало радостной улыбкой, два младших брата, учившихся в русской школе,
и бабушка. И Ен Пан-са мало-помалу преодолевал свою сдержанность и все чаще
стал заходить в его комнатку в миссии.
- Бедная моя страна, - продолжал рассказывать он, - бедна настолько,
что очень часто из-за наводнений или засухи люди голодают и вынуждены
продавать своих детей в рабство или уходить в русскую Приморскую область.
- Рабство? - для Ивашникова это звучало дико.
- Да, вся земля в государстве принадлежит королю, который назначает из
числа привилегированного сословия янбаней, то же, что и русское дворянство,
на все чиновничьи должности в королевстве - от сельского старосты до
министра. Землю сдает в аренду король только янбаням, а те, в свою очередь,
обрабатывают ее силами своих рабов или слуг, и лишь самые неудобные, плохие
и крохотные участки сдают в поднаем. Родившиеся от рабов становятся рабами,
попавшие в долговую кабалу тоже становятся рабами, и только скрывшись в
русских пределах можно избежать рабства.
- Сам я, - с виноватой улыбкой продолжал Ен Пан-са, - по происхождению
янбань, но так как не занимаю чиновничьей должности на королевской службе, а
работаю переводчиком в русской миссии, то стал относиться к среднему
сословию - чуньин. Есть у нас и простолюдины - янъины - это все те, кто
живет своим трудом и торговлей - крестьяне, ремесленники, торговцы,
музыканты, певцы, танцоры... Государственная религия - конфуцианство -
настойчиво проводит догму беспрекословного подчинения всего народа власти
короля и незыблемость разделения общества на сословия. Все это вкупе
настолько зажало мою бедную Корею в жестких рамках беспросветной
безысходности, что волей-неволей рано или поздно у людей должна была
возникнуть мысль о поисках выхода. Испокон веков Корея находилась в
вассальной зависимости от Китая, но Поднебесная империя сама настолько
заскорузла в древних канонах, настолько сама была заинтересована в
незыблемости существовавшего положения в Корее, что нужно было искать иного,
если и не сюзерена, то покровителя во всяком случае. И домогательств-то было
много. Лет тридцать назад французы и американцы предприняли попытку силой
утвердиться на нашей земле, но на силу мы ответили силой и успешно отразили
их военные десанты. Сложилось такое положение, что мы могли вступить в союз
с одной из трех держав - Китаем, Россией или Японией, как нашими ближайшими
соседями. Поднебесная империя устраивала королевский двор уже тем, что
гарантировала привычный образ правления и существования. Но она не
устраивала тот, пусть и небольшой, круг просвещенных, - он выделил это
слово, - молодых людей, желающих осовременить страну. Тем более, что
пример-то рядом. Да, - кивнул он Ивашникову, - японская империя нынешней
эпохи Мэйдзи. Какой скачок от замкнутости, косности и отсталости к росту
промышленности и торговли, образования и культуры. Вот на Японию и стали
ориентироваться наши "прогрессисты".
С "прогрессистами" Ивашников и Минаев уже имели тесную встречу и
серьезный разговор, поэтому прапорщик и навострил уши.
- Лет пятнадцать назад в стране начались большие волнения, вызванные
притеснением народа нашими управителями всех уровней и рангов. Эти волнения
удалось погасить неумеренными обещаниями, а затем и полицейскими мерами, но
недовольство неизбежно должно было вырваться вновь. И через два года, да, в
восемьдесят четвергом, "прогрессисты", заручившись у японского посланника
обещаниями самой широкой поддержки и помощи, предприняли попытку переворота.
Время они выбрали, казалось бы, удачное. Китай в это время был занят войной
с Францией из-за Тонкина. Как часто бывает в подобных случаях,
"прогрессисты" уверовали в свою силу и удачу. Главой из движения был Ким
Ок-кюн, первое лицо в королевства после короля. Свои надежды он возлагал на
высших чиновников, офицеров армии и солдат, которым, что давно вошло в
привычку, если не обычай, месяцами, а то и годами не выдавали жалованье. Но
его противники в китайской партии тоже не дремали и приготовились к схватке,
что стало известно Ким Ок-кюну. "Прогрессисты" принялись истреблять своих
противников и призвали на помощь японцев, которых было более двух сотен в
столице в составе охраны японской миссии, и даже захватили дворец вместе с
королем. Китайская партия подняла своих сторонников, вывела на улицы
китайские и корейские воинские части в Сеуле и силами более трех тысяч
человек выбила "прогрессистов" и японцев из города. Тогда отношения между
Китаем и Японией обострились настолько, что едва не привели к войне, и Китаю
пришлось отступить, обязавшись по Тяньцзинскому договору не держать в Корее
войск. Ким Ок-кюн бежал в Японию, его семья была полностью истреблена, а сам
он спустя десять лет был убит в Шанхае. После изгнания японцев из Сеула у
микадо возникла мысль послать в Корею войска и захватить южную часть страны,
но тут вмешался русский посланник в Токио Давыдов, сумевший предотвратить
войну. С тех пор наши отношения с Японией стали натянутыми, что заметно
ощущалось и в окружении короля и, особенно, среди народа. Простые люди были
чрезвычайно недовольны засилием японцев в торговле и производстве товаров,
ведь их дешевые изделия заполнили Корею, а местные товары не находили
покупателей. Тогда-то впервые и возникла в ближайшем окружении королевы
надежда найти сильного покровителя в лице России. Русским было предоставлено
право селиться в столице и крупных портовых городах, покупать землю и стоить
дома. Но вы же знаете русскую наразворотливость. Кроме, разве что, купца
Шевелева да китобоя Дыдымова, в то время не нашлось ни единого русского,
заинтересовавшегося бы торговлей с Кореей. А настойчивые домогательства
Китая, Японии, европейских стран и Североамериканских соединенных штатов
продолжались. Европейцы осторожно вползали в Корею, посылая сюда миссионеров
и открывая религиозные школы. Тогда всполошились монахи, ведь пришлые
миссионеры покушались на умы людей, отвращали их от религии предков, учили
ересям, запрещали молиться в храмах и кумирнях, лишали монахов их и без того
скудного пропитания. Религиозная секта То-гагу-то, то есть восточных наук,
гонимая официальной корейской религией, взбудоражила сельское и городское
бедное население, обвиняя иностранцев в ухудшении жизни . Их девизы -
"Общество должно быть преобразовано по добродетельным принципам Конфуция.
Право должно быть восстановлено, для чего надо изгнать японских варваров.
Чиновники и дворяне должны быть вооруженной силой изгнаны из Сеула.
Нравственные понятия опять войдут в силу на основе учения китайских
мудрецов" - нашли широкую поддержку особенно среди бедных янбаней, чунъинов
и янъинов. Три года назад, весной, небольшая группа тонгаков - прозелитов
этой секты - сельских жителей пришла ко дворцу и подала королю прошение
прекратить на них гонения, признать давно казненного основателя их секты
мучеником, святым и невиновным в наложенных на него обвинениях, и
воздвигнуть ему памятник. Они громко выражали перед королевским дворцом
недовольство наводнившими страну иностранцами, грозя выгнать их вон. Бедный
наш король пообещал выполнить их прошение, но губернаторы провинций стали
хватать известных им тонгаков, что привело к взрыву недовольства и следующей
весной вспыхнуло восстание. Возбуждаемые тонгаками люди захватывали власть в
поселениях - от деревней до городов - и заставляли всех мужчин
присоединяться к ним. Во время этого восстания погибло много японцев, не
только потому, что их особенно не любили в Корее, но и потому, что их здесь
развелось великое множество. Тогда японцы ввели свои войска и силой подавили
восстание. Подавляя восстание, они захватили Сеул и дворец с королем и
королевой. Китайцы, возмущенные явным нарушением Тяньцзинского договора,
попытались оказать Японии вооруженное сопротивление, но были жесточайше
разбиты. А о Симоносекском мирном договоре вы знаете. Наша королева не
желала, чтобы Корея была зависимой от Японии, а больше всего она боялась за
благополучие семьи Минов, из которой она родом и которая считается
богатейшей в стране. Имея большое влияние на короля, она потребовала у него
искать защиты и покровительства России. Японцы же были отлично осведомлены о
настроениях королевы, у них везде есть свои шпионы, знали ее сильный
характер, опасались ее влияния на короля, и замыслили убить королеву. В
сентябре прошлого года, ночью, японцы окружили королевский дворец, разогнали
охрану и ворвались внутрь. Король, бессильный защитить королеву и самого
себя, велел Ли Бом-чжину, своему двоюродному брату, бежать за помощью в
русскую и американскую миссии. А в это время японцы искали королеву по всем
помещениям дворца. Они настолько озверели, что, не зная королеву в лицо,
принялись убивать дам из свиты королевы. Королева, находившаяся среди своих
фрейлин, не выдержала этого зрелища и бросилась бежать. Японский офицер
догнал нашу бедную королеву, кулаком сбил с ног, вскочил ногами на грудь и
заколол саблей . Потом японцы унесли королеву в соседнюю рощу, облили
керосином и сожгли. Русский посланник господин Вебер прибыл во дворец
поздно, когда это злодеяние уже свершилось. Немедленно после убийства
королевы из числа министров были удалены и затем и умерщвлены все сторонники
сближения с Китаем и Россией. Захватившие страну японцы принялись силой
изменять наши национальные обычаи, запретили носить корейскую одежду, курить
длинные трубки, велели мужчинам остричь шишаки на голове, что воспринялось
как оскорбление. Король боялся разделить участь королевы и в январе этого
года, в паланкине, в которых прибывали во дворец фрейлины, дежурившие у тела
королевы, с наследником сумел выскользнуть из охраняемого японцами дворца и
укрыться здесь, в русской миссии. Народ с ликованием узнал о спасении короля
и растерзал на площади рынка двух министров, ставленников японцев.
В словах Ен Пан-са звучала такая горечь, такая жалость к погибшей
королеве и опозоренному королю, такое негодование к японцам, что Ивашникову
только и осталось выдохнуть, - Да, бурная у вас жизнь.
- Сейчас, особенно после заключения в мае этого года русско-корейского
договора в Москве, положение в стране такое, что лишь усиление русских
позиций, главным образом в финансах, армии и промышленности Кореи может
закрепить симпатии короля и народа к вам, русским... Осень выдалась пасмурной, ненастной, дождливой. Тайфуны один за другим
обрушивались на город, из провинций доходили известия о многочисленных
бедствиях, приносимых ужасными ветрами и бурными потоками срывавшихся с гор
паводков, цены на продукты питания в лавчонках и на базаре сильно выросли,
что простолюдины встретили бурей возмущения.
Ивашников продолжал свои, большей частью одиночные, вылазки в город, не
опасаясь быть узнанным, главным образом по отдаленным, узким, тесным,
грязным, засыпанным желтой опавшей листвой, обломанными ветром ветками и
принесенным водой черт-те откуда мусором улочкам; сидел на корточках и
лакомился фруктами у жаровен приметных в своих широких белых шляпах
попусанов - торговцев снедью, заходил в маленькие бедные лавочки и старался
в совершенстве овладеть совершенно самобытным, резко отличающимся от
китайского, маньчжурского и японского корейским языком, отмечая, правда,
часто появляющиеся в последнее время заимствования из языков соседей и,
даже, английского и русского. Английского -понятно: большое количество
миссионерских школ вводили в лексикон главным образом церковную фразеологию;
русский же встречался редко и резко, в форме коротких команд, и усвоен был,
нетрудно догадаться, многочисленными зрителями, наблюдавшими строевые
занятия корейских взводов под руководством русских офицеров на широком плацу
неподалеку от нашей миссии. Иногда поднимаемая в разговорах людей проблема
засилия иностранцев сводилась, главным образом, к надеждам на мудрость
короля. Простолюдины часто выражали неудовольствие пронырливыми японцами, но
охотно покупали дешевые их товары.
Несколько раз за последние два месяца в Сеул приезжала Ким Де-кун, но
встретиться с ней удалось лишь однажды. Ее дядюшка за важные услуги королю
во время его бегства из своего дворца в русскую миссию был назначен
столичным губернатором и перебрался из миссии в свою резиденцию. Но Ким
Де-кун под надуманным предлогом побывала в миссии на половине короля.
Ивашникову повезло ее увидеть и они улучили минутку для свидания. Разговор
толком не получился. Ивашников больше любовался ее личиком, чувствовал тоску
от того, что свидание столь коротко, и она тоже держалась скованно. Их
беседа была бессвязной. Ким Де-кун, впрочем, сказала, что надеется к концу
года перебраться в Сеул, к дядюшке. Потом она доверительно сообщила ему, что
симпатии молодых людей, учившихся в миссионерских школах, принадлежат более
американцам, англичанам и даже японцам, нежели русским, и что на предстоящем
празднике Кэчхунчхол - Дне национального основания Кореи - готовится
какое-то враждебное русским выступление. Инициаторами этой затеи выступают
молодые знатные люди, объединившиеся в так называемое "Обществе
независимости", активную роль в котором играет молодой янбань Ли Сын-ман.
Тревожную эту весть Ивашников сразу же после свидания сообщил Олегу
Николаевичу, а тот пошел доложить полковнику Путяте. Полковник Генерального
штаба Путята, давно служивший на Дальнем Востоке и где только не побывавший,
был послан в Корею с полномочиями военного советника короля, главного
инструктора корейских войск и отряда телохранителей короля. На совещании у
посланника была оценена сложившаяся обстановка, обсуждено противоборство
двух наиболее видных партий в Сеуле - русофилов, заинтересованных в
пребывании короля в нашей миссии как гарантии противодействия настойчивым
экономическим домогательствам японцев, и партии "Тоннип Хепхве" - "Общества
независимости", использующей лозунг борьбы за сильную, процветающую Корею
для опоры среди всех слоев населения. Было решено разместить корейских
солдат, несших охрану короля в миссии, вне ограды, а самим быть готовыми к
отражению возможного нападения.
Через два дня наступил День национального основания Кореи. С утра
светило яркое солнце, но воздух был по осеннему свеж и остро прохладен, лишь
пахло дымком сжигаемого на огородах и улицах осеннего мусора, овощной ботвы
и падшей листвы. По приказанию полковника Путяты, знавшего о прогулках
прапорщика Ивашникова в корейской одежде по городу, он отправился на
праздник, к Западным воротам, там где кончался "Пекинский проход" и прежде
возвышалась треугольная арка, уже с месяц как разрушенная и сожженная.
Теперь вместо нее была возведена новая, называемая "Аркой независимости".
Для открытия арки собралась толпа тысяч в пять человек, в большинстве своем
экзальтированные молодые люди в нарядной богатой одежде. Отдельной кучкой
держались члены английской, французской и американской миссий и
священники-миссионеры. Наш и японский посланники не присутствовали,
обнаружив, таким образом, поляризацию интересов. Молодые люди громко
скандировали лозунги независимости Кореи, распевали гимны "Корея" и "Песнь
независимости", кричали о будущем процветании и борьбе с засилием
иностранцев. Потом на возвышение вскарабкался посланник Североамериканских
соединенных штатов господин Силл и принялся через переводчика обещать
широкую поддержку Корее, а за ним поочередно сулили бескорыстную помощь
английский и французский посланники.
Ивашников слушал восклицания, смех, шутки, читал на лицах резкую смену
настроений - от одобрительно-восторженного до резко-враждебного, и
почувствовал, что молодежь осторожно подогревается для нападения на русскую
миссию, чтобы "освободить нашего бедного короля". Выбравшись из толпы, он
поспешил в миссию, где его с нетерпением ждали. Внимательно выслушав,
полковник Путята приказал тот час седлать коня и мчаться в Чемульпо за
подмогой. Мимо синих корейских палаток со спящими внутри на красных бумажных
одеялах солдатами и в беспорядка валяющимися перед палатками ружьями
Ремингтона, мимо низких фанз с голубыми и желтыми дымками над трубами, мимо
каменных оград, по тесным улочкам, через юго-западные ворота по дороге на
Чемульпо скакал Ивашников на вороном своем Аметисте, страшась опоздать, не
успеть привести подмогу, обнаружить разгромленной миссию и убитыми своих
товарищей. Бредущие навстречу корейцы с изумлением смотрели на скачущего
галопом русского офицера и поспешно уступали ему дорогу.
Эти двадцать верст до реки Ивашников проскакал единым духом. И здесь он
не стал ждать всегда забиваемую под завязку с вечно недовольным крикливым
паромщиком маленькую медлительную шаланду, а пересек реку на перекате выше
по течению, промочив брюки. У гостиницы, содержавшейся японцем, он спрыгнул
с коня, велел подошедшему слуге-корейцу задать коню меру овса и сам решил
перекусить и отдохнуть немного. Предстоял последний бросок к Чемульпо и коню
нужен был отдых. Обеденный зал справа от входа был отведен европейцам и
меблирован по европейски: столы, деревянные стулья с высокими спинками, на
столах белые скатерти, салфетки, фарфоровая посуда и мельхиоровые приборы.
Ивашников сел к столу боком и сделал заказ официанту. Входя в гостиницу, он
заметил острый взгляд, брошенный в его сторону хозяином, стоявшим у окна и
разговаривавшим с низеньким плотным корейцем, но не придал этому особого
значения. Минут через пять Ивашников услышал беспокойное ржание своего
Аметиста и какую-то возню у входа в гостиницу. Выскакивая во двор, он сбил с
ног плотного корейца, явно пытавшегося его задержать, заступив дорогу в
дверях. Другие двое корейцев в рваной и грязной одежде и обкорнанных на
новый манер волосяных шляпах пытались увести Аметиста, но тот дико ржал и
норовил прижать их боком к коновязи.
- Прочь, канальи, - рассвирепев и памятуя урок поручика Минаева,
Ивашников выхватил из кобуры револьвер и выстрелил в небо. Дверь сзади
хлопнула и боковым зрением он увидел, что сбитый им кореец уже заносит над
ним железную кочергу. Инстинктивно, последним усилием качнулся Ивашников
вправо и почувствовал резкую боль в левой ключице. Не сдерживаясь, от души
ударил он тяжеленной рукояткой револьвера по голове противника и уже решил
было стрелять в нападавших на Аметиста, но те трезво оценили обстановку и,
испуганно подвывая, разбегались в разные стороны.
Выскочивший на выстрел хозяин беспрестанно кланялся и повторял -
тонгаки, тонгаки, тонгаки...
Галопом, держа узду в левой, а револьвер в правой руке, задыхаясь от
боли, злости, нехватки воздуха, проскакал Ивашников оставшийся путь до моря,
увидел гавань и городишко Чемульпо и принялся отыскивать стоявшую на рейде
канонерскую лодку "Кореец". Он ужасно обрадовался знакомому силуэту и, дав
Аметисту волю, пустил его вскачь. По дороге, через лощины и гривки сопок,
спустился он к бухте и сразу увидел стоявшую у берега шлюпку с "Корейца".
Из-за высоких отливов пароходы не подходили здесь близко к берегу и
сообщение с ними производилось специально выделяемыми шлюпками. Моряки уже
знали его в лицо и тот час доставили на корабль. Командир корабля капитан
2-го ранга Линдстрем внимательно выслушал, сыграл боевую тревогу и, выстроив
экипаж, назначил восемьдесят нижних чинов и двух офицеров, почти весь
экипаж, в немедленный поход в Сеул. Взяв одну горную мортиру и добыв в
течении трех часов при помощи нашего торгового агента в Чемульпо пятьдесят
лошадей и два десятка повозок, они уже затемно выступили в поход. Рано утром
вошли они в город , произведя переполох и вызвав ужас жителей, что явно
читалось на лицах встречных. Нападения на миссию не состоялось, король же,
уверовав в силу русских, велел арестовать всех, кого он считал сторонниками
японцев. Как вы помните, надеюсь, король Кочжон занимал правую половину главного
здания русской дипломатической миссии, недавно выстроенного большого
прекрасного дома. Хотя русские солдаты и несли охрану миссии, но,
естественно, не имели права препятствовать аккредитованным в Сеуле
иностранным дипломатам наносить визиты королю и его министрам, большей
частью жившим на половине короля. Надо сказать, что днями в миссии и рядом с
ней болталось громадное количество всякого рода придворных и слуг - евнухи,
министры, военачальники, слуги, прислуга министров и чиновников, зеленщики,
истопники, кухарки, конюхи, носильщики разукрашенных деревянных паланкинов,
вне которых придворные не смели, согласно этикета, показываться на улицах. И
все это создавало изрядную толчею, гомон и суету на территории миссии и
лишало ее респектабельной тишины и спокойствия уютных миссий американцев и
японцев. Так вот, когда иностранные дипломаты подъезжали к увенчанным
российским двуглавым орлом каменным воротам миссии, охрана застывала во
фрунт, а дежурный офицер обязан был проводить их в покои короля.
В последнее время к корейскому королю заметно зачастил японский
посланник Комура, давно обеспокоенный ухудшением японо-корейских отношений.
По корейскому этикету он обычно прибывал в задрапированном желтым и зеленым
шелком деревянном паланкине с золотыми шарами на крыше, несомый сразу
восемью носильщиками и окруженный отрядом вооруженной охраны для пущей
важности. Сперва король Кочжон пытался, блюдя свое королевское достоинство и
в знак нерасположения, потомить Комуру в маленькой прихожей но японец,
выждав для приличия пару минут, решительно двинулся дальше, и король был
вынужден дать ему аудиенцию.
Все в миссии были страшно заинтригованы переговорами, но король и его
ближайшее окружение, несмотря на симпатии к русским, не посвящали в детали.
Общая же направленность переговоров была ясна с самого начала -
восстановление утраченных японцами позиций. Наиболее осведомленным оказался,
как и следовало ожидать, Ен Пан-са. После почти ежедневных бесед с ним наш
посланник составлял длиннейшие депеши в Петербург. Совместные прогулки
Ивашникова с Ен Пан-са на некоторое время прекратились, но как-то вечером,
вежливо постучавшись, переводчик зашел к Ивашникову.
Прапорщик не спеша заварил свежий китайский жасминовый чай, который он
очень любил за непередаваемый аромат, и в глубоком молчании, но с явной
взаимной симпатией они выпили по чашке, а потом заговорили.
Я понимаю, что все очень интересуются переговорами Комуры с королем. До
последнего времени и мне мало что было известно, но сейчас положение
прояснилось. Никакой тайны я не открою, расскажу лишь о том, что буквально
на днях станет известно всему миру.
Ивашников с недоверием покачал головой, - Да многие ли в мире
интересуются событиями в таком отдаленном уголке земного шара?
Но Ен Пан-са неверно истолковал его сомнение и горячо уверил, - Да,
очень скоро. И господину Веберу я уже все рассказал, а сам узнал от Ли
Бом-чжина, двоюродного брата короля и ближайшего его советника, -
простодушно добавил Ен Пан-са.
- Японский посланник господин Комура рассказал королю о секретных
статьях русско-японского договора, касающихся Кореи. Он так преподнес это
королю, что Россия в его глазах оказалась обманщицей и предательницей Кореи.
По словам Комуры выходило, что именно Россия предложила едва ли не раздел
Кореи между Россией и Японией.
Ивашников был возмущен такой низкой клеветой. - Да ведь король видит
нашу бескорыстность и может сопоставить ее с алчностью японцев!
- Комура навязал королю мнение, что Россия не желает ничем помочь Корее
- заем не представляет, частный капитал не вкладывает, за спиной короля
договорилась с Японией о разделе страны и увеличивает здесь количество своих
военных, что, хотя и предусмотрено русско-корейским договором, но очень
опасно и подтверждает ее намерения.
- Однако именно к нам он прибежал прятаться, - возразил Ивашников, -
знал, что только русские могут его спасти.
- Память на доброе у людей коротка, а король - всего лишь человек.
Сейчас японцы предлагают ему деньги, просят концессии на строительство
железных дорог от крайнего юга до границы с Китаем и развернули широкую
торговлю своими товарами по всей стране. Американцы, французы и англичане -
все торопятся представить Корее займы, просят концессии на строительство
железных дорог, в том числе Сеул - Чемульпо, а связать столицу с портом
очень важно. Россия же денег в Корею не вкладывает, лишь требует, чтобы
строительство железных дорог велось с русской широкой колеей. Но ведь тогда
ею невозможно будет пользоваться - никто в мире не выпускает такие
локомотивы и вагоны.
- Как же король не понимает, что железные дороги японцам нужны, чтобы
быстро доставлять войска из портов в любую точку Кореи и далее, к границам
Маньчжурии, Китая.
- И к вашим границам, - Ен Пан-са тревожно взглянул Ивашникову в глаза.
- Ну, с нами воевать японцы не осмелятся, - снисходительно улыбнулся
Ивашников наивности собеседника.
- Как знать, - задумчиво отозвался тот. - Словом, под влиянием Комуры и
Броуна благодарность нашего короля России стремительно уменьшается. Господин
Вебер сообщил королю, что скоро сюда прибудет русский советник финансов и
что Россия предоставит крупный финансовый заем через Русско-Китайский банк,
но это лишь обещания. Король колеблется: уступить ли ему настояниям Комуры,
Броуна и партии "Тоннип Хепхве" и перебраться в свой дворец Чандоккун или
остаться в русской миссии.
- Действительно, короткая у него память...
- Да, только страх перед японцами удерживает его здесь, - после
некоторых размышлений добавил Ен пан-са. В начале декабря Ивашникова и поручика Корна вызвал посланник и,
обрисовав вкратце политическую обстановку в Корее, попросил съездить в
Фузан, где, по его сведениям, должен был в настоящее время находиться
владивостокский промышленник коммерции советник Шевелев. Им поручалось
обсудить с господином Шевелевым возможности расширения русского
предпринимательства и торговли с Кореей и узнать, насколько глубоко пустили
корни на юге страны японцы.
Михаил Григорьевич Шевелев был заметной фигурой во Владивостоке. Один
из пионеров края, он занимался всякого рода промышленной и коммерческой
деятельностью: содержал банковскую контору и ссудную кассу, организовал
страховое общество, занимался продажей пороха, выделкой каната,
производством спичек, снабжал весь Дальневосточный край
сельскохозяйственными орудиями и, кроме того, был пионером культурного
земледелия и скотоводства - его ферма Кангауз считалась образцовой и
продукты с нее долго были лучшими в крае. А самое главное - он положил
начало малому каботажу на Дальнем Востоке, купив и фрахтуя пароходы и
организовав регулярные рейсы по Приморскому побережью и на Сахалин. Во
Владивостоке господин Шевелев славился гостеприимством и добросердечием, а
Ивашников хорошо знал его красавицу дочь.
На небольшом пароходике, принадлежавшим японской компании "Ниппон Юзен
Кайша" и совершавшим рейсы из Нагасаки по корейскому и китайскому
побережьям, из Чемульпо на вторые сутки русские достигли Фузана. Обширная
Фузанская бухта, защищенная от моря Оленьим островом, делилась высоким мысом
на две части. На берегу западной части просторно разместился японский город
Фузан, а к концу восточной прилепился корейский городишко Пусан.
Сойдя на причал таможни, они наняли двух носильщиков доставить чемоданы
в дом господина Шевелева и отправились вслед за ними.
Небольшой участок земли и дом господина Шевелева находились в японском
городе. Встретил он их гостеприимно, отвел две комнаты во втором этаже,
предложил располагаться и отдохнуть с дороги, а сам отправился к своему
торговому агенту американцу Смиту.
- Часа через два-три я вернусь, - добавил он, - тогда и поговорим
обстоятельно и не спеша.
Ивашников и поручик Корн приняли ванны, переоделись в свежее белье,
пообедали и в ожидании хозяина решили было прогуляться по городу, но тут
услышали уверенные шаги. Хозяин вернулся скоро.
Они удобно расположились в низких кожаных креслах в просторной комнате
с широкими окнами на бухту и Олений остров, слуга принес кофе и японскую
минеральную воду в высокой темного стекла бутылке и Михаил Григорьевич
принялся расспрашивать их о положении в Сеуле и последних посольских
новостях.
Ивашников больше молчал; поручик Корн с изрядной долей сарказма
рассказал о последних событиях и сплетнях, после чего изложил просьбу
посланника.
Шевелев поднялся, подошел к окну, задумчиво посмотрел на бухту, Олений
остров, синевшие далеко на горизонте цусимские острова, обернулся и грустно
заговорил.
- Вы бывали во Владивостоке? Хабаровске?
- Да, да, - кивнули Ивашников и Корн.
- Тогда, без сомнения, обратили внимание на вывески торговых заведений
на центральных улицах: Лангелитъе, Линдгольм, Конрад, Эльвангер, Кунст и
Альберс, Тун-ли, А-но и множество других. Практически всю торговлю в
Приамурском крае взяли в свои руки иностранцы. Почему так происходит?
Относительно крупные купцы и предприниматели Владивостока Семенов, Старцев и
я пытаемся широко внедрить русское имя и русские деньги, но здесь царят
законы жесточайшей конкуренции, которую мы не выдерживаем. Средства наши
ограничены, они уже вложены в различные сферы промышленности, торговли,
банковского и страхового дела, но не приносят больших дивидендов. Семенов
сейчас занят промыслом морской капусты и продуктов моря в Приморье и на юге
Сахалина; Старцев, главным образом по семейной традиции, ведет чаеторговлю,
месяцами пропадает в Тяньцзине; я пытаюсь наладить малый каботаж и рейсы по
корейскому побережью. Промышленности как таковой, то есть широкой фабрикации
изделий на продажу на Дальнем Востоке у нас нет и поэтому мы не можем
наладить торговлю с Кореей. Да, покупаем некоторое количество скота, рис,
чумизу, и все... Но, за недостатком средств, в весьма малых количествах. Тит
Титычи и Пуд Пудычи, как иронически называют нашего брата-купца в России,
вкладывать средства здесь не желают. Главная причина - на нашем Дальнем
Востоке очень мало русского населения. Да и те, что есть, либо
неповоротливы, обзавелись домишками, скарбом, семьями и с места их не
сдвинешь, либо голь перекатная, умеют только горькую пить да на гармошке
играть,
И словно в подтверждение его слов где-то неподалеку весьма дурно
заиграла гармоника, явно в нетрезвых руках.
- Вот еще один русский, отстал от парохода, ходит ко мне клянчить денег
и спускать их в японских трактирах.
- Для рейсов по корейскому побережью и развертывания торговли в Корее
мне удалось приобрести, с величайшим трудом, здесь и в Гензане, это недалеко
от нашей границы, небольшие участки земли. Но участок в Фузане, вы сами
видите, расположен очень неудобно, на крутом берегу, внизу у моря стоят
корейские фанзы и, главное, в японском городе. Японский консул уже требовал
продать дом и очистить пакгауз. А в Гензане мне предложили лишь узенькую
полоску болота шагов в десять шириной и сто пятьдесят длиной. Я осушил
болото и построил там дом и пакгауз для хранения грузов, но безраздельно
распоряжающийся там англичанин - директор таможни, требует у властей снести
мой постройки, так как они, якобы, мешают расширению таможни. Телеграмм моих
на почте не принимают, ссылаясь на то, что телеграф испорчен, хотя это явная
ложь. Мало того, японцы взломали пакгауз и разграбили все товары, а платить
за них отказываются. У нас привыкли считать купцов лихими
торгашами-выжигами. А мы здесь и первооткрыватели - вспомните-ка освоение
Охотского побережья, Камчатки, Русской Америки, Сахалина; и основатели
гражданских поселений - да хоть и Яков Семенов, без него, может быть,
Владивосток так и остался бы военным постом; и двигатели просвещения, и
патриоты и защитники российских интересов. Гляжу я на молодых людей с
университетскими значками, коих множество сидит в конторе торгового дома
Кунста и Альберса на Светланской и горько мне становится. На что себя тратят
- вино, карты, женщины... А не отдать ли свои знания на пользу России, не
вступить ли в борьбу с чужестранным купцом, который пользуется нашей
косностью, леностью и невежеством?
Видно было, что господин Шевелев горячо, ревниво переживает за
медлительность, неповоротливость, да что там, за полнейшее равнодушие
русских купцов не только к Корее, но даже к собственному Приморью.
- Теперь об иностранцах в Корее. В Гензане, например, проживают
несколько миссионеров - американцы, англичане и французы. Североамериканская
пресвитерианская миссия была основана там двенадцать лет назад и, прежде
всего, они открыли школу для детей и госпиталь, который корейцы посещают
весьма охотно. В Гензане открыто японское консульство, буддийский храм,
японская школа, три аптеки, три больницы, две почты, около трехсот лавок с
различными японскими товарами, отель с бильярдом, японский ресторан и
несколько трактиров. Молодой человек японец открыл в Гензане школу для
корейских детишек. На свои деньги купил дом, парты и учебники, обучение
ведет бесплатно. Вот он - патриот своего отечества, стремится расположить
корейский народ к Японии. В Фузане и того больше. Он открыт для японцев уже
лет двадцать и они построили здесь практически свой город. Японское
население уже перевалило за пять тысяч и, кроме того, не менее восьми тысяч
рыбаков ведут рядом промысел и постоянно заходят в Фузан. Японская полиция и
большой, более двух сотен солдат, отряд японской армии превратили город в
колонию Японии.
Ивашников и Корн заметно приуныли, хотя все это не было для них
секретом.
- Но все же, Михаил Григорьевич, - спросил Корн, - быть может и не
столь плачевны перспективы для России в Корее? Ведь дело это
государственное, надо как-то искать возможности укрепления русских позиций,
тем более что в части дипломатической мы сильно обогнали японцев. Да, они
предприимчивы и способны, но ведь и мы не лыком шиты...
- Уж коли дело государственное, - в сердцах ответил господин Шевелев, -
то и решаться должно на государственном уровне. Казне следует вложить
средства, и не малые, в Корею, и создать, скажем, Русско-Корейский банк, не
бояться субсидировать русских и местных предпринимателей и купцов, что не
замедлит принести несомненную пользу. Японцы триста лет пытаются покорить
Корею. Еще сегун Хидэеси в 1592 году завладел Фузаном и отсюда всей Кореей.
Только с помощью Китая им удалось тогда спасти свое королевство. А через
пять лет Хидэеси опять высадился в Корее и это нашествие обошлось
королевству в двести тысяч погибших. Поэтому корейцы традиционно недоверчивы
к японцам, но деловые соображение побеждают эмоции, и заморские наши соседи
позиции здесь заняли прочные. Мало-мальски состоятельные корейцы, боясь быть
ограбленными своими янбанями, вкладывают деньги в японские предприятия и
торговлю, чем укрепляют их позиции, Недавно в японской газете "Дзиммин", а я
слежу за дальневосточной прессой и плачу немалые деньги за переводы из
японских и китайских газет, так вот, в "Дзиммин" промелькнула статья,
утверждавшая, что Корея экономически уже представляет собою колонию Японии.
Они вывозят товаров на пять миллионов иен, а ввозят на десять. Вот это
торговля! А мы? Крохи жалкие, не более двадцати тысяч рублей, при том, что
йена по стоимости равна рублю.
Тут и Ивашников отважился задать Михаилу Григорьевичу вопрос. - А как
вы оцениваете недавно приобретенную господином Бринером концессию на вырубку
лесов в бассейнах Тумень - Ялу?
- Не более, чем авантюра! - махнул рукой господин Шевелев. - Дело, если
браться за него по настоящему, многомиллионное, а у Бринера таких денег нет.
И компаньонов он себе во Владивостоке не отыщет. Кому как не мне знать
возможности наших дельцов? Не потянуть Бринеру такое предприятие, -
решительно заключил Михаил Григорьевич.
- Разве что перепродаст кому он концессию и погреет на этом руки, -
после небольшого размышления решил господин Шевелев.- Но и купцов ему
придется искать не на Дальнем Востоке. Немало расстроенные вышли Ивашников с поручиком Корном на фузанскую
улицу оценить, так сказать, положение своими глазами. Здесь царило восточное
многолюдие и разноголосие. Легкие строения корейского и японского типов с
черепичными крышами были густо увешаны всякого рода вывесками, исполненными
иероглифами, почти всегда с английским дублем - парикмахерские, бакалеи,
рыбные лавки, мясо, птица, пивные пабы, которые, впрочем, стоило заглянуть,
оказывались крохотными тесными щелями с двумя-тремя столиками, ресторанчики,
очень много чайных домиков с рисунками угодливо изогнутых гейш на витринах,
аптеки, отделения банков, мастерские по выделке японских татами, корейских
шляп, трубок, глиняной и чугунной посуды, мелкие лавчонки с широким выбором
пестрых многоцветных вееров, зонтиков, бумажных фонариков, тигровых и
барсовых шкур, костяных и фарфоровых статуэток, синих майоликовых ваз,
восточных картин на рисовой бумаге и соломке, перламутровых пуговиц, больших
розовых раковин и черте чего.
Поручик Корн мигом выбрал на прилавке лавчонки длинный бамбуковый
покрытый мелкой резьбой и лаком стэк с белой каучуковой рукояткой и кожаной
петелькой на конце. Точно такой он видел у английского морского офицера на
причале в Чемульпо и, судя по гримасе на лице, весьма ему позавидовал.
Англичанин небрежно вертел стэк в пальцах и у Корна сразу получилось так же,
словно он имел врожденную привычку.
- Везде надо чувствовать себя господином и вести соответственно, -
процедил он сквозь зубы, - особенно среди азиатов.
Он воспарил высоко и вид армейского прапорщика был ему явно не по душе.
- Совершу променад, отдохну где-нибудь в чайном домике с гейшей,
ночевать, возможно, приду к Шевелеву, - глядя в сторону сказал он и
повелительным жестом поманил к себе стэком джинерикшу, дзин-рики-ся -
человек - сила -повозка, по-японски. Подбежал худой пожилой человек с
глазами побитой собаки и лихо развернул свою легонькую двухколесную коляску
с плетеным из золотистой соломки сиденьем между высоких колес. Поручик Корн,
явно красуясь перед воображаемым кем-то, легонько, у рикши сразу напряглись
мышцы, хоть анатомию изучай, вспрыгнул в коляску, постучал стэком рикшу по
плечу и указал на вершину горы, разделяющей фузанскую бухту, с которой
открывался прекрасный вид на море и окрестности и где были видны
разноцветные вывески явно увеселительных заведений.
Рикша напрягся еще, легонько качнул чуть просевшую в мягкой после дождя
земле коляску и сперва тяжело пошел, вытягивая худую жилистую шею, а затем и
натужено побежал. Сахиб Корн воздушно-божественно покатил, а Ивашников
поплелся следом. Ему тоже захотелось полюбоваться бухтой с горы, очень
удобной для размещения артиллерийской батареи.
- Однако я уже совсем стал военным человеком, - с насмешкой подумал он
о себе.
Недалеко, метров на двадцать умчался богоподобный Корн, как вдруг
колесо попало в покрытую грязной водой выбоину и коляска накренилась. Едва
не потеряв равновесие на своем шестке, Корн покачнулся и, коротко взмахнув,
ударил рикшу по спине стэком, видимо больно, потому что рикша, не ожидавший
удара, схватился рукой за правую лопатку, выпустив оглобли коляски из
подмышек. И сахиб Корн полетел спиной в грязь. Ивашникову лишь казалось, что
все на улице заняты своими делами и не обращают на них никакого внимания.
Многочисленные мужчины, женщины и дети мигом сбежались и подняли дикий
гвалт, в котором отдельные слова были неразличимы, но явственно
чувствовалась интонация ненависти.
Без фуражки, с мокрой спиной и комьями грязи в светлых волосах,
испуганный, с выражением ужаса и беспомощности в глазах, стоял Корн и над
ним уже нависали кулаки.
- Стойте, стойте, - закричал Ивашников по-корейски и кинулся защитить,
даже не Корна, а мундир русского офицера. Он ткнулся во враждебную стену
спин, а с противоположной стороны, что-то гортанно выкрикивая, к Корну
пробивался японский полицейский с белым значком шестнадцати лепестковой
императорской хризантемы на фуражке. Японца боялись и мигом перед ним
расступились. Выражение лица Корна стало приобретать уверенность, спина
разогнулась, но тут полицейский крепко ухватил его за рукав и бесцеремонно
потащил к недалекому полицейскому участку. И поручик Корн опять сник.
Ивашников заступил им дорогу, но полицейский отстранил его и, как мать
провинившегося мальчишку, потащил Корна за собой. К нему на подмогу спешил
еще один полицейский и, не устраивать же международный инцидент, пришлось
пройти с ними в участок.
Поручик Корн оправдательно лепетал по-французски, Ивашников пытался
объясниться по-корейски, японцы-полицейские молчали по-японски и тут прибыл
бог-спаситель в лице японского консула господина Като, как он сам
представился им по-русски почти без акцента.
Господин Като вежливо побеседовал с "представителями великой соседней
империи", как он учтиво выразился, не торопясь рассказал, что пять лет
провел в России, путешествовал по Волге, Дону, Черному морю, настойчиво
рекомендовал до парохода и носа не высовывать на улицу и пообещал, чтобы не
было скучно, прислать ящик пива. Пришлось проглотить.
- Вы же, - обратился он к Корну, - обладаете характером слабым, легко
возбудимым, но столь же быстро и теряете уверенность. Поэтому впредь
тщательно обдумывайте каждый свой поступок. Не зная броду, не суйся в воду,
- закончил он, приветливо улыбнулся и проводил до дверей.
В сопровождении уже трех полицейских, один впереди и два по бокам,
чтобы никто не обидел русских офицеров, как объяснил господин Като, были они
препровождены в дом Шевелева и два дня до парохода просидели каждый в своей
комнате.
Часто вспоминал этот конфуз Ивашников, пытался читать, но ничего на
получалось; овладеть собой не мог, ничего на лезло в голову, очень уж он
переживал. Что думал поручик Корн он не знал, но уже в пути тот попросил не
сообщать в миссии о происшествии.
Ивашников отвел глаза, - Вы старший, вам и докладывать. Слева от русской миссии расположился Дипломатический клуб, в котором по
субботам собирались практически все европейцы, живущие либо наведывающиеся в
Сеул. Атмосфера клуба была самой свободной - разноцветные наклейки на
бутылках в баре, постоянно звучащий фонограф, исполняющий модные в ту пору
вальсы Штрауса, карточные столики, курительные комнаты с просторными
креслами и широкими диванами, все это располагало к отдыху, завязыванию
знакомств и вольному, свободному общению. Да и собеседников здесь можно было
встретить весьма интересных. И, что немаловажно, попрактиковаться в языках.
Речь в клубе звучала самая разнообразная, более того, можно было неплохо
освоить и лингвистические особенности валлийцев, шотландцев, провансальцев,
нормандцев, лотарингцев, пруссаков и мекленбуржцев; здесь соседствовали
классический оксфордский, шутливая скороговорка лондонского кокни,
ньюйоркский инглиш с богатыми анклавами певучего итальянского, живого идиш,
чеканного испанского и резкого немецкого.
Дипломаты высокого ранга - посланники, пожилые и, как правило,
обремененные семьями, редко посещали клуб, но молодежь собиралась часто, и
занятия в клубе находили по интересам. Приверженцы карточной игры садились
за зеленые ломберные столики и обменивались лишь им понятными репликами,
бильярдисты окружали два больших бильярда и здесь звучали резкие сухие
щелчки ударяющихся шаров, любители острых вкусовых ощущений собирались в
баре, а чаще в левой курительной комнате, куда бой приносил поднос с
разноцветными бутылками и вазочкой льда; курили, смаковали напитки или их
смеси и живо обсуждали события в мире.
Ивашников не был частым гостем в клубе; ему была поручена, как
коренному дальневосточнику, что ассоциировалось в предоставлении начальства
с таежником, охотником и следопытом, оборона миссии от тигров!
Вот так-так, воскликнет любой читатель. Что за бездна экзотики. Да и
правда ли это - едва ли не в центре столицы государства и вдруг - оборона от
тигров? И тем не менее - факт. После начала японо-китайской войны сельское
население страны, страшась военных действий, не приступало к полевым работам
и, собрав очень маленький урожай, испытывало такую нужду, что люди мерли как
мухи. В стране царили голод и болезни, множество людей сбежались в столицу,
надеясь покормиться здесь, но королевские закрома были пусты, а раздаваемые
миссионерами бесплатные обеды не могли утолить голод всех страждущих. По
корейскому обычаю покойников хоронят только через несколько месяцев после
смерти. А до похорон их оборачивают соломенными матами к ставят вдоль полей,
часто неподалеку от дома. Голодные собаки и дикие звери обгладывает
покойников, а тигры, те вообще стали нападать на стоящие на краю деревень
дома и поедать живых людей. В эту голодную зиму тигры повадились и в
столицу, так что приходилось выставлять вооруженную охрану для защиты миссии
от полосатых хищников.
Тигра Ивашников пока ни одного не убил, даже и не видел, но уже прослыл
великим охотником и чувствовал к себе, особенно со стороны женщин,
повышенный интерес. Купить шкуру тигра или леопарда в Сеуле не было
проблемой, но женщины просили его подарить шкуру убитого им лично тигра и
он, немало сконфуженный, отчетливо понимая, что это скорее игра, обещал,
обещал, обещал...
Этим вечером собрались в холле у камина, пили сухой вермут, целый ящик
которого любезно презентовал клубу капитан стоявшего в Чемульпо итальянского
парохода, и катили по наезженной колее.
Олег Николаевич, для начала, рассказал байку о традиционном корейском
способе охоты на тигров, чем вызвал всеобщий интерес.
- Представьте себе , - по-английски рассказывал поручик, - двое
корейцев собираются на охоту на тигра. Прежде всего они едят суп из сердца
тигра, тигровое мясо или пьют бульон из костей этого зверя, чтобы стать
такими же отважными и не уступать ему в силе и ловкости. Потом они одеваются
в синие холщовые куртки, повязывают головы синим или зеленым тюрбаном с
цветными бусами, прикрывают шею ожерельями из цветных бус, а на грудь вешают
нитки с бобовыми зернами. Один из охотников вооружается длинным копьем, а
другой - коротким. Зная примерно, где тигр может сейчас быть, они с
величайшей осторожностью продираются сквозь кусты или подлесок, упрашивая
зверя явиться перед ними, но не называя его по имени. При охоте на тигра
нельзя ни в коем случае называть его по имени - это табу. Обнаружив зверя,
первый охотник, вооруженный коротким копьем, строит зверские гримасы,
ругается, плюется, всячески оскорбляет тигра, чтобы разгневать его и
спровоцировать нападение. Потеряв терпение от назойливого обидчика, тигр
бросается на него, но ловкий охотник направляет копье в пасть зверя. Пока
тигр старается перекусить или выбить из рук охотника копье, второй охотник
сзади тычет длинным копьем ему в мягкие части. Удивленный, более того,
пораженный такой дерзостью, тигр устрашающе рычит, при чем широко разевает
пасть. Первый охотник, пользуясь его оплошностью, вонзает копье дальше в
пасть тигра и убивает зверя.
Слушатели негромко похлопали в ладоши мужеству охотников и искусству
рассказчика. Чуть дольше всех, на два такта, чтобы привлечь к себе внимание,
хлопал редкий здесь гость - католический епископ француз Митель. Одетый в
широкую лиловую рясу, с белым кружевным воротничком и выбритой тонзурой на
макушке, он выглядел столь безобидно и домашне, хлопки его мягких ладоней
звучали столь тепло и глухо, улыбка была столь сладкой, что он казался
старенькой ласковой бабушкой, желающей всем добра хранительницей домашнего
уюта. Память у него была замечательной и, раз познакомившись, он не ошибался
в именах, даже и непривычных для уха европейцев и трудных в правильном
произношении корейских.
- С большим удовольствием выслушал я весьма занимательную историю о
местном способе охоты на тигров, совершенно мне не известном, несмотря на
довольно продолжительною знакомство со страной и обычаями, способе, без
сомнения, достойном высокочтимого мною барона Мюнхгаузена. А не расскажете
ли вы о предлагаемом неким русским столь же замечательном способе
колонизации Кореи вашими каторжниками? Способ, увы, не нов, его с успехом
использовали англичане и французы при заселении своих колоний. Вспомним
освоение Австралии, Новой Зеландии, Тасмании, Новой Каледонии и других
остовов. Но ведь Корея - это не остров и не ваша колония, не так ли? И что
это - частная инициатива, или реализация замыслов императорского
правительства?
Ивашников почувствовал себя крайне неловко, да и Олег Николаевич
смешался.
Епископ имел в виду одиозного Савина, бывшего корнета, воспитанника
пажеского корпуса, героя громких уголовных дел и судебных процессов в
Париже, Лондоне и Берлине. Отбыв каторгу, он поселился в Благовещенске и
принялся бомбардировать Приамурского генерал-губернатора проектами заселения
Кореи ссыльнопоселенцами, сибирскими бродягами и преступниками. За эти
"остроумные" прожекты было приказало освидетельствовать его умственные
способности; он же через Владивосток пробрался в Корею и вновь обратился,
уже к посланнику, со своим предложением. Ему было велено немедленно
убираться , что он и сделал, перебравшись, по слухам., в Сан-Франциско.
- Это не замысел правительства, - видя всеобщее внимание, в наступившей
тишине ответил Олег Николаевич. - Автор столь нелепого, позорного и
провокационного предложения - международный авантюрист Савин, о котором вы
все должны помнить по его скандальным похождениям в Европе лет десять назад.
С тех пор, несмотря на кандалы, он ничуточку не изменился. Наша же политика
здесь - в Корее - нести свет учения, разума, культурного земледелия, забота
об уничтожении эпидемических заболеваний и голода.
- Оно бы и было прекрасно, однако факты говорят об обратном, - по
прежнему благожелательно улыбался епископ Митель. - Возьмем свет учение. В
Корее представлены миссионеры католики, пресвитериане, методисты, баптисты,
а православного священника нет ни одного. Только католические миссионеры из
"Общества иностранных миссионеров" основали здесь почти три десятка церквей,
семинарию и два приюта для полутысячи воспитанников; обратили в христианскую
веру более двадцати тысяч корейцев. Американское "Общество по
распространению религиозной литературы" через своих эмиссаров продало,
вручило, подарило почти сорок тысяч экземпляров религиозных книг - главным
образом Библию. "Сеульский религиозный центр" заботится о приобщении к
христианской религии, западной культуре и образу жизни столичных янбаней и
чунъинов, в основном молодежь. Мы создали "Общество для поощрения женского
просвещения" - ведь женщины не только хранительницы домашнего уюта, они -
главные воспитатели подрастающих поколений и на возделанную почву легко
ложатся зерна христианского вероучения. Миссионеры создали колледжи по
подготовка корейцев-учителей. Это и наши, католические колледжи, и
основанные американцами колледжи Пэчжэ и Хальберта, и английские колледжи в
Сеуле и на острове Канхва. Выпускники этих колледжей уже занимают ключевые
посты в окружении короля и в министерствах. Но оставим этот вопрос, хотя
говорить можно еще долго. Теперь возьмем культурное земледелие. На ваших
российских, поистине бескрайних просторах отличной пахотной земли вы
собираете позорно нищенские урожаи, там царствуют голод и вызванные им
болезни и бунты. Чему же вы можете научить корейцев? А миссионеры и здесь
преуспели. Тот же отец Бодунэ - приобщает людей к христианской религии,
лечит их и учит правильному землепользованию. Миссионеры в Сеуле, Пхеньяне,
Гензане, Фузане и других крупных городах содержат приемные покои с
аптечками, а то и пусть небольшие, но больнички, в которые постоянно
обращаются местные жители. Мы, миссионеры христианской религии, постепенно,
ежедневно, ежечасно, ежеминутно завоевываем, покоряем и просвещаем молодые
сердца и умы, создаем общества, такие как "Тоннип Хепхве" - "Общество
независимости", "Общество для поощрения женского просвещения", "Сеульский
религиозный союз"... Вы же, русские, кроме отряда солдат в Сеуле, не имеете
здесь ничего. И вся ваша политика здесь напоминает рассказанную вами охоту с
копьем на тигра... Через неделю король Кочжон, уступив домогательствам бесчисленных
иностранных и местных ходатаев, вместе со своей ордой перебрался в
собственный дворец. В русской миссии воцарили тишина и уныние. Недолгий июльский дождь принес некоторое облегчение от сильной духоты
пасмурного дня, все окна были распахнуты и в комнату, вместе со свежестью
зелени растущих под окнами цветов, близкого Тиргартена и прохладного ветерка
доносился звонкий стук капели с крыши дома и бодрое чириканье лакомящихся
червяками воробьев. Тугими парусами надувались палевые шелковые шторы.
Они только что отобедали и, вольно расположившись в креслах, с
наслаждением курили и потягивали привезенный в подарок хозяину дома князем
Радолиным отличный шустовский коньяк. В конце месяца предстоял ответный
визит императора Вильгельма II в Россию, и германский посланник Радолин
прибыл в Берлин, чтобы обсудить все детали дипломатических акций, намеченных
на время визита. На сей раз среди постоянных гостей на традиционном обеде по
четвергам присутствовали не только старый приятель хозяина дома князь
Радолин; забавлял гостей своими рассказами об экзотических обычаях далекого
Востока посланник в Пекине Гейкинг, назначенный на этот пост благодаря
усилиям своей честолюбивой супруги - довольно популярной писательницы, особе
весьма бесцеремонной и напористой.
- Закрытый Пурпурный город - резиденция китайского императора -
расположен буквально рядом с сеттльментом посольского городка, их разделяет
только высокая каменная стена, так что прибыть к назначенному часу на прием
у императора времени отнимает немного. Но бесконечно раздражает, буквально
выводит из себя свойственная китайцам манера затягивать свои церемониалы,
доводить их до бессмысленного однообразия. Так, например, они заставляют
довольно долго ожидать начала церемонии в разбитых перед назначенным для
приема дворцовым залом голубых шатрах, а затем подводят посланников, по
порядку времени их аккредитации, к императору. На пути к трону полагается
отвесить три низких поклона и затем произнести краткую речь. Но я решил, что
должен быть с ними жестким, продемонстрировать мощь великой Германской
империи. Идя к трону, я небрежно отвесил три полупоклона, чем едва не ввел в
шок многочисленных сановников императора Гуансюя, а затем, сказав свою речь,
повернулся и пошел не через боковые двери, а через средние, предназначенные
для выхода императора, решительно пресекая попытку остановить меня. Более
того, чтобы высмеять нелепый китайский обычай различать звания сановников по
цвету шариков на головных уборах, пряжам на ремнях и нашивкам с изображением
птиц и зверей на халатах, я велел китайским слугам в моей миссии носить
белые, красные и синие шарики, чем вызвал сперва изумление, а затем и ярость
китайских придворных, приравнивая их к уборщикам мусора, конюхам и
садовникам.
Граф Шлиффен поощрительно улыбался, князь Радолин старался сохранить
невозмутимость, хотя на его лице и можно было прочитать недовольство
нарушением общепринятых норм элементарной вежливости к обычаям страны
пребывания, фон Хассе даже зааплодировал, восхищенный дипломатическим
искусством германского посланника, но хозяин дома, барон Гольштейн все же
заметил, что едва ли стоило демонстрировать пренебрежение к обычаям
государства.
Белый свет молнии на мгновение заполнил комнату, потушив свечи в
бронзовых жирандолях, и высветив потно распаренные лица нетрезвых мужчин.
- А как в целом сейчас обстоят дела германской империи в Китае, герр
барон?
- Кое-что достигнуто, кое-что, - не без самодовольства ответил Гейкинг.
- Хотя, должен признать, в этом большая заслуга моих предшественников - фон
Брандта и фон Швенцбурга и представителей германских деловых кругов в Китае.
Главный способ усиления нашего влияния - это развитие торговли. Здесь мы еще
значительно уступаем англичанам. Но стремимся утвердиться везде, где можно.
Экспорт Англии в Китай превышает наш в пять раз, хотя по количеству
представленных торговых фирм мы их уже догоняем. Англичане захватили
ключевые рынки по продаже текстильных и металлических изделий, оружия и
пороха. Нам же пока приходится довольствоваться главным образом мелочью,
галантереей, в широких, впрочем, размерах. Политика здесь такая - захватить
рынки, приучить китайцев к нашим дешевым, но хорошим товарам, после чего
понемногу вытеснять англичан. Серьезных успехов уже добились
"Северогерманский Ллойд" и "Бремер Ллойд", сумевшие скупить акции английских
морских линий в восточно-азиатских водах и взять все каботажные перевозки в
свои руки. Для этого они начали строительство речных пароходов в Шанхае,
чтобы вытеснить из бассейна Янцзы англичан. Кроме того, Крупп обошел
Армстронга на севере Китая и заключил выгодные сделки на поставки оружия
местным провинциальным армиям. Вообще же, наша нынешняя общая слабость в
Китае обусловлена, главным образом, отсутствием базы для военного флота.
Пока наш флот полностью зависим от гонконгских доков, то есть от британской
милости. А для того, чтобы бросить на китайский рынок громадное количество
наших товаров, мы крайне нуждаемся в собственном Гонконге.
- А где в Китае мы располагаем наиболее сильными позициями? -
поинтересовался внимательно слушавший Радолин.
- Юг Китая и бассейн Янцзы усиленно осваиваются англичанами и
французами, хотя в бассейне Янцзы и нам удалось укрепить свои позиции. Но
наиболее прочно мы укрепились в Шаньдуне и в Тяньцзине.
- Сразу после совместного с Россией и Францией ультиматума Японии два
года назад мы начали подыскивать себе порт в Китае, который остро необходим
для усиления нашего проникновения в эту страну, но ни настойчивые наши
домогательства в китайском МИД, ни переговоры по этому вопросу с Ли Хучжаном
во время прошлогоднего его визита в Берлин, после коронационных торжеств в
России, не принесли никаких результатов, - напомнил барон Гольштейн.- Мы
упустили благоприятный момент в апреле-мае девяносто пятого года, когда у
вдовствующей императрицы еще была свежа благодарность за удаление японцев с
материка, но в этом вина фон Швенцбурга, - оправдывался Гейкинг.
- А в августе прошлого года командующий нашей Восточно-азиатской
крейсерской эскадрой контр-адмирал Тирпиц вместе с бароном на военном
корабле обошли побережье Китая и выбрали для нашей будущей базы Цзяочжоу, -
пришел ему на помощь немногословный фон Шлиффен.
Гейкинг кивком поблагодарил и разъяснил, - Адмирал Тирпиц рассказал
мне, что первоначально в качестве эвентуальной базы для нашего военного
флота и торгового центра рассматривались три места. Это расположенный
неподалеку от Гонконга густонаселенный остров Амой; затем пустынный залив
Дапэнвань, это тоже недалеко от Гонконга; и острова Чжоушань, лежащие близ
Шанхая. О Цзяочжоу и речи не было - считалось, что он лежит далеко на
севере, в стороне от великого торгового пути. Перед тем он получил сведения,
что на этот порт имеют виды русские. Тирпиц годом ранее лично обследовал все
три названных мною пункта и нашел их неподходящими. На Амое традиционно
хозяйничали англичане и занять его означало вступить с ними в конфликт. К
тому же он переживает упадок, вызванный развитием пароходного сообщения
вместо парусного флота, для которого благоприятны были лишь сезонные
муссоны. Вход в залив Дапэнвань оказался мелководным, в бухте сильное
течение и много водоворотов, что осложняет судовождение. Да и острова,
разбросанные в бухте, при отливе превращаются в острые рифы. Кроме того,
бухту окружают высокие горы, преодолеть которые без вьючных животных
невозможно, что крайне затруднит доставку грузов и существенно скажется на
их стоимости: трудно будет конкурировать с расположенным за грядой гор у
реки Мин полумиллионным городом Фучжоу. Острова Чжоушань лежат перед
Шанхаем, как Гельголанд перед Гамбургом, и пытаться перенести центр торговли
на них, в пику англичанам, не только рискованно, но и невозможно с военной
точки зрения - их не защитить в случае конфликта с англосаксами. Тогда
Тирпиц отправился в Цзяочжоу и нашел его едва ли не идеальным местом не
только для торговли, но и для базы военного флота. Там закрытая, защищенная
от ветров бухта, на возвышениях вокруг нее вполне можно возвести укрепления,
китайцы, кстати, кое-что уже построили, плюс здоровый северный климат, что
является громадным преимуществом. Далее, мы нашли, что Цзяочжоу
географически выгоднее для нас, чем даже юг Китая. Через него можно морем
ввозить и вывозить грузы едва ли не для всех центральных и северных
провинций Китая. Здесь сосредоточены громадные массы населения, то есть
рабочей силы. Недалеко от Цзяочжоу находятся богатые залежи отличного
каменного угля - это еще одно важное преимущество для военного и торгового
мореплавания. Правда, здесь отсутствует судоходная река, но что же, построим
железную дорогу и будем монопольно владеть транспортной сетью...
- Цзяочжоу - это где? - обычно фон Эйленбург не интересовался деталями,
мыслил глобально, но здесь почувствовал общую заинтересованность.
- В Шаньдуне, - кратко ответил Гейкинг.
- Но ведь этот порт присмотрели для зимовки своей эскадры русские? -
протестующе воскликнул Радолин.
- Главной целью нашей дипломатии во время визита императора Вильгельма
в Россию будет задача вытеснить русских севернее. Корейские порты, как
удалось узнать нашему информатору в русском морском министерстве, по разным
причинам их не устраивают. Если нам удастся вытеснить их из Цзяочжоу, то
единственным местом, где им придется располагаться - это порты Ляодунского
полуострова - Даляньвань и Порт-Артур, - ответил ему Гольштейн.
Граф Эйленбург вспомнил, как девять лет назад, кажется, в восемьдесят
восьмом году - году трех императоров, когда умер старый Вильгельм I и, после
девяностодевятидневнего правления и смерти его сына, Фидриха-Вильгельма,
коронован был Вильгельм II, его, личного друга молодого императора,
прощупывали южно-германские и прусские юнкера-землевладельцы, финансисты и
промышленники. Всех интересовал один вопрос - качнется или нет Германия в
объятия России? Зная, что умерший Фридрих-Вильгельм не любил сына и, как
ответная реакция, отсутствие симпатий Вильгельма к родителям, что
переносилось и на бабку - королеву Великобритании Викторию, все полагали,
что Германия станет на сторону России. Самодержавной России! Не то, что эта
дряблая Англия с ее парламентаризмом. Кто же не знал о неприязни Вильгельма
II к конституции и рейхстагу. О его преклонении перед российским императором
Александром III и дружбе с будущим наследником трона Николаем? О, какие
тогда полыхали страсти! Ведь именно с русского царя молодой кайзер брал
пример, заявляя, что существует только один хозяин рейха, и он не потерпит
другого, - имея в виду рейхстаг. Всеобщий интерес был понятен - ведь речь
шла о многих миллионах, сотнях миллионов марок. Тогда Вильгельм долго
совещался с канцлером Бисмарком. Перед ним стояла дилемма - либо мирно
завоевать Россию, что понемногу уже делалось со времен императрицы Елизаветы
Петровны, либо готовиться к войне. И Бисмарк подтвердил, что в свое время и
были два эти пути. Можно было испросить у императора Александра II
позволения в широких масштабах колонизовать пустующие земли в Поволжье,
Сибири, русской Средней Азии, даже на Дальнем Востоке, и с учетом слабости
их промышленности использовать Россию как сырьевой придаток Германии. Но уже
в начале семидесятых годов, под давлением южно-германских помещиков-юнкеров,
не желавших мириться с ввозом дешевого русского хлеба, производимого
полурабами-крестьянами, пришлось ввести высокие таможенные пошлины, что
сразу ухудшило отношения с Россией - ведь среди ее правителей большинство
были крупные землевладельцы, которые понесли большие убытки. В развитии
отношений с Россией в свое время были заинтересованы германские
промышленники и финансисты, алчно взиравшие на бесконечно емкий рынок. И они
с охотой взялись за строительство железных дорог, заводов и фабрик. Но опять
это пришлось не по душе юнкерам - ведь железные дороги связали российскую
глубинку с портами, через которые в Европу хлынул дешевый русский хлеб, а
заводы и фабрики, главным образом, выпускали сельскохозяйственные машины и
инвентарь, чем содействовали конкуренции русского хлеба с германским. Хотя и
набирали уже силу промышленники и финансисты, но реальной политической
властью в то время обладали именно дворяне-землевладельцы, и они настояли на
запрещении займов для развития промышленности России. Вот так и получилось,
что России ничего не оставалось делать, как обратиться за займами к Франции,
даже пойти с ней на военный союз, а Германии пришлось окончательно
утвердиться в мысли о неизбежности войны с Россией.
- Русские традиционно боятся англичан, - продолжал барон Гольштейн. -
Они отлично помнят о захвате Севастополя и Петропавловска-на-Камчатке в
пятидесятых годах, и не уверены, что в случае конфликта им удастся наличными
силами удержать дальневосточные порты. Нужно будет через наше министерство
иностранных дал организовать утечку секретной информации о том, что, якобы,
имело место совещание, на самом высоком уровне, в ходе которого была
высказана поддержанная кайзером мысль, что желательно вместе с русскими не
пускать англичан в Желтое море, и разделить его на сферы влияния - русским
Ляодун, Чжилийский и Корейский заливы, а нам - побережье Шаньдуна. Они, без
сомнения, проанализируют эту информацию и найдут ее заслуживающей доверия -
ведь они знают, от своего посланника и торговых консулов в Китае, о нашей
конкуренции с англичанами.
- О, да, - поддержал Гольштейна начальник Большого Генерального штаба
граф Шлиффен. - Русские должны будут охотно заглотить такую приманку, ведь
полгода назад, после армянской резни в Константинополе, мы обещали им
обеспечить неприкосновенность их территории в случае захвата ими Босфора.
- А вы, Гуго, - обратился Гольштейн к Радолину, - еще до визита
Вильгельма в Россию прозондируйте реакцию Муравьева на возможность нашего
приобретения Цзяочжоу.
- Я весьма сомневаюсь в положительной реакции, - глаза князя Радолина
за круглыми стеклами очков растерянно моргали. - Ведь общеизвестно, что
русские уже размещали свою Тихоокеанскую эскадру на зимовку в этом порту и
вряд ли пожелают оставить его.
- Ну, нет, - не согласился Гольштейн. - Первая реакция будет, без
малейшего сомнения, отрицательной. Но узнав о том, что мы интересуемся этим
портом для долгосрочной базы своего военного флота, они просмотрят все
варианты и, в конечном результате, посчитают его для себя невыгодным. Им
нужен выход железнодорожной магистрали к Желтому морю, об этом они уже
говорили с Ли Хунчжаном, и хоть и не получили согласия, но от мысли не
отказались. Шаньдун для них совершенно неудобен, он слишком далеко. Это они
отлично понимают и настаивать на нем не станут.
- А хватит ли у нас сил занять этот порт? - воззрился на графа Шлиффена
доктор Хассе.
- Безусловно, - высокомерно улыбнулся Шлиффен. - Мы имеем в китайских
водах вполне боеспособную эскадру с приданным ей десантом. Дополнительно
можно будет послать еще эскадру в несколько броненосцев, командование над
которой поручить адмиралу принцу Генриху Прусскому. Согласно рапортов
адмирала Тирпица мы остро нуждаемся в базе флота, и именно в Шаньдуне, из-за
близости каменного угля. Тирпица не устраивает необходимость пользоваться
английскими доками в Гонконге, а в собственном порту мы обустроим
судоремонтную базу.
- Но повод? Ведь не можем же мы просто так завести эскадру в Цзяочжоу и
захватить его? Существуют же и правила приличия в международных
отношениях..., - князь Радолин явно разнервничался и трясущимися руками
принялся вытирать запотевшие вдруг очки белоснежным платком.
- О, какой вы по-прежнему наивный юноша, - восхитился барон Гольштейн.
- А повод нам предложит господин барон Гейкинг, - и он поощрительно
улыбнулся посланнику в Китае.
- Да, я уже обдумал эту проблему, - поспешил продемонстрировать свою
предусмотрительность Гейкинг. - Епископ Анцер, глава германской католической
миссии в Шаньдуне, жаловался мне, что местное население в последнее время
стало весьма недружественно относиться к миссионерам и обращенным в
христианскую веру своим соплеменникам. Участились их насильственное удаление
из деревень и даже побои. Да вот и сам я, во время путешествия по Хуанхэ,
был забросан комьями грязи. Чем же это не повод - месть за оскорбление
проводников учения Христова?
- Ну, побои - это еще не повод для ввода войск, - поморщился хозяин
дома. - Во всяком случае, недостаточно серьезный повод. Хотя, здесь что-то
есть... Подумайте еще. И форсируйте наши усилия. Цзяочжоу до конца года
должен быть нашим!
Прощаясь с гостями, барон Гольштейн просил Гейкинга передать свои
наилучшие пожелания фон Меллендорфу. Рутина по-прежнему держала прапорщика Ивашникова в постоянном
напряжении. Строевые учения, зубрежка Уставов, разводы караулов, контроль за
котловым довольствием, словесность, раз в неделю учебные стрельбы на
недалеком полигоне в узкой лощине с темными поясными мишенями в полуторастах
саженей, все это почти не оставляло времени для прогулок по городу в личине
аборигена.
Вынужденно томившийся бездельем полковник Генерального штаба Путята,
"момент", как за глаза, с изрядной долей зависти и уважения называли его
офицеры, глядя на академический знак - серебряного орла в лавровом венке -
несколько раз присутствовал на проводимых Ивашниковым занятиях , остался,
видимо, не вполне удовлетворенным, а потому и решил преподать ему азы
воспитания и обучения солдат. Сын полковника учился в Киевском военном
училище и Ивану Ивашникову казалось, что часть не растраченного отцовского
чувства полковник уделяет ему.
- Вся известная нам история цивилизаций - это нескончаемая цепь войн, -
уютно устроившись на софе с пепельницей на колене и чашкой кофе в руке
говорил полковник Путята, - поэтому постоянное их ожидание и неустанная
подготовка к ним наложили свой отпечаток на психологию человека.
Прапорщика Ивашникова одолевал зуд более интересно провести вечер, но и
лестно было, что ему уделяет внимание этот пожилой, далеко за сорок, бывалый
полковник, и к тому же удерживало желание самому набраться ума-разума, расти
как офицеру-воспитателю, иметь собственный багаж знаний в такой важной
отрасли, как военная педагогика и психология.
- Назначение армии любого государства - уничтожение врага. А так как
противоборствующие армии едины в своих устремлениях, то воины знают, что их
удел - гибнуть. И не просто глупо гибнуть, но стремясь как можно больше
уничтожить врага. Это и составляет главную цель обучения военному ремеслу.
Результаты такого обучения сказываются в ходе сражения, когда видно, хорошо
ли усвоили солдаты науку, способны ли они мужественно встретить врага и
нанести ему невосполнимый урон, одержать в бою победу. А стержнем стойкости
солдата, его моральной основой является любовь к царю и отечеству и
самоотверженность. Эти важные качества достигаются последовательным,
непрерывным и неуклонным воспитанием. Воспитанием, включающим в себя и
обучение солдатскому ремеслу и воинскому искусству, развивающим любовь к
ратному делу, желание сразиться и победить. Вообще, воинское дело, как,
может быть, никакое другое, более волевое, чем умовое, и на этих началах
следует вести воспитание и обучение солдат.
- Как делал это Александр Васильевич Суворов!
- Совершенно справедливо. Как правило, в сражениях между примерно
равными и одинаково вооруженными армиями побеждает та, солдаты которой
дрались самоотверженно, отважно, не теряя головы и не суетясь понапрасну. А
ведь голову потерять в бою, когда твоей жизни угрожает прямая и
непосредственная опасность, когда смерть смотрит прямо в лицо, довольно
просто. Тут нужны изрядная сила воли и самообладание. То же самое и в
походах. Солдатам приходится одолевать в пешем строю сотни и сотни верст в
холод, дождь, жару, в грязь и пыль, мерзнуть и мокнуть, подчас впроголодь...
Тут силы физические опираются на силы моральные. Но взгляните, прапорщик,
кто приходит в армию новобранцами - крестьяне, мещане, мастеровые... Сил
моральных у них иногда бывает маловато. Поэтому и нужно постоянно
воспитывать чувство долга и ответственности. Здесь вы вправе спросить - а
как воспитать чувство долга? Отвечу - развитием религиозности, любви к царю
и отечеству, ознакомлением со славными боевыми традициями, которыми так
богата русская армия. И, что особенно важно, - личным примером. Генерал
Драгомиров говаривает так, - Зри в воинской части семью, в начальнике -
отца, в новобранце - родного брата, и тогда все будет ни по чем. Те, кто
руководствуется этим правилом - на добром пути.
- Уж больно семейка у нас разноплеменная. Тут и латыш, и три украинца,
и волжский татарин, и казах, а также двое евреев, Бекоев - калмык, Мамедов -
азербайджанец, но русских, правда, большинство. Беда в том, что не все
понимают толком русский язык, хотя в армии уже по третьему году.
- Я заметил в вас ровность в обращении с подчиненными и внутреннее
спокойствие. Это качества положительные. Но вот излишняя мягкость, иногда
нетребовательность - это большие минусы. Понимаю, офицер вы молодой, солдаты
иной раз на год-два старше вас, что осложняет вашу внутреннюю уверенность на
право командования. Да и излишняя деликатность, может быть, вам мешает. Но
уж тут, батенька, руководствуйтесь высшими соображениями: ваша прямая
обязанность - сделать солдата готовым на войне - к бою, в дни мира - к
поддержанию закона и порядка. Кроме того, помните, что солдат отдает царю и
отечеству лучшие годы своей жизни, во время войны кровь и самую жизнь.
Поэтому старайтесь как-то возместить эти потери - улучшайте его натуру, не
растрачивайте без нужды его силы, не помыкайте им, боже упаси, и не унижайте
его человеческое достоинство. Готовьте его к жизни вне армии, чтобы и тогда
он оставался верным Присяге и не примыкал к бунтовщикам. Более того,
прошедший хорошую воинскую выучку, воспитанный в любви к царю и отечеству
религиозный солдат, вернувшийся после службы домой, удержит от неповиновения
властям и несознательных окружающих. Чтобы добиться этой цели, надо глубоко
отдаваться воспитательной работе, входить в жизнь и быт солдат, помогать во
всем, знать их заботы и тревоги. Такое отношение отзовется полным доверием и
усердием солдата по службе. Оно является обязательным для офицера, ведь от
надежности воинов зависят безопасность и мирное существование граждан. И
особенно важно для солдат, которые проходят службу в чужой стране, в чужом,
часто враждебней окружении.
- Да уж какая там жизнь. Казенные мы люди и быт у нас казенный. Своего
почти ничего нет даже у меня, офицера, а что же говорить о солдатах, -
отозвался Ивашников. - И заботы казенные - караул, строевые занятия, чистка
оружия, поесть да поспать...
- Э, нет, батенька... А если и так, то очень плохо. У солдата есть дом,
семья, невеста, хозяйство, друзья, свой мир, которым он живет внутренней
жизнью. Поинтересуйтесь, получают ли они письма, часто ли пишут сами.
Поговорите, как обстоят дела дома, не обижают ли их родных. В достатке ли
живет семья, спросите о планах на будущее. Кстати, о быте. У каждого солдата
должны быть личные вещи. И чем больше - тем лучше. Пусть мелочи, даже
безделушки... Давно замечено, что те, у кого имеются личные вещи, не
совершают побегов. Бегут лишь самые заброшенные, беспомощные бедняки, не
видящие выхода из своего печального положения. Знаю, насколько мало денежное
содержание младшего офицера, но все же интересуйтесь материальным положением
солдат, и если найдете тяжелым, помогите, пусть и немногим. Это отзовется
благодарностью и всяческой поддержкой в их среде. И нельзя допускать, чтобы
солдаты были денежно зависимы от своих сослуживцев, брали в долг или давали
в рост. Такая материальная зависимость часто ведет к вражде и распрям. Что
противно богу, то противно церкви, а дурной сын Церкви не может быть хорошим
сыном Отечества.
- Так ведь времени на все не хватает, господин полковник, -взмолился
Ивашников. - Чтобы выполнить вашу программу, мне надо переселиться к
солдатам и заниматься только ими. Я и стараюсь чаще с ними бывать, но ведь
приходится заниматься и другими делами.
- Солдаты, прапорщик, ваша главная забота, - рассердился Путята. - По
офицерам они судят о правящих классах общества и относятся соответственно.
Занимайтесь ими всегда, в казарме, на кухне, в карауле, на занятиях строевых
и стрелковых, во время изучения уставов и словесности. Но учите спокойно, не
суетливо и дерганно, а неуклонно и постоянно. Не рви - а тяни, вот главная
заповедь учителю, начинай ровно и тяни постепенно. Получаешь новобранцев,
встречай приветливо. Покажи казарму, место, где он будет спать, отведи в
столовую покормить, укажи, где он должен поместить свои вещи, дай отдохнуть;
затем подведи к ротной иконе, предложи новобранцу прочитать молитву, да и
объясни, что каждая рота, как и всякая благочестивая семья, имеет свою
особую икону, пред которой христолюбивые воины возносят молитву отцу
небесному. Объясни изображение иконы и что день памяти святого является
ротным праздником. Поговори с новобранцем о его доме, узнай, откуда он родом
и кто его родители, женат он или холост. Не стесняйся спрашивать, ты должен
знать о человеке все, чтобы помочь ему добрым словом и добрым делом. Почти
все новобранцы первое время тоскуют. Терпеливо объясняй им, что воинская
служба есть почетный долг всякого истинного сына Церкви, Царя и Отечества.
- Про икону ему батюшка расскажет, - хмыкнул Ивашников, - это по его
части: он их надолго собирает, елей так и сочится...
- И ты не стесняйся быть солдату ближе и понятней. Заговоришь, скажем,
с солдатом о его доме и семье, он и приоткроет тебе свою душу, ему приятно
будет, что ты интересуешься близким ему предметом, и теплота души, с которой
он относится к дому и родным, частичкою малой перенесется и на тебя, и ледок
отчуждения в отношениях между вами немножко и растеплится. Далее, сначала
новобранцы боятся новых людей, особенно в армии, и командиров. Ему,
мальчишке в сущности, кажется, что здесь все люди вооруженные, громогласные,
свирепые, иначе, как бранью, и не разговаривают, за малейшую провинность
наказывают, старослужащие бьют молодых, а начальство на гауптвахту сажает.
Так вот ты и объясни, что рота - та же семья, и никто их здесь не обидит, а
наоборот, всегда помогут и выручат, что несправедливости здесь быть не
может, а тем более кумовства и лицемерия; командиры со старослужащими
солдатами им братья, которые научат ратному делу, а в нем без полнейшего
доверия и взаимной выручки невозможно никак. Позаботься, чтобы новобранец в
первые же дни написал письмо домой и успокоил родных, что с ним все в
порядке, что он здоров и обращение с ним хорошее; пусть напишет, кто его
ротный командир, взводный и фельдфебель. Внушай ему всячески, что ратная
служба - братская дружба. Встретишь новобранца приветливо, обходиться будешь
радушно, тогда новобранец освободится от страхов, поймет, что попал в
дружную семью, будет знать, что он здесь не одинок и его окружают товарищи,
готовые заменить ему родных.
- В общем, так оно и есть. Живут солдаты между собой дружно, чем могут
помогают и делятся, при необходимости выручают друг друга. Рядовой Егорьев
на прошлой неделе животом маялся, так Оноприенко в караул за него пойти
вызвался...
- И будь внимателен за унтер-офицерами. У них, бывает, пробуждается
начальственный зуд, норовят без дела шпынять подчиненных, заставляют на
водку тратиться. Их личными вещами пользуются. Если такое творится, а ты в
неведения - большое зло. И уж совсем ужасно, если ты об этом знаешь, но
потворствуешь. Тогда солдат во всем разуверится. Но, заботясь о новобранце,
будь с ним требовательным. С первых же дней внушай ему, что он обязан делать
то, что начальник прикажет, без разрешения не должен никуда отлучаться,
обязан докладывать обо всем, что с ним случится, и содержать тело чистым, а
одежду - опрятной. Развращающе действует на солдата бездействие. Генерал
Скобелев говаривал, - Бездействие порождает упадок духа, пьянство и болезни.
На девяносто процентов армия состоит из крестьян, дома занятых работой едва
ли не круглосуточно. Если же ему нечем заняться вечерами, или в праздничные
дни, то он либо убегает в самовольную отлучку, либо предается пьянству. А за
этим случаются печальные последствия. Поэтому следует поощрять, по мере
возможности, кустарные промыслы. Тогда солдат и занят будет, и сможет
заработать деньги, помочь семье и скопить на обзаведение хозяйством после
службы.
-Наши солдаты на все руки..., - заулыбался Ивашников, - корзины и лапти
плетут, корейцы у них охотно покупают, упряжь для тяглового скота
выделывают, деревянную посуду, миски-ложки, туеса из бересты, все что-нибудь
да приспособились делать. За конюшней в сараюхе целую фабрику наладили. И
покупателями оптовыми обзавелись. Говорят - выгодней.
- Вот и слава Богу. Но меру блюди - чтобы службе не в ущерб. Внушай
воинам, что Богу - молитва, Царю - любовь и служба. И что за богом молитва,
а за царем служба не пропадут. Заучивай с ними обещание, которое дает каждый
поступающий на службу - От команды и знамя, где принадлежу, хоть в поле,
обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать
буду.
- Да где уж тут отлучаться, - грустно заметил Ивашников, - чужая
страна, чужой язык, чужие обычаи. Отношение местного населения к иностранцам
заметно враждебное, хотя русские-то никакого вреда Корее и не нанесли. И
всего-то нас здесь горсточка, миссию охраняем, да вот еще инструктора
корейской армии.
- Тогда отчего вражда-то? - поинтересовался Путята, словно и сам об
этом не ведывал.
- Корейцы долго терпели притеснения от китайцев и японцев, отсюда и
реакция отталкивания всего иностранного. Особенно в этом направлении заметна
пропаганда "независимых".
- Вот к ним и присматривайтесь, - посоветовал полковник. - Чего они
добиваются, на кого опираются, настолько ли безрассудны, что дразнят сразу
двух тигров - японцев и русских, или, опираясь на японцев, выживают из
страны нас?
- Япония здесь рядышком и уже сейчас это сила довольно таки
значительная.
- Основная заповедь русского солдата гласит: - "Не спрашивай, сколько
врага, а где он - иди и победи его". Давно замечено, что весьма пагубно
громоздить перед собою воображаемого врага или пугать себя мнимой его мощью.
Надо ставить перед собой цели и приложить все силы, чтобы достигать их. Вот
и о силах физических - помни одно из поучений Суворова: - "Больной солдат не
воин - он обуза для армии". Поэтому заботься о питании солдат, следи за их
здоровьем, равномерно распределяй нагрузки, не позволяй помыкать или
постоянно наказывать даже провинившегося солдата, ведь важно здоровье не
только телесное, но и психическое. Помни, что нижние чины весьма
наблюдательны и в суждениях метки. Сообща они составляют о начальниках
верное суждение и передают его пополнению; так что от дурной репутации
избавиться положительно невозможно.
Ивашников слушал внимательно и воспринимал все сказанное близко к
сердцу. Он хотел иметь репутацию хорошего, справедливого командира,
заботливого отца своим даже более старшим по возрасту подчиненным.
- Вот я понаблюдал проводимые тобою занятия и нахожу, что действуешь ты
скорее под влиянием желания дать как можно больше и все враз, чем
последовательно и постепенно. Придерживайся же правила - составь рационально
соображенный план занятий и реши, что должен делать ты сам, а что можно
поручить унтер-офицеру и фельдфебелю. И метод занятий очень прост. Первое -
показ предпочтительней рассказу при малейшей к тому возможности. Второе -
давай сразу одну мысль, много - две, избегая книжных слов, и тот час же
потребуй повторения каждым солдатом. Третье - не давать ни одного сведения,
которое не было бы солдату безусловно необходимо. Например, показал на схеме
устройство затвора винтовки, тот час сам возьми винтовку и разбери затвор.
Потом пусть каждый солдат разберет. То же и с ружейными приемами. Или в
стрельбе. Не получается у солдата, подбодри, расскажи еще раз - как
правильно целить, выпусти обойму в мишень, да метко, и покажи попадания
солдатам, чтобы знали, что все постижимо. Ловкий, правильный показ - лучший
младшим наказ. Ты должен мастерски владеть всем тем, чему учишь солдат.
Вообще же, различай воспитание и образование. Первое важнее! Скажем,
увлекаясь смотровой стороной дела, часто упускают из вида состояние
служебного духа. И потом появляются случаи пьянства, самовольные отлучки,
нарушения караульной службы, провал на стрельбах... Научить строю и уставам
можно в несколько месяцев, а на перевоспитание солдата уйдет несколько лет;
заменить его некем. Впрочем, внимательный старший начальник, при проверке
солдат на учениях в поле, всегда обнаружит дурное воспитание в
многочисленных ошибках образования.
Прощаясь, полковник Путята посоветовал прапорщику Ивашникову все же
внимательней присмотреться к направлениям деятельности так называемых
"независимых". "Независимые" давно интересовали поручика Минаева. Еще год назад,
примерно через месяц после приезда в Сеул, он предложил Ивашникову совершить
с ним прогулку ночью в Та-бань-коль - сеульский квартал богачей. Поздно
вечером, когда город погрузился во тьму, а тесные улочки освещались лишь
узким серпиком луны, в сопровождении провожатого-корейца, немного
объяснявшегося по-английски, они отправились на какое-то празднество
европеизированной местной молодежи, проводившееся в тайне от властей.
Поручик Минаев не счел нужным разъяснить Ивашникову, чем они заслужили эту
честь, но, видимо, хозяева знали, кого и зачем приглашали. Та-бань-коль был
построен едва ли не в стиле форта: задние стены дворов, совершенно без окон
или каких-либо отверстий, смыкаясь друг с другом образовали внешнюю глухую
стену. Проведя через чуть приоткрытые ворота, проводник торопливо вел их
узкими, не более шага, улочками, петлявшими между домов. Было таинственно
тихо и шли они почти на ощупь, опасаясь расшибить себе лбы об углы и стены.
Довольно долго проплутав, они остановились у деревянных ворот дома.
Проводник тихонько поскреб в ворота и, немного погодя, постучал чуть
громче, за воротами раздались шаги и по сопенью за ними Ивашников понял, что
их пытаются рассмотреть в щель. Темень была египетская. Проводник сделал
таинственный жест и ворота распахнулись. После недолгих переговоров с
встречавшим, их провели через темные дворы в просторный домик под широкой с
загнутыми на китайский манер кровлей. Окна домика были раскрыты, изнутри
доносились звуки музыки и женского пения. У освещенных изнутри занавесок
кружились ночные бабочки и мошкара. В просторной комнате на цветных циновках
сидели молодые мужчины и женщины, частью в европейских костюмах и платьях, а
между ними стояли чашки с чаем и бутылки с яркими французскими и
итальянскими наклейками. В углу расположился маленький оркестрик - скрипка,
флейта, арфа и барабан. Мужчины поднялись с циновок и подошли познакомиться.
Дамы оставались на местах и лишь блеск их глаз выдавал любопытство. Хозяин
дома скороговоркой представил находившихся в зале, но сделано это было так
быстро и невнятно, что Ивашников их и не запомнил. Им тоже предложили сесть
на циновки и поставили рядом столик с бутылками, стаканами и тарелками с
острой национальной едой.
Ударил барабан, запели флейта и скрипка, в комнату вошли девушки -
ки-сань - корейские гейши, и поплыли в медленном танце. Высокий стройный
молодой еще кореец в американском клетчатом костюме подсел к ним и,
несколько повышая голос, чтобы быть хорошо услышанным на фоне музыки,
заговорил на приличном английском, - Как вам понравилась страна и ее
столица, господа?
Ответил поручик Минаев, - Страну мы почти не видели, а вот древний
город Сеул произвел на нас большое впечатление.
- Деликатность, я слышал, присущее русским свойство. Какое впечатление
- хорошее или не очень?
- Город своеобразный, необычный, богатый достопримечательностями...
- Хабаровск и Владивосток красивее и благоустроенней? - улыбнулся
вопрошающе их собеседник.
- А вы там бывали? - так же доброжелательно поинтересовался Минаев.
- Нет, не доводилось. Но я прожил десять лет в Североамериканских
соединенных штатах и, полагаю, это нечто вроде их маленьких западных
городишек?
- И я так полагаю, - откликнулся Минаев. - Уезжали учиться или по
делам?
- Я был вынужден, - кратко ответил кореец. Помолчав, добавил, - Зовите
меня мистер Джэссон, так вам будет легче запомнить. Корейское мое имя Со Чжэ
Пхиль.
Ивашников насторожился. В разговорах в миссии несколько раз упоминалось
это имя.
- Да, - заметил его острый интерес мистер Джэссон, - Двенадцать лет
назад я принимал участие в заговоре с целью устранения китайского влияния на
короля, но заговор, как вы знаете, потерпел неудачу и мне пришлось бежать из
страны.
- Теперь, когда японцы прогнали китайцев, вы получили возможность
вернуться? И даже назначены членом Государственного совета? - показал свою
осведомленность поручик Минаев.
- Америка, безусловно, богатая страна, но бедная Корея - моя родина, -
уклончиво ответил мистер Джэссон.
Музыка смолкла, кисаньки пошли отдыхать, а собравшиеся наполнили вином
стаканы.
- Выпьем за присутствующих здесь русских офицеров, в чьем лице
представлена наша великая северная соседка, - поднял тост мистер Джэссон.
Все выпили и тот час забросали вопросами поручика Минаева и прапорщика
Ивашникова.
Как поняли русские офицеры, все гости этого дома в свое время учились в
английских и американских миссионерских школах, неплохо владели языком и
были настроены весьма воинственно.
- Зачем вы сюда приехали?
- Не собираетесь ли вы вводит в Корею свои войска?
- Правда ли, что уже существует договор о разделе Кореи между русскими
и японцами?
- Россия такой же глиняный колосс, как и Китай, не правда ли?
- Будет ли Россия воевать с Японией, чтобы поработить Корею?
- Почему вы так долго держите короля у себя в плену в миссии?
Мистер Джэссон поднял, успокаивая друзей, руку и продолжил. - Не
являясь лицами официальными, мы все же реальная, и, по моему мнению,
довольно значительная сила. Поэтому мы вошли в контакт не с лицами,
официально представляющими Россию - господином посланником или господином
Покотиловым, а с вами - только что прибывшими офицерами. Мы считаем, что,
прибыв в столь горячее время в Корею, вы имеете определенные поручения,
например, оценить существующее положение своими глазами и сообщить вашему
командованию. Вам, надеюсь, уже стало ясно, что сейчас в стране четыре
примерно равные партии. Это сторонники сближения с Японией, весьма сильные
экономически, но в настоящее время, после бегства короля в русскую миссию,
утратившие свои политические позиции; сторонники искать защиту у России,
сейчас стоящие у власти, но не имеющие никакой экономической базы и
поддержки среди населения страны; далее - политическое движение "Ыйбен" -
Армия справедливости, очень широко поддерживаемая в низах, но не связанная с
окружением короля, олицетворяющим власть; и мы.
- Кто это - мы? - холодно спросил поручик Минаев. - Вот эта небольшая
компания молодых людей?
- Мы - это значительное количество образованных людей, и не только
молодых, искренне заботящихся о процветании Кореи.
- Образованных кем? - довольно грубо поинтересовался Минаев.- Да,
конечно, получивших образование в американских, английских и французских
миссионерских школах и побывавших в странах.
- И как вы представите себе процветание Кореи?
- Корея сейчас нечто вроде Японии до революции Мэйдзи. Заговор
восемьдесят четвертого года ставил целью покончить с владычеством здесь
феодального Китая и устройства власти и всей хозяйственной жизни по
японскому образцу.
- Значит, вы нечто вроде филиала прояпонской партии?
- Нет, года прошли и мы накопили отпыта, широко познакомились с миром,
и сейчас считаем предпочтительнее развивать страну по американскому пути.
- Насколько я знаю, Соединенные штаты Америки - республика, - поставил
вопрос ребром Минаев.
Мистер Джэссон отвел глаза и, чуточку помедлив, ответил, - Будем
считать образцом Англию...
- Всем известно, что английская конституционная монархия опирается на
владельцев земельной собственности и всякого рода предприятий, выпускающих
промышленные изделия, банкиров и купцов. У вас ничего этого нет и пока не
предвидится, - напомнил прапорщик Ивашников.
- Тридцать лет назад и Япония была в подобном положении, - откликнулся
один из молодых людей.
- У них не было такой жесткой централизации, как у вас, - хмуро
возразил Минаев. - Для развития страны нужны первоначальные накопления,
которых у вас тоже нет, насколько нам известно. Да плюс долги Японии и
Китаю...
- Финансовое положение страны дня нас не является секретом. Но есть
очень интересные предложения американцев, англичан, французов и германцев.
Япония тоже стремится скорее вложить деньги в нашу экономику, - ответил
мистер Джэссон.
- И русские начали вкладывать деньги в развитие Кореи. Бринер и
Нищенский, граф Кейзерлинг и Шевелев..., - дополнил тот же молодой человек.
- Информируя вас о взглядах значительного количества молодых людей,
группирующихся вокруг газеты "Тоннип", мы хотели бы, чтобы вы поняли, что
время летит, в стране пробуждается национальное самосознание и, главное, мы
боимся опять оказаться яблоком раздора между соседними империями. Мы хотим
стать подлинно независимым государством, добрым соседом и торговым партнером
для Китая, России и Японии. От засилья китайцев мы уже избавились,
российские экономические интересы здесь ничтожны, а преодолеть экономическое
влияние Японии мы надеемся с помощью Америки.
- А каким образом вы надеетесь избежать военного захвата страны
Японией? - по-прежнему бесстрастно поинтересовался Минаев.
- Пока мы полагаемся на существующий между Японией и Россией договор,
но в будущем полагаем создать боеспособную корейскую армию.
- А что думают о вашей программе японцы?
- Они хорошо осведомлены о деятельности нашей партии и уверили в своей
благожелательности, - твердо ответил мистер Джэссон.
- Неприятно говорить неприятное, но вы, на мой взгляд, весьма наивны, -
с извинящейся улыбкой произнес поручик Минаев. - О нашем разговоре я
поставлю в известность господина посланника, а он в свою очередь
Министерство иностранных дел. Лично же я считаю, что вы ввергните Корею в
пучину бед.
Тут по едва заметному жесту хозяина дома опять заиграл оркестр и
кисаньки продолжили танцы.
Вскоре русские офицеры откланяюсь и, сопровождаемые прежним чичероне,
ушли в русскую миссию. Выслушав пожелание полковника Путяты внимательней присмотреться к
деятельности партии "Тоннип Хепхве" и вспомнив свое первое знакомство в
такой необычной и таинственной обстановке если и не с руководством партии,
то с лицами, занимающими в ней видное положение, прапорщик Ивашников тем же
вечером попросил возвращавшегося из города поручика Минаева зайти к нему.
- Полковник Путята старый и опытный разведчик - дальневосточный волк,
он нюхом чувствует главную опасность и уделяет ей основное внимание, -
согласился поручик. - На днях приезжает представитель нашего министерства
финансов господин Алексеев, который имеет поручение укрепить позиции
русского капитала в Корее. А финансы всегда теснейше связаны с политикой.
Полковник Путята досконально ознакомился с нашими докладами господину
посланнику и рапортами в округ и сейчас его интересует каждая мелочь,
деталь, любой штришок, чтобы сделать заключение и подсказать господину
Алексееву шаги в нужном направлении. В нашем деле нюансы имеют огромное
значение. Встретьтесь на днях со своей пассией, прапорщик, поговорите с ней
на подсказанную вам тему. Ким Де-кун уже несколько месяцев жила в Сеуле у своего дядюшки и
целиком погрузилась в благотворительную деятельность. От Ен Пан-са прапорщик
Ивашников слышал, что она активно работает в женском просветительском
обществе, создавала школы для ребятишек и вела в них уроки. Как-то он увидел
ее на улице в компании молодых людей, среди которых узнал и одного из писак
газеты "Тоннип", в своих заметках нападавшего на русских, но она или не
заметила его, или сделала вид, что не знает. И встречались то они всего
дважды. Встречи эти были натянуто холодными. Ким Де-кун отводила глаза и
бормотала что-то о независимой и процветающей Корее и решительно отклоняла
его приглашения зайти выпить чаю к нему в миссию. Ивашников огорчался, но
хорошо понимал ее. Быть в стороне от потрясавших страну событий она не
могла.
Понимая, что встретиться на улица с русским офицером Ким Де-кун не
пожелает, Ивашников несколько дней подряд в послеобеденные часы ходил в
корейской одежде у дома ее дядюшки, и все-таки дождался, когда она вышла на
улицу. Пройдя немного следом, он догнал девушку и, стараясь придать себе
беспечный вид, весело поздоровался. Ким Де-кун радостно улыбнулась в ответ,
но тут же смешалась и стала надменно-официальной. От совместной прогулки она
отказалась и нерешительно попросила не искать с ней больше встреч. Ивашников
обиделся и сказал, что не столь уж часто он ее видит, не более одного раза в
месяц. Ким Де-кун согласно кивнула, но уже более твердо велела оставить ее.
Осенью, в начале сентября в Сеул прибыл коммерческий агент министерства
финансов Алексеев. И начались официальные и неофициальные визиты во дворец
короля.
Незадолго до этого корейский король Кочжон принял титул Хоан-чже -
императора, и ему было весьма лестно получить из рук господина Алексеева
депешу от русского царя, в которой его именовали новым титулом. Насколько
слаб человек! Свежеиспеченный император растаял настолько от того, что
император громадной российской империи обращался к нему как равный к
равному, что уступил уговорам поверенного в делах России господина Шпейера и
господина Алексеева, распустил кабинет министров, в котором опять набирали
силу сторонники сближения с Японией, и назначил новый кабинет, целиком из
приверженцев России. Однажды в середине октября, возвращаясь с прогулки за городом на своем
Аметисте, прапорщик Ивашников увидел Ким Де-кун, идущую в сторону русской
миссии, до которой было уже рукой подать. Он остановил коня. Обгонять
девушку ему показалось неудобным, а догнать и пойти рядом - невозможным. Он
сдерживал нетерпеливого Аметиста и наблюдал, как девушка подошла к воротам
миссии и заговорила с вышедшим навстречу караульным начальником. Тот
выслушал ее и махнул рукой Ивашникову, давая понять, что гостья к нему.
Ивашников, обрадовавшись, мигом домчал к воротам, спрыгнул с коня, бережно
взял руку девушки и поцеловал ее, из озорства легонько пощекотав недавно
отпущенными щегольскими усиками. Поднимая голову, Ивашников неожиданно для
себя поймал оценивающе-настороженный взгляд девушки, тут же сменившийся
деланно приветливой улыбкой.
- Иван, - обратилась она к нему, - я веду занятия в школе для детей
правительственных чиновников и сейчас мы знакомимся с географией соседних
стран. Ты хорошо уже владеешь корейским языком и я подумала, что сумеешь
рассказать о России. Найди, пожалуйста, время в ближайшие дни и приходи в
дом моего дядюшки.
- Давай обсудим этот вопрос у меня, - предложил Ивашников, - за чашкой
чая. Я ведь не знаю, что именно должен говорить.
Девушка отклонила предложение. - Расскажи, что найдешь нужным. Детям
будет интересно все.
Ивашников проводил ее до угла улицы, они поболтали о всяких пустяках, а
дальше Ким Де-кун просила ее не провожать.
- Жду, - напомнила она. Через два дня Ивашников отправился на урок. Он изрядно волновался, но
урок, по оценке Ким Де-кун прошел успешно. Ивашников вкратце рассказал об
истории России и немного о самом близком к Корее городе Владивостоке. Он
старался, конечно же, преподнести товар лицом, был красноречив и убедителен,
дети слушали с интересом, да и Ким Де-кун заслушалась.
После урока, отпустив детей, Ким Де-кун пригласила его к себе. В
маленькой, по девичьи чистой и нарядно убранной на европейский лад комнате
она угостила его пирожками с начинкой из лепестков хризантем и фруктами.
- Скажи, Иван, - по детски бесхитростно перешла она к главной причине
приглашения Ивашникова, - что за большой сановник приехал недавно из
Петербурга?
- Коммерческий советник министерства финансов Алексеев приехал помочь
императору Коан-му разобраться в финансах вашей империи и взыскать деньги на
выплату долга Японии и Китаю.
- И только?
- Ну конечно, это уже всем известно.
- Тогда почему император уволил так много министров?
- Императору виднее...
- Но очевидно, что это связано с приездом господина Алексеева.
- Все может быть, - пожал плечами Ивашников, - мне это неведомо. Я лишь
офицер в маленьком звании.
- Иван, - после недолгого колебания с явным волнением жалобно сказала
девушка, - помнишь, год назад ты просил узнать, сколько поступает в казну
денег от таможенных сборов? Я тогда принесла тебе ту толстую книгу с
записями. Потом я сильно мучилась, что ты считаешь моего отца вором.
Прапорщик отвел глаза и беспомощно развел руками.
- К такому же выводу пришло и твое начальство. Господин Алексеев узнает
о таможенные сборах и выгонит моего отца. Но вот недавно, совершенно
случайно, я оказалась свидетельницей тяжелого объяснения между моим отцом и
мистером Броуном. - И она нерешительно замолчала.
Ивашников насторожился, - Продолжай, девочка...
- Я ездила домой. Утром мы с отцом разговаривали у него в кабинете,
когда слуга доложил, что прибыл мистер Броун. Я вышла в соседнюю комнату и
начала помогать маме по дому. Я слышала, как мистер Броун громко кричал на
отца, а потом вышел багровый от гнева. Отец шел за ним и повторял, что
японцы, пользуясь победой над китайцами, хозяйничают в стране и заставляют
его не облагать таможенными и ластовыми сборами их суда. Мистер Броун
остановился, обернулся и сказал, что к русским попали отчеты о таможенных
сборах, и они нашли их сильно заниженными, а недавно прибывший господин
Алексеев сообщил об этом королю! Но сообщил в такой форме, что вся вина
ложится на мистера Броуна. Королю пришлось издать указ о лишении мистера
Броуна должности главного комиссара корейских таможен и советника
министерства финансов, и о назначении на эти важнейшие посты русского -
господина Алексеева!
- Ясно, - подумал Ивашников, - вот чем объясняется неожиданное падание
Броуна и возвышение Алексеева.
- Иван, - умоляюще произнесла Ким Де-кун, - попроси господина Алексеева
не прогонять моего отца. Ведь я знаю, что тебя в русской миссии слушаются
все, - бесхитростно польстила она.
- Я всего лишь маленький офицер, - опять признался Ившников.
- Но сделай, что сможешь, - настаивала Ким Де-кун. Потом она опять
угощала его пирожками, соком, фруктами.
- Говорят, ты выдвигаешься чуть ли не в руководство партии Тоннип
Хепхве, - заметил Ивашников, - Я рад твоему успеху.
- Кто говорит? Ен Па-са? - гневно раздула ноздри девушка. - Да, я знаю
об этой партии, но ничего общего с ней не имею, занимаюсь лишь созданием
корейских шкал и образованием детишек.
Уже темнело и Ивашникову нужно было спешить в миссию, сегодня он
заступал караульным начальником. Следующим днем прапорщика вызвали к полковнику Путяте. В небольшом
домике за зданием миссии уже находились поручик Минаев, господин Алексеев,
полковник Путята и недавно переведенный из Японии министром-резидентом в
Корею господин Шпейер; прежний посланник Вебер был назначен посланником в
Мексику. Войдя, прапорщик Ивашников доложил о прибытии и ему предложили
сесть.
- Расскажите нам, прапорщик, о вчерашнем разговоре с девушкой, - велел
полковник Путята.
Ивашников понял, что поручик Минаев уже передал им содержание разговора
и от него ждут лишь личных впечатлений. Пересказав, как можно подробнее,
беседу с Ким Де-кун, Ивашников ожидал услышать, что он может быть свободен,
но полковник Путята не спешил отпускать.
- Вы показались мне наблюдательным и думающим молодым человеком.
Постарайтесь припомнить свои ощущения в ходе беседы, не касаясь,
естественно, свойственных вашему возрасту, - грубовато пошутил он.
Ивашников покраснел, смутился, но собрался и острожно ответил, - У меня
постоянно возникало ощущение некоторой двойственности в словах и манере
поведения Ким Де-кун. С одной стороны она была искренна в заботе об отце и
его репутации, с другой стороны она явно многое недоговарривала, за ее
словами присутствовал некоторый подтекст. Знаете, таежники рассказывают,
что, охотясь на тигра, они попадали в ситуацию, когда зверь уходил, делал
круг и сам охотился на преследователя. Я еще подумал, что становлюсь
мнительным, ожидать такого от юной девушки нелепо.Недолгие молчание, когда
слушатели обдумывали слова Ивашникова, прервал господин Алексеев.
- Хорошо, давайте пока не брать во внимание рассказ прапорщика об охоте
тигров на человека и обсудим финансовое положение Кореи. Отчетность
запущена, разобраться в ней крайне трудно, хотя мистер Броун и проделал
определенную положительную работу. Наиболее запущена, сознательно, надо
сказать, доходная часть бюджета. Крупные поступления следует ожидать от
таможенных сборов и от горнорудной промышленности, таковая в зачаточном
состоянии имеется. Но таможенные сборы от капитанов судов поступают в
японские банки, за неимением здесь других, и проверить правильность их
уплаты практически невозможно. Служащие таможен подкуплены, либо боятся
японцев и записывают количество и стоимость груза и размер таможенных сборов
по их указаниям. Заменить этих людей здесь попросту некем. Далее, рудники
находятся в ведении министерства двора, в кассу которого постоянно запускает
руку новоиспеченный император, так что трудно установить точную сумму
доходов от горнорудной промышленности. Кроме того, семнадцать тысяч
чиновников - непосильное бремя для пустой казны королевства - им задолжали
уже около полумиллиона иен. Господин Покотилов в Петербурге сообщил мне, что
в девяносто втором году у китайских страховой и телеграфной компаний были
сделаны займы - каждый по сто тысяч лан, первый сроком на восемьдесят
месяцев, а второй - на сто месяцев из расчета семи процентов годовых. Кроме
того, в марте девяносто пятого года был сделан трехмиллионный шести
процентный заем в Японском имперском банке, срок выплаты которого установлен
в декабре девяносто девятого года. Надо где-то изыскивать суммы для выплаты
этих долгов, иначе поступлений в казну хватит лишь на выплату годовых
процентов и штрафной пени. Казна же, практически, пуста.
- Единственный способ удержать здесь русские позиции, - заговорил
министр-резидент господин Шпейер, - по той простой причине, что наши
экономические интересы в Корее ничтожны, это - навести ясность и порядок в
финансах королевства и стать необходимыми королю.
-Дело осложняется тем, что мистер Броун отказывается передавать
финансовую отчетность и всячески препятствует вступлению в должность
господину Алексееву, - раздраженно заметил полковник Путята.
- Позвольте мне, - вмешался внимательно слушавший поручик Минаев. - За
год с небольшим пребывания в Корее, я разобрался в хитросплетениях
противоборствующих здесь сил и, по моему, нашел разгадку поведения
приятельницы прапорщика Ивашникова.
- Ну-ка, ну-ка, - заинтересовались все, по собственному опыту зная, что
большая политика тесно переплетается с жизнью маленьких людей и часто
зависит от их поведения.
- В самой партии независимых, я знаю это точно, существуют два течения.
Первое - сторонники сближения с Японией. Это янбани, имеющие вклады в
японских банках. Второе течение - люди, жившие и учившиеся в
Североамериканских соединенных штатах и Англии, а большей частью в их
католических и протестантских миссиях. Ким Де-кун неоднократно видели в
компании с последними. Независимые опасаются усиления позиций России в
Корее. Но можно сыграть на их разногласиях. А именно: минуя Броуна, через
проамериканское крыло "независимых" собрать информацию о таможенных оборах,
основной статье доходов королевства, и доходах от горнорудной
промышленности. Эти сведения помогут господину Алексееву принять нужное
решение. И Ким Де-кун поможет нам собрать эту информацию, потому что
объективно это на руку ее корейским друзьям проамериканской ориентации и в
ущерб противоборствующему крылу их партии.
- Блестяще, - заключил полковник Путята, - действуйте. В офицерской форме подъехал прапорщик Ивашников к дому дядюшки Ким
Де-кун - в то время мэра Сеула - и велел слуге позвать девушку. Она выбежала
едва ли не тот час, старясь выглядеть любезной и радушной.
- Проходи, Иван, - пригласила она его в дом.
- Здравствуй, Ким Де-кун, - приветствовал ее Ивашнаков, - у меня для
тебя кое-какие вести.
- Вот спасибо. Рассказывай!
- Я говорил с господином Алексеевым о тебе и твоем отце. Господин
Алексеев очень недоволен размерами поступлений в казну. Он считает, что их
должно быть достаточно для выплаты всех долгов и закрытия расходной части
бюджета. Я рассказал ему с твоих слов, что японцы запрещают облагать
таможенными сборами свои грузы, либо дают неправильные сведения для
начисления ластовых сборов. Дело осложняется тем, что мистер Броун не желает
расставаться с должностью генерального таможенного комиссара и не отдает
хранящиеся у него бухгалтерские книги. А господин Алексеев намерен менять
всех служащих таможен.
- И моего отца?
- Дело не в личности, он хочет навести порядок в финансовых делах
империй.
- А где он возьмет новых людей?
- Он думает, что в стране достаточно честных молодых людей, заботящихся
об интересах Кореи.
- А ему-то что за дело до интересов Кореи? К тому же эти долги... Пусть
о них заботятся те, кто давал в долг.
- Я восхищаюсь твоей наивностью, Ким Де-кун. Во-первых, долги надо
отдавать и надо за займы платить проценты. Это очень большие деньги. И чем
дольше ты не отдаешь долг, тем более растут проценты. Во-вторых, начисляются
штрафные пени - это тоже большие деньги. Но не обижайся, я понимаю тебя -
платят в основном бедняки, чего их жалеть... Есть и другая сторона вопроса.
Китайцы вам пока не страшны, но японцы, под предлогом обеспечения выплаты
долга, будут изымать все доходы от таможен, как указано в соглашении о
займе. И ваша нищая страна станет еще беднее. Кроме того, не довольствуюсь
таможенными сборами, они могут оккупировать страну. Желание сделать это у
них не иссякло.
- Ты думаешь, что таможенными сборами можно покрыть государственные
долги? - нерешительно спросила Ким Де-кун, размышляя о чем-то.
- Да, господин Алексеев считает, что правильно собранные таможенные
пошлины и ластовые сборы в трех главных портах страны - Чемульпо, Фузане и
Гэнзане составят громадную сумму, вполне достаточную для выплаты долгов в
ближайшие два-три года. Он говорит, что в отделениях японского банка, куда
сдают таможенные сборы, ведется двойная бухгалтерия. Одна с подлинными
цифрами, а другая - для введения в заблуждение министерство финансов. Его
интересует подлинная отчетность.
- Но это же в отделениях японского банка...
- Да, но в которых только управляющие и кассиры - японцы, в основном же
работают корейцы и через их руки проходят все денежные документы.
- Хорошо. Иди, Иван. Мне пора на занятия. Я обдумаю твои слова. А если
я сумею достать записи той, правильной бухгалтерии, он не уволит моего отца?
- Мне трудно сказать, но опытные специалисты ему будут очень нужны. Я
попрошу за твоего отца.
Ким Де-кун глубоко вздохнула, на что-то решаясь, и повторила, - Иди,
Иван.
Она проводила его до ворот и пообещала через неделю побывать у него в
миссии. И она пришла, правда через две недели. Но зато она принесла копии
сводных отчетов таможенных и ластовых сборов по трем главным портам Кореи за
этот год, отражающие подлинные поступления. Удача была неслыханной! Поручик
Минаев рассчитал правильно - одной ей никогда бы не удалось получать такие
сведения. Тут, без сомнения, распорядилась твердая и властная рука.
Пользуясь этими данными, господин Алексеев потребовал ревизии финансовых
операций отделений японского банка и добился возвращения в казну огромных
сумм! Из них были выплачены не только китайские долги, но и два из трех
миллионов, занятых у Японии. Мало того, господин Алексеев настоял, чтобы
император издал указ о передаче заведования золотыми и серебряными рудниками
министерству земледелия, торговли и промышленности с непосредственным
контролем министерства финансов.
Однако, оказывая помощь господину Алексееву в сборе чисто экономических
сведений, поручик Минаев не учел, что задевает интересы буквально всех
чиновников государственного аппарата, распоряжавшихся денежными сборами по
своему усмотрению и грабивших страну. Антирусская пропаганда партии
"независимых" наложилась на возникшую ненависть даже прежних сторонников
сближения с Россией.
В марте следующего, уже девяносто восьмого года в Сеуле прошли
демонстрации с требованием изгнать иностранцев, в ходе которых опасно ранили
переводчика русской миссии Ен Па-са. Очевидна была антирусская
направленность этих демонстраций, умело организованных и направляемых, и
русскому министру-резиденту господину Шпейеру пришлось сделать запрос, на
который император Кореи ответил, что он крайне благодарен за помощь военными
инструкторами, дворцовой охраной и финансовым советником, но обстоятельства
изменились и сейчас он в них не нуждается.
За исключением небольшого количества дипломатов миссии, русским
пришлось покинуть Корею. Штаб округа отозвал и поручика Минаева, но
прапорщик Ивашников был оставлен в отряде охраны миссии. Прощаясь, поручик
Минаев невесело заметил, что получив новое назначение, сообщит Ивашникову и,
если будет возможность, постарается перетянуть его к себе.
- Если ты согласишься, - добавил он, хлопая Ивашникова по плечу. -
Знаешь, я много думал, что, по моему, делая благое дело, мы позволили
обернуть его во зло. Уходя, мы оставляем Корею в руках японцев. А только что
заключенное соглашение между Россией и Японией - не более, чем филькина
грамота.
Он имел в виду соглашение, по которому обе империи признали полную
независимость Кореи и обязались воздержаться от всякого вмешательства во
внутренние дела этой страны. Прошло достаточно много времени, но Сергей Юльевич постарался
восстановить в памяти все события той осени 1897 года, участником которых он
был или узнал о которых из многочисленных источников. Все они с печальной
неизбежностью вытекали из наших же предпринятых ранее действий, или
бездействия, как и непродуманных, поспешных шагов графа Муравьева, вызванных
острой завистью к успехам министра финансов и, отчасти, своего
предшественника на посту министра иностранных дел князя
Лобанова-Ростовского.
С него-то, графа Муравьева, и следует начать. Сергей Юльевич считал его
совершенно пустым человеком, да и другие, его знавшие, утверждают, что он
человек литературно малообразованный, а во многих отношениях и просто
невежественный, жуир, любитель хорошо пообедать, а во время обеда порядочно
выпить. Да и служебным делам он уделял весьма мало времени. Стал он
министром иностранных дел лишь потому, что занимал пост посланника в
Копенгагене, а эта должность давала известную близость к императорской
фамилии, и во времена Александра III, и позже посещавшей Копенгаген
вследствие близких родственных отношений с датским королевским домом.
Поле деятельности у посланника в Дании, естественно, весьма узко, но
проявить способности царедворца давало широкие возможности. Отсюда и
карьера...
В конце июля, накануне визита в Россию германского императора
Вильгельма II, Сергея Юльевича информировали, что Муравьева посетил
германский посланник князь Радолин и, в числе других вопросов предстоящего
визита, вскользь поинтересовался, как долго Россия думает пользоваться
китайской гаванью Цзяочжоу. На это Муравьев ответил, что Россия не
собирается отказываться от стоянки для своей Тихоокеанской эскадры и
предстоящей зимой. Как теперь догадался Сергей Юльевич, это был первый
пробный шар. Вскоре последовали и другие настойчивые шаги весьма вязких
германцев.
В первый же день по прибытию германского императора Вильгельма II в
Петергоф, по принятому обычаю, устраивался парадный официальный обед. Не
успел Сергей Юльевич приехать к назначенному часу в Петергоф, как к нему
подошел один из состоявших при Вильгельме офицеров и сказал, что германский
император желает с ним познакомиться и прямо сейчас просит зайти в его
апартаменты. После недолгой беседы Вильгельм заявил, что он знает, какой
Сергей Юльевич мудрый и выдающийся государственный деятель, а потому, как
совершеннейшее исключение, жалует ему орден Черного Орла! И добавил, что
этот орден жалуется лишь царским особам и министрам иностранных дел, а для
него, министра финансов, он делает особое исключение, так как это исключение
еще никогда не делалось. И вручил орден.
Через несколько дней, в Петербурге, князь Радолин еще раз пригласил
Сергея Юльевича к своему императору и тот заговорил, что желательно было бы
установить боевые пошлины против американской сельскохозяйственной
продукции, наводнившей европейские рынки. Сергей Юльевич ответил, что лучше
было бы установить прочные союзные отношения между Россией, Германией и
Францией, к которым примкнут и остальные государства Европы. Этот единый
международный континентальный союз освободит Европу от тех тягостей, которые
она на себя наложила для взаимного соперничества. Европа неизбежно расцветет
и установит на долгие времена свое доминирующее положение над всем миром.
Сейчас, вспоминая, что орден Черного Орла германский император вручил ему в
Китайском садике отведенных ему в Петергофе апартаментов, Сергей Юльевич
понимал, что разговор о боевых пошлинах против североамериканцев был всего
лишь отвлекающим маневром, а эту взятку он получил, чтобы не
противодействовал Германии в ее восточной политике.
Вскоре после отъезда германского императора, Сергей Юльевич имел
встречу по какому-то делу с генерал-адмиралом великим князем Алексеем
Александровичем, и тот рассказал, со слов государя-императора, что когда
вдвоем с германским императором они возвращались однажды в экипаже мирно из
какой-то поездки, Вильгельм, совершенно бесцеремонно, спросил, не будет ли
император Николай возражать, если Германия займет порт Цзяочжоу для стоянки
своих кораблей. Государь человек крайне деликатный, к тому же Вильгельм был
его гостем, и ему было весьма неловко отказать категорически. Но что он
ответил, великому князю он так и не сказал. Кажется, по своему мягкому
характеру государь-император не смог прямо отказать в этой в высшей степени
некорректной просьбе, а германский император коварно истолковал, что русский
государь дает на это свое благословение, и решил этим воспользоваться.
И тогда германцы принялись развивать успех. В начале октября к товарищу
министра иностранных дел Ламздорфу явился германский поверенный в делах
Чиршки, князь Радолин был в отпуске, и заявил, что в ближайшем будущем
германские военные корабли имеют намерение зайти в Цзяочжоу и что устная
договоренность об этом была достигнута между императорами в Петергофе.
Владимир Николаевич Ламздорф человек прекрасный, отличного сердца, друг
своих друзей, в высокой степени образованный, хотя и кончил только пажеский
корпус, весьма глубоко знает все секретные дела министерства, но очень
осторожный. Он спокойно выслушал Чиршки и ответил, что Россия получила право
на стоянку своих кораблей только на прошедшую зиму, а сейчас там русских
кораблей нет и неизвестно, с каким лицом китайцы встретят там внезапное
появление германских военных кораблей.
Немцы поняли позицию русского МИД однозначно, что у них развязаны руки,
а вскоре последовало сообщение об убийстве в Шаньдуне двух германских
миссионеров. Но и тогда еще Вильгельм II опасался жесткой позиции России и
послал государю телеграмму, чтобы развеять все сомнения. И
государь-император дал столь нужный в высшей степени коварному Вильгельму
ответ, что он не может одобрить либо не одобрить его распоряжения послать
германскую эскадру в Цзяочжоу, так как недавно узнал, что эта гавань была
занята русскими кораблями только на одну зиму. Естественно, немцы
обрадовались, ведь Россия формально отказывается от всех прав и претензий на
эту гавань, и буквально в тот же день, 14 ноября 1897 года германская
эскадра была в Цзяочжоу.
В высшей степени некорректные действия германского императора,
воспользовавшегося молодостью и деликатностью государя, внесли известные
затруднения в деятельность графа Муравьева. Он был поставлен в неудобное
положение, ведь Цзунли-ямынь в свое время обещал сохранить за Россией
преимущественное право на эту гавань и у него были все основания опасаться,
что и другие нации набросятся на китайские порты севернее английской зоны
влияния.
Муравьев, заручившись известной поддержкой императора Николая, принялся
было по дипломатическим каналам настаивать на выводе германской эскадры из
Цзяочжоу, предлагая потребовать от китайской стороны наказания виновников
гибели миссионеров и угрожал не только ввести в Цзяочжоу русскую эскадру, но
и вовлечь в Шаньдунский инцидент другие державы, имея в виду Англию, с
которой Германия имела натянутые отношения.
Сергея Юльевича тоже возмутило весьма коварное поведение Германии. Ведь
не минуло еще и двух месяцев, как из Пекина вернулся князь Ухтомский,
ездивший туда вручать Ли Хунчжану первый миллион взятки и которого он
просил, будучи уверенным в известной расслабленности берущих, убедить
китайскую сторону согласиться все же на нашу линию от трансманьчжурской
магистрали к Желтому морю. Но Ли Хунчжан категорически отказал Ухтомскому,
заявив, буквально, что не пустит нас в комнаты, где у них жены и малые дети.
Тогда Сергею Юльевичу и пришлось вплотную заняться корейскими делами,
где как раз образовалось симпатизирующее России правительство. Он назначил
туда финансового советника королю и сумел добиться передачи ему управления
корейскими таможнями от англичанина Броуна.
Муравьев продолжал настаивать на выводе германских кораблей из
Цзяочжоу, но управляющий морским министерством адмирал Тыртов, в
сравнительно недавнем прошлом начальник объединенной Российской эскадры
Тихого океана, не согласовав с ним своих действий, отправился к государю
императору и доложил, что посылать русские корабли туда ему кажется
неудобным, раз уж германцы ее заняли. Тем более, что морское министерство не
считает эту гавань подходящей для базы русской эскадры ввиду ее отдаленности
от Владивостока и совершенной отрезанности от России.
И государь опять, по мягкости и нерешительности своего характера,
дрогнул и согласился с Тыртовым.
Какое фиаско русской дипломатии! Впрочем, от Муравьева иного и ожидать
не следовало.
А немцы тем временем обратились в Лондоне к главе кабинета
правительства Ее величества лорду Солсбери, и тот ответил в том смысле, что
Великобритания не будет иметь ничего против, если Германия обоснуется в
каком-либо китайском порту, и чем севернее, тем лучше.
Злорадствуя, немцы позлатили пилюлю, ответив через русского посланника
в Берлине Остен-Сакена, что их присутствие не должно стеснять русские
корабли, если бы они захотели пребывать там, пока Россия не обзаведется
собственным постоянным поселением во внутреннем Желтом море. И, кстати,
Цзяочжоу находится не внутри, а около русской сферы интересов, и Германии
удобней будет прийти России на помощь, хотя бы и против Японии. Более того,
император Вильгельм лично прибыл в русское посольство в Берлине и принялся
убеждать Остен-Сакена, что вопрос о Цзяочжоу был по-братски решен обоими
императорами в Петергофе, и что солидарность интересов неизбежно приведет
обе империи к единству действий перед лицом общей опасности, намекая на
Японию.
Японцы, говорил император с бесстыдным германским коварством, вообще
омерзительные субъекты и от них можно ожидать чего угодно, но германская
эскадра, имея базу недалеко от русской, всегда будет бок-о-бок с русскими
кораблями, против любого врага - будут ли они называться японцами или
англичанами. Впрочем, японцы к войне ранее 1905 года готовы не будут, а до
того времени наши эскадры перетопят все их корабли.
Этого-то Сергей Юльевич и боялся. Ведь Вильгельм прямо толкает нас на
войну с Японией. Тогда он отправился к Чиршки и сказал ему, что германский
император очень его ценит и говорил, что когда он захочет попросить
германского императора о чем-либо, то может это сделать через посольство, и
вот теперь он просит телеграфировать императору, что в интересах России и
Германии вам следует удалиться из Цзяочжоу, потому что этот шаг повлечет за
собою другие шаги, которые будут иметь самые ужасные последствия.
Через несколько дней Чиршки приехал в министерство к Сергею Юльевичу и
показал ответ германского императора на его телеграмму. Вильгельм писал, -
"Передайте Витте, что из его телеграммы я усмотрел, что ему некоторые
обстоятельства, весьма существенные и касающиеся этого дела, неизвестны, а
потому последовать его совету мы не можем".
Буквально на следующий день состоялось совещание под председательством
государя императора Николая II. На совещании присутствовали военный министр
Ванновский, Сергей Юльевич, управляющий морским министерством адмирал Тыртов
и министр иностранных дел граф Муравьев. Обсуждалась записка графа
Муравьева.Первое слово предоставили Муравьеву. Он сразу заявил, что весьма
опасается захвата Порт-Артура англичанами, и что надо воспользоваться
занятием немцами Цзяочжоу и решить, наконец, вопрос с портом. Хотя он и не
компетентен в морских делах, но России крайне желательно иметь гавань в
Тихом океане на Дальнем Востоке, а Порт-Артур и Даляньвань по
стратегическому своему положению имеют громадное значение. И такого
благоприятного случая, как сейчас, может не повториться. Нечего сыпать перед
ними бисером... Следует поступать, как, скажем, немцы в Новой Гвинее, Того и
Камеруне, а теперь и в Цзяочжоу, вместо того, чтобы едва ли не заискивать. И
перед кем? - риторически вопрошал он, театрально заламывая ухоженные, в
старческой коричневой гречке руки. - Китай сейчас приучен японцами уважать
силу и могущество и не более опасен, чем какой-нибудь Сиам или любое
негритянское княжество в Африке, так что бесполезно и бесцельно тратить
время на дружеские увещевания в Цзунли-ямыне, надо немедленно следовать
примеру Германии. Конечно, это может показаться до странности диким и
невероятным, что государство, империя с четырехсотмиллионным населением
оказалось неспособным защитить себя от нескольких десятков тысяч неприятеля.
Однако этот неоспоримый факт существует и за три прошедших с той поры года
положение не изменилось и не могло измениться.
- Всякому истинно русскому человеку, - продолжал убеждать совещание
Муравьев, - дорога его родина, дороги ее честь и слава и старые традиции, ее
благо прошлого и настоящего времени. Бытует мнение, что в случае войны с
Японией наши военные корабли могут выходить в Тихий океан через Охотское
море и между Курильскими островами, а если, мол, проходы в Курильских
островах будут закрыты, тогда для чего же и существует боевой флот? И почему
Владивостоку, нашему форпосту на Тихом океане, дано такое название - Владыка
Востока - если нам приходится зависеть от жалких японцев или корейцев? Но
ведь, вместо того, чтобы пройдя сомнительное Охотское море пробиваться силою
через густой Курильский архипелаг, не лучше ли не рисковать потерей
кораблей, а иметь еще одну базу военного флота, но южнее, в Желтом море?
Поэтому нам следует не идти на поклон к китайцам, чтобы выпрашивать себе то,
что мы можем, не приседая на корточки перед дикарями, имеющими претензии и
дерзость считать нас и прочих европейцев варварами и "чертями запада", а
взять самим, небрежно и просто, как падающий перезрелый плод...
Виден дилетант в дипломатии. Сергей Юльевич долгими годами готовил
проникновение в Маньчжурию и Китай путями чисто экономическими, культивируя
в китайцах чувство приязни и даже благодарности России за нашу помощь в
развитии пустынных, окраинных земель, а он хочет грубой силой схватить их
едва ли не за горло.
Конечно же, Сергей Юльевич принялся доказывать безрассудность
предложения Муравьева. Полтора года назад мы заключили с Китаем договор, по
которому, за согласие разрешить нам провести железнодорожную магистраль
через Маньчжурию, мы обещали защищать друг друга и Корею. Так как же мы
можем сейчас последовать примеру Германии и захватить гавань? Такой шаг с
нашей стороны выглядел бы в высшей степени возмутительным и коварным. Кроме
того, Китай и другие расположенные сейчас к нам страны возненавидят нас за
коварство. Нам лучше следовало бы ввести нашу эскадру в Цзяочжоу и держать
ее там, покуда немцы не уберутся восвояси. Потому что в ответ на
провокационные действия немцев не следует нам возбуждать неприязнь Китая. Да
ведь, захвати мы Порт-Артур, нам придется прокладывать ветвь железной дороги
от трансманьчжурской магистрали к Ляодуну через густонаселенную китайскую
территорию и через Мукден, родину китайского императорского дома!
Здесь Сергей Юльевич слукавил - переговоры о такой ветви он вел с Ли
Хунчжаном еще в Москве. Но ведь он предлагал провести ее на основе взаимных
экономических интересов, а не путем применения грубой военной силы.
Однако граф Муравьев твердо стоял на своей точке зрения, заявив, что по
договору мы обязаны защищать Китай только от Японии, а вот Германии мы
препятствовать не можем. И захватить Порт-Артур этот договор нам не мешает.
Сергей Юльевич понимал его - проиграв дипломатическую стычку с
Германией, он пытается отыграться на Китае.
Военный министр генерал Ванновский, желая, видимо, иметь в глазах
государя репутацию жесткого политика и великого полководца, поддержал
Муравьева, заявив, что если по докладу министра иностранных дел этот порт
признан удобным для нашей базы кораблей, то с военной точки зрения проблем
не возникнет. Дал понять, что оттяпать от Китая этот порт у него сил хватит,
что он справится...
Сергей Юльевич в ответ указал, что нашему примеру могут последовать
многие другие морские державы, да и Япония может не ограничиться
захваченными территориями Китая, а устремиться в Корею, где у нас сейчас
весьма неплохие позиции. В таком случае неизбежно наступят очень тяжелые
последствия. Да ведь мы только приступили к постройке магистрали через
Маньчжурию, а для постройки ветви к Порт-Артуру понадобится еще несколько
лет, в течение которых он совершенно будет отрезан от России.
Хорошо, что его поддержал адмирал Тыртов. По его мнению, уж если мы
сейчас не можем приобрести порт в юго-восточной части Кореи, то лучше
держать еще два-три года флот во Владивостоке.
Сергей Юльевич еще раз подчеркнул, что свои отношения с Китаем мы
строим на почве взаимных экономических интересов, и позже, построив
Маньчжурскую дорогу, мы найдем выход к Тихому океану. В отличие от
европейских держав нам следует сохранить с Китаем добрососедские отношения.
Да и Япония, крайне заинтересованная в развитии своих экономических
отношений с Европой, будет вполне рада воспользоваться этой дорогой.
Государь-император внимательно выслушал прения сторон и, хотя ему
доводы Сергея Юльевича и были, по-видимому, неприятны, все же принял решение
не согласиться с предложением графа Муравьева.
Сергей Юльевич надеялся, что благоразумие у государя одержало верх и он
будет придерживаться решения, принятого на совещании. Но он не учел, что
граф Муравьев способен на некорректный поступок. А тот, уже после совещания,
сыграл на тонких струнах души его величества - ревности к кузену Вильгельму
и тайном желании видеть себя Владыкой Востока. Муравьев доложил ему, что
английские корабли подтягиваются к Порт-Артуру и вот-вот захватят его.
И государь-император принял решение направить туда нашу военную
флотилию.
I декабря 1897 года отряд кораблей русской эскадры под начальством
контр-адмирала Реунова вошел в Порт-Артур.
И вскоре у царя на столе лежала телеграмма от его кузена - германского
императора Вильгельма, - "Россия и Германия у входа в Желтое море могут
почитаться как бы представленными святым Георгием и святым Михаилом,
защищающими святой крест на Дальнем Востоке и охраняющими ворота на
азиатский материк".
16 марта 1898 года в шесть часов утра на берег в Порт-Артуре были
высажены весь сухопутный отряд и десант с эскадры, после чего немедленно
началось занятие города и укреплений, защищающих Порт-Артур с моря и суши. В
восемь часов на фортах Золотой горы Его Императорское Высочество великий
князь Кирилл Владимирович поднял Российский военный флаг, которому эскадра
отсалютовала тридцатью одним выстрелом, а за этим форт Золотой горы
отсалютовал эскадре.
А уже 17 марта Российское телеграфное агентство сообщило, что 15 марта
в Пекине Уполномоченными России и Китая состоялось подписание особого
соглашения, в силу которого Российскому Императорскому правительству
уступлены в пользование на двадцать пять лет, срок, который по обоюдному
соглашению может быть затем продлен, Порт-Артур и Даляньвань с
соответствующими территориями, а равно представляется право на постройку
железнодорожной ветви на соединение этих портов с великой Сибирской
магистралью. И уже потом, когда все это произошло, в конце марта на большом приеме в
Зимнем дворце, когда русский трехцветный и военно-морской Андреевский уже
развевались над Порт-Артуром, и все вокруг его ликовали, чокались друг с
другом бокалами шампанского, а дамы обворожительно улыбались и повторяли, -
Слава русскому оружию, - то есть генералу Ванновскому и адмиралу Тыртову, и,
- Слава русской дипломатии, - то есть графу Муравьеву, а тот лишь холодно
кивнул ему, ему, потратившему бездну энергии, времени, сил умственных и -
да, да, да - физических, и лишь его можно было назвать подлинным виновником
торжества, он, обойденный вниманием и едва ли не опальный, ожесточаясь,
думал, уже и себе противореча, - Что же, представьте себе, что я повел своих
гостей в "Аквариум", а они, напившись пьяны, попали в публичный дом и
наделали там скандала. Неужели я виноват в этом? Я хотел ограничиться
"Аквариумом". Далее тянули другие. Так и свершился тот роковой шаг, который повлек за собой все дальнейшие
последствия - и русско-японскую войну, и развал китайской империи и
революцию в России... МЕДНИКОВ. Приморье
Накупил Андрей матери, отцу и братьям подарков и домой отправился. До
станции Кетрицево, что рядом с селом Никольским, ехал на поезде, в вагоне
микст, смешанным, для простонародной публики, а оттуда на дорогу, ведущую в
Ивановку, вышел, было, но его окликнули сидевшие у крайнего дома знакомые
мужики, односельчане.
- Стой, - кричат, - не ходи один, погоди чуток, скоро вместе пойдем.
- Что так? - спросил Андрей, - малайки шалят?
Малайками называли беглых каторжан, которых с постройки железной дороги
разбежалось множество. Деваться им особо было некуда: и в город не подашься,
там полиция и войска, и в Китай-Корею не уйдешь, там местные власти своих
разбойников не жаловали, а уж русских и тем более. Вот малайки и
устраивались большими шайками вдоль дорог, жили разбоем и душегубством. Их
боялись, периодически устраивали облавы и тайгу прочесывали солдатами.
- Нет, - отвечают ему, - нынче малайки сами из тайги бегут. Тигры нынче
осатанели.... В Ивановке бабку Устинью Мокренок с огорода утащили, она
картошку копала, а в Раздольном, говорят, солдата с ружьем сожрали.
- Да нет, - возразили другие, - ружье он выплюнул.
- Все равно боязно...
Подождали они еще чуток, пока другие односельчане с рынка не
подтянулись и, зарядив ружья, кучкой, настороженно пошли за телегой в свою
Ивановку.
Дома Андрея встретили радостно, полюбовались обновами и подарками,
похвалились своими успехами в хозяйстве, весьма, надо сказать, скромными, а
Афоня, младший, шкуру медвежью приволок и на башку наступил гордо,
избоченясь.
- Вот, без ружья, руками, можно сказать, голыми!
- Ну, ты и богатырь! - восхитился Андрей.
Домашние рассмеялись, шуткой довольные, а Афоня, специально для него и
рассказал.
- Недалече, за Лубянкой, я в лесу липу нашел дуплистую, а в дупле -
пчелы. Это еще в июне было. Подожду, думаю, до августа, пусть меду пчелы
накопят поболее. Но наведываюсь, вдруг кто другой из парней тоже липу
обнаружит, так чтобы не позарился на мой мед. Как-то гляжу, кора изодрана
когтями медвежьими, лез, видимо, но что-то его спугнуло. Конечно вернется,
расстроился я. А потом призадумался. Батю и Арсения на охоту не потащишь - в
хозяйстве по горло заняты. А одному с мишкой связываться боязно. Ну, я и
придумал. Не поленился, с речки каменюгу в пуд с гаком притащил, веревкой
обвязал, да на дереве к дуплу и подвесил. А под липой кольев острых в землю
навтыкал. На кедруху залез поодаль чуть, но чтобы липу видно было, и
затаился там, жду. Долго ждал, а под вечер мишка и пришел. Колья оглядел,
понюхал, языком лизнул, лапой в затылке почесал, но не понял, зачем они,
видимо. И на липу полез. Пчелы уже спать легли, не тревожили. Долез он почти
до дупла и башкой в камень мой и уперся. Но камень шевелится, на веревке он.
Миша лапой его и отодвинул. А камень на место. Миша сильней его оттолкнул.
Камень - тюк, тут как тут. Миша рассвирепел, да как двинет по камню лапой.
Отлетел камень, вернулся, и по башке. Миша аж взвыл от возмущения, да обеими
лапами..., а сам сорвался вниз, на мои колья. А я тоже от хохота с кедра
чуть не свалился, удержался едва. Слез, а миша на кольях и не шевелится. Сильно подросли братовья, выше и крепче Андрея стали, но он был
жилистей.
Назавтра на заимку ехать надо, озимые засевать, но видит Андрей, что
батя и братья собираются с большим нежеланием. И ружье зарядили, и топоры в
телегу рядом кладут. Да и лошадка ушами прядает, тоже боится, видимо.
- На днях к Кривошеевым в окно лез, - батя рассказывает, - морда
наглая, глаза желтые. Иван ему ухватом, под рукой был, в морду тычит, а тигр
только лапой отмахнулся и дальше раму выламывает. Хорошо, Колька, Иванов
сын, ружье со стены сорвал, да и выпалил. В башку прямо. Но тигр выдюжил,
крякнул только. Сейчас где-то рядом бродит, подраненный. И ехать сеять надо,
и боязно. А облаву на него не устроишь - тайга кругом, да и лист не пал.
Тут Андрей и говорит, - Я в бухте Стрелок от манз слышал, как они тигра
ловят. Давай, спробуем?
Позвал отец Ивана Кривошеева с сыновьями, вооруженных ружьями, да
Медниковых мужиков четверо. Трое охрану несли, а остальные осинок да березок
нарубили, сажен в три длиной бревнышек понаделали и в землю на полянке
частоколом неподалече вбили. Вбили тесно и так, чтобы получился круг в
сажень диаметром. А затем вокруг частокол еще один соорудили, чтобы не более
аршина между стенками. Пилой лаз во внешнем частоколе для тигра проделали и
из досок дверцу изнутри навесили, с тем расчетом, чтобы тигр, мордой тычась,
дорогу себе открывал, но чтобы обратно дверка плотно к бревнышкам
прижималась и его не выпустила. Во внутренний круг поросенка на ночь
запустили голодного. Ну, он и давай хрюкать, а потом визжать. Голодный тигр
услышал поросячий крик и пришел ночью поужинать. Обошел частокол вокруг,
запах чует, визг поросячий слышит, а добраться к ужину не может. Частокол
высок, не перепрыгнешь. Стал тигр более настойчиво бревнышки пробовать,
лапами свалить попытался, но те крепко вкопаны и друг с дружкой увязаны, не
валятся. Но тигр голодный - старательный. Весь частокол обошел, все
бревнышки испробовал, да и наткнулся на дверку. Она откинулась, зверя внутрь
пропустила, да и обратно легла. Тигр по узкому коридорчику вокруг порося
бегает, ни внутрь, ни наружу попасть не может, рычит зверски от ярости.
Собаки первыми в деревне рык услышали, в сени позабились, да лай подняли.
Хозяев оповещали, чтобы те ружья наготове держали и их, собак, защищать
готовились. Знали псы, что тигр большой любитель собачатинки.
Пошли утром все семеро, с ружьями. Боятся, вместе держатся, но,
перебивая друг друга, охотничьими подвигами похваляются. Подошли к
частоколу, а он трещит весь и шевелится. В щели между бревнышек виден
тигр-батюшка. Здоровенный, с быка ростом, бока желтые, полосатые, глаза
красные, свирепые, а клыки белые и с них кровь капает. Пытался он бревна
грызть, но бестолку. И на лбу рана видна запекшаяся, та, что Николай
Кривошеев наставил. Ну, влупили они тигру пару зарядов в бок, насмерть
уложили. За телегой сбегали, в деревню свезли. Лошадь, бедная, все глазом
косила на пассажира мертвого, полосатого. А поросенок сдох со страху,
пришлось выбросить. И еще зиму провел Андрей в Ивановке, а по весне опять в город подался.
Знакомых и друзей у него во Владивостоке уже много было, и на работу звали,
обещали хозяину или мастеру слово замолвить, походатайствовать. С жильем,
правда, худо было. Все его знакомые не жили, а ютились в переполненных
хибарах. И хотя друзья приглашали Андрея пожить у них, пока сам с жильем не
устроится, но жены их глядели волчихами, слушая гостеприимного пьяного
хозяина. Известно, в гости без бутылки не ходят, а за ней вторая и третья
появляются, и дым коромыслом, а потом дети в плачь, и жена фингалом светит,
подбитая. Андрей парень был стеснительный и понятливый, в благодарность за
слова добрые, беседу дружескую и стол с закусками старался убраться
засветло. По темным улицам одному, тем более пьяному, опасно ходить было -
избивали и грабили. А ночевать устроился в ночлежном доме, что на Корейской
улице, у китайской кумирни. Там собирались такие же горемыки бездомные и
безработные. Работа в городе была, но хозяева стали избалованы. Давай,
говорят, работай, но платить стану как китайцу или корейцу, копеечки. Что
же, обижались мужики, нам собаками или ракушками питаться? Не приучены.... И
уходили.
Тут слух прошел, что набирают артели в Китай. Из Порт-Артура на
трансманьчжурскую магистраль железную линию строить. Уже знали, что в
августе прошлого, 1897 года начали строить дорогу через Маньчжурию, а
теперь, в мае 1898 года - и к Желтому морю вести собираются. Уже и название
магистрали дали: кто хунхузкой называл, а кто маньчжуркой, и всем понятно
было. Пошли наниматься гурьбой на Светланскую, в самое ее начало, где тюрьма
на Корейской свои бельма решетками занавесила, и там у дверей нового
Китайско-Восточного железнодорожного управления сгрудились. Вышел какой-то
инженеришка в фуражке с молоточками зеленым кантом опоясанной и ну, давай
записывать. Всех брал. Людей, говорил, много надо, в партию изыскательскую.
Но только не китайцев-корейцев, чтобы против них в Китае кучкой держаться.
Паспорта поотбирал, но взамен давал по пять рублей, чтобы до парохода, что
через неделю в Китай собирается, с голодухи не померли. А как рвань
городская, подзаборная, узнала, что здесь деньги дают, так тучей черной тот
домик и окружила. С паспортами многие. И инженер с сотню человек набрал и
сказал, что довольно, не надобно более. Тогда на деньги счастливчиков на
Семеновском покосе, у моря, пир устроили. Андрей человеком кампанейским был,
да и с новыми товарищами сойтись надо, тоже в гульбище участвовал. Пил,
закусывал, слушал и поражался. Ну, и народец..., уж действительно, низы
общества. Самому страшно стало. Но и подумал, может, по пьяни впустую
бахвалятся, скотством кичатся...
Однако и на пароходе и в городишке китайском Даляньване ему от
некоторых новых друзей горько делалось.
Даляньвань, как инженер-изыскатель рассказывал, сперва предлагали
Славороссией или Порт-Славься именовать, но потом образумились. Кто его
знает, что произойти в дальнейшем может, как бы не оконфузиться. И решили
Дальним назвать. Так оно и с китайским созвучно будет.
Партию изыскательскую на группки мелкие, человек по десять разбили, в
каждой группке техник с теодолитом - трубкой бронзовой на трех ножках -
старшим, и пошли они трассу прокладывать. Техник у теодолита в раскоряку
стоит согнувшись, а Андрей и его по группе товарищи вешки вершках в двадцати
над землей ведут то вправо, то влево, пока техник "ставь" не скомандует.
Тогда вешку кувалдой забьют на пару вершков и следующую, чтобы стояли они
друг за дружкой и ровнехонько. Или кривую дугу вывешивали. Потом на место
вешек колья ровные, ошкуренные, из леска ближайшего, в землю забивали.
Сперва китайцы, жители местные, молча наблюдали за этими их действиями,
а потом, когда трассу пришлось вести через их дворики, огородики, поля, а то
и через кумирни с божками, кладбища, крик подняли. Кричат громко, по своему,
мужчины, женщины, дети малые, да со злобою; камнями бросаться начали, не до
смеху. Уже конец мая был, начало июня, китайцы урожай ждут, а тут русские им
убираться велят. Понять-то китайцев можно было, но, с другой стороны, и
дорогу трассировать надо. Благо казаков с нагайками, шашками да ружьями
прислали. Те не церемонились. Китайцы кричат, камнями кидаются, а казаки их
нагайками, а то и пальнут в их сторону. Те разбегаются.
Ночевать в китайских фанзах располагались. Товарищи Андрея - люди
решительные. Пинками хозяев на улицу вышвырнут, а если те сулеи дадут, то в
уголочке хозяевам ночевать разрешат. Андрею с ними и противно было, и
страшно. Напьются и ругаются. Или женщину захотят и давай к хозяйке
приставать. И рассказы велись препохабные - где кто китайку изнасиловал,
фанзу или кумирню ограбил, лавку разгромил, сулею или ханшин с полки в лавке
без спроса взял и не заплатил ни копеечки, чоха по-ихнему, с дыркой
квадратной посередине медной монетки.
Инженеры и техники запрещали буйствовать, самых дерзких рассчитать и
выгнать стращали, но сами ночевали отдельно, не знали многого. А на просьбы
Андрея утихомириться, на попытки робкие защитить китайцев обижаемых, его
избили однажды, а потом и убить пригрозили свои же товарищи. Из Китая домой
не уйдешь, доносить начальству тоже не принято. Да и знал он - нож воткнут в
спину или горло перережут спящему. ЖУН МЭЙ..Пекин В шуан цзян - день осеннего равноденствия - двадцать третьего года
Гуансюя (23.10.1897 г.) в Цзунли-ямынь пришла весть о том, что в Шанхайгуане
убиты двое германских миссионеров. Ли Хунчжан ужасно встревожился.
- Правду говорят, - бормотал он, трясущимися руками вытирая обильный
пот, выступивший на лице, - кончается веселье - приходит печаль, кончается
радость - приходит горе. Он сразу же послал во дворец императрицы за Жун
Мэй, с ее помощью надеясь умилостивить императрицу.
- Опять в шуан цзян, - всплеснула руками Жун Мэй, и сердце ее заныло от
тягостных предчувствий. - Что же будет? Германцы доверятся нашему правосудию
или потребуют руководствоваться старинным китайским обычаем: взял в долг -
верни, убил человека - заплати жизнью?
- Ох, нет, - дрожащим голосом ответил Ли Хунчжан. - Уж их то я знаю. В
девятом году Тунчжи (1870 г.) в Тяньцзине были убиты двое миссионеров и
сожжено французское консульство. Французы не удовлетворились тогда казнью
восьми человек. Они требовали высшей меры для Тяньцзинского губернатора и
огромного денежного вознаграждения. С тех пор аппетиты варваров значительно
возросли. Их, ненасытных, не накормишь. Большие, ох, большие несчастья
свалились на Поднебесную.
- Значит, надо спешить в Германскую миссию и убедить посланника, что
местные власти и императорское правительство примут необходимые меры, -
порывисто вскочила Жун Мэй. - Может быть, там еще не знают о случившимся и
не придадут происшествию большого значения.
- Надо, надо, Жун Мэй, - трясся старый Ли Хунчжан. - Вряд-ли это
поможет, но принести соболезнования необходимо. Миссионеры не являются
официальными представителями державы, в жизни всякое случается, может быть
посланник трезво оценит происшедшее, - взбодрился было Ли Хунчжан. Но тут же
опять осел мешком. - Нет, это бесполезно. Вспомни, в Берлине мы нанесли
визит вежливости их старому канцлеру Бисмарку, и насколько он был
высокомерен. Германцы давно зарятся на Шаньдун, их там сейчас развелось
множество. Губернатор провинции доносит, что ведут себя германцы крайне
бесцеремонно. Ох, беда, беда...
Тут примчался гонец и велел Ли Хунчжану срочно прибыть к императрице
Цыси.
- Пойдем со мной, - взмолился старый Ли, - может быть нам вдвоем
удастся успокоить императрицу. Перед покоями императрицы во дворце уже стояли паланкины великих князей
Гуна и Цина. Рослые евнухи выхватили Ли Хунчжана из его паланкина, мигом
домчали в зал императрицы и бросили на колени. Ему только и осталось, что
ударить трижды лбом об пол. Заметив прокравшуюся следом Жун Мэй, императрица
глазами велела ей обойти залу вдоль стены и стать сзади справа за троном.
- Что случилось в Шанхайгуане, Ли Хунчжан? - зловеще спросила
императрица.
- Там убили двоих германских миссионеров...
- Кто такие миссионеры и как туда они попали?
Ответил великий князь Гун, - Миссионеры - это монахи многочисленных
религий западных варваров. По преданиям, первые миссионеры прибыли в
Поднебесную еще во времена династии Дун Вэй. В те же времена один из
императоров издал указ, разрешающий религии западных варваров свободно
распространяться по всей Поднебесной. Потом, правда, им было велено
убираться вон. Но уже во времена монгольской династии Юань, пятьсот лет
назад, здесь, в Пекине, тогда Хан-балыке, обосновались два монаха-католика.
Когда установилась династия Минов, их опять прогнали. Но они снова пролезли
в Поднебесную и даже заручились поддержкой императора Ванли. Но тогда же они
обнаглели настолько, что потребовали, чтобы императоры Поднебесной признали
себя подданными главы их церкви - по их словам святого отца. Император
Юнчжэн разгневался и запретил распространение этих религий и даже изгнал
миссионеров из Поднебесной. Но эти неугомонные, ужасно пронырливые монахи
при императоре Даогуане нахлынули как черви после дождя и опять активно
принялись распространять свою мутную религию. Нам известны католические,
протестантские, иудейские и православные религии.
- Хао, - недовольно вскричала императрица. - Но что делается в
Поднебесной сейчас, в том числе и в Шанхайгуане?
- Каждая из названных религий насчитывает множество сект, и все они уже
пустили глубокие корни в Поднебесной. Сейчас в империи насчитывается
примерно семь сотен монахов-европейцев, которые обратили в свою веру более
миллиона ваших подданных. Особенно их много в Шаньдуне, где
католики-германцы обосновались десять лет назад. Главный их миссионер
епископ Анцер шныряет по всей провинции и часто бывает в Пекине, в
Германской дипломатический миссии. Вовлекая в свою религию ваших подданных,
он обещает им защиту и поддержку. Европейцы-монахи бродят по всей провинции,
вербуют в свою веру всяческий сброд, падших людишек, дают им деньги,
покупают лучшие дома в деревнях, где они проводят моления. Эти монахи ведут
себя безобразно, издеваются над нашей верой, врываются в наши храмы,
оскорбляют религиозные чувства китайцев. Вот эти бесчинства и переполнили
чашу терпения ваших подданных, послужили причиной убийства двух миссионеров.
- Не прогнать ли нам всех этих варваров-монахов из империи? -
разгневалась Цыси.
- Но этим мы навлечем на Поднебесную гнев всех западных держав, а они
умеют действовать дружно, - осторожно напомнил князь Гун.
- Что ты думаешь предпринять, - обратилась императрица к Ли Хунчжану.
- Не знаю, - заколебался тот. - Надо ехать в германскую миссию и
выразить соболезнование.
Императрица вперила тяжелый взгляд в Гуна и враждебно спросила, - А что
думаешь ты, старая лиса?
Старый Гун лишь виновато склонил голову, всем своим видом показывая,
что он полностью согласен с Ли Хунчжаном.
- Может быть, ты что-нибудь добавишь, милая? - обернулась императрица к
Жун Мэй. - Ведь недаром говорят, что не бывает мужчин, которых не сумела бы
обмануть женщина.
- Трудно сказать, - смешалась Жун Мэй, - надо ехать к германскому
дипломатическому посланнику...
- А если он не удовлетворится вашими соболезнованиями? Если он
потребует чего еще?
- Так оно и будет, - упавшим голосом подтвердил Ли Хунчжан. - Совсем
недавно германский посланник требовал остров Цзинмындао в провинции Фуцзян,
и порт Цзяочжоу в Шаньдуне, но я ему решительно отказал.
- Стой крепко, Ли Хунчжан, - крикнула Цыси. - Стой крепко, никаких
уступок! Ведь у нас есть договор с Россией? - с надеждой спросила она. Прямо из Запретного города Ли Хунчжан отправился к германскому
посланнику. Императрица велела Жун Мэй сопровождать его.
Из ворот Запретного города их паланкины медленно и важно поплыли по
Посольской улице и вскоре остановились у Германской миссии. Ворота были
наглухо закрыты и никто и не думал их открывать.
Слуга Ли Хунчжана робко поскреб, а затем и более настойчиво забарабанил
в ворота. Стучал он долго. Наконец солдат охраны отворил калитку в воротах и
жестом предложил им входить. Ли Хунчжан и Жун Мэй пришлось выйти из
паланкинов и пешком, теряя лицо, пройти на территорию миссии. Солдат
небрежно и молча ткнул пальцем в сторону здания миссии и захлопнул за ними
калитку.
Сгорбившись, Ли Хунчжан пошаркал к зданию, медленно, с трудом поднялся
по ступенькам и вошел внутрь. Жун Мэй, одетая в свой мужской халат,
поддерживала его под руку.
Молодой человек внутри здания с любопытством оглядел их и приглашающе
указал на широкий кожаный диван. - Садитесь и ждите. Господин посланник
занят, - и вышел.
Грубость пришлось проглотить.
Ждали они долго.
Наконец двери кабинета посланника отворились, и тот же молодой человек
пригласил их войти.
В глубине кабинета, под портретом императора германцев сидел посланник
Гейкинг.
Он медленно встал и пошел им навстречу.
- Чем могу служить? - пренебрегая дипломатическим этикетом и явно
враждебно спросил он.
- Мы прибыли выразить глубокое соболезнование императора Китая и
императорского правительства в связи с постигшим вас горем, убийством двух
монахов-миссионеров, подданных вашего кайзера, - перевела Жун Мэй слова Ли
Хунчжана.
- Я только что отправил депешу в Германское министерство иностранных
дел по поводу этого инцидента, - равнодушно ответил Гейкинг.
- Императорское правительство официально заявляет, что к преступникам
будут приняты самые строгие меры наказания, а семьям погибших буду выплачены
крупные суммы денег.
Фон Гейкинг бесстыдно рассмеялся. - Нет, деньгами вам не отделаться. Я
расцениваю происшедшее как международный инцидент и жду указаний своего
правительства о дальнейших действиях и требованиях в отношении Китая.
- Монахи-миссионеры не являются официальными представителями Германской
империи и не пользуются статусом неприкосновенности. В дипломатической
практике существует правило, согласно которому правительство страны, на
территории которой произошел подобный случай с частным лицом, не несет
ответственности. Преступники будут строго наказаны по нашим законам, -
переводила Жун Мэй.
- Это вы так считаете. Мы же считаем, что Германская империя должна
всей своей мощью заботиться о своих подданных, где бы они не находились.
Гейкинг был настроен решительно и беспощадно. Это Жун Мэй видела и
понимала, что все их уговоры ни к чему не приведут.
Ли Хунчжан долго и настойчиво убеждал посланника, Жун Мэй переводила,
но все было напрасно.
Гейкинг распалился и начал прибегать к угрозам и оскорблениям. Императрица немедленно приняла Ли Хунчжана. - Что сказал германский
посланник?
Но старый Ли Хунчжан лишь виновато повесил голову.
- Почему ты не отвечаешь? - в гневе топнула ногой Цыси.
- Бесстыжий и наглый рыжий варвар сказал, что ждет инструкций из
Берлина.
- Что они потребуют? Амой? Цзяочжоу? Тяньцзин? Ханькоу? Ведь они
обязательно что-нибудь потребуют... Как им противостоять?
- В Берлине германский министр иностранных дел требовал Цзяочжоу, но я
отказал, сославшись на то, что этот порт уже предоставлен русским для зимней
стоянки их военного флота.
- Боевой наш флот потоплен японцами, а сухопутные войска не вооружены и
не обучены. К тому же мы не знаем, что германцы потребуют от нас. Не
забывайте и прежние наши попытки защититься от рыжих варваров и чем они
закончились...Большими потерями для Поднебесной..., - напомнил великий князь
Цин.
- Так что же мы можем сделать прямо сейчас? Пойти к русским..., -
ухватилась Цыси.
- А что мы им будем говорить? О чем мы будем их просить? - трезво
напомнил Цин. - Об убийстве миссионеров они уже знают. Но это пока все. О
чем мы станем просить?
- О том, что существует договор! - крикнула Цыси.
- Но пока в отношении Поднебесной не предпринято никаких враждебных
действий..., - упрямо ответил Цин, явно забывая об этикете.
Но и Цыси сейчас было не до него.
Затянувшееся молчание нарушил Гун. - Придется ждать...
- Чего? - взметнулась Цыси.
- Придется ждать, - повторил Гун. Через неделю в Цзунли-ямынь пришла депеша из Цзяочжоу, что туда вошли
три германских военных корабля и на берег высадились две сотни солдат
десанта. Командующий эскадрой адмирал Дидерикс предъявил требование
начальнику китайского военного отряда в течение двух суток очистить порт и
военные укрепления. Под жерлами наведенных германских орудий им пришлось
повиноваться и уйти, оставив германцам все - и орудия, и склады с
боеприпасами, и укрепления...
- И честь, и совесть, и достоинство, - горько добавил Ли Хунчжан.
- Надо спешить в русскую миссию, - напомнила Жун Мэй.
- Да, да, - спохватился совсем растерявшийся Ли Хунчжан, - поспешим... Скоро они были у ворот Российской дипломатический миссии и поверенный в
делах господин Павлов, бывший при Кассини первым секретарем , любезно их
принял.
- Мы получили сообщение, что германцы захватили Цзяочжоу, - почти
простонал Ли Хунчжан.
- Я весьма вам сочувствую, - вид у Павлова действительно был
огорченным.
- Почему бы вам ни послать туда свои боевые корабли на зимнюю стоянку,
ведь в России уже наступает зима?
- Но соглашение было лишь на прошлую зиму.
- Хорошо. В мае прошлого года в Москве был подписан договор между
Китайской империей и Россией, согласно которому Россия обязуется защищать
Поднебесную от всех, всех, - повторил Ли Хунчжан, - держав.
- Я был извещен, что договор обращен лишь против Японии, - возразил
Павлов.
- Нет, - твердо заявил Ли Хунчжан, - против всех держав. Сейчас я прошу
Вас составить срочную депешу правительству Российской империи о захвате
германцами Цзяочжоу.
- Хорошо, - быстро сдался Павлов. - Такую депешу я сейчас составлю, но,
уверяю Вас, что договор обращен только против Японии.
На бланке Российской дипломатической миссии с двуглавым хищным орлом с
распростертыми крыльями он быстро написал депешу и Ли Хунчжан лично доставил
ее в телеграфную контору и затем поспешил к императрице.
Опять нужно было ждать.
- Ты напомнил ему о договоре? - возбужденно спросила Цыси.
- Конечно, конечно, именно на него я и сослался.
- И что сказал русский посланник?
- Он составил депешу своему правительству, которую я лично отнес в
телеграфную контору. Но русский посланник сказал, что договор направлен лишь
против Японии...
- Одной лишь Японии? - гримаса разочарования исказила возбужденное лицо
Цыси. - Прикажите доставить договор сюда!
В напряженном молчании прошли полчаса и, наконец, запыхавшийся гонец
доставил железный ларец. Ли Хунчжан отомкнул замок и вынул голубоватый лист
бумаги с черными французскими буквами.
- Читай, - велела Цыси, указывая на договор.
Жун Мэй взяла лист, быстро пробежала его глазами, ища пункт о
совместной обороне, и обомлела. В тексте было сказано, что Россия обязуется
защищать Китай только от Японии! Но это же невозможно... Она ясно помнила,
что в Москве подписывались тексты, в которых Россия обязалась защищать Китай
от всех, всех, всех держав!
- Колдовство белых варваров, - это все, что смогла она ответить на
пристальный взгляд императрицы.
- Она, она, она читала договор по-французски и уверила меня, что он
обращен против всех держав, - затрясся от страха Ли Хунчжан.
- Так вы обманули меня? - взъярилась Цыси. Взгляд императрицы стал
пустым и холодным. - В кнуты ее, - велела она стоявшему за троном главному
евнуху Ли Ляньину. Поздно ночью дверь каморки, в которую ее затворили, чтобы утром отдать
палачу, бесшумно отворилась и на пороге со свечой в руке появился тот
страшный евнух.
- Иди за мной, - шепотом велел от Жун Мэй. - Мы отправим тебя к хушану
Яню. Твое место здесь займет другая, преступница. Императрица Цыси ничего не
узнает. В одежде простолюдинки через пять дней ее привезли в повозке к храму
старого Яня. Старый хушан Янь участливо встретил ее, хотя и был явно расстроен. -
Поспешность таит ошибку, - грустно говорил он. - Вот ты поспешила, не
убедилась, что договор составлен именно так, как тебе хотелось. Ну что же,
каждая неудача делает нас умнее. Знай себя, знай противника - в ста битвах
одержишь сто побед.... Эту ошибку уже не исправишь, придется начинать с
другого конца. Завтра же поедешь в горы Шаньдуна. Недавно там была открыта
тайная школа, в которой наши люди готовят руководителей восстания против
иностранных захватчиков. Школу создало Шань-дун цзун-туань - Шаньдунское
главное общество. Оно объединяет и сплачивает все тайные общества для
предстоящего восстания. Ему нужны энергичные, способные, высокообразованные
патриоты, особенно люди, знающие иностранные языки, образ жизни, коварство и
мерзкие повадки заморских белых дьяволов, чтобы разгадывать и предупреждать
их тайные замыслы, сплачивать, руководить, обучать наш народ приемам борьбы
и лично вести в бой. Чтобы победить заморских дьяволов, как мы уже
убедились, нужно собрать большое регулярное войско. Но это нам не под силу.
У нас нет денег на оружие, мы не сможем вооружить и обучить армию. Но если
поднять весь народ, опираясь на ненависть, которую люди питают к
иностранцам, их религии, их алчности и коварству, то, как говорится, дождь и
ветер сметают пыль, а гром внушает страх. Твой путь будет далек и долог, на
нем тебе встретятся хорошие и плохие, сильные и слабые, стойкие и
малодушные, храбрые и трусливые люди. Но ты будь терпеливой и настойчивой,
старательно учись сама и передавай свои знания другим. Отправляйся, девочка,
и не бойся смерти. Судьба каждого из нас предопределена Небом. Умереть за
Родину - значит свершить благое дело! На парусной лодке через Чжилийский залив ее перевезли в Чифу, а оттуда
пешком, в привычной уже одежде простолюдинки - ватной куртке и ватных
штанах, сопровождаемая молчаливым крепким молодым крестьянином, она
пустилась в путь в горы Шаньдуна. В крохотных деревушках и небольших
городках, в трактирах, где они останавливались перекусить, на базарах, куда
заходили полюбоваться щедрыми дарами земли и плодами труда крепких
мозолистых рук ремесленников, в кумирнях и монастырях, где им отводили место
для ночлега, везде они видели гнев простых людей против иноземных червяков
миссионеров и их китайских последователей. Они часто слышали рассказы об
отнятых ими домах и землях, о несправедливостях, чинимых трусливыми местными
чиновниками в защиту иноземцев, чувствовали нарастающий гнев трудового
народа и радовались. Радовались и боялись. Боялись предстоящего трудного и
опасного дела, а радовались тому, что они не одиноки в своей ненависти и
жажде мщения; многие тысячи, а может быть и миллионы людей горят желанием
изгнать с их родной земли всех чужаков и зажить спокойной жизнью предков.
В маленьком монастыре на горе Наньхуашань создавалась школа общества
Хун-дэн-чжао - Света красного фонаря. Среди прибывших постичь азы мудрости
конфуцианства, даосского и буддийского учений, магии и искусства кулачного
боя, способов возбуждения народных масс, умения обращаться с современным
стрелковым оружием варваров и способов их проникновения в Поднебесную, она
видела крестьян и торговцев, ремесленников и учителей, кули, лодочников и
даже чиновников. Особенно обрадовалась Жун Мэй, когда узнала, что она не
одна, что женщин среди слушателей школы было едва ли не треть.
Сперва перед ними выступил Чжу Хун-дэн, руководитель Шань-дун
цзун-туань.
- С приходом маньчжурской династии Цин Поднебесная терпит страшные
бедствия. Иноземные черви рвут ее на части. Особенно это проявляется сейчас,
когда император Гуансюй совершенно не участвует в управлении государством.
Известно, коли нет хозяина в доме, все в нем идет вверх дном. Страну
наводнили ярые проводники чуждой нам религии, которые подкупают жадных,
ленивых, развратных людишек, грабят и обогащаются за счет трудолюбивых,
покладистых, смирных ремесленников и крестьян. Заморские дьяволы навезли
свои железные машины, строят железные дороги, устраивают морское сообщение
между портами на огромных прожорливых пароходах, из-за чего оказались
ненужными наши каналы и города, где жили, работали и кормились миллионы
кули, лодочников, торговцев, земледельцев, ремесленников и другого люда.
Мало того, красноголовые дьяволы захватывают все новые и новые земли древней
нашей страны. Франция требует отдать ей Мынъу и Удэ в провинции Юньнань, они
замыслили строить железную дорогу из Вьетнама до Лунъчжоу в провинции
Гуанси, хотят захватить подземные ископаемые в провинциях Юньнань, Гуандун и
Гуанси. Англия, в дополнение к прежним захватам, потребовала себе территорию
Ежэньшань на границе Поднебесной с Бирмой, наводнила своими, сделанными
машинами и потому дешевыми товарами бассейны рек Янцзы и Синцзян, чем
разорила миллионы ремесленников, ввела свои крейсера в порт Вэйхайвэй в
Шаньдуне. Россия, завидуя захвату Германией Цзяочжоу, высадила десант и
оккупировала Люйшунькоу и Далянь, принялась строить железную дорогу через
Маньчжурию, прогоняя с родных наделов крестьян. И, наконец, неисчислимые
беды принесли германцы на земли Шаньдуна. Они принялись строить железную
дорогу из Цзяочжоу в Цзинань и захватили земли в тридцать ли по обе ее
стороны, а тех крестьян, которые не желают отдавать свои наделы, выгоняют
силой и даже убивают. Старая же императрица Цыси и ее алчные помощники
грабят Поднебесную даже хуже, чем иноземцы. Растратив громадные деньги,
собранные у нашего бедного народа в виде налогов, они оставили государство
беззащитным перед японцами, а из занятых на выплату контрибуции Японии
трехсот семидесяти миллионов ланов сто двадцать разворовали. Они постоянно
повышают налоги, сгоняют с лучших земель крестьян и продают эти земли за
взятки иноземным червям. Небо с ужасом взирает на беспорядки, творящиеся в
Поднебесной, и насылает бедствия - засухи и наводнения. Варвары, словно
крысы, разоряют наши деревни и города. Чиновники наживаются на горе
народном. Поэтому мы сами должны спасти Поднебесную. Надо поднять весь народ
и вышвырнуть иноземцев. Ведь если ядовитую змею или дикого зверя только
пугают, а не убивают, то они становятся только опасней...
- Еще с той поры, когда маньчжуры изгнали с Драконового престола Сына
Неба династию Мин и стали всячески притеснять китайцев, для организации
отпора стали создаваться тайные общества. Их лозунгом было "Фу Мин фан Цин"
- "Восстановим Минов и ниспровергнем Цинов". Первым таким обществом стала
секта Ца-гуа-хуэй, символом которой было Тай-цзи - "Верховное начало". Из
этой секты в разных концах Поднебесной возникло множество тайных обществ,
наиболее знаменитым из которых стало общество Бай-лянь-цзяо - Белого
Ненюфара. Белый лотос является символом Майтреи - воплощения Будды. После
того, как Цинский император Цзя-цин разгромил на девятый год своего
правления (1806) длившееся девять лет в пяти провинциях восстание, поднятое
этим обществом, его члены начали создавать секты во всех провинциях
Поднебесной и готовить новые и новые сражения с ненавистными поработителями.
Общество Байшандихуэй - Общество поклонения богу, и Саньхэхуэй - Триада в
последнем году императора Даогуана (1850) подняли народ на крестьянскую
войну. Восстание тайпинов, как его называли, длилось целых четырнадцать лет
и едва не сокрушило Цинов, но вмешались иноземные черви. В Шанхае им
пыталось противостоять общество Сяодаохуэй - Союз малых мечей, объединившее
все тайные секты центральных провинций, но после трех лет сопротивления оно
не устояло перед Цинами и красноголовыми дьяволами, как и вся крестьянская
война тайпинов. Но тайна, как бы ее не скрывали, непременно выплывет наружу,
а огонь в тлеющих углях рано или поздно вспыхнет. Для воспитания нового
поколения борцов против чуждой нам христианской религии, против засилья
заморских дьяволов и насквозь прогнившей династии Цинов даосские монахи
создали общество Хун-дэн-чжао - Общество света красного фонаря, в котором
мальчиков и девочек учат Шэн-цюань-чжи-ши - даосской гимнастике, посредством
которой существующее, грубое тело сливается воедино с новым, духовно
взращенным, и это тело становится нерушимым и бессмертным. Вы тоже
постигните искусство превращать людей в невредимых и бессмертных воинов,
которых и поведете в бой. Наше общество, которое готовит восстание,
называется И-хэ-туань-лянь - "Упражняющиеся в гимнастике группами во имя
справедливости и гармонии". Мы копим силы и ждем благоприятного момента,
чтобы нанести последний удар и возродить былое могущество Срединного
государства.
И начались долгие месяцы учебы. Едва раздавался первый крик петухов и серебряный ковш бледнел на
востоке, как старик сторож стучал колотушкой пятую стражу. Пора подниматься.
Быстренько скатав войлочные тюфячки, на которых они спали, молодые женщины и
девушки спешили к покрытому еще таинственной мглой горному озеру, робко,
боясь потревожить сон водяных духов, умывались и бежали назад, в монастырь.
Наскоро проглотив по маленькой чашке бобов или вареного проса и запив водой,
они собирались на дворе постигать учения перевоплощения, колдовства и магии.
Монах-даос растолковал им, что власть императора покоится на силе Дэ ,
которая может быть монолитна, как скала, и может двоиться или троиться. Если
сила Дэ одна, то правление императора справедливо, народ живет в
благополучии и довольстве. Но если сила Дэ двойственна, не добродетельна, то
земли разоряются, источники иссякают, отовсюду набрасываются варвары,
наступает голод и народ постоянно испытывает недовольство. Тогда жди беды.
Но не только государи обладают силой Дэ. Частицы этой силы могут быть
обнаружены у многих людей, особенно женщин. Тут главное, чтобы эти люди
обладали одной силой Дэ. Мы вместе разовьем и объединим ее в великую Дэ и
тогда Дао и священное Небо помогут нам сокрушить погрязшую в разврате и
довольстве Ниласы и восстановить могущество Срединной империи.
- Что такое Дэ? Дэ - это любовь к родным, близким и дальним, это забота
друг о друге и взаимная помощь. Дэ - это терпение и мудрость. Дэ - это
внутренняя сила, помогающая выстоять в тяжелых испытаниях. Дэ - это
нравственная чистота и целомудрие. Дэ - это ненависть к варварам, которые
хотят сделать великий наш народ бедным, голодным, отнять у нас дома и земли,
хотят хозяйничать и бесчинствовать в Поднебесной. Добродетельной силой Дэ
обладает и крестьянин, возделывающий рис, и плотник, возводящий дом, и
землекоп, роющий каналы и возводящий дамбы против наводнений, и ремесленник,
изготавливающий массу необходимых вещей. А наибольшей добродетельной силой
Дэ обладают женщины, рожающие детей и тем поддерживающие существование самой
жизни.
- Но бывает и злая сила Дэ - у крадущего чиновника, у вора и грабителя,
у убивающего хороших людей солдата, у неправедно живущего и равнодушно
взирающего на страдания людей и гибель государства правителя.
- Тот, кто будет долго и старательно упражняться искусству даосской
гимнастики духа - Шэн-цюань-чжи-ши и ежедневно совершать тысячу и более
кэ-тоу - челобитий, тот станет невредимым и бессмертным - Ди-сянь.
И под руководством фа-ши, учителя магических способов превращения,
женщины долго, до исступления, потери сил и полного беспамятства повторяли
движения гимнастики, совершали кэ-тоу, быстрыми шагами обходили чашу с
чистой водой, выкрикивая "фэй" - полечу.
Стремительно, день за днем летело время. Почти еженедельно опытный
мастер учил их стрелять из лука, владеть мечом и копьем. Однажды ненастным
днем песок во дворе монастыря заскрипел под колесами повозки, которую тянул
маленький серый ослик с торчащими, постоянно прядающими длинными ушами.
Ослика вел солдат отряда хо-пяо, поддерживающего порядок в Шаньдунской
провинции. Женщины с любопытством окружили повозку и принялись угощать
ослика травой и кусочками лепешки. Смутившегося от внимания большого
количества молодых хорошеньких женщин солдата настоятельница монастыря увела
в трапезную. Он скоро вышел и, стараясь выглядеть грозно, принялся доставать
из повозки ружья иноземных дьяволов. Складывая их на траву, он называл
каждое - гочкис, винчестер, маузер, снайдер, спенсер, ремингтон, бердан....
Женщины испуганно отступили, во все глаза разглядывая страшные черные ружья,
способные убивать людей на большом расстоянии. А солдат успокаивал их,
говоря, что ему приказано научить их владеть огнестрельным оружием и каждой
из них придется разиков по пять выстрелить из каждого ружья. Целую неделю
солдат заставлял женщин привыкать к ружьям, держать их в руках, прижимать к
себе, заглядывать в черное отверстие дула, откуда вылетает смерть, показывал
патроны, учил, как заряжать ружье и что надо сделать, чтобы оно точно
выстрелило в цель.
Женщины освоились довольно быстро и вроде перестали бояться
прикрепленных к деревяшкам длинных черных трубок, но когда пришла пора
стрелять в узкой горной долине, и когда эти страшные ружья оглушительно
бухали и, вырываясь из слабых рук, больно толкали в плечо, женщины снова,
было, забоялись их, тем более, что одной из них ружье ударом сломало
ключицу. Однако фа-ши внушал, что можно бить варваров их же оружием, что им
скоро придется вступить в сражение и ободрять, поднимать наступательный дух
людей, а противостоять им будут даже пушки...
Страх был преодолен и белый мешок с песком, хорошо заметный на фоне
черной скалы в двухстах шагах, выстрелами они растрепали в грязное пятно.
Чжу Хун-дэн каждый месяц приезжал в женский монастырь, долго беседовал
с настоятельницей о ходе учебы, интересовался успехами прозелиток в
овладении древними знаниями и торопил. Велика Срединная империя, а враг
силен, поэтому ударить нужно во всех местах одновременно и внезапно, а для
этого скорее надо подготовить отряды молодежи, юношей и девушек. Именно на
них общество Ихэтуань возлагает главную надежду. Юности свойственно
вспыхивать как порох, а в битве сражаться как тигр.
Чжу Хун-дэн знал, что Жун Мэй раньше была фрейлиной императрицы и
сопровождала Ли Хунчжана в столицу России. Он подолгу расспрашивал ее об
окружении императрицы, об их взаимоотношениях, привычках, слабостях,
симпатиях и антипатиях, старался прояснить, так ли едины враги в своем
стане, можно ли отколоть китайцев от маньчжуров и кто из них бы мог
поддержать восстание. Жун Мэй добросовестно отвечала, но знания ее были
поверхностны.
Чжу Хун-дэн привозил последние вести обо всем, что происходило в
Поднебесной, о разорах и бесчинствах, творимых миссионерами и их китайскими
последователями. Однажды он рассказал, что Ли Хунчжан обратился к русским с
просьбой о займе ста миллионов ланов для уплаты контрибуции, которую
Поднебесная обещала выплатить Японии до конца пятого месяца двадцать
четвертого года Гуансюя (1898 г). Русский император потребовал взамен
установить монополию для России во всех трех провинциях Маньчжурии и в
Монголии для строительства там железных дорог и промышленных предприятий, об
исключительном праве на строительство железной дороги от будущей русской
трансманьчжурской магистрали к порту Даляньвань в Чжилийском заливе и право
захода в этот порт только русских судов. Неслыханные требования после
фактического захвата русскими Люй-шунь-коу! Об этом узнали англичане и
принялись угрожать, что если Китай получит заем от России, а не от Англии,
то они будут действовать по примеру Германии. Воистину, грянул весенний гром
и разбудил черных драконов в черном озере. Надо быстро и хорошо постигать
мудрость древних и скорее готовить всенародное восстание!
В десятом месяце того же года Чжу Хун-дэн рассказал, что в стане
правящей династии Цинов произошли великие потрясения. Богатеющие за счет
ограбления родины компрадоры маньчжуры и китайцы наживались тем, что с
помощью иноземцев завезли в страну железные машины и на построенных фабриках
использовали труд бедного народа. Они выпускали много дешевых изделий и в
большом количестве разоряли крестьян и ремесленников. Вот эти-то компрадоры
заключили тайный союз с англичанами, чтобы напустить в Срединную империю
побольше этих дьяволов и окончательно экономически поработить страну.
Англичанин Ричард Тимоти через некоторых высших чинов из окружения
императора подал тому челобитную, в которой предлагал посылать в Англию
чиновников, чтобы там обратить их в свою веру и научить, как кровь простых
людей превращать в золото. Кроме того, в той же челобитной он, под фальшивым
предлогом защиты Великой Небесной империи, предлагал внедрить в
императорскую армию иноземных военных инструкторов, чтобы те заставляли
солдат убивать простолюдинов.
Одним из рьяных сторонников закабаления Поднебесной иноземцами стал Кан
Ю-вэй. Еще в двадцать первом году Гуансюя, когда Ли Хунчжан подписал в
Симоносеки мирный договор с Японией, Кан Ю-вэй собирал подписи под петицией
с требованием отказаться от мира. Но ведь тогда японцы поубивали бы
значительно больше наших людей и захватили бы еще больше нашей земли! Кан
Ю-вэй и его покровители - наставники императора министры Вэн Тун-хэ, Сунь
Цзя-най и Вэнь Тин-ши для широкого распространения своих вредных идей и
алчных пожеланий создали издательство, в котором печатали и затем раздавали
придворной знати и чиновникам газету. Они образовали партию реформ, к
которой примкнул сам император Цзай Тянь!
Но императрица Цыси твердо знает главный принцип правителя -
единовластие и никаких партий, никаких союзов. Столкнулись партия
императора, желавшего наводнить страну иноземцами и идти по пути "революции
Мэйдзи", и непреклонная императрицы, неспособная сохранить мир и спокойствие
в Поднебесной, но желающая сохранить свою погрязшую в бездействии власть.
Цыси узнала, что за ее спиной заговорщики уже пригласили в империю офицеров
японского Генерального штаба и планируют ее убийство.
Пока партия императора сто дней издавала малозначительные указы, Цыси
готовилась к решительному удару. И старый дракон оказался сильнее молодого.
Верные императрице генералы разогнали партию реформ, а наиболее активные ее
сторонники бежали из страны. Сам император Гуансюй заточен в крохотной
каморке на одном из островков дворца-парка Ихэюань. В чунь-фэнь - день весеннего равноденствия двадцать пятого года Гуансюя
( 1899 ) настоятельница монастыря позвала Жун Мэй к себе.
Жун Мэй вошла, трижды низко поклонилась и по знаку хозяйки присела у
дверей на корточки.
- По моим наблюдениям, - обратилась к ней монахиня, - и по словам
учителей, ты достаточно хорошо подготовлена во всех науках, которые у нас
преподают. Готова ли ты отправиться в путь, чтобы самостоятельно браться за
обучение; чувствуешь ли ты себя достаточно сильной, чтобы без сомнений и
робости выполнить главное дело твоей жизни - поднимать знамя восстания
против Цинов и иноземных дьяволов?
- Да, - твердо ответила Жун Мэй, - я готова.
- Тогда возвращайся в Цзин-чжоу-тин, к старому хушану Яню и займись
созданием школ для подростков - мальчиков и девочек. В Ляодуне объявилось
множество ло-ча - русских чертей. Они присвоили весь Ляодун и собираются
строить туда железную дорогу. Помогай хушану Яню создать очаг восстания и
будь готова по сигналу встать во главе его в Ляодуне. Янь уже стар, он будет
тебе советчиком.
Ответной враждой отзовется вражда,
За обидой - чреда обид;
Зло и отмщение между собой
Единой связаны нитью. (Развеянные чары, стр.52) Вернувшись в Цзин-чжоу-тин Жун Мэй сразу же принялась создавать школу
общества Хун-дэн-чжао - "Света красного фонаря". По совету хушана Яня она
объехала ближайшие городки и деревушки, собирая в школу девочек и
мальчиков-подростков, стараясь найти подвижных и физически развитых. Не все
родители отдавали детей, но, находясь, большей частью, в нищете,
довольствовались несколькими связками монет и обещанием, что их ребенок в
школе получит знания и со временем станет шаньша - учителем. Жун Мэй
приглашала и самих родителей наведываться в школу, навещать детей, утешать
истосковавшихся по дому, да и самим проникнуться светом учения
монахов-даосов. Тем же упрямцам, которые не желали отдавать детей в руки
незнакомцев, двое сопровождавших Жун Мэй крепких молодых парней грозили
увесистыми палками, обещая здорово поколотить, если те будут противиться
будущему счастью своего отпрыска. Голос Жун Мэй звучал ласково, а палки
выглядели убеждающе, и даже самые несговорчивые, поколебавшись и взяв с Жун
Мэй честное слово, что их ребенку новое учение пойдет только на пользу,
уступали и со слезами отпускали детей.
В деревушке Су-цзя-тунь, что в пяти ли от Цзин-чжоу-тина, Жун Мэй
заняла большой дом, хорошо заплатив его хозяину, и, разместив отдельно
мальчиков и девочек, принялась их обучать. Научив первую группу подростков
гимнастике, частым земным поклонам, от которых на голове появлялась плешь, и
заклинаниям, Жун Мэй распускала детей группами по трое-четверо, и они
бродили из деревушки в деревушку, от городка к городку, собирали на
перекрестках селян и горожан и распевали:
Европейцы на севере и на юге
Сильные волнения подняли.
Малые дети вступают в Общество Красного фонаря
Искренность сердца создает "Философский камень".
А чтобы местные власти или полиция не прогоняли детей, не мешали им
собирать народ, для их защиты от миссионеров и китайцев, принявших
чужеземную религию, с каждой группой детей шел парень с крепкой палкой. Он
всегда сидел в сторонке и вмешивался лишь тогда, когда видел, что
собравшийся народ не защищает подростков. Если охранник видел, что
деревенский старшинка или полицейский слишком рьяно пытается выполнить свои
обязанности, он с палкой бросался вперед и кричал, обращаясь к публике, -
Слушайте, слушайте, что поют дети! И подростки дружно принимались голосить:
Если я исполню свой сыновний долг,
То не устрашусь ни ружья, ни пушки!
Демоны и ангелы будут чтить меня,
И создастся великий путь достижения святости! - и начинали с удвоенной
энергией отвешивать земные поклоны, разбивая себе лбы до крови. Розовая пена
пузырилась у них из губ, руки и ноги начинали непроизвольно дергаться, и
возбужденные подростки совершали столь дикие телодвижения и прыжки, что
люди, видя их святость, горячо вступались за них и прогоняли неразумных
охранителей спокойствия и порядка.
А Жун Мэй снова и снова ездила по деревушкам и городишкам, снова и
снова обучала подростков, и к осени сотни групп заполнили Южную Маньчжурию.
Буквально в каждом населенном пункте люди только и обсуждали столь
необъяснимое нашествие святых детей и уверовались, что сами боги вещают
устами младенцев, сами боги призывают народ подняться на борьбу с засильем
заморских варваров, за сохранение векового порядка и спокойствия духов
усопших предков.
Вслед за детьми по деревушкам и городишкам бродили монахи-даосы,
молились богу войны Гуанди и призывали народ вооружаться, учиться приемам
рукопашного боя и быть готовым к яростной схватке за процветание
Поднебесной.
И вот парни и молодые мужчины, юные девушки и женщины шли к кузням,
несли связки монет и просили кузнецов выковать им мечи, и сабли, и длинные
ножи, и наконечники к копьям, и насаживали их на длинные древки, оттачивали
мотыги и лопаты, и привязывали медные гирьки к длинным шнуркам, и из
буйволиных кож шили себе нагрудники и шапки, и закаливали тело в долгих
физических упражнениях. А подростки распевали:
- И от одного фонарика
сгорают порой города.
И в луже огромные волны
Вздымаются иногда. (Разв.чары. стр.343) В середине второго месяца двадцать шестого года Гуансюя ( 1900 ) из
Шаньдуна от Чжу Хун-дэна пришел приказ собрать все группы ихэтуаней Ляодуна
и Южной Маньчжурии и идти к Тяньцзину, чтобы с севера оказать помощь
шандунским братьям и захватить этот город. Жун Мэй мигом разослала гонцов к
командирам отрядов и групп и не прошло и трех дней, как огромная масса
молодежи с красными и желтыми повязками на головах, вооруженных самодельным
оружием двинулась по дороге вдоль берега моря на Шанхайгуань. В марте месяце 1899 года Ивашников получил письмо от поручика Минаева,
служившего в штабе Приамурского военного округа в разведотделе у
подполковника Альфтана. Письмо было сухо и кратко, как сух и немногословен
был и сам поручик. Правда, в конце, прощаясь, Олег Николаевич приписал, -
Обнимаю!
Ивашникова растрогался - это "Обнимаю" говорило о многом. Во всяком
случае, о расположении к нему его прежнего наставника, учителя, покровителя
и опекуна. Да, но о главном. В письме Олег Николаевич извещал, что во
Владивостоке уже осенью этого года откроется Восточный институт, второе,
после Томского университета, высшее учебное заведение в Сибири, и первое на
Дальнем Востоке. Оно будет готовить к службе в администрации и
торгово-промышленных учреждениях восточно-азиатской части России и
прилегающих к ней государств. Проектом положения, разработанного канцелярией
генерал-губернатора Приамурского края и направленного на Высочайшее
утверждение, предусмотрено зачисление в число слушателей и пяти офицеров.
Поручик Минаев сообщал, что сам он подаст рапорт, и советовал последовать
его примеру. Тем более, что полковник Путята хорошо аттестовал Ивашникова
подполковнику Альфтану, а все офицерские кандидатуры для зачисления в
институт будут рассматриваться в их отделе. Курс института предусмотрен в
четыре года и делится на четыре отделения: Китайско-Японское,
Китайско-Корейское, Китайско-Монгольское и Китайско-Маньчжурское. Сам Минаев
собирается поступать на Китайско-Японское отделение, считая, что отличное
знание этих стран и языков в ближайшее время будет крайне необходимо.
Раздумывал Ивашников недолго. Надежды когда-нибудь поступить в
Петербургский или Московский университет растаяли давно, а для поступления в
Академию Генерального штаба, как он уже узнал, необходимы были глубокие
военные знания и чин хотя бы поручика. Диплом же высшего учебного заведения,
пусть и гражданского, значил многое. Караульная при миссии служба его
томила, а глубокое знание языков, диплом, да и сама учеба по направлению
разведотдела округа давали перспективу.
Не откладывая, Ивашников написал рапорт, к которому поверенный в делах
России в Корее Шпейер приложил свою рекомендацию, и направил в штаб округа.
В июне Ивашникова отозвали в штаб округа, где ему, в числе других офицеров
было присвоено очередное воинское звание, подпоручика. А тепло встретивший
его Олег Николаевич был произведен в штабс-капитаны.
Проведя предоставленный ему за три года службы отпуск в родном Турьем
Роге, в конце сентября Ивашников прибыл во Владивосток учиться в Восточном
институте.
Вскоре приехал и Олег Николаевич. Ивашников остановился у своего
дядьки, коллежского асессора, служившего столоначальником в городском
полицейском управлении. Двоюродный брат Ивана Ивашникова Петр, его ровесник,
студент 2-го курса юридического факультета Томского университета, еще в
августе уехал в Томск, и его комната, в которой Ивашников прожил семь лет,
учась в гимназии, была опять предоставлена ему в полное распоряжение. Да и
дядькина жена, Мария Аристарховна, любила Ивана не меньше, чем своего сына,
и была рада, что дом ожил молодостью.
Петр Лукич, дядька Ивана, службой своей тяготился, не раз говаривал,
что бросит ее к чертовой матери, но что-то его удерживало. Привычка, видимо,
да и сравнительно немалый оклад жалования. Он хоть и не нес постовую службу
и не гонялся за преступниками, но домой возвращался усталый. Разговорчивым
он не был и на просьбы иной раз рассказать о нашумевшем преступлении
советовал заниматься своими делами и не быть излишне любопытным. Жили они на
тихой Японской улице в Экипажной слободке.
Штабс-капитан Минаев жил у товарища, в угловой комнатке в казарме роты,
но заниматься там было невозможно, часто собирались холостые офицеры и
устраивали пирушки. Поэтому вечера они просиживали над учебниками в комнате
Ивана, а уже на ночь Олег Николаевич шел к себе вдоль бухты в Гнилой угол.
Хоть и недалеко, с пару верст будет, да по осенней грязи, разбитым
проселком, к тому же револьвер держать приходилось наготове - ночные тати
пошаливали. Марья Аристарховна, видя его мучения, и с мужем посоветовавшись,
предложила однажды Олегу Николаевичу перебраться к ним, разделить комнату с
Иваном. Олег Николаевич принялся было отказываться, но Петр Лукич твердо
поддержал супругу, да и Иван был рад. И Олег Николаевич не стал
упорствовать.
Подпоручик Ивашников и штабс-капитан Минаев пользовались большим
успехом у местных барышень на выданье, и успешно конкурировали даже с
блестящими, несколько высокомерными, весьма нарядными в строгой морской
черной с золотыми шевронами форме молодыми флотскими офицерами. Гуленами,
впрочем, они не были и наукам предавались всерьез. Но молодость брала свое и
по субботам они посещали Морское собрание, где обзавелись широким кругом
знакомых и даже друзей. Спиртным они не злоупотребляли и в нередких стычках
держались твердо, за что их уважали, а наиболее горячие головы из
друзей-соперников и побаивались.
Мария Аристарховна с пониманием относилась к развлечениям молодежи. -
Когда и погулять, как не в молодости, - вздыхала она, глядя на Ивана. - А
вам, сударь, - обращалась она к Минаеву, - и жениться пора. Тридцать лет,
скоро и перестарком станете.
Олег Николаевич отшучивался, говорил, что не созрел внутренне для столь
ответственного шага, но однажды расстроился и возразил, что жениться ему
никак невозможно. Вот посмотрите. Подпоручик имеет жалование и столовых 477
рублей, в поручиках я получал 495, а сейчас, штабс-капитаном, 522. В год. На
эти деньги я, холостой, едва свожу концы с концами. Тем более во
Владивостоке, где все дороже, чем в России, едва ли не вдвое.
Заниматься приходилось много, но лекции читали сильные профессора, так
что учение приносило радость. Курс обучения был рассчитан на четыре года и
предусматривал глубокое изучение богословия, китайского, японского и
английского языков, общий курс географии и этнографии Китая, Кореи и Японии
с общим обзором их политического устройства и религиозного быта,
политической организации современного Китая и Японии, и обзор их
торгово-промышленной деятельности, новейшей истории и истории их сношений с
Россией, коммерческой географии Восточной Азии и истории торговли Дальнего
Востока, политической экономии, международного права, государственного
устройств России и главнейших европейских государств, основ гражданского и
международного права и судопроизводства, счетоводство и товароведение.
Добрую службу Ивашникову сослужили и собственные, накопленные в Корее
знания, тем более, что, находясь в главной зоне противоборства между Японией
и Китаем, он имел бездну информации об этих двух странах. Об Олеге
Николаевиче и говорить было нечего. Имевшие общепризнанный мировой авторитет
петербургские профессора Позднеев, Таберио и Подставин часто обращались на
лекциях к нему с просьбой освежить их материал новейшими примерами.
Как и другие студенты, Ивашников и Минаев не довольствовались лекциями,
но стремились овладеть живой речью, для чего одевались попроще и заходили в
китайские лавчонки, харчевни и прачечные, часто бывали на Семеновском ковше,
где хозяевами рыбного базара были практически одни китайцы. Новые знания
ложились на хорошо удобренную почву и росли как на дрожжах. Ивашников уже
свободно говорил едва ли не на любую тему с китайцами и маньчжурами, а уж о
Минаеве и слов нет...
В конце марта 1900 года во Владивосток приехал подполковник Альфтан и
пригласил их для беседы в штаб крепости.
- По донесениям наших военных агентов в Китае полковников Вогака и
Дессино, там сейчас складывается напряженная обстановка. Тайные секты,
имеющие большое влияние в народных низах, сразу после установления правления
Цинской династии стали проводить работу во всех провинциях за свержение
маньчжуров. Особенно эта работа усилилась с недавнего времени, в ответ на
захват колоний в Китае европейцами. Но если раньше очаги недовольства тлели,
то сейчас, как сообщают наши военные агенты и дипломатические представители,
после захвата германцами Цзяочжоу и широкого проникновения в Шаньдун, а
также с занятием нашим военным флотом Порт-Артура и началом строительства
железной дороги через Маньчжурию, грозят взрывом. А взрыв недовольства низов
в такой густонаселенной империи, как Китай, может вызвать далеко идущие
последствия, непредсказуемые, надо сказать, и чреватые обострением отношений
с Россией. Разведотдел штаба округа получил кое-какую информацию о положении
в Китае от наших офицеров в Ляодуне и по трассе КВЖД - Китайской Восточной
железной дороги, но нужны сведения из Пекина и из Южной Маньчжурии.
Штабс-капитану Минаеву надлежит немедля отправляться в Пекин, куда он
назначается начальником охраны Российской дипломатической миссии, что пока
входит в компетенцию секретаря посольства, а подпоручику Ивашникову - в
Тяньцзин, в распоряжение советника начальника кавалерии столичной Чжилийский
провинции китайского генерала Не Ши-чэна лейб-гвардии Гусарского полка
полковника Воронова. Нам нужны точные данные из Пекина о позиции различных
группировок в окружении императрицы, так как сведения, получаемые через
Министерство иностранных дел от русского посланника в Китае Гирса в Штабе
округа считают неполными или далекими от действительности. В то же время,
если восстание в Шаньдуне разгорится, то возбужденные массы восставших
двинутся вдоль Большого императорского канала к Пекину и город Тяньцзин
станет узловым пунктом борьбы, откуда можно будет контролировать положение в
Центральном Китае. Полковник Воронов грамотный, боевой офицер и ему нужен
толковый помощник. А занятия в институте продолжите, как только разрядится
обстановка в Китае. Там вы получите ценнейший опыт стратегической
разведывательной работы. С документами студента Восточного института Ивашников прибыл в Тяньцзин
и остановился в фешенебельном, но сравнительно недорогом Астер-хаузе,
европейской гостинице, правда, в самом скромном номере.
Утром, наняв на причале рикшу, прежде всего направился в Тяньцзинское
отделение Русско-китайского банка, куда имел рекомендательное письмо,
которое оставил у секретаря. Затем Ивашников отправился к полковнику
Воронову. Еще во Владивостоке ему сообщили, что полковник, женатый на дочери
богатого владивостокского промышленника и купца, ведущего чайную торговлю
Старцева, живет в его доме в Тяньцзине. Слуга-китаец сообщил Ивашников, что
полковника сейчас дома нет, но к обеду, к двадцати часам, он должен
вернуться.
В распоряжении Ивашникова было порядка восьми часов, которые он и решил
посвятить знакомству с городом. Лейб-гвардии полковник Воронов оказался черноусым высоким, стройным,
молодым еще, одетым в китайскую кавалерийскую форму офицером. Он крепко
пожал руку одетому в штатский костюм, и потому лишь щелкнувшему каблуками
при представлении подпоручику Ивашникову и с явной симпатией пригласил к
себе в кабинет.
Все среди китайцев, да китайцев, - со смехом говорил он, усаживая гостя
под медленно крутящимися широкими крыльями новомодного электрического
вентилятора, - жена гостит у своего отца во Владивостоке. Отправил от греха
подальше. Вы-то хоть знаете, что здесь происходит?
- В общих чертах, - ответил Ивашников. - На улицах, правда, довольно
много детей и подростков занимаются своей митинговой гимнастикой, но в
целом, на мой взгляд, все спокойно.
- О, тут вы глубоко заблуждаетесь, подпоручик. Китай бурлит, а
гимнастические экзерсисы молодежи - лишь белая пена на могучих валах
народного возмущения. Территориальные уступки европейцам, завезенные ими
дешевые товары и станки, выпускающие массу дешевых и качественных изделий,
быстрое пароходное сообщение между отдаленными портами, заменившее сообщение
на медленных джонках по каналам, плюс старое недовольство китайцев
поработившими их маньчжурами и послужили факелом во взрывоопасную бездну
многомиллионного населения империи.
- Ну, причем же здесь станки и джонки, господин полковник?
- Вы недооцениваете значения машинной продукции и современного
транспорта. Сами по себе станки и пароходы значат, действительно, не много,
но они разоряют китайцев. Скажем, дешевые товары лишают средств к
существованию каждых девять человек из десяти ремесленников, особенно в
ткацком производстве. Железные дороги доставляют эти товары вглубь Китая, а
пароходы лишают работы сотни тысяч лодочников и кули на специально прорытых
для сообщения каналах и вызывают запустение тысяч прежде густо заселенных
поселений вдоль каналов.
- Ну, что поделаешь, это неизбежный процесс...
- Конечно, машинное производство повсеместно заменяет ручной труд, но
китайцы связывают стремительное свое обнищание с иноземцами и в озлоблении
мстят.
- Властям следовало бы предвидеть подобный результат, на примере, хотя
бы английских луддитов, и как-то занять людей...
- Власти и пытались, в Европе закупали машиностроительные заводы и
оборудование для фабрик, но вы же знаете, что такое чиновник на жаловании.
Ему хоть трава не расти, но свое жалование он получит исправно. Надо бы
отдать это дело в частные руки, чтобы был личный интерес, вот тогда бы и
сдвинулись каменные жернова. Реформаторы поняли суть проблемы и два года
назад хотели провести дворцовый переворот и оттеснить впадающую в старческий
маразм вдовствующую императрицу. Но силенок собрали они мало, да и мужеством
их бог явно обделил. И их сто дней реформ окончились конфузом, а для них
самих - частью смертью, а частью - изгнанием.
- Я немного знаком с новейшей историей Китая, - поскромничал Ивашников,
- и помню, что реформаторы - суть представители тех же господствующих
классов.
- Не совсем. Вы, должно быть, знакомы со всеобщей историей, в военных
училищах ее преподают неплохо...
- Я имею всего лишь гимназию...
- Вот как? Довольно странно...., но , тем не менее, и в гимназиях ее
изучают. Вспомните-ка Великую Английскую революцию, Великую Французскую
революцию, во главе которых встали представители нового класса. Увы,
историческая неизбежность - смена общественных формаций, сопровождается
гигантскими катаклизмами. Тоже и в Китае. Под иностранным влиянием
зарождающаяся буржуазия сбрасывает оковы, рвется к политической власти.
- Однако у нас, в России, такое не происходит...
- Как сказать, подпоручик, как сказать.... И наши толстосумы
тужатся.... Да, но о Китае. Ситуация здесь такова - представители
радикальной буржуазии не сумели удержаться на гребне и волна стихии грозит
снести легонький павильон императорской власти. Сейчас восставшие, для
прикрытия своих подлинных намерений, используют лозунг "Поддержим Цин,
смерть иностранцам", но этот лозунг вдруг может трансформироваться самым
неожиданным образом. Не в наших интересах быть безучастными созерцателями. У
нас в Китае значительные интересы, гарантами которых являются вдовствующая
императрица и ее ближайшее окружение. Поэтому мы не можем допустить их
свержения. Генерал Не Ши-чэн, советником которого я являюсь, находится под
моим влиянием. Используя его армию, я стараюсь препятствовать проникновению
восставших китайцев из Шаньдуна в столичную Чжилийскую провинцию и далее, в
Маньчжурию, и этим сохранить Цинов.
- А кто такой, этот генерал Не Ши-чэн? Достаточно ли он надежен для нас
как командующий армией?
- Вполне грамотный офицер, неплохо воевал в Корее против японцев, -
кратко, не вдаваясь в подробности ответил полковник Воронов. - И службист,
неукоснительно выполняет приказы Пекина.
- А те, кто отдает ему приказы?
- Вот здесь-то самая большая неясность. В окружении императрицы идет
борьба различных течений. Она колеблется, находится попеременно под влиянием
то одной группы, то другой, и ее приказы непредсказуемы... Но это уже не в
наших силах каким-то образом изменять направление мыслей императрицы. Хотя,
есть одно весьма важное обстоятельство. Императрица очень чутко чувствует
баланс сил и старается быть во главе именно стороны, берущей верх. Так что
все зависит от военных успехов и неудач восставших. Массы восставших
грандиозны, но они вооружены большей частью самодельным холодным оружием и
нам с генералом Не пока удается отражать их натиск. Но если новейшее
германское и английское оружие, хранящееся в арсеналах Пекина, попадет в их
руки, то противодействовать им будет невозможно. Я, признаться, со страхом
жду со дня на день известий, что огнестрельное оружие поступает на
вооружение "боксеров". Разведотдел округа сейчас ведет большую игру в Пекине
с целью оставить оружие на складах, но с надежными людьми для проведения
операции у них плохо. Поэтому полковник Вогак, наш военный агент в Китае,
просил меня отправить прибывающего ко мне на помощь офицера, имея в виду
вас, подпоручик, в Пекин. Туда в охрану дипломатической миссии назначен
опытный офицер, в распоряжение которого вы и поступите. Игра предстоит
крупная, от итогов которой зависит не только будущность наших с Китаем
отношений, но и судьба самого Китая.
Ивашников понял, что судьба опять сводит его с Олегом Николаевичем и
повеселел.
- Слушаюсь, господин полковник. Когда прикажете отбыть?
- Вы молоды и скоры на подъем. Давайте-ка прямо завтра. На днях из
Порт-Артура прибыл отряд военных моряков. Вместе с ними вы вполне
благополучно, надеюсь, доберетесь до Пекина. Моряков затребовала наша
дипломатическая миссия для охраны своей территории. Обстановка в Пекине
значительно осложнилась и полагаться на дюжину казаков посланник уже не
может. Днем 31 мая с отрядом военных моряков, которыми командовали лейтенант
барон Раден и мичман Ден, подпоручик Ивашников последним поездом недавно
построенной железной дороги едва ли не чудом пробился на захваченную
восставшими станцию Ма-цзя-пу в Пекине и вечером был в русском посольстве.
Моряков давно уже ждали и встретили радостно. Обстановка в городе была
тревожной, по улицам группами бродили подпоясанные красными и желтыми
кушаками ихэтуани и громко распевали свои песенки, привлекая толпы горожан:
Открыли порты, впустили иностранцев.
А они свирепее тигров и волков.
Питаются человечиной и пьют людскую кровь.
Народ отощал, как скелет.
В Китае - горы серебра,
В Китае - горы золота,
А иностранцы жаждут их захватить.
Простой народ воспылал гневом,
Не отдает золото и серебро,
Сохранит драгоценные горы и реки. Ихэтуани осмеливались даже забредать в посольский городок, возбуждая
жителей Монгольской площади. Капитан Минаев, тепло встретив Ивашникова, определил его на жительство
к себе в домик на территории русской миссии и, оставив приводить себя в
порядок с дороги, отправился размещать десант.
Умывшись и побрившись, Ивашников вышел побродить по посольскому городку
и тут же увидел спускавшегося со ступенек стоявшего напротив миссии
невысокого двухэтажного здания с вывеской Русско-Китайского банка господина
Покотилова.
Дмитрий Дмитриевич его узнал и явно обрадовался, - Ба! Кого я вижу!
Тесен мир при всякой погоде. Не массовое ли переселение русских вояк из
Сеула в Пекин? Или вы с капитаном Минаевым как сиамские братья? И почему не
в форме? Получили ли вы повышение в звании и по службе? - забросал
словоохотливый Покотилов Ивашникова.
Смущенно улыбаясь, сконфуженный вниманием столь высокого лица к своей
скромной персоне, Ивашников доложил, что, как студент Владивостокского
восточного института, прибыл на языковую практику.
- Да, да, - лукаво подмигнул Покотилов, - Минаев тоже студент, однако
назначен на ответственную должность начальника ораны дипломатической миссии.
- И, дружески хлопнув по плечу тяжелой, но мягкой ладонью, отправился в
посольство. - Я настоятельно не советую вам пускаться в одиночное плавание
по столь бурному морю, - обернувшись, бросил он. - Не стоит рисковать
понапрасну.
Секунду поколебавшись, Ивашников в душе согласился с добрым советом и
вернулся на территорию миссии. Разыскав капитана Минаева, он предложил ему
свою помощь, но Минаев, занятый с лейтенантом Раденом схемой расстановки
караулов, лишь отмахнулся, - Потом. Да, - тут же спохватился Минаев, - я
доложил о твоем прибытии господину посланнику и он вечером приглашает нас к
себе на чашку чая.
Посланник Гирс Михаил Николаевич, потомственный дипломат, второй сын
пять лет назад умершего министра иностранных дел России Николая Карловича,
успел уже побывать и советником министерства иностранных дел и посланником в
Аргентине и Бразилии, и считал себя опытным дипломатом. Он внимательно
оглядел Ивашникова, одетого в полотняную белую, стоял конец мая и было
довольно жарко, куртку, серые брюки в мелкую полоску и серые же парусиновые
туфли.
- Почему не в форме, ведь вы же офицер?
- Мне рекомендовали носить партикулярное платье. Я - студент.
- А почему не студенческую форму?
- Ее могут принять за военную.
- Ну, хорошо. Капитан Минаев мне доложил, что вы прибыли помочь ему
выполнять деликатные поручения вашего командования. Поэтому я не стану
обременять вас заботами по охране миссии, разве что вы сами изъявите желание
и найдете возможности.
Олег Николаевич находился здесь же, в кабинете посланника; с
безразличным видом он глядел за забранное толстой железной решеткой окно в
темный уже сад.
- Да уж какие там деликатные поручения, - робко возразил Ивашников. -
Это и звучит довольно двусмысленно. Но, боже упаси, кодекс чести офицера
запрещает мне заниматься чем-либо предосудительным, да и внутренне я не
расположен к сомнительным похождениям. Насколько я понял полковника
Воронова, военный представитель в Китае полковник Вогак дает общую
информацию о военно-стратегической обстановке в стране и ее вооруженных
силах, я же буду заниматься деталировкой, так сказать, помогать капитану
Минаеву оценивать военное и политическое положение в районе Пекина.
- Все несколько проще и довольно сложнее, - засмеялся довольный
собственным каламбуром Покотилов. Он сидел на диване в углу кабинета, курил
сигару и забавлялся пестрой китайской детской игрушкой. - Вы, слава богу,
прибыли не к папуасам на острова Содружества. И до вас здесь люди жили, и
кое-что сделали. Но не гневайтесь, юноша, и не расстраивайтесь, - заметив
легкую гримасу обиды на лице Ивашникова, продолжил он. - Это общее
заблуждение молодости - считать себя центром вселенной и принимать тех, кому
за пятьдесят, едва ли не за маразматиков.
- Положение дел здесь сейчас такое. В столичной Чжилийской провинции и
в соседних - Шаньдуне, Шаньси и Шэнцзине широкий размах приняло движение
инсургентов, именующих себя ихэтуанями. Темные, забитые массы голодных и
бесправных людей считают виновниками своих жизненных невзгод проводников
учения христова - миссионеров и вообще всех иностранцев. Оно бы и можно было
рассматривать эти события как сугубо внутренне дело Китая, да ведь мы,
русские, имеем сейчас в Поднебесной довольно значительные интересы. В
Маньчжурии полным ходом строится КВЖД, мы арендовали в полное и
исключительное пользование южную оконечность Ляодунского полуострова на
двадцать пять лет, и вообще для нас открываются здесь широкие перспективы.
Поэтому и взирать равнодушно мы не можем.
- Ну, не вводить же сюда войска, - не удержался Ивашников.
- О чем вы говорите, подпоручик, - недовольно покосился на него Минаев.
- Вы офицер, посланы сюда помогать мне и будете выполнять приказания по
службе.
Жестом руки Покотилов призвал молчанию и продолжил, - Положение
осложняется тем, что ихэтуани установили постоянное наблюдение за всеми
жителями Пекина, прежде имевших какие-либо контакты с иностранными
дипломатическими представительствами и миссионерами. Поэтому мы лишены
возможности передавать с ними поручения тем, с кем мы хотели бы установить
связи. Вы же, Ивашников, я это помню по Сеулу, обладаете даром мимикрии,
пардон, перевоплощения в человека восточного...
- Да, дипломатические миссии блокированы ихэтуанями и скорой помощи от
наших десантов или усмирения восстания правительственными войсками мы не
ждем, - вяло пробормотал посланник Гирс.
- Более того, - энергично продолжил Покотилов, - сейчас существует
острая опасность того, что правительственные войска, особенно
зелено-знаменные, набираемые из китайцев, перейдут на сторону восставших,
сформируют регулярные подразделения, обучат, вооружат современным оружием,
которое хранится и производится в арсеналах в предостаточном количестве.
Тогда они уничтожат не только всех иностранцев, но и закроют Китай для
западных держав на долгие, долгие десятилетия, если не на века.
- И я смогу чем-либо помочь изменить положение? - усомнился Ивашников.
- Для того и вызывали, - кивнул Минаев.
- Слушайте внимательно, - владел инициативой разговора Покотилов, -
ситуация здесь такова... Несмотря на восстание, руководимое, безусловно,
рукой опытной и властной, центральное правительство вполне может не только
контролировать положение, но и направлять ход событий в нужное ему,
правительству, русло. Маньчжурские армии вполне боеспособны и подчиняются
Жун Лу, верховному командующему. Но в самом правительстве существует
несколько противоборствующих группировок и мы не можем безучастно ждать,
которая из них победит. Вам, конечно, известно, что два года назад
реформаторы, поддерживаемые императором Гуансюем, попытались направить Китай
по пути привлечения иностранных капиталов, прежде всего английских, и
широкого внедрения современных способов производства, транспорта, связи.
Феодалы-землевладельцы из окружения императрицы Цыси, да и она сама, вовремя
увидели в начинаниях реформаторов опасность для себя и разгромили их, а
Гуансюя, фактически, посадили под домашний арест. Но опасность реформизма,
поддерживаемого англичанами, французами и германцами, сохраняется. В случае
смерти императрицы Цыси, а она, увы, далеко не в юном возрасте, все
полномочия власти перейдут к императору Гуансюю. В таком случае полетят
головы его противников. Поэтому они задумали, было, убийство императора,
маскируя его болезнью, но французы послали своего врача из дипломатической
миссии, который не нашел императора тяжелобольным. Не желая ухудшения и без
того весьма напряженных отношений с державами Западной Европы, Цыси решила,
опять же ссылаясь на состояние его душевного здоровья, заставить Гуансюя
отречься от престола, и даже назначила его преемником своего племянника Пу
Цзюня - сына князя Дуаня. Но этому воспротивились губернаторы южных
провинций, находящиеся под сильным влиянием англичан и французов, и, к тому
же, располагающие значительными вооруженными силами. Тогда Цыси и послала Ли
Хунчжана, личность, безусловно, широко известную, отчасти в знак немилости,
а главным образом для изменения положения в свою сторону, губернатором южных
провинций Гуандун и Гуанси. Князь Дуань, полный ненависти к иностранцам, в
которых он видит главных противников возведения его сына на драконовый
престол, горячо поддерживает ихэтуаней за их лозунг "Смерть иноземцам". К
тому же он один из крупнейших феодалов-землевладельцев и боится
реформаторов. Вокруг него сплотилась большая группа маньчжуров из правящей
династии. Они-то и позволили ихэтуаням войти Пекин и натравливают их на
разгром сеттльмента дипломатических миссий и уничтожение живущих здесь
иностранцев.
- Более осторожную позицию занимает группировка командующего войсками
Жун Лу, приближенного императрицы Цыси. По нашим сведениям, он один из
авторов плана умерщвления или отречения от трона Гуансюя, поэтому и боится
прихода того к власти. Но он свидетель оккупации Поднебесной сорок лет назад
англичанами и французами, знает силу союзных держав, знает весьма скромные
возможности маньчжурских и китайских армий и опасается нового союзного
вторжения и захвата Пекина иностранными армиями. Жун Лу колеблется. Душой он
всецело на стороне Дуаня, но боится потерять не только должность, но и
голову, что может случиться при неминуемом поражении ихэтуаней.
Существование двух этих группировок в окружении императрицы Цыси, в
общем-то, на руку англичанам и французам. Уже сейчас есть планы карательного
похода союзного десанта на Пекин. Нас тоже приглашают участвовать в нем, да
и наш отряд из Порт-Артура уже готов. Но тогда существует опасность введения
настойчиво проталкиваемой англичанами, французами и, особенно, американцами
политики открытых дверей в Китай. Мы не сможем успешно конкурировать с их
промышленностью и капиталами. Поэтому мы хотим оказать поддержку третьей,
довольно сильной группировке в правительстве Китая. Ее возглавляют министры
Юань Чан и Сюй Цзин-чэн. Воздействовать на них прямо сейчас мы лишены
возможность, так как наш сеттльмент уже блокирован ихэтуанями и визиты в
министерства и дворец невозможны.
- Вам, Ивашников, предстоит трудная и опасная миссия. Китайский язык вы
знаете достаточно, чтобы хорошо понимать и быть понятым. Но знание языка вам
пригодится, главным образом, на улицах Пекина, чтобы не быть легко
опознанным ихэтуанями как иностранец. Вам предстоит, завтра же, пройти в
Цзунли-ямынь, китайское министерство иностранных дел, и встретиться там с
секретарем Сюй Цзин-чэна. Этот чиновник по имени Тянь Цзин-цин, долгое время
жил в Петербурге, в то время, когда Сюй Цзин-чэн был посланником Китайской
империи в Петербурге и Берлине. Он достаточно хорошо знает русский язык и
имеет перед нами определенные обязательства. Передайте ему, чтобы Сюй
Цзин-чэн и Юань Чан внушали императрице Цыси о крайней необходимости вызова
в Пекин Ли Хунчжана, как наиболее опытного дипломата и государственного
деятеля, имеющего, к тому же, обширную практику дипломатических сношений с
иностранцами, побывавшего в столицах Европы Петербурге, Берлине, Париже,
Лондоне и лично знающего вершителей политики этих государств. Словом, те
знают, как внушить императрице Цыси эту мысль. Ли Хунчжан, а мы имеем
определенную уверенность, будет действовать в нужном нам направлении, сумеет
покончить с восстанием ихэтуаней и сохранит с немалым трудом достигнутое
Россией в Маньчжурии. Из Петербурга в ближайшие дни срочно направляется в
Шанхай князь Ухтомский для встречи с ЛиХунчжаном и соответствующих с ним
бесед. Рано утром, в халате и просторных штанах, напялив на голову чиновничью
шляпу с красной лентой, через северную калитку миссии выскользнул он в
темный еще проулочек и сразу поспешил на Монгольскую площадь. Здесь он
побродил немного среди сонных еще фанз, а затем через Цянь-мыньские ворота
отправился в город. Схему расположения улиц он помнил хорошо, но и спешить
было некуда. Цзунли-ямынь располагался недалеко, да и чиновники собирались
туда едва ли не к полудню .
Несмотря на ранний час, на улицах было довольно много солдат в форме, с
четко выделяющимися на ней белыми кругами, но без винтовок. Они собирались
кучками по пять - десять человек и о чем-то оживленно беседовали. Проходя
мимо, Ивашников заметил косые, довольно недружелюбные взгляды на себя и
начал опасаться, не признали ли в нем иностранца, но потом здраво рассудил,
что неприязнь скорее вызывает его чиновничья шляпа, однако снимать ее не
решился. Во-первых, обнаружилось бы, что коса его фальшивая, и во-вторых,
эта шляпа должна была послужить ему как бы пропуском в Цзунли-ямынь. Более
всего боялся он сфальшивить, очутиться в ситуации, которая выдала бы его
незнание местных обычаев в мелочах, скажем, не так обратиться, не так
сделать что-нибудь. Поэтому он и решил напустить на себя вид спесивый и
неприступный. Заважничав, он выпятил грудь, походка его стала неторопливой,
глядел он уже поверх голов, словом, почувствовал себя чиновником. Как гласит
пословица - придал Будде облик Будды. Еще покружив немного по городу и
несколько раз проверив, не следят ли за ним, Ивашников решил, что пора и за
дело браться. Подойдя к Цзунли-ямыню, он уверенно поднялся на крыльцо и, не
снисходя до вопросов к чиновничьей мелочи, прошел анфиладой комнат в левое
крыло и совершенно как к себе домой толкнул дверь с табличкой иероглифов
Тянь Цзин-цина. Тот был в комнате один и явно бездельничал.
- Вы секретарь господина министра Сюй Цзин-чэна по имени Тянь Цзин-цин?
- вежливо спросил Ивашников, чтобы убедиться, что говорит с тем, кем надо.
Впрочем, господин Покотилов довольно подробно и точно описал нужного
человека, и словесный портрет сходился с оригиналом..
- Да, это я, - спокойно ответил господин Тянь.
- Я от господина Покотилова, едва ли не прошептал Ивашников, памятую,
что не следует забывать, что могут подслушать, ведь в подобных местах в
смутные времена и стены имеют уши.
- Господин Тянь кивнул, словно давно ожидал подобного гостя, поднялся,
взял свою шляпу и предложил прогуляться, а заодно и пообедать где-нибудь.
- Нам будет удобней поговорить в спокойной обстановке, - уже на улице
сказал он. - Доброе дело, сделанное тайно, ценится вдвое дороже.
- Приятно иметь дело с человеком, уверенным в своей правоте, - про себя
отметил Ивашников.
Его новый знакомый, изредка оглядываясь, не следят ли за ними, провел
Ивашникова на рынок "Восточное спокойствие", что совершенно не
соответствовало действительности, и попросил хозяина одной их харчевен
принести им поесть в отдельную комнату.
Дождавшись, пока хозяин принесет тарелки с бобовым творогом, горячие
пирожки с овощной начинкой, жареной баранины и чайник душистого чая, и
удалится, господин Тянь приветливо сказал уже по-русски, - Путь совершенного
человека - это созидание, но не вражда. Я давно ждал посланца от господина
Покотилова. Вы с ним давно знакомы?
Ивашников решил поднять свое реноме и важно ответил, - Четыре года
назад мы вместе с ним служили в дипломатической миссии в Сеуле.
- Вот как, - удивился Тянь Цзин-цин. - И я его знаю примерно столько
же. Мы познакомились в Петербурге, когда возник вопрос о строительстве
Китайской восточной железной дороги и господин Покотилов имел долгие беседы
с Сюй Цзи-чэном, тогда посланником Поднебесной империи в Петербурге.
Они недолго помолчали, размышляя, как перейти к главной теме, и,
наконец, Ивашников продолжил, - Господин Покотилов весьма обеспокоен
развитием событий в Китае и считает, что создавшееся положение может
привести к катастрофе империи.
- Что однажды родилось, непременно когда-нибудь созреет, - философски
ответил Тянь. - Мы пожинаем плоды своей собственной слабости и
нерешительности. Вот перед нами пример Японии. Они, как и мы, пытались не
пустить иностранцев, но уж если увидели, что самоизоляция неизбежно ведет к
упадку государства, экономической и военной слабости, уж если перетерпели
бесцеремонный обстрел столицы американскими пушками, то здраво решились на
обновление. Мы же цепляемся за обветшалые догмы, латаем дыры...
- Господин Покотилов искренне сочувствует вам и считает, что для
облегчения обновления Китая вам не следует изгонять иностранцев. Без них
Китай еще более закостенеет. Стремительный прогресс идет во всех областях
науки и техники и только иностранцы могут прямо сейчас помочь вам стать
современной державой. Конечно же, этот процесс болезненный, но все новое
рождается в муках...
- Это-то понимают все, но никто не желает лишаться доходов и
привилегий. Если вчера сановники сонно купались в роскоши, то завтра обещает
им весьма беспокойную жизнь.
- Господин Покотилов уверен, что крайности, в вашем случае реформизм
Кан Ю-вэя и откровенный анахронизм князя Дуаня, чреваты очень тяжелыми для
Китая последствиями. Реформизм Кан Ю-вэя, его решительная готовность широко
открыть двери иностранным товарам ведут к стремительному обнищанию и без
того бедного населения, и, как следствие, взрыву ярости. Лозунг же
"Вышвырнем иностранцев" нереален, как вы уже не раз убеждались. Вооружения
несравнимы, а силы армий несопоставимы. Вот вам и поражение от Англии
шестьдесят лет назад, от Англии и Франции сорок лет назад, от Японии - пять
лет назад. Иностранцы приходят в ваш дом уже и не спрашивая позволения
хозяев.
Господин Тянь невозмутимо пил чай.
- Господин Покотилов полагает, что наиболее разумна в нынешнем
положении политика Ли Хунчжана - сохранение целостности Китая, его
традиционных институтов и широкое привлечение иностранных капиталов для
создания новых рабочих мест, для обновления Китая.
- Да мы уже и без того в долгах, как в шелках, как гласит русская
поговорка, - ответил господин Тянь.
- Но я говорю не о займах, - не согласился Ивашников. - Иностранцы
привозят не золото или бумажные деньги; они прокладывают железные дороги,
строят фабрики и заводы, привлекают на работу ваш бедный люд, учат их
производить нужные вещи, торговать или внутри страны, или вывозить за
границу. Богатеет народ - богатеет и государство. Это отнюдь не прежняя
политика - не стесняйся, бери и не думай, когда отдашь. Развивайся вы
экономически и вам будет значительно легче расплатиться с прежними долгами,
и в будущем вам будут охотно давать в долг, зная, что Поднебесной есть чем
расплатиться.
- Так то оно так, - соглашался господин Тянь, - да тот ли человек Ли
Хунчжан? Вы же знаете, что после того, как японцы захватили у нас Тайвань,
Ляодун и острова Пэнхуледао, германцы отняли Цзяочжоу, русские бесцеремонно
обосновались в Люйшунькоу и Даляньване, а англичане - в Вэйхайвэе, и Ли
Хунчжан не смог ни задобрить алчущих тигров, ни отвести беду от Поднебесной,
его репутация при дворе сильно пошатнулась. Великие князья Цин и Дуань
открыто говорят, что китаец Ли делает все, чтобы Поднебесная престала быть
достоянием династии Цин.
- Плох хозяин, что вперед не смотрит. Господин Покотилов считает, что
Ли Хунчжан еще полон сил, и сама судьба предназначила ему именно в этом
возрасте совершить выдающийся подвиг - обуздать ихэтуаней, спасти
маньчжурскую династию и возродить Китай. Передайте, пожалуйста, господам Сюй
Цзин-чэну и Юань Чану это мнение господина Покотилова и попросите проявить
настойчивость, убедить императрицу сделать верный выбор и правильный шаг,
срочно вызвать из Кантона господина Ли Хунчжан.
Тянь нерешительно ответил, - Спасителем империи себя уже объявил
великий князь Дуань. Он открыто опирается на ихэтуаней.
- Последний иностранный десант, прибывший вчера в Пекин, весьма мал и
предназначен только для охраны дипломатических миссий. Но сейчас готовится
большой десант, которому ихэтуани противостоять не смогут. Тогда Пекин опять
попадет в руки грубых и безжалостных англичан и французов. Уж на сей раз они
потребуют очень многого. И ведь сама жизнь императрицы будет в опасности, -
привел едва ли не крайний довод Ивашников.
- Вообще-то министры Юань Чан и Сюй Цзин-чэн склоняются к тому, чтобы
просить императрицу Цыси вызвать в столицу Поднебесной Ли Хунчжана. Но,
кроме весьма сомнительных доводов в защиту подмоченной репутации
Ли-дипломата, нужно что-то более веское. Тем более, что вы явно
недооцениваете силу наших армий. Ведь после войны с Японией прошло пять лет,
мы извлекли уроки, армии сейчас неплохо вооружены и обучены германскими, да
и русскими офицерами, хотя бы и полковником Вороновым. Армии, по уверениям
главнокомандующего Жун Лу и великого князя Дуаня, вполне могут противостоять
вашим десантам.
- Этого-то господин Покотилов и опасается больше всего. Встретив
сильное сопротивление, объединившиеся державы будут вызывать из метрополий и
колоний новые и новые полки и может случиться так, что зальют Поднебесную
кровью, принесут неисчислимые беды и разрушения. Дипломаты в посольском
городке ежедневно обсуждают создавшееся положение и оценивают ваши
возможности к сопротивлению. Они не считают ихэтуаней серьезным противником,
и дадут рекомендации своим правительствам сломить сопротивление вашей армии,
если она выступит на стороне восставших. Обдумайте возможность удержать
императрицу Цыси и главнокомандующего Жун Лу от этого опрометчивого шага, не
вовлекайте в противоборство с объединенными державами вашу армию и не
раздавайте хранящееся в арсеналах вооружение ихэтуаням. На этот раз вы
будете иметь дело не с жалкой Японьюшкой, а едва ли не с десятком держав.
- Да, но вернемся к старому Ли. Верно говорят: пролитая кровь взывает к
отмщению, а звон золота - к взаимному удовлетворению, - намекнул Тянь.
- И я думаю, что господин Покотилов, директор Пекинского отделения
Российско-Китайского банка, и известный вам господин Ухтомский, который, как
мне сообщили, на днях отправляется в Шанхай для встречи с Ли Хунчжаном,
обсудят вопросы финансовой помощи Поднебесной и лично тем, кто способен на
что-то, - согласился Ивашников.
Договорившись встретиться здесь же через неделю, они расстались. В русской миссии Ивашникова привлекли к подготовке обороны на случай
попытки ихэтуаней разгромить посольский городок. И они встретились. Господин Тянь рассказал, что он передал суть их
разговора министру Цзунли-ямыня Сюй Цзин-чэну и тот вместе с Юань Чаном
настойчиво убеждал императрицу Цыси разогнать ихэтуаней и вызвать в Пекин Ли
Хунчжана для переговоров с державами о невмешательстве во внутренние дела
Китайской империи. Да беда в том, что при дворе сильны партии желающих, как
говорится, почесать морду тигру. Князь Дуань ярится, изо всех сил выпячивает
свою старческую куриную грудку и обещает во мгновение ока уничтожить всех
иностранцев. Он даже уверял, что среди ихэтуаней есть волшебники, способные
груды бумажных солдатиков превращать в грозных вооруженных и обученных
воинов. А тайные сторонники императора Гуансюя не желают простить Ли
Хунчжану гонений на реформаторов в южных провинциях и обещания большого
денежного приза за голову Кан Ю-вэя. Они против возвращения в Пекин старого
хитрого лиса Ли. Более того, они всячески стараются подтолкнуть императрицу
Цыси к действиям сомнительным и необдуманным. Они восхваляют мудрость
великого князя Дуаня и раздувают слухи о непобедимости ихэтуаней, чтобы
вовлечь Поднебесную в конфликт с державами, спровоцировать интервенцию,
оккупацию Пекина и тем самым отстранение от власти Цыси, освобождение
Гуансюя и торжество реформизма.
Но самая большая беда в том, что главный евнух Ли Ляньин, сводник
императрицы Цыси с молодыми мужчинами, доверенное ее лицо и главный советник
по всем вопросам - тайный сторонник ихэтуаней. Он-то и строит козни, он-то и
находит очень убедительные доводы, чтобы противодействовать всем резонам
Юань Чана и Сюй Цзин-чэна. А сам Ли Ляньин, и об этом уже шепчутся во
дворце, через бывшую фрейлину императрицы, а сейчас одну из предводительниц
Пекинских ихэтуаней, тайно связан с главарем секты Белого лотоса,
монахом-даосом, который живет в храме на горе Тайшань и сами боги
подсказывают ему, что делать дальше.
Впрочем, министр Сюй Цзин-чэн заметил, что не так уж и непоколебима
императрица Цыси, не так уж и уверена в силе ихэтуаней, не так уж и
полагается на князя Дуаня и Жун Лу. Господин Сюй заметил, что у нее
безвольно отвисает нижняя губа и падают с колен руки, глаза ее тусклы и
трусливы и есть в них искры сомнения и, значит, страх в ее душе. И это
хорошо и плохо: она способна в любой момент на самое неожиданное решение, на
самый необъяснимый поступок, и любое событие может повлиять на нее. Поэтому
еще не все потеряно, считает министр Сюй Цзин-чэн. Однако он боится
готовящегося десанта и интервенции держав. Императрица мстительна и под
давлением Дуаня может объявить войну и вооружить бандитов. Хотя, памятуя
позорное и трусливое свое бегство из Пекина сорок лет назад, она может и
приказать Жун Лу разогнать ихэтуаней и подавить восстание. Вот так обстоят
дела, - закончил господин Тянь.
О готовящемся объединенном десанте держав из Тяньцзина в Пекин
Ивашников знал. Знал он и о попытках русского военного агента в Китае
полковника Вогака убедить английского адмирала Сеймура не спешить, не
провоцировать китайское правительство на вооруженное сопротивление, не
позволять их армии перейти на сторону восставшего народа. Но англичанина
манили лавры если и не Наполеона, то покорителя Африки сэра Стэнли, и он
рвался в бой...
- Я доложу господину Покотилову ваши соображения, - сказал Ивашников, -
а вы продолжайте действовать в прежнем направлении. Даст Бог, все
уладится...
- Только и остается надеяться на вашего бога, - горестно кивнул
господин Тянь, - наши боги явно перешли на сторону ихэтуаней. Еще дня через три в посольство поступило известие о том, что из
Тяньцзина по линии железной дороги в Пекин выступил объединенный десант
держав под общим командованием адмирала Сеймура. Русский отряд тоже
участвует в десанте. Посольский городок, окруженный ихэтуанями, изрядно
всполошился - не предпримут ли китайцы, в ответ на карательный десант,
попытку уничтожить иноземцев в центре Пекина?
И действительно, ихэтуаней на городской стене, окружавшей посольский
городок, стали сменять солдаты китайской армии. Положение осложнялось тем,
что солдаты военных отрядов всех без исключения иностранных дипломатических
миссий, блокированных в посольском городке, на крики ненависти и брошенные
камни открывали прицельный огонь, убивали ихэтуаней и тем самым
провоцировали ответное применение оружия. На следующий день министры Цзунли-ямыня Юань Чан и Сюй Цзин-чэн, в
сопровождении всего лишь нескольких сопровождавших, пешком, как простые
мелкие чиновники, обошли все миссии на территории посольского городка, прося
остановить десант Сеймура. Но посланники оставались непреклонны. Впрочем,
что сейчас от них зависело? Без связи с внешним миром, окруженные на
территории в пяток десятин, они беспокоились лишь о собственной жизни. К
тому же Юань Чан и Сюй Цзин-чэн известили посланников, что членом
Цзунли-ямыня назначен самый опасный враг иностранцев в Китае - великий князь
Дуань! Жун Мэй. Пекин В Пекине Жун Мэй проводили в дом старого канцлера Сюй Туна, жившего на
Цзяо-мин-сянь - Посольской улице. Жун Мэй знала, что Сюй Тун ученый-книжник
и воспитатель императора Гуансюя, страстно ненавидел чужеземцев и даже
плевался, едва ему стоило услышать о них.
- Не от того ли он такой маленький и тощий, - думала Жун Мэй, глядя на
старенького согбенного Сюй Туна, - ведь на Посольской улице столько
иноземцев, сколько же ему приходится ежедневно плеваться? Едва прозвенел гонг, оповещавший первую стражу, как пришел знакомый ей
евнух, некогда очень испугавший ее.
- Пойдем в Запретный город, - велел он, отказываясь даже от чашки чая,
предложенной слугой Сюй Туна.
- А стража меня пропустит? - неуверенно спросила Жун Мэй, зная
строжайшие порядки Запретного города.
- Не пропустит, даже и со мной, - рассмеялся евнух, - однако есть и
тайный путь. Иди за мной и ничему не удивляйся. По Посольской улице они дошли до канала Юй-хэ, несущего медленные воды
из Запретного города в Пекин, и вдоль канала, минуя российскую и английскую
миссии, прошли к Хань-линь-юаню - придворной академии.
Встречные иноземцы с явной неприязнью и подозрительностью осматривали
громадного толстого в синем халате евнуха и Жун Мэй, одетую в голубую кофту,
грубую шерстяную юбку и тряпичные тапочки на босу ногу. Через боковую
калитку и сад евнух провел ее в одно из строений, что-то буркнул там
стражнику и запетлял по узким темным коридорам, едва ли не до потолка
заваленным старинными книгами. В темной каморке евнух снял с полки иноземный
фонарь со стеклом в проволочной сетке, зажег его, толкнул рукой покрытый
толстым слоем пыли стол в середине каморки и тот боком отъехал в сторону,
открывая в полу темный провал колодца.
- Спускайся вниз, - велел евнух, - там есть ступени.
Из колодца дохнул холодный спертый воздух.
- Страшно, - забоялась Жун Мэй.
- Иди, иди, - рассердился евнух, - я пойду следом, мне нужно будет
закрыть лаз.
Он посветил и Жун Мэй увидела темные идущие вниз ступени и с
обрывающимся сердцем шагнула вниз. Евнух закрыл за собой люк колодца, взял
Жун Мэй за руку и, освещая себе путь, осторожно повел вперед.
- Этому туннелю уже двести пятьдесят лет, - тихо говорил он и слова его
глухо звучали в тишине. - Он был прорыт по приказу последнего императора из
династии Мин Чун Чжэня, когда крестьянские войска Ли Цзы-чэна окружили
Запретный город. Но воспользоваться туннелем императору не пришлось -
восставшие захватили столицу Поднебесной. Ему осталось приказать удавиться
жене, зарубить мечом пятнадцатилетнюю дочь и повеситься самому на кривом
ясене.
В едва ли не полной темноте идя за евнухом, касаясь иногда рукой
сочившихся влагой каменных стен туннеля, Жун Мэй тряслась от страха, слушая
такие слова.
Евнух каркающе засмеялся, довольный, что напугал женщину.
- Зато еще недавно, несколько лет назад, по этому туннелю я водил
молодых красивых мужчин к императрице Цыси, и никто из них не вернулся
обратно. Сейчас об этом туннеле знают двое - я и Ли Ляньин, главный евнух
императрицы. Третья - ты, - евнух обернулся, - и то лишь потому, что тебя
послал хушан Янь.
Они долго пробирались по извивающемуся змеей туннелю, пока каменные
ступени не вывели их к деревянной стене. Евнух тихонечко поскреб ее и стена
отодвинулась.
В залитой последними лучами солнца комнате стоял Ли Ляньин!
Она быстренько нырнула в свою лисью шубку, метнула хвостом, обнажила
острые белые зубки, выгнула спину, как готовящийся к прыжку на мышь кот,
боком взглянула на высоченного, толстого, с грубым лицом простолюдина
мудреца Ли Ляньина, державшего в правой, унизанной золотыми перстнями руке
кисточку для письма, а в левой - толстый древний фолиант и, словно только
что вспомнив, зачастила, - Ли Ляньин, хушан Янь прислал меня помочь тебе
управлять императрицей Цыси. Он велел передать, что, изгоняя красноголовых
червей из Поднебесной империи, надо начинать со столицы. Именно здесь
гнездится опасность, именно отсюда разбрасывают они свои паучьи тенета,
именно здесь они создают свои миссионерские школы, возводят храмы,
развращают людей, заставляют молиться своим богам, плетут интриги.... Более
того, здесь они содержат даже свои войска! Да, я говорю о Посольском
городке. Надо действовать немедленно и не упускать случай, а то они могут
вызвать себе на подмогу своих солдат и тогда в опасности окажется сама
императрица Цыси! К тому же, если захватить Посольский городок и всех
живущих в нем иноземцев, то можно будет заставить их правительства выполнить
нашу волю, убраться вон из Срединного государства. Время настало и
благоприятный момент упускать нельзя.
- Я передам распоряжение хушана Яня командиру столичных ихэтуаней, -
кивнул Ли Ляньин.
- Этого мало, Ли Ляньин, - заюлила, завертела она хвостом, - что могут
сделать безоружные ихэтуани? Ведь пока очень немногие из них владеют
волшебными заклинаниями. А у армии - и винтовки, и пушки. Жун Лу не пустит
их в Пекин, рассеет своими армиями, внушит им страх и подорвет веру в свои
возможности. И императрица Цыси подумает, что ихэтуани - лишь толпы
взбунтовавшей черни. Она не понимает, что истина заключена в пословице:
"Становится деревом в тысячу сюней
даже слабый росток.
Волну высотою в тысячу чжанов
Вздымает и мелкий поток".
Именно ей надо внушить, что наследию, оставленному ей великими
предками, грозит гибель, что коварные иноземцы из Посольского городка,
расположенного прямо под стенами Запретного Пурпурного города задумали
освободить императора Гуансюя. Он-то отдаст им за это всю Поднебесную, ее
саму заставит вдохнуть золотой листок, а Жун Лу, их дочери, великому князю
Дуаню, Юань Шикаю и многим, многим другим отрубят головы...
У Ли Ляньина побледнело лицо и выступил пот на лбу. Он помнил, как
тридцать лет назад по плитам дворца катилась, сверкая белками выпученных
глаз и высунутым красным языком, катилась, роняя струпья засохшей уже крови,
катилась вытряхнутая из мешка голова его предшественника на должности
главного евнуха Ань Дэхая, любимца императрицы Цыси. А ведь Ань раскрыл
заговор и спас императрицу! Прошло тридцать лет и ничего не изменилось! И уже через день ихэтуани заполнили, захлестнули столицу Поднебесной и
осадили Посольский городок. Через два дня после возвращения императрицы Цыси из летнего дворца
Ихэюань в столицу в императорском Запретном городе был созван
Государственный совет. Как многое изменилось за эти два с половиной года!
Сам Сын Неба - император Гуансюй уже не принимал участия в Императорском
совете. Да и называли его часто пренебрежительно по имени - Цзай Тянем. Его
трон был закрыт небрежно наброшенным покрытым пылью желтым халатом. Сильно
изменился и состав Совета. Не было опального Ли Хунчжана. Не было умершего
великого князя Гуна, главный министр Цзунли-ямыня великий князь Цин сник и
сморщился, как гнилое печеное яблоко. Ее двоюродный дед Жун Лу, прежде даже
стоя на коленях гордо возвышавшийся над остальными, сейчас толстой жабой в
своем темно-зеленом халате плющился над полом, не поднимая головы. Зато
раздувался спесью новый глава Цзунли-ямыня великий князь Дуань - сын и брат
давно покойных императоров Даогуана и Сяньфэна. И еще были канцлер Ган И,
начальник уголовного приказа Чжао Шуцяо, наставник императора Сюй Тун и
министры Цзунли-ямыня Юань Чан и Сюй Цзин-чэн.
Лишь Ли Ляньин, как и прежде, сидел за троном императрицы Цыси, чтобы
оказать своей повелительнице тот же миг любую помощь, да Жун Мэй встала на
свое место, готовая подать ей желтый веер, либо шелковый платок, стакан
персикового сока или баночку тигровой мази от мигрени.
- Докладывай, - вяло махнула императрица князю Дуаню.
- Громадное, громадное количество ихэтуаней, - опустив толи в спешке,
толи преднамеренно непременную и обязательную при докладах императору или
императрице фразу "Нуцай имярек докладывает" начал Дуань, - возникло сразу
во всех провинциях Поднебесной. Их отряды под лозунгом "Спасем Цин,
вышвырнем иностранцев" успешно сражаются с иноземными войсками, одерживая
победу за победой. И остановить их невозможно. Они владеют тайными
заклинаниями, которые делают их тела неуязвимыми для пуль и снарядов, штыков
и сабель, а бумажных солдатиков превращают в настоящих солдат.
Многочисленные отряды ихэтуаней уже вошли в столицу Поднебесной и окружили
посольский городок, Именно на них следует положиться Вашему императорскому
величеству, чтобы вернуть былую славу и величие Срединному государству!
Юань Чан заелозил коленями по полу, прокашлялся, чтобы привлечь к себе
внимание и смиренно начал, - Нуцай Юань осмеливается задать вопрос только
что назначенному главой Цзунли-ямыня великому князю Дуаню. Знает ли он, чем,
кроме тайных заклинаний, вооружены ихэтуани, точное их количество, имеют ли
они опытных командиров и смогут ли они в действительности противостоять
иноземным варварам? Уж если наши обученные армии не смогли противостоять
пять лет назад японцам, то сейчас на нас набросятся сразу восемь государств.
Вот, поступили сведения, что из Тяньцзина в Пекин выступил десант иноземцев
в количестве две тысячи солдат.
Императрица перевела взгляд на Дуаня.
- Но в той войне японцы разбили наши малочисленные дивизии, а сейчас
восстал едва ли не весь народ. Да, у них лишь копья, самодельные мечи и
алебарды, но многие из них владеют магическими заклинаниями и способны
уничтожать сразу тысячи иноземцев.
Жун Мэй чувствовала, что императрица в нерешительности задумалась.
- Да, конечно, - заметив ее колебания, продолжил Дуань, - далеко не все
еще владеют этим волшебным искусством, многие лишь приступили к овладению
древними таинственными способами ведения сражений, но ведь у нас есть армия,
есть современные вооружения, есть опытные командиры...
- Что мне скажет командующий войсками Жун Лу?
Жун Лу с явной неохотой разогнулся, с ненавистью посмотрел на Дуаня,
втягивающего в эту, явно неприятную и с неизвестными последствиями историю,
и с трудом выталкивая из себя слова, заговорил, - Многочисленные воска есть
в каждой провинции и они выполняют распоряжения губернаторов. А ведь
известно, что очень немногие наместники провинций поддерживают ихэтуаней.
Более того, наши войска повсеместно выполняют карательные функции и ведут
сражения с восставшими ихэтуанями. Юань Шикай в Шаньдуне использовал войска
для разгона и уничтожения ихэтуаней. То же делает генерал Не Ши-чэн в районе
Тяньцзина. Лишь Юй Сянь послал войска Дун Фусина на помощь восставшим и
сейчас они вошли в Пекин. В районе столицы империи размещены до двухсот
тысяч знаменных войск, но все знают, что представляют собой эти войска.
Большей частью это пожилые, ленивые, спесивые, по наследству передающие
старшим сыновьям свои совершенно не обременительные должности, тяжелые на
подъем маньчжуры из знатных родов. Они плохо вооружены и обучены...
- Как, я вложила громадные деньги в вооружение и обучение войск, и что
же? Опять мы беззащитны?
- Есть и вооруженные и обученные войска, но они дислоцированы в местах
наиболее вероятных сражений с иноземцами. В Шаньдуне это армия Юань Шикая, в
районе устья Байхэ - войска Не Ши-чэна, в южных провинциях... А в Пекине
традиционно служит малоподвижная знать, используя все возможности, чтобы
быть ближе к родному дому.
- А как насчет вооружений?
- Современные винтовки куплены и доставлены, но они в ящиках и
разобраны. Немногие иностранные инструкторы разбежались, и сейчас никто не
знает, как собрать, как заряжать, как стрелять из винтовки. Уж не говоря о
пушках.
Ли Ляньин, ревновавший императрицу Цыси к Жун Лу и потому его
ненавидевший, прошептал сзади, - Он врет! Он нарочно не хочет дать оружие и
войска, он боится поражения как главнокомандующий!
Затянувшееся молчание нарушил Сюй Цзин-чэн, - Осмелюсь доложить, Ваше
императорское величество, что не прошло и месяца с начала бунта боксеров, а
какая получилась ужасная картина! Сюда движется десант иноземцев и, значит,
столица находится в опасном положении. Народ повсюду волнуется. Все державы
земного шара хищно взирают на Поднебесную. Начинается война - бедствие для
народа. Полагаю, что положения, подобного нынешнему, не бывало и в
древности. Возможно и то, что случатся такие бедствия, каких и не
предугадаешь. Недаром говорят, что народу, как и невинным девушкам,
свойственны скромность и стыдливость, но стоит им переступить запретную
черту, как они теряют голову и уже не останавливаются ни перед чем. В
царствование императора Сяньфэна мятежники "Фа" и "Не" бунтовали более
десяти лет и от них пострадали жители более десяти провинций. А в
царствование Цзяциня восстание из провинций Сычуань и Шаньси перекинулось
еще на четыре провинции. И упомянутых мятежников удалось уничтожить лишь
силами всей империи. Но, сравнивая боксеров с мятежниками тех времен,
приходится сознавать, что первые - болезнь внутренняя, тогда как последние -
внешняя. Дело в том, что тех мятежников все, от правительства до простого
народа признавали за бунтовщиков, а нынешних даже некоторые сановники
считают за верноподданных, но ничуть не изменников. Есть и такие, - Сюй
Цзин-чэн легонько качнул бритым подбородком в сторону Жун Лу, - кто, считая
их за мятежников, не выражает прямо своего мнения. Как министр Цзунли-ямыня
я принимаю иногда иноземных посланников и сам наношу визиты в их миссии. Да
вот, буквально на днях, посланники прибыли в Цзунли-ямынь с требованием
восстановить железнодорожное сообщение с Тяньцзином...
- Проговорился, - злобно захихикал за креслом императрицы Ли Ляньин, -
рыба знает, какую воду пьет!
Сказано было тихо, но Сюй Цзин-чэн, видимо, услышал, потому что
внезапно замолчал и склонил голову.
Тут заговорил Юань Чан, - Нуцай считает, что боксеры давным-давно были
бы уничтожены, если бы в самом начале бунта было поручено какому-нибудь
опытному военачальнику подавить восстание. Они ведь не имеют ни ружей, ни
пушек, не знают строя и увлекают к бунту других негодяев под предлогом
воззвания "Ху Цин, ме янь"!, то есть поддержим нынешнюю династию Цинов и
уничтожим заморских дьяволов. Ю Сянь, бывший губернатор Шаньдуна, потакал
боксерам, Юй Лу, вице-губернатор Чжилийской провинции, не только милостиво
обходится с ними, но даже и снабжает военными припасами. Не значит ли это
снабдить крыльями тигра? А если вдуматься, что означают эти слова - Ху Цин,
ме янь? Если то, что боксеры готовы жертвовать жизнью за государство, это
хорошо. А может быть и так, что в нынешнем затруднительном для империи
положении они, хотя и простые люди, обещают поддержать государство, то
ничего нет удивительного, если выяснится позднее, что они готовы и
уничтожить его...
- Не выдумывайте лишнего, - вскричал Дуань, - ихэтуани сражаются только
против иноземцев!
- Не считая себя проницательным и дальновидным, - упрямо продолжал Юань
Чан, - нуцай находит поселения иностранцев внутри Срединного государства
невыгодными для империи. Но все же нам следует поступать иначе, если мы
действительно хотим выгнать их вон. Сначала следует исправить неустройство
внутри государства, осторожно продолжать сношения со всеми государствами, а
уже потом, отыскав удобный случай и повод, начать войну с одной из наиболее
слабых держав и тут проявить свое значение и мощь. С уважением нуцай отнесся
бы к тому, кто предоставит план борьбы с иноземцами, и считает, что лишь Ли
Хунчжан обладает достаточным опытом ведения сношений с иноземцами, и
способен не допустить захвата страны варварами.
Боялись все. Чувствовалось, что даже Дуань, превозносивший военные
доблести ихэтуаней, не особенно в них уверен. Ведь хоть и становится их все
больше и больше, но они постоянно терпят поражения - и в Шаньдуне от Юань
Шикая, и в Чжилийской провинции от Не Ши-чэна... А от иноземцев Срединная
империя уже столько натерпелась! Кто бы сейчас осмелился взяться за
исправление положения? И с какого конца? Давно известно, что легкомысленно
начатое дело всегда чревато печальными последствиями...
Императрица еще поколебалась недолго, махнула рукой и крикнула, -
Передайте Ли Хунчжану мое повеление немедленно следовать в Пекин!
Лицо князя Дуаня скривила гримаса растерянности и ненависти.
- А генералу Не Ши-чэну передайте приказ остановить десант иноземцев,
не пропускать их в столицу. Пусть докажет свое умение воевать не только
против ихэтуаней, но и против варваров. Очень я сомневаюсь в военных
способностях ихэтуаней, - добавила она.
- Вы же, - обратилась императрица Цыси к министрам Юань Чану и Сюй
Цзин-чэну, - завтра же отправляйтесь в иностранные дипломатические миссии и
передайте посланникам мое желание, чтобы они обратились к своим
правительствам с требованием вернуть иноземный десант обратно в Тяньцзин.
- Но телеграфная связь ведь нарушена, - робко возразил Юань Чан, - и
посланники не смогут передать это сообщение своим правительствам.
- Тогда пусть посылают гонцов в Тяньцзин, - нетерпеливо махнула рукой
императрица. А вечером, перед сном, она сказала Жун Мэй, - Пойдешь с ними и следи за
ними очень внимательно. На следующий день Жун Мэй вместе с министрами обошла английскую,
французскую, германскую и русскую дипломатические миссии. Везде министры
Юань Чан и Сюй Цзин-чэн на французском, дипломатическом языке, примерно
одними словами передали посланникам наказ императрицы. Но русскому
посланнику Сюй Цзин-чэн говорил по-русски, язык он знал, так как раньше был
посланником в Петербурге, и добавил, что императрица вызвала Ли Хунчжана в
Пекин. И что-то еще, упомянув имя генерала Не, но Жун Мэй русский язык не
знала и фразу не поняла. Жун Мэй подробно доложила императрице о визитах и та осталась довольна
выполненным приказом. Но Ли Ляньин насторожился.
- То, что Сюй Цзин-чэн не сказал о вызове в Пекин Ли Хунчжана
англичанам, французам и германцам вполне понятно и объяснимо - те не любят
Ли, считают его коварным шакалом и, узнай о вызове его в Пекин, постараются
поскорее захватить город и навязать свои условия Поднебесной. Но зачем Сюй
сообщил об этом русскому посланнику? Надо обдумать. Впрочем, Ли Хунчжану все
равно придется добираться в Пекин через Шанхай, да на юге от глаз англичан и
французов никуда не скроешься, так что они все и сами узнают. Сейчас, до
прибытия Ли, надо задержать иностранцев в Тяньцзине. Передай хушану Яню,
чтобы именно ихэтуани, а не генерал Не, победили иноземный десант. Тогда
императрица поверит в их силу. Ты же, Жун Мэй, внимательно следи за Сюй
Цзин-чэном. Он долго жил в столицах германцев и русских, и вообще мне не по
душе. Я чую, что продался он красноголовым червякам. Через день неподалеку от посольского городка солдатом армии Дун Фусиня
был убит советник японской миссии Сугияма.
Как утверждали, он отправился было на встречу со своим шпионом. Жун Мэй
представился случай внимательно присмотреться к поведению Сюй Цзин-чэна,
когда они большой группой министров Цзунли-ямыня обходили иностранные
представительства с выражением соболезнования и уверениями о случайности
трагической гибели. Побывали они и в русской миссии, но министр Сюй ничем не
обнаружил своего к ним расположения. Едва ли не ежедневно Жун Мэй, используя часы дневного отдыха
императрицы Цыси, а иногда и поздно вечером, когда Цыси, накурившись опиума,
засыпала, уже не таясь, заходила к Ли Ляньину и они вместе лихорадочно
искали способы решить свою трудную задачу. Жун Мэй шептала заученные
заклинания, отвешивала поклоны, чертила магические знаки, составляла
триграммы; Ли Ляньин пересказывал слухи, которые доставляли ему шнырявшие по
городу евнухи и дворцовые слуги; они расспрашивали астрологов, гадателей и
толкователей снов, но искомое решение не приходило. Связь с хушаном Янем
действовала налаженно, но и самый лучший гонец возвращался лишь через две
недели. А тут еще разгорелись бои вдоль железнодорожной линии от Пекина до
Тяньцзина - кратчайшем и самом удобном пути в Цзин-чжоу-тин. Хушан Янь
передавал одно - для победы ихэтуаням нужны оружие и поддержка армии. Иначе
их ждет полный разгром.
Его люди пробовали разжигать ненависть к иноземцам в душах губернаторов
провинций, но те трусливо выжидали - чья возьмет. Они не желали нарушать
предписанные Небом законы безусловного повиновения императорской власти,
наживались на торговле с иностранцами, да и просто боялись их. Губернаторы
южных провинций сразу принялись бороться с ихэтуанями и жесточайше
наказывали попавших к ним в руки. Лишь Юй Сянь, бывший губернатор в
Шаньдуне, справедливо указывал, что в возникающих конфликтах всегда виноваты
иноземцы; удаленный же из провинции по требованию германцев и получив
назначение губернатором в Шаньси, он люто их возненавидел, приказал изгнать
из провинции и послал армию генерала Дун Фусиня на оборону Пекина.
Вскоре в Пекин гонцы доставили известие, получив которое, Жун Мэй и Ли
Ляньин возликовали. На полпути от Тяньцзина к Пекину ихэтуани разгромили
объединенный десант английского адмирала Сеймура и заставили иноземцев
бежать!
Надо сообщить скорее эту весть императрице! А то она уже перестала
верить словам Ли Ляньина и Жун Мэй о волшебной силе магических заклинаний, о
всемогуществе ихэтуаней и даже велела было Жун Лу вышвырнуть их из города.
Они поспешили к императрице.
Она еще почивала после обеда и Жун Мэй легким позвякиванием чайных
чашек разбудила ее.
- Ты принесла добрые вести? - обрадовалась Цыси, видя счастливое лицо
своей фрейлины.
- Нуцай Жун Мэй принесла радостную весть! Небольшая группа ихэтуаней,
числом едва ли более десятка, с совершенно пустыми руками, лишь вытряхнув из
корзин бумажных солдатиков и вдохнув в них жизнь, с помощью магических
заклинаний уничтожила громадное количество красноголовых червей, а их ружья
превратили в простые палки. Пушки же иноземных отрядов, под влиянием их
колдовства, стали стрелять друг в друга и нанесли большой урон. Десант
адмирала Сеймура разгромлен и бежит к Тяньцзину!
Тут вошел Ли Ляньин, искавший в последнее время в древних фолиантах
ответ на мучивший всех вопрос, - как же быть дальше?
- Первый император династии Да-Цин - Великая Цин Шунчжи (1644-1661)
учил: Ставший Государем заменяет людям Небо и распространяет повсюду
совершенное правление. Он непременно должен заставить людей расти и
развиваться, как положено, и довести совершенство своего правления до
предела. После этого он может, взирая наверх, ответствовать милосердным
повелениям Неба. Небо порождает людей. Нынче, вот уже в течение ряда лет,
они тяжело страдают. Они без повелителя затевают смуту. И тогда Небо ставит
им государя, чтобы навести порядок. Вот и сейчас, чтобы в Поднебесной
воцарил порядок, надо послать на помощь побеждающим ихэтуаням армию, чтобы
та впитала в себя их боевой дух и колдовское искусство, их воинское
мастерство и опору на широкие крестьянские массы, и повела за собой в нужном
правящей династии направлении. Иначе ихэтуани, после столь внушительной
победы над иноземцами, возомнят себя всемогущими и, поскольку они в основном
китайцы, вспомнят свой старый лозунг "Фу Мин, Фан Цин".
И императрица Цыси отдала приказ армиям Не Ши-чэна и Дун Фусина
присоединиться к восставшим и окончательно разгромить иноземцев.
В тот же вечер Жун Мэй послала гонца доложить хушану Яню, что одну
часть задания она выполнила. Жун Мэй часто видела своего двоюродного деда Жун Лу во дворце и на
приемах у императрицы, иногда бывала в женской половине его дома, и однажды
даже попробовала заговорить с ним о деле. Но Жун Лу, постоянно озабоченный и
рассерженный, лишь грубо оборвал ее, - Не женского это ума дело! Занимайся
своими делами...
Именно своими делами она и занималась, но как объяснить это важному,
грозному в своем военном мундире и с саблей на боку деду? Он просто не
снисходил до разговора с ней. И через домашних подступиться к нему было
невозможно - все его боялись. Но ведь получить оружие для ихэтуаней можно
было только через него!
Тогда она решила следовать совету хушана Яня и, посовещавшись с Ли
Ляньином, они принялась воздействовать на императрицу Цыси.
Книжник Ли Ляньин подолгу задерживался у императрицы и внушал ей, - На
землю, которую завещали тебе предки, нахлынули злобные чудовища,
поклоняющиеся свои богам и повсюду творящие зло. Они ни во что не ставят
нашу религию и надсмехаются над нашими мудрецами. Именно под их влиянием
зародилась смута в душах высших сановников и даже императора Гуансюя. С ними
надо бороться, но человеку не под силам бороться со злыми духами. А хорошо
обученных, владеющих всеми тайнами магии, умеющих побеждать иноземцев
ихэтуаней очень мало. Отшельники Пяти хребтов, те, что живут на горе Тайшань
и напрямую общаются с бессмертными, передают их слова, что врагов можно и
нужно бить их же оружием, а "заморских дьяволов" - придуманными ими
винтовками и пушками. С помощью древних волшебных заклинаний и современного
огнестрельного оружия нам легче и быстрее удастся их победить. Эти дьяволы
состоят из злобной души и мерзкого тела, и поэтому, учат бессмертные, против
их душ надо бороться волшебными заклинаниями, а против тел - земным оружием.
Ведь иноземцы потому и побеждают наши армии, что лучше вооружены, их ружья и
пушки чаще и дальше стреляют, и убивают сразу множество наших солдат и
ихэтуаней. Для того, чтобы успешно сразиться с врагом, владеющие волшебными
заклинаниями ихэтуани должны подойти к врагу, но те уже стали бояться их и
стараются убить на большом расстоянии. Генералы Не Ши-чэн и Дун Фусин не
помогают ихэтуаням оружием, а используют их в качестве щита, безжалостно
гонят безоружными на врага впереди своих солдат и, как сообщают, часто
стреляют им в спины. Так мы можем истребить и потерять лучших, энергичных,
активных, владеющих всеми тайнами колдовства людей и опять останемся
беззащитными перед иноземцами. Ихэтуаням нужно современное оружие! И оно у
нас есть. На складах и в арсеналах, которыми распоряжается Жун Лу, хранится
множество закупленного у иноземцев или изготовляемого у нас оружия.
Императрица, прикажи ему раздать оружие ихэтуаням. Вели ему вооружить
ихэтуаней. Заставь его помочь ихэтуаням. Только так еще можно освободить
наши земли от красноголовых червей, спасти Поднебесную от позора и унижения.
Императрица Цыси народ боялась и потому колебалась. Но Ли Ляньин был
настойчив и последователен.
- Императрица, - убеждал он, - бессмертные велят всеми силами бороться
против иноземцев, не жалеть себя на это святое дело. Вот, к примеру, простое
кэ-тоу - поклон до земли, а если совершать их по пять десятков в день,
говоря при этом заклинания, то один варвар и погибнет.
И они вместе с императрицей становились на колени и отвешивали земные
поклоны, бормоча заклинания. На совещании Цзюнцзичу - Государственного Совета, великий князь Дуань
несколько раз требовал от Жун Лу оружие для ихэтуаней, но тот отговаривался,
что все оружие распределено по войскам и готового к ведению боя оружия
сейчас попросту нет. И арсеналы, мол, не работают, люди все разбежались. И
патроны выпускать некому. И порох с пороховых заводов не подвозят. Дуань не
верил, ярился, пытался грозить, что пошлет войска Дун Фусиня отнять
арсеналы.... Лицо Жун Лу наливалось кровью, он шумно дышал, но резко
ответить отцу наследника престола не решался.
Однажды он попросил аудиенцию у императрицы Цыси.
Императрица назначила ему час и, когда он пришел, велела всем из
комнаты удалиться. Аудиенция происходила в ее кабинете, заставленном
книжными полками и высокими вазами с цветами. Посередине кабинета стоял
драгоценного сандалового дерева рабочий стол с вычурными гнутыми ножками,
деревянное резное кресло императрицы и, вдоль стен, мягкие диваны. Яркий
солнечный свет из окон приглушали кремовые шелковые шторы, а две двери
закрывали тяжелые бархатные портьеры, ниспадающие крупными складками, как
волны на бушующем море. Выходя последней, Жун Мэй нырнула за портьеру и
притаилась.
- Садись, Жун Лу, - донесся до нее голос императрицы.
- Да, да, блестящая императрица...
- Как здоровье нашей дочери?
- Все хорошо, девочка здорова...
- Как обстоят твои дела?
- Неважно, неважно, императрица, много забот...
- Да, забот нынче много, - печально согласилась Цыси.
- Я все время думаю, что предпринять дальше, и советуюсь со многими
людьми, да вот и с Ли Ляньином, Сюй Туном, Дуанем.... И, по их мнению,
следует вооружить ихэтуаней, опереться на них и послать их в сражение с
чужестранцами.
- Я тоже так сперва думал, императрица, но в последнее время их
безрассудное поведение вызывает тревогу.
- Безрассудное? Ты имеешь в виду окружение Посольского городка или
разгром десанта англичанина Сеймура?
- Увы, и это тоже. В своем безрассудстве они зашли очень далеко. В
столице их собралось несколько десятков тысяч человек. И они подобны
саранче, с которой очень трудно будет справиться. Они уже сожгли половину
Пекина от ворот Цянь-мынь до площади Храмов Неба и Земли, грабят мирных
жителей, совершенно не подчиняются властям, дерзки по отношению к знаменным
войскам. Те же вести приходят и из провинций.
- Почему ты считаешь ошибкой окружение Посольского городка и разгром
десанта Сеймура?
- Дело в том, что эти действия вызовут ответные меры иноземцев, а
Поднебесная уже неоднократно испытывала их совместные удары и не могла
противостоять им.
- А ты дай оружие ихэтуаням и пошли их в бой впереди регулярных войск.
Пусть они используют свои магические заклинания и силу иноземного оружия,
победят красноголовых варваров и сами понесут ощутимые потери. Потом наши
войска сумеют рассеять ихэтуаней.
- Не все так просто, императрица. Оружия в большом количестве в
арсеналах просто нет. Князь Дуань вводит вас в заблуждение, утверждая, что я
прячу его и не хочу вооружить ихэтуаней. Хотя, в последнем он прав. Не
остановить огонь, подбрасывая дрова, и не справиться с восставшими, вооружая
их. Уничтожить вооруженных бандитов будет попросту невозможно, силы их
станут неисчерпаемы. Ведь, если им удастся побеждать иноземцев, то на их
сторону перейдут все хорошо обученные и вооруженные китайские армии, а от
простого люда не будет отбоя. И тогда они вправе вспомнить старый лозунг "Фу
Мин, Фан Цин". Князь же Дуань - интриган и глупец. Мне прозрачны его мысли.
Вооружив народ, он надеется изгнать иноземцев и все же возвести на
Драконовый трон своего сына. Это было бы и хорошо, да беда в том, что
вооруженные ихэтуани способны будут свергнуть династию Цин. И уничтожить и
вас, и меня, и нашу дочь.... Надо, пока не поздно, выбираться из пучины зла!
- Но мне твердят, что ихэтуани - верные мне подданные....
- Корни учения ихэтуаней - в ереси "Белого лотоса", и уже поэтому они
не могут быть верными подданными. Сегодня они твердят белое, завтра назовут
его черным. Пока не поздно, следует изгнать их из Пекина, снять осаду с
Посольского городка, выполнить все требования иноземцев. В этом случае можно
ожидать, что алчущий тигр удовлетворится малыми жертвами. В противном случае
нас сметут или ихэтуани, или иноземцы.
- Ты пугаешь меня, Жун Лу...
- Нет, императрица, я говорю то, что есть на самом деле. Лучше один раз
сказать правду, чем тысячу раз солгать.
- Так что же мне делать?
- Издайте приказ об изгнании ихэтуаней из города и об охране
Посольского городка.
- Да, но будет ли он выполнен..., - нерешительно произнесла императрица
Цыси.
- Полной уверенности нет, но я постараюсь собрать силы.
- Хорошо, иди, я еще подумаю...
ИВАШНИКОВ. Пекин Посланник Гирс и директор Пекинского отделения Русско-китайского банка
Покотилов всполошились. Еще бы! Армия Не Ши-чэна, вооруженная современным
оружием и обученная европейцами, вполне могла уничтожить двухтысячный отряд
адмирала Сеймура. Хотя генерал Не и проявил завидное рвение в сдерживании
рвавшихся вдоль Большого императорского канала и реки Байхэ от Тяньцзина к
Пекину ихэтуаней, хотя он и расстреливал их сотнями, однако вряд ли
осмелится он ослушаться приказа императрицы, вряд ли найдет в себе мужество
взбунтовать, или, хотя бы, проявить сдержанность. Полковник Воронов
характеризовал его как способного, имеющего большой опыт ведения боевых
действий, самолюбивого, возгордившегося на должности командира самой
боеспособной китайской армии генерала. Поражение в Корее нанесло
определенный ущерб его престижу, в военной среде о нем ходит молва как о
"битом" и "умеющим отступать" и сейчас, что вполне возможно, он постарается
укрепить пошатнувшийся авторитет в ходе боевых действий не против
взбунтовавшейся безоружной черни, а победой над стоящим врагом - союзным
десантом.
Это одна сторона медали. Вторая выглядела не лучше. Окруженные на
территории Посольского городка европейцы и те немногие китайцы-христиане,
что успели укрыться здесь от резни, вряд ли выдержат долгую осаду. Если
ихэтуани и не представляли серьезной опасности, от них успешно отбивались
винтовками и американскими скорострелками-максимами, то рядом серьезных атак
с разных направлений армейских частей сопротивление будет подавлено. Дела
обстояли хуже горькой редьки. И если десант Сеймура мог отступить, или
получить серьезную поддержку со стоящих в Печилийском заливе военных
кораблей восьми государств, то судьба Посольского города висела на волоске.
Надо было что-то срочно предпринимать. Но что?
Призванный на помощь для принятия верного решения капитан Минаев
растерянно развел руками: как начальник охраны миссии он делает все, что в
его силах.
- А вы могли бы, - тут господин Покотилов повертел в воздухе рукой,
словно поддерживая нечто тяжелое, и нерешительно продолжил, - подыскать
какие-нибудь дополнительные возможности...
- Да, я постоянно подыскиваю дополнительные возможности для усиления
охраны миссии..., - прикинулся непонимающим Минаев.
- ...воздействовать на кого-либо в китайском правительстве в нужном для
нас направлении? - закончил мысль Покотилов.
- Вся моя жизнь так или иначе связана с Китаем. Я считаю, что неплохо
знаю историю, религию, обычаи и образ жизни китайцев и маньчжуров, и много
размышляю над создавшимся положением. На мой взгляд, оно возникло в
результате грубого и бесцеремонного вмешательства европейцев в жизнь
империи, разрушения экономических связей в веками отлаженном хозяйстве,
привнесении чуждых им религии и морали...
- Эк, вы, батенька, - досадливо поморщился Покотилов, - сейчас мы не о
том...
- Однако все во взаимосвязи. Размышляя об опубликованных статьях
договора и известных всем фактах нашего проникновения в Маньчжурию и Ляодун,
я нахожу, что лишен очень важного звена в цепи причин и следствий. Возможно,
знание некоторых деталей, позволивших России столь быстро, едва ли не
стремительно, утвердиться в Китае, позволило бы мне помочь вам в решении
этой сложной проблемы - спасения наших жизней.
- Вы что-то имеете в виду? - осторожно спросил Гирс.
- Да, конечно. Если в Ляодуне мы утвердились, послав туда крейсера и
вынудив Китай подписать договор аренды, то, как я считаю, для того, чтобы
получить концессию на строительство трансманьчжурской железнодорожной
магистрали, нашей империи пришлось здорово раскошелиться. Классический
случай - за купцами идут солдаты...
- Ну, и, если вы узнаете, что Россия заплатила Китаю за концессию, что
это вам даст? - остро и прямо взглянул в глаза Минаева Покотилов.
- Российская империя не может заплатить Китайской империи, - цинично
ухмыльнулся Минаев, - это не физические лица. Если же делается заем, то о
нем широко оповещается в газетах. Такого сообщения не было. Главное же в
том, что если передача денег все же состоялась, а сумма должна быть весьма
значительной, то эта передача оговаривается либо секретным протоколом,
прилагаемым к концессии, либо это была обычная взятка. И опять же, столь
значительную сумму необходимо было провести по финансовым документам; значит
должны остаться следы...
- Хорошо, предположим, вы знаете наверно, что за концессию были
уплачены большие деньги. Какие шаги можете вы предпринять, чтобы облегчить
положение Посольского городка и, естественно, не поступиться интересами
России?
Минаев спокойно и холодно посмотрел на посланника Гирса и Покотилова и,
оставаясь невозмутимым, сказал, - Все мною давно обдумано. Мы сейчас не в
том положении, чтобы разыгрывать из себя благородных девиц. Естественным и,
видимо, единственным средством нашего спасения может служить вульгарный
шантаж!
Посланник Гирс растерянно поджал губы, а господин Покотилов, знавший,
что в серьезном деле белоснежные манжеты лучше закатать повыше, согласно
кивнул головой.
- Да, возможно, вы попали в цель. При обсуждении вопроса о концессии на
строительство трансманьчжурской магистрали между министром финансов
господином Витте и Ли Хунчжаном было оговорено, что Ли получит три миллиона
рублей золотом. Один он уже получил. Второй, я полагаю, сейчас ему везет
князь Ухтомский. Кроме того, после ввода в действие магистрали, а она готова
уже на две трети, Россией будет еще уплачено пять миллионов таэлей - это
почти восемь миллионов рублей. Таким образом, наши обязательства составляют
порядка одиннадцати миллионов. Как директор Пекинского отделения
Российско-Китайского банка, я знаю это точно. Знаю наверно и то, что китаец
Ли, без личного благословения императрицы Цыси, никогда и ни за что не
осмелился бы договариваться о строительстве железнодорожной магистрали через
Маньчжурию, родовую вотчину правящей династии Цин. Значит, деньги идут лично
императрице Цыси.
- Вот и повод для шантажа! Потеря денег и огласка, международный
скандал, новые притязания наших европейских соседей...
- Кого же вы собираетесь шантажировать? Не надеетесь же вы лично
беседовать с императрицей Цыси? Ведь Ли Хунчжан далеко...
- Но я знаком с доверенным лицом императрицы - главнокомандующим
маньчжурскими войсками Жун Лу.
- Ого, и откуда?
- Пятнадцать лет назад, Жун Лу, назначенный императрицей командующим
Новой полевой армией, вместо попавшего в опалу великого князя Гуна,
обратился в германскую и российскую дипломатические миссии с предложением
прислать оружие и инструкторов для перевооружения и обучения армии. Тогда я
служил в охране миссии и был послан к Жун Лу для показных стрельб из
винтовок Бердана, которые были в то время у нас на вооружении. Я отлично
выполнил упражнения и Жун Лу попросил меня научить его стрелять. Ежедневно в
течении двух недель я проводил с ним занятия. Жун Лу научился неплохо
стрелять, а меня он наградил атласным халатом с иероглифом "Счастье" на
груди. Дома в Кяхте лежит, - улыбнулся Минаев.
- И вы думаете, что он вас запомнил? - с сомнением спросил Гирс.
- Обязательно. Я, по молодости лет и служебному рвению, обходился с ним
как с солдатом-новобранцем, был весьма строг, заставлял по многу раз
выполнять упражнения, а он терпеливо выполнял мои распоряжения. Нет, забыть
меня он не мог никак. Психологически это невозможно. Давно замечено, что сам
процесс обучения военному делу персонифицируется в преподавателе, и тот
невольно закрепляется в памяти.
- Хорошо, предположим, что он помнит вас. А захочет ли он разговаривать
с вами, не отправит ли сразу в тюрьму?
- Он умный человек и понимает, что я пришел в качестве посредника. Да и
любопытно ему будет узнать, что я имею через него сказать императрице.
- Тогда, - чуточку поколебался посланник Гирс, - для полной гарантии
успеха вашей миссии, не забудьте добавить, что в случае разгрома Посольского
городка и гибели его обитателей, державы потребуют значительных
территориальных уступок и колоссальной контрибуции. А Россия - всей
Маньчжурии! И им, маньчжурам, есть над чем задуматься.
- А как вы собираетесь проникнуть в Китайской город и в дом Жун Лу?
- Встану на скользкий путь подпоручика Ивашникова, - засмеялся Минаев.
- Немножко грима, фальшивая коса, плюс вера в удачу. Ночью по каналу Юй-хэ
проберусь под стеной в Китайский город и за день-другой, а Жун Лу должен
быть в Пекине, постараюсь встретиться с ним и прежним путем вернусь назад.
- Ну, удачи..., - резюмировал господин Покотилов.
- А Ивашникова придется послать в Тяньцзин к Воронову с предупреждением
о приказе императрицы Цыси генералу Не, - господин посланник беспокоился и о
десанте.
- Приказ генералу Не уже доставлен, - не согласился Покотилов, - а вот
попытаться убедить его не проявлять излишнего рвения в его исполнении, было
бы желательно. Будем надеяться, что полковнику Воронову это удастся. Глубокой ночью Минаев и Ивашников притаились у мостика через канал
Юй-хэ, дожидаясь, пока сидевшие на стене ихэтуани угомонятся и ослабят
бдительность. Факелы на стене ярко горели и освещали пересохший канал, и
покамест пытаться пробраться по нему под стеной нечего было и думать. Душно
пахло травами, звенели цикады, а за оградой близкой американской миссии
коротавшие ночь солдаты негромко пели,
- In the city of Peking, with its ancient walls of brick
And its streets for mud and filth afar renowned,
We have been besieged for weeks,
By a beastly Chinese trick.
And the buildings all around us burnt to ground.
Tramp, tramp, tramp, the troops are marching.
Cheer up, Comrades - they will come.
And beneath our various flags,
We shall breath fresh air again
Of the free land in our own beloved home.
Капитан Минаев был одет в халат и шапочку китайского чиновника, а
Ивашников - в рваную грязную куртку, подпоясанную красным кушаком. По дороге
в Тяньцзин он решил изображать полуграмотного туповатого парня, чтобы
избежать расспросов и не попасть впросак. Вид у него был, несмотря на
юношескую стройность, откормленный, что в общем было заметно на общем фоне
худых китайцев-простолюдинов. И ладони его были мягкие, не крестьянские, вот
он и придумал себе легенду - был прислужником в харчевне у Цзянмынских
ворот, да весь квартал сожгли ихэтуани, вот и приходится возвращаться домой,
в Тяньцзин. И кушаком красным перепоясался, чтобы не выделяться в общей
массе людей, почти сплошь перепоясанных красными кушаками и с красной
повязкой на голове.
Но мало помалу китайцы на стене угомонились, факелы догорели и
установилась тишина. Серебряный ковшик на небе заполз за тучку и Минаев
дернул Ивашникова за руку - пошли. На цыпочках, крадучись, пробрались они к
обложенному тесаным камнем туннелю под широкой стеной и, низко сгибаясь, по
щиколотку в ужасно пахнущей тине перебрались на другую сторону. Здесь тоже
было тихо. Капитан Минаев легонько обнял Ивашникова, похлопал по плечу,
пожелал удачи и растаял в темноте.
И пустился Ивашников в путь-дорогу. Держа в уме план города, вышел он
на колесную дорогу и, пристроившись к кучке сравнительно неплохо одетых
людей, зашагал в сторону Тяньцзина. Попутчики, наудачу, были пекинцами,
лишившимися своих домов от пожаров и тоже направлялись в Тяньцзин, богатый
город, где надеялись пережить смутное время. Сам Ивашников старался
отмалчиваться, на вопросы отвечал нехотя и односложно, сгибался, тянул ногу,
туповато открывал рот, прятал глаза, да на него, впрочем, и не обращали
внимания. Идет себе и пусть идет. Давно известно - у простолюдина нет ни
счастья, ни благополучия, никогда он не делает большого добра, но и не
творит большого зла. ЖУН МЭЙ. Пекин
Императрица Цыси потеряла всякий вкус к жизни. Бесцельно бродила она
днями по дворцу; сидя, могла часами тупо смотреть в одну точку; ела много,
но без всякого аппетита, равнодушно жуя подаваемую пищу; не злилась, как
прежде, на допущенные евнухами, служанками и фрейлинами мелкие оплошности;
потребовала однажды ларцы с драгоценностями, но, бросив вялый и холодный
взгляд на сверкающую всеми цветами радуги груду драгоценных камней в золотой
оправе, махнула рукой, - несите обратно. Даже ее любимые иноземные
механические часы с фарфоровыми передвигающимися фигурками остановились, не
заводимые ею. Единственной отрадой императрицы стала ее заветная трубка. И
новости о событиях, приносимые ежедневно гонцами, ее уже не интересовали.
Пусть все идет как идет...
Белый тигр и синий дракон
Всегда появляются вместе,
Потому-то сразу и трудно понять
Где горе, где добрые вести. (Заклятие даоса. Стр. 38).
А вести действительно приходили странные и непонятные. Сперва ихэтуани
разгромили двухтысячный десант английского вице-адмирала Сеймура, а вслед за
этим захватили и громадный город Тяньцзин. Войска генерала Не Ши-чэна прежде
стреляли в ихэтуаней, а потом, выполняя приказ императрицы, начали стрелять
в иноземцев. Но и в ихэтуаней тоже. Вскоре иноземцы со своих громадных
военных кораблей высадили десант в устье реки Байхэ, захватили форты в Дагу,
взяли штурмом Тяньцзин, а генерал Не погиб в бою. Подтянутые из Маньчжурии
армии сражались плохо, больше увлекались грабежом городков и деревушек, не
координировали боевые действия друг с другом, и почти без боя отступили от
Тяньцзина к Пекину.
В столице Поднебесной империи дела тоже шли из рук вон плохо. Жун Лу
запретил своим охранным знаменным войскам участвовать в штурме Посольского
городка и не давал ихэтуаням оружие. Войска Дун Фусина совершенно
разложились и больше грабили город вместе с расплодившимися во множестве
бандитами, чем помогали истинным ихэтуаням сражаться с врагами. И среди
государственных мужей царили распри, интриги, взаимная зависть,
недовольство, а большей частью - откровенная трусость. Да и было чего
бояться - смертельно опасно стало громко высказывать свое мнение даже и
высшим чиновникам.
На одном из ставших уже редким Императорском совете имели мужество
выступить Юань Чан и Сюй Цзин-чэн. Жун Мэй с изумлением слушала их и
внутренне негодовала: жалкие трусливые рабы, что это они по очереди
бормочут, касаясь плечами друг друга?
- В то время как теперь правительство Срединной империи хочет дружить
со всеми державами и искренне к ним относиться, ихэтуани под предлогом
"Ху-цинь-ме-янь" вносят разногласия между Поднебесной и иноземными
державами. Им охота разыграть комедию в свете. Но о чем говорят эти два
слова: "Ме-янь"? То ли, что надо истребить иноземцев, находящихся в Китае,
или то, что следует истребить все племена земного шара, кроме китайцев?
Пусть бы они и уничтожили тех иноземцев, что живут в Китае, но разве можно
запретить новым иноземцам появляться у нас? А можно ли истребить все племена
земного шара? На этот вопрос сумеет ответить и не особенно умный человек,
зная, что иноземцев в десять раз больше, чем китайцев.
Их речи вызвали бурю негодования старого канцлера Сюй Туна и нового
канцлера Ган И. И не императрица, а великий князь Дуань удовлетворил живые
еще души Сюй Туна и Ган И: уже через день тяжелый меч палача отсек на
центральной площади Пекина головы Юань Чана и Сюй Цзин-чэна. Покатились они
по грязным доскам в вонючую пыль, вызвав смех праздной толпы и ужас в
сердцах других слабодушных чиновников. Известно: каждому дорога своя жизнь,
даже какой-нибудь птахе или мыши, не говоря уже о человеке.
А князь Дуань опять требовал от Жун Лу винтовки и пушки, жаловался на
нехватку патронов, и даже признался, что ихэтуаням уже не удается
колдовством побеждать иноземцев. Он ругательски ругал бездарных генералов за
их громадное, но не имеющее оснований самомнение и массовые расстрелы
ихэтуаней.
Но императрица уже не слушала ни его, ни Ли Ляньина и даже не
поддавалась лисьим чарам Жун Мэй. Видимо, крепко запомнила она слова Жун Лу
о наказании, которое ждет ее от иноземцев. Сообразила, что дело худо,
окончательно разочаровалась в силе колдовства ихэтуаней, перестала верить в
могущество маньчжурских и китайских богов. Да и князь Дуань уже не был
уверен в успехе восстания: войска Жун Лу его не поддержали, а ихэтуани не
только терпели поражение за поражением от иноземцев, но даже не сумели
захватить и Посольский городок.
Императрица же Цыси, узнав, что губернатор столичной провинции Юй Лу ее
обманывает, разгневалась и вспомнила о старом, верном, послушном и
исполнительном Ли Хунчжане и велела опять назначить его наместником
столичной провинции.
- Да, и передайте, чтобы не тянул, скорее возвращался в Пекин, пока не
поздно. Надо начинать переговоры с иноземцами, - заключила она, и Жун Мэй
поняла, что опять иноземцы победили, а народное восстание потерпело неудачу.
Убежала Жун Мэй в свою каморку, упала на постель и горько расплакалась.
Беду за бедой приносят на ее родину иноземцы и никто не может осилить их. Ни
великие боги, ни древнее колдовство, ни народное восстание, ни старый хушан
Янь, ни властная всемогущая императрица, и уж тем более не эти старые
мерзкие сановники, обманывающие всех и обманувшие себя.
- Вы мне за это заплатите, - горько и мстительно шептала она и решала
завтра же восстановить утраченное влияние на императрицу Цыси, дать ей
испить то верное, испытанное и такое простое снадобье.
Сжалась в комочек, еще пуще растравила в себе горькую обиду, а потом
вспомнила о своем маленьком лисенке и умчалась к нему...
У кого судьба горькая, тому достается лишь горе. В самое жаркое время года, когда золото, как говорится, сливается в
слитки, под древними стенами Поднебесной империи опять загремели иноземные
пушки. Заметался народ и кинулся прочь из города, спасая свою жизнь и не
имея даже возможности сохранить нажитое. Бедному люду еще хорошо, похватали
детишек, нехитрый скарб, у кого нашлась повозка, да и прочь в провинцию. А
как быть людям знатным, известным, уважаемым? Им-то и деваться некуда.
Везде-то их найдут, отыщут и выдадут на смерть и унижение. Не защитит ни
император, ни императрица. Впрочем, ведь существует традиция: когда государь
оскорблен - чиновники умирают.
Вызвала императрица Цыси в свои покои великого князя Дуаня и старого
служаку Жун Лу, вызвала и с гневом на них обрушилась.
- Вы оба довели Поднебесную до великого унижения, обманули меня и
народ, не сумели победить иноземцев, вот вам и предстоит за это расплата.
Жун Мэй, готовясь вместе с императрицей к бегству в провинцию, за
ширмой отбирала в ларец наилучшие драгоценности, а Ли Ляньин стоял позади
императрицы, держа в левой руке веер, которым ее и обмахивал, а правую руку
положил на рукоятку короткого меча, что висел у него под халатом с вытканным
на груди иероглифом "Верность".
- Я выполнял вашу волю, императрица, - дерзко прошептал до смерти
напуганный Дуань. - Своим указом вы назначили меня главой ихэтуаней и велели
приложить все силы, чтобы вышвырнуть иноземцев из Поднебесной империи.
Императрица сперва опешила от такой дерзости, но быстро нашлась, - И
почему же ты не выполнил мою волю?
Дуань повесил голову, - Не помогло волшебное искусство ихэтуаней, не
сумели они устоять против пушек и ружей иноземцев, а Жун Лу не дал оружия.
- Тот, кто начинает понимать причины поражения после поражения -
неразумен, а тот, кто и после поражения не хочет понять их - тот мертвец, -
гневно бросил Жун Лу. - Ты, Дуань, победить не мог и не должен был. Твоя
победа означала бы не только твое поражение. Победившие иноземцев ихэтуани
непременно свергли бы нашу маньчжурскую династию и установили бы свою,
китайскую. И ты, и твой сын погибли бы в первую очередь. И иноземцы не
потерпели бы поражения. Выбрось дурь из головы и пойми наконец, что никакое
колдовство не устоит против огнестрельного оружия.
- А почему ты сказал, что я мертвец? - взъярился Дуань. - Я - великий
князь второй степени, старший среди князей императорской крови, как ты
осмелился назвать меня мертвецом?
- Во время восстания ты был во главе правительства, от имени которого
исходили многочисленные указы и распоряжения. Теперь тебе припишут и то,
чего не было, и тебе не оправдаться, даже если бы у тебя было и сто ртов.
Раскаиваться уже поздно, иноземцы вот-вот ворвутся в Пекин и велят
императрице прежде сего обезглавить тебя.
Было жарко и может быть поэтому лицо Дуаня густо вспыхнуло алым цветом,
пот обильно выступил и потек по лбу, щекам и подбородку.
- Как обезглавить? Не имеют права...
- Это ты так думаешь, - злобно возразил Жун Лу.
- Я - князь второй степени и по нашим законам никто не может
обезглавить меня. А вот тебе действительно придется туго...
- Скоро в Поднебесной будут действовать не наши законы, а иноземцы
потребуют платы за все. Известно: конец долга - расплата, конец обиды -
отмщение. Что же касается меня, то подчиненные мне войска лишь удерживали
ихэтуаней от атак на Посольский городок, а я едва ли не лично доставлял туда
фрукты и овощи...
- Предатель! - взорвался Дуань.
- Тебе, как главе Цзунцзичу - Государственного совета - следовало бы
помнить слова Конфуция: "Управляя государством, имеющим тысячу боевых
колесниц, нужно относиться к делу с верой и благоговейным сосредоточением".
Ты же лишь рвался к личной власти и наделал множество глупостей. Сейчас, как
говорится, собери железо со всей Поднебесной и выкуй один громадный иероглиф
"Ошибка". Более того, ты поставил в дурное положение императрицу.
- Да, - гневно вмешалась в их перебранку императрица, - когда государь
оскорблен - чиновники умирают. И, чтобы иноземцы не заставляли меня казнить
тебя, Дуань, поспеши это сделать сам!
- Я - отец наследника Драконового престола! Помните об этом.
Императрица смешалась, Действительно, сама попалась в расставленные
силки. Ей пришлось смирить гнев и обратиться к Жун Лу. - Готовь охранный
отряд. Придется покинуть, как император Сяньфэн, столицу. Если этот
презренный народ не сумел победить иноземцев, то пусть он и расплачивается с
ними.
Жун Мэй даже задохнулась от возмущения, услышав такие слова
императрицы.
- Как она смеет так говорить! Ведь сама же одобрительно отзывалась об
ихэтуанях, желала им победы, сама отвешивала земные поклоны, чтобы погиб еще
один иноземец, сама отдавала приказы об объявлении войны державам.... И вот
сейчас злорадствует поражению своего народа. Да ведь и виновата-то в
поражении она и Жун Лу. Зачем она не велела всем губернаторам провинций
прислать войска для защиты столицы и Поднебесной? А если не была уверена,
что ее послушаются губернаторы, особенно южных провинций, зачем не сместила
их? Почему не приказала Жун Лу отдать ихэтуаням иноземное оружие? Из-за
трусости и нерешительности своей, из-за жадности к деньгам и слабости к
опиуму... Из-за безволия она совершенно лишилась силы и стала подобна
волоску, подхваченному ветром.
- А может быть она, давно зная о готовящемся восстании, сознательно не
подавляла его в зародыше, раздувала и подогревала ненависть к иноземцам,
чтобы совершенно лишить власти императора Гуансюя, надеявшегося опереться на
них? Какая низость - так предать сво народ. Еще Менцзы говорил, - "Дать
народу совершить преступление, а потом наказать его - значит обмануть его".
О, подлая, низкая, коварная женщина!
Она стояла потрясенная, разгневанная, опустошенная и совершенно не
слышала голоса императрицы, уже третий раз позвавшей ее. Ли Ляньин заглянул
за ширму и шлепнул ее по плечу веером, - Заснула?
- Нет, залюбовалась, - нашлась Жун Мэй.
- Жун Мэй, - обернулась к ней императрица, провожавшая взглядом
уходивших Дуаня и Жун Лу, - тебя знают как мою фрейлину и доверенное лицо.
Сейчас Ли Ляньин напишет указ, а ты поезжай с ним к Сюй Туну, старому
канцлеру. Я найду, кого послать и к другим чиновникам. Чжу жу чэнь сы -
когда государь оскорблен - чинвники умирают.
Почему то императрица вдруг остро возненавидела Сюй Туна, члена
придворной Ханьлиньской академии, а ведь некогда весьма почитала его за
книжную ученость и даже назначила наставником императора Гуансюя, одарила
новым домом и большим жалованием. Не за то ли, что Сюй Тун,
восьмидесятилетний мудрец, едва ли не первый уговаривал ее положиться на
ихэтуаней, вручить судьбу свою и Поднебесной в руки китайским божкам. Вот
ведь как бывает: захотел полюбоваться луной на небе, а потерял жемчужину с
блюда. Даже и не жемчужину, голову теряет Сюй Тун. Или, может быть,
императрица срывала досаду на беззащитном старичке? Уж он-то не возропщет.
Уж его-то чиновники не услышат. А услышат, так и отвернуться равнодушно -
поделом ему. Первым испробовал свою кашу. Не зря говорят: богатство и
знатность, а также громкая слава подобны мимолетному сну.
И то понятно, что Дуаня наказать сейчас она не может: он императорского
имени и, главное, еще имеет войска в подчинении. Потом, может быть... Жун Лу
тоже не беззащитен - командует всеми маньчжурскими знаменными войсками, да и
отец он ее дочери, а родная кровь - неприкосновенна. Даже свирепый тигр
пожирает всех, кроме своих детенышей.
Но и Жун Мэй полыхала жаждой мести за утраченную надежду.
Из под листьев на ветке цветущей
Злые колючки торчат.
В потемках души человеческой
Может таиться яд. (Заклятие даоса. Стр. 162)
- Вы, мудрецы-недоумки, первыми должны кровью заплатить за поражение
восстания и муки народа.
Примчалась она к дому Сюй Туна, благо рукой подать, совсем рядом с
Пурпурным Запретным городом, вот-вот от стреляющих иноземных баррикадах на
улицах Посольского городка, еще одно напоминание о позоре в столице
Поднебесной.
На крыльцо поднялась, оттолкнула подпоясанного сразу двумя - красным и
желтым! - поясами охранника-ихэтуаня.
- От великого князя Дуаня с указом правительства, - бросила
растерянному бедняку, крестьянину или лодочнику, как соломинка ветром
подхваченному судьбой.
Сюй Тун стоял в маленьком зальце на коленях перед алтарем с
изображением бога домашнего очага Цзаована под желтым пологом, украшенным
затейливыми узорами, отвешивал поклоны и горько плакал.
- Вот указ Старой Будды, - протянула свиток и моток желтой веревки Жун
Мэй. - Она повелевает тебе и всем твоим домочадцам немедленно присоединиться
к душам предков.
- За что же? - взмолился Сюй Тун.
- Ты и сам знаешь, за что, - грубо ответила Жун Мэй. - Уже невозможно
погасить огонь и развеять дым, а государственное дело - особенное. И пощады
от Старой Будды не жди, как нечего ждать от тигров или удавов.
- Но зачем спешить. Может быть, императрица смилостивится, сохранит
нить моего рода, и мои потомки останутся жить? Иначе, куда деться душе после
моей смерти?
- Жизнь и смерть предназначены судьбой, - твердо стояла на своем Жун
Мэй, - а нить судьбы в руках императрицы. Исполняй указ, не то палач казнит
тебя и твоих домашних. Публичной казнью вы будете обесчещены. В тот же день она сообщила императрице, что Сюй Тун, а следом за ним
его жена, его сыновья, жены сыновей, его дочери, их мужья, и их дети, и
внуки повесились.
За Сюй Туном эпидемия самоубийств охватила столицу Поднебесной, главных
городов провинций и тысяч уездных городков. Чиновники вешались, стрелялись,
велели своим женщинам бросаться в колодцы, приказывали своим слугам
закапывать себя с семьями живыми в вырытых ямах.... Из тех, кто трусливо
прятался, немногие уцелели. Карательные отряды иноземных войск хватали их и
расстреливали, а их жен, дочерей, наложниц и служанок насиловали по очереди,
и даже превратили Пекинской квартал в публичный дом для войск
"Освободительных армий". Ихэтуанское восстание - нар. антиимпериалистическое восстание в Китае в
1899-1901. Инициатором восстания явилось общество "И-хэ-цюань" ("Кулак во
имя справедливости и согласия"). Общество и войска повстанцев позже были
переименованы в "И-хэ-туань" - "Отряды справедливости и согласия" - отсюда
название восстания). В связи с тем, что в название об-ва "И-хэ-цюань"
входило слово "цюань" (кулак), иностранцы назвали повстанцев "боксерами",
откуда произошло другое, неправильное название - "боксерское восстание".
Восстание развернулось в Северном Китае, часть территории которого после
японо-китайской войны 1894-1895 годов была захвачена иностранными
капиталистическими государствами и куда особенно сильно проникал в это время
иностранный капитал. Повсеместно происходили нападения на колонизаторов,
повстанцы разрушали железные дороги и телеграф, построенные иностранцами,
препятствуя действиям агрессоров.
В китайском правительстве получила преобладание группа во главе с
принцем Дуанем, отношения которой в это время с иностранными государствами
обострились. Напуганная размахом народного движения и пытаясь использовать
ихэтуаней в своих целях, она вступили в переговоры с вождями повстанцев (Ли
Лай-чжун, Чжан Дэ-чэн и др.). В июне 1900 года повстанцы вступили в Пекин, и
под их давлением китайское правительство объявило войну империалистическим
державам. Войска интервентов, нанеся поражение ихэтуаням и почти не встречая
сопротивления со стороны правительственных войск, 14-16 августа 1900 года
захватили Пекин.
7 сентября 1901 года Англия, Австро-Венгрия, Бельгия, Франция,
Германия, Италия, Япония, Россия, Нидерланды, Испания и США подписали с
Китаем так называемый заключительный протокол, предусматривающий выплату
Китаем огромной контрибуции (450 млн. лян, ок. 650 млн. золотых руб.),
передачу в обеспечение выплаты контрибуции таможен и сбора соляного налога
под контроль держав, постоянное нахождение в Пекине и некоторых др. пунктах
Китая иностр. войск и т. д. Заключит. протокол закрепил превращение Китая в
военном и политич. отношениях в полуколонию империалистов. Несмотря на
поражение, восстание ихэтуаней явилось славной страницей в истории
революционной борьбы китайского народа. Борьба ихэтуаней, показав
империалистам силу сопротивления китайского народа, способствовала срыву
империалистич. планов терр. раздела Китая.
МСЭ. Стр.298-299.
Геннадий Мельников. В страну Восточную придя... Исторический роман Степан Медников давно вынашивал мысль переселиться на Дальний Восток,
где, по слухам, земли не меряны, урожай сам-сто, леса дремучие, зверей в них
видимо-невидимо, а пошла рыба на нерест - сплавные бревна вверх против
течения тащит. Село их - Неглюбка, что на Гомельщине, большое, да жили
скученно, земли было мало, узенькие наделы, чересполосица, так что
прокормиться на двух десятинах ему с женой Марией и сыновьями Андреем,
Арсением и Афанасием не было никакой возможности.
Ранней весной тысяча восемьсот восемьдесят девятого года, продав свой
надел, избу, коня, корову и двух ярок, пустился Степан с семейством по
чугунке в Одессу. Оттуда, как ему объяснили в переселенческом управлении в
Чернигове, на Дальний Восток, "Зеленый клин" ходят пароходы Добровольного
флота. В Одессе их разместили в низком, сложенном из белого пористого камня,
просторном доме недалеко от моря, но уже через неделю, которую Степан
потратил на приобретение билетов, оформление документов и обзаведение на
дорогу дальнюю всем необходимым, было велено собираться на пристани для
посадки на пароход.
По высокому крутому трапу вскарабкались они на борт огромного черного
трехмачтового с двумя высокими толстыми желтыми дымными трубами пароходища
"Кострома". Хоть и боязно было пускаться в такое долгое путешествие через
моря и океаны, но двойной ряд заклепок внушал надежду, что толстые железные
листы пароходного туловища выдержат шторма и ураганы и все обойдется
благополучно. Разместили их в просторном кубрике в кормовой части парохода.
Степан помог Марии отгородить ситцевой занавесочкой на веревочке уголок
сажени в четыре, уложить вещи и пять мешков с сеном на железные двухярусные
кровати, на которых и предстояло им спать долгие полтора месяца.
С неизъяснимой тревогой и волнением смотрели они на медленно и плавно
отделяющийся берег, машущий белыми платочками, шелковыми цветными косынками
и фуражками, на мутную гладкую воду, вспениваемую у кормы винтом и покрытую
всяческой разноцветной дрянью, вроде синих конфетных бумажек, оранжевой
кожуры апельсинов, красными шкурками бывших раков, желто-розовыми щепками,
радужными пятнами мазута, тряпками, что всплывали, появлялись из пучины и,
быстро мелькнув, исчезали опять, отчего, если смотреть с высокого борта
парохода только вниз, на воду, голова кружилась и нужно было покрепче
ухватиться за крытые прозрачным лаком перила. Но полоса воды быстро отдаляла
берег, город стремительно поворачивался другим своим боком, толпа тоже
съехала за корму и, покрытая черно-серым, с бурым подвздохом облаком дыма,
сильно поредела. Потом порывом свежего, уже морского ветра дым забросило
вниз, на корму, и остро запахло гарью, сырым паром и пришлось крепко
зажмурить глаза от летящей колючей сажи. Страх, что их в последнюю минуту
ссадят с парохода, отчего Мария строжайше запретила сыновьям шалить,
толкаться и драться, чтобы ругучий боцман или толстый серый жандарм не
обратил на них внимания, проходил, но уступал место страху новому - перед
бурным морем, дальней дорогой и предстоящим обоснованием на новом месте.
Назад дороги уже не было - ни земли, ни хаты, а впереди тоже ничего пока нет
- одни надежды... Но вот остался позади и каменный мол и белый маяк и белый
город Одесса. И пришла ночь с зыбким сном в тесном кубрике, заполненном
громким храпом и вздохами и всхлипами и запахом прелых портянок и смазных
сапогов и чеснока вареных колбас из домашних еще припасов и сена и навоза с
палубы, где в клетках везли кур и свиней и овец и двух быков для питания
экипажа и пассажиров.
Проснувшийся рано от звуков шлепания босых ног по деревянной палубе и
шипения воды, Степан тут-же разбудил сыновей, и Мария проснулась, привыкшая
подниматься рано, засветло, чтобы задать корм домашней живности, выгнать
корову за ворота и приняться готовить завтрак своим мужикам. Но наводивший с
матросами на палубе порядок боцман твердо велел им поспать еще с часок, и
Степан с Марией виновато вернулись в кубрик, а мальчишки, хоронясь от
взгляда свирепого дядьки, умчались вперед, на нос корабля, где на крышке
первого трюма они еще вчера заприметили походные кухни, сопровождавшие
солдат. Солдаты, молодые парни, еще спали. Но зато, принявшись основательно
знакомиться с пароходом, мальчишки от матросов узнали, что толстые канаты от
указывающего путь кораблю острого бугшприта поддерживают первую, фок, мачту.
Перед фок-мачтой расположился могучий брашпиль и это он вчера, пыхтя
струйками пара и постукивая звеньями цепи, вытягивал из морской пучины два
облепленных тиной разлапистых толстых якоря. На месте ли они? И свесив
головы сперва с одного борта, а затем с другого, они убедились, что да, на
месте, вон висят, но уже чистые, тускло мерцая лишь сырыми, окрашенными
черной краской гранями. И заодно они до кружения голов нагляделись на
стремительно бегущую под нос парохода зеленую бутылочную воду. Больше всего,
конечно, их притягивали зеркально блестящие стекла капитанского мостика, за
которыми стоял морской офицер в белом кителе и с большим, длинным биноклем
на груди, не чета невзрачным маленьким биноклюшкам армейских офицеров, и два
матроса перебирали спицы, крутили высокое рулевое колесо, но туда даже и
голову просунуть нечего было думать - командир заругает и батька выдерет. А
вот заглянуть через открытые световые люки в пахнущее нефтяным маслом,
ухающее и шипящее, дышащее теплом помещение судовой машины было можно, и они
вдоволь нагляделись, особенно поражаясь тому, как чумазый смазчик ловко
подливает синей струйкой масло из большой с длинным носом жестяной масленки
в мелькающие локти паровой машины. Смазчик почувствовал, что за ним
наблюдают сверху, и приветливо махнул им рукой. Потом они попытались,
взявшись за руки втроем, обнять сперва одну, а потом и вторую, желтые,
только что помытые трубы, из которых едва ли не до горизонта вытянулись
серые дымные хвосты, пушистые, как у их тоже оставленной дома кошки Мурки,
но не получилось, кого-то четвертого не хватало. Затем наступила очередь
осмотра второй, грот, мачты. Она была такая же высокая, как и первая, из
толстого твердого, покрытого лаком дерева, поддерживаемого множеством туго
натянутых колючих витых канатов, но без трех поперечных перекладин, как у
фок-мачты, под которыми были увязаны белые полотнища парусины. - Если машина
сломается, - догадались, посовещавшись, они. И отправились осматривать
третью, бизань, как узнали, мачту, но попались в руки матери, а та, легонько
шлепнув каждого, велела умываться и завтракать.
Кубрик уже подмели и проветрили и все его население сидело, кто вокруг
длинного стола, а кто на нижних кроватях, и завтракало. А потом ребята
углубили знакомство с немногими сверстниками, пустившимися с родителями в
новоселы на Дальний Восток. И Степан с Марией знакомились с такими же
переселенцами, обменивались надеждами на новую жизнь и причинами
переселения. Что-то их ждет? Этот вопрос звучал постоянно и люди в беседах
друг с другом пытались утвердиться в правоте своего решения на переселение,
заглядывали друг другу в глаза - не смеются ли над ними, не считают ли
дураками. Ох, не легкое это дело - бросить родную деревню и увлечь семью в
черте куда.
Еще через сутки, заполненные бестолковой суетой, когда привычные к
работе руки не знали за что и взяться и вновь и вновь перебирали нехитрый и
невеликий скарб, ведь на переполненном людьми пароходе особо не
разгуляешься, тем более, что их и в передвижении ограничили, всюду нельзя,
пароход поутру зашел в Босфоров пролив. Землю видеть было радостно, хоть она
и турецкая, со старинными каменными высокими крепостями на обеих берегах, а
далее нарядными домиками в белой кипени цветущих садов и прямо у моря,
кажется - рукой подать, и на склонах невысоких горушек. Под вечер справа
проплыла и столица турецкая - Стамбул - Константинополь с золотыми куполами
православных церквей и стрельчатыми мусульманскими минаретами.
И еще день прошел в бестолковой суете и беганье с борта на борт:
пароход шел Мраморным морем и Дарданелловым проливом, и все было интересно,
и все кричали - а вон, а вон, - и тыкали пальцем. Но уже приустали,
любованье чужими красотами изрядно надоело. А более всего изнуряла
ограниченность пространства. Уже и ссоры начались, ворчанье и взаимное
недовольство.
Кроме четырех десятков пассажиров-переселенцев пароход вез в трюмах на
Дальний Восток целую тысячу солдат, парней молодых, любопытных. Впрочем,
всем было интересно побольше узнать о Дальнем Востоке, где придется жить,
служить, кому и недолго, а кому и вечно. Хорошо, что среди пассажиров
первого класса ехал владивостокский городской голова господин Маковский,
человек веселый, словоохотливый, большой патриот своего края и города,
заинтересованный привить интерес людям новым к дальней российской окраине.
Почти ежевечерне, когда немного спадала дневная жара, он, окруженный
любопытствующими, начинал рассказ. Видимо, он был неплохой психолог, потому
как заприметил, что там, где кучка, еще люди приткнутся, еще
любопытствующих добавится, потому и пошел к переселенцам; с кем, как не с
ними об истории освоения края гутарить, о житье-бытье на новом месте лясы
точить, уж у них-то к этим делам особый интерес, ушки на макушке, слушать
станут рты пораскрывши и уж сюда-то, едва ли не мигом, все население
парохода перекочует.
- Манят человека неизведанные дали. А если к любопытству - что там, за
горизонтом - добавляются еще и существенные интересы, нет, о наживе ли речь,
коли, пускаясь в неизведанное, можно и голову потерять, а интересы
практического свойства: что за земли там лежат, плодородны ли, богаты ли
леса зверем, реки- рыбой, много ли народу живет в тех местах, таровато ли -
а и торговлюшку какую завести; впрочем, если народцу местного маловато, то и
самому не осесть ли на землях удобных, в краях щедрых, среди людей мирных,
не воинственных? Отсюда и стремление русского человека в Сибирь бескрайнюю.
Отразив татаро-монгольское нашествие и окрепнув государственно, стала
Россия-матушка посылать своих сынов на восток, прирастать Сибирью. Славный
Ермак Тимофеевич, основав город на реке Тоболе, положил начало широкому
проникновению в Сибирь, на море Охотское, в Камчатку, Русскую Америку. И на
Амур, на Дальний Восток. Тяжел и долог был тот путь, многие опасности
поджидали сильных духом охотников за неизведанным, не единожды приходилось
возвращаться им, исчерпав силы и средства и не достигнув цели намеченной.
Но, отдохнув и набравшись сил, снова и снова пускались они в опасный путь,
снова и снова принимались осваивать земли новые, закладывать остроги,
умножать могущество и расширять землю Русскую. Атаман Поярков, отправившись
со своим отрядом в 1643 году из Якутска вверх по Алдан-реке и перевалив
Становой хребет, по Зее спустился на Амур-батюшку и на плотах скатился в
море Охотское. Он и был первым русским человеком, прошедшим Амур от истоков
до устья и указавшим удобный водный путь к Океану Великому. Семь лет спустя
Ерофей Хабаров со своей дружиной вольных охотников, ранее прознавши об
открытых богатых землях и получив дозволение воеводы Якутского, пустился в
опасный путь и основал на Амуре острог Албазинский. С тех пор и началось
широкое освоение Амура. Все новые и новые отряды казаков, промышленники
пушнины и искатели золота, а иной раз и люди беглые через Якутск и Становой
хребет, либо через Забайкалье выходили на бескрайние амурские просторы и
основывали здесь острожки, садились на землю основательно, распахивали
пашенку и огороды, крепкие дома строили, обзаводились женами - русскими
редко, за неимением, а все более из местных красавиц, и радовались, глядя на
детишек. А уж коли домами и пашнями обзавелись, да те дома голосами детскими
заполнились, значит прочно осели люди, без оглядки считают освоенные земли
своими и своею волей не расстанутся с ними никогда, разве что великим
принуждением...
Молодые хлопцы-солдаты слушали внимательно, а Степан с Марьей при
последних словах переглянулись, погладили по вихрам сидевших рядом сыновей и
почувствовали себя более уверенно. Ведь червь сомнения который день
неотрывно грыз изнутри: а не напрасно ли бросили место обжитое, дедово, и
сломя голову пустились в такую даль.
Отдавая должное мужеству первых землепроходцев - покорителей Сибири и
Востока Дальнего, красноречивый господин Маковский, воодушевленный
благородной задачей поднять настроение переселенцев и вселить в них
уверенность, не то, чтобы сознательно обманывал слушателей благодарных, а
как бы льстил им, поднимал душевно и едва ли не приравнивал к славным
предшественникам, утверждал в них сознание правоты дела задуманного. Ведь по
чьим следам непосредственно идут переселенцы, чью славу наследуют? Людей,
можно оказать, великих, твердых духом и телом, преумноживших земли
Российские, православные. Впрочем, могло быть и так, попросту и не ведал
владивостокский городской голова о том, что далеко не горячая надежда
отыскать землю обетованную "христолюбивыми" атаманами Поярковым и Хабаровым
и отважными их сподвижниками двигали, а напротив, жадность зверская,
неудержимая жажда наживы, наглая уверенность, что не встретят они от
населения местного - лесных охотников и оленных людишек отпора должного; не
о коротком и легком пути на восток они думали и не о новых землях для
царства Московского, а о том, как бы безнаказанно поживиться чужим добром,
долгими годами и тяжким трудом нажитым, заставить аборигенов платить ясак в
казну, да и свои котомки набить мягкой рухлядью, бабами их попользоваться,
покняжить на новых землях. Ватажки-то собирались, главным образом, из люда
беглого, тертого, звероватого, и в начальники они себе выбирали самых лихих
злодеев отчаянных, ни в чем не знавших удержу. Отсюда-то и главная причина
неудач их в освоении Амура-батюшки. Не с добром и ласкою обратились они к
населению туземному, а как убийцы и насильники, отчего и встречали
вооруженный отпор. Казак Юшка Петров, к примеру, атаманом Поярковым
посланный разведать дорогу от Зеи к Селимдже и найдя там городок
Пельничегду, не добрым словом отблагодарил князя местной за гостеприимство,
еду и приют, а устроил резню повальную, от чего сам же и пострадал - из семи
десятков казаков к Пояркову вернулись менее половины. И атаман Хабаров
воеводе в Якутск докладывал, кичась своею удалью богатырскою, что, поймав
сестру князя местного Лавкая, "Тое бабу расспрашивали и на пытке пытали и
огнем жгли". А еще он отписал, что "Божьей милостью и Государевым счастьем
тех Дауров в пень порубили всех с головы на голову"; "А в тех улусах мнотих
людей побивали и ясырь имали"; "И мы их в пень порубили, а жен их и детей
имали и скот".
Господин Маковский продолжал знакомить людей с историей освоения
Приамурья и востока Дальнего.
- Прослышав о появлении в тех местах маньчжурских отрядов и не желая
пограничных столкновений с Китаем, царь Алексей Михайлович в 1675 году
направил в Пекин посольство Николая Спафария - грека на русской службе. Но
соглашения о разделе земель достичь тогда не удалось. Московские же власти
придавали огромное значение вновь обретенным землям и для укрепления на
Амуре своих позиций объявили Албазин отдельным воеводством. А воеводою там
был посажен Алексей Толбузин, воин отважный и хозяин справный, круто
взявшийся за устройство из острожка настоящей крепости. Да не успел он. В
1685 году пятнадцатитысячное маньчжурское войско с громадной артиллерией
подступило к частоколу острожка и вынудило защитников Албазина, которых и
было-то всего четыре с половиной сотни при трех пушченках, отступить.
Довольные победой, маньчжурцы тот час сравняли острог с землей. А Толбузина,
едва он прибыл со своим отрядом в Нерчинск, завернули и вместе с дружиной
сотника Бейтона в двести казаков отправили возвращать острог. Стоял август
месяц и они до зимы успели построить жилища и восстановить частокол, но в
июле следующего года маньчжурское воинство вернулось и вновь осадило
острог. Целый год мужественно защищались казаки, но силы их быстро таяли под
огнем неприятеля, да и цинга, начавшаяся вследствии прекращения подвоза
свежей пищи, забирала щедрую дань. Во время одной их вылазок на неприятеля
погиб и сам воевода Толбузин. А начавшиеся вскоре переговоры между русским
правительством и китайским императорским двором положили конец осаде.
Албазин выстоял! Переговоры проходили в Нерчинске по инициативе русского
правительства, желавшего соседствовать на востоке с другом, но не с врагом.
И пришлось поступиться с таким трудом обретеннными землями - по настоянию
китайского императорского двора Амур перешел во владение Китая, а России
отводились земли от впадения в Шилку реки Горбицы и далее на север к
Становому хребту.
- Связь с русскими владениями на побережье Охотского моря, в Камчатке и
Русской Америке через Якутию была очень затруднительна и приходилось
постоянно обращать взоры на Амур - великую водную магистраль, тем более,
что, обладая формальными правами, китайцы никак эти земли не заселяли и
хозяйственной деятельности здесь не вели. Иркутский генерал-губернатор
Мятлев в 1753 году, озабоченный доставкой продовольствия и хозяйственных
припасов в Охотск и Камчатку, вновь предложил воспользоваться Амуром, но на
сделанный русским правительством запрос китайский императорский двор ответил
отказом.
Слушатели явно неодобрительно отнеслись к действиям китайского
императора. - Ишь, - мол, - как собака на сене...
Господин Маковский с явным наслаждением воспринимал всеобщее внимание и
движением руки успокоил слушателей.
- Хотя атаман Поярков и спустился по Амуру в Охотское море и на
построенных судах достиг устья реки Ульи, где уже было зимовье русских
землепроходцев, но все же бытовало мнение, что Амур теряется в песках и в
нижнем течении несудоходен. Экспедиция Крузенштерна в 1804 году, сделав
промеры в Татарском проливе, что между материком и островом Сахалином и в
который впадает река Амур, определила глубину его только в четыре сажени и,
не дойдя до устья Амура, пришла к выводу, что Сахалин на севере соединяется
с материком, а Амур несудоходен. Через сорок два года штурман Гаврилов на
бриге "Константин" вошел в устье Амура и поднялся до гиляцкой деревушки
Чныррах, но сомнений в доступности Амура с моря не рассеял. Не желая
ссориться с Китаем, русское правительство имело и веские доводы
внутриполитического характера препятствовать освоению Амура. Граф
Нессельроде, канцлер при императоре Николае I, говорил, что отдаленная
Сибирь до сего времени была глубоким мешком, в который спускались наши
грешки и подонки в виде ссыльных и каторжных; с присоединением Амура дно
этого мешка оказажется распоротым и ссыльным и каторжникам предоставится
путь для бегства по Амуру в Великий Океан и страны иноземные.
- Что вскоре и сделал Михаил Бакунин, - хмыкнул слушавший эту
импровизированную лекцию молодой офицер-моряк.
- О, этому событию предшествовала самовольная экспедиция
капитан-лейтенанта Геннадия Ивановича Невельского. Отправленный на бриге
"Байкал" доставить припасы для Камчатки, он в мае сорок девятого года,
зная, что ему придется отвечать за самовольное предприятие, пустился к
Сахалину и, огибая его о севера, к устью Амура. Пройдя Татарским проливом
между Сахалином и материком, он доказал, что Сахалин остров, а устье Амура
доступно для всех судов. Невельской по требованию графа Нессельроде был
предан суду Особого комитета и разжалован в рядовые, да благо вмешался
генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев, сумевший убедить императора в
необходимости присоединения Приамурского края в состав России. И вовремя.
Уже в следующем году в тех водах появились корабли английского
адмиралтейства и американские китобои. Положение стало острым - иностранцы
вот-вот установят здесь фактории и объявят эти земли своими владениями, что
они постоянно и делали едва ли не по всему свету. И Невельской вновь
решается на самовольный поступок. Двенадцатого июня пятидесятого года он
поднимается по Амуру до гиляцкого селения Тырь, высаживается там на берег и
объявляет местным жителям, что отныне они переходят под власть государства
Российского. Спустя полтора месяца Геннадий Иванович поднимается до мыса
Куегда, где, собрав туземцев дает салют из фальконета и шести ружей,
поднимает русский флаг и от имени императора заявляет, что отныне устье
Амура, Сахалин и побережье Татарского пролива являются владениями России.
Там, у мыса Куегда, он основал город Николаевск. Вот отсюда-то через
одиннадцать лет и бежал Михаил Александрович Бакунин, - последние слова
господин Маковский адресовал персонально молодому офицеру.
- Для китайцев же, считавшихся владельцами всего бассейна Амура, было
заготовлено объяснение, что Николаевск-де не более чем лавка
Российско-Американской компании, так себе, крохотная фактория, и не следует
опасаться там наших территориальных захватов. Но буквально тут же, не
прошло и двух лет, как русские корабли осмотрели и нанесли на карты
многочисленные удобные заливы и гавани к югу от устья Амура, а кое-где и
установили военные посты. В пятьдесят третьем году вышло Высочайшее
повеление о занятии острова Сахалина и были образованы поселения в заливе
Анива и устье речки Кусунай. Осложнившаяся международная обстановка,
возможность скорой войны с Англией и Францией и незамедлительная в этом
случае блокада западных наших портов ставили под угрозу подвоз снабжения в
Камчатку, Русскую Америку и на Охотоморское побережье. Поэтому
генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев решительно рекомендовал
правительству уделить особое внимание Амуру как удобнейшей транспортной
артерии для доставки грузов на восток. Из Санкт-Петербурга по этому поводу
был сделан запрос в Пекин, но китайцы высокомерно отмалчивались, и император
Николай I разрешил Муравьеву сделать пробный сплав. В середине мая пятьдесят
четвертого года, на только что построенном в Шилкинском заводе пароходе
"Аргунь", обеспечивавшим движение вниз по реке пятидесяти барж и множества
плотов, с более чем тысячей казаков Муравьев, предварительно уведомив
местные китайские власти, за месяц благополучно спустился к посту
Мариинскому, где оставил сотню казаков и два горных орудия. Доброе начало
доказало всем сомневающимся важность этого пути; он короток, пригоден для
сплава, удобен для заселения и позволяет регулярно доставлять грузы. Но
главным же было то, что прибывшие вовремя в Камчатку люди и припасы
обеспечили отражение англо-французского десанта. Да и разведанные Амурский
лиман и гавани дали приют российскому флоту, когда взбешенные неожиданным
разгромом в Петропавловске-Камчатском, союзники ринулись его искать. А в
пятьдесят пятом году со вторым сплавом по Амуру в его низовья прибыли уже и
первые мирные переселенцы - крестьяне Забайкальской и Иркутской губерний.
Неведомый Бакунин Степану Медникову был безразличен, а вот что за земли
там, на Дальнем Востоке, какой климат, не затеряется ли он с семьей в
таежной глуши, не нападают ли на эту землю иноземцы, это его беспокоило. И
господин Маковский хорошо знал, что именно волнует переселенцев.
Для охраны своих Дальневосточных рубежей Россия давно нуждалась в
удобной гавани, не замерзающей максимальное количество зимних дней. Ведь и
владения России здесь были обширны: устье Амура, побережье Охотского моря,
Чукотка, Камчатка, Курильские острова, Сахалин, Командорские, Алеутские
острова, Аляска... Кроме того, водрузив русский флаг в устье Амура,
Невельской намеревался исследовать побережье Японского моря до Кореи и,
возможно, колонизовать его. Но средств, а главное - людей, у него было мало
совсем, так что от этой задачи ему пришлось отступиться. Но годы шли и время
диктовало необходимость укрепления обороны дальневосточных рубежей империи.
Отдаленность России-матушки, трудность доставки людей и снабжения через всю
практически бездорожную Сибирь подвергали риску утраты всего здесь с
величайшим трудом добытого и обжитого, ставили под сомнение способность
удержать то, что уже привыкли считать едва ли не исконно своим, на что уже
давно смотрели как на неисчерпаемую кладовую, далекую правда, но безмерно
щедрую - бесценной мягкой рухлядью, лесом, золотом, рыбой, морским зверем,
да и бог весть что сулила эта неизведанная, не хоженная, не освоенная
дальняя земля.
Исследования в Японском море начали русские моряки на фрегате
"Паллада". Глава дипломатической миссии адмирал Путятин, возвращаясь из
Японии к устью Амура, прошел вдоль всего побережья от Кореи до Амура. Карта,
составленная штурманами "Паллады", правда небольшого участка побережья к
северу от Кореи, была опубликована в Петербурге в пятьдесят седьмом году, А
годом ранее, в пятьдесят шестом году, во время Крымской войны английский
фрегат "Винчестер" в поисках ушедших из Петропавловской гавани от
многократно превосходившего численно неприятеля русских кораблей, случайно
зашел во владивостокскую бухту, дав ей имя Порт Мэй, а самый полуостров, на
котором сейчас стоит город, обозначил именем их принца Альберта. Наше благо,
что в азарте поисков маленькой российской эскадры, англичане не придали
должного внимания очень удобному расположению бухты и тому значению, которое
имела бы она в их умелых и опытных руках. Стоило им высадить на берег с
десяток солдат, да срубить крошечный форт, да поднять флаг своего
королевства, как вся эта громадная территория от Кореи до наших поселений у
Амурского лимана была бы безвозвратно утрачена для России. А вместе с
владивостокской бухтой мы утратили бы и удобный выход к Восточному океану.
Ведь помимо весьма важного стратегического положения - у северного стыка
границ Китая и Кореи, да в сутках с небольшим морского хода до Японии, да со
здоровым северным климатом, этой бухте для "Владычицы морей" не было бы
цены. Позже, по слухам, англичане каялись в своей нерасторопности, да
поздно.
Немедленному освоению Россией этой грандиозно важной по своему значению
территории препятствовали наши весьма сложные отношения с Китаем. Обитавших
здесь многочисленных народностей тунгусского происхождения - орочей,
удегейцев, гольдов, нивхов - китайские императоры считали своими вассалами,
хотя официальных сношений с ними не имели и не требовала даже дани.
Экономические связи, впрочем, существовали: в обмен на дешевые ткани и
изделия из железа, тазы - да-цзы, - что в переводе с китайского означает
"туземец" - поставляли считающийся на востоке драгоценным корень женьшень,
чудодейственные оленьи панты и меха. В пятьдесят девятом году, да, тридцать
дет назад, осматривая побережье Японского моря от Императорской гавани до
Кореи, генерал-губернатор Восточной Сибири граф Муравьев-Амурский решил,
что в бухте Золотой Рог, названной так им же из-за несомненного сходства с
константинопольской бухтой, необходимо, вследствии очень уж удобного ее
расположения, основать военный порт. И имя порту подобрал благозвучное -
Владивосток, помятуя о ранее возникшем Владикавказе и отводя будущему городу
не менее важную роль. Тем более, что в мае пятьдесят восьмого года в
китайском городе на Амуре Айгуне "ради большой, вечной взаимной дружбы обеих
государств" был заключен трактат, определивший границу между нашими
державами, который спустя полмесяца подкрепился Тяньцзинским договором.
Утвердив айгунский и тяньцзинский трактаты, китайский император Сяньфэн стал
колебаться: Хоть и далеки те земли и населены они варварами, да вдруг в
будущем понадобятся. Но тут такие беды обрушились на императорское
семейство, что стало им не до далеких северных земель.
Воспользовавшись длившимся уже десять лет тайпинским восстанием и
вызванной им гражданской войной, английские и французские войска подступили
к Пекину. Император Сяньфэн очень испугался и из города убежал, скрылся в
далекой своей провинции. Русский посланник генерал-майор граф Игнатьев
оказал помощь императору Китая, уладил вопрос о выводе иноземных войск из
столицы и содействовал заключению мирного договора. Китайское правительство
было благодарно России за спасение столицы и помощь в выводе войск
захватчиков и тогда же подписало Пекинский договор, который смел последние
неясности ранее заключенных трактатов и подтвердил, что граница между
Россией и Китаем будет проходить по Амуру, затем вверх по Уссури до впадения
в нее реки Сунгачи, по руслу этой реки до озера Ханка, которое граница
разделит пополам, далее пограничная черта пойдет до реки Туменьула, за
которой начинается уже Корейское королевство, и закончится в устье этой
реки в Японском море. Благо и поселений китайских там не было, а русские
довольно густо заселили уже левый амурский берег. Таким образом,
присоединение Приамурья произошло путем чисто дипломатическим и не стоило
России ни единой капли крови, ни единого выпущенного патрона.
И вот, двадцатого июня шестидесятого года военный транспорт "Маньчжур"
под командованием капитан-лейтенанта Шефнера в три часа пополудни вошел в
бухту Золотой Рог. Туман рассеялся и взорам моряков открылась великолепная
просторная бухта с изумрудными от зелени отлогими берегами, с густым
строевым лесом, полным дичи, со звонкими речушками,сбегающими с невысоких
окрестных сопок... Моряки доставили на шлюпках на берег тридцать человек
солдат с командиром прапорщиком Комаровым, шанцевый инструмент, бревна и
доски, заготовленные еще в Николаевске для постройки жилья. Ступив в густые
береговые заросли, кто-то заметил странное рыжее животное и громким криком
оповестил об этом товарищей. Страх, к счастью, оказались напрасными, это был
не тигр, а любопытный пугливый дикий козел. Тигры, впрочем, и до сего
времени частенько навещают город, любят они полакомиться собачками. А в
бухту каждый год заплывает кит, - добавил он, заметив округлившиеся от
изумления и радостного восторга глаза мальчишек.
Господин Маковский рассказывал живо, увлекательно, обращался к
крестьянам-переселенцам и солдатам-новобранцам подчеркнуто уважительно и
они платили ему молчаливой благодарностью и симпатией, которую переносили
уже на дальние земли, освобождаясь внутренне от неясного страха перед
томившей неизвестностью.
- Установив границу с Китаем, Россия была крайне заинтересована как
можно скорее заселить вновь приобретенные земли, и чтобы укрепить там нашу
государственность, и чтобы возникли села и казачьи станицы с обильным
населением, чтобы земли обрабатывались и производили достаточно продуктов не
только для быстро растущего населения, но и для войск, охраняющих восточные
рубежи гигантской нашей империи, да и для вывоза на обмен товарами иных
стран. К тому же существует и постоянная необходимость в скорейшем развитии
Владивостока как береговой базы Сибирской военной флотилии, крупного
военного и торгового порта. Грузы для всего Дальнего Востока удобнее и
дешевле завозить морем, а для этого нужно строить порт с причальными
стенками, судоремонтными мастерскими, сухими доками, пакгаузами для
хранения грузов, и позаботиться о населении, которое и станет строить город
с его домами и улицами, заводами и фабриками, складами и мастерскими;
трудолюбиво начнет производить тысячи и тысячи вещей, без которых жизнь
современного человека с его неутолимой жаждой деятельности и привычкой к
определенному комфорту просто невозможна. Ощущая настоятельную необходимость
заселения обширного края, военный губернатор Приморской области решил
водворять в южные ее районы отслуживших срок военной службы солдат и
отбывших наказание ссыльных. Уже в сентябре шестидесятого года из
Николаевска в залив Святой Ольги были направлены четверо мужчин и три
женщины из числа ссыльных и водворены на жительство в поселке Новинка, в
полуторах верст от военного поста. Через год к ним присоединились еще четыре
семейства ссыльных, ранее отбывавших каторгу. Для обзаведения на новом месте
и чтобы нацелить на крестьянский труд каждой семье выдали по лошади и
корове, по две овцы, семена овощей и злаков, а так как на поселение прибыли
они поздно, то их поставили на довольствие - мужчинам давали солдатский
паек, а женщинам - половину... Но бывшие обитатели острогов оказались
малоподходящим контингентом для долгого и упорного труда на необжитой земле,
да и женщины, не венчанные со своими хозяевами, переходили от одного к
другому и служили лишь яблоком раздора, а не основой хозяйства. Поселенцы не
занимались сельским трудом, а перебивались случайными заработками в гавани.
Не увенчалась успехом и попытка заселить край отслужившими срок воинской
службы солдатами. Надежды возлагали на поселившихся в шестьдесят втором году
близ Святой Ольги и основавших деревню Фудин на левом берегу реки
Аввакумовки пятнадцать солдат, но из них только четверо были женаты, а
остальные бобыли, и хозяйство вести они не стали. Каждому поселенцу сразу
вручили по сто тридцать рублей, но и этой суммы оказалось совершенно
недостаточно для приобретения сельскохозяйственного инвентаря и
продовольствия до первого урожая. Поэтому отслужившие солдаты занялись либо
охотой, либо поисками случайных заработков в гавани.
Молодые солдаты веселыми издевками прошлись по своим неудачливым
предшественникам и в своем озорстве даже несколько переусердствовали, от
чего присутствовавшие женщины возмущенно зафыркали. Впрочем, батальонный
командир, пожилой усатый подполковник, тут же призвал свое воинство к
порядку.
- А отчего не попытались организовать вольное переселение?
-поинтересовался морской офицер.
- В шестьдесят первом году в американских газетах, издаваемых на
чешском языке, было напечатано письмо, в котором горячо расхваливались
природные богатства Приамурского края. Автор письма выразил надежду, что
русское правительство не откажет чехам в позволении колонизовать эти
пустующие земли, поможет им материально на первоначальное обзаведение и
разрешит сохранить управление в собственных селениях по обычаям поселенцев.
В то время в Америке жило довольно много чехов и значительная часть их
обратилась в русское посольство в Вашингтоне с просьбой о переезде в
Южно-Уссурийский край. Ими были выбраны два делегата - издатели чешских
газет Мрачек и Барто-Летовский, отважно пустившиеся через океан. В конце
июля шестьдесят второго года на клипере '"Наездник" они прибыли во
Владивосток, выбрали для предполагаемого заселения участок на берегу
Уссурийского залива и подали прошение о выделении земель, но их условия не
устроили Удельное ведомство русского правительства. А немного ранее, в
апреле шестьдесят первого года Удельным ведомством в газетах было
опубликовано сообщение о заселении Амурской области и Южно-Уссурийского края
и сообщены правила для привлечения желающих поселиться. Вкратце эти правила
сводились к следующему. Государство отводило будущим поселенцам по их
избранию свободные участки казенной земли во временное владение или в полную
собственность, в последнем случае с уплатой трех рублей за десятину земли.
Селиться можно было как отдельными хозяйствами, так и целыми обществами,
состоящими не менее чем из пятнадцати хозяйств. Земли для поселенцев не
жалели - отводили по сто десятин на семью. К тому же поселенцы освобождались
от отбывания рекрутской повинности в течении десяти наборов, и навсегда от
подушных податей. Лишь по истечении двадцати лет, предусматривали правила,
поселенцы будут обязаны платить государству поземельную подать, которая к
тому времени будет установлена.
Крестьяне-переселенцы слушали внимательно, заинтересованно, и
одобрительно кивали головами столь привлекательным правилам Удельного
ведомства. Однако Степан имел несколько иное мнение и осмелился его
высказать, чувствуя молчаливую поддержку жены, - Земли далекие,
неизведанные, да и переезд в копеечку выйдет. Дело сомнительное... Вон и
сейчас не много охотников перебраться туда находится.
Господин Маковский согласно кивнул и продолжал, давая понять, что
главное еще впереди, - Для скорейшей колонизации южной части русского
побережья Японского моря у Удельного ведомства родилась новая идея.
Доверенное лицо Удельного ведомства Фуругельм, брат капитан-лейтенанта
Фуругельма, командира транспорта "Князь Меньшиков", первым обследовавшего
эти берега еще в пятьдесят четвертом году, отправился в Приморье и выбрал
для начального заселения остров Казакевича, который с семьдесят первого
года стал называться Русским, и район побережья от реки Майхэ, что впадает в
Уссурийский залив, на юг до залива Америка, названного так экипажем русского
парохода-корвета "Америка", открывшего его в пятьдесят девятом году, Всего
Фуругельмом было выбрано для заселения около полумиллиона десятин. Удельное
ведомство отводило переселенцам по пятьдесят десятин земли на семью. И
льготы предусматривались большие. В первые двадцать четыре года подати с них
не взыскивались, а по истечении этого срока устанавливалась арендная плата в
пятьдесят копеек за десятину. Если семья бралась обрабатывать больший
участок земли, то бога ради, и оброк устанавливался за площадь, превышающую
пятьдесят десятин. Однако и требования выдвигались, чтобы на представленном
участке колонисты в течении первых же двух лет построили дом и распахали
пашню.
- Я слышал, иностранцы охотнее брались колонизовать южное Приморье чем
русские и малороссы. Видимо, деловая жилка в них больше развита. Как у них
получается? - поинтересовался пожилой чиновник народного образования, с
семьей направляющийся к новому месту службы.
- Как сказать... Вот, к примеру, в шестьдесят восьмом году из Финляндии
на пароходе "Александр II" в бухту Находка, что в заливе Америка, прибыли
сто шестнадцать человек - компания была пестрая - фельдшеры, фотографы,
колбасники, кирпичники... Здесь располагалась фактория Удельного ведомства и
люди надеялись найти землю обетованную и кущи райские. Но климат оказался
непривычным - холодная бесснежная зима, промозглые сырые весна и лето,
вековая дремучая тайга, никогда не паханные земли в расспадках горных рек...
Впрочем, нет. Сучанская долина - одно из лучших для земледелия мест в крае.
Как бы то ни было, навыков к крестьянскому труду финны не имели, поэтому их
затея провалилась и через год-полтора колония распалась, а колонисты
разбежалась кто куда. Часть их, впрочем, осела во Владивостоке, ремеслами
занялись, торговлюшкой. Но с тех пор и до начала восьмидесятых годов морем
новые переселенцы в Приморскую область не прибывали. Заглохло и поселение
сушей - от двух до трех лет на телегах через всю Сибирь, бездорожьем -
невыносимый, трудный, мучительный, голодный путь, и одолеть его удавалось
далеко не каждому крепкому взрослому человеку, а уж детям и подавно... К
тому же неудачники, что не смогли осилить дикую природу и утвердиться на
новых местах, вернувшись в родную деревню, такое рассказывали о тяготах в
пути, невыносимых лишениях, падеже скота, нетронутой целине, вековой тайге,
редких и весьма малочисленных поселениях, беглых каторжанах, грабивших всех
на дорогах Сибири, что даже задавленные нуждой и безземельем крестьяне
перенаселенных центральных губерний России и Малороссии не рисковали пытать
счастья. Между тем дальневосточные богатства привлекали внимание англичан,
французов, американцев, немцев, да и Китай энергично принялся заселять
прежде безлюдные пограничные с нами просторы Северной Маньчжурии. Все это
создало большую опасность для владений России на Дальнем Востоке. Вон, в
семьдесят восьмом году английский военный корабль пренаглейше вторгся в
бухту Золотой Рог, а после требований наших военных властей покинуть ее,
перебрался в соседнюю бухту Диомид. Там англичане даже высадили на берег
военный десант! Хорошо, до стрельбы дело не дошло, наши солдаты срочной
службы кулаками и пинками согнали англичан в воду и они убрались восвояси.
Здесь солдаты дружно засмеялись, а их бравый командир воинственно
подкрутил правый рыжый ус и, словно после одержанной крупной победы,
принялся закуривать папиросу.
- Но военных сил на Дальнем Востокек у нас было явно мало, - развел
руками господин Маковский, - и поэтому крайне опасно зависеть от Европейской
России - пока оттуда получишь подкрепление, блокируй неприятель Владивосток
с моря, или, не дай бог, высади он десант на суше. Словом, сама жизнь
настоятельно требовала широкого привлечения людей на далекую нашу окраину и
скорейшего создания здесь даже и не форпостов военных, а обжитых
многочисленных населенных пунктов с обильным населением и развитой
промышленностью. Вот тогда то генерал-губернатор Восточной Сибири Анучин и
предложил заселять Южно-Уссурийский край морским путем. Генерал Анучин был
опытным администратором, хорошо знал пути к видным сановникам, наделенным
правом принимать государственные решения, умел должным образом подать
необходимые факты, да и императором Александром II был принимаем. И вот,
первого июня восемьдесят второго года Государственный Совет вынес нужное
решение. Принятию этого решения способствовало то, что с семьдесят девятого
года из Одессы на Сахалин-остров пароходами регулярно доставляли партии
ссыльно-каторжных, а еще через год из Кронштадта во Владивосток на пароходе
добровольного флота "Россия" была доставлена тысяча с лишком человек солдат.
- Конечно, хоть морем и боязно, но гораздо быстрее. Два месяца - это не
два-три года. Там проешься, пообносишься, да и коня, быков погубишь, пока до
места доберешься, - дружно поддержали генерала Анучина мужики-переселенцы.
- И детей жалко, - вторили им жены.
- Однако же родные избы, скот, землю продали, нажитое бросили, с собой
и взяли то самую малость, а как на новом месте удастся устроиться, только
богу ведомо..., - не соглашались некоторые.
- Генерал Анучин настолько был заинтересован в заселении земель
окраинных, что сумел провести через Государственный Совет положение о том,
что переселение морским путем должно осуществляться за казенный счет. Он
доказал сановникам, что побудительных мотивов для переселения в такую даль у
крестьян внутренних губерний существует предостаточно - и громадная
скученность населения, и безземелье, и низкая урожайность. Но все же русский
мужик крайне неповоротлив, да и моря боится изрядно. Словом, ему нужны были
веские, ощутимые льготы для переезда. И в восемьдесят втором году был принят
закон о переселении. Крестьянам центральных губерний России и Малороссии,
ежели кто надумает, было предложено на казенный счет послать своих гонцов
для выбора земель. Во Владивостоке Удельным ведомством было создано
переселенческое управление, которое построило бараки для жилья переселенцам
после их прибытия во Владивосток и до отправки на выбранные места
жительства. Начиная с восемьдесят третьего года была установлена норма в
двести пятьдесят семей ежегодно, сроком на три года для отправки
переселенцев морским путем из Европейской России на Дальний Восток.
Государственная казна взяла на себя все расходы по перевозке, снабжению их
продовольствием, орудиями труда и устройству быта на местах поселения.
Прибывшим на новые земли поселенцам отводилось в пользование не менее
пятнадцати десятин земли на каждую мужскую душу, но не более ста десятин на
семью. И что главное, землю эту можно было выкупить в полную собственность
по три рубля за десятину. На первые пять лет жительства на Дальнем Востоке
переселенцы освобождались от государственных податей и всяческих
повинностей.
- В одной нашей Неглюбке народу поболее будет, а землицы нету. Да и что
семьсот пятьдесят семейств для такой громадной области, - махнул рукой
Степан, - горсть малая.
- Конечно, правительственное решение переселять семьсот пятьдесят
семейств за три года никоим образом не могло решить проблему широкой
колонизации края, но важен был пример, надеялись, что за ними последуют
тысячи и тысячи новых переселенцев. Ведь кроме бесплатного переезда,
переселенцам предоставлялось продовольствие на полтора года из расчета
шестьдесят фунтов муки и десяти фунтов крупы в месяц на человека, по сто
рублей пособия на каждую семью, пара волов или лошадей, корова и семена для
посева. Экономическое бремя взяло на себя государство немалое - один только
переезд члена семьи переселенца обходился ему почти в тысячу триста рублей.
Для более равномерного расселения переселенцев на новых землях было принято
решение селить их не в уже существующих деревушках, а создавать новые, да
притом на расстоянии не ближе десяти верст одна от другой и с числом дворов
не более двадцати пяти. Поощрялось и хуторское хозяйство. В том же,
восемьдесят третьем году на "Зеленый клин" отправились и первые
переселенцы, а в следующем году к двумстам пятидесяти казеннокоштным
переселенцам прибавились сорок пять семейств своекоштных, то есть принявших
расходы по переселению на свой счет. Уже в восемьдесят пятом году количество
своекоштных возросла до ста тридцати одного семейства и было бы еще большим,
будь тогда в достаточном количестве пароходов для переселения.
- Своекоштные... Это как мы, значит, - особо заинтересовались
переселенцы и теснее придвинулись к рассказчику. - Ну-ка, расскажите, на
каких условиях им переселяться было предложено?
- Своекоштным переселенцам местные власти были очень рады - ведь
расходов переселенческому управлению приходилось нести значительно меньше,
да и народ подбирался более надежный. Но для обзаведения на месте
переселения необходимым хозяйством требовалась определенная сумма денег, и
весьма немалая. Поэтому было установлено, что кроме расходов по перевозке
морем, поселенец, прибыв во Владивосток, обязан был иметь шестьсот рублей
наличными, не менее, для строительства жилья, приобретение скота,
сельскохозяйственного инвентаря, семян... Впрочем, тем, у кого этой суммы не
было, переселенческое управление приходило на помощь и выдавало ссуду,
вначале полностью шестьсот рублей, а через несколько лет выплачивалась
сумма, недостающая до шести сотен. Причем ссуда выдавалась на тридцать три
года, из которых первые пять были льготными, а в следующие двадцать восемь
предусмотрено было брать по шесть процентов годовых.
- Точно, так нам в переселенческом управлении в Чернигове и сказывали,
- кивали головами мужики, довольные, что владивостокский городской голова
подтверждает прежде слышанное и утверждаясь в правоте сделанного шага.
- Но необходимость заселения дальневосточного края путем доставки туда
избытка населения центральных губерний России и Малороссии имела и
многочисленных врагов, прежде всего в лице влиятельных землевладельцев,
дворянской верхушки, традиционных столпов трона. Переселение существенно
затрагивало их интересы - ведь чем больше народу, тем выше цена на землю,
которой они владели. Помните, царским манифестом и Положением девятнадцатого
февраля шестьдесят первого года за помещиками признавались все права
собственности на землю в имении, в том числе и на крестьянскую надельную. Да
и заводчики заинтересованы в избыточном населении: длинные очереди ищущих
работу позволяет им устанавливать низкую заработную плату и жесточайшие
условия труда. Поэтому, после упорной борьбы в Государственном Совете, с
восемьдесят седьмого года переселение за казенный счет было прекращено. На сорок шестой день рейса, во время которого переселенцы пережили и
изнурительную качку и несусветную жару долгого перехода Индийским океаном
вдоль экватора, и тропические грозы с буйными ливнями у Малакки, и
жесточайший шторм в Желтом море, и потрясение смертью трехлетнего малыша от
кори и похороны его в морской пучине, и радость свадьбы юной полтавки и
сумского хлопца, которых по православному обычаю и морским законам окрестил
облачившийся по этому случаю в узорчатую, золотом шитую епархиль батальонный
священник, а капитан парохода в белом, обшитом золотым галуном парадном
мундире сделал о том запись в судовом журнале, и отдых трехдневной стоянки
для пополнения запасов угля и свежей воды в изматывающе душном и влажном
порту Сингапуре, где пассажиры парохода разбрелись почтительно поглазеть на
нарядные, белые под кокосовыми пальмами виллы колониальной администрации,
грязные, тесно набитые дочерна смуглыми полуголыми обитателями малайские
хижины вдоль медленной тинной речушки под миллионноногими мангровыми
деревьями, грозные английские пушки, охраняемые черноусыми, в белоснежных
чалмах и красных суконных мундирах солдатами-индусами, "Кострома" поутру,
приблизившись к серебристой пелене густого тумана, замедлила было ход, но,
протяжно закричав толстым и хриплым голосом сирены и звонко ударив в
доблеска начищенный бронзовый колокол, храбро нырнула в туман, который
вскоре рассеялся и обнажил сперва зеленые уже берега Русского острова, потом
острые пики скал-близнецов "Ослиные уши" и обрывистые высокие кручи
полуострова Шкота, и просторный рейд, и спокойную гладкую воду бухты Золотой
Рог, и прижавшийся к ней узенькой полоской на северном берегу город
Владивосток - столицу Южно-Уссурийского края.
- Уфф..., приехали! Заря бледно-розовым светом окрасила восток, четко обрисовав за
неглубоким и нешироким заливом контур дымящегося вулкана Сакурадзима.* В
древнем замке сацумских князей, которым он верно служил всю жизнь, Сайго
но-Такамори**, великий воин, генералиссимус, знамя самураев страны Ямато,
начал приготовления к своему последнему сражению. Внешне он был спокоен, в
движениях нетороплив, распоряжения отдавал ровным, четким голосом. Но гнев
душил его. Подняв восстание, он был убежден, что император не считает его
поступок нарушениям вассальной верности. Разве не он, Сайго Такамори, нанес
поражение последнему сегуну Кэйки, разве не он собирал самураев под лозунгом
"Сонно" - почтения и верности императорскому дому? А восстание..., что же,
оно было поднято против тех, кто воспользовался его победой, отверг принцип
"Дзеи", призывавший к изгнанию гайдзин - рыжеволосых варваров, так густо
заполнивших божественную землю страны Нихон, против его бывшего соратника,
коварством захватившего фактическую власть. Сейчас, окруженный на горе
Сирояма*** императорскими войсками, набранными из простолюдинов - крестьян,
горожан, даже париев-эта и потерпевший в последнее время от этого сброда
несколько поражений, Сайго уже и не рассчитывал на победу. Что же, значит,
это его карма... Но, посылая жалкие остатки своих войск на верную гибель, он
и себе не искал ни убежища, ни спасения. Проведя жизнь в боях, он перестал
бояться смерти. Да и честь самурая, кодекс Бусидо - Путь воина, который он
истово исповедовал и которому учил своих подчиненных, требовал уйти в мир
предков через сэппуку. Душу его саднило. И даже не поражение - настоящий
воин должен быть готов скорее не к победам, а к поражениям. И если из иных,
очень редких поражений он выходил лишь окрепшим, вновь готовым к сражениям,
то сейчас он чувствовал, что ему уже не воскреснуть духом... Это сражение -
последнее. Ведь гибли не только остатки его войск, верных старые традициям
самураев, гибла вера в * Сакурадзима - вулкан на острове Кюсю
** Сайго Такамори - 1827 -1877, Военный министр в правительстве Японии,
весной 1877 г. поднял на Кюсю мятеж, известный как "сацумская война".
***Сирояма - гора в окрестностях Кагосимы. возрождение духа страны Ямато, незыблемость привычного уклада жизни,
гибла высокая мечта и цель жизни: именно ему, как никому из трех его давних
предшественников, покорить сперва Корею, а затем и Китай..., и стать
подлинным обладателем титула Сэйи тай сегуна - Великого военачальника,
Покорителя варваров !
Со стороны города раздались звуки трубы, знак готовящегося штурма, и
несколько выстрелов из ружей. Но мысли Сайго уже не принадлежали ни
сражению, ни соратникам, ни императору, ни даже личному его врагу. Врагом
сейчас занят его ики-райо - дух смерти, который почти год как отделился от
Сайго и незримо витает над Окубо,* ищет возможность застать его врасплох и
нанести верный удар. Но не только на свой ики-райо полагался Сайго. Он
послал верных ямабуши - ниндзя и куноичи - женщин-ниндзя, которые в
традиционных черных, плотно облегающих фигуру одеждах, либо в праздничных
кимоно хозяек чайных домиков гейш, или великолепных, доступных лишь высшей
знати проституток-ойран, отыщут удобное мгновение и пошлют острую стрелу из
короткого лука хэнкау, который можно удобно спрятать под одеждой, или ударят
отточенным стальным краем тэссена - боевого веера, или точно метнут шурикэн
- плоский диск со смертельными зубцами.
Мысли Сайго принадлежали собственной судьбе-карме. В додзо - небольшом
и тщательно охраняемом дворцовом дворике, он отдал последние приказания
са-конай и у-конай - генералам левой и правой сторон обороны, велев им
спешить в бой, жестом приказав остаться телохранителю и еще нескольким
верным воинам. Телохранитель, бесстрашный и сильный воин, искусно владевший
мечом, принадлежавший ему не только душой, но и телом, отпрыск древнего и
знатного рода, должен был послужить ему кайшаку - секундантом и палачом. Те
же, другие, будут действовать как кэнши: они официально засвидетельствуют,
что Сайго ушел из жизни истинным самураем.
* Окубу Тосимити - 1832 -1877, министр финансов, внутренних дел. Стряхнув легкие сандалии, Сайго шагнул на новый, сплетенный из свежей
желтой рисовой соломы татами, сел, скрестив ноги, и спокойно посмотрел на
алеющий восток. Он твердо знал, что Бусидо - Путь воина, это каменистая,
трудная дорога к смерти. Он честно прошел этот путь. Верно служа сперва
сацумским князьям Симадзу, а затем и императору Мэйдзи*, он всегда был готов
достойно умереть: в бою воином, а потерпев поражение - без малейшего
колебания души или внутреннего сожаления - через сэппуку. Час настал: его
кайшаку осторожно и бережно повязал Сайго хачимаки - широкую белую налобную
повязку, знак того, что воин готов к последнему усилию души и воли и, встав
перед ним на колени, наполнил и подал чашу рисового вина. Сайго ощутил
легкий аромат сакэ, поднес чашу к губам и сделал четыре глотка: ити - раз,
ни - два, сан - три, ши - смерть - четыре !
В это время, легко поднявшись на ноги, его кайшаку быстро и ловко
обернул рукоять своего длинного двуручного меча белым, как символ чистоты и
смерти, шелком, и низко поклонился Сайго.
* Муцухито - 1852 -1912 -японский император (1867-1912). Годы его
правления носили официальное название Мэйдзи - Просвещенное правление. Развязав оби, Сайго распахнул халат и плавным движением сбросил его с
плеч, обнажив свое еще не старое, мускулистое тело. Один из кэнши в поклоне
подал ему на лакированном подносе короткий меч, подал так, что Сайго
пришлось потянуться за ним, вытягивая шею. Видя это движение, телохранитель
поймал себя на мысли, что страстно желает резко взмахнуть мечом и
предотвратить страдания любимого вождя. Но удержался, не желая ни замутить
чистоту последней воли Сайго, ни вызвать возможных усмешек многочисленных
его врагов, да и зная, что он не даст ему мучиться в агонии.
Сайго взял с подноса меч, бегло взглянул на синеватое лезвие, обхватил
рукоятку обеими руками и вонзил острое лезвие слева в живот. Проведя его
направо, он открыл средоточение духа, энергии, воли, гнева, доброты,
мудрости и всей жизни, и освободил чистою и не оскверненною свою душу.
Затем, спокойно и бестрепетно повернув в ране меч, Сайго провел его немного
вверх, сделав таким образом дзамондзи - сэппуку настоящего буси. Сейчас, он
знал, все самураи, друзья и враги, будут чтить его величайшую честь и
достоинство. Выдернув из раны меч, потянувшись вперед и вытягивая шею, он
горизонтальным движением правой руки положил его на поднос. В ту же секунду
блеснул длинный меч кайшаку и голова Сайго упала на землю. Так ушел Сайго
но-Такамори и вместе с ним ушла старая, феодальная страна Ямато.
А на востоке в ясном небе поднимался оранжево-красный шар солнца.
Грядущий день сулил непогоду.
Два самурая, молодой и пожилой, осенним днем десятого года Мэйдзи (1877
год) грустно сидели в жалком трактире на самой окраине Кагосимы за пустым, в
сущности, столом, и прощались. Одному из них завтра предстояло отправиться в
Нагасаки и затем за море, а второму суждено было остаться по-прежнему
служить в замке сацумского князя.
Прежде дружны они не были, скорее, так, едва знакомы, да и разница в
возрасте была ощутимой - лет тридцать, но после всего случившегося, когда
для молодого самурая рухнул весь мир и в душе плескалась лишь горечь
поражения, только старый Андо и пошел вместе с ним распить прощальную
бутылочку сакэ. Впрочем, в Кагосиме и друзей у него почти не осталось - кто
погиб в битве на горе Сирояма, кто трусливо бежал, спеша ускользнуть от
правительственных войск, и сейчас скрывается в домах родных и знакомых, кто,
подобно ему самому, мужественно выслушал суровый приговор и должен был
подчиниться... Однако, с кем же ему осталось развеять душевную горечь, с кем
перекинуться словом прощальным, с кем выпить последнюю, может быть, чашку
сакэ на родной земле? Вот, хорошо, что Андо, старый воин, служивший в охране
кагосимского князя уже лет сорок, составил ему компанию. Конечно, не по
особой душевной близости, а скорее потому, что Андо всем в замке известен
как большой любитель вкусно поесть и попить, да и случай посетить веселый
квартал никогда не упустит, а может и потому, что Андо просто по-человечьи
сочувствует, знает, что и ему суждена была подобная, есди не хуже, судьба,
да, видно, повезло...
- Андо-доно, закажем еще сакэ?
- Нэйсан, - помахал рукой Андо, - иди сюда, голубушка. - Во-первых,
выгони-ка ты мух, вон сколько их вокруг кружит, к нашему сакэ подбираются,
пусть прежде сами заплатят, отвлекают от разговора и мешают любоваться твоим
личиком, а затем принеси еще одну бутылочку. Да раздвинь седзи, дай нам
вволю насладиться видом курящегося Сакурадзима, освещенного закатным
солнцем.
Девушка приветливо улыбнулась давнему своему знакомцу, отважному и
веселому самураю Андо, часто храбро вступавшему в единоборство с бутылками
сакэ и оставившему немало иен в их трактире, небрежно махнула полотенцем на
мух, отчего они гневно зажужжали, до глубины души оскорбленные неожиданной
ее непочтительностью, раздвинула легкие деревянные оклеенные местами уже
давно лопнувшей бумагой перегородки, впустила порыв свежего осеннею ветерка
и живо принесла узкую и высокую в три го* бутылочку священного напитка,
столь уважаемого настоящими мужчинами.
1. * Го - единица измерения жидкости в 0.18 литра - А поесть что принести?
- Лети, птичка, лети, нам вполне достаточно вон тех крошек печенья.
Еда, она понапрасну занимает в животах место, предназначенное для напитка.
Лети, птичка...
- Так вот, - продолжил Андо их разговор, - я утверждаю, что во всем
случившемся виновен испанский миссионер Франсиско Ксавье* высадившийся здесь
во времена Тэммон** вселивший смуту в души народа проповедями веры в Эсу
Киристо-сама и Санта Мария-сама.
* Франсиско Ксавье высадился в Кагосиме в 1549 году
** Годы правления императора Тэммон - 1532-1555 Молодой самурай изумленно вытаращил глаза, - Так давно?
- Конечно. Все где-то берет начало и куда-то исчезает. А наши смутные
времена начались триста лет назад и корни их проросли из зерен, брошенных на
нашу землю всеми этими отвратительными рыжеволосыми чужеземцами.
Молодой самурай нетрезво покачал головой, - Что-то не верится мне, что
из-за испанского миссионера, тем более триста лет назад, могло случиться то,
что случилось...
- Древняя поговорка гласит, - назидательно поднял указательный палец
Андо, - что крестьяне, как кунжутное семя, чем больше жмешь, тем больше
получаешь. Так оно и было испокон веков, да вот сомнение в истинности
религии предков, неуважение к нашим божкам-ками мало-помалу и сделали
крестьян непослушными, дерзкими, и в конце концов обрушилось лавиной
восстаний голытьбы, крушением сегуната и, наконец, поражением Сайго...
- Да откуда ты знаешь про этого Ксавье, не триста же тебе лет?
- Нет, мне не триста, всего-то пятьдесят. Я ровесник Сайго, такой же
самурай-госи и службу мы начинали вместе в кагосимском замке у старого князя
Симадзу Нариоки.
- Вот видишь?
- Не только вижу, но и слышу. И знаю вдвое больше, чем ты, - Андо
внимательно глядел на поднятый палец, то приближал его к лицу, то отставлял
подальше.
- Во-первых, я вдвое старше тебя, а во-вторых, вот, посмотри, я знаю,
что показываю тебе один палец, но сам-то я вижу два...Так и во всем!
- Два, это потому, что мы уже достаточно выпили...
- Чем больше я пью, тем больше трезвею. Учти, что вдвое больше прожить,
означает не только вдвое больше выпить и съесть, но и вдвое больше видеть,
слышать, знать, уметь и помнить. А что касается Ксавье и других
красноголовых, то даже давно умершие старики рассказывали, со слов своих
отцов и дедов, что прежде крестьяне были послушны и исполнительны, но новая
религия вконец испортила их.
- Так отчего же дайме** и сегуны**** не искоренили такую вредную
религию?
- Пытались, и неоднократно, и Тоетоми***** и Токугава*****, да ничего у
них не вышло. Заморская религия хитра и коварна, предчувствуя опасность, она
уходила в низы, в чернь, как набежавшая волна в прибрежный песок.
* Дайме - владетельные князья в феодальной Японии.
** Сегун - (япон. - полководец) - титул верховного военачальника в
феодальной Японии. В руках сегунов фактически была сосредоточена вся власть
в стране.
Сегунат - форма правления в Японии с конца 12 века до 1968 г.
*** Тоетоми Хидэеси - 1536 - 1598. Сегун.
**** Токугава Иэясу - 1542 - 1616. Сегун.
- А я слышал, что крестьяне стали дерзки и непослушны потому, что если
прежде они малыми семьями обрабатывали свои горные делянки, то сейчас их
внуки большими группами работают на заводах и фабриках... Волки сбились в
большие стаи и потому стали дерзки и особенно опасны.
- Возможно и потому, - согласился Андо, - но главная причина - чужая
вера. Когда человек забывает религию отцов - не жди добра.
Они еще налили сакэ и в десятый раз помянули Сайго.
-Андо-доно, расскажи, каков был князь Симадзу Нариоки?
Андо тыльной стороной руки вытер усы, бросил в рот кусочек сэмбэй -
сухого печенья, поднял указательный палец, внимательно на него поглядел,
удовлетворенно крякнул и, вспоминая, недовольно ответил, - Ну, какой?
Обыкновенный... Очень любил играть в сугороку... Ходил всегда в черном
кимоно с гербами, был строг, мрачен и гневлив. Характер имел независимый, но
с сегуном старался не ссориться. И очень был восприимчив к чужеземным
новшествам. Посылал своих молодых самураев в Англию и Голландию учиться
заморским ремеслам, пригласил заморских умельцев и построил отражательную и
доменную железоделательные печи, пушечный завод, текстильную фабрику,
фабрики пороха и парусины. Он же и построил первый в стране Ямато больший
военный корабль с шестнадцатью пушками, такой же, как у иноземцев.
- А народ был им сильно недоволен ?
- Не то, чтобы сильно, - раздумчиво протянул Андо, - да и восстаний в
княжестве помню лишь два. Крестьянам, выращивавшим сахарный тростник на
княжеских землях, было строжайше запрещено лакомиться сладкими стеблями. За
это били кнутом нещадно, а за вязанку украденного тростника могли и убить.
Вот они и восстали.
- И что?
- Что, что...? Приехали мы, княжеская дружина, и все..., - Андо,
мрачнея, замолчал.
- Но восстали-то не верующие в Эсу Киристо-сама ?
- Кто знает, во что они верили? Симадзу Нариоки сам исповедовал синто и
в своем княжестве уничтожил не только храмы Киристо-сама, но и Будды.
- Значит, не красноголовые миссионеры раздували недовольств?
- Раздували недовольство не красноголовые миссионеры, их здесь давно и
не было, но причиной восстания они стали. И своей религией, и своими
товарами.
- Андо-доно, ты что-то не то говоришь. Товары-то здесь причем ?
- Ах, не понимаешь ? - пьяно засмеялся Андо. - Они вывозят в трюмах
своих кораблей такую бездну наших товаров, что их не стало хватать в стране,
и ввозят массу своих дешевых, и все цены в стране перепутались и простому
люду стало покупать их не по карману. А озлобленные люди подобны кучке
сухого пороха...
- Зачем же тогда пустили этих красноголовых в страну Ямато ?
- А они и не спрашивали разрешенья. Пустили торговать сперва одних
португальцев, за ними пролезли голландцы, потом испанцы, французы,
англичане, американцы, русские... Их настойчиво выгоняли, но в шестом году
Каэй* в Урагу на громадном броненосце приплыли американцы и под угрозой
пушек заставили сегуна подписать договор о дружбе, а затем и о торговле...
-А вот мудрецы-конфуцианцы в Эдо говорят, что все беды происходят от
того, что народ забыл о своем долге перед дайме и сегуном...
Андо презрительно наморщил нос, - Есть такая притча. В поисках пищи два
голодных волка ночью обшарили всю деревню, но ничего не нашли. Вдруг в одном
из домов открылась дверь и на улицу вышел мудрец-конфуцианец, бормоча свои
наставления. Не умирать же волкам с голоду? Вот один из них и проглотил
мудреца, но тут-же с отвращением отрыгнул. Другой волк, позавидовавший было
ему, с изумлением спросил, - Чем же тебе не пришелся по вкусу такой
упитанный мудрец? - Тухлятина, - был ему ответ.
- И все же, неужели хотя бы тогда, в годах Каэй* и Ансэй** у
правительства бакуфу не хватило ума и сил выдворить красноголовых?
* Годы правления императора Каэй - 1848 - 1853
** Годы правления императора Ансэй - 1854-1859 Андо нехотя ответил, - Я состоял в охране князя и часто присутствовал
при его разговорах с советниками и чиновниками бакуфу* и понял, что ума-то у
них хватало, да вот с силенками было плоховато. К тому же разброд был
великий среди дайме. Одни были заняты внутренними проблемами своих княжеств,
другие не желали подчиняться правительству бакуфу, а третьи, как наш князь,
тогда уже Симадзу Хасимицу, хотя на словах и выступали за изгнание иноземцев
из Японии, однако к себе их приглашали. Знали силу пушек иноземцев и что без
их помощи из дикости не выберешься, но не понимали, что отдельными
княжествами красноголовым противостоять невозможно. Помню, какой переполох
был в кагосимском замке, когда в первом году Бункю** стало известно, что
русский военный корабль "Посадник" захватил княжество Цусиму. Цусимский
князь оказался бессилен и помочь-то ему было некому. Хорошо, что через
некоторое время английские военные корабли заставили русских убраться, но
как всех напугали наглость и бесцеремонность красноголовых...
* Бакуфу -(сегунат) - форма правления в феодальной Японии
* Годы правления императора Бункю - 1861 - 1864 Молодой самурай сокрушенно покачал головой, - Точно, против иноземных
пушек и ружей с мечами и в кожаных латах не пойдешь.
- Вот и надеялись некоторые дайме, воспользовавшись помощью
красноголовых, сперва хорошенько вооружиться, а уж затем...
- Правильно, правильно, - горячо поддержал их молодой самурай, - сперва
хорошенько вооружиться, а потом...
- А уже затем, - насмешливо продолжил Андо, - они поняли, что для того,
чтобы вооружиться, надо либо пользоваться уже готовым их оружием, то есть
попасть в полную зависимость от красноголовых, чего они очень не хотели,
либо строить свои заводы и фабрики, что без больших денег и помощи тех же
красноголовых невозможно...
-Точно, - растерянно согласился молодой самурай, - не то, что военный
корабль, даже пушку, ружье в кузне не выкуешь, это не самурайский меч.
-Учти, красноголовые сразу сообразили, что на вражде партий, одна из
которых поддерживала сегуна, а другая - императора, можно погреть руки, и
принялись их вооружать. Французы - сегунат, а Англия - их противников.
- А сацумский князь был сторонником какой партии ?
- Я уже оказал, что князем в то время был уже Симадзу Хисимицу, отец
нынешнего князя. В его душе смыкались и княжеская спесь, и ненасытная
жадность, и желание возвыситься над всеми дайме и стать вровень с сегуном, и
хитрость и трусость и коварство. Да вот пример. Во втором году Бункю в
месяце хадзуки в Намамуги во время прохождения процессии князя Симадзу
попались ему навстречу трое им же в княжество и приглашенных англичан,
желавших полюбоваться необычным для них зрелищем. И до того взыгралась
княжеская спесь у Хисамицу, что он велел изрубить их. Я там не
присутствовал, оставался в кагосимском замке, но по рассказам, одного
англичанина зарубили мечом, а двоих ранили. Не прошло и года, как англичане
в отместку с военного корабля обстреляли Кагосиму. Представь панику в нашем
маленьком, застроенном легкими деревянными домишками городке, когда на него
обрушились вражеские ядра. Хисамицу неустанно твердил, что он за закрытие
страны и удаление иноземцев, но в Сацуме все знали о его контрабандной
торговле. На словах он был против чуждого истинному самураю торгашеского
духа и технических новшеств красноголовых, но в своем княжестве настойчиво
их вводил, развивая торговлю с иноземцами.
- Все мы сейчас двоедушны, - горько пробормотал молодой самурай.
- Душа его металась. С одной стороны, он был сторонником партии
возвышения императора и изгнания варваров, а с другой считал, что
правительство бакуфу18 обеспечивает в стране хоть какой-то порядок; а что
будет, когда к власти придут молодые и пылкие сторонники почитания
императора, не известно. Душа его рвалась на части. Как верный вассал, он
поддерживая сегуна, но сам стремился возвыситься над всеми дайме и
навязывать свою волю империи Ямато. А для этого ему нужно было современное
оружие красноголовых, то есть торговля с ними. Я хорошо помню, как, несмотря
на действовавший еще строжайший запрет на всяческие сношения в
красноголовыми, князь Симадзу Хисамицу пригласил к себе в замок английского
посла Паркса и командира их эскадры Кинга. Зачем? - спросишь ты. Конечно же,
они с Сайго просили оружие.
Молодой самурай слушал старого воина с живейшим интересом. И видно
было, что не простое любопытство, а какие-то глубокие тайные мысли владеют
им. Когда Андо, выговорившись, надолго замолкал, молодой самурай подливал в
его чарку сакэ, чтобы смягчить булат его души.
- Сайго тогда был уже советником князя?
- Бери выше. Сайго уже командовал сацумской армией !
- А что же ты, Андо-доно, ведь, говоришь, ты начинал вместе с Сайго ?
Ты хочешь сказать, почему я оказался простым воином? Эх, тут, знаешь,
никому не известно, кто выиграл, а кто - проиграл, кто получил больше, а кто
- меньше, кто в жизни оказался счастливей... Вот, скажем, где сейчас Сайго?
А я - вот, сижу с тобой за чаркой сакэ и поминаю его душу. Сайго очень любил
распоряжаться чужими судьбами, любил власть, любил командовать людьми, любил
вмешиватъся в политику... А я люблю сакэ... Он и меня втягивал в свои дела,
говорил, что за помощь даст мне должность в княжестве. И я, было, пошел за
ним. Но вот, однажды, собрались мы в Фусими, чтобы обсудитъ план нападения
на дворец сегуна в Эдо, и меня внезапно стала мучить большая жажда. Я не
любитель осуждающих взглядов, и поэтому отправился в веселый квартал, надел
там широкую шляпу амигаса и растворился в сакэ на неделю. А когда вернулся в
гостиницу Тэрада, то узнал, что ее постояльцев частью перебили, а частью
уволокли в тюрьму. Вот и суди, что получили они - любители интриг и
заговоров, и что получил я - любитель сакэ.
А что же Сайго Такамори ?
- Ему тогда тоже повезло - князь отправил его в ссылку на остров
Токуносима и в Фусими он не приехал.
- А вот сейчас не повезло, - воскликнул молодой самурай.
- Всякому везению рано или поздно приходит конец. Сайго долго везло,
всю жизнь, можно оказать. Но все имеет начало и еще имеет конец, -
философски заметил Андо и опять наполнил чарку.
- А почему ему всегда везло ?
- Ты молод и, видно, честолюбив. Такие как ты и как Сайго любят в
одиночку карабкаться на вершины, но рано иди поздно срываются вниз...
- Я в меру честолюбив и в меру любитель покорять вершины, и мне льстит,
что ты сравнил меня с Сайго. Недаром же я был его личным телохранителем. Но
мне очень важно знать, почему Сайго и Окубу Тосимити, простые сацумские
самураи-госи, сумели подняться на вершину власти в стране Ямато, уничтожили
сегунат, восстановили императорское правление, а затем... Сайго сделал себе
сэппуку. Окубу - застрелили...
- А почему это для тебя важно? - пьяно ухмыльнулся Андо.
- По семейному преданию, мой дальний предок Фудзивара-но-Иосифуса в
царствование пятьдесят шестого императора Сэйва, когда тому было всего
девять лет, был назначен верховным правителем страны Ямато. А еще через
несколько лет император Сэйва издал указ, по которому потомки Фудзивара
Иосифуса должны пользоваться наследственным привилегированным правом быть
назначаемы в правители при малолетних императорах и в министры-президенты
при достижении императорами совершеннолетия. Таким образом, Фудзивара
Иосифуса быдл первым сегуном.
- Не стремишься ли ты наследовать это древнее право?
- Конечно же нет, после всего случившегося тем более. Но меня всегда
мучил вопрос власти. Хорошо, я понимаю, что существует наследственная власть
императора. А почему же вознеслись на вершину Ода Нобунаги, Тоетоми Хидэеси,
Токугава Иэясу, почему стал генераллисимусом Сайго, а едва ли не диктатором
министр финансов Окубу Тосимити ?
Двумя руками, чтобы не расплескать, Андо донес чарку к губам, влил в
себя желтоватую жидкость и неожиданно трезвым голосом ответил, - Я тоже
как-то думал над этим. Про Нобунагу, Тоетоми Хидэеси и Иэясу я не окажу
ничего, очень уж давно они жили, а Сайго и Окубу - что же, их стремительный
взлет происходил на моих глазах. По-моему, главная причина - красноголовые
варвары и их новая религия. Кроме того, в стране стало слишком много молодых
самураев, недовольных тем, что должности наследовались, что к их мнению не
прислушивались, что их роды нищали, что им приходилось, как простым тенин,
городским обывателям, а то и париям-буракуминам идти работать на фабрики и
заводы и выполнять там грязную, грубую работу. Вот ты, если из знатных
Фудзивара, то чем сейчас владеешь? Крохотным наделом, иначе не сидел бы со
мной в этом жалком трактире. Вот Сайго и повел таких недовольных. Он же
устраивал и князей, не желавших подчиняться правительству бакуфу,
враждовавших между собой, с завистью и страхом глядевших на красноголовых
варваров...Ведь самураев, да взять хотя бы у нас в Сацуме, почти треть от
мужского населения; что же по всей Японии? А какая бездна денег и власти
была в руках дайме? Эти могучие силы не только возвысили Сайго и Окубу, -
тут Андо таинственно понизил голос, настороженно оглянулся, не подслушивает
ли кто-нибудь их беседу. Но соседи, такие же пьяные самураи в донашиваемых
фиолетовых кимоно с выцветшими гербами, в полупустом трактире были заняты
своими проблемами. Андо продолжил, - Не зря же десять лет назад столичные
гости князя Хисамицу шептались, что император Комэй умер не своей смертью.
Божественный император! А почему? Говорили, что он противился уничтожению
сегуната. Наследник же, Муцухито , по существу - мальчишка, стал пленником
Сайго и Окубу и делал то, что ему велят...
Молодой самурай рукавом вытер внезапно выступивший на лбу пот, тоже
настороженно огляделся и, чуточку поколебавшись, спросил, - Значит, для
того, чтобы вскарабкаться на гребень власти, надо суметь опереться на даже
противоречивые интересы возможных союзников?
Андо потряс бутылкой, но она была безнадежно пуста.
- Нэйсан, - громко позвал он, - неси еще!
-Трудно вскарабкаться на гребень власти, - довольно глядел он на
спешащую к ним девушку, - но еще труднее на нем удержаться. Тут надо вовремя
изменять и изменяться самому. Сайго и Окубу, используя лозунг сопротивления
иноземным государствам, выбрали тактику возвращения всей власти императору и
изменили князю, не пошли на поводу его стремлений к феодальной
самостоятельности. Я хорошо помню, как взбешенный князь Хисамицу жаловался,
что не желал, чтобы император получил право на управление княжествами,
потому что для прочности страны необходимо, чтобы все князья в стране
владели своими землями и имели собственные войска. Сайго и Окубу на словах
были согласны с князем, но сами подготовили указ о возвращений императору
права на управление княжескими землями. А ведь прежде, с помощью тех же
князей, Сайго и Окубу разгромили армию сегуна Кэйки и подавили сопротивление
северных дайме...
- Да, я участвовал в тех походах, - горделиво воскликнул молодой
самурай, - и в бою при Тоба, и в битве при Фусими, и в сражении у
Хакодате...
-А я за ваши успехи пил сакэ, - насмешливо взглянул на него Андо и
опять потянулся к бутылке
- Сайго и Окубу предали сацумского князя, а их приятели по центральному
правительству предали своих князей, верными вассалами которых прежде были.
Где теперь дайме? Где их княжества? Нету... И вместо сопротивления иноземным
государствам, Сайго и Окубу открыли для них страну, ввели их порядки, вместо
княжеств сделали префектуры, упразднили деление самураев по рангам, уравняв
их всех... Кому-то это и пришлось по вкусу, да не всем...
- А почему Сайго попал в опалу и вышел из правительства?
- Он оказался недостаточно гибким. Окубу изменил дайме и своим прежним
друзьям-самураям и утвердился у власти, а Сайго не нашел в себе мужества на
эту измену.
Они помолчали, обдумывая сказанное.
- Вот лично ты, чего ты добивался, служа у Сайго, - спросил Андо,
прерывая затянувшееся молчание.
- Не знаю, - нерешительно ответил молодой самурай, - в общем-то
ничего...Я был сукэтати - оруженосцем, и верно служил Сайго...
- Хорошо, поверю. Ну, а другие, им то что было нужно?
- Ты же знаешь, Андо-доно, очень многие самураи были недовольны и
земельной реформой и высокими податями, и запретом носить мечи, и
фактическим упразднением самурайства...
-Вот то-то же. Нашего брата-самурая расплодилось великое множество, а
после поражения бакуфу им и делать-то стало нечего. Но они все чувствовали
себя победителями, требовали себе почестей и благ, вели себя вызывающе...
Вон сколько восстаний самураев прошло в те годы - и в провинция Сага, и в
Симпурэн, и в Акидзуки, и в Хаги... Вот тогда-то правительство и решило было
направить лишних самураев на завоевание Кореи. По примеру красноголовых
спасителей гроба Эсу Киристо-сама. Однако Окубу, тогда министр финансов и
фактический диктатор, решительно воспротивился этому решению, ссылаясь на
значительные внутренние проблемы и острую нехватку денег, а главным образом
на то, что из всех стран, окружавших страну Ямато, самой опасной является
Россия; ее тяготение к югу всем давно известно, и в случае войны Японии с
Кореей они обе могут стать легкой добычей великой соседней хищницы. Эти
доводы убедили императора и явились причиной отставки правительства и
удаления Сайго в Кагосиму, а за ним последовали и все офицеры набранной им
из сацумских самураев императорской гвардии. Вот они-то и толкали Сайго на
восстание против центрального правительства. И маленькая война племянника
Сайго на Формозе не спасла положение. Самурайству нужна была большая война и
большая победа. И если Окубу не хотел войны в Корее, то он получил мятеж на
Кюсю. И вот итоги - мятеж разгромлен, Сайго сделал себе сэппуку, а Окубу
убит преданными Сайго самураями. Мятеж разгромлен, Сайго и Окубу погибли, но
проблемы-то остались. Чтобы стать великой державой, стране Ямато непременно
придется воевать на материке. И именно против России! Иначе Япония останется
мелкой, зависимой страной, какой до сих пор и является и каких множество в
Азии.
- Значит, Сайго был прав, требуя военный поход на материк?
- Прав, не прав, какое это имеет для него значение ?
-А для нас?
-Мне тоже это довольно безразлично, - потянулся к бутылке Андо, - я
дослужу как-нибудь при старом князе. А вот что ожидает тебя, неизвестно...
- Меня в наказание за участие в мятеже посылают в Россию...
- Вот видишь! Я же говорю, что все имеет начало. Это тоже было лишь
начало!
Они еще помолчали, а потом молодой самурай нерешительно спросил, -
Скажи, Андо-доно, ты никогда не думал, не могло ли случиться так, что бог
красноголовых Эсу Киристо-сама, поселившись на нашей земле, постепенно, за
триста лет, обрел силу, стал помогать тем, кто в него верит? Вот, посмотри,
все, что происходит сейчас на наших островах, угодно именно красноголовым и
их последователям. Сегуна нет, император фактически сам не волен принимать
важные решения, народ стал совсем дерзок и непослушен, и даже мы, верные
императору самураи, выступили против его воли... А они, красноголовые, уже
едва ли не распоряжаются здесь, заполнили многие наши города, продают везде
свои товары, становится модным одеваться, как они, есть их пищу, даже мясо,
строить их дома, ездить в Европу и Америку.
Андо решительно и категорично махнул рукой, едва не сбив со стола
бутылку, но во время ухватился ее за горло.
- Нет! Такого не должно быть! Я тоже как-то думал об этом, и мне тоже
становилось страшно, что приплывшие из-за горизонта красноголовые варвары
обстреливают из пушек наши города, вводят свои новые обычаи, заставляют во
всем подражать им; и я тоже думал, что их бог сильнее нашего Хатимана - бога
самураев. Но постепенно я прозрел. И помогло мне в этом сакэ - наш священный
напиток. Я понял, что один их бог не может быть сильнее многих наших. Наши
главные боги Амэ-но Минакануси, Камимусуби, Такамимусуби, великая богиня
света Аматэрасу и О-кунинуси по-прежнему владеют душами истинных самураев.
Всем известно, что лучший из цветков - сакура, а лучший из людей - Буси.
Поэтому, если даже их бог Эсу Киристо-сама и его жена Санта-Мария-сама и
сумели несколько потеснить наших богов в душах подлых буракуминов и жадных
тенин, то это не так уж и страшно, хотя вызывает тревогу и озабоченность. И
еще я понял, что это у себя дома их боги сильнее, а на наших островах они
все равно покорятся нашим богам. Наши боги живут везде - и в горных речках и
озерах, и в лесных чащах, и в прибрежных водах, и в пещерах, в деревьях, в
цветах, в ветерке, везде-везде. Их богам просто нет здесь места. А если они
и сумели поселиться в душах некоторых наших соотечественников, то лишь
потому, что они уже совсем и не боги красноголовых, они уже сами стали
желтолицыми и с раскосыми глазами, да и имя-то они уже приняли наше,
японское. А то, что произошло, все случилось по воле наших богов: им стало
обидно, что красноголовые обстреляли из пушек Кагосиму и Симоносэки, поэтому
они заставали нас таким образом учиться новому.
- Хорошо, ты немного успокоил меня, Андо-доно, но вот что еще... Меня
надолго отправляют в Россию и я боюсь, что, живя в окружении красноголовых,
я сам, постепенно, уподоблюсь им, возьму их женщину, буду жить как они,
перенему их обычаи и нравы, научусь думать как они, и, что самое страшное,
их бог овладеет моей душой... А потом, когда-нибудь, если я вернусь, то наши
боги отвернутся от меня.
- Что же, в молодости люди боятся оторваться от своего племени, не
чувствуют в себе достаточно душевных сил, чтобы в одиночку противостоять
возможным опасностям. Но ты уже достаточно закаленный воин, если с
шестнадцати лет служишь у Сайго. Отправляясь в дальний путь, укрепись
молитвой нашим богам, Дзодзо - богу путников, возьми с собой из родного дома
амулеты, а самое главное - помни, что в пути дорог спутник, а в жизни -
добрая душа. Поэтому, мой тебе совет - женись. Возьми с собой в чужую страну
добрую женщину, она станет тебе хорошей опорой в жизни, поможет избежать
душевной слабости и многих соблазнов, будущие ваши дети скрепят вас с
родиной, ваши мысли будут принадлежать родине и бог красноголовых не найдет
себе места в ваших душах, - ответил Андо и опять потянулся за бутылкой.
- А я думал, что ты подскажешь мне положиться на этот напиток, как на
самое надежное средство, - грустно улыбнулся молодой самурай.
- Вот уж нет. Держись от него подальше. Сакэ хорош дома, там, где ты
чувствуешь себя в полной безопасности и можешь позволить себе расслабиться.
А в чужой стране он смертельно опасен, особенно если едешь туда воином. Ты
не только рискуешь потерять лицо, ты рискуешь потерять честь - что самое
опасное для буси, а то и саму жизнь. Возьми лучше с собой женщину и у вас
будут дети, возьми с собой какэмоно с изображением цветка сакуры или
курящегося Сакурадзима, возьми с собой книги, ну, скажем, "Тайхэйки" и
"Сказание о братьях Сога", возьми сацумский бива, возьми с собой нашу одежду
и обувь и носи дома только их, словом, заполни свой дом в России нашими
вещами. Все это внесет покой в твои мысли и прочность в твою душу.
- И еще одно, Андо-доно. Судьи сказали мне, может быть для того, чтобы
успокоить мое смятение, что, осуждая мое неповиновение центральной власти,
мое участие в мятеже, они высоко ценят мою преданность и верность Сайго
Такамори, мое воинское искусство и боевой опыт. И еще они сказали мне, что я
не должен воспринимать их решение послать меня в Россию как суровое
наказание, хотя наказанием в какой-то степени оно и является. Главным
образом, сказали они, это будет высокая честь для меня послужить дозором на
дальних рубежах, дозором против сильного врага.
Воле грозной подчиняясь
Государя своего.
Должен дом родной покинуть я
Чтобы Родину охранять, - стихом из Манъесю* сказали мне. Они еще
добавили, что эта высокая честь оказана не только мне одному, Она оказана
многим высокородным самураям, доказавшим своей воинской службой верность
стране Ямато. Они сказали, что император не гневается на Сайго, наоборот, он
высоко ценит его верность и одобряет его лозунги; и воины Сайго, прежде
офицеры императорской гвардии, по-прежнему являются его личными вассалами.
- Но у тебя возникли сомнения в искренности твоих судей? Ты считаешь их
слова не более, чем хитрой уловкой, ты подозреваешь своих бывших врагов в
отточенном коварстве, в стремлении освободиться от тебя, ближайшего
соратника Сайго, и тебе подобных, чтобы не бояться повторения мятежа? Ты
думаешь, что они отсылают тебя за пределы страны Ямато потому, что боятся
казнить, ведь это вызвало бы вспышку ярости у многих самураев? Ты не веришь
им?
- Да, Андо-доно, примерно так. И в то же время я задумался, смогу ли я,
находясь в чужой стране, в чужом окружении, строя добрые отношения с людьми,
живя рядом с ними, прибегая часто к их помощи и услугам и оказывая сам им
посильную помощь, должен ли я одновременно питать к ним ненависть,
высматривать уязвимые их места, готовить им ловушки, желать им страданий и
гибели? Да и смогу ли я? Ведь все это расходится с кодексом Бусидо, нашими
представлениями о чести.
- А ты не считай, что едешь к ним врагом, что будешь готовить им
гибель. Вспомни, что в стране Ямато испокон веков существовал обычай
самураям носить два меча, а тенин - один меч. Но ведь никто и не думал, что
мечи предназначены для убийства. Если бы мы, жители островов, считали
главным и единственным предназначением мечей - убивать, то кровь лилась бы
рекой и острова давно бы обезлюдили. Конечно, бывали случаи нападения людей
друг на друга с мечами, но в качестве смертельного оружия можно использовать
и палку, и камень, и мотыгу, обычные бытовые предметы... Нет, мечи были
предназначены для того, чтобы предотвратить возможные нападения, своим
присутствием они охраняли владельца от покушений на жизнь, честь и
достоинство, своим видом они воспитывали слабых душой, способных на зло
негодяев. Внуши себе, что едешь в северную страну дозорным, что твоя
обязанность все видеть, все слышать и знать, все важное своевременно
сообщать, чтобы предотвратить возможную беду. Не возносись в своей гордыне,
знай лишь свой долг и выполняй его. А главное - помни о стране Ямато,
далекой и всегда нуждающейся в тебе.
-Да, Андо-доно, я запомню твои слова...
- И на прощанье, если ты из Фудзивара, то тебе интересно бы знать и
хранить в душе стихи из Манъесю*, соответствующие твоему случаю:
Кристально дно в воде,
Сверкающей как пламень,
Что блеском фудзи** лепестков озарена,
И оттого водой покрытый камень
Блестит как жемчуг дорогой! * Манъесю ( Собрание мириад листьев), сборник стихов периода заката
древности и зари средневековья -VIII век.
** Фудзи - глициния.
Во Владивосток пароход "Кострома" пришел в конце апреля месяца. Во
время плавания на пароходе вспыхнула эпидемия кори, от которой умер ребенок,
поэтому всех пассажиров с детьми переселили в карантинные бараки на мысе
Шкота и держали там под охраной вооруженных солдат, чтобы хворь не
распространилась по городу. Еще через две недели Степан принес из
переселенческого управления бумагу, которая определила им место для
поселения в деревне Ивановке.
На пароходике "Новик", недавно купленном местным купцом Шевелевым в
Англии и совершавшим свой первый рейс, они добрались до устья недалекий реки
Суйфун, вдоволь налюбовавшись прекрасными видами Амурского залива, и в
поселке Рыбачьем пересели на пароходик "Пионер". В сравнении с большущим
пароходищем "Кострома" эти суденышки кроме как пароходиками и назвать было
нельзя.
После недавних проливных дождей Суйфун вздулся, нес в море массу
коричнево-желтой воды и по этому половодью пароходику удалось добраться до
самого Никольского - крупного села, откуда переселенцы разъезжались едва-ли
не по всей Южно-Уссурийской круге.
Сторговавшись на базаре за пару низкорослых, но крепеньких маньчжурских
волов и скрипучую телегу, они загрузили на нее свой жалкий скарб и -
цоб-цобе - отправились к месту нового жительства.
По узенькой до крайности лесной дороге, скорее тропе, утопая по чеки
колес в грязи, тяжело наваливаясь грудью, подталкивая телегу, тащились они к
месту заселения, уже проклиная тот день, когда совместно решились ехать.
- Ох уж и дичь! - охал Степан, и ему вторили жена Мария, сыновья
Андрей, Арсений и Афанасий.
И впрямь, проселок тонкой ниточкой едва пробивался сквозь вековую
дремучую тайгу. Грозно шумели над головами кронами высоченные деревья,
толстые их корни, обильные густые кустарники и необыкновенной высоты травы
оплетали землю, преграждали путь и уже страшно было вообразить, что придется
им еще и пилить, рубить. вывозить лес, раскорчевывать, выжигать и выдирать
пни и корни, уничтожать сорные травы, испокон веков хозяйничающие здесь.
У страха глава велики, и Мария уже подвывала от подступившего ужаса. Но
Степан, тоже поперву опешивший, начал прикидывать, как быть дальше. Уж если
втравил семью в такой дальний переезд, через восемь морей трех океанов,
наобещал им на новом месте жизнь безбедную, нарисовал перед ними картины
бескрайних пустующих просторов, тучных земель и строевого леса, то не
дозволяй терять веру, настраивай на труд. Он по собственному опыту знал:
глаза боятся, а руки делают... И начал Степан исподволь, потихонечку
ободрять сыновей и Марию.
- Смотри, Мария, какие деревья - высокие, ровнехонькие. Вот приедем на
место, напилим лесу, вывезем, годик дадим просохнуть, да и дом поставим.
- И стайку, - оглядев подступившие к дороге могучие кедры, робко
напомнила Мария.
- И стайку, и сараюшку, и сеновал, и амбар..., - разгорячился Степан, и
сыновья, податливые к душевному настроению бати, воспрянули духом.
- А я постою большую конуру, чтобы там жили сразу две собаки, и буду с
ними на охоту ходить, - радостно закричал младший, Афанасий.
- Травы-то какие,- продолжал Степан. - Накосим, высушим и корову, и
вторую, и третью заведем.
- Козу бы купить сперва, - охладила его мечтания Мария, - чай забелить.
Недалеко, камнем добросить, из лесу выпрыгнула и перед ними застыла
стройная, на высоких тонких ножках зверушка с маленькими рожками на голове и
без робости принялась разглядывать их блестящими выпуклыми глазами, задирая
точеную головку, словно принюхиваясь к будущим соседям.
- 0й, кто это? - забоялась Мария.
- Вот коза я прибежала, услышала, небось, что ты ее позвала.
Сыновья, успевшие за месяц с лишком жизни в Приморье по своим
мальчишечьим каналам многое разузнать о тайге, охоте и рыбной ловле, сразу
бурно вмешались в разговор.
- Нет, батя, это олень-цветок!
- Нет, не олень, у него по бокам белые пятна. Это кабарожка!
- Или изюбрь, сохатый!
- Ты и сказал, изюбрь с быка ростом и рога у него, как корни от дерева.
Сошлись на том, что это была кабарожка.
- Охота, видать, здесь знатная, ели-пали, если зверь сам прямо на
человека бежит, - предположил Степан.
- Ух, и зверья здесь, - хором, перебивая друг друга, спешили выплеснуть
обширные своя познания сыновья, - И медведи, и изюбры, и олени, и кабаны, и
косуля, и барсуки, и еноты, белки, выдра в речках, дикие козы и кабарги...
- И тигры полосатые, кусучие, - испуганно-счастливо дополнил Афанасий,
младший, любимый, двенадцатилетний сын.
Мария с тревогой огляделась, но дальше как рукой подать сквозь густые
заросли ничего же было видно.
- Не бойся, Мария, он вола скушает и уйдет к себе домой картошку
окучивать, - подтрунивал Степан и от веселого гомона и громких восклицаний
стало легче толкать телегу, и волы зашагали поживее, отмахиваясь чахлыми
кисточками хвостов от висевшей над ними тучи слепней.
Афанасий сломал густую ветку и пошел помогать волам отбиваться от
изнуряющих кровопийцев.
- Вола нельзя, нам и землю пахать, и лес возить, никак нельзя, - не
соглашалась Мария.
- Тогда, кроме тебя, и некого, - пошутил Степан и тут же ощутил
увесистый шлепок по спине.
- ... комарика..., - пояснила Мария.
И тревога перед неизведанным исчезла, уступила место тысячам
повседневных мелких забот и волнений, из которых и складывается жизнь. Основанная в восемьдесят третьем году между двух мелких речушек Лубянки
и Ивановки, правых притоков реки Лефу, деревушка Ивановка представляла собой
два десятка вольно разбросанных русских изб, тяготеющих к реке, да такого же
количества корейских фанз, окруженных огородами.
Встретивший их староста долго выспрашивал, откуда они, как добрались,
изучал, шевеля губами, документы, а потом, прикидывая, осмотрел деревеньку и
решил, - Остановитесь пока у Ивана Кривошеева. У него дом новый, просторный,
места на зиму должно хватить. Лес напилите, а вывезти вам поможем, следующим
летом поставите дом. Да вам помощь и не нужна, - четверо мужиков, - пошутил
он, заставляя выпрямиться и расправить плечи семнадцатилетнего Андрея,
пятнадцатилетнего Арсения и младшего Афанасия.
- Мужики, - поддержала его шутку Мария, и жалея сыновей и надеясь, что
все обойдется благополучно.
У Ивана Кривошеева просторно не было, хоть и в новом доме. Андрея,
Арсения и Афоню определил он в комнату к двум своим сыновьям, а Степану с
Марией предложил жить в старой полуземлянке, в которой сам ютился четыре
года.
-Жизнь - не мед, помучаетесь, так скорее за свой дом приметесь, -
философски заметил он. - Насмотрелись тут за шесть-то лет. Многие приехали с
надеждой на готовенькое; как там ни за плуг, ни за топор не могли взяться,
словом - нищета, перекати поле, так в здесь... Безруки. Жизнь - она труд
любит, все в ней трудом дается!
Степан и Мария несказанно были рады, что так пофартило.
Место под дом отвели им на бугре над речкой Ивановкой, а участок под
пахоту десятин в двадцать, указали дальше, вверх по речке Лубянке. Участок
представлял собой понижавшуюся к речке террасу, покрытую густой порослью
дуба, березняка, ясеня, осины и орешника, с небольшим, вершка в три, пластом
чернозема на суглинистой подпочве.
По совету старожилов Степан с сыновьями почти месяц подсекал деревья,
чтобы на зиму пустить огонь и сжечь подсохшие стволы, палые листья и сухую
траву. Мужики помогли ему отобрать и заготовить строевого леса, который он
выволок волами на место будущего дома. Пусть бревна сохнут. Кедры были
ровные, длинные и прямые, на распиле желто-кремового цвета, крепко пахли
смолой и обещали воплотиться в прочный просторный дом.
- Пятистенок, - уверяла Мария.
Степан хмыкал, но в душе поддерживал жену. Уж если строиться, так
надолго. А пока они всей семьей разместились в полуземлянке, чтобы без
надобности не стеснять семью Ивана Кривошеева. Впрочем, женщины сдружились,
да и ребята были - водой не разольешь. Сыновья помогали отцам в нелегком
труде с утра до вечера, но и себе находили время для игр и близкого
знакомства с окрестностями.
Степан выбрал время, съездил с Андреем в Никольское и вернулся с
коровенкой неизвестной породы, но обладавшей ровным, степенным характером и
дающей за дойку с полведра молока. Мария несказанно обрадовалась, чмокнула в
лоб, назвала коровенку Зоренькой и велела накосить для нее побольше сена на
зиму. Что и пришлось сделать. Как хозяйку ослушаешься?
И еще, на радость мальчишкам, они привезли ветхую кремневку и банку
пороха.
- Охота - весомая поддержка в хозяйстве - твердил Кривошеев. - Вот
урожай снимем, на зверя войдем. Научу охоте. У вас там, в Малороссии,
небось, страшнее зайца и зверя нет.
Мария с сыновьями успела и огород посадить - немного, с десяток соток,
а капуста, и бульба, и морковь, лучок, чесночек, огурки и помидорки взошли
дружно и зацвели. Все - и коричневые длинные стволы кедров, сохнущие на
солнце, и хрумкающая свежую траву Зорька, и звонкие голоса сыновой радовало
Марию, вселяло уверенность в прочность будущей жизни.
Приходили корейцы, предлагали взяться обрабатывать его землю за
половину урожая, но Степан лишь рассмеялся. В себе и сыновьях он уверен,
соседи были заинтересованы в увеличении Ивановки; оно и понятно, когда
народу поболее, то в душе спокойнее, а землицы всем хватит, и охотно
помогали и словом и делом.
И он всегда шел людям на помощь. Мужские руки ценились на вес золота -
крестьянская работа выматывала до такой степени, что, едва придя домой и
поснедав, Степан без сил валялся на застланный стареньким ватным одеялом
топчан и мгновенно засыпал. И Мария, накрутившись по хозяйству, тоже к
вечеру чувствована себя сильно уставшей. Но они радовались тому, что так
много дел впереди - земли распахивать необъятно, дом строить, усадьбу
городить, всевозможные клетушки-сараюшки лепить, сад садить, пчел
заводить... У Марии уже и хозяйства прибавилось - заботливая квочка с
выводком маленьких желтеньких цыплят и дымчатый котенок, точивший острые
коготки о табуретку и любивший играть в свирепого тигра в густой высокой
траве.
Так, в заботах, прошло лето и к осени немного полегчало - и жизнь
упорядочилась и спал гнус. По утрам трава хрустела под ногами инеем, небо
стало высоким и бледно голубым и в нем закурлыкали гуси. Пора и на охоту
собираться. Иван Кривошеев уже сходил и раз и другой, принес пару дюжин уток
и гусей, но хозяйственные заботы не отпускали Степана. Старший сын, Андрей,
и средний, Арсений, становились все настойчивей, - Батя, дай ружье. А потом
взяли без спроса, ушли на весь день и вернулись с целой кучей настрелянных
диких уток, чем очень обрадовали Марию. Степан и махнул рукой. - охотьтесь,
коли желание есть. И ребята частенько возвращались то с енотом, то с
барсуком, кабарожье мясо и не переводилось на столе. Андрей научился неплохо
скорняжить - шкуры сдирать и обрабатывать -и Мария уже шила на зиму беличьи
шапки мужу и сыновьям.
Лес давал плоды обильные - и все-то рядышком. Орешник-лещина и шишки
кедровые, множество всяких грибов, и виноград, и кишмиш, и лимонник, и
малина, черника, голубика, да с солью и сахаром было туго. Никольское
далеко, да и деньги на исходе. Потому припасов на зиму много не заготовили.
Но кое-что насушить и навялить удалось. Да капусты, огурцов и помидоров
насолить.
К концу октября Степан пустил пал и выжег свою деляну. Выгорело,
правда, неудачно - подсеченные деревья толком не подсохли и пни остались
высокие. Но, пока земля не промерзла, Степану с сыновьями на волах удалось
раскорчевать пару десятин под пашню. Да еще, как мужики присоветовали, на
паре десятин он повыдалбливал в пнях от спиленных деревьев лунки, засыпал в
них по фунту селитры, керосином залил да корьем накрыл - за зиму все коренья
адовой смесью пропитаются, по весне легко выжечь удастся.
В ноябре, когда зима вошла в свои права и лег первый снег, под вечер к
ним в землянку зашел Иван Кривошеев.
- Вам много легче, - с деланным весельем сказал он. - Когда мы сюда
приехали, шесть лет назад, здесь места вовсе дикие были. Это сейчас - и тебе
дорога в Никольское, и на Ханку в Турий Рог и Камень-Рыболов бегаем, и в
Анучинское урочище...А тогда? Вот землянка... В косогоре ямину квадратную
вырыли, жердями стены выложили да пол настлали, сверху бревнышек накатали да
землей и присыпали. Первую зиму холодно и тоскливо было, а ко второй уже
подготовились. Утеплились, припасами запаслись. Старосте, вон, избушку
сложили, баньку топили. Эх-ма, где мужик русский только не обживается. Хотя
не все. Если баба дома да детишки есть, мужик знает свою ответственность,
шибко работать старается, да и умная баба ему бока отлеживать не дает. А
бобыли..., - он только махнул рукой. Помолчал, вспоминая, и продолжил.
- Оставались, было, тут после службы солдатушки, да пороху в них
маловато оказалось. Бабы нет, дома одному сидеть - тоска заест и запьешь
горькую, вот и делаешь все без заботы и желания, абы как. Хозяйство свое
вести никак не могли. Ну и принялись подаваться они в работники. И
работниками тоже оказались некудышными. Дело сполняли спустя рукава, с
великой леностью, а платить меньше десяти рублей в месяц не моги - обижаются
и лаются. Плюс корми досыта три раза в день. Кореец, вон, вдвое дешевле
обходится. Лет десять назад в Корее, говорят, после сильных дождей неурожай
был и голод наступил, вот они и хлынули целыми тысячами через границу к нам.
Пробовали власти их не пускать, обратно войсками выгоняли, но корейцы
уперлись и ни в какую - шибко боялась возвращаться. И голода и своих
мандаринов. Те, по слухам, люди дюже сурьезные: чуть что - головы рубят. Не
успели мы тогда здесь место присмотреть и занять под деревню, как рядышком
беглые корейцы и пристроились, приютились. Да так хозяйственно - и фанзы за
лето построили, и огороды распахали, а комья земли руками распушили, и в
половинщики набиваются, нанимаются с выгодой для себя. Но ладно, бог с ними.
Я вот зачем пришел. На медведя завтра собираюсь, напарник нужен. Одному не с
руки, однако. Ребята, сыновья, хоть и в рост вымахали и годов набрались, да
в силу еще не вошли. Мужик рядом нужен.
Мария от печи, она ужин готовила, смотрела тревожно, но в разговор
мужской не вмешивалась. Она уже наслышалась от соседок бывалыцины, что
местные мужики наловчились в медвежьей охоте и считала, мол и Степану пора с
ними вровень встать, не хуже, чай, других будет, а то и лучше, ведь
собственный...
Степан трусливым, боязливым не был, а в дело незнакомое, не пробованное
ввязывался неохотно - кто знает, хватит ли способностей, как бы не
оконфузиться. Но, чувствуя молчаливое подталкивание Марии, он неожиданно
согласился.
- Завтра с утра и отправимся, - заспешил к себе в избу Иван. Как бы
сосед не передумал, на дела срочные не сослался бы. Отправились рано по утру, в синих сумерках.
- Медведь, - говорил Иван, короткими и широкими лыжами, кабарожьей
шкурой шерстью наружу подбитыми, дорогу прокладывая в глубоком снегу, - еще
с августа выбирает себе место удобное для зимовки. Ищет яму под бугром,
небольшую, чтобы тесно в ней уместиться, да чтобы небом, козырьком, прикрыта
была. Надерет и натаскает он туда травы, сосновых да еловых веток мягоньких
и в октябре, до заморозков забирается дрыхнуть. Так и спит всю зиму, до
середины марта. Есть с собой ничего не берет, сосет лапу. Она у него по
весне белая да ноздреватая, как грецкая губка. Ползимы спит на одном боку, а
вторую - на другом, и другую лапу сосет. Снегом берлогу занесет, но отдушина
есть, парок из нее идет и корочка льда образуется. Вот по этому признаку
берлогу и ищут охотники до медвежатинки.
Надо сказать, что медведей в тайге было великое множество. Они
частенько в поисках лакомства в деревню забредали, репой в огородах
лакомились, но особых хлопот не доставляли, разве что баб пугали, да у
старосты две долбленки с пчелами с огорода унесли. Иван по тайге вел
уверенно, целенаправленно, видимо добре звал, где берлогу искать.
Часа через полтора хода Иван остановился, огляделся внимательно, срубил
небольшую елку, отрубил вершинку мягонькую и, испытывающе глядя на Степана,
вручил елку ему. А ружье Степаново себе забрал, хотя на плече свое висело,
заряженное.
- Держи и слушай. Вон там, под бугорком, берлога медвежья. Подойдем, я
встану с кремневкой наготове справа, а ты со всего размаха суй туда елку
вершинкой вниз. Суй и крепко держи. Медведь от удара проснется, рассердится,
елку на себя потянет, вырывать из рук будет. Упрись и крепко держи - он
потом наверх полезет показать обидчику кузькину мать. А ты елкой ему мешай,
вниз дави. Голова его из берлоги только появится, я сразу стрелять буду. Но
смотри, Степан, не забоись, не бросай елку. Если его башка мою пулю выдюжит,
ножами бить будем. Тогда норови ему под левую переднюю лапу посильнее
вдарить. Но не беги, от него не уйдешь, только насмерть валить надо.
Степан оробел немного, а вида не показывает. И понятно, медведь - он
поднимется, с него ростом будет, а сила - медвежья. Но ладно, взялся за гуж,
не говори, что не дюж. Растеряешься, выкажешь робость, струсишь, не дай бог,
- мужики и разговаривать не станут, помощи от них не жди, а одному в деревне
не прожить. Все делается обществом, хоть лес корчевать, хоть землю пахать,
хоть дом строить, глину месить, изнутри обмазывать...
Ладно. Подошли к берлоге сторожко ближе. Иван ноги расставил, кремневку
к плечу прикладом прижал - для стрельбы изготовился. А Степан, глубоко
вздохнув и собрав всю силу, размахнулся и засадил елку в отдушину. Медведь
взревел весь, разбуженный, заворочался, но Степан, рассвирепев до крайности,
крепко держал елку, уперся, прижимал зверя к земле, мешал ему из берлоги
разом выпрыгнуть. Медведь резко дернул елку на себя, а потом ее вытолкнул и
полез из берлоги. Степан еще пуще рассвирепел, поднатужился, уперся
вершинкой в его башку, да тут и Иван, изловчившись, оглушительно выстрелил.
Медведь дернулся, крякнул и осел в берлоге. А Степан в горячке уже и за нож
схватился, но Иван его за руку дернул, - не спеши. Быстро скусил бумажную
верхушку патрона, высыпал в ствол ружья порох, пыж загнал, пулю свинцовую
закатил, сверху еще пыжом прижал ее, чтобы не выкатилась, сыпанул остатки
пороха на полку кремневки и жестом велел Степану шагнуть назад.
- Подождать трошки надо. Если жив, то сейчас в себя придет и полезет
наверх с силой удвоенной. А мертв - пар из берлоги идти не будет.
Подождали. Тут-то Степана испуг обильным потом и прошиб, а затем и
ознобом. И необъяснимое веселье напало. Иван заметил и сказал, - Со всеми
так по первости. С медведем драться - дело серьезное, а сделал - легкость
необычная, разве что ноги становятся как ватные, подгибаются.
Стояли, ждали, смотрели в берложий зев. Потом чуток расслабились, по
цигарке крепкого самосада свернули, огонь на трут высекли, перекурили, жадно
и глубоко затягиваясь, елкой, для верности, в берлогу потыкали, а потом и
медведя, на лапы задние петли набросив, веревками выволокли. Не спешил Иван,
добре стрелял, в ухо попал, шкура целая оказалась.
- Перву шкуру себе возьмешь, на обзаведение, а мясо поделим пополам.
Потом на шкуру моя очередь будет, - улыбнулся Иван и в плечо толкнул
дружески.
Степан согласно головой кивал. Лестно ему было шкурой медвежьей перед
женой и сыновьями похвалиться. В жизни-то первая; сам добыл.
За зиму еще три раза сходили они на медведя, так что квитами оказались.
А мужики в деревне к первому трофею отнеслись равнодушно, разве что на
Степана глядели одобрительно. Совсем за своего приняли, понял Степан.
Да Марья с трофеями поздравляла жарко, по своему... Весной, когда снег сошел и земля малость отогрелась и просохла, еще
пару десятин Степан с сыновьями на волах раскорчевал, распахал, да гречей и
засеял. Так мужики деревенские присоветовали. На целине если первой пшеницу
посеять, то ее в стебель гонит, колос малый дает. Засеял Степан по три пуда
на десятину и собрал сто пудов со своих четырех десятин. Интендантству
военному сдал в Никольском. И дом, пятистенок под стропила подвел, но
достроить сил и рук не хватало. Оставил до следующего лета.
Земля из него все соки тянула: он жадничал побольше раскорчевать,
распахать, засеять, урожай снять. На все сразу замахнулся - и дом, и огород,
и пашня, за сад принялся: малины, яблони и слив саженцы привез из
Никольского, посадил возле дома. Сосед Варрава парой колодок пчел поделился,
которые к концу лета зароились еще восемью. Чем не пасека!
И все-то ему удавалось, кажется, да тут несчастья подкараулили и
ворохом посыпались. Началось с того, что медведи в деревню ходить
повадились, улики с медом все подчистую разграбили. Дальше - хуже. Зорька
стала быстро чахнуть и вскоре пала, а от нее заразились волы и тоже сдохли.
Не у них одних - мор пошел от соседского, только что купленного в Никольском
у маньчжуров быка. Не помогли ни сулема, ни карболка, что фельдшер уездный
присоветовал. Землю пахать стало не на чем; деньги, чтобы скот купить,
кончились, а ту малость, что за гречу в интендантстве выручили, на одежду
потратили. Она словно горела, а голый-босый ходить не будешь, не Африка,
чай, зимы здесь холодные.
Вышел Степан по весне на свою деляну - волком взвыл. И к обществу за
подмогою не обратишься - два вола и два коня всего на деревню и осталося. И
тех пуще глаз беречь стали. А лопатой много ли получится? Хоть корейцев
зови, половинщиков.
Тут весть пришла - во Владивостоке собираются железную дорогу строить.
Прознали мужики, обсуждать принялись, что деньги, может быть, там заработать
удастся. Глаза, они - завидущие, да и жив человек надеждами.
Андрей, старший сын, засобирался решительно, да его сильно и не
удерживали, разве что Мария глядела жалостливо. Парню девятнадцать
исполнилось - ростом, правда, невелик, но крепенький. Ладони широкие,
мозолистые, работы не боятся, к труду крестьянскому, тяжелому сызмальства
приучен, за себя постоять может, к пьянству склонности не имеет. Пусть едет,
глядишь, поможет семье на ноги встать, себе на обзаведение заработает,
свадьбу сыграет, отделится... К своему первому докладу императору Александру III недавний директор
департамента железнодорожных дел при министерстве финансов, а нынче Министр
путей сообщения Сергей Юльевич Витте готовился особенно тщательно. Впрочем,
и не без оснований, он считал, что, постоянно работая над материалами для
выступлении министра финансов Вышнеградского в Высшей комиссии, на которой
обсуждались вопросы финансирования всех крупных государственных потребностей
и предприятий, а прежде всего нужд армии и военного флота, он был в курсе
как их истории, так и перспектив будущего развития.
Обладая несомненными творческими способностями, Сергей Юльевич имел
широкий круг родственных связей и деловых знакомств, что помогало ему
успешно подниматься по служебной лестнице в министерстве путей сообщения.
Происходил он из семьи дворянина Псковской губернии, чья голландцы-предки
осели в Ингерманландии еще в бытность ее под шведом, до побед Петра
Великого. Служа директором департамента государственных имуществ в Тифлисе,
его отец женился на дочери члена главного управления наместника Кавказского,
по материнской линии из знаменитых князей Долгоруких. Окончив курс
Новороссийского университета в Одессе по математическому факультету, Сергей
Юльевич твердо намеревался остаться там на кафедре чистой математики, но
родственники, с их дворянской спесью, настояли причислиться к канцелярии
одесского генерал-губернатора, а в скорости проезжавший в ту пору через
Одессу недавно назначенный министром путей генерал свиты Его величества граф
Владимир Бобринский убедил его пойти служить по железнодорожному ведомству.
И начинал-то Сергей Юльевич с должностей самых незначительных, обычно
занимаемых городскими обывателями, недоучившимися семинаристами - кассиром
билетным и грузовым, да прошел за двадцать лет службы своей все ступени
чиновной лестницы до самого верха.
Подъезжая ясным февральским днем девяносто второго года к парадному
входу в Зимний дворец, он полагал, что это будет не более как представление
в новой должности и император скоро отпустит его. Но, против его ожиданий,
Его величество, кратко поздравив, дал ему нечто вроде напутствия, высказал
свое пожелание, более того, как он выразился, свою мечту, чтобы поскорее
была выстроена железная дорога из Европейской России до Владивостока.
- Уже десять лет, - говорил император, - я встречаю по этому вопросу
всяческие затруднения, и вы должны дать мне слово, что эту мысль проведете в
действие.
Считая себя обязанным немедленно приняться за исполнение монаршей воли,
Сергей Юльевич, вернувшись в министерство, тут же вызвал начальника
канцелярии и, хотя и знал, что такая дорога уже строится, попросил показать
документы по этому в высшей степени важному вопросу.
И начальник канцелярии вскоре принес папку.
- Справка составлена военным губернатором Приморской области
генерал-майором Унтербергером.
- От кавалерии или инфантерии? - с иронией поинтересовался Сергей
Юльевич.
- Инженер-генерал-майор Павел Федорович Унтербергер вот уже четверть
века служит на Дальнем Востоке. Он считается в Военном министерстве одним из
лучших его знатоков, тем более, что лично занимался топографической съемкой
и составлением карт.
Эта рекомендация несколько успокоила Сергея Юльевича и он принялся
листать исписанные ровным четким почерком голубоватые листы плотной бумаги,
обнаруживая среди них аккуратно исполненные чертежи, планы и таблицы
математических исчислений и выкладок, что его весьма обрадовало. Он не любил
беллетристику по техническим вопросам, не подкрепленную точным расчетом и
экономически не обоснованную.
- Да, а ведь он сейчас в Петербурге, - видя, что министра
заинтересовало содержимое папки, сказал начальник канцелярии. - Я сам вчера
видел его на Дворцовой площади, он направлялся к Главному управлению
Генерального штаба.
- О, как кстати! Будьте добры, пригласите его, по возможности не
откладывая, сюда, в министерство, - обрадовался Сергей Юльевич. - Для меня
очень важно обсудить этот вопрос со знатоком и непосредственным участником
работы над проектом железной дороги.
И через несколько дней Павел Федорович Унтербергер прибыл в
министерство путей сообщения.
- Ваше приглашение едва застало меня в Петербурге, совсем уж было
собрался возвращаться во Владивосток, - весело говорил он, представившись и
принимая любезно предложенную ему Сергеем Юльевичем чашку дымящегося паром
светложелтого ароматного жасминового китайского чая. - Чем могу быть полезен
министру путей?
Выше среднего роста, худощавый, с хорошей военной выправкой, со знаком
Николаевской военной инженерной академии на груди, но без орденов, которых,
без сомнения, у него было предостаточно, и это уже определенным образом
характеризовало его, Павел Федорович говорил немного акая. Это выдавало в
нем москвича, но аканье было едва заметно, что, опять же, объяснялось,
по-видимому, долгой службой вдали от древней столицы.
- Его императорское величество высказали особую заинтересованность в
скорейшей постройке железной дороги на Дальний Восток. Вот я и решил,
воспользовавшись редкой возможностью, встретиться с вами, как одним из
наиболее сведующих людей по этому вопросу. Желательно, знаете-ли, составить
ясную картину проблемы в целом, со всеми ее плюсами и минусами,
благоприятными и неблагоприятными условиями; знать, как оценивают на месте
возможность ускорения постройки дороги, как скоро может она окупиться... Не
скрою, министр финансов Вьшнеградский весьма скуп на расходы, тем более
такие крупные, и преодолеть его скупость можно лишь обосновав запрос
большими государственными интересами.
- Но в прошлом году Комитет Министров высказался за сооружение дороги,
был издан Высочайший указ, кое-какие ассигнования отпущены и дорога уже
строится...
- Да, именно кое-какие. В прошлом году семь миллионов рублей и
столько-же в этом. А строить желательно быстрее. Начните, извините за
тавтологию, с начала.
- Что-же, я служу на Дальнем Востоке с шестьдесят четвертого года и
постараюсь максимально объективно осветить положение дел. Присоединение в
шестидесятом году Уссурийского края, необходимость его заселения и защиты,
поставили задачу строительства путей сообщения. Тем более, что
существовавшее с пятидесятых годов судоходство по Шилке и Амуру не могло
удовлетворить потребности края в регулярном сообщении, так как Амурская
речная система на добрых пять месяцев покрывается толстым слоем льда и еще
месяца на три мелеет настолько, что от Хабаровки до Благовещенска пароходы
не ходят.
- Вот как? А у нас существует убеждение, что Амур настолько полноводен,
что судоходство на нем не доставляет затруднений.
- Напрасно, напротив, хотя подобное мнение существовало и в военном
министерстве, на нем даже основывались наши планы обороны дальневосточных
рубежей, и мне приходилось переубеждать весьма упорное в своих заблуждениях
начальство. В свое время проводилась специальная съемка Амура именно с этой
целью. Но ряд проектов присоединения тихоокеанского побережья к центральным
губерниям рельсовым путем появились еще в пятьдесят восьмом году, сразу
после заключения Айгунского договора.
- В те времена, после Крымской войны, при нашей бедности, подобные
проекты, я убежден, были невыполнимы. Тем более, что и в России железные
дороги были наперечет, - вспомнил Сергей Юльевич куда более поздние времена,
уже семидесятые, годы своей молодости и начала работы в железнодорожном
ведомстве.
- Согласен, однако тремя-четырьмя годами позже, после крестьянской
реформы, вон как стремительно стала покрываться Россия сетью железных дорог.
Отлично осведомленный в этом вопросе, Сергей Юльевич уверенно возразил,
- Так ведь то строительство велось, за редким исключением, по частным
подрядам на концессионных началах. Я хорошо помню, как таким образом барон
Унгерн-Штернберг строил дорогу от Балты до Елизаветграда и далее на
Кременчуг. Да что там, даже первые российские железные дороги - Николаевская
и Царскосельская - строились частными компаниями.
- Но дороги в Европейской России быстро окупались, а что касается
Дальнего Востока, то подобных надежд и быть не может. Поэтому о привлечении
частного капитала говорить не приходится, нужны были ассигнования из казны.
- Да, я отлично помню, как восточно-сибирский генерал-губернатор Посъет
в семьдесят пятом году добивался государственных субсидий для железной
дороги от Волги до Амура и от Владивостока до озера Ханка.
- И я работал над тем проектом, - улыбнулся Павел Федорович. - Молод
был, энергичен, легок на подъем, меня тогда переполняла жажда сделать как
можно больше собственными руками, отчего я месяца проводил в поле, на съемке
будущей трассы. Очень тогда мы надеялись, что эти труды воплотятся в полотно
дороги. А тут война...
- Дело даже не в русско-турецкой войне, - не согласился Сергей Юльевич,
- не считали тогда в высших кругах эту дорогу необходимой. Война, впрочем,
казну опустошила изрядно...
- Нам с нашей колокольни видно по своему, - не сдавался Павел
Федорович. - Казна Российской империи пополняется главным образом за счет
продажи хлеба за границу, хотя его и на внутреннем рынке не хватает. Но ведь
российская-то деревня задыхается от переизбытка нищего населения! А вот если
бескрайнюю Сибирь колонизовать? Если Забайкальские степи хлебом засеять? И
ведь там не только земли хорошие, там и рудные богатства неисчислимые, даже
при весьма поверхностном осмотре. Но, знаете, бездорожье - наш бич. Если за
все это сейчас взяться, то железная дорога лет в пятнадцать - двадцать
окупится, а при широкой торговле с Китаем возможно и раньше, и начнет чистую
прибыль казне давать.
- Конечно, на средства частных концессий дорогу построить можно быстро,
многие проблемы снимаются. Вон, во время той же войны в Оренбург и от Перми
до Екатеринбурга чугунку строили, а там и к Оби потянулись. Но все же,
уверен, желающих составить концессию для строительства дороги по этим
пустынным и безлюдным местам не найдется. Состоятельные, весьма
состоятельные, конечно же я их имею в виду, люди желают тратить деньги в
обмен на скорые и большие дивиденды на вложенный капитал. А здесь они не
предвидятся. К тому-же состоятельный человек - всегда реалист. Пространства
Сибири и Приамурского края заселены весьма редко, промышленности почти
никакой нет и дорогу-то строить некому. А средства на десять тысяч верст
нужны огромные.
- Ну, не десять тысяч, на первых порах значительно меньше. Еще шесть
лет назад на созванном Приамурским генерал-губернатором бароном Корфом
Хабаровском съезде местных деятелей обсуждался вопрос строительства
рельсового пути в Забайкалье от Сретенска до Байкала протяженностью около
тысячи верст, и второго, в Уссурийском крае, от Владивостока до станицы
Графская на реке Уссури, это еще около четырех сотен верст. Таким образом,
имели в виду создать смешанный железнодорожно-водный путь, решили
использовать реки Уссури, Амур, озеро Байкал, Ангару... Тем более, что тогда
же Восточно-Сибирский генерал-губернатор граф Игнатьев добивался постройки
железной дороги от Томска до Иркутска.
Сергей Юльевич вспомнил, что сложная обстановка на Дальнем Востоке,
вызванная обострением отношений между Китаем и Японией из-за Кореи,
неудачная, ввиду вмешательства Англии, попытка России занять в Корее
незамерзающий порт, дружные усилия западно- и восточно-сибирского
генерал-губернаторов, а главное - жизненная необходимость круглогодичной,
вне зависимости от внешнеполитических факторов, связи с дальневосточной
окраиной, заставили правительство внимательно отнестись к этому вопросу.
Особое совещание министров под председательством действительного тайного
советника Абазы /вспомнив Абазу, Сергей Юльевич скривился как от зубной боли
-жулик он эдакий/ обсудило сложившееся положение и было решено направить в
Приморскую область изыскательскую экспедицию, которую возглавили инженер
путей сообщения Урсати и генерального штаба подполковник Надаров, как знаток
Уссурийского края, для проведения специальных изысканий на местах.
А Павел Федорович продолжал. - Изыскания линии железной дороги в
Приморской области начались с весны восемьдесят восьмого года и закончились
в следующем году, Будущей линии от Владивостока до станицы Графская было
решено дать направление через села Раздольное и Никольское, откуда она шла
дальше, вдоль восточного берега реки Сунгачи до станицы Лутковская,
расположенной на реке Уссури и, перейдя реку, пустить вдоль правого берега
реки Уссури до станицы Муравьево-Амурской, с ветвью на левый берег река
Иман, где образовалась пристань. Кроме огромного количества инженерных задач
по прохождению сложного рельефа, в том числе ряда туннелей, исследовались
разные переходы для железнодорожного моста через реку Уссури. Наконец, в
виду требований местной администрации, признававшей линию железной дороги от
Владивостока вдоль правого берега полуострова Муравьева-Амурского на
протяжении около тридцати верст опасной в стратегическом отношении, так как
она свободно могла быть обстрелянной с моря, было сделано изыскание дороги
от Владивостока до перехода реки Лянчихэ по водоразделу полуострова.
Впрочем, из-за дороговизны сметы эти варианты были отставлены.
- Да, Павел Федорович, расскажите, пожалуйста, что собой представляет
Владивосток. Меня прежде всего интересует состояние там промышленности и
население города.
- Да ничего особенного, честно говоря. Крохотный, неустроенный и
довольно скучный городишко. Но учтем, что расположен он довольно далеко и
очень молод. Начало Владивостоку положил военный транспорт "Маньчжур",
который двадцатого июня шестидесятого года доставил сюда команду из тридцати
нижних чинов 3-й роты 4-го Восточно-Сибирского линейного батальона под
начальством прапорщика Комарова. Команда принялась за постройку казармы,
офицерского дома и служебных построек. Месяца через два в бухту Золотой Рог,
на берегах которой и расположен Владивосток, зашел корвет "Гридень" и экипаж
его построил большую казарму, офицерский флигель и небольшие ремонтные
мастерские для нужд флота. В следующем году была заложена православная
церковь во имя Успения Божьей матери, освещенная в апреле шестьдесят второго
года. Тогда же Владивосток стал именоваться уже не постом, а портом, и для
некоторого облегчения жизни немногочисленных здешних жителей, тяготившихся
обитанием в медвежьем углу, во Владивостоке было введено порто-франко. Еще
года через два здесь было учреждено общественное городское управление, а
первым старостой был назначен городской житель купец Семенов. В те времена
городишко напоминал нечто вроде форта на американском Диком Западе. Рота
солдат, несколько военных кораблей летом, одна москательная лавка и
полдюжины мерзейших салунов, трактиров по-русски. В шестьдесят пятом, для
ремонта кораблей Сибирской военной флотилии, здесь были учреждены мастерские
и приехали первые переселенцы. Жизнь в городе стала несколько веселее и
разнообразнее: прекрасный пол смягчил нравы, но и вызвал бешеную
конкуренцию, следствием которой стали частые эксцессы. В чисто испанском,
знаете ли, духе. Простой люд обходился мордобоем и поножовщиной, а господа
офицеры вызывали друг друга на дуэль. В конце шестидесятых годов население
города с войсками насчитывало шесть сотен душ при пятидесяти жилых зданиях.
А с переводом сюда из Николаевска базы военного флота город стал расти с
неимоверной быстротой, особенно после введения в семьдесят шестом году
городового положения. К восемьдесят пятому году население города достигло
десяти с половиной тысяч душ, в том числе до пяти тысяч военных чинов.
Торговые обороты в это время также достигли почтенной суммы - свыше четырех
с половиной миллиона рублей. За год в порт зашли более семидесяти торговых
судов, главным образом иностранных, с общим водоизмещением до шестидесяти
тысяч тонн. Количество только частных строений в городе перевалило за шесть
сотен, в том числе за сотню лавок и магазинов и почти пять десятков гостиниц
и харчевен. А установление в восьмидесятом году пароходного сообщения с
Одессой на пароходах Добровольного флота дало такой толчок промышленному и
торговому делу Владивостока, что в настоящее время в нем живется почти с
теми же удобствами, как и в любом губернском городе, исключая, разве что,
дороговизну предметов не только роскоши, но и первой необходимости. Мог бы
Владивосток достичь и более блестящих результатов, если бы в разное время не
поднимался вопрос о переводе военного порта то в залив Посьета, то в залив
Святой Ольги. Когда же в восемьдесят девятом году начали строить крепость,
чтобы обеспечить неприкосновенность территории, и вместе с тем увеличили
количество крейсирующих здесь военных кораблей Тихоокеанской эскадры, то
жители города приобрели уверенность, что им не придется срываться с места, и
начали обустраиваться более основательно. Раньше все сидела как бы на узлах
- если базу флота переведут в другое место, то туда придется перебираться
едва ли не всему городу. На прежнем месте он терял бы всякое значение и
смысл. Но прекрасная гавань сулит Владивостоку блестящее будущее.
- О, да я вижу, вы большой патриот Владивостока. Неужели там так хорош
живется? Или, согласно известной пословицы, всякая лягушка...?
Павел Федорович несколько смутился и признался, - Конечно, не очень...
Санитарные условия города удовлетворительными назвать нельзя. Большинство
домов, принадлежащих небогатому классу, построены на скорую руку, противу
всяких правил гигиены, весьма тесны и холодны, дома в основном деревянные,
лесу-то вокруг сколько угодно, тайга обступила тесно, но строят наспех,
иногда наружные стены состоят только на одной плахи, а то и доски. Удобств
при домах никаких нет, разве что умывальник в сенях. Особенно
неблагоприятные санитарные условия представляет Китайский квартал,
Семеновский покос, Линейная и Матросская слободки, которые большей частью
состоят из фанз или жалких лачуг. Улицы труднопроходимы и грязны во всех
отношениях. Жители этих слободок и кварталов народ бедный, чернорабочие -
китайцы, корейцы, русские рабочие, но их очень немного, и семейства нижних
чинов. Все они живут очень тесно, скученно и в высшей степени грязно в своих
или снимаемых фанзах. Но за последние годы в городе в большом количестве
стали возводиться каменные здания, а их стараются ставить по возможности
удобными.
- Понятно, - кивал головой Сергей Юльевич и, чтобы осветить еще одну
проблему, невинно заметил, - Конечно, где грязь, там и болезни, особенно
инфекционные.
- Да, - огорчился Павел Федорович, - хвастать мне особенно нечем. Хотя
и нет таких вспышек эпидемий, как в других местах империи. Здесь многое
зависит от климата, знаете ли, а он у нас довольно хорош. Побережье, правда,
сыро и туманно, в весенние и летние месяцы особенно, но верст за двадцать от
моря климат вполне можно назвать континентальным. Перепад температур бывает
довольно большим, однако особого вреда здоровью людей это не доставляет. К
тому же край заселен довольно редко, поэтому и вспышки заболеваний широко не
распространяются. Кстати, надо отметать, заболеваемость в Приамурском
военном округе по этим причинам считается одной из низших в числе других.
Так же и среди гражданского населения. Правда, в последнее время участились
случаи распространения детских заразных заболеваний - кори, оспы,
скарлатины, дифтерита, но нам удалось выяснитъ, что они завозятся с
переселенческими партиями. Поэтому после прихода парохода с переселенцами,
их на неделю-другую помещают в изолированные бараки на карантин. Вот среди
взрослого населения у нас были случаи заболеваний брюшным и сыпным тифом,
хотя смертность от него была не выше нормального процента. Положение
осложняется еще и тем, что у нас существует дополнительная опасность заноса
инфекционных заболеваний, чаще всего холеры, из сопредельных стран. Лет
шесть назад, да, в восемьдесят шестом, из Кореи или Японии была завезена
холера. Она быстро распространилась среди китайского и корейского населения.
Мы сперва не обратили внимания, потому что инородцы прячут и тайно хоронят
своих мертвецов, но потом заметили случаи появления на улицах трупов с
признаками холеры. Да и корейцы стали сниматься своими общинами и уходить в
окружающие город сопки, где располагались табором. Мы сожгли брошенные ими
фанзы и сейчас осуществляем строжайший контроль. Проверяем все приходящие
пароходы и с нечистым по холере патентом держим на обсервации до выяснения
причин и картины в целом. Но вот, в августе прошлого года, о нет, ошибся,
годом ранее, холера все же проникла во Владивосток. Заболевания встречались
не только среди инородцев, но и русские болели. Флотский экипаж был обнесен
высоким забором и контакты нижних чинов с гражданским населением прекращены,
отчего не было ни единого случая болезни. Среди сухопутных войск, команды
которого широко разбросаны по городу и области, заболевания, к сожалению,
были.
- Кишечные заболевания распространяются, главным образом, из-за плохой
воды, - назидательно заметил Сергей Юльевич. - С ней, надеюсь, у вас все в
порядке? Горная страна, близость моря, обильные осадки проблем с водой не
создают, я думаю?
- Вот уж наоборот, Сергей Юльевич. Вода-то и составляет больное место
Владивостока. Хорошей воды очень мало, более всего приходится пользоваться
водой плохой, недоброкачественной, мутной, сильно загрязненной и содержащей
немало органических веществ. Зимою вода в колодцах вымерзает и город
находится в печальном положении. Но речек и ключей на полуострове
Муравьева-Амурского, на котором и стоит город, имеется немало, так что со
временем начнем проводить водопроводы. Наиболее значительные речки Лян-чи-хэ
и Се-дан-хэ. По ним сплавляются лес и дрова, а первая из них до двух верст
от устья судоходна. В эти речки, а также в речки Первая и Вторая ежегодно
осенью заходит много красной рыбы-кэты. Правда, и эти источники воды
расположены далековато. Ближайшая, Первая речка находится в трех ворстах от
Владивостока, а Вторая речка в пяти с половиной верстах.
Расспрашивая Павла Федоровича, внимательно его слушая и видя, что тот
действительно влюблен в город и относится к нему по-хозяйски, Сергей Юльевич
потихоньку загорался тайной мыслью, которая сперва робко зародилась, на,
зародившись, требовала все новых и новых подкреплений, желая утвердиться
прочно и толково. Сутью этой мысли было: а не воздвигнуть ли на берегах
Тихого Океана крупный город-порт, как, скажем, Одесса или Архангельск, более
того, Петербург, со значением не только военным, но, а то и преимущественно,
торговым. Ведь сейчас все богатства Китая, Кореи и Японии вывозятся в Европу
пароходами вокруг Азии или через Тихий Океан и Америку. Собственная наша
торговая связь ограничивается жалкой чайной торговлюшкой, да и то редкими и
небольшими верблюжьими караванами через Монголию и Забайкалье. Дорога к морю
сулит выгоды далеко не только военные...
- А как спланирован город, каков его рельеф?
Павел Федорович опять смешался, - Да уж не ахти... Улицы города
расположены главным образом вдоль моря, не спланированы, довольно грязны в
пересекаются глубокими оврагами. Лишь лицо города - его главная, Светланская
улица, имеет и троттуары и ночное освещение керосиновыми лампами, для стока
воды прокопаны водосточные канавы, через овраги проложены насыпи. Но в
большинстве город разбросан слободками - Солдатская, Линейная, Офицерская,
Фельдшерская, Матросская, Каторжная, Корейская..., разграничивающимися
оврагами, через которые переброшены мостки и узкие насыпи. Хотя, место в
целом весьма красивое, простору для строительства города предостаточно.
- Павел Федорович, вы же знаете, что для строительства железной дороги,
базой которой с восточной стороны стал Владивосток, нужны крупные людские
ресурсы. Как у вас обстоят дела с ними?
- Дело в том, что возникновением своим Владивосток обязан не
экономическому развитию Южно-Уссурийского края, представителем которою он
сейчас является на берегах Восточного океана, а исключительно
государственным целям правительства. Отсюда и наши сложности. Живут в городе
преимущественно люди служащие и их семьи. И если офицеры переводятся или, по
выходу в отставку, уезжают в Европейскую Россию, но очень редко остаются, то
нижние чины часто обзаводятся семьями и остаются городскими мещанами,
находят работу и строят себе домишки. В последнее время, впрочем, в городе
стали оседать и офицеры, появляются люди интеллигентные - врачи, чиновники,
учителя, инженеры. Конечно, рабочей силой для строительства железной дороги
они не являются. Правда, на Первой речке расположен поселок
ссыльно-поселенцев, бывших каторжан, не отбывших еще срока каторги. Они
заняты на очистке ретирадных мест, по строительной части морского ведомства
и других казенных работах. Но для строительства дороги мы нашли буквально
неисчерпаемый резервуар и, можно сказать, совсем рядом - в соседних странах.
В прошлом году, начиная работы, мы испытывали громадный недостаток в рабочей
силе, осложненный рабочими волнениями, но тут буквально нахлынули корейцы,
китайцы и, представьте себе, японцы. Так что с этой стороны затруднений не
возникает.
- Хорошо, будем считать, что эта проблема уже решена. А как обстоят
дела с промышленностью как технической базой железной дороги?
- Кое-что мы уже имеем. У нас есть небольшой казенный механический
завод при Владивостокском порте и кораблестроительные мастерские. Казенный
механический завод обслуживает, главным образом, военные корабли и обладает
всеми возможностями для их ремонта, в том числе и доком, небольшого, правда,
калибра. Сейчас, впрочем, строится сухой док для ремонта морских судов
любого водоизмещения. Есть заводики и по обеспечению необходимыми
строительными материалами - известковый, кирпичный, лесопильный.
- Павел Федорович, вы человек военный, служите в Приамурском крае очень
долго и, без сомнения, всесторонне и глубоко осведомлены в военном аспекте
этой проблемы. Не скрою, чтобы добиться крупных ассигнований и ускорить
строительство дороги, мне желательно рассчитывать на поддержку военного и
морского министров. Не могли бы вы подсказать, насколько реально я могу
полагаться на их содействие?
Генерал Унтербергер помолчал, обдумывая вопрос и осторожно ответил, -
Не вдаваясь в детали, я бы сказал, что в настоящее время мы имеем нашими
соседями на Дальнем Востоке одряхлевший, занятый своими внутренними
проблемами дряблый Китай, не представляющий, по нашим сведениям, реальной
опасности по меньшей мере ближайшие четверть века; совершенно ничтожную, как
государство, Корею; и стремительно набирающую силы Японию. Экономически она
развивается очень быстро, используя опыт Англии, Франции, Германии и
Северо-Американских соединенных штатов, создает, обучает с помощью
иностранных инструкторов - англичан на флоте и немцев в сухопутных войсках,
и вооружает армию. По прогнозам Разведотдела штаба Приамурского военного
округа Япония скоро попробует испытать свои силы. Жертвой, неминуемо и
несомненно, станет Корея, где японцы будут иметь дело с несколькими плохо
вооруженными и слабо обученными китайскими дивизиями. Если японцы победят, а
так оно и будет, то еще через несколько лет они постараются закрепить успех.
Но где? Там, в Приамурском военном округе, мы полагаем, что следующим
объектом для нападения станет Китай, а может быть и Приморская область
России, ведь наших сил там очень мало. К тому же мы имеем сведения, что
Япония весьма болезненно восприняла известие о начале строительства железной
дороги к Японскому морю. Это подтверждает наше предположение о том, что они
считают Россию одним из эвентуальных противников и боятся нашего здесь
усиления.
- Эк вы хватили, извините конечно, Павел Федорович. Россия и..., опять
же извините, Япония... Уж не стращаете ли вы самих себя? И зубки им поточить
есть о кого. Скажем, вот, вниз по карте, кто там? Ага, Филиппины, Аннам,
Кохинхина, Ява, наконец...
- Ну нет, на Филиппины, пока, они не бросятся; испанцев, а у них на
Филиппинах большая армия и военный флот, японцы знают как свирепых
конкистадоров; от Шанхая к югу расположены зоны интересов Англии и Франции,
которые имеют обыкновение объединяться для защиты своих интересов. Остаются
Корея, вассал дряхлого Китая, которую Япония столетиям пытается завоевать, и
собственно Китай, но он весьма густо заселен и имеет неисчерпаемые резервы
для своих армий и поэтому вести военные действия в Китае скорее всего японцы
не пожелают. И... мы! Да, мы.
- Мы и Япония! Да сравните же государства, Павел Федорович. Я не могу
поверить в такую возможность. Нет, это никак невозможно. Англичане с
французами, правда, захватывали четверть века назад Севастополь и
Петропавловск в Камчатке, но Япония...?
- О, японцы отлично осведомлены о нашей слабости на Дальнем Востоке.
Они держат агентов военной и морской разведок во всех населенных пунктах
Приамурского края. Как правило, хитро камуфлируясь, агенты скрываются под
личиной мелких торговцев, часовщиков, банщиков, прачек, слуг, содержателей
ресторанчиков, харчевен и публичных домов, весьма проворны и вездесущи.
Иногда их задерживают, но находят записи на японском языке, который
невозможно понять, а после перевода и объяснений оказывается, что записи
имеют самое невинное содержание, так что и предъявить в обвинение им нечего.
Но мы вполне уверены, что это разведчики.
- А гордость адмирала Тыртова - Тихоокеанская эскадра, которой он
продолжительное время командовал?
- Тихоокеанскую эскадру зимой мы держим в Нагасаки, потому что наши
бухты покрываются толстый слоем льда и это затрудняет судоходство и
способность кораблей к боевым действиям. Так что японцы вполне могут
воспользоваться удобным случаем и уничтожить эскадру. Тогда им ничего не
будет стоить захватить и Владивосток, и Сахалин, и Николаевск, и
Петропавловск не дожидаясь подхода наших основных сил и Балтийской эскадры.
- Нарисованная вами картина приводит меня по меньшей мере в уныние и,
используя эти доводы, я надеюсь склонить на свою сторону Ванновского и
Тыртова.
- Эти соображения уже докладывались в Главном штабе, но, как мне стало
известно, они не встретили понимания, лишь иронические колкости. Так что, на
мой взгляд, военный и морской министры не разделяют опасений об усилении
Японии, разве что, помятуя захват Петропавловска в пятьдесят пятом году,
возможно, в какой-то мере поддержат ваше обращение за ассигнованиями для
строительства железной дороги, чтобы хоть как-то укрепить оборону
Приамурского края со стороны океана.
- Конечно, тем более необходимо строить дорогу, создавать базу флота,
решить вопрос с проводкой кораблей сквозь прибрежный лед.
- Более того, мы во Владивостоке считаем, что, связав этот порт с
Россией железной дорогой, можно, хотя бы по примеру Гонк-Конга создать здесь
мощную базу военного флота и контролировать отсюда весь Тихоокеанский
бассейн. Мы приводили эти резоны Его величеству наследнику цесаревичу
Николаю Александровичу, когда они в мае прошлого года проследовали через
Владивосток в столицу, возвращаясь из кругосветного путешествия.
- Интересно, интересно... Надеюсь, мне удастся воспользоваться его
поддержкой в Высшей комиссии, он часто присутствует в заседаниях.
Расскажите, хотя бы вкратце, о пребывании великого князя Николая
Александровича во Владивостоке.
- Наследник цесаревич великий князь Николай Александрович прибыл во
Владивосток 11 мая девяносто первого года на крейсере 1-го ранга "Память
Азова" в сопровождении кораблей Российской Тихоокеанской зскадры. В городе
чуть выше адмиралтейской пристани была сооружена на собранные среди народа
деньги каменная триумфальная арка в русском стиле, а дома разукрасились
флагами, декорациями, транспарантами, гирляндами и вензелями. После
постановки крейсера на якорь в бухте Золотой Рог на него немедленно
отправились Приамурский генерал-губернатор барон Корф и ваш покорный слуга,
военный губернатор Приморской области генерал-майор Унтербергер, которые и
имели честь приветствовать Его Величество с благополучным прибытием в
пределы России. В половине двенадцатого часа следующего дня был назначен
съезд на берег Его Величества и к этому времени на пристани был выстроен
почетный караул со знаменем и музыкой и собрались все начальствующие лица,
городская дума, служащие разных учреждений, учебные заведения, городские
жители и масса народа. В назначенный час катер Его Высочества, на котором
находились наследник цесаревич, принц Георг Греческий и свита отделился от
трапа "Памяти Азова", на эскадре загремел салют, заиграла музыка, побежали
на кораблях по вантам команды и выстроились на реях. При выходе Его
Высочества на берег на адмиральской пристани его встретили начальствующие
лица, а городской голова поднес от имени жителей города хлеб-соль на
серебряном подносе. 17 мая Наследник цесаревич изволил присутствовать на
закладке памятника адмиралу Невельскому и собственноручно заложить первый
камень. На следующий день Его Высочество совершил закладку строящегося
сухого дока, которому по Высочайшему повелению было присвоено имя цесаревича
Николая. 19 мая состоялось торжество закладки восточного участка Сибирской
железной дороги. На место закладки, около двух верст от города, Его
Императорское Высочество цесаревич Николай изволил прибыть вместе с принцем
греческим Георгом Греческим и свитой на колясках. По окончании молебствия
Его Высочество изволили собственноручно опрокинуть на насыпь первую тачку
земли и затем сесть вместе со свитой, начальствующими лицами и строителем
дороги в разукрашенный поезд и на нем отправились обратно в город по
сооруженной уже части дороги. Затем в городе была совершена закладка вокзала
Владивостокской железнодорожной станции.
- Когда-нибудь, как построим дорогу, я выберу время съездить в ваш
город.
- Буду искренне рад оказать вам гостеприимство... Проводив генерала Унтербергера и вернувшись в кабинет, Сергей Юльевич
принялся обдумывать дальнейшие шаги для ускорения выполнения желания
императора. А когда через семь месяцев его назначили министром финансов, то
ему пригодился и еще один резон в пользу Сибирской железной дороги. Ведь
транссибирский путь установит непрерывное рельсовое сообщение Европы с
Великим Океаном и Азиатский Востоком, соединит Париж с Владивостоком,
откроет новые пути и новые горизонты не только для русской, но и для
всемирной торговли, коренным образом изменит экономическое соотношение между
государствами. Вот ведь, канадская железная дорога, к примеру, отвлекла
большую часть китайских и японских шелковых и чайных грузов, сократила время
их доставки с сорока пяти дней через Суэцкий канал до тридцати пяти через
Канаду. А Сибирская дорога сократит этот срок до двадцати дней! Какие
возможности откроются перед Россией! И как посредника Китая в торговле с
Европой, и как рынка сбыта дешевых китайских товаров, и как крупного
производителя товаров на безбрежный китайский рынок.
Но чтобы осилить такое гигантское предприятие, нужны не только
громадные средства, хотя, может быть, это и главное. Нужно будет одолеть
многочисленные проволочки и препоны в Комитете министров и Государственном
Совете. И Сергей Юльевич решил создать особый Комитет Сибирской железной
дороги, чтобы этот комитет занимался не только вопросами управления
постройкой дороги, но чтобы его решения имели законодательное свойство. Эту
мысль он провел в особой Высшей комиссии, которая была по данному предмету
основана.
А во время очередного доклада Витте императору в Аничковом дворце, тот
спросил, кого, по мнению министра финансов, следует назначить председателем
Сибирского комитета. Тогда-то Сергей Юльевич и предложил наследника
цесаревича. После некоторого раздумья и обсуждения этого предложения,
Александр III согласился.
Николай Александрович, даже сделавшись императором, сохранил за собой
звание председателя Сибирского комитета, все время интересовался этим делом,
что и послужило гарантией постройки Великого Сибирского пути, так как в то
время монархия была неограниченной и решения Сибирского комитета имели
значения законов.
Теперь нужно было срочно решись вопрос финансирования столь гигантского
предприятия. Начал было Сергей Юльевич обдумывать возможности концессионного
строительства, то есть частными концессионерами, с последующей передачей
построенных участков в казну, и даже подобрал магната, к которому следовало
обратиться с предложением, а к Полякову, единственно, прославившемуся скорым
строительством пятнадцать лет назад, в пору войны с турками, железной дороги
от Бендер в Болгарию, да засомневался вдруг. Во-первых, знал Сергей Юльевич,
Полякову придется здорово переплачивать, нечист он на руку, иначе и не
выбился бы в миллионщики, во-вторых, и это главное, дело строительства
выходило для государства стратегически-политическим и полагаться на частных
концессионеров не следовало. Но самое ужасное - денег-то не было! Сергей
Юльевич знал, что, год назад, начиная строительство, казна имела всего
один-одинешенек миллион свободных средств, которые и предназначили для новой
дороги. А ведь предварительно сметная стоимость оценивалась в триста
пятьдесят миллионов, это по тридцать миллионов в год нужно выделять, если
дорогу за двенадцать лет соорудить вознамерились. Мелькнула, было, мысль
выпустить для строительства бумажные "сибирские" кредитные билеты, но он ее
отбросил во-время. Печатный станок-то запустить и нашлепать бумажек радужных
с личным факсимиле на сотенных купюрах не сложно, да как бы не вышло по
пословице: с виду - малина, а раскусишь - мякина. Бумажки, товаром не
обеспеченные, вызовут инфляцию, значит жди волнений народных, к тому-же два
последних года неурожайные... Быть беде! Еще есть выход, но тоже
рискованный. В Государственном банке лежат казначейством переданные
девяносто миллионов кредитных билетов, долг военных лет, подлежащий
уничтожению. Вот эти-то билеты и пустить на строительство! Тогда для
выравнивания бюджета придется обратиться за займом в банки иностранные, в
Париж. Там должны оказать финансовую поддержку - все мы немножко циники -
как плату за в прошлом году заключенный союзный договор. Финансовое
положение России, к тому же, усугублялось крайним обострением отношений с
Германией. Недовольное большим ввозом российского хлеба, германское
правительство, под влиянием собственных помещиков и крестьян-бауэров,
установило на него высочайшие таможенные пошлины. Пришлось, чтобы
компенсировать хотя бы частично, а более в отместку, повысить ввозные
пошлины на товары германские.
Германцы, в пику нам, на принципах наибольшего благоприятствования
заключили торговые договоры почти со всеми европейскими странами, кроме
России! Некорректно как! Она-то, Германия, важнейший и ближайший наш
торговый партнер, обороты налажены громадные, как же рушить их? Но и
уступать нельзя зарвавшимся тевтонам. Сергей Юльевич и предложил Комитету
министров смелый план - ввести два таможенных тарифа - максимальный и
минимальный. Палка, слава богу, о двух концах... Максимальный, естественно,
на товары германские. Как он им понравится? Что-же поглядим, чем таможенная
война кончится, чья возьмет. Значат, заем во Франции... По этому вопросу у
него оппонентов возникло множество. Русофилы, ура-патриоты квасные, несли
ахинею о политическом закабалении. Черт-те как рассуждают, не понимают, что
не то беда, что во ржи лебеда, а то беда, что ни ржи, ни лебеды. Ведь делать
нечего, идти на займы придется. В богатейшей России и нищенствовать? Ну,
привлечем займы иностранные, разовьем постепенно промышленность
собственную... Рынки сбыта для нее в стране громадные и на экспорт можно
будет пустить товары, если и не в Европу, там конкурировать трудно будет, то
в Азию. В Азию? А там есть куда! Что и говорить, ведь и мы сейчас для Европы
Западной как колониальные страны. Но чтобы развить производство капиталы
нужны... Те же станки, скажем, коли сами не производим, так можно ведь
купить. Денег нет? Займем там, где они есть в избытке. Сейчас иностранцы
боятся нам деньги ссужать, наши законы их не устраивают? Что же, и законы
изменить можно. Проценты на капитал требуют высокие? Ну, если свои денежки
жалко, то за счет широкой торговли с Азией расплатимся. Опять Азия? Не бойся
убытка, так придут и барыши - старая купеческая присказка! Да хотя бы и от
продажи хлеба. В Европе и помимо Германии найдутся покупатели. Даже по самым
скромным прикидкам новая дорога вовлечет в общерусскую жизнь более полутора
миллионов квадратных верст - это если брать по сто верст в каждую от дороги
сторону; и если прибавить поймы всех сибирских рек, пересекаемых дорогой?
Ого-го, тут две Европы уместится! А на холод свирепый жаловаться нечего! На
одной широте с первопрестольной дорога пойдет, значит солнца вполне
достаточно, чтобы хлеба вызревали. А сколько земель южнее лежит? Надо, надо
осваивать, не то все втуне пропадет. Люди дали боятся. А будет дорога -
тогда все станет рядышком. Грузи товар в вагон и вези, куда душа пожелает.
Конечно, проблем тут появится множество. Так ведь и это превосходно. Рельсы,
скажем, где брать на такую протяженную дорогу? Вот и место узкое -
железоделательное производство. Промышленники сразу за него ухватятся,
начнут заводы ставить, металл в стране дополнительный появится, в цене
упадет, на всякие иные потребности останется. Реки встречные дорога
пересечет, люди по их берегам селиться начнут, земли осваивать. Тут
сельскохозяйственные орудия и речной транспорт понадобятся. Значит, заводы и
фабрики новые возводить будут, пароходы строить, плуги, сеялки-веялки,
бороны, да хотя бы и подковы, гвозди, все надо будет. Со старых мест далеко
везти, в копеечку. Вот и начнут на месте все... Земли новые заселять люди
потянутся. Сперва, может быть, и не в охотку, да лиха беда начало. Дорога
будет - перестанут бояться расстояний и дорожных трудностей. Пообещать земли
хорошей, да вволю - поедут люди, тем более из перенаселенных центральных
губерний и из Малороссии. Честно говоря, покамест у нас азиатская часть лишь
считается Россией, хотя совершено не освоена. Резерв это для государства
грандиозный! И внимание ему уделить надо особенное. В самом начале апреля девяносто первого года приехал Андрей во
Владивосток и поразился его оживленности. Переселенческие бараки в
Солдатской слободке на мысе Шкота заняли "контрактованные" на строительство
железной дороги - их целых триста человек привез на днях "доброволец" из
России. Кроме них, как говорили, с Сахалина привезли полтыщи каторжан, да
солдат два батальона. Причалы порта были завалены разными грузами - и
мотками телеграфной проволоки, и бочками битума, и ящиками с тронутыми
ржавчиной кирками и лопатами, и ломами, и молотами, и черными, пропахшими
креозотом шпалами, и накладками и костылями с синими чешуйками окалины и,
главное, длинными, уложенными сытыми штабелями, тускло мерцающими на солнце
рельсами.
Побродил Андрей по городу, поспрашивал людей, где здесь берут дорогу
железную строить, и ему посоветовали идти в Солдатскую слободку и там искать
подрядчиков. Вернулся Андрей к знакомому бараку, где два года назад с отцом,
матерью и братьями в карантине жил. Солнце садилось в тайгу за Амурским
заливом и последние лучи его уже не грели; да и то, зяб он больше от
потерянности и одиночества, душегрейка из енота мехом внутрь расстегнута
была. У костерка мужики чай в котле кипятили и нехитрой снедью ужинали.
Плоская и круглая рыба на листе жести лежала печеная, хлеб, разрезанный
крупными ломтями, соль да луковицы. Какой-то лядащий мужичонка, отдирая
щепкой от жести пригоревшую рыбу, уныло бормотал, - Казали нам, що в тим
краю будыте жыты як у боха за двырыма. Хлиб родыть, лучэ ны можа буть, лис,
вода, чо хочь, все е. А монахи и попы казалы, шо там е рыба та, шо матырь
божа йила в чистый четверх, кохда плакала по умершому сынови. А як до нэй
прийшов анхыл и спытав ии, чохо вуна плаче, то вуна казала, шо плаче по
умершому сынови. Туди анхыл казав ий: "Ны плачь, твий сын воскреснэ, як
рыба". Матырь божа казав: "Як воскреснэ сын, кохда умэрла рыба?" А рыба тут
и ожила. Тилько матырь божа уже половыну из-зила, так шо рыба выйшла
однобока. Мы прийихалы и побачылы и сийчас идым тую рыбу. Тут ии называють
камбала.
Спросил Андрей, кто здесь за старшего. Откликнулся здоровенный заросший
до глаз густой черной бородой мужик. Вида самого разбойного.
- Гуди, хлопец, какое дело?
- Ищу я подрядчика Каурова, на работу устроиться. Землекопом или еще
кем. Дорогу строить железную.
- Подрядчик не с нами живет, он в отеле "Лувр" устроился. Но завтра с
утра должен быть. Если у тебя в котомке кусок сала отыщется, то давай к нам
в компанию. И поснедаем вместе и место на нарах отыщем-подвинемся; в
тесноте, да не в обиде.
Андрей, даром что из хохлов черниговских, жадным не был, жизнью не бит,
в завтра с испугом заглядывать не обучен, да и опыт жизненный какой-никакой
подсказывал - держись людей, пропасть не дадут. Развязал он свою котомку,
вынул кусок пахнущего дымком медвежьего окорока да сахару синего полголовы и
положил на расстеленную на бочке газету.
- Добре, хлопец, - повеселел старший, отполовинил сахар и окорок, а
остальное велел в котомку спрятать.
- Не все сразу, сгодится в будущем.
Жадно и голодно блеснули глаза у людей вокруг, но перечить старшему они
не осмелились. Уважали и слушались, видимо. Андрей себя назвал и люди имена
свои сказали, но он их зараз и не упомнил. Но старшего выделил - Данила
Буяный.
- Рассказывай, хлопец, кто ты и откуда, - закончив с ужином, велел
Данила.
Не чинясь и без робости Андрей рассказал о себе все, о семье своей, как
на Дальний Восток приехали, где и как здесь устроились, о богом забытой
деревушке Ивановке, тайге и охоте, как отец жизнь семьи планировал и почему
ему, Андрею, искать работу приходится.
- Ясно, - кивал головой Данила. - И у нас жизнь простая, как подкова.
Ватажка здесь собралась сборная. Кто, вроде отца твоего, от безземелья за
длинным рублем кинулся, кто за работу знакомую цепляется, кто от голода
сбежал. Наобещал Кауров, да обманул сразу же...
- Обманул, обжулил, надул, провел..., - загалдели мужики.
- По двести-двести пятьдесят обещал платить за год, а в Одессе, в день
отхода парохода, показал контракту - сто двадцать, много - сто пятьдесят там
написано. Нам и деваться-то некуда. Есть-пить нечего, дома родные денег
ждут, на кормильцев надеются, а тут как бы самим ноги не протянуть от
голода. Пошли в полицию на него жалиться, нас же в шею и вытолкали - куда,
мол, смотрели, контракту подписывая. Да рази мы разумели, ему на слово
поверили, благодетель, чай, работу дает. А по писаному среди нас мало кто
знает, тут больше деревенские...
- Некоторые сразу разбежались, - продолжал Данила Буяный, а большинству
и бежать некуда. В России голод, работы нету, а нищенствовать, бродяжить,
воровать многие боятся-стесняются, да и не приучены. К тому же ватажка уже
сложилась какая-никакая. Миром харчимся, не сытно, правда, но и ноги не
протягиваем. К тому же надежда была - "Зеленый клин", землицы выберем,
осядем, семьи выпишем. Походили здесь по Владивостоку, и то же самое
оказалось - работы нет, а где и есть - не берут, не можем, говорят, вы
законтрактованы. И паспорта Кауров не отдает. Контракт подписан, твердит, -
работайте. Нет, так полиция в каталажку заберет и приголубит там. Сахалин
здесь рядышком.
Приуныл Андрей. Попался, как олень в лудеву, не выберешься. Домой
возвращаться стыдно, что отцу-матери скажешь? Да и деньги за дорогу считай
совсем истрачены.
- Не робей, хлопец, - ободрил его Данила Буяный. - Миром против паука
выстоим, работе научим, она не сложная. Дорогу выстроим, а там, если грамоте
обучен и будет желание, в линейные сторожа, обходчики, сцепщики, да мало
ли... подашься.
Грамоте Андрей умел, еще в родной Неглюбке три класса
церковно-приходской школы окончил.
Два дня жил Андрей в переселенческих бараках на птичьих правах. Днями
вышагивал по городу, работу искал. И в мастерских военного порта побывал, и
в заводике Добровольного флота, и на мельнице Линдгольма. Нигде не брали
его. По металлу не обучен, жилья в городе нет и остановиться не у кого и не
на что. Он в порту пробовал наняться грузчиком, ходил на кирпичный завод и
на кожевенный, но все без толку. Пошел Андрей однажды на Первую речку на
пивной завод бочки катать, пива хлебнул, но ему не понравилось - горькое. Да
и старший грузчик велел дуть отсюда - молод еще и это не профессия. Иди,
говорит, на дорогу железную. Там прорва работы по строительству, а построят
дорогу - еще больше будет, и специальность получишь хорошую.
Пришлось обращаться к подрядчику Каурову. Оглядел тот его скептически,
но сам в положении был пиковом - подряд на постройку большой урвал, а людей
привез - всего ничего - чуть больше двух сотен. На деньги пожадничал, себе в
карман побольше сунуть хотел.
- Ладно, - смилостивился барственно, - возьму землекопом третьей руки.
- Как это? - опешил Андрей.
- А вот так, - разъяснил Кауров. - Сейчас сперва земляные работы пойдут
- выемки делать, скалу рубить, насыпи возводить. Мужики крепкие, землекопы
опытные за первую руку идут. Послабее, те за вторую руку. А сосунки, вроде
тебя, да заморыши - те третьей рукой числятся. И заработок соответственный.
Положу я тебе по семи рублей в месяц. Деньги это большие, но и работу стану
требовать должную. Будешь увиливать, баклуши бить - берегись, три шкуры
спущу, не помилую.
Чуть не расплакался Андрей от обиды и безысходности. Семь рублей всего!
Рухнули его мечты помочь родным, приобрести специальность крепкую, чтобы
кормила, одевала, обувала, да в деревню на хозяйство оставалась чтоб.
Но не приучен он был свою слабость людям показывать, кивнул хмуро и с
достоинством - ладно, мол.
А Кауров глядел на него и думал насмешливо, - Никуда ты, малец, не
денешься. Не ко мне, так к Галецкому, Фомину или Введенскому побежишь.
Издали видно - деревня, серьмяга серая, голь перекатная, хоть и поддева
енотовая. Сперва с тебя жирок домашний и румянец девичий слетят, голос
хриплым станет, прокуренным, спина и шея от солнца коричневыми, а брюхо
белым, ладони мозолями толщиной с копыто лошадиное покроются, а вены на
руках морскими канатами вздуются.
- Работать будешь со всеми, от зари до зари - световой день. Да час на
обед. Отдыхать - в дождливую погоду. Жить - пока в бараке, а потом, как
здесь насыпь возведем и рельсы уложим и дальше пойдем, в балаганах, шалашах
и палатках. Радеть будешь - во вторые руки переведу. С Буяным Данилой не
вяжись - он тебя с собой в каталажку утянет. Горлопанов поддерживать станешь
- прочь вышибу, копейки заработанной не выдам. Едва краешек солнца поднимался из-за Гнилого угла, как Кириллович,
бравый отставной саперный унтер, бранью будил людей в бараке, выгонял их во
двор, где кашевары уже разливали черпаками по мискам пшенную, гречневую,
ячневую, овсяную или какую другую кашу.
- Пошевеливайтесь, катюжане, - покрикивал Кириллович.
- Сам ты кат, - отругивались мужики, с хрустом потягиваясь, ополаскивая
холодной морской водой, в которой мыло не мылилось, лицо и шею, пятерной
приглаживая спутанные волосы, завтракали, вскидывали на плечи кайлы и
лопаты, или хватали отполированные до блеска ручки тачек и, пуская по ветру
синие махорочные дымки, нестройной колонной тянулись к месту работы.
Дорогу начали строить в середине апреля, дружно, сразу в нескольких
местах и большим количеством народа. От причала Добровольного флота, что в
бухте Золотой Рог, мимо Семеновского покоса, густо заставленного китайскими
и корейскими фанзами, до Амурского залива скалу рубили крепко охраняемые
каторжане, привезенные в Приморье с Сахалинской каторги. Дальше, от
Куперовской пади до Первой речки копошились "контрактованные" Галецкого,
Фомина и Каурова, а за ними до Второй речка трассу густо облепили солдаты
строительных батальонов полковника Экстена.
У Андрейки сразу налились кровью и полопались мозоли на ладонях,
пронзительной болью тянуло мышцы рук и плечи, ныли ступни и поясница.
Короткая ночь не приносила отдыха и облегчения, тело болело так, что не
удавалось уснуть. Первую неделю он ходил как в полусне. Не поддерживай его
Данила Буяный словом, шуткой, сменой работы, не выдержал бы Андрей. Но
Данила велел держаться рядом. Видя, что пальцы Андрея разжимаются, не держат
кайло или лопату, гонял к морю ополоснуться, или к пади с котелком за
питьевой водой, или камни крупные отбрасывать, или тачку с грунтом катать,
или костерок угасающий пошевелить, да мало ли...
А потом немного втянулся Андрей в работу и стало легче. Одно плохо -
постоянно подводило пузо. Есть все время хотелось неимоверно. И мысли только
вокруг еды вертелись. До того он изголодался, что стал покупать по копеечке
у китайцев то краба, то ракушек жареных-вареных, устриц, мидий, гребешков,
то трепанга, восьминога однажды, спрута, гада морского не побрезговал. А
глаза все голодными были, пищу выискивали.
Данила же зубы сквозь бороду черную скалил, - Растешь, хлопец, сил
набираешься.
Его народ уважал и крепко слушался. Да и он не спешил с решениями -
выслушает всех внимательно, прикинет, что к чему, лишь потом и присоветует.
Уж на что Кириллович-десятник, саперному делу обученный в армии, и тот сущим
слабаком против Данилы выглядел. И какое дерево на черенки выбрать, и как
кайло, лопату, топор насадить, и как скалу рубить, землю рыть, тачку
груженую катать - все знал, все умел Данила Буяный. Это лишь по незнанию
кажется, что дело плевое - тачку катать. А кто пробовал, да изо дня в день,
чтобы груза более, а силу сберечь, тот знает, что это искусство целое. И
опыт нужен и подсказка добрая. А топорище, скажем, черенок к кайлу, лопате
выбрать? Ого - тут все важно: и порода дерева, чтобы ладони не отбивало, и
изгиб, чтобы держать инструмент удобно было, уставал меньше, и длина, чтобы
по росту... Балласт, грунт для насыпей, присоветовал козырьком брать. Не ямы
рыть, наверх тачками катать, или, как китайцы с корейцами, мелкими сетками,
корзинами заплечными таскать, а откос сопки или оврага подрывать, наподобии
грота или пещеры. Как глубокую полость выберешь, ну давай козырек рушить.
Тут уж норовили, чтобы если и не с горки тачки катать, то хоть по месту
ровному, только доску или горбыль под колесо брось - тачка сама летит, лишь
придерживай. Но и дюже рискованно было - полость выбираешь, уши на макуше
торчком держи, чтобы небо на тебя не рухнуло - насмерть придавит.
Дорога быстро пошла. Все сразу делали. И скалу рубили, и насыпь
отсыпали, шпалы укладывали, рельсы свинчивали, костыли забивали... За месяц,
к середине мая, глазам своим не поверили - добрые три версты готовы были. И
далее, до Второй речки, только рельсы уложить.
Тут весть пришла - царевич едет, дорогу закладывать будет. Чего-то ее
закладывать, когда она уже полным ходом строится?
Накормили в тот день их чуток получше, кашу коровьим маслом заправили.
Велели рубахи праздничные надеть, хари, как Кириллович-десятник выразился,
умыть почище, усы-бороды подрезать, да не сверкать дырами. Вдоль дороги за
войском и полицией выстроили, изображать народ ликующий. Как раз на их
участке, в Куперовской пади, у рельса последнего, елок, вчера нарубленных, в
землю для красы повтыкали, шнур золотой натянули, чтобы народ любопытный
верноподданный не лез царевичу под ноги, жандармов часто с саблями поставили
и моряков военных, порядка для. К полудню, крепко выспамшись, подкатило
высокое начальство в мундирах парадных, в орденах, галунами золотыми
обшитое.
Данила Буяный толкнул Андрея локтем в бок и говорит, - Смотри, вон тот,
хлюст прыщеватый, с ногами тонкими в блестящих сапожках, и есть царевич
Николай. А рядом с ним королевич греческий. Вот они-то и есть пауки главные,
кровь из народа сосущие. А наши подрядчики Кауровы, Фомины, Дунаевы, Поповы
и Кирилловичи - десятники - так, клещи мелкие. От них просто будет
избавиться. А вон те присосались - не выдерешь.
Андрей от него чуть в сторону не шарахнулся. Это про царевича-то, царя
завтрашнего. А у Данилы глаза презлые, рот сжат в тонкую ниточку. Стой,
говорит, дурашка. Мы вон как работаем, руки-ноги все побиты, а с животом
голодным ходим, дырами светимся, в лачугах живем. Они же всю жизнь палец о
палец не ударят, по заграницам катаются, во дворцах живут, не водку горькую,
вино-шампанское дуют стаканами, сардинами в жестянках закусывают...
Молчит Андрей, боязно - чего только от Данилы не наслушаешься. И впрямь
в каталажку с собой утянет, не зря Кауров предупреждал загодя.
Потом царевич тачку махонькую, изукрашенную, до половины землей
насыпанную, сажени две прокатил, вывалил, лопатой ковырнул, сел в
голубенький вагончик к паровозу прицепленный и укатил себе пьянствовать. А
Андрей с Данилой в свой барак пешком поплелись по тропочке. Данила
злой-презлой идет, камешки пинает, хотя к обутке бережлив был.
- Чего ты яришься? - спрашивает Андрей. - Не барин ты, не генерал
какой-нибудь, мужик, и сам бог велел лаптями тебе грязь месить, руками на
хлеб зарабатывать...
- Я в Елисаветграде, в 0дессе на железной дороге работал. Ремонтным
рабочим, обходчиком. Там у нас народ подобрался - ого! Кружок был, книжки
вместе читали, обсуждали их. Правильные книжки, полицией запрещенные. И в
них написано, что все в мире трудом создано руками рабочих и крестьян. И
дома, и заводы, и одежда, обувка, пища, все-все. Но те, кто это делает,
разутые-раздетые ходят, с животами подтянутыми. А богатеи их труд
присваивают, жиреют, во дворцах живут, не как мы, в солдатских бараках,
тесных лачугах и норах земляных, словно звери. Наши дети чахоткой болеют, от
холода и голода мрут, а они пищу собакам скармливают, в выгребные ямы
выбрасывают. Почему так устроено? И кем? И как изменить?
- Но ты же знаешь, они нам работу дают, инструментом обеспечивают,
заботятся, где разместить нас, кормят, денежки платят...
- Совсем дураша ты, Андрей. Они нещадно грабят нас, обманывают,
работать заставляют по двенадцать-четырнадцатъ часов, себе просторные
каменные дома строят, а ты уже месяц проработал, что получил на лапы-то?
Андрей не получал пока ничего, как и все "контрактованные". Подрядчик
Кауров уже ругался, что землекопы работают плохо и медленно и он скоро из-за
них разорится в дым. Потом зарядили проливные дожди. Густой туман переходил в бусинец и
морось, серые тучи низко нависали над землей, из них текло, текло, и вдруг
припускало сильным ливнем. Трасса дороги совсем расквасилась, подстилающая
глина не пропускала воду и повсюду стояли огромные непросыхающие лужи, хоть
лодки пускай. Ступить было некуда - мгновенно по щиколотку, по колено
увязаешь в вязкой грязи и не то что с лаптями, с сапогами иногда
расставались. На работу не выйдешь - не земляные, а жидко-грязевые работы.
Израненные об острые камни ноги и руки покрывались мокрыми язвами и начали
гнить. Концы пальцев вокруг ногтей заполнились желто-зеленым гноем и
мучительно болели. Из всех лекарств - один подорожник. Кормили по-прежнему
овсяной и ячменной кашей с гнилой рыбой, а силы эта пища не восстанавливала.
Андрей заметил, что у некоторых распухли десны и начали шататься зубы.
- Жуйте траву, - настойчиво требовал Данила Буяный, - ешьте одуванчики,
молодую крапиву, варите папоротник-орляк.
- Коровы мы, что ли? - отругивались мужики, но слушались.
Он единственный выбирал время ходить в китайскую слободку на
Семеновском покосе, где жила артель азиатских рабочих, немного научился
китайскому языку и частенько приносил в дерюжном мешке по полпуда камбалы.
- Свежая пища нужна, - наставлял он, - иначе мы скорбутом заболеем,
организм ослабнет и хвори всякие одолеют.
Да и то, ходили слухи о заразных болезнях, появляющихся в крае -
холере, дизентерии, проказе, даже чуме.
Кауров вконец рассвирепел. - Вы меня по миру пустите, - кричал он.
- Но ведь невозможно работать, - твердо стоял Данила Буяный, - грязь
непролазная.
И мужики гулом поддерживали его.
Заставил все же Кауров их в дождь скалу рубить - кайлами да ломами.
День работали - окоченели все. В бараки вернулись поздно - мокро, печи не
топлены, не согреешься и не обсушишься. Ночь дрожали от холода под одеялками
волглыми, уснуть не могли. Люди трясутся, кашляют. Кириллович утром матюгами
поднял, повыгонял их на работу - пошли нехотя. Еще на день в проливной дождь
работать сил хватило. Но следующим утром идти мокнуть дружно отказались.
Чуть ли не половина мужиков заходилась кашлем, хрипела простуженно.
- Плохо работаете, недоноски, - ругался Кириллович. - Справный мужик
зимой раздемшись вкалывает - пар от него валит, а вы летом обсопливились,
мерзнете, кашлем исходите.
Опять явился Кауров на работу выталкивать, но Данила твердо потребовал
ответить, когда он людям за работу заплатит. Три месяца, считай, прошли, ни
копейки от него не получили.
- Да вы что, - еще пуще разорался Кауров, - что вы наработали? Я и за
бараки плачу, кормлю вас, инструменты дал - кирки, лопата, ломы, тачки..,
что, это даром все?
- Но ведь уже целых четыре версты полотна нами уложено!
Сколько ты за них тысяч получил? Ну-ка, рассказывай!
- Бунтовщик, я давно за тобой приглядываю. Ты знаешь, что дорога - дело
военное, государственное, ответственное, а ты его срывать надумал? Нету
денег сейчас и когда будут - неизвестно. Работайте - я расчет веду, не
пропадут ваш денежки, целее будут, не пропьете хоть...
- Да, по скольку люди заработали, почему расчет не объявляешь?
Мужики вконец рассвирепели и закричали, распаляясь и перебивая
друг-друга, - Жена, дети, старики-родители дома денег ждут, а где они? Нас с
места сманил, кругом обманул, почему не платишь? В Коломбо, посреди океана
по твоей милости шесть человек капитан с парохода высадил, как они домой
доберутся?
И уже пришли из других бараков "контрактованные" подрядчиков
Скидельского, Ключевского, Журавского, Галецкого, Дунаева, Попова...
- Все они, кобели нечесаные, в одну дудку дуют, нас голодом морят,
работу требуют, а деньги не платят...
Зажатый в дальнем углу разъяренными людьми, зло выкрикивающими каждый
свое горе с одним общим выводом - заработанные деньги давай, Кауров
затравленно озирался и, чувствуя, что страсти накалились до нельзя, скоро и
бить начнут, бросился к открытому окну.
Дорогу ему заступил Данила Буяны. - Покуда деньги не выплатишь - на
работу не выйдем, - и пропустил его.
Хотели мужики и за Кирилловича взяться, душу отвести и кулаки почесать,
но Данила не позволил.
- Этот свой; хоть и лается, а лямку с нами тянет, из общего котла
хлебает, на работу поднимает. Служака, в мать его... К концу июля распогодилось, приморское лето в силу входило. Солнце
днями припекало и, рано проснувшись, наскоро умывшись и подкрепившись, чем
бог послал, дорожники группками разбредались по городу в поисках работы. Но
отыскать ее удавалось очень редко, разве что в порту пароходы разгружать, но
на них стали обижаться артели китайские и корейские. Впрочем, дорожникам
чаще грубо отказывали и прочь гнали работодатели: им и платить чуть ли не
вдвое больше надо, чем азиатам, и наказать за строптивость требовалось.
Молва о смуте на строительстве железной дороги мгновенно разлетелась по
городу. Рабочие три дня уже не выходили на работу, но власти пока не
вмешивались, выжидали, как подрядчики сумеют обуздать свою рать вшивую,
голопузую, не кормленную.
Однако начальник строящейся дороги инженер Урсати гневался. Высокий
темп был потерян, и тот запас прочности, набранный в первые разгонные дни,
утрачен. Каторжники-доходяги и солдаты подневольные рвения в работе не
проявляли, откровенно волынили. Им спешить было некуда. Одна надежда -
вольнонаемные. Но они на своем стояли. На совещании у гражданского губернатора Приморской области
действительного статского советника Павленко - военный губернатор
Унтербергер на вакации отбыли - присутствовали командир порта контр-адмирал
Ермолаев, комендант крепости генерал-майор Аккерман, комендант города
подполковник Пестич, начальник железнодорожных строительных батальонов
полковник Зкстен, инспектор тюрем Приамурского генерал-губернаторства
Коморский, начальник Приморского отделения Восточно-Сибирского жандармского
управления полковник Лосев, владивостокский полицмейстер надворный советник
Петров, подрядчики Галецкий, Дунаев, Журавский, Кауров, Ключевский, Фомин,
Попов, кореец Юмбо и инициатор совещания начальник строящейся
Южно-Уссурийской железной дороги инженер Урсати.
- Неразумная жадность, тупая ограниченность, скотское отношение к
людям, - Урсати не выбирал выражений, - привели к первому организованному
выступлению рабочих в Приморской области. Казна не скупится вам платить
по-божески. От вас что требуется - правильно организуйте людей и наращивайте
темпы строительства. А для этого платите людям во-время, набросьте им по
копеечке. Они вам горы свернут. Неужели не понятно - им заработать надо,
только за этим они в такую даль и приехали. Так дайте им их жалкую денежку,
вводите расценки и сдельщину, платите регулярно - один, два раза в месяц, об
остальном пусть они сами позаботятся. Что же вы делаете? Подряды получили,
деньги казенные в карманы спрятали, а людей без копейки бросили. Этой
красной заразе только дай появиться, потом ее не выведешь. Дорогу кто будет
строить? Шесть сотен каторжан и полторы тысячи солдатушек еле ползают, едва
свою пайку отрабатывают, потому что денег они не видят и работу с них не
спросишь. Им абы время шло. Только вольнонаемные могут споро работать и
быстро двигаться. Немедленно выплатите людям деньги, увеличьте рацион
питания, организуйте жилье по трассе, чтобы не тратить время на переходы
утром и вечером. А зачинщиков стачки надо выявить и примерно наказать. И,
коли уж у нас участились рабочие беспорядки, надо усилить полицейские и
военные силы на строительстве дороги.
Вслед за Урсата слово взял надворный советник Петров - Владивостокский
полицмейстер.
- Категорически не согласен с господином Урсати. Охрана правопорядка -
это наше дело. Мы должны проводить жесткую линию. Никаких послаблений и
выполнения их требований. Дай им палец - руку до плеча оттяпают. В каталажку
каналий-зачинщиков, - говорил он фразами короткими, рубленными, и рукой,
словно шашкой, махал, отсекая головы. - Чтобы боялись, сучьи потрохи.
Дораспускались тут. А остальных с работы вышвырнуть и из крепости выслать.
На их место прибегут тысячи, смирных и покладистых.
Истовый в службе жандармский начальник полковник Лосев, багровый от
гнева, едва сдерживался от крика, - Это уже не первое выступление рабочих.
До вашей дороги у нас спокойно было. Сейчас же черте что. Двадцать восьмого
июня на двадцать шестой версте именно подрядчик Журавский довел корейцев до
белого каления, был ими в кровь избит, пришлось вызывать войска. Надо же так
- сразу двести корейцев-строителей взбунтовались, уж на что они послушные и
боязливые. И, хуже того, когда вели арестованных зачинщиков во Владивосток,
на станции Подгородная им на выручку бросились русские и китайские рабочие.
Что это - интернационал в действии? Этого нам не хватало. Но если то
возмущение было стихийным, то продолжающаяся почти неделю стачка - уже явно
организована вами, господа подрядчики. Вы привезли зараженную красной
заразой голытьбу из России и своею неимоверной жадностью провоцируете их на
организованные выступления. Зачинщиков и смутьянов, понятно, мы выявим, но
горький опыт показывает, что причиной стачек и волнений всегда являются
беззастенчивая жадность и наглость работодателей. Пока эти выступления
локальны и имеют экономический характер, но коли они будут продолжаться, то
ими обязательно воспользуются профессиональные смутьяны, а такие в крае
имеются. Те же административно высланные Сергей Южаков, делопроизводитель
Управления строительства дороги, или Николай Ремезов... И тогда стачки и
забастовки приобретут политическую направленность. Этого допустить никак
нельзя.
Ему, "голубому", по цвету мундира, полковнику лишние заботы были
нежелательны. На столе лежало еще незаконченное дело о побеге два года назад
через Владивосток в Лондон участника "Большого процесса" Феликса
Волховского. А сколько таких беглецов проследовали за границу из Сибири
через Владивосток? Уж не "Красного ли Креста Народной Воли" рук это дело?
Если так, то в городе притаился их агент. Не Иннокентий ли Пьянков? Он ведь
тоже проходил до "Большому процессу". Может - да, а может - нет. Скорее -
нет. Иннокентий Павлинович из села Никольского почти не вылазит, разве что к
брату в Хабаровку. Нет, это кто-то другой, умный и дерзкий. Ведь как вон
Ипполиту Мышкину побег с Кары устроили - чисто и без задоринки. Случайно с
иностранного парохода сняли...
Морское и военное начальство выразили готовность помочь полиции
обуздать смутьянов. Рано утром полиция и солдаты с берданами окружили переселенческие
бараки. Подрядчик Кауров с полицмейстером и тремя городовыми по подсказке
Кирилловича бесцеремонно стаскивали с нар сонных еще рабочих и грубо
выталкивали во двор, где отдавали под стражу конфузившихся солдат.
Кириллович-десятник, стремясь выслужиться перед хозяином, исходил черной
руганью.
- Допрыгались, катюжане, сарынь, сейчас на нарах завоете, бурды
тюремной похлебаете, денег семьям наработаете. Сахалин по вас плачет слезами
горючими, благо он рядышком. Я вас, зачинщиков, всех наперечет знаю. Будете
теперь народ с панталыку сбивать, смуту заводить.
Прошли они по всем баракам, по всем артелям и набрали зачинщиков много,
человек двести пятьдесят. Тесно окруженные солдатами с берданками
наизготовку, задержанные угрюмо побрели в город, к полицейскому управлению.
Кауров плелся сзади, за цепью солдат.
- Теперь за работу принимайтесь немедленно, - крикнул он, обернувшись,
оставшимся стоять молчаливой толпой рабочим и издевательски добавил, - а
денежки ваши пусть полежат, они у меня увеличатся в количестве и целее
будут.
Из тысячной толпы поднятых на работу "контрактованных" Введенского,
Журавского, Галецкого послышались возмущенные одиночные выкрики, их
становилось все больше и больше и вот уже огромная масса голодных, уставших,
оборванных, озлобленных людей качнулась вслед за солдатами и сперва
медленно, нерешительно, а потом все быстрее, вытягиваясь по дороге в
колонну, двинулась на выручку своим товарищам. Они шли по Посьетской,
Алеутской, мимо штаба крепости и железнодорожной жандармерии, откуда уже
скакали рассыльные за подмогой в казармы 1-го и 5-го батальонов за старым
портом.
Впереди идущие солдаты, страшась догоняющих их рабочих, по команде
офицеров принялись штыками в спины подгонять арестованных и перешли на бег
трусцой.
Андрей шагал в середине колонны возмущенных рабочих, увлеченный общим
порывом, удивляясь собственной дерзости и смелея от сознания силы.
- А ведь они нас боятся, - думал он, - они власть, у них оружие,
полиция, солдаты, тюрьмы, а нас они боятся, вон, даже бегут.
Мимо строящегося вокзала, через полупустой еще рынок, вверх по
Суйфунской подошли они к дому Даттана, арендуемому городской полицией и,
окруженные еще большей толпой любопытствующих, принялись громко стучать в
гулкие железные ворота. В окнах второго этажа появились испуганные лица
полицейских служащих и в них снизу полетели камни, зазвенели разбитые
стекла.- Отпустите, верните наших товарищей, - требовали люди и настойчиво
стучали в ворота и двери полицейского управления.
Вдруг стоявшие на Пекинской улице закричали, - Солдаты, солдаты идут, -
и подались назад. А к ним вверх по улице поднимались ровные шеренги одетых в
белые гимнастерки солдат, мерцая на утреннем еще солнце примкнутыми штыками.
Надвигаясь теснее и теснее, они по команде остановились в саженях десяти и
взяли винтовки на изготовку к стрельбе стоя. Передние рабочие отшатнулись от
направленных им в грудь стволов, толпа спружинила и замерла.
- Ррразойтись! - звонким, жестко-враждебным голосом крякнул
командовавший ротой капитан. - Разойтись! - повторил он. - Прикажу
стрелять...
Толпа любопытствующих обывателей стремительно начала таять, а вместе с
ней таяла и решимость рабочих. Глухо отругиваясь, выкрикивая угрозы и
оскорбления в адрес солдат, дорожники расходились, растекались по улочкам,
переулкам, дворам.
На работу и в этот день они не пошли. Вечером во дворе между бараками
пили теплую, с ужасным запахом китайскую сулею, и Андрей попробовал. На душе
у него было тоскливо-муторно, словно он напакостил, струсил, сбежал, бросил
в беде товарищей.
Бесцельно бродивший по двору со злобной ухмылкой победителя на лице
Кириллович, чуть ли не в глаза тыча грязным, с обломленным ногтем пальцем,
сказал ему, - Ты, сучий выродок, следующий!
Андрею стало еще горше и он едва не завыл от отчаяния. Но ему уже
сунули в руку полстакана сулеи, заставили выпить, похлопали,
захлебнувшемуся, по спине увесистыми ладонями, дали загрызть коркой хлеба,
посыпанной серой крупной солью, и отправили спать.
Потом артели рабочих-железнодорожников рассредоточили по всей трассе от
Владивостока до села Никольского и далее, до станицы Графской, что на
Уссури-реке. Через месяц товарищи Данилы Буяного передали Андрею от него
привет и сообщили, что Данила осужден на пять лет каторжных работ. Каторгу
ему повезло отбывать здесь же, на строительстве дороги. Повезло потому, что
не на Сахалин отправили, а оставили в теплом Приморье, и, главное, на
строительстве дороги год каторги засчитывался за полтора, так что Данила,
при примерном поведении, мог бы освободиться через три с небольшим года.
Хотя, при его несдержанности и буйном характере, как бы не заработал он
дополнительный срок.
К зиме их артель отправили на Суйфунские щеки, на восемьдесят вторую
версту трассы. Там базальтовые скалы сдавили реку и надо было на протяжении
двух верст вырубить в скале полку для полотна дороги. Работа была адова: на
длинных веревках спускали людей со скалы вниз и они рубили шпуры для
динамитных патронов. Скалу рвали динамитом и порохом, а потом из цепи
каменных ниш они вручную пробивали длинный карниз.
Жили в землянках и засыпанных землей балаганах, питались впроголодь,
часто обмерзали, обрывались со скалы вниз, и некоторые погибли. Андрей был
молод, прежде жил не много лучшей жизнью, поэтому сравнительно легко
переносил все лишения. Но, наделенный излишне богатым воображением, он по
вечерам с тоской и ужасом глядел с горы вниз, где в сторону Никольского на
болоте был разбит лагерь каторжан. Лагерь по ночам освещался зажженными по
периметру кострами, возле которых расхаживали солдаты с винтовками. Жили
там, по слухам, в вырытых на болоте земляных ямах, по колено заполненных
водой, все постоянно были простужены, многие заболевали чахоткой и умирали.
Их кладбище густо белело свежими крестами.
Андрей ни разу не видел Данила, да и не знал, в этом ли он лагере. Хотя
похожего человека приметил, но за дальностью расстояния уверенности не было.
Пытался расспрашивать заходивших к ним изредка солдат охраны, но те угрюмо
отмалчивались, стыдясь своей службы позорной, да и потому, что "не
положено".
Уже в начале марта, когда солнце днем пригревало довольно сильно, снег
остался только в лесу, а на полях и дорогах царила непролазная грязь,
ночами, правда, подмерзавшая, Андрея среди ночи разбудили. Он недовольно
было заворчал, но хорошо ему знакомый землекоп, тихий неприметный курянин,
рябое лицо которого освещалось слабыми сполохами угасающей печурки, с самым
таинственным видом приложил палец к губам и повелительным жестом велел
слазить с нар и идти за ним. Андрей нехотя оделся и выбрался из землянки.
Ночь была лунная, ясная, морозная, звезды мерцали - рукой подать.
Курянин дернул его за руку, - пошли, Данила Буяный зовет.
Андрей обрадовался и испугался, - Как, где он?
- Тихо, - шепотом грозно велел курянин, - иди за мной и молчи, что бы
ни увидел.
Версты за две от их лагеря еще сохранилась жидкая рощица дубняка, на
опушке редко перемеживающаяся березками. Остальной лес либо раньше по
Суйфуну в город сплавили, либо на шпалы свалили, на домики, на обустройство
землянок, а то и в печах и кострах спалили.
Они шли распадком по хрустящему под ногами снежному насту, когда из-за
елочки, буквально рядом, шагнул Данила и приветливо, с лаской даже,
полуобнял за плечи опешившего от неожиданности Андрея.
- Ну, здравствуй, Андрюха, свиделись!
- Здравствуй, Данила! Тебя отпустили? - понимая, что несет чушь,
спросил Андрей.
- Сам ушел, мне там разонравилось. Ну, а как ты? Небось, в первые руки
выбился? Окреп, возмужал, лицо уже не щенячье.
- И ты, Данила, здорово изменился, - в лунном свете Андрей видел
изрезанное глубокими морщинами лицо Данила. - И шрам прибавился. И что-то
хищное, ястребиное в лице появилось.
- Ладно, пойдем, Андрей. Я не только с тобой прощаться пришел,
поприсутствуешь. Потом еще словами перекинемся.
Данила пошел впереди, а Андрей с курянином за ним следом. За поворотом,
в распадочке, укрытый со всех сторон елками, горел костер, освещая
пространство сажени в три в окружности, а над костром на палке висел котелок
с варевом. Вокруг костра сидели еще пятеро и длинный куль лежал чуть в
сторонке. В сидевших Андрей признал двух арестованных с Данилом и осужденных
на каторгу землекопов, один незнакомец, а двое были его напарники по работе.
Куль зашевелился и замычал и Андрей узнал в нем связанного Кирилловича с
заткнутым грязной тряпкой ртом.
- Гостинцами у Кирилловича разжились, - сказал Данила, - сейчас
поужинаем и спасибо скажем.
Кириллович, десятником, жил в домике; вот они, видимо, ночью его и
выкрали, и харч прихватили на дорогу.
Варево поспело, похлебали они из котелка ложками в очередь жидкой каши,
салом заправленной, а потом Данила за Кирилловича принялся.
- Иуда ты, Влас. Но твоему предательству из нас трехсот без малого
тогда арестованных чуть больше сотни в живых осталось. И воздастся тебе
должное. По наставлению, жандармским генералом Оржевским подписанным.
И Данила принялся на память цитировать.
- "Наставление о заготовке и употреблении розог, коими должны быть
наказываемы преступники на основании судебных приговоров." А приговор тебе
наш, Влас, таков будет - по десять розог каждый, а как ты тоже здесь
присутствовать будешь, то я за тебя твою порцию тебе же и выдам. Но слушай
дальше жандармское наставление.- "Розги для наказания преступников должны
состоять из тонких березовых прутьев длиною в один с четвертью аршина и
числом от десяти до пятнадцати, так, чтобы общий объем их в нижнем конце
после соединения в пучок имел один и три четверти вершка". Прутья мы уже
нарезали точно по его превосходительства генерала Оржевского рекомендациям.
- "Прутья сии должны быть перевязаны в трех местах тонкой бечевкой так,
чтобы расстояние от конца нижнего до последней верхней перевязи составляло
шесть вершков".
Сидевшие у костра люди разбирали ворох березовых прутьев и следовали
наставлениям генерала.
- "Тонкие отростки прутьев, идущие к верхнему концу пучка от третьей
бечевки, не срезываются, а оставляются в натуральном виде, но без листьев".-
Но листьев покуда и нет, в марте-то.
- "После десяти ударов розги признаются негодными к дальнейшему
употреблению и должны быть заменены другими". - Что мы и сделаем.
- "Розги надлежит иметь не из свежих, только что срезанных прутьев, а
из прутьев несколько уже лежалых, но отнюдь не сухих; на сей конец
заготовляемые одновременно прутья стараться хранить в сыром месте, дабы они
имели надлежащую тягость и гибкость".
- Ты уж, Влас, извини, тут мы нарушили наставление, свежими розгами
драть будем. А еще Оржевский указывал, что там, где нет березовых прутьев,
выписывать оные из других мест. Но это к нам не относится. Приступим же.
Привязали Кирилловича к валявшемуся толстому бревну, заголили спину и
задницу, и начали. Драли не спеша, истово, старательно, каждый приговаривал
свое, наболевшее.
А Данила приговаривал, - Это тебе за Гаврилу длинноносого, это за Михая
Сиволапа, это за Петра беспалого...
Закончив свои десять оглянулся жалобно, словно прося взаймы у
товарищей, но Данила был предпоследним, до Андрея, так в кружке у костра
сидели. Андрей же весь вспотел, дрожал, его едва не вырвало.
- Слабак ты, Андрей, - с укоризною сказал Данила, - пора уже и мужиком
стать.
Попытался Андрей на ватных ногах подняться, но не сумел, они не
слушались.
- Ладно, - махнул рукой Данила, - я твоими воспользуюсь. Да и
Кириллович мне свои уступил. Правда, Влас?
Он ткнул его в бок ногой, но Кириллович уже не шевелился.
- Ничего, потерпи чуток, последние двадцать осталось.
Закончив, Данила бросил прутья, но отвязывать Кирилловича не стал. -
Пусть о нем бог заботится.
Уходя, Данила сказал Андрею, - Прощай, когда еще свидимся. Но запомни:
долги отдавать надо обязательно; бей кулаком, а не пальцами; добреньким
будешь - свинья сожрет, сильным будешь - никто с тобой не оправится.
- Куда вы сейчас, Данила?
- Не знаю еще. Может у староверов в работниках отсидимся года два-три,
может на золотые прииски подадимся, али еще куда...
Кирилловича нашли на другой день насмерть замерзшего. После назначения его министром финансов 30 августа 1892 года, очень
скоро, прямо через полмесяца, к нему в служебный кабинет неожиданно
пожаловал князь Эспер Эсперович Ухтомский. Это был невысокий, еще молодой
господин с живыми темными глазами и бородкой с усами буланже. Сергей Юльевич
знал, что князь Ухтомский литератор, по поручению императора сопровождал в
путешествии на восток Его императорское высочество наследника цесаревича
Николая Александровича и именно ему было поручено описать все путешествие.
Отвлекая от текущих дел, князь Ухтомский уютно устроился в кресле,
принялся курить какую-то вонючую длинную папиросу, египетскую, уверял он,
напустил кучу дыма, а потом приступил к делу. Выяснилось, что он желает
издать за деньги казны в Лейпциге у Брокгауза описание путешествия в пяти
томах и тиражом едва ли не в сто тысяч экземпляров. Сумма ему нужна была
довольно значительная, но Сергей Юльевич, по понятным причинам, отказать не
мог, хотя и решил, что расходы попросит завизировать императора.
Получив согласие, князь Ухтомский пустился в воспоминания о
путешествии, думая, видимо, этим возместить казне немалый ущерб от своего
визита. Он длинно рассказывал о поездке всей компании в Вену, потом Грецию,
Египет, Аден, Индию... Он расписывал заморские красоты, а Сергей Юльевич,
кивая и восхищаясь вместе с ним, просматривал бумаги, делая в них
необходимые пометы.
Потом князь принялся рассуждать о роли Россия в международных делах,
особенно в Азии.
Ведь посмотрите, крошечная Голландия захватила на самом экваторе
благодатный, буквально райский остров Яву в тридцать миллионов человек
населением, сама же при этом не обладая и половиной жителей. Великобритания
- та сумела пустить корни на голом скалистом островке Гонк-Конге и создать
там поистине мировой торговый центр и военную базу, как и в Сингапуре. Но
заметьте, ведь присосались-то они к самому краешку гигантского материка,
цепляются за уступы на крутых обрывах... А вдруг как зашевелится
многомиллионный материк, пробудится от азиатской спячки? Ведь тогда
представителям европейской цивилизации не удержаться там, всенепременно
рухнут они в пропасть. Возьмите-ка теперь Россию. Мы двести с лишним лет
держались за свои пределы, не считая естественного присоединения Туркестана
и Приамурья; невозмутимо, поистине с азиатской ленью наблюдая за кознями и
политическими интригами западных европейцев, алчно устремляющихся в Индию,
на Дальний Восток, в бассейн Тихого океана. Столкнувшись там с древнейшими
цивилизациями, тысячелетними культурами, эти вооруженные современным оружием
варвары сумели за весьма короткий срок бесчисленными и бессмысленными
жестокостями обидеть и разгневать туземное население. Отсюда и
многочисленные восстания, жесточайше подавляемые, например, сипаев, тридцать
лет назад всколыхнувшее всю Индию. По многим приметам их гнев вновь растет и
растет. И где им следует ожидать защиты и оплота?
Зспер Эсперович воззрился вопрошающе, опять вынул золотой портсигар и
неторопливо застучал мундштуком папиросы по вензелю.
- Где же? - пришлось откликнуться Сергею Юльевичу, давно понявшему, что
князь собирается втянуть его, как министра финансов, в какую-то авантюру. И,
судя по началу разговора, довольно крупную. Прошлый год вышел неурожайным, в
стране начался голод, но часть зерна все же вывезли за границу, и Сергею
Юльевичу приходилось изрядно напрягать бюджет, так что о лишних деньгах и
речи не могло быть. Хорошо что его предшественник Вышеградский скопил
порядочный монетный фонд. Но куда же гнет на этот раз князь Ухтомский?
Сейчас Сергей Юльевич собрался было вплотную заняться дорогой через Сибирь,
ускорить строительство. Не станет же он уговаривать строить дорогу еще и в
Индию? Да ведь там же обосновались англичане! Этого нам не хватало -
столкнуться с бриттами. Но все же не станем спешить с выводами - пусть
выскажется.
- В Индии, - продолжал интриговать Эспер Эсперович, - существуют
предания, что древние арийцы, в незапамятные времена ушедшие со своей
праматери-родины, это те же славяне, осевшие в лесах, на горах и реках
древней Руси. В устном народном творчестве многих народов Востока заметно
убеждение в том, что их надеждой является Белый Царь, тот, на чьем челе
магическими лучами сияют слитые воедино венцы Великих Князей Югорского,
Пермского и Болгарского на Волге, Царей Казанского, Астраханского и
Сибирского, чьи предки еще в Белокаменной издавна величались "Всея северные
страны повелителями и иных многих государств государями и обладателями",
являются единственными настоящими вершителями судеб Востока. Крылья Русского
Орла слишком широко прикрыли его, чтобы оставить в этом малейшее сомнение...
Сергея Юльвича заинтересовали откровения князя и, позвонив в
колокольчик, он попросил принести им чаю с бисквитами.
Подозревая в нем англомана, князь стал уверять, что туманному Альбиону
не следует опасаться покушений России на укрытую неприступным Гиндукушем
пестротканую узорчатую Индию.
Витте понимал, что во время девятимесячного путешествия в компании
наследника цесаревича, князь Ухтомский впитал в себя суть ежедневных бесед
молодой ватаги и поэтому с интересом следил за нитью его рассуждений.
- Но этот наш великий сосед на востоке - недвижимый Китай, создавший и
культивирующий культ монарха, создавший мудрых мыслителей Конфуция и
Лао-цзы, баснословно богатый Китай, для покорения которого, по уверениям
господина Пржевальского, будет вполне достаточно и горсти нашего войска,
этот Китай должен стать объектом нашего глубокого интереса.
- Эк, аппетиты, - удивленно поднял Сергей Юльевич бровь.
- Да, да, - уверял князь. - Англичане и французы столь вездесущи и
пронырливы, столь последовательны в своих устремлениях, что, вполне
возможно, очень скоро именно они, как это было в Индии и Аннаме, сумеют
покорить и поработить Поднебесную империю, уже и не силами шотландских,
валлийских и нормандских полков, а используя хорошо обученных и вооруженных
сикхов и зулусов. И тогда они быстро разовьют Китай экономически, пользуясь
природной сообразительностью и талантом ко всякому делу китайцев, сидящих,
нелишне будет сказано, на поистине сказочных природных богатствах. Да ведь и
населен Китай более чем чрезмерно. Опасно, очень опасно иметь такое
государство в числе своих врагов, ведь и исторически у нас далеко не лучше
отношения.
- Резонно, резонно, - подтвердил Сергей Юльевич, понимая, что князь
излагает укоренившиеся в окружении наследника цесаревича взгляды на
геополитику и старается навязать их ему. Эта область политической географии
была для Сергея Юльевича нова и если она интересует будущего монарха, то и
ему следует уделить ей особое внимание.
Князь Ухтомский оказался сообразительным господином, он мигом прочел
проснувшийся в глазах собеседника интерес и принялся дальше излагать свои
соображения.
- По своим религиозным воззрениям, образу жизни и складу характера
китайцы равнодушны к своей судьбе и, пользуясь этим, обладающие железной
волей колонизаторы заставят их стать вполне послушными и исполнительными
солдатами. Я считаю, - да и не только я, намекнул Эспер Эсперович, - что
нашей главной задачей на "желтом" Востоке должно быть ограждение себя от
подобных случайностей, дабы не лить потом напрасно драгоценной русской крови
и не тратить огромных денег в борьбе с надвигающимися опасностями, которые
всегда следует предвидеть и предотвращать.
- Вы находите, что следует уделить особое внимание нашим восточным
границам и укрепить их? - Сергей Юльевич прикинулся непонимающим.
Искра сожаления мелькнула в глазах Ухтомского, он вздохнул, как
терпеливый учитель над тупым гимназистом, даже воздел было маленькие
ухоженные, но, чувствовалось, крепкие руки, блеснув китайскими золотыми с
синими драконами запонками, быстро, впрочем, овладев собой.
- Географически Россия соседствует с Востоком, более того, она вобрала
в себя многочисленные азиатские племена и народы, и является, по существу,
государством более восточным, чем европейским. Бесчисленное количество раз
Азия затопляла Россию своими ордами, насиловала ее, прививая свой азиатский
дух, нравы, обычаи и жизненный уклад. Ведь каждый второй природный русак
обладает восточными чертами внешности, едва ли не половина цвета русской
земли - дворянства - носят татарские фамилии. Да и по нраву мы - прямые
потомки "забайкальца" Чингиз-хана, с его удалью, размахом, богатырским
порывом достичь невозможного, смести непреодолимые преграды, удовлетвориться
лишь при осуществлении невозможного и неисполнимого... соединенные с
веротерпимостью нашей, искренним к покоряемые уважением, широтой души,
мудростью добиваться цели не только воинским мастерством, но и чувством
справедливости, желанием видеть в каждом собрата равного. Все это и помогло
нам прирастать Сибирью, Камчаткой, Русской Америкой, Средней Азией и
Приамурьем. Вот и монголы, переходная ступень между нами и китайцами,
прониклись уже от бурятов взглядами на Белого царя как на представителя
самого Будды. И не следует допускать, чтобы спокойно дремлющая
четырехсотмиллионная масса китайцев, дорожащая своим покоем, мирным трудом
на крохотных делянках, под которыми истлели кости их предков, стала жертвой
лишенной духовности так называемой западной культуры материального
прогресса.
- Но я всегда считал Россию преимущественно европейским государством, и
не следует ли нам укреплять наши отношения именно с Западом, что весьма
важно и для технического могущества России?
- Конечно же, никак не следует упускать из вида наши отношения с
Европой, как нельзя забывать и аппетиты надменных тевтонов на западные
Российские земли. Но я еще раз напомню, что покоренный западными державами
Китай будет грозить нам величайшими политическими осложнениями.
- Дело в том, что финансы Российской империи не позволяют нам
отвлекаться на решение многочисленных, но, пока, второстепенных задач.
Сейчас, я не открою вам секрета, готовится таможенная война с Германией, и
она не приведет к скорому укреплению рубля. Мы начали переговоры с
французскими банками о займах, но эти деньги пойдут на рост промышленности и
строительство Сибирской железнодорожной магистрали.
- Вы совершенно забыли, что, в отличие от европейских конкистадоров,
стремящихся к быстрой выгоде и не останавливающихся для достижения этой цели
перед безжалостным уничтожением коренного населения покоряемых стран, как
это было в обеих Америках, и в Индии, и в Африке, русских движет на Восток
тяга к воле-волюшке, желание развернуть свои плечи саженные, удаль
молодецкую, проявить свои недюженные способности. Если вам не удастся
отыскать достаточные суммы казенные, то дайте возможность применить капиталы
частные. По примеру Ермака Тимофеевича и Ерофея Павловича тысячи и тысячи
люда русского, удалых головушек, не нашедших возможности применять свои силу
богатырскую в родных пределах, охотно последуют на зов тряхнувших сказочно
богатой мошной Тит Титычей и Пуд Пудычей. И их не остановят ни бездорожье,
ни невзгоды житейские, как и встарь, когда царства сибирские одно за другим
ложились к ногам наследия Мономахова. Дилеммы - Запад или Восток - и быть не
должно. Или Россия включит в свои пространства весь материк до океана
синего, или Запад поработит его полностью, и тогда азиатские народы для нас
будут еще опаснее, чем тевтоны и англичане с французами.И он откланялся. А примерно через полгода, в феврале девяносто третьего, Сергей Юльевич
принимал еще одного восточного гостя.
Господин Бадмаев, о котором в Петербурге было известно как о лекаре,
пользующим тибетской медициной, что привлекало к нему дам экзальтированных и
чуточку помешанных на идее-фикс - навечно сохранить молодость, а если и не
молодость, то свежесть лица и стройность фигуры, вошел в кабинет в бурятском
национальном костюме, богато украшенном узорами, мягких сапожках, но с
нарочито грубо кованым железным крестом на открытой, поросшей густой черной
шерстью груди. Широкое монгольское лицо его сняло приторной лисьей улыбкой и
двигался он по лисьи мягко и грациозно.
- Очередной попрошайка, - подумал Сергий Юльевич и приготовился
слушать. Авантюристы с безумными прожектами одолевали министерство финансов
и он их не принимал, но Бадмаева знал как крестника императора. Да и
интересно было, о чем заведет разговор этот богатый скотовод, какие
наобещает выгоды и что попросит взамен. К министру финансов по пустякам не
обращаются: не о торговле же мясом и шкурами будет он вести речь. Конечно же
нет. Не зря и нарядился в свои одежды пестрые, не зря... На лекциях
монгольского языка, которые он читает в Петербургском университете, и в
министерстве иностранных дел, где служит, Бадмаев появляется современно и
щегольски одетым. Не замыслил ли он открыть на деньги казны широкую сеть
лечебниц тибетской медицины?
И действительно, начал Бадмаев с рассказов о своих успехах в лечении,
назвал кучу пациентов с громкими именами, а затем потихонечку сполз к
большой политике. По его словам выходило, что среди монголов и тибетцев
зреет желание присоединиться, как среднеазиатские ханства, к России.
- Совершенно конфиденциально могу вас уверить, что несколько десятков
тысяч пограничных бурятов-пионеров, диких монголов и тибетцев сразу
поддержат меня, стоит только начать, - округляя узкие свои черные глаза и
таинственно понижая голос говорил он. Для этого, по словам Бадмаева,
необходимо было построить железную дорогу от Байкала на юг, к городу
Ланьчжоу в китайской провинция Ганьсу, чтобы поднять там восстание и
возложить к ногам "Белого" царя эту часть Китая. Внутреннего, застенного
Китая.
Ай да Бадмаев!
Но, как и думал Сергей Юльевич, не едино альтруизмом и подвижничеством
жил сей туземный конкистадор. Ни чуть не смущаясь, он запросил из казны два
миллиона рублей для финансирования бурятских князьков, приобретения оружия,
подарков и прочего. К тому же, для прикрытия воинственных своих замыслов и
накопления на границе достаточных сил, Бадмаев собирался расширять свое
скотоводческое предприятие.
Прощаясь, Бадмаев взял у своего секретаря, крупного, разряженного как
богдыхан крещенного китайца по имени Николай Иванович Тифонтай, как он его
представил, сафьяновую папку с запиской о своем предложении и попросил
передать императору. О, сколь богатая пища для размышлений! И Сергей Юльевич тоже понемногу
загорался необычной идеей. А что? Ведь не зря подобные мысли приходят в
головы столь разных людей, как аристократ князь Ухтомский и полудикий
скотовод Бадмаев. Спешить, конечно, не следует, но обдумать предложения
надо. Тем более, что Ухтомский, очевидно, высказал ему соображения
цесаревича Николая Александровича, а Бадмаев, независимо от Ухтомского,
подсказал надежные пути воплощения их в действительность. Безусловно,
спешить не следует, но доложить императору Александру III нужно. А затем и
искать возможности по линии министерства финансов и по линии соседей по
зданию - министерства иностранных дел. Во время очередного доклада
императору, Сергей Юльевич рассказал о необычном предложении Бадмаева, и
записку передал. Его императорское высочество, ознакомившись с запиской,
едва ли не возликовали, но и изумились, - Так это ново, так необычно и
фантастично, что с трудом верится в возможность успеха.
Сергей же Юльевич, сопоставив записку Бадмаева с высказываниями князя
Ухтомского, вновь глубоко задумался. Ведь что-то здесь есть! Зная напор
англичан и французов, можно быть вполне уверенным, что годиков эдак через
двадцать пять - тридцать они прочно утвердятся в Китае и им этого уже станет
мало. Куда же они направят свои хищные взоры? Понятно и не вызывает
сомнения, что в сторону России. И воевать уже будут руками азиатов, да тех
же китайцев, например. А с востока Россия слаба, ох и слаба... И в Туркестан
они могут нахлынуть, и в Приамурье, и в Сибирь... Англичане любят чужими
руками жар загребать. А ведь и так может произойти, что, напустив с востока
Китай, англичане накинутся на Россию с запада? Надо, по возможности,
упредить англичан. Почему бы, действительно, не воспользоваться предложением
Бадмаева, изыскать нужную сумму, да и приготовить центры восстания в
Монголии, застенном Китае и на Гималаях? Что получится - неизвестно, но ведь
попытка - не пытка. И еще один довод в пользу предложения Бадмаева есть.
Построив железную дорогу через всю Сибирь во Владивосток, а южную ветку -
через Монголию и Китай на Тибет, можно существенно обезопасить Россию,
значительно ускорить доставку войск к местам возможных столкновений. Чисто
финансовая сторона дела - расходы по строительству - значительны, но если их
смягчить частным капиталом, а желающих вложить деньги в китайскую линию
найдутся, то торговля с Китаем, даже одни пошлины, принесут казне суммы
значительные. Хотя император и отнесся к записке Бадмаева скептически, но
для себя надо составить ясное представление и обдумать проблему не
откладывая, тщательно и в деталях. Да прозондировать через людей верных,
надежных. А такие есть. И ликование охватило душу министра финансов. Вот это да! Какие
горизонты окрест открываются с вершин Гималаев и сопок Приамурья... Ведь
новый, совершенно незнакомый восточный мир, о котором никто еще и не думает,
лежит, можно сказать, у него на ладони. Ухтомсий и Бадмаев - пустые
прожектеры, не знающие движущей энергии денег, подтолкнули его, направили
мысль в дальние восточные земли. Но не им браться за их завоевание. И не
военной грубой силой, которая столкнется с не менее могучей и тотчас вызовет
отпор, чреватый самыми печальными, если не катастрофическими, последствиями,
а силой тонкой, умной, гибкой, острой, как хороший золинген, пронизывающей
самые толстые стены и рассекающей самые крепкие запоры, разлагающей души и
способной вползать во все поры противника. Силой денег! Ею он покорит страну
восточную, туманную, загадочную, манящую, зыбкую как мираж, пряную и острую,
желтую и косоглазую, богатую и нищую, могучую и бессильную, гордую и такую
покорную, неведомую страну. Покорит не для себя, да и не нужно ему ничего,
кроме самой малости - привычного образа жизни. И не для императора
Александра III - толстого обжоры и пьяницы. Покорит для России и во славу
своего имени. В вечной памяти людской он встанет вровень с Ермаком
Тимофеевичем, покорителем Сибири. Да что там Ермак Тимофеевич. Китай - это
не пустынная заснеженная территория, в которую и нищих русских крестьян не
сманишь. Сосед восточный - страна пышная, теплая, чрезмерно заселенная,
богатая рабочей силой и неисчерпаемым возможностями. И не на север обратятся
глаза их хищные и орды всесокрушающие, а на юг, против англичан и французов.
И затем в Индию пестротканую, узорчатую. Ох, дух захватывает! Ведь дерзкая
мысль уже видит всю Азию принадлежащей России.
Так займемся же... Ему сэнсей Сумимото уделял особое внимание.
После вечерней поверки, когда все курсанты Морского кадетского училища
на
Этадзима занимались перед сном своими делами, каннуси Сумимото звал его
к себе, усаживал на татами, снимал с хибати чайник с душистым густым чаем,
наливал ароматный напиток в фарфоровые чашки и принимался расспрашивать об
успехах в учебе, какие предметы вызывают особое затруднение, об отношениях с
товарищами до курсу, получает ли он письма от родителей, словом обо всем,
что составляло мир юноши.
Особенно запомнилась ему первая их беседа.
- Ты, мальчик, - говорил учитель, - родился и долго жил в стране
варваров и испорчен чуждыми истинному кунгаю обычаями и нравами. Ты получил
их начальное образование - это и хорошо и плохо. Хорошо потому, что ты понял
основы их культуры, религии, знаешь их язык, чувствуешь себя в их среде как
карп в родном горном потоке, и плохо потому, что ты потерял животворную
связь с родиной, не живешь ее заботами, не воспринял с молоком матери законы
Бусидо, не играл в игры своих сверстников...
- Нет, - пытался возразить юноша, - отец и мать все этому меня учили...
Но голос каннуси становился суровым, - Видишь, ты пытаешься возражать
учители, чего никогда не сделает никто из твоих новых друзей-сокурсников по
училищу.
- Ты отпрыск младшей ветви древнейшего рода кунгаев Фудзивара и
считаешься родственником самому тэнно - императору Муцухито, отцу нации, и
обязан верой и правдой служить ему и великой Японии.
Сердце юноши наполнялось гордостью и возникало желание совершить подвиг
или немедленно погибнуть во славу великого тэнно.
- Я раскажу тебе историю нашего рода, ведь я тоже Фудзивара. Это и
история Японии. В 667 году до Рождества Христова, по летоисчислению
красноголовых варваров, великий Дзинму со своим войском высадился на
восточном берегу Кюсю в Фиуге, прошел этот остров, овладел островом Сикоку и
половиной острова Ниппон. Здесь, очарованный красотой местности, он
поселился близ города Нара, примерно в семи ри от позднейшей столицы. Ама
Тэразу Оми Ками - Великая богиня небесного света, которая называлась также
Хацу Куми Ширазу Тэнно, или первой царствующей императрицей, повелела Дзинму
Тэнно, основателю Японской империи: - "Этой прекрасной производящее рис
стране суждено стать великой державой, в которой будут царствовать наши
потомки; утвердись в ней, внук мой, и владычествуй над ней". Последующие
императоры одобрили выбор своего предка, ибо Кио -столица империи - меняла
место, но всегда оставалась по соседству с выбранным Дзинму. Прежде чем
сделаться императором, Великий Дзинму был богом - ками йох. Когда он пришел
в Японию, она была страной дикой и варварской, населенной косматыми
широколицыми людьми, с которыми воинство Дзинму вступило в сражение и
оттеснило их на север. Люди Дзинму были высокими, с гладкими черными
волосами и индийскими чертами лица. У них было оружие богов - мечи "Татчи",
благодаря которым они и победили многочисленных варваров. Великий Дзинму
проложил путь к Ямато и сделал столицей Кашивара. И всегда рядом с ним был
наш предок Фудзи вара уджи но чоджа, верный помощник и слуга Великого
Дзинму. Сразу после императоров и фамилии царской крови по степени знатности
и древности родов идут "кунгаи", что означает "Великий Дом". Многие кунгаи
принадлежат к младшим ветвям императорского дома, другие ведут свое
происхождение от воинов Дзинму, пришедших с ним из Кюсю в Сикоку и Ниппон,
ставших с тех пор главной опорой трону и получивших от него во владение
земли. Кунгаи всегда считались знатным сословием при дворе императора.
Сословию кунгаев принадлежат самые знаменитые роды Японии. И дайме, и даже
сегуны имеют более низкое происхождение. Из числа всех японских фамилий
первое место занимают Фудзивара - и по длине родословной и по почестям
прошедших лет. Фудзивара не только всегда занимали главные должности при
императорском дворе, не только выдавали своих дочерей замуж за наследников
престола, но и был в истории случай, когда Сэйва, внук Фудзивара Ёсифуса,
взошел на престол, а сам он стал при внуке регентом. Дочь Фудзивара Митинага
была избрана в жены императору Гоитидзе, а сам он вознесся настолько, что
сложил танку:
Полная луна
Не ведает изъяна.
Думай о ней -
Весь этот мир
У моих ног. *
* Мещеряков А.Н. Герои, творцы и хранители японской старины. Изд.
"Наука", Москва, 1988 г., стр. 194 Девяносто пять фамилий кунгаев считают себя происходящими из рода
Фудзивара. Гражданские кунгаи не носили мечи, а военные носили один меч,
называемый "татчи". В обычное время кунгая нельзя было, да это и сейчас так,
предать смерти, сколь опасным не было его преступление; прежде ему выбривали
голову и велели удалиться в монастырь, или заключали в одной из комнат
собственного дома. Сегун Иэясу в своих законах указывал, - Фамилии
Фудзивара, Минамото, Таира. Татчибана, Сунгивара, Овэй, Аривара, Киовара
происходят во прямой линии от микадо. Главы войск должны избираться из этих
фамилий. Если между этими семействами будут люди, хотя и добрые характером,
но необразованные, робкие или невежественные в деле религии, то такие не
должны быть избираемы на должности. Поэтому необходимо, чтобы все члены этих
фамилий были прилежны в науках. Помни это, мальчик, и старайся учиться, быть
впереди всех в науке, и в физических упражнениях, и в воинском искусстве.
Наставления каннуси Сумимото ложились на хорошо удобренную почву, во
Владивостоке отец и мать много внимания уделяли воспитанию юноши; душою он
принадлежал своей нации, хорошо учился и был физически развит.
- Твоя мать, мальчик, родилась в год лошади и это принесло несчастье ее
мужу, твоему отцу. Он верно служил Сайго Такамори, храбро бился против войск
сегуна Кейки, а потом сражался рядом с Сайго в Сацуме, в последней его
битве, помогал ему совершить сеппуку и вместе с другими верными
сподвижниками генералиссимуса спрятал его голову. Сайго погиб, а его
приверженцев и сторонников строго наказали. Отца твоего, хотя он и отпрыск
великих кунгаев, отправили в самую варварскую часть варварской страны -
России, во Владивосток, и должность дали унизительную даже для самурая -
торговый агент. Но о нем помнят. Мунэмицу Муцу, товарищ твоего отца по
императорской гвардии и службе у генералиссимуса Сайго, сейчас министр
иностранных дел Японии, напомнил о тебе начальнику училища, и вот ты учишься
здесь. Многие хотят попасть сюда учиться, но очень мало кому удается. Из ста
сокурсников твоих всего пятеро принадлежат к сидзоку - потомкам самураев, а
остальные кадзоку - потомки кунгаев и дайме, главным образом из княжества
Сацума. Цени оказанную тебе честь и будь верным тэнно и великой Японии. Эта-Дзима является островком, расположенным на громадном внутреннем
рейде военно-морской базы в Куре ( недалеко от Хиросимы), поэтому курсанты
жили на этом острове в полной изоляции от всего остального мира.
Учеба давалась ему великом трудом и терпением. Хотя полученные во
Владивостокской прогимназии знания были тверды и основательны, но программа
отличалась значительно, к тому же подводило слабое знание японской
литературы, которое не возмещалось домашними занятиями с ним матери. Сейчас
приходилось много заниматься, даже зубрить, иначе назовут бонкура - тупицей,
но ведь нельзя было и отставать от сверстников в их проделках, чтобы не
прослыть евамуси - трусом. После повторения общеобразовательных предметов
пошли специальные - лоция и навигация, кораблестроение и машиностроение,
высшая математика, физика, химия, артиллерийское и минное искусство. За
неимением еще японских учебников, все эти предметы преподавались на
английском, досуга, словом, почти не было. Ему стало нравиться чувствовать
себя частицей общности - строя, флота, армии, Великой Японии - монолита, как
ему казалось. Он был словно электроном в мире атомов и молекул, согласно
новейшей теории русского химика. Нравилось ему все: и маршировать в общем
строю, и кричать хором Кинно! - Слава императору, и Джой! - вышвырнуть
иностранцев, и обедать в столовой, сидя за длинным общим столом и орудуя
палочками, мыться в бане, спать в заведенной на европейский манер казарме...
В шутку, зная, что казарма во английски - барак, они даже стали называть
себя буракуминами - неприкасаемыми. Клич Джой тоже официально не дозволялся,
но офицеры-наставники смотрели сквозь пальцы, скорее поощрительно, слыша
дружный вопль семнадцатилетних мальчишек.
А сэнсей каждый вечер повторял, - Тосе дай гонгэн - Великое воплощение
солнечного сияния Востока - Токугава Иэясу отпрыскам древнейших фамилий
кунгаев велел быть прилежными в науках, чтобы из их числа избирать
начальников войск.
В ночь на Новый год курсанты колледжа строем направились на хацумодэ.
По длинной, вьющейся между прибрежных скал каменистой дороге молча и
сосредоточенно шагали они вознести первую в наступающем двадцать шестом году
эры Мэйдзи, или 1893 году по григорианскому летоисчислению, молитву. Справа
опаловым светом под луной дышало море, слева смолисто благоухали
криптомерии, а дорога змеилась разноцветными китайскими фонариками и яркими
смолистыми факелами. Он вспомнил родной дом - во Владивостоке, на углу
Китайской и Пекинской, долгожданный первый снег в канун рождества,
стремительный бег санок на лед Семеновского ковша, визжаще-копошащуюся
кучу-малу мальчишек и девчонок всех национальностей, тугие снежки, робкие
еще взгляды в сторону самых привлекательных девчонок, далекий перезвон
колоколов на Успенском соборе... Как давно это было, целый год минул.
Каннуси Сумимото, шествовавший радом с начальником училища во главе
колонны, словно почувствовав душевную его расслабленность, шагнул в сторону,
пропуская мимо пары юношей с самоуглубленными лицами, дождался его,
внимательно заглянул в глаза и, шагая неторопливо в ногу с ним, доверительно
забормотал.
- Познай самого себя. Загляни в самую глубь души своей. Познай сердце
свое, в котором живет божество, указывающее тебе и повелевающее тобой.
Слушайся его велений и ты не будешь нуждаться в другом божестве. Помни, что
ты потомок кунгаев, верных слуг великого Дзинму, правнука богиня Аматэрасу.
Придя с Кюсю, Дзинму именно здесь начал собирать вокруг себя народ Ямато и
наши предки сопутствовали и помогали ему. Ты обязан жизнью своим предкам и
поэтому, хотя они и незримы, должен быть им всецело благодарен. Помни, что
ты живешь в самом великом государстве, поэтому никогда не забывай тэнно -
императора, твоего повелителя, от кого исходят мир, закон и порядок.
Пройдя сквозь багровые в свете факелов тории, курсанты сгрудились перед
расстеленными на земле широкими белыми полотнищами, уже покрытыми слоем
монет и, бросив каждый по горстке монеток, хлопали в ладоши, чтобы привлечь
к себе внимание ками - местного божества, и застывали в молитвенной позе,
обращаясь к нему со своими просьбами.
Потом каннуси Сумимото собрал вокруг себя курсантов, оглядел смутно
белевшие в предутренней темноте лица, собрался с мыслями и, ощущая на себе
пристальное внимание трех сотен пар глаз с отблесками масляных фонариков в
зрачках, громко, так, что стал привлекать к себе внимание других молящихся,
четко и раздельно заговорил.
- Япония - родина великой богиня Аматэрасу, сияющей в небе, которая
льет свой свет на все страны в четырех морях. Наш страна - единственная
несравненная ни с какой другой в мире. Японская империя первоначально была
вверена богиней солнца Аматэрасу-о-миками своим потомкам со словами: - "Мои
божественные потомки, вы должны управлять этой страной". Япония - это одна
большая семья; император сошел с небес, он божественен и священен, он
возвышается над всеми подданными. Все жители страны Ямато должны почитать
его, ибо он является неприкосновенным. По первому зову мы отдадим себя в
распоряжение государства и тем самым сохраним и поддержим процветание
императорского трона, существующего во веки веков...
Он замолчал, еще раз медленно, шеренгу за шеренгой, оглядел застывшие в
слепом экстазе лица юношей и, призывая жестом обеих ладоней не проявлять
бурных эмоций, тихо и властно произнес, - Кинно!
- Кинно! - ответным эхом слитно выдохнули юноши, и каннуси Сумимото еще
раз убедился, что свои обязанности духовного наставника он выполняет на
отлично. Как-то весной, в мае, свободный воскресный день он решил посвятить
учебе, чувствуя некоторый пробел в знаниях, но в казарму зашел каннуси
Сумимото и велел всем одеться и идти на дзерури - театральное кукольное
представление. Ссылка на занятость не помогла, голос каннуси был властным.
- Идти всем, - повторил он, - будут показывать "Повесть о сорока восьми
ронинах".
Против ожиданий, его товарищи, прихватывая с собой татами и спеша
занять лучшие места перед сценой, с охотой поспешили на открытую площадку,
где разбил свой шатер кукольный театр.
Зазвенел сямисэн, занавеси расползлись и пронзительно-высокий голос
повел свое повествование, сопровождая кукольное действо.
" В давние времена в провинции Харима жил дайме по имени Асано
Такуми-но-Ками, владетельный князь замка Ако. Вызывает его однажды в Иэдо
сегун и велит вместе о другим князем по имени Камэи Сама подготовиться к
встрече посла императора. Для обучения церемонии по принятому при дворе
императора этикету учителем их был назначен высокопоставленный чиновник Кира
Косукэ-но-Сукэ. Оба княвя принесли сэнсею богатые дары - и китайские шелка,
и жемчуг, и меха, но жадный Коцукэ-но-Сукэ был охоч до денег и посчитал, что
принесенный подарков ему мало. Поэтому он затаил на них тайную злобу, учил
плохо, а при каждом удобном случае попрекал незнанием правил церемониала и
злобно высмеивал.
Долго терпели князья, да всему приходит конец. Прибыл в свой замок
однажды Камеи Сама, собрал своих советников и, багровый от ярости, сказал
им, - Переполнилась чаша моего терпения, не могу больше я выносить
оскорблений от Коцукэ-но-Сукэ. Хоть и знаю я, что пострадает все мое
семейство и сам я буду казнен, но завтра же убью его.
Старший советник Камеи Сама, видя, что господин настроен весьма
решительно, заверил его в безусловной верности всех советников и вассалов и
отдал им распоряжение сделать своевременно все нужные приготовления. А сам
вспомнил о жадности Коцукэ-но-Сукэ и решил дать тому большую взятку и
предотвратить этим ужасную беду. Быстро собрал он все деньги, какие только
смог найти в замке, и направился к его дому. Там он передал деньги
приближенным Коцукэ-но-Сукэ со словами благодарности за обучение своего
князя придворному этикету и попросил быть благосклонным к Камеи Сама".
С больший вниманием и наслаждением следили курсанты за кукольным
представлением, дивились искусству актеров, в чьих руках куклы важно
расхаживали по сцене со старинными прическами мидзура в шелковых кафтанах
наоси, длинных хаори с вытканными гербами, коротких кимоно суйканах,
костюмах знатных вельмож офурисодэ и каидори, постукивая деревянными
подошвами маленьких узорчатых дзори. А у героев-князей за широкими,
подпоясывающими кимоно, поясами-оби были заткнуты даже самурайские мечи -
длинный тати и короткий танто.
"Получив мешок с деньгами, приближенные Коцукэ-но-Сукэ снимали высокие
мягкие шапки эбоси и рассыпались в благодарности. Побежали они к своему
господину, доложили о богатом подарке и тот вышел сказать, что он очень рад
узнать о признательности своего ученика, князя Камеи Сама, и завтра же
придаст ему особый блеск в выполнении церемониала. И советник отбыл очень
довольный, зная, что с честью выполнил свои обязанности и спас господина,
весь ею род, да и себя самого.
Разгневанным прибыл во дворец сегуна Камеи Сама, не зная еще о
подношении, сделанном от его имени Коцукэ-но-Сукэ, и был готов убить своего
врага. Но тот выразил ему все знаки внимания, был весьма вежлив и
предупредителен.
- Я должен просить у вас прощения, князь, за свою ворчливость и
невыдержанность. Вы очень хорошо освоили правила придворного этикета и
сегодня я лишь придам отточенность вашим блестящим манерам.
Подивился Камеи Сама такому превращению и отказался от плана мести. Вот
так мудрость и находчивость советника спасли Камеи Сама, его семью и
приближенных.
Но когда в зал вошел Асано Такуми-но-Ками, то обхождение с ним еще
больше ухудшилось. Коцукэ-но-Сукэ грубо и безжалостно высмеивал его и
всячески издевался, чем поверг в смущение всех находившихся в зале. Наглость
заносчивого вельможи перешла все границы, когда он, выдвинув вперед ногу,
велел Такуми-но-Ками красиво завязать бант на его дзори.
Такуми-но-Ками вспыхнул было от гнева, но потом подумал, что, возможно,
это еще одно правило придворного этикета - завязывать бант послу императора,
и что ему следует быть выдержанным и терпеливым. Опустившись на колено,
Такуми-но-Ками принялся завязывать ленту, но надменный и жадный
Коцукэ-но-Сукэ тут же стал оскорблять его, обзывать тупицей и неуклюжей
деревенщиной и утверждать, что в столице все помрут со смеха, увидя такою
увальня.
Не вынес Такуми-но-Ками последнего оскорбления, переполнилась чаша его
гнева и велел он остановиться удаляющемуся обидчику. Коцукэ-но-Сукэ услышал
угрозу в его голосе и пустился было бежать, но Такуми-но-Ками выхватил
короткий меч танто и, догоняя, ударил наглеца до голове. Высокая шапка
момиэбоси спасла Коцукэ-но-Сукэ, но следующий могучий удар непременно бы его
прикончил, не вонзись танто в низкую деревянную балку.
В поднявшейся суматохе ближайшие офицеры стражи бросились на
Такуми-но-Ками, обезоружили и скрутили его. На состоявшемся вскоре совете
Такуми-но-Ками за нападение на вельможу во дворце сегуна, чем последнему
было нанесено оскорбление, был осужден на смертную казнь - ему было
приказано совершить сэппуку. Замок Ако и все его имущество были
конфискованы, род разорен, а приближенным пришлось искать новых сюзеренов.
Но мало кому это удалось, большей частью они превратились в нищих ронинов.
Вот эти-то сорок семь ронинов во главе с бывшим старшим советником
погибшего господина Оиси Кураносукэ решили отомстить Коцукэ-но-Сукэ. Оиси
Кураносукэ был мудрым советником, но господин оставил его в замке Ако,
поэтому он и был лишен возможности предотвратить несчастье.
Обсудив план мщения, ронины рассеялись во все стороны, чтобы не
привлекать внимания людей Коцукэ-но-Сукэ, бдительно его охранявших. Сам же
Оиси Кураносукэ ушел в Киото, построил себе дом в Ямадзине и стал вести
неприглядный образ жизни - предаваться пьянству к разврату. Шпионы доносили
Конукэ-но-Сукэ о том, что главный его враг посещает грязные притоны и
вертепы и, случается, даже валяется в непотребном виде на улице. Однажды они
были свидетелями того, как один самурай, уроженец княжества Сацума,
обнаружив Оиси Кураносукэ пьяным в канаве, прилодно надсмехался над ним,
обвиняв в трусости, плевался и пинал ногами. Такие сведения успокаивали
Ксицукэ-но-Сукэ, вселяли уверенность, что опасность отмщения миновала.
Оиси Кураносукэ, чтобы развеять последние сомнения врагов, стал часто
ссориться с женой, заявлять, что не желает с ней жить и собирается взять
себе в жены молоденькую хорошенькую девушку из публичного дома. Эти громкие
ссоры привели к тому, что жена была вынуждена с двумя младшими детьми уйти в
отчий дом, оставив мужу старшего сына Оиси Цикара.
Совсем успокоился Коцукэ-но-Сукэ, обрадовался, что ему нечего
опасаться, раз Оиси Кураносукэ так низко опустился и выгнал жену и детей.
Ослабил он меры предосторожности и отпустил половину охраны, посланной ему
тестем дайме Уэсуги Сама.
А поклявшиеся отомстить ронины собрались тем временем в Иэдо и под
видом носильщиков воды или мелких торговцев заходили в дом Коцукэ-но-Сукэ.
Там они постепенно изучили расположение комнат, узнали, как ведется охрана,
кто из домовой челяди и стражников храбрец и кто трус. И свои сведения
ронины тот час отправляли в Киото. Когда Оиси Кураносукэ понял, что враг
притупил бдительность, он возрадовался и назначил своим товарищам место в
Иэдо; сам, обманув надзиравших шпионов, скрылся и отправился мстить. Вместе
с ним пустился в путь и его сын Оиси Цикара, который стал сорок восьмым.
В последнем месяце года, дзюнигацу-сивасу - месяце окончания дел, в
самом начале сезона тайсэцу - большого снега, погода выдалась действительно
ужасной. Пронизывающий насквозь холодный сильный ветер нес крупные хлопья
снега, улицы были пустынны и даже собаки забились в укромные теплые уголки.
Вот тогда-то ронины и решили, что более подходящего случая для нападения и
выполнения их замысла не представится. Еще раз обсудили они план захвата
жилища врага и разделились для этого на две группы. Первая, под
командованием Оиси Кураносукэ, должна была напасть на охраняемые сильной
стражей передние ворота, а второй, начальником которой был назначен Оиси
Цикара, было поручено захватить заднюю калитку дома. Иосида Цудзаэмон, самый
сильный воин, был приставлен телохранителем к шестнадцатилетнему Оиси
Цикара. Сигналом к одновременному нападению должен был служить удар в боевой
барабан, который захватил с собой Оиси Кураносукэ, а сигнал свистка будет
означать, что их враг убит. По этому сигналу все должны будут собраться
сразу же у тела мертвого врага и убедиться, что это действительно
Коцукэ-но-Сукэ. Затем, как было решено, они отделят голову мертвого врага от
тела и отнесут ее в храм Сэнгакудзи, где возложат на могилу своего
господина. Завершив свой долг вассалов, ронины должны будут отдать себя в
руки властей и ожидать своей судьбы, приговора, который, без сомнения,
принесет им смерть. Ронины договорились, что, захватывая дом, они не станут
наносить вреда женщинам и детям, а сразятся лишь с охраной.
Когда в домах давно погасли огоньки и наступил час крысы, они
выступили. По пустынным улицам вилась белыми хвостами метель. Было темно и
пронзительно холодно. Подойдя к дому, они разделились на две партии и Оиси
Цикара со своими людьми ушел к задней калитке, а четыре человека из партии
его отца забрались на ворота и проникли во двор.
Охрана спала. С мечами наизготовку ворвались отважные войны в домик
привратника и обезоружили находившихся там стражников. На требование открыть
ворота умолявшие сохранять им жизни стражники заявили, что ключ от запоров
находится у старшего стражника, который отправился спать в дом. Потерявшие
терпение ронины молотами разбили запоры, широко распахнули ворота и впустили
нападавших. Тем временем и Оиси Цикара со своими людьми захватил заднюю
калитку.
В разбуженных шумом соседних домах начали зажигаться огни и
встревоженные их обитатели появились на улице. Оиси Курановукэ послал одного
из ронинов, который обратился к соседям с просьбой не беспокоиться за свои
дома и семьи и рассказал, что нападающие - бывшие вассалы Такуми-но-Ками,
которого погубил Коцукэ-но-Сукэ, за что ему вершится месть. Соседи не любили
жадного и подлого Коцукэ-но-Сукэ и никто не пришел ему на помощь. А чтобы
люди Коцукэ-но-Сукэ не бросились за поддержкой к городским властям, Оиси
Кураносукэ послал девять вооруженных луками ронинов на крышу дома и велел
убить всякого, кто попытается выйти за ворота. После этого Оиси Кураносукэ
сел на походное седалище и ударил в барабан, подавая сигнал к нападению.
Выбили ронины дверь и ворвались в дом, где сразу вступили в схватку с
вассалами Копукэ-но-Сукэ. Ярко пылали факелы, ослепительными молниями
блестели мелькающие мечи, громко раздавались победные крики нападавших и
предсмертные хрипы и мольбы о пощаде защищавшихся. Оиси Цакара со своими
людьми через сад и заднюю дверь тоже ворвался в дом и вел там сражение.
Но проснулись спавшие в задних комнатах вассалы Коцукэ-но-Сукэ,
схватили мечи и вступили в сражение. Скоротечен был яростный бой и все они
полегла от мечей храбрых ронинов, остались лишь трое самых искусных бойцов.
Твердо стояли они перед дверью комнаты своего господина, мужественно
отбивали яростные атаки ронинов и даже пытались перейти в наступление. С
гневными упреками в трусости обратился сидевший на походном седалище Оиси
Кураносукэ к своим товарищам, ударил опять в барабан и велел не щадя жизни
сломить оборону, ворваться в комнату, найти Коцукэ-но-Сукэ и завершить
месть.
И опять разбилась атака нападавших о каменную защиту обороны. Совсем
разгневался Оиси Кураносукэ и велел своему сыну Оиси Цикара вступить в
охватку и либо победить, либо погибнуть.
Схватил копье Оиси Цикара и вступил в бой с самым опытным противником.
Видя перед собой юношу, грозный воин с яростью обрушился на ного, заставил
отступить в сад, прижал к бассейну и даже опрокинул в воду. Засмеялся
могучий боец над поверженным юношей, склонился над водой, но Оиси Цикара
ударил его копьем в ногу, вторым ударом свалил наземь и, мигом выбравшись из
бассейна, прикончил насмерть. А пока они сражались, другие ронины убили двух
оставшихся вассалов Коцукэ-но-Сукэ.
Поднял Оиси Цикара меч убитого противника, вошел в комнату
Коцукэ-но-Сукэ, но нашел там только его сына, молодого князя. Сразились
юноши и был пронзен мечом сын Копукэ-но-Сукэ. Еще раз осмотрели ронины
задние комнаты, но кроме плачущих женщин и детей никого здесь не было. Пали
они было духом, но Оиси Кураносукэ потрогал постель хозяина дома и понял,
что тот скрывается где-то рядом. Весь дом обыскали ронины, но не могли найти
своего врага. Тогда Оиси Кураносукэ догадался снять какэмоно с изображением
гинко на фоне Фудзиямы, висевшую в токонома. За какэноно был лаз! Один из
ронинов, потыкав предварительно копьем, пролез через лаз и обнаружил, что он
ведет в задний дворик, в углу этого дворика он увидел чулан для дров и угля.
Заглянул ронин в чулан и увидели в темноте что-то белое. Поднял он копье
потыкать этот предмет, но тут же двое вооруженных вассалов Коцукэ-но-Сукэ
напали на него и вытеснили из чулана. Храбро бился ронин, умело защищался от
свирепых стражников, пока не подоспели ему на помощь товарищи и не убили их.
Опять зашел в чулан ронин и потыкал белый тюк копьем. Громкий крик боли
обнаружил, что перед ним был человек. Повернулся тот лицом, вскочил на ноги,
взмахнул мечом, но ронин был быстрее, моложе, ловчее. Выбил из рук его меч и
за шиворот, помогая себе пинками, выволок во дворик. Окружили пленника
ронины, осветили фонарем и принялись разглядывать. Перед ними стоял раненый
в бедро Коцукэ-но-Сукэ. Чтобы проверить, спросили ронины его имя, но пленник
молчал. Засвистел Оиси Кураносукэ в свисток, сбежались к нему все сорок семь
ронинов, внимательно осмотрели пленника и убедились, что перед ними
Коцукэ-но-Сукэ. Доказательством служил шрам на голове, оставленный мечом их
господина Асано Такуми-но-Ками во дворце сегуна.
Опустился на колени Оиси Кураносукэ и весьма почтительно обратился к
пленнику, - Господин, мы - бывшие вассалы Такуми-но-Ками. Вы оскорбили его
во дворце сегуна, за что он попытался убить вас. По решению совета
Такуми-но-Ками совершил сэппуку, а его род был разорен. Мы верные вассалы и
обязаны отомстить за смерть своего господина. Возьмите же меч и совершите
обряд харакири. Я смиренно помогу вам в этой церемонии, приму вашу голову и
отнесу на могилу Асано Такуми-но-Ками в качестве подношения его духу.
Закрыл руками уши Коцукэ-но-Сукэ, трясся от страха и отрицательно качал
головой. Еще раз почтительно обратился к нему Оиси Кураносукэ с просьбой
совершить харакири, но его увещевания были напрасны. Тогда бросил он
трусливого врага Коцукэ-но-Сукэ на землю, взмахнул мечом и отделил его
голову от туловища.
Положили ронины в пустое ведро голову Коцукэ-но-Сукэ, обошли дом,
погасили все огни, чтобы не случился пожар и не нанес этим ущерб соседям и
вышли на улицу. Они ожидали нападения вассалов тестя Коцукэ-но-Сукэ, поэтому
построились боевой колонной и, с мечами в руках и в окровавленной одежде,
направились в сторону Таканава, предместья столицы, где находился храм
Сэнгакудзи и где был похоронен их господин.
Жители улиц, по которым проходили сорок восемь ронинов, стояли вдоль их
пути и почтительно кланялись уже оповещенные молвой о их верности своему
господину и проявленной храбрости. Один из могущественных дайме Японии князь
Сэндай собрал своих советников и велел им пригласить проходивших мимо его
дворца ронинов поесть и выпить по чашке черного сакэ. Ронины с
благодарностью приняли приглашение, зашли во дворец князя Сэндай и
подкрепились рисом и горячим сакэ. Еще раз поблагодарив хозяина дома, ронины
отправились дальше и вскоре подошли к храму Сэнгакудзи. Их встретил сам
настоятель монастыря. Он помог им обмыть голову Коцукэ-но-Сукэ и проводил к
могиле их господина. Священники храма воскурили благовонные палочки,
прочитали молитвы и возложили голову на могилу.
Оиси Кураносукэ отдал все деньги, какие он имел, настоятелю монастыря и
попросил похоронить их с выполнением должного обряда, когда они совершат
обряд сэппуку.
Спокойно ждали ронины верховного судилища и невозмутимо выслушали
приговор, которым за пренебрежение правосудием и нарушение порядка в городе
им было приказано совершить сэппуку. Мужественно исполнили они обряд сэппуку
и были похоронены перед могилой их господина Асано Такуми-но-Ками.
Молва о подвиге сорока восьми ронинов распространилась по всей Японии и
каждый, побывавший в Иэдо, обязательно приходил поклониться могилам верных
своему долгу вассалов. Пришел сюда и тот самурай из Сацума, что пинал ногами
и плевал на лежавшего в канаве Оиси Кураюсуке. Низко поклонился он могиле,
допросил прощения у духа Оиси Кураносукэ и, в искупление тяжкой вины перед
отважным и верным слугой своего господина, встал на колени, вынул меч и
пронзил себе живот.
Вот и вся печальная и героическая история сорока восьми верных
самураев." Горячими криками одобрения встречали каждую сцену курсанты морского
колледжа, а сам он лишь недоуменно пожимал плечами. И чему здесь следует
восхищаться? Разве что искусству кукловодов, умеющих создать иллюзию
полнейшей реальности происходившего на сцене и атмосферу соучастия в
событиях вековой давности.
- Я бы лучше математику поучил, - недовольно сказал он сэнсэю, - чем
слушать такую сказочку. Что мне она дает? Сорок восемь бандитов навали на
виновника гибели их прежнего сюзерена, поубивали кучу людей, отрубили ему
голову. И ради чего? Чтобы самим потом зарезаться? Экономические мотивы их
мести понять можно - казнили их кормильца и господина, чем оставили их без
чашки риса и крыши над головой и самураи превратились в несомых потоком
жизни неприкаянных, страдающих, всюду гонимых, обесчещенных и нищих ронинов.
Но оправдать или хотя бы отнестись сочувственно? Нет, вряд ли. Посчитайте,
сколько крови и жертв ради сомнительного удовольствия швырнуть мертвую
голову на могилу сюзерена.
- Ясно, юноша, вот они, пробелы в твоем воспитании. Знай же, что
мировоззрение, моральная основа каждого жителя Страны Восходящего Солнца, а
тем более воина, составляется из трех главнейших направлений. Первое - это
почитание богов, созданной ими Великой Японии, их наследника - императора
Японии; второе - это любовь к божественному тзнно и бесприкословное
выполнение его указаний; и третье - ясное представление о принципе неба и
пути человека. Все вместе они составляют Кодо - императорский путь, путь,
ведущий Великую Японию к предначертанной и указанной ей богами миссии -
Владычицы Востока! Китай стар и дряхл, их императорский двор погряз в
безделье, разврате и взяточничестве; Корея - слабая, ничтожная страна,
колеблемая, как тростинка на ветру, трусливо выбирающая, под кого сейчас
лечь; Россия - грозный колосс на Западе и не более чем мыльный пузырь на
Востоке. Историческая роль Японии - вести все народы Востока под своим
руководством к миру и процветанию. Бесчисленные людские муравейники Китая,
Кореи, Аннама, Кохинхины, Индии и Ост-Индии, все это должно стать сырой
глиной в руках великого тэнно. Именно он будет лепить мир Божественного
Востока. Сонно Дзэи - почитание императора и изгнание европейских варваров и
Кодо - следование по императорскому пути - вот главные принципы построения
Японии будущего, и ты, мальчик, должен быть готов следовать ими.
Голос каннуси Сумимото звучал жестко, требовательно, а взгляд проникал
в самую душу.
- С первыми двумя направлениями ты, на мой взгляд, ознакомился
достаточно хорошо, но третье - основанное на Бусидо - воинственно-рыцарском
пути, для тебя еще страна, покрытая мраком. А Бусидо - это нравственная
основа японского воина-дворянина, покоящаяся на Рэй-хи-сиу - сознании стыда.
И достичь его можно лишь постоянным воспитанием самого себя. Один из
храбрейших воинов одиннадцатого века оставил нам четверостишье:
Прежде всего заставь быть сдержанным свое собственное Я,
Затем своих друзей и, наконец, врагов.
Эти три победы тесно связаны между собой.
Они дадут блеск имени победителя.
Самовоспитание ведет к самоотречению. Высшей похвалой среди самураев
является: человек без собственного Я. Кто стремится к полному уничтожению
собственной личности, тот считается существом высшего разряда. Истинный долг
человека заключается не в собственном спасении; у него не должно быть надежд
на награду неба, если он что-либо сделает или не сделает. Голос совести - ты
верный слуга сюзерена, императора - вот высшая и единственная награда.
Выражения "кокороин-хаирн" или "тэн-ин-хаирн", то есть быть пристыженным
перед самим собой или перед небом и означает чувство стыда. Именно перед
самим собой и перед небом. И только! Японская нация первоначально состояла
из маленьких общин, в которых люди сообща возделывали рис в тесных горных
долинах. Поэтому такое учение было просто необходимо в маленькой феодальной
общине, где общественное мнение, выраженное, может быть, кучкой болтунов,
имело значительно большее значение, чем в наше время, и далеко не всегда
благотворно влияло на поведение и образ мыслей человека. "Пока зеркало моей
души не замутнено вашим гнилостным дыханием, до тех пор все хорошо", -
гласит пословица. Или, как пишет один поэт, -"Какие бы мысли не возбуждала
осенняя луна, которая так ясно и весело светит высоко над гребнем гор, она о
них не спрашивает нас".
- О, ну как же можно пренебрегать мнением окружающих? Ведь именно оно -
компас, дающий верное направление мыслям и поступкам, - поразился юноша.
- Первое требование, которое предъявляется тому, кто хочет стать
настоящим самураем, это отдавать себе во всем отчет. Совесть, или то, что мы
определяем оловом "кокото", означающим одновременно чувство, ум и доброе
сердце - единственный масштаб правды и справедливости. Самурай должен быть
прямым и справедливым. А для этого необходимо обладать бодростью и силой
духа... С раннего детства самурая приучают терпеть и рисковать. Мальчиков
заставляют ходить на восходе солнца босиком по снегу, терпеть синяки и
ссадины во время упражнений в фехтовании, силовой борьбе и стрельбе из лука,
без страха проводить ночи на кладбище, сутками бодрствовать. Это закаливает
будущих воинов, дает им бодрость и стойкость духа.
- Но ведь как часто физически развитые и смелые люди совершают низкие
поступки, чему не препятствует даже весь их недюженный ум и высокое
положение в обществе. Вон, к примеру, Коцукэ-но-Сукэ, достигши высокого
положения при дворе сегуна..., да и сам сегун, несправедливо осудивший князя
Ако, - напомнил юноша.
- На твоем жизненном пути тебе придется встречаться со всякими людьми,
бывать в разных ситуациях и готовых рецептов поведения я дать не могу, но
знай, что высшая справедливость - это благородство. Один известный буси так
говорил о благородстве, - "Благородство есть кость, которая придает крепость
и силу всему телу. Как без кости голова не может оставаться наверху спинного
хребта, руки не могут двигаться, а ноги - стоять, так без понятия о
благородстве ни талант, ни наука не могут выработать характера самурая".
Если военная хитрость допускается всеми на войне как неизбежное зло, то
самурайская прямота и честность являются драгоценностью, сияющей ярким
светом солнца. Поэтому эта черта характера буси высоко ценится и служит
подлинным мерилом зрелости самурая. Эпитет "гиси" - рыцарь без страха и
упрека - применяется к человеку высшего понимания чести и справедливости. Ты
правильно осудил поведение Коцукэ-но-Сукэ, а эти сорок восемь ронинов,
пример которых очень много значит для воспитания самурайского духа в юношах,
известны в обычной речи как сорок восемь гиси. От "гиси" образовался термин
"гири". Первоначально гири означало обязанность, сознание долга, который
должен быть непременно выполнен. И в отношении родины, и божественного
тэннэ, и к обществу, родителям, близким... Если любовь не побуждает людей
делать должное, то рассудок человека и его доводы, по гири, должны вызвать в
нем убеждение поступать по справедливости. "Гири", стало быть, есть суровый
учитель с палкой в руке, заставляющий делать должное. Оно выполняет
второстепенную роль в этике, являясь, по существу, неумолимым законом.
Следуя чувству гиря, мать должна, если потребуется, жертвовать жизнью всех
детей ради спасения старшего; девушка должна продавать себя для
предоставления средств к существованию своих обедневших родителей. Но гири
выродилось бы в боязнь порицания, морального осужденния, даже в трусость,
если бы Бусидо не требовал других сильных чувств: смелости, храбрости,
терпения... Искать рискованных ситуаций, идти на явную смерть, рисковать
жизнью, безумная храбрость на войне, все это - свойства души, которые часто
восхваляют, но не в этом состоит истинная храбрость самурая. Не зря
напрасную смерть называют собачьей смертью. - "Броситься в середину битвы и
быть убитым, - говорил митоский принц, - довольно легко, но истинная
храбрость - жить, когда надо жить, и умереть, когда надо умереть." Бусидо
требует от воина быть милосердным, сострадательным, великодушным..., но без
слюнтяйства, ибо "Бусидо но насакэ" - милосердие самурая - это не слепой
импульс, а воспитанное чувство, имеющие целью сохранить власть, добиться
поставленной цели, разумно употребить силу, избегнуть ненужных жертв. Ты
помнишь, сорок восемь гиси не причинили никакого вреда женщинам и детям, и,
покидая дом своего врага, погасили все огни, чтобы не произошел случайный
пожар и не нанес вреда соседям.
- А что же война? Как же мне поступать, если будет отдан приказ
обстрелять из орудий вражеский город?
- Сострадание к слабым, беспомощным, униженным представляется как
особенная добродетель самурая. Всем знакома картина, изображающая
священника, едущего верхом на корове. Этот всадник был воином, самое имя
которого внушало ужас. В страшной битве при Суманэ-ура в 1184 году по
христианскому летоисчислению, которая была одной из самых жестоких битв в
истории Японии, он, догнав врага, вступил с ним в единоборство и готов был
уже задушить противника в своих могучих объятиях. Этикет войны требовал,
чтобы в таких случаях кровь не проливалась, если более слабая сторона не
была по положению или состоянию равна или превосходила сильную. Грозный боец
спросил имя человека, находившегося под ним и когда тот отказался отвечать,
то грубо сорвал шлем. Открылось красивое, молодое, безбородое лицо и у
сильного бойца невольно разжались руки. Помогая юноше встать на ноги, он
сказал, что не будет убивать его. - "Принц, ступайте к своей матери, меч
Кумагаэ не обагрится вашей кровью. Уходите отсюда поскорее, пока ваши враги
не настигли вас". Молодой воин отказался уходить и попросил Кумагаэ, для
славы их обоих, убить его на месте. Воин-ветеран попробовал взмахнуть мечом,
поразившем уже немало людей, но мужественное сердце его снова оробело, при
виде мальчика, вышедшего на звук трубы попробовать остроту своего меча; рука
закаленного воина опустилась и он попросил того бежать. Но видя, что все его
увещевания напрасны и слыша приближение товарищей, он воскликнул, - "Если ты
не убежишь, ты умрешь от более неблагородной руки, чем моя. О, всемогущий,
прими его душу! И в тот же миг кинжал блеснул в воздухе и обагрился кровью.
По окончании сражения наш воин возвращается с триумфом, но он его не
радовал. Он отказался от воинской карьеры, обрил себе голову, надел одежды
священника, посвятил остаток своих дней паломничеству и никогда не обращался
спиной к западу, где находится рай, откуда приходит спасение и куда солнце
ежевечерне прячется на отдых. Как свидетельствует этот эпизод, нежность,
жалость и любовь к людям были чертами, которые украшали самых грозных
самураев. Хотя не забывай, что кодекс Бусидо утвердился в эпоху сэнгоку -
междуусобных войн и его каноны не были обязательны в отношении париев-эта -
"много грязи" и хинин - недочеловеков. В княжестве Сацума, отличавшимся
воинственным духом и военным направлением воспитания юношей, преобладающим
занятием среди молодых людей была музыка. Не звуки трубы, не бой барабанов,
эти шумные превоздвестники крови и смерти, побуждавшие нас подражать
действиям диких зверей, а заунывные и нежные звуки набива успокаивали
пылающие души, отвлекали мысли от дыхания смерти и ужасов войны. Но не в
одной только Сацуме мягкость и нежность лелеялись юношами. Среди афоризмов
принца Сиракавы есть и такие: "Хотя они подкрадываются к вашему ложу в
спокойные часы ночи, не отгоняйте их прочь, лелейте их - трепетание цветов и
растений, звон отдаленного колокола, жужжание насекомых равнодушной ночью",
или "Хотя они могут скверно повлиять на ваше настроение и досадить вам, но
имейте мужество простить им - ветерку, который повредил ваши цветы, облаку,
которое затеняет луну, и человеку, который старается поссориться с вами".
Верность данному слову - один из главнейших законов Бусндо. "Буси но ити
гон" - слово самурая - имеет такой вес, что ему верят без всяких письменных
подтверждений и которые даже будут приняты как унижаюшие его достоинство
сомнения в верности слову. В нашем языке нет даже слова, соответствующего
слову красноголовых варваров - "ложь". Слово "усо" употребляется как
отрицание верности "макото" или факта "хонто". Самурай высоко поддерживает
свою честь, доброе имя свято охраняется воином. Для него чувство стыда -
самое тяжкое чувство. "Над ним смеются" или "Вы пристыжены" - слышать такое
для буси невыносимо. Спустить обиду, остаться неотмщенным - значит начать
катиться в нравственное зловонное болото, и поэтому прав был тот самурай,
который отказался от примирения с обидчиком, потому что, как он сказал,
бесчестие подобно порезу на дереве, которое со временен, вместо того, чтобы
уменьшаться, делается все больше и больше. Но и излишняя заботливость о
сохранении чести по Бусидо смягчается учением о терпении и выдержке и
великодушии. Популярная пословица гласит: "перетерпеть то, что, по вашему
мнению, вы не в силах перетерпеть, это значит действительно перетерпеть".
Великий сегун Иэясу писал: "Жизнь - это длинный путь с тяжелой ношей на
плечах. Не спеши же идти. Терпение есть основа долголетия". Народная молва
вложила в уста трех великих сегунов такие слова. Нобунага говорил: "Я убью
ее, если она не запоет во время". Хидэеси: - "Я заставлю ее петь для меня".
И Иэясу: - "Я буду ждать до тех пор, пока она не откроет рта". Примером
кротости служат и слова наших писателей. Огава пишет: -"Когда другие говорят
о твоем поведении дурно, не плати им злом за зло, но лучше подумай о том,
что должно быть, и старайся точно исполнять свои обязанности". Кумадзава
говорит: -"Когда другие бранят тебя, ты их не брани, когда другие сердятся,
не отвечай им тем же". Верность своему господину - главная заповедь Бусидо.
Ты смотрел и слушал историю сорока восьми ронинов и не понял морали. Тогда я
расскажу тебе более ужасную историю, она не длинна. Дайме Мицидзане сделался
жертвой клеветы и обмана и был изгнан из столицы. Не довольствуясь этим, его
неумолимые враги решили погубить весь род. Тщательные розыски его сына, еще
ребенка, обнаружили, что он скрыт в деревенской школе, которую содержал
некто Гэндзо, прежний вассал Мицидзане. Когда было приказано выдать голову
сына изгнанника в назначенный день, то первой мыслью учителя было заменить
его другим мальчиком. Он несколько раз внимательно прочитал список учеников
школы, рассмотрел их всех, но ни один не оказался похож на сына прежнего
сюзерена. Однако его отчаяние продолжалось недолго. В школу явился новый
мальчик, одного возраста с сыном его прежнего господина, из благородной
семьи. Ему придется погибнуть! В назначенный день прибыл чиновник, чтобы
засвидетельствовать и получить голову мальчика. Рука Гэндзо лежала на
рукояти меча, готовая ударить чиновника или самого себя, если обман
раскроется. Чиновник взял голову в руки, внимательно осмотрел, прошелся по
школе и торжественно объявил, что эта голова действительно принадлежит сыну
Мицидзане. Хотя это была голова его собственного сына! Отец чиновника, дед
мальчика, долгое время пользовался милостями Мицидзане, а после изгнания
того, отец мальчика оказался на службе у врага их прежнего сюзерена. Но сам
он не мог быть неверным своему господину, который оказался неимоверно
жестоким. Сын же мог сослужить добрую службу в пользу прежнего сюзерена. И
вот, окончив свою печальную миссию, он вернулся домой, переступил порог и
сказал: -"Радуйся, жена, наш милый сын доказал верность своему господину!"
Японская история представляет много случаев, когда сердце разрывается на
части при столкновении долга с любовью и когда у человека душа рвется между
любовью и верностью. Бусидо повелевает жертвовать всем ради верности.
Женщины, воспитывая детей, учат их жертвовать всем ради императора. Но
феодальный князь не был деспотом по отношению к своим вассалам. Он
чувствовал ответственность за них перед своими предками и небом. Он был
отцом для тех, кого небо вверило его милости. Бусидо не учит людей рабски
жертвовать своими убеждениями в пользу сюзерена. Человек, который жертвовал
своей совестью, не пользуется уважением по Бусидо. Он считается вором,
крадущим любовь низкопоклонством. В тех случаях, когда сюзерен требовал от
вассала поступка, не согласного с убеждениями, вассал должен был всеми силам
отклонить, отговорить своего господина от принимаемого дурного решения. В
крайнем случае вассал мог пролить свою кровь, совершив сэппуку, надеясь, что
это может заставить господина изменить решение. Двадцать лет уже прошло, как
отменены сословия, но Бусидо всегда будет нравственным законом для воина,
верного императору священного царства Ямато. И помни главное: кодекс
рыцарских законов применим только в отношении самураев, высшей касты
населения страны Ямато. Но ты волен поступать так, как сочтешь нужным, когда
имеешь дело с низшими кастами, расами и народами. После этого он с товарищами несколько раз играл в сорок восемь гиси и,
к полнейшему своему удивлению и тайной гордости, товарищи назначали его на
роль Оиси Цикара, одну из ведущих и считавшихся почетной. Об этом узнал
сэнсэй Сумимото, подозвал его, вооруженного тикуто - бамбуковым фехтовальным
мечом и заметил, что весьма доволен высоким его авторитетом в среде
товарищей по колледжу. К полудню она очнулась от ласковых прикосновений и открыла глаза.
- Потерпи, доченька, потерпи немного, - чуть слышно бормотал монах
небольшого соседнего храма старый хэшан Янь, осторожно обмывая ей лицо.
Она жадно захватила губами струйку прохладной воды и попыталась сделать
глоток, но горло так невыносимо болело, что глотать было трудно, и она
выплюнула воду. Память стремительно вернула ее в недавнее прошлое; она
попыталась вскочить на ноги, но ей удалось лишь чуть приподняться на локте.
Ее дом зиял обугленными провалами окон, стены чернели сажей, а черепичная
крыша рухнула вниз. Со смертельной тоской и обрывающимся сознанием вспомнила
она, как трое молодых японских солдат ловят ее, прижимающую к груди ребенка,
ее черноглазое счастье и солнышко, вырывают его из рук и с размаху бросают
через окно в полыхающее нестерпимым жаром нутро догорающего дома, а ее саму,
визжащую от ужаса и беспомощности, кулаками сбивают с ног... И она снова
потеряла сознание.
Окончательно пришла она в себя только к вечеру. Она лежала на
гаоляновой циновке в жилой пристройке к храму Ху-шэнь - Духа лисицы,
недвижно застывшая, с остановившемся взором, и слезы непрерывно текли из ее
глаз, оставляя на щеках мокрые блестящие полосы. На попытки хэшана
заговорить, она не отвечала, а когда он попробовал покормить ее рисовой
лепешкой, она не размыкала губ.
Умереть, - думала она, - скорее умереть, помчаться вдогонку за своим
сыном, ясным рисовым зернышком, к гроту Персикового источника, прижать его к
груди, зацеловать черные вишенки глаз, успокоить, спеть ему песенку и
успокоиться самой...
Так прошли и день и два и три...
На четвертый день острая мучительная память пережитого ужаса капельку
отступила, она наконец почувствовала голод и физическое бессилие, и съела
рисовую лепешку.
Наш город Цзин-чжоу-тин сожжен и разграблен иноземными
червяками-японцами, твой муж погиб, отважно защищая западные ворота, а что
случилось с тобой и твоим сыночком в шуан цзян * двадцатого года правления
Гуансюя**, ты знаешь. Воистину правду говорят - Не цветут цветы сто дней, не
длится тысячу дней человеческое счастье. Поправляйся скорее, доченька, но
храни в памяти все, что с тобой случилось, копи в душе ненависть к иноземным
варварам и щедро делись ею со всеми, с кем сведет тебя судьба. В древних
книгах написано, - Только испивший до дна
Глубокое море страданий
Сможет возвыситься в мире
Бренных страстей и желаний.***
* "Иней" - сезон солнечного цикла, 23 октября
** 1894 год
*** Стихи в переводе И.Смирнова. Ло Гуаньчжун, Фэн Мэйлун "Развеянные
чары". Москва, изд.Художественная литература, 1983, стр.96 Болела она долго. Холодными уже вечерами, когда тяжелое уставшее
оранжевое солнце уходило на покой за высокую черную гору, а вместо него
бледным светом заливал землю серебряный ковш месяца, ее начинала бить
крупная нервная лихорадка и вся она, больно закусив руку, сотрясалась от
беззвучных рыданий. И тогда хэшан Янь укрывал ее теплым ватным одеялом,
садился рядом на низенькую деревянную скамеечку и, поглаживая длинную седую
бородку, розовощекий, добрый и ласковый, ни дать, не взять - бог долголетия
- Шоусин - принимался неторопливо и таинственно внушать.
- Живущий - всего лишь человек, а мертвый - таинственный дух, незримо
присутствующий рядом с близким и дорогим ему человеком. Твой сыночек
превратился в лисенка, доброго духа этой местности, и будет теперь
всегда жить в храме Ху-шэнь, вот здесь, в этом самом храме. Ху - лисица,
шэнь - добрый дух. Ты не должна погибнуть, не должна страдать от голода и
холода, потому что твой маленький сыночек рядом, он видит, как тебе плохо, и
мучается вместе с тобой. Он добрый и ласковый, он любит тебя. И ты его
любишь. Поэтому ты должна заботиться о нем, должна молиться ему, и тогда
ваши души сольются, и вы станете едины, и ему будет тепло и светло. Коли ты
сильно захочешь, ты в любое время сможешь перевоплощаться в лисицу и быть
вместе со своим сыночком.
Она так мучалась раскаянием перед своим милым, добрым, теплым и
ласковым ребенком за то, страшно вспомнить, что не смогла спрятать и
защитить, уберечь, спасти его, что, находясь на грани сознания, видела себя
рыжей лисицей, играющей, облизывающей, легонько покусывающей своего
ребенка-лисенка и, отрешившись от всего земного, с наслаждением растворялась
в колеблемом зыбком мире грез.
Но время шло, здоровый организм побеждал физическую немощь, синяки и
ушибы сходили, и она начала потихонечку подниматься; сперва неуверенно
бродила по заднему двору храма, а потом принялась выполнять несложные
хозяйственные поручения старого хэшана. Но, едва заслышав гортанную речь и
стук тяжелых башмаков японских солдат, занявших Ляодунский полуостров и
бесцеремонно хозяйничавших в их городе, она стремительно пряталась,
укрывалась в самом дальнем уголке храма, ища защиты у тысячелетнего лиса
Чжана, закрывая собой своего теплого лисенка.
А с наступлением темноты, после третьего удара гонга, возвещавшего
время отхода ко сну, старый хэшан, успокаивая и убаюкивая ее, говорил, -
Тянь-са, Поднебесная империя, подверглась многочисленным нашествиям западных
и восточных заморских дьяволов, которые рекой льют кровь народа, тянут из
него соки, заставляют глубоко мучиться и тяжело страдать. Они принесли свою
непонятную религию, свои дикие обычаи, свои варварские одежды. Мало того,
что они сосут соки из нашей земли, они нагло вторгаются сюда и безжалостно
всех убивают. Император Гуансюй робок, хил и безволен, императрица-регентша
Цы-си занята удовольствиями и развлечениями, армии маломощны и слабы,
чиновники не заботятся о людях, не выполняют своих обязанностей, живут в
праздности, творят беззакония, нещадно грабят людей. Кто спасет Чжун-го,
Срединное государство, кто защитит бедных и обездоленных, кто напоит
страждущих, кто утолит голодных, кто позаботится о сиротах и вдовах? Первые
отцы нашей религии - даосизма - научили нас Шэн-цюань-чжи-ши - занятиям
гимнастикой духа. Сейчас по всему Китаю создаются кружки для изучения
военных упражнений и тайных заклинаний. Они называются И-хэ-туань - кружки
во имя справедливости и гармонии. Их уже много, они есть везде, в каждой
провинции и в каждом уезде, и в них вовлекают все новых и новых людей, тех,
кто не смирился с упадком государства, душою не покорился иноземцам, лишь
сильнее стал их ненавидеть, а главным образом мальчиков и девочек, юношей и
девушек, лет до двадцати, учат их тайным словам и заклинаниям, занимаются с
ними физическими упражнениями, чтобы люди могли силою своего духа побеждать
вооруженных ужасными заморскими военными орудиями армии рыжеголовых и
черноголовых варваров, разрушать каменные их дома и уничтожать их самих.
Вообще-то человеку не по силам бороться со злыми духами, но, когда мы
накопим силы и определим благоприятное время, чтобы ударить заморских
дьяволов, уничтожить их и освободить Тянь-чао - Небесную династию, к нам на
помощь придут наши бессмертные, которые живут в горах и на небесах и незримо
следят за нашим горем с большим состраданием и жалостью.
Доверчиво, но и с изумлением слушала Жун Мэй слова старого хэшана; в
ней возникало дикое желание отомстить и насладиться победой, но она видела
свое бессилие и опятъ сникала душой.
- Двоюродный брат твоего деда - Жун Лу - добился в жизни многого и
сейчас он приближенный вдовствующей императрицы Цыси, генерал-губернатор
столичной Чжилийской провинции и главнокомандующий расположенными там
войсками. Ты поедешь к нему в Пекин, расскажешь о своем горе и попросишь его
устроить тебя фрейлиной к императрице. Он всесилен и сумеет помочь тебе. Ты
должна во всем угождать императрице-регентше, стать ей необходимой и
приблизиться настолько, чтобы знать все дворцовые секреты. Но главная твоя
задача - научиться влиять на императрицу.
Еще больше изумилась Жун МэЙ и попыталась было возразить, что не сумеет
справиться с поручением, да и не такая она, чтобы на кого то влиять, тем
более на саму грозную императрицу, но хэшан Янь смотрел требовательно и
проникновенно, слова его западали в самую душу, его глаза смотрели так
властно, что она полностью покорилась ему.
- К тебе иногда будут приходить люди; ты обязана будешь рассказывать им
все, что узнаешь во дворце: какой новый вред замышляют ян-чуй-цзи -
заморские черти, чего они добиваются у императора и Государственного совета.
Твердо запомни! Когда к тебе обратится мужчина или женщина и скажет, что
прибыл от меня, спроси, - "Кто преподал учение секты И-хэ-цюань?" На вопрос
тебе должны ответить, - "К югу от города Чан-и, в уезде Дун-чан провинцин
Шань-дун, есть небольшая деревня, к югу от которой лежит холм красной земли.
У подножья холма воздвигнут храм трех религий, а в храме есть один человек,
восьмидесяти лет от роду, который получает указания во сне от божества
Хун-цзюнь-лао-цзу". Если обратившийся к тебе человек ошибется, собьется,
неправильно произнесет эту фразу, то он - хэй-туань - черный и-хэ-туан, и
заслуживает смерти. Помощников тебе укажут во дворце. 0 сыне не беспокойся.
Я буду заботиться о нем. И ты многому уже научилась и можешь прилетать к
нему ночами и проводить с ним время до начала пятой стражи. Вдовстующая императрица Цыси была многим обязана Жун Лу. В юности Жун
Лу, сын и внук видных маньчжурских военачальников, был помолвлен с соседкой
по пекинской улице девицей Ниласы. Судьба уготовила ему службу в качестве
офицера императорской гвардии в летнем дворце Юаньмин юань - резиденции
императора, а Ниласы попала в число наложниц императора Сяньфэна. Занимавший
Драконовый престол имел множество имен: Тянь-цзи - Сын Неба, Дан-цзинь-фо-е
- Будда наших дней, Хуанди - Великой император, Шэн-хуан - Святой император,
Шэн-чжу - Святой владыка, Ваньсуй-е - Десятитысячелетний властелин, Чжэн -
Настоящий святой, Юань Хоу - Повелитель обширного пространства, Чжицзюнь -
Великий, почитаемый, Богдохан - Премудрый правитель, Хуаншан - Ваше
величество и Чжуцзы - Государь, и наложниц он, естественно, имел множество -
до двух сотен. Но именно Ниласы угодила своему повелителю - подарила ему
сына и тем самым безмерно возвысилась. Во время тайпинского восстания и
вызванной им гражданской войны Англия и Франция ввели свои войска в Китай и
из Тяньцзина повели наступление на Пекин. Маньчжурские войска не сумели
оказать сопротивление агрессии и император Сяньфэн с чадами, домочадцами и
бесчисленной ордой приближенных был вынужден бежать из столицы в
провинциальный городок Жэхэ. В октябре 1860 года оккупанты навязали Китаю
кабальный договор, по которому Тяньцзин признавался открытым городом и
торговым портом, Англия завладела территорией Цзюлун, Китай обязался
выплатить союзникам-оккупантам до восемь миллионов ланов серебра каждой и,
кроме того, бедняков-китайцев разрешалось использовать в качестве наемной
рабочей силы в колониях Англии и Франции. Умирая в Жэхэ, император Сяньфэн
завещал Драконовый трон Сына Неба ребенку Ниласы - Цзай Чуню. Чтобы
властолюбивая и жестокая Ниласы не утвердилась регентшей при шестилетнем
императоре и тем самым не забрала всю полноту власти в свои руки,
приближенные Сяньфэна решили убить ее, но маньчжурская гвардия под
командованием Жун Лу арестовала заговорщиков. Ниласы, вместе с Нюхулу,
первой наложницей Сяньфэна, стала императрицей-регентшей. Девизом правления
малолетнего императора Цзай Чуня стало "Тунчжи" - "Совместное правление",
имея в виду регенство двух императриц.
Через четырнадцать лет, в январе 1875 года, физически слабый,
развращенный, больной сифилисом император Тунчжи умер. Ниласы настояла,
чтобы трон наследовал ее племянник Цзай Тянь - сын брата императора Сяньфэна
и ее младшей сестры. И опять большую услугу оказал ей Жун Лу, заставивший
противившихся родителей отдать четырехлетнего малыша. Цзай Тянь был возведен
на Драконовый престол, а девизом его правления было избрано "Гуансюй", что
означало "Блестящее наследие".
К этому времени уже шестидесятилетняя, императрица-регентша Ниласы,
обладательница длиннейшего титула
Цзы-си-дуань-ю-кан-и-чжао-юй-шоу-гун-цинь-сянь-чунь-си - Милосердная,
Счастливая, Главная, Охраняемая, Здоровая, Глубокомысленная, Ясная,
Спокойная, Величавая, Верная, Долголетняя, Чтимая, Высочайшая, Мудрая,
Возвышенная и Лучезарная, большая проказница в молодости, не потеряла вкуса
к жизни и в зрелом возрасте. Жила императрица в новом Летнем дворце. Старый,
Юаньмин юань, был разрушен, разграблен и пришел в упадок, негодность и
полнейшее запустение после англо-французской оккупации Пекина. Новый летний
дворец - Ихэюань, был построен на деньги, отпущенные казной в 1883 году для
строительства военно-морского флота, и представлял собой целый комплекс
дворцов, храмов, павильонов, пагод, отдельных залов, террас, ажурных мостов
и других сооружений, раскинувшихся на площади в триста тридцать гектаров.
Обожавшая властвовать и распоряжаться судьбами четырехсот миллионов
подданных, Цыси полностью отстранила безвольного императора Гуансюя от
управления государством и взяла всю полноту власти в свои руки. Относясь с
полнейшим безразличием к страданиям голодающего народа, она старалась
сохранить высокий престиж Китая в глазах иностранцев путем демонстрации
блеска и роскоши императорских покоев.
В 1896 году Жун Лу - генерал-губернатор столичной Чжилийской провинции,
командующий вооруженной и обученной по европейскому образцу Новой Пекинской
полевой армии, начальник императорской гвардии и столичной полиции, верный
слуга и даже, по слухам, отец второго, тщательно скрываемого ребенка
императрицы Цыси, был в зените своего могущества.
Выслушав Жун Мэи, он посочувствовал ее горю и пообещал устроить в свиту
императрицы. Это удалось ему очень легко. Императорский двор весь состоял из
маньчжурцев, уже два с половиной века правивших Китаем, а внучке двоюродного
брата Жун Лу, муж которой геройски погиб, защищая Ляодунский полуостров от
японских орд, место фрейлины, конечно же, нашлось. Присланный императрицей Цыси зеленый паланкин, несомый четырьмя рослыми
евнухами, застыл у главного, восточного входа Дунгунмэнь Летнего
дворца-парка Ихэюань. Выйдя из паланкина, ошеломленная Жун Мэй за красными
стенами императорского города и верхушками деревьев увидела крыши дворцов,
покрытых черепицей, сиявшей позолотой и бирюзой, а перед ней высились
кроваво-красные врата, по обе стороны которых возвышались странные
сооружения из белого нефрита. По крытым переходам ее провели к Жэньшоудянь
-Павильону человеколюбия и долголетия, покоям императрицы. С восторгом и
изумлением застыла Жун Мэй перед входом, залюбовавшись огромными бронзовыми
курительницами, свирепым драконом и журавлем, сияющими красной медью, яркой
глазурью орнамента керамических чанов, тончайшей резьбой дверей, пестротой
одежды челяди...
- Пойдем, насмотришься еще, - дернул ее за руку Жун Лу, и боковым
входом провел в покои императрицы. Дежурный евнух внимательно оглядел
трепещущую, почти теряющую сознание от значительности момента женщину, велел
поправить прическу и распахнул громадные двери, на которых была прибита
желтая драконовая табличка с надписью: "Десять тысяч лет и еще десять тысяч
по десять тысяч лет императрице".
Жун Мэй увидела в глубине комнаты двух пышно разодетых беседующих
женщин - молодую и пожилую, шагнула вперед и упала на колени. Совершая
сань-гуй цзю-коу - церемонию представления императрице, она, делая маленькие
шажки, трижды становилась на колени, по три раза касаясь лбом пола и так и
застыла перед женщинами.
- Расскажи о себе, девочка, - сладким голосом пропела старуха и Жун Мэй
сразу определила, что она очень злая и капризная, но притворяется доброй и
ласковой. И очень стало ей горько и страшно, и захотелось вскочить и
убежать, но она вспомнила слова старого хушана Яня из храма Ху-шэнь и
постаралась овладеть собой.
- Нуцай - рабыня Жун Мэй родилась девятнадцать лет назад в Мукдене, в
семье даотая - губернатора провинции. Восьми лет, по совету дедушки Жун Лу,
я была отдана в миссионерскую школу, где училась до семнадцати лет.
- Хао, хао, - хорошо, хорошо, - равнодушно бормотала императрица, но
тут насторожилась.
- Как, ты девять лет жила у варваров-миссионеров?
- Нет, нуцай Жун Мэй жила дома, меня утром уносили в школу и к вечеру
забирали обратно.
- Хао, хао. А ты веришь в их бога? Того, который бунтовал, за что его
приколотили к деревянному кресту гвоздями...
- Нет, нуцай Жун Мэй не верит в их бога. В мире нет двух истин, у всех
трех нынешних учений одно начало, - ответила она, имея в виду даосизм,
буддизм и учение Конфуция.
- Хао, хао, - кивала императрица, и в ее равнодушно-настороженных
глазах мелькнула какая-то мысль.
- А что ты изучала в миссионерской школе?
- Нуцай Жун Мэй изучала историю Поднебесной империи, всемирную историю,
математику, географию, училась рукоделию и домоводству.
- А это тебе зачем? - презрительно спросила императрица.
- Учили..., - Жун Мэй склонила голову.
- Что еще?
0 том, что мать Жозефина учила их священному писанию, молитвам и
церковным обрядам Жун Мэй сказать не осмелилась и, после небольшой заминка,
произнесла, - Языкам...
- Каким же? - заинтересовалась императрица.
- Латыни...
- Это язык их мертвых? - вспомнила императрица. - А живых?
- Французскому...
- И ты понимаешь их письмо и речь?
- Да, - совсем упавшим голосом произнесла, призналась Жун Мэй.
- Хао, хао, - размышляя о чем-то, бормотала императрица.
- А что было с тобой потом?
- Потом нуцай Жуй Мэй вышла замуж, муж был назначен командиром отряда
знаменных войск в Ляодун. Когда японцы напали на Чжун-хуа - Срединное
цветущее государство, муж храбро бился и погиб, защищая Западные ворота в
Цзин-чжоу-тине. Они убили моего ребенка, - со слезами прошептала она.
- Не сльшу, повтори, - велела императрица.
- Они убили моего сына, - громко повторила она.
- Хао, хао, дин хао, - хорошо, хорошо, очень хорошо,- бормотала
императрица и Жун Мэй готова была вскочить на ноги и вцепиться ей ногтями в
лицо, но годами вбиваемое в голову почтение к священной императорской особе
не позволяло ей этого сделать, хотя она и знала из домашних таинственных
пересудов, что Цыси ни чуть не знатнее ее родом, отец ее умер в тюрьме как
преступник, сама она была гуйжень - наложницей и возвысилась лишь как мать
императора Тунчжи.
- Хао, - решительно произнесла императрица-регентша. - Я оставляю тебя
в своей свите и назначаю фрейлиной. Это очень высокая честь для тебя. Будешь
жить во дворце и безотлучно находиться при моей особе. Главной твоей
обязанностью будет присутствовать вместе со мной в Цзюньцзичу - Верховном
императорском Совете во время приема иностранных послов, выслушивать их
речи, проверять, правильно ли их переводят драгоманы и верно ли передают
смысл их речей князья Гун и Цин. Пять дней училась Жун Мэй придворному этикету, расположению строений во
дворце Ихэюань, расположению помещений в палатах, особенно в покоях
императрицы Цыси, знакомилась с ее гардеробом -халатов и платьев в нем было
больше, чем звезд на небе; ритуалом принятия пищи императрицей, с ее бельем,
посудой, привычками, слабостями, запретами, фаворитами, драгоценностями,
любимыми маршрутами прогулок, евнухами, - фу, какие противные, ни на что не
способные кастраты, они только щиплют... Ей показали и назвали по именам
бесчисленное количество сановников и дворцовой челяди, швырнули в океан
сплетен, слухов, пересудов, туманных намеков и злобных пожеланий. Оказалось,
что и сама она, Жун Мэй, представляет какой-то интерес и все пытались
перетянуть ее на свою сторону, но, видя, нарочитую, ее бестолковость,
оставили в покое. Хотя, у Жун Мэй и действительно в голове все смешалось в
дикую кашу с торчащими оттуда обрывками ярких лоскутков, пагодами, именами,
галереями, тумаками и щипками, драконами и фениксами, искусственными озерами
и пайлоу, и визжаще-свистяще-шипяще-лающей какофонией посулов, угроз,
сплетен, доверительного мерзкого хихикания, похотливых намеков... Она
слушала, кивала, соглашалась со всеми, улыбалась, низко кланялась, кому-то
что-то говорила, отвечала, не всегда впопад, столь же мерзко подхихикивала,
напускала на себя то степенно-чинный и важный, то неестественно-возбужденный
вид, но перед глазами у нее всегда был маленький лисенок. Она видела, что он
уже освоился в своей новой роли, окреп, пушистая шубка у него лоснилась,
черные пуговички глаз с любопытством озирают окружающий мир; видала, что он
сыт и ухожен, благодарила хэшана Яня, радовалась и успокаивалась. Когда ей
удавалось ненадолго исчезнуть, спрятаться за ширмой в комнатке, отведенной
ей для жилья, она сразу же перевоплощалась в лисицу и мчалась к нему. Сперва
он радостно кидался ей навстречу, тесно прижимался и тихонечко поскуливал, и
у Жун Мэй таяло сердце, она его грела, лизала, ласково тормошила, но в
последнее время она стала на него обижаться немножко, чуточку - у него
появились новые, неизвестные ей интересы и он даже пытался удирать...
Приходилось тихонечко покусывать; она даже тявкнула в сердцах на него, чему
сама же и испугалась.
Потом Жун Мэй была милостиво допущена к постоянному дежурству в покоях
императрицы. На рассвете фрейлины будили Цыси, подносили ей для умывания
теплую ароматическую воду, подавала мягкие дурманяще пахнувшие полотенца,
потом несли парадные платья, укладывали прическу, сервировали стол для
завтрака... долог день!
В начале второй луны двадцать первого года правленая Гуансюя* в Тронном
зале прошла первая для Жун Мэй аудиенция членов Цзюнь-цзичу. Она стояла
сзади справа от кресла императрицы, слева от которой был трон императора.
Внизу, коленями на войлочных подушках, стояли сгорбившись и понурив головы
члены Совета - великие князья Гун и Цин, троюродный ее дедушка Жун Лу, Ли
Хунчжан и Чжан Чжидун. И еще был, коленями на каменном полу, весь трясущийся
от страха мокрый от пота генерал разбитой армии, бывший посол и наместник в
Корее Юань Шикай. * Начало марта 1895 года Император Гуансюй сидел на троне с отсутствующим видом, был вял,
рассеян, вопросов не задавал и казался подавленным. Но разгневанная
императрица Цыси метала молнии.
- Каким образом, - не сдерживала она ярости, - эта маленькая варварская
Япония сумела нанести поражение Великой Срединной империи, занять Корею,
разгромить нашу армию и уничтожить военный флот и даже захватить Ляодун?
Куда вы девали те миллионы и миллионы лянов серебра, которые казна отпустила
на строительство флота и береговых фортов, обучение и вооружение армии, на
обмундирование и боеприпасы?
Старый Гун плакал, мотая головой, разбрызгивая слезы и слюну,
беспрестанно кланялся и повторял, - Половину денег пришлось передать для
возведения дворца-парка Ихэюань, наши дивизии в Корее имели половинный
состав, потому что генералы присваивали отпущенные на содержание солдат
деньги, Ляодун не имеет укреплений для защиты с тыла, чем японцы и
воспользовались, оружие на вооружении у нас старинное, есть еще мечи, луки и
стрелы, а с современным огнестрельным оружием солдаты обращаться не умеют,
германских инструкторов мало, да они и не усердствуют в обучении армии,
виноват, императрица...
- Так где же, знает ли кто-нибудь из вас, вы остановили этих японских
червяков? Как далеко они сумели забраться? Принести карту Поднебесной!
За желтой с рисунком свирепого дракона ширмой перед входом в Тронный
зал, преграждающей путь злобным духам, послышалась возня, потом на коленях
вполз евнух, лица которого не было видно, с рулоном нарисованной на шелке
карты Китая и прикрепил ее к ширме недалеко от трона.
Старый Гун взял эбеновую палочку и, печально ползая на коленях,
принялся показывать. Он обвел кончиком палочки Корею, Ляодунский полуостров
и указал город Вэй-хай-вэй на севере Шаньдунского полуострова. Потом он
показал Пескадорские острова и, разбрызгивая по полу слезы, остров Формозу.
- Все это они захватили у нас, - бормотал старый Гун.
- Как, они оседлали Чжилийский залив и сейчас я не могу без их ведома
разместить здесь флот? А крепость Люй-шунь-коу, в которую я вложила бездну
денег? Она тоже захвачена японцами?
- Сзади, сзади, государыня, они напали сзади и захватили ее, - печально
оправдывался трясущийся от страха Гун.- А что стало с моими дивизиями в
Корее? - перевела она взор на генерала Юань Шикая.
Но тот стучал лбом в каменный пол и молчал.
- Где мои дивизии? - взъярилась императрица. Генерал лишь чаще застучал
лбом.
- Что думает об этом император? - обратилась Цыси к Гуансюю.
Император вяло пошевелил рукой и ответил, - Я всецело полагаюсь на вас.
Императрица тяжело вздохнула, - Я часто думаю, что я самая умная
женщина, которая когда-либо жила на свете, и никто не может быть сравним со
мною. Хотя я много слышала о королеве Виктории и читала кое-что из
переведенного на китайский язык о ее жизни, однако я не думаю, что ее жизнь
была хотя бы на половину более интересной и содержательной, чем моя. Англия
- одна из великих держав мира, но это не давало королеве Викторин абсолютной
власти. Она во все времена имела за собой способных людей в парламенте и,
конечно, они подробнейшим образом обсуждали все проблемы, прежде чем
добиваться поставленной цели. А королева Виктория всего лишь подписывала
необходимые документы и в действительности не могла судить о политике
страны. Теперь посмотрите на меня. Я имею четыреста миллионов подданных и
все зависит от моего решения. Хотя в моем распоряжении находится Верховный
императорский совет, призванный давать мне рекомендации, однако он всего
лишь занимается различными перемещениями чиновников. Все важные вопросы
должна решать я сама.
Слушали ее молча, виновато понурив головы. Война с Японией была
безнадежно проиграна, страну ждали новые бедствия, отторжения земель,
контрибуция, поборы для ее покрытия и, как следствие, новые восстания...
- Я поручаю Ли Хунчжану вести переговоры о мире с Японией.
Постарайтесь, хотя бы, добиться вывода японских войск с территории Срединной
империи. Императрица боялась. Проснувшись, она долго сидела в постели и мутные
слезы текли по ее серым морщинистым щекам и трясущемуся тяжелому подбородку,
оставляя блестящие следы. Служанки страшились к ней и близко подойти: она
каждую минуту могла ударить - или сверкающим золотом и драгоценными камнями
кулаком, или костяным веером, или запустить любую попавшуюся под руку
безделушку. Всегда вертевшихся под ногами бесчисленных евнухов, как собачат
моливших подачки, словно ветром сдуло; выполнив крохотную свою обязанность,
каждый из них незаметно и стремительно исчезал, в лучшем случае сославшись
на нездоровье либо на сверхважные дела. Лишь главный евнух Ли Ляньин грузно
сидел в комнате рядом с покоями императрицы, иногда с явным нежеланием
поднимаясь и заходя к ней справиться, не будет ли каких приказаний.
Она страшно боялась. Невидяще смотрела она на евнуха, интересовалась,
нет ли вестей из Симоносеки, где начались переговоры с Японией, а узнав, что
гонца все не было, вяло махала рукой, - Иди...
Попыталась развеяться, отпавившись в лодочную прогулку по озеру
Куньминху, здесь же, в парке-дворце, но все ее раздражало: и легкий весенний
ветерок, и яркое солнышко, и разноцветная радуга прекрасной галереи Чанлан,
и ежеминутно меняющиеся живописные виды искусственного ландшафта. Иногда она
теряла контроль над собой и тогда ее лицо передергивала гримаса страха. Да и
как ей было не бояться. В памяти навечно сохранились воспоминания ее юности,
когда, тридцать пять лет назад, после поражения Поднебесной от англичан и
французов, императору Сяньфэну пришлось бежать из Пекина, а многочисленным
его чиновникам и наложницам суждено было погибнуть, чтобы не достаться
вражеским солдатам на потеху. Да и сама она тогда лишь чудом сохранила себе
жизнь, а гибель была так близка... И сейчас, стоило лишь гримасе страха
появиться не ее лице, все, окружавшие ее - и евнухи у жаровен с чаем и у
столика с яствами, и служанки с теплыми халатами, и фрейлины, пытающиеся
развеселить скабрезными историйками, все моментально отворачивались или
отводили глаза - гнев ее был опасен, она могла отдать под бамбуковые палки.
Дежуря в покоях императрицы, Жун Мэй слышала старческое ее брюзжание.
- Черви, они растаскивают мою империю. Французы и англичане отрывают
южные провинции, Япония захватила Ляодун... Сейчас они подобны тиграм, но
если не удастся вернуть Ляодун, они превратятся в черных драконов. Тогда их
полчища набросятся на Поднебесную империю и мне, как тридцать пять лет назад
императору Сяньфэну, придется бежать, бросив все, и укрываться где-нибудь в
жалком окраинном городишке... Прибывший гонец доставил вконец расстроившие ее вести. Японцы требовали
огромную контрибуцию, остров Формозу, Пескадорские острова и, главное,
Ляодун. Ли Хунчжан сообщал, что если он будет тянуть с подписанием мирного
договора, то японцы обещают возобновить военные действия.
Она потребовала карту, зло выбранила за медлительность и впилась
глазами в причудливые очертания берегов Желтого моря и Чжилийского залива.
Чего же следует ожидать от японцев?
Из Вэй-хай-вэя они бросятся на Шаньдун? Из Ляодуна на Маньчжурию? Или
на Дагу, Тяньцзин, а потом направятся сюда, в столицу империи?
От страха она тряслась. Тряслось жирное тяжелое морщинистое серое под
рисовой пудрой лицо, тряслись многочисленные складки подбородка, трясся
желеобразный бюст, трясся толстый живот, что хорошо было заметно по
колебаниям отворотов халата, тряслись колени, тряслись руки и, подтверждая
страх, дребезжаще зазвенела чайная чашка о блюдце. Она бросила чашку, почти
рухнула в кресло и крикнула, - Пусть подписывает! Обычно спокойный и выдержанный, Сергей Юльевич прибыл в министерство
финансов явно возбужденным. Поднявшись в свой кабинет, он тот-час велел
пригласить к себе ближайших помощников и единомышленников - директора
канцелярии министерства финансов Петра Михайловича Романова и начальника
азиатского департамента Дмитрия Дмитриевича Покотилова.
- Вы уже изучали японские требования к Китаю? - поздоровавшись, сразу
же приступил он к делу.
Удобно устроившись в креслах и видя, что разговор предстоим долгий, они
закивали, - Да, конечно, конечно...
- И как вы их оцениваете?
Покотилов обладал более решительным характером, выжидательных позиций
не занимал и не любил в разговоре длинных пауз. - Своими захватами на
материке Япония первой приступила к разделу Китая. То, что давно витало в
воздухе, свершилось.
- Да, - закивал головой более осторжный в выводах, несколько
медлительный, имевший громадный опыт, работающий в министерстве финансов еще
с шестидесятых годов Романов. - Хотя, если быть точным, за Китай первыми
взялись англичане с французами еще в сороковые. После первой опиумной войны
англичане захватили Сянган, после второй - Бирму, а французы забрали
Кохинхину и Аннам...
- Но будем справедливы, - излишне самолюбивый и потому напористый
Покотилов весьма болезненно воспринимал поправки, - маршал Ямагато уже
восемь месяцев назад, в июне девяносто четвертого воинственно заявил, что
Японии не следует ожидать, пока Россия окончит строительство железной дорога
до Владивостока, а Франция утвердится в Сиаме. И вот, как следствие...
- Аппетиты Японии грандиозны... Полюбуйтесь - Рю-Кю, Пескадоры,
Формоза, даже Ляодун! Недурно, недурно, - задумчиво и размеренно говорил
Витте, - Конечно, симоносекские требования представляются мне в высшей
степени неблагоприятными для России. Какова хищница, эта Япония. За
каких-нибудь двадцать лет весьма преуспела, ее аппетиты уже не
ограничиваются Кореей, а простираются и на Маньчжурию, даже на весь Китай.
Ведь и к нам она приблизилась в том смысле, что если прежде Приморская
область отделялась от Японии морем, то теперь она завязывает интересы на
материке, и весьма некорректно. Конечно, нам более выгодно иметь около себя
соседом сильный, но неподвижный Китай, в этом заключается залог спокойствия
со стороны Востока. Но допустить, чтобы Япония внедрилась едва ли не около
самого Пекина и приобрела такую важную область, как Ляодунский полуостров?
Эдак мы можем не поспеть..., - проговорился он.
- До Китая ли нам? - осмотрительный Романов постоянно оппонировал
Сергею Юльевичу, служил как бы неким противовесом скоропалительным, в ряде
случаев, выводам Витте и Покотилова в частых их беседах. - Вон, Сибирь и
Дальний Восток, от Китая до Ледовитого океана - пустынь необозримая. Ведь
надо, надо заселять и осваивать. С одной стороны, это поможет разряжению
крестьянского населения в Европейской России, больше будет свободы для
земельного быта крестьян, а с другой стороны - появится надежда, что
Сибирский железнодорожный путь сам себя станет окупать уже сейчас, по мере
заселения.
- Ну, заселять и осваивать такими темпами, как сейчас, на миллионы лет
хватит. Вон ведь какое противодействие встретила эта мысль. И прежде всего
среди наших дворян-землевладельцев. Министр внутренних дел Иван Николаевич
Дурново сразу позаботился о политических резонах и стал выдумывать все, что
угодно, лишь бы препятствовать переселению. А ведь при откровенном разговоре
они нараспашку высказывают свои в высшей степени сокровенные опасения, что
если, мол, крестьяне в массовом порядке начнут переселяться в Сибирь и на
Дальний Восток, то земля не будет увеличиваться в цене; ведь чем больше
желающих ее купить, тем она дороже; и с другой стороны, за обработку земли
придется платить больше: коли уж рабочих рук станет меньше, то и спрос на
них увеличится, отсюда и цена... Тем же озабочены и заводчики: при избытке
рабочей силы мастеровым можно платить копейки, - насмешничал Покотилов.
Два месяца назад, на январском совещании в Зимнем дворце под
председательством великого князя Алексея, обсуждался вопрос о том, какую
позицию следует занять России в связи с победой Японии над Китаем. Прямо
России это вроде бы и не касалось, хотя положение на восточной границе
меняюсь существенно. Поэтому участники совещания, не придя к определенному
выводу, решили на всякий случай увеличить Российскую эскадру в Тихом океане
и попробовать через министерство иностранных дел войти в сношение с Англией
и Францией для совместного воздействия на Японию, с целью побудить ее
сохранить независимость Кореи, под международным контролем, естественно,
учитывая сильные там ее позиции. Сейчас же, получив по дипломатическим
каналам для ознакомления требования Японии к Китаю, министр иностранных дел
князь Лобанов-Ростовский доложил недавно занявшему российский престол после
смерти батюшки Александра III Николаю Александровичу, что для нас захват
японцами Ляодунского полуострова был бы, в общем, нежелателен.
Следовательно, тут возникает дилемма: либо потребовать удаления японцев из
Южной Маньчжурии, что при общей нашей слабости на Дальнем Востоке и без
поддержки, хотя бы, Франции и Германии, весьма проблематично, а вдруг японцы
просто-напросто не примут во внимание наше требование, и очутимся тогда мы в
дурацком положении; либо закрыть глаза на их материковое приобретение.
Николай же Александрович сразу сообразил, что тут есть чем поживиться,
воспользоваться случаем и помародерствовать, образно выражаясь, недаром же у
него чин полковника... Раз уж Китай утратил всякое влияние в Корее, а
Япония, под предлогом независимости этой страны, добивается ее захвата, не
попытаться ли и нам оттяпать кусок. Он и ответил Лобанову, что с чисто
русской точки зрения, не следовали ли бы подумать о занятии нами порта
Лазарева или иного порта в восточной Корее? То есть дал понять, что
совершенно равнодушен к захватам Японии в Китае. Всего то двадцать дней
состоявший в должности министра князь Лобанов поспешил узнать мнение Его
высочества о перспективах политики России на Дальнем Востоке, на кого ему
следует ориентироваться как на будущего нашего союзника - Китай или Японию?
Сложность состояла в том, что если Его высочество устраивает сложившееся
положение, то нам благоприятен слабый Китай. А вот если Николай считает, что
нам рано останавливаться в своем движений на Восток, то Лобанов полностью
разделит его мысли и цели, и в таком случае нам вряд ли стоит портить
отношения с Японией - двух врагов здесь нам будет с излишком. А как
союзница, Япония хороша будет и против утвердившейся на Дальнем Востоке и
имеющей там значительный военный флот и береговые базы Англии. И Его
высочество высказалось однозначно: России безусловно необходим свободный ото
льда в течении круглого года и открытый порт. Этот порт должен быть на
материке, на юго-востоке Кореи и обязательно связан с нашими нынешними
владениями полосой земли. Так наследник престола сделал скоропалительный
выбор, никак не устраивающий министра финансов.
- Ладно, Сибирь подождет, спешить не будем, это свой темный амбар. Вот
Маньчжурия - это лакомый кусок, - настойчиво направлял разговор в нужное
русло Сергей Юльевич. Словесная разминка окончилась и настала пора
переходить к обсуждению вопроса главного, который в их тесном кружке
обсуждался уже неоднократно и был естественен как воздух, которым они
дышали, как промозглый серый день ранней петербургской весны, как цоканье
подков по каменной брусчатке, проникавшее через открытую верхнюю фрамугу
высокого окна, естественен, как течение их мыслей, и домашним воспитанием, и
гимназическим, а потом и университетским образованием, хотя образованием в
меньшей степени, а больше мнением того круга людей, в котором они жили,
диктовавшим беседе нужное направление.
- Под каким предлогом туда забраться, - напомнил хитрый Романов о том,
что уже тоже неоднократно служило предметом обсуждения и довольно острых
споров.
- Дать японцам залезть в Южную Маньчжурию, это значит потерять ее всю.
А портишко на побережье восточной Кореи - что за убогость мышения? Не
подбросить ли морскому министру Чихачеву идею обустройства действительно
незамерзающего порта для Тихоокеанской эскадры где-нибудь на Шаньдуне ? Или
Инкоу? На Ляодуне нельзя; если японцы в Симонесеки уступят его китайцам, то
залезть туда самим было бы в высшей степени некорректно. Это выставило бы их
посмешищем перед всем миром. Макаки, используя лексикон Николая
Александровича, люди обидчивые! Нельзя. К тому же Его высочество вдолбил
себе в голову и настойчиво требует порт где-нибудь в юго-восточной Корее,
чтобы потом присоединить его полосой к нашим владениям. Шаньдун далеко, это
уже и не Маньчжурия, там порт будет беззащитным, что в высшей степени
неблагоприятно для России. На Ляодуне, впрочем, тоже, но..., - задумчиво
размышляя Покотилов.
- Браво, - ухватился за это "но" Сергей Юльевич, - браво!
"Uti possidetis...", * - кивал Романов!
* Поскольку вы владеете /лат/. - Не прозондировать ли нам возможность аннексии Маньчжурии ? Государь
внутренне расположен, титул богдыхана, для экзотики, ему импонирует, - столь
же задумчиво продолжил Покотилов.
- Тогда нужно будет обсудить с военным министром Ванновским его
возможности, - поддерживал его Сергей Юльевич.
- Но повод, повод? Причина вполне ясна - необузданная жадность одолела,
и спешка к тому же, как бы не опоздать, - выплеснул ушат Романов.
- А это уже для себя. Повод пусть министр иностранных дел князь Лобанов
придумывает, - отмахнулся Покотилов.
- Не вырядиться ли в тогу благодетелей, защитников Китая? От тех же
японцев, например, - после некоторой заминки продолжил Романов.
Сергей Юльевич насторожился; - А что, неплохая идея, надо будет ее
позже тщательно обдумать, очень неплохая идея. Ведь строя дорогу, мы
неизбежно попадаем в ситуацию напряженных отношений и риска скорого
столкновения с Японией. На всем протяжении от Байкала до Владивостока она
будет беззащитна со стороны Маньчжурии! Тем более, если там обоснуются
японцы.
- Вы кстати заговорили о железной дороге. Сейчас она застряла с запада
у Байкала и с востока у Хабаровки, а вокруг Маньчжурского выступа тяжеленько
придется ее прокладывать. И рельеф трудный, и климат ужасный, и лето
короткое. К тому же директор-распорядитель Амурского общества пароходства и
торговли Макеев жалуется, что конкуренция железной дороги подорвет
судоходство по Амуру, а в него деньги вложены немалые. Ведь по железной
дороге движение круглогодичное, не то, что полугодовое по Амуру. А вот если
прямиком ее пустить, через Маньчжурию? - предложил Покотилов. - Прямой путь
значительно короче и дешевле выйдет.
- Еще раз браво, Дмитрий Дмитриевич! - ухватился Витте за его мысль. -
Значит, железная дорога? Сибирскую магистраль - от Челябинска до
Владивостока - я считаю своим детищем. Именно мне император Александр III
поручил обеспечить строительство транссибирской магистрали, сделав
последовательно министром путей и почти сразу министром финансов. Да, семь
месяцев уже минуло после его смерти. А какая была привлекательная, высокая
личность, какое он внушал к себе глубокое уважение, преданность и любовь.
Всякий, кто имел счастье приближаться к нему, не мог не быть огорченным его
смертью. Хотя и проказник он был великий. Вон, генерал Черевин, начальник
охраны и личный друг Его высочества, рассказывал. Сядем, мол, в карты
играть, а царица-матушка тут как тут, все вокруг вертится, нет ли у нас
напитков алкогольных каких? Ничего не заметит и уходит довольная. А мы с
императором приспособились, сшили себе сапоги с широкими голенищами и фляжки
стеклянные, особые, плоские заказали. Отошла царица подальше, мы
переглянемся, и - раз, два, три - вроде игры, вытащим фляжки, пососем и
опять сидим смирнехонько, играем, как ни в чем не бывало. "Голь на выдумку
хитра" - у них это называлось. Много мог выпить государь, но ни в одном
глазу не заметно. Потом ляжет на спину, ногами в воздухе болтает, визжит от
удовольствия и всех, кто мимо идет, норовит поймать за ноги и повалить на
пол. Только так и узнавали, что государь надравшись.
Они посмеялись и Сергей Юльевич продолжил, - Я очень долго занимался
этим вопросом и досконально изучил его. Ведь спроси сейчас любого, даже
высшего государственного деятеля, о географическом положении Китая и
соотношении его с соседями - Японией и Кореей, ведь все в высшей степени
невежды. Даже взять министра иностранных дел князя Лобанова - человек весьма
образованный, очень светский, и языком владеет отлично, и пером, да, а
спроси его о Китае - знает не больше гимназиста второго класса Что касается
Запада, то он знает все, а о Дальнем Востоке ничего не знает, потому что
никогда не интересовался.
В отношениях между Витте и Лобановым существовал ощутимый холодок и
поэтому Сергей Юльевич, среди своих подчиненных-единомышленников, не считал
нужным удерживаться от колкостей в адрес министра иностранных дел. Впрочем,
здесь явственно ощущался и исконно российский обычай бесцеремонно вторгаться
в чужую епархию и едва ли не хозяйничать там, считая себя на голову всех
умнее и решительнее; тем более, что в таких простеньких делишках, как
международные, мы все доки...
- Сейчас возникает уникальная возможность завладеть манящей
Маньчжурией. Какова же раскладка сил? Четырехсотмиллионный Китай оказался
настолько беззащитным, что японцы жалкой пятидесятитысячной армией поставили
его на колени. Япония давно домогается Кореи и, можно сказать, овладела ею.
Далее, она захватила Ляодун, а это означает широкое проникновение в
Маньчжурию с тыла, с юга, в самые заселенные ее районы. Плюс образовалась
постоянная угроза для столицы Китая. А если японцы построят железную дорогу
от Фузана на юге Кореи до Пекина? Нельзя позволить ей внедриться в столь
важной области Китая, как Ляодун, - решительно заключил Покотилов.
- Наша постоянная противница Англия будет толкать Японию в Маньчжурию,
чтобы отвлечь ее от Серединного Китая, где она сама надеется прочно
утвердиться. И, чтобы не допустить Россию в Китай, она постарается столкнуть
Японию с нами лбами, - напомнил о вечной болевой точке внешней политики
Романов.
- Значит, проникнуть в Северную Маньчжурию можно будет под предлогом
необходимости постройки прямого железнодорожного пути из Забайкалья во
Владивосток по китайской территории. Неплохо! Что же, попрошу министра путей
князя Хилкова начать рекогносцировку трассы маньчжурской линии, но пока
неофициально. Князя Лобанова сейчас об этом тоже информировать не следует;
надо тщательно прощупать международную обстановку и возможную реакцию Китая,
- резюмировал Сергей Юльевич.
- А чтобы Япония не опередила нас, не влезла в Южную Маньчжурию,
желательно было бы воспрепятствовать Симоносекским требованиям японцев,
потребовать освободить Ляодун, - предложил Покотилов. В конце марта месяца 1895 года князь Лобанов-Ростовский получал из
германского и фанцузского посольств сообщения, что Германия готова
присоединиться ко всякому шагу, который Россия сочла бы необходимым сделать
в Токио с целью побудить Японию отказаться от занятия Южной Маньчжурии с
портом Артуром и что Франция тоже согласна согласовывать свои действия с
нашими.
Неожиданные, в общем-то, предложения Германии и Франции вдребезги
разбивали основанную на высказанном уже решении Николая Александровича
позицию князя Лобанова и заставили его вновь браться за свалившуюся на
голову проблему. Ведь Германия прямо диктовала Его высочеству Николаю и
князю Лобанову дальнейшие шаги - заставить Японию отказаться от захвата
Южной Маньчжурии, Ляодунского полуострова. И военный министр Ванновский,
вопреки прежде высказанному мнению, взбодрился и заявил, что готов в любое
время прибегнуть к силе!
Вскоре от дипломатических представителей в Берлине, Париже и Лондоне
поступили сообщения, что китайские посланники приступили к переговорам с
местными финансовыми кругами о предоставлении Китаю займов. Займов на
покрытие японской контрибуции. Экономическая зависимость иной раз ни чуть не
лучше прямой военной оккупации, надо это иметь в виду. А под какие
обязательства Китай ищет займы?
Не попытаться ли перехватить инициативу да самим и ссудить Китаю?
Конечно, свободных денег нет, сумму они ищут громадную, но ведь можно и
перезанять...- Сейчас в Петербурге Альфонс Ротштейн, зять парижского
Ротшильда. Я встречусь с ним и попрошу через его парижских родственников
привлечь французские капиталы. Полагаю, это удается, - как директор
канцелярии министерства финансов, Романов обладал обширнейшими связями в
деловом и финансовом мире и умел ими воспользоваться. Месяц упорно трудился Сергей Юльевич, собирая через своих фактотумов и
представителей министерства иностранных дел информацию о поисках китайцами
займов в Европе, всяческими путями противодействуя и своим европейским
соперникам, ведь Китай был лакомым куском и в обеспечение займов предлагал
поистине громадные доходы от морских таможен. Знал Сергей Юльевич, что его
европейские коллеги не постеснялись бы потребовать на откуп и целые
провинции.Особенно трудно было противостоять германским банкирам, которых
настойчиво подталкивало к займу их правительство. Поздно объединившаяся,
Германия опоздала к разделу колоний и сейчас стремилась наверстать
упущенное, ища любую возможность, любой шанс и любой повод поучаствовать в
грабеже и разбое. И на сей раз они кое-чего добились - заключили с Китаем
договор о займе на паритетных с англичанами началах.
Но удалось-таки Сергею Юльевичу убедить представителей французских
банковских групп Готтингера, Неплина и Ренэ Бриса приехать в Петербург,
представить их императору, как гаранту, и заключить с ними соглашение о
займе Китаю ста миллионов рублей золотом под гарантию России.
Французские буржуа - держатели акций банков радовались: Россия
гарантировала им выплату высоких процентов по займу.
Китайский императорский двор был едва ли не счастлив - Россия устроила
им заем во Франции и гарантировала его выплату.
Удовлетворена была и Япония - Россия добыла Китаю денежные средства на
выплату контрибуции, которая будет истрачена на подготовку грядущей войны с
Россией.
Доволен был и Сергей Юльевич - он нашел предлог забраться в Маньчжурию!
Но он не спешил: тылы надо обеспечить.
Понятно, прежде всего, что крайне болезненно относившаяся к потере
былого могущества Китая императрица-регентша Цыси и слышать не пожелает о
прямом государственном проникновении России в Маньчжурию. Это сразу ею будет
расценено как попытка расчленения империи и ухудшит и без того уже два века
натянутые отношения с Россией. В таком важном деле надо действовать крайне
осторожно. Это они - японцы, англичане, французы, германцы, кто там еще,
коварные, алчные, желают разодрать Китай на части, на колонии. Мы же,
русские, нет, мы друзья, мы неуклонно печемся и заботимся о благе восточного
соседа. Вот, ультиматум предъявили Японии об освобождении Ляодуна, заем на
выплату контрибуции вам изыскали и обеспечили, дорогу хотим железную прямо в
Европу проложить, чтобы Китай богател, вывозя туда больше товаров. Да, гм,
железную дорогу... Но ведь не согласятся императрица-регентша и
императорский совет на государственную российскую железную дорогу в свои
пределы, много, мол, тогда желающих найдется последовать вашему примеру. А
вот если частное дело, купчишка какой, тогда может быть... Какой с него,
купца-то, спрос - частное предпринимательство... И прецеденты есть, строят в
Китае частные компании железнодорожные линии, и компании-то иностранные...
Никакому российскому купчишке, конечно, такое грандиозное дело не потянуть,
тут солидную компанию создавать надо. Дело на сотни миллионов, да и расходы
не скоро окупятся. Вот если банк организовать, международный желательно - и
самим расходов значительно меньше нести придется и вуаль внешней
благопристойности, интернационального капитализма, на чисто и сугубо
российское дело наброшена будет. Значит, решено, надо будет оговорить вопрос
о новом банке с императором Николаем Александровичем.
Банк, назовем его, скажем, Русско-Китайским. И цели объявим
соответствующие - для развития за Уралом торговли и промышленности, для
перевозки грузов, для строительства путей сообщения и связи, для организации
помощи китайской финансовой и налоговой системам. Вот так, знай наших -
ангелы, благотворители, агнцы божьи. А уже потом, в целях строительства этих
самых путей сообщения и связи, создадим при банке акционерное общество,
которое и выступит строителем железной дороги. Акции можно будет из казны
оплатить, выпустив на руки лишь самую малость.
На следующей же день после подписания соглашения с французскими
финансистами о предоставлении Китаю займа под обеспечение России, 24 июня
1895 года в кабинете министра иностранных дел Российской империи князя
Лобанова-Ростовского министр финансов Сергей Юльевич Витте сделал
предложение тем же французским банкирам об учреждении, при их участии,
Русско-Китайского банка для работы в странах Восточной Азии на самых широких
началах.
Французы осознали серьезность предложения - опора в лице министров
иностранных дел и финансов, представляющих могучую Российскую империю, была
солидна, и дали согласие.
Русско-Китайский банк был основан с капиталом в шесть миллионов рублей.
Учредителем его выступили банк "Готтингер и К°", "Парижско-Нидерландскай
банк", банк "Лионский кредит", "Национальная учредительная контора" и
"Петербургский международный банк". В правление банка вошли трое французов,
директор канцелярии министерства финансов Романов, начальник азиатского
департамента Покотилов, петербургские финансисты Нотгафт и Ротштейн, зять
самого Ротшильда, а также двое дальневосточных купцов - Старцев и
Владимиров, для придания банку восточною колорита. Сергей Юльевич своей первой победы добился - банк имел прочную базу в
лице французских финансистов, а большинство русских в правлении
гарантировало известную свободу для канализации его деятельности в нужном
направлении. Но необходимо и дальше действовать энергически.
Получив сообщение из Парижа о том, что французские компаньоны подписали
Устав банка, Сергей Юльевич в конце ноября представил на утверждение
императору Николаю проекты концессии на строительство трансманьчжурской
железнодорожной магистрали и руководящего политического меморандума
министерству иностранных дел для дальнейшего ведения переговоров с китайским
императорским двором. И о крупной сумме, необходимой для решения любого
вопроса слугами богдыхана, о взятке то есть, позаботился, оговорил с
императором. Щепетильный этот вопрос встретил понимание, император
догадывался, что китаец - тоже человек, все одним миром мазаны.
Сергей Юльевич как бы соревновался с французами. Те за свое участие в
ультиматуме Японии добились от Китая изменения границы французского Тонкина
за счет китайской провинции Юньнани, открытия для французской торговли
нескольких городов на юге Китая и права на строительство там железной
дороги. Да и Германия спешила. Она добилась концессий в Ханькоу и Тяньцзине
и, как стало известно из военных кругов, начала приискивать себе бухту на
побережье Шаньдуна.
Он немножко завидовал успехам соперников, но, впрочем, считал их
приобретения сущей мелочью.
Маньчжурия! Вот кусок, достойный его аппетита. Сперва через нее линию
из Забайкалья во Владивосток. С полосой отвода по сто верст в каждую
сторону. Да с правом концессий на территории Маньчжурии. И запретом на
деятельность иностранных промышленных компаний в этом регионе. Да только ли
Маньчжурия? Позже, как только прочно утвердимся там, можно будет пустить
ветки в Срединный Китай. И даже на юг.
По словам князя Лобанова, посланник в Пекине граф Кассини доносит о
растущем беспокойстве императрицы-регентши Цыси в связи с нашей
медлительностью предъявить требования. Цыси боится, что аппетиты России, в
благодарность за ультиматум Японии, окажутся чрезмерными, и что крохотное
чувство признательности в ней угаснет, уже вытесняется привычной холодностью
и злобой. Конечно, не обошлось тут и без многочисленных врагов России,
особенно англичан, не желавших себе конкурентов в Китае. Уж они-то
растравили императрицу-регентшу, утверждая, что Россия потребует
присоединения северного выступа Маньчжурии от Сретенска до Благовещенска,
восточного выступа от Ханки до устья Сунгари, Барлыкских гор и района
Кульджи. Метили они точно, зная, что такие притязания ранее возбуждались
местными губернаторами, о чем и китайцы были осведомлены и чего опасались.
Кроме того, предложение Сергея Юльевича провести железную дорогу из
Забайкалья во Владивосток через Маньчжурию встретило довольно сильное
сопротивление в министерстве иностранных дел и в военном ведомстве.
Составляя политический меморандум, он настолько увлекся описанием
преимуществ дороги для Китая, что его оппоненты всполошились. Не
благодетельствуем ли мы себе в ущерб? А где же интересы России? Не бросим ли
мы сотни миллионов в бездну наших традиционно напряженных отношений с
Китаем? Построим мы, а кататься будут они?
И пришлось тогда Сергей Юльевичу терпеливо и настойчиво разъяснять, что
по окончании строительства дороги Владивосток силою самих вещей, как
единственный тихоокеанский порт, имеющий железнодорожную связь с Европой,
станет главным портом для всей мировой торговли на Дальнем Востоке; с
отменой здесь порто-франко казна получит огромные прибыли от пошлин на ввоз
и вывоз; из русского Забайкалья можно будет перебрасывать войска в
Маньчжурию и чуть ли не к Желтому морю. И, главное, строя дорогу через
Маньчжурию, Россия экономически поработит ее, потому что крупное
производство товаров экономически целесообразно лишь для широкого их
распространения, то есть торговли, а для торговли нужен транспорт. Китаю
есть что продавать и есть, что покупать, а для этого нужен транспорт. Китай
обладает огромными естественными богатствами, а для их промышленной
разработки нужен транспорт. Китай задыхается от огромных масс нищего
населения, которое за гроши можно вовлечь в производство, эксплуатировать,
выражаясь экономически. Дорога - это аорта и артерия, которая, вместе с
капиллярами, вдохнет жизнь в крохотные застойные села и городишки, вроде
Никольска и Владивостока, привлечет в них людей энергичных, оживит сельское
производство, а при малочисленности русского населения позволит
воспользоваться трудом китайцев. Дешевым, почти дармовым трудом!
А тут еще американец Буш вмешался. По сообщению русского посла Кассини
и Покотилова, уехавшего по делам Русско-Китайского банка в Пекин, в
Цзунли-ямынь, китайское ведомство внешних сношений, явился этот делец и
предложил построить на американские деньги железные дороги Пекин - Ханькоу и
Ханькоу - Кантон и связать их через Маньчжурии с транссибирской магистралью.
При этом стращает китайских министров политической подоплекой грядущего
русского предложения о дороге. Как удалось узнать русским дипломатам, Буш
предложил взяться за постройку и железной дороги от порта Ляодунского
полуострова на Мукден - Гирин - Цицикар и далее на Сибирскую магистраль, а
от Мукдена - к корейской границе. Более того, он требует на тридцать лет
монополию на строительство железных дорог в Маньчжурии. В этом случае Россия
лишалась бы всех надежд воспользоваться благодарностью Китая за выдворение
японцев из Ляодуна и за содействии в займе на контрибуцию.
Крайне обеспокоенный вестями из Пекина и недовольный бездеятельностью
Кассини, Сергей Юльевич получил сообщение от Покотилова, что в Россию на
коронацию Николая II прибудет первый канцлер Китайской империи Ли Хунчжан. Три года учебы в колледже пролетели довольно быстро. Он заметно подрос,
окреп и превратился в стройного широкоплечего юношу с черным пушком на
смуглом румяном лице и темно-коричневыми глазами. Ты скорее похож на
индийского раджу, чем на японского самурая, говорили ему товарищи по курсу,
и он улыбался, довольный сходством с дальними предками.
Из колледжа их выпустили мичманами. Форма офицера военно-морского флота
радовала и возвышала в собственных глазах. Девушки на улицах не сводили с
них глаз, а на мужское гражданское население, тем более на сверстников,
новоиспеченные офицеры глядели с нескрываемым презрением и высокомерием,
считая их не то что за людей второго сорта, а чуть ли не насекомыми -
ползающими, жужжащими и крутящими тяжелую машину повинностей и податей для
роста могущества военного флота, армии и Великой Японии.
Сейчас им предстояла годичная плавательская практика, а затем сдача
экзаменов на звание суб-лейтенантов и блестящая служба на кораблях
императорского военно-морского флота, призванных жерлами своих грозных
орудий вселять ужас и покорность в сердца бесчисленных варваров.
Хаккоитиу - Мир под одной крышей! - этот лозунг-программа впервые
прозвучал после первой победы японского оружия в войне против Китая в этом,
1895, двадцать восьмом году Мэйдзи, и он не казался несбыточным, нереальным.
В штабе 4-го военно-морского округа в Майдзуру, куда он был направлен
для прохождения дальнейшей службы, его уже ждали. Штабник командор со
звездой Восходящего солнца на груди, юкунся - орденоносец, с почтением
отметил он, небрежно приветствовал его, еще раз внимательно просмотрел
документы и неожиданно поинтересовался, когда он виделся в последний раз с
родителями.
Вопрос о родителях был ему неприятен. Еще в колледже он заметил искру
презрительной жалости в глазах сверстников, узнававших, что они живут в
России, во Владивостоке. Оросия и Осоросия - производным от двух слов:
осоросий - страшный и Росия - Россия, иначе они и не называли эту державу,
давно утвердившуюся на берегах Великого Океана, но только в последнее время
распространившую свое влияние на весь Дальний Восток и вступившую в глухое
пока противоборство со стремительно набирающей силы Японией.
- Три года назад, до поступления в морской колледж в Этадзима, -
неожиданно для себя пространно ответил он.
- И они по-прежнему живут в Ураданово?
Ураданово, Тихое морское течение, он всего лишь несколько раз слышал
это японское название Владивостока в колледже на занятиях по оперативному
искусству, но решил, что в штабе 4-го морского округа, ориентированного
главным образом на морские операции против русского Приморья, оно
укоренилось давно.
- Да, отец по-прежнему служит там торговым агентом, - с долей вызова
ответил он.
- И ты за годы учебы ни разу не ездил к ним? - с сомнением спросил
командор.
- Нет, каникулы я проводил с двоюродным братом в их замке в Сацуме, на
Кюсю, - юноша уже стал опасаться, что из-за родителей может очутиться на
задворках флота, в каком-нибудь складе древних пищалей, мечей и луков.
- Хоросо, - командор внезапно перешел на русский язык. - Поедешь во
Врадивосток повидать родитерей. Отцу передашь покрон от Тодаси Одзу, он меня
знает еще рейтенантом.
- Слушаюсь,- господин командор, - тоже по-русски ответил он.
- Ты знаком с ниндзюцу - искусством шпионажа? - уже по-японски
продолжал командор.
- Не... очень, - растерянно ответил юноша, не ожидавший такого
направления в разговоре и почувствовавший, что видение громадного броненосца
с мощными жерлами орудий и себя на командирском мостике не то что
поколебалось, вообще уже исчезает.
Командор мигом понял его настроение и внутреннее предубеждение против
онива-бангов - шпионов, прячущихся за фусуми и седзи - решетчатыми
перегородками, и подслушивающих, и подсматривающих, и доносящих...
- Сэкко хэй ва тедзин дэс! Разведчик - это сверхчеловек! И тебе, для
успешного продвижения по службе, крайне необходимо знать театр будущих
военных действий, противника, его порты и крепости, чтобы не быть слепым
щенком или штабистом-аккуратистом, воюющим только по карте. По распоряжению
командующего морским округом ты поедешь во Владивосток и составишь отчет о
крепостных сооружениях обороны города, портовых сооружениях, способности
производить ремонт военного флота, список командного состава и места
дислокации военных подразделений. Твоя будущая легенда - студент Токийского
университета на каникулах у родителей. С низкого борта нарядной свежеокрашенной шлюпки на причал штабной
пристани спрыгнул невысокий молодой человек с шеей тяжелоатлета, широкими
плечами и явно военной выправкой. Лицо его было вполне европейским, разве
что припухшие веки и желтоватая смуглость лица выдавали восточное
происхождение. Он внимательно оглядел сонную под низким хмурым небом бухту с
застывшими окрашенными в белый цвет военными кораблями, автоматически еще
раз пересчитал их, равнодушно пробежал взглядом по черным корпусам торговых
судов с флагами разных стран, небрежно-властным качком тяжелого подбородка
отмахнулся от набежавших с предложениями услуг китайцев рикш и носильщиков,
подхватил поставленный лодочником на причал чемодан и зашагал вдоль
адмиралтейского сквера к Китайской улице. Проходя мимо мужской гимназии, он
едва ли почтительно не поздоровался со стариком-служителем, вышедшим во двор
гимназии прозвонить переменку в древний надраенный до ослепительного блеска
медный колокол, но во время спохватился, еще выше задрал подбородок, минул
двор гимназии, заполнившийся выплеснувшей орущей ордой мальчишек и подошел к
зданию японского торгового агентства на углу Пекинской.
- Ватацубасин сынок явился к отчему дому, - отметил про себя старик
Лукьяныч, отбивая склянки во дворе гимназии. - Давненько его не было видно,
года три уже, - прикинул он, - Что же, говорили, что он в Токийском
университете учится. Высоко взлетел, на меня, мухомора старого, и не глядит.
Не помнит же он зла за то, что и его иной раз приходилось в карцер запирать.
Так ведь не его одного, вон, и адмиральские сынки там побывали, почтения им
это только прибавило. Ну да бог с ним.
Отец и мать были несказанно рады приезду сына, хотя внешне отец эмоций
и не проявил.
Вечером, оставшись в комнате одни, мужчины заговорили о деле.
- Только ли навестить родителей ты приехал, сын? - спросил господин
Ватацубаси.
- Не только, отец. Командор Тодаси Одзу просил передать вам свои
поклоны.
- Да, я хорошо знаю господина Тодаси Одзу. Он служил в магазине
Альберса на Мальцевской и я помогал ему наладить кое-какие, - он
поколебался, - торговые, это самое точное определение, связи. Он здесь не
только продавал, но и покупал. Что именно, уточнять не надо.
- Командор Тодаси Одзу поручил мне освежить имеющиеся у него сведения
об этом прекрасном городе и намекнул, что вы, отец, поможете мне в этом.
- Хорошо, сын, но сам проделай основную работу: поброди по городу и
окрестностям, побывай в гостях у знакомых девушек - в этом возрасте все они
окружены множеством молодых флотских и армейских офицеров, повстречайся со
сверстниками-соучениками по гимназии и товарищами по детским играм.
Буквально все, что ты услышишь от них, представляет значительный интерес.
Перед твоим возвращением на родину я тоже покажу тебе кое-что важное.
Два месяца отдыхал он во Владивостоке и весьма преуспел в своей
негласной деятельности. Неустанно бродил по городу, бывал у строящегося
сухого дока, у казарм Сибирской военной флотилии, вслушивался в разговоры
флотских и армейских офицеров и нижних чинов, заходил в низкие темные
мастерские военного порта и Добровольного флота, поднимался среди корейских
и китайских рабочих на строящийся Голдобинский форт, ездил на ялике на
Русский остров. Словом, везде побывал, все узнал и лично осмотрел. А
вечерами сидел у стола и вычерчивал китайской тушью план города, места
расположения воинских частей, сухого дока, судоремонтных мастерских, фортов
владивостокской крепости и секторов их обстрела... Даже составил карточки
едва ли не на всех офицеров крепости и штаба Сибирской военной флотилии.
Вошел в азарт, все-то ему легко удавалось, и принялся совершать дальние
поездки - и в село Никольское, и в урочище Анучино, и в Новокиевское, в
Камень-Рыболов, в Раздольное и Посьет. А потом с наслаждением представлял в
памяти увиденное, составлял и перебирал карточки - вот они, бесценные
сведения о дислокации и командном составе воинских частей в Приморье.
Комендант Владивостокской крепости генерал-майор Аккерман Николай Юльевич,
начальник штаба подполковник Пестич Константин Филимонович, крепостной
артиллерией, весьма, кстати, жалкой, командует полковник Стрижев Максим
Иванович. Командир порта контр-адмирал Энегельм, бурбон и уставник, служит
едва ли не пугалом для молодых флотских офицеров, а вот командир экипажа -
капитан I ранга Вишняков, по отзывам - душка...
Потом принялся за описание путей сообщения. Еще строящаяся до Хабаровки
железная дорога осмотрена и описана в первую очередь - и пропускная
способность, и подвижной состав, и все станции и полустаночки, и мосты и
мостики, все он зафиксировал. Затем пришла очередь причалов и пристаней во
Владивостоке и больших поселках, вроде Речного в устье Суйфуна на Амурском
заливе, Славянки в урочище Новокиевском, и в крохотных бухточках, где они
есть, по всему побережью от корейской границы до Императорской гавани.
Отцу спасибо, громадную помощь ему оказал. Почти все эти данные у него
были, лишь кое-что перепроверить и уточнить оставалось. Не зря же отец уже
двадцать лет прожил в среде этих бестолковых, доверчивых простофилей, хапуг
и пьяниц офицеров и чиновников. Какое уж там сохранение военных тайн:
приходит, скажем, в консульство полковник Экстен, командир строительных
батальонов, или интендантский чиновник Стрелков договариваться насчет
поставки цемента марки "Онода", он здесь лучшим считался, да и дешев был,
так прежде чем заказать количество, они обязательно посоветуются с
представителем фирмы, назовут титулы работ и обсудят объемы. Ну как этому не
порадоваться, как не восхититься их доверчивостью и простотой...
Корабли Сибирской военной флотилии и Тихоокеанской эскадры его не
интересовали: каждую зиму они собирались в Нагасакской бухте, так что на них
только самый ленивый не побывал. Он сам, для ознакомления с флотом будущего
противника, ездил неоднократно и на "Память Азова", "Нахимов", "Корнилов", и
на "Владимир Мономах", развозя заказанные в магазинах сладости, чаи,
фарфоровую посуду, гребни, веера и прочую галантерею.
Русские офицеры были горячими патриотами своих кораблей и настолько
крепко их любили, что едва ли не как один, желали обзавестись искусными их
копиями. Японские мастера, славившиеся тонкой, кропотливой работой, в
большом количестве изготовляли модели их крейсеров и канонерских лодок, но
для этого они нуждались в точных измерениях. И командиры кораблей с
удовольствием предоставляли им такую возможность. Так что русские корабли до
последней заклепки давно не предоставляли секрета для командования японского
флота.
И до того он увлекся своими изысканиями, видя полнейшее отсутствие
бдительности местных властей, что однажды попался.
Наняв за неплохую плату небольшую группку безработных китайцев, в
поношенной куртке и заплатанных штанах из синей дабы бродил он с ними под
предлогом поисков работы по всем интересующим его местам города. Таких
шатучих группок тогда было множество. Прикрытие оказалось настолько удачным,
что пару раз натыкаясь на знакомых офицеров, а поиски работы приводили их,
безусловно, на военные объекты, он остался неузнанным. Это отец подсказал,
что работодатели различают и ведут переговоры только со старшинками таких
бродячих групп ищущих работу азиатов, а на остальных не обращает ни
малейшего внимания, скользнув лишь равнодушным взглядом по кучке понурых
ладей с заискивающими глазами и робкими улыбками.
На сей раз они забрались довольно далеко от города, в бухту Малый
Улисс, где располагалась со своими складами минная команда и где сегодня
должен был стать под разгрузку пришедший на днях военный транспорт. От
духоты августовского дня спасали легкий ветерок с моря, со стороны Русского
острова, и белые пушистые облака изредка загораживающие солнце. Сидя на
круглых, обкатанных волнами береговых валунах и опустив босые ноги в
прохладную ласковую воду, он с интересом наблюдал, как обнаженные до пояса
военные моряки перегружали с транспорта на берег длинные, блестевшие на
солнце мины Уайтхеда. Постукивали поршнями и шипели струйками пара судовые
лебедки; над сонной еще водой бухты звучали команды "Вира", "Майна" и
"Давай-давай" и не несущий смысловой нагрузки, но обязательный словесный
гарнир озорного мата; одна за другой появлялась из трюма и осторожно
переносились на берег серебряные акулы мин; и он тихонечко шептал себе под
нос, - сити, хати, кю..., как вдруг ощутил на плече увесистую ладонь и
жесткие пальцы впились в ключицу. Мгновенно сгруппировавшись, чтобы
распрямиться в отпоре стальной пружиной, боковым зрением он увидел
владивостокского контрразведчика, крепостной жандармской команды ротмистра
Марпурова, франтоватого красавца с холодными бледноголубыми глазами и
тонкими черными усиками над вечно мокрыми красными губами. Но держал его не
Марпуров, которого ему ничего не стоило в мгновение ока превратить в мешок с
требухой и обломками костей, джиу-джитсу и каратэ в училища им преподавал
опытный мастер; на него уже грузно наваливался, ощутив его крепкою мышцы и
предупреждая отпор, здоровенный краснорожий унтер.
- По мне все косоглазые на одно лицо, но вот этот примелькался, явно
славится излишним любопытством, - насмешливо говорил Марпуров.
И унтер добродушно бормотал, - Не дергайся, манза, не дергайся,
охолонь, - но держал за плечи основательно.
Спешившему к ним в виноватом поклоне старшинке китайцев Марпуров
равнодушно бросил, - с тобой потом побеседую...
Пока унтер, сведя его руки вместе и обхватив их здоровенной лапищей за
запястья, другой рукой жестко шарил, обыскивая сверху вниз по телу, он
заметил, как один из парней-китайцев юркнул в густые кусты и заспешил в
соседнюю бухту Диомид, где было небольшое китайское поселение и откуда на
лодке за час вполне можно было добраться до города.
Марпуров тоже заметил карабкающегося по откосу на сопку китайца и
удовлетворенно кивнул.
Потом унтер ловко перетянул сложенные его руки ремнем и подтолкнул за
деревянную казарму, где их уже дожидалась пролетка с парой коней.
- Дюжий бычок, крепенький, - одобрительно отозвался о нем Марпурову
унтер, привязывая свободный конец ремня к подлокотнику пролетки.
- Этот бычок на веревочке, а второй конец на холке у коровушки, вот
корову-то и доить будем , - туманно отозвался Марпуров.
Вот тут у него сердце в пятки и ухнуло. Влип-то как! Неужели Марпуров
отца шантажировать собирается? О, насколько это ужасно. Он безнадежно
оглянулся, но руки были больно стянуты; унтер, охранник сразу видно,
опытный, револьверы у них с Марпуровым на поясах внушительные, да и знал
Марпуров, небось, на кого охотился.
С час, по трясучей проселочной дороге, сперва вдоль поросшей камышами и
осокой медленной речушки, потом на крутую сопку, вниз, по шаткому
деревянному мосточку через речку Объяснение, а затем вдоль бухты Золотой Рог
- по Пфефферовской госпитальной улочке, мимо флотского экипажа и мельницы
Линдгольма добирались они до Мальцевского оврага, а оттуда уже рядышком -
подняться вверх на Лазаревскую в Офицерской слободке и по ней до
приземистого кирпичного здания крепостной жандармерии, Лазаревская, 9. Всю
дорогу сидящий рядом Марпуров молчал, изредка лишь на него поглядывая, и
усики пощипывал задумчиво.
Его же мысли лихорадочно метались. Что говорить? Как выпутываться? Да и
что Марпуров против меня может иметь? Прогулки по городу? Китайскую дабу
заношенную? Записей то у меня с собой никаких нет. А дома рыться,
обыскивать, отец не позволит. Консульство экстерриториально... Намекнул, что
отца станет шантажировать... Но чем?
Приехали. Марпуров дверь в свой кабинет открыл, указал ему на стул в
углу, и сам сел за стол, боком к окну. Два окна в кабинете крепкими
решетками были схвачены и в откос близкой сопки смотрели. Унтер потоптался
недолго и, повинуясь жесту Марпурова, вышел и загремел кружкой по пустому
ведру, со дня воду вычерпывая. Потом, слышно было как подковки гремят, пару
шагов сделал и уселся на шаткую скрипучую лавку.
Марпуров удобно устроился в кресле, закурил длинную манильскую сигару,
помахал рукой, синий дым разгоняя, и неожиданно для него произнес, - Ждем
полчаса, сейчас за тобой должен явиться господин Ватацубаси-старший. Очень
уж егозливый ты, студент...
Еще помолчал. Затем опросил, - Зачем в Анучино, Новокиевское, в Святую
Ольгу ездил?
Он ответил, в глаза Марпурову честно глядя, как и было уговорено, -
Отцу помогал, отчеты японских купцов и ремесленников собирал и заказы их,
что покупатели требуют...
- Врешь ты все... А сейчас отчего заплатанный? Одеть совсем нечего? По
военным объектам чего шляешься? На обратный путь зарабатываешь?
- Одеться есть во что, а деньги нужны, это да. У отца просить надоело.
А работу ищу где придется, и у военных тоже...
- А вот мне известно, что ты агент общества Гэнъеся* и по Приморью
мотаешься, от его членов отчеты собираешь...
* .Гэнъеся - Общество "Черный океан." /Черный океан- пролив, отделяющий
остров Кюсю от материка/ - Я впервые слышу об этом обществе, - твердо возразил он.
- Сейчас же после твоего отъезда из Анучино на стрельбище был задержан
приказчик Отиро, гильзы от новой винтовки ползал искал, а в карманах найдены
из мишеней выковыренные пули и бумажка с иероглифами. Интересен перевод, -
Марпуров вынул из ящика стола лист бумаги и прочитал: - " Клянусь богиней
Солнца Аматерасу, нашим священным императором, который является высшим
священнослужителем Великого Храма Исэ, моими предками, священной горой
Фудзияма, всеми реками и морями, всеми штормами и наводнениями, что с
настоящей минуты я посвящаю себя службе императору и моей родине и не ищу в
этом личной выгоды, кроме того блаженства, которое ожидает меня на небесах.
Я торжественно клянусь, что никогда не разглашу ни одному живому человеку
того, чему общество научит меня или покажет мне, того, что я узнаю или
обнаружу в любом месте, куда я буду послан или где окажусь. Исключение из
этого будут составлять мои начальники, которым я обязан бесприкословно
повиноваться даже тогда, когда они прикажут мне убить себя. Если я нарушу
эту клятву, пусть откажутcя от меня мои предки и пусть я буду вечно гореть в
аду.
Он съежился, испарина мелким бисером на лбу выступила.
- Я ничего не знаю об этом.
- Так ты, говорят, студент Токийского университета?
- Студент...
- Какого хоть факультета?
- Историко-филологического...
- Со шпионским уклоном?
- Ворона ворону за глаз не укусит, - эту фразу уже произносил
запыхавшийся отец, войдя без стука и кладя на край стола пухлый конверт. -
Скучно мальчику целыми днями дома сидеть, вот он и гуляет. Опять же с
сокровенными глубинами подлинно народного фольклора знакомится...Он заметил
страх и бешенство в глазах жандармского ротмистра, но на из озорства
искаженную хорошо знавшим русский язык отцом пословицу, тот ответил с
деланным безразличием, - Да, и посоветуйте ему не быть столь безграничным в
своей любознательности: за русским фольклором не стоит забираться в такие
дебри, как Анучино, или, скажем, Посьет. У вас базар рядом, или причал
Добровольного флота.
Смахнул конверт в ящик стола, крикнул унтера и велел проводить до
крыльца господина Ватацубаси с сыном. - Представителей дружественной
косорылой державы, империи хризантем и проституток, - на прощанье хоть
чем-то отомстил он.
А дома отец жестко выговорил сыну за позорный провал, велел немедленно
уезжать в Японию и тот час заказал билет на первый же пароход.
- Не вздумай там рассказать, что побывал в жандармерии. Неудачников не
любят, будут относиться с пренебрежением, ничего не станут доверять. Твои
записи я прочел, кое-что добавлю, самое ценное, конечно. О сыне заботиться
надо... В Майдзуру командор Тодаси Одзу бегло просмотрел его записи, для
чего-то отчеркнул синим карандашом фамилию командира расквартированного в
Новокиевском урочище 9-го Восточно-Сибирского стрелкового батальона
полковника Стесселя и по-настоящему заинтересовался лишь информацией,
которую предоставил ему отец при прощании в каюте японского парохода.
- Аппарэ - Великолепно, Браво! - не удержался он от восклицания.
- Твой отец, - сразу определил он подлинного хозяина добытой
информации, - истинный тедзин!
И принялся читать.
-"По мнению командования Приамурского военного округа и по
разработанному штабом округа плану, в случае войны японская армия будет
преследовать цель вторжения в пределы России в Южно-Уссурийском крае. Это
вторжение может произойти либо морским путем при помощи десанта в
Южно-Уссурийский край, либо сухопутным путем из Южной Маньчжурии на Гирин и
далее в русские пределы. Вторжение морским путем возможно только при
господстве Японии на море, то есть при ее союзе с одной из
западно-европейской держав. Сейчас такое вторжение для японской армии
немыслимо: состоявшееся соглашение между Россией, Германией и Францией
давало этому союзу громадный перевес в морских силах, а единственно
возможная для Японии союница Англия уклонилась от участия в проходивших
тогда переговорах. Вторжение по сухому пути облегчается для Японии тем, что
ее почти восьмидесятитысячная армия и без того, после войны с Китаем,
расположена на линии Ньючжуань - Хайчен в Южной Маньчжурии. В виду
возможности для японцев оперировать только по сухому пути и потому, что при
этом условии кратчайший путь в русские пределы из района, где сосредоточена
главная часть японской армии, идет через Гирин, решено все мобилизуемые
части Приамурского военного округа двинуть к Гирину. Образовать для
предстоящих действий по усмотрению командующего войсками округа генерала
Духовского полевые действующие отряды со штабами, управлениями, необходимыми
на первое время парками, транспортами и санитарными учреждениями, составить
соображения и подготовить средства для производства всеми свободными силами
округа движения к Гирину, как сухопутно, так и водой, по Амуру и Сунгари,
выяснив все потребности для этого движения и подготовив его настолько, чтобы
движение начато было немедленно по получении приказа. Военное движение в
Китай необходимо исполнять при дружественном его соглашении, а при известных
обстоятельствах - и самостоятельному нашему решению; во всяком случае
необходимо будет установить и всячески поддерживать дружеские отношения с
местными властями, которые могут впоследствии доставлять нашим войскам
продовольствие, перевязочные средства и топливо. Первой целью экспедиции
должно быть занятие нами Гирина, как важнейшего города Северной Маньчжурии,
узла сухопутных дорог, конечного пункта водного пути по Сунгари и будущего
опорного пункта нашего для дальнейшего движения. Наступление к Гирину может
быть исполнено как со стороны Южно-Уссурийского края, так и от среднего
Амура и из Забайкалья. Для обороны морского побережья Южно-Уссурийского края
оставляются два стрелковых батальона, горная полубатарея и Уссурийская
казачья сотня. Для обороны Владивостока - пять линейных батальонов, три роты
крепостной артиллерии с восемью горными орудиями, минная рота и Уссурийская
казачья сотня. Для обороны устья Амура в Николаевском отряде - один линейный
батальон, крепостная артиллерийская команда и четыре горных орудия. Оборону
устья Амура сосредоточить вблизи мыса Чныррах, а оборону Сахалина
предоставить его собственным силам, то есть местным командам, поселенцам и
каторжанам. Оборона острова от вражеского десанта возлагается главным
образом на Тихоокеанскую эскадру.
Остальные войска округа составят два отряда: Южно-Уссурийский и
Забайкальский. Первый отряд формируется из Приморской группы в составе пяти
стрелковых батальонов, шестнадцати легких и четырех горных орудий и четырех
казачьих сотен и должен идти на Синчагоу и Нингуту в Омоссо; и
Хабаровско-Благовещенской группы, которая в составе четырех линейных
батальонов и шестнадцати легких орудий должна водою и железнодорожным путем
добраться до Никольского, а отсюда следовать по пути первой колонны, то есть
на Синчагоу и Нингуту в Омоссо. В общем, Южно-Уссурийский отряд будет
состоять из двенадцати батальонов, шести казачьих сотен и пятидесяти двух
орудий под общим командованием командующего войсками Южно-Уссурийского
отдела генерал-майора Конанского. Забайкальский отряд формируется из четырех
колонн: первая в составе трех казачьих батальонов, трех казачьих полков -
шестнадцати сотен - и двенадцати конных орудий, сосредоточившись у
Цурухайтуна, должен двинуться на Хайлар, Цицакар и Бодунэ; вторая колонна, в
составе четырех конных амурских сотен и четырех ракетных станков, должна
идти из Благовещенска на Мергень и Цицикар, где присоединиться к войскам
первой колонны; третья колонна, в составе трех казачьих батальонов при шести
горных орудиях, подлежит сплаву по Амуру и Сунгари до Бодунэ; четвертая, в
составе четырех Сретенских резервных батальонов, также подлежит сплаву тем
же путем. В Бодунэ все колонны Забайкальского отряда должны соединиться и
поступить под общее командование помощника командующего войсками округа
генерал-лейтенанта Гродекова, причем во всем отряде получается десять
батальонов, двадцать сотен и восемнадцать орудий. Из Омоссо и Бодунэ отряды
Южно-Уссуражского и Забайкальского отрядов совокупно напрявляются к Гирину,
где соединяются под общим начальством генерала Духовского. Здесь должно
сосредоточиться двадцать два батальона, двадцать шесть сотен и семьдесят
орудий. Тот час по объявлении войны, то есть если Япония откажется очистить
Ляодунский полуостров, Российский императорский военный флот должен отрезать
сообщение японской армии от метрополии."
- Учитесь у отца, мичман, - кладя в кожаную папку листы, говорил
командор Тодаси Одзу. - Половина успеха на войне - это знание планов
противника. А эта информация тем более бесценная, что в ней названы все
наличные силы русских на Дальнем Востоке.
ИВАШНИКОВ. ПРИМОРСКАЯ ОБЛАСТЬ.
Долгими зимними вечерами в жарко натопленной горнице, когда Иван
приезжал домой на зимние вакации из Владивостока, где он учился в гимназии,
или душными летними ночами в копнах свеженакошенного сена, окружали они,
ребетня, как стайка серых воробушков, деда, а тот, весьма польщенный
вниманием, степенно оглаживал широкую седую бороду, ласково гладил по
головушке младшую его сестренку Настену и пускался в воспоминания.
Ровесников в станице у него не было, а молодые, в расцвете, мужики все о
повседневных делах гутарили, вот он и отводил душу с детьми. Любил он
старину помянуть, а помянув - увлекался и увязал в ней глубоко, не вытащишь.
Дед рассказывал, как его отец крепостной крестьянин был сослан
помещиком "за продерзости" еще в восемьсот пятом в Забайкалье, женился там
на бурятке и остался заводским крестьянином при Нерчинских серебряных
заводах. Вот откуда у Ивашниковых широкие скулы, темные глаза, чуть
приплюснутый нос и густые черные волосы. Таких здесь называет гуранами -
ясно дня всех - помесь русаков с бурятами. Куда бы не забросила судьба
русских людей - в горы ли Кавказа, в таежные ли дебри Сибири, в песчаные ли
пустыни и оазисы Средней Азии или бескрайние степи Забайкалья - везде
приходилось им сталкиваться с местным людом, иной раз в кровавых сечах, но
большей частью удавалось налаживать мирные отношения, влиять на их быт и
самому подвергаться влиянию. Да и шли-то в те края дальние главным образом
солдаты, казаки, ссыльные да каторжные, вот и брали в жены местных девушек -
отличных хозяюшек, трудолюбивых, покладистых, детей рожавших крепких,
ядреных, сперва с явным преобладанием монгольских кровей, но годы спустя,
сменив несколько поколений, круто замешанных на русской крови, все более и
более похожих на природных русаков; но приглядись - гурана всегда узнать
можно.
В начале семисотых годов, с открытием в Нерчинском крае богатых рудных
месторождений, здесь стали строить государевы серебряные заводы. Для
обеспечения заводов и рудников рабочими руками и продовольствием, сюда
начали переселять крестьян из более заселенных мест Сибири, либо по царевому
Указу 1760 года помещики ссылали крестьян "за продерзости", либо в зачет
рекрутов ссылали крестьян не старее сорока пяти лет с их семьями. Сюда же с
1764 года стали ссылать вывозимых из Польши русских крестьян, негодных для
зачисления в пешие и конные сибирские полки. Более же всего население
Забайкалья увеличивалось за счет ссыльных на поселение или каторгу, а с
изданием в 1822 году Устава о ссыльных, такое положение вещей закрепилось
окончательно.
С присоединением к России Приамурья и установлением широко
раскинувшейся границы с Китаем возникла необходимость в надежной ее охране и
защите, ведь допрежь отношения с соседом худые были, но вооруженного люда
здесь было мало. Вот и получилось так, что русский казак, кочевой
пограничный стражник из местных бурятов и приписанный к заводам и рудникам
крестьянин, нередко из бывших каторжников, объединились в одно Забайкальское
казачье войско. Было это в 1851 году.
К ним частенько присоединялся отец и, дополняя деда, рассказывал, как в
пятьдесят девятом году, вслед за отрядом полковника Константина Федоровича
Будогосского, пришел он на озеро Ханка и остался здесь в основанном казаками
посту Турий Рог. Через шесть лет сюда приехали переселенцы из Воронежской
губернии и отец присмотрел себе невесту. С тех пор Ивашниковы значительно
увеличились количественно. Уж как увлекательно рассказывали дед и отец о тех
временах, когда они осваивали Уссурийский край, мальцы могли слушать, пока
не выгорал керосин в пятилинейке.
...- Очень тяжело доставалось первопроходцам. Селились казаки вдоль
границы по Уссури и от озера Ханка до самого моря. Переселение велось
поспешно, надо было как можно быстрее заселить новые земли, создать
пограничную стражу, обезопасить мирное население от возможного неприятеля.
Станицы располагались на примерно одном расстоянии - верстах в
двадцати-тридцати одна от другой, для взаимопомощи на случай нападения и для
удобства почтовой гоньбы. Вот и получалось, что часто поселения
располагались в вовсе непригодной для этого местность. Нетронутая тайга,
полная дикого зверя - ужо пришлось повоевать с тигром и медведем; плохие
иной раз почвы для земледелия, периодически повторяющиеся наводнения по
шесть-семь футов выше ординара, изматывающий гнус..., все это отнимало массу
энергии и затрудняло жизнь на новом месте. Много лет пришлось привыкать к
новому климату, местным условиям, горькой и тяжелой ценой доставался опыт,
прежде чем уссурийский казак окончательно здесь освоился.
Дед помолчал, задумавшись, вспоминая, и протяжно запел, -
Нас на Амур-то ведь силой селили.
Сунут в болото и скажут, - "село".
Не до работы. На службах мы гнили.
Как не пропали давно?
- А какие были станички, помнишь? - толкал в бок отца дед, - крохотные,
в пяток, десяток базов, сообщение между ними затруднительно, весной и осенью
вьючное, лошадками, а летом на батах и лодках, которых было очень мало.
Снабжение забрасывалось раз в году - от Хабаровки по Уссури на барже.
Хорошие, крепкие дома ставили редко - мало народу, вечная нехватка
инструмента, заботы о пропитании... Вот и селились семьи в жалких лачугах.
Едва ли не ежегодно донимали инфекционные болезни, в особенности оспа,
завозимая из Маньчжурии китайцами, а врачебной помощи не было. Скот страдал
от чумы. С весны и до осени мириады гнуса и комаров делали жизнь сущим адом,
невозможно было воздух вздохнуть, мошка в рот лезла, тело неимоверно зудело,
скот не работал, доходя до бешенства - покоя не было ни днем, ни ночью.
- А как мы казаки, - хлопал ладонью по желтым лампасам на штанинах
отец, - то, помимо борьбы с дикой природой, заботы о хлебе насущном, скоте и
пашне, постоянно приходилось отвлекаться на несение пограничной службы. Как
только Приморская область стала заселяться русскими, начали строиться посты,
станицы, деревушки и город Владивосток, сюда, привлекаемые возможностью
заработать, хлынули массы китайского и корейского люда, задавленного крайней
нуждой в своих пределах. А вслед за ними появились и большие банды хунхузов
- китайских разбойников, которых дома ожидала смерть, либо солдат в бегах,
дезертиров. Слово "хунхуз" в переводе с китайского означает "Красная
борода". Красных бород они не носят, но, видимо, имеется ввиду человек
меченый, изгой. Китайские военачальники крупно наживаются, присваивая
выделяемые на питание и обмундирование солдат деньги, и содержат в частях
значительно меньше людей, чем отчитываются перед начальством. Вот эти-то
выгнанные из армии солдаты, либо беглецы от жизни тяжелой и наказаний, а то
и беглые каторжники собираются в банды и живут разбоем купцов, не
останавливаясь иной раз и перед нападением на русские деревушки и станицы. Б
Китае люди живут трудно и голодно, не могут прокормить себя и семью, вот у
них и возникает необходимость устраивать бунты и бежать в разбойники.
Вспоминая, отец горячился, бурно жестикулировал, да и дед входил в
азарт, и они, перебивая друг друга рассказывали, - Особенно массовое
нашествие хунхузов в Приморскую область произошло в шестьдесят седьмом и
шестьдесят восьмом годах. Привлеченные запахом наживы в наши края
устремились тысячи и тысячи китайцев из южных провинций Маньчжурии. Но
далеко не все они собирались заниматься честным трудом. Вдруг появилось
огромное количество китайских разбойников, которые стали грабить и убивать
мирное китайское и русское население. В Южно-Уссурийском крае наших войск
тогда расквартировано было немного, да и те, главным образом, строили
казармы да обеспечивали себя продовольствием. Все это пришлось бросить и
заняться охраной мирного населения. А когда летом шестьдесят седьмого года
на острове Аскольд под Владивостоком обнаружили золото и открыли прииск, то
туда массой хлынули китайцы из Маньчжурии. Золото добывали они самым
примитивным способом, хищнически срывали вершки, и отправляли золото в
Китай. Тогда для охраны острова и назначили шхуну "Алеут". В конце года,
следуя из Николаевска в залив Посьета, шхуна зашла на остров и команда
обнаружила там большое количество хищников-китайцев. С большим трудом
выдворили моряки с острова грабителей, а для предотвращения в будущем
расхищения русских богатств военный губернатор Приморской области адмирал
Казакевич приказал выставить в расположенной рядышком, на материке бухте
Стрелок особый военный пост и усилить военный отряд в бухте Находка. Отец
лично участвовал в тех боевых событиях, страшно этим гордился, досконально
их знал и любил вспоминать.
- Китайским разбойникам это не понравилось и они выпустили обращение ко
всему китайскому населению объединяться в отряды и повсеместно нападать на
русских, чтобы истребить их и самим пользоваться богатствами края. Китайцы
Сучанской долины было последовали их призыву, но военный отряд из двух рот и
батареи горной артиллерии быстро навел там порядок. В апреле следующего,
шестьдесят восьмого года шхуна "Алеут" вернулась к острову Аскольд и опятъ
моряки нашли там китайцев, велев им убираться вон. Но китайцы оказались
вооружены и в перестрелке убили трех матросов, ранили офицера, доктора и
восемь нижних чинов. Очень китайцы возгордились своим первым успехом и через
день напали на военный пост в бухте Стрелок. Солдаты не ожидали от них такой
дерзости, за что и поплатились, потеряв несколько человек. От бухты Стрелок
хунхузы двинулись к деревушке Шкотово, напали на нее, жителей поубивали, а
дома сожгли.
Китайцев и корейцев в крае жило очень много, занимались они вполне
мирным трудом, людьми были приветливыми и работящими, никаких зверств от них
дети не ожидали и поэтому с изумлением слушали отца. А дед кивал,
подтверждая каждое его слово.
- Обрастая мелкими бандами хунхузов и насильно вовлекая в отряд мирных
китайцев, они двинулись на большое село Никольское, как саранча заполнили
его, разграбили и сожгли. Тогда Уссурийский край был объявлен на военном
положении. По приказу военного губернатора из казаков верхних уссурийских
станиц сформировали сводный отряд и доставили его по реке Сунгаче и через
озеро Ханку в Камень-Рыболов. Мы их здесь уже давно ждали и, соединившись, и
наметив план действий, форсированным маршем двинулись к селу Никольскому. У
хунхузов была своя разведка, они вышли нам навстречу и завязали бой. Шесть
часов шла оживленная перестрелка, а мы были молоды, кровь кипела, все
рвались в драку... Командир крикнул добровольцев, нас набралось сорок
человек, ну, и ударили в штыки. Хунхузы, как и все разбойники, оказались
трусливы, знала кошка чье мясо съела, словом, они дрогнули и побежали. С
нашей стороны в бою участвовали сто семьдесят пять человек, а хунхузов было
более четырех сотен. У нас они убили одного казака, ранили офицера и
барабанщика, а сами потеряли до пятидесяти человек. Еще дней десять
прочесывали мы всю округу до моря, уничтожали мелкие банды хунхузов, а всех
подозрительных удаляли с нашей территории... После окончания гимназии во Владивостоке Иван Ивашников приехал домой,
в станицу, надеясь за зиму подготовиться к поступлению в университет, да и
отцу помочь в хозяйстве. Однажды, ранней весной это было, в их двор заехал
станичный атаман, спрыгнул со своего конька, неторопливо поговорил с отцом и
вышедшим во двор дедом о погодах, поинтересовался, когда они думают начинать
распахивать южные склоны, с которых снег уже сошел, а потом велел Ивану
собираться.
- Опять хунхузы пошаливать стали. Дет двадцать прошло, как мы их под
Никольском распатронили, страх у них пропал... Днями отправляйся в путь.
Доберешься до Имана и поступишь в распоряжение к начальнику участка
подъесаулу Новицкому.
Видя недовольство отца, атаман, свирепея, твердо сказал, - Завтра же.
Коня не брать, служить будешь в Амурско-Уссурийской казачьей флотилии.
Глядишь, на пароходе накатаешься, речником станешь..., - пошутил атаман.
Круто повернулся, шагнул к коньку, ногу в стремя и, уже в седле,
повторил, - Завтра же!
- Ишь, раскомандовался, - пробурчал вслед ему отец. Считая сына
разбалованным городом и наукой, с этой весны собирался он приучать к
нелегкому крестьянскому труду, хотя дед и твердил, что время упущено и толку
все равно уже не будет.
- Кончил гимназию, пусть дальше учится. В Москву едет или Петербург,
глядишь, лет через пять инженером-путейцем вернется, в нашу станичку чугунку
проведет, на паровозе покатает, - частенько шутил он, как бы приучая отца к
мысли, что уж если дал сыну образование в гимназии, не стреножь, отправляй
учиться дальше. Отец же остро жалел землю, которой было с избытком, не было
лишь сил обработать, а сдавать в аренду китайцам-корейцам, как делали
многие, он не хотел, воспитанный кормиться своими руками.
Деда Иван очень любил. Это по его настоянию послали Ивана во
Владивосток в гимназию. Крестьянской же работы Иван не чурался, но и
чувствовал, что приходится ему напрягаться. Не то, что сверстники, у которых
любое дело выходило как бы самим собой.
- Привычки нет, - отмечал дед, глядя, с каким усердием и старанием
запрягал ли внук коня, шел за плугом или плотничал.
В Имане Ивана направили на строящийся пароход, где предстояло служить,
до заморозков, пока река не станет. Прибыв в затон, от которого раздавался
звонкий стук клепальных молотков, Иван нашел свой пароход и представился его
капитану - крепко пожилому, бородатому, невысокому, с цепкими глазами
человеку в шинели путейского инженера.
- Казак Иван Ивашников прибыл для прохождения службы.
- Иван Павлович Ювачев,* - представился капитан в ответ, мягко
улыбнулся, внимательно оглядел парня и задумчиво произнес, -Тезка, значит.
Что же, рад познакомиться, надеюсь, не подведем друг друга...
*.Ювачев Иван Павлович родился 23 февраля 1860 года в Петербурге. В
1878 году окончил Морское техническое училище Корпуса Флотских штурманов,
после чего был направлен для прохождения службы на Черное море, где вошел в
военную организации "Народной воли". По поручение М.Ю.Ашенбреннера создал
революционный кружок среди молодых офицеров флота и армии в городе
Николаеве. В феврале 1883 года по предательству Дегаева был арестован и
вместе с Людмилой Волкенштейн предстал перед судом по "Процессу военной
организации партии "Народная воля". Суд проходил с 24 по 28 сентября 1884
года в Петербурге. Кроме двух женщин - Веры Фигнер и Людмилы Волкенштейн -
перед царским судом предстали еще двенадцать человек, в том числе шесть
офицеров: подполковник М.Ю.Ашенбреннер, мичман И.П.Ювачев, поручик
артиллерии Н.М.Рогачев, лейтенант флота барон А.П.Штромберг, штабс-капитан
артиллерии Н.А.Похитонов и поручик А.П.Тихонович.
Особенно поразило царских сатрапов то, что среди революционеров они
видели заслуженных боевых офицеров, имевших многочисленные награды
Ашенбреннера и Похитонова. На суде русские офицеры твердо и настойчиво
проводили свои революционные взгляды. Так, штабс-капитан Н.Д.Похитонов в
своем последнем слове говорил, что, участвуя в войне за освобождение болгар
от турецкого ига, видел, что "братушки" живут гораздо свободнее, чем
русские; на книжном рынке он увидел такие книги, появление которых в России
немыслимо и карается каторгой. На процессе Ювачев был приговорен к смертной
казни через повешение, вскоре замененной пятнадцатью годами каторги. Первые
четыре года он провел в Петропавловской крепости и Шлиссельбурге, а летом
1887 года, вместе с участниками "Ульяновского процесса" Пилсудским,
Волоховым, Горкуном и Канчером из Одессы в трюме парохода "Нижний Новгород"
Добровольного флота был отправлен на Сахалин. Лишь в Красном море с них
сняли кандалы. На каторге Иван Павлович находился десять лет, большую часть
которых служил смотрителем метеорологической станции в селе Рыковском. 0 нем
упоминает А.П.Чехов в своем труде "Остров Сахалин". В 1895 году Ювачев был
переведен в крестьянское сословие, переезжает во Владивосток и в марте 1896
года начинает работать в качестве командира парохода Уссурийской железной
дороги. Иван Павлович много времени уделяет литературной деятельности,
становится видным публицистом. Им написаны "Восемь лет на Сахалине", "Борьба
с хунхузами на маньчжурской границе", "Шлиссельбургская крепость",
"Из воспоминаний старого моряка". Экземпляр его книги "Восемь лет на
Сахалине" с автографом есть в библиотеке Приморского Филиала Географического
общества СССР. Умер Иван Павлович Ювачев в 1936 году в Ленинграде. Так началась долгая военная служба уссурийского казака Ивана
Ивашникова. Поселили его в землянке, кольцо которых опоясывало затон.
Населены они были мастеровыми стихийно возникшего заводика по сборке
пароходов. Разобранные речные пароходики доставлялись из России на пароходах
Добровольного флота во Владивосток, а потом в вагонах южной части
Уссурийской железной дорога. Собирали их в Имане, поселке, где речка с таким
же названием впадала в Уссури, и через который железная дорога из
Владивостока проходила дальше, на Хабаровск. Отсюда они и разбегались по
всему Амуру и его притокам. А пока Иван принялся за столярные работы,
которых было множество на строящемся пароходике. Через неделю на пароход
пришли еще трое казаков станицы Венюковой, с урядником Евстаховым во главе,
беспокойным, лет за тридцать казаком, ужасно любившим покомандовать.
- Пароход будет баржи с грузом по реке таскать, а мы охрану нести от
хунхузов, - разъяснил он то, что все уже давно знали. Видно было, что
назначением он доволен - в рейсе по Уссури от Имана до Хабаровки и обратно
станицы Венюковой не миновать, так что дома быть надеялся он часто. В трех
верстах от Венюковой находилась пристань Щебенчиха строящейся северной ветки
железной дороги, грузу туда шло много... Да и новая форма прибавляла ему
весу в собственных глазах - фуражка с желтым околышком и черной лентой, на
которой золотыми буквами сияло "Амур.-Уссур. казачья флотилия", черный
флотский бушлат и черные погоны, обшитые желтым кантом. И конь на пароходе
не нужен - пусть дома работает.
Где-то он прознал, что капитан их парохода - бывший сахалинский
каторжник, да к тому же политик, замышлявший убить самого
государя-императора, о чем поведал, явившись поздно и дополняя к тяжелому
духу сохнувших портянок запах ханшинного перегара и соленой черемши. Жизнь
его с этих пор значительно усложнилась - и команды капитана исполнять надо,
и боязно - как бы впросак не попасть, а вдруг каторжник-капитан чего не то
скомандует. Приходилось дядьке Евстахову напрягаться. Он даже ходил куда-то
советоваться и вернулся окончательно запутанный, но и явно важничающий от
сознания своей значимости.
- Сполнять приказы велено, да приглядывать, как бы чего...
В мае пароход, подцепив на буксир пяток деревянных барж, принялся
бегать по Уссури с грузами, доставляемыми из Владивостока, и заходя во все
станички, а чаще всего на пристань Щебенчиху. Река Уссури широкая,
извилистая, с быстрым течением и обилием островков и проток. На нашем,
правом берегу, расположились десятка два казачьих станиц, и деревушек пять
на левом, китайском, Хотя там редко-редко виднелись и жалкие фанзушки в
окружении ухоженных огородов, на которых постоянно копошились люди -
мужчины, женщины ли - не разберешь: и те и другие в синей дабе и с косами.
Косу полагалось носить и мужчинам в знак покорности маньчжурской династии
императоров Китая.
- В запрошлом году эпидемия холеры была, - хмуро объяснил урядник
Евстахов, - много людей унесла. Манз, - так он называл китайцев, - особенно.
Голодно живут, первые кандидаты в покойники. Да и нашим досталось. В иных
станицах до двадцати человек от заразы поумирало.
Иван стоял на руле, перебирал спицы, направляя пароход то вправо, то
влево, следуя громким и четким командам капитана. Был жаркий летний день,
река искрилась солнечными бликами, берега утопали в густой свежей яркой
зелени. Благодать, кабы не оводы с зелеными макушками, с налета пробивающее
даже рубаху.
Вдруг справа, из-за островка, вынырнула длинная шаланда под
грязно-серым парусом. Видно было, как люди в шаланде заметались, явно не
ожидая и не желая встречи с пароходом.
- Манзы, - сразу определил Евстахов и удовлетворенно крякнул. Он стоял
здесь же, иногда сменяя Ивана на руле, а больше скрываясь от палящих лучей
солнца и слепней в продуваемой свежим ветерком рубке. - Ишь, деру дают, не
хотят встречаться, да не хунхузы ли они? Очень уж суетятся.
А шаланда, круто разворачиваясь под ветер, уходила в ту же протоку,
откуда только что появилась.
- Китайцы послали своего генерала Джао-мина с отрядом на поиски
хунхузов, - объяснил капитан. - Джао-мин нанял на летнюю навигацию пароход
"Ингода", взял на буксир две шаланды и возит свое воинство по Амуру и Уссури
в поисках хунхузов. Его боятся все - и хунхузы и мирные китайцы. Поэтому от
нас они и удирают. Приняли за "Ингоду".
"Ингода" славилась по всей речное системе тем, что ее, как лучший
пароход, избрали для путешествия по Амуру пять лет назад недавно воцарившего
императора Николая II, в то время еще наследника престола. Он, совершая
кругосветное путешествие, возвращался через Владивосток и всю Сибирь в
Петербург.
По Уссури и вверх и вниз ежедневно плавало довольно много казачьих
лодок, гиляцких оморочек и китайских шаланд, так что разумных объяснение
поспешного бегства шаланды не было, разве что они действительно боялись
своего генерала.
Вечером, приткнувшись к пристани в Щебенчихе, они завели причальные
концы на глубоко врытые в землю у берега палы и отправились в станицу,
оставив на пароходе для охраны казака-первогодка, ровесника Ивана, с
винтовкой и машиниста-домоседа.
Венюковая станица Ивану нравилась и расположением в излучине реки, и
обилием зелени, и степенностью мужиков, и, главное, красотой девок. Вид у
станицы был ухоженный, довольный, неторопливо-вальяжный. Венюковой станицу
назвали по имени одного из первых исследователей края, Михаила Ивановича
Венюкова. Весьма не одобрявший повальное пьянство среди городского и
сельского населения, отнимавшее много времени и сил, необходимых для
обустройства на новых землях, он велел построить на свои деньги в станице
школу, но взял с казаков слово, что кабака они не заведут. Давно это было,
лет двадцать назад, и казаки держатся, кабака не заводят, хотя по домам и
пьют. Но с осени и до весны, по словам урядника Евстахова, ребятни в станице
заметно прибавляется - кумовья из близких станиц присылают их в школе
учиться и по хозяйству помогать. Да и зелени в Венюковой много, а то как ни
село, так даже садик редко кто заводит.
На сей раз станица выглядела опустевшей. Не видно было постоянно
игравших на улице малышей, не перекликались звонкими голосами хозяйки, не
грелись на летнем солнышке старики в донашиваемых шароварах с желтыми
лампасами, не плескались в обширных лужах посреди улицы утки и гуси, только
серый бодливый козел с мордой аскета и ассирийской бородкой воинственно
оглядел их полубезумными глазами, пригнул рога, готовясь к стремительной
атаке, но передумал и потянулся за поникшим от жары листиком березки.
- Эт-то чего они? - забеспокоился урядник Евстахов, заметно прибавляя
шаг и сворачивая к крайнему дому.
Но тут из-за низкой об летнюю пору поленницы поднялись два чубатых
немолодых казака и обрадованно и возбужденно заговорили разом, - Во-время,
Матвей, ты подмогу привел. Мы здесь в засаде, караулим станицу.
- Да что случилось? - несколько успокоенный радостью казаков спросил
Евстахов.
- Хунхузов ждем. Вчера троих споймали. Глядим, еще с утра к лавке
направились и ну закупать продуктов на цельный эскадрон.
В каждой станице была лавка, владелец которой, как правило китаец,
торговал маньчжурским табаком, грубой китайской посудой, мукой, будой -
китайским просом, желтыми курительными свечами, наподобие наших церковных, и
пороховыми шутихами - любимейшим праздничным развлечением китайцев.
- Ладно, много их здесь шляется, тысячами на железку работать
нанимаются, но эти-то и раз, и два, и три с мешками на реку и в лодку свою
все складывают. Мы их за косы - ваша хунхуза есть? - Нет, наша солдата, наша
купи мало-мало буды, - отвечают. Один-то и похож на солдата, да форма
оборвана и заношена до крайности. А двое других - чисто оборванцы. С ними
глаз да глаз нужен. Мы их в каталажку - сарай возле церкви. Старшой их
кричит, - Отпустите, не то хуже будет. - А сильно ли хуже? -
полюбопытствовали. - Стога накошенного сена в лугах сожжем - отвечают, - и
на станицу нападем, все разграбим. Шайка, - хвалятся, - большая, сто с
лишком человек. - А у нас мужиков раз-два и обчелся. Кто на заимках, сено
косит, кто на железке работает, кто на реке, кто в Иман, Хабаровку или
Владивосток на работу подался. Ладно, пришлось атаману с почты в Хабаровку
по телеграфу стучать. В штаб округа. А уж если Духовской у нас войсковой
старшина, пусть позаботится. Из штаба скоро ответили: посылаем охотничью
команду Десятого восточно-сибирского стрелкового батальона, а пока сами
оборону занимайте. Не вы первые, стучат, здесь по Амуру и Уссури в последнее
время хунхузы не только китайцев грабят, за наших уже принялись. Вот мы и
караулим станицу. Все, кто может винтовку держать, в засадах.
Отвел гостей урядник Евстахов к себе в избу. Хозяйка поснедать
поставила, бутыль самогона на стол водрузила, но капитан Иван Павлович очень
неодобрял питейное дело, велел убрать. Евстахов сперва заупрямился, - Вы, -
говорит, - на пароходе командуете, здесь моя изба.
Но видит, что его не поддерживают и тоже пить не стал. Тут в избу зашел
станичный атаман и разослал всех по трое на верхнюю и нижнюю окраины станицы
- реку наблюдать, в случае чего бой принимать. Не знал он, с какой стороны
хунхузы нагрянут. А Иван Павлович свечку в церкви своему угоднику затеплил и
на пароход пошел быстрехонько. В работе истов был, знал ответственность.
Ночь прошла спокойно, если не считать, что мокрец и в полглаза
вздремнуть не давал, заставлял чесаться и тихонечко материться. Здорово это
помогает.
Утром подошел "Адмирал Чихачев" с охотничьей командой и поручиком
Минаевым во главе. Команда небольшая - двадцать пять человек, а хунхузов,
как выяснили к тому времени, много - больше сотни. Вот станичный атаман и
отрядил всю молодежь в команду поручика Минаева, а пожилых казаков оставил
станицу охранять. Местные парни из разведки утром вернулись и доложили, что
верстах в пяти вверх по реке на китайском берегу у фанзы заметили необычное
многолюдье и шум слыхали, однако ни шаланды, ни батов не приметили.
Поручик Минаев, Олег Николаевич, лет тридцати с небольшим, невысокий,
сухой, подобранный, с жестким выражением лица и резкими жестами, проверил у
пополнения оружие, велел на пароходе еще раз почистить, и скомандовал на
посадку. Его отряд увеличился вдвое, а характер у него был, как видно,
решительный. "Адмирал Лихачев" поднатужился, дымом по ветру выдохнул и
зашлепал плицами. Вверх по реке, неподалеку, верстах в четырех, но в
протоке, за островом, они заметили три шаланды пустые и без охраны, но не
давно брошенные, а, судя по оставленным в них мешкам с будой и чумизой,
бутылям с кунжутным маслом и много ношенной, но еще целой одежде, готовые к
немедленному плаванию. Поручик назвал по фамилиям троих солдат и, чуточку
поколебавшись, казака Ивана Ивашникова с собой в разведку. А остальным велел
ждать пока.
- Выстрел услышите, все на звук. Команде парохода охранять свое судно,
- распорядился он.
Сквозь болотце и заросли тальника осторожно, стараясь не шуметь,
пробиралась разведка в направлении фанзы. Кустарник скоро кончился и в
центре освобожденной от леса проплешины эдак в двести квадратных саженей
тщательно ухоженной земли увидели они китайскую фанзу с двухскатной
тростниковой крышей, глинобитными стенами и решетчатыми, оклеенными
промасленой прозрачной бумагой окнами. Рядом прилепилась маленькая сараюшка.
Строения были обнесены оградой из плотно сплетенных и давно высохших веток
тальника. Все пространство от протоки до фанзы было засажено грядками
картофеля, чумизы, фасоли, снотворного мака и всевозможной огородной
всячиной.
Поручик Минаев скомандовал и по одному, пригнувшись, через гряду
чумизы, вымахавшей уже на метр, пробежали они к ограде
фанзы. У входа в фанзу, на расстеленных на чисто подметенном дворе
соломенных циновках, лежали двое китайцев. Между ними стояла пустая бутыль,
лежали две белые, опрокинутые на бок фаянсовые чашки и глиняная миска с
остатками пищи. Китайцы явно были пьяны. Рядом, рукой достать, к стене
прислонены винтовки. Поручик Минаев жестом велел Ивану Ивапшикову проползти,
прячась за тыном, и заглянуть через поднятую оконную раму в фанзу. Ужом
прополз он метров пять, тихонечко раздвинул ветки тальника в ограде и,
чувствуя легкое возбуждение, представляя себя индейцем, кубанским пластуном
и незамирившимся чеченом одновременно, принялся разглядывать полумрак фанзы.
Изнутри фанза обычно делится легкой перегородкой на две части. Ему была
видна большая комната. На канах сидели и лежали и люди. Шесть человек
насчитал он, но в малой комнате и в необозреваемой части большой могли быть
еще люди. Четверо играли в карты, вяло шлепая ими по низенькому столику, а
двое лежали неподвижно, спали, решил он. Вернувшись, Ивашников жестами
доложил поручику о виденном и тот кивнул, что понял. Малолюдие казалось
странным, сотней хунхузов здесь и не пахло, но остальные могли отправиться
за добычею либо на своем берегу, либо, переплыв реку на лодках, потрошить
наш берег. Прикинув, что им впятером впору справиться с сонными и пьяными
китайцами, используя элемент внезапности, поручик жестами расставил людей по
двое у концов жерди, крепящей сверху пролет ограды, они резко толкнули и
преграда упала. Единым махом перескочив крохотный дворик, пылая безудержной
отвагой и спеша ворваться в фанзу, солдаты, мешая друг другу, сгрудились у
низких дверей. Мгновенно сообразив, что по табели о рангах войти в фанзу ему
придется последним, Иван Ивашников в два прыжка оказался у поднятой рамы
окна, одновременно с глухим выстрелом внутри. Стрелял из большущего черного
револьвера крупный маньчжурец с темным, прожаренным солнцем морщинистым
лицом и молнией бешенства в черных раскосых глазах. Он сидел на кане,
скрестив ноги, держа обеими руками револьвер и опускал отброшенный выстрелом
вверх ствол. Иван оказался быстрее. Помогли юношеская реакция и частые
упражнения с оружием. Остальные китайцы распластались лицами вниз, закрывая
ладонями головы. Отжимаемый от двери входивший солдатами, поручик Минаев
стянул с головы фуражку, посмотрел на косую каплевидную дыру и, чуточку
побледнев, что в полумраке фанзы могло Ивану и просто приблазниться,
заметил, - С двух шагов в меня не попасть по просту невозможно.
- Бог бережет - едва ли не хором заговорили солдаты, - долго жить
будете, Олег Николаевич, - посмеивались они, сноровисто связывая хунхузов и
сгребая разбросанные на циновке золотые монеты и бумажные деньги.
- Спасибо, казак Ивашников. Устав знаешь, командира спасаешь, - поручик
шутливо, но крепко обнял Ивана за плечи.
- Представлю к награде.
Они вытолкали связанных хунхузов во двор и собирали оружие, когда от
реки прибежали солдаты-охотники в зеленых, под цвет травы шароварах и
гимнастерках, и казаки, частью в белых полевых гимнастерках, частью в черных
флотских бушлатах, но обязательно в шароварах с желтыми лампасами и шашками
на боку.
Урядник Евстахов суетился больше всех и, войдя в раж, принялся
командовать, - Ставь их на колени, ребята, сейчас головы рубить будем.
Он схватил за косу ближайшего связанного хунхуза и, резко дернув вниз,
поставил того на колени. Тонко звякнула выдергиваемая из ножен шашка и
китаец уже покорно вытягивал, подставляя, шею.
- Стой, - резко -скомандовал поручик. - Смирно, урядник Евстахов! В бою
- руби, пленного - не смей!
- Дак генералу Джао-мину отдавать придется. Он-то их не жалеет, казнит
всех без разбору.
Поручик не снизошел до объяснений.
- Казака с собой и разведать ту рощу, - указал он Евстахову на
ближайший лесок.
- Есть, - без энтузиазма ответил урядник и, зная уже об отличии Ивана,
приказал, - Ивашников, со мной!
Быстрая гримаса недовольства перекосила лицо поручика, но отменять
приказание Евстахова он не стал. Отвернулся и принялся допрашивать хозяина
фанзы. По-китайски, отметил Иван.
Не успели они обогнуть сараюшку и через заднюю калитку направиться к
роще, как оттуда забухали частые выстрелы. Иван упал и изготовился к бою, а
урядник уже скрылся за сараем. Вскоре за изгородью замелькали фуражки солдат
и казаков и раздались дружные залпы в сторону рощи, а часть отряда под
командой поручика, растянувшись длинной цепью, принялась обходить хунхузов
со стороны болотца. Стрельба из лесу заметно ослабла и солдаты бросились на
ура. Найдя в роще двух убитых хунхузов и с десяток брошенных винтовок, отряд
попытался преследовать хунхузов по быстро удаляющемуся и ослабевающему
треску ломаемых кустов и хвороста под ногами. Но следы веером вели в разные
стороны и они вскоре утомились, исчерпав азарт погони.
Вернувшись к реке и посадив в трюм парохода пленников, они взяли на
буксир шаланды и спустились к Венюковой. В станице охотничья команда провела
еще два дня разведывая окрестности и стараясь определить место сбора
хунхузов, но тех и след простыл. Пароход с баржами тоже стоял, ожидая
разгрузки, потом под погрузкой шпалами, а Иван пока решал по вечерам свои
личные вопросы с одним весьма интересным человеком по имени Катерина. Он был
изрядно стеснительным, за что Катюша подвергала его беспощадному остракизму.
Острота язычка даже превосходила ее несомненные внешние достоинства.
Надсмехаясь над ним, она пела, -
Халубая мая лента
На палу валяется
Хто наги маей не стоит
Тот за мной ханяется.
Иван обижался, но терпел, благо парни станичные не подначивали, она уже
не одного отбрила. В конце июля привели они груженые баржи в Хабаровск. Встали к пристани
вечером, а уже утром у трапа на берегу стоял поручик Минаев, и завидя
Ивашникова, приветливо улыбнувшись,
отметив его заспанный еще и расхристанный вид, приказал, - Одеваетесь
по форме, поедем в штаб округа.
И добавил, - я представил тебя к Георгиевской медали, приказ подписан
помощником командующего округом генерал-лейтенантом Гродековым, сегодня же
будешь награжден.
У Ивана захватило дух от веселого ликования. Он вообразил, как
похвастается перед Катюшей, чтобы она больше не издевалась над его робостью.
Перед штабом округа поручик Минаев остановился, посмотрел ему в глаза,
немного помедлил и заговорил, - Послушаете, Ивашников. Я обязан вам жизнью,
хотя это и звучит несколько высокопарно. Вы сделали то, что обязаны были
сделать, сделали во время и на отлично. Сметка, решительность и, главное,
отвага в вас чувствуется. В драку очереди не ждете, даже старших обойти
норовите. Я, признаюсь, навел о вас справки. Семья из старых забайкальских
казаков, пионеры освоения Приморской области, прошли курс гимназии, все это
ваши плюсы. Минусов пока не знаю, да и не надо их. Я почувствовал в вас
некоторый авантюризм, что ли, любовь к приключениям и опасности. Мне хочется
вас отблагодарить за тот выстрел, но все, что я могу предложить, это именно
такую жизнь, полную приключений и опасности. По приказу военного министра от
прошлого года вы должны быть аттестованы на прапорщика запаса. Я представлю
вам эту возможность уже через две недели и, как вы смотрите, беру с собой в
Корею. Официальный статус - охрана русской дипломатической миссии, но
главной нашей задачей будет сбор сведений о положении в стране. Со своим
начальством о вас я уже имел предварительную беседу и они дали добро
подобрать себе помощника. Уговаривать вас я не стану, не желая разрушать
планов на будущее, но мое предложение прошу обдумать.
Ивашников опешил. Во-первых, с ним, двадцатилетним парнем, рядовым
казаком-первогодком боевой офицер разговаривал на Вы. Второе - неожиданность
предложения. Он любил читать журнал "Разведчик" и представлять себя в роли
отважного пластуна, или героя Шипки, или победителя Шамиля, но оказаться в
реальной жизни офицером разведки... К тому же прощай лелеемая мечта о
Петербурге, университете, дипломе учителя...Видя его замешательство, Олег
Николаевич не стал требовать немедленного ответа, но еще раз посоветовал
хорошенько обдумать предложение.
- Одобряю, что не спешите головой в омут. На размышления у вас две
недели.
Через четыре часа Ивашников в числе десяти отличившихся в стычках с
хунхузами нижних чинов был награжден медалью Георгия 4-степени. Сразу после
награждения поручик Минаев проводил его к помощнику начальника штаба округа.
Высокий худощавый подполковник внимательно оглядел его, расспросил о
семье, планах на будущее, о которых ничего определенного Ивашников и
сказать-то не мог, разве что о желании после службы продолжить образование в
Московском или Петербургском университете, а затем поинтересовался отметками
за курс гимназии.
- По закону божию - хорошо, по русскому языку - хорошо, по математике и
физике - отлично, истории и географии - отлично, латинскому и греческому -
удовлетворительно, английскому -хорошо. Кроме того, - неожиданно для себя
прихвастнул он, - бегло читаю и говорю по-японски, китайски и корейски.
- А это откуда? - заинтересовался подполковник.
- В программу Владивостокской гимназии входит курс восточных языков как
факультатив и, кроме того, во Владивостоке больше половины населения
китайцы, корейцы и японцы, а я прожил там семь лет. Дружил с ребятами,
играя, запоминал значение иероглифов, а многие из них имеют общее значение в
китайском, корейском и японском языках, так потихоньку, немного и выучил. Я
их понимаю и они меня.
- Хорошо, - подвел черту его красноречию подполковник, - в прошлом году
военный министр издал приказ об обязательной сдаче экзамена на чин
прапорщика запаса всеми лицами, имеющим образование не ниже шести классов
среднего учебного заведения. Через две недели такие экзамены будут
проводиться при штабе округа. В канцелярия получите направление в казачий
отдел штаба для подготовки к экзаменам и, надеюсь, поручик Минаев успеет
подготовить вас. После экзаменов жду у себя.
Экзамены сложными не были, да и Олег Николаевич усердно занимался с
ним, подтянул по всем предметам, нажимая на тактику и уставы, зная особое
пристрастие председателя экзаменационной комиссии начальника штаба округа
полковника Флуга к этим дисциплинам. С ответом на главный вопрос его не
торопили, хотя он был готов сказать - да. Он и понимал некоторую
опрометчивость такого решения: полная лишений и опасностей кочевая жизнь,
нищенское жалование младшего офицера, худшее положение в сравнении с
кадровым офицерским составом. Но присущий молодости оптимизм сметал все
сомнения и уверял - не дрейфь, берись за дело с жаром, работай усердно,
старайся и будешь расти по службе. А учебу можно будет и продолжить лет
через пять-шесть, ну, хотя бы, в военно-инженерной академии, а то и в
Академии Генерального штаба... Как, скажем, командир войсками
Южно-Уссурийского отдела генерал-лейтенант Линевич. Из рядовых - в генералы! Выслушав ответ Ивашникова, подполковник Альфтан утвердительно, словно и
не ожидал иного, кивнул и предложил ему и поручику Минаеву сесть. В
небольшом его кабинете два зарешетчатых окна выходили в тенистый под
тополями двор. Справа от стоящего у окна двухтумбового стола громоздился
массивный сейф. Минаев и Ивашников сели за небольшой покрытый зеленым сукном
стол, примыкающий в виде ножки буквы Т к столу хозяина кабинета. За спиной
Ивашникова, на беленой стене, закрывая ее почти полность, висела
географическая карта Дальнего Востока от Байкала до Японии и от Аляски до
Сянгана - Гонк-конга, как чаще его называли.
- Вы, поручик Минаев и вы, прапорщик Ивашников, а приказ о присвоении
вам звания будет подписан на этой неделе, направляетесь в Сеул в качестве
офицеров охраны русской дипломатическом миссии. Помимо охраны миссии вам
вменяется в обязанность сбор, оценка военной, экономической и политической
информации о стране пребывания и составление еженедельных итоговых рапортов.
Поручик Минаев уже изучил имеющиеся в штабе округа материалы по истории,
географии, экономике, внутренней и внешней политике и состоянии вооруженных
сил Кореи. Более подробно и в деталях вы изучите эти вопросы на месте, в
Сеуле. Сейчас я лишь в общих чертах обрисую вашу задачу. 3 мая позапрошлого
1894 года на юге Кореи началось восстание под лозунгом "Долой японцев и всех
иностранцев", которое повлекло собою ввод китайских и японских войск и
объявление Японией войны Китаю под предлогом защиты независимости Кореи.
Правительства Российской империи, Северо-Американских соединенных штатов,
Англии и Франции потребовали одновременного вывода войск обеими сторонами.
Но японцы, захватив Сеул, овладели королевским дворцом и 15 июля установили
регентство над королем. Через два дня они потопили английский пароход,
перевозивший китайских солдат, вслед за чем в семнадцати боях одержали
победы, потеряв всего восемь с половиной сотен убитыми и тысячу сто
ранеными; урон же китайской стороны был неизмеримо большим. Японцы легко
овладели китайской военной гаванью Порт-Артур, лежащей на южной оконечности
Ляодунского полуострова и прикрывающей морской путь к центральным
провинциям, Пекину и Южной Маньчжурии. Заняв Сеул и захватив королевский
дворец, Япония вынудила короля подписать с ней наступательный и
оборонительный договор. По этому договору в ущерб китайской поощрялась
японская торговля; Япония получила право на строительство железных дорог и
прокладку телеграфного кабеля Сеул-Токио; японским торговым судам было
разрешено заходить в корейские порты, очень важные в военном отношении и
ранее закрытые для иностранцев - Гензан и Мокпо. Корее пришлось влезть и в
долговую кабалу к Японии, заняв у нее три миллиона иен из расчета шести
процентов годовых. В апреле прошлого года между Японией и Китаем в
Симоносеки был подписан мирный договор, по которому Япония приобрела
Ляодунский полуостров, город Нью-чуанг, остров Формозу с лежащими к западу
от него Пескадорскими островами и удерживала захваченные ими порт
Вэй-хай-вэй на противоположном от Порт-Артура берегу Чжилийского залива.
Взгляните на карту.
Подполковник подошел к карте и указкой обвел приобретения японцев.
- Далее. Китай обязался выплатить Японии контрибуцию в двести миллионов
таэлей. Эти военные успехи японской армии существенно изменили
военно-стратегическую обстановку в непосредственной близости от наших границ
и представляют для нас значительную опасность. До сих пор мы не считали
Японию серьезным военным противником. Сейчас же положение меняется. Государь
император в этом году после коронации еще раз указал на необходимость для
нас иметь на Дальнем Востоке незамерзающий порт. Сейчас, как вы знаете, на
зимний период наш военный флот уходит в порты Японии, чтобы не оказаться на
долгих четыре-пять месяцев стесненным льдами в самой южной русской гавани на
Дальнем Востоке - Владивостоке. 7 апреля прошлого года в Шанхайской "Тhe
North China Herald" был опубликован японский план широкого проникновения на
материк путем постройки железных дорог. По этому плану японцы хотят
построить на корейской территории железную дорогу от Фузана на юге до Йичжу
на границе с Маньчжурией; провести железную дорогу от Цзиньчжоу до
Нью-чуанга, - подполковник не глядя тыкал указкой в кружки у вершины
Ляодунского залива, а оттуда на север, к Мукдену, в центр Южной Маньчжурии;
заставить китайское правительство продлить корейскую линию Фузан-Ийчжу
железной дорогой на Пекин. И именно на эти предприятия Япония собирается
потратить китайскую контрибуцию. Тогда же, в апреле прошлого года
представители России, Германии и Франции вручили в Токио правительству
микадо ноту, в которой просили не присоединять к японским владениям
Ляодунский полуостров и Нью-чуанг ввиду опасности, которая сложилась бы для
мира на Дальнем Востоке. И для придания ноте солидности и веса в воды
Желтого моря была послана русская Тихоокеанская эскадра, а за ней двинулись
и германские боевые корабли.
Минаев и Ивашников слушали внимательно, понимая, что хорошее знание
военно-политической обстановки на Дальнем Востоке и взаимоотношений между
Японией и Китаем сослужат им добрую службу при оценке положения в Корее, не
зря же начальник разведывательной службы округа уделяет этому такое
внимание.
- Король Кореи личность слабая, колеблющаяся, подверженная влиянию
своего окружения, об этом хорошо известно, и рядом с ним постоянно крутится
множество авантюристов. Чтобы усилить свои позиции в Корее, японский
посланник провел перетряску правительственного и дворцового аппаратов,
удалил из них сторонников китайское партии и в конце концов 26 сентября
прошлого года устроил дворцовый переворот, во время которого антияпонски
настроенная королева была зверски убита.
Здесь подполковник Альфтан задумался о чем-то, опустил указку, прошелся
по кабинету и Ивашникову показалось, что подполковник был лично знаком с
погибшем королевой и хранил о ней теплую память.
- Да, но продолжим. 30 января этого года, напуганный убийством королевы
и тем давлением, которое на него было оказано с целью обосновать убийство и
опорочить имя супруги, король ухитрился бежать из своего, охраняемого
японцами дворца и укрыться в русской миссии. Сейчас он там и находится, под
нашей охраной. Во время коронационных торжеств в мае этого года в Москве
корейское правительство обратилось с просьбой о помощи. Ответом было наше
согласие охранять короля силами военного отряда, дислоцированного в Сеуле
при дипломатической миссии; послать в Корею русских военных инструкторов с
целью организации корейской армии и отряда телохранителей короля; послать
туда финансового советника; решено соединить нашу телеграфную линию с
корейской. Чуть ранее, в начале мая в Сеуле между нами и Японией был
подписан меморандум, по которому японцы соглашались на пребывание короля в
русской миссии и формирование кабинета по усмотрению короля. Далее - Япония
обязалась содержать в Корее не более двухсот жандармов для охраны
телеграфных коммуникаций и восемьсот солдат для охраны японских поселений в
Фузане, Гензане и Сеуле. Мы тоже получили возможность держать там такое же
количество войск. Тем самым Япония лишилась всех преимуществ, добытых
победой над Китаем и оккупацией Кореи. Но насколько я понимаю обстановку и
знаю энергию японцев, они постараются прочно закрепиться в Корее и, без
сомнения, в Маньчжурии путем ползучего проникновения в экономику этого, -
здесь подполковник Альфтан покрутил рукой в воздухе, подыскивая нужное,
точное слово, и решительно произнес, - театра будущих военных действий.
Русский военный агент в Токио полковник Вогак сообщает, что в одной из
японских газет он наткнулся на пространную статью о задачах внешней политики
Японии, иллюстрированную картой их притязания. На карте большая часть
северного Китая, Маньчжурия, Корея включены в границы японских владений, на
нашем Южно-Уссурийском крае стоит надпись "Япония"; а город Владивосток
назван Ураданово - "Тихое морское течение".
- Ваша задача, - здесь голос подполковника изменился от
спокойно-доверительного до жесткого тона приказа, - сбор информации о
размещении и численности японских военных подразделений, об имеющихся в
городах и поселках торговых и иных предприятиях, принадлежащих лицам
японское нации, выявление их агентуры и имеющих прояпонскую ориентацию
обществах и партиях. Поручик Минаев уже имеет опыт такой работы, вы же,
Ивашников, будете у него учиться и обзаводиться собственным багажом. И он
дал понять, что инструктаж окончен.
ВАТАЦУБАСИ. ЦИСИМА РЕТТОО.
В ожидании назначения на боевой корабль он бродил по Майдзуру, но
Тодаси Одзу не спешил, уверяя, что и корабль скоро надоест. Ах, как командор
был не прав! Юноша с тайной завистью выслушивал рассказы сокурсников, уже
занимавших на боевых кораблях младшие офицерские должности, неоднократно
выходивших в море на учебные постановки минных заграждений и артиллерийские
стрельбы, заметно огрубевших и с ощутимой уверенностью во взоре. Друзья
приглашали его на корабли в гости и он сиживал в башнях орудий, поднимался в
рулевые рубки, на дальномерные посты, пил чай в низеньких и тесных, обшитых
пробкой каютах, спускался в дышащие теплом и пахнущие машинным маслом и
печным чадом машинные отделения, но это были чужие корабли, чужие орудия и
штурманские рубки, чужие каюты, чужое начальство и чужие подчиненные.
Жил он в офицерской гостинице, где было неуютно и куда друзей в гости
не пригласишь. В чайном домике ему приглянулась молоденькая гейша, но он тут
же обиделся на нее, потому что она уделяла больше внимания его веселому,
болтливому товарищу и почти не слушала его рассказы. Впрочем, и
рассказывать-то пока ему нечего было. Каждое утро заходил он к командору
Тодаси Одзу, но тот все твердил, - Жди...
Наконец ему было приказано отправиться в Хиросиму, там в порту Удзина
разыскать транспортное судно "Сумиоши-мару" и поступить в распоряжение
лейтенанта Гундзи.
Транспортное судно! От обиды у него задрожали губы и он едва совладал с
собой, чтобы не показать славному орденоносцу свою слабость, но Тодаси Одзу
добавил, округляя глаза, словно завидуя ему, - По распоряжению начальника
отдела личного состава морского министерства!
Прибыв в Удзину, он отыскал в порту желто-черный трехостовный с высоко
трубой посредине грузовичок тысячи в полторы тонн водоизмещением, сидящий в
воде по самую ватерлинию и, судя по оживлению на палубе, готовый к выходу в
рейс. Эмблема на трубе говорила, что судно принадлежит компании
"Ниппон-Юзен-Кайша" -"Японской почтовой и пароходной компании", которая
всегда предоставляла свой флот для нужд империи, военных прежде всего, как в
недавней японо-китайской войне. "Сумиоши-мару" тогда тоже возила десанты.
Лейтенант Гундзи Наритада - крепкий низкорослый самоуверенный и
властный офицер с прыгающими при разговоре вместе с нижней губой бородкою и
жесткими черными усами представился начальником экспедиции, показал ему
каюту, сунул в руки длинный список и велел проконтролировать размещение
этого груза на палубе.
- Отходим через двое суток, настраивайтесь на зимовку на острове
Сумусю*, - сказал он и уехал в Токио за последними инструкциями и
наставлениями.
Он сразу взялся за дело и двое суток до отхода судна в рейс были заняты
до предела - проверкой доставляемого на борт груза и размещением его в
трюмах, твиндеках и на палубе, расселением прибывающих на судно людей в
кубриках на полубаке и полуюте, выяснением отношений с капитаном парохода по
поводу постоянного крена и помощи тому в расчете остойчивости, и другими
предрейсовыми хлопотами.
В начале сентября по Внутреннему морю, мимо Кюсю, проливом Бунго вышли
они в Тихий океан и легли курсом на норд-ост, вдоль Сикоку, Хонсю, Иэзо** и
островов Цисима реттоо***, к самому северному острову гряды - Сумусю.
Ослепительно сияло осеннее солнышко, солнечные блики бежали по застывшей
зеленым стеклом воде, изредка разрезаемой косыми плавниками акул и касаток и
игрой дельфинов, а позже, уже вдоль Цисима реттоо и
*.Шумшу - 1-й остров Курильское гряды
**.Хоккайдо
***.Курильские острова. белыми фонтанами морских исполинов-китов; тишина прерывалась лишь
резкими криками чаек да глухим сопением пароходной машины.
Они с лейтенантом Гундзи облюбовали себе место под брезентовым тентом
на верхнем мостике и наблюдали в бинокли за частыми здесь японскими
рыбачьими фунэ.
Крайне оскорбленный назначением, считая себя обиженным и обойденным, он
был хмур и молчалив. Гундзи чувствовал его настроение и, посмеиваясь,
уверял, что приобрести здесь можно значительно больше, чем потерять.
- На военном корабле ты будешь стиснут тесными рамками должностных
обязанностей, субординацией, регламентированностью всей корабельной жизни,
обязанностью выполнять подчас мелочные распоряжения стоящих выше тебя по
службе и к аттестации в суб-лейтенанты приобретешь едва ли больше опыта, чем
матрос-первогодок. В этой же экспедиции ты обретешь опыт управления людьми,
получишь отличную практику судовождения вблизи берегов, в узких проливах, в
шторм и туман. Кроме того, нам ставится задача рекогносцировки местности для
фортификационной зашиты Цисима Кайкио - самого северного пролива,
отделяющего наш Сумусю от русской Камчатки. А это очень важно для
приобретения опыта офицера-артиллериста. И ведь еще придется заниматься
топографической и геологической съемками островов, строительством жилья,
обустройством бухт для портов, гидрографическими исследованиями в
проливах... Эх, то, что тебе насильно вдалбливали в голову на занятиях в
колледже, сейчас придется освежить в памяти самому, и вот эти практические
навыки засядут в тебя навечно.
- Да нужны ли они нам, эти холодные пустынные острова?
- Я отвечу тебе словами поэмы, написанной Онорио Сихей, после
столкновения с русскими авантюристами в третьем году эры Бунк*, девяносто
лет * 1806 год. назад. " С запада на восток летит великий хищник. Его полет
сопровождается стоном и плачем тех стран и народов, над которыми он
пролетает. Он летит по Азии, хватая своими цепкими когтями одно царство за
другим. Полет его продолжается и теперь. Вот он уже у моря. Вот уже
перелетел его и появился на северных островах. Тень его громадного тела
упала на Японию. Северные японцы уже находятся в этой тени. Бойтесь, японцы,
Кита-но-васи - Северного хищника, страшитесь попасть в его цепкие когти,
защититесь от него сами и защищайте своих потомков, не надеетесь на
сегуна..."
- Историю в колледже нам преподавали наспех, основное внимание уделяли
специальным предметам и я почти ничего не знаю о наших с Россией отношениях,
- слукавил он, желая выслушать версию лейтенанта Гундзи.
- Уже двести лет назад русские начали спускаться с Камчатки по островам
к Японии. Они захватывали остров за островом, строили свои поселки,
принимали в русское подданство и обращали в свою религию живших там айнов,
не давали ловить рыбу и морского зверя и изгоняли с островов японцев. Они
все ближе и ближе подбирались к Иэзо. И вот, когда они на парусном корабле
"Наталия" в 1779 году по христианскому летоисчислению зашли в бухту Аккэси
на Иэзо, дайме Матсмая,* обеспокоенный бесцеремонностью русских, велел им
убираться не только с Иэзо, но и с Эторофу и Кунасири**. На следующие год на
острова Эторофу и Кунасири отправились два самурая чтобы осмотреть их, а еще
через двадцать лет представитель сегуна с военным отрядом в пятьдесят
человек высадился на Эторофу и обосновался там, повалил оставленные русскими
столбы и установил свои. Но Кита-но-Васи не унимался, грозно парил над
нашими северными окраинами. В первом году Бунк*** в Нагасаки *. Феодальное княжество на Хоккайдо.
**. Итуруп и Кунашир
***. 1804 прибыл военный корабль русских и привез посла Резанова, которые добился
права торговать, надеясь проникнуть таким образом в Японию. Но сегун
решительно пресек его попытки и тогда русские напали на японские рыбалки на
Карафуто* и Эторофу. Сегун не желал проникновения чужеземцев в Страну богов,
не пускал их в Японию и не разрешал японцам отправляться в дальние страны,
поэтому и северным территориям не уделял достаточного внимания. Но через год
после первого визита в Урагу американского командора Перри, русский адмирал
Путятин прибыл в Нагасаки и передал письмо от своего императора, в котором
тот просил сегуна открыть торговлю и установить северные границы между
империями. Год спустя, во втором году Ансэй ** в Симоде был подписан первый
договор о дружбе и торговле с Россией. По этому договору северная граница
устанавливалась между островами Уруп, отошедшим к русским, и Эторофу.
Карафуто границей не разделили, за малостью населенная, дикостью острова и
незначительностью там наших и русских интересов. Но русские вскоре
обнаружили на севере Карафуто уголь и принялись
быстро колонизовать остров. В то время русские вели войну с Англией и
Францией, а вскоре после войны в Иэдо*** на броненосце прибыл русские
начальник над всей Сибирью Муравьев и потребовал, чтобы граница между
государствами была установлена по проливу Соя****, а весь Карафуто отошел к
России. Он ссылался на заключенный годом ранее в Айгуне русско-китайский
договор о границе, по которому, якобы, Китай уступил России и Карафуто.
Правительство сегуна решительно отказало князю Амурскому, сославшись на
заключенный в Симоде договор. Но позже в Иэдо возобладала точка зрения, что
климат на Карафуто крайне холодный, почвы бесплодны и нет смысла *. Сахалин
**. 1855
***. Токио
****. Пролив Лаперуза вкладывать в него средства и посылать туда людей. В восьмом году Мэйдзи
(1875) в Россию был послан вице-адмирал Эномото, которые и предложил русским
обменять южную часть Карафуто на все острова Цисима реттоо. В то время
Россия готовилась к войне с турками на Балканах и согласилась на предложение
адмирала Эномото. Между Великим Тэнно и императором северных варваров был
заключен договор, по которому Карафуто весь отходил к русским, граница
устанавливалась по проливу Соя, а Япония взамен получила восемнадцать
островов Цисима реттоо, от Сумусю на севере до Уруп на юге, учитывая, что
Эторофу, Кунасири и острова Суисио сиото* принадлежали нам и по Симодскому
договору.
* Малая Курильская гряда
- Но зачем, все же, нам эти северные, холодные, пустынные земли? Я знаю
русских, родился и вырос во Владивостоке, играл и учился вместе с русскими
мальчишками, бывал у них в домах, на моих глазах шла жизнь разных категории
русского населения - от знатных петербургских флотоводцев до мелких
торговцев, не более уважаемых, чем наши тенин* еще сто лет назад. Они
ленивы, беззаботны, расположены скорее к спокойному существованию, чем к
странствиям и захватам чужих земель, миролюбивы и покладисты, вспыльчивы, но
не злопамятны, как соседи услужливы и вполне надежны, совестливы и хозяева
своему слову, разумны и справедливы, излишне любопытны, может бытъ...
* . Горожане - занимали в социальной иерархии страны более низкое
место, чем крестьяне
- Вот именно, - прервал его Гундзи, слушавший его внимательно и
критически. - Когда их увидели на Иэзо, то через католических монахов,
португальских мореплавателей и китайцев постарались побольше о них узнать. А
узнав, ужаснулись. Оказалось, что эти любопытные варвары столь вездесущи,
что проникают повсюду. И чтобы их остановить, надо иметь крепкие военные
заслоны. На севере Европы их ползучей агрессии противостоит Германия, на
Балканах - Австро-Венгрия, на юге Европы и в Средней Азии - Англия, а на
востоке должны противостоять мы. Очень жаль, что им хватило благоразумия
продать свои американские владения Северо-Американским соединенным штатам,
не то, к нашей радости, они бы уже столкнулись с энергичными и
предприимчивыми американцами, потеряли бы отдаленные колонии и имели бы на
своих восточных границах грозных врагов, а мы - могущественных и богатых
союзников.
- И вы решили уподобиться средневековому ронину и отправиться на
северные острова, чтобы биться там с варварами?
- В двадцать четвертом году эры Мэйдзи (1891), когда случилось великое
землятресение на равнине Ноби, ученый Окамото Кансукэ призвал к созданию
Цисима Гикай - Цисимской ассоциации, для заселения и освоения островов, меня
вызвали в морское министерство и предложили возглавить экспедицию на Сумусю,
чтобы именно там установить форпост для защиты Страны богов. Это был приказ
и я принялся за дело. На следующий год, в марте месяце, на трех ботах, я
вывел свою экспедицию из Иэдо. Нас было немного, всего-то тридцать человек,
но мы зашли на Иэзо и пополнили экспедицию айнами. На Сумусю в тот год нам
добраться не удалось, мы зазимовали на Эторофу, но еще через год я все же
утвердился на Сумусю. Острова Цисима реттоо ценны не только с хозяйственной
точки зрения, скажем, как база для рыболовства и промысла морского зверя и
китов, они представляют естественные, природой созданные укрепления,
накрепко запирающие русских в их восточных владениях и не позволяющие им
выйти в океан. Укрепив Цусимский пролив мы не позволим им ходить из
Японского моря на юг; пролив Цугару* контролируется нами полностью; для
защиты пролива Соя достаточно одной артиллерийское батареи на мысе Соя;
проливы между Цисима реттоо узки, не изучены, а те карты, что есть у
русских, для навигации непригодны. С января по апрель проливы забиты льдами,
с мая по август укутаны плотным туманом и открыты для судоходства
практически только с середины августа по конец октября, потому что позднее
один за другим следуют жестокие штормы. Да мы вольны и запретить плавать
русским судам в проливах между островами. Единственный пролив, которым могут
тогда воспользоваться русские, пролив между Камчаткой и Сумусю, нужно будет
защитить фортами; впрочем, защищать придется все проливы.
* Сангарский пролив Через неделю их пароходик добрался до цели их экспедиции и на шлюпках
они высадились на низкий песчаный берег в устье речки Бэттобу. Рядом с
берегом тесно лепились друг к другу с десяток дощатых домишек поселка. В
одном из таких домишков, хозяином которого был старшинка команды
строительных рабочих, отвели комнатку окнами на море и ему.
И начались его походы по острову. Он поднимался на невысокую горку
Мацуго, удобную для наблюдательного пункта, контролирующего подходы с
юго-востока, осмотрел обрывистые мысы Кокутан, Котомари, Хитаси и Суносяки,
провел топографическую съемку и описание острова и решил, что горы Мацумура
на северо-западе и Сирэй на севере - лучшее место для установки
артиллерийских орудий.
Потом он перебрался через узкий пролив на соседний к югу большой остров
Парамушир и принялся за него, С парой носильщиков карабкался он по кручам
западного горного массива , срывался с заснеженных вершин Аракава и Цикура,
на плоту спускался по порожистой и извилистой реке Тодороки и едва не помер
с голоду на юго-восточном мысе Курабу, но им удалось неделю продержаться на
добываемой камбале, пока их не сняли, как и было условлено, пароходом.
Вернувшись на Сумусю, он с десяток дней отписывался, показал все материалы
лейтенанту Гундзи, выслушал от него ряд важных советов и замечаний; потом в
течении месяца уже на пароходе галсами обошел три северных курильских
пролива, измеряя течения и глубины, беря пробы грунтов, определяя высоты
мысов и сопок, приискивая, где удобнее разместить рыбачьи поселки, маяки и
поставить орудия.
В конце апреля Гундзи отпустил его в Майдзуру.
Старый и дряхлый Ли Хунчжан плаксивым голосом жаловался на
неуступчивость японцев, клял бурное море, боль в щеке от раны, и было смешно
смотреть на него, широкозадого, едва державшегося на коленях перед
императрицею, с красной повязкой на лице, отчего его голос походил на
визгливое похрюкиваете черного поросенка.
- Хао, - прервала его императрица, - почему повязка?
- Нуцай Ли Хунчжан был ранен сумасшедшим японцем в Симоносеки. Какой-то
фанатик выстрелил из револьвера и ранил в щеку, - оправдывался Ли Хунчжан,
чувствуя недовольство императрицы тяжелыми для Поднебесной условиями мирного
договора.
- Хао. Повтори еще раз все эти унизительные для меня пункты, которые ты
подписал.
- Корею пришлось признать полностью независимой.
- Это означает, что японцы в ближайшие же годы захватят ее, - крикнула
императрица. В последнее время вместо обычного шарика опиума она выкуривала
два, иногда и три и между кальянами становилась очень раздражительной.
Ли Хунчжан повесил голову.
- Дальше!
- Формоза и острова Пэнхуледао перешли к Японии.
Императрица горестно всплеснула руками, но промолчала, ожидая более
страшного.
- Япония наложила на нас контрибуцию в двести тридцать миллионов
ланов..., и их надо выплатить в течении семи лет...
Стоя сзади трона, Жун Мэй ощутила, как императрица наливается злобой,
вся трясется от душившего ее гнева.
- Дальше |
- Пришлось согласиться на оккупацию ими Ляодуна.
- Оккупация Ляодуна - это как нож в сердце Поднебесной! Отсюда они
быстро могут проникнуть и к столице, и в Маньчжурию, и, переправившись через
пролив, напасть на Шаньдун. Имея укрепленный мною Лю-шунь-коу*, они
разместят там свой военный флот и будут держать под угрозой весь Чжилийский
залив...
* Порт-Артур Великие князья Гун, Цин и Дуань со злорадством и осуждением смотрели на
Ли Хунчжана, уверенные, что они-то не позволили бы японцам навязать такие
кабальные условия.
Императрица тряслась от гнева, лицо ее побагровело, невнятная ругань
срывалась с губ, сжатыми в тугие кулачки руками она колотила по
подлокотникам. Потом глаза ее закатились, на губах появилась серая пена и
она мешком осела на троне.
Испуганные сановники уткнулись лбами в пол и так и застыли, не смея
поднять глаз на императрицу.
Из-за ширмы за троном вперед шагнул главный евнух Ли Ляньин, властно
махнул им убираться прочь и поднес к лицу императрицы остро пахнущий платок.
Подобно коричневым тараканам сановники стремительно расползались,
императрица же слабо пошевелилась и застонала. Ли Ляньин дерзко, в нарушение
всех правил дворцового церемониала, поднял ее на руки и вынес в соседнюю
комнату, где вокруг нее сразу захлопотали служанки, евнухи и фрейлины.
- Когда кончается масло - гаснет лампа, когда кончаются жизненные силы
- умирает человек, - довольно громко произнес какой-то евнух, но тут же сник
под грозным взглядом Ли Ляниина.
Жун Мэй вспомнила, что лисья моча считается хорошим лекарством от жара
и лихорадки и от потери жизненных сил, выскользнула в соседнюю комнату и,
пользуясь тем, что все столпились вокруг императрицы, за ширмою украдкою
помочилась в расписанную золотыми драконами чашку. Туда же она пустила и
немного слюны, чтобы приворожить императрицу, сделать ее послушной себе.
С чашкой в руке она решительно отстранила хлопотавших вокруг Цыси
фрейлин и служанок, бережно подняла ей голову и со словами, - рисовый отвар,
рисовый отвар, - принялась поить. Императрица сделала несколько глотков,
заметила склоняющегося над ней старого дворцового лекаря Фан Шоусина и,
успокаиваясь, опять закрыла глаза. Но тут же открыла их, гневно махнула на
доктора, от которого, по ее мнению, толку было мало, и произнесла, - Я
чувствую приближение смерти, потому что у меня нет ни одного преданного
человека, который бы дал мне то единственное лекарство, что может спасти
меня.
Каждый понял, что императрице захотелось свежего человечьего мяса, и
отпрянул, боясь, что взгляд Цыси остановится на нем.
Верный Ли Ляньин низко поклонился и сказал, - Государыня получит такое
лекарство.
Этим же вечером на фарфоровом блюде, расписанном царственными фениксами
с сияющими коронами на головах ей было подано жареное на кунжутном масле
лекарство, а Ли Ляньин слег и целый месяц не показывался в покоях
императрицы. По просьбе главы Цзунли-ямыня Жун Лу в одиннадцатый день третьей луны
двадцать первого года правления Гуансюя * было созвано совещание Верховного
императорского совета.
* 6 апреля 1896 года
- Хуаншан - Ваше величество, - прямо к императрице-регентше, совершенно
не уделив внимания Гуансюю, обратился Жун Лу. - Вчера, уже вечером, по его
настоятельной просьбе мною был принят русский посланник граф Кассини.
Посланник сообщал мне, что правительства России, Германии и Франции подали
совместную ноту правительству Японии, в которой настаивают на выводе
японских войск из Ляодуна, угрожая в противном случае вытеснить их оттуда
военной силой. Для этого, по словам русского посланника, русская
Тихоокеанская эскадра вступила в связь с германской эскадрой в китайских
водах, а в Приамурском военном округе объявлена мобилизация.
Императрица бурно обрадовалась.
- Амитафо! - Боже мой! Мне приснился вещий сон, что мою опочивальню
озарил красный свет и передо мною в пурпурном одеянии предстал сам Чжуго
Лян, великий полководец эпохи Трех царств. Он опустился на колени, трижды
совершил челобитие и сказал,
- Справедливого выручит добрые дух,
Поистине чудо явит,
Частного мужа злым колдунам
Погубить не хватит сил.*
* "Развеянные чары", стр. 385 пер. И. Смирнова
Потом он сел на серого журавля верхом и тот умчал его в небо. Это
божественное знамение!
Старый трусливый и мудрый Гун осторожно прервал восторги императрицы, -
Нуцай Гун обеспокоен мотивами вмешательства России. Еще император Цзяцин *
завещал нам опасаться великого северного соседа.
* Годы правления 1796 - 1830
- Всли верить всему написанному, то лучше и книг не читать, -махнула на
него рукой императрица. - Не ваша государственная мудрость и воинская
доблесть спасли Поднебесную от такого позора, а великие боги.
- Наш боги не властны в землях варваров, - позволил себе не согласиться
с императрицей и поддержать Гуна Ли Хунчжан. После трудных переговоров в
Симоносеки он едва ходил и его, как мешок с рисом, на потеху всем притащили
в тронный зал двое здоровенных евнухов.
Охваченная великой радостью неожиданного возвращения Ляодуна,
императрица не обратила внимания на строптивость смещенного на днях с поста
Первого канцлера Китайской империи за крайне тяжелые условия Симоносекского
мирного договора Ли Хунчжана.
- Глазам приятно видеть победные знамена, ушам - слышать добрые вести,
- воскликнула она.
- Нуцай Гун просит выслушать его, - подал голос великий князь Гун.
Императрица высокомерно оглядела стоявших на коленях сановников и
нехотя кивнула.
- Нуцай Гун считает, что здесь не все так просто, и что мотивы
благотворительности трех держав могут быть следушющими... Россия строит
сибирскую железнодорожную магистраль и уже соорудила ее от Волги до Байкала
и от Японского моря из Владивостока до Хабаровска на Амуре. Сейчас ей
предстоит либо огибать Маньчжурию, этот путь долог и тяжел, либо направиться
прямиком через землю наших предков, а этот путь значительно ближе. Кроме
того, Россия может опасаться уже фактически состоявшегося захвата Японией
Южной, а затем и всей Маньчжурии и, как следствие, значительного усиления
грозной хищницы. Германия, стиснутая франко-русским договором 1891 года,
заигрывает с Россией, старается занять роль ее главенствующей союзницы и
имеет тайную цель переориентировать внимание правительства России от
европейских дел к азиатским. И не только внимание, но и заставить ее
настолько глубоко увязнуть в азиатских делах, чтобы у России не было
материальных средств стеснять Германию на западе. Франция же боится оставить
Россию с Германией. Ведь в этом случае белый царь может охладеть к ней и
тогда, при ее напряженных отношениях с Англией, она опять останется
беззащитной перед Германием. Ведь на сей раз Германия не удовольствуется
французскими провинциями Эльзасом и Лотарингией, как двадцать пять лет
назад, а отберет кусок пожирнее, - блеснул знанием истории, географии и
текущей международной политики старый Гун.
Императрица заинтересовалась и велела принести карту.
Великий князь Гун, ползая у карты с палочкой в руке, повторил свои
соображения, преданно и униженно глядя на императрицу.
- Значит, от России следует ожидать каких-то территориальных притязание
и скорее всего в Маньчжурии?
- Больших, очень больших, ваше величество.
- Вспомним о деньгах! - вскричал ненасытный вор великий князь Цин,
потомок императора Цяньлуна, тайно презиравший императрицу Цыси, но очень ее
боявшиеся. - Где нам изыскать двести тридцать миллионов ланов серебра для
уплаты контрибуции Японии? Казна пуста, предсказатели обещают голодный
неурожайный год и великие беды от разливов рек. Значит и налогов достаточно
собрать не удастся.
Но даже старческое брюзжание дряхлых мудрецов, едва ползавших перед
троном в своих толстых, несмотря на весеннее тепло, расшитых золотом
халатах, не могло заглушить ликования императрицы.
- Хао, хао, - бормотала она и даже захихикала счастливо, - русские
помогут нам освободить Ляодун, а за деньгами придется посылать к западным
варварам - в Лондон, Берлин и Париж. Они достаточно награбили в Поднебесной
и должны дать в долг, чтобы мы расплатились с Японией.
Этим вечером императрица выкурила две трубки грез. В конце первой луны двадцать второго года правления Гуансюя* на Большом
императорском совете возник вопрос о привилегиях для Страны северных
варваров за ультиматум Японии, освобождение от японцев Ляодунского
полуострова и содействие в получении и обеспечении займа для покрытия
контрибуции. Тогда в России видели чуть ли не спасителя, и некоторые
предлагали даже просить белого царя разместить на территории Поднебесной
войска для защиты империи от японцев. Хотя великий князь Цин и осмеливался
утверждать, что Россия, со временем, так и сделает, но без всякого
приглашения, чем вызвал великий гнев императрицы Цыси.
* Февраль 1896 года. Мудрые Гун и Ли Хунчжан, считавшиеся в Совете великими знатоками
международной политики, с одного взгляда разгадывавшие все козни рыжеволосых
варваров и умевшие им противостоять /Жун Мэй успела слетать в Цзин-чжоу-тин
и поиграть с сыном, поучить его великому искусству охоты на полевых мышей,
делающих себе запасы на рисовом поле, пока они, тряся длинными белыми
бородами, запутанно и туманно выражали свои скудные мысли идиотов/,
предложили пойти навстречу желаниям России, договориться с ней о концессии
на строительство железной дороги в Маньчжурии, но не государственной, дабы
не возбудить зависти и настойчивых домогательств других европейских держав,
а частной, акционерной, и чтобы Китай сам принимал участие в управлений
компанией. И еще, помятуя, что после ультиматума Японии русские военные
корабли будут опасаться зимовать в японских портах, и что Россия уже просила
для зимовки своего флота порт Цзяочжоу на текущую зиму, эти мудрецы
предложили уступить им порт где-нибудь в Шаньдуне, но выторговать за это
защиту побережья Желтого моря от японцев. От Шанхая и южнее, считали они, о
защите побережья Китая позаботятся англичане и французы.
- Коль заранее не продумал,
Как минуешь все препоны, Снять жемчужину не сможешь
С шеи черного дракона,* - шамкал беззубым ртом Гун, а Ли Хунчжан ему
вторил, - Как известно, еще древние учили, что благоразумнее, сидя на горе,
наблюдать за схваткой свирепых тигров в долине, чем самому вступать в бой с
ними.* "Развеянные чары*, стр. 105, пер. и Смирнова. Императрица Цыси внимательно всех выслушала и справедливо решила, что,
коли уж Ли Хунчжан такой предусмотрительный дипломат, то ему и ехать в
Россию для заключения соответствующих соглашений. При этом проявлять до
конца неуступчивость, нещадно торговаться, чтобы не дать провести себя. А
поводом для визита в Страну северных варваров послужит приглашение на
коронационные торжества, которые через три луны должны состояться в древней
их столице - Москве. Лисье ее снадобье принесло большую пользу. Императрица стала нуждаться
в Жун Мэй. Все чаще и чаще задерживала до отхода ко сну, требуя то
перебирать с ней ее драгоценности и украшения, то доставать из бездонных
сундуков бесчисленные платья из тончайшего, расшитого золотыми фениксами
шелка, любовалась ими, иногда даже погружала в щелк лицо и застывала на
минуты, предаваясь воспоминаниям. Но, скрытная, она не рассказывала
связанных с ними историй и приключений, хотя по ее блестевшим глазам Жун Мэй
чувствовала, сколь богата жизнь императрицы любовными похождениями.
Сладкоежка, она отдавала предпочтение сластям простолюдинов, вспоминая,
видимо, себя юной девчонкой на улицах Пекина, и приглашала полакомиться с
ней лепешками-мантоу с овощной начинкою, сладкими пирожками с финиковой
начинкою и запивала сладким вином из Юньнани. Выпив несколько бокалов, она
принималась хитрыми вопросами испытывать сообразительность Жун Мэй, знание
ею людей, подноготную их поступков, учила быть хитрой, льстивой, утверждая,
что это нравится всем людям без исключения. Она заставляла Жун Мэй
подслушивать и подсматривать за фрейлинами, евнухами, слугами и даже
прибывающими в Запретный город с докладами министрами; учила, как определять
в их глазах и по выражению лица скрытые их мысли и желания. Она настойчиво
внушала, что в душе каждого человека рядом с синим драконом восседает белый
тигр - добро соседствует со злом, и что если умело воздействовать на
человека, то можно склонить его к тому или другому поступку, ведь люди падки
на вино, женщин, богатство и не могут воздержаться от зависти и гнева. Она
проверяла, как знает Жун Мэй язык чужеземных варваров. Велит принести книгу
на французском языке и слушает, как она читает. Сперва Жун Мэй немного
спотыкалась и затруднялась с подбором слов для точного перевода, но вскоре
скованность прошла и она стала давать смысл простыми, обиходными словами.
Особенно интересовали императрицу похождения женщин легкомысленных, склонных
к любовным связям с мужчинами, из породы ветротекучих. Такие книги
возбуждали ее, да и Жун Мэй чувствовала, что лицо ее горит...
Между ними установилась некая духовная близость. И вот однажды, с
наступлением темноты, после третьего удара гонга, извещавшего время отхода
ко сну, когда глаза Жун Мэй устали от тусклого света ночного светильника,
императрица велела отложить книгу и обратилась к ней с такими словами.
- Скоро Ли Хунчжан отправится в столицу северных варваров Москву на
коронацию белого царя. Ему поручено заключить соглашение о прокладке
железной дороги от Байкала до Владивостока через Маньчжурию, землю наших
предков. Он получил инструкции об условиях, которыми обязан связать
соглашение. Первое - дорога не должна принадлежать государству, а только
частным лицам, чтобы легче было при необходимости выкупить ее и не
возбуждать лишний раз алчности у правителей других государств. Второе - Ли
Хунчжан должен связать Россию обязательством защищать нас от Японии. Как
издревле говорят, яд уничтожают противоядием, а иностранцев -
соперниками-иностранцами. Вот и пусть старый Ли натравливает их друг на
друга. И третье - пусть Россия хорошо нам заплатит. Ты поедешь с ним и
будешь моим доверенным лицом. Смотри зорко и слушай внимательно. Все, что
говорит и делает Ли Хунчжан, не должно ускользнуть от твоих глаз и ушей.
Тебя научат искусству дипломатии. Старайся воздействовать на старого Ли в
нужном направлении, чтобы он не увлекался собственными выгодами, а защищал
интересы Срединного государства. Если в колокол не ударить - он не загудит,
если в барабан не стукнуть - он не загремит.
И долго, пока не потускнел в небе яшмовый заяц и не окрасился восток
алой зарей, императрица втолковывала Жун Мэй, чего именно ей следовало
добиваться и как можно воздействовать на старого Ли Хунчжана. В чиновничьем халате с нашитыми на груди и спине изображениями цапли и
белым мраморным шариком на шапочке, что означало ее принадлежность к шестому
классу гражданского табели о рангах, в голубом паланкине, несомом четырьмя
носильщиками, прибыла Жун Мэй в Цзун-ли-гэ-го-шиву-ямынь, Министерство
иностранных дел Поднебесной. Писцы в приемной повскакивали со своих
войлочных ковриков, побросав кисти на дощечки с тушечницами, не закончив
даже очередных иероглифов, и низко, с подобострастием склонились в поклоне.
Они были предварительно извещены о прибытии личного представителя
императрицы-регентши Цыси для ознакомления с материалами Цзунли-ямыня по
предстоящей поездке делегации Небесной империи в Россию для заключения там
важного договора. Поклоны писцов были низки, но она заметила некоторую
фальшивую наигранность в чрезмерном их подобострастии, неискренность
демонстрируемого ими уважения к персоне личного представителя императрицы, и
подумала, а не прокралось ли и сюда поветрие непочтительности, охватившее,
по громким пересудам в Летнем дворце, не только простолюдинов, но и
чиновничество. Старший писец с изображением сороки на халате, принадлежность
низшего, девятого класса, невелика птица, льстиво забормотал, что
представителя императрицы велено проводить к ханьлинь-академику Бо Даоли,
мудрейшему и наиболее почитаемому из знатоков северных варваров. Вот уже
тридцать пять лет, со дня основания Цзунли-ямыня, он является главным
советником по русским делам, а до этого был советником в Ли-фань-юань -
Министерстве колоний, и в нем тоже занимался северными варварами. Но тлевшая
в глубине его глаз искорка насмешки заставила Жун Мэй усомниться в его
искренности. Конечно, сам факт назначения представителя императрицы в
делегацию Ли Хунчжана уже обсуждался в Цзунли-ямыне и, видимо, был призан
нежелательным, но неизбежным, и это мнение стало известно даже одетым в
синее и измазанным тушью младшим писцам.
Длинными темными коридорами, через просторный двор старший писец
проводил Жун Мэй в покосившийся флигель и представил древнему, покрытому
позеленевшим даже и не пухом, а мхом человечку, низко склонившемуся у
просторного окна с лупой в руке над старинным фолиантом в обшитой красной
сычуанской парчою обложке.
- Поделитесь своею мудростью и глубокими знаниями, почтенный Бо Даоли,
о земле северных варваров и научите представителя императрицы искусству
дипломатии, - сказал писец и поспешил исчезнуть.
Бо Даоли ткнулся носом в лупу, а лупой в книгу, затем с явным трудом
поднял и вперил в нее свой безумно-отрешенный взгляд.
- С какой целью тебе понадобились мои познания? -спросил мудрец.
Жун Мэй вкратце объяснила, что в составе делегации едет на коронацию
царя северных варваров. С большой неохотой отложил Бо Даоли лупу, с трудом
отодвинул книгу, взял лист бумаги, кисть и тушечницу и забормотал, покрывая
сверху вниз и справа налево бумагу картинками иероглифов.
- Древние книги говорят, что далеко на севере, при восточном море
обитают варварские племена рыбокожих, названных так по их обычаям носить
одежду из рыбьей кожи, и собачьих, которые передвигаются только на собаках.
В шестистах ли к северо-востоку от деревушки, родины ныне царствующей
маньчжурской династии Гиоро, обитает племя Хурха, а за ними, еще в шестистах
ли - племя Хэ-чин, и еще в шестистах ли - племя Фияки. Кочуют они по
дремучим лесам, ходят в шкурах, живут охотой и рыбной ловлей. Хлеба не
пашут. У них множество бурых соболей, черных лисиц, белок, бобров, медведей
и другого зверья. Все эти племена носят общее название Во-цзы-да-цзы -
лесные инородцы, или Юй-ни-да-цзы - рыбокожие инородцы. От низовьев Эмур-хэ
на южную сторону, близ Корейского моря, обитают племена Хэчже, или Собачьи,
а на север от низовьев Амура, близко к Русскому морю, обитают племена Кияка,
или Оленные...
- Вот, вот, - прервала его Жун Мэй - русские-то меня и интересуют,
именно к ним мы поедем.
Заплесневелый мудрец споткнулся, но, видимо, уже привыкший к подобной
бесцеремонности и желая поскорее отделаться от посетителя, взял другой лист
бумаги, обмакнул кисточку в тушь и вдохновенно принялся за каллиграфию,
монотонно и уныло бормоча.
- В книге Си-юй-вынь-цзянь-лу - Записки о Западном крае - упоминается
государство с таким названием, но говорится, что оно довольно молодое и
начало его относится к временам Юаньской и Минской династий. В те времена
Россия была еще слаба и начала возвышаться лишь при нынешней маньчжурской
династии. Из книги Сы-ку-цюань-шу-ти-яо известно, что все государства на
запад от Лукового хребта, о которых упоминается в описаниях путешествия,
совершенного Лю Юем во времена Юаньской династии*, находятся в пределах
нынешнего Тинь-чжан-пу, что на новой границе в Туркестане. Россия
данническое нам государство, хотя в своде законов переименованы лишь девять
государств, предоставлящих дань Поднебесной империи. Вот они: Чао-сянь -
Корея, Лю-цю - острова, Юн-нань - Кохинхина, Хэлань - Голландия, Мянь-дань -
Ява и европейские государства, Италия и Англия, например, хотя для приезда
от них посланников с данью определенных сроков и нет. Владения же России
огибают Большую, Малую и Южную Европы и простирается на востоке до Эмур-хэ.
А еще в книгах об иностранцах сказано , что от Афганистана на запад
располагаются не более одного или двух аймаков, за которыми начинается уже и
Западное море, и что так как Россия подвластна Поднебесной, то и Ледовитый
океан принадлежит нам же!
* . Юаньская династия - 1263 - 1387
Жун Мэй едва подавила зевоту, видя, что глубокие знания мудреца имеют
ископаемое происхождение; уж сама-то она знала географию значительно лучше.
Эту науку, да и новейшую историю преподавали в миссионерской школе неплохо.
- Милый дедушка, - ласково пропела она, - с тех пор минуло едва ли не
тысячелетие и, похоже, скоро мы будем платить дань России. Неужели вы ничего
не знаете об этом?
Старый мудрец, похоже, проснулся, с удивлением воззрился на нее, а
потом обрадованно заговорил, - Меня не обманул твой мужской наряд и я думал,
что ты по необходимости выполняешь наказ императрицы. Но если ты
действительно хочешь знать о наших взаимоотношениях с Россией, то слушай.
- Ты знаешь, что племена кочевых таежных охотников маньчжоу,
объединившие вокруг себя многочисленные народности чжурчжэньской империи
Цзинь, занимавшей обширную площадь и включавшую территории нынешних
Маньчжурии и даже бассейнов среднего и нижнего течений Сунгари, Уссури и
Эмур-хэ, под общим названием маньчжуры завоевали Небесную империю, низложили
китайскую династию Мин и установили династию Цин. Маньчжурский император
Фу-Линь под девизом Шуньчжи был возведен на Драконовый трон в 1644 году по
христианскому летоисчислению. Еще в то время, когда первые маньчжурские ханы
Нурхаци и Абахай завоевывали Поднебесную, сражаясь с трехсотлетней династией
Мин, они узнали, что китайцы в Монголии имели контакты с русскими людьми, а
от посланцев Тушет-хана Абахай получил русское огнестрельное оружие -
пищали. После завоевания Пекина в Либу - Приказе церемоний удалось узнать,
что двадцать пять лет назад,в годы правления императора Чжу Ицзюня* здесь
побывало русское посольство из двенадцати человек, глава которого казак
Ивашко Петлин дани своего Чаган-хана - белого царя - императору Поднебесной
не привез и потому императором принят не был, но грамоту о разрешении
торговли в Поднебесной им выдали. Тогда при маньчжурском дворе об этом
посольстве забыли, потому что все внимание императора Шуньчжи** было
обращено на юг, где продолжали сопротивляться разбитые минские генералы.
*. Чжу Ицзюнь - годы правления 1374 - 1627
**. Шуньчжи - годы правления 1644 - 1661 В восьмом году своего правления Шуньчжи получил известие, что на севере
империи, на реке Эмур-хэ, на землях князя Лавкая появились русские казаки,
сражались с даурами и победили. И еще ему доложили, что русские многих
даурских князей побили и ясак берут. Обеспокоенный этим известием, Шуньчжи
решил преподать урок этим неведомым воинственным русским и послал шесть
сотен храбрых маньчжурских знаменных воинов с двумя пушками и тридцатью
пищалями и полторы тысячи дауров и дючеров, живших по Сунгари, на Эмур-хэ
воевать их. Но руководитель похода нингутский губернатор Хайсэ легкомысленно
понадеялся на великую свою силу и на боевой опыт командира отряда знаменных
войск Сифу, отчего и потерпел поражение - многие были убиты, а пушки, пищали
и обоз захвачены русскими. Хайсэ это стоило головы - он был казнен по
распоряжению императора. В десятом году правления императора Шуньчжи в
начале лета* в столицу Поднебесной прибыло второе русское посольство,
Ярыжкина.
* Март- апрель 1655 года
Но одновременно в Северной Маньчжурии в месте впадения реки Сунгари в
Эмур-хэ маньчжурские знаменные войска дали сражение русским казакам и
заставили тех демонов отступить. Поэтому в Пекине было решено прежде крепко
наказать русских, одержать над ними внушительную победу, а затем уже принять
посольство и разговаривать с ними как с вассалами. Знаменные войска в
количестве десяти тысяч человек во втором и третьем месяцах одиннадцатого
года правления Шуньчжи1 с артиллерией в пятнадцать пушек и скорострельными
пищалями, многие из которых имели по три-четыре ствола, приступили к осаде
Кумарского острога, где зимовали русские казаки, но опять потерпели
поражение и отступили, потеряв множество людей и оружия. Тогда в Лифаньюане
- Приказе, ведавшим сношениями с вассальными Монголией, Тибетом и Россией,
решили принять Ярыжкина, хотя он и не имел с собой царской посольской
грамоты. Ярыжкин совершил обряд коутоу - на колено припадши, кланялся. Этим
он признал Российское царство вассалом империи Цин. А вскоре в столицу
Поднебесной прибыл еще один русский посол по имени Федор Байков. Однако,
поскольку он обряд коутоу исполнить отказался, то императором принят не был
и отбыл восвояси. Хотя Байков и не имел драгоманов и сам не умел объясниться
ни на одном понятном в Лифаньюане языке, в том числе и на латыне, но его все
же поняли, что собирающие дань на Эмур-хэ и нарушающие спокойствие
Поднебесной казаки не посланы туда белым царем, а самовольно разбойничающие
люди. Потому-то опытный полководец Сарудай по приказу императора отправился
на Сунгари, где разгромил отряд казаков Степанова. Когда русский Чаган-хан
узнал о разгроме на Сунгари своих разбойных людишек, он поспешил прислать в
столицу Поднебесной новое посольство, Перфильева и Аблина, которые привезли
дань и грамоту, составленную в варварских, непочтительных выражениях! Посему
в Пекин дань не приняли и даже хотели было посольство изгнать, но император
Шуньчжи мудро решил, что если белый царь дары присылает, значит хочет
подчиниться нашему просвещению, поэтому следует быть снисходительным и
добрым отношением привлекать на свою сторону. В Лифаньюане вручили послам
ответные подарки их царю, но на грамоту не ответили и посольство в их
столицу не посылали, чтобы они не тщились поставить свое государство наравне
с Поднебесной. Император же Канси (годы правления 1668 - 1722 ) велел
русских послов на приемах сажать за джунгарскими и монгольскими, то есть
третьими по чину. В шестом году правления Канси эвенкийский князь Гантимур
из Северной Маньчжурии, плативший прежде дань императору Поднебесной, ушел
со своим племенем на сторону русских. И было веление императора Канси
русским вернуть князя Гантимура с его родом. Русские поспешили прислать
посольство Милованова с грамотой о подчинении их государства Поднебесной
империи, но Гантимура не выдали, ссылаясь на его немощность. Грамота была
благосклонно принята и в ответ русскому царю сообщалось, что наследник
Драконового престола недоволен притеснениями русских казаков над
маньчжурскими людьми даурами и дючерами и даже хотел было воевать русских,
но считает в дальнейшем желательным украинных земель людей не воевать и худа
никому не чинить, а жить в миру и радости. В тринадцатом году правления
Канси в Поднебесную прибыло посольство Спафария. При ведении переговоров с
ним чиновники Лифаньюаня постарались узнать, какие стратегические цели
преследуют русские на северных границах Небесной империи, почему ведут
военные действия и кем все-же являются отряды казаков - государевыми людьми
или разбойными людишками. Спафарий обряд коутоу исполнил и дары своего царя
к ногам императора Канси возложил. И ему было объявлено, что если Россия
признает себя вассалом Поднебесной и дань привозит, то обязана вернуть
Гантимура с его родом и отказаться от стремления брать ясак от живущих по
Эмур-хэ народцев. Пока эти требования не будут исполнены, всякие связи
с ними прекращаются. И чтобы удержать русских в верховьях Эмур-хэ и не
пускать их дальше, император Канси разработал Пиндин лоча фанлюэ -
стратегический план усмирения русских. В преамбуле этого плана было сказано:
- "Русские являются подданными государства Олосы. Русское государство
находится в отдалении, на крайнем северо-западе, и с древнейших времен не
имело сношений с Китаем. Русские в основном все грубые, алчные и
некультурные. Тех, которые поселились недалеко от Хэйлунцзяна, дауры и
солоны прозвали "лоча". Они бесчинствовали, убивали и грабили, принимали
перебежчиков с нашей стороны, постоянно причиняли зло на границах."
Основным же смыслом плана была императорская воля считать Нерчинск и
Албазин, верхнее и нижнее течение Эмур-хэ, а также каждую речку и ручеек,
впадающие в него, все принадлежащими Поднебесной империи; нельзя и от
малейшей части этих земель отказатьcя в пользу русских."
В двадцать первом году правления Канси, огорченный закреплением русских
на своих окраинных землях, послал большое войско, чтобы умиротворить демонов
и освободить городок даурского князя Албазы, занятый и удерживаемый ими уже
сорок лет! После длительной подготовки, через три года войско осадило
Албазин и заставило его защитников капитулировать. Основная часть защитников
- около трехсот человек - была отпущены в Нерчинск, а сорок человек русских
пожелали принять китайское подданство. Но всем известно, что захватить один
город - еще не значит завершить великое дело. В то же лето русские из
Нерчинска вернулись в Албазин и снова укрепились там. Попытка следующим
летом еще раз овладеть острогом не удалась. И поэтому, когда русские послы
Венюков и Фаворов той осенью прибыли в Пекин, Канси согласился впредь
албазинских казаков не воевать, но чтобы и они племена местные не обижали и
ясак с них не брали, и по Эмур-хэ вниз не ходили. Император Канси пожаловал
послов императорским вином и чаем, а они обряд коутоу исполнили. Сын Неба
передал их белому царю грамоту, которую послы приняли стоя на коленях, как и
положено в отношениях сюзерена с вассалами. В двадцать седьмом году
правления император Канси направил посольство в Селенгинск, чтобы установить
границы государства и прекратить вооруженные столкновения. Хотя посольство и
не сумело добраться до Селенгинска, но члену его цзинши * Чжан Пэнгэ удалось
узнать, что "российское захолустье находится к северу от Шамо**; с
древнейших времен они не имели связи с Китаем, так как преподносить подарки
нашему двору было опасно и далеко; их еще не успели укротить и они
вторгаются в наши пограничные земли; сперва мы направили войска для
карательного похода, которые быстро нанесли им сокрушительное поражение, но
затем они удостоились милости императора, их пленные были освобождены и
возвращены."
* Цзинши - ученое звание
** Шамо - китайское название пустыни Гоби Кроме того, имелись сведения поэтов и ученых Цянь Ляньцзы и Ян Бинь о
России: "Это государство столь захолустно и удаленно, что невозможно собрать
достоверных сведений о нем. Они похваляется и утверждают, что их земли
простирается более чем на сорок тысяч ли. Их род по преданию существует уже
более шести тысяч лет. Это захолустье хвастает так, что им совершенно нельзя
верить. Однако передавали, что западная граница их страны соприкасается с
Атлантическим океаном, на востоке она доходит до Албазина, что на самом
севере Халки; на юге они граничат с Персией, к востоку их владения доходяг
до Халки, а к западу до рубежей государств мусульман и элютов. Все
порубежные с ними государства пребывают в страхе и повиновении. Русское
государство никогда не имело связей с Серединным государством. Русские по
своему характеру чрезвычайно свирепы, и их трудно подчинять. Они люди с
голубыми впалыми глазами, выдающимся носом, рыжей курчавой бородой, с
длинным телом, имеют много силы и любят поспать, и, когда спят, не сразу
просыпаются. Они искусны в пешем бою, умеют обращаться с ружьями, не боятся
луков и стрел. Если стрела попадает в тело, спокойно вытащят ее, посмотрят
друг на друга и засмеются."
В двадцать восьмом году своего правления император Канси направил
большое посольство в сопровождении десятитысячного войска, боевых судов и
артиллерии к Нерчинску. Окружив со всех сторон город, посольство начало
переговоры с целью успокоения ссор и разграничения земель и вечного мира со
всякими добрыми намерениями, а не воинским поведением. Послы Поднебесной
порицали русских за неправоту в их набегах и захватах и возвестили им наказ
императора. И тогда вся толпа российских людей радостными криками выразила
чистосердечную покорность императору Поднебесной, принесли свои
географические карты и приступили к обсуждению и выяснению всех деталей
разграничения рубежей. Следуя неукоснительно прошлым решениям и указаниям
сановников Поднебесной, все они утвердили свои пограничные рубежи, и таким
образом земли, лежащие на северо-востоке на пространстве нескольких тысяч ли
и никогда ранее не принадлежавшие Китаю, вошли в состав наших владений! И
тогда сообща была принесена взаимная клятва на вечные времена в мире и
дружбе. Граница была установлена по реке Горбице и каменному горному хребту
Большому Хингану, что лежит к северу от Эмур-хэ. Территория к югу от этого
хребта отошла к Цинской империи, а земли на севере - к Российскому царству;
правобережье реки Аргуни отошло к цинской империи, а бывший на нем русский
острог перенесен на русское левобережье; городок Албазин должен быть
полностью разрушен. Через четыре года Чаган-хан прислал посла Идеса
заверить, что Россия будет твердо придерживаться условий Нерчинского
договора. В шестом году правления императора Юнжэн (годы правления 1722 -
1736) между нашими государствами был заключен Буринский трактат, который
определил границу между рекою Аргунью на востоке и хребтом Шабан-Дабаг на
западе, а вся торговля могла производиться только близ Цурухайту на реке
Аргуни, на реке Кяхте, что на границе Монголии, и в Пекине. Первая
официальная делегация Поднебесной в Россию была послана в десятом году
правления императора Юнчжи, и тогда Россия обязалась не вмешиваться в борьбу
Поднебесной с Чжунгарским ханом. В том же году по случаю восшествия на
престол белой царицы Анны Иоановны в их столицу Санкт-Петербург была послана
еще одна делегация. Но в двадцатом году правления Цяньлуна (годы правления
1736-1796) русские приняли Эмурсана, близкого родственника поднявшего
восстание Чжунгарекого хана, и отказались вернуть, ссылаясь на его смерть от
оспы. Посему отношения между нашими государствами ухудшились и всякая
торговля прекратилась на полтора десятилетия. Правда, в десятом году
правленая императора Цзяцина (годы правления 1796 - 1821) к границам
Поднебесной прибыло посольство графа Головкина, но поскольку он
категорически отказался выполнить положенный обряд коутоу, то в Пекин
посольство допущено не было и вернулось назад. С первого же года правления
императора Сяньфэна (годы правления 1851 - 1861) в Лифаньюань стали
приходить известия о постоянных нарушениях границы и настойчивом стремлении
русских захватить бассейн реки Эмур-хэ с ее левого берега. Но тайпинское*
восстание не оставляю времени и сил для усмирения северных варваров.
*. Тайпинское восстание - крестьянская война в Китае 1850-1864 гг. Правда, в третьем году Сяньфэна в Лифаньюане был получен лист от
Российского сената, подтверждающий границу, закрепленную Нерчинском
договором. Но уже через два года русский наместник в Сибири Муравьев имел
встречу с чиновниками из Айгуня и предложил им установить новую границу
между государствами - по реке Эмур-хэ. И получил решительный отказ. Русские
же твердо решили не признавать Нерчинский договор и каждое лето проводили
многолюдный сплав по Эмур-хэ, а близь ее устья основали несколько своих
поселений. В седьмом году правления Сяньфэна русские самовольно принялись
заселять левый берег Эмур-хэ. Поэтому на следующий год дзяньцюнь* Айгуна
Ишань, по согласию Лифаньюаня, подписал с Муравьевым договор и весь левый
берег Эмур-хэ, до самого моря, отошел к России. В том же году в Тяньцзине, а
через два года и в Пекине были заключены договоры, окончательно передавшие
во владение России земли по левому берегу Эмур-хэ и по Уссури до корейской
границы. В четвертом году правления императора Тунчжи (годы правления 1861 -
1875) был подписан договор о границе в Западной Сибири. И в том же году
уйгуры, хуэй и другие племена подняли восстание в Чжунгарии и Илийской
долине.
* Дзяньцюнь - губернатор
Русские власти, под предлогом обеспечения спокойствия на границах своих
среднеазиатских окраин, захватили Кульджинский край. Императорская армия
выступила навести порядок в Синьцзяне и в четвергом году правления
императора Гуансюя (годы правления 1875 - 1908) добилась усмирения Южного и
Северного Синьцзяна, но вопрос Кульджи следовало решить дипломатическим
путем. Поэтому тогда же в Санкт-Петербург был послан опытный полководец и
дипломат Чун Хоу, наделенный чрезвычайными полномочиями. Однако ему удалось
вернуть лишь часть занятой русскими территории. Кроме того, он обязался, что
Поднебесная уплатит России два миллиона восемьсот тысяч лянов серебра в
возмещение военных расходов. Условия договора в Цзюнцзичу были признаны
крайне неудачными и даже раздавались призывы изменить его, вплоть до
объявления России войны. Но Ли Хуньчжан заявил, что договор, подписанный Чун
Хоу, принес нам бедствия, однако, если мы не признаем его, последующие
бедствия будут еще большими. Когда Чун Хоу отправился выполнять свою
дипломатическую миссию; император предоставил ему чрезвычайные полномочия.
Он имел право вести переговоры и заключать договоры. И уж если договор
заключен, то отказываться от него нельзя, иначе вина за это падет на нас. Я
думаю, что уже тогда главной целью позиции Ли Хунчжана было добиться
поддержки России против Японии, которая в то время захватила острова Рюкю и
явно покушалась на Тайвань и Корею. Недаром же он прямо говорил, что японцы
боятся русских, как тигров, и если мы будем уступать японцам, то они все
равно не помогут нам против России. Если же мы сделаем небольшие уступки
России, то сможем использовать ее для устрашения Японии. Впрочем, о Японии
чуть позже. Недаром же в древних книгах сказано, что ложь не может одолеть
правду. Так и вышло, что переговоры о Кульдже были продолжены и в седьмом
году Гуансюя Россия вернула ее нам, но увеличила сумму возмещения вдвое.
Здесь же была установлена новая граница с Россией. А теперь о делах
нынешних. Во втором году Тунчжи Франция с юга начала подбираться к нашей
провиции Юньнани, прежде напав на вассальный Поднебесной Аннам.
Обеспокоенный положением на юге, Цзюнцзичу неоднократно обращался к
правительству Франции, но те лишь усиливали свои войска и продолжали войну.
Поэтому в десятом году Гуансюя война началась и между нашими государствами.
Этой войной воспользовались мятежники в вассальной нам Корее. Соединившись с
японскими войсками, которые охраняли их посольство в Сеуле, они захватили
королевский дворец, но расквартированные там наши войска разгромили японцев,
освободили короля, а мятежники сбежали в Японию. Чтобы избежать войны,
Поднебесная и Япония договорились о совместной опеке над Корее. Однако, как
гласит пословица, поистине, если рыба сорвалась с крючка, не надейся поймать
ее снова! В Цзунлиямыне стало известно, что военные круги Японии требовали
немедленной войны, считая Поднебесную ослабленной сражениями на юге, тогда
как их промышленная буржуазия утверждала, что к войне надо основательно
подготовиться, потому что Поднебесная сейчас сильна, а через несколько лет,
по своему обычаю, опять погрузится в летаргический сон. Правительство Японии
согласилось с этим мнением, и решило, что для обеспечения будущей победы,
необходимо усилить экономическое и военное проникновение в Корею.
Оставленный Ли Хунчжаном контролировать политический курс Кореи генерал Юань
Шикай вел себя крайне грубо, чем вызвал недовольство короля и придворных.
Видя растущую ненависть к Поднебесной, германец Меллендорф, назначенный Ли
Хунчжаном руководителем корейской дипломатической службы, чтобы
противостоять японскому проникновению, решил вовлечь в конфликт Россию.
Корейский же король, чтобы избавиться от нашей и японской опеки, склонялся
отпасть под покровительство Англии. И даже отдал ей остров Комун, где у них
была военно-морская база порт Гамильтон. Тогда коварный германец Меллендорф,
пользуясь случаем, вознамерился столкнуть Россию и с Японией, и стал
добиваться от короля не только передачи русским порта на северо-восточном
побережье, чего русские давно добивались, но и едва ли не установление
протектората России над Кореей, или, как минимум, приглашения русских
воинских частей в порты Фузан и Чемульпо, с целью, якобы, защиты от японцев
и англичан. Видя усиление позиций России, Поднебесная империя, Япония,
Англия и Североамериканские соединенные штаты потребовали от короля Кочжона
замены Меллендорфа и отказа от дружбы с Россией. Меллендорф был заменен
американцем Денни на посту главы дипломатического ведомства , и англичанином
Ливи Мак-Броуном, на посту генерального таможенного комиссара. В двадцатом
году Гуансюя на юге Кореи началось восстание приверженцев партии "Восточного
учения" с целью изгнания японцев и свержения проворовавшегося правительства
Кореи. Японское правительство, лицемерно ссылаясь на договор о совместной
опеке, настойчиво запрашивало наше правительство, почему оно не посылает
войска для усмирения восстания. Обманутый Ли Хунчжан послал в Корею две с
половиной тысячи солдат, а японцы предательски обвинили нас в стремлении
оккупировать страну, и послали в пять раз больше! Ли Хунчжан, надеясь на
вмешательство России, медлил с наращиванием сил в Корее, но русский
посланник Кассини сообщил, что Россия может лишь дружески посоветовать
Японии вывести свои войска, но не находит удобным оказывать нажим на нее
вооруженными силами. И все же Ли Хунчжан медлил с решительными действиями и
упустил время. Япония накопила значительно больше сил и нанесла нашим
войскам поражение, потому что они не имели современного вооружения, были
плохо обучены, недисциплинированы, а генералы кичились друг перед другом,
обворовывали свои войска, не имели общего командования, и в боях стремились
быстрее сбежать, оголив тылы и фланги соседа. Эх, что говорить? Пусть правит
хоть самый просвещенный государь, разве ему углядеть за всеми безобразиями,
что творятся в государстве? Желая поскорее прекратить боевые действия и
предотвратить дальнейшее продвижение японских войск, Ли Хунчжан обратился за
помощью к Англии, но англичане ответили отказом как-либо повлиять на
японцев. Тогда Ли Хунчжан обратился к русскому посланнику, но министры
Цзунлиямыня отсоветовали, утверждая, что никто не поверит, что Россия не
собирается поживиться за наш счет. Не следует полагаться на ее помощь, дабы
впоследствии не возникли новые затруднения. Робкие неофициальные обращения к
русскому посланнику в Пекине Кассини и не могли принести никаких
результатов. Видимо, мы чем то прогневали Небо, потому что японцы одерживали
победу за победой, уже захватили Ляодунский полуостров с портами Люйшунькоу
и Даляньванем, Ньючжуан и Инкоу, Тайвань, порт Вэй-хай-вэй в Шаньдуне.
Словом, пришлось обращаться к американскому правительству для посредничества
в заключении мира. Как стало известно, японский флот требовав отторжения
Тайваня; армия желала присоединить к Японии Ляодунский полуостров, потому
что он прикрывает с тыла Корею, Южную Маньчжурию и сердце Поднебесной - ее
столицу; банкиры требовали наложить контрибуцию в один миллиард лянов
серебра; более того, в японских правительственных кругах звучали призывы
отторгнуть от Поднебесной еще и Мукденскую провинцию и наложить контрибуцию
в двести миллиардов лянов; а уж совсем опьяненные победой требовали
присоединения к Японии всех трех провинций Маньчжурии и провинций Шаньдун,
Цзяньсу, Фуцзянь и Гуандун. Ли Хунчжан все же надеялся на вмешательство
русских и за неделю до подписания Симоносекского договора сообщил в
Цзунлиямынь, что еще надеется выяснить, каково будет отношение русского
двора к требованиям Японии. Однако японцы угрожали двинуть свою армию в
несколько десятков тысяч солдат и захватить столицу Поднебесной. Императрица
испугалась и, наконец, в Симоносеки был подписан мирный договор, который
хоть и не был столь жестоким, как боялись мы в Цзунлиямыне, однако отторгал
от Поднебесной Ляодунский полуостров, Тайвань, острова Пэнхуледао... И
совершенно неожиданно для нас, через шесть дней после подписания договора,
Россия, Германия и Франция предъявили Японии ноту, в которой они настойчиво
рекомендовали правительству микадо отказаться от обладания Ляодунским
полуостровом. По признаниям японских газет, в стране уже абсолютно не
осталось резервов для армии и флота; личный состав японских войск,
принимавший участие во многих боях, был измотан и требовал пополнения, так
же как и материальное оснащение войск, и что японцы ни на что не могли
рассчитывать, даже если бы сражаться пришлось с одним русский флотом. Микадо
пришлось объявить, что он приемлет искренние советы дружеских государств -
имея в виду Россию, Германию и Францию - однако же вопрос возврата
Ляодунского полуострова приказывает своему правительству обсудить с
правительством Поднебесной империи. Но по дипломатическая каналам стало
известно, что Япония лишь на словах согласна вернуть нам Ляодун, на самом же
деле она собирается ужесточить финансовые требования настолько, что мы
никогда не смогли бы их выполнить, а до той поры, в качестве гарантии
выплаты контрибуции, удерживать Ляодун. Но, как гласят стихи,
- Победы и пораженья
в свой приходят черед.
Лжи сопутствует гибель,
с правдой победа придет!*
* Ло Гуаньчжун, Фэн Мэнлун. Развеянные чары, М., Худ.литература, 1983,
стр. 356. Стихи в переводе И. Смирнова.
Цзунлиямынь не замедлил поставить в известность об этом русское
правительство. Кассини, да и наши послы сообщили, что после консультаций три
державы установили сумму контрибуции в пользу Японии в тридцать миллионов
лянов, обязали ее вывести войска в течении трех месяцев после уплаты и не
разрешили выдвигать никаких других требований...
Жун Мэй горько вздохнула, - Неужели мы, такая громадная,
густонаселенная и богатая страна, где людей больше, чем песчинок на берегах
Желтой реки, не смогли дать отпор маленькой островной Японии? Ведь у наc
есть мудрая императрица, опытные правители и дипломаты, талантливые
полководцы, храбрые воины, отважные юноши... Почему же так все получилось?
- Я тоже с печалью гляжу на происходящее. Я уже стар и скоро уйду к
праотцам, но знаю, что это грянул лишь первый гром и не все услышали его
раскаты. Императрица Цыси пресыщена плотскими наслаждениями и достигла того
возраста, когда злоупотребления властью становятся неизбежными, ведь
последние искры совести в ней давно угасли, да и нет мужественного
чиновника, который посмел бы донести до ее ушей вопли страданий народа. С
властью она расстаться не пожелает, потому что для нее это смерти подобно.
Ее придворные и весь громоздкий чиновничий аппарат погрязли в воровстве,
взятках и безделье и лишь притворяются радетелями интересов Поднебесной...,
- горько вздохнул он.
Вежливо поблагодарила Жун Мэй дедушку и удалилась, известив, что
прибудет завтра за знаниями об искусстве дипломатии.
Искусство дипломатии! Ее сердце замирало от предчувствия невиданных
возможностей, открываемых перед ней для блага Поднебесной империи, но и
закрадывалось сомнение, способна ли она им овладеть?
На сей раз мудрец ждал Жун Мэй. Посадил за низкий столик у окна,
положил перед ней стопку бумаги, кисточки, тушечницу и велел приготовиться
записывать,
- Император Канси учил, - Всякий, кто получил назначение на службу,
должен заблаговременно тщательно подготовиться, чтобы в своей деятельности
добиться успеха. Поэтому твое стремление овладеть искусством дипломатии
похвально. Ведь еще древние твердили: кто умеет хорошо говорить и понимает в
хорошем обращении, тот и с дикарями уживется! Ты едешь помощником Ли
Хунчжана, маркиза Ливэньчжуна, а это многоопытный дипломат, у него есть чему
поучиться. Но помни, что старое дерево может свалить и легкий ветерок,
поэтому будь ему опорой прежде всего в делах государственныхх Я давно знаю
Ли Хунчжана, пристально слежу за его государственной деятельностью и считаю,
что в последние годы он допускает ошибки. Эти ошибки объясняются его
возрастом, и усталостью от многочисленных забот, и старческой
прожорливостью. Слишком уж он заботится о собственном обогащении, забывая
при этом, что дракон, упавший в колодец, становится добычей крохотных
муравьев. Главное, о чем должен помнить слуга - о выполнении долга перед
правителем. Исполняя свой долг, забудь о наслаждении радостями жизни и
страхе перед смертью. Лучше воевать не оружием, а сердцем, не нападать на
города, а воздействовать на чувства. И в этом заключена вся соль дипломатии.
Государство Олосы, где живут русские, находится на северо-западе от
Хэйлунцзяна и установило отношения с Поднебесное сравнительно недавно, во
времена императора Канси. Нам известно, что русские воинственны, грубы,
некультурны и алчны. Дауры и солоны, первыми вступившие с ними в контакт и
имевшие с ними вооруженные столкновения, назвали их "лоча". Лоча поселялись
на их землях, убивали и грабили, пытались отторгнуть их от Хэйлунцзяна и
причиняли зло на границе. Император Канси послал войска, чтобы защитить
Маньчжурию - древнюю родину династии Цин. Лоча почувствовали силу и мощь
Поднебесной империи и прислали свое посольство, которое полностью исполнило
обряд коу-тоу - на колени упали и низко кланялись, и привезли дань, чем
Россия признала свою вассальную зависимость от Китая. Но с тех пор дань они
не присылают и коутоу не исполняют. Поэтому на вашу миссию возлагается
большая ответственность. Не случайно Чжан Пэнгэ, дипломат императора Канси,
говорил, отправляясь на переговоры с лоча: "Едущему на край света послу
следует напрягать все свои силы и не щадить жизни своей, чтобы выполнить
наказ императора и не опозориться. Иначе тебе пришлют шелковый шнурок
покончить с собой."
Жун Мэй заволновалась. Она уже хорошо узнала нрав императрицы и умирать
ей не хотелось.
- Так что же надо сделать, чтобы выполнить наказ и перехитрить этих
страшных лоча?
- Еще во времена Пяти династий были установлены правила для общения с
варварами. Эти правила получили название Сань бяо у эр - три нормы и пять
прельщений. Посланникам следует убеждать варваров в дружбе и уверять, что им
нравятся их лица, одежда, быт и нравы. А чтобы окончательно растопить сердца
варваров, следует одарить их одеждами, угостить их вкусной пищей, устроить
для них танцы и игры с красивыми девушками, предоставить им коней и слуг,
словом, оказать всевозможные знаки внимания, чтобы, влияя на их чувства,
победить их сердца.
- Не примут ли варвары эти знаки внимания за выражение нашей покорности
и зависимости, не посчитают ли они, что мы признаем себя их вассалами?
- О, нет. Древние говорили: бывает, что и сокровище в грязь падает, что
и цветы под ноги швыряют. И поступали древние точно так же: если враг
опирался на силу, то отвечали хитростью, если враг опирался на хитрость, то
отвечали силой. Относись к ним как высшие к низшим и считай вручаемые им
подарки их жалованием. Мы должны быть снисходительны к ним и добрым
отношениям привлекать на свою сторону.
- Но русские сейчас сильны, как японцы...
- Ли Хунчжан старый, опытный дипломат. Он хорошо знает мудрое изречение
Конфуция, что дикие, дальние, не подчинившиеся племена можно завоевать с
помощью образованности и морали. Когда я узнал, что варварская Япония
нанесла поражение Поднебесное, хотя я и считаю, что поражение нанесено не
Поднебесной империи, а провинции Чжили и персонально Ли Хунчжану, я вспомнил
изречение Ле-цзы: "Мое царство слабое, а должно держаться среди сильных.
Стремясь к миру, я служу великим царствам и помогаю малым. Стоит опереться
на военную силу и нас встретит гибель!"
Жун Мэй вспомнила сожженный Цзин-чжоу-тин, гибель сына и мужа,
гортанные крики японцев, ужас и смятение, и черная туча застлала ее душу.
Горестно вздохнула она и старый мудрец Бо Даоли заметил ее состояние и
почувствовал тяжесть на ее сердце.
- Полководец Сунь-цзы учил, что непобедимость заключена в себе самом, а
возможность победы заключена в противнике. Поэтому дипломату, как и
полководцу, следует знать, когда можно сражаться и когда нельзя; побеждает
тот, кто умело пользуется большими и малыми силами; побеждает там, где
высшие и низшие силы имеют одни и те же желания; побеждает тогда, когда сам
осторожен и выжидает неосторожности противника; побеждает то государство, у
которого полководцы и дипломаты талантливы, а император не докучает им
постоянной опекой.
- Императрица Цыси велела изыскать возможности воспользоваться помощью
России, чтобы защититься от Японии.
- Существуют древние принципы "И-и чжи-и" - "Управлять варварами с
помощью варваров" и "И-и фа-и" - "Атаковать варваров варварами". Подскажи Ли
Хунчжану использовать эти принципы. Возьмите с собой много денег, чтобы
воспользоваться внутренними шпионами - русскими чиновниками, приближенными к
лицам, ведущим переговоры; старайтесь побольше узнать через них о планах
противника. Помни слова Сунь-цзы: - "Если ты и можешь что-нибудь, показывай
противнику, будто не можешь; если ты и пользуешься чем-нибудь, показывай
ему, будто ты этим не пользуешься; хотя бы ты и был близко, показывай, будто
ты далеко; хотя бы ты и был далеко, показывай, будто ты близко; заманивай
его выгодою; приведи его в расстройство и бери его; если у него все полно,
будь наготове; если он силен, уклоняйся от него; вызвав в нем гнев, приведи
его в состояние расстройства; приняв смиренный вид, вызови в нем сомнение;
если его силы свежи - утоми его; если его ряды дружны - разъедини; нападай
на него, когда он не готов; выступай, когда он не ожидает."
Еще больше огорчилась Жун Мэй - очень уж обще звучали наставления Бо
Даоли.
- Да, - печально вздохнул тот,
Коварные замыслы, тайные планы
бывают повергнуты в прах.
Хитрые козни и злые решенья
всегда постигает крах.*
* "Заклятие даоса". Изд. "Наука", Москва, 1987 г., стр. 28 стихи в
переводе И.Смирнова Невозможно все предвидеть наперед, умей действовать по обстановке.
Старый Бо Даоли утомился и начал засыпать. Жун Мэй пришлось удалиться. А поздно вечером, когда она готовилась ко сну в своей каморке,
настраиваясь на игры с сыном, хлопнувший от сквозняка шелк на экране перед
дверью известил ее, что кто-то вошел. Ночные прогулки во дворце строжайше
запрещались, разве что изредка совершал обход евнух из внутренней охраны, и
Жун Мэй насторожилась. У ее постели горел ночной масляный светильник и
слившийся со своей тенью на стене ночное гость казался огромным и зловещим.
Один из младших евнухов императрицы! Тучный, с широким лоснящимся лицом и
маленькими глазками, он давно привлек ее внимание тем, что постоянно
кружился рядом, вынюхивал и высматривал. Она чувствовала в нем
неудовлетворенный половой инстинкт и скрытый натиск, поэтому и боялась его.
Сделав знак молчания, он прошептал слово в слово условную фразу и Жун
Мэй охватил озноб освобождения от ужаса.
Я знаю, что ты собираешься в столицу северных варваров выполнять
поручение императрицы Цыси. Знаю и о твоем желании овладеть искусством
дипломатии, чтобы лучше выполнить задание. Это очень похвально, но за столь
короткий срок невозможно. Я открою тебе глубокую тайну и назову людей,
которые тебе помогут там, в Москве. Слушай. В какую бы часть вселенной не
попадали жители Поднебесной, где бы они не оседали на жительство, для помощи
друг другу и для защиты от местных властей они создают отделения тайного
общества Тянь-ди-гуэй - Триады. Девизом общества является: "Повинуйся Небу и
поступай по Справедливости." Такие отделения есть и в обеих русских столицах
- Санкт-Петербурге и Москве. Люди, состоящие членами общества в этих
городах, обладают большими средствами и их деньги помогут тебе достичь
желаемого. Там к тебе придет человек и произнесет фразу: "Жизнь человека
ничтожна, словно капля росы на лезвии травинки; богатство и знатность
человека преходящи, словно облако". Доверься этому человеку и он выполнит
любое твое поручение.ВИТТЕ. ПЕРЕГОВОРЫ С ЛИ ХУНЧЖАНОМ.
В середине апреля князь Ухтомский привез из Одессы Ли Хунчжана. Сергей
Юльевич ставил на высокий пьедестал личные переговоры с китайским
представителем на коронации, поэтому и убедил Ухтомского загодя выехать в
Суэц и встретить там Ли Хунчжана, чтобы, во-первых, предупредить возможные
попытки западных конкурентов увлечь его в турне по столицам Европы и
заручиться если и не конкретными уступками, то их обещаниями, и, во-вторых,
чтобы высказать падкому на лесть и внешние формы почтения китайскому
сановнику максимум гостеприимства. Для этого Сергей Юльевич даже обратился к
императору Николаю Александровичу с просьбой встретить Ли Хунчжана в Одессе
почетным караулом, что Его высочество одобрили. Генерал-адъютант Ванновский,
военный министр, остался, правда, недоволен тем, что министр финансов влез
не в свою компетенцию. Ну да бог с ним. А Ли Хунчжану это пришлось по душе.
Сергей Юльевич в высокой степени был заинтересован в положительных
результатах переговоров. И результатов ждал больших. Каких только возражений
против маньчжурского направления линии железной дороги он не встречал,
против каких только мнений не пришлось ему бороться. Да хотя бы и директор
Азиатского департамента министерства иностранных дел граф Капнист. Уж как он
возражал, доказывая, что у России нет ни экономических, ни военных
возможностей строить эту, как он выразился "Военно-этапную дорогу". И
средств она потребует непомерно больших, и защищена не будет, и вызовет
необходимость занятия всей Маньчжурии и овладения управлением территорией,
где пройдет линия, и, главное, как бы Англия не поспешила занять в свою
очередь морские порты, чтобы обеспечить себе преобладание в Желтом море.
Подобная позиция поддерживалась и Приамурским генерал-губернатором
генерал-адъютантом Духовским, предлагавшим строить дорогу по русской
территории, вдоль Амура, отхватив у Китая лишь северный выступ Маньчжурии от
Сретенска до Благовещенск. Мы, мол, позже построим дороги вглубь Китая. Ну
как они не понимают, что существует громадная разница между готовой дорогой
в Маньчжурии и проектами таковой. Дороги, впрочем, еще нет, и предстоит лишь
добиться у Ли Хунчжана концессии на ее строительство.
Приехав в Петербург и отдохнув с дороги два дня, Ли Хунчжан нанес визит
министру финансов. Встречу организовали в кабинете министра. Сергей Юльевич
принимал его в виц-мундире со шпагой, согласно протокола. Высокий китайский
гость прибыл в сопровождении множества слуг и чиновников в столь
экзотических одеждах, что Витте стало не по себе и изрядно весело. Князь
Ухтомский немного разбирался в иерархии китайского чиновничества, главным
образом по цвету шариков на их головных уборах и по пряжкам ремней,
подпоясывающих халаты. Он и шепнул Сергею Юльевичу, что представительство на
весьма высоком уровне. Сам Ли Хунчжан был представлен как первый канцлер,
вице-король Чжилийской, столичной провинции, член императорского совета,
директор Желтой реки, главный советник императора по иностранным делам и
прочее и прочее. Он оказался довольно высоким, грузным стариком с
морщинистым, цвета выделанной бычьей кожи лицом, седой длинной и узкой
бороденкой и острыми, пронзительными, умными, черными глазами. По китайскому
обычаю Сергей Юльевич и Ли Хунчжан очень низко, медленно поклонились друг
другу, перешли в следующую гостиную и сели на банкетки. Первая их встреча
прошла во взаимных расспросах о здоровье сюзеренов - российского и
китайского императоров, их родных и близких. Они, можно сказать,
притирались, приспосабливались, присматривались и прислушивались друг к
другу, оценивали друг друга уже не на основе досье и впечатлений советников,
а лично; примеривались, как вести дальнейшие переговоры, нащупывали верные
интонации, обдумывали, что и как можно будет себе позволить. Сергея Юльевича
в высшей степени беспокоил вопрос - как лично заинтересовать Ли Хунчжана в
реализации его делового предложения. Ему доводилось встречаться со многими
государственными деятелями, имена которых навечно останутся в истории, но Ли
Хунчжан, несомненно, стоит на весьма высоком пьедестале. Он высокообразован,
по-китайски, конечно, обладает здравым умом и здравым смыслом. Именно это и
упрощало задачу Сергея Юльевича, вселяло уверенность, что столковаться они
смогут. Словом, это был, так сказать, высокопорядочный государственный
деятель, вор и взяточник, хотя, по китайским обычаям, чиновник и взяточник -
слова синонимы. Как и у нас. Почему Сергей Юльевич уделял этому такое
серьезное внимание? Дело в том, что для дипломатически благополучного
разрешения вопроса он должен будет предложить Ли Хунчжану, как бы это
помягче выразить, впрочем, к чему словесная эквилибристка, взятку. Дело,
вполне понятно, щепетильное, вызывающее некоторый душевный дискомфорт. Да и
сумма должна быть предложена одновременно и солидная, соответствующая
предприятию, Сергей Юльевич бросил взгляд на карту, ого-го, и, по
возможности, для казны не столь обременительная. К тому же не из своего
кармана он собирается давать. Расход по этой статье придется визировать у
императора Николая, взятку дает, следовательно, он, и нежелательно вызвать у
него гримасу недовольства размерами. Но и продешевить боязно, китаец может
обидеться и оставить нас ни с чем.
Несмотря на то, что это в высшей степени важное дело нужно было решить
именно за месяц пребывания в России Ли Хучжана, ни в коем случае не
следовало спешить, вспугнуть важного гостя, дать ему понять, что Россия
очень в нем заинтересована. Тем более, что, по сведениям нашего посланника в
Пекине графа Кассини, который уже с начала года зондирует в Цзунли-ямыне,
китайцы отнюдь не намерены широко распахнуть дверь иностранному капиталу.
Каждое подобное покушение воспринимается ими весьма болезненно и удается
лишь под большим нажимом. Между тем, некоторые особенности в поведении Ли
Хунчжана подсказывали Сергею Юльевичу, что он облечен полномочиями на
значительные нам уступки. Переговоры были едва ли не ежедневными, весьма
вязкими и трудными. Ли Хунчжан опасался, что русский министр примется
вымогать территории в районе Кульджи, либо потребует северный Маньчжурский
выступ и, конечно, порт в Желтом море. Но он в вышей степени остался
доволен, поняв, что покушаться на целостность китайской территории Сергей
Юльевич не собирается.
Витте же убеждал Ли Хунчжана в том, что именно благодаря России и
удалось сохранить территориальную целостность Китая. Ведь, не предъяви
Россия ультиматум Японии, по Симоносекскому мирному договору Китай лишался и
Ляодуна, и Шаньдуна, а следом оказались бы оторванными и Маньчжурия и
Срединный Китай. Ли Хунчжан горестно соглашался, махал утвердительно головой
и трогал рукой застрявшую под глазом японскую пулю, память о Симоносеки.
- Мы будем вечно держаться принципа целостности Китая, - продолжал
Сергей Юльевич, - но, чтобы подкрепить слова делами, надо иметь возможность
доставлять в Китай военную силу. Ведь что же получается, напади завтра на
Китай та же Япония, ведь ей всего лишь сутки море переплыть, а нам сорок
суток из Одессы через Суэц тащиться. А изменись вдруг политическая
обстановка, закроют англичане Суэцкие канал, так ведь вокруг Африки вдвое
дольше. Чтобы во-время доставить войска, а они, за малым исключением,
находятся у нас в Европейской части, в высшей степени необходимо построить
железную дорогу до Владивостока именно через Северную Маньчжурию. Тогда мы
сможем быстро перебросить войска в Китай из Европейской части и из
Владивостока. А то вон, во время вашей войны с Японией, двинули мы, было,
войска из Никольска-Уссурийского к Гирину, да пока они дошли, война и
кончилась. Мы должны и Японию удерживать от агрессивных поступков, а это
возможно лишь при наличии воинских формирований в Приамурье и Приморской
области. Для этого, опять же, нужна железная дорога. Дорога нужна и в
экономическом отношении, ведь она весьма высоко поднимет производительность
тех районов Китая, через которые будет идти. Да и Япония благожелательно
встретит железную дорогу: она уже приобщилась к европейской культуре и
заинтересована в надежном и скором сообщении с Европой.
Ли Хунчжан, как это чувствовал Сергей Юльевич, внутренне соглашался с
ним, но, набивая себе цену, ставил различные препятствия. Он вел себя как
дама, твердящая нет и нет и нет, но идущая уступка за уступкой. Сергей
Юльевич усилил нажим и понял, что китайский гость почти сломлен. Но тут Ли
Хунчжан захотел убедиться, что этого желает не только министр финансов, но и
сам российский император. Сергей Юльевич обратился к государю с просьбой
принять Ли Хунчжана, что тот и сделал, почти частным образом; в газетах, во
всяком случае, ничего об этом не сообщалось. Перед коронацией, но еще в
Петербурге, в Царскосельском дворце был назначен по какому то поводу выход
государя. Принося поздравления, что по протоколу совершается поочередно,
Сергее Юльевич подошел к его величеству и он шепотом сказал, - Ли Хунчжан у
меня был и я ему сказал.
Тогда и начал Сергей Юльевич прощупывать, как воспримет Ли Хунчжан его
предложение не только провести железную дорогу из Забайкалья до Владивостока
по Маньчжурии, но и сделать ответвление к одному из портов Желтого моря.
Ведь России нужна незамерзающая бухта для угольной станции в Желтом море,
где русская эскадра не была бы ограничена льдами. Тем более, что после
ультиматума, отводить флот на уже ставшую традиционной стоянку зимнюю в
Нагасаки нам стало затруднительно. Недаром же мы последнюю зиму, с согласия
Китая, направили Тихоокеанскую эскадру в порт Цзяо-чжоу в Шаньдуне. Но здесь
Сергее Юльевич почувствовал, что Ли Хунчжан ему не уступает. Да, он
улыбался, кивал, принимал позу раздумывающего Будды, громким щебетом вызывал
из соседней комнаты слуг с кальяном, и даже, после многих его резонов,
соглашался на такую дорогу, но с узкой, европейской колеей. Сергея Юльевича
это никак не устраивало.
Конечно, можно сделать широкую насыпь и в случае необходимости быстро
перешить полотно под русскую колею, но ему нужно было официальное
разрешение, концессия, выданная под русскую колею, иначе получится, что мы
построим железную дорогу для широкого проникновения в Маньчжурию
европейцев... Ли Хунчжан, однако, был непоколебим и никак не шел навстречу.
И еще Ли Хунчжан оказался неуступчивым в одном вопросе. Сергей Юльевич
настаивал, чтобы Маньчжурскую магистраль строили как русскую казенную,
государственную; он же, напротив, желал построить ее, при нашем
финансировании, как китайскую. Или за деньги американца Буша. Тот уже
предлагал создать международный синдикат. Но в этом случае Россия ничего не
выиграет. Напротив, это был бы острый нож в наше сибирское брюхо. Дорога же,
с нашей, русской колеей, нами построенная и управляемая, с русским
оборудованием, подвижным составом, локомотивами, с русским персоналом, да с
отменою порто-франко во Владивостоке только за счет сбора ввозных и вывозных
пошлин окупилась бы в десятилетие. Уж не говоря о политическом и военном
аспектах. Да ведь, построй мы ветви к Желтому морю, к Пекину, к корейской
границе, мы же станем контролировать практически весь Северный Китай. Да что
Китай, весь Дальний Восток!
Но Ли Хунчжан ни в какую.
Что же, дело шло к естественному в таких случая финалу - взятке.
Пришлось пообещать Ли Хунчжану - пообещать! - правда, об обмане и речи не
могло быть, три миллиона рублей. Только после этого китаец согласился на
русскую компанию, и опять же, лишь частную. Договорились, что концессия
будет выдана Русско-Китайскому банку, а уже он, в свою очередь, создаст
железнодорожное общество для строительства дороги. Первый миллион обещано
было передать Ли Хунчжану после издания китайским императором указа о
предоставлении Русско-Китайскому банку концессии и документа,
устанавливающего главные основания концессии. Второй миллион обещано было
вручить после окончательного подписания концессия и утверждения точного
направления линии. И третий - после окончания строительства дороги. Протокол
с обязательством о взятке подписали члены правления Русско-Китайского банка
директор канцелярии министерства Финансов тайный советник Романов, банкир
Ротштейн, зять Ротшильда, и камергер, новоиспеченный редактор и издатель
"Санкт-Петербургских ведомостей" князь Эспер Ухтомский - как доверенное лицо
императора Николая.
А поводом для получения концессии на строительство трансманьчжурской
железной дороги должен стать русско-китайский оборонительный договор. Против
Японии! Из Шанхая на французском пароходе делегация во главе с Ли Хунчжаном
отправилась в Россию. Дипломатическим являлся французский язык, на нем
велись переговоры между представителями государств и составлялись
официальные межгосударственные документы. Как представитель вдовствующее
императрицы, к тому же лучше всех среди драгоманов Ли Хунчжана знавшей
французский язык, Жун Мэй была назначена его личным переводчиком и, одетая в
мужскую одежду, постоянно находилась при нем. Она старалась быть
неторопливо-вальяжной и говорить низким, мужским голосом, но все равно, за
спиной над ней подсмеивались и называли писклей.
Ли Хунчжану в это время было уже семьдесят три года. Он был грузен,
тяжел на подъем, при малейшем усилии задыхался, сильно потел и боялся
смерти. Да разве может знать человек, что с ним случится, например, завтра?
Тем более в таком почтенном возрасте. Жизнь и смерть человека - в руках
Неба, человек бессилен и только Небо распоряжается им. Поэтому в багаже Ли
Хунчжан вез гроб из черного мореного дуба с бронзовыми украшениями.
- Ты не мужчина, Цян Вей, - громко крикнул Ли Хунчжан и топнул ногой. -
Ты не мужчина, - грозно повторил он и шагнул к Жун Мэй.
Был поздний вечер, своих слуг и сына, сопровождавших его в поездке в
Россию на коронацию царя северных варваров он давно отпустил спать, а ее
задержал, велев еще раз проверить правильность перевода на французский язык
верительных грамот. Где-то глубоко внизу ухала огнедышащая паровая машина и
туловище парохода ритмично вздрагивало, мерно вздымаясь вверх и проваливаясь
вниз на гребнях и впадинах свободно дышащего океана.
Сосредоточившаяся над текстом, Жун Мэй вздрогнула и подняла голову. Ли
Хунчжан навис над ней грузным телом и, дернув за косу, потребовал, -
Признавайся, кто ты? Женщина?
- Нет, я мужчина, - стараясь говорить едва ли не басом испуганно
пробормотала Жун Мэй.
- Я сразу понял, что ты женщина, и об этом мне шепнули еще перед
отправлением, во дворце императрицы. А вот сейчас я проверю, и он сильно
дернул ее халат, так, что посыпались перламутровые пуговицы.
Жун Мэй едва успела прикрыть ладонями обнажившиеся груди и попыталась
выскользнуть из его рук, но Ли Хунчжан крепко держал ворот ее халата.
- Ты женщина, - радостно и похотливо засмеялся он и принялся отдирать
ее ладони от груди, больно царапая длинными ногтями.
Удерживая рвущиеся из груди крик ужаса, Жун Мэй оттолкнула его, блеснув
на мгновенье белой грудью с большими темно-розовыми сосками, и забилась в
угол салона. Путь к двери загораживал ее мучитель.
Он опять бросился на нее, тяжело падая грузным телом и цепко хватая
руками за отвороты халата. Ткань трещала и рвалась, обнажая тело, а старый
Ли Хунчжан тыкался лицом ей в шею, груди, живот, сопел и пыхтел, стараясь
повалить на диван.
- Отпусти, отпусти, - закусив нижнюю губу, бледнея от ярости и страха
отбивалась Жун Мэй.
Старый Ли, обхватив ее за бедра, прижался лицом к животу и больно
укусил, но она изловчилась ударить его коленом в подбородок, оттолкнуть и
вскочить на диван.
Тяжело дыша, всклокоченный, с выпученными глазами и трясущееся бородкою
Ли Хунчжан с плаксивой гримасой сидел на полу и держался руками за голову.
- Ты так больно ударила меня, женщина. Я велю слугам выбросить ночью
тебя в море.
- Меня послала императрица помогать тебе, Ли Хунчжан.
- Да, я знаю, - горестно согласился тот, щупая челюсть.
- Ты сделала мне больно. И года не прошло, как японец в Симоносеки едва
не убил меня, ранив в лицо, - и он потрогал желвак под глазом.
- Вон, даже пуля осталась, а теперь ты... Но кто ты?
- Я - Жун Мэй - племянница Жун Лу и фрейлина императрицы.
Высоко взлетевший в государственной иерархии китаец Ли боялся маньчжур,
правивших Поднебесной уже более двух с половиной столетий, и вызвать гнев
Жун Лу, а тем более императрицы Цыси он не осмелился.
- Жун Мэй, - уже льстиво забормотал он, - ты хорошо знаешь французский
язык, образована и разумна и я буду выслушивать твои советы. Но не сердись,
выслушай меня. Я стар и дряхл, но сердце мое не каменное, ему ведомы все
семь страстей. Судьба была ко мне сурова - насылала пронзительные бури бед и
захлестывала солеными волнами несчастий. Недолог тот день, когда зажгут по
мне поминальные свечи. Еще раз повторяю; я стар и дряхл, не могу быть
мужчиной, но прошу тебя, разделяй со мною ложе. Я плохо сплю, моей душе
одиноко и холодно. Пожалей меня, согрей мне ложе.
Жун Мэй передернуло от отвращения и Ли Хунчжан заметил это.
- Когда иссякает источник, река высыхает, когда подрубают корень,
дерево умирает. А мне надо выполнить волю императрицы, варварами защитить
Поднебесную от варваров. Помоги же мне собраться с силами...
Последние слова его развеяли колебания Жун Мэй. Она вздохнула и просто
сказала, - Хорошо, я приду завтра.
Старый Ли очень любил женское тело. Долгими ночами, лежа рядом с ней в
широкой постели, он не спал сам и не давал уснуть ей, гладя и сжимая ее
жадными руками. В большом количестве потреблял он снадобья из рогов оленя и
настойки женшеня в надежде вернуть себе молодость и мужскую силу. И очень,
очень редко ему это удавалось. И тогда он опять был счастлив, тем более, что
она позволяла ему все.
Китаец, начав самостоятельный жизненный путь маленьким деревенским
учителем, он проявил поистине бездну энергии, терпеливости и воли, чтобы
вознестись на высшие государственные должности, по традиции династии Цин, а
более по необходимости удерживать власть, занимаемые только маньчжурами.
Начало его возвышения как дипломата произошло в девятом году Туньчжи.* В
Тяньцзине были убиты двое назойливых миссионеров и сожжено французское
консульство. Захватившие десять лет назад Пекин, французы чувствовали себя
хозяевами в Китае и потребовали громадный выкуп и предания казни
тяньцзинского начальства. Чжилийский генерал-губернатор, в чьем ведении был
Тяньцзин, не сумел задобрить алчущего тигра, за что и был смещен. Дело стало
казаться безнадежным и опасным, маньчжуры из императорского окружения
страшились занять эту должность, поэтому выбор и выпал на китайца Ли
Хунчжана. И ему удалось задобрить дьявола. Поговаривали, правда, что этим
дипломатическим успехом Ли Хунчжан был обязан начавшейся в то время войне
между Францией *.Годы правления императора Тунчжи 1862-1874 и Пруссией, когда французы попали в безвыходное положение, потерпели
военное поражение и даже потеряли столицу. Но разве могут мелкие неурядицы
на задворках обитаемого мира как-то повлиять на такие события, едва ли не у
стен Пекина - столицы Поднебесной ?
Известно, яшма от времени не тускнеет, а меч становится от огня только
крепче. Прожив бурную жизнь военного и дипломата, он достиг значительных
успехов на обоих поприщах. Великий князь Гун пенял ему за поражение в
недавней войне с японцами за Корею и Симоносекский мирный договор, главным
действующим лицом которых был Ли Хунчжан. Но ведь издревле говорят, что даже
время завидует совершенству, даже круглое колесо превращается в бесформенные
обломки, даже полный сосуд опрокидывается...
Жун Мэй поразил бескрайний мир, сквозь который они прошли на пути в
Россию. Лазурный, как перевернутое бесконечное вечернее небо, океан с
ослепительной солнечной дорожкой; многоязычие, яркость и разнообразие
нищенских одеяние китайцев, малайцев, сннгалезцев, индусов и сикхов, негров
и арабов в Сингапуре и Коломбо, где они плетенными корзинами доставляли на
пароход уголь для кормления огнедышащего дьявола, а им - обилие фруктов и
свежую питьевую воду; высокомерные бедуины на презрительно рассматривавших
их грязных верблюдах по берегам желтого марева песчаной пустыни вдоль
Суэцкого канала; нищий и пыльный городишко Суэц, который запомнился ей тем,
что через круглое пароходное оконце у нее удочкою с вертевшейся рядом лодки
украли новый шелковый халат, и тем, что их пересадили на русский пароход
"Россия", на котором почему-то оказался, видимо уже ожидавший их важный
господин - русский князь Ухтомский - с преотвратительными манерами, сразу,
словно пиявка, прилипший он к Ли Хунчжану и уходивший к себе в каюту только
для сна и туалета; непривычно грубые звуки военного оркестра в первом же для
них русском городе Одессе; паровоз, выплевывавший клубы черного дыма и
белого пара, стремительно тащивший громыхающие по железным, уложенным на
землю, брусьям маленькие тесные домики, в которых их поселили, сквозь сочную
яркую весеннюю зелень от солнечной Одессы к туманному и холодному
Санкт-Петербургу - северной столице северных варваров.
Китайскую делегацию поселили в лучшей на то время петербургской
гостинице "Европейской". И сразу же начались бесчисленные и бесконечные
визиты всяких человечков, назойливо предлагавших свои услуги в качестве
гидов, поставщиков еды, напитков, одежды и безделушек; чиновников русского
министерства иностранных дел; офицеров, когда-либо побывавших в Китае и
спешивших засвидетельствовать свое почтение; купцов, навязчиво
интересующихся, что китайские гости могли бы предложить на продажу и что
желают купить; и, конечно, каждые день приходили жившие в Санкт-Петербурге
китайцы и маньчжуры, желавшие и просто поболтать и узнать новости с родины.
И у Жун Мэй был человек из Триады. Он был спокоен, немногословен, и
уверил ее, что его люди всегда будут рядом и что связаться с ним она всегда
сможет через гостиничного боя, вертлявого китайца, низко кланяющегося гостям
у входа. Начав переговоры с русским министром финансов, Ли Хунчжан был важен и
неуступчив, не спеша прощупывал планы и интересы русских. Не всегда Жун Мэй
понимала суть его осторожных вопросов и уклончивых ответов, однако сразу
уяснила, что русские домогаются разрешения на постройку железной дороги
через Маньчжурию, а Ли Хунчжан внутренне согласен, имея на то разрешение
императрицы Цыси, но боится продешевить, бережно торгуется, старается
вытянуть из русских все, что возможно. Он затягивал переговоры, потребовал
даже встречи с русским императором, еще и не коронованным, неполноценным по
традициям Поднебесной, и тот подтвердил желание России купить право на такую
дорогу.
Постоянно присутствуя на переговорах в качестве переводчика, и по долгу
службы хушану Яню и императрице Цыси, понимая, что в столь почтенном
возрасте Ли Хунчжан может что-либо выпустить из памяти, а спрос-то будет с
нее, Жун Мэй постоянно напоминала Ли Хунчжану, что за это право, по велению
императрицы, северные варвары обязаны будут защищать Поднебесную от Японии.
- Я помню, - уверял он. - Насколько мне известно, японцы боятся русских
как тигров. Если мы будем уступать японцам, то они все равно не помогут нам
против России. Если же мы сделаем небольшие уступки России, то сможем
использовать ее для устрашения Японии.
Ночами Ли Хунчжан вел с ней долгие беседы, рассказывал о своей жизни,
многочисленных военных и дипломатических победах, какой ценой моральных и
физических сил они ему доставались, и однажды ему в голову пришла мысль, а
нельзя ли составить соглашение с русскими министрами таким образом, чтобы
эти варвары обязались защищать Поднебесную не только от японцев, но и от
всех, кто попытается напасть на нее. Ведь как это было бы прекрасно - сидя
на горе наблюдать за схваткой алчных тигров...
- Но каким образом? - не поняла Жун Мэй.
- Как-то сделать так, чтобы в тексте подписанного соглашения давалось
широкое толкование варваров. Пусть они, подобно гадам, душат в объятиях и
жалят друг друга, не нарушая наш покой.
Жун Мэй тщательно обдумала детскую, жалкую мечту Ли Хунчжана и позвала
человека Триады. Уже вместе с ним она обсудила создавшееся положение и
велела дать много денег русским чиновникам министерства иностранных дел,
чтобы они изыскали возможности и написали текст соглашения именно таким
образом.
И им это удалось!
Уже в Москве, через три дня после больших для русских неприятностей на
широком поле по случаю коронации императора, перед подписанием текста
соглашения, а он был составлен в двух экземплярах на французском языке, Жун
Мэй внимательно изучила договор и шепнула Ли Хунчжану, что формулировка
интересующей их статьи очень удачна для Небесной империи. Тут случилась
небольшая заминка по какому-то поводу и всех пригласили завтракать. Может
быть, русский министр иностранных дел не был уверен, что у него хватит сил
подписать договор? После завтрака, за широким красного дерева столом Ли
Хунчжан и князь Лобанов-Ростовский подписали именно те широкие с голубыми
разводами и исполненные черной тушью текстом договора листы. Свой лист
русские куда-то унесли, а китайский Ли Хунчжан положил в тяжелый железный
ларец, запер на ключ и опечатал личной печатью.
ВИТТЕ. МОСКВА. КОРОНАЦИЯ.
Вечером 17 мая, после парадного спектакля в Большом театре,
закончившегося балетом "Прелестная жемчужина", царская чета, благосклонно
простившись со всеми, присутствовавшими в театре, отправилась отдыхать в
Петровский дворец, пригласив на ужин ближайшее окружение и некоторых
министров, чтобы решить срочные государственные вопросы.
Народу было немного: император о супругой, великие князья с женами,
Сергей Юльевич, начальник дворцовой охраны Гессе, обер-церемониймейстер
двора фон дер Пален, министр двора Воронцов-Дашков, министр иностранных дел
князь Лобанов-Ростовский, министр путей князь Хилков и кто-то еще. Да, и эта
последняя знаменитость, приблудный французик Папюс - не то чревовещатель, не
то алхимик, маг и волшебник, словом какой-то колбасник или зеленщик,
наплевший где-то, что обладает способностями телепатической связи с
потусторонними силами и поэтому пригретый черногорками. Неведомо почему
настроение и царской четы и гостей было тревожно-подавленным, изредка
возбуждаемое истеричными попытками черногорок - Анастасии и Милицы - супруг
великих князей Николая Николаевича и Петра Николаевича, разрядить
обстановку. Принялись было обсуждать последний номер журнала оккультных наук
"Изида", популярнейшего в их среде и почти целиком посвященного мадам
Блавацкой, наплели о ней столько вздора, что Сергей Юльевич вынужден был
вмешаться.
- Я имею честь состоять с ней в родстве, - начал он, и все
присутствующие, заинтересовавшись, замолчали. Общий, так сказать, гвалт
стих.
- У моего деда по матери, Андрея Фадеева, члена главного управления
наместника Кавказского, было три дочери и один сын. Старшая дочь, довольно
известная писательница времен Белинского, издававшая свои произведения под
псевдонимом "Зинаида Р.", была замужем за подполковником Ганом. Вторая дочь
была моя мать. Третья дочь осталась в девицах и сейчас живет в Одессе. Сын -
сейчас генерал Фадеев - служит на Кавказе. Так вот, у моей тетушки "Зинаиды
Р." были две дочери и сын. И старшая дочь, а мне она, стало быть, приходится
двоюродной сестрой, и есть мадам Блавацкая.
Великие князья, не чаявшие перебраться в соседнюю комнату, где мужчин
ждали батареи бутылок, сигары и карты, нахмурились, почувствовав, что он
надолго привлек общее внимание. Сознавая, что просто подняться и уйти будет
выглядеть бестактностью, да и не желая вызвать раздражения супруг и,
главное, царствующего кузена Николая и супруги его, Александры Федоровны,
они вынужденно скрывали раздражение. Присутствующие дамы, напротив, были
предельно заинтересованы, Сергей Юльевич это ясно чувствовал, особенно
царица.
- Сколько внимания и интереса, - подумал Сергей Юльевич, - а ведь за
всем этим кроется пошлость и безвкусица. Но продолжил.
- После смерти матери, "Зинаиды Р.", ее дочери переехали в Тифлис к
деду. Эриванский вице-губернатор сделал предложение старшей, так она и стала
Блавацкой. Замужество ее счастливым не было, не знаю по какой причине, и
она, сбежав от мужа, вернулась в Тифлис к деду. Семья моего отца, потомка
голландца, перебравшегося в балтийские губернии, когда те еще принадлежали
шведам, в это время также довольствовалась крышей дома генерала Федеева. Вы
все, может быть, хорошо знаете, громадный дом в переулке, ведущем с
Головинского проспекта на Давидову гору? Жили там по старинному, по барски,
одной дворни помню, было восемьдесят четыре человека... Да, так о
Блавацкой... Вокруг нее витал дух, так оказать, эротически-авантюрный, и дед
решил отправить ее к отцу, служившему где-то под Петербургом командиром
батареи. В сопровождении двух мужчин и двух женщин из великой дворни она
направилась в Поти, чтобы отсюда, через Одессу, добраться в Россию. В Поти,
в числе других, в это время стоял один английский пароход. Блавацкая
снюхалась с англичанином, капитаном этого парохода, была им спрятана в трюме
и вывезена за границу. В Константинополе она поступила в цирк наездницей, а
затем связалась с популярным в то время оперным певцом Митровичем и
гастролировала с ним по Европе. Через некоторое время дед получил письмо из
Лондона, в котором некий англичанин утверждал, что женится на его внучке и
увозит ее по коммерческим делам в Америку. Спустя еще некоторое время мы
узнали, что Блавацкая объявилась в Европе и стала ближайшим адептом
известнейшего спирита того времени -тридцать лет назад - Юма. Вот здесь она,
видимо, и овладела навыками и лексиконом телепатки, прорицательницы, а
жаргоном уличной цыганки-гадалки она владела с детства. Затем, не имея
специального музыкального образования, она с успехом выступает с сольными
фортепьянными концертами и становится даже капельмейстером оркестра
сербского короля Милана. Примерно в году шестьдесят третьем - четырнадцать
лет в ту пору мне был - она вернулась в Тифлис. Юной девушкой, понятно, она
уже не была, годы наложили свой отпечаток, но привлечь общее внимание она
сумела. И необыкновенным шармом, и многочисленными слухами о ее похождениях
и приключениях и, главное, спиритическими
таинственными сеансами, которые проводила в доме души не чаявшего в ней
деда. Впрочем, дед был строгих правил и не знал, или делал вид что не знает
о такой галиматье. Собиралась вся местная гвардейская Jeunesse d,oree1 и
граф Воронцов-Дашков в том числе. Здесь Сергей Юльевич кивнул явно
скучавшему, рассеянно слушавшему и томившемуся в ожидании чисто мужских
развлечений графу.
- Весь ее спиритуализм, или вызывание духов, сводился к верчению стола,
вызову духов давно умершее людей, чаще всего знаменитостей, вроде Наполеона
Буонапарте или Петра Великого, звяканью чайной посуды в буфете, игре
закрытого концертного фортепиано и нескромному женскому повизгиванию. Сеансы
проводились в темноте, а любопытных собиралось множество.
- Отношения ее с мужем стали налаживаться, но тут опять заявился
Митрович, вспыхнула былая любовь и они удрали в Киев. Там Митрович принялся
петь в опере, и довольно неплохо, быстро изучив под ее руководством русский
язык. Киевский генерал-губернатор князь Дондуков-Корсаков, служивший в свое
время в Тифлисе и знакомый с юной Блавацкой, тотчас решил углубить
знакомство, хорошо информированный о ее скандальной известности, но на этой
почве у них с Митровичем произошли разногласия. А так как князь Дондуков в
своих домогательствах оказался весьма настойчив, то Блавацкой и Митровичу
пришлось из Киева удирать. Они объявились в 0дессе, где мы с братом в то
время учились в Новороссийском университете. Блавацкая открыла здесь
цветочный магазин, магазинчик искусственных цветов и фабричку чернил, чем и
жила. Она часто приходила в гости к нам и вела с моей матерью долгие беседы.
Это была уже пожилая, а может быть мне так казалось, женщина, но в ней
чувствовался дух какой-то гениальности. Так, она, совершенно не учась,
свободно говорила по-французски, на английском, немецком,
сербско-хорватском, итальянском и не знаю еще на каких языках. Играла на
многих музыкальных инструментах, да так, что с успехом давала сольные
концерты на фортепиано в европейских столицах и служила капельмейстером у
сербского короля в Белграде. Без малейшего затруднения писала длиннейшие
письма стихами. И лгала. Лгала вдохновенно, творчески, совершенно не
затрудняясь в выборе темы, деталей и подробностей. Да так цветасто, что даже
мы, знавшие ее способности к фантазии и ничуть не верившие ей, сидели с
открытыми ртами. И популярной на всю Россию она стала, когда напечатала у
Каткова в "Русском вестнике" свои феерические рассказы "В дебрях Индостана".
Да, но торговые ее предприятия прогорели, Митрович получил ангажемент в
итальянскую оперу и уехал, забрав с собой и ее, в Египет, в Каир. В
Средиземном море их пароход потерпел крушение и утонул, а вместе с ним погиб
и Митрович, едва успев спасти свою Лорелею. Затем из Каира Блавацкая
перебралась в Лондон и создала там теософическое общество, а для привлечения
в него адептов отправилась в Индию, где изучила, или выдумала тайны
индусских религий. Впечатления этой поездки и легли в основу ее рассказов "В
дебрях Индостана". Вернувшись в Европу, она поселилась в Париже и стала
главой всех теофизитов, приобретя мировую известность. А вскоре и умерла.
Видя, что слушатели разочарованы столь прозаическим описанием жизни
властительницы дум, Сергей Юльевич решил позлатить пилюлю.
- В конце концов, если нужно доказательство, что человек не есть
животное, что в нем есть душа, которая не может быть объяснена каким-нибудь
материальным происхождением, то Блавацкая может служить этому отличным
доказательством. В ней, несомненно, был дух, совершенно независимый от ее
физического или физиологического существования. Вопрос только в том, каков
был этот дух, а если встать на точку представлений о загробной жизни и что
она делится на ад, чистилище и рай, то весь вопрос только в том, из какой
именно части вышел тот дух, который поселился в Блавацкой на время ее земной
жизни.
Но возмущенные сестры-черногорки все равно галдели, да и сестрички
царица и супруга московского генерал-губернатора великого князя Сергея
Александровича явно были недовольны отсутствием всякой мистической
таинственности в повествовании Витте. И для того, чтобы спасти положение и
удержать мужчин, черногорки и притащили этого французика, как его, да,
Папюса.
Папюс был дока по части затуманивания женских мозгов, да и не только
женских, а вообще склонных к всяческой заумной дури, и начал с историй про
колдунов и волшебников Франции времен Короля-солнца. Он пыжился, таинственно
понижая голос, делая пасы руками, попросил выключить электрический свет и
зажечь лишь одну свечу в канделябре, и от этого света его жирная короткая
фигура с тонкими ручками и ножками отбрасывала на стену поросячье-паучью
тень.
Великий князь Николай Николаевич даже застонал от острого приступа
ненависти к этому мерзавцу, но черногорки шипели - слушайте, слушайте, - и
пришлось смириться.
Сергей Юльевич обдумывал, как бы получше доложить царю о результатах
переговоров с Ли Хунчжаном, а Папюс тем временем таинственно шептал
по-французски.
- При Короле-солнце в столице Франции процветали и хиромантия, и черная
магия, и культ сатаны, и многие другие таинственные учения, Дело дошло до
того, что в июле 1677 года в исповедальне у иезуитов на улице Сен-Антуан
удалось обнаружить проект отравления короля и дофина. В начале декабря
лейтенант полиции Ла Рейни арестовал бывшего офицера Луи де-Ванаиса и его
любовницу. В бумагах, захваченных у этих лиц, обнаружилось сообщество
алхимиков, фальшивых монетчиков и магов, среди которых были и священники,
офицеры, банкиры, светские дамы и люди всевозможных профессий и состояний. В
начале следующего года полиция обнаружила еще более ужасные вещи, еще через
год Ла Рейни арестовал колдунью Марию Босс с дочерью и двумя сыновьями утром
в одной постели, где все они лежали голые. Немного позже была арестована и
Катерина Деза, жена ювелира Антуана Монвуазена, прозванная Вуазеншей, одна
из величайших преступниц, котарых когда-либо видел свет. Все арестованные
были связаны друг с другом, принадлежали к одному кругу, но центром,
собиравшим их, была Вуазенша. Луи де-Ванаис был специалистом по призыванию
Сатаны. Вуазенша имела целый ряд специальностей, но более всего занималась
отравлениями. У Вуазенши было очень много клиентов, оплачивавших ее труды
иногда громадными суммами. За каждое успешное отравление она получала до
шестидесяти тысяч франков. Резиденцией Вуазенши был Вильнев-сюр-Грануа,
между стенами и кварталом Сен-Дени. Здесь у нее был дом и сад, где почти
круглый год шло шумное веселье. Окруженная толпой поклонников, она в диких
попойках прокучивала все, что доставляли ей клиентки и клиенты. Главной
показной стороной ее искусства были гадание на картах и хиромантия. Свои
предсказания она изрекала одетой в роскошную мантию фантастического покроя,
стоившую около семидесяти тысяч франков. Однако не все ее клиенты
удовлетворялись этим уж слишком обычным видом колдовства. Для более
требовательных приходилось заклинать сатану и служить "Черную мессу". Эту
кощунственную службу совершал старый кривой священник аббат Гибур,
постоянный компаньон Вуазенши во всех ее предприятиях. Для совершения обряда
он являлся в черном священническом одеянии. Та особа, для которой читалась
месса, помещалась совершенно нагой на столе перед алтарем, в руках она
должна была держать зажженую свечу, и золотая чаша ставилась ей на живот. На
каждой мессе аббат длинной иглой закалывал младенца и кровь этой жертвы
собирал в чашу, где смешивал с различными волшебными составами. Чтобы месса
была действенной, ее совершали до трех раз подряд. Таким образом, Вуазенша и
аббат Гибур загубили до пятисот младенцев. На суде перед знаменитой Chambre
Selenie Вуазенша была уличена во всех совершенных ею кощунственных деяниях и
вместе с несколькими своими сообщниками сожжена на Гревской площади в 1680
году. Расследования о приверженцах магии не прекращались долгие годы после
ее смерти. Палата, ведавшая преступлениями против религии, нашла более
четырехсот человек, виновных в занятиях черной магией и других
преступлениях. При этом следователи наткнулись на неожиданное открытие.
Оказалось, что Вуазенша и ее помощники в числе своих клиентов имели и
известную, одно время всевластную, фаворитшу короля мадам де Монтеспан. Та,
в 1672 году, когда она прискучила королю и Людовик ускознул от чар своей
фаворитки, обратилась за помощью к Вуазенше. Аббат Гибур по ее просьбе
прочитал ей "Черную мессу" и мадам Монтеспан сразу уверовалась в силу
колдуньи: король к ней вернулся. Но на сей раз Людовик недолго оказывал ей
свое расположение. Вскоре она была оставлена насовсем и тогда решила при
помощи Вуазенши отравить короля вместе с новой его любовницей мадемуазель де
Фонтьяж. За это колдунье было обещано полтора миллиона франков. Когда этот
секрет, вместе с другими секретами Вуазенши, открылся, король был глубоко
опечален, узнав о замыслах своей бывшей любовницы. Не желая громкого
скандала, он собственноручно сжег дела, компрометирующие мать его побочных
детей. Скомпрометированность мадам Монтеспан спасла многих. Среди обвиняемых
была и Олимпия, первая любовь короля, и герцогиня Бульонская, и виконтесса
де Полиньяк и многие другие. Они избежали казни, но представители и
представительницы буржуазных семей, на свою гибель пытавшие счастье у
Вуазенши, были казнены. Последним отголоском дела Вуазенши был изданный в
1682 году приказ парламента об изгнании из Франции всех магов и волшебников
и ужесточении правил продажи ядовитых веществ. Дамы внимали Папюсу едва ли не с открытыми ртами, да и мужчины
выглядели весьма заинтригованными.
- Обывательская любовь к сплетням, пересудам и всяческим слухам, -
подумал Сергей Юльевич, но тут же спохватился, отметив, что этот
исторический экскурс Папюса и сам выслушал с интересом.
- А теперь покажите свои способности, мсье Папюс, - наперебой
зачирикали взбалмошные черногорки, где-то откопавшие это чудо и безмерно им
гордившиеся. Так дети хвастают перед сверстниками пойманной лягушкой.
У царицы лицо исказилось гримасой зависти и Сергей Юльевич понял, что
она позаботится о спасения своей репутация, добудет себе божьего человечка,
который этого французика заткнет за пояс.
Перед царствующими особами Папюс капризничать не решился, махнул
застывшему у дверей мажордому убрать все со стоявшего в центре гостиной
тяжелого, красного дерева круглого стола, мягким жестом сверху вниз, как бы
придавливая, погасил горевшую в двух саженях от него единственную свечу и
водрузил на край стола неведомо откуда появившееся у него в руках
флюоресцирующее мягким опаловым светом фарфоровое блюдце. Тишина стояла
неимоверная; все затаили дыхание.
Папюс что-то тихонечко забормотал и блюдце поплыло по кругу. Стол
вертелся! Со вздохом изумления все несколько отодвинулись от стола,
опасаясь, как бы он не доставил каких неприятностей.
Столешница сделала полный оборот и блюдце таинственным, непостижимым
образом переместилось в центр.
- Явите дух, явите дух, - Милица явно страдала недержанием.
- Дух кого, Ваше высочество? - спросил Папюс.
- Петра Великого, - испуганно-нерешительно ответил Николай.
Полной темноты в комнате не было, сквозь открытые_окна проникал свет
газовых уличных фонарей, и было видно, что Папюс достал из кармана сюртука
нечто, завернутое в платок. Делая пасы руками над столом, он развернул
платок, просыпал на блюдце кучкой порошок и уронил несколько капель тяжелой
тягучей жидкости.
- Уж не калий ли марганца с глицерином? - весело подумал Сергей
Юльевич.
И правда, на блюдце появился огнедышащий вулканчик, испускавший вонь и
дым. Дым застыл над столом белым облачком, отдаленно напоминавшим
всклокоченную голову Петра Великого с вытаращенными от гнева за
потревоженный сон глазами.
И тут черт дернул царствующего Николая Алевсандровича, перед завтрашней
коронацией, задать вопрос.
- Скажите, царь Петр, каково будет мое царствование?
- Кровь..., - или нечто подобное и почему-то по-французски проскрипело
в ответ тающее облачко.
- Дурак, нашел что чревовещать, - в сердцах подумал Сергей Юльевич и
заметил, что все присутствующие так же неодобрительно отнеслись к ответу
царя Петра.
Папюс понял свою оплошность и попытался, оправдываясь, объяснить, что
дух хотел сказать..., но тут Милица, спасая положение, велела зажечь свечи и
заявила, что знает абсолютно надежный способ гадания, древний, исконно
русский, описанный еще более ста лет назад в "Словаре русских суеверий".
Она крикнула принести псалтырь и медный ключ, от двери или бюро,
безразлично. Ключ до середины она как бы вставила в псалтырь и веревочкой
обязала книгу, продев ее кончик в торчащее наружу ушко ключа. Потом обвела
глазами присутствующих и, обращаясь к Сергею Юльевичу, а он был росл и
потому заметен, сказала, - Вот, министр, держите за эту веревочку. Я буду
читать молитву и, если псалтырь завертится, то это хороший признак.
- Почему это я? - забеспокоился Сергей Юльевич, не любивший находиться
в центре внимания и отмечая, что Милица, подстраховываясь, закручивает
веревочку, чтобы заставить ее раскручиваться потом обратно.
Милица забормотала псалом, Сергей Юльевич покрепче ухватился за
веревочку, псалтырь повис и остался недвижим. Чертыхнувшись про себя, Сергей
Юльевич тихонечко подергал за кончик веревочки, но и это не помогло.
Сконфуженные, все разом засуетились, задвигались, загалдела, а
брательники, великие князья Николай Николаевич а Петр Николаевич, вкупе с
Сергеем Александровичем, решительно велели мужчинам перейти в соседнюю
комнату и заняться сугубо мужскими играми и развлечениями.
Больше всех суетился московский генерал-губернатор великий князь Сергей
Александрович, чувствовавшей себя несколько виноватым за конфуз и потому
старавшийся переключить внимание гостей на приятные темы.
Здесь выпили и раз, и два, и три, и закусили, чем бог послал, а для
семейства Романовых он, понятно, не скупился, и заговорили о дне завтрашнем.
- Коронация будет происходить в Успенском соборе Кремля. Затем отдых,
позже праздничный бал в Колонном зале Дворянского собрания, а вечером бал у
французского посла Монтебелло. Джя простонародья устраиваем массовые гулянья
на Ходынском поле. Там выстроены карусели, качели, будет играть
симфонический оркестр. Народу раздадут кульки с сайками, кусочками колбасы,
леденцами и орехами. На бал к послу Монтебелло уже доставлено сто тысяч роз
из Прованса, - сглатывая слюнку зависти зачем-то добавил тоже далеко не
нуждавшийся великий князь Сергей Александрович.
Услышав о ста тысячах, царь самодовольно усмехнулся и тут же обратился
к Витте.
- Как там идут наши переговоры с китайцами?
Все заинтересованно насторожились.
Министр иностранных дел князь Лобанов-Ростовский, понимавший, что
разговор на подобную тему весьма нежелателен в таком широком кругу, сделал
было протестующий жест, но Сергей Юльевич не счел нужным уклониться от
заданного священней особой императора прямого вопроса, да и тайная радость
распирала, вырывалась наружу фонтаном красноречия.
- Договорились о концессии на строительство железной дороги через всю
Маньчжурию от Читы до Владивостока. Концессии будет выдана на имя
Русско-Китайского банка и явится стержнем готового к подписанию
русско-китайского оборонительного, против Японии, - уточнил он, - договора.
В случае нападения Японии на Китай, Корею или Россию, этот союзный договор
вступит в силу. Мы построим дорогу, якобы, для того, чтобы быстро доставлять
наши войска к театру военных действий. К театру - это очень хорошо, потому
что театр может возникнуть в любом месте, и мы позже вернемся к другим
направлениям дороги. Кроме того, все китайские порты на время военных
действий будут открыты для российского военного флота, что решит вопросы
бункеровки топливом, проведения ремонта и обеспечения запасами водой и
продовольствием.
Все присутствующие давно были осведомлены о тайных переговорах Витте с
Ли Хунчжаном и знали, что цель этих переговоров - экономическая аннексия
Маньчжурии. Они чувствовали запах многомиллионной наживы и стремились
оказаться первыми при дележе жирного пирога.
Сергей же Юльевич, как добросовестный чиновник, истово заботившийся о
деле, к которому был приставлен, а поскольку в настоящее время он был
министром финансов, подумал, глядя на разгоряченные выпивкой и страстью к
наживе лица, - Первым у блюда буду я, потому вы у меня ничего не подучите,
все в казну пойдет.
Но смолчал.
А на утро была Ходынка. А на утро была Ходынка. Сергей Юльевич собирался ехать на Ходынское
поле, чтобы послушать концерт в исполнении громаднейшего оркестра под
управлением известного дирижера Сафонова, когда узнал эту в высшей степени
печальную весть. Ему рассказали, что во время ужасной давки были убиты и
покалечены около двух тысяч человек. Сергея Юльевича мучил вопрос - как же
поступят со всеми этими пострадавшими, успеют ли раненых разместить в
больницах, а трупы убрать с виду, чтобы не печалить веселившийся народ,
государя-императора с супругой, его тысячную охрану, свиту и иностранных
гостей.
Когда он приехал туда, то вскоре подъехала и коляска Ли Хунчжана. Войдя
в беседку к Витте и уже зная о несчастье, китайский сановник спросил, правда
ли, что произошла такая большая катастрофа и есть около двух тысяч убитых и
покалеченных?
Сергею Юльевичу пришлось нехотя подтвердить.
Тогда Ли Хунчжан поинтересовался, будет ли о несчастье доложено
императору?
- Конечно же, - ответил Витте, - доложено было немедленно после
катастрофы.
Ли Хунчжан помахал головой и укоризненно сказал, что у них в Китае
государственные деятели поопытней.
- Вот когда я был генерал-губернатором столичной Чжилийской провинции и
у меня от чумы поумирали десятки тысяч человек, я всегда говорил богдыхану,
что у меня все благополучно, никаких болезней нет, все живы и здоровы. И
если бы я был сановником вашего государя, я тоже бы скрыл от него
происшедшее. Зачем же мне его, бедного, огорчать?
- Ну, все-таки мы ушли далее Китая, - подумал Сергей Юльевич. - Какое
благо, что император Николай Александрович человек очень добрый и
чрезвычайно воспитанный; от него, если можно так выразиться, светлыми лучами
исходит дух благожелательности. Я могу сказать, что я в своей жизни не
встречая человека более воспитанного, нежели его величество. Когда он
приехал с императрицей и великими князьями, уже, конечно, зная о печальном
происшествии, то не отменил празднества. Какое мужество, какое благородство.
На его лице можно было заметить лишь некоторую грусть и болезненное
выражение лица. За месяц общения Сергей Юльевич внимательно приглядывался к Ли
Хунчжану. Его интересовало все: и как он одевается, как ест, привыкая к
европейской сервировки стола и столовым приборам, как он относится к младшим
членам китайской делегации на коронации, как слушает, глядя в рот, его, а
потом своего женоподобного писклявого переводчика, как курит кальян,
сморкается, вытирает пот; шумно дышит... Своеобразный человек.
Сергей Юльевич заметил, что Ли Хунчжан весьма воспитан, но на свой,
китайский манер. Он считал, что представляя Срединную империю, ему следовало
быть со всеми важным, чтобы внушить как можно больше почтения. Был такой
случай. Сидели они вдвоем с Ли Хунчжаном и неторопливо разговаривали. Вошел
слуга и доложил о приезде с визитом бухарского эмира. Ли Хунчжан сразу
принял важную позу, а когда эмир со своей свитой вошли, встал и церемонно
поклонился, здороваясь. Вид его был столь важен, что эмир, судя по всему,
был изрядно шокирован. Восточные люди весьма чувстительны к малейшим
оттенкам в обращении. Тогда эмир дал понять Ли Хунчжану, что визит он нанес
только потому, что тот представляет китайского императора, и принялся
расспрашивать Ли Хунчжана о здоровье богдыхана, о здоровье его матери, и
совсем не интересовался ни здоровьем, ни вообще личностью самого Ли
Хунчжана. Китаец, конечно, очень обиделся, но вида не подал.
0н, в свою очредь, стал допытываться у эмира бухарского, какой тот
религии, заявляя, что китайцы держатся религиозных начал, установленных еще
Конфуцием.
Эмир объяснил Ли Хунчжану, что он мусульманин, основателем их религии
был Магомет, и вкратце пересказал суть их религии.
Визит закончился, эмир со свитой пошли к выходу и Ли Хунчжан с довольно
униженным видом отправился проводить их до самой коляски. Когда коляска уже
тронулась, Ли Хунчжан что-то закричал. Коляска остановилась и русский
офицер, бывший у эмира переводчиком, спросил, что случилось? Тогда Ли
Хунчжан велел передать эмиру, что он вспомнил, как этот Магомет, который
основал религию эмира, ранее был в Китае, оказался там каторжником, потом
его из Китая выгнали, и вон оказывается, где он объявился.
Озадаченный эмир укатил, а Ли Хунчжан, весьма довольный местью,
вернулся в гостиницу. Против Японии же! Государь император уполномочил Сергея Юльевича
переговорить с министром иностранных дел князем Лобановым-Ростовским по
вопросу заключения оборонительного договора с Китаем. Ничего нельзя оказать
о нем плохого, человек он был видный, весьма образованный, очень светский,
отлично владел языками, очень хорошо владел пером, очень склонен был к
серьезным занятиям, например различным историческим исследованиям, в
основном родословным, хотя никогда в жизни серьезными делами не занимался.
Вообще, ум у него был более блестящий, нежели серьезный, так бывает. И с
зайчиком.
Хотя ему было уже за шестьдесят, он оставался крайне легкомысленным. И
едва не свел всю громадную, можно сказать, работу Сергея Юльевича к конфузу,
а Россию едва не поставил в весьма рискованное положение.
Сергей Юльевич пришел в министерство иностранных дел к князю Лобанову и
рассказал ему о результатах переговоров с китайским представителем Ли
Хунчжаном, о чем Лобанов, конечно же, был информирован. Он тут же взял перо
и в совершенно превосходной последовательной форме составил проект
соглашения. Потом он передал написанное Сергею Юльевичу с просьбой проверить
и внести необходимые поправки. Витте был удивлен верностью и тонкостью
изложения и точностью формулировок.
На следующий день князь Лобанов побывал у государя и позже передал
Сергею Юльевичу одобренный его величеством проект, в котором, к своему
удивлению, Витте увидел, что пункт о нашем с Китаем оборонительном союзе был
обобщен. В новом проекте договора было указано, что в случае нападения
кого-либо на Китай, Россия, всеми своими сухопутными и морскими силами
должна защищать его, а в случае нападения на нас, Китай должен помогать нам.
Но не указано, что от Японии. Но это же громадная разница - защищать Китай
от Японии или от любой державы! У Китая постоянно возникают недоразумения с
Англией относительно Тибета, с Францией, нашей союзницей, из-за Тонкина. Да
и другие страны имеют отношения с Китаем. Это было бы в высшей степени
опасно брать на себя оборону Китая от всех держав. Да узнай кто о нашем
соглашении, это бы возбудило против нас множество европейских держав.
Князю Лобанову свое неудовольствие Сергей Юльевич не показал, какая-то
робость его удержала, но в тот же день он отправился к государю и доложил
ему, что вот смысл наших соглашений с Ли Хунчжаном князь Лобанов изложил
сперва правильно, но теперь в нем оказались весьма опасные изменения.
Государь велел Сергею Юльевичу ехать к Лобанову, тем более, что
министерства финансов и иностранных дел расположены в одном здании, и
уговорить его написать договор так, как нужно. Витте же мешала врожденная
его деликатность: князь Лобанов и служит значительно дольше его, и в
товарищах министра внутренних дел уже побывал, послом был в Константинополе
и в Вене, и вообще - в отцы ему годится. Тогда Его высочество пообещали
лично уладить этот в высшей степени важный вопрос.
Уже в Москве, перед коронацией, государь сказал Сергею Юльевичу, что
свое мнение о неудобстве для нас принять оборону Китая от всех держав он
Лобанову-Ростовскому изложил и что тот с ним согласился. Сергей Юльевич и
успокоился, тем более, что виделся с министром иностранных дел уже несколько
раз и тот ни словом не обмолвился с ним по этому предмету.
Через три дня после коронации, 22 мая съехались они для подписания
секретного соглашения в доме, который специально был снят в Москве на время
коронации для министра иностранных дел. С русской стороны уполномоченными
были князь Лобанов и Витте, а с китайской - Ли Хунчжан, который перед тем
получил соответствующие полномочия телеграммой из Пекина.
К подписанию были подготовлены два экземпляра соглашения -один для
Китая, другой - для нас. Князь Лобанов объявил, что проект договора
изучался, обсуждался и мы можем его подписать, и передал один экземпляр Ли
Хунчжану, а другой взял Сергей Юльевич, совершенно без задней мысли,
уверенный в правильности редакции. И вдруг, к своему ужасу, он обнаружил,
что князь Лобанов оставил текст в своей, неверной и очень опасной для
России, редакции. Сергей Юльевич отозвал князя в сторонку и, поступившись
деликатностью, сказал ему об этом.
Спасла их находчивость князя. Посмотрев на часы, он хлопнул в ладоши и
велел вошедшим лакеям подавать завтрак. Потом он пригласил к столу Ли
Хунчжана и присутствующих, сказав, что стол накрыт и кушанья могут
испортиться.
Пока длился завтрак, двое секретарей переписали договор и он получил
верную редакцию. Сергей Юльевич еще много раз встречался в первопрестольной с Ли
Хунчжаном и тот говорил, что, как друг России, советует ни в коем случае не
идти на юг от железной дороги, потому что китайцы, в своем большинстве,
неодобрительно смотрят на европейцев, считают , что все зло в империи
происходит от "белых дьяволов", и что продвижение России на юг вызовет
неожиданные и самые печальные последствия как для России, так и для Китая.
- Да, если бы мы точно держались этого чрезвычайной важности договора,
нам не пришлось бы пережить всю горечь позорной войны с Японией и наши
позиции на Дальнем Востоке были бы весьма прочны, - уже потом, много лет
спустя думал Сергей Юльевич. Летом товарищ Сергея Юльевича по министерству финансов Петр Михайлович
Романов выехал в Берлин, где он и посланник китайской империи Сюй Цзинчэн,
который одновременно был и посланником в России, и имевший обыкновение всю
зиму и весну жить в Петербурге, а лето и осень - в Берлине, составили и
подписали проект концессии.
Концессия на строительство Восточно-Китайской железной дороги
выдавалась Русско-Китайскому банку, который, в свою очередь, передавал это
право создаваемому Обществу Восточно-Китайской железной дороги. Вскоре
проект концессии был утвержден русским правительством и правительством
богдыхана. Сергей Юльевич уже понял, что китайцы ни в какую не согласятся на
казенную государственную железную дорогу в свои пределы. Они боятся, конечно
же, и с весьма большим основанием, подобных требований других государств.
Ему же очень не хотелось, да что там не хотелось, не собирался он выпускать
из рук министерства финансов такое важное для России дело. И тогда,
поразмыслив, он предпринял обходной маневр. Концессия, как уже было сказано,
была выдана Русско-Китайскому банку, а тот передавая это право не
существующему еще Обществу КВЖД. Сергей Юльевич внес в проект соглашения
русского правительства с Русско-Китайским банком об образовании Общества
КВЖД статью, согласно которой из тысячи акций по пять тысяч рублей каждая,
что составит капитал Общества, семьсот обязательно резервировались для
правительства и передавались в Государственный банк. Остальные триста акций
могут быть размещены среди частных лиц, но это уже была его уступка Альфонсу
Ротштейну, представителю французских финансистов. Сергей Юльевич ожидал
больших дивидендов от акций и хотел, чтобы они оседали в казну государства.
К счастью, вопрос об участии частных лиц в капитале Общества разрешился
благополучно и все акции Общества перешли в Государственный банк. За это
Русско-Китайскому банку было выплачено пять миллионов рублей, как банкиру
Общества.
Сергей Юльевич распорядился дать объявление в "Правительственном
вестнике" об открытии подписки на акции Общества в самый день подписки и,
таким образом, подписка кончилась не начавшись. Все акция Общества стали
принадлежать государству, а чтобы казна понесла минимальные потери, Витте
заключил соглашение с правлением Общества об уплате русскому правительству
четырех миллионов рублей за изыскания, проведенные на трассе будущей линии в
Маньчжурии. Из этих четырех миллионов три были сразу переведены в
Русско-Китайский банк в так называемый "Ли Хунчжанский фонд". Один миллион
пошел, следовательно, в доход казны, но и правление Общества осталось с
одним миллионом, на весьма коротком поводке - без акций и, практически, без
денег. Финансировать строительство Сергей Юльевич решил за счет выпуска
облигаций.
Одним из в высшей степени неудобных условий концессии, выданной
китайским правительством, Сергей Юльевич считал обязанность передать через
восемьдесят лет дорогу бесплатно китайской стороне. Но обойти это неудобство
было невозможно. Зато обусловленное концессией право правительства богдыхана
через тридцать шесть лет приступить к выкупу дороги он постарался
максимально затруднить.
Уж если китайцы и вздумают выкупать, то пусть крупно раскошелятся. Он
включил в концессионный контракт требование не только выплаты всех сумм,
которые будут затрачены на строительство, но и всех долгов, сделанных для
дороги, да с наросшими за то время на них процентами. Сюда войдут и "Ли
Хунчжанский фонд" и те семь миллионов рублей, которое Общество обязалось
вручить правительству богдыхана в день открытия движения по дороге. Вечно
затыкающему свои бюджетные дыры международными займами китайскому
правительству, находящемуся в долгах, как в шелках, не потянуть выкуп
дороги. Это ему обойдется, по предварительным и самым скромным подсчетам,
миллионов в семьсот рублей. Нет, это положительно невозможно!
Китай, по условиям контракта, представляет России, на треть ниже
морских, таможенные пошлины, свободу от китайских налогов и сборов и право
устанавливать на дороге свои тарифы за перевозку грузов. А самое главное -
полоса отчуждения. Здесь мы вольны будем бесплатно пользоваться необходимыми
для постройки, эксплуатации и защиты дороги землями, размещать свою полицию
и сторожевую охрану, бесплатно пользоваться необходимыми для строительства
материалами - камнем, грунтом, песком, известняком... Все это значительно
ускорит и удешевит строительство.
- Грандиозное, грандиознее дело во славу России! - радовался Сергей
Юльевич. Граф Филипп Эйленбургский любил пешие прогулки по Берлину, столице
Пруссии, уже четверть века и всей Германии. Так и сегодня, ранним июньским
вечером 1896 года, по установившемуся за три последних года обычаю по
четвергам наносить визит барону Фридриху-Августу фон Гольштейну - тайному
легационному советнику министерства иностранных дел империи, жившему на
одной из тихих улочек, примыкавших к Тиргартену, граф Филипп неспешно шел по
Унтер-ден-Линден вниз, к Бранденбургским воротам, мимо Пассажа с его столь
популярным Паноптикумом, потом массивного тяжелого серого здания
министерства внутренних дел, грозы вконец распоясавшихся социал-демократов,
шел, заглядывая в живые, веселые лица успевших уже покрыться ровным
бронзовым загаром хорошеньких молодых женщин, часто попадавшихся навстречу
высокомерных офицеров с воинственно закрученными a-la Вильгельм усами,
толстых господ в котелках и шляпах, скрывающих блестящие лысины, покрытые
зачесанными набок редкими остатками былых волос, нарядных детишек,
сопровождаемых строгими чопорными гувернантками в белых блузах и белых же,
до локтя, кружевных перчатках, бледные лица опрятно одетых пролетариев,
багровые лица пожилых бюргеров - любителей пива и айсбана, блестящие
любопытствующие глаза совершавших экскурсии по городу иностранцев,
сопровождаемых громкоголосыми развязными fremdenfurers. Выйдя на Парижскую
площадь, граф неожиданно для себя обратил внимание, что фланирующая его
походка вдруг сменилась четким, упругим, твердим шагом солдата и тут же
услышал пронзительную флейту и дробь барабана, - из-за Бранденбургских ворот
показалась марширующая рота. Граф остановился, пропуская солдат, старательно
выпячивающих серые мундирные груди, высоко поднимающих до блеска начищенные
носки и резко отбивающих шаг; от усердия и жары их молодые лица были покрыты
потом, а подмышки темнели мокрым сукном. Полюбовавшись молоденьким
лейтенантом на огромном вороном коне впереди роты, граф Филипп поднял глаза
на правившую одной рукой квадригой, а другой протягивающей лавровый венок
над Бранденбургскими воротами чугунную Победу. И скривился. Победа,
побывавшая в плену, не вызывала у него почтения. Благо, что историю помнят
весьма немногие и подобные чувства при взгляде на символ могущества Германии
возникали у немногих прохожих. В 1807 году корсиканский коротышка увез
плененную Победу в Париж, а спустя семь лет русские благосклонно вернули
опозоренную французами богиню. Да, русские... В вечерней беседе им будет
уделено особое внимание. Но вот и Тиргартен.
Граф Филипп поднялся по каменным ступеням к крепкой дубовой двери с
начищенной бронзовой рукояткой, ткнул палацем в белую эмалированную кнопку
новомодного электрического звонка под табличкой с надписьо "Тайный советник
Ф.Гольштейн", краем глаза отметил шевельнувшуюся штору в окне правого эркера
и почти сразу шагнул в услужливо распахнутую дверь. В просторной прихожей он
аккуратно поставил трость в круглую подставку с отверстиями для тростей и
зонтов и повесил шляпу на отросток оленьего рога, привезенного из России
охотничьего трофея хозяина дома, рядом со светлой тирольской шляпкой доктора
фон Хассе и форменной фуражкой графа Альфреда фон Шлиффена, чьи голоса были
слышны из отрытых дверей зала. Скромный черный котелок хозяина дома с
высокой тульей и жесткими маленькими полями покоился на самом верхнем
отростке рогов.
Мимо присевшей в книксене служанки, только что открывшей ему дверь,
граф Филипп прошел в просторный зал с обеденным столом в центре, покрытым
коричневой бархатной скатертью и застывшими вокруг него стульями с высокими
гнутыми спинками. Хозяин дома с гостями - начальником Большого Генерального
штаба графом Шлиффеном и председателем Пангерманского союза доктором фон
Хассе сидели на сафьяновых козетках в затененном от вечернего солнца
палевыми шелковыми гардинами эркере.
Слуга накрывал стол, тихонечко позвякивая серебром и фарфором.
"Любители устриц" в сборе - позволил себе пошутить граф Филипп, намекая
на двухгодичной давности фельетон в "Кладдердатч", острие которого было
направлено в хозяина дома барона Гольштейна, но в целом срывавшего покров
тайны с процесса определения целей и задач внешней политики объединенной
Германии и с подлинных творцов ее курса. В персонажах фельетона они сразу
узнали себя; внешне негодовали на автора, но в глубине души гордились своей
ролью и сознавали, что он прав.
Шестидесятилетний хозяин дома, убирая томик Хакслендера со стоявшего
рядом с софой кресла, кивнул гостю крючковатым подбородком, приглашая
садиться. Взгляд его колючих белесых глаз был напряжен, видимо Эйленбург
прервал его речь и хозяин дома старался удержать важную мысль, чтобы
продолжить ее внимательно слушавшим собеседникам.
- Освежаете в памяти свои российские и американские приключения, герр
барон? - кивая на книгу спросил граф Филипп, желая сбить его с мысли, чтобы
барону пришлось возвратиться назад, и посвятить его в истоки их беседы.
- Да, Фили, - хозяин явно сбился с мысли. - мы говорили о новейшей
истории наших взаимоотношений с Россией. Но вы, впрочем, ничуть не опоздали.
Так вот, в начале шестидесятых я служил почти три года в прусском посольстве
в Санкт-Петербурге под начальством герцога Лауэнбургского, - бывшего своего
благодетеля, опекуна и наставника, едва ли не ставшего тестем, Отто Бисмарка
барон Гольштейн называл этим не столь давно пожалованным кайзером
Вильгельмом II титулом с видимой неприязнью, ощутимой завистью, горечью и
явно насмешливо, - и считаю взаимоотношения с Россией краеугольным камнем
всей нашей внешней политики.
Ярким китайским веером барон обмахнул лицо - было довольно душно - и
заговорил менторски - четко и размеренно.
- Россия в настоящее время занята упрочением своих позиций в Европе.
Успешно завершив войну с Турцией в январе семьдесят восьмого года, она
существенно изменила существовавшее положение в свою пользу за счет
балканских славян. По Сан-Стефанскому мирному договору от 3 марта семьдесят
восьмого года Сербия, Черногория и Румыния получили независимость,
освободившись от турецкого гнета. Болгария получила автономию, обязавшись
уплачивать Порте лишь дань; Россия вернула себе Южную Бессарабию и получила
владения в Закавказье. И так далее. Главное - Россия покушается на Балканы,
явно стремится обосноваться там навсегда. И имеет там мощную поддержку.
Особенно плохо было то, что автономная Болгария получила выход к Черному и
Эгейскому морям, тем самым потенциально представляя России выход в
Средиземное море минуя проливы. В июне того же, семьдесят восьмого года в
Берлине прошел конгресс, в котором приняли участие страны, подписавшие
Парижский трактат пятьдесят шестого года. На этом конгрессе объединенными
усилиями стран Западной Европы - Великобритании, Австро-Венгрии и Пруссии, я
умышленно оговорился, назвав к тому времени уже объединившуюся Германию
Пруссией, бывшей ядром объединенной империи, но при пассивной позиции
Франции, удалось нейтрализовать успехи России на Балканах и пересмотреть
статьи Сан-Стефанского мирного договора. Хотя Румыния, Сербия и Черногория
остались независимыми, князь Бисмарк помог австро-венгерским Габсбургам
добиться оккупации Боснии и Герцеговины и стать фактически хозяевами
западной части Балканского полуострова. Год спустя Бисмарк и министр
иностранных дел Австро-Венгрии Андриаши подписали в Вене автро-германский
союзный договор. Франция дрогнула и в противовес нашему договору стала
заигрывать с Россией. Там у нее оказались союзники в лице русского военного
министра Милютина и начальника Главного штаба Обручева. В восемьдесят первом
году Бисмарку удалось восстановить Союз трех императоров, собрав в Берлине
на переговоры представителей Германии, Австро-Венгрия и России и заключив
так называемый "перестраховочный" германо-австро-русский договор о
нейтралитете. 0 нейтралитете на случай, если одна из них окажется в
состоянии войны с четвертой державой. По этому договору стороны обязались
следить и за тем, чтобы Турция соблюдала принципы закрытия проливов.
Подписывая договор, все три стороны руководствовались собственными
интересами. Россия, боясь английского флота и повторения Крымской войны,
была заинтересована в закрытии проливов; Австро-Венгрия стремилась
утвердиться в Боснии и Герцеговине; нам было нужно избежать франко-русского
союза, который страшил Бисмарка. В восемьдесят четвертом году он продлил
этот договор еще на три года. В августе восемьдесят шестого года, да, десять
лет назад, после государственного переворота в Болгарии, когда Александр
Баттенбергский, немецкий принц и офицер прусской службы, возведенный на
княжеский престол в Болгарии русским царем Александром II, воспротивился
намерениям русских превратить Болгарию в "Задунайскую губернюю" и начал
ориентироваться на Австро-Венгрию, русско-болгарские дипломатические
отношения были прерваны. А приход там к власти Фердинанда Кобургского
обострил отношения России с нами и Австрией. Антигерманские военные круги в
России толкали царя Александра III на изменение политического курса. И надо
отдать должное энергии и решительности Отто Бисмарка. Публично он
открестился от поддержи Германией ставленника Австро-Венгрии и одновременно
послал в Петербург принца Вильгельма Прусского, нынешнего кайзера, чтобы он
убедил императора медведей укрепить "Союз трех императоров" и для борьбы с
радикальной молодежью в России и для сохранения мира на Балканах.
Одновременно Бисмарк поручил Вильгельму натравливать русского царя на турок,
чтобы он захватил Константинополь, оседлал проливы и закрыл английскому
флоту путь в Черное море. С берегов Эгейского моря русские стали бы угрожать
путям "Владычицы морей" на Ближний Восток и в Индию. Натравливая Александра
III на турок, Бисмарк имел в виду снова столкнуть лбами Россию и
Великобританию. Именно эти державы связывают руки Германии в Европе. Ведь,
захватив Константинополь и проливы, Россия отнюдь не стала бы сильнее, но
обратила бы все свое внимание и наличные силы на защиту обретенных земель и
была бы существенно ослаблена на западных границах. Одновременно Бисмарк дал
поручение нашему послу в Лондоне Гарцфельду побудить Англию сделать первый
шаг в оказании сопротивления продвижению России. Правда, глава английского
кабинета Солсбери сразу понял, чего добивается Бисмарк. По слухам, он
заявил: "Он хотел бы втравить нас в такое положение, откуда у нас не было бы
иного выхода, кроме войны. Он хотел бы, чтобы Россия взяла Константинополь,
так как, по его мнению, Турция, Англия и Австрия будут вынуждены тогда
воевать, а он сохранит благожелательный нейтралитет и, если подвернется
случай, нанесет новый удар Франции". Хотя тогда и не удалось подтолкнуть
русских на захват проливов, в восемьдесят седьмом году Бисмарку надо отдать
должное за возобновление на очередной трехлетний срок русско-германского
договора, препятствующего сближению Франции и России. Впрочем, в то
чрезвычайно напряженное время лично я был против этого договора. Я и сейчас
считаю, что используя существующие противоречия между ними, можно было не
допустить сближения Франции и России.
Способный, хотя и неблагодарный эпигон великого Бисмарка барон
Гольштейн твердо уяснил главный принцип Римской империи "разделяй и
властвуй" и конкретный метод политики Бисмарка - стравливать Россию и
Великобританию, чтобы Германская империя стала безраздельной хозяйкой в
Европе. Помнил он и попытку Бисмарка устроить конфликт между этими державами
в Корее в восемьдесят пятом году, и особенно острое положение в марте-мае
восемьдесят восьмого года, когда в результате англо-русского соперничества в
Средней Азии мир оказался на волосок от войны. Тогда, узнав, что русские
войска достигли Пендинского оазиса на афганской границе, а газеты нагнетают
военный психоз в Англии, молодой Вильгельм по наущению Бисмарка неоднократно
писал в Россию царю о, якобы, военной слабости англичан и даже жалел, что,
как русский офицер, не может лично принять участия в будущих сражениях. В то
же время начальник Большого Генерального штаба Вальдерзее, ближайший
советник молодого будущего кайзера, убеждал английского военного агента в
Берлине, что Россия к войне не подготовлена и Англия, с военной точки
зрения, еще никогда не имела столь благоприятных условий, чтобы нанести
России удар. Самая страшная для Германской империи опасность, внушал Бисмарк
дипломатам и кайзеру Вильгельму, состоит в сближении между Англией и
Россией. Поэтому германская внешняя политика должна стремиться установить
между Великобританией и Россией скорее враждебные, нежели слишком интимные
отношения. Как и с Францией, непосредственной соседкой и едва ли не извечной
противницей близлежащих германских княжеств.
- Тогда и мы стояли перед искушением начать превентивную войну против
России, - неторопливо дополнил внимательно слушавший фон Шлиффен. - Мой
предшественник на посту начальника Большого Генерального штаба Вальдерзее
предлагал напасть на Россию, зная, что войска ее на западных границах не
развернуты и к войне не готовы. Но канцлер Бисмарк и Мольтке были против,
считая, что распыляя силы и растягивая коммуникации на пустынных и
бесконечных восточных просторах победить Россию невозможно, а увязнуть и
сломать себе шею - вполне, как это уже случилось с Наполеоном.
- А германские Остзейские провинции России? - не выдержал фон Хассе. -
А богатейшее Поволжье? А ее житница Украина? Надо не бояться русского
медведя, а направить туда всю нашу военную мощь. Германия как никогда остро
нуждается в освоении новых территорий. Наряду с захватом заморских колоний
следует обратить внимание на лежащую рядом Россию, особенно ее часть от
Польши до Урала. Нам необходимо иметь пространства для посадки своих
национальных саженцев. Бисмарк в свое время был против присоединения
Прибалтики к Пруссии, считая эту длинную полосу без хинтерланда ничтожно
малой величиной в обмен на вечную вражду гигантской России. Но время
стремительно летит и уже сегодня возникла проблема будущего мирового
господства Германии. Приобретение Остзейского края следует назвать главным
национальным требованием Германия, а противоречия между германской и
славянской расами - альфой и омегой современной европейской политики.
Благосклонно кивнув, барон Гольштейн невозмутимо продолжил, - В
девяносто первом году нами был заключен тройственный
австро-германо-итальянский союз. Франция и Россия, опасаясь, что союз
направлен против них, что так и было, пошли на сближение. В июле того года
состоялся визит французской эскадры в Кронштадт, а в Париже начальники
генеральных штабов Франции и России Буадеффр и Обручев вели переговоры о
военной конвенции, которую и подписали в следующем году в Петербурге. Да,
четыре года назад. Кроме того, как нам стало известно, министры иностранных
дел России Гирс и Франции Рибо тогда же подписали секретный договор о
совместных действиях на случай, если одна из стран окажется перед угрозой
нападения.
"Любители устриц" отлично знали, что винить в таком поражении внешней
политики Германии отца и сына Бисмарков было нельзя, ведь великий железный
канцлер и статс-секретарь министерства иностранных дел их совместными
усилиями годом ранее были удалены в отставку, так что ответственность за
состоявшийся союз извечных противников Германии ложилась на их плечи.
- Да, по заключенной в девяносто втором году военной конвенции, если
Франция подвергнется нападению со стороны Германии или Италии, поддержанной
Германией, Россия употребит все свои войска, какими располагает, для
нападения на Германию; если же нападению со стороны Германии подвергнется
Россия, то Франция должна прийти ей на помощь всеми своими военными силами,
- напомнил фон Шлиффен. - При получении сообщения о мобилизации сил
Тройственного союза, Франция и Россия обязались немедленно приступить к
мобилизации, чтобы, в случае войны, заставить нас воевать на два фронта. В
начале января девяносто четвертого года русский министр иностранных дел Гирс
и французский посол в Санкт-Петербурге Монтебелло обменялись письмами и
военная конвенция приобрела обязательный характер.
Видя, что стол накрыт, хозяин пригласил гостей садиться и сам занял
свое высокое обитое кожей кресло с резным фамильным гербом на спинке.
Эйленбург отметил, как обнюхивающе шевельнулись крылья его крупного
крючковатого носа над поданной слугой тарелкой с салатом из омаров и
ломтиками холодной телятины, и туг же перевел взгляд на высокие темного
стекла бутылки прекрасного мозельского и рейнского вина с претензионными
названиями "Гран вэн Шато Марго", "Гран вэн Шатон Мутон Ротшильд", зная о
мнительности и подозрительности своего старого даже если и не друга, то
единомышленника, и боясь дать тому повод для сомнений в своей верности и
искренности. Впрочем, граф Филипп был уверен, что пока он близок к
императору, жестокой мстительности барона Гольштейна ему можно не опасаться.
Ожидая, когда слуга сдернет серебряные проволочки и оборвет залитую
красным сургучом золоченую фольгу с горлышка бутылки, хозяин дома обратился
прямо к нему.
- Как поживает наш Райзе-кайзер?
Вильгельм II был весьма подвижен, за что и приобрел такое прозвище -
Кайзер-путешественник. Большую часть года он проводил в поездках по стране,
всюду вмешиваясь и регламентируя все, чего бы не касался его взгляд - от
солдатского обмундирования до дамских декольте, к коим он питал особое
пристрастие. Но ведь ему приходилось постоянно доказывать свою
мужественность, силу, ловкость и разум не только Германии, но и всему свету.
Родился он хилым, с парализованной левой рукой, а отец его Фридрих-Вильгельм
умер, не просидев на всегерманском троне и ста дней. И если избавиться от
физического недостатка молодому кайзеру помогли упражнения Фридриха-Людвига
Яна, турнфатера - отца гимнастики, то излишняя подвижность и даже
суетливость и разбросанность неоднократно вызвали сомнения и насмешки по
поводу его умственных способностей.
- Да, он по-прежнему стремится объять необъятное, - с улыбкой ответил
Эйленбург. - Теннис, верховая езда, фехтование, музицирование, штабные
учения, смотры гарнизонов, балы и карты, государственные дела, заботы о
процветания нации...
Разумеется, они, четверо, считали себя мозговым центром Германской
империи. Граф Эйленбург-Гертефельд - дипломат, поэт, драматург и композитор,
вот уже десять лет близок к императору и умел так подавать тому выработанные
на еженедельных по четвергам их решения, что кайзер воспринимал за плод
собственной мысли. Эрнст фон Хассе представлял интересы растущей германской
промышленности в ее стремлении к разного рода сырьевым запасам и рынкам
сбыта готовых изделий. Граф Шлиффен - начальник Большого Генерального штаба
объединенной Германской империи - обеспечивал непосредственное воплощение их
замыслов в планы молниеносных ударов полками, дивизиями и армиями. Но
истинным творцом политики всеподавляющей мощи и явного превосходства еще
молодой, двадцатипятилетней и стремительно набирающей силы империи был барон
Фридрих-Август фон Гольштейн. Занимая сравнительно незаметную должность
политического советника в министерстве иностранных дел и всегда оставаясь в
тени, он умело направлял внешнюю политику в интересах стальных баронов
германской промышленности, в нужных случаях не останавливаясь и перед
коварными интригами с целью отстранения от ключевых постов в государственном
аппарате тех, кого считая неспособным соответствовать духу времени. Он был
учеником и протеже великого железного канцлера, но именно его усилиями
удалось устранить Отто Бисмарка, как только обнаружились расхождения их
взглядов о роли Германии в Европе и способах ее возвышения. Война! Покорение
железом и кровью главного неминуемого противника Германии - России, вот цель
его политики. Но чтобы успешно вести войну на востоке, следовало уничтожить
врага на западе - Францию. А для разрешения этой задачи следовало на время
подготовки и ведения боевых действий с Францией нейтрализовать Россию.
Попытки вовлечь ее в конфликт с Англией на Ближнем Востоке, а потом и в
Средней Азии в свое время не удались, но сейчас возникает интересная
ситуация на Дальнем Востоке, а там могучим противником восточной соседки
Германии будет на только Великобритания, но и длиннорукая Америка и
стремительно набирающая силы Япония.
Темнело. Слуга зажег электрические светильники в хрустальной люстре над
столом, подал на блюде мейсенского фарфора багрово-красный окорок с тушеной
цветной капустой и обошел стол, наполняя бокалы вином.
Доктор фон Хассе отпил глоток, зажмурился, изображая восхищение и, зная
меру, продолжил, - Таким образом, мы оказались в тисках. Если австрийцам
свое жизненное пространство можно увеличивать за счет Балканского
полуострова, Италии - за счет Истрии, Далмации, Албании и Греции, то нам,
сжатым Францией и Россией, необходимо каким-то образом разжать тиски. Сейчас
у нас идет накопление сил, становление промышленности, мы нуждаемся в
дешевом сырье, за бесценок поставляемом нам Россией; нам нужен и широкий
рынок для сбыта продукция нашей промышленности. Но придет время, когда нам
придется вооруженной рукой разжимать стискивающие нас оковы и обеспечить
германской нации достойное ее жизненное пространство.
Фон Шлиффен прожевал кусок окорока, запил вином, уголком салфетки
промокнул усы и заговорил, постукивая по краю тарелки кончиком ножа, - В
прошлом году, для переориентирования внимания России на Дальний Восток, мы
через широкую сеть нашей агентуры сумели внушить российским
правительственным, в том числе и военным кругам, и лично императору Николаю
на недопустимость перехода Ляодунского полуострова в руки японцев как итога
японо-китайской войны, мотивируя эти соображения резким изменением
военно-политической обстановки на Дальнем Востоке и вообще в мире. Более
того, мы сумели подтолкнуть Россию на предъявление ультиматума Японии, а для
придания царю уверенности и преодоления некоторой его инертности, предложили
располагать нашей эскадрой в китайских водах.
Эйленбург вспомнил, как в начале апреля прошлого года, не прошло еще и
суток после направления русским министерством иностранных дал инструкций
послу России в Токио о дипломатическом демарше, как он положил на стол
Вильгельму копии этих инструкций, и император отдал приказ германской
тихоокеанской эскадре вступить в связь с русский эскадрой для возможной
блокады японских портов. И тогда же, в апреле, Вильгельм письмом поздравил
царя Николая за прекраснее начало, положенное против Японии, рекомендовал
особенно не церемониться и приступить к аннексиям для России. Вильгельм даже
пообещал охранять тылы России, чтобы никто не мог помешать ее действиям на
Дальнем Востоке. Хотя, к чему лицемерить, кроме как от Германии, и охранять
то было не от кого. Впрочем, про себя усмехнулся Эйленбург, подталкивать
Россию не приходилось. Настолько жадно они сами рвутся на Дальний Восток,
что стоит им только тихонечко подыграть, а уж они продолжат...
- Нам обязательно надо подталкивать Россию на войну с Японией, которую
поддержит Англия, - размеренно внушал Гольштейн. - Обязательно. Подталкивать
обе стороны. Разжигать аппетиты, вооружать, снаряжать, обучать, японцев во
всяком случае, играть на чувствах национальной гордости, использовать
малейшие противоречия, провоцировать территориальные притязания, вносить
элементы ревности, обиды, личной, я повторяю, личной заинтересованности
власть имущих, привязывать их материально в такой степени, чтобы они не
могли и помышлять расстаться с вложенными капиталами. Существует различие
между ответственностью, служебным долгом и меркантильными интересами. Это
присуще каждому человеку. Люди будут добросовестно выполнять свои служебные
функции, отстаивать интересы сюзерена, государства, но сравнительно легко и
даже безболезненно поступятся ими, под давлением, возможно. Но если здесь
есть личный интерес, вложены личные средства, есть личная и довольно крупная
материальная заинтересованность, то они будут стоять за нее насмерть.
Поэтому я и обращаю ваше внимание на то, чтобы в китайские дела были вложены
капиталы императора Николая и его супруги, урожденной герцогини Гессенской,
дармштадтской подданной нашего кайзера. Крупные капиталы, очень крупные.
Кстати, для успешного проведения в жизнь вырабатываемой нами линии нужны
способные исполнители, - он обвел взглядом внимательно слушавших его
собеседников. - Канцлер Гогенлоэ нерешителен, аморфен, пассивен, я
достаточно хорошо это знаю по совместной службе в парижском посольстве. Да и
статс-секретарь министерства иностранных дел Маршалль недостаточно активен,
не всегда разделяет нашу точку зрения, пытается проводить собственную линию,
а поэтому и неспособен твердо вести нужную Германии внешнюю политику.-
Бернгард Бюлов, - напомнил граф Эйленбург.
- Да, мне импонирует Бюлов. Он, надеюсь, явится вполне исполнительным
инструментом в наших руках. Вы, Фили, настойчиво внушайте императору
необходимость замены, на первых порах в министерстве иностранных дел, а
затем и канцлера.
- По сообщениям барона Ростока, создавшего вполне разветвленную,
мозаичную систему шпионажа в России, - заговорил граф фон Шлиффен, -
восемнадцатого мая, в день коронации царя, министр финансов Витте представил
ему на утверждение проект соглашения русского правительства с
Русско-Китайским банком об образовании общества Китайско-Восточной железной
дороги. Таким путем Витте разрушил наши попытки создать акционерное
общество, в котором главными владельцами акций стали бы лично император
Николай, герцогиня Гессенская, - Шлиффен специально назвал так русскую
императрицу Александру Федоровну, чтобы подчеркнуть германское ее
происхождение и несомненную духовную связь с родиной, - и приближенные царя.
Вместо этого, по соглашению, семьсот акций Общества КВЖД выкупит у
Русско-Китайского банка Российский государственный банк, а остальные триста
акций предполагается разместить в частных руках, предпочтительно среди
французов, чтобы усилить привлечение французского капитала. В тот же день
присутствовавший на коронации вице-канцлер Китайской империи Ли Хунчжан
получил по телеграфу разрешение из Пекина подписать Русско-Китайский
оборонительный договор. По этому договору России предоставляется право
строительства железной дороги из Забайкалья через Маньчжурию на Владивосток;
право использовать дорогу в любое время для переброски войск и любых грузов,
и право занимать в случае войны любой китайский порт. Оборонительный договор
направлен только против Японии. Двадцать второго мая Ли Хунчжан с китайской
стороны и русский министр иностранных дел князь Лобанов-Ростовский подписали
этот договор. Но здесь существует интересная деталь. Министр финансов Витте
обманул Ли Хунчжана, который не соглашался, чтобы концессия на строительство
дороги принадлежала русскому правительству. Ведь, приобретая семьдесят
процентов акций, он фактически делает Трансманьчжурскую магистраль
собственностью министерства финансов, русского правительства.
- Кстати, что там произошло в день коронации в Москве? - со злорадным
любопытством спросил Гольштейн.
- Коронация проходила в Успенском соборе Кремля, а для празднования
народа отвели так называемое Ходынское поле, служившее учебным полигоном для
войск Московского гарнизона. На этом поле проводились учебные стрельбы, во
множестве были накопаны траншеи, окопы, колодцы, бункера и брустверы и
прочие земляные сооружения. Со свойственной русским безалаберностью,
совершенно не заровняв ямы и траншеи, они на этом поле расставили ларьки,
палатки и балаганы, в которых собирались выдавать горожанам кульки с
закуской. Народу собралось множество, по оценкам их газет - свыше
полумиллиона. Собирались с вечера, давка на площади в восемь квадратных
километров была ужасной, к утру лег туман и отчего-то вспыхнула паника. Люди
помчались по полю, падая в ямы и топча друг друга. Погибли до полутора тысяч
человек, покалечены и ранены до десяти тысяч. Ответственность возлагается на
обер-церемониймейстера двора фон дер Палена и московского
генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Ведется
расследование, которое поручено тому же великому князю. Следовательно и
результат известен.
- Фон дер Пален? - удивился Гольштейн. - Германец не позаботился о
месте празднования коронации императора?
- Палены перебрались в Россию сто с лишним лет назад, во времена
императрицы Екатерины II, в девичестве принцессы Ангальт-Цербтской, и с тех
пор окончательно обрусели. Впрочем, в России такая бездна нищего, голодного,
безмолвного и забитого народа, что с ним и не церемонятся. Десять миллионов
в одну сторону, десять миллионов в другую... Там даже не знают, сколько их
всех. Как китайцев. Тот же Ли Хунчжан, видя некоторую взволнованность
русских сановников, хладнокровно заметил, что, когда он был
генерал-губернатором столичной провинции и у него от чумы погибли несколько
десятков тысяч человек, он совершенно не обратил на это внимания, и уж тем
более не стал омрачать покой императора печальной вестью.
- И еще одна приятная для нас новость. Присутствовавший на коронации
начальник Генерального штаба Франции генерал Буадеффр, под впечатлением
ходынской трагедии, демонстративно отклонил приглашение царя участвовать в
голубиной охоте, что может повлечь некоторое охлаждение симпатий царя к
Франции.
- У самодержавного русского царя симпатий к республиканцам нет и быть
не может, - счел нужным внести ясность граф Эйленбург. - Есть финансовые,
военные и политические интересы.
- Но не упускайте из внимания эту трещинку и постарайтесь при случае ею
воспользоваться, - Гольштейн не давал им отвлекаться на колкости.
- Подталкивая русского царя на войну с Японией, не следует забывать и о
своих интересах в Китае, - забеспокоился фон Хассе. - В Шаньдуне, в
частности, уже вложены крупные суммы в горную промышленность, в районе
бассейна Янцзы мы ведем борьбу с английской торговлей, в провинции Хубэй
построили железную дорогу, связавшую три крупных города Учан, Ухань и
Ханьян...
- Укреплением наших позиций в Китае сейчас занимается посланник барон
Гейкинг, а помогает ему бывший посланник в Токио и Пекине фон Брандт,
назначенный в Пекин директором Германского банка, - Годьштейн колюче
покосился на фон Хассе, недовольный тем, что его перебили. - Теперь надо
браться за дело с удвоенной энергией и сразу с двух направлений. Первое -
искать возможность для создания на Дальнем Востоке крупной частной русской
акционерной компании, в которую вложили бы большие деньги Романовы и их
ближайшее окружение. Da ist der Hung begraben. С большой суммы ожидают
больших дивидендов. Да и расстаться с такими деньгами они не пожелают.
Компанию надо создавать в Китае или Корее, - Гольштейн немного поразмыслил и
твердо продолжил, - лучше в Корее. Это сразу вызовет обострение
русско-японских отношений, а их конфронтация с нашей и божьей помощью
приведет к нужной нам цели. И второе - надо подталкивать Россию к
территориальным захватам в Китае. И даже не на севере, в Маньчжурии, а в
центральном Китае. Захват русскими оставленного японцами Порт-Артура был бы
политически выгоден для нас. Это сильно ударит по национальной гордости
японцев, возбудит острую их ненависть к России, заставит позаботиться о
реванше. Все это - морально-этические соображения. Но есть и более
существенные - экономические. Обосновываясь в Ляодуне, Россия тем самым
загораживает Китай собою от Японии. А этого они России не позволят. Китай
после победоносной для Японии японо-китайской войны представляется им
беззащитной жертвой и они не простят России, выхватывающей плоды победы из
рук. Чтобы возбуждать алчную жадность у русского императора и подтолкнуть
его к более решительным действиям, надо тщательно спланировать и осуществить
захват китайского порта где-нибудь поблизости от Ляодуна. Более того,
подбросить мысль об аннексии китайского порта Австро-Венгрии или, скажем,
Италии. Парочку броненосцев, для придания веса своим притязании, они
наскребут. Николай II, прослышав, что даже крохотная Италия обзавелась
владениями в Китае, и сам поторопится. Все это желательно осуществить года
за два, не более.
После обеда граф Эйленбург присел к стоявшему в углу зала роялю Эрара,
вывезенному хозяином дома из Франции. После подавления Коммуны и оккупации
Парижа германскими войсками инструмент даже такого знаменитого мастера можно
было приобрести за бесценок. Начав играть "Славься в венке побед" - прусский
гимн, он обернулся и увидел, что все присутствующие стояли в полном
молчании.
ЖУН МЭЙ. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПЕКИН
Потом было долгое путешествие по странам Европы, визиты в Германию,
Францию, Англию и Северо-Американские соединенные штаты и везде Жун Мэй
днями служила Ли Хунчжану переводчицей, а ночами грела ему постель.
Из Америки делегация на пароходе через Великий океан вернулась в
ближайший к столице Поднебесной империй порт Тяньцзин, но прежде чем ехать в
Пекин, Жун Мэй отпросилась на пару дней в Цзин-чжоу-тин, благо это недалеко.
Со старым хэшаном Янем она обошла главный зал храма и оба его придела,
зажгла свечи и воскурила благовония, а потом поставила на поминальный столик
благовонные свечи духу своего сына.
Позволив ей погоревать недолго, старый хушан увлек ее в свою каморку и
велел рассказать обо всем, что она видела и слышала в долгом путешествии.
Он был нетороплив и внимателен.
- Говори, девочка, говори, - повторял он, изредка поднимая на нее
прикрытые тяжелыми морщинистыми веками темные глаза. Все, что знаешь ты,
очень важно для спасения Поднебесной.
- Я так старалась выполнить ваше поручение, знать и видеть как можно
больше, проникнуть в самые тайные замыслы императрицы Цыси и Ли Хунчжана,
что стала его наложницей, - призналась она и горько заплакал.
- И цветок, брошенный равнодушным ветром в грязь, и яшма, упавшая в
пыль, остаются цветком и яшмой и не становятся грязью и пылью, - утешил
старый Янь, бережно и ласково гладя ее по голове.
- Поживи несколько дней в пристройке, побудь рядом с сыном, окрепни
душой, отдохни, воспрянь телом, очистись в молитвах нашим богам и
возвращайся в Пекин, к императрице-регентше Цыси. Все, что ты сообщила,
очень важно. Это помогает нам копить силы и искать способ сохранить
Поднебесную от захвата варварами. Ты помогаешь нам узнать замыслы безумных
правителей и собрать силы для отпора врагам. Постарайся быть близкой к
императрице Цыси и Ли Хунчжану. Его, как стало нам известно, скоро назначат
главой Цзунли-ямыня, и все сношения с внешним миром будут проходить через
его руки.
Вернувшись в Пекин, Жун Мэй привезла императрице богатые подарки и
вкусные заморские лакомства - консервы и конфеты. Старуха долго, с любовью,
нескрываемым жадным любопытством и с явным наслаждением перебирала
иностранные башмачки и туфли на высоких каблучках, даже попыталась ходить в
них, но едва не упала, за что жестоко выбранила поддерживавшую ее служанку;
хихикая, примеряла кружевные трусики и бюстгалтеры; закутывалась в яркие
ткани; тщательно рассмотрела и, прижимая к уху выслушала многочисленные,
привезенные из разных стран Европы и Америка золотые, серебряные и стальные
часы; подивилась фонографу, поющему и разговаривающему на разные голоса;
любовалась нанизанными на пальцы перстнями и кольцами с драгоценными
камнями; тыкала пальцы в мази и притирания; с восхищением заставляла фрейлин
перенюхать все флаконы с духами и одеколонами; кривлялась перед зеркалом,
примеряя парижские, берлинские, лондонские и ньюйоркские шляпки... Радости и
веселья императрице хватило едва ли не на неделю.
Очень осталась она довольна Жун Мэй. Да и Ли Хунчжан обрадовал ее,
сообщив, что тайный договор, согласно которому Россия обязалась защищать
Поднебесную от всех варваров, подписан. Она потребовала принести этот
договор, долго и внимательно разглядывала французские буквы, а затем велела
унести в главное хранилище в Цзунли-ямыне и хранить его особенно бережно.
Теперь заключенный в Москве договор следовало обсудить в Высшем
императорском совете, а затем утвердить императором.
Трижды прозвенел серебряный колокол, вознесся к небу ароматный дым из
старинных бронзовых курительниц, заиграли флейты и свирели у губ одетых в
зеленые и голубые халаты музыкантов. Евнухи распахнули тяжелые драгоценного
черного дерева двери и императрица Цыси шагнула к трону. Гуансюй, как
обычно, чувствовал себя неважно и просил императрицу заниматься
государственными делами в его отсутствии.
Внизу на полу перед тронем застыли коленопреклоненные высшие сановники
в разноцветных парчовых халатах, украшенных тканными золотом иероглифами,
обозначающими мудрость, долголетие, честь, верность.., - лгуны, воры и
лицемеры.
Впереди всех в пурпурном халате с изображением журавля, красным поясом
с пряжкой из нефрита и рубинов и рубиновыми шариками на шапочке скорчился Ли
Хунчжан, раздувшийся спесью от сознания отлично выполненного поручения
императрицы и недосягаемого превосходства над взиравшими на него с завистью,
ненавистью и страстным желанием подставить ножку Гуна, Цина и Дуаня. Жун Лу
выглядел озабоченным, а Юань Шикай, после сокрушительного разгрома в Корее
неожиданно возвысившийся, просто пыжился от самодовольства; в интригах он,
пока, не участвовал, хотя и заметно было, как льстиво он льнет к триумфатору
- Ли Хунчжану.
- Докладывай, - махнула рукой императрица.
- Нуцай Ли Хунчжан заключил от имени Милосердной, Счастливой, Главной,
Охраняемой, Здоровой, Глубокомысленной, Ясной, Спокойной, Величавой, Верной,
Долголетней, Чтимой, Высочайшей, Мудрой, Возвышенной, Лучезарной императрицы
Поднебесной империи оборонительный союз с Россией, - гордо, с видом
человека, одержавшего грандиозную победу, произнес он.
- Хао, хао, - кивала императрица, - мы знаем о том. А что еще?
- Еще, за подарок от России восьми миллионов ланов была подписана
концессия на строительство из Забайкалья до Владивостока через нашу
Маньчжурию железной дороги. Концессия заключена на восемьдесят лет, по
истечении которых дорога бесплатно поступит в обладание Поднебесной империи.
Бесплатно! - он победно оглядел ревниво внушавших ему сановников. - Хотя, из
осторожности, нуцай Ли Хунчжан в контракте концессии оговорил, что через
тридцать шесть лет мы можем приступить к выкупу железной дороги. Русские
обязались в день открытия движения по дороге уплатить правительству
императрицы еще пять миллионов ланов.
- Какое же участие в управлении строительством и работой железной
дороги примем мы?
- Нуцай Ли Хунчжан добился, что Председателем правления Общества
Китайской Восточной Железной Дороги, так по-русски она называется, будет
представитель правительства императрицы.
Но туг вмешался великий князь Дуань, люто ненавидивший выскочку китайца
Ли Хунчжана.
- Нуцай Дуань осмелится спросить - кто будет вести изыскания трассы
дороги, кто будут инженеры, которых у нас вообще нет, откуда возьмутся
десятники, специалисты по строительству полотна дороги, мостов, станций,
водокачек, депо и множества других сооружений?
И на все эти вопросы старый Ли Хунчжан вынужден был отвечать: русские,
русские, русские...
- Нуцай Дуань знает, что такое строительство железной дороги, хотя бы
на примере английских и германских в Южном Китае. Строительство железной
дороги означает захват громадной полосы земли вдоль дороги, и совершенно
бесплатно; вызванных этим волнений среди местного населения; наводнения
трассы дороги множеством наглых и бесцеремонных белых дьяволов; появление
чужеземных войск и полиции для охраны их; исключение полосы отвода дороги из
нашей юрисдикции и установленне там законов государства красноголовых
червей. То есть фактическое расчленение Срединного государства, захват нашей
территории с нашего же разрешения. Они будут пользоваться трудом нашего
населения, грабить богатства наших недр, устанавливать свои законы, введут
свои войска, будут обманывать и обирать народ... И за что?
- Но русские обязались оборонять нас за все это от всех других
варваров, - воскликнул Ли Хунчжан, обиженный, что его дипломатическая победа
не оценена по достоинству, а наоборот, подвергается беспощадной критике.
- Ах, оборонять, - не выдержал молчавший до сих пор Жун Лу. - Свои
армии им сюда подтянуть не удастся, слишком далеко. А если и удастся, то это
будет самым ужасным, что только можно придумать. Добровольная оккупация -
какой позор дня Поднебесной империи! Если они расположат свои войска на
нашей территории, то мы не будем властны в своих землях, лишимся собираемых
налогов, а народ станет дерзким и непослушным...
Он перечислял все мыслимые и немыслимые беды, ожидающие Поднебесную от
дипломатического успеха Ли Хунчжана, а Жун Мэй видела, что императрица
успокоена тем, что, пусть и с помощью русских солдат, но она защищена, ей не
придется бежать и прятаться от японцев или каких других варваров.
Потом злобное бормотание сановников и лоскутки улавливаемых ею мыслей
императрицы слились в ровное, успокаивающее жужжание толстого с коричневым
брюшком мохнатого шмеля, изображение их дергающихся фигур подернулось
туманом, словно она смотрела сквозь запотевшее стекло, дрогнуло, плавно
накренилось и потихонечку поплыло. Жун Мэй покрепче ухватилась за кресло
императрицы, махнула на них всех рукой и стремительно помчалась к своему
милому, веселому, пушистому, с ровными белыми зубками, блестящими
любопытными глазками, крепкими лапками и гладкой красной шерсткой лисенку.
Они чрезвычайно соскучились друг по другу, да и наступила пора занятий.
Сейчас Жун Мэй обучала сына запахам и вкусам. Осень, время уборки урожая, и
они лакомились плодами земли от северной Маньчжурии до южной Юньнани и от
Шаньдуна на востоке до Тибета на западе.
И, кроме того, ей нужно было пересказать все, что она видела и слышала,
старому мудрому хэшану Яню. Он ждет ее известий, он внимательно выслушает
ее, он просит подробно описывать все, что она читает в мыслях импратрицы,
слышит из уст сановников, видит на их лицах, узнает из сплетен и пересудов
дворцовой челяди. Проницательный хэшан Янь видит всю опасность безмозглых и
рискованных решений, принимаемых этими злобными пауками, именуемыми
Верховным императорским советом, и только он один знает, как можно
противостоять им.
Ждут ужасные беды
погрязших в пучине разврата.
Сколько людей не обманывай,
всегда наступит расплата. 1 I. Развеянные чары, стр. 396. Пер.И. Смирнова.
МЕДНИКОВ. ПРИМОРСКАЯ ОБЛАСТЬ.
Два дня Андрей Медников ходил как в угаре. Боялся. Из Никольского
приехал полицейский пристав, днями долго рыскал по рощице, вынюхивал,
высматривал, а вечерами вызывал к себе в опустевший домик Кирилловича
землекопов по одному и подолгу беседовал. Дошла очередь и до Андрея.
Пристав был вежлив, - Садись и рассказывай.
- Чего? - решил стоять насмерть Андрей.
- Все и с самого начала.
- Когда родился, что ли?
- Для протокола пригодится и это.
- Метрика у хозяина, - хмуро отвел глаза Андрей.
- Куда ушел Буяный? - внезапно спросил пристав.
- Увели его сперва в полицию, а потом в тюрьму на Корейской улице об
прошлом годе, солдатушки.
- Хитришь, ты знаешь куда. Твои рваные бахилы со стоптанными подметками
оставляют заметный след. Вот я сейчас покажу гипсовый слепок из рощицы, а
затем полюбуемся твоими отпечатками, - пристав вытащил из-под стола какой-то
грязно-белый камень с торчащими из него прутками и принялся тыкать его под
нос Андрею.
- Чего это? -отпрянул Андрей. - Я такого никогда не видывал.
- Пойдем во двор, - пристав крепко ухватил Андрея за рукав и потащил к
двери.
На улице у скобы, об которую терли ноги, соскребая грязь, чтобы в дом
не тащить, пристав указал на влажную жирную землю.
- Ступи ногой!
Андрей ступил.
- Да крепче, - прикрикнул пристав.
Андрей, не понимая, чего от него хотят, оперся на ногу всей своей
тяжестью.
- Отойди, - скомандовал пристав, присел над следом и внимательно его
оглядел.
- Ах, каналья, - вдруг выругался он, - хитришь, сволочь. Ты правой
ступи!
Опорки Андрей были худые, протекали и расквашивались, доставляя ему
много хлопот, и как раз вчера он на старые подошвы набил новые из толстой
кожи. И подковки приладил, чем очень гордился. Этим днем они его не подвели.
Бегло взглянув на след правой ноги, пристав взъярился.
- А ну, снимай их, - скомандовал он.
- Нету такого закону, - не послушался Андрей, - чтобы босиком ходить.
Или меняться станете? - кивнул он на блестящие сапоги пристава, надраенные,
тупоносые, хромовые голенища гармошечкой.
Тот уже понял бесполезность своего требования и решил испытать Андрея с
другой стороны.
- Ты куда в ту ночь ходил?
- В каку?
- В позапрошлу, - передразнил его пристав.
- Дак дрых я, уставши.
- Нет, ходил, ходил, люди видели.
- Не зна..., по нужде может...
Неудача с отпечатками обуви подорвала уверенность пристава в
выстроенной версии, да и сведения, добытые хитроумными расспросами боявшихся
власти мужиков были, видимо, расплывчаты и туманны, так что он махнул рукой,
- Пошел вон...
Андрей тому и рад был.
Но назавтра с железки его выперли. Благо корейцев и китайцев на дорогу
много нанялось. И деньги тот час рассчитаться нашлись.
Огорчился Андрей, но и обрадовался. Подальше от греха. Сразу он в
Никольские подался и вола купил. Довольно заморенного, правда, но
мужик-малоросс присоветовал, бери, мол, по свежей траве быстро отъестся,
кости, шкура есть и молод еще.
Так, гордый покупкой, вошел он в Ивановку.
Прошлый год Медниковы не то, что пробедствали - землю отдали
корейцам-половинщикам, а сами дом достроили, огородом, садом, пасекой
занимались, словом, испугом отделались. Да и деньжат немного скопили, сдав
ячмень в интендантство. Купили они вола, да второго Андрей привел, опять
пахать можно, чем они сразу и занялись. Но Андрей, пожив в новой избе с
недельку, в город засобирался.
- Плохо мне что-то тут, к людям привык. Пойду в город работу искать, -
объяснил он отцу-матери. И ушел во Владивосток.
С работой в городе было неважно. Все были рады пользоваться дешевым
желтым трудом, да и специальности у Андрея никакой не было. Потыкался по
городу он, работу поспрашивал, но все бестолку. Половым, правда, в трактир
предложили, но Андрею с души воротили повадки внешне угодливых, да
бесцеремонных молодцов, и он решил, что у него так не получится никогда.
Тут прослышал он, что местный купец Яков Лазаревич Семенов набирает
ватажку капусту морскую драть и подался к нему. Семенов со своим компаньоном
Демби организовал капустный промысел, в прошлые годы у них хорошо
получалось, вот они и расширяли свое дело. Артели набирали, по преимуществу
корейские, человек по тридцать - сорок, но пять - шесть русских обязательно.
Хоть корейцы и не обманут никогда и с оплатой всегда согласны, да на
русских, по привычке, надежды более. Артели свои Семенов развозил по всему
побережью Приморья, и на Сахалине южном капусты было множество. Но Андрею
повезло, недалеко отправили, в залив Стрелок. Построили рабочие себе
балаганы, лапника наземь елового-пихтового настлали, застелили брезентом,
вот и устроились. Где по мелководью, где под воду ныряли корейцы с серпами,
а на берегу длинные листья анфельции укладывали на козлы для просушки. Потом
в плотные тюки упаковывали и шаландами в город отправляли, а оттуда уже в
Китай и Японию. Работа тяжелая, совсем Андрей тощим стал и солнцем
прожаренный. Но платил Семенов хорошо, в два раза больше, чем Андрей
зарабатывая на строительстве дороги.
К концу октября, когда совсем уже холодно стало, выбрались они в город.
Семенов дал расчет, но остался Андреем доволен, звал на следующий год на
прежнее место работать. На зиму же у него для Андрея работы не было.
Побродил он по городу, опять везде потыкался, но без особого старания. По
дому соскучился. Потом сходил к Кунсту и Альберсу на Мальцевскую, накупил
обнов братовьям, шаль цветастую матери, сапоги добрые бати, а себе тульскую
гармонику, девок к себе в Ивановке приваживать, и снес все добро в
Матросскую слободку, чьи улочки за Гайдамаковским оврагом с сопки к Морскому
госпиталю у моря скатывались, и где ночевал он у бабы Авдотьи. Завтра с утра
решил домой отправляться, а вечером с товарищем по капустному промыслу зашли
пиво попить в трактир "Петербург" обшарпанный, там же, в Матросской
слободке. Без особого желания Андрей согласился в трактир идти. И накурено
там, и воздух спертый, от чего назавтра голова болит, и тоска, и матерно, да
и драки без конца вспыхивают, приходится унимать соседей. Но не откажешь же
товарищу. Не к лицу, не по-мужски выйдет.
Пришли пораньше, пока рабочие с механических мастерских и служивые из
флотского экипажа не нахлынули, заняли удобный угол, за фикусом разлапистым
в кадке, здесь покойней было, и пива заказали дюжину. По первой кружке
залпом выпили, с жадностью, недолго посидели, внутрь себя блаженству
прислушиваясь, по бутерброду с кетовой икрой сжевали и за второй потянулись.
Но тут Андрей ощутил на себе взгляд из другого угла, тоже фикусой
загороженного. Отпил он полкружки недовольно, мешали ведь, поставил на стол
и вгляделся в соседний угол. А оттуда скалил зубы сквозь бороду Матвей
Буяный. То-то радости было. И по груди поколотили кулаками друг друга и,
обнявшись, по спинам тузили, и расцеловались даже от полноты чувств. Матвей
тоже был с товарищем. Съехались они со своим добром за один стол,
"пьянковки", которую только в Матросской слободке и подавали, принести
велели и пир продолжили. Матвей Буяный принялся расспрашивать Андрея о
житье-бытье, вспоминал старых товарищей.
- Разбрелись кто куда, на железке осталась самая малость, - отвечал
Андрей и рассказывал, как лето проработал на заготовке морской капусты купцу
Семенову.
- А сам-то ты как поживаешь? - осторожно спросил он.
Матвей был уже в подпитии, язык развязался, но еще пытался себя
контролировать. Немного недоговаривал, туману напускал, а потом вынул из
кармана пиджака и на стол положил большой круглый полупрозрачный камень с
темной веточкой в середине.
- Вот, полюбуйтесь!
Андрей взял камень, тяжелым он ему показался. А веточка желтой была и
блеснула золотом.
- Да, да, - видя Андреево удивление, кивал Матвей, - Золото!
- Так ты в старатели подался?
- Как сказать, - замялся Матвей Буяный. - Лето я у староверов в
Осиновке, что на Чехезе, работал. Серьезные мужики, в работе спуску не дают,
но платили хорошо. Крепко живут, все у них спорится. Баловства но допускают.
Но тут их добру позавидовали, да в деревню малороссов-переселенцев и
прибавили. Были среди малороссов мужики и справные, но много и вздорных
человечков. По каждой малости в крик, драки устраивают, на чужое зарятся.
Весь порядок порушили. Пристав стал наведываться, мне приходилось прятаться.
Да и староверам надоела эта маята, подались они в Петропавловку на Даубихэ.
Петропавловку Андрей знал, это недалече от Ивановки, там староверы
селились издавна.
- А я им кто? - продолжал Матвей, - работник нанятый. И пришлось мне
идти на все четыре стороны. Ведь и деваться-то некуда. В Никольском не
укроишься - все на виду. Благо товарища встретил, год вместе бубны били на
каторге. А до этого он на Соколином острове уголь рубил, повидал многое.
Соколиным островом люди Сахалин называли, место страшное.
В том товарище Андрей признал спутника Матвея после его побега из
каторги и лупцевания Кирилловича-десятника.
- Вот он-то мне этот камешек и показал.
Товарищ Матвея, тоже в крепком подпитии, улыбался благостно и все
порывался отнять и спрягать камешек.
- Место, говорит, знаю, где золото водится. И камень оттуда. Зовет на
будущее лето в старатели.
И товарищ Матвея, Корж по прозвищу, заплетающимся языком, но очень
возбужденно, принялся таинственно шептать о богатствах, в горных таежных
речушках Южно-Уссурийского края таящихся. Рассказывал он о своих друзьях,
сказочно разбогатевших за лето-другое, о самородках, градом сыплющихся с мха
таежного, о золотом песке в речных песчаных отмелях, о шурфах, из которых
золото выбрасывали лопатами.
- Что-то ты на богача похож не особенно, - усомнился Андрей.
- А это видел? - привел Корж довод решающий, и покатил по столу речную
кварцевую гальку.
Веточка золота казалась внушительной.
Потом к ним четыре красавицы, шлюхи трактирные попытались пристроиться,
учуяли, видимо, что денежки, хоть и немного, у мужиков водятся. Да Матвей на
них рявкнул, брысь, мол, они и обиделись, матом ответили, вполне
профессионально. Недаром обслуживали Матросские улицы. Отошли и недалече,
через столик устроились, графин морсу заказали, клиентов ждать денежных.
Долго сидели они еще в трактире, набрались допьяна, но условились на
Вознесенье встретиться у Никольской церкви. И расстались заполночь.
- Ты пойдешь? - спросил утром Андрей своего товарища.
- Нет, - ответил тот, - я уже слыхивал про старателей, да и видел их
немало. Но капустное дело понадежней будет.
Зиму Андрей провел дома, помогая отцу по хозяйству, на охоту ходил, а
весной заметалась душа. Крепился он, крепился, за плужком сакковым еще
походил, батиной гордостью, самой ценной прошлогодней покупкой, да и подался
на Вознесенье в Никольское.
В церковь зашел, лоб перекрестил, по базару побродил и опять к собору
вернулся.
Перед оградой ему незнакомый парень дорогу заступил. - Ты Матвеев
дружок, Андрюха Медников?
- Да, - кивнул Андрей, - договорились встретиться...
- Топай за мной, - подмигнул парень, и в углу базара они встретились,
свиделись, руки потискали, по плечам похлопали, но неловкость почему-то
чувствовали, неуверенность.
Вшестером, купив тут же, у кузнеца, ломы, топоры, кувалды, кирки и
лопаты, запасшись хлебом, солью и крупой, увязавши весь скарб в котомки и
взяв свой инструмент на плечи, двинулись они вслед за Коржем. У одного из
парней за спиной ружье висело охотничье.
Шли тайгой, избегая дорог и даже тропинок, с ночевками.
Корж объяснил, что место золотоносное лежит на Ташехезе, левом притоке
Сиянхэ, в дне пешего хода от Атамановского. Но тамошних казаков следует
опасаться. Люди, мол, они звероватые, на белых лебедей и синих фазанов,
корейцев и китайцев, женьшевиков и спиртоносов, по цвету одежды так
прозванных, постоянно охотятся, как бы и на их золото не позарились. Поэтому
и осторожным быть следует.
За четыре дня, проплутав изрядно, вышли они к месту искомому. Быстро
бежала прозрачная мелкая речушка, лес зеленел свежей листвой, мягкая травка
глаза радовала. Побросав на укрытой от постороннего глаза полянке свой
скарб, они сразу кинулись по песчаным косам песок и гальку исследовать. Лишь
Корж и Матвей не спешили, как люди бывалые.
- Так скоро золото не дается, - объяснил Корж, - его попотеть, поискать
придется.
Вырубил Корж топориком из палой лесины лоток, вашгердой назвал его
ласково, а они пока два шалаша строили, костровище, на ручки лопаты, кайлы и
кувалды насаживали.
Назавтра Корж велел всем ямы рыть песчаных косах, - шурфы, - пояснил он
важно. А сам ходил с вашгердой от ямы к яме, песок в нее набрасывал с разной
глубины, и к речке бежал. Там он осторожно смывал песок водой, оставляя на
донышке самую малость. Эту-то малость на бумажке он на солнышке просушивал,
щепкой ворошил и внимательно рассматривал, шепча что-то под нос. Ворожит,
смеялись старатели, с надеждой глядя на него. Корж показывал им малые
крупинки золота, но доволен не был, кривился, как от зубной боли.
- У меня и опыта нет, - жаловался он, - видел, как другие делают, а
голыш с золотой веточкой сам здесь нашел прошлым летом, когда из Маньчжурии
возвращался, хоронясь от людей, как есть беглый каторжник в розыске.
С неделю они здесь промучились, а потом Корж велел шурфы песком
забросать и выше по речке перебираться.
И опять пусто им выпало.
Но на третьем месте Корж довольным остался, расцвел своими морщинами,
зубы гнилые, прокуренные на солнышко выставил. Показал щепоть темного золота
и велел рыть шурфы глубокие. Добрались они до коренной скалы и нашли жилы
кварца рыхлого с тонкой золотой пылью. Но и веточки золота попадались
маленькие. Ломами и кайлами крушили они породу, таскали корзинами ивовыми к
себе на поляну и, переложив дровами, отжигали. После она легко кувалдами
крошилась и Корж самолично, доверяя разве что Матвею изредка, промывал
породу бережно. Шурф вырыли широкий - саженей пять по стороне, и глубокий -
в два роста. Руки в кровь понабивали, пока не додумались костры устраивать и
породу пережигать. Работа немного полегче пошла. Намытое золото Корж прятал
куда-то, в место секретное.
- От греха подальше, - говорил он, - всякое бывает, и свой друг-товарищ
на добро общее может позариться, - и губы поджимал скорбно, вспоминая что-то
далекое.
Но на него надеялись.
И так они увлеклись старательством, что потеряли всякую осторожность. И
кувалдами громко бухали, и дым над их лагерем пеленой стоял, даже в
Атамановку за хлебом, крупой и салом изредка бегали, с тамошними девками
пытались любезничать.
Уже в конце августа, среди дня их лагерь окружили казаки. Лица
свирепые, бороды на грудь лопатами, с берданами, конями столкали в шурф и
давай расспрашивать. Кто такие, зачем и откуда.
Пытались им объяснить, что люди они русские, православные, мирные,
вреда казакам никакого не причиняют, золото отыскать пытаются, но пока без
толку.
- Заявку на старательство от полиции имеете? - грозно выспрашивал
старший, с лычками.
Явно было, что старатели они вольные, без разрешения.
Переворошили казаки весь лагерь, обыскали каждого, хотя кроме драных
портов и рубах на них ничего и не было, но все в пустую, ничего не нашли.
А после велели убираться к чертовой матери.
- Еще другой раз увидим, как белок перещелкаем, -пообещали.
Документы было стребовали, Матвей и Корж аж покрылись испариной, да
отговорились, что дома в Никольском оставили, чего их в тайгу тащить,
лохматить, не медведю же показывать, батюшке... Двух парней казаки признали
за Никольских, что так и было, а остальным на слово поверили. В добром
настроении были, видимо, или не хотели с эдакой рванью вожжаться попусту, а
потом оконфузиться.
Молодой казак их по дороге к Никольскому часа два провожал, потом
берданой погрозил и ускакал обратно. Надоели, небось...
Матвей с Коржем за золотом тайгой сразу кинулись, а Андрею с хлопцами
велели в Никольском на базаре ожидать. И точно, через три дня вернулись,
довольные, что не все потеряно, будут деньжата на зиму, зубы на полку класть
не придется.
Андрей на базаре батю с Афанасием повстречал, мед продавать приезжали и
с интендантством договариваться. Посокрушался отец виду Андрея бродяжьему и
просил домой возвращаться. На земле крестьянствовать надежней будет, а то
совсем одичал сын, сумы на плече не хватает, перед людьми стыдно, скажут
что?
Но во Владивосток все шестеро сходили, золото Корж знал кому продать.
Выручил он три сотни и еще место золотоносное за сто рублей продать
исхитрился. Поделили по шестьдесят, а себе и Матвею Корж по восемьдесят
оставил, как начальникам.
Сентябрь проходил, надо бы и в Ивановку возвращаться, но Андрею удалось
устроиться на строительство дока.
Сухой док был заложен во Владивостоке в мае позапрошлого, девяносто
первого года для ремонта кораблей сибирской военной флотилии, а пока корабли
ходили доковаться в Японию и в Гонк-Конг.
Андрей и раньше, идя из города к себе на 7-ю Матросскую, сперва по
Нижнепортовой до Клубного, еще говаривали Машкиного оврага, затем по 1-й
Портовой, останавливался иногда поглазеть на громадную ямину в пятьсот футов
длиной, что стояла перпендикулярно бухте и отгораживалась от воды небольшой
лишь перемычкой скалы. Из ямины слышался визг воздушных бурильных станков,
частый стук компрессоров, иногда раздавались глухие взрывы. Да и сосед по
комнат у бабы Агафьи, где Андрей по привычке останавливался, рассказывал,
как они бурили шпуры, закладывали пороховые и динамитные патроны, взрывали
скалу, паровыми лебедками поднимали наверх камень, а потом отсыпали его в
Жариковском овраге, у бухты. Он-то и уговорил рядчика взять на работу
Андрея, крепкий, мол, парень, да и опыт землекопа у него имеется.
По гудку они скорехонько просыпались, вместе завтракали, чем бог
послал, и спешили к доку. Дом бабы Агафьи был в конце слободки, почти на
Луговой, и шли они по Поротовской, на которую из слободских домишек
собирались хмурые, невыспавшиеся, иногда и не протрезвевшие еще рабочие
механических мастерских, мельницы Линдгольма, а больше доковские. У
Гайдамаковского оврага, за которым начиналась Экипажная улица, становилось
обычно очень оживленно. На работу спешили все и в воздухе звучали дружеские
приветствия, а часто и крепкая брань на житье-бытье и домашние заботы.
Обходя флотский экипаж, из-за забора которого раздавались свистки боцманских
дудок и команды на построение, рабочие стекались к Мальцевскому оврагу, где
у бухты пыхтела мельница Линдгольма, а дальше шли деревянные и кирпичные
приземистые цеха механических мастерских. На Афанасьевской улице, что вела
от Мальцевского к Жариковскому оврагу, толпа снова густела - подгорье и
слободки Фельшерская и Офицерская были облеплены домишками, заселенными до
невозможности. Но на спешащих людях можно было увидеть уже не только грязную
замасленную робу, но и приличное пальто, и чистый сюртук, иногда и нарядную
офицерскую форму со сверкающим золотом погоном. А уж за Жариковским оврагом,
когда рабочий люд стек к бухте и там рассеялся - в цехах мастерских, в яме
доковой, на причалах военного порта и так далее, на 1-й Портовой улице по
утрам было совсем просторно. Тут жили, главным образом, городские обыватели,
мелкие чиновники, приказчики многочисленных богатых магазинов, хозяева
лавок, мелкие торговцы, семьи морских и армейских чинов... И так до Клубного
оврага, где начиналась Светланская, главная улица города.
О, Светланская! Она была нарядна и широка, светла и просторна. Сторона
южная, та, что у бухты, пушилась беспрерывным сквером с длинными аллеями для
гуляний люда благородного и по вечерами освещалась фонарями керосиновыми,
здесь из раковины у Морского собрания звучала музыка, а из многочисленных
крохотных кафэ под пестрыми маркизами женский кокетливый смех и уверенная
мужская речь на французском, немецком, английском языках. Это был мир народа
сытого, холеного, гладкого, хозяев города, государства, всего мира. За людом
рабочим здесь внимательно приглядавали полицейские, на расправу скорые и
беспощадные. А та сторона, что у сопок, была застроена высокими каменными
домами, сверкала витринами богатых магазинов, широкими окнами ресторанов,
роилась публикой чистой и ухоженной, благоухала духами и помадами. Здесь
нередко можно было встретить господ адмиралов и генералов и даже его
превосходительство военного губернатора генерала Унтербергера. Ходитъ по той
стороне люду рабочему, бедно одетому, голодному строжайше запрещалось. -
Дабы не мозолили своим гнусным видом глаза их благородиям, - приговаривали
городовые, решительно перетягивая незнакомого со здешними порядками
крестьянина, или спешившего быстрее проскочить после долгого рабочего дня
мастерового на другую сторону. Они, впрочем, обходили Светланскую стороной,
и когда нужда возникала пройти из Матросской, Фельдшерской или Офицерской
слободки в Солдатскую, Линейную, что на Эгершельде, на Семеновский покос, в
Корейскую или Каторжную слободки, что расположились за Покровским кладбищем,
то пользовались либо Нижнепортовой улицей, которая вдоль самой бухты бежала,
либо Пушкинской, протянувшейся выше Светланской. Первые день-другой на работе Андрей чувствовал себя неуверенно, но
скоро пообвык, практически все ему было знакомо и привычно. Рядчик и мастер
претензий к нему не имели: все у него получалось быстро и толково. Но
скальные работы скоро кончились и началась облицовка дока каменными блоками,
заливка их бетоном и цементом, строительство насосной станции, установка
ботопорта... Так Андрей овладел специальностями каменотеса и каменщика.
Прошли три года и вот в начале октября девяносто седьмого года, через
неделю после Покрова Пресвятой Богородицы утром вокруг дока на покрытых
дерном откосах уселись его строители, а внизу, у самого дока, собралось
морское начальство, роты с кораблей Тихоокеанской эскадры, чинная публика,
дамы с букетами ярких астр и георгинов и началось молебствие. Священник
Успенского собора проговорил положенное, с клиром обошел вокруг дока,
помахивая кадилом, потом заиграла музыка гимна народного, засвистала паровая
машина, заполняя док морской водой, ботопорт поднялся и отодвинулся, и в док
важно и медленно, разукрашенный всеми флагами расцвечивания, с командой,
построенной вдоль бортов и кричащей "Ура" перекатом, волнами, вошел крейсер
"Дмитрий Донской".
Потом Андрей с товарищами отпраздновал это событие на лужайке в
Гайдамаковском овраге, изрядно выпил и с чувством радости и опустошенности,
ровно лимон выжатый, пошел домой. Радость была от успешно проделанной
громадной работы, а опустошенность от томившей впереди неизвестности.
Работа сделана и он опять остался без работы. Уже через неделю "Адмирал Чихачев", вставший опять на свои регулярные
рейсы по Уссури, повез прапорщика Ивашникова и поручика Минаева к Иману,
оттуда - сутки в вагоне поезда - они добрались до Владивостока. По пути, а
размещались они в тесной двухместной каюте и таком же купе поезда, времени
наговориться было вдоволь. Ивашников рассказал свою скромную биографию, а
Минаев - немного о себе. Родился он в Кяхте, в семье офицера пограничной
стражи, затем Сибирский кадетский корпус в Иркутске, служба в пограничных
гарнизонах на Дальнем Востоке и в охране русской дипломатической миссии в
Пекине.
- Вот откуда завидное знание китайского языка, - подумал Ивашников.
Олег Николаевич, словно прочитав его мысли, заметил, что Кяхта -
приграничный городок и вся чайная торговля раньше шла через него. Отсюда и
множество китайцев в городке и при желании, именно при желании, разговорному
языку научиться можно. В Тяньцзине он был ранен при отражении нападения
толпы голодных китайцев на сеттльмент, в котором разместились иностранные
торговые представительства. Продолжительное лечение, затем служба в
Хабаровске, в военно-топографическом отделе штаба округа. И вот - новое
назначение. Олег Николаевич рассказывал о себе довольно скупо, хотя
порассказать ему, особенно о жизни в Китае, видимо, было что. Вселив в
Ивашникова в начале их знакомства надежды на бурную, полную приключений и
опасностей жизнь и вместе с тем некоторый страх - а оправдает ли он его
ожидания, справится ли со своими обязанностями, не придется ли ему краснеть,
а Минаеву, холодно глядя в сторону, заявить, что он ошибся в нем, о чем
глубоко сожалеет, поручик, уже в пути, несколько раз говорил Ивашникову, что
все гораздо скучнее и будничнее. Сбор информации - это кипы газет, пустая
болтовня в обществе знакомых офицеров и чиновников того мирка иностранцев,
который невольно образуется в странах с совершенно иными обычаями,
культурой, языком. Из газетных статей, обрывков разговоров, домыслов, интриг
и специально распространяемых слухов складывается мозаичная картина
изменчивой политической обстановки; и все это необходимо тщательно
перепроверить, чтобы не попасть впросак самому и не ввести в заблуждение
штаб округа. Но, в любом случае, эта жизнь гораздо интереснее, чем
монотонное существование офицера в захолустном гарнизоне - дает свободу
мысли и поступка, расширяет рамки обыденного видения мира, потому что сейчас
здесь, на Дальнем Востоке столкнулись глобальные интересы наиболее развитых
в промышленном отношении государств; да и поможет обзавестись полезными
связями на будущее. Главное - не смотрите с презрением на обычаи, нравы и
привычки людей в тех странах, где вам придется служить, а будьте к ним
максимально доброжелательны. Люди это чувствуют и, как правило, платят той
же монетой. Российская дипломатическая миссия в Корее располагалась в европейской
части Сеула и была обнесена высокой оградой с красивыми каменными воротами с
двуглавым гербовым орлом над проездом. Сразу за воротами вырастало
величественное широкое здание миссии. За главным зданием прятался небольшой
флигель с кладовыми и сад. В ограде на территории миссии помещалось еще
четыре небольших домика и конюшня. В левой части главного здания находилась
резиденция посланника, а в правой разместился корейский король Кочжон со
своей свитой и прислугой. В большом зале миссии, разгороженном ширмочками,
расположились корейские министерства. В небольших домиках жили служащие
миссии и размещалась охрана.
Давний житель Сеула, построивший новый королевский дворец русский
архитектор Серединин-Соббатий, посылавший довольно интересные
корреспонденции во владивостокскую газету "Дальний Восток" под псевдонимом
"Россиянин", часто бывал в миссии и рассказал о короле.
Королю Кочжону из династии Ли в это время было сорок четыре года.
Предыдущий король умер, оставив после себя одну лишь дочь. Но по корейским
традициям наследовать трон может лишь потомок короля мужского пола, а
владение королевской печатью служит подтверждением возведения на трон. У
племянника умершего короля Тай Ван-куна было два сына. И вот королева-мать
Чо, завладев королевской печатью, усыновила младшего сына Тай Ван-куна,
которому было в то время двенадцать лет. А сам Тай Ван-кун стал
принцем-регентом. Когда королю исполнилось шестнадцать лет, ему подыскали
жену из рода его матери Мин. Оказалось, что молодая королева обладает
твердым характером в неженским умом, перед которым пришлось отступиться
принцу-регенту, правившему столь жестоко, что все в стране его боялись и
ненавидели. Отправив Тай Ван-кун в почетную отставку с титулом "Тай-то" -
Великий старец или Великий старый человек, королева возвысила своего брата.
Этот брат воспользовался случаем и настолько увлекся обогащением клана Мин,
что вызвал общую зависть. Рассказывают, что однажды, когда он приносил
жертву своим предкам, ему принесли ящичек, присланный Тай-то. Раздавшийся
затем взрыв скрытой в ящике адской машинки поразил насмерть брата королевы,
его мать и сына. Более того, по слухам, именно интриги ослепленного
ненавистью Тай-то и привели к трагической гибели королеву и бегству короля
из собственного дворца в нашу миссию.
- История в духе Александра Дюма-отца,- подумал Ивашников, но версия
подполковника Альфтана реалистичней. Русский посланник в Корее Карл Иванович Вебер ввел вновь прибывших
офицеров в круг их служебных обязанностей по охране миссии и небольшой
русской колонии. Особых хлопот по охране, по его словам, не возникало, но
положение может измениться и в лучшую и в худшую сторону со дня на день - в
мае в Москве были подписаны важные межгосударственные договоры; сейчас
заинтересованные страны изучают официальные тексты и добытые по своим
каналам секретные приложения и вот-вот каким-то образом отреагирует.
Господин Вебер ввел их во внутреннюю политическую обстановку.
- Захватив летом позапрошлого, 1894 года Корею, японцы бестактно
принялись наводить здесь свои порядки и вводить реформы. Некоторые из них
могли бы быть и хорошими, но не достигали цели из-за способа их введения,
другие были очевидно неприменимы, как например, запрещение корейцам носить
их национальные костюмы. Корейцы имеют привычку одеваться в белое. Белый
цвет на Востоке - цвет траура. Многочисленное королевское семейство,
неизбежно, несло утраты, по почившим объявляли трехлетний траур, и этот
траур слился в непрерывную цепь, вошел в привычку и обычай, а траурная
одежда превратилась в национальную. Корейцы курят громадные трубки,
зачесывают волосы в виде шиньона и носят шляпы с очень широкими полями, но с
маленькими отверстиями для головы, так что шляпа, чтобы она не сваливалась,
укрепляется на голове завязками. Так вот, у ворот Сеула и других городов
японцы поставили своих часовых, вооружили их большими ножницами, задерживают
облаченных в национальные костюмы корейцев, обрезают поля их шляп и шиньоны,
отрубают на три четверти длину их трубок, а затем, испуганных и обиженных,
отпускают домой. Делается это, якобы, для того, чтобы приучить корейцев к
работе, которой они заниматься как следует не могут, потому что им
приходится держать в одной руке длинную трубку, а другой поправлять свой
куафер каждую минуту. Вместо белой одежды японцы заставляют их носить синюю.
Из Японии в покоренную страну хлынули всевозможные искатели приключений,
подонки общества, желавшие поживиться, грабя и разоряя "низшую расу".
Естественно, корейцы пламенно возненавидели японцев, стали организовываться
для отпора, постоянно вступать в стычки, нападать на японцев. Королева и
группирующаяся вокруг нее партия Мин сумели в июне прошлого года сбросить
прояпонски настроенное правительство. Тогда же, в сентябре, японский
посланник и генерал Миура, командовавший оккупационными войсками,
организовали захват дворца и убийство королевы. Японские судьи оправдали
убийц и скрыли участие в заговоре японцев. Мало того, они заставили короля
издать декрет, возводящий на королеву самые гнусные обвинения и лишающие ее
титула. Испуганный, вконец затравленный король притаился, но тридцатого
января этого года ухитрился бежать вместе с наследником из собственного
дворца, охраняемого японскими солдатами, и скрыться в русской миссии.
Неожиданно оказалось, что это единственное место в городе, где он мог
чувствовать себя спокойно и в безопасности. Возмущенные корейцы напали на
королевский дворец, убили часовых и некоторых поставленных японцами
министров, так что Япония серьезно уступила свои политические позиции в
Корее. В мае на коронационных торжествах в Москве корейский посол Мин
Юн-хуан по поручению своего правительства ходатайствовал о направлении
русских советников для организации работы государственного аппарата и для
обучения корейской армии. Кроме того, он просил заем в три миллиона иен для
уплаты контрибуции Японии и похорон королевы. Тогда же, не желая обострять
отношений с Японией, мы закончили с правительством микадо секретный договор,
по которому согласились на совместное представление займа Корее;
предоставляем Корее возможность самой сформировать и содержать армию; в
случае возникновения осложнений в Корее и Россия и Япония могут послать туда
войска, но обязываются оставить между ними свободную от оккупации зону; и
последнее: до формирования Кореей своей собственной армии Россия и Япония
могут содержать здесь небольшие воинские соединения. В начале августа по
просьбе корейского правительства в Сеул прибыл представитель нашего
министерства финансов Покотилов. В ходе аудиенции король Кочжон попросил его
о возможно срочном предоставлении трехмиллионного займа, чтобы не хоронить
королеву, убитую по японским подстрекательствам, на японские же деньги, и
чтобы расплатиться с японцами по контрибуции. Тогда же король, видимо не без
умысла, обмолвился, что англичане через Гонконг-Шанхайский банк готовы
предоставить ему деньги. Если это произойдет, то англичанин Броун -
финансовый советник короля и глава корейский таможенной службы значительно
укрепит свои позиции хозяина финансов Кореи. Весной к нам в миссию
повадились американцы и им удалось, путем всевозможных посулов, склонить
короля дать им концессию на строительство железной дороги Сеул - Чемульпо с
узкой, четырех с половиной футовой, европейской колеей. Узнав об успехах
американцев, французы также сумели склонить короля дать им концессию на
железную дорогу Сеул - Ийчжу. Это уже опасно, и в виду протяженности дороги
и ввиду стратегического ее значении. По этой дороге японцы смогут быстро
доставлять свои воинские подразделения к Маньчжурии и нашим границам. Сейчас
здесь, в Сеуле живет владивостокский промышленник Бринер - энергичнейшая
личность. Он старается добиться у короля права на концессию по вырубке лесов
вдоль русла реки Ялу. Бринер бывал в Корее и раньше. С Меллендорфом у него
были превосходные отношения - оба они немцы и знакомы чуть ли не со школьной
скамьи. Меллендорф пять лет назад представил его королеве, но тогда
обзавестись здесь чем-либо не представилось возможности, в Корее хозяйничали
китайцы и японцы. Так вот, пока король живет у нас в миссии, Бринер,
используя старое с ним знакомство, настойчиво домогается своего и, судя по
всему, близок к успеху. По его словам, предварительный текст соглашения уже
готов и король сейчас его изучает, боясь нанести ущерб своим экономическим
интереса, и в то же время хоть чем-либо вызвать недовольство России, в чьей
миссии он нашел убежище. Я несколько раз давая ему понять, что не следует
тесно связывать интересы пронырливого дельца и интересы Российской империи,
но король сейчас в положении побитой собаки, испуганно забившейся в чужую
конуру и боящейся, что ее вот-вот вытолкают в шею. Реальную силу японцев
король Кочжон отлично видит - они частенько демонстративно устраивают учения
со стрельбой под стенами города, недалеко от нашей миссии. Я назвал вам
имена немца Меллендорфа и англичанина Броуна. Фон Меллендорф - пруссак, внук
известного фридриховского колченогого фельдмаршала фон Меллендорфа, прошел
курс в Берлинском университете и отбывал воинскую повинность в прусском
лейб-гвардейском полку. После службы поступил в прусское министерство
иностранных дел и лет двадцать назад приехал в Китай. Имеет явную
способность к изучению языков, неплохо знает китайский, корейский и,
говорят, японский. Был на посту тяньцзинского консула, когда его заприметил
Ли Хунчжан, в то время тяньцзинский вице-король. Ли Хунчжан сманил
Меллендорфа к себе в советники по иностранным делам. В восемьдесят втором
году, после охлаждения японо-китайских отношений, Ли Хунчжан прислал фон
Меллендорфа на помощь корейскому королю упрочить экономическое положение
страны. Обладая на редкость практическим складом ума, Меллендорф взял в свои
руки военное, иностранное и финансовое ведомства и стал, фактически,
хозяином Кореи. Но тут всполошились англичане. Опасаясь в будущем
соперничества на море со стороны России, они считали, что Корея должна
принадлежать Японии, и тогда проливы в Японском море были бы закрыты для
русских. И англичанам удалось вытеснить Меллендорфа и поставить на пост
главы таможенного ведомства, а финансы королевства поступают, главным
образом, из таможенных обложений, мистера Броуна. Он до сих пор является
хозяином корейских финансов и всячески противится сближению Кореи с Россией.
О Бринере прапорщик Ивашников был наслышан во Владивостоке. Там он -
величина, один из крупнейших воротил. По народной молве, Бринер уже лет
тридцать, с шестидесятых годов старательно осваивает Дальний Восток. Бывал
на Алеутских островах, на Аляске - в Клондайке, Номе, Такоме, потом
перебрался во Владивосток и начал-то с сущей, вводе бы, мелочи -
монополизировал перевоз через бухту Золотой Рог. Теперь приобретает
золотоносные участки на побережье Охотского моря, владелец пароходов, лесных
дач; и вообще - чуть где запахнет выгодой - он тут как тут.
- Надо сказать, - продолжал господин Вебер, - что бассейны рек Ялу и
Тумень, где добивается концессии на вырубку лесов Бринер, важны для нас в
стратегическом отношении - они отделяют Корею от Китая и России, и если мы
там сумеем утвердиться, то будем хозяевами в северной Корее и уже оттуда
можно будет распространить свое влияние не только на всю Корею, но и на
Маньчжурию. Но пока, реально, для нас важнее утверждаться в тех выгодах,
которые дает пребывание у нас "в гостях" короля Кореи. Сейчас мы усиливаем
русофильское представительство в местном правительстве, ждем приезда военных
инструкторов для обучения корейской армии, что, если правильно использовать
эти возможности, позволит нам занять здесь очень крепкие позиции. Хотя,
должен отметить, реальная власть принадлежит, как все мы отлично понимаем,
денежному мешку. Львиная же доля денежных поступлений в государственную
казну - при нищете населения и полнейшем отсутствии какой-либо
промышленности, не беря в расчет мелких кустарей - идет здесь от таможни.
Таможня, а вместе с ней и финансы королевства, находятся в руках англичанина
Броуна. С англичанами же корейцы отношения портить не станут - в порту
Гамильтон их военно-морская база, да и без того англичане вездесущи и крайне
бесцеремонны.
И началась служба прапорщика Ивашникова в должности караульного
начальника, неожиданно хлопотная. На него возложили строевые заняли,
изучение уставов, словестность, контроль за чисткой оружия, разводы и
проверки караулов, составление рациона и контроль за котловым довольствием,
словом, кто служил - знает. Взаимоотношения его с двумя другими офицерами
охраны миссии сперва не сложились, но потом все стало на свое место.
Кадровые военные, из семей офицеров, закончившие превилегированные
московское и петербургское военные училища, они приняли появление прапорщика
из рядовых с изрядной долей иронии, если не издевки. Поручик Корн, франт и
ловелас, тот вообще как-то в общей гостиной, куда собиралось почти все
мужское и женское население миссии, держа в руке бокал шампанского и искоса
поглядывая на Ивашникова, позволил себе пропеть, -
Терпеть я штатских не могу,
И называю их шпаками,
И даже бабушка моя
Их бьет по морде башмаками.
Зато военных я люблю,
Они такие, право, хваты,
Что даже бабушка моя
Пошла охотно бы в солдаты.
Ивашников тогда еще психологически не окреп в своем офицерском звании,
морально не утвердился, что ли, и растерялся: что же делать - пропустить
мимо ушей или вызвать на дуэль? Иди дать кулаком в морду? Впрочем, нет, все,
что угодно, но нарушить принятые среди аборигенов русской колонии правила
приличия он бы не осмелился. Но тут все присутствующие воззрились на него -
какова же будет реакция?
- Что-же, давайте сравним наши способности к ратному делу, - как можно
насмешливей произнес Ивашников, - Чему учили вас гувернантки и дядьки в
юнкерском училище, и чему научен я, с трех дет скачущий на коне и с пяти
стреляющий из бердана. Ferra et cogni*, - добавил он, намекая, что не против
и поединка.
*. Мечом и огнем / латинское - Enfant terrible* - с натугой нашелся поручик Корн, не ожидавший такой
прыти от юного прапорщика.
*. Ужасный ребенок / Франц./ - Bonne mine au manvais jeu * - резюмировал присутствовавший здесь
господин Покотилов.
*. Хорошая мина при плохой игре /франц./ Через полгода Ивашникову пришлось выручать Корна и у того тогда был вид
обмоклой курицы. Вскоре прапорщика Ивашникова с группой солдат направили в Чемульпо
получать прибывшую на пароходе Добровольного флота партию мосинских
магазинных трехлинеек для русской миссии. Шло перевооружение армии и они
тоже горели желанием сменить длинные тяжелые однозарядные берданы на удобные
пятизарядные магазинки.
"Россия" шла через Шанхай и среди встречавших ее у причала людей
Ивашников заметил Юлия Ивановича Бринера. С трапа судна на баркас сошел
высокий худощавый с военной выправкой пожилой представительный человек, за
которым китаец-бой нес два дорогих хорошей кожи объемистых чемодана; Бринер
шагнул к нему,они похлопали друг друга по плечам и заговорили по-немецки.
Ивашников лишь расслышал, что они справлялись о здоровье супруг - Натальи
Иосифовны и фрау Зльзы и детей.
- Меллендорф, - кивнул в сторону прибывшего стоявший рядом с ним
заведующий хозяйством миссии Терешин. - Это его сменил на посту финансового
советника короля и главы таможенного ведомства англичанин Броун. Явно прибыл
на помощь Бринеру выколачивать концессию. Немцы, как и евреи, не нам,
русакам, в пример - помочь друг другу не ленятся.
- Так Бринер же русский? - с деланным наивом опросил Ивашников.
- По паспорту. Мимикрия. Легче наживаться, газеты не станут вопить, что
иностранцы расхищают...
Получив длинные темнозеленые тяжеленные ящики с винтовками, к концу
следующего дня Ивашников вернулся в Сеул в миссию. Обязанности у него
удвоились - грели веретенку, снимали консервацию, изучали материальную
часть, инструкции и наставления, потом занятия с нижними чинами, учебные
стрельбы...
Ивашников рассказал поручику Минаеву о приезде Меллендорфа и теплой
встрече его с господином Бринером. Олег Николаевич явно призадумался.
- Хотя я никогда и не видел Меллендорфа, а он приезжал в Пекин в
бытность мою там, но к немцам я был не ходок, не нравилось мне их
высокомерие, но наслышан о нем достаточно. Яркая фигура. Окончив Берлинский
университет, он прибыл в Китай в качестве студента германского посольства,
достаточно быстро выучил язык и был назначен консулом в Тяньцзин. Тогда
немцы искали любую лазейку, чтобы проникнуть, в пику англичанам и французам,
в континентальный Китай. В Тяньцзине Меллендорф сумел очаровать Ли Хунчжана,
тогда вице-короля Чжилийской провинции, и поступил к нему на службу в
качестве секретаря. Надо отдать ему должное - прежде всего он позаботился о
перевооружении местного гарнизона германским оружием и об обучении его
германскими инструкторами. В восемьдесят втором году Ли Хунчжан,
обеспокоенный натиском японцев в Корее, послал туда фон Меллендорфа прибрать
к рукам финансы этого королевства. Король Кочжон назначил его начальником
таможен, которых, кстати, еще и не было и которые ему же и пришлось
создавать. Как глава таможенной службы, Меллендорф много общался с
иностранцами, нагло лезшими в страну, вот Кочжон и назначил его через год и
главой министерства иностранных дал. В это время и англичане попытались
прибрать Корею к рукам и предложили Меллендорфу убираться прочь. Тогда
Меллендорф решил столкнуть англичан с нами и через одного русского инженера,
находившегося в то время в Корее, сообщил русскому посланнику в Токио, что
корейский король желает отдать свою страну под покровительство и защиту
Белого царя. Господин Шпейер, в то время секретарь русского посольства в
Токио, немедленно прибыл в Сеул, где его торжественно встретили, но во время
личной аудиенции король Кочжон не высказал прямо своего намерения, а Шпейер
не был уполномочен вести такого рода переговоры, да и слова Меллендорфа
можно было истолковать двояко. Пользуясь статусом вице-президента
министерства иностранных дел Кореи, Меллендорф попросил прислать сюда
русских военных инструкторов, но это явно пахло конфликтом с Японией и
Великобританией, и ходатайство это Петербургом было отклонено. Тогда же были
установлены дипломатические отношения между Россией и Кореей, а посланником
сюда был назначен действительный статский советник Карл Иванович Вебер,
прежде служивший консулом в Тяньцзине и хорош знавший Меллендорфа. Господин
посланник вручил Меллендорфу пожалованный тому государем-императором знак
ордена Святой Анны 2-й степени, но от предложения немца установить
протекторат над Кореей рекомендовал воздержаться. В восемьдесят пятом году
англичане сумели настоять на замене Меллендорфа нынешним таможенным
комиссаром Броуном, и тому пришлось удалиться в Китай. Но он отлично
осведомлен о всех дальневосточных делах и приехал, конечно же, не зря.
Посмотрим, чем он вплотную здесь займется. Это прояснит намерения Германии.
Не знаю, числится ли он по прежнему за германским министерством иностранных
дел, поскольку времени прошло достаточно, но связи с ним, он, конечно же, не
теряет. Олег Николаевич вел вполне светскую жизнь - быстро обзавелся обширным
кругом знакомств, часто бывал в соседствующих с нашей иностранных миссиях,
приглашал к себе и сам часто ходил в гости к знакомым иностранным офицерам,
да и местную, корейскую знать жаловал своим вниманием. Дамы ему благоволили.
Еще через пару недель Ивашников вздохнул капельку посвободне:
необходимый минимум выбрал, максимум, как и бог, недосягаем, но
удовлетворение от выполненной работы и твердых знаний своих солдат он
испытывал. Тут-то к нему наконец и обратился поручик Минаев.
- Мнение о вас в миссии сложилось неплохое, Иван Иванович. Усерден,
командирские способности чувствуются, даром что молод. Но с этим
отрицательным в глазах старших качеством мы расстаемся очень скоро,
незаметно для себя и, увы, навсегда. Но к делу. Господин Покотилов в беседе
с Меллендорфом выяснил, что тот поражен размерами хищений Броуна. Конечно,
уверяет Меллендорф, гешефт существовал всегда и золотая пыль сама прилипает
к пальцам, но аппетиты Брауна превосходит допустимые границы. Вместо
полногрудой Рахили, выражаясь вольным стилем нашего жуира Корна, в казне
оседает плоская Лия. Поэтому господин Покотилов и просил неофициально
проверить, поелику возможно, разницу между таможенными сборами и
государственными от таможни доходами. Я завязал одно полезное знакомство с
чиновником таможни в Чемульпо. Готовьтесь, завтра поедем к нему в гости по
случаю праздника хризантем. Форма одежды парадная. Будут дамы. Ким И-Себ, начальник таможни в Чемульпо, целиком оправдывал свою
фамилию. Золотые зубы, золотые перстни на пухлых, заросших черной шерстью
пальцах, золотые часы на толстой золотой цепи поперек толстого пуза, он сиял
золотом, глупостью и самодовольством. Жена была ему подстать. Но дочь - нет.
Она явно стыдилась и своих заплывших жиром и золотом родителей, и показной
роскоши их жилища на фоне вопиющей бедности окружающих лачуг, и ненавидела
их - иностранцев, во множестве набросившихся на ее нищую родину, и с трудом
играла роль гостеприимной хозяйки. Понравилась Ивашникову она ужасно - и
тоненькой фигуркой, и иссиня-черными прямыми блестящими волосами, и гибкими
грациозными жестами рук и, главное - пламенной, нескрываемой ненавистью в
глубоких черных раскосых глазах; понравилась до того, что он с огромным
трудом удержался, чтобы не подергать ее за косичку, чем наверняка обидел бы
до слез.
В просторном дворе построенного по корейскому обычаю буковкой П дома,
неярко освещенного несколькими китайскими фонариками, был накрыт длинный
стол, на котором, чередуясь о белыми и желтыми хризантемами, стояли
разномастные бутылки с напитками всех стран мира.
- Обильно кормится от должности, - с изрядной долей сарказма довольно
громко произнес Олег Николаевич, уверенный, что по-русски здесь никто не
говорит.
Народу было много - местные купцы и представители иностранных торговых
фирм, в последнее время заполнявшие Корею, капитаны стоявших в гавани
торговых судов, японские, американские, французские и английские офицеры с
военных кораблей, серыми утюгами застывших в бухте Чемульпо, местная знать и
даже пара китайских мандаринов в халатах с изображением цапли и утки и
разноцветными шариками на шапочках. И галдеж стоял соответствующий -
гортанно-визгливо-напевный. Переводчик нашей миссии Ен Пан-са представил
Ивашникова хозяину дома, затем хозяйке, которой пришлось поцеловать руку, и
младшей хозяйке. Он и ей думал было поцеловать руку, но она отдернула
ладонь, состроив премиленькую презрительную гримаску. Позже, к концу вечера,
Ивашникову удалось поболтать с ней немного. Она сделала комплимент его
корейскому, правда и не совсем искренне, с изрядной долей иронии, а он был
удивлен, что она весьма живо, совершенно не затрудняясь подбором слов,
изъяснялась по-английски.
По молодости лет, а возраст, увы, выдавало мальчишеское еще его лицо, и
по малости чина, Ивашников не принимал участия в разговорах с солидными
господами, собиравшимися кучками по три-пять человек, но Олег Николаевич, в
отличном штатском костюме, чувствовал себя как рыба в воде и, имея уже
обширный круг знакомств, то оживленно говорил, то глубокомысленно хмурил
брови во многих, как заметил Ивашников, компаниях.
Сам он примкнул к группе молодежи, обсуждавшей новые моды, качества
разных марок шампанского и даже достоинства восточных красавиц. Маленькая
хозяйка была в центре группы, комплименты принимала холодно, с видимым
безразличием, в общей беседе почти не участвовала и все присматривалась к
одетым в черные смокинги солидным гостям, с бокалами в руках, как черные
навозные мухи сбившихся в кучки у капелек меда. Видимо и ей пришло в голову
подобное сравнение, потому что она коротко, без искры веселья, рассмеялась и
произнесла, - Как стая черных ворон у мертвого тела оленя.
Ее не поняли и она разъяснила, - Эти господа слетелись растащить мою
Корею на части, - вызвав всеобщее замешательство.
Группа вокруг них как-то быстро и незаметно растаяла, а Ивашников
постарался перевести разговор на нейтральную тему. Слушала она его
невнимательно, продолжала думать о своем, а потом приложила палец к губам,
жестом прося замолчать.
- Слушайте, - сказала она, и Ивашников прислушался. Недалеко, от одной
из прилепившихся к скале фанз, раздавались звуки музыки и тихое пение.
- Вот это - тунсе - наша флейта, а это - буги - барабан. Песня
называется Син-Зан-Тян-Чук и перевести ее на ваши языки невозможнее Это
песня о моей бедной родине, об угнетенном народе и безрадостном будущем.
Песню сложили бедные люди, бесправные и неграмотные, а потому и незнающие
выхода. Но в Корее есть еще честные и смелые люди..., - и она, испугавшись,
что сказала лишнее, замолчала.
Ивашников понимал правоту ее слов, внутренне был с ней согласен, но и
было обидно, что она причисляет и его к это шайке разбойников.
- Я немного знаю историю Кореи, тем более в курсе последних событий, но
согласитесь, что ваши правители неспособны управлять народом, не могут
обеспечить людей работой и едой, распродают страну и, вроде трагически
погибшей королевы, виновниками своих бед считают иностранцев.
- Я знаю, - горько согласилась Ким Де-кун, - мы маленький народ, у нас
грозные и жадные соседи - китайцы и японцы, которые постоянно сосут из нас
кровь, дешевыми изделиями давят нашу слабенькую кустарную промышленность,
захватили все важные должности в торговле и экономике. У нас слабенький,
безвольный король. Вчера он подписал соглашение о предоставлении концессии
русскому купезе, - это слово она произнесла по-русски, - Бринеру; продал ему
громадную горную лесную страну на севере, у границы с Китаем. До этого
король предоставил право иностранцам строить железные дороги, японцы уже
строят свои заводы в Фузане и Мокпо. Японцы строят, - печально повторила
она, - строят корейцы, всю тяжелую работу выполняют корейцы, а наживаются на
их труде иностранцы. Они богатеют, а мы беднеем. Совсем бедной стала моя
страна.
Ивашников понял, что с основами политэкономии она знакома и, судя по
всему, имеет единомышленников.
- Де-кун, - тронул он ее за локоть, - богатые иностранцы, как и все
разбойники в мире, хватают то, что плохо лежит.
Здесь не совладал с собой и позволил колкость. - Вон, посмотрите, разве
вы видели корейца, столь ослепительно сияющего золотом, как ваши родители?
- Мой папа много работает, он часто не спит по ночам, он помогает
обеспечивать страну дешевым рисом и тканями. Таможенники без дела не сидят:
работает порт - работают люди, у них появляются деньги, пища, одежда...
- Злые языки говорят, - Ивашникова рассердила ее наивность, -что после
войны, при Броуне, пароходов в Чемульпо заходит больше, груза через порт
проходит больше, а денег в казну поступает меньше, чем при Меллендорфе.
- Папа, нет, он честный и добрый..., - она вспыхнула густым румянцем и
на глазах появились слезы.
- Добрый, да, для себя и для вас. А нищих в стране вон сколько, да
сколько людей бегут от голода из Кореи в Россию. Их тысячи во Владивостоке,
да десятки тысяч на строительстве железной дороги работает, сам видел...
- Неправда, - умоляюще протестовала она.
- Вы лучше меня знаете, что это правда. Хотите доказательств? Или
боитесь их? Да и зачем вам, маленькой девочке, много знать? Кормят, поят,
одевают и обувают. Но все же, я могу узнать цифры доходов казны от таможни в
годы работы Меллендорфа, а вы - за время работы Броуна, ну хотя бы по порту
Чемульпо. И сравним. Согласны?
Ивашников с жалостью наблюдал, как на ее детском личике отражалась вся
борьба, происходившая в душе. И желание доказать ему, что его слова - ложь,
и сознание, что он прав, и детское упрямство, и самоистязательное желание
узнать правду, глубину падения ее отца и ее самой. А потом она решилась, -
Хорошо, я узнаю сколько поступает денег в казну от таможни Чемульпо. На пути из Чемульпо в Сеул Ивашников рассказал Олегу Николаевичу о его
беседе с Ким Де-кун и поинтересовался, каких успехов достиг Бринер.
- Меллендорф помог Бринеру облапошить местного короля. Они наплели ему
о неслыханном процветании Кореи, потоке золота от вырубки лесов в бассейнах
рек Тумень и Ялу. А если серьезно, то Бринер закючил концессию на разработку
лесов в бассейнах реки Тумень, впадающей в Японское море, сроком на один год
и реки Ялу, впадающей в Желтое море, сроком на пять лет, и на острове
Дажалет в Японском море. Но Бринер, по условиям соглашения, может продать
концессию в названные сроки любому благонадежному лицу. По концессии Корея
получит четверть дохода предприятия. Соглашение составлено так, что мы имеем
право держать там свои воинские подразделения и возводить сооружения. Бринер
надеется здорово разбогатеть на концессии, хвалится, что при относительно
небольших затратах он будет иметь в избытке спелый лес и чуть ли не
бесплатную рабочую силу - корейцев чрезвычайно много и они крайне
неприхотливы. Но, мне кажется, за купчишкой Бринером прячутся крупные акулы.
Из обрывков разговоров в гостиной миссии я понял, что Покотилов и Вебер
надеются теперь залезть в Корею обеими ногами, а отсюда перебраться и в
Маньчжурию. Вы обратили внимание - какие могучие челюсти и обширные защечные
мешки у Бринера и Покотилова? О, они не только Корею сожрут, им и Китая
будет мало, если англичане с японцами не помешает.
Они невесело посмеялись.
- А что же касается золотого осла, - продолжил поручик Минаев, - то
если удается узнать точные суммы доходов таможни и поступления в казну, и
разница будет ощутимой, королю придется избавиться от Броуна. И на этом
выиграет или Япония или Россия, в зависимости от того, кому удастся занять
пост директора таможенного ведомства и финансового советника короля. Словом,
пользуйтесь случаем, выжимайте из девочки все, что сможете. Вы утверждаете,
что она многое недоговаривает. Что же, вполне возможно, от нее удастся
кое-что узнать и о внутреннем положении в стране глазами молодежи. Очень
интересно - кто сейчас сильнее - русофилы, независимые или сторонники
сближения с микадо?
- А я наперед скажу: возобладают те, кто больше построит здесь
предприятий, привлечет к сотрудничеству местных богагеев, даст людям работу.
- Тогда приоритет у японцев, - после небольшой паузы ответил Олег
Николаевич, - здесь конкурентов у них нет.
Ивашникова здорово покоробил его цинизм в отношении Ким Де-кун. Ничего
он не собирался из нее выжимать, раскрыл лишь ей глаза на очевидные истины.
Слова же Олега Николаевича, после недолгого размышления, отнес на счет
некоторой его грубости. Ивашников знал, что обязан собирать экономическую и
политическую информацию, но считал, что имеет право быть жестоким, циничным,
даже безжалостным, хитрым, пронырливым и коварным в отношениях с людьми
жадными, корыстными, врагами России, но ведь эта зеленая веточка - какой она
враг? Впрочем, пусть, в любом случае проиграют лишь англичане, а к ним у
него симпатий не было.
- А где вы с ней думаете встретиться?
- Ким Де-кун сказала, что ее дядюшка, брат отца, приближенный короля,
входит в его свиту и сейчас живет с королем в нашей миссии. И что она уже
два раза приходила к дяде, будучи в Сеуле, передавала ему подарки от отца.
Когда она ухитрится заглянуть в бумаги таможни, то найдет повод навестить
дядюшку и постарается встретиться со мной. Позовет через дежурного офицера.
- Какой-то детский лепет, - пробормотал Олег Николаевич. - Впрочем, на
первый раз сойдет, пользуясь оказией. Мое упущение - тебя еще всему надо
учить. Но в странах востока тяжело работать с агентурой. Очень они от нас
отличаются внешне.
- Олег Николаевич, ведь я - гуран. Посмотрите внимательно на меня -
чуть-чуть грима и меня от маньчжурца не отличить.
- Я уже думал над этим. В будущем может пригодиться. Вечером в общей гостиной появились господа Покотилов, Бринер и
Меллендорф, изрядно навеселе, обмывали, если правильно Ивашников понял их
реплики, у посланника сделку. Все трое были оживлены сверх меры, щедры и
разговорчивы. Бринер велел принести дюжину шампанского и просил
присутствующих выпить за его удачу. Потом он пустился в воспоминания, а
Меллендорф, хорошо понимавший по-русски, но говорить не осмеливавшийся, так
как путал падежи и склонения, чем вызвал если и не смех, то улыбки
слушателей, кивал и повторял так, так, так...
- Впервые побывал я в Корее в восемьдесят третьем году. В Чемульпо на
том месте, где сейчас стоит здание таможни, тогда размещался форт из
шестнадцати пушек, да в деревянном балагане жили служащие таможни и прочие
европейцы. Таможня находилась в маленькой корейской фанзе, а порт Чемульпо
представлял собою скорее какой-то лагерь хищников-золотопромышленников, типа
клондайкского, чем единственный открытый для европейцев порт Кореи. Почему я
сказал - хищников-золотопромышленников? Да потому, что наводнившие тогда
Корею европейцы думали, что золота здесь - куры не клюют. Некоторые служащие
таможни открыто заявляли, что твердо рассчитывают разбогатеть за счет
глупости корейцев. Еще свежа была в памяти экспедиция за "золотым руном",
предпринятая греческим монахом-расстригой в конце семидесятых. Организовал
он ее неплохо - зафрахтовал пароход, набрал и вооружил шайку разбойников из
разных представителей "босой команды" европейцев азиатского Дальнего
Востока. Целью этой экспедиции был поиск сокровищ древних королей Кореи.
Монах-расстрига утверждал, что знает из достоверных источников, что в старые
времена королей хоронили в золотых гробах, наполненных драгоценными камнями.
Эта экспедиция за "золотым руном" окончилась, как и следовало ожидать,
бесславно. Захоронений они не нашли и, обнищав окончательно, после целого
ряда стычек с местным населением ухитрились утащить у них одного теленка,
пару коз, да дюжину куриц. Потом в Пхеньяне они взяли немного плохонького
угля и с позором вернулись в Шанхай.
При упоминании о сокровищах глаза у слушателей разгорелись, и они о
древних гробницах наслышаны были немало, и все переместились потеснее к
Бринеру. Он это заметил и, явно насмешничая, продолжил, - Тогда же в Корею
прибыли американские искатели сокровищ. По реке Дай-тунг они поднялись до
самого Пхеньяна - это около сорока миль от моря. Корейцы по натуре люди
довольно гостеприимные, они обрадовались пришельцам и привезли на судно
множество овощей, кур и яиц. Важно отметить, что все привезшие гостинцы
корейцы были безоружны и, конечно же, не имели плохих намерений. Все было бы
хорошо, да американцы искали любой предлог для конфликта; вот они и
объявили, что подверглись насилию от незаконно залезших к ним на борт людей,
и задержали прибывшего к ним в гости корейского мандарина как заложника.
Кстати, вы знаете, почему китайских и корейских чиновников называют
мандаринами? Как вы заметили, на этот фрукт они не похожи и скорее имеют
отталкивающий вид. Это название пошло от португальского глагола "мандар",
что означает "управлять", а португальцы первыми из европейцев начали
осваивать эту часть света. Так вот, взятый в плен мандарин испугался,
корейцы на берегу напугались, они решили, что это рабовладельческое судно, а
американские "десперадо" вели себя крайне воинственно. Надо сказать, что в
Пхеньяне приливы и отливы почти такие же, как и в Чемульпо, и когда
начинается отлив, судно может оказаться на мели. Что и случилось. Мандарин
воспользовался паникой, прыгнул в воду и уплыл. На берегу он собрал большую
толпу корейцев, рассказал им про ужасное с собой обращение на корабле, может
быть даже и наговорил, что его хотели убить. Ночью корейцы связали лодки и
шаланды, нагрузили их сеном и хворостом, подожгли и пустили эти брандеры по
течению. С огнем американцы справиться не смогли, попрыгали в воду и частью
утонули, а частью были перебиты. Словом, они сами были виноваты в своей
судьбе.
Слушатели сконфуженно посмеялись.
- А годом ранее в Корею прибыл господин Меллендорф. Фон Меллендорф
кивал, - так, так, так...
- Он завел новую государственную машину - таможню, и на славу. Все
прибывающие товары досматривались, оценивались, очищались, так же, как и на
любой другой таможне мира. Только одно обстоятельство всегда порождало
конфликты и недоразумения - нахальство китайцев, начиная от китайского
консула в Чемульпо и кончая самым бедным кули. Часто бывали случаи, когда
китайский консул получает, например, из Шанхая ящик опия или партию шелка.
Таможенный досмотрщик арестовывает контрабанду, а консул бежит на таможню, в
пух и прах разносит комиссара и заставляет китайских солдат принести этот
груз к нему в консульство. Или простой кули добывает через консульского
привратника визитную карточку консула и, прикрываясь ею, провозит
контрабандой опий, женьшень или шелк.
Дальше Ивашников слушать не стал и ушел спать. Часам к пяти Ивашников вернулся с прогулки, почистил Аметиста, дай ему
кусочек сахару и, пока он грыз, кося на него лиловым глазом, тихонечко
разговаривал с конем. Так, ни о чем. Говорил, что он хорошо себя сегодня
вел, не горячился, и выглядит прекрасно, когда в денник заглянув поручик
Корн, сегодня дежурный офицер по миссии.
- Идите, прапорщик, вас ожидает дама, - и он игриво подмигнул, щелкнул
пальцами, - кореечка, но fante de mieux. *
* За неимением лучшего. /франц./ Ивашников скорчил самую свирепую гримасу, на которую был способен, и
Корн ретировался, - Chaeun a son gout. *
*. Всякий по своему вкусу. /франц./ Но Ивашников уже взял себя в руки.
Ким Де-кун ждала его у бассейна, бросая крошки декоративным рыбкам,
устроившим толкотню за подачкой.
Поздоровались они несколько натянуто. Ивашников был ей очень рад и
стеснялся это показать, а она, видимо, приняла его сдержанность за более чем
безразличие.
Но свободно, без жеманства, приняла приглашение зайти в его комнатку.
Сентябрь в Корее, как и в Приморье - золотая пора. Воздух к вечеру
прогревался и, не дуй легкий ветерок, было бы невыносимо душно. Окно было
открыто, да и отсутствие потолка под крышей значительно увеличивало объем
помещения. Ивашников угостил девушку чаем с бисквитами и они немного
поболтали о погодах, появившихся близ Сеула тиграх и она рассказала ему о
символике аранжировки букетов.
Нужно было приступать к делу, но они робели.
Она оказалась отважней. - Отец уехал в Гензан, пробудет там неделю, и я
взяла отчеты по месяцам за этот год.
У Ивашникова уже была копия сводного отчета о доходах от таможни за
последний год работы Меллендорфа. При увеличении грузооборота порта почти в
пять раз, в основном за счет японских судов, доходы от таможни в казну почти
не увеличились.
Де-кун огорчилась так, что едва не расплакалась. Ивашников
посочувствовал ей и не знал, как утешить.
- Это мистер Браун заставляет отца составлять неправильные отчеты, -
кусая губы и запинаясь произнесла она.
Он не мог найти верный тон, чувствовал, что все его слова прозвучат
фальшиво, и принялся опять угощать ее чаем, но она едва отхлебнула глоток и
стала прощаться.
Ивашников проводил ее до кордегардии и смотрел, как она шла но улице -
сгорбившись, неуверенной, шаткой походкой. Это заметил даже Корн и
отреагировал в своей обычной манере, - Le vin est tiro... *
*. Вино открыто... /франц/ Уже чуть ли не месяц Ивашников одевал в свободное от службы время белую
корейскую рубаху, белые штаны, широкополую из навощенных ниток шляпу,
башмаки из рисовой соломы на соломенной же подошве, очень неудобные, кстати
говоря, и отправлялся через маленькую калитку в задней стене ограды миссии
на прогулки по городу, чаще всего на базар. Сперва его маскарад мало кого
вводил в заблуждение, но недели через две он уже мог появляться в этом
сравнительно большом - за двести тысяч жителей - городе без риска быть
принятым за европейца. Да и в зеркале он видел заурядного корейца с желтой
кожей лица, азиатским разрезом глаз, черными волосами... Даже поведение его
в корейской одежде на улице, подражая аборигенам, становилась
испуганно-подобострастным, и не только перед американскими или японскими
военными, но и перед корейскими чиновниками-янбанями. Случилось так, что
возвращаясь к миссии, Ивашников однажды разминулся с Олегом Николаевичем и
остался не узнанным. Как он возрадовался - спасу нет.
Правда, на следующий день поручик Минаев кивнул ему, - неплохо, но
Ивашников не понял, к чему это относится.
С Ким Де-кун он встречался еще дважды. Один раз в Сеуле, а другой - в
Чемульпо. В Сеуле они бродили по улицам, поднимались на гору Нянзам и
болтали о мелочах - погоде, природе, русских и корейских обычаях. Она
рассказала Ивашникову о том, что заботит корейскую молодежь, о своих планах
на будущее - она собиралась поехать учиться в Японию или даже, может быть, в
Америку, но это столь трудно, как жаль, что она не мужчина. Де-кун
рассказала о резком росте национального самосознания у молодежи, увеличении
количества отрядов инсургентов в горах, частых их стычках с армией и
нападениях на иностранцев. Инсургенты, большей часть "тонгаки" - прозелиты
религиозной секты, одной из ересей буддизма. У них крепкие связи с подобным
движением в Китае, а китайские националисты объединены в секту "Да-цюань -
Большой кулак" или "И-хэ-цюань - Большой кулак во имя справедливости и
гармонии" и имеют поддержку даже во дворце богдыхана.
Ивашникову показалось, что между ними установилось сердечное согласие;
прощались они, во всяком случае, грустно и очень неохотно. Да и потом, не
будь он столь загружен по службе, каждый бы день ездил в Чемульпо повидаться
с Ким Де-кун. Она хорошая девочка. Они сидели у Олега Николаевича, потягивали легкое вино и делились
своими наблюдениями о поведении американцев и японцев в Сеуле.
- Многие богатые корейцы, - поделился своими наблюдениями Минаев, -
хотя откуда им быть богатыми, местные янбани не дает им времени разбогатеть,
обдирают как липок, так вот, они стремятся вкладывать свои деньги в японские
компании на подставных лиц, с согласия японцев, конечно. По самым скромным
подсчетам, японцев здесь не менее семи тысяч и владеют они до восьмидесяти
процентов промышленности и почти всей торговлей. Ничего серьезного,
естественного, так, керосин, бумажные ткани, иголки, анилиновые краски. Но
они экономически привязываю к себе корейцев. Торговые связи рвутся нелегко,
люди консервативны... Сейчас японцы столкнулись с американской фирмой "Морс
энд Таунсенд компани" за подряд на строительство железной дороги Сеул -
Чемульпо. Эти восемьдесят ли - два корейских ли составляют одну нашу версту
- не бог весть какое расстояние, но при нынешнем состоянии корейских дорог
подрядчик будет диктовать свои условия.
Кроме сухопутной дороги, от Чемульпо до Сеула можно было подняться по
реке до Мину, пригорода Сеула, расстояние порядка ста верст, и от Мину до
собственно Сеула - это четыре с половиной версты крайне разбитой дороги.
Понятно было оживленное торжище вокруг подряда на железную дорогу.
- Вызывает беспокойство настойчивое стремление японцев и американцев
экономически поработить Корею, которой наши денежные мешки и правящие круги
отводят в будущем жалкую роль колонии. Это в лучшем случае, не то пропадут
они как инородцы в Приамурском крае.
- Кстати, Иван Иванович, - Минаев подметил, что Ивашникову весьма
льстило, когда его так называют: не по званию, очень уж крохотным оно было,
а именно по имени-отчеству; и иногда пользовался, уверенный, что
доверительная его просьба будет выполнена с максимальным рвением, даже
большим, нежели официальный приказ, - Вы приметили, что Бринер и Меллендорф
изрядно задержались в Сеуле, постоянно кружат в нашей миссии и плетут
кружева вокруг Вебера и Покотилова? Вебер и Покотилов - лица официальные,
первый - дипломат, посланник, ждет себе замену, собирается посланником в
Мексику, второй же - личный представитель министра финансов Витте, имеющего,
насколько мне известно, больший вес в государственном аппарате, чем даже
новый министр иностранных дел Муравьев. Прежний министр князь
Лобанов-Ростовский, вы знаете, недавно умер. Что же нашим немчикам от них
надо? Люди они деловые, крайне конкретные, время ценят, но тут совсем не
спешат. Бринер пропустил уже два парохода во Владивосток, а Меллендорфу
вообще нет проблем добраться до Шанхая.
- Почти каждый вечер они проводят время в общем зале, - поделился
Ивашников своими наблюдениями. - В зал часто приходят Вебер и Покотилов, и
тогда Бринер и Меллендорф начинают взахлеб расписывать богатства Кореи и
Маньчжурии, слабость туземных армий и нищету населения. Особенно их
вдохновляет последнее. Ведь платить корейцам и китайцам можно гроши, а рынок
рабочей силы - неисчерпаем.
- Возможно, возможно, - задумчиво пробормотал Олег Николаевич, - но вы
будьте, пожалуйста, внимательны, я не всегда имею возможность там
присутствовать. По моему, там что-то большее. Этим же вечером в общем зале господин Бринер развлекал дам и молодежь
весьма пикантными деталями жизни Владивостока. Он очень наблюдательный,
подумал Ивашников, и весьма остер на язык. Да и материал имеет богатый:
жизнь провинциального городка, по зиме отрезанного от мира льдами и
бездорожьем, дает богатую пищу для злословия.
- Скажем, вот, - рассказывал Бринер, - не далее как десять лет назад,
для того, чтобы обзавестись ламповым стеклом вместо разбитого или
лопнувшего, приходилось каждый раз покупать новую лампу, потому что в
розничной продаже не было стекол; и не дай бог у вас заболит зуб - придется
брать заграничный паспорт и ждать парохода в Японию; был, правда, в городе
"дантист", который немытыми пальцами выдирал гнилые зубы, но чистая публика
к нему не рисковала обращаться.
Дамы переглянулись и брезгливо зафыркали, а мужчины покривились,
представив, что в их ртах будет ковыряться толстыми как лошадиное копыто
ногтями полупьяный мужик, оттаптывая лыковыми лаптями ноги, тяжело
наваливаясь засаленным брюхом и, пользуясь случаем покуражиться, сердито
повелевать: шире раззявь рот ... твою мать... ваше благородие...
- А уж какие царствовали нравы! Такие едва ли можно где-либо встретить
во всем мире, ни даже вообразить... Существовал, к примеру, во Владивостоке
"Клуб ланцепупов". Сперва так именовались встречи мужчин в долгие зимние
вечера где-нибудь в ресторане или морском собрании. С невинных занятий -
совместных чтений нечаянно обнаруженного клока годичной давности газеты или
доселе не надоевшей книги, обычных сплетен или равнодушного зубоскальства по
случившимся за день событиям, постепенно перешли к винным - поперву банально
надирались вдрызг, отчего пожилые и женатые под влиянием супруг из клуба
постепенно отсеялись и осталась буйная молодежь - офицеры морские и
сухопутные, которые взяли в обычай надираться квалифицированно, придумав
игры с "изюминкой". Одной такой игрой "Клуб ланцепупов" особо прославился.
Называлась она "Тигр идет". На большой стол по числу участников игры
ставились фужеры или большие рюмки, вместительные, наполнялись водкой
доверху, а сами игроки по команде "тигр идет", из соседней комнаты старались
прорваться через узкую дверь первыми, нещадно толкаясь, теряя пуговицы и
аксельбанты, к столу, и выпить как можно больше чужих фужеров; тем, кому не
хватило, служили всеобщим посмешищем, но к следующему кругу имели фору,
потому как победители едва на ногах держались от непомерного количества.
Однако в конце концов эта игра выродилась в револьверную охоту на "тигра".
Самого нерасторопного выставляли за дверь, тушили свечи и закрывали окна
циновками, а потом кричали ему войти, и он должен был бесшумно, босиком,
обойти вокруг стола, потому что на шорох охотники стреляли, по уговору,
правда, вниз, в ноги, но кому же хочется остаться калекой... А куртуазные
похождения..., - и тут Бринер рассказал парочку таких историй, от которых
дамы пунцово заалели, а мужчины лишь растерянно крякали.
Дождавшись появления Вебера и Покотилова и продолжая тему, Бринер
грустно поцокал языком, - Да, пять долгих месяцев в запертом льдами городе
являются причиной всех этих адюльтеров и сумасбродств. А самоубийства? Не
проходит и месяца, чтобы не услышать об одном-двух, а то и трех разом. И
ведь прекрасные молодые люди - офицеры, либо чиновники с университетским
образованием.
- Опасно есть военный флот зимовать в Япония, - с германской
прямолинейностью подправил разговор в нужное русло фон Меллендорф.Бринер
смешался, но тут же нашелся.
- Карл Иванович, - обратился он к Веберу, - расскажите, ради бога, еще
раз ту захватывающую историю о потоплении в позапрошлом году японцами
английского парохода, перевозившего китайских солдат в Корею. Какая
иллюстрация беспомощности китайцев!
- Да, да, просим, просим, - собравшимся, как заметил Ивашников, весьма
импонировала тема о превосходстве белой расы над азиатами. Хотя, в данном
случае, китайцев-то побили японцы, такие же азиаты.
- Я слышал эту историю от непосредственного участника сией баталии, -
Вебер не чурался витиеватых, старославянских выражений, - фон Генекена. Этот
германский офицер пробыл целых двадцать лет в Китае в качестве военного
инструктора и сделал очень многое для обучения китайской армии. Так вот,
когда начался конфликт между Японией и Китаем из-за Кореи, китайцы
зафрахтовали английский пароход "Као-Шин", погрузили на него тысячу двести
солдат во главе с фон Генекеном и отправили в Ассан - порт примерно в
пятидесяти милях к юго-востоку от Чемульпо. За сутки до этого японцы имели
морской бой у Ассана с китайскими боевыми кораблями, причем китайский
броненосец "Чейен", попав в безвыходное, казалось бы, положение, поднял
белый флаг, а затем с чисто восточным коварством внезапно обстрелял
уверовавших в собственную победу японцев и удрал от них. Представьте
настроение японцев, когда, проверяя, какой груз везет английский пароход,
они обнаружили там китайских солдат. Японцы предложили находившимся на
пароходе европейцам съехать на берег, но китайцы им этого не позволили, а
принялись поднимать спрятанные в трюме орудия на палубу, чтобы обороняться.
Тогда японцы пустили мину, которая взорвалась у угольных ям "Као-Шина".
Пароход стал тонуть. Люди попрыгали за борт, а оставшиеся на пароходе
принялись стрелять в плавающих. Фон Генекен чудом спасся и потом рассказывал
нам, собравшимся у германского консула в Чемульпо: несчастные, обезумевшие,
не умеющие плавать дикари имели безумную идею, что если им суждено
погибнуть, то чтобы никто из их собратьев тоже не остался жив, и потому
стреляли в своих плавающих вокруг соплеменников.
Слушатели бурей негодования осудили этот варварский обычай.
- Фон Генекен? - громко переспросил Меллендорф. - Это не тот ли офицер,
который сооружать военный крепость Дагу, Порт-Артур, Вэй-хай-вэй? О,
Порт-Артур, - он в восхищении закатил глаза, - прекрасный гавань, никогда
нет лед, неприступный крепость!
- Крепости для базы русской тихоокеанской эскадры лучше и не
придумаешь, - вторил ему Бринер.
И они оба уставились желтыми наглыми глазами на Вебера и Покотилова. На следующий день Минаева и Ивашникова вызвал к себе господин Вебер.
Слуга-кореец открыл перед ними высокие белые с тонкой резьбой деревянные
двустворчатые двери кабинета посланника и согнулся в глубоком поклоне. Когда
офицеры вошли, Вебер и Покотилов, удобно устроившись в кожаных креслах с
сигарами в руках, о чем-то вполголоса беседовали. Посланник предложил им
сесть на низкую банкетку, обитую темно-коричневым шелком с белыми разводами
лилий, желая тем самым, видимо, подчеркнуть неофициальность предстоящего
разговора. Офицерам же, одетым в военную лагерную форму - китель с шарфом и
тугие ремни портупеи - на низенькой банкетке сидеть оказалось очень
неудобно. Карл Иванович Вебер в обращении был сух, строго официален,
несколько надменен. В миссии его все побаивались, а потому демонстрация им
демократизма насторожила Ивашникова. К тому же Вебер был человеком весьма
штатским, лет под шестьдесят, в юности попавшим учеником русского посольства
в Пекин и прожившим всю жизнь на Востоке, и видимо поэтому считал всех
военных званием ниже полковника равными между собою юношами; разговаривать,
впрочем, он стал с поручиком Минаевым.
- У нас с господином Покотиловым к вам маленькое поручение. Надо
съездить на недельку в Порт-Артур и осмотреть там бухту, город, окрестности.
Словом, вы должны знать, как человек военный... И боже упаси, чтобы в вас
признали русских офицеров. Кем-нибудь... Немцами опасно, там они обязательно
есть, в Китае довольно много их военных инструкторов, вдруг сфальшивите.
Лучше англичанами или американцами. Особенно американцами - среди них сброд
разноплеменный. Но не задерживайтесь. Дмитрий Дмитриевич, - он кивнул в
сторону Покотилова, - к началу ноября оставит нас. Через три дня два гражданина Североамериканских соединенных штатов -
мистер Моррисон, глава калифорнийской строительной фирмы "Моррисон энд
санс", и мистер Чанг, переводчик, представитель третьей генерации
китайцев-эмигрантов, прибыли в Пхеньян. У центральной, лучшей в городе
гостиницы, они вышли из носилок, которые несли восемь человек, тощие, едва
ли не изможденные, кули - носильщики паланкинов, заплатили им два рина -
вполне достаточно, американцы - люди деловые, а не щедрые аристократы, и
вошли в прохладный вестибюль. Гостиница представляла собою обычное корейское
жилое покосившееся от древности строение - буковкой П, с высокой массивной,
крытой неважной пористой черепицей крышей, с циновками на полу и канами в
номерах. Единственное на чем могли остановиться глаза - это на циновках,
больших, сплетенных из особой травы квадратных ковриках со стороной футов в
восемь и яркими цветными узорами в центре.
По предложенной Олегом Николаевичам легенде, они были деловыми людьми,
прибывшими в Корею заключить контракт на строительство железной дороги Сеул
- Пхеньян - Ийджу - Аньдун. Этим же можно было объяснить проведение ими
глазомерной топографической съемки по дороге. Местные чиновники-янбани были
свирепы в отношении своих сограждан, но иностранцев не трогали, в крайнем
случае довольствовались долларовой купюрой. Японцы же довольно ревниво
подозрительно относились ко всем иностранцам, а к русским в особенности.
Движение на разбитых каменистых дорогах было оживленным. На переправах
через горные речки, вспухшие после недавнею тайфуна, которые осенью часты,
царило столпотворение. Перетягиваемые канатами большие плоскодонные лодки и
паромчики забивались людьми до такой степени, что вода переливала через
борта. Но вокруг них всегда был вакуум; люди, судя по их поведению и
довольно косым взглядам, относились к ним недружелюбно, если не враждебно.
Простолюдины-корейцы были твердо уверены, что все напасти - войны, голод,
мор, безжалостные янбани - все это от нашествия иностранцев. Не стесняясь, а
скорее думая, что иностранцы не знают их языка, они рассказывали друг другу
сказочки о якобы процветавшей прежде Корее, пока иностранные червяки,
особенно японцы, не наводнили ее.
Оставив большие кожаные чемоданы в номерах, американцы отправились
знакомиться с городом.
Пхеньян, главный город северной Кореи, в далеком прошлом ее столица,
являлся важнейшим узлом путей, идущих с юга, востока и севера. С запада по
реке Дай-Тако город был связан с морским портом пароходным сообщением, Город
был обнесен каменной стеной шириной в шесть метров у основания и высотой в
десять метров и являлся как бы естественной цитаделью с периметром верст в
девять и четырьмя резко очерченными фронтами. Правый берег реки Дай-Тако на
всем протяжении командовал левым. Около Пхеньяна долина реки значительно
расширялась и, особенно на левом берегу, образовывала обширную открытую
равнину. Среди этой равнины Пхеньян и его окрестности представляли собой
группу холмов, командовавших окружающей местностью. Поворот реки у северней
части города образовал выступ, с которого можно было держать под обстрелом
всю долину реки.
- Удобнейшее место для обороны, - воскликнул поручик Минаев.
- От кого вы здесь собираетесь обороняться? - с иронией спросил
Ивашников.
- Вам, прапорщик, как разведчику, должны быть ясны устремления России в
Маньчжурию, Китай, Корею. Ялу и Порт-Артур станут форпостами, а противником
нашим будет не раздираемый иностранцами Китай, а молодая хищница Япония.
Заметьте, японцы уже везде чувствуют себя в роли хозяев.
- Вы как пифия, предсказываете будущее.
- Газеты читайте, юноша, будущее в них уже расписано.
И он оказался прав. Через семь лет и четыре месяца Ивашникову придется
воевать именно в этих местах. Но об этом позже. Переправляясь из Ийджу через реку Ялу в Аньдун, город на китайской
территории, они попали в большую неприятность. Широкая и длинная шаланда
вместила довольно много китайцев, возвращавшихся к себе на родину после
выполнения каких-то работ в Корее. Человек пятьдесят их было. Ивашников и
Минаев разместились на чуть приподнятой корме. Шаланда приводилась в
движение большим парусом, поднимаемым на мачту при помощи двух тонких
канатов, и, у берега, весел. Шумно и весело переговариваясь, китайские парни
заняли среднюю и носовую части шаланды. Паромщик сбросил причальный канат с
берегового бревна и шаланду тихонечко понесло течением от берега. Пора было
поднимать парус. Паромщик, недовольно поглядывая на иностранцев, визгливо
велел молодым пассажирам-китайцам браться за канаты. Они, полные желания
скорее вернуться домой, весело дернули, подняв парус до середины мачты,
дернули еще раз и парус взлетел наверх. Озорничая, они дернули еще раз, одна
из веревок лопнула и свободный конец рея упал вниз, разбив до крови голову
стоившему под ним пассажиру. Люди бросились от падающего рея к
противоположному борту, шаланда сильно накренилась, едва не опрокинулась, а
многие попадали. Причина была ясна с самого начала - старая гнилая веревка
не выдержала дружного рывка молодых здоровых парней, спешащих домой, но
лодочник, старый беспокойный китаец, явно желая отвести вину от себя,
закричал, указывая на хорошо одетых иностранцев, - Янгуйцзы - Заморские
дьяволы! Это они во всем виноваты. Их надо убивать. Выбросите их в реку,
иначе мы все утонем.
Настроение пассажиров-китайцев резко изменилось. От весело-добродушного
до непримиримо-враждебного. Самые горячие уже хватались за длинные крепкие
весла, и у Ивашникова сердце стремительно ухнуло вниз, в пятки. Минаев,
побледнев и закусив от бешенства нижнюю губу, выхватил из-под сюртука
внушительного вида Смит-и-вессон и оглушительно выстрелил низко над головами
возбужденных парней. Вид здоровенного черного револьвера, сноп пламени и
резкий звук выстрела отрезвляюще подействовали на них. Олег Николаевич
направил револьвер на лодочника и голосом, не оставляющим сомнения в
непременности исполнения, велел замолчать, привязать новую веревку и
двигаться в путь, не то он его застрелит. И сунул ствол, из которого еще
вился дымок, под нос старика.
Хладнокровие поручика Минаева, хорошо понятый ими маньчжурский его
диалект, большущий револьвер и, главное, твердость и уверенность, быстро
успокоили людей. Дрожащими руками достал лодочник новую веревку, привязал ее
к концу рея, вскарабкался на мачту, пропустил ее через блок и крикнул
пассажирам вновь поднимать парус. На этот раз все обошлось благополучно.
На причале в Аньдуне пассажиры бросились к полицейскому, дружно
загалдели, показывая на иностранцев пальцами, и полицейский попросил их
пройти в гуань-тин - местный полицейский участок. Там дежурный начальник
спрятал зелененькую бумажку в карман и они отправились дальше. Через месяц два американских бизнесмена сошли с английского парохода в
Фузане. Еще три дня путешествовали они по маленьким южнокорейским городкам и
потом исчезли. А еще через неделю, в первых числах ноября 1896 года на столе
у русского посланника в Корее Карла Ивановича Вебера лежали пять экземпляров
отремингтонированных и сброшюрованных заметок "Историко-географичеекйй очерк
Ляодунского полуострова. Порт-Артур и Да-Лянь-Вань. С картой Ляо-Дуна и
двумя планами".
"Название Порт-Артур сделалось известным миру сорок лет тому назад,
когда крейсировавшая по Желтому морю английская эскадра наименовала таким
образом одну из гаваней южной части Ляодунского полуострова в честь своего
мифического короля Артура, называвшуюся у китайцев Люй-шунь-коу. В
семидесятых годах этот порт представлял собой лишь крохотную стоянку для
местных джонок. Расположенная у этой гавани деревня состояла из
шестидесяти-семидесяти глиняных фанз с несколькими лавочками и
тремя-четырьмя гостиницами, или, вернее, постоялыми дворами. В таком
положении Порт-Артур оставался до начала восьмидесятых годов, когда
китайское правительство решило приспособить его для стоянки своей северной
Бэйянской эскадры и устроить здесь сильную морскую крепость. Осенью
восьмидесятого года германский поручик фон Генекен, состоявший на китайской
службе в должности личного адъютанта Ли Хунчжана, тогдашнего Чжилийского
генерал-губернатора и главного начальника северной эскадры, был послан для
топографических и инженерных изысканий, а в декабре того же года, по
утверждении составленного им плана фортификационных сооружений, были начаты
работы, к которым впоследствии были привлечены до четырех тысяч китайских
рабочих. В эпоху Тонкинской войны 1 оборона порта была усилена.
Первоначально все работы велись под руководством германских инженеров во
главе с фон Генекеном, но в 1886 году оборудование порта было поручено
французскому синдикату в Тяньцзине, а возведение фортов взяли на себя
английские и немецкие инженеры под I. 1884 - 85 годы, французская агрессия на юге Китая. общим руководством фон Генекена. Крупп и Армстронг являлись
поставщиками крепостных орудий. Как говорят, было затрачена до восьмидесяти
миллионов рублей на то, чтобы из деревушки Люй-шун-коу сделать первоклассную
крепость и лучший в Китае военный порт. После двенадцати лет огромных усилий
был создан такой порт, док и мастерские которого могли служить для всякого
рода починок и исправления судов. Кроме того, здесь были устроены минные
склады, морской арсенал, механический завод, магазин боевых припасов,
продовольственные склады. Все учреждения освещались электричеством; всюду
были применены новейшие усовершенствования и изобретения.
Являясь грозной, почти неприступней крепостью со стороны моря,
Порт-Артур был слабо защищен со стороны суши. Сознавая это, китайское
правительство приступило к возведению укреплений в соседнем заливе
Да-лянь-вань. Однако оно сделало ошибку, не приняв в то же время никаких мер
по укрепление города Цзинь-чжоу-тина, понадеявшись, вероятно, на прочность
его глинобитных стен и узкий перешеек, по которому открывается единственная
дорога к Порт-Артуру с суши, чем он был оставлен почти беззащитным. Между
тем, в минувшую войну с Японией, действия неприятельских войск, получивших
приказ взять Порт-Артур, оказались направленными прежде всего именно против
Цзин-чжоу-тина. Высадившись к северу от Би-цзы-во, деревушки у устья реки
Хуа-юань-хэ, японцы, после небольших стычек с китайскими войсками,
сухопутным путем подступили к Цзинь-чжоу-тину и после легкой часовой
бомбардировки, не причинившей вреда городским стенам, японские саперы
взорвали северные и восточные ворота, через которые затем и ворвались
осаждавшие. Китайцы не выдержали и бежали в Порт-Артур. Это произошло 25
октября 1894 года. Японцы немедленно обратились против Да-лянь-ваня и на
следующий день тремя колоннами по одному полку пехоты, эскадрону кавалерии и
батареи полевой артиллерии в каждой колонне показались в виду фортов
Да-лянь-ваня, построенных фон Генекеном по новейшей системе, вооруженных
тяжелыми орудиями и обладавших гарнизоном в шесть с половиной тысяч человек.
Имея в виду такие оборонительные средства Да-лянь-ваня, японцы приступили к
тщательному приготовлению наступления, но это оказалось излишним:
значительная часть китайских войск, узнав о взятии Цзинь-чжоу-тина,
отступила к Порт-Артуру еще до появления японцев, а остальные, едва дав
несколько залпов, бежали с такой поспешностью, что японцы нашли в крепости
несколько орудий еще заряженными. Помимо массы ценного боевого материала, в
руки победителей попал обстоятельный план минного заграждения, что
значительно облегчило им уничтожение последнего.
Взятие Да-лянь-ваня явилось самым значительным шагом в предпринятой
японцами кампании против Порт-Артура.
Дорога к Порт-Артуру была открыта для японцев. Для действующей против
крепости в распоряжении графа Оямы, главнокомандующего Второй японской армии
было до двадцати тысяч солдат и артиллерия из восьмидесяти орудий. Оставив в
Цзинь-чжоу-тине и Да-лянь-ване небольшие гарнизоны для охраны тыла, японцы
двинулись по двум дорогам к Потр-Артуру. Приступ был назначен на 9 ноября. В
Порт-Артуре в это время насчитывалось вместе с отступившими из
Цзин-чжоу-тина и Да-лянь-ваня свыше четырнадцати тысяч человек. Но из этого
количества только три тысячи были старые войска, остальные же не имели почти
никакой военной подготовки. Между тем со стороны суши Порт-Артур был защищен
слабо. На четырнадцать верст оборонительной сухопутной линии, где предстояла
борьба с японцами, имелось всего двенадцать редутов самого простого типа,
причем в центре между ними оставался открытым промежуток, по которому
пролегала дорога к крепости.
В течении ночи, предшествовавшей приступу, осадные войска с большими
предосторожностями заняли указанные им накануне места и к шести часам утра
японская армия стояла на расстоянии двух - двух с половиной верст от
китайских укреплений, растянувшись по фронту на девять верст и имея в общем
резерве лишь один батальон. В половине седьмого раздался первый выстрел с
осадной батареи, а спустя четверть часа открыли огонь и полевые орудия.
Китайцы не замедлили ответить, не причинив, однако, врагу никаких потерь.
Заметив беспорядочность огня китайских укреплений, японцы немедленно начали
атаку, согласно намеченному графом 0ямой плану, и редуты эти пали один за
другим, не продержавшись в общем и до вечера. Захват дальнейших укреплений
уже не представлял для японцев особого труда, так как китайские войска,
покинутые своими начальниками, помышляли только о спасении и при первом же
натиске бросились в разные стороны. На следующий день - 10 ноября - были
заняты без боя все береговые укрепления и Порт-Артур оказался в полной
власти японцев. Роль японского флота при взятий Порт-Артура ограничилась
незначительной перестрелкой с береговыми фортами, так как адмирал Ито
предпочел держаться вне выстрелов китайских крепостных орудий. Заслуживает,
однако, упоминания атака, произведенная японскими миноносцами на гавань.
Воспользовавшись приливом, двадцать пять миноносцев благополучно миновали
минные заграждения и, открыв огонь из своих скорострелок, произвели смятение
в фортах. В то же время один броненосец вошел в Голубиную бухту, находящуюся
у западного берега Гуань-дуна и своим огнем содействовал сухопутной атаке.
На следующий день были выловлены пятьдесят мин заграждения и японский флот
вошел в гавань.
Взятие этой первоклассной крепости японцам обошлось очень дешево: у них
выбыло из строя убитыми и ранеными около четырех сотен человек, китайцы же
потеряли свыше четырех тысяч. Такая значительная цифра убитых объясняется
крайним озлоблением японских солдат, которые по дороге в Порт-Артур нашли
несколько страшно изуродованных трупов своих товарищей, взятых ранее
китайцами в плен. Проникнув в крепость, японцы справили по ним кровавую
тризну, не дав пощады даже женщинам и детям.
Ляо-дуном, или в переводе с китайского, "Страной, лежащей к востоку от
реки Ляо-хэ" принято называть часть южной Маньчжурии, которая вдается в
Желтое море в виде полуострова треугольной формы и образует два больших
залива: на западе -Ляодунский и на востоке - Корейский. Крайнюю южную
оконечность Ляо-дуна составляет растянутый от северо-востока к юго-западу
полуостров, длиной примерно в сто верст, разделенный на две части узким
перешейком у города Цзинь-чжоу-тина. Южная часть этого последнего
полуострова известна на английских картах под названием Меч Регента, а
по-китайски носит название Гуан-дуна и оканчивается мысом, на котором
возвышается скалистая уединенная гора Лао-те-шань - Старая железная гора -
достигающая полутора тысяч футов. Береговая линия Ляодунского полуострова в
общем развита довольно слабо; только в южной ее части имеются несколько
объемистых и глубоких бухт как на восточном, так и на западном берегах.
Восточный берег Ляодуна, начинаясь у мыса Лао-те-шань, тянется на расстояние
триста верст сначала в северо-восточном направлении, а затем в восточном
направлении почти до 125 градуса восточной долготы и образует бухты
Люй-шунь-коу (Порт-Артур). Да-лянь-вань, Кэрр и несколько других, менее
важных.
Бухта Люй-шунь-коу занимает большую часть приморской котловины, которую
образуют тянущиеся с севера ряды холмов, совершенно лишенных растительности
и окружающих бухту как бы кольцом. Эта продолговатая бухта, вмещая в длину
более двух верст и в ширину до полутора верст, соединяется с открытым морем
узким длинным проходом в семь восьмых версты при ширине стопятьдесят -двести
саженей, тянущимся с севера на юг. Западный берег этого пролива образует
узкая изогнутая песчаная полоска земли, которая глубоко вдается в бухту.
Этой косе, имеющей в длину более четырех сотен саженей при ширине в
пятьдесят саженей, китайцы дали характерное название Лао-ху-вэй - Тигровый
хвост, и она, действительно, напоминает хвост этого дикого животного, если
смотреть на нее с высоты одного из окрестных холмов. В южной своей части
Лао-ху-вэй расширяется и, повернув на запад, достигает постепенно ширины в
одну и три четверти версты, образуя таким образом полуостров, который
отделяет внутреннюю бухту Люй-шунь-коу от ее внешнего рейда. Этот полуостров
наполнен двумя параллельными грядами холмов, имеющих в высоту от трехсот
пятидесяти до пятисот восьмидесяти футов.
Люй-шунь-коуская бухта очень мелководна, вследствие чего ею доныне
пользуются лишь китайские миноносцы. По этой причине китайским
правительством десять лет назад были приняты меры к устройству в восточной
части бухты искусственного бассейна, который мог бы быть доступен для
современных больших броненосцев. Для этой цели было углублено до четырех с
половиной сажен при низкой воде находившееся к востоку от бухты озеро, и
образовавшийся таким образом бассейн в виде пятиугольника, имеющий в длину с
запада на восток двести пятьдесят саженей и в ширину с севера на юг сто
пятьдесят сажен, известен под названием Восточный порт, тогда как
естественная бухта именуется Западным портом.
Перед входом в Люй-шунь-коускую бухту находится внешний рейд, шириною в
одиннадцать - двенадцать верст, удобный для маневрирования большого
количества судов, прекрасно защищенный прибрежными возвышенностями от
северных и западных ветров, но довольно опасный при южных и восточных
ветрах, которые поднимают здесь сильное волнение и зачастую заставляют
большие суда искать убежища в соседней Да-лянь-ваньской бухте.
Одним из важнейших удобств внешнего рейда является то обстоятельство,
что он не замерзает круглый год, в то время как внутренние порты - Восточный
и Западный - покрываются на полмесяца тонким слоем льда, делающего в течении
этого времени выход из них судов, без вреда для них, довольно
затруднительным. Однако и на открытом рейде зимняя стужа вредно отзывается
на судах при полном их вооружении: палубы рассыхаются, тросы лопаются,
требуют за собой усиленного ухода. Приливы здесь бывают один раз в сутки и
доходят до одиннадцати футов" 1
Подробнейшее описание Ляодунского полуострова в пятьдесят страниц
машинописного текста с картой и двумя планами к сочельнику лежали на столах
министра иностранных дел Муравьева, министра финансов Витте, военного
министра Ванновского, морского министра Чихачева и командующего Приамурским
военным округом Духовского. Котвич, Л.Бородовский. "Ляо-дун и его порты: Порт-Артур и
Да-лянь-вань." С-Петербург, 1898 год. В начале мая 1896 года Ватацубаси вернулся в Майдзуру и представил
командору Тодаси Одзу согласованный с лейтенантом Гундзи отчет о проделанной
в северном рейсе работе, план фортификационной защиты пролива Цисима Кайкио,
отделяющего остров Сумусю от русской Камчатки, и проект заселения Цисима
рэттоо айнами с Иэзо и баракуминами острова Ниппон.
К концу месяца он успешно сдал экзамены на звание суб-лейтенанта и
ожидал наконец назначения на боевой корабль, но опять его надежды лопнули
как мыльный пузырь. Тодаси Одзу сухо приказал эму явиться в Секретный отдел
Гай-му-се, Министерства иностранных дел Японии.
- Граф Мунемицу Муцу, министр иностранных дел, заботится о сыне своего
друга, - сказал на прощание командор, - но и твои личные заслуги оценены по
достоинству.
Как сказал чиновник отдела в Гай-му-се, его уже ждали. У японского
посольства в Пекине появилась уникальная возможность познакомиться с
документами из личного сейфа русского посланника графа Кассини, а для этого
срочно необходим был человек, в совершенстве владеющий русским языком. Когда
японский посланник в Пекине сообщил в Токио своему министру о том, что им
удалось взять на крючок и шантажировать китайца - служителя русского
посольства, а тому, в свою очередь, удалось снять слепки ключей от личного
сейфа рассеянного русского посланника и что этот служитель знает способ
проникать в кабинет посланника бесконтрольно, то возведенный год назад за
удачно составленные условия капитуляции Китая в графское достоинство
Мунемицу Муцу вспомнил о друге своей бурной молодости и о его сыне, в
совершенстве знающим русский язык, выполнившим важное задание флотской
разведки, доставившим план действий русской армии на случай войны с Японией,
и совершившим трудный зимний поход по Цисима рэттоо под руководством
имевшего высокий авторитет в Гай-му-шо лейтенанта Гундзи.
В новенькой офицерской форме - черном кителе, на рукаве широкий золотой
шеврон, белые брюки, фуражка с блестящей кокардой и крохотным, по последней
моде, козырьком, и саблей в лакированных черных кожаных ножнах - он прибыл к
высокому начальству.
Начальник Секретного отдела ввел его в историю вопроса.
- Россия не позволила Японии воспользоваться плодами победы в
Японо-Китайской войне и, при помощи Франции и Германии, вынудила удалить
японский флот и армейские соединения из континентального Китая, заставив
довольствоваться лишь Пескадорскими островами и Формозой. Определенно,
русские опасаются усиления нашего влияния на Дальнем Востоке и постараются
сами заполнить образовавшийся вакуум. К этому их подталкивают, по имеющимся
у нас сведениям, Германия, желающая сама хозяйничать в Европе, и собственная
зависть к территориальным приобретениям в Китае Франции и Англии. Русские
давно присматриваются к Маньчжурии. Территория этой северо-восточной части
Китая обширна, богатства ее недр совершенно не разведаны, но потенциально
весьма велики. Да и заселена она редко, хотя в последнее время заметен
некоторый приток населения из застенного Китая. В апреле этого года в Пекине
начались переговоры между Китаем и Россией о концессии на строительство
Маньчжурской железной дороги, но закончились они полной неудачей, так как
китайцы вовремя поняли политическую подоплеку русской концессии. По
информации наших людей из Цзунли-ямыня, китайского министерства иностранных
дел, русский посланник Кассини в довольно сильных выражениях убеждал
китайских министров предоставить концессию совместной русско-китайской
компании, и обосновывал свои требования тем, что, имея концессию, и уж тем
более построив железную дорогу, Россия легко сможет защитить Китай от
опасностей в случае новых военных столкновений с Японией и вообще какой бы
то ни было державой. Но китайцы сейчас имеют целый ряд предложений на
концессии - от французского посланника Жерара, от американца Буша,
представляющего "American China Development Company", и от англичан, уже
построивших железную дорогу Пекин - Шанхайгуанъ. И поэтому министры
Цзунли-ямыня уклонились от положительного для русских ответа. Графу Кассини
осталось лишь заявить, что отказ от концессии повлечет для Китая самые
тяжелые последствия. Но в тот же самый день, 18 апреля, когда русский
посланник граф Кассини убеждал китайских министров, камергер русского
императора князь Ухтомский, тот, что был в свите цесаревича Николая, ныне
русского императора, в его поездка на Дальний Восток и в том числе и в
Японию, доставил экстренным поездом из Одессы в Санкт-Петербург первого
канцлера китайской империи Ли Хунчжана, чрезвычайного посла богдыхана на
коронации царя. Князь Ухтомский издает газету "Санкт-Петербургские
ведомости" и считает себя знатоком Востока, неоднократно бывал в Китае,
связан тесными узами с французским капиталом, как член дирекции
Русско-Китайского банка, основанного на французские деньги, и Ротштейном,
зятем Ротшильда, на посту директора-распорядителя этого банка. Он активно
проводит внушаемую ему германским окружением царя политическую линию на
широкое проникновение России в Китай и чуть ли не на аннексию Маньчжурии.
Ухтомский встретил Ли Хунчжана еще в Суэце и обрабатывал его на пути в
Петербург. Мы имеем подходы к личному врачу Ли Хунчжана англичанину Ирвингу,
но тот всю дорогу был мертвецки пьян и ничего вразумительного от него узнать
не удалось. В Петербурге Ли Хунчжан вел секретные переговоры с русским
министром финансов Витте и даже имел тайную аудиенцию с императором
Николаем. Естественно, император домогался от китайского канцлера выгод для
России. Мы знаем, таким образом, чего хотят русские: концессии на железную
дорогу с широкой, русской, колеей в центр Маньчжурии, чтобы ее можно было со
временем прибрать к рукам и, возможно, незамерзающего порта в Желтом море.
Конкретной информации из Петербурга мы не получили, очень уж скромными
оказались посвященные в тайну царь, министр финансов Витте, Ротштейн,
которому, как финансисту всех китайских дел, положено быть в курсе событий,
министр иностранных дел князь Лобанов-Ростовский и, с китайской стороны, Ли
Хунчжан. Даже в столицах Европы, куда он отправился из Петербурга в поисках
займов, он не проговорился, иначе бы мы непременно узнали. Но, поскольку
речь в их беседах шла о Китае, то информация о конкретных дальнейших шагах
обязательно должна быть у русского посланника в Пекине. Именно ему придется
по официальным каналам обращаться в Цзунли-ямынь для реализации
предварительной устной договоренности, и уж тем более заключенных
соглашений. Ваша задача - ознакомиться с содержимым сейфа русского
посланника, скопировать, но так, чтобы у русских не возникло подозрений о
компрометации, все документы, сделать черновой перевод на японский, позже
над документами поработают специалисты, и доставить копии сюда. Чем скорее,
тем лучше. Пока назначаетесь секретарем посольства. Выезжаете в Пекин
завтра. Билеты заказаны, чемодан со всем необходимым в вашей новой должности
готов. Высадившись с парохода в Дагу, Ватацубаси на паровом катере поднялся по
реке Байхэ в Тяньцзин и, наняв на причале рикшу, велел доставить его в
японское консульство. Здесь его уже ждали.
- В посольстве вас с нетерпением ждут, велели не мешкая доставить в
Пекин, - сообщил ему консул. - Джонка нанята, кули наготове, можете ехать
прямо сейчас. Или желаете с дороги отдохнуть и перенести путешествие на
завтра?
Ватацубаси знал, что путешествие на гребной лодке по крайне извилистой
реке Байхэ от Тяньцзиня до стоявшего в двадцати милях от Пекина городишка
Тунчжоу занимает двое суток и решил, что на джонке и отдохнет. Да и не
чувствовал он себя уставшим, на пароходе хорошо выспался и умел в пути
расслабляться.
Консул лично проводил его к ожидавшей джонке и махнул кули немедля
трогаться. Джонка оказалась маленькой, не более восьми шагов в длину, но без
палубы, так что не походишь, и к тому же валкой. С десяток тощих кули едва
шевелили веслами, солнце нещадно палило, огромные черные жирные мухи тяжело
гудели над самой головой, а бой с опахалом спал с открытыми глазами, и
пришлось дать ему затрещину, чтобы побудить махать энергичней. Бой ожил, но
глядел теперь столь злобно, что Ватацубаси подумал было согнать его с
джонки, но опахало приносило такое облегчение... В целом путешествие можно
было назвать удобным, но на узкой и короткой джонке возникало неодолимое
желание двигаться и терпеть было невозможно. Ватацубаси горел желанием
скорее оказаться в посольстве и приняться за работу, спрыгнул бы на берег и
помчался бегом, но noblesse oblige... Оставалось невозмутимо наслаждаться
зеленым чаем, который постоянно заваривал здесь же еще один бой, и
любоваться крохотными ярко-зелеными, возделываемыми полуголыми крестьянами
делянками риса, расстилавшимися на всем протяжении от моря до столицы
китайской империи.
Наконец эти дохлые, хотя консул в Тяньцзине и уверял, что нанял лучших,
кули дотащили джонку до пристани в Тунчжоу, где его встретил соплеменник в
европейском костюме, назвавшийся начальником охраны дипломатической миссии
полковником Шиба.
- После поражения в войне китайцы стали крайне дерзки, особенно
молодежь, пришлось усилить охрану миссии, - сказал полковник. - Эти двадцать
миль до посольства нас понесут в паланкинах, так что о делах будем говорить
на месте.
И еще семь часов пришлось мучиться в неподвижности, проклиная
церемониал, обязательный для официального лица, которым он неожиданно
оказался.
В миссию их доставили поздно ночью. Полковник Шиба проводил его в
крохотный домик с открытыми для ночной прохлады, но затянутыми
противомоскитными сетками окнами. Вскоре слуга внес лакированный поднос с
расписанными голубыми лотосами фарфоровыми чашками, в которых аппетитно
белели суси - колобки из вареного риса с сырой рыбой и овощами,
приправленные уксусом и сахаром, мидии на пару, жареные осьминоги и стояла
бутылка черного сакэ. Они поужинали и полковник оставил его, приказав
отдыхать и набираться сил к утру.
Утром Ватацубаси проводили в главное здание, в котором, кроме
апартаментов посланника и канцелярии, находились комнаты советников. Здесь
его встретил полковник Шиба.
- Господин посланник сейчас в Шанхае, отбыл по служебным делам, но ты
поступаешь в мое распоряжение и обязан выполнять мои приказы. С господином
Сугияма, советником господина посланника, мы введем тебя в курс дела.
В кабинете господина советника они сели по сторонам большого
письменного стола и Ватацубаси приготовился слушать.
- Ты достаточно хорошо знаешь русский язык? - спросил его господин
советник .
- Я знаю его в совершенстве, потому что родился, вырос и окончил курс
гимназии в России, во Владивостоке, но и позднее, учась в мореходном
колледже в Иэтадзима, я регулярно читал русские газеты, которые специально
для меня выписывал каннуси Сумимото.
- Я знаком с господином Сумимото, это хороший наставник, - кивнул
головой советник Сугияма.
О том, что он был во Владивостоке после окончания колледжа, Ватацубаси
умолчал. Спросят - ответит.
- Ты читал эту книгу в России? - спросил полковник Шиба и положил перед
ним томик с иероглифами на обложке: "Плачущие цветы и скорбящие ивы,
последний прах кровавых битв в северной Европе".
- Да, - ответил он, - это роман русского писателя Льва Толстого "Война
и мир".
- Я не знаю, насколько удачен перевод, но русские представляется мне
достойными противниками, - с ноткой уважения заметил
господин полковник.
- Живя и работая в чужой стране и во враждебном окружении, мы вынуждены
интересоваться их планами и намерениями, - продолжил господин советник. -
Господин полковник однажды обнаружил, что слуга-китаец, работавший в русской
миссии, продавал на базаре украденные у русских продукты - рис, который они
едят мало, и вино, которое они употребляли много. Господин полковник провел
с этим слугой-китайцем беседу и убедил его, чтобы не быть уволенным русскими
и не получить суровое наказание от китайских властей, помогать нам.
Слуга-китаец рассказал, что в круг его обязанностей входит уборка помещений,
в том числе канцелярии и кабинета посланника. По приказу господина
полковника этот китаец, пользуясь плохим отношением к своим обязанностям
русского посланника и секретаря посольства, незаметно сделал отпечатки
ключей от сейфов в кабинете посланника и в канцелярий миссии. Месяц назад в
Петербурге и Москве состоялась коронация русского императора, на которую
ездил Ли Хунчжан - вице-канцлер Китая. Вполне возможно, что в Москве Ли
Хунчжан заключил некоторые соглашения, сведения о которых уже должны быть в
посольских сейфах. Тебе предстоит с помощью этого слуги-китайца и людей
господина полковника ознакомиться с местностью, расположением помещений в
здании русского посольства, проникнуть в кабинет русского посланника и в
канцелярию и произвести выемку документов из сейфов. Тут нужен человек, в
совершенстве владеющий русским языком, чтобы он мог отличить важный документ
от малозначительной бумажки, потому что бумаг в сейфах может оказаться
довольно много и выносить все из здания посольства и территории миссии будет
затруднительно. В идеале мы полагаем перефотографировать все документы из
сейфов и вернуть их на место, чтобы русские не догадались об их
компрометации. Да и в будущем мы надеемся иметь доступ к сейфам.
- Сколько времени мне отводится на выполнение задания?
- Немного, не более двух недель, потому что могут возникнуть
непредвиденные обстоятельства и мы потеряем наши возможности. Главное,
впрочем, в том, что нам скорее надо узнать планы русских о политике в Китае.
Полковник Шиба дал ему в качестве провожатого ученика драгомана,
представившегося студентом Киотского университета Итаро Кэбура, но
Ватацубаси сам уже бывал в личине студента и понял, что это тоже офицер.
Они вышли из миссии на улицу и гид стал знакомить его с местностью.
-Посольский городок - это сеттльмент, в который запрещено заходить
китайцам-горожанам. С юга он отделен от китайского города высокой стеной, а
с севера примыкает к стене запретного императорского города. К востоку от
территории японской миссии располагается французская миссия, а между ними
вклинился построенный в характерной китайской архитектурной манере
Пекинг-отель. Через Посольскую улицу, напротив Пекинг-отеля и французской
миссий размещается территория германского посольства и дипломатический
клуб.Ватацубаси внимательно слушал, зорко смотрел и старался все получше
запомнить.
- Особо не напрягайтесь. Мы совершим ряд прогулок, территория
сеттльмента, в общем, небольшая, так что запомнить расположение зданий и
миссий не составит для вас труда.
Но ответственность на него возлагалась, как он понимал, громадная и
задание должно быть выполнено во что бы то ни стало, иначе хоть сэппуку.
Они прошли на восток до итальянского посольства и повернули назад. Шли
медленно, негромко разговаривая, улица была знойна и пустынна, и гид делился
своими наблюдениями.
- Здесь, в посольском сеттльменте, расположены одиннадцать
дипломатических миссии. Десять из них европейские и одна восточная - наша. И
все эти европейцы, включая русских, полудикая, в общем-то нация, хоть и
называют нас "англичанами востока", но равными себе не считают, относятся с
известным пренебрежением и не затрудняют себя даже узнавать нас в лицо.
Конечно, они знают господина посланника, советника Сугияма и полковника
Шиба, людей пожилых и даже внешне вызывающих уважение, но остальных,
особенно молодежь, не отличают от китайцев. Сперва это вызывает раздражение,
потом злобу..., но часто помогает. Лично я уже пять раз побывал на
территории русской миссий, одеваясь то китайцем-торговцем, то рассыльным из
магазина, то уборщиком мусора, но охрана лишь гонит, - иди, манза, - ленясь
запомнить мое лицо и фигуру.
Они прошли японскую миссию, испанскую миссию и по мостику перешли
неширокий канал, по которому медленно струилась вода.
- Канал начинается на территории Запретного императорского города и
идет далее в город, - гид махнул рукой в сторону городской стены.
- А вот и русская миссия, - вполголоса сказал гид, показывая глазами
направо.
За высокой стеной с китайскими воротами в центре виднелись крутые крыши
нескольких домиков и центрального, большого дома.
- Двести лет назад китайцы разгромили на Амуре русский Албазинский
острог и увели с собой в плен человек пятьдесят казаков. Тогда же, заключив
с русскими Нерчинский договор, китайцы образовали из пленных отряд
телохранителей императора Канси и разрешили им свободно исповедовать свою
религию. Царь Петр 1 послал в Китай православных церковнослужителей и они
основали в Пекине два подворья: северное - Бегуан, и южное - Югуан. Когда
граф Игнатьев в 1860 году, воспользовавшись победой англичан и французов и
желая извлечь выгоды для России, стал посредничать между ними и
правительством императора Китая в осажденном Пекине, то китайцы для
дипломатической миссии и отвели ему южное подворье. Тогда он заключил
договор о границе между Россией и Китаем. Сейчас здесь живут русский
посланник, по национальности француз, граф Кассини с племянницей и ее
гувернанткой мадемуазель Шелле, первый секретарь посольства Павлов,
секретарь Соловьев, драгоманы Попов и Колесов, доктор миссии Корсаков и
студенты Штейн, Гроссе и Рождественский. Напротив миссии, через улицу,
расположена русская почтовая контора. Ее начальник, бурят Гамбоев, тоже
постоянно бывает в миссии. Между собой русские не дружны и разделены на две
партии. В одной посланник Кассини и секретарь Павлов, а в другой - все
остальные. Охраняют миссию двадцать казаков, но они совершенно распустились,
оружия не носят и скорее служат ночными сторожами. У нас есть досье на
посланника графа Кассини. Вот некоторые сведения. Француз по отцу, Артур
Павлович Кассини, крайне легкомысленный человек, в Петербурге растратил
небольшое состояние и оказался в больших долгах. По протекции он получил
место генерального консула в Гамбурге, где провел в ряд лет. По той же
протекции переведен посланником в Пекин, что при содержании в сорок пять
тысяч рублей позволило ему рассчитаться с кредиторами. С ним живет его
племянница Маргарита, девочка двенадцати лет, гувернанткой при которой
состоит некая мадемуазель Шелле. С этой Шелле русский посланник находится в
близких отношениях. Кроме родных французского и русского, граф Кассини
свободно говорит на германском и похоже, английском языках. Человек он, как
мы могли неоднократно убедиться, необязательный, служебные обязанности
выполняет без должного усердия, целиком полагается на своих секретарей,
служебные документы хранит небрежно. Желая выглядеть широко информированным
собеседником, в разговорах среди иностранных дипломатов выбалтывает
сведения, позволяющие делать прогнозы относительно дальнейших шагов русской
дипломатии на Дальнем Востоке, чем часто пользуемся мы, германцы и
англичане. Иногда в миссию приезжает военный агент России в Китае полковник
Генерального штаба Вогак, но постоянно он живет в Шанхае. Русское
посольство, едва ли не ежевечерне, посещают французский посланник Жерар,
бельгийский Лумье и голландский Кнобель. Засиживаются у русского посланника
они обычно за полночь, играют в карты, курят, пьют вино. Компанию с ними
разделяет секретарь посольства Павлов и мадемуазель Шелле. Другая большая
компания - Попов, Гамбоев и другие - обычно собираются у Гамбоева, любят
поесть, играют в карты, много пьют. Казаки, убаюканные спокойной службой,
больше спят и ограничиваются обходом миссия в полночь. Часовые без оружия
выставляется у главных ворот, выходящих на Посольскую улицу, и северных,
выходящих в проулок к английской миссии.
Они шли мимо русского посольства, напротив которого, через улицу, за
невысоким заборчиком на флагштоке развивался звездно-полосатый флаг миссии
Северо-Американских соединенных штатов, потом стояло здание с вывеской
русской почтовой конторы, далее здание Русско-Китайского банка, китайская
кумирня, бельгийская и голландская миссии и заканчивалась улица мощным
пайлоу на пересечении с императорской дорогой из Запретного пурпурного
города в собственно Пекин.
Но сразу же за русской миссией небольшая площадь оказалась заставленной
бедными китайскими фанзами, из труб которых к небу тянулись дымки, ощутимо
чувствовались специфические запахи приготовляемой пищи, на веревках
болталось белье и, шлепая по густой пыли босыми пятками и звонко вскрикивая,
играли дети.
- А это что такое? - поразился Ватацубаси, - ведь в сеттльментах
запрещено появляться китайцам?
- Это в Шанхае и Тяньцзине в английском и французском сеттльментах
удалось в строгости выдержать правило, а здесь нет общей политики, скорее
нежелание быть твердым и последовательным, да и жалкое заискивание перед
императорским двором, хотя уж посланникам-то и следует быть твердыми.
Впрочем, дело в том, что все миссии нуждаются в слугах, уборщиках мусора,
прачках, кули, рассыльных, разносчиках, садовниках, печниках, да мало ли...
Вот такие люди и осели постепенно на этой, так называемой "Монгольской
площади".
Они свернули на площадь, прошли типичной бедняцкой китайской улочкой и
еще раз свернули направо, в проход между территориями русской и английской
миссий.
- Самое удобное место пробраться ночью в миссию - это с крыши фанзы на
Монгольской площади перелезть через частокол на крышу русских конюшен, -
подмигнул ему провожатый.
Потом они вышли к каналу и вернулись в посольство.
Ближе к вечеру они еще раз обошли посольский городок, но уже с севера,
от стены императорского города и, минуя английское посольство, опять вышли
на Монгольскую площадь к примыкающим к ограде русской миссии фанзам.
Ватацубаси оценивающе приглядывался. Да, с крыши фанзы перебраться на
видневшуюся за частоколом ограды у русских крышу конюшен трудности не
представляло.
Вечером господин полковник Шиба поинтересовался его успехами.
Ватацубаси пожал плечами, - Знакомлюсь с местностью... Желательно было бы
побывать на территории миссии, оглядеться, как оно там, посмотреть подходы к
зданию посольства.
Полковник кивнул, - Это предусмотрено. Мы предоставим тебе возможность
не только побывать на территории миссии, но и заглянуть в кабинет
посланника.
- Даже так? - поразился он.
- Да, пойдешь со слугой-китайцем. Он назовет тебя сыном. Рано утром, одетый в синюю китайскую дабу, с заплатами, но чистую,
свежевыстиранную, Ватацубаси со своим провожатым -"студентом" подошел к
Монгольской площади с севера, со стороны императорского города. У крайней
фанзы их уже ждал худой невысокий китаец средних лет с морщинистым
коричневым лицом и испуганными глазами.
Гид что-то жестко сказал ему на пекинском диалекте, а китаец только
склонил голову, - Хао, хао...
Между заборами английской и русской миссии подошли они к северным
воротам, китаец толкнул незапертую калитку и они оказались в зеленой
прохладе сада. Косые лучи утреннего солнца едва пробивались сквозь густую
листву деревьев, воздух был напоен сладким ароматом цветов, клумбы которых
подступали прямо к раскрытым окнам посольского здания, занавешенным изнутри
свободно свисавшими сетчатыми пологами от москитов. Направо, через солнечную
лужайку, были видны открытые ворота конюшни, из которых негромко раздавалось
легкое горловое ржание коней, хрумканье сена, запах навоза... Налево,
скрытые деревьями и кустами, виднелись небольшие домики для персонала
миссии.
Вслед за побито-понурившимся китайцем Ватацубаси обошел посольский
особняк и подошел к его южному фасаду, на крыльце которого сидел
казак-забайкалец и курил трубку. Ворота на Посольскую улицу были распахнуты,
молодой человек только что вывел на улицу прекрасного вороного коня, ступил
в стремя, вспрыгнул в седло и, толкая коня коленями, направил его к каналу,
в сторону японской миссии.
Проводив всадника взглядом, казак, глубоко затянувшись, лениво поглядел
на китайца, - Здорово, Лю, кого привел?
- Моя мало-мало заболеть еси, сына привел, помогать надо.
- И когда это ты раздобыл себе сына?
- Его Тяньцзине работай, рикша бегай, - объяснил китаец.
- Ну, давай, - махнул трубкой казак, потеряв к ним интерес.
Поднявшись по ступенькам, они вошли в темную прохладу дома. Открытая
дверь из прихожей вела в канцелярию, как Ватацубаси понял по столу с медным
чернильным прибором, застекленным шкафам с картонными папками в мраморных
разводах, высокой конторке у окна, железному простенькому сейфу и ряду
стульев у стены. Из прихожей дверь направо вела в квартиру первого секретаря
посольства, что буркнул ему слуга-китаец, а налево - в жилые апартаменты
господина русского посланника. Уже из канцелярии дверь вела в кабинет
посланника, окнами на северную, затененную сторону, как он понял, в зелень
сада. В углу на гвоздике висел веник и стояли ведро и два медных тазика, а в
них лежали тряпки, кусок мыла, пемза... И началась уборка дома. Они мыли, и
терли, и скребли, и носили воду из колодца у конюшни, и опять мыли, терли,
скребли... весь дом, начиная с канцелярии и кабинета посланника, открытые
окна которого действительно выходили в сад, потом пять комнат господина
русского первого секретаря посольства, и уже за полдень принялись за
апартаменты поздно проснувшегося господина посланника. Пообедал Ватацубаси
принесенной с кухни слугой-китайцем специально для них сваренным рисом.
- Казаки кушать давал, - объяснил Лю по-русски, как-то поняв, что его
русский Ватацубаси поймет лучше, чем китайский.
Отобедав, они отправились убирать двор перед посольством, потом дорожки
в правой части миссии, вокруг домиков персонала, и к концу дня принялись
убирать вокруг конюшни, уборной и сарая с оставшимися от зимы дровами.
Вечером он подробно рассказал обо всем полковнику Шиба и господину
советнику Сугияма и предложил забраться в русское посольство этой же ночью,
но они велели не спешить, помогать слуге-китайцу не менее недели, тщательно
ознакомиться и привыкнуть к русской миссии и кабинету посланника.
Каждый вечер он рассказывал внимательно слушавшим господам Шиба и
Сугияма о мельчайших деталях обстановки в здании русской миссии и они
перебирали разные варианты планов похищения бумаг.
Наконец было решено провести операцию в ночь с субботы на воскресенье,
с учетом того, что в этот вечер у господина Кассини обязательно будут гости,
выпьют они крепко и разойдутся не ранее часа ночи. В два часа Ватацубаси с
фанзы переберется на крышу конюшни, спрыгнет в проход между конюшней и
дровяным сараем, пользуясь новолунием и обычным безлюдьем пересечет прыжком
дворик перед конюшней, и садом прокрадется к окну кабинета посланника. Ночи
стоят душные, поэтому окон не закрывают, и он легко сможет проникнуть в
кабинет. Там он, подсвечивая себе фонариком, откроет сейф, сложит из него
все бумаги в сумку, а если их окажется много, то переберет в поисках самых,
с его точки зрения, интересных, и прежним путем вернется на крышу фанзы.
Сейф в канцелярии было решено не трогать, так как господин советник Сугияма
сказал, что особо ценных бумаг там и быть не должно, их хранит у себя
посланник. И, во-вторых, дверь из канцелярии постоянно открыта в прихожую, а
та - на крыльцо, где всегда дежурит казак. Слуга-китаец и "студент" из
японской миссии помогут ему доставить бумаги в посольство, а за воскресный
день все документы будут перефотографированы. В ночь на понедельник он
должен будет вернуть бумаги в сейф и постараться положить их в том же
порядке, как они лежали. Китаец Лю, как опасный свидетель и возможный
предатель, будет ликвидирован.
В субботу, отработав, как обычно вместе с Лю на уборке в миссии,
Ватацубаси кружным путем вернулся в свою комнату, плотно поел и крепко
уснул. Собою он владел и пугать возможными неприятностями не собирался.
В полночь господин полковник Шиба разбудил его. Он быстро встал,
умылся, поел и вскоре к нему зашел Итиро Кэбура сообщить, что гости русского
посланника разошлись. Ватацубаси и полковник Шиба еще раз обсудили все
варианты действий на непредвиденные случаи и, сопровождаемые Итиро,
отправились к фанзе китайца Лю.
Итиро Кэбура поднял спавшего Лю и велел ему проводить на крышу и помочь
перебраться на конюшню русской миссии господина Ватацубаси. Хотя китаец Лю и
давно ожидал чего-то подобного, знал, что за украденный у русских рис и вино
ему придется заплатить высокую цену, но руки и ноги ему едва повиновались.
Освещенное жалким желтым огоньком масляной плошки его лицо, мокрое от пота,
умоляюще тряслось. Предчувствие самого ужасного томило его.
- Генерал, не ходи, - просил он, - я чувствую худо, не ходи...
Итиро дернул его за руку, - Молчи, - и пригрозил револьвером.
С крыши фанзы Ватацубаси качнулся вперед, поймал руками остро
затесанные бревна частокола, подтянулся и перебросил ногу на крышу конюшни.
Внизу всхрапнул, переступил и тяжело оперся о стену проснувшийся конь.
Ватацубаси затаился. Не менее минуты он провел на крыше здания, вслушиваясь
в темноту, потом, низко пригнувшись, спрыгнул вниз, в проход между конюшней
и сараем. Конь еще раз всхрапнул. Все расстояние от конюшни до садика, от
клумбы к клумбе и до четвертого окна от угла здания миссии были им
неоднократно промеряны шагами и обостренно точно лежали в памяти. Лишь
тихонько похрустывал песок под ногами, да били по лицу глянцевитые крупные
листья магнолий. Но вот и нужное окно на смутно белеющей стене посольского
особняка. Притаившись, он еще пару минут посидел в кустах, поднялся,
отодвинул рукой чуть шуршащий полог противомоскитной сетки и заглянул в
комнату. Было темно, тихо, тревожно и таинственно. Он стал коленями на
подоконник, вынул из кармана платок и обтер подошвы сандалий, чтобы не
оставлять на полу влажной земли. Тихонечко опустился в кабинет и замер.
Вдруг в ночной тиши спящего дома раздались шаги и голос русского
посланника спросил, - Не спишь, Тарас?
- Никак нет, господин граф, - ответил дежуривший на крыльце у открытых
дверей дома казак.
Шаги раздались ближе, дверь из канцелярии в кабинет распахнулась и на
повторе с канделябром о три свечи показался посланник граф Кассини.
Ватацубаси едва успел присесть за письменный стол, стоявший у правой
стены, боком к окну.
Посланник сделал три нетвердых шага от двери к столу, поставил на него
канделябр и обернулся к сейфу.
Замерев, Ватацубаси выглядывал из-за угла столешницы, моля богов не
мешать, увести русского посланника и не позволить ему позвать для
какой-нибудь надобности в кабинет казака, иначе непременно его обнаружат.
Но посланник потыкал, не попадая, в скважину ключом, негромко щелкнул
замок и дверь сейфа медленно отворилась. Граф вынул левой рукой из кармана
синего атласного халата сверток бумаг и положил их на среднюю полку. Потом
закрыл сейф, сунул ключ в карман, взял канделябр, повернулся, освещая и
осматривая кабинет, и вышел, тихо прикрыв дверь. На этот раз он не сказал
казаку ни слова, прошел к себе и было слышно, как там глухо стукнули три
двери и скрипели половицы.
Дом опять погрузился в сонную тишину. Затаив дыхание, Ватацубаси слушал
и слушал, потом начал считать про себя, решив, что счета до пятидесяти будет
достаточно, казака сморит сон. Досчитал, выдохнул воздух, настраиваясь на
первое движение, но передумал и еще раз досчитал до пятидесяти.
В доме было тихо и сонно.
Крадучись, чтобы не скрипнули половицы, он подошел к сейфу, ласково
погладил его, уговаривая не противиться, в полной темноте нащупал отверстие
замка, тихонечко вставил ключ, замер, прислушиваясь, но все было спокойно.
Нежно, осторожно, крадучись, боясь громко щелкнуть ригелем, он повернул
ключ и потянул на себя ручку. Сейф открылся!
При свете канделябра русского посланника Ватацубаси видел, что бумаг в
сейфе немного, поэтому решил не рисковать, роясь при свете электрического
фонаря в документах, взял стопку с верхней полки и положил в первый карман
сумки, затем взял бумаги со следующей полки и положил во второй карман. На
нижней полке лежала толстая книга. Нужна ли она? Но тут же вспомнил, что это
может быть книга шифров и тоже положил ее в сумку.
Прищемляя дверцей левую руку, чтобы не раздался лязг металла, он закрыл
сейф, повернул ключ и почувствовал, как тяжелый ригель стал на место.
Дело сделано!
Он прокрался к окну, еще раз замер и услышал, как на крыльце казак
Тарас свистит во сне носом.
Спи спокойно, дубина стоеросовая, - пожелал ему Ватацубаси и нырнул в
сад. Среди малозначительных бумаг в сейфе русского посланника был обнаружен
и явно представляющий интерес исполненный на французском, дипломатическом
языке документ, который был перефотографирован, наскоро переведен на
японский и срочно доставлен в Токио, в Политический отдел Гай-му-шо, где на
него набросились эксперты. Тщательно, усердно изучив его, они пришли к
выводу, что документ, представленный в копии, нельзя считать присланной в
Пекин русским МИД копией текста договора между Россией и Китаем, на что
указывает отсутствие заключительной части - подписи, даты и иных реквизитов;
в вводной части не названы поименно представители китайской стороны, тогда
как с русской назван Кассини; сам текст договора не разбит на статьи и в нем
имеется целый ряд невозможных для подобного рода документов стилистических
погрешностей.
С другой стороны, украденный документ представлял значительный интерес,
так как, без сомнения, в полной мере отражал размеры аппетитов России и,
вполне возможно, полностью включал в себя статьи договора, на котором
настаивала Россия.
В этом документе говорилось следующее. Китай представляет России право
на постройку железной дороги от одной из станций Сибирской магистрали на
Айгунь-Цицикар-Бодунэ-Гирин и от Владивостока до Ханьчуня и далее на Гирин,
и на их эксплуатацию в течении тридцати лет, после чего они могут быть
выкуплены Китаем. России представляется право на строительство железной
дороги от Гирина в Мукден и далее на Шанхайгуань, с правом выкупа ее Китаем
через десять лет. Сеть дорог от Шанхайгуаня вглубь китайской территории
будет строиться с пятифутовой русской колеей, для облегчения торговых
сношений между двумя странами. Для охраны всех этих железных дорог России
предоставляется право держать на важных станциях пехотные и кавалерийские
части. В виду возможных военных действий на азиатском материке, Россия
получает в аренду порт Цзяочжоу сроком на пятнадцать лет, но только в случае
прямой опасности возникновения боевых действий, чтобы не возбудить зависти
или подозрений других государств. В случае начала военных действий Россия
получает право занять порты Ляодунского полуострова, а до той поры Китай
обязуется укрепить их в военном отношении и никому не уступать. Кроме того,
Россия получает право на разведку и разработку рудных богатств в Гиринской и
Хэйлундзянской провинциях, но в каждом отдельном случае с разрешения не
Пекинских, а местных властей. Собранный для обсуждения документа Тайный Совет не пришел к
единодушному мнению. Во-первых - что это? Тщательно разработанная фальшивка,
подсунутая для того, чтобы спровоцировать Японию на захват Ляодуна и,
воспользовавшись представившимся в таком случае предлогом, силами трех
союзных флотов - России, Франции и Германии - провести блокаду побережья
Японии, уничтожения ее флота и, может быть, по примеру англичан,
бомбардировку ее портов? Либо подлинный, уже разработанный, но еще не
утвержденный в окончательной редакции проект конвенции, присланный для
зондирования дальнейших шагов в Цзунли-ямыне? А если авторство этого
документа принадлежит самому графу Кассини? Судя по имеющемуся досье,
Кассини мнит себя Талейраном. И не проделки ли это англичан, хотя бы с целью
активизировать Японию на более жесткое противодействие России?
Во-вторых - какие следует предпринять ответные действия?
Дипломатический демарш? Военный? Скажем, оккупировать Корею и встать на
границе с Китаем, пусть и в нарушение только что заключенного с Россией, во
время коронационных торжеств в Москве, договора? Ужесточить, во изменение
Симоносекского мирного договора финансовые требования к Китаю? А может быть
сделать вид, что не придают значения готовящемуся договору или вообще не
осведомлены о происках России в Китае?
После долгих обсуждений было решено опубликовать украденный документ в
англоязычной Шанхайской газете, в Пекине такой не было, чтобы привлечь
внимание всех участвующих в торговле с Китаем государств к стремлению России
начать промышленную ее эксплуатацию, пусть и завуалированную под транзитную
железнодорожную магистраль форму, подтолкнуть их к подобного рода
притязаниям к Китаю и, тем самым, возбудить в Китае внутреннее недовольство,
реакцию отпора. Тем более, что там очень сильны популистские,
националистические течения, не только в низах, но и среди высшей
маньчжурской знати. И затем всемерно проводить работу по дискредитации
русских в Китае и Корее, используя для этого любую возможность.
Провоцировать возмущения, организовывать столкновения, вплоть до
вооруженных, местного населения с русскими, и вообще европейцами, независимо
от рода их деятельности.
Чтобы со временем самим прибрать Китай к рукам.
Хаккоитиу! - Мир под одной крышей! - должен начаться с присоединения к
Японии Кореи и Китая. Неожиданно легко Ивашников сблизился с переводчиком русской миссии Ен
Пан-са. Он несколько лет прожил во Владивостоке и выделялся, в числе
немногих, среди своих похожих в массе друг на друга соплеменников высоким
ростом и привычкой носить европейскую одежду. Несмотря на присущий жителям
многонациональной России известный демократизм, здесь, в небольшой русской
колонии, ощущалась некоторая натянутость в отношениях с аборигенами,
связанная, видимо, с полнейшим незнанием местного языка, ощутимой неприязнью
корейцев ко всем иностранцам и успешно привнесенного англичанами,
американцами и германцами духа White man.
Ен Пан-са жил на территории миссии, на половине короля, и пользовался
заметным уважением королевской свиты. Ивашников несколько раз обращался к
нему с незначительными просьбами, сугубо лингвистического характера,
стараясь усовершенствовать свой корейский, и Ен Пан-са охотно просвещал его.
Переводчик принадлежал к тем благородным натурам, которые с трудом
пересиливают себя просьбой об одолжении, но с великой радостью стремятся
помочь другим. А корейский Ивашникова, слабое знание реалий и обычаев, все
это нуждалось в подсказке, если не постоянной опеке. И Ен Пан-са вскоре с
удовольствием взялся быть его гидом по городу и учителем языка и обычаев,
хотя и занят был чрезвычайно. Да и круг обязанностей Ивашникова не
уменьшился, несмотря на прибытие в Сеул полковника Путяты с четырнадцатью
младшими офицерами и военным врачом Червинским, для обучения корейской арии
и отряда телохранителей короля Кочжона.
Через заднюю калитку миссии выскальзывали они на главную пыльную улицу
и принимались бродить по городу, вскарабкивались на крутые горки, с
интересом обходя сложенную из крупных валунов городскую стену, не спеша
осмотрели все шесть городских ворот, карнизы которых украшали чугунные
изображения мифических животных, а сами деревянные ворота были раскрашены в
виде национального герба из сложенных голова к хвосту синего и красного
головастиков; любовались с самой возвышенной части города - от Северных
ворот - видом столицы, расположенной в узкой долине, между холмами и даже
горками; осматривали бойницы, проделанные в крепостной стене для обороны от
неприятеля; низкие арки над ручьями для снабжения города питьевой водой,
забранные крепкими кованными решетками; побывали у расположенного рядом с
Северными воротами, за городской стеной, древнего монастыря, возле которого
под крышей с загнутыми вверх краями на громадной каменной глыбе застыл
высеченный из цельного камня Будда; с трудом, скользя и спотыкаясь,
перебирались через городские ручьи по древним каменным мостам, пришедшим в
полную негодность, но не ремонтируемым; поднимались на вздымающийся едва ли
не в центре города конусообразный холм, именуемый Гора Нянзам, где выслушали
рассказ караульщика, как по звону колокола он разжигает огни на пяти
каменных столбах, чтобы передать этими сигналами вести и приказания из
столицы во все концы Корейского королевства; с особым любопытством оглядели
стоявшую недалеко от хижины караульщика-пиротехника деревянную красную
молельню с примыкающим к ней алтарем, и молодого, красивого, полного сил,
сладко потягивавшегося монаха, заведующего этим часто посещаемым храмом,
ночное пребывание в котором, по народной молве, избавляет женщин от
бесплодия; дивились на базаре бесчисленному множеству разложенных на ярких
циновках всевозможных корейских, китайских и японских мелочных изделий и
безделушек, ворохами морской капусты, переливающимися всеми цветами радуги с
синими муаровыми спинками живыми еще скумбриями, сушеным и очень соленым
минтаем, не менее популярным в Корее, чем воблы на Волге, тарань в
Малороссии и кэта на Амуре, яркой зеленью мясистых листьев таннамули и цу,
идущих в суп, осторожно трогали пальцами небольших безжизненных осьминогов;
заходили в приспособленные под лавчонки передние комнаты грязных фанз,
серыми рядами застывших вдоль тесных улочек, в которых продавали главным
образом рис, сушеные плоды, изредка дичь и снадобья восточной медицины, в
том числе из корней и семян лотоса, женьшеня, пантов оленей и сердца и
печени тигра; опять осматривали крепостные стены, арки, мосты, задирали
головы в каменном мешке между старой и более поздней башнями Восточных
ворот; поражались искусству древних каменотесов, прорубивших в скале широкую
дорогу, так называемый "Пекинский проход" к Западным воротам, по которому в
столицу прибывали послы богдыхана; гладили теплое дерево крытой лаком резьбы
боковых колонн разрушенной уже более года треугольной арки, воздвигнутой
шесть лет назад в честь последнего визита в Сеул послов императора Небесной
империи; бродили по старому, выкрашенному в красную краску с массивной
загнутой кверху на китайский манер крышей давно заброшенному королевскому
дворцу в сопровождении двух жирных, желтых, нездорового вида евнухов-гидов,
занимавших в развалинах дворца маленькую комнатку, противными
детски-женскими голосками стращавших наперебой небылицами о привидениях,
якобы населявших дворец; прикладывали ухо к низко, не более фута над землей
висевшему "Большому колоколу", который, после удара по нему тяжелым
молотком, долго гудит; лакомились отличным виноградом, необычайно сладкими и
душистыми ярко-оранжевыми мандаринами, водянистыми грушами, крупными
полосатыми ароматными яблоками и другими фруктами, которые покупали у
бродячих торговцев-попусанов.
В этих долгих странствиях по городу Ен Пан-са познакомил Ивашникова с
историей страны, что помогло ему разобраться в текущих событиях.
- Название Корея произошло от сокращенного названия маленького
королевства Ко-Корая, притаившегося в снеговых горах на северо-востоке
Маньчжурии. Воинственный народ этого маленького королевства поочередно
завоевывал соседей - королевства Фую и Чо-Сен. Мудрые китайские историки
утверждают, что корейская нация произошла от потомков фуйского племени. В
незапамятные времена клан в составе нескольких семейств вышел из Фую и
южнее, у реки Иэло, основал свое государство. Королем был избран человек по
имени Ко-Кораи. По мере увеличения числа жителей, королевство расширялось,
пока не поглотило соседние маленькие государства. В период "Трех царств" в
Китае - третьем столетии по европейскому летоисчислению - королевство
утвердилось в северной части полуострова и на берегу реки Тэтонг возникла
его столица -город Пингъян. Видя рост нового государства и считая его пока
слабым, Китай в шестом веке пошел на него войной. Но храбрый корейский народ
обратил в бегство многочисленную китайскую армию. Собрались китайцы с силами
и вновь напали на маленькое государство, и столь они были многочисленны, что
не устояла корейская армия, удалось китайцам завоевать страну. Королевство
Ко-Кораи было уничтожено и на долгих три века страна была присоединена к
Китаю, пока, собрав силы за счет пришельцев с северо-запада, в десятом веке
народ не поднял восстание. Возглавил восстание буддийский монах Кунг-Во,
объявивший себя королем. Один из офицеров его войска по имени Ванг,
считавший себя потомком погибшей династии Ко-Кораи, свергнул короля-монаха,
утвердился на королевском троне и даже, воспользовавшись междоусобной войной
в Китае, присоединил занимавшее юг полуострова королевство Шинра к своему
государству. Так и возникло в конце десятого века после Рождества Христова
суверенное государство Чо-Сен, что означает "Страна Утреннего Спокойствия"
или "Страна Утренней Тишины". Сын короля Ванга дипломатично вступил в
дружеские отношения с Китаем и даже стал платить императору Поднебесной
небольшую дань, признавая себя вассалом. Это позволило избегать в течение
почти двух столетий опустошительных нашествий китайских армий. Однако
монгольские орды Чингизхана в тринадцатом веке заполонили Корею и попытались
отсюда перебраться в Японию, но безуспешно. Могучий ураган растрепал
многочисленную флотилию Чингизхана и погубил значительную часть его войска,
а оставшимся в живых пришлось убраться. Корея, находившаяся в постоянной
вассальной зависимости от Китая, начиная с пятнадцатого века стала
привлекать жадные взоры соседней Японии. Сперва, по соглашению с правителем
соседнего острова Цусима, в порту Фузан корейский король разрешил постоянное
проживание японских купцов и регулярный товарообмен между двумя странами. Не
довольствуясь этим, в конце шестнадцатого века японский сегун Хидэеси послал
стопятидесятитысячную армию захватить Корею, что японцам легко удалось
сделать. Откупавшаяся легкой данью от Китая, Корея не имела врагов, армия ее
была слаба, города защищены плохо, оружие устарело. А японцы применили уже
огнестрельное оружие, покупаемое ими у португальских торговцев. С помощью
Китая, приславшего двухсоттысячную армию, японцев удалось вытеснить на самый
край полуострова, но эта пятилетняя война стоила Кореи таких громадных жертв
среди населения, что развитие страны безнадежно отставало от летящего
времени. К тому же, завоевывая Китай, в семнадцатом веке вторглись в Корею
маньчжуры, захватили столицу и заставили короля, в знак покорности,
отправить заложниками в Пекин двух своих сыновей. Испытав такие ужасные
потрясения, потеряв массу народа и видя страну разграбленной и опустошенной,
корейские короли решили совсем отказаться от всяческих связей с внешним
миром, чтобы не давать повод кому бы то ни было вмешиваться в дела страны.
Строить гигантскою стену, подобно китайской, мы не могли, но образовали на
границах барьер, выставив вооруженные кордоны и запретив там всякую
хозяйственную деятельность. Чтобы не быть приманкой для иностранных
мореплавателей, морские побережья были опустошены, судоходство резко
ограничено, а иностранцы, попавшие, подобно португальцу Гамелю, в Корею,
задерживались на долгие, долгие годы. Поэтому Корею и стали называть
"государством-отшельником" и "запретной страной". До начала нашего столетия
незначительная торговля с Китаем велась лишь на протяжении двух-трех дней в
году на границе, да в Фузане велась небольшая торговля с Японией.
Ивашников неоднократно уже бывал у него в небольшой, но опрятной фанзе,
где жили его отец - чиновник сеульского губернаторства, мать, жена, очень
привлекательная молодая женщина, у которой при встрече с мужем лицо
вспыхивало радостной улыбкой, два младших брата, учившихся в русской школе,
и бабушка. И Ен Пан-са мало-помалу преодолевал свою сдержанность и все чаще
стал заходить в его комнатку в миссии.
- Бедная моя страна, - продолжал рассказывать он, - бедна настолько,
что очень часто из-за наводнений или засухи люди голодают и вынуждены
продавать своих детей в рабство или уходить в русскую Приморскую область.
- Рабство? - для Ивашникова это звучало дико.
- Да, вся земля в государстве принадлежит королю, который назначает из
числа привилегированного сословия янбаней, то же, что и русское дворянство,
на все чиновничьи должности в королевстве - от сельского старосты до
министра. Землю сдает в аренду король только янбаням, а те, в свою очередь,
обрабатывают ее силами своих рабов или слуг, и лишь самые неудобные, плохие
и крохотные участки сдают в поднаем. Родившиеся от рабов становятся рабами,
попавшие в долговую кабалу тоже становятся рабами, и только скрывшись в
русских пределах можно избежать рабства.
- Сам я, - с виноватой улыбкой продолжал Ен Пан-са, - по происхождению
янбань, но так как не занимаю чиновничьей должности на королевской службе, а
работаю переводчиком в русской миссии, то стал относиться к среднему
сословию - чуньин. Есть у нас и простолюдины - янъины - это все те, кто
живет своим трудом и торговлей - крестьяне, ремесленники, торговцы,
музыканты, певцы, танцоры... Государственная религия - конфуцианство -
настойчиво проводит догму беспрекословного подчинения всего народа власти
короля и незыблемость разделения общества на сословия. Все это вкупе
настолько зажало мою бедную Корею в жестких рамках беспросветной
безысходности, что волей-неволей рано или поздно у людей должна была
возникнуть мысль о поисках выхода. Испокон веков Корея находилась в
вассальной зависимости от Китая, но Поднебесная империя сама настолько
заскорузла в древних канонах, настолько сама была заинтересована в
незыблемости существовавшего положения в Корее, что нужно было искать иного,
если и не сюзерена, то покровителя во всяком случае. И домогательств-то было
много. Лет тридцать назад французы и американцы предприняли попытку силой
утвердиться на нашей земле, но на силу мы ответили силой и успешно отразили
их военные десанты. Сложилось такое положение, что мы могли вступить в союз
с одной из трех держав - Китаем, Россией или Японией, как нашими ближайшими
соседями. Поднебесная империя устраивала королевский двор уже тем, что
гарантировала привычный образ правления и существования. Но она не
устраивала тот, пусть и небольшой, круг просвещенных, - он выделил это
слово, - молодых людей, желающих осовременить страну. Тем более, что
пример-то рядом. Да, - кивнул он Ивашникову, - японская империя нынешней
эпохи Мэйдзи. Какой скачок от замкнутости, косности и отсталости к росту
промышленности и торговли, образования и культуры. Вот на Японию и стали
ориентироваться наши "прогрессисты".
С "прогрессистами" Ивашников и Минаев уже имели тесную встречу и
серьезный разговор, поэтому прапорщик и навострил уши.
- Лет пятнадцать назад в стране начались большие волнения, вызванные
притеснением народа нашими управителями всех уровней и рангов. Эти волнения
удалось погасить неумеренными обещаниями, а затем и полицейскими мерами, но
недовольство неизбежно должно было вырваться вновь. И через два года, да, в
восемьдесят четвергом, "прогрессисты", заручившись у японского посланника
обещаниями самой широкой поддержки и помощи, предприняли попытку переворота.
Время они выбрали, казалось бы, удачное. Китай в это время был занят войной
с Францией из-за Тонкина. Как часто бывает в подобных случаях,
"прогрессисты" уверовали в свою силу и удачу. Главой из движения был Ким
Ок-кюн, первое лицо в королевства после короля. Свои надежды он возлагал на
высших чиновников, офицеров армии и солдат, которым, что давно вошло в
привычку, если не обычай, месяцами, а то и годами не выдавали жалованье. Но
его противники в китайской партии тоже не дремали и приготовились к схватке,
что стало известно Ким Ок-кюну. "Прогрессисты" принялись истреблять своих
противников и призвали на помощь японцев, которых было более двух сотен в
столице в составе охраны японской миссии, и даже захватили дворец вместе с
королем. Китайская партия подняла своих сторонников, вывела на улицы
китайские и корейские воинские части в Сеуле и силами более трех тысяч
человек выбила "прогрессистов" и японцев из города. Тогда отношения между
Китаем и Японией обострились настолько, что едва не привели к войне, и Китаю
пришлось отступить, обязавшись по Тяньцзинскому договору не держать в Корее
войск. Ким Ок-кюн бежал в Японию, его семья была полностью истреблена, а сам
он спустя десять лет был убит в Шанхае. После изгнания японцев из Сеула у
микадо возникла мысль послать в Корею войска и захватить южную часть страны,
но тут вмешался русский посланник в Токио Давыдов, сумевший предотвратить
войну. С тех пор наши отношения с Японией стали натянутыми, что заметно
ощущалось и в окружении короля и, особенно, среди народа. Простые люди были
чрезвычайно недовольны засилием японцев в торговле и производстве товаров,
ведь их дешевые изделия заполнили Корею, а местные товары не находили
покупателей. Тогда-то впервые и возникла в ближайшем окружении королевы
надежда найти сильного покровителя в лице России. Русским было предоставлено
право селиться в столице и крупных портовых городах, покупать землю и стоить
дома. Но вы же знаете русскую наразворотливость. Кроме, разве что, купца
Шевелева да китобоя Дыдымова, в то время не нашлось ни единого русского,
заинтересовавшегося бы торговлей с Кореей. А настойчивые домогательства
Китая, Японии, европейских стран и Североамериканских соединенных штатов
продолжались. Европейцы осторожно вползали в Корею, посылая сюда миссионеров
и открывая религиозные школы. Тогда всполошились монахи, ведь пришлые
миссионеры покушались на умы людей, отвращали их от религии предков, учили
ересям, запрещали молиться в храмах и кумирнях, лишали монахов их и без того
скудного пропитания. Религиозная секта То-гагу-то, то есть восточных наук,
гонимая официальной корейской религией, взбудоражила сельское и городское
бедное население, обвиняя иностранцев в ухудшении жизни . Их девизы -
"Общество должно быть преобразовано по добродетельным принципам Конфуция.
Право должно быть восстановлено, для чего надо изгнать японских варваров.
Чиновники и дворяне должны быть вооруженной силой изгнаны из Сеула.
Нравственные понятия опять войдут в силу на основе учения китайских
мудрецов" - нашли широкую поддержку особенно среди бедных янбаней, чунъинов
и янъинов. Три года назад, весной, небольшая группа тонгаков - прозелитов
этой секты - сельских жителей пришла ко дворцу и подала королю прошение
прекратить на них гонения, признать давно казненного основателя их секты
мучеником, святым и невиновным в наложенных на него обвинениях, и
воздвигнуть ему памятник. Они громко выражали перед королевским дворцом
недовольство наводнившими страну иностранцами, грозя выгнать их вон. Бедный
наш король пообещал выполнить их прошение, но губернаторы провинций стали
хватать известных им тонгаков, что привело к взрыву недовольства и следующей
весной вспыхнуло восстание. Возбуждаемые тонгаками люди захватывали власть в
поселениях - от деревней до городов - и заставляли всех мужчин
присоединяться к ним. Во время этого восстания погибло много японцев, не
только потому, что их особенно не любили в Корее, но и потому, что их здесь
развелось великое множество. Тогда японцы ввели свои войска и силой подавили
восстание. Подавляя восстание, они захватили Сеул и дворец с королем и
королевой. Китайцы, возмущенные явным нарушением Тяньцзинского договора,
попытались оказать Японии вооруженное сопротивление, но были жесточайше
разбиты. А о Симоносекском мирном договоре вы знаете. Наша королева не
желала, чтобы Корея была зависимой от Японии, а больше всего она боялась за
благополучие семьи Минов, из которой она родом и которая считается
богатейшей в стране. Имея большое влияние на короля, она потребовала у него
искать защиты и покровительства России. Японцы же были отлично осведомлены о
настроениях королевы, у них везде есть свои шпионы, знали ее сильный
характер, опасались ее влияния на короля, и замыслили убить королеву. В
сентябре прошлого года, ночью, японцы окружили королевский дворец, разогнали
охрану и ворвались внутрь. Король, бессильный защитить королеву и самого
себя, велел Ли Бом-чжину, своему двоюродному брату, бежать за помощью в
русскую и американскую миссии. А в это время японцы искали королеву по всем
помещениям дворца. Они настолько озверели, что, не зная королеву в лицо,
принялись убивать дам из свиты королевы. Королева, находившаяся среди своих
фрейлин, не выдержала этого зрелища и бросилась бежать. Японский офицер
догнал нашу бедную королеву, кулаком сбил с ног, вскочил ногами на грудь и
заколол саблей . Потом японцы унесли королеву в соседнюю рощу, облили
керосином и сожгли. Русский посланник господин Вебер прибыл во дворец
поздно, когда это злодеяние уже свершилось. Немедленно после убийства
королевы из числа министров были удалены и затем и умерщвлены все сторонники
сближения с Китаем и Россией. Захватившие страну японцы принялись силой
изменять наши национальные обычаи, запретили носить корейскую одежду, курить
длинные трубки, велели мужчинам остричь шишаки на голове, что воспринялось
как оскорбление. Король боялся разделить участь королевы и в январе этого
года, в паланкине, в которых прибывали во дворец фрейлины, дежурившие у тела
королевы, с наследником сумел выскользнуть из охраняемого японцами дворца и
укрыться здесь, в русской миссии. Народ с ликованием узнал о спасении короля
и растерзал на площади рынка двух министров, ставленников японцев.
В словах Ен Пан-са звучала такая горечь, такая жалость к погибшей
королеве и опозоренному королю, такое негодование к японцам, что Ивашникову
только и осталось выдохнуть, - Да, бурная у вас жизнь.
- Сейчас, особенно после заключения в мае этого года русско-корейского
договора в Москве, положение в стране такое, что лишь усиление русских
позиций, главным образом в финансах, армии и промышленности Кореи может
закрепить симпатии короля и народа к вам, русским... Осень выдалась пасмурной, ненастной, дождливой. Тайфуны один за другим
обрушивались на город, из провинций доходили известия о многочисленных
бедствиях, приносимых ужасными ветрами и бурными потоками срывавшихся с гор
паводков, цены на продукты питания в лавчонках и на базаре сильно выросли,
что простолюдины встретили бурей возмущения.
Ивашников продолжал свои, большей частью одиночные, вылазки в город, не
опасаясь быть узнанным, главным образом по отдаленным, узким, тесным,
грязным, засыпанным желтой опавшей листвой, обломанными ветром ветками и
принесенным водой черт-те откуда мусором улочкам; сидел на корточках и
лакомился фруктами у жаровен приметных в своих широких белых шляпах
попусанов - торговцев снедью, заходил в маленькие бедные лавочки и старался
в совершенстве овладеть совершенно самобытным, резко отличающимся от
китайского, маньчжурского и японского корейским языком, отмечая, правда,
часто появляющиеся в последнее время заимствования из языков соседей и,
даже, английского и русского. Английского -понятно: большое количество
миссионерских школ вводили в лексикон главным образом церковную фразеологию;
русский же встречался редко и резко, в форме коротких команд, и усвоен был,
нетрудно догадаться, многочисленными зрителями, наблюдавшими строевые
занятия корейских взводов под руководством русских офицеров на широком плацу
неподалеку от нашей миссии. Иногда поднимаемая в разговорах людей проблема
засилия иностранцев сводилась, главным образом, к надеждам на мудрость
короля. Простолюдины часто выражали неудовольствие пронырливыми японцами, но
охотно покупали дешевые их товары.
Несколько раз за последние два месяца в Сеул приезжала Ким Де-кун, но
встретиться с ней удалось лишь однажды. Ее дядюшка за важные услуги королю
во время его бегства из своего дворца в русскую миссию был назначен
столичным губернатором и перебрался из миссии в свою резиденцию. Но Ким
Де-кун под надуманным предлогом побывала в миссии на половине короля.
Ивашникову повезло ее увидеть и они улучили минутку для свидания. Разговор
толком не получился. Ивашников больше любовался ее личиком, чувствовал тоску
от того, что свидание столь коротко, и она тоже держалась скованно. Их
беседа была бессвязной. Ким Де-кун, впрочем, сказала, что надеется к концу
года перебраться в Сеул, к дядюшке. Потом она доверительно сообщила ему, что
симпатии молодых людей, учившихся в миссионерских школах, принадлежат более
американцам, англичанам и даже японцам, нежели русским, и что на предстоящем
празднике Кэчхунчхол - Дне национального основания Кореи - готовится
какое-то враждебное русским выступление. Инициаторами этой затеи выступают
молодые знатные люди, объединившиеся в так называемое "Обществе
независимости", активную роль в котором играет молодой янбань Ли Сын-ман.
Тревожную эту весть Ивашников сразу же после свидания сообщил Олегу
Николаевичу, а тот пошел доложить полковнику Путяте. Полковник Генерального
штаба Путята, давно служивший на Дальнем Востоке и где только не побывавший,
был послан в Корею с полномочиями военного советника короля, главного
инструктора корейских войск и отряда телохранителей короля. На совещании у
посланника была оценена сложившаяся обстановка, обсуждено противоборство
двух наиболее видных партий в Сеуле - русофилов, заинтересованных в
пребывании короля в нашей миссии как гарантии противодействия настойчивым
экономическим домогательствам японцев, и партии "Тоннип Хепхве" - "Общества
независимости", использующей лозунг борьбы за сильную, процветающую Корею
для опоры среди всех слоев населения. Было решено разместить корейских
солдат, несших охрану короля в миссии, вне ограды, а самим быть готовыми к
отражению возможного нападения.
Через два дня наступил День национального основания Кореи. С утра
светило яркое солнце, но воздух был по осеннему свеж и остро прохладен, лишь
пахло дымком сжигаемого на огородах и улицах осеннего мусора, овощной ботвы
и падшей листвы. По приказанию полковника Путяты, знавшего о прогулках
прапорщика Ивашникова в корейской одежде по городу, он отправился на
праздник, к Западным воротам, там где кончался "Пекинский проход" и прежде
возвышалась треугольная арка, уже с месяц как разрушенная и сожженная.
Теперь вместо нее была возведена новая, называемая "Аркой независимости".
Для открытия арки собралась толпа тысяч в пять человек, в большинстве своем
экзальтированные молодые люди в нарядной богатой одежде. Отдельной кучкой
держались члены английской, французской и американской миссий и
священники-миссионеры. Наш и японский посланники не присутствовали,
обнаружив, таким образом, поляризацию интересов. Молодые люди громко
скандировали лозунги независимости Кореи, распевали гимны "Корея" и "Песнь
независимости", кричали о будущем процветании и борьбе с засилием
иностранцев. Потом на возвышение вскарабкался посланник Североамериканских
соединенных штатов господин Силл и принялся через переводчика обещать
широкую поддержку Корее, а за ним поочередно сулили бескорыстную помощь
английский и французский посланники.
Ивашников слушал восклицания, смех, шутки, читал на лицах резкую смену
настроений - от одобрительно-восторженного до резко-враждебного, и
почувствовал, что молодежь осторожно подогревается для нападения на русскую
миссию, чтобы "освободить нашего бедного короля". Выбравшись из толпы, он
поспешил в миссию, где его с нетерпением ждали. Внимательно выслушав,
полковник Путята приказал тот час седлать коня и мчаться в Чемульпо за
подмогой. Мимо синих корейских палаток со спящими внутри на красных бумажных
одеялах солдатами и в беспорядка валяющимися перед палатками ружьями
Ремингтона, мимо низких фанз с голубыми и желтыми дымками над трубами, мимо
каменных оград, по тесным улочкам, через юго-западные ворота по дороге на
Чемульпо скакал Ивашников на вороном своем Аметисте, страшась опоздать, не
успеть привести подмогу, обнаружить разгромленной миссию и убитыми своих
товарищей. Бредущие навстречу корейцы с изумлением смотрели на скачущего
галопом русского офицера и поспешно уступали ему дорогу.
Эти двадцать верст до реки Ивашников проскакал единым духом. И здесь он
не стал ждать всегда забиваемую под завязку с вечно недовольным крикливым
паромщиком маленькую медлительную шаланду, а пересек реку на перекате выше
по течению, промочив брюки. У гостиницы, содержавшейся японцем, он спрыгнул
с коня, велел подошедшему слуге-корейцу задать коню меру овса и сам решил
перекусить и отдохнуть немного. Предстоял последний бросок к Чемульпо и коню
нужен был отдых. Обеденный зал справа от входа был отведен европейцам и
меблирован по европейски: столы, деревянные стулья с высокими спинками, на
столах белые скатерти, салфетки, фарфоровая посуда и мельхиоровые приборы.
Ивашников сел к столу боком и сделал заказ официанту. Входя в гостиницу, он
заметил острый взгляд, брошенный в его сторону хозяином, стоявшим у окна и
разговаривавшим с низеньким плотным корейцем, но не придал этому особого
значения. Минут через пять Ивашников услышал беспокойное ржание своего
Аметиста и какую-то возню у входа в гостиницу. Выскакивая во двор, он сбил с
ног плотного корейца, явно пытавшегося его задержать, заступив дорогу в
дверях. Другие двое корейцев в рваной и грязной одежде и обкорнанных на
новый манер волосяных шляпах пытались увести Аметиста, но тот дико ржал и
норовил прижать их боком к коновязи.
- Прочь, канальи, - рассвирепев и памятуя урок поручика Минаева,
Ивашников выхватил из кобуры револьвер и выстрелил в небо. Дверь сзади
хлопнула и боковым зрением он увидел, что сбитый им кореец уже заносит над
ним железную кочергу. Инстинктивно, последним усилием качнулся Ивашников
вправо и почувствовал резкую боль в левой ключице. Не сдерживаясь, от души
ударил он тяжеленной рукояткой револьвера по голове противника и уже решил
было стрелять в нападавших на Аметиста, но те трезво оценили обстановку и,
испуганно подвывая, разбегались в разные стороны.
Выскочивший на выстрел хозяин беспрестанно кланялся и повторял -
тонгаки, тонгаки, тонгаки...
Галопом, держа узду в левой, а револьвер в правой руке, задыхаясь от
боли, злости, нехватки воздуха, проскакал Ивашников оставшийся путь до моря,
увидел гавань и городишко Чемульпо и принялся отыскивать стоявшую на рейде
канонерскую лодку "Кореец". Он ужасно обрадовался знакомому силуэту и, дав
Аметисту волю, пустил его вскачь. По дороге, через лощины и гривки сопок,
спустился он к бухте и сразу увидел стоявшую у берега шлюпку с "Корейца".
Из-за высоких отливов пароходы не подходили здесь близко к берегу и
сообщение с ними производилось специально выделяемыми шлюпками. Моряки уже
знали его в лицо и тот час доставили на корабль. Командир корабля капитан
2-го ранга Линдстрем внимательно выслушал, сыграл боевую тревогу и, выстроив
экипаж, назначил восемьдесят нижних чинов и двух офицеров, почти весь
экипаж, в немедленный поход в Сеул. Взяв одну горную мортиру и добыв в
течении трех часов при помощи нашего торгового агента в Чемульпо пятьдесят
лошадей и два десятка повозок, они уже затемно выступили в поход. Рано утром
вошли они в город , произведя переполох и вызвав ужас жителей, что явно
читалось на лицах встречных. Нападения на миссию не состоялось, король же,
уверовав в силу русских, велел арестовать всех, кого он считал сторонниками
японцев. Как вы помните, надеюсь, король Кочжон занимал правую половину главного
здания русской дипломатической миссии, недавно выстроенного большого
прекрасного дома. Хотя русские солдаты и несли охрану миссии, но,
естественно, не имели права препятствовать аккредитованным в Сеуле
иностранным дипломатам наносить визиты королю и его министрам, большей
частью жившим на половине короля. Надо сказать, что днями в миссии и рядом с
ней болталось громадное количество всякого рода придворных и слуг - евнухи,
министры, военачальники, слуги, прислуга министров и чиновников, зеленщики,
истопники, кухарки, конюхи, носильщики разукрашенных деревянных паланкинов,
вне которых придворные не смели, согласно этикета, показываться на улицах. И
все это создавало изрядную толчею, гомон и суету на территории миссии и
лишало ее респектабельной тишины и спокойствия уютных миссий американцев и
японцев. Так вот, когда иностранные дипломаты подъезжали к увенчанным
российским двуглавым орлом каменным воротам миссии, охрана застывала во
фрунт, а дежурный офицер обязан был проводить их в покои короля.
В последнее время к корейскому королю заметно зачастил японский
посланник Комура, давно обеспокоенный ухудшением японо-корейских отношений.
По корейскому этикету он обычно прибывал в задрапированном желтым и зеленым
шелком деревянном паланкине с золотыми шарами на крыше, несомый сразу
восемью носильщиками и окруженный отрядом вооруженной охраны для пущей
важности. Сперва король Кочжон пытался, блюдя свое королевское достоинство и
в знак нерасположения, потомить Комуру в маленькой прихожей но японец,
выждав для приличия пару минут, решительно двинулся дальше, и король был
вынужден дать ему аудиенцию.
Все в миссии были страшно заинтригованы переговорами, но король и его
ближайшее окружение, несмотря на симпатии к русским, не посвящали в детали.
Общая же направленность переговоров была ясна с самого начала -
восстановление утраченных японцами позиций. Наиболее осведомленным оказался,
как и следовало ожидать, Ен Пан-са. После почти ежедневных бесед с ним наш
посланник составлял длиннейшие депеши в Петербург. Совместные прогулки
Ивашникова с Ен Пан-са на некоторое время прекратились, но как-то вечером,
вежливо постучавшись, переводчик зашел к Ивашникову.
Прапорщик не спеша заварил свежий китайский жасминовый чай, который он
очень любил за непередаваемый аромат, и в глубоком молчании, но с явной
взаимной симпатией они выпили по чашке, а потом заговорили.
Я понимаю, что все очень интересуются переговорами Комуры с королем. До
последнего времени и мне мало что было известно, но сейчас положение
прояснилось. Никакой тайны я не открою, расскажу лишь о том, что буквально
на днях станет известно всему миру.
Ивашников с недоверием покачал головой, - Да многие ли в мире
интересуются событиями в таком отдаленном уголке земного шара?
Но Ен Пан-са неверно истолковал его сомнение и горячо уверил, - Да,
очень скоро. И господину Веберу я уже все рассказал, а сам узнал от Ли
Бом-чжина, двоюродного брата короля и ближайшего его советника, -
простодушно добавил Ен Пан-са.
- Японский посланник господин Комура рассказал королю о секретных
статьях русско-японского договора, касающихся Кореи. Он так преподнес это
королю, что Россия в его глазах оказалась обманщицей и предательницей Кореи.
По словам Комуры выходило, что именно Россия предложила едва ли не раздел
Кореи между Россией и Японией.
Ивашников был возмущен такой низкой клеветой. - Да ведь король видит
нашу бескорыстность и может сопоставить ее с алчностью японцев!
- Комура навязал королю мнение, что Россия не желает ничем помочь Корее
- заем не представляет, частный капитал не вкладывает, за спиной короля
договорилась с Японией о разделе страны и увеличивает здесь количество своих
военных, что, хотя и предусмотрено русско-корейским договором, но очень
опасно и подтверждает ее намерения.
- Однако именно к нам он прибежал прятаться, - возразил Ивашников, -
знал, что только русские могут его спасти.
- Память на доброе у людей коротка, а король - всего лишь человек.
Сейчас японцы предлагают ему деньги, просят концессии на строительство
железных дорог от крайнего юга до границы с Китаем и развернули широкую
торговлю своими товарами по всей стране. Американцы, французы и англичане -
все торопятся представить Корее займы, просят концессии на строительство
железных дорог, в том числе Сеул - Чемульпо, а связать столицу с портом
очень важно. Россия же денег в Корею не вкладывает, лишь требует, чтобы
строительство железных дорог велось с русской широкой колеей. Но ведь тогда
ею невозможно будет пользоваться - никто в мире не выпускает такие
локомотивы и вагоны.
- Как же король не понимает, что железные дороги японцам нужны, чтобы
быстро доставлять войска из портов в любую точку Кореи и далее, к границам
Маньчжурии, Китая.
- И к вашим границам, - Ен Пан-са тревожно взглянул Ивашникову в глаза.
- Ну, с нами воевать японцы не осмелятся, - снисходительно улыбнулся
Ивашников наивности собеседника.
- Как знать, - задумчиво отозвался тот. - Словом, под влиянием Комуры и
Броуна благодарность нашего короля России стремительно уменьшается. Господин
Вебер сообщил королю, что скоро сюда прибудет русский советник финансов и
что Россия предоставит крупный финансовый заем через Русско-Китайский банк,
но это лишь обещания. Король колеблется: уступить ли ему настояниям Комуры,
Броуна и партии "Тоннип Хепхве" и перебраться в свой дворец Чандоккун или
остаться в русской миссии.
- Действительно, короткая у него память...
- Да, только страх перед японцами удерживает его здесь, - после
некоторых размышлений добавил Ен пан-са. В начале декабря Ивашникова и поручика Корна вызвал посланник и,
обрисовав вкратце политическую обстановку в Корее, попросил съездить в
Фузан, где, по его сведениям, должен был в настоящее время находиться
владивостокский промышленник коммерции советник Шевелев. Им поручалось
обсудить с господином Шевелевым возможности расширения русского
предпринимательства и торговли с Кореей и узнать, насколько глубоко пустили
корни на юге страны японцы.
Михаил Григорьевич Шевелев был заметной фигурой во Владивостоке. Один
из пионеров края, он занимался всякого рода промышленной и коммерческой
деятельностью: содержал банковскую контору и ссудную кассу, организовал
страховое общество, занимался продажей пороха, выделкой каната,
производством спичек, снабжал весь Дальневосточный край
сельскохозяйственными орудиями и, кроме того, был пионером культурного
земледелия и скотоводства - его ферма Кангауз считалась образцовой и
продукты с нее долго были лучшими в крае. А самое главное - он положил
начало малому каботажу на Дальнем Востоке, купив и фрахтуя пароходы и
организовав регулярные рейсы по Приморскому побережью и на Сахалин. Во
Владивостоке господин Шевелев славился гостеприимством и добросердечием, а
Ивашников хорошо знал его красавицу дочь.
На небольшом пароходике, принадлежавшим японской компании "Ниппон Юзен
Кайша" и совершавшим рейсы из Нагасаки по корейскому и китайскому
побережьям, из Чемульпо на вторые сутки русские достигли Фузана. Обширная
Фузанская бухта, защищенная от моря Оленьим островом, делилась высоким мысом
на две части. На берегу западной части просторно разместился японский город
Фузан, а к концу восточной прилепился корейский городишко Пусан.
Сойдя на причал таможни, они наняли двух носильщиков доставить чемоданы
в дом господина Шевелева и отправились вслед за ними.
Небольшой участок земли и дом господина Шевелева находились в японском
городе. Встретил он их гостеприимно, отвел две комнаты во втором этаже,
предложил располагаться и отдохнуть с дороги, а сам отправился к своему
торговому агенту американцу Смиту.
- Часа через два-три я вернусь, - добавил он, - тогда и поговорим
обстоятельно и не спеша.
Ивашников и поручик Корн приняли ванны, переоделись в свежее белье,
пообедали и в ожидании хозяина решили было прогуляться по городу, но тут
услышали уверенные шаги. Хозяин вернулся скоро.
Они удобно расположились в низких кожаных креслах в просторной комнате
с широкими окнами на бухту и Олений остров, слуга принес кофе и японскую
минеральную воду в высокой темного стекла бутылке и Михаил Григорьевич
принялся расспрашивать их о положении в Сеуле и последних посольских
новостях.
Ивашников больше молчал; поручик Корн с изрядной долей сарказма
рассказал о последних событиях и сплетнях, после чего изложил просьбу
посланника.
Шевелев поднялся, подошел к окну, задумчиво посмотрел на бухту, Олений
остров, синевшие далеко на горизонте цусимские острова, обернулся и грустно
заговорил.
- Вы бывали во Владивостоке? Хабаровске?
- Да, да, - кивнули Ивашников и Корн.
- Тогда, без сомнения, обратили внимание на вывески торговых заведений
на центральных улицах: Лангелитъе, Линдгольм, Конрад, Эльвангер, Кунст и
Альберс, Тун-ли, А-но и множество других. Практически всю торговлю в
Приамурском крае взяли в свои руки иностранцы. Почему так происходит?
Относительно крупные купцы и предприниматели Владивостока Семенов, Старцев и
я пытаемся широко внедрить русское имя и русские деньги, но здесь царят
законы жесточайшей конкуренции, которую мы не выдерживаем. Средства наши
ограничены, они уже вложены в различные сферы промышленности, торговли,
банковского и страхового дела, но не приносят больших дивидендов. Семенов
сейчас занят промыслом морской капусты и продуктов моря в Приморье и на юге
Сахалина; Старцев, главным образом по семейной традиции, ведет чаеторговлю,
месяцами пропадает в Тяньцзине; я пытаюсь наладить малый каботаж и рейсы по
корейскому побережью. Промышленности как таковой, то есть широкой фабрикации
изделий на продажу на Дальнем Востоке у нас нет и поэтому мы не можем
наладить торговлю с Кореей. Да, покупаем некоторое количество скота, рис,
чумизу, и все... Но, за недостатком средств, в весьма малых количествах. Тит
Титычи и Пуд Пудычи, как иронически называют нашего брата-купца в России,
вкладывать средства здесь не желают. Главная причина - на нашем Дальнем
Востоке очень мало русского населения. Да и те, что есть, либо
неповоротливы, обзавелись домишками, скарбом, семьями и с места их не
сдвинешь, либо голь перекатная, умеют только горькую пить да на гармошке
играть,
И словно в подтверждение его слов где-то неподалеку весьма дурно
заиграла гармоника, явно в нетрезвых руках.
- Вот еще один русский, отстал от парохода, ходит ко мне клянчить денег
и спускать их в японских трактирах.
- Для рейсов по корейскому побережью и развертывания торговли в Корее
мне удалось приобрести, с величайшим трудом, здесь и в Гензане, это недалеко
от нашей границы, небольшие участки земли. Но участок в Фузане, вы сами
видите, расположен очень неудобно, на крутом берегу, внизу у моря стоят
корейские фанзы и, главное, в японском городе. Японский консул уже требовал
продать дом и очистить пакгауз. А в Гензане мне предложили лишь узенькую
полоску болота шагов в десять шириной и сто пятьдесят длиной. Я осушил
болото и построил там дом и пакгауз для хранения грузов, но безраздельно
распоряжающийся там англичанин - директор таможни, требует у властей снести
мой постройки, так как они, якобы, мешают расширению таможни. Телеграмм моих
на почте не принимают, ссылаясь на то, что телеграф испорчен, хотя это явная
ложь. Мало того, японцы взломали пакгауз и разграбили все товары, а платить
за них отказываются. У нас привыкли считать купцов лихими
торгашами-выжигами. А мы здесь и первооткрыватели - вспомните-ка освоение
Охотского побережья, Камчатки, Русской Америки, Сахалина; и основатели
гражданских поселений - да хоть и Яков Семенов, без него, может быть,
Владивосток так и остался бы военным постом; и двигатели просвещения, и
патриоты и защитники российских интересов. Гляжу я на молодых людей с
университетскими значками, коих множество сидит в конторе торгового дома
Кунста и Альберса на Светланской и горько мне становится. На что себя тратят
- вино, карты, женщины... А не отдать ли свои знания на пользу России, не
вступить ли в борьбу с чужестранным купцом, который пользуется нашей
косностью, леностью и невежеством?
Видно было, что господин Шевелев горячо, ревниво переживает за
медлительность, неповоротливость, да что там, за полнейшее равнодушие
русских купцов не только к Корее, но даже к собственному Приморью.
- Теперь об иностранцах в Корее. В Гензане, например, проживают
несколько миссионеров - американцы, англичане и французы. Североамериканская
пресвитерианская миссия была основана там двенадцать лет назад и, прежде
всего, они открыли школу для детей и госпиталь, который корейцы посещают
весьма охотно. В Гензане открыто японское консульство, буддийский храм,
японская школа, три аптеки, три больницы, две почты, около трехсот лавок с
различными японскими товарами, отель с бильярдом, японский ресторан и
несколько трактиров. Молодой человек японец открыл в Гензане школу для
корейских детишек. На свои деньги купил дом, парты и учебники, обучение
ведет бесплатно. Вот он - патриот своего отечества, стремится расположить
корейский народ к Японии. В Фузане и того больше. Он открыт для японцев уже
лет двадцать и они построили здесь практически свой город. Японское
население уже перевалило за пять тысяч и, кроме того, не менее восьми тысяч
рыбаков ведут рядом промысел и постоянно заходят в Фузан. Японская полиция и
большой, более двух сотен солдат, отряд японской армии превратили город в
колонию Японии.
Ивашников и Корн заметно приуныли, хотя все это не было для них
секретом.
- Но все же, Михаил Григорьевич, - спросил Корн, - быть может и не
столь плачевны перспективы для России в Корее? Ведь дело это
государственное, надо как-то искать возможности укрепления русских позиций,
тем более что в части дипломатической мы сильно обогнали японцев. Да, они
предприимчивы и способны, но ведь и мы не лыком шиты...
- Уж коли дело государственное, - в сердцах ответил господин Шевелев, -
то и решаться должно на государственном уровне. Казне следует вложить
средства, и не малые, в Корею, и создать, скажем, Русско-Корейский банк, не
бояться субсидировать русских и местных предпринимателей и купцов, что не
замедлит принести несомненную пользу. Японцы триста лет пытаются покорить
Корею. Еще сегун Хидэеси в 1592 году завладел Фузаном и отсюда всей Кореей.
Только с помощью Китая им удалось тогда спасти свое королевство. А через
пять лет Хидэеси опять высадился в Корее и это нашествие обошлось
королевству в двести тысяч погибших. Поэтому корейцы традиционно недоверчивы
к японцам, но деловые соображение побеждают эмоции, и заморские наши соседи
позиции здесь заняли прочные. Мало-мальски состоятельные корейцы, боясь быть
ограбленными своими янбанями, вкладывают деньги в японские предприятия и
торговлю, чем укрепляют их позиции, Недавно в японской газете "Дзиммин", а я
слежу за дальневосточной прессой и плачу немалые деньги за переводы из
японских и китайских газет, так вот, в "Дзиммин" промелькнула статья,
утверждавшая, что Корея экономически уже представляет собою колонию Японии.
Они вывозят товаров на пять миллионов иен, а ввозят на десять. Вот это
торговля! А мы? Крохи жалкие, не более двадцати тысяч рублей, при том, что
йена по стоимости равна рублю.
Тут и Ивашников отважился задать Михаилу Григорьевичу вопрос. - А как
вы оцениваете недавно приобретенную господином Бринером концессию на вырубку
лесов в бассейнах Тумень - Ялу?
- Не более, чем авантюра! - махнул рукой господин Шевелев. - Дело, если
браться за него по настоящему, многомиллионное, а у Бринера таких денег нет.
И компаньонов он себе во Владивостоке не отыщет. Кому как не мне знать
возможности наших дельцов? Не потянуть Бринеру такое предприятие, -
решительно заключил Михаил Григорьевич.
- Разве что перепродаст кому он концессию и погреет на этом руки, -
после небольшого размышления решил господин Шевелев.- Но и купцов ему
придется искать не на Дальнем Востоке. Немало расстроенные вышли Ивашников с поручиком Корном на фузанскую
улицу оценить, так сказать, положение своими глазами. Здесь царило восточное
многолюдие и разноголосие. Легкие строения корейского и японского типов с
черепичными крышами были густо увешаны всякого рода вывесками, исполненными
иероглифами, почти всегда с английским дублем - парикмахерские, бакалеи,
рыбные лавки, мясо, птица, пивные пабы, которые, впрочем, стоило заглянуть,
оказывались крохотными тесными щелями с двумя-тремя столиками, ресторанчики,
очень много чайных домиков с рисунками угодливо изогнутых гейш на витринах,
аптеки, отделения банков, мастерские по выделке японских татами, корейских
шляп, трубок, глиняной и чугунной посуды, мелкие лавчонки с широким выбором
пестрых многоцветных вееров, зонтиков, бумажных фонариков, тигровых и
барсовых шкур, костяных и фарфоровых статуэток, синих майоликовых ваз,
восточных картин на рисовой бумаге и соломке, перламутровых пуговиц, больших
розовых раковин и черте чего.
Поручик Корн мигом выбрал на прилавке лавчонки длинный бамбуковый
покрытый мелкой резьбой и лаком стэк с белой каучуковой рукояткой и кожаной
петелькой на конце. Точно такой он видел у английского морского офицера на
причале в Чемульпо и, судя по гримасе на лице, весьма ему позавидовал.
Англичанин небрежно вертел стэк в пальцах и у Корна сразу получилось так же,
словно он имел врожденную привычку.
- Везде надо чувствовать себя господином и вести соответственно, -
процедил он сквозь зубы, - особенно среди азиатов.
Он воспарил высоко и вид армейского прапорщика был ему явно не по душе.
- Совершу променад, отдохну где-нибудь в чайном домике с гейшей,
ночевать, возможно, приду к Шевелеву, - глядя в сторону сказал он и
повелительным жестом поманил к себе стэком джинерикшу, дзин-рики-ся -
человек - сила -повозка, по-японски. Подбежал худой пожилой человек с
глазами побитой собаки и лихо развернул свою легонькую двухколесную коляску
с плетеным из золотистой соломки сиденьем между высоких колес. Поручик Корн,
явно красуясь перед воображаемым кем-то, легонько, у рикши сразу напряглись
мышцы, хоть анатомию изучай, вспрыгнул в коляску, постучал стэком рикшу по
плечу и указал на вершину горы, разделяющей фузанскую бухту, с которой
открывался прекрасный вид на море и окрестности и где были видны
разноцветные вывески явно увеселительных заведений.
Рикша напрягся еще, легонько качнул чуть просевшую в мягкой после дождя
земле коляску и сперва тяжело пошел, вытягивая худую жилистую шею, а затем и
натужено побежал. Сахиб Корн воздушно-божественно покатил, а Ивашников
поплелся следом. Ему тоже захотелось полюбоваться бухтой с горы, очень
удобной для размещения артиллерийской батареи.
- Однако я уже совсем стал военным человеком, - с насмешкой подумал он
о себе.
Недалеко, метров на двадцать умчался богоподобный Корн, как вдруг
колесо попало в покрытую грязной водой выбоину и коляска накренилась. Едва
не потеряв равновесие на своем шестке, Корн покачнулся и, коротко взмахнув,
ударил рикшу по спине стэком, видимо больно, потому что рикша, не ожидавший
удара, схватился рукой за правую лопатку, выпустив оглобли коляски из
подмышек. И сахиб Корн полетел спиной в грязь. Ивашникову лишь казалось, что
все на улице заняты своими делами и не обращают на них никакого внимания.
Многочисленные мужчины, женщины и дети мигом сбежались и подняли дикий
гвалт, в котором отдельные слова были неразличимы, но явственно
чувствовалась интонация ненависти.
Без фуражки, с мокрой спиной и комьями грязи в светлых волосах,
испуганный, с выражением ужаса и беспомощности в глазах, стоял Корн и над
ним уже нависали кулаки.
- Стойте, стойте, - закричал Ивашников по-корейски и кинулся защитить,
даже не Корна, а мундир русского офицера. Он ткнулся во враждебную стену
спин, а с противоположной стороны, что-то гортанно выкрикивая, к Корну
пробивался японский полицейский с белым значком шестнадцати лепестковой
императорской хризантемы на фуражке. Японца боялись и мигом перед ним
расступились. Выражение лица Корна стало приобретать уверенность, спина
разогнулась, но тут полицейский крепко ухватил его за рукав и бесцеремонно
потащил к недалекому полицейскому участку. И поручик Корн опять сник.
Ивашников заступил им дорогу, но полицейский отстранил его и, как мать
провинившегося мальчишку, потащил Корна за собой. К нему на подмогу спешил
еще один полицейский и, не устраивать же международный инцидент, пришлось
пройти с ними в участок.
Поручик Корн оправдательно лепетал по-французски, Ивашников пытался
объясниться по-корейски, японцы-полицейские молчали по-японски и тут прибыл
бог-спаситель в лице японского консула господина Като, как он сам
представился им по-русски почти без акцента.
Господин Като вежливо побеседовал с "представителями великой соседней
империи", как он учтиво выразился, не торопясь рассказал, что пять лет
провел в России, путешествовал по Волге, Дону, Черному морю, настойчиво
рекомендовал до парохода и носа не высовывать на улицу и пообещал, чтобы не
было скучно, прислать ящик пива. Пришлось проглотить.
- Вы же, - обратился он к Корну, - обладаете характером слабым, легко
возбудимым, но столь же быстро и теряете уверенность. Поэтому впредь
тщательно обдумывайте каждый свой поступок. Не зная броду, не суйся в воду,
- закончил он, приветливо улыбнулся и проводил до дверей.
В сопровождении уже трех полицейских, один впереди и два по бокам,
чтобы никто не обидел русских офицеров, как объяснил господин Като, были они
препровождены в дом Шевелева и два дня до парохода просидели каждый в своей
комнате.
Часто вспоминал этот конфуз Ивашников, пытался читать, но ничего на
получалось; овладеть собой не мог, ничего на лезло в голову, очень уж он
переживал. Что думал поручик Корн он не знал, но уже в пути тот попросил не
сообщать в миссии о происшествии.
Ивашников отвел глаза, - Вы старший, вам и докладывать. Слева от русской миссии расположился Дипломатический клуб, в котором по
субботам собирались практически все европейцы, живущие либо наведывающиеся в
Сеул. Атмосфера клуба была самой свободной - разноцветные наклейки на
бутылках в баре, постоянно звучащий фонограф, исполняющий модные в ту пору
вальсы Штрауса, карточные столики, курительные комнаты с просторными
креслами и широкими диванами, все это располагало к отдыху, завязыванию
знакомств и вольному, свободному общению. Да и собеседников здесь можно было
встретить весьма интересных. И, что немаловажно, попрактиковаться в языках.
Речь в клубе звучала самая разнообразная, более того, можно было неплохо
освоить и лингвистические особенности валлийцев, шотландцев, провансальцев,
нормандцев, лотарингцев, пруссаков и мекленбуржцев; здесь соседствовали
классический оксфордский, шутливая скороговорка лондонского кокни,
ньюйоркский инглиш с богатыми анклавами певучего итальянского, живого идиш,
чеканного испанского и резкого немецкого.
Дипломаты высокого ранга - посланники, пожилые и, как правило,
обремененные семьями, редко посещали клуб, но молодежь собиралась часто, и
занятия в клубе находили по интересам. Приверженцы карточной игры садились
за зеленые ломберные столики и обменивались лишь им понятными репликами,
бильярдисты окружали два больших бильярда и здесь звучали резкие сухие
щелчки ударяющихся шаров, любители острых вкусовых ощущений собирались в
баре, а чаще в левой курительной комнате, куда бой приносил поднос с
разноцветными бутылками и вазочкой льда; курили, смаковали напитки или их
смеси и живо обсуждали события в мире.
Ивашников не был частым гостем в клубе; ему была поручена, как
коренному дальневосточнику, что ассоциировалось в предоставлении начальства
с таежником, охотником и следопытом, оборона миссии от тигров!
Вот так-так, воскликнет любой читатель. Что за бездна экзотики. Да и
правда ли это - едва ли не в центре столицы государства и вдруг - оборона от
тигров? И тем не менее - факт. После начала японо-китайской войны сельское
население страны, страшась военных действий, не приступало к полевым работам
и, собрав очень маленький урожай, испытывало такую нужду, что люди мерли как
мухи. В стране царили голод и болезни, множество людей сбежались в столицу,
надеясь покормиться здесь, но королевские закрома были пусты, а раздаваемые
миссионерами бесплатные обеды не могли утолить голод всех страждущих. По
корейскому обычаю покойников хоронят только через несколько месяцев после
смерти. А до похорон их оборачивают соломенными матами к ставят вдоль полей,
часто неподалеку от дома. Голодные собаки и дикие звери обгладывает
покойников, а тигры, те вообще стали нападать на стоящие на краю деревень
дома и поедать живых людей. В эту голодную зиму тигры повадились и в
столицу, так что приходилось выставлять вооруженную охрану для защиты миссии
от полосатых хищников.
Тигра Ивашников пока ни одного не убил, даже и не видел, но уже прослыл
великим охотником и чувствовал к себе, особенно со стороны женщин,
повышенный интерес. Купить шкуру тигра или леопарда в Сеуле не было
проблемой, но женщины просили его подарить шкуру убитого им лично тигра и
он, немало сконфуженный, отчетливо понимая, что это скорее игра, обещал,
обещал, обещал...
Этим вечером собрались в холле у камина, пили сухой вермут, целый ящик
которого любезно презентовал клубу капитан стоявшего в Чемульпо итальянского
парохода, и катили по наезженной колее.
Олег Николаевич, для начала, рассказал байку о традиционном корейском
способе охоты на тигров, чем вызвал всеобщий интерес.
- Представьте себе , - по-английски рассказывал поручик, - двое
корейцев собираются на охоту на тигра. Прежде всего они едят суп из сердца
тигра, тигровое мясо или пьют бульон из костей этого зверя, чтобы стать
такими же отважными и не уступать ему в силе и ловкости. Потом они одеваются
в синие холщовые куртки, повязывают головы синим или зеленым тюрбаном с
цветными бусами, прикрывают шею ожерельями из цветных бус, а на грудь вешают
нитки с бобовыми зернами. Один из охотников вооружается длинным копьем, а
другой - коротким. Зная примерно, где тигр может сейчас быть, они с
величайшей осторожностью продираются сквозь кусты или подлесок, упрашивая
зверя явиться перед ними, но не называя его по имени. При охоте на тигра
нельзя ни в коем случае называть его по имени - это табу. Обнаружив зверя,
первый охотник, вооруженный коротким копьем, строит зверские гримасы,
ругается, плюется, всячески оскорбляет тигра, чтобы разгневать его и
спровоцировать нападение. Потеряв терпение от назойливого обидчика, тигр
бросается на него, но ловкий охотник направляет копье в пасть зверя. Пока
тигр старается перекусить или выбить из рук охотника копье, второй охотник
сзади тычет длинным копьем ему в мягкие части. Удивленный, более того,
пораженный такой дерзостью, тигр устрашающе рычит, при чем широко разевает
пасть. Первый охотник, пользуясь его оплошностью, вонзает копье дальше в
пасть тигра и убивает зверя.
Слушатели негромко похлопали в ладоши мужеству охотников и искусству
рассказчика. Чуть дольше всех, на два такта, чтобы привлечь к себе внимание,
хлопал редкий здесь гость - католический епископ француз Митель. Одетый в
широкую лиловую рясу, с белым кружевным воротничком и выбритой тонзурой на
макушке, он выглядел столь безобидно и домашне, хлопки его мягких ладоней
звучали столь тепло и глухо, улыбка была столь сладкой, что он казался
старенькой ласковой бабушкой, желающей всем добра хранительницей домашнего
уюта. Память у него была замечательной и, раз познакомившись, он не ошибался
в именах, даже и непривычных для уха европейцев и трудных в правильном
произношении корейских.
- С большим удовольствием выслушал я весьма занимательную историю о
местном способе охоты на тигров, совершенно мне не известном, несмотря на
довольно продолжительною знакомство со страной и обычаями, способе, без
сомнения, достойном высокочтимого мною барона Мюнхгаузена. А не расскажете
ли вы о предлагаемом неким русским столь же замечательном способе
колонизации Кореи вашими каторжниками? Способ, увы, не нов, его с успехом
использовали англичане и французы при заселении своих колоний. Вспомним
освоение Австралии, Новой Зеландии, Тасмании, Новой Каледонии и других
остовов. Но ведь Корея - это не остров и не ваша колония, не так ли? И что
это - частная инициатива, или реализация замыслов императорского
правительства?
Ивашников почувствовал себя крайне неловко, да и Олег Николаевич
смешался.
Епископ имел в виду одиозного Савина, бывшего корнета, воспитанника
пажеского корпуса, героя громких уголовных дел и судебных процессов в
Париже, Лондоне и Берлине. Отбыв каторгу, он поселился в Благовещенске и
принялся бомбардировать Приамурского генерал-губернатора проектами заселения
Кореи ссыльнопоселенцами, сибирскими бродягами и преступниками. За эти
"остроумные" прожекты было приказало освидетельствовать его умственные
способности; он же через Владивосток пробрался в Корею и вновь обратился,
уже к посланнику, со своим предложением. Ему было велено немедленно
убираться , что он и сделал, перебравшись, по слухам., в Сан-Франциско.
- Это не замысел правительства, - видя всеобщее внимание, в наступившей
тишине ответил Олег Николаевич. - Автор столь нелепого, позорного и
провокационного предложения - международный авантюрист Савин, о котором вы
все должны помнить по его скандальным похождениям в Европе лет десять назад.
С тех пор, несмотря на кандалы, он ничуточку не изменился. Наша же политика
здесь - в Корее - нести свет учения, разума, культурного земледелия, забота
об уничтожении эпидемических заболеваний и голода.
- Оно бы и было прекрасно, однако факты говорят об обратном, - по
прежнему благожелательно улыбался епископ Митель. - Возьмем свет учение. В
Корее представлены миссионеры католики, пресвитериане, методисты, баптисты,
а православного священника нет ни одного. Только католические миссионеры из
"Общества иностранных миссионеров" основали здесь почти три десятка церквей,
семинарию и два приюта для полутысячи воспитанников; обратили в христианскую
веру более двадцати тысяч корейцев. Американское "Общество по
распространению религиозной литературы" через своих эмиссаров продало,
вручило, подарило почти сорок тысяч экземпляров религиозных книг - главным
образом Библию. "Сеульский религиозный центр" заботится о приобщении к
христианской религии, западной культуре и образу жизни столичных янбаней и
чунъинов, в основном молодежь. Мы создали "Общество для поощрения женского
просвещения" - ведь женщины не только хранительницы домашнего уюта, они -
главные воспитатели подрастающих поколений и на возделанную почву легко
ложатся зерна христианского вероучения. Миссионеры создали колледжи по
подготовка корейцев-учителей. Это и наши, католические колледжи, и
основанные американцами колледжи Пэчжэ и Хальберта, и английские колледжи в
Сеуле и на острове Канхва. Выпускники этих колледжей уже занимают ключевые
посты в окружении короля и в министерствах. Но оставим этот вопрос, хотя
говорить можно еще долго. Теперь возьмем культурное земледелие. На ваших
российских, поистине бескрайних просторах отличной пахотной земли вы
собираете позорно нищенские урожаи, там царствуют голод и вызванные им
болезни и бунты. Чему же вы можете научить корейцев? А миссионеры и здесь
преуспели. Тот же отец Бодунэ - приобщает людей к христианской религии,
лечит их и учит правильному землепользованию. Миссионеры в Сеуле, Пхеньяне,
Гензане, Фузане и других крупных городах содержат приемные покои с
аптечками, а то и пусть небольшие, но больнички, в которые постоянно
обращаются местные жители. Мы, миссионеры христианской религии, постепенно,
ежедневно, ежечасно, ежеминутно завоевываем, покоряем и просвещаем молодые
сердца и умы, создаем общества, такие как "Тоннип Хепхве" - "Общество
независимости", "Общество для поощрения женского просвещения", "Сеульский
религиозный союз"... Вы же, русские, кроме отряда солдат в Сеуле, не имеете
здесь ничего. И вся ваша политика здесь напоминает рассказанную вами охоту с
копьем на тигра... Через неделю король Кочжон, уступив домогательствам бесчисленных
иностранных и местных ходатаев, вместе со своей ордой перебрался в
собственный дворец. В русской миссии воцарили тишина и уныние. Недолгий июльский дождь принес некоторое облегчение от сильной духоты
пасмурного дня, все окна были распахнуты и в комнату, вместе со свежестью
зелени растущих под окнами цветов, близкого Тиргартена и прохладного ветерка
доносился звонкий стук капели с крыши дома и бодрое чириканье лакомящихся
червяками воробьев. Тугими парусами надувались палевые шелковые шторы.
Они только что отобедали и, вольно расположившись в креслах, с
наслаждением курили и потягивали привезенный в подарок хозяину дома князем
Радолиным отличный шустовский коньяк. В конце месяца предстоял ответный
визит императора Вильгельма II в Россию, и германский посланник Радолин
прибыл в Берлин, чтобы обсудить все детали дипломатических акций, намеченных
на время визита. На сей раз среди постоянных гостей на традиционном обеде по
четвергам присутствовали не только старый приятель хозяина дома князь
Радолин; забавлял гостей своими рассказами об экзотических обычаях далекого
Востока посланник в Пекине Гейкинг, назначенный на этот пост благодаря
усилиям своей честолюбивой супруги - довольно популярной писательницы, особе
весьма бесцеремонной и напористой.
- Закрытый Пурпурный город - резиденция китайского императора -
расположен буквально рядом с сеттльментом посольского городка, их разделяет
только высокая каменная стена, так что прибыть к назначенному часу на прием
у императора времени отнимает немного. Но бесконечно раздражает, буквально
выводит из себя свойственная китайцам манера затягивать свои церемониалы,
доводить их до бессмысленного однообразия. Так, например, они заставляют
довольно долго ожидать начала церемонии в разбитых перед назначенным для
приема дворцовым залом голубых шатрах, а затем подводят посланников, по
порядку времени их аккредитации, к императору. На пути к трону полагается
отвесить три низких поклона и затем произнести краткую речь. Но я решил, что
должен быть с ними жестким, продемонстрировать мощь великой Германской
империи. Идя к трону, я небрежно отвесил три полупоклона, чем едва не ввел в
шок многочисленных сановников императора Гуансюя, а затем, сказав свою речь,
повернулся и пошел не через боковые двери, а через средние, предназначенные
для выхода императора, решительно пресекая попытку остановить меня. Более
того, чтобы высмеять нелепый китайский обычай различать звания сановников по
цвету шариков на головных уборах, пряжам на ремнях и нашивкам с изображением
птиц и зверей на халатах, я велел китайским слугам в моей миссии носить
белые, красные и синие шарики, чем вызвал сперва изумление, а затем и ярость
китайских придворных, приравнивая их к уборщикам мусора, конюхам и
садовникам.
Граф Шлиффен поощрительно улыбался, князь Радолин старался сохранить
невозмутимость, хотя на его лице и можно было прочитать недовольство
нарушением общепринятых норм элементарной вежливости к обычаям страны
пребывания, фон Хассе даже зааплодировал, восхищенный дипломатическим
искусством германского посланника, но хозяин дома, барон Гольштейн все же
заметил, что едва ли стоило демонстрировать пренебрежение к обычаям
государства.
Белый свет молнии на мгновение заполнил комнату, потушив свечи в
бронзовых жирандолях, и высветив потно распаренные лица нетрезвых мужчин.
- А как в целом сейчас обстоят дела германской империи в Китае, герр
барон?
- Кое-что достигнуто, кое-что, - не без самодовольства ответил Гейкинг.
- Хотя, должен признать, в этом большая заслуга моих предшественников - фон
Брандта и фон Швенцбурга и представителей германских деловых кругов в Китае.
Главный способ усиления нашего влияния - это развитие торговли. Здесь мы еще
значительно уступаем англичанам. Но стремимся утвердиться везде, где можно.
Экспорт Англии в Китай превышает наш в пять раз, хотя по количеству
представленных торговых фирм мы их уже догоняем. Англичане захватили
ключевые рынки по продаже текстильных и металлических изделий, оружия и
пороха. Нам же пока приходится довольствоваться главным образом мелочью,
галантереей, в широких, впрочем, размерах. Политика здесь такая - захватить
рынки, приучить китайцев к нашим дешевым, но хорошим товарам, после чего
понемногу вытеснять англичан. Серьезных успехов уже добились
"Северогерманский Ллойд" и "Бремер Ллойд", сумевшие скупить акции английских
морских линий в восточно-азиатских водах и взять все каботажные перевозки в
свои руки. Для этого они начали строительство речных пароходов в Шанхае,
чтобы вытеснить из бассейна Янцзы англичан. Кроме того, Крупп обошел
Армстронга на севере Китая и заключил выгодные сделки на поставки оружия
местным провинциальным армиям. Вообще же, наша нынешняя общая слабость в
Китае обусловлена, главным образом, отсутствием базы для военного флота.
Пока наш флот полностью зависим от гонконгских доков, то есть от британской
милости. А для того, чтобы бросить на китайский рынок громадное количество
наших товаров, мы крайне нуждаемся в собственном Гонконге.
- А где в Китае мы располагаем наиболее сильными позициями? -
поинтересовался внимательно слушавший Радолин.
- Юг Китая и бассейн Янцзы усиленно осваиваются англичанами и
французами, хотя в бассейне Янцзы и нам удалось укрепить свои позиции. Но
наиболее прочно мы укрепились в Шаньдуне и в Тяньцзине.
- Сразу после совместного с Россией и Францией ультиматума Японии два
года назад мы начали подыскивать себе порт в Китае, который остро необходим
для усиления нашего проникновения в эту страну, но ни настойчивые наши
домогательства в китайском МИД, ни переговоры по этому вопросу с Ли Хучжаном
во время прошлогоднего его визита в Берлин, после коронационных торжеств в
России, не принесли никаких результатов, - напомнил барон Гольштейн.- Мы
упустили благоприятный момент в апреле-мае девяносто пятого года, когда у
вдовствующей императрицы еще была свежа благодарность за удаление японцев с
материка, но в этом вина фон Швенцбурга, - оправдывался Гейкинг.
- А в августе прошлого года командующий нашей Восточно-азиатской
крейсерской эскадрой контр-адмирал Тирпиц вместе с бароном на военном
корабле обошли побережье Китая и выбрали для нашей будущей базы Цзяочжоу, -
пришел ему на помощь немногословный фон Шлиффен.
Гейкинг кивком поблагодарил и разъяснил, - Адмирал Тирпиц рассказал
мне, что первоначально в качестве эвентуальной базы для нашего военного
флота и торгового центра рассматривались три места. Это расположенный
неподалеку от Гонконга густонаселенный остров Амой; затем пустынный залив
Дапэнвань, это тоже недалеко от Гонконга; и острова Чжоушань, лежащие близ
Шанхая. О Цзяочжоу и речи не было - считалось, что он лежит далеко на
севере, в стороне от великого торгового пути. Перед тем он получил сведения,
что на этот порт имеют виды русские. Тирпиц годом ранее лично обследовал все
три названных мною пункта и нашел их неподходящими. На Амое традиционно
хозяйничали англичане и занять его означало вступить с ними в конфликт. К
тому же он переживает упадок, вызванный развитием пароходного сообщения
вместо парусного флота, для которого благоприятны были лишь сезонные
муссоны. Вход в залив Дапэнвань оказался мелководным, в бухте сильное
течение и много водоворотов, что осложняет судовождение. Да и острова,
разбросанные в бухте, при отливе превращаются в острые рифы. Кроме того,
бухту окружают высокие горы, преодолеть которые без вьючных животных
невозможно, что крайне затруднит доставку грузов и существенно скажется на
их стоимости: трудно будет конкурировать с расположенным за грядой гор у
реки Мин полумиллионным городом Фучжоу. Острова Чжоушань лежат перед
Шанхаем, как Гельголанд перед Гамбургом, и пытаться перенести центр торговли
на них, в пику англичанам, не только рискованно, но и невозможно с военной
точки зрения - их не защитить в случае конфликта с англосаксами. Тогда
Тирпиц отправился в Цзяочжоу и нашел его едва ли не идеальным местом не
только для торговли, но и для базы военного флота. Там закрытая, защищенная
от ветров бухта, на возвышениях вокруг нее вполне можно возвести укрепления,
китайцы, кстати, кое-что уже построили, плюс здоровый северный климат, что
является громадным преимуществом. Далее, мы нашли, что Цзяочжоу
географически выгоднее для нас, чем даже юг Китая. Через него можно морем
ввозить и вывозить грузы едва ли не для всех центральных и северных
провинций Китая. Здесь сосредоточены громадные массы населения, то есть
рабочей силы. Недалеко от Цзяочжоу находятся богатые залежи отличного
каменного угля - это еще одно важное преимущество для военного и торгового
мореплавания. Правда, здесь отсутствует судоходная река, но что же, построим
железную дорогу и будем монопольно владеть транспортной сетью...
- Цзяочжоу - это где? - обычно фон Эйленбург не интересовался деталями,
мыслил глобально, но здесь почувствовал общую заинтересованность.
- В Шаньдуне, - кратко ответил Гейкинг.
- Но ведь этот порт присмотрели для зимовки своей эскадры русские? -
протестующе воскликнул Радолин.
- Главной целью нашей дипломатии во время визита императора Вильгельма
в Россию будет задача вытеснить русских севернее. Корейские порты, как
удалось узнать нашему информатору в русском морском министерстве, по разным
причинам их не устраивают. Если нам удастся вытеснить их из Цзяочжоу, то
единственным местом, где им придется располагаться - это порты Ляодунского
полуострова - Даляньвань и Порт-Артур, - ответил ему Гольштейн.
Граф Эйленбург вспомнил, как девять лет назад, кажется, в восемьдесят
восьмом году - году трех императоров, когда умер старый Вильгельм I и, после
девяностодевятидневнего правления и смерти его сына, Фидриха-Вильгельма,
коронован был Вильгельм II, его, личного друга молодого императора,
прощупывали южно-германские и прусские юнкера-землевладельцы, финансисты и
промышленники. Всех интересовал один вопрос - качнется или нет Германия в
объятия России? Зная, что умерший Фридрих-Вильгельм не любил сына и, как
ответная реакция, отсутствие симпатий Вильгельма к родителям, что
переносилось и на бабку - королеву Великобритании Викторию, все полагали,
что Германия станет на сторону России. Самодержавной России! Не то, что эта
дряблая Англия с ее парламентаризмом. Кто же не знал о неприязни Вильгельма
II к конституции и рейхстагу. О его преклонении перед российским императором
Александром III и дружбе с будущим наследником трона Николаем? О, какие
тогда полыхали страсти! Ведь именно с русского царя молодой кайзер брал
пример, заявляя, что существует только один хозяин рейха, и он не потерпит
другого, - имея в виду рейхстаг. Всеобщий интерес был понятен - ведь речь
шла о многих миллионах, сотнях миллионов марок. Тогда Вильгельм долго
совещался с канцлером Бисмарком. Перед ним стояла дилемма - либо мирно
завоевать Россию, что понемногу уже делалось со времен императрицы Елизаветы
Петровны, либо готовиться к войне. И Бисмарк подтвердил, что в свое время и
были два эти пути. Можно было испросить у императора Александра II
позволения в широких масштабах колонизовать пустующие земли в Поволжье,
Сибири, русской Средней Азии, даже на Дальнем Востоке, и с учетом слабости
их промышленности использовать Россию как сырьевой придаток Германии. Но уже
в начале семидесятых годов, под давлением южно-германских помещиков-юнкеров,
не желавших мириться с ввозом дешевого русского хлеба, производимого
полурабами-крестьянами, пришлось ввести высокие таможенные пошлины, что
сразу ухудшило отношения с Россией - ведь среди ее правителей большинство
были крупные землевладельцы, которые понесли большие убытки. В развитии
отношений с Россией в свое время были заинтересованы германские
промышленники и финансисты, алчно взиравшие на бесконечно емкий рынок. И они
с охотой взялись за строительство железных дорог, заводов и фабрик. Но опять
это пришлось не по душе юнкерам - ведь железные дороги связали российскую
глубинку с портами, через которые в Европу хлынул дешевый русский хлеб, а
заводы и фабрики, главным образом, выпускали сельскохозяйственные машины и
инвентарь, чем содействовали конкуренции русского хлеба с германским. Хотя и
набирали уже силу промышленники и финансисты, но реальной политической
властью в то время обладали именно дворяне-землевладельцы, и они настояли на
запрещении займов для развития промышленности России. Вот так и получилось,
что России ничего не оставалось делать, как обратиться за займами к Франции,
даже пойти с ней на военный союз, а Германии пришлось окончательно
утвердиться в мысли о неизбежности войны с Россией.
- Русские традиционно боятся англичан, - продолжал барон Гольштейн. -
Они отлично помнят о захвате Севастополя и Петропавловска-на-Камчатке в
пятидесятых годах, и не уверены, что в случае конфликта им удастся наличными
силами удержать дальневосточные порты. Нужно будет через наше министерство
иностранных дал организовать утечку секретной информации о том, что, якобы,
имело место совещание, на самом высоком уровне, в ходе которого была
высказана поддержанная кайзером мысль, что желательно вместе с русскими не
пускать англичан в Желтое море, и разделить его на сферы влияния - русским
Ляодун, Чжилийский и Корейский заливы, а нам - побережье Шаньдуна. Они, без
сомнения, проанализируют эту информацию и найдут ее заслуживающей доверия -
ведь они знают, от своего посланника и торговых консулов в Китае, о нашей
конкуренции с англичанами.
- О, да, - поддержал Гольштейна начальник Большого Генерального штаба
граф Шлиффен. - Русские должны будут охотно заглотить такую приманку, ведь
полгода назад, после армянской резни в Константинополе, мы обещали им
обеспечить неприкосновенность их территории в случае захвата ими Босфора.
- А вы, Гуго, - обратился Гольштейн к Радолину, - еще до визита
Вильгельма в Россию прозондируйте реакцию Муравьева на возможность нашего
приобретения Цзяочжоу.
- Я весьма сомневаюсь в положительной реакции, - глаза князя Радолина
за круглыми стеклами очков растерянно моргали. - Ведь общеизвестно, что
русские уже размещали свою Тихоокеанскую эскадру на зимовку в этом порту и
вряд ли пожелают оставить его.
- Ну, нет, - не согласился Гольштейн. - Первая реакция будет, без
малейшего сомнения, отрицательной. Но узнав о том, что мы интересуемся этим
портом для долгосрочной базы своего военного флота, они просмотрят все
варианты и, в конечном результате, посчитают его для себя невыгодным. Им
нужен выход железнодорожной магистрали к Желтому морю, об этом они уже
говорили с Ли Хунчжаном, и хоть и не получили согласия, но от мысли не
отказались. Шаньдун для них совершенно неудобен, он слишком далеко. Это они
отлично понимают и настаивать на нем не станут.
- А хватит ли у нас сил занять этот порт? - воззрился на графа Шлиффена
доктор Хассе.
- Безусловно, - высокомерно улыбнулся Шлиффен. - Мы имеем в китайских
водах вполне боеспособную эскадру с приданным ей десантом. Дополнительно
можно будет послать еще эскадру в несколько броненосцев, командование над
которой поручить адмиралу принцу Генриху Прусскому. Согласно рапортов
адмирала Тирпица мы остро нуждаемся в базе флота, и именно в Шаньдуне, из-за
близости каменного угля. Тирпица не устраивает необходимость пользоваться
английскими доками в Гонконге, а в собственном порту мы обустроим
судоремонтную базу.
- Но повод? Ведь не можем же мы просто так завести эскадру в Цзяочжоу и
захватить его? Существуют же и правила приличия в международных
отношениях..., - князь Радолин явно разнервничался и трясущимися руками
принялся вытирать запотевшие вдруг очки белоснежным платком.
- О, какой вы по-прежнему наивный юноша, - восхитился барон Гольштейн.
- А повод нам предложит господин барон Гейкинг, - и он поощрительно
улыбнулся посланнику в Китае.
- Да, я уже обдумал эту проблему, - поспешил продемонстрировать свою
предусмотрительность Гейкинг. - Епископ Анцер, глава германской католической
миссии в Шаньдуне, жаловался мне, что местное население в последнее время
стало весьма недружественно относиться к миссионерам и обращенным в
христианскую веру своим соплеменникам. Участились их насильственное удаление
из деревень и даже побои. Да вот и сам я, во время путешествия по Хуанхэ,
был забросан комьями грязи. Чем же это не повод - месть за оскорбление
проводников учения Христова?
- Ну, побои - это еще не повод для ввода войск, - поморщился хозяин
дома. - Во всяком случае, недостаточно серьезный повод. Хотя, здесь что-то
есть... Подумайте еще. И форсируйте наши усилия. Цзяочжоу до конца года
должен быть нашим!
Прощаясь с гостями, барон Гольштейн просил Гейкинга передать свои
наилучшие пожелания фон Меллендорфу. Рутина по-прежнему держала прапорщика Ивашникова в постоянном
напряжении. Строевые учения, зубрежка Уставов, разводы караулов, контроль за
котловым довольствием, словесность, раз в неделю учебные стрельбы на
недалеком полигоне в узкой лощине с темными поясными мишенями в полуторастах
саженей, все это почти не оставляло времени для прогулок по городу в личине
аборигена.
Вынужденно томившийся бездельем полковник Генерального штаба Путята,
"момент", как за глаза, с изрядной долей зависти и уважения называли его
офицеры, глядя на академический знак - серебряного орла в лавровом венке -
несколько раз присутствовал на проводимых Ивашниковым занятиях , остался,
видимо, не вполне удовлетворенным, а потому и решил преподать ему азы
воспитания и обучения солдат. Сын полковника учился в Киевском военном
училище и Ивану Ивашникову казалось, что часть не растраченного отцовского
чувства полковник уделяет ему.
- Вся известная нам история цивилизаций - это нескончаемая цепь войн, -
уютно устроившись на софе с пепельницей на колене и чашкой кофе в руке
говорил полковник Путята, - поэтому постоянное их ожидание и неустанная
подготовка к ним наложили свой отпечаток на психологию человека.
Прапорщика Ивашникова одолевал зуд более интересно провести вечер, но и
лестно было, что ему уделяет внимание этот пожилой, далеко за сорок, бывалый
полковник, и к тому же удерживало желание самому набраться ума-разума, расти
как офицеру-воспитателю, иметь собственный багаж знаний в такой важной
отрасли, как военная педагогика и психология.
- Назначение армии любого государства - уничтожение врага. А так как
противоборствующие армии едины в своих устремлениях, то воины знают, что их
удел - гибнуть. И не просто глупо гибнуть, но стремясь как можно больше
уничтожить врага. Это и составляет главную цель обучения военному ремеслу.
Результаты такого обучения сказываются в ходе сражения, когда видно, хорошо
ли усвоили солдаты науку, способны ли они мужественно встретить врага и
нанести ему невосполнимый урон, одержать в бою победу. А стержнем стойкости
солдата, его моральной основой является любовь к царю и отечеству и
самоотверженность. Эти важные качества достигаются последовательным,
непрерывным и неуклонным воспитанием. Воспитанием, включающим в себя и
обучение солдатскому ремеслу и воинскому искусству, развивающим любовь к
ратному делу, желание сразиться и победить. Вообще, воинское дело, как,
может быть, никакое другое, более волевое, чем умовое, и на этих началах
следует вести воспитание и обучение солдат.
- Как делал это Александр Васильевич Суворов!
- Совершенно справедливо. Как правило, в сражениях между примерно
равными и одинаково вооруженными армиями побеждает та, солдаты которой
дрались самоотверженно, отважно, не теряя головы и не суетясь понапрасну. А
ведь голову потерять в бою, когда твоей жизни угрожает прямая и
непосредственная опасность, когда смерть смотрит прямо в лицо, довольно
просто. Тут нужны изрядная сила воли и самообладание. То же самое и в
походах. Солдатам приходится одолевать в пешем строю сотни и сотни верст в
холод, дождь, жару, в грязь и пыль, мерзнуть и мокнуть, подчас впроголодь...
Тут силы физические опираются на силы моральные. Но взгляните, прапорщик,
кто приходит в армию новобранцами - крестьяне, мещане, мастеровые... Сил
моральных у них иногда бывает маловато. Поэтому и нужно постоянно
воспитывать чувство долга и ответственности. Здесь вы вправе спросить - а
как воспитать чувство долга? Отвечу - развитием религиозности, любви к царю
и отечеству, ознакомлением со славными боевыми традициями, которыми так
богата русская армия. И, что особенно важно, - личным примером. Генерал
Драгомиров говаривает так, - Зри в воинской части семью, в начальнике -
отца, в новобранце - родного брата, и тогда все будет ни по чем. Те, кто
руководствуется этим правилом - на добром пути.
- Уж больно семейка у нас разноплеменная. Тут и латыш, и три украинца,
и волжский татарин, и казах, а также двое евреев, Бекоев - калмык, Мамедов -
азербайджанец, но русских, правда, большинство. Беда в том, что не все
понимают толком русский язык, хотя в армии уже по третьему году.
- Я заметил в вас ровность в обращении с подчиненными и внутреннее
спокойствие. Это качества положительные. Но вот излишняя мягкость, иногда
нетребовательность - это большие минусы. Понимаю, офицер вы молодой, солдаты
иной раз на год-два старше вас, что осложняет вашу внутреннюю уверенность на
право командования. Да и излишняя деликатность, может быть, вам мешает. Но
уж тут, батенька, руководствуйтесь высшими соображениями: ваша прямая
обязанность - сделать солдата готовым на войне - к бою, в дни мира - к
поддержанию закона и порядка. Кроме того, помните, что солдат отдает царю и
отечеству лучшие годы своей жизни, во время войны кровь и самую жизнь.
Поэтому старайтесь как-то возместить эти потери - улучшайте его натуру, не
растрачивайте без нужды его силы, не помыкайте им, боже упаси, и не унижайте
его человеческое достоинство. Готовьте его к жизни вне армии, чтобы и тогда
он оставался верным Присяге и не примыкал к бунтовщикам. Более того,
прошедший хорошую воинскую выучку, воспитанный в любви к царю и отечеству
религиозный солдат, вернувшийся после службы домой, удержит от неповиновения
властям и несознательных окружающих. Чтобы добиться этой цели, надо глубоко
отдаваться воспитательной работе, входить в жизнь и быт солдат, помогать во
всем, знать их заботы и тревоги. Такое отношение отзовется полным доверием и
усердием солдата по службе. Оно является обязательным для офицера, ведь от
надежности воинов зависят безопасность и мирное существование граждан. И
особенно важно для солдат, которые проходят службу в чужой стране, в чужом,
часто враждебней окружении.
- Да уж какая там жизнь. Казенные мы люди и быт у нас казенный. Своего
почти ничего нет даже у меня, офицера, а что же говорить о солдатах, -
отозвался Ивашников. - И заботы казенные - караул, строевые занятия, чистка
оружия, поесть да поспать...
- Э, нет, батенька... А если и так, то очень плохо. У солдата есть дом,
семья, невеста, хозяйство, друзья, свой мир, которым он живет внутренней
жизнью. Поинтересуйтесь, получают ли они письма, часто ли пишут сами.
Поговорите, как обстоят дела дома, не обижают ли их родных. В достатке ли
живет семья, спросите о планах на будущее. Кстати, о быте. У каждого солдата
должны быть личные вещи. И чем больше - тем лучше. Пусть мелочи, даже
безделушки... Давно замечено, что те, у кого имеются личные вещи, не
совершают побегов. Бегут лишь самые заброшенные, беспомощные бедняки, не
видящие выхода из своего печального положения. Знаю, насколько мало денежное
содержание младшего офицера, но все же интересуйтесь материальным положением
солдат, и если найдете тяжелым, помогите, пусть и немногим. Это отзовется
благодарностью и всяческой поддержкой в их среде. И нельзя допускать, чтобы
солдаты были денежно зависимы от своих сослуживцев, брали в долг или давали
в рост. Такая материальная зависимость часто ведет к вражде и распрям. Что
противно богу, то противно церкви, а дурной сын Церкви не может быть хорошим
сыном Отечества.
- Так ведь времени на все не хватает, господин полковник, -взмолился
Ивашников. - Чтобы выполнить вашу программу, мне надо переселиться к
солдатам и заниматься только ими. Я и стараюсь чаще с ними бывать, но ведь
приходится заниматься и другими делами.
- Солдаты, прапорщик, ваша главная забота, - рассердился Путята. - По
офицерам они судят о правящих классах общества и относятся соответственно.
Занимайтесь ими всегда, в казарме, на кухне, в карауле, на занятиях строевых
и стрелковых, во время изучения уставов и словесности. Но учите спокойно, не
суетливо и дерганно, а неуклонно и постоянно. Не рви - а тяни, вот главная
заповедь учителю, начинай ровно и тяни постепенно. Получаешь новобранцев,
встречай приветливо. Покажи казарму, место, где он будет спать, отведи в
столовую покормить, укажи, где он должен поместить свои вещи, дай отдохнуть;
затем подведи к ротной иконе, предложи новобранцу прочитать молитву, да и
объясни, что каждая рота, как и всякая благочестивая семья, имеет свою
особую икону, пред которой христолюбивые воины возносят молитву отцу
небесному. Объясни изображение иконы и что день памяти святого является
ротным праздником. Поговори с новобранцем о его доме, узнай, откуда он родом
и кто его родители, женат он или холост. Не стесняйся спрашивать, ты должен
знать о человеке все, чтобы помочь ему добрым словом и добрым делом. Почти
все новобранцы первое время тоскуют. Терпеливо объясняй им, что воинская
служба есть почетный долг всякого истинного сына Церкви, Царя и Отечества.
- Про икону ему батюшка расскажет, - хмыкнул Ивашников, - это по его
части: он их надолго собирает, елей так и сочится...
- И ты не стесняйся быть солдату ближе и понятней. Заговоришь, скажем,
с солдатом о его доме и семье, он и приоткроет тебе свою душу, ему приятно
будет, что ты интересуешься близким ему предметом, и теплота души, с которой
он относится к дому и родным, частичкою малой перенесется и на тебя, и ледок
отчуждения в отношениях между вами немножко и растеплится. Далее, сначала
новобранцы боятся новых людей, особенно в армии, и командиров. Ему,
мальчишке в сущности, кажется, что здесь все люди вооруженные, громогласные,
свирепые, иначе, как бранью, и не разговаривают, за малейшую провинность
наказывают, старослужащие бьют молодых, а начальство на гауптвахту сажает.
Так вот ты и объясни, что рота - та же семья, и никто их здесь не обидит, а
наоборот, всегда помогут и выручат, что несправедливости здесь быть не
может, а тем более кумовства и лицемерия; командиры со старослужащими
солдатами им братья, которые научат ратному делу, а в нем без полнейшего
доверия и взаимной выручки невозможно никак. Позаботься, чтобы новобранец в
первые же дни написал письмо домой и успокоил родных, что с ним все в
порядке, что он здоров и обращение с ним хорошее; пусть напишет, кто его
ротный командир, взводный и фельдфебель. Внушай ему всячески, что ратная
служба - братская дружба. Встретишь новобранца приветливо, обходиться будешь
радушно, тогда новобранец освободится от страхов, поймет, что попал в
дружную семью, будет знать, что он здесь не одинок и его окружают товарищи,
готовые заменить ему родных.
- В общем, так оно и есть. Живут солдаты между собой дружно, чем могут
помогают и делятся, при необходимости выручают друг друга. Рядовой Егорьев
на прошлой неделе животом маялся, так Оноприенко в караул за него пойти
вызвался...
- И будь внимателен за унтер-офицерами. У них, бывает, пробуждается
начальственный зуд, норовят без дела шпынять подчиненных, заставляют на
водку тратиться. Их личными вещами пользуются. Если такое творится, а ты в
неведения - большое зло. И уж совсем ужасно, если ты об этом знаешь, но
потворствуешь. Тогда солдат во всем разуверится. Но, заботясь о новобранце,
будь с ним требовательным. С первых же дней внушай ему, что он обязан делать
то, что начальник прикажет, без разрешения не должен никуда отлучаться,
обязан докладывать обо всем, что с ним случится, и содержать тело чистым, а
одежду - опрятной. Развращающе действует на солдата бездействие. Генерал
Скобелев говаривал, - Бездействие порождает упадок духа, пьянство и болезни.
На девяносто процентов армия состоит из крестьян, дома занятых работой едва
ли не круглосуточно. Если же ему нечем заняться вечерами, или в праздничные
дни, то он либо убегает в самовольную отлучку, либо предается пьянству. А за
этим случаются печальные последствия. Поэтому следует поощрять, по мере
возможности, кустарные промыслы. Тогда солдат и занят будет, и сможет
заработать деньги, помочь семье и скопить на обзаведение хозяйством после
службы.
-Наши солдаты на все руки..., - заулыбался Ивашников, - корзины и лапти
плетут, корейцы у них охотно покупают, упряжь для тяглового скота
выделывают, деревянную посуду, миски-ложки, туеса из бересты, все что-нибудь
да приспособились делать. За конюшней в сараюхе целую фабрику наладили. И
покупателями оптовыми обзавелись. Говорят - выгодней.
- Вот и слава Богу. Но меру блюди - чтобы службе не в ущерб. Внушай
воинам, что Богу - молитва, Царю - любовь и служба. И что за богом молитва,
а за царем служба не пропадут. Заучивай с ними обещание, которое дает каждый
поступающий на службу - От команды и знамя, где принадлежу, хоть в поле,
обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать
буду.
- Да где уж тут отлучаться, - грустно заметил Ивашников, - чужая
страна, чужой язык, чужие обычаи. Отношение местного населения к иностранцам
заметно враждебное, хотя русские-то никакого вреда Корее и не нанесли. И
всего-то нас здесь горсточка, миссию охраняем, да вот еще инструктора
корейской армии.
- Тогда отчего вражда-то? - поинтересовался Путята, словно и сам об
этом не ведывал.
- Корейцы долго терпели притеснения от китайцев и японцев, отсюда и
реакция отталкивания всего иностранного. Особенно в этом направлении заметна
пропаганда "независимых".
- Вот к ним и присматривайтесь, - посоветовал полковник. - Чего они
добиваются, на кого опираются, настолько ли безрассудны, что дразнят сразу
двух тигров - японцев и русских, или, опираясь на японцев, выживают из
страны нас?
- Япония здесь рядышком и уже сейчас это сила довольно таки
значительная.
- Основная заповедь русского солдата гласит: - "Не спрашивай, сколько
врага, а где он - иди и победи его". Давно замечено, что весьма пагубно
громоздить перед собою воображаемого врага или пугать себя мнимой его мощью.
Надо ставить перед собой цели и приложить все силы, чтобы достигать их. Вот
и о силах физических - помни одно из поучений Суворова: - "Больной солдат не
воин - он обуза для армии". Поэтому заботься о питании солдат, следи за их
здоровьем, равномерно распределяй нагрузки, не позволяй помыкать или
постоянно наказывать даже провинившегося солдата, ведь важно здоровье не
только телесное, но и психическое. Помни, что нижние чины весьма
наблюдательны и в суждениях метки. Сообща они составляют о начальниках
верное суждение и передают его пополнению; так что от дурной репутации
избавиться положительно невозможно.
Ивашников слушал внимательно и воспринимал все сказанное близко к
сердцу. Он хотел иметь репутацию хорошего, справедливого командира,
заботливого отца своим даже более старшим по возрасту подчиненным.
- Вот я понаблюдал проводимые тобою занятия и нахожу, что действуешь ты
скорее под влиянием желания дать как можно больше и все враз, чем
последовательно и постепенно. Придерживайся же правила - составь рационально
соображенный план занятий и реши, что должен делать ты сам, а что можно
поручить унтер-офицеру и фельдфебелю. И метод занятий очень прост. Первое -
показ предпочтительней рассказу при малейшей к тому возможности. Второе -
давай сразу одну мысль, много - две, избегая книжных слов, и тот час же
потребуй повторения каждым солдатом. Третье - не давать ни одного сведения,
которое не было бы солдату безусловно необходимо. Например, показал на схеме
устройство затвора винтовки, тот час сам возьми винтовку и разбери затвор.
Потом пусть каждый солдат разберет. То же и с ружейными приемами. Или в
стрельбе. Не получается у солдата, подбодри, расскажи еще раз - как
правильно целить, выпусти обойму в мишень, да метко, и покажи попадания
солдатам, чтобы знали, что все постижимо. Ловкий, правильный показ - лучший
младшим наказ. Ты должен мастерски владеть всем тем, чему учишь солдат.
Вообще же, различай воспитание и образование. Первое важнее! Скажем,
увлекаясь смотровой стороной дела, часто упускают из вида состояние
служебного духа. И потом появляются случаи пьянства, самовольные отлучки,
нарушения караульной службы, провал на стрельбах... Научить строю и уставам
можно в несколько месяцев, а на перевоспитание солдата уйдет несколько лет;
заменить его некем. Впрочем, внимательный старший начальник, при проверке
солдат на учениях в поле, всегда обнаружит дурное воспитание в
многочисленных ошибках образования.
Прощаясь, полковник Путята посоветовал прапорщику Ивашникову все же
внимательней присмотреться к направлениям деятельности так называемых
"независимых". "Независимые" давно интересовали поручика Минаева. Еще год назад,
примерно через месяц после приезда в Сеул, он предложил Ивашникову совершить
с ним прогулку ночью в Та-бань-коль - сеульский квартал богачей. Поздно
вечером, когда город погрузился во тьму, а тесные улочки освещались лишь
узким серпиком луны, в сопровождении провожатого-корейца, немного
объяснявшегося по-английски, они отправились на какое-то празднество
европеизированной местной молодежи, проводившееся в тайне от властей.
Поручик Минаев не счел нужным разъяснить Ивашникову, чем они заслужили эту
честь, но, видимо, хозяева знали, кого и зачем приглашали. Та-бань-коль был
построен едва ли не в стиле форта: задние стены дворов, совершенно без окон
или каких-либо отверстий, смыкаясь друг с другом образовали внешнюю глухую
стену. Проведя через чуть приоткрытые ворота, проводник торопливо вел их
узкими, не более шага, улочками, петлявшими между домов. Было таинственно
тихо и шли они почти на ощупь, опасаясь расшибить себе лбы об углы и стены.
Довольно долго проплутав, они остановились у деревянных ворот дома.
Проводник тихонько поскреб в ворота и, немного погодя, постучал чуть
громче, за воротами раздались шаги и по сопенью за ними Ивашников понял, что
их пытаются рассмотреть в щель. Темень была египетская. Проводник сделал
таинственный жест и ворота распахнулись. После недолгих переговоров с
встречавшим, их провели через темные дворы в просторный домик под широкой с
загнутыми на китайский манер кровлей. Окна домика были раскрыты, изнутри
доносились звуки музыки и женского пения. У освещенных изнутри занавесок
кружились ночные бабочки и мошкара. В просторной комнате на цветных циновках
сидели молодые мужчины и женщины, частью в европейских костюмах и платьях, а
между ними стояли чашки с чаем и бутылки с яркими французскими и
итальянскими наклейками. В углу расположился маленький оркестрик - скрипка,
флейта, арфа и барабан. Мужчины поднялись с циновок и подошли познакомиться.
Дамы оставались на местах и лишь блеск их глаз выдавал любопытство. Хозяин
дома скороговоркой представил находившихся в зале, но сделано это было так
быстро и невнятно, что Ивашников их и не запомнил. Им тоже предложили сесть
на циновки и поставили рядом столик с бутылками, стаканами и тарелками с
острой национальной едой.
Ударил барабан, запели флейта и скрипка, в комнату вошли девушки -
ки-сань - корейские гейши, и поплыли в медленном танце. Высокий стройный
молодой еще кореец в американском клетчатом костюме подсел к ним и,
несколько повышая голос, чтобы быть хорошо услышанным на фоне музыки,
заговорил на приличном английском, - Как вам понравилась страна и ее
столица, господа?
Ответил поручик Минаев, - Страну мы почти не видели, а вот древний
город Сеул произвел на нас большое впечатление.
- Деликатность, я слышал, присущее русским свойство. Какое впечатление
- хорошее или не очень?
- Город своеобразный, необычный, богатый достопримечательностями...
- Хабаровск и Владивосток красивее и благоустроенней? - улыбнулся
вопрошающе их собеседник.
- А вы там бывали? - так же доброжелательно поинтересовался Минаев.
- Нет, не доводилось. Но я прожил десять лет в Североамериканских
соединенных штатах и, полагаю, это нечто вроде их маленьких западных
городишек?
- И я так полагаю, - откликнулся Минаев. - Уезжали учиться или по
делам?
- Я был вынужден, - кратко ответил кореец. Помолчав, добавил, - Зовите
меня мистер Джэссон, так вам будет легче запомнить. Корейское мое имя Со Чжэ
Пхиль.
Ивашников насторожился. В разговорах в миссии несколько раз упоминалось
это имя.
- Да, - заметил его острый интерес мистер Джэссон, - Двенадцать лет
назад я принимал участие в заговоре с целью устранения китайского влияния на
короля, но заговор, как вы знаете, потерпел неудачу и мне пришлось бежать из
страны.
- Теперь, когда японцы прогнали китайцев, вы получили возможность
вернуться? И даже назначены членом Государственного совета? - показал свою
осведомленность поручик Минаев.
- Америка, безусловно, богатая страна, но бедная Корея - моя родина, -
уклончиво ответил мистер Джэссон.
Музыка смолкла, кисаньки пошли отдыхать, а собравшиеся наполнили вином
стаканы.
- Выпьем за присутствующих здесь русских офицеров, в чьем лице
представлена наша великая северная соседка, - поднял тост мистер Джэссон.
Все выпили и тот час забросали вопросами поручика Минаева и прапорщика
Ивашникова.
Как поняли русские офицеры, все гости этого дома в свое время учились в
английских и американских миссионерских школах, неплохо владели языком и
были настроены весьма воинственно.
- Зачем вы сюда приехали?
- Не собираетесь ли вы вводит в Корею свои войска?
- Правда ли, что уже существует договор о разделе Кореи между русскими
и японцами?
- Россия такой же глиняный колосс, как и Китай, не правда ли?
- Будет ли Россия воевать с Японией, чтобы поработить Корею?
- Почему вы так долго держите короля у себя в плену в миссии?
Мистер Джэссон поднял, успокаивая друзей, руку и продолжил. - Не
являясь лицами официальными, мы все же реальная, и, по моему мнению,
довольно значительная сила. Поэтому мы вошли в контакт не с лицами,
официально представляющими Россию - господином посланником или господином
Покотиловым, а с вами - только что прибывшими офицерами. Мы считаем, что,
прибыв в столь горячее время в Корею, вы имеете определенные поручения,
например, оценить существующее положение своими глазами и сообщить вашему
командованию. Вам, надеюсь, уже стало ясно, что сейчас в стране четыре
примерно равные партии. Это сторонники сближения с Японией, весьма сильные
экономически, но в настоящее время, после бегства короля в русскую миссию,
утратившие свои политические позиции; сторонники искать защиту у России,
сейчас стоящие у власти, но не имеющие никакой экономической базы и
поддержки среди населения страны; далее - политическое движение "Ыйбен" -
Армия справедливости, очень широко поддерживаемая в низах, но не связанная с
окружением короля, олицетворяющим власть; и мы.
- Кто это - мы? - холодно спросил поручик Минаев. - Вот эта небольшая
компания молодых людей?
- Мы - это значительное количество образованных людей, и не только
молодых, искренне заботящихся о процветании Кореи.
- Образованных кем? - довольно грубо поинтересовался Минаев.- Да,
конечно, получивших образование в американских, английских и французских
миссионерских школах и побывавших в странах.
- И как вы представите себе процветание Кореи?
- Корея сейчас нечто вроде Японии до революции Мэйдзи. Заговор
восемьдесят четвертого года ставил целью покончить с владычеством здесь
феодального Китая и устройства власти и всей хозяйственной жизни по
японскому образцу.
- Значит, вы нечто вроде филиала прояпонской партии?
- Нет, года прошли и мы накопили отпыта, широко познакомились с миром,
и сейчас считаем предпочтительнее развивать страну по американскому пути.
- Насколько я знаю, Соединенные штаты Америки - республика, - поставил
вопрос ребром Минаев.
Мистер Джэссон отвел глаза и, чуточку помедлив, ответил, - Будем
считать образцом Англию...
- Всем известно, что английская конституционная монархия опирается на
владельцев земельной собственности и всякого рода предприятий, выпускающих
промышленные изделия, банкиров и купцов. У вас ничего этого нет и пока не
предвидится, - напомнил прапорщик Ивашников.
- Тридцать лет назад и Япония была в подобном положении, - откликнулся
один из молодых людей.
- У них не было такой жесткой централизации, как у вас, - хмуро
возразил Минаев. - Для развития страны нужны первоначальные накопления,
которых у вас тоже нет, насколько нам известно. Да плюс долги Японии и
Китаю...
- Финансовое положение страны дня нас не является секретом. Но есть
очень интересные предложения американцев, англичан, французов и германцев.
Япония тоже стремится скорее вложить деньги в нашу экономику, - ответил
мистер Джэссон.
- И русские начали вкладывать деньги в развитие Кореи. Бринер и
Нищенский, граф Кейзерлинг и Шевелев..., - дополнил тот же молодой человек.
- Информируя вас о взглядах значительного количества молодых людей,
группирующихся вокруг газеты "Тоннип", мы хотели бы, чтобы вы поняли, что
время летит, в стране пробуждается национальное самосознание и, главное, мы
боимся опять оказаться яблоком раздора между соседними империями. Мы хотим
стать подлинно независимым государством, добрым соседом и торговым партнером
для Китая, России и Японии. От засилья китайцев мы уже избавились,
российские экономические интересы здесь ничтожны, а преодолеть экономическое
влияние Японии мы надеемся с помощью Америки.
- А каким образом вы надеетесь избежать военного захвата страны
Японией? - по-прежнему бесстрастно поинтересовался Минаев.
- Пока мы полагаемся на существующий между Японией и Россией договор,
но в будущем полагаем создать боеспособную корейскую армию.
- А что думают о вашей программе японцы?
- Они хорошо осведомлены о деятельности нашей партии и уверили в своей
благожелательности, - твердо ответил мистер Джэссон.
- Неприятно говорить неприятное, но вы, на мой взгляд, весьма наивны, -
с извинящейся улыбкой произнес поручик Минаев. - О нашем разговоре я
поставлю в известность господина посланника, а он в свою очередь
Министерство иностранных дел. Лично же я считаю, что вы ввергните Корею в
пучину бед.
Тут по едва заметному жесту хозяина дома опять заиграл оркестр и
кисаньки продолжили танцы.
Вскоре русские офицеры откланяюсь и, сопровождаемые прежним чичероне,
ушли в русскую миссию. Выслушав пожелание полковника Путяты внимательней присмотреться к
деятельности партии "Тоннип Хепхве" и вспомнив свое первое знакомство в
такой необычной и таинственной обстановке если и не с руководством партии,
то с лицами, занимающими в ней видное положение, прапорщик Ивашников тем же
вечером попросил возвращавшегося из города поручика Минаева зайти к нему.
- Полковник Путята старый и опытный разведчик - дальневосточный волк,
он нюхом чувствует главную опасность и уделяет ей основное внимание, -
согласился поручик. - На днях приезжает представитель нашего министерства
финансов господин Алексеев, который имеет поручение укрепить позиции
русского капитала в Корее. А финансы всегда теснейше связаны с политикой.
Полковник Путята досконально ознакомился с нашими докладами господину
посланнику и рапортами в округ и сейчас его интересует каждая мелочь,
деталь, любой штришок, чтобы сделать заключение и подсказать господину
Алексееву шаги в нужном направлении. В нашем деле нюансы имеют огромное
значение. Встретьтесь на днях со своей пассией, прапорщик, поговорите с ней
на подсказанную вам тему. Ким Де-кун уже несколько месяцев жила в Сеуле у своего дядюшки и
целиком погрузилась в благотворительную деятельность. От Ен Пан-са прапорщик
Ивашников слышал, что она активно работает в женском просветительском
обществе, создавала школы для ребятишек и вела в них уроки. Как-то он увидел
ее на улице в компании молодых людей, среди которых узнал и одного из писак
газеты "Тоннип", в своих заметках нападавшего на русских, но она или не
заметила его, или сделала вид, что не знает. И встречались то они всего
дважды. Встречи эти были натянуто холодными. Ким Де-кун отводила глаза и
бормотала что-то о независимой и процветающей Корее и решительно отклоняла
его приглашения зайти выпить чаю к нему в миссию. Ивашников огорчался, но
хорошо понимал ее. Быть в стороне от потрясавших страну событий она не
могла.
Понимая, что встретиться на улица с русским офицером Ким Де-кун не
пожелает, Ивашников несколько дней подряд в послеобеденные часы ходил в
корейской одежде у дома ее дядюшки, и все-таки дождался, когда она вышла на
улицу. Пройдя немного следом, он догнал девушку и, стараясь придать себе
беспечный вид, весело поздоровался. Ким Де-кун радостно улыбнулась в ответ,
но тут же смешалась и стала надменно-официальной. От совместной прогулки она
отказалась и нерешительно попросила не искать с ней больше встреч. Ивашников
обиделся и сказал, что не столь уж часто он ее видит, не более одного раза в
месяц. Ким Де-кун согласно кивнула, но уже более твердо велела оставить ее.
Осенью, в начале сентября в Сеул прибыл коммерческий агент министерства
финансов Алексеев. И начались официальные и неофициальные визиты во дворец
короля.
Незадолго до этого корейский король Кочжон принял титул Хоан-чже -
императора, и ему было весьма лестно получить из рук господина Алексеева
депешу от русского царя, в которой его именовали новым титулом. Насколько
слаб человек! Свежеиспеченный император растаял настолько от того, что
император громадной российской империи обращался к нему как равный к
равному, что уступил уговорам поверенного в делах России господина Шпейера и
господина Алексеева, распустил кабинет министров, в котором опять набирали
силу сторонники сближения с Японией, и назначил новый кабинет, целиком из
приверженцев России. Однажды в середине октября, возвращаясь с прогулки за городом на своем
Аметисте, прапорщик Ивашников увидел Ким Де-кун, идущую в сторону русской
миссии, до которой было уже рукой подать. Он остановил коня. Обгонять
девушку ему показалось неудобным, а догнать и пойти рядом - невозможным. Он
сдерживал нетерпеливого Аметиста и наблюдал, как девушка подошла к воротам
миссии и заговорила с вышедшим навстречу караульным начальником. Тот
выслушал ее и махнул рукой Ивашникову, давая понять, что гостья к нему.
Ивашников, обрадовавшись, мигом домчал к воротам, спрыгнул с коня, бережно
взял руку девушки и поцеловал ее, из озорства легонько пощекотав недавно
отпущенными щегольскими усиками. Поднимая голову, Ивашников неожиданно для
себя поймал оценивающе-настороженный взгляд девушки, тут же сменившийся
деланно приветливой улыбкой.
- Иван, - обратилась она к нему, - я веду занятия в школе для детей
правительственных чиновников и сейчас мы знакомимся с географией соседних
стран. Ты хорошо уже владеешь корейским языком и я подумала, что сумеешь
рассказать о России. Найди, пожалуйста, время в ближайшие дни и приходи в
дом моего дядюшки.
- Давай обсудим этот вопрос у меня, - предложил Ивашников, - за чашкой
чая. Я ведь не знаю, что именно должен говорить.
Девушка отклонила предложение. - Расскажи, что найдешь нужным. Детям
будет интересно все.
Ивашников проводил ее до угла улицы, они поболтали о всяких пустяках, а
дальше Ким Де-кун просила ее не провожать.
- Жду, - напомнила она. Через два дня Ивашников отправился на урок. Он изрядно волновался, но
урок, по оценке Ким Де-кун прошел успешно. Ивашников вкратце рассказал об
истории России и немного о самом близком к Корее городе Владивостоке. Он
старался, конечно же, преподнести товар лицом, был красноречив и убедителен,
дети слушали с интересом, да и Ким Де-кун заслушалась.
После урока, отпустив детей, Ким Де-кун пригласила его к себе. В
маленькой, по девичьи чистой и нарядно убранной на европейский лад комнате
она угостила его пирожками с начинкой из лепестков хризантем и фруктами.
- Скажи, Иван, - по детски бесхитростно перешла она к главной причине
приглашения Ивашникова, - что за большой сановник приехал недавно из
Петербурга?
- Коммерческий советник министерства финансов Алексеев приехал помочь
императору Коан-му разобраться в финансах вашей империи и взыскать деньги на
выплату долга Японии и Китаю.
- И только?
- Ну конечно, это уже всем известно.
- Тогда почему император уволил так много министров?
- Императору виднее...
- Но очевидно, что это связано с приездом господина Алексеева.
- Все может быть, - пожал плечами Ивашников, - мне это неведомо. Я лишь
офицер в маленьком звании.
- Иван, - после недолгого колебания с явным волнением жалобно сказала
девушка, - помнишь, год назад ты просил узнать, сколько поступает в казну
денег от таможенных сборов? Я тогда принесла тебе ту толстую книгу с
записями. Потом я сильно мучилась, что ты считаешь моего отца вором.
Прапорщик отвел глаза и беспомощно развел руками.
- К такому же выводу пришло и твое начальство. Господин Алексеев узнает
о таможенные сборах и выгонит моего отца. Но вот недавно, совершенно
случайно, я оказалась свидетельницей тяжелого объяснения между моим отцом и
мистером Броуном. - И она нерешительно замолчала.
Ивашников насторожился, - Продолжай, девочка...
- Я ездила домой. Утром мы с отцом разговаривали у него в кабинете,
когда слуга доложил, что прибыл мистер Броун. Я вышла в соседнюю комнату и
начала помогать маме по дому. Я слышала, как мистер Броун громко кричал на
отца, а потом вышел багровый от гнева. Отец шел за ним и повторял, что
японцы, пользуясь победой над китайцами, хозяйничают в стране и заставляют
его не облагать таможенными и ластовыми сборами их суда. Мистер Броун
остановился, обернулся и сказал, что к русским попали отчеты о таможенных
сборах, и они нашли их сильно заниженными, а недавно прибывший господин
Алексеев сообщил об этом королю! Но сообщил в такой форме, что вся вина
ложится на мистера Броуна. Королю пришлось издать указ о лишении мистера
Броуна должности главного комиссара корейских таможен и советника
министерства финансов, и о назначении на эти важнейшие посты русского -
господина Алексеева!
- Ясно, - подумал Ивашников, - вот чем объясняется неожиданное падание
Броуна и возвышение Алексеева.
- Иван, - умоляюще произнесла Ким Де-кун, - попроси господина Алексеева
не прогонять моего отца. Ведь я знаю, что тебя в русской миссии слушаются
все, - бесхитростно польстила она.
- Я всего лишь маленький офицер, - опять признался Ившников.
- Но сделай, что сможешь, - настаивала Ким Де-кун. Потом она опять
угощала его пирожками, соком, фруктами.
- Говорят, ты выдвигаешься чуть ли не в руководство партии Тоннип
Хепхве, - заметил Ивашников, - Я рад твоему успеху.
- Кто говорит? Ен Па-са? - гневно раздула ноздри девушка. - Да, я знаю
об этой партии, но ничего общего с ней не имею, занимаюсь лишь созданием
корейских шкал и образованием детишек.
Уже темнело и Ивашникову нужно было спешить в миссию, сегодня он
заступал караульным начальником. Следующим днем прапорщика вызвали к полковнику Путяте. В небольшом
домике за зданием миссии уже находились поручик Минаев, господин Алексеев,
полковник Путята и недавно переведенный из Японии министром-резидентом в
Корею господин Шпейер; прежний посланник Вебер был назначен посланником в
Мексику. Войдя, прапорщик Ивашников доложил о прибытии и ему предложили
сесть.
- Расскажите нам, прапорщик, о вчерашнем разговоре с девушкой, - велел
полковник Путята.
Ивашников понял, что поручик Минаев уже передал им содержание разговора
и от него ждут лишь личных впечатлений. Пересказав, как можно подробнее,
беседу с Ким Де-кун, Ивашников ожидал услышать, что он может быть свободен,
но полковник Путята не спешил отпускать.
- Вы показались мне наблюдательным и думающим молодым человеком.
Постарайтесь припомнить свои ощущения в ходе беседы, не касаясь,
естественно, свойственных вашему возрасту, - грубовато пошутил он.
Ивашников покраснел, смутился, но собрался и острожно ответил, - У меня
постоянно возникало ощущение некоторой двойственности в словах и манере
поведения Ким Де-кун. С одной стороны она была искренна в заботе об отце и
его репутации, с другой стороны она явно многое недоговарривала, за ее
словами присутствовал некоторый подтекст. Знаете, таежники рассказывают,
что, охотясь на тигра, они попадали в ситуацию, когда зверь уходил, делал
круг и сам охотился на преследователя. Я еще подумал, что становлюсь
мнительным, ожидать такого от юной девушки нелепо.Недолгие молчание, когда
слушатели обдумывали слова Ивашникова, прервал господин Алексеев.
- Хорошо, давайте пока не брать во внимание рассказ прапорщика об охоте
тигров на человека и обсудим финансовое положение Кореи. Отчетность
запущена, разобраться в ней крайне трудно, хотя мистер Броун и проделал
определенную положительную работу. Наиболее запущена, сознательно, надо
сказать, доходная часть бюджета. Крупные поступления следует ожидать от
таможенных сборов и от горнорудной промышленности, таковая в зачаточном
состоянии имеется. Но таможенные сборы от капитанов судов поступают в
японские банки, за неимением здесь других, и проверить правильность их
уплаты практически невозможно. Служащие таможен подкуплены, либо боятся
японцев и записывают количество и стоимость груза и размер таможенных сборов
по их указаниям. Заменить этих людей здесь попросту некем. Далее, рудники
находятся в ведении министерства двора, в кассу которого постоянно запускает
руку новоиспеченный император, так что трудно установить точную сумму
доходов от горнорудной промышленности. Кроме того, семнадцать тысяч
чиновников - непосильное бремя для пустой казны королевства - им задолжали
уже около полумиллиона иен. Господин Покотилов в Петербурге сообщил мне, что
в девяносто втором году у китайских страховой и телеграфной компаний были
сделаны займы - каждый по сто тысяч лан, первый сроком на восемьдесят
месяцев, а второй - на сто месяцев из расчета семи процентов годовых. Кроме
того, в марте девяносто пятого года был сделан трехмиллионный шести
процентный заем в Японском имперском банке, срок выплаты которого установлен
в декабре девяносто девятого года. Надо где-то изыскивать суммы для выплаты
этих долгов, иначе поступлений в казну хватит лишь на выплату годовых
процентов и штрафной пени. Казна же, практически, пуста.
- Единственный способ удержать здесь русские позиции, - заговорил
министр-резидент господин Шпейер, - по той простой причине, что наши
экономические интересы в Корее ничтожны, это - навести ясность и порядок в
финансах королевства и стать необходимыми королю.
-Дело осложняется тем, что мистер Броун отказывается передавать
финансовую отчетность и всячески препятствует вступлению в должность
господину Алексееву, - раздраженно заметил полковник Путята.
- Позвольте мне, - вмешался внимательно слушавший поручик Минаев. - За
год с небольшим пребывания в Корее, я разобрался в хитросплетениях
противоборствующих здесь сил и, по моему, нашел разгадку поведения
приятельницы прапорщика Ивашникова.
- Ну-ка, ну-ка, - заинтересовались все, по собственному опыту зная, что
большая политика тесно переплетается с жизнью маленьких людей и часто
зависит от их поведения.
- В самой партии независимых, я знаю это точно, существуют два течения.
Первое - сторонники сближения с Японией. Это янбани, имеющие вклады в
японских банках. Второе течение - люди, жившие и учившиеся в
Североамериканских соединенных штатах и Англии, а большей частью в их
католических и протестантских миссиях. Ким Де-кун неоднократно видели в
компании с последними. Независимые опасаются усиления позиций России в
Корее. Но можно сыграть на их разногласиях. А именно: минуя Броуна, через
проамериканское крыло "независимых" собрать информацию о таможенных оборах,
основной статье доходов королевства, и доходах от горнорудной
промышленности. Эти сведения помогут господину Алексееву принять нужное
решение. И Ким Де-кун поможет нам собрать эту информацию, потому что
объективно это на руку ее корейским друзьям проамериканской ориентации и в
ущерб противоборствующему крылу их партии.
- Блестяще, - заключил полковник Путята, - действуйте. В офицерской форме подъехал прапорщик Ивашников к дому дядюшки Ким
Де-кун - в то время мэра Сеула - и велел слуге позвать девушку. Она выбежала
едва ли не тот час, старясь выглядеть любезной и радушной.
- Проходи, Иван, - пригласила она его в дом.
- Здравствуй, Ким Де-кун, - приветствовал ее Ивашнаков, - у меня для
тебя кое-какие вести.
- Вот спасибо. Рассказывай!
- Я говорил с господином Алексеевым о тебе и твоем отце. Господин
Алексеев очень недоволен размерами поступлений в казну. Он считает, что их
должно быть достаточно для выплаты всех долгов и закрытия расходной части
бюджета. Я рассказал ему с твоих слов, что японцы запрещают облагать
таможенными сборами свои грузы, либо дают неправильные сведения для
начисления ластовых сборов. Дело осложняется тем, что мистер Броун не желает
расставаться с должностью генерального таможенного комиссара и не отдает
хранящиеся у него бухгалтерские книги. А господин Алексеев намерен менять
всех служащих таможен.
- И моего отца?
- Дело не в личности, он хочет навести порядок в финансовых делах
империй.
- А где он возьмет новых людей?
- Он думает, что в стране достаточно честных молодых людей, заботящихся
об интересах Кореи.
- А ему-то что за дело до интересов Кореи? К тому же эти долги... Пусть
о них заботятся те, кто давал в долг.
- Я восхищаюсь твоей наивностью, Ким Де-кун. Во-первых, долги надо
отдавать и надо за займы платить проценты. Это очень большие деньги. И чем
дольше ты не отдаешь долг, тем более растут проценты. Во-вторых, начисляются
штрафные пени - это тоже большие деньги. Но не обижайся, я понимаю тебя -
платят в основном бедняки, чего их жалеть... Есть и другая сторона вопроса.
Китайцы вам пока не страшны, но японцы, под предлогом обеспечения выплаты
долга, будут изымать все доходы от таможен, как указано в соглашении о
займе. И ваша нищая страна станет еще беднее. Кроме того, не довольствуюсь
таможенными сборами, они могут оккупировать страну. Желание сделать это у
них не иссякло.
- Ты думаешь, что таможенными сборами можно покрыть государственные
долги? - нерешительно спросила Ким Де-кун, размышляя о чем-то.
- Да, господин Алексеев считает, что правильно собранные таможенные
пошлины и ластовые сборы в трех главных портах страны - Чемульпо, Фузане и
Гэнзане составят громадную сумму, вполне достаточную для выплаты долгов в
ближайшие два-три года. Он говорит, что в отделениях японского банка, куда
сдают таможенные сборы, ведется двойная бухгалтерия. Одна с подлинными
цифрами, а другая - для введения в заблуждение министерство финансов. Его
интересует подлинная отчетность.
- Но это же в отделениях японского банка...
- Да, но в которых только управляющие и кассиры - японцы, в основном же
работают корейцы и через их руки проходят все денежные документы.
- Хорошо. Иди, Иван. Мне пора на занятия. Я обдумаю твои слова. А если
я сумею достать записи той, правильной бухгалтерии, он не уволит моего отца?
- Мне трудно сказать, но опытные специалисты ему будут очень нужны. Я
попрошу за твоего отца.
Ким Де-кун глубоко вздохнула, на что-то решаясь, и повторила, - Иди,
Иван.
Она проводила его до ворот и пообещала через неделю побывать у него в
миссии. И она пришла, правда через две недели. Но зато она принесла копии
сводных отчетов таможенных и ластовых сборов по трем главным портам Кореи за
этот год, отражающие подлинные поступления. Удача была неслыханной! Поручик
Минаев рассчитал правильно - одной ей никогда бы не удалось получать такие
сведения. Тут, без сомнения, распорядилась твердая и властная рука.
Пользуясь этими данными, господин Алексеев потребовал ревизии финансовых
операций отделений японского банка и добился возвращения в казну огромных
сумм! Из них были выплачены не только китайские долги, но и два из трех
миллионов, занятых у Японии. Мало того, господин Алексеев настоял, чтобы
император издал указ о передаче заведования золотыми и серебряными рудниками
министерству земледелия, торговли и промышленности с непосредственным
контролем министерства финансов.
Однако, оказывая помощь господину Алексееву в сборе чисто экономических
сведений, поручик Минаев не учел, что задевает интересы буквально всех
чиновников государственного аппарата, распоряжавшихся денежными сборами по
своему усмотрению и грабивших страну. Антирусская пропаганда партии
"независимых" наложилась на возникшую ненависть даже прежних сторонников
сближения с Россией.
В марте следующего, уже девяносто восьмого года в Сеуле прошли
демонстрации с требованием изгнать иностранцев, в ходе которых опасно ранили
переводчика русской миссии Ен Па-са. Очевидна была антирусская
направленность этих демонстраций, умело организованных и направляемых, и
русскому министру-резиденту господину Шпейеру пришлось сделать запрос, на
который император Кореи ответил, что он крайне благодарен за помощь военными
инструкторами, дворцовой охраной и финансовым советником, но обстоятельства
изменились и сейчас он в них не нуждается.
За исключением небольшого количества дипломатов миссии, русским
пришлось покинуть Корею. Штаб округа отозвал и поручика Минаева, но
прапорщик Ивашников был оставлен в отряде охраны миссии. Прощаясь, поручик
Минаев невесело заметил, что получив новое назначение, сообщит Ивашникову и,
если будет возможность, постарается перетянуть его к себе.
- Если ты согласишься, - добавил он, хлопая Ивашникова по плечу. -
Знаешь, я много думал, что, по моему, делая благое дело, мы позволили
обернуть его во зло. Уходя, мы оставляем Корею в руках японцев. А только что
заключенное соглашение между Россией и Японией - не более, чем филькина
грамота.
Он имел в виду соглашение, по которому обе империи признали полную
независимость Кореи и обязались воздержаться от всякого вмешательства во
внутренние дела этой страны. Прошло достаточно много времени, но Сергей Юльевич постарался
восстановить в памяти все события той осени 1897 года, участником которых он
был или узнал о которых из многочисленных источников. Все они с печальной
неизбежностью вытекали из наших же предпринятых ранее действий, или
бездействия, как и непродуманных, поспешных шагов графа Муравьева, вызванных
острой завистью к успехам министра финансов и, отчасти, своего
предшественника на посту министра иностранных дел князя
Лобанова-Ростовского.
С него-то, графа Муравьева, и следует начать. Сергей Юльевич считал его
совершенно пустым человеком, да и другие, его знавшие, утверждают, что он
человек литературно малообразованный, а во многих отношениях и просто
невежественный, жуир, любитель хорошо пообедать, а во время обеда порядочно
выпить. Да и служебным делам он уделял весьма мало времени. Стал он
министром иностранных дел лишь потому, что занимал пост посланника в
Копенгагене, а эта должность давала известную близость к императорской
фамилии, и во времена Александра III, и позже посещавшей Копенгаген
вследствие близких родственных отношений с датским королевским домом.
Поле деятельности у посланника в Дании, естественно, весьма узко, но
проявить способности царедворца давало широкие возможности. Отсюда и
карьера...
В конце июля, накануне визита в Россию германского императора
Вильгельма II, Сергея Юльевича информировали, что Муравьева посетил
германский посланник князь Радолин и, в числе других вопросов предстоящего
визита, вскользь поинтересовался, как долго Россия думает пользоваться
китайской гаванью Цзяочжоу. На это Муравьев ответил, что Россия не
собирается отказываться от стоянки для своей Тихоокеанской эскадры и
предстоящей зимой. Как теперь догадался Сергей Юльевич, это был первый
пробный шар. Вскоре последовали и другие настойчивые шаги весьма вязких
германцев.
В первый же день по прибытию германского императора Вильгельма II в
Петергоф, по принятому обычаю, устраивался парадный официальный обед. Не
успел Сергей Юльевич приехать к назначенному часу в Петергоф, как к нему
подошел один из состоявших при Вильгельме офицеров и сказал, что германский
император желает с ним познакомиться и прямо сейчас просит зайти в его
апартаменты. После недолгой беседы Вильгельм заявил, что он знает, какой
Сергей Юльевич мудрый и выдающийся государственный деятель, а потому, как
совершеннейшее исключение, жалует ему орден Черного Орла! И добавил, что
этот орден жалуется лишь царским особам и министрам иностранных дел, а для
него, министра финансов, он делает особое исключение, так как это исключение
еще никогда не делалось. И вручил орден.
Через несколько дней, в Петербурге, князь Радолин еще раз пригласил
Сергея Юльевича к своему императору и тот заговорил, что желательно было бы
установить боевые пошлины против американской сельскохозяйственной
продукции, наводнившей европейские рынки. Сергей Юльевич ответил, что лучше
было бы установить прочные союзные отношения между Россией, Германией и
Францией, к которым примкнут и остальные государства Европы. Этот единый
международный континентальный союз освободит Европу от тех тягостей, которые
она на себя наложила для взаимного соперничества. Европа неизбежно расцветет
и установит на долгие времена свое доминирующее положение над всем миром.
Сейчас, вспоминая, что орден Черного Орла германский император вручил ему в
Китайском садике отведенных ему в Петергофе апартаментов, Сергей Юльевич
понимал, что разговор о боевых пошлинах против североамериканцев был всего
лишь отвлекающим маневром, а эту взятку он получил, чтобы не
противодействовал Германии в ее восточной политике.
Вскоре после отъезда германского императора, Сергей Юльевич имел
встречу по какому-то делу с генерал-адмиралом великим князем Алексеем
Александровичем, и тот рассказал, со слов государя-императора, что когда
вдвоем с германским императором они возвращались однажды в экипаже мирно из
какой-то поездки, Вильгельм, совершенно бесцеремонно, спросил, не будет ли
император Николай возражать, если Германия займет порт Цзяочжоу для стоянки
своих кораблей. Государь человек крайне деликатный, к тому же Вильгельм был
его гостем, и ему было весьма неловко отказать категорически. Но что он
ответил, великому князю он так и не сказал. Кажется, по своему мягкому
характеру государь-император не смог прямо отказать в этой в высшей степени
некорректной просьбе, а германский император коварно истолковал, что русский
государь дает на это свое благословение, и решил этим воспользоваться.
И тогда германцы принялись развивать успех. В начале октября к товарищу
министра иностранных дел Ламздорфу явился германский поверенный в делах
Чиршки, князь Радолин был в отпуске, и заявил, что в ближайшем будущем
германские военные корабли имеют намерение зайти в Цзяочжоу и что устная
договоренность об этом была достигнута между императорами в Петергофе.
Владимир Николаевич Ламздорф человек прекрасный, отличного сердца, друг
своих друзей, в высокой степени образованный, хотя и кончил только пажеский
корпус, весьма глубоко знает все секретные дела министерства, но очень
осторожный. Он спокойно выслушал Чиршки и ответил, что Россия получила право
на стоянку своих кораблей только на прошедшую зиму, а сейчас там русских
кораблей нет и неизвестно, с каким лицом китайцы встретят там внезапное
появление германских военных кораблей.
Немцы поняли позицию русского МИД однозначно, что у них развязаны руки,
а вскоре последовало сообщение об убийстве в Шаньдуне двух германских
миссионеров. Но и тогда еще Вильгельм II опасался жесткой позиции России и
послал государю телеграмму, чтобы развеять все сомнения. И
государь-император дал столь нужный в высшей степени коварному Вильгельму
ответ, что он не может одобрить либо не одобрить его распоряжения послать
германскую эскадру в Цзяочжоу, так как недавно узнал, что эта гавань была
занята русскими кораблями только на одну зиму. Естественно, немцы
обрадовались, ведь Россия формально отказывается от всех прав и претензий на
эту гавань, и буквально в тот же день, 14 ноября 1897 года германская
эскадра была в Цзяочжоу.
В высшей степени некорректные действия германского императора,
воспользовавшегося молодостью и деликатностью государя, внесли известные
затруднения в деятельность графа Муравьева. Он был поставлен в неудобное
положение, ведь Цзунли-ямынь в свое время обещал сохранить за Россией
преимущественное право на эту гавань и у него были все основания опасаться,
что и другие нации набросятся на китайские порты севернее английской зоны
влияния.
Муравьев, заручившись известной поддержкой императора Николая, принялся
было по дипломатическим каналам настаивать на выводе германской эскадры из
Цзяочжоу, предлагая потребовать от китайской стороны наказания виновников
гибели миссионеров и угрожал не только ввести в Цзяочжоу русскую эскадру, но
и вовлечь в Шаньдунский инцидент другие державы, имея в виду Англию, с
которой Германия имела натянутые отношения.
Сергея Юльевича тоже возмутило весьма коварное поведение Германии. Ведь
не минуло еще и двух месяцев, как из Пекина вернулся князь Ухтомский,
ездивший туда вручать Ли Хунчжану первый миллион взятки и которого он
просил, будучи уверенным в известной расслабленности берущих, убедить
китайскую сторону согласиться все же на нашу линию от трансманьчжурской
магистрали к Желтому морю. Но Ли Хунчжан категорически отказал Ухтомскому,
заявив, буквально, что не пустит нас в комнаты, где у них жены и малые дети.
Тогда Сергею Юльевичу и пришлось вплотную заняться корейскими делами,
где как раз образовалось симпатизирующее России правительство. Он назначил
туда финансового советника королю и сумел добиться передачи ему управления
корейскими таможнями от англичанина Броуна.
Муравьев продолжал настаивать на выводе германских кораблей из
Цзяочжоу, но управляющий морским министерством адмирал Тыртов, в
сравнительно недавнем прошлом начальник объединенной Российской эскадры
Тихого океана, не согласовав с ним своих действий, отправился к государю
императору и доложил, что посылать русские корабли туда ему кажется
неудобным, раз уж германцы ее заняли. Тем более, что морское министерство не
считает эту гавань подходящей для базы русской эскадры ввиду ее отдаленности
от Владивостока и совершенной отрезанности от России.
И государь опять, по мягкости и нерешительности своего характера,
дрогнул и согласился с Тыртовым.
Какое фиаско русской дипломатии! Впрочем, от Муравьева иного и ожидать
не следовало.
А немцы тем временем обратились в Лондоне к главе кабинета
правительства Ее величества лорду Солсбери, и тот ответил в том смысле, что
Великобритания не будет иметь ничего против, если Германия обоснуется в
каком-либо китайском порту, и чем севернее, тем лучше.
Злорадствуя, немцы позлатили пилюлю, ответив через русского посланника
в Берлине Остен-Сакена, что их присутствие не должно стеснять русские
корабли, если бы они захотели пребывать там, пока Россия не обзаведется
собственным постоянным поселением во внутреннем Желтом море. И, кстати,
Цзяочжоу находится не внутри, а около русской сферы интересов, и Германии
удобней будет прийти России на помощь, хотя бы и против Японии. Более того,
император Вильгельм лично прибыл в русское посольство в Берлине и принялся
убеждать Остен-Сакена, что вопрос о Цзяочжоу был по-братски решен обоими
императорами в Петергофе, и что солидарность интересов неизбежно приведет
обе империи к единству действий перед лицом общей опасности, намекая на
Японию.
Японцы, говорил император с бесстыдным германским коварством, вообще
омерзительные субъекты и от них можно ожидать чего угодно, но германская
эскадра, имея базу недалеко от русской, всегда будет бок-о-бок с русскими
кораблями, против любого врага - будут ли они называться японцами или
англичанами. Впрочем, японцы к войне ранее 1905 года готовы не будут, а до
того времени наши эскадры перетопят все их корабли.
Этого-то Сергей Юльевич и боялся. Ведь Вильгельм прямо толкает нас на
войну с Японией. Тогда он отправился к Чиршки и сказал ему, что германский
император очень его ценит и говорил, что когда он захочет попросить
германского императора о чем-либо, то может это сделать через посольство, и
вот теперь он просит телеграфировать императору, что в интересах России и
Германии вам следует удалиться из Цзяочжоу, потому что этот шаг повлечет за
собою другие шаги, которые будут иметь самые ужасные последствия.
Через несколько дней Чиршки приехал в министерство к Сергею Юльевичу и
показал ответ германского императора на его телеграмму. Вильгельм писал, -
"Передайте Витте, что из его телеграммы я усмотрел, что ему некоторые
обстоятельства, весьма существенные и касающиеся этого дела, неизвестны, а
потому последовать его совету мы не можем".
Буквально на следующий день состоялось совещание под председательством
государя императора Николая II. На совещании присутствовали военный министр
Ванновский, Сергей Юльевич, управляющий морским министерством адмирал Тыртов
и министр иностранных дел граф Муравьев. Обсуждалась записка графа
Муравьева.Первое слово предоставили Муравьеву. Он сразу заявил, что весьма
опасается захвата Порт-Артура англичанами, и что надо воспользоваться
занятием немцами Цзяочжоу и решить, наконец, вопрос с портом. Хотя он и не
компетентен в морских делах, но России крайне желательно иметь гавань в
Тихом океане на Дальнем Востоке, а Порт-Артур и Даляньвань по
стратегическому своему положению имеют громадное значение. И такого
благоприятного случая, как сейчас, может не повториться. Нечего сыпать перед
ними бисером... Следует поступать, как, скажем, немцы в Новой Гвинее, Того и
Камеруне, а теперь и в Цзяочжоу, вместо того, чтобы едва ли не заискивать. И
перед кем? - риторически вопрошал он, театрально заламывая ухоженные, в
старческой коричневой гречке руки. - Китай сейчас приучен японцами уважать
силу и могущество и не более опасен, чем какой-нибудь Сиам или любое
негритянское княжество в Африке, так что бесполезно и бесцельно тратить
время на дружеские увещевания в Цзунли-ямыне, надо немедленно следовать
примеру Германии. Конечно, это может показаться до странности диким и
невероятным, что государство, империя с четырехсотмиллионным населением
оказалось неспособным защитить себя от нескольких десятков тысяч неприятеля.
Однако этот неоспоримый факт существует и за три прошедших с той поры года
положение не изменилось и не могло измениться.
- Всякому истинно русскому человеку, - продолжал убеждать совещание
Муравьев, - дорога его родина, дороги ее честь и слава и старые традиции, ее
благо прошлого и настоящего времени. Бытует мнение, что в случае войны с
Японией наши военные корабли могут выходить в Тихий океан через Охотское
море и между Курильскими островами, а если, мол, проходы в Курильских
островах будут закрыты, тогда для чего же и существует боевой флот? И почему
Владивостоку, нашему форпосту на Тихом океане, дано такое название - Владыка
Востока - если нам приходится зависеть от жалких японцев или корейцев? Но
ведь, вместо того, чтобы пройдя сомнительное Охотское море пробиваться силою
через густой Курильский архипелаг, не лучше ли не рисковать потерей
кораблей, а иметь еще одну базу военного флота, но южнее, в Желтом море?
Поэтому нам следует не идти на поклон к китайцам, чтобы выпрашивать себе то,
что мы можем, не приседая на корточки перед дикарями, имеющими претензии и
дерзость считать нас и прочих европейцев варварами и "чертями запада", а
взять самим, небрежно и просто, как падающий перезрелый плод...
Виден дилетант в дипломатии. Сергей Юльевич долгими годами готовил
проникновение в Маньчжурию и Китай путями чисто экономическими, культивируя
в китайцах чувство приязни и даже благодарности России за нашу помощь в
развитии пустынных, окраинных земель, а он хочет грубой силой схватить их
едва ли не за горло.
Конечно же, Сергей Юльевич принялся доказывать безрассудность
предложения Муравьева. Полтора года назад мы заключили с Китаем договор, по
которому, за согласие разрешить нам провести железнодорожную магистраль
через Маньчжурию, мы обещали защищать друг друга и Корею. Так как же мы
можем сейчас последовать примеру Германии и захватить гавань? Такой шаг с
нашей стороны выглядел бы в высшей степени возмутительным и коварным. Кроме
того, Китай и другие расположенные сейчас к нам страны возненавидят нас за
коварство. Нам лучше следовало бы ввести нашу эскадру в Цзяочжоу и держать
ее там, покуда немцы не уберутся восвояси. Потому что в ответ на
провокационные действия немцев не следует нам возбуждать неприязнь Китая. Да
ведь, захвати мы Порт-Артур, нам придется прокладывать ветвь железной дороги
от трансманьчжурской магистрали к Ляодуну через густонаселенную китайскую
территорию и через Мукден, родину китайского императорского дома!
Здесь Сергей Юльевич слукавил - переговоры о такой ветви он вел с Ли
Хунчжаном еще в Москве. Но ведь он предлагал провести ее на основе взаимных
экономических интересов, а не путем применения грубой военной силы.
Однако граф Муравьев твердо стоял на своей точке зрения, заявив, что по
договору мы обязаны защищать Китай только от Японии, а вот Германии мы
препятствовать не можем. И захватить Порт-Артур этот договор нам не мешает.
Сергей Юльевич понимал его - проиграв дипломатическую стычку с
Германией, он пытается отыграться на Китае.
Военный министр генерал Ванновский, желая, видимо, иметь в глазах
государя репутацию жесткого политика и великого полководца, поддержал
Муравьева, заявив, что если по докладу министра иностранных дел этот порт
признан удобным для нашей базы кораблей, то с военной точки зрения проблем
не возникнет. Дал понять, что оттяпать от Китая этот порт у него сил хватит,
что он справится...
Сергей Юльевич в ответ указал, что нашему примеру могут последовать
многие другие морские державы, да и Япония может не ограничиться
захваченными территориями Китая, а устремиться в Корею, где у нас сейчас
весьма неплохие позиции. В таком случае неизбежно наступят очень тяжелые
последствия. Да ведь мы только приступили к постройке магистрали через
Маньчжурию, а для постройки ветви к Порт-Артуру понадобится еще несколько
лет, в течение которых он совершенно будет отрезан от России.
Хорошо, что его поддержал адмирал Тыртов. По его мнению, уж если мы
сейчас не можем приобрести порт в юго-восточной части Кореи, то лучше
держать еще два-три года флот во Владивостоке.
Сергей Юльевич еще раз подчеркнул, что свои отношения с Китаем мы
строим на почве взаимных экономических интересов, и позже, построив
Маньчжурскую дорогу, мы найдем выход к Тихому океану. В отличие от
европейских держав нам следует сохранить с Китаем добрососедские отношения.
Да и Япония, крайне заинтересованная в развитии своих экономических
отношений с Европой, будет вполне рада воспользоваться этой дорогой.
Государь-император внимательно выслушал прения сторон и, хотя ему
доводы Сергея Юльевича и были, по-видимому, неприятны, все же принял решение
не согласиться с предложением графа Муравьева.
Сергей Юльевич надеялся, что благоразумие у государя одержало верх и он
будет придерживаться решения, принятого на совещании. Но он не учел, что
граф Муравьев способен на некорректный поступок. А тот, уже после совещания,
сыграл на тонких струнах души его величества - ревности к кузену Вильгельму
и тайном желании видеть себя Владыкой Востока. Муравьев доложил ему, что
английские корабли подтягиваются к Порт-Артуру и вот-вот захватят его.
И государь-император принял решение направить туда нашу военную
флотилию.
I декабря 1897 года отряд кораблей русской эскадры под начальством
контр-адмирала Реунова вошел в Порт-Артур.
И вскоре у царя на столе лежала телеграмма от его кузена - германского
императора Вильгельма, - "Россия и Германия у входа в Желтое море могут
почитаться как бы представленными святым Георгием и святым Михаилом,
защищающими святой крест на Дальнем Востоке и охраняющими ворота на
азиатский материк".
16 марта 1898 года в шесть часов утра на берег в Порт-Артуре были
высажены весь сухопутный отряд и десант с эскадры, после чего немедленно
началось занятие города и укреплений, защищающих Порт-Артур с моря и суши. В
восемь часов на фортах Золотой горы Его Императорское Высочество великий
князь Кирилл Владимирович поднял Российский военный флаг, которому эскадра
отсалютовала тридцатью одним выстрелом, а за этим форт Золотой горы
отсалютовал эскадре.
А уже 17 марта Российское телеграфное агентство сообщило, что 15 марта
в Пекине Уполномоченными России и Китая состоялось подписание особого
соглашения, в силу которого Российскому Императорскому правительству
уступлены в пользование на двадцать пять лет, срок, который по обоюдному
соглашению может быть затем продлен, Порт-Артур и Даляньвань с
соответствующими территориями, а равно представляется право на постройку
железнодорожной ветви на соединение этих портов с великой Сибирской
магистралью. И уже потом, когда все это произошло, в конце марта на большом приеме в
Зимнем дворце, когда русский трехцветный и военно-морской Андреевский уже
развевались над Порт-Артуром, и все вокруг его ликовали, чокались друг с
другом бокалами шампанского, а дамы обворожительно улыбались и повторяли, -
Слава русскому оружию, - то есть генералу Ванновскому и адмиралу Тыртову, и,
- Слава русской дипломатии, - то есть графу Муравьеву, а тот лишь холодно
кивнул ему, ему, потратившему бездну энергии, времени, сил умственных и -
да, да, да - физических, и лишь его можно было назвать подлинным виновником
торжества, он, обойденный вниманием и едва ли не опальный, ожесточаясь,
думал, уже и себе противореча, - Что же, представьте себе, что я повел своих
гостей в "Аквариум", а они, напившись пьяны, попали в публичный дом и
наделали там скандала. Неужели я виноват в этом? Я хотел ограничиться
"Аквариумом". Далее тянули другие. Так и свершился тот роковой шаг, который повлек за собой все дальнейшие
последствия - и русско-японскую войну, и развал китайской империи и
революцию в России... МЕДНИКОВ. Приморье
Накупил Андрей матери, отцу и братьям подарков и домой отправился. До
станции Кетрицево, что рядом с селом Никольским, ехал на поезде, в вагоне
микст, смешанным, для простонародной публики, а оттуда на дорогу, ведущую в
Ивановку, вышел, было, но его окликнули сидевшие у крайнего дома знакомые
мужики, односельчане.
- Стой, - кричат, - не ходи один, погоди чуток, скоро вместе пойдем.
- Что так? - спросил Андрей, - малайки шалят?
Малайками называли беглых каторжан, которых с постройки железной дороги
разбежалось множество. Деваться им особо было некуда: и в город не подашься,
там полиция и войска, и в Китай-Корею не уйдешь, там местные власти своих
разбойников не жаловали, а уж русских и тем более. Вот малайки и
устраивались большими шайками вдоль дорог, жили разбоем и душегубством. Их
боялись, периодически устраивали облавы и тайгу прочесывали солдатами.
- Нет, - отвечают ему, - нынче малайки сами из тайги бегут. Тигры нынче
осатанели.... В Ивановке бабку Устинью Мокренок с огорода утащили, она
картошку копала, а в Раздольном, говорят, солдата с ружьем сожрали.
- Да нет, - возразили другие, - ружье он выплюнул.
- Все равно боязно...
Подождали они еще чуток, пока другие односельчане с рынка не
подтянулись и, зарядив ружья, кучкой, настороженно пошли за телегой в свою
Ивановку.
Дома Андрея встретили радостно, полюбовались обновами и подарками,
похвалились своими успехами в хозяйстве, весьма, надо сказать, скромными, а
Афоня, младший, шкуру медвежью приволок и на башку наступил гордо,
избоченясь.
- Вот, без ружья, руками, можно сказать, голыми!
- Ну, ты и богатырь! - восхитился Андрей.
Домашние рассмеялись, шуткой довольные, а Афоня, специально для него и
рассказал.
- Недалече, за Лубянкой, я в лесу липу нашел дуплистую, а в дупле -
пчелы. Это еще в июне было. Подожду, думаю, до августа, пусть меду пчелы
накопят поболее. Но наведываюсь, вдруг кто другой из парней тоже липу
обнаружит, так чтобы не позарился на мой мед. Как-то гляжу, кора изодрана
когтями медвежьими, лез, видимо, но что-то его спугнуло. Конечно вернется,
расстроился я. А потом призадумался. Батю и Арсения на охоту не потащишь - в
хозяйстве по горло заняты. А одному с мишкой связываться боязно. Ну, я и
придумал. Не поленился, с речки каменюгу в пуд с гаком притащил, веревкой
обвязал, да на дереве к дуплу и подвесил. А под липой кольев острых в землю
навтыкал. На кедруху залез поодаль чуть, но чтобы липу видно было, и
затаился там, жду. Долго ждал, а под вечер мишка и пришел. Колья оглядел,
понюхал, языком лизнул, лапой в затылке почесал, но не понял, зачем они,
видимо. И на липу полез. Пчелы уже спать легли, не тревожили. Долез он почти
до дупла и башкой в камень мой и уперся. Но камень шевелится, на веревке он.
Миша лапой его и отодвинул. А камень на место. Миша сильней его оттолкнул.
Камень - тюк, тут как тут. Миша рассвирепел, да как двинет по камню лапой.
Отлетел камень, вернулся, и по башке. Миша аж взвыл от возмущения, да обеими
лапами..., а сам сорвался вниз, на мои колья. А я тоже от хохота с кедра
чуть не свалился, удержался едва. Слез, а миша на кольях и не шевелится. Сильно подросли братовья, выше и крепче Андрея стали, но он был
жилистей.
Назавтра на заимку ехать надо, озимые засевать, но видит Андрей, что
батя и братья собираются с большим нежеланием. И ружье зарядили, и топоры в
телегу рядом кладут. Да и лошадка ушами прядает, тоже боится, видимо.
- На днях к Кривошеевым в окно лез, - батя рассказывает, - морда
наглая, глаза желтые. Иван ему ухватом, под рукой был, в морду тычит, а тигр
только лапой отмахнулся и дальше раму выламывает. Хорошо, Колька, Иванов
сын, ружье со стены сорвал, да и выпалил. В башку прямо. Но тигр выдюжил,
крякнул только. Сейчас где-то рядом бродит, подраненный. И ехать сеять надо,
и боязно. А облаву на него не устроишь - тайга кругом, да и лист не пал.
Тут Андрей и говорит, - Я в бухте Стрелок от манз слышал, как они тигра
ловят. Давай, спробуем?
Позвал отец Ивана Кривошеева с сыновьями, вооруженных ружьями, да
Медниковых мужиков четверо. Трое охрану несли, а остальные осинок да березок
нарубили, сажен в три длиной бревнышек понаделали и в землю на полянке
частоколом неподалече вбили. Вбили тесно и так, чтобы получился круг в
сажень диаметром. А затем вокруг частокол еще один соорудили, чтобы не более
аршина между стенками. Пилой лаз во внешнем частоколе для тигра проделали и
из досок дверцу изнутри навесили, с тем расчетом, чтобы тигр, мордой тычась,
дорогу себе открывал, но чтобы обратно дверка плотно к бревнышкам
прижималась и его не выпустила. Во внутренний круг поросенка на ночь
запустили голодного. Ну, он и давай хрюкать, а потом визжать. Голодный тигр
услышал поросячий крик и пришел ночью поужинать. Обошел частокол вокруг,
запах чует, визг поросячий слышит, а добраться к ужину не может. Частокол
высок, не перепрыгнешь. Стал тигр более настойчиво бревнышки пробовать,
лапами свалить попытался, но те крепко вкопаны и друг с дружкой увязаны, не
валятся. Но тигр голодный - старательный. Весь частокол обошел, все
бревнышки испробовал, да и наткнулся на дверку. Она откинулась, зверя внутрь
пропустила, да и обратно легла. Тигр по узкому коридорчику вокруг порося
бегает, ни внутрь, ни наружу попасть не может, рычит зверски от ярости.
Собаки первыми в деревне рык услышали, в сени позабились, да лай подняли.
Хозяев оповещали, чтобы те ружья наготове держали и их, собак, защищать
готовились. Знали псы, что тигр большой любитель собачатинки.
Пошли утром все семеро, с ружьями. Боятся, вместе держатся, но,
перебивая друг друга, охотничьими подвигами похваляются. Подошли к
частоколу, а он трещит весь и шевелится. В щели между бревнышек виден
тигр-батюшка. Здоровенный, с быка ростом, бока желтые, полосатые, глаза
красные, свирепые, а клыки белые и с них кровь капает. Пытался он бревна
грызть, но бестолку. И на лбу рана видна запекшаяся, та, что Николай
Кривошеев наставил. Ну, влупили они тигру пару зарядов в бок, насмерть
уложили. За телегой сбегали, в деревню свезли. Лошадь, бедная, все глазом
косила на пассажира мертвого, полосатого. А поросенок сдох со страху,
пришлось выбросить. И еще зиму провел Андрей в Ивановке, а по весне опять в город подался.
Знакомых и друзей у него во Владивостоке уже много было, и на работу звали,
обещали хозяину или мастеру слово замолвить, походатайствовать. С жильем,
правда, худо было. Все его знакомые не жили, а ютились в переполненных
хибарах. И хотя друзья приглашали Андрея пожить у них, пока сам с жильем не
устроится, но жены их глядели волчихами, слушая гостеприимного пьяного
хозяина. Известно, в гости без бутылки не ходят, а за ней вторая и третья
появляются, и дым коромыслом, а потом дети в плачь, и жена фингалом светит,
подбитая. Андрей парень был стеснительный и понятливый, в благодарность за
слова добрые, беседу дружескую и стол с закусками старался убраться
засветло. По темным улицам одному, тем более пьяному, опасно ходить было -
избивали и грабили. А ночевать устроился в ночлежном доме, что на Корейской
улице, у китайской кумирни. Там собирались такие же горемыки бездомные и
безработные. Работа в городе была, но хозяева стали избалованы. Давай,
говорят, работай, но платить стану как китайцу или корейцу, копеечки. Что
же, обижались мужики, нам собаками или ракушками питаться? Не приучены.... И
уходили.
Тут слух прошел, что набирают артели в Китай. Из Порт-Артура на
трансманьчжурскую магистраль железную линию строить. Уже знали, что в
августе прошлого, 1897 года начали строить дорогу через Маньчжурию, а
теперь, в мае 1898 года - и к Желтому морю вести собираются. Уже и название
магистрали дали: кто хунхузкой называл, а кто маньчжуркой, и всем понятно
было. Пошли наниматься гурьбой на Светланскую, в самое ее начало, где тюрьма
на Корейской свои бельма решетками занавесила, и там у дверей нового
Китайско-Восточного железнодорожного управления сгрудились. Вышел какой-то
инженеришка в фуражке с молоточками зеленым кантом опоясанной и ну, давай
записывать. Всех брал. Людей, говорил, много надо, в партию изыскательскую.
Но только не китайцев-корейцев, чтобы против них в Китае кучкой держаться.
Паспорта поотбирал, но взамен давал по пять рублей, чтобы до парохода, что
через неделю в Китай собирается, с голодухи не померли. А как рвань
городская, подзаборная, узнала, что здесь деньги дают, так тучей черной тот
домик и окружила. С паспортами многие. И инженер с сотню человек набрал и
сказал, что довольно, не надобно более. Тогда на деньги счастливчиков на
Семеновском покосе, у моря, пир устроили. Андрей человеком кампанейским был,
да и с новыми товарищами сойтись надо, тоже в гульбище участвовал. Пил,
закусывал, слушал и поражался. Ну, и народец..., уж действительно, низы
общества. Самому страшно стало. Но и подумал, может, по пьяни впустую
бахвалятся, скотством кичатся...
Однако и на пароходе и в городишке китайском Даляньване ему от
некоторых новых друзей горько делалось.
Даляньвань, как инженер-изыскатель рассказывал, сперва предлагали
Славороссией или Порт-Славься именовать, но потом образумились. Кто его
знает, что произойти в дальнейшем может, как бы не оконфузиться. И решили
Дальним назвать. Так оно и с китайским созвучно будет.
Партию изыскательскую на группки мелкие, человек по десять разбили, в
каждой группке техник с теодолитом - трубкой бронзовой на трех ножках -
старшим, и пошли они трассу прокладывать. Техник у теодолита в раскоряку
стоит согнувшись, а Андрей и его по группе товарищи вешки вершках в двадцати
над землей ведут то вправо, то влево, пока техник "ставь" не скомандует.
Тогда вешку кувалдой забьют на пару вершков и следующую, чтобы стояли они
друг за дружкой и ровнехонько. Или кривую дугу вывешивали. Потом на место
вешек колья ровные, ошкуренные, из леска ближайшего, в землю забивали.
Сперва китайцы, жители местные, молча наблюдали за этими их действиями,
а потом, когда трассу пришлось вести через их дворики, огородики, поля, а то
и через кумирни с божками, кладбища, крик подняли. Кричат громко, по своему,
мужчины, женщины, дети малые, да со злобою; камнями бросаться начали, не до
смеху. Уже конец мая был, начало июня, китайцы урожай ждут, а тут русские им
убираться велят. Понять-то китайцев можно было, но, с другой стороны, и
дорогу трассировать надо. Благо казаков с нагайками, шашками да ружьями
прислали. Те не церемонились. Китайцы кричат, камнями кидаются, а казаки их
нагайками, а то и пальнут в их сторону. Те разбегаются.
Ночевать в китайских фанзах располагались. Товарищи Андрея - люди
решительные. Пинками хозяев на улицу вышвырнут, а если те сулеи дадут, то в
уголочке хозяевам ночевать разрешат. Андрею с ними и противно было, и
страшно. Напьются и ругаются. Или женщину захотят и давай к хозяйке
приставать. И рассказы велись препохабные - где кто китайку изнасиловал,
фанзу или кумирню ограбил, лавку разгромил, сулею или ханшин с полки в лавке
без спроса взял и не заплатил ни копеечки, чоха по-ихнему, с дыркой
квадратной посередине медной монетки.
Инженеры и техники запрещали буйствовать, самых дерзких рассчитать и
выгнать стращали, но сами ночевали отдельно, не знали многого. А на просьбы
Андрея утихомириться, на попытки робкие защитить китайцев обижаемых, его
избили однажды, а потом и убить пригрозили свои же товарищи. Из Китая домой
не уйдешь, доносить начальству тоже не принято. Да и знал он - нож воткнут в
спину или горло перережут спящему. ЖУН МЭЙ..Пекин В шуан цзян - день осеннего равноденствия - двадцать третьего года
Гуансюя (23.10.1897 г.) в Цзунли-ямынь пришла весть о том, что в Шанхайгуане
убиты двое германских миссионеров. Ли Хунчжан ужасно встревожился.
- Правду говорят, - бормотал он, трясущимися руками вытирая обильный
пот, выступивший на лице, - кончается веселье - приходит печаль, кончается
радость - приходит горе. Он сразу же послал во дворец императрицы за Жун
Мэй, с ее помощью надеясь умилостивить императрицу.
- Опять в шуан цзян, - всплеснула руками Жун Мэй, и сердце ее заныло от
тягостных предчувствий. - Что же будет? Германцы доверятся нашему правосудию
или потребуют руководствоваться старинным китайским обычаем: взял в долг -
верни, убил человека - заплати жизнью?
- Ох, нет, - дрожащим голосом ответил Ли Хунчжан. - Уж их то я знаю. В
девятом году Тунчжи (1870 г.) в Тяньцзине были убиты двое миссионеров и
сожжено французское консульство. Французы не удовлетворились тогда казнью
восьми человек. Они требовали высшей меры для Тяньцзинского губернатора и
огромного денежного вознаграждения. С тех пор аппетиты варваров значительно
возросли. Их, ненасытных, не накормишь. Большие, ох, большие несчастья
свалились на Поднебесную.
- Значит, надо спешить в Германскую миссию и убедить посланника, что
местные власти и императорское правительство примут необходимые меры, -
порывисто вскочила Жун Мэй. - Может быть, там еще не знают о случившимся и
не придадут происшествию большого значения.
- Надо, надо, Жун Мэй, - трясся старый Ли Хунчжан. - Вряд-ли это
поможет, но принести соболезнования необходимо. Миссионеры не являются
официальными представителями державы, в жизни всякое случается, может быть
посланник трезво оценит происшедшее, - взбодрился было Ли Хунчжан. Но тут же
опять осел мешком. - Нет, это бесполезно. Вспомни, в Берлине мы нанесли
визит вежливости их старому канцлеру Бисмарку, и насколько он был
высокомерен. Германцы давно зарятся на Шаньдун, их там сейчас развелось
множество. Губернатор провинции доносит, что ведут себя германцы крайне
бесцеремонно. Ох, беда, беда...
Тут примчался гонец и велел Ли Хунчжану срочно прибыть к императрице
Цыси.
- Пойдем со мной, - взмолился старый Ли, - может быть нам вдвоем
удастся успокоить императрицу. Перед покоями императрицы во дворце уже стояли паланкины великих князей
Гуна и Цина. Рослые евнухи выхватили Ли Хунчжана из его паланкина, мигом
домчали в зал императрицы и бросили на колени. Ему только и осталось, что
ударить трижды лбом об пол. Заметив прокравшуюся следом Жун Мэй, императрица
глазами велела ей обойти залу вдоль стены и стать сзади справа за троном.
- Что случилось в Шанхайгуане, Ли Хунчжан? - зловеще спросила
императрица.
- Там убили двоих германских миссионеров...
- Кто такие миссионеры и как туда они попали?
Ответил великий князь Гун, - Миссионеры - это монахи многочисленных
религий западных варваров. По преданиям, первые миссионеры прибыли в
Поднебесную еще во времена династии Дун Вэй. В те же времена один из
императоров издал указ, разрешающий религии западных варваров свободно
распространяться по всей Поднебесной. Потом, правда, им было велено
убираться вон. Но уже во времена монгольской династии Юань, пятьсот лет
назад, здесь, в Пекине, тогда Хан-балыке, обосновались два монаха-католика.
Когда установилась династия Минов, их опять прогнали. Но они снова пролезли
в Поднебесную и даже заручились поддержкой императора Ванли. Но тогда же они
обнаглели настолько, что потребовали, чтобы императоры Поднебесной признали
себя подданными главы их церкви - по их словам святого отца. Император
Юнчжэн разгневался и запретил распространение этих религий и даже изгнал
миссионеров из Поднебесной. Но эти неугомонные, ужасно пронырливые монахи
при императоре Даогуане нахлынули как черви после дождя и опять активно
принялись распространять свою мутную религию. Нам известны католические,
протестантские, иудейские и православные религии.
- Хао, - недовольно вскричала императрица. - Но что делается в
Поднебесной сейчас, в том числе и в Шанхайгуане?
- Каждая из названных религий насчитывает множество сект, и все они уже
пустили глубокие корни в Поднебесной. Сейчас в империи насчитывается
примерно семь сотен монахов-европейцев, которые обратили в свою веру более
миллиона ваших подданных. Особенно их много в Шаньдуне, где
католики-германцы обосновались десять лет назад. Главный их миссионер
епископ Анцер шныряет по всей провинции и часто бывает в Пекине, в
Германской дипломатический миссии. Вовлекая в свою религию ваших подданных,
он обещает им защиту и поддержку. Европейцы-монахи бродят по всей провинции,
вербуют в свою веру всяческий сброд, падших людишек, дают им деньги,
покупают лучшие дома в деревнях, где они проводят моления. Эти монахи ведут
себя безобразно, издеваются над нашей верой, врываются в наши храмы,
оскорбляют религиозные чувства китайцев. Вот эти бесчинства и переполнили
чашу терпения ваших подданных, послужили причиной убийства двух миссионеров.
- Не прогнать ли нам всех этих варваров-монахов из империи? -
разгневалась Цыси.
- Но этим мы навлечем на Поднебесную гнев всех западных держав, а они
умеют действовать дружно, - осторожно напомнил князь Гун.
- Что ты думаешь предпринять, - обратилась императрица к Ли Хунчжану.
- Не знаю, - заколебался тот. - Надо ехать в германскую миссию и
выразить соболезнование.
Императрица вперила тяжелый взгляд в Гуна и враждебно спросила, - А что
думаешь ты, старая лиса?
Старый Гун лишь виновато склонил голову, всем своим видом показывая,
что он полностью согласен с Ли Хунчжаном.
- Может быть, ты что-нибудь добавишь, милая? - обернулась императрица к
Жун Мэй. - Ведь недаром говорят, что не бывает мужчин, которых не сумела бы
обмануть женщина.
- Трудно сказать, - смешалась Жун Мэй, - надо ехать к германскому
дипломатическому посланнику...
- А если он не удовлетворится вашими соболезнованиями? Если он
потребует чего еще?
- Так оно и будет, - упавшим голосом подтвердил Ли Хунчжан. - Совсем
недавно германский посланник требовал остров Цзинмындао в провинции Фуцзян,
и порт Цзяочжоу в Шаньдуне, но я ему решительно отказал.
- Стой крепко, Ли Хунчжан, - крикнула Цыси. - Стой крепко, никаких
уступок! Ведь у нас есть договор с Россией? - с надеждой спросила она. Прямо из Запретного города Ли Хунчжан отправился к германскому
посланнику. Императрица велела Жун Мэй сопровождать его.
Из ворот Запретного города их паланкины медленно и важно поплыли по
Посольской улице и вскоре остановились у Германской миссии. Ворота были
наглухо закрыты и никто и не думал их открывать.
Слуга Ли Хунчжана робко поскреб, а затем и более настойчиво забарабанил
в ворота. Стучал он долго. Наконец солдат охраны отворил калитку в воротах и
жестом предложил им входить. Ли Хунчжан и Жун Мэй пришлось выйти из
паланкинов и пешком, теряя лицо, пройти на территорию миссии. Солдат
небрежно и молча ткнул пальцем в сторону здания миссии и захлопнул за ними
калитку.
Сгорбившись, Ли Хунчжан пошаркал к зданию, медленно, с трудом поднялся
по ступенькам и вошел внутрь. Жун Мэй, одетая в свой мужской халат,
поддерживала его под руку.
Молодой человек внутри здания с любопытством оглядел их и приглашающе
указал на широкий кожаный диван. - Садитесь и ждите. Господин посланник
занят, - и вышел.
Грубость пришлось проглотить.
Ждали они долго.
Наконец двери кабинета посланника отворились, и тот же молодой человек
пригласил их войти.
В глубине кабинета, под портретом императора германцев сидел посланник
Гейкинг.
Он медленно встал и пошел им навстречу.
- Чем могу служить? - пренебрегая дипломатическим этикетом и явно
враждебно спросил он.
- Мы прибыли выразить глубокое соболезнование императора Китая и
императорского правительства в связи с постигшим вас горем, убийством двух
монахов-миссионеров, подданных вашего кайзера, - перевела Жун Мэй слова Ли
Хунчжана.
- Я только что отправил депешу в Германское министерство иностранных
дел по поводу этого инцидента, - равнодушно ответил Гейкинг.
- Императорское правительство официально заявляет, что к преступникам
будут приняты самые строгие меры наказания, а семьям погибших буду выплачены
крупные суммы денег.
Фон Гейкинг бесстыдно рассмеялся. - Нет, деньгами вам не отделаться. Я
расцениваю происшедшее как международный инцидент и жду указаний своего
правительства о дальнейших действиях и требованиях в отношении Китая.
- Монахи-миссионеры не являются официальными представителями Германской
империи и не пользуются статусом неприкосновенности. В дипломатической
практике существует правило, согласно которому правительство страны, на
территории которой произошел подобный случай с частным лицом, не несет
ответственности. Преступники будут строго наказаны по нашим законам, -
переводила Жун Мэй.
- Это вы так считаете. Мы же считаем, что Германская империя должна
всей своей мощью заботиться о своих подданных, где бы они не находились.
Гейкинг был настроен решительно и беспощадно. Это Жун Мэй видела и
понимала, что все их уговоры ни к чему не приведут.
Ли Хунчжан долго и настойчиво убеждал посланника, Жун Мэй переводила,
но все было напрасно.
Гейкинг распалился и начал прибегать к угрозам и оскорблениям. Императрица немедленно приняла Ли Хунчжана. - Что сказал германский
посланник?
Но старый Ли Хунчжан лишь виновато повесил голову.
- Почему ты не отвечаешь? - в гневе топнула ногой Цыси.
- Бесстыжий и наглый рыжий варвар сказал, что ждет инструкций из
Берлина.
- Что они потребуют? Амой? Цзяочжоу? Тяньцзин? Ханькоу? Ведь они
обязательно что-нибудь потребуют... Как им противостоять?
- В Берлине германский министр иностранных дел требовал Цзяочжоу, но я
отказал, сославшись на то, что этот порт уже предоставлен русским для зимней
стоянки их военного флота.
- Боевой наш флот потоплен японцами, а сухопутные войска не вооружены и
не обучены. К тому же мы не знаем, что германцы потребуют от нас. Не
забывайте и прежние наши попытки защититься от рыжих варваров и чем они
закончились...Большими потерями для Поднебесной..., - напомнил великий князь
Цин.
- Так что же мы можем сделать прямо сейчас? Пойти к русским..., -
ухватилась Цыси.
- А что мы им будем говорить? О чем мы будем их просить? - трезво
напомнил Цин. - Об убийстве миссионеров они уже знают. Но это пока все. О
чем мы станем просить?
- О том, что существует договор! - крикнула Цыси.
- Но пока в отношении Поднебесной не предпринято никаких враждебных
действий..., - упрямо ответил Цин, явно забывая об этикете.
Но и Цыси сейчас было не до него.
Затянувшееся молчание нарушил Гун. - Придется ждать...
- Чего? - взметнулась Цыси.
- Придется ждать, - повторил Гун. Через неделю в Цзунли-ямынь пришла депеша из Цзяочжоу, что туда вошли
три германских военных корабля и на берег высадились две сотни солдат
десанта. Командующий эскадрой адмирал Дидерикс предъявил требование
начальнику китайского военного отряда в течение двух суток очистить порт и
военные укрепления. Под жерлами наведенных германских орудий им пришлось
повиноваться и уйти, оставив германцам все - и орудия, и склады с
боеприпасами, и укрепления...
- И честь, и совесть, и достоинство, - горько добавил Ли Хунчжан.
- Надо спешить в русскую миссию, - напомнила Жун Мэй.
- Да, да, - спохватился совсем растерявшийся Ли Хунчжан, - поспешим... Скоро они были у ворот Российской дипломатический миссии и поверенный в
делах господин Павлов, бывший при Кассини первым секретарем , любезно их
принял.
- Мы получили сообщение, что германцы захватили Цзяочжоу, - почти
простонал Ли Хунчжан.
- Я весьма вам сочувствую, - вид у Павлова действительно был
огорченным.
- Почему бы вам ни послать туда свои боевые корабли на зимнюю стоянку,
ведь в России уже наступает зима?
- Но соглашение было лишь на прошлую зиму.
- Хорошо. В мае прошлого года в Москве был подписан договор между
Китайской империей и Россией, согласно которому Россия обязуется защищать
Поднебесную от всех, всех, - повторил Ли Хунчжан, - держав.
- Я был извещен, что договор обращен лишь против Японии, - возразил
Павлов.
- Нет, - твердо заявил Ли Хунчжан, - против всех держав. Сейчас я прошу
Вас составить срочную депешу правительству Российской империи о захвате
германцами Цзяочжоу.
- Хорошо, - быстро сдался Павлов. - Такую депешу я сейчас составлю, но,
уверяю Вас, что договор обращен только против Японии.
На бланке Российской дипломатической миссии с двуглавым хищным орлом с
распростертыми крыльями он быстро написал депешу и Ли Хунчжан лично доставил
ее в телеграфную контору и затем поспешил к императрице.
Опять нужно было ждать.
- Ты напомнил ему о договоре? - возбужденно спросила Цыси.
- Конечно, конечно, именно на него я и сослался.
- И что сказал русский посланник?
- Он составил депешу своему правительству, которую я лично отнес в
телеграфную контору. Но русский посланник сказал, что договор направлен лишь
против Японии...
- Одной лишь Японии? - гримаса разочарования исказила возбужденное лицо
Цыси. - Прикажите доставить договор сюда!
В напряженном молчании прошли полчаса и, наконец, запыхавшийся гонец
доставил железный ларец. Ли Хунчжан отомкнул замок и вынул голубоватый лист
бумаги с черными французскими буквами.
- Читай, - велела Цыси, указывая на договор.
Жун Мэй взяла лист, быстро пробежала его глазами, ища пункт о
совместной обороне, и обомлела. В тексте было сказано, что Россия обязуется
защищать Китай только от Японии! Но это же невозможно... Она ясно помнила,
что в Москве подписывались тексты, в которых Россия обязалась защищать Китай
от всех, всех, всех держав!
- Колдовство белых варваров, - это все, что смогла она ответить на
пристальный взгляд императрицы.
- Она, она, она читала договор по-французски и уверила меня, что он
обращен против всех держав, - затрясся от страха Ли Хунчжан.
- Так вы обманули меня? - взъярилась Цыси. Взгляд императрицы стал
пустым и холодным. - В кнуты ее, - велела она стоявшему за троном главному
евнуху Ли Ляньину. Поздно ночью дверь каморки, в которую ее затворили, чтобы утром отдать
палачу, бесшумно отворилась и на пороге со свечой в руке появился тот
страшный евнух.
- Иди за мной, - шепотом велел от Жун Мэй. - Мы отправим тебя к хушану
Яню. Твое место здесь займет другая, преступница. Императрица Цыси ничего не
узнает. В одежде простолюдинки через пять дней ее привезли в повозке к храму
старого Яня. Старый хушан Янь участливо встретил ее, хотя и был явно расстроен. -
Поспешность таит ошибку, - грустно говорил он. - Вот ты поспешила, не
убедилась, что договор составлен именно так, как тебе хотелось. Ну что же,
каждая неудача делает нас умнее. Знай себя, знай противника - в ста битвах
одержишь сто побед.... Эту ошибку уже не исправишь, придется начинать с
другого конца. Завтра же поедешь в горы Шаньдуна. Недавно там была открыта
тайная школа, в которой наши люди готовят руководителей восстания против
иностранных захватчиков. Школу создало Шань-дун цзун-туань - Шаньдунское
главное общество. Оно объединяет и сплачивает все тайные общества для
предстоящего восстания. Ему нужны энергичные, способные, высокообразованные
патриоты, особенно люди, знающие иностранные языки, образ жизни, коварство и
мерзкие повадки заморских белых дьяволов, чтобы разгадывать и предупреждать
их тайные замыслы, сплачивать, руководить, обучать наш народ приемам борьбы
и лично вести в бой. Чтобы победить заморских дьяволов, как мы уже
убедились, нужно собрать большое регулярное войско. Но это нам не под силу.
У нас нет денег на оружие, мы не сможем вооружить и обучить армию. Но если
поднять весь народ, опираясь на ненависть, которую люди питают к
иностранцам, их религии, их алчности и коварству, то, как говорится, дождь и
ветер сметают пыль, а гром внушает страх. Твой путь будет далек и долог, на
нем тебе встретятся хорошие и плохие, сильные и слабые, стойкие и
малодушные, храбрые и трусливые люди. Но ты будь терпеливой и настойчивой,
старательно учись сама и передавай свои знания другим. Отправляйся, девочка,
и не бойся смерти. Судьба каждого из нас предопределена Небом. Умереть за
Родину - значит свершить благое дело! На парусной лодке через Чжилийский залив ее перевезли в Чифу, а оттуда
пешком, в привычной уже одежде простолюдинки - ватной куртке и ватных
штанах, сопровождаемая молчаливым крепким молодым крестьянином, она
пустилась в путь в горы Шаньдуна. В крохотных деревушках и небольших
городках, в трактирах, где они останавливались перекусить, на базарах, куда
заходили полюбоваться щедрыми дарами земли и плодами труда крепких
мозолистых рук ремесленников, в кумирнях и монастырях, где им отводили место
для ночлега, везде они видели гнев простых людей против иноземных червяков
миссионеров и их китайских последователей. Они часто слышали рассказы об
отнятых ими домах и землях, о несправедливостях, чинимых трусливыми местными
чиновниками в защиту иноземцев, чувствовали нарастающий гнев трудового
народа и радовались. Радовались и боялись. Боялись предстоящего трудного и
опасного дела, а радовались тому, что они не одиноки в своей ненависти и
жажде мщения; многие тысячи, а может быть и миллионы людей горят желанием
изгнать с их родной земли всех чужаков и зажить спокойной жизнью предков.
В маленьком монастыре на горе Наньхуашань создавалась школа общества
Хун-дэн-чжао - Света красного фонаря. Среди прибывших постичь азы мудрости
конфуцианства, даосского и буддийского учений, магии и искусства кулачного
боя, способов возбуждения народных масс, умения обращаться с современным
стрелковым оружием варваров и способов их проникновения в Поднебесную, она
видела крестьян и торговцев, ремесленников и учителей, кули, лодочников и
даже чиновников. Особенно обрадовалась Жун Мэй, когда узнала, что она не
одна, что женщин среди слушателей школы было едва ли не треть.
Сперва перед ними выступил Чжу Хун-дэн, руководитель Шань-дун
цзун-туань.
- С приходом маньчжурской династии Цин Поднебесная терпит страшные
бедствия. Иноземные черви рвут ее на части. Особенно это проявляется сейчас,
когда император Гуансюй совершенно не участвует в управлении государством.
Известно, коли нет хозяина в доме, все в нем идет вверх дном. Страну
наводнили ярые проводники чуждой нам религии, которые подкупают жадных,
ленивых, развратных людишек, грабят и обогащаются за счет трудолюбивых,
покладистых, смирных ремесленников и крестьян. Заморские дьяволы навезли
свои железные машины, строят железные дороги, устраивают морское сообщение
между портами на огромных прожорливых пароходах, из-за чего оказались
ненужными наши каналы и города, где жили, работали и кормились миллионы
кули, лодочников, торговцев, земледельцев, ремесленников и другого люда.
Мало того, красноголовые дьяволы захватывают все новые и новые земли древней
нашей страны. Франция требует отдать ей Мынъу и Удэ в провинции Юньнань, они
замыслили строить железную дорогу из Вьетнама до Лунъчжоу в провинции
Гуанси, хотят захватить подземные ископаемые в провинциях Юньнань, Гуандун и
Гуанси. Англия, в дополнение к прежним захватам, потребовала себе территорию
Ежэньшань на границе Поднебесной с Бирмой, наводнила своими, сделанными
машинами и потому дешевыми товарами бассейны рек Янцзы и Синцзян, чем
разорила миллионы ремесленников, ввела свои крейсера в порт Вэйхайвэй в
Шаньдуне. Россия, завидуя захвату Германией Цзяочжоу, высадила десант и
оккупировала Люйшунькоу и Далянь, принялась строить железную дорогу через
Маньчжурию, прогоняя с родных наделов крестьян. И, наконец, неисчислимые
беды принесли германцы на земли Шаньдуна. Они принялись строить железную
дорогу из Цзяочжоу в Цзинань и захватили земли в тридцать ли по обе ее
стороны, а тех крестьян, которые не желают отдавать свои наделы, выгоняют
силой и даже убивают. Старая же императрица Цыси и ее алчные помощники
грабят Поднебесную даже хуже, чем иноземцы. Растратив громадные деньги,
собранные у нашего бедного народа в виде налогов, они оставили государство
беззащитным перед японцами, а из занятых на выплату контрибуции Японии
трехсот семидесяти миллионов ланов сто двадцать разворовали. Они постоянно
повышают налоги, сгоняют с лучших земель крестьян и продают эти земли за
взятки иноземным червям. Небо с ужасом взирает на беспорядки, творящиеся в
Поднебесной, и насылает бедствия - засухи и наводнения. Варвары, словно
крысы, разоряют наши деревни и города. Чиновники наживаются на горе
народном. Поэтому мы сами должны спасти Поднебесную. Надо поднять весь народ
и вышвырнуть иноземцев. Ведь если ядовитую змею или дикого зверя только
пугают, а не убивают, то они становятся только опасней...
- Еще с той поры, когда маньчжуры изгнали с Драконового престола Сына
Неба династию Мин и стали всячески притеснять китайцев, для организации
отпора стали создаваться тайные общества. Их лозунгом было "Фу Мин фан Цин"
- "Восстановим Минов и ниспровергнем Цинов". Первым таким обществом стала
секта Ца-гуа-хуэй, символом которой было Тай-цзи - "Верховное начало". Из
этой секты в разных концах Поднебесной возникло множество тайных обществ,
наиболее знаменитым из которых стало общество Бай-лянь-цзяо - Белого
Ненюфара. Белый лотос является символом Майтреи - воплощения Будды. После
того, как Цинский император Цзя-цин разгромил на девятый год своего
правления (1806) длившееся девять лет в пяти провинциях восстание, поднятое
этим обществом, его члены начали создавать секты во всех провинциях
Поднебесной и готовить новые и новые сражения с ненавистными поработителями.
Общество Байшандихуэй - Общество поклонения богу, и Саньхэхуэй - Триада в
последнем году императора Даогуана (1850) подняли народ на крестьянскую
войну. Восстание тайпинов, как его называли, длилось целых четырнадцать лет
и едва не сокрушило Цинов, но вмешались иноземные черви. В Шанхае им
пыталось противостоять общество Сяодаохуэй - Союз малых мечей, объединившее
все тайные секты центральных провинций, но после трех лет сопротивления оно
не устояло перед Цинами и красноголовыми дьяволами, как и вся крестьянская
война тайпинов. Но тайна, как бы ее не скрывали, непременно выплывет наружу,
а огонь в тлеющих углях рано или поздно вспыхнет. Для воспитания нового
поколения борцов против чуждой нам христианской религии, против засилья
заморских дьяволов и насквозь прогнившей династии Цинов даосские монахи
создали общество Хун-дэн-чжао - Общество света красного фонаря, в котором
мальчиков и девочек учат Шэн-цюань-чжи-ши - даосской гимнастике, посредством
которой существующее, грубое тело сливается воедино с новым, духовно
взращенным, и это тело становится нерушимым и бессмертным. Вы тоже
постигните искусство превращать людей в невредимых и бессмертных воинов,
которых и поведете в бой. Наше общество, которое готовит восстание,
называется И-хэ-туань-лянь - "Упражняющиеся в гимнастике группами во имя
справедливости и гармонии". Мы копим силы и ждем благоприятного момента,
чтобы нанести последний удар и возродить былое могущество Срединного
государства.
И начались долгие месяцы учебы. Едва раздавался первый крик петухов и серебряный ковш бледнел на
востоке, как старик сторож стучал колотушкой пятую стражу. Пора подниматься.
Быстренько скатав войлочные тюфячки, на которых они спали, молодые женщины и
девушки спешили к покрытому еще таинственной мглой горному озеру, робко,
боясь потревожить сон водяных духов, умывались и бежали назад, в монастырь.
Наскоро проглотив по маленькой чашке бобов или вареного проса и запив водой,
они собирались на дворе постигать учения перевоплощения, колдовства и магии.
Монах-даос растолковал им, что власть императора покоится на силе Дэ ,
которая может быть монолитна, как скала, и может двоиться или троиться. Если
сила Дэ одна, то правление императора справедливо, народ живет в
благополучии и довольстве. Но если сила Дэ двойственна, не добродетельна, то
земли разоряются, источники иссякают, отовсюду набрасываются варвары,
наступает голод и народ постоянно испытывает недовольство. Тогда жди беды.
Но не только государи обладают силой Дэ. Частицы этой силы могут быть
обнаружены у многих людей, особенно женщин. Тут главное, чтобы эти люди
обладали одной силой Дэ. Мы вместе разовьем и объединим ее в великую Дэ и
тогда Дао и священное Небо помогут нам сокрушить погрязшую в разврате и
довольстве Ниласы и восстановить могущество Срединной империи.
- Что такое Дэ? Дэ - это любовь к родным, близким и дальним, это забота
друг о друге и взаимная помощь. Дэ - это терпение и мудрость. Дэ - это
внутренняя сила, помогающая выстоять в тяжелых испытаниях. Дэ - это
нравственная чистота и целомудрие. Дэ - это ненависть к варварам, которые
хотят сделать великий наш народ бедным, голодным, отнять у нас дома и земли,
хотят хозяйничать и бесчинствовать в Поднебесной. Добродетельной силой Дэ
обладает и крестьянин, возделывающий рис, и плотник, возводящий дом, и
землекоп, роющий каналы и возводящий дамбы против наводнений, и ремесленник,
изготавливающий массу необходимых вещей. А наибольшей добродетельной силой
Дэ обладают женщины, рожающие детей и тем поддерживающие существование самой
жизни.
- Но бывает и злая сила Дэ - у крадущего чиновника, у вора и грабителя,
у убивающего хороших людей солдата, у неправедно живущего и равнодушно
взирающего на страдания людей и гибель государства правителя.
- Тот, кто будет долго и старательно упражняться искусству даосской
гимнастики духа - Шэн-цюань-чжи-ши и ежедневно совершать тысячу и более
кэ-тоу - челобитий, тот станет невредимым и бессмертным - Ди-сянь.
И под руководством фа-ши, учителя магических способов превращения,
женщины долго, до исступления, потери сил и полного беспамятства повторяли
движения гимнастики, совершали кэ-тоу, быстрыми шагами обходили чашу с
чистой водой, выкрикивая "фэй" - полечу.
Стремительно, день за днем летело время. Почти еженедельно опытный
мастер учил их стрелять из лука, владеть мечом и копьем. Однажды ненастным
днем песок во дворе монастыря заскрипел под колесами повозки, которую тянул
маленький серый ослик с торчащими, постоянно прядающими длинными ушами.
Ослика вел солдат отряда хо-пяо, поддерживающего порядок в Шаньдунской
провинции. Женщины с любопытством окружили повозку и принялись угощать
ослика травой и кусочками лепешки. Смутившегося от внимания большого
количества молодых хорошеньких женщин солдата настоятельница монастыря увела
в трапезную. Он скоро вышел и, стараясь выглядеть грозно, принялся доставать
из повозки ружья иноземных дьяволов. Складывая их на траву, он называл
каждое - гочкис, винчестер, маузер, снайдер, спенсер, ремингтон, бердан....
Женщины испуганно отступили, во все глаза разглядывая страшные черные ружья,
способные убивать людей на большом расстоянии. А солдат успокаивал их,
говоря, что ему приказано научить их владеть огнестрельным оружием и каждой
из них придется разиков по пять выстрелить из каждого ружья. Целую неделю
солдат заставлял женщин привыкать к ружьям, держать их в руках, прижимать к
себе, заглядывать в черное отверстие дула, откуда вылетает смерть, показывал
патроны, учил, как заряжать ружье и что надо сделать, чтобы оно точно
выстрелило в цель.
Женщины освоились довольно быстро и вроде перестали бояться
прикрепленных к деревяшкам длинных черных трубок, но когда пришла пора
стрелять в узкой горной долине, и когда эти страшные ружья оглушительно
бухали и, вырываясь из слабых рук, больно толкали в плечо, женщины снова,
было, забоялись их, тем более, что одной из них ружье ударом сломало
ключицу. Однако фа-ши внушал, что можно бить варваров их же оружием, что им
скоро придется вступить в сражение и ободрять, поднимать наступательный дух
людей, а противостоять им будут даже пушки...
Страх был преодолен и белый мешок с песком, хорошо заметный на фоне
черной скалы в двухстах шагах, выстрелами они растрепали в грязное пятно.
Чжу Хун-дэн каждый месяц приезжал в женский монастырь, долго беседовал
с настоятельницей о ходе учебы, интересовался успехами прозелиток в
овладении древними знаниями и торопил. Велика Срединная империя, а враг
силен, поэтому ударить нужно во всех местах одновременно и внезапно, а для
этого скорее надо подготовить отряды молодежи, юношей и девушек. Именно на
них общество Ихэтуань возлагает главную надежду. Юности свойственно
вспыхивать как порох, а в битве сражаться как тигр.
Чжу Хун-дэн знал, что Жун Мэй раньше была фрейлиной императрицы и
сопровождала Ли Хунчжана в столицу России. Он подолгу расспрашивал ее об
окружении императрицы, об их взаимоотношениях, привычках, слабостях,
симпатиях и антипатиях, старался прояснить, так ли едины враги в своем
стане, можно ли отколоть китайцев от маньчжуров и кто из них бы мог
поддержать восстание. Жун Мэй добросовестно отвечала, но знания ее были
поверхностны.
Чжу Хун-дэн привозил последние вести обо всем, что происходило в
Поднебесной, о разорах и бесчинствах, творимых миссионерами и их китайскими
последователями. Однажды он рассказал, что Ли Хунчжан обратился к русским с
просьбой о займе ста миллионов ланов для уплаты контрибуции, которую
Поднебесная обещала выплатить Японии до конца пятого месяца двадцать
четвертого года Гуансюя (1898 г). Русский император потребовал взамен
установить монополию для России во всех трех провинциях Маньчжурии и в
Монголии для строительства там железных дорог и промышленных предприятий, об
исключительном праве на строительство железной дороги от будущей русской
трансманьчжурской магистрали к порту Даляньвань в Чжилийском заливе и право
захода в этот порт только русских судов. Неслыханные требования после
фактического захвата русскими Люй-шунь-коу! Об этом узнали англичане и
принялись угрожать, что если Китай получит заем от России, а не от Англии,
то они будут действовать по примеру Германии. Воистину, грянул весенний гром
и разбудил черных драконов в черном озере. Надо быстро и хорошо постигать
мудрость древних и скорее готовить всенародное восстание!
В десятом месяце того же года Чжу Хун-дэн рассказал, что в стане
правящей династии Цинов произошли великие потрясения. Богатеющие за счет
ограбления родины компрадоры маньчжуры и китайцы наживались тем, что с
помощью иноземцев завезли в страну железные машины и на построенных фабриках
использовали труд бедного народа. Они выпускали много дешевых изделий и в
большом количестве разоряли крестьян и ремесленников. Вот эти-то компрадоры
заключили тайный союз с англичанами, чтобы напустить в Срединную империю
побольше этих дьяволов и окончательно экономически поработить страну.
Англичанин Ричард Тимоти через некоторых высших чинов из окружения
императора подал тому челобитную, в которой предлагал посылать в Англию
чиновников, чтобы там обратить их в свою веру и научить, как кровь простых
людей превращать в золото. Кроме того, в той же челобитной он, под фальшивым
предлогом защиты Великой Небесной империи, предлагал внедрить в
императорскую армию иноземных военных инструкторов, чтобы те заставляли
солдат убивать простолюдинов.
Одним из рьяных сторонников закабаления Поднебесной иноземцами стал Кан
Ю-вэй. Еще в двадцать первом году Гуансюя, когда Ли Хунчжан подписал в
Симоносеки мирный договор с Японией, Кан Ю-вэй собирал подписи под петицией
с требованием отказаться от мира. Но ведь тогда японцы поубивали бы
значительно больше наших людей и захватили бы еще больше нашей земли! Кан
Ю-вэй и его покровители - наставники императора министры Вэн Тун-хэ, Сунь
Цзя-най и Вэнь Тин-ши для широкого распространения своих вредных идей и
алчных пожеланий создали издательство, в котором печатали и затем раздавали
придворной знати и чиновникам газету. Они образовали партию реформ, к
которой примкнул сам император Цзай Тянь!
Но императрица Цыси твердо знает главный принцип правителя -
единовластие и никаких партий, никаких союзов. Столкнулись партия
императора, желавшего наводнить страну иноземцами и идти по пути "революции
Мэйдзи", и непреклонная императрицы, неспособная сохранить мир и спокойствие
в Поднебесной, но желающая сохранить свою погрязшую в бездействии власть.
Цыси узнала, что за ее спиной заговорщики уже пригласили в империю офицеров
японского Генерального штаба и планируют ее убийство.
Пока партия императора сто дней издавала малозначительные указы, Цыси
готовилась к решительному удару. И старый дракон оказался сильнее молодого.
Верные императрице генералы разогнали партию реформ, а наиболее активные ее
сторонники бежали из страны. Сам император Гуансюй заточен в крохотной
каморке на одном из островков дворца-парка Ихэюань. В чунь-фэнь - день весеннего равноденствия двадцать пятого года Гуансюя
( 1899 ) настоятельница монастыря позвала Жун Мэй к себе.
Жун Мэй вошла, трижды низко поклонилась и по знаку хозяйки присела у
дверей на корточки.
- По моим наблюдениям, - обратилась к ней монахиня, - и по словам
учителей, ты достаточно хорошо подготовлена во всех науках, которые у нас
преподают. Готова ли ты отправиться в путь, чтобы самостоятельно браться за
обучение; чувствуешь ли ты себя достаточно сильной, чтобы без сомнений и
робости выполнить главное дело твоей жизни - поднимать знамя восстания
против Цинов и иноземных дьяволов?
- Да, - твердо ответила Жун Мэй, - я готова.
- Тогда возвращайся в Цзин-чжоу-тин, к старому хушану Яню и займись
созданием школ для подростков - мальчиков и девочек. В Ляодуне объявилось
множество ло-ча - русских чертей. Они присвоили весь Ляодун и собираются
строить туда железную дорогу. Помогай хушану Яню создать очаг восстания и
будь готова по сигналу встать во главе его в Ляодуне. Янь уже стар, он будет
тебе советчиком.
Ответной враждой отзовется вражда,
За обидой - чреда обид;
Зло и отмщение между собой
Единой связаны нитью. (Развеянные чары, стр.52) Вернувшись в Цзин-чжоу-тин Жун Мэй сразу же принялась создавать школу
общества Хун-дэн-чжао - "Света красного фонаря". По совету хушана Яня она
объехала ближайшие городки и деревушки, собирая в школу девочек и
мальчиков-подростков, стараясь найти подвижных и физически развитых. Не все
родители отдавали детей, но, находясь, большей частью, в нищете,
довольствовались несколькими связками монет и обещанием, что их ребенок в
школе получит знания и со временем станет шаньша - учителем. Жун Мэй
приглашала и самих родителей наведываться в школу, навещать детей, утешать
истосковавшихся по дому, да и самим проникнуться светом учения
монахов-даосов. Тем же упрямцам, которые не желали отдавать детей в руки
незнакомцев, двое сопровождавших Жун Мэй крепких молодых парней грозили
увесистыми палками, обещая здорово поколотить, если те будут противиться
будущему счастью своего отпрыска. Голос Жун Мэй звучал ласково, а палки
выглядели убеждающе, и даже самые несговорчивые, поколебавшись и взяв с Жун
Мэй честное слово, что их ребенку новое учение пойдет только на пользу,
уступали и со слезами отпускали детей.
В деревушке Су-цзя-тунь, что в пяти ли от Цзин-чжоу-тина, Жун Мэй
заняла большой дом, хорошо заплатив его хозяину, и, разместив отдельно
мальчиков и девочек, принялась их обучать. Научив первую группу подростков
гимнастике, частым земным поклонам, от которых на голове появлялась плешь, и
заклинаниям, Жун Мэй распускала детей группами по трое-четверо, и они
бродили из деревушки в деревушку, от городка к городку, собирали на
перекрестках селян и горожан и распевали:
Европейцы на севере и на юге
Сильные волнения подняли.
Малые дети вступают в Общество Красного фонаря
Искренность сердца создает "Философский камень".
А чтобы местные власти или полиция не прогоняли детей, не мешали им
собирать народ, для их защиты от миссионеров и китайцев, принявших
чужеземную религию, с каждой группой детей шел парень с крепкой палкой. Он
всегда сидел в сторонке и вмешивался лишь тогда, когда видел, что
собравшийся народ не защищает подростков. Если охранник видел, что
деревенский старшинка или полицейский слишком рьяно пытается выполнить свои
обязанности, он с палкой бросался вперед и кричал, обращаясь к публике, -
Слушайте, слушайте, что поют дети! И подростки дружно принимались голосить:
Если я исполню свой сыновний долг,
То не устрашусь ни ружья, ни пушки!
Демоны и ангелы будут чтить меня,
И создастся великий путь достижения святости! - и начинали с удвоенной
энергией отвешивать земные поклоны, разбивая себе лбы до крови. Розовая пена
пузырилась у них из губ, руки и ноги начинали непроизвольно дергаться, и
возбужденные подростки совершали столь дикие телодвижения и прыжки, что
люди, видя их святость, горячо вступались за них и прогоняли неразумных
охранителей спокойствия и порядка.
А Жун Мэй снова и снова ездила по деревушкам и городишкам, снова и
снова обучала подростков, и к осени сотни групп заполнили Южную Маньчжурию.
Буквально в каждом населенном пункте люди только и обсуждали столь
необъяснимое нашествие святых детей и уверовались, что сами боги вещают
устами младенцев, сами боги призывают народ подняться на борьбу с засильем
заморских варваров, за сохранение векового порядка и спокойствия духов
усопших предков.
Вслед за детьми по деревушкам и городишкам бродили монахи-даосы,
молились богу войны Гуанди и призывали народ вооружаться, учиться приемам
рукопашного боя и быть готовым к яростной схватке за процветание
Поднебесной.
И вот парни и молодые мужчины, юные девушки и женщины шли к кузням,
несли связки монет и просили кузнецов выковать им мечи, и сабли, и длинные
ножи, и наконечники к копьям, и насаживали их на длинные древки, оттачивали
мотыги и лопаты, и привязывали медные гирьки к длинным шнуркам, и из
буйволиных кож шили себе нагрудники и шапки, и закаливали тело в долгих
физических упражнениях. А подростки распевали:
- И от одного фонарика
сгорают порой города.
И в луже огромные волны
Вздымаются иногда. (Разв.чары. стр.343) В середине второго месяца двадцать шестого года Гуансюя ( 1900 ) из
Шаньдуна от Чжу Хун-дэна пришел приказ собрать все группы ихэтуаней Ляодуна
и Южной Маньчжурии и идти к Тяньцзину, чтобы с севера оказать помощь
шандунским братьям и захватить этот город. Жун Мэй мигом разослала гонцов к
командирам отрядов и групп и не прошло и трех дней, как огромная масса
молодежи с красными и желтыми повязками на головах, вооруженных самодельным
оружием двинулась по дороге вдоль берега моря на Шанхайгуань. В марте месяце 1899 года Ивашников получил письмо от поручика Минаева,
служившего в штабе Приамурского военного округа в разведотделе у
подполковника Альфтана. Письмо было сухо и кратко, как сух и немногословен
был и сам поручик. Правда, в конце, прощаясь, Олег Николаевич приписал, -
Обнимаю!
Ивашникова растрогался - это "Обнимаю" говорило о многом. Во всяком
случае, о расположении к нему его прежнего наставника, учителя, покровителя
и опекуна. Да, но о главном. В письме Олег Николаевич извещал, что во
Владивостоке уже осенью этого года откроется Восточный институт, второе,
после Томского университета, высшее учебное заведение в Сибири, и первое на
Дальнем Востоке. Оно будет готовить к службе в администрации и
торгово-промышленных учреждениях восточно-азиатской части России и
прилегающих к ней государств. Проектом положения, разработанного канцелярией
генерал-губернатора Приамурского края и направленного на Высочайшее
утверждение, предусмотрено зачисление в число слушателей и пяти офицеров.
Поручик Минаев сообщал, что сам он подаст рапорт, и советовал последовать
его примеру. Тем более, что полковник Путята хорошо аттестовал Ивашникова
подполковнику Альфтану, а все офицерские кандидатуры для зачисления в
институт будут рассматриваться в их отделе. Курс института предусмотрен в
четыре года и делится на четыре отделения: Китайско-Японское,
Китайско-Корейское, Китайско-Монгольское и Китайско-Маньчжурское. Сам Минаев
собирается поступать на Китайско-Японское отделение, считая, что отличное
знание этих стран и языков в ближайшее время будет крайне необходимо.
Раздумывал Ивашников недолго. Надежды когда-нибудь поступить в
Петербургский или Московский университет растаяли давно, а для поступления в
Академию Генерального штаба, как он уже узнал, необходимы были глубокие
военные знания и чин хотя бы поручика. Диплом же высшего учебного заведения,
пусть и гражданского, значил многое. Караульная при миссии служба его
томила, а глубокое знание языков, диплом, да и сама учеба по направлению
разведотдела округа давали перспективу.
Не откладывая, Ивашников написал рапорт, к которому поверенный в делах
России в Корее Шпейер приложил свою рекомендацию, и направил в штаб округа.
В июне Ивашникова отозвали в штаб округа, где ему, в числе других офицеров
было присвоено очередное воинское звание, подпоручика. А тепло встретивший
его Олег Николаевич был произведен в штабс-капитаны.
Проведя предоставленный ему за три года службы отпуск в родном Турьем
Роге, в конце сентября Ивашников прибыл во Владивосток учиться в Восточном
институте.
Вскоре приехал и Олег Николаевич. Ивашников остановился у своего
дядьки, коллежского асессора, служившего столоначальником в городском
полицейском управлении. Двоюродный брат Ивана Ивашникова Петр, его ровесник,
студент 2-го курса юридического факультета Томского университета, еще в
августе уехал в Томск, и его комната, в которой Ивашников прожил семь лет,
учась в гимназии, была опять предоставлена ему в полное распоряжение. Да и
дядькина жена, Мария Аристарховна, любила Ивана не меньше, чем своего сына,
и была рада, что дом ожил молодостью.
Петр Лукич, дядька Ивана, службой своей тяготился, не раз говаривал,
что бросит ее к чертовой матери, но что-то его удерживало. Привычка, видимо,
да и сравнительно немалый оклад жалования. Он хоть и не нес постовую службу
и не гонялся за преступниками, но домой возвращался усталый. Разговорчивым
он не был и на просьбы иной раз рассказать о нашумевшем преступлении
советовал заниматься своими делами и не быть излишне любопытным. Жили они на
тихой Японской улице в Экипажной слободке.
Штабс-капитан Минаев жил у товарища, в угловой комнатке в казарме роты,
но заниматься там было невозможно, часто собирались холостые офицеры и
устраивали пирушки. Поэтому вечера они просиживали над учебниками в комнате
Ивана, а уже на ночь Олег Николаевич шел к себе вдоль бухты в Гнилой угол.
Хоть и недалеко, с пару верст будет, да по осенней грязи, разбитым
проселком, к тому же револьвер держать приходилось наготове - ночные тати
пошаливали. Марья Аристарховна, видя его мучения, и с мужем посоветовавшись,
предложила однажды Олегу Николаевичу перебраться к ним, разделить комнату с
Иваном. Олег Николаевич принялся было отказываться, но Петр Лукич твердо
поддержал супругу, да и Иван был рад. И Олег Николаевич не стал
упорствовать.
Подпоручик Ивашников и штабс-капитан Минаев пользовались большим
успехом у местных барышень на выданье, и успешно конкурировали даже с
блестящими, несколько высокомерными, весьма нарядными в строгой морской
черной с золотыми шевронами форме молодыми флотскими офицерами. Гуленами,
впрочем, они не были и наукам предавались всерьез. Но молодость брала свое и
по субботам они посещали Морское собрание, где обзавелись широким кругом
знакомых и даже друзей. Спиртным они не злоупотребляли и в нередких стычках
держались твердо, за что их уважали, а наиболее горячие головы из
друзей-соперников и побаивались.
Мария Аристарховна с пониманием относилась к развлечениям молодежи. -
Когда и погулять, как не в молодости, - вздыхала она, глядя на Ивана. - А
вам, сударь, - обращалась она к Минаеву, - и жениться пора. Тридцать лет,
скоро и перестарком станете.
Олег Николаевич отшучивался, говорил, что не созрел внутренне для столь
ответственного шага, но однажды расстроился и возразил, что жениться ему
никак невозможно. Вот посмотрите. Подпоручик имеет жалование и столовых 477
рублей, в поручиках я получал 495, а сейчас, штабс-капитаном, 522. В год. На
эти деньги я, холостой, едва свожу концы с концами. Тем более во
Владивостоке, где все дороже, чем в России, едва ли не вдвое.
Заниматься приходилось много, но лекции читали сильные профессора, так
что учение приносило радость. Курс обучения был рассчитан на четыре года и
предусматривал глубокое изучение богословия, китайского, японского и
английского языков, общий курс географии и этнографии Китая, Кореи и Японии
с общим обзором их политического устройства и религиозного быта,
политической организации современного Китая и Японии, и обзор их
торгово-промышленной деятельности, новейшей истории и истории их сношений с
Россией, коммерческой географии Восточной Азии и истории торговли Дальнего
Востока, политической экономии, международного права, государственного
устройств России и главнейших европейских государств, основ гражданского и
международного права и судопроизводства, счетоводство и товароведение.
Добрую службу Ивашникову сослужили и собственные, накопленные в Корее
знания, тем более, что, находясь в главной зоне противоборства между Японией
и Китаем, он имел бездну информации об этих двух странах. Об Олеге
Николаевиче и говорить было нечего. Имевшие общепризнанный мировой авторитет
петербургские профессора Позднеев, Таберио и Подставин часто обращались на
лекциях к нему с просьбой освежить их материал новейшими примерами.
Как и другие студенты, Ивашников и Минаев не довольствовались лекциями,
но стремились овладеть живой речью, для чего одевались попроще и заходили в
китайские лавчонки, харчевни и прачечные, часто бывали на Семеновском ковше,
где хозяевами рыбного базара были практически одни китайцы. Новые знания
ложились на хорошо удобренную почву и росли как на дрожжах. Ивашников уже
свободно говорил едва ли не на любую тему с китайцами и маньчжурами, а уж о
Минаеве и слов нет...
В конце марта 1900 года во Владивосток приехал подполковник Альфтан и
пригласил их для беседы в штаб крепости.
- По донесениям наших военных агентов в Китае полковников Вогака и
Дессино, там сейчас складывается напряженная обстановка. Тайные секты,
имеющие большое влияние в народных низах, сразу после установления правления
Цинской династии стали проводить работу во всех провинциях за свержение
маньчжуров. Особенно эта работа усилилась с недавнего времени, в ответ на
захват колоний в Китае европейцами. Но если раньше очаги недовольства тлели,
то сейчас, как сообщают наши военные агенты и дипломатические представители,
после захвата германцами Цзяочжоу и широкого проникновения в Шаньдун, а
также с занятием нашим военным флотом Порт-Артура и началом строительства
железной дороги через Маньчжурию, грозят взрывом. А взрыв недовольства низов
в такой густонаселенной империи, как Китай, может вызвать далеко идущие
последствия, непредсказуемые, надо сказать, и чреватые обострением отношений
с Россией. Разведотдел штаба округа получил кое-какую информацию о положении
в Китае от наших офицеров в Ляодуне и по трассе КВЖД - Китайской Восточной
железной дороги, но нужны сведения из Пекина и из Южной Маньчжурии.
Штабс-капитану Минаеву надлежит немедля отправляться в Пекин, куда он
назначается начальником охраны Российской дипломатической миссии, что пока
входит в компетенцию секретаря посольства, а подпоручику Ивашникову - в
Тяньцзин, в распоряжение советника начальника кавалерии столичной Чжилийский
провинции китайского генерала Не Ши-чэна лейб-гвардии Гусарского полка
полковника Воронова. Нам нужны точные данные из Пекина о позиции различных
группировок в окружении императрицы, так как сведения, получаемые через
Министерство иностранных дел от русского посланника в Китае Гирса в Штабе
округа считают неполными или далекими от действительности. В то же время,
если восстание в Шаньдуне разгорится, то возбужденные массы восставших
двинутся вдоль Большого императорского канала к Пекину и город Тяньцзин
станет узловым пунктом борьбы, откуда можно будет контролировать положение в
Центральном Китае. Полковник Воронов грамотный, боевой офицер и ему нужен
толковый помощник. А занятия в институте продолжите, как только разрядится
обстановка в Китае. Там вы получите ценнейший опыт стратегической
разведывательной работы. С документами студента Восточного института Ивашников прибыл в Тяньцзин
и остановился в фешенебельном, но сравнительно недорогом Астер-хаузе,
европейской гостинице, правда, в самом скромном номере.
Утром, наняв на причале рикшу, прежде всего направился в Тяньцзинское
отделение Русско-китайского банка, куда имел рекомендательное письмо,
которое оставил у секретаря. Затем Ивашников отправился к полковнику
Воронову. Еще во Владивостоке ему сообщили, что полковник, женатый на дочери
богатого владивостокского промышленника и купца, ведущего чайную торговлю
Старцева, живет в его доме в Тяньцзине. Слуга-китаец сообщил Ивашников, что
полковника сейчас дома нет, но к обеду, к двадцати часам, он должен
вернуться.
В распоряжении Ивашникова было порядка восьми часов, которые он и решил
посвятить знакомству с городом. Лейб-гвардии полковник Воронов оказался черноусым высоким, стройным,
молодым еще, одетым в китайскую кавалерийскую форму офицером. Он крепко
пожал руку одетому в штатский костюм, и потому лишь щелкнувшему каблуками
при представлении подпоручику Ивашникову и с явной симпатией пригласил к
себе в кабинет.
Все среди китайцев, да китайцев, - со смехом говорил он, усаживая гостя
под медленно крутящимися широкими крыльями новомодного электрического
вентилятора, - жена гостит у своего отца во Владивостоке. Отправил от греха
подальше. Вы-то хоть знаете, что здесь происходит?
- В общих чертах, - ответил Ивашников. - На улицах, правда, довольно
много детей и подростков занимаются своей митинговой гимнастикой, но в
целом, на мой взгляд, все спокойно.
- О, тут вы глубоко заблуждаетесь, подпоручик. Китай бурлит, а
гимнастические экзерсисы молодежи - лишь белая пена на могучих валах
народного возмущения. Территориальные уступки европейцам, завезенные ими
дешевые товары и станки, выпускающие массу дешевых и качественных изделий,
быстрое пароходное сообщение между отдаленными портами, заменившее сообщение
на медленных джонках по каналам, плюс старое недовольство китайцев
поработившими их маньчжурами и послужили факелом во взрывоопасную бездну
многомиллионного населения империи.
- Ну, причем же здесь станки и джонки, господин полковник?
- Вы недооцениваете значения машинной продукции и современного
транспорта. Сами по себе станки и пароходы значат, действительно, не много,
но они разоряют китайцев. Скажем, дешевые товары лишают средств к
существованию каждых девять человек из десяти ремесленников, особенно в
ткацком производстве. Железные дороги доставляют эти товары вглубь Китая, а
пароходы лишают работы сотни тысяч лодочников и кули на специально прорытых
для сообщения каналах и вызывают запустение тысяч прежде густо заселенных
поселений вдоль каналов.
- Ну, что поделаешь, это неизбежный процесс...
- Конечно, машинное производство повсеместно заменяет ручной труд, но
китайцы связывают стремительное свое обнищание с иноземцами и в озлоблении
мстят.
- Властям следовало бы предвидеть подобный результат, на примере, хотя
бы английских луддитов, и как-то занять людей...
- Власти и пытались, в Европе закупали машиностроительные заводы и
оборудование для фабрик, но вы же знаете, что такое чиновник на жаловании.
Ему хоть трава не расти, но свое жалование он получит исправно. Надо бы
отдать это дело в частные руки, чтобы был личный интерес, вот тогда бы и
сдвинулись каменные жернова. Реформаторы поняли суть проблемы и два года
назад хотели провести дворцовый переворот и оттеснить впадающую в старческий
маразм вдовствующую императрицу. Но силенок собрали они мало, да и мужеством
их бог явно обделил. И их сто дней реформ окончились конфузом, а для них
самих - частью смертью, а частью - изгнанием.
- Я немного знаком с новейшей историей Китая, - поскромничал Ивашников,
- и помню, что реформаторы - суть представители тех же господствующих
классов.
- Не совсем. Вы, должно быть, знакомы со всеобщей историей, в военных
училищах ее преподают неплохо...
- Я имею всего лишь гимназию...
- Вот как? Довольно странно...., но , тем не менее, и в гимназиях ее
изучают. Вспомните-ка Великую Английскую революцию, Великую Французскую
революцию, во главе которых встали представители нового класса. Увы,
историческая неизбежность - смена общественных формаций, сопровождается
гигантскими катаклизмами. Тоже и в Китае. Под иностранным влиянием
зарождающаяся буржуазия сбрасывает оковы, рвется к политической власти.
- Однако у нас, в России, такое не происходит...
- Как сказать, подпоручик, как сказать.... И наши толстосумы
тужатся.... Да, но о Китае. Ситуация здесь такова - представители
радикальной буржуазии не сумели удержаться на гребне и волна стихии грозит
снести легонький павильон императорской власти. Сейчас восставшие, для
прикрытия своих подлинных намерений, используют лозунг "Поддержим Цин,
смерть иностранцам", но этот лозунг вдруг может трансформироваться самым
неожиданным образом. Не в наших интересах быть безучастными созерцателями. У
нас в Китае значительные интересы, гарантами которых являются вдовствующая
императрица и ее ближайшее окружение. Поэтому мы не можем допустить их
свержения. Генерал Не Ши-чэн, советником которого я являюсь, находится под
моим влиянием. Используя его армию, я стараюсь препятствовать проникновению
восставших китайцев из Шаньдуна в столичную Чжилийскую провинцию и далее, в
Маньчжурию, и этим сохранить Цинов.
- А кто такой, этот генерал Не Ши-чэн? Достаточно ли он надежен для нас
как командующий армией?
- Вполне грамотный офицер, неплохо воевал в Корее против японцев, -
кратко, не вдаваясь в подробности ответил полковник Воронов. - И службист,
неукоснительно выполняет приказы Пекина.
- А те, кто отдает ему приказы?
- Вот здесь-то самая большая неясность. В окружении императрицы идет
борьба различных течений. Она колеблется, находится попеременно под влиянием
то одной группы, то другой, и ее приказы непредсказуемы... Но это уже не в
наших силах каким-то образом изменять направление мыслей императрицы. Хотя,
есть одно весьма важное обстоятельство. Императрица очень чутко чувствует
баланс сил и старается быть во главе именно стороны, берущей верх. Так что
все зависит от военных успехов и неудач восставших. Массы восставших
грандиозны, но они вооружены большей частью самодельным холодным оружием и
нам с генералом Не пока удается отражать их натиск. Но если новейшее
германское и английское оружие, хранящееся в арсеналах Пекина, попадет в их
руки, то противодействовать им будет невозможно. Я, признаться, со страхом
жду со дня на день известий, что огнестрельное оружие поступает на
вооружение "боксеров". Разведотдел округа сейчас ведет большую игру в Пекине
с целью оставить оружие на складах, но с надежными людьми для проведения
операции у них плохо. Поэтому полковник Вогак, наш военный агент в Китае,
просил меня отправить прибывающего ко мне на помощь офицера, имея в виду
вас, подпоручик, в Пекин. Туда в охрану дипломатической миссии назначен
опытный офицер, в распоряжение которого вы и поступите. Игра предстоит
крупная, от итогов которой зависит не только будущность наших с Китаем
отношений, но и судьба самого Китая.
Ивашников понял, что судьба опять сводит его с Олегом Николаевичем и
повеселел.
- Слушаюсь, господин полковник. Когда прикажете отбыть?
- Вы молоды и скоры на подъем. Давайте-ка прямо завтра. На днях из
Порт-Артура прибыл отряд военных моряков. Вместе с ними вы вполне
благополучно, надеюсь, доберетесь до Пекина. Моряков затребовала наша
дипломатическая миссия для охраны своей территории. Обстановка в Пекине
значительно осложнилась и полагаться на дюжину казаков посланник уже не
может. Днем 31 мая с отрядом военных моряков, которыми командовали лейтенант
барон Раден и мичман Ден, подпоручик Ивашников последним поездом недавно
построенной железной дороги едва ли не чудом пробился на захваченную
восставшими станцию Ма-цзя-пу в Пекине и вечером был в русском посольстве.
Моряков давно уже ждали и встретили радостно. Обстановка в городе была
тревожной, по улицам группами бродили подпоясанные красными и желтыми
кушаками ихэтуани и громко распевали свои песенки, привлекая толпы горожан:
Открыли порты, впустили иностранцев.
А они свирепее тигров и волков.
Питаются человечиной и пьют людскую кровь.
Народ отощал, как скелет.
В Китае - горы серебра,
В Китае - горы золота,
А иностранцы жаждут их захватить.
Простой народ воспылал гневом,
Не отдает золото и серебро,
Сохранит драгоценные горы и реки. Ихэтуани осмеливались даже забредать в посольский городок, возбуждая
жителей Монгольской площади. Капитан Минаев, тепло встретив Ивашникова, определил его на жительство
к себе в домик на территории русской миссии и, оставив приводить себя в
порядок с дороги, отправился размещать десант.
Умывшись и побрившись, Ивашников вышел побродить по посольскому городку
и тут же увидел спускавшегося со ступенек стоявшего напротив миссии
невысокого двухэтажного здания с вывеской Русско-Китайского банка господина
Покотилова.
Дмитрий Дмитриевич его узнал и явно обрадовался, - Ба! Кого я вижу!
Тесен мир при всякой погоде. Не массовое ли переселение русских вояк из
Сеула в Пекин? Или вы с капитаном Минаевым как сиамские братья? И почему не
в форме? Получили ли вы повышение в звании и по службе? - забросал
словоохотливый Покотилов Ивашникова.
Смущенно улыбаясь, сконфуженный вниманием столь высокого лица к своей
скромной персоне, Ивашников доложил, что, как студент Владивостокского
восточного института, прибыл на языковую практику.
- Да, да, - лукаво подмигнул Покотилов, - Минаев тоже студент, однако
назначен на ответственную должность начальника ораны дипломатической миссии.
- И, дружески хлопнув по плечу тяжелой, но мягкой ладонью, отправился в
посольство. - Я настоятельно не советую вам пускаться в одиночное плавание
по столь бурному морю, - обернувшись, бросил он. - Не стоит рисковать
понапрасну.
Секунду поколебавшись, Ивашников в душе согласился с добрым советом и
вернулся на территорию миссии. Разыскав капитана Минаева, он предложил ему
свою помощь, но Минаев, занятый с лейтенантом Раденом схемой расстановки
караулов, лишь отмахнулся, - Потом. Да, - тут же спохватился Минаев, - я
доложил о твоем прибытии господину посланнику и он вечером приглашает нас к
себе на чашку чая.
Посланник Гирс Михаил Николаевич, потомственный дипломат, второй сын
пять лет назад умершего министра иностранных дел России Николая Карловича,
успел уже побывать и советником министерства иностранных дел и посланником в
Аргентине и Бразилии, и считал себя опытным дипломатом. Он внимательно
оглядел Ивашникова, одетого в полотняную белую, стоял конец мая и было
довольно жарко, куртку, серые брюки в мелкую полоску и серые же парусиновые
туфли.
- Почему не в форме, ведь вы же офицер?
- Мне рекомендовали носить партикулярное платье. Я - студент.
- А почему не студенческую форму?
- Ее могут принять за военную.
- Ну, хорошо. Капитан Минаев мне доложил, что вы прибыли помочь ему
выполнять деликатные поручения вашего командования. Поэтому я не стану
обременять вас заботами по охране миссии, разве что вы сами изъявите желание
и найдете возможности.
Олег Николаевич находился здесь же, в кабинете посланника; с
безразличным видом он глядел за забранное толстой железной решеткой окно в
темный уже сад.
- Да уж какие там деликатные поручения, - робко возразил Ивашников. -
Это и звучит довольно двусмысленно. Но, боже упаси, кодекс чести офицера
запрещает мне заниматься чем-либо предосудительным, да и внутренне я не
расположен к сомнительным похождениям. Насколько я понял полковника
Воронова, военный представитель в Китае полковник Вогак дает общую
информацию о военно-стратегической обстановке в стране и ее вооруженных
силах, я же буду заниматься деталировкой, так сказать, помогать капитану
Минаеву оценивать военное и политическое положение в районе Пекина.
- Все несколько проще и довольно сложнее, - засмеялся довольный
собственным каламбуром Покотилов. Он сидел на диване в углу кабинета, курил
сигару и забавлялся пестрой китайской детской игрушкой. - Вы, слава богу,
прибыли не к папуасам на острова Содружества. И до вас здесь люди жили, и
кое-что сделали. Но не гневайтесь, юноша, и не расстраивайтесь, - заметив
легкую гримасу обиды на лице Ивашникова, продолжил он. - Это общее
заблуждение молодости - считать себя центром вселенной и принимать тех, кому
за пятьдесят, едва ли не за маразматиков.
- Положение дел здесь сейчас такое. В столичной Чжилийской провинции и
в соседних - Шаньдуне, Шаньси и Шэнцзине широкий размах приняло движение
инсургентов, именующих себя ихэтуанями. Темные, забитые массы голодных и
бесправных людей считают виновниками своих жизненных невзгод проводников
учения христова - миссионеров и вообще всех иностранцев. Оно бы и можно было
рассматривать эти события как сугубо внутренне дело Китая, да ведь мы,
русские, имеем сейчас в Поднебесной довольно значительные интересы. В
Маньчжурии полным ходом строится КВЖД, мы арендовали в полное и
исключительное пользование южную оконечность Ляодунского полуострова на
двадцать пять лет, и вообще для нас открываются здесь широкие перспективы.
Поэтому и взирать равнодушно мы не можем.
- Ну, не вводить же сюда войска, - не удержался Ивашников.
- О чем вы говорите, подпоручик, - недовольно покосился на него Минаев.
- Вы офицер, посланы сюда помогать мне и будете выполнять приказания по
службе.
Жестом руки Покотилов призвал молчанию и продолжил, - Положение
осложняется тем, что ихэтуани установили постоянное наблюдение за всеми
жителями Пекина, прежде имевших какие-либо контакты с иностранными
дипломатическими представительствами и миссионерами. Поэтому мы лишены
возможности передавать с ними поручения тем, с кем мы хотели бы установить
связи. Вы же, Ивашников, я это помню по Сеулу, обладаете даром мимикрии,
пардон, перевоплощения в человека восточного...
- Да, дипломатические миссии блокированы ихэтуанями и скорой помощи от
наших десантов или усмирения восстания правительственными войсками мы не
ждем, - вяло пробормотал посланник Гирс.
- Более того, - энергично продолжил Покотилов, - сейчас существует
острая опасность того, что правительственные войска, особенно
зелено-знаменные, набираемые из китайцев, перейдут на сторону восставших,
сформируют регулярные подразделения, обучат, вооружат современным оружием,
которое хранится и производится в арсеналах в предостаточном количестве.
Тогда они уничтожат не только всех иностранцев, но и закроют Китай для
западных держав на долгие, долгие десятилетия, если не на века.
- И я смогу чем-либо помочь изменить положение? - усомнился Ивашников.
- Для того и вызывали, - кивнул Минаев.
- Слушайте внимательно, - владел инициативой разговора Покотилов, -
ситуация здесь такова... Несмотря на восстание, руководимое, безусловно,
рукой опытной и властной, центральное правительство вполне может не только
контролировать положение, но и направлять ход событий в нужное ему,
правительству, русло. Маньчжурские армии вполне боеспособны и подчиняются
Жун Лу, верховному командующему. Но в самом правительстве существует
несколько противоборствующих группировок и мы не можем безучастно ждать,
которая из них победит. Вам, конечно, известно, что два года назад
реформаторы, поддерживаемые императором Гуансюем, попытались направить Китай
по пути привлечения иностранных капиталов, прежде всего английских, и
широкого внедрения современных способов производства, транспорта, связи.
Феодалы-землевладельцы из окружения императрицы Цыси, да и она сама, вовремя
увидели в начинаниях реформаторов опасность для себя и разгромили их, а
Гуансюя, фактически, посадили под домашний арест. Но опасность реформизма,
поддерживаемого англичанами, французами и германцами, сохраняется. В случае
смерти императрицы Цыси, а она, увы, далеко не в юном возрасте, все
полномочия власти перейдут к императору Гуансюю. В таком случае полетят
головы его противников. Поэтому они задумали, было, убийство императора,
маскируя его болезнью, но французы послали своего врача из дипломатической
миссии, который не нашел императора тяжелобольным. Не желая ухудшения и без
того весьма напряженных отношений с державами Западной Европы, Цыси решила,
опять же ссылаясь на состояние его душевного здоровья, заставить Гуансюя
отречься от престола, и даже назначила его преемником своего племянника Пу
Цзюня - сына князя Дуаня. Но этому воспротивились губернаторы южных
провинций, находящиеся под сильным влиянием англичан и французов, и, к тому
же, располагающие значительными вооруженными силами. Тогда Цыси и послала Ли
Хунчжана, личность, безусловно, широко известную, отчасти в знак немилости,
а главным образом для изменения положения в свою сторону, губернатором южных
провинций Гуандун и Гуанси. Князь Дуань, полный ненависти к иностранцам, в
которых он видит главных противников возведения его сына на драконовый
престол, горячо поддерживает ихэтуаней за их лозунг "Смерть иноземцам". К
тому же он один из крупнейших феодалов-землевладельцев и боится
реформаторов. Вокруг него сплотилась большая группа маньчжуров из правящей
династии. Они-то и позволили ихэтуаням войти Пекин и натравливают их на
разгром сеттльмента дипломатических миссий и уничтожение живущих здесь
иностранцев.
- Более осторожную позицию занимает группировка командующего войсками
Жун Лу, приближенного императрицы Цыси. По нашим сведениям, он один из
авторов плана умерщвления или отречения от трона Гуансюя, поэтому и боится
прихода того к власти. Но он свидетель оккупации Поднебесной сорок лет назад
англичанами и французами, знает силу союзных держав, знает весьма скромные
возможности маньчжурских и китайских армий и опасается нового союзного
вторжения и захвата Пекина иностранными армиями. Жун Лу колеблется. Душой он
всецело на стороне Дуаня, но боится потерять не только должность, но и
голову, что может случиться при неминуемом поражении ихэтуаней.
Существование двух этих группировок в окружении императрицы Цыси, в
общем-то, на руку англичанам и французам. Уже сейчас есть планы карательного
похода союзного десанта на Пекин. Нас тоже приглашают участвовать в нем, да
и наш отряд из Порт-Артура уже готов. Но тогда существует опасность введения
настойчиво проталкиваемой англичанами, французами и, особенно, американцами
политики открытых дверей в Китай. Мы не сможем успешно конкурировать с их
промышленностью и капиталами. Поэтому мы хотим оказать поддержку третьей,
довольно сильной группировке в правительстве Китая. Ее возглавляют министры
Юань Чан и Сюй Цзин-чэн. Воздействовать на них прямо сейчас мы лишены
возможность, так как наш сеттльмент уже блокирован ихэтуанями и визиты в
министерства и дворец невозможны.
- Вам, Ивашников, предстоит трудная и опасная миссия. Китайский язык вы
знаете достаточно, чтобы хорошо понимать и быть понятым. Но знание языка вам
пригодится, главным образом, на улицах Пекина, чтобы не быть легко
опознанным ихэтуанями как иностранец. Вам предстоит, завтра же, пройти в
Цзунли-ямынь, китайское министерство иностранных дел, и встретиться там с
секретарем Сюй Цзин-чэна. Этот чиновник по имени Тянь Цзин-цин, долгое время
жил в Петербурге, в то время, когда Сюй Цзин-чэн был посланником Китайской
империи в Петербурге и Берлине. Он достаточно хорошо знает русский язык и
имеет перед нами определенные обязательства. Передайте ему, чтобы Сюй
Цзин-чэн и Юань Чан внушали императрице Цыси о крайней необходимости вызова
в Пекин Ли Хунчжана, как наиболее опытного дипломата и государственного
деятеля, имеющего, к тому же, обширную практику дипломатических сношений с
иностранцами, побывавшего в столицах Европы Петербурге, Берлине, Париже,
Лондоне и лично знающего вершителей политики этих государств. Словом, те
знают, как внушить императрице Цыси эту мысль. Ли Хунчжан, а мы имеем
определенную уверенность, будет действовать в нужном нам направлении, сумеет
покончить с восстанием ихэтуаней и сохранит с немалым трудом достигнутое
Россией в Маньчжурии. Из Петербурга в ближайшие дни срочно направляется в
Шанхай князь Ухтомский для встречи с ЛиХунчжаном и соответствующих с ним
бесед. Рано утром, в халате и просторных штанах, напялив на голову чиновничью
шляпу с красной лентой, через северную калитку миссии выскользнул он в
темный еще проулочек и сразу поспешил на Монгольскую площадь. Здесь он
побродил немного среди сонных еще фанз, а затем через Цянь-мыньские ворота
отправился в город. Схему расположения улиц он помнил хорошо, но и спешить
было некуда. Цзунли-ямынь располагался недалеко, да и чиновники собирались
туда едва ли не к полудню .
Несмотря на ранний час, на улицах было довольно много солдат в форме, с
четко выделяющимися на ней белыми кругами, но без винтовок. Они собирались
кучками по пять - десять человек и о чем-то оживленно беседовали. Проходя
мимо, Ивашников заметил косые, довольно недружелюбные взгляды на себя и
начал опасаться, не признали ли в нем иностранца, но потом здраво рассудил,
что неприязнь скорее вызывает его чиновничья шляпа, однако снимать ее не
решился. Во-первых, обнаружилось бы, что коса его фальшивая, и во-вторых,
эта шляпа должна была послужить ему как бы пропуском в Цзунли-ямынь. Более
всего боялся он сфальшивить, очутиться в ситуации, которая выдала бы его
незнание местных обычаев в мелочах, скажем, не так обратиться, не так
сделать что-нибудь. Поэтому он и решил напустить на себя вид спесивый и
неприступный. Заважничав, он выпятил грудь, походка его стала неторопливой,
глядел он уже поверх голов, словом, почувствовал себя чиновником. Как гласит
пословица - придал Будде облик Будды. Еще покружив немного по городу и
несколько раз проверив, не следят ли за ним, Ивашников решил, что пора и за
дело браться. Подойдя к Цзунли-ямыню, он уверенно поднялся на крыльцо и, не
снисходя до вопросов к чиновничьей мелочи, прошел анфиладой комнат в левое
крыло и совершенно как к себе домой толкнул дверь с табличкой иероглифов
Тянь Цзин-цина. Тот был в комнате один и явно бездельничал.
- Вы секретарь господина министра Сюй Цзин-чэна по имени Тянь Цзин-цин?
- вежливо спросил Ивашников, чтобы убедиться, что говорит с тем, кем надо.
Впрочем, господин Покотилов довольно подробно и точно описал нужного
человека, и словесный портрет сходился с оригиналом..
- Да, это я, - спокойно ответил господин Тянь.
- Я от господина Покотилова, едва ли не прошептал Ивашников, памятую,
что не следует забывать, что могут подслушать, ведь в подобных местах в
смутные времена и стены имеют уши.
- Господин Тянь кивнул, словно давно ожидал подобного гостя, поднялся,
взял свою шляпу и предложил прогуляться, а заодно и пообедать где-нибудь.
- Нам будет удобней поговорить в спокойной обстановке, - уже на улице
сказал он. - Доброе дело, сделанное тайно, ценится вдвое дороже.
- Приятно иметь дело с человеком, уверенным в своей правоте, - про себя
отметил Ивашников.
Его новый знакомый, изредка оглядываясь, не следят ли за ними, провел
Ивашникова на рынок "Восточное спокойствие", что совершенно не
соответствовало действительности, и попросил хозяина одной их харчевен
принести им поесть в отдельную комнату.
Дождавшись, пока хозяин принесет тарелки с бобовым творогом, горячие
пирожки с овощной начинкой, жареной баранины и чайник душистого чая, и
удалится, господин Тянь приветливо сказал уже по-русски, - Путь совершенного
человека - это созидание, но не вражда. Я давно ждал посланца от господина
Покотилова. Вы с ним давно знакомы?
Ивашников решил поднять свое реноме и важно ответил, - Четыре года
назад мы вместе с ним служили в дипломатической миссии в Сеуле.
- Вот как, - удивился Тянь Цзин-цин. - И я его знаю примерно столько
же. Мы познакомились в Петербурге, когда возник вопрос о строительстве
Китайской восточной железной дороги и господин Покотилов имел долгие беседы
с Сюй Цзи-чэном, тогда посланником Поднебесной империи в Петербурге.
Они недолго помолчали, размышляя, как перейти к главной теме, и,
наконец, Ивашников продолжил, - Господин Покотилов весьма обеспокоен
развитием событий в Китае и считает, что создавшееся положение может
привести к катастрофе империи.
- Что однажды родилось, непременно когда-нибудь созреет, - философски
ответил Тянь. - Мы пожинаем плоды своей собственной слабости и
нерешительности. Вот перед нами пример Японии. Они, как и мы, пытались не
пустить иностранцев, но уж если увидели, что самоизоляция неизбежно ведет к
упадку государства, экономической и военной слабости, уж если перетерпели
бесцеремонный обстрел столицы американскими пушками, то здраво решились на
обновление. Мы же цепляемся за обветшалые догмы, латаем дыры...
- Господин Покотилов искренне сочувствует вам и считает, что для
облегчения обновления Китая вам не следует изгонять иностранцев. Без них
Китай еще более закостенеет. Стремительный прогресс идет во всех областях
науки и техники и только иностранцы могут прямо сейчас помочь вам стать
современной державой. Конечно же, этот процесс болезненный, но все новое
рождается в муках...
- Это-то понимают все, но никто не желает лишаться доходов и
привилегий. Если вчера сановники сонно купались в роскоши, то завтра обещает
им весьма беспокойную жизнь.
- Господин Покотилов уверен, что крайности, в вашем случае реформизм
Кан Ю-вэя и откровенный анахронизм князя Дуаня, чреваты очень тяжелыми для
Китая последствиями. Реформизм Кан Ю-вэя, его решительная готовность широко
открыть двери иностранным товарам ведут к стремительному обнищанию и без
того бедного населения, и, как следствие, взрыву ярости. Лозунг же
"Вышвырнем иностранцев" нереален, как вы уже не раз убеждались. Вооружения
несравнимы, а силы армий несопоставимы. Вот вам и поражение от Англии
шестьдесят лет назад, от Англии и Франции сорок лет назад, от Японии - пять
лет назад. Иностранцы приходят в ваш дом уже и не спрашивая позволения
хозяев.
Господин Тянь невозмутимо пил чай.
- Господин Покотилов полагает, что наиболее разумна в нынешнем
положении политика Ли Хунчжана - сохранение целостности Китая, его
традиционных институтов и широкое привлечение иностранных капиталов для
создания новых рабочих мест, для обновления Китая.
- Да мы уже и без того в долгах, как в шелках, как гласит русская
поговорка, - ответил господин Тянь.
- Но я говорю не о займах, - не согласился Ивашников. - Иностранцы
привозят не золото или бумажные деньги; они прокладывают железные дороги,
строят фабрики и заводы, привлекают на работу ваш бедный люд, учат их
производить нужные вещи, торговать или внутри страны, или вывозить за
границу. Богатеет народ - богатеет и государство. Это отнюдь не прежняя
политика - не стесняйся, бери и не думай, когда отдашь. Развивайся вы
экономически и вам будет значительно легче расплатиться с прежними долгами,
и в будущем вам будут охотно давать в долг, зная, что Поднебесной есть чем
расплатиться.
- Так то оно так, - соглашался господин Тянь, - да тот ли человек Ли
Хунчжан? Вы же знаете, что после того, как японцы захватили у нас Тайвань,
Ляодун и острова Пэнхуледао, германцы отняли Цзяочжоу, русские бесцеремонно
обосновались в Люйшунькоу и Даляньване, а англичане - в Вэйхайвэе, и Ли
Хунчжан не смог ни задобрить алчущих тигров, ни отвести беду от Поднебесной,
его репутация при дворе сильно пошатнулась. Великие князья Цин и Дуань
открыто говорят, что китаец Ли делает все, чтобы Поднебесная престала быть
достоянием династии Цин.
- Плох хозяин, что вперед не смотрит. Господин Покотилов считает, что
Ли Хунчжан еще полон сил, и сама судьба предназначила ему именно в этом
возрасте совершить выдающийся подвиг - обуздать ихэтуаней, спасти
маньчжурскую династию и возродить Китай. Передайте, пожалуйста, господам Сюй
Цзин-чэну и Юань Чану это мнение господина Покотилова и попросите проявить
настойчивость, убедить императрицу сделать верный выбор и правильный шаг,
срочно вызвать из Кантона господина Ли Хунчжан.
Тянь нерешительно ответил, - Спасителем империи себя уже объявил
великий князь Дуань. Он открыто опирается на ихэтуаней.
- Последний иностранный десант, прибывший вчера в Пекин, весьма мал и
предназначен только для охраны дипломатических миссий. Но сейчас готовится
большой десант, которому ихэтуани противостоять не смогут. Тогда Пекин опять
попадет в руки грубых и безжалостных англичан и французов. Уж на сей раз они
потребуют очень многого. И ведь сама жизнь императрицы будет в опасности, -
привел едва ли не крайний довод Ивашников.
- Вообще-то министры Юань Чан и Сюй Цзин-чэн склоняются к тому, чтобы
просить императрицу Цыси вызвать в столицу Поднебесной Ли Хунчжана. Но,
кроме весьма сомнительных доводов в защиту подмоченной репутации
Ли-дипломата, нужно что-то более веское. Тем более, что вы явно
недооцениваете силу наших армий. Ведь после войны с Японией прошло пять лет,
мы извлекли уроки, армии сейчас неплохо вооружены и обучены германскими, да
и русскими офицерами, хотя бы и полковником Вороновым. Армии, по уверениям
главнокомандующего Жун Лу и великого князя Дуаня, вполне могут противостоять
вашим десантам.
- Этого-то господин Покотилов и опасается больше всего. Встретив
сильное сопротивление, объединившиеся державы будут вызывать из метрополий и
колоний новые и новые полки и может случиться так, что зальют Поднебесную
кровью, принесут неисчислимые беды и разрушения. Дипломаты в посольском
городке ежедневно обсуждают создавшееся положение и оценивают ваши
возможности к сопротивлению. Они не считают ихэтуаней серьезным противником,
и дадут рекомендации своим правительствам сломить сопротивление вашей армии,
если она выступит на стороне восставших. Обдумайте возможность удержать
императрицу Цыси и главнокомандующего Жун Лу от этого опрометчивого шага, не
вовлекайте в противоборство с объединенными державами вашу армию и не
раздавайте хранящееся в арсеналах вооружение ихэтуаням. На этот раз вы
будете иметь дело не с жалкой Японьюшкой, а едва ли не с десятком держав.
- Да, но вернемся к старому Ли. Верно говорят: пролитая кровь взывает к
отмщению, а звон золота - к взаимному удовлетворению, - намекнул Тянь.
- И я думаю, что господин Покотилов, директор Пекинского отделения
Российско-Китайского банка, и известный вам господин Ухтомский, который, как
мне сообщили, на днях отправляется в Шанхай для встречи с Ли Хунчжаном,
обсудят вопросы финансовой помощи Поднебесной и лично тем, кто способен на
что-то, - согласился Ивашников.
Договорившись встретиться здесь же через неделю, они расстались. В русской миссии Ивашникова привлекли к подготовке обороны на случай
попытки ихэтуаней разгромить посольский городок. И они встретились. Господин Тянь рассказал, что он передал суть их
разговора министру Цзунли-ямыня Сюй Цзин-чэну и тот вместе с Юань Чаном
настойчиво убеждал императрицу Цыси разогнать ихэтуаней и вызвать в Пекин Ли
Хунчжана для переговоров с державами о невмешательстве во внутренние дела
Китайской империи. Да беда в том, что при дворе сильны партии желающих, как
говорится, почесать морду тигру. Князь Дуань ярится, изо всех сил выпячивает
свою старческую куриную грудку и обещает во мгновение ока уничтожить всех
иностранцев. Он даже уверял, что среди ихэтуаней есть волшебники, способные
груды бумажных солдатиков превращать в грозных вооруженных и обученных
воинов. А тайные сторонники императора Гуансюя не желают простить Ли
Хунчжану гонений на реформаторов в южных провинциях и обещания большого
денежного приза за голову Кан Ю-вэя. Они против возвращения в Пекин старого
хитрого лиса Ли. Более того, они всячески стараются подтолкнуть императрицу
Цыси к действиям сомнительным и необдуманным. Они восхваляют мудрость
великого князя Дуаня и раздувают слухи о непобедимости ихэтуаней, чтобы
вовлечь Поднебесную в конфликт с державами, спровоцировать интервенцию,
оккупацию Пекина и тем самым отстранение от власти Цыси, освобождение
Гуансюя и торжество реформизма.
Но самая большая беда в том, что главный евнух Ли Ляньин, сводник
императрицы Цыси с молодыми мужчинами, доверенное ее лицо и главный советник
по всем вопросам - тайный сторонник ихэтуаней. Он-то и строит козни, он-то и
находит очень убедительные доводы, чтобы противодействовать всем резонам
Юань Чана и Сюй Цзин-чэна. А сам Ли Ляньин, и об этом уже шепчутся во
дворце, через бывшую фрейлину императрицы, а сейчас одну из предводительниц
Пекинских ихэтуаней, тайно связан с главарем секты Белого лотоса,
монахом-даосом, который живет в храме на горе Тайшань и сами боги
подсказывают ему, что делать дальше.
Впрочем, министр Сюй Цзин-чэн заметил, что не так уж и непоколебима
императрица Цыси, не так уж и уверена в силе ихэтуаней, не так уж и
полагается на князя Дуаня и Жун Лу. Господин Сюй заметил, что у нее
безвольно отвисает нижняя губа и падают с колен руки, глаза ее тусклы и
трусливы и есть в них искры сомнения и, значит, страх в ее душе. И это
хорошо и плохо: она способна в любой момент на самое неожиданное решение, на
самый необъяснимый поступок, и любое событие может повлиять на нее. Поэтому
еще не все потеряно, считает министр Сюй Цзин-чэн. Однако он боится
готовящегося десанта и интервенции держав. Императрица мстительна и под
давлением Дуаня может объявить войну и вооружить бандитов. Хотя, памятуя
позорное и трусливое свое бегство из Пекина сорок лет назад, она может и
приказать Жун Лу разогнать ихэтуаней и подавить восстание. Вот так обстоят
дела, - закончил господин Тянь.
О готовящемся объединенном десанте держав из Тяньцзина в Пекин
Ивашников знал. Знал он и о попытках русского военного агента в Китае
полковника Вогака убедить английского адмирала Сеймура не спешить, не
провоцировать китайское правительство на вооруженное сопротивление, не
позволять их армии перейти на сторону восставшего народа. Но англичанина
манили лавры если и не Наполеона, то покорителя Африки сэра Стэнли, и он
рвался в бой...
- Я доложу господину Покотилову ваши соображения, - сказал Ивашников, -
а вы продолжайте действовать в прежнем направлении. Даст Бог, все
уладится...
- Только и остается надеяться на вашего бога, - горестно кивнул
господин Тянь, - наши боги явно перешли на сторону ихэтуаней. Еще дня через три в посольство поступило известие о том, что из
Тяньцзина по линии железной дороги в Пекин выступил объединенный десант
держав под общим командованием адмирала Сеймура. Русский отряд тоже
участвует в десанте. Посольский городок, окруженный ихэтуанями, изрядно
всполошился - не предпримут ли китайцы, в ответ на карательный десант,
попытку уничтожить иноземцев в центре Пекина?
И действительно, ихэтуаней на городской стене, окружавшей посольский
городок, стали сменять солдаты китайской армии. Положение осложнялось тем,
что солдаты военных отрядов всех без исключения иностранных дипломатических
миссий, блокированных в посольском городке, на крики ненависти и брошенные
камни открывали прицельный огонь, убивали ихэтуаней и тем самым
провоцировали ответное применение оружия. На следующий день министры Цзунли-ямыня Юань Чан и Сюй Цзин-чэн, в
сопровождении всего лишь нескольких сопровождавших, пешком, как простые
мелкие чиновники, обошли все миссии на территории посольского городка, прося
остановить десант Сеймура. Но посланники оставались непреклонны. Впрочем,
что сейчас от них зависело? Без связи с внешним миром, окруженные на
территории в пяток десятин, они беспокоились лишь о собственной жизни. К
тому же Юань Чан и Сюй Цзин-чэн известили посланников, что членом
Цзунли-ямыня назначен самый опасный враг иностранцев в Китае - великий князь
Дуань! Жун Мэй. Пекин В Пекине Жун Мэй проводили в дом старого канцлера Сюй Туна, жившего на
Цзяо-мин-сянь - Посольской улице. Жун Мэй знала, что Сюй Тун ученый-книжник
и воспитатель императора Гуансюя, страстно ненавидел чужеземцев и даже
плевался, едва ему стоило услышать о них.
- Не от того ли он такой маленький и тощий, - думала Жун Мэй, глядя на
старенького согбенного Сюй Туна, - ведь на Посольской улице столько
иноземцев, сколько же ему приходится ежедневно плеваться? Едва прозвенел гонг, оповещавший первую стражу, как пришел знакомый ей
евнух, некогда очень испугавший ее.
- Пойдем в Запретный город, - велел он, отказываясь даже от чашки чая,
предложенной слугой Сюй Туна.
- А стража меня пропустит? - неуверенно спросила Жун Мэй, зная
строжайшие порядки Запретного города.
- Не пропустит, даже и со мной, - рассмеялся евнух, - однако есть и
тайный путь. Иди за мной и ничему не удивляйся. По Посольской улице они дошли до канала Юй-хэ, несущего медленные воды
из Запретного города в Пекин, и вдоль канала, минуя российскую и английскую
миссии, прошли к Хань-линь-юаню - придворной академии.
Встречные иноземцы с явной неприязнью и подозрительностью осматривали
громадного толстого в синем халате евнуха и Жун Мэй, одетую в голубую кофту,
грубую шерстяную юбку и тряпичные тапочки на босу ногу. Через боковую
калитку и сад евнух провел ее в одно из строений, что-то буркнул там
стражнику и запетлял по узким темным коридорам, едва ли не до потолка
заваленным старинными книгами. В темной каморке евнух снял с полки иноземный
фонарь со стеклом в проволочной сетке, зажег его, толкнул рукой покрытый
толстым слоем пыли стол в середине каморки и тот боком отъехал в сторону,
открывая в полу темный провал колодца.
- Спускайся вниз, - велел евнух, - там есть ступени.
Из колодца дохнул холодный спертый воздух.
- Страшно, - забоялась Жун Мэй.
- Иди, иди, - рассердился евнух, - я пойду следом, мне нужно будет
закрыть лаз.
Он посветил и Жун Мэй увидела темные идущие вниз ступени и с
обрывающимся сердцем шагнула вниз. Евнух закрыл за собой люк колодца, взял
Жун Мэй за руку и, освещая себе путь, осторожно повел вперед.
- Этому туннелю уже двести пятьдесят лет, - тихо говорил он и слова его
глухо звучали в тишине. - Он был прорыт по приказу последнего императора из
династии Мин Чун Чжэня, когда крестьянские войска Ли Цзы-чэна окружили
Запретный город. Но воспользоваться туннелем императору не пришлось -
восставшие захватили столицу Поднебесной. Ему осталось приказать удавиться
жене, зарубить мечом пятнадцатилетнюю дочь и повеситься самому на кривом
ясене.
В едва ли не полной темноте идя за евнухом, касаясь иногда рукой
сочившихся влагой каменных стен туннеля, Жун Мэй тряслась от страха, слушая
такие слова.
Евнух каркающе засмеялся, довольный, что напугал женщину.
- Зато еще недавно, несколько лет назад, по этому туннелю я водил
молодых красивых мужчин к императрице Цыси, и никто из них не вернулся
обратно. Сейчас об этом туннеле знают двое - я и Ли Ляньин, главный евнух
императрицы. Третья - ты, - евнух обернулся, - и то лишь потому, что тебя
послал хушан Янь.
Они долго пробирались по извивающемуся змеей туннелю, пока каменные
ступени не вывели их к деревянной стене. Евнух тихонечко поскреб ее и стена
отодвинулась.
В залитой последними лучами солнца комнате стоял Ли Ляньин!
Она быстренько нырнула в свою лисью шубку, метнула хвостом, обнажила
острые белые зубки, выгнула спину, как готовящийся к прыжку на мышь кот,
боком взглянула на высоченного, толстого, с грубым лицом простолюдина
мудреца Ли Ляньина, державшего в правой, унизанной золотыми перстнями руке
кисточку для письма, а в левой - толстый древний фолиант и, словно только
что вспомнив, зачастила, - Ли Ляньин, хушан Янь прислал меня помочь тебе
управлять императрицей Цыси. Он велел передать, что, изгоняя красноголовых
червей из Поднебесной империи, надо начинать со столицы. Именно здесь
гнездится опасность, именно отсюда разбрасывают они свои паучьи тенета,
именно здесь они создают свои миссионерские школы, возводят храмы,
развращают людей, заставляют молиться своим богам, плетут интриги.... Более
того, здесь они содержат даже свои войска! Да, я говорю о Посольском
городке. Надо действовать немедленно и не упускать случай, а то они могут
вызвать себе на подмогу своих солдат и тогда в опасности окажется сама
императрица Цыси! К тому же, если захватить Посольский городок и всех
живущих в нем иноземцев, то можно будет заставить их правительства выполнить
нашу волю, убраться вон из Срединного государства. Время настало и
благоприятный момент упускать нельзя.
- Я передам распоряжение хушана Яня командиру столичных ихэтуаней, -
кивнул Ли Ляньин.
- Этого мало, Ли Ляньин, - заюлила, завертела она хвостом, - что могут
сделать безоружные ихэтуани? Ведь пока очень немногие из них владеют
волшебными заклинаниями. А у армии - и винтовки, и пушки. Жун Лу не пустит
их в Пекин, рассеет своими армиями, внушит им страх и подорвет веру в свои
возможности. И императрица Цыси подумает, что ихэтуани - лишь толпы
взбунтовавшей черни. Она не понимает, что истина заключена в пословице:
"Становится деревом в тысячу сюней
даже слабый росток.
Волну высотою в тысячу чжанов
Вздымает и мелкий поток".
Именно ей надо внушить, что наследию, оставленному ей великими
предками, грозит гибель, что коварные иноземцы из Посольского городка,
расположенного прямо под стенами Запретного Пурпурного города задумали
освободить императора Гуансюя. Он-то отдаст им за это всю Поднебесную, ее
саму заставит вдохнуть золотой листок, а Жун Лу, их дочери, великому князю
Дуаню, Юань Шикаю и многим, многим другим отрубят головы...
У Ли Ляньина побледнело лицо и выступил пот на лбу. Он помнил, как
тридцать лет назад по плитам дворца катилась, сверкая белками выпученных
глаз и высунутым красным языком, катилась, роняя струпья засохшей уже крови,
катилась вытряхнутая из мешка голова его предшественника на должности
главного евнуха Ань Дэхая, любимца императрицы Цыси. А ведь Ань раскрыл
заговор и спас императрицу! Прошло тридцать лет и ничего не изменилось! И уже через день ихэтуани заполнили, захлестнули столицу Поднебесной и
осадили Посольский городок. Через два дня после возвращения императрицы Цыси из летнего дворца
Ихэюань в столицу в императорском Запретном городе был созван
Государственный совет. Как многое изменилось за эти два с половиной года!
Сам Сын Неба - император Гуансюй уже не принимал участия в Императорском
совете. Да и называли его часто пренебрежительно по имени - Цзай Тянем. Его
трон был закрыт небрежно наброшенным покрытым пылью желтым халатом. Сильно
изменился и состав Совета. Не было опального Ли Хунчжана. Не было умершего
великого князя Гуна, главный министр Цзунли-ямыня великий князь Цин сник и
сморщился, как гнилое печеное яблоко. Ее двоюродный дед Жун Лу, прежде даже
стоя на коленях гордо возвышавшийся над остальными, сейчас толстой жабой в
своем темно-зеленом халате плющился над полом, не поднимая головы. Зато
раздувался спесью новый глава Цзунли-ямыня великий князь Дуань - сын и брат
давно покойных императоров Даогуана и Сяньфэна. И еще были канцлер Ган И,
начальник уголовного приказа Чжао Шуцяо, наставник императора Сюй Тун и
министры Цзунли-ямыня Юань Чан и Сюй Цзин-чэн.
Лишь Ли Ляньин, как и прежде, сидел за троном императрицы Цыси, чтобы
оказать своей повелительнице тот же миг любую помощь, да Жун Мэй встала на
свое место, готовая подать ей желтый веер, либо шелковый платок, стакан
персикового сока или баночку тигровой мази от мигрени.
- Докладывай, - вяло махнула императрица князю Дуаню.
- Громадное, громадное количество ихэтуаней, - опустив толи в спешке,
толи преднамеренно непременную и обязательную при докладах императору или
императрице фразу "Нуцай имярек докладывает" начал Дуань, - возникло сразу
во всех провинциях Поднебесной. Их отряды под лозунгом "Спасем Цин,
вышвырнем иностранцев" успешно сражаются с иноземными войсками, одерживая
победу за победой. И остановить их невозможно. Они владеют тайными
заклинаниями, которые делают их тела неуязвимыми для пуль и снарядов, штыков
и сабель, а бумажных солдатиков превращают в настоящих солдат.
Многочисленные отряды ихэтуаней уже вошли в столицу Поднебесной и окружили
посольский городок, Именно на них следует положиться Вашему императорскому
величеству, чтобы вернуть былую славу и величие Срединному государству!
Юань Чан заелозил коленями по полу, прокашлялся, чтобы привлечь к себе
внимание и смиренно начал, - Нуцай Юань осмеливается задать вопрос только
что назначенному главой Цзунли-ямыня великому князю Дуаню. Знает ли он, чем,
кроме тайных заклинаний, вооружены ихэтуани, точное их количество, имеют ли
они опытных командиров и смогут ли они в действительности противостоять
иноземным варварам? Уж если наши обученные армии не смогли противостоять
пять лет назад японцам, то сейчас на нас набросятся сразу восемь государств.
Вот, поступили сведения, что из Тяньцзина в Пекин выступил десант иноземцев
в количестве две тысячи солдат.
Императрица перевела взгляд на Дуаня.
- Но в той войне японцы разбили наши малочисленные дивизии, а сейчас
восстал едва ли не весь народ. Да, у них лишь копья, самодельные мечи и
алебарды, но многие из них владеют магическими заклинаниями и способны
уничтожать сразу тысячи иноземцев.
Жун Мэй чувствовала, что императрица в нерешительности задумалась.
- Да, конечно, - заметив ее колебания, продолжил Дуань, - далеко не все
еще владеют этим волшебным искусством, многие лишь приступили к овладению
древними таинственными способами ведения сражений, но ведь у нас есть армия,
есть современные вооружения, есть опытные командиры...
- Что мне скажет командующий войсками Жун Лу?
Жун Лу с явной неохотой разогнулся, с ненавистью посмотрел на Дуаня,
втягивающего в эту, явно неприятную и с неизвестными последствиями историю,
и с трудом выталкивая из себя слова, заговорил, - Многочисленные воска есть
в каждой провинции и они выполняют распоряжения губернаторов. А ведь
известно, что очень немногие наместники провинций поддерживают ихэтуаней.
Более того, наши войска повсеместно выполняют карательные функции и ведут
сражения с восставшими ихэтуанями. Юань Шикай в Шаньдуне использовал войска
для разгона и уничтожения ихэтуаней. То же делает генерал Не Ши-чэн в районе
Тяньцзина. Лишь Юй Сянь послал войска Дун Фусина на помощь восставшим и
сейчас они вошли в Пекин. В районе столицы империи размещены до двухсот
тысяч знаменных войск, но все знают, что представляют собой эти войска.
Большей частью это пожилые, ленивые, спесивые, по наследству передающие
старшим сыновьям свои совершенно не обременительные должности, тяжелые на
подъем маньчжуры из знатных родов. Они плохо вооружены и обучены...
- Как, я вложила громадные деньги в вооружение и обучение войск, и что
же? Опять мы беззащитны?
- Есть и вооруженные и обученные войска, но они дислоцированы в местах
наиболее вероятных сражений с иноземцами. В Шаньдуне это армия Юань Шикая, в
районе устья Байхэ - войска Не Ши-чэна, в южных провинциях... А в Пекине
традиционно служит малоподвижная знать, используя все возможности, чтобы
быть ближе к родному дому.
- А как насчет вооружений?
- Современные винтовки куплены и доставлены, но они в ящиках и
разобраны. Немногие иностранные инструкторы разбежались, и сейчас никто не
знает, как собрать, как заряжать, как стрелять из винтовки. Уж не говоря о
пушках.
Ли Ляньин, ревновавший императрицу Цыси к Жун Лу и потому его
ненавидевший, прошептал сзади, - Он врет! Он нарочно не хочет дать оружие и
войска, он боится поражения как главнокомандующий!
Затянувшееся молчание нарушил Сюй Цзин-чэн, - Осмелюсь доложить, Ваше
императорское величество, что не прошло и месяца с начала бунта боксеров, а
какая получилась ужасная картина! Сюда движется десант иноземцев и, значит,
столица находится в опасном положении. Народ повсюду волнуется. Все державы
земного шара хищно взирают на Поднебесную. Начинается война - бедствие для
народа. Полагаю, что положения, подобного нынешнему, не бывало и в
древности. Возможно и то, что случатся такие бедствия, каких и не
предугадаешь. Недаром говорят, что народу, как и невинным девушкам,
свойственны скромность и стыдливость, но стоит им переступить запретную
черту, как они теряют голову и уже не останавливаются ни перед чем. В
царствование императора Сяньфэна мятежники "Фа" и "Не" бунтовали более
десяти лет и от них пострадали жители более десяти провинций. А в
царствование Цзяциня восстание из провинций Сычуань и Шаньси перекинулось
еще на четыре провинции. И упомянутых мятежников удалось уничтожить лишь
силами всей империи. Но, сравнивая боксеров с мятежниками тех времен,
приходится сознавать, что первые - болезнь внутренняя, тогда как последние -
внешняя. Дело в том, что тех мятежников все, от правительства до простого
народа признавали за бунтовщиков, а нынешних даже некоторые сановники
считают за верноподданных, но ничуть не изменников. Есть и такие, - Сюй
Цзин-чэн легонько качнул бритым подбородком в сторону Жун Лу, - кто, считая
их за мятежников, не выражает прямо своего мнения. Как министр Цзунли-ямыня
я принимаю иногда иноземных посланников и сам наношу визиты в их миссии. Да
вот, буквально на днях, посланники прибыли в Цзунли-ямынь с требованием
восстановить железнодорожное сообщение с Тяньцзином...
- Проговорился, - злобно захихикал за креслом императрицы Ли Ляньин, -
рыба знает, какую воду пьет!
Сказано было тихо, но Сюй Цзин-чэн, видимо, услышал, потому что
внезапно замолчал и склонил голову.
Тут заговорил Юань Чан, - Нуцай считает, что боксеры давным-давно были
бы уничтожены, если бы в самом начале бунта было поручено какому-нибудь
опытному военачальнику подавить восстание. Они ведь не имеют ни ружей, ни
пушек, не знают строя и увлекают к бунту других негодяев под предлогом
воззвания "Ху Цин, ме янь"!, то есть поддержим нынешнюю династию Цинов и
уничтожим заморских дьяволов. Ю Сянь, бывший губернатор Шаньдуна, потакал
боксерам, Юй Лу, вице-губернатор Чжилийской провинции, не только милостиво
обходится с ними, но даже и снабжает военными припасами. Не значит ли это
снабдить крыльями тигра? А если вдуматься, что означают эти слова - Ху Цин,
ме янь? Если то, что боксеры готовы жертвовать жизнью за государство, это
хорошо. А может быть и так, что в нынешнем затруднительном для империи
положении они, хотя и простые люди, обещают поддержать государство, то
ничего нет удивительного, если выяснится позднее, что они готовы и
уничтожить его...
- Не выдумывайте лишнего, - вскричал Дуань, - ихэтуани сражаются только
против иноземцев!
- Не считая себя проницательным и дальновидным, - упрямо продолжал Юань
Чан, - нуцай находит поселения иностранцев внутри Срединного государства
невыгодными для империи. Но все же нам следует поступать иначе, если мы
действительно хотим выгнать их вон. Сначала следует исправить неустройство
внутри государства, осторожно продолжать сношения со всеми государствами, а
уже потом, отыскав удобный случай и повод, начать войну с одной из наиболее
слабых держав и тут проявить свое значение и мощь. С уважением нуцай отнесся
бы к тому, кто предоставит план борьбы с иноземцами, и считает, что лишь Ли
Хунчжан обладает достаточным опытом ведения сношений с иноземцами, и
способен не допустить захвата страны варварами.
Боялись все. Чувствовалось, что даже Дуань, превозносивший военные
доблести ихэтуаней, не особенно в них уверен. Ведь хоть и становится их все
больше и больше, но они постоянно терпят поражения - и в Шаньдуне от Юань
Шикая, и в Чжилийской провинции от Не Ши-чэна... А от иноземцев Срединная
империя уже столько натерпелась! Кто бы сейчас осмелился взяться за
исправление положения? И с какого конца? Давно известно, что легкомысленно
начатое дело всегда чревато печальными последствиями...
Императрица еще поколебалась недолго, махнула рукой и крикнула, -
Передайте Ли Хунчжану мое повеление немедленно следовать в Пекин!
Лицо князя Дуаня скривила гримаса растерянности и ненависти.
- А генералу Не Ши-чэну передайте приказ остановить десант иноземцев,
не пропускать их в столицу. Пусть докажет свое умение воевать не только
против ихэтуаней, но и против варваров. Очень я сомневаюсь в военных
способностях ихэтуаней, - добавила она.
- Вы же, - обратилась императрица Цыси к министрам Юань Чану и Сюй
Цзин-чэну, - завтра же отправляйтесь в иностранные дипломатические миссии и
передайте посланникам мое желание, чтобы они обратились к своим
правительствам с требованием вернуть иноземный десант обратно в Тяньцзин.
- Но телеграфная связь ведь нарушена, - робко возразил Юань Чан, - и
посланники не смогут передать это сообщение своим правительствам.
- Тогда пусть посылают гонцов в Тяньцзин, - нетерпеливо махнула рукой
императрица. А вечером, перед сном, она сказала Жун Мэй, - Пойдешь с ними и следи за
ними очень внимательно. На следующий день Жун Мэй вместе с министрами обошла английскую,
французскую, германскую и русскую дипломатические миссии. Везде министры
Юань Чан и Сюй Цзин-чэн на французском, дипломатическом языке, примерно
одними словами передали посланникам наказ императрицы. Но русскому
посланнику Сюй Цзин-чэн говорил по-русски, язык он знал, так как раньше был
посланником в Петербурге, и добавил, что императрица вызвала Ли Хунчжана в
Пекин. И что-то еще, упомянув имя генерала Не, но Жун Мэй русский язык не
знала и фразу не поняла. Жун Мэй подробно доложила императрице о визитах и та осталась довольна
выполненным приказом. Но Ли Ляньин насторожился.
- То, что Сюй Цзин-чэн не сказал о вызове в Пекин Ли Хунчжана
англичанам, французам и германцам вполне понятно и объяснимо - те не любят
Ли, считают его коварным шакалом и, узнай о вызове его в Пекин, постараются
поскорее захватить город и навязать свои условия Поднебесной. Но зачем Сюй
сообщил об этом русскому посланнику? Надо обдумать. Впрочем, Ли Хунчжану все
равно придется добираться в Пекин через Шанхай, да на юге от глаз англичан и
французов никуда не скроешься, так что они все и сами узнают. Сейчас, до
прибытия Ли, надо задержать иностранцев в Тяньцзине. Передай хушану Яню,
чтобы именно ихэтуани, а не генерал Не, победили иноземный десант. Тогда
императрица поверит в их силу. Ты же, Жун Мэй, внимательно следи за Сюй
Цзин-чэном. Он долго жил в столицах германцев и русских, и вообще мне не по
душе. Я чую, что продался он красноголовым червякам. Через день неподалеку от посольского городка солдатом армии Дун Фусиня
был убит советник японской миссии Сугияма.
Как утверждали, он отправился было на встречу со своим шпионом. Жун Мэй
представился случай внимательно присмотреться к поведению Сюй Цзин-чэна,
когда они большой группой министров Цзунли-ямыня обходили иностранные
представительства с выражением соболезнования и уверениями о случайности
трагической гибели. Побывали они и в русской миссии, но министр Сюй ничем не
обнаружил своего к ним расположения. Едва ли не ежедневно Жун Мэй, используя часы дневного отдыха
императрицы Цыси, а иногда и поздно вечером, когда Цыси, накурившись опиума,
засыпала, уже не таясь, заходила к Ли Ляньину и они вместе лихорадочно
искали способы решить свою трудную задачу. Жун Мэй шептала заученные
заклинания, отвешивала поклоны, чертила магические знаки, составляла
триграммы; Ли Ляньин пересказывал слухи, которые доставляли ему шнырявшие по
городу евнухи и дворцовые слуги; они расспрашивали астрологов, гадателей и
толкователей снов, но искомое решение не приходило. Связь с хушаном Янем
действовала налаженно, но и самый лучший гонец возвращался лишь через две
недели. А тут еще разгорелись бои вдоль железнодорожной линии от Пекина до
Тяньцзина - кратчайшем и самом удобном пути в Цзин-чжоу-тин. Хушан Янь
передавал одно - для победы ихэтуаням нужны оружие и поддержка армии. Иначе
их ждет полный разгром.
Его люди пробовали разжигать ненависть к иноземцам в душах губернаторов
провинций, но те трусливо выжидали - чья возьмет. Они не желали нарушать
предписанные Небом законы безусловного повиновения императорской власти,
наживались на торговле с иностранцами, да и просто боялись их. Губернаторы
южных провинций сразу принялись бороться с ихэтуанями и жесточайше
наказывали попавших к ним в руки. Лишь Юй Сянь, бывший губернатор в
Шаньдуне, справедливо указывал, что в возникающих конфликтах всегда виноваты
иноземцы; удаленный же из провинции по требованию германцев и получив
назначение губернатором в Шаньси, он люто их возненавидел, приказал изгнать
из провинции и послал армию генерала Дун Фусиня на оборону Пекина.
Вскоре в Пекин гонцы доставили известие, получив которое, Жун Мэй и Ли
Ляньин возликовали. На полпути от Тяньцзина к Пекину ихэтуани разгромили
объединенный десант английского адмирала Сеймура и заставили иноземцев
бежать!
Надо сообщить скорее эту весть императрице! А то она уже перестала
верить словам Ли Ляньина и Жун Мэй о волшебной силе магических заклинаний, о
всемогуществе ихэтуаней и даже велела было Жун Лу вышвырнуть их из города.
Они поспешили к императрице.
Она еще почивала после обеда и Жун Мэй легким позвякиванием чайных
чашек разбудила ее.
- Ты принесла добрые вести? - обрадовалась Цыси, видя счастливое лицо
своей фрейлины.
- Нуцай Жун Мэй принесла радостную весть! Небольшая группа ихэтуаней,
числом едва ли более десятка, с совершенно пустыми руками, лишь вытряхнув из
корзин бумажных солдатиков и вдохнув в них жизнь, с помощью магических
заклинаний уничтожила громадное количество красноголовых червей, а их ружья
превратили в простые палки. Пушки же иноземных отрядов, под влиянием их
колдовства, стали стрелять друг в друга и нанесли большой урон. Десант
адмирала Сеймура разгромлен и бежит к Тяньцзину!
Тут вошел Ли Ляньин, искавший в последнее время в древних фолиантах
ответ на мучивший всех вопрос, - как же быть дальше?
- Первый император династии Да-Цин - Великая Цин Шунчжи (1644-1661)
учил: Ставший Государем заменяет людям Небо и распространяет повсюду
совершенное правление. Он непременно должен заставить людей расти и
развиваться, как положено, и довести совершенство своего правления до
предела. После этого он может, взирая наверх, ответствовать милосердным
повелениям Неба. Небо порождает людей. Нынче, вот уже в течение ряда лет,
они тяжело страдают. Они без повелителя затевают смуту. И тогда Небо ставит
им государя, чтобы навести порядок. Вот и сейчас, чтобы в Поднебесной
воцарил порядок, надо послать на помощь побеждающим ихэтуаням армию, чтобы
та впитала в себя их боевой дух и колдовское искусство, их воинское
мастерство и опору на широкие крестьянские массы, и повела за собой в нужном
правящей династии направлении. Иначе ихэтуани, после столь внушительной
победы над иноземцами, возомнят себя всемогущими и, поскольку они в основном
китайцы, вспомнят свой старый лозунг "Фу Мин, Фан Цин".
И императрица Цыси отдала приказ армиям Не Ши-чэна и Дун Фусина
присоединиться к восставшим и окончательно разгромить иноземцев.
В тот же вечер Жун Мэй послала гонца доложить хушану Яню, что одну
часть задания она выполнила. Жун Мэй часто видела своего двоюродного деда Жун Лу во дворце и на
приемах у императрицы, иногда бывала в женской половине его дома, и однажды
даже попробовала заговорить с ним о деле. Но Жун Лу, постоянно озабоченный и
рассерженный, лишь грубо оборвал ее, - Не женского это ума дело! Занимайся
своими делами...
Именно своими делами она и занималась, но как объяснить это важному,
грозному в своем военном мундире и с саблей на боку деду? Он просто не
снисходил до разговора с ней. И через домашних подступиться к нему было
невозможно - все его боялись. Но ведь получить оружие для ихэтуаней можно
было только через него!
Тогда она решила следовать совету хушана Яня и, посовещавшись с Ли
Ляньином, они принялась воздействовать на императрицу Цыси.
Книжник Ли Ляньин подолгу задерживался у императрицы и внушал ей, - На
землю, которую завещали тебе предки, нахлынули злобные чудовища,
поклоняющиеся свои богам и повсюду творящие зло. Они ни во что не ставят
нашу религию и надсмехаются над нашими мудрецами. Именно под их влиянием
зародилась смута в душах высших сановников и даже императора Гуансюя. С ними
надо бороться, но человеку не под силам бороться со злыми духами. А хорошо
обученных, владеющих всеми тайнами магии, умеющих побеждать иноземцев
ихэтуаней очень мало. Отшельники Пяти хребтов, те, что живут на горе Тайшань
и напрямую общаются с бессмертными, передают их слова, что врагов можно и
нужно бить их же оружием, а "заморских дьяволов" - придуманными ими
винтовками и пушками. С помощью древних волшебных заклинаний и современного
огнестрельного оружия нам легче и быстрее удастся их победить. Эти дьяволы
состоят из злобной души и мерзкого тела, и поэтому, учат бессмертные, против
их душ надо бороться волшебными заклинаниями, а против тел - земным оружием.
Ведь иноземцы потому и побеждают наши армии, что лучше вооружены, их ружья и
пушки чаще и дальше стреляют, и убивают сразу множество наших солдат и
ихэтуаней. Для того, чтобы успешно сразиться с врагом, владеющие волшебными
заклинаниями ихэтуани должны подойти к врагу, но те уже стали бояться их и
стараются убить на большом расстоянии. Генералы Не Ши-чэн и Дун Фусин не
помогают ихэтуаням оружием, а используют их в качестве щита, безжалостно
гонят безоружными на врага впереди своих солдат и, как сообщают, часто
стреляют им в спины. Так мы можем истребить и потерять лучших, энергичных,
активных, владеющих всеми тайнами колдовства людей и опять останемся
беззащитными перед иноземцами. Ихэтуаням нужно современное оружие! И оно у
нас есть. На складах и в арсеналах, которыми распоряжается Жун Лу, хранится
множество закупленного у иноземцев или изготовляемого у нас оружия.
Императрица, прикажи ему раздать оружие ихэтуаням. Вели ему вооружить
ихэтуаней. Заставь его помочь ихэтуаням. Только так еще можно освободить
наши земли от красноголовых червей, спасти Поднебесную от позора и унижения.
Императрица Цыси народ боялась и потому колебалась. Но Ли Ляньин был
настойчив и последователен.
- Императрица, - убеждал он, - бессмертные велят всеми силами бороться
против иноземцев, не жалеть себя на это святое дело. Вот, к примеру, простое
кэ-тоу - поклон до земли, а если совершать их по пять десятков в день,
говоря при этом заклинания, то один варвар и погибнет.
И они вместе с императрицей становились на колени и отвешивали земные
поклоны, бормоча заклинания. На совещании Цзюнцзичу - Государственного Совета, великий князь Дуань
несколько раз требовал от Жун Лу оружие для ихэтуаней, но тот отговаривался,
что все оружие распределено по войскам и готового к ведению боя оружия
сейчас попросту нет. И арсеналы, мол, не работают, люди все разбежались. И
патроны выпускать некому. И порох с пороховых заводов не подвозят. Дуань не
верил, ярился, пытался грозить, что пошлет войска Дун Фусиня отнять
арсеналы.... Лицо Жун Лу наливалось кровью, он шумно дышал, но резко
ответить отцу наследника престола не решался.
Однажды он попросил аудиенцию у императрицы Цыси.
Императрица назначила ему час и, когда он пришел, велела всем из
комнаты удалиться. Аудиенция происходила в ее кабинете, заставленном
книжными полками и высокими вазами с цветами. Посередине кабинета стоял
драгоценного сандалового дерева рабочий стол с вычурными гнутыми ножками,
деревянное резное кресло императрицы и, вдоль стен, мягкие диваны. Яркий
солнечный свет из окон приглушали кремовые шелковые шторы, а две двери
закрывали тяжелые бархатные портьеры, ниспадающие крупными складками, как
волны на бушующем море. Выходя последней, Жун Мэй нырнула за портьеру и
притаилась.
- Садись, Жун Лу, - донесся до нее голос императрицы.
- Да, да, блестящая императрица...
- Как здоровье нашей дочери?
- Все хорошо, девочка здорова...
- Как обстоят твои дела?
- Неважно, неважно, императрица, много забот...
- Да, забот нынче много, - печально согласилась Цыси.
- Я все время думаю, что предпринять дальше, и советуюсь со многими
людьми, да вот и с Ли Ляньином, Сюй Туном, Дуанем.... И, по их мнению,
следует вооружить ихэтуаней, опереться на них и послать их в сражение с
чужестранцами.
- Я тоже так сперва думал, императрица, но в последнее время их
безрассудное поведение вызывает тревогу.
- Безрассудное? Ты имеешь в виду окружение Посольского городка или
разгром десанта англичанина Сеймура?
- Увы, и это тоже. В своем безрассудстве они зашли очень далеко. В
столице их собралось несколько десятков тысяч человек. И они подобны
саранче, с которой очень трудно будет справиться. Они уже сожгли половину
Пекина от ворот Цянь-мынь до площади Храмов Неба и Земли, грабят мирных
жителей, совершенно не подчиняются властям, дерзки по отношению к знаменным
войскам. Те же вести приходят и из провинций.
- Почему ты считаешь ошибкой окружение Посольского городка и разгром
десанта Сеймура?
- Дело в том, что эти действия вызовут ответные меры иноземцев, а
Поднебесная уже неоднократно испытывала их совместные удары и не могла
противостоять им.
- А ты дай оружие ихэтуаням и пошли их в бой впереди регулярных войск.
Пусть они используют свои магические заклинания и силу иноземного оружия,
победят красноголовых варваров и сами понесут ощутимые потери. Потом наши
войска сумеют рассеять ихэтуаней.
- Не все так просто, императрица. Оружия в большом количестве в
арсеналах просто нет. Князь Дуань вводит вас в заблуждение, утверждая, что я
прячу его и не хочу вооружить ихэтуаней. Хотя, в последнем он прав. Не
остановить огонь, подбрасывая дрова, и не справиться с восставшими, вооружая
их. Уничтожить вооруженных бандитов будет попросту невозможно, силы их
станут неисчерпаемы. Ведь, если им удастся побеждать иноземцев, то на их
сторону перейдут все хорошо обученные и вооруженные китайские армии, а от
простого люда не будет отбоя. И тогда они вправе вспомнить старый лозунг "Фу
Мин, Фан Цин". Князь же Дуань - интриган и глупец. Мне прозрачны его мысли.
Вооружив народ, он надеется изгнать иноземцев и все же возвести на
Драконовый трон своего сына. Это было бы и хорошо, да беда в том, что
вооруженные ихэтуани способны будут свергнуть династию Цин. И уничтожить и
вас, и меня, и нашу дочь.... Надо, пока не поздно, выбираться из пучины зла!
- Но мне твердят, что ихэтуани - верные мне подданные....
- Корни учения ихэтуаней - в ереси "Белого лотоса", и уже поэтому они
не могут быть верными подданными. Сегодня они твердят белое, завтра назовут
его черным. Пока не поздно, следует изгнать их из Пекина, снять осаду с
Посольского городка, выполнить все требования иноземцев. В этом случае можно
ожидать, что алчущий тигр удовлетворится малыми жертвами. В противном случае
нас сметут или ихэтуани, или иноземцы.
- Ты пугаешь меня, Жун Лу...
- Нет, императрица, я говорю то, что есть на самом деле. Лучше один раз
сказать правду, чем тысячу раз солгать.
- Так что же мне делать?
- Издайте приказ об изгнании ихэтуаней из города и об охране
Посольского городка.
- Да, но будет ли он выполнен..., - нерешительно произнесла императрица
Цыси.
- Полной уверенности нет, но я постараюсь собрать силы.
- Хорошо, иди, я еще подумаю...
ИВАШНИКОВ. Пекин Посланник Гирс и директор Пекинского отделения Русско-китайского банка
Покотилов всполошились. Еще бы! Армия Не Ши-чэна, вооруженная современным
оружием и обученная европейцами, вполне могла уничтожить двухтысячный отряд
адмирала Сеймура. Хотя генерал Не и проявил завидное рвение в сдерживании
рвавшихся вдоль Большого императорского канала и реки Байхэ от Тяньцзина к
Пекину ихэтуаней, хотя он и расстреливал их сотнями, однако вряд ли
осмелится он ослушаться приказа императрицы, вряд ли найдет в себе мужество
взбунтовать, или, хотя бы, проявить сдержанность. Полковник Воронов
характеризовал его как способного, имеющего большой опыт ведения боевых
действий, самолюбивого, возгордившегося на должности командира самой
боеспособной китайской армии генерала. Поражение в Корее нанесло
определенный ущерб его престижу, в военной среде о нем ходит молва как о
"битом" и "умеющим отступать" и сейчас, что вполне возможно, он постарается
укрепить пошатнувшийся авторитет в ходе боевых действий не против
взбунтовавшейся безоружной черни, а победой над стоящим врагом - союзным
десантом.
Это одна сторона медали. Вторая выглядела не лучше. Окруженные на
территории Посольского городка европейцы и те немногие китайцы-христиане,
что успели укрыться здесь от резни, вряд ли выдержат долгую осаду. Если
ихэтуани и не представляли серьезной опасности, от них успешно отбивались
винтовками и американскими скорострелками-максимами, то рядом серьезных атак
с разных направлений армейских частей сопротивление будет подавлено. Дела
обстояли хуже горькой редьки. И если десант Сеймура мог отступить, или
получить серьезную поддержку со стоящих в Печилийском заливе военных
кораблей восьми государств, то судьба Посольского города висела на волоске.
Надо было что-то срочно предпринимать. Но что?
Призванный на помощь для принятия верного решения капитан Минаев
растерянно развел руками: как начальник охраны миссии он делает все, что в
его силах.
- А вы могли бы, - тут господин Покотилов повертел в воздухе рукой,
словно поддерживая нечто тяжелое, и нерешительно продолжил, - подыскать
какие-нибудь дополнительные возможности...
- Да, я постоянно подыскиваю дополнительные возможности для усиления
охраны миссии..., - прикинулся непонимающим Минаев.
- ...воздействовать на кого-либо в китайском правительстве в нужном для
нас направлении? - закончил мысль Покотилов.
- Вся моя жизнь так или иначе связана с Китаем. Я считаю, что неплохо
знаю историю, религию, обычаи и образ жизни китайцев и маньчжуров, и много
размышляю над создавшимся положением. На мой взгляд, оно возникло в
результате грубого и бесцеремонного вмешательства европейцев в жизнь
империи, разрушения экономических связей в веками отлаженном хозяйстве,
привнесении чуждых им религии и морали...
- Эк, вы, батенька, - досадливо поморщился Покотилов, - сейчас мы не о
том...
- Однако все во взаимосвязи. Размышляя об опубликованных статьях
договора и известных всем фактах нашего проникновения в Маньчжурию и Ляодун,
я нахожу, что лишен очень важного звена в цепи причин и следствий. Возможно,
знание некоторых деталей, позволивших России столь быстро, едва ли не
стремительно, утвердиться в Китае, позволило бы мне помочь вам в решении
этой сложной проблемы - спасения наших жизней.
- Вы что-то имеете в виду? - осторожно спросил Гирс.
- Да, конечно. Если в Ляодуне мы утвердились, послав туда крейсера и
вынудив Китай подписать договор аренды, то, как я считаю, для того, чтобы
получить концессию на строительство трансманьчжурской железнодорожной
магистрали, нашей империи пришлось здорово раскошелиться. Классический
случай - за купцами идут солдаты...
- Ну, и, если вы узнаете, что Россия заплатила Китаю за концессию, что
это вам даст? - остро и прямо взглянул в глаза Минаева Покотилов.
- Российская империя не может заплатить Китайской империи, - цинично
ухмыльнулся Минаев, - это не физические лица. Если же делается заем, то о
нем широко оповещается в газетах. Такого сообщения не было. Главное же в
том, что если передача денег все же состоялась, а сумма должна быть весьма
значительной, то эта передача оговаривается либо секретным протоколом,
прилагаемым к концессии, либо это была обычная взятка. И опять же, столь
значительную сумму необходимо было провести по финансовым документам; значит
должны остаться следы...
- Хорошо, предположим, вы знаете наверно, что за концессию были
уплачены большие деньги. Какие шаги можете вы предпринять, чтобы облегчить
положение Посольского городка и, естественно, не поступиться интересами
России?
Минаев спокойно и холодно посмотрел на посланника Гирса и Покотилова и,
оставаясь невозмутимым, сказал, - Все мною давно обдумано. Мы сейчас не в
том положении, чтобы разыгрывать из себя благородных девиц. Естественным и,
видимо, единственным средством нашего спасения может служить вульгарный
шантаж!
Посланник Гирс растерянно поджал губы, а господин Покотилов, знавший,
что в серьезном деле белоснежные манжеты лучше закатать повыше, согласно
кивнул головой.
- Да, возможно, вы попали в цель. При обсуждении вопроса о концессии на
строительство трансманьчжурской магистрали между министром финансов
господином Витте и Ли Хунчжаном было оговорено, что Ли получит три миллиона
рублей золотом. Один он уже получил. Второй, я полагаю, сейчас ему везет
князь Ухтомский. Кроме того, после ввода в действие магистрали, а она готова
уже на две трети, Россией будет еще уплачено пять миллионов таэлей - это
почти восемь миллионов рублей. Таким образом, наши обязательства составляют
порядка одиннадцати миллионов. Как директор Пекинского отделения
Российско-Китайского банка, я знаю это точно. Знаю наверно и то, что китаец
Ли, без личного благословения императрицы Цыси, никогда и ни за что не
осмелился бы договариваться о строительстве железнодорожной магистрали через
Маньчжурию, родовую вотчину правящей династии Цин. Значит, деньги идут лично
императрице Цыси.
- Вот и повод для шантажа! Потеря денег и огласка, международный
скандал, новые притязания наших европейских соседей...
- Кого же вы собираетесь шантажировать? Не надеетесь же вы лично
беседовать с императрицей Цыси? Ведь Ли Хунчжан далеко...
- Но я знаком с доверенным лицом императрицы - главнокомандующим
маньчжурскими войсками Жун Лу.
- Ого, и откуда?
- Пятнадцать лет назад, Жун Лу, назначенный императрицей командующим
Новой полевой армией, вместо попавшего в опалу великого князя Гуна,
обратился в германскую и российскую дипломатические миссии с предложением
прислать оружие и инструкторов для перевооружения и обучения армии. Тогда я
служил в охране миссии и был послан к Жун Лу для показных стрельб из
винтовок Бердана, которые были в то время у нас на вооружении. Я отлично
выполнил упражнения и Жун Лу попросил меня научить его стрелять. Ежедневно в
течении двух недель я проводил с ним занятия. Жун Лу научился неплохо
стрелять, а меня он наградил атласным халатом с иероглифом "Счастье" на
груди. Дома в Кяхте лежит, - улыбнулся Минаев.
- И вы думаете, что он вас запомнил? - с сомнением спросил Гирс.
- Обязательно. Я, по молодости лет и служебному рвению, обходился с ним
как с солдатом-новобранцем, был весьма строг, заставлял по многу раз
выполнять упражнения, а он терпеливо выполнял мои распоряжения. Нет, забыть
меня он не мог никак. Психологически это невозможно. Давно замечено, что сам
процесс обучения военному делу персонифицируется в преподавателе, и тот
невольно закрепляется в памяти.
- Хорошо, предположим, что он помнит вас. А захочет ли он разговаривать
с вами, не отправит ли сразу в тюрьму?
- Он умный человек и понимает, что я пришел в качестве посредника. Да и
любопытно ему будет узнать, что я имею через него сказать императрице.
- Тогда, - чуточку поколебался посланник Гирс, - для полной гарантии
успеха вашей миссии, не забудьте добавить, что в случае разгрома Посольского
городка и гибели его обитателей, державы потребуют значительных
территориальных уступок и колоссальной контрибуции. А Россия - всей
Маньчжурии! И им, маньчжурам, есть над чем задуматься.
- А как вы собираетесь проникнуть в Китайской город и в дом Жун Лу?
- Встану на скользкий путь подпоручика Ивашникова, - засмеялся Минаев.
- Немножко грима, фальшивая коса, плюс вера в удачу. Ночью по каналу Юй-хэ
проберусь под стеной в Китайский город и за день-другой, а Жун Лу должен
быть в Пекине, постараюсь встретиться с ним и прежним путем вернусь назад.
- Ну, удачи..., - резюмировал господин Покотилов.
- А Ивашникова придется послать в Тяньцзин к Воронову с предупреждением
о приказе императрицы Цыси генералу Не, - господин посланник беспокоился и о
десанте.
- Приказ генералу Не уже доставлен, - не согласился Покотилов, - а вот
попытаться убедить его не проявлять излишнего рвения в его исполнении, было
бы желательно. Будем надеяться, что полковнику Воронову это удастся. Глубокой ночью Минаев и Ивашников притаились у мостика через канал
Юй-хэ, дожидаясь, пока сидевшие на стене ихэтуани угомонятся и ослабят
бдительность. Факелы на стене ярко горели и освещали пересохший канал, и
покамест пытаться пробраться по нему под стеной нечего было и думать. Душно
пахло травами, звенели цикады, а за оградой близкой американской миссии
коротавшие ночь солдаты негромко пели,
- In the city of Peking, with its ancient walls of brick
And its streets for mud and filth afar renowned,
We have been besieged for weeks,
By a beastly Chinese trick.
And the buildings all around us burnt to ground.
Tramp, tramp, tramp, the troops are marching.
Cheer up, Comrades - they will come.
And beneath our various flags,
We shall breath fresh air again
Of the free land in our own beloved home.
Капитан Минаев был одет в халат и шапочку китайского чиновника, а
Ивашников - в рваную грязную куртку, подпоясанную красным кушаком. По дороге
в Тяньцзин он решил изображать полуграмотного туповатого парня, чтобы
избежать расспросов и не попасть впросак. Вид у него был, несмотря на
юношескую стройность, откормленный, что в общем было заметно на общем фоне
худых китайцев-простолюдинов. И ладони его были мягкие, не крестьянские, вот
он и придумал себе легенду - был прислужником в харчевне у Цзянмынских
ворот, да весь квартал сожгли ихэтуани, вот и приходится возвращаться домой,
в Тяньцзин. И кушаком красным перепоясался, чтобы не выделяться в общей
массе людей, почти сплошь перепоясанных красными кушаками и с красной
повязкой на голове.
Но мало помалу китайцы на стене угомонились, факелы догорели и
установилась тишина. Серебряный ковшик на небе заполз за тучку и Минаев
дернул Ивашникова за руку - пошли. На цыпочках, крадучись, пробрались они к
обложенному тесаным камнем туннелю под широкой стеной и, низко сгибаясь, по
щиколотку в ужасно пахнущей тине перебрались на другую сторону. Здесь тоже
было тихо. Капитан Минаев легонько обнял Ивашникова, похлопал по плечу,
пожелал удачи и растаял в темноте.
И пустился Ивашников в путь-дорогу. Держа в уме план города, вышел он
на колесную дорогу и, пристроившись к кучке сравнительно неплохо одетых
людей, зашагал в сторону Тяньцзина. Попутчики, наудачу, были пекинцами,
лишившимися своих домов от пожаров и тоже направлялись в Тяньцзин, богатый
город, где надеялись пережить смутное время. Сам Ивашников старался
отмалчиваться, на вопросы отвечал нехотя и односложно, сгибался, тянул ногу,
туповато открывал рот, прятал глаза, да на него, впрочем, и не обращали
внимания. Идет себе и пусть идет. Давно известно - у простолюдина нет ни
счастья, ни благополучия, никогда он не делает большого добра, но и не
творит большого зла. ЖУН МЭЙ. Пекин
Императрица Цыси потеряла всякий вкус к жизни. Бесцельно бродила она
днями по дворцу; сидя, могла часами тупо смотреть в одну точку; ела много,
но без всякого аппетита, равнодушно жуя подаваемую пищу; не злилась, как
прежде, на допущенные евнухами, служанками и фрейлинами мелкие оплошности;
потребовала однажды ларцы с драгоценностями, но, бросив вялый и холодный
взгляд на сверкающую всеми цветами радуги груду драгоценных камней в золотой
оправе, махнула рукой, - несите обратно. Даже ее любимые иноземные
механические часы с фарфоровыми передвигающимися фигурками остановились, не
заводимые ею. Единственной отрадой императрицы стала ее заветная трубка. И
новости о событиях, приносимые ежедневно гонцами, ее уже не интересовали.
Пусть все идет как идет...
Белый тигр и синий дракон
Всегда появляются вместе,
Потому-то сразу и трудно понять
Где горе, где добрые вести. (Заклятие даоса. Стр. 38).
А вести действительно приходили странные и непонятные. Сперва ихэтуани
разгромили двухтысячный десант английского вице-адмирала Сеймура, а вслед за
этим захватили и громадный город Тяньцзин. Войска генерала Не Ши-чэна прежде
стреляли в ихэтуаней, а потом, выполняя приказ императрицы, начали стрелять
в иноземцев. Но и в ихэтуаней тоже. Вскоре иноземцы со своих громадных
военных кораблей высадили десант в устье реки Байхэ, захватили форты в Дагу,
взяли штурмом Тяньцзин, а генерал Не погиб в бою. Подтянутые из Маньчжурии
армии сражались плохо, больше увлекались грабежом городков и деревушек, не
координировали боевые действия друг с другом, и почти без боя отступили от
Тяньцзина к Пекину.
В столице Поднебесной империи дела тоже шли из рук вон плохо. Жун Лу
запретил своим охранным знаменным войскам участвовать в штурме Посольского
городка и не давал ихэтуаням оружие. Войска Дун Фусина совершенно
разложились и больше грабили город вместе с расплодившимися во множестве
бандитами, чем помогали истинным ихэтуаням сражаться с врагами. И среди
государственных мужей царили распри, интриги, взаимная зависть,
недовольство, а большей частью - откровенная трусость. Да и было чего
бояться - смертельно опасно стало громко высказывать свое мнение даже и
высшим чиновникам.
На одном из ставших уже редким Императорском совете имели мужество
выступить Юань Чан и Сюй Цзин-чэн. Жун Мэй с изумлением слушала их и
внутренне негодовала: жалкие трусливые рабы, что это они по очереди
бормочут, касаясь плечами друг друга?
- В то время как теперь правительство Срединной империи хочет дружить
со всеми державами и искренне к ним относиться, ихэтуани под предлогом
"Ху-цинь-ме-янь" вносят разногласия между Поднебесной и иноземными
державами. Им охота разыграть комедию в свете. Но о чем говорят эти два
слова: "Ме-янь"? То ли, что надо истребить иноземцев, находящихся в Китае,
или то, что следует истребить все племена земного шара, кроме китайцев?
Пусть бы они и уничтожили тех иноземцев, что живут в Китае, но разве можно
запретить новым иноземцам появляться у нас? А можно ли истребить все племена
земного шара? На этот вопрос сумеет ответить и не особенно умный человек,
зная, что иноземцев в десять раз больше, чем китайцев.
Их речи вызвали бурю негодования старого канцлера Сюй Туна и нового
канцлера Ган И. И не императрица, а великий князь Дуань удовлетворил живые
еще души Сюй Туна и Ган И: уже через день тяжелый меч палача отсек на
центральной площади Пекина головы Юань Чана и Сюй Цзин-чэна. Покатились они
по грязным доскам в вонючую пыль, вызвав смех праздной толпы и ужас в
сердцах других слабодушных чиновников. Известно: каждому дорога своя жизнь,
даже какой-нибудь птахе или мыши, не говоря уже о человеке.
А князь Дуань опять требовал от Жун Лу винтовки и пушки, жаловался на
нехватку патронов, и даже признался, что ихэтуаням уже не удается
колдовством побеждать иноземцев. Он ругательски ругал бездарных генералов за
их громадное, но не имеющее оснований самомнение и массовые расстрелы
ихэтуаней.
Но императрица уже не слушала ни его, ни Ли Ляньина и даже не
поддавалась лисьим чарам Жун Мэй. Видимо, крепко запомнила она слова Жун Лу
о наказании, которое ждет ее от иноземцев. Сообразила, что дело худо,
окончательно разочаровалась в силе колдовства ихэтуаней, перестала верить в
могущество маньчжурских и китайских богов. Да и князь Дуань уже не был
уверен в успехе восстания: войска Жун Лу его не поддержали, а ихэтуани не
только терпели поражение за поражением от иноземцев, но даже не сумели
захватить и Посольский городок.
Императрица же Цыси, узнав, что губернатор столичной провинции Юй Лу ее
обманывает, разгневалась и вспомнила о старом, верном, послушном и
исполнительном Ли Хунчжане и велела опять назначить его наместником
столичной провинции.
- Да, и передайте, чтобы не тянул, скорее возвращался в Пекин, пока не
поздно. Надо начинать переговоры с иноземцами, - заключила она, и Жун Мэй
поняла, что опять иноземцы победили, а народное восстание потерпело неудачу.
Убежала Жун Мэй в свою каморку, упала на постель и горько расплакалась.
Беду за бедой приносят на ее родину иноземцы и никто не может осилить их. Ни
великие боги, ни древнее колдовство, ни народное восстание, ни старый хушан
Янь, ни властная всемогущая императрица, и уж тем более не эти старые
мерзкие сановники, обманывающие всех и обманувшие себя.
- Вы мне за это заплатите, - горько и мстительно шептала она и решала
завтра же восстановить утраченное влияние на императрицу Цыси, дать ей
испить то верное, испытанное и такое простое снадобье.
Сжалась в комочек, еще пуще растравила в себе горькую обиду, а потом
вспомнила о своем маленьком лисенке и умчалась к нему...
У кого судьба горькая, тому достается лишь горе. В самое жаркое время года, когда золото, как говорится, сливается в
слитки, под древними стенами Поднебесной империи опять загремели иноземные
пушки. Заметался народ и кинулся прочь из города, спасая свою жизнь и не
имея даже возможности сохранить нажитое. Бедному люду еще хорошо, похватали
детишек, нехитрый скарб, у кого нашлась повозка, да и прочь в провинцию. А
как быть людям знатным, известным, уважаемым? Им-то и деваться некуда.
Везде-то их найдут, отыщут и выдадут на смерть и унижение. Не защитит ни
император, ни императрица. Впрочем, ведь существует традиция: когда государь
оскорблен - чиновники умирают.
Вызвала императрица Цыси в свои покои великого князя Дуаня и старого
служаку Жун Лу, вызвала и с гневом на них обрушилась.
- Вы оба довели Поднебесную до великого унижения, обманули меня и
народ, не сумели победить иноземцев, вот вам и предстоит за это расплата.
Жун Мэй, готовясь вместе с императрицей к бегству в провинцию, за
ширмой отбирала в ларец наилучшие драгоценности, а Ли Ляньин стоял позади
императрицы, держа в левой руке веер, которым ее и обмахивал, а правую руку
положил на рукоятку короткого меча, что висел у него под халатом с вытканным
на груди иероглифом "Верность".
- Я выполнял вашу волю, императрица, - дерзко прошептал до смерти
напуганный Дуань. - Своим указом вы назначили меня главой ихэтуаней и велели
приложить все силы, чтобы вышвырнуть иноземцев из Поднебесной империи.
Императрица сперва опешила от такой дерзости, но быстро нашлась, - И
почему же ты не выполнил мою волю?
Дуань повесил голову, - Не помогло волшебное искусство ихэтуаней, не
сумели они устоять против пушек и ружей иноземцев, а Жун Лу не дал оружия.
- Тот, кто начинает понимать причины поражения после поражения -
неразумен, а тот, кто и после поражения не хочет понять их - тот мертвец, -
гневно бросил Жун Лу. - Ты, Дуань, победить не мог и не должен был. Твоя
победа означала бы не только твое поражение. Победившие иноземцев ихэтуани
непременно свергли бы нашу маньчжурскую династию и установили бы свою,
китайскую. И ты, и твой сын погибли бы в первую очередь. И иноземцы не
потерпели бы поражения. Выбрось дурь из головы и пойми наконец, что никакое
колдовство не устоит против огнестрельного оружия.
- А почему ты сказал, что я мертвец? - взъярился Дуань. - Я - великий
князь второй степени, старший среди князей императорской крови, как ты
осмелился назвать меня мертвецом?
- Во время восстания ты был во главе правительства, от имени которого
исходили многочисленные указы и распоряжения. Теперь тебе припишут и то,
чего не было, и тебе не оправдаться, даже если бы у тебя было и сто ртов.
Раскаиваться уже поздно, иноземцы вот-вот ворвутся в Пекин и велят
императрице прежде сего обезглавить тебя.
Было жарко и может быть поэтому лицо Дуаня густо вспыхнуло алым цветом,
пот обильно выступил и потек по лбу, щекам и подбородку.
- Как обезглавить? Не имеют права...
- Это ты так думаешь, - злобно возразил Жун Лу.
- Я - князь второй степени и по нашим законам никто не может
обезглавить меня. А вот тебе действительно придется туго...
- Скоро в Поднебесной будут действовать не наши законы, а иноземцы
потребуют платы за все. Известно: конец долга - расплата, конец обиды -
отмщение. Что же касается меня, то подчиненные мне войска лишь удерживали
ихэтуаней от атак на Посольский городок, а я едва ли не лично доставлял туда
фрукты и овощи...
- Предатель! - взорвался Дуань.
- Тебе, как главе Цзунцзичу - Государственного совета - следовало бы
помнить слова Конфуция: "Управляя государством, имеющим тысячу боевых
колесниц, нужно относиться к делу с верой и благоговейным сосредоточением".
Ты же лишь рвался к личной власти и наделал множество глупостей. Сейчас, как
говорится, собери железо со всей Поднебесной и выкуй один громадный иероглиф
"Ошибка". Более того, ты поставил в дурное положение императрицу.
- Да, - гневно вмешалась в их перебранку императрица, - когда государь
оскорблен - чиновники умирают. И, чтобы иноземцы не заставляли меня казнить
тебя, Дуань, поспеши это сделать сам!
- Я - отец наследника Драконового престола! Помните об этом.
Императрица смешалась, Действительно, сама попалась в расставленные
силки. Ей пришлось смирить гнев и обратиться к Жун Лу. - Готовь охранный
отряд. Придется покинуть, как император Сяньфэн, столицу. Если этот
презренный народ не сумел победить иноземцев, то пусть он и расплачивается с
ними.
Жун Мэй даже задохнулась от возмущения, услышав такие слова
императрицы.
- Как она смеет так говорить! Ведь сама же одобрительно отзывалась об
ихэтуанях, желала им победы, сама отвешивала земные поклоны, чтобы погиб еще
один иноземец, сама отдавала приказы об объявлении войны державам.... И вот
сейчас злорадствует поражению своего народа. Да ведь и виновата-то в
поражении она и Жун Лу. Зачем она не велела всем губернаторам провинций
прислать войска для защиты столицы и Поднебесной? А если не была уверена,
что ее послушаются губернаторы, особенно южных провинций, зачем не сместила
их? Почему не приказала Жун Лу отдать ихэтуаням иноземное оружие? Из-за
трусости и нерешительности своей, из-за жадности к деньгам и слабости к
опиуму... Из-за безволия она совершенно лишилась силы и стала подобна
волоску, подхваченному ветром.
- А может быть она, давно зная о готовящемся восстании, сознательно не
подавляла его в зародыше, раздувала и подогревала ненависть к иноземцам,
чтобы совершенно лишить власти императора Гуансюя, надеявшегося опереться на
них? Какая низость - так предать сво народ. Еще Менцзы говорил, - "Дать
народу совершить преступление, а потом наказать его - значит обмануть его".
О, подлая, низкая, коварная женщина!
Она стояла потрясенная, разгневанная, опустошенная и совершенно не
слышала голоса императрицы, уже третий раз позвавшей ее. Ли Ляньин заглянул
за ширму и шлепнул ее по плечу веером, - Заснула?
- Нет, залюбовалась, - нашлась Жун Мэй.
- Жун Мэй, - обернулась к ней императрица, провожавшая взглядом
уходивших Дуаня и Жун Лу, - тебя знают как мою фрейлину и доверенное лицо.
Сейчас Ли Ляньин напишет указ, а ты поезжай с ним к Сюй Туну, старому
канцлеру. Я найду, кого послать и к другим чиновникам. Чжу жу чэнь сы -
когда государь оскорблен - чинвники умирают.
Почему то императрица вдруг остро возненавидела Сюй Туна, члена
придворной Ханьлиньской академии, а ведь некогда весьма почитала его за
книжную ученость и даже назначила наставником императора Гуансюя, одарила
новым домом и большим жалованием. Не за то ли, что Сюй Тун,
восьмидесятилетний мудрец, едва ли не первый уговаривал ее положиться на
ихэтуаней, вручить судьбу свою и Поднебесной в руки китайским божкам. Вот
ведь как бывает: захотел полюбоваться луной на небе, а потерял жемчужину с
блюда. Даже и не жемчужину, голову теряет Сюй Тун. Или, может быть,
императрица срывала досаду на беззащитном старичке? Уж он-то не возропщет.
Уж его-то чиновники не услышат. А услышат, так и отвернуться равнодушно -
поделом ему. Первым испробовал свою кашу. Не зря говорят: богатство и
знатность, а также громкая слава подобны мимолетному сну.
И то понятно, что Дуаня наказать сейчас она не может: он императорского
имени и, главное, еще имеет войска в подчинении. Потом, может быть... Жун Лу
тоже не беззащитен - командует всеми маньчжурскими знаменными войсками, да и
отец он ее дочери, а родная кровь - неприкосновенна. Даже свирепый тигр
пожирает всех, кроме своих детенышей.
Но и Жун Мэй полыхала жаждой мести за утраченную надежду.
Из под листьев на ветке цветущей
Злые колючки торчат.
В потемках души человеческой
Может таиться яд. (Заклятие даоса. Стр. 162)
- Вы, мудрецы-недоумки, первыми должны кровью заплатить за поражение
восстания и муки народа.
Примчалась она к дому Сюй Туна, благо рукой подать, совсем рядом с
Пурпурным Запретным городом, вот-вот от стреляющих иноземных баррикадах на
улицах Посольского городка, еще одно напоминание о позоре в столице
Поднебесной.
На крыльцо поднялась, оттолкнула подпоясанного сразу двумя - красным и
желтым! - поясами охранника-ихэтуаня.
- От великого князя Дуаня с указом правительства, - бросила
растерянному бедняку, крестьянину или лодочнику, как соломинка ветром
подхваченному судьбой.
Сюй Тун стоял в маленьком зальце на коленях перед алтарем с
изображением бога домашнего очага Цзаована под желтым пологом, украшенным
затейливыми узорами, отвешивал поклоны и горько плакал.
- Вот указ Старой Будды, - протянула свиток и моток желтой веревки Жун
Мэй. - Она повелевает тебе и всем твоим домочадцам немедленно присоединиться
к душам предков.
- За что же? - взмолился Сюй Тун.
- Ты и сам знаешь, за что, - грубо ответила Жун Мэй. - Уже невозможно
погасить огонь и развеять дым, а государственное дело - особенное. И пощады
от Старой Будды не жди, как нечего ждать от тигров или удавов.
- Но зачем спешить. Может быть, императрица смилостивится, сохранит
нить моего рода, и мои потомки останутся жить? Иначе, куда деться душе после
моей смерти?
- Жизнь и смерть предназначены судьбой, - твердо стояла на своем Жун
Мэй, - а нить судьбы в руках императрицы. Исполняй указ, не то палач казнит
тебя и твоих домашних. Публичной казнью вы будете обесчещены. В тот же день она сообщила императрице, что Сюй Тун, а следом за ним
его жена, его сыновья, жены сыновей, его дочери, их мужья, и их дети, и
внуки повесились.
За Сюй Туном эпидемия самоубийств охватила столицу Поднебесной, главных
городов провинций и тысяч уездных городков. Чиновники вешались, стрелялись,
велели своим женщинам бросаться в колодцы, приказывали своим слугам
закапывать себя с семьями живыми в вырытых ямах.... Из тех, кто трусливо
прятался, немногие уцелели. Карательные отряды иноземных войск хватали их и
расстреливали, а их жен, дочерей, наложниц и служанок насиловали по очереди,
и даже превратили Пекинской квартал в публичный дом для войск
"Освободительных армий". Ихэтуанское восстание - нар. антиимпериалистическое восстание в Китае в
1899-1901. Инициатором восстания явилось общество "И-хэ-цюань" ("Кулак во
имя справедливости и согласия"). Общество и войска повстанцев позже были
переименованы в "И-хэ-туань" - "Отряды справедливости и согласия" - отсюда
название восстания). В связи с тем, что в название об-ва "И-хэ-цюань"
входило слово "цюань" (кулак), иностранцы назвали повстанцев "боксерами",
откуда произошло другое, неправильное название - "боксерское восстание".
Восстание развернулось в Северном Китае, часть территории которого после
японо-китайской войны 1894-1895 годов была захвачена иностранными
капиталистическими государствами и куда особенно сильно проникал в это время
иностранный капитал. Повсеместно происходили нападения на колонизаторов,
повстанцы разрушали железные дороги и телеграф, построенные иностранцами,
препятствуя действиям агрессоров.
В китайском правительстве получила преобладание группа во главе с
принцем Дуанем, отношения которой в это время с иностранными государствами
обострились. Напуганная размахом народного движения и пытаясь использовать
ихэтуаней в своих целях, она вступили в переговоры с вождями повстанцев (Ли
Лай-чжун, Чжан Дэ-чэн и др.). В июне 1900 года повстанцы вступили в Пекин, и
под их давлением китайское правительство объявило войну империалистическим
державам. Войска интервентов, нанеся поражение ихэтуаням и почти не встречая
сопротивления со стороны правительственных войск, 14-16 августа 1900 года
захватили Пекин.
7 сентября 1901 года Англия, Австро-Венгрия, Бельгия, Франция,
Германия, Италия, Япония, Россия, Нидерланды, Испания и США подписали с
Китаем так называемый заключительный протокол, предусматривающий выплату
Китаем огромной контрибуции (450 млн. лян, ок. 650 млн. золотых руб.),
передачу в обеспечение выплаты контрибуции таможен и сбора соляного налога
под контроль держав, постоянное нахождение в Пекине и некоторых др. пунктах
Китая иностр. войск и т. д. Заключит. протокол закрепил превращение Китая в
военном и политич. отношениях в полуколонию империалистов. Несмотря на
поражение, восстание ихэтуаней явилось славной страницей в истории
революционной борьбы китайского народа. Борьба ихэтуаней, показав
империалистам силу сопротивления китайского народа, способствовала срыву
империалистич. планов терр. раздела Китая. (МСЭ)
МСЭ. Стр.298-299. Владивосток, 1986 - 89 годы.
Обращений с начала месяца:
63
,