Книго 

                                  Повесть
     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: В.Машков. "Как я был вундеркиндом"
     Издательство "Юнацтва", Минск, 1982
      & : Zmiy ([email protected]), 26 декабря 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------
     Для детей младшего школьного возраста.
                                 Содержание
                        Я и президент
                        Между небом и землей
                        Пиршество по-английски
                        Кит в бассейне
                        Многосерийный день
                        Академик спасает школьников
                        Как я стал вундеркиндом
                        А-квадрат кует железо
                        У вундеркинда не бывает собаки
                        Любят тебя родители?
                        Я пишу папе, а папа пишет мне
                        Ключи к сердцу бабушки
                        Как я увидел белый свет
                        Совесть молчать не может
                        Чистая доска
                        Тонуть надо умеючи
                        Рожки да ножки
                        Проницательный взгляд
                        Крепкий орешек
                        Гром среди ясного неба
                        Нуль без палочки
                        Гриша бежит по следу
                        Дни свободного времени
                        А все-таки она вертится!
                        Ожившая чеканка
                        Любимый ученик
                        Тямтя-лямтя
                        Укротитель тигров
                        В лучах славы
                        Разгадка таинственных историй
                        Штыки на кургане

     Говорят,  что  у  президента Академии наук нет  ни  капельки свободного
времени, и день его расписан не только по часам, но и по минутам.
     Вот,  например,  в  9  часов  35  минут  он  совершает великое  научное
открытие,  а уже в 9 часов 36 минут он торопится на научный конгресс,  чтобы
поведать всему ученому миру  о  своем открытии.  И  так  с  утра  до  вечера
крутится бедный человек, словно он не президент, а белка, которую посадили в
колесо.
     Воображаю, как хочется президенту погонять в футбол с младшими научными
сотрудниками или бросить все,  вскочить на велосипед и  помчаться куда глаза
глядят.  Но  нельзя.  Президент не  может даже на минуту оставить науку.  Не
имеет права.
     Наверное,  я  единственный,  кто  может  понять и  пожалеть президента.
Потому что у нас с ним одна доля, одна судьба.
     Хотя я не президент Академии наук,  а всего лишь школьник по имени Сева
и  по  фамилии Соколов,  но у  меня,  как и  у  президента,  нет ни капельки
свободного времени,  и  я  тоже,  как и президент,  могу лишь мечтать о том,
чтобы поиграть в футбол или покататься на велосипеде.
     Но детские забавы не для нас с президентом. На такие пустяки нам просто
жаль нашего драгоценного времени.
     Каждое утро я  встаю с одной мыслью -  надо прожить день так,  чтобы не
потерять понапрасну ни минуты...
     Будильник кашляет раз, другой. Наверное, прочищает горло перед тем, как
затянуть утреннюю песенку.  Но  не успевает.  Я  бросаюсь на будильник,  как
вратарь на шайбу.  В будильнике что-то щелкает,  и он обиженно замолкает.  А
чего обижаться?  Не  хватало еще,  чтобы его  грохот разбудил папу с  мамой.
Пусть поспят подольше.
     Я  выкатываю  из-под  дивана  гантели  и  принимаюсь  размахивать  ими.
Чувствую,  что прямо на глазах мускулы наливаются силой.  Тогда я  закатываю
гантели под диван и направляюсь в ванную.
     Из  спальни  показывается  папа.  Он  в  пижаме,  спросонья  почесывает
волосатую грудь.
     - Доброе утро, папа, - говорю я. - Я перехожу к водным процедурам.
     - Мо-о-о-л-о-о-дец!   -  одобрительно  зевает  папа,  растягивая  слово
"молодец" так, будто в нем не два "о", а, по крайней мере, сто или тысяча.
     Облившись холодной  водой  и  растеревшись жестким  махровым полотенцем
так,  что кожа у меня становится красной, словно у индейца из племени сиу, я
выскакиваю из ванной и вижу маму. Она сидит перед зеркалом и причесывается.
     - Доброе утро, мама. - Я чмокаю маму в щеку.
     - Жоброе  жутро,  жынок,  -  произносит мама  на  совершенно непонятном
языке, потому что ей мешают говорить приколки, которые торчат изо рта.
     Я прекрасно понимаю свою маму, потому что слышу это каждое утро и знаю,
что мама со мной поздоровалась.
     Когда  я  запиваю горячим чаем  яичницу,  в  кухне появляется папа.  Он
побрился, сбросил пижаму и облачился в наутюженные брюки и полосатую рубаху.
     - Ты пойми,  -  говорит папа, - если бы у нас с мамой в свое время были
такие возможности, как у тебя, то мы бы...
     Папе не хватает слов. Он руками пытается показать, что бы натворили мои
папа с мамой,  если б им жилось,  как мне.  Получается что-то круглое, вроде
воздушного шара.
     Но и руки не способны выразить то, что хотел бы сказать папа, и поэтому
он добавляет:
     - Ого-го-го!
     Мне становится неудобно,  что я  сижу и распиваю чай,  когда необходимо
вовсю использовать предоставленные мне возможности.
     - Извини, папа, - вскакиваю я. - Мне пора в школу.
     Я  подхватываю сумку,  набитую  учебниками и  тетрадями,  и  выбегаю на
лестничную площадку. Вдогонку мне летят мамины слова:
     - Сынок, осторожнее переходи улицу!..
     Приколки уже  перекочевали в  мамины волосы,  и  потому мама говорит на
понятном языке.
     На  площадке я  нажимаю кнопки сразу трех  лифтов и  жду,  какой придет
первым.
     Наш дом -  самый высокий в  городе,  в  нем -  двадцать этажей.  Да еще
архитекторы поставили его на горку.  Поэтому с последнего, двадцатого, виден
весь город, а с нашего, десятого, - только полгорода.
     Щелкнула  кнопка  -   остановился  лифт.  Раздвинулись  дверцы,  и  мне
показалось, что в кабине пожар. Но тут же я улыбнулся - в лифте был Гриша, а
пылала его  голова.  Гриша такой огненно-рыжий,  что,  лишь глянув на  него,
невольно ищешь глазами ведро с водой или шланг - поскорее залить этот огонь,
как бы и в самом деле пожар не случился.
     Я очень обрадовался Грише,  потому что не видел его, наверное, сто лет.
Да, точно, мы не виделись друг с другом сто лет.
     - Видал?  - вместо приветствия Гриша распахнул куртку и показал бинокль
в черном футляре.
     - Настоящий? - Я облизал губы.
     - А то какой?!  -  фыркнул Гриша.  -  Настоящий, военный. Мне дядя Витя
дал.
     Дядю Витю, полковника-артиллериста, я знал, он жил на седьмом этаже.
     - Насовсем? - я не сводил глаз с бинокля.
     - Само собой,  -  сказал Гриша.  -  Бери, говорит, Григорий, и храни на
память о нашей дружбе.
     - А зачем тебе бинокль? - неожиданно спросил я.
     Хотя сам прекрасно знал, зачем нужен человеку бинокль, - видеть то, что
никто не видит.
     - Пока секрет, - напустил на себя загадочный вид Гриша.
     Конечно,  я не ждал,  что Гриша выложит тут же всю правду,  но все-таки
обиделся.
     - Молодые люди,  вы  едете или  беседуете?  -  К  лифту подошел сосед -
толстяк с папиросой в зубах.
     - Едем, - сказал я.
     В молчании мы спустились вниз, и на площадке первого этажа Гриша шепнул
мне:
     - Выходи днем, вместе поглядим...
     Гриша подмигнул и похлопал по черному футляру бинокля.
     Я лишь кивнул, потому что отвечать было некогда - я опаздывал в школу.
     Прямо перед нашим домом,  если спуститься в долину,  как любит говорить
мама,  находится  школа.  За  ней  -  другая,  выложенная из  темно-красного
кирпича, очень красивая да еще с бассейном.
     Но  эти  школы не  для меня.  Они обыкновенные,  средние.  А  я  езжу в
специализированную.  И хотя до нее -  пять остановок на троллейбусе, я езжу,
потому что  эта  школа с  углубленным изучением английского языка.  Попросту
говоря, английская школа.
     Я  спускаюсь вниз к  остановке,  сажусь в  троллейбус и достаю из сумки
"Робинзона Крузо".  Художественную литературу я  читаю  только  в  дороге  -
другого времени у меня нет.
     Гляжу на  картинку -  по тропинке в  широкополой шляпе шагает бородатый
Робинзон.  Неожиданно Робинзон подмигивает мне  и  хлопает себя  по  кожаной
куртке.
     Да это же не Робинзон, а Гриша!
     Я закрываю книжку.  Легко сказать -  выходи днем,  вместе посмотрим,  а
если не получается?
     Но что собирается смотреть Гриша?

     Класс, грохнув крышками парт, поднялся. Чуть помедлив, встал и я.
     - Здравствуйте, дети! - сказала Клавдия Васильевна.
     Учительница с улыбкой оглядела всех ребят, а мне еле заметно кивнула.
     - Садитесь, дети. Достаньте тетради, проверим домашнее задание.
     Я достаю тетрадку по письму,  а следом за ней упитанный том "Физики для
любознательных".  Ее  мне дал полистать А-квадрат -  о  нем я  еще расскажу.
Тетрадку я  кладу раскрытой на  край парты.  Если Клавдия Васильевна захочет
проверить,  пожалуйста,  я  выполнил домашнее задание.  Но я уверен,  она не
захочет.
     Клавдия Васильевна прекрасно знает,  что  я  все знаю,  и  потому почти
никогда меня не вызывает.
     Школу  я  люблю,   потому  что  в  школе  я  отдыхаю.  Школа  для  меня
единственная передышка перед самым главным.  Перед тем,  что начнется, когда
прозвенит звонок с уроков.
     Поэтому в школе самое важное для меня -  набираться сил, не отвлекаться
по пустякам и не заниматься всякой чепухой, ну вроде того, чтобы отвечать на
уроках.
     Клавдия Васильевна меня не отвлекает и другим запрещает это делать.
     Вот и  сейчас она на цыпочках прошла мимо моей парты и  даже не бросила
взгляда на  раскрытую тетрадь.  Ну  и  правильно,  чего  зря  время  терять,
проверять там, где все в порядке.
     Я сказал -  моя парта.  Верно,  моя,  собственная. Ведь сижу я на парте
один. Может, потому, что некого со мной рядом посадить, может, потому, чтобы
никто мне не мешал.
     Я  уткнулся в  толстый том  "Физики для любознательных".  Правда,  я  с
трудом продирался сквозь джунгли формул. Не выходил у меня из головы Гриша -
что он там затеял?
     Сегодня я впервые с нетерпением ждал переменки.  Хотя переменки, честно
говоря,  я  не  люблю.  Единственная от  них  польза -  можно  выпить чаю  с
булочкой.  На  это удовольствие мне хватает пяти минут большой переменки.  А
куда девать остальное время? А чем заниматься на других переменках?
     Наконец звонок! Я с наслаждением захлопнул "Физику для любознательных".
     Мальчишки  с  гиканьем  выскочили из  класса.  Девчонки,  разбившись на
стайки, принялись шушукаться.
     Я неторопливо поднялся и подошел к окну, у которого стояли три девчонки
и, перебивая друг дружку, что-то рассказывали.
     При моем появлении девчонки затихли. Они глядели на меня с обожанием. Я
был для них загадочной личностью вроде Штирлица.
     Девчонки ждали, что я скажу. А я не знал, о чем с ними говорить.
     За  окном вовсю носились снежинки.  Это что же -  зима началась?  Вроде
утром еще никакого снега не было.
     - Как быстро погода меняется, - открыл я наконец рот. - Утром еще осень
была, а сейчас снег валит.
     Первой не вытерпела девчонка с голубым бантом.  Она прыснула и прикрыла
ладошкой рот. А следом засмеялись и ее подружки.
     Я  обиделся и пошел в коридор.  Я давно знал,  что девчонки несерьезные
создания. Ну что я такого сказал? Ничего особенного. Так чего смеяться?
     В  коридоре мальчишки играли в  чехарду.  С  криками прыгали друг через
друга.
     Когда появился я,  игра прекратилась.  Я почувствовал,  как вокруг меня
образуется безвоздушное пространство.
     Мальчишки отодвинулись от меня, сбились в кучку.
     - Тебе чего? - выкрикнул мальчишка с быстрыми черными глазами.
     Как же его фамилия? Макаревич? Мандер? Да, что-то в этом духе.
     - Я тоже хочу поиграть, - говорю я миролюбиво.
     Макаревич или  Мандер  -  хоть  убейте меня,  не  помню  его  фамилии -
настроен воинственно.
     - А мы не хотим с тобой играть, - объявляет он за всех.
     Мальчишки молча кивают, соглашаются с черноглазым.
     Макаревич-Мандер мне  по  плечо.  Если я  его  как  следует толкну,  он
наверняка упадет.  Другие ребята, конечно, заступятся за него. Нет, придется
уйти. Со всем классом - увы! - мне не справиться.
     Я понимаю,  что они мне завидуют,  и не обижаюсь на мальчишек, хотя мне
обидно так,  что даже нет слов сказать,  как обидно.  Что поделаешь,  такова
судьба всех великих людей -  их  никто не  понимал,  над  ними смеялись,  их
гнали...
     Ну  ладно,  если  со  мной  не  хотят  играть  одноклассники,  пойду  к
старшеклассникам - они мне компания.
     Я  поднялся на  второй этаж и  очутился перед веселой толпой мальчишек,
которые играли в "мазилу".
     Посредине стоял очкарик с  розовыми от волнения ушами.  Правой рукой он
подпирал щеку, будто спать собрался, а левую выставил из-под мышки.
     Вот по  этой руке один из ребят и  бил изо всей силы,  а  когда очкарик
оборачивался,  мальчишки глядели на  него  с  самым  невинным видом  -  мол,
угадай, кто из нас тебя "погладил".
     Очкарик морщился и наобум показывал. Конечно, он не угадывал, мальчишки
смеялись,  и  очкарик снова  подпирал правой рукой щеку,  а  левую выставлял
из-под мышки.
     Нет, к ним я не пойду. К ним попадешься, потом живым не уйдешь.
     И  тут  я  увидел парня  и  девушку,  которые медленно прогуливались по
коридору.  Парень,  махая руками,  о чем-то говорил девушке.  Она глядела на
него,  широко раскрыв глаза,  и молча кивала. А парень загорался то ли от ее
кивков, то ли от распахнутых глаз и еще быстрее махал руками.
     Вот это другое дело. С этими ребятами я найду общий язык. С ними есть о
чем поговорить. Они явно обсуждают космические загадки.
     Я двинулся наперерез парню и девушке.
     - Как вы считаете,  - спросил я, - черные дыры в космосе существуют или
это гипотеза?
     Парень осекся и, хлопая ресницами, недоуменно поглядел на меня.
     - Чего?
     Начиная  догадываться,   что  влез  туда,   куда  не  надо,  я  все  же
переспросил:
     - Я хотел узнать ваше мнение о черных дырах в космосе.
     У  парня  раздулись и  побелели ноздри.  Он  стал  удивительно похож на
разъяренного тигра.
     - Слушай, малявка, катись отсюда...
     Но девушка коснулась рукой его руки, и этот сорвавшийся с цепи "тигр" в
одно мгновение затих.
     - Мальчик, о чем ты хотел узнать? - спросила девушка.
     Теперь я понял, что им не до меня, не до загадок космоса, вообще, ни до
чего на свете.
     - Извините,  -  попросил я  прощения у  девушки,  а  на "тигра" даже не
поглядел. Конечно, я виноват, но зачем же орать?
     Тут как раз прозвенел звонок,  и я поплелся в свой класс.  Я видел, что
"тигр" хотел мне что-то  сказануть на  прощанье.  Не  тут-то  было.  Девушка
мягко,  но  надежно держала его  руку,  и  "тигр"  лишь  только прорычал мне
вдогонку.
     Что же мне делать?  Младшие не хотят со мной играть, а старшие не хотят
со мной разговаривать.
     В классе я появился,  когда урок уже начался.  Клавдия Васильевна очень
обрадовалась, что я пришел.
     На задних партах и  на стульях у  стены сидели тетеньки с  блокнотами в
руках.  Все понятно -  открытый урок. То есть такой урок, на котором учителя
сами учатся, как нас лучше учить.
     Так  вот  открытый урок -  это был единственный урок,  на  котором меня
вызывала Клавдия Васильевна.
     Я  сел за свою парту и стал глядеть,  как,  волнуясь,  отвечали одна за
другой девчонки.
     Я покосился на Макаревича-Мандера.  Тот сидел с отсутствующим видом. То
есть он вроде сам сидел,  но его мысли,  а  значит,  и  он сам,  были где-то
далеко отсюда.  В общем,  он явно отсутствовал. Ну, конечно, он спокоен, его
ни  за  что не  вызовут,  потому что Клавдия Васильевна на него не надеется,
потому что она не  уверена в  нем на  все сто процентов.  А  во  мне Клавдия
Васильевна уверена, она знает, что я ее не подведу...
     И  вот  настал мой  звездный час.  Я  вышел к  доске и  принялся решать
задачу.  Я стучал мелом по доске,  оборачивался к ребятам и объяснял,  что я
делаю.  Потом  то  же  самое  я  объяснял учительницам.  Учительницы открыли
блокноты  и  дружно  застрочили.  Чтобы  они  успевали  записывать,  я  стал
объяснять чуть помедленнее...
     Клавдия Васильевна сияла от счастья.
     А девчонки,  те девчонки,  которые только что хихикали надо мной, снова
глядели на меня восхищенно, как на Штирлица.
     И  Макаревич-Мандер наконец вернулся в класс.  Словно завороженный,  он
следил за движениями моих рук. Ага, понял теперь, кто я такой.
     И  тут я вспомнил,  как его фамилия -  и не Макаревич,  и не Мандер,  а
Ситников.

     - А,  молодой человек, очень рад вас видеть. Как здоровье? Как успехи в
ученье?
     Такими словами Лев  Семенович каждый раз  встречает меня.  Седые волосы
его аккуратно зачесаны назад.  Глаза - живые, горящие - глядят на меня добро
и  весело.  Вообще,  у  него такой вид,  будто он ждал меня целую вечность и
наконец дождался, а потому безмерно счастлив.
     Одет Лев Семенович в полосатый халат,  накинутый на белоснежную рубашку
с галстуком-бабочкой.  Из-под халата виднеются тщательно отутюженные брюки и
черные, начищенные до блеска ботинки.
     Когда я  сообщаю,  что  здоровье у  меня хорошее,  успехи в  школе тоже
хорошие, Лев Семенович вежливо осведомляется, как чувствуют себя мои бабушка
и дедушка, мама и папа.
     Я отвечаю,  что они все чувствуют себя хорошо, передают самый сердечный
привет Льву Семеновичу, и, в свою очередь, интересуюсь, каково его здоровье.
     - Если здоров дух, то и тело здорово, - с неизменной бодростью отвечает
Лев Семенович и приглашает меня в комнату.
     Три  раза  в  неделю я  приезжаю ко  Льву Семеновичу,  чтобы заниматься
английским языком. Лев Семенович когда-то был дипломатом, а потом преподавал
в  институте.  Теперь он на пенсии и рад возможности пообщаться с молодежью,
то есть со мной.
     - Ну что ж, аб ово, что по-латыни означает, от яйца, а попросту говоря,
танцевать следует  от  печки,  или  начнем  сначала...  Прошу  вас,  молодой
человек, почитайте.
     Я  открываю книжку  и  начинаю читать.  Краем  глаза  я  посматриваю на
старого дипломата. Дипломатическая невозмутимость его покидает. Он морщится,
он страдает.  Я догадываюсь,  что чувствует Лев Семенович.  У него на глазах
так  бессовестно обращаются с  любимым английским языком,  так беззастенчиво
его коверкают.  Хотя я  вовсе не  коверкаю английские слова,  а  стараюсь их
прочесть как можно лучше.
     - Отдохните минутку,  молодой человек,  -  останавливает меня  учитель,
когда я, прикончив одну страницу, набираю побольше воздуха, чтобы перейти ко
второй. - И послушайте, как звучит английский язык.
     Лев Семенович тщательно разглаживает страницы книги,  проводит рукой по
волосам, несколько секунд жует губами, потом откашливается, прочищает горло.
Говорят, так готовятся к выступлению оперные певцы.
     Наконец Лев Семенович готов, и начинается священнодействие.
     Лев  Семенович  читает,   смакуя  каждое  слово,  он  причмокивает,  он
облизывается,  будто не произносит обыкновенные английские слова,  а вкушает
некие восхитительные яства.  Он наслаждается каждой буковкой,  он обсасывает
каждое слово.
     Это не чтение,  а пиршество. Я невольно заражаюсь, поддаюсь ею влиянию.
Я тоже начинаю облизываться, словно объедаюсь какой-то вкуснятиной...
     Лев  Семенович откидывается на  спинку  кресла  и  закрывает глаза.  Он
отдыхает,  почивает. У него спокойное, умиротворенное лицо человека, который
сделал свое дело и  теперь может немного отдохнуть с  сознанием выполненного
долга.
     Наступает тишина.  Но я слышу,  как звучат еще слова, летая по комнате,
пока последнее слово не ускользает в раскрытую форточку.
     Вдруг учитель открывает глаза.
     - Вы  знаете,  -  произносит Лев  Семенович,  -  кем стал один из  моих
учеников? Он стал советником по вопросам культуры в нашем посольстве в одной
крупной стране. И когда он говорит, его слушают. А если слушают его, значит,
слушают всех нас.
     Лев  Семенович вскидывает длинные худые  руки  и  обводит ими  комнату.
Странное дело,  но  мне  вдруг кажется,  что его узкая комната расширяется и
даже взлетает над земным шаром.
     - А  когда мой  ученик замолкает,  его  спрашивают,  кто его научил так
прекрасно говорить по-английски.
     Лев Семенович глядит на меня,  чуть сощурив глаза,  спокойно и ласково.
Но  я  уже разбираюсь в  дипломатических взглядах и  понимаю,  что он  хочет
сказать. А он хочет спросить, будут ли слушать меня.
     Тут Лев Семенович спохватывается,  что он должен учить меня английскому
языку, и говорит:
     - А теперь вы почитайте, молодой человек...
     Во  мне  еще  звучат  слова,  которые он  произносил,  и  я  начинаю их
воспроизводить по памяти.  Я увлекаюсь,  и мне самому кажется, что я никогда
еще так здорово не читал.
     Дипломатическая выдержка помогает Льву Семеновичу вытерпеть на  сей раз
две страницы.  К  концу второй страницы я замечаю,  что он начинает ерзать в
своем кресле.
     - Маленький перерыв, молодой человек, вы его заслужили, - останавливает
Лев Семенович меня,  когда я переворачиваю вторую страницу.  - И послушайте,
как это звучит по-английски.
     И все начинается сначала.  Снова слышится беспрерывное чмоканье,  снова
мой  учитель упивается своим  чтением,  и  снова  во  мне  долго еще  звучат
прекрасные слова...
     Потом принимаюсь за чтение я.  Но теперь я чувствую,  как ужасно читаю,
спотыкаясь на каждом слове,  будто вижу его впервые.  В общем,  жую какую-то
жвачку,  вместо того  чтобы пить божественный нектар или  вкушать сладчайшую
амброзию.
     Для тех,  кто не знает,  что такое нектар и  амброзия и  с чем их едят,
объясняю,  что  оба эти блюда были самыми любимыми у  древнегреческих богов,
которые жили на горе Олимп, высотой примерно с мой 20-этажный дом.
     И в третий раз все повторяется.  Учитель снова показывает мне,  как это
звучит  по-английски.  Я  совершаю третью попытку подняться на  высоту моего
учителя, но безуспешно.
     Наконец время урока истекает.  Лев Семенович,  дав мне задание на  дом,
провожает меня  до  двери,  галантно  раскланивается,  наказывает,  чтобы  я
непременно передал привет бабушке и дедушке, маме и папе.
     В прихожей он долго трясет мою руку:
     - Мне  очень  приятно  было  сегодня  с  вами  заниматься.  Вы  делаете
несомненные успехи, молодой человек. Жду вас послезавтра.
     Ошеломленный,  я  спускаюсь во двор.  Какие успехи?!  Мне кажется,  что
никогда так скверно я  еще не  читал.  Но тут во мне начинают звучать слова,
произнесенные  Львом  Семеновичем,   и   у  меня  появляется  надежда,   что
когда-нибудь я прочту их так, как старый дипломат.
     Во дворе меня встречает дедушка.  Я  передаю ему большой привет от Льва
Семеновича.  Дедушка бурчит в ответ нечто невразумительное. Я ни капельки не
удивляюсь этому. Сказать про моего дедушку, что он неразговорчив, это значит
ничего не сказать.  Как говорит бабушка,  дедушка открывает рот раз в год, и
то по большим праздникам.
     Дедушка берет меня за руку и ведет через парк к бассейну. Следующий мой
урок - плавание.

     - Не отвлекайся,  Сева! - напоминает мне с бортика Янина Станиславовна.
- Работай руками...
     Если  ты  скажешь в  бассейне слово  шепотом,  то  получится,  будто ты
крикнул.  А если ты крикнешь,  то раздастся такой вопль,  что могут вылететь
окна. Огромные окна, которые заполнили всю стену - от пола до потолка.
     Вот почему я  услышал Янину Станиславовну и  вовсю заработал руками,  а
также ногами.
     А  вначале мы  замерли на тумбах.  Мы ждали,  когда Янина Станиславовна
свистнет в свисток, и тогда мы поплывем наперегонки.
     И дождались.  Я плюхнулся плашмя,  вода обожгла мне живот. Я ойкнул, но
поплыл.
     Сегодня были тренировочные соревнования - кто быстрее проплывет вольным
стилем 25 метров. Вольным стилем - это значит, что каждый плывет, как хочет,
как ему больше нравится.
     Мне  больше нравился кроль,  потому что  кроль -  самый быстрый стиль в
плавании, а мне хотелось быть первым.
     Интересно,  что бы сказал Лев Семенович, увидав, как я плыву. Наверное,
воскликнул бы:  "Минуточку передохните,  молодой  человек,  посмотрите,  как
плавают кролем по-английски".
     Я  представляю,  как  Лев  Семенович сбрасывает дипломатический костюм,
прыгает  с   тумбы  в  воду  и  начинает  демонстрировать  настоящий  кроль,
разумеется,  английский.  Мне  становится  неудержимо  весело.  Рот  у  меня
раскрывается, и я тут же захлебываюсь водой.
     Я совсем выпустил из виду, что плыву в бассейне.
     Вот тогда и крикнула мне Янина Станиславовна,  чтобы я не отвлекался, а
работал руками. И еще она добавила:
     - Посмотри, где уже ребята...
     Я  наконец откашлялся и  поглядел,  где  уже  ребята.  Они меня здорово
обогнали. Тогда я стал изо всех сил работать руками, а также ногами, как мне
советовала Янина Станиславовна.
     Да, а на что понадобился Грише бинокль? Вообще-то ясно на что. Был бы у
меня бинокль...
     Да, что бы я сделал, если бы у меня был бинокль?
     - Сева, снова задумался?
     Янина Станиславовна опять мне  напомнила,  что  я  на  соревнованиях по
плаванию, а не сижу дома в кресле с книжкой в руках.
     Все ребята уже финишировали,  остался я  один.  Но вот и  я  заканчиваю
дистанцию.
     - Ну что мне с тобой делать?  -  встречает меня Янина Станиславовна.  -
Почему ты такой несобранный?
     - Шел первым, а пришел последним, - улыбается Игорь, мальчишка из нашей
группы.
     - А кто выиграл? - спрашиваю я.
     - Я, - произносит Игорь и снова улыбается.
     - Ну и  хорошо.  -  Я на Игоря совсем не обижаюсь,  у него очень добрая
улыбка - рот до ушей, хоть завязочки пришей.
     - У  тебя  такие  отличные  данные  для  пловца,  -  сокрушается  Янина
Станиславовна.
     - Ноги коротковаты.
     К  нам  подошел  директор бассейна -  широкоплечий мужчина с  короткими
седыми волосами и с глазами холодными, замерзшими, как будто он целыми днями
не вылазит из воды. А что? Если бы я был директором бассейна, я бы плескался
в воде день и ночь.
     - Нет, нормальные, - защищает мои ноги Янина Станиславовна.
     - Коротковаты, - не сдается директор.
     - Но зато какие руки.  - Янина Станиславовна велит мне вытянуть руки. -
А грудная клетка?!
     - Крепкий парень,  -  соглашается директор, но я чувствую, что восторга
Янины  Станиславовны  он  не  разделяет,  и  добавляет:  -  Засиживается  на
старте...
     - И нет совсем спортивной злости, - огорчается Янина Станиславовна.
     - Чего нет, того нет, - наконец улыбается директор.
     Правда, глаза его не теплеют. Здорово застудил их директор в бассейне.
     Мы остаемся вдвоем с Яниной Станиславовной.  Она огорчена и раздумывает
над словами директора.
     Я  понял лишь одно,  что директору что-то во мне не понравилось.  И  он
совсем не  уверен,  что из  меня выйдет толк.  То есть,  что я  когда-нибудь
установлю мировой рекорд.
     А Янина Станиславовна уверена,  что я установлю рекорд. Пусть сперва не
мировой, а городской, но установлю. Поэтому ее так огорчили слова директора.
     Мне  очень  нравится Янина  Станиславовна.  Она  совсем  не  похожа  на
взрослую. Янина Станиславовна никогда нас не ругает, а когда у нас что-то не
получается,   расстраивается,   как   девчонка.   Да   и   похожа   она   на
девчонку-семиклассницу, тоненькая, с коротко стриженными волосами.
     Я  очень  бы  хотел,  чтобы из-за  меня  Янина Станиславовна никогда не
огорчалась. Но не выходит.
     - И  потом,   как  ты  ныряешь?   -  наконец  прервала  молчание  Янина
Станиславовна.  -  Плюхнулся животом... После тренировки мы с тобой отдельно
займемся...
     - Я не могу после тренировки,  -  протянул я.  -  У меня после бассейна
музыка...
     - Я и забыла, - вздохнула Янина Станиславовна. - Тогда займемся сейчас.
     Она велела ребятам взять доски и  отрабатывать движение ног.  А со мной
направилась к стартовым тумбам.
     Я взобрался на одну из тумб, пригнулся, подготовился к прыжку.
     - Пригнись, - командовала Янина Станиславовна. - Еще, еще... Прыгай!
     Я прыгаю и ударяюсь животом о воду.  В бассейне раздается оглушительный
всплеск. Будто прыгнул с тумбы кит крупных размеров.
     Я снова взбираюсь на тумбу, незаметно поглаживаю живот.
     - Не отрывай ноги,  -  советует Янина Станиславовна.  -  Входи в  воду,
входи...
     Я  вхожу и  снова хлопаюсь пузом о  воду.  По всплеску в бассейне можно
предположить, что с тумбы плюхнулся кит средних размеров.
     Кожа на животе красная и ужасно жжет, будто я обгорел на солнце.
     Янине Станиславовне стало меня жалко:
     - На сегодня хватит... Беги в раздевалку...
     Я мотаю головой и снова влезаю на тумбу.
     Я  прыгаю до  тех  пор,  пока не  чувствую,  что наконец-то  в  бассейн
плюхнулся кит маленьких размеров, может быть, даже дельфин.
     - Молодец,  -  хвалит меня Янина Станиславовна. - Продолжим в следующий
раз...
     В раздевалке уже нет никого из наших ребят.  Я вытираюсь насухо, быстро
одеваюсь и бегу на улицу.
     Вот и мой трамвай. Поглядел на часы. Ехать мне двадцать минут, успею. А
пока можно и вздремнуть. Я здорово устал сегодня в бассейне.
     Я  закрываю глаза и  снова вижу Гришу.  С  биноклем в руках он стоит на
балконе и что-то высматривает. Но что?

     Уже  совсем темно,  когда  я  стучусь в  дверь одноэтажного деревянного
домика.
     Слышатся быстрые легкие шаги.  И тут же возглас:  "Ой!" Я улыбаюсь. Юля
снова потеряла тапочку.  Она  так торопилась открыть мне дверь,  что тапочка
слетела с ноги и теперь Юля,  бедняжка,  ищет ее в темноте.  Ведь хозяйка не
разрешает зазря палить свет в коридоре, она считает, что и так все видно.
     Я больше не стучу и терпеливо жду.
     "Ой!"  -  снова долетает до  меня.  Но это уже радостное "ой".  Значит,
тапочка нашлась. И вот уже Юля отворяет мне дверь.
     - Здравствуйте, Всеволод! Вы приготовили урок?
     - Добрый вечер, Юля! Конечно, приготовил.
     В  темном коридоре Юля помогает мне снять и повесить на вешалку куртку.
А  потом берет меня за руку и  ведет в комнату.  Как она умудряется видеть в
сплошной темноте,  я не представляю.  Но спросить -  не спрашиваю. Знаю, что
надо вести себя тихо, ведь за стеной живет хозяйка.
     Юле скоро семь лет,  на  будущий год она пойдет в  школу,  но  меня она
почему-то называет на "вы" и полным именем -  Всеволод.  Честно говоря,  мне
очень нравится, когда меня так зовут - Всеволод.
     А когда мне Юля первый раз сказала "вы" (это было больше года назад), я
покатился со смеху.  Юля обиделась и не разговаривала со мной весь вечер.  С
тех пор я стараюсь ее больше не расстраивать и принимаю "вы" как должное.
     Наконец этот длиннющий мрачный коридор оканчивается,  и  Юля  открывает
еще одну дверь - дверь комнаты, где она живет с мамой и папой.
     Я  не  знаю,  оттого ли,  что  пианино такое большое,  или оттого,  что
комната  маленькая,  но  пианино  занимает половину комнаты,  оно  только  и
заметно.
     Я  здороваюсь с  Юлиной мамой,  Валентиной Михайловной,  и  мы начинаем
урок.
     При  первых  звуках  пианино  за  стеной  резко  поворачивают  рукоятку
громкости телевизора - чтобы нас не слышать.
     Валентина Михайловна вздрагивает.  Я делаю вид,  что ничего не слышу, и
играю очень старательно.
     Валентине Михайловне,  я чувствую,  моя игра нравится, и она постепенно
успокаивается.
     Я изредка бросаю взгляды на Юлю.  Она сидит на диване, тихая, как мышь,
и играет с куклами. Но я знаю, что Юля все видит и все слышит.
     - Молодец, ты отлично подготовился, - хвалит меня Валентина Михайловна.
     Краем глаза я вижу, как сияет Юля, будто ее похвалили.
     - Начнем новый материал... Этюд Э 14... Послушай, как он звучит...
     Пальцы Валентины Михайловны опускаются на  клавиши.  Я  слышу,  как  за
стеной приглушили телевизор. Наверное, хотят послушать Валентину Михайловну.
А играет она здорово. Так здорово играют только по радио или на пластинках.
     Я повторяю за ней следом,  по нотам.  Раньше, когда я видел, как играет
моя мама по  нотам,  я  ничего не мог понять.  Ноты мне казались загадочными
письменами древних народов.  А  теперь я  знаю,  что за каждым нотным знаком
прячется звук, и когда я гляжу на ноту, я уже слышу, как звучит весь этюд.
     - Не  останавливаться,   -  поправляет  меня  Валентина  Михайловна.  -
Ритмично играть. Больше уверенности...
     Я прошу разрешения снять пиджак. Мне уже жарко.
     Засучив рукава рубахи и расстегнув верхнюю пуговицу, я снова принимаюсь
за этюд Э 14.
     - Плотнее звук... Выше стоять на пальцах... Ярче звук...
     Я начинаю этюд сначала.
     - Концы фраз  -  тише...  Следи за  ритмом...  Точно выполняй штрихи...
Играй с оттенками...
     И  так бесконечно.  За  стеной уже выключили телевизор.  То ли передача
кончилась, то ли устали бороться с музыкой.
     - На сегодня, пожалуй, все, - наконец говорит Валентина Михайловна.
     Она  записывает в  мой  дневник домашнее задание.  У  меня  есть особый
музыкальный дневник. И отметки там есть. Правда, не музыкальные, а обычные.
     - За домашнее задание и  за сегодняшний урок я  ставлю тебе пятерку,  -
объявляет Валентина Михайловна.
     Я  оборачиваюсь,   чтобы  поглядеть  на  Юлю,   но  девочка  уже  спит.
Свернувшись калачиком и прижав к груди куклу с золотыми волосами.
     Каждый раз Юля хочет дождаться,  когда мы  с  ее  мамой кончим урок,  и
каждый раз  не  выдерживает -  засыпает.  Ничего не  поделаешь -  детям пора
спать.
     - Я тебя провожу до остановки, - шепотом говорит Валентина Михайловна.
     - Не беспокойтесь, - отказываюсь я. - Я сам дойду, не маленький.
     - Скоро переедем в свою квартиру,  -  словно не слыша меня,  продолжает
Валентина Михайловна.  -  Весной обещают сдать дом. Будет у нас три комнаты.
На всех хватит. И Сережа не будет так часто ездить в командировки.
     Я  знаю,  что  Валентина  Михайловна с  Юлиным  папой,  которого  зовут
Сережей,  уже  два  года  строят кооперативную квартиру.  Все  они  ждут  не
дождутся, когда переедут.
     Снова меня ведут по темному коридору, но уже не Юля, а ее мама.
     - Как переедем,  -  произносит Валентина Михайловна уже на улице,  -  я
откажусь от половины уроков, устала я ужасно.
     Я молчу, хотя мне страшно хочется спросить, откажется ли она от меня.
     - Хотя и не хочется,  - говорит Валентина Михайловна. - Привязалась я к
вам.
     Мы выходим на улицу. К остановке подкатывает автобус. Мой. Я прощаюсь с
Валентиной Михайловной до нового урока.
     Когда я отворил дверь нашей квартиры,  там стояла полнейшая тишина,  не
слышалось ни звука.  Я осторожно,  стараясь не шуметь, разделся и заглянул в
большую комнату.
     В  кресле  напротив телевизора,  свесив  голову на  плечо,  спал  папа.
Телевизор тоже спал. Наверное, телевизору снилось безоблачное детство.
     Я пожелал телевизору спокойной ночи и щелкнул выключателем.
     Потом я заглянул в спальню.  Мама спала с книгой в руках. Наверное, сон
пришел так  неожиданно,  что  она  не  успела выключить настольную лампу.  Я
осторожно вытащил книгу из маминых рук и укрыл маму одеялом.  Мама застонала
во сне,  повернулась на бок и почмокала губами, словно собиралась мне что-то
сказать,  но ничего не сказала,  потому что не проснулась.  Тогда я  погасил
свет и закрыл за собой дверь.
     Я осторожно дотронулся до папиного плеча. Папа радостно открыл глаза:
     - А-а, отец!
     Как это ни  удивительно,  но  папа зовет меня "отец",  словно не он мой
отец,  а,  наоборот,  я его родитель. И еще папа называет меня "старик". Это
уже совершенно не понятно.  Я, конечно, не младенец, который ни говорить, ни
ходить не умеет, но и вовсе не старик.
     - Отец,  я тебя поздравляю,  -  папа вскочил с кресла.  - И меня можешь
поздравить -  наши выиграли.  Выиграли,  ты представляешь! Сегодня все у них
получалось как по заказу... Перевес в четыре шайбы - это тебе не фунт изюму,
это  признак класса...  Нет,  если так дело пойдет,  на  следующий год мы  в
высшей лиге... Исполнятся наши золотые мечты...
     Порыв  папиного красноречия прервал  зевок.  Потянувшись всласть,  папа
пробормотал:
     - Отец,  ты знаешь что,  я пойду спать.  Чертовски устал сегодня. Поищи
чего-нибудь пожевать в холодильнике. Да, как прошел день?
     - Как обычно, - ответил я.
     - Ну и отлично, - снова зевнул папа. - Нет, отец, наши шансы растут...
     Папа отправился спать,  а я пошел в кухню.  Открыл холодильник,  сделал
бутерброд, согрел чаю.
     Когда лег в постель,  долго ворочался. Весь длинный день я видел снова,
как будто по телевизору. Удивительно многосерийный фильм получался.
     Да,  а  самого главного я  так и  не узнал -  что высматривал в бинокль
Гриша.  Ладно,  завтра  узнаю...  Или  послезавтра...  А  когда  завтра  или
послезавтра?  И завтра,  и послезавтра будут такие же сумасшедшие дни, когда
не будет ни секунды времени, чтобы остановиться и передохнуть.
     Но почему сумасшедшие дни?  Просто очень занятые,  до краев заполненные
трудом, как у президента Академии наук...
     Любопытно,  а  президент уже спит или сидит за письменным столом и  его
задумчивое лицо освещает настольная лампа?  А может, бросил все дела и видит
уже второй сон?
     Нет,  я  думаю,  что  он  еще  бодрствует и  размышляет над сложнейшими
проблемами науки.  Все-таки он президент Академии наук, а не третьеклассник,
как я...

     А  все началось тогда,  когда на  одной лестничной площадке с  бабушкой
поселился академик.
     Надо вам сказать,  что моя бабушка трепетала перед знаменитостями.  Она
знала их всех назубок.  Ничего удивительного, скажете вы, знаменитость на то
и  знаменитость,   чтобы  ее  все  знали.   Это  верно.  Но  попробуйте,  не
задумываясь,   назовите  хотя  бы  с  десяток  знаменитостей.   Уверяю  вас,
перечислив с ходу пяток фамилий, вы надолго задумаетесь.
     Стоило появиться кому-нибудь впервые на экране телевизора,  как бабушка
тут же наводила о нем справки.  Бабушка считала, что раз человека показывают
по телевизору,  значит,  он знаменитость. И она разузнавала об этом человеке
все - и что он сам о себе знал, и что, как бы ни старался, знать не мог.
     И  вскоре,  как говорит папа,  у бабушки было готово досье на очередную
знаменитость. Досье - это такая папка, в которую собирают различные сведения
о  команде противника,  о всех игроках.  Так объяснил мне папа.  Я,  правда,
никогда не  видел  у  бабушки никаких папок,  и  вообще она  спортом,  кроме
фигурного катания, не интересуется.
     И вдруг такая удача.  Знаменитость живет буквально в двух шагах, рукой,
как говорится, подать до его, знаменитости, звонка.
     Надо было лишь придумать причину для визита.
     Такой  причиной оказался я.  Я  тогда учился во  втором классе и  после
школы шел не к  себе домой,  а  к  бабушке.  Потому что у нас никого не было
дома,  а  у  бабушки была сама бабушка да еще вдобавок дедушка.  Я у бабушки
обедал,  делал уроки,  читал, играл с дедушкой в шахматы, в общем, жил целый
день, и лишь вечером дедушка отводил меня домой к маме и папе.
     И вот бабушка решила навестить нового соседа,  чтобы узнать у него,  не
мешает  ли  ее  внук,  то  есть  я,  академику  размышлять  над  актуальными
проблемами развития науки.
     Дедушка был против визита.
     - Как же, - хмыкнул дедушка, - ждет он вас с распростертыми объятиями.
     Но бабушка, как всегда, не послушалась дедушку.
     На двери нового соседа сверкала золотом табличка,  на которой витиевато
было написано: "Академик А.И.Залесский".
     За дверью стрекотала машинка.
     - Творит, - благоговейно прошептала бабушка и нажала на кнопку звонка.
     Дверь отворил парень.  Долговязый,  худой, длинноволосый, в вытертых на
коленях джинсах. В общем, обыкновенный парень. Но что-то не в порядке у него
было с глазами.  Вроде он глядел на нас с бабушкой и вроде видел нас, а в то
же самое время видел что-то совсем другое.  Может,  то,  что было в  нас,  а
может,  то,  что было за нами.  Я  даже осторожно,  чтобы не спугнуть парня,
оглянулся -  от  чего он  не может оторвать глаз?  Но ровным счетом никого и
ничего не было на лестничной площадке.
     Не гася ослепительной улыбки,  которую она, конечно же, приготовила для
академика, бабушка проворковала:
     - Здравствуйте, молодой человек, а папа дома?
     - Папа? - парень захлопал ресницами. Наверное, он ждал любой вопрос, но
только не этот. - Какой папа?
     - Ваш папа,  -  бабушка все еще улыбалась,  но  я  чувствовал,  что она
вот-вот выйдет из себя.
     - Мой папа, - пробормотал парень. - Ах, мой папа... Батька уехал...
     - Понимаю,   -   бабушка  снова  заворковала.   -   Научный  симпозиум,
международный конгресс...
     - Вовсе нет,  -  махнул рукой парень и  с завистью произнес:  -  Батька
уехал домой, в деревню...
     Бабушкина улыбка в одно мгновение улетучилась.
     - А это кто? - ткнула она пальцем в витиеватую табличку.
     - Это я, - почему-то со вздохом произнес парень.
     - Вы? - пропела бабушка. - Вы такой молодой и уже академик?
     Парень,  наверное,  не первый раз слышал эти "ахи" и  "охи",  и  потому
бабушкины восторги его вовсе не трогали.
     - А мы ваши соседи,  -  бабушка протянула парню руку. - Очень приятно с
вами познакомиться.
     - Алик,  -  представился академик и  тут  же  поправился:  -  Александр
Иванович.  Заходите, пожалуйста, - без большой охоты, как мне показалось, он
пригласил нас к себе.
     И  со  злостью глянув  на  сверкающую табличку,  он  с  вызовом кому-то
крикнул:
     - Сегодня же я ее сдеру...
     Мы прошли в большую комнату,  где стояли телевизор и пианино, и уселись
в креслах возле журнального столика. Парень сел напротив на диване.
     - Я  хотела узнать,  -  сказала бабушка,  -  не  мешает ли мой внук вам
работать? Он проводит у меня почти весь день...
     - Нисколько,  - быстро произнес парень. - Когда я работаю, то ничего не
слышу и не вижу...
     Он  с  тоской  поглядел на  приоткрытую дверь,  которая вела  в  другую
комнату.  Я  скосил глаза и  увидел вдоль стены книги -  от пола до потолка.
Книги  все  были  толстые,  большие,  в  темно-синих  или  совершенно черных
обложках. Все понятно, книги не для детей.
     И я вдруг понял, что академику совсем не хочется разводить тары-бары ни
с  бабушкой,  ни со мной,  а  хочется засесть у  полки с  толстыми и  умными
книгами и совершить великое открытие.  До меня это сразу дошло, а бабушка ни
о чем не догадывалась.  Усевшись поудобнее, она стала расспрашивать молодого
академика, как ему удалось стать знаменитым.
     - Бабушка,  - перебил я, - пошли домой, мне уроки делать надо - столько
задали...
     - Успеешь,  -  отмахнулась от меня бабушка и впилась глазами в молодого
академика.
     Тот вздохнул:  делать нечего -  придется рассказывать,  и  извиняющимся
голосом, будто оправдываясь, поведал свою историю.
     Оказывается, у него рано прорезались математические способности. Уже во
втором   классе   он   запросто  щелкал   задачки,   над   которыми  пыхтели
пятиклассники. А в пятом классе он заткнул за пояс девятиклассников. На него
обратили  внимание,   и   он   стал  учиться  в   математической  школе  при
университете.
     - В  школе для  особо одаренных детей,  -  поправила бабушка,  любившая
точность.
     - Что-то вроде этого, - поморщился академик.
     - Простите,  -  спросила бабушка напрямик, - а за что вы получили такое
высокое звание?
     - Я решил одну задачу, - ответил академик.
     - Всего одну? - удивилась бабушка.
     - Всего одну,  -  подтвердил академик.  - Но дело в том, что двести лет
никто ее не мог решить.
     Наступило молчание.  Бабушка  переваривала услышанное.  Я  тоже  думал.
Двести  лет  школьники получали двойки,  потому  что  не  могли  решить одну
задачку.  Несчастные ребята страдали ни  за  что  ни  про что.  А  какая это
задача?  Наверное,  про бассейн и  про трубы,  из  которых вода выливается и
наливается?  Мне  про  эту  задачку  рассказывал  Сережа,  двоюродный  брат,
пятиклассник. Я так прямо и спросил у академика, та ли это задача или нет?
     - Нет,  -  улыбнулся академик. - Я решил другую задачу. А с бассейном и
трубами так до сих пор никто и не может справиться...
     Академик   снова   поглядел  на   ту   приоткрытую  дверь,   а   потом,
спохватившись, предложил:
     - Может, чайку попьем? Я сейчас поставлю.
     Я  понял,  что  надо  спасать  академика,  а  заодно  всех  мальчишек и
девчонок.  Если  мы  с  бабушкой просидим еще  полчаса,  академик не  успеет
сегодня решить задачу про  бассейн и  трубы,  и  тогда сколько двоек получат
бедные мальчишки и девчонки!
     - Бабушка! - воскликнул я, когда академик встал, чтобы бежать на кухню.
- Бабушка, а ты не забыла выключить газ?
     Бабушка растерянно замигала.
     - Не помню,  честное слово,  не помню, - бабушка встала. - Вы извините,
пожалуйста, мы оторвали вас от науки.
     - Ну что вы, очень приятно было познакомиться, - обрадовался академик и
подмигнул мне: мол, спасибо, друг, что выручил.
     Дома,   конечно,  газ  был  выключен.  Бабушка  перед  уходом  сто  раз
проверяла, правильно ли закрыты конфорки.
     - Боже,  сколько потеряно времени!  - воскликнула бабушка и ощупала мою
голову, словно я заболел.
     Хотя по ее воспаленным глазам я понял, что заболела она. Но тогда я еще
не знал, насколько серьезна ее болезнь и насколько она опасна для меня.

     Моя бабушка долго не признавалась,  что она бабушка.  Не подумайте, что
она не  обрадовалась,  когда я  родился.  Нет,  бабушка очень обрадовалась и
принесла   мне   в    подарок   огромного   плюшевого   мишку   с    черными
пуговицами-глазами,  которые смотрели кто куда.  Взглянув на  зверя,  я,  по
воспоминаниям очевидцев,  отчаянно заревел. Тогда медведя убрали в кладовку,
чтобы он не расстраивал ребенка, то есть меня.
     Как я теперь понимаю, бабушка обиделась на моих родителей. Какая же она
бабушка, если у нее нет ни одного седого волоса?
     Бабушка изредка приходила,  чтобы повозить меня в  коляске,  а  растили
меня родители.  И это,  по их словам, отняло у них столько сил, что я уже не
мог  мечтать не  только о  маленьком братике,  но  даже  о  крошечной плаксе
сестричке.
     Но  когда  мне  стукнуло  семь  лет,  бабушке  ужасно  захотелось стать
бабушкой. Я пошел в школу, а бабушка пошла на пенсию.
     И оказалось,  что у меня совершенно нет времени - в школе сидишь четыре
часа,  а потом столько же учишь уроки. У бабушки получилось наоборот - у нее
оказалась уйма свободного времени.
     Каждый день из школы она забирала меня к  себе.  У  нее я  обедал и под
присмотром бабушки или дедушки готовил уроки.
     Честно говоря,  я любил делать уроки,  когда за мной следил дедушка. Он
не придирался даже тогда, когда я ставил кляксы.
     А бабушка ничего не спускала мне. Некоторые упражнения я переписывал по
десять раз.
     И  бабушка добилась своего.  В  нашем  втором  "А"  было  пять  круглых
отличников - четыре девчонки и я.
     Но бабушке было этого мало.  Время от времени в нашем доме заговаривали
о том,  что хорошо бы ребенка отдать в музыкальную школу, а то вон соседская
Катя с утра до вечера барабанит на пианино, нет от нее никакого житья. А наш
такой одаренный -  это по лицу видно - никуда не пристроен. Ребенок, то есть
я,  замирал.  Потому что не было у меня никакой охоты играть на пианино.  Но
страхи оказывались напрасными.  Поговорив, бабушка и родители на другой день
забывали о своих намерениях.
     А  через месяц вдруг начинались разговоры о том,  что хорошо бы ребенка
отдать в какую-нибудь спортивную секцию...
     - Лучше всего в хоккей,  -  провозглашал папа.  - Это спорт космических
скоростей, спорт мужественных, смелых...
     - Ты с ума сошел, - ужасалась мама. - Нагляделся телевизора, ребенка же
искалечить могут...
     - В  хоккей  играют настоящие мужчины,  -  не  сдавался папа.  -  Между
прочим,  самого Третьяка привела за руку мама и поставила в ворота, и он там
до сих пор лучше всех стоит...
     - Не надо спорить,  -  мирила папу с мамой бабушка. - Если уж отдавать,
то в фигурное катание.
     Папа  и  мама  соглашались с  бабушкой,  потому  что  фигурное  катание
нравилось  всем,  а  возможность  увидеть  по  телевизору  любимого  ребенка
вызывала всеобщий восторг.
     Как обычно, все испортил дедушка.
     - Лучше рыбалки спорта нет, - проворчал он, - и телу и душе польза.
     Тут все напали на  дедушку и  на  его рыбалку,  где он  пропадал целыми
днями, а про меня забыли.
     Так случалось много раз.  Но  теперь я  понял,  что мне не отвертеться.
После  знакомства бабушки с  молодым академиком я  должен был  повторить его
путь.
     Однажды вечером меня везли домой не  только дедушка,  но и  бабушка.  А
после ужина состоялся семейный совет.
     Первой говорила бабушка.  Она начала издалека.  Бабушка сказала,  что в
наш  век  научно-технической революции,  в  век  акселерации (это когда дети
растут,  как грибы после дождя -  в  час по  сантиметру),  в  век информации
(телик, радио, кино, книга) ребенку недостаточно одной школы.
     - Мне хватает,  -  подал я голос, потому что своим развитым умом понял,
чем   грозит  мне   бабушкина  затея.   -   Тем  более  что  школа  у   меня
специализированная - с углубленным изучением английского языка...
     - Спасибо,  что ты  мне напомнил об английском языке,  -  поблагодарила
меня бабушка. - Я в своей программе его упустила...
     Я  прикусил язык и  весь семейный совет просидел,  словно набрав в  рот
воды. Я понял, что скажешь слово - себе хуже сделаешь.
     Бабушкина программа была  обширна.  Три  раза  в  неделю  я  должен был
заниматься музыкой -  игрой на фортепиано.  У мамы была знакомая, а у той, в
свою очередь,  знакомая,  которая давала уроки игры на  фортепиано.  Правда,
жила она у черта на куличках,  то есть на другом конце города,  но зато была
прекрасной учительницей,  и все ее ученики в два счета овладевали искусством
игры на фортепиано.
     Из  видов  спорта  отдали  предпочтение фигурному катанию  и  плаванию.
Фигурное катание любили все, ну, а плавание просто полезно для здоровья.
     Молодой академик должен был учить меня физике и  математике.  Бабушка с
ним еще не договорилась, молодой академик уехал в командировку.
     - Но я думаю,  - уверенно произнесла бабушка, - что он не будет против.
Он заинтересован, чтобы у него была надежная смена.
     В  английском я  должен был совершенствоваться под руководством старого
знакомого бабушки.  Он был дипломатом, объездил чуть не весь мир, знает уйму
языков.
     - Неужели он не знает английского? - вопрошала бабушка. - Я завтра же с
ним переговорю.
     Теперь надо  было  составить расписание,  когда и  к  кому из  учителей
ездить. Все повернулись к папе. Папа приосанился.
     Он  мечтал составить календарь игр  футбольного чемпионата.  Каждый год
папа  посылал свои  предложения в  федерацию футбола и  каждый  раз  получал
уклончивый ответ -  мол,  благодарим вас  за  внимание и  заботу о  развитии
самого массового вида спорта -  футбола,  постараемся учесть ваши пожелания.
Но календарь выходил, а папины пожелания не учитывались.
     Папа вынул план нашего города и стал выбирать наиболее удобные маршруты
для  моих поездок.  Пока мама с  бабушкой предавались розовым мечтам о  моем
будущем,  папа сидел над планом.  Он был очень похож на полководца,  который
определяет,   куда  лучше  двинуть  свои  войска,   чтобы  застать  врасплох
неприятеля. Иногда папа делал выписки на листке бумаги, задумчиво производил
вычисления на  логарифмической линейке.  Таким увлеченным я  его  видел лишь
тогда, когда он вычерчивал таблицу игр очередного футбольного или хоккейного
чемпионата.
     Пропыхтев весь вечер, папа признался:
     - Фигурное катание никуда не лезет. Придется от него отказаться.
     - Отлично, - поддакнул дедушка. - Хватит с ребенка одного плавания.
     Бабушка вынуждена была согласиться:
     - Плавание тоже иногда показывают по телевизору.
     - А без фигурного получается очень здорово, - потирал руки папа.
     Получалось и вправду здорово.  Утром -  поездка на троллейбусе в школу.
После школы -  тоже на троллейбусе к бабушке,  у бабушки обед, приготовление
уроков  и  потом  занятия  с  молодым  академиком.  Набравшись ума-разума  у
академика, я отправлялся в бассейн. После бассейна мой маршрут раздваивался.
В  один день я  ехал на трамвае к  учительнице музыки.  В  другой день я  на
автобусе направлялся к учителю английского. Ну, а потом? А потом возвращался
домой...
     - Среднее расстояние,  которое предстоит покрыть нашему ребенку за день
- 16  километров,   средняя  продолжительность  занятий,   включая  школу  и
приготовление уроков, 9 часов 30 минут, - так закончил папа свое сообщение.
     - Придется ребенку купить проездной билет на  все  виды  транспорта,  -
добавила мама.
     Все  поздравляли  папу,  который  так  удачно  составил  маршруты  моих
поездок.
     Но, как обычно, все испортил дедушка.
     - Вы что,  сбесились?  -  побагровел он.  - Десять часов - рабочий день
ребенка, да два часа на дорогу... Мальчишку пожалейте, эксплуататоры...
     Эксплуататоры,  как я потом узнал,  это буржуи.  А я,  выходит, рабочий
класс?
     - Наука требует жертв,  -  парировала бабушка. - Ты бы, конечно, хотел,
чтобы твой внук всю жизнь перебирал крючки и блесны...
     - Я  хочу,  чтобы мой  внук был человеком,  -  дедушка встал и  хлопнул
дверью.
     Никогда еще  мой дедушка не  произносил за  раз столько слов.  Теперь я
понимаю, что он изо всех сил боролся за меня.
     Неловкое молчание прервала бабушка:
     - Потеряна масса времени,  но  не  все  еще  потеряно.  Все  еще  можно
наверстать. Если мы возьмемся как следует...
     Тут только взрослые обратили на меня внимание.
     - Ты почему сидишь?  -  зашумела мама.  - Детям давно пора спать. А ну,
раздевайся и ложись!
     Я  не знал тогда,  что это был последний день,  когда я  был маленький.
Последний день моего детства.
     Если б знал,  то, может, поплакал бы напоследок. Ведь у детей есть одно
преимущество перед  взрослыми -  они  могут,  когда  захотят,  поплакать.  А
взрослые стесняются, не плачут, даже если им очень плохо.

     С молодым академиком, из-за которого разгорелся весь сыр-бор, у бабушки
вышла осечка. Он наотрез отказался учить меня физике и математике.
     Мягко, но решительно академик отверг бабушкино предложение:
     - Еще  рано.  Через пару  лет  я  бы,  пожалуй,  мог  заняться с  вашим
внуком...   Впрочем,   боюсь,   что   у   меня  нет  никаких  педагогических
способностей...
     - В общем, вы отказываетесь? - напрямик спросила бабушка.
     - Поверьте, так будет лучше для мальчика, - оправдывался академик.
     - А кто же станет готовить для вас достойную смену?  - Бабушка не умела
лукавить.
     - Люди,  у  которых это  получается наилучшим образом,  -  не  сдавался
академик. - Например, школьные учителя.
     Бабушка была ужасно разочарована.  Она  надеялась,  что уж  кто-кто,  а
молодой академик,  который сам на  себе почувствовал заботу старших,  охотно
согласится взять меня в ученики.
     А он отказался.
     Но долго переживать бабушка не умела. Она была человеком действия.
     - Ладно,  -  махнула рукой бабушка.  -  Если академик упрямится, найдем
кандидата...
     Кандидат оказался высоким,  спортивно скроенным мужчиной средних лет  с
аккуратно подстриженной черной бородкой. Быстрые глаза прикрывали очки.
     Мельком взглянув на меня, кандидат определил:
     - У мальчика ярко выраженные математические способности.
     Бабушка не замедлила с ним согласиться.
     - Их надо развивать,  не откладывая дела в долгий ящик,  - уже глядя на
бабушку, продолжал кандидат. - Железо надо ковать, пока оно горячо.
     Бабушка была покорена кандидатом.  Договорились они быстро.  Так у меня
появился еще один учитель.
     Папе пришлось внести изменения в мой маршрут.  Он увеличился на полчаса
и на два километра.
     В назначенное время я прибыл к новому учителю. На лестничной площадке у
закрытой двери  толпилось пятеро длинноволосых мальчишек и  трое  девчонок в
джинсах. Все они явно учились в девятом или даже десятом классах.
     Когда появился я,  они бесцеремонно уставились на  меня.  Я  смутился и
пробормотал:
     - Здравствуйте! Вы к Александру Александровичу? (Так звали кандидата.)
     - Да,  мы к  А-квадрату,  -  насмешливо произнес мальчишка в  клетчатом
коротком пальто. - А тебя какая нелегкая принесла?
     Я пропустил мимо ушей его невежливый вопрос и полюбопытствовал:
     - А почему А-квадрат?
     - Потому что Александр Александрович,  - объяснила девочка в очках. - А
в квадрате, А-квадрат. Понял?
     - Понял, - кивнул я и улыбнулся. Здорово придумали.
     Вот  тогда  и  прозвучало в  первый  раз  роковое  слово,  которым меня
окрестили:  "вундеркинд". Произнес его тот насмешливый мальчишка в клетчатом
пальто.
     - Вундеркинд! - провозгласил он, и все засмеялись.
     Я знал,  что вундеркинд - это удивительный ребенок, ребенок, у которого
семь пядей во лбу,  в общем,  гениальный мальчишка. Всякий человек, которого
прозвали вундеркиндом,  может этим гордиться и уж нисколько не обижаться. Но
мальчишка  так  насмешливо произнес  "вундеркинд",  а  все  остальные  сразу
засмеялись, что я не успел вдоволь нарадоваться, как тут же обиделся.
     Вдруг все стихли.  По  лестнице,  прыгая через ступеньку,  стремительно
поднимался кандидат. Ребята почтительно с ним поздоровались.
     - Все в сборе?  Отлично, - бодро воскликнул кандидат, открывая дверь. -
Входите, Фарадеи и Максвеллы! Входите, Ковалевские и Кюри!
     Обняв меня за плечи, последним вошел кандидат. Я тогда подумал, какие у
ребят звучные фамилии.  И  только потом узнал,  что  это не  их  фамилии,  а
фамилии  великих  физиков  и  математиков.  И  я  догадался,  что  Александр
Александрович очень  хотел,  чтобы  из  этих  мальчишек и  девчонок  выросли
знаменитые ученые.
     Кандидат раздал всем,  кроме меня,  листочки,  на которых было написано
условие задачи.
     - Вот,  поломайте головы.  - Он вытащил секундомер и щелкнул кнопкой. -
На размышление вам даю тридцать минут.
     Меня он подтолкнул к  двери,  ведущей в другую комнату.  Там вдоль стен
стояли полки с  книгами,  а  где  книг не  было,  висели чеканки.  Это такие
картины,  которые не  рисуют красками,  а  выбивают молоточками на  железных
пластинках.  Я  стал разглядывать чеканку -  и старинных воинов на конях,  и
девушек с распущенными волосами...
     - Нравятся? - спросил А-квадрат.
     - Угу, - кивнул я.
     - А что больше всего?
     - Вот эта, - я показал пальцем на чеканку, где был изображен мальчишка,
лохматый,  веселый,  босиком, с закатанными штанинами. Из-за плеча мальчишки
вылетала птица.
     А-квадрат долго и внимательно смотрел на меня.
     - Мне - тоже.
     Мы уселись в кресла, и я спросил:
     - А почему вы мне не дали задачки?
     - Я хочу проверить их потолок,  -  А-квадрат показал на закрытую дверь,
за которой сейчас мальчишки и девчонки пыхтели над задачами.
     - А мой потолок? - спросил я, не очень понимая, что такое "потолок". То
есть,  что такое потолок, я прекрасно знал - внизу пол, вверху - потолок. Но
что хотел сказать А-квадрат, я не понимал.
     - Твой потолок мне известен,  -  А-квадрат поднял руку на  уровне моего
роста. - Мне известно, сколько ты знаешь. лучше пить кофе.
     - Я кофе не пью, - сказал я. - Только чай.
     - Надо говорить:  я чайник, а не кофейник, - объяснил А-квадрат. - Если
хочешь стать великим физиком, придется научиться. Без кофе мозги крутятся со
скрипом.
     - А  я  не  хочу быть великим физиком,  -  вздохнул я.  -  Это  бабушка
хочет...
     - Если бабушка хочет, это хуже...
     А-квадрат достал с полки толстую книгу в темно-зеленом переплете.
     - Полистай,  пока  я  сварю кофе.  Только гляди,  -  А-квадрат нахмурил
брови, - порвешь страницу - оторву ухо.
     Я в испуге схватился за уши, пока они были еще целы.
     - Где же я столько ухов наберу?
     Кандидат расхохотался:
     - А у тебя и вправду математические способности -  до двух считаешь без
запинки. А вот в грамматике не силен - "ушей" надо говорить, а не "ухов".
     А-квадрат пошел на кухню варить кофе,  а  я уткнулся в книгу.  Там была
уйма картинок,  и  на  каждой -  птица.  Таких диковинных птиц я  никогда не
видел.  Да что я,  дошкольник какой-нибудь,  чтобы рвать такую замечательную
книгу?
     Пришел А-квадрат, и мы с ним пили кофе - он черный, а я - с молоком.
     - Вы  не  боитесь,  что  они  подскажут друг другу?..  -  показал я  на
закрытую дверь, за которой гудели голоса.
     - Пусть подсказывают, я все равно узнаю.
     Кандидат  отхлебнул  глоток  горячего  и  черного,  как  тушь,  кофе  и
покосился на секундомер.
     - Пора проверить, чем набиты головы у сих юношей и девушек.
     Я  направился следом за А-квадратом в  соседнюю комнату.  При появлении
учителя ребята встали, как в школе. А-квадрат махнул рукой, чтобы садились.
     - Подпишите каждый свою работу. Сева, будь другом, собери листки.
     Я обошел вокруг стола,  собирая листки. Последним отдал свою работу тот
самый мальчишка,  который обозвал меня "вундеркиндом".  Его листок я положил
сверху, и потому с ним первым познакомился А-квадрат.
     - Кто Кирилл Михайлов?
     - Я, - поднялся мой обидчик.
     - Почему не окончил?
     - Такие задачи мне и  во  сне не  снились,  -  развел мальчишка руками,
ожидая,  наверное,  что  ребята  засмеются.  Но  те  молчали  и  глядели  на
А-квадрата.
     - Какой класс? - спросил тот.
     - Десятый.
     - Ясно, - жестко произнес А-квадрат. - Математик разговорного жанра.
     Теперь ребята засмеялись,  но уже над Кириллом.  Я тоже радовался,  что
мой обидчик посрамлен.
     А-квадрат  брал  листок,  пробегал по  нему  глазами,  называл фамилию,
задавал вопросы ребятам.
     - Понятно,  -  произнес А-квадрат,  познакомившись со всеми работами. -
Будем заниматься. Следующая наша встреча - послезавтра в три часа. Старостой
у  нас будет сей молодой человек,  -  А-квадрат показал на  меня.  -  В  мое
отсутствие слушаться его, как меня, и даже больше.
     Вот так я стал вундеркиндом. А случилось это больше года назад.

     Дни шли. Дни бежали. Дни мчались за днями, а я никак не мог встретиться
с Гришей и узнать у него, что он такое высмотрел в бинокль.
     Но однажды, когда я, пообедав у бабушки, сидел за уроками, позвонил Лев
Семенович.  Трубку взял я.  Справившись сперва о здоровье бабушки,  дедушки,
мамы и  папы,  а  также о моем,  Лев Семенович сообщил,  что сам он заболел,
простыл,  у  него ангина с  высокой температурой,  но  тем не менее он готов
провести со мной урок,  потому что привык выполнять заключенные договора.  И
лишь  из  соображений  безопасности  дорогого  юного  друга,  так  как  всем
известно,  что  ангина  чрезвычайно заразная  болезнь,  он,  Лев  Семенович,
вынужден отказаться от сегодняшних занятий.
     Я  пожелал учителю скорейшего выздоровления и  передал трубку  бабушке,
сообщив, что Лев Семенович заболел.
     Бабушка сказала Льву Семеновичу, что, само собой, ни о каком занятии не
может быть и  речи,  что никакой жертвы она не  примет,  что надо ему,  Льву
Семеновичу, додумать о своем здоровье, и поэтому надо как следует вылежать и
ни в коем случае не торопиться вставать.
     А я понял одно,  что в моем распоряжении два часа, что в эти два часа я
волен делать все, что захочу. Но я совсем забыл о бабушке.
     - В его возрасте болеть нежелательно,  - задумчиво проговорила бабушка,
окончив разговор.  -  Да,  а  что же мне с  тобой делать?  Я уже собралась в
химчистку...
     - Ну и  иди,  -  сказал я.  -  А я поеду домой и оттуда уже к Валентине
Михайловне...
     - А что ты будешь дома делать?
     Бабушка не могла представить,  что я  стану делать один.  У  меня будет
целых два часа свободного времени, и все эти два часа я ничем не буду занят.
Раньше у меня каждая минута,  да что там -  каждая секунда была расписана, а
тут  целых  два  часа  -  подумать  только,  сто  двадцать минут  -  я  буду
предоставлен сам себе.
     - Ты не волнуйся,  - успокаивал я бабушку, потому что вдруг понял: если
сию  минуту не  придумаю чего-нибудь,  то  не  видать мне  этих  двух  часов
свободного времени как своих ушей. - Ничего со мной не случится.
     - Ну, а чем ты все-таки займешься? - допытывалась бабушка.
     - Погуляю, - только и мог придумать я.
     Бабушке такая неопределенность пришлась не по душе.
     - Нет, это меня не устраивает, - решительно покачала она головой.
     Бабушку томило предчувствие.  Она словно бы знала,  что за эти два часа
свободного  времени  со  мной  произойдет  такое,  после  чего  все  полетит
кувырком.
     Бабушка огляделась по сторонам в  поисках дедушки.  Но дедушки не было.
Он еще с утра уехал на рыбалку.
     - Бабушка, - вдруг нашелся я. - Я погуляю и подышу свежим воздухом...
     Бабушка сразу  же  успокоилась и  отпустила меня  домой.  Внуку наконец
нашлось дело.  Он уже не будет бить баклуши целых два часа,  он будет занят.
Ведь  свежий  воздух  повышает аппетит,  укрепляет здоровье.  Короче говоря,
дышать свежим воздухом - это серьезная работа.
     Когда я очутился возле дома и огляделся, тогда только почувствовал, что
у  меня  есть целых два  часа свободного времени и  я  могу делать все,  что
захочу, все, что мне вздумается.
     И тут я стал в тупик. А чего я хочу? А что мне вздумается? Я и не знал.
Наверное, когда-то, в далекие исторические времена, я знал, а теперь начисто
забыл.  Я  пытался вспомнить,  что  делают десятилетние дети,  когда выходят
гулять.
     Ага, они извлекают квадратные корни. Нет, не то. Вспомнил! Они измеряют
скорость ветра.  Снова не  то.  Они  декламируют на  память стихи на  чистом
английском языке. Вроде бы нет.
     И  тут я  увидел Гришу.  Он сидел на скамейке,  а  в  руках у него была
деревянная лопата. Такими лопатами дворники очищают тротуары от снега.
     У  ног Гриши вились собаки.  Я не мог определить,  сколько их.  Это был
какой-то серо-бело-коричнево-черный клубок из собак.
     При  моем приближении собаки зарычали.  А  одна -  черная,  как уголек,
дворняжка - затявкала.
     Гриша поднял голову и увидел меня.
     - Сидеть!  -  строго сказал он  собакам.  Те затихли.  Собаки слушались
Гришу.
     - Собаку возьмешь? - спросил у меня Гриша.
     И я сразу вспомнил, что делают десятилетние дети. Они берут собаку, они
дружат  с   ней,   они  воспитывают  замечательного  пса,   а  потом  отдают
пограничникам.
     Видя, что я раздумываю, Гриша сказал:
     - Не бойся, бесплатно, они - ничейные...
     - Возьму! - крикнул я радостно, чтобы Гриша не сомневался.
     Будто почуяв,  что я им друг и что я собираюсь взять одну из них домой,
собаки  подобрели,  перестали рычать,  завиляли  хвостиками.  А  дворняжка -
вылитый уголек!  -  даже дотронулась осторожно зубами до моей штанины. Как я
понял, в знак особого расположения ко мне.
     - А родители? - прищурился Гриша. - Родители тебе позволят?
     Вот про родителей я  и  забыл.  Обдумав все как следует,  я понял,  что
собаки мне не видать.
     - И потом тебя целый день дома не бывает,  - размышлял вслух Гриша. - А
собаке нужен хозяин...  Нет,  не дам я  тебе собаки.  У вундеркинда не может
быть собаки. Хватит их травмировать, они и так намучились...
     Собаки,  как  будто  поняв,  что  сказал Гриша,  сразу потеряли ко  мне
интерес.  А  моя дворняжка -  я  уже в  мечтах называл ее "моей" -  обиженно
затявкала.
     Гриша  отогнал  их  мановением  руки.  Собаки  отбежали,  но  недалеко,
закружились вокруг  беседки,  готовые  примчаться  по  первому  зову  своего
повелителя.
     Я понимал, что Гриша прав, но мне все равно было обидно.
     - А почему это вундеркинды не могут иметь собак?
     - А потому что они заняты только собой.
     Гриша  всегда  говорил  то,  что  думал.  Поэтому глупо  было  на  него
обижаться. И тут я спросил о том, о чем давно хотел узнать.
     - Слушай, а для чего тебе понадобился бинокль?
     - Я рассматривал штыки на Кургане Славы, - ответил Гриша.
     - Свистишь,  - вспомнил я слово из далекого детства. Это слово иногда у
нас заменяло слова "врешь" и "обманываешь".  -  Свистишь,  - с удовольствием
повторил я.  -  От нашего дома до Кургана Славы километров двадцать,  и ни в
какой бинокль ничего отсюда не увидишь.
     - А вот я увидел, - не сдавался Гриша.
     - проверим, - предложил я.
     Гриша боднул головой небо:
     - А облака ты видишь?
     Я задрал голову. Небо и вправду было все в облаках.
     - Верно, облачность значительная, - согласился я.
     - Штыки  так  горят на  солнце,  -  рассказывал Гриша,  -  что  я  даже
зажмурился, не мог долго смотреть.
     Пока мы с Гришей вели разговоры,  мой старый друг не сидел без дела.  С
помощью  молотка и  плоскогубцев он  отделил от  черенка лопаты  ее  широкую
часть, которой и счищают снег.
     Потом он отнес палку и инструменты в подвал.  Собаки было потянулись за
ним, но Гриша жестом руки велел им ждать.
     - Пора открывать, - вернувшись, решительно произнес Гриша.
     - Что? - не понял я.
     - Зимний сезон, - сказал Гриша. - Ты что, не видишь - зима началась?
     Я  оглянулся.  Всюду высились сугробы снега.  Да  и  мороз уже  здорово
кусался. И вправду зима пришла, а я и не заметил.
     Гриша взял дощечку,  свистнул собак,  и те,  заскучавшие было, радостно
взвизгнули и кинулись со всех лап к своему повелителю.
     Размахивая портфелем, я пошел следом за ними.
     Наш  дом,   как  я  уже  рассказывал,   высокий,   двадцатиэтажный.  Но
архитекторы считали,  что  он  должен быть еще  выше,  чтобы его  можно было
видеть отовсюду,  и  потому поставили дом  на  горку.  А  чтобы  люди  могли
спускаться  вниз,   к  остановкам  троллейбуса  и  автобуса,   к  магазинам,
понастроили лесенок.  Зимой лесенки заносило снегом, спускаться было трудно.
Взрослые злились, падали.
     Зато ребятам было раздолье. Они раскатывали дорожки и гоняли целый день
с горки.
     Вот туда и шел Гриша,  а следом за ним бежали собаки,  и последним брел
я.
     На краю горки Гриша сел на дощечку.  Догадавшись, что их ждет забава, к
нему кинулись собаки.  И  вся эта орава поехала по  склону вниз.  По  дороге
собаки взобрались на  Гришу,  повалили его,  и  весь  этот визжащий,  орущий
клубок с ходу врезался в сугроб.
     Гриша поднялся, с головы до пят в снегу.
     - Давай, - махнул он мне рукой снизу.
     Я развел руками.  Мол, не на чем спускаться, тащи скорей дощечку, тогда
я съеду.
     - А портфель на что? - крикнул Гриша.
     И  я  сразу вспомнил,  как в далеком детстве гонял по склону.  Я сел на
портфель и  полетел вниз по  накатанной ледяной дорожке.  Где-то на середине
меня  развернуло,  портфель выскользнул,  я  опрокинулся на  лед  и  тут  же
врезался в сугроб. Следом за мной скатились портфель и шапка.
     Я неловко встал и принялся отряхиваться.
     - Ну как? - спросил Гриша.
     - Здорово, - выдохнул я.
     Я поглядел на собак. Высунув языки, они повизгивали от радости. Честное
слово,  если бы я не знал,  что собаки не умеют улыбаться, я бы подумал, что
они смеются.
     Сколько раз мы скатились с того склона,  я уже и не помню.  Мы с Гришей
менялись видами транспорта. Он мне давал дощечку, а я ему - портфель.
     Потом мы перешли на другой склон. От него было рукой подать до Гришиной
школы. Ледяная дорожка вела прямо к двери.
     Гриша  продемонстрировал "класс" -  скатился на  ногах  и  даже  ни  на
секунду не терял равновесия.
     - Никак не могу с одного раза доехать до школы,  - пожаловался Гриша. -
Как ни разгоняюсь, не получается.
     Я прикинул расстояние до школы.
     - Тебе  мешает сила  инерции,  а  чтобы ее  преодолеть,  надо увеличить
ускорение,  -  и,  увидев по голубым глазам Гриши, что он ничего не понял, я
растолковал: - Если бы склон был покруче да повыше, ты бы домчался.
     Гриша покрутил в восхищении головой:
     - Вундеркинд.
     В первый раз,  с тех пор как меня прозвали вундеркиндом, я почувствовал
радость.
     Нечего говорить о том,  что на урок к Валентине Михайловне я,  конечно,
опоздал. Юля удивленно спросила:
     - Что с вами случилось, Всеволод?
     А и вправду,  что со мной случилось?  Просто у меня оказалось целых два
часа свободного времени, а это так здорово.

     К следующему занятию Лев Семенович,  конечно,  не выздоровел,  и у меня
снова оказалось целых два часа свободного времени.  Уверенная, что в прошлый
раз со мной ничего не случилось, бабушка вновь позволила мне подышать свежим
воздухом.
     На  радостях я  бегом кинулся к  троллейбусу и  вскоре уже был на нашем
дворе.
     Я  вертел головой по сторонам,  но Гриши нигде не видел.  Я обошел весь
двор  вдоль и  поперек,  но  Гриша словно сквозь землю провалился.  Нигде не
повстречал я  ни одной собачки.  Хоть у них вряд ли можно было узнать,  куда
запропастился Гриша.
     Я сел на скамейку, на которой тихо дремали две старушки, и задумался.
     А почему у меня нет друзей? Наверное, потому, что у меня нет свободного
времени.  Ведь дружить -  это вместе бегать,  прыгать,  играть, кувыркаться,
разговаривать, фантазировать... На все на это у меня не хватает времени. Вот
почему у меня нет друзей.
     Может,  один Гриша?  Когда-то  давным-давно,  в  далеком детстве,  мы с
Гришей были друзьями.  То есть носились по двору допоздна,  пока родители не
загоняли нас домой. Золотое было время!
     Я  поднял голову,  отяжелевшую от  дум,  и  увидел Гришу.  Мой приятель
плелся домой.  Перед ним бежали две собачонки -  дворняжка Уголек и лохматая
Кнопка.
     - Привет! - обрадованно кинулся я навстречу другу.
     - Привет! - хмуро ответил Гриша. - Ты чего тут?
     - Да вот - два часа свободного времени...
     - Опоздал ты, - Гриша с досады махнул рукой. - И я опоздал.
     Всюду лежал снег,  а склон оголился.  С утра потеплело, и на накатанных
ледяных дорожках появились рыжие  пятна  земли.  Какое  уж  тут  катанье!  Я
разделял огорченье друга.
     - А почему ты опоздал? - спросил я Гришу.
     Почему я опоздал, было ясно. Но почему опоздал Гриша, это было не ясно.
     - Учительница виновата.  -  Гриша поморщился,  словно от зубной боли. -
Взяла мою тетрадку по письму:  "Почему столько клякс?"  А  я  говорю:  "Нина
Ивановна,  вы что,  не знаете,  в каком я доме живу?  - "Знаю, в высотном, -
отвечает учительница. - Но какое это имеет отношение к кляксам в тетради?" Я
пожимаю плечами -  до  чего же  непонятливый народ эти учителя,  но все-таки
объясняю:  "А  вот  какое  отношение.  Ветер  раскачивает  дом,  и  особенно
двадцатый  этаж,  где  я  живу.  Раскачивается  стол,  стул.  Тетрадка  тоже
раскачивается.  Я  сам удивляюсь,  как в  таких ненормальных условиях вообще
уроки делаю, а вы про какие-то кляксы говорите".
     Гриша рассказывал очень серьезно, и я не решался рассмеяться.
     - Ну и что сказала учительница? - спросил я.
     - Что  она может сказать?  -  Гриша вздохнул.  -  Сказала:  "Останешься
сегодня после уроков в  школе и  на  первом этаже сделаешь домашние задания.
Надеюсь, что на первом этаже тебя не будет раскачивать".
     Гриша снова замолк. Не очень ему хотелось рассказывать эту историю.
     - А кляксы все равно были. Я так старался. Ручка, наверное, плохая? Как
ты считаешь? - с надеждой спросил у меня Гриша.
     - Наверное, - кивнул я.
     Во  время нашего разговора собачки носились друг за дружкой.  То Уголек
догонял Кнопку, то Кнопка мчалась за Угольком.
     - А где остальные? - спросил я.
     - Пристроил, - обрадовался Гриша. - Нашел им дом, семью...
     - А эти?
     - У меня останутся.  Хотя родители и против.  Я устроил собакам жилье в
подвале. Там тепло, хорошо. А еду я ношу.
     Почувствовав,  что  о  них идет речь,  собаки замерли на  месте,  чинно
постояли,  как  полагается благовоспитанным собачкам,  глядя преданно в  очи
своему хозяину, а потом снова понеслись по кругу.
     Гриша глядел на  собачек и  ласково улыбался.  Так  улыбается взрослый,
глядя на проказы ребенка.
     - Слушай,  -  вдруг повернулся он  ко  мне.  -  А  тебе не надоело быть
вундеркиндом?
     - Надоело, - неожиданно признался я.
     - Ну так бросай это дело.
     - А как?
     - Поговори с родителями по душам. - У Гриши все было просто. - Мол, так
и  так,  родители дорогие,  нет  мне житья,  таю на  глазах,  чахну,  хватит
человека мучить... Родители поймут. Они же тебя любят. Ты у них единственный
сын... Любят тебя родители?
     Я  задумался.  Раз столько учителей ко мне приставили,  развивают меня,
раз добра мне желают, значит, любят. Ну, конечно, любят.
     - Любят, - сказал я вслух и вздохнул.
     Гриша заметил, что я вздохнул.
     - Родители,  вообще,  странные люди, - сказал он. - Сами не знают, чего
хотят.  Если бы  в  один ужасный день мы стали такими,  какими они нас хотят
видеть, то сами бы испугались, чего натворили...
     У меня истекло свободное время,  и я вынужден был распрощаться с Гришей
и его собачками.
     Я понимал, что все дело в бабушке, что это она все за-теяла. И она одна
может все рас-теять, то есть расстроить.
     Но я  только представил,  как начну говорить с бабушкой по душам о том,
что, может, мне поменьше заниматься, отказаться хотя бы от одного учителя, и
мне сразу стало худо.  Бабушка тут же  скажет,  что у  всех внуки чем-нибудь
интересуются, увлекаются, а я лентяй и лоботряс и хотел бы всю жизнь прожить
лодырем.
     Нет,  с бабушкой лучше не начинать разговор по душам. А с дедушкой? Вот
с кем можно поговорить по душам.  Но что он может сделать?  Еще раз хлопнуть
дверью?..
     Нет, Гриша прав. Надо начинать с родителей.
     Легко сказать -  поговори с  родителями по  душам.  Тут  вообще некогда
поговорить, не то что по душам.
     Утром я  едва  успеваю сказать папе и  маме "доброе утро" и  лечу сломя
голову в школу.  А вечером, когда я возвращаюсь домой, родители уже спят. Не
станешь же их будить, чтобы поговорить по душам. Человек, разбуженный раньше
времени, страшнее тигра.
     И  вдруг мне повезло.  Когда я  через три дня после разговора с  Гришей
вернулся  домой,  папа  еще  не  спал.  И  телевизор  был  выключен.  Что-то
стряслось, наверное.
     Оказалось,  что любимая папина команда проиграла с разгромным счетом. У
папы было ужасное настроение.  Лезть к  нему с разговором по душам было,  по
меньшей мере, опрометчиво. Но я так обрадовался, что вижу папу, и поэтому ни
о чем другом не думал.
     - Папа, - начал я издалека, - ты почему не спишь?
     - Заснешь тут,  -  от  огорчения папа  чуть  не  плакал.  -  Наши снова
продули...
     Папа нервно ходил по комнате. Я пристроился, чтобы шагать с ним в ногу.
     - Папа, мне необходимо с тобой поговорить...
     - Ты понимаешь, у нас нет совершенно защиты...
     - Папа, если бы ты убедил бабушку...
     - А вратарь?  Сказать,  что он - дырка, значит, ничего не сказать, он -
пустое место...
     - Может, мне отказаться от занятий английским?..
     - ...если вместо него поставить трехлетнего пацана,  и то больше пользы
будет...
     - ...или от математики...
     - ...а нападающие? Мазила на мазиле...
     - ...мне просто тяжело...
     - ...тяжело -  не то слово, они двигаются по площадке, словно их неделю
не кормили...
     - ...или от музыки... ну какой из меня музыкант?
     - ...ты прав - какой из него тренер, одно название, что тренер...
     Мы остановились одновременно.  Несколько секунд ошалело глядели друг на
друга.
     - Да  о  чем говорить,  -  скривился папа.  -  Всем ясно,  что тут дело
безнадежное...
     - Ты прав, дело безнадежное, - прошептал я.
     - Естественно,  тут  другого мнения быть не  может,  -  папа зевнул.  -
Ложись поскорей, поздно уже.
     Вот такой разговор по душам произошел у меня с папой.

     Что же  делать?  Как поговорить по  душам с  родителями?  И  вдруг меня
осенило -  я напишу папе. Письмо он прочтет и тогда уж обязательно поговорит
со мной по душам.
     Я сел за стол и вот что написал:
     "Дорогой папа!
     Мне  необходимо с  тобой  серьезно поговорить.  Дело  очень важное,  не
терпит отлагательств.
     В  последнее время я пришел к убеждению,  что мой режим дня нуждается в
серьезном изменении.  В моем возрасте надо,  как минимум, гулять четыре часа
(см.  журнал "Здоровье").  Мой неокрепший организм может не  выдержать такой
непосильной нагрузки,  и  последствия могут быть самыми плачевными.  Пока не
поздно, надо предпринять решительные меры.
                                                         Твой сын Всеволод".
     Письмо я вручил папе утром, когда он, позевывая, вышел из спальни.
     - Что это? - испуганно спросил папа.
     - Прочти, пожалуйста, - попросил я и помчался к троллейбусу.
     Я  надеялся,  что вечером папа будет меня ждать.  Но я ошибся.  Когда я
пришел, папа уже спал.
     На  телефонном столике белел лист  бумаги.  Письмо!  Мне!  Я  торопливо
развернул листок и прочитал:
     "Отец!
     Что у  тебя стряслось?  Отчего такая паника?  Все будет хорошо.  Ты еще
молодой, у тебя вся жизнь впереди.
     В другой раз пиши разборчивее.  У тебя ужасный почерк,  и я половины не
понял.
                                                                 Твой папа".
     Не раздеваясь,  я  так и сел на стул.  Никак не получается поговорить с
папой по душам.
     Что  ж,  ничего не  поделаешь -  придется еще  раз написать папе и  все
объяснить.  Мое  первое  письмо он  наполовину прочел.  Наверное,  прочтет и
второе.  Только надо  писать поразборчивее.  Неужели у  меня ужасный почерк?
Никогда бы не поверил,  но раз папа говорит,  наверное,  так оно и есть... И
если он просит писать поразборчивее, постараюсь выводить каждую буковку. Мне
ничего другого не остается, раз я хочу, чтобы папа меня понял.
     Не откладывая дела в долгий ящик, я сразу взялся за новое письмо. И вот
что у меня получилось:
     "Дорогой папа!
     Очень жаль,  что ты сильно устал и  меня не дождался,  и  потому нам не
удалось поговорить по душам.
     В последнее время я много размышлял и пришел к выводу,  что мне следует
отказаться от двух учителей.
     Во-первых,  от учителя математики.  Все время,  когда я бываю у него, я
занят  только  одним  -  листаю книги.  Это  очень  интересные книги  -  про
диковинных зверей и  про  разные страны.  Но  какое  они  имеют  отношение к
математике?  Короче  говоря,  все  занятия по  математике -  напрасная трата
времени.
     Придется расстаться и с учительницей музыки.  Хотя я и очень привязался
к ней и к ее семье. Валентина Михайловна живет очень далеко, и поездки к ней
отнимают много времени.  И потом -  и это главная причина -  с моими данными
нет никакого смысла заниматься музыкой.
     В  результате сокращения двух занятий у меня освободится много времени,
которое я могу посвятить общему развитию.
                                                         Твой сын Всеволод".
     Утром я  протянул папе незапечатанный конверт,  в  который было вложено
мое письмо.
     Папа прервал свой зевок и недоуменно поглядел на конверт.
     - Это кому?
     - Тебе, - ответил я, торопливо застегивая пальто.
     - От кого? - папино изумление не поддавалось описанию.
     - От меня, - я нахлобучил шапку и закрыл за собой дверь.
     К сожалению,  я не успел увидеть, как отнесся папа к моему письму. Но у
меня не было ни капли времени. Задержись я хоть на минутку, чтобы поглазеть,
какое впечатление произвело на папу мое послание,  я  бы наверняка опоздал в
школу.
     Только вечером я узнал, какие чувства всколыхнуло в папе мое письмо.
     Когда вечером я приехал домой,  родители,  конечно, спали. На столике у
телефона я нашел сложенный вдвое лист бумаги.
     У меня сразу пересохло в горле. Дрожащей рукой я взял письмо и прочел:
     "Дорогой сын!
     Ты с ума сошел. Тебе созданы условия, о которых только можно мечтать, а
ты фыркаешь.  Мы с  мамой,  бабушкой и  дедушкой не жалеем сил,  делаем все,
чтобы ты вырос разносторонне - и умственно, и физически - развитым.
     Выкинь немедленно из головы эти глупые мысли.
     Нет и еще раз нет! Все остается по-прежнему.
                                                                 Твой папа".
     Д-да!  Хорошо хоть,  что  папа понял,  о  чем я  написал.  Значит,  все
остается по-прежнему.
     Ну нет!  Сам не знаю откуда, но у меня появилось упрямство. Я снова сел
за стол и на обороте папиного письма сочинил свое.
     "Дорогой папа!
     Я  чрезвычайно благодарен тебе  и  маме  и  бесконечно ценю ту  заботу,
которую вы проявляете, чтобы я вырос разносторонне развитым - и умственно, и
физически.
     Но,  дорогой папа,  у меня совсем нет детства. Я всего один раз в жизни
катался на портфеле с ледяной горки.  У меня никогда не было своей собаки. Я
никогда ни  с  кем  не  дрался,  никому не  расквасил нос.  Я  ни  с  кем не
подружился.
     У меня нет ни на что времени.
     С  утра до вечера я развиваюсь,  накапливаю знания,  чтобы когда-нибудь
удивить мир.
     Папа, вспомни свое детство, и ты поймешь меня.
                                                             Твой сын Сева".
     Письмо я  положил на тот же столик у телефона.  Вечером на том же месте
меня ждал ответ от папы.
     "Дорогой сын!
     Да если бы у  меня в  детстве была хотя бы капля тех возможностей,  что
есть у тебя,  знаешь,  кем бы я был?  Я бы развернулся, я бы показал, на что
способен.  Во  всяком случае,  не  был бы тем обыкновенным инженером,  каким
сейчас являюсь.
     А все потому, что у меня в детстве ровным счетом ничего не было - ноль:
ноль.  Никто  ничему меня  не  учил,  никто не  развивал моих  способностей.
Родители считали - здоров, и слава богу.
     Телевидения тогда не было, книжек не хватало.
     Мало было стадионов,  катков,  бассейнов.  Про хоккей с шайбой никто из
нас,  мальчишек, и не слыхал. В него взрослые еще учились играть. О фигурном
катании тоже никто не знал.
     А  теперь?  К  твоим услугам лучшие тренеры и  лучшие учителя,  да  еще
телевизор  горит  с  утра  до  вечера,  а  в  библиотеках полки  ломятся  от
замечательных книг.
     А ты от всего нос воротишь.  Зажрался ты,  брат.  Вот так.  Поэтому мой
совет тебе  -  учись и  тренируйся с  полной отдачей сил.  Помни -  упустишь
время, потом в моем возрасте крепко пожалеешь, да поздно будет.
                                                                 Твой папа".
     На этом папино письмо оканчивалось, и тут же начиналось мамино.
     "Дорогой сыночек!
     Мне  совершенно ясно,  откуда ветер дует и  откуда у  тебя такие глупые
мысли. На тебя кто-то дурно влияет. И я догадываюсь кто.
     Мне передали, что ты связался с Гришей, тебя видели несколько раз с ним
в одной компании.
     Гриша - двоечник и лентяй, ничему хорошему он тебя не научит. Поэтому я
категорически запрещаю тебе видеться и тем более дружить с ним.
     Вероятно,  у тебя много свободного времени, если ты катаешься с ледяной
горки с этим сорванцом.  Поэтому мы решили, что тебе необходимо добавить еще
одно занятие. Какое, ты скоро узнаешь.
     Осторожнее переходи улицу.
                                                                 Твоя мама".
     Вот так так!  Не только не избавился от занятий,  но и получу скоро еще
одно, добавочное.
     Зря  послушался  Гришу.  Я  как  чувствовал,  что  ничего  хорошего  из
разговора с родителями не выйдет.
     Надо сейчас же написать покаянное письмо,  признаться,  что я  пошутил,
разыграл родителей, не надо придавать серьезного значения моим посланиям.
     Но что-то меня остановило. Я решил подождать с ответом до утра.
     Утро вечера мудренее, как сказал однажды некий вундеркинд.

     Тот вундеркинд не ошибся.  Утро и вправду оказалось мудренее вечера.  Я
решил, что каяться рано, надо бороться.
     Папу с мамой мне убедить не удалось.
     Оставались бабушка с дедушкой. Бабушка всю эту кашу заварила, пусть она
ее и расхлебывает.  Я понимал,  что вот так просто, с бухты-барахты, бабушке
ничего не скажешь.  Если уж до папы ничего не дошло (а я так надеялся!),  то
до бабушки и  подавно не дойдет.  К  бабушке нужен подход.  К ней надо найти
ключик.
     Однажды, когда я после обеда делал уроки, бабушка спросила:
     - Как твои успехи? Что-то ты давно не хвалился...
     Раньше,  едва появившись у  бабушки,  я  выкладывал ей  обо всем,  чему
научили меня учителя,  что я вчера узнал,  увидел,  услышал...  Мне хотелось
хоть с кем-нибудь поделиться тем, чем я живу. Моими слушателями были бабушка
и дедушка.
     Свой рассказ я обычно делил на две половинки.
     Бабушке  я  сообщал об  успехах,  а  дедушке -  о  неудачах.  Бабушке я
хвалился - она этого хотела, а дедушке я жаловался - вряд ли он этого хотел,
но слушал меня терпеливо.  И  получалось,  в  общем,  что им обоим я  говорю
правду.
     Но в последние дни я действительно не хвалился перед бабушкой успехами,
попросту молчал.
     - Успехи есть,  - ответил я, записывая в тетрадку по математике условие
задачи. - Но они могли быть большими... Гораздо большими...
     Бабушка  встрепенулась и  оставила на  мгновение свое  любимое вязание.
Когда речь заходила об успехах внука, бабушка вся превращалась в слух.
     - Каким образом?
     Бабушкины руки  не  могли долго оставаться без  дела,  и  в  них  снова
замелькали спицы, но глаза бабушкины не отрывались от меня.
     Я положил ручку и произнес:
     - Бабушка,  я  распыляюсь.  Я  растрачиваю силы и  способности на  все,
вместо того  чтобы сосредоточиться на  одном,  единственном!  Только тогда я
добьюсь успеха в жизни.
     Бабушка слушала меня с любопытством.
     - Бабушка, - вздохнул я, - нельзя объять необъятное...
     - Я тебя не понимаю, - жалобно сказала бабушка.
     - Бабушка, ты знаешь, в каком веке мы живем?.. - спросил я.
     - Что за вопрос? В двадцатом...
     - Верно,  -  подтвердил,  я.  -  Мы живем в двадцатом веке - веке узкой
специализации.  Объясняю,  что  это  такое.  Вот живут три человека.  Первый
человек знает одно,  второй - того, что знает первый, совершенно не знает, а
знает лишь свое. Третий же не знает того, что знают первый и второй, а знает
нечто свое, то, чего они, первый и второй, абсолютно не знают...
     - Ты  прав,   -   наконец  включилась  в  разговор  бабушка.   -  Узкая
специализация -  необходимость нашего времени,  когда  количество информации
удваивается каждые десять лет...
     - Верно, удваивается, - охотно подхватил я бабушкины слова. - Так стоит
ли мне в начале пути разбрасываться,  заниматься и музыкой,  и английским, и
плаванием?.. Не лучше ли сосредоточиться на математике, тем более что в мире
идет процесс математизации наук?
     Бабушка наконец поняла,  куда я клоню, и совершенно растерялась. Следуя
совету учителя, я решил ковать железо, пока оно горячо.
     - Ведь А-квадрат,  то есть Александр Александрович, считает, что у меня
явные математические способности.
     Я  вспомнил,  как отлично проводил время в  уютной квартире кандидата с
прекрасной книжкой в руках, и понял, что математика - мое призвание.
     Я  уже торжествовал победу.  Бабушка не знала,  что мне ответить.  Но я
слишком рано обрадовался. Недооценил я бабушку.
     - В  твоих рассуждениях есть доля истины,  -  начала бабушка робко,  но
вскоре ее голос окреп,  и я услышал,  как в нем зазвучала труба,  зовущая на
бой.  Бабушка принимала вызов.  -  В твоих рассуждениях есть доля истины,  -
повторила бабушка.  -  Однако ты  наверняка согласишься со  мной,  что самые
великие открытия века произошли на стыке наук, там, где одна наука проникает
в другую.
     Я  должен был согласиться.  И еще я почувствовал,  что чаша весов стала
клониться на бабушкину сторону.
     - И  потом тебе,  как ты  правильно заметил,  в  начале пути необходимы
широта знаний, кругозор, солидный багаж. Еще неизвестно, кем ты будешь и что
тебе пригодится.
     Что  ж,  придется отступать.  Не  удалось мне  найти  ключик  к  сердцу
бабушки.
     - Сева,  - продолжала бабушка, - ты весьма кстати затеял этот разговор.
Я  вчера проходила мимо станции юных натуралистов и  подумала,  а  почему бы
тебе туда не записаться?
     - Бабушка, побойся бога, - только и мог произнести я.
     - Не спорь,  пожалуйста,  -  бабушка подняла руку.  -  Биология - очень
перспективная наука, наука будущего. Станция юннатов недалеко от бассейна, и
ты бы мог ходить туда сразу после плавания...
     - Сразу после плавания я еду на музыку, - буркнул я.
     - Верно,  -  сказала бабушка.  -  Но выход найти можно.  Я  скажу твоим
родителям, и мы вместе подумаем...
     Вот так так. И бабушка туда же.
     Что они с мамой, глухие?
     И маме,  и бабушке я твердил,  что мне надо сократить,  уменьшить число
занятий,  а  они почему-то подумали,  что мне для полного счастья не хватает
еще станции юных натуралистов...
     Что за странные люди взрослые.
     Им говоришь одно, а они думают совершенно другое.
     У меня осталась последняя надежда - дедушка.

     Больше всех я люблю дедушку. Сам не знаю даже почему. Я редко его вижу,
он меньше других бывает со мной.  Да и  когда вижу,  он сидит,  уткнувшись в
свои блесны, крючки, лески и перекладывает их из коробки в коробку.
     Нет,  все-таки я знаю,  почему люблю дедушку. Он единственный, кто меня
ничему не учит. Ну абсолютно ничему, даже рыбной ловле.
     А вдруг дедушка мне поможет?
     Когда я  рассказал дедушке,  что из-за  этих занятий я  света белого не
вижу,   он  заскрежетал  зубами.   Я  ждал,   что  дедушка  отпустит  сейчас
какое-нибудь словечко, вроде "эксплуататоры". Но неожиданно спокойно дедушка
произнес:
     - Завтра увидишь.
     - Что? - не понял я.
     - Свет белый, - пояснил дедушка и покосился на дверь кухни, где бабушка
мыла посуду. - Ты умеешь держать язык за зубами?
     Это было уже ни на что не похоже, и я кивнул, мол, умею, не сомневайся.
     - Завтра утром  наденешь шерстяные носки и  захватишь теплый свитер,  и
вместо школы поезжай на вокзал. Я тебя буду ждать там. Задачу уяснил?
     - Уяснил, - кивнул я, ошарашенный. - А куда мы собираемся?
     Дедушка не ответил, только часто-часто заморгал.
     - А куда вы собираетесь?
     Услышав мой  вопрос,  из  кухни  вышла  бабушка и  теперь подозрительно
поглядывала на нас.
     Но дедушка недаром был когда-то военным.  Он сразу сообразил,  что надо
ответить.
     - Мы собираемся в  бассейн,  -  сказал дедушка и,  повернувшись ко мне,
добавил: - Поторапливайся.
     На улице я пытался расспросить дедушку, куда мы завтра отправляемся. Но
мне  не  удалось вытянуть из  него ни  полслова.  Дедушка решил,  что и  так
наговорил липшего, а потому всю дорогу до бассейна молчал.
     У  бассейна мы распрощались до завтра,  и дедушка предупредил,  чтобы я
вел себя осторожнее, как бы родители ничего не заподозрили.
     Насчет родителей дедушка зря беспокоился. Они спали, когда я, как велел
дедушка, надел шерстяные носки и, сунув свитер в портфель, вышел из дома.
     Я ахнул,  когда проезжал мимо школы. До меня только теперь дошло, что я
пропускаю уроки.  Но что было делать?  Дедушка сказал мне вместо школы ехать
на вокзал. А я всегда слушаюсь старших.
     На вокзале я  с трудом узнал дедушку.  Просто таким я его еще не видел.
Дедушка был в  черном тулупе и  валенках.  Через плечо на ремне у него висел
железный ящик.  В  руке он держал штуку,  похожую на отбойный молоток или на
электродрель, которая была у моего папы.
     - Скорее,  -  крикнул дедушка, когда я с ним поздоровался. - Электричка
отходит.
     Едва мы вошли в вагон, как поезд тронулся.
     - Носки надел? - строго спросил дедушка.
     - Надел, - сказал я.
     - А свитер?
     - Он тут, - похлопал я по портфелю.
     - Надень, - приказал дедушка.
     Я  натянул свитер,  а  поверх него надел пиджак.  А потом,  само собой,
зимнее пальто и  шапку-ушанку.  Дед оглядел меня с ног до головы и,  видимо,
остался доволен, потому что проговорил:
     - Должен выдержать.
     - Дедушка,  а ведь я школу пропускаю...  - сказал я о том, что с самого
утра мучило меня.
     Наверное, дедушка не знал, как мне ответить, поэтому сам спросил:
     - Ты говорил, что света белого не видишь?
     - Не вижу, - подтвердил я.
     - Так гляди, - дедушка показал на окно.
     Я поглядел. За окном ничего не было видно - сплошная темень.
     - Скоро рассветет, - пообещал дедушка.
     Но рассвело не скоро.  В темноте мы вылезли на станции. Начало светать,
когда мы добрались до замерзшего озера.
     Дедушка разложил на льду рыбацкие причиндалы.
     - Не замерз? - спросил он.
     - Не-а, - помотал я головой.
     - Сегодня мороз даст нам жару.
     Дедушка показал на багровое солнце,  которое медленно всходило. Вот это
да!  Даже солнце замерзло.  У  солнца был вид пловца,  который поплескался в
проруби.
     Дедушка, наверное, не поверил, что мне не холодно. Он вручил мне штуку,
похожую на отбойный молоток,  и показал,  что ею делать.  Оказалось, что это
коловорот.  Им пробивают, просверливают лед, делают лунку и вот в этой лунке
ловят рыбу.
     Дедушка  вытащил  из  ящика  коротенькую удочку,  настоящую удочку  для
дошкольников и младших школьников, и закинул ее в лунку.
     Вскоре первый ершик  трепыхался на  льду,  а  потом  второй,  третий...
Пршики недолго шевелились, мороз был такой сильный, что они сразу застывали.
     Дедушка как сел над лункой,  так и  забыл обо всем на свете.  И обо мне
забыл. Я подергал его за рукав, он пробормотал:
     - Погоди.
     И снова уткнулся в лунку.  Я понял,  что ему не до меня.  Дедушка тягал
ершей одного за другим.  Мне наскучило глазеть на это,  и я стал смотреть на
белый свет.
     А он и вправду был белый.  Белое застывшее озеро, белые в снегу берега.
Лишь кое-где на льду темнели фигурки рыбаков да черные деревья, как часовые,
стояли на берегу.
     Вдруг  я  почувствовал,  что  весь  дрожу.  Дрожь  начиналась в  ногах,
проходила по всему телу и добиралась до зубов. Зубы уже отбивали чечетку.
     - Ты чего стучишь зубами? - спросил дедушка.
     - Это не я, это они сами, - выдавил я из себя.
     Дедушка оторвался от лунки и с ног до головы оглядел меня.
     - Пока я буду собираться,  -  сказал он,  -  ты беги к берегу,  а потом
назад. Ну, бегом марш!
     Я кивнул и побежал.  Замерзшие ноги с трудом слушались меня. Ботинки по
льду скользили. Я шлепнулся, но быстро встал и побежал дальше.
     А  тем временем дома у бабушки происходило вот что.  Через неделю после
описанных  событий  бабушка  мне  во   всех  подробностях  поведала  о   том
злополучном дне.
     К  положенному часу,  когда внук  (то  есть я)  должен был  приехать из
школы,  бабушка приготовила обед. Но внука не было. Бабушка удивилась, но не
встревожилась.  Со  внуком ничего случиться не  может.  Бабушка накинула еще
пятнадцать минут на то,  что троллейбус неожиданно поломался и  внук пересел
на  другой.   Когда  пролетела  и  эта  четверть  часа,   бабушка  снова  не
встревожилась, а решила, что выключили ток, и все троллейбусы встали, и внук
пошел пешком.
     Бабушка поставила на  плиту разогревать обед.  Но  внук  не  появился и
тогда, когда, по расчетам бабушки, истекло добавочное время.
     Бабушка уже не удивлялась, а растерялась. Она не знала, что и подумать.
     Бабушка подошла к окну и выглянула на улицу. По улице преспокойно плыли
троллейбусы,  останавливались,  выпускали и  впускали людей и  вновь мчались
дальше.
     Вот  тут  уже  бабушка  встревожилась по-настоящему.  Значит,  ее  внук
опаздывает на обед не потому, что троллейбусы не ходят...
     Как бывает в  такие минуты,  резко зазвонил телефон.  Бабушка торопливо
подняла трубку. Сейчас она узнает все.
     - Здравствуйте,  -  послышалось в  трубке.  -  С  вами  говорит Клавдия
Васильевна. Как себя чувствует Сева?
     - А что с ним случилось? - вот тут уже бабушка испугалась.
     - Я  не  знаю,  -  настала очередь учительницы удивляться.  -  Но  Севы
сегодня не было в школе, и я решила, что он болен...
     То, о чем сообщила учительница, было настолько невероятным, что бабушка
переспросила:
     - Кого не было в школе?
     - Вашего Севы, - сказала Клавдия Васильевна. - А вы этого не знали?
     - Не знала,  - пробормотала бабушка. - Я сейчас позвоню ему домой и все
выясню...
     - Передайте Севе,  чтобы  он  поскорее поправлялся,  -  сказала Клавдия
Васильевна.
     Бабушка поблагодарила учительницу и тут же набрала номер телефона нашей
квартиры.  Телефон,  само  собой,  молчал.  Тогда бабушка позвонила маме  на
работу и  узнала,  что  я  утром как  обычно (то  есть когда родители только
просыпались) отправился в школу.
     - Но его там не было!  -  воскликнула бабушка. - Мне только что звонила
Клавдия Васильевна.
     Мама на секунду замолкла, а потом с досадой сказала:
     - Все-таки успел...
     - Что успел? - не поняла бабушка. - Кто успел?
     - Гриша,  -  ответила мама.  -  Я уверена была,  что он плохо влияет на
Севу,  но не могла предположить,  что дело зашло так далеко и они уже начали
пропускать уроки.
     Мама сказала,  что сейчас поедет домой, разыщет меня у Гриши, а бабушке
велела спокойно сидеть и ждать от нее звонка.
     Но  бабушка спокойно сидеть не умела.  Она обзвонила всех моих учителей
и, конечно, ничего не узнала.
     Тогда бабушка заметалась по квартире.  Как ей не хватало дедушки - было
бы на ком разрядить накопившееся напряжение. Но дедушка, словно угадал, взял
да уехал на рыбалку.  Бабушке ни на мгновение не приходило в  голову,  что я
мог отправиться вместе с дедушкой.
     Наконец позвонила мама. Она нашла Гришу и допросила его с пристрастием.
     - Он клянется,  что уже целую вечность не видел "вашего вундеркинда", -
сказала мама. - Я думаю, что он говорит правду, - он действительно не знает,
где Сева.
     - Так где же он? - закричала бабушка.
     - Будем обзванивать больницы, - мама не теряла присутствия духа.
     И мама с бабушкой по очереди стали звонить в больницы,  пытаясь узнать,
не  попал ли  к  ним очень симпатичный мальчик по имени Сева,  а  по фамилии
Соколов.  Но  во  всех больницах отвечали,  что  сегодня попадали к  ним,  к
сожалению, очень симпатичные мальчики, но среди них не было, к счастью, Севы
Соколова.
     Оставалось последнее -  милиция.  Бабушка позвонила туда  и  рассказала
все.
     Но  бравые  милиционеры не  успели  сесть  в  патрульные машины,  чтобы
мчаться на поиски Севы Соколова, потому что он (то есть я) вместе с дедушкой
вошел в дом.
     Бабушка обняла, расцеловала меня, а потом зашумела:
     - Меня не удивляет, что он (красноречивый жест в сторону дедушки) может
совершить глупость,  но чтобы ты, такой взрослый, такой самостоятельный, мог
не  пойти  в  школу,  а  поехать на  рыбалку,  такое  у  меня  в  голове  не
укладывается...
     - У мальчика ноги замерзли,  -  перебил дедушка. - Надо их растереть, а
не болтать...
     Бабушка величественно повернулась к дедушке:
     - Если он заболеет, я не знаю, что с тобой сделаю.
     Тут как раз появилась моя мама, которой успела позвонить бабушка, и они
вдвоем  раздели и  разули меня,  уложили в  кровать,  стали  растирать ноги,
давать горячее питье...
     Я испугался за дедушку, которому бабушка так сильно пригрозила, и решил
- во что бы то ни стало не заболеть.  Я старался изо всех сил.  Я глотал все
таблетки,  какие  мне  давали.  Я  пил  самое  невкусное  питье,  какое  мне
предлагали.  Я,  стиснув  зубы,  терпел,  пока  бабушка по  очереди с  мамой
натирали мне свиным жиром пятки, чуть не сдирая с них кожу...
     Но  ничего не  вышло.  К  вечеру у  меня  подскочила температура,  и  я
заболел.
     Через три дня, когда температура спала и я немного ожил, ко мне подошел
дедушка. Мне страшно хотелось узнать, а что же с ним сделала бабушка.
     - Попало тебе за меня? - сочувственно спросил я.
     - Переживем,  -  подмигнул он мне. - Другой раз валенки обуешь, и будет
все в порядке...
     Я рассмеялся. Ах, лучше моего дедушки нет никого на свете.

     - Тяжелый случай,  -  протянул Гриша, когда я ему поведал обо всем, что
вы знаете из предыдущих глав, если вы их, конечно, прочитали.
     Так говорят врачи,  когда становится ясно,  что они уже помочь больному
не в силах, и остается теперь надежда на самого больного.
     Гриша узнал от моей мамы, что я простудился, и пришел меня навестить. Я
страшно ему обрадовался.
     Гриша вытащил из сумки баночку, завернутую в газету.
     - Малиновое варенье - лучшее средство от простуды, - авторитетно заявил
он.
     - Так что же мне делать? - я уставился с надеждой на Гришу.
     - По две чайные ложки на стакан кипятку, и как рукой снимет.
     - Я не про то, - рассердился я. - Как мне быть с учителями?
     Гриша  задумался.  На  его  огненно-рыжей  голове  вихры  торчали,  как
антенны.
     Вдруг  глаза  Гриши загорелись,  словно лампочки.  Наверное,  он  нашел
выход.
     - Очень просто,  - воскликнул Гриша. - Тебе надо сделаться двоечником и
лентяем.
     - Как? - опешил я. - Я не сумею.
     - Нет ничего проще, - убеждал меня Гриша. - Не волнуйся, я тебя научу.
     - А что надо делать?  - Я не имел никакого представления о двоечниках и
лентяях.
     - А ничего, - просиял Гриша. - Ничегусеньки, ни капельки, палец о палец
не надо ударять...
     - А совесть? - тихо спросил я.
     - Совесть? - Гриша удивленно раскрыл глаза.
     Что делать с совестью,  Гриша не знал.  Совесть не входила в его планы.
Она путалась у  него под ногами.  А  раз совесть мешала Грише,  он  решил ее
отбросить.
     - Знаешь что, - твердо сказал Гриша. - Совесть должна молчать.
     - Совесть молчать не может! - воскликнул я. - На то она и совесть.
     Гриша уныло свесил рыжую голову. Своими вопросами я ставил его в тупик.
     Но на то он был Гриша, что мог выпутаться из самого трудного положения.
     Он положил мне руку на плечо и глянул прямо в глаза:
     - Я понимаю, что трудно, но надо... Если ты, конечно, хочешь избавиться
от учителей...
     - Хочу, - я сел на постели.
     - Ну это же так просто, - растолковывал мне Гриша, как младенцу. - Тебя
спрашивает учительница музыки: "Какая это нота?" Ты отлично слышишь, что это
"до", но отвечаешь "ре" или "соль". Тут ты можешь говорить все, что взбредет
тебе в голову... Главное, - Гриша поднял вверх указательный палец, - главное
- не думать...
     - Значит, я должен обманывать, - покраснел я.
     Гриша пожал плечами:
     - Каждый это называет по-своему.
     Я покачал головой:
     - Нет, для этого есть лишь одно слово - обман. Я обманщиком не был и не
буду.
     - Ну,  знаешь ли,  - Гриша вскочил со стула. - Я тебе хотел помочь, мне
тебя жалко стало... Выкручивайся как хочешь... твоя забота.
     Я откинулся на подушки.  Гриша подошел к книжной полке и с любопытством
разглядывал разноцветные корешки.
     - Зачем вам столько книжек? - спросил Гриша.
     - У нас все любят читать, - ответил я на Гришин глупый вопрос.
     - А зачем читать, если все по телику показывают?
     Я не знал,  что ему ответить,  и снова вернулся к разговору, который мы
не окончили.
     - А в бассейне, значит, я должен тонуть?
     - Ага,  - обрадовался Гриша тому, что до меня наконец дошла его идея. -
Пару раз утонешь, на третий раз тебя никто к бассейну на пушечный выстрел не
подпустит.
     Гриша расхохотался.  Наверное,  представил,  какая уйма  народу набежит
поглазеть, как я тону.
     - "Ага",  -  передразнил я его. - А тебе не кажется, что мне достаточно
один раз утонуть?
     - Один раз -  мало,  -  Гриша решительно замотал головой. - За один раз
тебе никто не поверит.
     - А мне это и не нужно будет, - всхлипнул я.
     Как он, дурья башка, не понимает простых вещей.
     - Потому что меня в  живых не будет,  -  я  едва сдерживался,  чтобы не
разреветься.
     - Кто тебе говорит,  чтобы ты топился?!  -  вскипел Гриша.  - Понарошке
надо.  Ты должен сделать вид,  что тонешь...  Как в кино,  понимаешь?.. "Ой,
тону!  Ай, спасите!.." Ох и трудно с вами, вундеркиндами... Дай лучше матешу
скатать...
     - О чем вы спорите?
     Привлеченная криками, из кухни вышла бабушка в переднике.
     - Мы решаем задачки по математике,  - не моргнув глазом, соврал Гриша и
преданно уставился на бабушку. - Повторяем пройденное...
     - А не рановато ли Севе? - засомневалась бабушка. - Он еще так слаб...
     - А  мы  понемножку,  всего  одну  задачку,  -  успокоил бабушку Гриша,
извлекая из сумки учебник и тетрадку.
     Когда бабушка вышла, Гриша смущенно почесал затылок:
     - Понимаешь, черт знает что задали...
     Я взял задачник. Задали не черт знает что, а самую обыкновенную задачу.
Я ее в два счета решил.
     Гриша обрадовался,  присел к столу и стал аккуратно списывать решение в
тетрадку.
     А я лежал и размышлял над его словами.
     - Ну пока,  поправляйся, - Гриша запихнул тетрадку и учебник в сумку. -
Завтра приду...
     Гриша заглядывал ко мне каждый день.  Больше мы к тому разговору, когда
Гриша  предложил  мне  стать  обманщиком,  не  возвращались.  Мы  болтали  о
пустяках,  играли в "морской бой",  в шашки.  Шахматы Грише не нравились.  У
него не хватало терпения высидеть полчаса за доской.
     - Ты что,  заснул? - кипятился Гриша, когда я задумывался над очередным
ходом. - Сегодня ты походишь или завтра?
     Зато в шашки он играл блестяще. Мне редко удавалось его победить.
     А  в  конце Гриша уже без смущения "скатывал матешу",  то есть списывал
задачку по математике,  которую я  ему решал,  запихивал тетрадку в  сумку и
исчезал до завтра.
     Маме не очень нравилось, что Гриша ходит ко мне.
     - Ты увидишь,  это плохо кончится,  -  говорила моя мама своей маме, то
есть моей бабушке.
     Но бабушка считала, что Гришины посещения мне идут на пользу. После них
у  меня повышается настроение,  улучшается аппетит,  в  общем,  я  на глазах
поправляюсь.
     Настал день, когда я совсем выздоровел и переехал домой. И хоть мы жили
с Гришей в одном доме,  мы перестали с ним видеться.  Снова у меня ни на что
не было времени.
     Я   вспоминал,   как  десять  дней  провалялся  больной,   и   думал  с
благодарностью о  дедушке.  Если бы он тогда не повез меня на рыбалку,  я не
заболел бы и не было у меня этих десяти, наверное, лучших дней в моей жизни.

     А-квадрат,  как  всегда,  опаздывал.  Ребята,  которые  пришли  к  нему
заниматься,  смирно стояли на лестничной площадке и тихо переговаривались. А
я прислонился к перилам и думал над словами Гриши.
     Вся беда в том,  что я не умею врать.  Казалось бы, чего проще. Говори,
что придет в голову, и все будет прекрасно.
     Вот Гриша.  Он  может смотреть мне в  глаза и  врать напропалую,  нести
абсолютную чепуху,  говорить несусветную чушь,  и даже не покраснеет, и даже
не заикнется.  Наоборот,  чем больше он врет,  тем сильнее увлекается и  сам
начинает верить в то, что сию минуту выдумал.
     А я не могу. Мне кажется, как только я начну врать, все сразу заметят и
начнут  показывать на  меня  пальцем.  И  поэтому  в  горле  у  меня  что-то
отключается,  я  теряю дар речи,  становлюсь нем как рыба.  То есть открываю
рот,  а никаких звуков не издаю.  На лестнице послышались шаги.  Нет, это не
А-квадрат. Тот взлетает по лестнице, а тут кто-то топает, будто бегемот.
     Я  не ошибся.  По лестнице подымался толстый увалень в  лыжной шапочке,
вылитый бегемот.
     Увидев  на  площадке столько ребят,  толстяк некоторое время  оторопело
глядел на нас, а потом извлек из кармана пальто бумажку:
     - Александр Александрович Смелковский здесь живет?
     - Здесь,  - послышался бодрый голос кандидата. - Вы на правильном пути,
юноша. Еще несколько усилий, и вы у цели.
     По лестнице,  прыгая через ступеньку,  взбежал А-квадрат и  остановился
перед толстяком:
     - Новенький?
     - Ага, - толстяк протянул А-квадрату бумажку.
     - В каком классе?
     - Я уже окончил школу, - с гордостью произнес толстяк.
     - Понятно, - бросил А-квадрат и, взлетев на лестничную площадку, открыл
дверь. - Входите, Ломоносовы и Коперники! Входите, Бойли и Мариотты!
     Я уже знал,  что А-квадрат называет ребят по фамилиям великих ученых, а
толстяк удивился.  Неужели он  не  знает  знаменитых ученых,  а  еще  десять
классов проучился? И вообще, что он тут делает, если школу окончил?
     А-квадрат раздал мальчишкам и  девчонкам листочки с  задачами,  а  меня
отвел в  комнату,  где сверкала на стенках чеканка и мудро молчали на полках
книжки.   Учитель  вручил  мне  толстую  книжку  с  картинками,  но  уже  не
предупреждал, что надерет мне уши, если я порву страницу...
     - А теперь, - начал А-квадрат, как я тут же перебил его:
     - ...будем пить кофе.
     А-квадрат рассмеялся и отрицательно покачал головой:
     - С удовольствием,  но тороплюсь. Я тебя попрошу, собери у ребят листки
с решением задач и отпусти их домой.  Не забудь предупредить,  что следующее
занятие - послезавтра.
     - А мне что делать?
     - Ждать меня, - ответил А-квадрат. - Я вернусь к пяти.
     Он  оделся и  вышел.  Я  выглянул в  окно.  Желтый "Москвич" А-квадрата
рванулся с места и быстро помчался по улице.  Вот уж кто понапрасну не терял
ни секунды времени.
     А-квадрат не первый раз,  дав задание,  исчезал до пяти. Я знал, что он
уезжал на работу.  Иногда он,  нагрянув к концу занятий,  успевал проверить,
как ребята решили задачи.  А другой раз приезжал, когда все уже расходились.
И  я  сидел  один  и  ждал  его.  А  когда  он  приезжал,  мы  пили  кофе  и
разговаривали.
     Сегодня я  совсем  не  огорчился,  что  мне  придется просидеть в  доме
А-квадрата два часа.  У меня в руках была ужасно интересная книжка. Ужасно -
потому что про змей, а интересная - потому что невозможно было оторваться.
     Вскоре мальчишки и девчонки,  сдав свои листы,  разошлись.  Все,  кроме
толстяка.
     - Я хочу скрасить твое одиночество, - сказал он.
     Я не понял,  что он сказал,  но догадался,  что он не хочет уходить,  и
согласился:
     - Скрашивай.
     - Спасибо. Меня зовут Вадим, - толстяк протянул мне руку.
     Я  назвал себя,  мы  пожали друг другу руки.  Вадим бухнулся в  кресло,
повертелся, поудобнее усаживаясь, и замер, блаженствуя.
     Я  подумал,  что,  наверное,  самое его любимое занятие дома -  сидеть,
развалившись, в кресле.
     - Слушай,  я хотел у тебя спросить,  - сказал я. - Зачем ты пришел сюда
заниматься, если уже окончил школу?..
     - Я срезался на вступительных, - ответил Вадим.
     - Как? - ахнул я.
     - Обыкновенно, - равнодушно сообщил Вадим. - По сочинению - троечка, по
математике - двоечка...
     - Ты  в  институт  поступал?  -  я  догадался,  что  он  провалился  на
вступительных экзаменах.
     - Ага, в политехнический...
     - Ну, а теперь что ты делаешь? Отдыхаешь?
     - Как бы не так,  -  даже обиделся Вадим.  - Один день с утра - русский
язык,  после обеда -  физика. Другой день с утра - английский, а после обеда
теперь вот математика будет... Поверишь ли, дохнуть некогда...
     - Я тебя понимаю, - сочувственно произнес я.
     - И так всю жизнь, - Вадиму очень хотелось, видимо, излить свою душу, а
тут как раз подвернулся я.
     - Как это всю жизнь? - даже вздрогнул я.
     - А  вот так,  -  Вадим поерзал в кресле,  нашел наконец удобную позу и
начал рассказ:
     - Мне не было еще семи лет,  как меня окружили и  взяли в плен учителя.
Один меня учил математике,  другой -  английскому,  а третья -  музыке.  Мне
купили огромный баян.  Когда я садился и брал в руки баян,  я исчезал. Из-за
баяна виднелись лишь мои вихры.
     - А что было потом? - спросил я.
     У  меня даже в  горле пересохло от  волнения,  настолько детство Вадима
напоминало мое.
     - Потом?  - вспоминая, наморщил лоб Вадим. Но морщины недолго бороздили
его чело,  оно снова засияло безмятежным спокойствием. - На баяне я так и не
научился играть. Тогда родители продали баян и купили мне пианино. Я бренчал
на нем года три. Как ни билась со мной учительница, играть на пианино я тоже
не научился.
     Вадим сощурил глаза. Наверное, вспомнил те времена, когда сражался один
на один с пианино.
     - А  потом  родители  продали  пианино  и...   -   подсказал  я  Вадиму
продолжение.
     - Не угадал,  -  радостно улыбнулся Вадим. - Пожалели родители пианино,
не  продали,  а  мне купили все-таки гитару.  Может,  хоть на ней я  научусь
играть. И я стал учиться. Я очень старался. Я рвал на гитаре по три струны в
день, но так и не научился.
     Последние слова Вадим произнес с гордостью. Вот, мол, какой я.
     - А спортом ты не занимался?
     - Почти всеми видами, - ответил Вадим. - Кроме бокса и прыжков на лыжах
с трамплина. Мама считала, что бокс и прыжки с трамплина опасны для жизни.
     - Ну и как успехи? - Я с уважением поглядел на румянец, украшавший щеки
моего нового знакомого.
     - Успехи? - не понял Вадим.
     - Ну да, рекорды, очки, секунды...
     - Ничего этого не было, - снова с гордостью произнес Вадим. - Абсолютно
ничего...
     - Но почему? - с неподдельным изумлением спросил я.
     - У меня оказался совершенно незакаленный организм, - объяснил Вадим. -
Стоило мне поплавать в  бассейне,  как я  простужался и заболевал.  Сперва -
острое  респираторное заболевание,  потом  -  бронхит,  потом  -  воспаление
легких...  Когда я выкарабкивался из болезней, наступала зима, и, боясь, как
бы  я  не  подхватил грипп,  родители решали,  что  со  спортом надо сделать
перерыв до  весны.  Как  только сходил снег,  меня  записывали в  футбольную
секцию. Пару тренировок в зале я выдерживал, а на третьей, которая проходила
на открытом воздухе,  я начинал чихать,  кашлять...  В общем, все начиналось
сначала - острое респираторное заболевание...
     - Ну, а как с английским, математикой? - перебил я Вадима.
     - Очень просто,  - подмигнул мне Вадим. - Знаешь поговорку: "В одно ухо
влетело, в другое вылетело"?
     - Знаю.
     - Вот так я и учился.
     Вадим  захохотал.   Ему  доставляло,  наверное,  радость,  что  столько
учителей бились над ним,  а  так ничему и  не  научили.  Я  вспомнил,  что в
древнем  Риме  детей  называли "табула раза",  то  есть  гладкая дощечка или
чистый лист.  Древние считали:  что на  такой доске напишут,  то  есть каким
ребенка воспитают,  таким он и  вырастет.  А  Вадим как был,  так и  остался
чистой доской -  горы мела извели на него учителя, а ни слова, ни буковки не
запечатлелось.
     Дверь отворилась, и в комнату стремительно вошел А-квадрат.
     - Я несколько опоздал, но ты, я вижу, не скучал в одиночестве...
     - Я остался, чтобы скрасить ему одиночество, - Вадим нехотя поднялся из
кресла.
     - В  следующий раз,  выполнив задание,  отправляйся вместе с остальными
домой, - строго сказал А-квадрат.
     Он взял листки, оставленные ребятами, и стал их просматривать.
     - О,  Саня решил задачу,  -  говорил вслух учитель.  -  Интересно,  сам
справился или ему помогла Ира?.. Так, а это твоя работа?
     Вадим, к которому был обращен этот вопрос, молча кивнул.
     - Значит, решил одну задачу, и ту неправильно, а за вторую и не брался.
Чего же ты здесь лясы точил два часа, вместо того чтобы шевелить мозгами?
     Таким рассерженным А-квадрата я еще не видел.
     - Слушай, математика - это не твоя стихия, ты понимаешь?
     - Я понимаю,  - легко согласился Вадим. - Но родители уперлись - только
политехнический...
     - Постарайся  их  переубедить,  -  настаивал  А-квадрат.  -  Ведь  есть
множество профессий,  где  не  нужна  математика,  -  филология,  история...
Постой,  а  почему бы тебе не поступить в институт физкультуры?  Перед тобой
распахнут двери, когда тебя увидят...
     - У меня слабое здоровье, - признался толстяк.
     - Понятно,  -  хмыкнул учитель.  -  Ну  что  ж,  будем  заниматься.  Но
предупреждаю - я лентяев не терплю, я их за уши деру... Правду я говорю?
     А-квадрат повернулся ко мне с улыбкой.
     - Неправду,  -  ответил я.  -  Я уже целый год у вас ничего не делаю, а
вы...
     - Во-первых,  - перебил меня А-квадрат, - ты растешь в интеллектуальной
атмосфере,  -  учитель обвел руками книги и чеканку,  -  а во-вторых, твоими
товарищами являются яркие творческие личности.
     А-квадрат ткнул пальцем в  Вадима.  Тот не понял,  смеются над ним или,
наоборот, хвалят, но на всякий случай постарался придать себе величественный
вид.
     - Тебя это не устраивает? - в упор поглядел на меня А-квадрат.
     - До этого дня устраивало, а теперь нет, - я тоже поднялся.
     - А что случилось? - А-квадрат с тревогой посмотрел на Вадима.
     - Не знаю, - Вадим пожал плечами. - Я лишь рассказал Севе историю своей
жизни...
     - Ты уходишь?  -  А-квадрат не сводил с меня глаз.  - Мы же еще не пили
кофе... Я так торопился...
     - Я провожу Вадима, - я быстро пошел в прихожую. - До свидания.
     Я понимал,  что поступаю нехорошо. Учитель очень любил эти кофепития со
мной. Но сегодня мне не хотелось оставаться с ним.
     Как только мы вышли на улицу,  Вадим снова разговорился. А я слушал его
и ничего не слышал.  Неужели меня ждет судьба Вадима,  неужели я буду таким,
как он?
     Нет,  мне уготована судьба молодого академика.  Где он сейчас?  Бабушка
сказала,  что поехал читать лекции не  то  в  Швецию,  не  то в  Англию.  Но
академик -  большой талант.  А есть ли талант у меня? Это еще бабушка надвое
сказала. Не моя бабушка, а бабушка другого вундеркинда.
     А  что,  если,  пока не поздно,  послушаться Гриши и  стать обманщиком?
Всего по одному разу обмануть,  и у меня сразу появятся целые дни свободного
времени. Всего по разу...
     Завтра у меня плавание. С плавания и начну.

     Если вы думаете, что утонуть - проще простого, вы глубоко ошибаетесь. Я
тоже сперва так думал. Нырну, мол, с головкой, пущу пузыри, наглотаюсь воды,
и  дело  с  концом.  Тогда  тащи  меня  из  бассейна и  делай  искусственное
дыхание... В общем, спасай.
     Но оказалось,  что тонуть надо тоже умеючи.  Короче говоря, тонуть надо
со знанием дела.
     В бассейне мы сперва делали разминку в зале, потом отрабатывали дыхание
в  воде -  то есть плыли,  держась руками за пробковые дощечки,  и  время от
времени окунали лицо в воду. А в конце - начались заплывы.
     Янина Станиславовна ходила по бортику,  глядела,  как мы плывем, давала
советы.  К  ней  подошел тренер  в  белых  брюках.  Его  группа  должна была
заниматься  после  нас.   Янина  Станиславовна  заговорилась  с  тренером  и
перестала обращать на нас внимание.
     Я понял,  что настал мой час.  Я огляделся по сторонам. Словно прощался
со всем, что вижу. Словно хотел в последний раз взглянуть и на бассейн, и на
ребят, и на Янину Станиславовну. А потом зажмурил глаза, чтобы уже ничего не
видеть, и пошел на дно.
     Но далеко мне уйти не удалось.  Какая-то сверхъестественная сила в одно
мгновение вытолкнула меня  на  поверхность.  Я  даже капельки воды не  успел
глотнуть.
     Но неуступчивость воды меня только раззадорила.  Проплыв пару метров, я
снова, набравшись храбрости и воздуха, пошел вниз.
     Нет,  определенно в  тот  день вода была какая-то  не  такая.  Она была
словно резиновая. Она выталкивала меня. Я подпрыгивал на ней, как спортсмены
на батуте или как клоуны на сетке.
     А самым трудным оказалось наглотаться воды. Рот не хотел открываться ни
в какую. Губы, будто склеенные, не разжимались.
     Проплыв еще пару метров,  я  снова совершил попытку утонуть.  И снова у
меня ничего не вышло.  Я вылетел на поверхность со скоростью пробки.  Глянул
на Янину Станиславовну. Она по-прежнему беседовала с тренером.
     - Здорово у тебя получается, - услышал я за спиной голос.
     Я обернулся. По соседней дорожке плыл Игорь.
     - Настоящий баттерфляй, - восхитился Игорь.
     Игорь подумал, что я плыву стилем "баттерфляй". Конечно, ему и в голову
не могло прийти, что я тону. Верно, кому такое может померещиться?
     А  баттерфляем плывут так.  Ты  широко разводишь руки,  вскидываешь над
головой, отталкиваешься ногами от воды и какое-то мгновение словно летишь по
воздуху, а потом со всего размаху плюхаешься в воду.
     - А у меня никак не выходит, - пожаловался Игорь. - Я сразу тону...
     - А я как раз утонуть не могу, - признался я.
     - Ну ты даешь!
     Игорь рассмеялся.  Рот у  него открылся до  ушей.  Вода хлынула в  рот.
Игорь закашлялся и схватился за канат, который разделял дорожки.
     - Игорь,   Сева,  прекратите  разговоры,  -  услышали  мы  голос  Янины
Станиславовны. - Продолжайте дистанцию...
     Игорь откашлялся и поплыл брассом. Я старался держаться рядом с ним, не
отставать.
     Вот раньше,  когда плавать не умел, на дно шел быстрее топора. А теперь
научился на  свою голову не только держаться на воде,  но и  плавать разными
стилями и утонуть по-человечески не могу. А мне это позарез необходимо.
     Мы с  Игорем вместе оттолкнулись от стенки и  повернули назад.  И тут я
подумал,  что  неплохую идею  мне  подал  Игорь.  Надо  мне  научиться плыть
баттерфляем.  Это не  простой стиль,  он требует большой физической силы,  а
нетренированный пловец скоро устает.
     Тренер в  белых брюках наконец отстал от Янины Станиславовны,  и теперь
она  вовсю  глядела на  нас.  До  финиша оставалось метров десять,  когда  я
перешел на баттерфляй.
     Мгновение я  парил в воздухе,  а потом грохнулся в воду и пошел на дно.
Но быстро спохватился, взмахнул руками, толкнулся ногами и снова взлетел над
водой.
     Я  здорово плыл баттерфляем.  Взлетая над  водой,  я  видел восхищенные
взгляды ребят и Янины Станиславовны.  Вот это да! Никто меня не учил плавать
баттерфляем, я сам научился, да еще как!
     И  вдруг,  когда до финишной стенки оставалось пару метров,  я  глотнул
воды  -   ужасно  невкусной,   совершенно  противной  -   и  захлебнулся.  Я
почувствовал, что ноги мои отяжелели, а руки словно налились свинцом.
     Короче говоря,  я пошел на дно, чего я так хотел и что так долго у меня
не получалось.
     И тогда я заорал:
     - Спаситепомогитетону!!!
     Моего крика, конечно, никто не услышал, потому что я его пробулькал под
водой.
     Но  то,  что я  тону,  увидели все.  И  все кинулись на помощь.  Ко мне
вплотную приблизилось лицо Игоря, и я услышал его крик:
     - Стань на ноги!
     Я встал,  вода была мне по пояс.  Вот чудеса - чуть не утонул на мелком
месте, а на глубине никак не получалось.
     Ноги меня не держали, и я повалился на Игоря.
     Меня схватили за руки и за ноги, вытащили из воды и положили на пол.
     Надо мной склонилась перепуганная насмерть Янина Станиславовна:
     - Ты жив?
     Я  закрыл глаза и тут же открыл.  Этим я дал всем понять,  что жив,  но
чувствую себя ужасно.
     Мне принялись делать искусственное дыхание.  Но это было лишнее. Дышать
я мог.
     От холода или от страха меня начало трясти.  Меня снова взяли за руки и
за ноги и понесли по длинному коридору.  Все, кто шел навстречу, сторонились
и давали дорогу.
     Наконец мы добрались до медпункта.  Там меня вытерли насухо, уложили на
диван и укрыли одеялом.
     Врач приложила трубку к  моей груди,  послушала и  сказала,  что  все в
порядке,  что  я  просто перепугался и  что скоро все пройдет.  Она дала мне
выпить успокаивающую микстуру, и я успокоился, перестал дрожать.
     Все,  кто  нес  меня,  ушли.  Остались Игорь и  Янина Станиславовна.  Я
заметил,  что у моего тренера мокрые брюки.  Значит,  и она кинулась в воду,
чтобы меня спасти.
     В  медпункт вошел  седой  мужчина с  холодными,  как  будто замерзшими,
глазами. Это был директор бассейна. Я почувствовал, что он страшно сердит.
     - Как состояние? - спросил директор у врача.
     - Нормальное, - ответила врач. - Мальчик может идти домой.
     Тут только директор обратил внимание на бледную Янину Станиславовну.
     - Отведите домой мальчика,  Янина Станиславовна, - приказал директор, -
а потом зайдите ко мне в кабинет.
     И только сейчас директор увидел Игоря.
     - Марш в раздевалку, - велел он ему.
     Игорь помахал мне рукой на прощанье и помчался в раздевалку.
     Вскоре мы с Яниной Станиславовной ехали на троллейбусе домой к бабушке.
Ослабевший от пережитых треволнений,  я  молчал,  а  Янина Станиславовна все
вспоминала, как я плыл баттерфляем.
     - Жаль,  что я  не  успела поглядеть на секундомер.  А  где ты научился
баттерфляю?
     - Нигде, - признался я. - Попробовал сегодня и поплыл.
     - Да и еще раз да, - упрямо повторила Янина Станиславовна, явно кому-то
возражая.  -  У  тебя  есть  данные.  Конечно,  техника слабовата,  но  если
основательно поработать, успех придет...
     - А зачем он вас вызывает? - неожиданно вспомнил я сердитого директора.
     - Кто?  Директор?  -  на  мгновение  настроение у  Янины  Станиславовны
испортилось,  но потом она махнула рукой.  -  А, не съест же он меня, как ты
думаешь?
     - Наверное, не съест, - ответил я.
     - Я тоже так думаю, - рассмеялась Янина Станиславовна.
     Дома Янина Станиславовна рассказала все, как было, бабушке.
     - Я  недоглядела,   -   призналась  Янина  Станиславовна.  -  Он  вдруг
захлебнулся. Правда, там было уже мелко, утонуть он не мог...
     - Еще не хватало, чтобы он утонул, - бабушка испугалась не на шутку.
     Она уложила меня в постель, сунула под мышку градусник.
     - Ты  придешь  в  бассейн?   -   собравшись  уходить,   спросила  Янина
Станиславовна.
     За меня ответила бабушка:
     - Вряд  ли.  Мы  подыщем мальчику более  безопасный вид  спорта или,  -
бабушка произнесла последние слова с нажимом, - или более квалифицированного
тренера...
     - До свидания, - улыбнулась мне Янина Станиславовна.
     - До свидания, - сказал я.
     - Прощайте,  голубушка,  -  сказала бабушка.  -  И  получше смотрите за
детьми, раз уж вам доверили их жизни...
     После  ухода  Янины  Станиславовны бабушка долго не  могла успокоиться,
шумела,  что  отныне моей  ноги не  будет в  бассейне,  где  дети брошены на
произвол судьбы,  грозилась пойти к  директору,  чтобы открыть ему  глаза на
безобразия,  которые творятся у  него в бассейне.  Мне еле удалось уговорить
бабушку не идти к директору.
     - Как ты себя чувствуешь? - спросила бабушка.
     Я  не  знал,  что  ответить.  Мне  удалось  осуществить план  Гриши,  я
избавился от бассейна.  Значит,  будет у  меня теперь время,  чтобы играть с
Гришей.
     Но  мне было жаль Янину Станиславовну.  Бабушка на  нее накричала,  еще
директор,  наверное,  добавит.  Но тут я  вспомнил,  как Янина Станиславовна
сказала, что директор ее не съест, и успокоился.
     - Хорошо, - ответил я бабушке. - Я чувствую себя хорошо!

     Дома была одна Валентина Михайловна.
     - А где Юля? - спросил я.
     - Юля заболела, она у бабушки, - ответила Валентина Михайловна.
     Я очень обрадовался,  что Юли нет дома. Врать легче всего один на один.
И вообще, при Юле я просто не смог бы врать.
     - Всеволод, - сказала бы Юля, - почему вы врете? Как вам не стыдно.
     Она бы прямо так и сказала.
     Мне показалось,  что сегодня Валентина Михайловна не  в  своей тарелке.
Так говорят про человека,  который сегодня не похож на самого себя.  То есть
он сегодня не такой, какой был вчера, позавчера и вообще все время.
     Валентина Михайловна обычно  мне  улыбалась,  а  сегодня она  совсем не
улыбалась,  а была даже грустная.  Наверное,  оттого,  что Юля заболела, вот
Валентина Михайловна и расстроилась.
     А еще Валентина Михайловна не могла найти себе места.  Она долго рылась
в нотах, искала нужные и никак не могла найти. Наконец нашла, потому что они
лежали сверху и их вовсе не надо было искать.
     Но вот Валентина Михайловна взяла себя в руки:  она сцепила их так, что
они побелели, и сказала мне:
     - Садись, повторим гаммы...
     Я сел и покосился на Валентину Михайловну,  которая устроилась рядом на
стуле. Может, не стоит сегодня врать? Может, отложить вранье на завтра?
     И  тут мне почудилось,  что я  слышу насмешливый голос Гриши:  "С вами,
вундеркиндами, одна только морока", и решил, что отступать поздно.
     Валентина Михайловна ударила по клавише,  я услышал знакомый звук "до",
но я зажмурил глаза и пролепетал:
     - Ре.
     Глаза  я  не  отжмуривал.   Мне  было  неловко  смотреть  на  Валентину
Михайловну. И вдруг я услышал голос учительницы:
     - Правильно.
     Я чуть не свалился со стула. Как же правильно, когда я бессовестно вру?
Но  удивляться я  долго не  мог,  потому что Валентина Михайловна ударила по
другой клавише. Прозвучал решительный и прекрасный звук "ре". А я пропищал:
     - Си.
     И вновь услышал:
     - Правильно.
     Что происходит?  Я вру напропалую,  говорю, что взбредет в голову, несу
околесицу, а Валентина Михайловна считает, что я отвечаю правильно.
     Я почувствовал,  что на меня снизошло вдохновение. Я ощутил, что у меня
выросли крылья.
     И  теперь,  едва  Валентина Михайловна ударяла по  клавише,  я  уже  не
лепетал, не пищал, не бормотал, а весело и нахально говорил лишь бы что.
     А когда Валентина Михайловна велела мне проиграть всю гамму с начала до
конца   -   до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до,   я   сыграл  ее   задом   наперед  -
до-си-ля-соль-фа-ми-ре-до.
     В душе я ужаснулся -  что сейчас будет?  Гром и молния - вот что сейчас
будет. Ничего подобного! Снова я услышал:
     - Правильно.
     Но вот Валентина Михайловна попросила,  чтобы я  сыграл песенку "Жили у
бабуси два веселых гуся".  Это была моя любимая песенка. Я пел ее еще тогда,
когда не учился играть на пианино.  В общем,  это была любимая песенка моего
детства.
     Я заколебался.  Очень мне не хотелось обижать добрую бабусю и ощипывать
двух веселых гусей. Мне их было жалко.
     Но меня несло неудержимо. Я уже заврался, и дороги назад мне не было.
     В общем, я так сыграл песенку, что два веселых гуся превратились в двух
страшных,  злых  разбойников с  большой дороги,  а  бедная  бабуся стала  их
атаманшей.
     Мне  оставалось  совсем  немного  до  конца.   Я   уже  расправлялся  с
разбойниками, как вдруг услышал голос учительницы:
     - Ты ужасно фальшивишь!
     Ага, по-музыкальному фальшивишь, это значит врешь. Вот теперь правильно
- я вру.
     - Что с тобой, Сева?
     Валентина Михайловна приложила руку к моему лбу:
     - Ты здоров?
     И  тогда я  почувствовал,  как  загорелись мои уши,  потом зажглись мои
щеки, и вскоре я весь пылал от макушки до кончиков ногтей.
     Пощупав мой  лоб,  Валентина Михайловна установила,  что  я  здоров,  и
велела мне  сыграть "Жили  у  бабуси два  веселых гуся"  с  самого начала и,
разумеется, правильно.
     Я  попытался про себя спеть песенку.  Ничего не получалось.  Я  начисто
забыл мелодию.  Я  испортил ее,  переврал,  и  остались от  песенки,  как от
бедного козлика,  рожки да  ножки.  Я  почувствовал,  что никогда не  сыграю
песенку как надо.
     - Начинай, - торопила меня учительница.
     И  я  начал.  В  общем,  это был кошмар пополам с  ужасом.  Я неутомимо
барабанил по клавишам,  и выходила у меня сплошная абракадабра. Я мучился, я
страдал, но барабанил.
     Валентина Михайловна рассердилась:
     - Прекрати издеваться над музыкой!
     Когда я перестал издеваться, учительница строго сказала:
     - Ты сегодня совершенно не подготовился к занятию. Ставлю тебе двойку.
     Я проглотил двойку молча.  Мне нечего было сказать в свое оправдание. Я
получил то, что хотел, но мне ни капельки не было радостно.
     - Ты  меня огорчил,  -  сказала Валентина Михайловна.  -  Ты всегда был
такой примерный. Что у тебя произошло?
     - Я учу,  учу, а у меня ничего не получается, - оправдывался я. - Вы же
сами говорили, что у меня средние способности к музыке...
     Валентина Михайловна замялась, но потом возразила:
     - Ты очень вырос за то время, что мы занимаемся...
     Я почувствовал, что учительница колеблется, а значит, надо переходить в
наступление.
     - Но  лауреатом Международного конкурса я  никогда не стану,  так зачем
мне заниматься музыкой?
     - Нет, - горячо воскликнула Валентина Михайловна, - музыкой всегда есть
смысл заниматься, потому что музыка - это...
     Валентина Михайловна развела руки,  будто  хотела  поймать ускользающее
слово, и наконец поймала:
     - Музыка - это чудо...
     Но я не собирался сдаваться. Я решил зайти с другого конца.
     - Конечно,  музыка -  это чудо.  И я благодарен вам,  что вы учили меня
ценить красоту музыки.  Но вы же знаете,  сколько у  меня других занятий.  У
меня нет ни  минуты свободного времени.  И  если,  -  я  осторожно глянул на
Валентину Михайловну,  -  я буду освобожден от музыки,  к которой у меня нет
больших способностей,  мне  сразу станет легче жить...  Неужели вам  меня не
жалко?
     - Я  всегда  восхищалась  твоей  выдержкой,   собранностью,  -  сказала
Валентина Михайловна и  задумчиво добавила:  -  Может,  и  вправду тебе надо
оставить занятия музыкой? Ужасная нагрузка на неокрепший организм...
     Я понял, что победил.
     - Вы сообщите, пожалуйста, об этом бабушке.
     Я поспешно вскочил на ноги, боясь, что Валентина Михайловна передумает.
     - Мне было очень приятно у вас заниматься, - сказал я, отворяя двери.
     - Мне  тоже,  ты  славный мальчик,  -  услышал я,  когда  пробирался по
темному коридору.
     - Передайте привет Юле, - крикнул я на прощанье.
     Сколько я занимался - всего ничего, а столько снега намело во дворе.
     По-разбойничьи свистела поземка, снег норовил забраться мне за шиворот,
но я ничего не видел и не слышал.
     - Вышло, вышло, - распевал я во все горло. - Вышло, получилось... Ай да
Гриша, молодец!
     Ночью мне приснились гуси.
     Они были ощипаны и пели противными голосами, ужасно фальшивя, песню про
самих себя.  А на них с печалью глядела бабуся.  Я внимательно присмотрелся.
Так это же не бабуся, а Валентина Михайловна!

     Перед дверью квартиры,  где жил Лев Семенович, решимость покинула меня.
Сперва я  летел как на крыльях.  Удачи в  плавании и  музыке,  когда мне так
ловко  удалось обвести вокруг  пальца моих  учительниц,  вдохновили меня  на
новые проделки.
     Но  едва  я  очутился  перед  дверью  квартиры  Льва  Семеновича,   как
заколебался.  Я  знал,  что дипломаты -  проницательные люди,  что они видят
человека насквозь.  От их взгляда ничего не ускользает. Ну и что с того, что
Лев Семенович на пенсии? Проницательность с годами только возрастает.
     Я подумал,  что даже Гришу Лев Семенович раскусил бы с первого взгляда.
Не удалось бы Грише провести старого дипломата.
     Но  стоило мне  вспомнить Гришу,  как в  ушах моих зазвучал его ехидный
голос:
     "Ну чего трусишь,  вундеркинд? Дело движется как по маслу! Еще усилие -
и ты вольный человек".
     И  я  нажал  на  кнопку  звонка.  Как  всегда,  дверь  отворил сам  Лев
Семенович.  Сперва он поинтересовался моим здоровьем и, удостоверившись, что
оно вполне благополучное,  осведомился о  здоровье моих родителей,  а  также
бабушки и  дедушки,  поинтересовался,  как  они переносят эту странную зиму,
когда то минус, то плюс, то мороз, то оттепель.
     Я самым подробным образом, как того и требовал Лев Семенович, поведал о
здоровье своем и всех моих родных.  А потом спросил,  как себя чувствует Лев
Семенович, на что мой учитель, как всегда, произнес:
     - Здоров дух, здорово и тело.
     Лев Семенович снял с меня пальто и шапку и провел в узкую комнату,  где
мы обычно занимались.
     Как  всегда,  сперва учитель попросил меня  почитать.  Я  откашливаюсь,
прочищаю горло.  На  меня  нападает страх.  Едва  я  начну читать,  он  меня
раскусит.
     Я  приступаю к  чтению.  Я  произношу все буквы подряд.  А кто знаком с
английским языком,  тот знает,  что нет ничего ужаснее для английского,  как
читать букву за буквой.  Потому что по-английски написано,  например,  шесть
букв,  а произносится всего четыре, остальные же просто для красоты. Если же
читать все буквы подряд, то получится какой-то другой язык, а не английский.
     Мне удалось прочесть всего три предложения, как Лев Семенович остановил
меня:
     - Стоп!
     Старый  дипломат принялся внимательно изучать мое  лицо.  "Включил свой
проницательный взгляд", - догадался я, и у меня все внутри оборвалось.
     - Будьте добры,  молодой человек, откройте, пожалуйста, рот, - попросил
Лев Семенович.
     Орлиный нос старого дипломата едва не залез в мою распахнутую пасть.
     - Закройте, пожалуйста.
     Я  закрыл  и  посмотрел  на  Льва  Семеновича.  Учитель  выключил  свой
проницательный взгляд и крепко задумался.
     - Попробуйте еще разок сначала, - снова попросил Лев Семенович.
     Снова буква за буквой я заскрежетал по странице.
     У Льва Семеновича на сей раз хватило терпения только на две строчки.
     - Минуточку,  молодой человек,  -  он положил свою руку на мою и  вновь
впился в меня проницательным взглядом.
     Этого я уже вынести не мог и поник головой.
     Учитель одобрительно похлопал меня по руке.
     - Все ясно, - воскликнул Лев Семенович с неожиданной бодростью.
     Ну  вот,  он  меня и  раскусил.  А  что тут раскусывать?  У  меня такое
произношение,  как будто я первый раз в жизни читаю по-английски.  Не то что
старый дипломат с  проницательным взглядом,  тут  каждый человек догадается,
что я отчаянно вру.
     Ужасно стыдно!  А  во всем виноват Гриша.  Если бы я его не послушался,
ничего бы не произошло.
     Вот  говорят:  ему  было так  стыдно,  что  он  готов был  сквозь землю
провалиться.  Я  бы с  удовольствием провалился сквозь пол,  чтобы очутиться
этажом ниже и не видеть обиженного Льва Семеновича.
     - Яснее быть не  может,  -  повторил учитель.  -  У  нас был длительный
перерыв в занятиях. Сперва хворал я, потом болели вы. Произошла, как говорят
спортсмены, растренировка.
     Я кивал, соглашаясь с каждым его словом.
     - И этот длительный перерыв привел к тому,  - продолжал, воодушевляясь,
Лев Семенович, - что ученик совершенно забыл все, чему его учили.
     Я поднял голову и посмотрел на учителя. Что он хочет этим сказать?
     - Значит,  -  радостно объявил Лев  Семенович,  -  знания  ученика были
поверхностными,  им  не  хватало глубины.  А  кто  сему виной?  Естественно,
учитель, то есть ваш покорный слуга...
     Не вставая, Лев Семенович развел руками и склонил голову.
     - Нет, не вы, - вырвалось у меня.
     Лев Семенович мягко улыбнулся:
     - Молодой человек, вы славный мальчуган. Вы бесконечно добры ко мне, но
долгие годы жизни научили меня, не страшась, смотреть правде в глаза.
     - Я вам сейчас расскажу всю правду,  -  я решил, будь что будет, открою
учителю, как стал обманщиком.
     - Не утешайте меня, молодой человек, - не дал мне говорить учитель.
     Лев  Семенович поднялся и  достал с  книжной полки  томик,  на  котором
золотом сверкали английские буквы.
     - Это  моя  любимая книга -  Шекспир,  -  воскликнул учитель.  -  Я  не
расставался с  ней нигде,  куда ни  забрасывала меня судьба.  Позвольте мне,
молодой человек, на прощанье прочитать вам монолог Гамлета, принца датского,
из  трагедии Уильяма Шекспира.  Я  хочу,  чтобы вы  унесли с  собой музыку и
красоту великого творения...
     Лев  Семенович раскрыл книгу,  откинул немного назад голову и  прочитал
первую строчку:
     - То be or no to be...
     "Быть или не быть..." -  перевел я, но больше переводить не мог. Потому
что был захвачен тем,  как читал учитель. А он читал так, как никогда еще не
читал.  Слова сверкали,  смеялись,  плакали,  сталкивались друг  с  дружкой,
взрывались, разили наповал, погибали, воскресали и снова звали на бой.
     Когда чтение окончилось,  я  долго не  мог  опомниться.  Учитель закрыл
книгу и молча стоял, держа ее в руке.
     Наконец я поднялся и спросил:
     - Я пойду?
     - Да, да, разумеется, - очнулся и Лев Семенович.
     В прихожей учитель помог надеть мне пальто и поинтересовался:
     - Могу я вас, молодой человек, попросить об одном одолжении?
     - Я сделаю для вас все, - выпалил я.
     - Спасибо,  -  улыбнулся одними  глазами  Лев  Семенович.  -  Спросите,
пожалуйста,  у  бабушки,  в  какой день и  в  котором часу она могла бы меня
принять.
     - Спрошу, - пообещал я. - А зачем?
     - Я заранее вам благодарен.  -  Не отвечая на мой вопрос, учитель пожал
мне  руку  своей сухонькой крепкой рукой.  -  Всего вам  хорошего.  О  наших
совместных занятиях и  о  вас,  молодой  человек,  я  сохраню  самые  добрые
воспоминания.
     - Я тоже, - быстро сказал я и поспешно закрыл за собой дверь.
     Когда я  очутился на  улице,  у  меня на  душе скребли кошки.  Ну что я
натворил! Обманул такого замечательного человека...
     Да,  о чем он хочет поговорить с бабушкой? Наверное, о том, что со мной
заниматься нет смысла...
     Так это же здорово! Выходит, я и от английского избавился.
     Все идет как нельзя лучше.  Трех учителей я одолел. Остался последний -
А-квадрат. Крепкий орешек, ничего не скажешь...
     Ладно, справимся!

     - Гриша,  -  восхищенно протянул я, - я никогда не думал, что врать так
легко... То есть врать трудно, но люди легко верят, когда им врешь...
     Встретившись с Гришей, я живописал моему другу, как я избавился от трех
учителей.
     Гриша ни капельки не удивился, только слегка надулся от гордости.
     - Что я тебе говорил!
     - Остался последний -  А-квадрат,  - сообщил я и хвастливо добавил: - С
ним я легко разделаюсь. Я у него целыми днями картинки в книжках разглядываю
и совсем не занимаюсь математикой.
     - Вообще-то, матеша - ценная наука, - осторожно заметил Гриша.
     - Да ты что!  -  удивился я, что мой друг пошел на попятную. - Со всеми
расставаться, так со всеми! Вспомни, как сам меня уговаривал...
     - Ты прав, - без особой охоты согласился Гриша.
     Мы распрощались, и я отправился к А-квадрату.
     На  этот раз опоздал я.  Явился к  концу занятия.  И,  не дав кандидату
опомниться, с места в карьер сказал, чтобы он позвонил бабушке и заявил, что
никаких математических способностей у  меня нет и  в  помине,  а  потому нет
смысла попусту тратить его (А-квадрата) время и ее (бабушкины) деньги.
     Выслушав мою тираду, А-квадрат рассмеялся мне прямо в лицо:
     - И не подумаю.
     - Но  я  же у  вас ничего не делаю,  -  растерялся я.  -  Книжки только
листаю.
     - А тебе что... не нравится?
     - Книжки я могу и дома листать.
     - А у тебя дома есть такие книжки? - А-квадрат хитро сощурился.
     У  меня  дома  таких книжек не  было,  потому я  их  с  удовольствием и
просматривал.
     - Во-первых, - не сдавался я, - я их уже все перелистал...
     А-квадрат меня перебил:
     - ...и  тем  самым основательно расширил свой кругозор,  чего и  желала
твоя бабушка.
     - А во-вторых,  - упорствовал я, - я скажу бабушке, что вы обманщик. Вы
обманывали ее все время и ни за что ни про что получали деньги...
     А-квадрат уже не улыбался. Поглаживая бородку, он с любопытством глядел
на меня. Наверное, не ждал от меня такого выпада.
     - Хорошо,  я обманщик,  -  вдруг согласился А-квадрат.  - А ты разве не
обманывал свою бабушку?  Говорил ей,  что  занимаешься математикой,  а  сам,
оказывается, листал книжки...
     Мне нечего было ему возразить.
     - Так что мы с тобой одного поля ягодки,  - снова заулыбался А-квадрат,
- и не в наших интересах изменять статус-кво?  То есть,  все должно остаться
по-прежнему.
     Я  никак не ожидал,  что кандидат будет так защищаться.  Я  думал,  что
стоит мне заикнуться, как он сразу со мной согласится.
     - Тебе что, плохо у меня?
     А-квадрат снял очки и  стал их протирать.  Без очков вид у  учителя был
растерянный и  грустный.  Словно рыцарь поднял забрало и оказалось,  что под
железом симпатичное человеческое лицо.
     А-квадрат снова нацепил очки, поднялся и заходил по комнате.
     - Я мечтал бы о такой жизни,  как у тебя.  Пару часов в день ты читаешь
книжки, какие нигде не достанешь. Скажу тебе по секрету, что, кроме меня, ты
единственный  читатель  моей  ...   Попутно,   между  прочим,   ты
набираешься знаний по математике и физике. Кое-что осело в твоей голове?
     - Угу, - промычал я.
     - И  потом ты  мне  очень помогаешь.  -  А-квадрат остановился напротив
меня.  -  За это я тебе весьма благодарен. И еще... мне просто хорошо, когда
ты приходишь...
     А-квадрат взлохматил мне волосы. Я поднял голову и уставился на него во
все глаза. Никогда я не слыхал от него таких речей.
     А  учитель,  видно,  спохватился и  тут же  перевел разговор на другое.
Показав на стену, сплошь завешанную чеканкой, он спросил:
     - Как тебе мои новые творения?
     - Здорово!
     Я не мог сдержать восхищения. Чеканку он сделал замечательную. Ну точно
такую в магазинах продают.
     - Хочешь научу? - предложил А-квадрат.
     - Хочу, - тут же согласился я. - А у меня получится?
     - Получится,  -  рассеял  мои  сомнения А-квадрат.  -  Приходи  завтра.
Придешь?
     - Приду, - пообещал я. - А куда вы деваете старые творения?
     А-квадрат расхохотался:
     - Дарю друзьям. У меня много друзей.
     - Я знаю, - сказал я. - Вы их продаете...
     - Продаю,  - не возражал А-квадрат. - Если людям нравится, почему бы не
продать? А ты меня осуждаешь?
     - А вот эту почему не продаете?
     Я  показал на чеканку,  которая висела в  стороне от других,  прямо над
изголовьем.  На  ней  был  изображен лохматый веселый -  рот до  ушей,  хоть
завязочки пришей -  мальчишка, босоногий, в засученных штанинах. Из-за плеча
мальчишки вылетала птица.
     - Потому что это не продается, - глухо ответил учитель и сел в кресло.
     - А почему вы все время один? - спросил я.
     А-квадрат неопределенно хмыкнул.
     - У вас семья есть? - не отставал я.
     - Была, - коротко ответил он.
     - А это сын? - я показал на чеканку.
     - Сын,  -  кивнул он и  стал разглядывать лохматого веселого мальчишку,
как будто видел его в первый раз.
     - А почему он к вам не приходит?
     - Не знаю, - пожал плечами А-квадрат. - Может, потому, почему ты хочешь
от меня уйти...
     Учитель подсел к столику, на котором стоял телефон.
     - Какой номер у бабушки?
     Я сказал.
     А-квадрат набрал номер и, глядя на меня, словно говорил со мной, а не с
бабушкой, сказал в трубку:
     - Елизавета Петровна,  добрый  вечер!  Вас  беспокоит Смелковский.  Как
здоровье?  Рад слышать.  Елизавета Петровна,  у меня к вам не очень приятный
разговор,  к сожалению. Да, он касается Севы. Не волнуйтесь, с ним ничего не
случилось.  Вы  знаете,  после  года  занятий с  ним  я  пришел  к  твердому
убеждению,  что у  мальчика нет ярко выраженных математических способностей.
Ну  что  поделаешь,  не  все становятся учеными.  Вот почему я  считаю,  что
абсолютно нет смысла тратить мое время и ваши деньги.  Послезавтра -  первое
число,  так  вот  с  послезавтра мы  расторгаем наш  договор.  До  свидания,
Елизавета Петровна. Да, надо смотреть правде в глаза.
     Положив трубку на рычаг, А-квадрат спросил:
     - Ты этого хотел?
     - Да, - ответил я. - Вы сказали правду.
     - Нет,   я  соврал,   -  горячо  воскликнул  учитель.  -  У  тебя  есть
способности,  и  через пару лет ты  сам в  этом убедишься.  Но раз ты хочешь
уходить, значит, уходи...
     Я быстро оделся, потоптался в прихожей.
     - До свидания, Александр Александрович.
     - Будь здоров!  -  учитель положил мне руку на плечо. - Завтра придешь?
Научу делать чеканку...
     - Приду, - с легким сердцем пообещал я.
     Я еще не знал,  что не приду к Александру Александровичу ни завтра,  ни
послезавтра, ни послепослезавтра, и даже через неделю не приду. Снова у меня
не будет ни капельки свободного времени. Правда, совсем по другой причине.
     Когда я  сообщил Грише,  что последний учитель сам от  меня отказался и
теперь я вольный человек, мой друг нахмурил брови:
     - Ты поступил необдуманно.
     - Это почему же? - опешил я.
     - Все остальные науки,  верно, ничего не стоят, - рассуждал Гриша, - но
матеша -  очень полезная наука.  Потому что  она  приносит пользу не  только
тебе, но и твоим друзьям.
     Ах,  вот  оно что!  Теперь мне стало понятно,  почему Гриша отговаривал
меня бросать занятия у Александра Александровича. Гриша беспокоился о себе.
     - Не  волнуйся,  -  успокоил я  друга.  -  Моих  знаний  хватит,  чтобы
справиться с любой задачкой для третьего класса...
     - Ну тогда другое дело, - просиял Гриша.
     - А во что мы будем играть?
     Мне не  терпелось поноситься сломя голову по улице.  Я  застоялся,  как
жеребенок в конюшне.
     - Счас придумаем, - небрежно бросил Гриша. - Айда во двор!
     Мы спустились на лифте вниз и выскочили во двор.
     У меня начиналась новая, детская, жизнь.

     До  родительского собрания было  еще  добрых полтора часа,  а  мама уже
стала наряжаться.  Когда она облачилась в  свое самое праздничное платье,  в
котором она  обычно ходит в  театр или  в  гости,  в  спальню заглянул папа.
Увидев мамины приготовления, папа слегка побледнел:
     - Ирина, позволь узнать, куда ты собираешься?
     Не отрывая взгляда от зеркала, у которого она примеривала бусы и откуда
она прекрасно видела папу,  хотя он  стоял у  нее за  спиной,  мама ответила
вопросом на вопрос:
     - А ты куда?
     Папа тоже облачился в  вечерний костюм и сейчас ломал голову,  какой из
его  многочисленных галстуков лучше  всего  подойдет к  нему.  Мамин  вопрос
застал папу врасплох.  Папа растерянно повертел в руках галстуки,  будто они
могли помочь ему найти ответ.
     Папа был человек прямой, и он сказал правду:
     - К Севе на собрание. А ты куда?
     - И я туда же, - невозмутимо ответила мама.
     Она уже надела бусы, поглядела в зеркало и осталась собой довольна.
     Мамино спокойствие и вывело из себя папу.
     - Но послушай, Ирина... - возвысил голос папа.
     - Я слушаю, - еще невозмутимее произнесла мама.
     Папе  надоело  разговаривать с  маминым отражением,  он  стал  рядом  с
зеркалом и посмотрел маме прямо в глаза.
     - Ирина, сегодня моя очередь, - твердо сказал папа.
     - Ну и что? - Маму ничем нельзя было пронять.
     - Если ты помнишь,  -  папа заговорил мягко, но настойчиво, - в прошлый
раз, когда ты вернулась с собрания, ты жаловалась на ужасную духоту.
     - Верно, - согласилась мама. - В школе невыносимо топят.
     - Вот видишь,  -  радостно ухватился папа за мамино согласие.  -  Зачем
тебе снова мучиться? Сегодня пойду я...
     Папа  повернулся к  зеркалу и  стал завязывать синий в  красную полоску
галстук.
     - Но сегодня,  - произнесла мама так, как будто не слышала, что говорил
папа,  -  но сегодня я все предусмотрела. Я надела легкое платье с короткими
рукавами.
     Папины руки задрожали,  галстук не захотел завязываться.  С досады папа
сунул галстук в карман пиджака.
     - Ну хорошо, - собрав всю силу воли, папа заговорил спокойно. - Неужели
тебе не  надоело каждый раз  выслушивать одно и  тоже:  "Ах,  какой ваш  сын
прекрасный-распрекрасный,  он  гордость  и  слава  школы,  спасибо,  большое
спасибо, что воспитали такого сына".
     - Я  вижу,  что  тебе  надоело  слушать,  как  хвалят  твоего  сына,  -
парировала мама.  -  Ну что ж, сегодня я избавлю тебя от этой малоприятной и
скучной обязанности.
     Папа простонал. Он понял, что допустил промах. А мама, воспользовавшись
папиной оплошностью, нанесла ему решительный удар.
     - Целый день крутишься на работе,  устаешь,  как собака, - пожаловалась
она.  -  А вечером за вами убираешь, стираешь, готовишь... Неужели я не имею
права хоть на  несколько минут радости?  Неужели я  не могу пойти к  Севе на
собрание, чтобы услышать, какого прекрасного сына я воспитала?
     Мама  поняла,  что  папа повержен.  Но  насладившись победой,  проявила
великодушие:
     - А почему бы нам не пойти вдвоем на собрание?
     - В самом деле, - обрадовался папа. - Отличная мысль.
     Он достал из кармана синий в красную полоску галстук и в одно мгновение
завязал его.
     Все  кончилось  миром,  и  мама  с  папой  отправились на  родительское
собрание, совершенно не подозревая, что их там ждет.
     Я  захлопнул книжку,  которую вовсе не  читал,  а  лишь делал вид,  что
читаю. Теперь мне не было перед кем притворяться!
     ...Я  могу  во  всех подробностях представить,  как  все  произойдет на
собрании.
     Торжественные и  гордые,  мама с папой усядутся на первую парту,  чтобы
быть поближе к Клавдии Васильевне и чтобы не пропустить мимо ушей ни единого
слова учительницы,  когда она станет хвалить меня.  Маму с  папой не смутит,
что  Клавдия Васильевна чуть  сдержаннее обычного с  ними поздоровается и  с
некоторым укором поглядит на них.
     Упоенные славой,  скорее всего,  мама с  папой ничего не  заметят и  не
почувствуют, что гроза надвигается.
     Первый  гром  среди  ясного неба  грянет в  ту  минуту,  когда  Клавдия
Васильевна,  вместо того чтобы восхвалять их  удивительного сыночка,  начнет
превозносить Люду Тисович, которая всегда шла второй, следом за мной.
     Но уверенность во мне так велика,  что мама с папой решат,  что Клавдия
Васильевна просто  изменила  своему  принципу  и  самое  интересное оставила
напоследок.
     Тут они не ошибутся. И правда, самое потрясающее произойдет в конце.
     Подробно рассказав об  успехах  тех,  кто  получил пятерки и  четверки,
Клавдия  Васильевна скороговоркой сообщит  о  двоечниках и  лентяях.  Почему
скороговоркой?  Да потому, что родители двоечников и лентяев, как обычно, не
пришли на собрание и некому было слушать,  какие не очень хорошие дети у них
растут.
     И вот настал мой черед.
     Я даже зажмурился,  потому что все представил себе так ярко, словно сам
сидел вместо мамы с папой на родительском собрании.
     Клавдия  Васильевна откашляется,  наберет побольше воздуха и,  наконец,
произнесет:
     - А теперь о Соколове. Я не знаю, что с ним произошло. За последние две
недели Сева получил столько двоек и  троек,  сколько не  получал за всю свою
жизнь.  Я не знаю также,  что случилось с Севиными родителями. Я передавала,
чтобы они зашли в школу, неоднократно писала в дневнике, но все впустую...
     И  тут  мама с  папой вспомнят,  что уже с  месяц они не  заглядывали в
дневник сына.  А  чего заглядывать?  Чтобы в  сотый раз полюбоваться на  мои
пятерки?
     Правда,  пятерок давно  не  было.  Все  мое  время  поглощала борьба  с
учителями, и я перестал делать уроки.
     Заглянув случайно в  мою  тетрадку,  Клавдия  Васильевна ахнула.  Целую
неделю я не выполнял домашних заданий.  Тогда Клавдия Васильевна и произвела
первую запись в моем дневнике.  А мама с папой, как известно, не заглянули в
дневник.
     Но самое ужасное произошло на открытом уроке.  Как вы помните, открытый
урок  -  это  был  единственный урок,  на  котором  Клавдия  Васильевна меня
вызывала.  Я  вышел к доске,  глянул на задачку и не узнал ее.  Просто таких
задачек я  никогда не решал.  Ребята,  наверное,  решали,  а я сидел и читал
книгу. Я начал соображать, как же к ней подступиться.
     А  мне надо было не думать,  а  быстро решать.  Я  стал мямлить,  нести
какую-то чепуху,  словно я не Всеволод Соколов,  гордость и слава школы,  а,
например, Ситников.
     Девочки,  не  сводившие  с  меня  восхищенных  глаз,  в  это  мгновение
решительно и бесповоротно выбросили меня из своих сердец.
     А Клавдия Васильевна посадила меня на место и поставила двойку.
     Наверное,  про все про это учительница рассказала на собрании. А может,
и не рассказывала.
     Просто  мое  воображение отказалось  дальше  работать.  Я  уже  не  мог
представить,  что говорили в оправдание мои родители, какими глазами глядели
на  них другие родители и  что еще сказала Клавдия Васильевна.  Мои фантазии
были  прерваны  вторжением грубой  реальности.  Мама  с  папой  вернулись  с
родительского собрания.
     На папу было больно смотреть. Таким подавленным я никогда его не видел.
Ну, может, лишь в те дни, когда проигрывала его любимая команда.
     Против ожидания,  мама была спокойна.  Она лишь бросила на меня гневный
взгляд, от которого я весь сжался:
     - Разговор отложим на завтра, а сейчас иди спать.
     В  постели я  долго ворочался.  Ничего не  поделаешь -  за свободу надо
платить дорогой ценой.
     Ну  теперь маму с  папой калачом не  заманишь на родительское собрание.
Теперь в  нашей  семье будет так,  как  в  некоторых семьях.  Там  поступают
двояко.  Или никто из родителей не идет на собрание, хотя кто-то из них идти
должен,  потому что  собрание называется родительским.  Или  родители вместо
себя посылают бабушку,  дедушку,  а то и хуже того - старшего брата, старшую
сестру ученика,  хотя  они  никакого права не  имеют приходить на  собрание,
которое называется родительским.

     Я открыл дверь,  и у меня испуганно забилось сердце. В доме было ужасно
тихо.  Ни в одной из комнат не горел свет,  хотя за окном сгущались сумерки.
Может, родители куда-нибудь ушли?
     На цыпочках я  пробрался по коридору,  заглянул в большую комнату,  и у
меня еще сильнее застучало сердце.
     В  комнате были  мама  с  папой и  бабушка с  дедушкой.  В  сумерках не
очень-то разберешь,  но я увидел,  что сидели они,  поникнув головами,  явно
чем-то опечаленные.
     - Что случилось? - громко спросил я. - Почему вы не включаете свет?
     Мама с  папой и  бабушка с  дедушкой вздрогнули,  зашевелились,  но  не
сказали ни слова. Наконец дедушка подал голос:
     - А и правда, Сева, зажги свет.
     Я  щелкнул  кнопкой  выключателя.   От  яркого  света  мама  и  бабушка
зажмурились,  папа  прикрыл ладонью глаза,  а  дедушка расплылся в  улыбке и
радостно потер рукой лысину. Дедушка любил, когда светло.
     Но если они все дома, то выходит, что с ними ничего не случилось. Ну, а
все-таки, что произошло?
     - Итак,  у тебя нет никаких талантов?! - то ли спросила, то ли сообщила
мама.
     - Ну,  отец,  не  ждал я  от  тебя такого финта,  -  папа страдальчески
сморщился,  как будто пропустил левый прямой в челюсть.  -  Знаешь,  как это
называется? Удар ниже пояса.
     - Столько потрачено сил и денег,  -  бабушка всплеснула руками. - И все
насмарку.
     Фу,  гора с плеч.  Значит,  все живы-здоровы... Теперь все понятно. Мои
учителя  сообщили  моим  родным,  что  я  никакой  не  вундеркинд,  а  самый
обыкновенный третьеклассник,  каких  хоть  пруд  пруди или  набирай класс за
классом.
     Я  достаточно хорошо знал моих учителей и  потому мог представить,  как
все произошло.
     Валентина Михайловна,  которая  разрывалась между  учениками и  больной
Юлей, вероятней всего, позвонила и сказала:
     - У  Севы  очень  средние данные.  Я  пыталась развить его  слух,  есть
сдвиги,  но весьма скромные. Сева перегружен занятиями, поэтому освобождение
от музыки пойдет ему лишь на пользу.
     Лев Семенович договорился с моей помощью о дне и часе, когда его сможет
принять бабушка.  В  назначенное время  он  явился -  строгий черный костюм,
галстук-бабочка трепещет под кадыком,  бледное, оттого и более торжественное
лицо.
     - Как ни грустно сознавать, - произнес, вполне вероятно, Лев Семенович,
- но на старости лет я потерпел фиаско. В одну реку нельзя войти дважды, как
справедливо утверждали древние.  Дар педагога, учителя - дар бесценный, и не
каждому дано им владеть, поэтому позвольте мне откланяться.
     Лев Семенович шаркнул ножкой,  а рукой сделал такое движение, как будто
галантно помахал широкополой шляпой с перьями.
     Бабушка  долго  и  мучительно соображала,  в  чем  смысл  слов  старого
дипломата, а потом робко призналась:
     - Лев   Семенович,   дорогой,   я   ничего  не   понимаю...   Объясните
по-человечески...
     Я представляю,  как расстроился учитель. Ему казалось, что он выразился
изящно,  а теперь приходилось обыкновенными словами растолковывать то, что и
так всем ясно.
     - Милая  Елизавета Петровна,  что  тут  непонятного?  Просто-напросто я
оказался никудышным учителем.  Я  не  только  ничему не  научил Севу,  но  я
разучил,  отучил его от того,  что он знал. Севины знания английского сейчас
ниже,  чем они были тогда,  когда я  стал с  ним заниматься.  Теперь вам все
ясно?
     Бабушка кивнула. Теперь ей было все ясно.
     Пожелав бабушке крепкого здоровья, а мне - настоящих учителей и больших
успехов, Лев Семенович удалился.
     А  перед визитом старого дипломата был телефонный звонок от  Александра
Александровича.
     А  еще раньше я  чуть не утонул в  бассейне,  и о занятиях плаванием не
могло быть и речи.
     И  что же получается?  Была у  меня куча учителей,  а теперь ни одного.
Можно  кричать "ура".  Но  почему  такое  уныние  среди  моих  родных?  Надо
радоваться, а не печалиться.
     - Столько надежд мы на тебя возлагали, - мечтательно протянула бабушка.
- Я думала, доживу до того счастливого дня, когда тебя покажут по телевизору
и о тебе все заговорят... Нет, не доживу...
     И правда,  столько учителей со мной занималось, и все напрасно. Бабушка
так на меня надеялась,  а я ее подвел. И мама с папой надеялись, и я тоже их
подвел.  Один дедушка на  меня не  возлагал своих надежд.  Хорошо,  что хоть
дедушку не подвел.
     - Может,   с   горем   пополам  окончит  восемь  классов  и   пойдет  в
слесари-водопроводчики,  они прилично зарабатывают.  -  Мама, как всегда, не
поддавалась всеобщей панике.  - Впрочем, блестящее будущее водопроводчика не
для тебя - на двоечках да троечках далеко не уедешь.
     - Тогда  уж  лучше  в  футболисты,  -  воспрянул духом папа.  -  Или  в
хоккеисты... Заграничные поездки и все такое прочее...
     Я понимал, что у моих родных произошло крушение надежд.
     Но при чем тут я?  Таких,  как я, миллионы мальчишек и тысячи девчонок.
Но их родители не мучают.
     Ну что я им сделал? Почему они глядят на меня, как на прокаженного?
     Я повернулся и ушел к себе в комнату.
     Если говорить честно,  я  страшно огорчился,  что  у  меня нет  никаких
талантов.  То  есть мне,  конечно,  ужасно надоело быть вундеркиндом,  но  в
глубине души я  надеялся,  что хоть какой-нибудь завалящий талантишко у меня
отыщется. Не отыскался. Оказалось, что ровным счетом ничего... В общем, нуль
без палочки.
     Я упал на тахту и уткнулся лицом в подушку.
     Вдруг чья-то рука коснулась моего плеча. Я обернулся - дедушка.
     - Ты чего тут разлеживаешься?  - сердито спросил дедушка. - Мы опоздать
можем.
     - Куда? - пробурчал я.
     - А это ты видел?
     Дедушка помахал перед моим носом билетами в кино. Билеты были настоящие
- синие с чернильными штампами.
     - На что? - я приподнялся и сел на тахте.
     - На Чарли Чаплина, - объявил громогласно дедушка.
     И мне показалось, что сейчас дверь отворится и в комнату влетит смешной
и грустный человек, похожий на мальчишку.
     Вскоре я  сидел вместе с  дедушкой в темном зрительном зале и визжал от
хохота,  глядя  на  приключения Чарли Чаплина -  золотоискателя.  А  когда я
вспомнил,  что завтра после школы мы встречаемся с  Гришей,  я напрочь забыл
все огорчения сегодняшнего дня.

     По-мальчишечьи весело,  будто заложив два пальца в рот,  свистел ветер.
Мороз кусал нос  и  щеки.  Снег скрипел под ногами,  как новые неразношенные
ботинки.  Сжимая в  руке автомат,  я  крался следом за  Гришей.  Автомат был
пластмассовый, ствол красного цвета, а приклад - черного.
     Гриша в правой руке держал пистолет,  а в левой - сразу два поводка, на
которых были  его  собачки -  Уголек и  Кнопка.  Собаки то  тянули в  разные
стороны, то бежали рядом.
     Гриша шипел на них:
     - Тише, черти, мы на вражеской территории...
     Но  собаки не  хотели понимать,  что они на войне.  Они были рады,  что
Гриша вывел их  на прогулку после долгого заточения.  Почуяв волю,  Уголек и
Кнопка радостно лаяли и носились по снегу.
     - Закрой им рот, - попросил я. - Они нас выдадут...
     - Что я  с ними могу поделать?  -  расстроился Гриша.  -  Они совсем не
умеют в войну играть.
     Крадучись,  мы  обошли вокруг дома.  Наших  противников нигде не  было.
Ничего удивительного, услышав Гришиных собак, они надежно спрятались.
     - Собаки  нарочно  подыгрывают  противнику,  -  рассердился  я.  -  Они
предупреждают его о нашем появлении...
     - Тоже скажешь, - обиделся за собак Гриша. - Сам топает, как слон. Тебя
за сто километров слышно.
     Я не успел ничего ответить Грише, потому что в ту же минуту застрекотал
автомат и следом за ним раздался мальчишеский голос:
     - Падай, падай! Почему ты не падаешь? Ты же убитый...
     Я растерянно глянул на Гришу. Мой друг застонал, гримаса боли искривила
его лицо. Он прижал обе руки к груди, стараясь закрыть рану, и стал медленно
оседать вниз.  Последний раз вскрикнув,  он  растянулся на  снегу,  картинно
разбросав руки.
     - А ты чего не падаешь? Падай, падай, - как заведенный, повторял Андрей
- мальчишка, у которого не было двух передних зубов, - то ли сами выпали, то
ли потерял на войне.
     Я  отмахнулся от него и  от двух его друзей,  которые вовсю строчили по
нас из автоматов.  Умереть так здорово,  как Гриша, я все равно бы не сумел.
Так красиво умирают только в кино. А чего зря валяться в снегу?!
     Увидев,  что их  хозяин лежит неподвижно и  не подает никаких признаков
жизни,  собаки завыли.  Они хватались зубами за  Гришину одежду,  тянули изо
всех сил, пытаясь поднять своего повелителя.
     - Падай,  падай,  -  истошно  вопил  Андрей.  -  Гришка,  скажи  своему
вундеркинду, что он убит...
     И тут случилось невероятное. Зарычав, Уголек и Кнопка бросились в атаку
на наших врагов. Андрей стал отбиваться от собак, а те рычали и пытались его
укусить. А два его друга со всех ног кинулись наутек.
     - Гришка,  - закричал Андрей, увертываясь от собак. - Скажи им, что это
нечестно.
     Гриша  сел  на  снегу,  свистнул.  Собаки  оставили в  покое  Андрея  и
бросились на зов своего хозяина. Гриша обнял ошалевших от радости собак.
     - Ладно,  ваша взяла.  -  Мой друг поднялся на ноги. - Может, еще разок
сыграем?
     - Сыграем,  - согласился Андрей. - Только, чур, мы снова прячемся... Мы
ж победили...
     Друзья Андрея осторожно стали приближаться к нам.
     Гриша взял Уголька на руки и подошел к Андрею:
     - Давайте договоримся, через дорогу не переходить.
     На  всякий случай Андрей отодвинулся от  Уголька,  но  я  заметил,  как
Уголек успел зубами схватить пуговицу на пальто нашего противника.
     - Не  будем,  -  кивнул  Андрей и  скомандовал своим  друзьям:  -  Айда
прятаться.
     Когда они убежали, Гриша спросил у меня:
     - А ты чего не падал? Если убили, надо падать... Такое правило...
     - Прямо в снег? - удивился я.
     - Прямо. А что? Снег мягкий.
     - Собак ты отведи в  подвал,  -  посоветовал я  Грише.  -  Из-за них мы
проиграли.
     - Ни  в  коем  случае,  -  решительно замотал  головой мой  друг.  -  А
проиграли мы из-за себя, а не из-за них... С ними мы сейчас выиграем...
     Я хмыкнул. Ну Гриша! Без своих собачек пяти минут прожить не может.
     Неожиданно Уголек вырвался из Гришиных рук и спрыгнул на снег. Шерсть у
него взъерошилась,  он зарычал,  а  потом припустил со всех лап к  соседнему
пятиэтажному дому.  Проваливаясь с головой в снег,  Кнопка побежала за своим
приятелем.
     - За мной!  -  крикнул Гриша и, взрывая ногами снег, скатился по склону
вниз к пятиэтажному дому.
     Поколебавшись секунду,  я  плюхнулся на снег и  съехал вслед за Гришей.
Что случилось с собаками? Куда они помчались?
     Обогнув дом,  я догнал Гришу на детской площадке.  Мой друг оглядывался
по сторонам.
     - Где они?
     - Кто? - не понял я.
     - Да собаки. - Гриша не мог стоять, от нетерпения переминался с ноги на
ногу. - Не слышишь?
     - Не слышу, - повертел я головой. - А чего они побежали?
     - За Андреем,  - подмигнул мне Гриша. - Ты видал, что Уголек куснул его
пуговицу?  Раз куснул,  значит,  понюхал...  Теперь Андрей от  нас не уйдет.
Военная хитрость, понял?
     Ну и Гриша! С ним не пропадешь. Теперь я ни капельки не сомневался, что
мы  победим.  Куда бы  Андрей и  его ребята ни  спрятались,  наши собачки их
найдут, они их из-под снега достанут.
     Будто в подтверждение моих мыслей, раздался лай.
     - Это они! - радостно крикнул Гриша. - За мной!
     Мы кинулись к  детскому саду,  перелезли через ограду,  промчались мимо
малышей,  которые сидели с воспитательницей в беседке. Малыши перепугались и
затихли.  А  мы  снова перебрались через ограду,  но  уже на противоположной
стороне.
     Лай раздавался возле овощного магазина. Мы понеслись туда. Перепрыгивая
через пустые ящики,  разбросанные прямо на  снегу,  мы дважды обежали вокруг
магазина. Ни Андрея с друзьями, ни собачек нигде не было.
     Снова послышался лай.  Мы  побежали и  вскоре очутились на дороге.  Лай
доносился из парка, который был на той стороне дороги.
     Мы  остановились,  пропуская машины.  Выбирали  удобный  момент,  чтобы
преодолеть препятствие.
     - Они нарушили обещание,  - тяжело дыша, проговорил я, - и спрятались в
парке.
     - Сейчас мы их оттуда выкурим,  - не унывал Гриша. - Но когда же машины
пройдут?
     Тяжело урча на подъеме,  мимо нас шли грузовики.  Пробегали легковушки.
Неторопливо плыли троллейбусы.
     Мы  не  вытерпели и  проскользнули между  машинами  на  противоположную
сторону улицы.  Не сбавляя скорости, побежали по аллее парка. Лай уводил нас
все дальше и дальше.
     Наконец  парк   окончился.   Прямо  перед  нами  на   горку  взбирались
разноцветные дома.  Здесь мы остановились.  Лая не было слышно, да и забрели
мы далеко от своего дома.
     У меня впервые закралось сомнение: а за нашими ли собаками мы все время
мчались, высунув языки? Может, за другими? Вон их сколько в каждом дворе.
     Недалеко от нас остановился автобус. Из него высыпали люди. Я рассеянно
глянул на них. И вдруг одна женщина радостно кинулась ко мне.
     - Здравствуй, Сева! Как я рада тебя видеть!
     Я узнал Янину Станиславовну, моего бывшего тренера по плаванию.
     - Здравствуйте!
     Я тоже обрадовался, что ее вижу.
     - Как ты поживаешь?  -  взяв за плечи, Янина Станиславовна поворачивала
меня туда-сюда.
     - Хорошо, - ответил я. - А как вы?
     - Нормально, - сказала Янина Станиславовна.
     Гриша дернул меня за рукав.  Мол, кончай разговоры, бежим дальше, время
не ждет.
     Но я уже спросил:
     - Как там ребята? Как Игорь?
     - Я их давно не видела, - ответила Янина Станиславовна.
     - Почему?
     - Я уже не работаю в бассейне, - призналась Янина Станиславовна.
     - Почему? - снова спросил я и внезапно догадался: - Из-за меня?
     - Нет,  что  ты!  -  решительно вскинула голову Янина Станиславовна.  -
Наверное, это не мое призвание - быть тренером.
     Она  стояла передо мной,  совсем немного выше  меня,  очень  похожая на
девчонку.
     И  вдруг она мне показалась ужасно маленькой и  беззащитной.  А  я себе
показался  ну  прямо-таки  великаном,  которому  достаточно только  мизинцем
шевельнуть, чтобы спасти Янину Станиславовну.
     - Ты,  значит,  после того...  -  Янина Станиславовна замялась, - после
того случая в бассейн не ходить?
     - Нет, - сказал я. - А где вы теперь работаете?
     - В школе,  учителем физкультуры, - ответила Янина Станиславовна. - Ну,
будь здоров, Сева.
     - До свидания, Янина Станиславовна.
     Я  стоял и  смотрел,  как  она  быстро идет  по  улице.  Ну  совсем как
девчонка, которая торопится домой из школы.
     Нет,  это из-за  меня она больше не работает в  бассейне.  Конечно,  ее
ученик, то есть я, чуть не утонул, как же ей можно доверить жизнь детей? Так
говорила бабушка. Так, наверное, подумал и директор бассейна.
     - Сколько ты стоять будешь?  -  налетел на меня Гриша.  - Из-за тебя мы
след потеряли...
     - А ты уверен, что мы за твоим Угольком бежали? - напрямик спросил я.
     - Не уверен, - Гриша почесал затылок.
     И я понял,  что он давно сомневается,  по верному ли следу мы бежим, но
просто не хочет признать, что собаки его подвели.
     - А чего ты с этой теткой разболтался? - сердито спросил Гриша.
     - Она не тетка, - ответил я. - Она - мой тренер по плаванию.
     - А-а, - ухмыльнулся Гриша, - так это ты из-за нее чуть не утоп?
     - Это из-за тебя я чуть не утоп, - разозлился я.
     - Сам же просил - помоги да помоги, - пожал плечами Гриша. - Я и помог.
     - А ее из-за меня прогнали с работы, - расстроился я.
     - Ну и правильно сделали,  -  сказал Гриша.  -  Если каждый день начнут
топиться, знаешь, что будет?
     - Нет,  неправильно,  несправедливо,  -  кричал  я.  -  Неужели  ты  не
понимаешь?
     Гриша поглядел на меня с удивлением и миролюбиво сказал:
     - Пусть несправедливо,  но теперь ничего не исправишь.  И потом,  какое
тебе дело до нее. Ты в бассейн не ходишь, и все.
     - Это я виноват,  -  упрямо повторял я.  -  Из-за меня она не работает.
Понимаешь?
     - Понимаю, - наконец дошло до Гриши. - Но что ты можешь сделать?
     - Не знаю, - выдохнул я.
     - А я знаю,  -  ответил Гриша.  -  Ничего ты не можешь сделать. Поехали
лучше домой. Я думаю, что мои собачки ждут меня не дождутся.
     Мы перешли на другую сторону улицы и  сели в автобус.  Пока мы гонялись
за невидимыми собаками,  успело стемнеть.  А  когда мы добрались домой,  был
поздний вечер.
     Гриша оказался прав. У подъезда его ждали собачки. Они тихо скулили.
     Сперва Гриша собирался им  устроить выволочку за то,  что они заставили
нас понапрасну бегать за  собой.  Но  Уголек и  Кнопка с  такой неподдельной
радостью встретили своего повелителя,  что Гриша, растрогавшись, сменил гнев
на милость.
     - Небось,  за кошкой гонялись?  - пробурчал Гриша для порядка. - А надо
было за кем? За Андреем. Эх вы, следопыты.
     Наших противников нигде не было видно.  Они,  наверное,  уже первые сны
видели.
     Гриша повел своих собачек в подвал - укладывать спать.
     Я поднялся на лифте домой.
     Родители еще не спали.  Папа боролся со сном в кресле перед выключенным
телевизором. Мама сама с собой играла в карты на диване.
     Вообще,  с  тех  пор как я  стал обыкновенным ребенком,  папа и  мама с
нетерпением ждали  меня  домой,  беспокоились,  когда я  долго не  приходил.
Раньше они считали,  что со мной все в порядке.  Теперь они волновались, как
бы со мной чего не случилось.
     - Ну,  снова пришел весь  мокрый,  хоть выкручивай,  -  сердито сказала
мама.
     Папа открыл глаза и с иронией произнес:
     - Но зато он счастлив.
     Усталость вдруг навалилась на меня с такой силой, что мне лень было рот
раскрыть. Я только кивнул, соглашаясь со всем, что говорят родители, сбросил
мокрую одежду и нырнул в постель.
     Тут усталость припечатала меня на обе лопатки к кровати, и я провалился
куда-то глубоко-глубоко.

     Мы с Гришей гоняли на улице с утра до вечера. Теперь у меня были уже не
жалкие два часа свободного времени, а целые дни свободного времени.
     Но  иногда я  отключался.  Вокруг меня все исчезало,  все пропадало.  И
неожиданно  передо  мной  появлялись  лица  Янины  Станиславовны,  Валентины
Михайловны и Льва Семеновича. У всех у них был такой несчастный вид, что мне
хотелось реветь.
     Я чувствовал, что всем им причинил боль.
     Я  зажмуривал глаза,  чтобы не  видеть их лиц.  Но получалось наоборот.
Когда я зажмуривал глаза,  я видел лица моих учителей еще лучше,  ярче,  как
будто они стояли совсем рядом и глядели на меня в упор.
     - Ты чего стоишь, как столб? - крикнул Гриша. - Я тебе дал пас, а ты?
     Я очнулся.  Оказалось,  что я стою посреди площадки. Я махаю клюшкой, а
шайба уже у нас в воротах.
     Команда соперников вопит от радости и хохочет надо мной. И наша команда
от огорчения готова меня съесть вместе с клюшкой.
     - Я задумался, - тихо сказал я и почувствовал, как запылали мои щеки.
     Хорошо,  что на дворе стоит мороз,  я  разрумянился от игры,  и  потому
никто из ребят не заметил, что я покраснел.
     - Начинаем с центра, - кричит Гриша.
     Мы играем в хоккей.  У нас все настоящее, как у настоящих хоккеистов. У
нас настоящая площадка, правда, поменьше, чем у мастеров, настоящий лед (это
точно!),  почти настоящая форма.  Только вместо шлемов -  зимние шапки. Если
упадешь на лед, шапка тоже неплохо предохраняет голову.
     Играем мы без коньков и без судей. Так интереснее.
     Я снова получаю пас от Гриши, обматываю одного игрока, ко мне бросается
защитник.   Но  я  вижу,  что  Гриша  оказался  неприкрытым  у  самых  ворот
противника. Я проталкиваю шайбу другу. Тот забрасывает ее в ворота.
     Нас с Гришей окружают ребята.  Меня тормошат, хлопают по плечу, пихают,
нахлобучивают шапку на глаза.
     Я  вижу,  как сияет Гриша.  Он  что-то кричит мне.  Но из-за шума я  не
разбираю слов. Да что там разбирать, и так все ясно. Гриша доволен мной.
     Команда соперников начинает с центра и бросается в атаку.
     А передо мной вдруг всплыло грустное лицо Льва Семеновича,  и я услышал
его  голос:  "Молодой человек,  вы  играете отлично.  Но  у  вас  есть  один
недостаток - вы избегаете силовой борьбы. А без силовых приемов с канадскими
профессионалами на  равных не  сыграешь.  Сейчас я  вам продемонстрирую один
силовой прием. Глядите внимательно..."
     Я  загляделся на  Льва Семеновича и  сам растянулся на льду.  Надо мной
склонился разгневанный Гриша:
     - Опять задумался?
     - Нет.  -  Я ощупал голову,  на которой не было шапки.  -  Я,  кажется,
получил травму.
     - Смена! - крикнул Гриша.
     Из-за  деревянной перегородки с  клюшкой наперевес выскочил заждавшийся
мальчишка в  рыжей шапке-ушанке.  Вместе с Гришей они помогли мне подняться,
на клюшке подали шапку. Я надел шапку и ушел с площадки.
     У нас смены не как в настоящем хоккее -  на одну-полторы минуты.  У нас
как сменили, так уж до конца игры.
     Теперь я  гляжу,  как играют мои товарищи,  и могу думать о чем угодно.
Вновь передо мной возникает Лев Семенович.
     "Все было превосходно,  молодой человек,  - восклицает учитель, потирая
руки.  -  Однако вы поторопились пойти на сближение с  соперником,  потеряли
равновесие и потому упали. Вот поглядели бы вы, как выполняет силовые приемы
мой ученик Роберт Полозов".
     Стоп, спохватился я, Роберт Полозов. Как я о нем раньше не подумал. Это
же идея.
     Как раз окончился матч,  болельщики окружили Гришу и нашу команду.  Мой
друг силился выглядеть серьезным, но улыбка распирала его щеки.
     Я сразу догадался: мы выиграли.
     По дороге домой я посвятил Гришу в свой план.
     - А зачем это тебе? - удивился Гриша.
     - Понимаешь, он расстроился, огорчился, - стал объяснять я. - А ведь он
уже пенсионер, старый человек, у него больное сердце... Понимаешь?
     - Не понимаю, - покачал головой Гриша.
     - Ну какой ты непонятливый,  - рассердился я. - Если у человека больное
сердце, с ним в любую минуту может случиться беда...
     - Это я понимаю, - перебил меня Гриша. - Я тебя не понимаю.
     - Почему?
     - Ты  так  хотел  избавиться  от  своих  учителей,  называл  их  своими
мучителями...
     - Не называл, - сказал я.
     - Называл, - упрямо стоял на своем Гриша.
     - Ну скажи, скажи, когда называл?
     Гриша засопел,  наморщил лоб,  но  не мог вспомнить,  чтобы я  хоть раз
плохо называл своих учителей.
     - Ладно,  не называл,  - согласился Гриша. - Но думал о них так и хотел
избавиться от них...
     Тут уж я ничего не мог сказать.
     - А  что теперь получается?  -  спросил меня и  себя Гриша и мне и себе
ответил: - Теперь ты их жалеешь и хочешь, чтобы все началось сначала.
     - Я не хочу,  чтобы все началось сначала,  -  разозлился я. - Как ты не
понимаешь?
     - Тогда чего же ты хочешь? - спросил Гриша.
     Вот парень, толковал ему, растолковывал, а он ничего не понял.
     - Если бы ты был на моем месте, ты бы пожалел их? - спросил я.
     - И не подумал бы, - покачал головой Гриша. - Они тебя жалели?
     - Жалели,  -  поразмыслив,  сказал я.  -  Ты придумал, как помочь Янине
Станиславовне?
     - Дело безнадежное, - вздохнул Гриша.
     - Тогда я  пойду к  директору бассейна и поговорю с ним,  как мужчина с
мужчиной, - выпалил я.
     - Иди,  -  скривился Гриша.  -  Ох,  и тяжело с вами,  вундеркиндами...
Слушай, ты уроки сделал?
     - Сделал, - ответил я.
     - Тогда я сейчас к тебе зайду, - обрадовался Гриша.
     Я  пришел домой и  твердо решил -  сегодня ни  за  что не буду за Гришу
решать математику.  Просто надоело.  Разве Гриша ничего не соображает?  Нет,
ему просто лень шевелить мозгами. Нашел мягкотелого вундеркинда, списывает и
живет себе припеваючи. А когда его просишь помочь, он задает тысячи вопросов
и палец о палец не хочет ударить.
     Дождавшись,  когда  Гриша раскрыл тетрадь и  вопросительно уставился на
меня, мол, подавай матешу, я спросил напрямик:
     - А  ты  почему сам не можешь решить?  Тебе что-нибудь непонятно?  Что?
я объясню.
     - Что  с  тобой сегодня?  -  опешил Гриша.  -  А-а,  догадываюсь...  Ты
ударился головой об лед, и теперь у тебя мозги набекрень?
     - А ты когда ударился, что простую задачку решить не можешь?
     Гриша почувствовал,  что на сей раз "скатать матешу" ему не удастся,  и
буркнул:
     - Объясняй, только сначала...
     Я вспомнил, как поступал Александр Александрович, когда хотел проверить
потолок -  то есть уровень знаний.  Я дал Грише задачку, которую мы решали в
первой  четверти,   а  сейчас  уже  бежала  к  финишу  третья  четверть.   Я
догадывался,  что  уровень Гриши будет где-то  около нуля.  Оказалось,  ниже
нуля.
     Но  как  и  Александр  Александрович,  я  не  терял  присутствия  духа.
Набравшись терпения,  я  стал объяснять Грише.  Наконец он одолел задачку из
первой четверти.
     По лицу моего друга поплыла улыбка.  Он был счастлив,  словно во второй
раз выиграл хоккейный матч.
     - Слушай, а ты, наверное, и вправду вундеркинд?

     Я  нажал  на  ручку.   Дверь,  на  которой  висела  табличка  "Директор
бассейна",  не поддавалась.  Если дверь не открывается,  значит,  в кабинете
никого нет. Ладно, приду завтра. Или послезавтра.
     Нет,  сказал я самому себе,  ни завтра,  ни послезавтра, а сегодня. Раз
пришел,  сиди и  жди.  До победного конца.  Мне сегодня очень нужен победный
конец.
     Мимо  меня  быстро прошел высокий широкоплечий человек.  Его  холодные,
словно  замерзшие  глаза  равнодушно  скользнули  по  мне.  Я  подхватился -
директор!
     Но  прежде чем я  успел раскрыть рот,  директор открыл дверь и  исчез в
кабинете. Эта неудача меня не расстроила, наоборот, придала храбрости.
     Я распахнул дверь кабинета и с порога решительно произнес:
     - Здравствуйте, мне необходимо с вами поговорить.
     Сидя за столом,  директор некоторое время внимательно изучал меня с ног
до  головы.  Я  сразу  вспомнил,  как  он  недавно  говорил  обо  мне  Янине
Станиславовне: "Ноги коротковаты".
     - Вообще-то  я  занят.  -  Директор провел  ладонью над  седым  ежиком,
показывая этим, что дел у него выше головы.
     - Я на пять минут,  -  торопливо сказал я и закрыл за собой дверь.  - У
меня очень важное дело.
     - Хорошо, - сдался директор. - Только покороче.
     - Вы  уволили  Янину  Станиславовну,  это  несправедливо,  она  хороший
тренер,  она ни в  чем не виновата,  один я  во всем виноват,  -  выпалил я,
приблизившись вплотную к столу директора.
     Спокойствие не покинуло директора,  но в его замерзших глазах появилось
любопытство.
     - А, так ты тот самый, который едва...
     - ...не утонул, - подтвердил я его догадку.
     - Верно,  не утонул,  -  согласился директор.  -  Но мог. И если бы это
случилось,  виноваты были бы мы с Яниной Станиславовной.  Я -  как директор,
она  -  как тренер.  Янина Станиславовна,  кстати,  это прекрасно поняла.  И
попросила меня,  чтобы я ее освободил от работы.  Я ее не увольнял, она сама
ушла.
     - Но она ни в  чем не виновата,  -  упрямо повторял я.  -  Я  сам хотел
утонуть.
     - Почему? - не понял директор.
     - То есть я не хотел утонуть, - запутался я. - Я хотел сделать вид, что
тону, и чуть не утонул на самом деле.
     - Но зачем тебе это понадобилось?
     В голове директора никак не укладывалось то, что я говорил.
     - Я не хотел ходить в бассейн,  -  растолковывал я. - И я подумал, если
сделаю вид,  что тону,  меня на  пушечный выстрел к  бассейну не  подпустят.
Теперь вы понимаете,  что Янина Станиславовна ни в  чем не виновата.  Один я
виноват.
     Директор сперва сидел неподвижно. Вдруг его плечи задергались, все тело
затряслось,  а  изо рта стали вылетать какие-то  "кхе" да  "кха".  Наверное,
директор сдерживался, чтобы не расхохотаться. Значит, ему было смешно, что я
чуть не утонул, а Янину Станиславовну ни за что ни про что уволили?
     - Неужели ты думаешь,  что тебе кто-нибудь поверит?  - Директор овладел
собой. - Значит, ты собирался утонуть, потому что не хотел ходить в бассейн?
Нет,  этому никто не поверит,  а  все в  один голос скажут -  виновата Янина
Станиславовна.
     - Вы войдите в мое положение,  -  я едва не кричал. - Кроме того, что я
ходил в школу,  я занимался музыкой,  математикой, английским и плаванием. Я
света белого не видел.  И потому я решил избавиться от бассейна,  чтобы жить
по-человечески, то есть как все мальчишки живут.
     - Интересно, чтобы жить, он захотел утопиться, - хмыкнул директор.
     Определенно я  его  забавлял.  Его  холодные глаза  отогрелись,  ожили.
Может, он не успел еще сегодня искупаться в бассейне?
     - Но я же понарошке,  -  надрывался я.  -  А на самом деле я и не думал
топиться.
     Нет,  я совершенно ничего не мог объяснить директору.  Он меня не хотел
понимать.
     - Хорошо,  допустим,  я  войду в  твое положение,  стану на  твою точку
зрения.
     Директор вышел из-за стола и  стал со мною рядом.  Поглядел внимательно
на кресло,  в  котором только что сидел.  Поглядел точно так,  как я недавно
смотрел на него. Тогда я понял, что он и вправду стал на мою точку зрения.
     - Садись, - вдруг предложил мне директор. - Чего ты стоишь?
     Я опустился на стул, директор уселся напротив.
     - Допустим,  я стану на твою точку зрения,  -  повторил директор.  - Но
ведь ни  у  кого из учителей ты не тонул.  На музыке ты не захлебывался,  на
английском ты не шел ко дну, на математике ты не пускал пузыри? Верно?
     Что верно, то верно. Я согласился с директором.
     - Значит,  -  подхватил он,  - задумав утонуть в бассейне, ты тем самым
хотел подчеркнуть,  что тебе очень не по душе тренер.  И  поэтому я поступил
правильно, уволив Янину Станиславовну.
     - Нет,  неправильно,  - крикнул я. - Ну как, скажите, пожалуйста, я мог
утонуть на английском?
     - При желании все можно, - уклончиво ответил директор.
     - Но  как?  -  не  отставал я  от него.  -  Я  ходил на занятия ко Льву
Семеновичу домой. Где я мог там утонуть? В ванной, что ли?
     - Балкон у твоего англичанина есть? - вдруг спросил директор.
     - Есть, - ответил я и затаил дыхание: что же скажет директор.
     - Ты же мог выйти на балкон и продемонстрировать,  что хочешь свалиться
вниз головой? - спросил директор.
     Я замялся, промычал: конечно, мог бы. Но зачем?
     - Ага, мог бы, - радостно ухватился за мои слова директор. - Мог бы, но
не сделал. А почему?
     - Потому что это глупо, - буркнул я.
     - Не только,  -  торжествующе произнес директор.  - Ты не сделал этого,
потому что уважаешь учителя английского языка. А к Янине Станиславовне ты не
питаешь почтения и потому хотел утонуть в бассейне.
     Я молчал,  подавленный его словами. Я ничего не мог сказать против. Тут
только я понял, что натворил, когда в один совсем не прекрасный день задумал
топиться.
     - И  к  тому  же  за  время  своей работы она  не  воспитала ни  одного
разрядника, - равнодушно проговорил директор, и в его глазах вновь появились
льдинки. - Поэтому и пришла к выводу, что быть тренером - не ее призвание.
     - Она на меня возлагала надежды, - я вновь обрел дар речи.
     - Возлагала, - подтвердил директор. - А ты чуть не утонул.
     Разговор вернулся к тому,  с чего начался.  И тогда я решил, что ничего
тут не добьюсь и мне пора уходить.  Я поднялся,  буркнул: "До свидания!" - и
пошел к  двери.  На  пороге я  обернулся и  воскликнул:  "А  все-таки она не
виновата!"
     Очень  похожие  слова  давным-давно  произнес  великий  ученый  Галилео
Галилей.  Когда его заставили признать,  что Солнце вертится вокруг Земли, а
не  наоборот,  то  Галилей тихо,  чтобы никто не подслушал,  воскликнул:  "А
все-таки она вертится!"
     Но я произнес свои слова, что Янина Станиславовна все-таки не виновата,
совсем не тихо,  а  громко,  чтобы дошло до ушей директора.  А он уткнулся в
бумаги на столе и сделал вид, что ничего не слышит.

     Когда я вышел из кабинета директора, почувствовал, что у меня сосет под
ложечкой. Когда я расстраиваюсь, у меня появляется волчий аппетит.
     Я направился в буфет,  взял пару бутербродов и стакан кефира.  Принялся
жевать и сразу успокоился. А как успокоился, стал размышлять.
     Словами директора не  проймешь.  Надо  доказать ему,  что  он  совершил
ошибку,  когда  позволил уйти  Янине Станиславовне.  Вернее,  надо  доказать
директору,  что Янина Станиславовна -  замечательный тренер,  что она может,
если захочет, вырастить олимпийского чемпиона.
     - Севка, привет! - вдруг услышал я радостный крик.
     Я  оторвался от  размышлений и  увидел,  что напротив меня за  столиком
сидит Игорь,  с которым мы вместе занимались плаванием. Мокрые волосы у него
были зачесаны набок. Ага, только что из воды.
     - Привет, Игорь! - ответил я. - А кто у вас теперь тренер?
     - Сергей Егорович. Помнишь, он малых тренировал?
     - Помню, - кивнул я. - Ну и как?
     - Янина была лучше, - сказал Игорь.
     - Это точно, - подтвердил я.
     - А ты что, не будешь больше ходить?
     Игорь улыбался, наверное, обрадовался, что встретил меня.
     - Не знаю, - пожал я плечами, а сам не мог оторвать глаз от Игоря.
     Где я видел эту улыбку - рот до ушей, хоть завязочки пришей?
     - Приходи, - сказал Игорь и принялся уплетать сосиски.
     - Постараюсь,  -  ответил я и спросил:  -  Игорь, где мы с тобой раньше
виделись?
     - Что с тобой?  -  поразился Игорь.  -  Мы с тобой второй год в бассейн
ходим.
     - Угу, - промычал я. - А до бассейна мы не виделись?
     - Вроде нет, - ответил Игорь и тоже стал ко мне приглядываться.
     Мимо  нашего  столика прошел  высокий мужчина в  спортивных брюках и  с
журналом под мышкой.
     - Смелковский,  -  сказал он Игорю,  -  завтра в четыре тренировка.  Не
забудь.
     - Не забуду,  Сергей Егорович,  -  сказал Игорь и повернулся ко мне:  -
Через  две  недели  у  нас  соревнования,  "Олимпийские надежды".  Теперь мы
тренируемся каждый день.
     Но  я  уже  не  воспринимал того,  что мне говорил Игорь.  Смелковский,
вспомнил я, так это же фамилия Александра Александровича!
     - Игорь, кто твой папа?
     - Физик, - Игорь опустил голову. - Но он не живет с нами.
     - А где он живет?
     - Во Владивостоке.
     - А как его зовут? А-квадрат?
     - Нет, Александр Александрович.
     - Ну, правильно - А-квадрат.
     - Ты его знаешь? - встрепенулся Игорь.
     - Как-то встречались, - неопределенно ответил я.
     - Где, во Владивостоке?
     - Ага.
     Я  соображал,  что делать дальше.  Вроде все сходится -  и  фамилия,  и
отчество. И похож он здорово на ту чеканку. Или не похож?
     - А ну-ка улыбнись! - велел я Игорю.
     - Чего-чего? - опешил тот.
     - Ну растяни рот до ушей!
     До чего непонятливый человек - просто ужас.
     - Зачем? - до Игоря по-прежнему ничего не доходило.
     Нет,  наверное, он не сын Александра Александровича. Тот все схватывает
на лету.
     Я понял,  что пока все растолкую Игорю,  уйдет много времени, и тогда я
применил недозволенный прием. Я пощекотал его под мышками.
     Игорь взвизгнул, а рот его, как и требовалось, растянулся до ушей.
     И  в  то же мгновение я  словно бы увидел чеканку в  комнате Александра
Александровича -  лохматый босоногий мальчишка,  улыбка - рот до ушей, из-за
плеча  вылетает  птица.  А  потом  передо  мной  предстал  и  сам  Александр
Александрович - белые зубы обнажены в улыбке, черная борода, как у пирата.
     - Похож, - с облегчением перевел я дух. - Вылитый папочка.
     - Ты что, по шее захотел?
     Игорь уже не улыбался, а глядел на меня свирепо.
     - Не сердись,  -  я  хотел похлопать Игоря по плечу,  но он отпрянул от
меня. - Пошли, но дороге все объясню...
     Я  повел Игоря к дому Александра Александровича.  Игорь был добродушным
человеком,  и  через  минуту  он  уже  не  злился  на  меня,  а  без  умолку
рассказывал:
     - Вот  бы  выиграть соревнования!  Да  шансов мало.  Тех,  кто победит,
возьмут в школу-интернат,  специальную,  для юных пловцов. Будут готовить на
Олимпийские игры... Слушай, а что ты хотел мне объяснить?
     Пока я шел и слушал Игоря,  я не переставал думать,  как ему рассказать
обо всем.
     Набравшись духу,  я  заговорил.  Вот  живет в  городе человек.  У  него
золотые руки.  Ничего не  стоит ему решить любую задачку.  Но  нет в  доме у
человека радости.  А все потому,  что забыл дорогу к этому человеку его сын.
Сын,  вообще,  думает,  что отец живет где-то  очень далеко,  чуть ли  не на
Дальнем Востоке...
     Я  замер на полуслове и покосился на Игоря.  Догадывается ли он,  что я
говорю о нем?  Игорь напряженно морщил лоб, но по его глазам было видно, что
не догадывается. Наверное, сообразить, что я хочу сказать, было нелегко.
     У дома Александра Александровича мы остановились,  и сомнения напали на
меня со  всех сторон.  А  что,  если я  все  это придумал?  Мало ли  людей с
одинаковыми фамилиями,  а они вовсе не отец и сын,  и даже не родственники и
не  знакомые.  Просто однофамильцы.  Но  Игорь к  тому же  похож на чеканку,
которая висит в комнате Александра Александровича. Вообще-то, честно говоря,
сходство весьма отдаленное, очень приблизительное.
     Но попытка,  говорят, не пытка. Я отбросил все колебания и повернулся к
Игорю:
     - Подымись на четвертый этаж, найди там квартиру 37 и позвони.
     - А кто там живет? - спросил Игорь.
     - Позвони,  я тебя очень прошу, - повторил я. - Только не говори, что я
с тобой пришел...
     Так ни о чем не догадавшись,  Игорь вошел в подъезд.  Я представил, как
он  взлетает,  перепрыгивая через ступеньку,  на  четвертый этаж и  нажимает
кнопку звонка. А вдруг Александр Александрович вышел из дому?
     Нет,  Александр Александрович дома. Вот он выскочил на балкон и кого-то
высматривает. Не меня ли? Как же он догадался? Или Игорь рассказал?
     Я  едва  успел  присесть и  спрятаться за  "Жигули",  которые стояли  у
подъезда.
     Значит,   все-таки  Игорь  -   сын  Александра  Александровича.  Что  и
требовалось  доказать,   как  говорил,  заканчивая  объяснение  задачи,  сам
Александр Александрович.
     Вечером меня позвали к телефону.
     - А-квадрат  говорит,  -  послышался знакомый голос.  -  Так  вы  меня,
кажется, называете?
     - Я не знаю, - пролепетал я в трубку.
     - А я знаю,  -  сказал Александр Александрович и,  помолчав, спросил: -
Твоя работа?
     - Вы о чем? - я прикинулся непонимающим.
     - О том, - ответил Александр Александрович. - Спасибо тебе.
     - Пожалуйста, - сказал я, потому как понял, что притворяться больше нет
смысла.
     - Приходи, научу чеканить. Приходите вдвоем с Игорешкой.

     - Ты готов? - спросил я у Гриши.
     Мой друг стоял посреди комнаты.  Он закрыл глаза и  мысленно,  про себя
повторил  еще  раз  все,  что  ему  предстояло совершить.  В  поте  лица  мы
тренировались целую неделю. Должно получится, как задумали.
     Гриша открыл глаза и кивнул мне:
     - Я готов.
     Волнуясь,  я  набрал номер  телефона и  услышал высокий петушиный голос
Льва Семеновича.
     - Я вас слушаю.
     - Лев Семенович,  здравствуйте,  дорогой,  -  крикнул я  по-английски в
трубку и махнул рукой Грише - мол, начинай.
     Взмахивая руками,  Гриша закружил по комнате.  Он надул щеки и загудел,
как самый настоящий самолет.
     - Простите,  я не расслышал,  - откликнулся Лев Семенович. - С кем имею
честь?
     Мне пришлось кричать,  потому что Гриша совершенно меня заглушал.  Само
собой, что кричал я на чистом английском языке.
     - Это я, ваш ученик Роберт Полозов. Я в аэропорту. Вынужденная посадка.
Как ваше здоровье?
     - Это  вы,  Роберт?  -  Лев  Семенович  был  очень  удивлен  и  спросил
по-русски.
     - Да-да,  Роберт,  -  я не сдавался и шпарил по-английски.  -  Я лечу в
Индию,  на трассе -  сильная облачность.  Вынужденная посадка.  Слышите, как
гудят самолеты?
     Последние слова я говорю по-русски.  Это сигнал для моего друга.  Гриша
начинает гудеть, словно самолет, идущий на посадку.
     Чтобы гудеть по-настоящему, Гриша махал крыльями, то есть руками, и все
ниже и  ниже наклонялся,  пока,  наконец,  не  распластался на ковре посреди
комнаты и не затих.
     - Слышу,  слышу,  мой дорогой,  -  радостно закричал старик.  -  У  вас
отличное произношение.
     - Это ваша заслуга,  Лев Семенович,  -  воскликнул я. - Когда я говорю,
все  меня  слушают.  А  когда я  замолкаю,  все  спрашивают,  кто  меня  так
замечательно научил говорить по-английски. И я отвечаю - мой любимый учитель
Лев Семенович...
     - Вы очень добры ко мне, мой мальчик...
     Я  слышу,  как Лев Семенович едва сдерживает слезы,  -  так взволновало
учителя, что ему позвонил любимый ученик.
     Я подал знак Грише.  Мой друг вскочил на ноги, зажал двумя пальцами нос
и занудливым, простуженным голосом, как диктор в аэропорту, объявил:
     - Внимание, внимание! Объявляется посадка на рейс номер 1979...
     - ...Лев Семенович,  -  поспешно прокричал я  в трубку.  -  Мой рейс...
Объявили посадку...
     - Слышу, слышу, - ответил Лев Семенович. - Как жаль, что нам не удалось
побольше поговорить с вами, Роберт.
     - Мне тоже, но я рад был услышать ваш голос. Обнимаю, будьте здоровы...
     - Спасибо, мой дорогой. Гуд лак, май бой! (Удачи, мой мальчик!)
     - Сенкью. Гуд лак, Лев Семенович (Спасибо. Удачи, Лев Семенович).
     Гриша,  объявив посадку,  вновь превратился в самолет и гудит так,  что
щеки  у  него  побагровели.  Когда я  положил трубку на  рычаг,  Гриша сразу
замолк.
     - Как  думаешь,  поверил?  -  шепотом,  словно  Лев  Семенович мог  нас
услышать, спросил я.
     - Конечно,  поверил, - у Гриши, как всегда, не было никаких сомнений. -
Тут любой поверит. Я гудел, как настоящий самолет. Да что там! Я гудел лучше
настоящего самолета.
     Мне  тоже показалось,  что Лев Семенович поверил.  Как он  обрадовался,
услышав мой голос.  Нет,  не  мой голос,  а  голос Роберта,  своего любимого
ученика.
     - Интересное кино получается,  -  хмыкнул Гриша.  -  Сперва ты  обманул
старика,  уверив его,  что ни бум-бум не разбираешься в английском. А теперь
второй  раз  обманул и  шпарил по-английски,  как  взаправдашний англичанин.
Честное слово, я ни словечка не понял.
     - А ты что думаешь,  что тот Роберт не шпарит по-английски лучше любого
англичанина?  -  спросил я.  -  Еще как шпарит. А сейчас я не обманывал Льва
Семеновича. Роберт мог вполне ему позвонить. И вот я позвонил вместо Роберта
и перекинулся парой словечек со старым учителем.
     Меня все время грызло сомнение. Разгадал Лев Семенович мою хитрость или
нет? Я решил так. Если сегодня вечером он позвонит, значит, разгадал.
     Вечером я ждал,  волнуясь,  звонка.  Лев Семенович не позвонил. Значит,
поверил, что с ним и вправду говорил любимый ученик.
     Тогда я  решил,  что  если  и  завтра он  не  позвонит,  то  можно быть
абсолютно спокойным - мой план удался.
     Лев  Семенович позвонил на  третий день,  когда  у  меня  уже  не  было
сомнений, что наша с Гришей операция увенчалась успехом.
     Расспросив,  как обычно, о здоровье моем и моих родственников и получив
самые исчерпывающие ответы, Лев Семенович попросил:
     - Не могли бы вы меня навестить,  молодой человек?  Мы с вами в тот раз
простились так скоропалительно, я не успел вам всего сказать.
     Я  замычал что-то в трубку.  Я сейчас очень боялся встречаться со Львом
Семеновичем. Но старый дипломат по-своему расценил мои колебания.
     - Всего на пять минут, молодой человек. Я человек слова.
     Я сказал, что приду с удовольствием и не на пять минут, а на сколько он
хочет. Мы договорились встретиться завтра.
     Точно в  назначенное время я нажимал на кнопку звонка.  Лев Семенович в
черном костюме и  белой рубашке встретил меня  со  всем радушием и  провел в
комнату.
     Учитель сам не садился и  мне не предлагал.  Я понял,  что наша встреча
будет происходить стоя, как дипломатический прием.
     Лев  Семенович вынул  из  кармашка круглые  часы-луковичку на  цепочке.
Щелкнул кнопкой, крышка открылась.
     - Сейчас ровно два часа дня,  -  торжественно произнес учитель и поднес
мне часы под самые глаза, чтобы я мог убедиться, что он говорит правду.
     Я  переминался с  ноги на  ногу и  от  неловкости сунулся носом прямо в
циферблат. А потом кивнул: верно, два часа.
     Луковичка исчезла в кармашке учителя.
     Лев  Семенович взял  с  полки  томик  Шекспира  с  золотыми буквами  на
обложке.
     - Вы  знаете,  молодой человек,  как  дорога мне  эта  книга.  Она была
неизменным спутником моей долгой жизни.  И сейчас,  когда дни мои клонятся к
закату,  я задумался,  кому отдать,  в чьи руки передать книгу.  Не скрою от
вас,  что я долго колебался. Но вчера я твердо решил, что она ваша по праву.
Возьмите книгу в память о наших занятиях.
     Я  замотал  головой,   а  руки  протестующе  выставил  вперед,   словно
отталкивая нежданный подарок.  Но  Лев  Семенович поймал мои  руки  и  ловко
вложил в них томик Шекспира. А потом прижал мои руки с книгой к моей груди и
отпрянул  от  меня.  Это  произошло  в  одно  мгновение,  я  не  успел  даже
опомниться.
     - Никаких возражений! - твердо произнес Лев Семенович.
     Таким решительным я видел его впервые.
     - Но почему мне? - только и мог спросить я.
     - Потому что  вы  мой любимый ученик,  и  я  вами горжусь,  -  спокойно
объяснил Лев Семенович.
     - А как же?.. - я замялся.
     Недаром Лев Семенович был дипломатом,  он сразу догадался, о ком я хочу
спросить.
     - Вы имеете в виду Роберта?
     Лев  Семенович  простодушно улыбнулся,  как  мальчишка,  который  долго
хранил тайну и дождался, что настал час, когда ее можно открыть.
     - Да, Роберта. - От смущения я готов был залезть под стол.
     - Я гордился и горжусь Робертом,  -  ответил учитель. - Но он давно уже
не писал мне,  не звонил.  Я даже не знаю,  где он сейчас.  Разумеется, я на
него не в обиде, я понимаю, что он чрезвычайно занятой человек...
     Ни  секунды  больше  я  не  мог  оставаться  в  доме  Льва  Семеновича.
Пробормотав слова благодарности,  с  томиком Шекспира в  руках я скатился по
лестнице вниз.
     Конечно,  Лев Семенович сразу догадался,  что звонил ему я.  Это только
Грише  могло  показаться,  что  мы  здорово  обвели  вокруг  пальца  старого
дипломата.
     Но если он подарил мне книжку и назвал своим любимым учеником,  значит,
Лев Семенович совсем не обиделся, что я его обманул.
     Я осторожно дотронулся до золотых букв, сверкавших на обложке.

     - Здравствуйте, Всеволод! Вы совсем забыли к нам дорогу. Что случилось?
     Я  и вправду забыл Юлю,  которая еще не ходит в школу,  а говорит,  как
взрослая.
     Мы  тихо прошли по полутемному коридору,  стараясь не шуметь,  чтобы не
потревожить хозяйку.
     В   комнате  все   было  как   прежде.   Важное  пианино  занимало  все
пространство.  Почти  два  года,  страдая  и  мучаясь,  я  барабанил по  его
клавишам. А теперь в первый раз поглядел на пианино с симпатией.
     - Почему вы не приходите, Всеволод?
     Юлины глаза, увеличенные очками, пристально смотрели на меня.
     - Твоя мама сказала, что мне медведь на ухо наступил.
     - Неправда,  -  возразила Юля.  - У вас есть слух, слабый, но есть. Его
надо развивать.
     Это я  тоже забыл.  Забыл,  что Юле надо говорить только правду.  У нее
фантастический нюх на фальшь. Она настоящая дочь музыканта.
     - Понимаешь, - протянул я, - это долго рассказывать.
     - Я никуда не спешу, - Юля поудобнее уселась на диване.
     - Это сложная история, - отнекивался я. - Ты не поймешь.
     - Как-нибудь разберусь,  -  обиделась Юля и добавила,  чтобы я понял, с
кем имею дело: - Я в этом году в первый класс пойду.
     Я задумался.  А почему бы не рассказать Юле правду?  Она такой человек,
что может все понять.
     И я рассказал Юле все начистоту.  И о том, что я света белого не видел,
и о Грише, который надоумил меня, как избавиться от учителей, и о том, как я
играл ее маме лишь бы что, а она думала, что я играю правильно.
     - Наверное, твоя мама была чем-то расстроена тогда, - сказал я. - У нее
что-то случилось?
     - Случилось, - подтвердила Юля.
     - А что? - допытывался я.
     - Долго рассказывать,  -  Юля  отнекивалась точно так,  как  только что
отказывался я.
     - Не хочешь -  не надо,  -  я перевел разговор на другое.  - А вы когда
переезжаете на новую квартиру?
     - Не знаю,  -  пролепетала Юля. - Маме сказали, что в том доме квартиру
не дадут.
     И тут меня осенило:
     - Значит, твоя мама из-за этого и была тогда расстроенная?
     - Из-за этого, - кивнула Юля.
     - А  я  воспользовался ее  состоянием  и  обдурил,  -  я  не  на  шутку
рассердился сам на себя. - Хорош гусь!
     - Нет,  Всеволод,  вы  не гусь,  -  шмыгнула носом Юля.  -  Вы случайно
поступили плохо. Но вы не хотели так поступить.
     - Ты меня,  пожалуйста, не защищай, Юля, - кипятился я. - Раз я сказал,
что гусь - значит, гусь. А почему не дадут квартиру?
     - Маме сказали,  что  непредвиденные обстоятельства,  -  Юля  с  трудом
выговорила тяжелые слова. - Пообещали, что дадут через год.
     - Ты не расстраивайся,  -  попробовал я утешить девочку.  - Ты думаешь,
год -  это долго?  Время очень быстро летит.  Я вон уже десять лет прожил на
свете, а не заметил даже...
     - Я не из-за квартиры расстраиваюсь,  - Юля вытерла слезы ладошкой. - Я
из-за мамы с папой. Я не знаю, что мне с ними делать...
     - А что? - удивился я.
     - Она так дружно жили,  так любили друг дружку, что приятно на них было
смотреть. А сейчас...
     Юля запнулась. Я ее понимал. Очень трудно рассказывать про маму с папой
да еще не совсем хорошее.
     - А  сейчас ссорятся,  кричат друг  на  друга,  -  переведя дух,  вновь
заговорила Юля. - И меня совсем не стесняются...
     Я сочувственно кивал Юле и ничего не говорил.  А чего говорить.  Иногда
человека просто надо выслушать, и ему сразу станет легче.
     - Мама  кричит на  папу:  "Ты  ничего не  можешь предпринять,  сидишь и
молчишь, тямтя-лямтя настоящий..."
     - А что такое тямтя-лямтя? - подал я голос, услышав незнакомое слово.
     - Я  думаю,  -  вздохнула Юля,  -  тямтей-лямтей  называют человека,  у
которого нет характера,  силы воли... А тут еще хозяйка велит нам убираться,
осточертели, говорит, ваши пианины...
     - Ну, это уже безобразие, - возмутился я. - Надо что-то предпринять.
     - А что? - спросила Юля.
     Что,  я  и  сам  не  знал.  Но  предпринять что-то  надо.  Нельзя  быть
тямтей-лямтей. Правильно сказала Юлина мама.
     - Знаешь что,  -  вдруг сказал я.  - Напиши мне, пожалуйста, адрес того
дома,  куда вы должны были переехать.  А еще ваш теперешний адрес и фамилию,
имя, отчество родителей.
     - Зачем? - встрепенулась Юля. - Вы нам поможете, Всеволод?
     - На всякий случай, - я не стал вдаваться в подробности.
     Просто я знал, что с Юлиными родителями поступили несправедливо, но как
им  помочь,  совершенно не представлял.  У  меня была надежда на Гришу.  Мне
казалось, что мой друг должен разбираться в такого рода делах.
     Юля,  хотя еще не была школьницей,  умела писать.  Она быстро исполнила
мою просьбу.
     Я  сунул  листок  бумаги  в  карман и  прямиком направился к  Грише.  Я
рассказал ему обо всем, что узнал от Юли.
     - Бывает, - с философским спокойствием заметил Гриша.
     - Ну, а что можно сделать, чтобы им помочь?
     - Надо написать бумагу, - важно проговорил Гриша.
     - Что?
     - Заявление в райисполком и все объяснить.
     Я вырвал двойной лист из тетрадки, взял ручку и вопросительно уставился
на моего друга.
     - Лучше всего писать от имени бывших учеников.  -  Гриша приосанился. -
Пиши! "Мы, нижеподписавшиеся лауреаты Международных конкурсов пианистов..."
     - Погоди,  -  остановил я  Гришу.  -  А я не знаю,  есть ли у Валентины
Михайловны ученики-лауреаты Международных конкурсов?
     - Это не важно, - махнул рукой Гриша. - Но все заявления так пишутся...
"Мы,  нижеподписавшиеся чемпионы мира,  Европы  и  Олимпийских игр"  и  тому
подобное...
     - А  если у  человека нет знаменитых учеников,  значит,  и квартиры ему
нельзя дать? - сердито спросил я.
     - Ну до чего вы, вундеркинды, темные люди, - вскипел Гриша. - Я же тебе
сто раз объяснял: заявления так пишутся. Не хочешь, пиши сам...
     Нет, без Гриши я бы не справился. После долгих споров мы начали так:
     "Мы,  нижеподписавшиеся лауреаты  Международных и  Всесоюзных конкурсов
пианистов,  а  также будущие лауреаты этих  конкурсов,  обращаемся к  Вам  с
убедительной просьбой..."
     А дальше шло более правдоподобное,  в общем,  то,  о чем мне рассказала
Юля.
     Когда заявление было окончено, Гриша восхитился:
     - Отличная работа! А что тебе не нравится?
     Я и вправду сидел мрачный.
     - А где мы возьмем подписи?
     - Ты что, не знаешь ни одного знаменитого пианиста? - спросил Гриша.
     - Знаю, - ответил я. - Но не хочу врать...
     - Ладно,  -  ответил Гриша.  - Заявление возьми, и попробуем попасть на
прием к председателю райисполкома.
     - А это трудно?
     - Спрашиваешь, - фыркнул Гриша. - Но ничего невозможного нет...

     Со  школьными сумками через  плечо мы  двигались по  длинному коридору.
Гриша  вертел  головой по  сторонам,  отыскивая нужную дверь,  и  давал  мне
последние наставления.
     - Значит,  договорились?  Ты будешь только кивать головой,  а  говорить
буду я...
     - А вдруг он подумает, что я немой? - не выдержал я.
     - Ты прав,  - подумав, согласился Гриша. - Можешь иногда сказать: "Да",
"Хорошо", но не больше, понял? Все остальное предоставь мне.
     Я кивнул, входя в роль. Гриша подмигнул мне, мол, отлично.
     Мы вошли в небольшую комнату, где слева и справа были двери. Не мешкая,
Гриша направился к  левой двери,  на  которой было  написано:  "Председатель
райисполкома". Я брел следом за другом.
     Тетя в брюках, которая стучала на машинке, приподнялась:
     - Вы куда?
     Тогда Гриша выставил меня вперед и очаровательно улыбнулся:
     - К папе. Забыл, понимаете, ключ и не может попасть домой.
     Я вздрогнул от такой неожиданной лжи, но, как было договорено, кивнул и
сказал:
     - Да.
     - Проходите, - разрешила тетя.
     По ее лицу было видно,  что она нам ни капельки не поверила,  но просто
не знала, как поступить.
     Гриша торопливо открыл дверь и  подтолкнул меня,  но  впереди оказалась
еще одна дверь, которую я уже открыл сам и замер на пороге.
     У  распахнутого настежь окна спиной к нам человек в белой рубашке делал
приседания с гантелями в руках.
     Гриша ввалился сразу же за мной и хлопнул дверью.
     Человек обернулся и с нескрываемым удивлением посмотрел на нас.  Потом,
не  торопясь,  закрыл окно,  сунул гантели в  ящик письменного стола,  надел
пиджак, повязал галстук и тогда только спросил:
     - Вы ко мне?
     Гриша недоверчиво глядел на человека -  совсем не похож на председателя
райисполкома, слишком молодой да еще гантелями размахивает, как мальчишка.
     - Как  вы  считаете,  лауреаты Международных конкурсов прославляют нашу
страну? - начал издалека Гриша.
     - Считаю,  что прославляют,  -  улыбнулся председатель.  - Но нельзя ли
ближе к делу?
     - Можно,  -  сказал  Гриша.  -  Так  почему же  вы  не  даете  квартиру
талантливому педагогу, воспитателю будущих лауреатов?
     - Кому конкретно?
     Гриша повернулся ко мне за помощью.  Я вытащил из сумки сложенный вдвое
лист  бумаги  и  протянул его  председателю.  Тот  внимательно прочитал наше
заявление, сделал на календаре какую-то запись и вновь поглядел на нас:
     - А вы, как я понимаю, будущие лауреаты, наша надежда и слава?
     Грише очень хотелось приврать,  что  он  будущий лауреат,  но  при  мне
постеснялся.  Я  видел,  как мучительно он боролся сам с собой.  На этот раз
верх взяла честность.
     - Я,  к сожалению, нет, - вздохнул Гриша. - А вот он - будущий лауреат,
наша надежда и слава.
     Гриша пошарил глазами по кабинету:
     - Жаль,  у вас нет рояля, а то Сева сыграл бы сейчас первый концерт для
фортепиано с оркестром.
     - Жаль,  что и оркестра нет,  - шутливо подхватил председатель, а потом
протянул  Грише,   как  взрослому,  руку:  -  Разберемся,  ребята,  с  вашей
учительницей.
     Мне он тоже пожал руку:
     - А что же будущий лауреат молчит?
     - Он  скромен,   как  настоящий  талант,   -   произнес  Гриша  заранее
придуманную фразу.
     Вместо  того  чтобы  кивнуть  согласно  или  проговорить "да",  как  мы
договорились с Гришей, я вдруг взорвался:
     - Никакой я не талант и не будущий лауреат.  Совсем наоборот. Валентина
Михайловна перестала со мной заниматься,  потому что у  меня слабый слух,  и
сколько ни учи, лауреата все равно не выйдет.
     Председатель слушал, не сводя с меня глаз.
     - И  я  не  знаю,  научила ли  она  хоть одного лауреата Международного
конкурса.   Но   разве  это   важно?   Валентина  Михайловна  очень  хорошая
учительница,  она  столько возится со  своими  учениками,  чтобы  научить их
любить  музыку.  Неужели она  не  может  получить квартиру,  если  пришла ее
очередь? Как вы считаете?
     - Ты  прав,  -  председатель еще  раз тряхнул мне руку.  -  Обещаю вам,
ребята, что сам все проверю. А вообще молодцы, что пришли.
     Когда мы очутились на улице, Гриша накинулся на меня:
     - Ну  вот,  все  испортил.  О  чем  я  тебя  просил?  Чтобы ты  рта  не
раскрывал... А ты... Теперь все пропало.
     - И ничего не пропало,  -  возразил я. - Теперь я верю, что у Валентины
Михайловны будет квартира. А вранье никогда и никому не помогало...
     - Вранье?  Какое вранье?  -  обиделся Гриша.  -  Я же не сказал,  что я
будущий лауреат.
     - Этого еще не хватало.
     - Если б ты знал,  как мне вдруг захотелось стать знаменитым пианистом,
- мечтательно протянул Гриша.  -  Представь,  я  выхожу на  сцену,  весь зал
аплодирует. Я начинаю барабанить по клавишам, весь зал затихает.
     - Если ты начнешь барабанить, - вставил я, - весь зал засвистит...
     - Не придирайся к словам, - Гриша вовсе не думал обижаться. - А когда я
кончу...  э... играть, весь зал захлопает, на сцену полетят цветы, я их буду
ловить,  как вратарь мячи.  Нет,  что ни говори, а хорошо быть вундеркиндом,
вообще, знаменитым...
     - Когда цветы бросают на сцену, это хорошо. Но сперва надо десять лет и
каждый день барабанить на пианино,  -  охладил я его пыл.  -  Я барабанил, я
знаю.
     - Ничего, я выдержу. - Гриша сжал зубы. - Я упрямый.
     - Мне бы твое упрямство!
     - Бери сколько хочешь,  мне не жалко,  - рассмеялся Гриша. И неожиданно
погрустнел: - Но знаменитым пианистом мне не бывать.
     - Это почему?
     - Родители пианино не купят.
     - Тогда, может, гитару? - улыбнулся я.
     - Нет,  -  помотал головой Гриша.  -  Если уж  браться,  так за  что-то
настоящее...
     Я понял,  что мой друг не хочет размениваться на пустяки - или пианино,
или ничего.
     - И вообще, неужели тебе нравится такая жизнь? - Гриша напал на меня. -
Гоняешь с утра до вечера, высунув язык, а ради чего? Ты задумался хоть раз?
     - Какая тебя муха сегодня укусила? - поразился я.
     - Обидно,  годы идут,  а ты не сделал ничего, чтобы о тебе вспомнили. -
Гриша пропустил мимо ушей мой вопрос. - Так и жизнь пройдет...
     Вот тебе на!  Сам научил меня,  как избавиться от учителей, а теперь на
меня же нападает.
     - Придумал!  -  крикнул на всю улицу Гриша и уже потише добавил: - Буду
укротителем в цирке.  Ты видал, как меня собаки слушаются? Подрессирую собак
и возьмусь за тигров. Только нельзя терять ни минуты времени. Ну, я побежал.
Пока!
     Гриша  умчался в  подвал,  чтобы дрессировать своих "тигров",  то  есть
собачек, а я снова остался один.

     После того дня, когда оказалось, что у меня нет никаких талантов, мама,
папа и бабушка ходили как в воду опущенные. Так говорят про людей, у которых
кислый вид.  Поэтому я  старался поменьше попадаться на  глаза маме,  папе и
бабушке и при первой возможности убегал на улицу.
     К  тому же я  все время думал над тем,  как помочь Янине Станиславовне.
Ничего интересного, к сожалению, мне не приходило в голову.
     Гриша возился целыми днями со своими собачками и ни о чем другом, кроме
дрессировки, не хотел говорить.
     Может,  в бассейне мне что-нибудь путное придет в голову?  Но как снова
попасть в бассейн?
     Бабушка была категорически против:
     - И  слышать не хочу о  бассейне.  Благодари судьбу,  что в тот раз жив
остался.
     Я попробовал уговорить папу:
     - купим абонементы и будем вместе плавать.
     Папа растерялся:
     - Отец, там же страшные сквозняки.
     - Ну что ты, папа, в бассейне тепло, как в бане.
     - Ты знаешь, отец, я и забыл, как плавать.
     - Я  тебя  научу,  -  пообещал  я.  -  А  еще  в  бассейне каждый  день
соревнования.
     Папа согласился,  и  мы через день ходили плавать в  открытом бассейне,
который находился рядом с  закрытым.  С  ребятами из  моей  бывшей группы мы
встречались в раздевалке. Ребята одевались, а мы с папой раздевались.
     - Привет тебе от папы, - сказал мне однажды Игорь.
     - От какого? - не понял я.
     - От А-квадрата, - напомнил Игорь.
     - Спасибо, - поблагодарил я. - Ты тоже передай ему привет.
     - Папа спрашивает, когда ты к нему придешь?
     - Понимаешь,  времени пока нет,  -  ответил я. - Скажи, что обязательно
приду когда-нибудь.
     - Времени  нет  -  это  точно,  -  согласился Игорь.  -  В  воскресенье
соревнования "Олимпийские надежды".
     - Послезавтра? - спросил я.
     - Да,  послезавтра,  -  сказал  Игорь.  -  А  у  меня  никак  кроль  не
получается. Проиграю я соревнования.
     И тут я понял, как могу помочь Янине Станиславовне, потому что в голову
мне пришла отличная мысль, до которой бы и Гриша не додумался.
     Тут же в  раздевалке я посвятил в свои планы Игоря.  Игорь испугался не
на шутку.
     - Это нечестно, - объявил он.
     - А увольнять Янину Станиславовну ни за что ни про что -  это честно? -
в упор спросил я.
     - Тоже  нечестно,  -  уныло  повесил  голову  Игорь.  -  Может,  Сергею
Егоровичу все расскажем?
     Я задумался.  Нового тренера я совсем не знал. Как он отнесется к моему
плану?
     - Сергею Егоровичу скажем перед стартом, - решил я.
     В воскресенье мы с папой поплавали, как обычно.
     Правда,  я  только разминался,  берег силы.  Они мне сегодня были очень
нужны.
     - Папа,  - сказал я. - Ты иди на трибуну, сейчас начнутся соревнования.
А я здесь поболею за ребят.
     Папа отправился на трибуну,  а я в одних плавках помчался к ребятам.  И
прибежал как раз вовремя.
     Сгорая то ли от жара, который его не мучил, то ли от стыда, который его
вправду мучил, Игорь "хрипел":
     - Сергей Егорович, горло болит, голова болит, не могу я лезть в воду.
     - Настоящий спортсмен должен через "не могу" переступить,  - неуверенно
произнес Сергей Егорович.
     Тренер растерялся и не знал, что делать, но тут подоспел я.
     - Сергей Егорович, я заменю Смелковского, - запыхавшись, проговорил я.
     - Сергей Егорович, он меня заменит, - позабыв про свою болезнь, обычным
голосом выпалил Игорь.
     - А ты кто такой? - уставился на меня тренер.
     - Это Севка Соколов, - снова захрипел Игорь. - Он у нас занимался.
     - Это Соколов, - подтвердили другие ребята. - Он здорово плавает.
     Наверное,  они  еще  помнили тот  знаменитый заплыв,  когда я  чуть  не
утонул.
     - Мне тебя Янина Станиславовна хвалила,  -  вспомнил Сергей Егорович. -
Хорошо, заменишь Смелковского. Я пойду предупрежу судейскую коллегию.
     Если тренер заявит меня вместо Игоря,  то мою фамилию услышит директор.
А он наверняка не разрешит мне принять старт,  прогонит меня взашей, и тогда
весь план рухнет.
     И вдруг раздался голос диктора:
     - На старт вызываются следующие участники...
     Шумевшие трибуны притихли и стали прислушиваться.
     - ...Игорь Смелковский, - произнес диктор.
     На этот раз мне повезло!  Игорь был в первом заплыве, и Сергей Егорович
никуда не  пошел,  сказал,  что объяснит судьям все попозже,  и  повел нас к
старту.
     - Ни пуха... - прошептал Игорь.
     - К черту, - про себя сказал я.
     Я  взобрался на  тумбу и  поглядел на трибуны.  Народу было полно.  Ну,
понятно,  пришли все родители поболеть за  своих детей.  А  вот и  мой папа.
Вертит головой по сторонам в предвкушении захватывающего зрелища.  Самый дух
острой спортивной борьбы, который витал на стадионах и в бассейнах, приводил
папу в ни с чем не сравнимое возбуждение.
     Папа, конечно, не догадывается, что я сейчас поплыву. Откуда ему знать,
что я заменил Игоря?
     Я  вижу,  как папа наклонился и что-то сказал женщине,  которая сидит с
ним рядом.  Да это же Янина Станиславовна!  Я был уверен,  что она придет на
соревнования. Интересно, она узнала меня? Вряд ли...
     - Ребята, я на вас надеюсь, - услышал я голос Сергея Егоровича.
     - На старт! - раздалась команда судьи.
     Я пригнулся. Да, вначале мне повезло. Директор меня не заметил.
     - Внимание!
     Теперь надо,  чтобы мне повезло и дальше.  Я должен доказать директору,
что он поступил несправедливо... Должен доказать!
     - Марш!
     Я  прыгаю и  вхожу в воду.  Отлично вхожу.  Недаром Янина Станиславовна
столько времени учила  меня  нырять.  Теперь скорее!  Скорее!  Руки  и  ноги
двигаются,  как заводные.  Дыхание нормальное. Пятьдесят метров - это совсем
немного.  Доплыть  до  стенки  бассейна  и  повернуть назад.  Главное  -  не
отвлекаться,  ни о чем не думать,  как советовала Янина Станиславовна.  Нет,
думать надо,  но об одном -  о том,  чтобы прийти первым. Только так я смогу
помочь Янине Станиславовне.
     Вот и стенка.  Поворот. Вроде я первый коснулся стенки. Неплохо. Теперь
вперед и только вперед. Всего двадцать пять метров осталось. Это же пустяки.
Хорошо,  что мы с  папой неделю ходили в бассейн.  Я неплохо потренировался.
Ноги работают хорошо. Раньше они у меня быстро уставали.
     Эх,  не везет, чуть не захлебнулся. Сбилось дыхание. Сколько до финиша?
Метров пять.  Я  вижу судей,  которые с секундомерами в руках склонились над
водой.  Среди них -  директор.  Нет,  надо доказать,  надо доказать...  Рука
касается стенки. Все. Конец.
     У  меня  нет  сил  выбраться из  бассейна по  лестничке.  Мне  помогают
подняться судьи и тренеры.
     - Молодец!  -  в  самое  ухо  кричит  Сергей  Егорович и  обнимает меня
мокрого.
     Значит, я победил? Замечательно!
     - В первом же заплыве - рекорд! - радостно объявил диктор. - Победитель
Игорь  Смелковский показал лучшее время  для  детей своего возраста в  нашем
бассейне и в нашем городе.
     Вот это да! Такого я сам не ожидал. Вокруг стоит неописуемый шум и гам.
Меня обнимают, тормошат.
     - Товарищи, произошла ошибка, - снова объявил диктор.
     Трибуны ойкнули и испуганно затихли.
     - Нет,  товарищи, с рекордом все в порядке, - весело сказал диктор. - А
вот фамилия победителя названа неправильно.  Победил с новым рекордом города
Всеволод Соколов, общество "Спартак".
     Трибуны радостно забили в ладоши. Ко мне подошел директор и поздравил:
     - Молодец, проявил характер.
     - Это заслуга Янины Станиславовны, - напомнил я директору.
     - С понедельника она приступает к работе в бассейне,  - директор прижал
руку к груди, - если ты начнешь регулярные тренировки.
     Я  кивнул головой и  поглядел в  холодные глаза  директора.  Неожиданно
льдинки в них растаяли, и они потеплели, подобрели.
     Потом,  переодевшись в спортивный костюм, я сидел на скамейке и глядел,
как плавали другие мальчишки.  Они здорово проходили дистанцию, но никому из
них не  удалось побить мой рекорд.  Впрочем,  я  был бы не прочь,  чтобы его
побили, потому что мне не рекорд был нужен, а справедливость.
     И  вот я  забрался на пьедестал почета,  на самую верхнюю ступеньку.  В
лицо мне стреляют фотоаппараты,  на меня нацелились телекамеры.  Это что же,
нас показывают по телевизору? А бабушка не знает. Она не переживет. Ее внука
показывали по телевизору, а бабушка не видела.
     Я  ослепительно  улыбаюсь  прямо  в  экран  и  машу  букетом,   который
неизвестно как очутился у меня в руках.
     Я вижу папу и Янину Станиславовну.  Они пробрались к самому пьедесталу.
Сияющий папа,  сжав руки, трясет ими над головой и что-то кричит - я не могу
разобрать.  Янина Станиславовна улыбается, а из глаз ее медленно скатываются
слезы.
     Я чувствую, я понимаю, я знаю, что плачет она от радости.

     Домой мы охали втроем.  Папа настоял, чтобы Янина Станиславовна поехала
с нами.
     - Сегодня в  нашей  семье  торжественный день,  и  мы  хотим,  чтобы вы
разделили с  нами  радость.  Тем  более что  в  сегодняшней победе Севы ваша
заслуга несомненна.
     - Ну что вы,  -  зарделась Янина Станиславовна.  -  Главное, что у Севы
оказалась сильная воля, настоящий спортивный характер.
     В воскресный день троллейбус был почти пустой. Янина Станиславовна села
со мной на детские места. А папа напротив нас.
     Перебивая друг дружку, папа и Янина Станиславовна принялись вспоминать,
как следили за рекордным заплывом.
     - Тут я сказал,  -  воскликнул папа, - глядите, как великолепно идет по
третьей дорожке Смелковский.
     - А  я  сказала,  -  подхватила Янина Станиславовна,  -  идет и вправду
великолепно, но это вовсе не Смелковский.
     - Простите,  но я записал объявление диктора:  по третьей дорожке старт
принимает Игорь Смелковский.
     - Я помолчала немного,  а потом говорю:  "Нет, я абсолютно уверена, что
это не Смелковский".
     - Тогда я воскликнул: "В таком случае, кто же это?"
     - Мне кажется,  -  сказала я,  - я думаю, что это Соколов, хотя как это
может быть, ведь он уже не тренируется.
     - Настал мой черед удивляться: "Соколов? А вы не ошибаетесь?"
     - Нет,  не ошибаюсь,  -  сказала я.  -  Теперь я не сомневаюсь,  что по
третьей  дорожке плывет  Соколов.  Но  я  не  понимаю,  как  он  очутился на
соревнованиях.
     - Тут как раз ты победно закончил заплыв, - папа не мог отказать себе в
удовольствии  еще  раз  пожать  мне  руку,   -   и   я  повернулся  к  Янине
Станиславовне:  -  Значит,  вы  уверены,  что  это Соколов?  Тогда позвольте
представиться - я тоже Соколов. Отец победителя.
     - Тогда я сказала:  "Я абсолютно уверена, что Соколов выиграл заплыв. И
я рада вместе с вами, потому что я бывший тренер Севы".
     - И в это время диктор объявил,  что Смелковский установил новый рекорд
города и бассейна. Мы, конечно, обрадовались, но и растерялись.
     - Через минуту диктор внес поправку, и все стало на свои места.
     - И тогда мы уже могли радоваться в полную силу, - закончил папа.
     Я глянул на Янину Станиславовну и подумал,  как же она догадалась,  что
вместо Игоря плыву я.  Ведь я был в воде, да и с трибуны лица не разглядишь,
вон даже папа меня не  узнал.  Наверное,  Янина Станиславовна знает меня как
облупленного и потому сразу догадалась, что по третьей дорожке плыву я.
     Когда  мы  вошли  в   квартиру,   я  остолбенел.   В  нашем  доме  было
столпотворение -  прибыли все  мои  бывшие  учителя.  Валентина Михайловна с
Юлей,  Лев  Семенович,  Александр Александрович (он  же  А-квадрат)  и  даже
молодой академик.  Правда,  за тот год,  что мы не виделись, академик сильно
изменился - он отпустил бороду и вообще здорово постарел.
     Наверное, ему не очень удобно было - одному юнцу среди стариков, вот он
и стал их догонять с космической скоростью.
     Интересно, а почему все мои учителя собрались у нас дома?
     - А вот и наш именинник!  - воскликнула бабушка и едва не задушила меня
в своих объятиях. - Спасибо, внучек! Дожила я наконец до счастливого дня!
     Учителя  бросились ко  мне.  Я  переходил из  объятий в  объятия,  меня
поздравляли,  говорили,  что  радуются моей  победе,  что  гордятся мной.  Я
улыбался,  благодарил и никак не мог догадаться,  как они узнали, что я буду
стартовать и что наши соревнования покажут по телевидению.
     Бабушка обняла Янину Станиславовну:
     - Вы  меня  извините,  дорогая.  Я  тогда  ходила к  директору бассейна
жаловаться на  вас.  Но  вы должны понять мои чувства и  простить.  Теперь я
вижу, как была неправа. Мы все вам бесконечно благодарны!
     - В такой радостный день,  -  сказала Янина Станиславовна,  -  не будем
вспоминать старое.
     Ах,  бабушка,  бабушка, что ты натворила?! Чтобы исправить твою ошибку,
мне пришлось установить новый рекорд города.
     - Прошу к столу! - пригласила всех мама.
     Когда  гости  расселись вокруг  праздничного стола  (меня  посадили  на
почетное место во главе стола), с бокалом в руке поднялся папа. Он уже успел
переодеться в нарядный синий костюм и повязал свой любимый галстук - красный
с голубыми полосками.
     - Бывают в жизни родителей такие минуты,  -  торжественно начал папа, и
все повернулись к нему,  - когда они понимают, что ничто не было напрасным -
ни  бессонные ночи,  ни  дни,  отданные без  остатка ребенку,  -  все это не
пропало даром.  Это  минуты,  когда ты  видишь своего ребенка на  пьедестале
почета,  в  лучах славы,  когда слышишь,  как в  его честь звучит музыка,  а
телевидение разносит радостную весть по  всему городу,  по  всей стране,  по
всему миру...
     У папы перехватило дыхание.  Наверное, он представил, что мой рекордный
заплыв видел весь мир, и от волнения не мог дальше говорить.
     Но  все поняли,  что хотел сказать папа,  шумно захлопали ему,  подняли
бокалы и чокнулись с папой.
     Потом встала бабушка и произнесла тост за друзей дома, которые несмотря
ни  на  что верили в  мою звезду,  хотя некоторые в  душе и  сомневались,  и
поэтому мы рады видеть их сегодня в такой радостный для нас день.
     Молодой академик заерзал на стуле,  подергал свою бороду.  Он почему-то
вообразил,  что бабушка бросила камешек в его огород,  когда упомянула,  что
некоторые сомневались в моих талантах.
     - Я должен признать,  что у Севы настоящий мужской характер,  -  сказал
академик.  - На финише он плыл из последних сил, это было отчетливо видно по
телевизору.
     Наступило неловкое молчание.
     - Сева  плыл  с  явным запасом сил,  -  возразил папа  и  повернулся за
подмогой к Янине Станиславовне.
     - Сева отдал все силы борьбе, - примирительно сказала тренер.
     - Вот  это я  и  хочу подчеркнуть,  -  подхватил академик.  -  Человек,
способный отдать все  силы  какому-нибудь делу,  заслуживает самого высокого
уважения. Поэтому я готов хоть завтра начать с Севой занятия.
     Бабушка смягчилась и чокнулась с академиком.
     - У нас еще будет время поговорить о занятиях.
     Я  чуть  не  поперхнулся.  Еще  чего  не  хватало!  Неужели для  того я
устанавливал рекорд, чтобы все началось сначала?
     - А мы через неделю переезжаем на новую квартиру,  -  радостно объявила
Валентина Михайловна и обняла за плечи Юлю...
     - Поздравляем, - зашумели все.
     - Спасибо,   -  сказала  Валентина  Михайловна.  -  Но  тут  начинается
загадочная история.
     Все  перестали есть  и  стали слушать.  Взрослые тоже  любят загадочные
истории.
     - Когда мой муж пошел в райисполком,  чтобы узнать,  почему нам не дают
квартиры,  ему сказали,  что теперь все в  порядке,  потому как приходили за
меня просить мои ученики - лауреаты Международных конкурсов.
     Я чуть не поперхнулся второй раз и потянулся за бутылкой лимонада.
     - Ну и что тут особенного? - спросила бабушка.
     - Особенное в том,  что среди моих учеников нет лауреатов Международных
конкурсов, - сказала Валентина Михайловна.
     - Так кто же это мог быть? - удивилась мама.
     Я поспешно глотнул шипучего напитка.
     Валентина  Михайловна  поглядела  на  меня  долгим  взглядом  и  пожала
плечами.
     Уф, кажется, не догадывается.
     - Чем-то  похожая  история  произошла  со  мной,   -  подал  голос  Лев
Семенович.
     Час от часу не легче.
     - Мне позвонил мой бывший ученик,  -  рассказывал Лев Семенович.  -  Он
дипломат и живет за границей.
     - Так что тут загадочного? - недоуменно спросил папа.
     - Загадочное в  том,  что до  сих пор он  никогда не  звонил мне,  и  я
подозреваю, что он не знает ни моего адреса, ни телефона.
     - Нашел в телефонной книжке, - предположил папа.
     - Верно, мог найти, - согласился Лев Семенович. - Но самое загадочное в
том,  что он позвонил мне в ту самую минуту, когда мне было особенно тяжело,
словно знал, что мне трудно, и хотел меня утешить, поддержать.
     Я   не  успел  прийти  в   себя,   как  в  разговор  вступил  Александр
Александрович:
     - А  ко мне на днях пришел мой сын,  которого я  не видел три года.  Мы
давно разведены с его матерью. Кто-то помог моему сыну найти меня.
     - А  мне сегодня директор предложил вернуться на  работу в  бассейн,  -
сказала Янина Станиславовна.
     Я вдруг почувствовал себя так, будто сижу не на стуле, а на раскаленной
сковороде, и поспешно вскочил.
     - Что с тобой, Севочка? - озабоченно спросила бабушка.
     - Севе,  наверное,  наскучило сидеть со взрослыми,  - сказала Валентина
Михайловна. - Поди поиграй с Юлей.
     Я  молча  кивнул,  потому что  не  хотел  ничего другого,  как  убежать
поскорее отсюда.  Мы с Юлей отправились в мою комнату.  Там я всучил девочке
толстую книгу сказок с  цветными картинками,  а  сам  стал  прислушиваться к
тому, что происходит в большой комнате.
     После нашего с Юлей ухода некоторое время все молчали.
     - Вы хотите сказать, - услышал я голос мамы, - что это был Сева?
     - Я не сомневался ни секунды,  - ответил Александр Александрович, - что
сына ко мне привел Сева.
     - Я не скажу,  что догадался в то же мгновение,  - откровенно признался
Лев Семенович.  - Но на другой день, тщательно взвесив все обстоятельства, я
пришел к выводу, что так благородно поступить мог один человек - Сева.
     - Сейчас я тоже уверена, что этим лауреатом Международного конкурса был
Сева, - сказала Валентина Михайловна.
     - Может, вам будет смешно, - тихо проговорила Янина Станиславовна, - но
я думаю, что свой рекорд Сева установил ради меня. Вернее, чтобы помочь мне.
     Но никто не засмеялся.  Я тоже.  Потому что Янина Станиславовна сказала
чистую правду.
     - Сева всем нам преподал урок великодушия и бескорыстия,  -  я с трудом
узнал голос Александра Александровича, до того он был взволнован.
     - Вот так вундеркинд!  -  то  ли  засмеялся,  то ли закашлялся дедушка,
который до сих пор хранил молчание. - Всем нос утер!
     - Всеволод! Как вам не стыдно подслушивать?

     Я торопливо закрыл дверь и обернулся к пунцовой от гнева Юле.
     - Всеволод,  неужели вы  не  знаете,  что  нельзя подслушивать,  о  чем
говорят взрослые?
     Я прекрасно знал,  что нельзя подслушивать взрослых, даже если они тебя
хвалят. Конечно, когда тебя поднимают на щит, возносят до небес, это гораздо
приятнее,  чем  когда  тебя  ругают.  Но  Юля  права,  все  равно  некрасиво
подслушивать.
     Я,  конечно,  предполагал, что рано или поздно (лучше - поздно) учителя
догадаются о моих проделках.  Но,  честно говоря, мне бы хотелось, чтобы все
осталось в тайне.  Вернее,  чтобы учителя обо всем догадывались и я бы знал,
что они обо всем догадываются, но чтобы никто про это не говорил вслух.
     - Ну что,  мама не называет больше папу тямтей-лямтей?  -  спросил я  у
Юли.
     - Нет,   -   покачала  головой  девочка.  -  Теперь  она  говорит  ему:
"Сереженька".
     - Вот видишь, все и уладилось, а ты беспокоилась.
     - Всеволод,  -  перешла на шепот Юля,  - значит, тем лауреатом, который
заступился за маму, были вы?
     - Я, - в тон ей таинственно прошептал я.
     - А вы не обижаетесь, что я маме все рассказала о вашем приходе?
     - Теперь все равно, - успокоил я девочку.
     - А кто был второй лауреат,  который ходил вместе с вами?  - Юлю мучило
любопытство.
     - Мой друг Гриша, - с гордостью произнес я.
     - Если он ваш друг,  - сказала Юля, - почему в такой радостный день его
нет с вами?
     Юля попала в самую точку.  Я был уверен, что Гриша немедленно примчится
с поздравлениями.  А его нет. Куда же он запропастился? Наверное, дрессирует
своих "тигров". Из-за собачек Гриша совсем забыл друга, то есть меня.
     - Гриша скоро придет,  -  ответил я  и  взял для  Юли с  полки еще одну
толстую книгу с картинками.
     Мне сейчас не хотелось разговаривать. Я должен был собраться с мыслями.
Мои мысли куда-то разбрелись, и мне надо было их собрать в голове.
     Сперва я должен был разобраться, как мои учителя узнали, что меня будут
показывать по телевизору.
     Только  через  два  дня  я  узнал  всю  правду.  Мне  ее  открыл Игорь.
Оказалось,  что о  моем плане помочь Янине Станиславовне он рассказал своему
папе.  В  день  соревнований  Александр  Александрович  позвонил  бабушке  и
сообщил,  что в  два часа пятнадцать минут дня ее  внука будут показывать по
телевидению. Александр Александрович попросил бабушку, чтобы она ни о чем не
расспрашивала внука, потому что он хочет сделать ей сюрприз.
     Но бабушка не удержалась и обзвонила всех моих учителей,  даже молодого
академика.  Вот так все они оказались в  тот час у  телевизоров и видели мой
триумф.
     Раньше о человеке,  который неожиданно становился популярным, говорили,
что  однажды  утром  он  проснулся  знаменитым.  Теперь  человек  становится
знаменитым еще до  того,  как ляжет спать,  то есть в  ту минуту,  когда его
покажут по телевидению.
     И тут начинается.  Знаменитого человека узнают,  ему не дают прохода на
улице,  просят,  чтобы он дал автограф - взял бы да написал, как его зовут и
как его фамилия, и еще прибавил закорючку.
     Э, я же совсем не умею расписываться. Надо срочно потренироваться.
     Я сел за стол.  Итак, начнем. В.Соколов. А теперь - закорючка. Какой-то
хвостик  жиденький  получается,   совсем  как   мышиный.   Надо  еще   разок
попробовать.  Вот теперь лучше.  У меня вышел хвостик, за которым скрывается
что-то огромное.
     А   что,   если   к   моей   фамилии   добавить  еще   одну?   Был   же
"Семенов-Тян-шанский". А я какой? Да пока никакой.
     Поразмыслив,  я решил отказаться от двойной фамилии.  Если я, имея одну
фамилию, не научился толком расписываться, то с двумя фамилиями мне никак не
совладать.
     А что значит "В" в моей росписи? Владимир, Валерий, Василий... Все, что
хочешь, но только не Всеволод.
     Я  вспомнил,  что  один знаменитый писатель подписывался "Вс.",  и  все
сразу  догадывались,  что  он  Всеволод.  Я  хоть  и  не  писатель,  но  уже
знаменитый. Это мысль - буду расписываться "Вс. Соколов".
     И вот что получилось у меня после неоднократных попыток:
                                 Вс.Соколов
     Я  уже  готов был  раздавать автографы налево и  направо,  как в  дверь
позвонили. Не спеша я пошел открывать. Гриша!
     Физиономия моего друга сияла,  как солнце.  Я  смиренно склонил голову,
чтобы с должной скромностью встретить поток похвал и восторгов, который, как
я предполагал, собирался на меня обрушить Гриша.
     - Ты знаешь, что произошло? - спросил Гриша.
     - Знаю, - я опустил глаза.
     - Ничего ты не знаешь,  если дома сидишь,  -  фыркнул Гриша. - Весна на
дворе...
     Я был поражен.  Неужели в мире еще что-то произошло в то время, когда я
устанавливал рекорд?!
     - Ты телевизор глядел? - спросил я Гришу.
     - Когда?
     - Пару часов назад.
     Гриша помотал головой:
     - Некогда мне всякую ерунду глядеть.
     Вот чудеса!  Весь город,  не  отрываясь,  смотрел по телевизору,  как я
устанавливаю рекорд,  а  этот  шалопай  и  не  думал  глядеть.  А  еще  друг
называется...
     - И  совсем не  ерунду,  -  обиделся я.  -  Показывали,  как  я  рекорд
установил...
     - Мировой? - быстро спросил Гриша.
     - Пока не мировой. Рекорд города.
     - Молодец,  - Гриша пожал мне руку и распахнул куртку: - Помнишь, что я
тебе обещал?
     На Гришиной шее болтался бинокль в черном футляре.
     - Помню, - ответил я, и сердце у меня радостно запрыгало.
     - Сегодня все увидишь,  -  даже причмокнул Гриша.  -  Погодка что надо.
Пошли.
     Я кивнул,  мол, сейчас, мигом, но тут же остановился. А как же гости? А
как Юля?
     Я  повел Гришу к  себе в  комнату,  познакомил его с  Юлей и попросил у
девочки прощения за то, что оставляю ее в одиночестве.
     - Идите, - разрешила Юля. - Я не буду одна - здесь столько книг.
     Мы  с  Гришей осторожно прокрались по  коридору,  чтобы нас не  засекли
взрослые.  Но  они  были так  заняты беседой,  что нам удалось проскользнуть
незамеченными.
     В  лифте мы поднялись на двадцатый,  Гришин,  этаж и  вошли в  квартиру
моего друга. Гриша сразу же потащил меня на балкон.
     День был как по заказу:  небо чистое, солнце яркое. Впрочем, я не очень
удивился. В такой радостный день просто не мог, не имел права идти дождь.
     Гриша припал к биноклю.
     - Сверкают! - восхищенно сообщил он.
     Я взял из рук друга бинокль, приставил к глазам и тут же зажмурился.
     В лучах весеннего солнца нестерпимо ярко горели штыки на Кургане Славы.
Книго
[X]