Книго 


Я вспомнил их, и вот они пришли. Один в лохмотьях
был, безбров и черен. Схоластику отверг он, непокорен,за
что и осужден был, опозорен и, говорят, не избежал петли.
То был Вийон.
Второй был пьян и вздорен. Блаженненького под руки
вели, а он взывал: "Пречистая, внемли! Житейский путь мой
каменист и торен. Кабатчикам попал я в кабалу. Нордау
Макса принял я хулу, да и его ли только одного !"
То был Верлен.
А спутник у него был юн, насмешлив, ангелообразен,
и всякое творил он волшебство, чтоб все кругом сияло
и цвело: слезу, плевок и битое стекло преображал в звезду,
в цветок, в алмаз он и в серебро.
То был Артюр Рембо.
И может быть, толпились позади еще другие, смутные
для взгляда, пришедшие из рая либо ада. И не успел спро-
сить я, что им надо, как слышу я в ответ:
- Переводи!
А я сказал:
- Но я в двадцатом веке живу, как вам известно, го-
спода. Пекусь о современном человеке. Мне некогда. Вот
вы пришли сюда, а вслед за вами римляне и греки,
а может быть, этруски и ацтеки пожалуют. Что делать мне
тогда? Да вообще и стоит ли труда? Вот ты, Вийон, коль
за тебя я сяду и, например, хоть о Большой Марго переведу
как следует балладу, произнесет редактор: "О-го-го! Ведь
это же сплошное неприличье". Он кое-что смягчить предло-
жит мне. Но не предам твоей сатиры бич я редакционных
ножниц тупизне! Я не замажу кистью штукатура готиче-
скую живопись твою!
А "Иностранная литература", я от тебя, Рембо, не
утаю, дала недавно про тебя, Артюра, и переводчиков твоих
статью[*]: зачем обратно на земные тропы они свели твой
образ неземной подробностью ненужной и дурной, что ты,
корабль свой оснастив хлмельной и космос рассмотрев без
телескопа, вдруг, будто бы мальчишка озорной, задумал
оросить гелиотропы, на свежий воздух выйдя из пивной.
---------------------------------------------------------------
 

[*] Журнал "Иностранная литература", 1962, No 2.

---------------------------------------------------------------
И я не говорю уж о Верлене,- как надо понимать его
псалмы, как вывести несчастного из тьмы противоречий?
Дверь его тюрьмы раскрыть! Простить ему все преступ-
ленья: его лирическое исступленье, его накал до белого ка-
ленья! Пускай берут иные поколенья ответственность такую,
а не мы!
Нет, господа, коварных ваших строчек да не переведет
моя рука, понеже ввысь стремлюсь за облака, вперед гляжу
в грядущие века. И вообще, какой я переводчик! Пусть уж
другие и еще разочек переведут, пригладив вас слегка.
Но если бы, презрев все устрашенья, не сглаживая
острые углы, я перевел вас,- все-таки мишенью я стал бы
для критической стрелы, и не какой-то куро-петушиной, но
оперенной дьявольски умно: доказано бы было все равно,
что только грежу точности вершиной, но не кибернетической
машиной, а мною это переведено, что в текст чужой свои
вложил я ноты, к чужим свои прибавил я грехи, ив резуль-
тате вдумчивой работы я все ж модернизировал стихи. И это
верно, братья иностранцы, хоть и внимаю вашим голосам, но
изгибаться, точно дама в танце, как в данс-макабре или
контрдансе, передавать тончайшие нюансы Средневековья
или Ренессанса - в том преуспеть я не имею шанса, я не
могу, я существую сам!
Я не могу дословно и буквально как попугай вам
вторить какаду! Пусть созданное вами гениально, по-своему
я все переведу, и на меня жестокую облаву затеет ополченье
толмачей: мол, тать в ночи, он исказил лукаво значение
классических речей.
Тут слышу я:
- Дерзай! Имеешь право. И в наше время этаких
вещей не избегали. Антокольский Павел пусть поворчит, но
это не беда. Кто своего в чужое не добавил? Так поступали
всюду и всегда! Любой из нас имеет основанье добавить,
беспристрастие храня, в чужую скорбь свое негодованье, в
чужое тленье - своего огня. А коль простак взялся бы за
работу, добавил бы в чужие он труды: трудолюбив-так
собственного пота, ленив - так просто-напросто воды!
        1962
Книго
[X]