Юрий Мамлеев.
Великий человек
Городишко Мучево, что под Москвой, неуютен, грязен и до смешного криклив и весел. Правда, веселы там больше вороны и галки, которые, как черные, забрызганные мальчишки с крыльями, носятся по небу, как по двору. Новые дома выглядят здесь абстрактно и гноятся людьми. Людишки в них - с разинутым ртом, ошалелые, шумные от новизны пахнущих краской квартир и от тесноты. Старые дома, сбившиеся кучкой, поласковей, позагадочней и пахнут вековым деревом; народ в них - темный, осторожливый, с ножом по карманам; ходит поодиночке, на цыпочках и матерится с оглядкой. В этаком-то домишке, в отдельной комнате, в стороне от родителей, жил парень лет 19, Петя Гнойников, шахматист. Личико он имел аккуратное, в смысле скрывания своих дум, точно надвинутое на большие, но запрятанные где-то в глубине жадно-самодовольные глазки. Тело у него было в меру полное, а голос нервный, поросячий, как будто его всегда резали. Больше всего на свете Петя Гнойников любил свои мягкие, белые руки и игру в шахматы. Руками он брался за горячий стакан с крепким чаем и передвигал шахматные фигурки. Учился он плохо, дома его тоже как-то преследовали, но Петя не огорчался, а обо всем имел собственное мнение, храня его затаясь. Так же затаясь он еще с пятого класса стал часто играть в шахматы. Потихоньку играл, потихоньку. И так случилось, что в этом маленьком городишке было не так много более или менее хороших шахматистов, а Петя Гнойников все выигрывал и выигрывал, сначала у однокашников, потом и посерьезней. Бывало, прибьют его где-нибудь во дворе за подлость или уколют тонкой иголкой в живот, а он, тихо поскулив, запрется у себя в комнатке и, обслюнявившись до истомы, обыграет кого-нибудь в шахматишки. Потом ляжет и полежит на мягкой кроватке, сложив руки на животике, отдыхая. Играл Петя Гнойников аппетитно, мусоля шахматные фигурки, то поглядывая на противника въедливо-романтическими, удовлетворенными глазами, то застывая в покое, как наевшийся кот. Постепенно в нем росло убеждение, что он великий человек. Часто, укрывшись с головой под одеялом, он долго ночами выл от сознания того, кто он такой. Успокоившись, протягивал из-под рваного одеяла худую, нежную ручку и закусывал это сознание ломтем колбасы. Жизнь его между тем, по мере того как он взрослел, становилась все тоскливей и тоскливей. Как бы окруженная пустотой. И только шахматы привязывали к себе. Однажды, просматривая в журналах партии выдающихся шахматистов, ему пришла в голову мысль, как бы подставлять себя на место чемпионов и воображать, разыгрывая партии, что это он, а не они выигрывает эти партии. И что ему принадлежит вся слава и все внимание, доставшиеся в реальной жизни на их долю. С тех пор эта страсть стала его тайным, судорожным бытием, в которое он погружался и на радости в морозное, солнечное, обращенное к жизни утро, и в одинокий, безразличный день, и после побоев, и после серых сновидений. На душонке становилось жутко, холодно, но постепенно могучие, неистребимые объятия мании величия охватывали его душу до конца. Гнойников занавешивал окна и упивался этим величием. Разговаривал с Капабланкой, Алехиным, Смысловым. Но все было в меру, без безуминки, без надрыва, только разве с тихо-одинокими взвизгами. Поговорит - и чайку попьет, книжку почитает, за мукой сходит. Эта мания величия необходимо дополняла сознание земных побед над местными шахматистами и делала его устойчивым и самодовлеющим. Чувство реальности свое он никогда не терял, а это было для него так - игра как игра... Почему бы и не поиграть? Вернее, даже не игра, а утонченный разврат, иногда с истерикой, со слезами, с криками, но всегда с нелепо-самодовольным концом. Но Алехин Алехиным, а сам Петя Гнойников хотел и надеялся, что он будет все-таки великим шахматистом, потом, не сразу; а игра в Алехина - это, так сказать, предвкушение будущего... А для настоящего Гнойникову были достаточны и эти жадные победы над мучевскими шахматистами, и" это неопределенно-самодовлеющее сознание, -даже без всякого конкретного заглядывания вперед... ...В 18 лет Гнойников впервые познал женщину, и у него почему-то было желание засунуть ей в глубину ферзя. У женщин он не имел успеха. Кроме женщин, был у него еще Хорeв, однолетка, существо грязное, запуганное и жмущееся к темным углам. Он тоже был шахматист, но с мазохистским уклоном; хотя играл он неплохо, но больше любил проигрывать, чтобы услужить партнеру и всплакнуть потом о себе где-нибудь под столиком. Гнойников держал его для "души увеселения" и по нелепому желанию лишний раз выигрывать партию в шахматы. Часто, запершись у себя в комнате вместе с Хорeвым, Гнойников, обыграв его раз семь, подолгу гулял с ним по комнате, пил чай, обмусоливал хорeвские слова. Вид у Пети был серьезный, он поглаживал зад и отпускал Хорeва под вечер, строго и с наущениями. Старушка-соседка, пугаясь серьезности его величия, запиралась на крючок. Это были самые счастливые дни в жизни Гнойникова. Не менее странными были его отношения с семьей Сычевых, состоящей из старичка Никодима Васильевича и его двадцатилетней дочки Нади, - единственной семьей, с которой общался Гнойников. Он приходил к ним пить чай, был взаимно влюблен, конечно, со своей стороны, по-своему, в Надю и подавлял всех своей манией величия. Старичок Никодим Васильич так прямо прыгал от него из комнаты в комнату. Особенно когда Гнойников, подвыпивши, кричал: "Я - великий... Циолковский... Величина... Едрeныть". Но Надюше этой манией он внушал строгость и послушание. Она боялась и любила его, тихо молясь за Петю по ночам, пряча под подушкой непонятные шахматные фигурки. Она занимала определенное место в его мечтах: он воображал ее около себя, а себя - с шахматной короной, где-нибудь в Рио-де-Жанейро. Очень часто, когда он, запершись в комнате, играл с кем-нибудь, она тихо и бесшумно расставляла ему фигуры, вытирала пыль с доски. Разбирая партии, он не раз поглаживал ее простые, жирные бедра. Старичок Никодим Васильевич считал его сумасшедшим, но находил, что лучшего мужа его дочери все равно не найти. Он приучился так ловко прыгать из стороны в сторону, когда Гнойников заговаривал о своем величии, что моментом исчезал в какое-нибудь пространство, и все к этому привыкли. Впрочем, на чужих людях Гнойников так прямо не высказывался, а больше давил молчанием. Странно, что это сознание величия, причиной которого был его успех в шахматах, сразу распространялось на всю реальность в целом, он считал себя великим человеком вообще и мысленно даже присваивал себе право давить людишек на улицах автомобилем. Успех в шахматах был лишь необходимым сдвигом, ведущим к раскрытию в его душе какого-то безудержного и абсолютного величия. Но вот однажды в Мучево случилось событие. В городе должен был состояться 1-й этап обширного областного турнира. До этого Гнойников мало встречался с посторонними шахматистами. В дождливый, полулетний день многие силы области съехались и приютились в потресканной мучевской гостинице. Мало кто из них думал о турнире: все были довольны лишним безделием. Кто, укрывшись, читал романы, кто спал с бабами в шизофренически многолюдных углах, кто свистел песни. Но Гнойников потаенно и судорожно готовился к турниру. Сделанный атеистом, пошел в церковь и, пугливо повизгивая, оборотясь, поставил свечки. Читал шахматные журналы, поглаживая ляжки. А Хорeва почти не отпускал от себя. Лицо у Пети стало напряженное, серьезное и страховочно-многозначительное. И отношения его с семьей Сычевых получились теперь совсем загадочные и таинственные. Сейчас, с приближением турнира, Гнойников и у Сычевых брал больше задумчивостью, да еще неопределенными высказываниями о судьбе. Тяжелый, дымящийся суп ел он сурово, заглядывая в журналы, и старичка Никодима Васильевича пугал серьезностью и расспросами о практическом ходе жизни. Надюша плакала со страху и чинила Гнойникову валенки на зиму. Наконец наступил день открытия. Противником Гнойникова был здоровый, быкастый человек с холодными, насмешливыми глазами. Гнойников так трясся от нежности к себе и от страха перед разрушением величия, что руки у него наглядно дрожали, когда он передвигал фигуры. Петя покраснел, съежился и влез в угол стула. Человечка-партнера это так заинтересовало, что он больше смотрел на Гнойникова, чем на шахматную доску. Иногда, в ходе игры, Гнойникову казалось, как озарение, что он выигрывает, причем часто это ощущение не вязалось с положением на доске. На душе становилось легко и величественно-воздушно. Но он медленно и неумолимо проигрывал. От этого мысли стали уходить в зад, который тяжелел от них. Под конец Гнойников не чувствовал в себе ничего, кроме увеличенного зада. Улыбаясь, он сдал партию. Партнер оставался холоден. Казалось, ему было все равно, выиграл он или нет. Гнойников выскочил на улицу. Сначала боялся думать. Почитал газету, купил кнопки. Побрел дальше. У грязного, замызганного ведра копошилась девочка лет 13 с деревянной палкой вместо куклы. - Ты умеешь играть в шахматы? - спросил он. - Немного умею, - удивилась она. - Сыграем, - сказал Гнойников и вынул карманные шахматы. Сели на ступеньки. Он обыграл ее три раза, минут за пятнадцать, и на душе опять стало радостно, уютно и привычно тепло. "Я - великий", - тупо подумал Гнойников. Ущипнув девочку, пошел дальше. Мысли отгонялись от поражения в прежний свет. "Это случайность", - икнул он в уме. И мысли парили уже высоко-высоко. "Это случайность", - икнул он. Поел в своей комнатушке, напряженно-смешно, и появилось истеричное желание завтра же выиграть, взять реванш, чтобы улететь еще дальше, далеко-далеко, в голубые облака недоступности. Старушка-соседка пристально смотрела на него из щелки дверей. Следующие два дня прошли как во сне. Две партии отложили с неопределенным положением. Он разбирал их, запершись с Хорeвым. Хорeв все время проигрывал и плакал, скрываясь под стол. Надюша бесшумно приносила котлеты. Она думала, что если отдастся Пете во время игры, то он победит любого партнера. Почему в шахматы не играют по ночам? Наступил четвертый день турнира: день доигрывания. На этот раз Гнойников обмочился за партией. От мокроты внизу выступили слезы на глазах. Но Гнойников проиграл обе партии. Сердце бешено колотилось, и в мозгу стало наполненно-пусто от сознания собственного ничтожества. Взвизгнув, предложил судье, мастеру шахмат, сыграть с ним матч. На другой день старичок Никодим Васильевич не узнал его. Наденька дрожала и предложила пойти в загс. Хорeв, одиноко маячивший в стороне, был молчалив и застыл сосулькой. От страха и инерции Гнойников не пошел в этот день на турнир, вписав себе еще один ноль. Да и надежд больше не было. Оказалось, что проиграл самым слабым участникам. Все было ясно. За чаем Гнойников совсем распоясался. - Что делать, как изворачиваться, как жить! - визжал он на всю комнату. От его загадочности не осталось и следа. Старичок Никодим Васильевич прыгнул и исчез куда-то в соседнее пространство. - Давай я тебе проиграю, Петя, - угодливо произнес Хорeв. Надя заплакала и обнажила белые полные руки. - Ты мне корону на нос не оденешь, - обращаясь к ней, вопил Гнойников. - Я пустой стал... Понимаешь... Пустой... И глупый... Надменности никакой нету... И устойчивости... Эх, убить бы кого-нибудь... Убить! - Что ты, Петя, что ты, - увивался вокруг него Хорeв. - В тюрьму сядешь... Ты на меня посмотри: как хорошо все время проигрывать! Аюшки! - И Хорeв погладил гнойниковскую ляжку. - Я не то что тебе, а самому Ботвиннику проиграю, - заскулил он, сунув в рот сахарку. - Проиграешь - и так тебе хорошо, тепленько. Во-первых, раз проигрываешь, значит, можно думать, что если б играл как следует, то тогда б выигрывал... У всех... Во-вторых, проиграть ты всегда сможешь, а вот выиграть?.. Так-то спокойней, как в баньке, а?! Петя?.. Мысли!! Но Гнойников уже не слушал его. Обругав Надюшу, он выскочил на улицу. "То, что я - великий человек, это дело решенное, решенное раз и навсегда, - непримиримо визжал он всем своим сознанием, бегая по длинным мучевским улицам, то и дело харкая на зеленую свежую травку и на цветы. - Но ведь я - плохой шахматист... А ничего другого делать не умею... В чем же мое величие?!. Как примирить, как примирить?!" - еще исступленней, сжимая кулачки, косясь на небо и облака в них, бормотал он. Укусил попавшееся ему молодое деревце. Побежал дальше, домой, домой... Его состояние было расколото на две существующие и в то же время как будто исключающие друг друга половины: одно - прежнее величие, от которого он ни за что не мог отказаться; казалось, само его существование зависит от этого величия; другое - ужас, подавленность и истерическая пустота от сознания краха шахматной карьеры, на которой держалось все это величие. И никакого примирения и выхода он не находил, оставаясь в неразрешенном крике... Скуля, приполз домой, в конуру. Скрючился под одеялом. И вдруг в комнату постучали. Это была распухшая от слез Надя. Казалось, слезы текли из ее живота и жирных боков. Мягким телом прильнула к рвано-закутанному Гнойникову. Он молчал. - Петя, Петя, еще не все потеряно, - вдруг завыла она, прижимая его к своему трясущемуся телу. - Воровать будем... Убивать будем... Грабить... Обманывать... Только для себя... для себя... В груди Гнойникова шевельнулось слабое, гадкое, дрожащее согласие, и он по-собачьи, вытянув руку из-под одеяла, погладил Надюшу... К утру Надя проснулась и посмотрела на лицо спящего Гнойникова. Оно было сурово, неприступно и величественно, как в былые дни... Но каково-то будет пробуждение... Что будет дальше?!
[X]