Юрий Мамлеев.
Смерть рядом с нами (Записки нехорошего человека)
Человек я нервный, слезливый и циничный, страдающий язвой желудка и больным, детским воображением. Сегодня, например, с утра я решил, что скоро помру. Началось все с того, что жена, грубо и примитивно растолкав меня, на весь дом потребовала утреннюю порцию любви. Плачущим голоском я было пискнул, что хочу спать, но ее властная рука уже стаскивала с меня одеяло. - Боже, когда же кончится эта проклятая жизнь, - пробормотал я понуро и уже не сопротивляясь. Через десять минут я был оставлен в покое, и глубоко, обидчиво так задумался. Погладив свой нежный живот, я вдруг ощутил внутри его какое-то недоумение. Я ахнул: "это как раз тот симптом, который Собачкин мне вчера на ухо шепнул. Моя язва переходит в рак". Если бы я в это действительно поверил, то тут же упал бы в обморок, потом заболел... и, возможно, все бы для меня кончилось. Но я поверил в это не полностью, а так, на одну осьмушку. Но этого было достаточно, чтобы почувствовать в душе эдакий утробный ужас. - Буду капризничать, - заявил я за завтраком жене. - Я тебе покапризничаю, идиот, - высказалась жена. - Давай деньги, пойду пройдусь, - проскрипел я в ответ. Жена выкинула мне сорок копеек. Я выскочил на улицу с тяжелым, кошмарным чувством страха, и в то же время мне никогда так не хотелось жить. Изумив толстую, ошалевшую от воровства и пьянства продавщицу, я купил целую кучу дешевых конфет и истерически набил ими свой рот. "Только бы ощущать вкусность, - екнуло у меня в уме. - Это все-таки жизнь". Помахивая своим кульком, я направился за получкой на работу. В этот летний день у меня был отгул. Но цепкий, липкий страх перед гибелью не оставлял меня. Капельку поразмыслив, я решил бежать. "Во время бега башка как-то чище становится", - подумал я. Сначала тихохонько, а потом все быстрее и быстрее, с полным ртом конфет, я ретиво побежал по Хорошевскому шоссе. Иногда я останавливался и замирал под тяжелым, параноидным взглядом милиционера или дворника. "Какое счастье жить, - трусливо пищал я про себя. - Давеча ведь не было у меня страха, и как хорошо провел я время: целый день молчал и смотрел на веник. Если выживу, досыта на него насмотрюсь. Только бы выжить!" Иногда я чувствовал непреодолимое желание - лизать воду из грязных, полупомойных лужиц. "Все-таки это жизнь", - повизгивал я. Скоро показались родные, незабвенные ворота моего учреждения - Бухгалтерии Мясосбыта. Пройдя по двору и растоптав по пути детские песочные домики, я вбежал в канцелярию. Там уживались друг с другом и истеричный, веселый хохоток, и суровая, вобравшая все в себя задумчивость. Представители последней, казалось, перерастали в богов. Мой сосед по стулу - обросший, тифозный мужчина - сразу же сунул мне под нос отчет. "Боже мой, чем я занимался всю жизнь!" - осенило меня. Поразительное ничтожество всего земного, особенно всяких дел, давило мою мысль. "Всю свою жизнь я фактически спал, - подумал я. - Но только теперь, находясь перед вечностью, видишь, что жизнь есть сон. Как страшно! Реальна только смерть". Где-то в уголке, закиданном бумагой и отчетами, тощая, инфантильная девица, игриво посматривая на меня, рассказывала, что Вере - старшему счетоводу и предмету моей любви - сегодня утром хулиганы отрезали одно ухо. Это открытие не произвело на меня никакого впечатления. "Так и надо", - тупо подумал я в ответ. Теперь, когда, может быть, моя смерть была не за горами, я чувствовал только непробиваемый холод к чужим страданиям. "Какого черта я буду ей сочувствовать, - раскричался я в душе. - Мое горе самое большое. На других мне наплевать". Я ощущал в себе органическую неспособность сочувствовать кому-либо, кроме себя. Показав кулак инфантильной девице, я посмотрел в отчет и, ни с того ни с сего, подделал там две цифры. Все окружающее казалось мне далеким, далеким, как будто вся действительность происходит на луне. Между тем зычный голос из другой комнаты позвал меня получать зарплату. Без всякого удовольствия я сунул деньги в карман. Оказавшись на воздухе, я сделал усилие отогнать страх. "Ведь симптом-то пустяшный, - подумал я. - Так, одна только живость ума". На душонке моей полегчало, и я почувствовал слабый, чуть пробивающийся интерес к жизни. Первым делом я пересчитал деньги. И ахнул. Раздатчица передала мне лишнее: целую двадцатипятирублевую хрустящую бумажку. Сначала я решил было вернуть деньги. Но потом поганенько так оглянулся и вдруг подумал: "зачем?" Какое-то черненькое, кошмарное веселие вовсю плескалось в моей душе. "Зачем отдавать, - пискнул я в уме, - все равно, может быть, я скоро умру... Все равно жизнь - сплошной кошмар... Подумаешь: двадцать пять рублей - Вере ухо отрезали, и то ничего... А-а, все сон, все ерунда..." Но в то же время при мысли о том, что зарплата моя увеличилась на такую сумму, в моем животе стало тепло и уютно, как будто я съел цыплят табака. Вдруг я вспомнил, что раздатчица получает за раз всего тридцать рублей. "Ну и тем более, - обрадовался я. - Не заставят же ее сразу двадцать пять рублей выплачивать. Так по четыре рубля и будет отдавать... Пустяки". Но мое развлечение быстро кончилось; знакомый ужас кольнул меня в сердце: вдруг умру... даже пива не успею всласть напиться. Прежний страх сдавил меня. - Куда мне деваться? - тоскливо спросил я в пустоту. Недалеко жила моя двоюродная сестра. Но представив ее, я почувствовал ненависть. "Лучше к черту пойти", - подумал я. У нас с ней были серьезные разногласия. Дело в том, что моя сестра, в молодости будучи очень похотливой и сделавшей за свою жизнь восемнадцать абортов, вдруг на тридцать пятом году своей жизни впала в эдакий светлый мистицизм и стала искать живого общения с Богом. Не знаю, что на нее повлияло: то ли долгий, истошный крик толстого доктора о том, что - "еще один аборт, и стенки матки прорвутся"; то ли дикие угрызения совести из-за того, что она, ради своего удовольствия, не допустила до жизни восемнадцать душ... но с некоторых пор она упорно стала повторять, что мир идет к свету. Хорошо помню ее разговор с соседкой. - Ну, Софья Андреевна, - говорила соседка, - ну одного, двух человек умертвить, это еще куда ни шло - ни одна порядочная женщина без этого не обходится, - но, подумайте сами, восемнадцать человек! - Ерунда, - брякнула сестренка, - вы видите только темную сторону жизни. Если я их и убила, то ведь зато существуют восход солнца и цветы. Я представил себе, как она станет поучать меня, и побрел куда-то вдаль проходными дворами. Я проходил мимо галок, автомобилей, бревен, тяжелых, мясистых баб и уютных, слабоумненьких старичков. Наконец, утомившись, я прикорнул на пустынном, одичалом дворике у досок. Кругом валялись кирпичи. И ни одной души не было. Вдруг около меня появилась жалобная, брюхатая кошка. Она не испугалась, а прямо стала тереться мордой о мои ноги. Я чуть не расплакался. - Одна ты меня жалеешь, кисынька, - прошептал я, пощекотав ее за ухом. - Никого у меня нет, кроме тебя. Все мы если не люди, то животные, - прослезился я. - И все смертные. Дай мне тебя чмокнуть, милая. Но вдруг точно молния осветила мой мозг, и я мысленно завопил: "Как!.. Она меня переживет!.. Я умру от рака, а эта тварь будет жить... Вместе с котятами... Негодяйство!" И, недолго думая, я хватил большим кирпичом по ее животу. Что тут было! Нелепые сгустки крови, кишок и маленьких, разорванных зародышей звучно хлюпнули мне по плащу и лицу. Меня всего точно облили. Ошалев, я вскочил и изумленно посмотрел на кошку. Умирая, она чуть копошилась. Какой-то невзрачный, как карсный глист, зародыш лежал около ее рта. От тоски у меня немного отнялся ум. Быстро, даже слегка горделиво, весь обрызганный с головы до ног, я вышел на улицу. "На все плевать, - думал я, - раз умру, на все плевать". Прохожие шарахались от меня в сторону, только какой-то пес, почуяв запах свежей крови, долго и настойчиво бежал за мной по пятам, повиливая хвостом. Забрел я на какую-то отшибленную, одинокую улочку. Кроме пивной и керосиновой лавки никаких учреждений на ней не было. Там и сям шныряли потные, временами дерущиеся обыватели. Вдруг я услышал за спиной пронзительный милицейский свист. Я обернулся и увидел вдали пьяного, еле держащегося на ногах обывателя, который указывал на меня пальцем, и несущегося во всю прыть в моем направлении дюжего милиционера. Я робко прижался к стенке. - В отделение! - гаркнул милиционер, осмотрев меня своими большими, как ложки, глазами. Через десять минут, промесив липкую помойную грязь, мы очутились в прокуренном, покосившемся помещении, плотно набитом людьми. На стенах висели плакаты. За толстой, невысокой перегородкой, вроде перил, были милиционеры, по другую сторону мы - граждане. Нас соединяли какая-то дверца, похожая на калитку, и то, что все мы, в большинстве, были пьяны так, что еле держались на ногах. Ретивый, полутрезвенький милиционер подряд штрафовал граждан за алкоголизм, еле успевая засовывать рубли и монеты себе по карманам. Он так торопился, что половина штрафа просыпалась у него под ноги, и мелочь густо, как семечки, усыпала пол. Меня перепугал гроб, стоящий в углу. Но оказалось, что какой-то здоровый милиционер, еле выводя буквы, составлял о нем акт. Рядом стояла, тоже под хмельком, ядовитая старушка в платочке. - Не будешь, мать, спекулировать гробами, - приговаривал милиционер. - Другой раз задумаешься. Наконец очередь дошла до меня. - К этому нужно вызвать начальника милиции, - гаркнул задержавший меня служивый. Скоро вышел сухонький, маленький человечек в форме офицера. Он тоже был пьян. Пошептавшись с моим милиционером, он подошел ко мне. - Почему вы облеваны? - спросил он. - Это не блевотина, а кровь, товарищ начальник, - ответил я. - Не врите, что я, не вижу, - пошатываясь, сказал начальник. - Если бы была кровь, мы бы вас еще месяц назад задержали. - Я подрался с кошкой, - тихо, как в церкви, проговорил я. - У меня были с ней метафизические разногласия. Кто переживет друг друга. - Не хулиганьте, гражданин, - рявкнуло начальство. - Отвечайте, почему вы облевались, где не положено, и не в том месте перешли улицу?!! - По рылу бы ему дать, - ухнул розово-упитанный милиционер у меня под ухом. - Не самовольничайте, Быков, - оборвал его начальник. - Платите штраф, гражданин, и точка. - Сколько? - Ну... на четвертинку... полтора рубля то есть. Я сунул ему в руку два рубля и повернулся к выходу. - Гражданин, держите квитанцию, - раздался мне вслед хриплый, надрывный голос. - У нас тут не частная лавочка. И кто-то сунул мне в руку конфетную бумажку. Потрепанный, я выскочил на улицу. - В конце концов, должен же я знать, когда умру, - завопил я перед самим собой. - Я больше этого не вынесу. Я должен знать: умру я или не умру. Но тут счастливая, устремленная мысль осенила меня. Вприпрыжку, по самым лужам, стараясь забрызгать себя грязью, чтобы скрыть следы крови, я побежал к трамваю... Через полчаса я был у букинистического магазина. С каким-то неопределенным чувством, смутно надеясь найти какое-нибудь завалящее пособие по предсказанию будущего, я зашел внутрь. - У вас есть черная магия? - спросил я продавщицу. Она подняла на меня глаза и, увидев мое перепачканное в крови и грязи лицо, пискнула и, кажется, обмочилась. Истерически, не обращая на нее внимания, я начал копаться в книгах. Случайно мне подвернулся справочник по диагностике для фельдшеров Курской области. Разобравшись в нужном разделе, я пробежал глазами страницу и вскрикнул: против моего симптома, который шепнул мне на ухо Собачкин, вместо зловещего слова "рак" стояло слово: "запор". Ошалев от радости и еще не веря своему счастью, дрожа от нетерпения и страха, бормоча: "Все равно не поверю, все равно не может быть, чтоб так везло", я стал рыться в толстых академических справочниках. И везде против моего симптома стояло радостное, сияющее слово: "запор". Шатаясь, я отошел в сторону. Продавщица, забившись в угол, расширенными от ужаса глазами смотрела на меня и бормотала, очевидно в качестве молитвы, слова песенки: "Ах, хорошо на белом свете жить..." - Теперь я готов все простить Собачкину, - ликовал я, выйдя на улицу. Но после первого приступа радости пережитые страхи и тревоги дали реакцию: я готов был долго, целыми днями, плакать. Измученный, ввалился я домой. - На кого ты похож! - заорала жена. Сначала слегка припугнув ее тем, что у меня мог быть рак, рассказал я ей, как тяжело я это перенес и как открыл, что ошибся. - Пожалей меня, я убил беременную кошку, - заскулил я, упав в ее руки. - Теперь меня замучает совесть. - Только и всего. Какая ерунда, - бодро провозгласила жена. - Ну сделал глупость, другой раз так делать не будешь. - Везде ужасы, - лепетал я. - Одному дяде с нашей работы хулиганы отрезали ухо... - А тебе-то что, - прервала жена. - Если только это дядя, а не тетя, - и она внимательно посмотрела на меня. - Конечно, дядя. Большой такой, - покраснев, увильнул я. Жена принесла ведро воды. - Я не вернул раздатчице лишние деньги; у нее детишки, они будут голодные, - не выдержав, горько всхлипнул я. - А вот это ты молодец, - обрадовалась жена. - Не зря страдал, что болел раком. Сколько же она тебе передала? - Десять рублей, - опять покраснел я и, не переставая всхлипывать, мельком подумал, с каким удовольствием я пропью завтра оставшиеся пятнадцать рублей. - Ну все хорошо, что хорошо кончается, - заключила жена. - А ведь намучился ты так потому, что тебя Бог за меня наказал. Не хотел принести мне сегодня утреннюю любовь... - Я больше не буду, - еще горше заплакал я. - То-то, милок, слушайся меня впредь, - окончила жена и стала меня отмывать. Временами, умиленный, как поросенок, наслаждаясь своим спасением, я целовал ее голые руки. -------------------------------------------------------------------- "Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 14.02.2003 14:48
[X]