Юрий Мамлеев.
Один (Рассказ о космическом ницшеанце)
На далекой, блуждающей в темноте планете, на которой не было даже животных, жили люди. Кроме них, во всем мире больше уже не было живых существ. Эти люди жили как обычно: грязно и радостно. Страдали, но все-таки были довольны собой. Какой-то мягкий предел сковывал их. Но среди этих людей таились странные "избранники", в глубине души чудовищно не похожие на всех остальных. У "избранных" была большая вера в себя; один из моментов этой веры состоял в том, что они сильно любили друг друга, а "обычных" людей старались избегать. Так длилось долго; и те и другие существовали сами по себе, но вместе с тем рядом. Вдруг по "избранным" прошел трепет. "Зачем нам нужны "обычные" люди, - стали думать "избранники". - Они так не похожи на нас; они засоряют наше сознание, создают ненужный шум и раздражают своим нелепым существованием; они уводят дух в его инобытие". И "избранные" решили уничтожить всех "обычных" людей. С помощью интриг, тайн и мистической жестокости они пробрались к власти. Единственная живая планета в мироздании, на которую смотрели только мертвые звезды, обагрилась кровью, такой красной, какой только может быть цвет жизни. И остались только "избранные". Долго ликовали они, целуя друг друга, от радости и чистоты расширился круг их сознания. Никто больше не раздражал. Прошло некоторое время. Понемногу "избранные" стали испытывать какое-то непривычное чувство. Они, такие родные и такие близкие, вдруг ощутили отчуждение и затаенную ненависть друг к другу. Теперь, когда ничто внешнее не мешало им, каждый из них застыл в больном недоумении оттого, что другие существуют. "Тем, что все такие великие, - думал каждый, - обкрадывается моя неповторимость и единственность; мой гений унижается; мое чувство "я" оскорбляется параллельным существованием. И разве не противно видеть сотни других "я"?.." После этого перелома каждый из "избранных" старался переизощритъся в оригинальностях и духовных открытиях; но так как все они были "избранные", то и их оригинальность, хоть и различная, была на одном, равнозначном уровне. И тогда принялись они истреблять друг друга. Несмотря даже на то, что еще копошилась в них прежняя любовь и нежность к себе подобным. Ученик убивал учителя, любимый убивал любимую, пророк убивал пророка. Убивали жестоко, но часто, по привычке или по еще остающемуся, но уже сломленному чувству любви, убивали, целуя друг Друга. И опять эта единственная живая планета, на которую смотрели мертвые звезды, залилась кровью, только уже не красной, засветилась планета таинственным синим пламенем. И даже у еще не родившихся существ задрожало сердце. Все книги и подобные им вещи уничтожали "избранники", ревнуя к умершим. После этой больной, подобной самоубийству, резни остался в живых всего лишь один из "избранных", просто потому, что по воле случая он оказался последним и его некому было убивать. И возликовал до предела души этот Один. И радость его была еще безмерней, чем после гибели "обычных". Прошел он по всей земле от края до края, и не было на свете ничего и никого, кроме него. И солнце во всей ужасающе бесконечной Вселенной светило только для него. И миллиарды галактик совершали свой чудовищный бег только для него. И только он, единственный во всем мире, ощущал трепет теплого ветра и блаженную прохладу реки. И только он, единственный, мог истомленно шевельнуть телом и почувствовать в этом всю концентрацию оставшейся и уничтоженной жизни. И любая его мысль была единственной и неповторимой. А его гениальные мысли никогда уже не имели параллелей. И во всем теперь навсегда холодном и молчаливом мире он стал единственным вместилищем абсолютного духа. Страстно и мудро наслаждался Один своим счастьем и неповторимым величием. И спокойный и гордый, как поступь Абсолюта, было движение его мысли. Хотя были уничтожены все источники знаний на земле, старый запас в нем был так велик, что его хватало для, казалось, безграничного, спонтанного развития. Сама Вселенная двигалась в наличии его мыслей. Так он прожил много времени. Но ведь он не обладал абсолютным знанием. Наступил наконец торжественный, чуть страшный для него момент, когда Один почувствовал, что исчерпывает себя. Впервые он ощутил это, когда лежал под деревом, у камней, в кустарнике и вдруг перед ним встали убиенные. Раньше он никогда не думал о них. А теперь почувствовал смутную потребность в общении с ними. Сердце его слегка дрогнуло. Ему захотелось, чтобы перед его глазами опять прошла неисчерпаемая драма объективного мира и он смог бы приникнуть к его живому источнику. Для себя. Он встал, губы его сжались, а глаза потемнели, как будто по их дну прошел мрак. Он не питал иллюзий, что может теперь побеждать только сам, только из себя. Он знал ряд магических тайн и мог бы вернуть мир к жизни. Но не сделал этого. Он сделал гораздо более страшное. Он вернул жизнь не людям, а их теням. Их длинным, смешным и беспомощным теням. И в то же время великим, потому что они точно так же, как живые люди, играли эту жуткую, бездонную драму бытия, только в ее легком, неживом отражении. И решил Один так лишь потому, что, помня о прошлых жестоких уроках, не хотел опять становиться в страшную зависимость от всего живого. Но в то же время хотел видеть хотя бы потустороннее отражение истории, дальний ход объективного мира. И питаться им, как падалью, немного подкормиться за счет этой бесконечной, мертвой пляски теней. Их сумеречность подчеркивалась еще тем, что они были не просто тени, призраки зависели также от сознания Одного; по своему желанию он мог их уничтожить, сдуть в полное небытие и опять явить. Однако первое время, когда посреди холодной природы Один окружил себя тенями живых и вновь возобновилась уже призрачная история человечества, как она шла бы, если бы не было Великой бойни, одна маленькая, странная и бесполезно-больная мысль мучила его. У него копошилось сомнение: а не возродить ли былой мир, во всем его блеске и полноте, во всем его шуме и торжестве. Признание самому себе в том, что и он в конце концов не может обходиться без внешнего, сделало его слабым и чувствительным. Однажды он увидел мелькающие, извивающиеся тени убитых им "избранных", причем самых близких. - Родные, - потянулся он к ним, прослезившись. - Вы мне нужны. Скажите что-нибудь! Один случай особенно потряс. Ему на колени села тень хорошенькой маленькой девочки. Он стал играть с ней, смеясь от счастья, и она ласково ему доверилась. И он на миг остро почувствовал, что хочет видеть ее живой. - Чтобы ты существовала не только для меня, не только как мое представление, но и как самостоятельная, не зависящая от меня реальность. Чтобы ты улыбалась мне сознательно, а не как мое дуновение... Ведь мне интересно, чтобы меня любила и ценила самостоятельная личность, а не мое воображение... Чтобы я мог обнять тебя, а не провалиться в пустоту, - произнес он вслух. В ответ тень девочки радостно встрепенулась. Как ей хотелось жить! Но напрасно: это была мгновенная слабость, и Один сразу же очнулся, почувствовав далеко идущую, вкрадчивую опасность. Он захохотал. Тень девочки испуганно спрыгнула с колен. - И не думай, что я оживлю тебя, - засмеялся Один. - Мне слишком дорого мое всемогущество. Что ты дашь мне взамен? Свою отчужденную от меня жизнь? Всю эту полную игру внешнего бытия? Слишком незначительная плата за всемогущество! И за единственность! - И он насмешливо погладил тень девочки по голове, рука его провалилась в ее пустоту. И началась новая жизнь! Теперь каждый день к вечеру Один окружал себя этим ускользающим, неслышно завывающим миром. Его даже слегка подташнивало от его мнимого существования, от присутствия навсегда исчезнувшего. Он легко проходил сквозь него, без всякого вреда для себя. Бесчисленные тени людей, как призраки, мелькали по залитым солнцем полям и лесам, не чувствуя их, в то время как это чувствовал только Один, влюблялись, воевали, сочиняли стихи, плакали - и все это стерто, бесшумно, в то время как вся жизнь в ее полноте сосредоточилась только в Одном. Этот мир уже не мучил его всеми своими прежними ужасами вымороченного, чужого существования. Если тени надоедали Одному, он уводил их в полное небытие. Но они редко сердили его: ему были смешны их кривляния, любовь и ненависть друг к другу. Их полная беспомощность. По этому дальнему отражению он брал для бесконечного движения вперед для себя все, что ему было нужно от объективного мира. И Один снова почувствовал прилив крови к своей уже было застывающей душе. Теперь ему принадлежали не только это вечное солнце, и эти дальние заезды, и этот нежный запах трав, и эти единственные мысли - но и этот, то появляющийся, то исчезающий, мир мертвецов, от которого он брал в свой живой дух мертвую, но нужную пищу. И снова почувствовал себя Один хозяином всей Вселенной... Но что случилось потом, выходит за пределы этого рассказа. -------------------------------------------------------------------- "Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 13.02.2003 14:47
[X]