---------------------------------------------------------------
(c) Copyright Олег Малахов
Email: [email protected]
Изд.: "Лебедь", Донецк, 2000, ISBN-966-508-079-2
10.98-3.99
---------------------------------------------------------------
Шила работает три года...почти.
"Today my body, mind and spirit are a healthy team" * - день начался,
вернее, закончилась рабочая ночь и нужно отдохнуть. Сью придёт позже.
По ту сторону Ла-Манша просыпаются люди с новыми глазами. У того парня,
что пересечёт Ла-Манш сегодня к 5 часам, глаза ещё закрыты, и когда Шила
уснёт, они откроются, и, выйдя на улицу, обладатель чистых голубых глаз
превратится в прохожего, похожего на желающего куда-то уехать человека.
Бессмысленный поход по магазинам... Нужно просто что-то купить. Он -
автор бестселлера " Мария ищет". За книгу он получил деньги. Пока писал
книгу, он не мог уподобиться своей героине и тоже начать поиск. Его Мария в
итоге кое-что нашла, пусть смерть, но нашла, поэтому он был тоже полон
надежды тоже что-то найти. После того, как Шила закрыла глаза, начался
поиск. Ещё до того, как она проснётся, он будет в её городе.
Дикая, разнузданная душа у холодных кабинок, в которых женщины,
сексапильные королевы, податливые и не ломающиеся, удовлетворяют потребности
мужчин.
.......................................................................
How d'ya do, baby...и через 15-20 минут кабинка вновь будет манить
бёдрами и грудью случайной дивы. How d'ya do, baby...и всё, что останется
через 15-20 минут, - это запах спермы и ожидание.
Через 15 минут после приезда Писатель уже пил с каким-то моряком из
Ренна. И пил до ночи, люди приходили, многие посетители были хорошо знакомы
друг с другом. Ему не нужны были знакомства. Он пил и знал, как проведёт
ночь.
Девушек было немного. Он выбирал недолго. Шила - блондинка, а это
всегда преимущество, он пошёл с ней.
Он занимался с ней разным сексом. Щила чувствовала вроде бы всё то же
самое, что и всегда: симпатичный, пьяный парень, иностранец избавляется от
скопившегося семени. Она тоже иностранка в этой стране, но только
используемая, а он - пользователь. Маленький городок её матери с криками
продавцов молока по утрам открывает ставни. Больно, почему-то именно сейчас,
от запаха свежего хлеба, от черепичных крыш... Всё кончилось, а Шила не
сможет продолжить. Сью найдёт её, но ничего вразумительного она от неё не
услышит. Шила будет говорить на своём иностранном языке...
Писатель выйдет в город. Ему четверть века, а многовековой город
открывает для него магазины, кафе, продаёт газеты...
Писатель не читает газет.
А Шила сегодня попадёт в завтрашнюю газету.
Писателю не пришлось говорить ни слова, Шила всё поняла без слов. И
чем-то была её душа, чем-то неразгаданным, а он разгадал, не для себя, а для
неё, и Шила окажется в завтрашних газетах чужого города, в котором она
поняла, что есть что-то ещё, кроме него.
А Писателю сложно всё время думать об этом, об ЭТОМ и постоянно
выделять каким-то образом свои мысли, мысли об... именно, этом.
8 километров он пройдёт пешком, дорога надоест, озабоченные водители,
сосредоточенные на чём-то своём, несущественном, либо чрезмерно
существенном, пролетают в разных автомобилях, как в собственных пожизненных
гробах. Писатель вспомнит, что именно так он рассуждал, будучи подростком,
бурно постигающим жизнь, а потом как-то перестал обращать на это внимание.
Он прошёл 8 километров, и ему хотелось занять место в чьём-нибудь
автомобиле. После 8 километров гробницей почему-то становится безжалостно
скоростное шоссе.
Сейчас остановится машина, подберёт Писателя, закон будет соблюдён, и
он знал об этом, о том, что всё повинуется насилию над словом. Пусть не
осталось места поэзии в небольшом Фольксвагене, но Писатель радуется
бессловесному пространству.
Писатель в пути. Тихая ночь. Электронное перевоплощение знаков в
ноут-буках. Холестерин. Антибиотики. Абсолютная монархия в стране
писательского воображения. Помнит ли он Шилу? Останется ли память о ней?
"Возьми меня," - шептали чьи-то губы.
"Ты одна..."
"Я могу тебе помочь..." - и ночь...
Может быть, нет смысла начинать?..
Может быть, нет смысла начинать ночь...
Но коридоры чьих-то душ манят.
Стоит выйти на улицу - город пьянит, огненный город, подёргивающийся в
слезе галлюциноген. Писатель смахнёт слезу.
Sense is over - надпись на стене дома, полного коридоров.
И взбегая куда-то вверх по лестнице, он думал о том, что она не может
быть бесконечной, что будет светлое лицо, оно встретит его там, наверху, на
вершине мира...
...Я хочу сигарету...
Несмотря на то, что дым не заменяет дыхание, это единственное, что мне
действительно необходимо. Без сигареты здесь не обойтись. И обычный табак не
подойдёт.
...Ты придёшь?..
...Кто знает...
...Я хочу, чтобы ты пришёл...
...Не знаю, что причиняет большую боль?.. встреча или расставание. Что
больней?.. сейчас смотреть в твои глаза и видеть притаившуюся в них душу
или...
...потом стареть и погружаться в мир воспоминаний.
Тающая в интерьерах, световых гаммах, дизайнерских экспериментах,
хрупкая, юная нимфа томится в безвыходной истерии, инертно роскошествующая
жертва ситуации... Девочка в Париже. Ах, богема!
Это не мой .. А подарите ли вы мне чувства? Ха, мазок, ещё мазок.
Возьму что-то с собой. Внутри ожидание чуда...Лицо твое, как некая отдушина.
Мир сжимается, затягивает. Твое лицо путешествует в моих трагических
видениях. Лицо твое, как боль и утешение, как вспышка, как искажение моего
отражения в чужом зеркале. Должен ли ждать лицо? Найду и странным образом
утрачу все...
Писатель уже наблюдал... Этот город был ему знаком, но ему вновь не
терпелось погрузиться в душное пространство улиц и домов, в звуки, в свет.
Вернись...пока не поздно, но погружение начинается, неизбежным оказывается
писательское соединение с этим городом, ведь это не просто город... Это
знак... .. он подчиняет творческие порывы... он хранит
культурологические коды...
Она демонстрирует чьи-то фантазии на своем тельце. Милая Марта. Я помню
твои детские причуды. Ты была кокеткой, любимицей. Тобой восхищались - и
тебе нравилось восхищать. Ты красива и сообразительна. Девочка в Париже. И
он уже рядом. В этом городе...
... Разящий взгляд... Сквозь пристально всматривающиеся оценивающие
взгляды, вспышки фотоаппаратов, огоньки видеок..
Разящий взгляд. Она чуть не ослепла.
Марта больше не выйдет на подиум, сошлется на недомогание, на что
угодно...
Это не оплошность. Глаза соединяют мир вокруг с душой внутри. Глаза
закроются - опустится занавес...
Марта... Руки дрожали. Опасная бритва. Раны предназначались, а
оказалось, что в хрупком трепетном теле билось сердце, не просто билось,
чтобы жизнь теплилась, а чтобы появилось ощущение необходимости умереть...
Как мило... Прогулки на катере.
Кровь. Тихая смерть. Строки старинных книг.
Зову дождь. Все, кто еще не ушел, зовут дождь.
Как мило, на шее капли, на пальцах капли, мало слез - это кровь неба.
Я задержусь в кафе радом с ее домом.
Я задумаюсь... Клерки в черных пиджаках заточили мои мысли... Биржевая
вакханалия погубила девушку.
Порядок и беспорядок. У нее дома всегда был изящный беспорядок, и
музыка играла слишком громко, и слишком много лжи хранили стены.
Вот она на дискотеке. Привлекает всеобщее внимание. Наука не знает
таких примеров, но она умеет интерпретировать свои мысли и разговаривать с
дельфинами, по крайней мере ей позволяет так полагать ее собственный
внутренний Она непоправимо свободна в своих иррациональных
перевоплощениях.
Писатель в клубе. Отрешенная молодежь. Ритм - стук сердца. Писательский
стук сердца не подчиняется ритму.
Писательские шаги - звуки моря. Крах последней иллюзии...дельфины
онемели...девушка оглохла.
Прощайте облака, тени домов, которые засвидетельствовали мои страдания.
Прощайте любимые маршруты, хранящие мои следы.
Город неотъемлем и неприемлем. Город заражен мной. Беспокойный город.
Последний звук. Мои признания. Глаза, вдохновляющиеся моими словами,
утраченными ныне... Сюжеты остаются, исчезают люди.
Я пройду мимо дискоклуба утром. Обнаружу незримую усталость. Угасающие
глаза незнакомок.
По ту сторону Ла-Манша родственники писателя благопристойничают.
Тэдди перерос свои стенания, юношеские плевки в лицо бестыжей
добропорядочности. Он изменился. Теперь он наблюдает за своей сестрой и
узнает в ее стиле жизни свою молодость. Вроде бы вчера были те же звезды,
луна, солнце, вода, земля, воздух, но в том-то и дело, что вчера сменилось
сегодняшним днем, который умрет через несколько часов - и умрут эти звезды,
эта луна, это солнце, вода, земля, воздух.
Сырость. В Каждый раз, когда я пытаюсь уловить запах леса, ветер
меняется...
Почему ты перестал бороться?.. Тебе нечего делать со временем. Ты
безвременно утрачен в актах самозабвения, в потоках вдохновения. Боже мой!
Черт возьми! Мы живем ради того, ради чего можно и умереть...
Как жаль, что на просторах самой большой европейской страны (по крайней
мере, согласно географическому положению) естественным явлением стало
насилие. В этой стране живет много жестоких существ... Как жаль, что от их
жестокости и безразличия страдает множество нежных и чутких людей... Это
невыносимо...не продолжай! Не продолжай! Хотя нет! Пока мы не стали мишенью
для заокеанских бомб, нужно говорить; ведь есть всегда опасность утратить
возможность говорить.
Ведь там, где сейчас открыты бомбоубежища, нежные и чуткие люди тоже
могли говорить, пусть вечером в парке, пусть на днях рождениях, в постели,
на кухне, но они могли говорить, хотя бы о том, что является важным, пусть,
не для нас, а для них, пусть на своем языке, но ведь именно сейчас там
открыты бомбоубежища и взрыв заглушает слово, а ведь так много слов хотелось
еще сказать...
А я все еще иду, уверенно передвигаюсь, безбоязненно раздаю слова,
реанимирую чьи-то души.
Писатель тоже отряхивается от ночного безразличия, ненайденности,
обезображенности мыслей. Поправляет свитер, но он не послушен... Свитер лишь
средство, деталь писательского гардероба... Потом писатель уснул в вагоне
метро... Дневной сон... Болезненное переселение в иной
Сестра Тэдди путешествует каждый день в своих бредовых грезах, на самом
деле вагоны метро приютили ее, поглотили...
Здравствуй, ты ускоряешь процесс проникновения, ты убыстряешь движение
эскалаторов... экспресс-улыбка, экспресс-молитва, экспресс-понимание,
экспресс-любовь...
Взрыв: мозг превратился в пыль, в пепел превратилось сердце любящей
матери... Зачем?.. Застывшая в воздухе немая гримаса недоумения. Если есть
мать, то есть и дети, а они еще вчера ели мороженое и просили маму
рассказать сказку... Взрыв.
Девушка чуть не расплакалась... Она боялась сойти с ума... Бог
ошибается, ошибается человечество, но она права...
Она забывала, куда едет. Видимо, место назначения давно перестало ее
волновать. Ей просто хотелось быть не здесь, не там, где угодно, быть везде
и нигде, внутри себя, в чьей-то фантазии. Ей сложно жить, осознавая
неизбежность пространственного вакуума.
Творчество. Под звуки открывающихся и закрывающихся дверей. Подземка
хранит секреты одиноких людей.
Сестра Тэдди увидела его, спящего, его, забывшего, ради чего...он
здесь.
Пить, пить, много пить, пьянеть быстро, плакать - слезы-алкоголь, пить
- губить эмбрион. Писателю снится эмбрион. В утробе матери уютно. Покидая
утробу, эмбрион инстинктивно стремится вернуться назад...
Европа задыхается от самодовольства... именно задыхается... Всё
просьбы, просьбы, просьбы...о чем-то несбыточном. Извинения не
уместны...лица безжизненны. Умение подчиняться выросло в принцип,
превратилось в привычку. Всем на всё наплевать. Лишь горстка
творцов-мыслителей противится устоявшемуся безразличию.
И сестра Тэдди, и писатель могли бы просто говорить о любви...но им
приходится деформировать свое сознание, сталкиваясь с закрытостью дверей.
Профессиональные страдальцы, они возвели в культ тупиковость своего
страдания.
Уплыть бы...
Протест нереален...
Опухоль увеличивается...
Я займу место у стойки любого бара. Лица барменов - сарказм
солдат-добровольцев... внутри боязнь встретится с врагом социума... Рецепт
коктейля - церемония - процесс не завораживает - завораживает недвижимость.
Несмотря на то, что люди трогают предметы, передвигаются, заключают эмоции в
жесты, завораживает недвижимость.
Как будто живые люди, как будто я живу рядом с ними. Как будто я верю
во все то, что происходит вокруг, как будто действительно что-то
происходит... НО завораживает НЕДВИЖИМОСТЬ.
Долгое молчание. Лишь стук сердца...неопровержимый стук сердца.
Писатель проснулся... Уснув в парижском метро, он проснулся в венецианской
гондоле. Вскоре ему чертовски надоел этот воздвигнутый на воде шедевр
зодчества времен Ренессанса, кишащий туристами, омертвевший от их
озабоченности, город. Толпы людей (желание прикоснуться к истории). Rialto,
San Marco - скопление потных туристов, водные испарения (романтика).
Писатель в гондоле: по бокам - дома, все - разные. Архитектурное
разнообразие отражает дух соперничества славных творцов Венецианской
республики... И писатель в гондоле недвижим... Он вновь погрузился в сон.
Когда бы я не понадобился тебе, слушай мелодии, которые разносит ветер
по свету, которые не поддаются радиоволнам, частотам, ретрансляторам.
Мелодии подскажут тебе, где я ... пусть я исчезну, но мелодии сохранят мой
голос...
Ты будешь ждать, пока горы не расступятся, пока мосты не возникнут, а
они не возникнут, а горы не расступятся, в пыль обернется камень, но
преграды останутся. И желание увидеть лицо матери останется...лицо виновницы
твоего отравленного свободой существования.
Я боюсь утратить чувство боязни смерти.
Завтра я уйду. Я храню Родину в сердце...но скитание причиняет боль...
Я не могу остановить этнические чистки, не могу противостоять
дискриминации, религиозным войскам, бомбардировкам во имя политического
тщеславия. Смерти становятся все более нелепыми...и мир становится все более
хрупким. Лишнее движение, неверная формулировка - и шаткое равновесие
окончательно будет нарушено.
Прошу тебя, не говори...слова проникают слишком глубоко в душу...душа
переполнена словами...это настоящий круговорот слов...дискуссия...процедура
вычленения смысла. Люди повинуются словам...слепнут, а понятия остаются
нетронутыми...
Конкретика взглядов двух любящих не кого-то, а друг друга людей, двух,
как будто неразлучных, неотъемлемых друг от друга; как будто уже не бывает
так, как будто это - ложь, как будто я разговариваю сам с собой.
Постой - поздно, останься - больно, возникни...беззвучно. В сон легко
поверить. Постой - поздно... Постель - территория беспечного смеха. Я
работаю ночью, ты не разбудишь меня, я расплачусь, проснувшись. Обрету
уверенность. Последний камень, последнее разбитое окно.
Пока постаревшая Blondie пытается воскресить нечто давно увядшее и
заставляет писателя вновь задуматься о человечности своего прошлого, Тедди
постепенно перестает думать о своей сестре, вынуждает себя забыть о ее
беспорядочной жизни, он ее не жалеет более, бесспорно осознавая свою
омертвелость и значительно большую способность своей сестры быть живой,
несмотря на неизбежное и ускоряющееся умирание ее тела. А Blondie поет о
некой Марии и указывает Писателю на его разрушительную силу, с помощью
которой он преобразовывает образность мира, наделяет мир своим
словотворчеством. А Писатель не хочет больше верить в этот .. Он
перестает слушать музыку. Его тяготит отсутствие недосказанности, и он
перестает самовыражаться словами, хотя, быть может, именно молчание является
чрезвычайно красноречивым актом самовыражения.
Пресловутая экскурсия... Несколько каналов, залив. Холодный ветер,
свежий... Амстердам - обитель космополитизма.
Я потерял телефонные номера своих друзей; друзья возможно не простят
мне этого. Я раскрою книгу и не смогу разглядеть слов, и никто не поможет
мне. Я захочу уехать и странным образом потеряюсь в пути, так как нет цели,
есть лишь неопределенность фраз, призрачная востребованность взглядов,
отсутствие нитей, спасительных нитей, соединяющих людей, их чувства. Что ты
скажешь? Мозг заблокирован, нежность втоптана в асфальт, пропущена по
проводам телекоммуникаций, заключена в безжизненное виртуальное
пространство...
Я разобьюсь...я оглохну...я исчезну...я разденусь и умру...я споткнусь
и упаду...и разобьюсь...я раскрою себе голову...я просто устану...взгляну на
солнце и ослепну...я проснусь...и никого не найду рядом...и сойду с ума...я
открою окно...и вновь увижу то, что меня пугает...закрою глаза...потом
открою...взгляну на солнце...ослепну...брошусь вниз...и разобьюсь...но не
умру...а встану и пойду...споткнусь...упаду...раскрою или раскрою себе
голову...взгляну на солнце...и проснусь...
Дети, дети... бегите... но девочки и мальчики и без того пытаются
убежать, пытаются сохранить свои чистые помыслы, скрыться от грязи и
всемирного зла.
Разочарование преследует детей.
Остров Пасхи не в состоянии вместить всех жаждущих спокойствия.
Прости, что так... вот так... это неожиданно накроет нас... я б сделал
все, но я чувствую, что силы покидают меня... ты была такой грустной
сегодня... день скоро закончится... и мы скоро расстанемся, но образы не
покинут нас... я буду думать о тебе...
А Писатель уже все передумал... Город на берегу Антарктического океана
принимает всех... У меня есть большое желание остановить Писателя, но как Я
могу остановиться... НЕТ... НЕТ... НЕТ... И книга может закончиться этим
восклицанием, все может закончиться этим восклицанием... И даже, когда все
закончится, именно с этого восклицания может все начаться ...
НЕТ. НЕТ. НЕТ... и съемки прекращаются.
НЕТ. НЕТ. НЕТ... и струны рвутся...
НЕТ. НЕТ. НЕТ... краски лишь мажут холст, ничего не отображая.
Нужно все перечеркнуть.
Колыбельная. Слова чаруют.
Пусть Рози и не сможет ощутить все это в полной мере, но есть смысл
попробовать. Пусть уже нет человека, которого она любила, но начинать с
начала еще больней. Стареющая Рози теперь одна стоит в центре той площади,
где они были вдвоем, кормили голубей, целовались. Грубый ветер шевелит ее
волосы, как и тогда. Она будет искать те же запахи, те же лица, будет
заходить в те же магазины, кафе, музеи. Детали окружают ее высохшее тело.
Детали, что, казалось, останутся нетронутыми в памяти. Рози начнет поиск
маршрутов. Одежда, прическа (как будто он рядом с ней, и голос его слышен,
произносятся те же слова) - лишь одежда, лишь прическа... А дальше все та же
пресловутая сеть дорог, и Писатель встретит ее, когда ей будет совсем плохо.
Именно тогда Рози поймет, что умерла, но тщетно будет пытаться понять, что
явилось причиной ее смерти.
Паломничество. Возвращение в неповторение.
Я не помню... Я не помню... Я уже ничего не помню. Я не помню, когда
были порваны струны. Я не помню мелодии, которые создавались с их помощью.
Трамвай проскользил дальше по рельсам-желобкам, раскраивающим город.
Девушка в кожаном плаще еще бросила несколько взглядов в его сторону. Они
смотрели друг другу в глаза, но нить взгляда легко рвется... Девушка в
плаще, волосы пахнут лесными цветами. Нить рвется, и еще одна рвется...
Девушка удаляется в переулках своих необязательных обязанностей. Ей сложно
сосредоточиться на своих делах, долгах, городском движении, которое начинает
ее пугать. По дороге домой она думает, что она будет делать дома; может быть
она не попадет домой; думает, думает. Девушка делает шаг и думает. В городе
одиноко и дико. Кому куда, и кто к кому...а она идет домой... Девушка
работает, работает усердно, девушка снимает квартиру, пишет письма матери,
которая далеко, на другом конце планеты. Она покинула все, а там за океаном
ее уже давно ждали: семья преуспевающего, но одинокого политика, который
безумно желал БЫТЬ с кем-то. Мама девушки - счастливая женщина, но девушка
не последовала за ней. В ней есть нечто, что не многие и не сразу понимают.
В ней есть то, что нравится тому самому мальчику, глядящему в окно своей
комнаты, в окна трамваев и автобусов, увозящих его от девушек и их взглядов,
взирающему на мир из окна своего мира. В девушке есть душа... Девушка
смотрит в зеркало на стене. В чем ее вина? С ней никто не оставался более,
чем на неделю. Всем ее любовникам не хватало понимания...не хватало ее души.
Любовные игры девушки с кем-либо были мистификацией; на самом деле ей сложно
было кого-то полюбить, даже не возникали те самые ниточки, которые могут
рваться неожиданно. И девушке не было больно. Она не чувствовала боли при
расставаниях. И лишь одиночество неизменно следовало за девушкой, поджидало
ее у дверей ее дома, сопровождало на улицах, в магазинах, на случайных
вечеринках, приглашало в гости к время от времени возникающим знакомым,
раскалывало ее мозг на части. И она усердней работала, чаще писала письма
матери... Ночью девушка часто просыпалась. Видимо, не бессонница мучила ее,
а душевное беспокойство. Сны перерастали в болезненные ночные стенания. Она
ощутила, насколько безгранично ее желание увидеть того, кто нарушил ее
бедственный покой. Данное желание возникло одновременно с появлением
зависимости от чувства, которое доселе не посещало девушку. Теперь ей
хотелось поделиться этим чувством, так как она осознала и ужаснулась,
насколько тяжела ее ноша. Чувство переполняло сердце, великое чувство
закрепощало девушку, будило ночью и мучило мозг, творило ее фантазии,
выстраивало жизненную позицию, формулировало систему восприятия. Мало того,
чувство, затаившись на время в глубине души, неожиданно настигало девушку в
транспорте, на работе, в магазинах, просто на улице. Чувство терзало,
обезоруживало, лишало сил. И девушка спешила уснуть, чтобы забыться, но
чувство проникало в сны, и девушка просыпалась. А, проснувшись, девушка
погружалась в ночь за окном и в зеркало, в свои глаза, не находя им
предназначения, кроме как искать взгляд глаз иных, тех самых глаз, скромно
взирающих на все происходящее вокруг. И чувство углублялось в девушку, и
девушка углублялась в чувство. У девушки истерика, но никто из ее знакомых
не догадывается об этом. И мама не узнает об этом из писем. У девушки в
памяти переплелись названия трамвайных остановок, у девушки в мозгу
прокручиваются различные варианты, дающие возможность вновь соединиться
взглядом с тем загадочным мальчишкой, так нелепо указавшим на бедствие ее
души. Где он, в какое время покажется? Девушка постаралась запомнить все,
что можно было запомнить. А многое она старалась додумать, сконструировать
путем логических измышлений, иногда руководствуясь интуицией, по-детски
веруя в правоту высказывания о том, что женская интуиция никогда не
подводит. Теперь у нее появилась цель, внутри созревала идея, роились
желания. Теперь ночами она реже плакала. Она была не одна. Жизнь приобретала
смысл - и она жила с этим смыслом, ради которого стоило жить. По ее мнению
она делала все правильно, в соответствии с ситуацией. Она часами ездила в
трамваях по злополучному маршруту, она пыталась догадаться, кто он, чем
занимается, где его искать... Она перерождалась, превращалась в девочку,
ищущую неведомых ощущений... Она боялась сойти с ума... Бог ошибается,
ошибается человечество, но она права...
Когда Писатель писал все это, он испытывал странные ощущения. Он
соединял слова и ощущал свою неполноценность. Слова образуют предложения, а
Писатель внешне спокоен, а я растворяюсь в красках произведения. Здесь время
принадлежит мне, хоть я и зависим от каждого отдельного мгновения.
Как изменилась Рози. Она помолодела. Напоследок украсила лицо, одела
лучшее платье и, обремененная драгоценностями, отправилась в его любимый
ресторан. Ее будет ждать он, с гвоздикой в руке и столиком на двоих - так
было много лет назад. Это происходит сегодня, и завтра все повторится. Она
войдет, пройдет к столику, бесшумно сядет, увидит его лицо, выпьет бокал
сухого вина, молча встанет, уйдет и никогда больше не вернется. Некому будет
ее найти... И любимое лицо, и гвоздика, и их законный столик на двоих унесет
Рози в своем сердце, и никто не догадается об этой предметной зависимости.
Люблю тебя ради себя, люблю себя ради тебя.
Мы что-то строим, строим, строим, строим, строим, строим... Этапы
развития, прогресс, нагромождение предметов...и ценнее капельки слез...и
нужнее ночной шепот живых горячих губ, и больнее, когда строим, строим,
строим, выстраиваем систему, стандартизируем, планируем. Этапы развития,
сломанная кукла, расплавленный оловянный солдатик.
Душа одна на всех, неоценимая, ненаходимая. Писатель догадывается, что
ищет он нечто неоценимое и ненаходимое... Он возвращается в городок, в
котором начался его поиск. Он захочет цикличности, окольцованности. Его
привлечет перспектива замкнутости процесса, круговорота событий. Он найдет
тот же бар, в котором он пил с каким-то моряком в день прибытия после пяти
часов вечера, закажет все то же, что и тогда, будучи уверенным в том, что
позже он вновь найдет ту самую блондинку и проведет с ней ночь. Но что-то
подсказывало ему, что ситуация исковеркана ощущением пустоты. Вселенская
пустота ожидала его на улице, где в прошлый раз он искал девушку на ночь.
Вроде бы опять там их было не много, но...пустота... Он опять не может найти
ненаходимое, неоценимое. Шила давно утонула в типографской краске вчерашних
газет. Неожиданно Писатель осознал, что он проклят. Он проклят всем, что
вокруг него, всем, что внутри него. И произошло это не сейчас. Он был
проклят еще в зародыше, еще в яйцеклетке матери и сперматозоиде отца, еще во
время первого поцелуя родителей. И все, что бы он ни делал отмечено
проклятьем.
Красивая девушка снова смотрит на меня. Нарисуй портрет... Пусть будет
небо и море, и ее зеленые глаза. Необходимо верить в ее глаза... Пустота,
как лист бумаги, как холст, наполняема. Утро разоблачает сны и дарит небо...
Сью остается в ванне, скомканная газета... Наполнится ли ванна кровью,
или...бежать, бежать...бежать. Распущены волосы, теплая вода.
В городе ангелов, по всей вероятности, дождь. Солнце догорит. Долорес и
святые фианны пытаются сохранить А солнце догорает. И Джон смотрит на
нас, пребывая в сферах, никем на земле не познанных...
Очень важно запомнить глаза ребенка, вкус его слез... Хотя Писателю
сейчас не до этого. На пароме мало людей. Вода. В Писатель
рассматривает свои руки, потом он с ужасом замечает, что его руки становятся
прозрачными. Писатель перестает видеть свое тело, оно растворяется, остаются
лишь зрение, слух, обоняние, разум и чувства.
Sense is over - надпись на стене дома, полного коридоров. Дом рушится;
пыль, скопившаяся на коридорных площадках, смешивается с пылью, скопившейся
в многомирии бытия...
Ноябрь, 1998 г. - март, 1999 г.