Книго 

     Перевод с английского С. Соколовой и А. Соколова.
     : Игорь Корнеев
     Уйдя с военной службы, я сначала немного поогляделся и лишь потом начал
подыскивать работу. Место нашлось в  гараже на Хапстед Уэй, что меня здорово
устраивало.  Мне и раньше  нравилось  копаться  в  моторах, а  в  инженерных
войсках, где пришлось служить, я в этом деле порядком наловчился, да и любая
другая механика мне всегда давалась легко.
     И не было для меня лучшего занятия, чем лежать в засаленном комбинезоне
под  днищем  какой-нибудь  легковушки  или  грузовика  и откручивать  ключом
заржавевшую гайку или старый болт, и чтоб вокруг пахло смазкой, а кто-нибудь
из  парней  пробовал запустить  двигатель,  а другие гремели инструментами и
насвистывали. И плевать я хотел, что вокруг вонь  и грязь.  Ведь моя старуха
говорила, бывало,  когда я еще мальчонкой  изгваздывался, играя какой-нибудь
банкой  из-под смазки: "Ничего с ним не случится. Эта грязь чистая". Вот так
оно и с моторами.
     Хозяин  гаража  был  славный малый, добродушный  и  веселый.  Он  сразу
увидел, что от дела я не бегаю. Сам он мало что смыслил в механике и поэтому
свалил на меня все ремонтные работы. А по мне лучшего и не надо.
     Поселился я отдельно от матери - моя старуха живет далеко, за Шеппертон
Уэй, и не было никакого резона тратить полдня на дорогу в гараж и обратно. К
тому же  мне  нравится, когда работа  близко и я,  так  сказать, всегда  под
рукой. Комнату  я  себе подыскал у четы по фамилии Томпсон, минутах в десяти
ходьбы от  гаража. Хорошие они были люди.  Муж держал сапожную мастерскую на
первом этаже, а  на втором миссис Томпсон возилась по хозяйству и занималась
готовкой. Питался я с ними - завтрак и ужин, и на ужин непременно горячее. А
так как я  был единственным жильцом, то и  обращались со мной как  с  членом
семьи.
     Я из  тех,  для кого  главное,  чтобы все шло по заведенному порядку. Я
люблю  от души повкалывать, а после  работы  посидеть с  газетой,  покурить,
поймать  по радио  музыку,  эстраду или  что-нибудь  в этом  роде,  а  потом
пораньше отправиться на боковую. За девчонками я никогда особо не приударял,
даже  в армии. А  был я и на Ближнем  Востоке, и в Порт-Саиде,  и во  всяких
других местах.
     И скажу вам, хорошо жилось мне у Томпсонов, когда каждый день был похож
на предыдущий.  И так было  до тех пор, пока однажды вечером не приключилась
со  мной  одна история. И  теперь  все  стало  иначе. И никогда уже не будет
прежним. Не могу взять в толк...
     Как-то  Томпсоны поехали навестить свою  замужнюю дочь, которая  жила в
Хайгейте. Они и меня приглашали с собой, но мне не хотелось чувствовать себя
лишним, и,  выйдя  из гаража после  работы,  я решил, чтобы не сидеть одному
дома, отправиться в кино. Было ясно, что крутят фильм про ковбоев и индейцев
-  на   афише  намалевали  парня,  который   выпускал  кишки   из  какого-то
краснокожего.  А я большой охотник  до вестернов  - прямо как пацан. Так что
заплатил  я свои  денежки, вошел,  протянул  билет контролерше  и  попросил:
"Последний ряд, пожалуйста",  -  потому  что люблю сидеть подальше и головой
прислоняться к барьеру.
     Ну, вот.  Тогда я  ее и увидел. Обычно  девчонок, которые там работают,
наряжают не пойми как: вельветовые  шотландские береты и  все прочее,  - так
что выглядят они, как настоящие  пугала. Но вот из этой пугало им сделать не
удалось.  У  нее были медные волосы, подстриженные под пажа, -  по-моему это
так  называется,  -  и  голубые   глаза.  Знаете,  такие,   которые  кажутся
близорукими, а видят куда лучше, чем вы думаете. Ночью такие глаза темнеют и
становятся почти черными. Губы сложены в какую-то обиженную  гримаску, будто
ей  все до смерти надоело, и,  наверное,  мудрено заставить ее улыбнуться. У
нее не было  веснушек,  а цвет лица был не молочно-белый, а какой-то теплый,
как  персик,  и  без всякой краски. И  была  она  маленькой  и  тоненькой, а
вельветовое платье голубого цвета плотно облегало фигурку, и кепчонка сидела
так, что виделись волосы цвета меди.
     Я купил программку, хоть и не нужна она была мне  вовсе, а просто чтобы
не входить сразу в зал, и спросил девушку:
     - Ну и как фильм?
     Она  даже  не  взглянула  на меня, а  по-прежнему  смотрела  куда-то  в
пустоту, на противоположную стену.
     - Для любителей резни, - ответила она. - Но вздремнуть можно.
     Я не удержался от смеха. Правда,  я видел, что  девушка не шутит. Она и
не думала меня обманывать.
     - Ничего себе, рекламка, - сказал я. - А что если управляющий услышит?
     И тут  она  на меня посмотрела.  Просто перевела на  меня взгляд  своих
голубых  глаз. И не было  в них никакого любопытства,  и  смотрели  они так,
будто ей все опротивело. Но все же  я заметил  что-то такое, чего никогда ни
до,  ни  после  не встречал. Какая-то  истома  что  ли,  как бывает у людей,
которые  очнулись от долгого сна  и рады  увидеть вас  перед  собой. Иногда,
когда вы гладите кошку, у нее в глазах появляется такой отблеск, и тогда она
мурлыкает и сворачивается в  клубок, и вы можете делать  с  ней, что хотите.
Вот именно так  она  на меня тогда посмотрела. И, казалось, что она  вот-вот
улыбнется, будто я и вправду ее чем-то насмешил. Разрывая пополам мой билет,
девушка сказала:
     - А мне платят не за рекламу. Мне платят за то, чтобы  я стояла здесь и
своим видом заманивала вас в зал.
     Она раздвинула занавеси  на  двери и посветила  в темноту фонариком.  Я
ничего не видел. Тьма стояла кромешная, как всегда, пока не привыкнешь  и не
начнешь различать очертания людей, сидящих в зале. На экране какой-то парень
говорил другому: "Если не  сознаешься, я продырявлю  тебя насквозь", - после
чего послышался звук разбиваемого стекла и визг женщины.
     - Подходяще, - проговорил я и начал нащупывать, куда бы сесть.
     - Это еще не  фильм,  а анонс на следующую неделю,  -  ответила  она и,
посветив фонариком, показала мне место в заднем ряду через одно от прохода.
     Я посмотрел и рекламу, и ролик новостей, а потом явился какой-то парень
и  начал играть на органе,  и занавес над экраном  освещался то красным,  то
золотым,  то зеленым. Забавно  это было. Наверное,  они решили выдать нам на
полную  катушку,  на  все  наши  деньги.  Оглядевшись,  я  увидел,  что  зал
наполовину пуст, и подумал, что девушка, наверное, права. Картина, видно, не
высший класс, поэтому народу и маловато.
     Перед тем, как  свет опять погас, по проходу медленно прошла девушка. В
руках у нее был поднос с мороженым, но она даже и не подумала предлагать его
зрителям и  не делала никаких попыток продать  его. Как будто шагала во сне.
Когда девушка проходила мимо меня, я ее подозвал:
     - Одно за шесть пенсов, - попросил я.
     Она взглянула на  меня  так, будто я был  грязью  у  нее под ногами. Но
потом,  должно  быть, узнала, потому что на  губах у  нее  появилась прежняя
полуулыбка, а в глазах то же выражение. Она подошла ко мне.
     - Рожок или в вафлях? - спросила девушка.
     Сказать по правде, я  не  хотел  ни  того, ни  другого. Я просто  хотел
что-нибудь у нее купить, чтобы послушать, как она будет говорить.
     - А вы как думаете, какое лучше? - поинтересовался я.
     Она пожала плечами.
     - Рожки медленнее тают, - ответила она и сунула его мне в руку, даже не
дав выбрать самому.
     - А что, если я и вам предложу такой же? - спросил я.
     - Спасибо, - ответила она. - Я видела, как их готовят.
     И  отошла.  В зале  погас  свет, а  я сидел, как дурак,  со  здоровущим
шестипенсовым  рожком  в  руках.  Проклятая штука  начала  таять  и течь  на
рубашку,  так  что пришлось  побыстрее  запихивать в  рот  это  замороженное
месиво,  потому что  я испугался, что  все оно будет у меня на коленях.  Для
этого  я  отвернулся в  сторону, потому что кто-то пришел и уселся рядом, на
крайнее к проходу место.
     Наконец я покончил с мороженым, утерся носовым платком и начал смотреть
на  экран.  Это  был настоящий  вестерн.  Все как  полагается:  по прерии  с
грохотом катились повозки, за  караван  с золотыми слитками требовали выкуп,
героиня  появлялась  то в бриджах, то -  через минуту - в  вечернем  платье.
Словом, все, как  и должно быть  в  картинах,  ничего общего с  всамделишней
жизнью.  Я смотрел фильм и вдруг почувствовал, что  в воздухе пахнуло чем-то
приятным. Я не знал, что  это было и  откуда шел запах, но  все время ощущал
его. Справа от меня сидел мужчина,  слева  было  два  пустых кресла, а уж от
тех, кто сидел передо мной,  точно - духами не  пахло.  Но не мог  же  я все
время крутиться да принюхиваться.
     Вообще  скажу, что я не  большой любитель духов. Чаще всего встречаются
дешевые и мерзкие, но этот запах был  совсем другой. В нем не было удушающей
затхлости  или резкости.  Это  было  как аромат  цветов,  которые продают  в
больших цветочных магазинах Уэст-Энда, по три шиллинга за один цветочек. Те,
у кого карманы набиты  деньгами,  покупают их для актрис и  всяких прочих. И
как  чертовски  хорош  был  этот  запах  в  старой  мрачной  киношке, где не
продохнуть от сигаретного дыма, что я сделался почти как сумасшедший.
     Наконец  я  повернулся назад  и  увидел, откуда это.  Духами  пахло  от
девчонки, билетерши. Она стояла позади меня, облокотившись о ба
     - Не вертитесь, - прошептала она. - Смотрите на экран, а то выйдет, что
зря потратили деньги.
     Тихонько  так прошептала,  никто,  кроме  меня,  и не слышал.  Я не мог
удержаться от смеха. Вот дает!  Теперь, когда я знал, откуда это так приятно
пахнет,  картина стала нравиться  мне еще больше. Будто  мы  пришли  в  кино
вместе, она сидит рядом и смотрит картину со мной.
     А потом, когда все кончилось и зажегся свет,  я увидел, что просидел до
конца показа, и что уже почти  десять  часов.  Публика начала расходиться. А
девушка со своим фонариком обходила ряды  и заглядывала под кресла, ища,  не
оставил ли кто перчатки или  кошелек. Такое часто случается с  людьми, потом
приходят домой и вспоминают. На меня она обращала внимания не больше, чем на
какой-нибудь клочок, который и подбирать не стоит.
     Я все стоял у последнего ряда, в зале уже никого не осталось. Когда она
подошла ко мне, то сказала:
     - Подвиньтесь.  Мешаете пройти, - и опять посветила своим фонариком. Но
там  ничего  не было,  кроме  пустой  пачки  из-под  сигарет, которую  утром
подберут уборщики. Потом она распрямилась и осмотрела  меня с ног до головы.
Сняв свою смешную  кепчонку, которая  так ей шла, она  постояла, обмахиваясь
ею, и спросила:
     - Ночевать здесь собрался? - а  потом,  потихоньку  насвистывая,  пошла
дальше и скрылась за занавеской.
     Я будто помешался.  Ни одна девушка в жизни еще так мне не нравилась. Я
вышел  за ней следом  в  вестибюль, но  она,  должно  быть,  скрылась за той
дверью,  что  рядом  с  билетной  кассой.  Швейцар  уже  собирался  запирать
кинотеатр на ночь. Я вышел и стоял, поджидая ее на улице. Чувствовал я себя,
как последний дурак. Вероятнее всего, она  выйдет с другими девчонками,  как
обычно это  у них бывает. Ведь там есть еще  та, что продавала мне билет, и,
наверное,  другие билетерши на  балконе, и  служительница в  туалете. И  все
выйдут, хихикая, вместе. А у меня не хватит смелости подойти к ней.
     Однако через несколько  минут девушка  показалась  из крутящихся дверей
кинотеатра  одна. Она была  без шляпы,  в  плаще с поясом,  руки  засунуты в
карманы.  Направилась  прямо  по улице, не глядя по сторонам. Я шел за  ней,
дрожа, что она сейчас обернется и заметит меня. Но девушка продолжала быстро
идти  вперед,  а  ее подстриженные  под пажа  медные  волосы  в  такт  шагам
подпрыгивали на плечах.
     Потом   она,  поколебавшись,   перешла  улицу  и  встала  у  автобусной
остановки. Там собралась очередь человек из пяти, поэтому она не видела, что
я встал тоже. Когда автобус подошел, девушка вошла туда одной из первых, а я
за ней, не имея ни малейшего представления, куда он идет, да и надо сказать,
нимало этим не интересуясь.  Она поднялась наверх и я следом. Села на заднее
сиденье и, зевнув, закрыла глаза.
     Я уселся рядом с ней, испуганный, как котенок. Дело в том, что раньше я
никогда ничего  такого не делал и боялся, что мне тут же дадут отлуп. Наверх
взобрался кондуктор и стал собирать плату за проезд.
     - Два по шесть пенсов, - сказал я ему, полагая, что вряд ли ей ехать до
конца и что этой суммы хватит за нас обоих.
     Он поднял брови - все эти парни думают, что шибко умные - и сказал:
     - Когда водила будет  переключать скорости, не  набейте шишек. Он у нас
только что  на права сдал, -  и, давясь от смеха, направился вниз, как  пить
дать радуясь тому, какой он мировой шутник.
     Его голос разбудил девушку, и она посмотрела сонными глазами сначала на
меня, а потом на билеты - по цвету она поняла, что билеты по шесть пенсов, и
вдруг улыбнулась. Это была первая настоящая улыбка за в
     - Привет, незнакомец, - без всякого удивления произнесла она.
     Чтобы немного  прийти в себя, я вытащил сигареты, закурил  и  предложил
ей, но она  не взяла. Видя, что на втором этаже  автобуса никого  нет, кроме
какого-то  парня в форме военно-воздушных сил, по  уши  ушедшего в газету, я
протянул  руку, положил голову девушки к себе на плечо и обнял ее, чтобы  ей
было удобно и уютно.  Я ждал, что  она сейчас же  вырвется  и пошлет  меня к
черту. Но, коротко хмыкнув про себя, она устроилась, как если бы усаживалась
в кресло, и сказала:
     -  Не  каждый вечер у  меня случается  бесплатный  проезд  и бесплатная
подушка. Разбуди меня у кладбища, когда спустимся с холма.
     Я не понял, какой холм она имеет в виду и какое кладбище. Но уж я-то ее
будить  не собирался, будьте  покойны. Я заплатил  свои два шестипенсовика и
черта с два, если не проеду на всю катушку.
     И так сидели мы рядышком, трясясь в автобусе, так близко друг к другу и
так удобно. И я  подумал, что это куда приятнее, чем сидеть дома в кровати и
читать футбольные новости  или  провести вечер у  замужней дочери  мистера и
миссис Томпсон.
     Потом я малость осмелел и прислонился щекой к ее волосам и прижал ее  к
себе крепче, не  так  чтоб уж очень заметно,  а нежно. Если б  кто  поднялся
сюда, то принял бы нас за влюбленную парочку.
     Потом, когда уж проехали пенса на четыре,  я забеспокоился. Ведь старый
автобус  не повернет и не повезет  нас назад, когда мы доедем до того места,
где  кончаются наши шестипенсовые билеты.  Наверняка мы доедем  до  конечной
остановки, и он там останется  на ночь. А мы,  девушка и я, так  и застрянем
где-нибудь на краю света, и обратного автобуса уже не дождаться, а в кармане
у  меня  только  шесть шиллингов,  не  больше.  Этого  уж  точно  не  хватит
расплатиться за такси,  да еще вместе с чаевыми. А кроме того,  и такси  там
можно не встретить.
     Ну и  идиот  же  я, вышел из дома почти  без денег. Глупо, конечно, что
меня это стало беспокоить, ведь с самого начала  я все делал не задумываясь.
Если б я  только знал,  как обернется вечер, то уж наполнил бы бумажник.  Не
так часто я выходил с девушками и терпеть  не мог парней, которые ведут себя
с ними не по высшему классу. Самое шикарное было бы повести ее в Корнер-Хаус
-  у них теперь с  этим  самообслуживанием  хорошо налажено,  а  если  бы ей
захотелось  чего-нибудь покрепче, чем кофе или лимонад, то поближе к дому  я
знаю  местечки, хотя ночью с этим и  не разбежишься. Мой хозяин ходил в один
такой Платите там за бутылку джина, и ее  для вас держат, а когда у вас
есть охота  выпить, то  можно зайти и  вам  из нее нальют. Мне говорили, что
также можно гульнуть и  в  шикарных ночных клубах  Уэст-Энда, но там за  это
надо платить бешеные деньги.
     Но  я-то ехал  теперь в автобусе, Бог  весть  куда,  а рядом сидела моя
девушка -  я называл  ее  "моя  девушка", будто давно  за ней  ухаживал,  и,
честное слово, у меня не было денег даже, чтобы отвести  ее домой. И я начал
ерзать, просто на нервной почве, и ощупывать карманы в надежде,  что повезет
и там  завалялось полкроны, а  то  и десятишиллинговая бумажка,  о которой я
совсем  позабыл. Наверное, я ее разбудил, потому что она вдруг дернула  меня
за ухо и сказала:
     - Не раскачивай лодку.
     Ну, скажу вам...  Меня  просто за душу взяло. И не знаю почему. Прежде,
чем дернуть, она чуть-чуть  подержалась за мое ухо,  будто  щупала кожу и ей
это  было приятно, а потом лениво потянула. Знаете,  как обычно ведут себя с
детьми. А сказала-то так, будто мы сто лет знакомы и возвращаемся с пикника:
"Не раскачивай лодку". Дружески так, по-приятельски, но даже лучше.
     -  Послушай,  - сказал я. - Мне ужасно  неудобно, но я сделал чертовски
глупую штуку. Я купил билеты до конечной, просто потому,  что мне захотелось
побыть рядом с  тобой.  Но когда мы туда приедем, нас выгонят  из  автобуса.
Обратно невесть сколько миль, а в кармане у меня всего шесть шиллингов.
     - А у тебя что, ног нет? - сказала она.
     - Что ты хочешь сказать? Почему ног нет?
     - Ноги для того, чтобы ходить. Во всяком случае, мои, - ответила она.
     Тогда я понял, что все это ерунда, и  что она не сердится, и что  у нас
получится  отличный вечерок. Я сразу  приободрился и  слегка  сжал ей плечи,
просто,  чтобы показать, что  мне  нравится, что  она  такая молодчага, ведь
большинство девчонок на ее месте меня бы на куски разорвали. И я сказал:
     - Вроде никакого кладбища мы пока не проезжали. Это что-нибудь значит?
     - А, будут другие, - ответила она. - Мне все равно.
     Я не  знал, как  это  понимать.  Я-то думал,  что  она  хочет  сойти  у
какого-то кладбища, потому  что  это ближайшая  остановка к ее дому. Знаете,
как   просят  подвезти  до  магазина   "Вулвортс",  если   живут  где-нибудь
поблизости. Я немного над этим поразмышлял, а потом спросил:
     - Что ты хочешь сказать, что будут другие? Ведь кладбища не встречаются
на каждом шагу по всему автобусному маршруту?
     - Я говорила вообще, - пробормотала  она. - Сделай милость, помолчи. Ты
мне больше нравишься, когда молчишь.
     Она  это сказала так,  что сразу было видно, что она  и не думает  меня
обижать. Я понял,  что она подразумевала.  Приятно  разговаривать  с  такими
людьми,  как мистер и миссис  Томпсон за ужином, и  рассказывать, как прошел
день, и  один  из нас прочитает  что-нибудь  из  газеты,  а  другой  скажет:
"Подумайте только!", - и так  оно идет, пока один  не зевнет и кто-нибудь не
скажет: "Пора на боковую". Или приятно потолковать  с  таким малым, как  мой
хозяин. Во время утреннего перерыва, за  бадейкой чая. Или часа в три, когда
нет работы.  "Скажу тебе,  эти  ребята  в правительстве  заваривают кашу  не
лучше, чем прежние, а  потом нас перебьют, потому что кто-нибудь приедет  за
бензином".  И  со  своей  старухой  я  люблю  покалякать,  когда прихожу  ее
навестить. Правду сказать, это бывает не часто. И она  вспоминает, как когда
я  был мальчонкой, шлепала  меня,  бывало,  по заднице,  а я  сижу  себе  за
кухонным столом, как когда-то, а старуха печет коржики и дает  мне цукатину,
говоря: "Ты всегда был охотником до цукатов".  Вот это  я называю  разговор,
беседа.
     Но с моей девушкой  я так говорить не хотел. Я просто хотел по-прежнему
обнимать ее за плечи, зарывшись подбородком в ее  волосы. И  она именно  это
имела в виду, когда сказала, что ей больше нравится, когда я молчу. Мне тоже
так больше нравилось.
     Что меня еще  немного беспокоило, так это: можно ли будет ее поцеловать
здесь, в автобусе,  пока он еще  не  доехал до конечной  остановки и  нас не
выгнали. Я хочу  сказать,  что обнимать  девушку  за  плечи -  это  одно,  а
поцеловать  ее - совсем  другое дело. Ведь,  как  правило,  требуется время,
чтобы к  этому подойти. Впереди у вас обычно длинный в Сначала вы идете
в  кино или  на  концерт,  потом зайдете  куда-нибудь перекусить и выпить. К
этому  времени  вы  уже пообвыкнетесь,  и  вполне  нормально в конце  вечера
немного пообниматься и поцеловаться,  как девчонка того и ждет. Но,  сказать
по правде, я  не большой мастак целоваться. Когда еще жил до армии дома, там
по  соседству была одна  девчонка. Ничего себе, мне она нравилась. Но беда в
том, что  зубы у нее  выдавались вперед, и даже  если целоваться с закрытыми
глазами, то все равно будешь знать, с кем целуешься. И ничего  с этим нельзя
было поделать.  Вот такая старушка Дорис, совсем рядом жила. Правда,  другие
намного хуже. Те, которые  хватают  вас  и чуть  ли не съедают. Когда носишь
форму, от  них  прям-таки отбою  нет. И такие они нетерпеливые, и вас  всего
взъерошут, и  кажется, что они просто не дождутся, когда  парень  сам к  ним
приступится. И не боюсь признаться, меня  от них воротило.  Можно сказать, я
ими брезговал. Не знаю, может, я от рождения такой щепетильный.
     Но тогда, в тот вечер, в  автобусе все было по-другому. Не  знаю я, что
было в той девчонке - эти сонные глаза, медные волосы или то, что  ей было и
безразлично, рядом я  или нет,  и в то же время приятно. Никогда  я такой не
встречал. Поэтому я сказал себе: "Ну что, рискнуть или подождать?"
     По тому, как  ехал шофер,  как кондуктор желал спокойной ночи выходящим
пассажирам, я  понимал, что  скоро конечная.  Сердце у  меня  начало  сильно
биться,  а шея под  воротничком вспотела. Вот дурак,  говорил  я  себе, ведь
только поцеловать,  не убьет же она тебя, а тогда... Было похоже на то,  как
ныряешь в воду с вышки. "Ну, давай", - решился я. Потом нагнулся, взял ее за
подбородок, повернул и поцеловал, как следует, по-настоящему.
     Что  вам  сказать? Будь  во мне  поэтическая  жилка,  я бы  назвал  это
откровением. Но я не поэт. И  скажу только, что она ответила мне на поцелуй,
и он был очень долгим, и это совсем не было похоже на Дорис.
     Потом автобус, дернувшись, остановился, и кондуктор нараспев прокричал:
"На выход, пожалуйста". Честное слово, я готов был свернуть ему шею.
     Она стукнула меня ногой по щиколотке.
     -  Вставай,  двигайся, - пробормотала  она,  и я, спотыкаясь,  встал со
своего места и загрохотал вниз по ступенькам, а она спускалась за мной.
     И вот мы стоим посреди дороги. Начался дождь, не сильный, но такой, что
вы  его  уже  чувствуете и вам хочется поднять  воротник плаща.  Мы стояли в
конце  какой-то  большой  и  широкой улицы. С двух  сторон  были расположены
пустые  неосвещенные  магазины и выглядело все это и впрямь как конец света.
Левее  виднелся  холм,  а у его подножия расположилось  кладбище. Можно было
разглядеть ограды и белые могильные камни. И оно поднималось вверх по склону
чуть ли не на полмили и занимало, видать, большую площадь.
     - Проклятие! - сказал я. - Ты что, этого места дожидалась?
     -  Не  исключено, -  ответила она, глядя  куда-то  через плечо, а потом
вдруг взяла меня за руку. - Может, сначала выпьем кофе?
     Сначала?.. Интересно, что она имеет в виду: длинную дорогу до дома  или
сам дом?  Ладно, не все ли равно. После одиннадцати уже неважно.  Я и сам не
откажусь от  чашки кофе с сандвичем. На другой  стороне улицы  была какая-то
забегаловка, которая еще не закрылась.
     Мы подошли. Шофер автобуса тоже был там, и кондуктор, и  тот  парень из
ВВС,  который  сидел  впереди  нас  в  автобусе.  Они заказали  себе  чай  и
бутерброды. Мы сделали то же самое, только вместо  чая кофе.  Обычно в таких
местах  сандвичи  очень аппетитные. Я это сразу заметил, совершенно свежие с
отменными ломтями ветчины, вложенными между толстыми кусками белого хлеба. И
кофе прямо с пылу - с  жару, полные чашки, и на вкус хорош. И я подумал, что
шести шиллингов хватит.
     Я  заметил,  что  моя девушка поглядывает  на  этого  летчика  в форме.
Задумчиво так, будто когда-то его встречала. Да и он тоже смотрит на нее. Но
я не думал его винить в этом.  Сам я не имел ничего  против. Когда  выходишь
куда-нибудь  с  девушкой,  на  которую  заглядываются   другие  парни,  даже
чувствуешь что-то вроде гордости. А уж мою  девушку нельзя было не заметить.
Только не ее.
     Потом  она   повернулась  к   нему   спиной,  умышленно   так  сделала,
облокотилась о  стойку и начала  потихоньку потягивать горячий кофе. Я стоял
рядом  и тоже пил. Мы ничуть  не задирали нос или что-нибудь в этом роде. Мы
вели себя приветливо и вежливо, всем пожелали доброго вечера, но любой сразу
сказал  бы, что мы  вместе, моя девушка и я, что мы отдельно  от всех. И мне
это было по душе. Смешно, но внутри  у меня что-то  перевернулось,  какое-то
чувство  защищенности  появилось.  Они-то ведь  вполне могли  принять нас за
женатую пару, возвращающуюся домой.
     Они  зубоскалили,  эти трое,  да  еще  малый, который резал сандвичи  и
разливал чай. Но мы к ним не присоединились.
     - А тебе в такой форме надо бы поостеречься,  - говорил кондуктор парню
из ВВС. -  А то ведь недолго и  кончить, как те другие. К тому же поздновато
разгуливать в одиночку.
     Все  они рассмеялись.  Я  не  совсем понял, но,  по-видимому, это  была
шутка.
     - Я слишком долго был настороже,  - ответил летчик, - и  уж сразу почую
опасность.
     - Не удивлюсь, если остальные тоже  так говорили, -  заметил шофер, - а
мы знаем, что из этого вышло.  Дрожь  берет. Вот  что мне хотелось бы знать,
почему это выбирают ребят из ВВС?
     - Просто у нас  такой цвет формы,  -  ответил летчик. -  Даже в темноте
заметно.
     И они  продолжали  потешаться в том же  духе. Я закурил, но моя девушка
отказалась.
     - Во  всем,  что творится с женщинами, виновата  эта  война,  -  сказал
парень  за  стойкой,  вытирая чашку и вешая  ее  на крючок  позади  себя.  -
По-моему,  многие просто  спятили.  Уже не  видят  разницы  между хорошим  и
дурным.
     - Не-е-е, беда не в  этом, - возразил кондуктор,  - всему виной  спорт.
Развивает не  только мускулы, а и то, что не следовало бы развивать.  Возьми
для  примера  моих младших.  Девчонка  запросто может поколотить  мальчишку.
Хулиганка какая-то. Тут задумаешься.
     - Это так, - согласился ш - Это называют равноправием полов, да? А
виновато избирательное право. Нечего им было давать избирательные права.
     -   Скажешь  тоже!  -  вмешался  летчик.  -  Можно  подумать,  бабы  от
избирательного  права рехнулись. Да они внутри всегда такими  были.  Вот где
знают, как с ними обращаться, так это на Востоке. Держат их взаперти,  и все
дела. Вот тебе и ответ. Никаких неприятностей.
     -  Представляю, что устроит  моя старуха, если я  попытаюсь посадить ее
под замок, - сказал шофер, и все опять покатились от смеха.
     Моя девушка потянула меня  за рукав. Я посмотрел и увидел, что она  уже
закончила пить кофе и кивает головой в сторону улицы.
     - Хочешь домой? - спросил я.
     Глупо.  Но мне почему-то хотелось, чтобы эти ребята поверили, будто  мы
идем домой. Она не  ответила.  Просто зашагала  вперед,  руки  в карманах. Я
пожелал  всем  спокойной ночи и пошел вслед за  ней. Но успел-таки заметить,
как из-за своей чашки с чаем уставился на нее этот малый из военно-воздушных
сил.
     Она   шла  вдоль   улицы.  Все  еще  моросил  дождь,  навевая  какую-то
безнадежность и заставляя думать о том, как уютно сидеть  дома у камина. Она
перешла  улицу,  остановилась  у  ограды  кладбища,  взглянула  на   меня  и
улыбнулась.
     - И что? - спросил я.
     - Могильные камни бывают плоские, - ответила она. - Иногда.
     - Ну и что из этого? - спросил я, смутившись.
     - На них можно лежать, - ответила она и пошла дальше, внимательно глядя
на ограду. Потом остановилась у места, где один прут  был отогнут в сторону,
а соседний выломан, обернулась ко мне и опять улыбнулась.
     - Всегда  так,  -  сказала  она. - Если  поискать подольше, обязательно
найдешь щель.
     И она проскользнула через эту щель так же быстро, как нож сквозь масло.
Ну, скажу, я был поражен.
     - Слушай, подожди, - крикнул я. - Я ведь покрупнее тебя буду.
     Но она  уже  ушла  и  мелькала  где-то  впереди  среди  могил. Пыхтя  и
отдуваясь, я  протиснулся  через  щель и оглянулся.  И  провались я на  этом
месте,  но девушка лежала на длинной и плоской могильной плите, подложив под
голову руки и закрыв глаза.
     Признаюсь,  я  ведь  ничего  такого  от нее  и не ждал.  Я хотел только
проводить ее домой  и все. Назначить  свидание на  следующий в Конечно,
из-за того, что мы  так поздно встретились. Мы могли бы постоять у ее дома и
поболтать.  Ей  незачем было  бы  уходить сразу  домой.  Но лежать здесь, на
могильном камне! Это было как- то непонятно.
     Я присел и взял ее за руку.
     - Ты промокнешь, - заметил я, просто не зная, что сказать еще.
     - Я к этому привыкла, - ответила она.
     Широко  раскрыв глаза,  она  смотрела  на  меня. Неподалеку за  оградой
торчал уличный фонарь, так что  нельзя сказать, что было совсем темно,  да и
ночь, несмотря на дождь, была не такой, когда  говорят, хоть глаз  выколи, а
просто  скорее  угрюмой. Как бы мне хотелось сказать ей что-нибудь хорошее о
ее глазах. Но мне эти любезности никогда не давались. Знаете, как светятся в
темноте люминисцентные часы? У меня  у самого такие есть. Когда просыпаешься
ночью, то  чувствуешь, будто рядом друг. Вот у  моей  девушки глаза лучились
так же. Только  они еще были и красивы. И больше они не были похожи на глаза
разнежившегося котенка. Они были любящие и нежные, и печальные одновременно.
     - Привыкла лежать под дождем? - переспросил я.
     -  Приучили к этому, -  ответила она.  -  В приютах во время  войны нас
называли "уличные дети".
     - Ты не эвакуировалась? - спросил я.
     - Нет, это не для меня, -  сказала девушка. -  Никогда  не  могла нигде
ужиться. Всегда возвращалась назад.
     - Родители живы?
     - Нет. Оба погибли, когда разбомбили наш дом, - в тоне, которым она это
произнесла, не было ничего трагического. Все совершенно обыденно.
     - Не повезло, - сказал я.
     Она  ничего не ответила. И так  я сидел там, держа  ее за руку и думал,
как бы отвести ее домой.
     - Ты давно работаешь в этом кинотеатре? - спросил я.
     -  Недели три, - ответила она. - Я долго нигде не задерживаюсь. Скоро и
отсюда уйду.
     - Почему?
     - Так, неугомонность.
     Вдруг она протянула руки и обхватила меня за шею. Не подумайте, сделала
она это очень нежно.
     - У тебя хорошее и доброе лицо. Мне оно нравится, - сказала она.
     Это было  странно. От того,  как  она это  сказала, я сделался каким-то
чокнутым  и придурковатым. И следа не осталось от того  возбуждения, которое
охватило меня  в автобусе. И я подумал, может, наконец, это то самое, может,
я нашел девушку, которую искал. Не просто так, на вечер, а навсегда.
     - У тебя есть парень? - спросил я.
     - Нет.
     - Я хочу сказать, постоянный?
     - Нет, никогда не было.
     Забавно,  что  мы  вели такие разговоры на кладбище,  и она лежала, как
изваяние, на старом могильном камне.
     - У меня тоже нет девушки, - сказал я. - Никогда этим не интересовался,
как  другие  ребята. Наверное,  у  меня какой-то сдвиг.  А потом очень занят
работой. Я  в гараже работаю,  механик,  знаешь, ремонт и все прочее. Хорошо
платят.  Я  и  старухе своей  могу  давать и  даже немного  скопил.  У  меня
отдельная берлога. Хозяева  - приятные люди. Мистер  и миссис Томпсон. И мой
хозяин в гараже тоже отменный парень. Я никогда не чувствовал себя одиноким.
И сейчас не одинок. Но с тех пор, как увидел тебя, у меня не идет из головы,
что теперь все у меня будет по- другому.
     Она не перебивала, и казалось, я просто думаю вслух.
     - Очень хорошо и приятно возвращаться домой к Томпсонам, - продолжал я.
- И добрее их трудно  отыскать людей. И жратва там хорошая, а после ужина мы
болтаем или  слушаем приемник. Но знаешь,  я  хочу, чтобы  теперь  все стало
иначе.  Я хочу подходить  к  кинотеатру к  концу  программы  и забирать тебя
оттуда. А ты будешь стоять в  дверях и поджидать, когда все уйдут из зала, а
потом подмигнешь  мне, давая понять, что сейчас сбегаешь переодеться и чтобы
я тебя подождал. А потом выйдешь на улицу, как сегодня, но теперь ты пойдешь
не одна,  а возьмешь  меня под руку. А  если ты  захочешь снять пальто, то я
понесу  его, или какой  сверток,  или что у  тебя  там  будет.  И мы с тобой
отправимся поужинать в Корнер-Хаус или куда еще, поблизости. У нас там будет
свой столик,  а  официантки и все другие будут  уже  нас знать  и приберегут
что-нибудь вкусненькое.
     Я  так  ясно  мог  представить себе эту  картину.  Столик  с  табличкой
"Заказан".  Кивающие  нам официантки:  "Возьмите  сегодня  яйца  под  соусом
``карри''". И мы пробираемся, чтобы взять свои подносы. И моя девушка делает
вид, что не знакома со мной, а я посмеиваюсь про себя.
     -  Понимаешь,  что  я хочу? - спросил  я. - Не просто  быть друзьями, а
больше.
     Не знаю, слышала она или нет.  Она лежала, глядя на меня, и нежно так и
странно касалась то моего уха, то подбородка. Вроде ей было меня жаль.
     -  Мне хотелось бы покупать тебе  разные вещи, - продолжал я.  - Иногда
цветы. Очень  приятно видеть девушку с цветком  на  платье. Так это выглядит
свежо  и опрятно. Ну,  а по таким  случаям, как дни  рождения,  Рождество  и
прочее, я покупал бы то, что ты приглядишь на  витрине и тебе понравится, но
сама-то ты  побоишься  зайти  спросить  цену.  Скажем,  брошку или  браслет,
что-нибудь  красивое.  А я бы пошел туда один  и купил. Пусть бы это  стоило
недельного жалованья, мне плевать.
     И я представил, какое у нее будет выражение  лица, когда  она развернет
пакет.  И она  бы надела на себя то, что я  купил. И мы бы пошли куда-нибудь
вместе. И она  была бы одета чуть наряднее. Нет,  ничего кричащего,  но так,
чтобы обращали внимание. Знаете, такое модное.
     - Вряд ли сейчас  стоит говорить  о женитьбе, -  сказал я. - В наши дни
все  так  ненадежно. Парню  это  все равно, но девушкам нет.  Ютиться в двух
комнатенках, и очереди, и продовольственные карточки, и прочее. Девушки, как
и мы,  хотят быть  свободными, работать,  а  не  быть связанными по рукам  и
ногам. А насчет того, что они стали другими, не то, что в прежние времена, и
что в этом виновата война, и то, как с ними обращаются на Востоке  - видел я
это. Я думаю, что эти ребята просто шутили. Все они большие умники в ВВС. Но
мне кажется, что так говорить глупо.
     Она вдруг  опустила  руки и закрыла  глаза.  Могильная плита  была  уже
совершенно  мокрой. Я начал за нее беспокоиться. Правда, на ней был плащ, но
на ногах лишь тонкие чулки и легкие туфли.
     - А ты разве не летчик? - спросила она.
     Странно. Голос ее стал каким-то неприятным. Резким и совсем другим. Как
будто она была чем-то взволнована, даже напугана.
     - Только не я. Весь  положенный срок отслужил в инженерных войсках. Вот
там нормальные  ребята. Никакого  бахвальства,  никаких  глупостей.  С  ними
всегда полный порядок.
     - Я рада, - отозвалась она. - Ты хороший и добрый. Я рада.
     Интересно, может, она встречалась с каким-нибудь малым  из ВВС, и он ее
обидел? Знавал я некоторых из них, это все был  народ грубый. И я  вспомнил,
как  она  смотрела на  парня, который пил чай  там,  в  забегаловке.  Как-то
задумчиво. Будто что-то припоминала. Я, конечно, не ожидал, что она  никогда
ни с кем не гуляла.  Уж во всяком случае, не с  ее внешностью. Да она и сама
сказала,  что  моталась  по  приютам без  родителей. Но  мне  неприятно было
думать, что кто-то мог ее обидеть.
     - А в чем дело? - спросил я. - Что ВВС-ники тебе сделали?
     - Они разбомбили мой дом.
     - Ну, это немцы. Не наши ребята.
     - Все равно. Они убийцы, - сказала она.
     Я посмотрел на  нее. Она все  еще  лежала  на камне. Теперь голос ее не
звучал так резко, как тогда, когда она спросила, не служил ли я в ВВС. Но он
был такой усталый, печальный и странно-одинокий, что у меня защемило сердце.
Так защемило, что захотелось сделать какую-нибудь глупость.  Например, взять
ее с собой к мистеру и миссис Томпсон и сказать старой миссис Томпсон, а она
добрая душа и все поймет: "Вот моя девушка. Приглядите за ней".
     И тогда бы  я знал, что она в безопасности, что никто больше не сделает
ей  ничего плохого,  а  именно этого  я вдруг  испугался. Что могут прийти и
обидеть мою девушку. Я нагнулся, обнял и приподнял ее.
     -  Послушай, - сказал  я, - дождь  становится сильнее.  Я провожу  тебя
домой. Ты простудишься  до  смерти, если будешь лежать здесь, на этом мокром
камне.
     - Нет, - сказала она, ее руки  лежали у меня на плечах. - Никто никогда
не провожал меня домой. Ты вернешься к себе, туда, где ты живешь, один.
     - Не оставлю я тебя здесь, - возразил я.
     -  Нет, именно это ты и сделаешь. Я  так хочу.  Если ты  откажешься,  я
рассержусь. А ты ведь не хочешь, чтобы я рассердилась?
     Я смотрел на нее,  ничего не понимая. Лицо ее казалось странным в  этом
жутковато- угрюмом свете, бледнее,  чем раньше, но все  такое же прекрасное.
Господь Всемогущий,  оно  было  просто божественно-прекрасным! Я  знаю,  что
кощунственно так говорить, но иначе я сказать не могу.
     - Что мне делать? - спросил я.
     - Я  хочу,  чтобы ты ушел и оставил меня  здесь,  и не оборачивался,  -
сказала  она. - Ты будешь идти и идти, как во  сне, как лунатик. Будешь идти
сквозь  дождь.  Много часов. Но неважно, ты  молод и силен, смотри,  какие у
тебя длинные ноги.  Возвращайся  к  себе, в  свою  комнату, или где  ты  там
живешь, ложись в постель и усни, а утром проснешься, позавтракаешь и пойдешь
на работу, как ты делал всегда.
     - А ты?
     - Не думай обо мне. Просто уходи.
     - А можно, я зайду за тобой завтра вечером в кинотеатр? Может, все-таки
будет, как я себе представлял... ну, ты знаешь, навсегда?
     Она  ничего  не  ответила. Только  улыбнулась.  Она  сидела  совершенно
неподвижно, глядя  мне  прямо  в лицо. Потом закрыла  глаза,  откинула назад
голову и проговорила:
     - Поцелуй меня еще, незнакомец.

     Я ушел, как она и велела. Я не оборачивался. Я  пролез  через  ограду и
вышел на  дорогу. Вокруг никого не было. Павильончик у автобусной остановки,
где мы пили кофе,  был  уже закрыт. Я пошел  так,  как мы ехали на автобусе.
Прямой дороге  не видно было конца. Должно быть, это  была Хай Стрит, где-то
на  северо-востоке Лондона. По обе  стороны  располагались магазины. Никогда
прежде не бывал  я в этом районе.  Я плохо представлял, куда идти, но это не
имело никакого значения. Как она и сказала, я шел, будто во сне.
     Я думал все  время о ней. Передо мной  стояло только ее лицо.  В  армии
рассказывали, что девчонка может так пронять парня, что тот ничего не видит,
не слышит,  не понимает, что делает. Я всегда считал это брехней. Если такое
и может случиться, то  только когда хорошо под градусом.  Но  теперь я знаю,
что это правда, как раз  это  со мной и случилось.  Я уже не волновался, как
она  доберется  домой. Она ведь  не  велела. Наверное,  ее  дом  был  где-то
поблизости, иначе  зачем  ей  понадобилось  сюда  приезжать,  хотя, конечно,
странно жить так далеко от работы. Но, может, со  временем, шаг за шагом она
мне расскажет о себе больше. Я не  стану из нее тянуть. В голове у меня была
одна  мысль  -  встретить ее  завтра вечером у кинотеатра.  Это было  решено
твердо, и ничто не могло меня поколебать. И все оставшееся до десяти  вечера
время казалось пустотой.
     Я шел и шел сквозь дождь. Но вскоре меня нагнал грузовик.  Я помахал, и
шофер подвез меня часть пути, пока  ему не надо  было сворачивать в сторону.
Тогда я  слез  и пошел опять.  И наверное, было часа три,  когда я подошел к
дому.
     Раньше, если бы мне пришлось стучаться в дверь мистера Томпсона в такое
время, я чувствовал  бы  себя последним  негодяем,  да и не позволял я  себе
такого никогда. Но теперь у меня нутро горело от любви к моей девушке, и мне
было на  все наплевать.  Я  несколько  раз позвонил.  Наконец  он спустился,
открыл дверь и стоял в коридоре, бедняга, бледный от сна, в смятой пижаме.
     - Что с тобой случилось? -  спросил  он. - Мы с женой так беспокоились.
Мы  боялись,  вдруг  тебя сбила  машина или еще  что. Мы  вернулись  домой и
увидели, что никого нет, а ужин не тронут.
     - Я ходил в кино.
     - Какое кино? -  он просто вытаращил на меня  глаза. - Кино кончилось в
десять часов.
     - Знаю, - ответил я. - Гулял я. Извините. Спокойной ночи.
     И  я поднялся по лестнице к  себе в комнату. Старикан, что-то  бормоча,
начал запирать двери. Было слышно, как из спальни крикнула миссис Томпсон:
     - Что такое? Это он? Вернулся?
     Я заставил их поволноваться. Надо было бы пройти  туда и извиниться, но
я не  мог,  у  меня  это  сейчас  не получилось бы. Поэтому я  закрыл дверь,
разделся и лег в постель. И в темноте казалось,  что моя  девушка  здесь, со
мной.
     Утром мистер и миссис Томпсон были не очень-то разговорчивы и старались
на меня  не смотреть. Миссис Томпсон,  не говоря ни слова, поставила  передо
мной тарелку с копченой рыбой, а муж не отрывал глаз от газеты.
     Я съел завтрак, а потом спросил:
     - Надеюсь, вы хорошо скоротали вечерок в Хайгейте?
     Миссис Томпсон нехотя ответила:
     -  Спасибо,  неплохо.  Мы вернулись  домой  часов  в десять,  -  слегка
фыркнув, она налила мужу вторую чашку чая.
     Так мы и продолжали молча сидеть,  и никто не говорил ни слова, а потом
миссис Томпсон спросила:
     - Ты вернешься к ужину?
     - Не  думаю. У меня  встреча с приятелем, - ответил  я  и заметил,  как
старикан глядит на меня поверх очков.
     - Если думаешь, что  вернешься поздно, возьми ключ, - сказал он и опять
углубился в газету.  Сразу можно было понять, как они разобижены  тем, что я
не рассказал им, где был.
     Я отправился на работу, и в гараже у нас было полно дел. В другое время
это бы меня только обрадовало. Я даже любил оставаться работать сверхурочно.
Но  в  тот день я  хотел уйти до закрытия магазинов, потому что мне пришла в
голову одна мысль и ни о чем другом я думать  уже не  мог. Было где-то около
половины пятого, когда пришел хозяин и сказал:
     - Я обещал  доктору, что его "Остин"  будет  готов  сегодня  вечером. Я
сказал ему, что к половине восьмого ты его закончишь. О'кей?
     У меня упало сердце. Для того, чтобы успеть сделать, что я задумал, мне
надо  было  уйти  с работы пораньше. Но потом  меня осенило, что если хозяин
отпустит  меня сейчас,  я  смотаюсь  до  закрытия  в  магазин, а вернувшись,
закончу ремонт "Остина". И я сказал:
     - Ладно,  я поработаю сверхурочно, но сейчас, если вы никуда не уйдете,
я на полчасика улизну. Мне надо кое-что купить до закрытия магазинов.
     Он  ответил, что ему это подходит, а  я снял комбинезон, помылся, надел
костюм и отправился к магазинам у Хейверсток Хилл. Я  знал там один, который
мне и был  нужен.  Это  была  ювелирная  лавка,  куда мистер  Томпсон обычно
относил  в починку  свои часы. И  торговали здесь  не  дребеденью, а хорошим
товаром, добротными серебряными рамками, столовыми приборами и прочим.
     И, конечно, там были кольца и всякие затейливые браслеты, но мне они не
нравились.  Все  продавщицы  в  войсковых лавках  носили  такие  браслеты  с
брелоками,  они уж  глаза намозолили. Я стоял и стоял, рассматривая витрину,
пока, наконец, не увидел что-то в дальнем правом углу.
     Это была  брошка.  Совсем  малюсенькая, не больше ногтя,  но с красивым
голубым камнем и на булавке. А сделана она была в виде сердечка. И что мне в
ней особенно понравилось,  так это форма. Я сперва полюбовался брошкой. Цены
на  ней  не было,  значит,  не  дешевка. Я  вошел  в  магазин и  попросил ее
показать. Ювелир достал брошку, потер и начал поворачивать то так, то  эдак.
А я уже видел, как будет красиво, когда моя девушка приколет ее к платью или
джемперу. Я знал, это было то, что надо.
     - Беру, - сказал я и спросил цену.
     Когда ювелир назвал сумму, я чуть не поперхнулся, но вытащил бумажник и
отсчитал купюры. Он положил сердечко в  коробочку, аккуратно  прикрыл ватой,
упаковал, завязал  красивую  ленточку  и  дал  мне.  Я понимал,  что  теперь
придется просить  аванс у хозяина, но он был хороший малый  и не отказал  бы
мне.
     Когда я выходил из ювелирной лавки с подарком для моей девушки, надежно
спрятанным  в нагрудном кармане, часы на церкви пробили без пятнадцати пять.
У меня  еще было  время, чтобы заскочить в кинотеатр  и  убедиться, что  она
верно поняла меня, когда я назначал ей на вечер свидание. Я быстро вернусь в
гараж  и  к тому времени, когда доктор явится  за своим "Остином", успею его
закончить.
     Я  шел к кино,  и  сердце  у  меня  колотилось,  как молот,  а  во  рту
пересохло.  Всю  дорогу я  представлял  себе, как  она выглядит,  стоя там у
входа, в своем вельветовом жакетике и кепочке.
     На улице  стояла  небольшая  очередь.  Я  увидел, что программу они уже
сменили. На афише не  было ковбоя, всаживающего  нож в  краснокожего, а были
изображены  танцующие девушки  и выделывающий  перед  ними курбеты  парень с
тросточкой в руках. Это был мюзикл.
     Я  вошел и, не подходя к билетной кассе, направился прямо к тому месту,
где она  стояла. Там была билетерша, как и полагается,  но не моя девушка, а
высокая здоровенная девица,  выглядевшая  смешно в форме и пытавшаяся делать
одновременно две вещи: и отрывать билеты, и не выпускать из рук свой фонарь.
     Я немного подождал. Может, они поменялись местами, и моя девушка теперь
работает на  балконе? Когда все прошли в зал и девица на время освободилась,
я подошел к ней и спросил:
     - Извините, а я не мог бы поговорить с другой девушкой?
     Она посмотрела на меня:
     - С какой девушкой?
     - Той, которая работала вчера, с такими рыжеватыми волосами, -  ответил
я.
     Она взглянула на меня пристальнее и с каким-то подозрением:
     - Она сегодня не явилась, вместо нее я.
     - Не явилась?
     - Нет. Странно, что вы о ней спрашиваете. И вы не первый. Недавно здесь
побывала полиция. Они о чем-то толковали с управляющим и швейцаром, мне  еще
не успели рассказать, но, я думаю, что-то случилось.
     Мое сердце  забилось  совсем  по-другому.  Без  прежнего волнения,  а в
ожидании несчастья.  Как  если бы  я  внезапно  заболел  и  меня  забрали  в
больницу.
     - Полиция? - спросил я. - Зачем они приезжали?
     - Я же говорю вам, что не знаю, - ответила  она,  - но что-то связано с
ней. Управляющий  уехал  с ними в полицейский участок и еще не  возвращался.
Сюда, пожалуйста, балкон - налево, партер - направо.
     Я  продолжал  стоять там,  не зная, что делать. У меня  будто пол  ушел
из-под ног.
     Высокая девица оторвала еще один билет и, оглянувшись, спросила меня:
     - А вы ее приятель?
     - Что-то в этом роде, - сказал я, не зная, что ответить.
     - Скажу  вам,  у нее  с головой было не все  в порядке. И я  ничуть  не
удивлюсь,  если  она  покончила  с собой и ее обнаружили где-нибудь мертвой.
Нет, мороженое продается в перерывах, после новостей.
     Я  вышел  и остановился на улице. Очередь за билетами  на дешевые места
стала еще больше. Возбужденно  болтая, стояла детвора. Я прошел мимо  них  и
зашагал  по улице. На душе у меня было странно тоскливо.  Что-то случилось с
моей девушкой. Теперь я был уверен  в этом. Вот почему она хотела отделаться
от  меня вчера ночью и не хотела, чтобы я провожал ее домой. Там на кладбище
она  собиралась  покончить с собой. Вот почему  она  говорила такие странные
вещи и была так бледна. И вот теперь ее нашли на могиле за оградой.
     Если  бы  я не ушел и  не оставил ее, все было бы в  порядке.  Если  бы
только  я  задержался еще  хотя  бы на пять минут,  я  бы уговорил ее,  я бы
заставил  ее  передумать,  я  бы  проводил  ее  домой и не допустил  никаких
глупостей. И сейчас она стояла бы в кино и показывала зрителям, куда сесть.
     Но,  может,  еще не  так все  плохо, как  я  боялся.  Может,  ее  нашли
где-нибудь, она брела,  потеряв память. И полиция обнаружила и подобрала ее.
А  потом они  выяснили,  где  она работает,  и  захотели,  чтобы управляющий
подтвердил  ее личность.  Если  пойти в полицейский  участок и спросить  их,
может,  они  сообщат мне,  в чем дело.  Я  мог  бы  им сказать, что это  моя
девушка,  что  мы  встречаемся, и даже если  она  меня  не  узнает,  я  буду
настаивать  на  своем. Но я не  могу подводить хозяина.  Мне надо  закончить
ремонт этого "Остина", а потом я смогу пойти в полицию.
     Душа  к работе у меня не лежала  и, когда я, плохо понимая, что  делаю,
вернулся  в гараж, первый раз  в  жизни меня стало воротить от вони, которая
там стояла.  Мне были  противны и  бензин, и  смазка,  и  парень,  пробующий
двигатель, прежде чем забрать свою машину, и огромное облако дыма, выходящее
из выхлопной трубы, и весь этот смрад.
     Я достал комбинезон, надел его, принес  инструменты и начал работать  с
"Остином".  И все время я спрашивал себя, что случилось с моей девушкой, где
она,  в полицейском участке,  одинокая и покинутая, или лежит  где-нибудь...
мертвая.  И все время, как  и предыдущей ночью, у меня перед глазами было ее
лицо.
     Часа через полтора машина была готова, я ее заправил и поставил носом к
улице, чтобы владелец мог сразу выехать. Но к тому  времени я был совершенно
измотан, смертельно устал и пот градом катился по лицу. Я сполоснулся, надел
костюм и пощупал коробочку во внутреннем кармане. Потом вытащил ее, взглянул
еще раз  на аккуратный, завязанный красивой лентой пакет. Когда я убирал его
обратно, вошел хозяин - я стоял к нему спиной и не заметил его.
     - Ты купил, что хотел? - весело улыбаясь, спросил он.
     Хороший он был малый, никогда не сердился, и мы с ним отлично ладили.
     - Да, - ответил я.
     Но  рассказывать ему мне ничего не хотелось. Я сказал лишь, что  кончил
работу и "Остин"  готов.  Потом пошел с ним  в контору, чтобы он отметил мои
сверхурочные. Показав на пачку сигарет, лежащую рядом с вечерней газетой, он
предложил закурить.
     - Дели  Лак выиграла три к тридцати, - сообщил  он. -  На этой неделе я
поставил пару фунтов.
     Он заносил в  бухгалтерскую книгу мои сверхурочные, чтобы  потом учесть
при оплате.
     - Поздравляю, - отозвался я.
     - Ставил на лидера, как последний болван, -  сказал он. - Было двадцать
пять к одному. Но еще поиграем.
     Я ничего не ответил. Я не большой любитель выпивки, но в тот момент мне
просто необходимо было опрокинуть стаканчик.  Я вытер лоб платком. Скорей бы
уж он  кончал  возиться  со своими подсчетами, распрощался  и отпустил  меня
восвояси.
     -  Еще один бедняга  попался, - сказал он. - Уже третий в  течение трех
недель. И этому  вспороли брюхо,  как и  остальным.  Умер  сегодня  утром  в
больнице. Как порчу на ВВС напустили.
     - А что, самолет грохнулся? - спросил я.
     -  Какого  черта  грохнулся! -  ответил он.  - Убийство, вот что. Всего
располосовали, бедолагу. Ты  что, газет не читаешь? Уже третий парень за три
недели, всех прикончили одинаково, все они  из ВВС, и каждый раз их находили
на кладбище. Я только что говорил малому, который заправлялся, что не только
мужчины свихиваются и  становятся сексуальными маньяками,  а и женщины тоже.
Но эту-то они теперь поймают, в газете сказано, что они уже напали на след и
скоро ее арестуют. Давно пора, пока еще одного не укокошила.
     Он закрыл свою книгу и сунул за ухо карандаш.
     - Хочешь выпить? - спросил он. - У меня здесь есть бутылочка джина.
     - Нет, - ответил я. - Нет, большое спасибо. Я... у меня свидание.
     - Ну, иди, - сказал он. - Желаю хорошо повеселиться.
     Я  вышел  на улицу и  купил вечернюю газету. Об убийстве было  написано
точно так, как он мне и рассказывал. На первой странице. Там говорилось, что
случилось это в  два часа утра. Молодой парень  из  ВВС,  в северо-восточном
районе  Лондона. Ему удалось  дотащиться  до телефонной будки и позвонить  в
полицию. Когда они приехали, то нашли его там на полу.
     Перед смертью он успел  дать показания. Он заявил, что какая-то девушка
позвала его с собой. Он думал, что она зовет его, чтобы  гульнуть. Незадолго
до этого  он видел  ее  в забегаловке,  где она пила кофе с другим парнем, и
подумал, что того она бросила, потому что он сам приглянулся  ей больше. Ну,
а потом она выпустила ему кишки.
     В газете было сказано, что он дал полиции подробное описание девушки, а
также  и  то,  что  полиция будет признательна человеку,  с которым  девушку
видели ранее вечером, если он явится и поможет в опознании.
     Я выбросил  газету. Она больше была мне не нужна. Я  бродил по  улицам,
пока не устал. Домой  я вернулся лишь тогда, когда  мистер и  миссис Томпсон
должны  были  спать.  Нащупав  ключ,  который  они повесили на  веревочке  в
почтовом ящике, я открыл дверь и поднялся к себе в комнату.
     Миссис Томпсон заботливо разобрала постель, поставила для меня термос с
чаем и положила вечернюю газету, самый последний выпуск.
     Они  ее взяли. Около трех  пополудни.  Я  не стал читать, что там  было
написано, ни имени, ни остального. Я сидел на кровати, держа в руках газету,
а с первой страницы смотрела на меня моя девушка.
     Потом я вытащил  из  кармана пакетик,  развернул,  выбросил  обертку  и
красивую ленточку и так сидел, глядя на  маленькое сердечко, лежащее у  меня
на ладони.
Книго
[X]