Уоррен Мерфи, Ричард С Последний бой



     ---------------------------------
     выпуск 6
     перевод на русский язык Алексея Шишкина
     Издательский центр "Гермес" 1994
      Сергей Васильченко
     ---------------------------------


ГЛАВА ПЕРВАЯ


     Он  заплатил  восемь  тысяч долларов, сняв деньги со  своего  семейного
счета, и остался должен еще двенадцать  тысяч,  которые предстояло вносить в
рассрочку ежемесячно в течение  трех лет. И все это для того, чтобы холодной
и дождливой северной осенью оказаться в продуваемом сквозняками большом зале
шотландского замка, сидя на коленях в позе почтения.
     Ему  сказали,  что  зал   недавно   реконструировали.  Настелили  новый
деревянный  пол,  отполированный до  блеска.  По стенам развесили  свитки  и
полотна рисовой  бумаги с  нанесенными на  нее  символами Ниндзя  -  техники
ночного боя, Атеми - мастерства кулачного боя. Кунг Сул - искусства стрельбы
из лука, Хсин Джи - бокса и многих других, ему неизвестных.
     Но  они  так  и не  смогли избавиться  от сквозняка, гулявшего в  замке
Килдонан - севернее Данди, южнее Абердина и в стороне от залива Ферт-оф-Тэй.
Только  шотландцы,  думал  Уильям  Эшли,  могли строить  такие  замки,  где,
несмотря на сквозняки, было невыносимо душно.
     Даже корейцы оказались бессильны исправить это.
     В  большом  зале витал  резкий  запах пота,  к  которому  примешивалось
ощущение  страха. Вдобавок ко всему, видимо, от холода колени Эшли болели, и
казалось, что  кто-то скручивает ему позвоночник. Последний раз он испытывал
такой дискомфорт, сидя  в позе почтения, когда еще только начинал заниматься
каратэ в  местечке Рай, под Нью-Йорком. Именно там, в  небольшом  спортивном
зале-доджо, тренируясь после работы, он научился уважать себя, подчиняя себе
собственное тело. Выучился  контролировать свои страхи и страсти, понял, что
главное -  это не цвет пояса, будь он желтый, зеленый, коричневый или высший
- как  он тогда думал - черный.  Нет,  главное состояло в том, что с  каждым
шажком долгий путь к совершенству становился короче.
     Именно жажда совершенства заставила Эшли  приехать на север Шотландии с
семейными сбережениями в кармане и провести здесь трехнедельный отпуск.
     Он  всегда  считал, что  совершенство -  это  недостижимая цель, мечта,
заставляющая людей  работать над собой,  горизонт,  приближаясь к  которому,
понимаешь,  что  он  все  также  далек. Барьер,  который никогда  не удастся
преодолеть.  Совершенство  -  это,  скорее,  направление  движения,   нежели
конечная цель.
     Именно так он говорил в зале Фелт-форум стадиона Мэдисон-сквер гарден в
прошлом месяце. Подобные же мысли  привели его  сюда,  в Шотландию,  где он,
став на восемь тысяч долларов беднее, убеждал себя, как все, кто разбирается
в боевых искусствах, что физическая боль постепенно уйдет.
     Свои  размышления  по поводу  недостижимости  совершенства он  высказал
какому-то  корейцу, приехавшему на  ежегодные  соревнования любителей боевых
искусств и одобрительно отозвавшемуся об уровне подготовки Эшли.
     -  Почти безукоризненно,  - сказал  кореец, одетый  в  темный костюм  и
накрахмаленную белую рубашку  с красным галстуком. Он был  молод, однако для
такого возраста щеки его казались чересчур одутловатыми.
     -  Тогда  я   счастлив,  -  ответил  Эшли,  -  поскольку   совершенство
недостижимо.
     - Вовсе нет, - сказал кореец. - Совершенство существует и достижимо.
     - В воображении, - сказал Эшли.
     - Нет, здесь, на земле. И вы можете в этом убедиться.
     - К какой школе вы  принадлежите? - спросил Эшли, который сам занимался
каратэ, но был знаком  и с кунг-фу, айкидо,  ниндзя и многими другими видами
восточных единоборств.
     - Видимо, ко всем школам, - ответил кореец.
     Эшли внимательно  посмотрел на него. Тому не было еще и сорока, а такая
самоуверенность в подобном  возрасте  свидетельствовала скорее о невежестве,
чем  о  компетентности.  Он  подумал,  что  далеко  не  все  жители  Востока
разбираются в боевых  искусствах, точно так же, как и не все американцы  - в
ракетной технике. Этот  человек  пришел  а  Фелт-форум  просто  поглазеть на
соревнования и теперь молол чепуху. Такие тоже встречались среди азиатов.
     Кореец улыбнулся.
     - Вы мне не верите, Уильям Эшли? - спросил он.
     - Откуда вы знаете, как меня зовут?
     - Вы думаете, что это секрет?
     - Нет, но я удивлен, что вы меня знаете.
     - Уильям Эшли, тридцать восемь лет,  программист, работает  в санатории
Фолкрофт, город Рай, штат Нью-Йорк.  Вы считаете себя  песчинкой на  морском
берегу и думаете,  что я не смогу отличить вас  от  любой другой песчинки, и
поэтому удивлены, что я вас знаю?
     - Очень, - сказал Эшли, которому были даны указания, что делать в таких
ситуациях. Он должен позвонить и доложить обо всем в санаторий Фолкрофт, так
как на  работе он  имел доступ к сверхсекретной информации. Санаторий служил
лишь   прикрытием.  Эшли  вместе  с  двумя   программистами   из   Агентства
национальной  безопасности был  направлен туда семь  лет  назад, и их работа
была  настолько  засекречена,  что никто из  них  не имел  права,  даже  под
давлением, сообщать что-либо о том, чем он занимался.
     Но Эшли показалось, что он уже где-то видел этого корейца.
     - Если вы удивлены, то у вас очень плохая память.
     Билл Эшли шлепнул себя по ляжке и рассмеялся.
     - Ну конечно! Вспомнил. Это  было в прошлом году перед  Рождеством.  Вы
попали в катастрофу и, насколько я помню, получили сильные ожоги? И пришли в
наше  доджо  восстанавливать  форму,  а наш сенсей  сказал,  что  вы большой
ма Вас зовут - постойте, я вспомню, я вспомню...
     - Уинч.
     - Точно, Уинч, - сказал Эшли. - Здравствуйте, Для меня честь снова
встретиться с  вами. О, прошу прощения.  -  Эшли убрал  протянутую  руку. Он
вспомнил, что кореец не здоровался за руку.
     Потом они вместе смотрели выступления представителей стиля "обезьяны" -
особой формы единоборства, требующей большого мастерства и силы. Однако Уинч
заявил Эшли, что все это лишь иллюзия силы.
     Когда один  из  соперников выбросил  другого  за  пределы  татами, Эшли
заметил, что силовое преимущество здесь налицо.
     -  Это лишь потому, что оба они  используют стиль "обезьяны", удерживая
равновесие на одной  ноге, вместо того чтобы  опираться на нее при нанесении
удара.  Каждый,   кто,  широко   расставив  ноги,  приблизится  к  сопернику
настолько,  что разглядит  неровности  его  зубов,  сможет  простым  толчком
свалить бойца стиля "обезьяны" и оставит его в дураках.
     - Я верю, потому что это говорите вы, однако у этих бойцов пятый дан  и
черные пояса...
     -  Вы не  верите, но  вы можете  в этом  убедиться,  -  сказал  Уинч и,
поднявшись с места, что-то сказал бойцам на, как показалось Эшли,  корейском
языке. Те сперва удивились, а потом пришли в ярость.
     -  Наденьте  костюм,   ги,  -  сказал  Уинч.  -  Вы  сможете  посрамить
приверженца стиля "обезьяны".
     - Но они  так знамениты  здесь, в Нью-Йорке... -  попробовал  возразить
Эшли.
     - Не  сомневаюсь. Многие здесь  весьма известны.  Главное  - расставьте
пошире ноги, максимально приблизьтесь к сопернику и резко толкните его.
     - Может быть, предпринять более мощную атаку? - спросил Эшли.
     - Только толчок, - сказал Уинч.
     - А что вы сказали им? - спросил Эшли, почтительно кивая черным поясам,
уставившимся на него через голову Уинча.
     - То  же,  что  и  вам.  Что вы  посрамите любого  представителя  стиля
"обезьяны", а им  будет  стыдно,  что  настоящие  корейцы  присутствуют  при
подобной сцене.
     - О, нет! Неужели вы так и сказали?
     - Идите.
     - Но это их унизит!
     -  Нет,  просто  восторжествует  истина.  Идите.  Вы   посрамите  воина
"обезьяны", если  все  сделаете, как  я сказал. Не боксируйте,  не  атакуйте
ногами,  не наносите  рубящих ударов.  Подойдите как  можно  ближе  и  резко
толкните. Сами увидите, что произойдет.
     Когда  Эшли  в  своем  простом  ги вышел  на  ковер,  то  черные  пояса
захихикали.  Некоторые  заулыбались.  Воин, с  которым  должен был сразиться
Эшли, усмехнулся.  Он был примерно того же возраста, что и Эшли, но тело его
было более жестким, мускулистым  и подвижным, ибо он тренировался с детства,
а Эшли начал только в двадцать восемь.
     Эшли  почтительно поклонился, как полагалось перед началом поединка, но
его  соперник,  явно  разозленный  насмешками  Уинча,  стоял  неподвижно, не
отвечая на ритуальное приветствие. В толпе зрителей послышался слабый ропот.
Такое поведение было недопустимо. Ритуал был нарушен уже дважды. Сначала это
сделал   Уинч  своими  насмешками,  теперь   воин  отказался   от  ответного
приветствия.
     Именно тогда,  глядя  в  лицо своему  противнику, Эшли  понял,  что тот
намерен  убить его.  Он ощутил это нутром, его тело  посылало ему  сигналы о
том, что жизнь находится в его собственных руках. Ему стало не по себе.
     Эшли лихорадочно  пытался  избрать какую-нибудь  из известных ему  форм
защиты, но рассудок подсказывал,  что он не должен  встречаться  на татами с
таким соперником.  Все,  чему он  научился, не  поможет ему  выстоять против
человека  с  ненавидящим  взглядом  карих  раскосых глаз, искаженным  лицом,
оскаленными зубами и в любой момент готового к прыжку. Спасти его может лишь
что-то совершенно необычное - а именно то, о чем говорил ему Уинч.
     Над головой пылали прожектора. Уже  не замечая толпы, усилием воли Эшли
заставил себя  приблизиться к мастеру, широко расставил  ноги, чтобы принять
устойчивую  позицию, и,  увидев яростный блеск  в глазах  воина "обезьяны" и
ломаную  линию его зубов, он резко  выбросил вперед руку, ударив соперника в
грудь.
     Позже он будет всем говорить, что так  и не  понял, что  произошло. Но,
находясь там, в центре круга, он почувствовал,  как его рука вошла в упругую
грудь воина, чье тело после ответного  удара перевернулось в воздухе  вокруг
руки Эшли,  как спица колеса  вокруг оси,  и боец  с грохотом упал на к
Эшли так и остался стоять с вытянутой рукой. Тело воина судорожно дернулось,
и из-под шапки черных жестких волос на белом ковре появилась капля крови.
     - Я только слегка толкнул, - словно оправдываясь, сказал Эшли.
     Раздались  слабые аплодисменты, и на ковер  выбежал  врач, а  Эшли  все
повторял, что он лишь толкнул соперника. Так оно и было на самом деле.
     Он поклонился зрителям,  среди  которых теперь было много взволнованных
лиц.
     - Жив, - сказал врач. - Он будет жить!
     - Он жив, - объявил руководитель соревнований.
     - Вероятно, у  него только сотрясение  мозга, - сказал врач. - Носилки.
Давайте носилки!
     Вот так все и началось. Потом был обед с Уинчем, во время которого Эшли
узнал об ином понимании совершенства, пугающем в  своей простоте.  Всю  свою
жизнь  Уильям   Эшли  имел  диаметрально  противоположное  представление   о
совершенстве. Он наивно  полагал,  что  достижение  его  и  было  целью всех
восточных боевых искусств. Но оказалось наоборот - совершенство являлось  их
источником.
     Как  объяснил мистер Уинч,  существовало учение,  раскрывавшее  природу
вещей и путь к совершенству. В  глубокой древности на Востоке был всего один
вид  боевого  искусства. Он дал начало  всем остальным, со своими различными
законами  и  особенностями  тренировки.  И  чем  больше  они  отличались  от
основного учения, тем они становились менее совершенными.
     - Я могу этому научиться? - спросил Эшли.
     Они  сидели в  японском  ресторане напротив  Мэдисонсквер  гарден,  где
подавали  более или менее сносное  териаки.  Эшли  ловко орудовал палочками,
подцепляя овощи  и  кусочки  мяса вместе с  острым  соусом. На тарелке Уинча
лежала лишь горсточка риса, с которой он, казалось, никогда не справится.
     - Нет, - ответил Уинч. - Нельзя вместить океан в коньячную рюмку.
     - Вы считаете, что я недостоин такой чести?
     - При  чем  тут  моральные оценки? Разве рюмка не достойна  океана?  Он
недостаточно хорош для него? Или чертовски плох? Нет. Рюмка есть  рюмка, и в
нее  войдет ровно столько  соленой воды,  сколько и положено. И вы  получите
рюмку, полную соленой воды. Это и не хорошо, и не плохо. Но не более.
     - Должен сознаться,  - сказал  Эшли,  - что  в  первый момент, когда  я
увидел, что воин "обезьяны" упал, то  понадеялся, что он  мертв. Я продолжал
повторять, что лишь толкнул его, но  сам воображал, что... что  убил его,  и
действительно рассчитывал, что убил его, надеясь прославиться.
     Мистер  Уинч улыбнулся,  откинулся назад  и положил короткие  узловатые
желтые руки с длинными ногтями на стол.
     -  Позвольте, я объясню вам, что такое  совершенство.  Все  те  приемы,
каким вы  научились,  имеют в  своей  основе  одну цель - убийство. И это не
игра, в которую  вы и вам подобные превращаете  боевые  искусства. Тот,  кто
лишь  играет, не  устоит  и  перед  ребенком,  выполняющим  все всерьез.  Вы
почувствовали  то, что и должны  были почувствовать,  - желание убить  воина
"обезьяны",  потому  что  в этом  и  заключена  исконная  суть  всех  боевых
искусств. Убивать.
     - Я хочу достичь совершенства.
     - Для чего? Оно вам не нужно.
     - Мне это необходимо, мистер  Уинч.  Я должен  достичь  его. Раз у меня
только одна жизнь и единственное дело в этой жизни, то я должен достигнуть в
нем совершенства.
     - Вы не  слушали меня, но это значит, что вы и есть та самая "рюмка", а
я  знаю  таких и знаю,  на что они способны. Так вот, говорю вам -  плата за
обучение высока.
     - У меня есть сбережения.
     - Очень высока.
     - Сколько?
     - Много.
     - Деньгами?
     - Деньгами, - сказал Уинч, - двадцать тысяч долларов.
     - Я могу дать вам девять тысяч сейчас, а потом выплатить остальное.
     - Дайте мне восемь тысяч. Вам еще потребуется на дорогу.
     - Я не  могу  выехать  из  страны без  разрешения.  Таковы условия моей
работы.
     - Вы связаны с ЦРУ?
     - Нет, кое-что другое.
     - Ну, тогда, моя дорогая  "рюмка", забудьте  об этом. Оно и  к лучшему:
плата очень высока.
     - А вы не могли бы тренировать меня здесь?
     -  Дело  не  в этом, -  сказал мистер  Уинч.  - Здесь я  вообще не веду
занятий, моя школа находится в Шотландии.
     -  Это  за  границей.  Черт возьми!  Правда, все  же  с  нашей  стороны
"железного занавеса"... Может быть, против Шотландии мое начальство не будет
возражать.
     - Они согласятся,  дорогая "рюмка", согласятся.  В англоязычных странах
люди невероятно доверчивы,  когда дело  касается других англоязычных  стран.
Жду вас в замке Килдонан с восемью тысячами долларов.
     Билл Эшли ничего не  сказал жене о восьми тысячах долларов и спрятал от
нее  чековую книжку. Он не  знал, что скажет ей, когда все-таки придется это
сделать. Да, он должен будет рассказать, но это  будет потом, после того как
он достигнет совершенства в той мере, в какой будет способен это вделать.
     С   работой   дело  обстояло   сложнее.   Хотя  Агентство  национальной
безопасности  использовало  Фолкрофт  только  как  прикрытие  для работы  по
созданию банка данных, которой занимался Эшли, все же он должен был получить
разрешение на отпуск у директора санатория, доктора Харолда В. Смита.
     Эшли  всегда строго соблюдал  все формальности, имея дело с этим сухим,
колючим  стариком,  уроженцем Новой Англии, считавшим,  что  данные, которые
собирал Эшли, имеют отношение  к медицине. Перед  встречей с доктором Смитом
Эшли  всякий раз  уточнял по  своей записной  книжке, над чем он  официально
работает в данный момент.
     Одно  обстоятельство всегда казалось  ему странным.  У  доктора  Смита,
который,  судя  по  всему,  не  был  осведомлен  об  особых  функциях  своих
сотрудников,  стоял  компьютер,  и если  только  АНБ  не  заблокировало  его
каким-то  хитрым  способом,  то  Смит  теоретически  имел   доступ  к  любой
информации, хранившейся в базе данных санатория.
     Впрочем, Эшли был уверен, что АНБ вряд ли  бы допустило, чтобы тот, кто
служит прикрытием, знал, что именно он прикрывает. Все же наличие компьютера
вызывало  беспокойство  уже тем, что  рождало подозрения  о возможности  для
директора   санатория  иметь  доступ  к  сверхсекретной  информации,  причем
настолько сверхсекретной, что каждый программист  работал  изолированно и не
имел права общаться с коллегами.
     - Так вы хотите взять отпуск? - спросил Смит. - Не рановато ли?
     - Да, но я бы с толком использовал его,
     - Понимаю. А куда вы с женой собираетесь?
     - Вообще-то  на этот  раз  я  хотел  поехать  один.  Мне  нужно  хорошо
отдохнуть.
     - Понятно. Вы часто отдыхаете один?
     - Случается...
     - И когда это было в последний раз?
     - В тысяча девятьсот шестьдесят втором году,
     - Тогда вы еще не были женаты, не так ли?
     - Да. Если вас это интересует, сэр, у меня сложные отношения с женой, и
я хотел бы какое-то время побыть один, недолго.
     -  Вы считаете,  что  если  не  пойдете  в отпуск, то  это отрицательно
скажется на вашей работе? - спросил Смит.
     - Да,
     - Ну,  тогда  у меня нет возражений против  вашего отпуска.  Вы  можете
взять его, скажем, в конце месяца.
     - Благодарю вас,
     - Всегда рад встрече с вами, Эшли. Вы хороший человек.
     Когда они пожали друг другу руки, Эшли улыбнулся - откуда Смиту  знать,
хороший ли он человек или отъявленный негодяй? Любопытный парень, этот Смит,
он отчего-то  боится солнечного света. Насколько Эшли  было известно,  такие
непропускающие солнечный  свет стекла, как  в кабинете Смита, были только  в
штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли и в штаб-квартире АНБ в Вашингтоне.
     Уладив формальности  со  Смитом,  Эшли запросил  свое  непосредственное
руководство в Вашингтоне. Ответ был положительный.
     Как  того  требовал  порядок, перед  отпуском  Эшли  был  отстранен  от
секретной работы и занимался второстепенными делами.  За день до отъезда  он
перевел все  деньги со сберегательного на кредитный счет. Он с удовольствием
отдал  бы  деньги Уинчу наличными,  но если бы его шеф узнал -  а ему  могли
сообщить - что Эшли, уезжая в отпуск за  границу, снял со счета восемь тысяч
долларов, то вокруг  него собралось бы больше агентов, чем муравьев на куске
сахара.
     Он был уверен, что мистер Уинч возьмет и чек,  куда он денется. Ведь  у
Эшли ничего больше не было.
     - Вам придется подождать, пока ваш чек будет оплачен,  дорогая "рюмка",
-  сказал  ему  мистер   Уинч,  когда  Эшли  провели  в  самую  холодную  из
отапливаемых комнат под  названием "хозяйские покои замка Килдонан". - Чек -
это только обещание денег, но не сами деньги.
     К тому  времени,  когда по чеку были получены деньги, Эшли уже жалел об
этой затее  -  так  сильно  болели спина и  руки  от долгого ожидания в позе
почтения на холодном  деревянном полу. А  ведь за  двадцать тысяч долларов с
ним могли бы заниматься индивидуально, а  не в группе, где, кроме него, было
еще трое.
     Все они были моложе его, физически сильнее и лучше подготовлены. Мистер
Уинч  дал  Эшли возможность понаблюдать за ними. Удары были ему  знакомы, но
техника  исполнения значительно проще.  Повороты выполнялись  гораздо резче,
чем когда-либо доводилось видеть Эшли.
     -  Дело в  том,  мистер  Эшли,  что вас учили выполнять вращение вокруг
воображаемой точки, - объяснял ему Уинч. - Так  мог учить тот, кто  когда-то
видел  подобное   вращение   на   практике,  возможно,  вокруг  неподвижного
противника. Иногда такой метод срабатывает,  иногда - нет. А все потому, что
эта система  вторична. Все вторичное неполноценно, так как оно воспроизводит
только внешнюю сторону, не затрагивая сути. Существуют и другие причины. Как
известно,  ни один  из  мастеров  кунг-фу, пытавшихся  сразиться с  тайскими
боксерами, не выстоял и одного раунда. Почему?
     Чтобы хоть как-то размять затекшую спину. Эшли поднял руку. Мистер Уинч
кивнул.
     - Потому что их учили  не сражаться, а только изображать бой,  - сказал
Эшли.
     -  Очень хорошо, - сказал мистер Уинч. - Но  еще важнее,  что боксеры -
суровые  люди, там нет мягкотелых. Своим искусством они зарабатывают себе на
жизнь.  Боксеры  работали,  а  мастера  кунг-фу  играли.  Встаньте  в другую
позицию, Эшли.
     - В какую, мистер Уинч?
     - В любую, "рюмка". Примите высокую  стойку или  низкую. Вы,  вероятно,
ощущали  бы себя уверенней  с ружьем в  руках  и на расстоянии двухсот ярдов
отсюда. Но ружья я вам не дам.
     - Чему мне предстоит научиться?
     - Тому, что дураки быстро расстаются с жизнью.
     Мистер Уинч хлопнул в ладоши, и  крупный, с прической ежиком блондин  с
суровым лицом и холодными голубыми  глазами выступил  вперед  и  ринулся  на
Билла Эшли.  Эшли не  видел  удара  и  почувствовал его только  тогда, когда
попробовал шевельнуть левой ногой. Она не двигалась.
     Затем другой, огромный, мощный и обросший, как медведь, хихикнув, нанес
удар в правую руку. Было ощущение,  как будто  в его плечо вонзились ножи, и
Билл Эшли  внезапно  осознал, что  руки, оказывается,  нужны для поддержания
равновесия. И когда третий нападавший нанес удар в левую ногу, Эшли оказался
на полу, корчась и воя от боли.
     А затем мистер Уинч искалечил его правую ногу.
     Эшли  стонал  от  боли, когда  они  снимали  с  него  белое  кимоно-ги.
Наверное, сломаны кости, пронеслось  в его голове. Это  не по  правилам.  На
тренировках  костей не  ломают. Это  уже  не тренировка.  Он увидел, как под
потолком развевается лист рисовой бумаги, и, ощутив спиной холод, понял, что
кто-то открыл окно. Он  не ошибся - стало холоднее. Он знал, что  с него все
сняли, но не мог оглядеть себя. Он не мог  пошевелить  головой, так как  это
вызывало невыносимую боль в суставах, будто кто-то разрывал его связки.
     Он увидел, что свиток стал  медленно  опускаться  вниз -  обрезанная  с
боков    перевернутая    трапеция,   перечеркнутая    вертикальной   линией.
Незамысловатый символ, который он никогда не видел раньше.
     - За что? За  что?  - тихо  стонал  Билл Эшли,  так как  от  крика боль
усиливалась.
     - За то, что ты  работаешь в Фолкрофте,  дорогая "рюмка", - услышал  он
голос мистера Уинча. Повернуть голову в его сторону он не мог от боли.
     - Значит, дело не в моих деньгах.
     - Конечно, и в них
     - А Фолкрофт?
     -  И  это тоже.  Но деньги никогда  не помешают, дорогая "рюмка".  Тебя
плохо учили. С момента рождения ты шел к  этому  дню своей жизни, потому что
тебя плохо учили.  Прощай, дорогая "рюмка", ты  не  был  создан  для  боевых
искусств.
     То, что  его оставили лежать голым на холоде на деревянном полу в замке
Килдонан, было в каком-то смысле даже к лучшему, так как боль утихла и скоро
должна была совсем пройти. Ночью  температура еще понизилась, и Эшли потерял
сознание, будто  провалился в  глубокую тьму.  Его вывел  из  забытья слабый
утренний свет, однако днем, при ярком солнце, он вновь провалился в глубокую
тьму, и на этот раз уже навсегда.
     Его нашел  через шесть дней  детектив из Скотланд-Ярда, которому кто-то
позвонил   и   голосом,   "видимо,  принадлежавшим  азиату",  как   его  там
охарактеризовали, сообщил, где находится тело.
     В полицию  также  прислали  по  почте водительские  права  Эшли, жителя
Нью-Йорка,  США.  Поскольку  они  были  адресованы  именно  тому  детективу,
которому  до этого  звонили, он решил, что обнаруженный  труп и есть  Уильям
Эшли, тридцати восьми лет, проживавший на Плезант-лейн, Рай,  штат Нью-Йорк,
рост пять футов  с лишним, вес  сто семьдесят фунтов, глаза карие, шатен, на
левой руке родинка, очков не носит.
     Дело не  только тщательно расследовалось, оно получило известность  как
"Убийство в замке Килдонан". Детектив выступал по телевидению, рассказывая о
страшных  подробностях этой  смерти и о  том,  что по подозрению  в убийстве
полиция разыскивает сумасшедшего.
     Эшли умер от переохлаждения,  а  не от того,  что  его конечности  были
перебиты  в  суставах, заявил  он. Улик  пока никаких. Но  впечатление сцена
убийства производит ужасающее, просто жуткое.  Пресса может использовать эти
его слова. Ужасающее! Он никогда не видел ничего подобного.
     После  двух  пресс-конференций  кряду  детективу  задал   ряд  вопросов
представитель британской разведки.
     - Долго ли умирал этот бедолага Эшли?
     - Да, Он умер от переохлаждения.
     - При нем были какие-нибудь бумаги?
     - Нет,  Он был совершенно голый. Холод убивает  быстрее, чем жажда
или голод.
     - Да,  нам это известно.  Есть ли какие-то свидетельства того, что  его
пытали для получения информации?
     - Знаете, сэр,  бросить человека  с переломанными конечностями голым на
холодном  полу в продуваемом сквозняком замке  в  горах  -  это  не  слишком
вежливое обращение, не так ли?
     - То есть вы не знаете?
     - Именно, А что, этот парень был важной персоной?
     - Вы полагаете, что я буду отвечать на такой вопрос?
     - Нет,
     - Вы выяснили, кому принадлежит замок?
     -  Государству, Несколько  лет назад он был национализирован из-за
неуплаты налогов. Владелец не смог, так сказать, содержать его.
     - Что это означает?
     - Что в замке никто не жил.
     - Понятно. Вы хотите сказать, что это дело рук привидений?
     - Нет,
     -  Очень хорошо. Мы еще свяжемся с вами. И забудьте о нашем  разговоре,
пожалуйста.
     - Уже забыл,
     Сведения,   которые  сообщили   британские   спецслужбы   американскому
посольству в Лондоне, были краткими. Эшли приехал в Англию как турист, сразу
же  направился в Шотландию, прожил одну  ночь в маленькой гостинице, а потом
более чем через неделю его тело было найдено в полурасчлененном состоянии.
     Гроб во время похорон не открывали. И правильно, так как там лежало уже
не тело Уильяма Эшли, а неопознанный труп из Нью-Йоркского городского морга.
Тело  Эшли  находилось  в  медицинской школе  в пригороде Чикаго, где  врач,
считавший, что он работает  на ЦРУ, исследовал его конечности. Удары, скорее
всего, были нанесены чем-то вроде кувалды. Человеческая рука вряд ли  смогла
бы  так  раздробить  суставы.  Эшли действительно  умер  от  переохлаждения,
пневмония  в сочетании с отеком легких  привела  к смерти, аналогичной  той,
которая наступает у утопленников.
     В  местечке  Рай, штат  Нью-Йорк, агент,  считавший, что он работает на
ФБР,  и  действующий  под видом  сотрудника  Федерального резервного  фонда,
проследил  за тем, чтобы восемь тысяч долларов, пропавших со сберегательного
счета Эшли, поступили обратно, будто их никогда и не снимали.
     Единственный человек, который точно знал, что  делали эти люди и зачем,
сидел  за столом в кабинете в санатории Фолкрофт,  глядя через непроницаемое
для взглядов  снаружи  стекло  на  залив  Лонг-Айленд, в  надежде,  что Эшли
действительно стал жертвой ограбления.
     Он дал указание вернуть восемь тысяч долларов обратно на сберегательный
счет,  так  как  ему меньше  всего хотелось, чтобы случившееся  получило еще
большую  огласку,  когда  жена  Эшли поднимет шум из-за исчезнувших денег. В
Агентстве национальной безопасности допустили  промах, не сообщив о том, что
Эшли перевел деньги с одного счета на другой,  хотя  в  целом это была самая
эффективная и отлаженная из всех государственных служб.
     Доктор Харолд Смит, выполнявший в глазах Эшли лишь функцию "крыши", был
единственным  человеком,  кто  знал,  чем  на  самом  деле  занимался  Эшли,
зарабатывая на жизнь. Включая самого Эшли.
     Он  просмотрел  материалы, над  которыми  работал  Эшли.  Тот занимался
сбором и  накапливанием данных о судоходстве у Восточного побережья, считая,
что  руководит   обработкой   информации   с  целью   выявления  возможности
использования национального судоходства иностранными разведками. На самом же
деле  задачей  Эшли, о которой он и  догадываться  не мог, так как  выполнял
только  часть  ее,  была  систематизация реальных  доходов от судоходства  в
сравнении с расходами на фрахтование.
     Полученные им  материалы должны были стать частью формулы, над  которой
доктор  Смит  работал  в  течение  предшествующих  лет  и  согласно  которой
превышение  этих   расходов  над   доходами   означало,  что  организованная
преступность в этой сфере приобрела большой размах.
     Смит  давно уже  понял,  что  не  может  положить  конец  преступности,
пустившей  корни  в морских портах и проявлявшейся  в любых формах,  будь то
кредитование или  политика  профсоюзов.  Но он мог  воспрепятствовать  тому,
чтобы мафия захватила в свои руки управление судоходством.  Когда  опасность
становилась   слишком  явной,   к   окружному   прокурору   вдруг   попадали
доказательства  взяточничества  в портах или  у налоговой  службы появлялись
копии  счетов   на  имя  какого-нибудь   чиновника   грузового  пароходства,
покупавшего  особняки за двести тысяч  долларов при зарплате  в двадцать две
тысячи в год.
     Эшли ничего об этом не знал. Он лишь вводил данные в память компьютера.
Он даже не  мог вывести информацию на экран или распечатать на принтере  без
контроля со стороны Смита.  Последний раз Эшли распечатывал информацию шесть
месяцев  назад,  и  то лишь  для  проверки  данных, которые ввел в компьютер
накануне.
     Проанализировав все еще раз,  Смит пришел  к выводу,  что  если Уильяма
Эшли пытали с целью узнать, какой секретной информацией  он обладает, то  он
ничего не мог выдать. Он просто ничего не знал.
     Никто во всей организации  не знал, за какую работу он получает деньги,
никто, кроме двух человек.
     Такой  порядок  был   установлен  уже   давно.  В  этом  и  заключалась
особенность  организации,   созданной   десять   лет  назад  покойным   ныне
президентом, который вызвал Смита  к себе и сказал, что правительство США не
выполняет своих функций.
     - В  рамках конституции  мы  не в силах сдерживать рост  организованной
преступности. Мы не  можем справиться  с террористами. Мы слишком многого не
можем, если  действовать строго в соответствии с конституцией.  Однако, если
мы  не примем  более решительных  мер,  государство рухнет. Наступит хаос, -
говорил молодой рыжеватый блондин с бостонским акцентом, -  а хаос  ведет  к
диктатуре.  Когда воды  становится  слишком  много,  она переливается  через
плотину, точно также избыток  демократии ведет к тоталитаризму. Мы неизбежно
придем к этому, если...
     И   Смит  услышал,   что  необходимо  создать  организацию   вне  рамок
конституции, не подчиняющуюся правительству,  действующую  тайно,  во  благо
этого правительства.
     Организация должна была просуществовать недолго,  не более двух лет,  а
потом исчезнуть, не обнаружив себя. Смиту поручалось возглавить ее.
     Смит поинтересовался, а почему именно он?
     -  Потому, - сказал президент, - что за годы  службы  в ЦРУ  вы, доктор
Смит,  показали  полное  отсутствие  личных амбиций.  Психологические  тесты
показали, что вы никогда не станете использовать эту организацию для захвата
власти. Если быть  откровенным, доктор Смит, то вы, грубо говоря, совершенно
лишены воображения.
     -  Да,  - сказал Смит. -  Я  знаю.  Так  было всегда.  Моя жена  иногда
жалуется на это.
     - В этом  ваша сила, -  сказал президент. - Меня поразила одна вещь,  о
которой я хочу спросить сейчас,  так как мы больше никогда не увидимся и вам
придется забыть о нашем разговоре...
     - Конечно, - перебил его Смит.
     - Для меня остается загадкой, доктор  Смит, как вам удалось обойти тест
Роршаха, его часть на проверку воображения?
     -  Ах, это,  - ответил Смит. - Я  помню - это там,  где были чернильные
кляксы.
     - Верно. И вы должны были описать, на что они похожи.
     - Я  так и  сделал, господин  Президент.  Они были похожи на чернильные
кляксы.
     Вот  так   все  и  началось.  Предполагалось,  что   организация  будет
заниматься  сбором  информации и направлять действия  исполнительной власти,
снабжая   ее   необходимыми   данными,   обеспечивая   прессу   материалами,
разоблачающими коррумпированных чиновников. Но вскоре стало ясно,  что одной
информации недостаточно.  Несуществующей  организации  нужна  была  карающая
рука. Для этого требовалось создать нечто  вроде маленькой  армии, но даже в
ней могли  найтись болтуны, так  как нелегко убедить наемного убийцу, что он
работает  на министерство сельского хозяйства. Необходимо было найти одного,
уникального убийцу,  который не числился бы в живых, ибо и  сама организация
формально не существовала.
     Сначала все было просто.
     Нужного человека нашли среди полицейских Нью-Джерси, сфабриковали  дело
об  убийстве,  которого  он  не совершал,  посадили на  электрический  стул,
который не  до конца сработал, и, когда все кончилось, он официально уже  не
числился  в живых. Они  заранее подобрали такого по натуре человека,  что он
охотно согласился на них работать и хорошо изучил свое дело под руководством
восточного  тренера,  став,  если  не  считать   некоторых  сложностей   его
характера, прекрасным исполнителем карательных функций.
     Обо всем этом Смит размышлял сейчас, глядя, как над заливом Лонг-Айленд
собирается  гроза.  Он еще раз просмотрел  дело Эшли.  В нем  была  какая-то
неясность.  Способ   убийства  был  настолько   изощренным,  что,  возможно,
преследовал какую-то скрытую цель.
     Все остальное выглядело вполне логично, включая перевод денег. Убийство
произошло после  того, как деньги по чеку через  шведский  банк поступили на
имя  мистера Уинча,  Смит  перечитал материалы,  полученные от "Интеллиджент
сервис".  Эшли   был  убит   на  новом  деревянном   полу.  Значит,  тяжелые
механические  приспособления,  которыми  ему  могли  переломать   кости,  не
применялись, так  как  на свежих досках от  них остались бы следы. Возможно,
использовали что-нибудь полегче? Может быть, убийца был садист?
     Для человека, который не только никогда не верил в предзнаменования, но
даже не  помнил, чтобы они  его когда-либо посещали, доктор  Харолд  В. Смит
испытывал  странное  ощущение, размышляя  о  смерти Эшли. В  обстоятельствах
убийства крылась  какая-то  цель. Смит  не знал, почему ему так казалось, но
эта мысль преследовала его.
     За ужином, состоявшим из рыбного пирога и овощей, он думал о том же. По
обычаю поцеловав  жену перед сном, он продолжал размышлять.  И  на следующее
утро, занимаясь другими делами.
     А поскольку эта мысль мешала ему сосредоточится,  что могло  отразиться
на работе всей организации, требовалось найти ответ.
     И быстро, потому что из тех двоих, кто мог разгадать тайну смерти Эшли,
один  был на задании,  а  другой  собирался домой, в  маленькую  деревушку в
Северной Корее.


ГЛАВА ВТОРАЯ


     Его звали Римо, снег падал ему на ладонь, и он чувствовал, как снежинки
ложатся  одна  на  другую.  У подножия  высокой сосны, в трехстах  ярдах  от
освещенных изнутри  желтым светом окон  хижины,  снег  ложился ровным  белым
ковром. В Бюрдетте, штат Миннесота, стоял тихий зимний в
     Римо  прошел вдоль границы открытого пространства,  окружавшего хижину.
Теперь  он  понял.  Этот  открытый участок  в  лесах  Миннесоты  был  хорошо
простреливаемой  зоной. Помощник  генерального прокурора  все  предусмотрел.
Если он не заметит, что кто-то приближается к хижине, то пришельца учует его
собака,  а любой,  кто станет пересекать  открытое снежное  пространство  на
лыжах или  пешком, превратится в прекрасную мишень в  потоке  яркого желтого
света из окон, пронизывавшего ноябрьскую ночь.
     Римо почему-то вспомнил ту ночь десять лет назад, когда его посадили на
электрический  стул  и  он  подумал, что  наступил  конец, но потом началась
другая жизнь - жизнь человека, чьи отпечатки пальцев сданы в архив, а сам он
существовал  только  для  организации,  которой,  в  свою очередь,  тоже  не
существовало.
     Но Римо знал то, чего не знал его шеф доктор Харолд В. Смит. Человек по
имени  Римо   Уильямс  действительно  умер  на  электрическом  стуле:   годы
тренировок изменили его нервную систему и его самого. Так что теперь это был
совсем другой человек.
     Римо заметил, что  снег на руке начал таять, и улыбнулся. Если ослабить
концентрацию воли, то все будет потеряно. Сперва он почувствует холод, потом
его организм  не сможет противостоять атмосферным условием,  и  он замерзнет
среди  снегов Миннесоты.  Холод, как  он  убедился, это не отметка на  шкале
термометра, а контакт организма с внешней средой.
     Как в детской игре, когда правая рука погружается в горячую воду, левая
-  в холодную,  а затем  сразу обе  в  теплую,  которая  правой руке кажется
холодной, а левой - горячей. Так же обстоит дело и с колебаниями температуры
тела. До определенного момента  важна не температура самого тела,  а разница
между  ней и  температурой внешней среды. И  если понизить температуру тела,
человек может переносить холод, будучи в  легком  белом свитере,  спортивных
брюках и белых кожаных туфлях, держа на ладони снежинки, которые не тают.
     Римо чувствовал, как бесшумно падает снег, и видел искры, вылетавшие из
трубы хижины вдалеке.
     Снег - это  очень легкая  вода, с  повышенным  содержанием кислорода, и
если  зарыться  в  него,  двигаясь на  уровне  земли, и  слиться с  ним,  не
высовываясь наружу,  то  можно  быстро  "плыть", не  дыша,  плавно разгребая
руками снег, и таким образом добраться до хижины.
     Римо остановился и машинально опустился на колени, спрессовав под собой
снег. Он поднял голову и почувствовал запах горящих  дров и  жареного  мяса.
Сквозь запотевшие  стекла  можно  было различить две фигуры.  Движения одной
были резкими,  другой - плавными,  как у женщины,  скорее всего,  молодой. У
помощника генерального прокурора действительно была любовница, о чем ни одна
живая  душа  не   догадывалась.  Насколько  было  известно  Римо,  помощнику
генерального прокурора  часто  не везло  и  из-за  плохо подготовленных  дел
зачастую  не удавалось  добиться  наказания. Свидетели  обвинения  выступали
настолько   неудачно,    что   доказывали    невиновность   обвиняемого,   а
судопроизводство  было так  запутано,  что  многие  преступники  уходили  от
правосудия.
     Многие свои  ошибки помощник генерального  прокурора Докинз сваливал на
судей,  выносивших   слишком  мягкие  приговоры.  И   пока   другие   юристы
зарабатывали  деньги,  блестяще  подготавливая  свои  дела  для суда, Джеймс
Беллами Докинз все больше богател, наоборот игнорируя свои обязанности.
     Все  началось с того,  что  одна незаметная женщинаклерк,  подрабатывая
тем, что печаталась в ежегоднике, освещавшем положение на рынке недвижимости
в стране, направила туда свой  годовой отчет, а  журнал,  раньше не  слишком
часто бравший ее материалы, опубликовал его. С этого момента  Джеймс Беллами
Докинз был обречен.
     Компьютер  в санатории на Лонг-Айленде выдал  следующую информацию: чем
больше  проигранных дел,  тем  выше  доходы.  В случае  с  Джеймсом  Беллами
Докинзом  это означало  - чем хуже  он исполнял свой долг в суде, тем больше
становились его земельные владения.
     Сначала ему лишь намекнули. Может быть, за оставшиеся два года  работы,
накопив приличное состояние, он захочет со всей энергией привлечь к суду ряд
преступников?  Ему   показали  список,   в  котором  фигурировали   все  его
благодетели.
     Он  отказался  от  этого  предложения,  предупредив,  что, если  кто-то
попытается устранить его от службы, он тут же обвинит лиц из этого списка во
множестве  преступлений,  которых  те  не  совершали, а  когда  обвинения не
подтвердятся, разрешит им подать жалобу на штат Миннесота.
     Короче говоря, помощник генерального прокурора Джеймс Беллами Докинз  и
не намеревался  менять свое  поведение или подавать в отставку,  и пусть Бог
поможет штату, если кто-либо попытается выкинуть его с работы.
     Его  ответ попал  в компьютер в Фолкрофте, а все  факты стали  известны
доктору  Харолду  Смиту,  который  тут  же решил, что Америка  обойдется без
Джеймса Беллами Докинза.
     Римо  посмотрел поверх кромки снега, увидел две фигуры  и, почувствовав
запах жилья,  снова нырнул в снег и двинулся вперед, скользя в нем, как рыба
в воде.
     Римо услышал лай  собаки, дверь  со скрипом отворилась, и мужской голос
произнес:
     - Что случилось, Куини?
     Куини залаяла в ответ.
     - Я ничего не вижу, Куини, - сказал мужчина.
     И может,  потому, что Римо знал,  что  был невидим, может, потому,  что
недавно  посмотрел какой-то фильм  ужасов,  может,  потому, что  сегодня был
праздник - Хеллоуин, он проделал дырку в снегу и заорал:
     - Джеймс Беллами Докинз, твои дни сочтены!
     - Кто это, черт возьми?
     - Джеймс Беллами Докинз, ты не доживешь до утра.
     - Ты где? Голову оторву!
     - Кошелек или жизнь!
     - Где ты?
     - Кошелек или жизнь!
     - Взять его, Куини!
     Римо  услышал приближающийся лай,  а Докинз -  пузатый человек  с худым
лицом  и  винтовкой  в руках -  увидел, как  его  здоровенный английский дог
пробирается  по  снегу,  оставляя  за  собой  неровную дорожку.  Когда Куини
схватит его, то уж потреплет как  следует, а потом Докинз пристрелит то, что
останется. Человек явно  пришел убить его, и все, что Докинз должен сделать,
так это доказать, что действовал  в  целях  самозащиты, поскольку возле тела
будет найдено оружие. Если его не  окажется,  то Докинз  подложит его.  Этот
человек был в его власти, и косвенных доказательств будет вполне достаточно.
Оружие, которое найдут при этом человеке, поможет во всем разобраться.
     Однако  с  Куини  произошло что-то  странное.  Опытная  собака, она уже
сожрала изрядное  количество  крольчатины, а впереди  ее  ожидали схватки  с
семейством енотов  и  дальнейшая карьера. Но дорожка неожиданно оборвалась и
собака исчезла в снегу. Испарилась.
     Докинз  поднял ружье  и принялся  стрелять  туда, где бесшумно  исчезла
собака.  Послышался стон. Он  снова  выстрелил.  На  снегу показалось темное
пятно. Он засмеялся про себя.
     - Какого черта ты разбабахался,  Джимми? - послышался  женский голос из
дома.
     - Заткнись, милочка, - ответил Докинз.
     - Зачем ты стреляешь среди ночи?
     - Надо. Заткнись и иди спать.
     Докинз прицелился  в  темно-красное пятно,  расползавшееся  по снегу, и
заметил  под ним  какое-то  слабое  судорожное  движение. Возможно,  человек
прополз под прикрытием свежевыпавшего снега, но Докинз не видел углубления в
снегу,  которое  вело бы  к кровавому пятну.  Был  только след,  оставленный
Куини.
     Докинз   еще  некоторое  время   понаблюдал,  но   снежный  покров  был
неподвижен, и  он вышел  из  дома,  чтобы поглядеть на свою жертву. Но когда
Докинз был  почти уже у того места, где исчезла  Куини, то почувствовал, как
что-то сзади потянуло его за штаны, и обнаружил себя сидящим на снегу. Затем
чья-то рука  размазала по его лицу ком снега, и  он выпустил ружье, так  как
отчаянно пытался стереть снег с лица.
     Докинз попытался встать,  но  лишь  только его нога  нащупывала  что-то
твердое, как  тут же начинала  скользить. Когда он снова попробовал очистить
от  снега лицо, то выяснилось, что рука не слушается его. Теперь его охватил
ужас.
     Он медленно погружался  в снег, но  не  мог ни подняться, ни освободить
рот   от   холодной  ледяной  каши.  Затем  последним   отчаянным  движением
цепляющегося  за  жизнь  человека  он  попытался   избавиться  от   тяжести,
пригибавшей его к земле, но не сдвинулся с места, получив еще одну пригоршню
снега в рот.
     Все  вокруг  него стало белым, и больше  он уже  не чувствовал  холода.
Холодело лишь его тело. Когда на следующее утро перепуганная любовница нашла
его, то следователь  констатировал самоубийство.  Как он объяснил, у Докинза
"крыша поехала"  - он  застрелил собаку,  а затем зарылся  в снег и принялся
глотать его, пока не задохнулся и не замерз.
     Газеты Миннесоты запестрели заголовками:
     "Чиновник найден мертвым в любовном гнездышке".
     К тому  времени, когда  вся эта история была  обнародована, самолет,  в
котором находился Римо, приземлился  в Северной Каролине, в аэропорту города
Роля. Он взял такси и направился в мотель  рядом с  местечком под  названием
Чепел-хилл.
     - Всю ночь провели на открытом  воздухе? - подмигнул ему дежурный клерк
у конторки.
     - Вроде того, - ответил Римо.
     Клерк ухмыльнулся.
     - Вам следовало бы одеться теплее. Сейчас ночи холодные.
     - Мне не было холодно, - откровенно признался Римо.
     - Хотелось бы мне снова стать молодым, - сказал клерк.
     -  Молодость здесь  ни  при чем, - отозвался Римо,  забирая  три ключа,
поскольку снимал три рядом расположенные комнаты.
     - Вам звонил ваш дядя Марвин.
     - Когда?
     -  Сегодня утром, примерно в десять  тридцать. Произошла странная вещь.
Как только я позвонил к вам в комнату, телефон отключился. Я подошел к вашей
двери и крикнул, что вам  звонят,  но услышал оттуда лишь звуки телевизора и
не стал входить.
     - Я знаю, что вы не входили.
     - Откуда?
     - Вы же живы, не так ли? - ответил Римо. Открыв дверь своего  номера он
очень тихо вошел в комнату: на полу в  позе лотоса  неподвижно сидел хрупкий
старик-азиат, одетый в золотистое кимоно.
     Телевизор    был    снабжен   записывающим   устройством,   позволявшим
последовательно  смотреть  все  передачи,   идущие  одновременно  по  разным
каналам, дабы не упустить какой-нибудь очередной телесериал.
     Римо  бесшумно  опустился  на  диван.  Когда  Чиун,   Мастер  Синанджу,
наслаждался дневными телесериалами, никто, даже его ученик Римо, не смел его
беспокоить.
     Время  от времени кое-кто по  неведению воспринимал  это  зрелище всего
лишь как старичка,  смотрящего  "мыльные  оперы",  и  относился  к нему  без
должного уважения. И расплачивался за это жизнью.
     Итак, Римо  появился в тот момент, когда миссис Лорри Бэнкс обнаружила,
что ее молодой любовник любит  ее  ради  нее самой, а  не  ради  результатов
пластической  операции, которую  ей  сделал  доктор  Дженнингс Брайант,  чья
старшая дочь сбежала с Мертоном Ланкастером, известным экономистом, которого
шантажировала Доретта Дэниеле, бывшая исполнительница танца живота, а теперь
владелица  контрольного пакета акций научно-исследовательской онкологической
больницы  в городе Элк Ридж. Она угрожала закрыть  больницу, если  Лорри  не
признается,  где Питер Мальтус  припарковал  свою  машину  в  ту ночь, когда
старшая дочь Лорри была сбита автомобилем  и хромала потом несколько недель,
в  ту ночь,  когда  произошло наводнение  и  когда капитан  Рэмбо  Доннестер
уклонился от  разговора о своем сомнительном прошлом, оставив весь город Элк
Ридж на откуп преступным элементам и без защиты национальной гвардии.
     Лорри беседовала с  доктором Брайантом о том, следует ли знать Питеру о
его матери. И Римо пришло в голову, что еще два года назад актриса обсуждала
вопрос  о том, нужно ли кому-то рассказать какую-то другую мрачную историю о
его родственниках, и что все эти драмы  далеки  от жизни не  столько потому,
что  в  них  происходит,  сколько потому,  что все действующие  лица  в  них
проявляют жуткую заинтересованность  в происходящих событиях. Чиун,  однако,
считал   эти  сериалы  воплощением   красоты  и   единственным   оправданием
существования американской  цивилизации. Он  все  более  убеждался,  что эти
драмы    олицетворяют   американскую   культуру.   Обмениваясь   культурными
программами  с Россией,  Америка послала туда  нью-йоркский  филармонический
оркестр,  "где  тому и  место",  как сказал  Чиун.  Россия же прислала балет
Большого  театра, который, как знал Чиун,  также был  второразрядным, потому
что исполнители танцевали, по его мнению, весьма неуклюже.
     В  четыре тридцать  пополудни,  когда  закончилась  очередная  серия  и
сопутствующая ей реклама, Чиун выключил телев
     - Мне не нравится, как ты дышишь, - сказал он.
     - Дышу так же, как и вчера, папочка, - ответил Римо.
     -  Именно поэтому  мне и не нравится.  Сегодня твое дыхание должно быть
спокойнее.
     - Почему?
     - Потому что сегодня ты не тот, что вчера.
     - В каком смысле, папочка?
     -   В  этом   ты  должен   разобраться.   Когда   перестаешь  ежедневно
контролировать  свое  состояние,  ты теряешь  представление  о  самом  себе.
Запомни: ни у кого в жизни не бывает двух одинаковых дней.
     - Нам звонил шеф?
     -  Мне грубо помешали смотреть  фильм, но я  не держу зла на  того, кто
звонил.  Я  вытерпел грубость,  бездушие  и  неуважение  к  бедному  старому
человеку, у которого так мало осталось радостей на закате жизни.
     Римо поискал глазами телефон. В том месте, где была телефонная розетка,
он обнаружил дыру. Римо занялся  поисками самого аппарата и до тех пор, пока
не заметил зиявшего отверстия в белом туалетном столике, не мог понять, куда
он исчез. Расплющенный  вдребезги  аппарат вместе  с выбитой задней  стенкой
столика покоился в углублении в стене.
     Римо вышел в соседнюю  комнату и набрал  н  Это была особая  связь
через  ряд  промежуточных  каналов  по  всей  стране,  позволявшая  избежать
разговора по прямой линии с директором санатория Фолкрофт.
     - Добрый день, - сказал Римо. - Звонил дядя Натан.
     - Нет, - ответил Смит. - Дядя Марвин.
     - Да, точно, - сказал Римо, - Кто-то из них.
     - Я пытался дозвониться  вам, но все  прервалось,  и я  подумал, что вы
заняты.
     -  Нет. Просто  вы позвонили в  тот  момент, когда  Чиун  смотрел  свои
"мыльные оперы".
     - О, - тяжело вздохнул Смит. - У меня возникла особая проблема. С одним
человеком произошел несчастный случай, и довольно загадочный. Я подумал, что
вы с Чиуном могли бы помочь разобраться в этом деле.
     - Вы хотите  сказать, что кого-то убили неизвестно как и что Чиун или я
сможем распознать технику убийцы?
     -  Римо,  ради  Бога,  ни  одна  телефонная  линия не  застрахована  от
прослушивания.
     -  Что  же  вы  собираетесь  делать? Пришлете  мне  спичечный  коробок,
исписанный невидимыми чернилами? Слушайте,  Смитти, в  моей  жизни есть вещи
поважнее, чем игры в секреты.
     - Какие вещи. Римо?
     -  Правильное дыхание. Знаете  ли вы, что  я дышу сегодня  так же,  как
вчера?
     Смит  откашлялся, и Римо понял, что тот смущен,  так как услышал  нечто
такое, с чем не желал иметь дело, ибо боялся, что дальнейшие ответы приведут
его в  еще  большее замешательство. Римо знал,  что Смит уже  прекратил свои
попытки  понять его  и относился  к нему так же, как  к Чиуну. К неизвестной
величине, проявлявшейся  положительно. Это была серьезная уступка со стороны
человека,  не   терпевшего   никакой  неясности,   отсутствия   порядка  или
бессистемности. Неопределенность была невыносима для Смита.
     - Кстати, - сказал Смит, -  поздравьте тетю Милдред с днем рождения. Ей
завтра исполняется пятьдесят пять.
     - Это  значит, что я должен встретиться  с вами в  Чикаго у справочного
бюро в аэропорту О'Хара в три часа дня? Или утра? Или это аэропорт Логана?
     - Утра, в О'Хара, - сказал Смит мрачно и повесил трубку.
     Во время перелета из Роля в Чикаго Чиун вдруг стал восхищаться скрытыми
талантами американцев. Он признал, что должен был  раньше понять, что они на
многое способны.
     -  Всякая  нация,  способная  создать  фильмы  "Пока  Земля вертится" и
"Молодой и дерзновенный", должна проявлять себя и в других сферах.
     Римо знал, что Чиун считал самолеты весьма искусно сделанными летающими
объектами,  а  потому  заметил  вслух,  что  Америка  была лидером  мирового
самолетостроения  и  что   он  никогда  не   слышал   о  самолете  корейской
конструкции.
     Чиун проигнорировал это замечание.
     - Я вот  о чем говорю, - заявил он важно, держа в своих изящных пальцах
с длинными ногтями два листка белой бумаги. - В Америке это тоже есть. Какой
приятный  сюрприз соприкоснуться  с  этим  прекрасным  искусством  в далекой
Америке.
     Римо посмотрел  на листки. С одной стороны  каждого из  них было что-то
напечатано.
     - Этому можно доверять. Я послал ему дату, место и время моего рождения
с точностью до минуты, я послал и твои данные.
     - Ты не знаешь моих точных данных, я сам  этого не знаю, - сказал Римо.
- В приюте для сирот не велось точных записей.
     Чиун нетерпеливо отмахнулся.
     - Даже при отсутствии точной даты как все четко расписано.
     Римо  пригляделся и увидел  на обратной  стороне листков  круги, внутрь
которых были вписаны какие-то странные знаки.
     - Что это? - спросил он.
     - Астрологическая карта, -  сказал  Чиун.  - И это здесь, в  Америке. Я
приятно удивлен, что великое  искусство, в котором преуспели столь немногие,
достигло такого уровня, и где - в Америке!
     - Я не покупаю такую чепуху, - сказал Римо.
     - Конечно, потому что в Америке все делают машины. Но ты забываешь, что
еще  существуют  люди,  глубоко  постигшие сущность  вещей. Ты не  веришь  в
космические  силы,  потому  что  ты встречал  только  дураков и  шарлатанов,
выступавших от имени этих сил.  Но здесь, в Америке, существует, по  крайней
мере, один человек, способный читать по звездам.
     -  Совсем  свихнулся,  -  сказал  Римо  и  подмигнул  проходившей  мимо
стюардессе, которая от удовольствия и неожиданности чуть не выронила поднос.
Римо знал,  что  ему не следовало так поступать, потому  что теперь она  без
конца  будет предлагать  ему  то  чай,  то кофе, то молоко, то  подушку  под
голову,  то журналы и  вообще все что угодно, лишь бы  быть рядом. Два  года
назад в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке стюардесса авиакомпании "Пан-Америкэн"
выбежала за ним из самолета, крича, что он забыл в салоне бумажную салфетку.
     - Ты  можешь говорить, что хочешь, - заметил Чиун. - Но  давай я прочту
на понятном тебе языке, что узнал этот астролог о космических силах.
     И  Чиун  стал  читать  как актер,  то  повышая голос, то понижая его  в
соответствующих местах.
     - "Вы, - читал Чиун, - несете в  себе доброту  и красоту мира. Немногие
понимают, насколько вы мудры и добры, потому что вы  стремитесь быть тихим и
кротким. Вам без конца мешают окружающие вас люди, которые  не могут открыто
признать ваше могущество".
     - Здорово, - сказал Римо. - А что написано про тебя?
     - Это написано обо мне, - сказал Чиун и стал читать другой текст: - "Вы
склонны потакать  своим желаниям и имеете обыкновение  совершать первое, что
приходит вам в голову. Вы ни над чем не задумываетесь по-настоящему и живете
одним днем".
     - Это, конечно, про меня?
     - Да, - подтвердил Чиун. - О, как он хорошо тебя понял! Это еще не все.
"Вы не цените свои таланты и растрачиваете их впустую, словно утиный помет".
     - Где  это  написано?  -  спросил Римо. -  Покажи мне, где  сказано про
утиный помет.
     - Там  нет этих слов, но он  бы написал именно так, если  бы лучше знал
тебя.
     - Понятно,  -  сказал Римо  и попросил  оба листка. Там  все так и было
написано.  Но  Римо   заметил  кое-что.   На  листке  Чиуна  было  написано:
"Достоинства". Там, где их перечисление  кончалось,  оставшаяся часть листка
была оторвана. На листке Римо  все было наоборот - сохранен только текст под
заголовком "Недостатки".
     - Ты оставил только мои недостатки и свои достоинства, - сказал Римо.
     -  Я оставил то, что соответствует действительности. В мире много  лжи.
Надо ценить, что в такой стране, как эта, мы смогли получить даже наполовину
верные сведения.
     - Кто этот тип?
     -  Ки-Ган, житель   В горах всегда  живут настоящие  провидцы. Это
здесь,  в  Америке.  Вот почему я сначала  написал  ему, указав,  под какими
знаками мы родились.
     Римо посмотрел на листок Чиуна, где сохранились данные астролога.
     - Ки  Ган?  -  спросил  он. -  Его  зовут Киган,  Брайан  Киган,  город
Питтсфилд, штат Массачусетс.
     - Беркширские горы, - сказал Чиун.
     - Питтсфилд. Ты все  еще арендуешь там абонентский ящик? Зачем он нужен
тебе, Мастер Синанджу?
     Но Чиун сложил руки и замолчал. Почтовый ящик  был арендован  много лет
назад, когда Чиун  предлагал  свои  услуги  наемного убийцы-ассасина,  чтобы
таким образом поддержать существование  старых,  больных  и  бедных  жителей
своей маленькой деревни Синанджу  в  Северной  Корее. Но  угроза безработицы
миновала,  и  Чиун  продолжал  работать  на  Смита,  однако   абонемент   не
ликвидировал, хотя и скрывал от Римо, какую он получает почту.
     Стюардесса вернулась. Нет, Римо не хочет ни кофе, ни чая, ни спиртного.
Не хочет и почитать журнал "Тайм".
     -  Сэр,  - сказала  стюардесса,  -  я никогда  ни  одному пассажиру  не
говорила ничего подобного, но  вы,  видно,  считаете себя  кем-то особенным.
Наверняка вы считаете, что  любая женщина  готова броситься к вам в постель,
не так ли?
     Ее   бледные   щеки   зарделись,   короткие   светлые   волосы  сердито
взъерошились. Римо уловил тонкий аромат ее духов. Он пожал плечами.
     - Я бы не легла с тобой даже на спор, приятель. Даже на пари!
     - О, - только и сказал Римо.
     Она  ушла,  унося  подушку и журналы, но тут  же  вернулась. Она хотела
извиниться.  Она  никогда  так не  разговаривала с пассажирами.  Она  просит
прощения. Римо ответил, что все нормально, у него нет претензий.
     - Со мной никогда такого не было.
     - Забудьте об этом.
     - Хотелось бы. Но не получается. Может, подскажете как, я все сделаю.
     - Забудьте об этом, - повторил Римо.
     - Пошел ты... - сказала она.
     И тогда Чиун, видя удивленные взгляды пассажиров, поднял изящную руку с
длинными ногтями на точеных пальцах.
     - Драгоценный цветок,  не  мучь свое нежное сердце. Разве могут полевые
мыши  знать цену изумруда?  Не отдавай  свое  сокровище тому, кто не достоин
его.
     -  Вы чертовски правы, -  сказала  стюардесса.  -  Вы очень мудры, сэр,
очень.
     - Что я такого сделал? - пожал плечами Римо.
     - Грызи свой сыр, мышка, - сказала стюардесса и с торжествующей улыбкой
покинула их.
     - Что на нее нашло? - спросил Римо.
     - Я отдал лучшие годы своей жизни дураку, - заметил Чиун.
     - Я не захотел заигрывать с ней, так что же?
     - Была задета ее гордость, и она не могла уйти без ответа.
     - Я не обязан угождать каждой встречной!
     - Ты обязан не обижать тех, кто не причинил тебе никакого вреда.
     - С каких это пор Мастер Синанджу стал носителем любви и света?
     - Я  всегда  им  был. Но слепцу  этого увидеть не дано,  он может  лишь
ощутить тепло, сопутствующее свету. О, как хорошо Ки-Ган раскусил тебя!
     - Попробовал бы он хоть раз помешать тебе  смотреть  телесериалы. Ты бы
одарил его любовью и светом...


ГЛАВА ТРЕТЬЯ


     Смит поглядывал  на часы и терпеливо ждал, когда Римо и Чиун появятся у
стойки регистрации пассажиров международных линий.
     - Вы  как  раз вовремя,  - сказал он Римо, а  Чиуну коротко кивнул. Это
можно было принять за поклон, если  не знать, что Смиту подобные вещи, как и
любые  проявления  обходительности,   были  совершенно   чужды.   Для  этого
требовалась  хотя  бы  минимальная  фантазия, что в  случае  со  Смитом было
совершенно исключено.
     Донсхеймская больница была, наверное, самой современной во всем Чикаго.
Находилась она в красивом предместье города в районе Хикори-хиллз, в стороне
от грабежей,  стрельбы и  поножовщины, привычных для самого города, которому
отчаянно  требовалось  такое  сверхсовременное  сооружение, как  Донсхейм, и
потому согласно законам природы и  политики не имевшего шанса когда-либо его
получить.
     Смит,  обойдя больницу по чистой  бетонной дорожке, окаймленной зеленой
травой; уперся в серую  дверь без ручки, но с  замочной скважиной. Он выбрал
ключ из связки, висевшей у него на цепочке, и вставил его в отверстие.
     - Конспиративная квартира? - поинтересовался Римо.
     - В некотором роде, - ответил Смит.
     -  Все  в мире, в некотором роде, является чем-то, - философски заметил
Римо.
     - Только  императору ведомы секреты его императорских  дел, - отозвался
Чиун, для которого каждый, кому служил Дом Синанджу, был императором.
     Откровенный разговор  наемного  убийцы-ассасина с  императором  являлся
нарушением сложившейся традиции, в  соответствии с  которой,  как учил Чиун,
император не должен  знать,  о чем думает наемный  убийца. Таков был кодекс,
выработанный веками.
     И все  же Римо и Смит были  американцами,  а потому  некоторые принципы
Синанджу Римо до конца принять и понять не  мог, точно также, как не понимал
Чиун открытости отношений Римо со Смитом.
     Резкий запах  в  больничном коридоре заставил Римо вспомнить  о страхе,
который он испытывал, прежде чем  научился подчинять нервы собственной воле.
Смит отсчитывал двери. Восьмую он открыл уже другим ключом. В помещении было
очень холодно.  Смит  зажег  свет и,  дрожа  от холода,  застегнул пальто на
верхнюю пуговицу.  Римо  и  Чиун  спокойно стояли в легкой  осенней  одежде.
Восемь  больших  металлических  квадратных  ящиков, снабженных ручками, были
аккуратно  поставлены  у  стены.  Резкий  желтый  свет, отражавшийся  от  их
поверхности, резал глаза.
     В центре  помещения  на белом скользком кафельном  полу  находились три
пустых  стола  размером  семь  футов на  три, покрытые белым  пластиком.  Ни
дезинфекция, ни  постоянное мытье, ни холод не могли  заглушить запах тлена,
распространяемый скоплениями кишечных бактерий в мертвых телах.
     - В третьем, - сказал Смит.
     Римо подкатил ящик к столу.
     - Уильям  Эшли,  тридцать восемь лет,  умер от переохлаждения, - сказал
Смит, глядя на вздувшийся труп.
     На  подбородке  темнела щетина.  Выпученные глаза были прикрыты веками,
освещенными  рассеянным светом.  Плечи распухли, словно у Эшли  были мускулы
штангиста, а бедра раздулись, будто на них были надеты хоккейные доспехи.
     - С помощью рентгеновских снимков мы установили что все четыре основных
сустава в  плечах  и коленях  раздроблены.  В  легких скопилась  жидкость  в
результате переохлаждения. Он был найден обнаженным на полу в холодном замке
в  горах  Шотландии. Двигаться  Эшли  не  мог из-за  перебитых  конечностей.
Короче, он  умер от  того,  что  в  его  легких  скопилась  жидкость, и  он,
собственно  говоря, захлебнулся, - сказал Смит и, засунув от  холода  руки в
карманы, продолжал: -  Это был  один из  наших служащих. Мне нужно, чтобы вы
ответили - знаком ли вам такой способ убийства?
     - Жестокость выражается  в разных формах. Несправедливо в этом обвинять
Дом Синанджу, - сказал Чиун. - Мы действуем тихо и быстро, как известно, и в
нашей  быстроте  выражается милосердное отношение к жертве. Мы  добрее самой
природы, всегда были и будем такими.
     - Никто не обвиняет Дом Синанджу, - сказал Смит. - Я просто хочу знать,
знаком ли  вам  способ  убийства. Мне известно, что наши  методы конспирации
выглядят для вас странно, но этот человек работал на нас, чего  не знал, как
и большинство служащих.
     - Очень трудно добиться, чтобы слуга хорошо  знал свое дело,  -  сказал
Чиун.  -  Я уверен, что благодаря  мудрости императора  Смита вскоре ленивые
слуги будут знать, что им делать и на кого они работают.
     - Э... как раз наоборот, - сказал Смит. - Мы не хотим, чтобы они знали,
на кого работают.
     - Гениально! Чем меньше знает неблагодарный и  глупый слуга, тем лучше.
Вы очень мудры, император Смит. Это делает честь вашей расе.
     Смит прочистил горло, и Римо улыбнулся.  Он был единственным человеком,
посредством которого эти двое  могли нормально общаться  друг с другом. Смит
пытался объяснить, что  существование КЮРЕ угрожает престижу Америки, а Чиун
считал,  что император  должен всегда  напоминать своим подданным, сколь  он
силен, и что, чем он сильнее, тем лучше.
     -   В  любом  случае,  -  сказал  Смит,  -  это  дело  беспокоит  меня.
Обстоятельства  смерти весьма  загадочны. Возникают  вопросы,  на  которые я
хотел бы получить ответ.
     - Нельзя  винить Дом  Синанджу  в каждом проявлении  насилия,  - сказал
Чиун. - Где это случилось?
     - В Шотландии, - сказал Смит.
     -  О, знаменитое королевство! Сотни  лет  туда не ступала нога  Мастера
Синанджу. Там живут честные и  добрые люди. Как  и вы, о император Смит! Они
полны благородства.
     -  Я  только  хочу  знать,  знаком  ли  вам способ  убийства?  Обратите
внимание: кожа не повреждена, но все суставы раздроблены.
     - Не все,  а три, - заметил Римо,  - и все  потому, что убийцы не знают
своего дела.
     -  У меня  есть  рентгеновские снимки,  -  возразил  Смит.  -  И  врач,
осматривавший  тело, сказал,  что  раздроблены все четыре  сустава.  Я точно
помню.
     - Он ошибся, - сказал Римо. - Разбиты оба плеча  и  правое бедро. Удары
нанесены не больно-то чисто. А вот над левой ногой поработали так, как надо.
Сустав разъединен, но кости целы.
     Смит сжал губы и вынул  из кармана серый конверт. Снимки были уменьшены
до формата обычной фотографии. Смит поднес снимки к свету.
     - Потрясающе! Вы правы, Римо, - сказал он.
     - Его хорошо учили, - вставил Чиун.
     - Так вам знаком такой способ? - спросил Смит.
     - Конечно. Это дело рук дилетанта, - ответил Римо.  -  Он нанес удачный
удар в левую ногу, а потом схалтурил, изувечив правую ногу и оба плеча.
     Чиун разглядывал тело Уильяма Эшли, покачивая головой.
     - Здесь действовали, по крайней  мере, двое, -  сказал он. - Один нанес
точный  удар в  левую ногу, а  второй  докончил  дело,  как мясник. Кем  был
убитый?
     - Простым служащим, - сказал Смит. - Программистом на компьютере.
     - А почему кому-то надо было опозорить этого... как вы его там назвали?
     - Программиста, - сказал Смит.
     - Вот именно. Почему его хотели опозорить?
     - Понятия не имею, - сказал Смит.
     - Тогда я ничего не могу добавить, - сказал Чиун.
     - Значит, вы мне ничем помочь не можете, Чиун, - сказал Смит с оттенком
раздражения. - Что же теперь делать?
     - Быть  начеку, - ответил Чиун, который знал,  что американцы в упор не
хотят замечать нарождающиеся опасности, пока последнему дураку не становится
ясно, что творится что-то неладное.
     А потом Чиун заговорил о том, что беспокоило его. Ему был обещан отпуск
для  поездки домой. Он понимает,  что это непростое путешествие  и поездка в
Синанджу обойдется  дорого.  Все  уже было  готово, даже  специальная лодка,
которая доставит его в бухту Синанджу под водой. Но он не поехал в последний
момент из-за  своей  преданности  императору Смиту - да будет  его  царствие
долгим и славным!
     - Да, подводная лодка готова, - сказал Смит.
     Чиун смиренно просит отпустить его домой сейчас. Поздней осенью в Корее
очень красиво.
     - В это время  в Синанджу собачий холод, - сказал Римо, который никогда
там не был.
     - Там мой дом, - ответил Чиун.
     - Я знаю, что там родина  Дома Синанджу, - сказал  Смит, - и  вы хорошо
послужили мне. Вместе с Римо вы творили чудеса. Я рад помочь вам вернуться в
родную  деревню.  Но  будет  трудно пересылать  туда  ваши  любимые  фильмы.
Придется обойтись без них.
     - Я пробуду в Синанджу не долго, - сказал Чиун. - Пока не приедет Римо.
     - Я против того, чтобы вы оба покинули страну, - сказал Смит.
     - Не волнуйтесь, я никуда не собираюсь, - сказал Римо.
     - Он приедет туда, когда наступит следующее полнолуние, - сказал Чиун и
больше не проронил ни  слова  до следующего дня, когда должен был улетать на
самолете в Сан-Диего, откуда подлодка должна была доставить его домой.
     Чиун подождал,  когда  Смит уйдет, чтобы  оформить  страховку, и сказал
Римо:
     - Это очень странный способ убийства.
     -  Почему? - спросил Римо.  -  Работал халтурщик, у которого вышел один
хороший удар и три плохих.
     - В  Синанджу есть обычай. Если хочешь кого-то опозорить, показать, что
он  не достоин даже  быть убитым, то  по  древнему обычаю ты должен  нанести
противнику четыре удара и оставить его умирать.
     - Ты думаешь, мы имеем дело именно с таким случаем? - спросил Римо.
     -  Я  не знаю, что там произошло, но предупреждаю, что  ты  должен быть
осторожен, пока не приедешь в Синанджу.
     - Я не приеду, папочка.
     -  Когда наступит  следующее полнолуние, - сказал Чиун  и изобразил  на
бланке страховки, принесенном Смитом, свой замысловатый автограф.
     Когда самолет, на котором находился Чиун, взлетел, Смит сказал:
     - Непостижимый человек.
     - "Непостижимый" у  нас на Западе  означает скрытный  и безрассудный, -
сказал Римо, ощутив холодный порыв ветра с озера Мичиган.
     - Словом  "непостижимый" я определяю то, что вы и он способны сделать и
делаете. Не применяя огнестрельное оружие.
     Римо смотрел, как белый с красными полосами "Боинг-707" рванулся вверх,
оставляя за собой дымный шлейф.
     -  Это не  так сложно,  когда тебя научат, - сказал он. - В умении  все
очень  просто,  сложности возникают  только  при  исполнении.  Особенно  при
кажущейся простоте.
     - Это же бессмыслица, - сказал Смит.
     - Ну Чиун и фрукт, - сказал  Римо, глядя, как самолет ложится на крыло.
- Просто так взял и уехал! Хотя, конечно, он этого заслуживает.
     - Вы не сказали, почему не применяете оружие.
     -  Оружие  стреляет пулями  или  другими  предметами.  Руками управлять
проще.
     - Вашими - конечно! Это ведь не каратэ или что-то похожее?
     - Нет, - сказал Римо, - ничего похожего.
     В Чикаго было холодно. И одиноко.
     - А вы и Чиун? Чем вы отличаетесь от других?
     Самолет быстро превратился в точку.
     - Что? - переспросил Римо.
     -  Почему вы превосходите  остальных? Я  читал  подборку  материалов по
боевым  искусствам, там иногда встречается кое-что вроде  бы схожее с вашими
приемами, но в основном - ничего похожего.
     -  Ах,  это, -  сказал  Римо. -  Парни, которые голыми руками разбивают
деревянные доски и так далее?
     - И так далее, - сказал Смит.
     - Попробую объяснить, - сказал Римо и объяснил  как мог,  как  объяснял
самому себе.  Раньше, используя привычные понятия, он  не  смог бы не только
объяснить, но даже понять. Пока не встретил Мастера Синанджу.
     Синанджу   отличается   от   других   боевых  искусств   тем  же,   чем
профессиональный игрок в американский футбол отличается от любителя. Травма,
которую  даже  не  заметит  профессионал  из  национальной футбольной  лиги,
выведет любителя из строя.
     - Профессионал зарабатывает этим на жизнь. Для него не существует таких
понятий, как развлечения или эмоции. Для него это вопрос жизни  и смерти. Он
этим  живет. Его и нельзя сравнивать с любителем. То  же  самое  с Синанджу.
Синанджу -  порождение отчаяния, как говорит Чиун. Земледелие и  рыболовство
давали  так мало,  что  не могли  прокормить деревню,  и жителям приходилось
топить собственных детей.
     - Я знаю, что  Мастера Синанджу нанимались на службу  и благодаря этому
кормилась  деревня, -  сказал  Смит. -  Откровенно говоря, когда в  Северной
Корее к власти пришли коммунисты, я думал, что на этом все кончится.
     -  Могло бы,  но  образ действия и  мышления каждого  Мастера  Синанджу
состоял в том, чтобы выбирать между жизнью своей жертвы и жизнью детей своей
деревня. Так было на протяжении веков вплоть до Чиуна.
     -  О'кей,  -  сказал  Смит.  - Для них это вопрос  выживания. Но как вы
достигли такого уровня?
     -  Постепенно Мастера Синанджу пришли к выводу, что большая часть  мышц
человека превращается в рудиментарные органы, как аппендикс. Они обнаружили,
что  рядовой человек  использует,  может  быть,  лишь  десятую  часть  своих
потенциальных  физических  и  интеллектуальных  возможностей.  Секрет  Чиуна
состоит  в том,  что он  учит  использовать,  наверное,  процентов  тридцать
собственной энергии или сорок.
     - Он использует сорок процентов своих возможностей?
     -  Столько  использую я, - сказал Римо.  - Чиун -  Мастер Синанджу.  Он
использует все сто процентов. И то, когда он не в лучшей форме.
     - И в этом все объяснение?
     - В этом, - сказал Римо. - Так  ли все на самом деле, не знаю. Это лишь
мое объяснение.
     - Понимаю, - сказал Смит.
     - Нет, не понимаете, - сказал Римо. - И никогда не поймете.


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


     Когда Холи Бардвел убил свою первую жертву руками, он понял, что должен
убить и вторую. Это было  совсем не то, что захват ног в футболе, когда тебе
достается коленом по уху. Видеть, как человек умирает от удара твоей руки, -
высшее удовольствие.
     Оно  захватывает постепенно, а тогда переполненный им Бардвел  отступил
назад  и,  стоя  на  гладком  деревянном  полу  продуваемого  ветрами замка,
смотрел,  как  человек  с черным  поясом  опрокинулся назад, схватившись  за
плечо, которое больше не двигалось.
     Все было  до смешного просто. Какой-то парень, то ли Уильям Эшли, то ли
Эшли Уильямс, встал в стойку "санчин-дачи" и поставил простой оборонительный
блок левой рукой, ударив по которой, Бардвел выбил сустав, а затем, пока еще
не прошел болевой  шок, нанес второй удар уже  прямо в плечо.  Конечно, этим
Эшли пришлось поделиться с другими, но начало было положено  его ударом. Они
оставили жертву беспомощно корчиться на холодном полу, не в силах сдвинуться
с места из-за страшной  боли в  раздробленных суставах. И Бардвел понял, что
ни футбол, ни каратэ, ни профессиональный бокс не идут ни в  какое сравнение
с тем, что он только что испытал.
     И  когда мистер  Уинч  сообщил,  что  ему  предоставляется собственная,
персональная  жертва. Холи Бардвел готов был  целовать ему  ноги. Он  всегда
мечтал о таком тренере или командире, когда служил во флоте. Мистер Уинч все
понимал, мистер Уинч наделил его силой. Но, несмотря на все соблазны, до сих
пор  Холи  Бардвел,  шести футов  роста,  мускулистый, с холодными  голубыми
глазами  и  лицом,  будто высеченным  из  камня,  исполнял  только  то,  что
приказывал мистер Уинч.
     Поэтому, когда на  кладбище  в местечке Рай  под  Нью-Йорком  он увидел
человека, только похожего на  того, кого  ему предстояло убить, Холи Бардвел
сдержался. Нет, это был  не тот, кого он ждал. Этот человек тоже  был  шести
футов  роста с высокими  скулами  и  глубоко  посаженными карими глазами, но
запястья его рук не  были широкими. Так что  Холи Бардвел подождал, как было
ведено, неделю,  а  потом  приехал в  Нью-Йорк,  оставил машину в  одном  из
роскошных  гаражей,  о которых ему  говорила  жена,  и  направился  в  отель
"Уолдорф  Астория", тое, в соответствии с инструкцией мистера Уинча, спросил
мистера Сан Йии.
     Мистером Сан Йии был, конечно, мистер Уинч, который говорил, что у него
много имен, но "Уинч" ближе всего к его настоящему имени.
     -  Добрый  день,  мистер  Уинч,  - сказал Бардвел  невысокому азиату  в
блестящем зеленом кимоно.
     - Входите,  Бардвел,  - сказал Уинч. - Как  я понимаю, вы  не встретили
своей жертвы.
     - Точно. Откуда вы знаете?
     - Я многое знаю, - ответил Уинч и усмехнулся.
     От этой усмешки Бардвелу  стало не по себе. Несмотря на  то, что Линетт
перед  поездкой в Шотландию уверяла Холи, что в дальнейшей жизни мистер Уинч
ему  понадобится  не  меньше, чем она  сама, и,  несмотря на  все уважение к
мистеру Уинчу, Холи не  доверял ему. Человек он, безусловно,  выдающийся, но
эта странная усмешка...
     - Ну, посмотрим, что вы усвоили, - сказал  мистер  Уинч, и Холи Бардвел
встал  в  стойку,  которую  отрабатывал  и   отрабатывал  до  бесконечности.
Достаточно изучив боевые искусства, он знал и  о других  стойках,  но мистер
Уинч  постоянно  твердил,  что  нужно работать именно  над этой,  и  сейчас,
положив руку на спину Бардвела, заявив что до совершенства еще далеко.
     Именно из этой стойки он  и наносил  удары  тогда, в  замке.  Надо было
стоять,  как бы  сконцентрировав  свой  вес в  одной точке  внутри себя,  не
распределяя его  по всему телу  и не перенося его  ни  на одну из ног, чтобы
удар исходил  именно из  этой точки. Со стороны казалось, что человек стоит,
чуть расставив ноги, почти ссутулившись, и удар следовал как выстрел, вбивая
блокирующую левую руку противника в сустав  плеча, затем наносился повторный
 Если все  выполнено правильно,  звук  двух ударов сливался:  "По-поп!"
Холи  частое  удовольствием  вспоминал  приятный  звук своих  ударов в плечо
жертвы: "По-поп!"
     Мистер Уинч  хлопнул в ладоши, и  Холи правой рукой нанес первый мощный
удар, предназначенный сокрушить блок, и тут же - второй, используя  руку как
рубящий меч.
     -  Хорошо, - сказал  мистер  Уинч Холи Бардвелу,  стоящему  с вытянутой
рукой,  словно он собирался поздороваться с кем-то, держась  в то  же  время
подальше. - Очень хорошо!
     - Но  в  таком  положении  я,  по-моему,  остаюсь  незащищенным? Я хочу
сказать, что  мое тело открыто для ударов. Меня всегда беспокоит, что  после
этого удара я становлюсь уязвим.
     -  Думая  о  защите, -  сказал  мистер Уинч, -  вы  можете проиграть  в
нападении. Если вам придется  вступить в бой с человеком, которого я поручил
вам убрать,  то  вас  не спасут никакие  защитные  блоки -  все кости  будут
переломаны. Конечно, если вы мне не доверяете...
     - Я доверяю вам, мистер Уинч.
     - Отлично, потому что скоро вы встретитесь с ним.
     - Где его искать?
     - Он сам вас найдет, - сказал мистер Уинч и изложил план, придерживаясь
которого. Холи  Бардвел мог не только  разделаться со  своей  жертвой, но  и
получить пятнадцать тысяч долларов. Причем сначала деньги.
     Многое было  непонятно Холи Бардвелу, но план привел его  в восторг. Он
не  только  получит деньги, которые,  как всегда говорила ему  Линетт, будет
иметь  постоянно, работая на мистера  Уинча, но  и возможность поразить свою
главную мишень, предварительно попрактиковавшись на других.
     Да,  он убьет  их, если  отработает удар в  плечо,  и  никто не  сможет
совладать с ним, кроме человека, который будет его последней мишенью.
     Бардвел  находился  в таком  возбуждении, что  чуть  было не  рассказал
Линетт,  что получит деньги как раз  в том банке, где она работала кассиром.
Но  мистер  Уинч  не говорил, что он может обсуждать это с  кем-то,  даже со
своей  женой, поэтому  в  назначенный  день  он сказал  ей, что просто  идет
погулять. Его тон, видимо, насторожил ее, так как она сказала:
     - Береги свою задницу, Холи.
     А он ответил:
     -  Будь  спокойна.  -  После чего отправился  на  главную улицу  города
Тенафлай  штата Нью-Джерси и оказался  там  в тот момент, когда  закрывались
магазины, полиция сонно  следила за иссякающим  потоком транспорта на улицах
города в преддверии бодрящей свежести зимы и снежного убранства.
     Как  объяснил   ему  мистер  Уинч,  вся  операция   представляла  собой
один-единственный атакующий  Уйти в защиту значило проиграть.
     Чуть дальше по  улице виднелось  здание  коммерческого  банка "Тенафлай
траст",  на втором  этаже которого горел  свет. На его  счету в  этом  банке
лежало двести долларов - все, что он и Линетт смогли отложить с его зарплаты
спортивного инструктора. Как она  часто  говорила,  "мы, по крайней мере, не
вылетаем в трубу, если можем откладывать целых два доллара в неделю", Линетт
всегда находила  очень  убедительные  доводы. Возможно, поэтому из  всех жен
своих учеников мистер Уинч был благосклонен только к ней.
     Бардвел шел по улице, проходящей сзади банка. Мистер Уинч  рекомендовал
не сворачивать в узкий переулок возле банка, прежде чем не окажется напротив
здания. Полиция  на этой улице  была начеку из-за  взломщиков,  появлявшихся
время от времени у задних  дверей  магазинов, и Бардвелу следовало сократить
время  пребывания там  до минимума.  Для  полиции  банк  не являлся объектом
повышенного внимания.  Сейфы были снабжены специальным  часовым  механизмом,
который был  не  по силам взломщикам. Все  деньги  запирались  с  пяти часов
вечера и до восьми тридцати утра следующего дня. Мистер Уинч считал, иллюзия
надежности была самым большим недостатком охраны банка.
     Бардвел видел высокий белый бетонный выступ крыши банка, нависавший над
желтым двухэтажным  каркасным  домом, стоявшим  на этой  же улице  впритык к
мостовой. Он спокойно прошел по проезжей части, пересек газон, перелез через
изгородь  и  оказался  в  переулке.  До  него  доносился   резкий  запах  из
закусочных,  и он слышал хлюпанье собственных ног по лужам, оставшимся после
полуденного  дождя.  В   банке  было   три  двери,   две   из  них  снабжены
сигнализацией, решетками  и проволочными сетками, так как они вели в главное
помещение и в хранилище. По логике работников банка не стоило тратить деньги
на  оборудование  сигнальной  системой третьей  двери, так  как в этой части
здания находились кабинеты президента банка, вице-президента и управляющего.
Отсюда опасность не грозила,  так как единственная внутренняя дверь, ведущая
в хранилище, также была снабжена системой сигнализации.
     Бардвел сжал в кармане ключ, полученный от мистера Уинча, вынул руку  и
вставил ключ  в замочную  скважину. Замер и прислушался. Кто-то наступил  на
жестянку. По проулку скользнул желтый луч. Почувствовав, что замок сработал,
Бардвел   прижался  к  двери.  Он  мог  скрыться  внутри,  но  мистер   Уинч
предупреждал  его, что ночью внимание  привлекают  не  предметы, а движение.
Поэтому он подавил желание спрятаться от света за  дверью и  замер на месте,
как  учил его мистер Уинч.  Человек  с  фонарем  был уже  рядом, и  Бардвелу
казалось,  что  сейчас ему ткнут  в  спину  полицейской дубинкой.  Он слышал
дыхание полисмена. Но вот шаги стали удаляться, и, когда полицейский был уже
в доброй сотне  футах от  него, он осторожно  вошел  внутрь, закрыл дверь за
собой, с облегчением услышав, как щелкнул замок.
     Внутри было темно, и  он ощупал рукой стену. Гладкие обои "под хлопок".
Левая нога уперлась во что-то. Проведя носком ботинка  вверх, он понял,  что
это первая  ступенька лестницы, и продвинул  ногу вперед, пока она вновь  не
уперлась во что-то твердое.  Тогда  он  поднял другую  ногу  и стал медленно
подниматься по лестнице. Неожиданно он наткнулся на дверь, ударившись об нее
подбородком.
     - Постойте, - услышал он мужской голос, - там кто-то есть.
     - Ерунда, - ответил другой голос.
     - Я что-то слышал. Говорю тебе, я что-то слышал.
     - Тебе показалось.
     Бардвел  толкнул  дверь и  вошел  в  освещенный  кабинет,  обставленный
современной мебелью цвета беж.  В  центре  стоял полированный  шестиугольный
стол из красного  дерева. Пять мужчин подняли головы, оторвавшись от  карт и
фишек. Именно это ярко  освещенное  окно  он и видел с главной улицы. Именно
здесь он будет грабить банкиров,  наплевав на их часовой  замок в хранилище,
который теперь был совершенно бесполезен.
     -  Это  Холи Бардвел,  - сказал первый вице-президент  банка  "Тенафлай
траст  энд сейвинг".  Его толстые руки  лежали поверх  карт, холодные  серые
глаза метались  с Бардвела на партнера слева, который  от  удивления выложил
свои карты на стол.
     - Кто? - спросил человек с отвислыми щеками  и седой шевелюрой,  в  ком
Бардвел узнал президента банка. Свои карты он убрал под стол.
     - Это муж Линетт Бардвел, - сказал вице-президент.
     - Чей муж? - спросил президент, надевая очки в тонкой роговой оправе.
     -  Помощника  старшего  кассира,  победительницы  конкурса  на  лучшего
служащего  года,  -  сказал вице-президент,  а  президент  попытался придать
своему  лицу осмысленное выражение. Вице-президент  наклонился через стол  и
шепнул: - Ну та блондинка с аппетитным задом,
     - А!  Вы тот самый тренер по  гимнастике, которого уволили за грубость,
Бардвел.
     - Я был футбольным тренером.
     - Понятно. Что вам нужно? У нас деловая встреча, как видите. Объясните,
что вам нужно и как вы сюда попали.
     - Это не деловая встреча, а игра в карты, - сказал Бардвел.
     - По четвергам мы  регулярно проводим вечерние совещания и иногда после
этого перебрасываемся  в карты, - сказал  президент. - И  это не ваше  дело,
мистер Бардвел. Так что вы хотите?
     На  лице  Бардвела   появилась   довольная   улыбка   от   предвкушения
предстоящего.  Он  не  мог  больше сдерживаться. Бардвел  выбрал ближайшего,
который сидел, развернувшись к  нему лицом,  и нанес удар прямо в лоб ребром
ладони правой руки. Голова резко откинулась назад, будто ее обвязали крепкой
лентой и  дернули назад с  невероятной силой, и  шея переломилась  со звуком
лопающегося  целлофана.  Голова  упала  на  стол.  Лежащие посередине  фишки
подпрыгнули от удара.
     Никто  еще  не успел сообразить,  что произошло  убийство, а  не просто
драка,  а  Бардвел направился к  президенту  банка,  который от  негодования
вскочил. Бардвел усадил его на  место ударом в лицо пальцами вытянутой руки.
Лицевые   кости  лопнули,  как   оболочка   переваренной   сардельки.  Глаза
закатились, голова упала на грудь, и Бардвел, отбросив бесчувственное тело в
другой конец комнаты, бросился  на человека, который пятился  назад, дрожа и
прикрывая лицо картами. Смешно, но карты мешали нанести хороший удар:  об их
острые  пластиковые края можно легко повредить  руку.  Управляющий,  крупный
мужчина, став коленями на стол,  попытался ударить, но нарвался на встречный
удар,   выбивший   плечо   из  сустава.   Управляющий   завопил   от   боли.
Вице-президент,  который  упомянул  об  аппетитной  заднице  Линетт,  сделал
большую глупость,  приняв стойку "санчин-дачи", так как поставленный им блок
только помог Бардвелу выбить ему плечевой сустав, уже  второй за этот в
Вице-президент  завертелся  волчком, а Бардвел опять  повернулся к  мужчине,
который скрючился  в  углу, закрывшись  картами. Бардвел слегка ударил его в
пах, карты упали на пол, и тогда он с близкого расстояния нанес прямой  удар
кончикам и пальцев в центр лба.  Возможно, от того, что голова  была зажата,
как в тисках, в углу, шея не сломалась,  а  Бардвел ощутил, что его  пальцы,
покрывшиеся кровью  до третьей фаланги, погрузились в теплую жижу,  и понял,
что это мозг. Он вытащил руку  из этой каши  и был удивлен возникшими у него
ассоциациями  с влажным  влагалищем Линетт.  Он вытер руку  о  белую рубашку
управляющего. Потом, действуя в свое удовольствие то ногой, то ножкой стула,
он  прикончил управляющего,  вице-президента и  президента  банка  "Тенафлай
траст энд сейвинг",  забрав  у них четырнадцать тысяч триста семьдесят  пять
долларов.
     "Не хватает шестисот  двадцати пяти  долларов", - подумал  Бардвел,  но
решил не задерживаться. Как и любое начальство, банкиры были уверены, что их
секреты никому не известны, поскольку никто не решался  им даже намекнуть на
это. Как говорил мистер Уинч, слуга - это тот, кто больше всех знает о своем
хозяине  и меньше всех  ему рассказывает. Вот  почему их тайная  встреча  за
картами по  четвергам была секретом только для них.  Об  этом  было известно
многим, а уж такие люди, как  мистер Уинч, тем  более знали все  о банкирах,
лучше  других  понимавших,  что  никакой чек,  особенно в азартной  игре, не
заменит  наличных.  О  банкирах,  каждый  четверг  вечером  собиравшихся  за
карточным столом,  имея при  себе по три  тысячи  долларов и  при этом  лишь
мысленно  отгородившись  от  остального  мира,  даже  не  опустив  шторы.  О
банкирах, которые считали, что нет места более безопасного, чем банк. О ныне
покойных банкирах.
     Ночью, когда Линетт стала ласкаться к  нему. Холи  Бардвел отвернулся к
стене. Разве  мог он объяснить ей, что уже полностью удовлетворен на сегодня
и  что  обычный секс сейчас  показался бы бледным подобием удовольствия, как
мастурбация после уикенда с сексапильной кинозвездой.
     Он  не только получил, что  хотел, но, как сказал  мистер Уинч, получит
больше. Главное - тот самый человек, его мишень.
     Когда этой мишени сообщили  о событии, которое пресса позднее окрестила
"Кошмар в банке", он подумал,  что  теперь Чиун либо  вернется  из Синанджу,
либо откажется туда ехать.
     - Нет, Римо, - сказал Смит.  - Подлодка отбыла вовремя. Он уехал.  Но я
рекомендую вам внимательно прочитать  о том, что произошло в городе Тенафлай
в штате Нью-Джерси. Кажется, для вас появилась работа.
     - А в чем дело?
     -  Вы не  слышали, что  случилось  в  Тенафлай?  Все только  об этом  и
говорят. Пресса обожает ужасающие преступления. Но и по нашей части там тоже
кое-что есть. Странно, как это вы не читали об этом в газетах?
     - Я сегодня никуда не выходил.
     -  Это  было  и  во  вчерашних газетах.  Я думал, что вы уже  выехали в
Тенафлай.
     - Я и вчера не выходил, - сказал Римо. - И позавчера.
     -  Тогда, я полагаю,  вам все-таки придется  выйти и  узнать  обо всем.
Обратите внимание на то, каким способом были убиты эти люди.
     -  Да,  конечно, прямо  сейчас,  - сказал Римо.  Он  повесил  трубку  и
посмотрел на  индикатор видеомагнитофона, который показывал, что идет запись
программ  для  Чиуна  Аппарат  автоматически должен был  отключиться  в  три
тридцать  дня, но Римо  все равно продолжал  следить  за записью. К  четырем
часам  он  был в одном носке, к семи - надел оба, к десяти - брюки,  а когда
облачился  в   водолазку  и  коричневые  мокасины,   пробило  уже   половина
двенадцатого, так что Римо отложил поход до утра. Проспав ночь в  одежде, он
вышел из мотеля в четыре тридцать утра, так как спать уже больше не мог.
     Служащий  мотеля,  расположенного неподалеку от  аэропорта Роли-Дюрхем,
спросил Римо,  куда  подевался его  приятель, пожилой  азиат успел очаровать
буквально всех, несмотря на то, что редко выходил из номера. Римо ответил.
     - Он мне не нужен, и я даже не скучаю по нему.
     - О, конечно, конечно, - сказал клерк.  - Я просто  хотел узнать, может
быть, он еще вернется?
     - Меня это совершенно не волнует, - ответил Римо.
     - Понятно, - сказал клерк.
     - Вы получаете газеты?
     - Есть только вчерашние.
     - Отлично, - сказал Римо.
     - Когда вы вернетесь?
     - Дня через два. И не трогайте мой телев
     - Конечно. Что мне делать, если в ваше отсутствие приедет старикан?
     - Не приедет, - сказал Римо и услышал, как дрогнул  его голос. Во время
полета до Ньюарка он читал о "Кошмаре в банке".
     Он взял такси до Тенафлай, ехать пришлось долго, и стоило это недешево.
Когда он добрался до банка, то не обнаружил там полиции.
     - Все стоят с другой  стороны, - пояснил ему  прохожий. - Это случилось
на втором этаже, но все столпились у задней двери.
     В  переулке позади  банка  Римо  увидел полицейский кордон  и небольшую
толпу  зевак.  Римо  достал  бумажник  и  проверил  документы  удостоверение
сотрудника   ФБР,    служащего   Казначейства,    представителя    инспекции
продовольственных  товаров  и внештатного  корреспондента. Все удостоверения
были подлинными. В штате каждого  из этих  учреждений  числился Римо Пэлхем,
или Римо Бедник, или Римо Далтон, или Римо Слоут. Его там никогда не видели,
поскольку  он постоянно  выполнял особое  задание,  но его имя всегда было в
списках, на случай какой-либо проверки.
     - "Пиннэкл мэгэзин", - сказал Римо, махнув журналистским удостоверением
перед носом полисмена. - Кто здесь главный?
     Двадцать пять минут занудных объяснений заместителя начальника полиции,
при этом трижды  повторившего по буквам свою фамилию и  рассказ  о  страшном
убийстве  пяти  человек, показались  Римо бесконечно  длинными.  Заместитель
начальника  не был уверен,  что мотивом убийства было ограбление, потому что
на  столе под  грудой  фишек было  найдено  шестьсот двадцать пять  долларов
наличными. Но с другой стороны, это вполне могло быть и ограбление: ведь все
знали, что во время игры  в покер каждый из пяти банкиров имел при себе  три
тысячи   долларов.  Но  об   этом  предпочитали   помалкивать.   По   мнению
полицейского, орудием  убийства послужили, по крайней мере, три предмета. Од
ним  из них было  что-то  вроде затупленного копья, другим - ножка стула, на
котором до сих пор не  нашли отпечатков пальцев,  но писать  об этом пока не
следует.
     -  Меня   всегда  поражает,  откуда  берутся   такие  звери,  -  сказал
полицейский  и поинтересовался,  не  пригодится  ли  Римо  его,  заместителя
начальника полиции, фото, снятое недавно, перед его повышением.
     - Так вы говорите, что удары были нанесены в голову, плечо и грудь?
     -  Ну, да. Одному  проломили череп. Потому я  и подумал о тупом  копье.
Этот случай можно назвать "убийца-копьеметатель". Вы запомнили мою  фамилию?
Вы ведь ничего не записывали.
     Заместитель  начальника полиции посмотрел  в  сторону  толпы  и помахал
рукой.
     - Привет, Холи, иди сюда, - крикнул он и, понизив голос, пояснил  Римо:
- Это наш футбольный тренер, мировой парень. Его уволили за то, что он хотел
из   наших  слабаков  сделать   настоящих  чемпионов.   Сюда  понаехали  эти
нью-йоркцы... Все,  знаете, боятся, что малютке  Сэмми сломают носик. Только
не цитируйте меня. Здорово, Холи.
     И  заместитель начальника полиции представил Римо человека, который был
на  четыре дюйма выше его ростом,  с широкими плечами и железными мускулами.
Его походка показалась Римо  примечательной. Чувствовалось какое-то знакомое
чувство равновесия. Не то, что у Римо или Чиуна, но что-то очень похожее.
     - Это Холи Бардвел. Его жена работает в банке, и  он  беспокоится за ее
жизнь. Приходит  сюда каждый день после этого  случая. Холи, это мистер Римо
Слоут, журналист
     Бардвел протянул Римо огромную ручищу и впился взглядом в его запястье.
У Бардвела была  стальная хватка, но  Римо так расслабил  мышцы своей кисти,
что она выскользнула из этих тисков.
     - Не беспокойся за супругу, Холи. Кто  бы это ни  сделал, он уже далеко
отсюда, - сказал заместитель начальника полиции.
     - Думаю, вы правы, - заметил Бардвел, улыбаясь.
     - Могу я увидеть тела? - спросил Римо.
     - Двоих уже похоронили, согласно  их религиозным обычаям. Остальные все
еще в ритуальном салоне. Похороны завтра.
     - Хотелось бы взглянуть на них.
     - Ну, это  дело довольно деликатное.  Их собираются хоронить в закрытых
гробах. Но у нас в полиции есть фотографии.
     - Это совсем не то же самое, что тела в натуре.
     -  Я близкий  друг  семьи  одного из убитых, -  сказал Бардвел. - Может
быть, я смогу помочь.
     - А я не знал, - заметил полицейский.
     -  Да, - сказал Бардвел. - Это было  до моего  увольнения, до того, как
все перестали знаться со мной.
     -  Я - за тебя. Холи. Ты  ведь просто  творил чудеса. Я  всегда  был на
твоей стороне.
     - Что-то я не замечал.
     - Ну, конечно, не при всех. Я же на работе.
     - Да,  - сказал Бардвел,  - Пойдемте, мистер Слоут, -  обратился  он  к
Римо. - Я покажу вам тела тех, кого еще не похоронили.
     - Не принимай  близко  к сердцу, Холи.  Найдешь другую работу, - сказал
заместитель начальника полиции.
     - Надеюсь, - ответил Бардвел. По дороге в ритуальный салон Макалпина он
объяснял  Римо, что нападавших была, должно быть, целая дюжина, так как тела
банкиров страшно изуродованы.
     - Ага, - кивал Римо.
     Ритуальный   салон  представлял  собой   обычный  частный  дом,   умело
перестроенный и внутри устланный черными коврами.
     - Ночью они  работают, а  днем  здесь  никого нет,  и  нам  не помешают
осмотреть тела, - сказал Бардвел.
     - Я думал, что вы знаете семью кого-то из убитых.
     - Это я так сказал заместителю начальника полиции. Он всего боится.
     Пепельно-белый гроб был отполирован  до блеска, и Римо подумал, что вся
эта роскошь предназначается тому, кого уже ничто не волнует. В комнате стоял
запах свежих сосновых досок. Они прошли мимо рядов черных складных кресел, и
Бардвел  открыл  гроб.  Лоб  покойника был умело  загримирован  подкрашенным
воском  и  присыпан  пудрой. Римо надавил пальцем  на воск, чтобы проверить,
насколько глубоко проломлен череп. На пальце осталась пудра, и он стер ее.
     - Я слышал, пришлось вынуть часть мозга, чтобы заделать череп, - сказал
Бардвел.
     Римо заметил у него на лбу капли пота, в уголках рта скопилась слюна.
     - Говорят, у некоторых были повреждены плечевые суставы, - сказал Римо.
-  Об  этом писали  в  газетах.  Сначала их лишили  возможности  действовать
руками, а потом убили.
     - Да-а, -  ответил Бардвел, его дыхание участилось. - А что вы  думаете
об этой голове? Видели когда-либо что-нибудь подобное?
     -  Нет, - сказал Римо. - Лучше бы  этому типу стрелять из  ружья,  а не
пользоваться руками.  Если он и  дальше  собирается  работать  руками  таким
образом,  то  с  тем  же  успехом можно  использовать  что-нибудь  столь  же
неточное, как ружье.
     - Неточное?!
     - Проломить  лоб  - дело нехитрое. Ведь рука,  судя по всему, вошла  по
самые костяшки. Для  мгновенной смерти достаточно проломить кость и надавить
на  мозг.  А  здесь  -  грязная  работа.  Орудовал,  наверное,  какой-нибудь
подвыпивший идиот-каратист.
     - Но разве не фантастика, что кто-то голой рукой  смог сотворить такое?
А? - спросил Бардвел.
     - Ничуть,  -  ответил  Римо,  заметив, что  Бардвел улыбнулся и  слегка
изменил  позу.  И тут, будучи  натренирован  до  автоматизма,  Римо допустил
оплошность. Бардвел правой рукой нанес Римо  И он среагировал  на него,
но тут же почувствовал, как что-то  врезалось в его левое плечо. Это Бардвел
нанес  второй  удар  -  достигший цели,  но самоубийственный  по  сути. Удар
отточенный, но  Римо не  слышал,  чтобы кто-то  тренировался  таким образом.
Применять такой удар при встрече с хорошо подготовленным соперником - чистое
самоубийство.
     Удар повредил Римо плечо, но в  то же время лицо, голова и шея Бардвела
были  открыты   для  ответного  удара  справа.  Это  была  лишенная  защиты,
самоубийственная атака, так  как  рука Римо находилась всего  в полуфуте  от
Бардвела и  молниеносно  пробила его  трахею  и  переломила шейные позвонки.
Бардвел подставил  себя  под  смертельный удар  ради дешевого  эффекта. Римо
чувствовал боль в левом плече и  пошевелил  пальцами. Пока работают, но рука
почти не поднималась.
     У Бардвела уже ничего не поднималось. Он лежал у постамента, на котором
стоял гроб, с вывалившимся изо рта языком.
     - Дерьмо! - выругался Римо. Он нашел человека, который мог рассказать о
смерти  Уильяма  Эшли, и  убил  его, благодаря  своей  молниеносной реакции.
Казалось, что этот тип нарочно подставил себя под   С его  гибелью Римо
не  только лишился возможности что-либо  узнать, но должен теперь избавиться
от  трупа.  А действовать  придется одной правой  рукой,  чтобы не тревожить
болевшее левое плечо.
     Под телом  управляющего,  под белым  шелком покрывала и пахучими розами
был  матрас, в  котором покойный меньше  всего  нуждался.  Римо быстро  снял
пепельно-белую крышку  гроба, правой рукой схватил тело  за пояс и переложил
внутрь крышки.  Затем остановился и  прислушался. Стояла тишина,  поблизости
никого не  было. Он  принялся насвистывать трогательную мелодию песни  Ареты
Франклин, из которой помнил  только  слова:  "Ты мне  нужна,  крошка, нужна,
нужна".
     Он  вытащил расшитую белую шелковую погребальную пелену  со дна гроба и
обнаружил под ней дешевые картонные подпорки. Он отдирал их до тех пор, пока
не показались грубые доски основания гроба.
     Римо впился пальцами в мускулистый живот Бардвела, поднял тело и уложил
его  на голое дно  гроба. Чтобы не выпирали  грудь и голова,  Римо  пришлось
сделать их  более плоскими,  не  повредив при  этом  кожу.  Заполнив пустоты
вокруг  тела  Бардвела  обрывками  картона,  он  накрыл  его  белым  шелком,
тщательно подоткнув края.
     - Сойдет, - пробормотал Римо. - "Ты мне нужна, крошка, нужна, нужна".
     Он поднял тело  управляющего банка  "Тенафлай траст" с  крышки гроба  и
осторожно уложил  на место его последнего успокоения. Потом отступил на шаг,
чтобы оценить свою работу.
     - Хреново.
     Тело  управляющего было дюйма на три  выше,  чем требовалось.  Пришлось
сломать покойнику позвоночник и  посильнее надавить на живот, так как нижняя
часть тела управляющего была довольно объемистой. В  тех местах, где Бардвел
был худой,  управляющий был толстый, и наоборот. Так что все получилось, как
надо.
     Римо снова отошел на шаг.
     - Годится.
     Конечно, к тому  времени, когда начнется траурная  церемония  и  придут
желающие отдать  последний долг покойному, манипуляции с телами дадут о себе
знать,  обязательно появится  запашок. Но  это будет  позже.  А сейчас  Римо
услышал  чьи-то  шаги  и быстро поправил грим  на лице ушедшего  в мир  иной
управляющего банка.
     -  "Ты мне нужна, крошка, нужна,  нужна", - напевал  Римо, когда  голос
позади произнес:
     - Эй, что это ты тут делаешь с покойником?!
     Римо обернулся и увидел  человека  в  черном костюме,  белой  рубашке и
черном галстуке,  с очень  бледным лицом, потому что  он пользовался  той же
пудрой, какой покрывал и покойников.
     - Я друг усопшего.
     - Траурная церемония  начнется  вечером.  Я знаю, кто  ты. Видал таких.
Если ты забавлялся с половыми органами покойника...
     - Что? - спросил Римо.
     - Псих, - сказал человек. - Все вы больные!..
     - Я прощался с покойным другом.
     -  Извращенец!  Я  видал  таких.  Слоняются вокруг ритуальных  салонов,
надеясь  поразвлечься.  Но  здесь у меня  ничего  не  выйдет. Знаешь почему?
Потому что ты псих. Вот почему.
     - Ну, если вы так считаете... - сказал Римо.
     - Хорошо, что застукал тебя, пока ты еще ничего не натворил.
     -  Благодарю,  -  отозвался  Римо,  воспринимая это  как похвалу  своей
работе.
     В  банке  он  опять встретил  заместителя начальника  полиции,  который
представил его старшему кассиру, а тот указал на Линетт Бардвел.  У нее было
энергичное  красивое лицо с серыми миндалевидными  глазами и  пышные светлые
волосы  с темноватым отливом. Полные губы казались влажными,  а  фигура была
исполнена  спокойствия.  Под  форменной  белой  блузкой  и  твидовой   юбкой
угадывались красивые формы. "И что она нашла в Бардвеле?" - подумал Римо.
     Он  подождал,  пока банк  закроется  для  посетителей,  и  с разрешения
старшего  кассира попросил  ее пройти вместе с ним в один из  кабинетов, где
находились персональные сейфы клиентов.
     - Почему вы  решили  поговорить именно со мной? -  спросила  Линетт. Ей
было  немногим  более двадцати, и тем не  менее она  выглядела спокойно  для
человека, дающего интервью.
     - Потому, что ваш муж и есть тот человек, который убил этих банкиров.
     Линетт Бардвел зажгла сигарету, затянулась и выдохнула дым.
     - Я знаю, - ответила она. - Что вы хотите?
     - Меня интересуют его  друзья, которые  научили его приемам рукопашного
боя.
     - А вы сами-то кто?
     - Человек, которому ваш супруг во всем признался.
     - Вот придурок, - сказала Линетт. Все ее самообладание как рукой сняло.
Она зарыдала, не переставая повторять: - Вот придурок!


ГЛАВА ПЯТАЯ


     Гладя, как она рыдает, Римо подумал, что переоценил "железную" выдержку
Линетт  Бардвел.  Слыша  ее резкий  носовой  голос,  который  женщины  штата
Нью-Джерси называют человеческой  речью, он просто обманулся. Линетт Бардвел
была  обыкновенной  женщиной, слабой и  ранимой,  Он решил не  сообщать ей о
смерти мужа.
     Линетт приложила к глазам носовой платок и подняла глаза на Римо.
     - Если вы собираетесь беседовать со мной весь вечер, угостите меня хотя
бы сандвичами.
     - А вы  не думаете,  что Холи будет возражать? - спросил Римо, которого
на самом деле это вовсе не заботило. Потому что тогда Холи Бардвелу пришлось
бы, восстав из мертвых, сбросить с  себя тело  покойника и  взломать  крышку
заколоченного гроба. Так что Римо не тревожился.
     - Предположим, он будет возражать. Что тогда?
     - Он, должно быть,  мастер орудовать своими ручищами. Может взгреть вас
как следует.
     - Неужели?  Вот будет  здорово! -  сказала  Линетт.  -  Ну так  как же,
знаменитый журналист, вы при деньгах или кет?
     - Да.
     - Тогда никаких сандвичей. Обед! Настоящий обед.
     Предложение  Линетт   Бардвел  насчет  настоящего  обеда  подразумевало
посещение некоего строения серого  цвета, стоявшего на краю города и бывшего
ранее  обыкновенной забегаловкой.  Теперь  его  обшили  изнутри  деревянными
панелями,  вместо стоек поставили  столы  и  устроили  полумрак.  Но  никто,
видимо, не побеспокоился сообщить шеф-повару об изменении статуса заведения,
поскольку меню до  сих  пор строилось  на  основе  одного  дежурного  блюда,
состоявшего преимущественно из рубленого мяса.
     Линетт заказала  зеленый салат -  "он здесь  всегда свежий и  зеленый".
Римо промолчал,  не желая вслух высказывать мысль о том, что это определение
в равной степени относится и к  сосновым иголкам. Она заказала  соус "Тысяча
островов", недожаренный бифштекс,  печеный  картофель с  сыром,  спаржу  под
голландским соусом, а для начала - бокал джина с лимонным соком и содовой.
     Римо попросил для начала стакан воды, а потом - рис без всяких специй и
соли, если только на кухне имеется "дикий рис" с длинными зернышками. А если
такого нет, он довольствуется стаканом воды.
     Так  и  вышло,  поскольку шеф-повар никогда не слышал о  подобном рисе,
хотя если бы его производила компания "Моментальный рис", то он бы наверняка
его  знал.  Сообщив  об этом,  официантка  поставила  перед  ним воду.  Римо
отхлебнул немного. Как здорово снова очутиться дома в Нью-Джерси, где в воде
есть примеси всех известных химических соединений, включая цианистый калий.
     Линетт потягивала  свой  "Том Коллинз", аккуратно  поставила  бокал  на
бумажную салфетку и неожиданно спросила:
     - Что у вас с плечом?
     - Почему вы спрашиваете?
     - Вы  как-то  странно его  держите. Точно  оно  у вас болит, -  сказала
Линетт.
     - Артрит замучил, - ответил Римо, которому казалось, что он ничем вроде
не выдавал повреждение руки. - Где Холи изучал каратэ?
     - О, он занимался несколько лет. Посещал разные школы в Джерси-Сити.
     -  Вы знаете их названия? - спросил  Римо, отставив в  сторону стакан с
водой на случай, ежели ему  вдруг очень  захочется. Чего с ним в принципе не
могло случиться даже после пешего перехода через Сахару.
     - Нет,  меня это не интересует. Почему мужчинам нравится  скакать  друг
перед другом в каких-то пижамах?
     - Вы предпочитаете мужчин, прыгающих без них?
     Линетт хихикнула.
     - Ну, можно и  не  прыгать. - Она подняла бокал и,  глядя  поверх него,
спросила. - Почему вы считаете, что это Холи убил банкиров?
     - Он сам сказал мне.
     - Так просто? Взял и сказал: "Я убил банкиров и украл деньги"?
     - Почти,  -  ответил Римо - Он чуть ли  не хвастался  своими ударами  и
вообще  слишком  много  говорил  об  этом  для человека,  не  причастного  к
убийству.
     - Вы сказали ему, что догадались?
     - Да.
     - А он?
     - Он сказал, что куда-то уезжает.
     - Что-то не очень верится,  - произнесла она.  - Если бы Холи знал, что
вы догадались, он бы и вас прикончил.
     - А может быть, он меня испугался? Может, я похож  на тех, что скачут в
пижамах.
     Линетт покачала головой.
     - Нет, нет уж. Вы не из таких.
     - А как вы-то узнали, что это он убил? - спросил Римо.
     - Он сам рассказал.
     Римо ждал подробностей, но она замолчала.
     - Выпейте еще коктейль, - предложил Римо.
     Линетт  выпила.  Потом  еще и еще.  Потом был  подан  бифштекс (неплохо
приготовленный,  но жилистый),  печеный  картофель  (подгоревший),  а  также
спаржа (не верхушки побегов, а стрелки).
     Она,  казалось,  ничего   этого  не   заметила  и  все  съела,   внимая
дребезжащему магнитофону. Потом  еще выпила, так что, выйдя из ресторана, по
дороге к автомобилю, ей пришлось опереться на Римо.
     - Наверное, Холи уже дома? - спросил Римо. - Может, мне лучше выйти, не
доезжая до вашего дома, а вы доберетесь одна?
     - Его нет, - уверенно произнесла она. - Домой, Джеймс.
     По  дороге она  немного всхрапнула  и проснулась  уже  рядом  с  домом,
выпрямилась и щелкнула пальцами.
     - Я только что вспомнила, - произнесла она заплетающимся языком.
     - Что?
     - Есть один парень, который вместе  с Холи занимается  каратэ. Такой же
помешанный.
     - Как его зовут?
     - Фред Уэтерби.
     - Где я могу его найти? Хотелось бы побольше узнать о каратистах.
     - Он полицейский. Теперь припоминаю, точно,  полицейский. Лейтенант или
что-то  в этом роде. Кажется, он работает в спортивной  школе.  Холи  что-то
говорил о нем. Да, в Джерси-Сити. Он тренирует полицейских.
     - Фред Уэтерби, так?
     - Да-а, так, - произнесла Линетт и снова уронила голову на плечо Римо.
     Выйдя из машины, она всем весом оперлась на левое плечо Римо,  заставив
его стиснуть зубы, чтобы не закричать  от боли, ударившей из плеча в голову.
Закусив губу  и  ничего не видя перед собой, словно во сне,  он  довел ее до
спальни в небольшом особняке на самой окраине.
     Она  не сопротивлялась, когда Римо раздел  ее и  укрыл  одеялом.  Перед
уходом он кое-что проделал с нервным узлом у нее подмышкой и шепнул на ухо:
     - Думай обо мне. Я еще вернусь.
     Она улыбнулась во сне.
     Покидая дом, Римо заметил, как в ванной комнате на втором этаже зажегся
свет.


ГЛАВА ШЕСТАЯ


     Капитан американской подводной лодки "Дартер" Ли Энрайт Лихи уже плавал
по этому маршруту пять раз за последние пять лет и с каждым разом все меньше
понимал, зачем это  нужно. В силу особых обстоятельств, он не мог заходить в
порты Японии. Россия  и Северная  Корея  вели наблюдение  за всеми  судами в
Японском море, особенно  подлодками. Это относилось и к тем,  кто заходил  в
порты Тайваня и островов Рюкю, а также и Китая.  Так что и в  обычных рейсах
требовалось соблюдать секретность.
     Для этого рейса секретность обеспечивалась,  уже начиная  с  Сан-Диего,
когда  распускался слух,  что подлодка  идет  в Австралию,  и  женам моряков
сообщали, что  местом следующей  стоянки  будет  порт Дарвин.  Пройдя  Тихий
океан, подлодка в  погруженном состоянии заходила в  Восточно-китайское море
между  Миако и островами Наха. Затем направлялась на север  вдоль  побережья
Китая, проходя с  большим риском в  ста  милях от Шанхая, пока  не достигала
Желтого  моря. Так было  удобнее: если бы китайцы  засекли ее, им нужно было
время  для того, чтобы связаться  с Северной Кореей. На 38 градусах широты и
124 долготы лодка поворачивала на северо-восток в Западно-Корейский залив, и
там,   в  том   дьявольском  месте,   где   граничили   Северная   Корея   с
коммунистическим  Китаем,  с  борта  высаживалась  группа  морского десанта,
сформированная  на  основе  различных  спецподразделений, использовавшихся в
армии  для  выполнения  таких операций, которые  обычные части выполнить  не
могли.
     И все это для  того, чтобы передать кошелечек с золотом старухе, каждый
год  ждавшей  на  берегу около  деревни  Синанджу  ровно  в  три  часа  ночи
двенадцатого ноября.
     Капитана Лихи очень удивляло, почему для доставки золота на сумму менее
десяти  тысяч долларов  тратились сотни тысяч, не говоря уже о международном
инциденте, случись он, обошедшемся бы в миллионы. Он  не  мог  взять в толк,
почему ЦРУ (а он был уверен, что это ЦРУ) не сумело найти более безопасный и
дешевый  путь или  же  сразу вручить все  золото,  накопившееся за три года,
избегнув двух рискованных операций.
     Поэтому,  когда лодка "Дартер" повернула на  север в Восточно-Китайское
море, чтобы  позднее вечером всплыть на поверхность, капитан Лихи решил, что
должен поговорить с пассажиром. На этот  раз пассажир вез с  собой не только
золото, но и тюки с одеждой, коробки с драгоценностями, портрет с автографом
какого-то  второразрядного актера, снимавшегося в "мыльных  операх", а также
три больших лакированных сундука. Капитан Лихи не  представлял, как  все это
разместить на надувных резиновых лодках. Но он был благодарен судьбе хотя бы
за  то, что  ему  удалось отбиться  от электронного  устройства  для  приема
телепередач, которые какой-то идиот из Пентагона  собирался передавать через
весь Тихий океан специально для "Дартера".
     Когда ему об этом сказали, он чуть не лопнул от возмущения.
     - Черт  побери, существуют более надежные и безопасные способы передачи
информации, чем телевидение!
     - Это  в  сущности не  информация, -  ответил адмирал, координировавший
связи между ЦРУ и ВМФ.
     - А что же?
     - Телепередачи.
     - Последние известия?!
     -  Не совсем. Телевизионные  сериалы  без  рекламных объявлений:  "Пока
Земля вертится"  -  двадцать  одна минута и  пятнадцать секунд,  "Молодой  и
дерзновенный" - тридцать минут и десять секунд, "На пороге жизни" - двадцать
четыре  минуты  и  сорок пять секунд.  Общее время трансляции составит около
часа.
     - Значит, всплыв между Китаем  и Северной  Кореей под носом у русских я
буду принимать "мыльные оперы"? Вы что, все заболели?
     -   Мы  исключили   рекламные  ролики,   -  сказал  адмирал.   -  Иначе
потребовалось бы час пятнадцать минут.
     - Но к чему все это?
     - Как правило, мы не посвящаем всех в детали.
     - А кто-нибудь в них посвящен?
     -  Откровенно  говоря,   капитан,  я  этого   не  знаю.  Все  настолько
засекречено, что  я даже не уверен, ЦРУ ли  руководит операцией. Вы  хотите,
чтобы я категорически отказался от затеи принимать телепередачи?
     - Категорически настаиваю, - ответил капитан Лихи.
     -  То  есть  вы  откажетесь  выполнять   задание,  если  вам   придется
периодически всплывать на поверхность для приема телепередач?
     - Откажусь.
     - Я вас понимаю. Попробуем отказаться от телепередач.
     К моменту отплытия адмирал с торжествующим видом сообщил:
     - Мы победили. - Одетый  в штатское, он стоял у боевой рубки "Дартера".
- Примете на борт только три сундука.
     - А вы никогда не пробовали  возить  здоровенные сундуки  на  резиновой
лодочке в Западно-Корейском заливе, да еще во время осенних штормов?
     - Ваше дело попытаться. Не выйдет - не  беда, - сказал  адмирал, широко
улыбаясь. - Удачи, Ли.
     - Благодарю вас, сэр, -  ответил капитан Лихи. Он вспомнил, как адмирал
подмигнул  ему,  когда  проходил   мимо  этих  сундуков,   принайтованных  у
шпангоута, и постучал в дверь каюты своего пассажира.
     - Это капитан Лихи.
     - Да, - послышался скрипучий голос.
     -  Хочу сообщить вам, что  мы  входим в  Желтое море, -  сказал капитан
Лихи.
     - Значит, мы не заблудились - это вы хотели мне сообщить?
     - Не совсем. Я хотел бы поговорить с вами насчет высадки.
     - Мы уже в Синанджу?
     - Нет. В Желтом море, я же сказал.
     - Тогда и говорить не о чем.
     - Но ваши сундуки слишком тяжелы,  и я не уверен, что мои ребята смогут
переправить их на берег.
     - О, как это похоже на белых людей, - послышался голос из каюты.  - Они
дали мне единственное судно, которое не в состоянии перевезти имущество.
     - Если  надо, мы  можем перевезти и целый город, но не в кимирсеновскую
Северную Корею. Он не принадлежит к числу наших горячих поклонников.
     - А почему он им должен быть, если вы не цените подлинное искусство? Не
отпирайтесь.  Это вы лишили  старого  человека его  последнего удовольствия,
помешав ему смотреть дневные телесериалы.
     - Сэр, нас бы  разбомбили  к чертовой матери, если бы мы всплывали  для
приема передач.  Я отказался от них ради вашего же  блага. Вы ведь не хотите
попасть в плен к китайцам?
     - В плен?
     - Да, под арест и в тюрьму.
     - Еще  не рождены  те,  кто способен пленить Мастера Синанджу. Уходите,
вы, жалкое подобие моряка.
     - Сэр,..
     Но  ответа  не  последовало,  пассажир  не  поднимался  на  палубу и не
откликался на стук в дверь, пока  американская подлодка "Дартер" не всплыла,
наконец, вблизи  Синанджу. Команда была экипирована по погоде, лица матросов
скрывали маски с прорезями для глаз. Палуба обледенела, в спину дул  колючий
холодный в
     -  А  вот  и он,  -  сказал  один из  матросов, и  все  с  любопытством
уставилась на тщедушного  старика-азиата,  взбиравшегося на  палубу. Ветер с
китайского побережья раздувал серое кимоно, жидкие пряди бороды развевались.
     -  Сэр, сэр, мои  люди  не смогут погрузить  ваши сундуки на  резиновую
лодку. Если даже это и получится, то в море лодка обязательно опрокинется.
     - Вы думаете.  Мастер Синанджу доверит  свои сокровища  жалкому подобию
моряка  из  беспомощного  морского  флота?  Поднимите  сундуки  на  палубу и
привяжите один к другому, как вагоны поезда. Вы когда-нибудь видели поезд?
     И белые люди с круглыми глазами исполнили приказ, и три сундука Мастера
Синанджу были связаны вместе и могли плыть по воде. Прозорливый Мастер мудро
обзавелся такими сундуками, которые могут держаться на поверхности воды, ибо
моряку, который не может доставить по морю груз и не понимает, где заключена
правда и красота искусства, нельзя доверять благосостояние деревни.
     И одетые в  одежду из меха и нейлона, с  нежными лицами, защищенными от
местных ветров,  к которым они не привыкли,  белые  моряки спустили на  воду
сделанные из дерева плотником Парк  Йи  сундуки,  которые продолжали служить
хозяину  и в  новых землях, открытых дедом Чиуна в год Собаки. Как раз перед
тем,  как добрый  русский  царь продал перешеек  северного  полуострова  под
названием Аляска тем же американцам, с которыми потом встретился дед Чиуна.
     И сундуки,  попав в  родные воды, поплыли  за  легкими  желтыми лодками
белых людей. Но теперь уже было известно, что не все  белые люди имеют белую
кожу.  Некоторые были черными,  некоторые коричневыми  и даже желтыми. Но их
умы были поражены белизной, так что души их все равно были белыми.
     Чиун, Мастер  Синанджу, находился  в последней лодке  рядом  со  своими
сундуками,  которые были данью его  народу. И  вот  на  темнеющем берегу  он
увидел прекрасную молодую девушку.  Она стояла на скале,  возвышавшейся  над
небольшой бухтой. Но, увы, она была одна.
     - Видали когда-нибудь такую уродину? - спросил помощник боцмана, кивком
головы  указывая на толстолицую  кореянку, сидевшую на корточках  на мрачных
голых камнях.
     - Да-а. В зоопарке, - ответил один из гребцов.
     -  Она, по  крайней  мере, тепло одета. А у  старикашки,  должно  быть,
антифриз вместо крови. Такой ветер и быка превратит в сосульку.
     С подлодки, всплывшей в шестистах ярдах  от берега,  сообщили по рации,
что  со стороны  Синанджу  двигается  колонна  тяжелой техники с  зажженными
фарами. Возможно, танки.
     Командир взвода известил пассажира о приближающейся опасности.
     - Вы можете вернуться с нами назад. Мы должны уходить. Немедленно.
     - Я дома, - сказал Чиун.
     - Значит, вы остаетесь?
     - Мне нечего бояться.
     - О'кей, приятель. Это ваше дело.
     Чиун с  улыбкой смотрел, как перепуганные матросы быстро погрузились  в
лодки и поплыли  к своему кораблю, качавшемуся на волнах. Девушка спустилась
со  скалы, подошла ближе  и  низко  поклонилась.  Ее слова  показались Чиуну
музыкой. Это были слова его детства и тех игр, в которых он постиг тайны ума
и тела, а также сил вселенной. Язык родины был сладостен.
     - Приветствую тебя,  Мастер Синанджу, который спасает от голода деревню
и хранит  верность  законам,  глава  Дома Синанджу! Наши сердца  переполнены
любовью и восхищением. Мы радуемся возвращению того, кто покоряет вселенную.
     - Милосердно покоряет вселенную, - поправил ее Чиун.
     -   Милосердно   покоряет  вселенную,  -  повторила   девушка,  которая
готовилась целую неделю и беспокоилась лишь из-за слова "восхищение", потому
что забывала его чаще остальных. - Милосердно покоряет вселенную.
     - Почему ты одна, дитя мое?
     - Теперь запрещено соблюдать старые обычаи.
     - Кто же это запретил?
     - Народно-демократическая республика.
     - Эти продажные твари в Пхеньяне?
     - Нам запрещено так называть правительство.
     - Как же ты отважилась прийти сюда, дитя мое?
     -  Я  внучка  плотника, который живет у  залива.  Наша семья последняя,
которая верна старым обычаям.
     - Как живут мои братья и братья моей жены? Что с ними?
     - Они теперь живут по-новому. А ваша жена давно умерла.
     Она, очевидно, хотела скрыть что-то тягостное. И Чиун понял.
     - Я  знал, что  моя  жена умерла, -  сказал он.  - Но  ты скрываешь еще
что-то. Что же?
     - Она предала Дом Синанджу, Ма
     Чиун улыбнулся.
     - Такое в  обычаях ее семьи. Это всегда было  ее сутью.  Не плачь, дитя
мое. Во всей вселенной нет более жестокого сердца и более подлой семьи.
     - Правительство заставило ее сделать это, - произнесла девушка.
     -  Нет,  - возразил Чиун. - Они  не  могут заставить сделать то, что не
свойственно натуре. Ее семья всегда относилась с завистью к Дому Синанджу, и
она  входила в наш дом с  горечью в сердце. Из-за нее я совершил  величайшую
ошибку.
     При последних  словах голос Чиуна задрожал.  Он вспомнил, как,  уступая
настойчивым  просьбам жены, дал приют сыну  своего  брата и как тот, покинув
деревню,  воспользовался  секретами  Синанджу  для  достижения  богатства  и
власти.  И этот  позор был так велик, что Чиун, чье настоящее имя было Нуич,
переставил в нем буквы и стал называться Чиуном, отказавшись от опозоренного
имени.  Этот  позор заставил  Чиуна  покинуть  деревню, чтобы  оказывать  ей
поддержку своим трудом  и талантом, И это тогда,  когда он мог бы радоваться
лучшим годам своей жизни, пребывая в довольстве и уважении окружающих.
     -  Она сказала, о Мастер, что вы взяли  в ученики  белого.  Но мой  дед
говорит,  что  такую унизительную мысль  могут  позволить  себе  только  ваш
племянник и семья вашей жены.
     За грядой темных гор Чиун увидел приближающуюся цепочку огней.
     -  Очень  смело со  стороны твоего деда говорить так. Надеюсь, что  мои
дары смягчают сердца жителей деревни.
     - Мы ни разу не получали золота, о Ма Оно шло Трудовой партии. Они
и в этом  году  были  здесь, чтобы  забрать его,  но когда  увидели, что  вы
вернулись,  то  бросились  за помощью. Я осталась одна, потому что весь  год
учила речь на случай вашего возвращения.
     - Так вы соблюдали обычаи и не получали денег? - спросил Чиун.
     -  Да,  Ма Ибо без  вас мы  просто  бедная деревня. Но с вами мы -
родина Мастера Синанджу, и, что бы ни творилось в мире, Синанджу не исчезнет
благодаря вам и вашим предкам. Так меня учили. Простите, что  я забыла слово
"милосердно".
     Услышав это, Чиун заплакал, прижав девушку к груди.
     - Знай же, дитя мое:  теперь ты и твоя семья  забудете  о невзгодах. Вы
будете счастливы. Клянусь жизнью! Пока вы не возрадуетесь, не зайдет солнце.
Вас  больше не  будут презирать  в деревне. Так  как среди  прочих только вы
остались верны и чисты.
     И  чтобы  утешить  девушку,  Чиун  пошутил,  что  обычно  те,  кто  его
приветствовал, забывали слово "восхищение".
     И тут жители деревни окружили их, и человек, которого называли "Товарищ
капитан", бывший рыбак, обратился к Чиуну, Мастеру Синанджу, стоявшему возле
своих  сундуков.  Окруженный вооруженными людьми, Товарищ  капитан  держался
храбро.
     -  От  имени  жителей Синанджу  я  конфискую  это  имущество  в  пользу
Корейской Народно-Демократической Республики.
     И  стоявшие  вокруг  стали  кричать,  радоваться,  хлопать  в   ладоши,
потрясать  ружьями  и  стучать  по  броне  большого  танка,  на  котором они
приехали, дабы показать свою силу.
     -  Если так,  - сказал Чиун, - то  кто первый наложит руку на имущество
Мастера? Кто?
     - Мы сделаем это все разом.
     И Мастер Синанджу улыбнулся и сказал:
     -  Да, вы сейчас вместе,  но  чья-то  рука окажется первой, и этой руке
больше не суждено будет ни к чему прикоснуться.
     - Нас много, а ты один, - сказал Товарищ капитан.
     - Слушайте! Коров мало, а навоза много,  и всякий  с презрением  топчет
навоз. Вот что я  о вас  думаю.  Если бы вы  заполнили весь  берег, я бы все
равно прошел сквозь вас, ибо здесь есть только один  достойный человек - вот
это дитя.
     И  они  смеялись  над Мастером Синанджу  и проклинали внучку  плотника,
обзывая ее нехорошими словами. И Товарищ капитан сказал жителям Синанджу:
     - Давайте возьмем его имущество, так как нас много, а он один.
     И  они  бросились  вперед с  криками  радости,  но  остановились  перед
сундуками, с которыми прибыл Ма Ни одна рука не дерзнула прикоснуться к
ним, ибо никто не хотел быть первым. Все замерли. Тогда капитан сказал:
     - Я буду первым. И если я погибну, бросайтесь на него.
     И  когда он коснулся сундуков, Чиун, Мастер Синанджу, сказал остальным,
что тот, кто первым поднимет руку на Мастера, погибнет.
     И с  этими словами он убил капитана,  и остался лежать Товарищ  капитан
подле сундуков, но никто не сдвинулся с места. Тогда одна старуха, жившая на
севере  деревни  среди торговцев, сказала, что  они  сильнее Чиуна,  Мастера
Синанджу, ибо  у них  есть танк. И бросились к  танку  все,  кроме осыпанной
бранью внучки плотника, Только она одна осталась с Мастером Синанджу.
     Но  когда   танк  приблизился   к   Мастеру   Синанджу,   он   совершил
могущественными руками  столь искусное движение, что  сначала  лопнула одна,
затем  другая  гусеница, и танк  увяз  в прибрежном  песке  под  собственной
тяжестью, словно  пьяный, который не  может сдвинуться с места,  отягощенный
выпитым вином.
     И  Чиун взобрался на  беспомощный танк  и  заклинил  верхний люк. Затем
непостижимым для  простого  смертного образом  остановил  вращение  башни  и
могущественными руками перерубил смертоносное орудие, могущее убить многих.
     В днище танка  тоже  были  люки, но  они не открывались,  так как  танк
глубоко увяз в мокром песке.
     - С  теми,  кто  внутри, покончит прилив,  -  сказал Мастер Синанджу, и
раздались из танка стоны и рыданья. Ибо солдаты, сидевшие  там,  хотя и были
из  Пхеньяна, но понимали, что настанет  время прилива  и он поглотит их,  и
просили они о снисхождении.
     Но Чиун и слышать не хотел об этом, и он собрал людей вокруг себя и так
говорил:
     - Кроме этой девушки, никто из вас не увидит завтрашнего дня. Вы хотели
отобрать силой мои дары и опозорили имя Дома Синанджу.
     Но  девушка  умоляла  Чиуна   пощадить  людей,   которые  боялись  злых
правителей  в Пхеньяне,  рассылавших  приказы  на  бумаге,  чтобы  народ  их
исполнял. Она  просила  его  разделить  дары  среди всех, и  Мастер Синанджу
отвечал, что,  хотя никто  из них  не достоин этого, они получат  свою долю,
потому что она  просит  за  них.  И те, что сидели  в  танке,  тоже  просили
пожалеть их.
     Чиун  не желал их слышать.  Старуха из северной части деревни, где жили
торговцы, сказала, что если бы не эти  злые люди из Пхеньяна, жители деревни
встретили бы Мастера  Синанджу как полагается. И было  решено оставить их  в
танке.
     Внучка  плотника  сказала, что  люди в танке выполняли приказы, так как
боялись, и их надо тоже пощадить. Но Чиун сказал:
     - Пхеньян - это Пхеньян, а Синанджу - Синанджу.
     Все поняли, что  жизнь тех, кто  в танке, ничего не значит, и, подумав,
внучка  плотника согласилась,  что Мастер Синанджу был прав.  В  самом деле,
ведь эти люди были из Пхеньяна.
     И тогда с криками радости  жители деревни посадили девушку на сундуки и
понесли в Синанджу. Многие  говорили, что всегда любили ее, но боялись людей
из Пхеньяна, а многие предлагали ей выйти замуж и оказывали ей почести.
     Так продолжалось до восхода солнца.
     В деревне царило большое веселье, только Мастер Синанджу не  был весел.
Ибо  он помнил  того белого человека,  над  которым  надругались  и оставили
умирать, переломав  конечности, и  он  знал, что в  Синанджу еще  произойдет
страшный бой и что его выиграет другой белый человек.


ГЛАВА СЕДЬМАЯ


     - Нет, нет, нет!
     Два человека застыли друг против друга на матах.
     -  Вы, засранцы,  ни  на  что не годитесь!  - заорал подошедший  к  ним
человек.  У  него была  мощная  мускулатура  и  короткие  усики  английского
сержанта. На нем  было белое кимоно с черным  поясом, завязанным узлом внизу
живота.  Он  поднял  руку  к лицу,  и  в  свете  ламп  на  пальцах  блеснули
отполированные ногти.
     - Это вам не танцы! -  вновь заорал он.  - У тебя,  Нидхэм, должна быть
потребность убить этого человека, задушить его.  А твоих усилий недостаточно
даже для того, чтобы раздавить виноградину.
     Он повернулся.
     - А  ты, Фостер, должен обезвредить убийцу,  и быстро. Да поможет людям
Бог, когда вы выйдете на дежурство! Вряд ли от вас будет толк.
     Нидхэм, высокий, худой, с коротко стриженными, торчащими во все стороны
волосами, скорчил гримасу за спиной лейтенанта Фреда Уэтерби. Он считал, что
сдавил  горло  соперника  достаточно сильно.  Фостер, атлетически  сложенный
мускулистый  негр, ничего  не сказал, но  с презрением посмотрел  на усатого
лейтенанта. Человек десять полицейских новобранцев, сидевших вокруг  матов в
ожидании  своей  очереди,  видели  этот  взгляд. Видел  и лейтенант, который
повернулся к Нидхэму.
     - Нидхэм. Шаг вперед.
     Худой   парень  выступил  вперед,  медленные   движения   выдавали  его
неуверенность.
     - Попробуй на мне, - сказал Уэтерби.
     Нидхэм положил обе руки на  его  толстую шею.  В этот  момент он думал,
что, видимо, не создан быть полицейским. В драке один на один  он чувствовал
себя не в своей тарелке.
     Он не мог обхватить шею Уэтерби, но сжимал  ее изо всех сил, напрягшись
в ожидании броска.
     - Души меня, черт побери! - рычал Уэтерби. - В тебе силы не больше, чем
в девчонке или гомике.
     Нидхэм еще сильнее сжал  горло. Большими пальцами  он  нащупал  адамово
яблоко и, вспыхнув гневом, нажал изо всех сил, но в этот момент почувствовал
мощнейший удар в правое предплечье.  Пальцы больше не  слушались его. Правая
рука соскальзывала с шеи. Затем последовал такой же удар в левое предплечье.
Собрав  всю  силу воли,  он  заставлял  себя сжимать пальцы  на горле  этого
ублюдка. Надо разорвать ему глотку!  Но  левая рука тоже ослабевала, а потом
он ощутил  острую  боль внизу  живота  От злости  он  забыл  напрячь брюшные
мускулы, чтобы  смягчить  удар,  затем почувствовал,  что  летит через спину
Уэтерби, и  шлепнулся на мат. Над собой он увидел  лицо Уэтерби, тонкие губы
были  плотно сжаты  от ненависти.  Он увидел, как Уэтерби занес ногу над его
лицом, грозя сломать нос. Он был уверен, что так  и произойдет, что его лицо
превратится в желе, брызнет кровь, носовой хрящ будет раздавлен.
     Нидхэм закричал.
     Мозолистая пятка коснулась его носа. И замерла.
     Прямо перед своими  глазами Нидхэм мог  видеть просветы  между пальцами
ног Уэтерби, твердые жесткие мозоли на пятке лейтенанта.
     Минуту Уэтерби стоял  спокойно, касаясь пяткой  носа Нидхэма. Затем его
тонкие губы расплылись в улыбке, обнажив широко поставленные зубы. Он сделал
глубокий вдох.
     - О'кей, Нидхэм, - произнес он.  - На этот раз ты  делал все хорошо, но
забыл, как правильно падать. Помни - надо откатиться назад и, раскинув руки,
хлопнуть ими по матам, чтобы ослабить 
     Он кивнул.
     - Ладно. Вставай.
     Нидхэм,  который  только сейчас сообразил, что  никто  не  стал  бы его
убивать  на  глазах всего личного состава полицейского участка, встал и, все
еще толком не придя в себя, отошел в сторону.
     Уэтерби повернулся  к Фостеру, наблюдавшему  эту  сцену с  застывшей на
лице усмешкой.
     -  Вот так и надо действовать,  - сказал Уэтерби. - Это вам не  детская
игра "в ладушки".  Сбить захват, бросить противника  на землю и  припечатать
ногой. Как мне вдолбить это в ваши железобетонные черепушки?
     Встретившись взглядом с  Фостером,  он понял, что негр злится.  Уэтерби
скрывал свои  эмоции.  Ему не нравились черные,  он  считал,  что они просто
дезорганизуют работу полиции. Он особенно не любил  таких... э... обидчивых,
как Фо
     - Ну как, теперь у тебя получится? - спросил Уэтерби.
     -  Получится,  получится,  лейтенант, -  ответил  Фо  -  Уж  вы не
волнуйтесь.
     - А я никогда не волнуюсь.
     Фостер шагнул на середину мата.
     - Готов? - спросил Уэтерби.
     Черный  новобранец  слегка  подпрыгнул  на  месте,  точно   легкоатлет,
старающийся  равномерно  распределить  свой  вес  и найти  самое  устойчивое
положение.
     - О'кей, -  произнес он, - Начнем... сэр, - добавил он  с плохо скрытой
угрозой.
     Уэтерби   медленно   поднял  толстые  волосатые  руки  и  обхватил  ими
коричневую шею Фостера.
     - Давай! - крикнул он и нажал.
     Фостер почувствовал  неожиданный  шок, острую боль от  нажатия  больших
пальцев на адамово яблоко. И он сделал так, как его учили. Согнув левую руку
и  направив  локоть  между руками Уэтерби, он  затем выбросил ее  вверх  и в
сторону.  Вся сила удара, как предполагалось,  была направлена  на то, чтобы
ослабить хватку  правой руки нападавшего. Но вместо удара  кости о кость  он
почувствовал, как правая рука Уэтерби гасит силу удара, уходя  от него; в то
же время железные пальцы лейтенанта  продолжали  держать мертвой хваткой шею
Фостера.
     Фостер попытался нанести  такой  же  удар  правой рукой, но  с  тем  же
успехом.
     Уэтерби погасил силу удара, слегка  убрав руку назад,  но не настолько,
чтобы ослабить хватку.
     Фостер  взглянул в  глаза Уэтерби.  В них играла улыбка. "Вот дьявол, -
подумал Фостер, - этот тип спятил, он задушит меня".
     Зрачки Фостера расширились от страха.  Он почувствовал, как защемило  в
груди от  недостатка  воздуха,  попытался вдохнуть, но  не мог. Он  повторил
прием,  ударив  обеими  руками  сразу, однако  Уэтерби  слегка притянул  его
вперед, и кулаки Фостера попали ему же в лоб.
     Негр  попытался  ударить Уэтерби  коленом  в  пах, но  удар  пришелся в
пустоту.  Он  хотел крикнуть:  "Отпусти меня,  сукин  ты  сын", но ничего не
вышло. В  глазах у него  потемнело. Сил  больше не было. Он вновь попробовал
вдохнуть, но не смог и ощутил слабость во всем теле, глаза  закрывались, как
он ни старался  открыть их. И тут все увидели, что он, словно кукла, повис в
руках лейтенанта.
     Уэтерби подержал его  еще несколько  секунд, потом отпустил,  и Фостер,
потеряв сознание, тяжело рухнул на мат.
     Поднялся слабый ропот.
     - Не волнуйтесь, с ним все будет в порядке, - сказал Уэтерби. - Это еще
один  урок.  Не воображайте себя  суперменами, иначе  тут  же  нарветесь  на
кого-нибудь  сильнее и опытнее  вас. Делайте все возможное для нейтрализации
противника, и быстро, без жалости. Иначе будет, как с ним. - Он с презрением
посмотрел на Фостера, который  со стоном начал приходить в себя. - Или хуже,
- сказал Уэтерби. - Если вы можете себе это представить.
     Он слегка пнул Фостера носком ноги.
     - Ладно, вставай, Мохаммед Али, и иди к остальным.
     Застонав, Фостер  медленно перевернулся со спины  на  живот,  встал  на
колени,  а затем сел на корточки.  Никто  не сдвинулся с места, чтобы помочь
ему, до тех пор, пока Уэтерби не кивнул головой.
     - Дайте ему руку, - сказал он.
     Взглянув   через   головы   новобранцев,   он   увидел   двух   мужчин,
направлявшихся к нему. Руки  его похолодели, и он глубоко  вздохнул. Ну вот.
Наконец. Сейчас!
     - Ладно, ребята, - сказал он. - На сегодня хватит. До завтра.
     Он подошел к  двери, где  его встретил  заместитель начальника полиции,
отвечавший за физическую подготовку.
     -  Фред,  - сказал  он, -  это мистер  Слоут. Он  готовит  для  журнала
материал о подготовке полицейских.
     - Рад познакомиться, - сказал Уэтерби, протягивая руку.
     "Ничего особенного, - подумал он. - Широкие запястья, но ростом невелик
и худой. Дюйма  на четыре ниже меня и весит немного. Но какие бы  у него там
ни были  запястья, силен  он для своего роста или  нет, этого не достаточно,
так как тот, кто сильнее  и  выше ростом, всегда одолеет того,  кто слабее и
ниже.  Или  почти  всегда",  -  поправил себя  мысленно  Уэтерби.  Был  один
невысокий человек,  с  которым  Уэтерби  ничего  бы не смог  сделать. Только
подумать: он, полицейский,  стоявший на страже порядка, втянут в  незаконное
дело. Сначала  он  убеждал  себя, что  пошел на это, поскольку хотел  узнать
секреты искусства  боя, которыми владел тот маленький  человек. Но теперь он
понял, что сделал это по  иной, более важной причине. Лейтенант Фред Уэтерби
делал то, что хотел от него  маленький человек, потому что боялся. Все очень
просто.  А раз так, то  у  Уэтерби  не должно  было  быть  никаких сомнений:
придется выполнять то,  что прикажут. Например,  убить этого хиляка, мистера
Слоута, стоявшего перед ним.
     -  Я с удовольствием все вам  покажу,  -  сказал Уэтерби. - Мы  первыми
начали уделять много внимания рукопашному бою при подготовке полицейских. Вы
разбираетесь в боевых искусствах, мистер Слоут?
     - Можете называть меня Римо. Нет, не разбираюсь.
     -  Ну, я  пошел,  - сказал заместитель  начальника полиции.  - Если вам
что-нибудь понадобится перед  уходом, - сказал он Римо, - зайдите  ко  мне в
кабинет.
     - Конечно, шеф, спасибо.
     И он проводил начальника полиции взглядом.
     - Что у вас с рукой? - спросил Уэтерби.
     Римо осторожно поднес руку к левому плечу.
     - Вы не поверите, но ее защемило дверью гаража. Сам виноват.
     - Неужели? - усмехнулся Уэтерби.
     Римо  огорчился,  так как  полагал, что  сегодня  двигается  достаточно
свободно, несмотря на  то, что левой  рукой пошевельнуть не мог, и продолжил
беседу:
     - Я много слышал о вас.
     - Да?
     -  От  одного  парня  из  Тенафлай.   Холи  Бардвел.   Он  сказал,  что
тренировался вместе с вами.
     - Бардвел, Бардвел... Я не знал никакого Бардвела, - сказал Уэтерби.
     Римо виду  не подал, но решил, что лейтенант Фред Уэтерби  лжец. Линетт
Бардвел назвала имя, звание и его служебный н Она не могла ошибиться.
     Он промолчал  и, слушая лейтенанта,  стал  осматривать зал для занятий.
Его новая жизнь начиналась  в таком же зале. В санатории Фолкрофт.  Тогда он
только что пришел в себя после казни на электрическом стуле, проведенной  не
на должном уровне, и некто  дал ему в руки пистолет и пообещал отпустить его
на свободу,  если он застрелит престарелого азиата, буквально  порхавшего по
полу гимнастического зала.  И потому что Римо был  молод, нагл и самоуверен,
он согласился, а в результате кончил тем, что пахал носом грязь на полу.
     Уэтерби  показывал  Римо  тренажеры  для  рукопашного  боя,  когда  тот
спросил:
     -  Вашим  подопечным  когда-нибудь  приходится  пользоваться  приемами,
которым их здесь учат?
     - Конечно, - сказал Уэтерби. - Подумайте, как часто приходится вступать
в   рукопашную,   чтобы  защитить  себя.  Насколько   полицейскому   удобнее
использовать нечто более эффективное.
     - А вас  не  смущает, что отсюда выходят люди,  владеющие смертоносными
приемами?
     Уэтерби улыбнулся словам жалостливого слюнтяя-репортера и удивился, чем
этот жалкий тип мог насолить мистеру Уинчу? Пройдя мимо тренажеров, он запер
дверь зала. Показывая Римо тренировочные маты, он сказал:
     - Отработка рукопашного боя занимает сорок часов.
     - Сорок часов, - сказал Римо. - Это много.
     - Чтобы добиться хорошего  результата  -  не так уж  и  много, - сказал
Уэтерби.
     -  Между прочим, -  сказал  Римо, ткнув  в мат носком ботинка, - вы  не
сказали, где тренировались вместе с Бардвелом.
     Уэтерби стоял на мате лицом к Римо. Их разделяло пять футов.
     -  Я  же  сказал,  что  не  знаю  никакого  Бардвела.  Это,   наверное,
какой-нибудь любитель.
     - А вы профессионал? - спросил Римо.
     - Естественно.
     Только что Уэтерби стоял и  говорил.  В следующий миг он в прыжке летел
на Римо, подогнув одну  ногу  под себя. Римо  узнал этот прием.  Удар правой
ноги  Уэтерби придется  в  верхнюю часть  его тела.  Когда Римо  упадет,  то
Уэтерби приземлится и нанесет смертельный удар рукой в голову.
     Так и произошло бы, не будь он Римо.
     Уэтерби ударил. Нога лейтенанта поразила правое плечо Римо.
     Но техника исполнения, которой был  обучен Уэтерби, подвела его. Он мог
нанести следующий удар в  висок,  только  если  его соперник падал и  не мог
ответить.
     Но Римо не упал, а нанес ответный  Отступив на шаг, он увидел, что
живот Уэтерби ничем не защищен, открыт,  словно  церковный поднос  для сбора
пожертвований, и он ударил полицейского ногой в солнечное сплетение.
     Все произошло быстро. Удар Уэтерби. Ответный удар Римо. Нокаут.
     Испепеляющая ненависть  на  лице Уэтерби мгновенно сменилась выражением
безграничного удивления. Глаза его округлились. Он упал на  спину.  И так  и
остался лежать с открытыми глазами.
     - Вот паскудство, - сказал Римо. - И еще раз паскудство.
     Еще один камикадзе мертв, а Римо все еще ничего не узнал.
     Но прибавилась  и  еще одна причина  для  беспокойства. Жжение в правом
плече после  удара  Уэтерби  постепенно распространялось по верхней половине
тела. Он попытался поднять руку. Она еле-еле бессильно шевельнулась. Хорошо,
что хоть немного движется, Римо опасался, что назавтра и этого не получится.
Однако пока рука действует, не следует зря  терять время.  Нельзя так просто
оставлять мертвое тело офицера полиции посереди спортзала.
     Превозмогая боль в онемевшей правой руке, он медленно втащил тяжеленное
тело лейтенанта  в подсобку. С каждым движением боль в плече усиливалась, он
с трудом сдерживал крик. Еще одно нападение самоубийцы. Но почему?
     Укладывая тело лейтенанта Уэтерби на дно ящика с баскетбольными мячами,
он, наконец, понял, в чем дело.
     Спортивный зал  он  покинул с  чувством  отвращения  к  самому себе. Он
ничего не выяснил и тем  не менее выяснил все. Он стал жертвой традиционного
в Синанджу нападения с целью опозорить и унизить соперника.
     Его ожидали еще два удара.
     Но  он не  знал сообщников  Бардвела и Уэтерби, не  знал,  где и  когда
произойдет третье нападение.
     Придется еще  раз  повидаться  с Линетт Бардвел и попытаться узнать еще
какое-нибудь имя.
     Однако теперь он знал имя того, кто нанесет четвертый 
     Нуич.   Племянник   Чиуна,   который   поклялся  убить   Римо   и   его
учителя-корейца.


ГЛАВА ВОСЬМАЯ


     В  Пхеньяне о выведенном из  строя  танке  было доложено Ким  Ир  Сену,
президенту Корейской Народно-Демократической Республики.
     Он не  был родом из Синанджу  и  в  старину не  верил.  Это был  вождь,
прокладывавший  новые  пути. Крестьяне и  солдаты  называли  его  "товарищ",
поскольку  он утверждал,  что  все  равны. Он всегда носил  военную форму  с
погонами маршала и тугой черный кожаный ремень.
     Ким Ир Сен понимающе  кивал головой, когда ему в первый  раз доложили о
случившемся. Да, он слышал о Мастере Синанджу. "Все это сказки,  покрывающие
действия банды  разбойников и головорезов", - заметил вождь  и велел  своему
помощнику  Пак Ми Чонгу  разобраться  в этом  деле. Он  считал, что  Мастера
Синанджу  ушли  вместе  с  прошлым  и  не  могли  причинить  вред  Корейской
Народно-Демократической Республике.
     Пак  Ми  Чонг  прежде  всего  обратился  к  губернатору провинции,  где
находилась  деревня  Синанджу.  Тот предвидел и боялся расследования, потому
что именно он  приказывал солдатам  отбирать то, что  Мастер Синанджу каждый
год присылал в свою деревню.
     -  Почему вы задаете мне подобные вопросы?  -  спросил губерн - Вы
сомневаетесь в том, что я могу управлять этой провинцией?
     - Если  бы президент сомневался, то вас бы  здесь не было, - ответил Ми
Чонг. - Нет, я просто интересуюсь, что за люди голыми руками вывели из строя
народный танк.
     - Я этого не говорил, - сказал губерн
     Ми Чонг спросил:
     - Если не Мастер Синанджу, то кто же?
     -  Американцы, -  ответил губерн И напомнил о корабле, который был
замечен вблизи Синанджу. Разве они не капиталисты? И  разве они не ненавидят
Корейскую  Народно-Демократическую  Республику?  И  не занимаются  подрывной
деятельностью?
     Ми Чонг ничего  на  это не  ответил.  Он был  мудр и понимал, что лучше
направлять  ненависть народа на внешнего  врага. И все же  каждый раз, когда
слышал  слово "американцы",  он  начинал  подозревать, что  кто-то  пытается
оправдать свою некомпетентность.
     Затем Ми Чонг направился в Синанджу, где царило веселье,  и спросил там
у встречного ребенка:
     - Кто такой Мастер Синанджу? Я хочу встретиться с ним.
     Ребенок подвел его к  большому дому в конце главной  улицы. Дом старый,
деревянный, но отделанный слоновой костью и камнями из заморских стран. Да и
само дерево отличалось от жиденькой корейской древесины.
     - Давно ли здесь стоит этот дом?
     - Он был  здесь всегда,  -  ответил ребенок, что  для Ми Чонга,  хорошо
знавшего детей,  вовсе не означало,  что дом старый. Но  его внешний  вид, в
котором чувствовалось  влияние  многих  стран  и культур, навел  Ми Чонга на
мысль, что это очень и очень древний дом.
     Хотя  Ми Чонг  и был приверженцем нового режима  с  юношеских  лет, при
входе в дом он поклонился и снял башмаки, как полагалось в старые времена, -
этот  обычай его  народ перенял от  японцев. Он  поклонился  старику с белой
бородой и длинными, как и у его предков, ногтями.
     Старик спросил:
     - Кто ты? Я не встречал тебя в деревне.
     Ми  Чонг  ответил,  что  он  из  Пхеньяна  и  служит  Ким  Ир  Сену,  и
поинтересовался, не является ли  старик  действительно Мастером Синанджу, "о
котором рассказывают много удивительного".
     - Я тот, о ком ты говоришь, - сказал Чиун.
     - Я слышал, что твои руки обладают большей силой, чем народный танк.
     - Это так.
     - Как это может быть? Сталь тверже плоти.
     - Человеческий ум - вот самое сильное оружие.  Танк  - лишь инструмент,
он ничуть не сильнее человеческого ума, который его использует.
     - Но с его помощью глупцы могут уничтожить даже мудрых.
     - Знай,  молодой человек,  что есть  мудрые и  есть  мудрейшие. Но даже
мудрейший из них знает  только, что  он не  познал истинную силу своего ума.
Даже глупец, использующий свой ум, сильнее мудреца, его не использующего.
     Ми Чонг был озадачен, а Чиун продолжал:
     - Ты ищешь  человека, творящего чудеса.  Но величайшее  чудо  есть  сам
человек. Я это понимаю, а ты - нет, как  и  твои люди из Пхеньяна в народном
танке. Вот почему песок поглотил их, будто пустые раковины.
     - Я так ничего и не  понял,  - произнес Ми Чонг. -  Но возможно, поймет
президент. Я доставлю тебя к нему.
     Чиун сделал отрицательный жест рукой.
     -  Синанджу нечего делать в  Пхеньяне. Возвращайся  к своим  развратным
женщинам и вину.
     Но Ми Чонг не собирался уходить.
     - Но  если ты  обладаешь такой мудростью, почему же ты не поделишься ею
со своим народом? Почему ты сидишь в  одиночестве в этом пустом доме с одной
лишь девушкойслужанкой?
     - Можно ли океан вместить в  чайную чашку? Можно ли небо вылить в вазу?
Так и Синанджу нельзя дать каждому.
     - Но оно отдано многим.
     - Немногим, - сказал Чиун.
     - Мне говорили, что ты не единственный Мастер Синанджу
     - Есть  претендент  по имени Нуич, называющий себя также Уинч или Чуни.
Все это имена одного человека, сына моего брата.
     - Значит, вы оба носите это звание?
     -  Скоро этому придет конец, - сказал Чиун,  -  раз  и навсегда, и  это
звание  достанется белому  человеку. Это говорю  я.  Сердце  -  вот  главное
обиталище Дома Синанджу,  и когда я  не нахожу  среди нас достойных, я отдаю
его белому человеку.
     - Американцу? - спросил Ми Чонг, подтверждая свои худшие опасения.
     - Тому, кто ел гамбургеры, пил вино и  другую  отраву. Слабому  телом и
разумом,  но чистому сердцем. Ему я отдал все. Он был куском свиного уха - я
сделал его плотью Синанджу.
     Ми  Чонг осмотрел  комнату  и  увидел  в золотой раме фотографию белого
человека с  бледным лицом,  на которой  было что-то написано по-западному, и
спросил Чиуна, не тот ли это белый, о ком он говорил.
     - Нет, - ответил Чиун.  - Это  замечательный актер,  Ред  Рекс, который
гениально  играет  в  американских   дневных   телепостановках,  таких,  как
величайшая драма  "Пока Земля  вертится".  На  фотографии  его  автограф.  В
Америке у меня много важных друзей.
     Ми Чонг подумал немного, а потом опять спросил Чиуна, не захочет ли тот
отправиться в Пхеньян, чтобы встретиться с самим председателем Ким Ир  Сеном
и получить его фото с автографом? Это оценит вся деревня, а фото поместят на
почетное место.
     Но Чиун ответил:
     -  Разве  Ким Ир  Сен  когда-нибудь  переживал  из-за операции, которую
должен был  сделать Мэри Лэмберт незаконный сын  падчерицы Блейка  Уинфилда,
обнаруживший, что мэр Карсон  Магнум употребляет  героин и  берет взятки  от
самого  Уинфилда,  чтобы  молчать  о  существовании  банды  врачей, делающей
аборты,  которая  чуть  было  не  загубила  Мэри,  когда она  была беременна
неизвестно от кого?
     - Это не его вина,  - ответил Ми  Чонг. - Если бы Ким  Ир Сен знал  обо
всем этом, то также бы волновался.
     -  Правитель  должен  знать  о  многом,  -  ответил Чиун, сделав  рукой
прощальный  жест  Ми Чонгу  и обратив лицо  к окну, за которым  расстилалось
море.
     Ми Чонг всю ночь ломал голову, а потом вызвал к себе семь самых сильных
воинов.
     - Тот, кто убьет Мастера Синанджу,  будет произведен в полковники, если
он майор, и в генералы, если он полковник.
     Воины кивнули  и усмехнулись, а затем, вооружившись  ножами  и ружьями,
отправились к дому Чиуна, так как каждый хотел получить повышение.
     Но утром никто из них не явился к Ми Чонгу, и он сам пошел к дому Чиуна
посмотреть, что эти семеро сделали. Войдя в дом, он увидел,  что все циновки
и статуэтки на месте. Чиун, сидевший на своей подушке  безоружный, обратился
к Ми Чонгу с такими словами:
     - Те, кого ты послал,  возвратились в землю. Теперь иди и скажи  своему
хозяину  в продажном городе Пхеньяне, что Мастер Синанджу  встретится с ним,
если тот выполнит его условия.
     - Какие условия? - спросил Ми Чонг.
     -  Во-первых,  удалить  всех  пхеньянцев  из этой провинции. Во-вторых,
наказать злонамеренного губернатора, который захватил  дары, предназначенные
деревне.  В-третьих,   отправить  сообщение   в  Америку  о   том,  что   их
замечательные  телепостановки  здесь  получат  с  радостью.  Как  это  можно
сделать, американцы знают.  Для  этого ваш  председатель  должен  пригласить
нужных людей в  Корею.  Он должен хорошо с ними обойтись, потому  что тогда,
возможно, приедет и сам Ред Рекс. Все это осуществимо.
     И Ми Чонг покинул деревню с тяжелым  сердцем, ибо знал, что Ким Ир  Сен
не  пригласит  американцев  в  свою страну.  Когда  Ми Чонг  предстал  перед
председателем, то рассказал  о том,  что  видел,  и  о  гибели  семи воинов.
Председатель разгневался  и хотел послать целую армию против Синанджу, но Ми
Чонг умолил отложить это  дело, потому что слышал рассказы о  том,  будто ни
стена, ни  сталь, ни человек не  могут остановить  Мастеров Синанджу  и  что
веками  их необыкновенный талант служил  делу устранения тех, кто  стоял  во
главе государств. Или же,  добавил Ми Чонг,  тех, кто собирается занять этот
пост.
     И Ким  Ир Сен ничего не сказал, но стал обдумывать услышанное. Потом он
поинтересовался,  где слышал Ми Чонг подобные  вещи. На что Ми Чонг ответил,
что читал о них в старинных книгах, где говорится о Синанджу.
     -  Это реакционные  феодальные  сказки, предназначенные для того, чтобы
подавить  стремление народных  масс к свободе. Синанджу  всегда  был логовом
бандитов, убийц и воров, - сказал Ким Ир Сен.
     Но  Ми  Чонг  напомнил  ему  о  семи воинах и  народном танке,  а также
рассказал о нечестном губернаторе.
     Председатель  стоял на  своем. Но  когда Ми  Чонг  сказал,  что  Мастер
Синанджу обучил своим секретам белого человека,  американца, и может обучить
других  американцев, то председатель выслал всех, кроме  Ми Чонга, из своего
кабинета.
     И очень тихо, чтобы даже и стены не услыхали, он сказал Ми Чонгу:
     - Я встречусь с этим бандитом. Отправимся вместе. Но предупреждаю: если
он окажется просто лакеем-прислужником империализма, то ты  будешь  отвечать
перед президиумом и политбюро.
     - Этот не лакей.
     - Хорошо. По дороге ты расскажешь, что он хочет от нас.
     И поскольку Ми  Чонг был не  дурак,  то каждый  раз, когда председатель
спрашивал о  том, чего хочет Мастер,  он очень умело отвечал,  или восхваляя
мощь народной армии, или упоминая японцев, которых все ненавидели.
     И вновь Ми  Чонг вернулся в  дом  Мастера Синанджу и спросил разрешения
войти. И когда Ким Ир  Сен увидел, что  тот поклонился по старому обычаю, то
плюнул на пол.
     - Логово феодализма, - сказал он.
     - Свиньи и лошади гадят  и пускают слюни на пол.  Поэтому  их  держат в
хлеву, - сказал Мастер Синанджу.
     - Знаешь ли ты, старик, кто я? Я Ким Ир Сен.
     - А я Чиун.
     - Следи за своим языком, Чиун.
     - Я не плюю на пол. Ты, вероятно, научился этому от русских.
     -  Ты   бандит  и  прислужник  империалистов,   -   сказал  неосторожно
председатель, будучи очень рассержен.
     - Если бы ты не был вождем нашего народа на Севере, -  сказал Чиун, - я
бы умертвил тебя, как свинью к обеду. Однако я сдержусь и поспорю с тобой.
     - Разве может лакей спорить и рассуждать? - сказал председатель.  - Все
твои рассуждения льют воду на мельницу твоих белых хозяев. Я служу Корее.
     - Еще до того, как ты появился на свет, молодой человек, - сказал Чиун,
-  Синанджу существовала. Синанджу  пережила  вторжение  монголов, китайских
правителей, японских завоевателей, русских. Все они сгинули, а мы остались и
будем здесь после Ким Ир Сена. Но я говорю с тобой, ибо после стольких лет у
Кореи есть свой вождь. Это ты, хотя ты и из Пхеньяна.
     Услышав это, Сен сел. Но он  не поклонился,  не снял ботинки,  как того
требовал обычай. И Ми Чонг слушал с большим вниманием. Когда заговорил Чиун,
он понял, что все уладится, ибо Мастер был 
     -   Ты  пришел  сюда  искать  мудрости  у  Синанджу,  иначе   зачем  же
председателю приезжать в эту бедную деревню? - спросил Чиун.
     И Сен согласился.
     - Ты назвал меня лакеем, - сказал Чиун.
     И Сен согласился.
     - Но кто лакей? Разве это я отдал Корею русским? Разве  это я вступил в
союз с китайцами?  Разве  это я  поддерживаю арабов,  негров или даже белых,
лишь потому, что они признают одну и ту же форму правления?
     - Это наши  союзники, - сказал Сен. - Русские дают  нам оружие. Китайцы
дрались за нас с американцами.
     Чиун улыбнулся.
     -  Русские дали оружие,  потому  что они ненавидят американцев. Китайцы
дрались, потому что они ненавидят американцев. Нам  повезло, что те и другие
ненавидят друг друга, в противном случае  они бы сидели в Пхеньяне, а не ты.
Что  же  до арабов, негров  и белых,  то они очень далеко и не принадлежат к
желтой расе. Японцы алчны,  китайцы вороваты, русские - просто свиньи, а что
касается  корейцев,  живущих на Юге,  то они готовы  совокупляться с утками,
будь у тех отверстия пошире.
     При этих словах Сен захохотал.
     - У этого человека трезвый взгляд на вещи, - сказал он Ми Чонгу.  - Кто
виноват в том, что я назвал его лакеем? Кто меня дезинформировал?
     А Чиун опять заговорил:
     - Но мы должны с сочувствием относиться к нашим братьям на Юге, так как
они не виноваты. Такова их натура.
     Ми Чонг  ахнул,  ибо никто никогда  не  осмеливался  говорить  что-либо
хорошее о тех, кто жил за тридцать восьмой параллелью.
     - Я тоже так думаю. Они  не  могут не быть  тем, что они есть, - сказал
Сен.
     - И  Пхеньян не  самое лучшее из  мест. Там  портятся хорошие  люди,  -
сказал Чиун.
     - Я родился не там, а в Мангендэ, - сказал Сен.
     - Красивая деревня, - сказал Чиун.
     - Синанджу тоже красивая деревня, - сказал Сен.
     - А я из Пекома, - сказал Ми Чонг.
     - Но он поднялся над своим происхождением, - сказал Сен.
     - Некоторые из наших лучших друзей родились в Пекоме. Они далеко пошли,
- сказал Чиун.
     Теперь  Ким Ир  Сен был  доволен,  что  нашел  здесь человека  с добрым
сердцем и здравым умом. Но он был обеспокоен.
     - Я слышал, ты учишь искусству Синанджу белого. Американца.
     Чиун знал,  что это больная тема, так что он тщательно подбирал слова и
говорил медленно и осторожно:
     - В моей деревне, в моей семье я не нашел достойных. Только праздность,
лень и ложь. Мы должны это признать.
     Сен кивнул, ибо ему тоже были знакомы проблемы власти.
     - За свои труды я не получил никакой благодарности.
     Как знакомо было Сену и это!
     - Я столкнулся с вероотступничеством и отсутствием дисциплины.
     И Сен признал, что Мастер Синанджу это верно подметил.
     -  Сын  моего  брата  использовал  данное  ему  бесценное  искусство  в
корыстных целях.
     Как знакомо Сену такое предательство! Он мрачно посмотрел на Ми Чонга.
     - Он поступил, как житель Юга, - сказал Чиун.
     Сен   плюнул,   и  на  этот   раз  Чиун  кивнул  с  одобрением.  Момент
соответствовал.
     - И я искал другого ученика, чтобы искусство нашего рода не умерло.
     - Это мудро, - сказал Сен.
     - Я бы выбрал кого-нибудь  из нас. Но во всей деревне, на всем Севере я
не нашел никого с сердцем корейца. Тебя я тогда еще не знал.
     - Мне не повезло, - сказал Сен.
     - Я искал такое сердце, как у тебя. Или у меня.
     - Рад  за тебя,  - сказал  Сен, кладя  сильную руку  на  плечо  Мастера
Синанджу, поздравляя его.
     -  У одного человека с именно  таким сердцем случилось  несчастье.  При
рождении. Произошла катастрофа.
     Лицо Сена опечалилось.
     - Какое несчастье?
     - Он родился белым и американцем.
     Сен ужаснулся.
     - Каждое утро ему приходилось видеть в зеркале свои круглые глаза. Есть
только гамбургеры. Каждый день искать утешение в компании таких же.
     - И ты?..
     - Я нашел его и спас от американцев, от их образа мыслей,  дурных манер
и пагубных привычек.
     - Ты хорошо сделал, - сказал Сен.
     Но  подозрительный  Ми  Чонг  спросил,  как  Чиун  узнал,  что  в  этом
американском теле было корейское, а не американское сердце?
     -   Потому   что   он   хорошо   усвоил   мои  уроки  и   докажет  это,
продемонстрировав свое искусство, когда приедет в Синанджу поклониться своим
истокам.
     -  Как мы узнаем, что  он  не  просто американец,  которого  ты  научил
секретам Синанджу?
     - Американец? - засмеялся  Чиун.  - Ты  же  видел  американцев во время
великой войны  с Югом, ты видел их, когда  они  были тут  со своим кораблем?
Американец!
     - Некоторые американцы далеко не трусы, - сказал Ми Чонг.
     Но  Ким  Ир  Сену  так  понравились слова Мастера,  что  он  недовольно
посмотрел на Ми Чонга.
     - Конечно, у этого белого было сердце корейца, - сказал он.
     - Его зовут Римо, - сказал Чиун.
     Так случилось, что  в  тот же вечер  это имя  было  вновь  упомянуто  в
большом Доме  Народа в  Пхеньяне, и председатель вспомнил его. Ему доложили:
получено послание, что американец по имени Римо будет предан позорной смерти
в деревне Синанджу и что сделает это человек по имени Нуич.
     Послание и было от Нуича. Он выражал преданность Ким  Ир Сену и  народу
Корейской Народно-Демократической Республики.
     Письмо было подписано так: "Нуич, Мастер Синанджу".


ГЛАВА ДЕВЯТАЯ


     -  Леди,  я  хочу снять со счета миллион  долларов.  Не пересчитывайте,
давайте просто на вес.
     Линетт Бардвел подняла голову и улыбнулась Римо.
     - Привет, - сказала она. - Вспоминала о вас прошлой ночью.
     - Вас-то как раз мне и  не хватало  прошлой ночью,  - сказал Римо. - Но
ведь всегда есть следующая ночь... Ваш рабочий день уже кончился?
     Линетт взглянула на часы, висевшие прямо над головой Римо.
     - Осталось десять минут.
     - Пообедаем? Ваш муж не будет против?
     -  Думаю,  что  нет, - ответила Линетт.  - От него  нет ни  ответа,  ни
привета. Наверное, уехал куда-то.
     Римо ждал  у входа  в банк. Линетт вышла  из здания ровно через  десять
минут.
     - Поедем на моей машине? - спросила она.
     Римо  не возражал. В машине на  автостоянке  она  коснулась  губами его
щеки, случайно  облокотившись на больное  правое  плечо. Лицо  Римо исказила
гримаса боли.
     - Что случилось? Вы ушибли плечо?
     Римо кивнул.
     - Хотите - верьте,  хотите - нет, я споткнулся об ящик с баскетбольными
мячами.
     - Не верю.
     - Ну и ладно.
     Линетт вела машину, и на этот раз Римо  сам выбрал ресторан - еще более
невзрачный, чем накануне вечером, но в нем, судя по внешнему виду,  вроде бы
подавали  настоящий рис.  Ожидания  оправдались,  и  Римо  вместе  с  Линетт
принялся за еду.
     - Вы видели Уэтерби? - спросила она.
     - Да. Но он ничем не смог помочь.
     - Помочь  в чем? Мне ведь,  между прочим,  так  и  неизвестно, что  вас
интересует.
     -  Я пишу книгу о  восточных единоборствах. Ваш муж, Уэтерби  - все они
прошли  специальный  курс обучения,  нечто  особенное. Я  достаточно  знаю о
боевых единоборствах, чтобы в этом разобраться. Но все помалкивают. Кажется,
я натолкнулся  на  какой-то секрет,  новшество  в  системе  подготовки, и  я
добьюсь своего.
     - Хотела бы помочь вам, - сказала она, поддевая  на  вилку кусочек мяса
лангуста, - но это не мое дело.
     - А ваше какое?
     Лангуст бесследно исчез у нее во рту.
     - Мое дело любовь, а не борьба.
     За  бренди  Линетт  призналась,  что ее муж  никогда раньше не проводил
ночей вне дома.
     - Не вы ли его так напугали, а?
     - Разве я такой страшный?
     Римо медленно  ел  рис, сначала правой рукой,  а потом  и левой. Боль в
плечах все росла, и каждый раз, поднося вилку с рисом  ко рту, он чувствовал
такое жжение, что почти терял сознание. Если бы  только Чиун был в Штатах, а
не в Синанджу,  то  сумел  бы ему  помочь. Он  бы обязательно придумал,  как
заставить  руки Римо снова  действовать, снял бы боль и помог справиться  со
слабостью.
     А ведь  это  лишь  два  первых  удара. Теперь Римо был уверен, что  его
преследует  Нуич,  племянник  Чиуна,  домогающийся титула Мастера  Синанджу,
который поклялся убить Римо. Руки Римо уже были бесполезны. Что же дальше?
     В  конце концов еда не стоила  таких страданий, и Римо  уронил вилку на
стол. Он заметил, что машинально кивает головой в  ответ на слова Линетт, не
вслушиваясь в то,  что она говорит.  Вскоре  они  ехали  к  ней домой,  и он
услышал, как она предлагает ему отдохнуть в комнате для гостей наверху.
     Он чувствовал себя так плохо, что больше  не  спрашивал, не будет ли ее
муж возражать. Муж, дьявол  его  забери, был мертв, он повредил Римо руку, и
чем скорее он сгниет, тем лучше.
     Линетт помогла ему подняться наверх в большую спальню, и он позволил ей
раздеть его. Она делала  это  медленно, проводя пальцами по телу,  и уложила
его в  постель голым.  Она действовала умело  и осторожно, и Римо  удивился:
сегодня,  даже  после  выпивки,  она  контролировала  себя  куда лучше,  чем
накануне вечером.
     "Забавно,  забавно,  забавно,  - думал  Римо.  -  А  посмотрите,  какой
забавный, забавный, забавный Римо".
     Острая боль парализовала  верхнюю часть  его тела: она распространялась
волнами от  плеч  по рукам  до самых кончиков пальцев, пронизывала  ребра, а
малейший поворот головы приносил невыносимые страдания.
     "Искалеченный, изуродованный Римо. Все смотрите на искалеченного Римо".
     У него начались галлюцинации. Ему давно не приходилось испытывать боль,
настоящую  боль.   Для  обычного  человека  боль  является  предупреждением:
происходит что-то неладное и потому следует принять какие-то меры. Но Римо и
его тело были одним целым, единой сущностью, и ему не нужно было напоминать,
что с телом что-то не в порядке, то есть и  боль была не нужна. Он уже почти
не  помнил, что такое боль.  Да, он испытал  настоящую боль на электрическом
стуле. Им  не  удалось зажарить  его, только  чуть  подрумянить.  И это было
больно. Как  и сейчас.  А  за последние десять лет он почти не  вспоминал  о
боли.
     "Посмотрите,  посмотрите,  посмотрите,  какой забавный  Римо". Он терял
контроль над собой.
     "Смотри,  смотри,  Римо, на  прекрасную  леди в  дверях. Смотри  на  ее
прозрачный нейлоновый пен
     Посмотри на высокую колышащуюся белую грудь, на округлые очертания тела
в  свете, падающем  из  холла. Посмотри на длинные загорелые ноги. Посмотри,
как она улыбается тебе, Римо.
     Ты нравишься  прелестной  леди,  Римо.  Она  поможет  тебе. Римо  нужна
помощь".
     Он улыбнулся.
     Линетт склонилась над ним.
     - Я помогу вам, - сказала она.
     Римо все улыбался, боль мешала ему остановиться.
     - Помогите мне. Болят руки.
     - Где они болят, Римо? - спросила Линетт. - Здесь? - Она дотронулась до
размозженных мышц левого плеча.
     Римо застонал.
     - Или здесь?
     Она коснулась его правого плеча и тоже нажала. Римо вскрикнул.
     - Больно! Больно, - прохрипел он.
     - Тихо, тихо. Линетт поможет вам.
     Римо  приоткрыл глаза.  Высокая белокурая  женщина,  которую  он сделал
вдовой,  стояла возле  него,  она  плавным привычным  движением  сняла через
голову прозрачный пен
     Держа  его кончиками пальцев на вытянутых руках и не сводя с Римо глаз,
она уронила легкий, словно облако, нейлон на пол.
     Она придвинулась  ближе  к Римо, коснулась  пальцами его  щеки и шеи, а
затем стянула одеяло с его голого тела.
     "Нет, - хотел сказать он.  - Нет, никакого  секса. Мне плохо.  Никакого
секса".
     Но когда  пальцы Линетт Бардвел  запорхали  по его телу,  ему  пришло в
голову, что если сосредоточить мысли на чем-то другом,  а не  на  плечах, то
боль, может  быть, перестанет быть столь невыносимой. И он стал думать о той
же части  своего  тела,  что  и Линетт,  и не  заставил  себя  ждать. Линетт
улыбнулась, забралась на него и поглотила его.
     Она стояла  над  ним на коленях,  с улыбкой, обнажившей зубы,  которые,
похоже, были готовы укусить, в ее глазах появился хищный блеск, и она начала
ритмично двигаться, и это помогло, стало легче,  особенно если  самому  тоже
помогать ей, и он забыл о плечах  и  думал о себе  и Линетт и о том, чем они
занимались в данный момент.
     Он хотел протянуть к ней руки, дотронуться до нее, но не смог. Его руки
были прижаты  ее  коленями  к  постели,  но он  все же  мог слегка  шевелить
пальцами и поглаживать внутреннюю сторону ее бедер в особенно чувствительных
местах.
     Это заставило ее шире открыть глаза, и она задвигалась быстрее и резче,
а ему стало лучше  и  отвлекло от боли в плечах. Боль причинили те двое, что
пытались искалечить его перед тем, как убить, и следующий удар будет нанесен
в ногу, но сейчас это не важно.
     Линетт резко выпрямила спину, откинула  голову назад и расхохоталась, а
потом  взглянула на него, и Римо впервые встретился  с ее взглядом и  понял,
что он означает. И тут она рухнула на него, ударив кулаками в плечи Римо.
     Боль пронзила все тело,  и Римо закричал. Она еще раз с силой  надавила
кулаками на сгустки  боли в плечах Римо, снова  расхохоталась и приблизила к
нему свое лицо.
     Римо почувствовал слезы на своем лице. Слезы? Она плакала?  Нет, это он
плакал от боли.
     - Ты убил моего мужа, - сказала она.
     И это не был вопрос.
     - И ты убил Уэтерби, - сказала она и снова надавила на плечи.
     "Больно, больно. Как прекратить боль?"
     - Но  и они покалечили  тебя. А я продолжу. То,  что останется, получит
Нуич. В мешке!
     Нуич?  Она  знала.   Линетт  и  была  третьим  камикадзе.  Третий  удар
принадлежал ей. Догадывалась ли  она, что Нуич посылал и  ее на  смерть? Что
Римо должен убить и ее? Но не мог, не мог даже пошевелиться.
     - Ты знаешь Нуича? - выдохнул он.
     - Я  служу ему, - уточнила  она.  - Холи был просто дурак,  а Уэтерби -
животное. Но Нуич - настоящий мужчина. Он любит меня. Он  сказал, что тогда,
в Шотландии, мой удар был лучшим. Я была лучше всех.
     Она  продолжала  движение  нижней  части   тела,  используя   Римо  как
инструмент, приносящий ей удовольствие, а ему  - боль. Единственное, что ему
оставалось, - ласкать пальцами ее бедра.
     - Мистер Нуич - настоящий мужчина, - произнесла она.
     Он  заметил,  как смягчился ее голос,  а мышцы  ритмично  напрягались и
расслаблялись помимо ее воли.
     - Таким мог бы стать и ты. О-о-о!
     Она запрыгала на Римо, точно ковбой  на спине норовистой лошади. Он был
обездвижен, обессилен,  испытывал  страшную  боль в  плечах.  Она  судорожно
вскрикнула от удовлетворения:
     - О, Нуич, Нуич!  - А потом добавила: - Ты  тоже мог бы стать настоящим
мужчиной, если бы остался жить.
     Ее смуглое  влажное  тело  приподнялось,  и  он  почувствовал  огромное
облегчение, когда ее маленькие кулаки перестали давить на его горящие плечи,
и он смог открыть глаза. Она стояла у него в ногах на постели, гладя на него
сверху вниз. Затем она поджала левую ногу, точно фламинго,  быстро подтянула
к ней  правую  и с силой бросила  тело вниз,  нацелив  удар на пучок мышц на
передней  части его правого бедра.  Еще до удара Римо понял, какая  боль его
ожидала.  Последовал   Ему  казалось,  что все происходит в замедленном
темпе. Сначала было легкое прикосновение, потом - давление,  потом  -  боль,
когда тяжесть ее тела и умелый  удар  разорвали мышечные волокна его правого
бедра.
     - Сначала ты, - выкрикнула она, - а после тебя старик!
     Чисто рефлекторно,  подчиняясь инстинкту, зная, что это уже не поможет,
так  как  он  умирает,  Римо  развернул левую ногу  коленом  наружу,  собрал
последние силы  и  ударил  коленом Линетт Бардвел,  сидевшую  верхом на  его
правой ноге с сияющим торжеством лицом. Громко хрустнула ее височная кость.
     Улыбка сменилась гримасой боли,  и Римо понял:  до нее дошло, что Нуич,
который, как она считала, любит ее, не рассчитывал, что ей удастся выжить. А
дальше ей уже стало все равно, так как осколки височной кости вонзились ей в
мозг.  И  улыбка,  и  гримаса  боли погасли  на ее лице,  как на кинопленке,
ускоренно  воссоздающей рождение,  жизнь и  увядание цветка. Линетт упала на
грудь Римо и умерла.
     Он  чувствовал, как  теплая липкая  жидкость стекает  ему на грудь. Она
была теплой-теплой. Хорошо. Он хотел согреться, чтобы его не бил озноб. Боль
в плечах и правом бедре терзала его. Он закрыл глаза. Хорошо бы уснуть...
     И умереть - тоже неплохо, потому что тогда  наступит  вечное  тепло.  И
исчезнет боль.


ГЛАВА ДЕСЯТАЯ


     Римо проснулся.
     Он уснул, чтобы забыться, но все вернулось - боль в плечах и руках.
     И еще что-то произошло с его ногами.
     Их придавила какая-то тяжесть.  Он посмотрел вниз, но ничего не увидел.
Прямо перед  его лицом с широко  раскрытыми  глазами и открытым ртом  лежала
окровавленная голова Линетт Бардвел.
     Римо все вспомнил.
     - Привет, малышка, - сказал он. - Все изучаешь каратэ?
     Римо  осторожно  высвободил свою  левую ногу из-под тела и толкнул его.
Тело соскользнуло на пол с глухим стуком.
     Римо повернулся, спустил  ноги с кровати,  встал  и...  рухнул на серый
твидовый коврик, так как правая нога отказалась ему служить.
     Боль тут же вернулась,  как  бывает с зубом, успокаивающимся  ночью, но
начинающим ныть, как только наступает утро.
     Римо дополз до стены и с трудом поднялся, цепляясь за нее.  Стараясь не
беспокоить правую ногу, он дохромал  в ванную и, кое-как орудуя беспомощными
руками, сумел включить душ.
     Он вполз  под  струю  и  долго стоял, не  в состоянии  даже намылиться,
ожидая, пока вода смоет засохшую кровь Линетт Бардвел.
     Теплая вода чуть  смягчила боль,  и Римо смог собраться  с мыслями. Его
преследовал Нуич. Следующее нападение - и четвертый удар будет смертельным.
     Он вылез из-под  душа,  оставив воду включенной. Встал перед зеркалом в
ванной и посмотрел на себя.
     -  Ты еще слишком  молод, парень,  чтобы  умирать,  -  сказал он своему
отражению.
     На  лице  не видно  было страха,  только недоумение,  будто  его хозяин
пытался  что-то вспомнить. Лицо в зеркале  было похоже  на  лицо незнакомца,
чем-то  озадаченного.  Что-то крутилось у  него в мозгу, и он  никак не  мог
вспомнить, что именно. Что же?
     Римо натянул  брюки и поздравил себя, сумев надеть рубашку, так как, по
крайней мере, смог просунуть руки в рукава. О  том, чтобы надеть пуловер, не
было и речи.
     Что же это?
     Что-то, о чем упомянула Линетт...
     Что?
     Что?
     " Сначала ты, потом..."
     Сначала Римо, а потом? Что потом?
     "Сначала ты, потом..."
     И он вспомнил, слова вновь прозвучали у него в ушах: "...потом старик".
     Чиун!
     Римо заковылял к телефону.  Ему  удалось  зажать трубку  между  ухом  и
плечом,  и, благодаря Бога за кнопочный набор,  он набрал нужный код и номер
бесплатной линии.
     - Да? - послышался кислый голос.
     - Это Римо. Который час?
     - Два двенадцать, неурочное время для вас. Вы не помните, что...
     - Мне нужна помощь, я ранен.
     В санатории Фолкрофт Смит дернулся в кресле. За десять лет он не слышал
от Римо таких слов.
     - Ранен? Насколько серьезно?
     - Порваны мышцы. Я не могу вести машину. Пришлите за мной кого-нибудь.
     - Где вы находитесь?
     -  В доме Линетт  Бардвел. Город  Тенафлай,  штат Нью-Джерси. Вы  легко
отличите меня от хозяйки: я пока что жив.
     - Есть опасность утечки информации? - спросил Смит.
     - Точно, Смитти. Молодец, соображаете. Побеспокойтесь о секретности.
     - Хорошо, - ответил Смит ровным голосом. - В чем состоит опасность?
     -  Не знаю. - Римо вздохнул. Ему было больно  говорить, а теперь  еще и
телефон давил на плечо. - Если секретность операции  зависит  от меня, ищите
себе другую работу.
     - Оставайтесь на месте, Римо. Помощь придет.
     Смит вслушался - в голосе Римо не было ни намека на шутку или розыгрыш,
когда он сказал:
     - Поторопитесь.
     Смит  встал,  аккуратно  застегнул  пиджак  и вышел из кабинета. Сказал
секретарше,  что  его не  будет  до  конца дня -  чем  ее сильно изумил.  За
последние десять лет доктор Смит уезжал среди дня  только по пятницам, когда
приходил очень рано и работал без перерыва на ленч, так что набегало как раз
восемь часов, когда ему надо было ехать в гольф-клуб. И как однажды выяснила
секретарша, в гольф он играл сам с собой.
     На  вертолете,  принадлежавшем  санаторию,  он   долетел  до  аэропорта
Тетерборо в  Нью-Джерси, взял  на прокат "форд-мустанг", хотя  "фольксваген"
обошелся бы гораздо дешевле и освобождался  примерно через час, а Смит любил
эту машину за экономичность.
     Прибегнув к  помощи телефонной книги и  шофера  почтового грузовика, он
наконец  отыскал  дом  Бардвелов.  Смит остановил машину рядом  с коричневым
"фордом" и  пошел  к заднему входу, который вел на  кухню.  На стук никто не
ответил. Дверь была открыта.
     Он  вошел  в  кухню,  где   повсюду   были  пластмассовые  часы   цвета
пережаренной   яичницы,  керамические   подставки  для  ложек,   похожие  на
улыбающихся  младенцев, для  кофе,  сахара и муки,  напоминавшие  переросшие
жестянки из-под "колы". А затем направился в  комнату,  в  которой все  вещи
тоже что-то напоминали.
     Смит не склонен был философствовать и потому не  задумывался,  отчего в
жизненном  укладе  Америки многие вещи  представляли  собой имитацию чего-то
еще, и это  было странно,  так как лучше бы  предметам  первой необходимости
выглядеть привлекательно и без ненужных выкрутас.
     Худощавый  человек в  сером  костюме  тихо  прошел  по  первому  этажу,
внимательно  осматривая  комнаты,   кухню,  столовую,  ванную,   гостиную  с
телевизором, увешанную наградами  и дипломами за участие  в соревнованиях по
каратэ.
     Он нашел  Римо на втором этаже  на полу спальни,  около  кровати. Рядом
лежало тело  обнаженной блондинки, лицо и голова которой были покрыты коркой
запекшейся крови.
     Смит  быстро наклонился над  Римо  и сунул ему  руку под  рубашку.  Тот
скривился от боли. Смит смотрел на часы. Пятнадцать  секунд он  считал удары
сердца.  Их было двенадцать. Он умножил число на четыре. Значит,  пульс Римо
равняется сорока восьми ударам в минуту.
     Если  бы  такой  пульс  был  у  самого  Смита, он бегом бросился  бы  к
кардиологу. Но он читал медицинские отчеты о состоянии  здоровья сотрудников
КЮРЕ, как финансист читает сводки  с биржи, и знал, что для Римо такой пульс
был нормальным.
     - Римо, - произнес он.
     Тот медленно открыл глаза.
     - Вы можете идти? - спросил Смит. - Надо выбираться отсюда.
     - Привет,  Смитти, Следите  за  вашими скрепками  для  бумаг. Стоит вам
отвернуться, как их тут же разворуют.
     - Римо, постарайтесь встать.
     -  Встать.  Да,  надо  встать.  Нечего валяться,  будучи  на  службе  у
государства.
     Он опять закрыл глаза.
     Смит, осторожно обхватив Римо руками,  поднял его, удивившись, какой он
был легкий. Когда его  десять  лет назад  взяли  на службу, он  весил двести
фунтов, и  Смит знал,  что  потом  он  сбавил фунтов  сорок, но  так как это
происходило постепенно, то было незаметно.
     Отклоняясь  назад, чтобы не потерять равновесие  и не  уронить Римо, он
спустился  на  первый этаж. Каждый его шаг  вызывал у  Римо боль, от которой
веки его закрытых глаз вздрагивали.
     В кухне Смит  посадил Римо на  кресло у стола,  вышел на  улицу,  чтобы
завести мотор, и подъехал как можно ближе к двери кухни.
     Он оставил дверь в  машине  открытой  и вернулся в  кухню.  Римо открыл
глаза.
     - Привет, Смитти. Вы долго добирались сюда.
     - Да.
     -  Кажется, я звонил вам много часов назад, и вот вы здесь и совсем  не
торопитесь, а я чувствую себя паршиво.
     - Да, - сказал Смит.
     - Как я попал на кухню? - спросил Римо.
     - Наверное,  спустились по лестнице, - сказал Смит. - Точно так же, как
сейчас сами доберетесь до машины.
     - Я не могу идти, Смитти.
     - Тогда ползите. Думаете, я поволоку вас?
     - Конечно,  нет,  Смитти.  Это неквалифицированный  труд. Вы ходили  на
специальные курсы, чтобы стать таким снобом?
     - Я подожду в машине, пока вы перестанете себя жалеть, - холодно сказал
Смит. - Советую поторопиться.
     Смит ждал в машине, испытывая непривычное чувство тревоги. Ему хотелось
сказать Римо,  что  он беспокоится за него, но он не знал,  как это сделать.
Сказались годы подготовки, годы службы и работы  в этом странном  подпольном
мире государственной власти,  когда  человек, годами  бывший  твоим  другом,
однажды исчезал, испарялся, и никто  больше не вспоминал о нем, будто  его и
не существовало.
     Слишком долго привыкал он к этому и сейчас не мог преодолеть себя.
     Он видел,  как  Римо  вышел на маленькое  кухонное крыльцо.  Сначала он
попытался опереться  правой  рукой о  перила крыльца, но скривился  от боли.
Тогда, привалившись правым бедром  к  перилам, он спрыгнул на левой ноге  на
ступеньку вниз. Выровнялся и приготовился к следующему "шагу".
     Римо  допрыгал  до автомобиля и  ввалился внутрь. Смит  закрыл дверцу и
осторожно выехал задним ходом  на дорогу. Он  поехал на предельной скорости,
дозволенной  по  законам  штата   Нью-Джерси,  к  магистрали  номер  четыре,
направляясь к мосту Джорджа Вашингтона.
     Только когда они уже выехали на шоссе, он спросил Римо, что случилось.
     - Там, наверху в спальне, была девушка...
     - Я видел ее.
     - Да. Она изувечила мне правую ногу.
     - А руки?
     - Плечи, Смитти. Это сделали двое парней.
     - Но  как? -  спросил Смит.  -  Я всегда  считал,  что вы  в  состоянии
обезопасить себя от подобных инцидентов.
     - Это нападения самоубийц, - сказал Римо. - Кстати, мне кое-что нужно.
     - Да, Врач.
     - Нет, подводная лодка.
     - Что?
     - Подлодка. Я отправляюсь в Синанджу.
     - Зачем? Не забывайте, вам  поручено выяснить причину смерти одного  из
наших программистов.
     - Помните удары, нанесенные ему?
     - Да.
     - Я получил уже три таких удара. Четвертый ждет меня в Синанджу.
     - Не понимаю, - сказал Смит.
     И поскольку Римо сам  толком  не понимал, что к чему, да и не  сумел бы
объяснить, он ответил:
     -  Вам  и не  нужно. Но  Чиун  в опасности. И  мне  необходимо  быть  в
Синанджу.
     - Какая от вас польза? Вы не можете даже ходить.
     - Что-нибудь придумаю. Лучше быть с ним рядом.
     Смит вел автомобиль, как робот, и нельзя было понять, хороший  он шофер
или нет.
     Через несколько минут он сказал:
     - Извините, Римо, но вы не поедете. Я не могу позволить этого.
     - Я оплачу дорогу, Смитти.
     - Чиун - не  вы,  - пояснил Смит.  - Он кореец,  а не американец.  Если
правительство  Северной Кореи захватит  вас, будет международный скандал. Не
говоря уже о том, что возникнет угроза ликвидации нашей организации.
     -  А  что  вы  предпримете,  если "Нью-Йорк  таймс"  завтра  опубликует
документы,  где будут указаны  адреса, места, даты, сообщения об убийствах и
роли  правительства  в  этом?  Помните  то  дело  в  Майами?  А  заваруху  с
профсоюзами? Что тогда?
     - Это шантаж, - мрачно произнес Смит.
     - Типичная для КЮРЕ вещь.
     - Вымогательство!
     - Ваше любимое дело.
     - Неприкрытая угроза!
     - В том-то и дело, дорогуша.
     Смит  свернул с шоссе  к мотелю, стоявшему на  окраине Уайт-плейнз,  и,
достав  ключ, открыл  дверь номера, который организация  арендовала  круглый
год. Он помог Римо добраться до номера, находившегося в задней части здания,
невидимой с улицы, уложил его в постель и только  тогда ушел. Через двадцать
пять минут он вернулся в сопровождении человека в темном костюме с саквояжем
в руке.
     Доктор внимательно осмотрел Римо.
     Однако Римо не желал иметь с ним дело.
     - Я  не  нуждаюсь и его помощи, -  прошипел  он Смиту.  -  Только  Чиун
поставит меня на ноги.
     Доктор отозвал Смита в сторону.
     - Этого  человека  необходимо  госпитализировать, - тихо сказал  он.  -
Плечевые связки разорваны. Мышцы  правого бедра превращены  в  лохмотья.  Он
должен страшно мучиться. Откровенно говоря,  вы совершенно напрасно привезли
его  сюда.  Вы  должны  были вызвать  машину "скорой  помощи" прямо на место
аварии.
     Смит согласно кивал.
     - Подлатайте его, пожалуйста, как  сможете, пока я буду уговаривать его
лечь в больницу.
     Доктор кивнул.
     Невзирая на явное неодобрение Римо, врач наложил ему  на плечи повязку,
что ограничивало движения, но гарантировало, что разорванные мышцы срастутся
правильно. Он также  туго  перевязал ему правое бедро и,  наконец, извлек из
саквояжа шприц.
     - Я сделаю вам обезболивающий укол.
     Римо мотнул головой:
     - Нет.
     - Но ведь у вас невыносимая боль. А это облегчит ее.
     - Никаких уколов, - повторил  Римо. - Вспомните, Смитти, тот гамбургер,
из-за которого я попал в больницу. Никаких уколов и никаких лекарств.
     Смит посмотрел на врача и покачал головой.
     - Он справится с болью, до Не надо уколов.
     Смит проводил доктора до двери, поблагодарив за помощь.
     -  Не  стоит, - ответил  тот. Он приехал  сюда  весьма неохотно и  лишь
потому, что  его шеф намекнул, что в  случае отказа в  один  прекрасный день
могут возникнуть трудности с получением  лицензии на частную практику. Шефу,
в свою  очередь, намекнули, что у него не будет проблем с заинтересовавшейся
им налоговой инспекцией, если он пришлет доктора  в  мотель ровно  через три
минуты.
     Когда Смит вернулся, Римо сидел на постели.
     - О'кей, Смитти, где она?
     - Что?
     - Моя подводная лодка.
     - Не все сразу.
     -  Любому, кто может вызвать врача на  дом, не составит труда отправить
меня на подлодке в Северную Корею.
     И с этими словами Римо закрыл глаза.
     Скоро  он отправится в Синанджу. Он сделал все,  что  мог. Теперь  надо
предупредить  Чиуна  о покушении,  которое  готовит Нуич.  И лишь во  сне он
позволил  себе  вспомнить, что это ему нанесли  три первых  удара  камикадзе
Нуича  и  что, согласно  древнему  обычаю  Синанджу,  четвертый  удар  будет
смертельным.
     А потом наступит очередь Чиуна.


ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ


     Капитану  подлодки  "Дартер" Ли Энрайту Лихи все  представлялось  очень
забавным.  Тайком заплыть во  вражеские  воды,  высадить  старика, ровесника
Конфуция,  и  скрытно убраться восвояси.  И  что за тип  был  этот старикан!
Хотел, видите ли,  смотреть "мыльные оперы" и сердился, что на  подлодке нет
телевизора, показывающего "Пока Земля вертится".
     Капитану Лихи все  это представлялось забавным, настолько забавным, что
он  решил поделиться с приятелями в  баре офицерского клуба  в Минданао, где
находилась небольшая военно-морская база США, предназначенная для дозаправки
подводных лодок.
     Но не успел он дойти до самого  интересного - до "мыльных  опер", когда
его тронул за плечо младший оф
     -
     - В чем дело? - сердито спросил Лихи.
     - Вас к телефону,
     - Скажите, что я подойду через минуту.
     - Это из Вашингтона,
     Офицер говорил настойчиво.
     Момент  был  упущен   -   офицеры,  до   этого  внимательно  слушавшие,
отвлеклись, возобновив свои разговоры. "Черт возьми",  - подумал Лихи. Вслух
же  он  сказал,  что   опять  небось  придется  везти  какого-нибудь   деда,
помешанного на "мыльных операх". Но реплика не произвела ожидаемого эффекта,
и капитан Лихи отправился к телефону.
     Официальный  представитель военно-морского ведомства  сообщил, что  ему
вменяется в обязанность взять  на борт пассажира с секретными  инструкциями.
Лихи должен будет выполнять эти инструкции и хранить все в строжайшей тайне.
     Ему  было  приказано  немедленно  вернуться на  лодку  и ждать прибытия
пассажира.
     До крайности разозленный, сжав зубы, даже не допив  виски, капитан Лихи
вышел из бара  и  направился к  пирсу в  ста ярдах  от  клуба, где  "Дартер"
заправляли  топливом  и  готовили  к  рейсу.  Заправочные  шланги  уже  были
отсоединены, и "Дартер" был готов к отплытию.
     Капитан  Лихи  взошел по  трапу  на борт,  где  был  встречен вахтенным
офицером.
     - У нас на борту пассажир, - сказал тот.
     Лихи кивнул:
     - Еще один Чарли Чан?
     - Нет, сэр, на этот раз - американец.  Молодой. Мне кажется,  он ранен.
Ходит с палкой. Я зафиксировал в судовых документах его прибытие,
     - Хорошо, лейтенант.  Пойду  погляжу, что еще за птицу прислали нам, на
ночь глядя.
     Капитан Лихи через  люк спустился вниз  и постучал в дверь пассажирской
каюты.
     - Да?
     - Это капитан.
     - Что вам нужно?
     - Хочу поговорить с вами.
     - Ну, если настаиваете...
     Лихи открыл дверь и увидел, что новый пассажир лежит на койке в шортах.
Его плечи и правое бедро скрывали бинты. Около откидного письменного столика
стояла трость. Одежда пассажира валялась на полу.
     -  Только  не  говорите  мне,  что  вам  нужно  в   Раск,  в  Центр  по
реабилитации.
     Он улыбнулся собственной шутке, на которую пассажир не отреагировал.
     - Нет, мне нужно в Синанджу.
     Пассажир кивком головы указал на стол.
     - Обо всем сказано в инструкциях.
     Лихи  вскрыл  запечатанный  конверт  со штампом  "совершенно  секретно"
Инструкции  были те  же,  что  и  в  предыдущем  рейсе,  когда  переправляли
старика-корейца.
     - Ваш багаж на борту? - поинтересовался Лихи.
     - Я путешествую без багажа.
     - Это что-то новенькое.
     - И я не люблю "мыльные оперы", - заметил Римо.
     - Это тоже что-то новенькое.
     -  А  еще  новенькое в  том, что  я  не  люблю болтовню  и  предпочитаю
одиночество. В еде я неприхотлив, предпочитаю ничем не приправленный рис. Не
буду  жаловаться  и  на  спертый воздух, шум или  скуку. Главное  - поскорее
добраться до Синанджу.
     - И я того же мнения.
     - Всего хорошего, - сказал Римо. - Я устал.
     И капитан Лихи больше не видел и не слышал своего пассажира до тех пор,
пока  они не  вошли в Западно-Корейский залив. Тогда он снова зашел в каюту,
чтобы сообщить о всплытии.
     - Мне нужна надувная лодка и человек, который доставит меня на берег, -
сказал Римо. - Я не могу грести и плыть.
     - Понятно. А вам потребуется помощь на берегу?
     - Нет, - ответил Римо. - Меня встретят.
     - Сомневаюсь,  -  возразил  капитан. -  Мы  прибыли  раньше  расчетного
времени. И вам, возможно, придется долго ждать на берегу того,  кто,  как вы
рассчитываете, должен вас встречать.
     - Кто-нибудь там будет, - упрямо ответил Римо,  пытаясь большим пальцем
одной ноги нацепить на пятку другой туфлю из мягкой итальянской кожи.
     И  потому капитан Лихи не так  уж удивился, когда  лодка приблизилась к
берегу и он, глядя в перископ, увидел на прибрежном  песке старика-корейца в
ярко-красном парчовом  кимоно, устремившего  взор на "Дартер". Он  ходил  по
берегу взад-вперед, явно не замечая холода.
     - Ну, конечно, он здесь, - пробормотал Лихи. - Он здесь с тех  пор, как
мы его  тут  высадили. И этот второй псих тоже  собирается высадиться тут, и
оба будут ждать, пока я не привезу еще двоих, чтобы у них  была компания для
бриджа. Вся страна рехнулась!
     - Простите, не расслышал, сэр? - произнес старший помощник.
     - Всплывайте и готовьтесь к доставке груза на берег, - приказал Лихи. -
Пока он не надумал превратиться в чайник.
     - Есть,  сэр! - ответил офицер, но,  отойдя в  сторону,  пробормотал: -
Чайник? - и решил, что за капитаном Лихи надо приглядывать.


ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ


     -  Вот я и здесь... - сказал Римо, ковыляя по мелкой воде  к прибрежным
скалам.
     Позади двое матросов в резиновой лодке уже возвращались на корабль.
     Чиун шагнул к Римо, его лицо осветилось улыбкой.
     - Да, - сказал  он. - Здесь. Это - жемчужина  Востока. -  Он театрально
взмахнул руками: - Сияющий источник вселенской мудрости, Синанджу!
     Римо огляделся.  Слева  были  голые  скалы, справа -  еще более  голые,
безлюдные скалы. Холодные волны пенились у берега.
     - Ну и дыра! - сказал Римо.
     - Подожди, ты еще не видел наш рыбный сарай! - сказал Чиун.
     Опираясь на трость,  Римо захромал к  Чиуну. В его туфлях хлюпала вода,
но  он не чувствовал  холода.  Чиун прищурился, заметив вдруг  трость в руке
Римо.
     - Ай-и-и-и!
     Его левая рука  сверкнула в тусклом свете ноябрьского дня. Ребро ладони
ударило в трость. Дерево разлетелось, Римо едва успел перенести вес на левую
ногу, чтобы не упасть в воду. Он стоял,  сжав в правой  руке обломок трости,
другая половина качалась на волнах, собираясь уплыть в океан.
     - Черт возьми, Чиун! Мне без трости не обойтись.
     - Не знаю, чему тебя успели научить в Америке, пока меня не было, но ни
один  из учеников Мастера  Синанджу никогда не будет  пользоваться  тростью!
Люди увидят и скажут: "Смотрите, вот ученик Мастера Синанджу, такой молодой,
а ходит, опираясь на палку! Как глуп Мастер, он пытался научить этот бледный
кусок свиного уха". Они станут смеяться надо мной, а я такого  не  потерплю.
Что с тобой случилось? Зачем тебе трость?
     - Мне нанесли  три удара, папочка, - сказал Римо. - Разбили оба плеча и
правую ногу.
     Чиун  вгляделся в  лицо Римо, стараясь уяснить,  понимает  ли тот,  что
означают эти три удара. Плотно сжатые губы Римо подсказали: понимает.
     - Ладно, направимся в мой дворец,  - сказал Чиун, - и там позаботимся о
тебе. Идем.
     Он повернулся  и пошел  вдоль берега. Римо,  опираясь  на  левую ногу и
волоча правую, заковылял следом. Но он отставал, и расстояние между ними все
увеличивалось.
     Наконец,  Чиун остановился  и огляделся  по сторонам,  будто осматривая
свои  владения. Римо догнал  его. Чиун молча  продолжил  свой  путь,  только
медленнее,  так  что  Римо  мог  идти  рядом.  Ярдов  через   пятьдесят  они
остановились на небольшой возвышенности.
     - Вот,  -  сказал Чиун, показывая вдаль. - Новое помещение для разделки
рыбы.
     Римо увидел  лачугу, сколоченную из выловленных в море обломков досок и
бревен.  Крыша  была  покрыта  толем и покоилась  на  деревянных  столбиках.
Казалось, что взмах хвоста любой сардины-недоростка сметет жалкое сооружение
в море.
     - Ну и развалина, - сказал Римо.
     -  А-а-а, это тебе так кажется, а на самом деле  все  продумано. Жители
Синанджу построили этот  дом для работы, а  не для  показухи. Главное -  его
назначение. Пойдем, я покажу тебе. Хочешь посмотреть?
     - Папочка, - сказал Римо, - лучше пойдем к тебе.
     -  Ах,  да. Ты  американец до кончиков  ногтей.  Не  желаешь  поучиться
мудрости у  других. А если тебе когда-нибудь понадобится  знание о том,  как
устроено  здание для  разделки  рыбы?  Вдруг когда-нибудь ты  окажешься  без
работы? Ты скажешь  себе: "Ага, я знаю,  как устроено помещение для разделки
рыбы!" И может быть, тебе не  придется просить подаяния.  Но  нет, для этого
надо обладать даром видеть  будущее, чего  ты лишен. И обладать трудолюбием,
которого  у  тебя еще  меньше. Что ж,  транжирь  свое время, как беззаботный
кузнечик, которому зимой будет нечего есть.
     - Чиун, пожалуйста, пойдем к тебе, - попросил Римо, который еле  стоял,
превозмогая сильную боль.
     - Конечно, - сказал Чиун. - Меня не удивляет твоя лень. И это не дом, а
дворец!
     Он повернулся и пошел по  грязной песчаной дороге к скоплению домиков в
нескольких сотнях ярдов поодаль.
     Римо ковылял следом, стараясь не отставать.
     - По-моему, ты говорил мне, папочка, что каждый раз, когда ты входишь в
деревню, твой путь устилают лепестками цветов? - спросил Римо,  заметив, что
дорога, ведущая  к центру  деревни,  пуста  и  что  Чиун, несмотря  на  свое
величие, больше напоминал обычного старика, вышедшего погулять.
     - Я временно отменил эту церемонию, - произнес Чиун официальным тоном.
     - Почему?
     -  Потому,  что  ты американец и  можешь  это  неправильно понять. Люди
хотели соблюсти обычай и протестовали,  но,  в конце концов, мне  удалось их
убедить. А  мне не нужны лепестки цветов, как лишнее доказательство любви ко
мне жителей деревни.
     На  улице  они никого не встретили.  Машин тоже не было.  В  нескольких
лавках Римо видел людей, но никто не вышел приветствовать Чиуна.
     - Ты уверен, что это Синанджу? - спросил Римо.
     - Да. Почему ты спрашиваешь?
     -  Потому  что  деревня, которую кормил ты и веками кормила твоя семья,
могла бы оказать тебе побольше почтения.
     - Я временно отменил почести, - сказал Чиун. Римо заметил, что  его тон
стал не столько официальным, сколько извиняющимся. - Потому...
     - Потому, что я американец. Я знаю.
     - Верно, - сказал Чиун. - Но  помни, что  даже  если они и  не вышли на
улицу, то все равно люди все видят. Ты бы лучше шел прямо и не ставил меня в
неловкое  положение, а то  сейчас  похож  на  преждевременно  состарившегося
человека.
     - Я постараюсь, папочка, не осрамить тебя, - сказал Римо и усилием воли
заставил себя  идти, почти не хромая,  и  хотя каждое движение причиняло ему
невыносимую боль, он даже слегка размахивал руками в такт ходьбе.
     - Вот и дворец моих предков, - сказал Чиун.
     Римо посмотрел и  вспомнил дом,  который однажды  видел  в  Калифорнии,
построенный хозяином  из отходов,  битых  бутылок  и жестянок, пластмассы  и
старых покрышек, а также обломков ящиков.
     Дом   Чиуна   напомнил   Римо  тот   дом,  только  здесь  материал  был
поразнообразнее, среди  деревянных  лачуг дом  Чиуна выделялся тем, что  был
сделан  из  камня,  стекла,  стали, дерева,  гранита  и  раковин.  Это  было
одноэтажное низкое здание, напоминавшее американский фермерский домик, каким
он мог представиться в наркотическом дурмане.
     -  Это... это... тут действительно  есть,  на что посмотреть,  - сказал
Римо.
     - В  этом доме  мои предки  жили  веками, -  сказал Чиун. - Конечно,  я
перестроил его много  лет назад. Установил  ванну - неплохая идея, которую я
позаимствовал у вас на Западе. А также  устроил кухню с печью. Видишь, Римо,
я не против хороших идей.
     Римо был рад  услышать это, ибо хотел подать Чиуну  хорошую идею  - все
разломать и построить заново. Но решил промолчать.
     Чиун подвел  Римо к парадной двери, судя по всему, деревянной. Она была
сплошь покрыта раковинами  моллюсков, устриц  и мидий и напоминала  песчаный
пляж после отлива.
     Дверь была тяжелой, и Чиун с видимым усилием отворил ее.  Потом, словно
извиняясь, взглянул на Римо.
     - Знаю, знаю, - сказал Римо. - Ты отменил ритуал открытия дверей.
     - Как ты догадался?
     - Я же американец, - ответил Римо.
     Снаружи  дом казался  непрезентабельным, и потому он  не ожидал увидеть
внутри  то, что предстало его взгляду. Каждый квадратный сантиметр пола  был
чем-то заставлен: кувшины, вазы и  блюда, статуи  и  мечи,  маски и корзины,
груды   подушек  вместо  кресел,  низкие  лакированные  деревянные  столики,
разноцветные камни в стеклянных сосудах.
     Чиун суетился, демонстрируя свои богатства.
     - Ну, Римо, что ты об этом думаешь?
     - Не нахожу слов!
     - Я так и знал, - заметил Чиун. - Все это награды Мастера Синанджу.  От
правителей со всех концов света.  От Птолемея.  От шейхов тех многочисленных
стран, где добывают нефть,  от китайских императоров,  когда они вспоминали,
что надо платить по  счетам. От племен Индии. От  великих  когда-то  народов
черной Африки.
     - Кто  это дешево  от тебя  отделался, расплатившись этими  кувшинами с
разноцветными  камнями?  -  спросил Римо,  глядя  на  сосуд, стоявший в углу
комнаты, фута полтора высотой, наполненный тяжелыми камнями.
     - Какой ты все-таки американец! - сказал Чиун.
     - По-моему, кого-то из твоих предков здорово надули.
     - Этот кувшин был договорной платой.
     - Кувшин с камнями?!
     - Кувшин с неограненными алмазами.
     Римо пригляделся -  и точно: неотшлифованные алмазы, самый маленький из
которых был два дюйма в поперечнике.
     - Но я и не ждал, что ты поймешь, - сказал Чиун. - Для тебя, человека с
западным складом мышления, весь мир поделен пополам: на то, что  блестит,  и
то, что  не блестит. Для тебя - стекло. Для Мастера Синанджу - алмаз. Потому
что  мы не  гонимся  за  внешним блеском, а  зрим в  корень и видим истинную
ценность.
     - Как и в случае со мной? - спросил Римо.
     - Даже Мастера Синанджу  иногда  ошибаются. Неотшлифованный алмаз может
оказаться просто камнем.
     - Чиун, я хочу спросить тебя кое о чем.
     - Спрашивай о чем угодно.
     - Я хотел спросить... - И тут Римо почувствовал, что силы покидают его,
терпение достигло  предела, правая  нога стала  подгибаться,  волевой  порыв
иссяк и  в плечевых  суставах появилась  жгучая боль.  Он открыл рот,  но не
успел вымолвить ни слова и рухнул на пол.
     Он не помнил, как ударился об пол. Не помнил, как его подняли.
     Он помнил только, как пришел  в себя и  огляделся. Он лежал раздетый на
подушках  в небольшой освещенной солнцем комнате,  накрытый  тонкой шелковой
простыней.
     Чиун  стоял  рядом  и,  когда  Римо открыл  глаза,  склонился  к  нему.
Осторожно, но энергично он стал снимать бинты.
     - Повязки наложил доктор, - сказал Римо.
     - Твой  доктор - дурак. Мышцам не поможешь стягиванием. Покой - да,  но
ничего  сковывающего движения. Мы поставим  тебя  на  ноги скоро. Мы... - Но
голос его прервался, когда он, сняв бинты, увидел правое плечо Римо.
     - О, Римо! - только и сказал он с  болью в голосе. Молча снял повязку с
левого плеча и снова повторил: - О, Римо!
     - Удар по ноге еще лучше, - сказал Римо. - Ты сам увидишь.
     Он помолчал.
     - Чиун, откуда ты знал, что я приеду сюда?
     - То есть?
     - Когда ты прощался со Смитом, то сказал, что я приеду сюда.
     Чиун пожал плечами и стал снимать бинты с правого бедра Римо.
     - Об этом написано. Предначертано.
     - Где написано? - спросил Римо.
     - Где, где... На стене мужского туалета в  аэропорту Питтсбурга! -  зло
сказал Чиун. - В книгах Синанджу, естественно, - добавил он.
     - И что же там говорится?
     Чиун снял бинты. На этот раз он промолчал.
     - Плохо дело?
     - Я видел и хуже, - сказал Чиун. - Но не у оставшихся в живых...
     Он взял со столика, стоявшего у постели Римо, миску.
     - Выпей это.
     Приподняв голову,  Римо поднес  миску  к губам. Жидкость была  теплой и
почти безвкусной, лишь слегка солоноватой.
     - Ну и гадость! Что это?
     - Отвар водорослей, который тебе поможет.
     Чиун помог  Римо  опустить  голову  на  подушку.  Тот  чувствовал  себя
усталым.
     - Чиун?
     - Да, сын мой.
     - Ты знаешь, кто это сделал?
     - Да, сын мой сын, знаю.
     - Он скоро  будет здесь,  папочка, - сказал Римо. Веки  его  отяжелели.
Казалось, что говорил не он, а кто-то другой.
     - Я знаю, сын мой.
     - Он может напасть и на тебя, папочка.
     - Спи, Римо. Спи и выздоравливай.
     Римо  закрыл  глаза и  стал  медленно  проваливаться куда-то.  До  него
донесся голос Чиуна:
     - Спи и выздоравливай, сын мой...
     И последние слова:
     - Выздоравливай как можно скорее.


ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ


     И вот настал тот день, когда пришлось Мастеру Синанджу идти по деревне,
где ему когда-то все оказывали почет и уважение.
     Словно гири  были ноги его, и тяжело было у  него на сердце, потому что
знал  он,  насколько беспомощен и беззащитен его молодой ученик,  приехавший
из-за океана,  и  потому  что  знал он:  дьявольская,  злая  сила,  жаждущая
погибели его ученика, скоро появится среди скал Синанджу.
     И  Мастеру  Синанджу  некогда было  беседовать с глупцами. Когда на его
пути встречались  люди, желавшие  поговорить о его  молодом ученике,  о  его
ковыляющей  походке  и  немощи, присущей только старикам, Мастер нетерпеливо
прогонял  их с  дороги,  словно собака  гусей. Однако он  не  причинил вреда
никому из них,  ибо издавна, с возникновения письменности было известно, что
Мастер не должен и не может поднимать руку на жителя своей деревни.
     И именно по этой причине Мастер испытывал  столь сильную душевную боль.
Ибо тот, кто придет за жизнью  его молодого ученика, был из деревни Синанджу
и даже из  рода Мастера, и Мастер не ведал, как он сможет нарушить старинный
обет и убить того, кто заслужил смерть.
     И, бредя  одиноко  по дороге,  Мастер  думал,  что его  оскорбленный  и
беззащитный, словно младенец, ученик будет убит. И Чиун, Мастер Синанджу, не
сможет защитить его из-за данной им клятвы не поднимать руку на жителя своей
деревни.


ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ


     Председатель  Ким  Ир Сен  сидел за  простым деревянным  столом в своем
кабинете в здании Верховного народного собрания, когда вошел его секретарь.
     Это  был молодой капитан артиллерии. Вместо костюма из  грубого полотна
цвета  хаки, который обычно носили правительственные  чиновники, на нем была
военная  форма из габардина. Это было не  принято,  но Ким Ир Сен никогда не
делал ему замечаний, так как это был очень хороший секретарь.
     Коммунисты приходят и уходят. Военная форма тоже меняется. Даже почести
не вечны. Но хорошие секретари нужны всегда.
     Однажды,  много лет  назад,  когда  Ким  Ир  Сен  захватил власть,  его
обвинили  в  правом  уклонизме.   Но  он  объяснил  своим,  как  он  считал,
проникновенным  голосом,  что  все  революционеры  после  прихода  к  власти
становятся консерваторами.
     -  Радикализм хорош для революций,  - сказал он, - а консерватизм - это
как раз то, что выводит по утрам грузовики из гаража.
     Тогда он продемонстрировал свой неугасающий  революционный пыл,  бросив
оскорбителя в тюрьму на две недели. Когда того освободили, Ким Ир Сен вызвал
его к себе.
     Человек этот,  мелкий  провинциальный  чиновник,  стоял  перед Ким Иром
униженный и подавленный.
     - Теперь ты знаешь, что нельзя обо всем  судить по внешним признакам, -
произнес  Ки  -  Тебе  легко будет запомнить этот урок, потому  что  ты
остался жив. Другим повезло меньше.
     Поэтому  Ким  Ир Сен  оценивал своего  секретаря  в соответствии  с его
секретарскими  способностями, а не с точки  зрения внешних приличий. И точно
так  же Ким Ир Сен  собирался  оценить  человека,  которого секретарь ввел в
кабинет, не по росту, одежде или речам, а по внутреннему огню,  светившемуся
в его глазах и придававшему убедительность его словам.
     - Мое имя Нуич, - произнес человек, - и я пришел служить вам.
     -  Почему  мне так  повезло?  - спросил  Ким Ир и тут  же  понял, что у
человека по имени Нуич нет никакого чувства юмора.
     - Потому что только так я могу  вернуть себе наследственный титул моего
рода. Титул Мастера Синанджу.
     - Да, -  сказал Ким Ир  Сен,  - я  встречался с Мастером  Синанджу.  Он
симпатичный старый плут.
     - Это очень старый  человек, -  заметил Нуич. - Ему пора уже копаться в
своем огороде.
     - Какое мне до  этого дело?  -  спросил  Ким Ир Сен. - Мне наплевать на
жалкую шайку бандитов в заброшенной деревушке.
     Он умело выбирал слова и с удовольствием заметил гнев в глазах Нуича.
     -  Вы знаете,  председатель, что это  не  так, -  ответил Нуич.  -  Дом
Синанджу  испокон  веков  славился среди  правящих династий  мира. Теперь вы
должны решить, управлять ли Домом  Синанджу уроженцу  Запада...  американцу!
Таков в Кто будет новым  Мастером? Я или американец  - ставленник ЦРУ и
других шпионских организаций из Вашингтона?
     - И снова я спрашиваю: какое это имеет отношение ко мне?
     -  Ответ  вам  известен,  -  сказал  Нуич.  -  Во-первых,  наша  страна
превратится в посмешище, если переходящий из поколения в поколение  корейцев
Дом возглавит американец. Во-вторых, великие возможности  Дома  Синанджу вам
хорошо  известны.  Они должны  использоваться  в  ваших интересах, на  благо
вашего  правления. Пока что  дело обстоит иначе.  Могуществом  Дома Синанджу
воспользуются капиталисты с Уолл-стрит.  Вы  можете быть уверены, что завтра
или  послезавтра  могущество  Дома  не  обратится  против  вас?  По  желанию
Вашингтона, председатель, вы можете войти в историю, как жертва убийства. Но
это можно предотвратить.
     Ким Ир Сен долго обдумывал  ответ.  После встречи с Чиуном  между ними,
казалось, возникло нечто  вроде дружбы. Но старик признался, что работает на
Соединенные Штаты.  Этот  Нуич,  возможно,  прав... В  один прекрасный  день
оттуда придет приказ, и вскоре Ким Ир Сен будет мертв.
     С другой стороны, какие есть гарантии,  что Нуич окажется лучше? Ким Ир
Сен  внимательно  посмотрел  на Нуича.  Его кровное родство  со стариком  не
вызывало сомнений: те же черты, то же ощущение сжатой пружины, даже  сейчас,
когда он в непринужденной позе стоит перед Ким Ир Сеном.
     - Вы думаете о том, можно ли мне доверять?
     - Да.
     -  Вы  можете  доверять  мне  по одной  простой  причине.  Мною  движет
алчность. Лидерство в Доме Синанджу даст мне власть и богатство. Кроме того,
я  хочу, чтобы  наша страна приобрела большее влияние в  мире. И так  будет,
потому что на стороне Ким Ир Сена выступает Нуич, новый Мастер Синанджу.
     Ким Ир Сен опять надолго задумался, а потом ответил:
     - Я должен  подумать. А  пока ты можешь воспользоваться гостеприимством
моего дома.
     Уже почти  стемнело,  когда Чиун вернулся  домой. Римо  все  еще  спал.
Девушка-служанка в доме Чиуна стояла на коленях возле белого человека, время
от времени вытирая с его лба пот.
     - Иди, - сказал Чиун.
     Девушка выпрямилась и почтительно поклонилась Чиуну.
     - Он очень болен, Ма
     - Я знаю, дитя.
     - Он совсем обессилел. Белые люди всегда так слабы?
     Чиун грозно взглянул на нее, но понял,  что она не хотела  его обидеть.
Но даже она, его служанка, единственный преданный ему  человек в деревне, не
могла  скрыть  своего разочарования тем, что  Чиун  выбрал  своим преемником
белого человека.
     Чиун поборол раздражение и тихо сказал:
     - Многие слабы, дитя. Этот человек был сильным, сильнейшим среди людей,
пока его не настигли вероломные удары коварных приспешников  шакала, а шакал
слишком труслив, чтобы напасть самому.
     -  Какой  ужас,  Мастер!  -  сказала  девушка  с  горячей  искренностью
человека; которому очень хочется уверовать. - Встретить бы этого шакала.
     - Так и будет, дитя. Вы встретитесь, - сказал Чиун.
     Он  взглянул на Римо, как смотрят на летящие в даль облака. Затем мысли
его опять обратились к реальности, и он выслал девушку из комнаты.
     -  Поправляйся  быстрее,  Римо,  - произнес  он  чуть  слышно в  тишине
комнаты. - Поправляйся быстрее!
     Нуич не пытался покинуть комнату, которая была  отведена ему  во дворце
Ким Ир Сена. Его не тревожило, что у дверей,  как он знал, стояла охрана. Он
ждал ответа.
     В обеденное время в дверь постучали.
     Она открылась, прежде чем Нуич успел ответить.
     На пороге стоял Ким Ир Сей. Он  взглянул на Нуича, сидевшего на стуле и
смотревшего в окно в направлении Синанджу, и улыбнулся.
     - Завтра мы отправляемся в Синанджу, - сказал Сен, - дабы провозгласить
нового Мастера.
     - Вы сделали мудрый выбор, - сказал Нуич и тоже улыбнулся.


ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ


     Колонна прибыла в Синанджу вскоре после полудня.
     В  головной  машине  сидели  Ким  Ир Сен  и  Нуич, следом  шла машина с
губернатором  провинции и  Ми Чонгом,  советником  Сена. Партийные чиновники
рангом  пониже  ехали  в  других машинах,  собираясь искоренить американское
влияние на земле Синанджу, не смущаясь тем,  что они сидели  в "кадиллаках",
"линкольнах" и "крайслерах". Их  сопровождал эскорт  мотоциклистов:  шестеро
впереди, шестеро сзади и столько же по бокам.
     Кортеж  был  замечен более  чем за  милю  на мощеной  дороге, ведущей к
городу, который вырос  вокруг старой деревни Синанджу. Через несколько минут
новость  о том,  что  едет  председатель,  достигла  деревни.  А  еще  через
несколько мгновений об этом узнали в доме Чиуна.
     - Мастер, - обратилась внучка плотника к Чиуну, сидевшему  на коврике и
пристально смотревшему в окно на залив, - едет много людей.
     - Да?
     - С ними председатель и, как говорят, кто-то из вашего рода.
     Чиун медленно повернулся на коврике и взглянул на девушку.
     -  Знай, дитя, беда всегда  приходит по своей охоте и никогда по твоему
желанию. Но все же как быстро наступил день мрака!
     Он отвернулся, скрестил на груди руки и снова уставился на воды залива,
точно хотел увидеть островок земли, где еще светило солнце.
     - Что я должна делать. Мастер?
     - Ничего. Мы ничего не можем сделать, - послышался внезапно постаревший
и усталый голос Чиуна.
     Девушка   немного  подождала,   затем   медленно  вышла,   смущенная  и
недоумевающая, почему Мастер так горюет.
     Кортеж  автомашин  обогнул  город  Синанджу,  повернул  к  побережью  и
направился по проселочной дороге к центру старой деревни.
     Они остановились  на  площади. Нуич и  председатель вышли из машины. На
председателе был китель военного  образца, а Нуич облачился в черное кимоно.
По обычаям Синанджу на нем не было пояса. Его надевали лишь на показательных
встречах. Для смертельной  схватки  пояс  не нужен.  Эта традиция зародилась
четыреста лет назад,  когда два предка Чиуна схватились  за  право  обладать
титулом Мастера Синанджу. На одном из соперников был пояс. Пять минут спустя
он был задушен  этим же  поясом. С тех пор ни  один Мастер  не надевал пояс,
делая  исключение  лишь для тренировок и демонстрации своего  искусства. Для
настоящего боя - никогда.
     Нуич  огляделся вокруг.  Он  заметил, что  люди выглядывают в  окна, но
боятся показаться на улице, пока не узнают о цели приезда колонны машин.
     - Много лет  не ступал я на эту землю, - молвил Нуич. Со стороны залива
дул  сильный бриз, развевая его длинные  блестящие  черные волосы. Глаза его
превратились в узкие щелки, будто прорезанные ножом на гладкой желтой коже.
     Ким Ир Сен увидел в  этих глазах  вечную жажду крови, словно она всегда
таилась там, и он вновь подумал, не обернется ли вскоре это против него?
     Дом Чиуна стоял  в  конце улицы,  ярдах  в  тридцати  от площади.  Нуич
улыбнулся.
     - Пора, - сказал он.
     Не дожидаясь ответа, он пошел по песку  и пыли к дому Мастера Синанджу.
Ким Ир Сен остался стоять  у машины. Понимая,  что все взгляды устремлены на
него,  Нуич направился  прямо к двери дома Чиуна  и  ударил  в нее  кулаком.
Раковины на двери затрещали и посыпались на ступени.
     - Кто там? - послышался после небольшой паузы молодой женский голос.
     - Это я, Нуич. Из рода Мастера Синанджу. Я - новый Ма  Выгони  вон
жалкого американца и дряхлого предателя, выдавшего секреты нашего Дома.
     Наступила долгая пауза.
     Потом вновь раздался голос девушки:
     - Уходи! Дома никого нет.
     Нуич вновь постучал.
     - Тебе  не удастся спрятаться, старик, как и твоему белому приспешнику,
которого ты хотел поставить над жителями деревни. Выходи,  пока я не вытащил
тебя наружу за тощий загривок.
     Опять пауза.
     И снова раздался голос девушки:
     -  Никому не позволено входить  в  дом Мастера  Синанджу без разрешения
Мастера. Уходи прочь, бродяга.
     Нуич  постоял, обдумывая уловку  Чиуна. По традиции, Чиун ничего не мог
сделать Нуичу, так  как Мастер  Синанджу не  имел права  поднимать  руку  на
односельчанина. Но  запрет  терял  силу,  если Нуич  войдет в  дом Чиуна без
приглашения:  тогда   тот  мог  расправиться  с  ним,  как  с   обыкновенным
грабителем. Такая  перспектива Нуича  не устраивала. Как  выманить старика и
американца из дома?
     Он  быстро  направился  назад  к Ким Ир Сену. Нуич  придумал, что  надо
делать. Он поговорил с председателем, и Сен со свитой пошли следом за Нуичем
к дому.
     Нуич вновь постучал в дверь. И снова женский голос ответил:
     - Уходи.
     - Здесь председатель  Сен,  - сказал Нуич,  возвысив  голос,  чтобы  не
только Чиун, но и жители деревни слышали его.
     Опять пауза.
     Вновь раздался женский голос:
     - Скажи ему,  что он не туда попал. Ближайший публичный дом находится в
Пхеньяне.
     Нуич заговорил резко и решительно:
     -  Скажи  старику,  что  если он и белая империалистическая  свинья  не
выйдут,  то  председатель  прикажет взорвать дом,  превращенный  в шпионское
логово, где укрылся враг народа.
     Он повернулся и улыбнулся Сену.
     Еще одна пауза, на этот раз длинная.
     Наконец, женский голос сказал:
     - Иди на площадь. Там Мастер встретится с тобой.
     - Скажи ему, пусть поторопится, - приказал Нуич. - Нам некогда возиться
со старичками.
     Он повернулся и вместе с Ким Ир Сеном направился обратно к площади, где
остановился  в  ожидании  возле  "кадиллака" председателя. Жители  Синанджу,
наблюдавшие за  развитием  событий  из домов  и  лавок,  высыпали на  старый
деревянный  тротуар  и  приветствовали  председателя  и   Нуича   радостными
возгласами.
     Чиун  слышал ультимативное  требование  Нуича,  а теперь до  его  слуха
долетели приветственные восклицания, и он понял их  причину. Он посмотрел на
залив. После долгих лет его беззаветного служения вот чем кончается  вековая
традиция: Мастер  Синанджу в своей родной деревне унижен отпрыском своего же
рода, а жители приветствуют незваного гостя.
     Как славно  было бы  сделать  то, что следовало:  выйти  на  деревянную
площадь  и  превратить Нуича в кучу  мяса  и переломанных костей. Но вековая
традиция,   взрастившая  в  Чиуне  гордость,  воспитала  в  нем   и  чувство
ответственности.  Сейчас  он  опозорен  перец  жителями  деревни,  но  будет
опозорен и в собственных глазах, если поднимет руку на Нуича.
     Тот все понимал, и сознание неуязвимости развязало ему язык.
     Чиун знал: это Римо должен был принять вызов и уничтожить Нуича навеки.
Так было сказано в старинных книгах. Но Римо спал, его мышцы не действовали,
он был беспомощен, как младенец.
     И поскольку ни Римо, ни Чиун не могли сразиться с Нуичем, титул Мастера
Синанджу впервые с незапамятных времен должен был перейти к тому, кто не был
достоин носить его с честью и гордостью.
     Чиун встал  с  циновки,  вошел в большую  комнату и зажег свечу.  Затем
вынул из сундука длинную белую  одежду - одеяние невинности, а также  черное
боевое кимоно.  Он любовно погладил  его, а  потом убрал обратно. Он будет в
одежде белого цвета - цвета духовной и телесной чистоты.
     Чиун быстро  оделся  и встал  на колени  перед свечой,  дабы помолиться
предкам, сконцентрировавшись на сути школы Синанджу: выжить.
     И Чиун решился. Он отдаст титул Мастера,  выкупив тем самым жизнь Римо.
А когда-нибудь потом, когда Римо поправится, ему представится  шанс отобрать
титул.
     Это не принесет славы Чиуну. К тому времени о  нем останется память как
об отступнике,  первом Мастере,  добровольно отдавшем  свою  корону.  Но  по
крайней мере, сохранится возможность отобрать у Нуича титул. Хоть малое,  но
все же утешение.
     Он протянул руку с длинными ногтями и потушил пламя свечи, сжав  фитиль
между большим и  указательным пальцами. Плавно поднялся, так что его одеяние
не колыхнулось.
     - Мастер? - сказала девушка, появившись рядом с ним.
     - Да?
     - Вы идете?
     - Я Ма Я не могу спасаться бегством.
     - Но им нужны не вы! Они требуют американца. Отдайте его!
     - Дитя мое, - сказал Чиун, - он мой сын.
     Девушка покачала головой.
     - Он белый. Ма
     - Он мне роднее, чем  любой желтолицый  человек.  Меня роднит  с ним не
кровь, а сердце, ум и душа. Я не могу предать его.
     Чиун погладил девушку по щеке и вышел из дома.
     Тем  временем  на  площади  жители  деревни  собрались вокруг машины, у
которой  стояли  Нуич и председатель  Ким  Ир Сен.  Солдаты-мотоциклисты  не
позволяли подойти близко, но народ ясно выражал свое настроение криками.
     - Мастер слишком стар!
     - Он предал нас, выдав секреты белому человеку!
     - Нуич возродит былую славу Синанджу!
     Некоторые все же считали, что нужно сказать и  о том, что трудами Чиуна
жила деревня, что простым людям не всегда дано понять Мастера, что бедные не
голодали, и  стариков  не выгоняли из дома, и  не топили детей в  море - все
благодаря Чиуну. Но они молчали, так  как, судя  по всему, никто не хотел их
слушать. Каждый, похоже, старался погромче восславить Нуича, который  хмелел
от лести, стоя рядом с председателем.
     - Где же он? - спросил Ким Ир Сен.
     Ответа не последовало. Толпа смолкла, говор оборвался на полуслове. Все
повернулись к дому Чиуна.
     По   улице   медленно,  направляясь   к   машинам,   толпе   и   своему
ниспровергателю, шел Чиун. Лицо его было бесстрастно, ступал он медленно, но
легко, руки засунуты в широкие рукава традиционного белого одеяния.
     - Где американец? - крикнул кто-то.
     -  Мастер-изменник  все  еще защищает  пришельца  с Запада!  - раздался
другой голос.
     - Предатель! - завопил кто-то.
     А затем площадь принялась скандировать:
     - Предатель! Предатель! Предатель!
     В  глубине дома Чиуна  девушка-служанка слышала свист и крики. Ее глаза
наполнились  слезами.  Как  они  могли?!  Как  смели они  так  обращаться  с
Мастером? И в  конце концов она поняла. Они ненавидели не Мастера,  а белого
американца!  Все, что Мастер делает, -  он делает для белого американца. Это
несправедливо - губить жизнь Мастера из-за него.
     Американцу от судьбы не уйти! Она прошла в большую  комнату и вынула из
отделанных жемчугом ножей блестящий кинжал с длинным красивым лезвием.
     Держа его  за спиной, она вошла в комнату, где спал Римо. Глаза его все
еще были закрыты. Она встала на колени рядом со спящим, подняла глаза к небу
и вознесла молитву предкам, дабы они одобрили ее намерение.
     Она с ненавистью посмотрела на белого человека.
     "Подними нож и вонзи ему в сердце", - подсказывал ей внутренний голос.
     Белый человек открыл глаза и улыбнулся.
     - Привет, детка. Где Чиун? - спросил он.
     Она  взметнула нож над головой, чтобы вонзить его  в  сердце Римо... но
выронила его из рук и с плачем упала на грудь Римо.


ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ


     -  Где эта американская свинья? -  презрительно спросил  Нуич, глядя на
стоявшего в двух шагах Чиуна.
     Чиун пренебрег ответом и обратился к председателю:
     - Я вижу, ты сделал свой в
     Председатель пожал плечами.
     - Очень типично для пхеньянца,  - сказал Чиун. - Связаться  с продажной
свиньей!
     Один  из мотоциклистов  шагнул вперед  и поднял  пистолет  над головой,
чтобы ударить Чиуна. Чиун не пошевелился. Ким Ир Сен рявкнул:
     - Отставить!
     Солдат медленно опустил руку и, с ненавистью глядя на Чиуна, отошел.
     - Не сердись, - заметил Чиун. - Твой председатель  только что спас тебе
жизнь.
     - Довольно, - сказал Нуич. - Где Римо?
     - Отдыхает, - ответил Чиун.
     - Я вызвал его на бой. Он испугался?!
     - Трус! Трус! Предатель! Предатель, посвятивший в свои секреты труса, -
послышались выкрики в толпе.
     Чиун подождал, пока стихнет шум.
     - Кто  трус? - спросил он. - Раненый белый  человек? Или этот трусливый
заяц, который подослал к нему трех убийц?
     - Хватит, старик, - сказал Нуич.
     - Нет, погоди, - ответил  Чиун. - Ты  дурачишь  людей, внушая им, будто
ты,  Нуич,  очень  храбрый.  А  ты  рассказал им, что  произошло, когда ты в
последний раз  встречался с американцем?  В  музее,  где  выставлены мертвые
киты? Как он, точно ребенка, связал тебя твоим же поясом?
     Нуич вспыхнул:
     - Ему помогли. Он сделал это не один!
     - А ты рассказал им,  как пытался убить Мастера в  далекой стране,  где
добывают нефть? И как я бросил  тебя поджариваться на солнце, точно  морскую
звезду?
     - Ты слишком много болтаешь, старик, - злобно ответил Нуич. -  Я здесь,
чтобы  раз и навсегда  избавиться от американца.  И тогда я, а не  ты,  буду
Мастером Синанджу. Потому что ты предал свой  народ,  раскрыв секреты белому
человеку!
     - Предатель! Предатель! - снова послышались голоса.
     - Ты забыл легенду о ночном тигре Синанджу, - сказал Чиун. - О мертвеце
с бледным лицом,  который  придет из мира  теней  и которого  Мастер  научит
своему искусству, чтобы тот превратился в  ночного тигра и стал  бессмертен.
Ты забыл об этом?
     -  Это все детские сказочки, -  насмешливо ответил Нуич. -   сюда
твоего американца и посмотрим, кто бессмертен.
     - Где он? Белый человек... тащи его сюда! - Голоса слились в рев.
     И тогда Чиун тихо сказал Нуичу:
     -  Синанджу  будет  твоей, Нуич. Но  пусть Римо останется жить. Вот моя
цена.
     Громко, чтобы слышали все, Нуич ответил:
     -  Я  не  желаю  сговариваться  со  стариками и глупцами.  Римо  должен
умереть. А тебе пора к предкам!
     Толпа замерла.  В старые  времена  - еще до  того, как Мастера Синанджу
стали поддерживать  существование жителей деревни, - престарелых, больных, а
также голодных детей "отсылали к предкам": топили в холодных водах залива.
     Чиун пристально смотрел в глаза  Нуича. В них не было  ни капли жалости
или сострадания, ни проблеска человечности. Это был окончательный ответ.
     - Я сам отправлюсь к предкам, - сказал Чиун. - Но человек с белой кожей
должен жить.
     Его тихий голос взывал к милосердию Нуича.
     В ответ тот язвительно улыбнулся и сказал:
     -  Пока Римо жив, секреты Синанджу - не секреты. Он постиг наше древнее
искусство и должен умереть вместе с ним. Теперь же!
     - Сейчас же! - послышались крики. - Американец должен умереть!
     И тогда  над обезумевшей толпой  зазвенел голос.  И этот голос заставил
всех обратить взгляды  к дворцу Мастера. И замолчали  они, и увидели, что на
пыльной дороге стоит белый человек, одетый в черное кимоно без пояса.
     И  это  его  голос, подобно  колоколу, прозвучал  над  головами жителей
деревни, и с удивлением  воззрились  они  друг на друга, ибо  белый  человек
говорил на языке жителей деревни, и  его слова были словами этой страны и ее
древних обычаев, и означали они:
     - Я  -  Шива, Разрушитель!  Дестроер -  ниспровергатель миров.  Мертвый
ночной тигр, созданный Мастером Синанджу. Кто этот  пес, что дерзает бросить
мне вызов?!
     И толпа смолкла, охваченная ужасом.
     Когда раздался голос Римо, Чиун как раз смотрел на Нуича. Старик видел,
как расширились его глаза то ли от страха, то ли от удивления.
     Ким Ир Сен  выглядел не  только  изумленным, но и напуганным,  что было
простительно: он не принадлежал к Диму Синанджу.
     Чиун медленно обернулся. Неужели боги услышали его молитву и ниспослали
Римо чудесное исцеление?
     Но  надежда  покинула  Чиуна, когда он  увидел  Римо,  который стоял  с
трудом, опираясь всем  телом  на  здоровую левую  ногу, руки его  беспомощно
висели вдоль тела,  прижатые  к  бедрам, чтобы хоть как-то  облегчить боль в
плечах.
     Когда Чиун  подумал о той  боли, которую испытал Римо, одеваясь и шагая
по пыльной дороге  к деревенской площади, его сердце переполнилось любовью и
жалостью  к  нему,  потому  что  сейчас  Римо  лицом  к  лицу  столкнулся со
смертоносной жаждой мести Нуича.
     Нуич понял все.  Он  заметил  запястья,  неловко прижатые к  бедрам, он
увидел,  что единственная опора Римо  - это его  левая  нога. С безжалостной
усмешкой он отделился от толпы и направился к Римо.
     Римо  стоял  на месте. Его голова буквально раскалывалась от боли. Нуич
должен нанести четвертый удар в левую ногу Римо, изуродовать и убить его.
     Но  оставался  шанс, что Нуич проявит неосторожность. Если он  подойдет
слишком близко, то более массивному американцу, может  быть, удастся подмять
его  под  себя  и как-нибудь  нанести   Это было все,  на  что  он  мог
рассчитывать,  но  когда  он  увидел  глаза   Нуича,  то  понял,  что  этого
недостаточно.
     Поверх  головы Нуича Римо видел  стоявшего неподвижно  Чиуна,  его лицо
было печально.  Римо знал, что  сейчас мучило  Чиуна  - любовь к Римо, отказ
опозорить Дом, подняв руку на жителя деревни, даже если им был Нуич.
     Нуич остановился вне досягаемости для Римо.
     - Так ты еще жив... - сказал он.
     - начинай, пес, - ответил Римо.
     - Как угодно.
     Римо ждал, когда Нуич подойдет поближе и нанесет четвертый удар в левую
ногу.
     Но  Нуич, выбросив вперед  ногу,  носком  нанес удар в порванные  мышцы
правого  плеча Римо.  Тот вскрикнул  от боли, когда едва  поджившие  мускулы
снова порвались.
     Запястье соскользнуло с бедра. Тяжесть руки уже не вызывала такой боли,
как само плечо.
     Нуич медленно пошел вокруг Римо, словно тот  был неподвижным предметом.
Римо не мог даже обернуться, чтобы  увидеть  Он пришелся в левое плечо,
в пучок мышц. Римо опять закричал от боли, почувствовав, как рвутся мышечные
волокна.
     Но он все еще стоял на ногах.
     Нуич опять появился перед ним с искаженным ненавистью лицом.
     -  Так  это  ты  Шива?!  Ты,  белое  ничтожество,  как   и  все  белые,
развращенный, как и все американцы. А как  тебе понравится вот  это,  ночной
тигр? -  крикнул он  и  нанес  удар левой ногой по уже искалеченному правому
бедру Римо.
     Опять раздался крик.
     Римо упал лицом в  дорожную пыль.  Он чувствовал каждую частицу  своего
тела, пронизанную болью, и даже не пытался подняться, понимая,  что все  его
усилия окажутся бесполезными.
     Нуич смотрел на него сверху вниз.
     -  Выходит, четвертый удар пока и не  нужен, - злобно  усмехнулся он. -
Что ж, повременим. Жди и трепещи.
     Затем он повернулся к Чиуну и Ким Ир Сену.
     В толпе раздались одобрительные возгласы:
     -  Да  здравствует Нуич!  Да  здравствует новый  Мастер!  Поглядите  на
жалкого американца! - И жители деревни стали смеяться, указывая на Римо.
     Нуич  отошел в сторону. Римо остался лежать на улице, его рот был забит
пылью, к лицу прилипли комья грязи. Сначала он не мог понять почему, а потом
сообразил - от слез: он плакал.
     Но даже слезы причиняли ему боль.  И он лежал в надежде, что Нуич скоро
добьет его.
     Нуич стоял рядом с Чиуном и Ким Ир Сеном.
     -  Смотрите, вот он!  Лижет грязь  Синанджу. Чужак,  которому  один  из
старейших выдал  наши  тайны. Он  решил,  что белый  человек силен  и  
Взгляните на него! Вы и теперь считаете его сильным?
     Все  снова  посмотрели  на  Римо.  Кто-то  громко   засмеялся,   другие
подхватили, и  вскоре вся  деревня хохотала,  глядя  на Римо, лежавшего  без
движения, уткнувшись лицом в грязь.
     Нуич тоже хохотал, а когда смех стих, громко спросил:
     -  Что вы скажете о мудрости того, кто  выбрал белого  человека  за его
силу?  Говорю   вам:  Чиун  слишком    Слишком  стар,  чтобы  быть  вам
защитником. Слишком  стар, чтобы  быть Мастером  Синанджу. Слишком стар! Ему
остается только отправиться к предкам, как поступали в былые времена старые,
слабые и глупые люди.
     В толпе раздались голоса:
     - Отправляйся к предкам, Чиун! Нуич наш  новый Мастер! Отошлите старика
домой!
     Лежа  в придорожной  пыли,  Римо слышал эти  слова  и понимал,  что они
означают. Ему хотелось крикнуть: "Чиун, спасайся, эти люди не стоят и твоего
плевка!"  Но  он  не мог  вымолвить  ни слова. Римо слышал  не только голоса
толпы.  Он  услышал  и  другой голос,  который он  знал  много  лет,  голос,
научивший  его  мудрости.  Но сейчас он  звучал  совсем по-другому,  казался
старческим и усталым. Голос произнес:
     - Хорошо, я отправлюсь к предкам.
     Это был Чиун,  но голос  его не был  похож на прежний.  Истинный  голос
Чиуна  был совсем другим. Сильным  и решительным. Однажды, когда Римо умирал
от ожогов, он слышал голос Чиуна и запомнил его. Чиун тогда сказал:
     - Римо, я не позволю тебе умереть.  Я собираюсь причинить тебе боль, но
ты останешься жить, потому что ты обязан жить.
     И в  другой  раз, когда Римо  был отравлен, он  в забытьи слышал  голос
Чиуна
     - Живи, Римо, живи! Этому я тебя и учил: жить! Ты не можешь умереть, не
имеешь права стать слабым, не можешь состариться до тех пор, пока твой ум не
позволит тебе этого. Твой разум превосходит твою силу, он  более  могуч, чем
мускулы. Слушай, что тебе говорит твой разум, Римо. А он говорит - живи!
     Таков был  истинный  голос  Чиуна. А голос этого  старика  выносил себе
смертный приговор, и это не голос Чиуна. Так сказал себе Римо. Это был голос
самозванца, потому что  Чиун не смеет умирать, и  Римо обязан сказать ему об
этом.  Римо скажет ему "Чиун, ты  должен жить!" Но для этого  надо заставить
себя двигаться.
     Правая рука  Римо  была вытянута.  Превозмогая боль, он  заставил  себя
ощутить  кончиками   пальцев   пыль,   пошевелил   указательным   пальцем  и
почувствовал пыль и грязь, забившиеся под ноготь. "Смотри,  Чиун,  я жив,  -
думал  Римо, - жив, потому что мой разум приказывает мне жить. Я помню  твои
слова,  даже  если ты забыл их".  И  Римо  заставил себя шевельнуть  средним
пальцем.
     Его  левая  рука  лежала  под  головой.  Боль  обожгла  плечо,   словно
раскаленная  кочерга, когда он чуть  пошевелил рукой.  "Разве ты не  говорил
мне, Чиун,  что боль  - это  цена, которую нужно  платить, чтобы  остаться в
живых? Боль принадлежит живым. Только мертвые не испытывают боли".
     Римо снова  услышал торжествующий и громкий голос Нуича,  требовавшего,
чтобы Чиун  сейчас же отправился к морю, вошел бы в  воды залива и шел, пока
его голова не  скроется под водой  и  он  не окажется там, где находятся его
предки. Он услышал и голос Чиуна, тихий, печальный и слабый, голос человека,
понесшего огромную утрату. Он говорил, что не может уйти, пока не совершится
его примирение с предками.
     Римо  ощущал  боль  в правом бедре,  в  разорванных мышечных  волокнах.
Первый  раз  удар  по  этому месту  нанесла Линетт  Бардвел,  а  потом  Нуич
разбередил старую, слегка затянувшуюся рану.
     Римо  повращал  крепко зажмуренными глазами. Он  ощущал  свои  мускулы,
чувствовал, что  они существуют,  и, сжав губы, чтобы не  закричать от боли,
напряг их. Такой боли он еще не испытывал никогда. "Но, Чиун, разве боль  не
говорит о том, что я жив?"
     Теперь  он  услышал другой голос. Он был незнаком Римо и,  должно быть,
принадлежал корейскому чиновнику, стоявшему рядом с Чиуном  и Нуичем.  Голос
говорил, что у Чиуна остается еще несколько минут, прежде чем он  отправится
к предкам, а американца следует прикончить так, как предложит Нуич.  Но труп
его нужно будет переправить в американское посольство в знак протеста против
проникновения   шпионов   в    славную   Корейскую   Народно-Демократическую
Республику.
     Напрягая мышцы ноги от бедра до  икры, Римо  обнаружил, что левая  нога
еще  действует. А  кроме  того, работал главный  орган -  мозг.  Его ум  был
хозяином тела,  разум управлял плотью.  Римо облизнул губы, ощутив на  языке
грязь, и от этого разозлился на самого себя за падение, на Чиуна за отказ от
борьбы, на Нуича за то, что тот всегда стоял у него на дороге.
     Но больше всего он злился на себя.
     Он  перестал  прислушиваться к гулу  голосов, а заговорил сам с  собой,
беззвучно,  обращаясь к  своим собственным  мышцам,  которые  услышали  его,
потому что стали двигаться.
     Толпа утихла, слышалось только  невнятное  бормотание,  которое  покрыл
голос Нуича. Он обратился к Чиуну:
     - Старик, у тебя осталось пять минут.
     А  затем Римо услышал  другой голос и поразился, потому что это был его
собственный  голос.  Он  говорил  громко,  будто  не  чувствуя  боли.  И  он
поблагодарил свой разум, заставивший его тело двигаться.
     - Еще не время, пес!
     Раздался  крик толпы: жители деревни, обернувшись, увидели  стоящего на
ногах Римо. Его черное кимоно  было в  пыли. Но  он стоял, жители деревни не
верили своим  глазам. И  все  же он стоял,  улыбаясь и  пристально глядя  на
Нуича.
     Когда  Нуич обернулся и увидел  Римо, то  не  смог скрыть  удивления  и
ужаса, отразившихся  на его  лице. Он  стоял, оторопев,  рядом  с  Чиуном  и
председателем.  Римо,  у  которого  разрывалась  от боли каждая частичка его
тела, совершил единственное, на что был способен.
     Он рванулся вперед.
     Возможно, от неожиданности  Нуич не  сможет вовремя среагировать и Римо
сможет приблизиться, достать его  в  последнем  прыжке  и  подмять  под себя
прежде, чем снова упадет и тогда, возможно...
     И Римо рванулся вперед, его тело все больше и больше клонилось к земле,
и лишь стремление разума пока удерживало его от падения лицом вниз.
     Оставалось три ярда.
     Но Нуич снова владел  собой. Он готовился нанести Римо решающий  И
Римо видел это.  Когда до врага оставался всего ярд, он отклонил тело вправо
и,  в падении на больное  правое плечо, собрав остаток  сил, нанес  здоровой
левой ногой  удар в солнечное сплетение Нуича. Он почувствовал,  как большой
палец ноги  проникает в тело,  но не услышал хруста костей.  И понял, что не
попал в грудину. Он ранил Нуича,  но удар не был  смертельным. Это было все,
что смог Римо.  Лежа на земле,  он умоляюще смотрел  на Чиуна,  как бы прося
прощения. И тут раздался вопль,  и глаза Нуича вылезли из орбит,  и он хотел
схватиться за живот, но не смог и рухнул наземь.
     Нуич  ткнулся  лицом в  пыль и  остался  лежать  с  открытыми  глазами,
бессмысленно уставившимися в грязь,  словно в  ней был  высший  смысл. Смысл
жизни и смерти.
     Римо  пригляделся  и  понял, что  Нуич  мертв, но  не мог  понять,  что
произошло. Тут он потерял сознание, потому что ему было все равно.
     Он не слышал, как Чиун объявил, что храбрость Римо превзошла мастерство
Нуича, что тот умер не от  удара, а  от  страха и что  теперь жители деревни
поймут, наконец, что Мастер поступил мудро, остановив свой выбор на Римо.
     Римо  не  слышал, как жители деревни провозгласили  вечную  преданность
Чиуну  и восславили Римо, у которого оказалось сердце корейского льва в теле
белого человека.
     Он  не видел, как  жители деревни  поволокли тело Нуича к заливу, чтобы
бросить в воду на съедение крабам, и не слышал,  как  Чиун приказал солдатам
председателя осторожно  отнести Римо  в дом  Чиуна и как председатель обещал
больше  не   вмешиваться   в  дела   Синанджу  и  положить  конец  воровству
губернатора, забиравшего деньги, которые Чиун посылал в Синанджу.
     Когда его поднимали солдаты, Римо на мгновение пришел в  себя и услышал
голос   Чиуна,   снова   громкий   и  требовательный,   который  приказывал:
"Осторожно!" И перед  тем как глаза его вновь  закрылись, он успел заметить,
что ноготь указательного пальца левой руки Чиуна испачкан чем-то красным.
     Кроваво-красным.
     Это была кровь, совсем свежая.


ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ


     Когда Римо вновь открыл глаза, ему  показалось,  что в спальню набилась
вся деревня.
     Рядом  стоял Чиун, который настойчиво убеждал односельчан, что их никто
не обманывает:
     - Он только  снаружи американец. Внутри этого лучшего из  белых людей -
настоящий кореец, который еще не до конца показал себя.
     Римо  оглядел комнату, заполненную плосколицыми  деревенскими жителями,
которые только что  были готовы отправить на тот  свет не только Римо, но  и
Чиуна, кормившего их долгие годы, и произнес:
     - Я хочу кое-что вам сказать.
     Он вновь оглядел комнату, пока Чиун переводил его слова  на  корейский.
Присутствующие обратились во внимание.
     - Я - американец, - произнес Римо.
     Чиун перевел.
     - И горжусь этим, - продолжал Римо.
     Чиун добавил что-то по-корейски.
     -  В  следующий раз,  когда будете  рассуждать  о слабаках-американцах,
вспомните о том, что именно американец, белый американец победил боль.
     Чиун выпалил несколько слов.
     - А Нуич - не просто  кореец, а уроженец  Синанджу - как раз и оказался
трусом и заслужил смерть.
     Чиун буркнул еще что-то.
     -  И  все  вы   заслуживаете   того  же,  потому  что  вы  просто  стая
неблагодарных, кусающих руку дающего очернителей,  которых надо бы отправить
к праотцам на съедение рыбам. Если рыбы станут вас жрать.
     Чиун  сказал что-то  еще, и лица жителей  деревни расплылись в улыбках,
они захлопали в ладоши. Чиун выпроводил всех и остался вдвоем с Римо.
     -  Мне   кажется,   моя   речь   в   переводе  несколько   потеряла   в
выразительности, - заметил Римо.
     -  Я перевел  им  все твои грубости,  - ответил  Чиун. - Хотя, конечно,
пришлось кое-что изменить, чтобы точнее передать смысл твоих высказываний.
     - Например?
     -  Чтобы  им  было понятно, я сказал, что  ты  продемонстрировал сердце
корейца, а Нуич подпал под влияние  реакционного империализма. И что я бы не
выбрал себе в сыновья какого-нибудь слабака, тем более - белого... Ну, и так
далее. Все было переведено точно так, как ты говорил.
     В дверь  постучали. Чиун открыл.  На пороге  стоял председатель  Ким Ир
Сен.
     - А, вы проснулись, - сказал он Римо по-английски со слащавым восточным
акцентом.
     - Да. Хорошо, что вы говорите по-английски, - ответил Римо.
     - Почему?
     -  Потому что  нам нужно  поговорить, а  я  не  хочу,  чтобы  мои слова
переводил Чиун.
     - Он еще очень слаб, - вмешался Чиун. - Может быть, в другой раз?
     -  Нет,  именно  сейчас, -  возразил Римо. - Пхеньян - город  продажных
женщин... - начал он.
     - Нам это  известно, - ответил Ким Ир  Сен.  - Если вам хочется увидеть
добродетельный город, то поезжайте в Мангендэ, на мою родину.  Это достойное
место.
     - Если там люди похожи на местных,  - заметил Римо, - значит, они такая
же дрянь!
     -  Люди  везде  одинаковы, - сказал Ким - Даже  в Синанджу. Да и в
Америке, я полагаю.
     Чиун  кивнул.  Римо  окончательно  разозлился, сообразив, что  никак не
получается оскорбить Сена.
     - Я  был  во  Вьетнаме, -  заявил наконец Римо. - И  перебил  множество
вьетнамцев!
     - Недостаточно много, - заметил Ки - Вьетнамцы - как птичий помет.
Насколько я понимаю, Ханой  ничуть не лучше  Сайгона.  Удивительно,  как эти
катышки помета вообще отличают друг друга.
     - Я бы вообще  стер  с  лица земли  весь  вьетнамский  коммунистический
сброд, - сказал Римо.
     Ким Ир Сен пожал плечами.
     - Что  ж, неплохая идея. Вьетнам -  единственная известная  мне страна,
где  во время войны  население увеличивалось. Надеюсь,  вы  не имели  дела с
какой-нибудь вьетнамкой? Они все заразные, знаете ли.
     - О, черт! - сказал Римо, отвернулся и стал смотреть в окно на  бледное
холодное корейское небо.
     - Я отбываю, - услышал он слова Ким Ир Сена.
     -  Сделайте так, чтобы  деньги Синанджу больше не присваивались  вашими
вороватыми чиновниками, - сказал Чиун.
     - Да. Я лично прослежу за этим.
     Чиун кивнул  и  проводил председателя  до  двери, где обратился к  нему
театральным шепотом:
     - Не расстраивайтесь из-за его слов. В душе он кореец.
     - Я знаю, - сказал Ким Ир Сен.
     Чиун закрыл дверь.
     - Ну? - спросил Римо.
     - Что "ну"?
     - По-моему, тебе есть что сказать. Говори.
     -  Я рад,  что ты поднял этот  вопрос, Римо,  Ты нанес  Нуичу неудачный
удар, на дюйм ниже, чем надо.  Раньше я бы  простил тебе такую  небрежность,
так   как   твое  извращенное  американское   восприятие  обрекало  тебя  на
небрежность  и халтуру.  Но  теперь  я  не  могу простить  этого.  Когда  ты
поправишься, придется отработать этот  К счастью, жители деревни знали,
что ты ранен, поэтому они были к тебе снисходительны. Ты не опозорил Дом, но
мы должны быть уверены, что этого не произойдет и в будущем.
     - Это все, что ты собирался мне сказать?
     - А что еще?
     - Почему твой ноготь был в крови?
     - Мой ноготь?
     - Да. Ноготь указательного пальца левой руки.
     - Тебе это померещилось в бреду, - сказал Чиун.
     - Ты прикончил Нуича, разве нет?
     - Римо, как ты можешь говорить такое! Ты же  знаешь, что Мастер никогда
не  поднимет  руку на  жителя  деревни. А  я Ма Ну,  может быть, на  те
несколько секунд, когда  Нуич провозгласил себя Мастером, я таковым  не был,
но...
     -  Не рассказывай  мне  сказок,  - перебил  Римо. - Ты  был Мастером  и
остаешься Мастером, и если ты пырнул Нуича, то не имел права.
     - Если я что-то сделал  не так, то отвечу перед своими предками. Но все
это день  вчерашний и день  сегодняшний. Поговорим  о завтрашнем дне. О  том
дне, когда ты, Римо, станешь Мастером Синанджу.
     Чиун широко раскинул руки, словно стремясь охватить комнату со всеми ее
вазами, кувшинами и прочей утварью.
     - Только представь, Римо, когда-нибудь все это будет твоим!
     - Верни обратно Нуича, - сказал Римо, и впервые за  много дней  смех не
вызвал у него боли.