Александр Петрович Луговской.
ДОЖДИ ЗЕМЛИ
Рассказ Сочетание. Щемяще-невероятное. Из вырисовывающейся во мраке громады музея, повисшей в осязаемых лучах прожекторов и струях дождя, доносится чистый и печальный голос скрипки. Говорят, что скрипка рыдает. Эта скрипка звала, звала кого-то дождем. Дождем безысходной печали. Скамейка. Старинная деревянная скамья, окруженная мокрыми взъерошенными кустами сирени. Как называется этот дождь? Может, это дождь разлуки? Или вдохновения? Или чистой и светлой грусти? Дождь располагает к ней... Дождь. Скрипка. Музей. "Почему музей? Так давно..." На края картины со всех сторон надвигается красный лениво клубящийся туман. Все пропадает в нем. Остаются лишь удары капель о кровлю. Лавина ударов. Голос скрипки тонет в ней. "Это была Земля. Я бредил Землей. И музей. Музей на планете-музее. Какая сильная боль..." Пилот с трудом поднял налитые тяжелым металлом веки. "Как броневые щиты". Движение, такое малое, далось нечеловеческим усилием. "Я бредил Землей". А за этой мыслью - другая, еще не осознанная во всей ее простоте, конкретная, как удар молотка: "Все. Конец". Превозмогая бред, Пилот напрягся. До изнеможения. Попытался открыть глаза. Сквозь мутно-красную пелену проступали очертания искореженных останков пульта и торчащая из них круглая, полуметровой толщины штанга. "Броня и пульт - словно шляпная картонка с ломом",- свинцовые листы век снова упали на глаза. "Пробит низ грудной клетки и живот, - равнодушно шевельнулась мысль,- скафандр, вспенив герметик, сумел организовать лишь локальную блокаду вокруг инородного тела... Не могу даже шевельнуть рукой, чтобы прекратить все это,--в глазах Пилота запрыгали тысячи черных арлекинов.- Только бы не сойти с ума. Нельзя мне..." Арлекины наконец растаяли, и человек, распятый в пилотском кресле, уже не испытывал никаких чувств, кроме боли. Он удивлялся тому, что еще жив. Жив при раздавленных внутренностях и раскрошенном позвоночнике. Боль становилась нестерпимой и, одерживая верх над всеми остальными чувствами, овладела сознанием. Вновь начинался бред. Бред как спасение. И вновь мелодия дождя. Дождя как символа. Символа чего? Он любил дожди в городах. В незнакомых, тихих и древних городах Земли. Теплый, освещаемый старинным торшером уютный номер в гостинице, с окном, почему-то всегда выходящим на вечерний проспект. (Просто всегда так было?) Кровать, деревянный стол и бессмысленный телефон, по которому никто никогда не позвонит. Разве какой-нибудь мальчишка, надеющийся на случайное знакомство. А внизу, за окном,- троллейбусы, блестя влажными боками, развозят последних пассажиров. Прохожие, идущие одиноко и группами. Почти каждый несет над собой лакированную медузу зонта. Манящий неземной грустью свет фонарей, и его отражение в черной реке мокрого асфальта... И вечер. Ты никому не знаком и не нужен в этом городе. Щемящее, до сладкой дурноты милое чувство непридуманного одиночества. Города-музеи Земли. Он любил отдыхать там в межполетье. Один. Любил настолько, насколько не любил прагматизм и модерн Системы. Именно там, на Земле, были такие города, которые он называл городами отчуждения, городами-аквариумами, ибо часто возникало чувство, будто за ближайшими айсбергами домов его мир кончался. Словно за ними стояли толстые, прозрачно-зеленые стены аквариумного стекла, которые отделяли этот вечерний город, его, может быть, придуманный мир от вселенной, от всего суетного, делового. Он... "Но почему в третьем лице? Где, когда, с кем это было? Это далекое близкое... Со мной". Он осторожно вздохнул, и снова все его тело, каждый уголок сознания наполнились густой аморфной болью. Усилием воли, долго, несколько веков, Пилот поднимал веки. "Усилие раба". На одном из осколков стеклянной коробки, бывшем жилище своего друга муравья Кларнета, увидел его труп, замороженный пустотой. "Эк тебя, малыш". И который уже раз уловил в наушниках ритмичное пощелкиванье. Как дождь по кровле. "Это опять они. Зачем они выводят меня из беспамятства? Почему нельзя умереть спокойно? Да что им еще от меня нужно!" Силы оставили его. Веки, тяжелые, как ножи гильотины, упали, закрыв глазам безотрадную картину катастрофы. Однако спасительный бред не приходил. Щелчки в наушниках сменились ровным успокаивающим фоном. Тихий женский голос, очень знакомый, но ставший ненужным за эти века агонии, снова стал вызывать его: - Пилот! Пилот! Отвечайте! Ну отвечайте же! Пилот, не молчите...- голос всхлипнул. "Показалось. Где же я его слышал?" - Мы исследовали ситуацию: при выполнении маневра выхода из зоны задания Мозг не отключил генератор абсолютного вакуума. При переходе в надпростраиство основание опорной штанги растворилось в нуль-зоне. В результате штанга пробила защиту. Пилот! Пилот! Вы слышите нас? Отвечайте! ....Мы принимаем меры к оказанию помощи... "К оказанию помощи трупу", - невесело подумалось человеку. Пультовый хронометр, уцелевший, словно в насмешку, на краю разорванной панели, показывал, что с момента катастрофы прошло тридцать девять минут автономного времени. "Интересно, как они стимулируют жизнь в том, что от меня осталось?" - подумал Пилот, проваливаясь в беспамятство. Полу бред-полувоспоминания. "Звездный Поиск" нашел чужой маяк. Корабль, автомат-исследователь, выявил параметры его работы и заменил находку на аналогичный маяк Системы. Оригинал же был доставлен на Базовую Станцию. Так было получено первое прямое подтверждение существования иного разума. Человечество ликовало. Каждый день сотнями рождались и умирали проекты и прожекты по переустройству мира, по созданию Великого Кольца, собирались многочисленные форумы седовласых ученых и юных друзей контакта. Лишь одна организация не принимала участия в преждевременном торжестве - "Звездный Поиск". Она без лишних реклам и шума мобилизовала лучших пилотовразведчиков на поиски владельцев маяка... Менялись корабли. Менялись люди на них. Лишь спустя четыре года ему, пилоту "Поиска-116", повезло. Совершенно случайно,, выходя из пульсации, корабль пробил пространство в непосредственной близости от "паутины". Это было явно искусственное сооружение в виде гигантской сетки. Размеры его по примерной оценке корабельного мозга приближались к окружности, очерчиваемой орбитой Урана. Первый контакт. Древние фантастические романы: и сегодняшние инструктивные разработки, которые должен знать наизусть каждый пилот-разведчик, - ни то, ни другое не сбылось и не понадобилось. Просто через тричетыре минуты после выхода из пульсации и обнаружения "паутины" он уснул. Уснул в пилотском кресле. А когда проснулся - уже знал, что это Они, знал их язык и даже знал, что эта "паутина" -"простейшее" приспособление для структурной перестройки окрестных планетных систем. Знал, что их технологической цивилизации почти девять тысяч лет. И понимал, что по уровню развития ИНЫЕ (Пилот не нашел лучшего названия) ушли далеко вперед, по сравнению с Системой. Он видел на пульте контрольные огни компьютеров. И огни эти говорили ему, что контейнеры памяти наполнены новым знанием. Знанием ИНЫХ. Корабельный мозг дисплеем показывал, что с его матриц снята копия, которая даст ИНЫМ знания о Системе. Пилот испугался обыденности контакта. Обыденности его окончания. Собственно, все самое главное сделано, но что-то держало его здесь. Интуиция подсказывала, что это не все. Что-то оставалось. В объемных картинах, передаваемых ИНЫМИ, была почти невидимая надломленность. Может быть, траур?.. А Пилот доверял интуиции. У них были хорошие отношения. Однажды к нему вошел один из них. (До планет, которые они населяли, было около восьми световых минут. И Пилота всегда удивляло, что они входили в рубку из кольцевого коридора, словно жили здесь, на корабле.) Вошедший, старец по виду - именно старец, а не старнк,- долго стоял в дверях, печально и пристально глядя на Пилота. Так продолжалось не меньше пяти минут. Только тогда старец опустил глаза и медленно поклонился. Чужой мир прощался с человеком. Но человек понял уже, что этому миру, мудрому и могучему, нужна помощь. И он остановил старика. Просто, по-земному, взяв за Руку. Разговор. Очень долгий, на языке многих миров, которому он научился у них. Язык, всегда мажорный и искрящийся, стал языком печали. Они, сильные, просили о помощи. О помощи, правда, такого рода, которую мог оказать в середине двадцатого столетия абориген Центральной Африки летчику, совершившему вынужденную посадку: "Эй, приятель, проверни винт!" Электронный мозг не поможет там, где нужна кувалда. Пилоту надо было стать инструментом этого мира. Вопроса "да" или "нет" не существовало. Пилот знал о неизбежных потерях в технике и большом риске. Однако отказаться не мог. Отказ нес смерть этому кусочку Галактики, смерть в виде излучения, разрушающего атомы газов. Он был настоящий Пилот и не любил лишних разговоров. Характер. Подготовился, стартовал. Далее - привычный, как будни, марш к цели. И вот прошло сорок минут после выполнения работы. Сейчас человек точно знал, что все было сделано правильно. Что операция прошла удачно. Что их мир будет жить, Что контейнеры с информацией вскоре прорвут пространство в районе Центральной базовой Станции. Знал даже, что ему, может быть, поставят памятник в Аллее космонавтов. Но все это никак не влияло на его желание. Ему сейчас хотелось лишь одного - умереть. Смерть--избавление. Он работяга. Не герой. И он сделал свою работу. Лишь четыре сантиметра разделяют неповрежденную руку и красную кнопку разгерметизации скафандра. "Я буду преодолевать их всю жизнь", - подумалось ему в уже наступающем бреду. Дождь?.. Нет, ливень. Мистерия непогоды. Ливень и темнота. Всеохватная, как этот дождь. Два сиротливых фонаря, освещающих пространство, ограниченное осязаемой тьмой: постройки и деревянный настил пристани. И все равно в этом непроницаемом дожде, во мраке чувствуется мощное движение реки. Что несет она? Все промокло. Насквозь. От старости до рождения. И эти доски, и фонари, и даже вода в реке. Промок весь мир. Взлелеянная дождем грусть. И ожидание. Ожидание чего-то светлого, желанного. Мечты?.. Чего-то, что должно произойти неизбежно. Захватившее настолько, что праздник непогоды становится личным. Праздник? Да? Ожидание-праздник? Теплоход возник сразу - из дождя и темноты прямо у причала. Как всегда бывает ночью, осенью. Трап. Соединяющая деревянная ниточка. И цепочка пассажиров. Насквозь промокшие встречающие бросаются навстречу тем, кого ждали, и, продираясь сквозь струи дождя, спешат в здание вокзала. Выходят последние. Неужели не сбылось?.. Нет. В освещенном прямоугольнике выхода появляется маленький беззащитный силуэт. Она. Осторожные, как над пропастью, шаги по трапу. Глаза еще не привыкли к темноте - проходит мимо. - Эльф... - Это ты... Ты здесь... - голос, знакомый, кажется, с детства: радость, удивление и колокольчики. - ...Нет, это невозможно. Да! Я знала, что ты... мы увидимся. Но слушай, ведь так не бывает... Все ушли. Лишь двое мокнут в этом праздничном ливне. Праздник лишь для них. Он надевает па нее свою промокшую до нитки штормовку. Бессмысленность, напоенная нежностью. И путь к ее дому. Путь печали и печаль расставания. И предчувствие, дарованное этим невозможным совпадением, этой фантастической встречей, которой не должно было быть, но которая была. - Пилот! Пилот! Соберите силы. Не поддавайтесь беспамятству. Мы пришли к решению. Необходимо ваше... Дорога. Обычная грунтовая дорога середины двадцатого века. И два человека, шагающих по полосе гравия между стенами деревьев. Два человека, сопровождаемые безысходностью расставания. Необходимость. Временная, но печальная. - Эльф, подари мне что-нибудь на память. Что-нибудь осязаемое. Ее глаза. Растерянные, готовые заплакать. - У меня ничего нет. - И снова шаги. И рука в руке. Руки трепетные, боящиеся друг друга. Но все-таки ищущие это запретное прикосновение. - Эльф... Подними камень. - Вот... - Подари его мне, - камень, нагревшийся за день, переходит в его руку, - где бы я ни был - он со мной. Помни. Всегда со мной. Он символ. И снова шаги. И рука в руке. Руки трепетные, ищущие. Ищущие... Что? Символ чего? ...Это любовь? Это дорога. Традцатикилометровая лента из камня и песка. Километры. Лишь тридцать. И его путь печалипуть назад. Опять где-то по кровле стучит дождь. Каждый удар капли - боль. Это снова они. - Пилот, Пилот! Отвечайте!.. Мы можем перебросить вас на одну из Странных планет. В прошлом эта планетная группа была исследована автоматами. Вскоре ее посещения были запрещены Советом Пространства. Причины: каждая из Странных представляет собой единую замкнутую систему, наделенную интеллектом. То есть каждая из них - своеобразный разумный организм. Любое другое разумное существо, попавшее туда, уже никогда не может покинуть планету, что обусловливается комплексом одиночества, присущим любой из них. Пилот, понимаете: одиночество порождает тягу к любому разумному. Если хотите - гипертрофированное материнство. Планета, используя неограниченные внутренние возможности, приведет ваш организм в порядок. Но уже никогда не отпустит. Решайтесь, Пилот. Это единственный шанс. У вас на размышление есть лишь двадцать минут по шкале Системы. Пилот, вы слышите нас?.. "Как много они говорят. О чем? - Глаза человека, полные равнодушной безнадежности, смотрели в пространство перед собой. - Где найти те силы, которые помогли бы разжать зубы и выдохнуть единственное слово. Короткое и безысходное. Камера-одиночка размером с планету... И на всю жизнь? Нет..." - мысли были тяжелы, как стационарные шасси корабля. Они не могли обратиться в сигнал, который дошел бы до ИНЫХ. Губы, замершие сорок с лишним минут назад в конвульсивной гримасе, не шелохнулись. Пилот чувствовал приближение беспамятства. И последняя, ускользающая в красную пелену мысль: "Я брежу Землей, прошлым. Это страшнее". Он боялся последнего, самого грустного воспоминания. Надрывное, распирающее берега гудение.!. Пароходы, и они стонут от боли? Над причалом и городом смертельным саваном повисла раздирающая горло сушь капли влаги. Вот она, вода, сухим стеклянным зеркалом опоясывает причал. Желанная и недоступная. И разовая туча, висящая над закатом. Туча, из которой не пррльется дождь. А может, не розовая? Кровавая? Она уходит. Сначала ушли глаза. Говорят, что всегда сначала уходят глаза. Руки, теплые и трепетные, словно крылья дикой птицы, еще здесь. Но глаза уже ушли. Прозрачная холодная стена. Разделяет. Попробуй верни. - Не смотри на меня так. Слышишь, не смотри,она кладет ладонь на его лицо, - у тебя глаза, как у привязанной собаки. Пойми, не могу иначе. Мне тоже больно... Милый, родной человек. Я люблю тебя, слышишь? Если бы ты знал. Прости... Мы все равно не будем вместе,- она опустила глаза. А он не мог говорить. Он шептал: - Эльф, не надо, не уходи...--и эхо. Отчаяние. Куда только оно не ведет! Его привело на курсы "Звездного Поиска". Потом в пространство. Здесь, в дальнем космосе, далеко от людей, он пытался все забыть. Забыть, как она не прощала ожидания, ревновала к работе и радовалась, тщательно скрывая, его неудачам. Забыть, как она говорила: "Ты непонятный человек. Носишься по свету за своими облаками и тучами, ловишь их дождинки и совсем забываешь про то, что у тебя есть я", - не понимая, что всю свою жизнь, с ее удачами и неудачами, он посвящал ей, единственной. И наконец, стереть из памяти того, третьего, который не ловит журавлей, но с которым спокойней... Однако боль потери не отпускала. Она прижилась в уголке его сердца: то ли ей было уютно там, то ли не мог он убить в себе простую человеческую память. Среди друзей, пилотов, он прослыл молчуном и пахарем. Впрочем, они были тоже не слишком разговорчивы - у каждого своя жизнь. Со своей стороны, друзья относились к нему осторожно и бережно: долгая жизнь в одиночестве пространства учит понимать людей и принимать их такими как есть. А еще он любил возвращаться на тот причал в Заонежье. И так же любил дожди. Пилот очнулся от голоса. Он, мешающий умереть, продолжал свою проповедь: - Пилот, можете ли вы назвать человека в вашем мире, который разделил бы с вами одиночество на Странных? Отвечайте! "Интересные ребята. Неужели я мог бы обречь коголибо на вечную тьму? Даже добровольца. Да и кто бы пошел на это? Разве что мать. Нет, не годится". - Пилот! Отвечайте, есть ли в вашем мире человек, который бы решил... - Нет! - вся накопившаяся боль, горечь беспомощности брызнули в микрофон этим коротким словом. И слово-отказ дошло до ИНЫХ через вечную пустоту. А человек, сидевший в рубке земного корабля "Поиск-116", в который уже раз провалился в небытие. Теперь без видений памяти. Просто была черная бездна без единого проблеска, светлой точки... Блаженно потянувшись, Пилот открыл глаза. Чувства, тренированные годами, мгновенно обнаружили что-то непривычное. Пока мозг занимался анализом, тело отреагировало действием - человек в прыжке выхватил изпод лежащей на стуле одежды парализатор и откатился к стене. Перед кроватью, на которой он лежал, стояло нечто. - Ваш завтрак, Пилот, - произнесло нечто деревянным голосом. "Робот, - подумал человек, - такие же были у ИНЫХ. Или... - он ущипнул себя, - нет, не сон". - Да, Пилот, вы на Странной планете. Здесь создано все для жизни и работы. "Итак, Странная - реальность. Мышка в клетке. Пожизненно",- Пилот машинально попытался засунуть оружие в кобуру и чуть не рассмеялся, вспомнив, что стоит голым. Смеху помешало другое открытие - его тело. Тело без единого изъяна. "Как новенькое. Ловко они меня заштопали", - усмехнулся Пилот, не чувствуя радости. Не оглядываясь, он сделал, сгорбившись, три шага к стулу и начал одеваться неуверенными движениями. Потом опустился на кровать, подпер голову руками и долго сидел не двигаясь. Потом, словно придя к какому-то решению, встал резко, замер, ощупывая взглядом помещение. Это была комната с минимумом мебели: кровать, стол с дисплеем и почти не видной отсюда клавиатурой, кресло и стул. У кровати стояла тумбочка с ночником. Потрогав каждую вещь, словно убеждаясь, что это реальность, он вышел на улицу. Зажмурился и, не открывая век, вернулся в комнату. "Такого не бывает. Просто не может быть". Он вновь вышел, но проделал это осторожно, будто боясь вспугнуть кого-то. Там, вблизи от его жилища, стояли, отсвечивая лазоревым покрытием, три небольших здания, вероятно, технического назначения. Но вот за ними... За ними был совершенно земной пейзаж. Земной. Невдалеке, отделяя поле, на котором стоял отныне дом Пилота, от гряды невысоких холмов .протекала неширокая медленная река. Справа поле, огромное, с редкими вкраплениями перелесков, тянулось до горизонта. Во всем этом было что-то странное. А может быть, как раз нет? Не хватало чего-то? Пилот сел на крыльцо. Он думал о том, что чувства никогда не подводили его и можно ли верить тому, что так неожиданно открылось взору. Кроме того, эта недосказанность. Это странное... Человек нашел его: слишком уж неподвижен был пейзаж. И слишком тих. Как в сурдокамере. "Чрезмерно яркие краски на этой картинке. Пересластила планетка". Потом он поймал себя на том, что это все - голословные рассуждения, которые необходимо проверить. Если это обман, изображение, то оно имеет пределы и по достижении их можно увидеть истинное лицо планеты. Подумав так, он решил заняться тем, что было ближе. Когда он подошел к первому из трех сооружений, большая дверь в нем с негромким звоном отодвинулась в сторону, освобождая проход. Даже не дверь. Скорее ворота. Пилот шагнул в проем. Внутри помещения зажегся свет. Справа от входа, в нишах за прозрачной перегородкой, стояли роботы. Четыре из них были знакомой ему системы с поисковиков "Автономный рейд" - машины настолько же неуклюжие, насколько мощные. Эти могли все - от подъюстировки объектива микроскопа до переноса небольшого космического корабля на большое расстояние. За двумя другими он знал только единственное их качество: ИНЫЕ использовали их как роботов сервиса. В самом центре помещения на телескопических опорах стоял Диске бортовой эмблемой "Поиска-116". При приближении к нему вспыхнули огни готовности. Пилот пришел в несвойственное ему умиление: хоть чтото родное, с его корабля. Он обошел Диск, ведя ладонью по гладкому металлу, коснулся услужливо выдвинутого трапа; но увидев в дальнем конце огромного зала разобранный на части вездеход-универсал, поспешил к нему. Это была самая нужная при исследованиях машина - высококлассный компьютер, микролаборатория, наконец, высокие скорость и мощность делали ее незаменимой. Поисковики в шутку называли эту машину везуном. Сейчас везун представлял аккуратную груду узлов и блоков, которые предстояло собрать, настроить, просто уговорить работать. "То ли тебя везут, то ли ты везешь",- улыбнулся Пилот. Еще он подумал о том, что надо составить программу для РАРов - роботов "Автономного рейда" и что для этого нужен Мозг. В двух других зданиях были расположены лаборатории и, чему Пилот был рад больше всего, Мозг. Причем Мозг был, в отличие от лабораторий, в полном порядке. Все остальное предстояло монтировать. Месяца на три работы. Когда Пилот вышел из последнего здания, закончив осмотр, солнце уже касалось горизонта. Человек решил, что для первого дня потрудился нормально и теперь может позволить себе отдохнуть. В своей комнате, уже раздеваясь, подошел к стулу. Разучившись за день удивляться, ткнул пальцем в клавишу, на которой был изображен четырехугольник, разделенный пополам, - символ бортжурнала. На дисплее вспыхнула зеленоватая надпись: "Запись произведена". Большим пальцем правой руки Пилот коснулся верхнего края экрана, удостоверяя подлинность записи. Здесь можно, если ты устал, позволить себе маленькое нарушение: не просматривать - все равно никто не проверит. Сон пришел сразу. Мягкими светящимися красками выросли в мозгу волшебные орнаменты повторяющихся протуберанцев. Словно этим узором хотели что-то втолковать непонятливому ученику и, видя непонимание, повторяли и повторяли объяснение. Потом орнамент стал понятен или почти понятен. Спрашивая о чем-то важном, он убеждал, гипнотизировал, заставляя совершить чтото... Но что? Думать! Думать! Думать! Убрать ошибки! Помочь убрать ошибки! Проснулся Пилот еще до рассвета. Настроение, пока он не вспомнил, где находится, было по-утреннему хорошим. Но робот, со своим "Ваш завтрак...", поставил все на свои места. И настроение тоже. Тогда Пилот встал и, позавтракав, обреченно пошел в ангар. Сегодня надо было составить программу для РАРов по ремонту вездехода. Он не сразу заметил изменения в пейзаже. Лишь приглядевшись внимательнее, обнаружил, что трава и ветви кустарника словно ожили. Их шевелил слабый ветерок. Казалось, планета изучила причины недовольства человека ландшафтом и устранила их. Кроме того, у кромки горизонта появились горы. Пилот скептически хмыкнул и направился в ангар. Там, не доходя до везуна, он задержался у Диска, постоял в нерешительности и залез в кабину. Привычно расположился на сиденье, дал спине и ногам привыкнуть к креслу и педалям, нажал кнопку подъема опор. Их телескопические штанги вползли в корпус, однако сам Диск остался висеть в воздухе. Потом медленно двинулся к выходу из ангара. Подняв аппарат на триста метров и выслав вперед небольшую сигару охранника, Пилот включил программу произвольного поиска - надо было отвлечься от управления и подумать. Ведь не просто так он отложил работы по восстановлению вездехода. Что-то толкнуло его на это. Зачем он полетел? Не любоваться же пейзажем. Пейзаж... Почему-то он не доверял этой симпатичной картинке, что его окружала... Вот оно, недоверие. Под машиной проплывал все тот же гладенький зеленый ландшафт. Сбалансированный абсолют приятных цветов и линий, вызывающий только положительные эмоции. Каждое дерево просилось на картину, каждый ручеек- па полотно великого мастера. А он почему-то этому не верит. "Есть лишь два варианта: или доказать себе, что это обман, или поверить. Но чтобы поверить, опять же надо доказать". Диск совершал уже шестнадцатый виток по расширяющейся спирали, а пейзаж так и не менялся. Локатор тоже не показывал ничего неожиданного. Лишь в тридцати километрах впереди по траектории экран выдавал слабенький всплеск охранника. Пилот сменил программу машины па возвращение и увеличил скорость. В ангаре он еще долго сидел задумавшись. Полет ничего не дал. И, вероятно, не даст. Необходимо что-то другое... Центр управления колонией снял напряжение, успокоил его сумбурные мысли. Работа с Мозгом, даже по составлению программы для РАРов, требует полного средоточия. Автоматически, словно сам был роботом не последней категории, поочередно проделал шесть подготовительных операций и наконец надел шлем. В голове возникла картина, состоящая из массы графиков, уравнений в двоичной системе, которые он решал несколько часов, запоминая полученные результаты, опять считал. Конечный результат нанес на кристалл и, не дожидаясь сигнала "отбой", снял шлем. Посмотрел на часы. Прошло всего две минуты. Порадовался тому, что квалификация осталась в норме, что скорость счета на прежней... "Скорость. А что, если пройти над планетой на большой скорости? Ведь если этот пейзаж иллюзия, то не вся же планета перестроена. А если не вся, то на перестройку ей необходимо время. Пусть минимальное, но необходимо. А перестроечка-то глобальная, с такой быстро не управишься. Не успеешь". Но где-то в подсознании - другая мысль, почти неосознанная: "Ну и что. Даже если это перестройка, тебе ведь это ничего не даст. Ты теперь - колонист. Вечный пленник". Но ноги несли его уже к Диску. Заняв кресло, Пилот отключил микрокомпьютер и перевел машину на ручное управление. "Чтобы в случае чего винить можно было только себя", - улыбнулся он невольно промелькнувшей мысли. Блеснув полированным боком на выходе из ангара, Диск стремительно ушел вверх. Пилот вел его без какой-либо программы, произвольно меняя курс и высоту, потом перевел небольшой рычаг на пульте в положение "ноль же" и вдавил клавишу форсированного хода на подлокотнике. Со стороны могло показаться, что Диск просто растворился в воздухе - настолько большим было ускорение. Человека спасал лишь блок ограничителя гравитации, который так же успешно боролся и с последствиями сильного ускорения. Вскоре пультовый контроль выдал красный сигнал. Если теперь не снять мощность с двигателя, то перегрузка нарастет лавинообразно. Впрочем, об этом еще никому не удалось рассказать. Лицо Пилота покрылось капельками пота. Он думал о трехкратном запасе прочности, с которым якобы, по легендам десантников, делались подобные диски. Пересилив себя, посмотрел на равнину, простирающуюся внизу. Пейзаж был все тот же. Что-то мешало определить границу изменений. Человек вспомнил об охраннике, который шел впереди на тридцать километров. Еще не успев подумать, одним коротким сигналом послал его домой. Раскаленная до вишневого цвета сигара охранника мелькнула на торможении и растаяла где-то за кормой. Обман удался. То ли планета подумала, что человек решил больше не испытывать ее возможностей, то ли еще что, но Пилот увидел прямо по курсу границу зеленой зоны. Даже не границу, а стремительно расходящуюся в сторону от Диска волну перестройки. Этот гигантский вал гнал перед собой стены черно-фиолетовой пыли, пронизываемые тусклыми вспышками. После возвращения охранника волна еще не успела набрать нужной скорости. Диск догонял ее. Вот она. Машину тряхнуло, и уже по приборам человек увидел, что аппарат скользит в пустоте. Под ним простирались унылая равнина, карминовую поверхность которой изредка украшали бесформенные образования свинцовых тонов. В черном и беззвездном небе электрической дугой горело голубое солнце. Пилот оглянулся. Он хотел увидеть то, что оставил сзади. Но не успел. Стрелки приборов дрогнули и синхронно показали ноль. Двигатель не работал. Стало трудно дышать. Закружилась голова... Очнулся он, когда Диск стоял в ангаре. Все происшедшее с ним казалось сном, который стоило забыть. Отодвинув фонарь кабины, Пилот спрыгнул на пол, минуя трап. Он решил ничего пока не предпринимать. Надо было изучить свою "камеру", проанализировать происшедшее, а потом уже браться за преодоление границ, как иллюзорных, так и физических. Проще - надо работать. Он прошел к роботам, разглядел их порядковые номера и, достав из нагрудного кармана кристалл программы, вставил его в гнездо того из РАРов, чей номер был наименьшим,- еще одно суеверие поисковиков: чем старше модель - тем человечней. Робот, получивший кристалл, становился главой программы. Оставив автоматы собирать вездеход, человек перешел в лабораторию. Чтобы занять руки и голову, решил собрать электронный микроскоп. В разгар работы в помещение ввалился робот, обслуживающий дом. - Ужип остывает, Пилот. Пришло время сна. Пилот выругался, назвав робота коллапсаром звездной мысли, но покорился. Проглотив ужин, колонист решил разобрать вещи, которые, как он понял, были переброшены ИНЫМИ с корабля вместе с ним и теперь лежали аккуратной стопкой в углу комнаты. Первая же находка вызвала в нем восторг: древний Блок в исполнении великого Баде. Рядом с кристаллом на полку встала небольшая статуэтка из черного металла - стоящий на задних лапах и хулигански подмигивающий кот. Совершенно машинально, еще любуясь котом, он достал... Это был ее портрет. По старой привычке Пилот залюбовался ею, и к нему пришла щемящая тоска. По пей. По Земле. По дружескому похлопыванию по плечу при встрече со старым товарищем. Только теперь он осознал, насколько далек его мир от этого, пусть дружественного, по бесконечно чужого. Он держал портрет и гладил это недоступное еще там, па Земле, лицо... Потом поставил портрет на полку и лег не раздеваясь на кровать. Чтобы не видеть ее лица, отвернулся к степе и затих, подобрав колени к самому подбородку... Это была единственная ночь из всех ему предстоящих, когда он не видел спов. Утро принесло ему простое разрешение всех неразрешимых проблем. Он принял душ, хорошо позавтракал и вышел на улицу. Перед ангаром остановился и вызвал Диск. Машина выходила из помещения нерешительно, словно предчувствуя неладное. Пилот забрался в кабину и отключил все виды блокировки. После этого поднял Диск на четыре тысячи метров. "Вот и все",- подумал он и откинул фонарь. Однако ни первая, ни четвертая попытка выпрыгнуть из Диска не получилась. Упругая сила раз за разом вдавливала его в кресло и наконец заставила прекратить тщетные попытки самоубийства. На четырнадцатый день Пилот заканчивал оборудование экспресс-лаборатории. Дело свое он делал машинально, не спеша, и тем пе менее опережал все предполагаемые сроки. Труд превратился для него в способ убить время и тоскливые мысли. Вот и теперь он сонно копошился, протирая и без того блестевшие манипуляторы микропрепаратора, который наверняка не пригодится - нечего препарировать. Человеку попросту не хотелось идти домой - там ждала Эльф. Ждал ее портрет, от которого он бы и рад, но не в силах избавиться. Да и где логика? От портрета избавиться можно. Но избавишься ли от памяти? Дома, заверив запись в бортжурнале и повернув портрет изображением к стене, человек попытался уснуть. После долгого сопротивления вкрадчиво пришел сон. Снилась все та же плавная пляска света, почти понятный меняющийся орнамент, то ли просящий о чем-то, то ли требующий... А потом приснилась она, стоящая на берегу небольшого ртутного озера. Пейзаж был зловещекарминового цвета, он видел такой же с Диска. Но Эльф удачно вписывалась в него, смотрела на озеро ласково и будто призывала Пилота поверить в доброту окружающего мира. С этим он проснулся. Очередное утро без каких-либо перемен. Идти работать в ангар не хотелось. Да и особого смысла Пилот в этом не видел. Поэтому, позавтракав, он вновь улегся на кровать. Хотелось просто поразмышлять в обстановке, где ничто не отвлекает. Сначала ему думалось о Земле. Он пытался угадать, какое там сейчас время суток? Чем занимается она? Потом, преодолев ностальгическое настроение, его мысли вернулись к реальности. Он вспоминал слова ИНЫХ о Странных планетах. "Если разум, то как мы общаемся? А общение, или пародия на него, несомненно есть. Ведь исправила же планета те огрехи в пейзаже, которые я заметил. Эту информацию она могла получить только от меня. Но каким образом? А обратная связь? Если планете действительно нужно общение - она должна передавать информацию на меня. И она ее передает. Но как? И что это за информация? А может, она только пытается наладить со мной контакт?" Поймав себя на том, что занимается решением всех задач сразу, Пилот оборвал рассуждения. Надо было пройти весь путь сначала. "Итак, проверим канал "я - планета". О речевой связи не может быть и речи,- человек улыбнулся тавтологии,- следовательно, она считывает информацию другим способом. Предположим, что ей доступна дешифровка биополя. Ненаучно, но понятно - чтение мыслей". Не потрудившись найти еще хоть одну приемлемую гипотезу, Пилот решил проверить эту. И проверить для начала самым примитивным способом. Полежав еще немного, обдумал детали. Через четыре часа недалеко от дома стояло странное сооружение-куб из алюминиевой фольги с креслом и запасом пищи, на случай, если эксперимент затянется. Пилот ходил вокруг сооружения с видом мальчишки, которому представился удачный случай почти безнаказанно провести взрослых. "Итак, экран готов. Что она предпримет, если я прав в своих предположениях? ...Пора".- С этими словами он вошел в куб и закрыл за собой небольшой люк. Ничего не происходило. Пилот долго стоял в полумраке, ожидая. Затекли ноги. Он сел и, почувствовав, что проголодался, достал большой бутерброд. Однако поесть ему не удалось. Стены камеры начали неожиданно нагреваться. Запахло тлелой одеждой. В тот момент, как только человек выбрался наружу, все сооружение вдруг полыхнуло магниевой вспышкой. Обгоревший и перекрученный металл струпьями свисал со стальных трубок, служивших каркасом. Колонист затушил тлеющую штанину и провел рукой по голове: "Н-да, а прическу придется менять. Бyдет система двойного солнца. Того, что в небе и моей лысины... Очень строгая планетка. Зато я знаю - прав". Он пошел в дом, а на площадке его заменили роботы сервиса. Через пять минут уже ничто не напоминало об удачном эксперименте. Сидя за дисплеем и нажимая клавиши, Пилот слушал Блока. Потом бесцельно ходил по площадке около дома. Зашел в ангар. Вездеход стоял уже готовый взвихрить гусеницами пыль. От него веяло уверенной мощью. В кабине пахло лесом после дождя. Человек сделал на машине несколько кругов вблизи жилища и остался ей доволен. Но все это прошло как-то безрадостно... Делать ничего не хотелось. А ничего не делать он не умел. Оставалось лечь спать. Но и этого он боялся. "Опять сны, опять Эльф. Почему постоянно снится одно и то же? Если это планета, то она очень уж жестока",- подумал он, привычно приписывая все беды влиянию планеты. Во сне человек снова видел Эльф. Но то ли он стал забывать ее, то ли что-то другое, но образ ее был странно расплывчат. Лишь иногда линии изображения приобретали четкость. Кроме того, через весь сон проходило ощущение, что все это ему показывают. Словно он находился в огромной, не видно стен, лаборатории. И кто-то неведомый изучал Эльф... ...Проснулся Пилот в холодном поту. Сон помнился до мельчайших подробностей. От всплывающих в памяти картин становилось плохо. Он боялся, что планета готовит какую-то новую каверзу, изучая Эльф. "И не только изучая. Она, пусть плохо, но уже умеет синтезировать ее образ в моих снах. А я ей бравенько помогаю, постоянно вспоминая. Блокировка излучений мозга с помощью экрана приводит к нежелательным последствиям. Вот если бы уметь постоянно думать о какой-нибудь ерунде в течение продолжительного времени... Чушь". Однако, как показали события, в этом был выход. Как-то Пилоту на ум пришла старая песенка, точнее - припев ив песни неунывающих капитанов, очень популярной среди слушателей курсов "Звездного Поиска": А вот еще один завет: Здесь мысли в смысле смысла нет. Не любим мы копаться в смысле, Да здравствует свобода мысли! Глупые слова и нехитрая мелодия надолго поселились в голове человека. Вероятно, эта песенка забивала остальное, над чем работал его мозг. Но об этом человек задумался потом, когда планета выразила свое недовольство. А произошло все так: накопилась масса мелких дел, которые нельзя было перепоручить роботам. Пилоту пришлось самому заниматься хозяйством. Удовольствие это растянулось на целый день. И целый день человек, работая руками, напевал песенку о смысле. А проснувшись, поразился темноте и даже не сразу понял, что это утро. Робот, обычно предлагавший в это время завтрак, пробормотал, что выход за пределы дома возможен только в скафандре. Пилот бросился к окну - там, в лиловой жиже, которая, вероятно, заменяла воздух, плавали огромные зеленые сгустки с кровавыми ресничками на псевдоподиях. Этот парад амеб сопровождали красные огоньки. Со страшным скрежетом метрах в пятистах от колонии из почвы начал расти бугор. По мере роста он покрывался трещинами, из которых выпархивали желтые змейки. Змейки слетались в небольшие стаи, свивались в клубки и проносились над колонией, посыпая ее искрами. Одна из трещин, выдохнув смрадный коричневый туман, разрослась и прошла под ангаром. Там чтото завыло и гулко ухнуло. Скорее всего, какой-нибудь бедняга робот провалился в тартарары. Наконец бугор, словно гигантский нарыв, взорвался. На колонию обрушился фонтан зловонной студенистой жидкости. Мерзко чавкая, в ее желеобразной массе лопались пузыри. Пилот увидел, что постройки ангара и лабораторий начали медленно оседать, будто нижняя их часть растворялась в этом гнусном киселе. Дрогнул и его дом. Струясь и перекатываясь, по полу к его ногам двигался отвратительный язык студня. Пилот опустил поднятый было парализатор - планета была разумным существом. Еще никто из людей не нарушил неписаного Кодекса Космоса. "Вот ты, значит, какая. Ну что ж..." Человек положил правую руку на сердце и плавным отбрасывающим движением приказал ему остановиться... "...Я же умер. Н-да, с этой нянькой умрешь пожалуй". Он очнулся в своей комнате. Студня не было. За окном весело светило доброе солнышко, дул слабенький ветерок, зеленела травка. Все было на месте. Все, что успело опостылеть. Шли дни. Каждый начинался традиционным "Ваш завтрак, Пилот". И продолжался традиционно. Он заставлял себя работать с утра до вечера. То в лабораториях, то в ангаре. Иногда даже писал музыку. Часто совершал далекие и недальние экспедиции по планете. Видел, что ему стало легче - планета исполняла его желания. Однажды он увидел город, в котором родился. Город был далеко, у горизонта. Пилот бросился к вездеходу, и они, человек и машина, слились в один организм, в один порыв- туда, к городу. Город исчез, когда до него оставалось совсем немного. Просто растаял зеленоватой дымкой и знакомым с далекого детства запахом свежих булочек. Осталась лишь боль. Реальностью здесь была только природа. Точнее, ее иллюзия, созданная планетой. И бабочка, белая бабочкалипка, которая вчера села ему на плечо. Эта, такая земная, бабочка, неуловимая, как смутная мысль, все-таки оставляла ему надежду. Однажды случилось событие, перевернувшее на время жизнь колониста: ранним утром на столике, рядом с ночником, он нашел пачку бумаги, допотопную ручку и конверты. Эти музейные ценности дала планета, и он использовал их по назначению-может, письма помогут избавиться от ностальгии? Писал обо всем. О работе, планете, об ИНЫХ. Но больше о тоске. Письма были правдивы. Пленник не мог быть неоткровенным, ведь адресат никогда не получит их. И вот, когда бумага кончилась, Пилот вновь увидел па горизонте город. Желание бежать, лететь туда он подавил. Машинально подошел к открытой двери и смотрел. Долго. Пошел как-то незаметно для себя. Сначала медленно, потом быстрее. Потом побежал. Уже вблизи понял, что это не его, а чужой и незнакомый город. Но что-то, что сильнее разума, толкало его туда. Вот и первый дом. Из камня. Древний, реликтовый. Но земной. Земной же! Пилот прислонился к нему, хранящему в камне тепло солнца. Щека и камень. Вплотную... Истерика. Хохот до слез. Но что-то заставило его оборвать смех. Человек недоуменно оглянулся. Города не было. Стояло одно только это здание, остальное исчезло. Растерянность прошла очень быстро. Все-таки "Звездный Поиск"-это школа. Судя по всему, планете надо было, чтобы он подошел именно к этому зданию. Зачем? Пилот стал обходить его. Двери и окна выглядели побутафорски, как нарисованные. А за углом, на стене, висел небольшой параллелепипед голубого цвета. Краткая надпись гласила: "Почта", и ниже: "Выемка писем производится с семи до четырнадцати ноль-ноль". Теперь он понял, зачем планета привела его сюда. Повернулся к горизонту. "Спасибо тебе. Спасибо, человечная ты"... Подступивший спазм не дал договорить, а на плече его расцвела бабочка, каких на земле тысячи... Шло время. Планета больше не показывала город, не давала бумагу. Оставалась только работа. Но работать лишь для себя, зная, что плодам" твоего труда никто не сможет воспользоваться, было для человека диким. Удушливая тоска окончательно захватила его сознание. В таком состоянии он прожил месяц или два. Даже бортжурнал восстанавливал лишь последовательность событий, но не мог разделить их на сутки - Пилот не заверял записи. Раз, возвращаясь к обеду с речного берега, где он проводил целые дни, человек увидел, что к его дому сделана пристройка. В тамбуре вместо одной двери, ведущей к нему, теперь было две. Став равнодушным за долгие месяцы робинзонады к разнообразным фокусам планеты, он прошел в свою комнату, даже не полюбопытствовав, что находится в новом и так странно появившемся помещении. Более того, он, как всякий живущий в безделье, настроил себя на лениво-философский лад и попытался угадать, что же там может быть. Но и это ему вскоре наскучило. Поужинав, Пилот решил подышать перед сном. После завершения традиционного моциона он задержался у повой двери, неопределенно хмыкнул и все-таки вошел, поборов равнодушие. Помещение представляло из себя комнату, точно такую же, как у него, отличавшуюся лишь уютом и мягкостью красок. Впрочем, и к этому Пилот был равнодушен. В самом затененном углу, где стояло кресло, ему вдруг почудилось движение. Он постоял еще немного, прислушиваясь. Глаза, после яркого освещения тамбура, не могли ничего разглядеть в полумраке. Человек повернулся, чтобы уйти. Но тут послышались шаги, чьи-то руки легли ему на плечи, и он услышал до боли родной голос: - Я испугалась, что ты снова исчезнешь. Не уходи. Слышишь? Пилот рванулся в сторону, понял, что падает, и, ощутив руками стену, обернулся. Он не мог поверить своим глазам - Эльф, далекая, ставшая мифом Эльф стояла перед ним. Он подвинулся в сторону, прижимаясь к стене. Так пытаются уйти от призраков. Потом, увидев, что она приближается, бросился наружу и, добежав до ангара, прыгнул в вездеход. В себя пришел уже в поле, когда огни колонии превратились в едва мерцающие на горизонте точки. "Только призраков мне не хватало",- подумал он и замер в нерешительности, не зная, что делать. Назад возвращаться было страшно. Проклиная планету и стыдясь самого себя, Пилот включил систему биологического разрушения. "Позор, еду воевать с привидением,- думал он, направляя машину в сторону колонии,- впрочем, к черту! К черту этот неземной райский уголок". В прицеле заплясали окна его коттеджа. Он включил демпфер вибрации, изображение стало неподвижным. Бросил взгляд на биологический счетчик. На нем должны были стоять привычные цифры: два минус единица. "Единица"-это он сам, сидящий в кабине. Остальное - планета. Прибор показывал три минус единица. Пилот отпустил рычаг, и неуправляемая машина продолжила свой бег к его городку. Жилой корпус от гусениц вездехода спас микрокомпьютер, вполне разумно решивший остановить двигатель. Совершенно опустошенный, он прошел в свою комнату и запер дверь. Ему необходимо было просто "пересидеть" свое состояние. Но он не мог. Неизвестность... Войдя к ней, он опустился па пол, подогнув ноги и привалившись спиной к стене. Она стояла в той же позе, только чуть повернула голову к нему. - Это все-таки ты... - А ты изменился. Ты перестал доверять глазам. Неужели ходил проверять? - Нет. Просто я чуть не убил тебя... Она отошла, села в кресло. Долго, может быть, целый век, они смотрели друг на друга. Ее взгляд... Радость встречи и боль сочувствия. Долгий, немигающий взгляд. Потом она попросила рассказать его о том, как он здесь жил. Он стал рассказывать. Сбиваясь, перепрыгивая от одного события к другому, возвращаясь к пропущенному. Наконец, рассказав все или почти все, перевел дух и спросил: - Эльф, я все о себе. Расскажи, как там... у нас? Она словно прочитала его мысли: - Да все так же, по-старому. Шарик вертится, травка растет весной и вянет осенью. И тот старик, скрипач, что играл по ночам в музее, умер. Впрочем, сохранился кристалл с его записями. Теперь крутят его. - Но это случилось еще при мне. - Прости, забыла. Да и так ли это важно? Мы вместе... "Какие у нее глаза, как она смотрит...- думал он,..."Сохранился кристалл с его записями. Теперь крутят его..." Да и так ли это важно?.. Как она переменилась..."- он выбежал из комнаты. Дома, забаррикадировав дверь столом и креслом, метался по комнате. Вдруг лихорадочно блестевшие его глаза широко открылись. Он увидел, понял, что надо сделать. Портрет. Пилот схватил его. Старое дерево податливо хрустнуло. А человек все сжимал и разжимал руки, превращая в щепу самое дорогое, что у него было. Отшвырнув обломки в угол, остервенело выдернув из ладони зубами занозу, он бросился на кровать и накрыл голову подушкой. Но какой-то назойливый звук проникал сквозь нее, не давая забыться. Даже не звук - шум. Пилот невольно прислушался. Этот шум в его воспаленном мозгу ассоциировался с ЕГО городами. С городами Земли. Казалось, за стеной проходит большая автострада. Человек подошел к окну. Обезумевшими глазами он смотрел на город, который окружал колонию. В дверь постучали, и в комнату, легко раздвинув баррикаду, вошла ока. Неестественность ее облика насторожила человека. Глядя перед собой застывшими глазами, она проговорила: - Вам письмо. - От кого?- машинально спросил он. - От Эльф.- И вышла. Повинуясь какому-то безотчетному чувству, он прошел в соседнюю комнату. Там сидела она. Но она - живая. В той же футболке и без этой уродливой сумки на полтора кубометра вакуума. Пилот оглядел комнату. Такую сумку здесь спрятать было негде. - Эльф, ты... Вы... мне письмо кто-то послал. - Это он меня. - Но его принесла... - Почтальон. И ни тени улыбки. Как в плохой пьесе, которую исполняют мастера. На улицу она вышла вслед за ним. В небольшом сквере, через дорогу, сидели... Там сидели две Эльф. И в каждом проходящем троллейбусе... Он понял - этот город населен лишь ею. Пока бежал к ангару, его несколько раз пытались остановить. Всюду ему в глаза смотрело ее лицо, звал ее голос. Два или три раза ему пришлось оттолкнуть ее. В голове все перепуталось, смешалось... Какая-то каша из амеб, студня и Эльф. Грань сумасшествия. Его окружила толпа одинаковых, как фото с одного негатива, девушек. ...Нет, не одинаковых. Ближние, пожалуй, действительно были похожи. А те, что дальше... У каждой был какой-то дефект или изъян. Одни лысы, у других не хватает руки или ноги. Все закружилось перед глазами человека, и он упал. Над ним склонилась толпа с одинаковыми у всех лицами. Они колыхались, тысячи одних и тех же губ в синхронном извиве твердили какое-то одно слово. "А-а,- понял Пилот,- забудь",- и потерял сознание. И снова все стало по-старому. Казалось, колония жила тон же жизнью, что тянулась здесь до города фантомов. Все те же три небольших здания лазоревого цвета, все тот же коттедж и бесприютные фигуры роботов. Иногда они собираются вместе, посовещаются о чем-то и быстро расходятся по своим электронным делам. Изменения лишь очень незначительные: в той стороне, где когда-то вспучился бугор-нарыв, появилась небольшая сосновая роща. Да уменьшилось зеленое пятно. Это если посмотреть с невысокой орбиты. "Зеленым пятном" раньше Пилот называл местность, приспособленную для его жизни. При всем старании роботов организовать хоть видимость суеты здесь царит дух запустения. В нереально земном пейзаже не хватает человека. Если убрать людей с полотен Назара, краски осыплются от начиненной в них тоски. У человека не было сил оправиться от потрясения, полученного в недолгие часы города фантомов полгода назад. Планета не вмешивалась в ход его болезни. Или не хотела, или уж очень хрупким казалось ей таинство человеческой психики. Симбиоз двух миров - человека и Странной планеты - зашел в тупик. Пилот передвинул кровать в самый темный угол комнаты и целыми днями лежал на ней, безучастный ко всему, обросший клочковатой бородой, в грязной, изрядно порванной одежде. Лишь иногда, словно лишенный свободы зверь в клетке, он равнодушно подходил к столу и, проглотив без удовольствия пищу, снова забивался в свой угол. Мозг его не излучал ни одного образа. Только заунывный речитатив: "А вот еще один завет..." Одна и та же строфа. Монотонно, день за днем... Иногда пение прекращалось, и тогда на смену ему выныривала бездонная тоска. Смутными видениями на ее фоне мелькали лица людей. Сотни тысяч лиц. Но лишь одно из них повторялось. Ее лицо. Планета не смогла стереть память о ней, внушить ему отвращение. А он... Он устал бороться. И не вспоминал о дождях Земли. Может, ему было теперь все равно?.. Планета сузила зеленое пятно настолько, насколько хватало взгляда из окон колонии. Не больше, чем для того, чтобы человек не видел ее печального карминового лица. Там, за границей пятна, высоко над поверхностью рождались сотнями миражи, то похожие один на другой, то бесконечно разные. Иногда в их нестройных рядах начиналось волнение и один или несколько из них растворялись неяркой сиреневой вспышкой. Словно мешали кому-то... Где-то под миражами, которые не давали тени, поверхность планеты порой покрывалась трещинами и напоминала тогда лоб задумавшегося человека. Вдруг, под взмахом огромной невидимой ладони, миражи исчезали, а на их месте появлялся портрет, стоявший давно на полке в комнате Пилота. Портрет, площадь которого легче всего было бы измерить в квадратных километрах. Но он тоже таял, расплываясь и покачиваясь. И снова планета морщила свой огромный лоб. В это время над трещинами собирались мириады красных шаров. Они вращались вокруг какого-то центра, разделяясь на рукава. Нечто похожее на модель Галактики. Иногда этот медленно вращающийся волчок из края в край пересекал мгновенный штрих молнии. И снова рождались и исчезали миражи. Могло показаться, что планета думает над важной задачей. Думает шесть длинных по земным меркам месяцев... Человек смотрел на робота глазами больного, равнодушными и пустыми. Робот, которого бывший пилот называл не иначе, как Барбосом, нарушил традиционный ритуал с предложением завтрака: - Ваша бритва, Пилот. Свежее платье - в шкафу. На его немой вопрос "Что случилось?" Барбос ответил совсем уж менторским тоном: - У вас гость. Пилот замер, ошарашенный, потом вспомнил, что роботы не способны на шутки... Стало быть... Планета. Опять изматывающая душу жестокость... Или?.. Лихорадочными движениями он выдирал отросшую на лице бороду, умылся, надел парадную форму "Звездного Поиска". Зачем-то натянул перчатки, снял их, скомкал. Привел в порядок постель. Снова засуетился, увидел мусор в углу. Стал звать на помощь Барбоса... - Не надо его звать, АН, я помогу тебе убрать,в дверях стояла она. Хрупкая. С той же стрижкой и теми же трепетными руками, перебирающими стебельки земных ландышей. - Эльф... Ты... Но как? Ведь это же навсегда. - Я люблю тебя, АН. Люблю. Навсегда. А он смотрел то на нее, то на цветы у нее в руках. - Это - единственное, что мне разрешили взять с Земли. На крышу, траву, сосновую рощу упали первые крупные капли. - Будет дождь, Эльф. Будет ливень.-------------------------------------------------------------------- "Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 03.09.2003 18:04
[X]