Юлия ЛАТЫНИНА                         ДЕЛО О ЛАЗОРЕВОМ ПИСЬМЕ                               ЧАСТЬ ПЕРВАЯ                                    1     Позади  столичной  судебной  управы,  между  каменной  потрескавшейся
стеной и каналом, стоит памятник государю Иршахчану. Возле памятника  день
и  ночь  горят  четыре  светильника,  защищенных  от   дождя   стеклянными
капюшонами, а перед государем стоит миска с кислым молоком.
     В полночь,  с  которой  мы  начинаем  свое  повествование,  в  третье
тысячелетие царствование государя  Иршахчана  и  в  первый  год  правления
государя Варназда, у подножия памятника появился мальчишка по имени Шаваш.
Шаваш постучал по постаменту, чтобы  привлечь  внимание  бога,  оглянулся,
отцепил от пояса крючок, сделал из волоса леску, и закинул леску в канал.
     Тем проницательным читателям, которые  удивятся,  что  Шаваш  вздумал
ловить ночью рыбу, мы должны пояснить, что дело  было  накануне  праздника
Пяти  Желтоперок.  В  этот  праздник  царствующий  государь   берет   пять
рыб-желтоперок и, скормив им золотое кольцо, пускает при народе в Западную
Реку. Обычная желтоперка живет семь лет, а та,  которой  государь  скормил
кольцо, живет две тысячи, так что сейчас  в  реках  империи  вполне  могут
плавать  желтоперки,  выпущенные  еще  государем  Иршахчаном.  В   полночь
накануне праздника Пяти Желтоперок все  эти  рыбы  собираются  у  подножия
статуи государя Иршахчана и обмениваются сведениями  о  поведении  народа.
Пойманная в  это  время  желтоперка  исполняет  любое  желание.  Из  этого
следует, что Шаваш поступал не так глупо, удя ночью рыбу.
     Пробили полночь, взвизгнул забежавший в  предместье  шакал,  -  Шаваш
сидел, сжавшись в комочек, и глядел на лунную дорожку и  леску.  Леска  не
двигалась.
     Шаваш понял, что сегодня ему не удастся поймать священную  рыбку.  Он
вздохнул, свернул леску, зацепил за пояс крючок и пошел домой.
     Жил Шаваш совсем неподалеку от  государя.  Напротив  памятника  стоял
дуб, а в дубе было дупло. Шаваш выжил из этого  дупла  священную  белку  и
устроил в нем нору. Это была очень хорошая нора. У нее было два выхода,  -
один к каналу, между спускавшимися к  воде  корнями,  а  другой  -  поверх
высокого сука на каменную стену, и никакой взрослый вор не позарился бы на
эту дыру, потому что взрослый вор не мог там уместиться. Людей на  площади
было мало, так как это было казенное место. Государь же Иршахчан  ни  разу
не выругал Шаваша за то, что тот выжил священную белку. И то,  -  государь
всегда заботился о сирых и убогих, не то, что нынче.
     Итак, Шаваш прошел по суку и уже собирался  было  скользнуть  внутрь,
как вдруг пьедестал статуи скрипнул и растворился. В государе  образовался
проход, а в проходе - трое человек. Они тащили за  уголки  тяжелый  мешок.
"Эге-ге!" - подумал Шаваш.
     Люди, сопя от натуги, побежали через  площадь  к  каналу,  взошли  на
мост, развернули мешок...
     - Ты куда запускаешь руки, - услышал Шаваш.
     Что-то грузное полетело из мешка в воду. Миг,  -  и  убийцы,  топоча,
снова исчезли внутри государя.
     Шаваш тихо, как мышь, проскользнул к корням дерева и высунул мордочку
наружу. По каналу, жутко скалясь в лунном свете, плыл утопленник.  На  шее
его,  выбившись  из-под  узорчатого  кафтана,  блеснула  золотая  цепочка.
Убийцы, по-видимому, не ограбили его.
     Шаваш неслышно скользнул в воду и снова вынул из-за пазухи  крючок  и
волос. Когда утопленник проплывал мимо, Шаваш бросил в покойника крючок  и
пошел с покойником вдоль берега канала. Он изо всех сил старался держаться
так, чтобы государь Иршахчан его не  увидел.  Он  еще  никогда  не  обирал
покойников, да еще перед самым носом государя. Наставник его, Свиное  Ухо,
говорил, что даже кошелька не стоит резать, если  на  шее  человека  висит
кусочек иршахчанова камня. Одна девка срезала  так  кошелек  и  купила  на
деньги в кошельке петуха. Только она его зажарила и  съела,  как  петух  в
животе разорался: "Меня съела воровка, меня съела воровка!"
     Впереди показался мост Семи Зернышек. Под мостом Шаваш остановился  и
притянул покойника к себе.
     Убитый был из чиновников или из  людей,  подозреваемых  в  богатстве.
Было ему лет сорок. На нем были замшевые сапожки, шитые в  четыре  шва,  и
дорожный, крытый синим шелком кафтан.  За  расстегнутым  воротником  можно
было разглядеть синюю полосу вокруг шеи и странную вмятину под левым ухом.
Шаваш  сунулся  под  кафтан  и  вытащил  оттуда  кошелек  в  виде  кожаной
позолоченной уточки. В кошельке было  десять  золотых  монет  и  множество
бумажных денег.  При  виде  золота  Шаваш  восхищенно  задышал.  Вслед  за
кошельком Шаваш вытащил изящный кинжал с  костяной  рукоятью,  и  потом  -
золотой бубенчик для погребальной  службы.  Шаваш  прислушался:  все  было
тихо. Лунный свет отражался от воды под мостом.
     На пальцах чиновника  было  несколько  перстней,  на  шее  -  золотая
цепочка. Шаваш снял перстни и цепочку  и  стал  щупать  потайные  места  в
кафтане и сапогах. Не прошло и минуты,  как  мальчишка  взрезал  подкладку
левого сапога и вытащил оттуда целый ворох бумаг, завернутых в  навощенную
кожу. Там же лежал серебряный медальон. Шаваш раскрыл медальон: внутри был
стальной ключ и серебряное кольцо с красным камушком.
     Шаваш развернул сверток и вытащил оттуда пачку плотных и  глянцевитых
бумажек: двадцать штук. Лунные свет плясал на воде  и  в  кошачьих  глазах
Шаваша, ловкие пальцы уличного мальчишки  гладили  прямоугольные  бумажки.
Великий Вей! Если это письма, то чего  они  такие  короткие?  А  если  это
деньги, то где же на них государев лик?
     Шаваш сощурился. Вдруг, изогнувшись  по-кошачьи,  он  сунул  мертвецу
обратно  кинжал,  бубенчик  и  кошелек.  Подцепил  какую-то  плывшую  мимо
дощечку, завернул ее  в  непромокаемый  сверток,  а  сверток  -  в  сапог.
Документы же положил себе за пазуху, снял мертвеца с крючка и тихо  пихнул
его от себя.
     Через  пять  минут  мертвец  выплыл  из-под  широкой  тени  моста   и
отправился вниз по каналу, в направленьи веселых кварталов, и любой,  кому
бы вздумалось  наблюдать  за  плаванием  мертвеца,  -  даже  сам  государь
Иршахчан - мог бы поклясться, что тот выплыл из-под моста непотревоженным.
     Шаваш вернулся в свою норку, положил документы и медальон в расщелину
в дереве, задернул расщелину дощечкой, свернулся клубочком и заснул. "Надо
позаботится о будущем, - подумал он, засыпая, - экое стало  тесное  дупло.
Надо отыскать дупло попросторней."
     Шаваш жил в дереве не один. Кроме него, в дереве  жил  хомячок  Дуня.
Это был очень симпатичный хомячок, с золотистыми глазами-бусинками,  серой
шелковистой шерсткой и голым хвостиком. Шаваш держал  Дуню  в  клетке,  но
никогда не запирал дверцу. Впрочем,  он  часто  носил  Дуню  с  собой.  Он
выпускал Дуню перед прохожим и, пока  прохожий  любопытствовал,  глядя  на
Дуню, Шаваш любопытствовал в его кошельке. Шаваш очень заботился о Дуне, и
всегда отдавал ему лучшие из очисток, которые подбирал на улице, а  худшие
ел сам. Кроме хомячка Дуни, у Шаваша никого не было: отец его давно помер,
а сам Шаваш сбежал из деревни в столицу.
     Сколько было Шавашу лет - сказать трудно. В деревне  его  годам  вели
тщательный счет, и год, в который Шаваш родился, называли так: "Год, когда
в Синей Лощине старый Лох вздумал вставать из могилы".  Но  в  чиновничьих
временных описях происшествие со старым Лохом упомянуто не было: и  посему
установить   соответствие    между    крестьянским    и    государственным
летоисчислением было трудно. Человек опытный в таких делах,  гадатель  или
лекарь-пиявочник, дал бы мальчику одиннадцать, а то и  двенадцать  лет,  а
случайный прохожий не дал бы и девяти, - такой был тощий мальчишка.     На следующий день, в  полдень,  ярыжки  огласили  у  красного  столба
объявление: В веселом квартале, в утренний час Росы, сразу за малым храмом
Исии-ратуфы, у мельничной заборной решетки найден труп чиновника,  убитого
и брошенного в воду. Чиновник был ограблен полностью: срезали даже кружева
с кафтана, и сапоги сперли. Приметы чиновника: лет сорока, среднего роста,
в меру мясист, с круглым  лицом  и  черными  волосами,  глаза  карие,  нос
вздернутый, верхняя губа как-бы притиснута к носу. Одет в  синий  дорожный
кафтан. Имеющий что-либо сообщить об убитом или убийце  должен  явиться  к
Желтой Управе и бить три раза в дощечку. Обещали вознаграждение.
     Шаваш стоял у столба, когда читали объявление, - он уже с утра был на
ногах.
     - Ну и времена пошли, - сказал чей-то голос над ухом  Шаваша,  -  уже
чиновников стали убивать.
     - А как жить-то?  -  горестно  изумился  другой  голос.  Черные  цеха
позакрывали, люди бегают беспризорные, как крысы! Господин Нарай-то волков
вешает, а овец не кормит. Еще и не то будет.
     Другой голос был, конечно, прав: с тех пор, как господин Нарай  вошел
в милость молодого государя и  стал  наводить  в  столице  порядок,  много
незаконных лавочников и таких негодяев, которые делают деньги из  наемного
труда, было повешено, под ребра и за шею; рынки были сильно  разогнаны;  а
чернь, которой эти негодяи раньше давали работу, совсем обнищала. Господин
Нарай был такой человек - до дыр протрет, а грязи не оставит.
     После этого  Шаваш  принялся  бродить  по  улочкам  Веселого  города,
собирая в уши разные разговоры. Бог знает, что он собрал: а  только  через
три часа он постучался в заведение за беленым заборчиком,  такое  дрянное,
что на столбе за калиткой не было  даже  славословия  государю,  а  вместо
славословия сохла чья-то нижняя юбка, - будто другого места нет.  У  ворот
дома, перед богом с рыбьей головой,  стояла  медная  ступка,  а  в  ступке
торчал пест. И ступка и пест обозначали профессию  обитательниц  дома,  и,
конечно, только человек очень невинный, или какой-нибудь варвар,  из  тех,
что мочатся с седла, заключил бы, что в доме торгуют толчеными пряностями,
или плющат горох.
     Шаваш поднялся наверх по лесенке и всунулся в занавешенную  комнатку,
где перед бронзовым зеркалом сидела и красила бровки рыженькая девица.
     - Тима, - сказал Шаваш, - а где Лоня-Фазаненок? Он меня просил...
     - А-а, - закричала девица, поворачиваясь от зеркала и отчаянно  кривя
рот, - замели Лоню!
     Девица повалилась со стула и начала рыдать. Тут только Шаваш заметил,
- или сделал вид, что заметил, что в комнате все выворочено, так  сказать,
мехом внутрь.
     - Что такое, - сказал Шаваш, - в чем дело?
     Рассказ девицы прерывался рыданиями, - мы же его прерывать не  будем,
а, наоборот, дополним его некоторыми сведениями, необходимыми для  лучшего
понимания.
     Лоня-Фазаненок был у девицы постоянным клиентом,  подумывал  откупить
ее  у  хозяйки  и  уже  собрал  для  этого  половинку  денег.  Деньги   он
зарабатывал, торгуя вразнос всякой железной мелочью, амулетами и гвоздями.
Хозяйка, будучи женщиной незлой, не  препятствовала  молодому  человеку  и
даже согласилась сбавить цену.
     Месяца два назад, однако, господин Нарай,  войдя  в  сердце  молодого
государя, стал очищать страну  Великого  Света  от  скопившейся  в  стране
грязи, от зла и несправедливости, зависти и обиды, и причины их -  частной
собственности. Проверили товар, которым торговал Лоня, и  вышло  так,  что
товар был скорее ворованный, чем честный: крали из  государственного  цеха
материал и в запретное время делали черти знает что.
     Те, кто вверху, подпали под плети и в тюрьму, а  Лоня  оправдался  по
способу Бажара, то есть взяткой, однако остался без занятия и  без  денег.
Теперь уже не было разговора о том, чтобы выкупить девицу: каждый вечер он
являлся к ней, пьяный и с дружками, охаживал плеткой и требовал денег:  та
давала, сколько могла.
     Вчера вечером, по словам Тимы, Лоня явился к ней пьяный выше глаз,  с
приятелями, с  пузатым  кошельком,  и  с  двумя  перстнями,  и  с  золотым
погребальным бубенчиком.  Девицы  перепугались,  а  мужчины  захохотали  и
сказали, что это они так нашли. Перстень Лоня тут  же  надел  на  Тиму,  а
золотой бубенчик побежали с утра закладывать в ссудную  лавку:  там-то,  в
лавке, их и взяли.
     - Иииии, - заливалась девица, - так я и знала, что он человека  убил!
Пьяная кочерыжка!
     - Почему убил? - спросил Шаваш.
     - За храмом Исии-ратуфы  сегодня  нашли  человека!  Пришел  чиновник,
опознал убитого, описал вещи при нем: как раз этот бубенчик и перстни.
     - А куда, - спросил Шаваш, - повели Лоню?
     - В десятую управу.
     И рыженькая девица опять заплакала.
     - Вот беда-то, - сказала она, успокоившись, - я ему корзинку собрала,
а хозяйка меня не пускает: мол, сейчас клиенты пойдут!
     Шаваш задумался.
     - А что ты мне дашь, если я отнесу корзинку?
     - Розовую дам.
     - Две розовых, - сказал Шаваш.
     - Экий ты жадный, - сказала девица.
     - Я не жадный, я голодный, - ответил Шаваш.     За распахнутыми воротами Десятой Управы сверкал белый мощеный двор, и
лаковые с желтыми ободками колонны  бежали  наверх,  наверх,  мимо  статуи
Парчового Бужвы к бронзовым,  украшенным  вставшими  на  хвосты  драконами
дверям. Красный полотняный навес трепетал  над  дальней  половиной  двора,
защищая от яркого осеннего солнца  писцов  с  дощечками  и  многочисленных
посетителей, диктовавших им жалобы. Труп был выставлен для опознания перед
статуей: зевак было больше, чем мух в свинарнике. Шаваш  заметил  в  толпе
пятерых людей с укрепленной на шапке красной бумажной полосой.  На  полосе
было написано "прошу справедливости",  Это  были  просители,  одетые  так,
чтобы судья их сразу увидел.
     Вдруг запели флейты, засвистел губной  гребешок:  под  тройною  аркой
ворот показался красный паланкин, украшенный почетными  венками.  С  боков
паланкин был обшит парчовыми звездами, впереди бежали чиновники с палками,
разгоняя народ. Из  паланкина  вышел  высокий  человек  в  длинном  платье
дворцовых сановников, прошествовал, в сопровождении  слуг,  к  деревянному
лотку с трупом; упал на землю и горестно зарыдал.
     - Императорский наставник Андарз, - прошептал кто-то рядом с Шавашем.
     Шаваш раскрыл рот  и  стал  смотреть.  С  мраморных  ступеней  управы
поспешно сошел судья, лег на землю рядом и завопил от  уважения  к  гостю.
Они проплакали столько времени, сколько надо, чтобы сварился горшок  каши.
Потом во двор спустился молодой  чиновник  в  белой  пятисторонней  шапке,
поклонился и произнес:
     - Пожалуйте внутрь!
     Шаваш смотрел  на  императорского  наставника  завороженно.  Господин
Андарз  был  стихотворцем  и  колдуном:  одержал  победу   над   западными
варварами, засыпав их пылающими листьями;  превратил  одного  чиновника  в
выдру; и однажды, когда государь  пожаловал  в  его  сад  среди  зимы,  по
просьбе государя устроил лето. В общем, это был человек  из  тех,  которых
при жизни рисуют с двумя зрачками, а стихи его пели во всех харчевнях даже
тогда, когда государыня Касия сослала его к ледяным горам.
     Между тем Андарз и судья  кончили  плакать.  Императорский  наставник
встал и брезгливо отряхнул песок с рукавов. Андарз и  судья  поднялись  по
мраморным ступеням; бронзовые двери закрылись. Из-за поднявшейся  суматохи
судья так и не подошел к просителям, несмотря на то, что красные полосы на
шапках были очень заметны.
     Шаваш подумал и пошел прочь из толпы. Через минуту он стоял с  другой
стороны управы, в маленьком загончике перед  стеной,  за  которой  держали
преступников. В загончике скучало  двое  стражников.  Один  из  стражников
отобрал у Шаваша корзинку и сказал:
     - Куда лезешь, мизинчик!
     Мизинчиками называли детей, принадлежавших крупным шайкам: те  носили
в тюрьму корзинки, продавали  краденое,  а  также,  по  распространившейся
моде, большие люди в шайках употребляли их вместо женщин.
     -  Какой  же  это  мизинчик,  -  возразил  другой  стражник.  -   Это
Шаваш-сам-по-себе! Его сам Свиной Зуб приглашал  в  свое  товарищество,  а
Шаваш отказался. "Я, мол, сам по себе". Свиной Зуб велел его не трогать...
     И стражник покачал головой, сильно удивляясь причуде Свиного Зуба.
     - Что тебе нужно? - спросил он.
     Шаваш объяснил стражникам  свое  дело,  они  взяли  из  его  корзинки
лепешку побольше и пустили его к Лоне-Фазаненку.
     - Неудачный человек Лоня, - сказал старый стражник.  -  Это  же  надо
так: убить, а наутро попасться. Ты вот, Шаваш, когда-нибудь слышал,  чтобы
человек схватили наутро после убийства?
     - Нет, - сказал Шаваш, - я никогда не слышал, чтобы человека схватили
наутро после убийства.
     Стражник покачал головой и добавил:
     - Воистину, когда человеку  суждены  неудачи,  то  даже  приобретение
богатства ведет к несчастью.
     За стеной начинался маленький  садик.  В  садике  рос  кактус  агава,
символизировавший колючее преступление, и  морковка  для  кролика  госпожи
супруги судьи. За грядкой с морковкой начинался крытый каменный проход,  с
двумя стражами у входа и выхода, а в конце прохода  начиналась  собственно
тюрьма. Но внутрь тюрьмы Шаваша не пустили. Четвертый  по  счету  охранник
порылся в корзинке, выбрал себе лепешку и сказал:
     - Не нужна уже Лоне твоя корзинка. Слышал  переполох  во  дворе?  Это
приехал сам государев наставник, господин  Андарз.  Он,  оказывается,  был
знаком с покойником. Судья так и обмер. Сейчас его угощают чаем в  Розовом
Павильоне, а потом, конечно, сразу вызовут Лоню с товарищами на допрос: не
дважды же ездить в наше заведение императорскому наставнику!
     - Что же, -  сказал  Шаваш,  -  и  допрашивать  их  будут  в  Розовом
Павильоне?
     -  Ради  такого  случая,  -  сообщил  стражник,  -  велено  вести   в
Черепаховый Зал.
     И забрал из корзинки еще лепешку.
     Шаваш вынул из рукава розовую бумажку и протянул стражнику.
     - Чего мне тут сидеть? Отдайте корзинку Лоне, если он вернется, а?  А
я пойду.
     Шаваш, однако, никуда не пошел из тюремного двора, как сделал  бы  на
его месте всякий разумный человек, торопясь покинуть это место  подозрения
и скорби. Едва каменный угол коридора укрыл его от взора стражника,  Шаваш
остановился, поплевал на руки и, - просочился через не забранную  решеткой
отдушину около пола, которую он еще раньше приметил. Не то  что  взрослому
человеку, но и крупной  собаке  было  б  невозможно  пролезть  сквозь  эту
отдушину. Но Шаваш, как мы уже упоминали, был не человек, а так - огрызок.
     В  казенном  саду  Шаваш  остановился,  обдумывая   дальнейший   план
действий. Шаваш не знал, сколько времени полагается угощать императорского
наставника чаем, но подумал, что это дело займет  у  судьи  все  время  до
третьей дневной стражи.
     За  стеной,  покрытой  синей   глазурованной   черепицей   и   увитой
виноградом, начинались длинные кровли и  башенки  парадной  части  управы.
Виноградные плети оборвались бы под тяжестью взрослого человека, но Шаваша
должны были выдержать.
     Шаваш взобрался на стену, прокрался по синему ее коньку и  перескочил
на толстую черепичную крышу управы. Миг - и вот он уже пробежал по  кровле
крытой дороги, еще миг, - и вот он уже над крышей главного зала. Шаваш лег
на кровлю и тихо-тихо вытащил несколько черепиц. За черепицами  начиналась
вата, - Шаваш вытащил и ее. Шаваш просунул голову вниз и  увидел  толстые,
как ананас, балки. Снизу к ним были прибиты тоненькие доски потолка. Между
плоской  черепичной  кровлей,  подбитой  ватой,  и   потолком   оставалось
пространство в локоть высотой. Шавашу этого  было  вполне  достаточно.  Он
влез внутрь, задвинул, как  мог,  за  собой  черепицу  и  ужом  пополз  по
серединной балке. Скоро он дополз до перекрестка  балок,  как  раз  поверх
стены Черепаховой Залы, отыскал место,  где  из  потолка  выпал  сучок,  и
вытаращил внутрь любопытный глазок. Шаваш хорошо знал  устройство  здешних
покоев, потому что трижды его таскали сюда как свидетеля, а  однажды  даже
что-то пытались приписать.
     Суд только начинался.
     Господин судья, в желтом платье  с  квадратным  воротником,  расшитом
ветвями и пятилистниками, восседал  на  возвышении.  Поверх  головы  судьи
травяным  письмом  было  написано  красивое  изречение:   "Если   суды   в
государстве устроены  ненадлежащим  образом,  государство  перестает  быть
государством". Двое писцов сидели на циновках, а молодой  помощник  судьи,
которого Шаваш видел на  ступенях  управы,  почтительно  стоял  справа  от
кресла. Слева от кресла стояла статуя государя  с  головой  мангусты.  Эта
статуя обладали удивительным свойством: в присутствии  статуи  даже  самые
закоренелые преступники  говорили  только  правду.  Самому  Шавашу  трижды
приходилось при ней лгать, но это только потому, что у него  был  с  собой
талисман "идака", специально чтобы лгать на суде.
     Самого императора Шаваш видел только один раз, в  прошлом  году,  как
раз на Новый Год. Тогда на красных улицах построили  большой  мост,  чтобы
все могли видеть Государя, а Шаваш, боясь, что его задавят, залез  с  ночи
на  длинный  тополь.  Император  шествовал,  окруженный  львами,   козами,
собаками, лисами,  оленями  с  золочеными  рожками,  и  такими  животными,
которых Шаваш никогда и не видел, и которые водятся только по краям  земли
и в императорском саду. Львы трясли головой, рвались с золоченых поводков,
- слуги из императорского зверинца мотались за ними, как дым из печки. Сам
император был в рисовой маске, и в его белой одежде  не  было  ни  единого
шва, подобно тому как в законах империи не было ни одного зазора: впрочем,
насчет швов Шаваш издалека не мог ничего сказать путного. Государь и  люди
из его свиты бросали в народ деньги и билетики государственной лотереи.
     Пять лет назад такой вот праздничный мост обвалился:  пострадало  сто
сорок человек императорской свиты,  одна  золоторогая  коза  и  народ  под
мостом, но в этот раз никаких происшествий не было.
     На следующий день Шаваш срезал на рынке кошелек и вдруг  почувствовал
угрызения совести. "Даже бессмысленный зверь, овца и павлин, - подумал он,
- слушаются императора, а  я  вот  нарушаю  закон!"  Но  кошелек  все-таки
срезал.
     Тем временем в зал вошел  господин  Андарз.  Господину  Андарзу  было
немного за сорок. Это был человек очень красивый,  худощавый,  с  приятным
лицом цвета топленого молока, и с проницательными серыми  глазами,  формой
напоминающими  персиковую  косточку.  Руки  его  были  несколько  тонки  в
запястьях, и кончики длинных и узких пальцев были выкрашены хной. Шелковое
платье Андарза было расшито  павлинами  и  единорогами,  и  из-под  платья
виднелись кончики сапог, украшенных серебряными ирисами. На голове у  него
была круглая шапочка, увенчанная выступом наподобие соколиного клюва.
     Помощник десятого судьи поспешно подставил ему бронзовую табуреточку.
     - Как можно сидеть в присутствии судьи, - отрывисто проговорил Андарз
и отошел к левой стене. Нечаянно он стал  как  раз  под  тем  местом,  где
расположился Шаваш.  Лицо  его,  отраженное  в  зеркале,  было  совершенно
невозмутимым, но сверху Шаваш вдруг увидел на его затылке бисеринки  пота.
"Удивительные люди чиновники" - подумал Шаваш, - даже потеют затылком.
     - Значит, - осведомился судья, сделав знак писцам, - убитый  был  вам
знаком?
     - Увы, да! - промолвил государев наставник. - Я учился с ним вместе в
дворцовом лицее! Его звали господин  Ахсай.  Он  был  назначен  тысячником
морских перевозок в Лакку и проявил на этом посту  известные  способности.
Впоследствии  он  незаслуженно  подвергся  взысканиям:  наша  семья  нашла
возможным поручиться за него. Ахсай получил  должность  в  провинции  Дая,
однако проживал в основном в столице.
     Тут  Шаваш  заметил,  что  молодой  помощник  судьи  быстро  и  нагло
усмехнулся. Дело в том, что провинция Дая была давно завоевана  варварами,
и должности в ней за деньги приобретали люди, подозреваемые  в  богатстве.
Таких людей называли пустыми чиновниками. Эти пустые чиновники понастроили
себе по империи домов с изукрашенными окнами, завели павлинов  в  садах  и
рабов в мастерских, - потому  что  по  закону  государя  Иршахчана  только
чиновникам полагались дома с выгнутыми бровями и павлины в садах,  и  они,
конечно, не очень твердо знали имена своих провинций, а зато хорошо  знали
дебет и кредит. Нажитые  им  земли  и  лавки  они  обычно  дарили  высоким
сановникам  в  обмен  на  покровительство  и  право  управления  подарком.
Разумеется, все эти люди ужасно рисковали, что их покровителя арестуют,  а
подаренную землю заберут  в  казну.  При  аресте  Руша  около  двух  тысяч
уважаемых людей пострадало таким образом, - в провинции  многие  с  трудом
откупились, а в столице Нарай защемил им горло.
     - Я, - продолжал между тем Андарз, - не поддерживал с ним связи,  но,
будучи благодарен мне, этот человек несколько  раз  в  месяц  наносил  мне
визиты, и, хотя лично я не имел в нем никакой нужды,  он  выполнял  разные
мелкие поручения моей жены. Я неоднократно предупреждал женщину, чтоб  они
не имели с ним дела, - но разве ее переспоришь?
     Императорский наставник смущенно засмеялся, и судья хихикнул. Страсть
господина Андарза к женщине по имени Лина была притчей во языцех. Господин
Андарз встретил ее год назад  в  домишке  какого-то  лесника,  застигнутый
грозой. Затащил девицу на ночь в постель,  а  на  следующий  день  увез  с
собой. Женщина эта была настырная, и по ее  настоянию  Андарз  отослал  из
столицы других четырех жен. Господин Андарз продолжал:
     - Словом, вчера моя жена дала этому Ахсаю письмо для своих родителей,
которые живут в императорских охотничьих угодьях, да немного денег,  чтобы
он его отнес.  Ей  не  терпелось  получить  ответ  вчера  вечером,  и  она
раскапризничалась как раз...
     Уголки холеного, чуть сладострастного  рта  опустились  вниз,  и  все
присутствующие живо представили себе в какой именно миг,  по  обыкновению,
раскапризиничалась глупая женщина.
     - Я попытался  ей  объяснить,  что  родители  ее  живут  далеко,  что
господина Ахсая, верно, угощали чаем, и что из-за всего этого  он  не  мог
поспеть в Город до того, как на  ночь  закрыли  ворота.  Но  когда  ворота
открыли, а господина Ахсая все не было и  не  было,  госпожа  раскричалась
так, что я  был  принужден  послать  прислугу,  поискать,  не  напился  ли
господин Ахсай где-нибудь по пути в кабачке.  С  ним  такое  случалось.  И
вот...
     - Дело яснее ясного, - сказал судья. - Видимо, вчера  господин  Ахсай
вернулся в столицу до того, как были закрыты внешние городские ворота,  но
прибыл к воротам Верхнего Города после того, как  они  уже  были  заперты.
Скорее всего, не имея возможности в ту же ночь попасть в Верхний Город,  и
имея  предлог  не  возвращаться  домой,  он  решил  отыскать  какой-нибудь
постоялый двор, и поплатился за свои пороки.
     Кивнул сам себе и осведомился:
     - А из-за чего подвергся взысканиям господин Ахсай?
     - Его обвинили в сообщничестве с торговцами Осуи.
     Судья сокрушенно воздел глазки к небу и пробормотал:
     - Ужасно. Ужасно, сколько беспочвенных обвинений возводилось на людей
во времена Руша!
     После этого в зал ввели Лоню-Фазаненка  с  приятелем.  Судья  выпучил
глаза и закричал:
     - Рассказывай, негодяй, как ты убил человека!
     Фазаненок повалился на колени:
     - Ваша честь, мы его не убивали! Вчера вечером я с  приятелем  шел  у
канала, вдруг вижу, - плывет  тело.  Мы  его  вытащили  на  берег,  начали
приводить в чувство, а он уже мертвый. "Это  самоубийца",  -  говорит  мой
приятель. Я нащупал кошелек и подумал: "Этому человеку его кошелек уже  не
нужен, а мне, наоборот, очень кстати, - разве не справедливо будет, если я
возьму его себе?"
     Судья сделал знак, и казенный лекарь сказал:
     - В легких у трупа нет воды, на шее имеется полоса от веревки, а  под
правым ухом и на затылке - две  круглые  вмятины.  Человека  этого  сперва
придушили, а потом бросили в канал. Самоубийства тут быть не может.
     Судья всплеснул руками и закричал на Лоню-Фазаненка:
     - Признавайся, дрянь! Ты задушил человека, а потом бросил его в воду!
Мыслимо ли такое дело, чтобы тот, кто  убил  покойника,  оставил  при  нем
кошелек и золотые бубенчики!
     Фазаненок, однако, уперся на своем:
     - Не убивали мы, ваша честь! - твердил он.
     Но куда  там!  Судья  распорядился:  из  подвала  притащили  бочку  с
плетьми, томившимися в рассоле. С преступников сорвали одежду и стали бить
их от шеи и до копчика: скоро кончики плетей были все в крови.
     Лоня не выдержал и показал следующее:
     - Шел-де ночью по мостовой, и, будучи пьян, споткнулся  о  чиновника.
Он меня обругал грязной рожей, а я  его  задушил.  Потом  оборвал  с  него
кошелек и  бубенчик,  а  тело  бросил  в  воду,  надеясь,  что  сойдет  за
самоубийство.
     После этого принесли мешочек с похищенным и составили опись:  Кошелек
в форме кожаной позолоченной рыбки с десятью  ишевиками  и  восемьюдесятью
тремя розовыми. Кинжальчик с  костяной  ручкой,  с  изображением  пляшущих
змей. Три похоронных бубенчика, позолоченных. Перстень-винт из  серебра  с
камнем турмалином, кольцо золотое в виде изогнувшегося  акробата,  акробат
держит в зубах берилл. И все.
     - Постойте, - сказал судья, - а как же письмо от родителей  почтенной
госпожи. К тому же, наверное, при письме были подарки!
     - Не брали мы никакого письма, - жалостно завопил Лоня.
     - Обыскать убитого, - распорядился судья.
     Молодой помощник побежал  исполнять  приказание,  а  господин  Андарз
сказал:
     - Вероятно, он оставил письмо на постоялом дворе. Ручаюсь, что убийцы
нашли все, что можно было найти. Стоит ли беспокоить мертвого?
     - Я тоже так думаю, - сказал судья,  -  но  по  новым  порядкам  надо
учинить формальную опись!
     Молодой помощник, явившись обратно, доложил результаты осмотра трупа:
     - На теле повреждений нет, кроме следа от веревки и  двух  вмятин,  в
кафтане спороты кружева, и никакого письма.
     - Признавайся, негодяй, - закричал судья, куда дел письмо!
     Лоня заметался.
     - Не брал я письма, - заплакал он.
     Судья погрузился в глубокую задумчивость.
     - Здесь дело нечисто, - объявил он, - почему этот  человек,  взяв  на
себя  убийство,  отпирается  от  ненужных  ему  бумаг?   Принести   платье
покойника!
     Приказание было исполнено. Судья поднялся с места и начал сам  щупать
кафтан. Но увы! Карманы были пусты. Судья недоумевал.
     Один из ярыжек поклонился и доложил:
     - Господин судья! Сдается мне, что сапоги этого чиновника сделаны  не
в столице, а в Осуе. Я слыхал, что сапожники  Осуи  иногда  делают  особые
хранилища в сапогах!
     - Разрезать сапоги, - распорядился чиновник.
     Сапог разрезали, и вытащили из  левого  сапога  пакет  из  навощенной
кожи.
     - Разверните пакет! - приказал судья.
     - Господин судья, - сказал  Андарз,  -  ведь  в  этом  пакете  письма
женщин! Прилично  ли  делать  его  предметом  судебной  проверки?  Госпожа
расплачется, узнав о таком бесчестье!
     Судья, казалось, заколебался.
     - Почтеннейший, - наконец сказал он, -  правосудие  не  должно  знать
исключений.
     Красивое лицо Андарза исказилось:
     - Как! Вы отказываете мне в такой просьбе?
     Судья воздел руки и вскричал:
     - Увы, не я, а закон!
     И тогда произошло нечто, никем не ожидавшееся.
     Андарз сунул руку под платье, и вдруг вытащил оттуда длинный и узкий,
как лист осоки, меч. Андарз сделал шаг вперед,  и  острие  меча  оказалось
перед глазами судьи. Присутствующие ахнули. Частное владение оружием  было
совершенно запрещено.  И  хотя  это  запрещение  не  относилось  к  такому
сановнику, как Андарз, все же при этом молчаливо подразумевалось, что если
он и проучит мечом какого-нибудь нерадивого секретаря, все же он не станет
шастать с этаким пестом по столичным управам!
     - Или ты отдашь мне этот  пакет,  -  сказал  императорский  наставник
Андарз, - или я насажу тебя на эту штуку.
     Тут судья вспомнил, как господин  Андарз,  взяв  речной  город  Одду,
развесил триста варваров на одном берегу, а триста - на другом, и от этого
воспоминания о национальном  триумфе  ему  почему-то  стало  нехорошо.  Он
взвизгнул и отпрыгнул от пакета подальше. К несчастью,  рукавом  он  задел
рогатый светильник, и  светильник  опрокинулся  на  пакет.  Судья,  спасая
пакет, схватил его за один угол. Андарз  в  это  время  схватил  пакет  за
другой угол, послышался треск, и пакет разодрался пополам.
     - Ах, - сказал судья.
     Из пакета выпала белая дощечка, положенная туда Шавашем.
     Императорский наставник спокойно поплевал на лезвие меча, да и  сунул
оный в ножны. А судья, чтобы скрыть смущение, всплеснул руками и заорал на
Лоню:
     - Все ясно, - вскричал он, - этот негодяй нашел тайник в  сапоге  еще
раньше! Признавайся, куда ты дел письмо!
     - Не брал я никакого письма, - заявил Лоня.
     - Что ты врешь, - изумился судья, - палок ему!
     Лоня стал бить так, что у него с бедер поползло мясо, но на этот  раз
Лоня твердо стоял на своем. И то: и так с него спросят за  письмо,  и  так
спросят. А господин Андарз стоял у стены, сложив на груди красивые руки.
     Тут вмешался молодой помощник судьи:
     - Видимо, преступник говорит правду. Вину свою он признал, схвачен  с
поличным, деньги и ценности все нашли при нем, и всю ночь он был на  виду.
Куда б он успел что-то спрятать?
     - Похоже, что так, - согласился судья.
     Лоню попрыскали водичкой и унесли.  Господин  Андарз,  распрощавшись,
направился к своему паланкину. Распорядился: "Доставьте тело  в  мой  дом.
Погребальные расходы беру на себя".
     Судья завершил судебные церемонии, налил в жертвенник Бужвы молока  и
вина, и отправился в ближние покои. Зала опустела. Шаваш вылез  на  крышу,
спрыгнул в казенный двор и схоронился там в пустой бочке, а когда во  двор
опять пустили народ, смешался с толпой просителей, выскользнул за  ворота,
и был таков.
     Через час  Шаваш  вошел  в  кабачок  "Шадакун".  Стены  кабачка  были
покрашены синей краской, и на синем фоне был нарисован рыбий бог  Шадакун.
Перед богом, в память о  его  варварском  происхождении,  дымился  фитиль,
вставленный в козий помет, смешанный с травой и нефтью. В руке бог  держал
корзинку с рыбой, и вместо лица у бога было большое  медное  зеркало.  Под
богом, на циновке, сидел Иман Глупые  Глаза.  Иман  пил  рисовую  водку  и
глядел на свое отражение в боге.
     Иман  Глупые  Глаза  был  когда-то  писцом  в  министерстве,  но  его
начальник был  к  нему  недоброжелателен.  Как-то  Иман  сделал  описку  в
подорожной. "Глупые твои глаза", - сказал начальник, и Имана  уволили.  Он
стал  давать  всякие  полузаконные  советы  делателям   денег   и   прочим
разбойникам,  а  в  последние  месяцы,  когда  господин  Нарай  стал  этих
разбойников изживать, совсем опустился и не просыхал.
     Иман допил бутылочку и попросил еще.
     - А кто платить будет?
     - Слушай, - сказал Иман, - я тебе заплачу в следующем рождении, а?
     - Пошел вон, - сказал хозяин харчевни. Иман обиделся:
     - Слушай, - сказал он, - или  ты  не  веришь  в  следующее  рождение?
Думаешь, господину Нараю такое понравится? Только бунтовщики и еретики  не
верят в следующее рождение!
     - Пошел вон, - повторил трактирщик.
     Тут Иман стал ругаться, но трактирщик не обращал  на  него  внимания,
зная, что Иман его не убьет. Шаваш вытащил розовую и отдал ее трактирщику.
Потом подумал и вытащил вторую.
     - Ого, - сказал трактирщик, - ты сегодня с добычей.
     Шаваш подошел и сел на циновку рядом с Иманом. Трактирщик  принес  им
чашки и плетеный кувшинчик с вином. Иман вставил соломинку в чашку и  стал
сосать вино. Шаваш тоже вставил соломинку в чашку, но вина сосать не стал.
     Шаваш вытянул из рукава третью розовую и стал на нее смотреть.
     - Слушай, Иман, - вдруг спросил Шаваш бывшего чиновника, - а  правда,
что государь однажды подарил  господину  Андарзу  бумагу  в  десять  тысяч
розовых, и просил употребить ее наилучшим способом, - а Андарз вынул  перо
и написал на этих деньгах свои стихи?
     - Правда, - сказал чиновник, - только он написал  не  свои  стихи,  а
стихи Адинны.
     - А чем стихи Адинны лучше стихов Андарза? - полюбопытствовал  Шаваш,
который разбирался в стихах гораздо хуже, чем в чужих кошельках.
     - По-моему, стихи Адинны  хуже  стихов  Андарза,  -  сказал  Иман.  -
По-моему, Андарз лучший поэт, чем кто бы то  ни  было  после  трех  поэтов
пятой династии.
     - Не скажи, -  вмешался  хозяин,  -  пока  человек  не  умер,  нельзя
сказать, хороший он поэт или плохой. Потому что еще не было случая,  чтобы
хороший поэт не умер плохой смертью.
     - Вряд ли господин Андарз умрет плохой  смертью,  -  возразил  бывший
чиновник, - государь его нежно любит, и если бы не он,  ты  бы  сейчас  не
угощал меня вином из Аракки, потому что ее бы захватили варвары.
     - Ну,  -  покачал  головой  хозяин,  -  если  господин  Андарз  умрет
спокойной смертью, то после смерти окажется, что он был плохой поэт.
     Трактирщик высказался и ушел протирать чашки, а Иман  остался  нюхать
лепешку и смотреть на свое отражение в боге.
     - Слушай, Иман, - сказал Шаваш, - а откуда взялись деньги?
     - Деньги, - сказал Иман, - ввел государь Иршахчан, чтобы учесть  все,
что производит страна, и чтобы выдавать чиновникам жалование не натурой, а
кожаными листами, которые можно обменять на продукты в казенных лавках.
     - Это ты имеешь в виду настоящие деньги, - сказал Шаваш, -  а  откуда
взялись золотые деньги?
     - После государя Иршахчана, - промолвил бывший  чиновник,  -  империя
распалась на части, и настали такие времена, что по одну сторону реки было
одно государство, а по другую - другое,  а  на  острове  между  ними  было
третье. Так получилось, что на кожаную монету, на которую по одну  сторону
реки обязаны были менять на овцу,  по  другую  сторону  реки  нельзя  было
обменять даже на клок овечьей шерсти, и бумага, которая вечером, при одной
династии, означала фруктовое дерево, утром, при другой династии,  означала
разорение владельца. И вообще каждая  новая  власть  не  заботилась  ни  о
ремесленниках, ни  о  земледельцах,  а  заботилась  только  о  том,  чтобы
нарисовать побольше кожаных и  бумажных  денег.  Тогда  между  люди  стали
менять между собой товары на золото и шкурки, а на  бумагу  меняли  только
тогда, когда к ним в дом приходили люди с оружием. И с тех  пор  повелось,
что в те времена, когда товар пересекает несколько границ, расчеты ведутся
в золоте, а когда он не  пересекает  границ,  расчеты  ведутся  в  бумаге.
Государь Иршахчан сказал: "Бумажные деньги означают,  что  городом  правит
государь, золотые деньги означают что городом правят деньги".
     - Гм, - сказал Шаваш, - значит, бумажные деньги, - это  как  долговая
расписка? Государь выдает мне розовую, а я могу прийти в казну и попросить
ее поменять на рис и на золото?
     - Можно сказать и так, - согласился бывший писец.
     - А если я приду в казну, а там нет ни золота, ни риса?
     - Тогда, - сказал писец, деньги начинают дешеветь, а  вслед  за  этим
дешевеет человеческая  жизнь,  и  наступают  такие  времена,  что  человек
ложится спать при одном государе, а просыпается при другом.
     - А ведь деньги дешевеют, - сказал Шаваш.
     Писец вздохнул и стал сосать через  соломинку  вино.  Шаваш  попросил
принести новый кувшинчик и сказал:
     - А почему тогда не бывает частных денег?
     - Чего? - удивился писец.
     - Частных денег, - повторил Шаваш.  -  Предположим,  частный  человек
соберет у себя зерно или золото и станет  выдавать  обязательства:  данная
бумага  стоит  столько-то  в  золоте,  обещаю  обменять  на  золото,  буде
потребуется. Это ведь тоже будут деньги.
     - А откуда я знаю, - сказал писец, - что он меня не обманет?
     - А откуда ты знаешь, что государь тебя не обманет, - возразил Шаваш.
     - Ничего из частных денег хорошего  не  бывает,  -  сказал  писец.  -
Знаешь дело о подмененном государе?
     - Знаю, - сказал Шаваш.
     Дело о подмененном государе было нехорошее  дело:  десять  лет  назад
государю Инану, старшему брату  ныне  царствующего  Варназда,  исполнилось
шестнадцать лет, и он потребовал, чтобы мать-регентша передала ему венец и
печать.
     Государыня  была   опечалена   сыновней   непочтительностью,   начали
расследование, и что же! Оказалось,  что  настоящий  государь  Инан  давно
мертв, а вместе него на троне сидит оборотень-барсук, и все это  произошло
через колдовство наставника государя, колдуна  Даттама,  настоятеля  храма
Шакуника. Подлые монахи,  желая  извести  государыню,  учинили  следующее:
Зашили за  ворот  платья  государыни  лягушачью  косточку,  колдовали  над
восковой  фигурой,  -  фу,  какая  мерзость!  Пойманные  же,   отпирались:
"Колдовства-де не бывает!"  Это  были  страшные  люди:  из  железа  варили
золото, из хлопка - шелк,  покупали  дешево,  продавали  дорого,  стали  в
ойкумене крупнейшим банком,  предвидели  будущее,  -  а  вот  той  простой
истины, что накопленное добро, если не подарить  его  государю  и  бедным,
ведет прямо к гибели, - не знали.
     - Так что, - сказал Шаваш, - храм выпускал частные деньги?
     - И какие деньги, - вздохнул ярыжка.  В  иных  провинциях,  кроме  их
денег, никаких других не хотели брать! А потом вот - покусились на  такое!
Разорили людей!
     - Значит, - сказал Шаваш, - теперь частных денег нет?
     - Разве что в Осуе.
     - А откуда взялась Осуя?
     Бывший писец высосал первый кувшинчик и пододвинул к себе второй. Ему
нравилось учить мальчика. Хотя, - разве это мальчик? И двенадцати  нет,  а
уже - пущен в отход мироздания. О, времена!
     И писец начал рассказывать историю города Осуи: расскажем ее и мы.
     - Осуя - это был город в провинции Истарна, на самом берегу моря. Лет
семьдесят лет назад на провинцию напали варвары. Варвары не умели  считать
до ста и брать городских стен, и Осуи не взяли, тем более  что  у  них  не
было кораблей, а Осую снабжали  с  моря.  Осуя  вообще  расположена  очень
неудобно, - с одного конца море, а с другого - горы, оберегающие  жителей,
но препятствующие земледелию. Поэтому город издавна занимался торговлей  и
другими вредными занятиям, скоро стал служить посредником между империей и
варварами, покупал по низкой цене, продавал по высокой.
     Через десять лет наместник  Осуи,  проворовавшись,  задумал  передать
город варварам. Варварский король пришел к Осуе и стал  в  горах  лагерем.
Горожане узнали про измену и повесили наместника  на  городской  стене,  а
заодно и взбунтовались против империи. После этого они  послали  к  королю
депутацию с хартией в семьдесят статей. Город обещал платить королю те  же
налоги, что раньше платил в империи, а взамен  требовал  самоуправления  и
права свободной торговли  по  всему  королевству,  и  чтобы  провинившихся
горожан судил не король, а городские присяжные. Король согласился.
     Через десять лет его преемник пошел на Осую  войной,  чтобы  отобрать
все эти права. Горожане решили защищаться, но в городской казне не было ни
гроша, потому что налогов у них почти не было. Такова уж была их политика,
что казна была пуста, а горожане - богаты. Тогда они решили сделать  заем:
самые богатые граждане ссудили государству семьдесят тысяч ишевиков. Город
выиграл войну. Через два года на город напала империя:  и  опять  пришлось
брать у богатых людей в долг. Когда война  кончилась,  стали  думать:  как
отдать долг? Ведь в казне ни гроша. Тогда кредиторы города  соединились  в
банк, "Истинный банк Осуи", и  этот  банк  получил  на  откуп  пошлины,  и
серебряные общественные рудники, и все, из чего можно извлечь доход.  И  с
этого времени, сколько был ни происходило в городе переворотов  и  столько
бы раз партия Империи не изгоняла партию Варваров, Истинного  Банка  никто
не  трогал,  потому  что  тот  обеспечил  городу  невиданное  процветание.
Истинный банк бьет очень хорошую монету, и если говорить как  есть,  то  в
наше  время  это  единственная   полновесная   монета,   но   чаще   всего
рассчитывается  частными  деньгами:  именными   векселями   и   кредитными
билетами.
     - А чем же они торгуют, - спросил Шаваш, - откуда такое богатство?
     - Ну, во-первых, - сказал писец, у них есть серебряные  копи,  и  еще
они ловят на севере рыбу кита, и продают его жир. Во-вторых, лет  тридцать
они заключили договор с варварским королем, чтобы тот  напал  на  империю.
Когда он, с помощью Осуи, взял город  Шадду,  издавна  славившийся  своими
коврами, то варвары не убили всех, как обычно, а вывели  людей  за  стены,
отделили десять тысяч искусных ткачей  и  перевезли  их  в  Осую:  правда,
половина перемерла по дороге. А через  пять  лет  они  таким  же  способом
добыли для себя секрет Найских гобеленов. Еще у богатых семей есть острова
на юге, где рабы выращивают сахарный тростник. Но на самом деле  богатство
Осуи не от производства, а от торговли и как раз от этих частных денег.
     - Да вот смотри, - сообразил вдруг писец, - ведь куртка  твоя  -  это
варварская шерсть! Гуляла эта овца за Голубыми  горами,  а  красили  ее  в
Осуе. Где ты ее взял?
     - Нехорошо лежала, - сказал Шаваш.
     - Словом, - возвратился писец к  рассказу,  -  хотя  у  них  и  очень
хорошая монета, кредитных билетов и векселей у них в двадцать раз  больше,
чем монеты. Так что главное их имущество - это доверие к банку, потому что
стоит только предъявить все эти билеты к оплате, и банк лопнет.
     - Гм, - сказал Шаваш, - а что же, там не бывает переворотов и реформ?
Вдруг кто-то отменит их билеты?
     - Наоборот, - сказал писец, - перевороты там бывают  довольно  часто,
как во всех странах с народным  правлением.  Ведь  там  есть  и  чернь,  и
банкиры, и знатные дома, происходящие от  чиновников  империи,  и  знатные
дома, происходящие от варваров, каждый год партия империи изгоняет  партию
варваров, и наоборот. А то чернь кого-нибудь повесит, или два знатных дома
не поделят невесту. И даже когда ничего этого  не  происходит,  все  равно
каждый год они избирают нового городского главу: а тот, вне зависимости от
того, чьей он принадлежит партии, начинает изгонять своих противников.  Но
на Истинном Банке это  никак  не  сказывается.  Во-первых,  его  никто  не
трогает.  Во-вторых,  Банк  принял  закон,  что  векселя   изгнанников   и
повешенных все равно принимаются к  оплате.  А  в-третьих,  сила  торговых
людей - давно ушла за пределы города. Ну и что, что кого-то там изгнали? У
него конторы при всех варварских дворах. Он едет в одну из контор и  ведет
оттуда дела через своих представителей, или  плюнет  на  Осую,  заберет  у
короля какой-нибудь город в уплату долга, и начнет там княжить.
     - Странно устроен мир, - сказал Шаваш, - когда в  империи  появляется
бумага вместо денег, все тоскуют, а Осуя из-за этого богатеет.
     - У них за векселями стоит товар, - сказал писец, а у нас что? Съедят
они нас, как вошь человека.
     - Почему съедят? - встревожился Шаваш.
     - Кровопийцы - вот  и  съедят.  Ты  подумай:  мы  производим,  а  они
сбывают! Продают дорого, покупают дешево. Нашей же кровью  платят  за  наш
шелк! А поедет чиновник продавать сам, - так князья его по дороге ограбят,
а король кинет в тюрьму, по навету осуйцев: "Он-де шпион империи".  Сгноят
ткани, или скупят их за гроши, а чиновник  по  возвращении  опять  идет  в
тюрьму: "Продал за гроши, значит, имел взятку!"
     - Значит, - спросил Шаваш, - осуйцы  получают  выгоду,  торгуя  между
империей и варварами?
     - Да.
     - А у варваров они получают товар,  имея  привилегии  и  беспошлинную
торговлю?
     - Точно так.
     - А где же они получают товар в империи?
     - Гм, - сказал писец, - это забавный вопрос.  Действительно,  где  же
они получают товар в империи?
     И скорчил рожу.
     - Да, - сказал писец, - я думаю, что это дело сильно тревожит  высших
сановников. Лет десять назад, при  государыне  Касие,  я  слыхал,  в  Осуе
победила партия империи. И они предлагали подчиниться государю на  тех  же
условиях, на каких они подчинились королю, то есть уважать их  банк  и  их
самоуправление, а взамен просили права беспошлинной торговли. И дело  было
уже почти сделано: но чиновники, направленные в Осую для принятия присяги,
чем-то  раздразнили  народ.  Чернь  взбунтовалась,  правителей   повесили,
изгнанников вернули, а чиновников выгнали из города без штанов.
     Шаваш вздохнул.
     - А что же случилось с чиновниками, которые упустили такой город?
     - А что с ними случится? - возразил стряпчий, - вон, первый среди них
был господин Нарай!
     Шаваш угощал стряпчего еще некоторое время, пока тот  не  облокотился
головой о столик и не заснул. Шаваш встал и пошел к выходу из харчевни.  У
выхода хозяин чистил медную корзинку на рыбьем боге.
     - А слыхал ли ты, - спросил он у Шаваша, - что  сегодня  случилось  в
Десятой Управе? Господин Андарз угрожал мечом тамошнему  судье,  если  тот
дотронется до письма его  жены!  Вот  что  значит  любовь!  Неужели  такой
человек умрет спокойной смертью?     Воротившись в свое дупло, Шаваш вынул Дуню из клетки  и  насыпал  ему
семечек, а потом вытащил из щели дуба пакет, доставшийся  от  мертвеца,  и
стал изучать содержимое.  Сомнений  не  было,  -  он  держал  в  руках  не
документы и не деньги, а банкноты Осуйского Банка, с несколькими подписями
на корешке и с квадратной красной печатью.
     Билетов было тридцать штук, и на каждом стояла дивная сумма: двадцать
тысяч, а на белом корешке каждого билета было написано: "ГОСУДАРСТВО  ЕСТЬ
ОБЩЕСТВО, УПОТРЕБЛЯЮЩЕЕ ДЕНЬГИ". Невиданные слова!
     Шаваш положил пакет обратно в дупло, а Дуню -  за  пазуху,  поцеловал
его в мордочку и спросил:
     - Как ты думаешь, Дуня, в чем больше скандала: угрожать  мечом  судье
или иметь шестьсот тысяч незаконных денег? Мне кажется, что угрожать мечом
судье хуже. Тогда почему господин Андарз так беспокоился об этих деньгах?
     На это Дуня ничего не ответил.
                                    2     Выйдя из дупла, Шаваш перебрался по мосту через реку и оказался в той
части города, где он обыкновенно не промышлял. Здесь не было ни  притонов,
ни шаек: одни дворцы  и  управы.  Высокие  каменные  стены  были  украшены
резьбой и рисунками, подобными окнам в иной  мир,  над  стенами  виднелись
верхушки  садовых  деревьев  и   репчатые   луковки   павильонов.   Канавы
попрятались в трубы под мостовой, и над улицами плыл запах хорошей пищи  и
диковинных садовых ароматов. Шаваш глядел на эти дома удивленно  и  жадно,
как варвар, отправленный  послом  в  осажденный  город,  глядит  вокруг  и
удивляется, что такая красота есть на  свете,  и  прикидывает,  где  лучше
ломать стену и тащить добычу. "Если на небе и есть рай, - подумал Шаваш, -
то наверное, он находится прямехонько над Верхним Городом".
     Шаваш дошел до  Синей  Улицы  и  стал  смотреть:  перед  ним,  словно
занавес,  подвешенный  к  небесам,  взметнулись  стена  дворца  государева
наставника. В стене было четверо разноцветных ворот: синие, желтые,  белые
и красные. Сквозь синие  ворота  ходила  прислуга.  Сквозь  желтые  ворота
ходили первых четырех чиновники. Сквозь белые ворота  ходили  чиновники  с
пятого по восьмой ранг. Сквозь красные ворота  ходили  чиновники  девятого
ранга. А когда своего наставника посещал сам государь, он не  ходил  через
ворота. Ради него ломали  стену,  походившую  на  занавес,  подвешенный  к
небесам.
     Слева от белых ворот копошился народ: в доме  господина  Андарза  был
праздник: его брат, господин Хамавн, наместник Аракки,  одержал  очередную
победу над варварами. Чернь сбежалась к уличным столам  в  ожидании  своей
доли.  Господин  Андарз,  государев  наставник,  был  уважаем  народом  за
великодушие и щедрость. Вернувшись с победой из Аракки, он заплатил в  тот
год налоги всех  городских  цехов,  а  за  пятьдесят  тысяч  горожан  внес
квартирную плату. Каждую неделю в его доме раздавали хлеб и мясо, а раз  в
месяц господин Андарз звал домой трех нищих самого гнусного вида, усаживал
их на серебряную скамеечку и лично мыл ноги.
     Пока Шаваш  смотрел,  меж  толпы  появился  паланкин,  сопровождаемый
четырьмя  слугами.  Слуги  несли  в  руках  желтое  знамя  и  перевернутые
деревянные  алебарды.  Распахнулись  красные  ворота,  -  паланкин  внесли
внутрь. Перед глазами Шаваша мелькнули фонтаны, розовые колонны утопающего
в зелени дома, и  Андарз,  идущий  по  дорожке  навстречу  гостю.  Человек
высадился из паланкина, словно драгоценный кувшин. Он был одет  в  строгий
кафтан без знаков различия. Голову его украшала красная рогатая  шапка,  -
знак траура.
     - Осуйский посланник, - сказал кто-то за спиной Шаваша.
     - Удивительное дело, - добавили - вчера арестовали всех менял в Синей
слободе, а Осуйских купцов пускают через красные ворота.
     - А что это он в трауре?
     - А племянник у него позавчера умер, - забасил стоящий впереди Шаваша
человек, видимо, грузчик в Осуйском квартале. - Этот племянник  год  назад
уплыл к Белым варварам, и пришло  известие,  что  его  корабль  утонул.  А
племянник, оказывается, выплыл, месяц  назад  явился  в  столицу:  весь  в
болячках, ухо драное, - вот болячки вздулись,  и  он  помер.  Нежный  дядя
ругался: лучше бы, говорит, ко мне корабль вернулся, чем этот оболтус!
     - Страсть к стяжанию, - сказал кто-то, - губит тела и души. Море боги
сделали для рыб, а не для людей, нечего по морю-то плавать.
     - А еще кто-нибудь спасся?
     - Еще один человек спасся, хозяин корабля - Ахсай.
     - А ведь этого Ахсая вчера ночью убили: эк их всех!
     Кто-то кинул в посланника редькой, но не попал.
     Тут ворота закрылись, скрыв от толпы фонтаны и флигеля, и паланкин  с
желтым знаменем и зеленым кругом, на котором черные точки  складывались  в
уже знакомую Шавашу надпись:  "Государство  есть  общество,  употребляющее
деньги".
     Стемнело. На вершине стены зажгли масляные плошки. Шаваш обошел стену
кругом, взобрался на орех, и спрыгнул в дивный ночной сад, полный неясными
шорохами и дальними вскриками гостей.
     Шаваш забился под куст и стал смотреть.
     Красные факелы отражались в черной, как оникс, воде прудов,  и  белые
лебеди, разбуженные музыкой и шумом, плавали за лодками, в которых  сидели
нарядные люди, и яства на столе были такие редкие, что даже поглядеть,  не
то  что  съесть  боязно.  Веселье  разгоралось  все  сильней  и   сильней:
засвистели флейты, чиновники стали  хватать  девиц  и  крутить  их  вокруг
головы, юбки девиц разлетались так, что видны были их белые бедра. Один из
чиновников упал, а девица на него села.
     - Гасите факелы, - закричал кто-то.
     Шаваш испугался, что все дело кончится общей свалкой,  как  у  них  в
деревне.
     Но тут Шаваш заметил, как господин Андарз, в длинном шелковом платье,
покинув пирующих, засеменил в сопровождении спутницы к  мраморному  гроту,
увитому струящимися по воздуху  лентами  и  зеленью.  Мгновение,  -  Шаваш
скользнул, как белка, меж кустов, меж известковой стены и плетей ипомеи, и
оказался в темном гроте раньше ничего не заметившего Андарза.
     Господин Андарз и его спутница вошли в грот. Императорский  наставник
укрепил фонарь в форме персикового цветка, бывший  с  ним,  на  серебряной
подставке, а девица села на край розового ложа и  принялась  стаскивать  с
себя юбку.
     - Ой, - вдруг сказала девица, - тут кто-то есть.
     - Да кто тут может быть, - сказал Андарз.
     - Опять эти ваши выдумки, - капризно сказала девица.
     Андарз,  усмехнувшись,  взял   фонарь   и   наклонился   над   ложем:
действительно, под  розовым  одеялом,  обшитом  кружевами,  лежало  что-то
некрупное. Лежало и дышало.
     - Тьфу, - сказал Андарз, - эти ручные лисицы.
     Девица сняла одеяло.
     На шелковом матрасике, расшитом  цветами  и  травами,  свернувшись  в
клубочек, спал грязный уличный мальчишка.
     - Ах, - сказала девица.
     - Голубчик, - сказал императорский наставник, - ты что тут делаешь?
     Мальчишка что-то пробурчал во  сне  и  перевернулся  на  другой  бок.
Господин Андарз взял со стола ведерко с холодной водой, в котором  плавала
ароматная дыня, которую они с девицей намеревались съесть немного  погодя,
вынул дыню и положил ее на поднос, а воду выплеснул  прямо  на  мальчишку.
Мальчишка взвизгнул, проснулся и  подскочил,  намереваясь  удрать,  но  не
тут-то было: государев наставник крепко ухватил его за волосы.
     - Ой, господин, пустите, я больше не буду! - верещал мальчишка.
     Одной рукой Андарз держал сорванца, а другой поднес  к  нему  фонарь.
Мальчишка был тощий и маленький: у него были большие испуганные золотистые
глаза, хорошенькие пепельные волосы и хитрая, как у хорька, мордашка.
     - Нахал, - сказала девица, - какой нахал!
     - Ты кто такой? - спросил государев наставник.
     - Шаваш, - жалобно сказал мальчишка.
     - Из какой же ты шайки? - продолжал допрос чиновник.
     - Из никакой, - ответил мальчишка, - я Шаваш, который сам по себе.
     - Так невозможно, - сказала девица, - чтобы не быть в шайке. Иначе бы
тебя давно съели.
     Шаваш оглядел кружевной  грот,  и  взгляд  его,  пропутешествовав  по
рисункам на стенах, остановился на дыне. Ноздри мальчишки расширились:  он
с наслаждением вдохнул чудный запах и сказал:
     - Если так невозможно, то я хотел бы быть в вашей шайке.
     Чиновник расхохотался.
     - Да ты знаешь, кто я такой? - спросил он мальчишку.
     - Вы, господин, наверно, из очень достойной шайки.
     Андарз рассмеялся еще веселей. Ночное приключение ему нравилось.  Это
было забавней, чем девица. А  девица  дулась  и  глядела  на  Шаваша,  как
мангуста на мышь.
     - Ты как сюда попал?
     Шаваш вздохнул и сказал:
     - У меня сестра больная, а лекарь велел ей есть утятину.  Я  проходил
мимо сада и подумал: "Как вкусно пахнет. Наверняка  тут  есть  и  утятина!
Почему бы не влезть в сад и не пошарить по столам после пира? Из  косточек
можно будет сварить отличный бульон!"
     - Ты откуда такой заботливый? - усмехнулся Андарз.
     - Из Чахара.
     - Беглый, значит.
     Шаваш очаровательно потупил глазки.
     - И чем же ты пробавляешься в столице? Молишься святому Роху?
     С тех пор, как чиновник Рох учинил в  подземном  царстве  растрату  и
лишился носа, он стал патроном цеха любителей чужих кошельков.
     - Я, - сказал с достоинством Шаваш,  -  колдую,  вот,  -  хотите  вам
покажу?
     И он сорвал с головы чиновника круглую желтую шапочку и  поставил  ее
на стол.
     - Что под шапочкой?
     - Ничего.
     Шаваш снял шапочку. Под шапочкой лежал кожаный кошелек в форме  листа
аквилегии, а на кошельке сидел маленький хомячок Дуня. Андарз хлопнул себя
по поясу, к  которому  кошелек  был  подвешен  мгновение  назад,  а  потом
усмехнулся, раскрыл кошелек, пересчитал деньги внутри, вынул  оттуда  пять
серебряных монет, украшенных  изображением  танцующего  журавля,  и  отдал
Шавашу.
     - Головы за такое колдовство рубят, - зашипела девица.
     - Я еще маленький, - возразил Шаваш, - мне не голову, а руку отрубят.
     Андарз, казалось, задумался.
     - Господин, - вдруг жалобно сказал Шаваш, - возьмите меня к себе!
     - Как же я могу тебя взять, -  возразил  императорский  наставник,  -
государь тебя мне не дарил, и вообще ты беглый.
     - А купите меня в долговые рабы.
     - Да кто же тебя продаст?
     - А сестра и продаст.
     Андарз вынул еще одного журавля, дал его Шавашу и сказал:
     - Ладно, - приходи завтра в полдень с сестрой к боковым воротам.     Когда, спустя некоторое время, Андарз вновь присоединился к пирующим,
к нему подбежал изящный секретарь, который утром сопровождал его к  судье,
- подбежал и шепнул что-то на ухо.
     Господин Андарз кивнул  и  направился  в  глубину  сада,  к  беседке.
Беседка, окруженная старыми соснами, походила на  тысячекрылый  цветок.  В
знак того, что в этой беседке принимаются важные государственные  решения,
над ней развевалось десятихвостое знамя с  серебряной  рыбой,  вышитой  на
алом фоне и надписью, исполненной травяным письмом. Почва  кругом  беседки
была мелко вспахана, чтобы живущий в беседке дух-хранитель не мог  из  нее
уйти, а посторонний - подслушать что-либо. Поэтому люди в усадьбе обходили
беседку стороной. Они считали, что  дух-хранитель,  живущий  в  беседке  -
порядочная дрянь, судя по тому, какие там принимаются решения.
     Внутри беседки, облокотившись на подушку, подобную  цветочному  лугу,
сидел чиновник судебного ведомства.  Это  был  молодой  еще  человек,  лет
двадцати пяти или шести. У него были выщипанные брови и маленький  изящный
рот. Взгляд у него был внимательный и холодный.  Он  был  одет  в  красные
бархатные штаны и белую, затканную красными цветами  куртку.  На  ногах  у
него  были  сапожки  с  высокими  белыми  каблуками,  чтобы  удобней  было
цепляться за стремена. Это был тот самый  чиновник,  который  утром  стоял
подле судьи. Звали его господин Нан.
     При виде Андарза чиновник выронил персик, который  жевал,  вскочил  с
подушки, подобной цветочному  лугу,  и  принялся  кланяться.  Кланялся  он
минуты три, после чего Андарз слегка поклонился в ответ и  попросил  гостя
занять его прежнее место. Нан сел на диван и даже подобрал персик. Андарз,
улыбаясь, смотрел на него.
     Господин Нан был чиновник молодой и настойчивый, выходец из сонимских
крестьян, скорее умный, чем добродетельный, и из некоторых вещей,  которые
господин Андарз знал о Нане, он мог заключить, что у этого человека волчьи
зубы и лисий хвост, и даже Андарз не подозревал, сколько  казенного  добра
застряло в этих зубах, пока секретарь Андарза, Иммани, у которого был  нюх
на подобные дела, не принес Андарзу ворох бумаг, уличавших Нана в  крупных
хищениях.
     Господин Андарз тоже уселся в кресло: и вдруг вся  беззаботность  его
исчезла, как исчезает жизнь из утки, подбитой стрелой. Он сказал:
     -  Я  призвал  вас,  господин   Нан,   чтобы   рассказать   некоторые
обстоятельства убийства господина Сая.
     Нан снова оставил в покое персик и почтительно склонил голову.
     - Вчера вечером, - сказал Андарз, - господин Сай ушел от меня,  унося
с собой пачку осуйских кредиток, общей суммой на шестьсот тысяч. Он должен
был обменять их на одно заинтересовавшее меня письмо.  Сегодня  утром  при
нем не было ни денег, ни письма.
     Голос Андарза задрожал. Молодой чиновник вежливо  улыбнулся  хозяину.
Он знал, что господин Андарз, - нервный человек. Заплачет ветер в дереве -
заплачет и Андарз, а через минуту, глядь, - веселится.  "Наверное,  что-то
его давеча очень развеселило, -  подумал  Нан,  -  если  он  сейчас  такой
грустный". И Нан  сам  грустно  взглянул  на  персик,  который  ему  очень
хотелось доесть.
     - Много лет  назад,  -  сказал  Андарз,  -  как  вам,  без  сомнения,
известно, город Осуя попросился обратно в  империю,  и  среди  чиновников,
посланных государыней в Осую, были я и  советник  Нарай.  Тогда  господину
Нараю было тридцать шесть. Как вы знаете, господин  Нарай  столь  неудачно
повел дело, что нас выгнали  из  города,  а  того  человека,  который  нас
пригласил, толпа повесила на фонаре и выщипала его, за ночь, до костей.
     - Поведение Нарая было непростительно, - сказал молодой чиновник.
     - Осуя соглашалась вернуться в империю лишь на определенных условиях,
- осторожно заметил Андарз. Господин Нарай вел себя  так,  чтобы  добиться
отмены позорных для государя кондиций.
     - Это называется: сжечь стог сена, чтобы найти иголку,  -  усмехнулся
Нан. - С той только разницей, что Нарай сено  сжег,  а  иголки  так  и  не
нашел.
     Андарз неприятно поморщился. Несмотря на то, что Нарай не  явился  на
сегодняшний  праздник,  Андарзу  не  очень-то  понравилось,  что   молодой
чиновник так отзывается о любимце государя.
     - В суматохе бегства мне попал в  руки  ларец  с  бумагами  господина
Нарая, а в нем - одно письмо, которое я посчитал нужным оставить  у  себя.
Господин Нарай решил, что ларец сгорел. После этого наши пути разошлись, а
так как господин Нарай не пользовался влиянием, я не  видел  надобности  в
этом письме. Вместе с ларцом  оно  хранилось  у  моего  брата,  наместника
Аракки. Шесть месяцев назад, испугавшись излишнего влияния, которое  Нарай
оказывает на молодого государя, я попросил брата прислать мне это письмо с
моим секретарем Иммани. Я рассчитывал предъявить императору это  письмо  и
покончить с замыслами этого ханжи.
     Молодой чиновник едва заметно  сдвинул  брови.  Шесть  месяцев  назад
Андарз не мог "пугаться пагубного влияния Нарая", по той простой  причине,
что шесть месяцев назад именно Андарз  представил  Нарая  государю.  Стало
быть, Андарз представил Нарая государю, чтобы тот отрубил для государя все
головы, которые государь сочтет нужным, и тогда же  отправил  к  брату  за
письмом, чтобы всегда иметь свою веревку на чужой шее.
     Нан еще раз взглянул на персик и понял,  что  между  ним  и  персиком
больше ничего не произойдет.
     - Недалеко от столицы на секретаря напали разбойники, отняли  подарки
и письмо, спрятанное в стенке черепаховой шкатулки. Вряд  ли  эти  негодяи
умели читать. Но вот неделю назад ко мне явился господин  Сай,  и  сказал,
что к нему пришел какой-то человек, и предложил  мне  выкупить  через  Сая
письмо за шестьсот тысяч. А иначе  он  угрожал  продать  письмо  советнику
Нараю. Согласитесь, - вздохнул Андарз, - что я не мог отказаться.
     - Сай знал этого человека раньше?
     - Нет, - сказал Андарз, -  этот  человек  сказал,  что  его  люди  не
очень-то любят  черствые  сердца  горожан  и  предпочитает  первозданность
зеленых лесов, а в столицу он пришел  ради  письма.  Он  произвел  на  Сая
впечатление беглого мелкого чиновника.
     Нан фыркнул: стихи о черствых сердцах горожан и  первозданности  леса
были одними из самых известных стихов Андарза.
     - Этот любитель стихов и лесов настаивал на осуйских чеках, а  не  на
обычных деньгах?
     - Да.
     - Где они должны были встретиться?
     - В какой-то харчевне, позавчера вечером.
     Андарз помолчал.
     - И вот, вчера утром, я слышу об убийстве, и о том,  что  убийца  уже
найден. Я знал господина Сая  за  человека,  который  любит  развеселиться
после сделки. Я подумал: наверняка Сай отдал этому человеку меньше  денег,
чем попросил у меня. Сунул письмо в сапог и принялся пировать. Он ведь  не
подозревал об истинной его важности. Думаю, что он  напился  до  бровей  и
затеял  драку  с  этим...  Фазаненком.  Мудрено  ли  случиться  тому,  что
случилось? Я поспешил в Десятую Управу, зная господина судью за  человека,
далекого от Нарая и всякой подлости.  Я,  признаться,  был  шокирован  его
поведением... Но, как вы знаете, ни письма,  ни  денег  при  покойнике  не
было! Этот бродяга, верно, вытащил его из сапога и бросил куда-нибудь, или
сунул в щель!
     - Что же вы хотите? - уточнил господин Нан.
     - Вы - чиновник управы. Допросите Фазаненка, или устройте ему побег и
приведите сюда.
     - Лоня-Фазаненок, - мягко сказал Нан,  -  не  убивал  господина  Сая.
Просто тот, кто его убил, не взял с трупа ничего, кроме самого главного, и
оставил нетронутый труп в веселом квартале: на того, кто ограбит мертвеца,
неизбежно должно было пасть подозрение в убийстве.
     Нан хотел сказать, что, возможно, за трупом даже  следили:  очень  уж
быстро арестовали Фазаненка. Но  господин  Нан  был  не  из  тех,  которые
излагают любое соображение, которое приходит им в голову, лишь бы поразить
собеседника быстротой мысли.
     - Помните, - проговорил Нан, - что у покойника была вмятина под  ухом
и на затылке? Нынче у разбойников очень высокого  полета  распространилась
мода ловить людей веревкой, к которой привязаны  два  камня.  Эту  веревку
бросают так, что она обвивается вокруг шеи, а разбойник прыгает  сверху  и
душит человека или тащит его на выкуп. Вмятины от камней  доказывают,  что
господин Сай был убит этой снастью, и  согласитесь,  -  это  дело  рук  не
Лони-Фазаненка.
     Господин Андарз молчал довольно долго.
     - Да, - сказал он, - все сходится. Видимо, разбойник, встречавшийся с
Саем, ограбил его и убил, не отдав письма. Отыщите этого разбойника!
     Нан улыбнулся.
     - Значит, Сай говорил, что вы не знаете продавца?
     Андарз обиженно прижал большой палец к столу.
     - Откуда? Я не общаюсь с лесными разбойниками. Он назначил свидание в
каком-то притоне...
     - Сай врал, - сказал Нан.
     Андарз недоуменно сощурился.
     - В этом деле есть три обстоятельства, - сказал Нан. - Первое  -  это
то, что человек, который продавал это письмо, знал, что  вы  находитесь  в
отчаянном положении. Что господин  Нарай  каждый  день  истребляет  вас  в
глазах государя. Что вы купите это письмо и отдадите его  государю,  а  не
господину Нараю. Сколько людей это знает?
     - Я вовсе не нахожусь в отчаянном положении, - возмутился Андарз. - Я
вот уже тринадцать лет как наставник государя! Я и без этого  письма  могу
потребовать отставки Нарая, когда сочту нужным!
     - Сколько людей знает о вражде между вами и Нараем? -  повторил  Нан,
словно и не услышав ответа Андарза.
     - Многие во дворце это знают, - ответил тихо Андарз.
     - Во дворце, - высшие чиновники!  Но  разве  высший  чиновник  станет
продавать вам письмо за шестьсот тысяч? Он найдет лучшее применение такому
капиталу, как это письмо! Только мелкий чиновник, который не имеет доступа
к государю, сделает из такой  вещи  товар!  А  кто  из  мелких  чиновников
осведомлен о вашем положении?
     - Только мои домашние, - сказал Андарз.
     - Вот именно, -  сказал  Нан.  Человек,  продававший  вам  через  Сая
письмо, был недостаточно высокопоставленным чиновником, чтобы использовать
его самому, и недостаточно мелкой  сошкой,  чтобы  вообще  не  понять  его
значение. Человек этот продавал вам письмо  через  Сая,  тратя  деньги  на
посредника, не потому, что был вам незнаком, а  наоборот,  потому  что  вы
прекрасно его знали. Это был один из ваших секретарей или доверенных  лиц:
вы же его сами и познакомили с Саем!
     Андарз молчал.
     - Обстоятельство второе. Почему этот человек предложил письмо вам,  а
не Нараю? Нарай - восходящее солнце, вы - заходящая луна. Потому что, если
бы Нарай завладел письмом, он погубил бы не только вас, - но  и  все  ваше
окружение, - стало быть, этот  человек  причастен  к  тем  из  ваших  дел,
которым нет оправданья в глазах Нарая.
     Обстоятельство третье заключается в  том,  что  лесной  разбойник  не
станет просить осуйские деньги, потому что ему негде их  будет  разменять.
Этот человек просил у вас чеки, потому что он известен в Осуе, или  потому
что собирается бежать в Осую! И он был прекрасно  осведомлен,  что  у  вас
есть осуйские деньги, потому что сам, вероятно, вел ваши дела...
     - Что это? - вдруг перебил себя Нан.
     Андарз замер. Нан распахнул окно:  послышался  шорох,  ручная  лисица
виновато покосилась на Нана и засеменила  прочь,  оставляя  на  вспаханной
земле следы, в которые словно стекался лунный свет.
     Нан закрыл окно.
     - Вы не могли бы показать мне само письмо?
     Андарз подал принесенную с собой папку.
     - Вот оно,  -  сказал  Андарз.  -  Разумеется,  оригинал  написал  на
лазоревой бумаге.
     Нан раскрыл папку, и по мере того, как он  читал  письмо,  глаза  его
делались все изумленнее и изумленнее, словно он держал  в  руках  не  лист
бумаги, а ласточку о четырех ногах или иную природную несообразность.
     Глаза Андарза, наоборот, делались все  безумней  и  безумней:  только
теперь, казалось, императорский наставник сообразил, что именно  ему  было
сказано: что среди ближайших его людей есть предатели,  и  что...  Великий
Вей! Императорский наставник треснул кулаком по ореховому столику,  отчего
тот деликатно присел на ножках и крякнул, и заорал:
     - Но я не могу  арестовать  всех  моих  доверенных  лиц!  Я  прослыву
ненадежным человеком! А те, кого я не успею схватить, перебегут к Нараю  и
наговорят на меня множество несправедливостей, не зная, чем себя спасти!
     Молодой чиновник аккуратно закрыл папку и сказал:
     - Хотел бы завтра появиться у вас на обеде и поглядеть на  тех,  кого
вы называете своими доверенными лицами.
     Спустя пятнадцать минут в небе  вспыхнул  фейерверк:  огненные  имена
приглашенных на праздник вспыхнули в небе, и, упав в  воду,  не  гасли,  а
продолжали гореть в воде. Первый министр империи, Ишнайя,  обязанный  этим
назначением своему другу Андарзу, и  его  собеседник,  чиновник  сообщений
Шима, с любопытством смотрели вверх: им было  интересно,  появится  ли  на
небе имя господина Нарая, приглашенного на праздник, но не явившегося.
     Тихо раздвинулись кусты,  и  министр,  оглянувшись,  увидел  молодого
чиновника судебного ведомства, удалявшегося  по  мягкой,  словно  серебром
обсыпанной дорожке из ночного сада.
     - Кто это? - спросил Ишнайя.
     Его собеседник пригляделся и хмыкнул.
     - Это чиновника зовут Нан,  -  сказал  он.  Необыкновенно  деятельный
молодой человек, сирота из провинции Соним, и делает за своего  начальника
в Десятой Управе всю работу. Два дня назад с  ним  приключилась  маленькая
неприятность: господин Нарай разгневался на судью Десятой Управы за отчет,
и судья покаялся, что отчет писал его помощник Нан, - на что  Нарай  велел
обоим явиться для покаяния.  Очень  способный  молодой  человек,  но,  как
видите, карьера его кончена.
     "Надобно выяснить, зачем Андарз позвал  этого  бедняжку  к  себе",  -
подумал Ишнайя.
     В этот самый миг у поворота тропинки показался сам  Андарз.  Вельможа
щелкнул пальцами, подзывая своего управляющего, и громко сказал:
     - Дия, господин Нарай не явился на праздник, - проследите, чтобы  его
имя не запачкало неба.
     Чиновники вокруг вздрогнули, и послышался звон бокала, разбившегося о
каменный бортик пруда.     Солнце давно уже закрыло свой совиный  глаз,  и  серебряные  гвоздики
звезд прибили к небосводу черный  бархат  ночи,  -  словом,  миновала  уже
вторая стража, когда Шаваш постучался в ворота веселого учреждения. Как он
прошел мимо запертых ночью ворот  между  кварталами,  мы,  признаться,  не
знаем: может, пролез в  собачий  лаз.  Ему  открыли,  и  Шаваш  взошел  по
ступенькам на третий этаж, в  комнатку  девицы  по  имени  Тася.  Никакого
особого родства, кроме родства душ, между ними не было. В руках  его  была
корзинка  с  янтарного  цвета  уткой,  и  пирожками,  тающими  во  рту,  и
финиковыми лепешками, утешающими душу  и  разгоняющими  печаль,  и  многим
другим, что немного пьяный Андарз, смеясь, лично сложил в корзинку.
     Тася лежала в постели одна и с синяком под глазом, и плакала.  Увидев
корзинку, она перестала плакать и стала есть утку.
     - Сколько тебе лет, - спросил Тася, объев ножку.
     - Двенадцать, - соврал Шаваш.
     - Жалко, - сказала девица. - Если бы тебе было  четырнадцать,  ты  бы
мог меня пасти. Ты бы побил меня и этого парня, и  сейчас  у  нас  были  б
деньги, а не вот это, - и девица показала на синяк под глазом.
     - Я могу достать тебе деньги, - сказал  Шаваш,  -  только  ты  должна
сделать так, как я скажу.
     - А что я должна сделать?
     Шаваш помолчал.
     - Завтра мы пойдем в Верхний Город. Ты скажешь, что  ты  моя  старшая
сестра, и оставляешь меня  в  залог.  Там  есть  человек,  согласный  меня
купить.
     Девица перепугалась.
     - Шаваш, - сказала она, - что с тобой? Ты ведь даже от шаек  держался
в стороне! А теперь ты хочешь продать себя сильному человеку! Ведь  у  них
же нет, как в шайке, устава, что можно и что нельзя:  эти  богачи  творят,
что хотят!
     Шаваш усмехнулся:
     - Ты пойдешь и  продиктуешь  следующий  контракт:  я,  Тася,  получаю
пятнадцать ишевиков  в  долг,  и  обязуюсь  возвратить  их  сполна  и  без
процентов не позднее, чем через три месяца. Поручительством  своей  доброй
воли оставляю у заимодавца младшего брата Шаваша, около  одиннадцати  лет,
каковой Шаваш, буде долг не будет выплачен семнадцатого числа третьего  от
ныне месяца, обязуется начать выплачивать его своей работой.
     Тася слушала.
     - Не забудь, - сказал Шаваш, указать: "буде долг  не  будет  выплачет
семнадцатого числа". Если этой строчки нет, то я  становлюсь  рабом  сразу
же, а если она есть, то я им станут  только  через  три  месяца.  Нотариус
может попытаться опустить эту строчку, но ты слушай и смотри  на  меня.  И
еще:  ты  напишешь,  что  взяла  пятнадцать  ишевиков,  а   тебе   выдадут
двенадцать. Про остальные три ишевика только пишется, что их дают. Если бы
дело было при Золотом Государе, когда проценты  были  разрешены,  тебе  бы
дали двенадцать ишевиков и написали бы: под 20%, но теперь так как  теперь
тот, кто берет проценты, торгует временем, то, чтобы их  брать,  поступают
так, как я тебе рассказал. Только смотри, Тася: не хвастайся, что  у  тебя
есть двенадцать ишевиков, потому  что  нынче  честных  людей  меньше,  чем
воров, да и честные люди тоже немножко воры.
     - Ба, - сказала девица, - откуда ты все знаешь?
     - От Исана Глупые Глаза.
     Девица вздохнула.
     - Какая разница,  сказала  она,  есть  строчка  или  нет?  Откуда  ты
возьмешь пятнадцать золотых через три месяца? И вообще большие люди делают
с маленькими людьми все, что хотят.
     - А откуда берутся большие люди? - спросил Шаваш.
     Девица, зная Шаваша, заподозрила, что он что-то  задумал,  но  Шаваш,
конечно, ничего ей не рассказал: ни о своей находке,  ни  о  том,  как  он
послушал сцену в суде,  ни  о  том,  как  он  подслушал  разговор  Нана  с
Андарзом. Вы, конечно,  изумитесь,  каким  это  образом  можно  подслушать
разговор в беседке,  окруженной  со  всех  сторон  воздухом  и  вспаханной
землей? Но дело в том, что у Шаваша имелся амулет в  виде  четырех  лисьих
лапок. Эти амулеты обладали такой магической силой, что превращали вора  в
лисицу и позволяли ему  пробираться  в  самые  неожиданные  места.  Но,  к
сожалению, у Шаваша был не настоящий амулет, из высушенных лисьих лапок, а
поддельный, из деревянных. Поэтому Шаваш, конечно, не сумел превратиться в
лисицу. Зато он встал на эти лисьи лапки и  прошел  по  вспаханной  земле,
оставляя после себя лисий след. Он забился под фундамент и, таким образом,
все слышал. Он, можно  даже  сказать,  предвосхитил  некоторые  наблюдения
молодого чиновника, так, ему сразу бросилось в глаза, что вор,  похитивший
письмо, был не из простых, так как ни сам  Шаваш,  ни  обширный  круг  его
знакомых никогда не имели дела с  осуйскими  деньгами.  Он  пережил  очень
неприятную минуту, когда к нему подошла познакомиться какая-то  лисица,  а
чиновник наверху открыл окно.
     Эту ночь Шаваш спал сладким сном. Ему снились красные  ворота,  через
которые входят крупные чиновники, и шишка ворот упиралась прямо в  небеса.
Ворота были распахнуты, и никого, кроме Шаваша, перед ними не было.
     Но, однако, что это за времена, когда через  ворота,  предназначенные
для чиновников девятого ранга, ходят осуйские торговцы!
                                    3     Наутро Шаваш и Тася явились к синим  воротам.  Домоправитель  Андарза
оформил ссуду. Все  сошло,  как  по  маслу,  -  только  Тася  получила  не
двенадцать, а одиннадцать ишевиков. Домоправитель взял Шаваша за шкирку  и
увел в усадьбу.
     Дом господина Андарза издавна принадлежал императорским  наставникам.
Дороги и дорожки,  ведущие  к  главному  дому,  были  посыпаны  золотистым
песком, смешанным с благовониями. Среди цветущих кустов бродили  барасинги
с золочеными  рожками,  и  мелькали  флигеля  для  слуг  и  жилища  богов.
Некоторые из них были соединены с главным домом крытыми дорогами. Вообще в
этой усадьбе небо было значительно ближе к  земле,  чем  в  других  местах
столицы, не считая, разумеется, самого государева дворца.
     В нише у главного входа  стояли  две  каменных  человека,  в  длинных
покрашенных синим одеждах и с каменными лентами в руках.  На  одной  ленте
было высечено "Стою по поручению господина  Андарза".  На  другой:  "Зорко
наблюдаю за  входом  и  выходом."  Шавашу  это  не  очень-то  понравилось.
Господин Андарз был колдуном, и вполне возможно,  что  за  этими  статуями
водились какие-нибудь дьявольские штуки: или они разгуливали по  ночам,  а
может, даже воровали кур, если были голодны.
     Эконом Дия провел Шаваша в  обеденную  залу  и  показал  ему  большие
песочные часы. Они походили на две соединенные донышками чашки  для  вина.
Перед часами  стоял  золотой  поднос,  заполненный  фигурками  крестьян  и
ремесленников. Каждый час песок  пересыпался  из  одной  чашки  в  другую.
Нижняя воронка наполнялась и нажимала своим  весом  на  пружинку,  золотые
фигурки на подносе начинали двигаться и кружиться: плотник махал  топором,
прачка окунала белье в колоду для стирки, а на высокое  золоченое  окошко,
прямо на грудь  выглядывавшей  из  окошка  девицы,  вспархивала  птичка  с
рубиновыми глазами и  начинала  ворковать.  Шаваш  сразу  понял,  что  это
какое-то не очень квалифицированное колдовство, потому что если бы  колдун
знал свое дело, он бы велел, чтобы не только фигурки вертелись, но и чашки
переворачивались сами собой. Во дворце государя были даже  блюда,  которые
наполнялись сами собой и кубки, которые подлетали  во  рту,  но  это  были
священные предметы государства, и у Андарза их быть не могло.
     Эконом сказал, что в  обязанности  Шаваша  входит  присутствовать  на
обеде и по просьбе господина Андарза почтительно называть часы и минуты. В
остальное время Шавашу вменялось разносить по городу короба  с  подарками,
которые посылали друг другу важные чиновники, и ничего из этих коробов  не
воровать.
     Эконом ушел, а Шаваш остался при часах. У него даже ногти вспухли  от
любопытства. Он снял алтарный камень и увидел внизу колесики,  похожие  на
те,  которыми  крутят  мельницу,  только  гораздо  меньше.  Шаваш  страшно
удивился. Он  никогда  не  знал,  что  колдуны  используют  в  своем  деле
мельничные колеса. Вскоре нижняя чашка наполнилась,  нажала  на  пружинку,
колесики задвигались, фигурки заплясали. Колесики двигались совсем не так,
как  плясали  фигурки.  Изнутри  было  видно,   что   прелестная   девица,
выглядывающая  из  окошка,  состоит  из  одной  головы  с  грудью  и  двух
колесиков. Шаваш пустил за золотое блюдо хомячка  Дуню,  и  тот  заметался
среди золотых истуканчиков.
     Шаваш обернулся и заметил, что на него, уперев руку  в  толстый  бок,
смотрит эконом Дия, и на лице у Дии странное выражение.
     - Господин! - спросил Шаваш. -  А  почему  часы  надо  переворачивать
руками?  Ведь  то  же  колесико,  что  движет  фигуры  на  алтаре,   может
переворачивать и сами чашки!
     Эконом дал Шавашу затрещину и сказал:
     - Так положено по  древним  предписаниям.  Устав  государя  Иршахчана
предусматривает на этой должности человека, а не колесико!
     После этого эконом отослал Шаваша на кухню.
     Сам же эконом выскочил  из  главного  дома  и  побежал  по  тропинке,
похожей на ручеек  из  золотого  песка,  туда,  где  в  глубине  сада  тек
Оранжевый  источник,  каждый  глоток  воды  из  которого,  согласно  одной
старинной книге о достопримечательностях столицы, снимал по греху. Дия так
запыхался, что стал на колени  и  начал  пить  из  источника.  Посторонний
наблюдатель сказал бы, заметив, как жадно пьет Дия, что у  этого  человека
на душе множество грехов. Но Дия был человек образованный, то есть почитал
предрассудком существования не только источника, который снимает грех,  но
и самого греха. Он пил из источника только потому, что у него пересохло во
рту.
     Итак, Дия напился, а потом сел на скамейку у ручья, и стал глядеть на
сад. Перед господином Дией на ветке сидела птичка, с рубиновыми глазами  и
шелковыми перышками. Дия снял птичку с ветки и стал рассеянно  подкидывать
ее в руке. Птичка не сопротивлялась, потому что была собрана  из  зубчатых
колесиков и обрезков шелка, - это он, Дия, ее и собрал, как и часы в зале.
Дия был страшно рассержен словами мальчишки и позавчерашним указом  Нарая,
перечислявшим  три  вида  лентяев:  торговцев,  изобретателей   машин,   и
ярмарочных кривляк. "Даже маленькие рабы  понимают  то,  что  не  понимает
господин Нарай, - думал Дия, - Великий Вей!  Завтра  же  напишу  письмо  в
Осую! Надобно выпороть этого мальчишку и любой ценой  выбираться  из  этой
страны."
     Домоправитель Андарза, Дия,  был  человек  низенький  и  жирный,  как
сурок. У него были нежная, цвета  вяленой  дыни,  кожа,  грустные  большие
глаза, формой напоминающие рыбу тунца, и нос пуговкой.  Домоправитель  Дия
все время задирал эти глаза к небу, молился и вздыхал. Как и у всех жадных
до прибыли людей, молитвы его отличались большим святотатством.
     Десять лет тому  назад  господин  Дия  был  чиновником  строительного
ведомства, подавал  блестящие  надежды,  привлекал  к  себе  благосклонные
взоры. Государыня Касия, изумившись его таланту, поставила  его  во  главе
строительства подземных ходов в Небесном Дворце.  Выше  него  были  только
Андарз и сама государыня.
     В это время его звали не Дия, а Амасса, и он  пел  перед  рабочими  и
махал руками, и он никогда не  бил  людей,  если  они  не  были  в  чем-то
виноваты, и ни один виноватый не  умер  под  его  плеткой.  За  неделю  до
окончания всех работ господин Андарз позвал к себе  молодого  чиновника  и
показал ему распоряжение  государыни.  Государыня  Касия,  для  соблюдения
безопасности и тайны, приказывала убить всех строителей, и господин Амасса
был особо отмечен, за ненадежную  веселость  и  за  страсть  к  выдумке  и
машине. Молодой чиновник заплакал, закрываясь рукавом.
     - В этом деле не  будет  строгой  отчетности,  -  промолвил  господин
Андарз. - Почему бы нам не представить какой-нибудь  другой  труп,  вместо
вашего. А вы бы пережили несколько лет у меня.
     Так Амасса стал не  Амассой,  а  Дией.  Дия,  конечно,  не  мог  быть
чиновником. Поначалу он укрывался в одном из дальних поместий Андарза.  Он
плакал, как подбитый гусь, и дни проводил над чертежами, а ночами наблюдал
звезды. Он ни разу не осмелился выйти из  флигеля  днем,  и  три  года  он
ничего не видел, кроме звезд. Он плакал  так  часто,  что  ему  все  время
приходилось перерисовывать чертежи. Зато ему не  нужно  было  солить  суп.
Однажды ночью он наблюдал во флигеле звезды и по расположению  их  увидел,
что государыня Касия умерла. "Какое несчастье! - подумал Дия, - государыня
была великой императрицей! Птицы не смели нести яйца без ее указа, венчики
цветов склонялись перед ее наставлениями!  А  сын  ее,  государь  Варназд?
Говорят, он ни разу не дочитал до  конца  указов,  на  которых  стоит  его
подпись! Что будет с империей?"
     И Дия горько заплакал.
     После смерти государыни  Касии  Дия  стал  выходить  из  флигеля  при
дневном свете, и постепенно  все  дела,  касающиеся  вассальных  фабрик  и
заводов, сосредоточились в  его  руках.  Он  распоряжался  всеми  купцами,
прибегавшими к покровительству Андарза,  управляющими  инисских  рудников,
ткацких фабрик в Чахаре и баданских поместий, - а поместий у Андарза  было
много, одного только меду Андарз продавал в год на полтора миллиона.
     Пока Дия сидел во флигеле, душа его умерла, и он стал глядеть на  мир
глазами прибыли. Стоило ему посмотреть на пустой кусок земли, и он  тотчас
прикидывал, сколько на нем вырастает кунжута.  Стоило  ему  посмотреть  на
покосившийся амбар, и от приходил в такое волнение, как будто  этот  амбар
перекосился у него в сердце. Стоило ему посмотреть на водопад, и он думал,
как бы приделать к водопаду столярный станок. Дай ему волю, он  бы  все  в
природе разодрал и сшил по-правильному, а может, и не сшил бы - не  успел.
Он всегда жалел,  что,  когда  боги  кроили  мир,  Дии  не  был  у  них  в
советчиках.
     Дия  также  убедил  Андарза  отдать  ему  кусок  земли,  пожалованный
государем под сады и пастбища, и возвел там кирпичный сарай  со  станками,
за которые посадил сначала десять, а потом сто рабов.  Теперь  Дия  жил  и
ночевал в этом поместье, там же  принимал  вассальных  купцов  и  заключал
договоры. Каждый раз, когда Андарз узнавал, что Дия опять его обокрал, Дия
подносил ему какую-нибудь игрушку, механическую птичку или часы, и поэтому
дом Андарза был полон этих диковинок.
     Эконом был человек нервный и издерганный, со времени его  трехлетнего
дрожания  во  флигеле  у  него  появилась  странная  привычка:   он   имел
обыкновение собирать и выхаживать в  своей  комнате  маленьких  птичек,  а
выходив, напускал на них дневную сову.
     Эконом вошел с  одним  из  вассальных  купцов  Андарза,  -  множество
человек отдавали андарзу свои земли в обмен на покровительство.     Едва эконом ушел, Шаваш  встряхнулся,  повел  носом,  сунул  подмышку
хомячка Дуню, и вышел в коридор. Где-то за окнами звенели голоса  слуг,  и
по ту сторону гостиной били молотки. Шаваш пошел на звук молотков и вскоре
пришел к красивой комнате с разобранным полом: под полом начинался  этакий
кирпичный лабиринт, уходивший под соседние стены. Двое рабов  в  набрюшных
юбочках, синей и желтой, ломали остатки пола.
     - Мир вам, - сказал, - спросил Шаваш.
     - Ай-ай-ай! - закричал раб в синей юбочке и уронил  молоток  себе  на
ногу.
     В этот миг часы в обеденном зале очнулись и стали бить час Росы.  Раб
в желтой юбочке оглядел Шаваша, пнул своего напарника в бок и сказал:
     - Ты что, сдурел? Разве привидения появляются в час Росы?  Привидения
ходят только в полночь и в полдень. Это какой-нибудь новый раб.
     Шаваш подтвердил, что он, точно, новый раб,  и  поинтересовался,  что
это за строение  под  полом:  неужели  господин  Андарз  разводит  морских
свинок? Желтая юбочка сказал, что это отопление. В холодные месяцы в  доме
топят печь и пускают в лабиринт теплый воздух. А  в  теплые  месяцы  слуги
наловчились разводить в этих кирпичах морских свинок и  торговать  ими  на
базаре. Андарз дознался об  этом  и  закапризничал,  уверяя,  что  морские
свинки шуршат и мешают ему сочинять  стихи.  Тогда  эконом  Дия  предложил
обогревать дом теплой водой в  трубах,  а  отопление  под  полом  засыпать
щебнем и песком.
     - А я так скажу, - промолвил раб в синей юбке, - что  ни  черта  этот
щебень не поможет, потому что в  этом  доме  под  полом  шуршат  вовсе  не
морские свинки.
     - Это точно, - сказал желтый, -  не  думаю,  что  этот  щебень  будет
сильно мешать тем, кто ночью тут шуршит под полом.
     И пощупал Шаваша, чтобы убедиться, что Шаваш все-таки не привидение.
     Дом господина Андарза был выстроен  в  два  этажа,  если  не  считать
высокой башни в саду, соединенной с домом крытой дорогой. От трех  главных
ворот  начиналась  галерея,  поддерживаемая  тонкими  столбами,  покрытыми
лаком, яшмой и черепаховыми щитками, за галереей шли приемные залы и жилые
комнаты. В глубине резиденции располагались женские покои. В левом  крыле,
тянувшемся вдоль дворика, облицованного мрамором и агатом-моховиком,  было
солнечно и тихо: тут был кабинет господина Андарза и его  доверенных  лиц.
Надо сказать, что дом господина Андарза был очень  богатый  дом,  и  в  то
время в богатых домах было не  принято  закрывать  кабинеты  секретарей  и
прочих "малых господ" на ключ. Вместо этого по  ним  прокатывали  восковую
печать. И вот, когда Шаваш заглянул в коридор, он увидел, как из  дальнего
кабинета, вышел, озираясь, изящный тридцатилетний человек, запечатал дверь
кабинета печатью, похожей на огурец, и воровато утек во внутренний дворик.
     Заинтересованный  Шаваш  подошел  к  двери,  изукрашенной  золотой  и
серебряной канителью, и такой красивой, что если бы для небес понадобилась
дверь, то, наверное, приспособили бы эту. "Наверное,  кабинет  Андарза"  -
подумал Шаваш: а господин Андарз  был  во  дворце.  Шаваш  толкнул  дверь:
печать разорвалась, мальчик вошел внутрь.
     Внутри никого не было. Кабинет был  весь  затянут  зеленым  шелком  с
рисунками, изображавшими победы  Андарза,  и  уставлен  книжными  шкафами.
Толстые переплеты книг сверкали мертвыми зрачками  драгоценных  камней,  и
книги взбирались друг  на  дружку  так  высоко,  что  по  ним  можно  было
добраться до пухлого солнца, нарисованного на потолке кабинета. Посередине
кабинета стоял стол с малахитовыми уголками, и  вокруг  него,  -  три  или
четыре шелковых стула. Чуть поодаль стола, на возвышении,  стояло  кресло.
Шаваш понял свою ошибку. "Это кабинет не Андарза, а одного из  секретарей,
- подумал он. В кабинете Андарза кресло,  предназначенное  для  господина,
стояло бы за столом".
     Шаваш влез на стол и снял одну из книг с рубиновыми глазами. Это была
"Книга тысячи превращений", трактат по черной магии. Шаваш сунул книгу  на
место, спрыгнул с кресла и подошел к ларю с  тяжелой  нефритовой  крышкой.
Миг -  и  Шаваш  выудил  из  рукава  инструмент,  из  числа  тех,  что  не
перечислены в государственном перечне для цехов.
     Шаваш вставил отмычку в дырочку на сундуке, пошевелил ей и  с  трудом
поднял крышку. В сундуке лежала пачка отчетов на бумаге  с  красным  ухом,
брусок серебра и секира на длинной-длинной ручке.
     Под секирой стояли две банки из стекла, и каждая банка  была  закрыта
крышкой с дырочками. В углублении на донышке была вода. В одной банке были
серые мыши, а в другой - белые. Корма в банках не  было.  Из  белых  мышей
одна уже подохла: серые бегали довольно шустро.
     Шаваш осторожно просунул в ящик палец и провел им по синеватому  краю
секиры, похожему на полумесяц. Щеки у секиры были выложены серебром,  и  с
другой  стороны  рукоятки  имелся  стальной  зубец,  формой   напоминающий
ласточкин клюв. В конце клюва застыла недавняя кровь, и  к  лезвию  секиры
прилип кусочек птичьего пера.  Рукоять  секиры  была  покрыта  серебром  и
напоминала   клубок   сверкающих   змей,   свернувшихся   вокруг   пустого
пространства для рук. Шаваш никогда раньше не видел такой вещи.
     Шаваш так засмотрелся на секиру, что едва не пропустил легкие шаги  в
конце коридора. Шаваш мигом захлопнул крышку ларя и выскользнул наружу.  В
тот самый миг, когда человек завернул за угол коридора и увидел  мальчишку
у закрытой двери кабинета, Шаваш сложил перед дверью молитвенно руки, -  и
распахнул ее. Человек ахнул, прыгнул и схватил негодника за шкирку.
     - Ты кто такой, - сказал он, - и что ты здесь делаешь?
     Шаваш пискнул, поджал ножки и стал болтаться  в  огромной  руке,  как
червяк на  удочке.  Человек  отпустил  его.  Шаваш  встряхнулся,  обиженно
помотал головой и указал на свою корзинку.
     - Меня сегодня купили, - объяснил Шаваш. - И  я  пошел  поблагодарить
хозяина, потому что у нас в деревне всегда учили приносить  благодарность.
Но я вижу, что я глуп и сделал что-то не то.
     - Хозяина?  -  усмехнулся  человек,  -  это  мой  кабинет.  Я  второй
секретарь господина Андарза, Теннак.
     Огромный - что твоя телега - Теннак говорил медленно, чуть растягивая
гласные, и лицо  его  было  все  время  совершенно  неподвижным.  Эти  два
признака мгновенно дали понять Шавашу, что он имеет  дело  не  с  коренным
вейцем, а с варваром, аломом или ласом. Чиновники ничего не  имели  против
варваров, коль скоро те получали образование и должность, но вот в  Нижнем
Городе таких людей считали ниже себя, - потому что даже если ты из Нижнего
Города, - надо же тебе кого-то считать ниже себя. "Ага" -  вспомнил  Шаваш
секиру в ларе.
     А огромный варвар показал на печать на двери и сказал:
     - Ты зачем разорвал печать? Никто, кроме хозяина,  не  должен  первым
входить в кабинет, потому что тогда духи, живущие в документах и  отчетах,
набросятся на вошедшего и убьют.
     Шаваш перепугался и спросил:
     - Неужели в отчетах живут такие гадкие духи?
     - Гадкие духи,  -  пояснил  Теннак,  живут  только  в  несправедливых
отчетах. В справедливых отчетах живут хорошие духи.
     Шаваш подумал и сказал:
     - А зачем тогда вы пишете несправедливые отчеты?
     - А вот когда ты станешь чиновником, -  сказал  секретарь,  -  иди  и
попробуй писать справедливые отчеты.
     С этими словами варвар собрал Шаваша в ладонь и легонько пихнул его в
сторону, так, что мальчишка, пискнув, пролетел  по  коридору,  ударился  о
тростниковую стенку, обернулся, поклонился - и со всех ног бросился прочь.     В час Овцы господин Андарз появился в зале.
     За стол село шесть человек.
     Господин Андарз, в  длинном  синем  одеянии,  перехваченном  тисненым
поясом с  серебряной  застежкой,  сидел  во  главе  стола.  Господин  Нан,
вчерашний чиновник из десятой управы, сидел на резном сиденье  для  гостей
по правую руку хозяина. По левую руку Андарза сидел его сын: высокий юноша
лет шестнадцати, с тонкой шеей и  длинными  тяжелыми  волосами.  Лицом  он
совсем не походил на лицо Андарза, но в манере приподымать уголки  бровей,
и поглаживать во время разговора подбородок он удивительно напоминал отца.
     Трое главных слуг в доме господина  Андарза  были  настолько  разные,
насколько это можно себе представить. Личный его  секретарь  Теннак,  был,
как  Шаваш  уже  успел  удостовериться,  родом  варвар.  Это  был  человек
огромный, как медведь. Пальцы левой его руки были сведены и покалечены,  и
оттого она особенно напоминала крабью клешню.  Он  был  столь  силен,  что
однажды, на спор, выдернул в саду из земли старое персиковое дерево. Как и
множество очень сильных людей, он был человек добродушный.
     У господина эконома, Дии было маленькое усталое личико  и  необъятный
живот. К еде он питал необъяснимую страсть: что ни попадется ему на глаза,
то он и тащил в рот, спокойно мимо куска пройти не мог. Оттого, что он был
так толст, он казался довольно старым: на самом  деле  ему  было  немногим
более тридцати, - зато он бы и через двадцать лет  выглядел  точно  также.
Грустную историю его мы уже рассказали.
     Самим домом занимался личный секретарь  господина  Андарза,  холеный,
красивый чиновник лет тридцати пяти с маленьким и совершенно  бесстрастным
лицом. Как и все люди с маленькими лицами, он казался еще моложе.  На  нем
был щегольской синий кафтан с изображениями фениксов, резвящихся в  садах.
Брови у него были тщательно выщипаны, и кончики  пальцев  выкрашены  хной.
Звали его господин Иммани, и  Шаваш  мигом  узнал  в  нем  того  человека,
который утром лазил в чужой кабинет. Иммани скользнул взглядом по  Шавашу,
как по новой детали обстановки, и что-то проговорил  сыну  Андарза.  Юноша
вспыхнул и стал перебирать пальцами  по  кафтану,  словно  хотел  вытащить
оттуда блоху, - но возразить побоялся.
     Андарз улыбнулся, завидев мальчишку.
     - А, - сказал он, - ты здесь, маленький лисенок?  -  и,  обращаясь  к
Нану:
     - Представляете, хотел вчера украсть утку для своей сестры,  забрался
в сад, да так и заснул в гроте. Забавный, впрочем, мальчишка.
     Карие глаза молодого гостя задумчиво  сощурились,  и  он  внимательно
оглядел Шаваша.
     - Ленивый мальчишка, сказал эконом, дерзок, и не знает приличий.  Его
поставили возглашать время, а он  тут  же  полез  трогать  механизм.  Если
всякий  болван  будет  трогать  механизм,  то  фигурки  вообще  перестанут
двигаться!
     - А, голубчик, - сказал Андарз, - куда же тебя за  такую  провинность
деть? В ткачи отправить?
     Шаваш надулся. Он слыхал о мастерских в усадьбах, где  рабы  ткали  и
красили: ноги у них были кривые, глаза красные, и спали они,  говорят,  по
три часа в день.
     - Конечно, -  сказал  эконом  Дия,  -  у  меня  как  раз  нехватка  в
чесальщиках.
     Андарз задумчиво глядел на мальчишку.
     - Как нехватка, - сказал первый секретарь Иммани, - неделю назад было
сорок человек.
     - А он их кормит одними оплеухами. Потом из  косточек  варит  клей  и
продает его в Осуе, для большей прибыли, - сказал секретарь Теннак.
     - Глупый варвар, - возмутился эконом, - что ты понимаешь в  хозяйстве
и прибыли?
     - А то и понимаю, - ответил Теннак, что однажды твои рабочие защиплют
тебя до смерти. Не в деньгах счастье, правда, господин Нан?
     - Правда, - сказал молодой чиновник, - деньги - это еще не все.  Тот,
у кого семь миллионов, вполне может быть  несчастней  того,  у  кого  пять
миллионов.
     Андарз засмеялся.
     За обедом господин  Нан  был  душою  общества,  рассказал  историю  о
чиновнике, который поймал беса, резвившегося среди отчетов, и о  том,  как
духи-щекотунчики сняли под свадьбу дворцовый павильон  Танцующих  Лебедей,
после чего в павильоне постоянно принимались неправильные решения:  и  так
забавно   изображал   духа-щекотунчика,   что   даже   застенчивый   Астак
раскраснелся от смеха.
     - Да, кстати, - спохватился Андарз, - я слыхал, - позавчера  господин
Нарай разбранил вас за какой-то проект? Чем ваш проект  вы  не  понравился
Нараю?
     - Не знаю, - сказал Нан, - имею, однако, при себе копии...
     И потянулся к папке.
     - Вы с ума сошли, - сказал Андарз, - что я вам, Нарай,  чтобы  читать
проекты? Хватит того, что иногда их надо подписывать.
     Молодой сын Андарза, Астак перестал смеяться, и глаза его  сделались,
как у больной малиновки.
     Уже подали дыню и фрукты,  когда  речь  зашла  об  убитом  чиновнике.
Господин Андарз всплеснул рукавами  и  приказал  своему  секретарю  Иммани
отправиться в заречье, на улицу  Белой  Сирени,  где  жила  вдова  убитого
чиновника.
     - Возьми-как у нее все бумаги мужа, - сказал Андарз, - и скажи, что я
оплачу все расходы на похороны. Из-за неожиданной смерти дом  и  имущество
могут быть востребованы казной. Пусть она пока переселится в  какую-нибудь
из моих усадьб, а я похлопочу об имуществе.
     - "Ага! - подумал Шаваш, - а если она не отдаст бумаги, то  останется
без дома и без имущества".
     Изящный секретарь потер рукою рот и сказал:
     - Улица Белой Сирени, - где это?
     Все недоуменно переглянулись.
     - Я знаю, где эта улица, - вмешался Шаваш от своих часов.
     Андарз повернулся.
     - Знаешь? Так иди с Иммани.
     И пусть они пока идут на улицу Белой Сирени, а мы немного расскажем о
господине Андарзе.
     Императорский наставник Андарз  был  человек  тонкий  и  нервный,  от
беззаботности легко переходил к величайшей грусти. Бывало: заплачет  ночью
в кабинете, кричит секретарю седлать коней, ехать в монастырь, - вот  кони
уже готовы, Андарз, посыпав голову пеплом, летит  по  улице:  а  на  улице
трактир. Андарз соскочит с коня и бежит в  трактир,  глядь,  -  а  он  уже
хохочет вместе со всеми. Человек он был учености необычайной, но несколько
странной. То вдруг примется изъяснять самую хитрую  математику,  то  вдруг
окажется, что он не знает семи причин падения последней династии,  каковые
причины, к слову сказать, под его же именем и были опубликованы:  какой-то
бедный  чиновник  умолил  его  одолжить  труду  свое  имя.  Андарз  слегка
увлекался черной магией, был отличный полководец и тонкий поэт.  Пять  лет
назад, подавляя восстание в Чахаре, утопил провинцию в крови.  Возвращаясь
в столицу  по  топким  осенним  дорогам,  он  написал  цикл  лучших  своих
лирических стихотворений о временах года.
     Господин Андарз был младшим сыном наместника Аракки. Юноша ни  в  чем
не знал отказа, проводил дни  на  охоте  и  в  отцовской  библиотеке,  был
избалован и своенравен. Охотился он посереди развалин огромного города,  в
котором было легко подавлять бунты, так как жители разных  кварталов  жили
слишком далеко друг на друга. Сплетничали, что он охотился  не  только  на
зверей, но и на людей и бесов. Однажды во время народного праздника монахи
били в колотушки перед городским богом, чтобы  привлечь  внимание  бога  к
молитвам и еде. У Андарза болела голова, юноша послал  сказать  им,  чтобы
они замолчали. Монахи воспротивились, и тогда Андарз сжег городского  бога
и колотушки, и пригрозил сжечь монахов. Народ был возмущен.
     Юноша плакал во время грозы и очень  любил  павлинов  и  голубей.  Он
упросил отца ввести специальный налог для содержания павлинов.  Эти  птицы
ходили по всему городу,  и  если  на  человека  доносили,  что  он  обидел
павлина, ему приходилось тошно. Дело в том,  что  Андарз  собрал  компанию
сверстников, и они ездили по городу, привязав к поясу плетку, а  к  хвосту
лошади - дохлую кошку, входили к людям, провинившимся против  павлинов,  и
плеткой заставляли их съесть дохлую кошку. Кроме этого,  они  делали  все,
что хотели.
     Когда Андарзу было семнадцать, в город приехал инспектор из столицы и
нашел, к своему изумлению, что должность наместника в Аракке переходит  от
отца к сыну вот уже  третье  поколение.  С  инспектором  было  пять  тысяч
солдат, и его  наблюдению  было  трудно  воспротивится.  Население  города
разгромило старинную библиотеку и съело проклятых павлинов.  Отец  Андарза
был арестован и в клетке увезен в столицу. Припомнили ему все - и павлиний
налог, и истребленного бога, и... черт  знает  что  припомнили.  Инспектор
понаписал в обвинении, что наместник  кормил  павлинов  человечьим  мясом,
хотел отделиться от империи и был привержен чернокнижию. Словом,  не  было
такой глупости, которую народ не выдумал - а инспектор не написал.
     Шестнадцатилетний Андарз со своей раскрашенной шайкой бежал в горы, и
там друзья его бросили. Тогда  Андарз  отправился  вслед  за  арестованным
отцом в столицу. В столице он увидел, что дело его отца пропало. Император
Меенун был очень  сердит  на  тех  чиновников,  которые  присваивали  свои
должности и передавали их по наследству, и, когда мог добраться до  одного
из них без кровопролития, радовался.
     У Андарза не было денег, а если бы были, судьи побоялись бы их брать.
Родственники его в столице сказали, что они из другой семьи. Тогда  Андарз
сел и написал стихи, в которых умолял императора о милосердии: "Я плачу не
о судьбе отца, а о том, что он заслужил ее. Справедливость требует  казни,
будь же несправедлив!" Стихи понравились государю и народу,  который  стал
распевать их на всех перекрестках: общественное мнение вдруг переменилось,
все сострадали наместнику, попавшему из дворцовых палат в яму с водой.
     Император помиловал отца Андарза. Отец умер через три месяца от стыда
и перенесенных в тюрьме пыток.
     Андарз стал любимцем  императора,  получил  несколько  должностей  на
прокорм. Продолжал, однако, выкидывать такие  штуки,  что  даже  щитки  на
колоннах краснели,  когда  об  этих  проделках  шептались  раздосадованные
чиновники. Однажды император все-таки выслал его из столицы - но воротился
с полдороги. Другой раз накричал при всех на аудиенции. Андарз - ему  было
уже двадцать два, - отвечал,  что  повзрослел.  "Конечно,  повзрослели,  -
воскликнул в раздражении император, - три года назад вы  разрушали  семьи,
уводя мужей от жен, а теперь вы уводите жен от мужей".
     Молодой Андарз стал влиятельным человеком: в его садах гуляли  важные
павлины, торговцы искали его покровительства, чиновники  -  знакомства,  и
множество карьер было  разбито  вдребезги  его  стихами,  которые  обожала
столичная чернь. Император умирал, и  партия  государыни  Касии  и  партия
наследника Харсомы обхаживали Андарза.
     Андарз был во всем  согласен  с  партией  Харсомы,  пока  Харсому  не
зарезали. После этого он написал  государыне  Касии  поздравительную  оду.
Государыня хотела было арестовать его, но передумала и послала с  войсками
против одного  из  малых  бунтовщиков,  бывшего  близким  другом  Андарза.
Государыня надеялась, что Андарз либо перейдет на сторону друга и  его  по
этому поводу можно будет казнить, либо по избалованности погубит армию,  и
его можно будет арестовать по обвинению в предательстве.
     Была уже зима: все дороги  занесло  снегом.  Андарз  вооружил  солдат
лопатами, и они в два дня после страшной метели разгребли путь до  города,
в котором из-за этой метели даже не выставили  часовых.  Чиновника,  друга
Андарза, привели к нему с веревкой на шее, и Андарз приказал зацепить  эту
веревку за самый высокий зубец городской стены.
     Вскоре провинцию Аракку захватили варвары. По этому случаю государыня
Касия казнила того чиновника, который арестовал отца  Андарза,  и  послала
Андарза с войсками в Аракку. Но, опасаясь, что Андарз употребит это войско
для войны с правительством, а не с варварами,  она  дала  ему  всего  пять
тысяч человек.
     В Аракке в это время княжили три брата.
     Прошло немного времени, - и средний брат  узнал,  что  на  землю  его
вторгся молодой чиновник, сластолюбец и развратник, и что он везет с собой
триста пар шелковых штанов, без которых не может путешествовать, и вино из
императорских кладовых. Варвар, не желая делиться такой добычей, побежал к
Андарзу и напал  на  него  у  самой  границы.  Полководец  и  его  солдаты
разлетелись, как вспугнутые грачи, а невиданная добыча  и  вино  досталась
ласам. Варвары вошли в лагерь и стали делить шелка и вино, в  которое  был
подмешан сонный порошок, и в  один  день  упились  страшно.  Ночью  Андарз
вернулся и перебил всех варваров.
     Король ласов как раз справлял десятидневный праздник, когда  узнал  о
поражении брата. Праздник бросили, а воинов, сошедшихся  со  всех  сторон,
король повел на Андарза.
     Андарз отступил за реку Даини и  предусмотрительно  оставил  варварам
мост: те устремились через реку по тесному мосту, и Андарз  напал  на  них
раньше, чем они смогли построиться в боевые  порядки,  разбил  половину  и
утопил в реке остальных.
     Незадолго перед этим, когда между варварами и Андарзом была еще река,
приключилась такая история: Андарз выпивал  в  палатке  вместе  с  союзным
варваром Хиллой, и военачальники  расхвастались  друг  перед  другом  свой
храбростью. Слово за слово - дошло до дела, и оба они выбрались из лагеря,
переплыли реку и взобрались на горку, где в старом  складе  ночевал  отряд
ласов. Вот они вдвоем перерезали спящих, - а некоторые бежали и подняли  в
лагере суматоху. Ласы окружили горку и пошли на приступ, и Андарз с братом
спаслись только тем, что склад был набит  бочками  с  вином  и  маслом,  -
эти-то бочки оба храбреца покатили с горки на варваров, и  спаслись  среди
переполоха.
     После этого младший брат короля ласов, который как раз собрал  армию,
чтобы напасть на старшего брата, оборотился и повел ее против Андарза:  но
так получилось, что Андарз не стал дожидаться варваров по ту сторону реки,
а перешел старую границу провинции, укрыл свое войско на горе и  напал  на
них, когда они проходили под горой в полной уверенности, что до Андарза  -
еще пять дневных переходов.
     В честь этого события  государыня  Касия  выбила  серебряную  монету,
изображавшую Андарза, попирающего ногой шею короля ласов, так  как  именно
это случилось с королем, пойманным в кустах после битвы.
     Вскорости Андарз осадил приморский город Ханну: он хотел сделать  его
своей  столицей,  а  осуйские  купцы  просили  помочь  им   справиться   с
конкурентами. Жители, будучи мирными  людьми,  наняли  для  защиты  города
варваров. Варвары же, увидев, что припасов  в  городе  мало,  и  не  желая
сдавать город, собрали нанявших их  граждан  и  выставили  их  за  ворота.
Андарз тоже не пустил горожан через  свои  ряды,  и  велел  идти  обратно.
Варвары тоже не пустили их внутрь, и так они жили между стенами и  лагерем
два месяца, пока не сдохли. Только в государев день Андарз приказал выдать
каждому по сушеной рыбке. Андарз ничего не мог поделать  для  этих  людей,
так как ему нужно было сделать из Ханны пример для других городов.
     Но это еще что, подумаешь, уморить  негодяев  голодом,  это  и  любой
другой военачальник может сделать,  если  у  него  много  войска  и  много
времени.
     А чума, поразившее варварское войско? А поединок с покойником-королем
ласов, поединок, когда  призрачный  король  покойника  уронил  подкову,  с
помощью которой Андарз потом вызывал духов?  А  когда  от  Андарза  сбежал
мятежный командир, и Андарз, не имея возможности  добраться  до  его  шеи,
сжег на площади в присутствии всего войска  чучело  командира,  и  тот  на
следующий день заболел и умер?
     В этой войне Андарз познакомился с  банкирами  Осуи:  осуйские  купцы
скупали у него пленников и добычу и ссужали его  деньгами,  требовавшимися
для платы наемникам, потому что государство Андарзу не платило.
     Андарз выписал из  столицы  своих  двух  младших  братьев,  Савара  и
Хамавна, и  поручил  им  замирение  края.  После  этого  Андарз,  влекомый
любопытством, а может быть, желанием основать царство, перешел  границу  и
через шесть месяцев дошел до Желтого Моря: в его  триумфальном  шествии  в
столице участвовали народы, которые раньше были неизвестны в империи  даже
по имени. Государыня, однако, рассердилась:  "Кто-де  защищает  империю  у
Желтого Моря?" - и отозвала Андарза в столицу.
     Из этого похода Андарз привез так много золота, что оно подешевело на
четверть по сравнению с бумажными деньгами. В этот  год  он  заплатил  все
налоги столичных цехов, устроил  на  свои  средства  три  больницы,  и  он
объявил,  что,  если  крестьянин  из  его  имения  придет  жаловаться   на
управляющего, он получит хлеб и деньги  на  все  время  его  пребывания  в
городе, но будет бит соленым кнутом, если жалоба не подтвердится.
     В это время государю Инану исполнилось восемнадцать  лет,  и  мы  уже
рассказывали, какая неприятная история случилась с ним после того, как его
превратили в барсука.
     Первый министр Руш хотел, чтобы новым государем стал  его  трехлетний
сын от государыни Касии, но государыня изволила ударить  его  по  щечке  и
велела читать обвинительно заключение своему младшему сыну,  десятилетнему
Варназду. В обвинительном заключении про барсука не было сказано ни слова,
и многие злонамеренные люди говорили,  что  государыня  казнила  вовсе  не
барсука, а... А,  чего  зря  болтать  языком!  Народ  любил  государыню  и
кукольники всегда рассказывали эту  историю  как  "дело  про  подмененного
барсука", а как кукольники рассказывают, так оно и есть.
     Вот государыня заметила, что когда младший ее сын читал приговор,  он
запинался и читал по складам, а потом с ним и вовсе от  волнения  случился
припадок астмы. Государыня всплеснула руками:
     - Воспитанием  ребенка  преступно  пренебрегли!  Господин  Андарз!  В
ойкумене  нет  человека,  более  сведущего  в  науках!  Прошу  вас   стать
наставником моему глупенькому сыну.
     В это время  кусочки  господина  Даттама,  наставника  старшего  сына
государыни, еще висели на Стене Предателей, и высокая эта  должность  была
не так уж аппетитна. Прямо скажем, аппетитности у нее было меньше,  чем  у
сыра в мышеловке. Андарз хотел было отказаться, ссылаясь на неразумие:  но
увидел слезы в больших серых глазах Варназда, и согласился.
     Несмотря на то,  что  маленький  Варназд  был  теперь  государем,  он
по-прежнему  жил  в  Седьмом  Павильоне.  Во  дворце  были  три  волшебных
предмета,  принадлежавших  государю   Иршахчану:   золотое   блюдо,   само
передвигавшееся по воздуху, с которого государи ели на  пирах,  серебряная
печать, которой повиновались птицы, звери, и боги, и бронзовое зеркало,  в
котором было видно все, что происходит в государстве. Все эти три предмета
государыня забрала себе.
     При дворе поговаривали, что  государыня,  выбрав  в  наставники  сыну
человека легкомысленного и безусловно развратного, надеялась, что  мальчик
унаследует все пороки Андарза без его талантов,  но  Андарз  стал  опекать
мальчика, как утка - утенка. Он таскал ему сласти, а потом и  еду:  слуги,
приставленные к Варназду, были так вороваты,  что  мальчик  часто  ложился
спать голодным. Он проводил дни и ночи у постели государя:  ребенок  много
хворал, а со страшного дня  суда  над  братом  страдал  приступами  астмы.
Как-то ночью мальчик стал рассказывать Андарзу, что  он  хочет  сделать  с
первым министром Рушем, и Андарз в ужасе зажал ему рот рукой. Однажды,  не
зная,  как  выразить  признательность,  десятилетний  государь   переписал
золотыми буквами  стихи  Андарза  в  книжечку  и  подарил  ее  наставнику.
Государыня, услышав,  залилась  смехом,  потому  что  не  все  стихи  были
пристойны.
     Так прошло пять лет.
     Государь плакал. У него появилась привычка бродить во сне, и  однажды
он во сне зашел  к  ловчим  и  задушил  своего  любимого  сокола,  видимо,
подозревая в нем шпиона  государыни  Касии.  Другой  раз,  желая  доказать
независимость, он стал есть во время аудиенции в зале Ста Полей персик,  и
косточку бросил прямо в лицо  наместника  Чахара.  Чувствуя  пренебрежение
придворных, швырялся мисками в слуг; а когда государыня  отослала  Андарза
послом в Осую, припас  ночной  горшок  и  вылил  его  на  голову  свечного
чиновника.
     В семнадцать лет государь затеял писать книгу об управлении  страной,
обложился необходимыми материалами. Государыня, услышав об этом,  сказала:
"Вот и прекрасно. Пусть он пишет себе книгу, а  править  буду  я".  Однако
государь книгу забросил.
     Государыня решила его женить. Желая, однако, показать свою власть над
молодым государем и испытывая ревность, она вскоре после полуночи пришла в
спальню молодоженов и раскудахталась на государя,  что  он  еще  не  спит.
Государь настолько перепугался, что после этого по дворцу пошли разговоры,
что он ничего не может поделать в женщине. Через два года, однако, у одной
из наложниц родилась девочка.
     Государыня  Касия  опять  косилась   на   сына.   На   рынке   видели
девятихвостого барсука. В городе расплодились маленькие красные  зверюшки,
- эти зверюшки  рождаются  от  притеснений,  чинимых  простому  народу,  в
последний раз их  видели  перед  концом  прошлой  династии.  Господин  Руш
размышлял о том, что, если  молодой  Варназд  умрет,  государыня  признает
своим наследником маленького  Минну,  которого  она  родила  от  Руша,  и,
пожалуй, возьмет Руша замуж. Эти мысли неотступно  терзали  скверную  душу
первого министра. Ослепленный любовью к власти,  он  даже  не  видел,  что
женщина, которая не хочет делиться властью с сыном, наверняка  не  захочет
делиться ею с любовником.
     Однажды государыня собрала гостей  в  Синем  Павильоне.  Варназд,  по
обыкновению, сказался больным  и  вскоре  ушел.  И  надо  же  было  такому
случиться, что в ту ночь в зале  обвалился  потолок!  Задавило  нескольких
гостей, ранило государыню Касию, а Руш, налитой по ушки вином, испуганный,
закричал "Заговор", и побежал в покои государя.
     Андарз  в  это  время  сидел  с  государем.  Выйдя  посмотреть,   что
случилось, он  увидел  за  бронзовыми  решетками  дверей  пьяного  Руша  с
десятком стражников. Андарз спросил, в чем дело, и Руш  принялся  на  него
вопить. "Уж не хотите ли вы арестовать государя по обвинению  в  заговоре,
или вы намерены убить его в постели?" -  справился  Андарз.  Руш  закричал
ему, чтобы убирался прочь, если не хочет  быть  завтра  повешенным.  Тогда
Андарз выдрал из двери бронзовый прут и заметил, что всю компанию,  верно,
поили хорошим вином, а вот не хотят ли они отведать на закуску  бронзового
прута, и охотников до такой закуски почему-то  не  нашлось.  Когда  Андарз
вернулся в государеву спальню, Варназд полюбопытствовал, что там  за  шум.
Андарз сказал, что это сбежала обезьянка старшего садовника.
     На следующее утро  государыня  выбранила  Руша  за  самоуправство,  а
Андарза посадила под домашний арест за порчу бронзового прута.
     А два года назад государыня простудилась на паломничестве  к  Голубым
Горам и умерла.
     Словом, Андарз имел все основания  рассчитывать  на  любовь  молодого
государя Варназда - если  бы  молодой  государь  когда-нибудь  кого-нибудь
любил.
                                    4     Изящный секретарь Иммани был очень недоволен, что Андарз послал его в
Нижний Город, и так как Андарза побить было нельзя, а Шаваша можно, он  по
дороге дал Шавашу две затрещины. Никакого  другого  желания  к  общению  с
маленьким  рабом  он  не   проявил.   Вообще   Иммани   имел   обыкновение
оскорбляться, когда ему давала в товарищи всякую  дрянь,  а  так  как,  по
мнению Иммани, это происходило  каждый  день,  то  он  и  ходил  постоянно
обиженным.
     Через час  Иммани  и  Шаваш  остановились  перед  длинной  стеной  из
сырцового кирпича. Под стеной, в вонючей канавке, бежала  вода.  Прямо  из
склона канавки росла чахлая вишня, и несколько тыквенных  плетей  облепили
ржавую калитку. Вокруг  царил  обычный  гомон:  занавеси  на  лавках  были
распахнуты, - лепешечник оттискивал на сырых лепешках печать, в знак того,
что имеет лицензию на ремесло, - за ним дышали жаром горлышки печей,  чуть
подальше, в лавке мясника, резали свинью, и женщины уже собрались  вокруг,
споря о лучшем куске. Перед калиткой стоял зеленый столб со  славословиями
государю. В такое - осеннее - время года, давно уже было пора  перекрасить
столб из зеленого летнего в красный зимний  цвет.  За  воротами  виднелись
изогнутая, как лист антурии, крыша домика. Чиновник и Шаваш вошли внутрь.
     - Может, сначала поговорить с соседкой, - сказал Шаваш.
     Иммани дал Шавашу третью затрещину и постучал в дверь.
     Вдова,  услышав  о  смерти  кормильца,  опрокинула  таз  с  бельем  и
заголосила. Иммани принялся ее утешать. Шаваш тихо выскользнул  на  улицу,
прошел два дома и поднялся на веранду для еды: двое красильщиков с ногтями
цвета индиго сидели на циновке вокруг бревна, и толстая хозяйка жарила  на
прутиках карасей.
     - Эй, - сказал Шаваш хозяйке, - госпожа Ния просит вас помочь уложить
ей вещи.
     Женщина всплеснула руками.
     - Ишь, - сказал она. - Добилась своего. Я ей всегда говорила: "Убеги!
А то ведь убьет его Дануш, и пропадете оба!" А та:  "Никуда  я  не  убегу,
получу развод и приданое!" Стало быть, добилась своего: а уж как  она  его
ненавидела!
     - Да, - сказал один сапожник, - скверное это дело. Три жены - это  на
три больше, чем нужно.
     - А я думаю так, - сказала хозяйка. - Хочешь одну жену - бери. Хочешь
вторую - бери. А приказчиков из жен делать нечего, потому  что  богатство,
собираемое ради богатства, а не добрых дел, непременно приносит несчастье.
     - А что, - сказал Шаваш, - госпожа разве не единственная жена?
     - Нет, - буркнула трактирщица. - У него три лавки:  одна  в  столице,
другая в Осуе, третья в Аракке. Он то тут, то  там.  А  кому  смотреть  за
лавкой в его отсутствие? Он пожадничал завести себе приказчика, купил трех
жен, - в столице, в Осуе и в Аракке.
     В этот миг в харчевню взбежал человек лет сорока, косматый как  баран
и смуглолицый, в синей куртке с красным кожаным  воротам,  какую  положено
носить  красильщикам.  Волосы  его  были  скручены  в  пучок,  и  в  пучке
красовалась заколка в виде медной рыбы.
     - Эй, Дануш! С тебя, - сказал один из сапожников, - угощение!
     А хозяйка добавила:
     - И чем это ты уговорил Ахсая? Кулаками?
     - Чего это? - удивился косматый. - Я его не видел.
     Все стали смотреть на Шаваша.
     - Сударыня,  -  смущенно  пролепетал  Шаваш,  -  вы  не  так  поняли.
Господина Ахсая позавчера ночью  зарезали  у  Синего  Моста.  Мой  хозяин,
государев наставник Андарз, сочувствуя горю вдовы, покупает для нее  новый
домик, а для совершения погребальных церемоний предлагает ей приютиться  в
его ничтожном жилище.
     Все стали глядеть на косматого.
     - Чо-чо, - сказал косматый, - не видел я Ахсая, слышали?
     Когда Шаваш вернулся  в  казенный  домик,  вдова  все  еще  безутешно
плакала.
     Секретарь Иммани поклонился и сказал:
     - Ваше горе, вижу  я,  слишком  велико,  чтобы  покинуть  этот  домик
немедленно. Вот вам деньги на переезд  и  на  сборы.  Сумеете-ли  вы  сами
нанять носильщиков?
     Вдова, всхлипывая, согласилась, и Иммани, морщась, вышел на улицу.
     - Господин, вот сюда, - кланяясь, запищал Шаваш. Иммани дал мальчишке
затрещину и сказал:
     - Я и сам знаю дорогу обратно. Образцовый чиновник никогда не забудет
того, что было показано ему один раз. И зашагал, в сумерках, впереди.
     Шаваш незаметно отстал от него за углом, и, как белка, сиганул  через
беленую стену сада. Прошло меньше  времени,  чем  надобно,  чтобы  сварить
горшок каши, - Шаваш подобрался к окну, раздвинул нити в навощенной ткани,
и стал смотреть.
     Вдова, плача, собирала вещи.
     Потом в глубине дома хлопнула дверь, и мужской голос произнес:
     - Куда собралась, сука!
     Женщина обернулась и подскочила.
     - Ах ты дрянь, - сказала она, - ты его и убил!
     - Как же я его убил, - возразил косматый,  -  когда  его  убийцу  уже
арестовали?  Или  ты  думаешь,  что  государевы   чиновники   арестовывают
невинных?
     - Знать ничего не знаю, - заверещала женщина, - я тебе  сказала,  что
он в "Красной тыкве", ты пошел за ним в "Красную тыкву", он тебе  отказал,
а ты подстерег его и убил.
     - Слушай, женщина, - сказал  косматый,  -  его  не  было  в  "Красной
тыкве". Я пошел туда, а его там не было.
     - Ври больше, Дануш Моховик! - зашипела вдова, - ты его убил, ты  его
и обобрал! При нем деньги были: отдавай деньги!
     - Ага, - сказал косматый, - ты, я вижу, избавилась от мужа, а  теперь
хочешь избавиться и от меня? Это ты к кому собираешься?
     - К господину Андарзу, - сказала женщина, - я эту неделю буду плакать
над телом мужа, чтобы  он  не  заподозрил  неладного.  Или  ты  не  можешь
подождать неделю?
     - Ага, - сказал косматый, - теперь вижу.  А  что  он  с  тобой  будет
делать эту неделю?
     - Дурак, - сказала женщина, - нужна моя ступка андарзову  песту.  Он,
если хочешь, отослал из столицы всех своих жен по настоянию госпожи  Лины!
Господин Андарз хочет посмотреть деловые бумаги моего  мужа.  И  когда  он
посмотрит на дневник моего мужа, он купит мне два домика.
     - Почему это, - удивился косматый.
     - Видишь ли, - объяснила женщина, - мой муж торговал с Осуей  шелком,
а шелк ему давал господин Андарз.
     - Как - торговал? - изумился косматый.
     - А ты не знаешь, как торгуют? - усмехнулась женщина. - Но  это  что!
Ты не представляешь, и Андарз не  представляет,  какие  дела  творил  этот
человек! Он начал с того, что,  будучи  начальником  морских  перевозок  в
Локке, сжег, по настоянию осуйского купца  Айр-Незима,  казенный  корабль,
груз которого составлял Айр-Незиму  конкуренцию.  Айр-Незим  заплатил  ему
большую взятку, а потом обнаружил, что муж, перед тем, как сжечь  корабль,
вывез и продал его груз другому купцу из Осуи! А потом,  когда  Андарз  за
него заступился и дал ему  должность  пустого  чиновника,  -  он  вытворял
такое! Обладая мандатом  чиновника  империи,  он  заплывал  в  завоеванные
варварами земли и говорил бедным крестьянам, что получил приказ отвезти их
в Страну Великого Света! А потом он сажал их  на  корабли  и  продавал  на
сахарные плантации Осуйцев!
     Мужчина всплеснул руками.
     - И все это он описал в своем дневнике?
     - Описал, и  сопроводил  документами!  Представляешь,  сколько  денег
заплатит Андарз, чтобы иметь этот дневник?
     - Дура, - сказал мужчина. - Если ты принесешь Андарзу этот дневник  и
документы, он, пожалуй, отберет его у тебя,  да  отравит,  как  маленького
Минну! Отдай-ка их мне!
     - И не подумаю, - сказала женщина.
     - Шлюха, - сказал косматый.
     - Убийца, - взвизгнула вдова.
     Тут косматый схватил  вдову  и  начал  рвать  на  ней  волосы,  а  та
орудовала доской с желобками, которой гладят  белье,  и  оба  они  подняли
такой шум, что Шаваш в испуге отскочил от окна. Драка продолжалась изрядно
долго, а потом начались вздохи и  всхлипы.  Шаваш  заглянул  в  окошко,  и
увидел, что ссора давно кончилась, а мужчина лежит на женщине, и  оба  они
вполне довольны. Шаваш поглядел-поглядел на них, а потом поскакал прочь из
сада, решив, что сейчас самое подходящее время для  того,  чтобы  убраться
незамеченным.  "Однако,  -  подумал  Шаваш,  -  может  быть,  среди   этих
документов есть и тот, за который Андарз собирался отдать шестьсот  тысяч!
Как бы отобрать у него документы?"     Выйдя от Андарза, господин Нан поспешил в Небесную Книгу,  -  главный
архив ойкумены, в котором хранились сведения обо всех чиновниках ойкумены,
бывших, настоящих и будущих. Впрочем, последние были  записаны  чернилами,
невидимыми для смертных.
     Нан запросил в архиве сведения о Теннака, Дие и  Иммани,  о  покойном
Ахсае, а также копию документов по делу об ограблении, которому  секретарь
Иммани подвергся в Козьем Лесу три месяца назад - эти документы должны уже
были прийти в архив. Подумал и прибавил к  ним  сведения  о  молодом  сыне
Андарза, Астаке. После этого он отправил в управу записку одному из  своих
сыщиков: составить перечень харчевен, в которых бывал  покойный  Ахсай,  и
проследить за его вдовой, и выяснить у вдовы и знакомых,  часто  ли  Ахсай
встречал с Иммани. Холеный секретарь, с  его  манерой  вихлять  бедрами  и
строить глазки, был Нану очень неприятен. Он припоминал,  что,  вроде  бы,
этот секретарь был любовником брата Андарза, Савара. Савара убили варвары,
и Андарз взял молодого чиновника к себе.
     Вообще Нан не был  уверен,  что  сегодня  вечером  он  еще  будет  на
свободе: ведь доклад его вызвал гнев господина Нарая, а со  времени  казни
Руша в ойкумене арестовали более пяти тысяч человек.     Через час Дануш Моховик вышел из домика безутешной вдовы  и  заспешил
вниз по улице. Подмышкой у него была квадратная корзинка  для  документов.
Крышка корзинки была расписана целующимися фазанами. "Ой-ля-ля!"  -  думал
плотник, - почему бы господину Андарзу и вправду не купить нам домик?"
     Дануш свернул на Песчаную улицу  и  обомлел.  Вечереющая  улица  была
пустынна; где-то бранились визгливые женские голоса, и  из  садовых  печей
доносились вкусные запахи.  На  пустой  улице,  у  бровки  колодца,  сидел
мальчик в синих атласных штанишках и шелковой курточке, глядел в колодец и
плакал.
     - Ты чего плачешь, - спросил косматый Дануш.
     - Матушка моя, - сказал мальчик, - послала меня к знахарке и дала мне
тридцать единорогов, я заблудился и хотел напиться, и вот - уронил кошелек
в колодец.
     Мальчишка, ясное дело, был из богатой семьи, - зашел не  туда,  и  не
видал никогда плоских колодцев.
     "Достану-ка я этот кошелек, -  подумал  Дануш,  -  и  отниму  у  него
деньги".
     Дануш Моховик  снял  штаны  и  куртку,  положил  на  них  корзинку  с
документами и полез в колодец. Он шарил в колодце довольно долго и наконец
закричал:
     - Не нахожу я твоего кошелька!
     Ни звука в ответ.
     Дануш Моховик повозился еще немного и вылез из колодца.
     Мальчишки нигде не было. Штанов, куртки и корзинки с документами тоже
нигде не было!     Ровно в три часа дня судья Радани из десятой управы, известный  ворам
и лавочникам просто как Десятый Судья,  и  его  помощник  Нан,  явились  к
воротам Небесного Дворца. Там они покинули повозку, и пошли пешком, как  и
полагается всем чиновникам, не имеющим высшего ранга. Идти было далеко,  и
десятый судья, человек пожилой и шарообразный, весь вспотел.
     Господин  Нарай  сидел  в  своем   дворцовом   кабинете,   окруженный
чиновниками и указами. Это был сухопарый чиновник в платье  синего  цвета,
расшитом павлинами и павами, с желтоватыми глазами и редкими  волосами,  и
было видно, что Бог меньше старался над его лицом, чем портной -  над  его
платьем.
     Подчиненным своим Нарай внушал трепет. Однажды мелкий чиновник заснул
над указом. Чиновник проснулся, когда Нарай потряс его за плечо, и тут  же
умер от ужаса. Господин Шия, любимый помощник Нарая, угодил ему  тем,  что
однажды Нарай отдал ему документ и забыл, а через три месяца вспомнил, - и
тут же Шия вынул документ из папки. Господин Нарай был так  бережлив,  что
единственной серьезной статьей расходов в доме были  розги  для  слуг.  Он
держал перед кабинетом священных кур и всегда  говорил:  "Чиновник  должен
печься о бедняках, как курица о цыплятах." Все мысли господина Нарая  были
направлены на благо государства  и  на  искоренение  зла.  Господин  Нарай
говорил, что чиновники - это как кулак, полный мух: только разожми  кулак,
улетят; и ему не нравилось, что люди все разные, как носки на  неряхе.  За
последние два месяца Нарай поднимался во мнении государя все выше и  выше,
и дело дошло  уже  до  того,  что  инспекторы,  посланные  по  провинциям,
возвращались в столицу с поддельными документами  и  в  чужом  платье,  из
боязни выставленных Нараем застав, на которых отнимали подарки.
     Нан и старый судья совершили перед  любимцем  государя  восьмичленный
поклон. Нарай посмотрел на чиновников и спросил:
     - Вам известно, зачем я вас позвал, господин Нан?
     - Отчет, который я составил, был полон ошибок.
     - Каких? - спросил Нарай.
     - Я не вижу в нем ошибок. Если бы я их видел, я бы их не сделал.
     Приближенные всплеснули рукавами от такой наглости. Нарай  пристально
смотрел на молодого чиновника, почтительно склонившегося в поклоне.
     - С некоторых пор, - сказал  Нарай,  -  судья  десятого  округа  стал
предлагать мне отчеты, отличающиеся глубиной мысли и верностью суждений, и
упорно выдавал их за свои, хотя я его два раза поймал на том, что он  даже
не помнит примеров  мудрости,  упомянутых  в  отчетах.  Тогда  я  перестал
хвалить отчеты, и жестоко разругал последний за допущенные  ошибки,  -  он
отперся от авторства и назвал ваше имя.
     Нарай поднялся из-за стола. Чиновники и секретари замерли.
     - Вы не сделали никаких ошибок, господин Нан.
     Любимец государя внезапно повернулся  и,  взвизгнув,  ткнул  в  судью
пальцем:
     - А вы? Могу ли я  поверить,  что  судья,  который  присваивает  себе
отчеты  подчиненных,  удержится  от  того,  чтобы   не   присвоить   добро
подсудимых?
     Судья повалился в ноги сановнику.  Свита  Нарая  одобрительно  кивала
головами.
     Старик оборотился к статуе Бужвы, высоко поднял руки и воскликнул:
     - О Бужва! Кому справедливей быть судьей десятого округа, - тому, кто
распоряжается делами на словах или тому, кто распоряжается на деле?
     Свита стала кивать в том смысле, что  тому,  кто  на  деле,  конечно,
справедливей.
     Господин Нарай приказал принести черепаховый  реестр,  вычеркнул  имя
господина Радани из листа назначений начальников столицы и вписал туда имя
господина Нана, и ударил в медную тарелочку.
     - Следующий!
     За дверьми кабинета для меньших аудиенций, белыми с зеленым  дверьми,
изукрашенными вставшими на хвосты змеями, господин Радани сел  кочаном  на
мраморный пол и принялся плакать.
     Господин Нан отошел к балюстраде и стал, не  отрываясь,  смотреть  на
маленький сад под  ногами,  где  в  розовом  озерце  плавало  коротконогое
заходящее солнце. Он прижался щекой к колонне и почувствовал, что, весь  с
головы до ног, в липком и холодном  поту.  Вокруг  него  уже  теснились  с
поздравлениями. "Великий Вей, - думал Нан, что же теперь?..."  Он  никогда
бы не решился явиться утром к Андарзу, если бы вечером  ему  не  предстоял
разнос у Нарая.  А  теперь  что?  Если  теперь  унести  ноги  от  Андарза,
мечтатель и поэт оскорбится до невозможности, и,  разумеется,  выпросит  у
императора голову Нана или хоть клок волос с головы, - большого указа  ему
уже не выпросить, а такую мелочь как раз уважат, в виде  утешения...  Если
отвернуться от Нарая, тот не простит, что человек, которого он из таракана
сделал судьей, от него отвернулся. Отпасть от  обоих  нельзя,  состоять  в
партии обоих, - это даже не сидеть на двух стульях,  это  висеть  на  двух
крюках...
     Но все-таки Нан был польщен,  безмерно  польщен:  мыслимо  ли  это  -
прочесть доклад и  назначить  человека  на  должность  на  основании,  так
сказать,  "черных  строк  и  белой  бумаги",  без   просьбы   семьи,   без
компрометирующей  бумаги  в  сейфе?  Только  господин  Нарай  из  нынешних
чиновников ойкумены способен на это.
     И тут что-то кольнуло Нана: он подумал, что Андарз никогда не  станет
читать отчет, и чем усердней будет отчет,  тем  больше  Андарз  будет  над
отчетом смеяться..." А Радани-то, Радани, - вдруг промелькнуло в мозгу,  -
неудобно, вон как рыдает... Хоть бы кто подушку подложил."
     И, верно, не одному Нану пришла в голову эта мысль: кто-то уже спешил
из верхних  покоев  с  подушечкой,  вышитой  мелкими  гусями,  кто-то  уже
приподнимал бывшего судью.
     Когда, спустя несколько дней, старого судью арестовали,  все  сошлись
на том, что господин Нан повел себя необыкновенно благородно:  предоставил
жене судьи казенный дом при  управе,  сам  ютился  в  скромном  жилище,  а
впоследствии отыскал для несчастной семьи беленый домик на окраине.     В  тот  самый  час,  когда  справедливый  чиновник  Нарай  разоблачил
бесчестного судью, присваивавшего отчеты подчиненного, и когда  бесчестный
судья плакал на атласной  подушечке,  Шаваш  явился  в  харчевню  "Красная
тыква",  упомянутой  косматым  красильщиком  как  место  его  невстречи  с
покойным. "Красная тыква"  называлась  так  потому,  что  весь  потолок  в
харчевне был застлан красным шелком, на котором имелась красивая  надпись:
"красное небо счастья". С  потолка  свисали  цветочные  шары.  Из  дверей,
раздвинутых в сад, доносился запах цветов  и  журчанье  фонтана.  "Красная
тыква" была заведением не из самых почетных, а так: для средних чиновников
и для людей, подозреваемых в богатстве.  Бывали  там  и  знатные  воры,  и
главари шаек, но не для кутежей, а для переговоров. В заведении было много
денег и мало драк.
     Из-за раннего еще часа харчевня была пуста. Хозяин сидел за  столиком
в углу и играл с приказчиком в резаный квадрат. Шаваш подошел к хозяину  и
сказал:
     - Мой господин сегодня не сможет отужинать у вас. Он, однако,  просил
снарядить со мной корзинку - все, как позавчера.
     И Шаваш раскрыл потную лапку с денежкой.
     Хозяин взял денежку  и  снарядил  корзинку.  Он  положил  в  корзинку
холодную маринованную утку, отборных  фруктов  и  зелени,  костистую  рыбу
пузанку, сверкнувшую на солнце алмазным срезом  и  наструганную  завитками
баранину,  положил  рыбу-тетушку  и  белобрысого  осетра,  и  маринованную
медузу, и множество всяких закусок в коробочках. А сверху всего  этого  он
утвердил короб со сластями, кувшин пальмового вина  и  кувшин  того  вина,
которое делают из ананасов на юге: ананасы варят и  процеживают,  а  потом
добавляют немного мяты и мед, и сосновую смолу, и держат все это в  бочке,
пока вино не станет цвета темного янтаря.
     - А что, - сказал Шаваш, - случилось после  того,  как  мой  господин
ушел отсюда позавчера?
     Хозяин, закусив губу, взглянул на мальчишку. Мальчишка был,  конечно,
"мизинчик" из шайки: воображает, что каждый знает его господина! Однако  и
спрашивать неудобно: он скажет главному вору, а тот обидится.
     - А когда он ушел, - спросил хозяин, - до драки или после?
     - В самом начале, - сказал Шаваш.
     - Ну, - сказал хозяин,  -  ведь  сначала  все  было  довольно  мирно.
Красильщик подсел к нему и стал есть из второго прибора. Ахсай-то вел себя
рассудительно, а красильщик полез ему в рожу и  стал  кричать  о  разводе.
Чиновник все хотел от него отвязаться, но потом, когда красильщик бросил в
него кувшин, схватился за лавку: тут мы их, конечно, разняли,  и  чиновник
убежал. Так что напрасно ваш господин боится из-за этого приходить: ничего
такого не было.
     - Да, - сказал Шаваш, - но чиновника-то ночью убили.
     Хозяин хлопнул себя по шее от ужаса.
     Шаваш взял корзинку и пошел через сад к  выходу.  У  черного  столика
стоял человек в зеленой косынке привратника,  по  виду  варвар  с  юга,  и
подстригал куст.
     - Это здесь они дрались? - спросил Шаваш.
     - Ага, - сказал привратник. -  Вот,  куст  помяли.  Что  за  времена!
Сначала красильщик обедает с чиновником, а потом на него и лезет!
     - А с чего это вы взяли, что он обедал с чиновником?
     - Ну как же. Чиновник заказал два прибора: сказал,  что  ждет  друга.
Потом пришел этот красильщик и сел за стол.
     - Да, - сказал Шаваш, - одно огорчение. Кто, спрашивается,  войдет  в
заведение, где начинается беда?
     - Твоя правда, - сказал привратник. - Вот,  -  прошло  полчаса  после
драки, приходит старый клиент. Из такого, скажу тебе, дома...
     Привратник развел руками.
     - Огляделся, повертел носом, узнал про драку, - и сгинул.  Ну  ему-то
что, а? Человек большого места... Я даже и хозяину  не  сказал,  чтобы  не
прибил с досады.
     Шаваш сообразил, что  была  ночь,  и  что  кроме  привратника,  никто
клиента не видел.
     - А какого он места? - полюбопытствовал Шаваш.
     - А тебе-то что? - насторожился привратник.
     Шаваш вынул из  кармана  бронзовую  монетку  и  показал  привратнику.
Привратник сунул монетку за щеку и сказал:
     - А ну катись отсюда, полицейская сводня!
     В проеме двери появился хозяин и подозрительно посмотрел на оборвыша:
он не любил, когда слуги якшаются с людьми из шайки.
     - Ах ты дурак, -  тихо  сказал  Шаваш.  -  Видать,  этот  ваш  клиент
приходил сегодня, и побольше моего заплатил, чтобы  вы  не  упоминали  его
имени, а?
     Через минуту Шаваш был за  воротами,  на  неширокой  улице,  заросшей
увядшими сорняками. Стало быть, косматый красильщик, Дануш Моховик,  врал.
Он нашел Ахсая и учинил скандал. Из-за скандала Ахсай ушел, не  дождавшись
того человека, для которого и был заказан второй прибор. А через два  часа
Ахсай был убит. И лазоревое письмо, что бы это такое ни было,  осталось  у
того человека, которого Ахсай не дождался.
     Шаваш не прошел и двух шагов, как  вдруг  отскочил  назад,  за  ребро
стены, и озадаченно вгляделся в пробежавшую  мимо  него  женскую  фигурку.
Женщина была одета в малиновую с оборками, юбку,  и  поверх  головы  имела
прозрачный с кистями плащ. Эти плащи были в прошлом году великой роскошью,
все дамы их носили. В этом году советник Нарай, порицая роскошь и понимая,
что запретами с ней не совладать, постановил, что прозрачные плащи обязаны
носить все девицы  для  катанья  верхом.  После  этого  приличные  девушки
перестали носить прозрачные с кистями плащи, и стал носить пуховые платки,
расшитые павлинами.
     Женщина пересекла улицу и исчезла  в  калитке  трехэтажного  дома,  с
закрытой  деревянной  галереей  поверх  стены,  стоявшего  почти  напротив
"Красной Тыквы". Перед домом стояла цеховая эмблема: бутылочная тыква была
высушена  и  рассечена  пополам,  и  верхний  конец  тыквы,   напоминавший
известное  снаряжение  мужчины,  был  воткнут  в   нижний   конец   тыквы,
напоминавшей известную дырку у женщины.
     Шаваш подумал и постучался в дом с веселой тыквой.
     - Я с корзинкой к госпоже, - сказал мальчишка отворившей ему старухе,
сунул ей под глаза корзинку и нахально скользнул по лестнице наверх, туда,
где щелкнула затворяющаяся дверь.
     Шаваш пихнулся в дверь и вошел. Девица, снимавшая плащ, обернулась  и
недовольно оскалилась, узнав мальчишку. Шаваш убедился, что не ошибся: это
была та самая девица, которая ходила с Андарзом в грот.
     - Тебе чего надо, - сказала Ная.
     Шаваш переступил с ножки на ножку, не в силах  сдержать  смущения,  а
потом вынул из рукава шесть серебряных журавлей и протянул их девице:
     - Вот...  я...  отдать...  это  мне  господин  Андарз  тогда  дал,  в
гроте....
     Девица потупилась и робко спросила:
     - А я тут при чем?
     Мальчонка совсем застеснялся:
     - Ну, - сказал он, - я подумал: если чиновник уединился в собственном
гроте с девицею, и у него при себе деньги: то зачем же он взял их в  грот,
как не затем, чтобы отдать  девице?  И  как  только  я  это  подумал,  мне
показалось, что я эти деньги украл.
     Девица недоверчиво взяла деньги и сказала:
     - Спасибо.
     Через полчаса девица совсем развеселилась. Они вместе с Шавашем съели
маринованную  утку,  и  баранину,  наструганную   тонкими   завитками,   и
белобокого пузанка, и сладости,  похищающие  ум  и  развлекающие  душу,  и
девица  одна  выхлестала  полкувшина  пальмового  вина.   Девица   ерошила
мальчишке волосы и подкладывала ему  в  рот  кусочки.  Шаваш  стеснялся  и
трепетал.
     - Осмелюсь спросить, - осведомился Шаваш, - как  же  господин  Андарз
отличил вас? Неужели он сам, как говорится, посещает общинные луга?
     - Нет, - сказала Ная, - это получилось через  его  секретаря  Иммани.
Видишь ли, я родом из Иниссы,  и  у  нас  в  городе  такой  обычай:  когда
приезжает важное лицо,  цензор  или  инспектор,  красивейшие  из  казенных
девушек встречают его обнаженными  у  ворот  города,  представляют  разные
сценки и состязаются в красоте. Девицы прямо-таки дерутся за право участия
в этих сценах,  потому  что  потом  им  цена  вдвое  дороже,  а  наилучшей
инспектор присуждает венок и две сотни монет. И вот я получила этот  венок
и сидела с инспектором Иммани на пиру, и я так ему понравилась после этого
пира, что он велел мне ехать в столицу.
     - Если ты ему так понравилась, - спросил Шаваш, -  почему  он  послал
тебя в столицу, а не взял с собой?
     - У него, - сказала девица, - было неспокойное поручение. Он ехал  из
столицы в  Верхнюю  Аракку  и  вез  брату  господина  Андарза  деньги  для
варварского войска. Он боялся, что по пути его ограбят.
     - И что же? Ограбили?
     - Представь себе!  -  сказала  девица,  -  по  пути  туда  все  сошло
спокойно, а на обратной дороге его ограбили! И не где нибудь, а под  самой
столицей, в Козьем Лесу!
     Вздохнула и добавила:
     - Лучше бы его ограбили на пути туда.
     - Почему? - удивился Шаваш.
     -  Видишь  ли,  варварское  войско   получило   деньги   и   тут   же
взбунтовалось. А если бы его ограбили на пути туда, варвары бы  продолжали
ждать причитающейся им платы и хранили бы верность империи.
     Тут девица выпила еще вина, и глазки ее совсем разлетелись  в  разные
стороны. Шаваш спросил:
     - Осмелюсь  полюбопытствовать:  сам  ли  Иммани  показал  вас  своему
господину?
     - Нет, - сказала девица,  -  это  его  товарищи:  все  они  частенько
проводят здесь время, а иногда - и в харчевне напротив.
     - Неужели все слуги господина Андарза, - удивился Шаваш, -  настолько
богаты, чтобы посещать подобное заведение?
     Ибо  заведение,  как  Шаваш  мог  заметить,  было  из   числа   самых
дорогостоящих.
     - Нет, - сказала девица, - но человек пять. Оба  секретаря,  потом  -
эконом Дия, еще Ласида, которого вот уже месяц нет в  столице,  да  и  сын
господина Андарза, даром что юноша, трижды бывал здесь.
     Шаваш вздохнул, поднял на девицу влажные глаза и пролепетал:
     - А что за человек - секретарь Иммани? - Похож он на Теннака или нет?
     - Нет, - сказала девица, - они совсем разные люди. Иммани - тот  тебя
зарежет из-за гроша. А Теннак - нет, этот  тебя  за  грош  не  зарежет,  а
зарежет только за золотой.
     Спохватилась и поглядела на Шаваша:
     - А ты зачем спрашиваешь?
     - Помилуйте, сказал Шаваш, - ведь от этих людей  теперь  зависит  мое
"я" - вот и спрашиваю.
     - А, - сказала девица, - Теннак смешной  человек.  Варвар.  Держит  в
сундуке наследственную секиру и рубит ей кур.
     - А зачем? - спросил Шаваш.
     - А зачем рубят кур? - изумилась девица. - Чтобы  делать  золото.  Он
завел себе целую мастерскую, а потом Иммани донес на него,  и  выяснилось,
что на всю эту алхимию Теннак потратил больше десяти тысяч, которые  украл
у хозяина. Андарз приказал ему выбросить все эти горшки.
     - И что ж? Выбросил?
     - Выбросил, и три дня плакал. А  теперь  он  нашел  в  Белой  Слободе
какого-то чародея, и ходит к нему.
     Девица вдруг сняла с себя сережку.
     - Видишь, сережка? Этот чародей сделал ему серебро, а Теннак  подарил
кусочек мне.
     "Гм, - подумал Шаваш, - если Теннак умеет делать  серебро  и  золото,
вряд ли он станет красть у Андарза шестьсот тысяч".  А  девица  между  тем
продолжала:
     - Эти опыты пока очень дорогие. Теннак мне однажды  пожаловался,  что
покамест это серебро обошлось ему пятеро больше против рыночной цены.     По возвращении в управу  Нан  получил  бумагу  из  канцелярии  Нарая:
господин Нарай посылал его инспектором в Аракку и просил  явиться  в  свой
кабинет завтра утром, в шестом часу утра.
     После этого господин Нан отправился в архив, где его  уже  дожидались
заказанные им сведения о сыне Андарза, Астаке, и троих его секретарях.
     Астаку было шестнадцать лет, и о нем Нан нашел  только  то,  что  тот
учился в лицее Белого Бужвы, но был исключен за то, что  поймал  и  распял
кошку. Кошка принадлежала учителю математики: Астак не согласился с ним во
взглядах. Разумеется, сына императорского наставника никто бы не  исключил
за такие пустяки, но Андарз сам ужасно рассердился и  настоял,  чтобы  все
было по закону. Андарз сказал, что тот, кто повздорил с человеком,  должен
распять человека, а не его кошку.
     Теннак был варваром и в списках уроженцев ойкумены не значился.
     Отыскав в списках имя эконома Дии, Нан, спустя несколько  страниц,  с
изумлением убедился, что список подложный.
     Зато дело секретаря Иммани насчитывало десять страниц.
     Секретарь  Иммани  трудился  в  верхнем  Чахаре.  Он   подружился   с
некоторыми людьми, подозреваемыми  в  богатстве,  и  они  устроились  так:
Иммани требовал с горожан  налоги  раньше  срока,  и  те,  чтобы  уплатить
налоги, продавали имущество за полцены. А друзья Иммани покупали имущество
за полцены и платили ему десять процентов с каждой покупки. Также господин
Иммани завел себе два размера для корзин: один,  побольше,  для  измерения
налога, собираемого с населения, а другой, поменьше, для измерения налога,
отправляемого в столицу. Разницу между  двумя  корзинами  Иммани  продавал
через осуйских купцов.
     Во время голода, присваивая казенное зерно, ссужал его крестьянам под
десятикратные  проценты;  пользуясь  наличием  в  своем  районе   какой-то
безвредной секты, выдумал бунт и умиротворил район до полного  запустения;
выстроив на морском берегу виллу с башней, зажигал в башне ложный  маяк  и
грабил разбившиеся  корабли,  а  капитанов  их  ссылал  в  каменоломни  за
управление казенным кораблем в пьяном виде; и он попался на том, что  ради
любовницы проел имущество отлучившегося друга, а потом оклеветал его.  Изо
всего этого даже не очень прозорливый человек мог  заключить,  что  Иммани
был дрянь, каких мало, и совесть у него была меньше мышиного хвостика. Нан
подумал, что на месте Андарза он  не  стал  бы  держать  при  себе  такого
человека. Безопаснее было бы поступить с ним так, как сын Андарза поступил
с кошкой своего наставника.
     Да, что касается матери Астака, - Андарз  утопил  женщину  шесть  лет
назад, застав на ней какого-то  свечного  чиновника.  Чиновнику  же  лично
отрезал его кукурузину, отчего тот через неделю помер.     Вечером Шаваш, словно лисенок, скользнул в ворота  усадьбы  господина
Андарза. Он хотел пробраться в людскую, но на  садовой  дорожке,  рядом  с
беседкой, похожей на розовый бутон, его застукал секретарь Иммани.
     - Негодяй! - сказал секретарь, взяв Шаваша за ухо. - Ты куда сбежал?
     Шаваш пискнул.
     Занавесь беседки раздвинулась, из нее показалась голова эконома Дии.
     -  Это  что  там  такое,  -  раздался  из   глубины   беседки   голос
императорского наставника.
     - Да ничего. Это два раба дерутся, - громко ответил эконом.
     Секретарь страшно побелел и выпустил ухо Шаваша. Вдруг он сжал  виски
руками и бросился вниз, по садовой дорожке.
     Эконом, прикрывая окошко, сказал:
     - Нельзя держать рабов просто для роскоши! Надобно извлекать  из  них
выгоду. А то вот, этот мальчишка: кто может поручиться, что он сегодня  не
воровал на рынке?
     Шаваш дождался, пока эконом вышел из беседки,  и  нахально  скользнул
внутрь.
     Императорский наставник оторвался от бумаг.
     - Ах ты дрянь, - сказал Андарз, - ты куда сбежал от господина Иммани?
Тот совсем заблудился, вымок в канаве!
     - Я никуда не сбежал, - сказал Шаваш, - я остался.
     - Пожалуй, - проговорил Андарз, - я все-таки пошлю тебя в мастерскую.
Как можно: сбежать от чиновника, посланного утешить убитую горем вдову!
     - Не очень-то она убита горем, - возразил Шаваш.
     Андарз только молча всплеснул рукавами от такой наглости.
     - У господина Ахсая, - сказал Шаваш, - была лавка в столице, в Осуе и
в Аракке. Он боялся завести себе приказчика, из скупости  и  из  опасения,
что тот донесет на него властям. Поэтому он купил себе трех жен, по  одной
в каждую лавку. Ведь жена не имеет права  давать  показаний  против  мужа.
Сначала все шло хорошо, но потом жена из столицы спуталась с  красильщиком
по имени Дануш, а по прозвищу  Моховик.  Она  влюбилась  в  него  и  стала
требовать развода, а Ахсай не давал ей развода, потому что  она  вела  все
дела в его отсутствие и  слишком  много  знала.  Позавчера  Дануш  Моховик
услышал, что Ахсай вернулся и ночует в  веселом  месте.  Он  пошел  в  это
веселое место поговорить с Ахсаем. Сказал: "Если он не даст тебе  развода,
я его убью". Но сегодня, когда они ругались с женщиной, он сказал, что  не
видел Ахсая.
     Андарз посмотрел на мальчика внимательно и  удивленно.  Про  лавку  в
столице и лавку в Осуе он, конечно, знал, а вот  семейные  дела  покойника
были для него новостью.
     - Как называется веселое место?
     - Не упоминали, господин.
     - О чем они говорили еще?
     - Дануш Моховик требовал,  чтобы  женщина  переехала  к  нему,  а  та
возражала, что если это сделать, то она потеряет обещанный  вами  домик  и
много денег, а до вас дойдет слух, что дело нечисто.
     - А как ты это выяснил, - спросил Андарз.
     Шаваш вынул из-за пазухи крупное яблоко.
     - У безутешной вдовы в саду, - сказал Шаваш, - растут дивные  яблоки.
Я подумал: "Все равно, когда она уедет, эти яблоки оборвут всякие негодяи.
Справедливей, чтобы  они  достались  мне,  нежели  чтобы  послужили  пищей
кому-нибудь другому." Вот я полез в сад и все слышал.
     - Гм, - сказал Андарз, - и если бы тебя поймали, то оказалось бы, что
ты полез за яблоками.
     Шаваш стал на колени и поцеловал мягкие сапожки хозяина.
     - Я бы, - сказал Шаваш, мечтательно поднимая голову, - еще раз сбегал
бы туда за яблоками.
     Андарз взял из рук Шаваша яблоко, очистил ножичком кожуру,  надкусил.
Потом выудил из кармана золотой и вложил его в ручонку Шаваша.
     - Хорошее яблоко, - сказал императорский наставник.  -  И  за  каждое
яблоко, которое ты мне принесешь, ты получишь  по  золотому.  Но  если  ты
спрячешь от меня хоть одно яблоко...     Когда Нан вернулся в управу у Белых Ворот,  был  уже  вечер.  На  его
столе лежали список заведений, посещавшихся покойным  Ахсаем  и  такой  же
список,  касавшийся  секретаря  Иммани,  и  копия  отчета  об   ограблении
господина Иммани в Козьем лесу. Пять названий в списке были общими.
     Господин Нан изучил отчет,  пожал  плечами,  и  отправился  в  дом  к
господину Андарзу. Господин Андарз принял его в  своем  садовом  кабинете.
Стены кабинета, из розового дерева,  были  украшены  золотой  резьбой.  На
стенах висело несколько рисунков с  подписью  императора.  Рамки  их  были
обиты мехом горностая. Из окна кабинета до самой земли свисала веревка для
жалоб: государь Иршахчан распорядился, дабы в управах  и  усадьбах  висели
такие веревки, привязанные к колокольчикам, и чтобы  за  них  мог  дернуть
любой человек. Чтобы веревка не мешала Андарзу сочинять стихи, он  обрезал
колокольчик и поставил  его  на  стол,  а  веревку  приторочил  к  оконной
решетке.
     Господин Андарз сухо поздравил Нана с утренним происшествием.  Будучи
человеком деликатным, он не стал напоминать чиновнику о имеющихся  у  него
бумагах касательно налогов с храма Исии-ратуфы, каковые бумаги  совершенно
бы уничтожили Нана в глазах Нарая, но ему было  вдвойне  приятно,  что  он
имеет эти бумаги.
     Вместо этого господин Андарз прочитал Нану свое  стихотворение  и  со
злорадством заметил, как чиновник беспокойно  заворочался  в  кресле.  Еще
пять лет назад господин Андарз выделил экзаменационное стихотворение Нана,
как самую блестящую  имитацию  хорошего  стихотворения  при  самом  полном
отсутствии чувства стиха.
     - Господин Андарз, - сказал Нан, - я по-прежнему убежден, что  письмо
находится у кого-то из близких вам людей, и что этот человек не  осмелится
передать его Нараю, опасаясь погибнуть вместе с вами. Найти этого человека
можно двумя способами. Можно  выяснить,  в  какой  из  харчевен  и  с  кем
собирался встретиться убитый, потому что, как я уже сказал, большая  часть
сделок такого рода совершается в  безопасных  от  убийства  местах.  Можно
также попытаться выяснить, кто ограбил три месяца назад секретаря  Иммани,
если его кто-нибудь  ограбил  вообще.  Признаться,  то,  что  я  слышал  о
господине Иммани, не внушает мне радости:  верности  в  этом  человеке  не
больше, чем воды в треснутом кувшине, и нет  такой  вещи,  которой  он  не
способен совершить.  Правда  ли,  что  во  время  осады  Иммы  он,  будучи
интендантом, конфисковал всех лошадей для армии,  а  потом  сдавал  их  за
пятикратные  деньги  беженцам  под  перевозку  имущества,  так  что   ваше
собственное войско осталось без провианта  и  только  ваш  военный  талант
чудом предотвратил поражение?
     Андарз с грустью подумал, что штуки, которые вытворяла  мелочь  вроде
Иммани, были просто пустяками по сравнению со штуками, которые вытворяла с
войском государыня.
     - Я люблю совершать чудеса, - улыбнулся Андарз, - и Иммани мне сильно
помог.
     Нан закусил губу. По кампаниям Андарза вообще было заметно, что тот в
войне, как в стихах, более всего ценит парадоксы.
     - Подъезжая к столице, - терпеливо  сказал  Нан,  -  господин  Иммани
отпустил вперед охрану и поехал один. Это в высшей степени  подозрительно.
В  копии  отчета  о  разбойном  акте,  направленном  в   столицу,   Иммани
утверждает, что на него напал десяток разбойников, а  чиновник,  выехавший
на место происшествия, пишет, что, судя по  следам,  разбойник  был  один.
Зачем Иммани поехал один, как не затем, чтоб инсценировать это  нападение?
Как вы можете доверять негодяю?
     - Мало ли кто мог ограбить Иммани, - возмутился Андарз, - что вы  так
прицепились к этому человеку?
     - Я просмотрел в Небесной Книги документы, касающиеся ваших  близких,
и нашел документы только об Иммани, - пояснил Нан. - Я не знаю  ничего  ни
об экономе Дие, ни о другом секретаре, Теннаке, кроме того, что он  варвар
и что тринадцать лет назад он зарезал вашего брата. Если бы я знал  больше
о Дие и Теннаке, возможно, я бы подозревал их, а не Иммани.
     - Господин Нан, - сказал Андарз, - вас должно интересовать  лазоревое
письмо, а не прошлое моих секретарей.
     - Почему? Потому что в прошлом каждого найдется что-нибудь, что я  не
должен знать? Тогда арестуйте всех троих: кто-нибудь из них да виновен.
     - Господин Нан, - улыбнулся Андарз, - кто-нибудь из троих виновен, но
два - невиновны. У меня нет власти сделать так, чтобы по  всей  стране  не
хватали невинных людей, но я не потерплю,  чтобы  в  пределах  моего  дома
сыщик арестовывал человека потому, что так легче для сыщика.
     "Он уже не доверяет мне!" - подумал Нан.
     - Тогда расскажите мне об этих людях.
     Андарз оглядел молодого чиновника.
     - Господин Нан, - вкрадчиво спросил он,  -  сегодня  вы  получили  от
Нарая синий конверт назначения. Что там было?
     - Господин Нарай предложил мне отправиться инспектором в Аракку.
     Наместником  Аракки  был  младший  брат  Андарза,  господин   Хамавн.
Полномочный инспектор - это была невероятная карьера для  господина  Нана.
"На его месте я бы почел это за счастье, - рассеянно подумал Андарз. В уме
вдруг промелькнула строка из Веспшанки: "Конечно, позор вступить  на  путь
предательства первым, но когда все  вокруг  следуют  этим  путем  -  глупо
отставать от других" Андарз закрыл лицо руками и сказал глухо:
     - Поздравляю вас, господин Нан. У меня больше нет власти послать  вас
ни в Аракку, ни куда бы то ни было.
     - Я не собираюсь выполнять распоряжения  господина  Нарая,  -  сказал
Нан.
     - Почему?
     - Они несут гибель стране.
     Андарз изумленно посмотрел на  молодого  чиновника  и  захихикал.  Он
хихикал все больше  и  больше.  Лицо  его  перекосилось.  С  императорским
наставником началась истерика.     Секретарь Теннак, извиняясь за спешку, с поклоном  проводил  Нана  по
дорожкам ночного сада. Он  хотел  узнать,  что  так  расстроило  господина
наставника.
     - Господин наставник думает  лишь  о  благе  государства,  совсем  не
заботится о здоровье, - отвечал Нан. - Прошу вас беречь его!
     Нан откланялся  и  покинул  дворец  наставника  через  белые  ворота,
предназначенные для средних чиновников. Перед  табличкой  слоновой  кости,
укрепленной на воротах, пылали красные факелы, разгоняя ночной мрак.
     Чуть поодаль от ворот стоял квадратный каменный столб для государевых
указов. Все четыре стороны столба  были  выкрашены  в  разные  цвета.  Нан
подошел к столбу и задрал голову. Высоко над ним висел  желтый  фонарь,  а
между  чиновником  и   фонарем   висел   новый   указ   господина   Нарая,
предписывающий всем неучтенным фокусникам, торговцам, и  бродягам  столицы
явиться к третьей  управе  на  предмет  отправки  в  Иниссу  для  освоения
целинных земель.
     Господин Нан был смертельно оскорблен. Он опять подумал  о  том,  что
императорский наставник Андарз никогда не станет читать его указов.     В это самое время Шаваш постучался  в  двери  плохонького  заведения.
Хозяйка всплеснула руками, увидев разодетого в шелк мальчишку.
     - А где Тася, - спросил Шаваш.
     - Тася уехала  с  гостями  кататься  по  Левому  Каналу,  -  ответила
хозяйка.
     - Я ее подожду, - ответил Шаваш и поскакал на верхний этаж в комнатку
девицы.
     - А я и не знала, что вы брат  и  сестра,  -  сказала  с  подозрением
хозяйка, - пока она тебя не продала.
     - Нынче оно так, - согласился мальчишка, -  и  не  знаешь,  кто  твой
родственник, пока он тебя не продаст.
     Ему очень не понравилось, что, видно, Тася хвасталась деньгами.
     В комнате девицы Таси Шаваш  затеплил  свечку  и  вынул  из  корзинки
дневник и документы. Шаваш боялся, что Андарз спросит о  документах,  и  у
него был готов ответ: "Разве я могу отнять такие  документы  у  разбойника
силой? Он же мне откусит голову и не заметит!" Но Андарз ничего не спросил
про документы, и даже дал Шавашу золотой.
     Золотой - это, конечно, очень много: но вдруг среди  документов  есть
лазоревое письмо, или в дневнике -  указание  на  продавца  письма?  Шаваш
чувствовал, что несправедливо было бы ему получить  золотой  за  то  самое
дело, за которое Ахсай должен был получить шестьсот тысяч золотых.
     Стиль господина  Ахсая,  как  и  стиль  многих,  кто  любит  прибыль,
отличался ясностью формы и бессовестностью содержания, и другому  человеку
хватило бы полчаса на затрепанный дневник,  написанный  крупным  и  четким
почерком. Но Шаваш в науке чтения не был силен, а читать выучился  так:  в
час, отведенный для объявления указов, он  являлся  к  Указному  Столбу  и
запоминал от слова до слова все, что читал чиновник, а потом, когда  народ
расходился, сличал запомненное с  очертаниями  букв  на  указе.  При  Руше
указов было маловато, а при Нарая учеба пошла бойко.
     В дневник было вложено несколько неразборчивых документов.  Шаваш  не
знал, что именно он ищет, но он очень хорошо запомнил фразу:  "Разумеется,
оригинал написан на лазоревой бумаге".
     Изучая бумаги, Шаваш заметил вещь, которой раньше  не  знал:  бумаги,
озаглавленные "отчет по перевозке", имели синюю  полосу,  а  с  заголовком
"Подорожная"  -  имели  зеленый  трилистник.  Шаваш  понял,   что   бумага
лазоревого  цвета  тоже   обозначает   какой-то   определенный   документ.
Образованный чиновник сразу бы понял, в чем дело, а вот  Шавашу  это  было
невдомек.
     Шаваш вздохнул и попытался представить себе, что это  за  документ  и
кого он компрометирует, - Андарза или Нарая.
     Что, если письмо  компрометирует  Нарая?  Тогда  оно,  скорее  всего,
уличает его во взятке. Это могла быть взятка от  осуйского  правительства,
или от казненного Руша.
     Что, если письмо компрометирует Андарза?  Тогда  это  не  может  быть
свидетельство о взятке, потому что о желанных  взятках  в  стихах  Андарза
говорилось, может быть, реже, чем о прекрасных женщинах, но гораздо  чаще,
чем о прекрасных мальчиках. Зато это могло быть письмо с оригиналом одного
стихотворений, от которых Андарз всегда отпирался, хотя  народ  приписывал
их ему. Например, того стихотворения, в котором  чиновники  собираются  ко
двору императора со своими женами, - Ишнайя с Госпожой Алчностью, Дават  с
госпожой Глупостью, Ион с госпожой Вракой,  и  где  рассказывается,  из-за
какого события этим чиновникам досталась именно эта супруга. Если бы стало
известно, что автор этих стихов - действительно Андарз, то многие были  бы
съели его живьем.
     Шаваш вздохнул, аккуратно загасил чужую  свечку,  забрался  в  резной
ларь за занавеской, свернулся в клубочек и заснул.
     Он проснулся, когда  ночью  пришла  Тася,  высунулся  из  корзинки  и
сказал:
     - Тася, я днем уже три раза слыхал на рынке, что ты  продала  меня  и
получила кучу денег, и один раз мне назвали двадцать золотых, а другой раз
- тридцать. Ну зачем ты всем хвастаешься,  что  у  тебя  есть  деньги?  Ты
пойми, это нетрудное дело, заполучить деньги, трудно сделать так, чтобы их
у тебя не отняли.
     Но Тася была пьяна.
     - Ба,  -  сказала  она,  -  зачем  деньги,  как  не  для  того,  чтоб
хвастаться?
                                    5     Ровно в шесть часов утра господин  Нан  вошел  в  кабинет  государева
любимца Нарая. Нарай любил вставать рано.
     Что касается Нана, то он в эту ночь не ложился  вообще.  Выйдя  после
первой ночной стражи от Андарза, он вытащил из кармана  список  заведений,
где бывал покойник Ахсай, обошел за ночь семь из  тринадцати  и  не  узнал
ничего  интересного.  Восьмой  в  списке  стояла  харчевня  под  названием
"Красная Тыква" - но в нее Нан не успел.
     Господин Нарай сидел за белым  дубовым  столом,  похожим  на  алтарь.
Справа от него стоял ящик для правых половинок документов, слева  от  него
стоял ящик для левых половинок документов.  За  его  спиной  стоял  старец
Бужвы с лицом пунцового цвета и  держал  в  руке  молнию  о  трех  ножках.
Господин Нарай сидел и читал инвентарный  список  богов  провинции  Чахар,
время от времени вымарывая строчки. При виде Нана Нарай отложил список.
     - Я слышал, - сказал  господин  Нарай,  -  что  вы  вчера  обедали  у
господина Андарза. Что вы думаете о господине Андарзе и его брате Хамавне?
     - Господин Андарз, - сказал Нан, - смеется, когда при нем  говорят  о
благе государства.  Господин  Хамавн  берет  взятки  от  осуйских  купцов,
превратил вверенную ему провинцию в место для рынков и ярмарок.
     - Господин  Хамавн,  -  сказал  Нарай,  -  собирается  отложиться  от
империи, просит войск под предлогом защиты от варваров.
     Помолчал и прибавил:
     - Я посылаю вас инспектором в Аракку. Получили ли вы подорожную?
     Нан утвердительно поклонился.
     - Хотел бы знать, что вы найдете в Аракке, до вашего отъезда. Вот вам
бумага: садитесь и пишите отчет.
     Через час Нан вернулся из соседнего кабинета с отчетом.
     Нарай прочитал исписанные страницы и стал пристально глядеть на Нана.
Глаза старика формой напоминали две устричные раковины.
     - И все-таки жалко, - сказал Нарай, - что вы обедали в доме господина
Андарза. О чем вас попросил этот человек?
     - Этот человек, - медленно сказал Нан, - просил меня обедать  у  него
два-три раза в неделю.
     - Почему?
     - Сын Андарза, Астак, очень замкнутый мальчик. Он смотрит только вниз
и все время держится левой рукой за запястье правой. А когда он  сидит  за
столом, он отгораживается от отца вилкой или  лопаточкой  для  варенья.  Я
развеселил его, и он опустил лопаточку для варенья.  Отец  заметил  это  и
просил меня бывать чаще.
     - А что с юношей? - спросил резко советник Нарай.
     - Он ненавидит отца, - сказал Нан.
     Нарай помолчал.
     - И это единственная причина, по которой Андарз решил приблизить вас?
     Нан позволил себе улыбнуться.
     - Это - главная причина для такого человека, как Андарз.
     - Есть и другая?
     - Господин Андарз, - сказал Нан, - зазвал меня  в  кабинет  и  сказал
мне, что один убитый позавчера чиновник, Ахсай, имел при себе на  шестьсот
тысяч  осуйских  ассигнаций,  и  должен  был  купить  на  эти   деньги   у
неизвестного  Андарзу  лица  известное  Андарзу  письмо,  которое  сделает
советника Нарая прахом и пылью в глазах государя.
     Нарай даже не шевельнулся.
     - Он сказал вам, что это за письмо?
     - Он сказал, что это письмо досталось ему в руки случайно, когда  вам
обоим пришлось спешно покинуть Осую. Из его намеков я  понял,  что  письмо
было написано одним из вождей противной империи партии в  Осуе.  Эти  люди
якобы посулили вам большие  деньги,  если  вы  вызовите  своим  поведением
недовольство народа и не допустите присоединение Осуи к империи.
     Господин Нарай полуприкрыл глаза.
     - Что вы об этом думаете, господин Нан?
     Молодой чиновник почтительно поклонился:
     - Господин  Андарз  -  мечтатель  и  глупец!  Разве  может  действие,
предпринятое для блага империи, уничтожить вас в  глазах  государя?  Разве
можно было допускать Осую в империю? Что такое  эти  горожане?  Ничего  не
производят, все продают! Разве неясно, что они просились в империю  только
затем, чтобы опустошить казну  и  расстроить  финансы?  Восстание  глупого
осуйского народа спасло империю. Если на восстание  потребовались  деньги,
то можно ли было придумать что-нибудь мудрее: получить деньги, нужные  для
возмущения народа и спасения империи, от тех, кто империю ненавидел?
     Господин Нарай слегка улыбнулся горячности молодого человека. О,  как
он привык в последнее время к этим горящим  глазам,  к  этим  восторженным
улыбкам! Были,  оказывается  еще,  были  среди  молодого  поколения  люди,
преданные благу родины, готовые во  всем  оправдывать  своего  кумира:  не
чистоплюи,  однако;  понимающие,  сколь  часто  благо  государства   велит
совершать мелкие несправедливости для предотвращения великих бед!
     А господин Нан развел руками и закончил:
     - Секретарь Иммани вез это письмо три месяца назад и был  ограблен  в
Козьем Лесу, близ столицы. Видимо, разбойники  разобрались,  что  к  чему.
Господин Андарз просил меня понаблюдать вокруг покойника  и  поймать  того
разбойника, который хотел продать письмо.
     - Что же вы ответили ему?
     - Я ответил ему, что письмо не может быть в руках разбойника, так как
тот не стал бы делиться с посредником, а  потребовал  бы  денег  у  самого
Андарза. Из чего следует, что письмо -  в  руках  одного  из  членов  дома
Андарза.
     - Почему вы это сказали?
     - Я сказал это по двум  причинам,  -  поклонился  Нан,  -  во-первых,
господин Андарз теперь будет подозревать всех ближайших к нему:  от  этого
можно сойти с ума! Во-вторых, я надеялся, что господин Андарз позволит мне
бывать в его доме, и, едва его подозрения смутят  экономов  и  секретарей,
они расскажут, чтобы спасти свою шкуру, о мерзких проделках их хозяина.
     Господин Нарай помолчал и промолвил:
     - Господин Андарз, - человек  с  хромой  душой,  сердцем  привязан  к
греху, как дверной молоток к  ручке  двери.  Внутри  дворца  этот  человек
обманывает государя, вне дворца - обирает народ.
     Покачал головой и добавил:
     - Полагаю, что нет надобности  посылать  вас  инспектором  в  Аракку.
Здесь, в столице, вы принесете больше пользы. Идите же, господин Нан.
     Отчет, написанный Наном, однако, оставил у себя.
     Молодой чиновник раскланялся  и  ушел.  Советник  Нарай  долго  сидел
неподвижно. Потом он встал и прошел во внутренние покои. Нашарил  потайную
дощечку  в  алтаре:  дощечка  отскочила:  за  ней,  перевязанная   золотой
ленточкой, лежала  сандаловый  валик.  На  валик  были  навиты  письма  на
необычайно  плотной,  лазоревого  цвета  бумаге.  Каждое   письмо   старик
аккуратно пометил номером: семнадцатого письма не хватало. Нарай опустился
перед алтарем на колени и заплакал.
     Так он плакал довольно  долго,  а  потом  запер  потайную  дощечку  и
отправился во дворец.     Вот так кухня была в доме господина Андарза! Кухня,  где  встречались
продукты со всех пяти сторон света! Были там и козы,  висевшие  рядком  на
закопченных балках, и копченые индейки с нежным мясом цвета хурмы, и  утки
с янтарной корочкой; были финики из Иниссы и орехи из Чахара,  павлины  из
Аракки и рябчики из Верхнего Варнарайна; были бочки с морскими желудями  и
пурпурными улитками, и, конечно, были мешки  с  рисом  и  просом,  круглые
кадушки с вином и квадратные - с маслом, длинной чередой тянулись к  кухне
подводы с капустой и рисом, бежали посыльные с подарками, и  дышали  жаром
устья печей с налепленными внутри лепешками. Так много  было  всего  этого
добра, что после того, как треть разворовывали, а треть раздавали  бедным,
оставалось целая прорва на трапезы и подарки: этим подаркам эконом Дия вел
строгий учет и записывал в особую книгу.
     Когда утром Шаваш явился в кухню, эконом Дия дал  Шавашу  корзинку  и
подзатыльник  и  велел  отнести  корзинку  в  осуйский  квартал  господину
Айр-Незиму.
     Шаваш отправился в путь. У синих ворот, через которые  ходили  слуги,
была будка, а в будке сидел привратник, проверял  входящих  и  вырезал  на
головках сыра изображения Исии-ратуфы. Такой  сыр  охотно  покупали  перед
праздниками, и стоил он в пять раз дороже. Привратник был старый  человек,
с лицом, сморщенным, как скорлупа грецкого ореха,  и  в  глазах  его  было
много черных воспоминаний и мало светлых.
     Шаваш поставил корзинку на землю, вытащил  из-за  пазухи  недоеденную
лепешку и угостил старика.
     - А что, спросил Шаваш немного погодя, - разве господин  Иммани  тоже
раб?
     - Господин Иммани не любит, когда об этом говорят, - сказал старик, -
а только лет десять назад он сделал покражу в  казне,  и  когда  все  дело
открылось, ему угрожала веревка и топор. Но он отдался под покровительство
брата Андарза, Савара, и государыня Касия махнула рукой и сказала:  "Пусть
Савар его берет и делает с ним что  хочет.  Для  такого  человека  рабство
будет хуже смерти." А после смерти Савара Андарз его унаследовал.
     - То-то он такой злой, - сказал Шаваш.
     - Да, - сказал старик, - злой - это правда.  Все-таки  у  чиновников,
говорят, пять душ, а у простолюдинов - только три.  Легко  ли  человеку  с
пятью душами стать рабом?
     - А господин Теннак - тот добрый - сказал Шаваш. Отчего  это  у  него
пальцы порезаны?
     - Неужели ты не  видел  представления  "Андарз  и  пятеро  варварских
князей?"
     - Я видел, - сказал  Шаваш,  -  только  я  не  помню  там  ничего  об
искалеченных пальцев.
     Старик покачал головой, изумляясь невежеству молодежи, и сказал:
     -  Когда  Теннаку  было  тринадцать  лет,  его  родичи  отослали  его
господину для казни, а господин не стал  его  казнить.  Через  два  месяца
господин сидел в палатке наедине с Теннаком, и вдруг  в  палатку  ворвался
убийца и  ударил  господина  ножом  в  грудь:  на  господине  был  кафтан,
распахнутый у ворота, а ворот был обшит  золотой  нитью  так  плотно,  что
кинжал сколько по золоту вниз. Господин было перехватил убийцу за руку,  а
убийца еще раз ударил господина, на этот раз в горло. Но, так как господин
держал убийцу за руку,  удар  пришелся  немного  мимо,  кинжал  вошел  под
золотой ворот и разорвал господину плечо. Господин выпустил убийцу и  стал
терять сознание: убийца хотел было ударить в  третий  раз,  но  тут  сзади
подскочил Теннак, вцепился в кинжал и не отпускал, хотя ему  порезало  все
пальцы. Тут подоспела стража и запинала убийцу.
     В это время  на  повороте  дорожки  показался  секретарь  Иммани.  По
обрывку  разговора  Иммани  мигом  догадался,  о  чем  говорят  старик   и
мальчишка, и лицо его приняло злобное выражение. Он очень не любил,  когда
слуги  рассказывали  про  Теннака  эту  историю.   Ему   всегда   казалось
несправедливым, что про него таких историй никто не рассказывал. Он всегда
почему-то забывал, что с ним таких историй не  происходило.  Вдруг  Иммани
углядел подле Шаваша подарочную корзинку, и глаза его  забегали,  как  две
мыши. Он  неслышно  приблизился  к  собеседникам,  протянул  изящную,  как
кошачья лапка, руку, с окрашенными хной кончиками  пальцев,  -  миг,  -  и
верхний из  пяти  сочных  персиков,  лежавших  в  корзинке,  исчез  в  его
отороченном кружевом рукаве. Шаваш обернулся. Иммани пнул Шаваша сапогом в
бок и сказал:
     - Чего сидишь?
     Шаваш  был  слишком  перепуган,  чтобы  запричитать  о  персике.   Он
подхватил корзинку и бросился со двора. Проходя  по  рынку,  он  стянул  у
прохожего кошелек и купил два персика:  один,  недостающий  по  списку,  и
другой для стражников в Осуйском квартале.
     Шаваш никогда не был в Осуйском квартале, и ему там понравилось. Дома
в нем были маленькие, а улицы прямые. Стражники у ворот не взяли  персика,
и вообще ничего  не  взяли.  Шаваш  уже  потом  узнал,  что  это  были  не
стражники, а обыватели, раз в месяц несущие дежурства. У  стражников  были
грустные глаза, и петушьи перья  на  их  алебардах  свешивались  кончиками
вниз. Они размышляли:  придет  толпа  громить  их  квартал  или  нет?  Но,
несмотря  на  советника  Нарая  и  эти  проницательные  размышления,   они
предавались корыстолюбию и не хотели покинуть свои дома и склады.
     Двор осуйского посланника, господина Айр-Незима, располагался прямо у
реки. С частной пристани по сходням катили бочки. Шаваш был поражен, когда
увидел, что посланник в одних широких штанах сам несет на  загривке  ящик.
На голове у него, однако, по-прежнему была красная траурная шапка,  только
не камчатая, а из этакой драной байки.  Шаваш  вспомнил,  что  когда  Осуя
отделилась от империи, Бужва в гневе приказал, чтобы отныне у всех осуйцев
рос этакий свиной хвостик, и с тех пор они от стыда носят широкие штаны.
     Айр-Незим принял от Шаваша корзинку,  сличил  опись  с  содержимым  и
спросил:
     - И это все? Больше он ничего тебе не давал?
     - Еще он дал мне подзатыльник, - сказал Шаваш, - но я не  думаю,  что
это для передачи вам.
     Айр-Незим упер  руки  в  боки  и  захохотал.  Шавашу  очень  хотелось
посмотреть, есть у него хвостик или нет.
     Потом посол ушел в дом, а Шаваш остался стоять во дворе  и  смотреть,
как грузчики управляются с баржей. Один ящик  упал  и  разбился,  из  него
высыпались круглые лаковые гребни. Шаваш заметил, что  грузчики  не  стали
класть гребней в карман.
     Выходя из  ворот,  Шаваш  чуть  не  столкнулся  с  полным,  несколько
поросячьего вида разносчиком, спешившим к  дому  Айр-Незима  с  письмом  в
корзинке. Шаваш обернулся и озадаченно посмотрел ему вслед.  Этот  человек
был знакомый Шаваша и второй человек  в  шайке  городского  разбойника  по
имени Свиное Ухо. Айр-Незим кивнул разносчику и зазвал его в  дом.  Шавашу
показалось удивительным, что у него  и  у  осуйского  консула  есть  общие
знакомые.     Шаваш воротился из осуйского квартала к полудню. Эконом встретил  его
на дорожке и тут же перерыл всю  корзинку.  Вытащив  пакет  со  сливами  и
пересчитав их, он вдруг сделался необычайно доволен.
     - Сударь, - робко сказал Шаваш, - а что это за город - Осуя?
     - О, - вскричал домоправитель, прижимая к груди сливы, -  это  лучший
на свете город! Там нет ни  воров,  ни  убийц,  ни  чиновников,  и  высшие
должности там занимают сами граждане!  А  у  тех,  кто  подают  заявку  на
гражданство, никогда не спрашивают об их прошлом, - были бы деньги!
     Отделавшись от официального поручения, Шаваш  поскорее  переоделся  в
лохмотья,  побежал  к  харчевне  "Красная  Тыква",  сел  там  в  грязь   и
притворился, что спит.
     Вскоре, к изумлению Шаваша, в харчевню  вошел  молодой  судья  Нан  в
сопровождении двух сыщиков.  Нан  поднялся  наверх,  а  сыщики  пошевелили
Шаваша, чтобы убедиться, что он не  мертвый,  и  сели  рядом.  Вот  к  ним
присоединился третий сыщик, вздохнул и сказал:
     - А баба-то бежала!
     - Какая баба?
     - А жена покойника Ахсая. Оказывается,  у  нее  был  сожитель.  Вчера
между ними была ссора: женщина гонялась за ним по улице, обвиняя  в  краже
документов, швырнула в него туфлей, туфля утопла в колодце.  Господин  Нан
узнал об этом и велел  мне  ее  арестовать  за  оскорбление  общественного
порядка посредством утопления туфли, а я поленился идти  туда  вечером.  А
она возьми и убеги.
     - Это плохо, - сказал второй  сыщик,  -  теперь  скажут,  что  ты  ее
отпустил за взятку, и станут пороть.
     А первый развел руками и согласился:
     - Вот-то то оно и обидно! Если бы я явился к ней вечером, я наверняка
имел бы деньги, а теперь меня будут пороть совершенно зазря!
     Стражники помолчали. Потом один сказал:
     - Скоро господин Нарай распорядится, чтобы все входящие  в  городские
ворота получали специальный пропуск, который им  надлежит  предъявить  при
выходе, а постоянные горожане будут предъявлять  при  выходе  свою  бирку.
Представляешь, сколько станут получать стражники у ворот!
     В  это  самое  мгновение  на  пороге  харчевни   показался   давешний
привратник. Парень пошнырял по улице глазами, сгорбил плечи и  заторопился
вниз. Шаваш выждал, пока тот завернул за угол, зевнул, встал, и  пошел  за
ним.
     Не прошло и осьмушки часа, - парень оказался  у  дворца  Андарза.  Он
дошел до синих ворот, для слуг, выждал, пока в ворота поехал воз с  сеном,
и прошел рядом с возом внутрь, сэкономив, таким образом, малую взятку.
     Парень шел по золотой дорожке, ведущей вглубь сада. По обеим сторонам
дорожки качались  диковинные  деревья,  шевелились  пахучие  кусты,  птицы
перелетали с ветки на ветку. За краснобоким, с репчатой крышей павильоном,
где жил секретарь Иммани, дорожка поворачивала  вправо.  Парень  дошел  до
павильона, завернул вместе с дорожкой за угол - и скрылся из глаз  Шаваша.
В дверь павильона он, во всяком  случае,  не  постучался.  Шаваш  бросился
следом.
     - Ты что здесь высматриваешь?
     Шаваш оглянулся:
     Перед ним, слегка наклонив голову и глядя на него  по-птичьи,  стояла
невысокая женщина.  На  женщине  была  дорогая  бархатная  юбка,  расшитая
серебряными цветами и коралловыми ветками, и синяя  кофта  с  разрезами  и
кружевами.  Над  волосами  женщины  была  укреплена   маленькая   бабочка,
сделанная из  жемчуга  и  драгоценных  каменьев,  и  при  каждом  движении
прелестной головки бабочка вздрагивала и трепетала крыльями.
     Шаваш раскрыл рот и уставился на бабочку.
     Женщина рассмеялась.
     - А, ты тот самый раб с хомячком за пазухой! А чего ты такой грязный?
     И женщина со смехом взъерошила Шавашу волосы и притянула его к  себе.
Шаваш обомлел. Женщины часто ерошили ему волосы, но  ни  одна  из  них  не
носила рубиновых бабочек в волосах. В лучшем случае они носили  в  волосах
серебряную рыбку, знак своей профессии. Шаваш понял, что это та самая жена
Андарза, ради которой он отослал из столицы всех остальных, и что  Андарз,
верно, потешил ее рассказом о мальчишке. Шаваш уцепился за пышную юбку.  А
женщина шаловливо повертела его в руках, полезла ему за пазуху и спросила:
     - А где твой хомячок? - спросила она.
     - Сейчас принесу, - сказал Шаваш.
     - Постой, - вскрикнула женщина, - но Шаваш был уже далеко.
     Он мчался со всех ног по золотой дорожке, в  глубину  сада,  к  дому,
туда, куда ушел вчерашний парень. У красного флигеля Шаваш остановился,  и
осторожно шагнул за угол, туда, куда пять  минут  назад  скрылся  желанный
привратник.
     Шаваш сделал  шаг,  другой  и  третий...  Рядом  с  дорожкой  тянулся
мраморный бассейн. В бассейне жил государев подарок - тюлени.  Четыре  для
назад господин Андарз заметил, что дно в бассейне зеленовато, и ему  стало
неприятно, что кто-то может сказать, будто он не ценит государев  подарок.
На следующий день тюленей перевели в зимний  домик,  а  воду  из  бассейна
выкачали и начали ставить новое дно, из пестрой яшмы.
     Шаваш заглянул в бассейн: полдневной солнце стояло в самом зените, на
далеком дне были навалены друг на друга яшмовые квадраты  и  треугольники.
Рабочих не было. Около маленьких квадратов, далеко внизу, залитый  солнцем
и кровью, лежал давешний привратник.
     Шаваш раскрыл рот и принялся вопить.
     Прошел час: Шаваш,  свесив  в  голову,  стоял  в  кабинете  господина
Андарза, напротив него сидели Андарз и Нан, а позади стоял очень  сердитый
эконом Дия.
     Андарз сказал:
     - Несчастья, одно за другим, так и валятся на мой дом! Сначала  убили
друга, а теперь какой-то простолюдин осквернил своей кровью  императорский
прудик для тюленей! Придется выкапывать новый пруд!
     Нан молчал. Андарз всплеснул рукавами и продолжал:
     - Кто вообще пустил этого простолюдина в мой сад? Разве  неясно,  что
этот дурак потерял голову от красоты? Небось, вертел головой по  сторонам,
и не заметил, что в прудике нет воды! А  заметив,  дернулся  от  испуга  и
полетел вниз! Это  всегда  так  с  простолюдинами:  едва  попав  в  жилище
великого сановника, они глазеют на красоту вокруг и не  замечают  пропасти
под ногами!
     Нан молчал, облокотившись на руку, и  задумчиво  потирал  подбородок.
Этот подбородок ужасно не нравился Шавашу.  У  людей  с  такими  ласковыми
глазами не должно было быть таких твердых подбородков.
     А эконом взял Шаваша за ухо и сказал:
     - Ты чего поднял крик? В следующий раз,  когда  увидишь  непорядок  в
хозяйстве, пойди к старшему человеку, и тихо доложи, чтобы дело можно было
замять! А то кричит, как петух на рассвете!
     Императорский наставник брезгливо усмехнулся и сказал:
     - Бесполезный разговор, господин Дия. Эти люди запоминают задницей, а
не головой. Идите и напишите приказ, чтобы ему выдали двадцать палок:  вот
тогда он запомнит.
     Эконом ушел писать приказ, а  Шаваш,  которого  разговор  о  двадцати
палках привел в страшное беспокойство, завертел головой.
     - Так что ты делал в саду? - спросил Нан, когда они остались одни.
     - Я, - сказал Шаваш, - побежал смотреть за этим человеком.
     - Ты его знаешь?
     - Это привратник из "Красной тыквы".
     - Да он всю дрянь в городе знает! - воскликнул Андарз.
     - Я его увидел только  вчера,  -  сообщил  Шаваш.  -  Вы  велели  мне
выяснить, в какой харчевне Дануш Моховик  собирался  поговорить  с  убитым
Ахсаем, и я выяснил, что это была "Красная тыква".
     Нан и Андарз изумленно переглянулись, и Нан с  неожиданной  ловкостью
подскочил к двери и распахнул ее: не подслушивает ли  кто?  Но  за  дверью
никого не было.
     - Я пошел в "Красную Тыкву", - сказал Шаваш, -  и  узнал,  что  Дануш
Моховик говорил неправду: он встретился там с господином  Ахсаем  в  вечер
убийства и учинил скандал. Хозяин харчевни  полагал,  что  Ахсай  и  Дануш
Моховик собирались ужинать вместе, ибо  господин  Ахсай  заказал  ужин  на
двоих - а потом к нему пришел Дануш Моховик.
     - Дальше, - сказал ледяным голосом Андарз.
     - Я, - продолжал  маленький  раб,  -  подумал,  что  господин  Ахсай,
вероятно, заказывал ужин для кого-то другого, ибо никак  не  мог  знать  о
Дануше. Этот другой либо не явился на встречу, либо испугался  скандала  и
ушел. Я стал расспрашивать привратника, бывшего в тот вечер у входа, и тот
пожаловался мне, что один из его  постоянных  клиентов  из  высокого  дома
испугался скандала и ушел.
     Нан и Андарз переглянулись.
     - Из какого дома? - сказал мертвым голосом Андарз.
     - Я хотел узнать  имя  клиента,  -  вздохнул  Шаваш,  но  тут  парень
заподозрил во мне соглядатая и погнал вон. Тогда  я  сказал  парню  "готов
дать голову на отсечение, что этот клиент уже приходил  к  тебе  и  хорошо
заплатил, чтобы ты не упоминал его имени!".
     - Зачем ты это сделал? - рассердился Нан.
     - Я подумал, что парень рассудит так: "Видать, дело  нечисто!  Откуда
мне знать, кто убил чиновника: тот, кого назвали  убийцей,  Дануш  Моховик
или этот клиент? Сдается мне, что парнишка говорит дело! И если эти деньги
еще не пришли ко мне, почему бы не самому не пойти к деньгам, и  попросить
плату за молчание? Ведь когда  его  арестуют,  просить  деньги  будет  уже
поздно!"
     - И что же было дальше? - спросил Андарз.
     - Я, - сказал Шаваш, - сел на улице и побежал за  парнем,  когда  тот
вышел и пошел вниз по улице. Судите сами, каково было мое удивление, когда
он направился в этот дом! Я побежал за ним по дорожке, желая узнать, с кем
он будет говорить, но меня задержала уважаемая госпожа...
     - Сколько времени прошло, - перебил его Нан, - от того момента, когда
убийца столкнул привратника на дно, и до того момента, как ты заверещал?
     Андарз вздрогнул при слове "убийца". Он не любил таких слов.
     - Не больше, - сказал Шаваш, - чем надо,  чтобы  сварить  яйцо,  если
бросить его в холодную воду. Я подумал, что убийца совсем  рядом,  и,  так
как вокруг много народу,  он  не  сможет  убежать  незамеченным.  Если  он
сохранит присутствие духа, он явится в числе первых, будто  услышав  крик,
если же он потеряет голову, то слуги обратят внимание на человека, который
бежит от крика.
     - И кто же, - спросил Андарз, - прибежал на крик?
     - Рабочие, и господин  эконом,  и  еще,  осмелюсь  заметить,  молодой
господин.
     - При чем здесь мой сын? - возмутился Андарз.
     - А что же секретарь Иммани, - усмехнулся Нан. - У  него  под  стеной
подняли такую возню, а он не полюбопытствовал о причине?
     - Нет, - сказал Шаваш, - даже не выглянул в окошко.
     - Позвать Иммани, - распорядился Андарз.
     Вскорости в кабинет вошел секретарь Иммани, в длинном шелковом платье
с круглым воротником и при папке с янтарной застежкой.
     - Ваша честь... - начал он, становясь на одну коленку.
     - Слышали ли вы, - перебил его Нан, - что  у  вас  под  окном  убился
человек?
     - Разумеется, слышал, - возмутился Иммани, - какой-то  бродяга.  Этот
бесенок так орал, что даже мертвый бы услышал!
     - Этот бесенок орал, - сказал Нан, - увидев  убитого  человека.  Долг
человеколюбия в таких случаях велит всем живым спешить на помощь.  Чем  вы
занимались в это время?
     -  Я,  -  сказал  с  достоинством  секретарь,  -  переписывал  доклад
господина Андарза, о сырах Горной Иниссы. В древности чиновники писали при
луне, не обращали внимания на ураганы!
     - Значит, - сказал Нан, - этот крик не потревожил вас?
     -  Еще  как  потревожил,  -  возмутился  секретарь,  -  мне  пришлось
перебелить целый лист, а ведь я уже почти дописал его!
     - Но за дверь вы не выглянули.
     - И не подумал, - пожал плечами Иммани. -  Я  не  хочу  сказать,  что
смерть простолюдина - это неважно, но ведь если каждый раз,  когда  кто-то
умирает, переставать писать доклады, то дела в  ойкумене  остановились  бы
вовсе!
     И повернулся к Андарзу:
     - Ваша честь, умоляю отодрать этого бесенка как следует!  Он  нарушил
своим криком сочинение документа, испортил гербовый лист!
     И, кланяясь, подал Андарзу доклад.
     Андарз посмотрел на Шаваша. Глаза его стали холодные и пустые. Андарз
взял переписанный доклад о сорока страницах, перелистал его и, - разорвал.
     -  Вам,  господин  Иммани,  за   отсутствие   сострадания,   придется
переписать доклад еще раз. А ты,  маленький  бесенок,  иди  на  конюшню  и
скажи, что тебе за недостойное поведение причитается двадцать палок.
     Шаваш вздохнул и пошел на конюшню.
     У выхода из дому его нагнал Нан, наклонился к мальчонке и прошептал:
     - Было бы в высшей степени подозрительно, если бы весь этот переполох
сошел тебе с рук. Убийца мог бы начать охотиться за тобой.  Но  за  каждый
удар ты получишь по серебряному ишевику. Ясно?
     - Господин, - прошептал Шаваш, - прикажите, чтобы мне  дали  тридцать
палок.
     Вернувшись к Андарзу, Нан вздохнул и сказал:
     - С этим я к вам и спешил. Я  навел  справки  и  выяснил,  что  Ахсай
накануне смерти был в "Красной Тыкве". Это не бог весть  какое  заведение,
но это вовсе не притон, как он вас уверял. Как видите, его сообщник  вовсе
не принадлежал к той  публике,  которая  ошивается  в  притонах.  Я  также
разузнал о ссоре. Хотел арестовать и допросить привратника, но узнал,  что
он ушел в вашу усадьбу. Поспешил за ним и, как видите, опоздал.
     - Почему они назначили встречу в "Красной Тыкве" - сказал  Андарз,  -
если они знали друг друга?
     - Именно потому, что знали, -  усмехнулся  Нан.  Ахсай  понимал,  что
человек, который украл такое письмо у собственного господина, может отнять
у него деньги, а письмо не отдать. А преступник понимал, что  Ахсай  может
отнять письмо, а деньги оставить себе, - и жаловаться  будет  некому.  Вот
они и выбрали людное место, где никто из них не стал бы поднимать скандал.
     - Теперь я понимаю, что случилось, - проговорил Андарз. -  Преступник
увидел, что Ахсай ушел, нагнал его в пустынном месте и предложил завершить
сделку. Ахсай протянул ему чеки, а преступник подумал: "Ведь  цель  моя  -
получить деньги, а не отдать письмо! Так стоит ли мне расставаться с ним!"
Взял деньги и прикончил Ахсая, опасаясь, что тот проговорится.
     - Да, - сказал Нан, - может быть, так оно и было. А  этот  мальчишка,
Шаваш, - как он к вам попал?
     Андарз рассмеялся и стал рассказывать.     Шаваша отлупили не очень больно. Секретарь Теннак громко сказал,  что
господин Андарз не стал бы пороть Шаваша, если бы не господин эконом и  не
секретарь Иммани. Эконом, услышав об этом, назвал  Теннака  "варваром,  не
ведающим приличий".
     Поздно вечером в каморку, где лежал  Шаваш,  заглянул  господин  Нан,
вытащил белую тряпочку и вложил ее  в  руку  мальчишки.  Шаваш  пересчитал
деньги и увидел сорок  маленьких  серебряных  монет,  украшенных  с  одной
стороны портретом государя, а с другой - журавлем,  птицей  благочестия  -
вдвое больше, чем было обещано.
     - А вы бы, - спросил Шаваш, - взяли деньги за то, что вас пороли?
     - Непременно, - ответил чиновник.  -  Все  мы  даем  пороть  себя  за
деньги. Разница же между нами та, что одни дают пороть  себя  за  грош,  а
другие - за тысячу.
     - Не думаю, - сказал Шаваш,  -  что  всех  порют  за  деньги.  Только
бесчестных порют за деньги. Честных порют бесплатно.
     Чиновник помолчал, а потом сказал:
     - В этом доме  двести  семнадцать  комнат,  а  замочных  скважин  еще
больше. Думаю, что слуги часто глядят в эти  скважины  и  обсуждают  между
собой множество вещей, о которых не говорят хозяину.
     Шаваш вздохнул и сказал:
     - А что бы вы хотели знать?
     - Я бы хотел знать, например, откуда в  доме  Андарза  взялся  эконом
Дия.
     - Нет, - сказал Шаваш, - об этом не говорили. Говорили только о  том,
что секретарь Теннак тоже был близ покойника: его видели, когда он шел  по
дорожке к главному дому.
     Помолчал и добавил:
     - А почему молодой господин ненавидит отца?
     Господин Нан поднялся и сказал:
     - Спи, бесенок.     Выйдя от Шаваша, Нан заметил у  поворота  дорожки  секретаря  Иммани,
пробиравшегося к синим воротам. У ворот Иммани обернулся,  и  Нан  помахал
ему рукою. Они пошли по улице, огороженной стенами складов, и  свернули  к
реке. Нан заметил у пристани кабачок  с  трехэтажной  башней  и  предложил
зайти.
     После второго  стакана  Иммани  подозрительно  покосился  на  Нана  и
спросил:
     - Что это вы не пьете?
     - Дрянное вино, - сказал Нан. - Здесь недалеко есть место, где подают
вино, настоянное на сосновой  хвое  и  шафрановых  лепестках.  Пойдемте-ка
туда.
     Они явились в новый трактир.
     Улыбающийся хозяин принес им кувшин вина, две  лакированные  чашки  с
продетыми сквозь крышки соломинками, и блюдо вареных раков на закуску. Нан
любил пить из чашек, закрытых крышками, потому что при  этом  трудно  было
заметить, что человек не пьет. Нан взял соломинку в  губы  и  стал  делать
вид, что смакует вино. Иммани стал ломать раков и запивать их вином.  Руки
его дрожали. Смерть привратника явно взволновала его несколько больше, чем
землетрясения волновали чиновников древности. В один миг  Иммани  опростал
четыре чашки. Чашка Нана по-прежнему была полна. Иммани уже стал  пьянеть:
глаза чиновника выпучились, кончик острого носа  свернулся  на  сторону  и
покраснел.
     - Сорок страниц! - вдруг вскричал Иммани - Из-за какого-то  паршивого
мальчишки я опять должен переписывать эти сорок страниц!
     - Ужасно, - сказал Нан, - что человек с вашим талантом и образованием
должен выполнять работу простого писаря. Я мог бы отдать  эти  разорванные
листы переписчикам в управе: они сделают все к завтрашнему вечеру.
     Иммани тут же вытащил из рукава разорванную рукопись.
     - Следует писать ее полууставом и инисской  тушью,  -  заявил  он,  -
тогда Андарз и не заметит разницы.
     Он снял крышку и налил себе пятую чашку вина. Он  был  уже  порядочно
пьян. Нан щелкнул пальцами и, вынув из-под чашки  блюдечко,  положил  туда
несколько монет.
     - Принеси-ка нам пальмового вина, - сказал он хозяину. -  И  перемени
чашки.
     Хозяин  хотел  сказать,  что,  если   пить   пальмовое   вино   после
виноградного, тут же опьянеешь, но поглядел на монеты в блюдечке  и  молча
пошел вниз.
     После шестой или восьмой чашки Иммани разволновался. Он стал  хвалить
государя и жаловаться на жизнь.
     - Сочувствую вам, - сказал  Нан.  -  Таком  тонкому  и  образованному
человеку, как вы, нелегко ужиться с такой вздорной особой, как Андарз.
     - Именно, - подтвердил Иммани, - я не то, что этот Теннак. Верите ли?
Родственники подарили его Андарзу, и он считает себя рабом Андарза! А ведь
по законам империи он совершенно свободный человек.
     - Варвары, - сказал Нан, - по природе своей рабы.
     - И убийцы, - добавил Иммани, -  ведь  это  он  убил  младшего  брата
Андарза! Господин Андарз в этом деле преступил  закон,  простил  человека,
которого полагалось казнить топором и секирой!
     Глаза Нана сделались задумчивыми.
     - А знаете, что этот Теннак  выкинул  сегодня?  Он  подкупил  конюха,
который порол этого мальчишку, и конюх набрал в левую руку  охры  и  перед
ударом проводил палкой по левой руке! На заднице мальчишки осталось больше
охры, чем крови! А когда я это заметил, он кинул меня в стог  сена  и  сел
сверху!
     - А этот эконом, Дия? - спросил чиновник. - Откуда он у Андарза?
     Иммани осклабился и помахал  перед  Наном  пальцем.  Нан  понял,  что
секретарь еще не достаточно пьян. Нан подождал, пока тот уговорил  кувшин,
и заметил:
     - Впрочем, Андарз спас вам жизнь. И разве не  он  просил  государя  о
вашем помиловании?
     - А, - сказал Иммани, - просил о помиловании? А откуда я знаю, отчего
ему отказали? Может быть, он одной рукой просил о  помиловании,  а  другой
просил отказать в просьбе! Нет человека несчастней,  чем  я!  С  меня  всю
жизнь брали большие взятки, списывали на меня собственные грехи! Господину
Андарзу хотелось иметь умного секретаря и не хотелось платить ему денег: и
вот он одной рукой написал на меня  донос,  а  другой  спас  от  топора  и
секиры! Если хотите знать, он и с Дией проделал то же самое!
     - Какой ужас, - изумился Нан, - а он мне еще хвалил свое  милосердие,
уверял, что другой на его месте повесил бы вас  за  историю  с  войсковыми
лошадьми.
     - Вот именно, - вскричал Иммани, - он конфисковал все, что я нажил  с
этих лошадей, и еще хвастается своим милосердием. А  что  я  мог  сделать?
Если угодно, я ни в чем не был виноват, это наместник Савар  был  виноват.
Он получил ровно половину, - спрашивается, почему я должен отдать половину
человеку, который палец о палец не ударил в этом  деле.  А  потом?  Андарз
отнял у меня все, а брату оставил его половину!
     - Если ты маленький человек, - продолжал Иммани, - ты сидишь по уши в
дерьме, и сколько ты не пытаешься выбраться, тебя затягивает  еще  больше.
Посмотрите на тех, кто добился высоких  чинов!  Андарз  -  сын  наместника
Аракки, Нарай - сын  наместника  Сонима!  Разве  маленький  человек  может
сделать карьеру?
     - Господин Руш - человек из простого народа, -  задумчиво  проговорил
Нан.
     - Правильно! И что они сделали с Рушем? Вот что они сделали с  Рушем,
- и Иммани патетическим жестом указал в окно, опрокинув по пути полупустой
кувшин.
     Нан взглянул в окно. Они сидели на третьем этаже решетчатой  башенки:
сквозь  вьющийся  плющ  проблескивала  река,  заходящее  солнце   катилось
стремглав в воду и красные блики сверкали на  гладкой  стене  Иршахчановой
Башни, третьей городской тюрьмы. Если приглядеться, можно было заметить на
стене небольшой крюк, на котором  висел  кусок  бывшего  первого  министра
Руша: но этот кусок висел так давно, что даже вороны, ходившие  по  стене,
не обращали на него никакого внимания.
     - Боже мой, - вглядевшись,  сказал  Нан.  -  Вы  испортили  мне  весь
аппетит! Пошли-ка в другой кабачок!
     В другом кабачке дело пошло еще проще:  хозяин  поставил  перед  ними
кувшин с ламасским вином и кувшин с розовой водой, чтобы его разбавлять, и
Нан славно поделил кувшины: себе он наливал из кувшина с водой, а Иммани -
из кувшина с вином. Иммани был настолько  пьян,  что  не  обратил  на  это
внимания.
     - А что, - спросил Нан, - правда ли, что этот варвар Теннак сердит на
Андарза?
     - За что?
     - Я слыхал, - сказал Нан, - что Теннак  занимался  чернокнижием,  как
это часто бывает с варварами, попавшими в империю, а  Андарз  обругал  его
идиотом и растоптал всех бесов, которых варвар держал в колбах.
     - Ну, - настороженно сказал Иммани.
     - Наверняка, - сказал Нан, - глупый  варвар  не  отстал  от  мерзкого
занятия. Я бы мог арестовать его за это паскудство, если бы знал, к какому
алхимику он ходит.
     Винная чашка выскользнула из рук Иммани, стукнулась о  край  балкона,
подскочила и улетела вниз,  на  мостовую.  Через  мгновение  далеко  внизу
послышался бьющийся звук и бешеная ругань случившегося рядом возчика.
     - Что вы, - сказал Иммани, - если бы я знал,  к  какому  алхимику  он
ходит, я бы давно сообщил господину Андарзу!     Ночью Шаваша разбудил хомячок Дуня: тот тревожно попискивал и метался
в гнезде. Шаваш открыл глаза и сунул руку под подушку, там,  где  в  белой
тряпочке лежали деньги. Деньги были на месте. В проеме двери стояла тень.
     - У тебя тут холодно, - сказала тень.
     По голосу Шаваш узнал молодого господина.
     Юноша сел к нему на матрасик.
     - Страшно это было, - мертвый человек? - спросил юноша.
     Шаваш ничего не ответил. Он однажды  видел  село,  где  императорские
войска усмирили повстанцев.
     - Все сбежались, как стервятники, - продолжал юноша о своем. - Что за
дрянь - люди? Вот подумать только: когда к казненному на площади слетаются
стервятники, они это делают, потому что  им  надо  есть.  А  ради  чего  к
казненному собираются люди?
     - Люди не все делают ради того, что им надо есть, - сказал  Шаваш.  -
Люди многое делают совершенно бескорыстно.
     Юноша молчал. Потом сказал:
     - Слушай, пошли в мою комнату. Там теплее, а мне страшно одному.
     Шаваш поднялся и стал скатывать свой матрасик.
     - Не надо, - сказал юноша. - У меня борзая померла, от  нее  осталась
хорошая лежанка: для раба как раз хватит.
     Лежанка была действительно хороша, и много мягче матрасика.
     - Если бы не эконом и не  Иммани,  -  сказал  юноша,  -  отец  бы  не
приказал тебя выпороть! Как не стыдно - слушаться собственных слуг!
     - Иммани плохой человек, - сказал Шаваш. -  Представляете,  господин,
мне велели отнести корзинку с подарками осуйскому послу, а  он  стащил  из
корзинки персик!  Надеялся,  что  меня  накажут!  Разве  человек,  который
воровал миллионы, может  опускаться  до  того,  чтобы  украсть  персик?  А
осуйский посланник подарил мне серебряный грош.
     - Глупый ты мальчишка, - сказал Астак, - этот осуец еще хуже  Иммани.
Иммани украл у тебя персик, и ты это видел. А осуец одной рукой  дал  тебе
грош, а другой в это время украл у страны миллион!
     - Другой рукой он в это время дал мне корзинку для господина Андарза,
- возразил Шаваш. Вздохнул и прибавил:
     - А правда, что Теннак искалечил пальцы, спасая твоего отца?  Или  он
это в каком-нибудь кабачке?
     - Правда, - сказал юноша. - А когда ему  было  одиннадцать,  он  убил
моего дядю, наместника Савара.
     - Удивительное это дело, - сказал  Шаваш,  -  убивает  одного  брата,
защищает другого.
     - Он же варвар, - сказал юноша, - а варвары совсем не такие, как  мы.
Они такие дикие, что прабабка Теннака еще родилась от шестиногого вепря. А
у этой  прабабки  был  сын,  который,  чтобы  отомстить  за  смерть  отца,
согласился превратиться в скорпиона и десять  лет  жил  в  доме  обидчика,
выбирая верное время для укуса.
     История о скорпионе насторожила Шаваша. Он засопел.
     - Ты чего сопишь?
     - Так, - ответил Шаваш, - не знаю, что и думать о Теннаке.
     - Если ты  не  знаешь,  что  думать  о  человеке,  -  сказал  молодой
господин, - думай самое худшее.
     После этого Шаваш заснул, и сорок ишевиков в белой тряпочке,  которые
он имел в рукаве, оттягивали рукав и грели его сердце.     Когда Нан и Иммани вышли на улицу, была  уже  полночь.  Вдалеке  били
колотушки   стражников.   Иммани   был   пьян   выше   глаз,   лепетал   о
несправедливости богов и просил Нана отвести его к одной девице в Осуйском
квартале. Нан немедленно согласился. Они  спустились  по  речному  обрыву,
туда, где в речной гавани покачивались красные и желтые  корабли.  Вход  в
гавань был перегорожен железной решеткой, а в решетке была дырка.
     Пролезши через дырку, Иммани вдохновился,  запетлял,  как  заяц,  меж
улиц и запел государственный гимн Осуи.
     Наконец он свалился в лужу, к великому облегчению Нана, размышлявшего
в этот момент, не является ли  обязанностью  чиновника  империи  известить
ближайшую власть о  смутьянах,  поющих  хотя  бы  и  в  осуйском  квартале
проклятую осуйскую песню. Нан подтащил его  к  ближайшему  фонарю  и  стал
обыскивать. Из кармана Иммани он  вытащил  коробочку  с  женской  костяной
расческой, украшенной дешево, но довольно мило, платок, ключи, коробочку с
леденцами и смятую бумажку. Ключи Нан, ухмыляясь, сунул  себе  за  пазуху,
бумажку прочитал и положил обратно, а  затем  потянул  из  кармана  Иммани
кошелек, стянутый кожаным шнурком.
     - Стой!
     Нан оглянулся: у угловой стены,  высоко  вздымая  караульный  фонарь,
стояли три осуйца. Правый стражник  взял  наперевес  хохлатую  алебарду  и
полетел на него с быстротой птицы страуса. Нан выпустил кошелек и помчался
в темный переулок.
     - Держи вора, держи! - орал стражник. - Оман, забирай по левой!
     Нан плохо знал осуйский квартал, но сообразил, что улица, по  которой
он бежит, огибает несколько дворов и выходит на левую улицу, по которой  и
должен бежать вышеуказанный Оман. Улица была нага: ни дерева, ни травинки.
Вокруг тянулись спящие дома и сады, и изрядные белые стены,  огораживавшие
частные владения подобно поясам целомудрия, были  через  каждые  несколько
шагов подперты узкими треугольными контрфорсами: в тень между  контрфорсом
и стеной и отскочил Нан.
     Чиновник надеялся, что горожанин не заметит его, но  не  все  надежды
сбываются. Горожанин почти пробежал мимо,  повернулся,  однако,  и  открыл
рот, чтобы заорать. Нан вцепился в конец его алебарды  и  дернул  к  себе.
Горожанин пролетел два шага и поймал головой угол. Отскочил и  попер  было
на Нана, но чиновник перехватил древко алебарды  и  обеими  руками  пришиб
своего противника к стене. Деревяшка пришлась поперек горла,  и  горожанин
стал корчить рожи и хрипеть. Нан, не отпуская  древка,  ударил  горожанина
коленом в живот. Тот перестал  корчить  рожи.  Нан  выпустил  алебарду,  и
горожанин свалился на землю, как мешок с мукой.  Нан  метнулся  обратно  в
переулок и перескочил через стену первого попавшегося сада.
     Нан свалился под куст  рододендронов  у  самого  крыльца  маленького,
крашеного белым  дома,  проклиная  добросовестность  осуйского  городского
ополчения. За рекой в это  время  привидение  было  встретить  легче,  чем
государственного  стражника.  "Хорошо  хоть  собаки  нет"  -   думал   он,
прислушиваясь к остервенелому лаю в соседних дворах.
     Скрипнула дверь, и на пороге домика показалась женская фигурка.
     - Иммани! - позвала фигурка. - Иммани! Это ты?
     На улице стражники звали своего товарища: через  мгновение  горестный
вопль известил Нана, что товарища нашли.
     Женщина постояла, высоко поднимая свечку  и  вглядываясь  в  темноту.
Силуэт ее очень ясно обрисовался на фоне  освещенной  двери:  у  нее  была
высокая грудь и  тонкая  талия,  стянутая  по  осуйской  моде  жакетом  на
пуговках. Женщина повернулась  и  ушла.  Нан  снова  услышал  скрип  плохо
смазанной двери.
     Вот Нан полежал немного и стал шнырять глазами по сторонам, и  увидел
справа от куста свежий поминальный  алтарь,  формой  напоминающий  лопату,
кувшин с медом и тарелку перед алтарем.  Любопытствуя,  чиновник  прочитал
имя: перед нем был поминальный алтарь Айр-Ашена, который приходился  мужем
племяннице  Айр-Незима  да  и  сам  был  ему  двоюродным  племянником,   и
воздвигнут был этот алтарь неутешной вдовой.     Посереди ночи Шаваш проснулся: молодой господин, лежал глазами кверху
и листал какую-то книжку в черной обложке. Астак шумно вздохнул,  и  Шаваш
подумал, что это, наверное, книжка со срамными картинками, которую читают,
когда рядом нет женщины. Но тут барчонок  отложил  книжку  и  поглядел  на
Шаваша.
     - А Иммани пошел пить, - сообщил он. - Валяется, небось, в канаве.  А
флигель его стоит пустой.
     Юноша поднял голову и стал глядеть в  окно,  туда,  где  за  кустами,
подстриженными в форме рыб  и  драконов,  плыла  в  лунном  свете  луковка
секретарского флигеля. Какая-то мысль, видно, неотступно в нем сидела.
     - А что за человек господин Дия? - осторожно спросил Шаваш.
     - Скверный человек, - сказал  Астак,  -  все  время  чего-то  жует  и
стремится к выгоде. Он торгует с Осуей и  отца  заставляет  делать  то  же
самое. Этакий позор - императорский наставник торгует воском и кружевами!
     - Да, - сказал  Шаваш,  -  он  посылал  меня  в  осуйский  квартал  с
подарками, и мне показалось, что они посредством подарков договариваются о
гнусном. А откуда он взялся?
     - Их тут целая компания, - продолжал Астак о своем, - человек  двести
или триста, со всех концов империи. Это называется - вассальные  торговцы.
Отдают свои заводы Андарзу, а взамен требуют покровительства.  Это  подлые
люди  поссорили  Андарза  с  советником   Нараем,   и   они   обворовывают
государство. Дия  руководит  ими,  а  Иммани  на  него  доносит.  Они  оба
ненавидят друг друга. Это вообще-то правильно, потому что когда двое  слуг
ненавидят друг друга, хозяин всегда осведомлен о  том,  что  происходит  в
доме. Три недели назад Иммани принес Андарзу бумаги о воровстве вассальных
торговцев. Они были в таком плоском  ларчике  из  розового  дерева,  а  на
крышке было выдавлено изображение павлина. Хотел бы я иметь эти бумаги!
     Шаваш вздохнул и сказал:
     - И отчего только люди плохо себя ведут?
     - Все люди, - ответил юноша, - действуют под влиянием злобы, зависти,
алчность, гордости, самодовольства и отчаяния, и все это не что  иное  как
разновидности страсти к стяжанию.
     - Все? - переспросил Шаваш.
     - Все-все.
     - А государь?
     - Государь владеет всем миром, от полевой травы до зверей в горах,  и
поэтому он избавлен от алчности. В том-то и смысл всемирной империи, чтобы
был человек, который владеет всем, и поэтому  не  имеет  ни  алчности,  ни
зависти, ни злобы.
     Помолчал и добавил:
     - А правда, что ты умеешь воровать?
     Шаваш сделал смущенную мордочку.
     - Слушай, - сказал молодой господин, - почему бы тебе не  залезть  во
флигель Иммани и не поискать павлиний ларчик?
     - А что, - сказал Шаваш, - Иммани где-то пьян, флигель пуст - пошли!
     Астак был совершенно поражен.
     - Как? Сейчас?
     Однако согласился. Мальчики  прокрались  ко  флигелю.  Шаваш  оставил
Астака на дорожке и сказал:
     - Если Иммани вернется, просто окликните его погромче, и поговорите с
ним. Я услышу.
     Шаваш уже раньше осмотрел дверь флигеля, и она  ему  не  понравилась.
Помимо хитроумного осуйского замка, который было  невозможно  открыть  без
следов, слева от двери висел бумажный талисман "агава", совсем  новенький.
Против этого талисмана у Шаваша,  правда,  имелось  отличное  средство  из
сушеных лягушачьих лапок. Но Шаваш только недавно слыхал о том,  как  один
вор с этими лапками влез в в сад через дверь с талисманом "агава", и  спер
какую-то мелочь: а когда он уходил, персиковое дерево,  растущее  в  саду,
выдралось из земли  и  погналось  за  ним.  Впоследствии  выяснилось,  что
лягушачьи лапки были некачественные.
     Словом, вместо того, чтобы лезть в дверь,  Шаваш  обошел  флигель  со
стороны, достал из-за пазухи  заранее  припасенную  веревку  с  кошкой,  и
забросил кошку за резной край плоской крыши. Миг - и вот он  уже  крадется
по плоской кровле. Еще миг - и Шаваш, зацепив кошку за одно из узких,  как
лапша, отверстий для света, какие обыкновенно делают в  крышах,  скользнул
внутрь.
     Флигель был невелик: в нем было  два  этажа  и  три  комнаты.  Нижняя
комната, где работал  Иммани,  была  устроена  на  двух  уровнях:  верхняя
половина, на которую вели шесть ступенек, была  затянута  синим  ковром  и
закидана подушками и подушечками. От нижней  комнаты  ее  отделяла  ширма.
Нижняя часть представляла из себя кабинет. Рабочий стол  был  придвинут  к
помосту, и документы, не  умещавшиеся  на  нем,  были  сдвинуты  прямо  на
помост. Все было вылизано, как шерсть  на  кошке.  Окно  над  столом  было
сделано не из бумаги, а из стекла, и поэтому лунный свет, бивший  в  него,
был необыкновенно ярок: малое полнолуние только что прошло, а до  большого
полнолуния оставалось три дня.
     Шаваш стал рыться в ящиках письменного стола и в корешках книг. Шаваш
не думал, что такой умный человек, как Иммани,  станет  держать  лазоревое
письмо там, где его можно легко отыскать, но у него были другие намерения.
Среди книг Шаваш не нашел ничего интересного, не считая нескольких  книжек
из числа непристойных. Ящики в письменном столе были полны  всякой  дряни.
Среди  прочего  одна  вещица  привлекла  внимание  Шаваша:  кусок  мастики
величиной с грецкий орех. Человек, непосвященный в тайны искусства жить от
чужих кошельков, не обратил бы на эту мастику внимание, или принял  ее  за
благовоние. Но Шаваш очень хорошо знал, что это  за  штучка,  -  это  была
смола дерева вак, смешанная с мелом и шерстью  черной  овцы,  сожженной  с
надлежащими заклинаниями, и употреблялась  она  для  снятия  отпечатков  с
ключей.
     Осмотрев комнату, Шаваш и направился было к лесенке на  второй  этаж.
Вдруг он замер и уставился на дверь, освещенную ярким лунным светом: ручка
двери тихо поворачивалась. "Черт побери!  -  подумал  Шаваш  -  никак  это
убитый привратник явился выяснять отношения с Иммани!" Шавашу стало  очень
неуютно, ибо, хотя он привратника не убивал,  это  был  мертвец  свежий  и
вздорный, и вряд ли он был настроен в отношении Шаваша доброжелательно.
     Дверь отворилась: на пороге стоял господин Нан. Шаваш сразу  заметил,
что до талисмана "агава" чиновнику не было решительно никакого дела: более
того, он откуда-то раздобыл  ключи.  Нан  мягко  повернул  ключ  в  замке,
огляделся. Он подошел к окну, задернул  занавески  и  вынул  из-под  плаща
фонарь в форме тыквы. Шаваш вспомнил, что у Нана карие глаза, и что, стало
быть, чиновник гораздо хуже видит в темноте. Дело в том, что у Шаваша были
глаза золотистого цвета, и люди с такими глазами  видели  в  темноте,  как
кошки.
     Чиновник вынул из рукава слуховую трубочку и, приложив  ее  к  стене,
принялся методично простукивать кабинет,  с  каждый  шагом  приближаясь  к
помосту, где за ширмой, ни жив ни мертв, сидел Шаваш. Право,  трудно  было
сказать,  что  бы  Шаваш  предпочел  в  эту  минуту:  встречу  с   мертвым
привратником или живым чиновником.
     Чиновник подошел к самой ширме, и тут его усилия увенчались  успехом:
стена справа от помоста откликнулась  на  стук  как-то  не  так.  Чиновник
довольно осклабился и принялся осматривать деревянные  планки.  Он  поддел
одну из планок и отложил ее  в  сторону.  За  планкой  блеснула  бронзовая
скважина. Чиновник выбрал ключ из имевшихся у него в связке, и вставил  ее
внутрь. Кусок стены провернулся. Нан  посмотрел  в  сейф  и  разинул  рот.
Потом, словно не веря себе, он вытащил из вместительного ящика то, что там
лежало, и положил на стол.
     Это была многократно изогнутая стеклянная трубка. Каждое  из  коленец
трубки было перехвачено бронзовым кольцом и прикреплено к бронзовой  раме,
так что все сооружение напоминало челюсть собаки  со  стеклянными  зубами.
Шаваш бывал у алхимиков и  знал,  что  эта  штука  стоит  очень  дорого  и
называется змеевик. Но зачем она Иммани? К  тому  же  алхимики,  учиняющие
насилие над  природой,  преследовались  не  меньше,  чем  воры,  учиняющие
насилие над людьми, а денег почти не имели,  так  как  насиловать  природу
было неприбыльно.
     Нан вытащил из кармана нож-кочедык и процарапал на бронзе еле  видную
полоску. Убрал змеевик обратно и закрыл тайник. Может, так было  еще  что,
но Шаваш не видел.
     Наконец Нан подошел к письменному столу, поставил фонарь  на  краешек
стола и стал пробовать, один за другим, ключи. Третий  ключ  подошел.  Нан
дернул на себя ящик: фонарь затрепетал,  соскользнул  со  стола  и  погас,
шлепнувшись об пол. Чиновник выругался и наклонился, ища фонарь.
     Шаваш ужом скользнул к лестнице и взлетел на  второй  этаж.  Чиновник
замер, вертя головой и вглядываясь в темноту: но без фонаря он  был  слеп,
как крот.
     Прошло еще минут пятнадцать, прежде чем  Нан  с  фонарем  поднялся  в
летнюю спальню: в спальне все было тихо, через узкие отдушины под потолком
светились звезды. Нан приподнял полог, ощупал постель и насторожился:  под
подушкой лежало  что-то  твердое.  Нан  приподнял  подушку,  взял  книжку,
которую обнаружил под ней, и стал листать: он не прочел  и  двух  страниц,
как понял, что читает дневник покойника Ахсая.
     Шаваш нашел молодого господина в беседке у пруда: тот положил  голову
на круглый столик и сладко спал. Шаваш разбудил его.
     - А, - сказал Астак, - нашел?
     - Нет, - сказал Шаваш, - а потом пришел этот чиновник, Нан, и я чудом
удрал.
     - И ты ничего не нашел?! - капризно сказал Астак.
     Шаваш не стал ему разъяснять, что это было дело Астака, -  сидеть  на
карауле, и что вместо того, чтобы выполнять свою  часть  уговора,  молодой
господин спал, как тритон зимой.
     Мальчики прокрались по дорожкам сада. Астак вернулся в свою  постель,
а Шаваш - на лежанку.
     - Интересно, - сказал Астак, - что  Нану  понадобилось  у  Иммани?  И
откуда у него ключи?
     - Не знаю, - сказал Шаваш, - но думаю, что он  подозревает  Иммани  в
убийстве  привратника.  Господин  Нан  -  справедливый  чиновник.  Ему  не
нравится,  что  какой-нибудь  секретарь  Иммани   может   ускользнуть   от
правосудия только потому, что он раб высокопоставленного вельможи.     Около  второй  ночной  стражи  Айр-Незим,  судья  Осуйского  квартала
согласно разрядным спискам  империи,  и  посол  Осуи  в  империи  согласно
разрядным спискам Осуи, стоял за конторкой и читал  сборник  упражнений  о
том, как познать Бога, - этот предмет его сильно занимал,  и  он  посвящал
ему все время, свободное от делания денег. Он как раз  собирался  очертить
круг и вынуть из колбы беса по имени  Шестиухий  Черный,  когда  во  дворе
раздались голоса слуг и стук подков, и  через  минуту  привратник  доложил
Айр-Незиму, что в его дом пожаловал господин  Нан,  новоназначенный  судья
десятого округа.
     Айр-Незим в ужасе выронил колбу с бесом, оправил воротничок и сошел в
нижнюю залу, занятую суконной лавкой.
     Молодой чиновник нетерпеливо  постукивал  красным  каблучком  о  пол,
разглядывал черную листву, шевелящуюся за окном. Он был чисто выбрит, и от
него приятно пахло инисским благовонием, которое в столичных лавках стоило
пять ишевиков фунтик, а у Айр-Незимовой племянницы - четыре  с  половиной.
Айр-Незим отметил, что об этой разнице в ценах стоит Нану сообщить.
     Новый судья десятого округа поклонился и сказал:
     - Прошу прощения за столь позднее вторжение! Но сегодня ночью ко  мне
прибежал сыщик и заявил, что он слышал, будто в портовом  кабачке  Золотой
Кукиш толпа треплет троих осуйцев. Я немедленно выехал в  кабачок,  но  не
обнаружил никаких следов насилия.  Тем  не  менее  я  почел  своим  долгом
навестить вас, господин Айр-Незим: точно ли, что у вас никого не зарезали?
     Айр-Незим немного помолчал. И ночи  не  проходило,  чтобы  кто-то  не
пустил слуха о драке между осуйскими матросами и народом, и  каждый  пятый
из слухов оказывался верным. Обычно власти столицы не очень-то  извинялись
за потасовки. В случае чего, они еще брали штраф с осуйского квартала.
     - Нет, сказал посол, - наших сегодня никого  не  зарезали,  а  вашего
чиновника, представьте себе, чуть не зарезали: и причем в нашем квартале.
     - Кого же это, - поинтересовался Нан.
     - Иммани, секретаря господина Андарза.
     Нан всплеснул руками.
     - Что вы говорите! Я распил  с  ним  сегодня  чашечку  вина  в  "Трех
Трилистниках". Заметил,  что  он  желает  напиться,  и  спешно  простился.
Однако, что ему понадобилось в осуйском квартале?
     Осуец пожал плечами:
     - Наши патрульные, - сказал он, - обнаружили его под стеной  квартала
в тот момент, когда  над  ним  старался  какой-то  бродяга.  Они  пытались
поймать злоумышленника, но тому удалось утечь. Иммани был мертвецки  пьян.
Вряд ли он соображал, куда идет.
     Нан вспомнил женский силуэт в двери и шепот:  "Иммани!  Иммани!"  Это
точно - вряд ли Иммани соображал, куда идет, но ноги сами  привели  его  в
знакомое место. Вернее, то, что между ног.
     Новый  судья  выразил  желание  посмотреть  на  пьяного.  Осуец,   из
вежливости, лично проводил его в подсобное помещение при посольской лавке.
Иммани лежал на деревянной скамейке, и от него несло спиртным  и  канавой.
Нан осторожно поковырялся  в  одежде  пьяного,  вытащил  кошелек  и  двумя
пальцами ослабил кожаный шнурок:
     - Однако у него ничего не украли! - изумился чиновник.
     - Бродяга выронил кошелек, когда увидел патруль, - пояснил посол.
     Кладя кошелек обратно, Нан тихонько спустил в него ключи, которые  он
три часа назад  прихватил  с  собой.  Случись  у  него  такая  история  со
стражниками империи, он бы, разумеется, спер ключи, а стражники бы  сперли
все остальное. Но  тут  добродетельные  лавочники,  как  и  опасался  Нан,
оберегли карманы. "Вот чудаковатый народ" - причмокнул про себя чиновник.
     Господин посол заверил господина судью, что  завтра  же  утром,  едва
откроют большие ворота, он лично отправит  захворавшего  чиновника  в  дом
своего друга Андарза. Он был очень растроган  учтивым  визитом  гостя,  и,
прощаясь, вынес ему скромный подарок. "Это не случайный визит!  -  отметил
про себя консул. - Этим визитом он хочет показать, Нан  не  забыл  прежних
друзей, и при случае можно на него рассчитывать."
     Консулу было крайне приятно иметь среди приближенных Нарая  человека,
на которого можно было рассчитывать.
                                    6     Когда Шаваш проснулся, было уже  позднее  утро:  в  стеклянных  окнах
сверкало лимонное солнце, плавились золотом крутобокие вазы на малахитовых
подставках, и по расшитому шелком ковру кралась  пушистая  кошка.  Постель
молодого господина была пуста: пухленькая служанка вытряхивала перину.  На
столике лежала книга с черной обложкой.
     - Давай-ка я помогу, - сказал Шаваш.
     - Да лежи уж, - сказала служанка.
     Но Шаваш все-таки помог  ей  управиться  с  периной:  потом  служанка
показала ему, как мести ковер, чтобы вылущить из него  кошачью  шерсть,  а
сама стала заплетать в шар свежие цветы.
     - Уф, - сказала служанка через  час,  -  однако  сегодня  я  раненько
управилась.
     Они сели рядышком на ковер и Шаваш, любопытствуя, подоткнул под  себя
книжку с черной обложкой.
     - А что это молодой  господин  тебя  позвал?  -  спросила  пухленькая
служанка, которую звали Дарани, что означало "сад тысячи удовольствий".
     - Не знаю, - сказал Шаваш. - Боязливый он. Чего он боится?
     - Ну, - сказала служанка, - у людей из рода наместников Аракки всегда
есть кого бояться.
     - А что, - спросил Шаваш, - правда, что есть такие личные привидения,
которые липнут к одному человеку, и ходят за ним даже днем, а другие  люди
их не видят?
     - Не знаю, - сказала  служанка,  -  а  только  в  этом  доме  водятся
привидения всех четырех видов. Ты лучше ночью  не  ходи  к  Белому  Пруду:
утопят.
     - А кого здесь больше, - спросил Шаваш, - живых или приведений?
     - Днем, наверное, больше живых, - сказала служанка, - а ночью  больше
привидений. Намедни господин  Теннак  зашел  ночью  на  задний  двор:  так
какой-то покойник налетел на него сзади и стал  топтать.  Теннак  дал  ему
разок между глаз, и покойник - бряк на землю. Наутро на этом  месте  нашли
белого хряка: Теннак проломил ему лоб. А вчера  секретарь  Иммани  напился
пьян и не ночевал в усадьбе: так в его флигеле видели призрачный огонь.
     - Это, наверное, был вчерашний покойник, - сказал Шаваш, - какой-то у
него был зуб на Иммани.
     - Да ты что? - возмутилась служанка таким предположением. -  В  нашем
доме обитают самые высокопоставленные мертвецы трех  династий!  Есть  даже
несколько родственников императора. Да какой-то там привратник в  трактире
и носа бы не посмел высунуть в их обществе! Они бы его тотчас разодрали на
клочки!
     - А какие в доме самые частые привидения? - спросил Шаваш.
     Пухленькая служанка задумалась и стала загибать пальцы.
     - Ну, во-первых, покойная госпожа. У покойников обычно  после  смерти
переменяется характер: и вот при жизни она не обращала на  сына  внимания,
но после смерти повадилась к нему ходить каждую ночь. По-моему, она  дурно
влияет на Астака.
     - А что она была за женщина? - полюбопытствовал Шаваш.
     - Правду сказать, - задумалась служанка, - она была большая стерва, и
господин Андарз утопил ее, застав на ней одного свечного чиновника.
     - А что случилось с чиновником? - спросил Шаваш.
     - А  чиновнику  Андарз  отрезал  ту  штуку,  которой  блудят,  -  тот
попищал-попищал и умер. По правде  говоря,  господин  Андарз  поступил  не
очень хорошо, потому что он хотел развестись с  госпожой  за  блуд  и  сам
подговорил этого  чиновника  на  такое...  А  застав  их  друг  на  друге,
рассвирепел... А женщина, наверное, опять стала приходить, раз Астак  звал
тебя спать.
     - А еще кто тут бывает? - не отставал Шаваш.
     - Во-вторых, тут бывает покойный  отец  Андарза,  но  это  привидение
мирное: оно плачет и уходит в землю за своими слезами. Ходит один чиновник
по имени Дан: его по  приказу  Андарза  зарезали  неподалеку;  а  другого,
Хамифу, отравили зубным порошком. Есть еще один  глупый  чиновник:  Андарз
убедил его подать донос на министра финансов, но донос вышел такой глупый,
что чиновника по приказу Андарза удавили в тюрьме.
     - А я тут видел одного мальчика, - сказал Шаваш, - это кто?
     Пухленькая служанка вскочила в ужасе,  потом  протянула  руку,  чтобы
пощупать Шаваша...
     - А ну марш на кухню, бездельник, - заорала служанка, - если господин
его вместо собаки завел, так он все утро будет на ковре язык трепать!
     На кухне Шаваш забился за печь и стал читать книгу с черной обложкой.
Книга была зачитана до  лохмотьев,  и  усеяна  красными  галочками.  Книга
раскрылась  на  странице,  озаглавленной  "обращение  с  врагами".  Первый
параграф советовал  государю,  у  которого  есть  два  врага,  подговорить
первого на убийство второго, а потом казнить первого, как убийцу. Параграф
был жирно отчеркнут красным. Шаваш почитал немного дальше  и,  найдя,  что
книжка эта очень полезная, хотя и занудная, потихоньку отнес ее обратно  в
комнату молодого господина.     Секретарь Иммани лежал в своем флигеле.  На  душе  у  него  было  так
погано, словно он съел дохлую мышь. Далеко в городе уже забили барабаны  в
управах, засвистели серебряные раковины в храмах, извещая богов и людей  о
том, что наступил полдень - Иммани все лежал в постели и при мысли о  том,
что когда-то придется вставать, с отвращением закрывал глаза. В эту минуту
в дверь постучали, и на пороге флигеля показался Нан.  "Вот  еще  принесла
нелегкая, - подумал Иммани, - что ему-то нужно."
     Нан между тем раскрыл папку и подал Иммани доклад, в котором  Иммани,
к своему изумлению, узнал тот доклад, что разорвал  вчера  Андарз.  Доклад
был переписан черными чернилами, почерком "пяти тростников", и выглядел  в
точности так, как пристойно.
     - Вот, - сказал Нан, - я счастлив выполнить свое обещание.
     - Какое обещание? - изумился Иммани, пуча глаза.
     Молодой чиновник всплеснул руками:
     - Помилуйте! Мы с вами распили кувшин в кабачке "Тысячелистой  сени",
и вы пожаловались на разорванный доклад. Я сказал, что мои писцы могут его
переписать, и вы отдали мне доклад! Я счастлив помочь вам!
     Иммани закрыл глаза, пытаясь вспомнить Тысячелистую сень: да,  что-то
такое было... А потом?  Черт  знает  что  было  потом,  ничего  Иммани  не
помнил...
     Человек менее самовлюбленный, Нан, Андарз, даже простодушный  Теннак,
немедленно бы насторожились: с чего  это  незнакомый  чиновник  заставляет
своих писцов переписывать чужие доклады? Но бедой господина Иммани, не раз
подводившей его в жизни и в конце концов навлекшей на него погибель,  была
неистребимая уверенность в том, что все люди должны любить его и оказывать
ему услуги. Эта-то беда, и  ничто  иное,  приводила  к  крушению  все  его
хитроумные мерзости, в то время как многим,  проделывавшим  гораздо  более
гадкие вещи, удавалось выйти сухими из воды. Люди, оказывавшие ему  услуги
от чистого сердца, быстро возмущались, видя, что Иммани  принимает  услуги
как должное, люди, завлекавшие его услугами в ловушку, добивались  полного
успеха. Из-за этого незначительного брака в душе  Иммани  получилось  так,
что он был очень хорош, когда речь шла о  том,  чтобы  заставить  страдать
других, но никуда не годен, когда речь шла о том,  чтобы  самому  добиться
успеха. Словом, поведение его всегда нарушало золотое правило добродетели:
никогда не делай людям зла, если это не приносит тебе выгоды.
     Иммани открыл глаза и спросил:
     - А потом? Что я делал потом?
     - Потом? Мы зашли еще в кабачок Семи Звезд, и, право,  я  там  ужасно
напился.  Помню  только,  что  вы  изъявили  желание  посетить  одну  свою
знакомую, и приглашали меня с собой.  Я  отказался,  не  чувствуя  в  себе
похоти, и вы удалились в сторону Осуйского квартала.
     - Знакомую, - спросил Иммани. - Какую знакомую?
     - Не помню, - ответил Нан, - видимо,  какую-то  девицу  из  Осуйского
квартала: я слыхал, что осуйский патруль  нашел  вас  у  внешней  стены  и
прислал нынче утром в паланкине.
     Иммани в ужасе смотрел на Нана. "Пьяный дурак,  -  пронеслось  в  его
голове, - но не могло же быть такого, что  я  напился  больше  его.  Стало
быть, ничего страшного".
     - Слушайте, - сказал он Нану, уцепившись за его рукав -  окажите  мне
услугу, не рассказывайте никому об этой осуйской знакомой?  Ну  просто  ни
слова.
     - О чем речь! - изумился молодой чиновник.     Этот день Шаваш провел  в  саду:  он  забрался  на  ветхую  башню,  в
комнату, полную рисунков и шорохов, лег на парапет и  стал  глядеть  вниз.
Сверху ему был виден весь сад, и красная кирпичная фабрика через реку.
     В час Росы во двор приехал подарок:  пирог  на  телеге.  Телега  была
обшита желтым бархатом.
     Около полудня во двор прибыл гонец с  императорской  грамотой.  Шаваш
видел, как господин Андарз встал на колени посереди двора, целуя  грамоту.
После этого  Андарз  выехал  во  дворец.  Секретарь  Иммани,  ссылаясь  на
головную боль, остался в усадьбе.
     Немного после обеда госпожа со служанками вышла играть в мяч, и к ним
присоединился Иммани. Иммани очень ловко подкидывал мяч ногами и  головой,
и весь вспотел. Он подошел к госпоже, взял ее за  подол  и  вытер  подолом
лицо.
     Вечером под самое подножие башни пришел секретарь Теннак. Под  мышкой
у него был меч и узел с документами и книгами.  Теннак  начал  проделывать
упражнения с мечом. После этого он разделся, нырнул в воду, и стал плавать
ловко, как гусь. Теннак вытерся насухо, натянул чистые штаны, и, взойдя на
первый этаж башни, расположился там с бумагами.
     Шаваш сошел вниз. Теннак оторвался от бумаг:
     - А, - сказал он, - вот ты где. А я пришел утром в комнату для  слуг,
а тебя не было. Ты зачем полез на башню?
     - Так, - сказал Шаваш, - все-таки на два этажа ближе к небу.
     - А привидений ты не боишься? Здесь  в  полдень  и  в  полночь  ходит
привидение: один чиновник, которого отравили зубным порошком.
     - Нет, - сказал Шаваш, - сегодня его я его не видел.
     - Вот и я, - вздохнул варвар, - который месяц хожу, и все не могу его
увидеть! А другие видят!
     - Он, наверное, - высказался Шаваш, - был важным чиновником. У него и
при жизни было трудно добиться аудиенции, а после смерти - и подавно.
     Помолчал и спросил:
     - А сложно ли быть чиновником?
     Теннак оглядел его и, усмехнувшись, сказал:
     - Видел белые цветы у дальнего источника? Пойди-ка и сорви мне десять
штук.
     Шаваш пошел и сорвал десять белых цветов. На обратном пути  он  вдруг
наткнулся на секретаря Иммани, - тот  искал  в  траве  клубок  госпожи,  а
госпожа смеялась над ним из беседки. Иммани заметил цветы в руках Шаваша и
всплеснул руками:
     - Ах ты негодяй! Это же цветы от запретного источника! Даже садовник,
прежде чем прикоснуться к ним, умывается три раза росою  и  медом,  творит
заклинания! Как ты смел их рвать?
     Шаваш опустил голову, застеснялся и промолвил:
     - Они такие дивные! Я хотел отнести их госпоже.
     Госпожа рассмеялась, а Иммани надулся и сказал:
     - Такому поступку нет прощения! Иди на конюшню и  скажи,  чтобы  тебя
двадцать раз выпороли.
     - Десять раз, - сказала госпожа.
     Так-то  Шаваша  немного  выпороли,   а   через   час   его   навестил
секретарь-варвар, и принес ему ожерелье из бронзовых пластинок и коробочку
сластей.
     - Я пришел к тебе, - сказал Теннак,  -  чтобы  объяснить,  что  такое
служба чиновника. Это когда  один  начальник  говорит:  "Сорви  цветы",  и
выпорет, если не исполнишь приказания, а другой начальник говорит: "Не рви
цветов", и порет, если ты их сорвешь. Помолчал и добавил:
     - Маленький хитрец! Почему, однако, ты не  сказал,  что  это  я  тебя
послал за цветами, а сказал, что сорвал их для госпожи?
     Шаваш ответил:
     - Я понял, что этих цветов было  рвать  нельзя,  и  подумал:  если  я
упомяну о вашем приказе, двадцать палок мне достанутся все равно, а если я
упомяну о желании угодить госпоже, мне перепадет вдвое меньше.
     Теннак засмеялся и сказал:
     - Ты, пожалуй, не нуждаешься в моем уроке.     Андарз ездил во дворец вот почему:  В  этот  день  опубликовали  указ
господина Нарая о запрете совместных  бань.  В  зале  Ста  Полей  советник
Нарай, кланяясь, доложил императору:
     - Нынче в провинции и в столице  распространен  обычай,  -  мыться  в
банях вместе, мужчинам и женщинам. Лица противоположного пола лежат вместе
в одной ванне, тот, кто тянет соседку за  ноги  или  за  грудь,  считается
скромником! После бани, не одеваясь, пляшут вместе голые,  Подобные  места
всегда плохо освещены, якобы ради экономии, а иные молодцы платят  хозяину
за то, чтобы тот вовремя уронил в  воду  светильник.  Невозможно  сказать,
какой разврат происходит от этого! Необходимо запретить совместные бани!
     Государь, стыдясь народа, закрыл лицо рукавом.
     - Ваша  вечность!  -  сказал  Андарз,  -  если  запретить  совместное
купание, так народ перестанет мыться.
     Придворные засмеялись.
     - Пусть лучше не моются, чем развратничают, -  возразил  Нарай.  Ведь
разврат порождает жажду быть не как все. Жажда быть не как  все  порождает
роскошь, роскошь одних влечет за собой  нищету  других,  вследствие  этого
хиреет  и  гибнет  государство.  Запрещая  разврат,  искореняют   роскошь,
искореняя роскошь, спасают государство!
     После этого господин Андарз уже ничего не стал возражать, и  государь
подписал указ, представленный Нараем.
     Вернувшись домой,  Андарз  призвал  к  себе  старосту  банного  цеха,
который неделю назад от имени банщиков передал ему два серебряных  слитка,
оба весом  в  небольшого  петуха,  и  со  слезами  на  глазах  вернул  ему
подношение. Банщик всполошился:
     - Что вы! Считайте это даром нашей признательности!
     - Пустяки, - отвечал Андарз, - честь не позволяет мне брать деньги за
то, что я не смог сделать. Берите и владейте.     От Андарза Нан выехал на заставу Зеленых Ветвей, где два месяца назад
разбойники ограбили секретаря Иммани и отняли у него червонное  письмо,  -
если, конечно, его ограбили.
     Через четыре часа быстрой езды Нан прибыл на место. С правой  стороны
императорского тракта простирались виноградники, усеянные  крестьянами,  с
левой сверкала река. Ленивые коровы, зайдя в воду по  брюхо,  отмахивались
хвостами от слепней, и чуть поодаль, как мелкий  сор  на  воде,  виднелись
рыбацкие лодки. По пыльной дороге шел сборщик  налогов,  волоча  за  собой
козу. За полуразрушенной часовней  дорога  свернула  вправо.  С  поросшего
деревьями холма Нан увидел маленький  городок,  окруженные  восьмиугольной
стеной, и множество домиков с зелеными флагами снаружи стены. Это все были
постоялые дворы, - неподалеку находился храм Золотого  Художника  Ияри,  и
паломники проводили ночь в постоялых дворах, чтобы с первыми лучами солнца
отправиться к храму.
     Ияри жил во времена первой династии и был  не  просто  художником,  а
волшебником, и рисовал чудовищ. Все эти чудовища когда-то существовали, но
были превращены им в рисунки. А если бы их не превратили в рисунки, то они
по-прежнему бы ели людей. С холма храма не было видно.
     Местный чиновник был рад угодить начальнику из  столицы.  Он  казался
немного смущен и  встревожен  его  появлением.  Дело  в  том,  что,  когда
ограбленный Иммани, в одном  травяном  плаще,  прибежал  вечером  во  двор
управы, и стал дергать за веревку для жалоб, чиновник ужинал  с  девицами.
Он выглянул в окно, решил, что это какой-то крестьянин, и  велел  посадить
его в тюрьму за  нарушение  покоя  во  время  вечерних  церемоний.  Наутро
жалобщик оказался секретарем императорского наставника,  и  судья  валялся
перед ним на полу и вообще пережил множество неприятных страхов.
     Нан застал местного чиновника в кабинете с  кувшином  вина.  Чиновник
походил на помесь щуки и карася, как это часто бывало с  мелкими  пожилыми
чиновниками.  Звали  его  Одон.  На  стене  кабинета  красовалось   темное
квадратное пятно: Нан догадался, что в это месте висел  портрет  Руша  или
другого казненного. Одон снял старый портрет,  но  не  знал,  какой  новый
следует вешать.
     Одон занавесил кувшин вина тряпочкой, отдал кое-какие распоряжения, и
отправился вместе со столичным чиновником на место происшествия. Козий Лес
начинался сразу за  городскими  воротами.  Дорога  была  старая-старая,  а
лессовые почвы такие мягкие, что колея  ушла  глубоко  в  землю,  так  что
голова коня Нана находилась ниже обочины, а голова  самого  Нана  -  выше.
Отвесные края дороги были опутаны плющом и повиликой, высоко вверху шумела
листва и оглушительно кричали птицы,  -  это  было  действительно  опасное
место, потому что путники на дороге  не  могли  разглядеть  злоумышленника
вверху.
     - И много ли разбойников напало на Иммани?
     - Ба, - сказал Одон, - когда мы его выпустили утром, их было трое,  к
полудню их стало семь, и вечером - десять. Бьюсь  об  заклад,  хозяину  он
рассказал, что бился с целым войском.
     Тут они наконец подъехали к месту происшествия,  и  Одон  показал  на
дуб, нависающий над дорогой.
     - На самом деле, - сказал он, - разбойник был всего один. Он сидел на
развилке этого дуба не меньше часа, а потом прыгнул сзади на лошадь Иммани
и стал душить всадника. Иммани даже его не видел. Судя по следам,  которые
он оставил в грязи, это был очень большой и сильный человек. Потом он снял
с секретаря дорожную одежду и, видимо, тут же в  нее  переоделся,  а  свой
травяной плащ оставил на дороге.
     - Почему вы считаете, что он прыгнул именно с дуба?
     - Преступник ел дынные семечки и заплевал  семечками  дуб  и  дорогу.
Если бы он стоял на дороге или над обочиной, он бы вряд ли  заплевал  дуб,
а? Также понятно, что он ел семечки не после разбоя, а до.  Когда  человек
сидит, ждет чего-то  и  нервничает,  и  имеет  в  кармане  семечки,  -  он
обязательно станет их есть. Я собрал все семечки с  дуба  и  с  дороги,  и
набралось около осьмушки. После этого я реквизировал семь осьмушек семечек
и раздал их моим стражникам, имеющим эту привычку, и ни  один  из  них  не
справился с этой задачей меньше, чем за час.
     - Мы едем по этой дороге не больше часа, - сказал Нан, - и нам дважды
встречались люди. - Проходили ли другие путники под деревом,  в  то  время
как на нем сидел разбойник? Видели ли они семечки на земле?
     Чиновник вздохнул.
     - Я и сам задался этим вопросом. Я расклеил  объявления,  призывавшие
тех, кто проходил в этот день по дороге, к даче показаний. Но ни  один  из
проезжих не явился, не желая связывать с управой.  Зато  я  получил  целую
кучу доносов от разных соседей, а  одна  баба  даже  надиктовала,  что  не
знает, ходила ли ее соседка по этой дороге или нет, но  что  эта  соседка,
когда стирает белье, вечно выливает воду со щелоком в чужой сад.
     - А плащ, который оставил разбойник? - спросил Нан.
     - Плащ сохранили, но только по нему ничего не установишь. Это обычный
крестьянский плащ, такие плетут по всей провинции.
     Одон задумался и добавил:
     - Это все паломники Золотого Иери. Черт знает что за народ.
     Нан кивнул. Паломники, по его опыту, были странный народ: редко-редко
это были степенные люди, а чаще мошенники и бродяги, которые  стекались  к
храму, чтобы  замолить  свои  грехи,  а  деньги  в  пути  добывали  новыми
преступлениями.
     - Что, - сказал Нан, - больше стали грабить за последнее время?
     - Именно, - особенно с тех пор, как...
     Одон запнулся, не зная, как сказать  незнакомому  чиновнику:  "с  тех
пор, как Нарай житья не дает людям", или "с тех пор,  как  советник  Нарай
выгнал негодяев из теплых гнезд".
     - С  тех  пор,  как  воры,  выгнанные  господином  Нараем  из  лавок,
перебрались на большую дорогу, - сказал Нан.
     Чиновник вздохнул с облегчением и немедленно согласился.
     Нан спешился и облазил место происшествия,  влез  на  отвесный  склон
дороги, забрался на дуб. Да, это было подходящее место  для  нападения  на
Иммани, и если учесть, что преступник час просидел на дереве  и  пропустил
множество  людей,  то  он  явно  поджидал  определенного  человека.  Если,
конечно, этот преступник был. Если Иммани не  сам  влез  на  дуб,  высыпал
семечки, повалялся по  дороге  и  потом,  переодевшись  в  травяной  плащ,
побежал к управе. Только куда он тогда дел лошадь с сумками? Нан  вспомнил
зеленые флаги постоялых дворов.
     На дороге, между тем, чиновник обдумывал  замечание  Нана.  Нан  слез
вниз, и чиновники поехали обратно. На  выезде  из  леса  чиновник  наконец
решился:
     - По правде говоря, - сказал он, - тут дело нечисто. Признаться, если
бы я не посадил этого секретаря на ночь в клетку, я бы повел расследование
совсем по-другому. Подумайте сами - человек  едет  с  такими  подарками  и
отсылает от себя всех слуг. А на границе области этот Иммани отказался  от
вооруженного эскорта!
     - Что вы хотите сказать?
     Одон указал на зеленые флаги гостиниц:
     - Если человек отсылает от себя слуг, значит, он  боится  свидетелей.
Если он боится  свидетелей,  значит,  он  намеревается  преступить  закон.
Сдается мне, что этот Иммани  намеревался  обделать  в  городке  кое-какие
делишки своего хозяина, встретиться на постоялом дворе с сообщником!
     - То есть вы хотите сказать, - спросил Нан, - что этот сообщник, зная
о прибытии Иммани и о том, что Иммани  прибывает  один,  подстерег  его  в
лесу, спрыгнул сзади, и ограбил?
     Одон застыл с раскрытым ртом.
     - Великий Вей! - вскричал он, -  как  это  раньше  не  пришло  мне  в
голову! Мне и раньше казалось, что в этом деле  есть  что-то  странное!  И
знаете что? Вот именно то, что преступник прыгнул на Иммани сверху, рискуя
собственной шеей. Вы видели, это чертовски трудный прыжок!  Почему  он  не
выскочил из-за поворота с дубиной, не накинул на Иммани сетку, как  это  в
обычае у других людей? Он боялся, что Иммани его  узнает!  С  хорошенькими
людьми ведет дела господин Андарз!
     Чиновник даже затанцевал в седле от усердия. Теперь он проклинал себя
за нерасторопность. В самом деле, проведи  он  тогда  облаву  в  постоялых
дворах, кто знает, куда привела бы ниточка? Может быть,  он  изобличил  бы
изменнические сношения  Андарза  с  Осуей,  оказал  бы  неоценимую  услугу
господину Нараю. Что тогда он именно потому и  не  стал  возиться  с  этим
делом, так как Андарз и Нарай были еще друзьями и  задавили  бы  его,  как
телега - мышь, Одон как-то позабыл. В смятении чувств он даже не  заметил,
что молодой чиновник что-то ему говорит.
     - Видите ли, - донесся до него наконец голос Нана, - наверняка Иммани
отпустил слуг, чтобы избавиться от свидетелей. Но и слуги,  и  вооруженный
эскорт принадлежали, честно говоря,  господину  Андарзу.  Иммани  не  было
смысла их отпускать, если сделка совершалась согласно воле Андарза.  Стало
быть, если сделка  имела  место,  Иммани  не  выполнял  волю  хозяина,  а,
наоборот, обманывал его. Разоблачение такой сделки ничуть не повредило  бы
господину Андарзу.
     Нан вежливо отказался от приглашений  Одона  и  заночевал  в  усадьбе
человека по имени Рей. Рей был давним знакомым Нана и вассальным торговцем
Андарза, - он торговал с Осуей медом и коноплей. Рей и Нан  долго  сидели,
беседуя, и в конце концов Рей принес другу кое-какие бухгалтерские  книги,
и Нан провел всю ночь в их изучении.     Едва государь подписал указ о банях, господин Нарай послал Андарзу  в
подарок  железную  клетку,  а  в  клетке  -  выдру,  символ  изменника   и
сластолюбца.
     Господин Андарз изломал клетку и сказал:
     - Что ж! Если на меня лезут с топором, пусть не думают,  что  я  буду
обороняться салфеткою.
     На следующий день с  утра  императорский  наставник  велел  снаряжать
паланкин и отправился к господину Ишнайе, которого он сделал  после  казни
Руша первым министром. Ишнайя встретил его с распростертыми  объятьями,  и
выразил сожаление по поводу решения государя.
     - Боюсь, - сказал Андарз, - господин Нарай не  остановится,  пока  не
погубит государство. Вскоре он попросит у государя мою голову. А когда  он
выпросит  у  государя  голову  его  ближайшего  друга,  головы   остальных
сановников станут дешевле гусиных яиц.
     Ишнайя обещал подумать об этом,  и  сановники  вдвоем  отправились  к
господину Чаренике, министру финансов.
     - Сдается мне, - сказал  Ишнайя  Чаренике,  что  этот  негодяй  Нарай
считает нас всех ворами и взяточниками! Стоило бы  предпринять  что-то  по
этому поводу!
     Чареника обещал подумать об этом, и сановники  втроем  отправились  к
столичному префекту, Никке.
     Андарз  остановился  полюбоваться  расцветшими  хризантемами,  а  оба
сановника заговорили со столичным префектом об интересующем их деле.
     - Не стоит беспокоиться, - сказал Никка, - ведь государь  расправился
с первым министром Рушем не потому, что тот был вор, а потому, что тот был
любовником его матери. Что же касается  Андарза,  то  у  государя  к  нему
сложные чувства. Из этого я заключаю, что Нарай добьется казни Андарза  от
той  половинки  государя,  которая  ненавидит  Андарза,  и  на  этом   его
владычество кончится, потому что та половинка  государя,  которая  Андарза
любит, не сможет Нарая простить. Так стоит ли вступаться за человека,  чья
казнь принесет гибель Нараю?
     Чареника был так поражен этой мыслью, что вскричал:
     - Вы правы!
     А Ишнайя добавил:
     - К тому же, кто не знает, что стихи "О  Семи  Супругах"  принадлежат
Андарзу? А в этих стихах говорится, будто, когда я был городским головой в
Чахаре, вместо виноградных кистей в судебном саду  на  ветвях  росла  одна
оскомина! Самая отъявленная ложь!
     В это время к ним подошел Андарз, и спросил, что они решили.
     - Полно, страхи ваши преувеличены! - сказал Чареника.
     - Почему бы вам не помириться с господином Нараем? - сказал Ишнайя.
     - Зачем говорить о неприятном, - промолвил  Никка,  -  почитайте  нам
лучше свои новые стихи.
     Андарз поклонился всем троим и поехал в трактир, где и  напился  выше
глаз.     Этим вечером Шаваш тихонько пробрался в библиотеку,  размещавшуюся  в
левом крыле дома. У господина Андарза была огромная библиотека:  книги  на
высоких полках смотрели на мальчика своими гранатовыми глазами, по  стенам
были развешаны ковры, изображавшие  победы  Андарза,  а  позади  огромного
стола  висел  удивительный  гобелен,  изображавший  карту  империи.  Шаваш
вытаращил глаза. О том, что такие карты  существуют,  он  знал  только  по
рассказам: не только владеть, но и  смотреть  на  карту  империи  простому
смертному  было  запрещено.  Неисчислимые  бедствия  могли  произойти   от
колдовства с картой! Вот, например, в  десятый  год  правления  государыни
Касии началась засуха, чума... В народа поползли слухи, что  причина  -  в
том, что иссякла государева  благая  сила,  что  страной  правит  женщина.
Государыня приказала произвести расследование: и что же?  Выяснилось,  что
один из высших чиновников, обманом  добыв  карту  империи,  сушит  ее  над
огнем,  колдует,  злоумышляя  на  государство  и  государыню.   Чиновника,
разумеется, казнили: слухи прекратились совершенно.
     Но Шаваш пришел сюда не из-за карты. Он хотел  найти  книгу,  которая
ответила бы ему на вопрос: что такое лазоревое письмо?  Он  боялся  задать
этот вопрос Андарзу или его секретарю, потому что трудно было это сделать,
не возбудив подозрения. Что же  касается  книг,  -  то  книги  никогда  не
предавались подозрениям по поводу заданных им  вопросов,  или,  во  всяком
случае, никому эти подозрения не могли сообщить. Шаваш давно  заметил  эту
особенность книг. Поэтому он и выучился читать.
     Через  час  Шаваш  вынул  из  второго  слева   шкафа   толстый   том,
называвшийся: "Книга о надлежащих бумагах". Он раскрыл книгу и  погрузился
в чтение. Он быстро узнал, что, составив накладную, надо верхнюю половинку
бумаги класть в правый ящик, а нижнюю - в левый, и что  накладная  на  сыр
имеет вверху знак козьей головки, а накладная на сено, - увенчанный рогами
кружок. Он узнал, что недопустимо подавать по начальству  бумагу,  которая
скверно пахнет от долгого лежания, или на которую что-то пролили.
     Он узнал, что бумага о вступлении в должность наместника должна  быть
синяя, как камень лазурит, а подданная жалоба должна иметь красную  полосу
цвета оскорбленного сердца, доносы же можно писать на любой  бумаге,  лишь
бы в словах сквозило чистосердечие и верность государю.
     А потом Шаваш перевернул страницу, касавшуюся  официальных  указов  и
нашел то,  что  искал:  на  лазоревой  бумаге  имел  право  писать  только
царствующий император, - свои частные письма.
     Шаваш захлопнул книгу.
     - Ты что здесь делаешь?
     Шаваш, обомлев, поднял глаза: в проходе над шкафом стоял Андарз. Щека
у императорского наставника была  слегка  расцарапана,  и  от  него  несло
дешевым вином, какое пьют в кабаках на пристани.
     - Ты что здесь делаешь?
     - Читаю, - сказал Шаваш.
     Андарз наклонился и подобрал книгу.
     - Да? И что же ты тут вычитал?
     - Ой, - сказал Шаваш, -  я  очень  многое  вычитал.  Я  вычитал,  что
накладная на сыр имеет знак козьей головки, а накладная на сено, -  кружок
с рогами, и что если доклад от долгого лежания приобрел дурной запах, надо
поставить рядом с ним на ночь стакан с мятой и росовяником...
     - Тьфу, - сказал Андарз, - кто тебя научил читать?
     - Столб с указами, - сказал Шаваш. - Когда читают новый указ,  я  его
запоминаю, а когда указ вешают на столб  и  толпа  расходится,  я  стою  у
столба и сличаю буквы со звуками.
     - Прочти последний указ, - сказал Андарз.
     Шаваш  прочел  последний  указ  Нарая,  в  котором  написание  доноса
приравнивалось к совершению воинского подвига. Теперь за донос можно  было
получить не только деньги, но и право носить оружие, чтобы  защищаться  от
родных того, на кого донесли.
     - А я и не знал, что его уже вывесили, - сказал Андарз.
     Императорский наставник оглянулся, заметил в углу потертое кресло,  и
сел. Шаваш подошел к нему поближе.
     - Ты будешь поумнее иных моих учеников, - проговорил Андарз.
     Глаза его были закрыты. Он напоминал больную птицу, слегка,  впрочем,
пьяную.
     - Какой-то вы грустный, господин, - испуганно сказал Шаваш.
     - Да,  -  сказал  Андарз,  -  грустный.  Когда  государь  меняется  к
человеку, даже собаки на его псарне начинают лаять по-другому.
     - А почему государь переменился к вам? - спросил он.
     - А ты не знаешь?
     Шаваш заморгал, не зная, что отвечать.
     Андарз вдруг сказал:
     - У государыни Касии и министра Руша был сын, Минна,  мальчик  десяти
лет. Руш всегда надеялся, что Касия отправит государя Варназда в монастырь
и укажет государем этого мальчика, Минну, но Касия умерла раньше, чем  Руш
добился своего. Когда я и государь арестовывали  Руша,  Минна  прибежал  в
беседку на крики. Я спросил государя, что  делать  с  Минной,  и  государь
сказал, чтобы я забрал его в свой дом. Я увез Минну сюда: он ничего не  ел
и плакал. Через  неделю  он  умер.  С  этой  поры  государь  стал  ко  мне
охладевать.
     Шавашу стало не очень-то по себе. Он подумал,  что  человек,  убивший
сводного брата государя, не очень-то задумается, если ему надо будет убить
Шаваша. Ему показалось, что он попал в очень скверную историю.
     - Я, - сказал Шаваш, - ни разу про это не слышал.
     - Да, - сказал Андарз, - на рынке рассказывают все больше про то, как
я дрался с королем ласов, покойником к тому же. Однако, что  же  ты  делал
эти два дня?
     - Так, - сказал Шаваш, - охотился за болтливыми языками.
     - И что же ты выяснил?
     - Например, - сказал Шаваш, - мне рассказали,  откуда  взялся  эконом
Дия.
     Андарз вздрогнул и спросил:
     - Откуда?
     - Однажды государь послал вам  подарок:  золото  и  серебро,  и  семь
персиков, сорванных лично государевой рукой. Андарз нечаянно выронил  один
персик за окошко, а под  окошком  в  этот  миг  пробегала  свинья.  Свинья
сожрала государев подарок и тут же превратилась  в  человека:  это  и  был
эконом Дия.
     Императорский наставник заулыбался.
     - Я, конечно, не знаю, правда это или нет, -  продолжал  Шаваш,  -  а
только, если Дия в прошлом был свиньей, то немудрено, что  ему  хочется  в
город Осую, где никто не спрашивает  о  прошлом,  а  спрашивают  только  о
деньгах.
     - Откуда ты знаешь, что ему хочется в Осую?
     - Я принес ему корзинку с подарками от Айр-Незима, - сказал Шаваш,  -
и он так обрадовался,  словно  получил  весточку  от  возлюбленной,  и  он
сказал, что Осуя - это самый прекрасный город  на  свете,  где  никому  не
рубят головы. А в корзинке было двенадцать слив, три персика и пять груш.
     - Ну и что, - сказал Андарз.
     - Я думаю, что двенадцать слив значит Храм Двенадцати  Слив,  персики
значат день недели, а груши значат час.
     Андарз долго молчал.
     - Хорошо, - сказал он наконец, - иди и следи  за  Дией.  И  если  тот
действительно встретится с осуйцем в храме Двенадцати Слив, можешь просить
у меня все, что хочешь.
     Шаваш пошел, но остановился у двери. За окном  уже  совсем  стемнело,
посвистывал ветер, и ветки дуба терлись о стену.
     - А что за город - Осуя? - спросил Шаваш. - Правда, что там никому не
рубят головы?
     - Нет на свете таких городов, - сказал Андарз, - где никому не  рубят
головы. Иди.     Нан выехал из городка с первыми открытыми городскими воротами.
     Проезжая   предместьями,   он   с   любопытством   вертел    головой,
приглядываясь к домикам с белеными и стенами  и  зелеными  флагами.  Из-за
беленых стен доносились звонкие голоса постояльцев, пахло свежевыпеченными
лепешками. Возможно, Одон был прав, полагая, что Иммани отпустил слуг ради
тайной встречи, но  Нан  почему-то  не  думал,  что  Иммани  встречался  с
торговцем или сообщником. Господин Иммани любил две вещи: деньги и женщин.
Нан вспомнил темный силуэт на  пороге  домика,  свечку  и  ласковый  голос
недавней вдовы: "Иммани! Иммани!".
     К полудню Нан добрался  до  столицы  и  отправился  в  дом  господина
Андарза. Он спросил у конюха, подбежавшего к его коню,  не  видел  ли  тот
эконома Дию и, получив ответ, направился в глубину сада.
     Дия скучал в розовой беседке: каждый месяц  два  дня  он  должен  был
проводить в усадьбе, ожидая, не захочет ли Андарз выслушать отчет.
     - Сколько тысяч штук ламасской  ткани  было  изготовлено  на  заводах
господина Андарза и продано в Осую, - спросил Нан.
     Дия заколебался.
     - Ну?
     - Три тысячи, - сказал Дия.
     -  А  сколько  штук  было  изготовлено  согласно   годовому   отчету,
предоставленному вами Андарзу?
     - Тысяча триста, - убитым голосом сказал Дия.
     - От кого Андарз узнал об этом?
     - От секретаря Иммани. У Иммани  волчьи  зубы  и  целое  министерство
финансов в голове.
     - И что случилось потом?
     - Иммани выследил все, что можно было выследить, и доложил  господину
Андарзу.
     - И что сделал Андарз?
     - Посмеялся, - с торжеством  сказал  Дий,  и  пригрозил  Иммани,  что
высечет его за зловредность.
     - Значит, - спросил Нан, - господин Андарз никак вас не наказал?
     - Именно так, - сказал Дия.
     - Но с этого времени вы и Иммани ненавидите друг друга?
     - Мы и раньше не чесали друг другу пяток.
     - Скажите, секретарь Иммани - проницательный человек?
     - Да.
     - Тогда почему, будучи проницательным человеком, Иммани  собирал  эти
документы? Разве он не знал, что Андарз швырнет их ему в лицо?
     - Иммани, - сказал эконом, - умен, как сова, и вздорен, как  гусь,  и
гусь в нем часто побеждает сову.
     - Значит, Иммани, собирая эти документы, думал только  о  том,  чтобы
погубить вас в глазах Андарза?
     - Что вы хотите сказать? - побледнел эконом.
     - Я хочу сказать, - произнес Нан,  что  господин  Иммани  предоставил
Андарзу только часть документов. Что, после того, как Андарз его  прогнал,
он показал вам остальные  документы  и  пригрозил  вам,  что  если  вы  не
возьмете его в долю, он отошлет эти документы советнику Нараю. Он  сказал,
что господину Андарзу ничего не будет, так как Андарз получил от  государя
привилегию заводить в усадьбах станки и торговать шелком с Осуей,  но  что
вы ни от кого не получали привилегии обворовывать  своего  господина.  Это
так?
     Дий с ужасом глядел на чиновника, потом кивнул.
     - Сколько процентов с вас потребовал Иммани?
     - Три.
     - Это сначала три, а потом?
     Дий опустил голову и прошептал:
     - Потом он потребовал пять.
     - Три месяца назад Иммани уехал в Аракку: господин Андарз  посылал  с
ним деньги, заплатить отрядам варваров, охранявших брата. Почему  вы  были
против этой поездки?
     - Я боялся, что он сбежит с деньгами.
     - Ложь. Если на то пошло, вы на  это  надеялись.  Ткань,  которую  вы
продавали, шла в Осую через Аракку. Вы боялись, что из этой поездки Иммани
привезет новые документы, которые позволят ему потребовать уже не пять,  а
семь процентов, а то и все десять. Так или не так?
     - Так. Голос Дии упал до еле слышного шепота.
     - Но Иммани ограбили по дороге, и он не смог потребовать с  вас  этих
семи процентов?
     - Что вы хотите сказать?
     - То, что это ограбление сэкономило вам тысячи и десятки тысяч?
     - Я не грабил Иммани!
     - Вы появились в доме Андарза сразу после  смерти  государыни  Касии,
позже Теннака и Иммани. Господин  Иммани  преступник,  господин  Теннак  -
тоже. За пределами дома Андарза  Иммани  ждет  обвинение  в  воровстве,  а
Теннака - обвинение в убийстве наместника Аракки. Им обоим некуда идти  из
дома Андарза. Андарз спас их от наказания. От какого возмездия спас Андарз
вас? Какое преступление совершили вы против государыни Касии?
     - Я ни в чем не виновен, - взвизгнул Дия.
     - Что ж, - в определенных обстоятельствах - это самое непростительное
преступление, а? - сказал Нан и вышел из беседки. За его спиной Дия закрыл
пухлые глазки и потерял сознание.
     Из беседки господин  Нан  прошел  в  кабинет  Андарза.  Императорский
наставник сидел в кресле на возвышении и смеялся, а  перед  ним  на  руках
ходил  Шаваш.  Впрочем,  мальчишку  тут  же  отослали,  и   Нан   принялся
рассказывать о своей  поездке  в  Козий  Лес.  Едва  он  кончил,  в  дверь
послышался стук, и на пороге показался секретарь Теннак.  Он  сказал,  что
Дия  потерял  сознание  в  розовой  беседке,  и  по  этой  причине  просит
позволения удалиться домой и  не  дожидаться,  вызовет  ли  его  Андарз  с
отчетом.
     - Великий Вей! - сказал Андарз, - что с ним?
     - Этот шпион Нарая, Нан, напугал его до смерти, - сказал Теннак.
     - Невежливо говорить о присутствующем  человеке  в  третьем  лице,  -
сказал Андарз.
     - Ах я козел в капусте! - с насмешкой  вскричал  Теннак,  -  простите
меня, глупого варвара! В нашем языке, когда  о  присутствующем  говорят  в
третьем  лице,  это  свидетельствует   о   величайшем   почтении!   Ах   я
невежественная скотина! Вечно путаю языки!
     Откланялся и вышел. Вейский его был безукоризнен.
     "Великий Вей, - подумал Нан, - как бы  этот  варвар  не  свернул  мне
шею".
     - Да что же это у вас такое случилось с Дией? - спросил Андарз.
     - Вы же знаете, господин Андарз, что почти половина ваших  вассальных
торговцев изготовляет ткани, а Дия продает эти ткани в Осую. Иммани собрал
бумаги, уличающие Дию в воровстве, пригрозил написать на него донос,  если
тот не станет платить  ему  пять  процентов  с  доходов.  Иммани,  пьяный,
проговорился, что у него есть такие бумаги, и поэтому показал  часть  вам.
Но на самом деле он собирал документы  не  для  вас,  а  для  того,  чтобы
запугать Дию настоящим арестом.
     - Мерзавец! - сказал Андарз, - я его повешу!
     - Не советую. Вы не сможете сделать это сами, вам  придется  передать
его властям: представляете, что он сможет рассказать перед  казнью?  Можно
избавиться от него, не прибегая к посредничеству властей, но, увы,  всякий
скандал в вашем доме будет на руку господину  Нараю.  Стоит  кому-либо  из
ваших секретарей исчезнуть, и Нарай  обвинит  вас  в  том,  что  вы  убили
человека, решившегося свидетельствовать против вас.
     Андарз сидел молча, и руки его машинально рвали и скатывали в комочки
исписанную бумагу на столе.
     - Что же касается Дии, - продолжал Нан, - то он признался, что Иммани
возвращался из Аракки  с  новыми  компрометирующими  Дию  документами,  и,
конечно,  он  потребовал  бы  новых  денег.  Мне   представляется   вполне
возможным, что Дия объяснил положение одному из своих соучастников, и  они
согласились, что лучше отнять эти бумаги у Иммани, нежели платить  ему  из
собственного  кармана.  Когда  Дия  увидел  лазоревое   письмо,   он,   по
обыкновению, перепугался, и сообразил, что письмо надо отдать вам. Но как?
Отослать его даром - не будет ли это подозрительно, и, вдобавок, убыточно?
Зачем отдавать даром то, за что можно попросить шестьсот тысяч?
     - Стало быть, - сказал Андарз, -  вы  подозреваете,  что  Иммани  был
ограблен Дией и его осуйским сообщником?
     - Более всего, - сказал Нан,  я  подозреваю  самого  Иммани.  Он  мог
инсценировать ограбление сам. Он мог зарыть  где-нибудь  свою  одежду  или
бросить ее в  реку,  а  ценные  вещи  спрятать  в  укромном  месте.  Через
несколько недель он  мог  вернуться  и  выкопать  укрытое,  благо  застава
находилась в трех часах езды  от  столицы.  Мне  также  известно,  что  он
поддерживает тайную связь с одной женщиной из Осуйского квартала:  он  мог
передать поклажу ей. Возможно, Иммани даже не знал о содержании письма,  а
хотел просто украсть подарки, которые  наместник  Хамавн  переслал  брату.
Только через несколько недель, вернувшись за добычей, он  мог  обнаружить,
что у него в руках. Вся эта история с отпущенными слугами и с разбойником,
которого никто не видел, кажется очень подозрительной.
     С другой стороны, если разбойник приложил усилия, чтобы Иммани его не
видел, - это могло быть оттого, что Иммани разбойника знал. Так, например,
Теннак, варвар по происхождению и  человек  неимоверной  физической  силы,
предан вам, но терпеть не может Иммани. После того, как слуги известили  о
скором приезде Теннака, варвару ничего не стоило проскакать эти  три  часа
до Козьей дороги, залезть на дерево, подкараулить Иммани, и ограбить  его.
Наверняка он просто хотел проучить Иммани за донос касательно алхимии,  но
потом увидел меж строчек письма  шестьсот  тысяч,  и  эти  шестьсот  тысяч
встали между ним и его верностью.
     - Да, - сказал Андарз, - удивительные вещи происходят с людьми, когда
шестьсот тысяч встают между ими и их верностью...
     - Что касается эконома Дии,  продолжал  Нан,  то  он  весит  столько,
сколько Андарз, Иммани и Теннак, вместе взятые, и если бы  он  спрыгнул  с
того сука, он бы сломал себе шею, - если бы сук еще до этого не  обломился
под ним. Поэтому-то я говорю, что у  него  должен  был  быть  сообщник  из
осуйских купцов.     В усадьбе господина Андарза  жил  слепой  солдат:  глаза  ему  вынули
варвары, чтобы заставить его сучить шерсть, и он сучил шерсть десять  лет,
пока Андарз его не отвоевал. Этот старик хорошо  знал  обычаи  варваров  и
любил поговорить, и он рассказал Шавашу, как Теннак  убил  брата  Андарза,
Савара.
     Отвоевав  столицу  Аракки,  Андарз   сделал   своего   брата   Савара
наместником Аракки,  и  они  принялись  воевать  вместе:  Савар  воевал  в
западной Аракке, а Андарз - в восточной, он воевал  хорошо  и  в  битве  у
Бараньего Лога убил в поединке брата короля ласов. В  это  время  у  ласов
было в обычае посвящать молодых людей в воины.  Новому  воину  подстригали
волосы, и ему вручали оружие самого знатного  человека  из  тех,  кого  он
убил. Чтобы в в воины не посвящали людей  недостойных,  пиры,  на  которых
посвящали в воины, устраивались родственниками тех, кого воин убил.
     Через месяц после битвы  у  Бараньего  Лога  король  ласов  пригласил
Савара на пир. На этом пире ему подстригли волосы,  посвящая  в  воины,  и
подарили шлем и меч брата короля ласов. Им  казалось  непорядочным,  чтобы
такой сильный боец не был посвящен в воины.
     А через месяц Савар пригласил на пир всех вождей варваров,  и  обещал
подарить каждому меч и шлем. Всем хотелось  получить  меч  из  рук  такого
богатого человека и доблестного воина. Савар разбил в садах перед столицей
шатры, и воинов-ласов по очереди вводили в шатры и убивали. Он убил  всех,
кто пришли на пир, числом  восемьдесят  четыре  вождя,  а  потом  приказал
надеть на каждого берестяной шлем и дать в руки каждому деревянный меч,  и
отправил трупы домой.
     Теннаку не было двенадцати лет, и ему еще не делали прически воина, и
поэтому его не взяли на  этот  пир.  Теннак,  оскорбившись,  переоделся  в
крестьянскую одежду  и  тайком  проследовал  за  отцом  и  тремя  старшими
братьями. Он спрятался в садах и видел, какой пир  задал  наместник  своим
друзьям-варварам. На следующий день наместник выехал с  войском  в  поход,
чтобы доесть остатки племени ласов, и перед городскими воротами к его коню
подбежал крестьянский мальчишка в шапке с красной лентой, на которой  было
написано: "прошу справедливости". Наместник  наклонился,  чтобы  выслушать
жалобу, а мальчишка воткнул ему в горло железный прут. Наместник  свалился
с коня, мальчишка вскочил на коня и ускакал. У наместника был лучший  конь
в войске, и догнать коня не смогли. От  этого  железного  прута  наместник
захворал и через десять дней умер на руках рыдающего Андарза.
     После этого Андарз повел войска в земли ласов, и те, видя, что у  них
не осталось ни одного взрослого вождя, запросили мира.  Андарз  потребовал
выдать убийцу брата, и женщины племени привели Теннака в шатер Андарза  со
связанными руками. Мальчишка был длинный, как угорь, и  грязный,  и  когда
Андарз положил ему руку на плечо, он немедленно тяпнул Андарза за палец.     Через полчаса Нан был в кабинете Нарая. Императорский  любимец  сидел
за столом, а в коробочке перед ним  лежали  фальшивые  банкноты.  Господин
Нарай показал одну из них Нану. Это была "розовая" ассигнация,  стоимостью
в  десять  журавлей.  Ассигнацию  выкрасили  в  пурпурный   цвет,   цифрам
подрисовали ножку, и превратили "десять" в "сто".
     - Удивительное дело, - сказал Нарай. - Каждый человек понимает,  что,
если  перекрасить  ассигнацию  и  подрисовать  на   ней   цифры,   -   это
преступление. Но если, допустим, человек покупает за десять журавлей штуку
шелка, а потом перепродает ее за сто журавлей, -  чем  это  отличается  от
перекрашивания ассигнаций?  Некоторые  говорят,  что  перекупщик  затратил
время, проявил  хитрость  и  смекалку.  Но  разве  тот,  кто  перекрашивал
ассигнацию, не затратил времени и смекалки?
     Нан согласился с рассуждением господина Нарая.
     - Хотел бы доложить вам о результатах своей поездки,  -  сказал  Нан,
кланяясь и протягивая доклад.
     - Оставьте, господин Нан!  -  поморщился  Нарай.  -  Дрязги  рабов  и
сплетни  женщин,  мелкие  раздоры   большого   дома,   господин,   который
стравливает слуг, как петухов: мудрено ли, что любой из  них  перегрыз  бы
ему шею, если б нашел способ уберечь при этом свою? Государственному  мужу
не подобает забивать голову пустяками, все его мысли должны быть  о  благе
народа.
     Чиновники сели  и  заговорили  о  тринадцати  видах  учета.  Суждения
господина Нана все были самые проницательные.
     Вдруг советник Нарай полюбопытствовал:
     - Что вы думаете о торговле с Осуей?
     Молодой чиновник поклонился:
     - В настоящее время существует три способа торговли между империей  и
Осуей. Первый, самый  прибыльный  -  это  когда  патриции  из  банка  Осуи
отправляют товары под видом подарков государю. Прибыль  от  этой  торговли
делят между собой верхушка осуйского банка и высокопоставленные  чиновники
Дворца. Они, используя свое влияние,  побуждают  казну  возмещать  дары  в
дцадцатикратном размере, наносят непоправимый вред государству.
     Второй вид торговли, - это когда провинциальные чиновники и  люди  из
столичных ведомств  снабжают  осуйские  корабли  своими  пропусками.  Этим
занимаются люди среднего положения.
     Третий вид торговли, - это контрабанда на  границе,  когда  крестьяне
ходят по горам туда и сюда,  носят  с  собой  то  гвозди,  то  соль.  Этой
торговлей люди занимаются от нищеты.
     Советник Нарай  подошел  к  окну  и  развернул  шторы:  вдали  лениво
блеснула излучина реки, и круглые суда на пристани: окна кабинета выходили
прямо на Осуйский квартал.
     - Они грабят народ, -  закричал  Нарай,  -  они  сосут  костный  мозг
государства, и они делают это руками наших же  собственных  чиновников,  и
они используют наши же мысли и установления! Бедствий народа,  возникающих
от этого, не перечислишь! Прибылей взяточников не сочтешь! В  стране  есть
все: она не нуждается во внешней  торговле!  Если  на  то  пошло,  она  не
нуждается  и  во  внутренней!  Необходимо  запретить  обмен  с   Осуей   и
конфисковать все товары осуйских торговцев, а  показания  их,  данные  при
допросах,  использовать  для  того,  чтобы   расправиться   с   негодяями,
нажившимся на крови государства! Девять лет я вынашивал  подобный  доклад,
три месяца я держу его готовым: завтра же я представлю доклад императору!
     Был уже час Овцы, когда Нан вышел из управы  советника  Нарая  и  так
раскричался на носильщиков, что те в  четверть  часа  добежали  до  дворца
господина Андарза.     Эконома Дии за обедом не было: Нан заметил в углу,  среди  стеклянных
фигурок часов, давешнего мальчишку, Шаваша.
     За второй переменой блюд Андарз вдруг указал на Шаваша:
     - Знаете, Нан,  как  мальчишка  научился  читать?  Слушал  глашатаев,
запоминал слова указа и сличал звуки с буквами на столбе!
     - Советник Нарай доставил ему изрядную практику, - заметил Теннак.
     - Быть такого не может, - злобно  вскричал  Иммани,  -  чтобы  глупый
мальчишка научился читать по указам!
     - А ну-ка прочти последний указ, - потребовал Андарз.
     Шаваш сделал глупую мину и сказал:
     - В целях искоренения неправедности и  поощрения  праведности!  Чтобы
добрые смеялись, а злые плакали! Повелеваю: каждой хозяйке взять  четверик
красноречия, да полфунта ключевой воды, да полфунта целомудрия, купленного
в веселом доме, да полфунта справедливости, купленной в  судебной  управе,
да и питаться  этим  для  экономии  риса.  А  когда  придут  в  управу  за
полуфунтом справедливости, брать с пришедших по ишевику за порцию, а  тех,
кто не придет, сослать в каменоломни.
     Андарз и Теннак захохотали, Иммани захихикал по-девичьи.  Астак,  сын
Андарза, вскочил из-за стола:
     - Стыдно, - закричал юноша, - стыдно! Справедливый чиновник  пытается
навести порядок в государстве, - продажные твари осыпают его насмешками  и
клеветой!
     И выбежал  вон.  Нан  подумал,  встал  и  вышел  за  ним.  Андарз,  с
совершенно бледным лицом, созерцал Шаваша.
     - Надобно доучить его грамоте, господин Иммани, - сказал Андарз.
     Иммани покраснел от обиды, как рак, брошенный в кипяток.
     - Я доучу его грамоте, - сказал огромный Теннак.
     Через десять минут Нан вернулся: нити кружев его  кафтана  намокли  и
прилипли к  темно-красным  обшлагам,  как  бывает,  если  прижать  к  себе
плачущего. Андарз проводил эти мокрые рукава завистливым взглядом.
     Уже подали сладкую дыню, и орешки,  сваренные  с  маслом  и  сахаром,
когда Андарз спросил, о чем Нан беседовал с господином Нараем.
     - О, - сказал Нан, - он поручил мне обработку  проекта  об  украшении
города.
     - И какие практические меры он предлагает?
     Нан усмехнулся.
     - Я еще не дочитал до конца.  Я  застрял  на  седьмой  странице,  где
господин Нарай делится  своими  познаниями  в  зоологии  и  сообщает,  что
животное под названием "небесный огонек" имеет черную блестящую шкурку, и,
в присутствии императора склоняет  свою  голову,  а  в  присутствии  злого
чиновника закрывает глаза лапками и поворачивается к нему  спиной.  Где-то
там в конце было про запрет есть на городских площадях фиги, и заплевывать
мостовую косточками.
     - А причем здесь животное? - ошеломленно спросил Андарз.
     - Вот и я тоже читал и думал, - причем здесь животное,  -  усмехнулся
Нан.
     - Черт знает что, - сказал Андарз, - Ивин, вы когда-нибудь слыхали  о
животном "небесный огонек"?
     - Конечно, - сказал секретарь, - с пяти лет и до пятнадцати. У нас  в
деревне шаман все  о  нем  рассказывал.  Я  полагаю,  что  господин  Нарай
употребляет  имя  этого  животного  метафорически:   как   преамбулу   для
государственных постановлений.
     -  Государственные  постановления  не  нуждаются  в  метафорах.   Они
нуждаются  в  здравом  смысле,   -   пробормотал   Андарз,   страдальчески
сморщившись. - Все, господа, прошу меня извинить, - у меня  болит  голова.
Мой дом - ваш дом, располагайте всем.
     И с этими словами императорский наставник быстро  встал  и  вышел  из
зала.
     Шаваш, в своем уголке, подумал, что господин Нан,  конечно,  небрежно
высмеял указ Нарая, но ничего не сказал о его содержании. И что когда указ
выйдет, господин Андарз не сможет упрекнуть Нана за то, что тот  скрыл  от
него свое участие в указе.
     Господин Иммани заторопился переодеться в  дворцовую  одежду,  и  Нан
сказал, что подождет его в саду.
     В глубине сада тек заколдованный источник,  уничтожающий  все  грехи:
так, по крайней мере, извещала надпись на источнике. Около  источника  Нан
заметил секретаря Теннака: варвар сидел верхом на  желтом  камне  и  лущил
дынные семечки. Он уже заплевал всю траву вокруг.
     - Почему вы так ненавидите Иммани, - спросил Нан Теннака.
     - В этом человеке совести не больше, чем костей в медузе,  -  ответил
Теннак.
     Молодой чиновник недоверчиво засмеялся.
     - И все?
     - Ага.
     - Скажите, Теннак, кем был Иммани до  того,  как  он  перешел  в  дом
Андарза?
     - Секретарем Савара.
     - Секретарем Савара или его любовником?
     Варвар встал с желтого камня и справился:
     - Что вы хотите сказать?
     Нан тоже поднялся на ноги:
     - Я хочу сказать,  мягко  произнес  Нан,  -  что  вы  в  конце-концов
обнаружили, что убили не того человека. Что наместник Савар мог,  конечно,
увешать трупами берега реки или бросить пленников  в  ров  и  засыпать  их
землей: но что совет перебить на пире  варварских  вождей  он  получил  от
своего молодого любовника Иммани. И...
     Нан не договорил: варвар одной  рукой  взял  чиновника  за  плечо,  а
другой крепко и страшно ударил его в лицо.  Послышался  треск  раздираемой
ткани: Нан пискнул и сел на землю, а кусок кружевного оплечья  из  кафтана
чиновника остался у Теннака в лапе. Теннак повернулся и  пошел  прочь.  За
поворотом дорожки он встретил Иммани.
     - Эй, - сказал Теннак, - там сидит этот чиновник, Нан, подберите его.
     - А что с ним? - встревожился Иммани.
     - Ушибся, - сказал Теннак.
     - Обо что?!
     - О мой кулак.     Секретарь Иммани нашел Нана вполне живым: молодой чиновник купал лицо
в источнике. Он встряхнулся, как утка, вынул из рукава расческу, пригладил
волосы, и предложил Иммани свой  паланкин.  Тот,  сгорая  от  любопытства,
согласился.
     В паланкине Нан откинулся на подушку и, вынув кружевной платок, время
от времени промакивал нос, из которого сочились кровь и сопли.  Искоса  он
поглядывал на Иммани. Иммани сиял  от  удовольствия,  что  путешествует  с
высоким чиновником: секретарь был, как всегда, надушен и одет  с  тщанием,
если не с кокетливостью. Нан представил себе, каким хорошеньким  было  его
капризное, женственное лицо двенадцать лет назад. Интересно, Андарз взял к
себе любимца своего брата только потому,  что  об  этом  просил  умирающий
Савар, или и сам положил глаз на Иммани? Впрочем, господин  Андарз  только
что женился и написал для женщины  цикл  стихотворений.  Андарз  не  такой
человек, чтобы молчать о том,  что  может  шокировать  публику.  Но  самое
странное - Нану показалось, что он задал Теннаку не тот вопрос об  Иммани,
и что Теннак расквасил ему губу именно затем, чтобы  убедить,  что  вопрос
был именно тот и попал в точку.
     - Однако, - сказал Нан, - этот Теннак  не  так  силен,  как  кажется.
Удивительно,  что  в  одиннадцатилетнем  возрасте  он  смог  убить  такого
сильного человека, как Савар. Неужели нельзя доказать, что  рана  была  не
смертельной, и что наместник Савар ни за что бы не умер через десять дней,
если бы за ним не взялся лично ухаживать его любящий брат, которому  после
смерти Савара достался титул наместника?
     У Иммани похолодели руки.
     - Великий Вей, - прошептал он, - где вы это услышали?
     - Как, - ошеломился Нан, - но это же ваши слова! Правда, мы были  оба
пьяны: но я прекрасно помню, как вы сказали, что Андарз никого не пускал к
раненному брату, и что вообще эта история пошла Андарзу на пользу.  С  его
пути исчезли два главных соперника: король ласов и наместник Савар!
     Иммани пучил глаза. Что он, в пьяном виде, говорил о людях не то, что
есть, а то, что ему хотелось, - это  он  за  собой  знал.  Но  неужели  он
болтал, будто Андарз убил брата?
     - Великий Вей, - пробормотал он, - если Андарз об этом услышит...
     - Да, - сказал Нан, - если Андарз об  этом  услышит,  правда  ему  не
понравится. Правда вообще никому не нравится, кроме одного человека.
     - Кого?
     - Советника Нарая.     Господин Нарай принял Нана в своем кабинете.
     - Что это за человек был с вами в паланкине, - спросил Нана Нарай, не
отрывая взгляда от разбитой губы  чиновника.  -  Наряженный,  как  павлин,
туфли с круглым кончиком!
     - Это  был  любовник  наместника  Савара,  секретарь  Андарза,  некто
Иммани.  Он  совершил  множество  преступлений,  но  он  считает  себя  не
преступником, а неудачником. Я только что уговаривал его обвинить  Андарза
в убийстве Савара:  как  ближайший  к  Савару  человек,  он  вполне  может
подтвердить, что рана, нанесенная Савару одиннадцатилетним мальчишкой,  не
была смертельной. Самое поразительное, что он  не  только  согласился  это
сделать, но почти убедил себя, что так оно и было! Если письмо находится у
этого человека, то через три дня он убедит себя, что, если он  отдаст  это
письмо вам, вы  накажете  всех  его  врагов,  а  его  сделаете  чиновником
девятого ранга.
     Глаза Нарая задумчиво сощурились.
     Остаток  дня  Нан  провел,  письменно  излагая  свои  соображения  об
осуйской торговле. За стеной советник Нарай медленно, четко диктовал писцу
новое уголовное уложение: "Тому, кто бросался камнями на площади, -  штраф
в пять розовых или десять плетей. Тому, кто бросался камнями в месте,  где
есть стеклянные окна, - штраф в  десять  розовых  или  пятнадцать  плетей.
Тому, кто в драке вымазал человека собачьим дерьмом, - штраф пять розовых.
Тому, кто схватил человека за волосы и сунул его в колодец -  штраф  шесть
розовых или двенадцать плетей..
     В раскрытые окна управы било заходящее солнце,  под  окном  садовник,
задрав задницу, полол клумбу с росовяником, в прудике  возле  храма  Бужвы
весело кувыркались утки,  где-то  далеко,  за  семью  воротами,  бранились
визгливыми волосами просители, и размеренный голос  Нарая  говорил:  "Если
бродяга украл хлеба до пяти грошей, - смягчить наказание  до  трех  ударов
плетьми, если же при этом в кармане бродяги найдется пяти и больше грошей,
дать ему двадцать плетей".
     Нан прекрасно понимал, зачем господин Нарай заставляет его писать эту
бумагу. Нарай был уверен в преданности Нана,  но  ему  хотелось,  чтобы  в
случае,  если  Нан  найдет  лазоревое  письмо,  подпись  Нана  стояла  под
двумя-тремя такими  документами,  которые  делали  бы  примирение  Нана  и
Андарза совершенно невозможным.     После обеда Теннак повел Шаваша в свой кабинет и дал ему переписывать
стихотворение Андарза. Это были недавние стихи, посвященные новой госпоже.
Госпожа сравнивалась  в  них  с  лилией  и  с  луной,  и  Шавашу  особенно
понравились строчки, где Андарз говорил, что он взглянул на заколку  в  ее
волосах, и ему показалось, что она воткнута ему прямо в сердце.
     - А вы сами когда-нибудь любили? - спросил Шаваш.
     - Не знаю, - сказал Теннак, - а вот про  моего  старшего  брата  есть
очень хорошая песня.
     Шаваш попросил  рассказать  историю  про  старшего  брата,  и  Теннак
рассказал:
     - Жена моего брата была дочерью князя даттов, и в нее  влюбился  один
раб, черный и кривой как репа, но прекрасный певец. Он сложил такие  песни
о ее красоте и уме, что их пели даже мыши в своих норах, и множество людей
влюбилось в нее из-за этих песен.  Когда  мой  старший  брат  услышал  эти
песни, он потерял сон и покой, он ворочался на  постели  ночами,  но  отец
запретил ему свататься  к  ней,  потому  что  наши  роды  враждовали.  Вот
однажды, когда отец и брат охотились в горах, на них напала  засада.  Отец
вынул меч и стал драться, а брат только  вертелся  за  щитом,  не  вынимая
меча. "Вынимай меч!" - закричал отец. А брат: "Клянусь, я обнажу свой  меч
не раньше, чем ты разрешишь мне посвататься  к  дочери  даттского  князя!"
"Сватайся, - заорал отец, - пусть лучше ты будешь женатый, чем мертвый".
     Брат стал снаряжать послов и вдруг засомневался. "А  что,  если  этот
певец врал! - подумал он, - в конце концов,  я  влюбился  в  нее  со  слов
какого-то раба? Вдруг моя возлюбленная похожа на щербатого карася  или  на
овощ баклажан? Отправлюсь-ка я сам в числе  своих  сватов,  и  погляжу  на
невесту!" Он взял меня, и поехал с собственными сватами. К его  изумлению,
отец девушки согласился на свадьбу, и невеста вышла к послам. Брат  увидел
девушку и сказал себе "Поистине, этого певца мало повесить,  ибо  все  его
сравнения взяты у вещей, уже существующих, а такой красоты не  было  и  не
будет".
     А невеста, желая расспросить посла о своем женихе, позвала его в свои
покои вечером играть в резаный квадрат. Брата моего бросало то в жар, то в
холод. Он выиграл первую партию и спохватился: "А на что мы  играем?"  "На
деньги, - ответила невеста". "Нет,  на  поцелуй!  -  закричал  брат.  -  Я
выиграл партию, а значит, и поцелуй!" С этими словами он схватил ее в руки
и стал целовать, а  потом,  осознав  опасность  происшедшего,  выскочил  в
окошко и ускакал домой. Девушка, плача, пришла к няньке и рассказала ей  о
странном поведении свата. "Не бойся, - сказала нянька, - этот сват был сам
молодой князь, иначе бы он не осмелился сделать того, что сделал".
     И так они любили друг друга и были счастливы, - сказал  Теннак,  -  а
когда Савар убил моего брата, она умерла с горя.
     "Надо же, - подумал Шаваш, - а эти варвары совсем как люди."
     А Теннак погладил Шаваша и сказал:
     - Я научу тебя писать и считать, и выделывать с числами  удивительные
штуки, от которых радуется сердце, но в вашей  империи  ничего  не  делают
даром. И взамен ты будешь следить для меня за экономом Дией и  за  молодым
господином, потому что молодой господин  находится  всецело  под  влиянием
покойницы, и как бы он не навредил отцу.
                                    7     Усадьба, где хозяйничал господин Дия,  спускалась  к  самой  реке.  У
пристани виднелись корабли с парусами в форме свиного уха. Напротив ворот,
похожих на лошадиную подкову, виднелся независимый  кабачок,  с  верандой,
приподнятой над землей и уставленной лимонными деревьями в красных кадках.
Шаваш заметил на веранде нескольких рабочих из  усадьбы,  и  среди  них  -
одного своего знакомого. Человек этот был раньше художником  и  расписывал
простую  бумагу  так,  что  она  походила   на   билеты   государственного
казначейства. После того, как его брата сварили за это в кипящем масле, он
исправился.
     Шаваш взошел на веранду и завел со своим знакомым разговор об экономе
Дие и о фабрике. Тот рассказал ему множество интересного. О том,  что  Дия
произошел от свиньи, съевшей императорский  персик,  рабочие  слышали,  но
сомневались.
     - А много ли он платит, - спросил Шаваш.
     - Двести розовых в месяц, отвечал бывший художник, - в полнолуние и в
первый день молодой луны.
     До  полнолуния  оставалось  два  дня,  и  художник  горько  вздохнул,
вспоминая те времена, когда брат его был жив.
     В это время ворота усадьбы, похожие на лошадиную подкову, раскрылись,
и в них показалась супруга эконома с жертвенной корзинкой, а за ней и  сам
Дия. В корзинку был воткнут шестиухий флаг: судя по надписи на флаге,  оба
они направлялись в храм Двенадцати Слив.
     Шаваш распрощался с собеседниками и осторожно последовал за экономом.
Шаваш осторожно последовал за ними. Удивительное дело,  -  подумал  Шаваш,
вспоминая золотистые башенки и  утопающие  в  зелени  павильоны  городской
усадьбы императорского наставника: поистине  по  красоте  это  место  было
приближено к небу, и если рай есть на самом деле,  то  не  иначе,  как  он
расположен над усадьбой Андарза. Между тем он не пробыл в усадьбе  и  пяти
дней, как молодой господин велел ему  шпионить  за  Иммани,  Теннак  -  за
молодым господином, а Андарз и Нан - за Иммани, Теннаком,  и  Дией  вместе
взятыми. "Если дело пойдет так дальше - подумал Шаваш, -  то  сегодня  Дия
должен попросить меня следить за Теннаком".
     Храм  Двенадцати  Слив  находился  по  ту  сторону   реки,   посереди
четырехугольного пруда,  поросшего  белыми  тысячелистными  кувшинками.  К
храму вела дамба, чья узость напоминала об  узости  добродетели.  Середина
храма  была  перетянута  золотой  аркой,  а  за  ней  стояла  статуя  Бога
Правосудия с весами в руках. Наверное, он  измерял,  кто  больше  даст.  В
дальнем углу пустого храма играла кучка детей. Эконом поставил перед богом
жертвенную корзинку, стукнулся  носом  о  пол,  испещренный  молитвами,  и
молился довольно долго.
     После этого супруга его направилась в часовню Исии-ратуфы,  а  эконом
ушел в домик для еды. Перед домиком продавали связки  прутьев,  приносящие
счастье, и эконом Дия купил  себе  несколько  связок.  В  домике  для  еды
пожилой монах поставил перед ним целое блюдо ароматных  блинов,  свернутых
трубочкой. Блины плавали в соусе из масла, сахара и шафрана. Дия  принялся
жадно есть блины. Немного  погодя  он  поднял  голову:  над  столом  стоял
осуйский посланник, Айр-Незим.
     -  Какая  неожиданная   встреча!   -   сказал   осуйский   посланник,
оглядываясь, нет ли вокруг свидетелей.
     Они уселись за стол и стали есть блины. Служка принес им вино в белом
кувшине, и Дия вылил первую чашку в священный прудик и сказал, что  делает
это во здравие Осуи. Дело в том, что, как уже было  замечено,  эконом  Дия
очень хотел бы перебраться в Осую. Он устал от непрерывных притеснений  со
стороны императорских чиновников, и  ему  казалось,  что,  как  только  он
приедет в Осую, он сможет застроить  своими  станками  половину  города  и
одеть ими половину мира.
     - Я обдумал  ваше  предложение,  -  сказал  торговец,  -  и  мне  оно
показалось разумным. Но вы знаете, что я ничего не могу делать без  совета
мудрых людей. Я написал старейшинам нашего  города,  и  оказалось,  что  я
ошибся. Нам нет надобности в вашем станке. Во-первых, цеха запрещают иметь
такие станки, и тому, кто заведет такой  станок,  придется  иметь  дело  с
законами и судами. Можно, конечно, изменить законы, но эти законы  сделаны
не столько ради выгоды, сколько ради стабильности. Наши подмастерья и  так
не очень-то любят своих хозяев. А ваш  станок  превратит  отношения  между
между мастерами и подмастерьями в отношения  между  господами  и  наемными
рабами,   наполнит   город    всяким    отребьем,    которое    промышляет
неквалифицированным  трудом,  как-то:  работой  на  станках,  грабежами  и
революциями. Нынче трудные времена. Варвары  хотят  съесть  Осую,  империя
хочет съесть Осую, и, признаться, члены Совета хотят съесть друг друга. Мы
не  можем  позволить  себе  заводить  станки,  которые   превратят   наших
подмастерьев в наших главных врагов. К  тому  же,  -  добавил  со  вздохом
осуец, - едва кто-то из членов Совета заведет  станки,  как  другие  члены
Совета, менее предприимчивые, но более  честолюбивые,  возглавят  народное
недовольство.
     Круглое лицо Дии вытянулось.
     -  Я  обсудил,   -   сказал   Айр-Незим,   -   ваше   предложение   с
заинтересованными лицами, и  они  нашли,  что  мы  не  можем  предоставить
гражданство за то, что  знает  господин  Дия,  но  мы  можем  предоставить
гражданство за то, что знает господин Амасса.
     Дия вздрогнул и спросил:
     - Это кто такой?
     - Этот человек, Амасса,  ответил  осуец,  был  молоденький  чиновник,
поразительного таланта. Десять лет назад он заведовал строительством ходов
и укреплений дворца. Он был старший над строительством, и старше него были
только Андарз и  государыня  Касия.  Государыня  Касия  к  старости  стала
немного вздорной. После конца строительства она отдала приказ - убить всех
рабочих и надзирателей, и Амассу в  том  числе.  Господин  Андарз  обманул
государство, сохранил молодому механику жизнь,  раздобыл  ему  новое  имя,
позволил ему изобретать любые механизмы. И  вдруг  -  что  скажет  Андарз,
когда узнает, что человек, обязанный ему жизнью и возможностью  заниматься
любимым делом, хочет убежать в Осую!
     Осуец замолчал и стал с наслаждением слушать, как щебечут птицы.
     - Великий Вей, - прошептал, побелев, Дия, - что вы хотите?
     - Пусть  господин  Амасса  нарисует  нам  план  секретных  укреплений
Небесного Дворца.
     Домоправитель побледнел и сказал:
     - Вряд  ли  господин  Амасса  это  сделает.  Чертежи  станков  должны
принадлежать всем, а  чертежи  секретных  укреплений  должны  принадлежать
государству.
     - Если вы нарисуете нам этот план, -  сказал  осуец,  -  вы  получите
осуйское гражданство. Если вы его  не  нарисуете,  вы  погубите  господина
Андарза. Что скажет советник Нарай государю, узнав о вашей прежней  жизни?
Он скажет: "Андарз скрывает у себя мертвого преступника, ради  собственной
выгоды  подвергает  опасности  государство!  Зачем  он  держит  при   себе
человека, которому известны все секреты дворца? Уж не этими  ли  секретами
он собирается торговать с Осуей, когда не сможет торговать потом и  кровью
народа?"
     - Убирайтесь! - зашипел домоправитель.
     Осуец тоже зашипел:
     - Чего вы ломаетесь, - кому вы верны? Государству  -  так  надо  было
умереть, когда приказали! Андарзу, который вас спас? Так не надо было  его
обманывать! Стоит сделать обыск в заречном поместье, и окажется, что  едва
ли треть кружев из числа находящихся на складе объявлена  вами  Андарзу  и
государству!
     - Вряд ли стоит делать обыск в поместье,  -  возразил  домоправитель.
После этого обыска вы, господин Айр-Незим, лишитесь изрядной части дохода,
и вдобавок вас вышвырнут из империи, если не арестуют.
     - Именно так, - согласился  господин  Айр-Незим.  -  Мне  этот  обыск
ужасно невыгоден. Но жители нашего города не могут  действовать,  думая  о
собственной выгоде.  Жители  нашего  города  действуют,  исходя  из  общей
выгоды. Совет написал мне, что если я не сумею  убедить  господина  Амассу
принять наше предложение, то я буду отозван из империи. А как только  меня
отзовут, городу будет очень полезно, если новый  посланник  изобличит  все
мошенничества в торговле между Осуей и империей  и  тем  самым  приобретет
благоволение советника Нарая.
     Домоправитель молчал. Жирное,  добродушное  лицо  его  все  покрылось
потом. Главные свои  деньги  домоправитель,  на  случай  опасной  перемены
судьбы, держал в осуйском банке. Он полагал, что эти деньги в безопасности
от чиновников империи. Он совершенно забыл, что чиновники Осуи тоже  имеют
длинные когти. Он представил себе, что эти деньги могут  пропасть,  и  мир
исчез из его глаз.
     Домоправитель сел на скамейку и закрыл лицо руками.
     - Но зачем вам мое предательство, - жалобно спросил  он.  -  Чертежи,
может быть, уже устарели.
     Осуец выпучил глаза.
     - Помилуйте, - изумился он, - о каком предательстве идет речь?  Разве
у Осуи есть войско, чтобы  воевать  с  империей?  Мы  думаем  не  о  чужих
городах, а о своем собственном! Нет такого войска,  которое  бы  добралось
через тысячи гор и рек до Небесного Города! А стоит варварам забраться  на
горы, нависающие над Осуей, как нашему городу придет конец! Мы  бы  хотели
поглядеть на эти чертежи и сделать себе такие же  укрепления  и  подземные
ходы!
     Тут бедный Дия разрыдался - и кивнул головой.
     Вечером Шаваш доложил Андарзу, что эконом Дия встречался  в  храме  с
Айр-Незимом из Осуи.
     - Только я не один наблюдал за этой встречей, - сказал Шаваш.  -  Там
еще был один продавец лапши, который пошел со своим коромыслом прочь, едва
Айр-Незим вышел из храма, и не прошло и десяти минут, как у этого продавца
купил лапши сыщик из управы Нана.     В то самое время, когда несчастный Дия вел с осуйским  консулом  свой
предательский разговор, молодой судья Нан сидел  в  трактире  в  одном  из
кварталов Нижнего Города, именуемого Болоки.  Это  было  гнусное  место  с
тесными домами, промежутки между которыми использовались как уборные, и  с
выцветшим кусочком неба в вышине.
     Нан знал, что для здоровья судейских чиновников вредно  появляться  в
этом квартале, и поэтому он предусмотрительно оставил дома служебные шапку
и плащ. Молодой чиновник был одет  залихватским  осуйским  купцом,  и  его
рукава, сшитые по последней моде, были так длинны, что он то и дело окунал
их в суп.
     Стукнула дверь, и на террасу трактира взошел еще один  посетитель,  -
черный старик с маленьким и сморщенным, как персиковая косточка, лицом.  С
собой старик тащил изрядную, пахнувшую лекарственными  травами,  и  стакан
для гадания. Хозяйка трактира что-то торопливо прошептала ему, указывая на
молодого осуйского купца.
     Старик подошел к Нану, сел напротив и сказал:
     - Вы хотели меня видеть?
     Молодой купец ужасно сконфузился, а потом сказал:
     - Я со своим товаром впервые  в  Небесном  Городе.  Хотел  бы,  чтобы
почтенный учитель указал  на  благоприятный  день  для  отплытия,  а  если
возможно, то составил бы и гороскоп.
     Старик принялся его расспрашивать, и Нан охотно рассказал, что отец с
детства попрекал его глупостью, и наконец, по просьбам матери, отпустил  в
первое самостоятельное путешествие,  и  что  астрологией  Нан  никогда  не
занимался, поелику какие в Осуе астрологи? Там душа у людей забита мыслями
о деньгах, окорока там, а  не  астрологи,  разве  можно  Осую  сравнить  с
Небесным Городом?! Итак,  Нан  попросил  сделать  гадание  об  отплытии  и
спросил, хватит ли на это пяти золотых.
     Астролог посмотрел на деньги, которых хватило бы на пятьсот  гаданий,
и сразу понял, что отец недаром попрекал юношу глупостью.
     - Для меня будет истинным удовольствием, - сказал старик,  -  оказать
услугу такому умному юноше, а что до денег - я не нуждаюсь в золоте.  Я  и
сам могу его добыть, сколько угодно.
     - Уж не обладаете ли вы философским камнем, - полюбопытствовал Нан.
     - Именно так.
     Нан изумился:
     - Но мой батюшка говорил, что этой штуки нет  на  свете,  и  что  это
только уловка,  посредством  которой  плуты-алхимики  добывают  золото  из
карманов дураков!
     Алхимик оскорбился.
     - Если вы мне не верите, могу доказать! А что бы  вы  не  заподозрили
обмана, давайте сделаем так:  извольте  сами  добыть  какую-нибудь  дрянь,
железные опилки, или ртуть, любой металл, да и приходите  с  этим  ко  мне
домой: я покажу вам, где я живу.
     Через  час  Нан  явился  по  указанному  адресу  с  баночкой   ртути,
приобретенной им неподалеку в лавке, где торговали разными ухищрениями для
алхимиков.
     Дом владельца философского камня вонял наподобие сгнившего баклажана.
Кабинет был украшен черными треугольниками и заставлен книгами для гаданья
по звездам. Нан с любопытством вертелся по комнате, оглядывая  снасти  для
насилия над природой.
     Старик тем временем развел огонь в камине, поставил на огонь  круглый
горшок, прочел несколько заклинаний из книжки, и,  когда  ртуть  в  горшке
закипела, высыпал туда небольшую щепотку красного порошка.
     Закричал, замахал рукавами, вывалил горшок в ванну с холодной  водой,
и, достав щипцами небольшой слиток, показал его Нану.
     - Серебро! - изумился Нан.
     - Возьмите, - сказал старик, протягивая слиток.
     Нан окинул взглядом комнату, отличавшуюся чрезвычайным запустением.
     - Ни в коем случае, - запротестовал Нан, - вы могли бы употребить это
на благоустройство вашего жилища!
     - Ба, - возразил старик, - я мог бы выстроить эти  стены  из  золотых
кирпичей! Но зачем?  О  золоте  мечтают  лишь  те,  кто  не  имеет  его  в
достаточном количестве. Я же могу набрать золото  так  же  легко,  как  вы
можете набрать, к примеру, грязи на улице. Вы же не станете украшать стены
своего дома грязью?
     На лице Нана изобразилось крайнее почтение к человеку,  которому  так
же легко раздобыть ведро золота, как другим - ведро грязи.
     - Впрочем, - тут старик вздохнул и провел рукой по корешкам  книг,  -
есть кое-какие вещи, на которые я  трачу  золото  -  книги!  Вот  за  этот
трактат я отдал столько золота, сколько  он  весил,  -  а  вот  эту  книгу
продиктовал мне сам  чернокнижник  Даттам,  сидя  в  кувшине  и  с  жабой,
вцепившейся в детородный член, - и, так как при  жизни  он  был  человеком
жадным, он потребовал за эту диктовку тысячу мер золота.
     И с этими словами  старик  подал  Нану  книгу  в  кожаном  переплете,
украшенном разноцветными камнями.
     - Да никак это изумруды! - восхитился Нан, хотя он  прекрасно  видел,
что это всего лишь зеленое стекло.
     Старик между тем убрал со стола горшок с серебром и  предложил  гостю
выпить чаю. Наливая чайник, он хвалил гостя  и  его  страсть  к  мудрости,
столь необычную в осуйском купце.
     - А возможно ли приобщится к вашем  искусству?  -  промолвил  Нан,  -
осушив третью чашку.
     - Нынче это очень трудно,  -  заявил  старик.  -  Философский  камень
хранится в сокровищнице подземного государя. В прошлые времена  бесы  были
простодушны,  соглашались  таскать  его  алхимикам   за   сущие   пустяки:
достаточно было завоевать расположение  главного  над  бесами.  Теперь  же
начальник у них сменился, стал  неприступен  и  строг,  до  порошка  можно
добраться только через мелкий сторожей  сокровищницы.  Эти  бесы  жадны  и
требуют взяток: чтобы  получить,  допустим,  тысячу  гранов  золота,  надо
затратить не менее  двухсот!  А  меньше  чем  ради  тысячи  гранов  они  и
беспокоится не станут! К тому  же  существует  опасность,  что  их  плутни
раскроются, сторожей сменят, и вы останетесь и без золота, и без денег!
     Молодой осуец погрузился в размышления.
     - Тысяча гранов взамен двухсот! - промолвил он. - Ни один из кораблей
отца не приносил ему такой прибыли! Деньги у меня есть, пожалуй, я мог  бы
и рискнуть. Однако как жалко, что небесное царство не  устроено  наподобие
нашего города: как было бы славно, если бы бес-хранитель  казны  избирался
всеми, кому нужен философский камень.
     Так-то молодой осуйский купец и  старый  алхимик  сговорились:  купец
обещал явиться  послезавтра  с  сотней  чистокровных  ишевиков,  а  старик
обещал, в присутствии купца, передать их бесу, в качестве взятки.
     Нан вышел из дома алхимика, нехорошо улыбаясь. У  старого  негодяя  в
углу стоял перегонный куб со змеевиком, и на  бронзовом  коленце  змеевика
имелась та же царапина, которую Нан оставил на змеевике из тайника Иммани.
А между тем накрашенный секретарь  сказал:  "Если  бы  я  знал,  у  какого
алхимика варит золото Теннак, я бы тут же донес Андарзу!"
                                    8     Маленькая  Тася  была  простодушной  девицей.   Получив   одиннадцать
ишевиков, она побежала на рынок  и  купила  себе  бархатную  юбку,  и  она
расхвасталась перед всеми гостями  новыми  сережками  в  форме  серебряных
гусиных лапок. Один ишевик она подарила хозяйке.
     Вечером Тася сидела в своей комнате, когда  в  дверь  постучали.  Она
открыла, думая, что это гости: но это были трое  в  парчовых  куртках,  из
людей советника Нарая. Старший заглянул в бумагу и сказал:
     - Гулящая девица Тася, мы  слыхали,  что  ты  занимаешься  незаконным
промыслом по продаже людей, и что  ты  продала  в  дом  господина  Андарза
мальчишку по имени Шаваш.
     Тася перепугалась до смерти, но пролепетала:
     - Господин Андарз ссудил мне денег, и он был так добр, что под  залог
этих денег он взял на службу моего младшего брата: как старшая в семье,  я
имею полное право над Шавашем.
     Тогда стражник вытащил другую бумагу и прочитал, что при  поступлении
в веселый дом она сказалась найденышем из Иниссы, и что в  одной  из  этих
бумаг она обманула государство, что карается судом и плетью.
     - Впрочем, - заявил стражник, - если ты отдашь  нам  сорок  ишевиков,
полученных за мальчишку, обещаю не давать этому делу ход.
     - Но у меня нет сорока ишевиков, - заплакала Тася,  -  мне  заплатили
только одиннадцать, и три из них я уже потратила на сережки и юбку!
     - Докажи!
     Тася, плача, достала бумагу о ссуде.
     -  Здесь  написано  -  пятнадцать  ишевиков,  -  заявил  десятник,  с
довольной улыбкой пряча бумагу.
     Тут только Тася сообразила, что бумагу стражникам нельзя было  давать
ни в  коем  случае,  потому  что  она  была  единственным  доказательством
преступления!
     - Но мне на руки выдали только одиннадцать,  -  запричитала  Тася.  -
Четыре лишних ишевика записали в счет процентов!
     Стражник надулся от негодования.
     - Ты, гулящая девка! - загремел он, -  или  ты  хочешь  сказать,  что
императорский наставник Андарз занимается ростовщичеством?  А  ну  подавай
сюда живо пятнадцать ишевиков!
     Тася упала на колени и стала биться о пол головой, а другой  стражник
содрал с нее юбку и сказал:
     - Ладно, один ишевик можно взять натурой.
     Через час парчовые куртки ушли, забрав деньги и  долговую  бумагу,  и
они сказали Тасе,  что  через  два  дня  придут  за  оставшимися  четырьмя
ишевиками, и что если она не  достанет  этих  ишевиков  хоть  у  Бужвы  из
задницы, пусть пеняет на себя.
     Тася забилась в подушку и горько-горько зарыдала: и так  ее  утром  и
нашел Шаваш, который принес ей жареную утку с кухни Андарза.     Было десять часов утра, когда Шаваш  вышел  от  Таси  и,  пройдя  два
квартала, спустился в кабачок, именуемый Золотой Кукиш. Это был кабачок  в
плохой части города, но достойный и тихий. Вот уже месяц в нем  никого  не
убивали.
     В кабачке трое играли в карты,  и  Шаваш  присоединился  к  компании.
Когда он раздавал карты, он вытащил из колоды туза, заложил его в рукав  и
вынимал смотря по обстоятельствам: от этого его игра шла довольно успешно.
     Наконец в дальнем углу харчевни зашумела занавеска, хозяйка  кинулась
снимать сапоги посетителя.
     - Ишь ты! Цыпленок сам на вертел пришел! - сказал хриплый голос.
     Шаваш оглянулся: перед ним стоял Свиной Зуб. У  Свиного  Зуба  кулаки
были как два чугунных горшка, ум свой он держал в кулаках, а души  у  него
было на самом донышке. Он избавлял людей, подозреваемых  в  богатстве,  от
излишних забот, связанных с владением нечестно нажитым добром,  и  это  он
предлагал Шавашу быть мизинчиком в его  шайке.  Свиной  Зуб  чмокнул  этак
разок, и партнеров Шаваша  сдуло,  как  при  слове  "облава".  Свиной  Зуб
повертел Шаваша, подергал шелковые штанишки и сказал:
     - Этакое дерьмо да в таких штанах! Зачем явился?
     -  Я  слыхал,  -  сказал  Шаваш,  -  что  вы,  господин  Свиной  Зуб,
послезавтра устраиваете пир в честь  свадьбы  племянницы:  нельзя  ли  мне
покушать на этом пиру?
     - Нет у меня припасов кормить чужих рабов.
     - Если у вас нет припасов, - промолвил Шаваш, почему бы вам, господин
Свиной Зуб, не устроить свой пир за счет моего хозяина?
     - А чего это ты заботишься о моих припасах, - спросил Свиной Зуб.
     Шаваш молча снял шелковую курточку и показал разбойнику свою спину: а
спина у него была вся синяя от  недавнего  угощения,  как  овощ  баклажан.
Увидев, что с мальчонкой сделали в  богатом  доме,  Свиной  Зуб  всплеснул
руками. Всю его досаду на  мальчишку,  который  его,  Зуба,  бросил,  а  к
императорскому наставнику пошел, как рукой сняло. Он подумал и сказал:
     - Слишком жирный это кусок - дворец императорского наставника.  Боюсь
подавиться.
     - А я и не предлагаю вам дворца господина Андарза, - возразил  Шаваш.
- Зачем я буду вам предлагать господина Андарза, если спину мне разрисовал
домоправитель Дия?
     - Что же ты задумал? - сказал Свиной Зуб.
     - А вот что, - ответил Шаваш. - Домоправитель Андарза, Дия, на  самом
деле только по названию домоправитель, а всеми делами собственно  домового
хозяйства занимается второй секретарь, Теннак. Что же до Дии, то тот живет
в маленьком домике, через реку. Вокруг домика ограда, а внутри ограды,  по
документам, место, где императорский наставник пасет  лошадей.  Но  вместо
лошадей там стоят два красных сарая, а в них - станки, изобретенные  Дией,
и сотня рабов на этих станках день и ночь ткет кружева.
     Господин Дия в этих станках похоронил всю свою душу,  и,  как  я  уже
сказал, живет там с женой  и  детьми  и  сотней  рабочих.  Мне  доподлинно
известно, что господин Дия обманывает Андарза,  продавая  эти  кружева,  и
держит в своей усадьбе  великое  богатство,  украденное  у  бедняков  и  у
хозяина. Завтра днем он выплачивает рабочим деньги, и сегодня  вечером  он
должен их считать. Полагаю, что если украсть эти деньги, господин Дия вряд
ли сможет пожаловаться властям, ибо он превратил это место в завод вопреки
строжайшим указам господина Нарая.
     - Так-то оно так, - сказал разбойник, - но в заводике сто человек! Не
кинутся ли они на нас?
     - В том-то и дело, - возразил Шаваш, - что, наведайся  мы  в  усадьбу
господина Андарза, дворня, преданная хозяину, непременно  кинулась  бы  на
нас, будь мы даже Небесными Стражниками, что же касается рабов на  заводе,
то тут беспокоиться следует только об одном:  как  бы  они  не  съели  Дия
живьем, раньше чем он укажет нам сундуки и  лари.  Дия  помыкает  народом,
обкрадывает господина: только зная, как  вы  цените  справедливость,  я  и
решился предложить вам пойти на грабеж!
     - Что за негодяй! - изумился разбойник, клянусь, что не остригу своих
волос, пока не восстановлю справедливость и не отберу у него деньги!
     Тогда Шаваш оглянулся вокруг, и, заметив, что  они  со  Свиным  Зубом
одни, сказал:
     - Я слыхал, что в этих местах бывает судебный чиновник по имени  Нан.
Это человек с лисьим хвостом и волчьими зубами, и я боюсь, что  если  меня
показать твоей шайке, кто-нибудь из них проболтается с пьяных глаз,  и  от
этого на нашу долю выпадут через Нана большие неприятности.  Хочу  поэтому
устроить так, чтобы наша  дружба  осталась  тайной.  Из  этого  произойдет
двойная выгода: мы сможем еще не раз наведаться в  усадьбу,  а  добытое  в
этот раз разделим меж собой. Согласись, что  когда  одно  и  то  же  делят
напополам, получается гораздо больше, чем когда одно  и  то  же  делят  на
двадцатерых.
     "Экое разумное дитя" - восхитился про  себя  Свиной  Зуб.  Тут  Шаваш
изложил свой план, а напоследок сказал:
     - А сейчас мне нужно пять ишевиков. Тут один человек попал из-за меня
в беду, и он пропадет без пяти ишевиков. Я хочу, чтоб этот человек остался
цел, что бы ни случилось со мной ночью, а если все  сойдет  как  надо,  ты
можешь забрать из моей доли пятнадцать ишевиков.
     Свиной Зуб дал ему пять ишевиков.
     Шаваш навестил хозяйку Таси. Он отдал ей пять золотых и они объяснили
Тасе,  что  делать,  когда  придут  стражники.  Провожая  Шаваша,  хозяйка
сказала:
     - Шаваш, на тебе лица нет! Как ты заполучил эти деньги?
     Шаваш  показал  на  часовню  напротив:  а  на  часовне,  по  указанию
господина Нарая, был нарисован  бог  богатства  в  виде  огромной  свиньи,
испражняющейся золотыми монетами:
     - Как-как! Накакал!
     И был таков.     Днем господин Андарз прибыл во дворец. Он застал государя в кабинете:
тот, облокотившись на столик, слушал доклад  советника  Нарая.  Со  своими
большими карими глазами, с бровями, изогнутыми наподобие листа антурии,  в
голубой куртке,  вышитой  гуляющими  павлинами,  государь  был  прелестен.
Справа от него лежала печать для утверждения бумаг, которым  суждено  было
стать указами, а слева - бронзовый нож для разрезания бумаг,  которым  это
было не суждено. А на столике, близ  государя,  Андарз  заметил  старинную
"Книгу наставлений", - это была любимая книга  Нарая,  на  которую  Андарз
написал вот уже три эпиграммы, но так и не прочел до конца.
     Указ, который читал Нарай, запрещал торговлю с Осуей. Нарай кончил, и
государь спросил, есть ли у Андарза возражения.
     - Никаких, - сказал Андарз. - Почему бы  господину  Нараю  не  издать
указ о том, чтобы небо выкрасили в желтый цвет?
     - Потому что, - совершенно серьезно ответил  Нарай,  -  это  не  дело
чиновника - вмешиваться в распорядок  движения  звезд.  Боги  поддерживают
строжайший порядок на небе, а  чиновники  должны  поддерживать  строжайший
порядок на земле. Если солнце  перестанет  всходить  и  заходить  в  точно
расчисленное  время,  погибнут  люди  и  звери!  Если  товары   перестанут
продаваться по цене, указанной государством, погибнет государство!  Посему
не следует издавать  указы  о  цвете  неба  и  следует  издавать  указы  о
запрещении торговли!
     Государь слушал Нарая с явным удовольствием, опираясь правой рукой на
"Книгу Наставлений".
     - Государь! - сказал Андарз.  -  Разумный  правитель  не  подписывает
невыполнимых указов! Если мы  опубликуем  этот  указ,  мы  не  сможем  его
осуществить!  Если  мы  конфискуем  богатства  осуйских  купцов,  то  Осуя
употребит деньги на то, чтобы нанять варваров и разорить земли империи!
     - Довольно, господин Андарз, - сказал государь. - Ваши подворья кишат
осуйскими банкирами, ваши гавани переполнены осуйскими судами! Я не  желаю
слушать, как вы защищаете город, в котором вы провели шесть месяцев! Шесть
месяцев я тосковал без вас, а вы - вы устремились к осуйским взяткам!
     - Я не устремился, - сказал Андарз, бледнея, - я был сослан.
     - Сослан ко взяткам?
     - Руш выслал меня из столицы, чтобы причинить вам боль.
     - Что вы так ненавидите Руша, Андарз? Или вы хотите сказать, что  моя
мать не умела выбирать министров? Едва мать моя умерла, вы не успокоились,
пока не добились его казни! Боже мой!  Тело,  которое  ласкала  моя  мать,
рвала на части глупая толпа, руки, которые обнимали, достались воронам!
     - Мне кажется,  -  проговорил  Андарз,  -  обвинение  Рушу  зачитывал
господин Нарай...
     - Нарай ненавидел Руша за вред, приносимый им государству, а  за  что
ненавидели Руша вы?
     - Да, - сказал Андарз с кривой улыбкой, - до государства мне дела  не
было. Я ненавидел Руша за то, что он ненавидел вас.
     - Да, - промолвил государь, закусив губку, - в детстве я был уверен в
вашей преданности. Но теперь: разве могла мать назначить моим  наставником
человека, который не был ей безусловно предан? Отчего вас ненавидел Руш?
     - Он опасался моего влияния на вас.
     - На меня или мою мать?
     - Государь, что вы хотите сказать?
     - Я хочу сказать, - проговорил государь,  задыхаясь  и  трепеща,  как
карась на удочке, что десять на посту наставника государя мог продержаться
только человек, бывший любовником моей матери.
     Андарз побледнел. Признаться,  при  дворе  нашлось  бы  мало  статных
чиновников, которых государыня не отведала, было то и с Андарзом, но,  как
говорится, если ты два раза побывал со своим пестом в  чужой  ступке,  это
еще не повод называться мельником! Впрочем, Андарз очень предусмотрительно
не стал говорить государю, как обстояло дело.  Он  повернулся  к  Нараю  и
сказал:
     - Вы лжец, советник Нарай, - и это нетрудно доказать. Если бы  я  был
любовником государыни - неужели бы я не написал для нее ничего, кроме трех
од на ее именины!
     Нарай побледнел. Действительно: любого  другого  человека  в  империи
можно было обвинить в тайном  прелюбодеянии,  но  о  каждом  прелюбодеянии
господина Андарза было известно в трактирах и на перекрестках, и нередко с
самыми циничными подробностями.
     Но государь был уже весь белый от гнева:
     - Вы учили меня смеяться над  справедливостью,  чтобы  я  не  осуждал
ваших собственных преступлений! Вы ворошили историю, как могли, скрыли  от
меня такие книги, как "Железный свод"  и  "Книгу  наставлений",  потчевали
взамен разными книжонками об удивительном и занятном! Мать  назначила  вас
моим наставником, чтобы сделать меня неспособным к управлению  страной!  В
детстве я спрашивал вас о "Книге наставлений", а вы  засмеялись,  что  это
книга, где предлагают рубить много голов и читать много доносов!  Я  лишаю
вас звания наставника,  господин  Андарз!  Верните  мне  ваше  кольцо,  вы
недостойны его носить.
     Андарз посмотрел на свои длинные, тонкие пальцы: на  третьем  из  них
сидело  кольцо  императорского  наставника:  редчайший,  оранжевого  цвета
сапфир, оправленный в золото.
     Андарз  подергал  за  кольцо,  потом  поискал  глазами  и  подошел  к
маленькому столику, на котором справа лежала государственная  печать,  для
утверждения бумаг, которым суждено было стать указами, а слева - бронзовый
нож для разрезания бумаг, которым это было не суждено.
     - Что вы хотите, - закричал государь.
     - Не могу снять кольцо, Ваша Вечность. За двенадцать лет оно вросло в
кожу.
     - Прекратите, - пискнул Варназд.
     Андарз оперся левой рукой о столик, а правой взял бронзовый нож  и  с
силой вонзил его в палец над кольцом: что-то  хрустнуло,  брызнула  кровь,
заливая бумаги. Андарз, сжав зубы, сорвал кольцо с  искалеченного  пальца,
положил его на стол и вышел. Государь завизжал. На столе, прямо на указе о
прекращении торговли с Осуей, в луже красной  крови  плавало  оранжевое  в
золоте кольцо.     В то самое  время,  когда  господин  Андарз  повздорил  с  государем,
привратник на Диевой фабрике, по имени Дана Косолапка, сидел на камне  под
именным столбом перед воротами.  Вдруг  с  противоположной  стороны  улицы
показался прохожий. Это был коренастый человек в штанах цвета гусьего пуха
и чесучовой куртке, с рукавами, оборванными  до  такой  степени,  что  они
напоминали комки прелой листвы. Из-под повязки на лбу человека,  там,  где
обычно ставят клеймо за воровство, выглядывала  розовая  язва.  За  спиной
незнакомец нес небольшой, обитый жестью сундук.
     - Эй, - сказал незнакомец, - господин  хороший,  где  мне  тут  найти
местечко переночевать?
     Ухнул и спустил свой сундук на землю, явно намереваясь переночевать в
усадьбе.
     - Иди-ка ты прочь, - сказал Дана Косолапка, -  наш  хозяин  не  велит
пускать на двор посторонних без рекомендации.
     - А не подойдет ли тебе рекомендация  за  подписью  самого  господина
Чареники, государева казначея? -  говорит  незнакомец  и  протягивает  ему
розовую.
     Дана Косолапка запихнул деньги в рукав и подумал: "Этот  человек  сам
напрашивается на беду! Сдается мне, что его сундук набит всяким добром,  и
что неплохо будет, если его  сундук  не  только  переночует  здесь,  но  и
останется навсегда, - а хозяина, если вздумает протестовать,  можно  будет
зарыть у ручья под ивой.".
     И вот Дана Косолапка кивает незнакомцу и несет его сундук в сторожку,
скрытно, так чтобы этого никто не видел,  а  потом  незнакомец  с  розовой
язвой на лбу ведет его в кабачок напротив.
     Едва сторож и незнакомец, над  которым  замышлялось  такое  нехорошее
дело, ушли в кабачок, крышка сундука приоткрылась,  и  из  нее  высунулась
лапка Шаваша, а вслед за тем вылез и  он  сам.  Шаваш  почесал  себе  бок,
ушибленный, когда сундук сбросили на пол, вздохнул,  раздвинул  деревянные
рамы окна и выскользнул наружу.
     Было  уже  темно.  Дул  пронзительный  холодный  ветер,   и   облака,
уцепившиеся за черное небо, напоминали  остатки  каши  на  донышке  котла.
Шаваш стоял во внутреннем  дворике  небольшой  усадьбы:  посереди  дворика
потерянно чирикал фонтан, слева, на втором этаже, светился мягким  розовым
светом кабинет эконома Дии.  Шаваш  скользнул  к  кустику  красноглазки  и
заметил, что  расцветшие  было  бутоны  загнили  от  холода.  Шаваш  вдруг
почувствовал, что замерзает: кто же мог знать,  что  погода  так  внезапно
переменится! Шаваш облизал посиневшие губки и стал осторожно взбираться по
резному именному столбу, вкопанному в землю рядом с кабинетом. Миг - и  он
уже у самого кабинета. Еще миг, - и Шаваш, зацепив крючок,  перебрался  на
карниз и спрятался под  широкими,  закрывавшими  стену  плетьми  ипомеи  и
красноглазки. Шаваш  осторожно  раздвинул  нитки  в  промасленной  оконной
ткани, заглянул внутрь и стал смотреть.
     Эконом Дия сидел за толстым дубовым столом, спиной к Шавашу и  что-то
писал. Перед экономом стояла большая миска с синими  и  белыми  пирожными.
Время от времени эконом запускал в миску руку,  совал  пирожное  в  рот  и
продолжал жевать и писать. В кабинете имелась бронзовая курильница,  а  на
обитом сукном алтаре, - дюжина раскрашенных серебряных богов.
     Время шло. Шаваш, скрючившись, смотрел  в  дырочку.  Одной  рукой  он
цеплялся за карниз, а другую держал  у  рта,  дыша  на  пальцы.  На  улице
пробили Середину ночи. Шаваш опять поменял руки. Он замерзал, как  лягушка
во льду. Запах пирожных на  столе  у  эконома  проникал,  казалось,  через
оконную бумагу и сводил его с ума.
     Шаваш ждал. Эконом писал. Ручной дрозд, вылеченный  экономом,  прыгал
по столу за освещенным окном.
     Вдруг, немного после полуночи, в ворота усадьбы застучали. В  кабинет
эконома влетела ополоумевшая хозяйка:
     - Стража, - квохтала она, - стража! Люди советника Нарая!
     - Вон, - закричал эконом.
     Хозяйка брызнула вниз, во дворик. Эконом заметался,  сгреб  со  стола
бумаги, и поскорее сунул их в потайное место в полу, где он хранил  деньги
и ценные документы. Встряхнулся, помолился и бросился вниз.
     Когда эконом Дия подбежал к воротам, вокруг уже толпились  рабочие  и
прислуга. Эконом заглянул в смотровую щель: за воротами  крутились  десять
всадников. Старший среди них был в белом кафтане и зеленой шапке,  имевшей
форму цветочного горшка.
     - Эй, - завопил человек в белом кафтане, - открывайте ворота!
     - Лупоглазый дурак, - заорал эконом, - ты хоть знаешь,  куда  лезешь?
Эта усадьба отдана в пользование государеву наставнику Андарзу!
     К этому времени под воротами столпилось множество  работников.  Среди
них слышались смешки и разговоры.
     - Попалась крыса, - довольно громко говорили работники.
     Кто-то посмелее закричал:
     - Эй, служивые! Когда будете грабить, и нам немного оставьте!
     У эконома ото всех этих разговоров душа протекла на  землю.  Он  даже
пожалел, что обращался с людьми, как с тараканами, и подумал:  "Завтра  же
заведу новую графу: расходы на народное благоволение!"
     А за стеной орали:
     - Ты чего оказываешь неповиновение власти?
     - С чего это я буду открывать ворота, - возмутился эконом.  -  Может,
вы и на стражники вовсе, а разбойники! Я вас впущу, а вы кинетесь грабить!
     - Эй, - заорали за стеной, - как вы  смеете  оказывать  неповиновение
властям! Эй,  вы,  слуги!  Если  не  откроете  ворота,  завтра  пойдете  в
каменоломни за укрывательство воров!
     Работники заволновались  и  начали  понемногу  оттеснять  эконома  от
ворот.  Было  видно,  что  многие  среди  них  готовы  открыть  ворота   и
разбойникам, а уж быть арестованными за  сопротивление  властям  не  хотел
никто.
     - Да какие у вас основания, - жалобно завопил эконом.
     - Отдайте преступника, не то обыщем все помещение!
     - Какого преступника, - спросил, холодея, эконом.
     - Преступника по кличке Две-морковки, из шайки Свиного Уха: на лбу  у
него язва, скрывающая клеймо, и этот человек вчера ограбил дом  почтенного
Иданы. Свидетели рассказали, что он вошел с украденным сундуком в ваш дом,
а потом его видели в кабачке с вашим сторожем!
     Эконом всплеснул руками и оглянулся: но сторожа Даны Косолапки  нигде
не было видно.
     - Разыскать сторожа, - отдал приказание эконом.
     И что же? Прошло меньше времени,  чем  надо,  чтобы  наполнить  ведро
водой из родника, - трое слуг выволокли  из  домика  бедного  Косолапку  и
какого-то чужака с розовой язвой на лбу. За ними  двое  стражников  тащили
сундук. Косолапка и незнакомец были пьяны выше глаз.
     У эконома отлегло от сердца.
     - Отворить ворота! - распорядился он.
     Ворота  отворили,  и  ночные  стражники  въехали  во   двор.   Пьяных
преступников немедленно посадили в повозку для  арестованных,  и  туда  же
водрузили сундук. Всадники, спрыгнув с  лошадей,  отгоняли  разочарованную
толпу.
     Эконом отвел командира в белом кафтане в сторону, вложил ему  в  руку
приятно звякнувший мешочек и прошептал:
     -  Этот  Дана  Косолапка  действовал  без  моего  ведома.  Можно   ли
надеяться, что я не буду упомянут в вашем рапорте.
     Командир пощупал мешочек  и  кивнул,  -  ворота  закрылись  вновь,  и
страшные всадники растаяли в ночи.     Через час в воровском погребке делили добычу. Открыли сундук и вынули
из него: двух золотых павлинов, давеча распускавших  хвосты  на  хвалебной
полке перед богами, - и  богов  тоже  вытащили,  числом  двенадцать  штук,
серебряных, крашеных в двенадцать цветов, вытащили пачки розовых и зеленых
денег, и небольшой ларец, полный маленьких золотых ишевиков,  и  несколько
глазастых камней: опалов и аквамаринов. Свиной Зуб только ухмылялся, когда
его спрашивали, как эти вещи попали в сундук, и одни  решили,  что  Свиной
Зуб, напоив сторожа, сумел отвести ему глаза и ограбить кабинет, а  другие
решили, что тут дело не обошлось без колдовства. По общему решению Свиному
Зубу выделили половину.
     А Свиной Зуб запустил в руку пригоршню опалов, и  у  него  обломилась
душа: "Экое богатство, - подумал он, - жаль будет делиться этим богатством
с мальчишкой!" Испугался таким мыслям, и сообразил: "Это, наверное,  камни
заколдованные, дурные мысли внушают". Он поскорее высыпал  камни  обратно,
но мысли не прошли.
     Когда все перепились, Свиной  Зуб  вынес  сундук  в  комнату,  открыл
второе дно, достал оттуда мальчишку и спросил:
     - Маленький негодяй! Сколько ты хочешь за это дело?
     - Все, что произошло, - отвечал умненький Шаваш, - началось благодаря
твоей храбрости и завершилось благодаря  твоей  удаче!  Дай  мне,  сколько
сочтешь нужным: мне бы лишь выкупиться от хозяина, да купить сережки Тасе.
     - Что ж! -  сказал  Свиной  Зуб,  -  ты  обокрал  хозяина,  отказался
вступать в мою шайку. Я боюсь, что  боги  прогневаются  на  меня,  если  я
позволю тебе выкупиться из рабства на деньги, украденные от  хозяина.  Вот
тебе серебряная четверть, - иди купи на нее гуся.
     Шаваш принял мертвой рукой монетку и пошел вон.
     - Эй, - сказал старый вор, - погоди! - и зацепил Шаваша.
     - Что-то ты слишком легко уходишь! Уж  не  украл  ли  ты  чего-нибудь
отдельно.
     Свиной Зуб заставил мальчишку раздеться, содрал с него  и  рубашку  и
рваные штаны. Никакого золота, однако, не нашел, только увидел за  воротом
бумажный сверток, перевязанный красной нитью. Он развязал  его  и  увидел,
что это скрученные  в  трубочку  страницы  плотной  бумаги,  разукрашенные
квадратиками, кругами и полукружиями, и что над некоторыми из них  имеются
надписи, которые Свиной Зуб не мог прочесть, так как был неграмотен.
     Свиной Зуб никогда не видел подобной штуки. Он обалдел и спросил:
     - Это что такое?
     - Это, - сказал Шаваш, - амулет, который мне дал один  из  андарзовых
варваров.
     Свиной Зуб скрутил удивительные страницы трубочкой и сказал:
     - Заберу-ка я этот амулет себе! Сдается мне, что в нем сидит  большая
удача, и что это благодаря ему ты  придумал  этот  план  и  сумел  украсть
столько добра.
     - Не думаю я, - сказал Шаваш, - что  это  большая  удача,  -  украсть
добра на много тысяч, а получить серебряный грош.
     - И то правда! - испугался Свиной Зуб и  отдал  амулет  мальчишке.  А
тот, захныкав, ушел из воровской корчмы в ночную тьму.     На рассвете, когда луна, бледная, как  лицо  утопленника,  выцвела  в
небе, когда чиновники на шпилях управ  известили  богов  о  начале  дня  и
стражники  в  желтых  куртках  открыли  ворота  между  кварталами,  Шаваш,
замерзший и бледный, появился перед засыпанными  снегом  дверями  веселого
дома. Тася всплеснула руками, увидев его:
     - Великий Вей! Я же говорила тебе: Андарз тебя сомнет,  как  циновку!
Что с тобой?
     - Ничего, - сказал Шаваш, - вот тебе,  Тася,  серебряный  грош.  Поди
купи себе юбку, а нам - гуся.
     Тася ушла, а Шаваш сел к  окну,  снял  с  амулета  красную  ленточку,
расправил и стал читать. Что в тайнике не было бумаги лазоревого цвета,  -
в этом Шаваш убедился еще на месте ограбления, но когда он увидел, как Дия
мечется с этой бумагой, он подумал,  что  документ,  который  так  прячут,
вполне стоит украсть.
     Читать было трудно. На окне стоял кувшин, с нарисованной рожей,  рожа
все время вытягивалась и чмокала губами, - до  чего  гнусная  рожа!  Шаваш
глядел в прыгающие буквы  и  стучал  зубами,  его  знобило,  черные  знаки
разлетались с листа вспугнутыми грачами и складывались  в  надписи  "малый
приемный зал", "зала пятидесяти полей", "покои  отдыхающих  уток",  -  тут
Шаваш сообразил, что документ наверняка заколдован:
     - Да это же план императорского дворца! - вдруг ахнул мальчишка, -  и
едва он это сказал, как план осветился ярким светом, взмахнул  крыльями  и
рванулся навстречу Шавашу, - мальчишка вскрикнул и упал,  и  листы  белыми
гусями разлетелись по комнате.     Весь этот день осуйский консул Айр-Незим пребывал необычайно мрачным.
Без толку сновал он по лавке размещавшейся в длинном, развернутом к  улице
здании, придирался к приказчикам  и  слугам,  нервничал  за  конторкой,  и
сердце его болезненно сжалось, когда входная дверь лавки  стукнула,  и  на
пороге в кольце весеннего мокрого совета показался молодой судья, господин
Нан.
     Гость и хозяин поднялись наверх,  и  немедленно  вслед  за  гостем  в
гостиную проследовал пузатый чайник с наилучшим инисским чаем, по четверть
за фунтик, и засверкало прозрачное вино в белоснежных чашечках,  и  заняли
свое почетное место посереди стола пирог-хохотушка и  пирог-ракушечник,  а
также уважаемый Айр-Незимом пирог-дроздовик, с груздями и курьей печенкой,
с сахарной корочкой и  красивым  дроздом  посередине,  -  Айр-Незим  любил
кушать сытно и весело.
     Заговорили о достоинствах пирогов  и  цене  на  дрозда  и  пулярку  -
суждения господина Нана были самые проницательные.
     - Да, кстати, - сказал чиновник, откушав чашечку, -  как  вы  знаете,
позавчера в моем округе убили одного пустого  чиновника  по  имени  Ахсай.
Имущество убитого досталось мне в руки, и,  представьте  себе,  оказалось,
что этот Ахсай - автор совершенно великолепного романа!
     Сердце Айр-Незима замерло, и чудесный дрозд перестал радовать взор  и
небо.
     - Этот роман, - пояснил Нан, - написан в форме дневника, и описывает,
от первого лица, жизнь некоего чиновника. Начинается все с того, что герой
романа служит морским чиновником в Лакке. Он рассказывает, как  по  взятке
одного осуйского купца, Айр-Незима, - как видите, один  из  героев  романа
носит то же имя, что и вы, - он сжег казенный  корабль,  груженый  шелком,
чтобы уменьшит конкуренцию Айр-Незиму. Бедный купец не знал, что чиновник,
перед пожаром, разгрузил корабль и тайно продал  груз  другому  конкуренту
Айр-Незима!
     - Ах, подлец, - изумился консул.
     - Эта и  еще  несколько  проделок  выплыли  наружу,  и  ему  пришлось
претерпеть тюрьму и лишения за свою благожелательность осуйской  торговле.
Осуйцы выручили  его  из  тюрьму,  и  Айр-Незим  даже  дал  взятку  одному
императорскому наставнику. Благодаря этой взятке герой  получил  должность
пустого  чиновника.  Отныне  от  торговал  с  Осуей.  Не  брезговал  он  и
пиратством. Обладая мандатом чиновника империи, он  заплывал  в  покинутые
провинции и говорил доверчивым крестьянам, что имеет приказ отвезти  их  в
Страну Великого Света. Дальше он сажал их на корабли и отвозил на сахарные
плантации  осуйцев:  более  двух  тысяч  подданных   империи   продал   он
Айр-Незиму. Да что с вами? - сказал Нан.
     - Экий подлец, - сказал Айр-Незим.
     - О да, - сказал Нан, - но это не все. Полгода  этот  купец,  который
носит такое же  имя,  как  и  вы  -  Айр-Незим,  решили  отправить  своего
племянника в первое далекое плавание. Он отплыл  в  страну  Белых  Гор  на
корабле Ахсая, с грузом шелка купленного в доме императорского наставника.
Корабль принадлежал Ахсаю. И вот этот Ахсай - продал весь товар от себя, а
заодно продал и племянника. Надежней  было  б  пленника  убить,  но  Ахсай
пожалел истреблять товар, который можно было  продать.  Вернувшись  назад,
Ахсай рассказал,  что  корабль,  товар  и  люди  погибли,  и  еще  получил
страховку за корабль. И вдруг, он встречает этого племянника, кашляющего и
без уха, на пристани в Небесном Городе, - а  через  две  недели  племянник
умирает! И наш герой начинает страшно  беспокоиться,  что  его  страсть  к
стяжанию привела его к порогу жизни, и  он  заканчивает  дневник  словами:
"Мне все время кажется, что за мной следят по поручению Айр-Незима. Это не
такой человек,  который  прощает  смерть  близких.  У  него  есть  большая
бухгалтерская книга, в которую он записывает имена должников и  обидчиков,
и против имен тех, кто уже убит, написано "уплачено"."
     - Так-таки этими словами и заканчивается дневник? -  упавшим  голосом
спросил Айр-Незим.
     - Этими словами и заканчивается, - с иронией подтвердил чиновник.
     - Так вот, - продолжал Нан,  -  я  в  великом  затруднении.  С  одной
стороны, я обязан передать эту рукопись советнику Нараю. Но советник Нарай
совершенно не умеет ценить литературы. Если я передам  ему  эту  рукопись,
он, пожалуй, решит, что перед ним не роман,  а  дневник,  тем  более,  что
сочинитель выводит  в  качестве  действующих  лиц  исключительно  реальных
людей!
     Он воспользуется случаем  обвинить  осуйцев  в  преступлениях  против
империи, а самого Айр-Незима  -  в  убийстве  Ахсая!  Причем  Нараю  будет
совершенно неважно, убил Айр-Незим Ахсая или нет - важно,  что  его  можно
обвинить в этом убийстве!
     С другой стороны, - продолжал Нан,  -  если  все  это  не  более  как
литературное произведение, я вовсе не обязан показывать его Нараю.
     -  Гм,  -  сказал  Айр-Незим,  -  я  думаю,  что   это   литературное
произведение.  Этот  купец  не  следил  за  Ахсаем  и  не  убивал  его,  и
бухгалтерской этой книги на свете нет. Совершенно воспаленное воображение.
     Нан молча глядел на траурную красную шапку Айр-Незима.
     - Значит, литературное произведение, - спросил чиновник, и  в  глазах
его засверкали веселые чертики. - Так что же мне с ним делать? Предложить,
что ли, издателю?
     - Гм, - сказал Айр-Незим, -  у  одного  моего  друга  есть  маленькая
печатня для благочестивых календарей и скверных картинок. Я бы очень хотел
купить у вас эту рукопись за пятьсот ишевиков.
     Молодой чиновник только улыбнулся.
     - За тысячу, - сказал Айр-Незим.
     Молодой чиновник улыбнулся еще невинней.
     - За две тысячи, - сказал Айр-Незим, - черт побери, за две тысячи мне
бы ее продал сам автор!
     Нан едва заметно покачал головой:
     - Мне бы не хотелось оказаться на листах той бухгалтерской  книги,  о
которой упоминал покойник, господин консул. И, как  справедливо  замечено,
большие деньги ведут к большой погибели. Мне не нужны деньги.
     -  Чего  же  вам  нужно?  -  изумился  Айр-Незим,  который  из  своих
предыдущих встреч с Наном вынес твердое убеждение, что Нану  нужны  именно
деньги, и обязательно большие деньги, и чем больше - тем лучше.
     - Имена людей, которые следили за Ахсаем.
     - Никто, - сказал Айр-Незим, - за Ахсаем не следил.  У  страха  глаза
велики.
     - Имена людей, которые следили за Ахсаем и  знали,  что  он  будет  в
"Красной Тыкве".
     - Господин Нан, - сказал Айр-Незим, - это бескорыстие ввергнет вас  в
еще большие беды.
     Нан выразительно молчал.
     - Я не собираюсь делать никаких порочащих меня признаний.
     - Хорошо, - сказал Нан. - Господин Нарай сейчас докладывает государю.
Я увижусь с ним через три часа. Если к этому времени вы  не  пришлете  мне
записку с объяснение о том, кого вы поставили следить за Ахсаем, я передам
дневник покойника Нараю.
     У ворот осуйского квартала  молодого  судью  нагнал  его  собственный
стражник:
     - Господин Нан! - зашептал он, -  я  следил  за  домом  того  негодяя
алхимика, как вы велели, учитывал входящих и исходящих, и знаете,  кого  я
там увидел?
     - Теннака, - сказал Нан.
     - А вот и не Теннака, а господина Иммани! - кто бы мог подумать,  что
Иммани тоже занимается алхимией!     Через час после ухода Нана осуйский консул  был  во  дворце  Андарза.
Андарз, с замотанной шелком рукой, встретил его в дверях кабинета.
     - Вы с ума сошли, - напустился он на консула, - нам нельзя  видеться!
Вы знаете, что произошло у государя?
     - Нет.
     Андарз рассказал ему о сцене во дворце.
     Айр-Незим побледнел.  Только  сейчас  он  осознал  весь  ужас  своего
положения. Один, несомненный факт представился ему совершенно  ясно.  Если
бы Нан хотя бы отдаленно обвинил,  его,  осуйского  консула,  в  уголовном
убийстве, государь наверняка подписал бы указ.
     Айр-Незим сглотнул и сказал:
     - Господин Андарз! Два часа назад ко мне приходил этот чиновник, Нан,
и обвинил меня в том, что торговец Ахсай был убит по моему приказанию.  Он
вел себя очень любезно, но требовал сказать ему, откуда я знал о том,  что
этот чиновник ужинает в "Красной Тыкве". Я побоялся сказать ему правду, не
посоветовавшись с вами. Дело в  том,  что  о  местопребывании  Ахсая  меня
предупредил письменно ваш сын, господин Астак.
     И Айр-Незим подал Андарзу скомканную бумажку.
     Молодой господин Астак лежал в своей  спальне  на  пушистом  ковре  и
смотрел  на  черного  жука,  спешащего   по   "Книге   наказаний".   Когда
встревоженный жук добежал до  края  страницы,  молодой  господин  щепочкой
отпихнул его обратно. Так повторилось еще раз и  еще  раз.  Наконец  Астак
раздавил жука.
     В этот миг снаружи спальни послышались шаги, дверь распахнулась, и  в
спальню вбежал Андарз. Правая рука Андарза была замотана шелковой  лентой.
Андарз сунул клочок бумажки, бывший у  него  в  руках,  под  нос  сыну,  и
сказал:
     - Это ты писал?
     - Да.
     - Зачем?
     Астак усмехнулся.
     - Зачем?
     - Убивать таких людей, как Ахсай - сказал  Астак,  -  священный  долг
каждого честного человека! Если честный чиновник не  может  сам  истребить
негодяя, то он должен сделать так, чтоб негодяи истребляли друг друга.
     - Тебе никто не сказал, что красть чужие письма, - нехорошо?
     - Это лучше, - сказал Астак, чем кормить павлинов человечьим мясом.
     Юноша видимо наслаждался собой.
     - Где письмо? - заорал Андарз.
     - У советника Нарая, - сказал Астак.
     Глаза Андарза от гнева разлетелись в разные стороны.
     - Почему ты это сделал?
     Юноша улыбнулся. В этот момент он очень походил на свою убитую  мать,
- та же мертвенно-белая кожа и взлетающие кверху уголки бровей.
     - Ты сам знаешь.
     Андарз занес над сыном  замотанный  шелком  кулак.  Тот  взвизгнул  и
отскочил. Андарз повернулся и что было силы ударил кулаком  по  туалетному
столику с малахитовой крышкой. Столик крякнул и присел, - одна  ножка  его
подломилась, и многочисленные баночки и притирания  поехали  по  блестящей
крышке вниз. Андарз, с искаженным от боли лицом, повернулся к вбежавшим на
шум слугам:
     - Возьмите молодого господина под стражу, и обыщите его.
     Господин Андарз выбежал во внутренний дворик и остановился: у другого
конца опоясывавшей дворик галереи,  прямо  под  красным  чадящим  факелом,
стоял молодой чиновник, Нан, и с интересам прислушивался к переполоху.
     Андарз молча прошел в своей кабинет, и чиновник поспешно  побежал  за
ним.
     - Господин Андарз, - сказал Нан, когда они остались одни  -  я  нашел
человека, который убил Ахсая...
     - Спасибо, - сказал Андарз, - осуйский консул только что был у  меня.
Я нашел и письмо, и виновного.
     - Кто это?
     - Неважно, - сказал Андарз.
     - Я не мог бы посмотреть на письмо, - вкрадчиво спросил Нан.
     Нан не отрывал глаз от правой его руки, замотанной белым шелком.  Нан
уже знал, что случилось во дворце. Нан  знал,  что  государь  не  подписал
осуйского указа и что Нарай еще долго не осмелится лезть с этим  указом  к
государю. Нан также понимал, что, если бы он рассказал Андарзу  об  указе,
то палец Андарза, возможно, был бы  цел.  Но  Нан  ценил  проницательность
Андарза и понимал, что Андарз отделается пальцем там, где другой  потеряет
голову.
     Андарз нехорошо усмехнулся, и в этот миг в дверь кабинета  постучали.
Вошел секретарь Теннак с письмом на серебряном подносе. Андарз взял письмо
и стал читать. Теннак поглядел на Нана и вышел.
     - Я вижу, - сказал Нан, - что это не Теннак. Иммани и Дию я  встретил
внизу...
     - Господин Нан, - спросил Андарз, оторвавшись от  письма,  -  недавно
один человек сказал мне, что указы Нарая приносят гибель стране. А  теперь
я вижу, что самый гнусный из  этих  указов  написан  его  рукой.  Как  это
понимать?
     Молодой чиновник покраснел.
     - Я вчера спросил вас, о чем с вами говорил Нарай: вы  потешили  меня
историей зверька, именуемого "небесный огонек" и забыли сказать об Осуе?
     - Господин Андарз, сейчас речь  идет  не  об  указе,  а  о  лазоревом
письме. Его взял не тот, кого вы арестовали.
     - Вы хотите поссорить меня с моими секретарями? Хотите, чтобы одних я
арестовал, а другие сами перебежали к вашем начальнику Нараю?
     Нан побледнел.
     - Не выйдет! Достаточно того, что ему нечего больше опасаться!
     - Я требую ареста Иммани! - заорал Нан.
     Андарз хлопнул  в  ладоши.  В  двери  кабинета  образовался  огромный
Теннак.
     - Унеси это, - распорядился Андарз.
     Через пятнадцать минут во двор управы советника Нарая вошел  огромный
человек с мешком на загривке и известил:
     - Подарок господину Нараю от господина Андарза!
     Человек сгрузил мешок и удалился. Вот прошло немного времени, и  даже
несообразительные стражники заметили, что мешок  подпрыгивает  да  гукает,
развязали его и  достали,  к  своему  изумлению,  молодого  судью  десятой
управы, господина Нана, оплетенного веревкой, словно кувшин доброго  вина,
и с хорошей затычкой во рту.                               ЧАСТЬ ВТОРАЯ                                    9     Очнулся Шаваш не скоро, а очнувшись, обнаружил, что лежит  в  длинной
спальной корзине, и одеяло поверх него сшито из шелковой  нижней  юбки,  а
сверху, на ручке корзины, висит круглый талисман против  лихорадки.  Шаваш
выглянул из корзины и сразу увидел, что он - в комнатке Таси, а сама  Тася
занимается за занавеской с посетителем, и  этот  посетитель  удит  в  Тасе
своей удочкой.
     Шаваш нырнул обратно в корзину  и  стал  смотреть  сквозь  щелку.  По
правде говоря, он сразу заметил, что в удильщике многовато жирка, и удочка
у удильщика более длинна,  чем  прочна.  Вот  мужчина  подцепил  один  раз
удочкой рыбку, а второй раз - не смог, попыхтел-попыхтел и ушел.
     Когда тот ушел, Тася встала и  отдернула  занавеску,  и  тогда  Шаваш
заметил на окне хомячка Дуню: тот прихорашивался в бамбуковой клетке. Тася
заглянула в корзинку и сказала:
     - Ишь ты! Живой!
     - И давно я такой? - спросил Шаваш.
     - Вторую неделю, - сказала Тася, - удивительно, как ты не помер.
     Шаваш долго соображал, а потом спросил:
     - Откуда здесь Дуня? Я же его оставил в доме господина?
     - А чиновник, Нан, принес, - откликнулась Тася. - Откуда, ты думаешь,
эта корзинка? Хозяйка хотела тебя выкинуть, в тот же день,  а  тут  явился
этот чиновник. Дал на корзинку  и  лечение,  знахаря  привел.  Сказал:  "У
Андарза он сдохнет, у сестры ему будет лучше".  Вручил  хозяйке  деньги  и
пригрозил, если что, арестовать за нарушение святых  уз  между  сестрой  и
братом. Приходил здесь, сидел: один раз ты визжал, так мы  в  тебя  вместе
лекарство пихали.
     Шаваш  слабо  прикрыл  глаза.  Значит,  ему  не  почудилось:  молодой
чиновник и вправду сидел у постели.
     - Эй, - сказал Шаваш, - а когда я заболел, при мне была бумага: что с
ней стало?
     - А ничего, - сказала Тася, - я взяла  ее  и  сунула  в  коробку  для
притираний, ничего, никто не стащил.
     Шаваш помолчал.
     - А когда я кричал в бреду, - о чем я кричал?
     - Глупость всякую кричал, - сказала Тася. Отвела глаза и прибавила: -
Говорят, у Андарза эконома ограбили. А он будто бы отрицает.
     - А что, когда Нан был рядом, я тоже глупости кричал?
     - Нет, - сказала Тася, - при Нане ты глупостей не кричал.
     В это время дверь растворилась, и на пороге показался Нан, завитой  и
надушенный. В руке чиновника была корзинка. Из  корзинки  торчала  печеная
свиная ножка и несколько коробочек, из тех, в которые кладут сласти.
     - Проснулся, - сказал Нан.
     Снял с пояса кошелек, протянул Тасе розовую, и промолвил:
     - Иди-ка вниз и принеси ему бульона.
     Тася вышла, а чиновник остался стоять и кротко смотреть на мальчишку.
Шаваш хотел что-то сказать, но не смог. Ему было уютно и хорошо, как  жуку
в норке. Еще никто не покупал  ему  спальной  корзинки  и  одеяла.  Прошло
минуты две: Тася вернулась с бульоном.
     - Хорошая у тебя сестра, - сказал чиновник. Шаваш на это промолчал, и
чиновник, чуть улыбнувшись, добавил: - Живи у нее,  пока  не  встанешь  на
ноги. Лекарь тебе неделю запретил выходить на улицу.
     - А как же господин Андарз, - спросил Шаваш, - он не  гневается,  что
меня нет в доме?
     Нан страдальчески приподнял уголки бровей: Шаваш  вдруг  увидел,  что
молодой чиновник страшно устал, и - горюет.
     - Лежи здесь, - сказал чиновник.
     И ушел. Тася и Шаваш остались одни.
     - Странно, - сказал Шаваш, - чего это он обо мне заботится?
     - Ты не думай, Шаваш, что он на  тебя  положил  глаз,  -  проговорила
девица, - он не из таких, которые любят  мальчиков,  -  и,  застеснявшись,
поправила вышитый мешочек меж грудей.
     - А что, - сказал Шаваш, - сокол его лучше гоняется за дичью,  чем  у
утрешнего?
     - Ну никакого в тебе стыда нет, - всплеснула ручками Тася.     Вечером к Шавашу зашла хозяйка и рассказала, между прочим, что воров,
ограбивших усадьбу эконома Андарза, замели, и что сделал это ни кто  иной,
как господин Нан. Он давно подозревал, что  десятник  пятой  управы  Ивень
замешан в разных подлых делах, учредил поиск, и что же?  В  поленнице  при
стене пятой управы нашли  разломанный  на  части  сундук!  Поначалу  Ивень
признался в вымогательствах и убийствах, но про сундук уверял, что  сундук
ему утром продали на дрова. Советник Нарай был разъярен, лично драл  Ивеня
и сухим и  соленым,  через  полчаса  Ивень  сознался  и  в  сундуке,  и  в
убийствах, и в грабежах, и если бы потребовали признаться, что  он  скушал
черепаху Шушу из государева сада, он бы и в этом охотно признался.  Эконом
Дия тоже признал в Ивене грабителя, хотя рожа у него  была,  говорят,  при
этом несколько  изумленная.  Хозяйка  сказала,  что  вчера  Ивеня  казнили
большой секирой, а товарищей его отправили в каменоломни.
     - Так что не понадобились твои четыре золотых, - сказала хозяйка, - и
очень хорошо, что не понадобились. Это ведь такие люди, они бы никогда  от
Таси не отстали. Страшные люди: брали доносы, написанные советнику  Нараю,
и вымогали деньги в свой карман.
     И пристально поглядела на Шаваша.
     - Да, - сказал мальчишка, - повезло Тасе.
     Весь этот день Тася была дома, а  на  следующее  утро  ушла,  наказав
Шавашу никуда не выходить. Шаваш спросил ее об Андарзе, - она, как и  Нан,
чуть не заплакала. "Что такое - изумился про себя  мальчишка,  -  ведь  не
могли моему хозяину за какие-то две недели отрубить голову?"
     Едва Тася ушла, Шаваш оделся и  поскакал  на  рынок,  где  и  услышал
новость: взбунтовались варвары-ласы и захватили провинцию Аракку.
     - Отчего взбунтовались-то?
     - Да вот: наместник провинции прибрал к рукам  всю  торговлю  и  стал
требовать от варваров непомерные цены. Торговавших помимо  него  бросал  в
тюрьму.  Варварам  приходилось  продавать  жен  и  детей  за  товары.  Они
взбунтовались, вымели провинцию, как амбар перед инспекцией.  А  наместник
сегодня прибежал в столицу.
     - А кто наместник?
     - А младший брат императорского наставника, господина Андарза.     Шаваш вернулся в дом Андарза через ворота для слуг и увидел,  что  во
дворе стоит белый паланкин с  двумя  красными  фонарями,  -  провинившийся
наместник прибыл к брату.
     Шаваш бросился в сад, перелез с балкона на балкон, пробежал  навесной
галереей, на которую выходил кабинет Андарза, и запустил глаз в окно.
     Наместник, чья жадность стала причиной восстания,  сидел  на  пестром
диване, уронив голову на руки.  У  него  были  тонкие,  длинные  кисти,  с
узкими, накрашенными хной ладонями и тщательно вычищенными ногтями. На нем
был розовый кружевной кафтан, расшитый пчелами и  мотыльками,  и  замшевые
сапожки в три шва. Плечи его вздрагивали. Он плакал.
     Господин Андарз ходил перед братом из угла в угол. Губы его  дрожали,
а лицо побелело от гнева так, что черные брови выделялись на  нем,  словно
два жука в молоке. Шаваш еще не видел хозяина в такой ярости.
     - Мразь, - говорил господин Андарз, - мразь! Наместник жрет, а  народ
кровью блюет, да?
     - Но, - начал Хамавн.
     - Молчать, - заорал Андарз, - что я отвечу  государю?  Что  мой  брат
продавал варварам шелк втрое дороже  справедливой  цены?  Что  варвары,  к
сожалению, не так терпеливы, как  наши  крестьяне?  А  что  я  скажу  моим
друзьям с Золотого Берега? Что  пути  на  Золотой  Берег  через  провинцию
Аракку теперь  нет,  потому  что  в  Аракке  теперь  нет  ни  городов,  ни
пристаней, а есть только  варвары,  которые  пасут  стада  и  охотятся  за
караванами, а другого пути на Золотой Берег природа не выдумала?
     - Но, - проговорил наместник Хамавн и поднял голову.
     - Цыц, - закричал  Андарз  и  отвесил  наместнику  пощечину,  одну  и
другую.
     - А что скажет советник Нарай, -  продолжал  Андарз.  -  Он  приведет
варварских  послов,  которые  расскажут,  как  за  кусок  шелка  они  были
вынуждены продавать своих жен и  детей,  как  шелк  стоил  в  четыре  раза
дороже, чем это было два года назад; он скажет: благодаря жадности  одного
человека империя потеряла провинцию и кто знает, что потеряет  еще!  И  он
потешит государя рассказом о том, как  наместник  провинции,  забыв  честь
чиновника, бежал из осажденного города в платье разносчика и  с  корзинкой
на голове, бежал не от варваров, а от  ярости  народа,  который  предпочел
варваров его правлению!
     Бывший наместник поднял голову. Лицо его было  белее  кружев  на  его
кафтане. Глаза у него были заплаканные и красные, и он  вовсе  не  походил
человека, по милости которого империя потеряла провинцию.  Он  походил  на
мышь под дождем.
     - Рад, - сказал ядовито  Хамавн,  -  что  мой  брат  рассуждает,  как
советник Нарай. Похвальное единомыслие!
     Андарз затопал ногами.
     - Варвары взбунтовались из-за высоких цен, - продолжал Хамавн,  -  да
от этой сплетни за версту пахнет Нараем! Варвары жадны и драчливы, для них
и грош за штуку шелка будет высокой ценой! Да и какое им дело, что сколько
стоит? Они  добывают  деньги  грабежом,  а  потом  зарывают  их  в  землю!
Взбунтовались по причине высоких цен, скажите на милость! Да  разве  ласам
нужна причина, чтобы взбунтоваться? Они живут грабежом и пирами, и если  у
них в деревне неделю нет войны, так значит, что эту деревню  неделю  назад
как сожгли!
     Ласы напали на Аракку, не из-за высоких цен, а из-за  того,  что  при
мне провинция преисполнилась  богатства,  а  теперь  послы  их  явились  в
столицу, и Нарай посулил им: скажите, что вы взбунтовались из-за  жадности
наместника, и я устрою так, что государь станет платить вам дань!  Кто  же
предатель? Я или Нарай, который сговаривается с варварами?
     - Десять ишевиков за штуку шелка, - это какая цена? - спросил Андарз.
     - А откуда мне взять  другую?  -  зашипел  наместник.  -  Я  не  могу
продавать шелк дешевле, чем он обходится твоим друзьям. И не  говори,  что
ты не знаешь! Инспектору из столицы - давай! За краску - плати!  Городским
цехам - плати, а то донос напишут! Рабочим - тоже плати! Или я на  на  них
должен скаредничать? Продавать за границу по дешевой цене, а своим платить
так, чтоб они умирали в прядильнях? Так тогда дома поднимут бунт, и  опять
я выйду виноват.
     - Я, - сказал Андарз, -  завоевал  это  землю,  а  ты  проворонил  ее
варварам! Я дядю этого Аннара водил на поводке!
     - Ты, - сказал Хамавн, - завоевал не  Аракку.  Ты  завоевал  пустырь!
Когда ты  мне  его  оставил,  пепел  от  рисовых  амбаров  достигал  локтя
толщиной, матери ели детей от голода!  Забыл,  как  ты  взял  всех  мужчин
Хануны да и повесил по обе стороны  реки?  За  этакую-то  войну  столичная
чернь восхищалась тобой! Я завел в ней ремесло и торговлю, стал  торговать
с варварами. Пока Аракка была голодной плешью, варварам до нее и  дела  не
было. А когда по деревням понастроили каменные дома, варвары выкатили глаз
на чужое добро! Странное это дело, однако, что  о  "несправедливых  ценах"
они сообразили, - а хватило ли у них ума подумать, что если в прошлом году
они разорили треть провинции, то в этом году ценам придется быть выше?
     - Надо было разбить варваров, - усмехнулся Андарз.
     - Да, надо было разбить варваров, только без армии это сделать  очень
трудно. Я прислал государю  доклад:  "Прошу  позволения  сделать  армию  в
восемь тысяч  человек  для  обороны  провинции".  Нарай  написал  на  этом
докладе: "Варвары мирны. Этому человеку нужна армия, чтобы  отложиться  от
империи!"
     - У тебя был отряд Бар-Хадана, - сказал Андарз, - и я заплатил  этому
отряду!
     - Ага, - сказал наместник, - и как только  твой  проклятый  секретарь
привез золото, Бар-Хадан взял это золото и ушел в горы, потому что  понял,
что больше ничего от нас не получит.
     - У тебя было войско Росомахи.
     - Ага, - и я послал Росомаху навстречу этому  королю  Аннару,  и  они
поговорили и решили, что лучше им воевать с империей, чем друг с другом!
     Наместник горько засмеялся и махнул рукой.
     - Что я мог сделать? Запретить людям богатеть, так как чем  больше  у
них добра, тем больше у варваров алчности? Закрыть мастерские? Тут же все,
кому я подношу на благовония и развлечения, да и твои друзья  по  Золотому
Берегу разинули бы рот и съели меня. Нанять-таки армию? Тут  же  Нарай  бы
меня и  арестовал...  Кто  же  негодяй,  -  я,  из-за  которого  провинция
преисполнилась частного богатства, или Нарай, который, чтобы доказать, что
частное богатство ведет к гибели государства, отдал провинцию варварам,  а
меня отдаст палачу?
     - Ты что говоришь про любимца государя? - зашипел Андарз.
     Брат его истерически засмеялся.
     - Бывало при государыня Касие, что  разоряли  одного,  чтобы  угодить
другому! А кому угождает  Нарай?  Чиновники  в  ужасе,  старосты  в  цехах
поджали губы, народ вот-вот взбунтуется, о людях богатых я и не  говорю...
Так кому же угоден Нарай? Никому он  не  угоден,  кроме  одного  паршивого
щенка, которого мать его не успела доду...
     Наместник не договорил: Андарз схватил со стола поводок для  мангусты
и этим поводком ударил его по губам.
     - Думай, что говоришь, - сказал Андарз.
     Наместник откинулся на спинку кресла, вытер губы и сказал:
     - Мне уже все равно.
     Тут-то у двери зазвенела медная тарелочка. Вошел Иммани и,  кланяясь,
доложил:
     - Господин Андарз! Господин Хамавн! Его вечность желает видеть вас во
дворце! Прикажете подавать паланкины?
     Этим вечером Андарз вернулся с императорской аудиенции один: брат его
был арестован прямо в Зале Ста Полей и брошен в тюрьму, а  через  три  дня
казнен.
     Многие в те дни  ожидали  скорого  ареста  Андарза,  но  -  обошлось.
Молодой государь питал все-таки любовь к  своему  наставнику,  а  господин
Андарз вел себя с величайшим тактом, сказал: "Я оплакиваю смерть брата, но
не  смею  оправдывать  его  преступлений".  Так  что  господин  Андарз  не
пострадал. Да и что, в самом деле, такого? Если один брат,  скажем,  умрет
от лихорадки, то это же не значит, что другой тут же тоже  должен  умереть
от лихорадки? Почему же тогда, стоит отрубить  одному  брату  голову,  все
сразу смотрят на голову другого брата, так, словно у него там не голова, а
созревший кокосовый орех, который вот-вот собьют с ветки?     Между тем за те две недели, что Шаваш лежал больной,  столице  сильно
переменилась, и с каждым днем она менялась все больше.  Тот,  кто  недавно
смеялся при имени Нарая, теперь прятал свой смех глубоко в  глотку,  чтобы
не попасться на кулак разъяренной толпе.
     Городские цеха издавна изготовляли больше,  чем  положено,  продавали
сверх сметы, устанавливали новые станки. Одни богатели, другие по лени или
болезни оставались бедными. Теперь Нарай разрешил  доносить  на  тех,  кто
изготовляет больше положенного и освободил доносчика от ответственности за
его собственные прегрешения. Бедные мастера начали  доносить  на  богатых,
желая получить по доносу половину имущества, богатые - на бедных, опасаясь
их зависти. Мастеру Достойное Ушко отрезали нос, а мастера Каввая  бросили
в колодец, где он пролежал два дня, и нагадили сверху, причем судья так  и
не оштрафовал тех, кто бросил его в колодец, несмотря на то, что по новому
уложению, с того, кто бросит человека в колодец, причиталось пять  розовых
штрафа, а с того, кто в пылу ссоры вымажет лицо человека дерьмом, - четыре
розовых.
     Но самое страшное случилось в день Пяти Гусениц. В этот день в  Лицее
Белого Бужвы принимают Четвертый Экзамен, и императорский наставник был  в
числе экзаменаторов. Не успел Андарз войти в залу, как один из  лицеистов,
мальчик четырнадцати лет, по имени Лахар заявил, что он  и  его  товарищи,
будущие опоры порядка и справедливости, клялись жить в тростниковых стенах
и принести свою жизнь в жертву народу,  и  что  они  отказываются  сдавать
экзамены взяточнику, сочинителю похабных  песен  и  гнусному  развратнику,
который пьет кровь  и  мозг  народа.  Этот  мальчик  Лахар  был  во  главе
"Общества Тростниковых Стен", к которому  добровольно  присоединились  все
лицеисты, а  которые  не  присоединились  добровольно  -  тех  защипали  и
запугали.  Андарз  удалился:  а  лицеисты,  сдав  экзамен,   вытащили   из
библиотеки лицея его книги, сорвали со стен подаренные им свитки, и сожгли
все это во дворе. "Не беда, - сказал Андарз, услышав о костре -  стихи,  -
это то, что остается после того, как сожгут книги".
     Поразмыслив надо этакими событиями, первый министр  Ишнайя  надел  на
шею веревку и посыпал голову пеплом, и явился в управу Нарая, держа в руке
список неправд, учиненных им в государственных закромах.  Он  сказал,  что
жил, как вредный дикобраз и сосал кровь народа и ел его  костный  мозг,  и
что он раскаивается в своих преступлениях. Нарай обнял его и  сказал,  что
нет ничего слаще раскаяния в своих грехах, и что когда  Нарай  видит,  как
люди сами признают свои грехах, это доставляет  ему  больше  удовольствия,
чем когда из них вытаскивают эти признания раскаленным  крюком.  У  Ишнайи
полегчало на душе, но все-таки явился с веревкой на шее даже  в  Залу  Ста
Полей,  доставив  живейшее  удовольствие  государю.  После  этого   многие
чиновники стали приходить к Нараю с веревками на шее, и  приносили  списки
своих грехов, не дожидаясь, пока из них вытащат их грехи крюком и  плетью,
- и не было дня, чтобы кому-нибудь не взбрело в голову каяться на  площади
перед управой Нарая.
     Между тем лицеисты Белого Бужвы, будущие  чиновники  пятнадцати  лет,
прогуливали   занятия,   чтобы   ходить   по   городу   и   наблюдать   за
нравственностью. Под предводительством Лахара мальчики врывались в дома  и
выслушивали жалобы бедных людей. Вскоре они стали создавать свои отряды  в
обычных школах, и даже среди уличных детей. Теперь часто на улицах столицы
можно было видеть колонны детей. В одной руке дети держали ветку, а другую
обматывали желтой шелковой лентой со словами "Благополучие государства", и
родители их умилялись, видя, какое порядок соблюдают вчерашние сорванцы  и
с какой  радостью  бегут  поутру  в  школу.  Родители  качали  головами  и
говорили: "Наверное, нам уже не увидеть счастливых дней, а эти дети  будут
жить, как в раю". Эти дети останавливали любого, и жестоко били его,  если
не видели нашейной бирки об уплате налога, - согласно новому указу, каждый
человек должен был  обзавестись  такой  биркой,  -  или  находили  на  нем
игральные кости. Они входили  в  лавки,  требовали  лицензию  и  расходные
книги,  и,  проверив  их,  пороли  хозяина,  если  обнаруживали   какую-то
неточность. Так как лицеисты еще не были чиновниками, они не  имели  права
арестовывать и наказывать. Поэтому  они  предлагали  хозяину:  "Попроси-ка
нас, чтобы мы тебя выпороли". Лавочник,  ошалевший  от  страха,  падал  на
колени и прямо-таки умолял о таком одолжении.
     Андарза  в  городе  всегда  считали  колдуном:  но  теперь  слухи   о
колдовстве Андарза стали с каким-то нехорошим душком, который  обыкновенно
идет от слухов, распространяемых казенными соглядатаями: кукольники больше
не  рассказывали,  как  Андарз  наслал  чуму  на   вражеское   войско,   а
рассказывали вместо этого, как Андарз гадал о победе на  печени  невинного
ребенка; прошел также слух, что Андарз отдал собранные для войны в  Аракке
средства осуйским банкирам, в рост, - оттого-то, а не  от  государственной
скупости, испытывали его армии нужду в деньгах.
     Пьяный ложкарь по прозвищу Кривой Клен пел одну из песен  Андарза,  -
дети поймали его и защипали почти до смерти; кукольник в день Лисы вздумал
представить представление о победах в Аракке, - дети  разогнали  зрителей,
поломали руки кукольнику и куклам, а главную куклу, изображающую  Андарза,
проволокли по улицам и повесили на воротах Андарзова дворца.     Шаваш вновь перебрался в  дом  Андарза  со  всеми  своими  пожитками:
матрасиком и хомячком Дуней. Его встретили, как своего,  и  старый  солдат
Хатти соорудил для Дуни красивую клеточку из бамбуковых стеблей,  покрытых
синим лаком и скрепленных бронзовыми колечками. Весь дом облачился в траур
по казненному Хамавну, и слуги плакали  и  ругались,  беспокоясь  за  свою
будущую судьбу. На улице их часто встречали улюлюканьем.
     Через три дня после казни государь вызвал Андарза во дворец и сказал:
     - Приказываю вам собрать армию и разгромить наглых  варваров!  Только
вы обладаете необходимым дарованием!
     Андарз упал на колени  и  стал  целовать  сапожки  государя.  Но  тут
вмешался Нарай:
     - Ни в коем случае, Ваша Вечность! Ведь так называемые победы Андарза
и явились причиной нынешнего завоевания! Раньше варвары ели сырую  рыбу  и
своих начальников, а Андарз научил их  дисциплине!  Ведь  войско  варваров
состоит наполовину из старых ветеранов Андарза!
     Андарзу показалось обидным, что его  упрекают  за  то,  что  империя,
послав воевать, не дала ему войска, и он ответил:
     - Тем более следует поручить эту войну мне, чтобы мои бывшие  солдаты
перебежали на мою сторону.
     - Кто может поручиться, что это не вы перебежите на их сторону?
     - Вы подозреваете меня, господин Нарай, в том, что я стану на сторону
тех, с кем сражался двадцать лет, и кто погубил моего брата?
     - Я подозреваю вас в чем угодно, - отвечал Нарай, - и я не знаю, кого
вы считаете убийцами своего брата.
     И, повернувшись к государю, продолжал:
     - В этой войне, к  которой  вас  подговаривает  Андарз,  нет  никакой
надобности. Мне удалось доподлинно разузнать, что варвары сами ни  за  что
не напали бы на Аракку, если бы их не подкупили  торговцы  Осуи!  Всю  эту
беду навлекло неумеренное пристрастие наместника к  торговле,  и  торговое
соперничество между Араккой и Осуей!
     Что же касается самих варваров, - то это  люди  грубые  и  дикие,  но
исполненные величайшего почтения к государю! Сейчас они в ужасе от  своего
поступка. Особенно это касается их короля по прозванию Аннар  Рогач.  Этот
король от души желает примириться с империей и стать  наместником  Аракки.
Дело в том, что варвары подчиняются королю только в  военное  время,  а  в
мирное время они не подчиняются никому. Кроме того, король  понимает,  что
наместники с  помощью  налогов  добывают  больше,  чем  короли  с  помощью
грабежа. Из-за всех этих соображений он был бы счастлив признать над собой
власть государя, потому что только государь  поможет  ему  сломить  власть
знатных людей в его племени.
     Что же, спрашивается, потеряла империя? Если правильно повести  дело,
то взамен продажного и слабого наместника Савара она  приобретет  сильного
наместника  Аннара  Рогача,  безгранично  преданного  государю,  человека,
который железной  рукой  наводит  порядок  в  провинции,  железным  копьем
охраняет ее рубежи! Ясное дело, что это не по душе господину  Андарзу,  он
бы предпочел воевать и грабить!
     Андарз  вздумал  лаяться.  Государь,  колеблясь,  спросил  совета   у
случившихся рядом министров Чареники и Ишнайи.  Чареника,  будучи  зол  на
Андарза за перехваченную взятку, сказал:
     - Андарз и  его  брат  обращались  с  провинцией,  словно  с  частным
поместьем.  Постыдно   отвоевывать   частное   поместье   государственными
войсками.
     А первый министр Ишнайя сказал:
     - Во всех своих завоеваниях господин Андарз грабил земли провинций, а
награбленное раздавал столичной  черни,  добиваясь  дешевой  популярности!
Недопустимо, чтобы такое повторилось!
     А между тем Ишнайя солгал постыдным образом, ибо прекрасно знал,  что
большую часть награбленного в походах Андарз раздавал не народу, а высоким
чиновникам, в том числе и самому Ишнайе.     Андарз возвратился из дворца в  самом  скверном  настроении;  заперся
было в кабинете, но не прошло и пяти минут, как он позвонил в тарелочку  и
осведомился, где Иммани  с  докладом  о  его  поездке  в  Иниссу.  Иммани,
трепеща, явился и представил папку. Андарз не прочел и двух  страниц,  как
взгляд его споткнулся на  рапорте  управляющего  Инисским  поместьем:  тот
доносил, что к поместью, пользуясь смутой, пришли три лодки  белых  ласов:
сожгли кленовую рощу и ограбили кладовые, забрав, между прочим,  четыреста
больших мер бронзы. В другое время такой пустяк  не  привлек  бы  внимания
Андарза, но в этот раз он вскочил и заорал:
     - Лодки белых ласов водоизмещением не превышают пятидесяти  мер!  Как
это три лодки могли  увезти  четыреста  мер  бронзы?  Сколько  управляющий
заплатил тебе за этот отчет?
     Иммани побледнел и хотел было  сказать,  что  так  изложил  дело  сам
управляющий, но Андарз выскочил из-за стола, схватил своего  секретаря  за
шкирку, вздыбился и зашипел:
     - Да ты меня за идиота считаешь?
     Иммани отшатнулся, а Андарз сгреб его  и  ударил  лицом  о  раскрытую
папку, раз и другой. Из носа Иммани брызнула кровь, из глаз - слезы.
     - Куда? - со злобой заорал Андарз, заметив, что капли крови попали на
другие бумаги. Подхватил маленького секретаря подмышки, напрягся,  -  и  в
следующую секунду Иммани, ломая тонкие планки двери, вылетел из  кабинета.
Еще миг - и ему на  голову  шлепнулась,  трепеща  страницами,  злополучная
папка.
     Дверь в кабинет Андарза захлопнулась.  Иммани,  кусая  губы  и  рыдая
навзрыд, лежал в коридоре. Минут через пять он встал, подобрал  папку,  и,
пошатываясь, побрел  вниз.  Проходя  через  людскую,  оглянулся:  на  окне
людской стояла бамбуковая клетка, в клетке, попискивая, гулял хомячок. Это
был  хомячок  того  гадкого  мальчишки,  Шаваша.  Разбитое   лицо   Иммани
исказилось: он поднял тяжелую папку и с размаху ударил по  клетке.  Прутья
сломались: Иммани, в остервенении, заколотил по клетке, как дятел по коре.
     Отбросил папку и побежал в свой флигель. Там он упал на ковер и  стал
рыдать, горько и страшно.
     В этот день Шаваш, исполняя поручение Теннака, ходил к одному старому
солдату Андарза: многие из этих людей жили в столице. Большею  частью  это
были варвары - ласы,  аломы,  рогатые  шапки.  Андарз  строжайше  запретил
Теннаку видеться с ними, считая, что это очень  опасно,  и  теперь  Теннак
посылал к ним Шаваша.
     Иные привыкли к беззаконию  и  были  грабители,  но  тот  человек,  к
которому ходил Шаваш, наоборот, зажил мирной жизнью и  имел  лавку.  Лавка
была отписана на Андарза, и хозяин с его шестью рабочими очень беспокоился
за судьбу лавки в случае ареста Андарза, и хозяйка его,  баба  дородная  и
языкастая, стояла посереди горницы, уперев руки в боки, и орала: "Кабы  вы
были не бабы, а мужчины, пришибли бы  вы  давно  этого  Нарая,  и  дело  с
концом".
     Шаваш вернулся во дворец так тихо, что его никто не видел, и  передал
Теннаку ответ лавочника: "Ваш товар очень хорош, и  я  уже  договорился  с
тремя стами покупателей, найдутся и другие."
     - Ходи тише, - сказал Шавашу Теннак, - потому что  за  тот  товар,  о
котором идет речь, режут шею и продавцам, и покупателям, включая  детей  в
утробе матери.
     От Теннака Шаваш воротился  в  свою  каморку,  и  сердце  его  упало:
клеточка Дуни, была растоптана, шелковый платок,  покрывавший  ее,  намок.
Шаваш поднял платок: под бамбуковыми палочками лежало раздавленное  тельце
хомяка, и несколько палочек торчали из него, словно иглы  из  ежа:  уж  не
было ли это наказанием за недавние мысли?  Шаваш  вынул  Дуню  и  принялся
гладить.
     - Немедленно выкини эту гадость!
     Шаваш поднял голову: над ним стоял секретарь Иммани.
     - Это вы сделали? - сказал Шаваш.
     Иммани отвесил мальчишке затрещину.
     - А ну быстрей!
     Шаваш утащил из кухни немного хвороста, разложил на  каменном  берегу
пруда костерок и сжег на нем мертвого хомяка. Костер горел довольно долго.
Шаваш сидел, не шевелясь.  Солнце  закатилось  под  землю,  сквозь  рваные
облака замелькали звезды. Когда костер догорел и пепел остыл, Шаваш ссыпал
пепел в мешочек и подвесил мешочек к локтю. Ему давно говорили, что  такой
мешочек будет хорошим талисманом.     На следующий день Шаваш застал государева наставника в белой беседке:
тот сидел у окна и играл мелодию, от которой плачут боги и птицы.
     - А, это ты, - сказал Андарз. И вдруг вспомнил: - А где твой хомячок?
     - Его раздавили, - сказал Шаваш.
     Шавашу показалось, что Андарз не слышал ответа.  Вдруг,  минут  через
пять, чиновник промолвил:
     - Разве меня или тебя труднее раздавить, чем хомячка?
     На следующий день Андарз собрался и уехал на покаяние в храм  Идинны.
Он взял с собой только Шаваша.
     Вечером, в трактире, старый Мень сказал:
     - Зря господин взял с собой  этого  щенка!  Помнится,  все  несчастья
начались с того самого дня, как он появился в доме.
     - Точно, - согласился его племянник, служивший в  дворовой  кухне,  -
как это можно, - ехать в монастырь и брать с собой мальчика для  блуда!  И
опрокинул в рот кружку доброго пива.
     - О ком это вы говорите?  -  поинтересовался  человек,  угощавший  их
пивом. Те  рассказали,  и  человек,  угощавший  их  пивом,  остался  очень
доволен: это был шпион советника Нарая.
     Надо сказать, что Андарз не доехал до храма, а застрял на  полпути  в
кабаке.  Там  его,  изрядно  пьяного,  и  нашел  Нан:  несмотря  на   свое
путешествие в мешке, молодой чиновник как-то втерся обратно в дом. Нан сел
рядом с  Андарзом  и  полюбопытствовал  о  причине  паломничества.  Андарз
сказал:
     - Мне приснился сон - меня позвали играть  в  Сто  Полей  с  Парчовым
Старцем.
     - А на что же играли? - спросил Нан.
     - На мою голову. Объяснили: если я проиграю, мне  рубят  голову,  как
проигравшему. А если выиграю, мне рубят голову как святотатцу, -  обыграл,
мол, самого бога.
     - Да, - отозвался Нан, - но  я  вам  советую  выиграть.  Все  же  это
приятно - обыграть бога.
     Следующей ночью Шаваш опять спал на лежанке  в  спальне  Астака.  Тот
беспокойно ворочался из стороны в сторону. За окном звезды  были  посажены
на верхушки деревьев, словно на кол.
     - Что ты думаешь о рогатых варварах, - спросил Астак.
     - Не знаю, - сказал Шаваш, - на рынке говорят, что у них рога  вместо
ушей, и свиные морды, и они питаются коноплей и пленными.
     - Завтра отец посылает меня встречать варваров, - сказал Астак, - как
ты думаешь, они не съедят меня?
     - Вряд ли они станут есть людей под столицей,  -  возразил  Шаваш,  -
особенно если господин Андарз пошлет им много другой еды.
     Юноша помолчал и сказал:
     - Все равно Андарза скоро казнят.
     - За что?
     - Государь не казнит без дела.
     - Нехорошо так говорить о своем отце.
     - Он мне не отец, - сказал юноша.
     - А кто же?
     - Мою мать любило двое человек, господин Андарз и господин Идайя. Она
вышла замуж за Идайю, и господин Идайя  стал  наместником  Чахара.  Вскоре
после этого случился бунт Харсомы и Баршарга, и Андарз  интригами  объявил
отца мятежником. Он подошел с войском к Чахару, и моего отца приволокли  к
нему со связанными руками, и поставили на  колени  перед  палачом.  Андарз
казнил моего отца и взял себе мою мать, - а через пять месяцев родился  я.
Тогда,  однако,  вышел  указ,  уничтожать  потомство  мятежников,  включая
младенцев во чреве их жен,  и  Андарз,  видя  отчаяние  женщины,  подкупил
цензоров, обманул государыню и зачислил младенца своим.
     - А на самом деле, - спросил Шаваш, - этот Идайя не был изменником?
     - Ну конечно он не был изменником, - разозлился юноша, - не могу же я
быть сыном изменника!
     Помолчал и сказал:
     - Как ты думаешь, советник Нарай знает об этом?
     Шаваш распластался на своей лежанке, едва дыша.
     - Когда-нибудь, - сказал юноша, - он  узнает  об  этом,  и  расскажет
государю. И тогда государь казнит убийцу моего отца,  как  он  казнил  его
брата, а мне возвратит имя и честь.
     Эту ночь Шаваш долго ворочался на лежанке, не мог заснуть.  Ему  было
страшно. За свои двенадцать лет он вынес немало бед, и мог бы вынести  еще
больше, - а то и вовсе давно расти где-нибудь подорожниками, - если бы  не
его проворство да еще, верно, особливая  любовь  богов:  он  им  аккуратно
откладывал двадцатую часть ворованного. Ну может, не двадцатую, а двадцать
пятую... А что? Вот поймают, изувечат руку, - будешь знать, как жадничать.
     Но хотя его личная жизнь протекала среди всяких опасностей, и стоила,
по правде говоря, меньше, чем жизнь какой-нибудь  дворовой  кошки,  -  ему
всегда казалось, что она протекает на фоне неизменной  и  вечной  в  своем
постоянстве  империи  и  мудрости  императора,   по   чьей   воле   весной
распускаются почки и птицы начинают нести яйца.
     Теперь, после месяца  пребывания  в  доме  господина  Андарза,  этому
ощущению был  нанесен  страшный  удар.  Империя  не  была  безгранична,  -
какие-то варвары и купцы ошивались вокруг ее окраин, лазали  по  рекам  до
столицы. Империя не была вечна, - эти варвары и купцы разевали на нее  рот
и только что не могли согласиться, с какого  края  начать  есть  пирог.  А
люди, люди,  близкие  императору,  держащие,  можно  сказать,  подол  неба
рукой... черт знает что это  были  за  люди!  Чем  они  руководствовались?
Рыночные воры тем не руководствовались, чем они  руководствовались!  Разве
рыночные воры станут тащить в столицу  варваров,  чтобы  отомстить  своему
врагу?
     Или - карта империи в  кабинете  Андарза,  священная  карта,  которой
могли  владеть  только  высшие  сановники,  и   изображения   на   которой
превращались в действительность? Город Осуя был обозначен  на  этой  карте
частью империи, - город Осуя от этого даже не чихнул...
     А император?
     Хамавн, брат господина Андарза, крикнул: "паршивый щенок, которого не
додушили по приказу матери". Андарз, правда, замахал рукавами, - но  Шаваш
сразу же понял, что Хамавн сказал правду, и эта правда ставила все в новом
мире на свои места. И было в этом новом мире пусто и страшно.     Варварский поезд въехал во двор ровно в полдень. К изумлению  Шаваша,
у варваров оказались не собачьи  головы,  а  человечьи.  Зато  лошади  их,
словно женщины, были одеты в длинные, до земли юбки. Впереди  всей  свиты,
на лошади с белой шеей и в красной юбке ехал главный король по имени Аннар
Рогач. Это был человек весом с молодого бычка, с  квадратным  подбородком,
голубыми глазами и изрядным шрамом на большом белом лбе. На нем был боевой
кафтан, крытый красным шелком с изображением извивающихся змей и пастей, и
красная же шапка, украшенная  тремя  рядами  жемчуга.  В  ухе  на  золотой
цепочке висел человеческий зуб.  Зуб  принадлежал  тому  самому  человеку,
который украсил лоб Аннара шрамом,  а  все  остальное  было  награблено  в
кладовых Аракки. По правый бок короля ехал молодой господин  Астак,  а  по
левый бок - господин Нан.  Заметив  Шаваша,  Нан  поманил  его  пальцем  и
шепнул:
     - Мы сейчас взойдем наверх: Заслужи  внимание  варваров,  потешая  их
фокусами, и послушай, о чем они говорят.
     Императорский наставник  Андарз  вышел  встречать  варваров  к  самым
воротам.
     - Я счастлив, - сказал старый король, - видеть вас в добром здравии!
     Господин Андарз провел обоих варваров в роскошный кабинет, и там  они
остались вчетвером: старый король Аннар Рогач и его сын, Маленькая Куница,
императорский наставник Андарз и господин Нан.
     - Поистине, - сказал Андарз,  глубоко  кланяясь,  -  я,  недостойный,
счастлив вас видеть в моем доме.
     - Ого, - сказал Аннар Рогач на своем птичьем языке,  -  счастлив  он,
как же!
     Отпихнул кресло и сел на пол.
     - Что он говорит, - справился  Андарз,  делая  вид,  будто  не  знает
птичьего языка.
     - Он говорит, - перевел Нан, - что  проделал  путь  в  тысячи  верст,
переправился через горы и потоки, неустанно стремился вперед, только чтобы
побеседовать с вами!
     - Ага, - сказал варвар по-человечески, - именно  так,  через  горы  и
водопады.
     - Я, - сказал господин Андарз, - взволнован до глубины души. Чем бы я
мог отблагодарить вас за ваш визит?
     Варвар замялся.
     - Дело в том, - сказал господин Нан, - что  выглядите  на  безнадежно
влюбленного человека.
     Господин Андарз всплеснул руками и справился:
     - В кого же вы влюблены?
     - В государеву дочку, - ответил варвар.
     - Гм, - сказал Андарз, - а видели ли вы ее когда-нибудь?
     - Нет, - сказал король, - но  слухи  о  совершенствах  царевны  и  ее
красоте переполнили мое сердце. Молва о ее уме и таланте поразила  меня  в
моих диких ущельях. Я решился на великие подвиги, только чтобы добиться ее
руки!
     - Да, - сказал господин Андарз, - но  государевой  дочке  только  два
года: не рано ли ей говорить о браке?
     - Дети государей, - возразил король, - не то, что дети простолюдинов,
они растут не по дням, а по часам. Или вы хотите сказать, что  ваши  послы
лгали, говоря об уме и красоте дочери государя?
     Господин Андарз улыбнулся и сказал:
     - Я был бы счастлив быть вашим сватом, но, признаться, государь почти
не слушает моих советов. Не лучше  ли  вам  попросить  об  этом  господина
Нарая?
     Варвар, улыбаясь, сказал:
     - Завтра вечером государь примет нас в Зале Ста  Полей.  Он  спросит:
как мы, глупые люди диких гор, осмелились на мятеж? Как  вы  думаете,  что
мне лучше ответить: что я осмелился на мятеж, желая добиться славы и стать
достойным  государевой  дочери,  или  что  я  осмелился  на  мятеж   из-за
несправедливых цен, установленных вашим братом?
     - Я не желаю, чтобы вы упоминали это имя, - вскричал  Андарз,  -  мой
брат, - преступник, опозоривший наше имя!
     - Так-то оно так, - возразил варвар, -  но  во  дворце  вашего  брата
остались бумаги и документы о ценах и грузах! И  подумать  только,  что  у
половины этих бумаг - ваша личная печать!
     Господин Андарз закрыл глаза и пробормотал, кланяясь:
     - Я доложу государю о вашем желании. Я счастлив стать вашим сватом!
     Варвар улыбнулся и стал тереть руками о щеки, а  сын  его  недовольно
сказал:
     - Батюшка, вы забыли о моем счастье!
     - Ах да, - сказал варвар, - дело в том, что  вы  видите  перед  собой
двух влюбленных людей!
     - Великий Вей, - сказал Андарз, - в кого же влюблен ваш сын?
     - В вашу дочь, - сказал варвар.
     Все говорят "варвары, варвары". А кто такие были эти варвары ласы? Мы
вам расскажем.
     Жил некогда народ по прозванию "та-лас", что значит "рогатые  шапки".
Это был совсем дикий народ. Они жили в лесу вместе с обезьянами. У обезьян
не было царя и у рогатых шапок не было царя, и они жили одинаково скверно.
У них было много племен и мало законов, и каждый три года они собирались в
одно священное место выбирать начальника, которого они потом не слушали.
     Однажды они выбрали начальником человека  по  имени  Лахар  Сурок,  и
Лахар Сурок повел их через северные сопки. В тот год, когда это случилось,
они захватили в одном набеге кувшин с прекрасным лицом  и  шитую  серебром
скатерть. Все посчитали это благоприятным  предзнаменованием,  потому  что
тогда у рогатых шапок не было таких дивных вещей.
     Через три года после того, как  Лахар  Сурок  стал  королем,  к  нему
привели двух человек, путешествовавших со стражей и с нагруженными ослами.
     - Вы лазутчики? - спросил король.
     - Нет, мы купцы из Осуи, - ответили эти люди.
     Король подивился храбрости этих  людей,  пускающихся  в  одиночку  за
прибылью, и стал их расспрашивать, что такое торговля.  И  когда  они  ему
объяснили, он сказал:
     - Покажите мне ваши товары и назначьте за них цену.
     Тогда первый купец разложил свои товары, и каково же  было  изумление
короля, когда он увидел перед своей палаткой на земле кувшины с маленькими
ручками и тяжелыми бедрами, и шелк, белый как  кислое  молоко,  и  цветные
ткани, благоухающие, как цветущий луг.
     А купец разложил товары, поклонился и сказал:
     - За всю эту красоту я прошу у тебя тысячу  шкурок  бобра  и  пятьсот
шкурок горностая.
     Король покраснел от гнева и сказал:
     - Этот человек принимает нас за невежд,  которые  никогда  не  видали
кувшинов с прекрасными лицами! Неужели человек чести будет платить за  то,
что он может взять даром?
     И он приказал прибить купца к ограде перед палаткой.
     После этого он спросил у его товарища:
     - А сколько ты просишь за свой товар?
     Тот перепугался и ответил:
     - Великий король! Я пустился в путь, прослышав о  твоей  мудрости,  и
привез эти товары тебе в подарок, а о плате я сроду не думал.
     Такая торговля понравилась великому королю: он взял те  подарки,  что
предложил ему купец, и сказал:
     - Ты справедливый человек! Я  прикажу  моему  племени  покупать  твои
товары за ту цену, которую ты назначишь.
     Так и пошло: каждый год осуйские купцы приезжали к королю, и он  брал
у них приглянувшиеся ему вещи по той цене, которую он  назначал,  а  потом
купцы продавали племени вещи за ту цену, которую назначали они.
     Вот прошло много лет, и Лахар Сурок помер, и народ избрал королем его
племянника. К этому времени рогатые шапки слушались самих  себя  во  время
мира, а во время войны слушались одного человека. По  счастью,  они  много
любили воевать.
     Годы летели, и вышло так, что все бобры  и  песцы,  которыми  рогатые
шапки платили за кувшины и шелк, были  истреблены,  а  кувшинов  и  шелка,
напротив, меньше не становилось. Тогда князья рогатых шапок стали  воевать
с соседями и отбирать у них золото и разные вещи, и на эти вещи покупать у
осуйцев товары, которые они потом  раздавали  дружине,  чтобы  она  храбро
воевала с соседями.
     Как-то один осуйский купец, приближенный короля ласов, сказал:
     - На юге есть большая страна, под названием страна великого света,  и
в ней много  добра,  которое  плохо  лежит.  Если  вы  переселитесь  к  ее
границам, то ее правители будут посылать вам дань только за то, чтоб вы их
не грабили. Эту дань вы будете продавать нам и жить  очень  хорошо,  а  во
времена смуты, кто  знает?  Может,  вы  и  сами  завладеете  этой  большой
страной.
     После такого намека король созвал общий совет, и совет рассудил,  что
в провинции Аракка много добра и на нее можно напасть. Король  повел  свои
войска с гор на равнину. Наместник испугался и прислал ему письмо:  "Лучше
я заплачу дань". Король ответил: "Пошли же мне людей, с которыми я заключу
мир." Тот прислал троих чиновников и дары. Король схватил этих  чиновников
и одного убил, а у других с помощью пыток выведал наилучшую дорогу.
     Король построил  алтарь  своему  богу  и  сжег  на  нем  все  подарки
наместника, чтобы обеспечить себе благоволение и поддержку небес, а  потом
призвал себе в палатку осуйского банкира,  бывшего  при  нем,  и  заключил
весьма  выгодные  соглашения  о  продаже  добычи,  так   как   был   очень
корыстолюбив.
     В скором времени они подошли к столице провинции. Жители столицы,  не
видавшие войн, дивились на них со стен, и потешались,  что  такие  грязные
свиньи могут взять такой большой город. Варвары же соорудили  перевернутые
суда на колесиках, и обмазали их, по совету осуйских  банкиров,  глиной  и
уксусом. Сжечь эти суда было невозможно.  Спрятав  внутри  этих  черепашек
воинов, варвары подступили к городским стенам. И в конце концов вышло так,
что варвары ворвались в город, сжигая дом за домом и квартал за кварталом.
     Последним пал дворец аравана. Аравану провинции  предложили  сдаться,
но араван стал спиной к спине своего  брата.  Рядом  стало  еще  до  сотни
людей, а в середину они воткнули государево знамя. Первым погиб араван,  а
потом его брат, а потом варвары срубили государево знамя.
     Наместник бежал в самом начале осады, так как араван, враждовавший  с
ним по обыкновению, воспользовался этим случаем, чтобы обвинить наместника
в том, что это он привел варваров. Множество  людей  бросилось  в  реку  и
утонуло. Король, ужаснувшись, приказал вытаскивать трупы на берег, так как
ему было жалко, что столько золота и серебра пропадает на утопленниках.
     Так варвары-ласы в первый раз завоевали Аракку, и  очень  огорчились,
когда Андарз отвоевал ее обратно.  Но  они  постепенно  смирились  с  этим
фактом, поселились на границах  империи,  грабили  ее  или  служили  в  ее
войсках.
     Хамавн выплачивал ласам деньги,  которые  ласы  называли  "данью",  а
вейцы "жалованием", и вожди ласов продавали эту дань купцам  города  Осуи.
Кроме того, вдоль границы имелись рынки.
     Когда у ласов снова выбрали короля, Аннара Рогача,  наместник  Хамавн
послал против него отряд человека по  имени  Росомаха.  Поговаривали,  что
отец Росомахи был раб, показавший чудеса доблести и занявший в королевском
совете место своего хозяина. Из-за своего новейшего происхождения Росомаха
был человек неверный и злой. Войско Росомахи сошлось с войском  Аннара,  и
король подскакал на глазах у всех к Росомахе, схватил за повод его коня  и
сказал: "Ты с ума сошел! Какого беса нам, братьям-ласам,  воевать  друг  с
другом, если мы вдвоем завоюем всю Аракку?" Росомаха поразмыслил и  пришел
к выводу, что Аннар прав.
     Через три дня жители  богатого  пограничного  города  Иннеха  увидели
войско Росомахи, которое гнало к городу пленных варваров,  и  впереди,  на
поводке и со связанными руками, ехал король Аннар. Жители города  высыпали
на стены и отворили ворота: но не успели конвоиры  въехать  в  город,  как
пленники  их  освободились  от  фальшивых  узлов  и  бросились  вместе   с
конвоирами избивать горожан.
     Так они завоевали Аракку так  легко,  словно  это  было  какое-нибудь
овечье пастбище.     Выполняя указание господина Нана, Шаваш принялся развлекать  варваров
всякими  фокусами.  Впрочем,  фокусников  во  дворе  оказалось  двенадцать
человек, и шестерых из них Шаваш  знал  как  государственных  соглядатаев,
одного - как чародея из запрещенной  секты  "знающих  путь",  а  еще  один
работал на побегушках у богачей из "красных  циновок".  Словом,  все  слои
общества проявили интерес к новому элементу.
     Некоторые из варваров были совсем сырые, а другие были  вполне  люди:
впереди всех сидел и хмурился Росомаха, которого не позвали наверх. Шавашу
говорили, что Росомаха - человек злой  и  корыстный,  но  Росомаха  бросил
Шавашу золотой, и Шаваш решил, что чужие языки часто  мелют  вздор.  Когда
Шаваш кончил подкидывать в воздух шарики, Росомаха сдернул его со стола  и
посадил  рядом  с  собой.  Они  поговорили  о  том,   о   сем,   и   Шаваш
полюбопытствовал, отчего король, завоевавший провинцию, так скоро очутился
просителем в столице:
     - Видишь ли, - сказал Росомаха -  когда  король  брал  стены  города,
впереди него бился какой-то великан в черных доспехах; а когда после битвы
король пожелал  отличить  этого  человека,  оказалось,  что  никто,  кроме
короля, его не видел! Король бросился искать по залам и переходам, зашел в
храм Парчового Бужвы, взглянул на  статую  бога,  и  вскричал:  "Вот  этот
черный парень". Тут статуя встрепенулась и сказала:  "Я  отдал  тебе  этот
город, потому что владевший им погряз во взятках и воровстве:  смотри  же,
следуй  правильному  пути!"  Эти  слова  произвели   на   короля   большое
впечатление, и вот он вытребовал у вашего  государя  двести  чиновников  в
заложники, а сам с тремястами воинов явился в столицу.
     В это время послышался шум:  во  двор  спустился  господин  Андарз  и
объявил:
     - Сегодня я угощаю всех! Пусть дружинники остаются во  дворе,  первых
людей прошу наверх!
     - У моего народа, - заявил король, - нет первых и последних,  мы  тут
все равны!
     И велел звать всех в Красный Зал.
     Красный Зал получил  свое  название  по  колоннам  красного  мрамора,
уходящим вглубь усадьбы. Эти мраморные  колонны  были  не  что  иное,  как
хвосты драконов, чьи крылья, перекрещиваясь, образовывали потолок.  Головы
драконов были вырезаны с  необычайным  искусством,  и  в  пасти  некоторые
драконы держали светильники.
     Поначалу варвары  притихли,  изумленные  красотой.  Но  скоро  к  ним
вынесли кожаные блюда с наваленным  на  них  мясом  и  тяжелые  серебряные
кувшины с вином, и, по мере того, как все это исчезало в глотках варваров,
столь широких, что в них без труда могла бы пролезть  изрядная  дыня,  они
вели себя все более и более нахально, и даже велели фокусникам плясать  на
столе, чего в порядочных домах не делается.
     Все были довольно пьяны, когда Нан, наклонясь к королю, спросил:
     - Как вам Небесный Город?
     - Чудный город, - ответил король,  -  хотел  бы  я  княжить  в  таком
городе.
     - Ба, - сказал Нан, видимо пьяный, - разве это - чудный город? Раньше
был, а теперь? Видели ли вы львов перед входом в храм Земных Зерен?
     - Видел, - сказал варвар, - золотые львы, стоят  на  задних  лапах  и
держат в передних факелы!
     - Были золотые, - сказал Нан, - но при государыне  Касие  их  продали
Осуе, за проценты от долга.
     Нан вздохнул. Варвар поглядел на него горящими глазами: чиновник  был
явно пьян, выбалтывал государственные секреты.
     - Чтобы не было  позора,  -  продолжал  Нан,  -  умоляли  осуйцев  не
говорить, откуда взялось золото. И что же? Они воспользовались этим, чтобы
утверждать, будто мы вообще не платили никаких процентов, и теперь требуют
их от государя Варназда второй  раз!  А  государь,  -  он  ведь  не  может
признаться, что заплатил долг священным золотом!
     - Клянусь божьим зобом, - изумился варвар, - то-то осуйский посланник
мне говорил, что вейцы не хотят платить долга!
     - Мало этого, - горько сказал Нан, - видели вы крышу в Зале  Облачных
Чертогов?
     - Видел, - сказал варвар, - но там нет крыши: просто сеточка.
     - Сеточка, - заплакал  пьяный  чиновник.  -  Раньше  над  залом  была
золотая кровля, ее сняли и отправили в Осую.  Государь  строит  в  Зеленом
Овраге маленький дворец, -  десять  комнат!  Хочет  в  него  переехать.  А
отчего? Ему не по силам  содержать  нынешний  дворец.  Государь,  конечно,
горд, уверяет, будто ему хочется уединения.
     И пьяный чиновник уронил голову на стол.
     Варвар озадачился, а вскоре поднялся с места  и  пошел  поднести  рог
певцу, игравшему на лютне в дальнем конце зала.
     Когда варвар ушел, к Нану незаметно приблизился секретарь Иммани.
     - Господин Нан, - зашипел он, - что вы себе  позволяете?  Вы  что,  -
травы наглотались? Над Залой Облачных Чертогов  никогда  не  было  никакой
крыши, кроме серебряной сетки! Золотых львов никто не продавал!
     - Тише, - сказал Нан, безо всякой пьянки в голосе, - я  знаю,  что  я
себе позволяю.
     Между тем король вернулся с певцом, и тот начал петь одну  за  другой
песни о походах Андарза: и все это были славные песни.  А  затем  он  спел
новую песню, и эта была та самая песня о Черном  Бужве,  который  сражался
впереди короля на стене города, и  который  пригрозил  королю  бесчестьем,
если тот не будет править по совести. Сын короля,  Маленькая  Куница,  дал
певцу золота и сказал:
     - Это неплохая песня, - но сдается мне, что господин  Андарз  сочинил
бы об этом песню получше!
     - А ведь и правда, - сказал человек по имени Каба Деревянный  Башмак,
- провинция погибла из-за жадности наместника!  Господин  Андарз  подписал
указ о взяточничестве своего брата, почему бы  ему  не  написать  об  этом
песню?
     Андарз поднял голову и поглядел на Кабу этаким тараканьим  глазом,  а
король заметил это и сказал:
     - Не пори чепухи, Каба! Одно - подписать указ, а другое - написать  о
таком деле песню!
     Росомаха, желая сгладить впечатление от случившегося, взял за  шкирку
Шаваша и поставил его на стол:
     - А ну-ка, покидай свои шарики, - и, вздохнув, прибавил вполголоса: -
а все-таки это была бы прекрасная песня, если б ее написал Андарз.
     Шаваш стал между сладкими дынями и  фруктами,  запеченными  в  тесте,
вынул из  корзинки  семь  гибких  колец  и  стал  их  подкидывать.  Кольца
закрутились в воздухе, подобно разноцветным бабочкам. Король  наблюдал  за
мальчишкой, разинув рот. Если бы  дело  было  на  рынке,  сообщник  Шаваша
непременно срезал бы у него в этот миг кошелек.
     - А, - сказал король, - не такое уж это дорогое дело, - подкидывать в
воздух круглый прут! А вон у левой стены стоят кувшинчики: покидай-ка их!
     С этими словами король подошел к стене, сгреб с  полки  три  стоявших
там вазы и стал швырять их Шавашу одну за другой: а Шаваш их ловил.
     Это были ламасские вазы из собрания господина Андарза: только десяток
таких ваз, может  быть,  и  осталось  по  всей  ойкумене,  и  больше  этих
фарфоровых вазочек Андарз любил только сына.  Андарз,  побледнев,  положил
убить про себя мальчишку, если с вазами что-то случится.
     Шаваш покидал-покидал вазочки, и они остались целы.  Андарз  и  гости
стали смеяться и хлопать в ладоши, а варвара  взяла  зависть.  Он  еще  не
забыл, что Андарз выразил нежелание сочинить песню о своем брате. Он сгреб
вазы и сказал:
     - Подумаешь! Каждый может удостоить похвалы от господина  Андарза  за
то, что не разбил эти вазы! А вот я могу их  разбить,  и  все  равно  меня
похвалят!
     И шваркнул все три вазы о пол.     Утром,  расставаясь,  Андарз  подарил  гостю  меч  старинной  работы,
драгоценное янтарное ожерелье, меховой плащ на  златотканой  подкладке,  и
много штук шелка и виссона.
     - Все мое добро в вашем распоряжении,  -  сказал  Андарз,  -  чем  я,
ничтожнейший, могу порадовать гостя?
     В это время через двор, как на грех, проходил Шаваш.
     - Господин Андарз, - сказал король, кланяясь, -  подарите  мне  этого
мальчишечку: он вчера славно меня позабавил.
     Господин Андарз наклонил голову, но не посмел  отказать  варвару.  Он
подозвал к себе Шаваша и сказал:
     - Я хочу подарить тебя королю Аннару: иди с ним.
     - Долгового раба нельзя дарить без его согласия,  -  дерзко  возразил
Шаваш.
     Король ужасно изумился:
     - Что же за порядки в этой стране!  -  сказал  он,  -  если  человек,
который вершит судьбы государства, не имеет права продать своего слугу?
     А Шаваш упал в ноги Андарзу и запричитал:
     - Никуда я не уйду от вас, господин.
     Императорский наставник страшно  разгневался.  Он  приказал  выпороть
Шаваша и вскричал:
     - Либо ты отправишься завтра же к прекрасному королю,  либо  я  пошлю
тебя на кружевной завод, чтобы ты не думал, будто у  варваров  тебе  будет
хуже, чем у меня.
     Шаваша выпороли не очень сильно. Он  не  спал  всю  ночь  и  думал  о
далеких северных варварах, которые не знают домов и земледелия, а живут  в
шатрах и питаются молоком кобылиц, и о княжеском городе  Инехе,  далеко  в
горах, богатом городе: склады его ломятся от награбленного  и  унесенного,
подземелья его полны пленниками из империи.     Надобно  сказать,  что  нрав  народа  очень  переменчив,  и  прибытие
варварского посольства сильно расстроило население столицы. Все  доводы  о
покорности  короля,  так  хорошо  звучавшие  во  дворце,  были  совершенно
потеряны для народу.  Народу  казалось,  что  будет  гораздо  лучше,  если
варвары будут платить дань империи, а не  империя  -  жалованье  варварам.
Народ был возмущен утратой провинции и поведением Нарая. Черт знает что за
глупый народ: ведь, казалось  бы,  это  у  государя  пропала  провинция  и
налоги, - но  государь  был  согласен  с  доводами  Нарая.  А  какое  дело
горшечнику или башмачнику,  который  и  за  ворота  квартала-то  только  в
праздник ходит, - до провинции за речными переправами и горными  хребтами?
А горшечник рыдает.
     О причинах  варварского  посольства  в  городе  говорили  по-разному.
Рассказывали ту самую басню про Черного Бужву, который, собственно, и сдал
город. Говорили также, что  наместник  Хамавн,  идя  на  войну,  пренебрег
ежегодными церемониями в честь Бужвы и даже обозвал его "дерьмом собачьим"
- и лазутчики варваров, услышав об этом, проникли в храм и принесли  Бужве
жертвы, умоляя о победе. Перед городским храмом  росло  священное  дерево,
отросток Золотого Дерева из императорского сада, без которого в провинциях
не бывает урожаев и налогов: наместник перед бегством срубил это дерево, и
рассказывали, что варвар приехал к государю за новым ростком.
     Трудно сказать, было ли так на самом деле или нет, и трудно  сказать,
не совершил  ли  бог  Бужва  государственного  преступления,  сражаясь  на
стороне врагов империи, - но несомненно, что народ толковал в этой басне о
том же, о чем советник Нарай заявил государю  в  простых  словах:  "Король
понимает, что наместник налогами добудет больше, чем король - грабежом,  и
он готов признать над собой власть императора, если император поможет  ему
справиться с непокорной знатью". Басни эти имели  перед  рассуждениями  то
преимущество, что басни рассказывали между собой и самые знатные  варвары,
в то время как ни один знатный  варвар  не  повторил  бы  с  удовольствием
рассуждений чиновников.
     Читатель, однако, может удивиться, почему король вздумал сватать сына
за дочку Андарза, брата которого он победил, а  не  за  дочку  Нарая.  Но,
во-первых, у Нарая не было дочки, а, во-вторых, король был вполне  варвар,
то есть не обладал такой в гибкостью в перемене  суждений,  как  верховные
чиновники и столичная чернь. Андарз воевал в Аракке: в войске короля  были
такие, которые сражались против Андарза, а были и такие, которые сражались
в его войсках. Все они пели про Андарза множество песен, а про Нарая песен
не пел никто.
     Чиновники видели в Нарае нового фаворита,  а  в  Андарза  -  старого;
король же, в силу своей  варварской  невосприимчивости,  видел  в  Андарза
лучшего полководца империи, а в Нарае - дурака-крючкотвора. К тому же  вся
знать у варваров знала язык империи, а стало быть, и стихи Андарза; королю
было не все равно, какие  Андарз  напишет  про  него  стихи,  и  ему  было
совершенно неважно, какой Нарай сочинит про него указ.
     Надо сказать, что Нарай всего этого совершенно не ожидал.     На следующее утро король осматривал город. В числе сопровождающих был
судья десятой управы господин Нан.
     Король осмотрел Площадь Великого Перекрестка, где пересекались четыре
дороги, идущие в Аракку, Иниссу, Харайн и Чахар, каждая  из  которых  была
вымощена квадратными и треугольными камнями и  имела  ширину,  достаточную
для одновременного продвижения четырех повозок, - и эту ширину  она  имела
от столицы и до провинции на всем своем протяжении.
     - Как хороши дороги империи! - восхитился король.  -  У  нас,  глупых
варваров,  ничего   подобного.   Войско,   проникнувшее   за   пограничные
укрепления, за неделю дойдет по вашим дорогам до столицы!
     Короля провели на монетный двор, и он заметил:
     - Вам следовало  бы  чеканить  поменьше  железных  монет  и  побольше
наконечников для стрел.
     Показали и рынок: место, где товары сами находят свою цену. На  рынке
король заметил группу детей с ветками ивы в руках, разгонявших  торговцев,
и, узнав, что это дети из общества "Тростниковых стен", полюбопытствовал:
     - А кого больше в столице, сторонников Нарая или сторонников Андарза?
     - Все честные люди на  стороне  Нарая,  -  ответил  ему  судья  пятой
управы.
     - Гм, - сказал король, -  в  таком  случае,  кого  в  городе  больше:
честных людей или негодяев? Судя по законам господина Нарая,  он  считает,
что негодяев много больше.
     Днем король встретился с Нараем. Господин Нарай  поклонился  знатному
гостю и преподнес надлежащие случаю подарки.  Король  осмотрел  подарки  и
остался очень доволен. "Как же мне Андарз сказал, что это плохой  человек,
- подумал король, - когда он преподносит такие подарки".  Нарай  пригласил
короля и  Нана  в  малый  кабинет.  Собеседники  расположились  в  удобных
креслах, и король изложил свою  просьбу  касательно  государевой  дочки  и
Араккского наместничества. Помимо руки государевой дочки,  Аннар  попросил
двести тысяч золотых ежегодного вспомоществования, а также попросил, чтобы
половина этого золота была выдана новыми монетами, по чеканке похожими  на
те, что были выпущены в честь побед Андарза, и чтобы на монетах этих  было
изображен король Аннар, попирающий ногой шею бывшего наместника империи.
     А потом вздохнул и признался:
     - Я вчера немного обожрался, -  сказал  король,  -  и  мне  приснился
удивительный сон: я ворвался в императорский сад и сожрал дивный персик, и
был так груб, что слопал вместе с персиком косточку. И  вот  я  заснул:  а
косточка проросла из моего живота, пустила росток, покрылась листьями, и я
оказался под сенью цветущего древа. Что бы это значило?
     - Гм, - сказал господин Нарай, - несомненно, персик, сожранный  вами,
- это  провинция  Аракка,  на  которую  вы  обрушились  как  законная,  но
прискорбная кара на алчность наместника,  а  дерево,  выросшее  из  вашего
живота, суть ваше  потомство,  которому  суждено  плодотворное  управление
Араккой, при том условии, что вы  сумеете  совладать  со  своими  главными
врагами.
     - Кто же мои главные враги? - спросил король.
     - Ваша знать, - ответил Нарай.
     - Как же мои собственные воины могут быть моими врагами, - усмехнулся
король, - я думал, что мои враги - воины империи!
     - Как вы можете так говорить,  -  упрекнул  его  Нарай.  -  Император
ежегодно присылал вам подарки, в письмах своих называл братом, теперь  вот
готов отдать за вас дочь. Семеро ласских королей погибло  от  рук  ласской
знати: разве вейский император убил хоть одного из ласских королей?
     "Кишка тонка у вейского императора убить ласского короля", -  подумал
про себя король, но промолчал.
     А господин Нан, судья десятого округа, добавил:
     - Говорят, к вам во сне явился Черный  Бужва  и  потребовал,  что  вы
правили справедливо, а не так, как прежний наместник. Разве вы не  знаете,
как Черный Бужва определил справедливое  правление?  Он  сказал,  что  при
справедливом правлении в стране отсутствуют три вида  грабителей,  как-то:
торговцы,  взяточники  и  знать.  Черный  Бужва  удостоился  звания   Бога
Правосудия и Пыток после того, как он предложил императору Иршахчану  план
устранения двухсот знатнейших семейств, явившихся в империю с  его  отцом?
Кровная месть вместо суда, восстания  вместо  повиновения,  грабеж  вместо
хозяйственного житья, - вот что такое знать! Разве может быть справедливым
правитель, опирающийся на знать?
     - Бог ты мой, - вскричал король,  -  истинная  правда!  Не  оскорбить
какого-нибудь из этих нахалов, давая ему приказание, так же трудно, как не
замочить штанов, переплавляясь вброд!
     И надо же было такому  случиться,  что  в  этот  миг  дверь  кабинета
распахнулась, и в нее вошел Бар-Хадан, один из имеющих золоченый дротик.
     - Эй, - сказал он, - Аннар! Там какая-та заварушка! Стоит чиновник  с
толпой и требует, чтобы мои дружинники  заплатили  за  рыбу,  которую  они
взяли на рынке!
     Повернулся и ушел.
     - Надо пойти разобраться, - сказал король.
     Нан вскочил с места и всплеснул руками.
     - Как, - вскричал чиновник, - и вы не снесете этому  наглецу  голову?
Помилуйте! Если государь - в комнате, никто  не  смеет  переступить  порог
комнаты, не коснувшись о порог  лбом;  если  государь  сидит,  посторонний
человек может стоять, если государь стоит, посторонний должен поджать одну
ногу. А вы позволяете такое!
     Король  был  совершенно  поражен.  Он   был   очень   восприимчив   к
цивилизации, и вся некультурность его подданных мигом представилась ему  в
самом черном свете.
     - Клянусь той штукой, которой пашут женщину! - вскричал  король,  (по
правде говоря, он выразился несколько откровеннее) - завтра же  я  прикажу
моим людям целовать мои сапоги! Надо же как-то учить народ церемониям!
     Однако, покинув  управу  Нарая,  король  одумался.  "Черт  побери!  -
подумал он, - если я отдам такой приказ, так  меня  тут  же  зарежут!  Эти
чиновники только и  добиваются,  чтобы  поссорить  меня  с  моими  добрыми
воинами. В следующий раз надо быть осторожней! А все-таки  приятно  будет,
когда каждый человек из  рода  Росомахи  или  Белки  станет  целовать  мне
сапог!"
     Тут над ухом его заржала лошадь, и его с  размаху  хлопнул  по  плечу
сотник по имени Ханна.
     - Ну, - сказал он, - о чем говорили с Нараем?
     - Да так, пол языком мели, - ответил король и  мечтательно  посмотрел
на свои сапоги.
     Что же касается господина Нана,  то  он  поехал  с  Росомахой  и  его
побратимом улаживать драку на рынке, произошедшую  оттого,  что  несколько
сырых варваров, проголодавшись, взяли у рыночной торговки  живую  рыбу  и,
надкусив за жабрами, убили ее, съели и пошли прочь.  Торговка  потребовала
деньги, и варвары жестом объяснили, что, когда она будет проходить мимо их
лагеря, она может тоже поесть  рыбы.  Тут  весь  рынок,  не  поняв  жеста,
бросился на варваров, потому что это был не первый случай, когда  варвары,
пожрав, не платили денег, но тут прибежали рыночные власти и не  допустили
смертоубийства.
     Нан заплатил торговке из  своего  кармана  и  толпа,  разочарованная,
разошлась.
     После этого Нан пригласил Бар-Хадана и Росомаху в один  из  столичных
кабачков, где они очень приятно провели время.
     - Какая разница между манерами чиновников и простолюдинов! -  заметил
Росомаха. - Чиновник дарит, что ни попросишь, всегда  рад  оказать  услугу
благородному человеку! А у рыночного торговца возьмешь  на  грош,  так  он
будет канючить, пока его не зарубишь!
     Вот варвары налились по самые ушки, и Бар-Хадан полюбопытствовал, как
Нан нашел короля Аннара, и Нан сказал, что ему жалко ласов.
     - Это за что же тебе нас жалко, - справился Росомаха.
     - Да за то, что вам скоро отрубят головы, - сказал Нан.
     - За что это нам отрубят головы,  -  возмутился  варвар,  -  я  лично
ничего такого не делал, чтобы мне рубили голову!
     - А за то, что вы теперь помеха для короля, - ответил Нан,  -  раньше
король жил на дань, а теперь ему придется жить на налоги с Аракки.  Раньше
ему были нужны воины, а теперь -  чиновники.  Воины  ему,  прямо,  скажем,
совсем не нужны.  Тот,  кто  опирается  на  воинов,  вынужден  уважать  их
свободу,  а  тот,  кто  опирается  на   чиновников,   насаждает   всеобщую
покорность.
     - Точно, - сказал Росомаха, - уже крутился там один, бывший  казначей
Хамавна! Говорил, что если назначить его главой казны, через пять он  один
даст королю больше денег, чем все наше  войско!  Мы  его  за  такие  слова
зашили в мешок вместе с муравейником, так Аннар три дня ругался!
     - У каждого народа, - сказал чиновник, - свои привычки,  и  тот,  кто
стыдится привычек своего народа, не достоин им править. И сдается мне, что
королю Аннару Сорочье Гнездо свобода его народа так стоит  поперек  горла,
что он готов продать свой народ за двухлетнюю девку с приданым и за  титул
наместника.
     - Клянусь божьим зобом, - изумился варвар, - да  ты  попал  прямо  по
головке гвоздя!
     - Или вот хотя бы песня о том, как черный Бужва проложил королю  путь
в город, - продолжал Нан. - Не понимаю, что вы так восхищаетесь песней,  -
ведь согласно этой песне победу королю принесли не вы, а  старый  покойный
чиновник империи, который и меча-то никогда держать в  руках  не  умел,  и
вдобавок вел себя в этом деле как последний изменник, а это  "справедливое
правление", которого Бужва потребовал от короля, значит не что  иное,  как
то, что тебя и твоих детей скормят муравьям!
     Росомаха так удивился, что хлопнул себя по ушам и сказал:
     - И правда так! Удивительное дело песня: если бы нам  прямо  сказали,
что  король  собирается  покончить  с  вольностью  своего  народа,  мы  бы
немедленно перерезали ему глотку, а  когда  нам  поют,  как  судья  Бужва,
дрался, видите ли,  за  будущую  справедливость,  так  мы  только  бросаем
золотые певцу!
     По возвращении к господину Нараю Нан доложил:
     - Король ласов  груб  и  неотесан,  однако  хотел  бы  разделаться  с
независимостью своих воинов. Если он одолеет свою знать,  из  него  выйдет
отличный наместник, если он поссорится с ней, то  его  зарежут,  и  Аракку
нетрудно будет отвоевать. Кроме того, в племени имеется человек  по  имени
Росомаха. Князь Росомаха беспринципен, жаден  и  труслив,  обладает  всеми
необходимыми для изменника качествами. Было бы  очень  важно  посадить  на
трон такое ничтожество.
                                    10     Утром Шаваша отвели к королю.
     Несмотря на то, что варварам отвели Третий  Квартал,  они  отказались
жить в темных домах, а  заняли  один  из  садов,  окружавших  столицу,  и,
вырубив лишние деревья, раскинули  там  триста  шатров.  Многие  чиновники
отнеслись к этому с уважением. На  рынке  говорили,  что  варвары  -  дети
природы и гор, и не могут жить среди душных стен.
     Сын короля нахмурился, увидев  Шаваша.  Он  велел  мальчишке  лечь  и
раздеться, а потом начал вертеть его из стороны в сторону,  мять  бедра  и
смотреть зубы. Дружинники стояли кружком и  обсуждали  достоинства  нового
раба. Когда Маленькая Куница запустил ему пальцы в рот, Шаваш подумал,  не
укусить ли варвара, но благоразумно воздержался от такого поступка.
     - Разве это человек, - сказал Маленькая Куница, -  если  его  послать
пасти овец, он и то замерзнет на перевале.
     Днем Маленькая Куница велел Шавашу поискать вшей у него в  голове,  и
Шаваш полюбопытствовал, почему они расположились в шатрах, а не  в  домах.
Маленькая Куница ответил:
     - В прошлый раз, когда я и Ратут Росомаха ездили по ойкумене,  у  нас
не было с собой шатра, и эти проклятые чиновники драли с нас за  гостиницы
такую цену, что просто страшно сказать. Вот мы и решили, что на  этот  раз
этим охотникам за деньгами не удастся слупить с нас ни гроша.
     Вот Шаваш повыловил из королевского сына  вшей,  заплел  ему  косу  и
принес вина, а потом не удержался и всхлипнул.
     - Ты чего такой грустный? - удивился Маленькая Куница.
     - А правда, сказал Шаваш, что вы едите рабов?
     - Ба, - сказал Маленькая Куница, - очень редко и очень плохих  рабов.
Если ты будешь хорошим рабом, отец тебя не съест. Он выделит тебе людей, и
может быть, сделает своим сыном.
     Шаваш засопел.
     - Ты чего сопишь, - удивился Маленькая Куница. - Разве,  если  бы  ты
понравился господину Андарзу, он сделал бы тебя своим сыном?
     - Нет, - сказал Шаваш, - как бы я ни понравился господину Андарзу, он
никогда бы не сделал меня сыном. Но если бы я ему  не  понравился,  он  бы
никогда меня не съел.
     - Вы, вейцы, - наставительно сказал Маленькая Куница, -  фальшивый  и
чопорный народ. - А мы - дети природы.
     На следующий день господин Айр-Незим, осуйский консул, прислал  другу
своего друга Андарза золотую посуду  дивной  работы,  блюда  с  капризными
ручками и кувшины с рубиновыми глазами. Варвары не  знали,  как  разделить
подарки по справедливости, пока не придумали сделать так: они повесили эти
кувшины и блюда на палках, стали носиться на конях мимо  и  метать  в  них
копьем, и кто попадал в золотое блюдо, тот его и  получал.  Рабы  собирали
блюда и раздавали их победителям, а  управляющий  Айр-Незима  и  секретарь
Иммани стояли поодаль с каменными лицами.
     Вечером у варваров был пир, и король велел Шавашу  развлекать  гостей
фокусами. Шаваш отказался. Король ужасно разгневался,  и  хотел,  сгоряча,
нацепить раба на ту же палку, на которую только  что  цепляли  кувшины,  и
сделать с ним то же, что с кувшинами. Шаваша потащили к палке, но  он  так
шипел и кусался, что королю это надоело. Тот  махнул  рукой,  и  кончилось
тем, что Шаваша только выпороли.
     После этого король зашел в каморку,  куда  положили  Шаваша,  и  стал
укорять его за недостойное поведение.
     - Я все равно убегу, - сказал мальчишка.
     - Что тебе сделал твой господин, - изумился король, - что ты его  так
любишь? Ты мне нравишься, и притом ты горд и строптив. Когда ты приедешь в
мою страну, ты мог бы стать братом моим сыновьям.
     Шаваш сказал:
     - Я не хочу покидать столицу, потому что в ней есть несколько  людей,
которым я должен отомстить. Если я умру в твоих краях, не  отомстив,  душа
моя попадет в ад.
     Король был пьян. Он сказал:
     - Слушай, неужели ты думаешь, я явился в эту столицу  за  серебряными
кувшинами и почетными титулами? Я явился посмотреть,  есть  ли  хоть  один
человек, способный ее защищать, и я не нашел такого!  Через  шесть  лет  я
возьму Небесный Город, и если ты поедешь со мной, ты  вернешься  во  главе
тысячи всадников. Почему бы тебе не переждать этот  срок  и  не  отомстить
так, как ты сейчас и не смеешь об этом мечтать?  Люди  ждали  мести  и  по
сорок лет!
     Была уже полночь, когда Шаваш выскользнул из шатра и тихонько  прошел
по освещенному луной саду и взобрался на высокий орех. Орех был  помилован
варварскими топорами, так как этот вид ореха считался у варваров  деревом,
по которому лазят к богам.  Повсюду  пылали  костры,  и  силуэты  часовых,
сидевших на  корточках,  танцевали  на  стенах  сада  под  треск  горящего
хвороста и стрекот цикад.  Король  строго-настрого  запретил  выходить  из
лагеря без его личного разрешения,  опасаясь,  что  между  его  воинами  и
населением произойдет какое-нибудь несогласие. Шаваш понял, что  из  этого
места будет нелегко убежать, и его лисья мордочка вдруг приняла неприятное
выражение. "Ладно, господин Андарз, подумал он, - ты меня подарил, ты меня
и ищи."
     Шаваш устроился поудобней на ветке и принялся обдумывать планы своего
бегства. Он не имел ни малейшей охоты оставаться среди сырых  варваров.  И
пусть господин Андарз попробует разыскать своего  бывшего  раба  в  Нижнем
Городе...
     Тень заспешила по дорожке, - Шаваш  узнал  секретаря  Иммани.  Иммани
метнулся в кусты близ ореха и стал там возиться, - по звукам Шаваш  понял,
что Иммани выпил  лишнего.  Иммани  выбрался  из  кустов,  и  тут  же  ему
навстречу неслышно шагнул варвар  в  белой  накидке  и  маленькой  круглой
шапочке. Шаваш узнал жадного князя Росомаху.
     - Деньги, - сказал варвар.
     - Какие деньги, - изумился чиновник, дрожа и прижимаясь к стволу того
самого ореха, на котором сидел Шаваш.
     - Деньги воинов моего брата, -  ответил  варвар.  -  Господин  Андарз
послал с вами два миллиона - плату отряду  Бар-Хадана.  Вы  присвоили  эти
деньги и Бар-Хадан, не получив их, взбунтовался и перешел на сторону своих
соотечественников.
     - Как вы смеете так говорить, - возмутился чиновник, - я изложил  все
дело в докладе! Или, по-вашему, доклады могут врать? Я передал эти  деньги
Бар-Хадану, а он, вместо того, чтобы  раздать  их  солдатам,  присвоил  их
себе, и, чтобы это дело не выплыло наружу, подбил их на измену!
     - Ба, - сказал варвар,  -  я  не  знаю  ваших  докладов,  но  я  знаю
Бар-Хадана. Если бы он  имел  эти  деньги,  он  бы  их  давно  проиграл  и
пропировал! Я хочу от вас пятьсот тысяч, а иначе я расскажу про  это  дело
господину Андарзу, и он потребует от вас вдвое больше.
     Тут Иммани задрожал так, что ореховое дерево закачалось, и  несколько
молодых орехов упали на землю. Варвар посмотрел наверх,  любопытствуя,  не
духи ли швыряются орехами, и увидел, что, точно, духи:  на  дальней  ветке
сидело что-то черненькое, ростом с лисицу и формой с человека.
     - Вы напишете мне расписку о том, что Бар-Хадан проиграл и пропировал
эти деньги, и через неделю получите пятьсот тысяч, - сказал Иммани.
     Собеседники разошлись.
     Шаваш остался сидеть на  орехе,  очень  задумчивый.  Иммани  ездил  в
Аракку только один раз,  семь  месяцев  назад.  Туда  он  вез  деньги  для
Бар-Хадана, а обратно он вез то самое лазоревое письмо. Спрашивается, если
он не отдал золота Бар-Хадану, то он должен  был  возвращаться  обратно  с
золотом? На обратном пути его ограбили, отобрали подарки и письмо. Если  у
него отобрали подарки и письмо, стало быть, должны были отобрать и деньги.
Если у него отобрали деньги, то чем же он собирается платить  Росомахе?  А
если золото осталось у него, то, значит, и письмо осталось у него, и  весь
этот грабеж, - ни что иное, как хитрый розыгрыш.     На следующее утро Шаваш мыл королю ноги в серебряном  тазу,  когда  в
шатер пожаловал разряженный придворный чиновник. Чиновник  принес  рисунки
для монет, на которых король Аннар попирал шею несправедливого наместника,
и осведомился, всем ли довольны государевы гости. Король сказал:
     - Премного счастливы, но я вчера всю ночь не мог заснуть из-за запаха
ваших светильников.
     Чиновник завертел головой, и увидел, что  в  шатре  стоят  подаренные
витые светильники, в форме изогнувшихся фениксов, наполненные  благовонным
чахарским маслом.
     - У нас в горах, - сказал король, - делают так, - берут козий помет и
смешивают с глиной и нефтью,  и  вставляют  фитиль.  Такие  светильники  и
дешевле, и приятней запахом.
     Чиновник озадачился.
     - Право, - сказал он, - я в отчаянии, но вряд ли на дворцовых складах
найдутся светильники из козьего помета!
     Шаваш высунул свою головку и сказал:
     - В кабачке "Шакадун" есть светильник из козьего помета - я знаю!
     Что ж! Король надел  на  Шаваша  поводок  и  поехал  покупать  этакое
удобство. Спустились к  берегу:  там  царила  матросская  суета,  грузчики
перекидывали  арбузы,  таскали  мешки;  портовые  девицы   вертели   перед
матросами задницами. Каких только судов там не было: круглые, как ореховая
скорлупа, суда из Иниссы; длинные, как лещ, из Чахара;  судно-губошлеп  из
Маиды, а вон и совсем глупая вещь,  радусская  лодка,  обвязана  веревками
вместо железных гвоздей, через два года тонет...
     По другую сторону реки тянулась неприступная стена, на  стене  сидели
серебряные гуси,  за  стеной  вздымались  красивые,  как  сказка,  башенки
павильонов Государева Дворца.
     Король повертел головой, вздохнул и сказал:
     - Как прекрасен этот город! Сдается мне, что  рай  расположен  в  той
части неба, которая висит над этим городом. Счастлив будет  тот,  кто  его
завоюет.
     - Ба, - сказал Шаваш, - столица бедней Осуи.
     - Экий вздор, - изумился король, - я был  в  Осуе.  По  сравнению  со
столицей это не город, а кочерыжка.
     - На кого приятней смотреть, -  спросил  Шаваш,  -  на  овцу  или  на
павлина?
     - На павлина, - сказал король.
     - А кого приятней есть?
     - Есть приятней овцу.
     - Вот, - сказал Шаваш, -  Небесный  Город  подобен  павлину,  а  Осуя
подобна овце. Половина этих  кораблей,  -  и  Шаваш  показал  на  баржи  у
пристани, - плывет в Осую, но то, что мы прибиваем к  стенам  храмов,  они
прячут под замками складов. Они везут в свою Осую шелк и шерсть, фарфор  и
пряности, ковры и ожерелья, красную медь, белое серебро и  желтое  золото,
благовония и курильницы, а что взамен они отдают нам? Одни бумажки.
     - Ничего такого я не слышал от чиновников раньше,  -  сказал  король,
вспоминая, однако, разговор с Наном.
     - Чиновники,  -  сказал  Шаваш,  -  надутые  люди.  Разве  могут  они
признать, что  какой-то  город  богаче  столицы?  А  вот  спросите  любого
лавочника: он тут же скажет, что Осуя разорила столицу.
     - Так-то оно так, - возразил варвар, - но самый богатый  из  Осуйских
банкиров живет в  доме,  который  скромнее  самого  бедного  из  дворцовых
павильонов.
     - Небесный город, - сказал Шаваш, - стоит за тысячу верст от  границ,
болота, леса и реки преграждают к  нему  путь.  А  Осую  легко  захватить:
всякий, кто взберется на прибрежные горы, съест ее, как пирог с  блюдечка.
Поэтому осуйцы прячут свое добро. Кроме того, каждому,  кто  прикидывается
бедняком, легче делать грязные дела. Семьдесят лет назад,  например,  Осуе
сильно мешал город Дах, где делали  дивные  ковры.  В  это  время  к  Осуе
подступили варвары. Осуйцы сказали: "Мы бедны,  не  нападайте  на  нас,  а
лучше нападите на Дах". Варвары им ответили: "Нам не  на  чем  доехать  до
Даха". "Это не беда, мы дадим вам суда, если  вы  заплатите  за  перевоз".
Варвары согласились и напали на Дах. Вот они разграбили конкурента Осуи, и
еще заплатили за перевоз, а осуйцы на эту плату скупили всех жителей Даха,
обращенных варварами в рабов, и поселили  их  в  своих  мастерских.  После
этого они стали делать вдвое больше ковров и продавать их втрое дороже,  и
везде говорили: "Это не наши ковры, это  ковры  из  империи.  Мы  бы  рады
продавать их дешевле, но жадные чиновники сами дерут с нас три шкуры".
     Шаваш вздохнул и сказал:
     - Если бы Осуи не было, то и империя была бы  богаче,  и  варвары  бы
были богаче. А злые чиновники продают все добро империи в  Осую,  получают
взамен одни бумажки, и скрывают от государя положение дел!
     Через полчаса дошли до кабачка Шакадун, упоминавшегося в самом начале
нашего повествования. Увидев  светильник,  горевший  перед  богом,  король
подскочил к нему с радостным криком сгреб его за пазуху. Потом  направился
к хозяйке, стоявшей за стойкой, и спросил, сколько она хочет  получить  за
эту штуковину. Глаза хозяйки загорелись: она сразу сообразила, что с этого
дела можно попользоваться.
     - Во  всем  городе  нет  такого  светильника,  -  заявила  она,  -  я
расстанусь с ним не меньше, чем за золотой!
     Король возмутился:
     -  Ты  меня  принимаешь  за  невежественного  варвара,   женщина,   -
воскликнул он. - Да у нас такой светильник у живого торговца берут за  два
гроша, а у мертвого владельца - и вовсе даром!
     И с этими словами он направился к выходу.  Но  хозяйка  была  женщина
бойкая. Она вылетела из-за стойки, раскорячилась поперек двери и заорала:
     - Ах ты бесстыжие твои глаза! Думаешь, если ты  король,  так  тебе  и
воровать можно! А ну плати за светильник!
     Король одной рукой подвесил светильник к кожаной петле  на  поясе,  а
другой взялся за меч, висевший по соседству, и заявил:
     -  Женщина!  Как  ты  смеешь  так  разговаривать  с   будущим   зятем
императора! В жизни короли ласов не платили за покупки  ничем,  кроме  как
вот этим, - и тут король вытащил из ножен меч.
     Бог знает, что последовало бы дальше, если бы в эту минуту с верхнего
этажа поспешно не спустился заспанный хозяин,  -  за  ним  семенил  Шаваш,
отправившийся на поиски хозяина с первого же мгновения своего пребывания в
кабачке. Шаваш настойчиво шептал хозяину на ухо, и нес за ним корзинку,  в
которой были еще три светильные лепешки из козьего  помета,  смешанного  с
нефтью и глиной.
     - Господин, - закричал хозяин, - господин,  -  не  слушайте  вздорную
рабыню!
     Король повернулся к  нему,  и  хозяин,  запыхавшись,  поклонился  ему
корзинкой со светильными лепешками.
     - А, - сказал король, - так это ты владелец кабачка.  Сколько  же  ты
хочешь за свои лепешки?
     - Помилуйте, - отвечал хозяин, - все мое желание - услужить вам.  Эти
лепешки - ничтожный подарок вашей милости.
     Эти слова королю понравились, и, так как он не хотел, чтобы про  него
говорили, что он оставляет подарки без воздаяния, снял с запястья  золотой
браслет и отдал его хозяину.
     После этого король выразил желание выпить чашечку вина, и  уселся  за
длинный дубовый стол к тем или четырем  лавочникам,  которым  случилось  в
этот момент быть посетителями кабачка.
     Трактирщик подал им лучшее свое вино, которое, по правде говоря, было
порядочной дрянью, и, отойдя к стойке, стал  любоваться  игрой  камней  на
браслете. Шаваш  подошел  к  нему  за  вторым  кувшином  вина.  Трактирщик
поспешно сунул браслет за пазуху, и поинтересовался:
     - Я слыхал, что ты устроился в дом господина Андарза?
     - Да, - ответил Шаваш, - господин Андарз велел мне  показать  варвару
столицу.
     Хозяин с сомнением поглядел на поводок  на  шее  Шаваша,  вздохнул  и
промолвил:
     - Сдается мне, что я прав, и что  господин  Андарз  -  хороший  поэт,
поскольку он умрет плохой смертью.
     В этот миг пьяный Исан Глупые Глаза подошел к стойке и сказал:
     - Чудный мой! Дай вина.
     - А этого тебе не дать? - сказал хозяин, показывая ему шиш.
     - Нет, сказал Исан, - этого не надо. Дай лучше вина.
     Хозяин упер руки в боки и захохотал.
     - Ах ты дрянь, - рассердился пьяный Исан,  -  только  и  знаешь,  что
хвалить Андарза и обирать честных людей.
     Хозяин захохотал еще громче.
     - Это кто тут хорошо говорит  об  Андарзе,  -  послышался  от  порога
звонкий голос.
     Хозяин поднял глаза и перестал смеяться: откинув  дверную  штору,  на
пороге стоял юноша в белом кафтане.  В  левой  руке  он  держал  пальмовую
ветвь, а правая его рука была украшена желтой шелковой повязкой с надписью
"Во имя справедливости".  Заходящее  солнце  как-будто  сияло  вокруг  его
белокурых волос. Это был лицеист из "Белых отрядов" Нарая, десятник - судя
по тому, что повязка была шелковая.
     - Вот он, - он! - заторопился  Исан,  -  он  всегда  называл  Андарза
лучшим поэтом в мире!
     Командир десятки неторопливо наклонился и вошел в  кабачок.  За  ним,
гуськом, вошли пятеро его товарищей. Немногочисленные  посетители  кабачка
замерли, а король раскрыл рот так широко, словно хотел проглотить  целиком
дыню.
     - Значит, хвалит Андарза, - нежным голосом сказал  юноша.  -  Сдается
мне,  что  у  кабатчиков,  которые  хвалят  Андарза,  или  не  в   порядке
государственная лицензия, или они вообще скупают краденое.
     Хозяин побледнел. Глаза его запрыгали,  как  две  блохи:  лучше,  чем
кто-либо из присутствующих, он знал справедливость ужасного обвинения.
     А юный десятник уже повернулся к Исану:
     - Значит, ты указываешь, что этот человек хвалил Андарза?
     Исан состроил рожу хозяину и сказал:
     - Этот человек хвалил Андарза и поносил на чем свет Нарая, и  у  него
дрянная водка, которую он не дает в мне долг.
     - А ну-ка дай нам посмотреть свои расходные книги, - сказал десятник.
     И тут  с  хозяином  что-то  случилось.  То  ли  мысль  об  обыске,  и
неизбежной находке подаренного королем браслета,  -  а  по  новым  законам
человек его занятия не имел права на такую вещь, - поразила его, то  ли  в
доме можно было отыскать иные грехи, - он вдруг подхватил  железный  прут,
каким мешают угли в жаровне, перемахнул через стойку и заорал:
     - А ну убирайся отсюда, сопля  на  веревочке!  Ты  что,  мой  цеховой
инспектор, чтобы проверять лицензию! Ходят тут  всякие  недоучки,  слушают
подзаборную дрянь, пугают честных людей!
     И с этими словами он подскочил к растерявшемуся лицеисту, схватил его
за ворот  и  дал  ему  такого  леща,  что  добродетельный  член  "Общества
Тростниковых Стен" вылетел из двери, головой вперед, а сапожком  зацепился
за порог и растянулся поперек порога.
     - Вон отсюда, щенки, - заорал  разъяренный  трактирщик,  с  прутом  в
руках устремляясь на остальных  защитников  справедливости.  Те  с  визгом
катились к выходу. Они не привыкли к такому обращению.
     - Нету у вас права меня пороть! - орал им вослед трактирщик, черствая
душа, скупщик краденого и любитель стихов Андарза. -  А  если  человек  не
желает, чтобы его пороли, это его личное дело! И никто, кроме суда, пороть
его права не имеет!
     Король в восторге затанцевал на стуле. А трактирщик продолжал:
     - И не ваше щенячье дело, какие стихи я хвалю, а какие ругаю! Стихи -
это не указы, чтобы их нельзя было обсуждать! И я так скажу,  что  если  в
стране не имеют права хвалить или ругать стихи, дрянь эта страна!
     Что  же  касается  Шаваша,  то  он  уже  не  слышал  последних   слов
трактирщика.  Видя,  что  глаза  короля   обращены   на   разбушевавшегося
простолюдина, Шаваш рассудил, что сейчас самое время обрести  свободу:  он
оборвал  поводок,  сунул  его  за  пазуху  и  сиганул  в  раскрытое  окно,
чрезвычайно удачное расположенное как раз за его спиной.
     Шаваш спрыгнул на землю, -  в  ту  же  секунду  чья-то  твердая  рука
ухватила его за шкирку и с интересом потянула. Шаваш поднял глаза и понял,
что со свободой  он  опоздал.  Привлеченный  визгом  и  криками,  над  ним
улыбался молодой судья десятой управы, господин Нан.
     Молодой чиновник оглядел мальчишку. Тот был грязен и бос,  с  синяком
под скулой, и Нану показалось, что  от  него  пахнет  всеми  помойками,  в
которых тот ночевал  несколько  дней.  Нан  решил,  что  Шаваш  сбежал  от
Андарза, и, вероятно, при этом обокрал его.
     Чиновник повел Шаваша за собой. Они пришли в  харчевню  с  внутренней
галереей, выложенной зелеными изразцами, и каменным белым  богом  посереди
дворика. Бог был вредный и подземный, с восемью зрачками и крабьей клешней
вместо правой руки.
     - Ты чего сбежал от Андарза, - спросил Нан.
     - Я сбежал не от Андарза, а от короля, - сказал Шаваш. - Андарз  меня
подарил, а я сбежал.
     - Почему, - осведомился чиновник.
     - Так, - сказал Шаваш.
     Тут пришла хозяйка харчевни, и Нан  спросил  Шаваша,  чего  он  хочет
есть. Шаваш больше всего на свете любил пирожки с финиковой  начинкой,  из
желтого масла и белой муки,  восхищающие  разум  и  наполняющие  сладостью
душу: и Нан велел хозяйке принести столько пирожков, сколько Шавашу  будет
угодно. Шаваш съел три пирожка и сказал:
     - Король Аннар хочет завоевать Небесный Город. Он сказал, что если  я
поеду с ним, то через пять  лет  возвращусь  в  столицу  во  главе  тысячи
воинов, и он сделает меня своим сыном и большим чиновником, так как я умею
читать.
     - И что же ты на это сказал?
     - Я ничего на это не сказал сразу, - ответил Шаваш, - но  назавтра  я
беседовал с королем, и я сказал ему, что Осуя богаче Небесного  Города,  и
что ее легче завоевать.
     И Шаваш повторил весь свой разговор с королем.
     - А еще ты ничего интересного не слышал, - спросил Нан.
     - Еще, - сказал Шаваш, - я слышал, что отряд Бар-Хадана  взбунтовался
потому, что секретарь Иммани  не  отдал  Бар-Хадану  тех  двух  миллионов,
которые он вез с собой, и все  варвары  это  знают,  потому  что  если  бы
Бар-Хадан присвоил эти два миллиона, он бы давно проиграл их в карты.
     - У тебя заячьи уши и лисий нюх, - сказал  Нан.  -  Это  принесло  бы
много пользы, если бы ты остался при короле.
     Шаваш промолчал.
     - Ладно, - сказал Нан, - возвращайся к королю, и  переночуй  у  него,
чтобы твое отсутствие не было замечено. Вечером, в час Росы,  я  явлюсь  к
королю: смотри, попадись нам обоим на глаза.
     И, действительно, вечером  следующего  дня  Нан  явился  к  королю  с
подарками от Андарза. И вот, когда он выезжал со  двора,  чиновник  увидел
Шаваша, который сидел с поводком на шее и заплетал хвосты лошадям.
     - А это кто, - вдруг изумился Нан, тыча в мальчишку.
     - А, - сказал король, - это мне подарил господин Андарз.
     Чиновник в ужасе всплеснул руками.
     - Помилуйте, - сказал он, - как можно! Вы  сватаетесь  к  государевой
дочке! Господин Нарай только и ищет,  чем  вам  навредить.  Он  непременно
доложил государю: этот варвар не соблюдает приличий! Сватаясь  к  девушке,
просит в подарок  хорошеньких  мальчиков,  а  ваш  наставник  потворствует
разврату!
     Лицо короля вытянулось:
     - Клянусь той штукой, которой я делаю  детей,  -  вскричал  он,  -  я
ничего такого... Пусть этот мальчишка убирается прочь!
     Нан схватил Шаваша за поводок на шее и потащил к воротам лагеря.
     Ворота между кварталами уже закрывались, и чиновник привел  Шаваша  к
себе домой.
     Нан жил в небольшом домике на улице Семидесяти Облаков. Задняя  стена
домика примыкала к управам, но это был не казенный домик, а  частный.  Нан
провел Шаваша в комнату для гостей. В комнате стояла кровать, отгороженная
шелковой ширмой. На ширме была нарисована во  всю  длину  ветка  цветущего
абрикоса. На стене висело  несколько  плетеных  циновок,  а  под  потолком
качались сухие цветочные шары. Около кровати стояла бронзовая курильница в
форме уточки и деревянный столик. Это была лучшая комната во всем доме.
     Нан уложил мальчика в постель и сказал, чтобы тот спал  и  ничего  не
боялся. Шаваш заплакал.
     - Ну, что такое? - спросил Нан.
     - Страну жалко, - вдруг сказал Шаваш.
     - Это хорошо, - сказал Нан, - Андарзу страну не  жалко,  государю  не
жалко, - спасибо, нашелся уличный мальчишка, пожалел.
     Шаваш продолжал плакать. Чиновник положил руку на  волосы  Шаваша,  и
сидел так, пока мальчик не заснул.
     Когда Шаваш проснулся, было давно светло. Через растворенное окно был
виден маленький сад. В саду, под виноградным навесом, сидел господин  Нан.
Перед ним на столе стоял чайничек с душистым чаем, лепешки и  варенье.  Он
читал какую-то книгу и завтракал.
     Шаваш оделся и вышел в сад.
     - Спасибо, - сказал он, подойдя к Нану.
     - Бери-ка пирожки, - сказал Нан, и  раскрыл  короб,  стоявший  позади
чайничка: в коробе лежали свежие финиковые пирожки, круглые и светлые, как
полная луна.
     Шаваш весь перемазался вареньем. Чиновник смотрел на него с  улыбкой.
Шаваш съел один пирожок, и другой, и третий,  а  четвертый  положил  перед
собой и стал на пирожок глядеть. Потом спросил:
     - А что вы делаете для Андарза?
     Нан немного подумал, прежде чем ответить.
     - Он меня просил об одной услуге.
     - Найти убийцу того торговца, Ахсая?
     Нан неторопливо окунул в чашку ложечку. Чашка была белого фарфора,  с
узором из розоватых кленовых листьев. Ложечка тоже  была  отлита  в  форме
кленового листа.
     - Да, - сказал Нан.
     - И вы его нашли?
     - Да, - сказал Нан.
     - Его убили по приказу Айр-Незима, да?
     - А ты откуда знаешь?
     - Так, - сказал Шаваш. - Я слыхал в Осуйском квартале, что этот Ахсай
продал и погубил Айр-Незимова племянника, и еще я знаю одного человека  по
имени Свиной Зуб. Свиной Зуб исполняет  для  Айр-Незима  дела,  для  каких
нужен нож, а не взятка. Он убивает людей довольно  необычным  способом.  У
него есть два камня, соединенных тонкой жилой, которые он мечет в человека
так, что жила обвивается вокруг горла, а потом он прыгает  на  человека  и
душит его до конца. Я видел этого мертвого Ахсая, и мне показалось, что  у
него, кроме следа от жилы, была еще и дуля от камней, под ухом и у скулы.
     - Да, - сказал Нан, - это похоже.
     - Отчего же вы не арестовали Свиного Зуба?
     - Опасаюсь за здоровье господина Нарая, - желчно сказал Нан, -  а  то
его удар хватит от радости, что осуйского  консула  арестовали  за  этакую
уголовщину.
     Подумал и прибавил:
     - Кстати, этот Свиной Зуб, должно быть,  взял  с  покойника  осуйских
чеков на шестьсот тысяч. Неясно, что он с ними сделал. Вряд ли понес их  к
Айр-Незиму. Знаешь, что такое осуйские чеки?
     - Да, - сказал Шаваш.
     - Ты знаком с этим  Свиным  Зубом  короче,  чем  я.  Если  как-нибудь
услышишь, что он, или кто другой ищет,  где  бы  сбыть  осуйские  чеки  на
шестьсот тысяч, ты скажешь мне?
     Шаваш вздохнул и стал есть четвертый пирожок. Он доел пирожок,  вытер
о штанишки руки, и полез в грязный мешочек, висевший у  него  на  шее.  Он
высыпал из мешочка много разного сора  и  глиняную  свистульку-печать.  Он
разломал печать, вытащил из нее четыре длинные розовые бумажки, и протянул
их Нану.
     Нан поглядел на бумажки.
     - Как ты их достал, - спросил Нан.
     - Я, - сказал Шаваш, - раньше жил  в  старом  дубе,  напротив  статуи
Государя Иршахчана. В этом дубе есть дупло от верха до низа, и  внизу  оно
выходит к воде. В ночь накануне  Праздника  Пяти  Желтоперок  я  сидел  на
берегу канала и пытался поймать там желтоперку, рыбу  удачи.  Вдруг  дверь
управы раскрылась, из нее вышли четыре человека и  вынесли  мертвое  тело.
Они кинули тело в канал, и оно поплыло мимо дуба. Мне  показалось,  что  я
узнал одного из них, и я подумал: "Такие люди гоняются за крупными вещами.
Может, и мне кое-что останется поклевать?" Но я испугался  делать  это  на
глазах государя Иршахчана. Поэтому я пошел за телом  так,  чтобы  меня  не
было видно. Я подумал: "Хорошо бы  укрыться  под  мостом,  чтобы  государь
Иршахчан меня не увидел, а если государь видит сквозь камень, то я хотя бы
укроюсь от глаз случайных соглядатаев." Я пошел  за  телом,  пока  его  не
занесло под мост. Там я стал  копаться  в  мертвеце,  и  вытащил  из  него
кошелек и золотой бубенчик, а из сапога, - вот эти бумаги. Это мне  совсем
не понравилось. Я подумал: "Ба! Если этого человека убили, но не ограбили,
- как бы на того, кто украдет этот кошелек, не повесили убийства!"
     После этого Шавашу  ничего  не  оставалось,  кроме  как  рассказывать
дальше. Шаваш кончил, Нан покачал головой, будто удивляясь, и сказал:
     - Стало быть, ты поступил в дом Андарза, чтобы разыскать документ, за
которой Ахсай  собирался  платить  деньги.  Четверо  могли  его  похитить:
пасынок Андарза, эконом Дия  и  оба  секретаря.  Кто  из  них,  по-твоему,
виноват?
     - Я думаю, - сказал Шаваш, - что виноват Иммани.
     - Почему?
     - Он меня не любит.
     - Это серьезный довод, - сказал Нан.
     Они помолчали, и Шаваш спросил:
     - А что, нельзя арестовать всех четверых?
     - Нет, - сказал Нан, - если бы это были четыре лавочника  или  четыре
нищих, я бы, конечно, арестовал всех четверых и кончил это  дело.  Но  это
четыре высоких лица, и их просто так арестовать нельзя.
     - Жалко, - вздохнул Шаваш, - что высоких людей нельзя арестовать, как
маленьких. Все было бы гораздо лучше, если бы с высокими людьми можно было
поступать также, как с маленькими.
     - Сдается мне, - сказал Нан, - если бы маленьких  людей  нельзя  было
арестовывать просто так, как и высоких, все было бы еще лучше.     Между тем за всеми этими варварами мы совсем забыли  о  городе  Осуе,
где каждый свободен и богат, и о  его  консуле  Айр-Незим,  а  этот  город
играет немалую роль в нашем повествовании.
     В царствование государыни Касии  казна  империи  заняла  у  осуйского
банка этак миллиона два золотых монет, под самые незначительные  проценты,
причем банк процентов, собственно, и не требовал, а  довольствовался  тем,
что получал вместо них, каждый год, какое-нибудь полезное право: право  на
монопольную торговлю солью в провинции Чахар,  или  на  монопольный  вывоз
инисского льна, и тому подобное.
     Но вот советник Нарай  запретил  ростовщичество,  и  ему  показалось,
конечно,  обидным  платить  заграничным  ростовщикам  такие  проценты,  за
которые собственным ростовщикам клеймили лоб.
     К тому же осуйский консул держался очень вызывающе. Как-то на  приеме
у Ишнайи он рассуждал о храбрости варваров. Нарай подошел к  беседующим  и
сказал:
     - Сдается мне, что тетивы луков, которым стреляли ласы, были  проданы
им Осуей.
     - Мы, - ответил консул, - продаем то, на что  есть  спрос.  Ласам  мы
продаем лубяные тетивы для луков, а вам,  господин  Нарай,  можем  продать
конопляные веревки для виселиц.
     А другой раз Айр-Незим сказал так: "В империи  теперь  два  государя,
одного зовут Нарай, а имени другого я что-то не упомню".
     Все  были  шокированы  таким  поведением,  и  решили,  что   господин
Айр-Незим зря распускает свой язык, и что Осуе теперь не видать процентов,
как собственных ушей. Но мало того, что Нарай решил не платить  процентов!
Он представил государю смету доходов, которые Осуя получила от  соляных  и
шерстяных монополий, и по этой смете с хитрой арифметикой  вышло,  что  не
только и проценты, и основную сумму банк давно получил, но что  он  еще  и
нажился за счет казны на двадцать  три  миллиона,  и  что  хорошо  бы  эти
двадцать три миллиона получить обратно. Документ был  совершенно  хамский,
хотя и весьма талантливый, и Айр-Незим просто  взбеленился,  когда  узнал,
что одним из его соавторов является десятый судья Нан.
     И вот, когда, покинув Шаваша, господин Нан явился в управу  советника
Нарая, тот встретил своего молодого помощника очень весело.  Если  бы  это
был не господин Нарай, можно было бы сказать, что он танцевал.
     - Да, - сказал Нарай, - могу вас поздравить, государь подписал проект
о прекращении выплат осуйского долга. Завтра, в Зале Ста Полей,  Айр-Незим
выслушает указ!
     Нан поклонился и произнес:
     - Множество вещей, полезных для государства в принципе, вредят ему  в
данный момент. Не лучше ли подождать до той поры, пока варвары не  покинут
столицу?
     Но Нарай только отмахнулся:
     - Этого требуют интересы государства, - сказал он,  -  к  тому  же  я
больше не желаю теперь насмешек Айр-Незима!
     Господин  Нарай  продиктовал   ему   несколько   мыслей,   подлежащих
обработке, и вдруг спросил:
     - А что делает господин Андарз?
     - Господин Андарз, - сказал Нан, -  вчера  сочинил  стихи  о  месяце,
который плавает в пруду как желтый кораблик.  Он  выразил  в  них  желание
забраться на лунный кораблик и уплыть на нем далеко-далеко.
     Старый чиновник вдруг поднял голову и стал  смотреть  на  почтительно
стоявшего Нана, и будь у Нарая  вместо  глаз  два  сверла,  они  бы  мигом
провертели в чиновнике дырку.
     - У вас острый язык, господин Нан, -  сказал  Нарай,  -  хотел  бы  я
знать, что вы говорите про меня Андарзу.
     - Я, -  сказал  Нан,  -  говорю  Андарзу,  что  вы  думаете  о  благе
государства, и от этого он каждый раз  принимается  хохотать,  потому  что
господин Андарз находит очень забавным, что бывают люди, которые думают  о
благе государства.
     - А вы думаете о благе государства, господин Нан?
     - Да, - сказал Нан, - все мои помыслы - о благе государства.
     Нарай кивнул головой, полузакрыл глаза. Казалось, ответ  Нана  вполне
удовлетворил его. Вдруг он проговорил:
     - Вы слыхали, как чиновник Аян клялся в верности Золотому Государю?
     И, не дожидаясь ответа:
     - Он повесил правую руку в лубок,  будто  сломав  ее,  и  поклялся  в
верности левой рукой: а правой рукой он в ту же ночь поклялся  в  верности
заговорщику Канане, - и так он ходил два месяца, то по надобностям  правой
руки, то по надобностям левой руки.
     - Я могу поклясться обеими руками, - сказал тихо Нан.
     - Не надо. Идите. Я вполне вам верю, господин Нан, что вы день и ночь
думаете о благе государства, как и я.  Я  почему-то  не  уверен,  что  под
благом государства вы понимаете то же, что и я.
     Назавтра Айр-Незим явился в Залу Ста Полей.
     Дело было ровно в полдень: драконы, высеченные  из  яшмы,  обвивались
вокруг колонн и глядели на Айр-Незима страшными многогранными  глазами,  и
огромные  светильники  чистого  золота  покачивались  в  солнечных  лучах.
Государь восседал на  аметистовом  троне.  По  одну  сторону  трона  стоял
господин Нарай, по другую - господин Андарз. На голове  государя  сверкала
корона, которую государю преподнес в прошлом месяце советник Нарай: корона
была  сделана  из  золота   и   драгоценных   камней,   конфискованных   у
преступников. В одной руке государь  держал  медное  зеркало,  поглядев  в
которое, он видел все, что  происходит  в  государства,  а  другой  сжимал
шнурок, на котором висела государственная печать. В белом платье  государя
была тысяча складок и ни одного шва. Что касается первого министра Ишнайи,
то он почел нужным  явиться  в  Зал  Ста  Полей  с  веревкой  на  атласном
воротнике, и с волосами, посыпанными пеплом.
     Айр-Незим вступил в зал. На душе у него было так скверно,  словно  он
съел мышь, но он не подавал и вида.
     Господин Нарай склонился к уху государя и прошептал:
     - Этот негодяй явился требовать выплаты процентов по государственному
займу. Ни в коем случае нельзя соглашаться. Эти люди уже трижды получили с
нас свои деньги!
     - А вы что скажете, господин Андарз, - спросил государь.
     - Я скажу, - промолвил Андарз, - что  нет  ничего  приятней,  чем  не
платить своих долгов, но что по новому уложению господина Нарая  тот,  кто
не платит свои долги, лишается больших пальцев на обеих руках.
     Айр-Незим остановился около Ишнайи, и тот приветливо поклонился ему и
спросил, как чувствует себя его супруга, в Осуе?  Айр-Незим  усмехнулся  и
ответил:
     - Моя супруга чувствует себя превосходно. Она  прислала  мне  письмо,
сообщающее цены на урожай, и она спрашивает, какова нынче мода в  Небесном
Городе. Я написал ей, что в небесном городе нынче мода  носить  конопляную
веревку поверх воротника, и коротко стричь волосы, для удобства палача.
     Первый министр надулся.
     В это мгновение  забили  барабаны,  засвистели  серебряные  раковины:
государь встал с трона и сказал:
     - Все мои желания, - быть слугой и защитой моих подданных, где бы они
не обитали, в городе Ламассе или в городе Осуе. Да не  проживу  я  дольше,
чем это нужно для блага народа:  Говорите,  господин  судья  одиннадцатого
округа. Я готов выслушать вашу просьбу.
     Айр-Незим выступил вперед и произнес:
     - Я приношу жалобу  от  имени  Совета  Банка  Осуи  и  от  имени  его
вкладчиков. Во-первых,  я  приношу  жалобу  на  первого  министра  Ишнайю,
который в этом году не заплатил процентов от долга казны  банку,  в  сумме
девяноста тысяч золотых.
     Во-вторых, я требую возмещение и  наказания  чиновников,  виновных  в
лихоимстве, и возмещения ущерба нашим купцам.
     Для купца Имана Тая - возвращения тысячи золотых, которые взял у него
начальник пограничной заставы Оюн, приказав открыть сундуки и безо всякого
на то основания.
     Для купца Рода Тая, - у которого вышеуказанный начальник управы  взял
пятьсот золотых и пять штук шелковой ткани.
     Для купца Ии Сорокопута, который был задержан наместником  Иниссы,  и
наместник не отпускал его, пока купец не подарил ему восемьсот  золотых  в
осуйских деньгах.
     Для детей купца Рода  Родоя,  которого  чиновник  Занасси  посадил  в
тюрьму и там задушил, а баржу с товаром взял себе, и продал  вышеуказанную
баржу вместе с товаром и матросами варварам-ласам, благодаря чему это дело
вышло наружу.
     Для купца Иони, корабль которого  выкинуло  на  берег  из-за  ложного
маяка, поставленного араваном Чахара:  и  вышеуказанный  араван  арестовал
Иони за наезд на чужой берег и забрал корабль, и не  отпускал  Иони,  пока
тот не написал ему долговую расписку на двадцать тысяч золотых.
     Чиновники в зале зашевелились.
     - Что это значит? - зашипел государь Нараю.  Вы  говорили,  что  речь
пойдет о процентах!
     Советник Нарай стоял бледный, как мел. Араван Чахара и судья  Занасси
были назначены им на  должности  два  месяца  назад,  -  еще  ни  один  из
чиновников, чьи имена упоминались в жалобе, не был связан с Андарзом,  все
были ставленники или любимцы Нарая! И подумать только - эти  люди  предали
его:  завтра  же  они  будут  арестованы!  Скоро  они  составят   компанию
взяточнику Рушу! Скоро Нарай подарит государю новую корону!
     - Для купца Ваи Ремешка, - читал посол, - который приехал  в  Верхний
Чахар с грузом чая, шелка, и перца, и которого наместник прибил гвоздями к
стене, и не  выдирал  гвозди,  пока  Вая  Ремешок  не  подарил  наместнику
половину корабля.
     Для купца Родды, которого чиновники вечного государя схватили в Белой
Долине, и, когда он отказал во взятке, конфисковали судно и товар...
     Для купца Идака... Для купца Агина  Серого...  Для  купцов  Медена  и
Харны Лошадника...
     И так Айр-Незим читал звонким голосом полчаса, - и наконец кончил.  В
Зале Ста Полей воцарилась мертвая тишина. Пятеро или  шестеро  чиновников,
упомянутых  в  списке,  стояли  белые:  вот  сейчас  Нарай   прикажет   их
арестовать!
     Государь вскочил с места и закричал:
     - Я не верю не единому вашему слову!
     - Каждый из этих случаев строго доказан. Я вручаю Вашей Вечности  все
необходимые документы.
     И Айр-Незим, поклонившись, поставил на столик при  троне  корзинку  с
бумагами. Государь отпихнул корзинку и закричал:
     - Берегитесь, - тому, кто лжет перед государем,  приходится  говорить
правду под пыткой!
     - Ваша вечность, - сказал Айр-Незим, - мое  государство  не  потерпит
таких угроз своему послу.
     Как бы ни обстояли дела на самом деле, до сих пор в  Зале  Ста  Полей
никто не  называл  Осуи  -  государством.  Чиновники  окаменели.  Государь
всплеснул руками и вскочил  с  аметистового  трона.  Им  овладел  один  из
припадков ярости, страшной наследственной ярости, которая  завелась  в  их
семье с тех  пор,  как  император  Амар  женился  на  дочери  Бога  Грома.
Император схватил медное зеркало, которое держал в руке, и в котором  было
видно все, что происходит в  государстве.  Айр-Незим  отпрянул  от  трона.
Государь изволил налететь на него быстротой птицы страуса но, к несчастию,
в этот самый миг запутался в тысяче  складок  своего  парадного  платья  и
поскользнулся вышитым сапожком. Послышался треск рвущейся ткани.  Государь
упал, ударившись белой рисовой маской о витой бортик  ступеней.  Андарз  и
Нарай бросились его поднимать. Но  государь  уже  сам  был  на  ногах.  Он
отпихнул Андарза и закричал:
     - Я... я... - государь стал задыхаться и рвать маску с лица -  с  ним
начался приступ астмы.
     Айр-Незим, видя, что государь бьется, как карась в лотке, и  что  его
никто не арестовал, - поспешил покинуть залу.
     Глаза Нана, стоявшего в ряду второстепенных  чиновников  государства,
были белые от  ужаса  и  изумления.  "Мерзавец,  -  шептал  он,  глядя  на
Айр-Незима, - мерзавец".     На следующий день господин Нан, судья десятого квартала,  и  господин
Адани, судья пятого квартала, подъехали к стенам  осуйского  городка.  Они
были не одни: их сопровождали две сотни стражников и небольшая толпа, этак
в семь тысяч человек. Слухи в этой толпе ходили самые разнообразные.  Одни
рассказывали, что на аудиенции в Зале Ста Полей осуйский  посол  Айр-Незим
обвинил Нарая в том, что тот заколдовал государя, и что  государь  изволил
снять с ножки туфлю и бить этой туфлей Айр-Незима. Другие - что  Айр-Незим
сделал список чиновников, не бравших с осуйцев  взяток,  и  приписал  этим
чиновникам такие грехи, что государь упал замертво, пока советник Нарай не
разъяснил ему, в чем дело. Третьи уверяли, что советник  Нарай,  наоборот,
признал каждую строчку в обвинении справедливой и  поклялся  через  неделю
подарить императору вторую корону, из золота и  камней,  конфискованных  у
лиц, упомянутых в обвинении.
     Нан  приблизился  к  запертым  воротам  и  закричал,  что   государь,
согласившись с неотступными просьбами народа, подписал указ об аресте всех
жителей осуйского квартала и конфискации их имущества, и что  если  осуйцы
откроют ворота, то с ними обойдутся честно и  дружелюбно,  и  отправят  их
женщин и детей домой, разрешив каждой женщине взять столько добра, сколько
она сама весит, а если осуйцы ворот не откроют,  то  чиновники  не  смогут
препятствовать народному гневу, и пусть их женщины и дети пеняют на  своих
мужей.
     После  этой  приветственной  речи  на  стене  появился  Айр-Незим,  в
сопровождении короля Аннара и  его  сына  Маленькой  Куницы,  и  Айр-Незим
сказал, что он, как верный подданный императора, готов не  только  открыть
ворота, но и сию же минуту отправиться на  плаху,  крича  "Да  здравствует
государь!" Но что Большой Совет Банка, пугаясь за  безопасность  квартала,
велел ему нанять на защиту квартала варваров, которые окажутся при этом  в
Небесном Городе, и что вот эти двое, Аннар и Маленькая Куница, не  пускают
его открыть ворота.
     Нан закричал королю, правда ли это, и король отвечал, что он  получил
плату за защиту городка и считает, что лучше  его  воинам  отработать  эту
плату, пав мертвыми на стенах,  нежели  открыть  ворота  и  отдать  золото
обратно.
     Тогда Нан напомнил королю  Аннару  по  прозвищу  Сорочье  Гнездо  его
сватовстве к императорской дочке  и  спросил,  не  кажется  ли  ему  лучше
оставить при себе первую плату, за охрану города, и  получить  от  империи
еще одну, за его сдачу. От этого предложения Сорочье Гнездо  погрузился  в
раздумье, а Айр-Незим, напротив, пришел в страшное  беспокойство.  Наконец
Сорочье Гнездо сказал, что он получил от Айр-Незима десять тысяч  золотых,
и, так как советник Нарай втрое более благороден, чем купец Айр-Незим,  он
хочет  получить  от  советника  Нарая  втрое  больше.  Нан   сказал,   что
посоветуется с правительством, и уехал. А толпа  в  это  время  швыряла  в
Айр-Незима и короля тухлыми овощами.
     Спустя три часа господин Нан вернулся,  и  закричал  королю,  что  он
посоветовался с правительством,  и  что  правительство,  уважая  храбрость
Сорочьего Гнезда, решило подарить  ему  тридцать  тысяч  золотых.  На  что
Сорочье Гнездо ответил, что за это время купец  Айр-Незим  тоже  предложил
ему тридцать тысяч золотых, в  знак  уважения  и  дружбы,  и,  так  как  в
советнике Нарае втрое больше благородства,  он  хочет  получить  от  Нарая
втрое больше золота. Нан сказал,  что  посоветуется  с  правительством,  и
уехал. А толпа в это время бросала в Айр-Незима и короля тухлыми  овощами,
и Айр-Незиму стоило немалого труда уговорить варваров не бросать  в  толпу
копьями.
     Вечером господин Нан вернулся и сообщил, что государь поразмыслил над
достоинствами господина Сорочье Гнездо, и  решил  подарить  ему  девяносто
тысяч золотых. На что Сорочье Гнездо отвечал со стены, что он поговорил за
это время с купцом Айр-Незимом, и купец  Айр-Незим  обещал  ему  девяносто
тысяч золотых в знак уважения и дружбы, и, так как в господине Нарае втрое
больше благородства, чем в Айр-Незиме, то с  господина  Нарая  причитается
сто  восемьдесят  тысяч  золотых.   Нан   сказал,   что   посоветуется   с
правительством, и уехал.
     Наступила ночь, и собравшаяся толпа, не  желая  расходиться  и  желая
покакать, стала ходить какать под  стену  квартала,  и  Айр-Незиму  стоило
немалого труда отговорить варваров от стрельбы по нахалам.
     Утром  господин  Нан  вернулся.  Он  подъехал  к   городской   стене,
принюхался и спросил у Айр-Незима, знает ли  тот,  что  такое  экспонента?
Айр-Незим грустно отвечал со стены, что он очень хорошо знает,  что  такое
экспонента, и что  всю  эту  ночь  он  провел  в  размышлениях  по  поводу
математических свойств экспоненциальной  кривой.  Это  несказанно  удивило
варвара Сорочье Гнездо, потому что он не знал, что  такое  экспонента,  но
сомневался, что господин Айр-Незим в эту ночь думал о математике.
     Тогда Нан сказал, что государь отменяет  свое  решение  об  аресте  и
конфискации осуйских купцов, и пусть  они  сами  платят  Сорочьему  Гнезду
столько, сколько хотят.
     К вечеру толпа  разошлась,  и  на  следующий  день  жители  осуйского
квартала, вздыхая, пообчистили почву под стенами,  и  сделали  могилу  для
всех дохлых собак и кошек, которых принес под стену народ.     А днем государь вбежал в кабинет Нарая с упреком:
     - Вот до чего довело страну ваше ослиное упрямство! Кто говорил,  что
этот сырой варвар согласен съесть Осую живьем, лишь бы  угодить  мне!  Моя
империя потеряла лицо! Завтра же  я  пошлю  господина  Андарза  с  войском
против этих варваров!
     - Ни в коем случае, - вскричал Нарай, - ведь это  Андарз  повинен  во
вчерашнем! Никогда бы осуйцы и варвары не осмелились вести себя так нагло,
если бы Андарз не  обещал  и  тем  и  другим  всемерную  поддержку.  Этому
человеку плевать  на  благо  государя,  если  предоставляется  возможность
досадить мне!
     - Что же, если дело обстоит именно так... -  нерешительно  проговорил
государь.
     В этот миг дверь кабинета раскрылась, и взволнованный секретарь подал
Нараю записку. Увидев в кабинете государя, секретарь так  и  замер.  Нарай
прочитал записку и, побледнев, сунул ее в карман.
     - Это что за записка, - спросил государь.
     - Ваша вечность, - сказал Нарай,  -  извините  моего  секретаря.  Тут
требуется тщательная проверка: обвинение слишком серьезно.
     - Дайте записку! - затопал ногами государь.
     Нарай со вздохом подал записку. В записке говорилось, что  Андарз  не
убил Минну, как он это доложил государю: он укрыл сводного брата  государя
в одном из своих поместий, а совсем недавно, после казни его брата, в  его
доме видели мальчика, лицом и ростом напоминающего Минну:  Андарз  выдавал
его за слугу и проводил с ним много времени.
     - Государь, - сказал Нарай,  -  не  торопитесь  с  обвинениями.  Быть
может, это какой-то другой мальчик..... Быть может,  Андарз  просто  хотел
спасти мальчику жизнь, а вовсе не  думает  о  государственном  перевороте.
Одно дело - поддерживать каких-то торговцев, другое - переменить государя!
     Но, странное дело, слова Нарая вовсе не произвели  на  государя  того
впечатления, на которое он рассчитывал. Вместо того, чтоб приказать  взять
Андарза под  стражу,  государь  закрыл  лицо  руками  и  бросился  вон  из
кабинета.
     Этой ночью государь Варназд не мог уснуть. Ах, как он  хорошо  помнил
арест  Руша!  Накануне  Руш  удалился  из  дворца  успокоенный,   покрывая
поцелуями наградной лист. На следующий день государь и Андарз  поехали  на
охоту, затравили оленя, вдруг государь дернул Андарза за рукав: "Почему бы
не затравить зверя покрупнее?"
     Прискакали  ко  дворцу  Руша,  государь,   пренебрегая   церемониями,
пробежал в беседку: Руш дремал, полуодетый, пуская слюни - и вдруг  увидел
перед собой государя с егерями.  Руш  так  изумился,  что  спросонья  стал
что-то лепетать о великой чести, и о стене, которую надо было  сломать,  -
государь было намеревался сказать что-то достойное случая, а вместо  этого
взбесился: Андарз держал Руша за руки, а государь  налетел  на  Руша,  как
молодой гусенок, и стал топать по Рушу ногами, Сначала Руш целовал сапожки
государя, а потом упал глазами вниз и затих.
     После этого Руша возили по городу на осле, задом наперед, и  в  венце
из соломы. Толпа забрасывала его всякой дрянью. Государь следил за  ним  с
дворцовой стены. Руш, полумертвый от пыток и голода, был как бы в забытьи.
Люди драли на части его одежду: государь ужаснулся, подумав, что на  тело,
которое ласкали руки его матери, глазеет глупая толпа. Уже потом  государю
сказали, что крестьяне  нарочно  сбежались  к  преступнику,  надеясь,  что
кусочек одежды с первого министра улучшит урожай. Странное дело: эта месть
не доставила радости душе Варназда, как мертвецу, умершему от  голода,  не
доставляет радости посмертная пища. Никто не может сказать, что он  казнил
Руша за прелюбодеяние: нет, он казнил его  за  казнокрадство  и  алчность!
Стало быть, - другие казнокрады также подлежат казни.  Никто  не  оскорбит
память его матери! Никто  не  скажет,  что  он  казнил  не  казнокрада,  а
прелюбодея!
     Но самое худшее, в чем государь не смел  себе  признаться,  произошло
потом. У Руша и государыни был сын, мальчик девяти лет,  по  имени  Минна:
это его Руш пророчил в государи. Услышав шум, мальчик бросился в  беседку,
и налетел на Варназда, с криком:
     - Не смей бить моего отца!
     Андарз подхватил мальчика и увез с собой. На  следующий  день  Андарз
спросил у государя, какой указ угодно ему написать насчет мальчика?
     - Неужели вы нуждаетесь в указах? - воскликнул Варназд.
     - Относительно вашего брата? Да, государь.
     Варназд расплакался, и Андарз поселил мальчика у себя дома.  Государю
донесли, что мальчик сидит в углу,  не  пьет  и  не  ест.  Прошла  неделя:
государя без Андарза взяла тоска. Он оделся  свечным  чиновником,  взял  с
собой пятерых людей и приехал в дом своего наставника.
     - Где Андарз?
     Изумленный слуга указал ему путь.
     Боже! Что государь увидел! Андарз был в спальне: он сидел на ковре, а
перед ним сидел Минна, в белых атласных штанишках и курточке с  прорезями,
и они играли в резаный квадрат и хохотали. Вот так же Андарз играл с  ним,
с Варназдом!
     Андарз обернулся на звук раздвинутой двери  и  слегка  побледнел.  Он
прижал было к себе Минну, но государь, ни  слова  не  говоря,  полетел  на
него, схватил брата и швырнул, как грузчики швыряют кули. Мальчик  отлетел
к подоконнику и схватился за шторы, висящие на толстом бронзовым  стержне.
Никто не знал, что мраморные плиты,  между  которыми  был  вдет  стержень,
давно ослабли: от рывка и плиты, и стержень сорвались вниз. Минна был убит
на месте.
     Что было дальше, государь не помнил.
     Через неделю  до  государя  дошли  слухи,  что,  мол-де  Андарз  взял
мальчика к себе и убил его, чтобы угодить государю. Государь не имел  силы
возразить этим слухам.
     Ночью у ворот Андарзова дворца  замелькали  факелы:  государь  срочно
требовал Андарза к себе. Не прошло и получаса: Андарз вошел  в  государеву
спальню. В спальне строго горели ночники, освещая курильницы  и  ковры,  и
старинный узор государства: священных птиц, связанных  по  двое  цепочкой.
Государь лежал, свернувшись клубком, подушка его намокла от слез:
     - Ах, Андарз, Руш опять приходил ко мне! Он был весь в червяках, и со
своим сыном.
     Андарз стал его утешать.  Государь  сначала  плакал,  а  потом  утих,
забился в подушки и заснул.
     Андарз по-прежнему сидел у изголовья. Андарзу, поэту и мечтателю,  ни
разу не  случалось  видеть  привидений,  и  он  не  очень-то  верил  в  их
существование. Он бы очень  желал  увидеть  хотя  бы  парочку  приведений,
потому что иногда упоминал их в стихах  и  хотел  сравнить  свои  стихи  с
действительностью.
     Через час государь заворочался и открыл глаза: в государевой  спальне
горел  ночник,  и  рядом,  как  в  детстве,  сидел  Андарз,  и   Руш   был
далеко-далеко, в могиле, а не в изголовье. Какое счастье, что  рядом  есть
Андарз! Разве будет вот так сидеть - сухарь Нарай?
     - Государь, - сказал Андарз, - Аракка, которую я  завоевал,  потеряна
для империи благодаря небрежности моего брата. Прервите переговоры и дайте
мне войско: через три месяца я привезу вам голову этого Аннара!
     Государь  кивнул.  Андарз  понял,  что  получит  свое  войско.  Потом
государь уцепился за рукав своего друга и сказал:
     - Андарз! Я сделаю все, что ты  попросишь,  только  поклянись  мне  в
одной вещи.
     - Какой?
     - Если тебя казнят, - не приходи ко мне никогда ночью.
     Андарз похолодел.
     - Хорошо, государь, - пообещал он, - если вы меня казните,  я  обещаю
не докучать вам ночными посещениями.     На следующий день король Аннар пировал у Андарза: день, благоприятный
для свадьбы их детей,  выпадал  только  через  двадцать  дней,  но  Андарз
торопился обменяться подарками и обрести в варварах опору против Нарая.
     Господин Андарз провел короля и его сына в сокровищницу, и показал им
множество удивительных вещей: мечей в золоченых ножнах и  чаш,  высеченных
из оникса. Но всех удивительней была одна вещь, которую  Андарз  хранил  в
тройном сундуке: круглый венец, весь  из  золота,  усыпанный  драгоценными
камнями, и в середине венца торчал острым шипом вверх небольшой кремень, -
наконечник того самого копья, которым король  ласов  Лахар  Сурок  поразил
одного речного бога, вздумавшего томить ласов засухой. Это была знаменитая
кремневая корона ласов, и Андарз снял  ее  с  последнего  ласского  короля
Аракки вместе с головой. Король так и впился глазами в кремневую корону.
     - Можете просить у меня любого подарка, - сказал Андарз будущему зятю
и его отцу.
     После третьей перемены блюд господин Андарз  вышел  из-за  стола,  и,
отозвав Нана, попросил его съездить обратно в город за одной  из  шкатулок
невесты, забытой им впопыхах, и дал ему письмо  к  эконому  Дие.  Нан  уже
выезжал со двора, когда вдруг вспомнил, что Андарз не  приложил  к  письму
печать, - а Дия ведь человек вздорный. Нан спрыгнул с лошади и  прошел  по
наружной галерее. Вдруг он остановился: Андарз еще  не  вернулся  в  общую
залу, он стоял у распахнутого окна кабинета,  рядом  с  ним  стоял  старый
король, и они спорили, что лучше:  дать  запаренной  лошади  покататься  в
песке, или обтереть пот ветошкой. На оконной раме сверкала корона  Аракки.
Вдруг свежий порыв ветра ворвался в кабинет, занавес вздыбился и хлопнул о
раму, корона стала падать, Андарз и король подскочили,  чтоб  ее  поймать.
Андарз схватился за корону слева, король - справа.
     - Что вы мне дадите, - тихо спросил варвар, - если отомщу  за  смерть
вашего брата?
     - Корону Аракки, - сказал Андарз.
     - Я хочу корону империи - ответил варвар.
     - Лучше ваше владычество, чем владычество Нарая, - сказал Андарз.
     За окном, едва дыша, Нан запрокинул голову и вжался в стену.
     Через час Нан вручил  Дие  письмо,  и,  попросив  его  позаботится  о
шкатулке, ушел в управу советника Нарая.
     Пир кончился намного после полуночи,  и  секретарь  Андарза,  Теннак,
отправился спать во двор, среди соплеменников. На рассвете он проснулся от
холода, и заметил в окне кабинета господина Андарза свет. Теннак  поднялся
в кабинет и увидел, что императорский наставник сидит в спальной рубахе, а
поверх него накинут тяжелый плащ, и на столе перед ним догорает свеча.
     - Что случилось, - спросил Теннак.
     Андарз поднял голову.
     - Сегодня, - сказал он, - я предал государя.
     Теннак оглянулся и заметил:
     - Не стоит говорить об этом так громко.
     Андарз подергал губами.
     - Господин, - сказал Теннак, - вот уже полтора месяца, как вы  ходите
сам не свой. Это началось с тех пор, как убили того чиновника,  Ахсая.  Вы
избегаете меня и Иммани, и вот теперь вы говорите такое!
     - Да, - сказал Андарз, - все началось именно тогда. Дело в  том,  что
убитый имел при себе лазоревое письмо к советнику Нараю, и этот  чиновник,
Нан, убедил меня, что письмо осталось в руках одного из моих близких: Дии,
Иммани, или твоих. От этого с ума можно было сойти.
     - И что же, - сказал Теннак, - он нашел, у кого письмо?
     - Нет, этого письма больше нет. И я думаю, что если бы он  нашел  это
письмо, он отнес бы его Нараю.
     Тут свечка вспыхнула и  догорела,  и  Андарз  увидел,  что  за  окном
крадется рассвет, серый, как полевая мышь, и что перед ним на столе  лежит
маленькая книжечка, а в ней -  его  собственные  стихи,  которые  когда-то
переписал для своего наставника девятилетний мальчик Варназд.
     - Отведи меня в спальню, - сказал Андарз.
     Теннак отвел его в спальню, раздел и  уложил,  и  он  долго  сидел  у
двери, боясь, как бы его хозяин не сделал с собой чего.
     Потом он ушел к себе в кабинет,  вынул  чистый  лист  бумаги  и  стал
писать. То, что он написал, было адресовано господину Нараю.     На следующий день государь, подозвав Нарая, передал ему лист:
     - Я назначаю Андарза главнокомандующим в войне с ласскими  варварами.
Потрудитесь озаботиться мобилизацией!
     - Государь, - сказал Нарай, - нельзя  доверять  этому  человеку!  Мне
стало доподлинно известно, что в его доме живет мальчик, ростом и  обликом
напоминающий Минну! Андарз выдает мальчишку за раба,  однако  он  наряжает
его в платье  Минны,  отрядил  своего  лучшего  секретаря  для  занятий  с
мальчиком, то прячет, то  показывает  гостям!  Многие  слышали,  будто  он
творит с ним блуд! Если человек  держит  в  доме  отпрыска  императорского
дома, публично признаваясь в его убийстве, - зачем, как  не  затем,  чтобы
возвести его на трон вместо вас?
     Государь молчал.  Вдруг  мелькнула  мысль:  "Вот  и  предлог  казнить
Андарза! Никто тогда не узнает..." Взглянул на Нарая: старик стоял, словно
готовый слизнуть слова с государевых губ.
     - Нарай, - сказал государь,  -  этого  не  может  быть!  Это  я  убил
Минну... Случайно.
     Старик в ужасе отпрянул, кляня себя за ошибку.  И,  не  колеблясь  ни
мгновения:
     - Ваша вечность! Но Андарз исподволь распространяет слухи о том,  что
этот мальчик - Минна! Следовательно, пользуясь вашим молчанием и виной, он
намерен посадить на престол самозванца!
     Глаза государя стали большие, как блюдца, от горя и тоски.
     - Боже мой, зачем вы меня так мучаете! - воскликнул он. -  Разве  под
силу одному человеку во всем этом разобраться! - зарыдал и бросился вон из
комнаты.     Многие из тех, кто знали Андарза в пору  его  юности,  были  поражены
произошедшими в нем переменами. Андарз побледнел, осунулся: белая кожа его
теперь напоминался пленку на молоке, и  глаза  пребывали  вечно  тусклыми,
словно светильник, в котором  невзначай  повредили  фитиль.  Он  настолько
перестал следить за собой, что порой брался за перо, не вымыв руки.
     Каждый день  жизни  был  для  него  пыткой:  мог  ли  он,  переживший
государыню Касию и министра Руша, думать, как будет терзать его сердце его
воспитанник, государь Варназд?
     Раньше Андарз больше думал о законах стихосложения, нежели о  законах
государства. В жизни своей он добивался  славы,  заботился  о  собственном
благе, и всегда смутно верил, что то, что хорошо для Андарза, неплохо  для
народа. Разве его война с Араккой не  принесла  империи  чести  и  выгоды?
Разве торговля с Осуей кому-то мешает?
     Но, когда около ушей государя оказался господин Нарай,  Андарзу  было
нечем возразить старому чиновнику, кроме колкостей и  шуток.  С  ужасом  и
интересом Андарз стал искать рассуждений  о  том,  почему  действия  Нарая
гибельны для государства - и не находил их.
     Как-то раз они беседовали с Наном, и молодой чиновник сказал:
     - Боюсь, что из-за Нарая у государя исчезнет всякая власть.
     Андарз удивился:
     -  Как  это  человек,  который  хочет  собрать  всю  власть  в  руках
государства, вдруг сделает государство слабым?
     - Видите ли, - сказал Нан, - господин Нарай полагает, что  власть,  -
это что-то вроде постоянной суммы, и если в одном месте власть убавляется,
то в другом она непременно возрастает. А между тем  власть  -  это  скорее
способность общества достигать стоящие перед ним цели, и  количество  этой
власти не постоянно, а возрастает при  добровольном  сотрудничестве  всего
общества. И если этого добровольного сотрудничества нет, то никакой власти
в государстве тоже нет. Я за сильную власть,  -  закончил  Нан,  -  а  чем
больше Нарай издает законов, тем меньше у государя власти.
     Это рассуждение  чиновника,  хотя  и  не  столь  оригинальное,  вдруг
поразило Андарза: он стал доверять Нану больше, чем то было позволительно.
И в самом деле: ведь Андарз знал, что чиновник -  свой  человек  в  управе
Нарая, и что указ о непризнании осуйского долга был  написан  Наном,  -  а
все-таки  находил  утешение  в  беседах  с  этим  человеком,  который   ни
возрастом, ни происхождением, ни  характером,  так  не  походил  на  него,
Андарза, и в нехороших карих глазах которого Андарзу было нетрудно уловить
тот же огонь, что и в глазах Нарая, - огонь жажды власти  в  стремлении  с
жаждой государственного блага. В один из  таких  вечеров  Андарз  вынул  и
отдал Нану компрометирующие того  бумаги.  Сказал:  "Вдруг,  под  влиянием
момента или под пытками, мне захочется погубить вас? Возьмите это".
     Андарз жил в отчаянии, как в черной комнате:  только  одна  любовь  к
госпоже Линне поддерживала его, да еще временами нежность  к  сыну  первой
жены. Все чаще и чаще затворялся  он  в  женских  покоях,  осыпал  женщину
дорогими подарками, дрожал от ее нахмуренных бровок: кто бы мог  подумать,
что в последние недели своей жизни  государев  наставник  только  и  будет
заботиться, что о дочке мелкого лесного чиновника, с которой  он  случайно
переспал в лесу, застигнутый грозой!
     Если бы не женщина, Андарз давно бы покончил с собой: но мысль  о  ее
страданиях после его смерти была невыносима.
     Впрочем, Андарз знал: даже если случится чудо, если государь прогонит
Нарая, - между наставником и воспитанником больше  никогда  не  будет  тех
отношений, какие царили между ними тогда, когда Андарз тайком приносил ему
сладости, а молодой государь, смеясь, переписывал его стихи.
                                    11     На  следующий  день  после  пира  Шаваш  играл  в  кабинете  Андарза:
императорский наставник был видимо рад, что варвары  отпустили  маленького
раба, часто брал его в кабинет и на женскую половину. Многие слуги страшно
завидовали Шавашу, но, так как он не ябедничал наверху и не  задирал  носа
внизу, эта прихоть Андарза пока сходила Шавашу с рук. Итак, Шаваш играл  в
кабинете, когда с докладом вошел  секретарь  Иммани.  Шаваш  поклонился  и
вышел из кабинета, но далеко не пошел, а, став за дверью, вытаращил глазок
и стал смотреть в щелочку.
     - В нижний двор прибыл посланец от государя, - доложил Иммани.
     - Помогите мне одеться, Иммани, - сказал Андарз.
     Андарз встал, и Иммани помог ему застегнуть верхний плащ,  малинового
цвета, с вышивкой, описание  которой  занимает  в  ткацком  статуте  шесть
страниц. На поясе у Андарза висела связка ключей, и  среди  них  -  этакий
серебряный ключик с агатовой головкой. Плащ зацепился  за  связку,  Иммани
завозился, оправляя ключи. Улучив момент, он вытащил  из  кармана  кусочек
мятной мастики и прижал его к серебряному ключу. Положил мастику в  карман
и заботливо разгладил плащ.
     Шаваш, за дверью, все видел.
     Андарз  сошел  вниз,  поцеловал  императорское  письмо:  в  нем  было
пожелание увидеться.
     После церемонии встречи письма Иммани направился вглубь сада, и Шаваш
последовал за ним. Секретарь зашел в свой флигель, но пробыл там  недолго:
вскоре он засеменил по дорожке к желтым воротам. На нем был серый кафтан и
красные штаны, - одежда людей, не любящих выделяться. Под  мышкой  он  нес
свернутый непромокаемый плащ, сделанный из просмоленной травы.
     В доме  уже  суетились:  по  верхнему  этажу  несли  парадное  платье
императорского наставника, и старший садовник,  бешено  бранясь,  требовал
три  охапки  лилий,  которыми  полагалось  осыпать   паланкин   в   начале
официальной поездки.
     Иммани направился к главной гавани. В гавани теснились черные  галеры
с  красными  парусами,  на  носах  их  развевались  значки,   обозначавшие
ведомства и провинции, которым принадлежали галеры. На  одной  из  круглых
галер вдалеке развевалось семиконечное знамя, с надписью "Дань  из  Осуи".
Прямо за галерой выгнулся,  как  исполинский  кот,  каменный  мост,  столь
высокий, что до него не доставали даже мачты осуйских судов.
     Перейдя мост, Иммани натянул на  себя  плащ,  и  сделался  совершенно
неотличимым от зажиточных жителей гавани.
     Иммани шмыгнул к первому же ключарю,  над  лавкой  которого  не  было
листа с государственной лицензией. Ключарь сидел в окошечке  лавки  и  пил
чай с мухами. Иммани попросил его  сделать  по  слепку  ключ,  и  ключарь,
напевая, принялся за работу. От волнения Иммани забыл спросить, во сколько
ключ ему обойдется. Ключарь показал ему ключ и назвал цену. Иммани разинул
рот. Ключарь сказал, что, если цена ему  не  нравится,  он  может  позвать
ярыжек и оспорить цену, а предъявить ярыжкам  ларчик,  которым  отпирается
ключ. Иммани заплатил деньги и ушел.
     К изумлению Шаваша, даже потеря денег, и  та  не  расстроила  Иммани.
Секретарь пустился вниз по улице, размахивая ключом и припевая. Можно было
подумать, что это ключ от рая, а не от сундука.
     На речном рынке Иммани купил половинку  маринованного  гуся,  немного
зелени, коробочки со сластями, и, сложив все это в корзинку, направился  к
небольшой, но уютной гостинице, с башенкой, похожей на кукурузный початок,
с зеленой шелковой занавесью у входа и с надписью: "Золотой Трилистник".
     Иммани спросил ключ от пятого номера и велел принести  горячей  воды.
Едва он поднялся наверх, в харчевню вошел Шаваш.  Он  вытащил  золотой  и,
подав его хозяйке, сказал, что один господин велел ему идти в гостиницу  и
ждать его в верхних комнатах, а сам  господин  явится  попозднее.  Хозяйка
попробовала на зуб монетку, и, покачав головой, дала Шавашу ключ.  Комната
Шаваша располагалась через две комнаты от той, что отвели Иммани.
     Вскоре Шаваш услышал тяжелые шаги на  лестнице  и  скрип  двери:  это
служанка тащила в комнату Иммани два  ведра  горячей  воды.  Шаваш  выждал
немного, шмыгнул в коридор и приоткрыл дверь в комнату Иммани.
     Посереди чистенькой комнаты стояла широкая кровать с одеялом, вышитым
утками и павлинами. Возле кровати  стоял  светильник  в  форме  бронзового
листа на бронзовом пруте. Под потолком качался  шар  из  бумажных  цветов.
Правый угол был отгорожен плотной ширмой, за  ширмой  фыркал  и  плескался
Иммани. Одежда его лежала на кровати, и там же лежал ключ. Шаваш вынул  из
кармана  кусочек  воровской   мастики,   сделал   с   ключика   отпечаток,
подумал-подумал, - и нырнул под кровать.
     Через пять минут Иммани вылез из-за ширмы и сел на кровать. Он воздел
перед собой медный ключ с дырочкой на конце, и стал тереть  его  руками  и
целовать дырочку. Шаваш никогда  не  видел  человека,  так  влюбленного  в
прибыль.
     Вскоре  на  лестнице  послышались  осторожные  шаги,  дверь   комнаты
раскрылась, и в ней показалась Линна, молодая жена Андарза.  Женщина  была
одета в зеленую шелковую юбку и распашную кофту, отороченную белым  мехом.
Под мышкой она держала лаковый короб с конфетами.
     - Принес, - сказала женщина.
     - Принес, - ответил секретарь и высоко воздел ключ.
     Женщина взвизгнула от радости и поспешно стянула с себя юбку.  Шаваш,
лежавший под кроватью, вытаращил глазок: под юбкой на  женщине  был  надет
серебряный пояс целомудрия. Секретарь,  дрожа  от  нетерпения,  вставил  в
замок на поясе свой ключик, пояс расцепился и упал на пол.
     Тут женщина повалилась с ним на кровать, и они подняли  такую  возню,
словно торговец, поймавший воришку.
     Наконец они решили передохнуть. Женщина присела на кровать,  раскрыла
лаковый короб, который она принесла с собой, вынула из него круглую  белую
конфету и стала кормить секретаря  конфетой.  У  Шаваша  изо  рта  потекли
слюнки.
     - Это что за конфеты, - удивился секретарь.
     - Это государь император, - сказала женщина, - прислал моему мужу  со
своего стола, посмотрев на них благосклонным взором. Говорят, эти  конфеты
повышают мужскую силу: я изловчилась и сберегла их для тебя.
     - Или я тебе плох, что меня  надо  кормить  конфетами,  -  возмутился
секретарь.
     - Что ты, - встревожилась женщина, - я просто думала, что тебе  будет
приятно.
     - Пусть эти конфеты, - сказал секретарь, - ест сам  государь,  может,
сделает себе сына.
     Но все-таки секретарь был явно доволен, что женщина пошла  ради  него
на такое дело. Он съел конфеты и запил их вином.  После  этого  они  опять
повалились ни постель, и  подняли  такую  возню,  что  опрокинули  на  пол
тарелку с конфетами, и она закатилась под кровать, туда, где лежал Шаваш.
     Женщина услышала, как тарелка упала, и встревожилась:
     - Пусти! Я подберу конфеты.
     "Ой, что сейчас будет", - подумал Шаваш.
     Но куда там! Господин секретарь уже ничего не говорил и не слушал,  а
только урчал.
     Когда они заснули, Шаваш тихонечко выбрался из-под  кровати,  нашарил
несколько конфет, положил их за пазуху и был таков.
     Проходя мимо лавки ключаря, Шаваш вздохнул и смял в  кармане  кусочек
мастики с отпечатком ключа, - потому что, по правде говоря, этим  ключиком
отпирался совсем не тот замок, который интересовал Шаваша.     Утром,  распростившись  с  Андарзом,  король  Аннар  Сорочье   Гнездо
вернулся в свой лагерь. Он приказал рабам отнести все  подарки  в  дальнее
помещение шатра, вошел вслед за ними и занялся чтением списка подарков.
     Вдруг угол шатра распахнулся, и в помещение въехал на  мышастом  коне
князь Росомаха в сопровождении Ашены и еще пятерых.
     - Это что такое? - сказал король,  -  мой  ковер  не  лужайка,  чтобы
топтать его копытами!
     - С каких это пор командиры не  имеют  права  сидеть  на  коне  перед
избранным ими начальником? - сказал  Росомаха,  -  или  тебе  жалко  этого
поганого ковра?
     Королю было и вправду жалко ковра, но,  стыдясь  такого  чувства,  он
вытащил меч и сказал:
     - Мне жалко твоей поганой головы, Росомаха,  если  ты  сейчас  же  не
слезешь со своей кобылы.
     От этаких слов Росомаха поспешно слез с  кобылы,  тоже  вынул  меч  и
сказал:
     - Сдается мне, король Аннар Сорочье Гнездо, что тебе  в  этом  городе
дарят много подарков, и что не все подарки ты раздаешь твоей дружине!
     - Ах ты дрянь, - изумился король, - в этакой подлости меня еще  никто
не упрекал! А если ты, Росомаха, уже пропил все, что я  тебе  подарил,  ты
можешь выбрать в этом шатре любую вещь  тебе  по  вкусу,  не  считая  моей
головы.
     - Что ж, - говорит Росомаха, - в этаком случае я попрошу у  тебя  тот
подарок, который ты выпрашиваешь у государя, и который не  принадлежит  ни
ему, ни тебе - свободу нашего народа! И сдается мне, что этот  подарок  ты
не отдашь никому, а, напротив, засунешь поглубже в зоб!
     - Ах ты дрянь, - возмутился Аннар, - сын раба и  наемник  Хамавна,  -
тебе ли чирикать о свободе! Это службу  в  чужом  гарнизоне  ты  называешь
свободой, а власть над целой провинцией - рабством?
     - Великое дело, - сказал Росомаха, - завоевать Аракку! Раньше мы были
вольными людьми, делали, что хотели, получали от наместника Хамавна  дань,
продавали ее осуйским купцам: А теперь ты зарезал овцу, которую мы  доили,
и готов признать себя рабом  императора,  если  тот  поможет  сделать  нас
твоими рабами!
     - Слушай, ты, Росомаха! - сказал король -  тебя  послушать,  так  нет
беды больше хорошей добычи и несчастья хуже великой победы!  Сдается  мне,
что это говоришь не ты, а золото, которым тебя угостили  чиновники,  чтобы
ты сеял раздор!
     - Чиновники, - сказал Росомаха, меня не угощали, а  вот  ты  выплатил
мне лишь четверть того, что обещал под Иннехом!
     - Я и не выплачу, - отвечал король, - когда я сговаривался  с  тобой,
ты был честным воином, а когда ты изменил наместнику Хамавну,  ты  показал
себя, как тряпка и трус, и цена тебе стала вчетверо дешевле.
     Росомахе нечего было на это ответить, он затопал ногами и убрался  из
шатра вместе с конем.
     А король оседлал  коня  и  поехал  к  осуйскому  консулу  Айр-Незиму,
который, как мы помним,  было  должен  ему  девяносто  тысяч  ишевиков  за
оборону квартала. Он  ехал  в  самом  скверном  расположении  духа,  ругая
Росомаху и присматриваясь  к  городской  жизни,  кипящей  вокруг.  Человек
нерешительный в такой ситуации постарался бы загладить случившееся, одарив
и обласкав мятежника. Но король терпеть не мог  мягкотелости.  "Очень  мне
нужно задабривать того, кого я могу зарезать! - подумал он. - Беда  только
в том, что, если я сделаю это сам, между нашими родами ляжет кровь.  Лучше
бы поручить это дело кому-нибудь другому. Быть не  может,  чтобы  во  всем
этом городе не нашлось человека, который не мог бы зарезать Росомаху!"
     В этаком-то настроении король явился  во  двор  к  осуйскому  консулу
Айр-Незиму. Его  провели  в  приемную  комнату,  расположенную  в  глубине
резиденции. Широкие окна выходили во дворик, засаженный желтыми и красными
розами, вдоль стен тянулись резные, запертые  на  ключ  шкафы  и  лари,  в
которых посланник держал образцы осуйских  товаров.  Айр-Незим,  в  черном
платье и с черной же книгой  подмышкой  поспешно  вышел  навстречу  гостю.
Король заявил, что его войско ждет денег, обещанных  за  охрану  квартала:
девяноста тысяч ишевиков.
     - Девяносто тысяч ишевиков? -  сказал  Айр-Незим,  -  но  у  нас  нет
стольких денег.
     - Да что ты врешь? - вознегодовал  король.  -  По  докладу  господина
Нарая вы одолжили империи двадцать миллионов и нажили по сорок золотых  на
каждый данный в долг, а теперь  отказываетесь  выплатить  какой-то  пустяк
моему народу!
     Этакая ссылка на доклад Нарая Айр-Незиму пришлась ужасно не по  душе.
Ведь его известили, что Нарай советует королю напасть на Осую.
     - Мы нажили даже больше, - сказал Айр-Незим, -  но  у  нас  нет  этих
денег.
     Король разинул от изумления рот, а консул продолжал:
     - Скажите, Аннар, что бы вы сделали, получив эти деньги?
     - Ну, - изумился король, - раньше я бы  роздал  половину  дружине,  а
остальное зарыл в землю. А теперь я, пожалуй, не буду  зарывать  деньги  в
землю. Я думаю, что мне придется потратить их на восстановление каналов  в
южной части провинции,  и  на  всякие  другие  дела,  без  которых  нельзя
получать налоги.
     Консул кивнул, как бы про себя.
     - Да, - сказал он,  -  вы  замечательно  умный  человек,  король.  Вы
поняли, что есть государства, которые добывают богатство с помощью воинов,
и есть государства, которые добывают богатства с помощью налогов. Но  есть
и третий вид государств, богатство которых состоит в их кредитной системе.
     - В чем, - спросил король.
     - В кредитной системе, - повторил консул. Главное  наше  богатство  -
это торговля и  билеты  осуйского  банка.  Все,  что  идет  из  империи  к
варварам, и от  варваров  к  империи,  и  даже  от  варваров  к  варварам,
останавливается  в  Осуе,  и  там  перегружается  и   перепродается:   это
называется транзитная  торговля.  От  покупки  до  продажи  проходит  уйма
времени, и нам очень важно, чтобы купец мог покупать и продавать в кредит.
Поэтому, хотя у нас и очень хорошая монета, кредитных билетов и векселей у
нас в двадцать раз больше, чем монеты. Так что главное  наше  имущество  -
это доверие к  банку.  Поэтому  Осую  нельзя  ограбить,  ее  можно  только
разорить.
     Если вы захватите наш город,  поднимется  паника.  Все  билеты  банка
будут предъявлены к оплате, и банк лопнет. А  что  вы  сможете  захватить?
Только вот эти самые билеты лопнувшего банка!
     Этого-то и добивается господин  Нарай!  Если  вы  нападете  на  Осую,
господин Нарай зажарит  двух  кабанов  на  одном  вертеле:  во-первых,  он
разорит наш банк, во-вторых,  он  погубит  вас,  потому  что  ваши  воины,
захватив город, в котором золота и побрякушек меньше, чем в одном квартале
столицы, прирежут вас на другой день после штурма.
     "Ой, тоскливо подумал король, - наверняка кто-то из них двоих врет, а
может статься, и оба! Вот народ - здесь кредит,  там  налог!  Погубят  они
меня, погубят! - и король пожалел, что ввязался в эту, несвойственную  ему
как сыну природы, политику.
     - Вздор, - сказал король. - Кто первым  отказался  от  платы,  тот  и
беднее! Что такое налог, а знаю, а  этим  самым  кредитом  вы  мне  просто
морочите голову! Как это золота становится больше оттого, что оно вертится
в десять раз быстрее? Как это один человек может продать  другому  деньги,
которых у него нет? Как в докладе Нарая сказано, так оно и есть!
     - Не очень-то слова господина Нарая заслуживают доверия,  -  возразил
Айр-Незим, - наверняка он затевает за вашей спиной козни. Вам он  говорит,
что ваша знать - ваши худшие враги, а вашим воинам тайком нашептывает, что
вы хотите отнять у них свободу. Он спит и  видит,  чтобы  ласы  сами  себя
съели!  Мне  доподлинно  известно,  что  вчера  он  тайно  принимал  князя
Росомаху, и обещал ему корону Аракки!
     Настроение короля мгновенно переменилось.
     - Ах, негодяй, - вскричал король, - наконец-то мне все ясно! Да я его
на части разорву! Да я ему яйца повыдергаю и скажу, что так было!
     - Кому? - спросил осуец? - Росомахе или Нараю?
     Король остановился, потом хлопнул себя по лбу.
     - И правда, - сказал он, - не такое-то это простое дело, -  выдернуть
яйца у высокопоставленного чиновника и при этом не потерять свои.
     - Гм, - сказал осуец, - а ведь, пожалуй, есть способ помочь вам.
     - Какой же?
     - Почему бы вам не овладеть на днях столицей? Если вы захватите город
в свои руки, вы можете... гм... повыдергать столько яиц, сколько захотите!
     - Захватить столицу? - засмеялся король, - с тремястами  воинами?  Да
легче поймать дракона в сачок! Одних противников Андарза в городе  больше,
чем вшей у моих солдат, а вшей этих черт знает как много!
     - Ба, - сказал осуец, - да что это за противники? Лицеисты пятнадцати
лет, с пальчиками, тонкими как лист осоки! Даже я,  на  что  уж  невоенный
человек, а и то справлюсь с целым десятком!  Если,  например,  ваши  воины
вступятся за битого лавочника да и поругаются с детьми, из  этого  в  один
миг может получиться народное восстание с вами во главе!
     - Нет, - сказал король,  -  ничего  не  выйдет!  -  возмутить  народ,
конечно, не трудно, но ведь  императорский  дворец  выстроен  как  раз  на
случай таких мятежей! Он набит стражниками, как коробочка мака -  зернами,
а на стены даже слюнявая улитка не залезет, не то что человек!
     И князь вздохнул, ибо он грустил по поводу  этих  стен  с  той  самой
минуты, как их увидел.
     - В императорском дворце, - сказал Айр-Незим, - есть подземные  ходы,
соединяющие между собой все покои. Имеются и выходы наружу. При государыне
Касии они использовались в основном для тайных  арестов  и  подслушиваний,
при нынешнем же государе бездействуют. Когда захватываешь  город  снаружи,
всегда нужно много человек, а когда захватываешь его  изнутри,  достаточно
горсти храбрецов. Если проникнуть в эти ходы ночью, то ста  человек  будет
довольно для того, чтоб захватить дворец  и  открыть  ворота  возмущенному
народу. Что же касается дворцовой стражи,  то  большинство  стражников,  в
количества двух тысяч человек, ночью содержится в двух казармах,  Северной
и Южной, расположенных у соответствующих ворот. Эти казармы  -  деревянные
строения с узкими дверями и прорезями в крыше для света. Достаточно  будет
запереть как следует двери и поджечь казармы.
     "Эге-гей! - пронеслось в  голове  Аннара,  -  "если  я  с  тремястами
"дружинниками переменю династию, это будет самая дивная песня  в  истории!
При этом в суматохе можно будет всадить нож в князя Росомаху! Как  же  мне
повезло, что всем в столице заправляет этот Нарай! Если бы  не  он,  разве
такие надутые люди, как Осуйский консул и сановник Андарз, поглядели бы на
меня, сырого варвара"?
     - Гм, вдруг подозрительно уставился король на осуйца, - а  откуда  вы
знаете о подземных ходах?
     - От их главного инженера, - ответил осуец.
     - А я слыхал, что ему перерезали глотку.
     - Вот именно, - сказал осуец, улыбаясь и похлопывая рукой по  черному
фолианту на своих коленях, ему перерезали глотку, и вы  не  представляете,
как он рад был отомстить своим убийцам!
     Король задрожал. Неизвестное всегда пугало его: а векселя, банковские
подвалы, разговаривающие покойники, книги по бухгалтерии  и  черной  магии
одинаково принадлежали неведомому и пугающему.
     - Дайте-ка я посмотрю ваш план, - потребовал король. Осуец, улыбаясь,
раскрыл черный том.
     Но  тут  во  внутреннем  дворике  показался  писец,  -  он  летел   к
Айр-Незиму, размахивая  руками,  словно  хотел  сбить  из  воздуха  масло.
Подбежал, зашептал на ухо.
     - В чем дело, - спросил король.
     - Сюда направляются таможенные чиновники, - сказал Айр-Незим,  -  как
бы они не заподозрили дурного, застав вас здесь.
     Через полчаса король выехал из осуйских ворот на рыбный рынок. Вокруг
царила  суета:  румяный  пекарь  выставлял  на  окне  свежие   лепешки   с
отпечатанной на них печатью, свидетельствующей о государственно  лицензии,
- мясник поддувал козу, чтобы  содрать  с  нее  шкуру,  и  чернокнижник  в
дырявом халате громко извещал улицу, что он  всего  за  два  медяка  готов
наведаться на небо и произвести исправления в книге судьбы, - и  при  виде
столицы, как при виде обнаженной женщины, у короля радостно шевелилось под
брюхом.
     "Эге-гей, думал он, обозревая рыночную суету,  -  всех  этих  дураков
обложу тройным  налогом!  Что  же  касается  моих  воинов,  -  надо  будет
запретить им заниматься ремеслом и торговлей, потому что чуть только  воин
начинает заниматься торговлей и читать книжки, так  это  уже  не  воин,  а
вареная свекла!"
     Но спустя немного времени  король  перепугался.  "Еще  неизвестно,  -
подумал он, - кто из этих двоих, чиновник или  торговец,  обманывает  меня
больше, и с кем из них будет легче расправиться  после  победы!  Это  дело
явно превосходит  человеческое  разумение,  -  думал  король,  выезжая  из
Осуйских ворот  на  рыбный  рынок.  -  Не  такой  я  дурак,  чтобы  самому
разобраться, что  лучше  для  моего  народа!  Тут  надо  посоветоваться  с
богами!"
     В  эту  минуту  король  посмотрел  направо  и  увидел  кота,  который
запрыгнул на деревянный короб с рыбой, подцепил лапой плотвичку и  поволок
ее прочь. Торговки  заорали,  но  куда  там!  Кот  уже  смылся  к  дальним
чердакам.
     "Ба, - подумал король, - не иначе, как  божество  намекает  мне,  что
вытащить императора из дворца не труднее,  чем  плотвичку  из  деревянного
короба". И  тут  он  решил  никоим  образом  не  предавать  Айр-Незима,  а
наоборот, принять его план.
     И подумать только,  что  от  какого-то  ничтожного,  облезлого  кота,
посредством которого капризничают боги, зависят судьбы могучих государств!     В ночь после после подслушанного разговора господин Нан отправился  в
управу Нарая: там он работал до рассвета,  а  потом  потыкался  головой  в
бумаги и заснул.
     Когда он проснулся, был уже полдень.  Нан  выглянул  в  окно:  ворота
городской управы были  широко  раскрыты,  посереди  двора  советник  Нарай
совершал возлияние Бужве. По его бокам  два  стражника  били  в  барабаны,
чтобы привлечь внимание бога. Вокруг теснился народ: множество  просителей
ожидало Нарая. На их  шапках  были  укреплены  красные  ленты  со  словами
"Требую  справедливости".  Церемония  кончилась,  -  стражники,   ругаясь,
выравнивали просителей, Нарай быстрым шагом  шел  мимо  них,  благосклонно
собирая прошения. Вдруг  один  из  просителей  отпихнул  палку  стражника,
бросился перед Нараем на  колени,  ловя  подол  советника.  Нарай  ласково
поднял его и забрал жалобу. Стражники уже теснили просителя прочь.
     Нан побледнел и отошел от окна: в подателе жалобы  он  узнал  варвара
Теннака, верного секретаря Андарза.     Шаваш вернулся во дворец Андарза к  третьей  дневной  страже  и  стал
караулить, когда вернутся любовники. Женщина воротилась через час, а потом
и Иммани просочился через ворота для слуг.  Господин  Андарз  был  еще  во
дворце.
     Шаваш отправился к секретарю Теннаку и  стал  точить  ему  перья.  Он
точил перья и трогал маленький мешочек с талисманом из пепла хомячка Дуни.
Наточив все перья, он сел спиной к стене, вытащил из кармана белую  мятную
конфету и принялся ее есть. Теннак был чем-то так  расстроен  и  озабочен,
что не замечал конфеты. Шаваш закашлялся. Секретарь  обернулся,  всплеснул
руками и спросил:
     - Ты где взял эту еду?
     - А, - сказал Шаваш, - выпала из рукава Иммани.
     Теннак несколько мгновений молчал, потом вырвал  остаток  конфеты  из
рук Шаваша и вскочил.
     - Господин, вы куда? - изумился Шаваш.
     Но Теннак был уже далеко. Он кубарем слетел вниз и побежал к  флигелю
Иммани, - но флигель был  заперт.  Теннак  пустился  на  розыски  завитого
секретаря. Он  обнаружил  Иммани  возле  Белой  Залы  -  тот  важно  давал
инструкции пухленькой служанке. Теннак взял Иммани  за  воротник  и  молча
повернул его к себе.
     - В чем дело, - пискнул секретарь.
     Теннак раскрыл ладонь и показал ему помятую и приклеившуюся к  ладони
конфету. Потом он сжал ладонь в кулак, и в следующее мгновение этот  самый
кулак быстро и страшно въехал Иммани под ребра. Иммани пискнул и  согнулся
напополам: он бы согнулся и ниже, но по  пути  его  лицо  повстречалось  с
услужливо подставленным  коленом  варвара.  Иммани  перестал  сгибаться  и
рухнул бочком на ковер. Пухленькая служанка заверещала. Теннак  потянулся,
подобрал Иммани с полу и занес кулак.
     - Господин Теннак! Это что такое?
     Теннак оглянулся: в проеме двери стоял  господин  Андарз,  а  за  ним
маячил этот подхалим, Нан. Господин Андарз был в придворной одежде, алое с
серебром платье заполонило весь проем.
     - Что вы не поделили с Иммани?
     Теннак надулся и замолчал.
     - Я искал вас по всему дому: я желаю поговорить с вами.
     Теннак встал с Иммани, не удержавшись от искушения легонько пнуть его
напоследок, и поплелся за Андарзом  и  Наном.  Иммани  полежал-полежал,  и
пополз в противоположную сторону.
     К  удивлению  Теннака,  императорский  наставник  направился  в  его,
Теннаков, кабинет. В кабинете было сумрачно и тихо,  -  мальчишка,  Шаваш,
уже успел куда-то сбежать, или схоронился  за  шторами.  Теннак  побыстрее
слизнул с потной ладони конфету и проглотил ее. Нан и Андарз шли впереди и
ничего не заметили.
     Нан запер за Теннаком дверь и уселся прямо на стол, а Андарз  остался
стоять посереди комнаты, в красном, до полу, платье, затканном драконами и
единорогами. Теннак затрепетал. Огромный  варвар  не  имел  ничего  против
настоящих  драконов,  но  всегда   боялся   нарисованных   с   надлежащими
заклинаниями; никогда Андарз не расхаживал по кабинетам рабов в придворном
платье.
     - Из-за чего вы били Иммани? - спросил Нан.
     - Так, - сказал Теннак.
     Андарз подошел к письменному столу, взялся за ящик  и  рванул.  Ящик,
треща и всхлипывая, выпрыгнул  из-под  стола,  бумаги  напуганными  белыми
гусями разлетелись от драконов на платье Андарза. Нан подошел  к  сундуку,
стоящему в углу, и поднял незапертую крышку. В  нос  ему  ударил  какой-то
кислый запах. Нан поворошил бумаги, сложенные в сундуке.
     - Ключ, - сказал Нан, - тут второе дно.
     - Прошу вас, не надо! - взмолился варвар.
     - Вчера вас видели, переодетым, в управе советника Нарая, - вы  лично
подавали ему прошение! - заорал Андарз.
     Глаза Теннака стали серые от ужаса.
     - Умоляю, не открывайте, - прошептал он.
     - Ключ!
     Теннак мертвой рукой подал хозяину ключ. Андарз наклонился к сундуку,
отпер второе дно и стал там шарить. Через мгновение он выпрямился: в руках
его звякнул стеклянный,  трутом  закупоренный  кувшин:  на  донце  кувшина
подыхала странная мышь с синей шелковой ниткой вокруг горла. Андарз  отбил
у кувшина горлышко, вытряс мышь и поднял ее за хвостик.
     - Нитка из одеяния советника Нарая, - прокомментировал Нан.  -  Пункт
сто  восемнадцатый  Иршахчанова  Уложения:  "Тот,   кто,   задумав   путем
колдовства извести человека, берет нитку из его одежды,  и  обвязывает  ее
вокруг живой твари и морит эту тварь голодом или отравой, в  надежде,  что
человек  тоже  помрет,  за  глупость  и  суеверие,  и  греховные  помыслы,
наказывается сорока  ударами  плетей  и  пятью  годами  заключения.  Если,
однако, жертвой был выбран чиновник выше седьмого ранга, наказанием служит
топор и веревка."
     Андарз между тем снял с мыши нитку и положил ее  на  стол.  Приподнял
крышку фарфоровой корзинки на столе, достал несколько  сладких  печений  и
покрошил перед мышью. Ошалевшая мышь стала есть.
     - Все ясно, - сказал Андарз,  -  вы  пробрались  в  управу  советника
Нарая, и, вручая ему прошение, выдернули у него из полы  нитку.  Затем  вы
назвали эту мышь именем Нарая, посадили в банку и  поставили  умирать.  Вы
хоть помните, что колдовство такого рода наказывается смертью через  топор
и веревку?
     - А все-таки беды бы не было, - угрюмо проговорил варвар, -  если  бы
он сдох через эту мышь.
     Говоря это, Теннак искоса наблюдал за господином.  К  его  удивлению,
Андарз  был  как  будто  доволен.  Теннак  вдруг  сообразил,  что   Андарз
подозревал его в не в колдовстве, а в предательстве.
     - Думаете, - сказал Нан, - если бы Нарай вас узнал и послал в усадьбу
стражников, он обвинил бы вас в покушении на  Нарая?  Он  обвинил  бы  вас
покушении на государя! Он бы сказал, что эта мышь изображает  государя,  и
что вы все делали с ведома и позволения Андарза!
     Теннак побледнел.
     - Я считал вас храбрее, господин Теннак, - продолжал Нан. -  Что  это
за бабьи штучки с ядами и мышами? Если  уж  вы  решились  на  такое  дело,
почему вы не зарезали Нарая с кинжалом и без мышей?
     Теннак вздохнул.
     - Я бы так и сделал, - промолвил он, - потому что  тот,  кто  убивает
ядом и колдовством, будет в  следующем  рождении  тараканом,  а  тот,  кто
убивает  мечом,  удостаивается  вполне  пристойной  участи.  Но  потом   я
сообразил, что ничего хорошего из этого не выйдет. После  такого  убийства
трудно ускользнуть незамеченным. Я подумал: "Наверняка  меня  поймают,  и,
когда государь узнает, что я слуга Андарза, он решит, что я действовал  по
приказанию хозяина".
     В кабинете воцарилась тишина.
     - Так почему, - спросил вдруг Андарз, - ты бросился на Иммани?
     Теннак, свесив голову, молчал.
     - Ты будешь говорить или нет?
     - Он опять надел эту свою красную куртку, - сказал Теннак.  -  Я  ему
говорил, чтобы он не надевал красной куртки, а  то  побью.  Вот  я  его  и
побил.
     Андарз махнул рукой и вышел  из  кабинета.  Узкий  дворик  был  пуст:
только посереди его нагая мраморная девица  лила  из  кувшина  воду,  -  и
налила вокруг себя круглый пруд. Дворик был обращен на юг, и построен так,
чтобы в зимнее время низкое солнце обогревало стены и колоннаду, а  летнее
высокое солнце, наоборот, оставляло его в  тени;  и  лучи,  сверкающие  на
мокрой  зелени   верхних   карнизов,   свидетельствовали   о   неудержимом
наступлении лета.
     - Ну, вы еще чего-то хотите, Нан?
     - Да. Найти лазоревое письмо.
     - Не смейте этого делать, Нан.
     - Почему? Потому что вы думаете, что письмо взял Астак?
     - Забудьте об этом деле, - сказал  Андарз,  -  и  вспомните  о  своей
голове.
     - Почему Астак ненавидит вас?
     Андарз опустил голову.
     - Будьте вы прокляты, Нан, - сказал он. С тех пор, как вы появились в
моем доме, на меня сыплются несчастья.  С  чего  вы  взяли,  что  мой  сын
ненавидит меня?
     - Он не ваш сын, - сказал Нан.
     - Вздор, - с тоской сказал Андарз. - Он мой сын, он похож на меня!
     - Он двигается, как вы, шевелит руками, как вы. Но он не ваш сын.  Он
сын Идайи.
     Андарз широко расставил ладони.
     - Да, он сын Идайи. Теперь, Нан, это уже не имеет значения,  а  тогда
имело. Вы молоды, вы не помните мятежа Харсомы...
     Нан молчал.
     - Идайя был моим  самым  близким  другом.  Он  был  слабый,  грустный
человек, Нан! Он бы никогда не присоединился к  бунтовщикам,  если  бы  не
женщина, на которой он женился, - троюродная сестра Харсомы. Выдра! Дрянь!
Она мутила войска, она сочиняла его манифесты: в них одни  бабьи  выдумки!
Мужчина бы писал про суды и налоги, а эта баба писала,  что  у  государыни
Касии - рыбья чешуя на боках! Это она подбила мужа на мятеж, и Касия имела
жестокость послать меня подавить его! Руш имел на меня зуб и надеялся, что
я перейду на сторону друга.
     - Но вы не перешли на сторону друга.
     Андарз смотрел прямо сквозь Нана.
     - Я не доставил  Рушу  этого  удовольствия...  Когда  я  видел  Идайю
последний раз, он стоял передо мной с веревкой на шее. Он сказал, что ни в
чем меня не винит, и просил сохранить жизнь его ребенку.  Я  удивился:  "У
тебя нет ребенка". Он ответил: "Моя жена  беременна,  а  государыня  Касия
приказала уничтожить всю семью изменника, включая детей в утробе  матери".
Я сказал, что возьму женщину к себе в дом.
     Андарз помолчал.
     - Мне не следовало этого делать,  Нан!  Государыня  чуть  не  казнила
меня, услышав, что я взял в жены родственницу мятежника. А та - сначала та
пыталась стать любимой женой. Потом, когда это не удалось, она стала спать
со всем, что имело  между  ног  эту  скалку.  Я  отобрал  у  нее  ребенка.
Пригрозил разводом. Она заявила: "Я скажу на разводе, что мой  сын  -  сын
Идайи. Понравится тебе, когда ребенка казнят?" Государыня Касия  была  еще
жива. Я приказал зашить тварь в мешок и кинуть в реку. Что я мог  сделать,
Нан?
     Андарз развел руками и тихо прибавил:
     - Теперь вы понимаете, что я не мог сердиться на Астака  из-за  того,
что он сжег это проклятое письмо. В конце концов, я поступил с  его  отцом
хуже.
     Нан тихо кивнул и растаял в зелени, укрывавшей вход.
     Андарз пошел через  дворик  в  жилое  крыло.  Он  был  бледен  больше
обычного, руки его  тряслись.  Он  почувствовал,  что  он  страшно  устал.
Переоделся в домашнее платье, лег на кровать под пологом, закрыл глаза,  и
распорядился:
     - Позовите госпожу Лину.
     Прошел кусочек времени, другой,  третий:  Лина  все  не  шла.  Андарз
подумал, не позвать ли ему Иммани, но потом улыбнулся, встал, и направился
на женскую половину. Служанка у дверей в личные покои госпожи поглядела на
него удивленными глазами. В девичьей было тихо: женщина, верно,  гуляла  в
саду.
     - Велите госпоже Лине возвращаться в  дом,  -  сказал  Андарз,  -  не
оборачиваясь к служанке, - и скажите  Иммани,  чтобы  ждал  меня  потом  в
кабинете.
     Андарз вдруг обернулся. Служанка пучила на него изумленные глаза.
     - Но, господин, - пролепетала она, - вы сами отпустили  госпожу  Лину
на богомолье, и велели господину Иммани ее сопровождать!  Я  сама  видела,
как они выехали из главных ворот, и господин Иммани  вел  в  поводу  рыжую
лошадь госпожи, и с ними была лошадь с вьюком храмовых приношений.
     Андарз оттолкнул служанку и бросился в  спальню.  В  спальне  госпожи
Лины царил страшный  беспорядок:  на  постели  лежал  неувязанный  узел  с
платьями, и  на  черепаховом  столике  громоздились  пустые  коробочки  от
украшений. Андарз все понял и закричал. На крик  и  шум  прибежали  Нан  и
Теннак: императорский наставник катался по полу в разоренной спальне:
     - Найдите их, - заорал он Нану, - я...
     Он не договорил: в руках его была  черная  лаковая  коробочка  из-под
серег, и он вцепился в  эту  коробочку  зубами.  Дерево  треснуло,  Андарз
выплюнул щепки и, рыдая, принялся биться головой о пол спальни,  покрытый,
по счастию, длинношерстым инисским ковром.
     В  это  мгновение  дверь  в  спальню  раскрылась,   кланяясь,   вошел
смотритель кладовой Мань:
     - Там, во дворе, - опять императорский  посланец!  Государь  огорчен,
что господин Андарз покинул его так рано, настоятельно просит вернуться!
     И замер, глядя на Андарза и на разоренную спальню.
     - Пошли, - сказал Нан Теннаку, - они не могли уйти далеко.     Во дворце  господину  Андарзу  преградил  путь  начальник  внутренней
стражи:
     - Государю хочется побыть одному, - сказал он, - беспокоясь  за  ваше
здоровье, он просит вас возвращаться домой и отобедать.
     Андарз оглянулся: на стене, слева от двери, висела старинная  картина
с  изображением  Бужвы,  играющего  в  сто  полей.  Андарз  снял  с  пояса
письменный прибор, попробовал перо, и начертил на картине несколько строк.
Вечером государь  заметил  надпись  на  картине,  и  заплакал,  закрываясь
рукавом.  "Нарай  говорит  мне,  что  справедливый  властитель  должен  не
обращать внимания на свои чувства, наказывать даже  близкого  друга,  если
тот преступник, но как арестовать Андарза!"
     Андарз, как был в придворной одежде, пошел в кабак к  ворам  и  сидел
там до вечера. Соглядатаи донесли, что он сказал: "В этом кабаке приятней,
чем в том, куда меня не пустили".
     Вернулся домой он поздно.
     - Нан и Теннак еще не возвращались, - спросил он.
     - Нет.
     Андарз сел в кресло в кабинете и  так  сидел,  долго-долго,  пока  за
дверью не послышались осторожные шаги. Андарз оглянулся: на  пороге  стоял
Теннак.
     - Вы поймали их?
     Варвар странно потупился.
     - Нан отыскал женщину, - сказал Теннак.
     - Где она?
     Теннак повернулся и пошел вниз. Андарз побежал за ним.  Они  сошли  в
двор за синими воротами: там стояли три лошади. Через одну из лошадей  был
перекинут какой-то черный сверток. Теннак подошел к лошади, снял  сверток,
и развернул: это была госпожа Лина. Глаза ее были удивленно открыты, и  из
груди ее торчала костяная  головка  ножа.  Теннак  подпихнул  покойницу  и
сказал:
     - Иммани хотелось завладеть драгоценностями женщины,  и  поэтому  они
бежали вместе. Но Иммани, конечно, понимал, что  любовникам  очень  трудно
пропасть вдвоем, особенно после того, как она набила  все  тюки  шелковыми
платьями. Женщина была ему только обузой. И вот он довез ее до  постоялого
двора под названием "Золотой  Трилистник",  служившего  местом  их  частых
свиданий, завел в комнату и убил, и ушел с ее драгоценностями.
     Андарз хотел, казалось, что-то сказать, открыл рот, закрыл его, опять
открыл, и, махнув рукой, побрел к дому.  Теннак,  за  его  спиной,  бросил
женщину на кучу соломы и презрительно стряхнул рукава.     Пробили уже первую вечернюю стражу, когда Нан  спустился  со  второго
этажа гостиницы,  где  он  и  Теннак  обнаружили  свою  страшную  находку.
Перепуганная хозяйка вилась за ним, совала в  руку  зеленый  конверт.  Нан
взглянул, - в конверте была такая мелочь, что не стоило и мараться.
     - Значит, вышел через полчаса и свернул налево? - сказал Нан.
     Хозяйка кивнула, - чиновник отогнул дверную занавеску и пропал.
     Через полчаса  Нан  стоял  перед  тесаными  воротами  дома  господина
Айр-Незима. Осуйский консул сам вышел навстречу гостю, и провел на высокую
террасу, с  синими  лаковыми  столбиками  и  резными  перилами.  Служанка,
расставив чашки, поспешно  удалилась.  Гость  и  хозяин  поклонились  друг
другу, коснувшись широкими рукавами земли.
     - Господин Айр-Незим, -  сказал  Нан,  -  в  доме  господина  Андарза
сегодня случилось несчастье. Его секретарь, Иммани, скрылся с  его  женой.
Оба преступника доехали до заведения под  названием  "Золотой  Трилистник"
ключ", служащего местом свиданий любовников. Понимая, что ему будет  легче
скрыться одному, Иммани завел женщину в знакомую комнату, убил, и  скрылся
с ее драгоценностями.
     - Какой ужас! - вскричал Айр-Незим.
     - Я бы хотел, чтобы вы помогли в его розыске.
     - Помилуйте, - сказал Айр-Незим, - мы приложим все усилия, чтобы  его
поймать, если он захочет бежать через Осую.
     - Вам не потребуется прилагать много усилий, - промолвил Нан.  -  Вам
потребуется  лишь  задержать  человека  по  имени  Амая.  Это  муж   вашей
племянницы.
     Айр-Незим открыл рот так широко, что туда  вполне  могла  поместиться
небольшая дыня.
     - Не смотрите на меня как на единорога,  -  сказал  Нан,  -  вы  сами
выдали ему документы и вы прекрасно знали, что это - Иммани.
     Айр-Незим закрыл рот и вытаращился  на  Нана.  Нан  замолчал  и  тоже
вытаращился на Айр-Незима. Айр-Незим покачался в  кресле  и  отодвинул  от
себя чашку хозяина. Нан тоже покачался и отодвинул от себя чашку гостя.
     - Хорошо, господин Нан,  -  вдруг  заговорил  осуйский  консул,  -  я
признаюсь, - Иммани действительно женился на моей племяннице после  смерти
несчастного Рай Ашена. Я не очень одобряю этот выбор, но  я  привык  всеми
силами защищать часть моей  семьи.  Вы  рассказали  мне  очень  некрасивую
историю. Теперь я расскажу эту историю так, как мне  ее  рассказал  только
что Иммани.
     Вот уже месяц, как Иммани просил меня об этом паспорте и о содействии
в бегстве в Осую. Он признался мне во всем, - он сказал, что хозяйка  дома
воспылала к нему похотью. Вы знаете, на что способна  хозяйка  дома,  если
раб отвергнет ее домогательства,  и  на  что  способен  хозяин,  если  раб
уступит им. Господин  Андарз  ревнивый  человек  -  знаете,  как  он  убил
чиновника, которого сам поощрил на блуд с собственной женой?
     Сегодня Иммани прибежал ко мне в ужасе.  Он  был  избит,  как  гнилая
груша. Он сказал, что Андарз застал его на своей супруге,  и  что  женщина
была убита Андарзом на его глазах. После этого Андарз решил,  что  он  уже
убил Иммани, и погнался за какой-то служанкой, а Иммани уполз  в  соседнюю
комнату и убежал.
     Нан слушал молча, поглаживая подбородок.
     - Версия моего зятя, - продолжал Айр-Незим, больше походит на правду,
чем ваша, потому что согласно вашей версии Иммани не только убил  госпожу,
но и сам себя избил чуть не до смерти, и потому  что  мужья  чаще  убивают
жен, чем любовники.
     - Иммани, - сказал Нан, - был избит Теннаком, который  знал  про  его
шашни с госпожой. Так случилось, что я и Андарз оторвали  Теннака  от  его
жертвы и увели для разговора. А Иммани, опасаясь, что Теннак все  выложит,
успел бежать.
     Маленькие глазки Айр-Незима зашныряли.
     - Удивительное дело,  -  сказал  Айр-Незим,  -  двое  взрослых  людей
застают Теннака  за  таким  делом,  и  уводят  его  для  разговора,  столь
обстоятельного, что за это время можно сбежать с женщиной! О  чем  это  вы
говорили, можно узнать?
     Нан помолчал, а потом:
     - Господин Айр-Незим! Иммани  взял  с  собой  драгоценности  госпожи!
Разумеется, он спрятал их где-то по дороге  и  не  принес  к  вам,  но  он
обязательно попытается перевезти их в Осую! Наверняка их можно найти!
     -  Или  подбросить,  -  сказал  Айр-Незим.  -  Если  вы  уже  послали
соглядатая сунуть  драгоценности  где-нибудь  в  дупло  у  реки,  а  потом
обнаружите их, все это будет подтверждать вашу версию?
     - У  господина  Андарза,  -  продолжал  Айр-Незим,  -  сейчас  не  то
положение, что пять лет назад. Тогда он мог убить  и  жену,  и  любовника,
которого сам соблазнил на такое дело.  А  теперь,  убив  жену  в  припадке
безумия, он быстро  сообразил,  что  обвинение  в  женоубийстве  -  не  ко
времени! И кто-то,  -  видимо  вы,  господин  Нан,  -  хладнокровный,  как
черепаха, предложил обвинить в убийстве Иммани, коль скоро тот уже сбежал.
     Нан молчал.
     - Послушайте, Нан! - сказал  Айр-Незим,  -  я  должен  защищать  свою
семью. Я - величайший друг господина Андарза, и если он готов  обвинить  в
этом убийстве некоего секретаря Иммани, - меня это не  касается.  Но  если
ему угодно убить при аресте моего зятя, - не дам!
     Слушайте, Нан! Только вы знаете, что мой зять и Иммани - одно и то же
лицо! Если вы скажете это Андарзу, я воспротивлюсь! Я  принесу  документы,
что это чушь! И я скажу, что эта  чудовищная  чушь  выдумана  вами,  чтобы
поссорить меня с Андарзом! Что такой план выгоден только шпиону  Нарая:  и
после этого,  господин  Нан,  ваша  жизнь  станет  дешевле  необеспеченной
закладной.
     Айр-Незим все больше и больше приходил в возбуждение. Шапка сбилась с
его головы, широкие рукава мели стол, из  глаз,  как  говорится,  вылетали
драконы. "А ведь он это сделает, - мелькнуло в  голове  Нана.  -  Он  еще,
пожалуй,  предъявит  Андарзу  поддельного  Амая,   с   родословной   и   с
биографией".
     - Где Иммани? - спросил Нан.
     Айр-Незим вздыбился и зашипел, как гусь.
     Нан полез правой рукой за пазуху, вынул оттуда книжечку с  переплетом
из кожаных завязок, а из книжечки, - аккуратно вырванный листок.
     - Узнаете? - спросил Нан.
     Айр-Незим узнал листок: это  был  тот  самый  недостающий  листок  из
дневника несчастного Ахсая, и об  этом  листке  консул  уже  интересовался
месяц назад, когда покупал книжку, но тогда лукавый чиновник сказал:  "так
было". Айр-Незим опустил глаза на строчки и прочитал:
     "Шесть месяцев назад  осуйский  консул  Айр-Незим  отправил  к  Белым
варварам своего племянника на моем корабле:  после  этого  ко  мне  явился
Андарзов секретарь, Иммани, и стал  уговаривать  меня  присвоить  груз,  а
племянника убить. Дело  в  том,  что  Иммани  завел  блуд  с  женой  этого
племянника, и хочет жениться на вдове, чтобы выбраться в Осую. Я  присвоил
груз и продал, будто свой, но пожадничал и не убил  племянника,  а  продал
его вместе с грузом. Племянник  сбежал  от  варваров,  явился,  хворая,  в
столицу, и сегодня помер.  Говорят,  у  него  почернел  рот,  как  у  того
человека, которого Иммани отравил в Чахаре. Теперь Айр-Незим готов  съесть
меня живьем, да и Иммани - тоже. Боюсь, как бы меня не нашли мертвым".
     Запись была помечена вторым днем до праздника Пяти Желтоперок.
     - Так где Иммани? - спросил Нан.
     - Не знаю, - сказал Айр-Незим, - а большим пальцем правой руки  молча
ткнул в потолок.
     - Это запирательство вам так не пройдет! - взвизгнул Нан  и  выскочил
из комнаты, шумно задвинул дверь, остановился, - и  тихо-тихо,  как  лиса,
скользнул вверх по винтовой лестнице. Наверху в три  стороны  глядели  три
двери. Нан выбрал ту, которая помещалась  над  нижним  гостевым  залом,  и
вломился внутрь.
     Ковер на  полу  был  завернут  в  сторону,  и  из  пола,  для  лучшей
слышимости,  кто-то  вынул  пару  паркетин.  С  раскрытого  окна   свисала
скрученное в веревку покрывало. Нан выглянул в окно, убедился, что  клумба
внизу умята, словно на нее сбросили мешок, и, не  утруждая  себя  кисейным
покрывалом, выпрыгнул вниз за беглецом.     Стоя на верхней ступеньке лестницы, Шаваш видел все: и  как  огромный
Теннак побил Иммани, и как Андарз в придворной одежде  поволок  варвара  в
кабинет, и как Иммани тихонечко пополз в сторонку.  Шаваш  заметался:  ему
очень хотелось посмотреть,  что  произойдет  между  Андарзом,  Теннаком  и
Наном, и очень хотелось посмотреть, что будет делать Иммани.  Наконец  его
неприязнь к Иммани победила. Шаваш видел,  как  Иммани  полежал-полежал  в
Синей Галерее, встряхнулся, вытер занавесью  лицо  и  поспешил  к  женским
покоям.
     Когда, спустя половинку стражи,  госпожа  Линна,  закутанная  в  плащ
паломницы, в сопровождении Иммани,  и  вьючной  лошади,  покинула  главные
ворота, Шаваш тихонько последовал за ними.
     Беглецы доехали все до  той  же  харчевни,  "Золотой  Трилистник",  и
скрылись внутри, вероятно, чтобы переодеться.
     Шаваш наблюдал за домом не больше четверти стражи, когда  из  боковой
калитки выскользнула изящная женщина в синей юбке  и  белом  покрывале,  и
заспешила, не  оборачиваясь,  по  улице.  За  плечом  женщина  тащила  два
небольших узла. Она уже почти скрылась за  поворотом,  когда  Шаваш  вдруг
сообразил, что мимо  него  в  женской  одежде  прошел  Иммани.  А  где  же
женщина?!
     Шаваш побежал за Иммани. Они миновали  синий  квартал,  прошли  вдоль
дворцовой стены, пересекли  Левую  Реку  и  оказались  у  ворот  осуйского
квартала. Иммани шел, стуча каблучками и покачивая бедрами, - ни  дать  ни
взять - баба!
     Ворота  осуйского  квартала   были   уже   открыты   после   недавних
беспорядков, и двое грустных граждан с пиками учитывали глазами  прохожих.
Иммани дождался, пока они занялись обширным возом с капустой  и  простучал
каблучками по другую сторону воза. Шаваш последовал за ним.
     Иммани спустился к реке и  вскоре  оказался  у  большого  забора,  за
которым начинались причалы  и  склады.  Над  забором,  невдалеке,  торчала
четырехгранная башенка с маяком  и  осуйским  флагом  на  плоской  верхней
площадке. Иммани раздвинул доски забора и ввинтился внутрь. Шаваш  подошел
к забору и стал смотреть. Сразу за забором начинался склад.  Иммани  отпер
низенькую железную дверь и прошел  в  помещение.  Дверь  закрылась.  Шаваш
завертел головой и, обнаружив в двух шагах от  забора  высокий  и  зеленый
тополь, вскарабкался на самую верхушку. Шаваш боялся, что Иммани выйдет не
из той двери, в которую вошел.
     Тополь оказался удивительно удачным местом: Шавашу  открылся  вид  на
весь осуйский квартал, от лодок и грузовых кораблей,  похожих  на  стручки
гороха, до аккуратных западных стен. Около реки теснились  склады  и  дома
состоятельных граждан. Шаваш узнал  дом  консула  Айр-Незима  по  пестрому
флагу на крыше главного зала.
     Шавашу было хорошо виден парадный двор, с шестью  резными  столбиками
для привязи: у одного из столбиков, нагнув красивую шею,  тыкался  в  овес
рыжий конь с белой попоной. Шаваш не очень хорошо различал коней,  но  про
попону мог поклясться, что это та самая попона, которую он  чистил  королю
Аннару Сорочье Гнездо.
     Иммани вышел оттуда же, откуда вошел, тщательно запер дверь на ключ и
ключ привесил к поясу. Узлов с ним  не  было,  и  он  опять  переоделся  в
мужские штаны и серую куртку с  отделанными  дешевым  мехом  рукавами.  Он
настороженно огляделся, и Шавашу сверху показалось, что синяк в том месте,
где бровь Иммани повстречалась  с  кулаком  Теннака,  вырос  втрое  против
прежнего. Вообще даже с верхушки тополя было ясно, что синяки Иммани будут
возбуждать всеобщее любопытство.  Из  этого  Шаваш  заключил,  что  Иммани
теперь не пойдет далеко, и с тополя слезать не стал.
     Господин Иммани попетлял портовыми задами и прошел в служебные ворота
дома осуйского консула, над которыми развевался красивый, синий с золотыми
хвостами флаг.
     Шаваш остался на своем тополе. Ах, если бы его глаза  могли  снять  с
Рай-Аданова дома крышу! Но увы, Шаваш, конечно,  не  мог  разглядеть,  что
делается под крышей и к кому в этом  огромном  доме  явился  Иммани.  Зато
что-то подсказывало Шавашу, что, буде Иммани явился к  самому  консулу,  -
консул немедленно постарается спровадить гостя, чей высокий, рыжий с белой
попоной конь стоял в дворе у резного столба.
     Не прошло и  четверти  стражи:  Шаваш  вздрогнул  и  вытянул  шею.  С
широкого крыльца консульского дома спускались двое: Айр-Незим в  черном  с
серебром платье, и король Аннар Сорочье Гнездо. За королем несли  подарки.
Айр-Незим поклонился гостю у ворот и поспешно вернулся внутрь.
     Прошла  еще  половинка  стражи  -  Шаваш  убедился,  что  Иммани   не
собирается покидать дом осуйского консула. Он  осторожно  слез  с  тополя,
раздвинул доски в заборе, и подкрался к пустому и запертому складу.  Шаваш
пошнырял глазками туда и сюда, вытащил из-за пазухи  инструмент  из  числа
тех, изготовление которых карается двумя годами тюрьмы, и стал  ковыряться
в замке. Через  пять  минут  Шаваш  убедился,  что  имперская  отмычка  не
подходит к осуйскому замку. Шаваш решил попробовать в другом месте.
     Он обошел четыре двери, и у  пятой,  с  противоположного  конца,  ему
повезло: осуйский замок в двери сломался, - поверх  него  прибили  ушки  и
вдели в ушки обыкновенный висячий замок. Шаваш поколупался немного и вошел
в склад.
     По стенам громоздились тюки с шерстью: посередине качались,  доставая
до пола, огромные весы, на которых можно было взвешивать по  десять  тюков
сразу. Шаваш осторожно оглянулся: склад был совершенно пуст.
     Шаваш пошел между тюками к  противоположной  двери,  той,  в  которую
входил Иммани. Вдруг он замер: дверь  была  опять  открыта,  потревоженная
пыль танцевала в луче заходящего солнца. В то же мгновение кто-то  потянул
Шаваша за воротник. Шаваш  обернулся:  за  его  спиной,  ухмыляясь,  стоял
Иммани и держал в руке круглый, хорошо наточенный нож-кочедык.  Синяк  над
бровью Иммани распускался на глазах, через всю щеку шла ветвистая царапина
от женского ногтя.
     В представлении Шаваша Иммани всегда был  человеком,  который  ворует
персики из корзинок и золото из отчетов: и Шаваш  впервые  сообразил,  что
убить для Иммани - так же легко, как украсть персик.
     Иммани помахал перед Шавашем ножом, а потом снял  с  мальчишки  пояс,
которым тот был подпоясан, и стянул ему этим поясом руки. Потом он  пихнул
Шаваша так, что тот упал между тюками, наступил на него ногой и спросил:
     - Значит, эта конфета выпала из моего кармана? - спросил Иммани.
     В следующую секунду лучик света, пробивавшийся из полуоткрытой двери,
превратился в целый  сноп,  и  Шаваш  увидел  на  пороге  Нана:  чиновник,
любопытствуя, оглядывал склад.
     - Нан, - заорал Шаваш, брыкаясь.
     Чиновник всплеснул руками и побежал к тюкам.
     - Тише, Нан! Или я убью мальчишку!
     Нан остановился. Иммани стоял у подножия лестницы, ведущей на  башню.
Он ухватился за веревку, которой были стянуты руки Шаваша, и протащил  его
несколько ступенек вверх. Шаваш ужасно напоминал упирающуюся  мангусту  на
поводке.
     - На колени!
     Чиновник медленно опустился  на  колени.  Иммани  поискал  глазами  и
бросил Нану ключ.
     - Справа от вас люк, - видите кольцо?  Откройте  и  достаньте  оттуда
вещи. Попробуете вскочить с колен, я зарежу мальчишку.
     Нан подполз  к  люку,  откинул  крышку  и  стал  доставать  тюки.  Он
напоминал утку, ныряющую за едой. Через две минуты  оба  тючка  стояли  на
полу.
     - А теперь лезьте туда сами, - сказал Иммани. - Ну!
     Нан поднял голову и стал смотреть на Иммани и Шаваша. Внезапно взгляд
его скользнул чуть вбок и наверх, туда, где лестница над Иммани уходила  в
башню. Торжествующая улыбка на миг мелькнула на его лице. Шаваш понял, что
на лестнице кто-то стоит. Иммани тоже это понял, и в  отчаянии  оглянулся.
Наверху никого не было. В тот же миг Нан подхватил один из тюков и швырнул
им в секретаря. Иммани вскрикнул и выпустил Шаваша, Шаваш всунул голову  в
плечи и покатился с лестницы, как колобок. Нан вскочил на ноги и  бросился
на секретаря. Иммани поднял ногу и  ударил  его  в  ложечку,  но  чиновник
уклонился, схватил ногу и сдернул  Иммани  со  ступенек.  Иммани  выставил
вперед нож и полетел прямо в объятия Нана. Шаваш закрыл глаза. Нан схватил
Иммани  за  запястье,  но  было  поздно:  нож  разорвал  кружева  плоеного
воротника и ушел глубоко в плечо. Нан вскрикнул и  разжал  пальцы.  Иммани
выдернул нож и бросился наверх. Нан остался стоять на  середине  лестницы.
Кружево на кафтане краснело, словно рак, если его бросить в  кипяток.  Нан
пошатнулся, ухватил здоровой рукой перила,  и  побежал  вслед  за  Иммани.
Шаваш пустился следом.
     Когда Шаваш взбежал наверх, он увидел, что башня кончается квадратной
площадкой,  окаймленной  этаким  деревянным  бортиком.  Посереди  площадки
стояла палка, в которой торчал городской флаг Осуи.  По  четырем  сторонам
площадки стояли, блестя на закате стеклами,  четыре  разноцветных  фонаря.
Кирпичный пол  был  покрыт  толстым  слоем  пыли  и  листьев.  Нан  стоял,
загораживая Иммани выход с площадки. Лицо его было бледно,  как  воск,  он
сжимал правой рукой левую, и разевал рот, словно карась без воды.
     - Голубчик! - засмеялся Иммани, - да ты сейчас сдохнешь.
     Чиновник зашатался и опустился на одно колено. Рука его заскребла  по
полу. Иммани засмеялся еще громче. В следующий миг  Нан  подобрал  с  пола
горсть пыли и швырнул ее Иммани в глаза. Секретарь  замотал  головой.  Нан
вскочил с колен и перехватил правой рукой запястье Иммани. Тот  пискнул  и
выронил нож. Нан согнулся, подставляя  спину,  -  Иммани,  подброшенный  в
воздух, вдруг перепорхнул через эту спину, ударился о деревянный бортик, -
бортик подался, Иммани с диким воплем полетел вниз.
     Шаваш подбежал к краю площадки и осторожно заглянул в дырку.  Иммани,
вполне мертвый, лежал внизу во  дворе.  Шаваш  оглянулся.  Нан  подошел  к
проломленному бортику и наставительно сказал:
     - Кто высоко взбирается, тому долго падать.
     Нан разрезал пояс, стягивавший руки мальчишки, и Шаваш свел его вниз.
Лицо чиновника побелело  и  заострилось,  и  Шаваш  увидел  на  нем  капли
холодного пота. Нан на пол у тюков и велел Шавашу разрезать  рукав.  Потом
Шаваш распорол один из тюков с тканями  и  перевязал  Нану  плечо.  Шавашу
попалась зеленая ткань с красными и черными павлинами, но все  равно  было
видно, что она быстро намокла от крови. Шаваш вспомнил,  что  раненый  Нан
еще перебросил Иммани через себя, и в изумлении сунул в рот  палец.  Шаваш
еще не видал, чтобы людей кидали, как кокосы.
     По просьбе Нана Шаваш сбегал наверх за ножом. Нан обтер нож, попросил
пододвинуть к нему тюки, и стал их потрошить.
     В тюках была  большею  частью  женская  одежда,  дорожные  прибор,  и
коробочки с женскими украшениями. Шаваш раскрыл одну из коробочек, - и  из
нее выпрыгнула маленькая золотая птичка, с рубиновыми глазками и крыльями,
усыпанными топазами. Это была та самая птичка, которая качалась в  волосах
госпожи Лины, когда Шаваш увидел ее в первый раз. Шаваш заплакал.
     Нан распорол последний тюк и вынул из него  шкатулку  с  документами.
Вытащил документы, просмотрел их и сунул в рукав, который был цел.
     Снаружи зазвенели голоса: кто-то, видно, заметил разбившегося Иммани,
и это естественно возбудило в людях любопытство. Шаваш сказал:
     - Я сидел на тополе и заметил, как Иммани прошел  в  дом  Айр-Незима.
Кроме этого, я видел там короля Аннара.
     - А пирожника ты в переулке не заметил? - спросил Нан.
     - Нет, - сказал Шаваш, - я на короля глядел.
     - В следующий раз, - сказал Нан, - гляди не только  на  королей.  Это
был мой сыщик. А то откуда бы я узнал, в какую сторону побежал Иммани?     Весь этот день сын господина Андарза,  Астак,  провел  в  библиотеке.
Стены библиотеки были украшены гобеленами с рисунками  из  жизни  империи,
подаренными  Андарзу  государыней  Касией.  На  одном  из  гобеленов   был
изображен круглый город, опоясанный рвом. Рядом с городом стоял  Андарз  с
мечом в руке, а перед ним на коленях стоял мятежник Идайя. Мятежника Идайю
было легко узнать по черной туче над головой.
     Астак сидел, подобрав ноги, и смотрел  на  мятежника  и  на  тучу.  К
вечеру это занятие ему надоело. Он вышел в сад,  а  оттуда  -  за  ворота.
Никому не было до него дела: слуги плели языками о Линне. Вот также,  семь
лет назад, они судачили о его матери. Кто-то сказал, что Иммани  сбежал  в
Осую, и что Нан арестовал его в  тот  самый  миг,  когда  тот  садился  на
корабль.
     Ноги сами привели Астака к гостинице, где произошло убийство: у входа
стояли желтые, как сердечко  ромашки,  стражники  в  парчовых  куртках,  а
вокруг  них  собралась  разноцветная  толпа,  интересующаяся   несчастиями
высокопоставленных лиц.
     Толпа густела; прошел слух, что гостиницу будут разорять, как  гнездо
разврата, и представители многих городских шаек явились поглядеть,  нельзя
ли будет  принять  участие  в  разорении.  Через  час  вывели  на  поводке
содержательницу гостиницы, а за ней несколько гостей, связанных попарно.
     И вдруг из толпы зевак вылетела женщина в пуховой юбке,  вцепилась  в
одного из гостей и заорала:
     - Люди добрые! Ведь это же мой муж! Ах ты негодяй, а сам сказал,  что
в храм поехал! Теперь вижу, куда деньги деваются!
     И полезла в глаза привязанной к мужу девице. Стражники отпихнули ее и
заверили:
     - Ничего, мы его тебе отдадим! Накажем да отдадим!
     Тут баба насторожилась:
     - Накажете? А как?
     - По новому закону каждому преступнику рубят ту часть  тела,  которой
он грешит:  клеветнику  -  язык,  мятежнику  -  голову,  вору  -  руку,  а
прелюбодею сама знаешь что.
     Надо сказать, что стражники шутили, но откуда неграмотной бабе  знать
новые законы! Она опешила и заверещала:
     - Да что что же он мне без этой штуковины!
     Толпа вокруг заволновалась. Многие сочувствовали горю  женщины:  а  у
многих прямо-таки зашевелились штаны, когда им  сказали,  что  они  каждую
ночь совершают мятежный акт против правительства. В этот-то  миг  один  из
лавочников, пришедший  посмотреть  бесплатный  спектакль,  сунул  руку  за
пазуху и обнаружил, что зрелище вышло не такое уж бесплатное,  так  как  у
него срезали кошелек:
     - Воры! - заорал лавочник.
     - Воры, - подхватила толпа, отнеся возглас на счет властей.
     Женщина бросилась на стражников, выдирая у них своего мужа,  лавочник
стал пихаться, в одно мгновение строй стражников  был  прорван,  а  глупая
толпа заметалась, разевая глотку:
     - Долой Нарая!
     Свиной Зуб, и некоторые другие охотники за чужим имуществом, бывшие в
толпе, пользуясь случаем, бросились отнимать у стражников узелки,  которые
те вынесли из опечатанного дома. Астак чувствовал себя очень  неудобно.  В
этот миг раздался крик:
     - Лицеисты! Лицеисты! Стражники!
     Астак полетел вместе с толпой к набережной, запнулся о корень и  упал
в кусты.
     - Астак, ты чего здесь делаешь! Уходи, заметят!
     Астак выдрался из куста: над ним стоял один из его  старых  лицейских
товарищей, сын министра Мнадеса, с  большими  от  изумления  глазами  и  с
золотой повязкой на правой руке.
     Астак повернулся, чтобы  бежать,  но  было  уже  поздно:  из-за  угла
показались трое лицеистов в сопровождении конного стражника.
     - Это кто такой? - обалдел стражник, глядя на нарядного юношу.
     - Это сын взяточника Андарза!  -  заявил  предводитель  лицеистов.  -
Он-то и мутил народ!
     - Вовсе я не мутил народа, - сказал Астак.
     - Что  ты  врешь!  -  Разве  народ  сам  может  взбунтоваться  против
справедливого чиновника? Ты и устроил беспорядки!
     Сыщики  в  беспокойстве   завертели   головой.   Это   были   простые
представители народа, добродушные в меру своей профессии; и, как и многим,
им казалось, что все эти лицеисты с  их  повязками  и  знаменами  выдуманы
Нараем из сора и мелкой пыли, и что господин Андарз обратит их  обратно  в
пыль, когда захочет.
     Не таков был предводитель лицеистов: его звали Лахар, это был мальчик
из бедной чиновничьей семьи. Раньше он немного заискивал перед Астаком,  и
ему было тяжело вспоминать об этом. Он был очень беден,  и  никак  не  мог
забыть, как  однажды  зимой  мальчики  из  высоких  семей  затеяли  кидать
фруктами в зимних птиц, -  по  реке  неслись  пластины  льда,  похожие  на
осколки мрамора, и на стылую землю шлепались красивые крутобокие персики и
крупные, цвета свиной печенки сливы. Лахар глядел на  эти  персики,  Астак
повернулся и сказал: "Смотрите, он хочет съесть наши сливы!"
     - Арестуйте его! - заявил Лахар, - он устраивал беспорядки,  раздавал
народу золото, радея о своем отце!
     - Лахар! - с тоской сказал Астак, - я не сын Андарза! Я сын  человека
по имени Идайя, которого Андарз  оклеветал  и  убил!  Я  всю  жизнь  хотел
отомстить за отца!
     - Вы слышали?  -  заявил  Лахар,  -  он  признался,  что  он  не  сын
взяточника Андарза, а сын казненного мятежника! Арестуйте его!
     "Ой, в какую плохую историю я влип", - с тоской подумал сыщик.
     Через полчаса изумленного и перепуганного Астака втолкнули  в  камеру
главной  городской  тюрьмы,  страшного  места,  населенного   изможденными
узниками и упитанными крысами. Астак плакал и метался, как мышь в кувшине.
"Это  все  проделки  Лахара,  -  думал  он,  -  Лахар  даже  на  экзаменах
передергивал, - стоит только Нараю или Нану узнать о происшедшем, как  они
тотчас же выпустят меня, а Лахара сурово накажут!
     Спустя час узкая, как крышка гроба, дверь растворилась, и  на  пороге
показался господин Нан. Он был немножко бледен,  и  левая  рука  его  была
замотана в кокон, напоминая личинку шелкопряда.
     - Господин Нан! - бросился к нему Астак, - я ни в чем не виноват! Это
все проделки Лахара! Он сердит на меня за то, что я не дал ему персика!
     Изумление  и  негодование  изобразились  на  лице  Нана.  Он  схватил
здоровой рукой юношу за ворот и закричал:
     - Да как ты смеешь так говорить о любимце советника Нарая!  Людей  не
арестовывают за то, что они кому-то не дали персик!
     И с этими словами Нан швырнул растерявшегося Астака на  лежанку.  Тот
вскочил:
     - Вы не имеете права!
     И тут же получил новый страшный удар по  губам:  на  этот  раз  юноша
полетел на пол.
     - Вы не имеете права так обращаться...
     - С сыном изменника?
     - Я... я...
     - Вы сами везде хвастаете, что вы - сын Идайи.
     - Идайя не изменник!
     Нан вынул из-под мышки папку:
     - Полюбуйтесь!
     - Что это?
     - Переписка Идайи и Харсомы. Манифесты Идайи. Да вот, хотя бы...
     Нан развернул бумагу и прочел: "Всем известно, что  Касия,  публичная
девка, грешила с мужчинами  всеми  тремя  отверстиями,  пользуясь  гнусным
колдовством,   отвела   глаза   государю,   зачала   своего    щенка    от
барсука-оборотня: неужто народ допустит сына шлюхи и барсука до управления
ойкуменой?"
     Мальчишка в ужасе зажал уши.
     - Это подделка! Мой отец не писал таких мерзостей.
     Нан расхохотался и  бросил  ему  папку.  Мальчишка  стал  копаться  в
документах, читал их один за другим. Старая бумага ломалась в  его  руках.
Он еще не встречался с политической пропагандой мятежников.  Великий  Вей!
Неужто отец его писал, что у государыни Касии - козлиные  ноги?  Мальчишка
стал плакать.
     - Господин Андарз, - сказал  Нан,  -  совершил  преступление,  спасши
жизнь сыну мятежника, но закон, слава  богам,  еще  не  отменен!  Господин
Нарай казнит и Андарза и тебя...
     Мальчишка поднял голову, и лицо  его  побледнело,  словно  ткань,  на
которую плеснули уксуса.
     - Казнить, меня? За что?
     - Ты сын Идайи. Уже забыл?
     Мальчишка побледнел еще больше.
     - Но это несправедливо, - сказал он, - нечестно казнить  человека  за
то, что произошло до его рождения!
     - Господин Андарз так  и  думал.  За  это  ему  придется  поплатиться
головой.  Стремясь  сделать  последнее  одолжение  другу,  он  взял  замуж
женщину, подстрекнувшую того к мятежу, признал  ее  сына  за  своего,  был
готов простить ему то, за что наказал бы родного сына!
     Астак забился в угол.
     - Где письмо?
     - Какое письмо?
     - Лазоревое письмо. Отвечай!
     - У меня его нет.
     - Знаю, что нет. У кого оно?
     - Я не знаю, клянусь, не знаю!
     - Врешь! Это ты предупредил  людей  Айр-Незима,  что  Ахсай  будет  в
"Красной Тыкве" и купит письмо! У кого он должен был его купить?
     - Не знаю. Клянусь вам, господин Нан!
     - Откуда же ты знал о "Красной Тыкве?"
     - Я встретился там с Ахсаем, накануне. Он заказывал ужин, сначала  на
сегодня, а потом на завтра.  Вскоре  он  напился  выше  глаз,  стал  нести
какую-то чепуху. Вдруг сказал: "завтра, в этой харчевне,  я  куплю  гибель
советника Нарая". Я спросил: "для кого?" Он ответил: "Дурачок, для  твоего
отца!" Я спросил: "А что это?" Он "Лазоревое письмо!" Я  спросил:  "А  кто
продавец?" Он расхохотался и  говорит:  "Ах,  если  бы  Андарз  знал,  кто
продавец!" Он упал под стол, а я убежал в ужасе. Я думал,  что  делать,  а
потом вспомнил, как Иммани рассказывал  о  том,  что  за  Ахсаем  охотится
осуйский консул, и написал письмо Айр-Незиму.
     Нан побарабанил по столу пальцами.
     - А почему, - спросил он, - Айр-Незиму? Почему не Нараю?
     - Я как раз читал "Книгу наставлений" -  пробормотал  мальчишка.  Там
написано, что если у тебя два врага, то надо  покончить  с  первым  врагом
руками второго, а второго арестовать за  убийство.  И  вот  я  решил,  что
Айр-Незим убьет Ахсая, а потом Айр-Незима арестуют за  это  убийство.  Это
нечестно, что вы его не арестовали!
     Нан, не говоря не слова, повернулся и пошел к выходу. Мальчик  пополз
за ним. Дверь открылась: на пороге возник стражник.
     - Кормите заключенного три раза в день, - брезгливо сказал Нан.  -  И
смотрите, чтоб не убился: господин Нарай будет недоволен. Книгочей!
     Астак глядел на дверь остановившимся зрачками: Боже мой! Неужели  его
порочный отчим спас ему жизнь, рискуя собственной, а справедливый советник
Нарай готов казнить его из-за шутки о раздавленном персике?     Через два часа господин Нан снова появился в доме осуйского  консула,
в паланкине и в сопровождении пяти сыщиков. Айр-Незим, с хмурым выражением
лица, велел попотчевать сыщиков на кухне, а гостя повел вверх.
     Когда они остались одни, Нан вынул здоровой рукой  из-за  пазухи  два
удостоверения личности: одно, на имя мужа своей  племянницы  Амая,  консул
выдал сам. Другое было выдано  на  имя  какого-то  Шии,  морского  писаря:
отпечатки пальцев на обоих удостоверениях были, однако, одинаковые.
     - Это, - сказал Нан, - я нашел при покойнике и забрал, чтобы не  было
лишних пересудов. Иммани таскал с собой оба документа и предъявлял  бы  их
по мере надобности.
     Айр-Незим запихал обе бумаги в карман, буркнул, что второй  документы
делали умельцы империи.
     Нан промолчал.
     Консул порылся в шкатулке, вытащил десять  билетов  осуйского  банка,
каждый по пять тысяч, и шлепнул деньги на стол перед Наном:
     - Хватит?
     Нан покосился на бумажки.
     - Господин Айр-Незим, - сказал он, - честь вашей семьи бесценна, да и
дружба ваша с Андарзом не поддается исчислению. Я  бы  не  хотел  разорять
вас: эти два документа - скромный подарок молодого чиновника.
     Айр-Незим так же молча взял билеты и сунул обратно в шкатулку.
     - Однако, - сказал Нан, - чтобы оправдаться от подозрений в  близости
к партии Нарая, я принес также некоторые вещи, которые хотел бы продать.
     - Хороши подозрения! - взвизгнул консул, -  это  вы  писали  указ  об
отмене государственного долга!
     - До сих пор, - спокойно продолжал Нан, - не обращая особого внимания
на критический выпад собеседника, - вы находились в прекрасных  отношениях
с господином Андарзом. Советник Нарай  пытался  испортить  эти  отношения,
распуская слухи, будто это город Осуя, и даже лично вы,  господин  банкир,
натравили варваров на провинцию Аракку, опасаясь конкуренции  от  ремесел,
заведенных  наместником,  и  что,  таким   образом,   ответственность   за
завоевание провинции и смерть Андарзова брата лежит на Осуе.
     - Вздор и чушь! - с сердцем воскликнул Айр-Незим.
     Господин Нан  вынул  из  рукава  пачку  писем,  перевязанных  розовой
ленточкой.
     -  И  вот,  -  сказал  господин  Нан,  я  стал  собирать   материалы,
опровергающие эти слухи...
     Нан развязал ленточку.
     -  Ваше  письмо,  -  сказал  он,  -  писанное  в  качестве  секретаря
республики северному королю: республика  продаст  ему  арбалеты  и  копья,
только если он нападет на Аракку. Отчет некоего Галатты, купца, бывшего  в
Аракке, о  состоянии  городских  укреплений,  имена  чиновников,  которые,
будучи дружны с Осуей, сдадут королю город:  начальник  сырного  ведомства
Аден, смотритель над церемониями Атоя,  глава  над  семью  видами  складов
Варан...
     Нан говорил и перебирал своим тонкими пальцами жуткие бумаги.
     - Как это к вам попало, - взвизгнул посланник.
     -  Водный  инспектор  Кигира  в  городе  Май,  -  он   очень   кстати
рассказывает, как забраться в город по разрушенному акведуку.
     Посланник вскочил из кресла и схватил бумаги. В  здоровой  руке  Нана
сверкнул  кинжал:  миг,  -  и  узкий  рукав  посланника  был  пришпилен  к
лакированному столику. Горожанин зашипел.
     - Тише, - сказал Нан, - а то прибежит моя стража.
     И убрал бумаги в рукав.
     - Сколько вы стоите, - сказал посланник.
     Чиновник, не спеша, рассматривал свои пальцы. Пальцы были  длинные  и
узкие, кончики их были выкрашены хной  и  присыпаны  ароматной  пылью.  На
среднем пальце сиял перстень в  виде  золотого  угря,  обвившегося  вокруг
пальца и держащего в своей пасти рубин.
     - Я дорого стою, - задумчиво сказал Нан.
     Вдруг поднял глаза на посланника.
     - А может, это только начало? Может, вы натравите короля на  столицу,
как натравили на провинцию,  и  тоже  попросите  себе  четверть  земель  и
доходов бывшей империи.  Может,  здесь,  в  столице,  вы  так  же  ходите,
покупаете недовольных чиновников, разыскиваете старые акведуки...
     - Империя, - сказал осторожно посланник,  -  большой  тигр,  а  мы  -
маленький хвост.
     - Нынче такие времена, что хвосты вертят тиграми.
     - Вы опасный человек, господин Нан, - огорчился посланник.
     Нан, казалось, встревожился.
     - Я не хочу сказать, что эти письма не продаются.  Просто  они  очень
дорого стоят. Вот я и хочу подчеркнуть, как дорого они стоят.
     Посланник засмеялся.
     - Вот я и говорю, что  вы  опасный  человек,  господин  Нан.  Опасный
человек - это не тот, кто не берет взяток и не тот, кто берет их по любому
поводу. Опасный человек - это тот, кто продается, соблюдая свою выгоду,  и
умеет взять деньги за то, что он сделал бы и так.
     Господин Нан улыбнулся, откинулся в кресле.
     - Вот господин Нарай, - продолжал посланник, - он опасный человек. Но
разве он не брал взяток? Когда десять лет назад он был в послан в Осую, он
сумел убедить дома Кадуни и Рашков дать ему целую кадушку  золота  за  то,
чтобы он помешал присоединить город к империи.
     Посланник развел руками.
     - Спрашивается, - ведь советник Нарай скорее умер  бы,  чем  позволил
совершиться такому объединению! Но он сумел получить за свои убеждения еще
и кадушку золота, и что же он с нею сделал? Он раздал ее черни, та подняла
бунт, и вырезала Кадуни и Рашков!
     Господин Нан чуть повернул голову, прислушиваясь к  шуму  внизу:  как
там, накормили его сыщиков или нет? Если накормили, так нечего им  трепать
языками...
     - Сколько вам надо, - спросил посланник.
     - Деньги, - сказал Нан, - опасная  вещь,  и  недаром  говорится,  что
деньги, не отданные государству и богу, навлекают только  несчастья.  Вот,
например, управляющий Андарза, Дия. Сегодня он уехал из столицы в  Иниссу,
и что-то подсказывает мне, что он уехал с осуйским паспортом.
     Айр-Незим нетерпеливо фыркнул.
     - Последний месяц,  -  сказал  Нан,  -  вы  четырежды  встречались  с
управляющим Андарза. Этот человек передал вам один документ,  в  обмен  на
право бежать в Осую: я меняю эти бумаги на этот документ.
     - Господин Нан, - сказал посланник вкрадчиво, - если вы  знаете,  что
Дия передал нам этот документ, то уж, наверное, вы догадываетесь, что  это
произошло не иначе как с ведома господина Андарза. А если это произошло  с
ведома господина Андарза, то дело зашло  уже  слишком  далеко,  чтобы  вы,
сторонник Андарза, могли что-то сделать, не погубив себя.
     - Документ, - сказал Нан.
     Посланник некоторое время сидел неподвижно.
     - Господин Нан, - сказал он, - вы  потеряете  голову  совершенно  без
толку. Вам не жалко потерять такую голову?
     Нан усмехнулся.
     Тогда, к изумлению Нана, посланник  раскрыл  бывшую  при  нем  черную
книгу, вынул из ее листов синий конверт и протянул его Нану.
                                    12     Нан раскрыл синий конверт, и вытащил бывшую  там  бумагу.  С  первого
взгляда чиновника понял, что это не  письмо,  и  тем  более  не  лазоревое
письмо. Нан чуть не закрыл глаза и не застонал с досады. Он вгляделся:
     - Да, - сказал он, как ни в чем  ни  бывало.  Тайные  ходы  Небесного
Города! И вы утверждаете, что Дия передал вам это с позволения Андарза?
     - Конечно, - ответил посланник.
     Нан засунул план за пазуху и встал, чтобы  откланяться.  Но,  видимо,
разочарование  подкосило  его,  или  поклон  оказался  слишком  резок  для
человека, которого  давеча  пырнули  ножом:  выпрямляясь,  Нан  побледнел,
заскреб было по спинке кресла, - и грохнулся навзничь.
     На лестнице послышался топот, и  в  гостиную  ворвались  два  сыщика.
Айр-Незим, подскочивший было к чиновнику, чтобы забрать драгоценный  план,
отпрыгнул от Нана, как волк от костра, и заплясал перед сыщиками:
     - Боже мой! Какое несчастье!
     Захворавшего чиновника перенесли наверх, приготовили удобную кровать.
Айр-Незим и слышать не хотел о  перевозке  больного.  Сыщики  согласились.
Прилежный лекарь уже возился над больным в широкой  и  солнечной  спальне,
когда Айр-Незим сцапал с со спинки стула кафтан Нана, указал  на  кровяное
пятно на рукаве:
     - Кафтан надо почистить!
     С кафтаном Айр-Незим побежал на второй этаж, в свой кабинет, где лучи
заходящего солнца  бешено  плясали  на  черных  с  серебряными  накладками
шкафах, в которых хранились наиболее ценные образцы продукции  и  отчетные
книги, и балки, изображающие дракона, били  в  воздухе  красными  лаковыми
крыльями. К одному из этих шкафов и кинулся Айр-Незим.  Изнутри  шкаф  был
укреплен длинными стальными балками, и всю  нижнюю  его  половину  занимал
стальной, крашеный синим лаком сейф. Вокруг круглого глаза  сейфа  торчала
кожаная бахрома, закрывавшая ряды  цифр  и  букв.  Айр-Незим  покопался  в
бахроме,  и  дверь  сейфа  отошла  в  сторону.  План  из  конверта   мигом
перекочевал в сейф, а в конверт Айр-Незим засунул несколько бумаг розового
цвета, очаровательных для взгляда всякого чиновника.
     Запер шкаф и полетел вниз по лестнице, совершенно пренебрегши чисткой
кафтана.
     Нан, лежа на постели, растерянно лупал глазами,  и  прилежный  лекарь
бинтовал Нану плечо. Лекарь ушел. Айр-Незим вежливо подал Нану кафтан. Нан
поспешно сунулся  в  рукав.  Там,  вместо  плана  дворца,  лежала  розовая
книжечка из пять страниц, и каждая страница этой  книжечки  стоила  десять
тысяч, ибо представляла собой облигацию осуйского банка, что было  впятеро
выше его ежемесячного жалованья и вдвое - ежемесячных взяток.
     - Господин Нан, - вкрадчиво сказал Айр-Незим. - Ну что  делать,  если
случилась такая беда? Бедняжка Дия хотел уехать в Осую,  прямо-таки  ходил
на бровях, чтобы оказать услугу  городу.  Судите  сами,  каково  было  мое
изумление, когда он заявил, что  его  зовут  Амасса,  и  прибежал  с  этой
бумагой! Черт меня попутал ее взять! Однако я  не  жалею,  -  оказывается,
имеется подземный ход, ведущий из императорского  дворца  в  наш  квартал!
Хорошо, что об этом ходе не вспомнили на прошлой неделе, и не  послали  по
нему стражников: а сегодня я этот ход замурую! Согласитесь, что я не  могу
пренебрегать  безопасностью  вверенных  мне  людей,  и  что   мои   доводы
убедительны.
     Нан хмуро перелистал облигации и сказал:
     - Если бы в этой книжке  было  шесть  листов,  ваши  доводы  были  бы
убедительней ровно на десять тысяч.
     Айр-Незим рассмеялся и выдал Нану шестую страницу книжечки.
     У ворот осуйского квартала Нан слегка пришел в себя: начиналась ночь;
рыночная площадь, по которой, бывало, не пройдешь днем, не изорвав платья,
была совершенно пуста: конь Нана едва не поскользнулся на рыбьих очистках.
Вдалеке, у круглой часовни, маялись три всадника. При виде судебной  шапки
Нана они пришпорили коней и разъехались в разные стороны. Нан узнал  того,
что поехал навстречу: это был Теннак.
     - Эй, - сказал Теннак, - молодой господин куда-то делся, не видали?
     - Нет, - сказал Нан.
     Чиновники нашли  на  берегу  реки,  в  двадцати  шагах  от  квартала,
приятный кабачок, поднялись на второй этаж узорной башенки  и  уселись  за
столик. Прямо напротив них, в открытом окне, струились ветви высокой  ивы,
и за близкими деревьями  мелькала  наполненная  звездами  река,  и  по  ту
сторону реки стояла черная, как кусок сланца,  тюрьма,  в  которой  сейчас
плакал несчастный Астак, и многие, более его виновные люди.
     Хозяин принес им кувшин вина, две чашки с  соломинками,  продетыми  в
крышку и большое блюдо речных крабов, посыпанных солью и политых лимоном.
     - Так почему вы бросились сегодня утром на Иммани? - спросил Нан.
     - Этот мальчишка, Шаваш, сидел и  ел  конфету,  выпавшую  из  кармана
Иммани. Конфеты были подарком императора, и я знал, что господин отдал  их
Лине. Я понял, что Лина опять путается с Иммани.
     С реки дул мягкий ветерок. Нан, потягивал вино и, казалось, любовался
игрой листьев в лунном свете. Теннак жадно разламывал крабов и запивал  их
вином. Когда перед Теннак образовалась изрядная горка крабьих огрызков, он
поднял голову, поглядел на Нана и спросил:
     - Ну? Вы еще чего-то хотите узнать.
     - Только одно, - сказал Нан, - куда вы дели вещи,  которые  отняли  у
Иммани в Козьем Лесу?
     Теннак ошеломленно глянул на чиновника.
     - Я не был в Козьем лесу.
     - Бросьте, Теннак. Ведь теперь это уже не  имеет  значения.  Если  вы
сами не  хотите  рассказывать,  что  случилось  в  козьем  лесу,  то  могу
рассказать я.
     Двадцать восьмого числа госпожа Линна уехала в храм Исии-ратуфы.  Вы,
будучи  преданы  ей,  решили  ее  проводить,  а  когда   она   отказалась,
проследовали за ней тайком, мечтая оказать ей  услугу.  Каково  было  ваше
удивление, когда госпожа Линна, вместо  того,  чтобы  отправиться  в  храм
Исии-ратуфы, на Запад, обогнула столицу и поехала на восток! Вы вспомнили,
что завтра с востока возвращается секретарь Иммани. Вы вспомнили,  что  он
почему-то отпустил вперед слуг: и когда  вы  увидели,  что  госпожа  Линна
остановилась в белом храме, известном, как дом свиданий,  ваши  подозрения
переросли в уверенность.
     - Да, - сказал варвар.
     - Что вы сделали с вещами?
     - Там было две седельные сумки, - признался Теннак. - Они были сплошь
набиты личными подарками для  самого  Иммани,  ларчиками  да  коробками  с
притираниями. Фу! Я хотел отдать их господину Андарзу, а потом передумал и
отнес одному человеку, который тут неподалеку варит золото. Это совершенно
чудесный человек, знаком с массой подземных  духов,  но  духи  эти  жадные
существа,  всячески  выкаблучиваются  и  иначе,  как  за  большую  взятку,
философского камня не отдадут.
     - Да, - сказал Нан, - это  чудесный  человек,  но  его  сосватал  вам
Иммани.     Когда последние звуки в доме  торговца  затихли,  в  пустом  кабинете
послышался шорох. С балки, изображающей дракона,  протянулся  пояс,  а  по
поясу спустился Шаваш.
     Шаваш был немного растерян. Он пришел с одним из  сыщиков,  в  одежде
разносчика, поболтал со слугами  и,  будто  заблудившись,  проскользнул  в
кабинет, где и прилип к предусмотрительно устроенному Айр-Незимом  глазку,
через которой можно было наблюдать все, что происходит в главном зале.
     Это был план Нана. Днем  Нан  заявил  Шавашу,  что  лазоревое  письмо
находится у Айр-Незима,  а  передал  это  письмо  Айр-Незиму  эконом  Дия,
который за этот месяц виделся с экономом раз пять. А что  Шаваш  не  нашел
письма у Дии в тайнике, - так Дия не бедная вдова, чтоб иметь один тайник,
и вообще Дия, может быть, еще до этого  отдал  письмо.  Нан  велел  Шавашу
вскрыть его собственный служебный  сейф,  и,  убедившись,  что  маленькому
бесенку эта штука вполне  по  плечу,  велел  Шавашу  забраться  в  кабинет
Айр-Незима.
     Он сказал, что хочет предложить Айр-Незиму кое-какие бумаги  в  обмен
на письмо, и, что если Айр-Незим письмо отдаст, то  Шаваш  должен  украсть
бумаги. А если Айр-Незим письма не отдаст, то он, Нан, упадет в обморок, и
вряд ли Айр-Незим устоит от искушения утащить эти бумаги. В  таком  случае
Шавашу надо проследить, куда и как консул эти бумаги положит, и сто против
одного, что в этом месте будет лежать и лазоревое письмо.
     Как и Шаваш, Нан считал обыски занятием утомительным и  небезопасным.
Он полагал, что, вместо того, чтобы пытать  человека,  или  ставить  вверх
дном уютную комнату, доискиваясь, куда хозяин  комнаты  дел  те  или  иные
бумаги, гораздо  проще  -  дать  хозяину  какую-нибудь  ценную  бумагу,  и
проследить, куда он ее положит.
     Теперь Шаваш был в  недоумении.  С  одной  стороны,  Айр-Незим  отдал
какой-то документ. С другой стороны, Нан упал в обморок,  и  притом  самым
натуральным образом. И теперь было совершенно непонятно:  надо  ли  красть
бумаги? Надо ли красть синий конверт? И вообще, упал Нан в обморок или  не
упал?
     И потом, Шавашу не понравилось, как себя повел Нан, очнувшись. Шаваш,
конечно, не знал всех ихних дворцов и ходов, но, по его мнению,  Айр-Незим
говорил Нану то самое, что однажды говорил  продавцу  масла  Свиной  Глаз,
когда продавец застал его с ключом от его, продавца, дома в  руках.  "Ведь
тот же ход, что ведет из дворца в квартал, ведет из  квартала  во  дворец!
Айр-Незима, можно  сказать,  застукали  с  ключом  в  руках,  а  Айр-Незим
уверяет, что ключ оказался у него по недоразумению!" Шаваша на враки  было
не взять, в воровских шайках и не такое в уши заливали. Но ведь Нан был, в
конце концов, чиновник, правда, очень умный чиновник - а все  же  чиновник
знает только чернильницу и бумагу.
     Не прошло и четверти стражи, как Шаваш, отлично запомнивший положение
пальцев Айр-Незима, вертевшего цифры замка, открыл сейф.  В  сейфе  стояло
несколько черепаховых шкатулок, а поверх всего  лежала  толстая  книга,  в
которую торговец записывал дебет и кредит.  Шаваш  открыл  одну  шкатулку,
вторую, третью, облизнулся и подумал: "Глупый человек Айр-Незим, - сказано
же: "Не клади все яйца в одну корзину, и даже в один сейф".     В небесном  городе  имелось  четыре  вида  глашатаев  для  объявления
указов:   местные   указы   провозглашал   чиновник   в   сером   кафтане;
указы-постановления провозглашал чиновник в парадном кафтане "единорог", а
подписанные рукой государя законы провозглашал чиновник, ехавший по городу
на муле, с золотыми подковами и  золотой  уздечкой.  Законов  в  последнее
время стало много, и кое у кого рябило в глазах от обилия законов, а кое у
кого - от золота на уздечке. И вот как-то  люди  Серого  Бычка  и  Радани,
сговорившись, окружили чиновника плотным кольцом, и,  крича  "Ура",  стали
бросать  его  в  воздух.  Стража  не  посмела   препятствовать   народному
волеизъявлению, и оказалось, что под видом этого самого волеизъявления две
шайки разбойников ободрали с мула золотые подковы и уздечку, и смылись.
     Отчет о случившемся, попав на стол  советника  Нарая,  привел  его  в
необычайно скверное состояние духа. Старик был мнителен и  даже  суеверен;
обладал наклонностью в  каждом  происшествии  видеть  символ;  и  вот  эта
заурядная уголовщина представилась ему обличительным  знаком  против  всех
верховных воров империи,  которые  -  как  то  показал  доклад  проклятого
торговца Айр-Незима, - используют справедливые указы Нарая для того, чтобы
под видом восторга урвать себе золотую уздечку.
     Старик не спал всю ночь, и у него заболело сердце. Кутаясь в  красный
халат с кистями, он сошел вниз, в кабинет, и стал глядеть на редкие звезды
вверху. Душа его вот уже давно была неспокойна. Он не стремился ни к чему,
кроме как установлению разумного правления: о  злом  или  добром  в  своих
поступках он не рассуждал: смешно было бы отрицать, что истинная доброта -
не  в  том,  чтобы  не  творить  зла,  а  в  том,  чтобы  наименьшим  злом
предотвращаться наибольшее. Но вот что смущало Нарая, - он был  влюблен  в
разум и порядок, и он не мог не видеть,  что  для  установления  разумного
правления  он  обращался  к  самым  неразумным  страстям   государя;   для
установления режима, при котором не будет ни зависти, ни злобы, он поощрял
зависть толпы, - в идеальном правителе нужно  воспитывать  бесстрастие,  а
что он воспитывал  в  государе?  Этим  способом  нетрудно  было  устранить
врагов, но как этим способом добиться той цели, которой он задался?
     Скрипнула дверь - на пороге кабинета показался Нан. Нарай поглядел на
него с подозрением:
     - Где вы были, Нан? Почему я слышу о смерти этой  женщины  из  вторых
рук?
     - У Айр-Незима. Он благодарил меня по своему  обыкновению,  -  и  Нан
выложил перед советником Нараем розовую банковскую книжицу.
     Нарай пересчитал страницы книжки:
     - Это очень большая благодарность. За что?
     - Убитый Иммани, приходился мужем его племяннице, и Айр-Незиму  очень
не хотелось, чтобы об этом узнали вы или Андарз.
     - Он и вправду сбежал с женой Андарза, а потом убил женщину?
     - Именно так, - поклонился Нан.
     Нарай встал и принялся расхаживать по кабинету из стороны в сторону.
     - Это никуда не годится, - решительно произнес он, -  когда  государь
услышит, что у Андарза убили жену, он расплачется от сочувствия!
     Нан промолчал.
     Нарай  вручил  Нану  лист  с  голубым  обрезом,  употребляющийся  для
докладов императору, и произнес:
     - Полагаю, что дело обстояло так: Андарз проговорился  жене  о  своих
изменнических планах; женщина побежала из дворца,  чтобы  все  рассказать;
Андарз, сообразив, что он наделал, послал Иммани убить  женщину,  а  потом
послал второго человека убить Иммани, - этот-то второй  сбросил  Иммани  с
башни и ранил вас. Что вы и напишете в докладе.
     - Этого не было в действительности, господин Нарай, - сказал Нан.
     - Действительность  -  это  частный  случай,  -  возразил  всемогущий
советник.
     Нан принял лист и отправился сочинять доклад.     Между тем  Айр-Незим  был,  конечно,  раздосадован  поведением  Нана.
Конечно, что такое Нан? Пятый ранг, и пуповина у него еще не просохла. Это
только Нарай или Андарз могут бросаться  обвинениями  величиной  с  Желтое
Море, а Нан - слишком маленький чиновник, чтобы  ему  кто-то  поверил  без
документа. Если он придет с рассказом о ночном происшествии к Андарзу,  то
Андарз решит, что Нан  -  просто  шпион  Нарая,  который  хочет  поссорить
Андарза с Айр-Незимом, а если он придет с рассказом о ночном  происшествии
к Нараю, то Нарай, услышав о пропавших документах, прямо покажет ему пойти
и повеситься.
     И все-таки ему было чрезвычайно неприятно, что Нан откуда-то узнал  о
плане дворца, и если бы какой-нибудь завалящий бог  пришиб  Нана  молнией,
или, скажем, бараньей лопаткой, какую-нет нет-да и выбрасывают  с  верхних
этажей вместе с помоями ленивые хозяйки, - Айр-Незим  с  радостью  дал  бы
богу бараньей лопатки на содержание его храма. Но  у  Айр-Незима  не  было
знакомых богов, а те, которые были, были весьма ненадежны и то и дело  его
подводили.
     Поэтому банкир решил обратиться к другому ведомству. Едва благодетель
и прародитель смертных, круглое солнце,  выкатилось  из  серого  утреннего
тумана, Айр-Незим поспешил на пристань полюбоваться ящиками и товарами,  и
по дороге поманил к себе разносчика пирожков,  в  веревочных  туфлях  и  с
коромыслом через плечо: на одном конце коромысла  было  блюдо  с  рисовыми
пирожками, а на другом - с мясными.
     Улица, в серый утренний час, была пустынна: из-за беленых стен  садов
поднимался запах свежевыпеченных лепешек, смешанный с ароматом  росовяника
и ночного табака, да вдалеке беззлобно переругивались кухарка с хозяйкой.
     Айр-Незим выбрал мясной пирожок и протянул пирожнику плату: бумажку в
три тысячи.
     - У меня нет сдачи, - сказал хмуро продавец.
     - Знаешь нового судью десятой управы? - спросил банкир.
     - Я не знаю, а  пятки  мои  с  ним  знакомы,  -  со  вздохом  сообщил
продавец, которого неделю назад по  приказу  Нана  били  двадцать  раз  по
пяткам за совершеннейшие пустяки.
     - Сегодня в полдень - сказал  Айр-Незим,  -  молодой  судья  будет  в
часовне Исии-ратуфы, что у северного канала.  Ваше  дело  -  сделать  так,
чтобы он оттуда не вышел.
     - А с чего это молодой судья пойдет в такое скверное место?
     - Вы передадите ему, - сказал  Айр-Незим,  что  один  лесной  человек
хочет переговорить в  часовне  судьей  относительно  письма,  которое  тот
разыскивает. Так и передадите: "Относительно письма".
     Продавец повертел бумажки, данные ему Айр-Незимом, и сказал:
     - Этот пирожок вам дешевле, чем за пять тысяч, никто не продаст.
     На лице Айр-Незима выразилось возмущение:
     - За такого маленького человека такие большие деньги!
     Они немного поторговались, и сошлись на том, что пирожок,  заказанный
Айр-Незимом, стоит шесть тысяч.
     "Вот ведь какое дело! - думал Айр-Незим через десять минут,  наблюдая
за разгрузкой баржи-губошлепа и рассеянно выслушивая причитания капитана -
через три дня этого человека будет убить легче,  чем  проглотить  яйцо,  а
его, как назло, надо убить именно сегодня!"
     К полудню следующего дня множество  чиновников  было  осведомлено  об
убийстве  жены  Андарза,  но  мало  кто  поспешил  лично   выразить   свое
соболезнование. Большинство ограничилось подарками, а иные и  подарков  не
прислали. Зато народ собрался под стенами дворца благожелательной  толпой,
- множество  людей  в  столице  не  любило  Нарая  за  ущерб,  причиненный
имуществу или пяткам,  но  эти  люди  были  совершенно  неорганизованы,  и
принуждены молчать под напором маленького,  но  агрессивного  меньшинства.
Кроме того, послезавтра был день Пяти Гусениц.  В  этот  день  Андарз,  по
обыкновению,  выдавал  каждому  кварталу  и  цеху  определенную  сумму  на
угощение, и устраивал особую еду для всех,  кто  приходил  к  его  дворцу.
Теперь толпа тревожилась, - будет  угощение  или  нет;  прошел  слух,  что
отпуском денег на угощение заведовал как раз убитый  любовник  женщины,  и
что люди советника Нарая опечатали все его бумаги; рассказывали также, что
Андарз от горя превратился в белого журавля и улетел в Голубые Горы.  Люди
заволновались за судьбу Андарза и угощения.  Им  казалось,  что  неопытный
журавль пропадет в диких горах. Больше всего их возмущало, что ни один  из
высших чиновников не решился нанести Андарзу визит соболезнования.
     Поэтому, когда к полудню они увидели осуйского консула  Айр-Незима  и
варварского короля Аннара, которые, в сопровождении  слуг  пробирались  на
конях между густой толпы, запрудившей площадь, они радостно  закричали,  а
когда Аннар и  Айр-Незим  принялись  кидать  в  толпу  деньги,  прямо-таки
запрыгали от восторга.
     Обоих  гостей  почтительно  провели  в  библиотеку.  Андарз  сидел  в
глубоком кресле, укутанный до подбородка каким-то покрывалом с васильковой
опушкой и золотыми кисточками по нижнему краю. Стены были затянуты мягкими
гобеленами, и Андарз рассеянно смотрел на один из них, - на гобелене  были
вышиты  маленькие  домики  столицы,  и  над  ними,  подпоясанный  каналом,
возвышались  сверкающие  стены   государева   дворца:   серебряные   гуси,
охраняющие дворец, били на стене крыльями, и два маленьких бога  в  вышине
разворачивали над дворцом свиток.
     - Сколько народу, - сказал Айр-Незим, - сколько народу!  Удивительная
вещь - внимание народа. Оно преображает человека, как  философский  камень
преображает металлы. Талант, если его  знают  тысячи,  становится  гением;
предприниматель,  если  ему  доверяют  тысячи,   становится   миллионером,
чиновник, если его обожают тысячи, может поменять местами небо и землю.
     - Не беспокойтесь, - сказал Андарз, - эти люди волнуются не за  меня,
а за праздничное угощение.
     - Огромная толпа, - покачал головой Айр-Незим. - Как бы в этой  толпе
после угощения не вспыхнул бунт!
     - У меня нет денег на угощение, - коротко сказал Андарз,  -  государь
передал  мои  чахарские  земли  Мнадесу,  а  рудники  в  Лахаре   переданы
наместнику Иниссы. Так что если бунт и будет, то не в мою пользу.
     - Я могу ссудить вас деньгами на этакий праздник, - сказал Айр-Незим.
     - Вы вряд ли допроситесь своих денег назад у моей отрезанной  головы.
И мне нечего продавать, кроме своего государства.
     - Этот товар меня устроит, - сказал Айр-Незим.
     Тут  Андарз  слегка  приподнял  брови  и  стал  разглядывать   своего
собеседника.
     - Дорогой консул, - ласково  сказал  Андарз,  -  вы  забыли,  где  вы
находитесь. Здесь вам не город  Осуя,  где  ратуша  стоит  прямо  посереди
городской площади, для удобства народа, который имеет привычку  выкидывать
каждые четыре месяца магистратов из  окошек.  Поднять  бунт  в  столице  -
нетрудно, добиться чего-нибудь с его помощью -  невозможно.  Когда  ворота
дворца закрыты, даже таракан не пролезет внутрь.
     И в доказательство справедливости своих слов Андарз указал на гобелен
с изображением дворца и богов, разворачивающих над дворцом свиток.
     - И наружу! - вскричал Айр-Незим, -  и  наружу!  Вы  не  можете  себе
представить, господин Андарз, - как жутко мне  было  на  этой  злосчастной
аудиенции: пока я не выскочил из ворот, я только и думал: "Сейчас нагонят!
Сейчас арестуют!" И я очень хорошо себе  представил,  какая  это  страшная
западня - дворец! Ведь мы, торговцы, не отличаемся храбростью. Ох, я  даже
собирался от испуга утопиться в ближайшем фонтане.
     И Рай Адан растопырил рукава и замахал ими  так,  что  король  Аннар,
глядевший на него с недоумением, не мог удержаться от смеха.
     - Но ведь необязательно ходить  во  дворец  через  ворота,  -  сказал
король Аннар. - Я слыхал, что  во  дворец  ведут  подземные  ходы,  и  что
господин Андарз заведовал их строительством.
     - Ходы давно занесло песком, - дернул губой Андарз, - уж в этом-то я,
как начальник стройки, ручаюсь. Да и не помню я о них ни черта.
     - Вы не помните,  -  сказал  Айр-Незим,  -  зато  ваш  эконом  помнит
отлично.
     - Мой эконом вчера уехал в Иниссу.
     - Думаю, - сладко  сожмурился  Айр-Незим,  -  что  он  уехал  гораздо
дальше. И на прощанье оставил мне вот это, - и с этими  словами  Айр-Незим
помахал перед растерявшимся Андарзом планом подземных ходов.
     Андарз, догадывавшийся уже некоторое время,  к  чему  идет  разговор,
стал белее яичной скорлупы.
     - Что вы хотите? - пробормотал он.
     - Господин Андарз! - развел руками Айр-Незим, - ведь бунт  все  равно
вспыхнет!  Обязательно  вспыхнет,  причем  народ,  со   свойственной   ему
легкомыслием, будет, с одной стороны, бунтовать против Нарая, а с другой -
громить нашу слободу. И вот я подумал: эти народные бунты, все  равно  что
печка в чистом поле, - сгорает много,  а  толку  никакого.  Почему  бы  не
построить вокруг печки стены?  Почему  бы,  пока  народ  бьет  горшки,  не
забраться во дворец и не объяснить государю, что следует прислушиваться  к
голосу народа!
     На  красивом  лице  императорского  наставника   появилось   странное
выражение.
     - Государя не тронем, - продолжал Айр-Незим, - Аннар женится  на  его
дочке. Я составил список сторонников Нарая, подлежащих устранению,  можете
внести в него добавления. Как только народ узнает, что Нарай убит, он  тут
же расправится с его приспешниками. Каждому воину  выдадите  из  казны  по
тысяче золотых, а Осуе возместите убытки в сумме пяти миллиардов.
     - Одного миллиарда, - сказал Андарз.
     - Да как вы смеете торговаться, - возмутился Айр-Незим. - Мы  спасаем
вашу голову, а вы проявляете  неблагодарность!  Мы  бы  и  без  вас  могли
проникнуть во дворец!
     - А на следующий день, - сказала  Андарз,  -  после  государственного
переворота, произведенного варварами и осуйскими купцами,  вся  страна  бы
восстала против вас! Может быть, три сотни  варваров  и  могут  перерезать
дворцовую стражу, но только мое имя привлечет на вашу сторону и  население
столицы, и одобрение высоких чиновников.
     Осуец надулся. Он знал, что  он  непопулярен  в  столице.  Такова  уж
судьба торговца! Вот, допустим, чиновник посылает чиновнику подарок,  -  и
оба они чувствуют взаимную дружбу.  А  вот,  допустим,  торговец  посылает
чиновнику деньги, - разве чиновник чувствует дружбу? Он чувствует: "Да эта
бесчестная сволочь дает мне взятку! Как бы слупить с него еще?"
     - Как вы уверены! - сказал Андарз, - как вы уверены, что я соглашусь!
Что я не явлюсь к императору, не покончу с собой  наконец!  Что  вы  тогда
будете делать?
     - Господин Андарз, - мягко сказал осуец, - я действительно  уверен  в
вас. Скоро вас арестуют. У  вашего  дворца  очень  большая  толпа,  но  вы
знаете, что в  ней  все  меньше  простых  нищих  и  все  больше  воровских
соглядатаев, которые караулят миг вашего ареста, чтобы быть здесь  первыми
после стражников? Вы знаете, что главы городских шаек уже  спорят  о  том,
как поддерживать порядок во время грабежа? А если вас арестуют, -  мне  бы
хватило двух горстей золота, чтобы освободить вас, и я бы диктовал  совсем
другие условия освобожденному нами из тюрьмы Андарзу!
     - Дайте мне подумать, - сказал Андарз.
     - Э, нет, - возразил король Аннар, - надобно решать сейчас! Когда вам
отрубят голову, решать будет поздно!
     Андарз опустил голову.
     - Поверьте мне, - вкрадчиво  продолжал  посланник,  -  мы  осторожные
люди! Если бы у Осуи был какой-нибудь другой выход, разве мы бы  пошли  на
такое? Но у нас нет никакого выхода,  и  если  мы  не  начнем  действовать
завтра, то послезавтра вас - арестуют, короля, благодаря  интригам  Нарая,
перевыберут на Росомаху, а город Осуя, того и гляди, потеряет свободу!
     - Да помилуйте, - вдруг заорал Андарз, что вы  так  носитесь  с  этой
свободой, как с яйцом? Чего эта свобода значит?
     - Свобода очень много значит, - обиделся посланник, - свобода значит,
что я плачу налоги только в  городскую  казну,  а  при  несвободе  я  буду
платить еще и в казну империи.
     Андарз опустил голову. Он понимал, что его загнали, как ежа в кувшин.
Притворно согласиться, и рассказать все государю? Невозможно, - в нынешнем
своем состоянии государь  не  поверит,  что  это  не  Андарз  был  главным
зачинщиком:  откуда  тогда  взялся  план  подземных  ходов?  От  Андарзова
управителя? А кто, кроме Андарза, мог велеть ему составить план?
     План Айр-Незима безумен не был: и более удивительные вещи происходили
с империей. Но что будет дальше? Дальше осуйские купцы  будут  хозяйничать
по всей стране, варвары, от  Чахара  до  Ламассы,  будут  жиреть  данью  и
кровью,  а  он,  Андарз  -  он  будет  стоять   во   главе   декоративного
правительства, единственным правом которого  будет  рубить  столько  голов
неугодных  Андарзу  чиновников,  сколько  ему  захочется.  Андарз  никогда
особенно не думал о благе  государства:  это  Нан  незаметно  заразил  его
дурной привычкой. Что бы посоветовал Нан?
     Андарз заглянул в лежащий перед  ним  список  чиновников,  подлежащих
устранению: на последней странице было поспешно приписано имя Нана.
     - Чем это вам так насолил молодой судья? - справился Андарз.
     - Нана надо убить!  -  заявил  Айр-Незим,  -  это  соглядатай  Нарая,
любитель держать ноги в обеих стременах. Если хочешь остаться  в  живых  в
смутные времена, надо убивать по одному подозрению!
     "Он хочет устранить всех,  кто  способен  управлять  империей,  а  не
только ее продавать, - вдруг подумал Андарз, - а меня он хочет оставить, я
его устраиваю".
     - Хорошо, - сказал Андарз, - я согласен.
     Через полчаса, под восторженные  крики  толпы,  из  дома  Андарза  на
палевой лошади выехал секретарь Теннак. Он подъехал  к  красному  лаковому
столбу для объявлений, и прямо  поверх  нового  указа  советника  Нарая  о
запрете группировок, клик и больших  семей,  наклеил  извещение  господина
Андарза:  императорский  наставник  Андарз  угощал  народ  в  день  Десяти
Гусениц.     В это время Шаваш, взъерошенный и немытый, сидел в комнатке  Таси,  у
окна, и, подперев кулачками щеки, глядел на улицу. Свежее,  пряное  солнце
рассыпалось о репчатые луковках  веселых  флигелей,  утопающих  в  зелени,
утренние торговки стучались в двери  с  рыбой  и  зеленью,  и  через  реку
победно изгибался мост, с черно-красной, как гусеница-пожарник, крышей,  с
ослепительно  сверкающими  на  солнце  красными   лаковыми   столбами,   и
трепещущими зонтиками  лоточников,  чистящих  перышки  в  ожидании  первой
публики.
     Дверь отворилась, и вошла Тася с двумя кадушечками воды: от кадушечек
пахнуло жаром, и пар вился над них горлышком.
     - Ну и влип я, - сказал Шаваш.
     - Да, - сказала Тася, выливая воду в  большой  медный  таз,  -  точно
влип. Андарзу скоро отрубят голову.
     - Ничего ему не отрубят голову, - сказал  Шаваш,  -  это  он  отрубит
голову Нараю.
     Тася изумилась и сказала:
     - Это хорошо.
     - Ничего хорошего, - вздохнул Шаваш, - потому что как только  Андарза
арестуют, Айр-Незим поднимет в городе бунт, а варвары в это время  залезут
во дворец по подземному ходу. И после этого Айр-Незим положит в ихний банк
одну половинку страны, а варвары разграбят другую половинку, а Андарзу они
разрешат воровать все, что осталось.
     - Откуда ты это узнал? - изумилась девица Тася.
     - Это не я узнал, - сказал Шаваш, - случайно это узнал господин  Нан,
а я был в это время неподалеку.
     - Вряд ли господин  Нан  допустит  такую  вещь,  -  сказала  Тася,  -
наверное, он уже у Нарая.
     - Нет, - сказал Шаваш, - господин  Нан  по  уши  запутан  в  осуйских
взятках. Он делал дела еще почище, чем покойник Ахсай,  только  осторожней
был. Если он донесет на Айр-Незима, он поедет на тот свет в  одной  с  ним
лодке. Этим людям все равно, что будет с государством, им бы  лишь  голова
была цела и карман полон. Скорее всего Айр-Незим даст ему тысяч пятьдесят,
да и возьмет в приспешники.
     Шаваш вздохнул и добавил:
     - Если бы мне дали тысяч пятьдесят, я бы тоже на многое согласился.
     - А Андарз об этом знает?
     Шаваш покрутил головой в знак неосведомленности.
     - Может быть, - предложила Тася, - рассказать все господину  Андарзу?
Наверняка ему будет неприятно, если он узнает, что варвары хотят  схватить
государя и разграбить город.
     - Нет, - отказался Шаваш,  -  Андарза  такие  соображения  не  всегда
занимают. Неделю назад он ездил  во  храм  молиться,  "Наверное,  господин
Андарз молился о  спасении  государства"  -  говорит  государю  Ишнайя,  а
Андарз, живо обернувшись: "Ничуть, у меня болели зубы". Так что Андарза  в
этом деле взволнует только то, что он сможет отрубить головы Нараю  и  еще
кое-кому, а сколько при  этом  голов  отрубят  варвары,  его  не  очень-то
заинтересует.
     Тут Тася с шумом вылила воду в кадушечку для купания.
     - Нет, - сказал Шаваш, - тут надо рассказать  все  другому  человеку.
Дай-ка мне, Тася, ту бумагу, что у тебя в коробке для притираний.
     Тася пошла за бумагой, а когда она  вернулась,  Шаваш  уже  фыркал  в
окутанной  паром  кадушечке,  и  лил  себе  на  головы  дымящийся  кувшин.
Выкупавшись и обсохнув, он переоделся в подобающее ему, как слуге Андарза,
платье: в  бархатные  штанишки  василькового  цвета,  и  такого  же  цвета
курточку с кружевом у воротника и серебряной вышивкой у рукавов.  На  ноги
он одел мягкие, плетеные из полосок замши туфли, а  на  голову,  -  черную
шапочку,  из-под  которой  выбивались  золотистые,  чуть  вьющиеся  волосы
мальчишки.
     Сунул бумагу за пазуху - и был таков.
     Утро только начиналось:  румяный  пекарь  выставлял  на  окне  свежие
лепешки с отпечатанной на них печатью, свидетельствующей о государственной
лицензии,  -  мясник  поддувал  козу,  чтобы  содрать  с  нее   шкуру,   и
чернокнижник в дырявом халате громко извещал улицу, что он  всего  за  два
медяка готов наведаться на небо и произвести исправления в книге судьбы.
     Напротив кукольник раскладывал свой кожаный помост.
     - Господин Андарз затеял заговор против государя, - говорил кукольник
стекавшейся толпа, - его жена об этом узнала, и он ее  убил.  Ничего,  все
это дойдет до государя!
     Никто из зрителей не возражал - у  кукольника  были  прыгающие  глаза
казенного соглядатая.
     - А, - раздалось над ухом Шаваша, - вот ты-то мне и нужен!
     Шаваш оглянулся: Справа от него стоял лаковый столб для объявлений, -
и поверх казенного  указа  Нарая,  о  ношении  бирок,  висело  известие  о
завтрашнем  угощении,  устраиваемом  господином  Андарзом.   За   столбом,
радостно дивясь на объявление, стоял разбойник  Свиной  Зуб,  который  так
нехорошо обошелся с Шавашем.
     - Ты-то мне и нужен, - продолжал Свиной Зуб, зацепив Шаваша  лапой  и
радостно скалясь, - ты ведь знаешь судью Десятой Управы, Нана. Иди к  нему
и  передай,  что  один  лесной  человек  хочет   переговорить   с   судьей
относительно письма, которое тот разыскивает.  Этот  человек  ждет  его  в
полдень  в  часовне  Исии-ратуфы,  у  северного  канала.  Так  и  передай:
"Относительно письма".
     - Хорошо, - сказал Шаваш и побежал к десятой управе.
     Теперь он очень торопился: он чуть не опрокинул лепешечника  с  двумя
коромыслами, полными лепешек с  прозрачной  сахарной  корочкой,  проскочил
длинный красный лаковый мост, и припустился  по  широкой  набережной,  где
торговцы и ремесленники уже разворачивали свои  вредные  зонтики.  Задняя,
выходящая на набережную, стена десятой  управы  была  заперта:  за  стеной
шелестели и  пахли  в  казенном  саду  деревья,  и  сквозь  них  виднелась
невысокое, с облупившейся синей  башенкой  здание  управы,  погруженное  в
утреннюю тень от вздымавшегося по соседству храма Парчового Бужвы.
     Кляня проклятых сторожей, которые запирают  двери  на  час  раньше  и
отпирают на час позже, Шаваш полетел дальше, туда,  где  за  острым  углом
начинался прямой мощеный проход к передним улицам.
     Шаваш завернул за угол и замер: перед ним, расположившись полукругом,
стояло двенадцать подростков. В правой руке  подростки  держали  пальмовую
ветку,  на  левой  имели  желтую   повязку   с   надписью   "Благоденствие
государства". На них были аккуратные хлопчатые костюмы, и по этим костюмам
Шаваш сразу понял, что это не какие-нибудь дети сапожников, а лицеисты  из
"Общества Тростниковых Стен", чистые чиновники пятнадцати лет.
     - Ты куда спешить? - спросил предводитель отряда, хорошенький мальчик
лет пятнадцати.
     А другой обошел его со всех сторон и сказал:
     - Если ты из семьи чиновника, почему  ты  не  в  школе?  Если  ты  из
народа, то как ты смеешь носить атласную куртку и кружева на запястье. Кто
твой отец?
     - Вор его отец, - сказал кто-то и дернул сзади Шаваша за  кружево  на
воротнике.
     - У меня нет отца, - сказал Шаваш, - я раб господина Андарза.
     Изумление и отвращение  изобразилось  на  лицах  лицеистов.  Слухи  о
распутстве Андарза среди  них  ходили  самые  невероятные.  Шаваш  услышал
несколько непристойных шуток.
     - У меня нет отца, - повторил Шаваш, - он умер от голода и поборов  в
одном из поместий Андарза. В это время там был  его  секретарь  Иммани:  я
бросился ему в ноги, умоляя простить семье долги. А Иммани велел  оформить
меня как недоимку и забрал в столицу. Этот Иммани чернокнижник и  негодяй:
в его флигеле не раз пропадали дети. Как-то он пришел ночью в комнату  для
слуг и понес меня к себе,  а  я  стал  царапаться  и  кусаться.  Тогда  он
подговорил Андарза  продать  меня  варварам,  как  будто  я  не  свободный
подданный императора! Сегодня ночью я сбежал от варваров и я клянусь,  что
у меня нет ни отца, ни жилья, ни родной души на свете, и варвары  вот  уже
третий день меня не кормили и держали на веревке, вот, смотрите:
     И Шаваш, расстегнув кружевной воротничок, показал  след  от  веревки,
которую накинул на него вчера секретарь Иммани. Засим Шаваш,  как  был,  в
шелковых штанишках, повалился на землю.
     - Этот маленький развратник лжет нам! - заявил один из  лицеистов,  -
он ждет не дождется, чтобы сплести ноги со своим хозяином!
     Но предводитель, Лахар, напустил на него:
     - Как ты смеешь не верить человеку из народа! - закричал он, -  народ
всегда проявляет большую добродетель, чем продажные чиновники! Мы не можем
оставить этого мальчишку в беде! Мы должны отвести его к советнику Нараю!
     По правде говоря, Шавашу не  хотелось  ни  в  темный  колодец,  ни  в
глубокий омут, ни к советнику Нараю, ни в какое другое подобное  место,  и
он рассчитывал сбежать по дороге, но это оказалось не так-то  легко:  юные
защитники  справедливости  защемили  ему  руки  в  маленькую  лакированную
колодку с надписью "общество тростниковых стен", и с торжеством  поволокли
за собой.
     Вскоре толпа детей прибежала  к  дворцовой  управе  советника  Нарая:
стражники почтительно расступились.  "Ладно,  -  подумал  Шаваш,  стараясь
унять дрожь, - какое дело господину Нараю до десятилетнего раба Андарза! Я
даже в суде не имею права свидетельствовать! Велит разомкнуть  колодку,  и
дать леща в зад!"
     Тут Шаваш поднял глаза: на веранде второго этажа стоял высокий  худой
старик в развевающемся, синем с золотом платье и шапке,  опоясанной  тремя
рядами жемчужных нитей. Глаза  старика,  как  раскаленные  пятаки,  там  и
прижгли Шаваша. За спиной  старика  что-то  шептал  лицеист.  Нарай  отдал
негромкое  распоряжение:  через  пять  минут  явились  двое  стражников  и
отволокли Шаваша в каменный мешок.
                                    13     Через  два  часа   -   время,   достаточное,   чтобы   испугаться   и
проголодаться, - Шаваш стоял в кабинете советника Нарая: ресницы  мальчика
дрожали  от  ужаса,  и  на  мордочке  Шаваша  было  потерянное   выражение
плотвички, которую кладут в суп.
     Нарай, откинув голову на подушки  и  полуприкрыв  прозрачные  куриные
глаза, глядел на мальчишку. Нарай видел Минну,  сводного  брата  государя,
раз или два, но имел хорошую память  и  сразу  заметил,  что  в  мальчишке
достаточно сходства с Минной, чтобы  возбудить  тоску  и  злобу  государя.
Заметил он и другое: мальчишка был старше Минны года на два  и  хрупок  от
недоедания в детстве: вечно жестокие чиновники угнетают крестьян; Минна же
был просто  деликатного  сложения.  Нарай  тотчас  понял,  что  Андарз  не
замышлял из мальчика самозванца, - иначе  он  бы  нашел  одногодка  Минны.
Нарай также понял, что государь, юноша мнительный, увидев мальчишку, будет
поражен злонамеренным сходством.
     - Почему, - спросил всесильный советник, - Андарз принял тебя в число
слуг?
     - Не знаю, господин, - испуганно проговорил Шаваш. Лицо  его  приняло
довольно глупое выражение.
     - Время от времени, - сказал Нарай, кривя рот, - Андарз  принимает  в
свой дом мальчиков, а потом  они  исчезают  неведомо  куда.  Этот  человек
занимается гнусной магией: сначала развращает мальчиков, а потом гадает на
их печени!
     - Ой, - сказал Шаваш, выкатив глазки, - что это вы такое говорите?
     - Приставал ли к тебе Андарз с гнусными домогательствами?  Трогал  ли
за разные части, ходил ли с тобой в баню?
     Шаваш замялся.
     - Ну, что ты молчишь! Признавайся!
     Шаваш потупился и стыдливо прошептал:
     - Если по правде, господин, то не трогал, но как вам надо... то  есть
для блага государства...
     Нарай внезапно и визгливо расхохотался.
     - Значит, - сказал он, - ты готов подтвердить  перед  кем  бы  то  ни
было, что Андарз преследовал тебя гнусными домогательствами?
     Шаваш кивнул.
     - Одевал ли в одежду, достойную самого государя?
     - Да, - сказал Шаваш, - подарил  мне  этакую  курточку  с  жемчужными
рукавами.
     - Знаешь ли ты, чья это курточка?
     - Знаю, - прошептал Шаваш. - Минны, которого он убил.
     - Скажешь просто: Минны! Что он хотел при этом? Не  говорил  ли,  что
вот, мол, Минна пропал, но ты сойдешь и за Минну?
     - Ах, - сказал Шаваш, - господин Андарз такой человек, что сам Черный
Бужва не может разобрать его мыслей; но однажды он  сказал,  что  я  много
понятливей иных его учеников.
     - У императорского наставника, - сказал Нарай, усмехаясь, - был  один
ученик. - Этому ученику ты и повторишь андарзовы слова.
     Шаваш, белый, как исподняя  сторона  сыроежки,  кивнул.  Потом  вдруг
всплеснул руками и бухнулся советнику в ноги:
     - Господин Нарай! Сделайте милость!
     - Что такое, - удивился чиновник.
     - Я - учиться хочу! Я к Андарзу пришел, надеясь на учебу, а  он  учит
меня, как кошка мышь... Возьмите меня в лицей Белого Бужвы! Я - ради блага
государства...
     Растроганный чиновник поднял мальчишку.
     - Ладно, - сказал он, - но правильно ли я  понял,  что  ты  пришел  к
Андарзу, чтобы учиться, а тот  вместо  этого  стал  гоняться  за  тобой  с
гнусностями? А неделю назад ты пришел в  ужас,  увидев,  как  тот  зарезал
младенца и гадал по его печенке, и прибежал ко мне, ища защиты.
     - Точно так, - испуганно сказал Шаваш.
     Нан увел мальчишку, а советник Нарай остался сидеть в  кресле,  время
от  времени  стряхивая  пальцы.  Встреча   почему-то   оставил   в   Нарае
неопределенное ощущение гадливости. С чего бы? Андарз  должен  умереть,  -
это человек бессовестный, враг Нарая. И мальчишка, - мальчишка  мечтает  о
чине, как и полагается в юном возрасте,  недаром  сказано,  что  в  стране
великого света даже пастух может стать первым министром. Но...  разве  вот
что, - чиновником становишься для того,  чтобы  блюсти  справедливость.  А
этот мальчишка, - разве он будет блюсти  справедливость?  Выпороли  его  у
Андарза, и за дело, небось, выпороли, - вот он и злится.
     Через час Нарай доложил государю:
     - Государь! Андарз  намерен  уехать  с  варварами  и  поднять  мятеж,
выставив кандидатом на престол самозванца под именем Минны! Он  убил  свою
жену, пришедшую в ужас от его планов, но  замыслы  его  легко  обнаружить:
покорнейше прошу вызвать изменника  во  дворец  и  послать  за  мальчиком,
которого он неотступно держит при себе! Дети не умеют  лгать,  -  я  готов
положиться на слова мальчишки!
     Государь расплакался и велел послать за Андарзом.
     Императорский посланец нашел Андарза в садовой  беседке:  тот  сидел,
раскрыв рот и глядя на озеро, и во взгляде его гонцу  почудилось  безумие.
Во всяком случае, когда гонец объявил, что император  желает  его  видеть,
Андарз подергал губами и сказал:
     - Я себя нехорошо чувствую. Видать, объелся на вчерашнем обеде.
     Великий Вей! Разве в здравом уме можно так отвечать? Посланец в ужасе
убрался.
     Прошло еще три часа: Андарз все так же сидел в беседке, а за  ним  на
корточках сидел Теннак: варвар очень боялся,  что  хозяин  что-нибудь  над
собой учинит. Только один раз Андарз пошевелился и велел  сыскать  Шаваша:
но проклятый мальчика опять где-то,  верно,  ворон  гонял.  Вдруг  в  доме
послышался шум, на дорожке замелькали факелы.  Андарз  повернул  голову  и
растерялся: перед ним, на пороге беседки, в сером плаще,  из-под  которого
виднелись квадратные носки сапожек, стоял государь.
     - Вы так больны, господин наставник, - сказал государь, - что даже не
ответили на мое приглашение! Я почел своим долгом навестить вас.
     - Благодарю вас, государь, - ответил Андарз. - Это большая честь.  До
меня ее удостоился только один человек - первый министр Руш.
     Чиновники, сопровождавшие государя, изумленно охнули. Государь  вошел
в беседку и принялся дергать шелковые занавеси на окнах.
     - Вы кого-то ищете, государь?
     Варназд в ярости обернулся:
     - Да, я  ищу  мальчишку,  которого  вы  выдаете  за  Минну,  мечтаете
посадить на мое место!
     Андарз удивленно помолчал.
     - Государь, вам солгали. В моем доме сорок с чем-то слуг: пятеро  или
шестеро - совсем дети. И хотя я не упомню имен каждого, ни один из них  не
похож на убитого мной Минну.
     Государь замер. Как ни был  он  разъярен  колкостями  Андарза  насчет
вчерашнего обеда и визита к Рушу, но - "убитого мной  Минну!"  Первый  раз
Андарз сказал такие  слова,  подтверждая  этой  ложью  те  слухи,  которые
государь не имел духа опровергать.
     Но в это мгновение за дверьми послышался шум и крики  "нашли!",  -  и
незнакомый государю чиновник  в  шапке  второстепенного  городского  судьи
вытолкнул  вперед  маленького  мальчика,  лет  десяти,  в  белых  атласных
штанишках и кружевной курточке: Великий Вей! Вылитый  Минна!  Государь  на
мгновение испугался, что его наставник и в самом деле оживил мертвеца.
     Мальчишка раскрыл рот и уставился на государя Варназда.
     - Шаваш, - раздался спокойный голос Андарза, - тебе, как  подданному,
стоило бы встать на колени: перед тобой государь страны Великого Света.
     Мальчишка вытаращил глазенки и брякнулся  на  колени.  Государь,  вне
себя, повернулся  к  Андарзу,  который,  нарушая  все  мыслимые  приличия,
по-прежнему сидел в глубине кресел.
     - Ага! Значит, вы все-таки помните его имя?
     - Разумеется, помню. Шаваш, где тебя черти носили сегодня: неужели  в
управу советника Нарая?
     Мальчишка испуганно зашнырял глазками.
     - Я дома был! - сказал он, - вон, господин Нан вынул меня  из  первой
людской!
     Андарз понял, что мальчишка врет, и что объяснять это - недостойно  и
бесполезно.
     - Тебя зовут Шаваш? - спросил император.
     - Да, - сказал мальчишка, стоя на коленях и глядя вверх. Мордочка его
была в точности как у затравленного и почтительного зайца. Господи! Отчего
же он все-таки так похож на Минну?
     - Откуда ты?
     - Из чахарских крестьян.
     - Откуда в столице?
     - Сбежал.
     - Что делал в Небесном Городе?
     Шаваш свесил голову.
     - Воровал я.
     Кто-то из чиновников вздохнул, потому что ответ мальчика  стоил  ему,
по новому уложению, руки. Варназд тоже озадачился ответу, и  вдруг  понял:
бедный маленький  беглец  просто  не  мог  лгать  императору!  И  этого-то
крольчонка Андарз предпочел ему...
     - Когда оказался у Андарза?
     - Да месяца два назад, в День Пяти Желтоперок.
     - Почему?
     Шаваш молчал.
     - Почему?
     - Накануне праздника Пяти Желтоперок, - сказал Шаваш,  -  я  сидел  у
статуи государя Иршахчана и хотел поймать желтоперку, приносящую  счастье.
Но у меня ничего не вышло. Когда настала полночь, из-за угла статуи  вышли
люди и швырнули в воду какой-то труп. Я  был  голоден  и  решил  обокрасть
труп, если уж не удалось поймать желтоперку, но испугался  делать  это  на
глазах государя и подождал, пока труп уплывет под мост.  Там  я  нашел  на
трупе много денег, а в сапоге трупа сверток с бумагой. Я сунул сверток  за
пазуху и хотел взять  кошелек,  но  тут  труп  оборвался  и  поплыл,  а  я
испугался идти за ним. А на следующий  день  я  услышал,  что  труп  звали
Ахсаем, и что это был знакомый господина Андарза, и что Андарз  устроил  в
десятой управе скандал, добиваясь  бумаг,  найденных  на  трупе.  А  бумаг
никаких не было, потому что их взял я.
     Шаваш свесил головку и сказал:
     - И вот я изловчился и продал себя в долговые рабы господину Андарзу,
надеясь побольше разузнать, что это за бумаги, и  зачем  они  нужны,  и  я
терся каждый день около господина Андарза, но так ни разу и  не  слышал  о
бумагах ни слова.
     - Ложь, - вдруг закричал Нарай, - маленький бесенок  обманывает  вас,
государь.
     - Что это были за бумаги? - спросил государь.
     - Странные бумаги, - сказал Шаваш, - потому что  написано  непонятно,
как куриными следами, и лазоревого цвета.
     - Где они?
     Шаваш  вздохнул,  выпростал  из-под   рубашки   шнурок   с   глиняным
амулетом-свистулькой,  который  ему  пришлось  поменять  три  дня   назад,
разломил, вздыхая, свистульку...
     Император выхватил обломки из рук мальчишки, оборвав плотный шнурок о
шею мальчишки, - и вытащил из них свернутый в трубочку плотный  и  мягкий,
как  бумажные  деньги,  лазоревого  цвета  лист.  Развернул,  -  ему  было
достаточно мгновения, чтобы узнать летящий почерк его матери и понять, что
он читает ее любовное письмо, адресованное - советнику Нараю.
     - Это подложное письмо, - вдруг закричал Нарай, в  сущности,  выдавая
себя этим криком.
     Государь глядел на него, кривя губы. Великий Вей! Так вот почему этот
человек так ненавидел Руша! А еще говорил о государственном благе...
     - Государь, - сказал Нарай, - это подлинное письмо. Я  прошу  вас  об
одной милости: отдайте мне его. Оно будет моим утешением в ссылке.
     "Почему вы так уверены, что отправитесь в ссылку, а не на  плаху?"  -
хотел было спросить Варназд, но махнул рукой и покинул беседку.
     Нарай медленно оглянулся вокруг и невольно усмехнулся: он еще не  был
лишен ни чинов, ни званий,  присутствующие  даже  не  знали,  что  было  в
письме: а вокруг него, словно вокруг прокаженного, уже образовалось пустое
место.
     Нарай еще раз поднял глаза и вдруг понял,  что  не  один  он  сегодня
закончил   политическую   карьеру.   Андарз,   императорский    наставник,
по-прежнему сидел в кресле, полузакрыв  глаза,  и,  казалось,  не  обращал
внимания на произошедшее. Этот сластолюбец и взяточник, который  за  месяц
лишился жены и брата, и  блеска  в  глазах,  этот  виршеплет,  который  за
последний месяц - Нарай это точно знал, -  не  написал  ни  строчки,  этот
бывший полководец, завоевания которого пошли прахом, - Нарай вдруг  понял,
что он все-таки растоптал этого  человека,  хотя  и  не  успел  снять  его
голову...
     Нарай повернулся и вышел  вон:  чиновники  испуганно  расскочились  в
стороны.
     Ночь, глубокая  ночь  уже  сверкала  над  Небесным  Городом:  в  саду
императорского  наставника  шелестел  пахучий  ночной  ветер,   и   звезды
разметались по небу, катились в темную листву деревьев. Нарай понял, что в
эту  ночь  с  государством  произошло  непоправимое  несчастье.  Он  вдруг
вспомнил свое беспокойство по поводу противоречия:  как  можно,  взывая  к
самым  неразумным  инстинктам  одного   человека,   создать   государство,
основанное на разуме? - и осознал, в  чем  крылась  ловушка.  Его,  Нарая,
карьера, была кончена - бог с ней. Но судьба устроила так, что  теперь,  в
течение многих лет, на каждого честного и справедливого человека,  который
заговорит с государем о причине упадка и способах возрождения, -  государь
будет глядеть так же, как на обманщика и лгуна Нарая.
     Замечательно, что и в эту минуту, и впоследствии, Нарай всегда  думал
о судьбе, и никогда не думал о скромном молодом чиновнике по имени Нан.     Чиновники потихоньку  разошлись,  и  в  опустевшей  беседке  остались
только Нан, Теннак, и Шаваш.
     - Господин Андарз, - сказал Нан, - пойдемте отсюда! Я  расскажу  вам,
что было на самом деле.
     Андарз не шевельнулся.
     - Вот с утра он так сидит, - сказал Теннак.
     Нан заглянул в глаза Андарза и с ужасом убедился, что они  совершенно
пусты, как комната, из которой унесли мебель.
     Теннак взял своего хозяина на руки, словно ребенка и снес в  спальню.
Нан и Теннак  кое-как  раздели  Андарза  и  уложили  в  постель.  "Ничего,
оправится! - подумал Нан, вспоминая, как еще час назад  Андарз  огрызнулся
на императора. Хотя, с другой стороны,  не  была  ли  дерзость,  сказанная
Андарзом, неотвратимым признаком безумия?"
     Огромный дом был пуст: все сорок слуг, завидев государя и стражников,
разбежались, кто куда, прихватив с собой все, что попалось под руку.  Нан,
будучи голоден, стал искать еду, и насилу нашел круг козьего сыра.
     В нижней гостиной Нан встретил Астака: мальчик стоял, глядя в окно, и
задумчиво катая ножкой угол ковра.
     - Кто бы мог подумать, - сказал Астак, - что советник Нарай  окажется
блудодеем! Толкует о пользе государства, а сам, припертый к стене,  просит
отдать ему срамное письмо!
     Кто-то из чиновников, значит, уже рассказал ему.
     - Ты бы лучше подумал о твоем отце, - сказал Нан.
     - А что с ним?
     - Ничего, - сказал Нан, - только он не сказал ни слова,  с  тех  пор,
как съязвил государю.
     Астак повернулся и, к облегчению  Нана,  с  быстротой  птицы  страуса
побежал наверх.
     На рассвете, со стражниками и в боевом кафтане, господин Нан вошел  в
лавку, примыкавшую к дому осуйского консула Айр-Незима. Обыватели квартала
знали уже, что произошло. Влажные глаза стражников ощупывали дубовые стены
лавки, и шкафы  с  невыставленными  еще  товарами,  предполагая,  что  при
определенных обстоятельствах содержимое шкафов достанется им.
     Нан оставил стражников охранять все ходы и выходы, а сам  поднялся  в
кабинет Айр-Незима, где высокие свечи в бронзовых  канделябрах  плясали  в
завитках и глазках железных шкафов, и красные лаковые балки  потолка  били
резными драконовыми крыльями. Хозяин кабинета сидел за столом,  белый  как
простокваша.
     - Господин Нарая, - сказал Нан,  -  уволен.  Завтра  господин  Андарз
получит должность министра полиции. Как видите, обошлись без вашей помощи.
     Это  заявление  произвело  на  Айр-Незима  необычайное  действие.  Он
принялся бегать по кабинету. Он открыл шкафы,  и  в  воздухе  перед  Наном
взметнулись атласные и шелковые ткани,  украшение  танцующими  лебедями  и
серебряной листвой.
     - Нан, - бормотал Айр-Незим, - ради бога, все возьмите,  все,  только
чуть-чуть оставьте. Нан, я коробейником начинал...
     - План подземных ходов, - сказал Нан.
     Но Айр-Незим был в таком смятении, что никак не отреагировал на  это,
в общем-то, пустяковое требование. Вместо этого он сел на порог раскрытого
шкафа, схватившись одной рукой за сердце, а другой за  танцующих  лебедей,
набитых белой и серебряной краской на куске атласа.
     Тогда Нан забрал у  него  ключи,  подошел  к  шкафу,  второму  слева,
распахнул  шкаф,  и  на  глазах  у  изумленного  Айр-Незима  стал  вертеть
комбинацию сейфа. Круглое брюхо сейфа подалось, из него посыпались  бумаги
и папки. Чиновник, опустившись на колени, принялся рыться  в  разноцветных
папках, как свинья в желудях.
     Не прошло и десяти минут, как злополучный план, начерченный Дией, был
найден. Нан  просмотрел  оставшиеся  бумаги,  вывернул  на  прощанье  ящик
Айр-Незимова стола, обнаружил еще две  копии  плана,  сделанные,  как  ему
показалось, рукой консула, сгреб все это, а папки из сейфа подоткнул ногой
к Айр-Незиму:
     - Забирайте свое добро.
     - Благослови вас бог, - сказал Айр-Незим.
     Нан,  не  обращая  внимания,  подошел   к   бронзовому   подсвечнику,
укрепленному в промежутке между шкафами, и сунул  бумаги  углом  в  пламя.
Пламя вздрогнуло и перекинулось  на  листы,  бронзовые  цветы  и  драконьи
крылья на стенах кабинета ожили, затрепетали.
     - Завтра, - сказал Нан, - вы покинете столицу. Это приказ Андарза.
     - Благослови вас бог, - во второй раз сказал Айр-Незим.
     - Кстати, - сказал Нан, - за сколько Иммани вам продал письмо?
     - Это не Иммани, - с достоинством ответил  Айр-Незим.  -  Это  письмо
выкрали у Андарза какие-то разбойники, - они сделали предложение Иммани, а
Иммани передал это предложение мне; разбойники просили шестьсот  пятьдесят
тысяч, пятьдесят тысяч я у них выторговал, а Иммани даже ничего не взял за
посредничество.
     Вопреки здравому смыслу, молодой чиновник расхохотался.  Отсмеявшись,
он сказал:
     -  И  еще,  господин  Айр-Незим:  я  арестовал  вчера  близ  трактира
"Благоухающих лошадей" разбойника по кличке Свиное Ухо.  Тот  сознался  во
всем: я, право, польщен, что вы оценили мою жизнь втрое дороже, чем  жизнь
этого дурака Ахсая, убитого по  вашему  приказу  накануне  праздника  Пяти
Желтоперок.
     С этими словами чиновник поклонился и вышел.
     - Благослови вас бог, - повторил в закрытую дверь Айр-Незим.
     Было уже утро, когда Нан,  крепко  держа  за  руку  Шаваша,  вошел  в
спальню к господину Андарзу. Императорский наставник лежал, немного набок,
в кружевных подушках, а рядом, на ковре, сидел варвар Теннак с  серебряным
чайничком, от которого шел густой и гнусный запах: в носик  чайничка  была
вставлена соломина, и Андарз время от времени потягивал из этой  соломины,
страшно морщась. Шаваш немедленно заключил  из  этого,  что  императорский
наставник еще не вполне оправился, коль скоро варвар Теннак поит его своей
колдовской стряпней; наверняка в этом  чайничке  был  отвар  из  лягушиных
лапок и тараканьих печенок, или еще чего похуже.
     Однако при виде Нана и  Шаваша  господин  Андарз  оттолкнул  от  себя
чайник, и глаза его сделались разумными и  колючими,  а  тонкие  пальцы  с
розовыми ногтями и ободками от  снятых  перстней  начали  скрести  красное
одеяло, шитое целующими утками. Нан вытолкнул Шаваша вперед и сказал:
     - Полагаю, мальчик заслужил вашу благодарность.
     - Он бы заслужил мою благодарность, - сказал Андарз, - если бы  отдал
письмо месяц назад.
     - Но он никак не мог отдать письма месяц назад,  -  возразил  Нан,  -
потому что он заполучил его только вчера.
     Тут глаза Андарза удивились, и он спросил:
     - Стало быть, ты соврал государю?
     Шаваш потупил глазки с выражением как можно более пристыженным.
     Нан кашлянул и сказал:
     - С самого начала в этом деле мне бросились в глаза два несовместимых
обстоятельства. С одной стороны, покойник был убит с  помощью  "хлопушки",
то есть веревки с двумя закрепленными на концах камнями. Это указывало  на
убийцу из числа профессиональных разбойников.
     С другой стороны, владелец письма требовал платы за письмо в осуйских
чеках. Это указывало на преступника из числа торговой челяди.
     Это  сразу  заставило  меня  предположить,  что   одно   преступление
наслоилось на другое,  и  что  разбойник,  который  убил  Ахсая,  не  имел
отношения к человеку, который собирался продать ему письмо.
     И, действительно,  изучив  характер  покойника,  я  подумал:  "Не  то
удивительно, что его убили, а удивительно, что он  дожил  до  сорока  трех
лет!" Скверный это был человек, что и говорить! Ведь сущность обогащения в
том, что на каждой сделке приобретаешь не только богатство, но и друзей, а
покойник на каждой сделке  наживал  страшных  врагов.  И  вот,  во-первых,
расследуя это дело, я сразу обнаружил красильщика по имени Дануш  Моховик,
который крутил с его женой любовь и устроил Ахсаю скандал в  тот  памятный
вечер. Из-за какой-то ничтожной выгоды, величиной с таракана, Ахсай держал
жену вместо приказчика и не думал о бедах, которые могут  проистечь  из-за
обыкновенных человеческих чувств. Я сразу понял, что этот скандал отпугнул
человека, который должен был встречаться с Ахсаем, однако я ни  на  минуту
не  предполагал,  что  красильщик  учинил  само  убийство.  Ведь  если  бы
красильщик это сделал, то, либо от естественной жадности, либо от  желания
замести следы, он ограбил бы труп.
     Между тем труп не был ограблен: кто-то очень хитрый,  наблюдавший  за
ссорой, оставил  мертвецу  и  кошелек,  и  одежду,  рассудив:  "Если  труп
ограбят, то за убийцу примут грабителя. А если труп останется целым, то за
убийцу примут Дануша Моховика".
     Я дал полную волю своим агентам, и через два дня я  узнал  следующее:
что покойник Ахсай продал родственника Айр-Незима в варварских землях, что
родственник этот вернулся, поболел и умер; что  умер  он  за  два  дня  до
смерти Ахсая; и что после смерти Ахсая Айр-Незим тут же  выплатил  кому-то
большую сумму денег.
     Лоня-Фазаненок, обобравший труп, был принят за  убийцу,  арестован  и
осужден, и это дело было бы совершенно закрыто,  если  бы  не  неизвестные
Айр-Незиму обстоятельства.
     Словом, можно было идти и арестовывать Айр-Незима. Но  мне  вовсе  не
хотелось арестовывать осуйского консула в тот момент, когда господин Нарай
требует запрета на торговлю с Осуей. Это было бы бестактно по отношению ко
всем торговцам империи. Мне казалось несправедливым портить  жизнь  такого
уважаемого человека из-за ходячего недоразумения вроде Ахсая.
     К тому же я искал не убийцу Ахсая, а владельца письма, и  было  ясно,
что из-за смерти Ахсая письмо так и осталось у прежнего хозяина.
     Правда, на убитом не было не  только  письма,  но  и  шестисот  тысяч
денег. Я решил, что до Лони кто-то уже  ограбил  покойника,  -  либо  сами
убийцы, либо еще один посторонний.
     И тут, обыскивая флигель Иммани, я натолкнулся на  дневник  покойника
Ахсая: тогда я, конечно, решил, что Иммани  унес  этот  дневник  вместе  с
другими документами из  домика  вдовы  и  не  отдал  его  хозяину.  Только
впоследствии я узнал, что дневник добыл и подкинул мне под глаза вот  этот
самый бесенок, Шаваш. В дневнике очень подробно было  рассказано  об  этой
самой продаже племянника. Но рассказывалось там и еще кое-что, - а именно,
что совет продать племянника исходил от приятеля Ахсая, секретаря  Иммани,
так как секретарь Иммани прелюбодействовал с женой осуйца.
     Тут  же  смерть  вернувшегося  племянника   стала   выглядеть   очень
подозрительной; и мне не составило  труда  опознать  в  Иммани  в  изящной
монахине, навещавшей домик племянницы  Айр-Незима,  а  в  конце  концов  я
отыскал старуху, которая продала все той же изящной монахине  яд.  Но  все
это было потом.
     А тогда я выдрал страницу, рассказывающую о прелюбодеянии  Иммани,  а
остальной дневник отдал Айр-Незиму, с одним условием: назвать  мне  людей,
которые убивали и отслеживали покойника. Я знал, что Айр-Незим употребляет
для подобных дел профессионалов из городских шаек,  и  надеялся,  что  эти
люди расскажут мне, с кем в последние дни тайно встречался покойник.
     И тут я попал  впросак,  потому  что  оказалось,  что  за  покойником
Айр-Незим не следил, а о встрече в "Красной Тыкве"  его  известил  письмом
сын Андарза!
     После этого все пошло кувырком. Вы, господин  Андарз,  вбили  себе  в
голову, что юноша сжег письмо, и стоило только мне заговорить о  том,  что
это не так, как вы начинали кричать, что я  настраиваю  вас  против  ваших
секретарей.
     Между  тем,  признание  Айр-Незима  подтверждало,   что   неизвестный
владелец письма не убивал Ахсая и не  брал  у  него  денег,  и,  благодаря
стечению обстоятельств, письмо осталось у него.
     Не могло быть и речи о том, что этот владелец  -  ваш  сын.  У  юноши
больная душа, он чах в вашей тени и обожал Нарая, и даже советы о том, как
расправиться с врагами, он вычитывал из любимых  Нараем  книжек.  Если  бы
мальчишке попалось в руки любовное письмо государыни, обращенное к  Нараю,
то он отреагировал бы на это примерно так же, как император! Он  откуда-то
слышал о письме, да, - и он был  уверен,  что  письмо  компрометирует  его
приемного отца!
     Тогда я решил начать  с  другого  конца,  -  с  ограбления,  которому
подвергся секретаря Иммани в Козьем Лесу.
     С самого начала, как только я услышал об ограблении, мне бросилось  в
глаза то удивительное обстоятельство, что господин Иммани ехал  один.  Это
наводило на мысль об инсценировке ограбления, с одной  стороны.  С  другой
стороны, это наводило на мысль о том,  что  Иммани  отослал  всех  слуг  в
преддверии тайной встречи. Господин Иммани склонен к воровству и блуду, но
вряд  ли  неграмотные  слуги  могли  быть  нежелательными  свидетелями   в
воровстве. Остается блуд. Опять-таки, речь должна была идти не  о  простом
блуде, а о такой женщине, которую Иммани не мог любить на глазах  у  слуг.
Кто мог подходить на роль такой женщины лучше, чем госпожа Лина?
     Я навел справки и узнал, что госпожа Лина часто ездит  на  молебен  в
храм Исии-ратуфы, и что двадцать восьмого  числа  она  уехала  в  храм,  и
провела там два дня. Служанка ее  упомянула,  что  госпожа  вернулась  без
венков, обыкновенно привозимых ею из храма, и причина, по  которой  Иммани
отослал вперед сопровождающих, стала мне ясна.
     По книге домовых записей, я увидел, что в этот день из столицы  уехал
и Теннак. Я вспомнил о том, как разбойник, подкарауливший Иммани, заплевал
всю траву семечками, и сопоставил ее с привычкой Теннака лущить семечки  и
с тем, что разбойник прыгнул на Иммани сверху, -  и  я  был  убежден,  что
разбойником этим был Теннак, вознамерившийся отучить Иммани  от  шашней  с
госпожой, но тихо, так чтобы Андарз об этом не знал.
     Теннак  ведь  слышал,  что  все  вещи  Иммани  отправил   вперед,   с
сопровождающими, и полагал, что при Иммани остались только его собственные
подарки, исчезновение которых сильно опечалит Иммани.
     Я рассудил, что Теннак унес вещи себе в кабинет, даже не потрудившись
их рассмотреть. А когда  я  увидел  дверь  Теннакова  кабинета,  закрытую,
благодаря его суеверию, на печать, а не на замок, я понял,  что  вещи  эти
мог утащить любой желающий: то есть тот же Иммани или Дия. Но  кто  же?  И
почему преступник, не получив денег, не дает вновь о себе знать?
     Тут я поставил себя  на  место  преступника,  и  подумал:  "Продавать
письмо второй раз Андарзу -  слишком  опасно;  продавать  письмо  Нараю  -
значит погубить Андарза и самого себя; надо продать письмо кому-то, кто не
меньше Андарза заинтересован в падении Нарая, и  кто  готов  заплатить  за
такое большое дело большие деньги. Только один человек  удовлетворял  этим
условиям - консул Осуи Айр-Незим. Он ничего не знал о происшедшем,  он  бы
заплатил за письмо любые  деньги,  и,  в  отличие  от  прочих  сановников,
которые с легкостью кувыркались во взглядах, Айр-Незим  был  заинтересован
только в одном: не оставить от Нарая ни сухого, ни мокрого.
     И тут я сделал ошибку. С одной стороны, мои шпионы донесли  мне,  что
через три дня после праздника  Пяти  Желтоперок  Дия  тайно  встречался  с
осуйским консулом в Храме Двенадцати Слив; и что  таких  встреч  было  еще
три.
     С другой стороны, я черным по белому прочел в дневнике Ахсая: "Теперь
Айр-Незим готов съесть меня живьем, да и  Иммани  -  тоже".  Мне  казалось
невероятным, что Ахсай опять польстится на сообщничество с Иммани.
     После этого я перестал волноваться  и  подумал:  "Господин  Айр-Незим
осмотрительный человек, и знает, что делает. Он прекрасно  понимает,  что,
чем больше Нарай возрастает во мнении  государя,  тем  сокрушительнее  для
него будет это письмо. В самом начале карьеры Нарая государь, может, и  не
обратил бы внимание на такое досадное обстоятельство;  но  когда  советник
Нарай стал для государя светочем и поводырем, человеком,  обрушившимся  на
все пороки  предыдущего  царствования,  разогнавшим  любовников  лживой  и
развратной матери, - словом, всем, чем  должен  был  быть  отец,  которого
государь не помнил, - тогда, конечно, любовное письмо покойной государыни,
обращенное к светочу добродетели, убило бы Нарая в глазах государя.
     Поэтому  я  не  очень-то  беспокоился  по  мере  того,  как  государь
подписывал все более нелепые указы. Все равно, думал  я,  действовать  они
будут не более месяца, а отвращение к ним  у  государя  останется  на  всю
жизнь. А когда государь подписал  указ  о  неплатеже  осуйского  долга,  и
Айр-Незим получил право  опротестовать  оный  в  присутствии  государя,  я
прямо-таки запрыгал от удовольствия. Я присутствовал на аудиенции в полной
уверенности, что в этот день государь побьет и прогонит  Нарая.  И  вдруг,
вместо  того,  чтобы  вручить  государю  письмо,  Айр-Незим  зачитал  этот
дурацкий список претензий, который взбесил бы даже уличного разносчика, не
то что императора!
     И тогда,  когда  на  следующий  день  на  стенах  осуйского  квартала
показались копья варварских воинов, я понял, что Айр-Незим задумал кое-что
посерьезней дворцового скандала.
     Что, в конце  концов,  Айр-Незиму  отставка  Нарая?  Ну,  вернется  в
милость Андарз. Ну, пойдет все по-прежнему: осуйские купцы  будут  платить
маленькие цены  и  давать  большие  взятки.  По-прежнему  чиновники  будут
арестовывать купцов, если не хватает на  приданое  дочке,  ревизоры  будут
срывать печати с товаров, и  начальники  застав  -  сообщать  приграничным
грабителям о приближении каравана, за долю в добыче. Да  и  сам  Андарз  -
человек ненадежный. А вот как придет ему в голову завоевать Осую?
     Вполне понимаю осуйского консула.
     Обычный дипломат на  его  месте,  как  я  уже  сказал,  предъявил  бы
государю письмо, одолел Нарая и вернулся бы  домой  героем.  Но  Айр-Незим
задумал большее - он понял, что недовольство народа, присутствие  варваров
в столице, страх чиновников, - все результаты правления Нарая, - позволяют
ему переменить не просто правителя, но сам образ  правления!  Покончить  с
империей в том виде, в котором она  есть:  заставить  не  осуйских  купцов
дрожать  перед  наместниками  империи,  а  наместников  империи  -   перед
осуйскими купцами. Превратить империю в стадо овец, а варваров в  овчарок;
править империей, угрожая затравить ее  варварами,  и  править  варварами,
угрожая отобрать у них империю, обеспечить Осуе торговую монополию по всей
империи и за ее пределами, и  уж  точно  сделать  так,  чтобы  никакая  из
провинций,  ни  Инисса,  ни   Чахар,   ни   наглая   Аракка   не   рождали
купцов-конкурентов Осуи.
     На месте Айр-Незима, - сказал Нан, - я бы сделал именно это, -  но  я
был на  месте  чиновника  империи,  и  замысел  Айр-Незима  мне  очень  не
понравился.
     Я,  однако,  понимал,  что  Айр-Незим  не  станет   упускать   такого
популярного  союзника,  как  господин  Андарз,  и  с  этой   минуты   ваше
спокойствие, господин  Андарз,  стало  представляться  мне  в  чрезвычайно
черном свете. Мне показалось, что вас уже  не  заботит  судьба  лазоревого
письма, потому что вы нашли более жестокий способ расквитаться с Нараем.
     Меня этот способ не  очень-то  устраивал,  и  я  подумал,  что,  если
предъявить государю лазоревое письмо, то  повод  для  мятежа  отомрет  сам
собой. Но как добыть это письмо?  Ведь  не  могу  же  я  просто  прийти  к
Айр-Незиму и попросить его сделать этакое одолжение? А если влезть ночью в
кабинет Айр-Незима, - так ведь эти бумаги не так спрятаны, чтобы их  можно
было найти!
     Вместо того, чтобы отбирать у Айр-Незима бумаги, я  решил  предложить
ему новые: и вот вчера я явился к нему в дом с документами,  доказывающими
его соучастие в завоевании Аракки и гибели брата Андарза. Это  были  очень
неприятные для Айр-Незима документы, так как есть вещи, которые вы никогда
и никому не прощали, и, даже если бы, увидев документы, вы  не  отказались
бы от соучастия в перевороте, вы бы непременно придушили Айр-Незима после.
     И вот я пришел с Шавашем к Айр-Незиму, и пока я беседовал с  консулом
в главном зале, Шаваш пролез к нему в кабинет и схоронился над балкой.  Мы
договорились так: если Айр-Незим отдаст мне письмо и получит документы, то
он отнесет документы в кабинет, и уж  дело  Шаваша  выкрасть  их  из  того
места, куда он их положит. А если Айр-Незим письма мне  не  отдаст,  то  я
хлопнусь в обморок: Айр-Незим  вытащит  из  меня  документы  и  понесет  в
кабинет, и опять-таки это дело Шаваша - обобрать тайник или сейф.
     Вообразите мое изумление,  когда,  перепутав  мои  намеки,  Айр-Незим
протянул мне план подземных ходов в императорский дворец, и  заверил,  что
план достался ему с полного вашего одобрения. Тут я хлопнулся в обморок, и
Айр-Незим вытащил из меня план,  и  мне  оставалось  только  надеяться  на
сообразительность Шаваша.
     Нан вздохнул и продолжал:
     - Признаться, это была очень  неприятная  ночь,  а  утро,  которое  я
провел возле вашего дворца, было еще неприятней. Я мог нажаловаться  Нараю
и предотвратить заговор, но я  не  мог  предотвратить  бунта.  Заговор  бы
кончился разделом  государства;  бунт  послужил  бы  Нараю  предлогом  для
тотальной расправы. К тому же на моих руках было шестьсот шестьдесят тысяч
осуйских кредитных билетов. Если бы заговор удался, я бы  стал  покойником
по приказу Айр-Незима. А если бы заговор не удался, то Нарай первым  делом
запретил бы торговлю с  Осуей,  и  тогда  покойниками  стали  бы  осуйские
кредитки.
     Тут мне к  тому  же  принесли  записку  о  том,  что  со  мной  хочет
встретиться Свиной Зуб. Это меня совсем расстроило, - ведь  я  знал  этого
разбойника как человека, который по просьбе  Айр-Незима  убирал  неугодных
тому людей.
     Если бы Айр-Незим посвятил меня в  свои  планы,  вместо  того,  чтобы
откупаться  деньгами,  то,  может  быть,  я  и  увидел   бы   какое-нибудь
преимущество для страны в этих планах. Но так как Айр-Незим не  только  не
посвятил  меня  в  свои  планы,  но  и  внес  в  списки  лиц,   подлежащих
уничтожению, то мне справедливо казалось, что ничего хорошего для страны в
этих планах нет.
     К тому же весь ужас моего  положения  заключался  в  том,  что,  даже
добудь я теперь лазоревое письмо, я бы не решился отдать его вам, господин
Андарз, потому что вам оно больше не было нужно, и я не  имел  возможности
лично и быстро передать его государю!
     Нан тяжело вздохнул. Он не стал прибавлять, что ему не хотелось лично
передать  письмо  государю,  потому  что,  сделав  это,  он  бы   навсегда
запечатлелся в памяти государя как человек, передавший "то гадкое письмо".
     - И вот, - продолжал Нан, - я иду по коридору управы Нарая,  и  вдруг
мне навстречу ведут Шаваша. Я иду за ним и беседую с ним  в  камере,  -  и
оказывается, что он добыл письмо и был случайно задержан на  пути  ко  мне
этими ребятишками из "тростниковых стен". Мальчик  дрожит,  как  яйцо  над
иголкой, и душа у него замерзла от страха, но мы внимательно обговариваем,
что и как ему говорить перед советником Нараем, - и Шаваш  исполняет  свою
роль в совершенстве.
     При дальнейшем вы присутствовали сами.
     Андарз всплеснул руками и оборотился к Теннаку:
     - Значит, это ты напал на Иммани! Глупый варвар, как можно  оставлять
ворованное в незапертой комнате!
     - Но Теннак вовсе не оставил эти вещи в незапертой комнате, - отвечал
Нан, - в том-то все и дело! Он испугался и снес их к  городскому  алхимику
по кличке Чемоданчик, вместе с которым и варил золото. Он упросил алхимика
продать вещи и употребить их на взятки духам.
     - О чем не знал господин Теннак, -  так  это  о  том,  что  проклятый
алхимик был сообщником Иммани, и Иммани свел его с Теннаком с  тем,  чтобы
обобрать доверчивого варвара, а потом утопить его в ваших глазах, господин
Андарз. Иммани сам, будучи пьян, проговорился мне об этом месяц  назад,  и
мне стоило бы поразмыслить, с чего это Иммани отказался от  такой  поганой
затеи.
     Алхимик уже признался, что он показал Иммани полученные вещи.  Иммани
узнал ларчик  с  запрятанными  под  крышку  документами,  вскрыл  его,  и,
сообразил, какой прекрасный случай предоставляет ему  судьба.  Сначала  он
попытался продать письмо через Ахсая вам, господин Андарз, а потом,  когда
Ахсая  убили,  он  продал  его  Айр-Незиму.  Интересно,  что  он  расписал
Айр-Незиму точно такую же историю про ограбление, разбойника и посредника!
     Андарз засмеялся. Молодой чиновник выждал и продолжал:
     - Что же касается Шаваша, то он снял с мертвеца только шестьсот тысяч
в осуйских кредитках, каковые я и возвращаю вам, господин Андарз.
     И  молодой  чиновник,  почтительно  поклонившись,  протянул   Андарзу
толстую пачку.
     - Что ж, - сказал Андарз, - в сложившихся обстоятельствах,  я  думаю,
мне ничего не остается, как признать ваше полное право распорядится  этими
деньгами.
                                  ЭПИЛОГ     Года три спустя, в жаркий летний день, на плетеной трактирной террасе
в одном провинциальном местечке, сидело трое  купцов:  купцы  ели  дыню  и
обсуждали последние известия  из  Дальней  Аракки,  где  войска  господина
Андарза наконец-таки взяли город Инех, священную столицу ласов.  Говорили,
что между королем ласов Аннаром и его главным союзником, князем Росомахой,
не было согласия, хотя в бою этого заметно не было. Но, когда стало  ясно,
что город удержать нельзя, и ласы стали бросаться на свои  мечи,  Аннар  и
Росомаха, вместо того,  чтобы  покончить  с  собой,  сошлись  в  поединке,
наконец-таки желая удовольствовать свою неприязнь: Росомаха победил Аннара
и велел рабу покончить с собой.
     Известия из Дальней Аракки сильно  занимали  присутствующих:  дело  в
том, что один из них был купец, снабжавший армию нефтью и серой, а  другие
два были хозяева заводиков. Эти заводы они уступили  Андарзу  в  обмен  на
покровительство, и аккуратно делились с ним прибылью,  и  старший  из  них
послал в войско Андарза дюжину самых крепких своих работников  и  вооружил
еще сорок всадников, и платил им за все время, пока они были в  войске.  О
трате он ни капельки ни жалел.
     - Империи, - говорил он, - подобает покорять варваров, а народ должен
это приветствовать. Сын пишет, близ Инеха хороши медные рудники,  -  ежели
господин Андарз будет сдавать эти рудники в аренду, я надеюсь, что  он  не
забудет о моем патриотизме.
     Собеседники кивали: они понимали, что одному старику  медные  рудники
не поднять, и были готовы внести свою долю.
     Разговор этот внимательно  слушал  молодой  чиновник  шестого  ранга,
посланный, судя по щеголеватому его кафтану,  из  столицы  с  какой-нибудь
проверкой. Чиновник был не один: рядом с ним сидел хорошенький мальчик лет
тринадцати или четырнадцати, в синей бархатной  курточке  лицеиста  Белого
Бужвы.
     Вот спустя некоторое время купец поинтересовался у чиновника, кем ему
приходится мальчик, - братом или племянником, и куда они едут, и  чиновник
ответил, что мальчик этот ему вроде воспитанника, и из-за летнего перерыва
в занятиях он взял его с собой, а едет он инспектировать сыры в  провинции
Инисса. Разговорились; чиновник  как-то  удивительно  располагал  к  себе;
заказал всей компании вина и поинтересовался, не  укажут  ли  ему  хорошую
модную лавку, -  он  слыхал,  что  в  здешних  местах  отличные  кружевные
воротники. Один из торговцев как раз занимался воротниками. Принесли  узел
с образцами, бывший с торговцем, чиновник пришел в такой восторг, что  тут
же, не торгуясь, купил три штуки. Сели вместе пить вино.
     - А помните советника Нарая, - вдруг полюбопытствовал один из купцов.
- Страху-то  было,  а  что  оказалось?  Арестовывал  людей  за  страсть  к
стяжательству и за блуд, а сам в это время сделал какой-то девице ребенка,
- государь выгнал его сразу, как только узнал о девице.
     - И вовсе не поэтому его выгнали,  -  возразил  сосед.  -  В  саду  у
Андарза стояла статуя плачущего лебедя, господин Андарз  переселил  в  эту
статую душу Нарая и  оттяпал  ей  голову,  и  как  только  это  случилось,
государь охладел к Нараю.
     - А сколько вы платите господину Андарзу, - полюбопытствовал  молодой
чиновник.
     - Да процентов тридцать платим, - ответил купец.
     - А зачем?
     - Как зачем? - рассердился купец, -  затем,  что  я  как  яйцо,  меня
только курица не раздавит. Конечно, если бы меня человеком  признали,  так
ни шиша бы Андарз от меня не видал. Только вряд ли это случится, а?
     - Да, - согласился молодой чиновник, - вряд ли господин Андарз станет
добиваться, чтобы вас признали человеком, даже если ему  очень  хорошо  за
это заплатить.



        

            
[X]