Ольга Ларионова. Обвинение -----------------------------------------------------------------------
Журнал "Аврора".
OCR & spellcheck by HarryFan, 11 August 2000
----------------------------------------------------------------------- Когда Полубояринов подписывал назначение Гроннингсаетера в нашу
экспедицию, Феврие нахмурился.
- Имеешь что-нибудь против? - спросил Полубояринов, задерживая перо.
- Нет, - сказал Феврие, - но он мне не нравится.
Полубояринов поднял перо еще выше и задумчиво уставился на его кончик.
Начальник экспедиции мог отказаться от любого ее члена, даже не объясняя
причин.
- Так ты возражаешь?
- Нет, - еще раз повторил Феврие.
Полубояринов пожал плечами, - дело хозяйское, и подписал назначение.
Вероятно, он надеялся на Феврие, как надеялся на него всегда, и, кроме
того, полагал, что рано или поздно Гроннингсаетер станет гордостью нашего
экипажа.
- В нем еще уйма этакой курсантской лихости, - проговорил он,
протягивая Феврие бумагу, - и ты эту лихость выбьешь из него без излишнего
менторства.
- Любишь ты этих удальцов, - заметил Феврие. - И как это ты в них ни
разу не ошибся, просто поражаюсь.
- А вы их быстро учите уму-разуму, - засмеялся Полубоярниов. - Иногда
бывает достаточно одного рейса с командиром, который, вроде тебя, не
совершает ни одного поступка, не примерившись семь раз.
- Семью семь, - поправил его Феврие. - Но твоего любимчика я беру, не
примериваясь.
Полубояринов быстро на него глянул и не сказал больше ничего. И без
того он чувствовал, что каждая его фраза звучит так, словно он
оправдывается. Хотя в чем оправдываться? Он не подсовывал Феврие ни труса,
ни разгильдяя - у Гроннингсаетера был "золотой" диплом, неиссякаемый запас
пока еще безрассудной щенячьей храбрости и смеющиеся наглые глаза
Алексашки Меншикова.
Мы с Реджи в это время торчали в коридоре и по одному только выражению
лица командира поняли, что нам-таки посчастливилось заполучить в свой
экипаж это сокровище - у Феврие был такой вид, словно абсолютно ничего не
случилось.
Полубояринов, конечно, был по-своему прав, не желая отпустить нас в
этот раз без практиканта - рейс на Темиру обещал быть в меру трудным, во
практически безопасным. В таких полетах только и воспитывать новичков.
Система, к которой мы летели, состояла из маленького прохладного солнышка
и трех малообещающих планет. Открыта она была совсем недавно, что было
видно хотя бы из того, что ни одна планета не носила мифологического имени
- всех древних земных религий явно не хватало на бесчисленное множество
звезд, планет и крупных астероидов вашей галактики. Итак, мы имели перед
собой три неизвестных мира, занесенных в земные реестры под
соответствующим шифром, а среди космолетчиков известных под названиями
Земля Темира Кузюмова. Земля Атхарваведы и Танькина Пустошь. Ни на одну из
этих планет еще не садились наши корабли, и мы были всего лишь
разведывательным десантом перед первой комплексной экспедицией. В нашу
задачу не входили никакие глубокие исследования, нам надо было только
установить, на какие из планет можно и стоит высаживаться, и главное - что
брать (а вернее - чего не брать) при снаряжении основной комплексной
экспедиции.
Как мы и предполагали. Земля Атхарваведы представляла собой уменьшенную
в два раза копию Юпитера, Танькина Пустошь напоминала прокаленный
космическим холодом астероид - там не было даже следов атмосферы; зато
Земля Темира Кузюмова, или короче - Темира - была любопытной однотеневой
плакеткой с массой примерно в 0,75 земной.
Однотеневые планеты - я думаю, что никому не надо пояснять, что
однотеневыми мы называем небесные тела, повернутые к своей звезде всегда
одной стороной, как наш Меркурий, - так вот, подобные планеты имеют, как
правило, далеко не оптимальные условия для развития там хоть мало-мальски
сложной органики. Конечно, живые формы там могут образовываться совершенно
фантастические, на что мы и надеялись, но вот встретить гуманоидов никто
из нас не ожидал.
О полете, собственно, рассказывать нечего, если не считать первых
всплесков инициативы со стороны Грога (а из нас один только Феврие брал на
себя труд выговаривать фамилию новичка полностью). Он вел себя вполне
пристойно, пока мы совершали последовательные броски через каждую из шести
зон дальности. Но когда вам остался седьмой - и надо признаться, самый
нудный - переход уже не на пространственных, а на планетарных двигателях.
Грог начал приставать к командиру, уговаривая его сделать последний, очень
маленький подпространственный бросок. Феврие доброжелательно просматривал
его расчеты, хвалил их точность - и складывал перфокарты этих расчетов в
жестянку из-под плавленных сырков. А наш старенький "Молинель" продолжал
плестись на планетарных.
Мы беззлобно посмеивались, зная осторожность Феврие, а Грог чуть не
плакал, высчитывая, как велика точность выхода из подпространства на малом
броске. Точность, действительно, получалась умопомрачающая. Но Феврие
слишком хорошо знал, что иногда пространство и время, сговорившись,
выкидывают с кораблем совершенно невероятные штуки, как это было с
Бустаманте, который на выходе очутился в полутора парсеках от расчетной
точки. Он сделал пять последовательных бросков, и каждый раз ошибался чуть
не на два парсека. Хотел бросить летать, но вовремя одумался, и правильно
сделал, потому что после этого он не ошибся уже ни разу в жизни.
Но вот, наконец, наш "Молинель" обошел Темиру по экватору и сел
километрах в пятидесяти от линии терминатора, вцепившись всеми своими
крепежными лапами в единственный обнаженный участок бурой темирянской
почвы. Вся остальная поверхность была затянута плотнейшим темно-зеленым
покровом. Как мы рассмотрели, это был лес, чаща невысоких раскидистых
деревьев, причем ветви их так тесно переплетались на высоте трех-четырех
метров от поверхности, что по их настилу можно было бы ходить. А зелень
вся пряталась как раз между землей и частым переплетением этих голых
сверху сучьев, что было неудивительно, потому что на однотеневках всегда
дуют такие ветры, которые унесли бы всю листву, не будь она прикрыта
сверху каркасом из сучьев. О том, чтобы пробираться сквозь такие джунгли,
не могло быть и речи - их надо было просто резать струей плазмы.
Феврие проверил еще раз надежность креплений, запустил по паре
разведчиков на теневую и солнечную стороны и, не будучи педантом, разрешил
Реджи Скотту и Гроннингсаетеру выход на поверхность - разумеется, в легких
скафандрах. И на этот раз Грог повел себя вполне пристойно, если не
считать того, что он порывался пожать Скотту руку и поздравить с
приземлением на "эту тарелку". Все новички считали хорошим тоном называть
Землю - "базой", а все прочие планеты - "тарелками". Феврие этого не
терпел.
Кому-то надо было оставаться на корабле, и я возился у пульта, запуская
всевозможные автоматические станции и самоходные исследовательские
комплексы, а когда поднял глаза на экран внешнего обзора, то увидел, что
Реджи и Грог сидят на камнях, а перед ними стоит маленький уродливый
человечек в маскарадном костюме. Вся одежда его была сшита из ярких
лоскутков, она обтягивала его щуплое тельце, словно наряд Арлекина, и
колпачок чудом удерживался у него на макушке; тоненькие ручки и ножки
как-то болезненно контрастировали с широко развернутыми плечами и
непомерно развитой грудной клеткой.
- Скотт, Гроннингсаетер, - немедленно на корабль! - крикнул командир у
меня над ухом. Я подумал, что кричит он зря - как-никак, а контакт уже
состоялся. Но он, видимо, боялся за Грога - вдруг тот от восторга
что-нибудь выкинет.
Двое в скафандрах побежали к кораблю, пригибаясь под сильным ветром, а
человечек растерянно взмахнул руками, потерял равновесие и упал, а потом
вдруг пополз следом за бегущими, стараясь прятаться от ветра за большими
камнями.
Реджи и Грог затопали в шлюзовой. Мы с командиром не отходили от экрана
- маленький человечек все еще полз к кораблю, и нам теперь было хорошо
видно его остренькое личико с лиловыми губами и громадными синяками, какие
бывают у детей, страдающих острым пороком сердца. Личико было искажено
такой обидой и такой отчаянной решимостью, что Феврие не выдержал и
принялся натягивать скафандр.
Когда он спустился по лесенке, человечек прополз уже половину
расстояния, отделявшего его от корабля. Теперь он был полон такой мрачной
непреклонности, что у Феврие вряд ли оставались сомнения в его кровожадных
намерениях. Я видел своего командира во многих передрягах, но таким
озадаченным мне не часто приходилось его наблюдать. Действительно, на нем
был сверхпрочный скафандр, уязвимый разве что для лазера среднего калибра,
и десинтор среднего боя на поясе, но человечек, надвигающийся на него, был
безоружен, полугол и чуть ли не вдвое меньше его самого, и ни при каких
обстоятельствах Феврие не смог бы и пальцем тронуть этого безрассудного
малыша.
А человечек, преодолев последний метр, издал пронзительный тоненький
вопль и мертвой хваткой вцепился Феврие в ногу. Мы замерли у экрана. Но
маленький арлекин, закрепившись на занятой позиции, немного передохнул, а
потом вдруг полез по нашему командиру, как медвежонок по дереву. Он
вскарабкался на плечи Феврие, внимательно всмотрелся в огромное для него
человеческое лицо и потом вдруг постучал по щитку шлема, прикрывавшего
лицо.
Феврие сделал то, чего не простил бы любому из нас - он поднял щиток.
Человечек несказанно обрадовался и торопливо затараторил, отчаянно
жестикулируя и постоянно хватаясь за шею Феврие, чтобы не свалиться от
порывов ветра. Он указывал на край площадки и, похоже, звал Феврие туда.
Это предположение тотчас же подтвердилось весьма курьезным образом.
Неожиданно оборвав тираду, он скользнул вниз, торопливо размотал свои
поясок, оказавшийся бечевкой изрядной длины, и мгновенно привязал нашего
командира за ногу. Все это время Феврие сохранял невозмутимое спокойствие,
но тут он не выдержал и рассмеялся. Маленький абориген, словно напуганный
этим смехом, отпрыгнул в сторону и побежал прочь, на четвереньках, держа
другой конец бечевки в зубах. Вот его пестрые лоскутки мелькнули у начала
густых зарослей, и тут он пропал - похоже, нырнул куда-то вниз.
- Реджи, - сказал Феврие, - меня усиленно тянут за ногу. Приглашение
слишком настойчиво, чтобы ему не последовать. Вы оставайтесь за меня.
- Командир, - не выдержал я, - а если вас заманивают в ловушку?
- Какая там ловушка, - проговорил он несколько раздраженно, - ведь это
был ребенок, неужели вы не повяли?
Так состоялся первый визит к темирянам. Дал он немного: приблизительные
сведения об их образе жизни. А жила они довольно странно. Как рассказал
Феврие, темиряне объединялись группами по пятнадцать-двадцать человек
(вероятно, группу составляли близкие родственники), такое семейство
селилось в одной из подземных пещер, составляющих бесконечный лабиринт.
Предельно низкий жизненный уровень и вместе с тем следы несомненно высокой
культуры заставляли нас предположить, что темиряне не были коренными
жителями этой убогой планеты, а попали сюда извне.
Первейшей нашей задачей было овладение языком темирян. К сожалению, наш
лингван - лингвистический анализатор - был маленькой походной кухонькой,
едва-едва подбиравшей речевые эквиваленты. Вдобавок язык этот содержал
такое количество шипящих, цокающих и свистящих звуков, что у меня после
двух-трех фраз на этом птичьем языке челюсти сводило. Скотт так и называл
его - "щебетаж". Зато Грог проявил несомненные фонетические способности и
цокал, свистел и прищелкивал лучше всех нас, вместе взятых. Так или иначе,
но мы начали потихоньку объясняться с темирянами.
Да, они действительно прилетели с другой планеты, которая по каким-то
причинам, пока еще остающимся для нас загадкой, перестала существовать.
По-видимому, тот пояс астероидов, который мы наблюдали между Землей
Атхарваведы и Танькиной Пустошью, и был останками несчастной родины
темирян.
Но тогда для нас стало неясно другое: как в жутких условиях однотеневой
планеты темиряне смогли не только выжить, по и продолжить свое
существование в течение нескольких сотен лет?
Темиряне ответили, что они "согревали" друг друга. Так в первый раз мы
встретились с этим загадочным термином, точного перевода которого наш
переносной лингван дать не мог. Между тем нам сразу бросилось в глаза, что
местные жители необыкновенно тепло относятся друг к другу. Детей они
воспитывают всей семьей, и мы не заметили, чтобы кто-то из них выделял
мать, отца или своего ребенка; в каждой семье все были одинаково родными,
и обращались они друг к другу ласково и призывно - "Аю". Нас
приветствовали словами: "Стань членом нашей семьи", в мы отвечали: "С
радостью". После этого к нам обращались, как к своим - и даже предлагали
еду из своих более чем скудных запасов.
Мы спрашивали наших гостеприимных хозяев, как они переносят голод,
когда запасы сушеных плодов или змеиного мяса кончаются? Нам отвечали: все
семейство засыпает, а темиряне, живущие в смежных пещерах, думают о спящих
и согревают их.
Как они работают на крошечных полях под пронизывающим ветром в своих
лоскутных балахончиках? - Работает половина семейства, а остальные
согревают работающих.
Как они лечат своих больных? - Собираются соседе из смежных пещер и
общими усилиями согревают боль" кого или пострадавшего.
Все время одно и то же - "согревать", но этот термин совсем не
подразумевал непосредственного контакта. Это было почти равносильно нашему
"думать". С каким-то неуловимым пока для нас оттенком.
Грог доходил до исступления, пытаясь выяснить у темирян, какой же
физический смысл кроется за примитивным переводом нашего лингвана. Но с
таким же успехом он мог бы при помощи своего словарного запаса выяснить,
каким образом темиряне различают запахи. Тем более, что у наших хозяев
было не так уж много времени для разговоров с нами - они должны были не
покладая рук добывать себе пропитание, на что уходило все время. Поэтому
чаще всего Грог общался с тем отважным малышом, который буквально
"затащил" в гости нашего командира.
Мы назвали мальчика по-своему - Икси. Дело в том, что мужские имена
темирян напоминали великолепные я непроизносимые имена древних перуанцев,
особенно если взять их пять-шесть штук и составить в одно. Нам приходилось
стыдливо довольствоваться сокращениями. Грог целые дни проводил в
семействе Икси, занимаясь вместе с темирянами их несложными трудом -
плетеньем корзин или выделкой змеиных кож. Это было задание командира -
как можно быстрее овладеть темирянским языком. Всякие самостоятельные и
несогласованные с командиром действия были ему строжайше запрещены.
Этот малыш нравился нам всем. То, что в первый момент показалось нам
уродством - тоненькие ножки и гипертрофированная грудная клетка - было
естественной особенностью темирян, попавших в условия резко уменьшенной
силы тяжести и разреженной атмосферы. Когда постоянно видишь множество
людей с одинаковым, на земной взгляд, недостатком, этот недостаток вскоре
перестает бросаться в глаза. Поэтому Икси мне казался очень симпатичным
мальчуганом, на редкость живым и подвижным для скудной атмосферы, в
которой даже мы, закаленные космолетчики, хлебнувшие на своем веку
всякого, не решались передвигаться без скафандра или хотя бы кислородной
маски. Икси любили все, но его личные симпатии были целиком отданы Грогу.
Икси привязался к нему как... как земной ребенок. Здесь не подошло бы ни
одно другое сравнение.
Между тем мы установили связь с Землей и теперь были заняты по горло -
на нас сыпались запросы и ограничения, ограничения и запросы. Нам то
подчеркивали, что мы только разведывательная экспедиция, не имеющая, как
известно, права вступать с аборигенами в переговоры. То от нас требовали,
чтобы мы получили от темирян принципиальное согласие на переселение.
Мы занимались то определением всхожести земных злаков в местных
условиях, то анализом состава крови темирян, то отловом представителей
окружающей фауны, от крошечных землероек до громадных, но, к счастью,
травоядных анаконд. Нам было не до Грога, хотя он приносил сведения
любопытные и порой - почти неправдоподобные. Так он установил, что
темиряне никогда не удаляются от своей пещеры более чем на сто пятьдесят -
двести метров. Три-четыре соседних пещеры, крошечное поле, расчищенное
среди зарослей, да вылазки в окрестные джунгли, куда каждый мог проникнуть
только на длину бечевки, обмотанной вокруг талии - вот и все, на что
отваживались темиряне за всю свою жизнь. И только! Потомки космонавтов,
прилетевших с другой планеты, бережно хранящие сведенья по астрономии,
физике и высшей математике и передающие эти знания от поколения к
поколению, предпочитающие ходить полуголыми, лишь бы сохранить лоскуток
кожи для книги или тетрадки - они боялись отойти от своей пещеры больше,
чем на триста шагов!
Непостижимо.
Из следующей информации, принесенной Грогом, следовало) что наш
"Молинель" сел на поле, расчищенное семейством Икси для посевов.
Разумеется, Феврие тут же отправился к отцу нашего общего любимца (его
двадцатисложное имя мы упростили до "Ксеркса") и пообещал перевести
корабль на другое место, а кстати предложил расчистить еще несколько
площадок для посевов - для нашего плазменного десинтора это было бы делом
пяти минут.
Но Ксеркс, как ни странно, от помощи отказался.
- Все равно мы не сможем пользоваться этими полями, - объяснил он, -
они расположены далеко от пещеры, и мы там замерзнем.
Напрасно Феврие доказывал ему, что температура в соседних долинах не
меняется - они явно не понимали друг друга. Мало того, все семейство
начало прощаться с нами так, словно мы улетали на другую планету. Грог
уверял, что он по-прежнему будет приходить сюда каждый день - темиряне
только кивали и улыбались, печально и благодарно, и мы видели, что они не
верят нам.
Не теряя времени на бесцельные разговоры, Феврие тут же поднял корабль
и перегнал его на новую стоянку километрах в двух от пещеры Икси. Чтобы
облегчить передвижение люден и машин от "Молинеля" к нашим аборигенам, мы
вынесли большой корабельный десинтор и пробили в зарослях прямую просеку,
а вернее было бы сказать - ущелье, по которому в наших легких скафандрах
мы пешком могли бы за двадцать минут добраться до пещеры Икси. На
следующее утро я, как самый свободный, решил предпринять такой вояж и
явился к нашим друзьям.
Надо было видеть, как меня встретили! Сначала - взрыв ужаса, потом -
бесконечные причитания, словно я по меньшей мере горел на медленном огне
или был распят в лучшей манере древних римлян. Но понемногу эта скорбь
стала сменяться изумлением. Меня такая реакция тоже привела в недоумение,
и я спросил Ксеркса, что все это означает.
- Мы удивляемся, что ты все еще жив, - ответил он со свойственной
темирянам искренностью.
Я только пожал плечами.
На другой день туда отправился Грог. Я, естественно, рассказал ему о
том курьезном приеме, который был оказан мне накануне, и высказал
предположение, что темиряне верят в наличие некоего шестого чувства,
аналогичного знаменитому "пси-излучению", над природой которого у нас на
Земле бились уже целое столетье, и притом безрезультатно. Грог сразу же
возразил, что это поверхностная аналогия, потому что внечувственная
передача информации, практикуемая на базе (он упорно не говорил - на
Земле) несколькими произвольно подобранными парами экспериментаторов, не
подчиняется законам распространения электромагнитных колебаний, хотя и
экранируется металлом; здесь же предполагаемое излучение должно зависеть
от расстояния до его источника, чем и объясняется боязнь темирян
"замерзнуть" вдали от своего семейства. Высказав все это. Грог тут же
подчеркнул со всей своей щенячьей безапелляционностью, что ни в какое
пси-поле - ни на базе, ни здесь - он не верит. С тем он и ушел.
А вернулся он с довольно изящной и вполне продуманной гипотезой. Для
него самого она, разумеется, уже была аксиомой. Реальное существование
пси-излучения он по-прежнему отрицал. Но сами темиряне в это излучение
верили, и теперь Грог пытался нам доказать, что эта вера есть не что иное,
как религия. Правда, религия эта не имела конкретного бога - эдакого
старичка-громовержца; темиряне верила в некую магическую силу,
сконцентрированную в их собственном мозгу. Таким образом, богом для
каждого из них являлся собственный разум - богом невидимым и неслышанным,
но разве не было незримого бога у древних иудеев?
Именно эта религия, считал Грог, и явилась тем психологическим
стимулом, который помог темирянам выжить. Кроме того, он заметил, что у
них не существует ни законов, ни морали, во всяком случае - фиксированных.
Грог даже спросил Ксеркса, почему же никто не пытается захватить если не
власть, то хотя бы побольше еды, применив право сильного?
Ксеркс долго пытался понять, что значит "власть"; так и не понял. В
отношении же распределения довольно скудных запасов еды он ответил с
присущей им всем простотой, граничащей с наивностью:
- Никто не совершит бесчестного или несправедливого дела - ведь тогда
все кругом станут думать о нем плохо, и он замерзнет.
- Только оттого, что кто-то его невзлюбит?
Ирония Грога в этом вопросе была Ксерксу явно непонятна.
- Разумеется, - ответил он сдержанно. - Невозможно жить, когда все
кругом перестали тебя любить. Это все равно что... дышать там, где нет
воздуха.
- Хм, - сказал Грог. - Тогда остается самому себя согревать, как вы
любите выражаться.
- Согреть самого себя нельзя, - покачал головой Ксеркс, - это так же
нелепо, как любить самого себя. Согревают только другого.
Божество темирян оказывалось воплощением взаимопомощи. Оно удваивало их
силы, оно помогало справляться с болезнями, переносить голод и морозы.
Если бы на этом его функции кончались, то с ним можно было бы примириться.
Но божество было двуликим, оно постоянно держало темирян в страхе перед
загадочным "замерзанием" и ограничивало жизненное пространство каждого
семейства крошечным пятачком своего поля и своей пещеры; оно исключало
всякие контакты между отдаленными группами темирян, препятствуя таким
образом развитию общественной жизни, и наконец оно лишь поддерживало
аборигенов на каком-то уровне цивилизации, но не позволяло сделать ни
одного шага вперед. А цивилизация, застывшая на одном месте - цивилизация
обреченная.
Поэтому, заключал Грог, мы должны разъяснить темирянам весь вред их
суеверий и практически доказать им, что никакого пси-поля не существует.
Начать хотя бы с экранирования.
- Так прямо и начать, не дожидаясь прилета комплексной экспедиции? -
переспросил Скотт.
- А почему бы и нет? Достаточно предложить кому-нибудь из темирян
надеть наш скафандр и включить электромагнитную защиту - никакое пси-поле,
даже если бы оно существовало, не пробьется внутрь. Страха при этом
темирянин не почувствует - он будет видеть через прозрачный щиток своих
родичей, так что психологический фактор будет иметь место, а реальное
физическое излучение - нет.
- И вы полагаете, Гроннингсаетер, что в таких условиях темиряне не
будут "замерзать"? - спросил Феврие.
- Разумеется! Икси просидел в моем скафандре минуты три, я уже начал от
недостатка кислорода разевать рот, как рыба...
Икси просидел в его скафандре три минуты... Феврие побелел. Не знаю,
что было бы Грогу за такие штучки от другого командира, но наш подошел к
пульту и молча отстучал запись в вахтенном журнале:
"Младшему пилоту Гроннингсаетеру запрещен выход из корабля впредь до
особого разрешения. Ознакомиться всему экипажу".
Но младший пилот был не из того теста, чтобы показать, как это его
задело. Он так же молча расписался под распоряжением командира, вернулся
на свое место, уселся на стул верхом и как ни в чем не бывало проговорил:
- Я просил бы обсудить мое предложение.
- Ваше предложение будет рассматриваться по прибытии комплексной
экспедиции, - отрезал Феврие. - Вы свободны, Гроннингсаетер.
Грог щелкнул каблуками и исчез.
На следующее утро в восемь ноль-ноль по корабельному времени все, как
обычно, собрались в кают-компании на завтрак. Грог ни о чем не спрашивал,
и я знал, что Феврие это нравится. Командир лишних разговоров не любил. Он
предпочитал воспитывать молча, и чем сдержаннее оказывался наказанный, тем
непродолжительнее было наказание. Я думал, что он простит нашего
вундеркинда на следующий же день, но Феврие решил иначе. Он оставил Грога
вахтенным, а мы втроем направились в пещерный поселок.
Не помню, чем уж мы занимались в этот день, но когда настало время
возвращаться, рядом с нами оказался Ксеркс. Он шел и молчал. Мы не подали
вида, что удивлены.
Когда кончилось поле и началась просека, пробитая нашими десинторами в
толще темирянских зарослей, Ксеркс стал медлительнее и настороженнее. Идти
ему было труднее, чем нам - мы-то были в скафандрах с кислородной подачей,
а он просто задыхался от встречного ветра, бьющего в лицо с такой силой,
словно впереди работало несколько вентиляционных сопел среднего калибра.
Наш спутник задержал шаг, и Феврие живо обернулся к нему:
- Не вернуться ли вам?
- Пожалуй, - сказал Ксеркс. - Я ведь никогда так далеко не заходил.
Я прикинул расстояние - до пещеры было метров сто восемьдесят.
- Может быть, проводить вас назад? - спросил Реджи Скотт.
Темирянин покачал головой. Он стоял, держась за толстые ворсистые
лианы, и было видно, что он старается что-то побороть в себе. И не может.
- Вам нехорошо? - быстро проговорил Феврие, наклоняясь над ним.
- Нет-нет. Я просто собираюсь с силами, чтобы пройти еще немного.
- Ни в коем случае, - отрезал Феврие. - Мы не можем позволить вам
рисковать собой.
Но командир забыл, что сейчас он был не у себя на корабле. Ксеркс
поднял к нему лицо, белое от внутреннего напряжения или может быть,
страха, и проговорил:
- Вы могли бы запретить мне делать что-то для вас. Но это нужно для
меня. Для нас всех. Пойдемте, только помедленнее, прошу вас.
Мы двинулись дальше. С каждым шагом Ксеркс уже не бледнел, а голубел; я
шел сзади него и видел, как на тонкой шее выступили мелкие капельки пота.
- Все, - сказал он, внезапно останавливаясь. - Все, все...
Он некоторое время осторожно пятился, словно боялся отвести от нас
взгляд, потом повернулся и побежал. Мы смотрели ему вслед, и по его
ссутулившейся спине, по нелепо взлетающим рукам видели, как мучительно
стыдно ему бежать, по-заячьи перемахивая через камни и трещины высохшей
почвы, и что он ничего не может с собой поделать, ибо то, что гнало его к
своей пещере, было сильнее стыда и здравого смысла.
С этого дня Ксеркс каждый раз провожал нас, когда, закончив дневные
наблюдения, мы возвращались к кораблю. Грог все еще сидел взаперти - я
просто представить не мог, почему Феврие на этот раз так зверствует, - а
мы потихоньку накапливали информацию. Караван с Земли уже стартовал, и вам
не хотелось встретить его с пустыми руками. Икси к нам почти не подходил -
наверное, скучал по Грогу. На поселок надвигались сезонные холода, и мы
стали думать, как хотя бы временно помочь темирянам.
Реджи предложил провести в пещеры простейшую систему освещения в
кондиционирования, питающуюся от солнечных батарей. Это было вполне
реально, и Феврие принял это предложение. Прежде всего надо было
расчистить от зелени ровную площадку и укрепить на ней солнечные
аккумуляторы, чем мы и занялись все втроем. Грогу было поручено достать из
трюмов "Молинеля" осветительную аппаратуру и погрузить ее на вездеход.
Площадку равнять нам пришлось вручную, и мы провозились до самого
обеда, а когда наконец справились и, порядком умученные, вернулись к
"Молинелю", то увидели между его опорных лап доверху груженый вездеход и
Грога, с независимым видом сидящего на его бортике.
Если бы Грог попросил Феврие или хотя бы жалобно на него посмотрел,
командир, может быть, и остался бы непреклонным. Но Грог ничего не сказал,
и Феврие сжалился:
- Доставите арматуру и батареи к выходу из пещеры, разгрузитесь и -
сразу обратно. Ясно?
Я бы на месте Грога сказал: "Ясно, спасибо". Но тот ограничился кивком.
Мы с Реджи переглянулись: командир переходил на воспитание доверием.
Пока наш кухонный комбайн шипел и плевался томатным соком, штампуя на
обед традиционные люля-кебабы, мы собрались в рубке у экрана среднего
фона, нацеленного на вездеход. Тяжелая машина только что подошла к пещере,
и ее обитатели, встревоженные ревом двигателей, вылезали на белый свет.
Надо признаться, что я позавидовал Грогу, когда увидел, как встретил
его Икси. Меня никто никогда так не встречал. Думаю, что и Феврие тоже.
Своих детей ни у кого из нас не было, а чужие... Что-то они к нам не
привязывались. На Земле, наверное, не успевали - долго ли нам приходилось
отдыхать на Земле! - а вот тут вся любовь досталась одному Грогу.
Икси влез на кабину вездехода и не покидал своего поста, пока не
закончилась разгрузка; потом он лег на живот, свесил голову, и они долго о
чем-то шептались с Грогом, а Ксеркс, усмехаясь, глядел на них с порога,
словно на двоих детей.
Грогу пора было возвращаться. Он снял мальчика с машины, бережно
поставил его на землю и влез в просторную кабину. Вездеход дернулся, потом
еще и еще - и остался на месте.
- Что там у него? - спросил Феврие вполголоса.
Я включил звуковой канал и передал Грогу вопрос командира.
- Не заводится двигатель, - донесся до нас приглушенный голос Грога. -
Ума не приложу, в чем дело.
Я вопросительно глянул на Феврие.
- Ну что же, - ответил тот. - Сам загонял машину, сам пусть и чинит.
Значит, Феврие полностью простил его и разрешает оставаться у поселка
темирян, пока не будет починена машина. Приятно за Грога.
- Не справишься - позовешь, - сказал я, наклоняясь над сетчатой плошкой
передатчика. - А не позовешь - после обеда мы и сами придем.
- Приятного аппетита, - донеслось из кабины вездехода. Было ясно, что
Грог не допускает мысли о том, что он может не справиться.
И тем не менее, пока мы обедали, поломки он не нашел. Дело не
сдвинулось с места и тогда, когда мы не спеша - прогулка заменила нам
послеобеденный отдых - подошли к вездеходу.
- Помочь? - спросил я Грога.
- Надо будет, позову, - буркнул Грог. - Не маленький.
Я пожал плечами и направился в пещеру - помогать Скотту и Феврие
развешивать светильники. Надо сказать, что жилища темирян освещались
довольно фантастическим способом: на Темире имелся минерал, даже отдаленно
не напоминающий ни один из земных, который после облучения солнечным
светом весьма интенсивно фосфоресцировал в течение двадцати - тридцати
часов. Можно себе представить, какой потусторонний вид имел!" мрачные
пещеры аборигенов в зеленоватом мерцании светоносных камней!
Мы провозились до вечера. Грог к нам не подходил - значит, у него дело
не клеилось. Феврие был даже доволен, что так получилось: это было и
хорошей практикой для нашего юнца, и назидательным уроком "без излишнего
менторства", как выразился Полубояринов. Когда мы, направляясь к
"Молинелю", прошли мимо вездехода, Грог сделал вид, что нас не заметил.
Краги скафандра были отстегнуты, рукава засучены выше локтя, шлем снят -
только возле губ подрагивала розовая вороночка кислородного аппарата.
Феврие усмехнулся и ничего не сказал. Я знал своего командира и
подумал, что не дай бог нашему младшему пилоту теперь не починить
вездехода... Ксеркс шел рядом. Как всегда. Но не прошли мы и восьмидесяти
метров, как наш добровольный провожатый вдруг замедлил шаг. Лицо его
приобрело характерный лиловатый оттенок, непослушные руки вздрагивали и
цеплялись за каждую лиану - так ребенок, слушая страшную сказку, невольно
хватается за подол матери.
Через десять шагов он остановился.
- Не могу, - пробормотал он, - сегодня не могу...
Он поднял лицо - жалкое личико карлика, и посмотрел на нас виновато,
как слабейший смотрит на сильного, если этот сильный поступил так, как не
следовало бы поступать.
Странно все это было.
Он перевел глаза на меня, потом на Скотта, потом оглянулся и посмотрел
куда-то назад, на оставленный нами вездеход и, разлепив, наконец,
почерневшие губы, прошептал:
- Не надо было так...
Мы ничего не поняли, а он уже бежал от нас, нелепо взмахивая руками,
как это было в самый первый раз. Мы ошеломленно глядели ему вслед.
А со ступеньки вездехода, вытирая руки тряпкой, смотрел на него Грог.
Мы побрели дальше, и я - хоть убейте! - не мог понять, что же на
восьмом десятке метров заставило нашего спутника так перепугаться и в чем
он нас упрекнул. Когда мы подошли к кораблю, Феврие задержался, пропуская
нас вперед. Я поднялся на несколько ступенек, потом наклонился к нему:
- "Не надо было так", - повторил я слова Ксеркса. - А что, собственно
говоря, "так"?
- А то, - сказал Феврие. - "Не надо было так плохо думать о всех нас".
Вот что. Они научились принимать от нас это треклятое "пси-тепло". Вот что
позволяло Ксерксу каждый день все дальше в дальше уходить от своего очага.
Мы его грели. Но сегодня он почувствовал, что кто-то относится к нему
недружелюбно.
Я вспомнил Грога, медленно вытиравшего руки на ступеньке своей машины.
Что он нам говорил неделю назад?
- Если о ком-нибудь плохо думают, то он замерзает... Так?
- Да, - сказал Феврие. - Холод равнодушия. Холод недоверия. Холод
презрения. Мы на это плюем, а вот они - замерзают.
Я удивленно посмотрел на командира. А он, выходит, верил! Верил всем
этим сказкам про "пси-тепло"! И, похоже, с самого начала...
- Ладно, - Феврие махнул мне рукой, чтобы я поднимался. - На сегодня
хватит. Сейчас я его верну.
Я быстро забрался наверх и подошел к экрану. Сейчас Феврие прикажет
младшему пилоту прервать ремонт и вернуться на корабль. Жаль этого
желторотого, мог так себя показать... Но что же он думал, глядя, как мы
уходим вместе с Ксерксом? Хотя понятно, что он думал: ему-де влетело за
невинный эксперимент со скафандром, а сам Феврие спокойно ставит опыты по
удалению темирянина от источника воображаемой "пси-помощи". Несправедливо
и неосторожно!
И тут я увидел, что вездеход уже двигается по краю поля. Сперва
медленно, потом рывками, пробуя переключение с одной скорости на другую.
Один круг, другой...
- Командир! - крикнул я. - А вундеркинд-то справился!
Феврие сухо кивнул.
Вездеход осторожной черепашкой вполз в узкое устье просеки, и мы все,
успокоенные, занялись своими делами. Минут через двадцать мы услышали
лязг, доносившийся извне - это вездеход забирался в клеть грузоподъемника.
Я включил звуковой канал фона, чтобы поздравить Грога с удачей, и в тот же
миг в рубку сорвался срывающийся, неузнаваемо исказившийся голос:
- ...смей замерзать! Не смей! Встань, тебе говорят!
И это был голос Грога.
Феврие, уже снявший скафандр, метнулся к выходному люку, потом обратно
- к пульту, но голос умолк, доносилось только свистящее прерывистое
дыхание. Внезапно фон выбросил целый веер звуков - что-то скрежетало,
лязгало и хрустело, словно выдиралось из металлической пасти, в тот же миг
мы увидели - на экране слежения и в иллюминаторы одновременно - как
вездеход вывалился обратно из камеры подъемника и ринулся прочь от
корабля.
- Стой! - не своим голосом закричал Феврие. - Приказываю остановиться!
Связь работала - из сетчатой плошки явственно доносилось дыхание Грога
я натужный рев моторов.
- Остановить вездеход!
Никакого ответа.
Машина уже исчезла из поля непосредственной видимости, но на экране ее
металлический корпус обрисовывался совершенно отчетливо, и мы видели, что
вездеход мотает из стороны в сторону - Грога не слушались руки.
Где-то на полпути двигатели сорвались на визг - и умолкли. Пятно на
экране дернулось и застыло на месте.
- Врезался, сукин сын, - проговорил Реджи. Мы и сами видели, что он
врезался. - Жги! - крикнул Скотт в микрофон. - Жги плазмой, кретин!
Вероятно, Грог нас просто не слышал. Связь работала, но он был не в
состоянии что-либо воспринимать. Да и жечь заросли десинтором было
бессмысленно - двигатель уже заглох.
Грог это понял, потому что от контура вездехода на экране отделилось
маленькое пятнышко и медленно двинулось дальше. Медленно - это значило,
что Грог несет на руках что-то тяжелое.
Мы, не сговариваясь, бросились к люку. Никто не надел скафандра - было
некогда. Это было невиданным нарушением всех правил, равно как и то, что
мы покидали корабль, не оставляя в нем никого. Выводить запасной вездеход
из грузового трюма "Молинеля" было бессмысленно - на это ушел бы час.
Мы бежали так. Бежали с той предельной скоростью, на какую был способен
хорошо тренированный человек в этом разреженном воздухе - то есть едва
передвигались. Мимо вездехода, запутавшегося в зеленой чаще, мы проскочили
не глядя. Мы должны были догнать Грога, но так и не догнали его.
Он-то шел в скафандре.
Когда, наконец, просека осталась позади и мы выбрались на поле, Грог
уже вошел в пещеру. И внес то, что он держал на руках. Теперь мы не
бежали. Мы тащились из последних сил, заглатывая воздух, в котором, как
мне казалось, не было ни атома кислорода. Я покосился ка Реджи - он был
просто синий. Феврие шел впереди, и его лица я видеть не мог. Ветер в
спину - вот что нас спасло.
Мы добрались. И последнее, что я успел подумать: хорошо, что Грог был в
скафандре. А то бы ему не дойти от вездехода до пещеры, да еще со своей
ношей.
Хотя что толку, что он дошел?
На самом пороге у меня перехватило дыхание, и в пещеру я вполз
последним. Все стояли - семья Икси, Феврие, Скотт и этот тип -
Гроннингсаетер. Стояли неподвижно, и такая мучительная тишина царила в
пещере, что я просто не мог, не смел двинуться дальше порога.
А потом мои глаза привыкли к чуть мерцающему свету фосфорических
камней, и я понял, что стоят все они над телом Икси, а он лежит в своем
пестром арлекиньем наряде, словно ярмарочный плясун, сорвавшийся с каната.
Феврие очнулся первый. Я с ужасом подумал, что вот сейчас он станет
что-то говорить, объяснять - но он просто круто повернулся, подошел к
двери и остановился, чуть подавшись в сторону, словно пропуская кого-то
мимо себя. Он Даже не взглянул на Грога, но тот понял и медленно прошел
между мной и Феврие, покидая пещеру. Мы вышли следом.
Грог шел к кораблю, шел быстро - он-то был в скафандре. Мы снова не
смогли его догнать, и когда мы поднялись на борт, он уже был в своей
каюте.
Феврие прямо прошел к пульту и врубил прогрев стартовых двигателей. По
авральному расписанию я должен был проверять герметизацию шлюзов, но у
меня в голове не укладывалось, что мы вот так и улетим, не попытавшись
воспользоваться всемогуществом земной медицины и техники.
Командир вопросительно глянул на меня.
- А если квантовый реаниматор?.. - пробормотал я.
Феврие покачал головой:
- Поздно. Прошло больше сорока минут. И потом, мы даже представления не
имеем об их анатомии...
- Да, - подал голос Реджи, - сорок минут - это слишком поздно. Уж
можете мне поверить. Я был на Нии-Наа, когда там разыскивали группу
Абакумовой. Все перемерзли. Никого не удалось отходить.
- И все-таки замерзание - это только аналогия, - устало возразил
Феврие. - Здесь что-то пострашнее. Организм выключается, разом и
бесповоротно, и главное - без всяких видимых причин...
Никогда это не будет для нас видимой причиной.
Худо, конечно, когда возле тебя нет друзей, нет близких, которые
постоянно думали бы о тебе, думали заботливо и главное - бесконечно
доброжелательно. От этого может стать тоскливо и неуютно, но умереть от
этого - уже выше человеческого понимания. Мы знали, как свято верят в это
темиряне, мы сами начинали понемногу верить в это - но вот на наших глазах
от этого умер Икси - и наш разум не мог с этим примириться.
Малыш замерз еще до того, как вездеход подошел к кораблю. Он замерз
сразу же, как остался один на один с этим сукиным сыном, у которого за
душой не было ничего, кроме холодного любопытства.
- Старт! - сказал командир.
Около двух часов мы шли на планетарных двигателях, удаляясь от Земли
Темира Кузюмова. Потом заработали генераторы космической тяги, и
кибер-штурман качнул корабль, направляя курс на Землю. Командир сидел, не
поднимая головы - он ждал связи с караваном встречных кораблей, уже
подходивших к системе Темиры. Он махнул нам рукой, и мы бесшумно разошлись
по своим каютам. Спать? Посмотрел бы я на того, кто смог бы заснуть после
всего, что произошло этим вечером.
Глупо, конечно, было винить во всем одного Грога. Но в эту ночь мы
иначе не могли. Надо думать, что ему самому было хуже, чем всем нам,
вместе взятым, но мы его не жалели. Мы кляли его самого, и тот день, когда
он получил назначение на "Молинель", и тот час, когда он ступил на Темиру.
А ведь Грогу действительно было несладко в ту ночь. Через пару недель
корабль должен был приземлиться, и тогда - тогда его ждало нечто
пострашнее, чем наше презрение и наша ненависть. С "Молинеля", в конце
концов, он просто ушел бы. Может быть, уволился бы из космического флота.
Но он все равно бы остался младшим пилотом Гроннингсаетером, которому
надлежит явиться на Ланку и перед Советом по разбору чрезвычайных
поступков объявить себя убийцей. Десятки людей будут защищать его от
собственной совести, никто не станет обвинять его - этого уже давным-давно
не делают; все будут искать ему оправдания, но - вдруг не найдут?
И тогда ему останется всю свою жизнь пронести на душе древний, как мир,
ужас убийства. Может быть, убийство это было нечаянным - юркий, как
белочка, Икси мог незаметно проскользнуть в просторную кабину вездехода и
спрятаться там, чтобы повторить опыт, который каждый день проделывал его
отец. Грог действительно мог не заметить мальчика, но разве невольное
убийство не несет такую же смерть, как и умышленное?
В шесть утра мы потянулись в рубку - я, а вскоре и Реджи. Феврие оттуда
не выходил. Связи с Землей еще не было - плотный листок с донесением о
случившемся лежал на пульте дальнего фона. Он оглядел нас.
- Сейчас я буду докладывать, - сказал командир. - Я хотел бы, чтобы при
этом присутствовали все.
Заставить Грога присутствовать при этом сообщении было, конечно,
жестокостью, но у меня не появилось никакого отзвука, кроме: ну и поделом
ему, сукину сыну.
Феврие щелкнул тумблером короткого фона:
- Гроннингсаетер, в рубку!
Привычного "слушаюсь!" не последовало.
По фону обычно хорошо слышны все звуки внутри каюты, и мы ждали скрипа
койки и хлопка раздвижной переборки.
У Грога стояла тишина.
Феврие повторил приказ. И снова безрезультатно. Он вопросительно глянул
на Скотта, и тот вышел из рубки. Мы слышали по фону, как раздвинулась
переборка, слышали шаги Реджи по каюте, потом наступила тишина, из
которой, наконец, возник голос Скотта:
- Идите сюда, капитан. Он замерз.
Я тоже видел замерзших - правда, не на астероиде Нии-Наа, а на двадцать
шестом аварийном буе. Я знал, что это такое. Мы остановились над койкой
Гроннингсаетера, и потребовалось немного времени, чтобы понять, что нам
тут делать нечего. Все было кончено несколько часов назад. Он лежал лицом
вверх, такой спокойный, как человек, сбросивший с себя какую-то тяжесть. И
мы знали, что не найдем никаких видимых причин, которые объяснили бы,
почему жизнь его остановилась.
- Человек не может жить, если все вокруг думают о нем плохо, - тихо
проговорил Феврие, и никто из нас не посмел возразить, что это правило
справедливо только для жителей Темиры.
Мы смотрели на спокойное лицо Грога и все больше и больше чувствовали
тяжесть своей вины. Что бы он сам ни натворил, все равно его-то ведь убили
мы.
Вот, собственно говоря, и все о нашей первой экспедиции на Землю Темира
Кузюмова.