Весела Люцканова

                    Клонинги

                  Перевела с болгарского Татьяна Прокопьева.

------------------------------------------------------------

                    Лабиринты

    Мы жили одни, в полной изоляции, что казалось мне вполне

естественным до той минуты, когда я пошел за доктором

Зибелем, а он не оглянулся. Мы были похожи друг на друга,

как две капли воды, и, хотя меня всегда это смущало, я

считал это вполне естественным до той минуты, когда я пошел

за доктором Зибелем, а он не оглянулся. Наши изнурительные

занятия в лабораториях, лекции, где подчеркивалась огромная

роль нашей работы и значение ошибок, которые могли бы стоить

нам жизни полное молчание по некоторым вопросам,

стерилизационные камеры на этажах - чем ниже, тем выше

степень стерильности, сигнальные установки, реагирующие на

малейшее загрязнение нашей одежды, микроскопы, шифровальные

устройства, системы дистанционного управления и наши

воспитатели с различными лицами, волосами, руками, походкой

- все это с детских лет казалось мне вполне естественным до

той минуты, когда я пошел за доктором Зибелем, а он не

оглянулся. Иногда я задавал себе вопрос: почему все это

так мне хотелось задать и более конкретные вопросы нашим

непогрешимым ЭВМ, но все время что-то мешало, а потом меня

вызывал доктор Андриш внимательно осматривал, предлагал

длинные и запутанные тесты и недовольно качал головой. Но

когда я пошел за доктором Зибелем, я почувствовал, что иду к

истине, и не было силы, которая заставила бы меня свернуть с

этого пути. И все- таки хорошо, что Зибель ни разу не

оглянулся. Погруженный в свои мысли он не заметил меня в

освещенном до белизны коридоре потом в лифте, который уносил

нас вверх, и в мягком зеленоватом свете следующего коридора,

а я неотступно следовал за ним, и толстый ковер впитывал в

себя звук моих шагов. Поговаривали что его жена при смерти,

а у него нет возможности ее повидать, и это отравляло его

существование. Говорили еще, что она... Но чего только не

скажут люди! Когда-то давно я видел его жену. Зибель

совсем ушел в мысли о своей жене и, не оглянувшись, прямо на

моих глазах нажал на что-то в полу, в стене появилась дверь,

за которой он тотчас скрылся. Потом и дверь исчезла. Я

искал ее глазами, пальцами ощупывал стену, разглядывал

каждый миллиметр пола и, в конце концов разобрался в ее

механизме. Казалось, что сердце вот вот лопнет, руки

тряслись как под действием электрического тока. Я закрыл

глаза, прижался спиной к стене и попытался успокоить

сердцебиение. Прошла минута, две - удары сердца стали более

ровными, руки неподвижно застыли на моем белом халате, я

подавил нетерпение и весь превратился в трезво оценивающую

мысль. Я должен ждать. Сейчас Зибель был в тайном

кабинете. Внимательно осмотревшись, я встал на колени и

скальпелем, который был у меня в кармане, сделал на ковре

знак маленький, едва заметный крестик, и от него на обоях

пометил весь свой обратный путь. Я ушел. Но ненадолго.

                           2

    Считал ли я все, что нас окружало, естественным до той

минуты, когда пошел за доктором Зибелем? Глупости! Я

просто приказал себе ни о чем не думать. Я подавил это

глубоко в себе. И вдруг я мысленно вернулся в прошлое и

стал вспоминать.

    В четыре года я расцарапал лица другим мальчикам. Меня

поймали на месте преступления и наказали. Долго держали в

изоляции, больше месяца. Мне приносили еду. Время от

времени приходил доктор Андриш. Или сам доктор Зибель. Я

беседовал с ними. Расспрашивал об этой нашей ужасающей

схожести. Они говорили мне, что когда-нибудь я все узнаю.

Они позовут меня к себе и все объяснят. С тех пор прошло

много лет. Ни тот, ни другой не позвали меня.

    В семь лет я разбил все зеркала в общих комнатах.

Вполне сознательно. И вполне сознательно не тронул зеркала

в своей собственной комнате. Нас всех построили,

допрашивали, угрожали, били. А потом повесили новые

зеркала. Только в туалетах. Тогда я впервые осознал их

бессилие. При каждом удобном случае я старался отделиться и

подолгу наблюдал за нашими воспитателями рассматривая их

так, как рассматривают клетку под микроскопом, с пристальным

вниманием и надеждой раскрыть тайну.

    В десять лет я узнал о происхождении видов и

почувствовал, что близок к истине. Какое заблуждение!      Мне

нравилась наша повариха, я пробирался в кухню, усаживался

рядом и разглядывал ее. Она пугалась, все расспрашивала,

кто я такой, боялась дотронуться до меня, совала мне в руки

какое-нибудь лакомство и ласково выставляла за дверь. У нее

были красивые глаза, и рядом все время вертелся молодой

Хензег. Может быть, как раз тогда я возненавидел его; она

нежно встречала его, обнимала за шею и забывала о моем

существовании. Но Хензег своим хищным взглядом всегда

находил меня, тащил за руку по лестнице, выволакивал на

верхний этаж и грозился расправиться со мной, если еще раз

увидит внизу. И расправился бы, если бы не просьбы девушки.

А наверху Хензег уже не мог отличить меня от остальных.

    Потом девушка исчезла. И больше я о ней ничего не

слышал.

    Нас будили электронные часы. Мягкие женские голоса

приглашали нас в физкультурный зал. Под звуки музыки и

бесплотный мужской голос мы выполняли сложные физические

упражнения. В столовой нас ожидали накрытые столы. После

нашего ухода двери плотно закрывались, и за ними начиналась

какая-то суета. Слышались голоса, шаги, смех, но мы

послушно спускались в лаборатории на очередное занятие по

биохимии. Зибель распределял нас на группы. Руководили

нами молодые мужчины одинакового роста, одетые в одинаковые

белые халаты, с белыми масками на лицах и в огромных темных

очках, которые скрывали их глаза. Их голоса, ровные,

безразличные, всегда звучали одинаково. Мы не задавали

вопросов, не было смысла.

    Доктор Зибель, доктор Хензег и доктор Андриш - три

человека, с которыми мы могли свободно разговаривать.

                        3

    Теперь я знал что-то очень важное, о чем другие не

подозревали. И это сразу выделило меня среди остальных. Я

не мог спать. Утром вставал раньше всех и до начала занятий

ходил в одиночестве по коридорам, следил, выжидал, затаив

дыхание, подслушивал, прижимая ухо к стене. Как можно

скорее я хотел добраться до истины. Я был уже близко,

чувствовал ее. И чем ближе я к ней подходил, тем осторожнее

должен был себя вести.  Иногда я следил и за Хензегом, но

Хензег ни в чем не походил на Зибеля. Он сразу чувствовал

мое присутствие. Несколько раз я врывался к доктору

Андришу, неожиданно и в самый неподходящий момент. Старый,

усталый доктор Андриш! Он охотно давал мне лекарства,

которые я просил, и ни разу ни в чем не заподозрил. Я

пытался втянуть его в разговоры о жизни, о людях, о

различиях между ними, но доктор ограничивался вопросами о

своем здоровье.

    У Зибеля был тайный кабинет, эта мысль не давала мне

покоя.

    Что он скрывал? И от кого? Знал ли кто-нибудь о его

существовании? Может быть, даже Хензег не знал!

    Этот Хензег, высокий и сухощавый, подвижный, с

молниеносными реакциями, постоянно был рядом с нами. Он в

любое время появлялся в лаборатории или в спальне, всегда

присутствовал на наших осмотрах у доктора Андриша, а потом

долго оставался в его кабинете, и они разговаривали,

разговаривали... Часто посещал лекции доктора Зибеля, а

потом, оставшись наедине, они о чем-то спорили. Сейчас я

стремился понять истинную роль Хензега. И мне кажется, я

понял: он был чем-то вроде фонендоскопа доктора Андриша,

приставленного к нашим сердцам, вроде металлических

пластинок, прижатых к нашим вискам. Таким был Хензег.      Все

остальные с благодарностью принимали его заботу, я и сам,

хотя и без благодарности, принимал ее вплоть до минуты,

когда пошел за доктором Зибелем, а он не оглянулся. Но

после этой минуты все изменилось.

    Моя работа была полна загадок. В герметическом костюме,

простерилизованный до последнего волоска на голове, я

спускался в камеры, где ставились опыты, изучал возможности

живых организмов и их приспособляемость, а потом закладывал

программы в наши ЭВМ, и полученные данные куда-то исчезали,

возможно, они оказывались в тайном кабинете Зибеля, где

производились обобщения и выводы, и куда я собирался

проникнуть, чтобы завладеть истиной, какой бы она ни была.

    Несколько моих попыток проникнуть в тайный кабинет

Зибеля оказались безуспешными. Но я не терял надежды.

                         4

    У нас были занятия с Зибелем. Он строил наши характеры

медленно, методично, по строго определенной схеме. Первые

пятнадцать минут он учил нас отдавать жизнь науке. (Как

будто у нас был выбор!) При этих словах его лицо вспыхивало,

в голосе появлялись высокие ноты.

    Итак, у нас были занятия с Зибелем, я воспользовался

переменой, оторвался от группы и бросился бежать. Я весь

дрожал и постоянно оглядывался. Ужасно боялся, что

кто-нибудь остановит меня на пороге моего открытия. Я

должен узнать - потом пусть меня наказывают, как хотят,

пусть меня убьют, но прежде я должен узнать! Уже прошло

несколько суток с той минуты, когда я пошел за доктором

Зибелем, а он не оглянулся. Было несколько неудачных

попыток. И сейчас, встав на колени, я искал маленький знак,

оставленный моим скальпелем. Я так волновался, что с трудом

его нашел. На мгновение я застыл - от радости или от

страха, потом наступил на отмеченное место, в стене

мелькнула та же самая дверь, и я очутился в обычной комнате.

Такие же, как везде, стены и шкафы, такие же экраны и полки

с книгами, та же самая простая пластиковая мебель. Почему

же тогда о существовании комнаты никто не должен знать? И

все-таки эта комната в чем-то была другой, хотя ее отличие

не сразу бросалось в глаза. Вглядевшись внимательнее, я

понял, что другой была большая карта на стене, зеленая, с

какими-то темно-коричневыми линиями и темно-коричневыми

кружочками со странными названиями: я попытался прочитать

некоторые из них, но ничего не понял, в левом нижнем углу я

увидел большой красный круг и слово, написанное большими

красными буквами, которое сразу привлекло мое внимание, -

клонинги. Что это такое? Повторив его несколько раз, я

вдруг начал понимать, что оно каким-то образом связано с

нами, что это слово раскроет мне что-то новое и страшное. Я

схватил с полки первую попавшуюся книгу - большинство слов в

книге мне было незнакомо. Я схватил другую книгу - те же

непонятные слова, вытащил третью, лихорадочно перелистал

страницы, потом четвертую. Я ничего не мог понять, ни во

что не мог вникнуть, только тупо листал страницы очередной

книги и тупо рассматривал иллюстрации, на которых люди

совсем не были похожи друг на друга, они были черноволосые и

синеглазые, высокие и низкие, толстые и худые. Я спрятал

под одеждой одну из книг. Перерыл все ящики письменного

стола Зибеля. Ничего.   На папках стоял непонятный шифр. И

я застыл на месте, облокотившись на гладкую поверхность

стола, беспомощный, злой и сбитый с толку.

    Но я не должен сдаваться.

    Я снова начал осмотр комнаты. Карта, незнакомое слово

"клонинги", тусклые экраны, книги, раскрытые папки, зияющие

ящики, пол, неподвижный и целый, а наверное, он может

двигаться, раскрываться, подниматься и опускаться. У меня

оставалось еще двадцать минут. Целая вечность. Я нашел

скрытый в стене сейф, портрет госпожи Зибель, которая

смотрела на меня с улыбкой, затаенной в уголках губ, и шкаф,

на котором никелированными буквами было выведено все то же

незнакомое и тревожное слово - "клонинги". Кто это такие?

И почему я постоянно связывал их с нами? Смутная догадка

молнией прорезала мой мозг. И в этот момент...

                            5

    Я уже все понял, когда Зибель положил мне руку на плечо

и сказал:

    - Кто много знает, скоро умирает.

    Он смотрел на меня сквозь очки пронизывающим взглядом

зеленых глаз, которые менялись, темнели и, отражая свет,

утрачивали свой блеск, а потом вдруг снова загорались, и я

страшно ненавидел его за эти вечно меняющиеся глаза, в

которых прятались темные мысли и страшные тайны. Они пугали

меня.

    - Я согласен.

    - На что ты согласен, мой мальчик?

    - Знать все - и умереть.

    Глаза Зибеля еще больше позеленели, сузились.

    - Но ты должен умереть прежде чем выйдешь из этой

комнаты.

    Пальцы Зибеля жестко впились в мое плечо. Он был очень

сильным наш доктор Зибель. Но сейчас он выглядел

обеспокоенным. Каким-то до невозможности рассеянным. И он

не был опасен.

    - Как ваша супруга, доктор Зибель?

    Он вздрогнул отвернулся к стене с которой смотрели на

меня ее задумчивые глаза и снова мелькнуло видение детства -

вот она идет по коридору живая, теплая, гибкая.

    - Она очень красивая - сказал я и с трудом перевел дух,

а он грустно улыбнулся, и глаза его снова потемнели.

    - Она не просто красива - ответил доктор, - в ней есть

что-то свое что отличает ее от остального мира и делает для

меня самой красивой. Наши девушки - это только клонинги от

"Мисс Европы".

    - А кто наш отец?

    - Ваш отец?

    Зибель уже не видел меня, он вернулся в прошлое,

смягчился, стал совсем другим, каким я его не знал. Он

медленно наклонился над перевернутыми ящиками, словно хотел

схватиться за них, чтобы не потерять равновесие. Порывшись

в ящике, доктор извлек какую-то фотографию, и я вдруг увидел

знакомое лицо во всем повторяющее мое, или, вернее, мое лицо

было точной копией этого лица. Дрожащими пальцами я взял

карточку, вытер ладонью выступивший на лбу пот и судорожно

сглотнул скопившуюся слюну.

    - Вот он, большой ученый, один из самых великих лет

тридцать назад. Когда-то я был его ассистентом. И даже

любил его... - Голос Зибеля неожиданно сорвался.

    Я взглянул на него - его руки дрожали. Почему?

Вероятно, сейчас я выглядел так, как в то время выглядел мой

отец. И, наверное, через тридцать-тридцать пять лет я буду

его точной копией, я смотрел на свое собственное лицо,

измененное годами волнений, забот раздумий. Я уже любил

своего отца, как будто не было этих двадцати лет, как будто

я рос на его глазах и каждый день он бывал со мной, учил

меня говорить, ходить, писать. В одну минуту я вообразил

себе другое детство, другую юность - совсем другое будущее.

    - А он... о нас знает?

    - Глупости! - нервно засмеялся Зибель. - Как он может

знать? Да он такое бы устроил! Произошла катастрофа, мы

кое-как подлатали его и взяли из его кожи сотню соматических

клеток, столько, сколько нужно было для вашего рождения.

Трудности начались потом, когда нужно было найти сто

беременных женщин, извлечь их собственные зародыши и ввести

вас. И еще труднее было через девять месяцев, когда мы

постарались освободить их от чужого бремени, а они и не

подозревали, что оно чужое.

    - А эти наши матери? - Я старался тянуть время.

    - Матери? Им было сказано, что у них родились мертвые

дети.

    - Но ведь они все разные?

    - Если бы ты так не волновался, - заметил Зибель, - ты

бы понял, что это не имеет никакого значения, ведь они

выполняли лишь роль инкубатора. У вас есть только отец, и

его вы повторяете во всем. Мы растили вас в условиях, в

которых рано развиваются необходимые для науки качества.

Просто сэкономили массу времени.

    - Для кого?

    Зибель улыбнулся и не счел нужным отвечать на мой

вопрос. Просто и без всякого пафоса он сказал.

    - Когда-то ваш отец сам занимался этим явлением -

клонированием, но потом отказался.

    - Почему?

    - Испугался бессмертия... Мальчик мой, - его голос

обволакивал лаской и нежностью, - мы стоим на пороге

великого переворота, который изменит мир. Мы можем

создавать людей по собственному желанию. Если нам нужна

будет сотня таких, как ваш отец, мы их получим. Если нам

потребуется, мы будем иметь сто Эйнштейнов, сто Ньютонов,

можешь ли ты осознать неограниченные возможности

клонирования людей. Ты только представь себе... Осознав

свою великую миссию, они станут счастливыми.

    - Счастливыми! - Я все больше ощетинивался. - А вы

счастливы, доктор Зибель? И как вы думаете, я счастлив?

    В этот момент вспыхнул экран в стене, появилось лицо

молодой женщины, и ее мелодичный голос сообщил:

    - Доктор Зибель, к генералу Крамеру. Вас ждут через

пятнадцать минут.

    - Принял! - Доктор Зибель нажал на какую-то кнопку, и

экран погас. Руки доктора беспокойно шарили по письменному

столу, а я внимательно следил за ними. - Пока сто таких

ученых, как вы, стоят одной жизни, стоят жизни... Если бы с

Еленой все было в порядке, я был бы самым счастливым

человеком, а что до тебя, мой мальчик, с тобой покончено...

    Его руки продолжали шарить по столу в поисках чего-то,

чего не находили.

    - Для великой миссии я не имею значения. - Я торопился

выплеснуть свою злобу, пока меня не поглотил этот коварный

пол, готовый разверзнуться под моими ногами в любую минуту,

пока меня не ударила вольтовая дуга, которая в любую минуту

могла вспыхнуть между стенами, пока меня не прикончило

что-нибудь другое, о чем я не подозревал. - Но почему вы не

создадите себе новую Елену Зибель тем же способом, каким

сделали нас? И тогда вы были бы счастливы, не правда ли?

Почему вы не создали снова вашу Елену?

    Зибель схватился за голову. Он страшно побледнел - я

ударил его по самому больному месту. Он хотел что-то

сказать, но изо рта вырвался лишь хрип. Я смотрел на него и

трезво рассуждал.

    Если я хочу остаться в живых, я должен бежать. А я

хотел жить. Именно сейчас хотел. Я осмотрелся, подошел

поближе, схватил со стола микроскоп и со всей силой ударил

им Зибеля по голове. Он сразу обмяк и замер. Я испугался,

что убил его. Но доктор был жив, дышал. Я вздохнул с

облегчением, мне совсем не нужно было его убивать, только бы

добраться до остальных - и я в безопасности. Зибель никогда

не посягнет на всех нас. Он не решится посягнуть...

    Снова вспыхнул экран, и появилось лицо Хензега:

    - Доктор Зибель, вас ждут у генерала Крамера. Вертолет

приземляется. Я иду с вами.

    Интересно, видел ли меня Хензег? Или же этот кабинет

только поглощал информацию, не выпуская ее наружу? Лицо

Хензега оставалось бесконечно спокойным, значит, он меня не

видел.

    У меня не было времени думать. С внутренней стороною

замок был обычным, и это спасло меня - я тихо выскользнул из

комнаты. Опасаясь встречи с Хензегом. Я быстро свернул в

боковой коридор. Изо всех сил я старался идти спокойно, но

сердце разрывалось в груди. И все же мне удалось укротить

его и вернуться в аудиторию с непроницаемым лицом. Я занял

одно из свободных мест, никто не понял, что это я также, как

я сам никогда не знал точно, кто сидит рядом со мной. На

руках мы носили браслеты с номерами, места в классных

комнатах тоже были пронумерованы, но вопреки строгим

правилам ни один из нас никогда не садился на определенное

место. Это напоминало игру в прятки. Это был своеобразный

бунт, скрытое несогласие, молчаливый протест против всех и

вся. Каждый спал в своей постели и носил свою одежду, но

только в целях гигиены. И в лаборатории каждый садился на

свое место, но только потому, что этого требовали наши

исследования. Что же касается чувств, которые мы испытывали

друг к другу, то это была странная смесь любопытства,

ненависти, любви и зависти. Мы рассматривали друг друга и

беспомощно опускали глаза. Не было необходимости в именах.

Теперь я знал мы были клонинги. А где-то далеко старый

мужчина ни о чем не подозревал. И спал спокойно. Или его

уже не было в живых?

    Мне хотелось вскочить на стол и кричать, кричать до

хрипоты, пока не раскрою ту тайну, которую я узнал. Слишком

тяжела была эта ноша для одного! Мне хотелось растрясти эти

одинаковые мозги, взорвать их, чтобы одним ударом

перечеркнуть двадцатилетнюю работу Зибеля и все его безумные

надежды. Каким несчастным я чувствовал себя в эту минуту

несчастным и беспомощным - я должен был молчать. И быть

один.

    Вслед за мной в аудиторию вошел Хензег. Он выглядел

обеспокоенным. Очевидно Зибель пришел в себя у него на

руках, конечно, если Хензег знал о существовании тайного

кабинета. Они не пошли на совещание и теперь Хензегу было

известно и обо мне и о нашем разговоре... Хензег молчал и

его молчание не предвещало ничего хорошего. Его взгляд

скользил по нашим одинаковым лицам, но это ничего не давало

И он сам это понимал. Нас сотворили такими одинаковыми до

ужаса одинаковыми с одинаковыми телами одинаковыми мыслями -

и теперь все это обернулось против них самих. Попробуйте

отыщите меня! И все же я не совсем такой, как остальные.

Со мной была допущена ошибка. Это возможно - природа иной

раз проделывает подобные шутки и на сто случаев всегда

бывает одно исключение. Может быть одна из ста соматических

клеток моего отца чем-то отличалась от остальных, но этого

не установили даже самые точные аппараты. И я появился на

свет, чтобы мешать вам.

    Конечно, Зибель забил тревогу. Или Хензег сам... Нет!

После обеда до того как нас повели на осмотр к доктору

Андришу я спрятал украденную книгу в нашей библиотеке.

Ничто не могло смутить меня ни запутанные тесты, ни

чувствительные спирали и молоточки, ни сложные детекторы

фиксирующие малейшее изменение пульса ни пронизывающий

насквозь гипнотизирующий взгляд самого доктора Андриша.

Ничто! Я думал о любви. Мне нужно было думать о любви или

о чем бы то ни было, только не о Зибеле, и не о нашем

разговоре. Но мысли о любви снова приводили меня в кабинет

Зибеля. И в библиотеку, где была скрыта украденная книга.

Я сделал над собой усилие чтобы направить мысли в другое

русло. Наконец мне это удалось Доктор Андриш долго

осматривал меня, но так же долго он занимался и остальными,

и это снова доказывало его бессилие. Я еще не успел

по-настоящему испугаться, а он уже потерял ко мне интерес.

Сомнения доктора вызвал другой. Я знал что его ожидает,

сочувствовал ему но вынужден был молчать. Ради всех нас и

ради тех кого еще не успели создать. Не должны были

создать! Я смотрел, как ни о чем не подозревающего клонинга

ведут к центральному лифту, а оттуда - к смерти. Я до крови

закусил губу.

    Потом обыскали наши комнаты. А потом взяли отпечатки

пальцев.

    - Зачем все это? - спросил один. - И чего только не

придумают!

    Мы с ним последними вышли из кабинета Андриша и

задержались в маленьком вестибюле где во время осмотров

обычно ожидали своей очереди. Это помещение отличалось от

всех прочих какой-то особенно напряженной атмосферой как

будто доктор Андриш заранее готовил нас к встрече с ним.

Красный цвет коврового покрытия и обоев, отсутствие окон и

струящийся со всех сторон красный свет возбуждали нас нервы

натягивались как струны, а вокруг разносилось тонкое, едва

уловимое жужжание. Сейчас из-за приоткрытой двери кабинета

доносился голос Зибеля и мы не спешили возвращаться к себе.

    - Не знаю, дружище. - Я сжал клонингу руку вслушиваясь

в знакомый голос Зибеля.

    - Какое совершенство! - В его голосе послышалось и

восхищение и испуг. - Даже отпечатки пальцев одинаковы! Но

как же мы его найдем?

    - Вы не должны были его упускать! - прошипел Хензег.

    Теперь понятно Хензег контролировал не только нас, но и

Зибеля. Клонинг все еще стоял рядом со мной. И вслушивался

в их слова.

    - Кого они упустили? - шепотом спросил он. - Скажи!

    - Но ведь я обнаружил его! - самодовольно засмеялся

доктор Андриш.

    - А если это не он? - рассуждал непогрешимый Хензег. Я

ненавидел его, но отдавал должное его уму.

    - Не попытаться ли подключить девушек? И машины. Можно

придумать что-нибудь в задачах над которыми они работают.

Надо объявить особое положение. И обязательно предупредить

генерала Крамера. А если придется...

    - Не торопись! - Кажется, Зибель схватил его за руку,

которую Хензег пытался высвободить. - Ты ведь знаешь, что

для этого нужно согласие генерала Крамера и вышестоящего

министерства и что только в крайнем случае если повредится

герметизация во всех секторах или вспыхнет бунт только

тогда.

    - О чем они говорят? - допытывался клонинг.

    - ...конечно, в крайнем случае, но каков этот крайний

случаи, буду решать я.  Вы забываете, доктор Зибель, что

каждый человек стремится к индивидуальности - продолжал

Хензег. - Это погубило множество людей. И нации. Погубило

целые народы, доктор Зибель, целые государства. Вы считали,

что устранили индивидуальность. Сначала вы создали солдат.

С ними нет проблем, можете создавать их сколько угодно. Но

разве Спарта уцелела благодаря своим солдатам? С солдатами

все просто, потому что они не рассуждают, только слепо

подчиняются. А эти здесь? Вы использовали один из

величайших умов эпохи, перехитрив его.   Украли его открытие,

от которого он сам отказался. А теперь один из его

клонингов знает Правду. Вы поступили неблагоразумно,

раскрыв ему...

    - Но я думал сразу же ликвидировать его! - защищался

Зибель. Он и не подозревал, что я, целый и невредимый, стою

за дверью и внимательно слушаю. - Все было в моих руках.

    - Но вы упустили его, не так ли? - неумолимо продолжал

Хензег. - Вам хотелось поиграть с ним, как кошке с мышкой.

Вы забываете, что сейчас положение несколько иное. Нет

больше ваших концентрационных лагерей с беззащитными

жертвами. Чего вы добивались? Говорите! Вы будете

отвечать! Возможно, нам придется уничтожить их всех. Я

доложу генералу Крамеру, пусть он решает.

    - Нет! - закричал Зибель. Его голос прогремел у самой

двери, и мы испуганно прижались друг к другу. - Столько лет

работы, мы не можем начинать все сначала!

    - Вы не можете, доктор Зибель, а я могу.

    - Нет, не можете... - Зибель медленно приходил в себя.

- Ни вы, ни я. Мы создали целый научно-промышленный

комплекс. Уже поздно, мы выращиваем солдат, химиков,

биологов, кибернетиков. Вложены миллионы. И теперь все это

уничтожить из-за одного? Нет, доктор Хензег. Мы выходили и

из более трудных ситуаций.

    - Ты понимаешь, что происходит? - упорно допрашивал

меня клонинг, пока мы возвращались к себе. - Ты хоть

что-нибудь понимаешь?

    - Догадываюсь. А разве ты не понимаешь?

    - Нет. Но ты мог бы мне объяснить, правда?

    Клонинг ждал. Долго ждал. Я молчал и тянул его за

собой в общую аудиторию для самостоятельных занятий.

    - Если ты умеешь молчать, если будешь молчать, - сказал

я. - Нам всем грозит опасность.

    - Понимаю, - прошептал он. - Я сам... часто думал.

    Я не верил ему. У меня в ушах все еще звучали слова

Хензега. за спиной клонинга мне виделось лицо Хензега. Я

должен быть осторожен, опасаться собственной тени. Но разве

этот клонинг не моя тень? Разве у меня нет еще девяноста

восьми теней? Одна уже исчезла, она оборачивалась назад и

приказывала молчать, прежде чем раствориться в коридоре на

пути к центральному лифту. А этот около меня был ужасно

нетерпеливым.

    - Мы должны доверять друг другу. Не знаю, кто ты, но я

тебе верю. Мой номер девяносто три. Если понадобится...

    Я не назвал ему своего номера. И он ушел, грустно пожав

плечами. Я вернулся в библиотеку. Подошел к полке, где

была спрятана моя книга, достал ее и стал рассматривать.

Книга, испещренная красивыми словами, непонятными словами,

не поддавалась. Но я понял самое важное. Человек не

формула, выражаемая только нуклеиновыми кислотами. А за

пределами нашего мира существует совершенно иной мир. "Как

нарисовать птицу?" Что значит нарисовать, спрашивал себя я

"Сперва нарисуйте клетку с настежь открытой дверцей, затем

нарисуйте что-нибудь красивое и простое, что-нибудь очень

приятное и нужное для птицы. Затем в саду или в роще к

дереву плотно прислоните..."

    Я был беспомощен и одинок Хензег на минуту заглянул в

библиотеку и ушел.

    "Не падайте духом, ждите, ждите, если надо, годы..."

    Я повторил эти слова. Откуда-то появился Зибель.

Рассеянный и мрачный, он прошел мимо меня, не обратив

внимания на книгу. Рассмотрев последнюю страницу, я снова

спрятал книгу между учебниками и, опьяненный незнакомыми и

красивыми словами, вернулся к себе в комнату.

    Я должен быть осторожен. На каждом шагу. Скрывать все

и от всех. От всех? Вечером появились девушки и разошлись

по нашим комнатам. На следующую ночь они снова были здесь.

Как-то странно себя вели, или мне только казалось? Но они

были нежнее, умнее, все время о чем-то спрашивали, что-то

хотели узнать. Может, это Хензег спрашивает их устами? В

темноте я нажал на браслет той, которая проводила со мной

эту ночь, а потом резко зажег свет и увидел цифру пять. Она

ничего не заметила. Следующую ночь снова была она.

    - Нас десять девушек, - прошептала она и обняла меня за

шею.

    - Правда? - Я изобразил удивление, хотя уже все знал от

Зибеля. Но я должен быть начеку, каждый вопрос, даже самый

невинный, может быть ловушкой. - А мне всегда казалось, что

ты единственная. Для меня единственная. Ведь ты

единственная? Скажи!

    Она смотрела на меня, грустно улыбаясь. Мне хотелось ей

верить. Больно было думать, что нельзя довериться целиком

этой красоте и грусти.  Ее губы приоткрылись, но ничего не

сказали, возможно, как и я, она думала о том, как прекрасно

быть единственным для кого-то, как прекрасно, но нам это не

дано

    - Нас десять, - повторила девушка. - И мы похожи друг

на друга, как десять капель воды. А вас сколько?

    - Не знаю. - Я пожал плечами, хотя знал от Зибеля. - Я

думал, что нас гораздо больше, вернее, я вообще не думал об

этом.

    - Каждую ночь я провожу с кем-то из вас и никогда не

знаю с кем. Вы такие одинаковые. Мне кажется, что я

обладаю всем миром. И не имею ничего. Я ведь и прошлой

ночью была здесь!

    - Да.

    - А может быть, это была не я, а кто-то из других.

    Она не сказала "сестер", как и я никогда не говорил

"братья" и никто из нас никогда не произносил этих слов. Мы

были так похожи, были такими одинаковыми, но между нами не

возникало чувства привязанности и любви. Мы тайно наблюдали

друг за другом и тайно друг друга ненавидели. А если

девяносто третий и в самом деле мне верил?

    - Ты встречал кого-нибудь красивее меня?

    Я мог бы сказать "да" и погубить себя, но правда ли это,

разве я мог сравнивать. Ее губы были мягкими, длинные, до

пояса волосы - шелковистыми и блестящими, я был мужчиной,

держал в объятиях самую красивую женщину, а вспоминал лицо

Елены Зибель, одухотворенное, так отличающееся от этого

совершенного лица. В глазах Елены было больше боли, тайны,

в ее улыбке - больше надежды, гладкий лоб скрывал больше

мысли, но об этом знал только я и не должен был забывать,

чтобы остаться в живых. За спиной девушки стоял Хензег и

ждал. Поэтому я сказал.

    - Ты единственная женщина, которую я видел.

    - Нас десять, - грустно проговорила девушка (А откуда

она об этом знала?) - И никогда нас не будет больше. Наша

мать мертва (И это ей было известно?) А мы не можем рожать.

    - Что такое рожать? - Мне хотелось ее испытать.

    - Это таинство, - кротко ответила она и улыбнулась. -

Великое таинство. Разве ты не задумывался об этом?

    Ловушка... Ну что ж, доктор Хензег.

    - Меня это никогда не интересовало. Время от времени я

чувствую в тебе необходимость, и ты приходишь. Я

успокаиваюсь и снова думаю о проблеме приспособляемости,

штаммах, изменении генов... В зависимости от задачи,

поставленной передо мной Зибелем. Но тебе трудно это

понять.

    - А ты никогда не думал о смерти? - не успокаивалась

девушка. - Мы так близки к ней, но совсем ее не знаем,

здесь еще никто не умирал, но мне кажется, что смерть очень

страшна. И все-таки мне иногда хочется умереть, а не жить

такой жизнью. Разве мы созданы только для того, чтобы

успокаивать вас, когда вы отдыхаете? Но я и умереть не

могу. Здесь нет возможности (Есть! Есть!) Вот я и

выдумываю свой особенный мир, похожий на тот, что в книгах

(каких книгах, о каких книгах она говорит?), и когда мне

делается совсем невыносимо, я начинаю верить в этот

выдуманный мною мир, который живее и красивее настоящего (а

какой он, настоящий?), и тогда я могу смеяться. Посмотри на

меня, ведь я красивая и похожа на людей, рожденных от любви.

    Да, все ясно, книги, смерть, рождение, любовь...

Несчастный клонинг, она явилась испытать тебя и...

погубить.

    - Ты действительно отличаешься от остальных. И ведь ты

меня любишь? Скажи, что ты меня любишь! Обмани меня!

Иногда я задыхаюсь от нежности.

    Не допустил ли я в чем-то ошибку?

    Она подняла мою руку и посмотрела на номер.

    Я пропал!

    - У тебя счастливый номер. Но мне бы хотелось дать тебе

имя. В тебе есть что-то необычное, какая-то искра, которая

мне очень нужна. Мне иногда бывает так холодно, хочется

плакать, сама не знаю почему. Скажи, что ты меня любишь,

даже если это и не правда! Я дам тебе имя какой-нибудь

звезды.

    - Не хочу я никакого имени!

    - Денеб.

    - Не хочу я никакого имени!

    - Альтаир...

    - Глупая, разве имя имеет какое-нибудь значение?

    Я приблизил к себе ее лицо. Подбородок подрагивал.

    - Для меня имеет. Я буду называть тебя этим именем. И

ты будешь отзываться. И тогда ты будешь единственным для

меня, а я, - единственной для тебя. Зови меня Вега.

                         6

    Напряжение нарастало с каждым днем. Как обычно, с утра

мы спускались в физкультурный зал. Делали легкие

упражнения, которые прогоняли усталость, вызванную долгими

часами работы в лаборатории, и возвращались туда свежими и

обновленными. Глаза Хензега выхватывали нас из постели,

следовали за нами по коридорам, зорко ощупывали в

физкультурном зале, провожали до рабочих мест. Но эти же

глаза обостряли мое внутреннее зрение, и не только мое, я

все чаще замечал похожее состояние у других и постоянно

спрашивал себя, что мы делаем и зачем. Мне стала понятна

роль Зибеля он стоял во главе нашей научной работы

распределял на группы, каждая из которых занималась

конкретными вопросами, а обобщения производились у него в

кабинете. Но над Зибелем стоял Хензег, и именно Хензег

осуществлял связь с таинственным генералом Крамером, который

следил за нашей работой и ждал результатов. Я старался

понять цель Зибель не сказал мне о ней ни слова. Я понимал

нужно что-то сделать, но не знал, что именно, и не мог

действовать в одиночку. А если их комплекс взорвать вместе

с нами? Нет, не то. Они и сами это предвидели. Почему!

Где-то здесь укрыт ядерный самоликвидатор, о котором знает

только Хензег, а может быть и Зибель, и который можно

использовать в случае биологического заражения или бунта.

Биологическое заражение? Бунт? Нет, опять не то. От

Хензега я знал, что и в других местах создали таких, как мы,

выносливых и умных мужчин, беспрекословно подчиняющихся их

приказам. Оставалось только одно - вырваться отсюда любой

ценой, добраться до людей и рассказать им все. Но в

одиночку я ничего не мог сделать.

    Мы были свободны только по вечерам. Но тогда приходили

девушки. Я был более чем уверен, что они шпионят за нами,

пытаясь добраться до наших самых сокровенных мыслей, что

наши полупустые комнаты, обставленные лишь самым

необходимым, прекрасно прослушивались и просматривались. Я

был взвинчен до предела, но улыбка не сходила с моего лица.

Я старался спокойно разговаривать и не отставать в работе,

чтобы не давать повода для подозрения.

    Я искал девяносто третьего. Если понадобится, сказал

он, и это прозвучало как заклинание. Я не представлял себе,

как это сделать и как он смог бы найти меня, но я искал и

надеялся Я ждал его и в то же время следил за Зибелем в

надежде еще раз проникнуть к нему в кабинет. Но неутомимый

Хензег всегда был рядом с ним и вставал на моем пути. И я

решился попросить одного из наших под каким-нибудь предлогом

задержать Хензега. Хензег остановился, и они о чем-то

разговаривали, когда Хензег попытался отвязаться, его

остановил другой, услышавший мою просьбу, потом третий, и

вскоре около него выросла целая стена клонингов, которую

Хензегу никак не удавалось обойти.

    Я все время ждал, что меня раскроют. Ворвутся в комнату

вслед за Вегой, и она укажет на меня своей изящной рукой, а

потом меня поведут к центральному лифту. Но за мной никто

не приходил. И девяносто третий не отзывался.  А я никак не

мог добраться до тайного шкафа в кабинете Зибеля. Мне нужен

девяносто третий.

    На переменах я всматривался в одинаковые лица хватал за

руки и искал нужный мне номер.

    - Кто тебе нужен? Может быть, я могу тебе помочь?      -

спрашивал каждый.

    - Мы ведь во всем одинаковы. Наверное, и я бы мог.

    В ту же минуту меня догоняли глаза Хензега. Он

незаметно вырастал за моей спиной, и я растворялся среди

других. Я все больше шел на риск, но уже не мог не

рисковать. Я первым приходил в столовую и ждал у дверей.

    - Номер? - спрашивал я у каждого.

    Некоторые машинально отвечали, другие обманывали, третьи

задавали вопросы. Реакции, однако, были различными, и это

вселяло надежду. Появлялся Хензег, я покидал свой пост,

ждал, пока он поест, застывал на стуле, потом вскакивал,

хватая руку соседа справа, и беспомощно отпускал ее.

    Я был один. Все еще один!

    Я был не один.

    Спрятанная мною в библиотеке книжка иногда исчезала с

полки. Я расхаживал между столами. Один из клонингов

вздрагивал. Я подсаживался к нему, стараясь заглянуть в

книгу, но он закрывал страницы обеими руками.

    - Не надо, приятель, - тихо шептал я. - "Сперва

нарисуйте клетку с настежь открытою дверцей".

    Клонинг вскакивал и тотчас скрывался за дверью. Он

боялся, а я снова и снова возвращался в свою одинокую

комнату. И здесь встречался со своим отцом.

    Старый ученый медленно приближался, глядя на меня

глубоко запавшими глазами. Он не мог сказать ни слова. От

удивления. От гнева. Мне хотелось очутиться в его

объятиях, но он только внимательно разглядывал меня как...

как продукт вегетативного размножения.   Все заранее

рассчитано. Каждую ночь я заново переживал эту встречу.

    Я был один. О-ди-и-н.

    В эту ночь Вега была печальнее, чем всегда, нежнее и

беззащитнее.

    - Альтаир! Как хорошо, что ты привыкаешь к своему

имени. Зови меня Вегой, прошу тебя. Называй меня по имени,

разве это так трудно? А я принесла тебе подарок.

    Она выглядела, как ребенок, пряча подарок за спиной,

заставила меня закрыть глаза, а потом прижалась к моей

груди. В руках у меня осталась маленькая книжка в кожаном

переплете. Я стал листать страницы. Похоже, книга была из

кабинета Зибеля. Среди знакомых слов встречалось множество

непонятных. Прежде чем я успел спросить, откуда у нее эта

книга, Вега сказала:

    - Мне ее подарил Зибель. Вместе с этой книгой попадаешь

в какой-то новый мир, в другую жизнь. Но нужно огромное

терпение, чтобы понять...

    У меня было достаточно терпения. Это было заложено во

мне как наследие нескольких поколений ученых в роду моего

отца Вега села за стол, раскрыла Книжку.

    - Мне бы хотелось, чтобы потом ты объяснил мне некоторые

вещи, здесь столько непонятного. Ты такой умный, Альтаир,

очень умный, ты быстро разберешься...

    - Вряд ли у меня будет время, - равнодушно сказал я. -

Я не должен отвлекаться, мне нужно заниматься проблемами,

которые стоят передо мной. Понимаешь, наука.

    - Хватит! - неожиданно выкрикнула Вега. Я никогда не

видел ее в таком состоянии. - Неужели ты до сих пор ничего

не понял! Разве ты слепой! Разве...

    Вега перевела дух.

    - Что это за наука, которая ищет все новые виды смерти!

Штамм 12. Штамм 112. Штамм 1112. Штаммы, штаммы,

штаммы... Это же опасно! Отвратительно! Грязно! Одна

ошибка, и вы можете погибнуть. Но вы всегда внимательны, не

правда ли? Не забываете пройти стерилизационную камеру! А

известно ли тебе что в секторе. А произошла авария и пятеро

умерли в страшных мучениях? Я боюсь за тебя! Боюсь!

    Я схватил ее за руку.

    - Откуда ты все это знаешь?

    Вега постепенно приходила в себя. И молчала.

    - Откуда ты все это знаешь? - Я сильнее сжал ее руку.

    Она охнула, огляделась по сторонам, прижалась ко мне и

прошептала!

    - А ты не выдашь меня? Будешь молчать?

    И она боялась. Снова оглядевшись, она ощупала кровать,

шкаф, письменный стол, провела ладонью по стенам, а потом

заговорила:

    - От этого сумасшедшего Зибеля. Он приходит ко мне,

очень часто приходит, путает меня с какой-то Еленой, ласкает

меня, говорит, говорит и плачет, хочет со мной бежать,

говорит, что здесь есть тайный ход, который... Он все время

жалуется, что Хензег его в чем-то подозревает, а генерал

Крамер давит на него...

    Я все еще не верил ей.

    Авария в секторе А. Нужно проверить.

    Она молча спрятала лицо у меня на груди и заплакала.

    - Люби меня! - шептала она, плакала и целовала меня и

задавала вопросы, которые были мне так знакомы, потому что

напоминали мои. Их не могли выдумать ни Зибель, ни Хензег.

Чтобы их выдумать, нужно быть клонингом.

                            7

    Осмотры у доктора Андриша участились. И стали более

продолжительными.

    Мне хотелось как можно скорее покинуть его кабинет, но

он задерживал меня, угощая сигаретами, от которых я всегда

отказывался. Я садился напротив и улыбался, разговоры

начинались издалека, с несовершенства человека; внимательно

слушая, я кивал головой, соглашался... И все время

улыбался. Доктор Андриш поверял мне свои планы, вероятно, и

ему здесь было одиноко. В соседней комнате стоял новый

электронный Гиппократ.  Долго и сосредоточенно монтировали

его двое молчаливых клонингов, а доктор Андриш показывал мне

его, объясняя, как можно раз и навсегда лишить человеческое

тело тайн, а мозг - мыслей. Все будет записываться в

машинной памяти этого, красавца, что изрядно облегчит работу

доктора Андриша с нами. Доктор Андриш мечтал создать

гигантский, совершенный мозг, для питания которого

необходима кровь всего человеческого организма. И человек

будет существовать с единственной целью - питать этот

совершенный орган, чтобы он рождал теории и гипотезы,

лишенные чувств и совести и беспощадно обрекающие на смерть

не только других, но и себя. Создание такого мозга было

единственным смыслом жизни доктора Андриша. А чем,

собственно, отличался от этой модели мозг Хензега?

    - Ты понимаешь меня? - спрашивал Андриш.

    - Пытаюсь.

    С каждым прошедшим днем Зибель становился все печальнее,

все рассеяннее. Он избегал общества, избегал даже доктора

Андриша, с которым его связывала старая дружба. Он был и в

то же время не был с нами. С концом Елены Зибель

приближался и его конец.

    А Хензег следовал за ним как тень. Я открывал в Хейзеге

все новые качества, он все больше напоминал мне

олицетворение мечты доктора Андриша мозг, вычерпывающий

кровь из всего тела. Иногда мне хотелось сказать ему, что

он похож на клонинга, что он в большей степени клонинг, чем

все мы, вместе взятые.  А может быть, он и в самом деле

клонинг, созданный Зибелем задолго до нас? А однажды наш

доктор Зибель пришел одетый в черное, с неподвижным и

мертвым лицом. Я услышал, как он сказал доктору Андришу:

    - Она умерла, доктор. Мы делаем чудеса, а смерть

покорить не можем. Мы с ней союзники, а она бьет нас по

самому больному месту.  Дорого платим за все. Стоит ли?

    - Но и нам хорошо платят, не так ли?

    Доктор Андриш ободряюще похлопал его по плечу, которое

как-то сразу обмякло. Он посмотрел Зибелю в лицо, достал из

кармана белого халата какие-то голубые таблетки и протянул

их доктору. Зибель долго держал их на раскрытой ладони,

разглядывая внимательно и с недоверием.

    - Будешь спать как убитый. И забудешь ее. С каждым

днем все больше будешь забывать.

    Зибель улыбнулся - в улыбке не было ни капли доверия.

    - Я никогда ее не забуду. Я встречал женщин красивее,

умнее, моложе, но для меня она была единственной. Всю мою

жизнь. Не то что у меня не было других, были, конечно, но

она оставалась единственной. Ты можешь это понять?

    - Нет.

                          8

    Я возненавидел доктора Андриша. Как можно было не

понять? Несмотря на живое лицо, он вдруг напомнил мне

электронного Гиппократа. А к Зибелю я почувствовал

симпатию. Он страдал и не стеснялся своих страданий. Его

лицо изменилось, помягчело... Я понял, что страдание меняет

людей. Делает их добрее. Или злее. Зибель стал другим.

    Как-то поздно вечером я вошел к нему в кабинет. Он не

удивился, принял меня совсем естественно и как будто даже

обрадовался моему приходу. Предложил мне сесть, медленно

надел очки и внимательно посмотрел на меня. Нам нужно было

найти общий язык. Ради покойной. Ради Веги. Ради пятерых

погибших.

    - Доктор Зибель.

    - Кто ты? Не тот ли.

    - Да, тот, кто знает тайну. Не очень красиво было с

вашей стороны выдавать меня.

    А что вы сделали с клоном, на которого указал доктор

Андриш?

    - Его убили. Я не мог их остановить. Тогда нужно было

сделать выбор между одним и всеми остальными. Я выбрал

одного, хотя знал, что это не тот. Я чувствовал, что не

тот, и искал тебя. Теперь вас девяносто девять.

    - Нет... теперь нас девяносто четыре. Ну что, вы снова

меня выдадите? Достаточно сказать Хензегу.

    - Глупости! Хензег и сам справится, он талантлив, он

никогда не ошибается. Если бы ты оказался у него в

кабинете, он не упустил бы тебя, обязательно нашел бы. А я

старый и усталый. Я потерял все, что любил. Елена меня

покинула. Иногда я думаю, что нужно было посвятить свою

жизнь борьбе с этой ужасной болезнью.

    - Еще не поздно. И все-таки, почему вы не создали новую

Елену Зибель? Так, как создали меня? Лицо Зибеля

вытянулось.

    - Я любил ее. Что ты понимаешь в любви? Это была бы не

Елена. Есть вещи, которых нельзя касаться. Понимаешь?

    - Почему вы думаете, что я не понимаю? Разве у меня

отсутствует хотя бы одно нормальное человеческое чувство?

    - Нет. Но все-таки.

    - Я никогда не буду вам благодарен, что вы сделали меня

таким способом.

    - Знаю, - грустно сказал Зибель. - Никто не будет мне

благодарен, хотя ради вас я пренебрегал и любовью, и сном, и

здоровьем. Ради вас я все поставил на карту, и теперь

каждый из вас именно то, чего я добивался. Уже ничто не

может измениться, мы должны достигнуть цели. Мы вернем

величие нашей нации, но что ты знаешь об этом? Мы владели

половиной мира, а потеряли все...

    Его лицо медленно обретало свой естественный цвет.

Порывистым движением он вытер капли пота. И продолжал:

    - Теперь мы должны снова завоевать мир. Вы нам в этом

поможете. Даже если вы этого не хотите, даже если придется

погибнуть...

    - Как те, кто был в секторе А...

    Зибель удивленно посмотрел на меня.

    - Да, как те, кто был в секторе А. Проба 24 оказалась

неудачной. Но откуда тебе это известно, мой мальчик?

    - От вас, доктор Зибель.

    - Хм... - Зибель на минуту задумался. - Если мы что-то

пока держим в тайне, то только потому, что еще не наступил

наш день...

    Зибель ничего не опровергал, значит, авария

действительно была. И пятеро погибли ...

    - А когда наступит этот день?

    - Скоро, совсем скоро. И мы будем к нему готовы. Мы

продвинулись далеко вперед, у нас на складах огромные

запасы, которые постоянно пополняются. Возможности, которые

предоставляет нам молекулярная биология, превзошли все наши

ожидания.

    Я старался держать его подальше от стола, все время быть

между ним и столом. Я знал, что там находятся кнопки для

самозащиты и нападения, я понял это еще в прошлый раз по

лихорадочным движениям его рук и стремлению приблизиться к

столу.

    - А почему Хензег преследует вас? Кто он? Ученый или...

    Зибель огляделся. Экраны на стенах молчали. Не было

видно контуров тайной двери, ни один звук не проникал в

кабинет. Все спали. Зибель знал, что у него есть время. И

не спешил.

    - Хензег! Ученый, конечно. Он много знает. И много

может. Но его задача следить за вами, за нами, за всеми. И

в случае опасности ликвидировать...

    - Но ведь вместе с нами погибнете и вы, доктор Зибель!

    Зибель засмеялся.

    - Зибель никогда не погибнет, запомни это! Зибель

никогда не раскрывает всех своих карт и всегда держит в

запасе путь к отступлению. Свой путь. Знаю, что Хензег

следит за мной, но я постоянно ускользаю. Когда мы строили

эту базу, Хензег был еще ребенком и мочил пеленки, но уже

тогда я знал, что обязательно появится кто-то вроде Хензега,

и я сделал кое-что, известное только мне. Понимаешь? Если

я почувствую серьезную угрозу, я выберусь наверх. Возьму с

собой одного из вас и начну все сначала. Наша нация терпела

поражения и воскресала из пепла, потому что всегда были

такие, как я.

    - Возьмете меня с собой! Ведь и я...

    - Нет, мой мальчик. Я возьму одну из девушек. Я уже

сделал выбор. А ты чересчур много знаешь. Твой отец тоже

слишком много знал. И умер.

    - Только одного я не могу понять, почему вы не создали

новую Елену Зибель? Почему не создали новую Елену? Почему

не создали...

    Он направился ко мне. Будь у него что-то в руках, он

ударил бы меня. Он задыхался, его лицо горело, что-то во

мне дрогнуло, но я не двигался и не сделал ни шагу назад, я

смотрел на него, смотрел в упор на старого, непобедимого

Зибеля, ускользающего отовсюду и при любых обстоятельствах.

Мне было его жалко. И вместо того, чтобы убить его,

раздавить... Вместо того...

    - Ах ты, наглый, грязный клонинг!

    И Зибель сам рухнул на пол у моих ног.

                           9

    Я бросился бежать и остановился только в коридоре.

Оставаться здесь было опасно. Нужно как можно скорее

смешаться с другими Доктор Зибель в любую минуту мог прийти

в себя. Я глубоко вздохнул и медленно, спокойно зашагал по

коридору. Мне навстречу шел Хензег. Он изучающе посмотрел

на меня и, посторонившись, дал возможность пройти. Я не

выдержал и обернулся. И Хензег обернулся. Понял ли он, что

я вышел из кабинета Зибеля? На его глазах я вошел в свою

комнату. Когда я снова вышел, в коридоре уже никого не

было. Внимательно оглядевшись по сторонам, я проскользнул в

комнату напротив.

    - Сегодня ночью я жду девушку, но как-то неважно себя

чувствую. Если хочешь...

    Он хотел, глаза его заблестели. Мне было ужасно его

жалко, и я задержал его в дверях. Я рассказывал ему о своей

работе, расспрашивал о его, а он нетерпеливо посматривал на

часы. Я не имел права на жалость. В последний раз я пожал

ему руку:

    - Спасибо тебе, дружище.

    Он не понял, за что я его благодарил. Я увидел в дверях

его расправленные плечи. И больше ничего.

    В эту ночь я не сомкнул глаз. Зажав голову руками, я

ходил взад и вперед по чужой комнате. С этой ночи она

станет моей комнатой. Я осмотрелся. Такая же кровать.

Такой же стол. Такой же абажур. Такой же книжный шкаф.

Даже книги такие же. Такое же одеяло в клетку. У меня не

было выбора. У меня на пути стоял Хензег.

    Часа через два Вега выскочила из комнаты, растрепанная,

испуганная, готовая кричать. Оставив дверь широко

распахнутой, она побежала по коридору. Я на цыпочках

прокрался в комнату. Все было точно так, как я себе это

представлял. Клонинг лежал на спине, глядя в потолок

неподвижными мертвыми глазами и сжимая одеревеневшими

пальцами покрывало. Я окаменел от его неподвижности,

впервые в жизни я видел труп, снял с него браслет с номером

и надел ему свой. Имело ли это смысл? Не знаю, просто мне

хотелось уничтожить всякое подозрение. Скоро должны за ним

прийти. Я незаметно вернулся к себе. Меня била дрожь. В

коридоре послышались шаги, шепот, хлопанье дверей,

приглушенный разговор, а потом снова наступила тишина.

                          10

    На следующий день, несмотря на траурную одежду, Зибель

выглядел веселым и уверенным в себе. Не поднимая головы, я

наблюдал за ним. Войдя в аудиторию, он скользнул взглядом,

в котором ощущалось превосходство победителя, по нашим

одинаковым лицам.

    Вечером они собрались в круглом зале на синем этаже.

Каждый этаж здесь освещался разным ярким светом, все они

были построены по одному и тому же плану.

    Я расхаживал около массивных дверей круглого зала и

тщетно пытался что-либо услышать. Стены отражающие мягкий

синий свет, поглощали каждый звук, ковер заглушал звук моих

шагов. И шаги другого, кто вырос за моей спиной. Мы

подозрительно посмотрели друг на друга и разошлись, потом,

не произнеся ни слова, снова подошли друг к другу. И так

несколько раз. Может быть, его поставили здесь для охраны?

Вряд ли. Разве могли бы они довериться кому-то, кого нельзя

отличить от других?

    - Послушай, - наконец решился я, - нам нужно больше

доверять друг другу. Один ты ничего не сможешь сделать, так

же как и я.

    Клонинг вздрогнул.  Неужели передо мной девяносто

третий?

    - Почему они заседают? Опять что-нибудь случилось? Я

постоянно слежу за Хензегом, а он постоянно следит за

Зибелем, а у Зибеля по пятам все время идет один из наших.

Я ищу его, хочу ему помочь, а он от всех скрывается. И от

меня тоже. Почему? Боится?..

    - Все в их руках!

    - А в наших руках наша анонимность. Мы можем превратить

ее в такое преимущество, от которого у них волосы встанут

дыбом. Среди убитых были твои друзья?

    - У тебя здесь есть друзья?

    - Нет. Но должны быть. Сначала нас будет двое, потом -

четверо, потом.

    - Ты мне не веришь. Почему?

    - Я боюсь, что за тобой стоит Хензег. Хензег - везде.

    - Глупости! - засмеялся я, в первый раз засмеялся. - А

я не боюсь. Даже если ты меня выдашь. Страх для человека -

самое ужасное. Но мы не люди. Мы - клонинги.

    - Перестань смеяться. Пойдем, я тебе кое-что покажу.

    Мы спустились в лабораторию. Через три стерилизационные

камеры. Через два процедурных коридора. Вошли в сектор Ц.

Там никого не было. Среди множества пробирок, колб и реторт

он показал мне изолированные клетки моркови в питательной

среде, которые превратились в нормальные плоды, с корнями,

цветами и семенами. Оказывается, он проделал аналогичные

опыты с клетками табака, осины, женьшеня. Результат тот же.

    - Ведь это вегетативное размножение, вся генетическая

информация собрана в одной клетке, она дремлет в ней, пока

Ты понимаешь?

    Наспех я рассказал ему все, что знал. Он застыл. То,

до чего он дошел экспериментальным путем, подтверждалось.

    - Наша одинаковость может быть преимуществом, но может

быть и помехой, - шепнул я ему в ухо.

    И мы перед ней бессильны. Мы должны все вместе

продумать. И прежде всего - как друг друга распознать.

    - Предоставь это мне. Я кое-что придумал.

    В его комнате, которая представляла собой точную копию

моей, отключив подслушивающее устройство, я снова рассказал

ему все сначала. Об убитых клонингах. О Зибеле. О нашем

отце, обманутом Зибелем. О провале в секторе А. И о

термоядерном самоликвидаторе. Только о Веге я ничего не

сказал, это было мое личное и его не касалось. Он

внимательно слушал.

    - А где находится этот самоликвидатор?

    - Вот это мы обязательно должны выяснить. Чтобы его

обезвредить. Его местонахождение известно Хензегу. Зибель,

вероятно, тоже знает. В случае повреждения герметизации,

угрозы биологического заражения или бунта...

                       11

    Я вернулся к себе в комнату, утомленный этими

откровенными разговорами. Мой отец погиб из-за того, что

слишком доверял своему ассистенту Зибелю. А он его обманул.

    Я не ложился. Читал микробиологию Кобруса, но никак не

мог сосредоточиться - нервы были на пределе. Через

некоторое время ко мне пришла одна из девушек. Вряд ли это

Вега, мне не хотелось, чтобы это была Вега, ведь комната

сорок седьмого осталась пустой. Но втайне я надеялся, что

это она.

    Девушка села на кровать и уставилась в стену. Не так

она должна была себя вести. Она должна всегда улыбаться и

быть готовой к любви, а потом тихонько уходить. Девушка

долго молчала.

    - Вы не знаете, что случилось с сорок седьмым номером?

- Она внимательно посмотрела на меня. - Ваша комната как

раз напротив.

    - Не знаю, - ответил я и отвернулся. Я не любил врать.

    Девушка посмотрела на меня, на мгновение в глазах ее

блеснула искра надежды, которая тотчас угасла и сменилась

тоской. Она встала, оглядела комнату, покачнулась, но

вовремя схватилась за дверную ручку.

    - Вчера вечером он как-то странно себя вел... Не узнал

меня. С ним ничего не случилось?

    Она плакала. Ее худенькие плечи казались ужасно

одинокими и беззащитными. Я мог бы обнять ее сказать

несколько ласковых слов, но я не сделал этого.

    - Извините. Вы не можете знать.

    Она ушла. Я спрашивал себя, была ли она в моей комнате.

Легкая и воздушная, она все унесла с собой. Осталось только

неуловимое чужое присутствие. Из зеркала с неприязнью на

меня смотрело мое собственное лицо. Оно казалось мне до

ужаса чужим, это мое лицо, повторенное девяносто три раза.

Я провел по нему рукой, словно пытаясь стереть его, но оно

снова выплыло из-под моих пальцев. И тогда я сжал руку в

кулак и ударил по собственной физиономии в зеркале. Зеркало

разлетелось на тысячи маленьких осколков, как когда-то

давным-давно, они рассыпались у меня в ногах, а по пальцам

потекла кровь. Я почти не почувствовал боли, только жуткую

усталость, от которой мне стало плохо.

                         12

    Яркий свет в коридоре казался белым. На мгновение я

закрыл глаза, чтобы свыкнуться с освещением, когда я их

открыл, было уже лучше. Не соображая, что делаю, я

направился в залу. Заседание все продолжалось.

    Я вернулся.

    Девяносто третий тоже не спал. Он вздрогнул, увидев

меня, что-то выключил, но когда понял, что это я, улыбнулся

и кротко сказал.

    - Слушай!

    - семерых уже нет в живых. - Это был голос Хензега.

    - Но у нас еще есть девяносто три, - оправдывался

Зибель.

    Девяносто третий в напряжении слушал. В тишине снова

раздался голос Хензега и разлился по комнате. Он продолжал

излагать свои мысли.

    - ...всегда хотел мира. Его пытались подкупить,

заставить силой, но ничего не удалось. И все-таки его

перехитрили, не так ли? Девяносто три мозга работа - ют на

нас. Превосходство на нашей стороне. Мы снова станем самой

сильной нацией.

    Хензег все больше увлекался. Девяносто третий продолжал

слушать.

    - Не понимаю, почему мы должны держать в тайне их

происхождение? Ведь оно еще раз докажет им достижения нашей

науки Я как психолог считаю...

    - Еще рано, слишком рано, - перебил Хензег доктора

Андриша. - Истину нужно преподносить в строго определенный

момент, когда человек созрел для нее, в противном случае она

обесценивается. Для них этот момент еще не наступил. Не

следует забывать, что они - точная копия своего отца. А

каково было его отношение к созданию клонингов? А к нашей

политике? Вы должны это помнить, доктор Андриш. И вы,

доктор Зибель. Ведь вы так хорошо его знали! Теперь, когда

мы почти у цели, мы не имеем права на новые психологические

опыты. В тот момент, когда кто-нибудь из них осознает свою

индивидуальность, все будет потеряно.

    Девяносто третий поглощал каждое долетавшее до нас

слово. Я попытался заговорить с ним, но он сделал рукой

нетерпеливый знак. Зазвучали оправдания доктора Андриша:

    - Доктор Зибель действительно ошибся. А с тем первым,

на которого я вам указал, тоже было не все в порядке. Он

знал о портрете Елены.  Откуда он мог знать, если не бывал в

кабинете? Какие вам еще нужны доказательства?  А, кроме

того, мне кажется, что и остальные чересчур много

рассуждают, и не исключено, что они сами дошли до идеи

создания клонингов.

    - Глупости! - резко оборвал его Хензег. - Никто не

верит в то, во что не хочет верить. Поэтому, несмотря на

широкие познания, они не могли сами.

    - А ведь он прав, черт его подери, я сам дошел до этого,

но никогда бы не поверил, что и мы... - пробормотал

девяносто третий и посмотрел на меня. Я молча согласился.

И я бы никогда не поверил, если бы не пошел за доктором

Зибелем.

    - И потом, - не сдавался доктор Андриш, - этот опыт с

девушками. Еще одна ошибка Эриха Зибеля. - В этот момент

он готов был отказаться от старого друга думая только о

собственной шкуре. - Они не должны были знать, что женщина

вообще существует. Какова ее роль? Только для развлечений?

Но они слишком умны, чтобы в это поверить. И если хоть одна

из девушек забеременеет, нам придется ответить на многие

вопросы.

    - Этого никогда не произойдет, - отозвался резкий голос

Зибеля готового защищаться. - Не случайно я выбрал

бесплодную красоту "Мисс Европы". Эти девушки повторяют ее

во всем. Не забывайте, что и клонингам нужны иллюзии как

людям что и у них есть излишняя энергия, которая должна на

что-то расходоваться но все же главным остаются иллюзии.

Хорошая иллюзия действует дольше отравы. А разве есть для

мужчины лучше иллюзия, чем женщина?

    - Но если эта ваша иллюзия все-таки забеременеет? - не

унимался доктор Андриш. - Как только не шутит с нами

природа!

    - Нет, доктор Андриш, - Хензег потерявший терпение

попытался прекратить спор. - Прошло то время, когда природа

подшучивала над нами. Теперь мы с нею шутим. И притом

весьма успешно. Если вы этого не поняли, какого черта вы

здесь делаете?

                         13

    Заседание продолжалось. Голоса время от времени

пропадали. Девяносто третий, лежа на полу, закрыв собой

микроустройство внимательно слушал. И вздрагивал. Мне все

было ясно. Если бы не навязчивая мысль о бегстве и не вера

в него, я ворвался бы в кабинет доктора Андриша и наглотался

его таблеток от которых засыпаешь навсегда. Доктор Андриш

хранил их в зеленой банке в углу своего медицинского шкафа.

Но мне не нужны эти таблетки. Я выберусь отсюда ведь и

Хензег считает, что это не так уж невозможно. Я доберусь до

людей до обычных людей, для которых пишут стихи, поют песни,

рисуют картины. Сюда каждую ночь приходит кто-то из этих

людей. Я часто слышал ночами шаги в коридорах, разговоры

приглушенный смех видел движение теней, видимо, ночью сюда

доставляли продукты медикаменты, пробы и прочие необходимые

для нас вещи. Вряд ли кто-нибудь из них знал правду они

приходили в темноте и уходили в темноте. Не задавали

вопросов и не ждали ответов. Загадочные безликие и

безымянные.

    Девяносто третий продолжал подслушивать. А рядом со

мной появился старый ученый. Я осмотрелся. Девяносто

третий ловил своим устройством пропадающие голоса Хензега и

Зибеля. И ничего не замечал.

    - Чего ты боишься?  - спросил меня отец. - Ты ведь

похож на меня. Я много сделал для людей. И не пожалел ни

собственного благополучия, ни себя самого. И ты не

пожалеешь. Каждый человек обязан сделать что-то хорошее,

хотя бы один маленький шажок вперед. Ты убежишь отсюда,

чтобы рассказать все людям я с тобой, мир не так уж велик, и

я научу тебя, что делать. Я мертв, но ведь ты жив, а ты -

это я. Я никогда не боялся. И ты не бойся. В кабинете

Зибеля ты найдешь истории моего времени. Изучи их

внимательно они раскроют тебе глаза. И помни совесть

ученого - его ответственность перед миром. Готов ли ты

отвечать за свою работу? Кому ты служишь? И будь осторожен

с Зибелем он может перехитрить и Хензега и всех вместе

взятых, он - хитрая лисица в третий раз тебя не упустит.

Дай руку девяносто третьему, протяни руку остальным, станьте

одной цепочкой, стеной...

    - Да, - прошептал я.

    - Что с тобой? - спросил девяносто третий и тревожно

взглянул на меня - Не шуми! Сейчас должен прилететь какой

то генерал Крамер. Похоже важная птица. Ты что- нибудь о

нем слышал? Они собираются объявить особое положение.

    - Зибель не допустит. Для него это... конец.

    - Надо поторопиться. - Девяносто третий поднялся с

пола. - С каждым днем становится все труднее.  Я буду

держать в поле зрения Хейзега, а ты присматривай за Зибелем.

И нужно скорее подключить кого-нибудь из наших.

                            14

    Дорога в мир начиналась из кабинета Зибеля. Нужно было

снова попасть туда. Я знал эту дверь, и сейчас, когда

Зибель успокоился считая меня мертвым, особенно важно было

снова открыть ее. А Зибель действительно успокоился. Его

лицо вновь обрело выражение печали и святости Он погрузился

в работу, часами просиживал над нашими исследованиями,

терпеливо наставляя нас задавал многочисленные вопросы и

выслушивал ответы.

    - Ты хорошо знал сорок седьмого? - спрашивала Вега.

    Она часто приходила ко мне присаживалась на край

кровати, но избегала любого моего прикосновения и чтобы она

не уходила я не трогал ее.

    - Конечно, - отвечал я. - Тебе никогда не кажется, что

сорок седьмой - это я:  то же лицо те же руки, те же мысли?

    - Не знаю. - Вега внимательно и долго разглядывала

меня. - Трудно сказать. Когда я сюда вхожу у меня вдруг

радостно бьется сердце но потом вспоминаю что Альтаир мертв,

и мне хочется расцарапать твое лицо. И плакать, плакать.

Возможно, подобные чувства испытывают люди, когда им

изменяют: вроде бы есть человек, а он мертв. Но когда я не

смотрю на тебя мне хорошо, потому что с тобой я могу

разговаривать о нем, а с другими не могу.

    - Почему ты любишь именно его? Ведь он во всех нас, а

мы - в нем.

    - Нет, - заплакала Вега. - Это невозможно объяснить.

Мне кажется, что только любовь способна открыть ту

неуловимою индивидуальность, которая скрыта в каждом из вас.

Только любовь. Иногда мне кажется, что он идет по коридору.

Выхожу и вижу - он, его походка. Позову его, а он проходит

мимо. Альтаир остановился бы взял бы за руку... Не знаю,

как тебе объяснить... Возможно это оттого, что я ношу его в

себе он во мне...

    - Как в тебе?

    Я повернулся к ней увидел опухшие от слез глаза. Все в

ней мне было дорого. Я подошел ближе. Она встала ее волосы

коснулись моей щеки.

    - Не, знаю, но сейчас во мне бьются два сердца. Дай

руку не бойся. Послушай ведь их два? Одно - Альтаира. А

ночью ко мне приходил Зибель. Он не может быть один. Все

время говорит о своей покойной жене. Но когда он мне

сказал, что сорок седьмой умер я не поверила. А еще он

сказал, что я больна и должна пойти к доктору Андришу. Но я

не пошла. Зибель размяк, как ребенок никто его таким не

видел, но со мной он искренний и слабый он хотел бежать,

говорил о себе и Елене потом стал называть меня Еленой и

обнимать, он был так страшен, что я испугалась и хотела

уйти.

    - Что он еще тебе сказал? Вспомни, это очень важно!

Вспомни! Сосредоточься...

    Я начал трясти ее за плечи она выпрямилась.

    - Что еще? Он сказал, что мы с ним сбежим отсюда.      Для

него я была Еленой и он настаивал на бегстве пока не поздно

и пока его не убили. Я не хотела верить, но он открыл какую

то дверь и я увидела.

    - Что?

    - Реку деревья звезды. И лодку Маленькую как ракушка.

Она медленно раскачивалась вместе с веслами Зибель потянул

за веревку обернулся ко мне и понял вдруг кто перед ним.

    - И что? - Я задыхался от волнения.

    - Ничего. Мы медленно вернулись в мою комнату. Он

приказал мне молчать

    - Ты должна беречься. Смогла бы снова найти эту дверь?

Без Зибеля?

    - Нет.

    Я долго ждал девяносто третьего в его комнате. Наконец

он пришел и не один. Сопровождавший его клонинг недоверчиво

посмотрел на меня. Я тоже насторожился. Девяносто третий

заметил наши взгляды и рассмеялся. Похлопал нас по плечам.

    - Так мы ни к чему не придем, запомните это.

    - Но я не смогу распознать его среди остальных. Как я

буду налаживать контакт именно с ним?

    - Это ненадолго. Скоро мы приобщим и остальных.

Девяносто третий все продумал в нашей одежде он скрыл

микроустройства которые ловили нас, где бы мы ни находились.

    Девяносто третий записал какой-то секретный разговор

между Хензегом и генералом Крамером. Хензег настоятельно

требовал помощи. Генерал обещал. На базу должно прибыть

новое лицо обладающее особыми полномочиями. И это лицо

введет здесь военное положение. Девяносто третий упорно

искал путь к термоядерному самоликвидатору, но пришел к

выводу, что и Хензег не знает о его местонахождении.

                      15

    Прибыл новый...

    А доктор Зибель исчез.

    Как то утром он не явился на лекцию и мы молчаливо

спустились в лабораторию. Я был потрясен. Неужели он

бежал? Или просто ночью его убрали, как вообще без шума

ночами здесь проворачивали некоторые дела? Или он заболел?

    Я с нетерпением ждал следующего дня. Он снова не

явился. Мне стало ясно, что Зибеля больше нет среди нас. И

никто не счел нужным объяснить нам куда девался человек,

которого мы встречали каждый день на протяжении двадцати

лет. Мне хотелось выяснить, что с ним случилось. И что

угрожает Веге и всем нам. Я несколько раз спрашивал Хензега

о Зибеле, но он только улыбался и уклонялся от Ответа.

Молчал и доктор Андриш. Он выглядел слишком бледным и

слишком испуганным. Теперь у меня оставался только кабинет

Зибеля, только кабинет Зибеля мог раскрыть истину.

    Как только я попал туда я понял, что Зибеля уже нет в

живых. Со стены на меня смотрели задумчивые глаза его жены,

смотрели прямо и улыбались. Зибель никогда бы не оставил ее

портрета. Я снял портрет со стены. У меня было мало

времени. Снаружи послышались чьи то медленные равномерные

угрожающие шаги. Я облокотился на стол - все выглядело так,

словно человек вышел на минуту, пепельница полна окурков,

рядом с микроскопом лежала раскрытая папка, ящик письменного

стола был слегка выдвинут и из него беспорядочно торчали

записи Зибеля. Написанные неразборчивым почерком, они

привлекли мое внимание знакомым словом "клонинги".

    Предстояла новая встреча с доктором Зибелем. Даже после

его смерти.

    Новый уже приступил к работе. Его звали Папанелли.

Какая-то скованность чувствовалась в его осанке как будто он

всю жизнь носил тесную одежду. Он был относительна молод,

лет тридцати пяти, был спокойным, непроницаемым, почти не

разговаривал. Кабинет доктора Зибеля стал его кабинетом.

Когда-то широко раскрытые двери теперь плотно закрывались, и

из-под них пробивались полоска света и аромат сигары. После

краткой и вдохновенной речи о том, что от нас многого ждут в

будущем, он увеличил часы работы в лаборатории, отменив

временно лекции, поскольку считалось, что мы и так имеем

превосходную подготовку. Стоило нам на минуту покинуть

рабочее место, как тут же раздавался сигнал, и перекрывались

выходы на верхние этажи. Стоило нам пройти по коридору, как

тут же зажигались контрольные лампочки. Лампочки вспыхивали

и над дверями наших комнат, как только мы туда входили.

Каждый из нас должен был носить свой номер на груди с левой

стороны, на месте, точно определенном доктором Андришем, и

номер пульсировал. Это вызывало чувство страшной

уязвимости. Никто не имел права садиться на чужое место.

Никто не имел права ночью покидать свою комнату. Нельзя

было запирать ее на ключ. Мы спали теперь при сильном

освещении. А если утром мы собирались группой больше троих,

об этом тотчас сигнализировали невидимые сирены, и к нам

бросался доктор Андриш, а следом Хензег. Изоляция,

изоляция...

    Когда Папанелли произносил слово "дисциплина", его голос

менялся, превращаясь во что-то твердое. Стоило ему

спуститься за нами в лабораторию, как он начинал метаться от

одного к другому; приказывая поторопиться. Спешка могла

привести к катастрофе, как в секторе А. Один из наших

попытался было объяснить ему, что наша работа требует

последовательности, что она - новая и неизвестная, и через

минуту его уже вели к центральному лифту. А оттуда...

Кто-то из клонингов спросил, куда повели его коллегу, и в

следующий миг повели и его самого. Больше никто ни о чем не

спросил. Мы боялись не только Папанелли, мы боялись друг

друга, Хензега и всех остальных. Страх стал нашим

постоянным состоянием.  Но вместе со страхом в нас нарастал

и гнев. Мы были людьми. Чем ниже опускались наши головы,

тем опаснее становились мы сами. Но господин Папанелли не

знал клонингов.

    Что-то в нас изменилось. Все вдруг стало предельно

ясно, как будто вдруг попало в фокус. Я не терял времени.

И девяносто третий не терял времени. Мы шли от одного к

другому и рассказывали правду.     Тихо, на ухо, между прочим.

Это действовало.

    Мы рассказали другим и о ядерном самоликвидаторе.

Кое-кто видел в этом выход - взорвать базу.

    - Ни в коем случае! - возражал я. - А Другие клонинги?

    Которые живут бог знает где? Бегство отсюда возможно,

хоть это и кажется невероятным. Один из нас или несколько

выберутся и расскажут все людям.

    Девяносто третий поглядывал на меня. Только мы двое

знали о существовании двери, куда отвел Эибель Вегу. Нужно

было открыться до конца.

    - Мы не будем сидеть здесь сложа руки.

    Мы сорвали номера со своей груди и швырнули их к ногам

Папанелли. Мы не желали быть только светящимися номерами,

слишком долго нам отказывали в индивидуальности. Поздно

было превращать нас в безликие номера. Мы выбросили

браслеты и разбили контрольные лампы над дверями.

    Лицо Папанелли стало пепельным.

    - Это же бунт! - испуганно кричал он и искал Хензега,

чтобы дать ему распоряжения.

    Хензег молчал. И доктор Андриш молчал.

    Двадцать лет "база" прожила в мире. Двадцать лет,

подчеркивал злобно Хензег, и ему вторил доктор Андриш. А

теперь, когда приехали вы...

    - Но вы сами меня вызвали! - кричал Папанелли, а мы

слушали, прижав уши к микроустройству.

    - Никто вас не звал! - резко отсек Хензег. - Никто!

    - Меня послал генерал Крамер. Положение было...

    - Тихим и спокойным, - засмеялся Хензег своим особым

смехом, от которого у меня по телу побежали мурашки.

    Похоже, Хензег ожидал получить чего-то большего после

смерти Зибеля, но не получил. Подозрение, которое было

причиной смерти Зибеля, тенью ложилось и на него, и он это

понял с приходом нового. У Папанелли была неограниченная

власть, от него ждали скорых результатов и нормализации

обстановки. Он ничего не понимал в науке и в психологии, но

этого от него и не требовалось. Его единственная задача -

подчинять. И науку. И психологию. И клонингов. И тех,

кто за них отвечал.

    - Ты думаешь Хензег не знает о тайном кабинете Зибеля?

- как-то вечером спросил меня девяносто третий.

    - Я в этом не уверен - Я вспомнил коридор, где мы

встретились с Хензегом его подозрительный взгляд, смерть

клонинга. - Хензег знает не может не знать, но, видимо

хранит это в тайне от нового. Хензег его боится. И потому

замышляет что- то свое, не ожидая больше помощи сверху.

Ведь он больше не просит помощи? А это может помочь нам.

    - Почему бы тебе снова не проникнуть в кабинет Зибеля?

Чтобы все узнать. Мы тебя прикроем.

    И я опять пришел в кабинет Зибеля.

    Запер изнутри дверь склонился над столом и начал по

одной нажимать на разные кнопки. Вспыхнул экран появился

доктор Андриш, он сидел в кресле, в своем кабинете и читал

книгу. Я нажал на другую кнопку - двое наших воспитателей

разговаривали о своих личных делах. Нажал на третью - прямо

передо мной появился новый, посмотрел на меня как будто

почувствовав мое присутствие, и снова погрузился в работу.

Одна за другой сменялись на разных экранах картины появились

некоторые из клонингов некоторые из девушек, но я не смог

понять кто именно. И только Хензег ни разу не мелькнул ни

на одном экране. Темнели пустые лаборатории и библиотеки.

Хензега не было. А я нажал почти на все кнопки.

    И вдруг...

    Я просто подвинул микроскоп которым когда-то ударил

Зибеля по голове. Под ним показался едва заметный кружочек

даже не выступавший над поверхностью стола. Я дотронулся до

него. Послышался легкий шум, и квадрат в полу начал

медленно опускаться вниз. В первую нашу встречу с Зибелем я

стоял точно на этом месте. И он тогда лихорадочно шарил

пальцами по столу. Я вздрогнул. Появилась лестница,

ведущая неизвестно куда. Я закрыл выход и бросился в

комнату к девяносто третьему.

    Мы вернулись втроем. На всякий случай девяносто третий

взял одного из наших. Он будет охранять наверху, а мы

спустимся по лестнице.  Мы шли осторожно и медленно.

Лестница была очень узкой. Мы очутились в небольшом

помещении где на полках стояли стеклянные колбы. На каждой

была этикетка. Я попытался прочитать.

    - Ты что-нибудь понимаешь? - несколько раз спросил меня

девяносто третий, но я ошеломленный, молчал.

    - Понимаю, - наконец выдавил из себя я. - В этих колбах

спят будущие клонинги величайших умов мира. Это кусочки

кожи, которые прекрасно сохраняются в специальной среде до

той поры, пока не возникнет в них необходимость. И сам

Зибель...

    Да, здесь была колба с надписью Зибель Эрих. Зибель

Елена. Зибель никогда не появится снова. Ни при каких

обстоятельствах. Девяносто третий схватил меня за руку.

    - Слышишь?

    Мы прислушались. Звуки шли снизу. Медленно и очень

осторожно мы пошли дальше и заметили полуоткрытую дверь, за

которой кто-то был. Он стоял к нам спиной, а помещение

напоминало лабораторию. Руки в перчатках проникали сквозь

обтекаемую материю в глубь параллелепипеда. Может быть, это

был доктор Зибель который снова кого-то создавал. Нет не

похож на Зибеля. На мгновение он поднял голову, и по одному

лишь жесту так хорошо нам знакомому, мы узнали Хензега.

                          16

    - Проще всего взорвать все, - говорил я десятку наших

собравшихся в лекционном зале на зеленом этаже. Снаружи мы

поставили охрану - И что из того? Никто никогда не узнает

какая опасность продолжает угрожать человечеству. Мы

растворимся среди обычных людей или погибнем и никто ничего

не узнает, а тем временем Хензег или Крамер... Наш долг...

    Да, наш долг - предупредить человечество чтобы больше не

допускать таких экспериментов, чтобы сделать это мы с

усердием взялись за работу, усыпив подозрения Хензега и

Папанелли Хензег был озабочен собственным положением

Отношения между ним и Папанелли обострялись с каждым днем, а

доктор Андриш сохранял нейтралитет. Он составлял длинные и

скучные тесты в которых не было никакого смысла. Да и никто

уже не нуждался в его помощи. Мы ловили новые разговоры

Папанелли с "центром". Он докладывал о подозрительном

поведении Хензега. Ловили и разговоры Хензега с "центром"

он жаловался на подозрительность Папанелли и его непонимание

здешних условии работы. Если не будут приняты меры скоро

наступит хаос терял самообладание Хензег. Если вы не

уберете его, отсюда взволнованно сообщал, Папанелли он

заварит такую кашу Папанелли явно не знал о существовании

тайного кабинета, не знал и о лаборатории под ним, вероятно,

не знал и где находится ядерный самоликвидатор. Умный

доктор Зибель все предусмотрел: и тайные выходы, и тайную

лабораторию, где можно было проводить свои собственные

опыты, и тайный ход к самоликвидатору. И все-таки те, кто

так щедро оплачивал его работу и вместе с ним создавал этот

страшный комплекс перехитрили его, опередили, раздавили,

ведь не напрасно они тратили столько средств. И Зибель

должен был понять, что он только орудие в их руках только

пешка в игре крупных фигур, которой суждено погибнуть, как

только она подумает о себе и пойдет своим путем. Но Хензег

пошел по пути Зибеля.

    Мы были наготове. В ближайшее время что-то должно

произойти.

                         17

    Великие открытия происходят самым неожиданным образом.

Я разглядывал лицо Елены Зибель, мне оно казалось самым

совершенным человеческим лицом с печалью и надеждой в

глазах. Я уронил портрет, и он упал на пол обратной

стороной. Я наклонился, чтобы поднять его, и онемел. На

обороте был начертан план коридоров нашего лабиринта все

входы и выходы. Это было так неожиданно!

    Я бросился в комнату к девяносто третьему, разбудил его,

и мы вдвоем до утра изучали найденную карту. Мы точно

установили, что это план самого нижнего этажа, где

находились лаборатории. И линии были голубыми как освещение

этого этажа. Мы находились семью этажами выше. Просчитали

время, необходимое для того, чтобы спуститься. Дальше уже

легче. Мне хотелось еще что-нибудь понять в записях Зибеля,

но почерк не поддавался, а у меня не было времени вникать.

Мертвая Елена Зибель помогала нам, мертвый доктор Зибель

снова ставил препятствия. Этой ночью мы с девяносто третьим

разработали план моего бегства, а потом несколько раз

проделали нужный путь и уже могли пройти его даже с

закрытыми глазами.

    Я уговаривал девяносто третьего бежать со мной.

Настаивал. Спорил. Он оставался непоколебим. Кто-то из

нас должен довести дело до конца здесь. Мне выпадало

выбраться отсюда и искать путь к людям.

    Тогда я рассказал ему о Беге. Он не возражал, чтобы я

взял ее с собой, так даже лучше, похоже на бегство ради

любви. Но нельзя ждать ее более трех ночей. Ни в коем

случае. Если она за это время не явится, я должен бежать

один.

    На вторую ночь она пришла.

    - Ты был прав, - сказала она. - Меня силой отвели к

доктору Андришу. А потом говорили, говорили, говорили. Мне

страшно.

    - Почему? - спросил я.

    Она посмотрела на меня с надеждой и ожиданием.

Попыталась вспомнить. Говорила она сбивчиво. Сначала ее

осмотрел доктор Андриш и сказал, что не может быть никакого

сомнения, он торжествующе посмотрел на Хензега и Зибеля,

потом заговорил Зибель и долго объяснял, что нет повода для

страхов. Напротив, будет интересно наблюдать за развитием

нового существа и проверить, как клонирование отражается на

последующих поколениях Хензег долго колебался, но в конце

концов уступил, и они решили изолировать ее от остальных.

Изолировали. Потом пришел новый, внимательно ее осмотрел и

что-то сказал Хензегу.  Хензег долго оправдывался, но

безуспешно. И она испугалась. Через несколько дней ее

снова отвели к доктору Андришу, что было потом - она не

помнит. Когда она пришла в себя у нее кружилась голова.

Доктор Андриш велел ей пойти в комнату и сразу лечь в

постель. Но она пришла ко мне.

    - Тебя кто-нибудь видел?

    - Нет.

    - Нужно быть осторожней, Вега.

    - Вега?!

    Она бросилась ко мне прижалась к моей груди и вдруг

затихла.

    - Ты! Это ты! - задыхаясь шептала она. - А Зибель

сказал что ты умер.

    Не было времени ждать. Я схватил записки Зибеля прижал

к груди портрет Елены Зибель с планом коридоров, который я

знал уже наизусть и потащил девушку за собой. Она ничего не

понимая изумленно смотрела на меня.

    Она не спросила куда мы бежим. Мы прислушались. К

дверям кто-то приближался. Вошел девяносто третий. У меня

подкашивались ноги.

    - Вы готовы? - спросил он и улыбнулся. В последний раз

пожали друг другу руки и мы с Вегой отправились в путь.

    Бесконечные коридоры, по которым мы ходили двадцать лет

обняли нас своим белым светом. Вега крепко сжимала мою руку

не произнося ни слова, но когда я смотрел на нее видел ее

бледное лицо и потемневшие глаза. Мы прошли уже половину

пути как вдруг она выпустила мою руку и села на пол.

    - Иди один я больше не могу!

    - Что с тобой Вега? Ты устала?

    - Не знаю это не усталость, что-то другое. Мне никогда

не было так плохо

    Я взял ее на руки.  Необходимо было как можно скорее

добраться до заветной двери, ведущей в большой мир, а там

все будет по-другому. По-другому? Мы не знали, что нас там

ждет и долго обсуждали с девяносто третьим нашу

предполагаемую встречу с людьми. Я немного боялся Веге

стало совсем плохо, ее лицо побелело.

    - Потерпи Вега! Прошу тебя!

    Она попробовала улыбнуться, но губы ее задрожали, а в

уголках глаз показались слезы.

    - Не понимаю, что они со мной сделали. Мне так страшно.

Как будто мы в каком-то огромном зале с зеркалами. И

постоянно в них отражаемся. Все кружится. Кружится, -

бредила Вега. - И мы кружимся. А коридоры делаются все

темнее. Я уже не чувствую своего тела, я плыву, нет, летаю.

Я летаю? Объясни, что со мной происходит. Ты такой умный.

    Я мог бы ей объяснить, но не имел права. Она пришла

прямо от доктора Андриша, а у доктора Андриша были уколы на

разные случаи. Были и таблетки. Он контролировал нашу

жизнь, желания, мысли, поступки, все. Из-за него умерли

двое наших, потом еще двое. И сам Зибель. А теперь умирала

Вега. Мне не хотелось в это верить, но я не мог обманывать

себя Папанелли не любил экспериментов, в них крылся риск, а

он не выносил риска. Этот ребенок поставил бы его перед

новыми проблемами. Он боялся ответственности, и без того

его утомляло наше необъяснимое поведение и еще более

необъяснимое поведение Хензега. Полностью лишенный

фантазии, Папанелли напоминал мне примитивные

кибернетические машины.

    Вега умирала. Оставляла меня одного.

    Я снова взял ее на руки и быстро пошел. Времени было в

обрез. Я побежал.

    Последний коридор.  Силы почти покинули меня. Вероятно,

вид у меня был довольно жалкий, один из наших приблизился ко

мне сзади и прошептал:

    - Все-таки придется тебе помочь, приятель. Я обернулся.

Мое собственное лицо смотрело на меня обеспокоенным

взглядом. А микроустройство под одеждой молчало. Он не был

из круга наших доверенных лиц, но дружелюбно улыбался. Он

склонился над Вегой, но в следующий миг в испуге отпрянул

назад.

    - Но она... мертва!

    - Нет! - прошептал я. - Нет! - крикнул я. - Нет! -

Страшный вопль готов был вырваться из моего горла, но

клонинг опередил меня, зажав рукой рот.

    Она была мертва. Мы осторожно положили ее на ковер, по

которому рассыпались ее темные волосы.   Я погладил ее лицо,

оно осталось неподвижным, без улыбки. Мы переглянулись.

    - Пойдешь со мной?  - не глядя на него, медленно, но

решительно спросил я.

    Не знаю, как бы я поступил, если бы он заколебался,

задумался хотя бы на минуту, если бы спросил куда. Но он

быстро выпрямился и сказал:

    - Пойдем, приятель.

    Я с облегчением вздохнул.

    В последний раз с болью я взглянул на Вегу, снова

погладил ее неподвижное лицо, закрыл ее прекрасные глаза. Я

навсегда уносил с собой ее образ, как уносил и эти

проведенные здесь двадцать лет жизни. Вега открыла для меня

любовь, а через нее - сущность мира и людей, я любил ее и

навсегда уносил с собой - чтобы отомстить за нее, за нас за

всех.

                        18

    Мы были на свободе.

    В лесу чернели высокие и прямые деревья, я впервые видел

их. Где-то совсем рядом журчала вода.    Ночь наполнялась ее

шепотом и криками птиц. Было страшно и прекрасно. Воздух,

очень свежий и пропитанный незнакомыми ночными запахами,

пьянил нас. Луна, как апельсин, висела в этом хрустальном

воздухе. Дрожали яркие, высокие, настоящие звезды.

    Впервые в жизни мы протянули друг другу руки и крепко

обнялись.

    - А теперь нам надо разыскать Кобруса.

    - Кто этот Кобрус?  - спросил мой товарищ.  -

Микробиолог?

    Я должен был ему все рассказать. Я рассказывал долго и

обстоятельно, показывая записки Зибеля и портрет Елены

Зибель. Я начал с той минуты, когда я пошел за доктором

Зибелем, а он не оглянулся, закончил - мгновением, когда

клонинг положил мне руку на плечо, назвал меня своим другом

и предложил помощь. Теперь мы должны как можно скорее

помочь остальным. Девяносто третий остался, чтобы тщательно

подготовить бунт и наблюдать за Хензегом и Папанелли.

"Центр" знал свое дело, разделял и властвовал, и устранял

неугодных. А спокойное человечество ни о чем не

подозревало. Не хотело подозревать.

    Мы должны были его потрясти.

    Мы долго брели куда-то, долго разговаривали и, наконец,

вышли к реке. Остановившись, снова пожали друг другу руки и

пожелали скорейшей встречи у Кобруса. Клонинг двинулся вниз

по течению. Я долго смотрел ему вслед, в лунном свете его

фигура казалась беззащитной и нереальной.

    - Постой! - крикнул я. - Твое имя Рихард.

    - Рихард, - повторил он и растворился во мраке. Я

направился вверх по течению. Мне хотелось дождаться

рассвета, чтобы скрыться где-нибудь и спокойно изучить

записки Зибеля, которые не давали мне покоя. Только после

этого я отправлюсь на поиски людей. Один из нас придет

первым. Мы не имели права опаздывать.

                       Молчание

                          1

    Меня зовут Зибель.  Мне пятьдесят два года. Я многое

пережил, многого достиг, но никогда не был счастлив. Я

женат.      Люблю Елену. Все еще люблю ее, но она смертельно

больна и скоро умрет. У меня были дети, двое сыновей, оба

погибли во время тех страшных бомбежек. Потом они снова у

меня были, но Елена, что сделала с ними Елена? Я не могу

сердиться на нее, ведь прошло уже столько лет, и сейчас мне

кажется, что она была права. Но не бывает объективной

правоты, для каждого правота своя. В один-единственный миг

я потерял покой. До этого я никогда не задумывался,

уверенный в себе. А в тот миг я потерял и смелость. Этого

никто не понял, даже Елена. Она продолжает молчать.

Смотрит на меня пустыми, отсутствующими глазами. Не может

простить мне истории с детьми. Сейчас, на пороге смерти,

она должна меня простить. Должна простить.

    Я жду и буду ждать до конца.

    Я начал свою жизнь с убийства людей. Они были нашими

врагами, и я гордился собой. Я убивал спокойно,

хладнокровно, научно. Выдумывал тысячи способов. Мне это

удавалось, и все признавали меня гениальным. А закончу я

свою жизнь, создавая людей. Уже не так спокойно, с какой-то

тревогой. И это опять мне удается. Но теперь никто не

считает меня гениальным. И Елена продолжает смотреть мимо

меня пустыми, отсутствующими глазами.

                            2

    У Елены удивительная способность разговаривать, когда

она одна. Повернув красивое лицо к стене, она смотрит на

наших сыновей и тихонько шевелит губами. Слов не слышно.

Она не в себе?    Сумасшедшая? Для нее они навсегда остались

пятилетними, родившимися с разницей в час близнецами,

которых я с трудом научился различать. С тех пор она, как

лунатик, бродит по комнатам. На меня не смотрит, я знаю,

что она меня ненавидит, и удивляюсь, почему до сих пор она

меня не бросила. Но не смею спросить ее. Смотрю, как она

разговаривает с нашими мальчиками, а мне уже пора идти, я

опаздываю.

    - Елена, я ухожу!

    Она даже не поворачивает головы, как будто не слышит. И

это может продолжаться бесконечно, она не обернется, даже

если меня поведут на расстрел. Я подхожу к ней, слегка

касаюсь ее плеча, плечо вздрагивает, тихонько целую ее в

щеку, и щека вздрагивает под моими губами, Елена

передергивает плечами, старательно вытирает след моего

поцелуя и продолжает молчаливый разговор с мальчиками на

фотографии. Мне хочется сорвать эту фотографию, изодрать ее

в клочья и кричать, что мертвые навсегда останутся мертвыми,

а мы должны жить, что это я сделал ради нее, ведь тогда ее

тоска сводила меня с ума, но я знаю, что и сейчас она не

поймет, не хочет понять..

    Все сгорело. Дотла.

    - Елена, я ухожу!

    Я действительно ухожу. Не могу опаздывать ни на минуту.

Вертолет приземлится ровно в шесть, будет ждать три минуты,

пока мы с Хензегом поднимемся по лесенке, и сразу же улетит.

Сидя с Хензегом плечом к плечу, мы будем молчать, и вдруг он

спросит.

    - Как твоя жена?

    - Все так же, - отвечу я.

    Хензегу легко, он не женат и не пережил того, что

пережил я. Он молод, безобразно молод, а знает почти

столько, сколько и я. Так и должно быть. И я не завидую

ему, я никому не завидовал. Возможно, я завидую Хензегу в

другом его не гнетет прошлое, он не слышит криков мертвецов,

которые будят меня каждую ночь, столько ночей на протяжении

стольких лет. Криков тех, кого я сам убивал. Он не видел

двух своих сыновей, задохнувшихся под грудой развалин, не

пережил и презрения единственной женщины, которую любил.

    - Они что-то опять меня беспокоят, - говорит он.

    "Они" всегда его беспокоят. Он так и сказал генералу

Крамеру. "Они" - это наши воспитанники. Сто штук

клонингов, которых я сделал из куска кожи старого доктора.

И он был очень умным, и он был упрямым, но я справился с

ним. Только с одним я не могу справиться - с ледяными

мурашками, которые бегают по коже. Когда я спускаюсь в

подвал, руки начинают дрожать, мне кажется, что старик

сейчас набросится на меня.

    - Мне кажется, что они.

    Хензегу все время что-то кажется. Страшно беспокойный

человек. И передает свое беспокойство выше. Я его не

слушаю, он меня раздражает. Мы спокойно спускаемся.

Вертолет тут же улетает обратно. Тайная дверь распахивается

перед нами, нас принимают в свои объятия длинные освещенные

коридоры, и мы снова погружаемся в строгий и логичный мир

клонингов, созданный нами самими.

                               3

   Это мой кабинет. И в то же время не мой. Не знаю, что

произошло. Не вижу ничего нового. Никто ничего не трогал.

Может быть, кто-то стоит снаружи? Открываю дверь, она

бесшумно ползет и оставляет пустой светящийся прямоугольник.

Спокойно смотрю в него. По коридору удаляется один из них,

не могу сказать точно кто. Я смотрю на них двадцать лет,

с самого рождения, они выросли на моих глазах, и мне иногда

кажется, что я их различаю, но не могу сказать с уверенностью.

Только сумасшедший может быть уверенным в подобных вещах.

    В кабинете никого нет, но ощущение чужого присутствия не

покидает меня. Я снова оглядываюсь по сторонам, снова ищу.

Фотография Елены неподвижна и мертва, она молчит. И живая

Елена молчит.

    - Ты сумасшедший! - повторяет еще один голос. Я хорошо

знаю этот голос. Поворачиваюсь - никого. Это голос того

старика, тощего и упрямого.

    - Ты сумасшедший! Только сумасшедший способен на такие

убийства, способен обокрасть своего профессора, обмануть его

и в конце концов убить. Будь ты проклят!

    Я вижу его, он поднимает руки, вскидывает подбородок,

обнажая тонкую шею и острый кадык. Скелет. Я закрываю

глаза. Открываю. Его нет. Нет, он здесь, выходит из

темного угла комнаты и надвигается на меня. Так он шел

тогда к камере. И смотрел на меня такими же глазами, слегка

воспаленными и опухшими от боли. До последней минуты он

работал. До последней минуты что-то черкал на обрывках

старых газет. Я так и не сумел разобраться в его каракулях.

Но храню их в нижнем ящике своего стола. Храню долгие годы.

Я удаляюсь к двери, хочу зажечь все лампы, но рука так и

застывает.

    - Не двигайся! - злобно шепчет Старик и все

приближается, я чувствую его дыхание. - Теперь ты мой.

Твоя очередь расплачиваться! И ты заплатишь мне за все!

    Он совсем близко, почти касается меня рукой.

    - Помогите! - кричу я.

    Знаю, что это бессмысленно, но все же кричу. Что-то

сковало мне руку, я не в силах пошевелить пальцами. А

Старик медленно начинает расти и улыбается.

    Я смотрю на портрет Елены. Ее спокойная улыбка

возвращает смелость. Старик исчезает. Я один. Весь мокрый

от пота. Уставший и напуганный до смерти, я плюхаюсь в

кресло и продолжаю смотреть в этот угол. Самый обычный

угол, где сходятся две белые стены и где никого нет, но я не

смею закрыть глаза...

                            4

    Я читаю лекции по специальной системе, о которой никому

не рассказываю. Клонинги слушают меня внимательно, я всегда

умел хорошо говорить. Еще студентом я отлично сдавал

экзамены. Потом защищал диссертации. Кризис наступил позже

- после смерти Детей. Прошли годы, прежде чем я более или

менее пришел в себя.

    Внимательные взгляды мальчиков подсказывают мне, что в

чем-то я ошибся, но в чем, пока не могу понять. Я

останавливаюсь. Взгляд скользит по лицам, останавливается

на каждом из них, и я прихожу в ужас. Вероятно, они без

слов понимают, что означает мой взгляд. Долго смотрят друг

на друга, потом снова на меня и молчат. Ждут объяснения.

Пусть ждут. Мне нужно время, чтобы привести мысли в

порядок. Но времени нет. У меня не получается. Смотрю на

часы. Остается всего несколько минут до прихода Хензега,

это спасение, неверным голосом я диктую список литературы,

необходимый для их исследований. И снова наступает

молчание. А их глаза - это глаза того сумасшедшего.

    Понимает ли Хензег, что происходит у меня в душе, или

равнодушно не замечает моего состояния, не знаю. Я

выбираюсь из аудитории, как только что тонувший человек,

глотаю воздух и бегу к доктору Андришу. Доктор Андриш знает

меня давно. Еще со студенческих лет. Он все время хочет

мне чем-нибудь помочь, но я и его боюсь. Когда-то, когда я

изучал биологию и генетику и другие медицинские науки, я

понял, насколько они отстают от технических. И все же

именно с помощью медицины и генетики мы проделали величайший

эксперимент. С их помощью мы убивали. По-разному:

болезненно и ужасающе, спокойно и безболезненно, но всегда

строго научно. Потом, когда миновало время смерти и нам

стала нужна жизнь, мы опять с помощью этих наук ее создали.

Такую, какая нам была необходима. Благодаря нам и нашим

опытам человечество, не подозревая того, оказалось в новой

эпохе.

    Доктор Андриш в своей лаборатории. Упорно

совершенствует человеческий мозг. Никому не рассказывает о

своей работе. Он уже давно не ставит опытов на мышах и

крысах. Периодически он поднимается наверх, вертолет

отвозит его в какую-нибудь тюрьму, полную молодых

преступников, и там на ком-нибудь из них он ставит свои

опыты. Опять же во имя жизни.

    - А ты спишь ночами?

    - Конечно, Зибель.  Сплю, очень хорошо сплю.

    А почему мне не спать? Я все это делаю не для себя, а

ради людей. Ты ведь знаешь, что наука не обходится без

жертв. Повторяй себе это по десять раз на дню, это

помогает. Как Елена?

    Состояние Елены ни для кого не тайна. Тайна в другом -

не только состояние Елены причина моего беспокойства. Есть

кое-что другое, что называется совестью. Иметь ее - большая

роскошь, в наше время это может отравить жизнь.

    - Ей осталось совсем немного, - говорю я.

    - Когда придет время, ты должен позаботиться, чтобы она

не страдала от болей. Я здесь кое-что приготовил. Это

создает иллюзию легкости, вселяет надежду, тебе кажется, что

ты выздоравливаешь, и засыпаешь с улыбкой. А прежде чем

уснуть навсегда, у тебя есть два часа, в течение которых

мысль проясняется.

    - Дай мне это. - Я протягиваю руку. Он с сочувствием

смотрит на мою протянутую руку, потом открывает шкафчик,

достает пузырек и, улыбаясь, передает его мне.

    - Спасибо тебе, Андриш!

    Теперь я могу жить спокойно. Но что это? Я снова слышу

шаги. Кто-то идет за мной следом. На этот раз

действительно идет, хотя мне всегда так кажется. Я

поворачиваюсь и вижу одного из клонингов. Значит, мне не

показалось. Останавливаюсь перед кабинетом. И он

останавливается. У него на глазах я нажимаю на кнопку в

полу, дверь открывается. Переступаю порог и скрываюсь

внутри. Я прислоняюсь к стене и весь дрожу. Елена, я для

тебя это сделал. Ты довольна?

    Она безучастно смотрит на меня со стены. Не благодарит

меня. А клонинг все еще стоит в коридоре. Он ищет кнопку в

полу, и я боюсь, что он ее не сможет найти. Нет, находит,

помечает и удаляется. Но он вернется, обязательно вернется.

Как и я бы вернулся, будь я на его месте.

    Я один в кабинете, но смеюсь. Кого я обманул? Себя или

их? Или Елену? Не люблю экспериментов. Заботливо прячу

пузырек, который мне скоро понадобится. Я найду в себе силы

покончить с собой, но покончить с тем, что я создал, -

никогда! И Елена умрет, не простив меня. А клонинг,

который был сейчас в коридоре, может сделать невозможное. И

если бы я был на его месте...

                         5

    Они стояли лицом к стене. Десять человек. Утром, во

время проверки, я сам их отобрал.

    Как сейчас, я вижу десятерых, поставленных лицом к

стене. Можно было их сразу расстрелять, но это было бы

слишком просто. А мне не хотелось спешить. В последнее

время в лагере ничего не случалось, мне стало чертовски

скучно. Среди этих десяти была девушка с зелеными глазами и

длинными темными волосами, уже начинающими терять свой

блеск. Кожа и кости, худые руки, ключицы торчали из-под

одежды, босые смуглые ноги - на фоне белой стены девушка

выглядела опасно красивой, - какой-то своеобразно опасной

красотой, могущей покорить каждого. Я подметил алчные

взгляды солдат.

    - Иди сюда! - крикнул я.

    Она не шевельнулась, оставшись лицом к стене. Один из

солдат грубо и зло дернул ее за руку. Девушка обернулась, и

удар ее руки пришелся точно на лицо солдата. Солдат,

получивший пощечину, взглянул на меня и с силой ударил

девушку. У нее изо рта потекла кровь. Это привело меня в

бешенство, вдруг я почувствовал себя мужчиной, призванным

защищать слабых, я выстрелил. Он не понял, так же как и все

остальные, в чем дело, решив, что произошла какая-то ошибка,

и прежде чем я дал команду, кто-то из солдат выпустил в нее

автоматную очередь. Девушка упала как подкошенная.

Остальные заключенные обернулись и сделали шаг вперед.

Автоматная очередь приковала их к месту. Я приказал

вытащить тело девушки и послать за врачом. А потом мы

разрядили свои автоматы в их перекошенные от ненависти лица.

    Прибежал взволнованный врач.

    - Она будет жить? - спросил я, хотя не было никакой

надежды.

    - Раны не очень опасные, но, вероятно, она умрет от

большой потери крови, - коротко ответил врач.

    - Ты должен сделать все возможное! - Я схватил его за

плечи и начал трясти. - Она нужна мне! Нужна!

                            6

    Потянулась вереница долгих бессонных ночей - девушка

выжила. Отчасти это была и моя победа над смертью, хотя не

было в том моей особой заслуги, просто я вытряхнул душу из

несчастного врача, и он дрожал всякий раз, когда я склонялся

над кроватью девушки. Она мне нравилась, но позже, когда ей

суждено было умереть, у меня не дрогнула рука. Вероятно,

еще тогда, в момент расстрела, в глубине души у меня

зародилась мысль о моих опытах, для которых мне нужны были

молодые девушки. Проще всего было использовать молодых

заключенных женщин. От Старика под гипнозом и другими

путями я узнал все, что мне нужно.

    Я пытал его день за днем, ночь за ночью. Я хотел

заставить его помогать мне, но не было силы, способной

сломить его.

    Девушка поправлялась очень медленно, постепенно

возвращался цвет лица и изумрудный блеск глаз под темными

ресницами, плечи покрывались молочной белизной.

    Мне было всего двадцать пять лет, я нравился женщинам,

нравилось мое строгое аскетичное лицо, лишенное страстей и

слабостей, моя подтянутая фигура атлета. Я был истинным

представителем арийской расы. И как истинный ариец я уже

имел двух сыновей. Родине нужны были мужчины, и Елена,

которая хотела иметь детей, наших детей, уже родила двоих и

ждала третьего. Я был счастливым отцом, был счастливым

супругом. О моей работе Елена почти ничего не знала, я

сказал ей, что заканчиваю последние исследования, связанные

с возобновлением жизни, и это произвело на нее невероятно

сильное впечатление.

    Среди заключенных я отобрал еще двух-трех девушек,

шестнадцати-семнадцати лет. Женщины должны рожать молодыми.

Я поселил их в отдельном бараке, где стояло шесть коек, и в

скором времени нашел еще несколько девушек. Потом

оборудовал второй барак на двадцать коек, молодая женская

колония быстро разрослась. Каждый день поступали новые

заключенные, и я сразу отбирал подходящих девушек. Вечером

шатающейся походкой туда шли солдаты, и воздух распалялся от

их острых словечек. Я отводил кого-нибудь из них в сторону

и шептал.

    - Эти девицы нужны мне с наполненными животами,

постарайтесь!

    Он гордо смеялся и спешил догнать остальных. Потом над

лагерем долго гремел их смех.

    Девушка поправлялась очень медленно, но я был терпелив.

Ее тело, поглотившее семь пуль, целиком, как омут, поглотило

и меня. Оно оплело меня своими ветвями, своим светом, своей

болью, оно, раз почувствовав смерть, хотело жить. Гладкий

живот девушки быстро налился жизнью, округлился, надувая

рваную одежонку. Изменилось и выражение ее глаз они стали

влажными, смелыми, дерзкими, они сжигали меня своим огнем.

Я подарил ей две жизни.

                           7

    Телеграмма застала меня в кабинете после утренней

проверки. За окном дымились печи крематория. Я уже выпил

кофе и спокойно читал газеты. Новые города и державы

сгибались перед нами. Я чувствовал себя богом. И как раз

тогда принесли телеграмму, чтобы доказать мне абсурдность

моей божественности.

    Я пришел в сознание на руках у врача, но вскоре снова

погрузился в небытие. Позже, придя в себя, я, сидя за

столом, давал указания, подписывал приказы, вызывал к себе

офицеров, заряжались карабины и дымились камеры, а мимо окна

шли на смерть заключенные, женщины и дети с огромными,

полными ужаса глазами, мужчины с торчащими ключицами и

длинными тощими ногами, двигающиеся скелеты, которые всего

лишь через минуту становились неподвижными. Разъяренный и

бессильный от боли, я шагал взад и вперед по кабинету, мне

необходимо было побыть одному, не думать ни о чем;

машинально я переставил на шахматной доске пешку на Е4,

потом вернулся и поставил коня на FЗ, нажал на кнопку

граммофона, воздух наполнился звуками "Валькирии", любимый

Брюнхильды умирал, а нет ничего страшнее смерти тех, кого

любишь...

    Не помню, как я доехал, помню только лицо Елены. Оно

было мертвым от ужаса, а я уже не мог держаться. Но должен

был держаться.

    Потянулись дни и бессонные ночи. Они чередовались,

восходы и закаты, и это было и страшно, и необратимо, как

смена жизни и смерти. Из глубины развалин, страшной

глубины, еще подавали признаки жизни заваленные люди, и там,

живые или мертвые, были и наши дети, эта неизвестность могла

свести с ума даже самых сильных. Несколько раз в сутки

Елена умирала и вновь воскресала, и чем больше мы

приближались к заваленным людям, тем бледнее она

становилась. Она была на восьмом месяце, напряжение было

для нее опасно, но она не желала ни на минуту закрыть глаза

и отдохнуть. Когда на шестой день среди трупов мы нашли

своих детей еще теплыми, но мертвыми, она только тихо

опустилась на тротуар.

    Елена пришла в сознание от сильной боли, начались роды.

Я отнес ее в соседний дом, поручил женщинам присмотреть за

ней, а сам вернулся назад.

                           8

    Беда никогда не приходит одна. Она только открывает

дверь другим несчастьям. Елена родила, ни разу не

вскрикнув, сжав от боли и отчаяния губы, опять родила сына,

но он был мертв. Она рожала трое суток, прямо растаяла на

глазах, я удивлялся, откуда она возьмет силы, чтобы

выдержать до конца, она сжимала мои пальцы, а ее рука

становилась все слабее. Увидев рядом с собой нашего

мертвого мальчика, она не закричала, не заплакала, только

закрыла глаза. И долго молчала, я не помню, сколько она

молчала. В эти часы молчания она таяла, как свеча, а кровь

вытекала из нее. Не было силы, которая остановила бы ее.

Профиль заострился, кожа вокруг рта посинела, щеки

провалились. Врач сказал... Я знал, что это значит. Я и

сам видел. И готов был продать душу дьяволу, только бы она

выжила.

    Она выжила.

                          9

    Я вернулся в лагерь, одержимый одной-единственной

безумной идеей. Прежде всего, вызвал Старика к себе.

Отощавший от плохой пищи, пыток и угрозы смерти, он стоял

передо мной, словно тень. Он хотел жить. Ему было зачем

жить, и это делало его живучим, живучее других. Дерзость ни

на минуту не покидала его. Сейчас она приводила меня в

бешенство. Я хотел увидеть его униженным, сломленным,

ползающим у меня в ногах. Когда-то он был моим лучшим

профессором, а я был его лучшим ассистентом. Но разразилась

война, и мы оказались по разные стороны баррикады.

    - У меня есть одна идея, - начал я.

    - Эта идея не ваша, - сказал он, как всегда. - Вы

готовы обмануть не только своего профессора, но и все

человечество. Ваши взгляды, на которые в свое время я не

обращал внимания, очень опасны. И этот ваш кумир Ницше...

Чем он убедил вас, что вы лучше других? И во всем их

превосходите? Я могу доказать обратное. Не хотите слушать?

Боитесь!

    - Я считал вас умнее, дорогой мой друг. Но даже здесь,

в лагере, вы не сумели понять маленькую истину.

    - Меня не интересует ваша истина. Такие, как вы, ведут

человечество к гибели.  Удобные орудия в чужих руках... И

бредовые идеи всяких "сверх"! Таких нужно запирать в

сумасшедшем доме.

    Я рассмеялся грубо и зло Мой смех его не убедил. Мне

оставалось убедить его словами. И я сказал медленно, с

паузами:

    - Но у меня все ваши исследования. Я сфотографировал их

прежде, чем вы успели их уничтожить. И теперь они здесь!

    Никогда не забуду его лица в эту минуту. Даже по

прошествии тысячи лет, ста тысяч лет. Даже если

когда-нибудь я лишусь рассудка, я буду помнить лицо своего

старого профессора. Это было ужасно я решил, что он сейчас

умрет. А он был мне нужен, именно сейчас нужен. Я привез с

собой кусочки кожи моих несчастных детей, я прекрасно их

сохранил, в лагере у меня под наблюдением было несколько

беременных девушек, а я должен был вернуть Елене наших

детей.

                         10

    Старик отказался мне помочь, только следил за мной. Я

переселил трех девушек в наше здание, чтобы как-то

избавиться от его любопытства. Жалко было зеленоглазую,

ведь она носила моего ребенка, но я любил Елену, я всегда

любил только Елену и для нее готов был на все. Долго я

готовился к этой ночи, почти всю свою сознательную жизнь, но

теперь, напуганный собственной смелостью и неуверенный в

успехе, я откладывал опыт, потому что от его результата

зависело мое счастье. Тогда я еще не знал, насколько Старик

прав.

    Операции прошли удачно, мы осторожно извлекли эмбрионы и

на их место ввели оплодотворенные соматические клетки. Ни о

чем не подозревая, девушки очнулись после наркоза, нам не

составило труда обмануть их, самое трудное было впереди. Я

лично следил за их питанием, они поправились, но не

выглядели счастливыми.  Только зеленоглазая улыбалась. Мы

почти не разговаривали с ней, с какой-то непонятной жаждой

набрасывались друг на друга, такого я никогда не испытывал с

Еленой, но это не было любовью.

    Сейчас я спрашиваю себя: был ли я богом? Или Старик

был прав! Он ни на минуту не выпускал меня из поля зрения.

Но не это было самым страшным. Страшнее был тот, внутри

меня, который постоянно задавал мне вопросы и от которого

никуда нельзя было скрыться. Страшной была и тоска Елены.

Невыносимая тоска живой покойницы. Я обещал ей снова

сделать ее счастливой.  Возможно, если бы не мое обещание и

не ее страдания, все пошло бы по другому пути, и я никогда

не отважился бы на подобную дерзость. Нет, нужно быть

честным до конца - я все равно бы отважился. Все было в

моих руках. А человек начинает чувствовать себя богом,

когда все в его руках.  И позволяет себе непозволительные

вещи.

    Девушки родили точно через девять месяцев. Роды прошли

с разницей в несколько дней после чего я сразу отделил

детей, но потом вернул их матерям, детям нужно было молоко,

а с матерями мы могли расправится в любую минуту.

    Дети росли не по дням, а по часам. Я приходил к ним

усталый от маршировок, экзекуций, хвалебных передовиц и

продолжительных опытов в лаборатории. С ними я отдыхал. С

ними становился добрым, возвращаясь назад в детство

собственных сыновей и к улыбке Елены. Старик несколько раз

пытался поговорить со мной. Я не допускал его к себе.      Я

всего достиг сам, опыт получился удачным. После тщательного

осмотра я убедился, что дети совершенно нормальные. Во

время осмотра я никак не мог успокоить сердцебиения, а потом

мне пришлось прилечь в кабинете на кушетку. Я долго лежал и

улыбался. Я чувствовал себя богом, больше чем богом. В эту

минуту я вновь поверил, что для меня нет ничего

невозможного, что я сильнее жизни, сильнее смерти, сильнее

судьбы. Пока еще я держал это в тайне от Елены, но сообщил

ей, что готовлю сюрприз.

    Дети быстро росли, а дни летели еще быстрее. В лагерь

поступали новые заключенные, я убивал новыми способами.

Профессора я пока не трогал. Наступит день - и я вызову его

к себе в кабинет. Этот день будет самым счастливым в моей

жизни, ради одного такого дня стоит прожить целую жизнь.

                            11

    Старик вошел в кабинет с иронической улыбкой на устах.

    - Садитесь, - предложил я ему.

    Он продолжал стоять посреди комнаты, даже не посмотрел в

мою сторону, не вздрогнул, как будто ничего не слышал. Я

мог бы повторить, но не было смысла. Я мог ударить его

стулом по голове, в этом тоже не было смысла. Пока мы

некоторое время молчали, я смотрел на него, а он улыбался

своей иронической улыбкой, замкнувшись в себе. Я ждал, что

через минуту на этих сжатых в иронии губах мелькнет

удивление. Наконец пришло это время, я не спешил, возможно,

именно из- за этой минуты я еще не покончил с профессором.

    Я торжествующе объявил ему, чего я добился. Но Старик

не посмотрел на меня. Я повторил, но он снова не посмотрел

в мою сторону. И ничего не сказал. Это уже переходило

всякие границы. Я подошел ближе, всмотрелся в его

окаменевшее лицо и выкрикнул, чего я добился.

    - Не кричите! Я не глухой, - буркнул Старик. Он

медленно повернулся и окинул меня презрительным взглядом.

    - Ну и что же вы сделали, несчастный, что? Я повторил,

подчиняясь силе его голоса, подчиняясь его привычке брать

надо мной верх, и это меня раздосадовало. Теперь Старик

улыбнулся грустной сочувственной улыбкой. И это

окончательно вывело меня из терпения. Я нажал на кнопку в

стене. Молодой солдат принес одного за другим троих детей.

    - Ну и что? - Старик бросил на них беглый взгляд.

    - Они во всем копируют умерших.

    - Ну и что? - Старик снова улыбнулся широкой улыбкой.

    Мы стояли друг против друга. Я весь кипел. Старик

сохранял спокойствие. Его строгое лицо внушало уважение. Я

снова почувствовал себя его ассистентом, ожидавшим похвалы.

То, что я проделал сам, равнялось чуду. Доброе или злое, но

это было чудо! Чудо! Он не мог этого не понимать. И не

оценить. Как ученый. И как человек.

    - Я сам добился того, чего вы не посмели сделать, потому

что струсили. Я сам всего добился, - закричал я.

    - Несчастный, ты понимаешь, что ты сделал?

    - Понимаю.

    - Если бы ты понимал, ты бы прямо сейчас, сию минуту,

пустил себе пулю в лоб.

    Я рассмеялся. Я вдруг понял, как мы далеки друг от

друга, никогда не сможем друг друга понять. Никогда он не

сможет признать моего превосходства. Я медленно вытащил из

кармана пистолет и направил ему в лицо. Он даже жестом не

попытался меня остановить. А потом произнес:

    - Несчастная Елена!

    Его слова пронзили меня.

    - Обещаю тебе, - медленно сказал я каким-то незнакомым и

твердым голосом, - первые сто гениев будут сделаны из твоей

прекрасной кожи. И твой великолепный логический ум

наконец-то начнет работать на нас.

    Он раскрыл рот, чтобы мне ответить, но его слова слились

с выстрелом, и я их не услышал.

                          12

    Прошло девять месяцев со времени рождения детей. Мне

предстоял отпуск. Я заранее сообщил Елене, и она с

нетерпением ждала моего приезда. Она ничего не знала.

    Елена встретила меня на вокзале. Я все продумал, до

мельчайших подробностей. Вышел из вагона один. Она

бросилась мне на шею, уткнулась в плечо, но не заплакала.

Обнявшись, мы медленно двинулись в сторону дома. Елена была

все такой же грустной, пыталась улыбаться, но ей это плохо

удавалось. Мы сидели в пустой гостиной, почти не

разговаривали, только смотрели друг на друга. Елена немного

постарела, первые морщинки прорезались вокруг уставших от

плача глаз, уголки губ слегка опустились вниз, лицо

осунулось. Я положил ей руку на колени. Бедная моя, то,

что я тебе обещал...

    Как сейчас все помню. В дверь позвонили. Я знал кто

это. Елена встала и направилась к двери. Перед тем как

открыть, обернулась. Я помню ее глаза. Помню движение ее

руки. Помню даже цветок за ее спиной, обои на стене... Я

ждал. Что- то должно произойти. Какое-то чудо, которое

вернет мне Елену, мою жизнерадостную Елену, молодую и

красивую, Елену тех беззаботных и радостных лет... Или

же... Почти одновременно я вспомнил и слова Старика...

    Она вскрикнула. Ее крик пронзил меня насквозь. Я

выбежал и подхватил ее, уложил в постель. Я ругал себя за

то, что не предупредил ее заранее, брызгал холодную воду, но

она долго не приходила в себя.

    Очень долго. Я испугался, что убил ее. Послал за

доктором. Дети расплакались в соседней комнате. Их плач

стоял у меня в ушах, но я не мог отделить его от крика

Елены. Я молился, я, сверхчеловек, молился, чтобы она

осталась жива. Тогда я еще не знал, что лучше бы она

умерла. Не знал, что мне легче было бы пережить ее смерть,

чем все то, что случилось позже. Лучше бы она умерла.

Тогда.

    Елена умирает сейчас. Двадцать шесть лет спустя. Если

бы она умерла тогда, она не причинила бы мне страшной боли.

Как хороший врач, я испробовал это прежде всего на себе. На

собственной психике, на своем собственном состоянии простого

смертного. На собственных детях. И на единственной

женщине, которую любил. Потому что сейчас, спустя столько

лет, я знаю, что любил только Елену. И знаю, что сам убил

ее любовь. Но понял я это только теперь, когда уже ничего

не вернешь, когда наши жизни подходят к концу. Теперь я уже

не убежден в своей правоте. Не уверен в своей силе. Теперь

я знаю, что тогда я был всего лишь очень слабым, очень умным

и очень тщеславным человеком. Во имя большой науки я убил в

себе все самое лучшее. Я был умным и тщеславным, а сейчас я

просто слабый, издерганный человек. И хочу лишь одного,

чтобы перед смертью Елена меня простила. Чтобы она смогла

меня простить.

    Когда она пришла в себя и открыла глаза, это были не ее

глаза. В них была собрана вся ненависть мира.

    - Несчастный, что ты сделал?

    Она произнесла слова Старика. И это было ужасно. Елена

поднялась с кровати, шатаясь, прошла по комнате и

направилась в другую. Она была не в себе. Перепуганный

насмерть, я двинулся за ней. Она остановилась в дверях и

уставилась на первого ребенка. Так выглядел наш Ганс в

девять месяцев. Ребенок улыбнулся и протянул к ней ручки.

Она подошла.

    - Ганс!

    Тогда я не знал, что она сделает. Подумал, что она

хочет обнять ребенка, и во мне вспыхнула искра надежды, что

все снова будет хорошо. Хотя ребенок не знал ее, он

доверчиво прильнул к ее рукам, отвыкшим от нежности. Она

погладила его, сначала погладила, а потом, словно обжегшись,

отдернула руку, оттолкнула ребенка, глядя на него

обезумевшими от горя глазами, ее руки сжались, она подняла

их кверху и закричала. У меня потемнело в глазах. Она

могла бы его убить! Мне нужно было как можно скорее бежать

отсюда, я понял, что уже ничего нельзя вернуть, ни детей, ни

Елену. Как сумасшедший я бежал по улицам, перепрыгивая

через развалины и трупы, пока не упал в какую-то канаву, где

пролежал без сознания несколько часов. Грязный, потный,

мокрый, униженный и едва живой от ужаса, я отправился

обратно, к Елене. Я был готов упасть ей в ноги и просить

прощения.

    Меня встретило страшное молчание дома.

    Елена пропала. И дети пропали.

                             13

    Я знал, что в один прекрасный день он придет. Перемена.

Я стою у кафедры и притворяюсь рассеянным. Это не так уж

трудно. Все знают о безнадежном состоянии Елены и смотрят

на меня, как на больного. Один из них отделяется от группы.

Я вижу его сквозь оконное стекло. Не могу отличить его от

остальных, но знаю, что это он. Клонинги, стоя небольшими

группами, разговаривают. Проходит пятнадцать минут. А он

все еще не вернулся. И скоро не вернется, я в этом уверен.

Но мне нужно убедиться, что он там, в моем кабинете, что все

узнал. Мне нужно видеть и его реакцию. Проходит полчаса, а

его все нет. Мне надо как-то выбраться из аудитории. Я даю

им самостоятельную работу. Медленно миную столы и покидаю

аудиторию. Еще медленнее иду в сторону своего кабинета. Я

который всегда был решительным, иду очень медленно и боюсь

что ошибся.

    Он внутри. В глубине комнаты. Уткнулся в личные дела

клонингов. Там записано все или почти все как развиваются,

какие имеются отклонение состояние их здоровья, их

умственное развитие и конечно, их наклонности. Он увлеченно

роется во всем этом, но не может понять ни слова. Не

замечает меня.

    Я кладу ему руку на плечо.

    - Кто много знает, скоро умирает.

    Знаю что он согласен умереть. Но узнать любой ценой

узнать даже ценой смерти. А когда узнает, захочет жить.

Уже не ради себя, а ради остальных. Я в этом уверен.

    Он выпрямляется готовый защищаться. Потом он

вспоминает, зачем пришел, и спрашивает меня о своем отце...

    Проще всего достать из ящика стола его фотографию и

показать ему. И я это делаю. Он хватает фотографию и весь

дрожит. Если я захочу, могу его убить. В эту минуту. Но

со стены на меня смотрит Елена и с грустной улыбкой говорит:

    - Теперь или никогда.

    - А ты простишь меня? Расскажи наконец, что ты сделала

с нашими детьми? Где они?

    - А ты сам себе можешь простить? У тебя нет детей.

Твои дети погибли.

    Голос клонинга возвращает меня к действительности.

    - А он знает о нас?

    Мне хочется крикнуть: знает! Узнал об этом в свой

последний день, в свой последний час. Прежде чем я всадил

ему пулю в лоб. Но вместо этого, я тихо говорю:

    - Глупости!

    - Мой мальчик, мы оба счастливы, - стараюсь я направить

разговор в нужное русло. - Пока сто таких ученых стоят всей

жизни... и если бы с Еленой все было в порядке, я был бы

самым счастливым человеком, что же касается тебя, мой

мальчик, с тобой покончено...

    Нет, сынок, не покончено, но ты сам должен вырваться

отсюда. И лучше бы ты не упоминал имя Елены. Ухватившись

за ее имя, он был невероятно жесток, такими жестокими могут

быть только молодые, очень молодые. Он предложил мне

создать новую Елену - ударил по самому больному месту.

Никогда! Хватит!

    Мне становится плохо. Снова я вижу пустую комнату и

руки Елены, потянувшиеся нежно к ребенку. У меня темнеет

перед глазами.    Я должен... Генерал Крамер ждет...

Хензег... Что-то тупо ударяет меня по голове...

                         14

    Нет нужды звать кого-либо на помощь. Со мной рядом

сидит Елена. Как когда-то давно, она улыбается мне, берет

мою руку и слегка прижимает ее к своей щеке. Щека теплая и

мягкая. Как когда-то.

    - Благодарю тебя, - говорит Елена.

    - За что? - удивляюсь я.

    - Тебя ударили. Очень больно?

    Больно? Я не помню. Я вырос с болью. Не со своей. С

чужой. Я видел скорченные от боли лица. Знаю способы,

которыми ее можно причинить. Всю жизнь я боялся только

ненависти Елены, ее презрения, смерти наших детей, неудач в

жизни. Теперь, когда мне стукнуло пятьдесят два, я со

страхом смотрю в прошлое. Но теплые нотки в голосе Елены

могут вылечить даже страх. Она все такая же. Даже не

постарела. Ей снова двадцать два, хотя я знаю, точно знаю,

что должно быть сорок девять.

    - Почему ты тогда ушла? Я хотел вернуть тебе...

    - Ничто на этом свете не возвращается. Как ты мог

вернуть мне детей, которых я уже видела мертвыми? Как бы я

смогла смотреть на них изо дня в день, видя, как они растут

на моих глазах, во всем повторяя наших детей, и знать, что

это не те. Неужели ты ни разу об этом не подумал?

    - Я думал только о тебе. Я хотел только...

    - Замолчи! Сейчас не надо ничего говорить! Ведь я

здесь. Лежи спокойно. А кто это в углу?

    В испуге она прижимается ко мне. Я поднимаю глаза. В

углу, скрестив босые ноги, на полу сидит Старик. Голова его

опущена, пряди волос падают на лоб. Старик достает из

кармана платок, откидываем волосы, на мгновение открывается

его рана, потом он прижимает к ней платок.

    - Кто это в углу? - спрашивает Елена и дрожит,

прижимаясь ко мне.

    - Ты не узнала его? - Я тоже весь дрожу, прижимаюсь к

ней все плотнее, но не чувствую ее тела знаю, что она здесь,

а тела нет. Старик поднимает голову и улыбается. Только

Елене. Зияет беззубый черный рот, в концлагере ему выбили

зубы. Из кармана рваной одежды торчат газеты, на полях

которых он снова что-то нацарапал, чего никто не может

понять. Он вызывающе достает газеты, раскидывает их по

полу, ищет что-то в кармане, наконец находит огрызок

карандаша, слюнит его и низко наклоняется. Он шевелит

губами и пытается записать свои мысли собственным шифром,

который мы не сумели разгадать по сей день.

    - Вы прочитаете мне? - спрашиваю я.

    - Но ведь сверхчеловек все может, не так ли? - сверкает

глазами Старик. - Прочитайте сами! А потом... работайте!

Мир преклонился перед вашим гением. Ждет, когда вы его

ошеломите! - Но кто это в углу? - пробивается голос Елены.

- Мне кажется, что когда-то я его знала. Я знала его?

    В добрые старые времена он бывал у нас в доме, беседовал

с Еленой о детях, интересовался хозяйством, а потом мы

вместе шли в университет. Я спокойно проводил занятия,

спокойно спускался с ним в лабораторию, или мы сидели в его

кабинете и спокойно разговаривали обо всем том, о чем могут

разговаривать двое ученых, посвятивших свою жизнь науке.

Даже тогда, в доброе старое время, он постоянно повторял,

что наука служит только человеку, не понимая, что наука

служит только сильному человеку, чтобы он подчинял себе

слабых. Старик никого не хотел подчинять, ему было

достаточно видеть, как смерть испуганно отступает перед ним.

А в те годы смерть была необходима, она была нашей

союзницей, как сейчас наша союзница - жизнь. Но Старик

этого не понял. И когда мы оказались на разных полюсах и он

не пожелал идти ни на какие уступки, что-то в нем

изменилось. Из спокойного, уравновешенного ученого в темных

роговых очках он превратился в костлявого старикашку,

которого не могла сломить даже самая сильная воля.

    Потом в наступившей тишине я вдруг обнаруживаю, что я

один. Хензег застает меня в тот момент, когда я держу

голову под краном. Хензег ничего не знает, но он такой

подозрительный, что я не могу промолчать. Когда-то я

умолчал о существовании этого кабинета, он нашел его сам, и

если опять не скажу...  Рассказываю ему. Медленно и

спокойно. Говорю только часть правды.

    Хензег подходит ко мне и кладет руку на плечо.

    - Придется... его убить.

    Глаза Елены строго смотрят на меня над его головой, и я

медленно размышляю.

    - Возможно, ты и прав. - Глаза Елены погубят меня или

спасут. Как знать? - А как мы найдем его среди всех

остальных? Ведь они похожи не только внешне, у них

одинаковые мысли, одинаковые реакции, одинаковые достоинства

и недостатки.

    - Если понадобится, уничтожим всех. И начнем все

сначала.

    Я молчу. Глаза Елены все еще во мне, но я молчу.

Хензег презрительно смотрит на меня. Для него я старый и

неуравновешенный тип. Нерешительный. Слабый. Издерганный

до предела. Он будет докладывать об этом генералу. Во

время какой- нибудь легкой партии в шахматы.

    - Не верю, чтобы дошло до этого. Ты всегда был таким

находчивым. Да... я вспомнил, Андриш рассказывал о

каком-то новом тесте. Делает чудеса!

    Портрет на стене молчит. Придется мне разговаривать с

Андришем. В его обязанности входит постоянно быть среди

клонингов, но он начинает сходить с ума, видя их вместе.

Ему не присылают замену, потому что он уже одиннадцатый по

счету психиатр. Никто не выдерживает. Андриш с легкостью

принесет всех в жертву. Всех до единого - ради спасения

собственной шкуры...

                          15

    Генерал Крамер встречает нас сердито и смотрит на

стенные часы. И мы на них смотрим - опоздали на одну минуту

и двадцать шесть секунд.

    - Минута и двадцать шесть секунд, - подчеркивает он. -

Чтобы этого больше не было, господа. Вы понимаете, что это

непростительное опоздание? Даже в мирное время.

    Недовольство генерала вызвано не только нашим

опозданием. Пока он расхаживает взад-вперед по кабинету, мы

начинаем понимать, что его вызывали наверх, где ему пришлось

докладывать о нашей работе с клонингами и где не очень

довольны полученными результатами.

    - Задерживаете! Тянете! - Его круглое лицо темнеет от

гнева. - Прошло столько лет, мы вложили такие средства, и

до сих пор... ничего!

    Ничего? Его слова ударяют как электрический ток.

Создать человека из одной соматической клетки это ничего? И

сделать из него гения?  И заставить его почти круглосуточно

работать, не требуя вознаграждения? Стоит ли перечислять,

чего добились эти превращенные в людей клетки кожи! До

каких глубин докопались!

    Я с трудом сдерживаюсь. Я буду молчать. О результатах

нашей работы заговорят позже, заговорят во всем мире.

Потому что они его перевернут.

    И генерал Крамер выжидающе смотрит на Хензега, ведь это

он послал Хензега на базу для контроля.

    - Скоро, - медленно говорит Хензег. - Очень скоро.

    - Это не ответ, - генерал повышает голос. Его взгляд

устремлен в пространство между нами. - Трех месяцев

достаточно?

    Мы оба молчим.

    - Четыре месяца?

    Снова молчание. О стекло бьется муха. Мы смотрим на

нее.

    - Два года, - наконец решаюсь я.

    - По крайней мере год! - Хензег открывает рот.

    - Два года, - твердо повторяю я.

    Генерал Крамер неожиданно застывает посреди кабинета.

Бросает на меня уничтожающий взгляд. Но он не в силах меня

уничтожить.

    - Полгода, - отрезает генерал Крамер голосом, не

терпящим возражений. - Ни дня больше. Доктор Хензег, я

увеличиваю вам зарплату на десять тысяч марок. Но если вы

не уложитесь в срок, последует наказание. А теперь вы

свободны. Кстати, доктор Зибель, сколько вам лет? Не

слишком ли вы здесь устаете?

    - Пятьдесят два, - закипаю я. - И я совсем не устаю.

    Генерал Крамер не слышит меня, ему точно известно,

сколько мне лет - мы вместе проиграли мировую войну. Вместе

предстали перед судом.  Вместе перешли на нелегальное

положение. И вместе возродились. Выразительно повернувшись

ко мне спиной, Крамер наклоняется к Хензегу и довольно

громко, чтобы я слышал, говорит ему.

    - Не останетесь ли на партию в шахматы!

                           16

    Одного убили. Не знаю, которого. Я не поинтересовался,

кого, когда и как. Я был болен, ужасно болен Елена умирала.

И я умирал вместе с нею. Не спал ночами, разговаривал с

мертвыми. Впрочем, не уверен, мертвые ли они. Конечно,

мертвые. Когда-то я их знал. Сам отдавал приказы убивать

их. Теперь их число увеличилось еще на одного. Пока я

метался в постели, бредил, кричал бог знает что, они его

ликвидировали.

    - Я все думаю, - говорит Андриш, - того ли мы

ликвидировали? С этими клонингами ни в чем нельзя быть

уверенным. Тебе не кажется?

    Мне все равно. Только безразличие может спасти меня. Я

слышал о миллионах психологических приемов доктора Андриша.

Не разыграть ли и мне перед ним какую- нибудь сценку? Я

хватаюсь за голову и начинаю стонать. Лицо искажается в

гримасе. Жалко, что нет зеркала, но, кажется, все это

выглядит достаточно убедительно. Доктор Андриш замолкает.

    - Мы еще вернемся к этому разговору, - говорит он. - И

не надо все время думать о Елене. Подумай немного и о себе.

Ты изменился в худшую сторону. Стал неуравновешенным. А

при нашей работе.

    - Да, да, - киваю я, сжав голову руками. - Невыносимая

боль, ужасная боль. Как тут не стать неуравновешенным?

Тебе не кажется, что я могу сойти с ума?

    Доктор Андриш смеется:

    - Ты думаешь, я допущу?

    - Конечно, не допустишь.

    Конечно, не допустит. Ведь мы с ним друзья. Мы оба об

этом знаем и смеемся. Дружески, искренне, но глаза доктора

Андриша следят за мной. А мой - за ним. А это о чем-то

говорит. Меня взяли на мушку. И наступит момент, когда

меня потихоньку уберут.

    - Ну, приятель, до свидания. Поправляйся! Эти таблетки

чудодейственны.

    - Да, да, - соглашаюсь я.

    Я так долго готовился к смерти Елены, что почти не

поверил. Елена встретила ее спокойно. Отвернувшись к стене

и закусив губу, она не произнесла ни слова. И ни разу не

вскрикнула от боли. Я знал, что это конец - доктор

предупредил меня. И она знала, но не пожелала говорить. Я

просил ее, заклинал, плакал, обещал сделать все, чего она ни

пожелает, ненавидел ее и в то же время любил. Она не

дрогнула. Смерть приняла как друга, как избавление, как

жизнь. Но глаза ее остались открытыми, я склонился над ней

и увидел в ее мертвых зеницах собственное отражение. Я

закрыл ладонью ее глаза.

    Я перерыл ее платья, письма, книги, надеясь найти хоть

малейший след детей. Ничего. Что она с ними тогда сделала

убила, спрятала? Я начал сомневаться в реальности их

существования. Может, они всего лишь плод моего

воображения? Но что тогда означает молчание Елены,

продолжавшееся до самой смерти, ее лицо, ее отказ простить

меня?

    Я не нашел ни строчки после той фатальной даты. Словно

жизнь ее остановилась точно в этот день. И больше ничего.

Сложив вещи около покойной, я полил их бензином и чиркнул

спичкой. Прошлое вспыхнуло, пламя лизнуло холодные руки

Елены, озарило лицо, тело скорчилось, Елена почти села на

кровати. Я закричал. Запер дверь на ключ, зашвырнул его

между цветочными грядками в саду и медленно побрел по

затихшей улице. Конец.

    Ничего больше не связывает меня с миром наверху. Меня

поглощают бескрайние коридоры, ослепляя своим блеском, и я

теряюсь в магнитном поле ненависти. Хочется кричать от

ужаса. Словно в кошмарном сне, окружают меня одинаковые

лица. На их фоне выделяется лицо Хензега, склоненное над

шахматной доской, слово "мат", брошенное им Андришу, который

медленно выпрямляется и удаляется в свой кабинет. Неужели

пришла очередь двенадцатого психиатра?

    - Вы вернулись, доктор Зибель?

    Удивление, прозвучавшее в голосе Хензега, раскрывает мне

глаза. Он не ждал меня. Здесь никто меня не ждал Никто?

    Я иду в женское отделение. Только Она может меня

утешить. Попробую и это. Человеку свойственно

заблуждаться. Даже когда нет никакой надежды, он верит в

то, во что хочется верить Она красивая. Когда-то я сам был

в жюри конкурса красоты и выбирал "мисс Европу". А потом

долго ждал кусочка кожи, необходимого для создания десяти

красавиц. Как бы она реагировала, если бы знала? Как

Старик? Как Елена?

    Я сворачиваю в самый дальний коридор. Одинокие комнаты,

одинокие двери. Печаль и молодость. Столько красоты и

столько молодости, запертые вдали от людей. Живи эти

девушки в городе, в них влюблялись бы, страдали из-за них,

ждали бы их вечерами и годами. Но они навечно заперты

здесь, и нет никакой надежды на спасение. Иногда мне

хочется отпереть тайную дверь, вытолкать всех наружу, снова

запереть дверь и, задыхаясь от счастья, привалиться к ней.

    Я вхожу. Девушка прильнула к стеклу, смущенно

поворачивается и смотрит на меня.

    - Что-нибудь случилось, господин Зибель?

    "Да, случилось, - хочется мне сказать, но почему-то не

могу, а девушка продолжает на меня смотреть. - Моя жена

умерла"

    Молча дотрагиваюсь до нее, и она сразу понимает, я

заключаю ее в объятия, кладу голову на плечо, упругое и

покатое, и по-матерински теплое, чувствую вкус собственных

слез. Я никогда не плакал, и сейчас долго сдерживаемые

слезы свободно льются.  Что с тобой происходит, Зибель?

    Я погружаю пальцы в волосы девушки, они податливые и

теплые, как вода на солнце, стараюсь улыбнуться. Мне это

удается. Вот сейчас я посмотрю ей в глаза, зеленые и

глубокие, как вода в колодце, в которой отражаются

склонившиеся деревья. И отражаются звезды. У кого я видел

такие прекрасные зеленые глаза?

    Ах, да, у заключенной. Прошло столько лет, а ты ее не

забыл. Она любила тебя. А что ты с ней сделал? Сломал ее,

проделал над ней самый страшный опыт, первый, ведь она могла

и умереть, и ты это знал, негодяй, но и это тебя не

остановило. Девушка должна была родить твоего ребенка, и

она родила его, но не своего, а ребенка Елены, а ты отнял

его и во второй раз. А потом... Потом ребенок исчез... Ты

помнишь, как доверчиво она отдала тебе ребенка, ведь ты был

его отцом? А потом ты вернулся вне себя от злости и не мог

посмотреть ей в глаза, ты ни на минуту не задумался о том,

какую боль ты ей причинил, и только ненавидел ее - человек

всегда ненавидит тех, кому он причиняет непоправимое зло.

Приказал ее убить. Не хочется вспоминать, не так ли?

Никогда не хочешь вспоминать. Хочешь забыть, но не можешь.

Даже теперь.

    Руки утопают в волосах девушки, которую тоже ты создал,

глаза тонут в ее глазах, а ведь ты любил только одну

женщину, но именно она наказала тебя своим вечным

презрением. И умерла, не простив. И унесла с собой твою

душу.

                       17

    Я прихожу к ней каждый день. Не могу не приходить. Я

ужасно одинок. Доктор Андриш начал меня избегать. Это кое

о чем говорит. Раньше двери его кабинета всегда были для

меня открыты. И Хензег все время занят. Он уже ни о чем

меня не спрашивает. И не требует никаких докладов. Пока я

отсутствовал, он все взял в свои руки. И понял, что может

обойтись без меня. А это конец. Но в секторе А случилась

авария, потому что Хензег не учел самого важного - времени.

Он не предполагал, что это приведет к аварии. А потом,

поставленный перед фактом, ликвидировал пятерых клонингов.

Конечно, у него не было другого выхода. Но вынес ли он урок

из своей ошибки? И будет ли это последней аварией? Крамер

торопит, а Хензег выслуживается перед Крамером.

    Я уже вне игры.

    Клонинги тоже стали мрачными и молчаливыми, все время

переглядываются и перешептываются, почему-то их разговоры не

удается записать. Неужели они обнаружили прослушивающие

устройства? Их молчание пугает. Да и работа в лабораториях

вдруг странно ухудшилась.

    Случайно? Вряд ли...

    Тот, который проник ко мне в кабинет, вероятно, жив. Он

не только против меня, он - против всех нас.

    Не буду предупреждать Хензега. Пусть сам ломает голову.

    И Папанелли не буду предупреждать. Хотя для меня такой

ход был бы чем-то вроде... рокировки.

    Вдруг сознание мое проясняется. Почему мы здесь? Нужно

бежать, прежде чем явится Хензег прежде чем явится доктор

Андриш, прежде чем меня засечет Папанелли. Но как сюда без

разрешения пустили Елену? Они будут нас преследовать,

захотят убить. Мы должны бежать, как можно скорее бежать,

как можно дальше, нужно скрыться среди обычных людей.

    - Бежим! - я тяну Елену за руку. - Скорее!

    Она испуганно смотрит на меня, но ведь она всегда так

смотрит, я тащу ее за руку, и она подчиняется моей руке,

делает несколько медленных и нерешительных шагов, но потом,

подчинившись моей воле, бежит, и мы уже в одном из тех

бескрайних коридоров, которые надо знать как пять пальцев,

чтобы добраться до нужной двери. Мы бежим, задыхаясь, Елена

все больше отстает, я умоляю ее, она делает несколько шагов

и снова останавливается, еще чуть-чуть, умоляю я, совсем

немного.. Перед нами заветная дверь. Ночь, прекрасная

звездная ночь Лодка слегка покачивается на воде. Деревья

склонили свои ветви, вода в реке темная, с медными

отблесками. Я не тороплюсь повернуть голову. Я боюсь. Еще

мгновение - и я прыгну в лодку. Резко оборачиваюсь.

    - Елена!

    Ее нет. Рядом со мной, оцепеневшая от ужаса, стоит одна

из наших девушек. Из комнаты номер пять. Девушка в ужасе

смотрит на меня. Но почему?

    - Если хочешь, прыгай в лодку, по реке ты доберешься до

людей. Иди!

    - Я никуда не пойду без Альтаира.

    Альтаир... Альтаир... Кто это?

    - Я придумала его, - говорит она и отступает назад.

    - Глупая, надо торопиться... Иди! Это единственный

шанс. Ты ведь молодая, спасайся!

    - Я остаюсь здесь, - шепчет девушка и приближается к

двери. - Остаюсь.

    - Хорошо, - говорю я и возвращаюсь, готовый на все.

Дверь захлопывается за нами, этот звук подобен звуку

гильотины. Девушка хватает меня за руку и тянет обратно.

Куда?

    Мы возвращаемся.

    - Иди! - говорю я девушке. - Нас не должны видеть

вместе.

    Я прислоняюсь к стене. Ее шаги удаляются. Я смотрю ей

вслед - она уже исчезла. И как раз вовремя.

    Из глубины другого коридора внезапно появляется Хензег.

Он приближается, растет, словно мрачная тень.

                          18

    Хензег серьезно озабочен моим здоровьем, привел с собой

доктора Андриша. Неужели они пришли к какому-то соглашению?

Они спокойно, положив ногу на ногу, расселись у меня в

кабинете, медленно курят и внимательно и легко со всех

сторон забрасывают меня вопросами. Пытаются выбить почву

из-под ног. Они уверены, что выиграют, ведь в последнее

время столько свалилось на мою голову. И они не торопятся.

Но им невдомек, что первыми устанут они, не важно, что их

двое. И я не один, но я еще не сошел с ума, чтобы

рассказывать им об этом: ведь и у меня есть поддержка. В

углу, рядом с Хензегом, сидит Старик. В первый раз он

пришел ко мне в белом халате и темных роговых очках, на

которые спадают серебристые пряди волос. Он дружески мне

подмигивает, не бойся, я с тобой, как когда-то в трудные и

прекрасные годы. И Елена здесь, сидит справа от хитрого

Андриша, смотрит на меня и улыбается. Я всегда была с

тобой, говорят ее глаза, всегда хотела тебя спасти, от тебя

самого. У нее на коленях сидят наши дети, близнецы,

рожденные ею, а в ногах - другие, тоже наши, если они живы,

то давно уже не дети. Но я вижу их маленькими, совсем

маленькими, они на полу, а другие, которых родила Елена, у

нее на коленях. Хензег и Андриш уходят, им надоело мое

молчание, но вместе с ними уходят и Елена, и дети, и Старик.

    - Останьтесь!

    Они уходят. Я снова останусь один, а это ужасно. Я

прикусываю себе язык, чтобы не закричать и не остановить их.

Медленно идут они, живые и мертвые. Закрывают за собой

дверь.

    Я один.

                       19

    Я был наверху, везде уже был. Снова дошел до той двери

и вернулся обратно. Мне все время казалось, что кто-то идет

за мной. Но никого не было. Впервые я был совсем один.

Действительно один. И было очень тихо. Клонингов перевели

на строжайший режим. Многое изменилось с тех пор, как

прибыл Папанелли. Странно, меня перестали вызывать на

совещания. Впрочем, ничего странного. Меня держат в полной

изоляции. Не доверяют после случая с тем клонингом. Хензег

прямо мне заявил, что я должен был его прикончить. А раз не

сумел этого сделать, сам виноват.

    С дрожью вхожу в свой кабинет. Здесь опять кто-то

сидит. Все тот же клонинг. Не то что бы я мог отличить его

от остальных, этого никто не может, но что-то подсказывает

мне, что это тот самый. Мы здороваемся как старые знакомые.

А мы и впрямь старые знакомые.

    - Кто ты? Не тот ли...

    - Да, это я. Не очень красиво с вашей стороны было

выдавать меня. А что вы сделали с тем, на которого указал

доктор Андриш?

    Я рассказываю ему.  Он, наверное, и сам догадался.

    - Я никогда не буду вам благодарен за то, что вы меня

создали таким способом.

    Знаю, что не будет мне благодарен. А мне и не нужна его

благодарность. Я никогда не ждал благодарности, ни от него,

ни от других! Но почему-то мне становится страшно грустно,

невыносимо грустно, и я чувствую, как в глазах скапливается

влага.

    Я пренебрегал своей любовью, пренебрегал сном,

здоровьем, отдал им всю свою жизнь, столько вложил в их

воспитание! Я чувствую, что начинаю кричать или думать

вслух, но клонинг только презрительно смотрит на меня, а я

грустно кричу о величии нашей нации. Он вспоминает об

аварии в секторе А, неужели и это ему известно? Утверждает,

что я ему рассказал. Он уже слишком много знает. Я

задыхаюсь, кровь ударяет в голову, которая вот-вот лопнет, я

делаю шаг вперед, хочу его ударить, но под рукой ничего нет,

мне хочется его задушить. На этот раз он должен умереть!

    - Наглый, грязный клонинг... Хорошо, что другие не...

    Что я сделал потом? Ничего не помню...

                             20

    Хензег обеспокоен. Он видел, кто вышел из моей комнаты,

выследил его и приказал ликвидировать. Ночью. Чистая

работа. Без шума и без свидетелей! Без воображения.

Хензег всегда продумывает все дела до конца. И все-таки он

обеспокоен. Приходит ко мне и долго расспрашивает о

разговоре с клонингом. Я ничего не скрываю. Не скрываю и

того факта, что клонинг, которого мы считали мертвым, до сих

пор, жив. И того, что я никогда не верил в его смерть.

    - Дорогой мой Зибель, - говорит Хензег и испытующе

смотрит на меня. - У тебя есть только два пути. Подумай!

    Он улыбается и уходит. Улыбка не предвещает ничего

хорошего. Я остаюсь один. Два пути, сказал Хензег, что он

имеет в виду? Один путь- смерть. А второй? Тоже смерть.

Что выбрать. Разве это выбор? Покончить с собой или быть

убитым - существует ли какая-нибудь разница? Видимо,

существует.

    А позже ко мне приходит Андриш. Мы разговариваем как

старые друзья. Вспоминаем добрые старые времена. Смеемся,

но Андриш нервничает. Бедняга! Здорово его обработал

Хензег, выглядит мягким, как глина.

    - Мы с тобой всегда делили трудности и опасности, -

Андриш выпрямляется. - Ты был мне настоящим другом.

Позволь оказать тебе услугу.

    Он оставляет у меня на столе маленький пузырек с зеленой

жидкостью. Мы оба стараемся не смотреть на него.

    - Спасибо тебе, дружище, - роняю я.

    - Хочешь, сыграем в шахматы? У тебя еще есть время.

    И смотрит на стенные часы. Сколько у меня еще времени?

    - Около трех часов, - говорит Андриш в ответ на мой

немой вопрос. - Но лучше тебе поторопиться...

    Он оставляет меня одного. Он никогда не проигрывал.

                              21

    Срок, установленный генералом Крамером, еще не истек.

    - Они давно тебе не верят, - говорит Елена со стены. -

Вспомни, с каких пор тебя не приглашают на совещания!

    Я вспоминаю.

    - Настал твой час, - злобно шепчет Старик. - Как ты

думаешь, зачем прислали Папанелли?

    Я прекрасно знаю, зачем его прислали, никогда не

заблуждался на этот счет. Никого ни о чем не стану просить.

Старик уселся в угол и смотрит на меня в упор, мстительно

сверкая глазами. И в голосе, старческом и тонком, звучат

мстительные нотки.

    - Пришел твой час.  Это каждого ожидает. Покажи нам

теперь, как нужно встречать смерть. А мы посмотрим.

Видишь, скольких я с собой привел? Помнишь их? Знаешь их?

    Комната полна людей, и все они мертвы и потому не могут

быть здесь, и все-таки они здесь, и, если я подниму глаза, я

их увижу. И узнаю.

    Конечно, они здесь.

    Наверное, не все, которых я убил. Все не смогут

поместиться в моем кабинете. Пришли только те, с выбитыми

глазами, израненными руками, с выдранными ногтями,

разорванными утробами, выжженными спинами. И Елена пришла.

И наши дети. Я вижу только Елену, остальных не вижу. Она

снова молодая и красивая, влюбленная в меня.

    - Елена, тебя я не убивал. Почему ты здесь? Зачем ты

пришла с ними, ведь я всегда хотел тебе только добра?

    - А что такое это твое добро? Сам-то ты знаешь? Почему

ты думаешь, что для меня это добро?

    И клонинг здесь. Выходит вперед и становится рядом с

Еленой. Как я ей отвечу? А она ждет. Старик выглядит

усталым, он вытирает платком кровь, подбираясь ко мне все

ближе. И остальные надвигаются на меня, а в кабинет входят

все новые. Стоя плечом к плечу, они смотрят на меня со

страшной ненавистью в глазах.

    - Мы ждем тебя! Давай!

    Я чувствую на лице их дыхание, они прижимаются ко мне,

их ненависть душит меня Елена молчит. Но только ее рук я не

чувствую на своей шее. Я любил ее. Любил больше детей,

больше жизни. И она любила меня. Сейчас мне хочется видеть

только ее, отдельно от остальных, хотя бы на мгновение

отдельно от остальных, а потом... Но она поворачивается и

собирается уходить.

    - Подожди! - кричу я.

    Я инстинктивно нажимаю на кнопку под микроскопом. На

глазах у всех, окруживших меня плотным кольцом пол

раскрывается, все заглядывают в образовавшееся отверстие, но

ничего не видят. И Елена удивленно смотрит на меня.

Спускаюсь. Ступенька, вторая... Елена приближается

осторожно ступает за мной мы скрываемся от взглядов, я

хватаю ее за руку и тащу за собой. Но и остальные кидаются

за Нами.

    - Теперь мы тебя не упустим! - кричит Старик.

    Я смеюсь. Впервые за много лет смеюсь свободно. Они не

знают, куда я иду. А с Еленой я могу отправиться хоть на

край света. И сотворить любое чудо. Все еще ничего не

понимая, она удивленно смотрит на меня. Ладно я расскажу

ей. Эта лестница ведет к смерти. Не только к моей. Сейчас

у нее на глазах я сделаю то, что она от меня хотела.

Уничтожу всех, кого я создал. Я их создал, я их и уничтожу.

    Мы проходим через лабораторию. С ужасом в глазах Елена

смотрит на колбы. Читает надписи и еще больше ужасается.

Чего она так боится ведь они никогда не оживут. Комедия

закончилась вместе с ее автором. Ничего не останется.      За

лабораторией через несколько ступенек находится ядерный

самоликвидатор. Никто не знает где он. Никто кроме умного

Зибеля, непогрешимого Зибеля, вечного Зибеля. Дерну за

ручку и через секунду все взлетит в воздух.

    - Это правда? - спрашивает Елена.    - Ради меня?

    Ради нее. Ради них. Ради себя. Ради всех и вся.  Я

иду не чувствуя под собой ног не чувствуя своего тела. Я

снова бог. Слышите БОГ?

    Но что происходит?  Я падаю, куда-то падаю куда-то лечу

становлюсь совсем легким бестелесным. У меня не хватает

сил.

                          ЗОВ

    Он выглядел как и прежде. Но что-то в нем изменилось.

    - Рихард! - позвал я.

    - Он не узнает вас, - сказал доктор Гольбаин у меня за

спиной. - Его мозг - как чистый экран.

    Я почувствовал, как вдруг у меня подкосились ноги, мне

необходимо сесть. Я попытался придвинуть стул но стул,

крепко припаянный к полу не двинулся с места. Я пошатнулся

но доктор вовремя поддержал меня.

    - Не волнуйтесь, - тихо прошептал он мне на ухо. -

Наблюдайте за ним. Завтра вы должны будете выглядеть как

он. Запомните его жесты, обратите внимание на его взгляд

посмотрите.

    - Что вы с ним сделали?

    Доктор что-то мне объяснял его лицо было обеспокоенным и

добрым глаза за очками - тревожными и добрыми но я ничего не

слышал напрягался, но ничего не слышал. Его губы двигались,

но до меня ничего не доходило. Все пропадало в белой мгле.

    Я снова поискал стул. Еще настойчивее.

    Доктор Гольбайн усадил меня. Как сажают куклу.

    - Завтра вы должны выглядеть точно так же, так же, так

же, - стучало в мозгу.

    "Должен выглядеть, значит, не буду таким... ", - с

трудом связал я. И остановил свои взгляд на губах доктора

Гольбайна. Они двигались, но голоса не было.

    Была тишина. Отчаянная полная обступившая меня со всех

сторон тишина.

    Клонинг встал рядом со мной. Доктор наблюдал за нами

Рихард поднял руку и боязливо потрогал меня, желая проверить

реален ли я или только отражение в зеркале. Я был реальным

все еще.

    - Вы действительно похожи, как две капли воды. До

последней минуты я сомневался. Не хотелось верить, что они

могут дойти до такого.  Но сейчас я здесь, чтобы спасти вас.

    Можно ли ему верить?

    - ...много лет работаю в области молекулярной биологии.

Достиг больших результатов с энзимами. Вы что-нибудь

слышали об энзиме "Ревертаза"?

    Я не слышал.

    - Естественно. Мы работали в двух разных направлениях.

Вы - против человека. Мы - для человека.

    - У меня не было выбора...

    - Знаю, знаю, - тепло улыбнулся доктор Гольбайн. -

Никто вас не упрекает.  Я прочитал ваши записки. Думаю, что

тот писатель не очень их изменил. Но обезопасил себя

заглавием "Сумасшедшего" как вам нравится? Сделал из вашей

трагедии бизнес. И это у него получилось. Теперь это

бестселлер. Но каждый верит, что это записки сумасшедшего.

И удивляются воображению писателя. Даже ученые. И они

считают вас сумасшедшим. Это официальная версия, которой

пока и я вынужден придерживаться. Но с завтрашнего дня один

я не смогу справиться.  Вы должны будете мне помочь.

    Я улыбнулся. Как я мог ему помочь? Я?

    - Сейчас им невыгодно вас убивать, - еще тише сказал он.

- Эта история наделала слишком много шума. И все поверили в

ваше сумасшествие. Впрочем, это хорошо. Но они еще раз

захотят вас увидеть. Вы все еще опасны. Поэтому сегодня

ночью...

    Он замолчал огляделся сверкнув очками в белое лицо

Рихарда и продолжал:

    - ...будет промыт и ваш мозг. Спокойно. Ведь я здесь

для того чтобы этому помешать. И чтобы вывести вас отсюда

нетронутым. С ним - он с болью показал на Рихарда. - я

опоздал. Видимо он попал к ним в руки уже давно.

    - Но как вы им помешаете?

    Я уже знал зубья этой машины, которая ничего не

выпускала и все перемалывала. Из-за меня погибли многие

старик, который подобрал меня в лесу, девушка, которая

помогла распространить записки по редакциям, парень со

стройки, приютивший меня всего на одну ночь, ученый, кабинет

которого я посетил, журналист, обещавший все описать,

ребенок, сказавший мне только название улицы, и многие

другие, которых я не знал и смог узнать во время своего

бегства по незнакомому городу, где на каждом шагу меня

подстерегали неизвестность, голод и смерть. Я вызвал

сумасшедшую тревогу, яростные споры, дискуссии, симпозиумы,

конференции, сенсации и снова смерть, смерть, смерть...

Гибли люди, а мне удавалось ускользнуть, умирали люди, а я

выживал. Не умрет ли и этот доктор по дороге в свой кабинет

прежде, чем вытащит меня отсюда?

    - За минуту до включения аппарата мы отсоединим один из

контактов. После того как проснетесь, вы должны смотреть на

мир его взглядом. Будьте внимательны... его взглядом.

Пока я вне всякого подозрения. Любая ваша ошибка погубит

нас обоих. И не только нас. В этой больнице еще есть люди,

которые могут пострадать. И которые принимают участие в

организации вашего побега. А когда мы вытащим вас отсюда,

вы будете нам очень нужны. И он, ваш Рихард. Тогда уже

никто не посмеет утверждать, что все это выдумка

сумасшедшего. Мы будем бороться до конца, докажем с помощью

фактов, документов. С вашей помощью. Понимаете?

    Понимаю. Или пытаюсь понять. А Рихард?

    - Поздно? - Я показал на него взглядом.

    - Его мозг - как чистый экран, - печально покачал

головой доктор Гольбайн. - Нарушены все связи. Сохранены

только инстинкты. Он заново начал воспринимать мир. Вряд

ли он когда-нибудь начнет говорить. У него стерта вся его

предыдущая жизнь. Ничего не могу обещать.

    И он пострадал из-за меня. Из-за меня?

    - Рихард? - позвал я.

    - Он реагирует на ваш голос, но не на имя, - грустно

улыбнулся доктор. - И на это свое лицо, которое он уже

видел в зеркале. Запомните его взгляд, запомните его.      А

теперь нам нужно возвращаться.     Скоро придет сестра делать

вам укол. Не сопротивляйтесь. И не бойтесь. Я вам

обещаю...

    Даже слушать было страшно.

    Но я не мог не надеяться. Не мог не верить.

    - А когда я выйду отсюда, - заикаясь, спросил я, - и

когда все будет кончено и запретят эти эксперименты, я смогу

работать с вами в вашем направлении вместе с ними, с

моими... братьями, клонингами, которые, если...

когда-нибудь...

    Доктор Гольбайн дружески потрепал мое плечо.

    - Конечно, молодой человек. Перед вами широкое поле

деятельности. Синтезирован искусственный ген созданы

матрицы для синтеза, выделен вирус, который является

источником энзима, а сам энзим получен в чистом виде в

стране, куда мы вас отправим и там вы займетесь генной

инженерией, онкологией. Вы хорошо знаете капризные энзимы,

и молекулярные основы иммунитета, и структуру вирусов. Но

прежде должна удачно пройти эта ночь.

    Должна пройти эта ночь. Эта ночь тянулась, разорванная

на бесконечно долгие секунды, за время которых я прошел всю

свою сознательную жизнь до той минуты, когда я пошел за

Зибелем, а он не оглянулся. А начиная с того дня я шел к

смерти и не боялся, теперь мне оставалась эта ночь. И после

того как я пережил столько других ночей, после того как я

выскользнул из стольких ловушек, из рук стольких людей,

превративших технику в средство подчинения и угрозы, в моей

душе уже не было места страху. Разве я мог бояться после

смерти старика, спрятавшегося в лесу, чтобы спокойно дожить

свои последние дни, после смерти девушки, которая остановила

своим телом машину, после смерти журналиста, застреленного,

чтобы он не рассказал об ужасных записках Зибеля, после

смерти парня, сброшенного с лесов на строительстве, после

смерти ученого, который выслушал меня внимательно и должен

был встретиться с кем-то еще, разве мог я бояться сейчас,

когда правда уже дошла до людей, до таких людей, как милый

доктор Гольбайн с грустной улыбкой, который готов

пожертвовать собственной жизнью, только чтобы вытащить меня

отсюда.

    Когда-нибудь я расскажу обо всех них.

    Только бы прошла эта ночь...

    Но даже если доктор Гольбайн не сможет вытащить меня

отсюда и эта ночь будет для меня последней, даже если мне

придется еще сто лет смотреть на мир пустым взглядом

Рихарда, я не имею права роптать на судьбу, я выполнил свой

долг...

    Шаги в коридоре...  Затихли перед дверью мой комнаты.

    Слышится дыхание медсестры.

    Я встал...