Книго 

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Сергей Павлович Лукницкий, 2001
     Email: [email protected]
     Изд. "Русский Двор", Москва, 2001
---------------------------------------------------------------
                             Не беспокойтесь, Лаврентий Павлович...
                                        

Николай Гоголь

                  Даже в уголовных делах должно думать об интересах Родины
                                         Карел Чапек
                            

Михаилу Федотову посвящаю...


     Предлагаемая   читателям    новая   повесть   Сергея    Лукницкого   --
заключительная часть постперестроечной трилогии о генерале ФСБ Нестерове, но
и не только о  нем. Главная героиня -- следователь прокуратуры Серафимова --
расследует зверское убийство чиновника из  Госкомимущества и его любовницы.
Каковы мотивы преступления? Взятка? Связи с заграницей? Политика?
     В  повести действуют и милиция, и ФСБ,  и таможня, и  даже  Интерпол...
Накручено много всего -- а ларчик детектива открывается просто.
     Написанная  в  ироническом ключе, свойственном  С.  Лукницкому, повесть
читается на одном  дыхании, и эта  "чернуха",  невзирая  ни на  что, внушает
оптимизм: не все так беспросветно в нашем Отечестве.
     © Лукницкий С. П., 2001
     © ОАО Русский Двор, 2001


      Нет такой  полиции,  которая  бы  не  считала себя компетентной в
делах литературы
      

Антон Чехов


     Они вошли в просторный подъезд старого  "сталинского" дома, освещенный,
отремонтированный, даже выложенный импортной плиткой усилиями живущих в этом
подъезде двух-трех обеспеченных жильцов, и остановились, осматриваясь.
     -- Какой этаж? -- спросил Устинов.
     -- Пятый, -- ответил один из его спутников.
     --   Вперед,  --  скомандовала   черноволосая  дама   сухим,  требующим
повиновения,  профессорским  голосом. -- Я на лифтах не езжу, хотя тоже живу
на пятом. Правда, мой дом -- попроще, мой пятый -- пониже...
     Она  пошла  к лестнице,  слегка  покачиваясь на  стройных прямых ногах,
обтянутых  черными  колготками.  За  ней  шлейфом  потянулся  дым,   как  от
допотопного паровоза; вечно приклеенная  к  ее нижней губе, сигарета пахнула
знакомым табаком на тщетно обмахивающихся мужчин. Те, уныло вздыхая, пыхтели
следом.
     Один  из  них был  ровесником предводительницы,  лысую голову  его, как
лавровым  венком,  обрамляли седые жалкие  кудри, торчащие вверх; другой был
еще цветущ,  но уже в том  возрасте, когда  мужчине  снова начинает хотеться
быть  мужчиной. Возглавляющая их женщина была худой,  слегка ссутуленной. На
плече ее  висела  большая  потрепанная сумка. У нее  была  короткая стрижка,
седые волосы  лежали волосок к волоску,  элегантно оттеняя смуглое бронзовое
лицо: тонкий ровный нос  и ярко-красная  полоска  рта  выдавали  благородное
происхождение.  Все трое  были  запаяны в черную  кожу:  кто в пальто, кто в
куртку. Единственное,  чего им недоставало для того,  чтобы подглядывающие в
глазок  пенсионерки  решили,  что  снова начались аресты,  -- это  портупеи,
перехлестнутой   через  плечо,  и   тяжелой   "пушки"  на  пояснице.  Гулким
устрашающим эхом раздавался на лестничных маршах их чеканный шаг. Лица их не
выказывали никаких  эмоций  -- ни напряжения, ни усталости  от повторяющейся
день ото дня процедуры, ни задора, ни веселости.
     Пока они поднимались на пятый этаж, Устинов отстал, ворча себе под нос:
мол,  стоило ему  два дня не поделать зарядку, как "дыхалка"  начала  давать
сбои.  Но  у его спутников  все-таки  осталось ощущение, что  Устинов  делал
зарядку последний раз в прошлом веке.
     Позже в  доме поговаривали, будто  кто-то  своими  глазами  видел,  как
тройка бандитов-националистов  шла  громить квартиру  известного  политолога
Ессениуса с  четвертого этажа.  Ессениус  не отрицал этого факта и  даже дал
политическую оценку якобы случившемуся.
     В  низкие  окошки  на  лестничных  клетках виднелся освещенный фонарями
темный  переулок  и  красные точечки  сигнализации  на  стоявших  у подъезда
машинах.  Из  квартир раздавались  одни  и  те  же  истошные  голоса  героев
телесериалов; наступил тот час, когда последние прохожие бегом бежали в свои
квартиры, словно делом всей их жизни было участие в судьбах "просто Марий" и
"рабынь Изаур".
     Наконец, группа  поднялась на самую верхнюю лестничную площадку, весьма
чистенькую,  выложенную  крупным  итальянским  кафелем  с  мор-ским  узором.
Правда,  кафель  оказался  покрыт тонким  слоем  влаги,  и  группе  пришлось
держаться друг за друга, чтобы не поскользнуться. Нужная им  дверь оказалась
бронированной,  светлого  дерматина.  Группа остановилась  перед приоткрытой
дверью и  входить не торопилась. Они не торопились  войти не  потому,  что в
чем-то  сомневались, не потому, что предвкушали  следующий ход событий, и уж
конечно,  не  потому,  что  им  нужно  было отдышаться.  Нет, они ходили  на
подобные дела действительно чуть ли не каждый день  -- очень работоспособные
люди.  Все трое  остановились  у  двери,  чтобы заговорщицки склониться  над
дверным  замком  и  обследовать  его  на  предмет  наличия  взлома.  Скрежет
отпираемой   двери  противоположной  квартиры  заставил   их   вздрогнуть  и
выпрямиться.
     Из квартиры осторожно высунулся мужчина, похожий на актера Рыбникова, в
майке, и, опершись на собственную дверную цепочку, сказал:
     -- Ребята, вы тут не очень мародерствуйте, менты уже чешут.
     -- А кто вызывал? -- спросил розовощекий Братченко.
     -- Да моя, кто ж еще. Она у них работает.
     -- В милиции? -- удивился Устинов.
     -- Ты что, мужик? Боже сохрани. По хозяйству она была у этого "финика",
из тридцать седьмой. А вы из ЖЭКа?
     -- Из РЭУ, -- пошутил Братченко.
     --  А!  Понял,  --  мужчина  в  майке  выпрямил  спину,  как мальчишка,
завидевший солдатский строй.
     За спиной  жильца  квартиры тридцать  восемь  мелькнула женская голова.
Властная рука  упала на его  плечо, и  мужик исчез. Дверь  закрылась. Оттуда
послышалась возня и надсадный шепот:
     -- Ты что, очумел? Тут такое творится! Хочешь, чтобы и  тебя грохнули?!
Ты-то ладно, но ведь последнее унесут.
     Пришлось Устинову и Братченко вытребовать супругов из засады и призвать
их  вместе  с ними  войти в квартиру  и  выполнить  свой  гражданский долг в
качестве понятых.
     -- Чего я там  не видела?  -- возмутилась женщина, выходя на лестничную
площадку, но собственная значимость в этом деле ей польстила.
     -- Как вас зовут? -- осведомилась дама в черной коже.
     Соседка назвалась Евдокией Григорьевной Эминой.
     Они  распахнули  тяжелую  дверь  тридцать седьмой  квартиры и попали  в
просторный  квадратный  холл,  ярко  освещенный четырьмя бра.  Здесь  стояли
комод, ящик  для  обуви,  два  кресла, небольшой  курительный  столик  --  и
помощник  прокурора  Центрального  округа  Авокадов,  дежуривший  сегодня по
городу. В половине  восьмого  он  принял заявление  от гражданки  Эминой  об
обнаружении в соседней квартире  трупа какой-то финки,  который она увидела,
когда заходила  к соседу  за зарплатой.  На  место выехал  Авокадов со своей
бригадой,  но  картина  и  обстоятельства преступления подсказали  помощнику
прокурора, что следствие непременно должна вести его коллега -- ас из отдела
"мокрухи", --  Серафимова. Тем  более и по подследственности дело все  равно
передадут ей:  в  Центральном округе  Серафимова -- как  прима в театре, все
главные   роли   пишутся  на  нее.  Да  и   не   нравится  она  ему,  больно
интеллигентная. Пусть теперь повозится.
     В квартире гудела  напряженная тишина.  Справа от  холла  располагалась
спальня, чуть дальше  по  коридору  слева  --  гостиная, в  конце  коридора,
очевидно, находился санузел, и  где-то рядом с  ним, как это часто бывает  в
наших  квартирах,  --  кухня.  Может быть, в конце  коридора  была и  третья
комната: правда, с порога видно не было.
     Тень  Авокадова,  еще  не замеченная понятыми,  медленно отделилась  от
стены за  высокой металлической вешалкой. Когда в  проходе  материализовался
помощник прокурора в  дырявых  джинсах и в черной бандане на голове, Евдокия
Григорьевна перекрестилась.  После  взрыва  в московском троллейбусе,  жилых
домах, торговом центре, -- жертвой которых  она, к счастью, не стала, потому
что была в тот момент дома, -- ей на каждом углу мерещился "злой кровожадный
чечен".
     --  Ну, я пошел, -- сказал  Эдик, --  это ваше дело,  Нонна Богдановна.
Приступайте, даю добро.
     --  Подождите,  Эдичка!  --  усовестила   дама  желторотого  Авокадова,
зеленого Эдичку. -- Где протокол первичного осмотра места происшествия,  где
оперативные сотрудники, что говорит собака?
     --  Собака  ниже  лестничной  клетки  не спустилась.  Покрутилась возле
тридцать восьмой квартиры  и вокруг лифта, опиvсала всю площадку,  может, от
страха, и успокоилась. От подъезда след не взяла, от черного хода -- тоже.
     -- Этого не может быть,  --  проскрипел Устинов, -- просто у собаки нет
вкуса, то есть нюха...
     -- И  недержание мочи, --  добавил Братченко,  --  а  может --  цистит.
Простудилась.
     Помощник  прокурора  почесал лоб  под  банданой --  вспотел.  Был он  в
прошлом гаишником, потом переквалифицировался, совсем недавно, нравились ему
эти дежурства, что ли? А в общем-то, поговаривали,  что его просто  отмазали
от пяти лет  за взятку. Напоролся со своими штрафами на какого-то артиста, а
тот взял и пожаловался другу. А друг -- начальник ГИБДД города,  то бишь ГАИ
раньше.  Организовали  проверку  и  по  результатам  сместили  Авокадова  на
низкооплачиваемую  работу  -- в  помощники  прокурора. Это  еще  по-божески,
все-таки сколько вышестоящего народа кормил парень...
     -- Берите в производство, вы же тоже сегодня  дежурите, все равно к вам
придет по подследственности, -- вздохнул Авокадов и,  направившись к выходу,
договорил: -- Протокол первичного осмотра составляйте сами. Заявительница --
о! --  как живая!  Оперативников тоже  вызывайте  сами. Срочная  медицинская
помощь не требуется.
     И Авокадов исчез  из квартиры. Серафимова заглянула  в протокол устного
заявления  о  преступлении,  принятого  по  телефону,  где   значилось,  что
гражданка Эмина в половине восьмого вечера, то  есть в девятнадцать тридцать
четыре, позвонив "по ноль два", сообщила, что заходила к соседу за зарплатой
и  увидела  труп  финки. Так было  записано в протоколе.  На место  дежурная
бригада из МУРа прибыла в двадцать часов. Серафимова удивилась, что Авокадов
не предпринял  никаких  попыток искать  и  обезвредить  преступника.  Однако
промолчала. Любила она  эдак помолчать, пока мысль умная сама не постучится.
Часы показывали  двадцать тридцать.  Долгонько  же Авокадов осматривал место
преступления -- минут пять всего. Потом сразу же вызвал Серафимову.
     Группа  рассредоточилась в пределах коридора.  Витя Братченко  искал на
карте мира, висевшей возле зеркала, город Мытищи, свою малую родину.
     --  Показывайте,   Евдокия  Григорьевна,  --  призвала   главная   дама
соседку-свидетельницу.
     Евдокия  Григорьевна, в  домашнем  халате,  из-под  которого  виднелась
ночная рубашка, сере-нькая  женщина лет семидесяти, с  крохотным пучочком на
затылке, протиснулась вперед и направилась в спальню.  Было удивительно, что
эта  типичная  участница межподъездных посиделок так равнодушно держит себя,
будто это не она сегодня вечером, час назад, звонила в милицию  и, заливаясь
ребяческими  слезами,  словно  ее  несправедливо  наказали,  рассказывала  о
злодейском  варварском убийстве  чужой  женщины,  да еще финки,  в  квартире
своего соседа и, похоже, работодателя.
     --  Постойте,  постойте,  гражданочка,  --  резко  остановила ее дама в
кожаном, -- во-первых, вы войдете  следом за мной, а во-вторых,  руками ни к
чему не  прикасаться, делать только  то, что вам скажут. Александр  Львович,
обратите внимание на следы. Показывайте, Евдокия Григорьевна.
     -- Хорошо, -- та пожала плечами и немного обиженно добавила: -- А  свой
гражданский долг, дамочка, я еще в сороковых  годиках весь  выплатила... Вот
здесь это -- в  спальне. Только вы бы мужчин  вперед пустили. Такое  зрелище
одни фронтовики да медработники вынесут. А это я и есть.
     -- Ничего. Как-нибудь.
     Собравшись с  духом, они двинулись в спальню. Это была средних размеров
комната, совершенно белая, с белым мебельным гарнитуром, белыми плафонами на
стенах  и белыми жалюзи  на окне. Ближе  к  двери, под королевским  шелковым
балдахином   высилась   пузатая  кровать  с   красивой   атласной  накидкой,
забрызганной алою кровью.  Спиной  к окну, возле кровати,  на  коленях стоял
труп мужчины.
     --  Если это  баба, то лишь  в переносном  смысле, -- ахнул  Братченко,
наклонившийся  над черепно-мозговой  травмой. -- А  разве вы не про  женщину
заявляли, Евдокия Григорьевна?
     Евдокия  Григорьевна всплеснула  руками, как умеют  всплескивать руками
только старые москвички, с особым звуком вспархивающих птиц.
     -- Ты подумай, он еще убийцу искать собрался! Все перепутал.
     -- Может, мы все не в ту квартиру попали?.. -- предположил Братченко.
     -- А  почему, милейшая,  вы  решили,  что  он,  -- Братченко показал на
убитого, -- что он -- финка?..
     Евдокия  Григорьевна  отвернулась  от   Братченко,   демонстрируя  свое
презрение.
     Голова  мужчины  уткнулась  в  постель,  а  руки  как-то  неестественно
неуклюже подминали под живот подушку. Затылок мужчины был раскроен. Лица его
видно не было. Евдокия Григорьевна встала в углу, сцепив руки под животом, и
недовольно наблюдала за действиями группы. Казалось, она вот-вот не выдержит
и сделает замечание  Братченко, что-нибудь вроде: "да нет же, не так, заходи
с этой стороны". Ее муж, не глядя в сторону жертвы, бочком подошел к супруге
и уткнулся носом в ее плечо.
     -- Господи, вчера только здоровались! -- хлюпая, простонал он.
     В этот момент раздался непонятный грохот  или, точнее, шелест, как если
бы  упал  небольшой  сук  с  дерева,  и  жильцы квартиры  тридцать восемь  с
удивлением  обнаружили,  что  кожаная мадам  грохнулась  в  обморок рядом  с
трупом.
     Еще  более удивительным  было  поведение  ее коллег. Один --  тот,  что
помоложе, -- обойдя кровать с другой стороны, рассматривал  рубленую рану  в
черепе пострадавшего; второй, похожий на  киношника, изучал обстановку. И ни
один из них не прореагировал на падение следователя.
     -- Может, это не менты? --  прошептал муж, и в полный голос добавил: --
Может, мы пойдем? Вот и дамочке поплохело.
     -- Стоять! -- почти крикнул Братченко. -- Следы...
     Он показал пальцем на испачканный палас. Черные  земляные следы вели из
холла прямо  к  кровати  убитого. Сам  хозяин  был  уже  почти  оголен,  его
чистенькие ботиночки похоронно блестели в углу под белым торшером.
     -- А, нет-нет, ничего, это ничего, -- масляным голосом запел "киношник"
Устинов,  -- мы уже привыкли.  Да  и Нонна Богдановна не любит, чтобы на нее
обращали внимание. Так что секундочку постойте спокойно, она сейчас придет в
себя.
     -- Кстати, папаша, --  нагловато заметил Братченко, -- мы действительно
не менты... тьфу ты...  не милиция. Мы  из  прокуратуры Центрального округа.
Дежурная группа. Я помощник следователя, Братченко  моя фамилия. Товарищ  из
научно-технического отдела,  эксперт-криминалист Александр Львович  Устинов.
Остальные сейчас подъедут.  А эта дама,  что  в  отрубе,  следователь  Нонна
Богдановна  Серафимова.  На  ней  пятьдесят  "вышек"  и  девяностопроцентная
раскрываемость. Но каждый раз -- обмороки.
     Супруги  ничего   не  поняли  про  "вышки"  и  раскрываемость.  Евдокия
Григорьевна  подумала про  нефть, а  Марк  Макарыч,  ее  муж -- про  то, что
раскрытости  или  раскрываемости  вовсе  нет,  --  упавшая  в обморок  мадам
прикрыта кожаным пальто сверху донизу.
     Как раз  в это  время Серафимова  пришла в  себя и, опершись локтями  о
кровать, на которой возлежал изуродованный труп, преспокойно встала на ноги.
     -- Там  под  кроватью его ботинки,  все  в  крови,  Александр  Львович,
приобщите к  вещдокам. -- Она  сделала вид, что рухнула на пол исключительно
ради  того,  чтобы с  этой стороны резко за-глянуть  под  кровать, вдруг там
кто...
     --  Так это вы  заявили в  милицию  о  том, что вами обнаружена  убитая
женщина  -- финка по национальности? -- обратилась  Серафимова к Эминой и ее
мужу.
     --  Она у вас  --  что? -- Евдокия Григорьевна  решила,  что  старший в
группе все-таки Устинов, и обращалась теперь исключительно к нему.
     --  А где  участковый,  я не  могу понять?  --  проворчала  Серафимова,
начинавшая подозревать неладное, какую-то нестыковку.
     --  Сказали,  что выезжают,  -- ответила Евдокия  Григорьевна. -- Вы их
опередили. Я-то сперва растерялась, отсюдова прямо  позвонила по ноль-два. А
уж потом из своей квартиры набрала Федорову, участковому.
     --  Вы что  же, его  лично  знаете?  --  улыбнулся  Братченко. --  Были
приводы?
     --  Я  не знаю  -- надо  ли на глупые вопросы  отвечать, но раз  уж  вы
спросили, так это не меня к нему приводят, а его ко мне -- в три погибели --
у него язва, а я настойку одну ему даю: на сто грамм  водки корень женьшеня,
пленка из грецких орехов и три ложки пива...
     --  От   такого  лекарства  и  мертвый  выздоровеет,  --  крякнул  Марк
Макарович.
     Никто  уже  не слушал разговорчивую старушку. Братченко  докладывал  по
рации в дежурную часть о прибытии  по указанному адресу. Устинов внимательно
рассматривал сквозь лупу пыль на тумбочке и упаковывал в целлофановые пакеты
обувь убитого, его одежду,  сложенную на пуфике, нагибался к ковру, подбирал
какие-то кусочки земли, срезал вместе с ворсом грязные следы ботинок.
     --  А  следы,  похоже,  убийцы. У  жертвы  ботинки  чистые, --  заметил
Устинов, -- только кровью запачканные.
     Потом Братченко наглухо засел за протоколами.
     Серафимова окончательно очухалась и, равнодушно взглянув на труп, пошла
по квартире.
     -- Евдокия Григорьевна, можно вас? Нам с вами надо бы разобраться.
     Они прошли в гостиную. Притормозив в коридоре, Серафимова спросила, кто
жил в квартире.
     --  Большой человек, Адольф Зиновьевич, -- ответила Эмина. -- Я сначала
к нему идти на работу не хотела.  Это  кому же  в голову могло  прийти после
такой войны сыночка  Адольфом назвать?! Тьфу. Потом присмотрелась  --  вроде
неплохой человек. Ну, не повезло с именем.
     -- А почему вы заявили про убийство финки?
     -- Ну, что вы, ей-богу! -- взвилась старушка.  --  Фамилия  это  у него
такая, понимаете?! Финк!!!
     -- Во сколько вы позвонили в милицию?
     -- Вот только что, час назад. Как раз фильм кончился.
     -- Это какой же, "Санта-Барбара"?
     Евдокия   Григорьевна   все    больше    поражалась    некомпетентности
следователей.
     --  "Санта-Барбара" начинается  в двадцать  сорок  пять. И  по  второму
каналу. А "Роковое  наследство"  в четверть седьмого начинается по  первой и
заканчивается  через час тоже  по  первой да плюс  реклама.  Стало  быть,  в
двадцать пять  минут восьмого. Значит, пошла я  к нему в половине  восьмого.
Ну, и  увидала его мертвым. Сердце в пятки опустилось. Пришла-то я к Адольфу
Зиновьевичу,  как  он просил,  за  получкой, потом увидела  это безобразие и
сразу  же  стала звонить.  Потом  пошла к себе, стала  звонить  участковому,
должен же он знать...
     -- А вот этого вот Авокадова еще не было?
     -- Чечена? Не. Еще не было.
     -- Значит, про убийство женщины вы не заявляли?
     -- Да что я, похожа на шалунишку? -- Евдокия Григорьевна от  обиды даже
руку в бок уткнула и плечиком дернула.
     -- Как же вы опознали убитого? -- спросила она. -- Ведь он ничком упал,
лица не видно.
     -- А кому ж  еще-то здесь быть? И потом, что же, я  его телосложения не
знаю?
     Нонна Богдановна еще спросила:
     -- А больше вы ничего не слышали? Не видели?
     -- Да что же, милая, мне целый  вечер у двери стоять? Он пришел,  когда
сериал начался. Я уже приготовилась,  легла, чайку  себе налила.  Он как раз
хлопнул дверью,  через десять минут позвонил, сказал -- зайдите за получкой.
А  у меня  "Роковое  наследство" идет,  это  -- святое.  Вот  я и  зашла  по
окончании -- в  полвосьмого,  --  она горестно  вздохнула. -- Не видать  мне
теперь заработанного.
     -- А дверь квартиры к вашему приходу была открыта? Не помните?
     Старушка напряглась, сосредоточилась.
     -- Открыта была дверь-то. Я еще подумала -- он для меня открыл.
     Нонна Богдановна указала на дверь гостиной.
     -- Ну  пойдемте, что мы  тут  с вами стоим.  Вы  что-нибудь  трогали  в
квартире, когда вошли? Помимо телефона. Вы ведь отсюда звонили?
     Гостиная оказалась уютной, хоть и  обставлена была в духе  вернувшегося
со службы  в  Западной  группе  войск  майора.  Напротив полированной стенки
темного  дерева стоял  диван.  В углу  два кресла, их  разделял  столик. Над
диваном висел ковер ручной работы с туркменским орнаментом и бахромой.
     Серафимова не любила  задавать вопросы  свидетелям  с пылу  с  жару. Ей
нравилось  осматривать  место  происшествия  без  выяснения  предварительной
информации об убитом и обстоятельствах его смерти. Только на  "чистые мозги"
она могла взять след, с толком "прочитать" оставленную на месте преступления
информацию и разложить по полочкам события, произошедшие накануне. Но теперь
ей  необходимо  было,  чтобы  старушка  аккумулировала  в  себе  необходимую
информацию, зафиксировала ее в своей памяти. Последний вопрос так и полоснул
Евдокию Григорьевну по сердцу:
     -- Что значит трогала ли я  вещи? Слушайте, спешу заявить, что я ничего
тут  не брала и  никогда  ничего,  вы  понимаете?  Как  же  вы  можете  меня
подозревать? Мне бы даже в голову такое не пришло!
     Нонна Богдановна попыталась успокоить старушку, но та разволновалась не
на шутку:
     -- Послушайте, послушайте, Нина Борисовна... Это не я его  ограбила.  И
убила не я. Я  знаю,  о  чем  вы подумали. Но  зачем  же обвинять  невинного
человека? Я  всю  войну  медсестрой  прошла. Наше поколение  не  такое,  как
нынешние. Мы к чужой вещи и близко не подойдем. Да  и  потом, куда я бы дела
эти доллары? На что они мне сдались!
     -- Какие доллары, Евдокия Григорьевна?
     -- Да вот они все на  месте. В той секции. -- Она показала на небольшой
ящичек в  той части стенки, где  обычно  хранят белье.  --  Я как Адольфа  с
топором  в затылке увидала,  так сюда, во-первых, звонить, во-вторых, деньги
проверила...
     -- Искали свою приготовленную зарплату?
     Евдокия Григорьевна уцепилась за подсказку:
     -- Конечно. У меня, между прочим, дочь. И самой надо на  что-то жить. А
где у него деньги лежат, я знаю.
     -- А деловые бумаги? Сберкнижки?
     -- И в  книжном  шкафу, и  в портфеле. В спальне стоит. Он его, правда,
по-другому называл, вроде "кекса" что-то. А деньги  -- вот они, проверьте, в
ящике.
     -- Вам так доверял хозяин квартиры?
     --  А  чего  мне не доверять?  Да я и сама наблюдательная. Но меня хоть
пытай, я  бы  ничего  не сказала, раз  уж так доверяет человек. Да  и деньги
хорошие он мне платил.
     -- Много было работы?
     -- Много, -- протянула Евдокия Григорьевна, потом  запнулась, -- но  не
очень. Он ведь часто в разъездах. Вот и вскорости собирался  в командировку.
А  порядок  --  его,  главное,  постоянно поддерживать. Чуть слабинку  дашь,
глядишь, все мхом порастет. Вот только  после вечеринок приходилось посуду в
машину специальную загрузить да  на  кнопку нажать. Да она не моет ни черта,
только порошок переводить, а сколько он...
     -- Так вы взяли причитающиеся вам деньги? Или больше?
     Старушенция  стянула губы, произвела ими манипуляцию, как  наперсточник
--  пальцами, и процедила:
     --  Ничего  я  не брала.  А  получка -- вот, --  она достала из  халата
стодолларовую бумажку. -- Отдать?
     -- Нет, оставьте себе, -- подумав, разрешила  Серафимова. -- Скажите, а
он не сообщил вам, по-чему именно сегодня готов был выдать вам деньги?
     --  Нет. Только и сказал: может, мол, заплатить мне сегодня  за прошлый
месяц. И еще, что потом уедет в командировку и...
     Нонна Богдановна не торопилась открывать ящик, выжидательно смотрела на
женщину.
     -- Так вы говорите, в голове  вашего хозяина,  когда вы обнаружили  его
убитым час назад, торчал топор? -- спросила она неожиданно.
     Старушка  попятилась  назад и, не  выдержав равновесия,  плюхнулась  на
диван.
     --  А  вы  под кроватью смотрели?  --  вдруг  осознав  что-то  ужасное,
спросила она.
     -- Вам бы частным сыщиком работать, Евдокия Григорьевна, -- усмехнулась
Серафимова. -- Да не волнуйтесь вы так, еще посмотрим.
     Взгляд следователя упал на дамскую сумочку, смятую ослабевшим  корпусом
старушки, и на  туфельки на шпильках, почти полностью  засунутые под  диван.
Она позвала Братченко и продолжала расследование.
     --  Так вы говорите,  -- вновь начала она,  -- что вы проверили вещи  и
деньги  сразу?  Вы  только не волнуйтесь  --  никто вас не подозревает. Ведь
всегда можно пойти к вам и  удостовериться,  что  чужой  валюты  у  вас нет,
правда же?
     Женщину вновь задели слова следователя.
     -- Проверяйте, коли вы ветерану войны уже не верите.
     --  Так сколько должно  быть  денег  в  ящике? -- спросила  Серафимова,
приближаясь к секции.
     -- Две тысячи, -- сказала Евдокия Григорьевна.
     -- То есть как это две тысячи рублей? -- вмешался подошедший Братченко,
достал из кармана четыре жеваных пятисотрублевых  бумажки. --  Вот  столько,
что ли?
     Евдокия  Григорьевна вжала подбородок и посмотрела на Братченко как  на
идиота:
     -- Вы,  молодой  человек,  слышите  звон,  да не знаете,  где  он. Я же
говорю, что рубли, то есть деньги, не русские.
     Нонна Богдановна подошла к ящику и, ухватив пальцами за боковые стенки,
выдвинула  его.  Ящик был  пуст. Тогда  она  повернулась к Братченко  и тихо
проговорила:
     --  Похоже, когда она нам звонила,  преступник или преступница, --  она
глазами показала на сумочку и туфельки,  -- были  еще здесь,  первый  ложный
звонок  от  имени  Евдокии  Григорьевны  произведен  женщиной. --  Потом она
обернулась и сказала торжественно: -- Ящик пустой.
     Евдокия Григорьевна взвизгнула и зашептала,  что это не она, что деньги
были, пусть поищут.
     -- Следов борьбы нет, -- компетентно заявил Братченко.
     Евдокии Григорьевне приказано было дожидаться в гостиной  и под страхом
уголовного наказания не прикасаться ни к чему,  кроме дивана. Вытащив из-под
женщины чужую дамскую сумочку  с позолоченным замком, Серафимова и Братченко
пошли  осматривать  всю  квартиру.  Братченко, здоровяк,  крепыш, проныра  в
хорошем  смысле слова, второй  год  не мог  адаптироваться в  обществе  этой
демонической  женщины.  Стоило  ему  увидеть  Серафимову,  как  он  терялся,
замолкал  и боялся, все время боялся  сморозить какую-нибудь глупость. Но, к
сожалению, обычно так и получалось. Серафимова никогда не соглашалась с ним,
не проникалась его  вопросами, одергивала его и, как ему  казалось, надменно
давила своим интеллектом.
     --  А  может,  эта  бабуся  сама  все  прибрала?..  --  шепотом спросил
Братченко в коридоре.
     -- Вряд ли. Зачем  ей тогда  свидетельствовать, что  деньги  час  назад
вообще были? Но вы проверьте потом ее квартиру по-тихому, пока старики здесь
торчат. Поищите портфель  в спальне и заодно проверьте книжный шкаф. Пиджак.
Записные книжки. И кто-нибудь удосужится сегодня снимать?
     Братченко чуть не прослезился от  несправедливой претензии:  Серафимова
прекрасно знала, что фотоаппарат  тридцатилетней давности "Зенит"  списан на
прошлой неделе из-за отсутствия у  прокуратуры денег на пленку, то  есть  за
ненадобностью.
     Коридор завернул  за угол.  Братченко нащупал  выключатель. Яркий  свет
озарил  ухоженную  холостяцкую  кухню. Было  понятно,  что  кто-то готовился
отужинать,  и  ужин  был  рассчитан на двоих.  Еще  не  разобранный пакет  с
продуктами лежал на  угловом рабочем столике. Из  другого вывалились  разные
там  деликатесы: рыбное ассорти, упаковка  свежей  клубники,  сыр, печенье и
небольшой копченый угорь. А на  обеденном  столе стояла бутылка ликера и два
бокала, по краям  одного из них  виднелся след  губной помады. Другой же был
пуст и чист. В пепельнице лежал свежий окурок, также со следами помады.
     -- Снять отпечатки, -- проскрипела Серафимова. -- Орудие убийства есть?
     --   Орудие  убийства   --   секс,   --   пошутил   Братченко,  на  что
незамедлительно получил уничижающий взгляд патронессы.
     -- Виктор Игнатьевич, имейте уважение, -- настойчиво потребовала она.
     -- Извините,  Нонна  Богдановна. Но как же еще  сказать-то,  если он  в
таком виде застигнут?
     -- В каком таком виде?
     -- Вам  с  пола  не  видно было. На взлете,  то  есть,  можно  сказать,
раздеваясь,  ну, готовясь  к  этому самому... акту.  Там и  презервативы  на
тумбочке...
     -- Вы опять! Что за словечки у вас?!
     --  Но  была  ведь  женщина,  -- укладывая в  пакет  бокалы  и  бутылку
молочного ликера, проговорил Братченко. -- Эх,  богатенький,  видно,  клиент
был. Такой ликер под четыреста рубликов в магазинах.
     --  Вам  виднее,  молодой  человек.  Потом   здесь  алюминиевой   пылью
пройдетесь. А теперь посмотрим санузел.
     Они вернулись в коридор и открыли дверь в ванную.
     Братченко   сразу  схватил  Серафимову  в  обнимку,  ожидая  очередного
проявления  ее  профессионального  заболевания,  но  та  отбилась  и не  без
кокетства сказала:
     -- Молодой человек, во-первых, это нужно делать галантнее, а то вы мне,
неровен час, ребра  переломаете. Во-вторых,  мой дорогой, я на женские трупы
не реагирую, пора бы знать.
     -- Буду знать, Нонна Богдановна, -- закивал смущенный Братченко.
     --  И еще, Витенька.  Сколько раз я буду повторять, что это ваша прямая
обязанность  --  сразу  пройти по  всей  квартире,  и  желательно  с  мерами
предосторожности, как в американских бо--евиках.
     -- Я не любитель... -- проворчал Братченко.
     -- А вы и не должны быть любителем. Вы должны быть -- профессионалом.
     Ванная комната представляла собой большой зал  с зеркальным потолком  и
огромными  зеркалами вдоль стен,  вместивший не только необходимые атрибуты,
но  и  мраморную  угловую тумбу,  душевую кабину,  маленькую датскую сауну и
джакузи.
     -- Проверьте, Виктор, мои подозрения... -- повторила Серафимова.
     -- Да-да, -- Братченко приготовился.
     -- Этот Финк по гороскопу, наверное, рыба, уж я-то в этом разбираюсь.
     Братченко обмяк и, кивнув в сторону второй жертвы, спросил:
     -- А что это она делала такое? На унитаз похоже.
     На биде серого мрамора спиной к вошедшим восседала  обнаженная женщина.
Ее шея была перевязана колготками.
     --  Это  в  вашем  возрасте  тоже  пора  знать.  Обычная  гигиеническая
процедура... Кажется, "скорая" подъехала.
     -- У вас хороший слух, Нонна Богдановна, -- подольстился Братченко.
     --  Нет.  У меня  вообще  нет  слуха,  Витенька.  Это мой  единственный
недостаток. Просто они вот в этом зеркале отражаются, видите?

     Серафимова повела коллегу от несчастной розовотелой девицы, поникшей на
биде, с колготками на шее, оглянулась и буркнула с презрением:
     -- Прости Господи!
     Квартира  наполнялась народом. Но, к счастью, щепетильный до  занудства
Устинов уже зафиксировал все возможные следы преступления, собрал и упаковал
весь  материал  для  исследования. Время было  позднее: уже закончились  все
сериалы.
     Братченко выбежал в  прихожую  и  громко требовал,  чтобы  все вышли из
квартиры,  потому  что ведется  расследование по горячим  следам, но  сквозь
кучку  соседей,  встревоженных  мигалками  "скорой"  и  милицейской  машины,
протискивались  все новые  лица:  то  фотограф  из следственного отдела,  то
увалень-милиционер  со   страдальческим  лицом,   то   санитары.  Извиняясь,
пробрался сквозь толпу в холл средних лет щеголеватого вида мужчина с модной
короткой стрижкой и трехдневной небритостью.
     -- Серафимова здесь? --  мелодично спросил патологоанатом Княжицкий,  а
это  был он, приехавший со "скорой", -- по  "лифтеру"  еще один "инциндент".
Мне привезли девоньку. Изнасиловал и задушил.
     --  Инцидент,  Коленька,  "ин-ци-дент".  Ой,  накажу  я  вас.  Напишите
пятьдесят  раз это слово, завтра мне занесете,  если не застанете,  на столе
оставьте. Виданное ли дело, чтобы армянка русского денди правописанию учила?

Шутка

.
     -- Здравствуйте, Нон-на  Бог-да-нов-на, -- тепло поздоровался Княжицкий
и  захватил узкую  кисть  Серафимовой в  обе  свои  ладони.  -- Милая  Нонна
Богдановна, если б не вы, мою диссертацию "Метод установления момента смерти
с  помощью яиц мухи  цеце" подвергли  бы жестокому грамматическому осмеянию.
Но...  в районе заставы  Ильича действительно еще одно убийство  в лифте. На
этот раз потерпевшей  оказалась  челночница Наташа Ростова.  Тоже в лосинах,
как  и  другие  жертвы.  Между  прочим --  что-то  виктимное  в  этом  есть.
Попробуйте не обратить внимания на женщину  в лосинах. Кстати: как уж он там
лифт  нашел?  Одни  "хрущевки". Ребята-оперативники  взяли  след.  То  есть,
собственно, след взяла собака. И опять  пришли на Таганку. Во всяком случае,
на трассу, ведущую к Таганке... А что мы имеем здесь?
     --   Ты   же   видишь,  Коленька.  Зарубили   начальника   Департамента
приватизации  предприятий торговли и общественного  питания господина  Финка
Адольфа Зиновьевича. Остальные  желающие  сделать  то  же  самое разошлись с
чувством бесповоротно нереализованной  мечты. Не слушайте  меня, Коленька. Я
безумно устала и хочу домой.
     Княжицкий элегантно взмахнул кистью и выдал, закатив глаза:
     ...Финка погубила финка,
     мимолетная, как сон.
     Выпьем, няня, где же финка,
     чтоб нарезать закусон...
     --  Какие же мы  становимся синтетические, как будто и кожа, и мозги, и
сердце --  все  из  искусственного  материала,  Нонна Богдановна...  --  они
прогулялись к ванной комнате, и Княжицкий остановился перед открытой дверью.
--   Ба,  а вот  и "финка, мимолетная, как сон".  Нонна Богдановна, тут у вас
что, в каждой комнате  по трупу? Что  скажете о  даме,  восседающей на биде?
Будьте милосердны.
     --  Поскольку  в  сумочке  найдены документы на имя Похваловой  Натальи
Леонидовны,  которая  и  была задушена колготками  любимой россиянками фирмы
"Леванте", -- закурив, не без удовольствия доложила Серафимова, -- очевидно,
своими  --  очень  уж  пахнут, а  также  поскольку  было  обнаружено там  же
удостоверение на имя Похваловой, свидетельствующее о том, что с этого вечера
у  президента  акционерного  общества  "Универмаг "Европейский"  больше  нет
референта  и  на  вакантное  место  срочно  требуется  наш человек, то  бишь
сотрудник  НКВД,  мы  можем  заключить,  что  Наталья  Леонидовна   не  была
профессиональной... девицей легкого  поведения, а была всего  лишь подружкой
своего  Финка, изменницей мужа, и -- что не  исключено -- шпионкой  либо  от
богатейшего универмага, либо от беднейшего ведомства.
     -- Если  вы  о  Роскомимуществе,  то  почему  же  беднейшего,  Нонночка
Богдановна?
     --  Не  путайте,   Коленька,  благосостояние   некоторых   отдельно  не
посаженных  пока  еще граждан с  благосостоянием страны.  Кстати, и у  этого
Финка с  благосостоянием могло быть получше. Или украли все, что смогли, или
он  жил  в  нескольких  местах.  Нет   самого  элементарного  электрического
оборудования на  кухне, вещей в шкафу мало,  а шкаф, между прочим, рассчитан
как  минимум на  гардероб Майкла Джексона  -- вон та небольшая комната перед
ванной.  Целая  комната --  шкаф,  Коленька, подумать  только.  Домработница
говорит, что вещей было больше, зимняя секция вообще опустошена.
     К разговору подключился подошедший Братченко:
     -- Я  все закончил. У соседей  валюты -- ни цента. Там  этот участковый
приполз. Скрюченный. Я его посадил протокол  переписывать. Нонна Богдановна,
а женщину-то,  похоже,  сначала задушили,  сам хозяин и задушил. В противном
случае  картина  не  выстраивается.  Что  же  это получается:  ее там  душит
колготками посторонний  преступник, у которого для этого  дела  топорик  под
мышкой, а он, хозяин, в комнате в постельку готовится?
     Серафимова подняла  и  опустила  еще  густые, на  концах  подрисованные
брови. Покачала головой.
     -- А вы думаете, Финк ее задушил и пошел ложиться спать?
     Она  на мгновение заглянула в гостиную, где, положив руки  на колени  и
боясь  шелохнуться,  сидела  Евдокия  Григорьевна. Серафимова  спросила  ее,
шумела ли вода, когда она  входила в квартиру. Та призадумалась  и ответила,
что вроде бы шумела. Нонна Богдановна вынырнула из комнаты и победно глянула
на коллег:
     -- Не убитая же закрыла краны.
     Братченко хотел еще что-то  возразить, но она  велела ему не  умничать,
заниматься своим  делом  и немедленно вызвать мужа  Похваловой,  после  чего
произнесла следующую пояснительную речь:
     --  Она явно случайно подвернулась. Похоже, преступник, раскроив  череп
Финка,  пошел  к сейфу, ну,  к ящику этому  (она записала в памяти: спросить
фронтовичку,  не  рассказывала  ли она кому-нибудь,  где  хранятся  деньги),
увидел дам-ские  принадлежности и  нашел девицу, из-за шума  воды в биде  не
слышавшую ничегошеньки,  в ванной.  Задушил  девицу  и  переждал приход-уход
бабуси,  потом забрал  деньги, проследив за действиями соседки. Она же  сама
ему и показала, где  хранятся  деньги. Нужно учесть первый сигнал. Когда все
это  происходило,  видимо,  кто-то  что-то видел или  слышал  и  позвонил  в
милицию. Спрятавшийся убийца и не подозревал, что милиция уже едет.  Правда,
Авокадов очень медленно  катился. Но, может быть, все было  наоборот, убийца
от Финка пошел сперва в ванную  -- смыть  кровь, убил ненужного свидетеля, в
это время пришла соседка, он переждал, и дальше все так же -- забрал деньги,
топорик и вещи.
     Она подумала, что соседка наверняка смогла бы описать орудие.
     -- Выходит, свидетельница в рубашке родилась, -- поразился Княжицкий.
     -- Она и сейчас в рубашке, -- добавил Братченко, -- и в халате.
     -- Коленька, -- обратилась Серафимова  к  Княжицкому, -- проверьте, нет
ли  на раковине капель крови  пострадавшего? Отпечатки пальцев  посторонние,
должны   же   быть  какие-нибудь  следы.  И  займитесь  же  кто-нибудь  этой
несчастной!
     Братченко  ревниво  покосился  на Княжицкого и пошел выполнять указание
Серафимовой: звонить мужу Похваловой и  опрашивать соседей в  надежде на то,
что, может быть,  для  кого-то  "наблюдение в глазок"  представляет боvльшую
художественную ценность, чем мексиканские сериалы. Вернувшись через полчаса,
он  разочарованно  сообщил,  что  бабульки  в этом  государстве окончательно
переродились, мутировали, так  сказать, в телевизионных монстров и маньяков,
а   одна   с  первого   этажа   и   вовсе   приняла   его,   Братченко,   за
материализовавшегося Мейсона Кепвела. Спасибо, что не за Дон Гуана.
     Это  не потрясло расслаблявшуюся на  сериалах Серафиму -- именно так за
глаза  называли ее все,  кому приходилось затрагивать в  разговоре что-либо,
касающееся  старшего  следователя  прокуратуры,  полковника   юстиции  Нонны
Богдановны Серафимовой.
     Вся ее  дальняя  родня, переехавшая в  Москву из Карабахской автономной
области  (гораздо позже, чем она, получившая должность  уже  на втором курсе
Московского    юридического    института    еще   в   начале   семидесятых),
специализировалась на хирургии. Ее троюродный  брат Вазген достиг наивысшего
признания  и был  гением  кардиологии,  его  жена была  врачом-терапевтом  в
"кремлевке",  и  даже  племянница училась в медицин-ском.  Про  Серафиму  же
коллеги говорили,  что для нее очередное расследование --  как хирургическая
операция,  без   права   на  ошибку.  Ошибки,   конечно,  случались.  Но,  к
удовлетворению Серафимовой, последствия  этих двух-трех  промахов отразились
только на ней. Два ранения и осколочный порез на левой руке, повыше локтя.
     Коля  Княжицкий был франт.  Они  часто, если  не всегда, сталкивались с
Серафимовой на месте преступления. И, хотя  "обстановочка" была сама по себе
"волнительная",  Княжицкий  начинал  вибрировать еще  и от присутствия  этой
невероятной дамы. Когда он видел ее в толпе  оперативников, криминалистов --
вот как сегодня, в  дальнем углу квартиры или на лоне природы, где обнаружен
труп,  --  то  весь преображался  и  ощущал, словно  за его спиной вырастали
крылья.
     Ее  взгляд,  какой-то  особенный,  лишь   ему  одному  предназначенный,
выделяющий его из толпы, ее суховатый голос с нотками сарказма, ее ум -- все
это, чувствовал он, предназначено для него. Он  был втайне влюблен в нее, но
пока еще считал свою влюбленность лишь идолопоклонством.
     Быстро закончив  с  Финком, Княжицкий передал его  санитарам. Перешел в
ванную, поближе к  Серафиме, составлявшей на кухне  план места преступления,
занялся  мертвой   женщиной.  Признаки   насильственной   смерти   требовали
длительного   описания.  Труп  был   гораздо   холоднее  трупа  мужчины.  Но
скороспелых заключений Княжицкий никогда не делал. Серафимова и не требовала
этого.  У  всех своя  работа и свои  приемы, Княжицкий  -- человек  опытный,
доверие  ему  --  абсолютное. На  шее жертвы  видна странгуляционная борозда
шириной  0,6  -- 0,7  миллиметра. На теле  кровоподтеки, которые дознаватели
сразу не обнаружили. Ссадины и ушибы. Переломов  и  трещин кости,  на первый
взгляд, нет.
     В  квартиру вошел мужчина лет  сорока пяти,  высокого  роста,  крупного
телосложения, похожий  на выбившегося в люди  рэкетира. На  нем было дорогое
фланелевое пальто синего цвета, небрежно перехваченное поясом, начищенные до
блеска  ботинки. Тряхнув  светло-русым  коротким  чубом, он  засунул  руки в
карманы.
     Братченко и Устинов, встречавшие его,  провели его в  ванную. Там все в
той  же позе,  но  уже прикрытая белым махровым халатом, еще  находилась его
убитая жена.
     -- Узнаете, Виктор Степанович? -- немилосердно спросила из-за его спины
подошедшая с сигаретой в зубах Серафимова. -- Ваш труп?
     Мужчина,  обернувшись, молча  пожал  руку следователю, потом  подошел к
убитой, протянул лапищу к ее  белокурым  волосам, отогнул ее голову  назад и
небрежно отбросил обратно.
     Серафимовой стало стыдно за ту разновидность людей, к  которой, по всем
внешним данным, относилась и она, -- за женщин.
     Закусив  губу, Виктор Степанович  набрал  номер мобильного.  Когда  ему
ответили,  он  тоном, требующим  беспрекословного  подчинения,  стараясь  не
сбиваться  на  блатной жаргон,  на  котором  в  последние  годы  стало модно
изъясняться  и  в высших  эшелонах  власти,  и  в  творческих  организациях,
проговорил:
     -- Я в районе Солянки.  Потом перезвонишь, узнаешь, как доехать. Берешь
ребят, приезжаешь и упаковываешь  эту сучку... Да, ее. Потом действуешь, как
сочтешь нужным...  Мне все  равно... Так,  я сказал.  Больше  меня по  этому
вопросу не  беспокоить. Да, тут  оперативники. Согласуй с ними  все вопросы.
Деньги оставляю у них.
     -- Труп  вашей супруги мы отправим  в морг  на  экспертизу... -- начала
Серафимова, но Похвалов перебил ее, рявкнул: мол, ему это неинтересно.
     -- Вы понимаете, что ведете себя неразумно?  -- спросила Серафимова. --
Ваше ожесточение наводит...
     -- У меня алиби,  -- снова рявкнул Похвалов, -- а эта картина... меня и
мое ожесточение, кажется, оправдывают!
     --  Да, да, -- Серафимова кивнула. -- Скажите, у вас есть предположения
насчет убийства вашей жены и Адольфа Зиновьевича Финка?
     -- Нет.
     -- Как провела сегодняшний день ваша жена?
     Похвалов ухмыльнулся:
     -- Как видите.
     Серафимова поняла,  что Похвалов  в шоке,  просто  этот  шок  выражался
довольно своеобразно. "Вы свободны", --  сказала она и предложила ему завтра
прибыть к ней для дачи показаний.
     Он оставил пачку денег на тумбочке, в спальне, лишь мельком взглянув на
труп  Финка.  Того   как   раз  в  это  время  укладывали  на   носилки,   и
расчувствовавшаяся  Евдокия  Григорьевна, которую позвали  опознать хозяина,
склонилась над бездыханным телом, глотая слезы.
     -- Простите,  что приходится  заставлять вас смотреть  на  это  ужасное
зрелище, -- тихо произнесла Серафимова.
     --  Э, милая. Разве в этом дело? Мне во время войны в  таких  операциях
приходилось ассистировать,  тебе и не  снилось. Хотя и вам достается.  Жалко
человека. И откуда только такие звери берутся?!
     Виктор Степанович, пропустив носилки вперед, вышел из квартиры.
     --  Железный  мужик,  -- выдохнул  Братченко,  --  как  премьер-министр
какой...
     -- Как ты его нашел? -- спросила Нонна Богдановна.
     -- Через справочную МВД. Знаете, кто он? -- Братченко  выдержал паузу и
самозабвенно, многозначительно воскликнул: -- Депутат Госдумы!
     Когда  Серафимова,  разбитая  своей  нелегкой мужской работой,  поручив
Братченко  и   Княжицкому  самостоятельно  сдать   дежурство,  закончить   с
протоколами  и  опечатать  квартиру,  спустилась  на   первый  этаж,  прошла
прокуренный  мрачный  вестибюль  по  направлению  к выходу,  дверь  подъезда
неожиданно  открылась,  и  следователя ослепила  яркая  вспышка.  Психика ее
выдержала, чтобы не дать очередной отбой всему организму, но мозг мгновенно,
еще в то время, когда резко распахивалась дверь, обработавший информацию как
"Опасность", скомандовал: "Ложись". Серафимова быстро пригнулась, но, подняв
голову,  увидела перед собой сначала силуэт, а  затем,  когда глаза пришли в
норму, -- и самого мохнатого переростка в джинсовке с фотоаппаратом в руках.
Она, вдруг  ставшая сухонькой, скривленной  в дугу  старушен-цией,  с  белым
каменным лицом подошла к корреспонденту, по-шапоклячьи  вывернув  голову, и,
глядя куда-то в нагрудный карман на  его куртке, скомкала эту куртку в своем
кулачке и сказала следующее:
     -- Если ты сейчас,  жук  навозный, не  унесешь  свою вонючую  задницу с
места оперативных  действий, я завтра  пришлю  в твою  мухобойную газету  на
исправление  человек  двадцать  пятнадцатисуточников.  Они  тебя  исправлять
будут, -- уже миролюбиво добавила она.
     -- А че?! Че я сделал-то? Я здесь живу! Я журналист Копытов.
     -- Прикуси язык!
     -- Понял, Нонна Богдановна. Не дурак. Только, Нонна Богдановна, я  живу
тут...
     -- Слушай, не держи меня за идиотку.
     -- А я и не держу, -- спошлил журналист, --  я  вообще вас ни за что не
держу.
     -- Прочь с дороги, нечисть.
     -- Только,  Нонна Богдановна... Там  еще две машины с телевидения.  Они
все ваши звонки в оперативную часть по рации перехватывают. Вот и прознали.
     --  Эти хоть по рации,  а ты точно  -- на запах  летишь,  папарацци! --
Серафимова сплюнула и через черный ход вышла во двор дома.
     Ей удалось  незаметно в темноте пробраться к  машине, и та  с  победным
скрежетом рванула мимо ожидающих телерепортеров.
     --  Заказное?  --  спросил  Володя,   водитель,   весело  управляясь  с
автомобилем,  словно это была лодка,  а под ними -- не  Разгуляй, а  упругие
волны горной речки.
     -- Вряд  ли,  на  деловые разборки, слава  Богу, теперь с топориком  не
приходят,  -- Серафимовой нравилось,  что Володя  хочет  быть в  курсе  всех
событий, чтобы в случае чего оказаться полезным. -- А  с  другой стороны, на
месть обманутого мужа тоже не похоже.
     -- Эти бродяги сказали, что  много украдено. Может,  просто ограбление?
Богато жил приватизатор?
     Серафимова,     задумавшись,     нахмурилась,    словно    ее    лишили
самостоятельности: так легко было, оказывается, испортить ей настроение! Она
не  любила  трепотни, особенно журналистской,  и специально, в  

шутку

ответила  простофиле  Володечке,  что  из квартиры  вынесена практически вся
касса взаимопомощи Комитета по управлению имуществом Российской Федерации.
     -- Да ну? А это сколько же? -- ахнул водитель.
     -- Сто тысяч.
     -- Старыми или новыми? -- уточнил Володя.
     -- Вечными.
     Он, как всегда, проводил ее до дверей квартиры, поднявшись для этого за
ней пешком на пятый этаж.
     Нонна Богдановна взяла из  его рук сумку  с продуктами,  купленными  по
пути,  поблагодарила и закрыла  за собой  дверь.  Рабочий  день  следователя
Серафимовой закончился.

     Отряд  быстрого  реагирования на трассе Одинцовской таможни совместно с
органами ГИБДД  вели эти фургоны уже пятый час. Груз в виде двенадцати  фур,
одиннадцать  из  которых  везли бренди,  а  двенадцатая -- сигареты,  был не
совсем правильно оформлен на границе. Точнее, совсем неправильно. Оформление
заключалось в следующем.  Поскольку вскрыть товар для проверки  качества  не
представлялось возможным, на  границе должен был быть заплачен залог, равный
таможенным платежам по официальной оценке,  и тогда груз пропускался в место
назначения, каковой была Московская таможня.
     В Москве  груз  должен  был  пройти  таможенную  очистку,  тогда  залог
возвращался  собственнику.  Но  на  границе в Белгороде груз не был оформлен
достаточным образом, в  документах лишь стоял направляющий штамп в Москву. В
Белгороде уже начали расследование по делу о нарушении таможенных правил.
     Фуры катились к Москве, посверкивая на солнце серебряными боками, хвост
в хвост, одна  повторяя движение другой.  Веселые гибедедешники, руководимые
обаятельным хозяином этой трассы, а проще -- начальником 10-го спецбатальона
ГИБДД   Василием   Николаевичем   Лещевым,   провожали    красивую   колонну
предвещающими добрый  путь взглядами.  По  правилам сам перевозчик, то  есть
транспортная  фирма,  может  отвечать за доставку такого  груза, а  может  и
таможенная  бригада  вести  груз на  место  растаможки, если есть  основания
осуществлять контроль за его доставкой.
     Юрий Алексеевич Данилов перешел в Одинцовскую таможню недавно. Это была
его  предпоследняя  не  слишком  пыльная полуначальственная должность  перед
хорошим  постом,  но...  в Чечне. А вообще-то он бывший  работник  разведки,
человек,   знающий  множество  языков,  проработавший   полжизни  в  ведущих
европейских странах. И кто знает,  для чего он  согласился  на шутку судьбы,
именуемой  таможня?  Может быть, из-за  ощущения  собственной  ненужности  и
невостребованности?
     Пораженческие настроения  начались, когда  жена с дочерью  не вернулись
из-за  рубежа. Потом геройски на границе погиб сын. Осталась старенькая мать
и ощущение полного одиночества. Работа, работа, работа. Да еще, как досуг --
бесконечный  ремонт  приобретенного  по  случаю подержанного  "опеля".  Юрий
Алексеевич и сам не  знал, для  чего он каждое воскресенье возился во  дворе
дома с этой непрестижной машиной. Его сущность  жаждала  деятельности,  а он
знал только оперативную работу...
     Разбирая и собирая  машину, он  жалел  только, что  это не  "крайслер".
Ремонт  подходил к  концу, а впереди еще половина  воскресного  дня, который
надо было чем-то убить. Данилов не пил, телевизор не смотрел.
     ...Месяцем раньше,  в  отделе по  борьбе с таможенными правонарушениями
Московской   автогрузовой,    он    занимался   расследованием    таможенных
правонарушений. В марте, как раз перед его переводом, было возбуждено дело о
нарушении таможенных правил в отношении одиннадцати фур с бренди.
     Машины  были арестованы и препровождены на таможенный склад, но  вскоре
некий господин Еропкин, действующий  по доверенности отправителя, приехал за
товаром  с  распиской  и  постановлением  о  прекращении  дела  на  законных
основаниях, выданным  Таможенным  комитетом  России. В объяснительной  части
говорилось, что Белгород-ская таможня поздно получила указание об оформлении
таможенного отношения, поэтому груз был неправильно оформлен. В резолютивной
части  постановлялось  оформить  груз  в  таможенном  отношении   и   выдать
грузополучателю.  Вот  так-то.  Это  было последней  каплей.  Тогда-то  Юрий
Алексеевич  и подал  рапорт  о переводе,  не выдержав давления.  Груз отдали
получателю,  а  тот  перевез его  в Можайск,  на  другой  таможенный  склад.
Спрашивается,  если   товару  обеспечена   зеленая  улица,  то  какой  смысл
перевозить  его  на  соседний,  тоже  таможенный  склад  и оставлять  там на
несколько недель?
     Данилову разрешили перевод, но при  условии, что это  произойдет только
после того, как он доведет дело до конца и избавится от груза. А  груз в это
время начинают  партиями  отправлять грузоотправителю,  обратно в  Болгарию.
Болгарский товар был.  Получатель  в  Москве якобы  отказался  от  товара по
причине задержки. Этот Еропкин начинает организовывать вывоз товара партиями
обратно в Белгород на границу.  Но по оперативным данным стало известно, что
груз  повезли не к  границе,  а по  направлению  к  Москве. Одиннадцать  фур
путешествовали по  трассе, как "летучие голландцы", и  таможенники не  могли
ничего  сделать. Двенадцатую  фуру вообще потеряли. Василий Николаевич Лещев
взгрел своих, но толку-то? На ночном  перегоне  недосчитались. Оперативники,
не обнаруживая себя,  проехали  вдоль  колонны трижды: нет двенадцатой фуры.
Как  это могло произойти,  когда машины и  полдня  не  проехали от Можайска,
остановились на ночлег, а всю дорогу за ними пригляд был, неизвестно.
     Огромная фура сгинула.
     Болгарские  сигареты  были  маркированные.  Что  это  значит  на  языке
оперативников?  А  значит  это,  что вместо травки под названием  "табак"  в
сигаретках  везли совсем другую травку, и каждая пачка, чтоб не  перепутать,
внутри  на  склейке  картонной  коробочки промаркирована  красным  кружочком
размером  с  конфетти.  С марихуаной сигаретки,  а  везли их так,  чтобы при
передаче арестовать  получателей. Ведь доставщик,  а  точнее простой водила,
шофер транспортной организации -- он  может  ни сном ни духом не ведать, что
за товар везет.  Он  выполняет  свою  работу.  Проморгали  фуру  одинцовские
таможенники. Теперь  начальство и само  поторапливало Данилова перебраться в
Одинцово, помочь коллегам.
     Юрий Алексеевич теперь  подошел  к  этому делу  с  другой  стороны. Как
оформлена передача на складе? Кто получал, кто выдавал?
     Вызвал Юрия Алексеевича заместитель  начальника по оперативной  работе.
Велел не тратить рабочее время на дело, которое уже прекратили.
     А какая  последующая работа бывает лучше предыдущей?  Не бывает такого,
так же как с женами.
     Тут наступила пора войны компроматов в российской прессе. Кто только на
кого  грязь  не  лил  через информационные  каналы! Четвертая  власть  стала
походить   на  мусоропровод.   Произошло  какое-то  шевеление  в  Таможенном
комитете, это  почувствовали все.  Началась  суета. Перестановки на  среднем
уровне. Вызвали и  Данилова в  управление  Комитета  по борьбе с таможенными
правонарушениями, в Москву на Пречистенку.
     В светлом,  богато отремонтированном кабинете  Юрия  Алексеевича принял
заместитель начальника управления, бывший военный контрразведчик. Со светлым
пушком  на  лысеющей  голове, сам  квадратный  и одновременно  крепкий,  как
штангист, он ласково улыбнулся Данилову, протягивая руку:
     -- Ну что там у вас происходит?
     Данилов боком втиснулся между столом и спинкой стула, пожал плечами:
     -- Что вас интересует?
     -- Ты извини, что тебя сдернули, полномочия сдавать пришлось?
     -- Ладно...
     --  Тебе  нужно  принять участие в задержании нескольких фур. Блуждают,
понимаешь, по области, надоели.  Товар контрабандный, а  мы только выхлопные
газы от этих фур нюхаем, мистика просто. Нужно возглавить задержание.
     -- Откуда они? Какой товар?
     -- Товар контрабандный, сигареты болгарские.
     Данилов исподлобья взглянул на начальника. Напряженно спросил:
     -- Маркированные?
     -- Маркированные.
     -- Где они сейчас? -- уточнил Данилов.
     -- Похоже,  едут  из  Белгорода,  но вторично,  так  сказать,  обманный
маневр. Помнишь, у тебя в Московской автотранспортной таможне  было  дело  о
двенадцати фурах? Кротов из Комитета его прекратил...
     -- А как же.
     -- Так это они и есть, теперь ясно?
     Данилов почесал подбородок.
     -- Ты фамилию Еропкин помнишь?
     --  Еропкин?  В  деле была такая фамилия,  но я тогда непосредственного
участия не принимал. Читал потом.
     --  Вот этот самый Еропкин везет груз обратно.  Это неточные данные, но
похоже.
     Данилов получил от  начальства задание  найти и арестовать фуры. В  его
подчинение  передали  отряд  быстрого  реагирования,  три   экипажа,  службу
наружного наблюдения ФСБ,  а в  качестве подстраховки --  аналогичную службу
управления по борьбе с организованной преступностью УВД Белгородской области
--  двух  старших оперативников, идущих на своей  машине за фурами  и  только
изредка выходящих на связь. Ну и Лещева, конечно, хозяйство с его ребятами.
     Номер  машины  оперов  в  данный момент  был неизвестен,  он все  время
менялся,  они сами должны были выйти  на Данилова уже в  Московской области.
Тяжеловато  было  этим   операм  --  на  одной  и   той  же  машине  "пасти"
контрабандный груз, да еще и с наркотиками от самой границы -- бешеный риск.
Физиономии свои засветить  очень легко, да  и машину не будешь красить после
каждого перегона. Но важно было, очень важно было узнать покупателя.
     Группа, возглавляемая  Даниловым, подъехала  в район деревни Чулково  в
среду, в  полдень. В двадцати метрах от леса  --  пост БДД. День  солнечный,
весна на сносях, того гляди хлынет  все, прорвет плотины  зимние -- польется
тепло,  взорвутся почки  зеленью, возликуют птицы, зашумят весело реки. Юрий
Алексеевич в минуты душевного покоя  был романтиком. Теперь же он отложил на
соседнее  сиденье журнал знакомств,  вышел  из машины, потянулся  и, вдохнув
всей грудью прохладный  солнечный воздух,  ощутил такую знакомую  щекотку  в
солнечном сплетении, словно через минуту должен выходить на  сцену. Никакого
покоя. "Покой нам только снится". И, увы, сквозь кровь и пыль...
     Свои машины оперативники задвинули дальше в лес, благо грунтовая дорога
сразу за постом БДД поворачивала  за деревья. На  всякий  случай оставили на
стоянке за постом одну машину -- Ярового, заместителя начальника 8-го отдела
управления  экономической контрразведки  ФСБ. Его дело -- садиться  в седло,
сразу  после таможенной проверки  груза, ехать за фурами, "пасти-выпасывать"
дальше.
     Только пока  ждал  Юрий Алексеевич свои фуры, Яровой со своей  наружкой
исчез куда-то, а через  два часа появился у поста, но  уже вдребадан пьяный.
Юрию  Алексеевичу тогда померещилось, что опьянение  Ярового было отчаянным,
намеренным что ли, показным, чтобы он понял: вся  ответственность на нем, на
Данилове. А фурами на горизонте и не пахло. У Ярового, следившего за дорогой
трезвым краем глаза, хмель начинал выветриваться, его сотрудники  храпели  в
машине,  а  фуры и  не  думали  показываться  на пустой  широченной  трассе.
Начинало темнеть.

     Жила Нонна Богдановна одна в небольшой однокомнатной квартире на Чистых
прудах, за "Современником". Все в  ее  доме говорило о любви к одиночеству и
творческой  натуре  хозяйки. Она своими  силами  отремонтировала  и  оклеила
комнату  и кухню,  придумав  композиционное  решение  с  обоями  двух разных
орнаментов, украсила коридор глиняными куклами  на  веревочках,  а  кухню --
луковичными гирляндами и несколькими лентами живых традесканций.
     Она сварила  себе кофе -- без кофе она  не  засыпала --  и пошла искать
сегодняшнюю утреннюю газету, где,  как  она помнила, была статья  о грозящих
приватизаторам неприятностях.  Включив  телевизор, у которого не было звука,
она  удобно  устроилась  в  кресле и  еще  раз пробежала глазами статью.  Та
называлась "Приватизация на мушке". В ней сообщалось, что некая инициативная
группа объявила  о намерении  создать общественную организацию под названием
"Трибунал",   целью  которой  станет   наказание   гадов-приватизаторов   за
распродажу и разграбление народной собственности.
     "Развитие   демократического  правового  государства   и   гражданского
общества в нашей  стране, -- писала журналистка, -- не может происходить без
применения  исключительных мер  к  нечестным чиновникам  и банкирам.  И пока
парламент спит, за наведение порядка решили взяться простые болеющие за свою
страну  граждане".  Серафимова  отбросила  газету, не испытав от полу-ченной
информации   каких-либо  импульсов  к   построению  дополнительной   версии.
Выключила немой телевизор, в котором тоже ничего интересного не обнаружила.
     Ложась  в постель, она уже не  могла четко мыслить, кости ее болели, во
всем теле чувствовалось напряжение.
     "Что   там   говорил   Княжицкий   об   очередном    убийстве   девушки
маньяком-"лифтером"?.."  --  только-то  и успела  подумать  Нонна Богдановна
перед тем, как сон взял ее за руку и дернул  на  себя,  словно ведущий танго
партнер.  И  закружилась  Серафимова,  попав   в  какую-то   черную   трубу,
оказавшуюся  кабиной падающего  лифта.  Она не почувствовала страха,  но  ей
захотелось вырваться из кабины, остановить  ее,  а  лифт  не останавливался,
разве  что на каком-то этаже распахнулась дверь и вошел человек. Серафиме не
дано было увидеть его лица, но она знала, что это серийный убийца, "лифтер",
по  паспорту  Алексей Запоев,  которого  она  "разрабатывала"  уже четвертый
месяц.  Единственное,  что  удалось   выяснить,  что  он  поэт,  член  Союза
писателей, но ни там,  ни в многочисленных  установленных  местах жительства
его обнаружить не смогли. Оперативники  называли, правда, адрес его подружки
с  Таганки,  тоже  поэтессочки,   бывшей   адвокатессы.  Серафимова  на  миг
проснулась, записала на приколотом тут же на случай к тумбочке листе бумаги:
затребовать  стихотворные   вирши  подружки  злоумышленника,   --  и   стала
досматривать сон...
     "Лифтер"  приближался.  Серафимова  приготовилась к  нападению,  но  на
всякий случай сказала, что лифт падает,  что его нельзя уже остановить и что
он, лифт, приватизирован ею и является теперь ее собственностью, и чтобы  он
немедленно  поэтому  выметался  к  чертовой бабушке. Над головой  ее  белело
свежее утреннее небо.  И  действительно,  открыв  глаза, она обнаружила, что
настал новый день.

     В голове ее, словно только что  вымытые хрустальные  бокалы на  полках,
ярко и упорядоченно выстроились детали вчерашнего происшествия.
     Еще  не встав  с  кровати  --  широкой разложенной  софы,  заправленной
розовым  комплектным  бельем,  --  она составляла  план на сегодняшний день,
затягиваясь сладчайшей утренней сигаретой. Самозабвенно вдыхая дым, она, как
всегда за последние пятнадцать лет,  говорила себе: нужно  бросать курить. А
стала она курить во время  развода. Серафимов, ее  бывший  муж, окрутил ее в
два  счета.  Проходя  свидетелем  по  делу  об  изнасиловании  малолетней  с
причинением  тяжких  телес-ных  повреждений,  он  сумел  расположить к  себе
молодого следователя... Наступила романтическая история, закончившаяся через
месяц после свадьбы.
     Серафимов   оказался   тем  самым  мерзавцем-преступником.   Запуганная
девчонка не только не хотела, но и физически  не могла дать показания против
него: у нее начались постоянные припадки, врачи кололи наркотики. Кто примет
как  доказательство  такие  показания?  А  он  все дальше  и  дальше  уводил
следствие от истины. Нонна Богдановна тогда  не видела ничего  вокруг, кроме
своего  мужа. Так  продолжалось,  пока  она  не  заметила  его  пристального
внимания  к своей  маленькой  племяннице, той  самой, что  учится  сейчас  в
медицинском. Муж сам во  всем сознался, но нагло потребовал, чтобы она нашла
повод прекратить дело.
     Все  -- и работа,  и любовь, и ее собственная жизнь, -- стали для нее с
тех пор обыденными,  незначимыми явлениями. И ничто не могло встряхнуть ее и
возвратить  к жизни. Мир стал для  Нонны  черным, как похоронный "кадиллак".
Мужа  она посадила,  вернее, передала посадить подруге  из соседнего отдела,
брак  расторгла,  и  с тех пор ни одного мужчины не подпустила  к  себе,  ни
одному не  дала повода  превысить допустимые между коллегами  отношения. Всю
любовь она отдавала  племяннице, а всю энергию -- работе. Она уже привыкла к
такому образу  жизни, только  иногда было страшно оставаться дома одной,  да
вот еще  телевизор  починить было некому. От девичьей фамилии Зейналова  она
отвыкла быстро...
     Первым позвонил психиатр, ее лучший друг -- Михаил Иванович Буянов.
     -- Нонночка,  что  за  ересь  про  тебя  в утренних  газетах?  До  чего
омерзавились писаки!
     Она не уточнила, что именно пишут утренние газеты, но хмуро сказала:
     -- Вчера опять опозорилась, грохнулась, как институтка.
     -- А что, Нонночка, тяжелый случай?
     -- Рубленая рана. Черт, вспомнила сон.
     -- Что именно?
     -- Падающий лифт.
     -- Разбилась?
     -- Нет. Не помню.
     --  Значит,  не  разбилась.  Тебе  необходима  помощь и  поддержка,  --
заключил психиатр.
     --  Можно подумать, Миша, что  это только из сновидения можно  вывести.
Она  мне всегда необходима. Вроде  кажется,  что лучше без помощников, когда
все берешь сама в свои руки,  лучше выходит... А порой  думаю: да куда я без
них, без ребят?
     --   Ты  бы  отпуск   взяла,   Нонночка,  --   понимая  бессмысленность
предложения, сказал Михаил Иванович, и они распрощались.
     Они были знакомы уже пять  лет. Познакомил их, конечно же, брат Вазген,
вечно пытающийся пристроить сестренку,  которой уже перевалило, пусть совсем
пока  еще  ненамного,  но  уже  за  четвертый  десяток.  В  его доме  всегда
собиралась веселая компания докторов, они, стараясь шокировать непосвященных
дам,  наперебой  расска-зывали страшилки из врачебной практики, умело веселя
слушателей своим пренебрежительным от--ноше-нием к человеческой жизни.
     Буянов  предложил ей несколько сеансов  психологической разгрузки, а по
сути оказался духовным наставником Нонны Богдановны. Может быть, только один
Михаил Иванович и знал, что порой творилось  в  душе женщины, избравшей себе
профессией -- искать людей, погубивших человеческую жизнь.
     Нонна Богдановна  надела  тренировочный костюм  и,  перепрыгивая  через
ступени, сбежала вниз на улицу. Дорожки Чистопрудного бульвара уже подсохли,
а еще  оставшиеся  кое-где  совсем  уж  какие-то  черные,  похожие на  куски
угольной породы, наледи, казались навсегда  закостеневшими,  не поддающимися
апрельскому солнцу. Лед на пруду  давно  растаял, а по бетонной кромке пруда
вперевалочку ходили утки, поглядывая на гуляющих молодых мамаш и беременных.
     Она сделала  два круга.  "Вот,  -- думала  Серафимова,  поворачивая  на
третий малый круг, --  вроде  ничего не сказал человек такого, медицинского,
что ли, а какое воздействие. Да, психиатром надо родиться". Ей не присущ был
метод  психологического   расследования,   когда  бы  следователь   вычислял
преступника   по  психологии  самого  преступления,  по  характеру,  скажем,
убийства и так  далее. Она не умела предугадывать  следующие  ходы серийного
убийцы,  такого как "лифтер".  Он  творческий  человек,  но  стихи  надо  бы
почитать не  его, а  подружки. Женщина  обычно растворяется  в любимом,  его
топорик  моет,  стихи  под  впечатлением  его  фортелей  пишет.   Серафимова
улыбнулась,  она бесспорно  понимала,  что  обладала  мощной  интуицией,  но
никогда об этом не  упоминала. Раскрывшая на своем веку  сотни  убийств, она
боялась, что ее обвинят в непрофессионализме.  Словом,  ей показалось, будто
она похожа на чемодан, который могут забыть...
     Купив в киоске пачку газет, она взбежала к себе на этаж, на ходу  читая
заголовки.  Влетев  в  квартиру, разъяренно швырнула всю пачку в воздух, так
что  газеты   на  лету  развернулись  и,  шурша,   усыпали  пол.  Ноздри  ее
раздувались, веки напряженно щурились. Негодованию ее не было предела.
     --  Ах, мерзавец! -- Это она про шофера,  которого вчера  разыграла. --
Тебе  мало платят, что  ты еще этим сукиным котам  продаешься. Пустая башка!
Это ж надо: "Ограблена  касса взаимопомощи Госкомимущества!"  Я  тебе покажу
взаимопомощь!  А  этот жук-навозник -- Копытов  вчера,  видимо, все квартиры
обошел, все  дерьмо из них  вынес: "Смертельная эякуляция!"  Я  тебе  устрою
эякуляцию, забудешь, с какой стороны к любовнице подходить!
     Она собрала и свернула газеты, швырнула их на стол и пошла варить кофе.
Он ее успокаивал.
     Потом  закурила и,  захватив с  кухни турку и  чашку, уселась в кресло.
Газеты  лежали  перед  ней,  она,  словно  девочка,  решившая  помириться  с
обидчиком,  но  еще  обиженно косясь  и  надувая губы,  перебирала малиновым
длинным ногтем уголки сложенных газет.
     Перед  тем как  любопытство  в Нонне  Богдановне  победило, она набрала
домашний номер Княжицкого.
     -- Коля, у меня к  тебе просьба. Возьми моего Володю, заберите Устинова
и,  если  нет ничего срочного,  подъезжайте ко мне... Нет,  домой. И попроси
водителя  подняться. Так. А Братченко должен  поехать к Виктору  Степановичу
Похвалову и попросить его никуда не уезжать, затем пусть поставит двух людей
возле дома. А  потом пусть  тоже едет сюда. Мы вместе поедем  в прокуратуру.
Правда, здесь быстрее дойти, чем доехать.
     Она положила трубку и, повеселев, развернула верхнюю газету.
     "Смертельная эякуляция", -- прочитала она, шевеля губами,  и, словно на
что-то  решившись,  рванулась к  книжной  полке,  зацепив  при  этом  провод
телефона, отчего  последний  грохнулся на пол. Серафимова поставила  его  на
стол, полезла в  орфографический словарь.  Можно простить  ее  невежество  в
некоторых вопросах пола: такого слова, кажется, не знал и С.И.Ожегов.
     Нонне Богдановне пришлось прочитать статью. В  ней подробно излагалось,
что некий гражданин в  доме на  Разгуляе был  обнаружен  работницей в момент
занятия  онанизмом  в  собственной  спальне.  При  виде  косматой  старушки,
входившей  по старинке со свечой в руке  в спальню,  чтобы приготовить  вещи
хозяина на утро, гражданин, между прочим, большого ранга чиновник, судорожно
сжал кулак  под одеялом, очевидно, случился спазм, нарушилось кровообращение
и чиновник отдал концы в прямом и переносном смысле.
     Вывод был сделан  философский: мужчины  --  наиболее беззащитны, так уж
устроен их оргазм, очевидно,  наборщик пропустил целый слог, но в целом, как
показала судебно-медицинская экспертиза, с  эякуляцией у  невинно  убиенного
было все в норме.
     Нонна  Богдановна  несколько  минут думала,  почему человек, автор этой
статьи, ее  написал.  Ведь  явно,  достоверная информация  у него была. Даже
адрес.  Наверняка  и  соседей  опросил. Но не  могли  же престарелые  жители
Разгуляя  придумать  всю  эту  сексопатологическую  галиматью!  Значит,  это
сделано намеренно. Почему? Потому что эта  отупляющая информация, помещенная
в газете, так привлекающей внимание молодого поколения, будет способствовать
полному  разрушению  мозгов или  причина  другая?  Да  чей же  это  сценарий
за-пу-щен  в  ход?  И не с намерением ли запутать след-ст-вие? Вот  ведь  --
другие-то  обходятся  с  инфор-ма-цией  бережно,  ответственно:  удалось  же
журналисту  из   "Нового   дня"  составить   небольшую   заметку  в  колонку
"Чрезвычайные происшествия", и название милое: "Правительственные чиновники,
связанные с приватизацией, плохо кончают".
     "Вчера вечером, -- сообщалось в заметке,  -- самостоятельно кончил,  не
дождавшись, пока партнерша выйдет из душа, начальник управления приватизации
предприятий торговли и общественного  питания Финк. На этом и был  застигнут
партнершей, в ярости разрубившей чиновника на две неравные половинки.
     После  чего   неудовлетворенная  женщина  в   раскаянии  повесилась   в
злополучном душе на собственных чулках".
     Чуть ниже красовалась реклама колготно-чулочной фирмы. Нонна Богдановна
покраснела  еще  больше  и,  не  осознавая, что она  в этот  момент  делает,
погрозила  кому-то  пальцем.  Потом  она  глотнула  остывшего,  как  всегда,
пересоленного кофе и взяла третью,  вполне солидную газету, где и обнаружила
еще  одну  статейку  об  ограблении  кассы  взаимопомощи  Госкомимущества  и
убийстве  любимца  коллектива Адольфа Зиновьевича Финка. В  статье  странным
образом  прозвучала  не  та  сумма,  о  которой  пошутила  вчера   в  машине
Серафимова, а две тысячи, о  которых заявила Евдокия Григорьевна только ей и
Братченко.
     Старый разбитый  телефонный  аппарат  крякнул,  прочищая  горло,  но  в
результате  дал-таки  петуха.  Его  хриплый  клекот  окончательно  возвестил
Серафимовой, что кто-то  желает  сказать ей  нечто важное.  Она  нетерпеливо
схватила трубку, но услышала лишь треск, словно ей звонил  робот, у которого
сели батарейки. Нонна Богдановна положила трубку на место и, тряся аппаратом
в  воздухе,  как  спичечным  коробком,  подумала,  что  день  начинается,  в
сущности, прескверно.  В  аппарате  обособленно  брякала какая-то оторванная
деталь, и,  как всегда в  такие минуты,  она ощутила  беспредельную  женскую
беспомощность, говоря юридическим языком -- недееспособность.
     Не  успела она  поставить  телефон на стол, как  он вновь зазвонил в ее
руках. Одновременно  позвонили и  в дверь. Она отбросила аппарат  на  диван,
подобравшись,  метнулась в  прихожую,  открыла  дверь,  забыв  посмотреть  в
глазок, проскакала в одном тапочке к телефону, схватила трубку и выдохнула:
     -- Раздевайся.
     -- Я вам помешал,  Нонна Богдановна?  --  спросил в трубку прокурор. --
Через сколько минут перезвонить?
     --  Да нет,  я  одна,  --  с перепугу  выпалила Серафимова, -- это Коля
Княжицкий.
     -- Княжицкий? -- удивился прокурор.
     -- И Устинов.
     -- Понятно.
     -- Слушай,  Паша,  что  за пошлые  инсинуации?  --  вдруг  спохватилась
Серафимова.  -- Мне не до этого сейчас.  Вчера ночью --  послали на двойное,
"лифтер" где-то по городу  мотается, еще эти газеты всякую муру пишут,  но я
им отомщу.
     -- Уже придумала как?
     -- Да.
     --  Только  "лифтера"  на  них не  спускай.  Кстати, о  "лифтере". Круг
замкнулся  после вчерашнего. Твои орлы его вычислили,  осталось только вести
наблюдение.  Любовница его  уже  известна.  Даша Ату. А  для  чего  тебе  ее
творчество? Дешевка уровня... Но процитирую, чтоб не увлеклась:
     Дорога поднимается в рассвет,
     Как разводная половина ставни.
     тебе я сделаю минет,
     А ты потом отдашься без суда мне...
     -- Впечатляет, -- проговорила Серафимова.
     --  Она  еще  помощник депутата, так что  -- полный  наборчик.  Депутат
небось  уверен, что она и есть настоящая интеллигенция. Кстати... раз уж все
здесь ясно, я с тебя "лифтера" снимаю, ты рада?
     Нонна Богдановна чуть не заплакала.
     -- Ребята,  "лифтера"  отбирают,  --  не выдержала  она,  --  Александр
Львович, Володя, Коленька, что же это?
     -- Ну,  не наигралась  еще  в эту  игру?  --  успокоил прокурор. -- Как
собираешься строить расследование по двойному?
     -- А что, следствие по двойному буду строить я?
     -- Ну, а кто же, я? -- передразнил прокурор и добавил: -- Да что ты мне
голову морочишь, ты уже след взяла небось.
     -- Я не ищейка, -- огрызнулась Серафимова.
     -- А кто же?
     Прокурор,   довольный   душевной  беседой  со   старейшим  следователем
прокуратуры,  положил  трубку.  Но  перед этим в  пакет с пометкой "срочно",
предназначенный   для  Серафимовой,   где  содержались   стихи  сожительницы
"лифтера", доложил еще один листок с весьма забавной информацией.
     Нонна  Богдановна тяжело  посмотрела на Володю,  взяла со стола газету,
дала  прочесть  Княжицкому.  Тот  воспринял  статью  про кассу  взаимопомощи
Госкомимущества как анекдот и долго  смеялся, радуясь  остроумию газетчиков.
Серафимова же скрежетала зубами.
     -- Это я ему вчера в машине сказала. Дословно. Пошутила.
     Лицо Володи вытянулось, он опустил голову.
     Все посмотрели на него.
     -- Уволите? -- тихо спросил водитель.
     -- А  куда тебя, нечестивец,  уволить. У  тебя жена  беременная, кто ее
кормить будет? Тебе что, мало платят?
     -- Нет.
     -- А что тебя заставило?
     --  Приятель  позвонил, я  ему  рассказал.  Я  не знал,  что  он  снова
печатается.
     -- Иди с глаз, -- Нонна Богдановна указала на дверь, -- жди у конторы.
     Она предложила  оставшимся гостям кофе. Оба попросили минералки,  зная,
что у  Серафимы на  кухне  всегда стоят  ящики с нарзаном.  Пока они  пили и
читали рекомендованные им хозяйкой статьи в газетах, та набрала номер первой
редакции.
     --  Здравствуйте. Адвокат Сепиашвили, -- представилась  она, --  могу я
услышать   автора  статьи  "Смертельная  эякуляция"   господина  Копытова?..
Здравствуйте, господин  Копытов. С вами  говорит адвокат Адольфа Зиновьевича
Финка... Нет, не покойного, а ныне здравствующего, спазм отпустил. Спешу вас
расстроить,  против  вас  возбуждается уголовное дело по  факту  оскорбления
чести и достоинства, а также заведомо ложной мерзопакостной клеветы.
     Устинов и Княжицкий ошалело смотрели на суровую Серафимову.
     -- Я уже ходатайствовала перед прокурором о взятии вас под стражу. Вот,
только что от него. Кажется, они  уже поехали к вам...Нет-нет, не на работу.
Домой, с обыском. Вы должны  знать,  что вы также подозреваетесь в получении
взяток за дезинформацию. Скажи, Копытов, у тебя дети есть?.. Они твою сраную
газетенку  тоже читают?.. -- И Серафимова, довольная собой,  яростно бросила
трубку.
     Позвонив  во вторую редакцию, она проделала  то же самое, поделившись с
автором  материала  радостным  сообщением о том,  что у  героев  заметки все
состоялось, и у них не  было повода так сильно обижаться  друг на друга, как
описано  в  газете,  но  пообещала,  что  журналистка  пойдет  по  статье  с
отягчающими обстоятельствами: преступный сговор и многократность.
     Исполнив коварный замысел, она подсела к своим.
     -- Мужчины  мои дорогие. У меня  к  вам одно серьезное поручение.  Могу
доверить только вам, Александр Львович, и вам, Коленька.
     Мужчины   насторожились,   подняли   подбородки   и  верноподданнически
устремили глаза на свою Серафиму.
     -- Еще раз повторяю, -- сказала она,  -- если там, в конторе, вы можете
в чем-то  незначительном схалтурить, то здесь  я прошу  вас подойти  со всею
ответственностью...
     --  Все сделаем,  -- поспешил  объявить  Устинов.  --  Говорите,  Нонна
Богдановна, не подведем.
     Серафимовой только  это и нужно было. Она  вдруг помягчела  и,  канюча,
пропела:
     -- Александр Львович, миленький,  почините телевизор, Коленька, умоляю,
телефон распоясался. Боюсь, выброшу в окно сгоряча -- попаду в кого-нибудь.
     Они  рассмеялись, поняв, что снова попались на удочку этой  взбалмошной
особы. Александр Львович  укоризненно покачал головой, и  они  принялись  за
дело, впрочем, сознавая, что эти минуты им не грозят полным молчанием.

     Пакет, полученный от прокурора, Серафимова вскрывала без энтузиазма. На
стихи не обратила внимания,  листок прочитала и отложила. Задумалась о круге
общения "лифтера" по принципу: скажи мне, кто твой друг...
     

Из   оперативно-розыскного   дела:  Дарья   Петровна  Ату,  член  Союза
писателей,  выкормыш  проф. Иволгина, член секции  поэтов-нигилистов  (любит
раздеваться  или  страдает  желудком  -- возможно,  глисты).  Член  общества
нудистов (нудная). Состоит на учете в отделе в"--3-ОРН в качестве нештатного
осведомителя   по   линии   Писинститута,   куда   поступила,   согласившись
сотрудничать  с  отделом.  Тест  Блейера  не прошла:  мстительная. В  стихах
изображает  себя  аристократкой,  иногда императрицей  Екатериной,  дедушкой
русского секса. Озабочена.  В прошлом  году в июне на  почве  неразделенного
влечения к одному маркизу обещала покончить с собой, однако  слова своего не
сдержала.
     Разработчик Павиан Круглановский


     День  за окном разгорался солнечный; словно  вымытое  после долгой зимы
окно, небо сияло и казалось прозрачным, праздничным.
     Нонна Богдановна вернулась из ванной, где сменила спортивный  костюм на
недавно приобретенный элегантный деловой  брючный,  нацепила на себя любимое
кольцо,  серьги и цепочку,  села на убранную  софу и с  умилением  несколько
минут наблюдала,  как  работают  мужчины.  Она безмятежно  курила и казалась
вполне довольной жизнью. Давно не возникало в ней этого чувства окрыленности
и готовности ощущать полноту жизни. То ли весна так действует,  то ли кто-то
из близких ей людей нашел способ отогреть ее ледяное сердце -- она и сама не
знала.
     --  Итак, господа, что  мы  имеем?  Во-первых, мы имеем  дело о двойном
убийстве  в  квартире приватизатора  торговли Финка -- убийстве его самого и
его  вероятной  любовницы. Поздравляю от всей  души.  Дело получает  кодовое
название  "Раскольников".  Но, в  сущности,  Адольфа  Зиновьевича с натяжкой
можно назвать  процентщиком. Исходя из того, что  сообщила соседка, убийство
произошло между половиной седьмого и половиной восьмого.
     -- Откуда такая точность? -- спросил  Устинов, отставляя на стул заднюю
крышку телевизора.
     -- Когда  она  услышала,  что  Финк вернулся  с работы,  начался сериал
"Роковое наследство" -- в 18.15 -- 18.20. Через десять минут он  ей позвонил
и сказал, что можно прийти за деньгами. Значит, был еще жив.
     -- Несомненно, -- сказал Устинов.
     --  Продолжаю.  В полвосьмого бабушка  пошла  к  Финку и обнаружила его
труп. В  двадцать ровно  --  на место приехала дежурная группа  Авокадова. В
половине девятого -- мы. Итак, бабушка попала в квартиру в половине восьмого
и позвонила в милицию тоже из квартиры Финка, труп которого был зафиксирован
ее зорким глазом. Похоже,  что  Финк убит  в период от половины седьмого  до
половины восьмого. А убийца не успел выйти из  квартиры, когда бабуля пришла
за  получкой.  Но  нам   неизвестно  время  смерти  Похваловой,  ждем  ваших
комментариев,  Коленька.  Дальше.  Орудие убийства  Финка не  найдено.  Есть
отпечатки, Александр Львович?
     -- Только на бокале с губной помадой. Наверное, принадлежит убитой.
     -- На шее женщины  следов пальцев нет? Нет. Ладно.  Нужно будет еще раз
обойти  весь дом,  соседние  дома, может  быть,  кто-то  видел  человека  со
свертком.  Велика вероятность, что  преступник, которого спугнула,  а  то  и
насмерть перепугала гражданка Эмина из тридцать восьмой квартиры  со свечкой
в руке... шучу... возможно, что он, выключив  свет  и воду  в  ванной,  взяв
орудие убийства,  деньги,  кое-какие  вещи, выбрался из квартиры после ухода
Евдокии  Григорьевны  и  до  появления  Авокадова, а это  полчаса... Стоп...
Трудновато же ему было  тащить  это барахло,  орудие убийства, да еще  после
такого... А  что, если  уже  после  убийства  и  после  ухода  Эминой кто-то
посторонний  вошел в квартиру и  вынес вещи? Только вынес вещи. Вынес только
вещи. И  только... Евдокия  Григорьевна показала, что в гардеробе не хватает
самых дорогих костюмов, зимних дубленок и  плаща. Кому потребовалась мужская
одежда? Нет и аппаратуры. Драгоценностей у мужчины не было, зачем они ему?
     --  Но  наверняка был счет, -- заметил  Устинов, --  значит должны быть
чековые книжки, договоры сберегательные и так далее. Этого в указанном ящике
тоже не оказалось. Вообще, нигде нет ни одной деловой бумаги, документов там
каких-нибудь, папок.  Можно  подумать, что кабинет его  находится  в  другом
доме.
     -- Да-да, -- продолжила Серафимова, -- но не мог же один человек унести
все это. Или была банда, с этим будет легче.
     -- Почему? -- поинтересовался Княжицкий.
     --  У  банды совокупный интеллект ниже.  Цели другие. Если нужно убрать
чиновника,  не  пошлют  же на  дело грабителей. Если  бандиты забрали  вещи,
значит будут продавать, какой же тут интеллект? Вы меня  понимаете? Впрочем,
ближе к делу. С чего я начала?
     -- С  того, что,  вероятно, кто-то еще побывал в квартире, -- подсказал
Княжицкий.
     --  Умничка,  Коленька. Ведь  вы  же  чувствуете  наличие  двух  разных
почерков,  задач. Какого  бандита  заинтересуют  деловые  бумаги?  Да и  так
зверски они обычно не расправляются. Так что кто-то еще один -- или  не один
--   побывал  там наверняка. И это он (или они) прятался в ванной или зашел в
квартиру  уже  после звонка  Евдокии  Григорьевны  в  дежурную  часть,  ведь
топорик-то исчез... После звонка... После  звонка... Что он  там мне говорил
про рацию?
     -- Кто, Нонна Богдановна? -- спросил Княжицкий. -- Подайте, пожалуйста,
отверточку.
     -- Журналист этот. У  меня к  нему  классовая ненависть. Он сказал, что
телевизионщики ездят  по городу и занимаются радиоперехватом. Значит, кто-то
мог узнать об убийстве, приехать  на машине,  подняться в квартиру и забрать
вещи. Неужели этот дед-сосед Марк Макарович ничего не видел?!
     -- Или он боится, или из разряда людей, живущих под  девизом: "пусть им
будет  плохо".  Вы же помните,  какими словами он  нас  встретил?  -- сказал
Устинов. -- "Не очень-то здесь мародерствуйте".
     --   Да-да.  Вырисовываются  две  версии.  Братченко  будет  заниматься
Похваловым: убийство на почве ревности. Я -- радиолюбителями и журналистами.
Третья -- профессиональная  деятельность. Завтра начнут дергать из Рос-  или
как там их  -- Госкомимущества? Потом отработаем  версию:  грабеж по наводке
группой лиц;  нужно  будет установить, не  видел ли  кто из  жильцов машину,
подъезжавшую в это время к дому, и людей, выносивших барахло.
     --   А  где  Братченко?  --  спросил   Устинов,  передавая   Княжицкому
плоскогубцы.
     -- Братченко должен быть у Похвалова, -- сообщила  Серафимова.  -- Хочу
надуть  депутата, может, лопнет.  Пусть  его  Братченко  пощекочет. Вдруг он
ревнивый.  А  вы,  Александр  Львович,  помогайте со  скупщиками  краденого.
Кстати, а люди Похвалова приезжали?
     -- Приехали. Мы им деньги отдали, труп Похваловой отправили в морг, для
экспертизы  и  вскрытия.  Они  даже обрадовались.  Оставили  телефон.  Такие
мордовороты... --  Устинов сказал это и положил  на стол последнюю деталь от
разобранного телевизора.
     --  Оперативники отработают  все  по вещам,  от  опроса  Эминой --  что
пропало,  до толкучек  и барахолок. На  вас лично -- дактилоскопия  пальцев,
микрочастицы с одежды того  и другого, обувь, следы  на ковре. Давайте  все,
что даже  не будет признано  как  доказательство, но  имеет место  быть,  --
Серафимова задумалась, -- что еще вы мне должны?  Кажется, пятьдесят рублей.
Когда у нас зарплата?
     -- Извините, что перебиваю. А мне что делать? -- вмешался Княжицкий. --
Желаю  быть полезным.  Предварительное заключение  дам  завтра  же.  Сегодня
кое-что тоже можно будет узнать. Все зависит от лаборатории.
     -- Неплохо  бы, -- улыбнулась Нонна Богдановна,  -- Коленька, да  у вас
работы хватает.
     -- Мне для вас ничего не жалко.
     -- Осторожнее, Нонна Богдановна, -- расплылся Устинов, -- так немудрено
и обольстить не-опытного молодого человека.
     Она умела вкладывать в  один взгляд и  чувства и  эмоции. Она могла бы,
если  бы пожелала, одним  взглядом разжечь  страсть в мужчине или уничтожить
врага, стереть его с лица земли. Она знала  в этом толк. Стоит  ли уточнять,
каким взглядом смерила Серафимова старика Устинова?
     Первым  сдал  работу Княжицкий.  Он  набрал номер "сто"  и торжественно
поднес  к ее уху телефонную трубку. Серафимова облегченно вздохнула  и вдруг
услышала: "Точное время -- девять часов сорок пять минут".
     -- Что же мы сидим-то, господа уголовники? -- вскрикнула она испуганно.
--  Нас ждут великие дела.
     Работнички посмотрели на часы и засуетились.
     --  А как  же  с телевизором?  --  спросил Устинов, показывая  на груду
винтиков, ламп и блоков. -- Мне немного осталось.
     --  А, бросьте, я научилась читать по губам.  А теперь и изображения не
будет?  Доделывайте, --  вдруг распорядилась она.  -- Нам  все  равно  стоит
подождать Братченко десять минут, он ведь приедет сюда.
     Помощник  следователя  прокуратуры Центрального округа советник юстиции
Витя Братченко  был человеком счастливым.  Его никогда не волновали мелочные
проблемы;  зависть, злорадство  не  были  чертами его характера. Он  жил  на
служебной площади в коммунальной квартире недалеко  от Чистиков. Дом его был
втиснут  во  двор  старого  квартала  на  Покровке,  очень   походившего  на
петербургские лабиринты. В комнату солнце заглядывало в редкие часы, так что
противоположный от окна угол потолка даже покрылся грибком. Братченко это не
очень  волновало,  потому  что он  уже  накопил достаточную сумму  на  выкуп
комнаты  у   прокуратуры  и  расселение  квартиры.   За   пять  лет   работы
юрисконсультом в юридической фирме в своих родных Мытищах  он купил машину и
обставил квартиру, в которой когда-то  жил с  женой  и дочерью.  Однажды, во
время  коллективного  отдыха на турбазе, застав  свою  супругу с собственным
шефом, собрал вещи, сберкнижку, завел машину и уехал  в  Москву. Устроился в
милицию, оттуда быстро  перебрался в прокуратуру. Вот и вся Витина  история.
Теперь ему  нужно  было обустраивать  новую жизнь, не  исключалась  и  новая
семья. Дочь училась  уже в одиннадцатом классе, хлопоты с ее  поступлением в
юридическую академию ложились  на  его плечи. Коллеги часто  подшучивали над
ним,  говорили, что измена  жены  вселила в него неуверенность в  себе и что
постоянные самокопания до добра не доведут.
     Этим  утром,  получив (как  это  любезно  со  стороны  Серафимы)  через
Княжицкого  задание,  без  каких бы то ни было разъяснений, он отправился на
своей  "пятерке"  в подмосковный  поселок  Переделкино.  Проехав по Минскому
шоссе, свернул влево и  через двадцать  минут подъезжал к сплошному зеленому
забору похваловской дачи.
     В  третий раз за  последние  пять минут у  него  проверили документы, и
ворота  открылись. Участок  был зелен, на клумбах цвели тюльпаны.  Братченко
совершенно случайно  вспомнил,  что  у нормальных людей еще только  апрель и
даже  почки  не  набухли  на  деревьях. А  тут  творилось нечто необычайное.
Наверное, под землю подвели теплоэнергию.
     Его встретили  два молодых паренька, неожиданно похлопали по его куртке
и брюкам, проводили в дом.  Справа от входа он увидел большую светлую залу с
мраморными  колоннами, посредине которой стоял овальный черного стекла стол,
уставленный вазами с  фруктами. Над  столом свешивалась  виноградная  гроздь
хрустальных подвесок  люстры.  В кресле около  окна  сидел человек, упершись
взглядом  в широкоформатный телевизионный экран, величиной  с лобовое стекло
самосвала.
     Послышались  шаги  хозяина  дома, спускавшегося со  второго  этажа.  Он
предстал  перед Братченко в длинном домашнем халате с бордовым воротником, в
обнимку  с длинноволосой девочкой лет  четырнадцати -- в ноздрю  у  нее было
вдето колечко.
     --  Арендовал  вот  на  срок  депутатских  полномочий.  Скоро  придется
отдавать. Не мое. Государственное, -- ответил он на незаданный вопрос.
     -- Здравствуйте, Виктор Степанович, извините, что я так рано.
     Братченко представился. Похвалов поморщился:
     -- Я, признаться, уж и забыл о вчерашнем. Выкинул из головы. Понимаешь,
Витя,  --  он  пани-братски  положил руку на  плечо  Братченко, -- она  меня
позорила перед всей публикой, а я терпел.
     Кому, как не Братченко, было известно гадливое чувство женской измены?
     -- Чего ж ей не хватало-то, Господи? -- сказал он сочувственно.
     -- Остроты ощущений, мой друг, конечно. Она и работать пошла по той  же
причине.  Овечкин, ее шеф, мне все уши  прожужжал:  гуляет,  --  говорил, --
бешенство матки. Тут и подвернулся этот чинарик.
     -- Может, не стоит при дочурке? -- посоветовал Братченко. -- У меня вот
та же история, и дочь -- ровесница вашей.
     -- Зинаида, ступай, -- велел хозяин дачи.
     Девочка прыснула и ушла в боковую комнату.
     -- Я, собственно, лишь по малой нужде к  вам, -- проговорил Братченко и
покраснел  от двусмысленных этих  слов, -- следователь Серафима...  то  есть
Серафимова  (поправился он)  просила  вас никуда  из города  не  отлучаться.
Просто вы на первых порах можете понадобиться. Вы уж нас извините.
     Похвалов отреагировал быстро, словно ожидал подобного:
     -- Как же мне не отлучаться из города, если я в этот момент вне  города
и живу здесь постоянно?
     --  Я все понимаю,  Виктор  Степанович,  --  растерялся  Братченко,  --
наверно, она имела в виду не отлучаться с дачи.
     -- Послушай, душа  моя, я ведь еще не пенсионер всесоюзного значения, я
работаю  носителем делегированной  мне народом власти. Смекаешь? Я на работу
хожу. Твои  поганые  законы писать хожу.  Так что передай своей этой  Наине,
Нине... пусть она хорошенько изучит нормативные акты о статусе депутатов.
     Братченко, проклиная про  себя Княжицкого, не потрудившегося  объяснить
ему истинную цель его поездки, распрощался, десять раз извинившись, скатился
с  крыльца  и  быстро  уехал,   дабы   не  позориться  больше   в  таком  --
государственного значения -- месте.
     Возвращаясь в Москву и подъезжая к дому  Серафимовой, Братченко все еще
с сочувствием  вспоминал  великого человека Виктора Степановича,  так горько
обманутого судьбой, и его осиротевшую малютку.
     Они с Княжицким ждали Братченко у подъезда дома Нонны Богдановны.
     -- Очень хорошо,  -- обрадовалась Серафимова, -- вот вы нас и подкинете
в прокуратуру.
     -- Садитесь, конечно.
     --  Ну, как  слуга  народа? Каково ваше впечатление?  -- спросила Нонна
Богдановна, продвигаясь в глубь машины, чтобы рядом мог сесть Княжицкий.
     -- Кажется, крепится. Но чувствуется -- убит горем. С дочерью он там.
     -- С дочерью? Ну-ну. А кого из наших вы там поставили?
     Братченко вытянул шею и удивленно выдохнул:
     -- Никого.
     -- Как никого? Вы понимаете, что вы говорите? Зачем же вас посылали-то?
     -- Сказать Похвалову, чтобы он никуда не уезжал.
     -- Правильно, -- вмешался Княжицкий, тесно прижавшись к Серафимовой, --
и поставить наших людей. Двоих.
     -- Вы мне этого не говорили, Николай Сафронович.
     -- Да помилуйте, батенька, вы забыли...
     Они препирались всю  дорогу. Серафимова выскочила из машины и  скачками
поднялась  к  себе  в  кабинет.  И тут  же  распорядилась  отправить к  даче
Похвалова двоих оперативников.
     Через час  один  из  них  позвонил  ей из  Переделкино и  доложил,  что
Похвалов улетел сегодня в половине одиннадцатого в неизвестном  направлении.
Они сопровождали его  до самого  "Шереметьева".  Он  пошел через  турникет в
самолетам, отправляющимся в Чехию, Германию, Австрию, Израиль, Гонконг. Куда
был  у  него билет,  не уточнялось,  таможенный пост  он  прошел по зеленому
паспорту. Пограничники отказались давать информацию без официального запроса
спецслужб.
     



СПРАВКА 


     "3 апреля в помещении "Торгового агентства" при Комитете по  подготовке
и   проведению   программы  соцзащиты  военнослужащих  состоялась  беседа  с
директором  офиса агентства Юсицковым Едигеем Авиезеровичем. Он пояснил, что
Устав  и   Учредительный   договор  были  написаны  соучредителем  Агентства
господином    Овечкиным   Валерием   Васильевичем,   директором   универмага
"Европейский".  Отдельный  подъезд универмага,  все  три этажа,  были  сданы
Агентству в  аренду. В  учредительных документах определен  круг учредителей
Агентства,  зарегистрированного в форме  Закрытого  акционерного общества. В
состав  учредителей входят:  Комитет  по  социальной  реабилитации и  защиты
военно-служащих,   Федеральное   предприятие    "Государственная    компания
"Интендант-милитер",   Акционерное   общество    "Vral",   представительство
карлсбадской фирмы "Dostal". Акция проведена в  рамках борьбы с коррупцией и
финансовыми злоупотреблениями при поддержке ОМОНа.
     Начальник отдела "К" ФСБ РФ
     Н.К.Нестеров".


      Маленькие люди любят поговорить о больших людях.
     

Павел Лукницкий


     Когда ясный  весенний  день был в разгаре, в  офис Торгового  агентства
позвонили.  Охранник  отдернул занавеску и  увидел толпу людей, стоявших  за
ней.  Люди  были  в  спецодежде  и  масках.  Охранник открыл  рот,  задвинул
занавеску и плюхнулся на стул. У  него даже не было силы крикнуть в приемную
о фантастическом  видении. По  стеклу  еще раз постучали. Охранник  еще  раз
отдернул занавеску, теперь уже  крикнув секретаршу,  которая не поторопилась
выйти в коридор.
     --  Ну,  чего  надо? --  мягко  спросил  охранник  стоявшего за стеклом
мужчину в костюме и без маски.
     При этом он судорожно прикидывал,  что бы это могло значить, и  в конце
концов понял, что его фирму настигли тяжелые времена.
     Когда автоматчики  ввалились в коридор, он уже стоял лицом  к стенке, а
те принялись громко выгонять  сотрудников и гостей фирмы в коридор. Директор
офиса  и юрист  фирмы  уединились в  отдельном кабинете с главным из бригады
омоновцев. Последний  представился как комитетчик. С ним был еще  один,  без
камуфляжа, наверное, его помощник.
     Тем временем в кабинетах начался обыск. Сотрудники простояли в коридоре
часа полтора, потом их стали запускать в их собственные кабинеты, поочередно
выясняя  личность каждого.  Многим велели  уезжать домой, не  забыв показать
содержимое сумочек  и дипломатов.  Половину кабинетов  опломбировали быстро.
Изъятые  финансовые  и  учредительные  документы  частично  увезли  с  собой
вечером,  когда обыск  закончился,  частично  заперли  в  одной  из  комнат,
опечатав ее.
     Согласно уставу  агентство  было  создано в  1997  году,  основной  вид
хозяйственной и  предпринимательской деятельности -- торговые сделки. Однако
в учредительных документах указано, что агентство может  заниматься и другой
многопрофильной деятельностью.
     Николай  Константинович  Нестеров,  генерал  ФСБ,  руководитель  отдела
следственного  управления,  прошелся  по  коридору.  Электричества не  было.
Рубильник  они с  Алтуховым отключили,  как только вошли к  здание.  Высокие
двери во все кабинеты  были  распахнуты.  Спецназовцы в  защитных костюмах и
масках прикладами прижимали к стенам сотрудников Торгового агентства.
     -- Потише, потише, размахался, -- приструнил Нестеров парня в униформе,
ударившего на его глазах мужчину, который хотел пошевелиться. -- А вы ко мне
пройдите, пусти его.
     Мужчина прошел за Нестеровым в  кабинет руководства. Юсицкова попросили
выйти в приемную.
     -- Представьтесь, -- попросил Нестеров.
     --  Губарев  Евгений Александрович, программист,  то  есть руководитель
технического управления.
     -- Ого, да у вас тут и управления! Расскажите, Евгений Александрович, у
вас объединенная компьютерная система или нет?
     -- Да, объединенная,  но  пока -- только две системы. В одной -- машины
администрации,   учредителей,  в   другой  --   обслуживающего  персонала  и
сотрудников.
     -- Каким  образом  организована  база  данных, закодирована информация?
Имеются ли скрытые поля, я имею в виду -- помеченные для удаления при входе?
     -- Коды есть в той системе. А программа самоуничтожения не включена. Мы
ждали вас позже.
     -- Что? Повторите, пожалуйста, для диктофона.
     Губарев  стушевался,  у  глаз покраснели  белкиv,  как  будто его душил
кто-то. Выходит, ждали. Кто же этот  сердобольный, кто предупредил агентство
о планируемом вторжении?
     -- Так что же, искать что-либо в компьютерах бесполезно?
     --  Да нет, -- сникший  программист, очевидно,  махнул рукой  на все  и
решил расслабиться, --  ребята  тут  крутые,  они особо не суетились. Больше
ничего не знаю.
     Нестеров не  унимался. Ему хотелось  опробовать в деле свои наработки в
новой  и  перспективной  области  процессуальных  знаний:  способах  изъятия
компьютерной   информации   и   программных    средств   при   расследовании
преступлений.
     --  Выходы в  Интернет, в  другие системы,  скажем,  правоохранительных
органов имеются?
     -- Нет, что вы. Пока нет.
     -- Что значит пока? -- уточнил Нестеров.
     --  Вот  только  дали  задание  подключиться,  и  письмо  с  резолюцией
начальника ФАПСИ имеется. Мне показывали.
     -- А где у вас письма хранятся?
     Губарев показал в сторону приемной:
     -- Должно быть, у секретаря, в секретариате.
     Нестеров  выглянул  в  приемную, попросил  сотрудника  спецназа позвать
Алтухова, засевшего в бухгалтерии. Костя Алтухов с горящими глазами влетел в
приемную.
     -- Коля, там такое! У-у! Прямо золотая жила. Но есть и белые пятна, как
на  карте  мира. Ну, хоть  вешайся,  главной  папки  текущих  платежей  нет.
Бухгалтера самого нет. Есть только кассир, девочка, которая зарплату выдает.
Ну и с платежками в банк ходит.
     -- Возьми ее с собой, Костя, я разрешаю, -- санкционировал Нестеров, --
а теперь иди сюда, ты мне нужен.
     -- Что?
     --  Иди  займись  с  программистом, я, если честно,  в  компьютерах  ни
бум-бум, пока только  термины заучил. Для меня это  сверхъестественное чудо,
до которого руками дотрагиваться -- только осквернять. Так ты поди, оскверни
всю  их  систему с помощью  программиста,  у него, кажется, душа нараспашку,
святая простота...  Нет, ты посмотри, что делает, сволочь!  --  отвлекся он,
показывая на омоновца.
     С  этими  словами  Нестеров ринулся в  коридор,  увидев, как в кабинете
напротив  приемной  спецназовец ударил  в  челюсть сотрудника аналитического
отдела,  в кровь  разбив  ему скулу.  Мужчина  схватился руками  за лицо,  а
громила прижал его автоматом к стене. Сотруднику пришлось упереться ладонями
в стенку, оставляя на ней кровавые отпечатки.
     -- Я тебя застрелю сейчас, мразь! Пшел отсюда, собака бешеная!
     Спецназовец  сплюнул  сквозь  прорезь  в  маске  рядом  с  Нестеровым и
нагловатой  бандитской  походочкой  удалился  в  конец  коридора,  где сидел
штатный охранник  агентства с осунувшимся лицом, на котором  было  написано:
жду увольнения. Еще  на лице его было написано, что он офицер запаса бывшего
9-го управления КГБ СССР. Этот охранник пытался было загородить грудью дверь
в  это крыло  длинного коридора, где размещался аппарат Торгового агентства,
когда следственная бригада с оперативниками поднялась на этаж.
     У  него была установка  при  появлении  правоохранительных  органов или
непрошеных журналистов  противодействовать  по  полной программе.  Эта сцена
даже репетировалась. Режиссером был сам Овечкин. Сначала охранник должен был
заявить, что следователи и  оперативные работники не обладают правом прохода
на территорию  охраняемого им объекта без уведомления  начальства, попросить
подождать, пока  он согласует. Нестеров стал терпеливо объяснять, что сейчас
же при нем  немедленно  возбудит дело по статье  294  УК  -- противодействие
органам...
     Но генерала,  как  мешаюшую  на  лесной  тропе  ветку, отстранил  своей
вратарской  перчаткой  командир спецподразделения,  а потом  он отстранил  и
охранника,  при этом голова  последнего  оказалась зажатой между щиколотками
спецназовца.  Однако Нестеров не поощрял  превышения полномочий. Шумно дыша,
он снова пробежался по коридору.
     -- Еще раз увижу,  будет уголовное дело! -- крикнул он  спецназовцу. --
Фамилия, звание?
     Спецназовец  медленно   стянул  с  рыла   маску,   и  Нестеров   увидел
действительно бешеного пса.
     -- Ну, Бадов я, Толя, сорок шестой размер сапог... Старлей. А тебе...
     И он направил пятерню в физиономию Нестерова. Тот еле успел отпрянуть.
     --  Я пришел сюда убивать, -- прорычал он,  -- и тебя, если скомандуют,
генеральская харя, тоже шлепну.
     Его глаза налились кровью. Но Нестеров улыбнулся -- и детина оторопел.
     Нестеров возвратился в приемную к ожидающему его Юсицкову.
     -- Так на чем мы остановились?
     Юсицков  насторожился,  вытянулся  на стуле,  как  струнка. Сейчас,  со
сложенными на столе дамскими пухлыми  ручками, он  был похож  на  застывшего
суслика. Маленькие глазки, маленькие зубки с расщелиной, приоткрытый рот.
     --  Вот  и  растолкуйте  мне, Едигей Авиезерович,  кто  же  такие  ваши
соучредители, где они все, что за люди?
     -- Все учредительные документы я вам уже выдал.
     -- В копиях.
     -- Оригиналы у руководителя агентства Виктора Степановича Похвалова.  И
печать  у  него.  Вот  же  копия  протокола  о  назначении  его  Генеральным
директором. А я лишь менеджер офиса, вы понимаете?
     --  Едигей Авиезерович, как же это вы до менеджера офиса  скатились? Вы
же звезда  телеэкрана, ведущий таких мощных проектов на  телевидении, как вы
вообще со своей занятостью оказались здесь?
     --  По какому праву вы  устроили обыск в нашем помещении? -- задал  тот
контрвопрос.
     -- По заявлению, дорогой мой, по заявлению. Могу продемонстрировать, но
имею право  и не  показывать. Представители  народа, депутаты,  как патриоты
своей  страны,  обратились в  ФСБ с требованием  проверить факты  незаконной
торговли   оружием  со   стороны  Департамента   Главного   государственного
распорядителя  Российской Федерации,  и  в частности указали на  вашу фирму.
Обвинение серьезное.  Что  за структура у вас такая странная?  АТС-2, ПМ  во
всех кабинетах,  там в кабинете у вас я видел и АТС-1. Правильно ли я понял,
что  согласно  уставу  агентство  имеет  право  приобретения,  производства,
доработки,  переработки,  реализации оружия и систем вооружений,  военной  и
соответствующей техники и технологии,  реализации морской, авиа- и  ракетной
техники различного назначения?  Откуда  у  вашего  агентства  такой  размах?
Читаю.  Приобретение, заготовка, производство  и реализация редкоземельных и
драгоценных металлов, драгоценных камней, ювелирных изделий...
     -- Дальше  не надо, я в  курсе. А  за  ответом вам нужно  обратиться  в
Московскую регистрационную и лицензионную палаты.
     -- Так кто представляет учредителей, фамилии?
     --   Я  подписывал  соглашение  о  коммерческой   тайне.   Вам  следует
обратиться...
     -- Пошел ты в баню, Едигей. Я сам решу, к кому мне обратиться.
     -- В баню я завтра непременно наведаюсь, вторник -- банный день у меня.
     -- Где переписка, где архив, куда делись папки с этих пустых полок?
     -- Как  вы  верно заметили, я в офисе действительно  бываю очень редко.
Где папки  -- понятия  не  имею, секретарша  со  вчерашнего  дня  в декрете,
спросите у охраны.
     Нестеров  был  разозлен  наглостью Юсицкова, тот  перебивал  Нестерова,
смотрел на него с усмешкой, чего-то выжидал.
     Через  полчаса  из  кабинета  вышел  Алтухов  с программистом.  Отозвал
Нестерова в кабинет. В руках держал пару дискеток.
     --  Материала  навалом,  но  сам  понимаешь,  чисто  информативно,  для
оперативных  разработок.  Доказательством   данный  материал   не  является.
Компьютеры  следует  забрать.  Там  проекты  писем  и  ответов  на них.  Вот
интересно.  --  Алтухов  сел  за  стол и  открыл один  из файлов, на  экране
высветился  текст  письма. -- "Проект  акта передачи помещения в  Карлсбасде
представительству Агент-ства с баланса Росвооружения". Есть проекты писем  в
Министерство  иностранных  дел  о   предоставлении   права  дипломатического
иммунитета  Похвалову  Виктору  Степановичу.  Ему  же передается спецдача  в
Переделкине. Есть на этот счет письмо в администрацию Московской области и в
ФАПСИ, и  что  характерно, ответы, положительные  ответы, отпечатаны следом.
Охрана  дачи  санкционирована самим  Главным  государственным распорядителем
Российской Федерации (фактически вице-премьером) -- Мошонко  С.Ф.: 4 поста с
автоматами АКС-74У, 15 пистолетов Макарова и 4 АКС-74У с боекомплектами.
     Из справки следственного управления ФСБ.
     "В ходе оперативно-розыскных мероприятий установлено следующее.
     В компьютерной базе ЗАО "Торговое  агентство"  при Комитете  социальной
реабилитации военнослужащих благодаря четкой и слаженной работе следственной
бригады и  оперативных  работников,  а  также в  силу  того,  что  к моменту
производства  обыска  в  системе была  отключена  команда  к  автоматической
очистке  памяти  при  включении,  обнаружены проекты  контрактов  на продажу
вооружения и писем на имя Мошонко С.Ф., в том числе:
     --  контракт на передачу со стороны 3-й гвардейской  дивизии  береговой
охраны, дислоцирующейся в Клайпеде, -- 5 тысяч автоматов Литовской стороне;
     -- письмо  с просьбой  взамен строительства в  Калининградской  области
жилья для военно-служащих продать Литве 5 тысяч автоматов Калашникова,
     -- письмо с ответом на  отсутствующий в компьютере  запрос Командующего
Балтийским  флотом  с  резолюцией  Мошонко  С.Ф.:  "Согласиться  на  продажу
металлолома от разделки 40 списанных  кораблей с целью получения средств для
решения проблем военнослужащих" (каких нужд и каких именно военнослужащих --
не указано),
     --  письмо  о  перевалке  химпродуктов  с  баз  АО  "Vral" (учредителем
которого  является Росминхим) на  экспорт,  с просьбой проводить  финансовые
расчеты через фирму "Dostal",
     --  письмо  Общества научно-технического развития (генеральный директор
Мартынов) с просьбой содействовать в приобретении следующего оружия:
     1. Т 72 С -- 800.
     2. Пушка на колесах ЗУ23 -- 1000 единиц.
     3. Игла 5 (7 портативн.) -- 300.
     4. Автоматы АК, из них с подствольным гранатометом -- 100 000, АК 74 --
5 000 штук.
     5. Наземная  противовоздушная пушка 30 мм ЗА 72 (автомат на колесах) --
200 единиц.
     6. Мины противотанковые 100 000.
     7. Мины противопехотные 100 000.
     8. Противоракетная система С-300 -- 4 комплекта.
     В  данных  компьютера также обнаружен проект Указа Президента о продаже
самолетов Ирану и ракетной установки Ираку через фирму "Dostal".
     Нестеров присвистнул.
     -- Костя, некоторые из  образцов в единичных  экземплярах в вооруженных
силах.
     -- Причем цены, заметь, -- добавил Алтухов, -- указаны раза в  три ниже
официальных,  по которым торгует Росвооружение. А также обнаружены:  проекты
писем о незаконных перечислениях денег от фирм "Vral", "Интендант-милитер" и
Госкомимущества РФ на  счета карлсбадской фирмы "Dostal",  представительство
которой  в  Москве,  по агентурным  данным, незаконно возглавляет  начальник
управления   приватизации   объектов   торговли   и  общественного   питания
Госкомимущества А.З. Финк. Все письма от  указанных выше фирм и организаций,
как  о проводке  операций по  торговле на экспорт  оружием, так  и о продаже
цветных  металлов,  угля,  алюминия  первичного  и   драгоценных  камней,  с
освобождением    от   экспортных   тарифов,   написаны   на   имя   Главного
государственного  распорядителя  Российской  Федерации  Семена  Филимоновича
Мошонко.  В  них  же  содержится  просьба  санкционировать  проведение  всех
финансовых операций через фирму "Dostal" (Карлсбад).
     Так,  просматривается проект письма о продаже алюминия с  освобождением
сделки  от  всех  видов   налогов,  в  котором  содержится  стандартная  для
обнаруженных писем  фраза: "В  случае положительного решения прошу Вас  дать
указание  Министерству внешнеэкономических связей о  выдаче  соответствующих
лицензий  и  Государственному  таможенному комитету о  пропуске груза  через
границу без уплаты пошлин. Указанные операции будут проведены с карлсбадской
фирмой "Dostal". Наличествовала подпись директора алюминиевого завода.
     Данная   информация  была   обнаружена  Константином   Константиновичем
Алтуховым на дискетах, но самого архива  с документацией  в  офисе Торгового
агентства  не  оказалось.   Допрос   сотрудников   агентства   положительных
результатов в розыске документации не дал. Уф!
     --   Необходимо   осуществление  глубокой  оперативной   проработки   и
аудиторской проверки деятельности Торгового агентства, а  также всех  фирм и
организаций,   входящих  в  состав   учредителей,  в   части  их  совместной
деятельности, -- пометь  себе,  Костя, -- сказал  Нестеров,  --  и без "Уф!"
Трудно, но не труднее, чем поставить "Отелло" в Камеруне.

     Госкомимущество  расположилось  в небольшом одноэтажном здании, похожем
на типовой дет-ский садик, да и запах внутри линялых стен был похожий: пахло
в  Госкомимуществе  детскими  горшками  и  столовской  гречкой. Домик  стоял
посередине  нового  микрорайона  Ново-Косино  на улице  имени  Пришельцев из
космоса.   Строил  его   тот   трест,  который   строит   скорлупки,  иногда
разваливающиеся от неправильной консистенции цемента. Подъехать  на легковом
транспорте к  зданию было невозможно,  так  как дороги  заканчивались  сразу
после  Садового кольца,  но  зато  один  раз  утром  и  один раз  вечером по
микрорайону проходил буксующий по непролазной грязи  микроавтобус с погнутым
бампером и оторванным глушителем...
     Нет. 

Шутка

. Снова:
     Госкомимущество располагалось в квартале правительственных  зданий, что
тянется от Старой площади до ГУМа. ГУМ в столице разделяет Правительственный
квартал и Кремль. Чиновники ездят  из своих зданий  в  Кремль  к  Президенту
через  ГУМ. Госкомимущество, как рубенсовский "Вакх", раскинул  свои жиры на
добрые три-четыре  строения, каждое из которых можно  сравнить с Кремлевским
Дворцом съездов. Дворец в сравнении проиграет.
     А уж  в  сам Правительственный квартал  можно  попасть и  остановиться,
скажем,  возле  того  же   Госкомимущества,  только  если  на  вашей  черной
сверкающей  "Волге"  или  лучше  "Вольво"  есть пропуск  в "Китай-город".  Я
повторяю: сверкающей!
     Серафимова вышла из своего слегка запыленного  матового вездехода возле
кроваво-красной  Китайгородской  стены.  Володя,  следуя  указаниям   жестов
гибедедешника, проехал поворот к Госкомимуществу мимо и спустился чуть ли не
к  набережной.  Справа,  за  историческими  останками  стены,  белел  каньон
гостиницы  "Россия", которая тоже когда-нибудь,  когда исчезнет ее прототип,
станет достопримечательностью или аттракционом "Россия".
     Серафимова,  тяжело ступая,  поднялась к гостинице и вышла на Варварку,
название которой в наше время стали произносить с ударением на первом слоге:
неологизм. Впереди в легкой  солнечной  дымке переливался всеми космическими
цветами Василий Блаженный,  а на переднем  плане, по правую сторону Варварки
мощными сооружениями желтели старинные  торговые ряды. Где же, как не здесь,
разместить Госкомимущество?..
     Подъезд на  углу дома  оказался  мизерным,  тесненьким. Пока Серафимова
дожидалась, когда за ней спустится второй  секретарь председателя  комитета,
ее буквально  затерли, и  ее джинсы из  просто "левисовских" превратились  в
"левисовские-тертые",  и спасибо, что не  в варенку,  варенку Серафимова  не
любила.
     Она была очаровательна сегодня. Взгляд ее светился, челочка серебрилась
и  лежала  послушно,  губы  приняли  новую  помаду  безоговорочно. Она  была
довольна тем,  что к своим сорока  двум ее фигурка  вытачивалась  еще четче,
словно  обдуваемая  морскими  ветрами  скала. После  утреннего  совещания  в
прокуратуре, где  самое умное, что ей довелось  узнать, было то,  что  слово
"нувориш" происходит  не от слова "вор", выслушав  похвалу  в свой  адрес, а
также  комплименты  по  поводу  нового костюма,  Серафимова  поехала  домой,
переоделась в  привычные джинсы  и  пиджак  и  отправи-лась в  Комитет,  где
работал Финк, предварительно созвонившись с приемной председателя.
     Там еще ничего не знали: секретарям некогда читать газеты. Председателя
на месте не  было, а зав. секретариатом  велела ей приехать через час, когда
на месте будет первый  заместитель,  курирующий управление Финка. Серафимова
потребовала обеспечить охрану кабинета погибшего и стала прихорашиваться.
     Теперь  она уже минут  десять  шла по катакомбам Госкомимущества, и  ей
казалось, что ее ведут подземными ходами в Кремль. Но, выйдя на поверхность,
по ее подсчетам, на четвертый  этаж, Серафимова проследовала  за не задающим
вопросы  секретарем по  стеклянному  переходу, соединявшему старое  и  новое
здания,  потом  еще три раза  повернула  и оказалась в просторном  холле,  с
картинами на стенах и мягкими креслами вдоль окон. У нее закружилась голова,
а в глазах замелькали двери кабинетов.

     Секретарь  первого,  некто  Людмила Петровна, недовольно  посмотрела на
Серафимову. Она была  немолода,  опрятна,  в  современном модном  костюме  с
золотой  брошью  на лацкане, очки  выгодно  подчеркивали ее слегка  раскосые
глаза.
     -- Вообще-то, у  Адольфа Зиновьевича свой секретарь есть, -- произнесла
женщина, слегка  запыхавшись, --  не знаю, где она ходит, подождите  здесь в
кресле.
     Женщина повернулась было  на  своих высоченных тонких каблучках,  чтобы
уйти. Но Серафимова задержала ее.
     -- Постойте, как вас зовут?
     -- Я уже сказала! Вы что-то хотели? -- презрительно спросила та.
     -- Послушайте,  вы собираетесь  меня  здесь бросить?  А если  секретарь
Финка не придет? Я  же  не  только не выберусь  отсюда,  но и задачу свою не
смогу выполнить.  Мне нужен  кто-нибудь  из руководства, мне нужны ключи,  у
меня постановление на обыск, понятые из числа...
     -- Извините, мне некогда, подождите, пожалуйста, Галину Тимофеевну, она
вами займется. У меня очень много работы.
     -- У вас начальнику управления топором раскроили надвое череп, ровно на
два  полушария,  -- вскипела следователь.  --  Или вам  дали указание чинить
препятствия следствию?
     Людмила   Петровна  смерила   Серафимову   долгим   тяжелым   взглядом,
снисходительно скривила уголок рта, потом подошла к боковой  двери и открыла
ее.
     -- Галочка! Ты тут?
     Из дверей высунулась приветливо улыбающаяся секретарша Финка с печеньем
в руке.
     -- Ой, а мы с девчонками чай пьем, пока моего нет.
     -- Это к тебе. Содействуй. Приедет Альберт Вольдемарович, я сообщу.
     Каменная леди,  столь своеобразно  изображающая из себя личность в этом
обезличенном  мире,  прокалывая  насквозь  своими шпильками  серый  ворсяной
покров пола, удалилась за поворотом коридора.
     --  Здравствуйте, -- открыто улыбаясь, сказала Галочка, направившись не
к  Серафимовой,  а  сразу  же  открывать дверь приемной, на  которой  висела
табличка:  
"ФИНК Адольф  Зиновьевич. Начальник  Управления"
.  --  Проходите,
пожалуйста. Вы от кого?
     --  От...  прокуратуры,  наверное,  -- ответила  Нонна  Богдановна.  Не
решаясь заявить о себе в полный голос, присматривалась к секретарше.
     Галочка сразу показалась ей очень домашней женщиной. Она была непуганой
и  доброжелательной,  на вид лет тридцати пяти  -- тридцати  семи. Небогатая
блузка,  юбочка  чуть  ниже колен, движения женственные. Все в приемной было
устроено, как в  жилой  комнатке  одинокой интеллигентной бабули.  На  окнах
низенькие, в  пол-окна белые занавеси, в серванте  посуда, сок, пачки  чая и
банка кофе, возле стола на тумбочке -- чайник "Тефаль", кофеварка,  термос и
салфетки. На  столе --  арифмометр. 

Шутка

. Калькулятор  на  солнечных
батареях.
     --  Давайте  ваш  плащ,  --   предложила  Галочка.  --  Вы  к   Адольфу
Зиновьевичу? А он будет попозже. Когда точно, не знаю. Хотите подождать?
     Серафимова пожала плечами. Галочка показала ей на диван а сама щелкнула
включателем чайника.
     -- Вы, наверное, по поводу столовой?
     -- Какой столовой? -- удивилась Серафимова.
     --   Да  у   нас   сейчас   все   ведомства  ринулись   свои   столовые
приватизировать, прямо наплыв.
     -- А вы давно здесь работаете? Наверное, трудно сюда попасть на службу?
     -- Да, наверное. Я здесь второй год, а вообще-то меня Адольф Зиновьевич
за собой уже в третью организацию переводит. Хотите чаю?
     -- Галя, -- решилась-таки  Серафимова, -- я  знаю, что подчас секретари
как матери для своих начальников... Вот, такая профессия...
     -- Да-да,  -- перебила  Галочка,  -- пылинки  сдувать, это  как раз мой
случай.  Он  же, в  сущности,  ребенок, только страной  правит,  а  жить ему
секретарь помогает... Хотите,  я ему домой  позвоню? Правда,  там  никто  не
отвечает...
     Галочка явно  была растерянна. Ей хотелось  сделать доброе дело, и  она
переживала, что ничем не может помочь.
     -- Не надо, Галочка, его там нет, он... Я, собственно, к вам... Прошлым
вечером  случилось непредвиденное,  не хочу вас пугать, но вашего начальника
больше нет. Убийство... Вы меня понимаете?
     Галочка  оцепенела.   Только   губы  ее  дрожали  в  улыбке,  будто  ее
разыгрывают, и она готовится, что розыгрыш  сейчас раскроют.  Она не  знала,
как  ей  реагировать,  но известие  все  глубже  вгрызалось  в  ее  мозг,  и
постепенно носик ее покраснел, глаза наполнились слезами, она упала в кресло
и, поставив локти на стол, уронила лицо в ладони.
     -- Ну-ну, девонька, давай соберись.  Мне  нужна твоя помощь. Понимаешь?
Убийцу не нашли по горячим следам, я веду следствие, нам с тобой  необходимо
поговорить, потом осмотреть кабинет, с людьми пообщаться...
     -- Я не могу, -- прошептала, захлебываясь в  слезах,  Галочка, --  нет,
нет...  Почему  я  вчера не  поинтересовалась? Мы  же  в  соседних подъездах
живем...
     Серафимова закурила, давая секретарше  время прийти в  себя. "Уж не эта
ли сиротка  звонила  вчера в милицию, спутав следствию все  карты этим своим
звонком?" Та, не обращая внимания на следователя, заходилась плачем все пуще
и  пуще.  Серафимовой показалось  странным, что в  приемной  не  раздавалось
телефонных звонков  и никто не заглядывал туда в течение  вот уже  получаса:
неужели никто не знает о случившемся?
     Нонна  Богдановна впервые в своей жизни произнесла эту прибереженную на
крайний   случай,   киношную,   пластмассовую   фразу,    вдруг   неимоверно
пригодившуюся в эту секунду:
     -- Примите мои соболезнования. Будьте сильной, -- добавила она.
     И тут ей  показалось, что эти  слова прошибли сознание секретарши. Галя
сначала закатилась беззвучно,  страшно скривив  лицо с открытым  ртом, потом
выдохнула  раскатисто, закивала,  сильно  закусила  губу,  руки  и  губы  ее
тряслись, она попросила сигарету.
     --  А  вы  когда  вернулись  вчера  домой? --  почти  шепотом  спросила
Серафимова. --  Я понимаю, но вы не обижайтесь на мои вопросы,  их еще много
разных будет.
     --  В десять.  Он не позвонил. Только уезжая, сказал, что его не будет.
Но обычно он звонит и говорит, что я могу идти домой, а тут не отпустил.
     -- Да, в десять там еще шум стоял, -- задумчиво произнесла Серафимова.
     -- А когда, как? -- спросила Галочка, вытирая платком совершенно мокрое
лицо, ее  рыдания  еще  не  прекращались,  но  она  уже  обрела  способность
соображать.
     -- Я все вам расскажу,  только позже, а сейчас давайте откроем кабинет.
Вот у меня постановление. А вы держитесь, держитесь. Выпейте воды.
     Галочка  покосилась  на следователя: холодный тон  заставил  секретаршу
взять себя в руки. Она встала и открыла дверь кабинета Финка.
     -- Позовите кого-нибудь. Двух человек, у кого есть время.
     -- Кого?
     -- Прежде чем входить в кабинет,  нужны  понятые, --  учительским тоном
пояснила Нонна Богдановна.
     Галочка вышла.  Ее  шатало. Минут через  пять  возле  дверей в приемную
толпилось человек десять,  другие  подбегали, протискивались,  подымались на
мыски. Галочка  еле преодолела заслон, вошла в свою приемную  и сказала, что
народ в понятые  идти  отказывается. Серафимова  столкнулась со сложностями,
которых не предвидела. Какие-то странные были эти приватизаторы.
     --  Товарищи, может  быть,  кто-нибудь соизволит  пройти  в  кабинет  и
посидеть  в  качестве понятых?  --  обратилась  она  к уставившимся  на  нее
сотрудникам.
     Тут же  добрая половина оказалась  на  своих  рабочих местах. Кто-то из
них, убегая, даже крикнул: "Мы малограмотные". Серафимова разозлилась, резко
встала  с  дивана  и  подошла  к народу. Схватила за  пуговицу плюгавенького
мужичка, втащила  в комнату  со  словами: "Я освобождаю  вас  от работы  для
выполнения  гражданского долга". Мужичок бормотал, что он хотел бы выполнять
свой долг на рабочем месте, но Серафимова перебила его:
     -- Ничего, проходите, так безопаснее  будет для общества, меньше вреда.
--  И добавила: -- Правильно вас Иисус из храма изгонял, сволочи равнодушные.
     Эти ее слова напугали сотрудников еще больше.
     Потом  Галочка  все-таки сумела уговорить круглую  дамочку из соседнего
отдела,  заманив ее чаем  и пряниками. Та пыталась объяснить общественности,
что у нее  очень много работы, просто завал.  Общественность  оправданий  не
приняла, жертву подтолкнули в приемную.
     Следователь закрыла  перед дюжиной носов дверь приемной, повернула ключ
в замке.
     -- Проходите, --  сказала Серафимова секретарше и понятым. -- Садитесь,
вы здесь в уголке, -- указала даме, -- а вы ко мне поближе.
     Она надеялась, что первичный осмотр кабинета ей удастся провести одной,
но,  увидев  размеры  кабинета,  вызвонила  Братченко.  Просила  подъ-ехать,
объяснила, как  и что делать, оказавшись  в проходной. Потом разложила перед
собой  бланки, выбрала бланк  протокола допроса  и задала секретарше главный
вопрос. Та уже не плакала, но платок еще был наготове.
     -- Вчера был вторник. Расскажите мне, Галочка, как проходил ваш рабочий
день,  и  все  от начала до конца: что  делал Финк со времени прихода в  эти
стены  до окончания  рабочего  дня.  Звонки, визиты,  отъезды, совещания.  Я
слушаю.

     Адольф Зиновьевич  Финк пришел  на  работу  во вторник,  как  обычно, в
девять двадцать. Это было мило с его стороны -- приходить на работу в девять
двадцать, чтобы дать возможность секретарю приготовить его кабинет: включить
кондиционер,  полить  цветы,  перевернуть   лист  на  настольном  перекидном
календаре,  передвинуть  окошечко  на  стенном календаре,  поменять  воду  в
графине, завести часы, что там еще... сбегать в буфет за апельсиновым соком.
Последнее время Адольф Зиновьевич сел на "Гербалайф",  и каждое утро Галочка
разводила  ему  в  стакане  апельсинового  сока  дозу  странного  порошка из
огромной  банки. Результаты начинали  сказываться:  у Финка  обнаружили язву
двенадцатиперстной кишки.
     Потом Галочка садилась  на свое  место,  включив чайник, так как  сразу
после "Гербалайфа" Финк любил попить  чайку с двумя печеньями или  конфетой.
Начинались звонки. Она записывала звонивших в блокнот, который  Финк подарил
ей на  Восьмое  марта.  Рядом с  каждой фамилией  --  приблизительное  время
звонка.  В  примечаниях --  по какому  вопросу звонили,  если  это удавалось
выяснить.  А  то, знаете, бывают такие, ну  прямо секретные агенты, слова не
вытянешь. Культуры маловато  или считают, что  они пуп земли, по голосу  их,
что ли, узнавать надо?.. Совещаний  во вторник никаких  не  было,  и  ничего
особенного запланировано не было. Честно говоря, у них с Финком не заведено,
чтобы  секретарь составляла план на день, а  тем более на неделю. Бесполезно
это.
     Стихийно  ведь все происходит. Один позвонит, предупредит, что  приедет
через  час;  другой   и  вовсе   без  предупреждения,  а  третий  за  неделю
записывается. Таких Галочка, конечно,  отмечала  -- в конце блокнота. Но эти
господа -- мелкая сошка. Не понимали, что, назвав время и день встречи, Финк
тут же об  этом  забывал.  Записывал  в  настольный календарь, но все  равно
забывал.  Потому  что  начальство срывало  все  планы,  а еще --  всякие там
друзья, обстоятельства...
     Что еще?
     Приехал  Финк  в обычном  непонятном  состоянии и настроении. Он  такой
человек:  поутру  его лучше не трогать.  Входит  в  приемную,  Галочка  ему:
"здрасьте", он может  ответить, может не ответить. Посмотрит на нее туманным
взглядом  и проходит в свой кабинет. Ключи у  него свои. А  через пять минут
Галочке по коммутатору:
     -- Зайди.
     Галочка  до  сих  пор  от  этого  его  "зайди",  как  от уведомления  о
сокращении, шарахается. А это он ее зовет сказать, чтобы она ему "Гербалайф"
несла, или чтобы кондиционер  на другую скорость включила, или чтобы картину
на  противоположной стене поправила.  Она к  нему  с  готовым  "Гербалайфом"
несется,  стакан  на блюдечке,  "Гербалайф" в  апельсиновом соке  настоялся,
размок, загустел. Он пьет и слипшимися губами дает Галочке первые указания:
     --  Вызвать зама Бродского, потом Гиппиус  из  профкома, потом главбуха
управления   Вознесенского.  Не  забыть   поздравить  начальника   снабжения
Распутина с днем рождения, а кадровика Дзержинского состыковать с юристами.
     Потом  звонки,  которые  он  должен  сделать,  а  Галочка  --  набрать:
начальник "Шереметьево-2", начальник таможни, ФАПСИ, Мосстройэкономбанк.
     -- Очень интересно, -- притормозила Серафимова, --  нельзя ли взглянуть
на этот блокнотик?
     Галочка  принесла  из  приемной  пухлую,  но  еще  новую  книжку. Нонна
Богдановна  открыла на последней исписанной странице, звонили: Минрадиопром,
Катя, Вышеславцев, Овечкин, Приемыхов, Мария Олеговна из столовой с жалобой,
что ее облили нарзаном, и так целый столбец.
     -- Изымаю, -- вздохнула следователь.
     -- Да  не  надо,  берите так,  --  обреченно  махнула рукой  Галочка  и
продолжила:
     -- Пришел Финк во вторник  в обычном настроении. В светлом костюме, без
куртки, уже по-весеннему. Мужчины  вообще верхнюю одежду не  любят, особенно
кто за рулем.  Да, Финку полагается служебка, он на ней  и  ездит. Утром его
водитель  на  работу  привозит,  а вечером  он  сам  за  рулем.  Потому  что
по-разному  день  заканчивается,  когда  в  пять,  а  когда и  в двенадцать.
Руководство,  например,  сидит, и ты сиди, жди,  вдруг понадобишься. Мало ли
выезды какие. А иногда он и не домой с работы едет, а еще куда-нибудь...
     -- Например?
     --   Ну,   молодой  же   еще   человек,  неженатый,   завидный   жених.
Рекспек-репсе-рексебентабельный.
     --  Да  хороший  человек  был,  -- громко проговорила  со  своего места
понятая, допивая свой чай с  пряником. -- Поорет иногда, но с кем не бывает?
А кто теперь его заменит... Галь, под кого ты теперь?..
     Серафимова  строго  попросила понятую подождать своей очереди, а  потом
высказываться.
     --  Какие функции  у  него  были  в  Комитете?  Что  конкретно  от него
зависело?
     -- Ну, если по-простому объяснять, он был представителем от государства
в акционировавшихся предприятиях  торговли. Вот,  скажем,  какой-нибудь  там
универмаг государственный  говорит, что  хочет  приватизироваться,  то  есть
коллектив хочет выкупить у государства свой универмаг. Адольф  Зиновьевич от
начала  до конца  эту приватизацию  контролирует.  Участвует в  комиссии  по
оценке основных  фондов,  подписывает  план приватизации, договор с трудовым
коллективом  или  там  с  лицом,  которое этот  универмаг  покупает.  Обычно
государство  говорит,  что  в  течение трех лет универмаг  или магазин  свой
профиль менять  не имеет права  и в его ассортименте обязательно должны быть
такие-то и  такие-то  наименования.  Но  это не  главное. Когда  предприятие
приватизируется, сразу оно все выкупить себя не может. Обязательно  какая-то
часть акций  у государства остается. Вот  управляющим этой частью и является
государственный  чиновник.  В   большинстве  случаев   Финк,  ну   и  другие
управляющие, его замы. Это только торговли касается.
     -- Хорошо объяснили, толково. Вы, Галочка, ценный специалист.
     Не  надо  было  это  говорить,  опять  у нее  нос  покраснел  и  ноздри
расползлись и  запрыгали.  Слава  Богу, косметикой  не пользуется, сейчас бы
потекло  все и размазалось. Потому что  на французскую денег нет,  а наша...
размазывается.
     --  Мне  нужен  будет  весь  список  таких   предприятий,  --  заметила
Серафимова, -- вся надежда на вас, Галя. Дальше, пожалуйста.
     --  Вот. Приехал Финк, выпил свой "Гербалайф". Я начала его  соединять:
кто сам прорывался по телефону, кого я вызванивала.  Потом  приехал  кто-то,
кажется, из ФАПСИ, знакомый его,  приятель, очень любезный, бывший полковник
ракетных войск.  Шоколадку  подарил. Я им  чаю подала с  этой  шоколадкой, у
Финка настроение поднялось, больше никто не  приезжал, потому что в середине
дня Финк уехал, сказал, что на встречу с Овечкиным, в ресторан.
     -- На обед?
     Обедают они обычно вместе, в старой "Октябрьской". Это не очень близко,
да  отсюда  вообще неудобно никуда добираться.  Особенно на  машине. Галочку
пару  раз  туда  возили  пообедать,  там пища  домашняя, даже пирожки,  даже
бульон, и то домашний.
     В уютных холлах на этажах диваны, столики,  искусственные цветы. Охрана
из  госбезопасности, пропуск Овечкину  и Финку -- всегда пожалуйста. Цены на
номера,  против  ожидания  непосвященных,  очень  низкие,  хотя  апартаменты
выдающиеся, в  них все  по-домашнему:  обои в  цвет обивке мягкой  мебели  и
занавесей, в спальне  мебель карельской  березы,  а  в  ванной  -- все сияет
чистотой, везде  полоски  бумаги  с  надписью:  "desinfacted".  У  Торгового
агентства на пятом этаже три номера. После  обеда можно забежать, вздремнуть
часок. Некоторые из членов команды девок  таскают в почтенную гостиницу,  но
остальных это не беспокоит. Посмеиваются.
     -- После обеда Финк вернулся очень мрачный, работал с бумагами. Звонили
ему, там записано кто. Я всех записываю, даже тех, кого сразу соединяю. Мало
ли. Потом, часа в четыре, позвонила Катя. И он уехал.
     -- Какая Катя?
     -- Последнее время  звонила очень  часто.  Кто  такая,  не знаю.  Номер
телефона  у  меня   где-то  есть.  По  первости  записала.  Звонила   часто.
Настойчивый голос,  требовательный.  "Здрасьте" никогда  не скажет.  Просто:
"Адольфа  Зиновьевича", я как всегда уточняю: "кто,  мол,  его  спрашивает?"
Она: "Катя".  Адольф Зиновьевич  сразу трубку брал.  Уж я-то приметила  это.
Никогда не скажет:  "Я занят" или "Пусть перезвонит".  Словом, или  эта Катя
очень важная шишка, или зазноба. Я думаю, последнее.
     Галя  опустила глаза,  и  Серафимова  поняла, что  даже  теперь,  после
произошедшего,  она  ревнует его  к этой  Кате.  Где-то  глубоко, как первая
раковая клеточка,  засела в  ней эта  ревность и боль. Следователь пожалела,
что этот вальяжный  Финк не понял, не  приметил,  не  распознал,  какой клад
работал рядом с ним.
     -- Вы не замужем?
     -- Почему вы спрашиваете?
     -- Вы очень привязаны были...
     -- Исключено. Я свое место знаю. Я уважала его очень сильно, -- и вдруг
она посмотрела прямо,  открыто. --  А  врагов  у  него  не было. Таких, чтоб
убить...
     Серафимова сказала Гале, что Финк был  убит вчера в девятом часу чем-то
вроде топора.
     Понятые вскочили на ноги. Прямо Пат и Паташон, маленький до сострадания
сухарик и грудастая эта, объевшаяся пряников, слушая про Финка, подступили к
следователю:
     -- Это кто же  в Госкомимуществе работать станет, если за взятки теперь
топором будут убивать?! Что  за безобразие! Ведь теперь разбегутся все, да и
платят здесь не ахти! Ладно там из пистолета, но топором! Беззаконие!
     -- А много взяточников у вас числится? -- уточнила Серафимова.
     Понятые потупились и  сели:  а что тут такого!? Вон им можно все, а кто
рангом пониже, на две тыщи не проживешь!
     Серафимова отложила разговор о коррупции и обратилась к Галочке:
     -- Вам знакома фамилия -- Похвалов?
     --  Нет.  Не помню.  Нужно  в книжке посмотреть,  в телефонной, я могла
забыть.
     -- Наталия Леонидовна, Наташа, Наталья, Виктор Степанович, -- как?
     Галя принесла телефонную книжку, составленную ею  самой за  долгие годы
работы  с  Финком. В  ней  были все  телефоны, по  которым хоть  раз  звонил
начальник, с именем и должностью, чтобы  не попадать впросак. Похваловых там
было трое.  Один без инициалов. Номер телефона был четырехзначный, наверное,
номер правительственной связи.
     --  Наташ много,  конечно.  Все ведь  через  секретарей звонят.  Многих
секретарей  по  голосу узнаешь уже,  со  многими заочно  знакома, а какие их
фамилии -- не знаю.
     -- Личного знакомства у Финка ни с какой Наташей не было?
     -- Я со своей стороны о таком не знаю. А там... Вот с Катей, там похоже
на личное. Он, знаете  ли, не увлекался  женским полом. На вечеринках  у нас
тут не  засиживался. Если торжество какое, наоборот,  пораньше уезжал, чтобы
коллектив не сковывать...
     -- А  отпуск свой подгадывал,  чтобы  на его собственный  день рождения
приходился, -- добавила понятая.
     Финк в прошлом был женат два раза. От второго брака остался сын. Сейчас
ему около двенадцати лет. Но звонила  чаще первая жена. Папочка пристроил ее
работать в Торговую палату,  а это здесь, в двух  шагах. Вот они и общались,
то она к нему заходила, то он к ней.
     -- А что за папочка такой всемогущий?
     Галя замолчала. Потом тихо спросила:
     -- А зачем понятые на допросе?
     -- Сейчас начнем осмотр кабинета, где я их потом доищусь.
     Тут зазвонил внутренний телефон. Братченко подъехал быстро.  Серафимова
попросила Галю встретить его и привести  в кабинет.  С Братченко прибыли два
оперативных   сотрудника.   После   прихода   Братченко   Нонна   Богдановна
почувствовала, как напряжение с нее  спадает, будто камень с плеч. Братченко
оценил обстановку, забрал под свое крылышко понятых и пошел к дальней стене,
где располагалось кресло Финка и портрет Ельцина над ним.
     -- Галь, а Финк в командировку должен был ехать?
     -- Почему?
     -- Соседке своей, домработнице, он так сказал.
     -- Нет, я об этом ничего не знаю.
     -- А какая у него зарплата?
     -- Хотите кофе?

     Братченко, как пес  на  выгуле, пошел  обнюхивать незнакомый просторный
кабинет: стены,  серванты, шкафы. Пригнулся к столу, огромному,  заваленному
бумагами  и телефонами. "Вертушку" узнал  по  серебряному  гербу  Советского
Союза, склонился с особым почтением,  как  к ручке хозяйки светского салона.
Так вот ты какая!
     -- А сейф закрыт, -- сказал один из оперативников. -- Ключи-то есть?
     -- А у  Адольфа Зиновьевича не  нашли? -- удивилась Галочка. -- У  него
ведь целая связка  ключей была. От кабинета, от сейфов, от машины,  от дачи,
от квартиры. Но, пожалуйста, у меня есть дубликат.
     Серафимова как-то забыла про ключи. Были ключи, остались в  кейсе. Кейс
в ее кабинете, в шкафу. Пока не сдала в камеру  хранения вещдоков. Просто не
сообразила взять ключи.
     -- Вы,  Галочка, откройте им сейфы, а вы, товарищи, подойдите поближе и
внимательно наблюдайте за следственными действиями. Витя, Финк  с Овечкиным,
оказывается, чуть ли не  каждый день общался. И  в день  убийства,  слышишь,
обедали вместе. Надо будет на Плотников съездить, уточнить. Порученье тебе.
     Галя встрепенулась,  узнала фамилию.  Серафимова,  десять  минут  назад
услышав о том, что Овечкин, директор  универмага  "Европейский" и шеф убитой
Похваловой, названивал сюда, Финку, каждый  день,  ничем  не  выдала  своего
интереса. Теперь не сдержалась, но отругала себя. Ведь  по всему  Управлению
слухи пойдут.
     --  Вот. Секретаря  Овечкина зовут  Наташей, --  вспомнила Галочка,  --
фамилию не знаю. А Похвалова не помню.
     Нонна  Богдановна  пошла и взяла  со стола  красную книжечку  абонентов
АТС-1. Номер, записанный секретаршей в своем телефоннике, совпадал с номером
помощника   Главного   госу-дарственного    распорядителя   России   Виктора
Сте---па--новича Похвалова. Серафимова ахнула: чего ж врали, что депутат, да
еще  Госдумы?  -- и поплелась на свое место. Лучше бы уж  в  самом  деле был
депутатом.
     -- Насколько я понимаю, по "вертушке" вы не соединяли. Сам звонил.
     -- Когда  уезжал,  переключал на меня. Но  спрашивать, кто звонит и что
передать,  у  этих господ было нельзя.  Только определенный текст:  "Аппарат
Финка. Секретарь Приходько слушает". Ну, а уж если спросят, где босс,  тогда
я рассказываю. Захотят -- представятся, не захотят, трубку кладут.
     Когда понятые отошли с  Братченко в дальний конец кабинета, а Галочка и
Серафимова остались на этом конце длинного стола для совещаний,  недалеко от
входа в кабинет, секретарь наклонилась к следователю и доложила:
     --  Этот первый папочка... то есть первая жена Адольфа Зиновьевича была
дочерью  председателя  Комитета  Верховного  Совета  СССР  по  международным
связям,  он тогда сразу устроился  в МИД работать.  После  развода  с первой
женой его из МИДа попросили. Конечно, папочка отомстил.  А он просто увлекся
одной женщиной. Иностранкой. Потом все у них прекратилось, очень был сложный
период.  Меня  тогда не было.  Мы познакомились в Министерстве обороны. Меня
Адольфу Зиновьевичу вместе с кабинетом передали. С тех пор мы вместе.
     -- А второй женой была дочь министра обороны?
     Галя  едва  заметно  дернула  бровкой.  Не  понравилась  ей  бестактная
проницательность Серафимовой.
     Второй женой Финка была  не дочь министра обороны,  а внучка начальника
Генштаба. Финк курировал в Минобороны вопросы продажи оружия. Специально под
него переформировали старую структуру, поприжали Военторгэкспорт, структуру,
торговавшую   оружием  от  имени  государства,  и  другие  отдельные  фирмы,
созданные  напрямую президентом.  Вторая  жена  ушла от него  со  скандалом.
Скандал устроила  она сама,  прямо  на приеме в  посольстве  Кубы. С тех пор
"Куба с  нами не разговаривает". А  жена стала  на приеме родину ругать, вот
Финк ей и вмазал.
     Нет.  Снова.  

Шутка

  была.  Жена попалась  на  вывозе  из страны
антиквариата  и золотых изделий. Пыталась сколотить свой собственный капитал
за рубежом. На  таможне  работали дотошные ребята. Хотя, конечно, если бы не
было  указания  сверху,  от спецслужб, прошла бы  внучка своего дедушки  как
миленькая через зал VIP и  не  оглянулась.  Нет, провели выборочный досмотр.
Жену-то от суда отмазали, но ее родня очистила свои плечи от погон, и "Хед &
Шолдерса" не понадобилось. Подумал-подумал  Адольф Зиновьевич:  а зачем  ему
такая  обуза,   никчемная   наглая  баба,  не  утонченная,  неласковая,   не
двухметровая, а, наоборот, толстая? Ну зачем?
     После некоторых  мытарств  пришел  в  Госком-имущество, поработал,  уже
развод оформил, да и потребовал у шефа войти в положение ценного сотрудника.
Площади своей нет. А  жена из пятикомнатной своей каморки выгоняет, никакого
житья  не  дает.  Начальство  в  Госкомимуществе  душевное,  выделили  Финку
служебную площадь на  Солянке, отремонтировали за  государственный счет: ну,
откуда  у   честного  чиновника  деньги  на   евроремонт?   Потом  разрешили
приватизировать,  а то  как-то  несправедливо:  работают  на один  общак,  а
человеку   не  могут   квартиру   подарить   от   имени  государства.   Ведь
Госкомимущество тоже островок государства, плавающий.
     -- Витя, нужно будет установить, чей телефон и где находится.
     Братченко получил  бумажку  с номером  Катиного телефона. В глазах  его
вспыхнул огонек, как у таксы перед норой.
     Серафимова дала Галочке отдых,  сама пошла к группе разбирающих  бумаги
сотрудников.  В  дверь   приемной  давно   уже  стучали,   да   и  телефоны,
переключенные на приемную,  трезвонили, но следователь  просила с гласностью
подождать. Единственное, чем могла бы еще помочь  Галочка, --  это попросить
отдел кадров подготовить личное дело Финка и поднести его через час.
     --  Еще  час провозимся, не  меньше? --  обратилась  Нонна Богдановна к
Братченко.
     Братченко кивнул. Он изучал документы.
     --  Значит, так. В этих шкафах со стеклянной верхней частью, то есть со
стеклянными  дверцами,  папки. Вы  видите,  в  этих  папках,  очевидно,  все
государственные  предприятия торговли  и питания, которые приватизированы за
три  года, другие в архиве или где-то неподалеку. Эти  -- еще на контроле. Я
так понимаю?
     Галочка, стоявшая в проеме прислонившись к  дверному  косяку,  кивнула.
Глаза их встретились. Галочка грустно улыбнулась. Братченко воодушевился.
     --  В  этих папках -- распоряжения ГКИ, в этих исходящие письма, в этих
приходящие.
     -- Сам ты приходящий, Витек, -- поправил Витю опер, -- входящие.
     -- Приходящие, -- упрямо повторил Витя. -- Далее.  Протоколы совещаний,
заседаний,  деловые  бумаги,  некоторые  бухгалтерские  документы,  подшивки
газет, канцелярские товары.
     -- Переходите к сейфу, -- попросила Серафимова, раскинувшись  на стуле,
положила ногу на ногу, затянулась, запыхтела.
     -- Еще сервант.
     -- Сервант опустите, -- позволила она.
     Сервант Витя  опустил.  Звонко  зазвенел  золотыми  ключиками. Сейф был
красив, как кейс охранника  президента. Черный, с элегантной круглой ручкой,
похожей  на  штурвал, он  с  трудом  вписывался  в дизайн  кабинета,  скорее
бежево-белых  тонов,  и уж совсем не  подходил к рыжей  полированной мебели.
Сейф был  невысокий  и на вид не тяжелый. Не такой, что стоит  у Серафимы  в
кабинете, отгораживая ее  угол  от братченковского.  Их сейф делали на века!
Засыпной,  неподъемный,  огромный стальной шкаф -- документы не  сгорят, еду
крысы  не  сожрут,  история  останется  без  пробелов.  Или  наоборот  --  с
пробелами, если ключ потерять. Такой  сейф ни  один знакомый медвежатник  не
откроет. Да и гранатой не взорвать. В соседней комнате был случай...
     Оперативники  доставали  и  складывали  на  стол  содержимое,   а  Витя
Братченко сидел рядом с Серафимой  и составлял протокол. Понятые внимательно
следили за движением шарика  на  конце шариковой  ручки.  У  Братченко  руки
чесались вывернуть их  головы в обратную сторону, как выворачивают лампочки.
А у Серафимы из зубов вырвать  сигаретку и  выкинуть в  урну, чтобы  все эти
бумаги полыхнули!..
     -- У вас уборщиц нету, что ли? -- радостно крикнул он, кидаясь  к урне.
--  Какая удача!
     Братченко  судорожно вытряс  из корзины мусор: прямо  на пол  в углу за
креслом начальника управления. Но его внимание отвлекла Серафимова.
     Она держала  в руках дипломатический  паспорт с золотым  гербом России.
Новенький, свеженький, на имя Финка. Недавним числом  в паспорте стояла виза
Шенгенская,  еще  не  погашенная. Открыта виза  была  во вторник.  Следом за
паспортом  Серафимова вытянула  из груды  документов  конверт  с  билетом на
самолет в Карлсбад. В конверте был билет с открытой  датой. Какая-то бумажка
еще, она рассмотрит ее позже. Сунула в карман. Главное -- билет есть...
     Галочка подошла.
     -- Как же вы не знаете ничего про поездку, Галочка? Вспомните, а то мне
придется у председателя Комитета спрашивать, отпрашивался ли Финк в отпуск?
     Та отрицательно покачала головой.
     Витя Братченко склонил кудри  над Серафимовой, близко подойдя  к стулу,
на котором она сидела.
     -- По приглашению, язву  лечить, -- согласилась  она,  -- от гражданина
или от фирмы, либо по  туристической путевке, поищите, что вы надо мной, как
ива плакучая, свесились?
     Среди  бумаг  в сейфе никакого  приглашения  не  было. Подошла  очередь
внутреннего сейфа: отдельного отсека в сейфе, запирающегося  на ключ, и пока
не открытого.
     Взору  следственной  бригады предстали  восемь  упакованных  банковским
способом пачек стодолларовых купюр, всего  восемьдесят тысяч долларов, пакет
с документами,  которых  не доискалась Евдокия Григорьевна в доме, кредитные
карточки в кожаном портмоне, чековые книжки на вклады, открытые в московских
банках.  Но  закрытые в  понедельник.  Абсолютно все счета были аннулированы
позавчерашним   числом.  Похоже,   к   отъезду   господин   Финк   готовился
основательно. Но  самое  интересное,  что всего-то на этих счетах в общей-то
сложности и двухсот  тысяч  долларов не  было, небогато  для  приватизатора.
Выходит,   эти   невероятные   деньги,   которые  Серафимова   и   Братченко
пренебрежительно свалили в брезентовый мешок  -- изъяли, значит,  -- это еще
не все, что было снято? А может, это черная касса?
     У  понятых  при   виде   валюты  открылись  рты.  Грудастая  быстренько
подсчитала в уме,  сколько всего выловили следователи,  губы ее задрожали, и
она стала  громко  поносить каких-то "тварей" и "негодяев" за то, что ей так
плохо живется.  По всему видно было, что у женщины шок. Серафимова попросила
секретаршу заняться ею, а заодно набрать номер зампреда.
     --  Альберт  Вольдемарович,  я  --  следователь прокуратуры Серафимова.
Попрошу вас зайти к нам, в кабинет Адольфа Зиновьевича Финка. Немедленно.
     Голос следователя -- ржавый, прокуренный, ставший уже похожим  на голос
артиста Ливанова, сыгравшего Шерлока Холмса, -- этот голос выбил зампреда из
колеи,  заставил  подчиниться. Серафимова засекла  время.  Раньше  чем через
десять минут зампреда можно было не ждать -- лабиринты.
     Еще во внутреннем сейфе лежал старый за-гранпаспорт с десятком  отметок
на   нескольких   Шенгенских  визах   и   обычный   российский.   Но  ничего
разъясняющего, зачем Финк собирался ехать за границу и на каком основании, в
сейфе не было.
     -- У вас накануне была  зарплата? -- спросила  Серафимова, вспомнив про
получку Евдокии Григорьевны, которую пообещал ей выдать Финк перед смертью.
     -- Если это его зарплата или трудовые накопления, то я -- Мария Стюарт!
--  воскликнула понятая, снова вбегая в кабинет.
     Волосы  ее растрепались, прядь выбилась  и свисала теперь поперек всего
лица,  глаза   запали  и  взгляд  стал  такой  беспомощный,  отчаянный,  что
Серафимовой  стало  жалко  женщину, как если  бы она и  впрямь  была  Марией
Стюарт, попавшей в плен к Елизавете.
     -- Я не об этом, я вообще спрашиваю.
     --  Нет,  что вы, -- отрешенно ответила  Галочка, -- зарплату  в начале
месяца выдавали.
     -- Задерживают?
     -- Нет, тьфу, тьфу, тьфу... -- сказали понятые и Галочка в один голос.
     -- Забыл сообщить, -- воскликнул  Братченко, -- у нас поговаривают, что
на  этой  неделе  и нам  дадут, за март.  И  еще,  Княжицкий просил передать
предварительное заключение.
     -- Витя, я научу вас когда-нибудь думать головой, здесь же  посторонние
люди...
     -- Да это еще неточно...
     Серафимова  постучала  себя  по  лбу,  глядя  на  Братченко  рассеянным
взглядом. Одновременно  постучали в дверь  приемной.  Это  явился  зам-пред.
Галочка  и  Братченко  пошли  открывать,  и  Нонна Богдановна отметила,  что
сегодня Витя  опять  нарядился,  словно в ресторан. От  него исходил  резкий
запах "Сафари", грудь его вздымалась, показывая всю мощь грудной клетки.

     В шесть часов  вечера следственная группа выносила  из  Госкомимущества
груды  собранного материала, для чего им в помощь  были  выделены рабочие. В
холле  первого  этажа, перед  вахтер-ской,  собрались сотрудники,  наперебой
обсуждая  событие.   Серафимова   попыталась   прислушаться.  "Госкомимущие"
граждане как заведенные спрашивали друг друга:
     --  Вы слышали?..  Старик,  ты слышал?..  Знаете, что  с  Финком?... Да
слышал, слышал... Ужас-то какой!
     Зампред, к удивлению Серафимовой,  показался ей удрученным,  жалеющим о
председателе и  желающим всячески  помочь следствию. Но о деньгах ни он,  ни
заместители  самого Финка,  вызванные  Альбертом  Вольдемаровичем, ничего не
знали.  Решено  было  на  этом  поставить  запятую и  считать  первый осмотр
кабинета Финка законченным. Серафимова сообщила зампреду за чашкой кофе, где
находится  труп,  некоторые  подробности убийства,  а также  приблизительное
время,  когда можно  будет  хоронить.  Альберт Вольдемарович взял  заботы  о
проводах коллеги на себя и под свою ответственность.
     Перед уходом Серафимова  заглянула  к Галочке,  которая так и сидела на
своем рабочем месте, отвернувшись к окну.
     -- Галочка, Галина Тимофеевна, спасибо вам за помощь. Теперь  будем вас
вызывать  к себе,  в прокуратуру,  вы уж не пугайтесь и не  обессудьте. Ваши
показания -- главные на сей день. А на прощанье скажите, пожалуйста,  откуда
фамилия такая -- Финк? Я посмотрела в личном деле -- родители с Поволжья...
     -- Да, немецкая фамилия, --  кивнула Галочка,  -- его родители -- вроде
бы бывшие военнопленные, осели в России.

     Подходя к  своей "Волге", Серафимова полезла в карман  за  сигаретами и
вместе с пачкой достала  сложенный вдвое конверт. Это был  фирменный конверт
гостиницы  "Метрополь", в  котором  Братченко  обнаружил билет  в  Карлсбад.
Братченко  уже  завел свой "жигуленок" и выворачивал с обочины  на  проезжую
часть. Нонна Богдановна заглянула в  конверт. Очень маленький бледный листок
"факсовой" бумаги, сложенный и чуть ли не проглаженный утюгом, гласил о том,
что некий  гражданин Европейского Союза,  житель  волшебного  Карлсбада херр
Ганс Хоупек  от имени своей фирмы "Dostal"  имеет  честь пригласить  Адольфа
Зиновьевича Финка на крупнейший курорт мира в качестве делового партнера для
подписания контракта. Текст  был повторен по-чеш-ски. Вверху листа значились
данные фирмы, очевидно, оригинал приглашения был напечатан на  бланке. Адрес
и телефон фирмы Серафимова  уже в машине переписала  в свой блокнот, так как
факсовая бумага недолго хранит свои тексты.

     Вечером позвонила Серафимова. Сосед поднял трубку и передал ее Вите.
     -- Что у вас там?  -- спросила  Серафимова, сообразив, что Витя и сосед
находятся в одной комнате. -- Посиделки?
     -- Да нет, Нонна Богдановна, у нас тут здоровый досуг, сосед бильярдный
стол купил, так мы вторую ночь не спим.
     -- Смотрите,  чтобы это не отразилось на вашей  психике, у  следователя
должен быть трезвый и ясный рассудок, а у вас и без бильярда...
     Они жили  в десяти минутах ходьбы друг от друга. По ее голосу Братченко
понял, что ей  тоскливо  и делать  нечего. А когда одинокому человеку делать
нечего,  он начинает думать. Эти раздумья заканчиваются затяжной депрессией,
а то  и истерикой по  поводу  неудавшейся  жизни или  сострадания  невинному
дитятке, уж это Витя знал по себе.
     -- Что-нибудь случилось, Нонна Богдановна?
     -- Ничего не случилось. Прогуляться не желаете?

     Над  Покровскими  воротами сгустилось  небо,  став свинцово-прозрачным,
потускнели  очертания  деревьев  вокруг пруда, почернела  земля.  В  воздухе
парило, заканчивался первый по-настоящему весенний день.
     -- Завтра почки лопнут, -- прервала молчание Серафимова, -- зазеленеет.
Я, знаете,  очень  люблю эту пору в  Москве, когда  еще не  жарко, свежо, но
солнце -- как у нас. Из моего детства солнце.
     Она  была в  легком коротком голубом плащике,  привезенном подругой  из
Польши. И  без  того обладавшая  яркой внешностью и  индивидуальностью,  что
далеко не  одно  и  то же, Серафимова  любила броские  наряды,  подбирала со
вкусом платки, сумки, зонты. Ей очень  нравились длинные  зонты-трости,  это
была  ее   страсть:  с  деревянными  загнутыми  ручками,   с  металлическими
наконечниками, красивых сочных тонов или  темные, они стояли в ее  прихожей,
как коллекция рапир у фехтовальщика.
     -- Что  у вас с Княжицким? Почему вы устроили сегодня  утром  скандал в
машине?
     --  Я  думал,  мы  все  выяснили, --  сказал Братченко,  явно не  желая
предъявлять обвинения в адрес отсутствующего Княжицкого.
     -- Садитесь на скамью, не люблю курить на ходу. Вам сколько лет, Витя?
     -- Сороковник, а что?
     -- Никогда так не переспрашивайте. Это некрасиво. По-ребячьи. Вот  что,
Витенька, мне  секретарь  Финка сказала, что он в  день убийства до конца не
доработал,  позвонила ему  некая Катя, тон у  нее был спокойный, но после ее
звонка Финк  быстро  ушел, сказал, чтобы Галя  его не ждала. Кстати, как она
вам? Очень мила, прямо рокотовская барышня, взгляд такой кроткий.
     -- Хорошая  женщина, -- согласился  Витя, -- выходит, к этой своей Кате
помчался... А как же тогда он с Похваловой оказался в такой ситуации?
     Скамью окружили  голуби, почти  заглушая разговор своим  гульканьем. Из
театра повалил народ.  Нет, очевидно, это  только  антракт,  вышли  покурить
зрители, хотя некоторые действительно побежали в сторону метро.
     -- У меня  два соображения.  Мы  пока еще  не  знаем  точно результатов
анализа грунта  на  туфельках  Похваловой, на ботинках Финка и  на  ботинках
убийцы, следы которых остались на ковре, но у меня сложилось такое ощущение,
что очень похожий грунт на следах убийцы и на туфлях Похваловой. Вы помните,
какие черные грязные следы вели от прихожей к кровати? А  ботинки Финка  под
кроватью стояли чистенькие, на машинке ехал, по асфальту  ходил. Вы помните,
в  понедельник и вторник дождя  не было, да и сегодня погода хорошая, тепло,
сухо, солнечно, я же говорю, завтра зазеленеет. Я носом чую. Так вот...
     --  Стойте,  пожалуйста. Дайте, я скажу, --  перебил ее  Витя,  смекнув
кое-что, прямо  озарение  нашло,  -- земля  такая  влажная  за городом, и  у
Похваловой,  которая жила  на даче, и  у ее мужа могло быть столько грязи на
обуви, точно?
     -- Точно, Витенька, -- улыбнулась Серафимова. -- И Похвалов исчез. Тоже
--  факт.
     Она выпустила  дым, оглянулась  на  театр, откуда  послышался звонок ко
второму действию.
     -- Вы в театре последний раз когда были?
     Витя Братченко в театр не ходил, потому что он  в нем  засыпал. Однажды
заставил себя купить билет на спектакль, но захрапел во втором ряду партера.
Ну, не захрапел, а засопел, да ведь так истово, в полной-то тишине, на самом
трагическом месте, что в зале раздался смех, а маститые театралы решили, что
это  критик сидит и нарочно так эпатажно свое мнение о спектакле выказывает.
А Братченко очень тогда  расстроился  за артистов, ведь  подумают, что плохо
играли, что таланта нету, а на самом деле на Витю темнота, как сигнал отхода
ко сну, действует. Не объяснишь же подсознанию, что в театре спать нельзя.
     -- Да я и в Москве-то еще недавно,  -- виновато оправдывался он. --  Но
главное, я осознаю, что в театр не ходить стыдно, и мне стыдно.
     -- Ерунда,  -- вдруг сказала Серафимова, -- я  пересмотрела  здесь весь
репертуар, а жить все равно не научилась.
     -- Упадочное у вас настроение, Нонна Богдановна, может, вина выпьем?
     -- Не-ет, Витенька, к вам идти уже поздно, а у меня нет!
     Витя вытащил из кармана куртки "Саперави" и два бумажных стаканчика.
     -- Угощайтесь.
     Серафимова непристойно просияла, прямо-таки возликовала.
     -- Ну, надо же! Все тридцать три удовольствия, а я вас недооценивала!
     -- Рассказывайте, Нонна Богдановна, что вас гложет?
     -- Катя.
     -- Не понял.
     -- Витенька, у вашей жены папа кто?
     -- У моей -- механик. Автослесарь. Только у меня нет жены.
     -- А  у финковских  жен  все  папы, дяди, отчимы и крестные -- э-ли-та.
Обидно не принадлежать к элите? Э-э,  обидно. Но грустить я закончила совсем
не  этим.  Ведь  насчет  этой  Кати  он,  видимо,  серьезные  планы  строил.
Посмотрела  я  те  листы,  которые  вы  из  урны  вытряхнули,  там и  билеты
театральные, аж три пары: в Большой, в  Ленком и вот сюда, использованные. И
чек  за  серьги.  И  листики  исписаны  ее  именем  и  изрисованы  жен-скими
головками.  Сомневаюсь,  что  ее портреты  точны,  но,  судя  по его прежним
бракам...
     -- Тоже не бесприданница, -- подсказал Витя.
     --  Вот именно. Но  и это не повергло меня в то состояние, в котором вы
меня видите. А то,  что  дали мне фамилию и  адрес этой Кати, установили  по
номеру телефона. Перед моим уходом домой дали.
     -- Как же ее фамилия?
     -- Мошонко.
     -- ?!
     --  Вот так-то, Витенька, а она Мошонко Екатерина Семеновна, быть может
--   не  очень   благозвучно  для   юной  дамы,  но   --  факт.  Впрочем   --
неблагозвучность имени прощается личностям. Что значит по-вашему: Суворов --
не  более  как "застигнутый  на  месте воровства", а ведь --  гений войны. А
Пушкин? Да  человек с  такой  фамилией...  А в Штатах  -- Проктор -- дамскую
косметику делает, а что значит, знаете?
     -- Догадываюсь, -- сказал Братченко, осторожно похлопав себя по заднему
карману брюк.
     Потом он  долго ворочал мозгами, уставившись  на  противоположный берег
пруда, где за деревьями и дорогой горели огни ресторана.
     -- Семен Мошонко? Главный государственный распорядитель России -- почти
что вице-премьер?
     -- Угу, -- ответила Серафимова, -- налейте мне еще, Витя.
     -- Так он же, у него же...
     --  У него,  у  него, Витя,  у него  работает  референтом наш Похвалов.
Никакой он  не депутат, а референт Мошонки.  Теперь рисуйте  кружок: у Финка
друг  -- директор универмага Овечкин. У друга референт или секретарь Наталья
Похвалова.  У  Похваловой  муж  --  помощник Семена  Филимоновича Мошонко. У
Мошонко  дочь Катя.  У Кати  друг сердца  и кошелька Адольф Зиновьевич Финк.
Замкнутый  круг?  Замкнутый.  А в середине этого круга нас с вами замкнули и
за-мыкание это почище электрического. Как бы политическим не оказалось. А вы
Похвалова вчера испугались, в депутаты записали.
     -- Ну, это я для краткости вчера сказал, да и силен мужик, правда же?
     -- Витя, вы понимаете, куда мы заехали?
     --  А чего такого? Допросим эту  Катю,  поймаем этого  референта,  всех
посадим...
     -- У-у-у,  как все запущено-то, -- пошутила Серафимова, глядя на быстро
опьяневшего Братченко, -- вы пока меня воспринимать в силах? Тогда завтра --
прямиком  к Галочке, в Госком-имущество,  выяснить, где у самого Финка дача,
еще раз про  командировку, про его  прежние поездки  в Карлсбад, и  опросить
всех, кто с ним работал. И водителя, водителя, водителя...
     -- Я  только одного не  пойму, --  пожаловался Братченко,  --  он вроде
сваливать собрался, и вещей нету, и деньги все снял, и паспорт, и билеты, он
что -- с мошонковской дочерью сбежать решил? Или любовь побоку?
     -- Да какая любовь!  Витя! Ну, какая  любовь!  Тут  другое  не вяжется:
зачем ему сбегать, если у него роман с таким дочерью, то есть с такой папой,
тьфу...
     Опять Витя забыл передать Серафимовой устное предварительное заключение
Княжицкого: Похвалову-то убили днем, за семь часов до расправы над Финком.
     Ему  приснилась улыбка Гали,  ее  губы,  мягкие,  тонкие,  произносящие
беззвучные  слова,  которые  все-таки каким-то чудом долетали  до его слуха:
...а папа... у меня... э-ли-та.

     -- Нонночка, ты прекрасно выглядишь сегодня, -- сказал  Михаил Иванович
Буянов Серафимовой ранним утром следующего дня.
     -- Ты как это по телефону определил, Мишенька? Научи, я тоже попробую.
     -- Все психиатры немножечко экстрасенсы, Нон-ночка.
     -- Все следователи тоже, -- улыбнулась она.
     -- Ну, не все, только единицы. Такие выдающиеся умы, как ты!
     -- Льстишь. А если правда, что ты экстрасенс, почему  мне  преступников
не ищешь по карте, по фото? Знаешь, мы бы тебе гонорар выписали.
     -- Как эксперту?
     --  Как  служебной  овчарке,  --  улыбнулась  Серафимова.  --  Миш,  не
обижайся, но ставки для экстрасенса у нас еще нет. Помогай внештатно. Вот  у
меня такое  ощущение, что меня скоро  уволят за  превышение  полномочий.  Ты
что-нибудь на этот счет можешь предсказать?
     --   Думаю,  королева,   что  ты  расследуешь   политическое   дело   и
мандражируешь,  как та служебная овчарка, которая не  взяла след на убийстве
приватизатора.
     Серафимова потеряла дар речи. Откуда он знает это?..
     -- Откуда?
     -- Да не пугайся, Нонночка. А то весь мой труд пойдет насмарку. Об этой
собаке  мне  рассказал  твой  Княжицкий, мы  были  в  одной компании...  Он,
кажется, влюблен в тебя и питает надежды...
     -- Иллюзии, -- уточнила Серафимова.
     --  Смотри, Нонночка. Он мне немножко  рассказал  о твоем  новом  деле,
берегись  журналистов. Очень растленные люди.  А  насчет  "лифтера" тоже  не
беспокойся,  все образуется. Поймаешь ты его. Кстати, ты прочитала стихи его
любовницы о старухе, которая ей подсыпает в  туфельки землю с могилы, оттого
у  нее больные ноги?  Как  видишь, очень  поэтично,  но  для  меня  как  для
профессио-нала  понятно:  наличествует   патология  и,  следовательно,  круг
сужается... Целую.

     Братченко  с  бригадой  криминалистов  провел  в  Госкомимуществе  весь
следующий  день. Кабинет  Финка был на ночь  опечатан.  А в  четверг Галочка
встретила Братченко как родного.
     -- А ко  мне уже с утра журналисты прорывались. Прямо осаду устроили. Я
им  говорю, опечатан  кабинет, нельзя. А их  главный --  известный  ведущий,
знаете  передачу "Мир глазами убийцы", -- оказывается, такой  наглый, просто
хам. Пошел  к начальству. Меня  обругал. Там ему тоже сказали, что  им нужно
обратиться в прокуратуру, к сыщикам. Ой, вы на "сыщика" не обиделись?
     --  Наоборот. Приятно. Все равно что Мегрэ и  Шерлок Холмс. А  как,  вы
говорите, фамилия этой звезды экрана?
     -- Юсифов, Юсупов, Юсицков -- вот!.. -- Галочка помнила смутно.
     В  Комитете  легкий  шок у  всего  коллектива. Многих  Братченко  видел
зареванными все эти три дня. Портрет и некролог на входе. Что обнаружено? Да
ничего. Никто  ничего не знает. По Комитету  ползут домыслы,  предположения,
прямые  утверждения:  доворовался.  По  коридорам  пролетает  шепоток:  свои
прихлопнули...  кто-то, кто метил  на  его  место...  Эта  версия  отброшена
Серафимовой:   топором  конкурентов  не  убивают.  Могли  быть   недовольные
приватизацией,   могли   быть   недовольные   ставками   Финка.  Пара-тройка
сотрудников   управления  намекала,   что  нечисто   велись  дела.   Кого-то
придерживали  с  приватизацией,  кого-то  оформляли  молниеносно, а  кому-то
снижали цену  предприятия  до копеек.  Где-то не  обращали внимания на  спор
между   трудовым   коллективом   и   дирекцией,   которая   оформляла  право
собственности  на себя, но все это так устарело. Последние два года  Комитет
занимался   только   тем,  что   присутствовал  на   собраниях   акционеров,
расписывался в  протоколах.  Скукота.  В  Арбитраж  уже  полгода  не ходили!
Нонсенс!
     Откуда  деньги в сейфе? Молчали все.  Кто-то  намекал, что это  обычное
дело  --  взятка  за  льготное оформление  аренды предприятия  с последующим
правом выкупа  (лизинг).  Но  если выкуп  по каким-либо причинам  срывается,
скажем, другой ловкач перекупает, тут без "разборок" не обойтись.
     Только для Галочки сама находка не была неожиданностью. Финк доверял ей
иногда  положить в сейф какую-нибудь  бумагу,  достать  из  потайного отсека
документ, привезти  ему в  назначенное место.  Ничего особенного, видела она
эту  груду  денег.  Но  Финк и  человек  не маленький,  она  была  в  полной
уверенности,  что это -- деньги  шефа, которые он заработал  на каких-нибудь
законных торговых операциях, у  него такой высокий круг делового  общения. К
нему  приходят знаменитые  политические лидеры, он бывает на дипломатических
приемах.  Деньги появились  в  сейфе уже недели три-четыре. После  похода  в
баню. Он два  раза в месяц  ходил в баню. Какая-то закрытая баня в Москве, в
ведомстве  Радиопрома  на Тургеневке. Но последний раз был в конце  марта, в
апреле не удалось. Занят был. Что за деньги?
     Овечкин?  Бывал. Балагур, весельчак, а  еще матершинник страшный.  Лицо
белое,  холеное,  слегка  грассирует,  а  сам  толстый-претолстый.  Директор
универмага, все звал Галочку отовариться, а у нее зарплата восемьсот рублей,
много не купишь.  Финк  не баловал. Даже  его  соку  Галочка  боялась выпить
стакан, вдруг оговорит. Преданность -- это, брат, похуже люмбаго.
     Галочка уже  пришла в себя, больше не плакала, на следующий день, когда
Братченко  предупредил,  что  работы  в кабинете  хватит  до  конца  недели,
секретарша пришла слегка накрашенная, маникюр  стала  делать  уже на рабочем
месте.
     -- Куда вас теперь? Не погонят? --  простодушно  спросил  Братченко. --
Или есть беспризорные начальники?
     -- А по мне, дали бы уведомление о сокращении, два месяца отработала бы
вполсилы,  а  потом  три  --  дома  бы посидела, устала.  У  нас с  Адольфом
Зиновьевичем такой порядок был  заведен: пока он не скажет, что я имею право
домой ехать, мне с работы уйти нельзя. А он иногда уезжал, забывал про меня.
Но я позже одиннадцати никогда не сидела.
     --  Не понимаю, что  вас заставляло  с  ним работать, ведь  можно найти
попроще начальника?
     -- Много вы, Виктор, искали себе начальников? Привыкла я.
     -- А живете где?
     Галочка улыбнулась, пожала плечиком:
     -- Живу в одном доме с Финком,  только в другом подъезде. Он и для меня
там квартиру пробил. Правда,  однокомнатную.  Ведомственную.  А правда, если
сокращают, то ведомственная площадь за человеком остается?
     -- Правда, -- проконсультировал Братченко, а сам призадумался: "Вот так
новость. Что это дает?"
     -- А когда вы ушли во вторник с работы?
     Галочка пожалела не о том, что сказала,  где живет, а о том, что  мысли
Братченко, которые она прочла, были смешными и глупыми.
     --  В девять  я  ушла, в девять. И  ключ  сдала от приемной на вахте, и
время  там  отмечено.  Не  убивала,  не ревновала,  не сожительствовала. Вам
понятно? Он  меня от такого  в жизни  спас, что я  на  него  готова была  до
старости работать, даже за гроши. Он меня от смерти спас!
     Это Галочка, конечно,  преувеличила. Хотя такой, как ее первый муж, мог
и  убить в белой горячке. Галочка терпела его по мягкости характера,  больше
причин не было. Спился муж в два счета, не успели в загс сбегать. Это еще не
на бракосочетание,  а вот только записаться сбегали, и  его понесло.  А  еще
военный. Галочка с ним из  Тулы в Москву приехала, его в Москву  перевели. А
он еще больше пить стал, потому что  приказы начальства не обсуждаются. Зато
взяли  его  в  Генштаб,  на  побегушки,  повысили  в  должности,  а  Галочку
пристроили в секретари в Министерство  обороны. Туда и пришел работать Финк.
Как-то  увидел у нее порез на руке,  пожалел.  Другой  раз на  ноге синяк --
спросил: откуда? Она в слезы. Муж -- бьет. Пьет и бьет.
     Финк был единственным человеком,  который для  нее что-то сделал в этой
жизни. Ей  казалось --  выхода  нет.  Муж приходил пьяным каждый  день.  Они
больше  не  спали  в  одной  постели,  а  молодой майор  улыбался с порога и
выплевывал пахнущие спиртом и куревом слова: "Ты че, Галчонок, все круто!" И
Галочка превращалась в сестру милосердия. Родители из Тулы писали, чтобы она
срочно родила ребенка, а она боялась этого.
     Она  даже  не  знала, чем ей  может  помочь новый  начальник, когда  он
предложил  свою помощь. Ни  лечение, ни перевод в подмосковный гарнизон,  ни
наказание  мужа -- ей,  Галочке,  не принесли  бы облегчения. А уйти ей было
некуда. И вот тогда Финк снял для нее комнату в тихом переулке за Сретенкой.
Ее зарплаты хватило, чтобы за три  месяца купить в комнату маленький детский
хохломской  столик, кресло-кровать и холодильник  "Морозко". Кое-что забрала
из  дома,  свою  одежду,  плед  и  подушку.  Первое  время   обходилась  без
телевизора, телевизор она могла бы забрать у мужа, но уезжала она днем, пока
тот был на службе, а телевизор тяжелый, одной не дотащить. Зато в ту осень и
зиму она пересмотрела весь репертуар  московских театров,  могла сказать,  в
каком  порядке располагаются залы в  Пушкинском музее и Третьяковке. Галочка
подала на развод. Вскоре Приходько перевели служить на Сахалин.
     Адольф Зиновьевич не был похож ни на кого в министерстве. Нет, конечно,
многие рвались сделать карьеру, выслуживались, строили козни, подсиживали  и
подставляли  коллег, начальников и даже обслуживающий персонал, гражданских,
чтобы  на их место посадить  своих людей,  но  породы  в них  не  было.  Это
невозможно  объяснить  словами. Да  и  порода  не  всегда  от  происхождения
зависит,  а  от  того,  сколько  в  кого  природа  силы  и  индивидуальности
внутренней заложила. Характеры-то потом портятся, а порода остается.
     У  Финка были амбиции. Они ярче погон сверкали на плечах его  штатского
импортного костюма, они были вплетены  в его аккуратную стрижку, шлейф  этих
амбиций тянулся  за ним тонким запахом  мужских духов "Шанель в"--5". Такого
мужского шарма Галочка еще не видела.  Она  ловила аромат его  парфюма, даже
тот воздух,  который он выдыхал, она  ловила.  Она мечтала по ночам  до пяти
утра,  а  до  десяти вечера  просиживала  на работе. Даже  когда он  впервые
накричал  на нее,  она  продолжала трепетать  от своей  страсти. Но  Финк не
замечал ничего. Или не хотел  замечать. Отношения их все более налаживались:
начальник и  секретарь притираются друг  к другу,  так  же как и молодожены.
Галочка  летала  на работу  на крыльях,  Финк  ездил  на  машине с мигалкой.
Мигалка -- это был у него юмор такой, тоже амбициозный.  А о его второй жене
никто никогда  не  слышал. Только когда  родился сын, Финк  дал  Галочке сто
двадцать рублей, попросил накрыть стол и пригласить трех начальников отделов
и  главного бухгалтера.  Галочка  плакала  всю  ночь.  А  на  следующее утро
принесла огромный букет, поставила на столе шефа...

     Братченко  попросил разрешения проводить Галочку  до  дома. Дорога была
недлинная, да  время позднее.  Девушка заинтересовала его. И он даже не стал
пошлить, спрашивая: не "Галина ли она Бланка, буль-буль"?
     За  два дня знакомства Братченко прикинул,  понял,  что Галя -- женщина
порядочная,  скромная,  а главное  --  в  ней было много того,  что  ему так
нравилось: кроткая улыбка, виноватый взгляд. Он поглядывал на нее весь день,
изучал,  замечал нюансы: красные глаза,  мокрый платок, вежливую улыбку, вот
она  календарь  в кабинете Финка  перевернула, вот чаю Вите  и оперативникам
поднесла.  Вот  осторожно налила  себе  стакан  сока.  И  сразу  зажала  нос
пальцами, слезы потекли, не сдержалась.
     -- У вас тут, наверное, спокойный район, все-таки самый центр.
     -- Не знаю, меня Бог миловал, а вот Адольфа Зиновьевича нет, -- Галочка
отдала Вите сумку с заказом, и они вышли на улицу.
     -- От судьбы не уйти...
     Они  спустились к бывшей площади Ногина, по подземному  переходу прошли
на  другую  сторону улицы. Сегодня Галя впервые ушла с работы во-время. Да и
то  после всех,  народ с  улицы уже  схлынул  в метро, на  площади в сторону
набережной  образовалась небольшая  пробочка,  а Москва  расцветала,  палила
горячим  солнцем,  слева  за  памятником  Кириллу и  Мефодию,  сверкающим на
солнце, зазеленел вечно бурый бульвар, как и предрекала Серафимова.
     Город  чем-то  напоминал  морской   порт,   омытый   солнечным  ветром,
отражающий блики волн, расцвеченный яркими красками и переизбытком света.
     Виктор видел, как  Галя стесняется, как краснеют  ее  уши от  неловкого
молчания,  как она подбирает слова.  И тогда он сказал  то, что  сблизило их
почему-то сильнее, чем все разговоры во время исследования кабинета Финка.
     --  Адольфа  Зиновьевича  будут  хоронить  в  понедельник. Похоже,  вам
придется заниматься поминками, хотите,  я вам помогу? Ваши шефы решили Финка
кремировать. У него ведь родных нет, только вы.
     --  Сын,  -- поправила  Галя,  --  маленький.  Родители  умерли.  Можно
сказать, у меня на руках.
     -- Как это?
     -- И отец, и  мать умирали  в больнице, а  ездила-то я, и устраивала, и
навещала.
     -- Да, вот и выходит, что кроме вас никому нет  дела, как его проводят,
ни женам, ни Кате этой.
     -- Удалось ее найти? -- Галя напряглась, Братченко это почувствовал.
     --  Найти  не удалось,  но установили  личность -- запросто. Сказать не
могу, извините, секрет.
     Они подошли к знакомому дому, Галя  показала свои окна.  Тоже на  пятом
этаже, рядом  с окнами Финка,  только в другом  подъезде. Балконы  разделены
невысокой кирпичной стеной. Странное  совпадение. Договорились завтра вместе
пойти  после  работы на  рынок,  поминки  будут  организованы в  доме отдыха
недалеко  от  Москвы, в столовой. Но кое-что  нужно прикупить и для морга, и
для кладбища. Тут без мужской помощи не обойтись.

     Новый  постоялец   "Империала",  доминирующего  над  Карлсбадом   своим
величием, своей  громадностью и тайной, вышел из этого суперотеля  вечером и
остановился под длинным навесом на зеленой дорожке.
     -- Где здесь можно взять машину? -- спросил он пожилого лакея.
     -- У нас, пан, -- кивнул тот  и незаметным  жестом  подозвал дежурившее
невдалеке такси.
     -- Нет, машину напрокат, в аренду, -- пояснил молодой человек несколько
раздраженно.
     --  У нас,  сэр, --  снова вежливо  и с  достоинством  улыбнулся лакей,
показав ладонью в белой перчатке на рецепшен внутри отеля.
     Молодой человек вернулся в холл и  вспомнил примету: или пути не будет,
или вечер  сложится неудачно. Тем  не менее  оформил на свое  имя автомобиль
"шкода"  темно-зеленого  цвета  и,  заплатив  за  недельную аренду, укатил в
сторону  Оленьего  скока.  Для этого он  пересек  почти весь  город,  дважды
поднимался на холмы и спускался к самому Термлю. Он проехал по Карлову мосту
через огромную,  заросшую красивыми  стометровыми дубами, впадину с речушкой
Тепла на самой  середине,  и  оказался на  бульваре Старая  Лукка. По  левую
сторону начался уже  вовсю зеленеющий ранней газонной травкой величественный
Карлсбадский сад, по правую шли центральные кварталы  города с бесчисленными
отелями, бутиками,  пансионами  и  всем тем, что так необходимо отдыхающим в
этом  мире комфорта  и  здоровья.  Справа остался вдали  старинный, светлого
камня, похожий на Нотр-Дам, храм Марии Магдалины, с пятнадцатого века строго
охраняемый орденом монахов  Святого Креста,  подсвеченный со всех сторон,  с
прилегающей к нему красавицей Вржидло -- Великой галереей  вод. Над стройным
рядом административных зданий небо было расцвечено столбами света  от мощных
прожекторов; откуда-то доносилась музыка. Свернув с бульвара налево, молодой
человек  притормозил -- и, как оказалось, вовремя. Нужная  ему улица как раз
начиналась   после   перекрестка,  необходимо  было   свернуть  налево,   за
великолепную  даже в этом  непревзойденном  городе виллу  "Пупп". Круглые  и
конусовидные кусты уже покрылись весенней салатовой дымкой, а  в  небольших,
лежащих, словно  блюда,  лужайках скопился предвечерний  туман. За  Замковой
колоннадой начинались частные особняки. Это была  небольшая улица,  где чуть
ли не у каждого дерева стоял указатель, запрещающий парковку.
     Двух- и трехэтажные  разноцветные, так не похожие друг на друга, но все
же однотипные коттеджи стояли в  глубине, но так как участки были  невелики,
от  ворот  до  каменного  крыльца  было  рукой  подать.  Вниз  вела  дорожка
подземного  гаража,  закрытого  подъемными   воротами.  В  окнах  домов  уже
виднелись  огни, но  молодой человек  остановил машину  возле  неосвещенного
особняка и потушил фары. Положив руку на спинку соседнего сиденья, он приник
к  боковому стеклу  и внимательно вгляделся в  темные  окна коттеджа.  Потом
снова завел мотор и проехал дальше по улице, вспомнив, что где-то там должна
быть большая бесплатная стоянка. Обратно к особняку он вернулся неторопливым
прогулочным шагом,  очевидно, надеясь, что  за  это  время объявится  хозяин
дома.  Но окна  особняка  по-прежнему  зияли чернотой,  и молодому  человеку
показалось, будто дом всем своим видом говорит, что его хозяин  еще далеко и
возвратится не скоро.
     На толстом каменном столбе, одном из двух, поддерживающих металлическую
калитку, висела небольшая золотая табличка с надписью:
     



H. Hans Holupek,
     Thapeka ulice, 16




     На следующий день перед обедом позвонил Княжицкий, сказал, что составил
окончательное заключение, его можно забирать. Разговаривал с Братченко очень
раздраженным,  готовым взорваться тоном, просил зайти в отдел Устинова: мол,
заключение валяется у него на столе.
     Все  утро  Братченко  присутствовал  на  допросе  Евдокии  Григорьевны,
который проводила Серафимова.
     Евдокия Григорьевна предстала в дверях кабинета в сарафане старомодного
покроя, в блузке с брошкой под подбородком и  с ридикюлем, свидетельствующим
о  том,  что в  молодости  старушка  была модницей. Волосы  ее были зачесаны
назад, брови  слегка  подведены. Мысочки туфель --  в разные стороны, как  у
балерины. Тонкие губы накрашены перламутровой ярко-малиновой помадой. На вид
ей можно было дать лет пятьдесят.
     -- Повторите, пожалуйста, почему Адольф Зиновьевич Финк решил выплатить
вам деньги, вашу  зарплату, как он это объяснил? -- приступила следователь к
основной части допроса.
     --  Сказал,  что   теперь  увидимся  не  скоро,  что,  мол,  улетает  в
командировку; он обычно так делал, если уезжал, а мне сдавал хозяйство.
     Куда уезжал  Финк и когда,  Евдокия Григорьевна не  знала, но,  судя по
тому,  что  Финк выбрал вечер вторника, можно было  предположить, что  отлет
планировался на ночь или на утро следующего дня. Один  он вернулся домой или
нет, не хлопала  ли  дверь днем  или  перед приходом  Финка, а также  позже,
старушка не помнит. О чем была серия "Рокового наследства" в этот день, тоже
не помнит.
     -- Еще  вопрос, Евдокия Григорьевна.  Не рассказывали  вы кому-нибудь о
том, что Финк обеспеченный  человек, о том, где он работает, что у него дома
интересного?
     -- Да что ж я, милочка, совсем уж  маразматичка?! Спасибо, маразма пока
нет,  хоть я и стара. А когда мне  лясы-то у подъезда точить -- на два, даже
на три дома работаю.
     -- А третий -- это?..
     -- Дочь живет отдельно, зять оболтус, расписываться, правда, не желают.
Моду взяли. Дочь  целыми днями на работе, а живут черт-те где,  в Чертанове,
правда что: черт-те где.
     -- Зачем же ей помогать?  Пора уж ей за вами ухаживать,  заслужили. Что
дочь, слабосильная?
     --  Дочь с зятем заняты  целыми сутками, а  там  кот, собака и попугай,
такой забавный.  Журналисты они, пишут  для "Московского проходимца", а зять
еще на телевидении программы делает...
     -- Какие программы? Мы с удовольствием посмотрим.
     -- Я не очень-то интересуюсь, у меня четыре сериала в день идут, только
успевай переключать. Да  его-то там  не показывают,  в  передаче. У них этот
главный ведет  передачу,  Юсицков.  Вроде  татарин.  Они только вокруг  него
бегают.  А мне  зять  с дочерью  зато  специально  новый телевизор купили  с
пультом, чтоб не вскакивать  каждый раз. Да, вот еще  что: не таскали  бы вы
меня, старую женщину. Дочь ругается, шумит, не надо бы мне в это влезать...
     Потом  Серафимова попросила  Евдокию Григорьевну вспомнить, какие  вещи
пропали из  квартиры, а Евдокия  Григорьевна сказала, что так она не помнит,
ей бы  попасть  в  квартиру,  тогда  ей  будет легче  соображать. Серафимова
попросила Виктора съездить с Эминой на Солянку, а заодно и доставить бабушку
домой.  Братченко обрадовался. Может, удастся  увидеть  Галочку.  Пятница --
день короткий.  Витя снова забыл  сообщить  Нонне  Богдановне про заключение
патологоанатома и стремительно ринулся на Солянку.

     Похвалова   Наталья   Леонидовна,   26  лет,  обнаруженная  в  квартире
А.З.Финка, погибла в 15 часов того же вторника, введением в ногу наркотика в
количестве,  превышающем предельно допустимую норму в два раза. В заключении
эксперта кандидата медицинских  наук Княжицкого, имеющего стаж  работы свыше
пятнадцати лет, содержались следующие выводы: с учетом вопросов, имевшихся в
постановлении о назначении экспертизы и принимая во внимание материалы дела,
Княжицкий   определил,   что   кровоподтек   на    левой   половине    лица,
ушибленно-рассеченная рана на подбородке, кровоподтек на левой ноге возникли
незадолго   до   наступления   смерти   в   короткий   промежуток   времени,
непосредственно  один за другим.  На теле убитой  обнаружены травмы и ушибы,
полученные после  смерти,  очевидно, труп перетаскивали,  бросали -- словом,
перемещали на длительное расстояние.  Внутренних ушибов и кровоизлияний нет.
Стало  быть, Похвалову били, так как не могла же она добровольно согласиться
на  инъекцию, которую ей  сделали.  В легких  скопилось некоторое количество
выхлопных газов,  из  чего Серафимова сделала  вывод,  что Наталью Похвалову
привезли на квартиру Финка мертвой  в  середине дня, когда  Финк был  еще на
работе.
     Непосредственная  причина смерти -- передозировка  героина.  Борозда на
шее от сильно стянутых вокруг шеи колготок образовалась уже после смерти.
     Вскрытие тела Финка показало сордержимое желудка, то, что покойник ел в
обед, а также что у него язва двенадцатиперстной кишки.
     Никаких следов борьбы, физического воздействия на него, помимо рубленой
травмы  черепа, в  результате  которой  наступила смерть  около  семи  часов
вечера, -- не обнаружено.
     Выдал   некоторые  результаты  и  эксперт-криминалист  НТО  прокуратуры
Устинов.  Грунт на туфлях Похваловой и со следов на паласе, предположительно
оставленных  убийцей, имеет  одинаковые  химические  компоненты на девяносто
девять  процентов.  Помада на  стакане, который  изъят  с кухонного  стола в
квартире  Финка, идентична помаде  Похваловой. Отпечатки пальцев ее. Но если
специально  планировать то, что  Финка  подставили,  притащив в его квартиру
труп, и  не такое можно  устроить.  На одежде Похваловой, которая валялась в
ванной на  полу  и на  полках,  посторонних микрочастиц,  которые  могли  бы
обратить внимание следствия, нет. То же самое и на одежде Финка.
     Серафимова позвонила Княжицкому.
     -- Коленька, -- без особого энтузиазма сказала она в трубку,  -- ну, уж
про время-то, когда наступила смерть Похваловой,  могли бы сказать и раньше.
Правда же?
     Княжицкий  накопил  всю свою злость, как накапливают воздух в легкие, и
выдохнул, еле сдерживаясь:
     -- Я  же  все передал еще в среду. В среду! А уже, слава Богу, пятница.
Нонна Богдановна, ну гнать же таких надо в шею!
     -- О чем вы? Кому передавали?
     -- Конечно, Братченко!
     Серафимова в сердцах  бросила трубку на рычаг, потом снова схватила ее.
Набрала номер  квартиры  Финка.  Братченко взял трубку.  Осторожно  помолчал
секунду, пока не услышал раздраженный голос следователя:
     -- Братченко! Витя! Вы тормоз в нашей и  без того  допотопной телеге! А
зачем телеге тормоз?! Почему вы не докладываете, когда от вас это требуется?
     -- Нонна Богдановна, да мы только начали список украденного составлять,
память у старушки тугая, а уж про скорость реакции и говорить нечего...
     -- Я  про  Княжицкого! В  общем, так, Витя. Я  решила применить  к  вам
наказание  номер два. К завтрашнему  утру  у  Устинова на столе  должны быть
образцы грунта с дачи Княжицкого... тьфу ты, Княжицкого не трогайте!  С дачи
Финка, Похвалова, Овечкина и господина Мошонки С.Ф. Выполняйте!
     Серафимова  бросила  трубку  и  яростно  задышала:  вот еще  влюбленный
увалень свалился на ее голову.

     Сперва женщиной быть трудно, потом привыкаешь.
     

Ги де Мопассан


     Поздним вечером, не  заезжая домой, Витя Братченко гнал в  своей машине
по Минскому шоссе в сторону дачников, благодаря Бога за то, что тот надоумил
их всех поселиться рядышком.
     Небо уже потемнело,  поток машин  в сторону пригорода заметно  поредел,
видимо, Братченко заканчивал работу  позже всех. Дорога была ему знакома. Он
уже был позавчера в Переделкине,  но  пропустят ли его теперь на  территорию
заповедника  для  непуганых  писателей  и  чиновников,  этого  он  не  знал.
Братченко  остановился  перед  переездом,  купил воду  и  бастурму,  приятно
упакованную  в картонную коробочку, поехал дальше, к  даче Похвалова.  Скоро
должны начинаться озерца и сосновый лес, похожий на прибалтийское побережье:
слева  рыжие сопки,  но покруче,  и  плоское,  кажущееся  мелким  серебряным
блюдом, озерцо -- перехваченная плотиной Сетунь, за  ним другое, -- голубое,
поменьше  и справа.  Дивный  девственный воздух приятно попахивал бензином и
острым соусом.  Братченко  притормозил,  съехав к  самому  берегу. Площадка,
усыпанная  сухой  сосновой  хвоей, подходила вровень к воде,  но  одинаковый
уровень  ее  и  озера  был  обманным,  ибо  край площадки  резко  обрывался.
Медленного спуска здесь не было.
     Витя обернулся на заднее сиденье, Галочка спала, свернувшись клубочком,
и будить ее не хотелось.  Братченко встретил ее, когда  выходил из  подъезда
дома Финка: Галочка как раз возвращалась домой с работы, задумчиво, почти не
моргая, цеплялась взглядом за  фасады домов.  Витя увидел ее издалека,  едва
она свернула на Солянку, если честно, он уже минут десять стоял здесь, возле
арки, дыша вечерним свежим воздухом. У него не было сомнений, что вот сейчас
она вынырнет  из-за угла, он буквально чувствовал, как  она  пересекает  под
землей Китайский проезд,  идет  по  площади Ногина, мимо  отреставрированной
церкви,   вдоль   двухэтажных  вековушек,  по  узкому  тротуару,  пропускает
троллейбус, переходит улицу и появляется в поле его зрения.
     Она взвизгнула, когда Витя,  просунув руку в  окошко машины, посигналил
ей. Отскочила и  чуть ли не прижалась к пыльному фасаду нежилого дома. Потом
взгляд  ее сконцентрировался,  и она,  уже осознав, что Витя  стоит  рядом и
улыбается  ей, заплакала. Только  теперь он сообразил, что  у  Гали  нервное
перенапряжение и ее не стоило так неосторожно пугать.
     Было восемь  часов.  Он открыл  дверцу, взял у  нее  сумку и бросил  на
заднее сиденье.
     -- Садитесь.
     Она безропотно села. Когда они  уже переехали на замоскворецкую сторону
Москвы-реки,  оставив  за  спиной красную раковину  Кремля  и  перламутровое
розово-сизое небо, он сказал ей:
     -- Поедем за город. У меня там дела, а вы воздухом подышите.
     Галочка  села  на  краешек  сиденья,  обняла  руками  переднюю  спинку,
вздохнула:
     -- Поехали.
     Теперь  Витя смотрел, как беззвучно  она спит, жевал  бастурму и думал,
как же ему выполнить задание Серафимы и в каком порядке.
     Серафима еще  раз позвонила  ему  и  сообщила адреса дач  всех четырех,
выходит, подозреваемых.
     Овечкин   снимал   коттедж  на  территории  бывшей  дачи  МГК,  ныне  в
правительственном санатории "Вилла Переделкино". Это на той стороне железной
дороги. Впрочем, переезд, а следовательно, и поворот  к санаторию  Витя  уже
проехал. Ладно,  он проникнет туда на обратном пути, придется повозиться,  в
крайнем случае перелезет через забор.  По информации Серафимы, дачу Овечкина
найти легче всего -- она стоит прямо на берегу пруда, в стороне от остальных
коттеджей. Если идти по  главной аллее, она как раз и  приведет к даче, даже
упрется в нее. Так ему объяснили.
     Теперь  Похвалов.  С  ним  все ясно.  Хоть и  охраняется  дача  тройным
заслоном,  да  и  внутри  народу  полно,  если  идти  через  лес,  пройти  в
Переделкино можно. Витя видел  позавчера гулявших по тропинкам в лесу. Никто
их  не  останавливал.  Да  и  с  охраной  будет  полегче,  у  него  все-таки
удостоверение прокуратуры, хотя и нет постановления на обследование  земли и
проникновение в чужие владения.
     В  Переделкине  должны  дежурить  оперативники из управления.  Сторожат
Похвалова.  И  телефон  на  прослушке.  Но  где  именно  они  расположились,
Братченко не знал.
     Дача  Финка самая  дальняя, здесь придется выехать на  Минское шоссе  и
проехать до поворота  на  Переделкино  с севера,  --  через  сто  метров там
покажется  поселок Буденновское, принадлежащий  Министерству  обороны. В нем
Финк успел захватить  участок еще семь лет  назад. Участки охраняются  здесь
лишь на  въезде. Есть  номер дачи Финка  и название улицы. В крайнем  случае
есть Галя, она была когда-то здесь, выполняла поручение шефа.
     Далее (бастурма как раз кончилась) место жизни и отдыха Мошонко. Почему
они все живут на дачах? Зачем государству их здоровье? Для кого стараются? У
Мошонки  С.Ф.  свой небольшой  санаторий  в Баковке.  Да-да,  неподалеку  от
фабрички, где еще во времена  социализма делали презервативы, так, на всякий
случай,   если  в   нашу   страну   заглянет   вдруг  мощный   и  изощренный
капиталистический секс. Территория  этого санатория прилегает  к  территории
писательского городка, поэтому  санаторий Мошонки, где  он  обитает  один  с
дочкой  и обслугой, найти ночью в лесу,  где плохое освещение,  и  где кроме
всего расположилось еще несколько деревень, будет  проблематично. Тем  более
на  санатории  нет  никаких  опозна-вательных  знаков,  что  он  выкуплен  в
собственность Главным государственным распорядителем Российской Федерации на
свою зарплату бюджетного чиновника.
     Витя выстроил план операции, приготовил целлофановые мешки, в каждый из
которых  положил  бумажку с  фамилией.  В  шашлычной на переезде  он  стащил
алюминиевую ложку, потому что забыл прихватить орудие для рытья земли. Потом
присел на корточки  и поскреб ложкой утрамбованный  берег озера. Наковырять,
что ли, во все пакеты  земли с этой  полянки? Нет, на  халяву он не  пойдет!
Надо работать!
     Он сел в машину  и  выехал на  свежеасфальтированную курортную дорожку,
ведущую  к  Переделкину.  Вечерний  хвойный  аромат ударил в  открытое  окно
машины. Галочка приподняла голову, ничего не поняла и заснула снова.
     Чем  ближе  подъезжал Братченко к  Переделкину, тем  чернее  становился
вечер.   Его  уже   два   раза  останавливали   инспекторы,   он   показывал
удостоверение, ему отдавали  честь. В третий раз пришлось долго объясняться.
Преодолев  кордон,  соврал  инспектору,   молодому,  но  очень  важничающему
пареньку, что он едет  не прямо, а влево, к матери, которая  проработала  на
поселок сто  пятьдесят  лет. Отвязавшись, он и правда свернул влево, объехал
забор, отгораживающий территорию поселка от внешнего мира, въехал в дремучий
лохматый лес  и  вдруг обнаружил,  что дорога  кончилась. Это  был не совсем
тупик,  дорога внезапно  превращалась в  земляную разбитую колею и уходила в
глубь этого черного леса,  а забор оставался справа. Братченко взял  пакет с
бумажкой "Похвалов", удостоверение,  пистолет, нет, пистолет спрятал обратно
под сиденье, и разбудил Галю.
     Она снова  испугалась.  Вскочила,  широко  раскрыв  глаза, не  понимая,
почему так темно и где вообще небо, а  где земля. Братченко ласково протянул
ей  бутылочку сладкой воды  и  объяснил, что ему дали такое задание, которое
можно  выполнить только  нелегально. Поэтому она, Галочка, должна  подождать
его двадцать минут,  и  он вернется. Галочка  сказала, что  она  не  боится,
потому что она закроется, но  лучше бы  он оставил  машину на людном  месте.
Только теперь Братченко понял, во что он впутал эту женщину.
     -- А ты... поспите, так быстрее время пройдет. Я приду и все объясню.
     Он пошел  вдоль забора,  пробираясь сквозь  голые  ветки кустарников  и
колючие стебли  прошлогодней  растительности. Пройдя  метров сто, решил, что
пора перелезать через забор. Тут как раз удобное дерево.
     Витя подпрыгнул,  ухватился  руками  за толстую ветку, подтянулся и сел
верхом на склонившийся к  забору ствол. Еще немного передвинувшись  вверх по
стволу, Витя оказался на гораздо большей  высоте, прямо над  забором, за ним
шла чистая сухая  дорожка, и снова начинался лес. Было так темно, что только
со  своей теперешней  высоты  Витя обнаружил,  что за  забором  тоже  растут
высоченные сосны,  но, к его радости, кое-где между  деревьями,  достаточно,
впрочем, далеко отсюда, теплыми огнями светились окна дач.
     Витя соскочил в черную невидимую пропасть, мягко приземлился в  канавку
с  иловым дном  и, уже мокрый  и счастливый, побежал  вперед  по дорожке  по
направлению к светящимся окнам. Дорожка обогнула лесной массив и привела его
к дачам.  Сначала  шли старые,  приплюснутые  к  земле  домики  за  дырявыми
плетнями, потом показались красивые,  освещенные снаружи  кирпичные коттеджи
за сплошными  деревянными  заборами.  Вскоре  он  выбежал  на  улицу,  почти
городскую, асфальтированную, с административными зданиями по правую сторону.
Витя узнал это место.
     Теперь осталось пробежать  еще две деревни, три озера переплыть и сразу
за  развилкой  увидеть   дачу  Похвалова.  

Шутка.

  А  если  серьезно,
оказалось, что  внутри бывшего санатория  "Переделкино" есть еще один забор,
за  которым  начинается  уже собственно  территория тоже  бывшего Управления
делами  ЦК КПСС, где арендуют  дачи  различные  органы  и  члены.  Проезд на
территорию охраняли постовые с помощью шлагбаума и хорошей зарплаты.
     Вите пришлось  бежать  вдоль  забора в обратную сторону, пока  забор не
закончился.  Он  закончился так неожиданно, что Братченко  не  поверил своим
глазам. Высокий бетонный забор  вдруг разверзся,  и перед ним открылся  Союз
постсоветских,  постсоциалистических,  но все  тех же эдемов  за  низенькими
железными перильцами, вроде метрополитеновских.
     Яркая луна освещала футбольное поле и обнесенный сеткой теннисный корт.
Братченко мышью прошуршал по пересеченной местности, пронесся мимо какого-то
неприлично  длинного  дачного  забора  из  кирпича  и  вдруг,  сразу  же  за
поворотом, увидел дачу Похвалова. Ну, слава Богу!
     Над калиткой, которую Витя с трудом разглядел даже при  свете фонаря --
так она  сливалась с забором,  -- он заметил  блеснувший глазок камеры. Витя
прижался  к  забору и пробрался к  калитке  так,  чтобы  не попасть  в  поле
видимости камеры наружного наблюдения.
     Дернул  калитку.  Калитка  поддалась, открылась  тихо,  плавно.  Только
стоять бы и забавляться: туда-обратно.
     Витя проник на территорию, закрыл за собой калитку. Ночная мгла, да еще
тень от забора поглотили его. Он быстро достал из нагрудного кармана пиджака
целлофановый пакет и вдруг  понял, что  одного пакета ему будет  мало. Перед
ним  бежала  дорожка  к  дому,  утоптанная,  земляная,  по краям  ее  чернел
свеженакатанный  грунт  для цветов,  а  возле самого крыльца  была  насыпана
мелкая галька. Образцы наверняка нужны с каждой из этих трех частей дорожки,
а  пакет у Вити только один.  Он  решительно сжал ложку, нагнулся, накопал в
пакет  жесткий замерзший грунт  с тропинки, потом подбежал к обочине, взял в
ладонь  мягкий  чернозем, теплый  от  подземного  искусственного  подогрева,
положил  его  в нагрудный  карман пиджака, приблизился к  дому,  не  отрывая
взгляда от  окон  и крыльца, и  заграбастал горсть  мелких камушков, которые
сунул в карман брюк.

     И тут прямо  над его  головой  вспыхнул  свет. Витя  прижался к  земле,
подполз  к  дому. В комнату, окна которой зажглись, вошли  какие-то люди. По
голосу  Витя понял, что это девочка, которую  он уже видел... Дочь Похвалова
--  Зинаида, с нею один из телохранителей. Окно не было открыто, но девочка и
мужчина громко смеялись,  потом  все  смолкло,  в  комнате  погасили  свет и
открыли  окно.  Они  целовались.   Через  минуту  девочка  облокотилась   на
подоконник  и  почти свесилась над  Витей.  Хорошо,  что окно  было  высоко,
фундамент был вровень  с кустами  шиповника, в колючках которого сидел Витя.
До  него стали  долетать  томные  ритмичные  стоны  девочки,  опирающейся на
подоконник. За ее спиной смачно охал мужчина.
     Братченко  не  верил  своим  ушам.   Что  это?  Кто  посмел  осквернить
малолетку, ровесницу его дочери, можно сказать, его дочь, кто воспользовался
доверчивостью  и  наивностью девчушки,  лишившейся  матери, да  и отца? Куда
смотрят оперативники? Где они вообще?  Братченко медленно выпрямился и встал
под  окном в полный  рост.  Девочка  увидела, как прямо перед  ней из  земли
вырастает  человек, заорала истошно, так, что  Галочка, сидевшая  в запертой
машине за тридевять земель, услышала крик.
     Мужчина,  доведенный  до  кульминации возбуждения этим  ее криком, тоже
завыл,  но тонко, постепенно, такие  звуки издают перед  тем, как собираются
чихнуть. Братченко увидел  своими глазами  всю эту  отвратительную  картину,
этого глумящегося  варвара над убитой горем малюткой и издал вопль отчаянья.
Девочка  заорала еще сильнее: ей показалось, что зомби уже тянет к ней  свои
страшные земляные руки.
     Через две  минуты  дом  был  окружен тремя  группами вооруженных людей.
Причем все  перемешались  и  стояли  хороводом,  направив стволы  в  сторону
Братченко.  Это  были  охранники  Похвалова,  выскочившие  во двор,  бригада
военизированной охраны  поселка  и  оперативники,  сидевшие в  своей машине,
припаркованной невдалеке от калитки.
     Полуголая девочка так и полувисела на подоконнике с огромными от испуга
глазами. Прямо в лицо ей светило множество фонариков.
     -- Братченко, какого черта?  -- прыснул один из оперов, узнав помощника
Серафимовой.
     Братченко молчал, периодически дергая кадыком.
     -- Ты че? Ты че,  мужик? Западло так поступать-то?  Что, блин, за понты
такие,  тебе же  сейчас яйца оторвут за  такое,  извращенец! -- вырвалось  у
девочки,  и   она   произнесла  заключительную   суровую,  но   справедливую
характеристику: -- Дурак!
     Прошло уже  более сорока  минут  с  момента ухода Братченко из  машины,
когда все  выяснилось.  Галя,  напуганная  темнотой,  этим странным истошным
воем, перебралась  на  водительское место и  включила зажигание. Она не  без
труда развернула  машину  и вырулила  на трассу. Когда она спокойно миновала
все  посты  и  проезжала  поворот  к  даче Похвалова,  несчастного Братченко
выводили из калитки. Он увидел  свою машину и Галочку за рулем, одновременно
услышал визг тормозов...
     В машине, откинувшись на заднем сиденье, он долго думал: "Неужели и его
дочь захлестнул  этот  всемирный  разврат  и  упадок,  как эту  юную путану,
которая жила с целым выводком охранников Похвалова  и с ним самим  и плевала
на устои и нравственность, пока ей платили деньги?"

     Братченко с удивлением отметил, что на ночь все шлагбаумы были подняты,
потому что постовые тоже люди и не хотят вскакивать  ночью, чтобы пропускать
запоздалых дачников.
     Галочка съехала к озеру  и остановила машину. Это было так удивительно,
что  она выбрала  ту  же  площадку, где они  недавно были, перед  искрящимся
лунным бисером озером. Они вышли из натопленной машины в холодный апрельский
сумрак. Галочка смущенно стояла на краю площадки, прямо перед водой,  слегка
плещущейся под ногами.
     -- Выспалась?
     -- Замерзла.
     Он  обнял ее, очень крепко обнял,  прижавшись  всей грудью к ее  спине,
уткнувшись носом  в  ее  короткие  каштановые  волосы, и  почувствовал,  как
чернозем в его нагрудном кармане превращается в лепешку,  пропитывая костюм,
рубашку, да и  Галин свитер тоже. Он механически отодвинул себя  от желанной
женщины, так  как  вспомнил, что  карман  его  брюк до краев  набит  жестким
твердым щебнем.
     До Минского шоссе Витя вел машину сам.
     Если бы не Галя, так бы  и проскочил поворот на Буденновское. Они почти
не разговаривали от смущения  и робости первого  откровения.  Галочка сидела
рядом и показывала дорогу.
     Вышли  из  машины  вместе.  Луна,  это  ночное солнце, освещала  мощным
прожектором круглый  холм. Утопая  в  этом  мистическом  лунном  свете,  они
спустились к поселку. Эта прогулка оказалась более романтичной, чем недавнее
лесное сумасшествие. Братченко все еще думал про похваловскую девочку.
     -- У  меня есть  дочь, --  начал он. -- Живет с матерью в Мытищах.  Уже
пятнадцать лет балде.
     -- Что вы, Витя, она не балда.
     --  Конечно, но  неужели у  них у  всех  теперь  такие ценности,  такие
идеалы, такие эталоны настоящей жизни?
     -- Ну, что вы! Просто вас шокировало то, что  вы увидели, при чем здесь
ваша дочь? Она у вас умница.
     Непосредственность,   с   которой  Галочка   уверяла  Братченко,   была
умилительна.  Женщина  держала его за руку,  спускаясь по крутому скользкому
склону.
     -- Вон-вон, видите дом с белой крышей, это алюминий светится, ну, такой
высокий дом, вон от того трехэтажного справа, -- Галочка показывала рукой на
белеющие в низине дома оборонщиков.
     -- Вы часто здесь бывали? -- осторожно спросил Братченко.
     -- Один раз. Привозила Адольфу Зиновьевичу  загранпаспорт. Очень срочно
ему понадобился.
     -- Здесь, на даче?
     -- Он прислал за  мной водителя, сказал, чтобы я ему паспорт в руки  не
давала, а сама привезла. И сразу отправил меня обратно. У него  кто-то был в
доме, какой-то мужчина. Я видела мельком, так как в  дом  он меня не пустил.
Через  открытую  дверь  видела...  Ой,  осторожно!  --  она   споткнулась  и
схватилась за Витю.
     Он поцеловал ее. Она ответила.
     Дача  Финка находилась на  главной  улице.  Дом был  крыт остроконечной
крышей с двумя скатами,  нижний  высокий этаж  построен  из  белого кирпича,
второй  --  из  кругляка,  под старину, на  крыше  и на окнах  второго этажа
красовались ажурные наличники, нижний  же был  сделан  в современном  стиле.
Высокое крыльцо поддерживалось двумя пролетами лестниц.
     Неожиданно  из  калитки  напротив вышел пожилой человек в тренировочном
костюме.  На поводке, прячась за его спину,  шел  конь. Нет,  это в  темноте
Братченко показалось,  что палевый конь идет за стариком, положив  ему морду
на плечо. Виной всему темнота. Это была собака. Белая пена блеснула на губах
пса, словно  фосфор, и Братченко  подумал, что собаки Баскервилей ему уже не
вынести, после Переделкина еще не отошел.
     -- Здравствуйте,  -- поприветствовал их сэр Баскервиль, --  не бойтесь,
она не кусается.
     -- Глотает целиком? -- судорожно спросил Братченко.
     Старик улыбнулся.
     -- Кого как... Некоторых  прячет в  земле, в заначку. А  вы что, хотите
проникнуть на территорию дачи Адольфа Зиновьевича?
     Какой  простодушный  старик!  Можно себе  позволить быть  простодушным,
когда у тебя на плече лежит морда кошмарной собаки и улыбается.
     -- А вы разве  ничего не знаете?  -- спросил  Братченко, показав соседу
удостоверение. -- Про Финка? Про вашего соседа?
     -- Про соседей, молодой человек, я знаю все, -- мягко сообщил старик.
     --  Галя, посмотри, этот  человек может  нам  сейчас  сказать, кто убил
твоего начальника.
     Старик,  вглядевшись в  лицо Галочки, внимательно  и долго  изучал его,
затем сказал, что эту женщину он знает, видел в  окошко, когда она приезжала
к Финку.
     -- Убили? -- переспросил он. -- Но когда же? Как?
     -- Во вторник вечером, -- охотно сообщил Братченко.
     --  Молодой человек,  вы так не  шутите. Во  вторник  вечером Финк  был
здесь, на даче. Ненадолго, правда, но приезжал.  И сегодня тоже. У него свет
горел весь вечер, он только перед вами сел в машину и уехал.
     -- В какую машину? В служебную?
     -- Нет, в большую темную машину, вроде джипа. Но я его узнал.
     -- А что вы видели?.. -- Братченко запнулся.
     -- Арон  Мюнхгаузен, --  представился старик и, словно проникая в мысли
Братченко,  добавил: -- Как  видите,  отнюдь не  сэр  Баскервиль.  А дачному
хозяйству я  предложил название Буденновское, я ведь абориген.  А Мюнхгаузен
--  это мой псевдоним. А вообще-то я -- писатель.
     --  Мюнхгаузен,  значит?  Отлично! -- воскликнул  Братченко, у которого
начиналось головокружение.  -- Так вы что, уважаемый писатель, действительно
видели во вторник на участке Финка? И что там происходило? Он приезжал один?
     -- Он приезжал, да, -- кивнул старик, потом отпустил собаку с поводка и
сказал ей ласково, как кошке: -- Иди, Сивка, поиграй.
     Собака галопом поскакала по дачной улице и скрылась в темноте.
     -- А если с ней человек встретится? -- спросила Мюнхгаузена Галочка. --
Ведь разрыв сердца произойдет.
     Старик не услышал ее. Он вспоминал.
     -- Во вторник он приехал не один, часиков в пять-полшестого.
     -- С женщиной?
     -- С  женщиной? -- переспросил писатель, покручивая  ус. -- Никак  нет.
Один, но  с  чемоданами. С  ними же  и вышел, но  тащить ему уже было тяжко.
Думаю, он что-то загрузил в них.
     -- А на какой машине?
     -- На своей, на служебной "Волге".
     -- А женщины не было? Может быть, днем? Может быть, вы проглядели?
     Старик лукаво улыбнулся, наклонив голову вбок.
     -- Когда  мимо  наших окон  проходит  человек,  мой  Сивка  обязательно
подходит к окну, вот к  этому, которое выходит на улицу, и начинает  чихать.
Да-да, не выть,  не лаять, а именно чихать. У него на  людей --  аллергия. А
женщина была  в понедельник.  Одна. Я  не успел выйти,  как  она  и  калитку
открыла,  и в  дом вошла. Значит, думаю, есть ключи.  Значит, своя.  Не стал
особо беспокоиться.
     Братченко больше ничего не узнал у старика.  Навстречу ему не попадался
ни  один автомобиль, но  в  доме,  похоже, сегодня кто-то побывал. Братченко
спросил  у  Мюнхгаузена,  где здесь  может  быть  телефон, а старик  ответил
"везде" и предложил свои услуги. Каково же было удивление Вити, когда в доме
старика на  него напала  еще  одна собака. Маленькая,  с ладошку, пушистая и
свирепая, она так атаковала брюки  Братченко, что ему пришлось срочно  сесть
на стул и поднять ноги.
     -- Вот моя настоящая защитница, -- засмеялся сосед и подхватил "моську"
на руки.
     Братченко  вызвал опергруппу из  прокуратуры,  попрощался со стариком и
вышел на улицу, совершенно забыв  о мастифе. Больших деревьев почти не было.
Яблони-трехлетки  проглядывали в  огородах,  участки явно пустовали.  Мастиф
оказался  за спиной  Гали, когда  она, оставшись на  улице, пыталась открыть
калитку.
     --  Калитка  заперта, -- прошептала  она,  услышав  шаги Братченко, но,
оглянувшись, столкнулась нос к  носу с  улыбающимся слюнявым Сивкой.  Причем
нос Сивки был размером с  ее лицо. Пес шумно разжал пасть, почамкал языком и
облизнул Галочку. Ей показалось, что он облизал ее всю, целиком.  Она и сама
не заметила, как,  оттолкнувшись ногой о  пенек,  перемахнула через забор. В
здравом  рассудке она  вряд  ли  бы  повторила  этот  трюк.  Когда же  вышел
Братченко,  озабоченно   ища  глазами   Галю,  и  увидел  мастифа,   серого,
пульсирующего, довольного,  он подумал, что  Галочку не то чтобы проглотили,
но разодрать  разодрали,  и  она  лежит  где-нибудь  в  дальнем конце  улицы
бездыханная.
     Тут  Сивка,  слегка  косолапя, подошел  к Вите, обнюхал его  и  ласково
поставил свои  передние лапы ему  на  грудь.  Что-то  хрустнуло  у помощника
следователя возле ключицы.  Но  маленькая собачка, в этот момент выскочившая
со двора, подняла переднюю лапу, покрутила ею у своего виска и потом позвала
мастифа  домой. На  прощанье тот ткнулся носом в ухо Братченко, будто  хотел
что-то шепнуть, медленно слез с него и зашагал в дом.
     На Витин зов Галочка ответила с территории Финка:
     -- пакет, Витя, земли накопаю.
     "Жива", -- догадался Витя.
     Галочка смотрела на него из-за металлических прутьев.
     Обратно  она  выбралась  с  трудом, подставив  к  забору  ведро,  потом
спрыгнула с заветным мешочком прямо в руки Вити. Он нес ее на руках до самой
дороги.
     -- Как  легко с тобой!  --  шепнул  он  Галочке,  притянул ее  к  себе,
подбегая, к машине.
     Но машины не было. 

Шутка

. Была-была. Кому нужна такая машина?
     Они мчались к Москве по пустой трассе, лес то подползал, то отходил  от
дороги. Спать вовсе не хотелось, да  они и  не  замечали, что уже третий час
ночи.
     Дело было за малым: отыскать в чащобе хижинку дяди Сени и устроить игру
"Зарница" на территории пансионата "Вилла Переделкино".
     -- Зачем Нонна Богдановна так жестоко поступила  с вами? --  спрашивала
Галочка, раскрасневшаяся от приключений  и  чистого  воздуха,  возбуж-денная
внезапным чувством к  этому угловатому  кудрявому  человеку,  который  вдруг
вдохнул в нее жизнь.
     -- Наказание номер два, -- вздохнул Витя.
     -- А какое же тогда номер один? Расстрел?
     --  Серафима справедливая,  -- философски ответил Братченко, --  я  сам
виноват. Завтра все уладится.
     Галочке очень понравился ответ Вити.
     -- А  как же с тем, кто приезжал перед нашим носом на дачу? -- спросила
Галочка. -- Ведь кто-то же проник в дом?
     -- Что-то  ищут,  --  пояснил Братченко. -- Ничего,  сейчас наши ребята
дедушку пощупают, может, след возьмут.
     --  Страшно, --  Галочка поежилась,  --  меня вторые  сутки не покидает
чувство, что за мной кто-то охотится.
     -- Как это?
     -- Нет-нет,  не  то чтобы  следят, а чувство  такое, как будто я что-то
знаю, но не догадываюсь об этом... Кто-то довлеет надо мной, как бы тебе это
объяснить?..

     В  это время  Серафимова ехала на  служебной  машине по  ночному шоссе,
обгоняя ползущие вдоль обочины рефрижераторы, в сторону от  Москвы. Ей вдруг
стало нестерпимо совестно, что она приказала Братченко выполнить практически
невыполнимое задание. В душе она еще надеялась, что Братченко окажется дома,
позвонила   ему,  но  скучающий  сосед  ответил  ей,  что  Виктор  домой  не
возвращался и ему, соседу, не с кем сыграть в бильярд. Предложил следователю
партию, но та, поблагодарив, отказалась.
     Серафимова решила ехать на перехват  Братченко. Поскольку  оперативники
уже  доложили  ей  о  ночном дебоше,  устроенном Витей  в  Переделкине,  она
рассчитала, что на даче  Финка проблем у  него  возникнуть не должно  и надо
ехать  спасать его при посягательстве  на частные владения  Семена  Мошонко.
Серафимова и сама не знала, как это в два часа ночи можно найти определенное
место в лесу, но решила пошарить наугад. Встреча состоялась.
     Свернув вправо с трассы за указателем на "Виллу Переделкино", Братченко
направился по  извилистой и бугристой проселочной дороге  в  глубь  леса.  В
машине играла музыка, Галочка рассказывала  ему о  своем детстве  в  Туле, о
том,  какой романтической девчонкой она была,  о разладе в семье родителей и
вечной  войне  между  старшими  женщинами:  мамой  и бабушкой.  Судя  по  ее
рассказу, бабушка  была женщиной  своенравной,  но и мама давала  жару  всей
семье без исключения и без скидки на былые заслуги семьи.
     Галочка потому и  вышла замуж за первого своего  парня,  с  которым она
встретилась в кино, чтобы поскорее  уехать, --  не  из города, нет, Тулу она
очень любила, -- а из семьи.
     Неожиданно машину  Братченко  обогнал  эскорт,  состоявший  из  длинной
черной хай-класс машины и  трех джипов, летевших, вернее скачущих по кочкам,
словно мячики, за этой самой хай-класс...
     --  Может,  это  и  не наши  клиенты,  но  чует  мое  левое  ухо...  --
многозначительно пошутил Братченко.
     Он  дал  газ и затарахтел  за эскортом,  как  маленький боевой трактор.
Через  какое-то время эскорт внезапно исчез из виду,  Братченко оглянулся по
сторонам и увидел за деревьями всего лишь один мелькнувший огонек фары.
     -- Туда?
     -- Туда, -- согласилась Галочка.
     Братченко  доехал  задним  ходом до  узенькой  прямой  асфальтированной
дороги,  которую не было  бы видно и днем:  кусты и две ольхи своими ветвями
перекрывали въезд на финишную прямую.
     Проехав по  ровной дороге метров  двести-триста,  машина  остановилась.
Перед  бампером,  выхваченные  светом  фар,  засеребрились  высокие  кованые
ворота. Братченко спешно выключил огни и призадумался.
     -- Похоже,  здесь,  -- устало  констатировал он.  -- Готова сигануть на
вражескую территорию?
     На лице Галочки отразились  сложные  чувства. Ее сильно клонило ко сну,
при этом  она  вряд ли хотела оставаться  одна в машине, но  и покушаться на
спокойный сон одного из  главных  слуг народа  вряд  ли  стоило  --  так  ей
казалось.
     -- А нас не привлекут? -- спросила она.
     -- Не привлекут... если не поймают. Может, еще не туда приехали.
     -- А вдруг это логово бандитов?
     --  А   ты  уверена,  что   представители  преступного  мира   страшнее
представителей власти? -- философски заметил  Братченко.  -- Одну я тебя все
равно здесь не оставлю.
     За оградой асфальтовая дорожка была с двух сторон подсвечена гирляндами
лампочек, лежащими на земле. Эта "взлетная полоса" уходила вдаль, ни зданий,
ни машин видно не было. Братченко съехал с насыпи, чтобы машина не бросалась
в глаза, и поставил ее за кустами. Затем достал из багажника и протянул Гале
свою теплую куртку, вооружился  фонариком, и они  подошли к воротам. Вряд ли
их можно было перелезть. Ох уж  эта  Серафима! Не могла подождать до завтра,
выдать ему  постановление,  все полномочия. Зачем  ей  к утру грунт со всего
Подмосковья?
     -- Ты по деревьям лазить умеешь? -- спросил он Галю.
     -- Нет. Не умею. И я в юбке! Может, поищем лаз?
     -- Давай, ты в эту сторону, я в ту, только недалеко!
     Они разошлись в разные стороны от ворот. Тихо было в лесу, хруст  веток
под  их ногами раскатывался по пространству, словно то была яичная скорлупа.
Вспархивали невидимые птицы, аукали, ругались, наверное. К лицу липла тонкая
паутина, соединявшая ветки.
     Братченко  прошел  метров  сто  и обнаружил за  проволочным ограждением
поворот.  Посветив фонариком  вперед  вдоль  забора,  он  заметил  человека,
метнувшегося в  сторону  от светового круга.  От  ужаса кудри  на его голове
встали спиралевидным дыбом,  все  внутри  похолодело. Братченко  сглотнул  и
прижался  к  сетке.  Стал  шарить  фонарем  по  кустам  и  деревьям.  Может,
показалось? Нет, вот снова от дерева к дереву мелькнула чья-то тень.
     -- Кто здесь? Стой,  стрелять буду, -- пробубнил Братченко очень  тихо,
словно повторял за-ученное стихотворение. -- Выходи!
     Из глубины леса донесся удаляющийся хруст веток. Шорох  вскоре затих, а
в чащобу свет фонарика уже не пробивался.
     Братченко повернул обратно и стремглав бросился догонять Галю.
     Он  нашел ее лежащей недалеко от  ворот, издали увидел, потому что свет
"взлетной  полосы"   освещал  некоторое   пространство   вокруг.   Братченко
показалось, что Галочка не  шевелится. Бросившись к ней, он стал  тормошить,
едва сдерживая  крик. Галя неожиданно повернулась на спину и вздохнула.  Что
такое? Уж не спит ли она?
     Вдруг над самым ухом Братченко  услышал свою фамилию. Мурашки пробежали
по телу, он боялся поднять голову.
     -- Братченко,  -- снова позвали его шепотом, -- это вы здесь шатаетесь,
как  медведь-шатун?  Кто это  с  вами?  Чем вы  вообще  там  занимаетесь,  в
непосредственной близи от основ демократии?
     Серафимова стояла в проеме  приоткрытых ворот и изо всех сил  старалась
дошептаться до помощника.
     -- Нонна Богдановна! -- Братченко выпрямился  и громко  засмеялся. -- А
мы тут ваше задание выполняем.
     --  Тише вы!  --  прошипела  она.  --  Какое задание?  Я  вам  этого не
задавала.
     -- А кто вам ворота открыл, Нонна Богдановна?
     -- Они  открыты были,  перед вами  же кортеж проехал. Что  это с  вашей
подружкой?
     Тем временем Галочка приходила в себя.  Она тоже увидела в темноте леса
мелькнувшую светлую куртку, поняла, что здесь не одна, и недолго думая упала
в  обморок. Теперь  она лежала на холодной земле,  облокотившись на какую-то
кочку, и блаженно улыбалась.
     -- А вы пешком? -- спросила она первым делом.
     -- Машина на соседней аллее. Здравствуйте, Галочка.
     Серафимова  вежливо не проявила ни сарказма,  ни любопытства по  поводу
присутствия секретарши Финка.
     -- А теперь тронулись! -- скомандовала она и мотнула головой.
     -- Спасибо,  я  уже  тронулась, -- ответила Галочка, и  вспотевшему  от
страха и беготни Братченко пришлось еще раз отнести ее тело в машину.
     Серафимова и  Братченко  пошли  в  глубь территории  рядом  со световой
дорожкой, в низине, где их  не могли заметить. По дороге Витя  изложил Нонне
Богдановне  суть своих похождений,  достигнутые  результаты и  особо отметил
содержание беседы с писателем Мюнхгаузеном. Финк, оказывается, был на даче во
вторник  вечером. В понедельник  дачу  посетила  дама, а сегодня,  то есть в
пятницу, мужчина.
     Вскоре за низенькими жидкими елками показался огромный  корпус, похожий
на московский кинотеатр. Возле него  стояли недавно  приехавшие машины,  а в
окнах  на втором  этаже,  в  глубине балкона, видны  были  движущиеся  люди.
Далековато было до здания, никаких  звуков  не  долетало. Но  двоих  людей в
освещенном  этаже Серафимова  все-таки различила.  Это был  сам хозяин  дома
Семен Мошонко  и девушка, едва достающая  до его плеча,  поэтому  была видна
только ее голова, прислонившаяся  к  отцовскому плечу. Это, вероятно, и была
его дочь Катя.
     -- Нонна  Богдановна, а  задание-то  по  части  Мошонки  выполнено,  --
довольно сказал Братченко.
     -- Это почему же?
     -- Посмотрите,  тут гектаров  пятьдесят  вокруг  заасфальтировано,  там
плиты, там кафель, нету ни одного земельного участочка.
     --  Похоже,  вы  правы  Витя.  Пошли   назад.   Нечего  тут  светиться.
Постойте...-- Серафимова уцепилась своими длинными острыми коготками в рукав
Братченко. -- Выходит кто-то.
     Из подъезда вышли трое  людей:  один  из них, самый  высокий,  оказался
хозяином,  он  провожал какого-то гостя. Гость сверкнул плешью,  его немалые
габариты привели Серафимову к заключению, что это Овечкин. Она только ждала,
когда тот повернется к свету.
     -- Вы в санатории не были еще? Я имею в виду на земле Овечкина.
     -- Нет еще, сейчас съезжу, -- ответил Братченко.
     -- Вместе поедем, а вот этот товарищ дорогу покажет.
     До Серафимы и Братченко донеслись слова Семена Филимоновича:
     -- Ты понял меня? Прикрывай на время свою лавочку.
     -- А может, контрдезу пустить?
     --   Я  тебе  про  Фому,  а  ты  мне  про  Ерему.  Я   говорю:  не  про
товарно-денежные отношения тебе сейчас думать надо, а где  этого сукина кота
искать с документами.
     -- А-а, понял, -- сказал толстый и добавил, уже садясь в машину: -- Мое
почтение.

     Овечкин  так  и  не  повернулся  лицом  к  свету,  но  Серафимова,  уже
допрашивавшая господина  директора "Универмага" вчера, узнала его. На допрос
Овечкин явился в смешливом настроении. Улыбался. Готов был острить на каждую
реплику следователя. Окомплиментил всех, кто находился в  комнате, вплоть до
мух.
     --  Вы  можете рассказать,  где  вы  были  в  момент  убийства  Адольфа
Зиновьевича  Финка?  --  спросила Серафимова, но Овечкин  на  подковырку  не
попался.
     -- Во сколько?
     -- С шести до восьми вечера во вторник.
     -- Я был... я  был... А что, я уже подозреваюсь?.. Я был во  вторник...
да в клубе же, конечно. У меня по вторникам бассейн, баня...
     -- Где находится ваш клуб?
     -- В  бывшем  Минрадиопроме,  здесь,  на  Тургеневке.  Это же  недалеко
отсюда. Один разбогатевший завхоз организовал. Да так культурно, наслажденье
в   европейском   стиле.  А  баня   --   в   турецком...   С   девочками   и
банщиками-массажистами. Все законно, заметьте.
     -- Вас кто-нибудь видел в клубе? -- вмешался Братченко, на  что Овечкин
ответить  не  смог, так как  покатился  со смеху и  прямо-таки до  слез  был
растроган наивностью вопроса.
     Серафимова проверила. Во вторник Овечкин действительно был в бане, куда
приехал  еще  и  Мошонко  на  полчаса:  расслабиться  после  выступления  на
заседании своего ведомства.
     Похвалов?  Похвалов тоже  был  в  бане,  приехал вместе с  шефом, потом
поехал  на  дачу, откуда его и вызвал Братченко  на место убийства.  По всем
подсчетам,  Похвалов не мог находиться  в момент  убийства в квартире Финка.
Убийство  произошло  в  тот  момент,  когда  Похвалов  как раз  подъезжал  к
Переделкину. По времени  с момента  выхода из бани-клуба  до звонка Вити  на
дачу получалось,  что Похвалов  на всех парах, за  сорок минут,  пролетел от
Тургеневки до Переделкина  через всю Москву, минуя "пробки". Нет,  никак  не
мог он еще и на Солянку заехать.
     На   проходной   закрытого   некогда    ведомства,   с    почтением   к
высокопоставленным гостям, дежурные показали Серафимовой журнал посетителей,
да  и  сами  они  работали  тогда   в  смену,  всех  вспомнили.  Следователю
продемонстрировали и  сауну, и бассейн. Заведующий сауной заверил Серафимову
в  точности показаний Овечкина и вахтеров, а также устроил внеплановый сеанс
бесподобного массажа за сто рублей. Серафимова взяла телефон.
     На  ее  вопрос,  о  чем  Овечкин разговаривал с  Финком  за обедом, тот
ответил,  что  это  был обычный  обед. У него в гостинице "Октябрьская" своя
торговая точка, да и кабинет, то есть номер под кабинет он там снимает. Финк
приезжал обедать в "Октябрьскую" всегда, когда  у него  было время и желание
обедать. Кухня  отменная, домашняя --  с  его-то  язвой. За обедом болтали о
политике.
     --  Официанты ресторана  заметили, что вы оба  были чем-то  возбуждены,
говорили на повышенных тонах?.. -- сказала Серафимова, пуская в Овечкина дым
от своей сигареты.
     --  Так  мы же  о нашей,  о российской политике говорили! А о ней можно
только на повышенных...
     --  Как  прошел  этот  день   у  вашего  референта  Натальи  Леонидовны
Похваловой?
     -- А никак  не прошел, она в  девять  часов  пришла, а  в десять ее муж
забрал.
     -- Сам забрал? Заезжал?
     -- Я лично не видел, но понял по разговору, что заезжал.
     -- Он не заходил к вам? В каких вы были отношениях?
     -- Мы вместе мылись в бане -- выходит, в близких.
     --  Не   остроумничайте.   У   вас  нет   сведений  о  его   теперешнем
местонахождении?
     -- Никаких абсолютно! -- воскликнул Овечкин.
     Сам  он весь  день, за исключением обеда с Финком, был  на работе.  Это
подтвердили  водитель,  персонал  универмага  и случайные  свидетели,  вроде
компаньонов, приезжавших к нему на переговоры...
     Машина вывернула на  дорожку, освещенную  лампочками, и промчалась мимо
Братченко и Серафимовой.  Они были уже на  подходе к воротам, но на  сей раз
ворота  перед ними автоматически закрылись. Пришлось бы залезать  на дерево,
если  бы  Серафимова не попробовала  приподнять  сетку  снизу. Та немедленно
отстала  от земли,  и  Нонна  Богдановна  пролезла на волю первая, Братченко
любезно придерживал сетку над землей.
     -- Я думал, она вкопана намертво. Ну и халтура!

     Через  десять  минут они  нагнали  Овечкина  на  трассе. Его джип решил
пройти  к  санаторию  напрямую,  поэтому вскоре  Овечкин свернул с шоссе  на
проселочную  дорогу,  впрочем,  это  направление  в  пространстве  считалось
дорогой по какому-то недоразумению.
     Братченко  совсем  расхотел спать. Галочка боком полулежала на переднем
сиденье,  разглядывая  его,  мастерски  ведущего  машину.  За ними с шофером
Володей  ехала  Серафимова.  Через  реку  шел  низкий  широкий  мост,  затем
показались  фонари,  туда-то, в  эту  темень  с яркими жемчужинами  фонарных
огоньков и нырнул джип. Витя остановился посоветоваться с Серафимой.
     Решено  было  пойти на прогулку полным  составом. Во всяком случае, две
пары,  прогуливающиеся  ночью по аллее санатория, вызовут меньше подозрений,
чем  один Братченко. У него  же на лице написано,  что он поклонник  Пуаро и
профессиональный маньяк. Машины, переехав мост, подъехали поближе. Санаторий
располагался  на  холме,  корпуса  и коттеджи  были  раскиданы  по  огромной
территории,  естественно,  пройти туда  через главные ворота даже  под видом
следственной  группы  было нереально.  Да  и  незачем  было пугать  Овечкина
официальным визитом.
     Братченко так  навострился на  перелезании  через  заборы,  что  теперь
просто-напросто подогнал  машину к бетонному заграждению, взобрался на капот
и пересел на забор, а оттуда сообщил, что место выбрано правильно, невдалеке
виднелся пруд и какой-то домик. Спрыгнул он неудачно, подвернул ногу и взвыл
от адской  боли.  Сверху  на  землю посыпались  человеческие тела  Серафимы,
Галочки и водителя Володи, причем двое из них прыгнули,  явно целясь на ноги
Братченко, потому  что именно  туда и  попали своими  каблуками. Витя  взвыл
снова, но не громко, так только, чтобы Серафима и Галочка ощутили свою вину.
     Освещенный в ночи пруд был очарователен. Тихие  всплески воды на ровном
песчаном  берегу,  молодая ароматная  трава,  тяжелые вековые стволы  дубов,
склонившиеся  к пруду, мостки и  лодки на  привязи, какое наслаждение! Прямо
Левитан... Да еще и комаров пока не налетело -- холодно. Коттедж, стоявший у
воды,  был  небольшим,  участок  горкой сходил к пруду, немного в стороне от
мостков. Группа людей поднесла своего собрата почти к самому дому и  уложила
возле одного из дубов на скамью.
     -- Володя, вы побудьте с Виктором, а мы с Галиной  Тимофеевной подойдем
поближе к дому, -- скомандовала Серафимова, -- мы скоро.
     -- Может,  вместо меня  лучше  Галя  останется? -- предложил Володя, но
вспомнил, что распоряжения начальства -- не предмет для дискуссий.
     Вокруг коттеджа Овечкина забора не было. Асфальта тоже  не было. И хотя
в доме еще происходило какое-то  шевеление, Серафимова пошла  по  дорожке  к
машинам,  стоявшим  у крыльца, и  набрала  в  пакетик  земли  с  тропинки  и
близлежащей территории.
     --  Похоже, не то -- один песок кругом. Эксперты разберутся, -- сказала
она Галочке, которая стояла за деревом напротив дома.
     -- Нонна Богдановна, -- заговорщически шепнула Галочка, -- вот этот вот
ведущий  с телевидения в кабинет Адольфа Зиновьевича сегодня продирался. Его
не пустили...
     Серафимова проследила направление Галиного  взгляда. Прямо  на  них  по
аллее шла сладкая парочка: Овечкин  и Юсицков. Они  как раз вошли  в полосу,
освещенную сразу  двумя  фонарями.  Шли  медленно,  Овечкин поддерживал  под
локоть Юсицкова.  Когда  они  успели  выйти из  дома,  отойти  на  приличное
расстояние  и   возвратиться?  Хотя  могли.  Очевидно,  Юсицков  ждал  здесь
Овечкина, пока тот ездил к Мошонке.
     -- Господи, они же прямо на Витю идут, -- испугалась Галочка.
     Но путь им с Серафимовой уже был  отрезан. Овечкин и Юсицков находились
посредине,  как  раз  между  Галочкой  и Серафимой,  а  Володя  и  Братченко
оставались  с другой стороны,  ближе к пруду. Овечкин повел Юсицкова прямо к
скамье...  Галочка  и  следователь двинулись за ними, но вовремя сообразили,
что те  могут в любой  момент  развернуться и  пойти им навстречу. Местность
была почти открытая, то там, то здесь росли елки и кустарник, но  между ними
лежали огромные поляны, освещенные луной и фонарями. Возле  воды  притаились
высокие  деревья.  К своему  удивлению,  Серафимова увидела,  как Овечкин  и
Юсицков  сели  на  ту скамью,  где, по ее  подсчетам, должен  был находиться
изувеченный Братченко.
     -- Ну и парень вам достался, Галочка, -- вздохнула она, -- клад!
     Овечкин плюхнулся  первым. Братченко, лежащий под скамьей, подумал, что
сейчас зад  Овечкина сломает прогнувшиеся  рейки, провалится и раздавит  его
ногу  окончательно. Володя успел ретироваться подальше, за соседнее  дерево,
стоявшее метрах  в пяти.  А Братченко, увидев направлявшегося  прямо на него
Овечкина, смог  только  подняться,  да и упал  тут  же в траву,  подлез  под
скамью. Голоса подходивших людей уже были слышны отчетливо.
     -- Едигей,  нужно искать папки,  --  настойчиво повторил  Овечкин  свою
последнюю фразу,  --  Сеня нас с глиной съест. Ты  понимаешь? Значит,  нужно
этого сукина кота искать. Бабу его уже не спросишь. Переборщил, брат.
     --  Валерий  Васильевич,  да  это  не я,  ей-богу, вы ж меня видели  во
вторник.
     --  Во  вторник?  Видел мельком. Ну, что ты  мне лапшу вешаешь? Значит,
твои ребята переборщили.
     -- Мои ребята ее не трогали, вы же знаете, мы только проверить квартиру
хотели, они уже...
     -- Это меня не интересует. Проморгали парочку. Как это получилось?
     --  В  понедельник  перед  обыском в агентстве  Витьке Похвалову кто-то
отсигналил, какой-то человек Филимоныча. А Витек был с ним на заседании ГГР,
видно,  скумекали, вот он и прислал жену. Она  же рядом с агентством была, в
соседнем подъезде.  Витя  звонит Наталье: так, мол, и так, чеши в агентство,
забирай  папки. А меня не предупредил. Я там сижу как  олух, ничего не знаю,
Наталья прибежала, мы  папки в  ее машину отгрузили, она мне и сообщила: жди
гостей. Она за дверь, а тут уже следаки и спецура. Зверье.
     -- Интересно, почему я обо всем последним  узнаю? Бережете вы меня, что
ли?
     --  Рассказываю.  Все утро  во  вторник  я  провозился на  Дмитровке  в
Департаменте ГГР, то  бишь  -- Главного государственного распорядителя, была
трансляция, в перерыве я брал интервью у Семена Филимоновича.
     -- Знаю. Видел.
     --  Когда  Мошонко  узнал  о  пропаже  папок,  рассвирепел,   пригрозил
Похвалову, сказал, что  тот сидеть будет, если папки не найдет. Потом вообще
понес на него, что он кому-то продался, и папки сам припрятал, и ментуру сам
вызвал. Это при мне было, я в перерыве заседания интервью записывал. Мошонко
приказал привезти Наталью к нему лично.
     -- А оператор?
     -- Оператор свой. Но его выгнали из кабинета, когда такой базар пошел.
     -- А Витек что?
     -- Витек оттуда сразу за жинкой попер на разборки, к вам в универмаг.
     --  Знаю!  --  грубо оборвал  Овечкин.  --  Как  произошло,  что она  в
понедельник не к мужу поехала? Как вышли на Финка? Почему я раньше не  знал,
что она с ним... "худеет"?.. Ты вообще понимаешь, чем это грозит?
     -- У меня оператор толковый. Копытов. Он же  корреспондент. Его теща --
у  Финка домработница,  видела  она, как  Наталья  к Финку захаживала. А как
получилось, что она зятю про  это сболтнула? Так это  еще раньше, две недели
назад выяснилось. Просто  трепаться стала про любовниц  Финка, ну  и Копытов
позже проследил. Сказал мне, я -- Похвалову. Он два дня пил, перетрахал все,
что шевелилось, а когда  папки  не нашли  ни на  даче, ни  у  подруги,  ни в
квартире, решили  поехать,  проверить у  Финка.  А там такое!  Не мочили мои
приватизатора. Никого  не  мочили.  Мы только  проверить  хотели.  Весь  дом
тормознули через телесигнал, чтобы Финка вырубить  на полчасика, а он и  без
нас был рубленный, как биф-штекс. Еще бабка...
     Юсицков тоже сел на скамью, закурил, перекинув ногу на ногу. Скамья еще
больше  прогнулась. Братченко  зажмурился,  уже  можно  было  говорить,  что
собеседники практически сидели на  нем. Но он не мог пошевелиться,  сейчас в
его  ушные  раковины,  от  холода  становящиеся  постепенно речными,  лилась
важнейшая информация,  проясняющая  расследуемое  дело.  Не все в  ней  было
понятно, но что непонятно, надо  было запомнить. Что такое, например:  "весь
дом тормознули через телесигнал"? Зомбировали, что ли?
     -- Если твои не трогали, значит, Витек сам обоих порешил, --  продолжал
разговор Овечкин.
     -- А баня? Он же там был с нами?
     -- Ах да, черт! Но кто тогда?
     --  Может, по  работе? --  задумчиво произнес Юсицков. --  Дачу Финка я
только  что  проверил,  там  пусто.  В  квартире --  ничего.  В  кабинет  не
подступишься, но думаю, вряд ли. Значит, кто убил, тот и забрал.
     -- Займись секретаршей Финка, писака,  -- предложил Овечкин, -- и бабку
эту через своего оператора-корреспондента уйми, я у следователя был. Бабка у
них  главный свидетель.  Я  подумаю,  что можно сделать. А  папки  и  впрямь
Похвалов  не мог утащить. Но  зачем тогда  кому-то понадобилось  убивать его
жену? А может, все-таки  он, из ревности? По времени  нужно посмотреть. Он в
баню часов в шесть приехал? Отмываться?
     --  Брось,  Валера,  -- крякнул  Юсицков,  --  какая ревность,  он  уже
перебесился: за папки он ее и придушил. А потом с расстройства и Адольфа. Ну
исмотался с папками, надо бы найти.
     --  Сам  объявится, пошли.  Мне на  работу  завтра,  -- Овечкин  тяжело
поднялся со скамьи.
     В  эту  минуту  Братченко  жалел  только о  том,  что  он  не  робот со
встроенным  в  черепную коробку диктофоном.  Когда джип Юсицкова  отъехал от
коттеджа, а в  доме погасили свет, к скамье возле  пруда стали подтягиваться
"наши". Братченко никак  не мог вылезти из-под скамьи,  она будто прилипла к
его бедру, конечности его закостенели и не шевелились. Куртка стояла  колом.
При  ближайшем  рассмотрении  Братченко смахивал на  бомжа:  грудь его  была
измазана землей,  задний  карман брюк оторван,  а штанины покусаны  отважной
"моськой" Мюнхгаузена. Кроме того, он уже не чувствовал боли в ноге благодаря
ночным  заморозкам -- заморозка была что надо. Калеку поднимали на  забор с
песней  "Эх,  дубинушка,  ухнем".  Зато в  машине,  когда  Витя  отогрелся и
произнес свои первые членораздельные звуки, настал его звездный час...
     Назавтра Серафимова взяла его с собой в следственное управление ФСБ.

     Прошла неделя. Юсицков продолжал находиться  под  негласным наблюдением
оперативников  из  ФСБ.  Овечкин  --  только  на  просушивании.  Шло  тесное
сотрудничество со  следственной группой  ФСБ,  возглавляемой Нестеровым. Тот
просил Серафимову пока особо не трогать Юсицкова и Овечкина, не пугать.
     Нестеров не хотел их пока трогать не только  из-за расследования дела о
торговле оружием:  еще и  таможенники присоединились со своими  оперативными
разработками.
     Да, действительно, архива Торгового агентства нигде  не было. Не было и
Похваловой, которая вынесла эти папки из агентства. Нигде  не было и  самого
Похвалова,   помощника  Мошонки,  который  мог  бы  дать  свои  разъяснения,
рассказать, почему он ударился в бега. А также, возможно, и кто убил Наталью
и Финка...
     Серафимова провела несколько допросов. В том числе водителя Финка,  его
соседа  по  даче,  водителя  Похвалова,  снова допросила домработницу  Финка
Евдокию  Григорьевну, ее  мужа  Марка  Макаровича,  с Галочкой побеседовала.
Братченко занимался Овечкиным, то есть  местом службы  Похваловой,  а  также
опрашивал официантов ресторана  в гостинице "Октябрьская" о  последнем обеде
Финка с Овечкиным.  Важно было  установить,  зачем Овечкин  вызвал Финка  на
обед,  что  он знал к этому времени о документах, разыскиваемых теперь  всей
системой правоохранительных  органов  государства.  У  Серафимовой появилась
новая цель -- найти папки, и  это было  не  менее азартным делом, чем искать
убийц. Одновременно Братченко было поручено завершить обыск кабинета Финка.
     Сосед  же  Финка по  даче, писатель  Арон  Мюнхгаузен, подтвердил  свои
показания. По его словам,  Похвалова неоднократно бывала вместе  с Финком на
даче и одна, в том числе  и в понедельник днем. Опознала  Похвалову и Эмина:
конечно, только  по фотографии.  Сосед показал, что в  понедельник Похвалова
привезла на  дачу две  сумки. Во  вторник Финк  что-то с дачи забрал. Старик
писатель сидел во дворе, вернее в теплице,  подкармливал саженцы болгарского
перца. Финк пробыл на даче недолго, очевидно, приехал  лишь  что-то забрать.
Следствию  стало  понятно, что документы, за которые  многие государственные
чиновники отдали бы все свои деньги с российских счетов, во вторник попали в
руки Финка. Мотив преступления был определен. Оставалось нащупать, кому этот
мотивчик  спать  не давал в  большей степени. В  туманной криминалистической
окрестности вырисовывался пока только Похвалов.
     Овечкин  и  Юсицков   действительно  были  задействованы  в   механизме
коррупции в высших эшелонах,  но не до такой  степени, как  Мошонко, который
обещал Похвалову и тюрьму и  суму.  Теперь  следствию было  известно, вокруг
чего строить основную версию -- ниточка тянулась на самый верх.
     Кроме  того,  грунт  на  туфлях  Похваловой и  грунт  на  обуви  убийцы
совпадали и оказались идентичны пробе  грунта с  дачного участка Финка. Если
бы  Витя  Братченко   знал,  что  Овечкин  и  Юсицков  будут   беседовать  о
сокровенном,  сидя на нем, на  Братченко, битый  час, он  бы поехал  сразу в
санаторий и залег под ту скамейку. Никакой грунт тогда не понадобился бы.
     Но почему у Финка чистые подошвы ботинок, если  он был  на  даче  перед
самой  смертью?  Этого  не  понимали  ни Серафимова, ни  Братченко.  Ботинки
убиенного,  найденные возле  его кровати, никакой  ценности для следствия не
представляли. Крови на  них было  совсем немного, а  так  как никакой другой
обуви в квартире не нашли, ботинки решили отдать ритуальной  службе -- обуть
покойника.
     Оперативная   группа   Серафимовой   занималась   просмотром   журналов
регистрации  гостей, останавливавшихся в гостинице  "Метрополь" за последние
два месяца. Нонну Богдановну очень интересовали имена гостей  из  Карлсбада,
особенно владельца фирмы "Dostal", проходившей и по ее делу (приглашение, по
которому Финк собирался посетить Чехию, было от Хоупека), и по нестеровскому
делу о  коррупции. Это  наименование карлсбадской фирмы фигурировало во всех
файлах Торгового  агентства, компьютеры которого изъяла  следственная группа
ФСБ во главе с Костей Алтуховым.

     Поочередно вызывали охранников дачи Похваловых.
     Братченко с  мазохистским рвением испросил  себе разрешение  вызвать на
допрос девочку. Зинаида была испугана, на лице  ее было написано только одно
слово,  обращенное  к самой  себе:  "доигралась".  Но  когда  она увидела  в
кабинете  лицо следака, тут  же  осмелела, закричала,  что она  одна с  этим
недоноском  в  кабинете  не останется. Братченко  пришлось  вежливо  усадить
девицу, взяв ее за запястье.
     --Сколько вам лет, Зинаида Евгеньевна? -- спросил он.
     -- Женщинам такие вопросы не задают, -- нагло заявила крошка.
     Она  была  даже  моложе  его  собственной  дочери.  Тоненькая,  еще  не
оформившаяся  фигурка, худые  ручки,  подростковая  футболка  с  коротенькой
юбочкой;  длинные  прямые  волосы  обрамляли  маленькое   серьезное  личико.
Наверняка  Зиночка казалась себе  суперженщиной,  секс-символом развращенной
эпохи.
     И при взгляде на нее было понятно, что она им станет: эта нимфеточка не
выглядела дешевкой. Эдакая Лолита... Глядела на Братченко спокойно  и даже в
это спокойствие вкладывала свою испорченность. Кончиком  языка дотрагивалась
до верхней  губы, смотрела прямо в глаза следователю, потом отводила  взгляд
куда-то в угол, опуская длинные ресницы. Если она и не была умна, то  весьма
удачно играла умную.
     -- Отвечайте на поставленные вопросы, пожалуйста.
     -- Пятнадцать, -- сказала Зинаида.
     -- Давно вы живете на даче Похваловых?
     -- Это дача только Витина, его жена там не бывала.
     -- А где же она жила?
     -- В городе. Потом вроде перебралась к подруге. Сама во всем  виновата,
дура.
     -- Вы знаете, что она убита и в этом подозревается ее муж?
     Девочка потупилась и сделала  строгое  лицо. Ей надо было показать, что
она раздражена вопросом о виновности Похвалова.
     -- Он ее не убивал. Я была с ним во вторник весь день.
     -- Точнее, Зинаида. Это очень важно.
     -- Он не убивал.  Он утром уехал на работу,  но  тут же прислал за мной
машину.  Я  ждала  его  на  Дмитровке возле  здания. Потом  он вышел,  и  мы
проехались по магазинам. Жрачки накупили, потом шмотками  отоварились, потом
домой завалились.
     -- Домой?
     -- Да,  в городскую  квартиру, на "Аэропорте". Охренительная квартирка,
между прочим! И до вечера не выходили, ну вы сами догадываетесь, чем  мы там
занимались. А вечером поехали в Переделкино.
     --  А  где  же была  жена?  -- Братченко начинал понимать, что  девочка
придумывает на ходу.
     --  Жена  была у подруги,  я же сказала, он ее выгнал. Они окончательно
разошлись накануне. Он ее бросил.
     -- Ради тебя? То есть вас?
     -- Ну, конечно. Он и в Карлсбад хотел меня взять, но у меня паспорта не
оказалось.
     -- Так он улетел в Карлсбад?
     Девочке надоел допрос, она устало и надменно посмотрела на Братченко:
     -- Что бы вы без меня делали...

     Подругу  Похваловой   найти  было   сложно,   покуда   оперативники  не
установили,  где  Наташа  ночевала  с  понедельника на вторник.  Контакты  с
окружающим  миром  закончились вместе с  ее замужеством.  Школьные  подруги,
коллеги по  работе, случайные знакомые  -- среди них  подруги Похваловой  не
оказалось. В квартире у  метро "Аэропорт" никаких бумаг Натальи не осталось.
Только некоторые вещи. Парфюмерию она тоже забрала.  Выходит, девочка  врала
местами: Похвалова действительно  накануне ушла  из  дома. Но  на работу  во
вторник вышла, сотрудники универмага видели ее до десяти часов.
     Патологоанатомы дали добро  на захоронение тел Финка и Похваловой. Тело
Натальи забрали  рано  утром семеро стриженых "качков"  в  черных  рубашках,
вынесли гроб  из морга, положили  в "Патрол-Ниссан" и  укатили на  кладбище.
Серафимова осталась на скамеечке -- дожидаться следующей процессии. Из морга
тело Финка на  автобусах, выделенных  Госкомимуществом, должны  были везти в
крематорий.
     Потом уже процессия переместится на кладбище. Серафимова желала увидеть
всех, кто приедет сегодня проститься с Финком.  Может быть, появится и Катя.
Попытки  встретиться  с ней  не  увенчались  успехом.  Домашний  телефон  не
отвечал,  в  квартире  на  Спиридоновке  никого  не  было. Дача Мошонки была
недоступна,  а по  телефону  с  ним не  соединяли.  На второй  звонок  Нонны
Богдановны секретарша отчитала ее  как школьницу. Целая лекция получилась на
тему  "всяк  сверчок  знай  свой  шесток".  Серафимова  попросила  прокурора
содействовать. Прокурор иезуитски пожимал плечами.
     -- Ты  что, с ума  сошла? Я звонить не буду. Ты ведешь  это дело, вот и
изворачивайся.  У тебя  все права.  Только пользуйся. А ты боишься поддаться
влиянию авторитета, имени, поста занимаемого. Не ожидал...

     Был суровый серый  день. Тучи, словно набитые тоннами снега, висели над
самыми деревьями. Серафимова сидела в стороне, на длинной белой  скамье, под
едва  распустившимися  листьями. Пока  она шла по улице до  дома  Братченко,
ветер чуть не  сбил ее с ног,  не давая двигаться.  Она шла по  голой, вечно
безлюдной улице Чаплыгина, похожей скорее  на петербургскую,  а навстречу ей
неслись мелкие камешки, пыль,  больно вонзаясь в ноги, ударяя  по лицу. Полы
пальто то и дело распахивались.  Ну и денек для похорон! Все кругом  черное,
неужели  рухнет  небо?  Погибнут  деревья,  эти  выползающие  в  мир клейкие
листочки акации, все погибнет.
     Серафимова подумала,  наблюдая  за  людьми, выносящими гроб  из  дверей
морга, что когда наступает смерть, не человек исчезает, а мир, весь этот мир
взрывается  и  исчезает  в  огне  --  и все  это  происходит  перед  глазами
умирающего, умершего человека.
     Возле  корпуса патологоанатомии  стояло несколько  автобусов.  Над ними
высился красный кирпичный дом, похожий на казарму. Как водится: кучки людей,
кто-то  судорожно  курит,  кто-то  кому-то подает валидол, кто-то поправляет
цветы, белые цветы.
     Возле  скамьи, на которой сидит Серафимова, стоит Евдокия Григорьевна и
ее дочь. Обе в черном. Они спорят о расположении собственной семейной могилы
на  Немецком кладбище.  Собрались  зайти  после  похорон Финка.  Похоже,  на
кладбище давно не были.
     Дочь Евдокии Григорьевны, к  удивлению Серафимовой раскосая, похожа  на
кореянку  или узбечку.  Два  передних зуба --  в  обнимку:  налезли один  на
другой, делая ее похожей на зайца из рекламы  "Нествика". У нее живые глаза,
она  вообще  вся  живая,  стремительная,  деловая.  Улыбается  матери,   как
американка,  одними  губами.  Раскосые  черные  глазки  в  это  время выдают
озабоченность: как бы урвать еще что-нибудь от этой жизни.
     Серафимовой отчего-то хочется плакать.  Маленькие слезинки наползают на
ресницы.  Братченко  пошел  узнавать  насчет  очереди  Финка   на  кремацию.
Сослуживцы уже  заждались, толкутся у дверей. Устинов,  эксперт Серафимовой,
достал фотоаппарат, делает якобы любительские снимки, вписался в коллектив с
легкостью, "отщелкал"  всех  присутствующих.  Приоткрывается  дверь  здания,
большая  тяжелая  дверь, как  в музее,  выглядывает  Княжицкий, говорит, что
можно заходить. Он далеко,  он не видит Серафимову. Он занят своим делом.  И
общается  только с  Устиновым.  Как смешно он  ревнует  Нонну  Богдановну  к
Братченко. Он еще не добился от Серафимы и намека на личные отношения, а уже
считает  ее своей собственностью.  Как бледно  его лицо.  Серафимова  входит
предпоследней. За ней идет Галочка.
     -- Найди этих подонков, -- шепчет  она, и Серафимова понимает, что Галя
не  в   себе.  Серафимова  ждет,  когда   Братченко  оглянется  на  нее.  Он
оглядывается и натыкается взглядом  на Серафимову, а сам ведь ищет Галю. Как
все просто, как  ясны  эти люди. Как объяснимы, понятны  и  предсказуемы  их
поступки, и как сложно и недоступно пониманию вселенское зло.
     Все обступили гроб. Та грудастая  женщина, которая была  у  Серафимовой
понятой,  протиснулась  вперед  и,  увидев  Финка,  точнее,  одно  его лицо,
прикрытое  сверху  белым  кружевом,  заплакала  вслух  так  искренне,  потом
отвернулась и проговорила на весь зал, еле разнимая язык и небо:
     --  Господи! Горе-то! На себя-то совсем не похож! Он же совсем на  себя
не похож!
     Невероятное изумление отражается на ее  лице, а  Серафимова думает, что
уже  в десятый раз за сегодняшний  день  кто-то произносит в этом зале такие
или похожие слова. Женщина оборачивается к ней, недоуменно пожимает плечами,
вопросительно глядит на следователя, словно ждет объяснения. Галя достает из
сумки таблетку, подходит и заставляет  женщину взять таблетку  под язык. Как
странно  это выглядит в  ритуальном  зале корпуса  патологоанатомии.  А Галя
вытаскивает  платок  и  прикладывает его  к  лицу  женщины.  Она  продолжает
оставаться не в  себе, движения ее  неточны, взгляд  отсутствующий.  Она  не
плачет,  подходя  к  гробу.  Только  голова ее  мелко  трясется.  Серафимова
вспоминает, зачем  она здесь. Обводит взглядом присутствующих. Кати, которую
она видела в окне мошонковской дачи недавней ночью, нет. Евдокию Григорьевну
оттеснили от  гроба,  она уже и не пытается увидеть  своего работодателя, ей
неинтересно.
     Кто-то  хлюпает  носом.  Альберт  Вольдемарович  --  зампред  и  бывший
начальник Финка, прикрыл лоб и глаза ладонью. Его  плечи вздрагивают, но ему
нужно говорить  речь. Две  женщины раскладывают цветы в ногах  покойного.  У
Устинова появился конкурент. Это известный телеведущий, автор программы "Мир
глазами убийцы" Юсицков. Он собственноручно делает репортаж, ходит с камерой
по  залу,  словно  по  кукурузному  полю,  одной   рукой  раздвигает  людей,
пробирается к гробу.  И Серафимова  понимает: он ведет свое расследование, и
это омерзительно.
     Нестерова  из  ФСБ нужно поторопить.  Но, к  сожалению,  на Овечкине  и
Юсицкове  слишком  многое  завязано. Можно  опростоволоситься,  если  раньше
времени взять  их за руку.  А как хочется, ах, как хочется  ударить по  этой
заевшейся холопской харе!
     Серафимова  не  понимает,  что  происходит. Ей  начинает  казаться, что
стоять  здесь больше не имеет смысла. Но никто не уходит, а лишь переступают
с места  на  место.  Подходят ближе,  поправляют тюлевое  покрывало  на лице
покойного, отходят.
     Лицо  Финка  желтое,  даже  зеленое  на  белой  подушечке.  Над  бровью
фиолетовое  пятно.  Кожа  словно  лакированная. Веки  слегка припухли,  баки
висят, выпадая за воротник. Серафимова понимает, что перед ней  совсем  иной
человек, не такой, каким он был при жизни.
     За  черным кругом  провожающих  в последний путь -- возле  стены (разве
здесь  есть стены?)  -- столик,  на нем пинцет и ножницы. Вдоль  стен крышки
гробов с черными, голубыми, красными лентами. С потолка падает желто-розовый
приглушенный  свет.  Но  в  глазах все равно  темнота.  Наконец, мужчины, не
сговариваясь,  подходят к  гробу и  выносят его  в  автобус. Накрывают  гроб
крышкой на улице. Там холодно,повалил снег. Как хорошо, что снова  наступила
зима.  И эта  свежесть  заставляет  встрепенуться  и  полезть  в  карман  за
сигаретами, затянуться, пока приватизаторы садятся в автобусы.
     Витя Братченко подошел  к Гале. Она так и стояла зале, все еще уставясь
в ту точку, где была голова Финка.
     Виктор осторожно и  ласково  погладил Галочку по спине. Она повернула к
нему голову, всмотрелась и медленно стала узнавать его.
     Княжицкий, наблюдая за этой  сценой, за тем, как женщина  посмотрела на
Братченко, устало вздохнул:
     -- Что ж ты мне голову-то морочил...

     Автобус и  машины  подъехали к  крематорию. Серое  здание на Никольском
кладбище радушно приняло приватизаторов, провожавших в последний путь своего
коллегу, в  одну  из пяти своих черных  дверей.  Серафимова прошла  вслед за
Евдокией  Григорьевной. Гроб внесли в небольшую залу  под музыку, оплаченную
Госкомимуществом.
     --  Ногами вперед, -- подсказал  служащий ритуального  отдела,  и Финка
положили на конвейерную ленту, уходившую куда-то в стену.
     Крышку гроба сняли, и  вновь послышался всхлип  и  оценивающий шепоток.
Потом все  тот же  служащий, похожий  на консультанта в  музее,  подал знак,
посмотрев  куда-то вверх,  в белый потолок, где  под самой крышей  виднелись
белые оконца. Музыка прекратилась, и консультант попросил провожающих отойти
от края платформы. Серафимова уже битый час мучилась вопросом: зачем ей надо
было  ехать  на  похороны  Финка?  Она  оглядывала  присутствующих,  слушала
медленные  печальные реплики о  смене руководства,  о продуктовых наборах  и
планах на вечер.
     Около гроба крутилась какая-то  маленькая  старушонка.  Положив на  лоб
покойника бумажную ленту с молитвой, посыпала песком покрывало, перекрестила
и поцеловала усопшего в лоб.
     Неожиданно  внимание Серафимовой  привлекла  Евдокия  Григорьевна:  она
застыла  в  позе  кошки,  высматривающей  в  траве  воробья,  и  готова была
совершить прыжок. Взгляд, направленный куда-то  в  ноги  покойника, озадачил
следователя.  У старушки вдруг загорелся и сверкнул  глаз. Она поджала руки,
сощурилась и стала похожа на свою дочь. Верхняя губа  ее сморщилась так, что
волосики встали на ней дыбом.
     -- Да что с вами, Евдокия Григорьевна? --быстро  подойдя кней, спросила
Серафимова, но  с  другой стороны  от  Эминой  тут  же подлетела  ее  дочь и
подхватила ее под локоть.
     -- Она не  в  себе, не в себе,  это бывает, сейчас все будет хорошо, мы
уже привыкли, -- затараторила раскосая дочь, оттаскивая мать от следователя.
     Старая женщина выдернула локоть и дернулась в сторону покойника. В этот
момент конвейер тронулся, и гроб поплыл в распахнувшиеся створки. Серафимова
увидела, как там, в жерле крематория, полыхнул огонь. Но Евдокия Григорьевна
добежала до гроба, оттолкнув по пути служащего, обогнала плывущего в небытие
Финка и упала на его ноги прямо на конвейер.
     Никто не понял,  чего хотела Эмина и что, собственно, она имела в виду.
Служащий "сорвал стоп-кран", и конвейер со скрежетом затормозил.
     -- Ну, что  еще?  Гражданочка! -- недовольно закричал он. -- Не валяйте
дурака.
     Серафимова одним прыжком подскочила к Евдокии Григорьевне.
     -- Что?
     -- Вот тут, -- задыхаясь, просипела та, -- вот.
     Она пыталась сдвинуть  крышку с гроба, Серафимова поняла ее намерение и
взглядом попросила  Братченко  помочь. Не  успел  тот отодвинуть крышку, как
Евдокия Григорьевна ухватилась за ноги Финка и потащила их на себя.
     --  В  конце-то  концов!  --  взмолилась  Серафимова.  --  Помогите  же
кто-нибудь, женщине плохо!
     --  Нет,  нет, --  запричитала старушка  плача, но  ее уже  оторвали от
конечностей мертвого Финка и пытались всем скопом подтолкнуть к выходу.
     --  Мама, замолчи!  -- громко требовала дочь Эминой и лезла  закрыть ей
ладонью рот.
     Конвейер снова заработал, но Евдокия Григорьевна, собрав все свои силы,
обернулась и крикнула:
     -- Это не его ботинки!
     Возникла пауза. Серафимова было  ринулась к стоп-крану,  но  дорогу  ей
преградил служащий крематория.
     -- Что это  за безобразие?  Вы следующего покойника задерживаете! Нашли
тоже, с кем ботинки перепутать!
     --  Мальчик,  отойди!   --   прошипела   следователь,   потянувшись  за
пистолетом, когда увидела, что гроб практически  вплотную подъехал к дверям,
ведущим в геенну огненную.
     -- Витя,  живо! -- скомандовала  она, когда конвейер снова остановился.
Тот  понял, что от  него требовалось,  и,  сняв крышку  гроба, быстро  разул
покойника.

     Когда ехали на кладбище, Серафимова сидела и вспоминала, как однажды на
курорте  в  Болгарии  она наблюдала ночной танец на углях:  молодой  мужчина
голыми  пятками  танцевал,  ходил,  прыгал  на  красных  углях,  то  и  дело
вспыхивающих от движений его ног, похожих на  вулканическую лаву.  Только на
повороте  к воротам кладбища Серафимова, едущая в машине Братченко, заметила
черную бронированную машину, следующую прямиком за ними.
     -- Кто это?
     -- Чужие, -- ответил Братченко.
     Процессия  подъехала  к крашеным зеленым воротам Немецкого кладбища. На
миг  выглянуло  солнце,  дохнуло теплом и прелой прошлогодней листвой, затем
снова  воцарился  мрак.  Могильщики  подкатили  тележку  к  торцовой  дверце
автобуса, но  узнав,  что  гроба  не будет,  побрели обратно в сторожку  при
административном здании.
     Кладбище внутри  темное. Серафимову и Братченко  увлек ручеек людей, но
где-то за оградой хлопнули  дверцы  длинного  "БМВ". За высоченными  кленами
небо  и  улица  совершенно  не просматриваются. Деревья  с  черными стволами
медленно качаются над тесными могилами.
     Серафимова все-таки развернулась  и вернулась  к  воротам. С другой  их
стороны, еще на светлой стороне, стоит Катя. Девушка невелика ростом, на ней
темно-синее  короткое  платье  и  черные  чулки.  Челка   свисает  со   лба,
загораживая правую половину  лица. Серафимова  узнала ее  по каким-то мелким
штрихам, по маленькому отрезку подбородка, по изгибу тела и движениям.
     Они    приблизились    друг    к    другу.    От    машины    отделился
водитель-телохранитель, стоявший прислонившись  к  капоту.  Катя  подала ему
знак не подходить и  не вмешиваться. У нее в руках  белые тюльпаны. Огромные
белые тюльпаны.
     -- Вы Катя?
     Она  наклонила  голову.  За  спиной  Серафимовой,  тоже на почтительном
расстоянии, остановился Братченко.
     -- Хотите пройти со всеми?
     -- Нет, я подожду.
     -- Мне очень нужно с вами поговорить.
     --   Хорошо.  Но  только  без   протоколов.   И  недолго.  Мне   нельзя
простужаться.
     Серафимова пыталась встать так,  чтобы заглянуть под челку девушки. Это
же невозможно -- разговаривать с  человеком, когда  у него челка в пол-лица,
словно карнавальная маска.  Как будто человек  только наполовину из-за стены
показался. И не прорваться, не пробиться сквозь эту стену.
     --  Где  вам  удобнее?  --  вежливо спросила  девушка.  На  вид ей  лет
двадцать. Невысокая,  ширококостная, словом  -- все  при ней. Такие  фигурки
нравятся мужчинам.
     -- Мне-то все равно. Хотите, мы можем сесть в машину?
     --  Тогда  в  мою, --  просто  сказала  девушка.  --  Вас  зовут  Нонна
Богдановна, не так ли?
     Они уселись в салоне "БМВ", обитом мягким темно-зеленым плюшем.
     -- У меня к вам немного, совсем немного вопросов, Екатерина Семеновна.
     -- Если можно -- Катя.
     -- Катя. Когда вы разговаривали с Адольфом Зиновьевичем последний раз?
     -- Во вторник. В четыре часа по телефону.
     -- О  чем?  -- Серафимову начинала  раздражать эта  челка. Теперь  Катя
сидела  к  ней  боком, на  краю сиденья, выпрямив  спину  и сложив  руки  на
коленях.
     --  Я позвонила Долли на работу --  это  я так  его  называла. Он очень
любил песенку Армстронга "Хелло, Долли!" Адольф -- Долли, правда, похоже? Он
был чем-то  взволнован, расстроен, мы  договаривались встретиться, но  он не
приезжал и не звонил с пятницы -- четыре дня, я стала напрягаться, бегать на
звонки, вот почему и позвонила сама...
     -- А как вы поняли, что у него плохое настроение?
     --  Он очень резко говорил со мной, сказал, что перезвонит  сам,  когда
освободится, что очень занят и буквально через пять минут выезжает с работы.
То есть ему некогда со мной разговаривать.
     -- Представляю, как вы расстроились.
     Серафимова  подумала: говорить  ли  ей, что  Финк  собирался уезжать и,
похоже, надолго? И решила не говорить.
     --  Следствием  пока  установлено,  что  Финк...  Адольф   собирался  в
командировку, -- только и сказала.
     -- И все? -- удивилась Катя.
     --  Остальные  нюансы  могут  интересовать  лишь специалистов,  они  не
дополняют картину происшествия. Скажем, оттого, что  после убийства Финк был
еще и ограблен, вам ведь легче или яснее не станет...
     -- А женщина, жена Похвалова?
     -- Вы ее знали?
     Катя ответила не  сразу, тонкими  пальчиками  дотронулась  до челки, но
отодвигать ее не стала.
     -- Виделись на приемах. Они были любовниками?
     Серафимова тепло  посмотрела  на Катю, ну хоть чем-то она могла утешить
девушку, так мужественно скрывающую свою скорбь.
     -- Они не были любовниками.  Похвалову  убили не  в квартире  Финка, на
семь часов раньше. Все, о чем пишут эти дурацкие газеты, неправда, грязь. Не
верьте, просто кто-то очень хотел вправить нам мозги задом наперед. Они  уже
и до вас добрались...
     Девушка  часто  задышала  и,  неожиданно развернувшись  к  Серафимовой,
прильнула к ее плечу. Та погладила Катю по голове.
     -- Не плачь. Твой папа когда вернулся во вторник домой?
     Катя  подняла  голову и  взглянула на  Серафимову одним своим доступным
глазом.
     --  Папа  пришел  в  семь  часов.  Его  весь  день в  прямой трансляции
показывали. А при чем тут папа?
     -- Да так. Ведь Похвалов исчез, а он помощник твоего папы.
     -- Понимаю.
     -- Катя,  вы меня простите, что у вас за стрижка? Так ведь можно зрение
испортить... --  наконец не выдержала и очень мягко  проговорила Серафимова,
прямо-таки по-матерински.
     Катя напряглась, лицо ее  стало  ожесточенным, как у  ребенка, готового
замучить кошку, и она четко произнесла, отодвигая челку со второго глаза:
     -- У меня  была злокачественная опухоль  глазного  канала,  ее  удалили
вместе с глазом.
     Под челкой зияла страшная дыра, лишь наполовину прикрытая веком.
     Следователь растерялась, извинилась и вышла из машины.
     Аудиенция закончилась.
     На аллее  Серафимову  обогнал толстый даже  со  спины, смешной человек,
который нес в руках огромный букет цветов в яркой  упаковке, в гофрированной
бумаге,  с  развевающимися на  ветру кудряшками перевязочных лент. Он держал
букет так,  как их  держат школьники первого сентября -- в согнутой в  локте
руке,  зажав кулаком стебли, прямо перед собой. Это был Овечкин. Он не узнал
Серафимову, хотя был у нее на допросе несколько дней назад.
     Толпа  стояла  на  повороте кладбищенской дорожки. Братченко  плелся за
Серафимовой и сейчас подошел к ней со  спины. Заглянув в ее лицо, он  понял,
что Нонна Богдановна сейчас упадет  в обморок. Но на сей раз она готова была
не только упасть в обморок, но провалиться сквозь землю от стыда и угрызений
совести за собственную бес-тактность.

     Могильщики прыгали через могилу с одной  стороны  на другую, потом один
из них лег на край могилы  и  поставил на дно выкопанной ямы  урну с  прахом
Финка. Пахло сырой землей, ржавым песком и свечками.
     --  Близкие, родственники, киньте горсть  земли,  -- скороговоркой, как
будто он объявлял отправление поезда на вокзале, сказал один из рабочих.
     Могильщики  были  на удивление трезвыми.  Передвинув  лопатами  землю с
обочин ямы, они сотворили  большой рыхлый холм над  прахом Финка, похожий на
человеческий живот. Потом один из них бросил на вершину этого холма бетонную
раму,  сказал, что  земля сама  спрессуется со временем, и  воткнул в  землю
мраморную табличку с  надписью: "Финк  Адольф  Зиновьевич. 1951--1999,  19-й
участок".
     Овечкин о чем-то переговаривался с Юсицковым.
     Тот стоял лицом к Серафимовой. И у него было лицо отморозка и мерзавца,
такой театральный типаж. Знакомые знакомых Нонны Богдановны тесно общались с
его тестем,  бывшим секретарем  Союза  писателей,  ударившимся  в  политику.
Теперь  этот тесть, пройдя огонь  и  воду перестройки за спиной  Горбачева и
Яковлева,  руководит  политическим  движением  "Раскол", издает  газету  без
названия.  Считает  себя  демократом  имперского  склада,  в  смысле  склада
политического  характера.  Одновременно  тесть-демократ застроил  всю Москву
небоскребами с  конусовидными  верхушками,  которые, как ему кажется, должны
напоминать башни  Кремля,  перекликаться  с  ними,  а на  самом  деле  одним
напоминают  ракеты  "СС-20",  а другим  --  мусульманские мечети. Строили-то
турки.
     Юсицков корчит из себя интеллигента, пристально смотрит интервьюируемым
собеседникам в глаза, выводит их на чистую  воду, а сам узколоб  и  тупорыл,
как уязвленный купец третьей гильдии.
     Юсицков  косится на Серафимову. Ветер усиливается  и тормошит одежду, а
следователь  в  легком  блейзере  с золотыми пуговицами.  Пальто  осталось в
машине. Этих огромных золотых бляшек она сегодня стесняется, не  к месту они
на траурном костюме. Евдокия  Григорьевна и  ее дочь берут  у всех остальных
цветы,  отламывают стебли  и украшают  могилу.  Галочка  не  может  оторвать
взгляда от огромного брюха, торчащего из земли, в которое женщины с каким-то
остервенением всаживают розы и гвоздики.
     Цветы  краснеют  на   коричневой  земле,  как  пятна  крови.  В  глазах
секретарши  Финка  все мутнеет, ее ослепляет яркая пустота,  мечутся  круги,
она, ничего не видя, на ощупь ловит рукой ограду чьей-то могилы и садится на
скамью. К  ней подходят  Серафимова и Братченко. Галя  смутно  видит красные
пятна цветов, мраморную табличку, похожую на белую рубашку.
     -- Слабенькая  еще девочка, -- говорит Серафимова, --  не закалила тебя
еще жизнь.
     -- Вы хотели что-то спросить? -- догадывается Галя.
     -- Уже спрашиваю. Кто  последний звонил Адольфу  Зиновьевичу перед тем,
как он уехал с работы?
     -- Звонили три человека. Сначала  "вертушка",  я  слышала  через дверь,
потому что Адольф Зиновьевич  что-то громко выкрикнул, а потом по  городской
линии  незнакомый голос. Человек не представился, только  попросил господина
Финка.  На мой вопрос, кто его  спрашивает, он не произнес ни звука. А самой
последней звонила девушка, та самая.
     Когда они встали и направились к выходу, навстречу им шла Катя. На фоне
ее  синего платья белели совсем уже  раскрывшиеся тюльпаны. Галя поняла, что
это она.  У  секретарш, у  профессиональных секретарш, вырабатывается особая
способность определять принадлежность голоса тому  или иному человеку. И она
сразу догадалась, что знает голос этой девушки, идущей навстречу. Во взгляде
женщины, который перехватила Катя, было только сострадание и участие.

     С  кладбища  Братченко развез своих дам по  домам. Первой  забросил  на
Чистые  пруды  Серафимову.  Она  взяла  с  собой ботинки,  конфискованные  в
крематории.  С этим еще предстояло разобраться. Потом  доставил  Галочку  на
Солянку. Поставив машину на обочине напротив въезда во двор Галины, вышел на
тротуар. Галя была  в  таком  состоянии,  что  ее  нужно  было проводить  до
квартиры.
     Они  медленно  пошли  между двух высоких серых  домов, в конце  которых
перпендикулярно к  ним  стоял  широкий Галочкин  дом. Сейчас был виден  лишь
отрезок его в проеме этого длинного угрюмого ущелья.
     --  Галенька, успокойся, пора  уже успокаиваться,  -- Братченко не  мог
подобрать слов.
     Она молчала, тускло глядя  себе под  ноги. Потом и вовсе остановилась и
прислонилась к стене. Она не плакала, взгляд ее уставился в одну точку.
     -- Я на кладбище все на землю эту смотрела, на мертвую землю.
     -- Ну брось, Галенька, перестань, -- попытался  перебить ее мысли Витя,
--  ну, покажи, какое окно твое? Отвлекись.
     Галя механически  повела  пальцем.  Вдруг,  когда она  подняла голову и
поглядела вверх, глаза ее вспыхнули. Она ахнула.
     --  Там кто-то есть! -- таинственным  шепотом проговорила она. -- Я его
видела.
     Братченко подумал  сперва, что это она о Боге  или  вообще о вечном. Но
Галя неотрывно глядела на свое... нет, на соседнее окно.
     -- Где кто-то есть? Ну вот, тебе уже Финк мерещится.
     -- Ну  при чем здесь Финк, Витя? -- Галя рассердилась. --  Там кто-то в
окно смотрел. Увидел меня, отшатнулся. Пойдем в тот подъезд.
     -- Странно, но дверь же была опечатана, -- начал туго соображать Витя.
     -- Можно подумать, если дверь опечатана, в квартиру невозможно войти?
     Они направились к первому подъезду, Галочка буквально потащила за собой
Братченко, вцепившись в его рукав.  Войдя в  подъезд, остановились. Там была
темень.  Братченко  показалось,  что  даже  окна  во  входных  дверях  и  на
лестничной  клетке  чем-то занавешены.  Приложив палец к губам, Витя  прижал
Галю спиной к стене и загородил ее.
     -- Тихо! -- шепотом скомандовал он. -- Кто-то спускается на лифте.
     Галя  во  все глаза смотрела  на проступавшие  в темноте  двери  лифта.
Наконец  лифт мягко  шлепнулся, двери  его раскрылись.  Желтый  свет осветил
старый широкий подъезд, где за выступом стены стояли Витя и Галя. Перед ними
возникла Евдокия Григорьевна с авоськой.
     --  Тьфу,  темнота,  глаз  выколи!  Черти,  а  за  электричество  дерут
безбожно!
     Евдокия Григорьевна шагнула вперед, нащупала впереди пол, чтобы сделать
следующий шаг, но почувствовала, видимо, чье-то присутствие, может, услышала
учащенное Галочкино дыхание, может, учуяла жар от тела Братченко.
     -- Ой-и-ой-и-ой-й, --  писклявым  голоском завыла  Евдокия Григорьевна,
пятясь к  лифту, двери  которого  в  этот момент  с  грохотом  автоматически
закрывались  за  ее  спиной.   Галочка  хотела  выйти  из-за  укрытия,  даже
пошевелилась,  пытаясь  отодвинуть  Братченко.  Все  произошло   чрезвычайно
быстро. Когда пучок света из лифта еще не успел исчезнуть, раздался выстрел.
     Заорали  сразу все. Братченко схватил Галочку  за шею  и пригнул, почти
толкнул ее на пол. Потом бросился к Эминой. Когда Братченко в полной темноте
выворачивал ей руки и заламывал их ей за спину, та заорала пуще прежнего.
     -- Спокойно, бабуля, не дергайся. Где оружие? Куда дела?
     Внезапно картина  стала видимой. Это Галочка догадалась открыть входную
дверь,  немного  вечернего сумрака  вползло  в подъездную  тьму. Братченко и
Евдокия  Григорьевна,  застывшие каждый  по-своему в боевой позе,  повернули
головы к свету и уставились на силуэт Галочки.
     -- Витя, это не она...
     -- Я и сам уже понял, -- расслабился Братченко, отпуская старушку.
     Та  никак  не   могла  вывернуть  свою  руку  обратно,  в  человеческое
положение, зло  фыркала  и  извергала из  себя проклятия. Братченко  ринулся
наверх. Галочка крикнула старушке:
     -- Идите сюда скорее!
     Та заторопилась к выходу, но Галочка не дала ей выбежать.
     -- Держите дверь, нужно найти электрощит.
     Свет в подъезде вспыхнул, старушка исчезла в проеме двери.
     Братченко спустился быстро. Нет. Дверь вроде нетронута.  Там,  выше, на
этажах лампочки горят. Но случайно или нет оказалась здесь старушка? Как она
добралась-то так  быстро с  кладбища?  Братченко  отчалил  на  своей  машине
первым. Может, их две сестры-близняшки?
     В квартире Эминых сначала никто не ответил, потом открыл старик -- Марк
Макарович. Испуганный,  он  пропустил  Братченко в квартиру. Тот  обежал все
комнаты, кухню и санузел: никого, кроме старика, в квартире не было.
     Куда же делся стрелявший? Не померещилось же им все это!
     Оставаться в подъезде  было опасно.  Поскольку жизнь Гали для Вити была
дороже поимки преступника, он  повел ее домой  собственноручно.  Галочка все
время оглядывалась и в конце концов опрометью побежала к своему подъезду.
     Лифт распахнулся на ее лестничной клетке как раз тогда, когда  дверь ее
квартиры широко раскрылась от сквозняка и с грохотом захлопнулась. Ошалевшие
Витя и Галочка так и стояли, то ли отходя от  грохота, то  ли приходя в себя
от самого факта распахнутой двери.
     -- Ты что, никогда дверь не запираешь? -- осторожно спросил Братченко и
вынул из кобуры пистолет.
     Он поставил Галю  в  угол лестничной клетки, как  старый фотограф, даже
слегка приподнял ей  подбородок. Потом отступил к двери и, вспомнив, что она
закрыта, протянул к Гале руку, она должна была сама понять его жест. В своей
ладони Братченко почувствовал  шершавую лапу гамадрилы. 

Шутка.

 Нежную
ручку возлюбленной.
     Ключи зазвенели в его  ладони, Братченко попытался всунуть пару  ключей
из связки в замок, потом понял, что эту заваруху надо кончать, тем более что
ему  надоело  стоять на  согнутых  коленях с вытянутым вперед  в  одной руке
пистолетом, и он  по-русски долбанул ногой в дверь.  Оказалось, так ласково,
что не просто вырвал замок с мясом, а сорвал дверь с петель.
     Галя из-за его спины трусливо пошутила:
     -- Может, зайдешь, чайку выпьешь?
     Братченко,  как  учила  его  Серафимова,  то есть  подобно американским
полицейским, пропрыгал всю квартиру, наставляя пистолет поочередно на себя в
зеркале  в  прихожей,  на себя в зеркале в  комнате и  на  себя в  зеркале в
ванной. На кухне он направил  пистолет  на настоящего преступника, но его  и
там не оказалось. Это был маленький телевизор на холодильнике.
     --  Здесь  кто-то  был, --  обреченно  произнесла  Галочка,  садясь  на
кухонную  табуретку, --  что-то  искали.  Что все  это  значит?  Мне  грозит
опасность? -- тоном  леди,  выбирающей  в  дорогом  ресторане  по  карточкам
дамских вин самое невероятное.
     --  У  тебя  нет  оружия?  --  озабоченно  спросил  Братченко.  --  Для
самообороны?
     Галочка достала из сумочки пистолет. Маленькую дамскую короткостволку.
     -- Откуда? -- ошарашенно посмотрел на нее Братченко.
     -- Из сумочки, -- отшутилась Галя.
     -- Я серьезно, это не ты там, в подъезде?..
     -- И взлом в моей квартире я сама подстроила, -- продолжила Галочка, --
а  теперь руки вверх.  Снимай  джемпер,  упаришься. И  иди  чинить дверь.  Я
разогрею ужин. Пистолет муж подарил  мне на  свадьбу,  разрешение имеется. И
пустой он. Так, попугать...

     Братченко несло  по волнам бурной реки. Он не мог ухватиться ни за один
камень, ни за одну ветку. Вот сейчас ему  надо бы действовать оперативнее, а
он пошел чинить  дверь. Что же  он  делает?  Неужели такой трудный  день был
сегодня? Ах да, ведь в него еще стреляли! Или в Галочку, или в Эмину, но это
неважно.  Как  неважно?! Это,  кажется,  как  раз и есть то  событие,  после
которого обычно  вызывают  милицию! Надо вызвать, тем более  что он и сам...
Братченко  лежал на  диване и  сладко спал, когда Галочка вошла в  комнату с
подносом.
     Через час он проснулся. Галочка сидела возле него на краешке софы. Витя
посмотрел в окно. На улице совсем стемнело.
     -- Который час? Меня же Серафима ищет!
     Галочке не понравилась первая мысль мужчины, проснувшегося на ее софе.
     --Тебе нужна Серафима или все-таки я?
     Братченко широко улыбнулся  и потянулся, раздвигая руками пространство.
Вспомнил про дверь.
     Галочка помогала ему: подавала отвертки и  молоток. Поддерживала дверь,
когда Витя сажал ее на петли. Когда  все  было сделано, оказалось, что замок
поврежден не сильно и, если выправить личинку, он заработает. Пока Братченко
возился с замком,  Галочка ушла в  комнату. Через  минуту он почувствовал на
своем плече ее холодную руку.
     --  Витя,  там опять...  --  шепнула  Галочка, глядя на противоположную
стену в комнате.
     -- Лицо? -- переспросил Братченко ей в тон.
     --  Нет, не  лицо.  Там  шорохи, брякнуло что-то.  У него  там  ванная,
значит...
     -- Значит, помыться кто-то зашел, -- пошутил  Братченко. -- У вас  что,
мыши?
     -- Нет, мышей нет, потравили и зацементировали.
     -- Значит, духи.
     Братченко еще  продолжал  шутить,  но уже шел в  комнату, тихо  прикрыв
входную дверь, которую он наконец-то отремонтировал. За стенкой снова что-то
звякнуло.
     -- Запрись, -- только и услышала она, и Братченко вылетел из квартиры.
     "Если  это опять  бабка, --  думал он  на бегу,  -- я с ней  что-нибудь
сделаю, я над ней надругаюсь!"
     Витя вбежал в соседний подъезд, там опять был выключен свет. На сей раз
под  ногами  захрустело  тонкое лампочное стекло.  Поколебавшись секунду, он
выбрал  пеший   путь  наверх,  ибо  звук  движущегося  лифта  выдал  бы  его
приближение.
     На всех лестничных площадках царил мрак. Братченко то и  дело натыкался
на него,  отодвигал в сторону и  мчался дальше ввысь.  Если  бы  на его пути
возник отсутствующий лестничный пролет, он бы этого и не заметил. На верхней
площадке он на ощупь отыскал дверь в квартиру Финка  и попробовал  пальцами,
не откроется ли она. Дверь плавно отодвинулась, и Братченко оказался лицом к
лицу с опасностью.
     Он шагнул в квартиру, изо всех сил тараща  глаза.  Нащупал выключатель.
Свет больно  ударил по глазам. В холле было пусто. Братченко выставил вперед
пистолет и, прокашлявшись, спросил:
     -- Кто здесь? Выходи!
     Ему никто  не ответил.  Зловещая  тишина окутала всю  квартиру,  сквозь
запертые  евроокна  с улицы  не проникал  ни  один  звук. Братченко  прикрыл
входную дверь и на  цыпочках,  стараясь не скрипеть паркетом, прошел вперед,
зажигая свет  во всех комнатах: заглянул в спальню, в гостиную, в кладовую и
на  кухню. Везде было пусто. И тогда он нажал на выключатель  возле  двери в
ванную комнату, спрятался за дверной косяк и приоткрыл дверь.
     ...ИЛИ НЕТ
     То,  что  увидел  Братченко,  могло бы  вывести из  строя  даже Евдокию
Григорьевну Эмину -- фронтовичку и медработника.
     Так получилось,  что когда в двери образовалась щель,  взгляд Братченко
был  устремлен скорее  вверх, чем вниз. Именно на  потолке лежал  истекающий
кровью  человек  и  смотрел  на Братченко мертвым  взглядом. Голова его была
неестественно вывернута, ноги поджаты, а руки -- руки вцепились в потолок --
нужно же ему было  как-то держаться. У Братченко  закружилась голова. Такого
он  еще не видел. Только через две минуты, все еще не решаясь войти в ванную
--  а  вдруг он свалится на голову, -- Братченко  догадался, что убитый  лишь
отражается в зеркальном потолке ванной. И Братченко опустил взгляд.
     На теплом кафельном полу, раскинув руки,  лежал  Юсицков.  Это был  он,
тележурналист,  ведущий острых  передач цикла  "Мир глазами убийцы",  плавно
превратившегося в цикл "Мир глазами убитого". С проломленным темечком  лежал
Юсицков на кафеле и смотрел на Братченко.
     Витя понял,  что и сам уже  пару  минут  пялится на Юсицкова, сплюнул и
пошел к Эминым -- звонить Серафимовой.
     


ИСКОВОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ 


     В "Китайгородский"
     межмуниципальный суд
     города Москвы
     от гражданки Эминой
     Лолы Закариевны
     Я, Эмина Лола Закариевна,  прописанная по адресу: улица Солянка, д.345,
кв.38,  имею  мать Эмину Евдокию Григорьевну, 1924 года  рождения.  Моя мать
ведет  себя последние  месяцы  странно, она  дает  неадекватные  комментарии
происходящего, не понимает обращенных к ней вопросов,  несвязно  выражается.
На прошлой неделе, на похоронах соседа, она схватила его за ноги, когда гроб
уже поехал из зала в отделение  кремирования, и сорвала похороны почтенно-го
человека.  Потом  создала  ситуацию, угрожающую здоровью людей,  в  подъезде
собственного дома, меня выгнала из  квартиры, сопровождая тумаки нецензурной
бранью. Жизнь  у  нее была сложная, она инвалид второй группы по  диабету, а
тут  еще  убийство в  соседней  квартире  человека, чьи  похороны она  потом
сорвала.  Она  замкнулась  в  себе  и  ни с кем не разговаривает.  Прошу суд
назначить   психиатрический   осмотр   с   целью   признания   моей   матери
недееспособной.
     Л. З. Эмина.
     Лола  положила  ноги  на письменный стол, стоявший у  отца в комнате, и
вырвала из его рук листок.
     -- Подпишешь? Твоя подпись нужна, ты вместе с ней проживаешь.
     --  Зачем? --  плаксиво спросил Марк  Макарович, качая головой.  Он уже
знал, что дочь пересилит его.
     -- Я  объяснила тебе, --  повышая  голос, ответила Лола, --  мне  нужно
прописать сюда мужа.
     -- Да какой он тебе муж? Ну, опомнись, что ты делаешь?
     -- Не  суй  свой нос,  -- отрезала дочь, --  она  сейчас  вернется, и я
прибью ее, ты этого хочешь? Этого? Вон ножей полно на кухне!
     Марка Макаровича начало потряхивать от этого разговора.
     -- Я сейчас встану и зарежу эту тварь, -- снова расходилась дочь.
     Ее  черный  низкий  пучок расползся,  глаза  еще больше  сузились,  она
исподлобья смотрела на отца, и он понимал, что в таком  состоянии Лола может
дойти и до резни. Мутный взгляд ее горел ненавистью.
     -- Она мне всю  жизнь исковеркала, оба --  никчемные создания,  я из-за
вас всего в жизни добиваюсь с такими усилиями! Хоть бы кто-нибудь подумал об
этом! Вам это  в голову  никогда не  приходило! Вы всю  жизнь с боку на  бок
переваливались на диване да в потолок поплевывали, вам ничего не надо. А мне
надо! И на этот раз будет так, как я сказала! Будет! Бери ручку, подписывай!
     Старик заплакал и взял ручку.
     -- Не могу, что ты со мной делаешь?
     -- Все! Я иду за ножом! Когда она вернется, я разом покончу дело!
     -- Кому из вас психиатр нужен?
     -- Заткнись! Это вы меня сделали такой!
     Лола заходилась, она уже  не просто цедила слова, а кричала, не успевая
сглатывать пену и слезы.
     Марк Макарович вывел свою подпись на пустом листе бумаги.
     -- Что теперь?
     --  Теперь побегу к  районному врачу,  а недели через две,  когда будет
решение суда  с  согласием  на  освидетельствование,  врач  приедет  сюда  с
бригадой. И попробуй только не открой дверь!
     -- А если нас не будет дома?
     -- А  ты постарайся  быть дома, не  то я тебе башку снесу! И жену  свою
дома придержи, когда врач позвонит, что идет. А первым  делом позвонишь мне,
я буду присутствовать, чтобы ты не смог отказаться от своего заявления!
     Лола  выбежала из квартиры с добычей, и ей  меньше всего  в этот момент
хотелось бы встретиться с матерью, потому что  она боялась одновременно и ее
и того, что она с ней делает.

     Летели дни, крутясь проклятым роем.
     

Александр Блок


     В это утро Серафимова  встала поздно,  всего десять минут оставалось до
начала  рабочего дня. Но  она не испугалась, не стала метаться по  квартире,
спокойно  выпила  кофе,   оделась,  сложила  в   сумочку  косметику,   чтобы
накраситься на работе. Вид у нее был отдохнувший, свежий.
     Весь вчерашний день она  провела в  гостинице  "Метрополь".  Шеф  отеля
принял  ее  в  своем кабинете  и,  как  ей показалось,  был  приятно удивлен
внешностью старшего следователя прокуратуры.
     По каналам  ФСБ Нестеров  установил,  что владелец  фирмы "Dostal" Ганс
Хоупек, пригласивший в начале апреля своего российского партнера в Карлсбад,
отсутствовал в Чехии десять дней,  летал в Россию. Узнать это удалось только
два дня  назад, когда, по  сведениям пограничного  контроля, он  вернулся  в
Карлсбад. Вот почему Серафимова нагрянула в  гостиницу: нужно  было ускорить
работу оперативников,  которые  третий раз просматривали журналы регистрации
гостей, брони: никаких похожих  фамилий не встречалось. Карлсбадские коллеги
прислали по факсу фотопортрет Хоупека: такого человека на похоронах Финка не
было.  Устинов  отпечатал три пленки фотографий -- даже  похожего на Хоупека
субъекта на них не  было. Не опознали  его  ни  жители дома  на  Солянке, ни
приватизаторы. Вот  Серафимова  и приехала  в  "Метрополь",  чтобы  провести
опознание по фотографии среди обслуживающего персонала гостиницы.
     Самое интересное из  сведений,  полученных от чешской полиции, было то,
что Ганс Хоупек домой  еще не вернулся, хотя российская виза его погашена, в
Чехию же он прибыл без опозданий.
     Получалось, что  по дороге, уже  по  Карлсбад-ской  дороге, или прямо в
квартире его кто-то  перехватил и похитил, и Серафимова  вместе с Нестеровым
из ФСБ даже догадывались -- кто.
     Устинов  исследовал  ботинки, снятые с  покойного  Финка  в крематории,
ровно неделю. Единственное, что ему удалось установить -- это точный перевод
слова "PRAHA"  на подметке. Кровь  на  ботинках была  прежняя -- финковская:
выходило,  что убийца преднамеренно или случайно заморочил следствию голову,
сняв свои ботинки, забрызганные кровью жертвы, в спальне Финка и  надев  его
чистые, может быть, даже стоявшие в коридоре.
     Это  могло означать,  что  Финк и  Похвалова  были  на даче  в  поселке
Буденновском поочередно, а убийца подстерегал жертву-приватизатора возле его
дома. Но  не знал, что  в квартире уже имеется  один труп. Очевидно,  убийце
Финка тоже  нужны были злополучные  папки,  которые он и раздобыл  и которых
через  полчаса не  нашли  даже  журналисты.  А  Виктор  Степанович  Похвалов
просчитал  ситуацию  и вычислил  Хоупека. Может  быть,  они даже встречались
здесь  в  эти  дни -- до  или  после убийства  Финка.  Все  это  Серафимовой
предстояло узнать сегодня.
     "...да-а, пока такого рода папки за  границей -- российская  политика и
стабильность висят на волоске".
     Но, впрочем, если на минуточку предположить, что ботинки пражской фирмы
в России носил  один  только Ганс  Хоупек, то все  оставшееся  время  будешь
думать,  что сейчас  этот  самый Хоупек  как  раз в руках Похвалова, который
улетел в  Карлсбад  две недели назад,  в  среду утром, преподав, как  помнит
внимательный  читатель,   помощнику  следователя   по  особо  важным  делам,
советнику юстиции Вите Братченко урок депутатской неприкосновенности.
     Выходит, дней десять Похвалов просидел в "Империале" без толку.
     Нестеров мог бы послать на его поиски  Алтухова,  который в  его группе
как раз занимался нашей преступностью за рубежом, но их задерживала таможня.
Не  в том  смысле, что  не давала им  пересечь границу,  а  в  том, что  ею,
таможней,  то  есть Даниловым, в свою очередь, расследовалось  дело, которое
вело прямо по  головам преступников к следователю ФСБ Нестерову и к его делу
о коррупции.
     В довершение ко всему после убийства Юсицкова исчез Овечкин, улизнул от
слежки.  Сел в  свою  машину, выжал  сцепление и  исчез.  И из  всей братии,
проходившей по делам о коррупции и об убийстве  Финка и Похваловой, остались
только Мошонко и старушка Эмина со своей милой семейкой.
     Евдокия  Григорьевна приходила к  Серафимовой  жаловаться на дочь.  Она
почуяла  в следовательнице  власть и просила оградить ее  от поползновений и
провокаций  этой  незаконно рожденной  ею отщепенки  и  иноземки. Серафимова
сразу  же  после  ночного визита в  санаторий, где  Витя  подслушал разговор
Овечкина и Юсицкова, установила слежку не только за ними, но и за Копытовым,
так  называемым   зятем  Эминой.  Но  могла  ли  Нонна  Богдановна  избавить
несчастную женщину от собственной дочери?

     -- Мы  отведем вам специальную комнату, рядом с вашими сотрудниками, на
первом этаже, --  предложил  шеф отеля,  -- устраивайтесь, а служащие  будут
спускаться к  вам  по очереди.  Тут как  бы нам  не устроить столпотворения,
горничные должны находиться на своих рабочих местах...
     --  Нет,  спасибо.  Лучше  я  сама  пройду  по  этажам.  Дайте   только
провожатого, чтобы охватить все службы, которые соприкасаются в своей работе
с постояльцами.
     Серафимова вышла в шикарный, сияющий огнями и мрамором холл, вдохнула в
себя  парфюмированный воздух  и  пошла к  лестнице, как шикующая беззаботная
аристократка. За ней  семенил маленький декоративный паж, которого ей дали в
помощь.
     -- Вот, держите, -- обернулась Серафимова и протянула ему  свой длинный
зонт, -- пусть думают, что я нанимаю носильщика для своего зонта.
     Они поднялись  на второй этаж, где, как объяснил  ее провожатый,  самые
дорогие апартаменты, в том числе и королевские.
     --  Нет, пожалуй, наш Ганс  не король Карлсбада, хотя  на  этот счет мы
запросов не давали, -- сказала сама себе Серафимова.
     Она  наслаждалась мягкими  шелковистыми  коврами,  которыми был  устлан
коридор.  Навстречу ей  из  последнего,  углового  номера  вышла  горничная,
молодая смуглая пугливая девушка.
     -- Can I help you? -- спросила она учтиво.
     --  Можете,   --  ответила   следователь,  остановившись   у   зеркала,
встроенного  в колонну,  чтобы поправить свою  шляпку,  -- скажите, вот этот
господин  не был ли гостем отеля  в этом месяце? -- И  она протянула девушке
фотографию Ганса Хоупека.
     Та  смутилась еще  больше,  ибо для  нее это была внештатная  ситуация,
поведению в которой ее не обучали.
     -- Видите ли, мы не даем сведений о наших клиентах, то  есть гостях, --
промямлила она, едва глянув на фотографию, а потом сочувственно спросила: --
Это, вероятно, ваш муж?
     Серафимова  внимательнейшим  образом посмотрела  на  карточку: арийская
европеизированная физиономия, светлые редеющие волосы зачесаны назад, на вид
человек  немолодой,  не  моложе  пятидесяти  пяти,  верхняя  челюсть  слегка
выдвинута вперед,  как  у  макаки,  глаза  круглые,  крупные,  в  целом  тип
приятный.
     -- Нет, не мой, --Серафимова покачала головой  и представилась. Клерк с
зонтом кивком подтвердил данные красного удостоверения.
     -- Босс  велел всячески  содействовать,  --  сказал  он снова, и только
тогда девушка расслабилась.
     -- А я здесь всего вторые сутки работаю, с таким трудом устроилась...
     Серафимова уже  шла дальше по коридору. Но вдруг сработала интуиция. Та
самая. Она ее почувствовала, как выброс адреналина  в  кровь. Остановилась и
развернулась  на  каблуке,  оставив  черную  вмятину от резиновой набойки на
розовом ковре.
     --  Малышка!  -- позвала  она  горничную. -- Постойте-ка!  --  И  когда
девушка обернулась, громко спросила: --Вы какие номера обслуживаете?
     -- Вот эти два, и этот, -- показала горничная.
     -- А кто до вас здесь работал? Не знаете?
     -- Работала Инесса, ее перевели на пятый этаж.
     --  Это  повышение  или понижение? -- спросила Серафимова у помощника и
клерка Пети, старательно носившего за нею зонт.
     -- Смотря откуда  смотреть, --  не очень гладко,  но в  целом остроумно
ответил Петя. -- Вообще-то понижение.
     -- Все у вас тут не по-русски, -- пошутила Нонна Богдановна, поняв, что
Петя заслуживает того, чтобы и с ним пошутили.
     Инесса  оказалась полненькой молодой женщиной с ямочками на  блестящих,
как яблочки, щеках, улыбчивой и тугодумной. Она не сразу поняла, зачем к ней
пожаловала эта дама, больше похожая на бывшую фотомодель, чем на следователя
прокуратуры.  Но  когда  Петя  начал  кивать,  до  нее  дошло,  что  следует
посмотреть  на фотографию,  вспомнить, не видела ли она этого человека среди
гостей или посетителей отеля, и результат воспоминаний озвучить.
     Инесса  хрустнула  щечками,  улыбаясь,  раздавила их  так,  что  ямочки
переросли в глубокие складки, и кивнула.
     -- Конечно.
     -- Что конечно? -- осторожно, дабы не спугнуть, спросила Серафимова.
     --  Конечно,  я  его видела. Он  один жил полмесяца в  апартаментах  на
втором этаже.
     -- В королевских?
     -- В люксе. Он еще шутил: гостю из Карлсбада положен королевский номер.
Там  тоже  короли  останавливаются. Мне  этот  номер, честно сказать,  самой
нравится больше.
     --  Пойдемте на второй, --  предложила  Серафимова и взяла  Инессу  под
руку.
     Номер был еще пуст. С  часу  дня  он принадлежал  алмазному  магнату из
Объединенных Араб-ских Эмиратов.
     Петя  сбегал  вниз  и  взял  ключ  из рецепции.  Вернувшись, он сообщил
Серафимовой,  что  на  указанный период номер  был  забронирован  господином
Финком, гражданином России, по собственному заграничному паспорту. Поскольку
запись  в  журнале  произведена  в  английской транскрипции, оперативники не
обратили внимание на буквы "Fink". Это был общий недосмотр. Номер освобожден
четыре  дня  назад, но снимался московскими миллионерами, которые  частенько
ночуют в отеле со своими любовницами, арендуя номер на ночь, а платят как за
двое суток.
     Серафимова  вошла в  обставленный со  вкусом в стиле модерн начала века
просторный  зал, широкие окна которого выходили  на Большой театр. Прямо под
окнами развевались яркие флаги различных государств. Интерьер был исполнен в
коричнево-белых   цветах,  старинный  полированный  паркет,  белые  гардины,
хрустальные  люстры,  кожаные  диваны.  Все  было убрано,  почти  стерильная
чистота.  Серафимову  провели в соседнюю комнату  слева.  Спальня  была чуть
поменьше гостиной, белая мебель и белая  кровать напоминали интерьер спальни
самого Финка.
     -- Вы  не ошибаетесь,  именно  этот господин  проживал здесь  в  первой
декаде апреля?
     -- Да, -- ответила Инесса.
     -- Он говорил по-русски?
     --  Очень плохо, но говорил. Вещей  у него было мало. В номере зачастую
только ночевал. Не шумел, не сорил, вещи не разбрасывал.
     -- Вас перевели два  дня  назад  на пятый этаж. Чем вы  провинились? --
неожиданно  спросила Серафимова,  оглянувшись  на Инессу  и  в  то же  время
тщательно  обследуя  содержимое  стола, за-глядывая под кровать, в  углы  за
тумбой, обшаривая сверкающую белизной гостиничную ванную с приготовленными в
углублении  над огромной  раковиной  полотенцами, шампунем, гелем, туалетной
водой, расческой, душевой шапочкой,  пилкой для ногтей  и другими атрибутами
туалета, --  и все  это с надписью "Metropol". Инесса  продвигалась  за ней,
словно собственные крылышки следователя.
     -- Этот чех тут ни при чем, -- начала она, -- это  уже после него было.
Позавчера отсюда  съехал жилец и,  уезжая, пожаловался администратору этажа,
что  нашел  в  прихожей,  вон  в  той тумбе,  в  глубине чужие  ботинки.  Вы
представляете?  Он  их оттуда  выгреб и  принес  администраторше. Ему больше
делать  было  нечего, а  сам на  одну  ночь с  б...,  то  есть  с  женщиной,
поселился, а  жене небось  сказал, что в командировке, знаю я  его...  Он не
первый раз этот номер снимает. Высокий такой, как жираф.
     Серафимова уже вызвала Устинова в  "Метрополь"  и теперь  только молила
Бога, чтобы Инесса счистила из тумбы не всю грязь.
     --  Вы не заметили в его багаже изменений в последние дни?  -- спросила
она горничную. -- Не стало больше чемоданов?
     Инесса пожала плечиками, покачала головой.  Как  с одной сумкой приехал
господин,  так и  уехал, только пузырьки из  ванной  прихватил и  письменные
принадлежности из стола.
     -- А где эти злополучные ботинки, Инночка?
     --   Инесса,   --   поправила   горничная.   --   Ботинки  остались   у
администратора.

     Пока приехавший  Устинов  пытался  втиснуть себя  в тумбочку,  чтобы  с
помощью  фонаря и  скальпеля  вырезать хоть одну  микрочастицу,  оставленную
ботинками, Серафимова выяснила, что ботинки в целости и сохранности переданы
в секцию  забытых  вещей  и  их  можно будет  взять, как только  следователь
заполнит в установленном порядке постановление о производстве выемки.
     На следующий день Серафимова пришла на работу в приподнятом настроении.
Во-первых,  нарисовался  главный подозреваемый в  убийстве Финка. Во-вторых,
посещения фешенебельных отелей вообще положительно влияют на настроение.
     Гражданка Эмина  Евдокия Григорьевна,  вызванная на допрос  в  качестве
главной свидетельницы по делу, заявила, что ботинки, оставленные в гостинице
"Метрополь"   предположительно    Гансом   Хоупеком,   гражданином   Чешской
Республики,  и  представленные   ей   на  опознание,  принадлежали   Адольфу
Зиновьевичу  Финку,  ее  соседу,  убитому  две  недели  назад  в собственной
квартире.  Это подтвердила и экспертиза  микрочастиц, оставшихся на подошвах
ботинок  и  в тумбе для обуви в номере, где  останавливался Ганс Хоупек.  На
ботинках найдены следы крови А.З.Финка.
     Через  два  дня  следователь  Управления  по  борьбе  с  экономическими
преступлениями ФСБ Константин Константинович Алтухов  должен  был улетать  в
Карлсбад  на поиски Хоупека  и Похвалова  при содействии чешской полиции для
поимки и выдачи их российской стороне.

     А пока Серафимова  присоединилась к Братченко, руководившему слежкой за
оператором и журналистом Копытовым из "Московского проходимца".
     В бульварной и небульварной прессе начались публичные  дуэли политиков,
но  не на шпагах, а на портфелях  с  компрометирующими  материалами, коротко
называемыми  --  компроматом.  Кто  кого больнее  оглоушит. В  одних газетах
объясняли,  почему  Госдума  хочет  уничтожить Мошонко, в  других --  почему
Главный  государственный   распорядитель  копает  под  Госдуму.  В  статьях,
помещенных  в рубрике "скандалы", рассказывалось, что агония власти началась
с выступления на заседании комиссии Госдумы  депутата  Русского (фамилия), в
котором  тот изложил факты,  дис-кредитирующие  Семена Мошонко.  Выступление
получило огромный резонанс и вызвало волну публикаций в прессе,  посвященных
личности  Мошонки.  В  частности,  говорилось  о  разбазаривании  российских
средств,  переведенных  на  счета  частных  заграничных  фирм,  о незаконной
торговле  оружием,  а   кроме   того,   о   личной   причастности   Главного
государственного распорядителя к коммерческой деятельности.
     Копытов жил с Лолой в  Чертанове.  На  работу  ездил когда хотел и куда
хотел, ребятам из "Семерки" уже не хватало талонов на бензин, чтобы успевать
за объектом  слежки. Два  раза, еще  до убийства Юсицкова, Копытов  ужинал в
ресторане на  Солянке с ним, начальником  телепрограммы.  Несколько  раз  он
появлялся  на квартире  у членов  съемочной  группы Юсицкова. По оперативным
данным, восемь из десяти членов группы прошли подготовку на базе Федеральной
службы безопасности, настоящие спецы, а не журналисты.


Участковому 652-го отделения
     милиции г.Москвы
     Я, Эмина Лола  Закариевна, проживающая совместно с  матерью и отцом  по
адресу: Солянка,  д.354,  кв.38,  довожу до вашего  сведения, что  у  нас  в
квартире  сложилась критическая обстановка и в любой  момент может произойти
непредсказуемый  конфликт.  Моя мать Эмина  Евдокия Григорьевна препятствует
проживанию на моей территории моего мужа, не пускает его в квартиру. Еще мне
стало известно, что Эмина Е.Г. вынесла из квартиры две большие сумки вещей в
сторону церкви.  Со  мной она  не  общается и вообще  ведет  себя  странно и
властно:  не дает ремонтировать комнату, запирает еду, ворует вещи. Примите,
пожалуйста, соответствующие меры.


Л.З.Эмина.

     -- Ну, написали?  --  спросил  Федоров. -- Я-то  вашу  мамашу знаю,  не
думал, что она такая буйная. На вид не скажешь.
     --  А когда она спит  зубами к стенке, вообще глаз не  оторвать,  божий
одуванчик! -- встрепенулась Лола, вертляво  виляя худым задом, подскочила  к
участковому и протянула листок.
     -- Тяжело  вам приходится, --  посочувствовал Федоров, -- что  ж, пусть
заявление  пока  лежит,  я  как-нибудь  зайду, побеседую  с ними.  Х-эх,  не
соскучишься!
     Марк Макарович,  как и обещал дочери, на  звонок психиатра ответил, что
ждет и что решения своего не менял, будет дома завтра весь день.
     Участковый позвонил, чтобы приструнить хулиганку-бабку. Не сразу понял,
что у аппарата сама Евдокия Григорьевна. А когда та сообщила, что она и есть
та самая Эмина, Федоров принял официальный тон и стал ругаться.
     -- Что у вас там творится? Мне на вас заявление поступило.
     -- Ничего не  знаю,  --  ответила  старушка,  -- неужели Лола до  такой
подлости дошла? Не могла же она, как свинья последняя...
     --  Не  горячитесь,  мамаша,  поберегите  здоровье. Как, кстати, насчет
настоечки?..
     В результате участковый вынес свой  вердикт: "считать  Л.З.Эмину алчной
девкой, инспирировавшей  всю  эту провокацию",  и  постановил:  "ответить на
заявление, что он в этих делах не компетентен право иметь".
     А Евдокия Григорьевна сама к Федорову за-шла вечерком в участок, вместе
с настойкой принесла еще и бутылку водки, и заявление.
     Участковому 652-го отделения г.Москвы
     товарищу Федорову
     Я, Эмина Евдокия Григорьевна, 1924 года рождения, инвалид второй группы
по диабету, участница ВОВ, пенсионерка, прошу  тебя,  Василич, оградить меня
от   нападок  со   стороны   моей  дочери  Лолы.  Я  являюсь   ответственной
квартиросъемщицей  и за счет меня  мы квартплату в два раза меньше плотим. А
никакого  ее   сожителя  я  на  живплощадь  не  пущу,  потому  что  он   мне
подозрителен. Он у меня ключи от квартиры  Финка своровал, которого убили, а
думает  я  не  заметила.  А  еще  я  с  ним  по   политическим  соображениям
несогласная. И нестриженый он,  словом, паразит  на теле нашего общества.  А
дочь ему  -- как два сапога  пара. Дочь в  квартире со мною и не живет, и не
приезжает, а хочет или со свету меня сжить, или признать  полоумной. Она мне
угрожала, что наймет рекетиров и  меня изобьют. И  смерти моей желает. Прошу
призвать к порядку.
     Е. Г. Эмина.
     Этого заявления товарищ Федоров вообще не принял. Сказал, что это не их
область --  семейные дела. Водочку припрятал, настойку  поставил под портрет
Ельцина.  Евдокия   Григорьевна   ушла,   встретила   кумушек   у  подъезда.
Пожаловалась, распозорила дочь. Те сказали: надо идти к прокурору.
     Полегчало на сердце у Евдокии  Григорьевны.  Есть еще надежда на защиту
от произвола. Решила за себя постоять. Раньше профкомы, парткомы, райкомы --
никому с рук не сходило. Теперь прокурору факты передадим. Есть одна хорошая
женщина. Позвонила она Серафимовой и позвала на помощь.
     На этот раз следователь прокуратуры  не отказала. Видно,  война у  этих
Эминых, а ей еще старушка  как  единственный  свидетель  ой как пригодится в
живом виде. Пообещала назавтра заехать к бабушке, выслушать ее историю.

     Этой ночью Братченко решил  брать Копытова.  Серафимова приехала к Вите
на  Новый  Арбат,  бывший  Калининский  проспект,  где  тот  сидел  в  своих
"жигулях", поставив их рядом с машиной  Копытова.  Сам  Копытов упражнялся в
"Метелице" на рулетке и автоматах. Денег у человека, видать, немеряно.
     Жорик Копытов после убийства Юсицкова  бегал по городу  как  ужаленный,
несколько раз  совался к Овечкину, но Овечкина и след простыл. Сегодня, пока
Серафимова  выясняла личность  Ганса  Хоупека  и ездила  в офис  Овечкина  в
универмаг  "Европейский", чтобы  опросить секретарей,  Братченко мотался  по
всему городу за оперативниками, а оперативники -- за Копытовым.
     Все, что было известно про прошлое Жорика,  -- это то, что ему двадцать
девять лет, что он из Липецка, закончил журфак, потом был пресс-секретарем в
каком-то  управлении  Министерства  обороны,   когда  стало  модно  заводить
пресс-секретарей,  потом продал все министерство с потрохами в конкурирующие
газеты,  сорвав неплохой  куш,  и был  принят в  команду  Юсицкова, то  есть
затесался на  телевидение.  Живет  в  собственной  квартире  в  Чертанове  с
Л.З.Эминой, которая  на одиннадцать лет его старше  и работает в "Московском
проходимце".  Жорик похотлив,  с  этим  смирились  все, кроме  сожительницы,
которая не только вылавливает его из борделей и казино, но и ездит за ним  в
командировки  и,  настигая  при занятии развратными  действиями,  устраивает
скандалы и разоблачения.
     Сегодня  Копытов  ездил  на  Покровский  рынок.  Там к  машине  подошел
человек, подсел рядом с Копытовым, и они долго о чем-то разговаривали.
     Рядом  болтался непрестижный  "жигуленок". Все в  нем было убого, кроме
мощного,  скрытого  от  посторонних  глаз  радиопрослушивающего  устройства.
Случайно в  эфире  "предметного  пеленга телефонных  разговоров" обнаружился
голос сожительницы разыскиваемого "лифтера"  Алеши  Запоева -- Даши  Ату, но
сам "лифтер" бесследно исчез и в квартире, о которой стало известно  из того
же перехвата, находящейся  на Яузских воротах,  больше не показывался. Голос
принадлежал   женщине,   вероятно,  страдающей  мастопатией  и   воспалением
щитовидки.   Во   всяком   случае,   дешифратор   на   основании   некоторых
психопатических тонов тембра голоса  и предмета вещания  выдал именно  такое
заключение. Голос читал:
     Когда родители утопятся,
     Детей на козлах будем сечь.
     И огнь телесный поторопится
     В моих стихах дыру прожечь...
     ...Человек, подсевший к  Копытову, оказался продавцом из палатки. Ближе
к вечеру к нему подъехали еще два  человека, чтобы закрывать точку и снимать
кассу.  Палатка  торговала  ношеными  вещами,  некоторые из них  по описанию
подходили под украденные вещи Финка. Торговцев решили до завтра не брать.
     -- Может, пойти внутрь? -- спросил Братченко Серафимову, которую уже не
было  видно в прокуренном ею же салоне "жигуленка".  --  Как бы  нам  его не
упустить.
     --  Валяй,  -- усмехнулась  злостная курильщица  и  сообщила по рации в
соседнюю машину, чтобы кто-нибудь из оперативников пошел с Братченко.
     Но оба десантника от дверей казино вернулись с круглыми глазами.
     --  Там, это... двести рублей вход, --  доложил  Братченко, -- я думаю,
нам беспокоиться нечего, от своей машины он никуда не денется.
     После  этой  замечательной  фразы Вити прошло  четыре часа. В  половине
первого ночи Серафимова поймала машину и поехала спать. А Братченко пошел  к
операм  занимать  деньги.  На  прощание,  уже  держа в руках  двести  рублей
мелочью,   он   спросил   Серафимову,   не   воспользоваться  ли  ему  своим
удостоверением,  на  что та  ему  ответила:  мол, попробуй.  Витя  рванул  к
"Метелице". Двери  были заперты изнутри.  Молодой парень во  фраке  выставил
вперед ладони и,  растопырив пальцы,  развел руками, что  означало: вход уже
закрыт. Братченко достал удостоверение. Парень накинул  на дверь  цепочку  и
приоткрыл дверь.
     -- Пропусти, друг, у нас операция.
     -- Штурм? -- поинтересовался парень.
     -- Нет, -- Братченко представился и показал удостоверение.
     -- А на каком основании?
     Витя  долго  вынимал  из   кармана   прилипший   к  карману  "Закон  об
оперативно-розыскной деятельности", слюнявил  пальцы и искал, чтобы показать
парню соответствующую ситуации статью.
     -- Вот тут мы проводим наблюдение за одним субъектом.
     Парень  оказался  культурным, закон РФ --  признал,  Витю пропустил, но
пожал плечами  и сказал, чтобы  тот  держался подальше от столов, иначе  его
выбросят на улицу вместе с его законом.
     И тут Витеньку оглушил  звук музыки, шум игрового зала и  голос азарта.
Он решил во что бы то ни стало поймать Копытова. Долго бродил между столами,
протискиваясь  и проталкиваясь  сквозь  хороводы игроков,  пока за одним  из
столов не увидел лохматого парня.  Тот стоял с другой стороны стола довольно
далеко в  тени,  в  сигаретной завесе. А когда  наклонился, чтобы  поставить
фишки, как раз попал в освещенный широким плоским плафоном круг.
     Это был Копытов.
     Братченко  подошел  ближе к  столу.  За  эти пять  секунд вокруг  стола
произошло какое-то движение, послышался короткий гул мужских голосов, кто-то
быстро  вышел  из   круга,  и  ряды  сомкнулись.  Братченко  потерял  объект
наблюдения,  подбежал  к столу  и спросил у  бывших  соседей Копытова,  куда
подевался лохматый парень.
     Ему вспомнился анекдот, и он был в нем героем: "Забежал эдак в ресторан
один клиент,  так спешил,  что  успел лишь  крикнуть:  "Мне ничего не  надо,
только -- счет".
     -- Везунчик? Схватил свою  тюху  баксов и  рванул  отседа,  пока его не
взяли на замету, -- сообщил  щербатый франт в  красном пиджаке  с платком на
шее.
     Внезапно Братченко почувствовал, что на миг оторвался от пола, руки его
оказались за спиной и высоко вверху,  даже стало больно. Еще через мгновение
он  уже очутился возле стеклянных входных дверей, причем, как  ни  старался,
ему не  удалось извернуться так, чтобы увидеть штангиста, который привел его
в такое положение.
     -- Я же предупреждал, -- улыбнулся парень на  входе, снова растопыривая
пальцы, -- хочешь играть, плати за вход. А таких удостоверений, как у  тебя,
лапуля, я тебе скока хошь наштампую. Ты че, Римский Костикофф?
     Братченко  выбежал на улицу и крикнул своих. Пятеро человек выбежали из
машин  и рванули к  "Метелице".  Парень как раз выпускал кого-то из  казино,
дверь выбивать не пришлось.
     -- Вы  что, обиделись, гражданин? -- только и успел  спросить  паренек.
Качки,  вставшие в  ряд на ступеньках  в игровой зал, расступились при  виде
оружия.
     Но  Копытова в  казино уже не было. Когда оперативники вышли на  улицу,
исчез и копытов-ский "мерседес".

     Серафимова  сидела   рядом  с  диваном,   на   котором  лежала  Евдокия
Григорьевна. В окна бил яркий утренний  свет, так что окна дрожали. Впрочем,
дрожали они от проезжавших по Солянке троллейбусов,  а также от  проходивших
под домом поездов метрополитена. Марк Макарович сидел  на кухне,  Серафимова
заметила, что он находится в неимоверном напряжении, но  решила, что  это от
переживаний за супругу. Евдокия Григорьевна слегла вчера вечером, подскочило
давление.
     -- Что у вас произошло, Евдокия Григорьевна? Чем я могу вам помочь?
     Евдокия Григорьевна, вялая, словно уставшая и разморенная после полевых
работ, повернула к ней  голову. Волосы ее выбились из пучка и расползлись по
подушке.
     --  Нет  спасу,  доктор,  тьфу,  оговорилась, Нонночка  Богдановна,  --
Евдокия Григорьевна  выдохнула, артистически выдвинув вперед нижнюю челюсть.
--  Вы понимаете,  я не знаю, что  ей от меня надо.  Пишет  на меня письма  в
милицию, как будто я проходимка какая-то, теперь дед утром мне заявляет, что
сегодня приедет какой-то врач, со мной поговорить. Какой врач? Зачем? Я сама
медик. Захочу вызову из своей поликлиники, мне другие врачи не нужны.
     Серафимова начала понимать, зачем Лоле  Закариевне Эминой потребовалось
довести старушку до исступления.  Она пошла на  кухню и спроси-ла совершенно
отчаявшегося Марка Макаровича:
     -- А какого врача вы ждете, не психиатра часом?
     Марк Макарович покраснел, на его белой майке проступил пот, и он закрыл
лицо  руками. Все  стало ясно.  Хотят  освидетельствовать  бабушку, чтобы ее
показания судом были признаны недействительными. Далеко идущий маневр.
     В  двери провернулся  замок. Черноволосая, поджарая Лола быстрым  шагом
вошла на кухню.
     -- А вы чего здесь?.. --  она была возмущена  присутствием следователя,
набросилась  на  отца,  не обращая  внимания  на  Серафимову. -- Это ты  все
подстроил, ну, смотри, вы у меня дождетесь, я своего добьюсь!
     --  Послушайте,  милая, я  здесь  по приглашению  вашей матери, Евдокии
Григорьевны, а вы ведите себя потише, -- прикрикнула Нонна Богдановна,  -- и
объясните  мне  как следователю,  ведущему дело, по  которому ваша  мама  --
главный  свидетель, а ваш  сожитель  --  один  из подозреваемых, что  это за
хиромантию вы выдумали с врачом?
     Лола Закариевна качнула  длинными ажурными сережками, дернула  плечами,
подняла бровь и фыркнула.
     --  Да  ничего  я  вам  объяснять  не  обязана.  Вы  здесь  гость  этой
сумасшедшей старухи, так  и идите к  ней, а мне  не указывайте, как я должна
себя  вести. И в наши семейные дела  не лезьте, я  ведь  свои  права  и ваши
обязанности знаю. А на  освидетельствование  есть определение  судьи. Все по
закону!
     Серафимова ласково улыбнулась.
     --  Ну-ну,  девочка, потягаемся,  --  сказала она  и  пошла  к  Евдокии
Григорьевне.
     -- Только я вас умоляю, -- воскликнула бедная старушка, сцепив ладошки,
--  не  подпускайте ее ко мне. Я  ее боюсь. Она уже на меня лезла с кулаками.
Требовала, чтобы я оформилась и убиралась в дом престарелых вместе с отцом.
     Тут в  дверь  позвонили. Вход в  квартиру  был  прямо  напротив  двери,
ведущей в комнату Евдокии Григорьевны, и Серафимова увидела, как за рифленым
стеклом, в коридоре замелькали два белых халата. Двери комнаты распахнулись,
и  высокая  почтенная  женщина  в сопровождении  медсестры  остановилась  на
пороге. Евдокия Григорьевна попятилась, откинулась на подушки, потом села на
диване  и  уставилась  на  врача. Нос ее покраснел,  она в испуге  захлопала
ресницами.
     Марк Макарович вышел  на середину комнаты и, скрестив пальцы, попытался
объяснить жене, что все это подстроила дочь и надо просто пройти через это.
     Евдокия Григорьевна посмотрела на Серафимову. Та кивнула.
     -- Да, пожалуйста, доктор, проходите.
     Хозяйка показала на стулья и приготовилась к беседе. Серафимова уселась
на  маленький  пуфик  в  углу комнаты,  представилась  врачу,  спросила,  не
помешает ли  ее  присутствие.  Той разрешено было  остаться.  Лола  стояла в
дверях. Марк Макарович ушел на кухню.
     -- Евдокия Григорьевна, -- начала врач, подвинув стул поближе к дивану,
--  вы, наверное, понимаете, что беседа  у  нас  с вами вынужденная.  Давайте
относиться к этому как к простой формальности.
     --  Что  ж,  доктор,   я  понимаю,  --  обреченно  согласилась  Евдокия
Григорьевна.
     -- Вот и прекрасно. Расскажите мне для начала о себе. О вашей жизни. Вы
ведь прошли войну? Что же у вас с дочерью-то не ладится?
     --  Потому что с самой Германии привыкла хвостом крутить,  ей и дела до
меня не было, -- завелась Лола, --  нагуляла и  сбагрила бабке.  А  сама  по
гарнизонам...
     --  Что  же  ты   такое  говоришь?  Постыдись!  --  взмолилась  Евдокия
Григорьевна. -- Вы видите?
     -- А почему дочь-то на вас обижается?  -- врач мягко задавала наводящие
вопросы, и  вообще  Серафимовой нравилось,  что она  ведет себя  корректно и
учтиво. -- Может, есть за что?
     -- Да не знаю, она всю жизнь обижается.  Она ведь больная родилась, все
детство болела.
     -- А ты в это  время  на  Сахалин  умотала с  мужем,  больного  ребенка
бросив, -- вставила Лола.
     Ее трясло, она часто дышала и с ненавистью смотрела на мать.
     -- Прошу вас не перебивать, -- строго произнесла врач.
     -- Я же с мужем поехала, ему там гарнизон дали. Он к тому  времени  уже
академию закончил, -- оправдывалась Евдокия Григорьевна.
     -- А вы действительно к дочери холодно относились?
     -- Ну, как я могу? Она  же моя дочь. И  мать есть мать.  Я  ее в  таких
мучениях рожала! Сама чуть не умерла и ее не потеряла.
     --  Может  быть,  из-за  трудных   родов  вы  стали  отчужденно  к  ней
относиться?
     -- Да нет, доктор, -- вздохнула Евдокия Григорьевна, -- просто у  нее с
детства характер был еще тот!
     -- Неужели с раннего детства?
     -- Да, да.
     -- Но какой  может  быть характер  у  младенца, да еще  и  больного? --
подковырнула врач.
     Лола даже вспыхнула:
     --  Вот  именно,  она  меня  за  то,  что я  с  инсультом  родилась,  и
возненавидела!
     -- Так,  я попрошу  вас: или вы молчите,  или  вы погуляйте  в соседней
комнате, -- заявила врач.
     Врач была опрятна и стройна. На вид ей было лет  сорок, но, может быть,
и меньше. Она сидела, спрятав  руки  в  карманы  халата, чуть поодаль сидела
медсестра. Евдокия Григорьевна давно уже плакала, сморкаясь в мятый платочек
и утирая им лицо.
     -- Я ей ничего плохого не делала, доктор!
     --  И ничего хорошего! --  крикнула Лола. И вдруг,  заподозрив  что-то,
схватила телефонную  трубку.  Нонна Богдановна мягко отобрала ее  из пальцев
Лолы и положила на рычаг.
     Врач  встала и  прошлась  по  комнате.  Серафимова  почувствовала,  что
психиатру нужен свежий воздух. Они переглянулись и пошли на балкон.
     --  Ну,  что?  Кому   помощь-то  нужна?  --  многозначительно  спросила
следователь врача, закуривая сигарету.
     -- Вот именно! -- многозначительно ответила та и тоже закурила.
     Или Серафимовой  показалось, или это та машина, тот "мерседес", который
она видела  вчера  ночью возле "Метелицы".  Машина подъехала  к  подъезду  и
притормозила.  Серафимова пригнулась и  отстранила от перил  балкона  врача.
Осторожно посмотрела вниз.
     Разыскиваемый Витей  Братченко  Копытов собственной  персоной вылез  из
дверцы  машины и  вошел  в подъезд. Серафимова бросилась  в  комнату, за ней
врач, Любовь Петровна.
     --  Наберите номер, --  попросила она неожиданную помощницу, протягивая
свою визитную карточку. -- А вы все выйдите на кухню. Марк  Макарович,  нет,
Евдокия  Григорьевна, подойдите к двери, и когда  ваш любимый зять позвонит,
откройте  дверь  и  впустите  его  в  квартиру.  И сразу же бегите  в  конец
коридора.
     -- Помилуйте, да зачем нам его впускать?
     -- Я вас от него избавлю, -- ласково объяснила  следователь,  -- лет на
десять. -- Вынула из сумочки пистолет и наручники и встала наготове.
     -- Набрала. Что дальше делать? -- крикнула Любовь Петровна.
     -- Попросите Братченко, скажите,  чтоб приехал.  Сообщите так:  Копытов
попался. -- Серафимова заметила выглянувшую из кухни  Лолу  и  обратилась  к
ней: -- Пискнешь, подруга, определю в дурдом. И решения суда не понадобится.
     Евдокия  Григорьевна  открыла дверь,  за  которой  и  притаилась  Нонна
Богдановна.
     -- Ну, что, бабуля? -- хрипло спросил Копытов, остановившись на пороге.
--  Ты уже перевозчика дожидаешься? Так это я и есть, старец Харон.
     Не успел он  опустить  на плечи  зажмурившейся от  страха старушки свои
немытые  руки,  как   на  них  тут  же  защелкнулись   наручники.  Так   вот
за-жмурившись, Евдокия Григорьевна и выползла из смертельных объятий зятька.
     Копытов  почувствовал  на  своем  затылке  дуло  пистолета  и  послушно
двинулся в комнату. Задержание состоялось.
     --  Че  ж ты, стерва, не предупредила?  Договорились же! --  бросил  он
Лоле, с ненавистью зыркнув на нее.
     -- Так ведь мне  не  дали позвонить, -- дрожащим  голосом оправдывалась
та.
     Евдокия Григорьевна на  радостях побежала на кухню ставить чайник. Лола
Закариевна  теперь сидела на диване рядом с  Копытовым,  и по ее виду  можно
было определить погоду: пасмурно и небо -- в клеточку.
     -- Теперь  на свои  отношения  с  женщинами  лет на  десять  ты сможешь
положить конец, -- сообщила Копытову Серафимова.

     Вот чего Серафимова не любила, просто не выносила! От  этого не  только
мурашки по коже  и  гусиная кожа,  но  и волосы дыбом и передергивает. Она и
сама-то этого никогда не делала, а других просто гнала от  себя взашей, если
видела, что кто-то держит в руках это дурацкое изобретение  человечества. От
этого вообще можно сойти с ума или вывернуться наизнанку.
     -- Ой,  уберите, уберите, у меня аллергия  на пилочки!  -- содрогнулась
она  всем  телом,  увидев,  как секретарша  Овечкина уже  заносит над  своим
коготком это орудие инквизиции.
     Девушка почему-то обиделась, но пилочку убрала.
     -- Вообще-то  у  меня ноготь заострился,  -- вульгарно проговорила она,
растягивая слова, -- что же  мне  теперь,  чулки  рвать и все вааще задевать
тут?..
     Серафимова не выдержала этот тягучий провинциальный выговор и, выхватив
из стакана с письменными принадлежностями ножницы,  протянула секретарше: --
Острижешь сама или помочь?
     Девушка оторопело "вылупилась" на следовательницу.
     -- Когда вы последний раз видели своего начальника Овечкина?
     -- Валеру? -- переспросила секретарша. -- Да вы ж уже спрашивали.
     -- Ну, ничего. Для любителей детективного жанра повторите еще разок.
     -- Ну, во вторник, пять дней назад.
     -- Он не звонил за эти дни?
     -- Нет, конечно.
     -- Он  взял с собой какие-нибудь документы,  письма,  бумаги, готовился
заранее к отъезду?
     -- Нет,  за день предупредил,  что уезжает в командировку, взял что-то,
созвонился с кем-то и уехал.
     -- С кем созвонился?
     -- А я знаю -- с кем... Он мне не докладывал...
     -- Разве не вы соединяли его с нужными абонентами?
     -- С  кем? Да  что он, маленький, номер  набрать сам не может? Я с этим
новым аппаратом никак  не  разберусь.  Это  ж целая телефонная  станция, он,
по-моему, только кофе не заваривает, остальное все делает сам...
     -- Кофе не заваривают, кофе варят, -- поправила Серафимова.
     -- Да? А...
     -- Так куда же он поехал?
     Девушка окончательно  сползла на копчик и  теперь  почти лежала в своем
кресле, пытаясь откусить  ноготь зубами.  Личиком она удалась  в Фернанделя,
фигурка тоже ничего, если  свет выключить, но что Серафимовой до ее фигурки,
когда у девушки проблемы с головой.
     -- Он поехал в Россию, -- заявила она.
     -- А мы где? -- решила узнать Серафимова.
     -- А мы в универмаге "Европейский", значит, в Европе.
     -- А!  Вы  в этом смысле!  --  одобрила  Серафимова.  -- Вы,  вероятно,
западница.
     -- Я не задница! -- обиделась секретарша и отняла у Серафимовой чашку с
кофе. -- Больше ничего не знаю.
     --  Это  я заметила, -- следователь вздохнула и удалилась, подумав, что
такая  вот  секретарша  --  маленькая  модель  страны,  где  путают  Гейстас
полтергейстом,   ГКЧП   с   Госкомпечати,   принимают   в   Союз   писателей
телохранителей,   а  поэтов,   наоборот,  исключают,   считают,   что  слово
"обсерватория"   происходит  от   слова  "обосраться",  и  не   могут   себе
представить, что Space и Спас -- в сути своей однокоренные слова.


     Лучше один раз с утра вымыть яйца, чем потом целый день мыть руки.
     

Игорь Волошин


     Одиннадцать   грузовых  фур  уже  неделю  стояли-постаивали  в  совхозе
"Звероящер". Оперативники совместно с ребятами из  10-го спецбатальона ГИБДД
под  руководством В.Н.Лещева, которые сперва вели  фуры, тоже  задержались в
совхозе,  связались с Даниловым под вечер,  когда тот уже собирался  уходить
домой. Лед тронулся.
     Две легковушки,  которые сопровождали колонну от  Белгорода  в качестве
представителей  отправителя, выехали из совхоза  в сторону  Чулково. Данилов
прихватил  со  стола газету  "Сваха" и поехал на пост БДД, подняв по  боевой
тревоге свой отряд. Яровой из ФСБ отбыл в Москву.
     Данилов оказался с  экипажем быстрого  реагирования Одинцовской таможни
на  посту  БДД раньше  всех.  "Вот теперь ожидание будет  не  напрасным", --
подумал Данилов.
     --  Ребята, пасем джип зеленого цвета и белую "девятку", новенькую, без
номеров,  --  сообщил  своим Данилов, -- Ваня, пойди попроси  гибедедешников
проверить "девяточку",  ну документы  и все такое...  Если, конечно,  найдут
повод проверить и джип, -- флаг им в руки.
     Ваня побежал в помещение поста.
     В  это время на  горизонте  со  стороны  границы показались две похожие
машинки.   В  скором  времени  из-за  холма  вынырнула  еще  одна.  "Наружка
Белгородского УОП", -- сообразил Данилов.
     -- Юрий Алексеевич, смотрите, --Ваня  подбежал,  показывая  на шоссе  в
сторону Москвы.
     -- Пусто, -- Данилов еще ничего не видел.
     Трасса  уходила прямой линией далеко к  горизонту, ровной  просекой  по
обеим сторонам ее стеной стоял лес.
     -- Красная машина едет, чует мое сердце, на стрелку...
     -- Да подожди, туда смотри, -- Данилов показал на приближающиеся джип и
белую  "девятку".  Джип  проехал  мимо  поста,  но,  увидев,  что  "девятку"
тормозят, тоже замедлил ход.
     Данилов  молил  Бога,  чтобы  инспектор нашел,  к чему прицепиться,  не
выпустил ребят на основную  трассу.  Сам  подошел к  инспектору, заглянул  в
водительское удостоверение. Удостоверение было выдано на имя Андреева. Рядом
с водителем сидел  еще  один  мужчина,  улыбаясь  острой  улыбкой,  глаз его
одновременно следил за дорогой, за джипом, за машинами оперативников.
     -- Вот на пару  купили, везем в Москву, будем оформлять  там, -- шпарил
белобрысый  Андреев,  как  понял  Данилов,  обыкновенный перегонщик, нанятый
своим спутником.
     Гибедедешник  отдал  права   Андрееву.  На  глазах  Данилова  "девятка"
тронулась с  места  и  пристроилась в  хвост  джипу. Только  тогда  к  посту
приблизилась машина, ведущая оперативное наблюдение за  колонной. Поняв, что
задержать   легковушки   не    удалось,   белгородские    оперативники,   не
останавливаясь возле поста, помчались за беглецами.
     Случайно Данилов бросил взгляд вправо и увидел, что со стороны Москвы к
ним  на огромной  скорости  несется  ярко-красная "Ауди" с какой-то  толстой
физиономией за рулем. Эту круглую физиономию уже можно рассматривать, и едет
она не куда-нибудь, а прямо на таран белгородской "Волги".
     --  Что  ж  он делает,  гад?! -- заорал Данилов, выругался  и побежал в
сторону потенциального столкновения. -- Ты смотри, а?
     Джип и  "девятка" быстро  взяли вправо и скатились на  обочину. "Волга"
тоже  успела перестроиться и  увильнула  от  ехавшей ей в  лоб  по встречной
полосе "Ауди". Водитель красной машины заржал, проезжая мимо Данилова, прямо
напротив поста БДД  развернулся и, доехав  до своих,  остановился.  Потом он
вышел из  машины,  бросив  взгляд на  стоявшего  вдалеке, метрах в трехстах,
Данилова. Тот  еще сдерживал ребят, но когда  они увидели, что инспектор БДД
понесся к "Ауди", ухватили его, остановили и понеслись к машинам сами. В это
время  водитель "Ауди" уже  успел  перемолвиться  словом  с  Андреевым,  его
пассажиром и водителем джипа.
     Данилов  стоял  на  месте  как  вкопанный,  наблюдал  картину:  толстый
передавал что-то  перегонщикам, те отдавали ему пакеты, тоже чем-то набитые.
Не успела бригада Данилова добежать  до "Ауди",  как  та сорвалась с места и
укатила с толстомордым в сторону Москвы.
     --  Передайте  на  следующий пост,  чтобы задержали,  --  крикнул  Юрий
Алексеевич  гибедедешникам и сел в  машину. Джип  и "девятка" развернулись и
поехали обратно в совхоз. Ночь Данилов провел на шоссе. Белгородцы, уже явно
обнаружившие себя, выходили из машины знакомиться.
     Фуры решили задерживать совместно при следующем перегоне. Слишком много
было проколов.
     --  Нас  вычислили  еще  возле "Звероящера", --  объяснял  белгородский
наружник, -- в джипе едет сам Еропкин. Он  у  них главный в колонне.  Точно,
эта  "аудюшка"  нас  на  таран  брала,  скажи,   Валер?  Они  ведь  нас  уже
прощупывали. Кружились возле нашей машины в кемпингах под Орлом.
     -- А  у нас ни оружия, ничего! -- почти  крикнул Валера. -- Посмотрите,
на кого мы похожи...
     -- На шахтеров, -- устало заключил Данилов, -- и я вместе с  вами,  все
копаю, копаю, а чего копаю?..
     --  У нас даже  связи  не  было: батарейки сели  у радиостанции  еще  в
Курске.
     Данилов побаловал ребят чайком из термоса и бутербродами, прихваченными
в кафе по пути на перехват джипа и "девятки".
     -- Вызываю СОБР в полном составе. Сколько там фур теперь?
     -- Осталось три  фуры,  со  спиртным и  сигаретами.  Остальные осели  в
Белгороде пока. Уже в третий раз вернулись.
     Данилов  кинул  к  заднему  стеклу  газету  "Сваха",  над   которой  ел
бутерброд, и сделал запрос по рации  в Одинцово. Ребята из Белгорода, Валера
и Харитон, поехали в совхоз.
     Ночью деревня  Чулково была окружена  и за-хвачена десантом собровцев в
чулках на голове  и  с  автоматами  наготове.  Деревня  сдалась без  боя. На
бронетранспортере, который въехал на единственную широкую улицу Чулково, был
установлен мощный  прожектор.  Люди просыпались и выбегали  из домов,  решив
спросонья, что наступил конец света или, наоборот, в их-то как раз деревне и
случилось второе пришествие.
     Но вместо Богоявления  выбегавшие  на улицу в ночнушках и  подштанниках
видели ужасную  черную тарахтелку в  облике  огромного  колорад-ского  жука,
ползущего прямо на них. Вдобавок ко  всему с другого конца  деревни  заехали
две машины БДД и  начали звуковую атаку. Сирена этих машин, переключаемая на
какие-то  специальные  клацающие  звуки, била по  ушам и на несколько  минут
вырубала человеческое чулковское  сознание.  В конце  деревни, на повороте к
продмагу бронетранспортер наконец-то увидел джип и  белеющую  в прожекторном
огне "девятку". Собровцы,  бежавшие следом за  бронетранспортером,  окружили
обе   машины,  обнаружив,  что  все  искомые  граждане  не   расфасованы  по
деревенским домам, а спят на свежем воздухе в своих мобилях.
     К этому времени и орущие бедедешные машины подкатили  к точке, но и это
не  произвело на спящих никакого впечатления. Еропкин в джипе даже  улыбался
во сне.
     --  У  ты,  маленький!  --  умиленно  произнес  высоченный собровец  и,
просунув руку в приоткрытое окошко джипа, открыл дверцу.
     Еропкин  не  проснулся  и  тогда, когда его выволокли  на  землю.  Вяло
опадая, он  то и  дело пружинил конечностями и складывался,  как испорченное
кресло-кровать. Двоих из "девятки" тоже положили на землю. Началось кино под
названием "никто не хотел просыпаться".
     --  Шорнулись  они,  что ли?  --  предположил  присевший  на  корточках
собровец.
     --  А  ты что,  сам  не  видишь?  Наркота-а, --  удовлетворенно ответил
Данилов, руководивший  операцией.  --  Теперь,  ребята,  двое  этими  телами
занимаются, в машину их осторожненько соберите, а остальные за  мной к току.
Там эти фуры стоят. Местные жители сказали.
     Данилов вскочил  на  подножку  БТРа и поскакал к  току.  Еще издали  он
увидел,  как по темному  полю, наперерез БТР,  несется еще один  джип,  явно
желая обогнать даниловского скакуна.

     Фуры и фуровцы мирно  спали на своих рабочих  местах, встав рядком  под
высокими  липами,  недалеко  от  территории  совхозного  тока.  БТР  и  джип
оказались рядом  с  ними  одновременно. Данилов  и его отряд десантировались
вовремя, водители начали выскакивать из машин и выяснять, в  чем дело. Чтобы
проще было объяснять, собровцы собрали однородную кучу-малу из  водителей на
середине  асфальтированной  площадки  и  тихой холостой автоматной  очередью
попросили всех замолчать.
     Из подкатившего джипа выкатился боец в камуфляжной форме, на вид годков
эдак шестидесяти, подошел сначала к машине БДД, которая примчалась следом за
БТР, о  чем-то  переговорил с водителем, как показалось Данилову, настойчиво
показал ему свои документы.
     -- Капитан, что? -- крикнул Данилов, контролировавший ситуацию.
     В это время из джипа попытались выйти еще четверо мужиков "в пятнышко",
но Данилов  незаметно  махнул  кистью,  его собровцы окружили  джип  и взяли
дверцы под прицел.
     -- Дивизия Дзержинского, товарищ полковник, -- крикнул  гибедедешник из
машины, -- вот полковник Быструшкин, безопасность.
     --  Это как же  вас  из Балашихи занесло? --  усмехнулся, подходя, Юрий
Алексеевич. -- А ну, ребята, всех в каталажку, до выяснения.
     Круглый полковник пошел материть Данилова по-черному, но степной ночной
ветер унес нецензурные слова вдаль...

     Серафимова  и  Братченко  приехали к  рынку  с опозданием.  Оперативный
сотрудник подошел к машине и наклонился над открытым окошком.
     --  Они на  месте. Считают деньги и болтают. К  ним  уже  подходил  наш
человек, с проверкой оплаты места торговли.
     -- Разве у них не своя палатка? -- удивилась Серафимова.
     --  Нет,  арендуют  место.  Но по  документам не они сами,  а универмаг
"Европейский".
     -- Интересно.
     Всю ночь она допрашивала Копытова.  Первым делом протянула ему веревку,
маленькую крученую бечевочку.
     -- А мыло? -- усмехнулся Копытов.
     -- Завяжи, пожалуйста, хвост, смотреть на тебя страшно.
     -- Вам бывает страшно?
     -- Нет, -- ответила следователь, -- у меня этот  орган, которым боятся,
атрофирован.
     -- А вот мне  страшно, -- ни  с того ни с  сего закричал  Жорик, -- мне
страшно! Юсицкова-то кто  убил? За  мной кто  по пятам ездил по всей Москве?
Куда вы смотрите?
     -- Да кому ты  нужен! --  махнула рукой Серафимова. -- Мы за тобой вели
наблюдение. Кстати, а куда ты из "Метелицы" смотался?
     -- На рынок. Деньги отвозить. Я же теперь за палатку отвечаю.  Думаете,
на зарплату корреспондента можно прожить?
     -- А телевидение разве не кормит?
     -- Накрылось телевидение медным тазом!
     С самого момента  задержания Копытов  был подавлен. Евдокия Григорьевна
пожала  руку следователю и расцеловала  на прощание,  когда  Братченко вывел
зятька на лестницу. На Лолу наручники  надевать  не  стали, но задержали для
допроса  и   очной  ставки.  Теперь  Серафимова  чувствовала,   что  Копытов
действительно сильно напуган, и не арестом, а убийством Юсицкова.
     -- Ты  сейчас произнес странную фразу: "А кто Юсицкова-то убил?" Ты так
это  сказал,  Жора, как  будто про  убийство  Похваловой  и Финка  тебе  все
известно. Да?
     -- Тут дураку понятно. Похвалов же их  и  прикончил. Он  уже  устраивал
однажды Финку сцену ревности. Мне бабка рассказывала.
     -- За "дурака" спасибо, -- кивнула  Серафимова,  -- а кто придумал  эту
затею с психиатром, ты?
     -- Не я, не я, -- стал отмахиваться Копытов, -- Юсицков приказал.
     -- Но его же  убили. Зачем  выполнять  столь  безнравственное  задание,
когда заказчика уже нет? Самому идея понравилась?
     Нонна  Богдановна  сидела  и  раскачивалась  на  стуле  в  комнате  для
допросов, где не  было окон, горела тусклая лампочка, а стены были выкрашены
синей краской до половины стены. Выше шла  побелка  и паутина. Она  начинала
понимать:  должна  была существовать  конкретная  причина,  чтобы  грабители
решили обезвредить Эмину, выходит, старушка знала что-то такое, о чем даже и
сама не подозревала.
     -- Расскажите по порядку, как прошел у вас день убийства Финка.
     --  Я уже говорил: весь день сидел в Департаменте распорядителя, снимал
Юсицкова, тот брал интервью у Мошонки. Мошонко бушевал. Потом поехал  домой.
Больше не выходил. Жена подтвердит.
     Серафимова потерла руки, засмеялась, тряхнула седой челкой.
     -- Ну, попался  же ты, Жорик, ну глупо же  так  попадаться! У тебя что,
склероз? Ведь ты  же меня в подъезде  на Солянке напугал, помнишь? Тебя  все
видели, ты в первых рядах был. И даже мне кое-что про радиоперехват поведал.
     Копытов опустил голову и закрыл глаза.
     --  Ты не учел только одного, что я  проверю  все репортерские  машины,
которые к дому подъезжали.  Аппаратурой радиоперехвата снабжена только  одна
машина: съемочной группы "Мир глазами убийцы". Та, в которой ты торчал возле
дома, Жорик.
     Серафимовой  надоела  эта комната. В конце концов,  ей могут звонить по
рабочему номеру,  а она сидит в этих катакомбах. Она решила забрать Копытова
с собой, тем более что здесь не  положено вести  допросы в ночное время. Она
пригласила конвой и попросила препроводить Копытова в ее кабинет.
     В кабинете  было полегче дышать, да  и  Братченко еще  не  ушел  домой.
Дописывал  протокол   задержания  Копытова.  И  постановление  о  задержании
продавцов Покровского рынка на завтра.
     -- А, Копытов, -- улыбнулся Братченко, -- ты уже рассказал, как побывал
к квартире убитого Финка по заданию Юсицкова?
     Копытов встрепенулся и заскулил.
     -- Я знал, что она притворялась! -- тихо простонал он. -- Ведьма.
     -- Притворялась, притворялась, -- поддержала Серафимова, еще не зная, о
чем идет речь. -- Чем вы ее напичкали?
     --   Ничем,  мы  к  антенне  подключились,  дали  пару  радиоустановок,
незаметные сигналы, совершенно безвредные!
     -- А что было потом?  Нарисуй нам картинку, чтобы мы  тебя долго тут не
держали.
     -- Вообще-то лучше тут, чем в камере, -- заметил Копытов. -- Я позвонил
в дверь уже после ее звонка в милицию.  Мы  как раз к  Финку приехали, чтобы
квартиру обыскать.
     -- Что конкретно вам было нужно?
     Копытов исподлобья посмотрел на следователя, она помогла ему:
     -- Портфели? Папки? Бумаги? Какие документы вас интересовали?
     -- Ну, те самые, про которые Мошонко  разорялся. Едигей, ну Юсицков, он
нам ничего не объяснил,  только велел дом обезопасить, а если Финк там, то и
его заморозить, и поискать папки с  письмами Торгового агентства. Мы едем на
Солянку, а  милиция уже отряд снаряжает. Мы связались с Юсицковым, он в бане
сидел, с нами на связи.
     -- Оригинально. Дальше.
     -- Юсицков велел гнать и  опередить вас. Вот мы  и зашли,  увидели  все
своими глазами.  Мы  про Похвалову тогда еще не знали,  бабка-то ведь  ее не
обнаружила.
     -- Когда подъезжали к дому, ничего подозрительного не видели?
     -- Так вы мне верите? -- просиял Копытов.
     --  Вообще-то  нет, но пока все  правильно излагаешь, валяй  дальше, --
Серафимова отхлебнула из чашки крепкий лимонный чай и закусила печеньем.  --
Видели или нет?
     -- Нет, ничего. Машина Финка стояла на месте. У  нас было мало  времени
на  то,  чтобы  осмотреться.  Двое  на  крышу  полезли,  подключили датчики,
бабульки как раз сериалы смотрели.
     У Серафимовой раздулись  ноздри. Эксперименты  над людьми!  Собаки, что
творят!
     -- А что это за сигналы? Звуковые, знаковые, волны, что?
     --  Да  нет,  если  бы  мы катушку  в  студии  ставили,  можно было  бы
вмонтировать письменную коман-ду на каждом там, скажем, сто сороковом кадре,
а с крыши только  пеленг такой, экран  телевизора начинает излучать в двести
раз большее магнитное излучение, и  никто  от телевизора  взгляда отвести не
может. А Григорьевну я естественным контактом отключил.
     --  Поподробнее, --  Серафимова проверила,  не закончилась ли пленка на
катушечном магнитофоне.
     Копытов  попросил воды,  сигаретку и  дом  на  Лазурном  берегу.  Нонна
Богдановна разрешила изложить просьбу в письменном виде на  имя Жака Ширака.

Шутка.

     -- А попить?
     -- Обязательно, просите все. -- Она кивнула. -- Итак, мы слушаем.
     -- Я  позвонил, она открыла, я  прошел в  комнату,  Макарыч спит. Нас в
лагере  учили, вот здесь,  где соли  откладываются на шестом  позвонке, есть
точка, на нее нажимаешь, и человек становится управляемым... Хотите покажу?
     Братченко вскочил и нажал Копытову на за-гривок ребром ладони.
     -- Так?
     -- За что? -- простонал Копытов. -- Я правда точку знаю.
     -- Короче -- дело к ночи! -- попросила Серафимова.
     --  Она   мне   ключи  от  квартиры  Финка   дала.  Дверь-то   у   него
захлопнулась...  Сама  провела,  сама показала,  где  деньги  лежат.  А  мне
жутковато что-то стало, она ж как робот  смотрела мимо, я ее отвел  обратно,
пока ребята папки искали.
     --  И  вещи  забирали,  -- добавила  Серафимова, -- вещи  тоже Юсицкову
отдали? Неужели он...
     Копытов  замотал   головой,  с  волос  его  слетела   веревочка,  космы
растрепались, как у шамана. Серафимова поморщилась. Хотя она и не испытывала
особой  брезгливости к  Жорику, потому что  вообще  любила людей  творческих
профессий, но обида от грязных статеек в газетах сейчас сконцентрировалась в
ней  и готова была  прорваться  на представителя "желтой" прессы,  да  еще и
бандита.
     -- Вещи все в палатке на Покровском?
     -- Нет, часть у ребят на квартире на "Южной".
     -- Что вы увидели в квартире, когда вошли?
     --  Мы  ничего, кроме  шкафов,  не трогали. Перчатки  не снимали, маски
тоже. А вот обувь на пороге сняли.
     -- Сколько вас было?
     -- Десять человек на двух машинах.
     Серафимова  и  Братченко  переглянулись:  ничего  себе орава! Весь дом,
наверное, содрогался  от  их  налета. Вот  почему  видимых  следов  шайки  в
квартире не обнаружено -- они снимали обувь.
     Копытов  сыпал информацией,  как песочные часы. Уже  за полночь он стал
кемарить,  при этом  произнося слова,  из чего Серафимова  поняла,  что  его
речевой аппарат существует отдельно от головного мозга, это  ее в журналисте
не удивило.
     -- И  последний на сегодня вопрос, -- наконец  произнесла она, -- зачем
вы топор из головы Финка вынули? Пошутили?
     -- Да нет, Вован Еропкин сказал,  что на топорике пальчики  могут быть,
мол, есть  шанс найти убийцу, забравшего папки. Велел,  чтобы  мы  аккуратно
завернули топор в целлофан и отдали Юсицкову.
     -- Так были  пальцы? -- нагнувшись и вцепившись в  столешницу, спросила
Серафимова.
     -- Я не  успел  узнать.  И  никто не  успел,  Юсицков  анализы сделал и
топорик в речке утопил, а самого его у-бра...

     Операция  по  захвату   торговцев  краденым   начиналась.   Поеживаясь,
НоннаБогдановна  вышла  из машины. Утренний  воздух  был еще  свеж,  а домой
Серафимова  сегодня  так  и не  попала.  Позвонил  Михаил  Иванович  Буянов,
полночный разговор с ним по служебному телефону продлился до первых петухов.
     -- Я звоню тебе домой, никто не отвечает. Поскольку я тебя лечу, решил,
что телефон разбить о стену ты не могла, не твоя симптоматика. Значит, решил
я, или тебя убили, или ты на службе. Вот звоню. Так тебя не убили?
     -- Мишенька, на ночь-то глядя такие шутки!
     -- Что у тебя там происходит? Я сегодня с тобой работал...
     Когда  Буянов  говорил,  что он  работал  с  кем-то из  пациентов,  это
значило,  что он действительно работал. Даже если пациент находился  в  этот
момент  на  Мадагаскаре. Биополярная субстанция  Михаила Ивановича  проникла
однажды даже  в апартаменты  президента  США  в  Белом Доме, как раз  в  тот
момент, когда Хилари гонялась со скалкой  за Биллом. Пришлось поработать и с
ними. Вообще Буянов любил эдак попутешествовать. Тибетские монахи признавали
его  равным  среди равных,  то есть не  его, а  его  астральное  тело.  Надо
заметить,   тело   у  Буянова  чем-то   напоминало   драм-историка   Эдварда
Радзинского, в общем, ничего выдающегося, кроме челюсти и подтяжек.
     -- Ну  и  как?  --  полюбопытствовала Серафимова, окончательно  потеряв
надежду на сон.
     Она  зевнула, а  психиатр сказал  ей, чтобы не беспокоилась  по  поводу
завтрашней  облавы,  потому  что,  во-первых,  он  устроит  так,  чтобы  она
выспалась и за оставшиеся два-три часа, а во-вторых, никто от нее не уйдет с
награбленным, это он тоже устроит.
     -- А как ты  узнал про облаву? -- уточнила Серафимова, уже знавшая, что
Буянов  снова  придумает какую-нибудь байку о том, что он поймал машину, это
оказалась  машина  Братченко  и  тот  рассказал ему  о планах  следственного
управления прокуратуры на год вперед.
     Буянов всегда откровенно рассказывал  Нонне  Богдановне о том,  как  он
добывает свои провидческие материалы,  но потом оказывалось,  что  на  самом
деле  с  ним никто не  встречался и никто ему  ничего не говорил. Просто  он
очень  стеснялся говорить о том, что умеет ясно видеть  будущее --  в смысле
обладает ясновидением.
     Вот  и  на  сей раз Буянов  сказал,  что  про  облаву  он  узнал  от ее
начальника, Павла Гавриловича Шестеркина,  прокурора Центрального округа, на
какой-то презентации.
     -- Слушай, Нонночка, --  Буянов вдруг снизил тон, -- а  тебя ведь ранят
завтра, всерьез и надолго, так и знай.
     -- В... но... куда? -- совсем по-дамски спросила она.
     -- В сердце, мой ангел, стрелой в самое сердце.

     Группа  оперативников уже рассредоточилась  в искомом ряду,  там, где в
основном  торговали  зимней одеждой и  обувью.  Это был  самый высокий  ряд,
палатки скорее  походили на ангары, за  которыми  шел  бетонированный  забор
рынка.   Выход  из  таких  ангаров   был  только   с  фасада.  Сначала  двое
оперативников прошли вдоль ряда, ушли далеко в конец, передали по рации, что
они на месте, в палатке сидят уже четверо человек, все  мужчины.  Потом трое
оперов рассредоточились  в непосредственной близи,  якобы рассматривая товар
на  противоположном  прилавке,  затем  к  самой  палатке  подошли еще  двое,
повертели   в   руках   мужское  кожаное   пальто,   куртку-дубленку,   тоже
принадлежавшую Финку.  Слева  на высокой дверце ангара  стояли  на  узеньких
полочках  разные  сорта  вин  и  сигарет,  ниже  аудио- и  видеотехника  под
прозрачной пленкой.
     Серафимова   приближалась   со   стороны   центрального  входа  быстрым
решительным шагом.  В полуметре от нее деловито вышагивал Братченко, засунув
руки  в карманы кожанки. У Вити  было  хорошее настроение:  утром  позвонила
Галочка. Сама. И не для чего-то, а просто так, чтобы пожелать доброго  утра.
Братченко был готов к подвигам. Вдруг за спиной его  послышался нарас-тающий
топот и шум чем-то обеспокоенных покупателей.
     Неожиданно,  когда до ангара  оставалось пять  шагов,  Серафимова  была
зверски  отброшена сильным  толчком в сторону, на  нее повалился  Братченко,
благо что упали они вдвоем, на прилавок с тряпьем.
     -- Так,  сейчас меня ранят, но ты не обращай внимания,  -- предупредила
она Виктора, памятуя о ночном пророчестве Буянова.
     Мимо них пробежали  двое  мужчин с оружием в руках, прокричали в  адрес
народа, чтобы он разошелся.  Он и  разошелся: окрестные  продавцы даже легли
грудью  на  товар.  Потом  они  крикнули  шайке,  которую  шла  арестовывать
Серафимова, чтобы те повернулись  лицом к стене и  раздвинули  ноги. Она  же
никогда  не  позволяла себе  подобной пошлости. Это  делал за нее Братченко.
Сейчас он решил, что вот-вот  начнется перестрелка, и поверил своей Серафиме
насчет ранения. Тем более что к окружившим ангар бравым хлопцам стремительно
подбегали  оперативники, и  те  и другие начинали отпихивать  друг друга  от
торговцев, хватая за  грудки. Торговцы  изумленно наблюдали за происходящим,
из-за  занавески  выглянул еще  один  парень,  не понимая,  что  происходит.
Начиналась борьба.
     Серафимова наконец  сняла с  себя Братченко и  подбежала  к "разборке".
Кровь взыграла в ней, как горная речка, она выхватила у Виктора торчавший из
бокового кармана носовой платок и бросила его на середину торговой площадки.
Никто  этого знака не понял, просто  все мужчины  посмотрели  на  нее, а она
посмотрела на Братченко:
     -- Витя, ну нельзя же носовой платок доводить до такого срама! Господа,
вы кто?
     В  этот момент  взгляд ее столкнулся  с  голубыми  глазами  подошедшего
усталой походкой брюнета, и Нонна  Богдановна поняла, о чем говорил ей ночью
психиатр.

     -- Как будем делить? -- спросила она Юрия Алексеевича, как только ангар
опломбировали двумя печатями: прокуратуры Центрального  округа города Москвы
и Одинцовской таможни.
     Данилов  за   эту   неделю  действительно   устал.   Задержанные   фуры
препровождены на таможенный склад, взяты образцы сигарет  и бренди. Акцизные
марки  оказались  поддельными,  а  груз  по  накладным  вообще  предназначен
Казахстану. Но самое интересное, чем занимался последние двое суток Данилов,
--  это непрерывные допросы шестерых водителей фур.
     Водители в один голос  показали, что и впрямь думали, будто в Акмалу из
Болгарии нужно ехать через Украину и Москву.
     В  кабинете  Николая  Константиновича  Нестерова собрались  три  группы
правоохранителей,  в  том  числе  и  он сам со своей незаменимой  помощницей
Женечкой, рыжей зеленоглазой бестией, так и пышущей молодостью, и Алтуховым,
полковником управления ФСБ по экономической безопасности. Алтухов, по словам
Нестерова,  был  еще   полиглотом  и  почетным  членом  Интерпола.   Николай
Констатинович задал  уточняющий  вопрос,  так как был  не очень-то  знаком с
таможенным правом:
     -- А для чего казахам наши акцизные марки?
     -- Вот  и я  говорю,  --  отозвался  присутствующий  тут же  его старый
приятель Данилов, с которым Нестеров работал еще в Туркмении в пору юности.
     Данилов все  время тер виски и глаза  и,  пользуясь этим, беззастенчиво
разглядывал следователя прокуратуры.  Ее  тонкий профиль, горделивая осанка,
поворот головы -- все в ней поражало и щекотало нервы обессилевшего и, можно
сказать,  обезоруженного Данилова.  Он  продолжил  доклад  о  своем  пути на
Покровский рынок.
     --  Водители  --  мужики чистые. Им что? Куда велят,  туда и  едут, тем
более документы выправлены. За все хозяин отвечает. А в принципе они  знали,
что ни солярки, ни денег до Казахстана не хватит. Блуждали дней двадцать  по
русским  губерниям.  Остальные  восемь  фур,  говорят, поехали  в Москву.  А
белгородская  наружка --  на одной телеге -- эти шесть фур упустила. Ну,  не
разорваться же им, в самом деле! Короче, мы на  четвертый автокомбинат: "где
ваши машины?" А там  такой хохольчик  директор  выползает,  глаз  прищурил и
заявляет: "Уважаемые товарищи таможня. Вернулись одни водители. Пешком".
     Во-во, мы  так же  опешили. А  оказалось, водители приползли на  родной
автокомбинат  и рассказывают фантастическую  историю. Красная  "аудюшка",  с
которой  у нас  уже был  инцидент,  встретила их  в Москве  и припарковалась
где-то в  начале Ленинского  проспекта. Там водителей  пересадили  в  другую
легковую машину и  отвезли на квартиру в Чертаново. Мы потом туда  съездили,
ну, я вам скажу "малина"  -- пальчики оближешь! Такая роскошь, семикомнатная
квартира --  из трех  переделана,  короче,  весь  этаж выкуплен.  Но  народу
немного.   Шмотками   две   комнаты  завалены,  аппаратура,   как  у  отряда
специального  назначения,  только не двадцатилетней давности,  как у нас,  а
современная, оружие, автоматы, патроны, гранаты. Наши сигареты, но, конечно,
не все.  Шесть  фур  в  одну квартиру  не уместить. Водителей  там  держали.
Правда, достойно: кормили, поили, не  били, не связывали. Только  сторожили.
Все это -- вот -- за последние двое суток.
     -- А фуры нашли? Сами машины-то где? Выходит, кто-то кого-то обокрал на
большой дороге? Современные пираты.
     --  Нет, не  похоже. Ведь и тут и на посту возле Чулково одна  и  та же
красная "Ауди" командовала. Мы номер, конечно, проверили: машина принадлежит
директору  универмага  "Европейский" Валерию  Васильевичу  Овечкину.  Сейчас
вторая группа дежурит возле его дома, я жду сигнала, его самого пока нет.
     -- Это же мой, --  не  выдержала Серафимова, -- мой Овечкин! Он  у меня
прямо из-под носа ушел, после убийства Юсицкова, между прочим.
     -- Это наш Овечкин, --  вздохнул  Нестеров, -- видно,  сидеть господину
сразу в трех местах!
     -- Как бы не на трех нарах, с его-то комплекцией и связями, --  добавил
Данилов, -- мы тут взяли в совхозе первые три фуры, так сопровождающих троих
чмошников на следующее утро велели  отпустить.  Под подписку.  Кто-то сверху
позвонил. А  дело готовятся передать в Москов-скую транспортную прокуратуру.
Обидно!
     Серафимова   понимающе   кивнула   и    вспомнила   про   "лифтера"   с
неолитературной  фамилией  Запоев. Передали  наблюдение за домом  стиховщицы
Даши  Ату --  любовницы подозреваемого в районе  Таганки не кому  иному, как
Авокадову. Что он может?.. Слушать ее откровения:
     Я под тебя подсунула мочало,
     Я от тебя не делала аборт.
     И чтоб с тобой начать опять сначала,
     Назначил меня женщиною черт.
     Нонна  Богдановна, не слушая галиматью,  бросала сочные, как гранатовый
сок, взгляды  на Данилова, смотрела, а у самой мороз по коже  пробегал, и  в
голове  крутилась  дамская   строка:  "...как  он  красив,  проклятый..."  И
невозможно было оторваться от этого лица.
     Данилов успел  еще поведать,  как  вышли  на  Торговое агентство, через
которое  осуществлялись закупки, и кто  в  болгарской фирме-грузоотправителе
командовал, а также договорился с Нестеровым  и Серафимовой, куда определить
задержанных и арестованных. И тут его попросили к телефону.
     Возвратившись, он обратился к Серафимовой и Братченко:
     -- Появился. Поедете? -- Теперь он уже смотрел только на нее.
     Не могла же она отказаться!
     --  Основания  у  нас достаточные,  -- забеспокоился Нестеров, хрустнув
суставами, и сам же ответил: --  Даже в переизбытке. Вперед. Алтухову в ночь
лететь, а нам с Женечкой его провожать, так что вы уж там сами.
     Нестерову действительно нужно было проводить  Алтухова,  времени  на ЦУ
оставалось в обрез: до отлета -- три часа.
     Тем более что Женечка была женой Алтухова.

     Отряд быстрого реагирования,  отданный в распоряжение Данилова, работал
на другом объекте. Юрий Алексеевич  попросил  его подъехать к дому Овечкина,
как только  ребята  освободятся. Вдобавок  ко  всему у  Братченко  машина не
завелась. А поскольку  на стоянке ФСБ  Братченко оставлять машину  отказался
наотрез, ибо до сих пор дрожал от  волнения, посещавшего его  в этих стенах,
Серафимова оставила его разбираться с аккумулятором. Даже настояла, чувствуя
нарастающее волнение.  Отпустив свою машину,  она подсела к Данилову, и  они
вдвоем  поехали  на   Разгуляй.   У   Данилова  была   включена  рация,   он
сосредоточенно глядел на дорогу, был серьезен и скован.
     -- Давно в таможне? -- спросила Серафимова. -- Откуда вы?
     --  Коренной  москвич,  начинал  после  института  в  Комитете.  Владею
французским, итальян-ским,  румынским. Учитывая опыт работы на границе  и за
границей, взяли в таможню.
     -- А семья?
     -- С женой разошлись два года назад.
     -- Другая женщина?
     Данилов усмехнулся, бросил на нее внимательный взгляд:
     -- Да, похоже, совсем другая.
     Они  проехали  на  Покровку,  и  через десять  минут впереди  зазеленел
Богоявленский собор.  А вот и  дом Мусина-Пушкина.  Данилов проехал  вперед,
почти к самой Елоховке, свернул вправо возле сквера и съехал вниз по темному
заросшему переулку.
     -- Мои провели разведку. Вот этот дом, окна на  нас выходят. То бишь во
двор.
     -- Я наручники  в машине забыла,  --  спохватилась Серафимова, ей стало
неловко за свою беспечность.
     -- Ничего,  у  меня  тут  есть  в бардачке,  вот,  --  Юрий  Алексеевич
перегнулся через нее, чтобы открыть крышку. --  Только они малость барахлят,
не открываются.
     -- Главное, чтобы закрылись, -- улыбнулась она. -- Холодно у вас. Печка
не работает?
     -- Да, машинка десять лет назад свой гражданский долг выполнила, теперь
сверх плана работает... А вот и мои ребята. Видите, бежевая "четверка"?
     --   Нам  лучше  вон  на  той   площадке  остановиться,  --  предложила
Серафимова, -- под деревьями.
     Началось долгое, затянувшееся ожидание. Свет в окнах Овечкина не горел.
Данилов принял решение прозвонить квартиру, набрал номер.
     -- Алло, -- ответил женский голос.
     Данилов отшвырнул от себя аппарат:
     -- Женщина.
     --  Что ж  вы  так  на  женщин-то реагируете? -- воскликнула Серафимова
испуганно. -- Прямо как на тараканов. Женщину случайно не Дашенькой звали?..
У меня есть одна на  учете, представляется -- "из  московской интеллигентной
семьи", стихи  пишет.  Ну,  насчет "интеллигентной", думаю, здесь ее  кто-то
обманул...
     Из  дома  то и  дело  выходили крутые  качки в  пиджаках  прямо  поверх
футболок. К дому подъезжали блещущие в  вечернем сумраке иномарки, огромные,
длинные, вызывающие уважение.
     Данилов тайком изучал следователя, поглядывал то на нее, то на подъезд,
который  был за  ее спиной.  Нонна  Богдановна  сидела  лицом  к Данилову  и
рассказывала ему про свое расследование. Он с интересом слушал и  все больше
удивлялся,  как  эта холеная красивая женщина  может расследовать  убийства,
гоняться за опасными преступниками и вообще ходить по острию ножа.
     -- Наверное, ваши близкие очень переживают за вас, -- заметил он, чтобы
узнать  что-нибудь о ее  близких.  --  Я,  наверное, никогда  не  смог бы  в
"мокром" отделе работать,  не  потому что  опасно,  хотя  и поэтому  тоже, а
просто навыки уже сформировались другие -- специфика.
     -- Я живу одна, а  единственный, кто обо мне заботится и волнуется, это
мой психиатр Миша Буянов. Он, кстати, предсказал мне сегодняшние события.
     -- Наверное, он влюблен в вас?
     --  Нет, что вы, у них, у психиатров, тоже  специфика -- в пациентов не
влюбляться, все как в Америке...
     -- Профессиональная этика?
     К  дому  все  подкатывали  и  подкатывали  красивые  машины:  жулики  и
бизнесмены  закончили рабочий  день, их  натруженные  руки устало  болтались
веером, как батончики одесской колбасы.
     -- Куда же он  делся? -- спросил своих Данилов. -- Вы  же сказали -- на
месте?
     -- Был,  Юрий Алексеевич, мы в квартиру  с дороги звонили. Подъехали --
машины нет, свет не горит. Подождем, тем более в доме кто-то есть.
     -- Юра, посмотрите, -- взглядом показала Серафимова.
     Данилов оглянулся. Со  стороны Спартаков-ской улицы спустилась  красная
спортивная машина, въехала во двор и остановилась у подъезда.
     -- Наша? -- запросил Данилов оперативников,  дежуривших  в своей машине
за  детской площадкой,  с  другой стороны подъезда. Дом был высокий,  белый,
постройки семидесятых  годов.  В  окнах  его уже  горели люстры  и  лампы, и
Серафимова иногда бросала взгляд на  эти люстры, ей нравилось рассматривать,
у  кого какие люстры и какая  мебель, какие занавеси и какие цветы на окнах.
Но теперь она уставилась на двоих "лбов", вывалившихся из машины.
     -- Я их не знаю, -- произнесла она.
     -- Я тоже, но машина Овечкина, номера те же.
     -- Они  вошли  в подъезд, --  сообщил один из сотрудников  Данилова, --
идти следом?
     -- Терпение! Они похожи на телохранителей.
     --  А  если  они  нам  от  Овечкина мокрое место  оставят? --  спросила
Серафимова.
     У Данилова тоже екнуло сердце. Он подумал и придумал:
     -- Ребята, перекрываем выход этой "Ауди", подъезжаем все к дому.

     В тот  момент, когда Данилов повернул свою машину на дорожку, ведущую к
подъезду,  оттуда  вышел  Овечкин.  Он  был  в красном  спортивном  костюме,
кроссовках и нес на руках... небольшого розового поросенка.
     --  Ой,  какой  хорошенький! --  воскликнула  Серафимова  и поняла, что
Данилов не обращает на Овечкина никакого внимания.  Догадалась: он не  знает
Овечкина в лицо. -- Юрочка, догоняйте этого товарища.
     -- Некогда.
     -- Нет, вы не поняли, это и есть Валерий Васильевич Овечкин, дирек...
     Данилов дернул руль, обогнул красный автомобиль, каким-то чудом избежал
столкновения со своими, и уткнулся бампером прямо под коленки Овечкина.
     -- Ты что, мудак, ослеп? -- заорал на него Овечкин. -- Я же тебя сейчас
урою!
     Он  спустил на землю поросенка, которого вышел выгуливать, затряс своим
жидким толстым подбородком и большими пухлыми кулаками.
     --  У, брат,  тебе и  боксерские  перчатки не нужны. Нонна  Богдановна,
поглядите, ему и наручники, наверное, будут маловаты, не желаете примерить?
     Овечкин поднял брови, и щеки  его обвисли в  одно мгновение,  на глазах
Серафимовой  человек  постарел  сразу  на двадцать  лет.  Тут  к  ним  сзади
подскочили   два  мордоворота,   которые  оказались  новыми  телохранителями
Овечкина, занесли свои секиры  над  головами  Серафимовой  и  Данилова. Юрий
Алексеевич  понял,  что ему дается шанс. Он прыгнул на того, кто  подбегал к
Серафимовой,  и  повалил  его  на землю,  в ту же секунду  к  ним  подбежали
оперативники Данилова.
     Овечкин так и  стоял над  всей  этой  возней, смотрел, как Данилов спас
следовательницу,  как  повалился вместе  с  телохранителем  на  асфальт, как
ударился головой  о  бордюр и  на минуту потерял  сознание, как оперативники
скрутили  телохранителей  и  повели  их в  машину, как  Серафимова  села  на
корточки возле  Данилова и подняла его голову, взяла в  свои руки  и помогла
Данилову привстать.
     Овечкин стоял  и ждал, когда же дойдет  очередь до него, а поросенок по
имени Боря бегал вокруг него и заматывал ноги хозяина своим поводком.
     Передав  Данилова  в   руки   оперативников,  которые   перенесли  Юрия
Алексеевича   в  его  машину  и  положили   на  заднее  сиденье,  Серафимова
разогнулась и направила ствол на Овечкина.
     -- На асфальт, -- приказала она, -- пузом на асфальт.
     Овечкин лег  в лужу, которую сделал  поросенок Боря, похоже, специально
для него. Серафимова нагнулась и сунула ему под нос постановление об аресте.
     --  У этих жлобов нунчаки, --  сказал  подлетевший  к ней  оперативник,
застегивая за  спиной  Овечкина наручники,  плотно врезавшиеся в его  нежные
пухлые запястья, -- холодное оружие.
     -- Основание для задержания есть, -- резюмировала  следователь,  -- ну,
поднимайтесь, Валерий Васильевич.
     Овечкин, со сведенными за спиной руками, повернулся на бок, потом сел и
попытался встать, но толстые  ноги и живот не позволили. Пришлось  поднимать
его всей опергруппой.
     -- А  зверюгу-то куда? -- спросил  вдруг опер, сообразивший,  что перед
ним не собака, а какое-то другое животное.
     -- Я вас  умоляю,  Борю  отдайте жене, -- вдруг воскликнул Овечкин.  --
Боря здесь совершенно ни при чем, бедное животное!
     Пришлось  Нонне  Богдановне  подниматься  в  квартиру  Овечкина.  Дверь
открыла    немолодая    женщина,    худенькая,    в   спортивном    костюме,
короткостриженная. Серафимова протянула ей поводок:
     -- Вашего мужа я у вас забираю.
     Женщина так и обмякла:
     --  А забирайте, но я  вам жить вместе не дам, учтите. Я  ему, паскуде,
такое  сделаю, что он будет  плакать кровавыми слезами и сам застрелится.  Я
вам обоим всю жизнь испорчу...
     -- Не вынесете ли вы его документы? Чтоб уж нам не возвращаться.
     -- Проходите, -- рявкнула женщина.
     Серафимова  вошла  в квартиру. Шикарный евроремонт, дворцовые мебельные
гарнитуры  опять навели  ее  на  мысль:  срочно  сделать  в  своей  квартире
перестановку, поклеить  новые обои  и  накопить денег  на  новую  мебель.  В
креслах у нее вообще скоро сиденья провалятся, на кухне стол расшатался.
     Смешной  розовый  поросенок  встал на задние ноги  и  передние поставил
Серафимовой на колени, захрюкал. Женщина безумно посмотрела на эту идиллию и
сунула Серафимовой пакет с документами, а другой пакет -- с вещами.
     --  И скажите, чтоб больше сюда не возвращался. А вас мне  просто жаль!
Намучаетесь вы с ним.
     Она  все  стояла и  кричала  на пороге своей  квартиры, пока Серафимова
ждала лифт.
     --  Да  успокойтесь вы,  я неправильно  выразилась, --  произнесла она,
слыша, что лифт приближается, -- арестован он, я следователь. Позаботьтесь о
хряке...
     Пока  Серафимова ездила  наверх, примчался СОБР. Откуда у  них  столько
"чулок"? Наверное,  целая фабрика  на них  работает.  Выскочили на площадку,
подняли шум. На машинах у "новых русских" завыла сигнализация. Кто в окно, с
балкона выглядывал,  кто во двор выскочил. Собровцы всем, перед тем как руки
закрутить,   кричали,  что   они  --  инопланетяне.  Некоторые   из  жильцов
успокаивались и уходили спать,  некоторые не  верили. Собровцы  занимались с
ними  физзарядкой, когда Серафимова вышла из подъезда. Нахмурилась. Старший,
в чулке,  следил  за ней ястребиным оком.  Будь здесь Нестеров, он решил бы,
что старший  "чулок"  --  старый его  знакомый "отрубок" Толя  Бадов,  сорок
шестой размер обуви.  Но это был  не Бадов.  Бадов лежал в  госпитале  после
того,  как  был  тяжело  ранен в перестрелке, ему ампутировали  ноги. Просто
собровцы похожи как  капли пота, стекающие с  чела граждан при одном взгляде
на их укутанные фигуры.
     Молодость  представители  спецподразделений  часто  проводят в  масках,
легко и непринужденно нарушая закон, зрелые годы -- тоже в масках, -- каются
в телевизионной передаче Владимира Познера.
     ...Пакет с  документами  Серафимова  опломбировала, а вещи проверила  и
отдала Овечкину.
     -- Жена у вас строгая, -- сказала она...
     Овечкина   отправили  в  следственный  изолятор  Лефортово.   Нестерову
передали  на пейджер, что  директора универмага  взяли, что  Данилов получил
травму  головы, но находится вне опасности, и что  Серафимова сама произвела
задержание  толстяка.  Нонна  Богдановна  повезла  Данилова  в  больницу. Из
больницы они на службу не поехали: рабочий день закончился, наступала личная
жизнь.

     Постоялец, как обычно в  это время, спустился в холл отеля "Империал" и
отдал ключи портье. К подъезду  подкатила  его  "шкода", и  клерк вручил ему
ключи зажигания.
     -- Ночная прогулка,  господин? -- спросил  по-чешски лакей улыбаясь, но
лишь мельком взглянув в сторону постояльца.
     Тот снисходительно кивнул и протянул лакею пятидолларовую купюру.
     Дом на улице Карела  Чапека снова был  пуст. Машины за оградой не было,
газета, которую  житель  "Империала"  подбросил  прошлый  раз  на территорию
особняка, так  и лежала на ступенях. Это была та самая газета, в  которой он
прочел об убийстве в Москве известного тележурналиста Едигея Юсицкова. В той
же статье сообщалось, что главным подозреваемым по делу об убийстве высокого
чиновника  из   Комитета  собственности   (так  было   переведено   название
Госкомимущества), а  также собственной  жены  является он, Виктор  Похвалов,
который  пока  скрывается, и  у  россий-ских спецслужб  есть  все  основания
полагать,   что  преступник  --  за  границей.  На  первой  странице  газеты
красовалась его круглая физиономия.
     К счастью,  Похвалов перед  появлением  в  гостинице  догадался сменить
внешность, ровно настолько, чтобы не быть похожим на свои  фото-графии, все,
кроме той, что  в паспорте. Он  и  фотографировался-то  на  загранпаспорт  в
начале года  с  дальним  прицелом,  наклеил бакенбарды,  подстриг челку, как
никогда не стриг, почти до основания, намазал лицо кремом для искусственного
загара,  а главное, вставил  цветные -- карего оттенка  --  линзы. Лицо  его
совершенно  изменилось.  Таким он и прилетел в Карлсбад в среду, сразу после
случившегося, и явился в свой любимый отель.
     В Карлсбаде  он жил уже  неделю.  Хоупек  дома  не  появлялся. Похвалов
вычислил его  в ту жуткую  ночь после вызова  на  место преступления. Наташа
утром во вторник бросила фразу:
     -- Папки не  отдам. Можешь не искать. Они уже сегодня вечером  будут за
границей.
     Увидев  убитого Финка, Виктор Степанович почувствовал,  как пол  уходит
из-под ног. Еле себя контролируя, вышел на улицу. Стал судорожно соображать,
что произошло. Сердце защемило: то ли от унижения, то ли от горечи, то ли от
страха.  Потом, ночью,  он понял, что попался. Наглотался  транквилизаторов,
сел и стал думать. Вспомнил, что у него есть алиби -- баня. Но еще вспомнил,
что вся команда была в этой бане, никто не мог быть этим  вечером в квартире
Финка. Юсицков  доложил, что  папок он не  нашел. Значит,  документы,  как и
обещала Наталья, летели за кордон.
     Теперь, в Карлсбаде,  он понял, что  с вылетом погорячился.  Нужно было
установить через своих  людей в комитете, прилетал ли Хоупек и вообще улетал
ли он.
     Похвалов  очень  рисковал,  остановившись в  гостинице под  собственным
именем. Хотя поводов искать его  в Карлсбаде у следователей москов-ских нет.
Было бы лучше залезть в дом  к этому Гансу и ждать там. Но в  доме наверняка
сработает сигнализация...
     Эта  яркая женщина-следователь  даже понравилась ему.  Да и парень, что
приезжал в Переделкино,  смешной и наивный:  ему лапшу  на уши  вешают, а он
сочувствие выражает. Зинку в дочери записал. Девчонка повеселилась от  души,
хохотала до упаду.
     Они с Юсицковым привезли ее из  Болшева.  Ведь Едигей --  друг детства,
одноклассник,  сосед. Выросли вместе, все  вместе делали.  И  девочку  эту с
двенадцати  лет жизни учили.  Потом и  совсем  забрали  в  Москву.  Она была
рождена  для постели, училась быстро,  ничему не удивлялась, ни  от чего  не
отказывалась.
     Когда  умер  отец,  Виктору  Похвалову  было семнадцать  лет. Отец умер
молодым,  сорок три  года  для  лихого,  белозубого,  полного жизни старшего
научного  сотрудника в/ч 25840 стали бы золотым возрастом,  взлетом: мягкая,
добрая жена, сын заканчивает школу, выходит в жизнь.
     Жили  Похваловы в Одинцово под Москвой,  недалеко от станции  в военном
городке.  Летом, в жаркую погоду,  мальчики ходили на  речку,  спускаясь  по
сухой  пылящей  дороге  в  низину. Эта часть  города была застроена  старыми
невысокими  домами,  напоминала  русскую глубинку  начала  века,  то есть  и
оставалась   ею.   На   реке  по   выходным   людно,  больше   --  молодежь:
остепенившиеся, семейные, с сумками, покрывалами, на  ма-шинах,  и  шебутной
народ, вроде Похвалова с Юсицковым. Детишки  сидят в воде, пока не посинеют.
Дно чистое, а посмотришь дальше -- кажется, что  речка черная, глубокая. Это
оттого, что  в  воде  отражается  противоположный высокий  берег, отбрасывая
холодную тень  от густых  сосен на  речную гладь.  По другую  сторону дороги
речка разливается  мелкими заросшими болотцами, туда заворачивают лишь те из
отдыхающих,  кто  желает уединиться  в  высокой  толстой осоке.  Это получше
видео,  не  говоря  уже  про кино. Здесь можно  сидеть  часами, наблюдать  и
учиться. Из  школьных  друзей, соседских парней  --  словом,  самых боевитых
ребят  городка  со  временем  сколотилась  неплохая  команда.  У  всех  свое
назначение было, каждый знал свои возможности и свое место.
     И вот теперь Юсицкова убили, а Хоупека все нет  и нет.  Похвалов каждый
вечер ездит к его особняку  в надежде увидеть  в окнах  свет.  Целую  неделю
ездит.  И уже перелезал через забор позади дома. Но он должен дождаться его,
чтобы отобрать эти злосчастные папки.

     Костя Алтухов наспех поцеловал жену, обнял Нестерова.
     -- Так я все  тебе сказал? -- спросил  Николай Константинович Алтухова,
передавая ему папку. -- Ну,  досье на Хоупека ты в самолете  прочтешь, карты
есть,  адрес представительства Интерпола тоже в папке. Но сам на них выходи,
только в крайнем случае. Они на тебя выйдут. Почему пункт твоей командировки
Карлсбад, ясно? Немцы -- рядом, ездят в Чехию без визы. Русские  летают туда
самолетами -- тоже, считай, рядом, и тоже пока без визы. Вот и получается: у
России с Германией  безвизовый обмен  и контрабандой, и информацией. Все при
делах.
     ...Теперь так:  едешь на  мировой курорт, в "Империал" -- самый главный
курортный отель мира. Там же  процедуры делают. Не пей водку  или сливовицу,
пей водичку, промой  печень,  сделай несколько процедур: там есть процедуры,
где змеями  кусают, есть  -- в  парафин запекают или в  мешок с углекислотой
запускают,  а есть массажи струей воды. Его  делают молодые  девушки.  Очень
помогает, ну ты меня понимаешь, -- Нестеров оглянулся на Женечку, -- я  тебе
даже завидую. Расслабься. Это тебе хоть маленький, но подарок. Беги.
     Аэропорт шумел и  раскатисто объявлял рейсы. Алтухов  чувствовал себя в
"Шереметьево-2" как рыба в воде. Количество проведенного в перелетах времени
вполне могло бы оказаться поводом  к  досрочному  выходу  на пенсию. Женечка
терлась щекой о его плечо и не хотела отпускать.
     -- Когда ты вернешься? Николай Константинович, когда он вернется?
     -- Когда выполнит боевое задание, -- подумав, ответил Нестеров.
     В этот раз он боялся отпускать Алтухова одного: преступники чрезвычайно
опасны. Конечно, Алтухова ждут и в представительстве Интерпола, и в полиции,
но что-то  щемило Нестерова под  ложечкой,  что-то  не давало  покоя.  И  он
понимал Женечку, которая тоже обладала даром интуиции.
     Алтухов пошел на посадку.
     --  Приветик, Аленка, --  улыбнулся  он курносой  девушке,  проверяющей
билеты возле турникетов.
     Женечке это было неприятно:  он так открыто улыбнулся  чужой женщине, а
она уж и  забыла, когда он ей  так улыбался.  Видимо,  Алтухов  почувствовал
неловкость  и обернулся.  Помахал  рукой,  натолкнулся  на тусклый обиженный
взгляд жены.  Подбежал к  стеклу, за  которым она стояла, и положил  на него
ладонь.
     -- Я люблю тебя, --  потом покосился в сторону девушки, -- видишь, меня
здесь узнают.
     Почему мужчины,  желая сделать как  лучше и оправдаться,  всегда делают
как хуже и только наводят  тень на плетень? Женечка кивнула  рыжей  челкой и
заплакала. Нестеров, которому она  едва доставала до  плеча,  обнял ее одной
рукой и развернул к выходу из здания.
     --  Не плачь,  дуреха. Все  будет  хорошо. Поймает  твой  Алтухов  всех
бандитов. А тебе надо отдохнуть.
     --  Мне не  отдохнуть  надо,  -- зашлась  Женечка,  растягивая  слова в
громком плаче обиженной девочки, -- мне в консультацию надо...

     Алтухов сидел у окна в хвосте салона. Читал сообщения, которые прислали
из Карлсбада в качестве взаимопомощи.
     

"Ганс  Хоупек,  гражданин  Чешской  Республики,  выходец  из  Германии,
немецкоговорящий, проживает: Карлсбад, H. Hans Holupek, Thapeka ulice, 16.
     1949  года  рождения,  по национальности  немец. Основной  вид занятий:
политическое  лоббирование,  торговля  со  странами  СНГ,  торговля  рабами.


Шутка.


Торговли рабами не было.
     Семейное положение: холост, родители умерли. Отец Фридрих Хоупек служил
в войсках "третьего рейха", пропал без вести в  Чехословакии  в конце войны.
Мать умерла  в 1986  году. Братьев  и сестер нет. В  Карлсбаде живет  с 1954
года,  в  возрасте  десяти  лет  перевезен  матерью,  принявшей  гражданство
республики.  Мать, урожденная Шарлотта  Кюхельбеккер,  родилась в Карлсбаде,
позже  переехала с  семьей  в  Германию,  где  и познакомилась  с  Фридрихом
Хоупеком".

     Это   было   первое  сообщение   от   чешской  полиции,  позже   пришла
аналитическая записка из отдела политических преступлений Интерпола.
     

"Ганс  Хоупек  --  родился  в Берлине, закончил  университет  в  Праге,
юридический  факультет.  С 1967 сотрудник  текстильной фирмы в  Карлсбаде. С
1970 -- ее соучредитель. В 1987  году им создана собственная фирма "Dostal",
интенсивно  сотрудничающая  с  российским  капиталом.   Соучредителем  фирмы
является  российский  гражданин Адольф  Финк,  что является,  по россий-ским
законам, незаконным, так как он является государственным  должностным лицом.
Оборот компании "Dostal" составляет  триста,  а в  некоторые годы до пятиста
миллионов  американ-ских  долларов   в  год.  Созданная  Хоупеком  компа-ния
зарегистрирована  в  Карлсбаде и  Швейцарии (филиалы  в Гонконге, Нью-Йорке,
Москве, Киргизии, Молдавии  и на Украине).  Свой бизнес  Ганс Хоупек  строит
исключительно "на  знакомствах" с  высшими  должностными  лицами этих стран.
Экспертами  "Dostal"  работали  высшие  чины  КГБ,  ныне  ФСБ,  в  том числе
полковник  ПГУ   КГБ   СССР  Семен   Веселовский.  В   этой  связи  "Dostal"
подозревалась  в перекачивании  средств КПСС на счета в швейцарские и другие
западные  банки.  После  августовских  событий  Ганс Хоупек  завязал  тесные
контакты  с  депутатом  Государственной  Думы,  председателем  парламентской
комиссии, расследующей факты  коррупции в высших эшелонах власти,--  Русским
(фамилия),  и  открыл свое представительство в  Москве под его патронажем, в
офисе   на   улице  Косыгина,  выделенном  Президентом   России  для   Фонда
"Возрождение", который возглавляет все тот же Русский (фамилия).
     Очевидно,  Координационный совет компании  "Dostal" не был поставлен  в
известность о самоличных действиях учредителей,  ибо в  него входят нынешние
политические противники Русского (фамилия) и его комиссии.
     Одновременно,   по   сведениям  источников  в   Департаменте   Главного
государственного   распорядителя,   Ганс   Хоупек   является   экономическим
советником этого руководителя С. Мошонко, в частности,  по вопросам  продажи
вооружения за границу.
     Кроме  того,  Ганс  Хоупек создает  предприятия и  финансовые группы на
Украине (активно занимающиеся  вывозом  из  республики  металлов  и  другого
сырья)  и  в  Киргизии  (благодаря  его  деятельности   крупнейшее   золотое
месторождение в Киргизии  "Тумор"  отдается  в  концессию  канадской  фирме,
специализирующейся на урановых разработках).

     В    то    же    время    специальные   эксперты-аналитики   Интерпола,
проанализировавшие деятельность компании "Dostal" за последние годы, сделали
вывод о том, что эта фирма относится к компаниям "средней руки".

     Алтухов захлопнул папку. Странное ощущение бесполезности своего  визита
охватило его. Ввязался же в историю. Впрочем, в "весторию" -- на Западе дело
происходит.  Не то чтобы он  сомневался в своих возможностях.  Просто  после
такой информации  он с трудом мог допустить, что Ганс Хоупек -- убийца. Если
таким  воротилам  нужно  убрать  кого-то с  дороги, они  пользуются услугами
третьих  лиц  и никогда  не подставляют  себя  под  подозрение. А  тут явное
присутствие Хоупека в момент убийства Финка и Юсицкова в Москве. Связь с ним
по  телефону, это  установлено  с  помощью  блокнота  секретаря  Финка,  где
обнаружена запись: "16.35 -- немецкий акцент".
     Что-то  не  состыковывалось.  Или  нет,  наоборот,  состыковывалось  уж
слишком  легко, без проблем. А обычно  в расследовании  такого рода  убийств
предполагаются проблемы...
     Алтухов любил  Европу  с ее размеренной  комфортной  жизнью, маленькими
городками,  благоустроенностью и  умом-разумом, создающим  все,  что  только
можно  предусмотреть на случай  любого чиха,  любого желания  граждан. Но  в
Карлсбаде он  еще  ни  разу не  был. И теперь  с волнением  предвкушал новые
приключения и впечатления от неизведанного места.
     За иллюминатором самолета темнело ночное небо с одной-единственной алой
рваной полосой на горизонте.
     Этим вечером Похвалов впал в отчаяние. Он был на грани срыва, вспоминал
детство,  Юсицкова, жену. Он поставил  "шкоду"  на стоянке  в  конце  трассы
Карлсбад -- Баден-Баден и вернулся пешочком  к дому Ганса  Хоупека. Похвалов
уже знал, что  участок плотно прилегает по бокам  к  соседним территориям, у
особняков общие  заборы. Через  чужую  территорию перебегать было опасно. Но
сзади, сразу за оградой особняков,  на улице Карела Чапека стоял  прекрасный
дворец, в котором размещался дом престарелых. Парк, где находился дворец, не
был  огорожен, только вдоль тротуара, выходившего  на  бульвар  Шумана,  шла
высокая ажурная решетка.  Похвалов уже пробирался на участок Хоупека, пройдя
вдоль  бульвара Шумана до моста возле отеля "Ричмонд". Там,  спустившись под
мост, но не к воде, а только чтобы обойти решетку, он пролезал через зеленое
ограждение и попадал в парк.
     Вечером  и ночью  парк был  пуст и черен. Деревья росли  далеко друг от
друга,  но старинные их кроны  почти сплетались высоко  над головой, образуя
слегка  дырявую крышу.  Похвалов,  неслышно  ступая по  газонам, выходил  на
дорожку, ведущую к  особнякам. Теперь он  знал, как выглядит особняк Хоупека
сзади, а в прошлый раз, в безлунную непроницаемую ночь, он искал  его долго.
На территорию  же дома престарелых пробирался еще два  часа: в Карлсбаде чем
дальше от центра, тем больше расстояния. Особенно длинны парки и бульвары, а
старинный,  построенный еще  Карлом  замок располагался в  настоящем  ущелье
между двумя зелеными высокими холмами.  Весь остальной Карлсбад,  его центр,
его старый город -- на левой возвышенности, в другом кругу рая.
     Похвалов  тронул калитку,  которую  в прошлый раз ему  удалось  открыть
ножом. Калитка скрипнула  и поддалась.  Похвалов вошел  на участок.  Высокие
кусты туи  тут же скрыли его. Он оглянулся. Чья-то  медленная тень слилась с
деревом, стоявшим за дорожкой  метрах в  семидесяти. "Что  у них тут, олени,
что ли, по парку шляются?"  --  подумал Похвалов  и, спрятавшись за  кустом,
стал вглядываться в темноту. "Показалось. А может, какой-нибудь карлсбадский
пенсионер европейского значения гуляет при луне?"
     Луна как раз  вышла из-за облака и осветила ближнюю часть парка.  Возле
толстенного ствола дерева, на которое смотрел Похвалов,  он различил статую.
Обыкновенную  гипсовую   статую  "Девушка  с  веслом".   Нет,  

шутка.

"Диана-охотница". Ну, неважно.

     Ганс Хоупек прошел по залу аэропорта, неся на плече большую серую сумку
и везя  за собой на веревочке большой серый чемодан. Он взял машину и доехал
до дома за пятнадцать  минут. Таксист попался  неопытный,  абсолютно не знал
города.  Пришлось объяснять  ему,  как пользоваться  мобильным  компьютером.
Связь  с  диспетчерской у  него вообще  не  работала.  Подъехав  к дому,  он
выскочил  из  машины и, все еще  извиняясь, открыл  пассажиру дверцу.  Потом
получил  деньги, даже не посмотрел, дал ли пассажир чаевые (а он их не дал).
Суетливый водитель вынул из  багажника вещи и,  взвалив их на себя, пошел за
Хоупеком в дом.  Тот был  уже  на  крыльце, набрал код  сигнализации, открыл
дверь и  прошел  внутрь, зажигая  свет в кухне и комнатах. Прошел почти весь
первый этаж, проверил дверь черного хода под лестницей на второй этаж -- она
была заперта. Не успел он поднять  голову от замка, как получил тяжелый удар
в область мозжечка и свалился на пол. Свет в квартире уже не горел.
     Очнулся он в машине, на полу между задним сиденьем и спинкой переднего.
Тут же почувствовал, что связан по рукам и ногам. Руки, правда, были связаны
спереди, но при этом веревка от них шла к щиколоткам ног. Не разогнуться. Во
рту  его  был кляп,  от которого сводило скулы и раздувались жилы на шее. Он
иногда,  когда смотрел  приключения по видео, смеха ради задавался вопросом,
как  может выжить жертва, которой вставили кляп,  если у нее насморк. Теперь
ему самому предоставили возможность узнать это.
     В  Москве он  простыл,  и  в  полете нос его окончательно заложило, уши
тоже, причем,  как никогда еще,  перепады  давления больно отзывались на его
барабанных  перепонках.  Его  знобило  даже  под двумя пледами, принесенными
стюардессой, и  та  предложила  ему бутылочку виски.  Он  взял три бутылочки
водки  по  пятьдесят  грамм. Стюардесса  понимающе улыбнулась. Теперь  он не
чувствовал  ни насморка, ни пробок в ушах. То ли водка помогла,  то ли кляп:
перепуганный организм сообразил, что ему  лучше перебороть  болезнь.  Хоупек
поднял  голову. Первое, что  он  увидел  в заднее стекло,  были огни,  целый
космос  огней,  целая галактика огней в черной бездне, удаляющейся от него с
бешеной скоростью. Он понял, что его везут в горы.

     Алтухова,  хотя  и  было  предписано, что  никто  встречать  не  будет,
встретила Ярослава Иераскова, сотрудница Интерпола, худая  высокая женщина с
длинными розовыми волосами и кривоватой переносицей.
     -- Кинстинтин?  -- спросила она, подходя именно к нему возле стеклянных
дверей зала прилета. -- Пидемтье до машины.
     Она  представилась,  показала  удостоверение и  пошла  вперед,  сверкая
своими длинными голенями в разрезе юбки.
     --  Вы не  на  Украине  русскому языку  обучались?  --  спросил  весело
Алтухов.
     -- Ньет, но мой учитэл языков из Косого Рога, -- объяснила Ярослава, --
зэйчас ми поедемо до готеля, там вы переспите, в утро ми до вас доберемось.
     -- Очень... -- расшаркался Алтухов, -- ну, здоровенки булы тогда.
     Ярослава   посадила  его  в  свою  машину,  они   выехали   на  широкую
свежеоснащенную трассу.
     --  Авеню  Карела Чапека,  -- пояснила  Ярослава,  --  можно поехат  до
Москва, туда.
     Она махнула рукой в обратном направлении. Дорога была освещена, поэтому
Алтухов не видел  ничего, кроме самой трассы. Разглядеть что-либо за  стеной
фонарей  не представлялось возможным, все залила ночь. Они быстро доехали до
города, переехали мост Петро  Примо и  резко повернули  на  авеню  Либушина,
ведущую к "Империалу".
     --  Здьес живал  мсье, херр  Хоупек,  -- показала Ярослава, -- толко он
пропал. Двер  в хату  была открыта, на  пороге лежал newspaper,  газета,  ни
вещей,  ни  следов, толко  нашелся  следы  туфлей  и  раскурочон... то,  что
зобирайт писма и гэзет.
     -- Почтальон? -- удивился Алтухов.
     -- Уи, поштальон, -- кивнула Ярослава.
     -- Убит -- ранен?
     --  Нон,   почтальон,  --  догадалась  Ярослава   и  исправила  ошибку,
улыбнувшись, -- коробка для писем, уи?
     -- Почтовый ящик раскурочен?
     --  Уи,  уи. Вот  здесь Старый город,  Собор  и моя праца, --  Ярослава
повела рукой.
     "Прачечная",  -- решил сперва Алтухов, но когда  Ярослава добавила, что
они туда с ним завтра пойдут вместе, почуял подвох.
     -- Праца -- это по-французски что?
     --  Это по-русски Интерпол,  -- объяснила Ярослава и,  пропетляв еще по
горным извилистым улочкам, притормозила возле шикарного отеля.
     Они оставили  машину на тротуаре. Отель располагался в глубине ложбины,
на  холме и доминировал  над городом. Двумя полукружиями по обе  стороны  от
гостиницы высились длинные мачты с государственными флагами различных стран,
а  ко  входу  в  "Империал" вела  освещенная  маленькими  яркими  лампочками
ковровая  дорожка. Над  ней, поддерживаемый мощными  цепями сверху  и витыми
колоннами  снизу, висел длинный, метров десять  в  длину, козырек. Прямо под
козырек подъезжали машины,  лакеи  открывали дверцы  и помогали вылезти  или
вползти пассажирам.
     Алтухов почувствовал неловкость. Ему  приходилось бывать в гостиницах и
покруче,  но всегда  это  было вынужденное проживание: слежка или спектакль.
Теперь  он  не знал,  кто будет платить, и боялся,  что бухгалтерия  ФСБ  не
потянет таких расходов.
     Ярослава провела его в холл и попросила подождать  на  диване, при этом
носильщик  уже  забрал  сумку  Алтухова и  понес  в  его  номер.  Она быстро
вернулась и предложила Алтухову подняться.
     -- Портеру необходимо будет дат тридцать крон, -- улыбнулась Ярослава в
деревянном скрипучем, как новые штиблеты, лифте, -- вы маете гроши?
     -- Маю, я двухсотый  раз за границей, но,  мадам Ярослава..., не  знаю,
как называют даму в Чехии.
     -- Мадемуазель, -- рассмеялась она старомодному словечку, -- девушка, и
я тоже не знаю девушек в Чехии.
     --   Яра,   Ярослава,   --   наконец   вспомнил  смущенный   Константин
Константинович, -- кто бронировал номер?
     --  О! Не волновайтесь, --  громко воскликнула  Ярослава,  и у Алтухова
сразу отлегло  от сердца, -- это дружеский жест нашего короля Ганса Хоупека.

Шутка.

 Карла IV.
     -- Как?
     --  Ну,  все  хорошее, что делают подданные Чешского  королевства,  они
делают от его имени, -- философски объяснила Ярослава Иераскова и предложила
Алтухову все-таки выйти из лифта.
     Они прошли  по широкому  пустому коридору,  где стены, потолок и ковер,
скрадывающий  звук шагов, были серого, мышиного цвета, а тусклое  освещение,
выхватывающее то здесь,  то  там картины на стенах, делало потолок еще ниже,
чем  он  был на  самом деле. "Электричество  экономят",  --  решил  Алтухов,
сворачивая за угол. Возле его номера уже стоял носильщик, ждал свою денежку.
Алтухов незаметно, как  милостыню, вынул из маленького  кармашка  на  животе
жилетки мелочь и сунул ее носильщику в белую перчатку.
     -- Господи, как же у вас тут все стерильно! -- вздохнул Алтухов: в этой
европейской чистоте он расслаблялся, и душа его отдыхала.
     --  Месса  в  соборе   Святой  Магдалины,  как  раз  в  это  время  уже
заканчивается, -- заметила Ярослава, услышав про Господа, и села в кресло.
     Номер  был  прелестен.  Квадратная комната. Справа  светилась  открытая
дверь  в  ванную.  Прямо  напротив  кровати.  Кровать была  покрыта  толстым
пушистым  серым пледом  с розовым  узором по краю, в углу стоял  шкаф. Возле
окна, занавешенного плотной  приглушенно-розовой шторой, стояли два кресла и
столик. На столике лежала Библия на  чешском  языке, на обложке которой была
приклеена записка на восьми языках: "Просьба не выносить из номера".
     Ярослава  предварительно  открыла  дверцы  шкафа  и выдвинула  полку на
роликах, к  которой  был  прикреплен  телевизор.  Повернула  его  экраном  к
кровати. Потом плюхнулась в кресло, чуть ли  не вскинув  ноги выше головы, и
включила "Карлсбадские новости".
     -- Предпочитаете немецкий или французский? -- спросила она.
     -- Пожалуй, французский, -- Алтухов тоже уселся в кресло.
     --  Вот  вам франкоязычный канал,  а  я  ухожу. Уходить?  --  кокетливо
спросила она по-французски, уже встав и прижав подбородок к шее.
     -- Надо  подумать, -- серьезно произнес на французском Алтухов  и через
секунду добавил: -- Пожалуй, нужно выспаться. Спасибо вам, Ярослава.
     Ярослава  закусила  губу,  все так же вопросительно улыбаясь,  и пожала
плечами.
     --  Завтрак -- шведский стол, это на втором  этаже, до одиннадцати.  Не
проспите. Я приеду за вами в двенадцать, не рано?

     Алтухов  вовсе не  хотел  отдыхать. Ему не терпелось посмотреть город и
одну из его достопримечательностей -- дом Хоупека. Было двадцать три часа по
европейскому времени,  в Москве  час ночи, и Алтухов подозревал, что  ночная
жизнь  в столичных  отелях  и ресторанах только начинается. Он не торопился.
Изучил свои апартаменты, нашел на баре-холодильнике меню ресторана и заказал
в  номер скромный ужин, потом отменил заказ, вернее, сказал, что то же самое
будет есть в ресторане.
     Разложил свои вещи. Рубашки и  пиджак повесил в шкаф,  пошел в ванную и
полежал там минут пятнадцать. Потом побрился и  надел другой пиджак:  слегка
приталенный, блекло-голубой, потому  что он был ему  велик и под него влезал
тонкий джемпер.
     Сев за узкий письменный  стол,  изучил лежавшую перед ним карту города,
сориентировался. Карта была очень удобная, с рисунками главных  исторических
строений, мостов и соборов. Позвонил  в Москву, Женечка не ответила -- спала
--  не стал будить. Нестерова ни  на  работе, ни  дома не  было; Анюта,  жена
генерала Нестерова, была спокойна,  как мудрая черепаха  Тортилла, и  службу
мужа принимала как данность.
     Вскоре Алтухову  позвонили из ресторана: его заказ был готов, он  может
спуститься. Начищенный и расфуфыренный,  словно в  новой чешуе, он спустился
на второй этаж.
     В  ресторане было  тихо, автомат играл блюз, но где-то  в  другом конце
зала, возле пальмы, Алтухова встретил администратор ресторана и провел его к
столику  возле окна, справа  от  козырька  гостиницы. Под  окнами  ресторана
горели  электрические  буквы  вывески  "PUPP",  площадь  и  дорожка  к отелю
предстали в ярком  сиянии. Алтухову  налили "Кампари" и принесли  тарелки  с
зеленым салатом и тарталетками для разогрева аппетита. Народ  вокруг грустно
жевал свои биф-штексы и  фаршированных омаров, почти не  разговаривая. Много
было  одиноких  солидных мужчин,  читающих  газету  и  потягивающих  кофе из
маленьких европейских, куда и кофе-то не влезает, чашечек.
     Алтухов  доедал  десерт --  огромную вазочку фруктового  салата,  когда
вдруг  сквозь  стеклянную стену внизу увидел Похвалова. Тот вышел из машины,
передал ключи  консьержу. Похвалов выглядел совсем по-другому, Алтухов видел
только  видеозапись,  на  которой  Виктор   Степанович,   помощник  Главного
государственного распорядителя, мелькал за спиной Мошонко, и  таких  записей
было чрезвычайно много. Они даже были у него с собой.
     Алтухов изучил его мимику,  движения, по-ходку. Теперь у Похвалова были
набриолинены волосы, ниже висков курчавились  коротко стриженные бакенбарды,
но это  был  он. Даже этот дурацкий пиджак  с  одной пуговицей  на солнечном
сплетении  не  помог ему.Алтухов  был специалистом по лицам. Он сто двадцать
шестым  чувством  угадывал,  кто перед  ним,  любого  похожего  человека мог
отличить от оригинала и сказать при этом, на кого тот похож.
     На  такую  скорость  расследования  Алтухов  не рассчитывал:  "салат-то
вкусный, дайте доесть, госпожа Провидение".
     Костя  был профессиональным сыщиком и  по совместительству разведчиком,
поэтому он расплатился по счету сразу, как только принесли десерт.  Коктейль
из  кусочков  ананасов,  клубники,  арбо, киви,  слив,  земляники,  ежевики,
черники,  аперро,   морошки,  малины,  дыни,  арбуза,  персиков,  абрикосов,
винограда, терна  и  малины  был  бесподобен, но его  пришлось  оставить  на
столике.
     Алтухов рванул из ресторана так, словно у него начался приступ  диареи.
А  поскольку  он придерживал на  бегу  живот,  чтобы  не  вывалилась  пушка,
метрдотель, кивнувший  ему сочувственно на прощание, пошел срочно  выяснять,
что заказывал господин из России.
     Больше в этот вечер  заказанных  им блюд посетителям не  предлагали. Во
всяком  случае,  рекомендовали  воздерживаться. Шеф-повара  одного из лучших
европейских ресторанов лишили прогрессивки.
     Алтухов сбегал по лестнице в  холл как  раз,  когда служащая  рецепшена
выдавала Похвалову ключ из ячейки с номером тридцать девять.
     "Они что, гостей по национальному  признаку селят?"-- возмутился Костя,
ибо его номер был сорок первым. Рядом с похваловским. "Случается!"--  остыв,
помягчел Алтухов, пятившийся  задом по  ступенькам вверх, потому  что  лифт,
которого  ждал  Похвалов, чтобы подняться  на  третий этаж,  был  как раз  в
середине обвивающей  его лестницы. Алтухов  отправился  наверх,  как  только
сообразил,  что  ему  нужно  опередить   Похвалова.  Хотя  зачем   опережать
Похвалова, ведь тот еще не знал, что спецслужбы уже вот они, тут.
     Залетев  в  свой номер, Алтухов захлопнул дверь  и услышал --  услышал,
несмотря на ковры! --  шаги Похвалова.  Он подошел к окну и отдернул  штору.
Ну, слава  Богу,  балкон, выходивший на  окраины  Карлсбада,  был смежным  с
соседним  номером. Он попробовал отодвинуть стеклянную  дверь. Она  бесшумно
поехала на своих рельсах вправо. Алтухов вышел на балкон. Выглянув на улицу,
он  обнаружил, что прямо  возле фундамента гостиницы  начинается  обрыв,  и,
таким образом,  под ним было не четыре метра высоты, а метров двести крутого
склона. Мудро!  Алтухов осторожно заглянул в  номер Похвалова. Но  его  окна
были плотно занавешены шторой, даже свет почти не пробивался через нее.
     Алтухов прислушался: Похвалов куда-то звонил. Через несколько минут еле
различимые обрывочные фразы донеслись до его слуха.
     -- Нет, пока все по-прежнему... Да... Тебя еще не  беспокоили?..  Да, я
читал уже... И толстого?..  А офис?.. Меня?... Ну, я же не  сложа  руки  тут
сижу, был в компании. Они вообще... вилла в горах... Ну, держись... Целую...
     Какой  теплый разговор.  Но  ничегошеньки  непонятно. И  как назло  эта
Ярослава  телефон  не  оставила.  Для чего-то  это было  нужно по  сценарию.
Алтухов еще полчаса торчал на  балконе, замерз.  Но дождался, когда Похвалов
выключит свет.
     Теперь можно  подумать. Судя  по тому,  что  Ганс  Хоупек, по сведениям
шенгенских пограничников, пересек границу в карлсбадском аэропорту  уже  три
дня назад,  он уже заперт Похваловым в какой-нибудь вилле в горах. Но, может
статься, он только желает наведаться на виллу Хоупека, опять-таки в горах. А
последнее может означать, что Хоупек в чьих-то других руках.
     Алтухов вот почему ерзал.  Ему не терпелось посмотреть на дом снаружи и
внутри,  ну,  на   тот  дом,  который,  как  красную  тряпку,  показала  ему
мадемуазель с  кривым носом и длинными ногами по дороге из  аэропорта. Костя
тщательно  запоминал дорогу от  этого дома к отелю и,  поскольку  зрительная
память  у  него была, как  у перелетной  птицы, он  мог бы найти этот  дом и
сегодня ночью.
     Ярослава  сказала,   что  полиция  входила  в   дом.  Зная   порядки  в
цивилизованном мире,  Алтухов мог предположить, что карлсбадская  полиция не
нарушила бы пределы  чужой собственности даже под  дулом лазерного пулемета,
если бы на то не  было достаточных оснований. Например, открытый  дом, вопль
сигнализации и так далее.  Ведь,  в сущности, Хоупека и подозреваемым трудно
было бы назвать, если бы  не эти злосчастные ботинки.  И  при  всем  при том
ботинки, оставшиеся в номере, который занимал Хоупек, не просто косвенная, а
костяная улика.
     Приглашение от его  фирмы, его  присутствие в  Москве в  период убийств
Финка  и Юсицкова  -- вообще мусор для помойного ведра, а  не доказательство
виновности. Его никто не видел, не слышал. Даже свое алиби он доказывать  не
обязан. Вот разве что  ботинки... Можно ведь установить, не его ли ботиночки
остались на Адольфе Финке. Фирма  и параметры,  а также фотография ботинок у
Кости тоже с собой.
     А у  Хоупека есть  домработница, сотрудники фирмы,  садовник,  в  конце
концов свой  альбом  с фотографиями. Может быть,  даже осталась и коробка от
ботинок. Хоть бы одним глазком взглянуть на этот особнячок симпатичный, и он
бы заснул спокойно и проспал до самого шведского стола...
     Похвалов проснулся среди  ночи в  холодном поту.  Что ему  снилось? Да,
главное, не выйти  из  этого  состояния,  не  посмотреть по старой примете в
окно,  и тогда он вспомнит, что ему снилось. Это что-то очень важное, что-то
из этой  жизни. Он был  на прошлой неделе  в компании "Dostal".  Там  его не
знали в  лицо, только  фамилию  слышали, так  как в  свой  последний  приезд
Похвалов не  показывался в  компании,  а  в  другие  визиты  --  был  другой
персонал. Хоупек полностью менял штат раз в два  года. Но все равно это было
опасное предприятие. Похвалов старательно  загримировался. Он пытался прежде
позвонить,  но  секретари  отвечали кратко,  объяснений  не  давали.  Сказал
только, что он из России, компаньон пана Хоупека.
     Они договорились встретиться в его  офисе на этой неделе, но конкретной
даты не назначали.  У него был  солидный вид, даже  накладное брюшко. Но  на
него посмотрели косо. Менеджер  персонала ответила, что они ничего не знают,
сами  его ждут, босс  звонил два дня  назад  из  Москвы,  сказал,  что скоро
прилетит. Или он задержался в Москве, или его опять вызвали на виллу.
     --  Это по Страсбургскому шоссе? Дорога на Берлин? -- уточнил Похвалов,
наобум назвав улицу.
     -- Да, это  почти на границе, недалеко от Уткиных  Лазней,  в горах, но
надо ехать по Оленьей тропе, это лучше.
     Менеджер, крупная,  рослая мулатка, не улыбалась, а  отвечала словно по
принуждению. Она наверняка уже сообщила в полицию, что  русский спрашивал ее
о пропавшем боссе.
     Ему снилось новое  посещение офиса. Там его уже дожидаются полицейские,
а Ганс Хоупек хохочет ему  в лицо открытым масляным  ртом, высовывая язык, и
тычет  ему  в  нос  журнал из  отеля,  который вновь  подбросил  Похвалов на
ступеньки  его крыльца, ибо газета,  прежде  брошенная им,  куда-то исчезла.
Именно  после  пропажи  газеты Похвалов во второй раз пробирался в  дом. Ему
необходимо было проверить, не приезжал ли Хоупек.

     Серафимова стояла под  дверью процедурной, где дежурный врач осматривал
голову Данилова и задавал  ему наводящие вопросы по поводу сотрясения мозга.
Юрий Алексеевич вышел из процедурной  еще более бледный и  слабый, чем когда
входил туда.
     -- Рентген  могут  сделать  только  завтра,  нет  специалистов.  У  них
нормированный рабочий день. Впрочем, ваша жена, -- доктор посмотрел на Нонну
Богдановну,  --  по-моему,  вас насквозь  видит.  Ваша  фамилия  не  Рентген
случайно?
     -- Я что, похожа на свиток Торы? -- засмеялась Серафимова.
     -- Как две капли воды.
     --  Я григорианского вероисповедания, доктор, оно на шесть веков старше
православного. Впрочем,  обрусевшая  до ручки. А вы что подумали?..  Ну что,
Юрий Алексеевич, пойдемте, подброшу вас до дома.
     В машине выяснилось, что до  дома Данилову  ехать часа два с половиной.
Квартиры в Москве у него не было. Иногда он ночевал у мамы, в ее квартире на
Ленинском  проспекте,  но  сегодня  волновать ее перебинтованной  головой не
хотелось.
     --  Вот  и  знакомься после  этого с  красивыми мужчинами, --  съязвила
Серафимова,  --  приглашаю вас  на свою  -- как говорит  одна  моя  знакомая
старушка -- "живплощадь". У меня на кухне  топчан запасной. Поздно вам уже в
таком состоянии долго в машине трястись.
     -- Вы со мной как с беременным...
     -- Голова кружится, тошнит?
     -- Есть маленько.
     -- А говорите не беременный!
     На Чистые пруды приехали в десять  часов вечера. Серафимова мужественно
подставила плечо Данилову, с другого боку его поддерживал водитель Володя.
     --  Только вам  придется одним  наверх подняться, с некоторых пор  я на
лифтах не езжу. Везите его, Володя, и ждите меня на лестнице.
     Она  побежала по ступенькам, как юная барышня,  перескакивая через две,
пока не уперлась головой в чей-то живот.
     -- Вазген! -- закричала Серафимова, когда ее перестало трясти -- Я тебя
посажу за хулиганство, честное слово! Ну,  ты же знаешь, что меня нельзя так
пугать. Почему ты здесь?
     --  В   гости   заскочил,  да,  --  сказал  белокожий,  губастый,   как
верблюжонок, и очень сутулый Вазген.
     -- Почему ты здесь, а не у двери? Ты можешь мне объяснить?
     -- Навстречу твоим  шагам иду, одна  ты  лифтом  не пользуешься. Совсем
сердце не бережешь.
     -- Давно ждешь?
     --  Часа  полтора,   не  больше,  --   сказал  Вазген  и,  увидев  двух
подозрительных  типов  на  верхней  площадке,  расставил  руки,  загораживая
сестру, как орел, маленький такой орел-последыш.
     -- Спокойно, это мои ребята, это мой братик, Вазгенчик, родной брат, --
представила Серафимова стороны друг другу.
     -- Я пошел, Нонна Богдановна, -- сказал водитель, -- меня жена ждет.
     -- Как она себя чувствует? -- спросила она Володю, вошедшего в лифт. --
Не родила еще?
     -- Да уж  неделю парню, скоро в армию, -- улыбнулся тот своей неуклюжей
стыдливой улыбкой.
     --  Ай,  ай,   ничего  не  сказал,  --  крикнула  Нонна   Богдановна  и
забарабанила ладошкой по сдвинувшимся дверцам, -- накажу, Володя! Опять меня
в  неловкое  положение  поставил, --  еще кричала она в щелку, склонившись к
двери лифта.
     -- Мы выпьем сегодня кофе? -- взмолился Вазген, пожимая Данилову руку.
     --  Доктор,  а  сердце? -- стрельнула карими глазами  сестра и  открыла
дверь. Пояснила: -- Он у нас профессор по сердцу.
     --  Кардиохирург, -- поправил  Вазген.  -- Кофе вам сейчас не помешает,
что-то вы истерзанные оба... Боролись за мир во всем мире?
     -- Вазгенчик, я сейчас на кухне ужин приготовлю, а Юрий Алексеевич тебе
все расскажет. У него  боевое ранение  в голову, сотрясение мозга,  и снимок
еще не  сделали. Ты посмотри, только осторожно, -- кричала она  уже с кухни,
--  это очень ценная, дорогая голова.
     --  Да  ничего  существенного,  --  прокряхтел  Данилов,  садясь,  нет,
заваливаясь на диван и снова на миг теряя сознание.
     --  У-у,  сильно он  у  тебя  расшибся,  --  шепнул Вазген  озабоченно,
прибежав на кухню за мокрым полотенцем, -- как это произошло?
     --  Ударился  головой о  бордюр, меня  спасал,  -- Нонна вытерла руки и
пошла в  комнату, подсела на диван и осторожно взяла руку  Данилова. --  Мой
спаситель.
     Вазген мало что смыслил в мозгах, но операции на сердце  делал отменно.
Его клиника держалась на его таланте и новых разработках в кардиохирургии.
     -- Если у  вас будут какие-нибудь  сердечные дела, -- улыбнулся Вазген,
--  милости прошу, а по прочистке мозгов -- это моя Нонна.
     -- Зачем же  сердечные дела  лечить? Это  так редко  случается  в  наше
время,  что уже неопасно,  -- улыбнулся Данилов, -- а  что касается талантов
вашей сестры, сегодня я стал их очевидцем.
     -- Не  всех. Вот кофе я еще варю замечательно, -- Нонна стала накрывать
на стол.
     Они говорили о сверхъестественном:  о  стечении трех расследуемых дел в
одно русло, о Буянове, об интуиции Серафимовой и о том,  почему в стране еще
нет голода, гражданской войны и экспансии НАТО,  о том,  что ушел в отставку
Ельцин Мандела, о явной передозировке яда свободы.
     -- Кстати, как  Ниссо? -- спросила Серафимова.  -- Ее почему  не взял с
собой?
     -- Ты же знаешь, Нонночка, она ни на шаг не отходит от Юли. Девочка уже
студентка, а она ее караулит и  чуть  ли не у ворот института встречает. Ох,
уж эти восточные мамы!  И наша  мама, Юрий  Алексеевич, была точно такая же.
Как  она отпустила Нонну в  Москву, да  еще на юридический факультет, одному
Богу известно, да.
     --  Ну,  в  этом деле лучше  переборщить,  чем потом  локти кусать,  --
высказал свое мнение Данилов, -- времена  опасные.  Случись  что,  всю жизнь
себя  винить будешь. Фемида нынче  развратна, иначе  адвокатам  нечего будет
кушать.
     --  Что-то вы  о мрачном, Юра, берите кекс,  я  сама  пекла. Обожаю эти
московские полуфабрикаты...
     --   Что  с  вами,  Нонна?  --  спросил  Данилов  внезапно  замолчавшую
Серафимову.
     -- Вы оба навели меня на очень интересную  мысль, то есть идею, то есть
версию...
     Она даже подсела к  большому круглому столу, за которым сидели мужчины,
чего раньше себе не позволяла. Да и не было их,  мужчин, собиравшихся за  ее
столом.

     На следующий день Братченко уже  побывал  в Болшевском ГУВД, откуда его
направили в РУВД военного городка.
     Престарелый  седоусый   участковый,  с  двумя  слоновой  кости  зубами,
торчавшими,  как  у зайца  и  Леонида  Ленча,  зашел  в  кабинет  начальника
управления и отдал честь.
     --   Вот,  наш   старейший  сотрудник,  --   представил  Пегов   своего
подчиненного, -- Петр Ильич Ча...
     -- ...йковский? -- подхватил Братченко.
     -- Чабанов, -- засмеялся Пегов, -- это  у нас  проверенный  тест, трюк,
можно сказать.
     -- Сан Саныч, -- обратился к нему  Братченко, -- может, мы не будем вам
мешать,  пойдем  на  воздухе  поговорим  с  Петром  Ильичом,  а  еще  лучше,
прогуляемся в участок?
     -- Ладненько, -- согласился Пегов, -- добре, як кажут на Вкраине.
     Братченко  и  Чабанов  медленно,  беседуя,  пошли  через всю площадь  к
станции,  участок  находился  за  рынком и  второй станцией, можно  сказать,
платформой  Фрязево,   которая  виднелась  сразу  после  развилки.  В  сыром
пешеходном переходе под рельсами станции Одинцово стоял саксофонист  и играл
какой-то красивый блюз.
     -- Вы знали семьи Похваловых и Юсицковых?
     -- Да у нас ж-т все друг друга  знают,  а уж  тем более  я.  Домов-то в
ведении всего  около ж-т двадцати.  Все в ряд, вернее,  в два ряда стоят вон
там, за тем бетонным забором, видите лаз?
     Они уже прошли рынок, Чабанов  кивал знакомым, покручивал ус и  сдвигал
брови, когда видел непорядок.
     --  Степановна,  опять пьяная,  иди  домой, -- рыкнул  он  на  какую-то
непромытую мочалку, которая тут же шмыгнула в кусты.
     Потом они прошли платформу Фрязево и оказались в застройках хрущевского
типа, среди берез, совсем недавно выпустивших свои листики из почек.
     --  Соседи  ж-т мы все тут.  Витя Похвалов без отца, это самое,  рос, а
отца его я знал. Всегда фуражку поднимет, волосы пригладит, говорит: привет,
гражданин начальник.  Неплохой ж-т был  мужик. Сгорел,  что  называется,  на
работе.
     -- Вы, я чувствую, не очень его любили? -- заметил Братченко, услышав в
голосе Петра Ильича глубоко спрятанную надменность.
     --  А че мне его ж-т любить? Он  в  другом  ведомстве  служил, ничем не
гнушался. Да и сынок его мне...
     -- Нервы попортил? -- подсказал Братченко.
     -- Да не... -- тягуче  ответил Чабанов.  -- Он мне ж-т просто противен,
как такие  ж-т люди живут, откуда берутся. И ведь  пробился ж-т,  говорят, в
Москве на самые верхи.  Приезжал тот год, да не, года ж-т два назад к матери
на похороны на четырех машинах, прямо Джеймс Бонда какой.
     -- А чем же он такую память о себе оставил?
     --  Да  вот,  вы ж-т спрашивали  еще  про Юсицкова, так тот туда же. Да
потрусливей,  послабей  был, все туточки ж-т под Витькину дудку плясали. Ну,
кто, конечно, вровень по  возрасту. Так они ж-т  с Юсицковым приехали -- он,
Витек, и Юсицкова в Москву переволок, да говорят ж-т, уж убили обоих, -- так
вот они когда приезжали, одну девчонку ж-т тут малолетнюю  соблазнили,  да и
забрали с собой. Ну, ее не то  чтобы соблазнили, видели  Степановну? Так  то
ж-т  ее мать. Вот. А они ж-т в одном доме все живут, жили. Девка-то  шальная
росла. Да уж больно ж-т мало ей лет было. Всего-то годков четырнадцать.
     -- Двенадцать, -- поправил Братченко.
     --  О,  --  шлепнул его  по  руке  Петр Ильич,  -- ты, видать,  знаешь?
Выходит, по всей Москве наша Зинка прогремела. Жива еще?
     -- Жива, уже в приемнике-распределителе для несовершеннолетних.
     --  Это вы зря, невредная она, хотя за два года ж-т  с этими волками...
можно навостриться. Отца жалко,  поедом ест себя мужик, а мать  за два  года
спилась окончательно, видал?
     -- А отец что? -- насторожился Братченко. -- Непьющий?
     --  А  он ж-т в Москве  работает, ему  некогда пить. Только на выходные
приезжает, иссох весь, я говорю.  А может, даже и заболел. Последнее время и
приезжать-то перестал почти. Может, и женщину себе завел...
     -- Приезжал жену  проведать? Или узнать, не вернулась  ли дочь? Где, вы
говорите, он работает?
     -- Да  вот чего не знаю, -- Петр  Ильич остановился и присел на лавочку
во  дворе, -- а вон  она идет, послушалась.  Пьянчужки,  они ведь послушные,
потому ж-т что заботу любят. Степановна, где теперь твой мужик?  Вот человек
им интересуется.
     Женщина, очень худая, опущенная,  чернявая,  остановилась  возле своего
подъезда  и мутным беспросветным взором поглядела  на  участкового,  подошла
поближе, принеся с собой резкий запах своего немытого тела.
     -- Этот? Евгения... Женьку ищет? Он на работе, -- пьяно произнесла она.
     -- Ну, я ж-т и спрашиваю, на какой работе? -- поднажал Петр Ильич.
     --  На работе на фирме  какой-то, ну, в Москве, екст, -- с  возмущением
произнесла Степановна и с трудом выговорила, --  он  же в технике волочет, в
каплютерах.
     Братченко записал также все данные девочки, зайдя в местное  отделение,
в детскую комнату милиции. Потом съездил за фотографией  из личного  дела на
фабрику  бумажной   продукции,  где  раньше  работал  Евгений  Александрович
Губарев, отец Зины.

     Ах, русский, русский, что с тобою?
     

Михаил Лермонтов


     Узкая  тенистая  дорожка,  петляя,  вскарабкивалась  все  выше и  выше.
Почему-то именно ее освещал лунный свет,  даже тень  от высоких вязов падала
поперек  дороги, за которой пристально следила пара острых глаз. Человек был
в маске, в черной вязаной шапочке с прорезями дли глаз и для рта. Жутковатое
зрелище  --  словно огромная сова  на веранде  низенькой  двухэтажной виллы.
Человек прижимал к животу автомат.
     --  Сними ты  эту  амуницию, фраер,  --  произнесли из  глубины верхней
веранды, все двери которой были раздвинуты, -- кого ты ночью-то боишься?
     -- Я не боюсь, просто привык. Даже забываю иногда снять маску.
     Мужчина  стащил с  головы шапку-невидимку.  Это был высокий, стриженный
ежиком культурист, довольно красивый: резкие складки, идущие от крыльев носа
к  губам,  немного  неправильный  прикус,  торчащие клыки, надбровная  часть
тяжело нависала на глаза.
     В ванне посередине веранды заплескалось  какое-то тело, словно огромный
сом полез на воздух, на белые края ванны, сшибая все банки-склянки на пол.
     -- Ну,  что тебе не  сидится? --  обернулся второй, тот, что говорил из
комнаты, он раскачивался в кресле-качалке возле  ванны. -- Замерз?  Сейчас я
тебе горяченькой подбавлю...
     -- Ай,  горячую  воду  отключили на  профилактику. Трубы  будут менять,
через год включат.
     Немолодой тучный мужчина, сидевший в ванне  в  куртке и джинсах  вторые
сутки, замычал, а потом и вовсе заплакал.
     -- Ну, вот  ты опять,  фриц,  хнычешь, надоело,  -- утомленно  произнес
автоматчик, -- ты смотри, не раздражай меня.
     -- Стас,  принеси еще  что-нибудь выпить, правда, холодно,  -- сидевший
обернулся  к  Гансу Хоупеку:  --  Что  ж  ты  пожрать  ничего  не  оставил в
холодильнике? Никакой заботы о ближнем.
     Мужчина снова замычал, но уже со смыслом, словно что-то отвечал.
     -- Ты что на х.. меня посылаешь? Ах ты юродивый! Стас, он меня...
     Мужчина отрицательно замякал и замотал головой.
     -- Нет, Стас, это он оговорился.
     -- Слушай, Македон, ты не можешь поскорее все закончить? Скоро рассвет,
да и жрать на свежем воздухе охотца.
     Мужчина снова затыркался, замычал выразительно.
     -- Кричать не будешь? -- спросил Македон, наклонившись к джакузи. -- Не
то я снова тебя запеленаю, но теперь уже и нос и рот.
     Они сдернули  с Хоупека  пластырь и вынули из воды. Потоки  полились по
наклонному полу к дверям, полились с балкона в бассейн.
     -- Ну, где папки? Давай, не тяни, папаша.
     -- Позволте мне пьерьеодеться, -- сипло произнес Хоупек.
     У  него  страшно болело горло, жар и озноб ломили кости, глаза  горели,
лезли из орбит. Стас кинул на него плед.
     -- Потом развяжем, сначала скажешь: где папки? И дуру не гнать, ты меня
понял?
     -- Я расскажу вам  все в порядке, и  вы поймете, что я здесь совершенно
ни при чем. Я не убивал Адольфа, он мой единственный близкий человьек.
     -- Сожитель, что ли? -- усмехнулся Стас.
     -- Не есть сожител, он мой кузен, двоюродный брат.

     Алтухов взял такси около гостиницы.
     --  На   улицу   Паоло   Лукницайнена,   пожалуйст,  --   прибавил   он
по-непонятски.
     Таксист  включил компьютер, на  котором  высветился кратчайший путь  до
нужной точки, километры, затраты бензина и приблизительная стоимость.
     Попросив остановиться  в  самом начале улицы  у  небольшой католической
церкви, Костя  расплатился и пошел вперед.  Особняки на  одно лицо стояли по
обе стороны улицы, народ  уже  спал. Алтухов вярд  ли  бы опознал на  ночной
улице нужный  ему  дом, если бы не золотая табличка  на столбе у калитки. Он
прислонился к  столбу и  дернул  калитку.  Она  вдруг слегка  поддалась.  Он
толкнул  еще, и калитка  очень туго, тяжело поехала внутрь двора. "Наверное,
полиция  оставила калитку лишь прикрытой, чтобы в следующий  раз не возиться
долго, -- подумал он, -- может, и дом открыт?"
     К сожалению, входная дверь дома была заперта на замок и опечатана.
     --  Все  как  у  нас,  -- произнес  Алтухов  и  заметил  под ногами  на
ступеньках крыльца ярко-красный тонкий журнал.
     Такой же лежал  в  его  номере на письменном  столе. Это было  странно,
поскольку  Ярослава Иераскова  обмолвилась о раскуроченном  почтовом  ящике.
Значит,  был  ящик, зачем же почтальону кидать журнал  на ступеньки?  И  где
тогда  остальные газеты и  рекламки? Тем  более журнал  из отеля "Империал".
Алтухов нагнулся  и  поднял журнал: так  и есть, внутри вкладыш -- фирменная
открытка с эмблемой гостиницы в левом верх-нем углу. Костя достал из кармана
нож  и положил журнал на перила крыльца. Дверь долго  не поддавалась, он уже
начал  беспокоиться,  что  от  его  ножа останутся  заметные следы. Пришлось
достать небольшой набор отмычек. Замок провернулся. Теперь нужно  проверить,
не  включена  ли  сигнализация.  Заметил  слева  от дверного косяка  бежевый
пластиковый квадрат с одной клавишей и маленькой зеленой кнопкой,  вделанный
в  стену.  Сигнализация   или  переговорное  устройство?  Он  посветил  себе
крошечным, как пальчиковая батарейка,  фонариком. Увидел небольшой микрофон.
Странно, зачем в сигнализации микрофон?
     -- А, была не была, -- шепнул Алтухов и повернул ручку.
     Дверь  открылась. Никакой  сирены.  Он быстро закрыл  за собой дверь  и
нащупал выключатель. Насилу  нашел: шарил по привычке над головой,  а он под
рукой,  на уровне  бедра. На секунду  включил  и  выключил свет. Резануло по
глазам,  но теперь  он знал  планировку.  Он находился  в начале  небольшого
коридора, который  вел к противоположной двери  через весь  дом. Снаружи  он
казался  гораздо больше по  размерам, чем  внутри.  Слева, в  пяти шагах  от
Алтухова,  кухня,  он увидел раковину.  Справа напротив  -- гостиная,  дверь
закрыта, но это наверняка  гостиная.  За ней  вдоль по  коридору стена,  она
обрывается,  дальше  лестница  наверх. Не  очень-то и  уютно. Как же  искать
кладовку и шкафы? Наверняка кладовка под лестницей, а шкафы на втором этаже.
Но  с  минуты  на  минуту  может  приехать  полиция,  бывают  ведь неслышные
сигнализации. Зря он  это дело затеял. Вот только одним глазком под лестницу
за-глянет и выйдет с черного хода.
     Алтухов на  мгновение включил фонарик, определив траекторию движения, и
выключил  его от греха подальше. Подошел к лестнице, нащупал перила. И в тот
момент, когда он взялся за ручку кладовки, которая  и впрямь  оказалась  под
лестницей, в углублении, в нише, кто-то живой натолкнулся на него в темноте.
     "Полиция", -- подумал Алтухов, потом изменил решение: -- "Хоупек".
     Сначала обоих  взяла оторопь, человек, вошедший  в дом с черного хода и
развернувшийся  к двери, чтобы  осторожно прикрыть ее, почувствовал, как его
пятая точка прислонилась  к чужой живой  субстанции,  которая зашевелилась и
вздохнула.
     --  Ну,   наконец-то,  --  остервенело   проскрежетал,  разворачиваясь,
незнакомец и ударил кулаком предположительно в челюсть Алтухову.
     Но тот успел повернуться и отогнул голову, ибо его глаза уже привыкли к
темноте,  и  дал  сдачи -- съездил по уху незнакомца, удивившись, почему это
Хоупек заговорил на родном рязан-ском?
     -- Ты, блин, у меня дождешься, Хоупек, -- прорычал незнакомец и схватил
Алтухова за грудки, -- получай!
     Костя почувствовал, как хрустнула его родная челюсть, и разозлился.
     -- Витек, ну ты придурок!
     С этими словами он  обхватил шею Похвалова, пригнул его голову  вниз  и
хорошенько долбанул по похваловскому  лбу коленкой. Тот обмяк и  свалился на
пол.  Алтухов быстро включил  фонарик.  Он не ошибся: это  действительно был
Виктор Степанович собственной персоной.
     Алтухов вынул  из  внутреннего  кармана  куртки наручники  и  надел  на
Похвалова. Потом потрепал его по щеке.
     -- Вставай, хватит валяться. А ты вор -- Похвалов...
     Вдруг Алтухов услышал, как к дому подъехала машина.
     -- Полиция, -- шикнул Алтухов. -- А ну, живо!
     -- Ты кто? Ты не Хоупек!
     -- От Хоупека слышу! Выметайся!
     Алтухов открыл  заднюю  дверь  и  выпихнул  скукоженного  Похвалова  на
тропинку, ведущую к ограде.
     -- Чешем отсюда, по-быстрому. Я из-за тебя на международный конфликт не
полезу.
     Похвалов  побежал  с  пристегнутыми спереди руками  вперед  к  зеленому
ограждению.
     -- Дорогу знаешь?
     -- Куда?
     -- В гостиницу!
     -- У меня там машина, на стоянке. А ты кто, мужик?
     -- Северный олень! Как щас дам! -- на бегу шепнул Алтухов.
     Со   стороны   это   выглядело   мирной   спортивной   пробежкой   двух
спортсменов-дилетантов, если  бы не  пять  часов  утра  и не  владения  дома
престарелых, в которых тренировались эти двое.
     -- Тут сторожей нет, что ли?
     -- А чего им сторожить?
     -- Ну, дворец! Мы случайно не на территории королевского замка?
     Похвалов покосился на спутника.
     -- Беги, беги! Долго еще?
     -- Долго. Это дворец для престарелых, а ты кто?
     -- Это ты журнал Хоупеку подбросил?
     Похвалов остановился и опустил руки до известного предела:
     -- Я дальше не пойду.
     --  Ты еще молод, тебя  здесь не оставят, а  потом тебя ждут российские
просторы, если на тебе только одно убийство. А где Хоупек?
     Похвалов смачно выругался.
     -- Мы, блин, щас  будем с тобой тут  стоять и байки друг другу травить!
Слышь, пусти! Мне журнал нужно забрать!
     --  Ладно,  не трясись, отмажу я тебя  с этим журналом.  Завтра отмажу,
если скажешь, где Хоупек.
     -- Ты что, мужик? Я ж тебя за него принял! Ты забыл?
     -- Да, верно.  Ну, отдышался? Спортом надо больше заниматься, побежали,
показывай дорогу.
     Они  перебежками преодолели королевский  парк,  особенно таинственный в
предрассветное  время, похожий  на  парки  с картин художников Ренессанса, и
спустились к мосту Карла IV.
     -- Ты куда меня вывел? -- спросил Алтухов.
     --  Все  правильно,  теперь  в  обход   Дворца  инвалидов,  в  обратном
направлении, полезли в  гору.  Можешь не говорить,  кто ты. Я и так знаю. Ты
человек Мошонки! Угадал?
     -- Загадки разгадываешь? Ну-ну.
     -- А куда ты меня повезешь? Убивать? Убивать, да?
     Похвалов явно впал в истерику.  Алтухов, как Медный  всадник, скакал за
бедным  Евгением  по бульвару Шумана, пока  не вспомнил, что у него в  руках
пистолет, а на  его  Евгении  наручники, сверкающие в свете фонарей и редких
встречных автомобилей.
     -- Остановись,  чего  мы бежим-то? -- сказал Константин Константинович.
--  сюда свое кашне...
     Он перекинул через наручники небольшое шелковое кашне Похвалова,  а сам
засунул  пистолет  за  пояс.  Они  пошли шагом к видневшейся за перекрестком
стоянке.
     --  Алтухов  моя  фамилия.  Полковник  ФСБ, из управления по  борьбе  с
экономическими преступлениями. А где папки, сынок?
     Похвалов заметно повеселел.  Фээсбешник ему понравился, мужик что надо.
Проезжая  мимо дома Ганса  Хоупека,  они  не заметили  ничего особенного: ни
полицейских  машин,  ни  вообще  каких-либо  транспортных  средств  рядом  с
особняком не оказалось.
     -- Может, померещилось? -- весело предположил Алтухов.
     -- Засвечусь я с журналом, -- озадаченно вздохнул Похвалов,  -- как  ты
меня вычислил-то?
     -- Так ты ж за журналом приходил, сосед.
     Они поднялись в номер Похвалова, причем провокации  со стороны  Виктора
Степановича, как ожидал Алтухов, не последовало.

     За  окном уже рассвело. В раздумье над не-ожиданной  новостью, ломавшей
все  логические цепочки,  Стас и Македон переглянулись.  Если Финк  и Хоупек
действительно братья,  тогда это меняет дело и снимает подозрения в убийстве
Финка с его кузена Ганса Хоупека.
     -- Можа, с Сеней связаться? -- спросил Македон.
     -- Дура, что ты языком треплешь! Козел! Какой брат? -- обратился Стас к
пленнику. -- Толком говори.
     -- Я,  я,  кузен.  Его отец пропал без вести в  России во  время Второй
мировой войны. Мы считайт  его мертвым, молились за упокой. Мой отец Фридрих
Хоупек сгинулся  на  войне,  и мы  не  знали  где. Мой мутер  -- по рождению
Кюхельбеккер, имела  брата  от  первого брака  своего  отца.  Они  почти  не
встречались, только в раннем детстве несколько раз, когда мутер  привозили в
Берлин. Это было еще в тридцатые  годы. Потом мутер со своим отцом переехала
в Германию на долгие двадцать лет, но ее старшего брата уже увезли в Мюнхен.
Больше они не виделись. Потом в Чехословакию, когда она стала европейской. И
вот это и был отец  Адольфа, мы разыскали его только в восемьдесят четвертом
году. То есть уже не его, а первым делом Адольфа.
     -- Заливаешь! -- не поверил Македон. -- Где папки?
     --  Ну, что  вы заладили? -- не выдержал Хоупек,  и его снова поместили
под  воду в  чем  мать  родила: в  трикотажной  спортивной куртке и  джинсах
"Левис". Вода уже была голубой, джинсы красились.
     Поскольку рот у старика не был опломбирован, он продолжал рассказывать,
как он  с матерью разыскал  двоюродного брата и почему фамилия приватизатора
--   Финк,  а  не  Кюхельбеккер.  Дело  в  том,  что  после  развода  Фридрих
Кюхельбеккер, дед Хоупека, тотчас  женился  на его бабке, молодой красавице,
дочери крупного  фабриканта, поэтому  первая жена Фридриха  дала  сыну  свою
фамилию и уехала из Берлина в Мюнхен, где скончалась вскоре после известия о
том, что ее сын пропал без вести под Россией.
     Так он выразился: под Россией.
     -- Стас, позвони,  телефон работает, -- снова попросил Македон, -- если
он не убивал, значит, и папки...
     --  Заткнись, без тебя знаю, что делать, потом  проверят, куда звонили,
прикинь, что будет, -- Македон обратился к Хоупеку: -- А зачем ты приезжал в
Россию и как объяснить, что приехал ты в день, когда пришили двоих и пропали
важные  государственные  документы,  а  отчалил,   когда  убили  еще  одного
человека: в том же, кстати, доме?
     --  Клянусь, я никого не убивал, никого, -- заплескался Хоупек,  он уже
еле разговаривал, но еще шевелился.
     -- Ну, ты еще тут заплыв устрой. Не брызгайся, я говорю,  -- проговорил
Македон.
     Этот  второй  был  эдаким важным сморчком.  Он  был  чрезвычайно смугл,
смуглость  его  еще  сильней  подчеркивали  почти прямые, черные  как  смоль
волосы, черные глаза и особый  мертвый цвет кожи в  складках возле губ и под
глазами. Вот беда, ростом бандит не задался. Но  по всему  было видно, что в
этой бригаде Македон -- мозговой центр.
     --  Я  прилетел в Москву  в четыре  часа  дня, а в  город  до аэропорта
добирался еще два часа. Как я  мог кого-то убить, если я еще час устраивался
в гостиницу? Это все проверяемо. Послушайте, в моей сумке есть билет. О, это
счастье!  Там есть  билет на самолет в Москву из Карлсбада, посмотрите,  там
должно быть время прилета.
     -- Время? -- Македон вышел из комнаты и спустился к машине.
     Еще  двести лет  прошло с  тех пор, как он  ушел. При  этом  Стас  стал
забавляться с  головой связанного  Хоупека. Он  легко нажимал на  нее, и она
уходила  под воду, потом Хоупек  отталкивался  ботинками от  противоположной
стенки и выныривал обратно, фыркая и мотая головой.
     -- Оставь его,  -- приказал Македон, -- вот билет: прилет четыре сорок.
Он не врал.
     -- А зачем он все-таки приезжал в Москву?
     -- У меня там женщина, -- наконец выдавил из себя Ганс Хоупек.

     Алтухов втолкнул Похвалова в номер и запер дверь на ключ.
     --  Вы меня, выходит, заранее  вычислили? -- спросил Похвалов, валясь в
кресло.  Ноги не  держали его после  ночных волнений и  бега,  отнимались от
усталости.
     -- На этот  вопрос я тебе завтра отвечу, -- когда сам  узнаю. И слушай,
давай  на  "ты". Я тут по дороге  смекнул  кое-что.  Вопросы у меня  к тебе,
мафаня.
     Похвалов улыбнулся и попросил включить электрический камин.
     -- Слушай,  братан,  посмотри  в холодильнике, там шоколад должен быть,
страсть как хочется шоколаду, -- еще попросил Похвалов.
     Алтухов вытащил из холодильника шоколад и  выбрал две бутылочки коньяка
"Не пей, Лион".
     -- Начнем  все  по  порядку,  Виктор Степанович,  -- произнес  Алтухов,
откусывая  от целой плитки и  запивая  этим мерзким напитком -- "Машенька --
тараканов нет".  (

Шутка.

 Отличный  был  коньяк.  "Camus".)  --  А для
порядку вот тебе моя ксива.
     -- Убедительно. А  это, --  он  потряс  наручниками, -- гарантированное
молчание до суда?
     --  Ну,  вот.  Скажи  ты  мне,  тут случайно  господин  Ганс  Хоупек не
пробегал?
     --  Нет, я пасу  его десятые или  одиннадцатые сутки,  я  уже со  счету
сбился. Какой сегодня день недели?
     -- Весна.  Так, второй вопрос:  зачем ты  его  ищешь и почему сбежал из
Москвы?
     -- Сегодня  в  дом я  пробрался, потому  что  закинул  туда журнал,  на
ступеньки. По его позе я  определил бы, входил ли кто в дом.  Газету бросил,
пришлось из ящика достать, так газету убрал кто-то. Потом я бросил журнал, а
сегодня ночью на меня как озарение какое нашло:  по нему ж меня вычислить --
раз плюнуть.
     -- Правильно, я так и подумал, когда его поднял.
     -- Ну, а я к дому подъехал, гляжу -- журнала нет, я его  на  перилах-то
не заметил, гляжу, нету на месте, вот я и забрался на участок, как обычно, с
черного хода. Тебя за этого паразита принял, ты уж извини.
     -- Все ясно, но я, в общем-то, не о том спрашивал. Зачем тебе Хоупек?
     --  Ты  про  войну  компроматов  слышал?  Газеты  читаешь?  --  спросил
Похвалов, пошарив  среди газет на  столике. --  Да  сними ты  эти браслеты с
меня.
     Алтухов  помешкал и снял  наручники. Витя  Похвалов  развернул газету и
показал Косте.
     -- Ну, это ты мне  не объясняй, я у тебя в Торговом агентстве самолично
в компьютерах долго рылся.
     -- Ну, и что тебе это дало?
     -- Пока только информацию и черные мысли о власть имущих. Прогнило все,
как мост через болото.
     --  Документы  не  нашел?  Правильно.  У Мошонки  -- возможности.  Твой
Нестеренко,  или  как  его  там,  еще только  за  водителем  пошел,  чтобы в
агентство  ехать,  а  он уже знал.  Мы как  раз  сидели в офисе Мошонки, там
заседание  шло, в перерыве мой друган Едигей  интервью у него брал, а ему --
бац  -- звонят. Что делать? У меня  жена  в  соседнем  подъезде. Все  быстро
решили, я звоню ей, а не  сообразил,  что  мы уже фактически разошлись,  она
вообще квартиру сняла.
     --  Она тебе  изменяла? -- напряженно  спросил  Алтухов, ему  надо было
почувствовать, искажает ли действительность орел Похвалов или откровенен.
     Тот засмеялся. Горько засмеялся -- почти за-плакал.
     --  Ее измены  меня мало трогали,  я сам...  блин...  ну, не могу я без
бабцов, это ж как... вот как шоколад -- вкусно!
     -- А зачем с ней жил, зачем вообще женился, она у тебя первая?
     -- Она у меня третья и  надеюсь, не последняя,  вот, поверишь, не любил
ее ни капли, я вообще не знаю, что это такое! А жаль, горе у меня.
     -- Ты к  чему ведешь? -- насторожился Костя. --  Вся Москва  уже знает,
что это ты ее замочил.
     -- Да не душил я ее! -- в отчаянии крикнул Похвалов. Алтухов понял, что
Похвалов ничего не знает про передозировку наркотика.
     Он уже давно выставил из холодильника все бутылочки, какие там  были, а
было их там много, и наблюдал, как Похвалов пьянеет. В таком состоянии он по
крайней мере крикнул бы "не убивал я ее".
     --  Но  после этого зрелища... Слушай,  давай  по порядку,  ты  потерял
стержень разговора, -- сделал Витя замечание Алтухову.
     -- Ну, давай, на чем ты остановился?
     --  Так. Значит,  женился, потому что самка породистая, ноги до ушей, в
ушах  по  кэгэ  золота,  попа  не висит,  волосы...  И  еще  папа  начальник
Мос-облснаба, хорошая должность, а что? В тот день, когда ты наши компьютеры
шмонал, она  с превеликим  удовольствием папки помогла  увезти.  Я  ей велел
тащить их к  Мошонке на дачу. А штука-то вся в том,  что ей срочно нужен был
развод. А я тянул кота за хвост. Мужик у нее, что ли, появился постоянный, я
не  лез.  Ну  просто издевался, не  разводился и все. Понимаешь, обида  меня
взяла. Я из семьи простых военных,  не подошел ей, валенок, вот я и бесился.
Не в мужике дело.
     -- Она только тебя решила пошантажировать или и Мошонко тоже?
     -- Слушай, я тебе рассказываю.
     -- Погоди, не пей пока, -- попросил Алтухов.
     Похвалов посмотрел на него, но новую бутылочку отставил.
     -- Я во  вторник ваще ее не нашел. Перетрухал, Мошонко орет: где папки,
что происходит?! А я сижу на мокром, переживаю. На трубе -- может, позвонит.
Может, на дачу приедет.
     -- Не дождался и утром поехал к ней на работу в универмаг...
     -- Угу. К Овечкину, ну ты знаешь.
     -- Забрал Наталью... -- помогал Алтухов.
     -- Нет, -- решительно заявил пьяный Витя, -- Натку. Мы ее, в смысле  я,
Наткой  называли. Вот я  ее забрал и посадил в  машину,  в свою.  Перед  тем
обшмонал ее машинку, нашел хрен с маслом и презервативы рваные...
     -- Во сколько это было?
     -- Это было во вторник, в  десять часов нуль-нуль.  Я ее сграбастал вот
так в машине  и говорю: где, сука, папки? Вези меня  к  себе  на хату, а  то
прямо здесь тебя пристрелю. И пистолет  вынул.  Она сначала  послала меня, а
потом, когда  я ее наручниками к дверце пристегнул,  успокоилась.  Я говорю:
"Тебя Мошонко ждет,  ща  поедем, и ты ему все  расскажешь".  А она  говорит:
поехали в Шарково, я там квартиру снимаю. Мы поехали.
     -- Зачем?
     -- Она сказала, что папки там. Мы приезжаем в квартиру. А там она мне и
говорит:  ну,  вот теперь ты  видишь, что папок  у меня уже  нет.  Если  ты,
говорит, сегодня же  мне  развод  не подпишешь и  не  переведешь на  мое имя
пятьсот тысяч долларов, эти папки уже ночью будут  за границей, куда за ними
приедет товарищ Русский (фамилия), и тебе -- пинг-понг.
     --  Мошонко  знает,  что Хоупек сотрудничает  с Русским  (фамилия)?  --
сосредоточенно  спросил  Алтухов,  это  был один  из основных  вопросов  его
расследования.
     -- Ну, ты слушай сюда! --  возмутился Похвалов. -- Ща и до этого дойду.
Я, конечно,  никаких разводов и счетов не  стал обещать, глупо, приковал  ее
снова к  батарее, правда, трахнул, и ушел.  А она мне кричит вдогон: я папки
пролистала, я знаю, сколько эти документы стоят!
     -- А сколько?
     -- Да миллионов триста, не меньше. Эта дура решила на чужом горбу в рай
въехать, прикинь.
     -- Во сколько ты ушел?
     -- В час ушел, даже раньше, а че там делать-то еще?
     -- Куда поехал?
     -- Поехал в "Октябрьскую", в  номера.  Мне подумать надо было. Позвонил
Мошонке.  Сказал про угрозы. Мошонко  мне и говорит: во-первых, чердак,  иди
срочно разводись, хоть весь загс выкупи, а во-вторых, говорит: твоя баба, ты
и плати, а в-третьих,  если  она Русскому (фамилия)  угрожает, значит, здесь
Хоупек уже крутится, как муха над навозом. Заграница!
     -- Значит, про их деловое партнерство Мошонко знал?
     -- А чего он только не  знал. Перезванивает мне -- уже часа в  три -- и
спрашивает: ты слышал, что твоя жена нашему Фюреру, ну в смысле Финку, пятую
точку  лижет? Что  у них  свиданки?  Что это  он  оплачивает хату в Шарково?
Прикинь, за час  все узнал. Я говорю, про Фюрера знал,  но не думал, что это
он ее засосал, мне Юсицков говорил, но мне-то что до них? "А  то, -- говорит
Мошонко, -- что  Хоупек уже билет взял в Карлсбаде и прилетает сюда вечером,
в  четыре  часа, за  папками, а  Финк  с  ним вчера  сношался весь  день  по
телефону. Овечкин  с  ним сейчас обедал у  тебя  под  задницей, в ресторане,
просил  не дурить, привезти  папки  вечером ко  мне на  дачу. Тот прикинулся
шлангом".
     -- Да...-- Алтухов  переваривал сюжет, как сложный  исторический роман,
--  значит, вы уже днем знали, что папки у Финка?
     -- Финк Овечкину  пригрозил, что если с ним что-нибудь случится,  папки
тут  же  всплывут  в  прокуратуре,  в  парламенте и  у  президента на столе.
Шантажировал, понял?
     -- Он мог, -- кивнул Костя.
     --  А  Мошонко  мне   еще  приказал  в  баню  явиться  вечером,   чтобы
недоразумений не вышло, пока юсицковские ребята будут квартиру обшаривать.
     -- Так ты знал, что они там были?
     -- Знал, но Едигей  с  нами был. Не было Финка,  мы, кстати, струхнули,
что он не приехал. Очень на это надеялись.
     -- А как же тогда эти его ухаживания за Катей Мошонко?
     Похвалов устало улыбнулся:
     -- Мура все (не путать с МУРом), вишь, оказывается, моя баба ему больше
понравилась. помянем.
     -- Так кто же все-таки убил твою жену и Адольфа Финка?
     -- Ну не я же,  -- Витя нервно растопырил пальцы.  -- Хоупек их  убил и
папки забрал. Он думал, его вычислить трудно! Просчитался.
     -- Похоже,  -- проговорил Алтухов, -- но почему  же  он сразу не улетел
обратно?
     Похвалов  постучал себя  по  лбу, показывая, что фээсбешник  ничего  не
соображает:
     --  Ну,  он же не сразу  папки нашел, а  потом,  когда  уже на Юсицкова
наткнулся. Друга убил, жену убил, фашист недорезанный!
     На вопросе, почему же  люди  Мошонко, с их-то  возможностями, не  нашли
Хоупека  в  Москве, Похвалов  заснул,  и  только  голос его  разума  мог  бы
разбудить его, но голос разума давно уже покинул узловатые связки галактики.

     Ганса  Хоупека нашли на дороге, ведущей  с его виллы,  в бесконтрольном
состоянии, спустя трое суток со дня его похищения. Местность была пустынная,
горное шоссе, окруженное  лесистыми холмами, и лугами, вдруг проскакивающими
в  небольших  просеках.  К  вилле  Хоупека  с этого  шоссе  давно  никто  не
сворачивал.  Но туристы,  семья  из Франции, заметили  еще с  подножия  горы
замечательную виллу с башенками и водонапорной башней,  приняли ее  издалека
за замок, и решили заехать посмотреть на достопримечательность.
     Ганс  Хоупек  лежал на  обочине  в  мокрой  одежде  и  протягивал  руку
навстречу  машине. Остановившийся  "Рено" подобрал его,  и  Ганс Хоупек  был
отвезен в ближайший госпиталь. Он сообщил своим спасителям, что его похитили
четыре  дня назад  двое  русских  и  почти  три  дня с перерывами  держали в
холодной ванне.  Они  добивались от него драгоценностей и денег,  не  желая,
видимо, убивать. В конце  концов ему пришлось выдать им тайник, и теперь все
его сбережения и застрахованное имущество -- в руках бандитов.
     Пресса,  как  водится, разразилась публикациями о  наступлении  русской
мафии, добропорядочные чехи стали запирать  свои машины, окна и дома,  а  на
улицах  старательно  прислушивались, не  звучит ли русская речь.  Услышав же
таковую, обязательно подходили к полицейским и указывали на русских.
     Мэр Карлсбада послал  в  больницу личную грамоту,  присваивающую  херру
Гансу Хоупеку звание почетного гражданина города. В честь Ганса Хоупека были
даны балы и приемы, пока тот доходил до кондиции на больничной койке.
     Ганс Хоупек  был переправлен в  правительственную клинику, где началось
лечение его скоротечной пневмонии и психического расстройства.
     Поиски же русских похитителей, к сожалению, ничего не дали.

     В  десять часов утра в номер  Алтухова постучали. Костя  крепко спал, а
Виктор  Степанович Похвалов,  в помятом  костюме, сполз со  своего  кресла и
пошел открывать дверь.
     Ярослава Иераскова  увидела  перед  собой заспанного чужого человека и,
вынув голову из дверного проема, посмотрела на номер номера. "Сорок первый".
     -- О, звиняйтэ, хлопчик, я не  помешала вашим занятиям? -- спросила она
несколько смущенно,  оглядывая  Похвалова.  -- А  господийн  Алтуфьеофф  уже
встал?
     Похвалов  шмыгнул  носом  и  отошел  от  двери.  Но  вдруг  с  Ярмилкой
Иерасковой что-то случилось, лицо ее преобразилось, она быстро посмотрела на
кровать,  на которой  в позе  умершей мышки  лежал Константин Константинович
Алтухов, и побледнела. Похвалов даже оглянулся, тоже посмотрел.
     -- Во хорек! Да  спит он, косоглазка, -- улыбнулся он,  но почувствовал
на своем лбу холодное дуло браунинга.
     --  Вы  арестованы,  мосье Бахвалофф! -- рявкнула  Ярослава Иераскова и
одной рукой закрутила запястье несопротивлявшегося Похвалова за спину, потом
спрятала оружие и пристегнула мужика к вешалке, стоявшей в комнате.
     -- Да че вы  меня всю ночь арестовываете-то? -- заныл  тот. -- Алтухов,
скажи ей, что я уже  арестован. А дважды одного и того же человека за одно и
то же недоказанное преступление в одно и то  же  время...  по законам физики
арестовать невозможно. Я гражданин России, требую русского адвоката...
     -- Где ты, интересно, русских адвокатов видел? -- прокряхтел,  вставая,
Алтухов.   --  Вот,  Ярмилочка,  знакомьтесь,  мосье  Похвалов,  собственной
персоной.
     -- Блин, меня месьем... мосьей первый раз в жизни называют,  -- пошутил
Похвалов.
     Ярослава развернулась и ударила его  по  ребрам. Так,  несильно, только
шесть ребер сломала. 

Шутка.

 Поцарапала.
     -- Ну,  мадемуазель Иераскова,  у  вас странные  методы...--  пристыдил
Алтухов, вышагивая по комнате в трусах и носках в поисках брюк.
     -- Слышь, Алтухов, мадемуазель -- это незамужняя по-ихнему?
     -- Не придуривайся, ты по заграницам больше моего поездил.
     -- А я есть хочу! --  ехидно сказал Похвалов. -- Мадемуазель Иераскова,
предлагаю вам руку, нет, обе руки, правда, они затекли немного.
     Ярослава уже  ничего не  понимала,  сидела на пуфике и тупо смотрела на
волосатые ноги Алтухова.
     -- Так быстро  ваше расследование кончилось, -- тихо произнесла она, --
за одну ничь!
     -- Что вы, нам еще Хоупека надобно спийматы! -- сказал Алтухов. -- Где,
вы говорите, у него вилы?
     -- Ганса  Хоупека сегодня нашли на  дороге  в Уткины  Лазни. В лесу, --
сообщила Ярослава и включила телевизор. -- Я поэтому к вам так рано.
     Алтухов подскочил к ней, на ходу застегивая брюки, с таким лицом, будто
застегивать брюки для него было, что для Серафимовой -- подпиливать ногти.
     -- Жив, но очень плох.
     -- Пытали?
     -- Нет, пока не пытали, спытаем, когда прийдет в себя.
     -- Били его? -- уточнил вопрос Алтухов.
     -- Нет, пока не били, а вы думаете -- надо?
     -- Слышь, Костыль, а что, папаша  Иерасков на Украине гастролировал? --
спросил Похвалов, зачарованно глядя на украиноговорящую спецслужницу.
     -- А что?
     -- Она у тебя что -- хохлушка?
     ...К удивлению Алтухова, в ресторане еще не  все разобрали со шведского
стола,  очевидно,  мало  было  постояльцев  из  России.  Рано  просыпающиеся
граждане  свободной Чехии шарахались от двух русских, пришедших на  завтрак,
как лошади от машин, -- подпрыгивая.
     Ярослава  вежливо улыбалась  официантам,  собирая  из  горячих  баков и
салатниц на свою  тарелку то, что оставалось после Алтухова и  Похвалова, то
есть воздух.
     -- Я  голодный, як  зверь, як питон,  --  обольщал Похвалов длинноногую
Ярмилку. -- Слышь, старичок, я много тебе вчера наболтал?
     -- Прилично.
     -- Да я все помню. Ну ты скажи, ты мне веришь?
     --  Ешь  давай,  может, последний раз в этой гостинице.  Ярослава, пока
Ганс Хоупек в больнице, мы сможем постеречь этого змея в его номере?
     -- А... О! Это за счет вашей стороны!  Сотрудников мы предоставим, да я
сама подежурю, но номер мы не оплатим, у нас так не принято!
     -- Да я весь этаж куплю для тебя, королева моя! -- возликовал Похвалов,
уминая  жульен, жареный бекон, салат из макарон, сосиски по-немецки, колбасу
докторскую, колбасу  краковскую, колбасу языковую, сыры (одиннадцать видов),
рыбу, миног, гринуй, устриц, жареные каштаны, картофель фри, запивая все это
соком, кофе с молоком, газированной водой и сливками из маленьких наперстков
для добавления в кофе.
     Когда он попытался  насыпать  себе  в рот сахарный песок  из  бумажного
пакетика, чтобы не пропало, его остановили.
     -- Ничего,  но  маловато, --  крякали  мужчины,  и  Ярослава  Иераскова
проникалась все  большей  симпатией  к  этим  добродушным  жующим существам,
начиная понимать русскую изюминку.
     --  А  вот скажи,  Витя,  --  наконец,  прокашлявшись  и помыв  руки  в
стеклянной вазочке  с персиком, спросил Алтухов, -- что бы было, если бы  ты
Хоупека первым нашел?
     -- Вбыв  бы,  товарищ журналист! Это же  на нем все три убийства, не за
столом будь сказано.
     -- Откуда ты все знаешь?
     -- Умный! Уехал-то я, во-первых, потому что от шефа надо было скрыться.
Но еще потому, что  понял, когда  два трупа в квартире  мне показали: никто,
кроме   Хоупека,  этого   сделать  не  мог.  Не  юсицковские  же   (у   него
спецподразделение), так называемые журналисты, они  по-умному работают,  это
не торгаши какие-нибудь.  Они  зря убивать не станут, тем более мою жену.  А
мне без этих папок -- ваще хана.
     -- Кес ке се -- "ващехана"? -- переспросила Ярослава.
     --  Я тебе потом  объясню, красота  моя  нена-глядная,  -- зло  буркнул
Похвалов. -- Выходит, Натка привезла папки вечером к Фюреру, а  там Хоупек и
порешил их всех. Я был в  бане,  все  были. Но это не журналисты убили,  это
Хоупек. У него же морда бандитская.
     -- А, ну если морда!.. -- многозначительно согласился Алтухов.

     Ярослава  вызвала  подкрепление,  сдала  с  рук  на  руки   счастливого
Похвалова. Костя  позвонил Нестерову  на работу,  доложил результаты  ночной
прогулки по Карлсбаду.
     -- Медаль тебе полагается, --  одобрил Нестеров, -- за  мной будет. Что
дальше?
     -- Похвалова  я  тебе привезу, а  с Хоупеком  посложнее.  Сейчас  еду в
больницу. Он тут нацио-нальным героем стал, как его брать?
     --  У тебя  есть все основания. Ты  только помоги  ему выздороветь,  не
спугни. Мы уже договорились  сегодня с карлсбадской стороной.  Ботинок с них
достаточно было, а у нас еще по датам совпало. И еще  одно.  Мы тут бабульку
одну хотим испытать на прочность, надеемся на научно-технический прогресс.
     -- А  Похвалов,  похоже, не убивал,  --  сообщил  Алтухов,  --  он  про
наркотик и про время смерти  жены ни  бум-бум,  я это чувствую.  До  сих пор
только про чулок на шее знает, считает, что Хоупек обоих в квартире застал и
убил,  как  раз  Наталья Похвалова  папки  подвезла, --  и  Алтухов  передал
Нестерову ночные откровения Похвалова,  включая  ориентировку на Шарково, --
так что по поводу убийства Похваловой копать надо в другом месте.
     --  Мы уже  копаем,  мне звонила Серафимова,  у нее какая-то гениальная
версия. Говорит,  уже  есть  некоторое  подтверждение этой версии. Ты  через
телефонистку звонишь?
     -- Ага.
     -- Тогда пока, позвони попозже по коду, все тебе расскажу,  ждем  тебя.
Да! Да! Забыл совсем, старик! Не вешай трубку! Еще два слова...
     -- Ну, что ты мнешься?
     -- Да тут ЧП небольшое: у тебя, оказывается, жена беременна.
     Алтухов засмеялся:
     -- От тебя, что ли?
     -- Да я серьезно, но это по секрету, она вчера проговорилась...
     -- О-ой! -- ойкнул Алтухов. -- Я, по-моему, тоже!
     Он гордо поднял голову и положил трубку. Ярослава внутренне согласилась
с тем, что русским сыщикам есть чем гордиться!
     Ей сообщили, в какой  палате больницы содержится Хоупек. Они  поехали к
нему вдвоем.

     После  общения  Алтухова с  Нестеровым  по телефону в  кабинет  Николая
Константиновича постучали. В щелочку просунулась голова Серафимовой.
     -- Разрешите, товарищ генерал?
     --  Заходи,  заходи,  Нонночка,  --  совсем  по-родственному  пригласил
Нестеров.
     Он  сразу заметил  новый блеск  в  ее  глазах, она  с  особой  теплотой
смотрела на  него, щеки  ее  пылали,  и еще она  была неотразима. От нее шел
такой  шарм,  такой поток  энергии  и жизнелюбия, что Нестеров грешным делом
подумал, уж не влюбилась ли она  в него.  А Серафимова продолжала трепетать,
как молодая бабочка-лимонница.
     --  Ты, Нонна, как лошадь перед скачками, копытом землю роешь, на месте
тебе не сидится, -- улыбаясь, заметил он.
     -- Так  раскрыто почти дело-то. Правда, с хвоста, с  кражи, -- но  ведь
ясно уже, что осталось совсем немного.
     -- Осталось самое главное  --  доказательственная база. Да и  почему ты
решила, что мы всех преступников уже нашли и определили?
     -- Ну, всех не всех,  Николай Константинович, а моих  -- можно сказать,
определили.
     Нестеров  теперь  понял,   что   Серафимова  принеслась  к  нему  такая
огнедышащая в обеденное время -- так как была полностью охвачена своей новой
версией, которая прольет свет на все дело,  отчего у нее  и  глаза сверкают,
как у лунатика.
     -- Валяй, выкладывай, что ты насочиняла за ночь.
     Она села напротив Нестерова, спиной к окну.
     -- Я нашла отца своей девочки! -- заявила восторженно.
     -- Поздравляю, -- запинаясь, проговорил Нестеров, -- а у вас дочь?..
     -- Вы дело читали? -- терпеливо спросила Серафимова.
     -- Читал.
     --  Помните,  нас  на Похвалова  его  малолетняя  сожительница  навела,
сказав, что он улетел в Карл-сбад?
     --  Помню, только  Похвалов, похоже,  тут  с  боку припеку, -- вздохнул
Нестеров.
     -- Я и сама догадалась.
     Нестеров  удивленно посмотрел на Серафимову. Нет, что-то в ней  сегодня
необычное, она словно в облаках парит.
     -- Это как же?
     --  У  этой  Зины  есть отец,  и  это тот  самый Евгений  Александрович
Губарев...
     --  Постой,  постой, тот  программист в Торговом агентстве? Который нам
Windows заминировал и скачал всю информацию? Ловко! Как вы узнали?
     -- Братченко спозаранку  слетал в  Одинцово, побеседовал с  участковым,
видел  мать  девочки.  Только самого хозяина  дома  нет, проживает в Москве,
иногда   наведывается  проведать  пьяницу-жену.  Пока  установить,  где   он
прячется,  не представляется возможным. Да и  вы всю  контору разогнали,  на
работу он уже не вернется. Витя Братченко предупредил участкового, чтобы тот
звонил, как только Губарев объявится.
     -- Постой-ка, не  торопись. Ну, работал он в Торговом агентстве,  что с
того? За что ему жену Похвалова убивать?
     -- Тут вопрос  тонкий,  Николай  Константинович.  Но вам, я  думаю, это
будет  понять  даже легче, чем мне, --  Серафимова замолчала, задумалась. --
Растлили они эту девочку вместе со  своим дружком Юсицковым, когда  ей около
двенадцати лет было. Она,  по  словам участкового, была  и сама шантрапа, но
это не снимает с них ответственности, она и сейчас еще несовершеннолетняя, а
потом -- какие мозги у двенадцатилетнего  ребенка? Видимо, заманили деньгами
и занимались с  ней чем  хотели. А  девчонка свободу почувствовала, может, и
влюбилась. Так и сбежала из дому. Похвалов в это время уже в Обществе защиты
адвокатов работал, денег куры  не клюют, что ему стоило в свой  бедлам еще и
девчонку  пустить,  она много не  просит, живет, как бестелесное  бесправное
существо,  только  и умеет в этой жизни, что отдавать себя  на поруганье. Не
сознает своей личности.
     -- Так-так... Ну а Похвалова?
     --  Думаю,  что у  Губарева  прицел  был дальний.  Как  он  устроился в
Торговое агентство? Вероятно,  что тот же Похвалов  и устроил. Они же  знали
друг друга в лицо, в одном доме жили, в одном  дворе. Может быть, девочка за
отца попросила. Словом, после ее ухода из дома семья у
     Губаревых разрушилась.  Жена  опустилась,  прихватила  алкоголизм,  как
дизентерию, совсем обессилела, пошла по  рукам.  Один  Губарев  держался, но
затаил ненависть и черные планы. Вот как я думаю.
     -- Странный способ  отомстить Похвалову, --  засомневался  Нестеров для
порядка,  но гипотеза Серафимовой ему понравилась. --  Да  и ведь все на его
глазах происходило  в агентстве, все эти материалы,  доступ  к  компьютерам,
стенания  по  поводу папок, которые  Наталья  Похвалова из-под носа муженька
увела.
     --  Правильно, и  я о том же,  -- подхватила Серафимова, -- он  заранее
знал, на  кого  подозрение упадет. Он  все  знал, и про  связь  Похваловой с
Финком тоже. Наверняка следил. Да и работал в одном здании.
     -- Все, все, все! -- Нестеров даже руками замахал. --  Так  складно все
получается, прямо страшно и подозрительно.
     --  Я  посылаю в Одинцово свою группу. Наверняка у  этого Губарева есть
какие-то старые связи, может,  дома адрес московской квартиры, где он живет.
Пусть проверят и покараулят.
     --  Но чтобы  в Одинцове не брали, --  предупредил Нестеров.  -- Нужно,
чтобы он показал, где живет, чтоб в Москву вернулся.
     --  А вы не хотите спросить,  не имеется  ли чего на несчастного отца в
картотеке?
     Нестеров живо повернул голову.
     -- Неужто наш пациент?
     -- Хронический причем. Дважды судим за сутенерство, первый раз условное
наказание  понес,  второй  раз   полгода  следствия  зачли   при  назначении
восьмимесячного заключения.
     --  Бумеранг,  значит,  --  тихо  сказал  Нестеров,  найдя   еще   одно
подтверждение своему философскому  открытию:  в этом мире и хорошие и плохие
дела возвращаются к нам бумерангом.
     Серафимова договорилась с  Нестеровым о  том, что вечером  он приедет к
ней домой  на  сеанс гипноза, который ее психиатр Буянов  будет про-водить с
Евдокией Григорьевной Эминой, и побежала в прокуратуру --  выбивать  из Паши
постановления на обыск квартиры Губарева в Одинцове и в Москве, если таковая
найдется.
     Вечером   к   усадьбе   Серафимовой,   к  Серафимовой  усадьбе   начали
подтягиваться кареты с  московской  знатью.  Первыми  приехали  родной  брат
Вазген с женой, Данилов никуда не уезжал, так как был  на больничном. Только
утром  съездил   в  клинику  Вазгена,  сделал  рентген  черепа,  долго  ждал
результата: пуля прошла насквозь, но мозг не задела. 

Шутка.

     Никакие жизненно-важные  органы не повреждены.  Нет, действительно, все
было  в  порядке,  небольшая шишка,  черепушка  цела,  Данилов с  детства  с
необычайным восторгом  уплетал рыбу  в любом виде,  потому что  его мама все
время говорила, что  в рыбе фосфор, а он очень полезен для костей. Данилов в
темноте  даже  немножечко светился. Вот когда твердость  кости  пригодилась,
иначе быть бы черепу надтреснутым.
     Ближе  к  восьми  подъехал  экипаж  Нестерова с  молоденькой  барышней,
напросилась  Женечка  посмотреть на  сеанс  гипноза. А  может,  старушек  не
любила...
     Потом  прямо  напротив  окон  Нонны  Богдановны  возник  и  сам  маг  и
волшебник,  с чемоданчиком  и в  котелке,  но окна  у Серафимовой  были  еще
заклеены, и  Михаилу Ивановичу Буянову пришлось войти,  как  все  нормальные
люди входят -- через вентиляцию.
     Опять 

шутка.

 Вошел, как все люди.
     Оставалась  только  Юля,  племянница Серафимовой, и  сама подопытная --
Евдокия Григорьевна Эмина.
     Серафимова  поила  гостей  чаем  с  кексом  и  обсуждала с Братченко  и
Нестеровым свою новую версию. Братченко не был в числе приглашенных, да и не
приходил он: она общалась с ним по телефону.
     -- Ты все телефоны дал участковому, чует мое сердце, затоскует Губарев,
приедет домой.
     -- Приедет, он  уже едет в  Одинцово, -- закрыв глаза, произнес Буянов,
--  я вижу его, испуганный, худой такой мужичишка, светловолосый, жилистый.
     Нестеров мотнул головой,  поражаясь чудо-способностям  маэстро. А  ведь
точно портрет Губарева воссоздал.
     -- У него  еще...  сейчас...  у  него точки  белые в каком...  в правом
глазу, -- выдал Буянов поднатужившись.
     -- А! -- крикнул испуганный Нестеров. -- Данилов, покури, а?
     Убитый наповал происходившими  в  трубке  телефона чудесами,  Братченко
решил  срочно  ехать  в  Одинцово. Тем  более  что если  так долго  занимать
телефон, никакой участковый не сможет дозвониться.

     Всякая  вонь,  сражающаяся  с  вентилятором,  вероятно, мнит  себя  Дон
Кихотом.
     

Эмиль Кроткий


     Буянов превзошел сам себя.
     --  Ты  не  хочешь  посетить Центральный Дом  писателя?  -- спросил  он
Серафимову.  --  Там  вечер  поэзии,  и  есть  возможность  познакомиться  с
интересными людьми.
     Поскольку  Буянов  никогда  и  ничего  не  говорил  просто  так,  Нонна
Богдановна обреченно вздохнула. Зачем ей нужен вечер поэзии, когда она и так
не засыпает без Рильке, Аполлинера, Уитмена и Хосроу?
     -- Я пойду туда с тобой, -- сказал Михаил Иванович.
     -- Знакомить с интересными людьми?
     --  Отчасти.  Мне  надо  подготовиться к  сеансу  с  Эминой,  и  ты мне
поможешь. Кроме того, проверим с тобой одну мою версию твоего дела.
     -- Ты решил стать сыщиком?
     -- Я решил побыстрее раскидать твои дела, чтобы ты отдохнула.
     --  А  с кем  ты  меня хочешь познакомить?  --  ревниво спросила  Нонна
Богдановна, вспомнив Данилова.
     -- С  писателем Ароном  Мюнхгаузеном.  Шучу.  С нештатной ситуацией,  к
которой ты, дорогая моя, должна быть готова.
     ...Большой   зал  Центрального   Дома   писателя,   наполненный   самой
благодатной публикой -- учителями литературы,  восседавшими на желтого плюша
креслах,  сверкал  огнями  имен,  обозначенных  в  пригласительных  билетах.
Публика  собиралась на Доронину,  Волчек, Лучко, Варлей.  Но когда  началось
действо,  все  великолепие гирлянды  изысканных  имен  разбилось о мутные  и
путаные  объяснения  устроителей вечера, что  именно эти-то знаменитости как
раз прийти и  не смогли. Вот взяли этак хором -- сговорились -- и не смогли.
Но зато будет выступать литературный семинар Иволгина из Писинститута. А это
еще весомей и современней...
     И  действительно,  вместо милых  нашим взорам  актрис отрекомендованный
известным прозаиком некто Рвотин-Блин читал свой новый, а главное -- длинный
рассказ о  перхоти. В зале  постепенно завитало  недоумение,  а когда  и все
остальные выступающие стали самовыражаться в таком же духе, зал стал редеть.
Полненькая зарифмуечка Даша Ату в  лопнувших  выше колен колготках и газовых
перчатках читала про то, что ее вот бросили, и теперь она -- Татьяна Ларина,
только  ждет  генерала  (за армянина  не  пойдет), чтобы  выскочить замуж  и
отомстить своему Онегину. "Онегина" она ценила изрядно. В ее опусе даже были
такие строки:
     Грудь держи и попей молоко.
     И не думай, что бабы все дуры.
     Ты входил в меня, милый, так же легко,
     Как в историю литературы...
     Другая, в  своем видении  мира, изящно  называла  тахту  сексодромом  и
недоумевала,  почему появив-шаяся в спальне жена героя, случайно ударившаяся
о  решетку  камина, была столь  недовольна.  Неожиданно,  в порыве  страсти,
выступающая  испортила  воздух  и,  всхлипнув,  предпочла   быть   "заменима
пустотою" и исчезла со сцены. Ее присутствие еще какое-то время ощущалось...
     Третья тоже читала лирику в духе:
     По воскресеньям он живет с женой,
     и это нас утроит между прочим...
     Почему "утроит" -- не объясняла.
     По творческому  семинару  создавалось впечатление,  что  в  него входят
исключительно одинокие, до патологии озабоченные одной только темой женщины.
Свою распущенность они выдавали за особое величие души, а неопрятность -- за
признак аристократизма.
     Серафимова вышла покурить и почти немедленно столкнулась  нос к  носу с
обаятельной длинноногой блондинкой.
     Обе дамы, еще не зная друг друга, раскланялись.
     --  Анастасия  Каменская,  --  представилась  незнакомка.  И  уже через
секунду  обе  они  были  увлечены  исключительно  друг  другом.  Присели  на
банкетку.
     -- Я вас видела в фильме, но в жизни  вы гораздо интересней, -- сказала
Нонна.
     -- А я только читала про вас. Боже мой, как тесен мир!
     -- Это не мир тесен, это нас мало, -- грустно сказала Серафимова.
     -- Нонночка, Настя, скорее, там действо исключительно для вас обеих, --
закричал выскочивший из зала Михаил Иванович.
     На сцене стоял неопрятный высокий плотный человек в невымытой бороде  и
читал что-то рифмованное. Оно было о  голом короле,  которого народ довел до
того, что не на что ему было купить мантию. Обе женщины недоуменно взглянули
на психиатра.
     -- У него вид кретина. И это писатель?
     --  Я просто хотел  вам показать  вашего  "лифтера". Вот он --  Алексей
Запоев...

     Юля, студенка  медицинского института, сбежала с последней пары, потому
что у тети Нонны этим вечером намечались фантастически  интересные занятия и
потому  что она  очень любила,  когда  все  собирались вместе.  Она  перешла
Садовое кольцо и  села  в троллейбус,  чтобы  доехать до Покровки.  Там  она
пройдется пешочком до  нужного  ей дома, а  если повезет, две остановки  еще
прокатится на двадцать  пятом  или  сорок пятом. Студенческий  билет у нее в
кармане, беспокоиться о билетиках и компостерах не надо.
     В "букашке" очень часто проверяют. Как нагрянут в салон троллейбуса: то
ли бандиты, то ли контролеры -- не поймешь.
     Она  проехала  уже  "Красные  ворота",  когда  по  ее плечу  постучали.
Странно,  что она,  сидящая в середине троллейбуса, не слышала, чтобы других
просили   предъявить   проездные  документы,  неужели  начали  с  нее?   Она
обернулась:  черные  курчавые  волосы, постриженные ровным длинным каре  без
челки,  как  пружинки  хлестнули по щекам. Она подняла глаза. Над  ней стоял
контролер и смотрел не в лицо своей будущей жертве, а почему-то на ее  ноги.
Юля была в черных колготках и короткой (ну не такой уж  короткой!) юбке. Она
спрятала  ноги  и судорожно полезла за  студенческим. Неожиданно ее  прожгло
отчаяние:  студенческое  удостоверение она  с собой  сегодня не взяла, а без
него студенческий проездной недействителен. Если контролер об этом вспомнит,
ей крышка.
     Юля  медленно  и  спокойно рылась  в  сумке, быстро  соображая,  что ей
делать.  Посмотрела  в окно: троллейбус подъезжал к Глазной  больнице. Черт!
Перед самой остановкой -- светофор! Проклятый контролер! Стоит и ни с места,
пошел бы  проверил билетики  у тех мордоворотов, что  сидят  к ней лицом  на
местах для инвалидов и пассажиров с детьми. Ну, слава Богу, тронулись!
     -- Девушка, не смотрите в окно, я вас отсюда без билета не  выпущу. Или
платите  штраф,  --  прокричало  большеголовое контролерское  привидение, --
платите штраф.
     --  Вот,  -- Юля встала в проходе и, опершись  пятой  точкой  о перила,
вынула из сумочки проезд-ной и показала контролеру.
     Пока тот  соображал -- долю  секунды, двери  открылись,  Юля махнула  в
воздухе  билетом  и  выскочила  на  тротуар.  Ничего,  доберется  и  отсюда,
переулками.
     Она  побежала от троллейбуса, прислушиваясь, когда же  захлопнутся  его
двери  и  он  тронется  с места.  Так  и  не  услышала, свернула  в  Большой
Харитоньевский  и  что  есть  духу  помчалась вперед, размахивая сумочкой из
стороны  в  сторону. Остановилась  только через  двести  метров, оглянулась.
Горло схватило, в грудной клетке что-то квакало. Улица была абсолютно пуста.
     "Даже  хорошо,  что  здесь  вышла:  окажусь  у  самого  теткиного дома,
родители уже там".
     Она ускорила шаг  и вскоре  оказалась у  красной кирпичной поликлиники,
здесь нужно свернуть налево, во двор, впереди и чуть слева виден ресторан на
Чистых прудах, бульвар. Ей  показалось, что  по тротуару вдоль  бульвара  ей
навстречу идет тот же самый контролер. Сердце оборвалось. Она юркнула за дом
и вдруг услышала чьи-то семимильные шлепающие прыжки. Времени на раздумье не
было, Юля побежала вдоль подъездов, только бы  успеть влететь в подъезд тети
Нонны так,  чтобы этот ненормальный ее не  увидел,  чтобы не увидел, в каком
подъезде она укрылась.
     Сердце   колотилось,   проталкивая   наадреналиненные   порции   крови:
вжих-вжих, вжих-вжих. Она добежала, она  улизнула от него. Теперь на  второй
этаж и вызвать лифт оттуда. Ну и придурок! А вдруг это показалось все, вдруг
стечение обстоятельств? Она уже взлетела на два пролета выше.
     Дверь внизу хлопнула.
     Юля  подлетела  к кнопке. Лифт дрогнул  и остался внизу: его дверцу уже
открыли на первом этаже. Надо бежать наверх, пока этот маньяк не подкатил на
лифте прямо сюда.  Она снова взвилась, прыгая через четыре  ступеньки, почти
шпагатом  шагая  через  них.  Но силы  покинули  ее, ноги сковала боль. Лифт
остановился  на  четвертом  этаже.  Из   него  кто-то  вышел,  дверцы  лифта
автоматически сдвинулись и лифт поехал вверх. Кто-то спускался навстречу ей,
она  уже  видела человека, ее все еще несло вверх, но, узнав контролера, Юля
развернулась  и,  громко  взвыв  каким-то  бессильным утробным  воем,  стала
сползать, а затем и падать вниз.
     Мужчина в светлом  коротком плаще,  темных  брюках  и кроссовках быстро
догнал ее и положил руку  на ее  плечо.  Она зажмурилась, почти как тогда  в
троллейбусе.
     --  По  долгам  надо  платить,  --  вполне  уравновешенным тоном сказал
человек, -- стой.
     Юля  еще попыталась закричать, но у нее не было голоса.  Так еще бывает
во сне,  ты надрываешься, хочешь кричать от ужаса, но не получается, не дает
сознание, и вдруг просыпаешься и понимаешь, что ты все еще мычишь.
     Лифт поехал вниз. "Господи! Пусть меня заметят!"
     -- А! Нон-на! -- тихо крикнула Юля и закатилась в рыдании, зашлась.
     Мужчина держал в руках чулок, наматывал его на обе руки, растягивая как
веревку. Вдруг он сделал выпад и захватил чулком подбородок Юли.
     --  Руки   поднимем!   --  раздался  сверху  божественный  голос  Нонны
Богдановны. -- Я  еще вчера на вечере в Доме литераторов хотела вам сказать,
что если взрослые люди не сообщили раньше  королю, что он голый,  они просто
бестактны и достойны того правителя, который у них есть. И еще один вопрос у
меня к вам как  к  представителю "клиторатурной" элиты: Иволгин, автор книги
"Сукин сын", это что, тот  самый поэт, руководитель вашего семинара? Хорошие
кадры готовит ваш Писинститут...
     Она  стояла  на  верху  лестничного  пролета и  целилась  в  "лифтера".
"Контролер"  выпустил чулок  из  руки и,  не восприняв  литературного урока,
дернулся вниз, отбросив от себя Юлю к перилам.
     Снизу показался мужчина с оружием в руках.
     Это был Данилов.
     -- Не дури, -- попросил он сквозь зубы, -- ты свободна, девочка.
     Юля, содрогаясь и извергая потоки воды, только отодвинулась еще ближе к
перилам и заорала в голос, благо он к ней вернулся.

     Юлю,  ее маму  Ниссо,  Вазгена  Богдановича  и Евдокию  Григорьевну  за
компанию  отпаивали  всей командой. Михаил Иванович Буянов  крутился  рядом,
делая успокаивающие жесты руками и па ногами: посылал флюиды. Серафимова  не
позволила  ввести  маньяка, угробившего  за  последние  два  месяца  пятерых
женщин,  в  свою  квартиру.  Нестеров  и  Данилов,  сторожившие  его  внизу,
до-ждались наряда, отправили поэта и висельника в СИЗО. Дежурный наряд так и
поехал, отдавая честь генералу  госбезопасности, как принимающие на  параде.
Решили, что шпиона везут.
     Нестеров и Данилов поднялись в квартиру к Серафимовой.
     -- Ну что, все откладывается? -- спросил Нестеров. -- Как девочка?
     -- Приходит в  себя,  -- ответил  Буянов,  --  еще  немножко  я  с  ней
поработаю,  и  все пройдет,  даже  помнить  не  будет,  какая  опасность  ей
угрожала...
     -- Я твой должник, -- вскочил Вазген и налетел на Данилова, -- дай твою
руку, дай я тебя обниму.
     -- Да я-то при чем, вот Нонночка, а главное -- Евдокия Григорьевна.
     Вазген все равно никак не мог понять, как это женщины могут быть такими
отважными.
     Когда Евдокия Григорьевна повернула к подъезду, Володя, доставивший ее,
сразу отъехал  на заправку.  Евдокия  Григорьевна  увидела,  как в  подъезд,
пробежав  вдоль  дома,  шмыгнула  девушка.  Огляделась.  А  за  ней  громила
какой-то, прям  мертвец.  Она  смело вошла  в подъезд  почти  одновременно с
мужиком, он  ее еще  вперед пропустил. Она-то  думала,  что их  двоих  он  с
девушкой не тронет, а девчушка пешком побежала наверх.
     Зашла Евдокия Григорьевна с ним в лифт, у самой поджилки  трясутся, зуб
на  зуб  с перепугу  не  попадает. По одному у  нее на каждой  челюсти: один
сверху -- справа, один снизу -- крайний  слева. Вот они как-то друг за друга
зацепились со страху:  перекосило, словом. А мужик-то выбрал четвертый этаж,
нажал кнопку. Евдокия  Григорьевна -- пятый нажала, ей  ведь  на пятый. Сама
краем глаза мужика рассматривает.
     Прибежала, стала  рассказывать,  пока  рассказала,  "лифтер"  чуть было
Ноннину  племяшку  не  придушил.  Серафимова подошла к  Нестерову,  когда он
вернулся, и грустно-сосредоточенно произнесла:
     -- Вот теперь и я на  собственной шкуре испытываю то, что у Губарева на
сердце. Хотя и не была еще сутенершей.
     --  Вот потому и  беда  мимо  прошла, --  объяснил Нестеров,  закуривая
сигарету Вазгена.
     Серафимова же была в таком  состоянии, что даже и не вспомнила, что она
курит. Бросила?..

     Через два часа позвонил Братченко: Губарев едет в Москву. Договорились,
что  пара оперативников, ведущих наблюдение в Одинцове, и Братченко поедут с
ним  на электричке.  Машина  оперов больше не нужна, Серафимова,  Нестеров и
желающие приедут на Ярославский и будут ждать Губарева на перроне. Братченко
должен  дать сигнал:  пустить красную ракету,  нет,  лучше помахать  шапкой.
Шапок уже никто не носит  --  теплынь. Тогда он должен  идти за Губаревым  и
громко кричать шепотом: это он! это он! Но ни в  коем случае не обнаруживать
себя.  

Шутка.

  Словом,  у Братченко  есть  ровно  сорок минут,  чтобы
придумать, как объявиться в толпе и показать Серафимовой Губарева. Нестерова
на перрон брать опасно, Губарев его узнает.
     У Серафимовой было время отвезти изможденную Евдокию Григорьевну к мужу
и доехать до Комсомольской площади. По  сравнению  с другими событиями ночи,
результаты  гипноза,  проведенного-таки   М.И.Буяновым,  были  лишь  щадящим
массажем конечностей по сравнению с гусеницами танка.
     Евдокия  Григорьевна  впала  в  транс  быстро.  Может,  это  и  не  так
называется, но то, что с нею произошло, было именно трансом.
     -- Мишенька, ты не переборщил? -- шепотом спросила  Ниссо, складненькая
женщина с  матовым  лицом  и высоким черным  пучком, и  добавила: --  Учись,
Юльнара, это сейчас -- золотое дно.
     -- Евдокия Григорьевна, -- причитал  Буянов, -- сейчас вторник,  Адольф
Зиновьевич должен вернуться с работы, вы ждете его?
     -- А  чего его ждать? --  заунывно, нараспев отозвалась старушка, глядя
на психиатра удивленным взглядом амнистированного. -- У меня рабочий день до
шести.
     -- А что вы делаете?
     -- Я  готовлюсь смотреть  телесериал. Называется  "Роковое наследство",
это про наследство...
     -- Роковое?
     -- Роковое. Я уже телевизор включила и легла на диван.
     Дальше Евдокия Григорьевна рассказала, как хлопнула дверь, Финк звонил,
как она  выругалась про  себя, что не  дают  спокойно  фильм посмотреть, как
пошла к нему после "Рокового наследства", как увидела его труп и позвонила в
милицию, а потом ушла. И как позвонил в дверь этот Жырдана Бруна патлатый, а
она уже к "Санте-Барбаре" готовилась.
     -- Что было потом?
     --  Он меня так приобнял,  больно мне ткнул пальцем в  шею, я ему ключи
отдала, он  попросил на минутку,  пошла с  ним, вошли  в квартиру Финка. Они
стали  рыскать,  много  их  было,  человек пять, а меня все  спрашивали, где
деньги  и документы. Я показала. Они все взяли и ушли. Сказали, что в ванной
еще один труп,  а папок нигде нет.  Меня домой отправили и ключ отдали. Я на
них в окно посмотрела, они далеко не  поехали,  за угол завернули и напротив
дома встали. Рядом с желтым автомобилем.
     --  Что   за  автомобиль?  --  подтолкнула  Буянова  Нонна  Богдановна,
гипнотизер повторил вопрос.
     -- Не импортный, очечественный, -- в нем мужчина один сидел.
     -- Лицо запомнили?
     -- С пятого этажа я  только нос его запомнила, он его все время к нашим
окнам поворачивал.
     Буянов  дунул на Евдокию  Григорьевну так,  как фокусник  дует  на свой
кулак, после чего из него можно доставать километры носовых платков. Евдокия
Григорьевна очнулась и тяжело вздохнула:
     -- Воздуху.
     Сгрудившиеся над ней независимые наблюдатели разомкнули ряды. Сеанс был
окончен.  Кто-то  еще  предложил вызвать  дух капитана  Гранта,  но  вовремя
спохватились: у литературных персонажей не бывает духов.

     Зря полковник  юстиции Нонна Богдановна  Серафимова беспокоилась, что в
шумной  пестрой  толпе  ее помощник  и  советник юстиции Братченко  потеряет
Губарева, а она с ним разминется.
     Из темно-зеленой головастой  электрички вышло человек десять, в среднем
по человеку из каждого вагона.  Братченко шел за высоким худым мужчиной, как
и говорил Нестеров, из породы жилистых, живучих и выносливых. Щеки прохожего
были впалы, вгляд желт, он смолил папиросу, с нею в зубах так и выпрыгнул из
тамбура на перрон.
     Братченко лишь один раз, уже приблизившись к Серафиме, поднял за спиной
мужика  плакат  с  надписью:  "Вот  этот человек  с  цигаркой  --  Губарев".

Шутка.

 На самом деле, плаката не было, просто Братченко поднес к лицу
ладонь,  словно  обтирая  губы,  выставил  указательный палец  и  указал  на
Губарева.
     Серафимова  отвернулась.  Евгений  Александрович  прошел мимо нее, даже
задел плечом. Братченко догнал ее и  доложил: квартира до посещения Губарева
и после обыскана. Результаты обыска после ухода Губарева ему еще неизвестны,
так как он с операми вел наблюдение за объектом.
     -- Молодэс! --  похвалила Нонна Богдановна по-армянски. -- Идем за ним,
Нестеров и Данилов поедут на машине.
     Губарев прошел между зданием вокзала и  метро, свернул направо, сначала
Серафимова  думала,  что  он  спустится в  метро,  но  прохожий  спокойно  и
размеренно зашагал к подземному  переходу, что вырыт под  всей Комсомольской
площадью от Ленинградского и Ярославского вокзалов к Казан-скому. В  длинном
каменном  коридоре уже не торговали палатки, но народу было  больше,  чем на
улице, словно  у  всех вокзальных бомжей  и  проституток сегодня здесь  были
запланированы  свидания. Впрочем,  вечер  действительно был  холодный, и они
здесь согревались.
     Серафимова и Братченко продирались сквозь брейкеров и панков, когда оба
они обнаружили, что за этой группой Губарева нет. Исчез.
     -- Витя, сюда, -- оглянувшись, она увидела выход посередине тоннеля, --
на трамвай.
     Они помчались наверх -- и вовремя. Седьмой трамвай как  раз  подходил к
остановке,  мурлыкая  звоночком.  Следователи  едва  успели  запрыгнуть   на
подножку, как  двери  закрылись  и  трамвай  тронулся. Губарев  сидел  возле
заднего  стекла и обозревал  весь  салон.  Братченко впихнул  Серафимову  на
двойное сиденье и слегка приобнял за плечи. Она сделала глаза.
     -- Зато есть возможность поворачивать голову, -- шепнул Братченко, весь
изворачиваясь к уху Нонны и кося левым глазом назад.
     -- Думаешь, просек? -- спросила шепотом Серафимова.
     -- Проедемся, увидим. Если таскать будет, значит надо брать...
     -- Может, все-таки домой едет...
     Трамвай проехал Сокольники и Преображенку. Сменились уже все пассажиры,
кроме этих троих и еще одной старушки с бутылками в двух неподъемных сумках.
Трамвай свернул  влево, как  поистине  цельная  металлическая конструкция --
всем своим корпусом, занеся Губарева на нижнюю ступеньку, к дверям.
     --  Сиди,  -- велела  Серафимова,  --  вдруг проверяет. Если выйдет,  я
выхожу за ним, а ты на следующей.
     -- Но...
     -- Т-сс. Вон Нестеров и Данилов едут, ничего со мной не случится.
     Серафимова  вынырнула  из  передних  дверей  трамвая,  как   птичка,  в
последнюю секунду,  трамвайная  вожатая даже  сплюнула  от  злости. К  ужасу
своему, Братченко увидел, что Нестеров решил обогнать трамвай слева и погнал
машину по встречной трамвайной линии. Он не увидел, что Губарев и Серафимова
обошли трамвай сзади.
     Губарев направился в глубь квартала.
     Сразу  за  первым,  стоящим   вдоль  улицы  длинным  семиэтажным  домом
начиналось футбольное поле и школьный двор. Вокруг низкого ограждения  кучно
росли  молодые  деревья, Губарев прошел  сзади вдоль дома, вышел на пятачок,
прошел еще немного и оказался у шестнадцатиэтажной башни. Перед ней была еще
не обустроенная  пустынная  детская площадка,  мусорные баки и  веревки  для
сушки белья, асфальтированная дорожка вела к следующей трамвайной остановке.
Серафимова вошла в дом, когда удостоверилась, что Губарев уехал в лифте.
     "Второй, четвертый, четырнадцатый".
     Серафимова стремглав выбежала во двор.
     Где-то вверху  зажегся свет.  Нужно бы  отсчитать,  какой  этаж.  "Если
подходящий сзади  человек не Нестеров  или Братченко,  я  его убью!"  Она не
успела подумать про Данилова, потому что две сильные руки осторожно легли ей
на плечи.
     Нестеров  был  в  восторге.  Догнав  Данилова  и  Серафимову,  все  еще
считающую этажи, он широко улыбался.
     --  А  Похвалова в  Шарково  квартиру  снимала,  --  ехидно  заявил он,
справедливо надеясь осчастливить следователя.
     -- Да  ну? -- ответили  ему  увлеченные друг другом Нонна  Богдановна и
Юрий Алексеевич.
     -- Тогда вызывайте бригаду, нужно  провести опрос жильцов этого дома. И
обыск, обыск, обыск...
     Серафимова в нетерпении сжала кулаки...
     Но это уже ее хозяйство. Ее подследственность. Ее проблемы.
     Нестеров  уехал.  Он  позвонил  из  машины по  мобильному  домой  и уже
чувствовал себя расслабленным. Ему было  хорошо:  заканчивался рабочий день,
все --  просто неплохо.  Дочь  повзрослела.  Анюта  похорошела. Что  еще?  В
портфеле  была  заначенная   бутылка  "виски"...  И  вдруг  чудовищный  сбой
программы. Зачем в его сознание впился этот  отвратительный  нищий? Анатолий
Бадов, бывший омоновец,  сорок шестой размер обуви. Обуви  не было.  Не было
того, что представляет собой низ мужчины. Не было ног по самые бедра.
     Ужас!
     Нестеров узнал его  тотчас  же... Бадов выкатывался на проезжую часть в
инвалидной   коляске,  рискуя  быть  раздавленным  автомобилями,   и  просил
милостыню. Недавний опер, раненный в перестрелке...
     Нестеров малодушно отвернулся.

     Обыск в  квартире Губарева длился пятый час. Братченко, Устинов, группа
Нестерова --  все  искали неведому зверушку  и, что характерно, не находили.
Губарев в рубашке и  старых  поно-шенных джинсах сидел на табурете на кухне,
беспрерывно курил и смотрел в темное окно. Серафимова прохаживалась тут  же,
наблюдала  за  ним,  задавала  вопросы.  Трудно  будет  из  него  что-нибудь
вытянуть.
     -- Евгений Александрович, а вы не хотели бы забрать из  приемника дочь,
привезти ее, жить с ней, заняться лечением жены?
     -- Нет.
     -- Почему? Это удивительно. Ведь это дочь вас на работу устроила?
     -- Похвалов.
     -- Вы случайно не знаете, где снимала комнату его жена?
     Губарев  поднял   голову.   Нерешительность   и   готовность   ответить
состязались в его взгляде. Он кивнул, решился. Теперь Серафимова видела, что
он готов отвечать.
     Но тут пришел Братченко и все испортил.
     Он  держал  двумя  пальцами  какую-то  белую  бумажку,  сворачивающуюся
колечком.
     -- Что  нашел?  -- спросила Серафимова,  стараясь  повернуть  появление
помощника в свою пользу.
     -- Да вот,  Нонна  Богдановна, весьма характерная деталь,  доказывающая
причастность Евгения Александровича к убийству гражданки Натальи Похваловой.
     -- Очень интересно, -- недовольно протянула Серафимова.
     -- Вот.  Я  сам не  знал,  теперь,  оказывается, супермаркеты  на чеках
наименования товаров пишут.
     -- Так, продолжайте, -- она кивнула, -- я вас слушаю.
     -- Вы помните, что было на столе в кухне Финка, когда мы туда вошли?
     -- Это риторический вопрос, я надеюсь?
     Братченко смутился.
     -- Вот  теперь  читаем,  что  написано  на  этом  чеке,  магазина  сети
"Мерилин", датированном  вторником,  то  есть тем днем, когда было совершено
убийство и продукты подброшены Финку...
     -- С  целью создания видимости того, что Похвалова была в квартире  еще
живехонька и  даже вино  из  бокала пила... -- подхватила  Серафимова, уже с
интересом.
     -- И теперь читаем: ликер "Айриш крим", рыбное ассорти, упаковка свежей
клубники, сыр, печенье, копченый угорь, хлебцы -- все совпадает до последней
жвачки.
     -- Вы что же,  Евгений Александрович, даже и не попробовали ничего, все
для следствия оставили? -- спросила она.
     Губарев  злобно смотрел на  следователей,  при этом бросал  недоуменные
взгляды на чек.
     --  Время  стоит  подходящее,  --  продолжал Братченко,  -- даже  адрес
указан.
     -- А это вы  уже  по  пути на  Солянку заехали,  да? Похвалова у  вас в
багажнике лежала?
     Губарев продолжал молчать.
     --  Неужели  вы думаете,  Евгений  Александрович,  что когда  вы  несли
умирающую Похвалову наверх, никто вас не видел и не заподозрил неладное?
     -- Не могли  меня видеть, -- вырвалось у Губарева, -- я  с черного хода
ее тащил.
     Серафимова  выдохнула  и выхватила из  рук Братченко маленький  клочок,
вырванный им  из журнала "Сифилис-инфо".  Поняла,  что Витя на  свой страх и
риск спровоцировал Губарева пустышкой,  ужаснулась, восхищенно посмотрела на
ученика и незаметно для Губарева вздохнула, за-крывая глаза.
     Так  Евгений  Александрович   Губарев   признался  в  убийстве  Натальи
Похваловой, снимавшей квартиру в том же доме, этажом ниже.
     Так уж  случилось, что в этой  истории  все  персонажи были привязаны к
каким-нибудь домам или гостиницам. А некоторые и к больничным койкам.

     Витю Похвалова оставили в гостинице.
     Ярослава Иераскова вела машину одним пальцем (гидроусилитель у нее, что
ли?), хотя весь Карлсбад,  как какой-нибудь Владивосток, состоял из обрывов,
сопок и мостов над пропастями.
     Королевская  больница располагалась на  той стороне петляющего по всему
городу ущелья, к  которой вел  мост Петро Примо. Прямо напротив карлсбадской
Нотр-Дам  -- Православного собора Петра и  Павла, с примостившимся невдалеке
памятником Карлу  Марксу  и тайным Москов-ским  двориком имени мэра Лужкова,
разысканным российскими  журналистами  неизвестно  для каких целей,  на  том
берегу в зелени утопала  городская ратуша -- красивый  средневековый замок с
башенками и часовнями.
     Проехав  по  мосту Петро Примо, пересекавшему это  лесистое ущелье,  на
головокружительной  высоте, Ярослава Иераскова повернула с проспекта Свободы
Духа направо, так что ратуша и спуск к нижнему парку  остались по левую руку
и  позади. Клиника была мелковата по  сравнению с Онкологическим  центром на
Каширском  шоссе или  Федоровским глазным  центром.  Да  и  много ли жителям
Ярмилкиного карликового государства надобно?
     -- Нас пропустят? -- спросил Алтухов.
     -- Если вы не попали в картотек преступникофф зараз ничью, обязательно,
--  буркнула Ярослава.
     -- Там ведь, наверное, полиция дежурит? Пацаны уже улетели?
     --  По  нашим  данным, ранним рийсом  вылетели  на  Москву  два похожих
гражданина России.
     -- Хоупек дал их описание? Значит, он может разговаривать? --  оживился
Алтухов.
     --  Но он все-таки шибко плох. Мэр следит за состоянием его здоровья. У
нас  тут  почти нема преступлений, трошки зовсим. То  велосипед  вкрадут, то
секретаршу потрогают.
     Они припарковались и вошли в клинику. Никто не обратил на них внимания,
только возле палаты Хоупека на третьем этаже сидел полицей-ский, дремал.
     Ярослава  приоткрыла  дверь в  палату,  и  полицейский  дрогнул. Открыл
глаза. Пришлось объясняться и показывать документы. Полицейский долго изучал
удостоверение  Алтухова, наконец нажал на  дверь  ладонью,  не глядя.  Дверь
открылась. Высокая, напичканная техникой кровать была пуста.
     -- Наверное, на процедурах, -- пояснил полицейский.
     То же  самое повторила дежурная  сестра за стойкой. Но  Хоупека не было
нигде.
     Вечером Константина  Константиновича Алтухова и его подопечного Виктора
Степановича  Похвалова провожали  в Москву. Проверив  регистрацию  купленных
билетов, карлсбадская полиция  пришла к выводу,  что Ганс Хоупек  вылетел  в
полдень  в Москву вслед за бандитами, напавшими на него. Мэр решил, что Ганс
Хоупек  лично  хочет  разделаться  с  преступниками,  и  одобрил  его  новое
начинание.
     В  гостиницу   Ярослава  Иераскова  подъехать   не  успела.  Позвонила,
предупредила,  что  приедет  сразу в аэропорт.  Срочные дела. Это  несколько
расстроило Алтухова, так как он заказал  в  номер  прощальный ужин. Пришлось
опять делить трапезу с Похваловым.
     -- Только попадись он мне в руки, -- шипел Похвалов, -- я не знаю,  что
с ним сделаю.
     В аэропорту они  договорились  быть  в семь вечера.  Ярослава Иераскова
подойдет прямо к панно с информацией об улетающих рейсах...
     -- А вот и носатенькая, -- заулыбался Похвалов, -- нравится она мне. Я,
оказывается, страшненьких люблю. Мой тип женщин. Надо учесть.
     Ярослава  Иераскова,  ничего  не  говоря,  протянула  Алтухову  папку с
бумагами. "Очередное досье  на  Хоупека, -- решил Алтухов. -- Потом прочту".
Они  с  Похваловым  по-отечески  обняли  Ярославу  Иераскову,   а  она  даже
прослезилась. Кто бы мог подумать, что эти иностранки такие чувствительные.
     Под крылом  самолета  о чем-то запело зеленое море  сказочного наивного
карликового королевства, где живет розововолосая Ярослава.
     Алтухов открыл папку  перед самой посадкой в Москве. Открыл  и обомлел:
вырезанная  из старой  пожелтевшей  карлсбадской газеты статья  рябила глаза
заголовком "Ганс Хоупек обрел брата на российской земле".

     -- Вазгенчик,  скажи мне, ты еще мечтаешь  о том,  чтобы твоя  жена  не
работала, сидела дома,  готовила  долму, растила дочь? Не говори "нет". Чему
быть, того не миновать.
     Вазген  был удивлен  звонком сестры  в  его дежурство, такое  случалось
редко.
     -- Что ты хочешь от меня, золотая рыбка? -- спросил Вазген. -- Чтобы ее
уволили?
     -- Да, это будет результатом моей просьбы. Потому что  на работе ее уже
не оставят. Мне нужна встреча с Мошонко.  Не знаешь? Главный  государственый
распорядитель.
     -- А мне нужна встреча с "Мисс Бразилия-2000".
     -- Вазген, ты уже все понял, не притворяйся.
     --  Нет,  но  у твоего Мошонко нет проблем с сердцем, -- попытался  еще
улизнуть Вазген.
     --  У него  могут быть  проблемы со  здоровьем  по части твоей жены. Ты
знаешь, к чему я веду.
     -- Я всегда хотел, чтобы ее уволили, -- признался Вазген, -- но что тут
можно сделать?
     --  Пусть  она вызовет  его на процедуру, для  анализов,  для ежегодной
диспансеризации, на свидание в конце концов.
     -- А нас не посадят?
     -- Если посадят, Вазгенчик, то в одну камеру, ты не против?
     --  Тогда  ладно,  --  успокоился  брат  и  обещал  подготовить  жену к
вечернему визиту своей сестрицы с ее взбалмошной идеей-сфинкс.
     ...Вечером они  сидели втроем в  их пятикомнатной квартире  на Полянке,
пили зеленый чай с сухариками. По телевизору начинался детектив.
     Ниссо мялась,  переводила разговор на другие  темы. Вазген немилосердно
напоминал ей, что они, родители  Юли, в долгу перед Нонной и ее  друзьями --
они спасли девочке жизнь. Ниссо уходила на кухню  за чайником, возвращалась,
спрашивала, как же можно провести Нонну в Кремлевку,  если охрана на воротах
хуже церберов:  без трех подтверждений и  звонка в  палату  к больному -- не
пропустят.
     В конце концов Ниссо  уставилась в телевизор и перестала реагировать на
что-либо в окружающем ее мире.
     --  Ты звук-то  включи, -- подсказала  ей  Нонна  Богдановна, -- я  уже
ухожу.
     -- Постой, -- произнесла Ниссо, не отрываясь от телевизора.
     Даже Вазген посмотрел на нее с некоторым неузнаванием.
     -- Интересный детектив? -- спросили они женщину, вперившуюся в экран.
     -- Поехали,  --  вдруг вскочила Ниссо, и только  теперь  брат и  сестра
увидели происходящее на экране.
     Шли  "Новости",   показывали  лежащего  возле  своей  машины   Мошонко,
мученически  улыбающегося,  жестами показывающего телохранителям, что с  ним
все в порядке. Пятен крови заметно не было.
     --  Похоже, не попали,  -- прокомментировала Серафимова, тоже  забывшая
включить кнопку громкости.
     -- Вот  теперь я могу тебе помочь, -- решительно сказала Ниссо и, надев
белый халат, выбежала из квартиры. С перепугу Нонна шла в лифт вслед за ней.
Только в машине она вспомнила, что недавно боялась ездить в лифте.
     Ниссо  влетела  на  аллею, ведущую  к больнице,  и  протянула в  окошко
пропуск.
     -- А это? -- махнул пропуском дежурный на Серафимову.
     -- Медсестра. Семена Филимоновича привезли уже?
     -- Ах да, -- дежурный посерьезнел, -- только перед вами проехали.
     Все было сделано на высшем уровне.
     Мошонко проходил осмотр  в корпусе терапии. После осмотра его повезли в
отдельную  палату,  куда  попросили  прийти терапевта Зейналову,  раз уж она
приехала.  Мошонко симпатизировал  ей,  когда  лежал  тут  прошлой осенью  с
геморроем.
     Серафимова  прошла  незаметно,  как тень,  со стороны служебного лифта,
след в след ступая за Ниссо.
     -- Кто вы? -- испуганно спросил  Семен Мошонко, когда Серафимова первой
вошла в его палату.
     Ниссо осталась в предбаннике, на "шухере".

     Когда  два дня назад Братченко услышал  в трубке теплый и  тихий  голос
Галочки, он разо-млел. Но чересчур уж тихий и чересчур уж теплый, прямо-таки
горячий голос был сейчас у нее. Она почти задыхалась.
     -- Витя, ты постарайся побыстрее приехать.
     -- Куда?
     -- Ко мне. У меня в доме авария... или как это называется -- ЧП!
     -- Что произошло? -- Братченко не на шутку испугался. -- Взлом?!
     Серафимова  услышала  про взлом и напряглась. Только сейчас ей в голову
ударила... мысль.
     --  Дом старый, понимаешь?  Нам  сказали, что  балконы  ветхие, опасные
даже.  Я  на  балкон не  выходила  уже года два.  Там,  правда,  трещина. Он
шатается. Шатался. Я даже  вещи  ненужные  там не хранила, боялась перевеса.
Там и так тумба осталась, еще от прежних жильцов.
     -- Что случилось-то?
     --  Все, Витя,  балкона нет.  Вместе с  балконной дверью отвалился. Мне
холодно и страшно. Не знаю, что делать.
     --  Никто не пострадал?  Ты что, в шоке? Она в шоке, --  прикрыв трубку
ладонью, пояснил он Серафимовой, сидевшей напротив. -- Мы сейчас приедем.
     -- Витя, там внизу  человек  лежит. Меня  посадят? -- спросила в трубку
Галочка и тихо положила трубку на горячую сковородку.
     Витя услышал странное скворчание и потрескивание.

     Журналистов,  как  всегда,  когда  надо --  не было, а  то  бы они  тут
понаписали: 

"Прибывшими  на место происшествия следователем  по особо важным
делам,  старшим  советником юстиции  (полковником) прокуратуры  Центрального
округа Серафимовой Н.Б., помощником следователя советником юстиции Братченко
В.И., экспертом-криминалистом,  старшим советником юстиции Устиновым А.Л.  и
судмедэкспертом  советником  юстиции  Княжицким  Н.С.  обнаружен труп  Ганса
Хоупека, гражданина Чехии, жителя города Карлсбад, прибывшего в Москву после
того, как ему стало известно, что  папки с компроматом на высших должностных
чиновников России еще никем не найдены.
     Он нашел эти папки.
     Так  и лежал на груде обломков,  оставшихся от балконов всего стояка, в
обнимку  с  несколькими  толстыми  красными  папками.  Остальные  папки,  не
уместившиеся в его объятиях, валялись рядом"

.
     Серафимова  распорядилась папки из мертвых рук Хоупека изъять и отвезти
куда подальше -- в ее личный служебный сейф.
     Хоупек  оказался прозорливее и проворнее  следствия. Он проанализировал
ситуацию и понял, что единственным белым пятном на карте следствия оставался
балкон Гали, секретарши Финка. Очевидно, Финк сказал ему когда-то о том, что
секретарша живет в соседнем подъезде и их балконы соприкасаются. Может быть,
люди Хоупека, которых вычислить было невозможно, навели справки о секретарше
и месте ее регистрации.
     Так или  иначе, Хоупек первым  догадался  о том, что папки находятся на
балконе Гали, что Адольф успел их спрятать в тумбе, стоявшей так удобно, что
можно было даже  не перелезать через  загородку. Когда он  успел?  Очевидно,
когда ему позвонил братец.
     По  голосу  Охотника жертва  почуяла неладное. Но  вот забрать папки  с
балкона  Финка Хоупек  не  смог. Он  перелез  на  балкон  и попал в  капкан,
оставленный   усопшим  в   пору  цветущей  жизни  и   сборов  на  постоянное
местожительство за границу.
     Не знал пан Хоупек,  не знал он про технику российской безопасности при
работе  на  балконах в  домах  начала  века  советского периода.  Он  бы еще
дискотеку там устроил!
     -- Придется вам, Галочка,  пожить  немного  у Виктора, -- и спрашивая и
советуя одновременно, проговорила Серафимова. -- Тем более что это недалеко:
вверх по Архиповскому и направо.
     -- А  завтра  поедем покупать  новую  квартиру,  на  двоих,  -- вставил
Братченко, как всегда по-медвежьи галантно и тонко.
     Галочка снова заплакала, но теперь  от счастья и  усталости. Выходит, и
медведи могут нравиться, если они добрые.
     Серафимова довезла Витю и Галю со  скарбом до Покровки, а сама  поехала
на службу -- совать нос в чужие дела. То есть изучать папки.
     А ближе к вечеру  ей принесли факс из Карлсбада. На ее запрос  об общих
предках Адольфа  Финка и  Ганса Хоупека  сообщалось, что общий дед Хоупека и
Финка -- Фридрих Кюхельбеккер, дожив до  своих девяноста двух лет, скончался
в  конце марта этого года  в Бонне,  оставив своим  внукам наследство  общей
стоимостью  около двухсот  миллионов  долларов.  Там была и  недвижимость, и
акции,  и  доходное  производство  топоров.  

Шутка.

  Комплектующих  к
телевизорам и компьютерам.
     С таким-то наследством лазить -- и за какими-то папками по балконам!

     Серафимова  читала документы до  утра.  Потом  часа  полтора  думала --
снимать с них копии  или не надо. Копии снимать не стала. Сделала выписки. И
отвезла папки Нестерову, сдала в ФСБ по акту.
     Теперь она  входила  со своей тетрадкой  в покои Мошонко  с  намерением
плюнуть ему в лицо.
     Семен Филимонович Мошонко испуганно смотрел на вошедшую.
     -- Вы кто? Как вы сюда попали?
     --  Я нашла  ваши  документы,  Семен  Филимонович.  Ваш бывший помощник
Виктор Степанович Похвалов задержан  и сейчас  дает  показания в ФСБ. Судьба
Похваловой,  Юсицкова, Финка, Хоупека вам,  я думаю, известна. Только вот не
пойму, кто же в вас все-таки стрелял так непрофессионально?!
     Мошонко пришел в себя и нагловато-грустно улыбался. Улыбка эта была его
товарным знаком. Правда, то не была широкая улыбка до ушей, не была и улыбка
вежливости одними губами, не была улыбка  радости. Он  словно говорил  своей
улыбкой:  врешь  --  не  возьмешь. Вот  какая это  была  улыбка.  Чем-то она
напоминала улыбку Горбачева.
     -- Я не знаю никакого Хоупека, а вы серьезно  ответите за этот визит ко
мне.
     -- У вас от страха или от пьянства дрожат ру-ки. -- Серафимова раскрыла
тетрадку,  нашла  нужную страницу.  Прочитала  выписки  из писем  о  продаже
оружия,  о  выделении  средств для нужд военнослужащих, о продаже алюминия и
нефти с резолюцией Мошонко: "Поддержать".
     -- Все эти операции уже проверены соответствующими органами. Ни одна из
них  реально  не  произведена.  Но деньги  уплачены. И деньги осели в  банке
"Юнайтед  Цехия  банк" в  Чехии, в банке "ИнКарлбанк", тоже  в Карлсбаде, на
Швейк-штрассе,18 -- на ваших счетах, в обезличенных холдингах в Канаде  и на
Багамских островах. Вот  что странно, вы ведь народную власть представляете,
а у вас  счета  в Канаде  и Карлсбаде, недвижимость за  границей,  квартира,
дома, машины. Ладно бы вы были банкиром, они же не обладают правом проводить
сделки  по  незаконному  раз-базариванию стратегического сырья  и вооружения
через собственные личные счета.
     -- Что за чушь  вы  несете?  --  сощурился Мошонко,  несколько  погасив
улыбку, зло, надсадно, словно его не  поняли,  не оценили. -- Какие  счета?!
Предъявите мне подлинники, раз вы глас народа. Действуйте по закону!
     --  Я  попрошу без  метерлинковщины, -- веско сказала Серафимова.  -- В
деле  есть  достоверные  копии   договоров,  нотариально  заверенные  живыми
канадскими  нотариусами.   Подлинники,  разумеется,  у  вас.  Кончайте  вашу
советскую привычку -- быть  дерьмом. Или вы погасите сейчас свой нимб, или я
надеваю темные очки.
     -- Вы ненормальная, может быть, я нравлюсь вам как мужчина?
     --  У меня на вас не  стоит, --  сказала Серафимова. -- И вообще, когда
слезаете с дерева -- не оступитесь...
     Тестирование символами ни к чему не привело. Мошонко разволновался.
     -- Вы где работаете? --  с  готовностью  отправить следователя  в  стан
безработных спросил Семен Филимонович.
     -- Скажу.  Я обязательно вам это скажу, Семен Филимонович. Вот завтра в
полдень вы где будете? Я позвоню и скажу.
     --  Что, боитесь?  -- не понял Мошонко, решив, видимо, что пришелица --
журналистка. -- Скоро вы совсем испугаетесь, мы  в  ближайшее  время создаем
ПИИЗДУ.
     -- Что-о-о? -- изумилась Нонна Богдановна.
     --  Парламентское информационно-издатель-ское  управление,  -- объяснил
Главный государственный распорядитель, --  с аббревиатурой  еще подработаем,
но  пресса, то бишь печать, у нас скоро будет вот где, -- и он хлопнул  себя
по тому месту, куда ему только что сделали укол. -- Тогда  всем будет легче,
поменьше  знать  будете,  у   нас  уже  и  кандидатура   руководителя  есть:
поэтесса-лимитчица...  -- И  Мошонко раскатисто и некрасиво рассмеялся. -- А
кстати, -- вероятно, намереваясь хотя бы пока словесно расправиться с Нонной
окончательно,  сказал  Мошонко,  -- моим именем астероид собираются назвать.
Попробуйте, в случае чего, астероид переименовать... соображаете?
     --  Конечно,  --  согласилась  Серафимова,  --  более  того,  все  ваши
начинания сегодня  имеют  право  на реализацию, как  минимум до  завтрашнего
доклада о  вашей персоне президенту страны.  Генеральная  прокуратура России
уже готовит необходимые документы в правительство. А что касается астероида,
то  каждый  выбирает себе ту звезду, которая  ему ближе.  Читали "Маленького
принца"? -- а про себя добавила:  "Нам только астероида с  такой фамилией не
хватало..."
     Но  Мошонко  услышал  только  про  президента.  На  лбу  его  выступила
испарина, а в  глазах его  уместилась скорбь о загубленной совести. Конечно,

шутка.

     Мошонко  нажимал  и нажимал  на кнопку вызова дежурной сестры. В палату
вошла  Ниссо  и прогнала  Серафимову, нарочито  разыгрывая  гнев и извиняясь
перед Мошонко.

     Придя  домой,  Серафимова  устало  погрузилась в кресло  и  задумалась.
Телевизор  через  пять минут  нагрелся,  и  посветлевший  экран прого-ворил:
"Уважаемые  телезрители, многие  из вас  слышали о злодейском  покушении  на
Главного   государственного   распорядителя   Российской   Федерации  Семена
Филимоновича  Мошонко, которое  совершил  активист  террористической  группы
"Раскол",  взявшей за  себя ответственность за данное нападение. К  счастью,
все обошлось  благополучно,  террорист  промахнулся. И  тут же попал  в руки
сотрудников  правоохранительных  органов. Одна  из версий: не помог западным
воротилам в продвижении их контрактов о торговле металлом.
     Мы решили  показать  вам  сегодня  интервью  с  Главным государственным
распорядителем Семеном Филимоновичем Мошонко, записанное нами ранее..."
     Далее   авторы  вставили  в   передачу  запись  телефонного  разговора,
спровоцированного  несколько  месяцев  назад,  с  угрозами в  адрес  Мошонко
неустановленного лица  якобы  за  то, что  тот не  дает  развернуться  фонду
Русского (фамилия).
     Серафимова  сделала  погромче  звук и поярче  свет.  На экране, на фоне
дешевой офисной мебели,  сидел Семен Филимонович, слегка развалясь в кресле.
За ним виднелся российский флаг. На  столе  стакан  с дешевыми  карандашами,
стопка  бумаги,  несколько  даже  не  кнопочных  телефонов,  фото  дочери  и
родителей. Сам  Мошонко  посреди  всей этой  обстановки  восседал в  помятом
костюме и был плохо выбрит.
     Серафимова не  удивилась. Эти декорации, свидетельствующие о скромности
хозяина  кабинета:  обшарпанный  стол, стулья  демонстративно разных стилей,
двухволновый радиоприемник, отсутствие  в кабинете  телевизора,  застиранные
занавеси на  окнах -- все это было  съемочной площадкой  для шоу, именуемого
"Демократия  в России". Но кому  объяснишь,  что  на  самом деле  кабинет  у
Главного государственного распорядителя вовсе не такой.
     Спиной к экрану сидел Юсицков и сверкал плешью на затылке.
     "С  этим  серьезным  и  скромным политиком,  --  вещал  Юсицков, --  мы
встретились  для  того,  чтобы  поговорить  о  том,  как  строится настоящий
федерализм в  нашей стране, и о тех, кто прячется  за красными бойницами, за
плотными шторами, прикрывающими от чужого взгляда  руководящие кабинеты. Вы,
и вместе с вами Россия, уверен, сделаете правильный выбор..."
     Серафимова смотрела  передачу  и  думала только  об одном: почему  этот
положительный герой,  этот небожитель так запачкался  и запятнал себя? И она
очень надеялась на  то, что очень  и очень скоро кто-то в этом замечательном
государстве не потерпит, чтобы такие люди были у власти.
     Но сегодня Мошонко ее не испугался...

     Дослушав до  конца интервью  Мошонко,  Серафимова  встала, хладнокровно
вытащила провод телевизора из розетки, вынула из гнезда  антенну и отбросила
ее в  сторону, в  угол, как можно  дальше. Затем набрала в грудь воздуху  и,
задержав дыхание, подняла телевизор, словно штангу,  прогнула спину, подошла
к открытому окну, поставила ношу на подоконник и выглянула во двор.
     ...Телевизор падал грациозно и бесшумно,  словно сам осознавал, что его
содержимое    представляет    смертельную    опасность   для    человеческих
добродетелей...
     

Переделкино, Карловы Вары,
     Анталия, Женева, Хельсинки
     2000--2001 гг.






        

            [X]