Книго 

--------------------
Святослав Логинов. Во имя твое
___________________________________
  Камелота

http://www.spmu.runnet.ru/camelot/

--------------------
 +------------------------------------------------------------------+
 |          Данное художественное произведение распространяется в   |
 |   электронной форме с ведома  и  согласия  владельца авторских   |
 |   прав  на  некоммерческой  основе  при   условии   сохранения   |
 |   целостности  и  неизменности  текста,   включая   сохранение   |
 |   настоящего  уведомления.  Любое  коммерческое  использование   |
 |   настоящего текста без ведома  и  прямого  согласия владельца   |
 |   авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.                                 |
 |                                                                  |
 +------------------------------------------------------------------+
     По вопросам коммерческого использования данного произведения
     обращайтесь к владельцу авторских прав  непосредственно  или
     по следующим адресам:
     E-mail: [email protected] (Serge Berezhnoy)
     Тел. (812)-245-4064 Сергей Бережной
     Официальная страница Святослава Логинова:
     

http://www.sf.amc.ru/loginov/

 --------------------------------------------------------------------
     (c) Святослав Логинов, 1995
 --------------------------------------------------------------------
                          Святослав ЛОГИНОВ
                             ВО ИМЯ ТВОп
                                              Да будет воля твоя, яко
                                              на небеси, и на земли...
                                                     Молитва Господня.
                           Глава 1. РЕНАТА
    И все-таки, на душе неспокойно. Кажется,  что  особенно  страшного
произошло? Было так и будет, со многими хуже бывает, а маркиз  Д'Анкор
- сеньор добрый и щедрый. Вот оно, золото, хоть сейчас можно  пойти  и
достать, спрятано в погребе, не закопано, боже  упаси,  там  всегда  в
первую очередь ищут, а замазано в  стену,  у  самого  потолка.  Полный
кошель золота! Чтобы заработать столько, ему пришлось  бы  десять  лет
таскать хворост на нужды святой инквизиции. А сколько бы он  проел  за
эти десять лет? Нет, никогда он  не  сумел  бы  скопить  таких  денег.
Другой бы радовался удаче, а у него в груди тоска.
    Рената спит на чердаке. Вокруг так тихо, что кажется, будто слышно
ее дыхание. Бедняжка! Он так и не сумел объяснить ей, что  она  теперь
богатая невеста, любой почтет за честь жениться на ней. А  изъян?  Кто
нынче обращает на него внимание? Золото заменит невинность. К тому же,
право первой ночи все равно за Д'Анкором. И лес,  где  все  произошло,
принадлежит маркизату.
    - Ты моя самая прекрасная добыча, - сказал маркиз и кинул кошелек.
Глупышка сбежала, бросив деньги на земле, он потом долго разыскивал то
место. По счастью, золото не пропало, в лесу мало кто  бывает,  только
свита маркиза, лесничие и еще он с Ренатой, потому что  он  поставляет
дрова доминиканцам.
    Святые отцы прижимисты и платят не  больше  чем  горожане,  но  их
можно понять, все-таки здесь не монастырь, а только небольшая  община,
ютящаяся по милости маркиза в одной из старых башен замка. Все  вокруг
- владения Д'Анкора, даже дрова инквизиторы должны покупать -  сбор  и
продажа дров поручены Рено.
    Конечно, хотелось бы получать за свой труд побольше,  хотя  ему  и
так удивительно повезло: не надо таскать хворост  в  город  и  платить
дровяную пошлину за право собирать вдоль дорог ветки. Да  и  много  ли
наберешь там, где промышляют все бедняки округи? То ли  дело  в  лесу!
Хотя и туда порой забираются браконьеры. Он не любил,  но  никогда  не
выдавал их; с этими отчаянными  людьми,  рискующими  шеей  из-за  пары
бревен, лучше не ссориться. И без того  его  недолюбливают  и  считают
связавшимся см дьяволом. Мужланам даже неизвестно, что дьявол не может
войти в святые стены иначе как с разрешения инквизитора. А  он,  Рено,
бывает там ежедневно, ибо пыточные горны горят день и ночь.
    Хотя и ему бывает не по себе, когда он попадает в низкие сводчатые
подвалы святого суда, где жутко дробятся крики, а на углях  наливаются
вишневым вычурно-зловещие предметы. Он скидывает вязанку около  очага,
быстро распутывает ремешок, стягивающий поленья, и уходит, стараясь не
смотреть туда, где свисает с потолка петля дыбы и громоздятся по краям
топчана большие и малые колодки с округлыми вырезами для ног и шеи. Он
идет за следующей охапкой,  и  ему  все  время  кажется,  что  с  дыбы
слышится судорожное дыхание и слабый больной стон. Слава богу,  он  не
имеет права присутствовать при испытаниях, но стоны  из-за  дверей  он
слышал. Стоны оттуда, куда он только что приносил дрова.
    Во всем виноваты проклятые еретики! Пусть дьявол строит козни,  но
если ходить в  церковь,  платить  подати,  исповедоваться  и  получать
отпущение грехов, то все его старания пропадут втуне.  А  эти  слабые,
прельстившись ложной бесовской властью, отдали свои души, так что надо
теперь спасать их, как бы ни было то страшно и жестоко. Он никогда  не
мог представить, каково приходится отцам-доминиканцам, если даже  ему,
не бывавшему при испытаниях, так жутко. И как  надо  любить  заблудшие
души, чтобы спасать их, не смущаясь жалостью и рискуя  впасть  в  грех
ожесточения.
    Но что надо нераскаянным? Откуда в них такая злоба? Ведь все  беды
идут от них. Если бы не было ведьм и колдунов, инквизиции не  пришлось
бы жечь свои горны, и Рената не имела бы доступа в проклятый  лес.  Но
не было бы и золота, и домика в тени крепостных стен, и отец Шотар  не
кивал бы ему при встречах столь ласково.
    Нет, это суетные мысли, церковь все равно не оставила  бы  верного
сына. Надо молиться... и еще  надо  успокоить  Ренату,  а  то  девочка
слишком несчастна. Пойти, что ли, посмотреть, как она там...
    Рено поднялся, взял глиняную плошку  с  салом,  в  котором  плавал
горящий фитиль, и полез на чердак по крутой внутренней лестнице.  Там,
прикрыв  ладонью  огонек,  чтобы  не  погас,  да  и  Ренату  чтобы  не
беспокоить, вошел в комнатушку дочери...
    В первый миг показалось,  что  кто-то  чужой  забрался  в  комнату
Ренаты и стоит у ее  кровати,  длинный,  тонкий,  страшный,  с  черным
безобразным лицом, залитым темной пеной, текущей из  носа,  стоит,  не
касаясь пола вытянутыми ногами.  Огонек  прыгал  на  конце  фитиля,  и
казалось, что самоубийца еще бьется в петле.
    Плошка упала на пол, сало расплескалось, огонек, фукнув, погас.  В
темноте способность действовать вернулась к Рено. Он бросился  вперед,
выхватил нож, ударил им по туго натянутой веревке,  подхватил  Ренату.
Она была теплой, Рено даже показалось,  что  сердце  бьется.  Узел  от
веревки врезался глубоко в шею под правой  щекой,  его  тоже  пришлось
резать на ощупь. В темноте было почти ничего не видно, и Рено изо всех
сил внушал себе, что лицо у дочери вовсе не такое безнадежно страшное,
что она жива. Он вдувал воздух в распухшие прокушенные губы,  растирал
руки, а она холодела, тело ее становилось мертвым и неподатливым.
    Он понял это и, оставив дочь присел на корточки,  шаря  руками  по
полу.  Нащупал  осколок  плошки,  повертел  в   пальцах,   бросил   и,
выпрямившись, спросил, обращаясь к едва светлеющему квадратику окошка:
    - Господи, за что?!

    Отец Шотар был скорее доволен, нежели разгневан. Проповедь на тему
о самоубийцах была его любимым детищем, а тут еще  покончила  с  собой
молодая  красивая  девушка,  так  что  здесь  открывались  необозримые
просторы для догадок, а вместе с тем и пастырского  красноречия.  Отец
Шотар, войдя в раж, стучал кулаком  по  кафедре,  скрипевшей  под  его
грузным телом, и  громил  грехи  собравшихся,  давно  забыв  о  тексте
проповеди да и о священном  писании,  в  котором  он  никогда  не  был
слишком тверд:
    - ...и только впавшему в грех  самоубийства  нет  спасения.  Ничье
заступничество не убережет его от ада, от его огненных рек без  единой
капли воды, от адских мук, не оставляющих ни на  одно  мгновение.  Она
уже там, я говорю вам это! Взгляните на  ее  почерневшее  лицо  -  это
дьявольская морда! Жак Патен, не ты ли говорил, что нет в мире  ничего
красивее ее глаз? Пойди, взгляни в ее глаза - они лопнули!  Олив,  Жак
Тади, Пьер, я знаю,  вы  все  мечтали  о  ласках  проклятой  грешницы,
бегите, посмотрите на нее, дотроньтесь до ее груди - там адский лед, а
если бы вы могли узреть ее душу, ощутили бы  адский  пламень.  Спешите
увидеть грех, как он есть,  и  наказание  за  него,  понять  гнусность
прелюбодеяния  и  жалкую  тщету  мирского.  Спешите,  ведь  завтра  ее
крючьями стащат на свалку и бросят там вместе с  падалью  на  пожрание
бездомным кошкам, этим верным слугам дьявола! Даже тело ее не избегнет
кары и, оскверненное грехом, распадется в скверне. Никогда ее душа  не
найдет покоя, и тело ее никогда не упокоится в освященной  земле,  ибо
запрещено хоронить самоубийц. Такова дорога зла, ее итог.  И  все  вы,
сосуды скудельные, с самого рождения стоите в ее начале, а многие и на
полпути. Рожденным в грехе и вожделении - можно ли  быть  чистыми?  Но
ужаснее того быть рожденным в грехе смертном, горе тому,  чье  зачатие
не освящено таинством брака! Трепещите, прелюбодеи, ибо это ваш  путь!
Да, да, я не оговорился. В моих книгах записано, что мерзкая  грешница
родилась на десятый месяц после свадьбы своих родителей, а  из  трудов
святых отцов мы знаем, что женщина может носить  плод  до  двенадцати.
Пусть Рено ответит, истинно ли в законном браке  зачал  он  преступную
дочь свою?..
    Отец Шотар остановился, оглядел прихожан и вопросил:
    - Но почему я не вижу здесь Рено?

    Молодой только  что  народившийся  месяц  выглядывал  порой  из-за
облаков и, словно испугавшись  чего-то,  прятался  назад,  не  осветив
земли. Теплый ветер порывами  рвал  верхушки  деревьев,  неровный  шум
гнущихся ветвей заглушал шуршание песка и стук заступа. Рено торопливо
копал, стараясь не смотреть  туда,  где  завернутое  в  белое  полотно
лежало тело Ренаты.
    Полотно когда-то давно ткала  Анна.  Самое  тонкое  белое  полотно
маленькой дочурке на брачную простыню,  чтобы  не  стыдно  было  людям
показать. Только пошло полотно на саван  дочурке.  Без  гроба  хоронит
Рено единственного своего ребенка. Но все-таки здесь, на  кладбище,  в
освященной земле,  рядом  с  могилой  матери.  Пять  серебряных  монет
утишили гнев священника, и хоть не разрешил  он  хоронить  Ренату,  но
сказал как бы невзначай, что этой ночью на кладбище сторожа не  будет.
И тут же добавил значительно:
    - Надеюсь, никто  не  посмеет  осквернить  последний  приют  рабов
божьих. Но  если  увижу  утром  следы  нечестивых  трудов,  то  святая
инквизиция найдет богохульника и сурово покарает.
    - Господи, помилосердствуй, - шепчет Рено. Никогда за всю жизнь не
брал он на душу столько греха. Но иначе никак. Каков бы ни  был  грех,
он не мог остановить Рено после того, как прозвучали  страшные  слова:
"...влачение тела и бесчестное погребение".
    Рено отложил заступ, ладонями разровнял дно и выбрался наружу.  Он
поднял Ренату на руки  и  опустил  в  могилу,  так  и  не  осмелившись
приподнять простыню, последний  раз  взглянуть  на  изувеченное  лицо.
Белая фигурка лежала  в  яме,  казавшейся  страшно  глубокой,  и  Рено
сначала присыпал ее опавшими листьями, потому что  не  мог  сбрасывать
землю прямо на грудь Ренате.
    Еще  минуту  он  смотрел  вниз  на  желтые   и   красные   листья,
выглядевшими в темноте серыми и  черными,  потом  начал  осыпать  вниз
песок.  Разровнял  место,  аккуратно  уложил  назад  срезанный   дерн,
поцеловал пожухлую траву, вытер грязным пальцем сухие глаза и пошел  к
дому. По дороге его качало словно пьяного.

    Наутро Рено был у ворот замка. Он не мог бы сказать,  что  привело
его сюда, просто ночью он вдруг решил пойти и  вот,  пришел.  На  Рено
была лучшая куртка, новые штаны, а на  ногах  вместо  обычных  сабо  -
башмаки грубой кожи, с носками, подбитыми медью.  Шапку  он  держал  в
руках. Сначала вовсе хотел идти без шапки, но потом решил, что шапка в
руках яснее покажет его покорность.
    На ночь замок запирался, в округе пошаливали, но весь день  ворота
были распахнуты, а мост опущен. Несколько арбалетчиков охраняли  вход;
серебряная монетка, попавшая в кошель одного из  них,  позволила  Рено
пройти во двор. Как трудно ему доставались эти монетки, и как легко  и
быстро начали они исчезать!
    Рено прежде не приходилось бывать дальше крепостного двора,  и  он
замешкался, не зная, куда идти.  Тут-то  и  подошел  к  нему  господин
Д'Ангель. Господин Д'Ангель был знатным барином и ученым человеком. Он
долго жил в столице, знал толк  в  нарядах  и  учтивом  обращении.  Он
приехал однажды в замок погостить и гостил уже третий год подряд.
    - Мюжик! - произнес господин Д'Ангель, -  что  ты  здесь  делаешь?
Ступай прочь!
    Рено смял шапку в руках и низко поклонился.
    - Припадаю к стопам вашей милости, господин Д'Ангель, - сказал он,
- и прошу прощения за  дерзость,  но  мне  обязательно  нужно  увидеть
маркиза.
    - Ты подл и грязен, - промолвил Д'Ангель,  -  ты  даже  не  можешь
правильно обратиться к благородному человеку. Своим варварским  языком
ты уродуешь мое благородное  имя.  Я  дворянин,  мой  род  восходит  к
Анжелюсу Гальскому, который был квестором еще во  времена  Юстиана!  К
сожалению, обстоятельства не позволяют мне достойно поддерживать честь
рода, древностью равного императорским.
    - Я понял, господин Д'Анжель, - Рено достал из кошелька  несколько
серебряных монеток, протянул Д'Ангелю. Тот  встряхнул  их  на  ладони,
деньги тонко звякнули.
    - Мюжик, что ты мне даешь? - возмутился он, пряча монеты. -  Разве
ты не знаешь, что вам, смердам, прилична медь,  серебро  горожанам,  а
нас, дворян, достойно лишь золото? Хотя, откуда  оно  у  тебя?  Ступай
прочь.
    Золото было тут же, но не в  кошельке,  уже  почти  опустевшем,  а
зашито в пояс тонким рядом, чтобы было незаметно. Рено надорвал уголок
пояса и вытащил три монеты. В глазах Д'Ангеля мелькнул огонек, он  уже
не подкидывал деньги на ладони, а тут же засунул их поглубже. Затем он
приосанился и промолвил:
    - Не думай, что ты подкупил меня. Это невозможно. Я  взял  деньги,
чтобы восстановить  справедливость,  ибо,  как  я  уже  говорил,  тебе
неприлично иметь золото, а  мне  нужно  поддерживать  достойный  образ
жизни. Пусть это послужит  тебе  утешением.  Ступай...  Хотя,  погоди!
Длина твоего пояса не соответствует  тем  деньгам,  что  ты  мне  дал.
Стяжательство,  согласно  Фоме  Аквинскому,  есть  смертный  грех,   и
поэтому, для спасения души ты должен вернуть все. Живо!
    - Господин Д'Анжель, эти деньги мои, - возразил Рено.
    - Ты бунтовать?! Мерзавец! Смотри, казематы доминиканцев примыкают
прямо к стене замка.  Вот  через  эту  дверцу  тебя  потащат  прямо  в
подвалы. И для этого мне достаточно всего-лишь кликнуть стражу.
    - Ваша милость, - сказал Рено, выпрямляясь, -  вы  верно  изволили
сказать, что грехи мои велики, но осмелюсь  заметить,  что  если  меня
схватят, то все мое достояние отойдет церкви,  вам  же  не  достанется
ничего. А если вы проведете меня к его сиятельству  маркизу  Д'Анкору,
то получите еще три золотых.
    Уголком разума он понимал, что говорит жуткие,  невозможные  вещи,
но уже не владел  собой.  Глаза  застилал  красный  туман,  тело  чуть
заметно дрожало, и по спине полз сладкий холодок  отчаянности,  как  в
юности перед большой дракой.
    Господин Д'Ангель налился пунцовой краской и прошипел:
    - Негодяй!.. - потом брезгливо передернул  плечами  и  высокомерно
бросил: - Ступай за мной.
    Они  прошли  по  узкому,  несколько  раз   круто   поворачивавшему
коридору, остановились возле  тяжелой  пыльной  портьеры,  закрывавшей
вход. Оттуда доносился звон посуды и голоса.
    - Маркиз завтракает, - прошептал Д'Ангель, - я из-за тебя  опоздал
к столу, и ты мне за это ответишь. А сейчас, давай деньги.
    Рено осторожно выглянул в щелку. Посредине  обширного  зала  стоял
стол, и за ним лицом к Рено сидел маркиз. Рядом с ним сидела  маркиза,
которую Рено видел пару раз, когда она выезжала  из  замка.  Несколько
дворян из самых мелких вассалов маркизата стояли в стороне и наблюдали
за трапезой. Места для Д'Ангеля за столом не было.
    Д'Ангель больно ткнул Рено в бок и снова прошипел:
    - Деньги давай!..
    Рено  отсчитал  три  золотых,  отдал  их,  широко   перекрестился,
вздохнул, словно  перед  прыжком  в  воду,  потом,  откинув  занавесь,
выбежал на середину зала и пал в ноги маркизу.
    При виде Рено маркиз удивленно вскинул голову, брови  его  полезли
вверх, а острая бородка,  по-модному  загнутая  вперед,  уставилась  в
потолок.
    - Что это? - спросил он.
    - Ваше  сиятельство!  -  срывающимся  голосом  выкрикнул  Рено.  -
Выслушайте меня!
    - Говори, - бросил маркиз, склоняясь над блюдом.
    - Я холоп ваш, Рено, по вашему  милостивому  повелению  собираю  в
ваших лесах хворост для продажи монастырю...
    - Они давно хотят  приобрести  лес  в  свое  владение,  -  заметил
маркиз, повернувшись к супруге, - но я предпочитаю, чтобы они были мне
обязаны. Кроме того, сводить охотничий лес с земель майората  было  бы
варварством. Там попадаются такие секачи...
    - Ваше сиятельство! - воззвал Рено. - Третьего  дня  на  охоте  вы
изволили встретить в лесу мою дочь!..
    - Как же, помню, - оживился маркиз. - Очень хорошенькая девчонка.
    - Она умерла.
    - Как жаль! Будь моя воля, красивые женщины не умирали бы никогда.
Однако, бог думает по-другому. Ему, конечно, тоже было бы скучно среди
одних старух. Но что ты хочешь от меня?
    - Ваше сиятельство, вы забрали у меня единственную  дочь.  Как  же
мне теперь жить?
    - Ведь я же дал!.. - с  досадой  воскликнул  Д'Анкор,  но  в  этот
момент его перебила маркиза.
    - Тео, - мягко сказала она, - Ты обещал не  заводить  девок  среди
деревенских.
    - Это было случайно, - отозвался маркиз  и  снова  повернувшись  к
Рено быстро сказал: - Бедняжка умерла.  Жаль.  Такая  хорошенькая!  Но
теперь, конечно, ничего не поделаешь. Возьми и постарайся утешиться.
    Маленький мешочек веско упал вниз, ударив Рено по  пальцам  правой
руки. Машинально Рено поднял его, встал с пола и, пятясь, выбрался  из
зала. Д'Ангеля за стеной уже не было.  Рено  сделал  несколько  шагов,
прислонился к стене. Ноги казались набитыми тряпками и не держали его.
Холодок ужаса пропал, только перед глазами плавал  туман,  но  уже  не
красный, а  какого-то  гнусного  коричневато-зеленого  цвета.  И  было
отрешенное от всего удивление. Что он делает здесь? Зачем пришел?  Что
хотел услышать и получить?
    Рено  развязал  мешочек.  Там  лежало  золото.  Шесть  полновесных
золотых. Ровно столько, сколько он потратил, чтобы попасть сюда.  Рено
расправил шляпу и надел ее. Он было двинулся к выходу, но  за  изгибом
коридора послышался голос Д'Ангеля, вышедшего откуда-то сбоку:
    - Ждать его будешь в кустах  у  развилки.  У  него  полный  кошель
серебра. Кроме того, от меня ты получишь золотой.  Ты  понимаешь,  что
должен это сделать сразу, без шума и криков.
    - Ясно, - коротко ответил невидимый собеседник.
    Двое вышли из замка, и  Рено,  подождав  немного,  вышел  за  ними
следом. Он не испугался, что его  собираются  убить,  это  само  собой
разумелось. Он только тряс  головой  и  досадливо  морщился,  стараясь
разогнать стоящую перед глазами зелень.
    На улице Рено огляделся, пересек двор и потянул на  себя  тяжелую,
окованную железом дверь, за которой, по  словам  Д'Ангеля,  находились
давно знакомые ему подземелья.

    Низкий коридор, почти подземный ход, такой же извивающийся, как  в
замке. Нависающие сводчатые потолки с древней  округлой  аркой,  и  на
каждом колене прохода по нескольку дверей. У самого входа две каморки.
В одной Рено держал запас дров,  в  другой  мастер  Шуто  хранил  свой
страшный инструмент. Чуть подальше комната заседаний трибунала,  потом
коридор нырял вниз, где  в  толще  камня  вырублены  тесные  норы  для
нераскаявшихся. А в самом конце - обширная пыточная камера.
    На пятьдесят лье в окружности это единственное место, где  заседал
священный  трибунал.  Преступников   привозили   отовсюду,   а   потом
отправляли  в  город  для  аутодафе.  Одни  отделывались  покаянием  и
позорным столбом, другие, более опасные, вырывались  из  лап  дьявола,
пройдя через цепи костра или виселицы.
    Из замка  Рено  попал  в  помещение  трибунала.  Раньше  он  и  не
подозревал об этом пути, которым ходили судьи. Рено побрел в коридор и
снова прислонился к стене. Из-за непослушных ног приходилось то и дело
останавливаться. К тому же, к зелени  в  глазах  присоединилось  дикое
ощущение, что все это уже было с ним, что это не в  первый  раз.  Рено
даже мог сказать, что сейчас произойдет: снизу поднимется добрый  отец
Де Бюсси и скажет что-то  очень  важное,  от  чего  сразу  переменится
жизнь.
    Отец Де Бюсси вышел из-за поворота.
    - Рено, - сказал он, - тебя нет третий день. В  камерах  кончились
дрова, а нам  привезли  несчастного,  погубившего  свою  душу.  Срочно
принеси дров в дальнюю камеру. Враг уже там, но я разрешаю тебе войти.
    - Господин... - робко сказал Рено.
    - Я знаю, о чем ты хочешь поведать, - внушительно произнес отец Де
Бюсси. - Знаю и скорблю с  тобой  вместе.  Но  даже  скорбь  не  может
угасить священного гнева при мысли о ее грехе. И о твоем  грехе  тоже,
Рено. Где ты ее закопал?
    - В лесу.
    - Покаяние,  сын  мой.  Я  думаю,  если  ты   сегодня   всенародно
покаешься, то епитимья не будет слишком суровой.
    - Но святой отец, - дрожащим голосом спросил Рено, - как же я буду
жить, если она никогда ко мне не вернется?
    - Молись, Рено. Проси господа, это  единственный  путь.  Спаситель
сказал: "Встань и иди", - и мертвый  ожил.  Если  молитва  твоя  будет
горяча, как моления первых праведников, то господь может явить чудо  и
дать твоей дочери возможность искупить грех. А теперь ступай и принеси
дров.
    Рено двинулся к каморке. Все вокруг казалось зыбким  как  во  сне.
Тихий шелест плыл  в  ушах,  сливаясь  в  причудливую  мелодию,  звуки
проходили  сквозь  него,  теряя  свою  привычность,   касались   мозга
таинственной значительностью и исчезали, не оставив  в  памяти  следа.
Только голос Де Бюсси еще звучал, и Рено знал, что потом он вспомнит и
поймет, что ему было  сказано.  Туман,  ядовито-зеленый,  с  просинью,
кисеей закрывал глаза, смазывал  очертания  предметов,  обтекал  тело,
щекотал, вылизывал колени, заставляя  их  дрожать;  Рено  обратился  в
марионетку, которую  ему  приходилось  дергать  за  нити,  чтобы  она,
шаркая, переставляла ноги.
    Он спускался по  ступеням  с  вязанкой  за  плечами,  когда  снизу
донесся рев Шуто - пыточных дел мастера:
    - Дрова будут?! Самому мне за ними идти, что ли?!
    Голос грохнул и пропал. Рено не вздрогнул, не  поднял  головы,  не
ускорил шага. Он твердо знал, что все это  уже  было,  а  потом  будет
снова, что это навсегда.
    Он вошел в камеру, не думая, что первый раз заходит туда во  время
пытки.
    И вдруг из угла, с топчана, из завинченных колодок раздался голос.
И голос называл его по имени!
    - Рено! - звал человек. - Рено, взгляни на меня, слышишь,  это  я,
Рено!
    Голос незнакомый, хриплый, острый как лезвие, он рассекал  зеленый
туман и, казалось, резал уши. Рено повернулся спиной к углу, нагнулся,
путаясь пальцами в петлях ремешка.
    - Рено!.. - кричал  лежащий.  -  Ты  должен  посмотреть  на  меня!
немедленно подними голову!
    Рено  выдернул  ремешок,  поленья  рассыпались  с  глухим  стуком.
Ссутулившись и шаркая ногами, Рено пошел прочь.
    - Рено!!! - железная дверь захлопнулась, отрезав крик.
    В коридоре Рено остановился и поднял голову. Туман исчез,  руки  и
ноги звенели усталостью, но были своими, послушными. Рено выбрался  из
подвалов  и,  сойдя  с  дороги,  перелесками,  прячась  среди  кустов,
двинулся к дому.
    В доме кто-то побывал до него. Дверь была сорвана с  петель,  вещи
разбросаны по полу, а большое посеребренное распятие  исчезло  совсем.
Рено поднял табурет и уселся. Вот здесь он должен молиться горячо, как
первые праведники. Молиться и поминутно  ожидать  удара  в  спину.  Он
должен покаяться. В чем?.. Солгать? Какое же  это  будет  покаяние?  А
правда положит конец и молитве и самой жизни. И разве  не  молился  он
вчера? Да от его слов небо должно было обуглиться. И все-таки, молитва
не была услышана. Легко было первым праведникам,  они  видели  Христа,
могли схватить его за одежды и стоном заставить себя выслушать. А  он?
Далеко до неба...
    И тут Рено ясно понял, что он должен делать. Пусть  далеко,  пусть
как угодно трудно, но он пойдет к краю земли, туда, где она кончается,
он поднимется на небо, дойдет до врат и припадет к  стопам  Спасителя.
Он будет молиться богу у его ног, и, когда вернется  назад  на  землю,
Рената встретит его, и они вместе споют хвалу Всевышнему.
    Рено вскочил. В ногах появилась упругая  сила,  в  глазах  молодой
блеск. Он начал собираться.
    Под утро сборы были закончены. Рено оделся во все старое, на ногах
привычно сидели сабо. Башмаки и праздничная куртка  уложены  в  узелок
вместе с несколькими кусками хлеба. Тощий кошелек  крепко  привязан  к
поясу и хорошенько прикрыт полой. Золото Рено перепрятал еще раз.  Все
двадцать две монеты  он  вшил  в  грудь  старой  куртки  и  надел  эту
драгоценную кольчугу.
    Еще до свете все было готово. Рено взял сальную коптилку  и  полез
на чердак. Он не поднимался туда с той  страшной  ночи.  Но  теперь  и
здесь все изменилось. Так и не разобранная постель Ренаты сброшена  на
пол, сундучок с ее приданым разбит. И  только  с  потолка  по-прежнему
свисает обрезанная веревка.
    Рено постоял, глядя в никуда, потом подошел ближе. Язычок  пламени
качнулся на фитиле, лизнул веревку  и  перескочил  на  нее.  Он  полез
вверх, на чердаке стало светлее, и было видно, как веревка поднимается
под потолок к балке и обнимает ее, раздвигая потемневшие пласты старой
дранки.
    Рено спустился вниз. Огонек, обвившись  вокруг  веревки,  метался,
отбрасывая на стены пляшущие тени.
    На кладбище Рено заходить не стал. Все равно он скоро вернется,  и
живая Рената будет его ждать. Оглянулся Рено только выйдя на дорогу  и
поднявшись на первый холм. Его дом горел.  Издали  казалось,  что  это
просто большой костер.
                           Глава 2. ДОРОГА
    Первую ночь своего путешествия Рено  провел  в  овраге.  Ему  было
очень неприятно сознавать, что он, имевший право доступа в лес, должен
скрываться, что он больше  не  зажиточный  крестьянин,  а  преступник,
бежавший от своего сеньора,  бездомный  бродяга,  каких  ловят,  секут
плетьми и кладут на щеки клеймо.
    Овраг густо зарос орешником, но до леса было довольно далеко,  так
что появления лесничих можно было не  бояться.  До  дороги  тоже  было
далеко, значит и дозоры сюда не заглядывают. Рено набрал сухих  сучьев
и разложил костер. Он сидел, смотрел на низкое бездымное пламя и ни  о
чем не думал. Ни о чем не думать  оказалось  очень  легко  и  приятно.
Черные ветки ложились на угли, и угли вокруг чернели, словно  потухая.
Но вот ветка начинала куриться белым паром и вдруг вспыхивала.  Желтые
языки танцевали  в  воздухе,  постепенно  опадая,  пока  от  ветки  не
оставалась цепочка длинных угольков, а пламя не превращалось в голубой
мерцающий огонек. Тогда Рено клал новую ветку.
    Легкий ветерок проникал в лощину, трепал кусты.  Листья,  облетая,
шуршали тысячью осторожных шагов, то были шаги осени, и из-за них Рено
не расслышал шагов человека. Старуха, сгорбленная, морщинистая,  такая
древняя, что казалась бесформенным узлом, перетянутым шалью,  возникла
из отблесков огня на  трепещущих  ветвях  и  шагнула  к  костру.  Рено
заметил ее, когда она уже садилась, тихо постанывая и с трудом  сгибая
ноги.
    Рено ничего не сказал, только  положил  на  угли  сразу  несколько
прутьев. Пламя  взвилось,  осветив  лицо  старухи:  морщинистые  щеки,
провалившуюся  пуговицу  носа,  острый  подбородок  в  редких  длинных
волосинах, черную яму рта и  какое-то  драное  тряпье,  надвинутое  на
самые глаза, поблескивающие двумя искрами.
    - Плохо, - проскрипела старуха. Густые  тени  морщин  дернулись  и
вернулись на место.
    Рено продолжал молчать, а  старуха,  протянув  к  огню  скрюченные
пальцы, вдруг заговорила:
    - Совсем  плохо  стало.  Нынче  последняя  теплая   ночь.   Больше
погреться не придется, разве  что  в  аду.  А  в  теплых  краях  нынче
голодно, там не подадут. Хорошо, у кого свой  домок  есть,  забился  в
него - и зимуй. И чего тебя, дурачок, дернуло из  дома  в  такую  пору
уходить?
    - А ты откуда знаешь? - испуганно спросил Рено.
    - Хе-е...  милый,  -  протянула  старуха.  -  Я  седьмой   десяток
доканчиваю и много чего знаю. Ну зачем ты удрал? Перезимовал бы, а  по
весне - беги, коли ноги чешутся. Только куда бежать? Свою  могилу  все
одно не перепрыгнешь.
    И тогда Рено, поддавшись необъяснимому порыву, начал рассказывать.
Обо всем: о себе, об умершей Анне, убитой Ренате, о  том,  как  нельзя
стало жить. Старуха, почти слившаяся с воздухом, молча слушала,  глаза
ее светились красным, как у бездомной собаки. Рено увидел эти  огни  и
замолк.
    - Тяжело тебе, - глухо произнесла старуха. -  Большую  тяжесть  ты
поднял и далеко несешь. Только не туда ты пошел!  -  старуха  вскинула
голову, раскаленные глаза описали дугу над потухающим  костром.  -  Не
туда! - выкрикнула она. -  Дочь  твоя  не  у  него!  Проси  настоящего
хозяина, того, кто правит миром! Он добр, он отдаст. Проси!..
    Старуха протянула руку и кинула что-то на угли. Полыхнуло пламя, в
воздухе повисла тяжелая вонь. Где-то вдалеке зазвенел колокольчик.
    - Нет! - прохрипел Рено. - Изыди!
    - Не глупи! - прикрикнула старуха,  -  Лучше  подумай,  ведь  дочь
вернется!
    - Это будет не дочь! -  сказал  Рено  твердо.  -  Это  будешь  ты,
ведьма, оборотень. Я иду к истинному богу, и враг меня  не  остановит!
Пусти!
    Рено хотел подняться, но не смог.
    - Полно тебе  орать,  -  негромко  сказала  старуха.  -  С  дороги
услышал. Не хочешь - не надо. Все  равно  никуда  не  денешься.  А  на
дьявола не ругайся. Он-то ни в чем не виноват.
    - Он на бога восстал, - сказал Рено.
    - Как можно восстать на того, без чьей воли не смеет  упасть  даже
волос? Значит, сам бог того хотел. Дочь  твою  снасильничали  по  воле
бога, вся беда - от бога! И ты идешь к нему?!
    Последние слова она провизжала, визг стегнул Рено,  он  вскочил  и
побежал.
    - Вернись! - кричала вдогонку старуха.
    Рено бежал сквозь темноту. Он налетел на большой куст, и тот вдруг
превратился в ведьму.
    - Вернись к костру! -  прошипела  она,  вцепившись  в  Рено.  Рено
судорожно  дергался,  стараясь  освободиться.  Густой  смрад  шел   от
колдуньи, заставляя его задыхаться. С трудом  он  вырвался  и  побежал
дальше.
    - Куда ты? - голос дребезжал совсем рядом. - Все равно не убежишь!
-  ведьма  расхохоталась  странным  кудахтающим  смехом.  -  Беги!   -
закричала она. - У-лю-лю!.. Не хочешь - так беги! Все равно вернешься!
Так и будешь бегать по всей земле! Дарю тебе это!..
    Рено поднял  голову.  Приближалось  утро,  легкий  туман  стоял  в
лощине, потухшие  угли  густо  серебрились  росой.  Рено  быстро  сел,
припоминая события ночи. Песок  вокруг  был  испещрен  следами  копыт.
Невдалеке слышалось блеяние уходящего стада,  звякало  ботало  на  шее
вожака.
    Рено глубоко вздохнул и  перекрестился.  Наваждение  отступало.  И
только на самом дне души осело сомнение,  и  занозой  застряли  слова:
"сам бог того хотел".

    Чем дальше от дома уходил Рено, тем больше менялась земля  вокруг.
Поля лежали пустыми черными  ладонями,  все  чаще  попадались  дома  с
растасканными  соломенными  крышами.  И  даже  дома  побогаче,  крытые
красной черепицей, глядели не так  весело.  А  ведь  наступала  осень,
время, когда урожай собран и уже обмолочен, и  на  всех  дворах  варят
пиво.
    Осенью и воробей хлеба вдоволь ест, - повторял Рено поговорку, все
больше убеждаясь, что  нынче  и  воробью  не  прокормиться  в  здешних
местах. Безнадежное запустение ясно  говорило,  что  недород  приходит
сюда не первый год подряд.
    Рено смертельно устал. Уже несколько дней ему не удавалось  ничего
купить, работники, несмотря на осеннее  время,  тоже  никому  не  были
нужны, а сухари, взятые из дому, кончились два дня назад. Обычно  Рено
ночевал на улице, но теперь, окончательно измученный, решился зайти  в
гостиницу, выстроенную посреди большого пригородного села.
    Обширный низкий  зал  производил  мрачное  впечатление.  Заходящее
солнце, заглядывая в окно, разбрасывало по засаленным стенам  кровавые
блики. Ржавые крюки, вбитые  в  черные  балки  были  облеплены  нитями
паутины и бахромой копоти. Под выложенной из фигурного  кирпича  аркой
расположился прямоугольный очаг,  закрытый  стальной  решеткой.  Конец
каждого прута был украшен бронзовой головой дьявола.
    Когда-то в этой комнате готовили и ели, на прутьях очага  жарилось
мясо,  по  огромному  столу  растекались  лужицы  вина,  здесь   пили,
разговаривали и порой дрались, по скрипучей винтовой лестнице  уходили
в  комнаты  на  втором  этаже,  подозвав  коротким  кивком  миловидную
служанку. Теперь тут было пусто и холодно. Возле кучки углей,  тлеющих
в очаге, грелся единственный посетитель - старый монах  в  заплатанной
сутане. Он был покрыт пылью и выглядел очень усталым, очевидно,  делал
пешком большие переходы, стремясь поскорее выйти из голодных мест.
    Рено почтительно поклонился монаху и присел на краешек скамьи.  Из
узкой двери, ведущей на хозяйскую половину, вышел трактирщик.  Он  был
невысок ростом и когда-то, вероятно, толст.  Излишне  просторная  кожа
свисала на щеках дряблыми складками. Его передник был девственно чист,
а руки, привыкшие возиться с вином и мясом, праздно лежали на нем.
    - Еще один! -  воскликнул  трактирщик,  завидев  Рено.  -  Клянусь
бородами всех лжепророков, сегодняшний день  принесет  мне  состояние!
Садитесь, сударь, поближе к очагу, тепло нынче слишком  редкая  штука,
чтобы  пренебрегать  им.  Что  изволите  откушать?   Могу   предложить
прекрасные печеные желуди. В этом году необычайный урожай желудей. Вся
округа собирает желуди, а мельник Огюст делает  из  них  муку.  Можете
также получить желудевые лепешки.
    Хозяин вышел  и  вскоре  вернулся  с  противнем,  полным  горячих,
лопнувших на огне желудей.
    - Жена жарит их там, - объяснил он. -  Готовить  на  виду  у  всех
стало опасно.
    Рено и монах подсели к противню и начали  разламывать  коричневые,
подгоревшие скорлупки.
    Входная дверь хлопнула, в трактир ввалился еще один гость. Это был
мужик огромного роста с редкой черной бороденкой на  плутоватом  лице.
Выражение лица так не вязалось с мощной фигурой, что казалось будто  к
плечам  богатыря  приставлена  чужая  голова.  Вошедший  был  одет   в
просторную суконную куртку и штаны, подшитые в паху кожей.
    - А, Пети! - радостно вскричал хозяин. - Откуда ты таким франтом?
    - Из города, - ответил крестьянин, придвигаясь к огню.
    - Что ты там потерял? - спросил трактирщик.
    - Зерно идет по пятнадцати монет за меру, - проговорил крестьянин,
не слушая его. -  Но  никто  не  продает.  На  площади  кричат  приказ
магистрата, чтобы не смели прятать излишки, а везли  их  на  рынок.  А
откуда они? Все вымокло еще весной, я не собрал даже семян.
    - Прогневали господа... - вздохнул монах. - "Был голод на земле во
дни Давида три года год за годом".
    За кочан капусты дают три медяка, - сообщил крестьянин.
    - Кому теперь нужны деньги... - пробурчал трактирщик
    Он вышел и вернулся с четырьмя большими кружками.
    - Пейте, - сказал он. - Я угощаю. Здесь вино. Вино  еще  осталось.
Оно нас переживет.
    Рено приоткрыл металлическую крышку и осторожно понюхал. Вино было
темно-красным,  совсем  не  таким  как  дома.  Сладости   в   нем   не
чувствовалось вовсе. Оно терпкой струйкой стекало  в  пустой  желудок,
заставляя его сжиматься.
    - В городе сегодня сожгли  ведьму,  -  рассказывал  крестьянин.  -
Узнали, что она насылала дождь.
    - Это толстуху-то Мариетт? - спросил трактирщик. - Да она такая же
ведьма, как я апостол Петр!
    - А я говорю - она ведьма! - крестьянин  ударил  кулаком  по  краю
стола, так что кружки подпрыгнули, звякнув крышечками. -  Я  уверен  в
этом, как в самом себе!  Это  была  мокрая  ведьма.  Подумать  только,
третий год льют дожди, урожаи вымокают на корню, все мрут с голоду, от
людей одни тени остались,  а  эта  баба  разжирела,  как  сентябрьский
боров! И добро  бы  была  богачка,  у  которой  припрятан  хлеб,  нет,
нищенка, рваная шкура! Вот и спрашивается, откуда в ней такая толщина,
если она не ведьма? Она насылает дождь, чтобы вся земля  обратилась  в
болото.
    - А я думаю, у старухи была водянка, - сказал  трактирщик.  -  Она
часто начинается с голодухи.
    Крестьянин потер лоб, соображая, а потом выдавил:
    - Если и вправду водянка, то ей все равно скоро  помирать.  А  так
она  на  небо  попадет.,  -  он  затряс  кудлатой   головой,   отгоняя
непрошенную мысль, и уже другим тоном продолжал: - Все-таки она мокрая
ведьма. Я видел все своими  глазами.  Ей  стянули  руки  за  спиной  и
приковали к столбу длинной цепью. Огонь разгорелся с одного конца, она
убежала на другой и все дергала цепь и кричала совсем  по-человечески.
А вот когда и там заполыхало, то она завыла так, что  я  сразу  понял,
кто она. И забегала, и забегала, а сама все воет. Выскочила туда,  где
пламени уже нет, зато там уголь жарче чем в аду; она туда прибежала  и
давай прыгать как лягушка, а сама все воет,  но  уже  не  громко  и  с
хрипотцой. А как упала, то угли вокруг погасли,  сколько  в  ней  воды
было. Через час все еще шипела. Так и не  сгорела,  только  вроде  как
сварилась. А вы говорите - не ведьма!
    Трактирщик с сомнением покачал головой.
    - Может оно и так, - сказал он, - и сожгли  ее  правильно,  меньше
голодных будет, но, думается, беда не в  этом.  Сам  посуди,  надо  ли
дьяволу на нас такое насылать? Когда  всего  было  вволю,  то  грешили
больше. Огонь горел не на площади, а в моем  очаге.  Черти  с  решетки
купались в пламени, на них капал жир от жаркого. А теперь черти  такие
же голодные, как и мы. Значит,  нечистая  сила  не  виновата  в  наших
бедах.
    - Кто же тогда? - с угрозой спросил крестьянин.
    - Сейчас покажу, - трактирщик встал и вышел, прикрыв дверь.
    - Голод насылается господом в наказание за наши грехи, особенно за
несоблюдение постов, - вполголоса сказал монах.
    - Нам и  в  сытые  годы  не  больно  скоромничать  приходилось,  -
проговорил Пети.
    Вернулся хозяин. Он уселся и положил на стол перед собой  большую,
грубого чекана медаль.
    - Вот,  -  хрипло  сказал  он.  -  Тут  все   разъяснено,   самому
неграмотному понятно. На этой стороне написано  "дороговизна".  Сам  я
читать не могу, но мне прочитал один  верный  человек.  Вот  нарисован
скупщик, он уносит мешок с зерном, а на мешке сидит дьявол. На  другой
стороне написано "дешевизна".  Скупщика  повесили,  вот  он  висит  на
дереве, и мешок остался у нас. А черт все равно сидит на мешке.  Очень
понятно - во всем виноваты скупщики. Если бы ты, Пети, не  возил  хлеб
на рынок, то сейчас не умирал бы с голоду.
    - Ве-ерно!.. - протянул Пети. Ведь сколько я этого хлеба перевозил
в город, а теперь хоть бы горстку назад вернуть! Ну,  мы  до  них  еще
доберемся!
    - Великий грех в  людях  злобу  будить,  -  нравоучительно  пропел
монашек. - Спаситель сказал: "Не судите, да не судимы будете".
    - Больший грех хлебом торговать, - веско  возразил  трактирщик.  -
Христос торгующих из храма выгнал.
    - Странно слышать такое от того, кто сам торгует снедью.
    - Я хлеб не скупаю! - заревел трактирщик. - Я  голодных  кормлю  и
бездомных обогреваю! Насильно не зову, без денег не даю, но и  рубашку
последнюю не снимаю!
    трактирщик грохнул по столу кулаком и выбежал вон. Через минуту он
ввалился с бочонком на плече.
    - Нате!.. - прохрипел он. - все равно скиснет: некому  вино  пить!
Да не пугайтесь вы, деньги возьму только за тепло и желуди...
    - Вот истинно христианский поступок! -  быстро  проговорил  монах,
придвигая ближе к бочонку опустевшие кружки.
    В дверях мелькнуло испуганное женское лицо.
    - Сильвен! - послышался умоляющий голос.
    - Молчать! - рявкнул трактирщик и запустил в дверь медалью.
    Остальное Рено запомнил плохо.  Красная  струя  била  из  бочонка,
кровавые пятна как встарь растекались по выскобленному  дереву  стола.
Винный дух ударял в нос, несытная сладость желудей  не  могла  утишить
его.  Огромный  Пети  плясал,  распахнув  куртку,  а  хозяин  швырялся
желудями в дверь всякий раз, как там показывалась его жена.
    На какое-то время Рено вовсе забыл самого себя. И вдруг неожиданно
увидел, что стоит на коленях перед монахом, ухватив его за край  рясы,
и твердит:
    - Как же за такую малую вину  столь  невыносимое  наказание?  -  а
монах, силясь отпихнуть его ногой, кричит:
    - За четверо меньшее сера и огонь излиты на Содом и Гоморру!
    Ему удалось вырвать полу из рук Рено, он, громко икнув, сполз  под
стул, и оттуда послышался слабеющий голос:
    - Прийди, малютка, вечерком!..
    Рено метнулся к выходу, выбежал на улицу. Он бежал  по  качающейся
ускользающей из-под ног дороге. Ему казалось, что  сзади  приближается
нутряная икота монаха, и гнусавый голос выводит:
    - Истинно говорю, Содому и Гоморре в  день  страшного  суда  будет
легче, чем всем вам!
    - Не верю! Бог милосерд! - закричал Рено, оборачиваясь.
    Сзади никого не было. Уже  темнело,  на  небо  набежали  тоскливые
размазанные тучи. Начал накрапывать дождик. Дороги под ногами тоже  не
было, в угарной спешке он сбился с пути и забрел в лес.
    Рено пошел наугад, время  от  времени  захватывая  горстью  мокрую
ивовую ветку и вытирая ею пылающее лицо.

    Домик стоял в  глубине  леса,  приземистые  буки  скребли  ветками
ставни, ежевика плотно обступала тропинку. Дом казался брошенным -  ни
шума, ни дымка, но в сердечко на одной из ставень пробивался тоненький
лучик света.
    Рено постучал. В доме послышалась  тихая  возня,  что-то  звякнуло
острым стальным напевом, потом хриплый мужской голос спросил:
    - Кто там?
    - Прохожий, - сказал Рено, - пустите переночевать.
    - Я лесник его величества, - предупредил голос.
    - Я сам был лесником, - ответил Рено, - и не хочу дурного.
    - Я открою дверь, - донеслось из дома, - и если вы  грабители,  то
войдите и посмотрите, есть ли тут что грабить. В доме  ни  тряпки,  ни
корки, король забыл, что у него есть слуга по имени Гийом.
    Послышались удары, хозяин выбивал клинья, запиравшие дверь.  Дверь
распахнулась, на пороге появилась фигура во рваном охотничьем  кафтане
и ночном колпаке.
    - Заходите! - воскликнул хозяин. - Заходите все, сколько  вас  там
есть! Заходите и берите все, что найдете!  Забирайте  четыре  стены  и
меня заодно! Можете утащить в преисподнюю!
    - Я один, - испуганно сказал Рено.
    - Надо же? - удивился хозяин. - Этак он еще и за ночлег  заплатит.
Заходи, что на дожде стоять.
    Рено  вошел.  Ему  было  страшно  оставаться  в   одном   доме   с
сумасшедшим, но бежать по тропинке между двумя рядами колючих  кустов,
подставив спину под этот взгляд и сталь,  звеневшую  за  дверью,  было
страшнее. Кроме того, в доме горел огонь.
    Лесник  запер  дверь,  глухие  удары  по  дереву  заставляли  Рено
вздрагивать.
    - Вот, - сказал хозяин, появляясь в комнате, - в этом углу  мох  и
сено, в том - сено и мох. Ложись, где нравится.
    Сам он сел на чурбан посреди  комнаты.  Из-под  обтрепанных  краев
кафтана торчали голые ноги, покрытые рыжим волосом.
    - Штаны продал, - сообщил хозяин,  -  а  кафтан  никто  не  берет.
Боятся. Поймают бродягу в одежде королевского лесничего - повесят,  не
спросивши как зовут.
    - С чего у тебя такая бедность? - не выдержал Рено. -  Королевские
угодья, лесник...
    Хозяин захохотал. Он смеялся долго, со всхлипом, потом закашлялся.
    - Лесник!.. - прохрипел он. - Лес-то бедный! Красного зверя нет, а
где нет красного зверя, там держат в черном  теле.  И  раньше  платили
кое-как, а теперь и вовсе забыли. Но я  им  -  тоже!  Гляди,  бревнами
топлю! И вообще!.. Входи в лес, кто хочет! Руби! Трави! Стреляй! Я сам
цельный день в лесу. И ничего... Ни одного дрозда не осталось. Пичужек
жру.
    - Ох, плохо! - выдохнул Рено.
    - Плохо, - согласился лесник.
    Он поник, стал вроде бы  ниже  ростом  и  словно  обвис  на  своем
чурбачке.
    - Спать ложись, - сказал он тихо, сполз с  чурбачка  и  улегся  на
куче сена в углу.
    Рено помолился перед деревянным распятием, приколоченным к  стене,
лег в другом углу и тоже уснул.
    Среди ночи Рено неожиданно проснулся. В доме стояла  непроглядная,
густая, бархатная темень. Не было видно абсолютно ничего, хотя Рено до
боли широко раскрывал глаза, стараясь высмотреть, что  его  разбудило.
Потом он понял. Это был шепот.  Неподалеку  от  Рено  что-то  бормотал
прерывистый голос. Рено недвижно лежал,  боясь  зашуршать  соломой,  и
слушал.
    - Ты ведаешь, господи, - шептал невидимый  лесник,  -  ты  знал  и
тогда, а с тех пор легче не стало. Пресвятая богородица, дева  чистая,
перед твоим лицом все мои грехи, ни одного умалять не стану, грешен  я
и мерзок, но прошу, попусти и на этот раз, укрепи мою руку...
    Рено лежал, замерев от безотчетного ужаса, напружинив мышцы, чтобы
не выдать себя случайным движением.
    Лесник встал. В темноте его шаги звучали неуверенно. Слышно  было,
как он ведет рукой по стене, пробираясь  вдоль  нее.  Он  добрался  до
очага и начал дуть,  отыскивая  огонь.  Рено  слышал  сопение,  ощущал
пресный запах горячей золы.
    В очаге засветились пятна непогасших углей, догоравших под пеплом.
Хозяин бросил на угли клок соломы, несколько веток, придвинул погасшие
головни. Огонь, возродившись, осветил помещение. Рено  прикрыл  глаза,
наблюдая из-под ресниц. Лесник вытащил из-за пазухи  нож  и  шагнул  к
Рено.
    Нож был длинный и широкий  с  волнистым  голубоватым  лезвием,  на
котором змеились  отблески  огня.  Такими  ножами  доезжачие  забивают
раненую дичь. Рено сам не заметил, как широко раскрыл глаза.
    Лесник встретил взгляд Рено, вздрогнул и попятился было, но тут же
передумав, кинулся, занося руку с ножом. По счастью,  Рено  уже  много
ночей подряд надевал перед сном башмаки,  чтобы  не  украли  случайные
попутчики. Удар окованного медью носка пришелся  леснику  по  пальцам:
нож отлетел к дверям.
    Лесник, ослабевший от голода, сопротивлялся отчаянно, но силы были
неравны. Рено свалил его и скрутил локти тем самым  ремешком,  которым
когда-то связывал дрова. Потом, тяжело дыша, встал  и  отошел  на  два
шага, чтобы лучше разглядеть  противника.  Лесник  ворочался  в  углу,
стараясь сесть. На его лбу вздувалась ссадина, из  разбитого  носа  на
спутанную бороду капали черные капли крови.
    - Зачем ты хотел меня убить? - спросил Рено. - Ты же видишь, что у
меня ничего нет, только куртка и башмаки. Неужели из-за башмаков можно
погубить душу?
    Леснику, наконец, удалось сесть.
    - Мне не нужны твои башмаки, - часто шмыгая носом,  сказал  он,  -
мне нужен ты сам. Сто фунтов мяса, из которого можно сварить  похлебку
с чесноком и тмином. Его можно засолить и  есть,  когда  другие  будут
умирать с голоду. Не башмаки мне нужны, из-за них  я  души  губить  не
стал бы. Я погубил ее, когда понял, сколько мяса ходит вокруг...
    - Я убью тебя, - сказал Рено, поднимая с пола нож.
    - Нет! - живо воскликнул лесник. - Ты  не  можешь  меня  убить.  Я
обязательно должен дожить до хороших времен и разбогатеть. Иначе,  кто
закажет заупокойную мессу о тех пятерых, которые были до тебя?
    Рено расширенными глазами глядел на человека, сидящего на полу,  а
тот говорил, с каким-то особым сладострастием вспоминая подробности:
    - Первый-то год я неплохо прожил, охотился, с  браконьеров  поборы
брал, да и деньжонки кое-какие оставались. А на второй меня  скрутило.
Барахло  продал,  проелся  весь  и  начал  помирать.  Тут  он  мне   и
подвернулся. Я за дровами  отправился,  утро  было  раннее,  снег  уже
сошел, и по всему лесу капает. Я его издали углядел, он у самой дороги
лозняк резал. По одежде вроде не мужик, а подмастерье  или  купчик  из
небогатых, голод-то всех прижал. Я его за ворот  и  хапнул  -  попался
мол! Теперь на виселице покачаешься!  И  ничего-то  у  меня  в  мыслях
такого не было, куском хлеба откупился бы, а  он,  дурак,  на  меня  с
ножом кинулся. Забыл, видно, что у меня  топор  в  руках.  Я  его  как
жамкну! Все лицо разрубил, словно по пустому  месту  топор  прошел,  и
ногу еще надвое развалил, вдоль по ляжке. Он  и  упал.  Еще  не  умер,
подергивается тихонько, а я на ногу его смотрю, как  там  мясо  кровью
сочится, словно парная говядина. Поначалу я убежал, но потом вернулся.
Он все также лежит, только лицо лисицей объедено. Я его засолил  и  ел
всю весну. Второго я не убивал. Это был  скупщик.  Он  привез  хлеб  и
начал  его  продавать,  только  очень  дорого.  Мужики  взбунтовались,
караван разбили, а самого повесили посреди  деревни.  Я  его  ночью  с
виселицы украл. Мясо у него черное от крови было,  но  вкусное,  очень
жирное. Так я их всех одного за другим и  съел.  Последнего  я  связал
сонного, потом разбудил и сказал, чтобы он помолился.  Он  сначала  не
хотел и все звал на помощь. Только я сказал, что все равно зарежу его,
он тогда смирился и умер просветленным., потому что сначала помолился.
За этого человека меня совесть  не  мучает,  но  я  все  равно  обещал
заказать заупокойную мессу о нем...
    Рено выронил нож, бросился в  сени  и  начал  остервенело  дергать
дверь.  Он  больше  не  мог  слушать,  как  людоед  печется  о   душах
пожираемых.
    - Эй, прохожий! - звал из дома лесник. - Сначала развяжи меня!  Ты
слышишь? Я же не могу сам освободиться! Дева Мария обещала мне, что  я
исправлюсь, не смей идти против ее воли!
    Рено вышиб дверь и побежал по дорожке.
    - Развяжи-и-и!.. - несся из дома вой.
    Рено бежал, пока с маху не ударился о какое-то дерево  и  не  упал
оглушенный. Холод привел его в себя. Рено сел,  обеими  руками  сжимая
разламывающуюся от боли голову.
    "Странно, - подумал он, - как много мне приходится бегать. И  все,
от кого я бежал, говорили о воле божьей. Хотя ведьма на то  и  ведьма,
чтобы искажать его волю, да и лесник тоже не человек, а сам  дьявол  в
обличье богомольца. Но как же монах?"
    - Нет! - громко сказал Рено. - Это не  священник,  это  переодетый
еретик, паральпот, ессей! То враги бога, они хотят остановить меня!
    Ночь наконец закончилась, солнце появилось над ближними холмами, и
бесцветно серевший лес ожил  и  заиграл  всеми  оттенками  красного  и
желтого. Ярко алел боярышник, оранжевые кисти рябины  светились  среди
засохших скрючившихся листьев, осины трепетали багровыми кронами, лишь
где-то на самом низу еще сохраняющими зеленый цвет.  Ольха  выделялась
черными  пятнами,  а  все  остальное  казалось  единым  желтым  телом,
выкупанном в тумане и искрящемся от росы.
    Утро, пришедшее в мир божий, смыло с души страхи и сомнения.  Рено
шел, раздвигая кусты,  осыпавшие  его  светлыми  каплями,  и  на  душе
становилось чисто как от звуков органа.
    Он поднялся на холм, круто обрывавшийся с противоположной стороны,
и остановился. Внизу плавными изгибами лежала серебристая лента  реки,
большая деревня расположилась на одном из ее берегов, домики улыбались
небу красными крышами, каменная церковь стояла среди них словно  мать,
окруженная многочисленными детьми. Рено  перекрестился,  глядя  на  ее
острую башенку.
    А те хотели уверить его, что бог жесток! Не бог,  а  они  жестоки!
Небо никогда не пошлет наказания без достойной его вины!
    - Бум-м!.. - удар колокола, тоже смягченный и  очищенный  утренним
воздухом, прервал мысли Рено.  Из  церкви  вышла  странная  процессия:
белые фигуры в остроконечных балахонах, маски с огромными, различимыми
даже из такой дали, носами. В руках кресты и большие крючья. Процессия
медленно двигалась, останавливаясь возле домов. В некоторые дома белые
фигуры входили.
    Рено в ужасе попятился.
    - Чума! - пробормотал он.

    Неделю Рено метался по округе. В селения он не заходил, но  иногда
встречал больных, идущих неведомо куда.  Они  умирали  прямо  в  поле,
трупы бесформенными кучами  лежали  в  бороздах.  Скот  без  присмотра
бродил по лесу, его тоже косил  мор.  Однажды  следом  за  Рено  долго
тащилась  худая  коровенка.  Она  надрывно  мычала  и  иногда  кашляла
странным перхающим звуком. Кровавая слюна свисала с ее  морды  тонкими
нитями. Рено кричал и кидал  в  корову  камнями,  но  она  продолжала,
пошатываясь, идти за ним. И только когда Рено совсем выбился  из  сил,
коровенка, остановившаяся попить  из  разлившейся  лужи,  вдруг  шумно
вздохнула, передние ноги у нее подломились, она опустилась сначала  на
колени, а потом повалилась набок в грязную воду.
    Вечером того же дня у Рено произошла еще одна встреча. Он  шел  по
меже вдоль длинных канав, вырытых жителями во время отчаянных  попыток
отвести воду с затопленных полей. По прихоти осенних ручьев эта канава
оказалась пустой. Совсем рядом, в двух шагах, точно  такая  же  канава
была до краев наполнена мутной желтой водой, а в этой не было  ничего,
кроме слоя жидкой грязи на дне.
    Рено шел, выдергивая босые ноги из чвакающей навозной почвы.  Сабо
он нес в руках, потому что при каждом шаге они спадали с ног,  завязая
в глине. Ноги замерзли, Рено устал и  шел  только  чтобы  выбрать  для
ночлега место посуше. Теперь он шел днем, а ночами грелся  у  костров,
не боясь, что его поймают. В чумной области некому было ловить бродяг.
К тому же, по ночам случались  заморозки  или  начинал  падать  мокрый
снег.
    Не найдя никакого пригорка, Рено решил ночевать, где придется.  Он
перепрыгнул через канавку и остановился, услышав стон.
    - Пить! Иезус, Мария, пить!
    Еще один несчастный! Рено настолько привык  к  ним,  что  проходил
мимо умирающих не оглядываясь. Но этого человека не было видно.  Рено,
испугавшись наступить на чумного, попятился и ухнул в соседнюю канаву.
Он почти по пояс провалился в ледяную воду  и,  чертыхаясь,  полез  на
берег.
    - Пить! - донеслось до него.
    Подумать только, в двух шагах от этакого потопа кто-то умирает  от
жажды! А ведь говорят, это страшная мука, когда у чумного нет воды.
    Рено надел сабо и несколькими ударами деревянного  каблука  прорыл
канавку. Тоненький ручеек  побежал  вниз,  вода  быстро  промыла  себе
дорогу, и скоро уже  небольшой  водопадик  журчал  на  месте  ручейка.
Пустая канава начала заполняться.
    - Матерь божья, что же это?  -  донеслось  до  Рено  сквозь  плеск
бурлящей воды.
    "А ведь потонет, - подумал он. - Ей богу, потонет."
    Он мог пройти мимо умирающего, потому что все равно ничем не сумел
бы помочь, но уйти, зная, что человек гибнет из-за  него,  было  свыше
сил. Рено спрыгнул в канаву, нащупав безвольно лежащее  в  воде  тело,
приподнял его и потащил на траву. Под деревьями  было  темнее,  чем  в
поле, но Рено все-таки успел набрать сучьев и развести костер. Больной
лежал без движения и все время просил пить, так что Рено несколько раз
пришлось ходить  к  канаве,  чтобы  намочить  тряпку  и  выжать  ее  в
приоткрытый рот.
    Рено, то и дело встававший, чтобы подкинуть в костер хворосту, под
утро заснул и проснулся поздно. Его сосед уже  не  лежал,  а  сидел  у
кострища. Он был страшно худ, на щеках сквозь грязь проступали  темные
пятна,  мосластые  дрожащие  руки  далеко  высовывались   из   рукавов
непонятной войлочной хламиды,  накинутой  на  плечи.  Серая  войлочная
шляпа была надвинута на брови, а на  ногах  красовалось  что-то  вовсе
неразборчивое, густо заляпанное глиной.
    - Благодарствую пану, - сказал он, заметил, что Рено  проснулся  и
разглядывает его. - Пропал бы, коли не ваша милость.
    - Не все ли равно, сейчас помирать или через два дня?  -  просипел
Рено.
    Сказывалось давешнее купание: голос пропал, только  иногда  сквозь
натужный шип прорезывалась неожиданно высокая нота.
    - Хе, пан, - сказал новый знакомец, - коли я зараз не умер, так уж
не помру.  Пупыри-то  у  меня  еще  вчера  лопнули,  а  это  точненько
известно, что у кого кровь глоткой пойдет, тот помрет к  вечеру,  а  у
кого пупыри в подмышке выскочат, да сами и лопнут, тот уже не  помрет,
разве что дюже ослаб. То ж мне один ксендз сказал, шибко святой,  чтоб
я не ложился, а все шел, пока ноги держат. Я и шел до той самой ямины.
А уж натерпелся в ней, не приведи господи! Всю  жижу  языком  вылакал,
землю ел. И ведь, благодарение святым угодникам, жив. Ноги только  как
чужие. А надо бы сходить, барахло подобрать.
    Рено встал, пошатываясь добрался до канавы, нашел узелок с  вещами
и сильно закопченый медный котелок странника. Зачерпнул котелок  воды,
поставил на угли. На опушке выбрал упавшую ольшину, волоком притащил к
костру. Огонь оживился, пожирая трухлявые сучья. Рено согрелся  и  его
тут же разморило.
    Он не мог сказать, долго ли спал. Сон  превратился  в  непрерывный
кошмар, полный гнилой мокрой гадости, страшных чумных харь,  ломанного
оскала  известковых  холмов  среди  бесконечного  болота.  Тысячи  раз
лесник, благочестиво читая молитвы, закалывал его, как  рождественскую
свинью, а ведьма, улыбаясь беззубым ртом, говорила:
    - Гляди,  бог  милосерд,  никого  зря  не  накажет,  -   а   потом
расползалась по углам пауками и мокрицами.
    Они схватили его и потащили  туда,  где  в  широком  черном  котле
медленно кипела смола. Он упал в  смолу,  тело  охватил  жар,  горячее
благодатной струей хлынуло в горло, сразу стало  удивительно  легко  и
свободно, и Рено очнулся.
    Он лежал все под тем же деревом на пригорке. Солнце было низко, но
Рено не помнил, с какой стороны восток, и не мог сказать, утро  сейчас
или вечер. Странник сидел рядом с Рено и из котелка вливал ему  в  рот
мутную горячую жидкость. Воздух был напоен  сладким  запахом  вареного
мяса.
    - То ж глупо, - сказал странник. -  Вокруг  черная  смерть,  а  он
задумал погибать от простуды. Второй день лежит и глаз  не  открывает.
Право слово, глупо.
    - Как тебя зовут-то? - с трудом спросил Рено.
    - Казимиром.
    - Хорошо, - сказал Рено, закрывая глаза. - А меня зовут Рено.
    - Будем, значит, знать, о ком молиться, - согласился Казимир.
    Рено снова начала обволакивать сонная дремота, но вдруг  тревожная
мысль мелькнула в его голове. Рено вздрогнул и мгновенно  проснувшись,
спросил:
    - Откуда у тебя мясо?
    - Достал, - лениво ответил Казимир. - Поросеночек к костру пришел.
Мужички-то в деревнях перемерли, а скотина, какая вживе  осталась,  по
полям бродит.
    - Чумной мог быть, - сказал Рено, успокаиваясь.
    - Так он и был чумной, - откликнулся Казимир. - Я  ж  его  сварил,
значит и хворобу сварил. Да и так все одно, воду из ямины пьем, а он в
ту ямину, может, гадил.
    Рено не слушал его, он спал.

    А немного дней спустя, они уже шли по большой дороге,  поддерживая
друг друга.
    - И куда ж ты идешь? - рассудительно говорил Казимир. - Экая  тьма
народа по свету бродит, и никто не знает куда.  А  земля  без  мужичка
скучает.
    - На восток иду, - отвечал Рено. - К богу ближе.
    - Какой же там бог? На востоке схизма, греческая ересь,  а  дальше
махмуды и татарва. Нечисть всякая обитается, грифоны да песьи головы.
    - Ты-то откуда знаешь? Вроде не монах, такой же бесштанник, как я,
а говоришь мудрено.
    - Приучен, - Казимир улыбнулся. - Ксендз  у  нас  был  интересный.
Бывает, кто у него ржицы  в  долг  попросит,  так  он  даст,  а  потом
говорит: "Осенью вернешь вдвое, а пока, все одно, зима длинна, приходи
ко мне на двор". Соберутся должники, кто пану ксендзу  снаряд  кожаный
правит, кто по дереву режет, а пан промеж ними ходит и всякие мудрости
рассказывает. Сильно  ученый  был  и  любил  красно  поговорить.  Я  с
малолетства его слушать приобвык. Хитрости тут особой нет,  не  ученый
я, а наслышанный. Это с тобой, Рено, хитро выходит: смотрю я на  тебя,
вроде  ты  не  немец,  а  с  немцами  по-ихнему  калякаешь  -   голова
закружится. И по-польски разумеешь. Я потому к тебе и привязался,  что
ты мне вроде родного стал, как я твой голос услышал.
    - Не знаю я ничего, - сердито сказал  Рено,  -  ни  польского,  ни
немецкого.
    - Не знаешь? - переспросил Казимир. - Так по-каковски мы  с  тобой
сейчас беседуем?
    - По-человечьи, - ответил Рено.
    Казимир помолчал, соображая, а потом весело воскликнул:
    - Ведь верно выходит: мы с тобой по человечьи говорим!
    Дорога поднималась в гору. Вокруг снова начали  появляться  холмы,
сначала пологие, они собирались в группы, чтобы где-то  за  горизонтом
взметнуться в небо стеной снежных вершин.
    - Незачем тебе идти на восток, - сказал  Казимир.  -  Пошли  лучше
вместе хоть и не к самому господу, а все же в Рим, где  первосвященный
папа обретается.
    - Пойдем, - неожиданно легко согласился Рено.
    Что-то странное происходило с ним последнее  время.  Главная  цель
паломничества - Рената - отходила куда-то  в  полумрак.  Боль  уже  не
рвала сердца, лишь постоянно и монотонно сжимала его. Так колет прочно
вросшая в плоть  и  не  нагноившаяся  заноза.  И  вместе  с  тем  Рено
ежеминутно помнил, что он идет  к  богу,  идет  не  останавливаясь,  и
каждый шаг, хоть бы он и был в сторону, приближает его к цели.
    Несколько шагов они прошли в молчании, потом Рено спросил:
    - А тебе-то зачем в Рим? Неужто святейшему папе хочешь предстать?
    - Не-е!.. То нам невместно. Иду на поклонение по обету за чудесное
исцеление от холеры...
    - Одного в толк не возьму, - перебил Рено,  -  кто  будет  кормить
твою чудесно исцелившуюся семью, пока ты замаливаешь грехи?
    - Так то ж не я! То ясновельможный пан  Стародубенский  исцелился!
Пока хворал - обет дал, пешком в Рим сходить, а  как  поднялся,  то  и
помстилось ему, что для такого дела холопей  вполне  достаточно.  А  я
вдовый и панской воле мне противиться не можно. К тому  же  грехов  на
душе меньше останется, когда за чужие дела пострадаешь. В  Риме  и  за
себя помолиться можно.
    С  каждым  поворотом  дороги  лес  редел,  все   чаще   попадались
деревеньки, окруженные заброшенными  полями.  Жителей  вовсе  не  было
видно.
    - Хлеба мало уродилось, - заметил Казимир, - всем бы ни за что  не
прокормиться, так господь мор послал и подравнял народушко  по  хлебу.
Теперь, кто жив остался, сыт будет.
    Дорога вышла  к  реке  и  потянулась  берегом.  Рено  остановился,
тревожно огляделся и потянул носом воздух. Ветром несло сильный  запах
гари, острый аромат горящей смолы неприятно щекотал ноздри.
    - Никак лес горит, - сказал Рено.
    - Нет, - Казимир покачал головой. - То город. Поветрия  берегутся.
Я таких уж сколько видел, никого в стены не пускают,  у  ворот  костры
палят. Только все одно получается, захочет господь, так черная  смерть
и через костры пролезет. А все ж, молодцы, лучше хоть  что-то  делать,
чем так смерти ждать.  Я  еще  в  наших  краях  раз  прибился  к  двум
школярам, вместе от лихого человека легче оборониться. Вот они идут  и
все-то друг с дружкой лаются. Один говорит, что мор идет от заразы,  и
потому надо беречься людей и нюхать уксус. А другой ему,  что  мор  от
миазма, значит, надо беречься плохого воздуха и нюхать цитрус.  Первый
озлился и давай латинскими словами говорить, а второй еще хлеще: и  на
латинском, и на каком-то другом, может по-жидовски. Кричали, покуда не
подрались. Так я и не  спознал,  отчего  черная  смерть  приключается.
Только, думаю, людям то знать вовсе без надобности. Зараза ли,  миазма
- в огне все сгорит. Вот и жгут у ворот высокие костры, а когда кто  с
чумных мест идет, то в город отнюдь не пускают, а прямо на  дороге  из
самострелов спать кладут. Пойдем-ка, кум Рено дальше кустами.
    Они свернули с дороги, пройдя немного, вышли к городу. Город стоял
на берегу реки, которая плавно огибала его с двух сторон.  Приземистые
стены и полоски рвов защищали город с суши. За стеной плотно  кучились
дома, взлетали к небу стрельчатые арки церквей. Звонили колокола.
    Рено перекрестился на звук.
    - Как давно в  церкви  не  бывал,  -  сказал  он,  повернувшись  к
Казимиру.
    Тот мелко крестился, глядя в синеющую  даль.  Шапку  он  держал  в
левой руке,  но  Рено  почудилось,  что  он  и  не  снимал  ее,  такие
свалявшиеся, запутанные, грязные волосы росли у него на голове.
    - Казимир, - позвал Рено, - что у тебя с волосьями?
    Казимир поднял руку, с трудом загнал пальцы в перепутанный сальный
клубок и равнодушно ответил:
    - Да ничего. Немножко колтун  одолел.  В  нашей  деревне  половина
народу  так  ходит.  Мы  ж  не  паны  ясновельможные,  чтобы  гребнями
чесаться. Вот у пана так нарочно девка заведена. Днем она  его  чешет,
ночью - тешит. А мы по-простому.
    - Больно страшно-то, - признался Рено.
    - Привыкнешь, - пообещал Казимир. - Так оно лучше. Тепло и в дождь
не промокает.

    Чужой южный  город  непривычно  широко  раскинулся  среди  холмов.
Крепость стояла отдельно от города, и домам не  приходилось  тесниться
под защитой ее стен. Сам же город закрывался валом,  протянувшимся  от
одного здания к другому. Башнями  этому  сооружению  служили  необычно
низкие церкви, дворцы с плоскими крышами и  даже  чудовищной  величины
ворота, построенные, как сказали Рено, еще до рождества Христова.
    Но ни одно из этих чудес не могло развлечь  опечаленного  Рено.  В
его ушах еще  звучал  орган,  слышались  латинские  фразы  заупокойной
мессы, перед глазами двигались фигуры священников,  и  стоял  открытый
гроб, в котором лежал Казимир.
    Происшедшее никак не укладывалось в голове Рено. Они  с  Казимиром
благополучно перевалили через  горы  к  этому  городу,  где  никто  не
подозревал об ужасах, царящих по ту сторону хребта.  Правда,  и  здесь
жили не сытно, а болели часто, но не было ни голода, ни чумы. Вечерами
люди на улицах пели и смеялись. Их говор  казался  Рено  родным,  хотя
Казимир утверждал, что это какой-то новый язык,  еще  непонятнее,  чем
прежде.
    Первый день они провели, осматривая город и заходя  помолиться  во
все попадающиеся церкви. На второй день решили искать работу. Деньги у
них кончились, а идти прося милостыню или просто подбирая,  что  плохо
лежит, как они делали в опустошенных местах, было нехорошо  и  опасно.
Правда, у Рено оставалось зашитое  в  куртку  золото,  но  он  не  мог
тратить его. Это была цена Ренаты, он шел выкупать ее.
    Работы найти не  удалось.  По  старой  привычке  они  ночевали  за
городом, забившись в придорожные кусты, а когда утром вошли  в  город,
их окружили вооруженные люди и, направив в  грудь  Казимиру  арбалеты,
приказали остановиться. Казимир не понимал, что ему  говорят,  и  Рено
пришлось объяснять.  Арестовавшие  их  люди  почему-то  очень  боялись
Казимира и шли на почтительном расстоянии, держа  заряженные  арбалеты
наготове.
    Их привели в просторный зал, напоминавший  церковь.  Сходство  еще
усилилось,  когда  явилось  несколько  господ  в  длинных  мантиях   и
принялись с важным видом переговариваться на непонятной  Рено  латыни.
Рено, слыхавший от Казимира о любви  ученых  к  бесконечным  диспутам,
приготовился к длительному ожиданию, но собравшиеся удивительно быстро
пришли к единому выводу и объявили, что Казимир болен проказой.
    Рено был так поражен, что даже  не  разъяснил  другу,  в  чем  его
обвиняют.
    - Не может того быть! - воскликнул он громко и так  уверенно,  что
его стали слушать. - Что я прокаженных не видел? Они в балахонах белых
и с колокольчиками. Говорят, у них пальцы отваливаются, кожа  с  живых
слезает, а Казимир вон какой здоровый! Ну не понимает  по-вашему,  так
не всем же понимать. - Рено вдруг смутился, сообразив, что не  годится
ему, мужику и беглому крепостному, спорить с важными господами.
    Однако, господа были скорее удивлены, чем разгневаны,  и  один  из
них снизошел до того, чтобы человеческими словами сказать Рено:
    - Представленный  на  наше  рассмотрение  пациент  страдает  самой
опасной и заразительной формой проказы, именуемой lepra polonika. Если
взглянуть на его голову, то можно увидеть устрашающего  вида  коросту,
образованную  из  волос  и  мозгового  вещества.  Черепная  коробка  у
пациента  расплавлена,  мозг  изливается  наружу  через   обширные   и
многочисленные язвы. Так учат нас многие великие наставники.
    Казимир, когда Рено пересказал эту речь, был совершенно уничтожен.
Он покорно шел, куда ему  указывали,  и  только  поминутно  восклицал,
запустив пальцы в колтун:
    - Вот же голова, целая! У нас полдеревни таких!
    Казимира привели в собор, заставили лечь  в  приготовленный  гроб.
Зазвучал  орган,  началась  заупокойная  месса.  Люди,  заходившие   в
церковь, в испуге смотрели,  как  отпевают  живого  человека.  Казимир
лежал, даже не пытаясь пошевелиться, и только временами постанывал:
    - Иезус, Мария! За что же? Целая голова-то!
    Священник тоже пугался Казимира и спешил поскорее закончить обряд.
Он подал знак, четверо крючников  подняли  гроб  на  длинные  палки  и
понесли на кладбище. Рено бежал за ними, страшась, что сейчас Казимира
живьем закопают в могилу.
    Но до этого не дошло. Священник пробормотал  еще  несколько  фраз,
набрал лопату земли, высыпал на ноги Казимиру и, облегченно  вздохнув,
отошел. Теперь Казимир считался похороненным, и ему позволили  встать.
Служка издали кинул длинный балахон с прорезями для глаз,  трещотку  и
палку. Казимир оделся и, сопровождаемый арбалетчиками, пошел по улице,
нерешительно постукивая трещоткой. Народ мгновенно расступался.
    Казимира привели на берег к лежащей на песке лодке, и  Рено,  тоже
смертельно перепугавшийся, когда увидел друга в  одежде  прокаженного,
передал слова начальника стрелков, что лодку ему  дарит  магистрат,  и
что он должен немедленно уплыть вверх или вниз по  течению  и  никогда
больше не показываться в окрестностях города.
    Казимир столкнул лодку на воду, сел на  корме,  безвольно  опустив
руки. Лодка, медленно поворачиваясь, поплыла вниз по реке.
    Когда лодка скрылась за ближайшей косой, священник подошел к  Рено
и сказал:
    - Тебе, сын мой, тоже лучше покинуть город.
    - Я не могу, - ответил Рено. - У меня нет денег, я не успел  здесь
ничего заработать.
    - На, возьми, - священник бросил на  мостовую  несколько  монет  и
ушел.
    Теперь  Рено  сидел  у   подножия   невысокого   плоского   холма,
разглядывал  древнюю  триумфальную  арку,  превращенную  горожанами  в
крепостную башню, и пытался собрать разбегающиеся мысли.
    Раньше он шел с Казимиром, а теперь идти  некуда.  В  Риме  делать
нечего, а на востоке... В самом деле, не к песьим же головам идти.
    На вершине холма что-то сооружали, оттуда слышались громкие голоса
и стук топоров. Пара лошаков, тяжело поднимаясь в гору, провезла  мимо
Рено телегу с бревнами. Рено поднялся и пошел  посмотреть.  Он  увидел
массивный столб, опутанный старыми цепями. Четверо человек,  нестройно
стуча топорами, кололи толстые поленья,  еще  двое  складывали  вокруг
столба  костер,  чередуя  слои  дров  со  слоями   мелкого   хвороста.
Монах-доминиканец стоял рядом с рабочими и что-то указывал им.
    "Ведьму жечь будут", - сообразил Рено.
    За свою жизнь он перетаскал столько дров, что их могло хватить  на
тысячу аутодафе, но сам он еще ни разу не  видел  этого  действа.  Ему
захотелось узнать, кого и за что будут жечь, но подойти к  доминиканцу
он  побоялся.   Среди   начавших   собираться   зевак   Рено   заметил
странствующего монаха-францисканца. Тот сидел  на  камне,  босые  ноги
высовывались из-под перепоясанной грубой веревкой рясы.
    - Святой отец, за что ее будут жечь? - спросил Рено.
    - Кого? - не поворачивая головы, переспросил монах.
    - Ведьму.
    - Будут жечь не ведьму, а еретика, - поправил монах.
    - А-а-а!.. - разочарованно протянул Рено,  боявшийся  и  в  то  же
время желавший увидеть что-то вроде того, о  чем  рассказывали  ему  в
гостинице. - И чем же он согрешил?
    - Безбожник, - коротко ответил францисканец.
    Он подтянул ноги, сел прямо и, увидев, что послушать  подошло  еще
несколько человек, начал рассказывать:
    - Еретик учил, что Земля наша кругла как шар, и будто бы  половина
людей, антиподами именуемая, ходит  по  ней  вверх  ногами.  (В  толпе
раздался смешок.) Утверждал также, что не Солнце совершает  свой  путь
по небу, а напротив, вся Земля вокруг Солнца вертится,  что,  конечно,
неверно, ибо тогда  головы  у  людей  кружились  бы  как  на  потешной
карусели. Солнце, подчиняясь слепым  стихиям,  носится  по  Вселенной,
неустроенной  и  не  имеющей  себе  никаких  границ.  Все   на   свете
устраивается вихрями, в коих усматриваем бесовские силы, бога  же  нет
нигде.
    - Как так, нет бога? - громко спросил Рено. - Зачем же жить,  если
нет бога?
    - Мерзкое и зловредное учение, - подтвердил монах. - Давая  ложное
представление о мироздании, не оставляет  в  нем  места  для  господа.
Истина же говорит обратное. Земля наша круглая, но плоская,  наподобие
лепешки, покоится  на  спинах  трех  китов.  Над  Землею  расстилается
твердое и плотное небо. В том легко может  убедиться  каждый,  кто  не
поленится поднять глаза ввысь. Выше тверди небесной  расположены  семь
подвижных хрустальных сфер: Солнца, Луны и блуждающих планет. Над ними
лежит сфера  неподвижных  звезд,  и  это  предел,  до  которого  может
проникнуть взор человеческий, ибо еще  выше  вознесены  райские  кущи,
обитель господа бога нашего, а также сферы неземного  огня,  музыки  и
гармонии..
    - Святой отец! - прерывающимся голосом спросил Рено. -  Раз  Земля
похожа на блин, значит где-то  у  нее  есть  край,  с  которого  можно
перейти на небо и подняться на него. Знаете ли вы, где такое место?
    - Такого места нет, ибо небесная твердь не просто стоит на  земле,
но опускается на дно морское, и проплыть туда нельзя - сильные бури  и
ветры топят и отгоняют дерзкий корабль. Но  впрочем,  на  востоке,  на
берегу моря Сирийского, где небо уже весьма невысоко,  есть  скала,  с
которой можно до неба допрыгнуть. Только трудно это, потому как  грехи
наши тяжкие тащат вниз. Души же безгрешные на небо и без того попадут,
а прежде времени и без воли божьей туда не стремятся. Так что можно  с
уверенностью сказать...
    Рено незаметно отошел. Он узнал все, что  хотел,  и  понимал,  что
если дослушает до конца, то придется подавать францисканцу  милостыню,
а тратить полученные от священника медяки надо было более разумно.
    Костер  был  совсем  готов,  его  оцепили  вооруженные  гвардейцы,
отовсюду на холм стекался народ. Уже не один, а несколько доминиканцев
ходили вокруг,  раскладывая  на  поленьях  листы  каких-то  рукописей,
должно быть, еретических сочинений. Рено разглядел на  листах  рисунки
со страшными хвостатыми звездами  и  многочисленными  концентрическими
кругами, вероятно, теми самыми бесовскими вихрями.
    Рено с отвращением плюнул и пошел прочь. Он уже не хотел  смотреть
на казнь еретика, опасаясь, что тот своими страданиями пробудит в  нем
жалость. И без того его душа очистилась и утвердилась в первоначальном
решении. Он все-таки поднимется на небо. Путь он теперь знает.
    Возле  городских  ворот  Рено  повстречалась  процессия,   везущая
еретика.  Еретик,  одетый  в  желтое  санбенито,  расшитое   пляшущими
чертями, сидел на осле. Руки его были стянуты за спиной.
    - Злодей! - крикнул ему Рено. - Злодей! Бога  у  людей  отнимаешь!
Последнюю надежду!..
    Еретик поднял голову и взглянул на Рено. Ни злобы ни  отчаяния  не
было в его взгляде. Так смотрят добрые, но  бесконечно  усталые  люди,
когда им вместо отдыха  приходится  снова  вставать  и  куда-то  идти.
Еретик не казался старым, но его волосы  и  борода  густо  серебрились
сединой.
    Рено поспешно отвернулся.
    - Маска! - пробормотал он. - Дьявольские козни!
                         Глава 3. КОНЕЦ ПУТИ
    Азиатский берег смутной чертой темнел на востоке.  Слабое  дыхание
теплого ветра доносило оттуда пряные запахи. Пахло  листвой,  цветами.
Не верилось, что сейчас середина зимы.
    Наступал тот час ночи, когда тьма особенно сгущается, поэтому Рено
греб, ориентируясь по звездам, стараясь не смотреть на  линию  берега,
которая могла обмануть взгляд.
    Ему сильно повезло, что он, совершенно сухопутный  человек,  сумел
попасть на генуэзский корабль, торгующий с восточными странами. Просто
купцу был нужен плотник, и  Рено  понравился  ему.  В  залог  пришлось
отдать все деньги, что Рено скопил  за  месяц  работы  в  порту,  зато
теперь он был в виду сирийского берега и плыл  на  похищенной  шлюпке,
гребя ладонями, потому что весел в шлюпке не оказалось.
    Скорее всего, ему не удалось бы  добраться  до  берега,  но  ветер
вскоре переменился и стал дуть с  моря  все  более  резкими  холодными
порывами. Зубчатая стена скал постепенно вырастала, закрывала  звезды,
лодку ударило о камни и перевернуло.
    Избитый волнами  Рено  выбрался  на  берег.  Вокруг  вздымалось  к
близкому небу множество скал. Оставалось только найти самую высокую.
    Наверху росли кусты, и Рено на ощупь наломал сухих веток. Но  трут
промок и не загорался, костра развести не удалось. Рено сидел  мокрый,
мелко дрожа. Потом ветер  прекратился.  Сразу  усилился  пьяный  запах
незнакомых трав, закружилась голова. Тьма еще больше сгустилась,  небо
надвинулось совсем близко, казалось, до звезд можно достать  рукой.  И
Рено вовсе не удивился, когда одна из  звезд  тихо  упала  и  подожгла
собранные ветки. Бледное пламя взвилось, рассыпая сотни  новых  звезд,
улетающих на небо, и осветило самого Рено  и  темную  фигуру,  сидящую
напротив.
    - Рената... - позвал Рено.
    Она  сидела  неподвижно,  не  отвечала  и  глядела   сквозь   него
отсутствующим взглядом.
    - Вот видишь, дочка, как получается, - сказал  Рено.  -  Далеко  я
зашел. Так долго шел, что даже забыл о тебе. Только это неправда,  что
забыл. Я все время за тобой шел, потому что ты счастье.  Людям  нельзя
жить на свете без дочерей, и это не дело, когда дочери умирают  раньше
отцов. Вот и пошел я за счастьем. Пусть не себе,  но  хотя  бы  другим
людям счастье принесу. Не знаю только, по той ли дороге иду, - добавил
он чуть слышно.
    Костер вспыхнул ярче и высветил еще одну фигуру.
    - Нет, не по той, - сказала ведьма. - верный путь тебе указан, еще
не поздно.
    - Уйди, - сказал Рено, и пламя снова поднялось лиловым  призрачным
столбом.
    - Молись и делай свое дело,  -  произнес  отец  Де  Бюсси.  -  Как
исправим людей, если погаснут наши костры?
    - Счастье бред! Бойся ада! - прогнусавил пьяный монах.
    - Будь благочестив, и все простится, - посоветовал лесник, обнажив
в плотоядной усмешке длинные желтые зубы.
    - Будь покорен, бог тебя не оставит, - прошептал Казимир, а  белый
балахон опустился сверху, навсегда скрыв его.
    Снова полыхнул  огонь,  вновь  раздвинулись  призраки,  освобождая
место новой фигуре. С неожиданным удивлением узнал Рено  лишь  однажды
на миг мелькнувшие перед ним темные глаза и седину, бегущую по волосам
и бороде.
    - Думай, - сказал еретик. - Думай сам.
    - Иди за мной! - позвала ведьма.
    - О чем думать ? - спросил Рено.
    - О себе, о жизни, о том, куда идешь и как дошел сюда...
    - Я привела тебя! - ведьма приподнялась, и темная  шаль  невидимой
птицей забилась на проснувшемся ветру.
    - Меня вел бог! - сказал Рено и сам  удивился,  как  неубедительно
прозвучали его слова.
    - Думай...
    Костер медленно погас.  Небо  над  головой  алело  яркой  утренней
краской. Скалы острыми зубцами вставали из тумана. Одна  из  них  была
его.

    Скала возвышалась над морем, белым острием вгрызаясь  в  голубизну
утреннего неба. Она была по крайней мере на сотню шагов выше окрестных
пиков, за ее вершину зацепилось случайное  облачко.  Со  стороны  моря
скала круто обрывалась, мелкие волны лизали ее подножие.
    Рено осторожно выбрался на вершину, встал и  огляделся.  Здесь  не
было ничего, кроме душного  влажного  воздуха  и  белой  стены  тумана
впереди. Снизу тускло просвечивали размытые очертания берега.
    Наверное, сейчас он  должен  помолиться.  Вот  только  поможет  ли
молитва? Снимет ли с души хоть один грех, прибавит ли веры? Да и нужно
ли ему замаливать грехи?  Именно  таким  земным  человеком  должен  он
предстать перед глазами небесного владыки.
    Рено, стараясь не глядеть  вниз,  перекрестился  и  что  есть  сил
прыгнул вперед и верх. Плотная стена тумана расступилась, скрыв мир. И
в ту секунду, когда Рено показалось, что он падает, он ударился грудью
обо что-то твердое и покатое, упал на  него,  прижавшись  всем  телом,
вцепившись скрюченными пальцами. Он неизбежно соскользнул бы, сорвался
вниз, если  бы  не  золото.  Монеты  сквозь  тонкую  обветшалую  ткань
впечатались в поверхность и удержали Рено. Один  золотой  вывалился  в
расползшуюся дыру и, звякнув, скатился вниз.
    Рено отполз от края пропасти и немного передохнул. Но и  потом  он
не решился встать на ноги, а пополз вперед на четвереньках.
    Туман понемногу  рассеялся.  Рено  поднял  голову,  бросил  взгляд
окрест.
    Он был на небе!
    Бескрайняя  равнина  расстилалась  перед  ним.   А   над   головой
вздымалось уже не небо.  Там  угадывались  бесконечные  сферы,  полные
великой  музыки  и  света.  Музыка  сотнями  голосов  охватила   Рено.
Причудливая мелодия, чуть шелестящая, казалось, проходила сквозь него,
очищала  и  нежила.  Хрустальная  дымка  восхитительного   голубеющего
оттенка поднималась снизу, смягчала глаза, притупляла острый свет.  Но
видно было далеко и ясно. И там, в безбрежной дали, чудесно сияла цель
его путешествия: дворец, построенный из света и чистого огня.
    Семь дней Рено шел, поднимаясь на небесный купол. Свод под  ногами
опалово мерцал, временами становясь почти прозрачным,  и  тогда  можно
было видеть лежащий внизу темный земной круг. Там люди мерли от голода
на истощенных, залитых водой  нивах,  а  здесь,  сколько  видел  глаз,
расстилались поля, покрытые густой и тяжелой пшеницей. Там  умирали  в
черных корчах среди грязи и смрада, а здесь лазоревый  туман  укреплял
тело, журчащая музыка нежила душу. Внизу в тесных  городах  истощенные
мастеровые день и ночь готовили все, что может  понадобиться  земле  и
небу, пьяные бароны грабили их, сами не становясь богаче,  и  не  было
видно смысла земной работе и конца земной бедности.  Здесь  же  всякий
камень стоил дороже целой деревни, но не было  никого,  чтобы  поднять
этот камень.
    - Кто сделал все это? - спросил Рено, и удивительная мысль  пришла
в  его  голову:  Быть  может,  господь  столь  озабочен  украшением  и
прославлением вертограда своего, что забыл о земле, изнывающей без его
милостей. Значит, надо напомнить создателю о земной скудости.
    Рено ускорил шаг, ему казалось, что он стоит на месте, но огненные
стены становились все ближе, вздымаясь на недостижимую высоту, и  вот,
наконец, Рено добрался к их подножию.
    Здесь он первый раз остановился в затруднении: дверей не было.
    Врата были словно нарисованы на стенах струящимся пламенем, пройти
сквозь них Рено не мог. Растерявшись, он  стоял,  не  зная,  как  быть
дальше.
    Тут-то и подошел к  Рено  Ангел.  Настоящий  Ангел  в  одеянии  из
снежно-белого виссона, с огромными изогнутыми  крыльями  за  спиной  и
прозрачным нимбом вокруг головы.
    - Мюжик! - произнес Ангел, - Что ты здесь делаешь?
    Рено, уже готовый пасть ниц, при этих словах  медленно  выпрямился
и, глядя в знакомое лицо, проговорил:
    - Прошу прощения за дерзость, господин Ангел, но мне нужно попасть
во дворец.
    - Ты подл и грязен,  -  промолвил  Ангел,  -  ты  даже  не  можешь
правильно обратиться к благородному духу...
    - Я все понял, господин Д'Анжель, - перебил Рено.
    Он поклонился так низко, что Ангел не мог видеть, что  он  делает,
и, нащупав монету там, где куртка протерлась  всего  сильнее,  дернул.
Выпрямившись,  он  показал  Ангелу   поблескивающий   золотой.   Ангел
попытался выхватить его, но Рено был наготове и мгновенно зажал кулак.
    - Золото будет вашим, - твердо сказал он, -  как  только  я  смогу
поговорить с богом.
    - Мерзавец! - прошипел Ангел. - Понимаешь ли  ты,  что  стоит  мне
позвать силы небесные, и ты будешь ввергнут в ад?
    - А деньги достанутся кому угодно, но только не  вам,  -  закончил
Рено.
    - Негодяй! - великолепное лицо Ангела исказилось  гримасой.  Потом
он, словно отряхивая что-то, похлопал крыльями и презрительно  бросил:
- Ступай за мной.
    - Они прошли через раскрывшуюся  стену,  и  Ангел  повел  Рено  по
блестящим коридорам небесного дворца. Медные скобки на  башмаках  Рено
звонко цокали по бриллиантам, устилавшим пол.
    - Не думай, что ты подкупил меня, - не оборачиваясь говорил Ангел.
- Я беру эти деньги потому, что мне нужно поддерживать достойный образ
жизни. Древностью я равен Архангелам, я создан  в  один  миг  с  ними.
Чтобы  стать  Архангелом,  мне  недостает  только  золотого  нимба.  К
сожалению, на небесах есть все, кроме золота...
    Рено не слушал. Он шел за  Ангелом,  кроша  каблуками  бриллианты,
шел, уже зная, что его опять обманули, и все-таки  шел,  чтобы  пройти
путь до конца. Глаза застилал кровавый туман бешенства, он  мешался  с
небесной дымкой,  превращая  ее  в  гадкую  коричневую  зелень.  Вновь
нахлынуло ощущение, что это не в первый  раз,  но  теперь  Рено  знал,
когда так было.
    Они остановились возле занавеси из прямых  разноцветных  лучей,  и
Ангел прошептал:
    - Господь там. золото...
    Рено осторожно выглянул. Стены из  сапфиров  и  кованного  серебра
окружали, казалось, целую площадь. Витые колонны из лилий и  нарциссов
поддерживали теряющийся в высоте купол. Зал был полон небесных  духов.
Серафимы, Силы и Херувимы окружали престол владыки.  Господь  восседал
на троне, - Рено сразу узнал его, он был очень похож на изображения  в
храмах, только остроконечная бородка по-модному загнута вперед.
    - Деньги давай! - просипел Ангел.
    Рено оттолкнул его  и,  отдернув  взвихрившуюся  северным  сиянием
занавеску, выбежал на середину зала.
    Его  появление  было  подобно  камню,   врезавшемуся   в   гладкую
поверхность цветущего пруда.  И  как  ряску  раскидывает  от  упавшего
камня, так духи отшатнулись от человека, и Рено один очутился напротив
бога.
    Десятки раз за свое долгое путешествие Рено  представлял,  как  он
припадет к ногам спасителя, как вместе  с  рыданием  вырвется  из  его
груди  крик:  "Господи!",  и  как  остановятся  на  нем  обжигающие  и
бесконечно добрые глаза.
    Казалось, сбылись все мечты,  он  стоял  перед  богом,  но  то  ли
слишком много прошел он по земле,  или  слишком  долго  жил  свободным
человеком, но колени не сгибались, а глаза, видевшие бездну  неправды,
не опускались ниц. Рено стоял, широко расставив ноги, и прямо  смотрел
в лицо вседержителя.
    - Ты видишь, - сказал он наконец, - ты все видишь и знаешь,  а  мы
на земле темны и немощны разумом...
    При  первых  звуках  человеческого  голоса  сидящий  на   престоле
вздрогнул, брови его изумленно поползли вверх.
    Рено говорил, сначала глухо, потом все громче и тверже:
    - Я пришел, чтобы спросить тебя: "Почему?"  Почему  умирают  дети,
даже безгрешные младенцы? Почему на свете  так  много  злых,  ведь  ты
создал всех, значит, и их тоже. Зачем голод и мор, для чего  костры  и
убийства? Страшно жить в царстве твоем, господи!
    Наконец тот, к кому обращался Рено, сумел, ухватившись скрюченными
пальцами за подлокотники, встать.  Рено  замолк,  почувствовав  вдруг,
какая глубокая, сверхъестественная тишина повисла вокруг.
    - Это же... - растерянно произнес господь, - это же прямо, я  даже
не знаю что... Откуда ты взялся? Что тебе надо?
    - Господи, крик мой - вопль всей земли...
    - Так и вопили бы себе внизу. Места что ли мало? Ох, знал я, что и
сюда доберетесь, настырное  племя!  А  ты  подумал,  для  этого  ли  я
спускался на землю, для того ли проповедовал смирение, муки  принимал?
Понимаешь ли ты, - голос его сорвался, - что трое суток моей  вечности
пришлось отдать страданиям! Взгляни, шрамы еще  можно  рассмотреть.  А
как безбожно скучно там! Но я терпел! И велел терпеть вам. Меня  никто
не заставлял, я сам пошел на это, чтобы вы, мужичье, серое быдло, жили
смирно, повиновались власти, ибо власть есть  опора,  чтобы  не  лезли
грубыми лапами куда не просят. Какое мне дело до ваших  хвороб?  Лучше
всего было бы, чтобы все вы передохли, да только тогда работать  будет
некому. Ах, непокорные скоты! Почему ты здесь, а не на барщине?  Когда
последний раз платил десятину? Забыл?! Богу - богово, - говорю я, -  а
кесарю - кесарево.
    - А людям? - спросил Рено.
    На минуту вновь воцарилась тишина, потом господь уверенно и даже с
некоторым удовлетворением заключил:
    - Еретик.  А  может,  и  вовсе  безбожник.  Ты  подумал,  на   что
покусился? Ведь на том мир стоит! - Бог  пожевал  губами  и  уже  тише
добавил: - Откуда иначе у имущих богатства возьмутся?
    Злая бессильная ярость  захлестнула  Рено.  Он  попытался  скинуть
куртку, словно перед  схваткой,  но  под  пальцы  все  время  попадали
золотые кругляки, которые он так бережно нес, чтобы показать небесному
богу цену земной  несправедливости.  Тогда  Рено  стал  рвать  куртку,
выдергивая давящий металл.
    - Богатства?! - выкрикивал он. -  Зачем  они?  Зачем  это  золото,
которым можно купить любое злодеяние, а заодно и прощение,  но  нельзя
купить и минуты счастья?!  Почему  в  царстве  небесном  золото  также
сильно? Я его проклинаю!
    Рено взмахнул рукой, монеты покатились в разные стороны, и скудный
блеск нержавеющего металла  затмил  сияние  дворца.  На  долгое  почти
бесконечное  мгновение  настала  тишина,  только  монеты  тянули  свое
разноголосое  "Дзинь!".  Потом  тысячи  крылатых  фигур   стремительно
метнулись, ловя падающее золото.
    - Назад!!! - прогремел голос бога, и духи всех  девяти  ангельских
чинов были отброшены этим гневным воплем.
    Рено еще сам не понимал, что он сделал.  Думать  было  невозможно,
ярость подступала к горлу. И вдруг  он  увидел  то,  чего  не  мог  бы
представить  в  самом  кошмарном  сне:  Господь-вседержитель,  покинув
престол, ползал по полу, подбирая рассыпавшиеся монеты.
    - Ты не бог, - сказал Рено и повернулся, чтобы уйти.
    Он не успел сделать и двух шагов. Сзади на него обрушился  тяжелый
удар, в глазах померкло.
    Сознание вернулось сразу, словно кто-то  грубо  выдернул  Рено  из
небытия, не дав для отдыха даже блаженной секунды, пока человек еще не
осознал себя. Рено не пришлось ничего вспоминать, он сразу  знал,  где
он и что с ним. Он был связан, перекошенное  лицо  бога  склонялось  к
нему.
    - Бунтовщик! - проскрипел  господь.  -  Так  ты  за  этим  пришел?
Подкупить моих слуг? Тварь! Самая грязная и гадкая из тварей!
    - Ответь, - сказал Рено, - почему ты не уничтожил род людской, раз
ты так его ненавидишь?
    Однако, бог уже успел овладеть собой.
    - Мои пути неисповедимы, - молвил он, - а вот о  своих  преступных
замыслах ты расскажешь сам. Возьмите его.
    Сильные руки схватили Рено и поволокли прочь.  Последнее,  что  он
увидел, был господь, воссевший на  престол  и  потрепанный  ангельский
хор, грянувший осанну.
    Как разительно изменилось царствие небесное!  Уже  не  причудливая
мелодия звездных сфер мерещилась ему, а сухой треск, и шелест,  словно
стая саранчи пролетала над ним. Следа не осталось от прозрачной дымки,
вместо нее колыхалось нечто цвета старой плесени, обтекающее  со  всех
сторон, лишающее сил и воли. Рено  чувствовал,  как  туман  вылизывает
колени, заставляя их дрожать, как руки становятся слабыми, как весь он
превращается в марионетку, которую можно дергать за нити.
    Рено притащили  в  комнату  со  сводчатыми  потолками,  кажущимися
особенно низкими после обители бога. Невидимый конвоир опрокинул  Рено
на твердые доски, раздался долгий скрип: вокруг шеи и  ног  сомкнулись
брусья колодок. Пахло как в кузнице: гарью и железом.  Рено  лежал  на
спине, связанные сзади руки  больно  давили  поясницу.  Было  особенно
страшно лежать незащищенным животом вверх.
    Кто-то  возился  неподалеку:  приглушенно  звякало  железо,  шумно
дышали меха. Потом дверь скрипнула,  и  звероподобный,  совершенно  не
райский голос проревел:
    - Дрова будут?! Самому мне за ними идти, что ли?
    Тогда Рено, царапая подбородок о шершавое дерево, повернул голову.
    Достаточно было одного взгляда, Рено сразу  узнал  это  место.  Он
повернул  голову  сильнее  и  увидел  тяжелую  железную  дверь.  Дверь
отворилась, в камеру, неся на спине вязанку  дров,  вошел  человек.  У
Рено захватило дыхание. Он  увидел  самого  себя.  Тот,  другой  Рено,
двигался, еле переставляя ноги, голова у него была опущена, а лицо  не
выражало ничего, кроме покорности и тупого отчаяния.
    Рено, зажатый в колодки, задрожал.
    - Рено! - выдохнул он, - Рено, взгляни на меня, слышишь, это же я,
Рено!
    Рено с вязанкой за  плечами,  не  меняя  шага,  подошел  к  очагу,
сбросил вязанку. Рено лежащий вдруг до ужаса отчетливо  вспомнил,  как
это было с ним.  Он  неожиданно  осознал,  как  нужно,  чтобы  тот,  с
дровами, узнал его. Тот Рено казался бессловесной скотиной,  послушным
рабом,  но  Рено  чувствовал,  какая  боль,  отчаяние   и   готовность
действовать теснятся в груди ничтожного с виду  человека.  И  все  это
уйдет на то, чтобы идти к пустому богу и бесславно погибнуть здесь!
    - Рено! - кричал он,  уверенный,  что  если  тот  сейчас  поднимет
голову, то все мгновенно изменится, станет понятным, и выход найдется.
- Ты должен посмотреть на меня, Рено! Немедленно подними голову!
    Другой Рено стоял у очага, спина его чуть  заметно  дрожала.  Рено
казалось, что сейчас он повернется,  но  тот  выдернул  ремень  из-под
поленьев и пошел к приоткрытой двери.
    - Рено!!! - отчаянно выкрикнул Рено.
    Дверь лязгнула.
    В бешенстве Рено начал извиваться в колодках. Так  вот  почему  он
чувствовал тогда, что это навсегда! Но для чего же он шел,  зачем  все
муки и великое знание, пришедшее к нему?!
    - Ты не бог! - закричал Рено в серый потолок.  -  Ты  лгал,  будто
твои пути неисповедимы! Я их знаю!  Даже  полена  дров  ты  не  можешь
принести сам! Ты ничтожен, все, что у тебя есть, - сделали люди, а  ты
крадешь их труд и потому  ненавидишь  их,  но  уничтожить  не  можешь,
потому что без них не сумеешь прожить. Ты бессилен!
    Он изо всех сил напрягся, колодки, хрустнув, соскочили, Рено  упав
с топчана, ударился грудью в полупрозрачный голубой пол.  Долгий  звон
наполнил вселенную, по  голубой  тверди  прошла  трещина.  Рено  бился
кулаками, головой, всем телом, бессвязно-негодующе  крича,  бился  так
отчаянно, что небо не выдержало. Оно раскололось, Рено полетел вниз.
    Ослепляющее  пламя  охватило  его,  потом  он  звонко  ударился  о
твердое, разбившееся от удара на миллионы осколков.  Словно  рой  искр
метнулись в разные стороны тучи звезд. Рено падал,  пробивая  одну  за
другой стеклянные сферы;  освобожденные  планеты  срывались  с  них  и
уносились в пространство,  закручивая  сложные  спирали,  которые  уже
видел Рено на сожженных листах.
    А снизу надвигался огромный  шар  Земли.  Он  вырастал,  загибался
чашей, неудержимо тянул к  себе.  Внизу  обозначились  пятна  лесов  и
полей, узкие дорожки рек. Величественно синело море. На какое-то время
Рено показалось, что  падение  прекратилось,  и  он  просто  висит  на
огромной высоте, а Земля тихо вращается внизу. Но  потом  он  различил
дома, дороги и отдельные деревья,  земля  вдруг  оказалась  устрашающе
близко, а верхушки деревьев, выросшие до нормальных размеров, прыгнули
ему навстречу.
    Рено упал на маленькую полянку возле бьющего из под камня родника.
Почва вокруг была усыпана мелкой галькой, и Рено в кровь разбил колени
и локти. Он поднялся, обмыл холодной водой ссадины и огляделся.  Место
было знакомое: над голыми вершинами деревьев поднимались башни  замка,
а совсем неподалеку стоял его дом. Обгорелые стропила тянулись к небу,
словно  бессильно  грозящие,  сведенные   судорогой   руки.   Небосвод
возвышался над миром  незыблемый  как  всегда,  но  за  его  кажущейся
твердью Рено угадывал иное.
    Рено зашел в дом, перебрал уцелевшие остатки барахла,  на  которые
не позарились соседи, потом вышел на дорогу.  Он  не  скрываясь  пошел
мимо замка и дальше, через леса и болота, через деревни, разграбленные
войной, голодом  или  эпидемиями,  через  заваленные  снегом  горы,  в
солнечный просторный город, где ветер уносил  с  холма  остывший  прах
седого еретика. Шел искать его учеников и последователей - должны же у
него быть ученики и последователи!
    Шел, потому что твердо верил в его правоту и знал, что нет в  мире
бога.
Книго
[X]