Святослав ЛОГИНОВ

                             ТЁМНЫЙ ГЛАЗ

    - А мальчишки тебя обижают?

    - Не-а...

    - Совсем-совсем?

    - Ну, немножко обижают, только я необидная.

    - Что, что?

    - Ну, необидная. Они обижают, а  я  не  обижаюсь,  вот  и  выходит

необидная.

    - Надо говорить - необидчивая.

    - Ну, необидчивая.

    - Только без "ну".

    - Ну, без "ну" необидчивая.

    Я засмеялся и сказал:

    - Темя следовало назвать на Надя, а Нудя. Очень похоже.

    - И неправда, - возразила Надя. - Когда  Нудя,  то  значит  всегда

нудит и совсем противная. Нудя сидит и ревёт, а я бегаю  быстрее  всех

мальчишек.

    Она говорила, не глядя на  меня,  опустив  голову  и  рассматривая

одной ей видимый узор, который вычерчивала среди белых  головок  кашки

пальцами босой ноги.

    - Быстро бегаешь? - спросил я. - А давай наперегонки, до дома, кто

быстрее.

    Надя вскинула глаза, странно серые для  такого  веснущатого  лица,

внимательно меня оглядела и спокойно ответила:

    - Да ну, с вами неинтересно. У вас ботинки, а я босиком. И  ещё  у

вас вон пузо какое. Так я вас  завсегда  перебегаю.  Если  хотите,  мы

потом побежим, только вы без ботинок, а я к животу подушку подвяжу.

    Ответ меня настолько удивил, что в первую минуту я  не  нашёл  что

сказать, и только потом пробормотал:

    - Теперь ясно, почему тебя мальчишки бьют.

    - Вы не сердитесь, - извиняющимся голосом проговорила Надя. - Я не

хотела. Это просто я ехидна такая. Ну,  оттого,  что  по  земле  много

ползаю. Так бабушка говорит. Давайте лучше я вас сейчас разобижу?

    - Куда уж больше, - сказал я. -  И  потом,  тебе  всё  равно  меня

по-настоящему не обидеть.

    - Да я наоборот! - Надя сморщила нос, очевидно  подыскивая  слово,

которым можно было бы всё разом объяснить. - Вот вы обиделись, а я вас

обратно разобижу, чтобы хорошее настроение стало.

    - То есть, извинишься?

    - Да нет просто разобижу и всё. только идти надо.

    - Давай, - согласился я, и мы пошли.

    Идти пришлось недалеко. На самом краю луга, где он мыском вдавался

в серый ольшаник, Надя остановилась, быстро огляделась по сторонам  и,

понизив голос, таинственно сказала:

    - Тут.

    Она наклонилась к небольшому камню, торчащему из  травы,  сказала:

"Раз-два, взяли!" - и прежде чем я успел  помочь,  сдвинула  камень  в

сторону. Под камнем оказалась круглая чёрная  дыра,  уходящая  отвесно

вниз.

    - Зря ты так, - сказал я. - В нём килограммов пятнадцать, а  то  и

все двадцать. Надорвёшься.

    - Ну, вот ещё! - отмахнулась Надя. - Я  дома  воду  двумя  вёдрами

ношу, и ничего. Вы, лучше, ложитесь и смотрите  в  дыру.  Это  знаете,

какая дыра? До самой середины Земли! Её геологи провертели. Только они

ничего не вертели, а просто трубой  стучали,  и  потом  из  неё  землю

вытаскивали столбиками. Я вокруг бегала и всё-всё видела, хотя они  на

меня ругались и гнали. Подумаешь, дырка-то всё равно мне осталась.

    - Положим, дырка не до самого центра Земли, но глубокая.  Зря  она

тут. Кто-нибудь наступит и сломает ногу.

    - Не сломает, я её камнем прикрываю, - пояснила Надя. - А вы  вниз

глядите, чего так стоять.

    Я присел на корточки и  заглянул  в  отверстие.  Оно  было  узким,

только-только  просунуть  руку.  Наверху  с  земляных  стенок  свисали

корешки, дальше я ничего не мог разобрать, только где-то совсем далеко

тускло поблёскивала вода.

    - Не так, - нетерпеливо сказала Надя. - Надо на живот лечь,  носом

в дыру, в самую серёдку смотреть.

    "Костюм светлый, пятна останутся", - запоздало шевельнулся здравый

смысл, но я уже  послушно  растянулся  на  земле,  ткнувшись  носом  в

затхлую темноту. Пахло сыростью и гниющей травой. Блик света в глубине

почти  пропал,  светил  едва   заметно,   порой   подрагивая,   словно

многозначительно подмигивающий тёмный глаз.

    Внушительно и сильно таинственно. Не мудрено,  что  Надя  забывает

возле старой скважины свои неприятности Что они значат по сравнению  с

дырой "до самой середины Земли"? Да и вообще, что это за обиды? Коська

за косу дёрнул или Максимка лягушку за шиворот сунул. Впрочем,  Надька

сама кому хочешь лягушек напихает.

    Тёмный глаз улыбнулся и мигнул, молча соглашаясь с моими  мыслями.

А воздух в дыре вовсе не затхлый,  наоборот,  переполненный  свежестью

живой земли.

    Настоящие обиды хуже. Они, может быть, ещё глупее,  бессмысленнее,

но и страшнее именно своей глупостью. Первая  обида  на  самого  себя:

пять лет работать как вол, и всё впустую,  а  сейчас,  когда  появился

просвет - не выдержать и слететь с  нарезки.  Приступы  эти  дурацкие,

слабость, пот, голова кружится. Короче - уходился до предела. Обида на

шефа: как дело в группе  на  лад  пошло,  так  меня  сразу  в  отпуск,

подальше от результатов, даже заботу проявил, лишь  бы  оттереть.  Сам

понимаю, что чушь несу, никто меня оттирать не пытался, но  всё  равно

на сердце тяжесть. Ещё одна глупая обида на тётку  из  профкома.  Ведь

видит, что человек уходит в отпуск по  состоянию  здоровья,  могла  бы

хоть ради проформы предложить какую-нибудь путёвку. Знает же, что  всё

равно  откажусь  и  поеду  в  Тикилово.  Не  нужна  мне  их   путёвка,

человеческое отношение нужно. Хотя, если разобраться,  винить  некого,

сам когда-то раз и навсегда отказался  от  всех  санаториев.  Не  знаю

даже, есть теперь профсоюзные  путёвки,  или  в  профкомах  народ  так

просто сидит.

    Тёмный глаз смотрел, понимая и соболезнуя. Влажный отблеск казался

капелькой слезы. Но, всё-таки, дуйся не дуйся, а уехал я правильно. По

закону отпуск положен, не обижаться же в самом деле ещё и  на  законы.

Валерка Петров, наш лабораторный медик, говорил, что все мои  беды  от

плохого самочувствия. Отдохну и пойму, что никаких неприятностей  нет.

А то до чего дошёл: в очередях со старушками ругаться начал.

    Глаз глядел мне в лицо, рассматривал. Он моргал и щурился,  словно

добрый близорукий человек. Трудно так просто взять  и  объяснить  свои

ощущения. Я совершенно забыл  про  то,  что  лежу  на  траве  в  новом

костюме, что ещё не зашёл домой, и чемодан стоит рядом, не думал,  как

смешно выгляжу со стороны, а ведь Надька - великая насмешница.  Я,  не

отрываясь смотрел в самую середину Земли, и мне было удивительно легко

и спокойно.

    - Господи, да что же это такое?  -  резкий  голос  вывел  меня  из

прострации.

    Передо мной с хворостиной в руке стояла тётя Клава.

    - Я Надьку ищу ужинать, - говорила она, азартно размахивая прутом,

- а здесь он! Откуда ты взялся?  Домой  глаз  не  показал,  никому  ни

здрасте, ни привета, на луг умчал, оглашенный, пиджак мазать!

    - Тётя Клава!..

    - Я знаю, что я тётя! На меня кто ни глянет, всякий поймёт, что  я

тётя. А ты?  Ты  ведь,  балбес  большой,  этой  егозе  дядькой  родным

приходишься! А как себя ведёшь? Я про дурной пример вовсе  молчу,  моя

сама кому угодно пример покажет. Подумать только,  взрослого  человека

заставила по сырой земле на брюхе ползать! Погоди у меня, я  твою  яму

засыплю, следа не останется.

    - Ладно, тётя Клава, - примирительно сказал я.  -  Давайте  я  вам

лучше дрова до дому донести помогу.

    - Какие дрова ещё выдумал?

    - Вот эти, - пояснил я, взяв у неё из рук  прут.  -  Ведь  это  вы

хворост собираете на растопку, да?

    - Я тебя сейчас этим хворостом отхожу как  следует,  не  посмотрю,

что инженер, так узнаешь, какая растопка  бывает,  -  проворчала  тётя

Клава очень  сердитым  голосом,  и  мы  пошли  домой  в  самом  лучшем

расположении  духа.  Надя,  непривычно  долго  молчавшая,  успокоилась

относительно бабушкиных  намерений  и  всю  дорогу  болтала,  держась,

однако, на всякий случай, так, чтобы между  ней  и  розгой  всё  время

находился я.

                                * * *

    Это была первая за много месяцев ночь,  когда  я  спал  крепко,  а

проснулся рано и с хорошим настроением.  Справедливости  ради  следует

заметить, что ещё не было случая, чтобы мне плохо спалось на  сеновале

после ужина из парного молока с горячими  лепёшками.  Но  тогда  я  не

думал о парном молоке. Всему виной, несомненно, была таинственная  яма

в дальнем уголке луга.

    Я разыскал на чердаке старые брюки и рубаху с заплатами на локтях,

закатал брючины повыше, чтобы не вымочить в росе, и потихоньку ушёл на

луг. Уходя я слышал, как тётя Клава встаёт и идёт к  корове,  стараясь

не греметь подойником, чтобы не разбудить меня.

    Солнце только-только проклюнулось  на  востоке,  и  полосы  тумана

заволновались,  забегали  прозрачными  струями,  опускаясь  на   траву

капельками росы. Трава была высокая, штанины всё равно  промокли,  так

что можно было не обращать на росу внимания и идти прямиком, чувствуя,

как постукивают по ногам головки ромашек.

    Минут двадцать  я  разыскивал  вчерашнее  место.  Наконец,  нашёл,

отвалил камень и  заглянул  в  отверстие.  При  ярком  утреннем  свете

(солнце  уже  совсем  поднялось),  дыра  потеряла   почти   всю   свою

таинственность, но когда я, собравшись с духом, лёг в росу и, заслонив

головой утро, заглянул в  самое  сердце  Земли,  меня  снова  охватило

вчерашнее настроение. Тёмный  глаз  качался  и  кивал,  а  воздух  был

совершенно не таким, как наверху, но всё равно замечательно вкусным.

    Я немного пожаловался на свои трудности. Глаз  посмотрел  на  меня

испытующе, и мне стало ясно, что глупости всё это, плоды расстроенного

воображения, сам понавешал собак на  правых  и  виноватых,  и  вообще,

Валерка правду говорил, что всё пройдёт. Уже прошло.

    Тёмный глаз блеснул чуть ярче, задрожал, я вдруг понял, что делать

мне здесь больше нечего, и поднял голову.

    В двух шагах от меня стояла Надя  и  задумчиво  вычерчивала  ногой

узор.

    - Я знала, что вы  тут  будете,  -  сказала  она,  -  что  придёте

досматривать. Пойдёмте, а то бабушка вас ищет.

    - А ты, что, каждый день сюда ходишь? -  спросил  я,  -  оглядывая

свой костюм.  Следы  преступления  были  налицо:  и  штаны,  и  рубаха

безнадёжно вымокли.

    - Не-а... Ну, зачем каждый день? Каждый день и  так  хорошо.  Туда

глядеть нужно, чтобы разобидеться.

    - А зимой как же? Засыплет дырку снегом...

    Надя на секунду задумалась, потом тряхнула головой и сказала:

    - Я раскопаю. Или весны дождусь. И потом, зима ещё когда  будет!..

Давайте, лучше домой скорее, а то бабушка сердиться станет.

    - Наперегонки? - предложил я, выставив босую ногу.

    - Подушку забыла, - сообщила Надя.

    - Ничего, ты сена охапочку возьми.

    Разумеется, Надя обогнала меня, но зато  от  сена  не  осталось  и

следа.

    - У вас пузо крепко сидит, а мне руками надо махать, вот сено и не

держится, - объяснила Надя.  -  Мы  с  вами  потом  перебегаем,  чтобы

честно.

    - Ладно, согласился я.

    Уже около дома, когда мы  степенно  шли  по  деревне,  Надя  вдруг

остановилась, приподнялась на цыпочки и доверительно прошептала:

    - Дядя Коля, а там в яме, что, гномы сидят волшебные? Поэтому  она

такая хитрая? Правда?

    - Не знаю. Надо посмотреть.

    - Ой, только вы не разрывайте!

    - Не буду разрывать, - пообещал я.

                                * * *

    Валерку Петрова я встретил в коридоре института.

    - Так, - мрачно сказал он, подойдя вплотную и ткнув  мне  в  грудь

указательным пальцем. - Если тебе кажется, что те девять дней, кои  ты

отсутствовал, составляют четыре недели, то ты  глубоко  заблуждаешься,

по самым  оптимистическим  подсчётам  это  несколько  меньше  полутора

недель.

    - Валера, - сказал я, вложив в его имя всю силу  убеждения,  какую

сумел в себе отыскать. - Я весьма здоров, бодр и брызжу идеями.

    - Интересно было бы  посмотреть,  чем  это  ты  брызжешь.  Как  ты

думаешь,  батенька,  что  будет,  если  мы  сейчас  возьмём  и  снимем

энцефалограмку не с подопытного студента,  а  с  тебя?  Пиво  холодное

будет.

    - Идёт, - согласился я. - Сколько?

    - Полдюжины, - быстро ответил Валерка. Он всегда налету  схватывал

предложения, связанные с пивом. - Только пить это пиво я буду один. Ты

же, проиграв спор и уплатив  долг,  немедленно  отправляешься  в  своё

Кавголово и отсиживаешь весь срок сполна.

    - В Тикилово, - поправил я.

    - Ну, в Тикилово.

    - Без "ну" Тикилово.

    Валерка посмотрел на меня с состраданием.

                                * * *

    Пиво досталось мне. Но распили его мы с Валеркой не  на  следующий

день, а несколько месяцев спустя. На следующий же день  мы  поехали  в

Тикилово.

    Восторженные журналисты потом писали, что с этой поездки  началась

эра психофизиотерапии. Это, конечно,  сильно  сказано  -  эра.  Ничего

сверхъестественного в скважине не нашли. Просто  раньше  никто  такими

изысканиями не занимался, руки  не  доходили,  и  головы  другим  были

заняты. А  дырка  "до  середины  Земли"  заставила  обратить  на  себя

внимание.

    Теперь в любой поликлинике рядом с генераторами УВЧ стоят аппараты

Петрова. Валерка  долго  бился  за  название  "Тёмный  глаз",  но  его

отвергли  из-за  возможности  превратных  толкований  вроде   "дурного

глаза". Если у вас найдут переутомление, то пропишут курс терапии.  Вы

пройдёте в кабинет, накроете голову чёрным суконным мешком, вроде тех,

что на допотопных фотоаппаратах, и будете смотреть  в  тусклый  чёрный

кружок, в котором временами неярко мерцает искра.

    Вот и всё лечение. Говорят, помогает. Так ли это  -  не  знаю.  От

Валеркиных приглашений опробовать прибор я уклонился, а лечиться  пока

не   требуется.   Но   даже   если   когда-нибудь   мне    понадобится

психофизиотерапия, я на аппарат Петрова не пойду. Я поеду в  Тикилово,

найду на лугу знакомый камень, подниму его и увижу Тёмный глаз. А если

отверстие зарастёт к  тому  времени,  или  тётя  Клава,  не  дай  бог,

выполнит свою угрозу и засыплет скважину, то я  просто  лягу  лицом  в

цветущую кашку.

    Думаю, что поможет не хуже.