Книго 

 Tanith Lee. The Silver Metal Lover, 1981
 Изд: Игроки зимы: Фант. произведения / Сост. И. А. Кузовлев; Худ. К. Ю.
 Комардин. -- Ек.: КРОК-ЦЕНТР, 1993
 Перевод: М. Чернышова
 

Страница автора: http://www.tanithlee.com/

--------------------------------------------------------

     Мама, я влюбилась в робота.
     Нет. Вряд ли ей это понравится.
     Мама, я влюбилась.
     В самом деле, дорогая?
     О да, мама, да.  У него каштановые волосы  и очень большие, похожие  на
янтарь, глаза. А кожа у него серебряная.
     Молчание. Мама, я влюбилась.
     В кого, дорогая?
     Его зовут Сильвер.
     Звучит, как металл.
     Да. Это означает Серебряный Ионизированный Лабильный Вокализованный
     Электронный Робот.
     Молчание. Молчание. Молчание.
     Мама...

     Я выросла в Чез-Стратосе, в  заоблачном доме моей матери. Это  чудесный
дом, но я не знала, пока мне не сказали об этом. "Какое чудо!" -  восклицали
люди, а для  меня это  был просто  дом. Он  очень роскошный,  и это  ужасно.
Название его явно  вульгарно, и это  недвусмысленно говорит о  том, что  моя
мама не обладает тонким вкусом. Сейчас я немного расскажу о ней.
     Ростом она пять футов семь дюймов,  у нее очень светлые волосы и  ярко-
зеленые глаза. Ей шестьдесят три, но  выглядит она на тридцать семь,  потому
что регулярно проходит  курсы омоложения.  Моя мать  довольно поздно  решила
завести ребенка, но  благодаря этим  курсам все прошло  хорошо. Она  выбрала
меня, была  искусственно  оплодотворена  и  через  пять  месяцев  родила  по
ускоренному методу. Вскормлена я была  грудью, потому что это полезно.  Мать
брала меня с собой  всюду, иногда в кругосветные  путешествия, по болотам  и
развалинам, по бурным морям, но  я мало что из  этого  помню: когда мне было
лет шесть, ей все это надоело, и  мы поселились в Чез-Стратосе, где живем  с
тех пор почти  безвыездно. Город отсюда  в двадцати милях, в  ясные дни  его
хорошо видно из окон. Я всегда любила город, особенно мне нравится  смотреть
на   него   по   ночам,   когда   его   огни сверкают, будто нитки и россыпи
драгоценных камней. Услышав однажды такое  сравнение, мать сказала, что  оно
не слишком изысканно. Но  город по ночам  мне кажется именно  таким, и я  не
знаю, как еще  сказать. Мне трудно  будет писать, если  мои метафоры  всякий
раз будут такими  же неудачными.  Наверное, я  просто постараюсь  обходиться
без них.
     А ведь именно метафоры делают меня мной.
     Мне шестнадцать  лет,  росту  во  мне  пять  футов четыре дюйма, и мать    говорит,  что я  еще немного   подрасту.  Когда  мне  было   семь лет,  мать
составила схему  моего физического  совершенства, чтобы  выяснить  идеальный
вес и  мышечный тонус,  подходящий к  моему телосложению.  Каждые полгода  я
принимала специальные  капсулы, чтобы  достичь  теперешнего веса  и  тонуса,
благодаря которым  я  стала  маленькой  толстушкой;  у  меня  фигура  Венеры
Медийской, а та имеет весьма пышные формы. Кроме того, мать сделала и  схему
цветосущности, чтобы узнать, какой цвет волос подходит к моей коже и глазам.
Теперь мой  бледно-бронзовый цвет  раз  в месяц  подвергается  молекулярному
восстановлению. Каков естественный цвет  моих волос, я  не помню, но  думаю,
что они были каштановыми. Глаза у меня зеленые, но темнее, чем у матери.
     Кстати, зовут ее Деметра. А меня -  Джейн. Но я обычно зову ее  "мама",
а она меня  "милая" или  "дорогая". Мать говорит,  что искусство  словесного
выражения чувств отмирает. Ее  мнения меняются крайне редко,  и одно из  них
гласит, что мне лучше вообще их не иметь.
     Это, однако, только усложняет наши с ней отношения.
     Кое-что я записывала  и раньше.  Но как это  сделать теперь?  Наверное,
даже пытаться -  безумие. Нет, мне  кажется, я должна.  Постараюсь начать  с
самого начала. Я всегда очень легко влюблялась, но обычно в героев  видиков,
книг или драматических  актеров. У  меня шесть  друзей приблизительно  моего
возраста (шесть -  как раз  среднестатистическая цифра), трое  из них  имеют
отцов. Кловис, у которого как раз есть отец, сказал, что я  легко влюбляюсь,
но не в настоящих людей, и это потому, что у меня нет отца. Я ответила,  что
актеры, в которых  я влюбляюсь,  люди настоящие. "Спорный  вопрос, -  сказал
Кловис. -  Позволь мне  объяснить.  Ты влюбляешься  в выдумку,  которую  они
играют. При встрече ты бы их  возненавидела". В одно прекрасное утро,  чтобы
доказать свою  теорию,  Кловис  познакомил  меня с  актером,  в  которого  я
влюбилась накануне вечером в театре,  но я оказалась такой застенчивой,  что
не могла  даже  взглянуть  на своего  кумира.  А  потом узнала,  что  они  с
Кловисом любовники,  и я  была  так потрясена,  что перестала  стесняться  и
сердито нахмурилась, а Кловис сказал:  "Я  же говорил тебе". А ведь это вряд
ли честно с его стороны. Кловис   высокий и стройный, у него темные вьющиеся
волосы. А еще он  К-3, поэтому ему не  нужны контрацептивные уколы, и  всем,
кто ими пользуется, он говорит, что контрацептивы опасны.
     Остальных друзей я не очень люблю. Дэвидид сейчас на экваторе,  изучает
ил, и эти его занятия не способствуют нашему взаимопониманию. Египтия  очень
требовательна, хотя и на  себя берет многое.  Она довольно привлекательна  и
слишком эмоциональна, иногда это меня смущает. Хлоя симпатичная, но не  так,
чтобы очень. Джейсон и Медея - брат и  сестра, у них тоже есть отец, но  они
ненадежны. Однажды  они  были у  нас  в  доме и  стянули  маленький  голубой
камешек с Астероида. Отпирались потом,  но я-то знала. Когда мать  спросила,
куда девался голубой камень, я решила  сказать правду, но мать заявила,  что
я должна была сделать вид, будто  сама его разбила. Верность друзьям  прежде
всего. Теперь я вижу, что выдала их слишком явно, но как было сделать лучше,
я не знаю. Безыскусность - один из моих худших недостатков.
     Начну я, наверное, с того,  что Египтия позвонила мне по  видеотелефону
и принялась безутешно рыдать. Несчастье  Египтии заключается в том, что  она
чувствует в себе огромные способности, но никак не может придумать, куда  их
приложить. Ей  едва  исполнилось восемнадцать,  но  ее ужасно  страшит,  что
жизнь проходит слишком  быстро. Хотя  большинство  людей живет полторы сотни
лет, Египтия боится, что  на Землю упадет  комета и все  разрушит, а она  не
успеет совершить ничего стоящего. Из-за этого у нее вечно мрачные мысли.
     Египтия   никогда   не   следовала   схемам  физического совершенства и
цветосушности. Недавно  она выкрасила  свои темные  волосы в  голубой  цвет.
Еиптия очень худая, потому что сидит  на диете: еще один ее пунктик состоит
в том, что предстоящие землетрясения вызовут нехватку продовольствия в мире,
и нужно привыкнуть голодать.
     Наконец, Египтия перестала  рыдать и  сообщила, что  причина рыданий  -
драматическое прослушивание, которое  состоится у  нее днем.  Тут она  опять
зарыдала. Когда Египтия посылала театралам  свой голос и внешние данные,  ей
казалось,   что   она   должна   это  сделать, ведь способности вполне могут
проявиться в искусстве перевоплощения, но  теперь она поняла, что  ошиблась,
и они не проявятся. Прослушивать ее  будут в Театре Конкор-дасис. Это  очень
маленький театр, и плата за членство небольшая. Актеры тоже должны  платить,
но мать Египтии,  которая на  дне океана  исследовала Колумбийскую  впадину,
оставила дочери достаточно денег, хотя, конечно, для других целей.
     - О, Джейн, - сказала Египтия сквозь голубые от туши слезы. - О, Джейн.
Мое   сердце   стучит   так   тяжело   и   глухо.   По-моему,  я умру еще до
прослушивания.
     В моих глазах  тоже появились  слезы. Сердце мигом  застучало тяжело  и
глухо. Я  отчаянный гиперхондрик  и могу  тут же  подхватить любую  болезнь,
если мне описать ее симптомы.
     - О, Египтия, - сказала я.
     - О, Джейн, - ответила Египтия.
     Мы обе, учащенно дыша, прилипли к экранам видео.
     - Что мне делать? - выдохнула Египтия.
     - Не знаю.
     - Я должна идти на прослушивание.
     - Я тоже так думаю.
     - Но я боюсь.  Вдруг начнутся земные толчки?  Помнишь те толчки,  когда
мы наткнулись на Астероид?
     - Нет...
     Ни я, ни она тогда еще не родились, но Египтия часто об этом  забывает.
Интересно, почувствовала бы я качание Чез-Стратоса при этом толчке?  Правда,
он несокрушим и  устойчив, но все  равно иногда при  сильном ветре  легонько
покачивается.
     - Джейн, - сказала Египтия, - ты должна пойти со мной.
     - Что ты изображаешь?
     - Смерть, - сказала Египтия и закатила свои великолепные глаза.
     Моей матери нравится,  что я  общаюсь с Египтией,  которую она  считает
ненормальной. По  ее  мнению,  это  послужит для  меня  стимулом  и  приучит
ответственно относиться к другим. Само собой разумеется, что Египтия  боится
моей матери.
     "Бэкстер Эмпайр" был занят  матерью, к тому же  слишком сложен, и я  не
умею им управлять. Пришлось выйти к Каньону и ждать общественный флаер.
     Воздушные линии над  головой красиво сверкали  на солнце, над Каньоном
поднималась пыль, похожая на легкий парок.  В ожидании флаера я смотрела  на
Чез-Стратос, точнее  туда,  где он  должен  находиться, на  смутный голубой
призрак. С земли видно только стальные опоры.
     Перед приходом  флаера воздушные  линии посвистывают.  Об этом  не  все
знают, ведь в городе слишком шумно,  чтобы это услышать. Я нажала сигнал на
платформе и флаер  остановился передо  мной, как  большая стеклянная  тыква.
Внутри было пусто,  но несколько  сидений были  изрезаны, вероятно,  сегодня
утром, иначе ремонтные системы обнаружили бы это.
     Мы пролетели над краем Каньона и взяли курс на город, которого пока не
было видно. Нужно было ждать, когда он покажется на горизонте:  серо-голубые
конусы и мириады сверкающих оконных стекол.
     Но не это  поглощало мое внимание  - было что-что  необычное в  роботе,
ведущем флаер. Эта машина всегда была простым ящиком с ручками управления  и
щелью для монет. Сегодня же у  этого ящика оказалась голова, голова  мужчины
лет сорока,  который не  проходил курсов  омоложения (если  бы проходил,  то
семидесяти). Глаза и  волосы были  бесцветными, а лицо  - какого-то  медного
цвета. Когда я отпустила монету в щель, голова обескуражила меня словами:  "
Добро пожаловать на борт".
     Я села  на целое  сиденье и  стала рассматривать  голову. Я  перевидала
немало роботов, ведь в городе они управляют почти всеми механизмами. Даже  у
матери в  Чез-Стратосе три  домашних  робота, но  те сделаны  из блестящего
голубого металла,  а  вместо  лиц  у  них  поляризованные  экраны.  Мне  они
напоминают космонавтов,  вернее, скафандры,  которые люди  надевают на  Луне
или Астероиде, и я  всегда называла наших  роботов "космонавтами". В городе
роботы еще более невыразительны, просто ящики или панели, вделанные в стены.
В конце концов, я спросила водителя флаера:
     - А почему вы сегодня  с головой? Я не  думала, что он может ответить,
но робот произнес:
     - Я - опытный образец. Меня  поместили сюда, чтобы вы чувствовали  себя
как дома.
     - Понятно.
     - Считаете ли вы, что так лучше?
     - Не уверена, - ответила я, чуть нервничая.
     - Я изготовлен компанией "Электроник Металз Лимитед", 21/2 Ист-Арбор.
     Если желаете получить каталог наших  товаров, нажмите кнопку у меня  за
левым ухом.
     - Я спрошу у мамы.
     Деметра обязательно скажет: "Нужно самой принимать решения, дорогая".
     Я разглядывала его бесцветные волосы, казавшиеся настоящими, и
     думала, что это глупо. Однако мне не хотелось быть грубой с ним.
     В этот момент проступили очертания города.
     - Сегодня в городе,  - объявила голова, -  вы можете увидеть  несколько
различных   опытных   образцов,   а   также девять усложненных образцов. Они
работают на 23-й Авеню перед Делюкс Хайпериа Билдинг, на третьем этаже  Каза
Бьянки, на Звездной улице...  - я отвлеклась и  услышала только конец -  ...
Большой лестнице, ведущей к театру Конкордасис. - Тут я представила  Египтию
в состоянии,  близком к  истерике. -  Вы  можете подойти  к любому  из  этих
образцов и затребовать информацию. Усложненные образцы каталогов не  выдают.
Если   вы   пожелаете   приобрести   какой-нибудь   из  них для своего дома,
затребуйте номер  модели и  буквенное имя.  Каждый из  усложненных  образцов
имеет специальное  имя,  что  способствует более  быстрому  запоминанию  его
покупателем. Кроме того...
     Я совершенно перестала  слушать, потому что  флаер пролетал над мостом
Ле-Анже - знаменитой балочной конструкцией, похожей на паутину: внизу  текла
Олд-Ривер, загрязненная химикалиями и  причудливо переливавшаяся багряным  и
бледно-янтарным   цветами.   Меня   всегда   завораживают  растения-мутанты,
торчащие из  воды,  и страшные  панцирные  рыбы, которые  несутся  вслед за
судами, щелкая челюстями.  Приманка для туристов,  Олд-Ривер. За ней город,
где бедняки заняты  работой, которую  оставляют им  машины -  отвратительной
работой   вроде   чистки   старых   канализационных   труб,  слишком узких и
проржавевших, чтобы  можно  было  запускать  туда  роботов.  Или  престижной
работой в сфере торговли,  особенно в самых  шикарных магазинах: "Здесь вас
обслуживают только  люди". Странно,  конечно,  когда богатый  человек  из-за
этого страдает. Мать подумывала, не отправить  ли меня на годик в город без
денег, чтобы я поработала и поняла, как умудряются выжить бедняки.
     "У них крепкие спины и твердый  характер, дорогая", - говорила мать.  В
социологии   она   дока.   Но   потом  она поняла, что благодаря изначальным
преимуществам   у   меня   уже   сформировались определенные представления о
перспективах, поэтому  даже если  я добьюсь  успеха среди  бедняков, мне  не
удается реализовать себя как личность. Я вышла из флаера на платформу  крыши
Джегида и спустилась на лифте в подземку.
     Египтия   стояла   у   подножия   Большой   Лестницы,  ведущей к театру
Конкордасис. Макияж ее был выполнен в золотистых тонах, на ней была  голубая
вельветовая накидка с полосками лимонного шелка, во лбу сиял топаз. Люди  на
нее оглядывались. Она делала мне отчаянные знаки.
     - Джейн, Джейн!
     - Привет!
     - О, Джейн.
     - Что?
     - О, Джейн. О, Джейн.
     - Нам наверх?
     Египтия   всплеснула   руками,   и   я   покраснела,  почувствовав себя
высокомерным   ничтожеством.   В   этот   момент какой-то человек неожиданно
схватил Египтию за поднятую руку.
     - Прекрасно, - сказал он. - Говори свой номер. Мы с Египтией удивленно
посмотрели на него.
     - Оставьте меня  в покое,  - сказала  Египтия, и  ее глаза  наполнились
слезами. Она не могла вынести всех сюрпризов, которые ей преподносила жизнь.
     - Я могу  заплатить! Я никогда  подобного не видел. Я  слышал, что они
похожи на живых, но боже мой...
     Ты... Я беру тебя. Скажи только свой регистрационный номер... постой...
у тебя же  его нет, это  другой тип. Значит, буквенное  имя, так? Говорили,
что они металлические. Ты - золото, правильно? Я не ошибаюсь?
     Египтия воздела  глаза к  небу,  словно Иоанна  на костре.  Внезапно я
поняла, в чем дело.
     - Вы ошиблись, - сказала я мужчине.
     - Не мешай, - ответил он. - Зачем она тебе? В качестве кривого зеркала?
Лучше найди себе настоящую девушку.
     - Она не то, что вы думаете, - настаивала я.
     - Она? Это оно.
     - Нет,  -  я начала  закипать.  - Она  моя подруга,  а  не усложненный
образец робота.
     - Она робот. Они же сказали. Работает на Большой лестнице.
     - Нет.
     - О господи, - завопила Египтия. На это мужчине нечего было ответить.
     - Все в порядке,  Египтия. Вот видите,  она не робот.  Уходите, а то  я
нажму на код и вызову полицию.
     Сказала и тут же пожалела  об этом. Мужчина, как  и мы с Египтией, был
богат и имел  свой собственный код.  Я поняла, что  поступила невежливо,  но
ничего другого придумать не могла.
     - Хорошо, - сказал он. -  Я пожалуюсь в "Электроник Металз". Я вправлю
вам мозги.
     Египтия резко повернулась,  пронзила его взглядом  и заверещала,  будто
сумасшедшая хищная  птица.  Мужчина, который  принял  ее за  робота, быстро
отошел в сторону. Египтия отрешилась от всего, что ее окружало,  завернулась
в свою накидку и величественно двинулась вверх по лестнице.
     Я смотрела на нее, но у  меня не возникло особого желания следовать за
ней.   Мать   бы   сказала,   что   я   должна   была это сделать: надо быть
ответственной.
     Стоял теплый осенний день.  Мне не хотелось думать  ни о мужчине, ни  о
Египтии. Мне хотелось  думать о чем-то  таком, что было частью  этого дня и
меня самой. Внезапно я  почувствовала неясную, но  острую боль где-то между
ребрами и позвоночником -  как будто поворачивали  ключ. Казалось, я забыла
нечто очень важное и вот-вот  вспомню, стоит только хорошенько напрячься.  Я
постояла на месте минут  пять, но вспомнить не  могла, а ощущение  несколько
притупилось.
     Словно я влюбилась - такое бывает, - когда кончается видик, но  знаешь,
что стоит перед сном или с утра немного проветриться, и все пройдет. Ужасно
и удивительно. Удивительно, что  это можно так ясно  чувствовать. Я пишу  об
этом, потому что,  наверное, именно здесь  скрывается психологический  смысл
того, что произошло впоследствии.
     Я попыталась  представить, как  Египтия изображает  в театре  смерть  и
пошла вверх по  Большой лестнице.  Там наверху  - газон  с Фонтаном.  Фонтан
похож на стеклянную арку,  можно встать прямо под  стекло и не вымокнуть.  А
на другой стороне  улицы -  грязный, обшарпанный  фасад когда-то  роскошного
театра. Перед  дверью  расхаживает лев  с  тикающим заводным  механизмом. Я
никогда не  видела  ничего  подобного.  Наверное,  это  и  есть  усложненный
образец. Что-то останавливало мой взгляд.
     Солнце сверкало и искрилось красновато-коричневым блеском. Я  смотрела,
и мои глаза купались в этом свете. Я знала, что красный цвет не успокаивает,
но этот ласкал глаз.
     Потом я увидела, что  так блестело на солнце.  Это были длинные  волосы
молодого человека, стоявшего спиной ко мне и говорившего с группой из  пяти-
шести человек.
     Он начал петь.  Я не  ожидала услышать такой  голос. Я  была им  просто
захвачена. Прекрасный голос менестреля, только какой-то фантастичный,  будто
на нотах  играет само  время. Должно  быть, здорово,  когда твое  горло  без
всяких усилий  извлекает  такие  звуки. На  его  куртке  сверкали маленькие
зеркала, и я подумала, что он  пришел сюда на прослушивание, как Египтия, и
репетирует перед началом.  Потом он  перестал петь  и повернулся,  показывая
что-то небольшой компании, собравшейся  вокруг него, ко  мне лицом, не видя
меня. Он был красив, а глаза его походили на две темно-красные звезды. Кожа,
правда, показалась  мне бледной,  как будто  была покрыта  гримом, но  потом
поняла, что она серебряная - лицо, шея, грудь в вырезе распахнутой  рубашки,
кисти рук, выступавшие  из кружевных обшлагов.  Серебряный цвет переходил в
более естественный на губах, ногтях. Но все же серебряный. Серебряный.
     Это было очень глупо, но я начала плакать. Это было ужасно. Я не знала,
что делать.  Моя мать  ничего не  имела  против того,  чтобы я  давала  волю
своим эмоциям, какими бы они ни были, но в то же время она надеялась, что  я
сумею держать себя в руках. А я не умела.
     Поэтому я отправилась к Фонтану и  оттуда смотрела на него, пока  слезы
не высохли.
     Когда я вышла из-под стеклянной  арки, толпа вокруг робота уже  редела.
Номер, или что  там у него  было, записали  все, но мало  кто мог  позволить
себе его купить.
     Я стояла и  смотрела на  него, мне  было интересно,  отключится ли  он,
когда толпа разойдется. Нет. Он начал прохаживаться взад-вперед. На плече  у
него висела гитара,  которую я раньше  не замечала. Он  начал наигрывать  на
ней какие-то мелодии. С ума сойти.
     Вдруг робот, как и следовало ожидать,  увидел, что я на него смотрю, и
пошел ко мне.
     Я испугалась. Он выглядел совсем как человек, и я не могла понять, что
меня так  напугало.  Я  не убежала,  как  ребенок,  но от  страха  не  могла
сдвинуться с места.
     Он остановился  в  трех  футах  и  улыбнулся  мне.  Во  всяком  случае,
положение мышц лица соответствовало  улыбке. Казалось, человек как  человек,
правда, чересчур красивый.
     - Привет, - сказал он.
     - А вы... - начала было я.
     - Что я?
     - Вы... значит, вы и есть робот?
     - Да.  По регистрационному  имени Сильвер.  То есть  С.И.Л.В.Е.Р..  Что
означает   Серебряный   Ионизированный  Лабильный Вокализованный Электронный
Робот. Изящно, не правда ли?
     - Нет,  - сказала  я,  и без  всякой  причины вновь  расплакалась. Его
улыбка исчезла. Казалось, он обеспокоен, глаза будто налились бурым свинцом.
Реакции были безупречны.  Я ненавидела его.  Пусть он будет  либо ящиком  на
колесах, либо человеком.
     - Что случилось? -  спросил он наконец,  спросил очень вежливо, отчего
стало только хуже. -  Мое основное занятие развлекать  вас. Я сделал  что-то
не так? Я вызываю у вас печальные чувства?
     - Вы отвратительны, - всхлипнула я. - Зачем вы здесь стоите и говорите
со мной?
     Его реакции были изумительны. Глаза потускнели, стали невыразительными.
Он одарил  меня  такой  ледяной  улыбкой,  каких  я  никогда  не  видела,  и
поклонился, а потом повернулся на каблуках и двинулся прочь.
     Я готова была провалиться  сквозь землю. Еще я  хотела, чтобы мне  было
десять лет и можно было побежать  домой к маме, которая приголубила бы меня
или отчитала - все  равно, лишь бы казалась  всемогущей. А еще лучше,  стать
стодвадцатилетней, мудрой и бесстрастной.
     Так или иначе я помчалась к Кловису.
     Окна квартиры  Кловиса выходят  на  Нью-Ривер, вода в которой чистая  и искрящаяся. Те, кто живет   на ее берегах,  могут открывать окна, тогда  как   жителям    берегов   загрязненной    Олд-Ривер   даже    зимой    приходится
пользоваться кондиционерами  и воздушными  фильтрами. В  каждой квартире  на
Олд-Ривер   в   оконные   рамы   врезана предупредительная надпись: "Главным
хирургом установлено, что если окно будет открываться чаще, чем раз в  день,
и дольше, чем на десять минут, это может серьезно подорвать ваше  здоровье".
У Кловиса есть друзья на Олд-Ривер, которые постоянно держат окна открытыми.
"Чего мы  не видели  в  этих домах?  - говорят  они.  - Почему  бы  Главному
хирургу и Городскому  судебному исполнителю  не очистить  сначала воздух  от
выхлопных газов, а уж потом переживать  из-за этой чертовой реки". А  Кловис
никогда не  открывает  свои  окна потому,  что  Нью-Ривер  выглядит слишком
стерильно, и это нагоняет на него тоску.
     Когда я  добралась  до  пятнадцатой галереи,  дверь  Кловиса  долго не
хотела меня пускать, а когда я все  же вошла, то обнаружила, что Кловис  как
раз   пытается   отделаться   от   очередного  любовника-приживалы с помощью
спиритического сеанса.
     Кловис не любит  длительных отношений, разве  что изредка с женщинами,
да и то не на сексуальной основе. Однажды он десять месяцев прожил с  Хлоей,
а мальчики у  него приходят и  уходят, как дни  недели. О ком можно сказать:
"кривое зеркало",  так  это о  Кловисе.  Он не  просто спит  с  парнями, его
любовники всегда  похожи на  него.  Этот тоже  не был  исключением. Высокий
стройный   молодой   человек   с   темными   кудряшками лежал на тахте среди
блестящих черных подушек и мрачно смотрел на меня.
     - Это Остин, - сказал Кловис.
     - Привет, - буркнул Остин.
     Я вспомнила, каким музыкальным  голосом приветствовал меня  улыбающийся
робот. Лучше бы я сюда не приходила.
     - А это Джейн, - сказал Кловис Остину. - Она свой парень, сам увидишь.
     Остин прищурился.  Он  казался  малость туповатым,  и  я  почувствовала
жалость   к   нему,   вздумавшему   тягаться   с   Кловисом. Кловис закончил
раскладывать на столе пластмассовые карточки с буквами и цифрами.
     - Вставай, Остин. Иди сюда и садись. Ты тоже, Джейн, раз пришла.
     Тон Кловиса свидетельствовал о том, что настроение у него убийственное.
Сам он сел по-турецки на ковер перед столом.
     - Кло, - заныл  Остин. - Не  кажется ли тебе,  что в таком  современном
доме нужно иногда прибираться?
     - Не поверишь, но приятнее всего, когда уходишь отсюда, - сказал
     Кловис.
     Такой ответ Остина не устраивал, но все же Он приковылял к столу.
     - Но ведь квартира совсем новая, - не унимался он.
     - Сядь! - рявкнул Кловис.
     - Ну  хорошо,  хорошо.  Я  сяду, но  ведь  это  детские  сказки.  Остин
опустился на ковер. Я подошла и села с другой стороны. В центре стола  стоял
бокал из граненого стекла, треснувший год назад, когда им швырнул в  Кловиса
один из его любовников. Мы все положили на бокал палец.
     - Детские игрушки, - сказал Остин. - Если он и движется, то это  просто
давление. У тебя просто рука дрожит.
     - Моя рука не дрожит, - сказал Кловис.
     - Я-то знаю, дорогой мой, - сказал Остин.
     Я почувствовала себя такой  одинокой, что опять  заплакала, но ни тот,
ни другой ничего  не замечали.  Я наклонила  голову, и  слезы начали  капать
прямо в подол,  где рисовали  необычный абстрактный узор  в темный  горошек.
Стало даже интересно гадать, куда же упадет очередная слеза.
     - Ну милый ты мой, - проговорил Остин. - Это же скучно.
     - Я всегда этим занимаюсь, - сказал Кловис.
     - Разве тебе не скучно?
     - Я вообще человек скучный.
     - Терпеть не могу скучных.
     Внезапно бокал начал  двигаться. Он  скользнул через  весь стол,  потом
обратно и начал неуверенное движение по кругу, прикасаясь к краям карточек.
     - А-а, - произнес Остин. - Это ты сам делаешь. Кловис убрал свой  палец
с бокала. На нем теперь остались лишь мой и Остина, но бокал не остановился.
     - Значит, это она, - усмехнулся Остин.  - Как я сразу не догадался  сам
по себе.
     - Джейн,  убери  палец с  бокала,  -  сказал Кловис.  Я  убрала.  Бокал
продолжал кружиться.
     - Ой! - воскликнул Остин и отдернул руку, будто его ударило током.
     Бокал продолжал двигаться.
     - О Боже, - вырвалось у Остнина.
     - Вряд ли это действительно Бог. Можешь спрашивать.
     - Не буду я ничего спрашивать.
     - Все  вы,  - сказал  Кловис,  словно  обращался к  толпе  из  тридцати
человек, - кладите пальцы обратно. Сначала Джейн, потом Остин, а потом я.
     Я сделала,  как  сказал  Кловис, Остин  тоже  осторожно  прикоснулся к
бокалу. Когда свой  палец положил Кловис,  Остин спросил: -  В этой  комнате
кто-то умер?
     - Пока нет, - ответил Кловис.
     - А откуда тогда он берется?
     - Люди везде умирают. А потом не забывай, что за двадцать лет до  того,
как построили этот  дом, здесь  находился кондоминиум,  который обрушился  и
похоронил множество народу. Мы сидим на камнях и костях.
     - Жутковато ты выражаешься. От чего он обрушился?
     - Разве  ты  никогда  не  слышал, -  терпеливо  объяснял  Кловис,  -  о
землетрясениях, цунами и геологических сдвигах, которые произошли, когда  мы
столкнулись с  Геморроидом?  (Геморроидом  Кловис  называл  Астероид).  Ведь
тогда   затонула   треть   Восточной   Европы,  а Северная Америка приобрела
семьдесят два острова, которых раньше не было. Ну, и тому подобное.
     - А-а, - протянул Остин, - это что, урок истории?
     Бокал начал подпрыгивать на столе.
     Я  подумала  о  людях,  которые  погибли  во  время землетрясений, были
сметены разъяренными  волнами в  море, и  постаралась заглушить   рыдание. Я видела много развалин  и болот, но  была  тогда  слишком маленькая и  ничего
не   помню.   Я   представила,   как   Чез-Стратос  падает с неба, как город
опрокидывается   в   реку,   представила   Сильвера,  лежащего под водой, не
мертвого, ведь вода не может его убить, а насквозь заржавевшего, и  слезинки
образовали на моем подоле карту таинственного материка.
     - Что  нам теперь  делать? -  сказал Остин,  когда бокал  обскакал  по-
лягушачьи весь стол.
     - Спроси что-нибудь.
     - Ну что ж. Ты кто?
     Бокал подлетел сначала к букве "Н", потом к "Е" и наконец к "Т".
     - Иными словами, - сурово произнес  Кловис, - не твоего ума дело. Есть
ли у тебя послание для кого-нибудь из нас?
     От буквы "О" бокал перелетел к "С", затем к "Т"...
     - О-о!
     - Сядь, Остин.
     - Но это же...
     - Да, это Остин. Остин хочет узнать, что говорится в послании.
     - Нет, - в тревоге закричал Остин. - Я не хочу ничего знать.
     - Поздно, - сказал Кловис с чувством глубокого удовлетворения.
     Бокал быстро взялся за дело. Кловис считывал буквы, а потом слова:
     "На вас отрицательно  воздействуют. Вас ждет  приятное волнение, но не
здесь. Вас предупреждают."
     - Что ж, спасибо, - сказал Кловис. Бокал задрожал и остановился.
     - Ты его спугнул, - пожаловался Остин.
     - Ты же видел,  что он сказал. Наверное,  это я оказываю  отрицательное
воздействие.
     - Куда это ты?
     Остин встал и начал подкрадываться к выходу.
     - За сигаринами, - сказал Остин.
     - Я думал, ты бросил.
     - Мало ли что было вчера.
     Шкаф выдал Остину трехцветную куртку, дверь выпустила наружу, и  вскоре
мы услышали звук лифта.
     - Если бы можно было отделаться  так быстро, - горестно сказал  Кловис,
освобождая стол. -  Он вернется.  Вернется и  будет здесь  торчать, пока  до
него не дойдет смысл послания, и он не поймет, что должен убраться.
     Спиритический   стол   Кловиса   -  это мошенничество. Джейсон, который
неплохо разбирается  в электричестве,  сделал  его для  Кловиса, а  в бокал
вставил электронный магнит  размером с булавочную  головку. Кловис  запомнил
последовательность букв,  и  послание  всегда получается  одним  и  тем же.
Кловис очень жесток. Он  любит играть со своими  любовниками и наблюдать  за
их реакцией, вместо того, чтобы просто попросить их уйти.
     -   Привет,   Джейн,   -   сказал  Кловис, когда звук спускающего лифта
прекратился. - Если ты решила полить цветы, то немножко промахнулась.
     - Я думала, ты не видишь.
     - Такой горький плач? С каких это пор я ослеп?
     Я перестала плакать,  и Кловис  принес мне стакан  яблочного вина.  Его
поддержка всегда ограничивается словами. Не  помню, прикасался ли он  когда-
нибудь ко мне, да и к своим любовникам он никогда не прикасался, зато они  к
нему - постоянно. Если бы Кловис вдруг меня приобнял, я бы оторопела.
     Я рассказала ему  о С.И.Л.В.Е.Р.е, не  вдаваясь в подробности, отчасти
потому, что я сама мало  что понимала, отчасти из-за  того, что Остин мог в
любой момент вернуться.
     Бесстрастный   и   элегантный,   Кловис   слушал   меня, а за окном под
заходящим солнцем сверкала Нью-Ривер.
     - Что за дурацкая мысль, - сказал Кловис, когда я остановилась. -
     Мужчина   из   металла.   Комикс   какой-то.  Непонятное что-то с тобой
происходит.
     - Да нет, совсем не то... он... он был...
     - Он был красивый и красиво звучал.
     - Дело просто в том... как он может быть роботом, и...
     - Не может. Он всего лишь куча металла. Специально обработанный  металл
обладает текучестью и  эластичностью. Если хочешь  знать, такой мягкости не
могли добиться долгие  годы. Был  создан прекрасный  образец куклы  мужского
пола. Убери кожу  - и ты  увидишь колесики  с зубами. Эй,  Джейн, тебе  что,
плохо? Здесь же ковер.
     - Н-нет. Со мной все в порядке.
     - Если этот робот будет у всех вызывать такую реакцию, то "Электроник
     Металз Лимитед" пожалеет о своей рекламной компании.
     - Все остальные были им очарованы.
     - А у тебя возникло отвращение.
     - Я была... - мои глаза снова наполнились влагой.
     - Бедняжка  Джейн,  -  сказал  Кловис.  -  Какие  мощные  эмоциональные
реакции. Интересно, подходит ли он к  обстановке. Я бы купил такую модель и
поставил в гардеробе. Знаешь, как раз,  когда я решил расстаться с  Остином,
я подумал, что хорошо бы завести робота. Думаю, у него все на месте.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Джейн, не притворяйся невинной овечкой.
     - А-а. Да, наверное, все.
     - По-моему,  ты  не  уловила  суть  насчет  усложненных  образцов.  Это
сексуальные   игрушки.   Робот   во   флаере  сказал, девять моделей? Девять
усложненных образцов...
     - Но он пел. Играл на гитаре.
     - Все это  встроено внутри. Кое-что  может сыграть и  робот. В  смысле,
приятную бездушную музыку.
     - Совсем нет, это была...
     - И приятно бездушен в постели. Что ж, геям выбирать не приходится.
     Когда Кловис  так говорит,  он  немного смущается.  А может  быть, ему
передается мое смущение. Я вечно забываю,  что он всего на год меня старше,
он кажется таким взрослым,  лет двадцати, наверное.  Робот выглядел как раз
лет на двадцать.
     - К тому же, - продолжал Кловис, - он мог бы сейчас выйти и спеть  что-
нибудь Остину... да тебя явно тошнит.
     - Да.
     - Ты ведь знаешь, где ванная?
     - Да.
     Я побежала в ванную и захлопнула в дверь. Нагнулась над  бледно-зеленым
унитазом, но тут меня  перестало тошнить. Тогда я  улеглась во весь рост  на
мраморных плитках, не зная  ни что со  мной, ни где мне  хочется быть, ни  к
кому меня  тянет.  Я  услышала  звук  лифта,  потом  открывающейся  двери  и
раздраженный голос Кловиса: "Не дыши на меня своей вонючей марихуаной".
     Когда я  робко  вышла  из  ванной, Остин  включил  что-то  ритмичное  и
принялся кувыркаться  перед  окном,  наверное,  надеясь,  что  кто-нибудь  в
мощный бинокль увидит его с другого берега реки.
     - Вызвать  тебе такси?  - предложил  Кловис. -  В сторону  твоего  дома
провели линию с водителями-людьми. Новинка.
     - Я лучше на  флаере. Тут на углу  Рейсина один останавливается в  пять
часов.
     - Рейсин -  неприятная остановка.  Я вовсе  не хочу  видеть твое  белое
личико порезанным.
     - У меня полицкод.
     - А ты им  хоть раз пользовалась? Я  как-то попробовал и ждал  спасение
целых две минуты. Меня за это время могли по косточкам разобрать.
     Остин хихикнул, дико вращая бедрами.
     Все снова вошло в норму.  Я сама  пришла в себя. Вспомнила  про Египтию
и подумала,   не   поискать ли  ее  возле  театра  или  в   ее   квартире на
Острове, или в ресторанчике "Сады  Вавилона", где она любит иногда  посидеть
среди цветущих виноградных  лоз. Или не  искать никого, ведь  можно и  одной
пойти куда угодно. Или позвонить Хлое,  Медее. Но я знала, что ничего  этого
делать не буду. Я знала, что отправлюсь домой, как и предлагал Кловис.
     Чез-Стратос был  моим  убежищем. Что  бы  со мной  не  случилось,  меня
трясло только  до тех  пор,  пока я  не добиралась  туда.  Я пойду  домой  и
расскажу обо всем матери. Даже думая о  том, как я буду рассказывать, я  уже
чувствовала себя  спокойнее,  хотя  мое  поведение  наверняка  покажется  ей
подозрительным.
     Кловису явно  хотелось,  чтобы  я  ушла.  Положив  на  кофейный  столик
блокнот, он нарисовал там красивого молодого человека с ключом, торчащим  из
спины.
     - Не  будь ты  как горем  убитая, Джейн,  - сказал  он. -  Иди домой  и
расслабься.
     Остин вытянул руки по швам и послал мне поцелуй.
     У Кловиса  мне  не понравилось, я повернулась на каблуках,  совсем  как    тот робот, и вышла.
     Странно, должно  быть, жить  на социальное  пособие. Ведь  надо  каждый
месяц ходить отмечаться и  каждую неделю получать  чек на почте. Существует
множество   программ   обучения,   и   большинство   из  них ничего не дает.
Невиданный   бум   в   роботостроении,   вызванный всеобщим смятением, после
столкновения с Астероидом, стал  причиной всевозрастающей безработицы.  Мать
говорит, что искусство и творческий труд всегда найдут спрос и дадут работу.
Но если  роботы смогут  стать искусными  музыкантами и  научиться  ангельски
петь, то что тогда?
     А если он может даже заниматься любовью?..
     Наверное, очень глупо, что я страдаю из-за этого. Может  не так уж  это
     и страшно? В  конце концов, если  бы они могли  заниматься любовью,  то
должны бы ощущать кожу и плоть при прикосновениях, ощущать по-человечески...
ну, во всех отношениях. Я сидела в  такси, которое все же вызвала из  будки,
и втыкала ногти в ладони, пытаясь остановить опять накатившую тошноту.
     Я не умею  жить. Порой мне  кажется, что  и не научусь  никогда, и  это
приводит меня в отчаяние...
     Такси мчалось по шоссе,  вздымая клубы пыли,  горевшей золотом на фоне
тихого заката. Робот-водитель был простой  панелью с отверстием для монет  и
записок. Флаер стоит  немного дешевле  и в нем  приятнее, ведь  он летит  на
высоте сто футов.
     "Бэкстер   Эмпайр"   тоже   летает,   это   одна   из  старых моделей с
вертикальным взлетом.  Мать  пользовалась  им в  джунглях,  где  при  взлете
лопасти   срезали   верхушки   деревьев   и   за   окнами  разлетались части
разрубленных обезьян.  Я мало  что помню  из своих  детских путешествий,  но
этого не забыла, не забыла своих  рыданий. Мать тогда сказала, что ни  люди,
ни животные  не умирают  окончательно, психологические  силы остаются  после
физической смерти и продолжают  жить в других телах.  В то время я  мысленно
бунтовала, считая, что мать придумала  это для оправдания убийства  обезьян.
Но, наверное, она была права. Как-то легче, когда веришь в это.
     Почему   я   вспомнила   про   этих   обезьян? Какая связь между ними и
рыжеволосым роботом? Не надо о нем думать. Но я не смогу не думать, пока  не
расскажу матери.  Это  моя  специфическая  черта. Даже  когда  я  не  хотела
тревожить ее своими проблемами,  я все равно не  могла найти себе место,  не
обсудив все это  с ней.  Точнее, пока она  не посоветует,  что делать.  Жить
согласно этим  советам  мне  не  очень  нравилось,  но  так  было  проще.  Я
перенимала ее мнения, даже если они были  неверны. Я так до сих пор и  живу.
Делаю, что  она говорит,  следую ее  советам, но  мое истинное  отношение  к
жизни все же другое. Вот странно, раньше я никогда об этом не думала.
     Минут через двадцать показались стальные опоры. Теперь, когда стемнело,
не видно  было  даже  очертаний  дома. Я  расплатилась,  вышла  из  такси  и
подошла к белому бетонному сооружению между деревьями.
     Лифт находился у  ближайшей опоры,  и, если  я заговаривала  с ним,  он
всегда отвечает: "Привет, Джейн." Когда  я была маленькой, со мной  говорили
все механизмы в доме, и я привыкла к этому.
     И до сих пор не отвыкла.
     Лифт пошел вверх  мягко, в  нем совершенно не  ощущалось ни  начало, ни    конец  движения. Я   испугалась:  вдруг матери  до  сих пор  нет, ведь   она
могла выступать где-нибудь  на собрании или  читать лекцию. Но  почувствовав
слабый   аромат   грушевого   масла   -   топлива  для "Бэкстера", я немного
успокоилась, хотя ошибиться все  равно можно. Лет пять  назад я была  сильно
расстроена, торопилась  домой и  почувствовала запах  газа "Бэкстера",  хотя
знала, что  матери  еще  нет.  Я  бросилась  в  дом  и  обнаружила,  что  ее
действительно нет.
     Когда лифт остановился  и дверь  отъехала в сторону,  я учуяла  слабый,
едва заметный, аромат ее духов "Лаверте".
     Когда я  была  ребенком, этот  запах  мог заставить  меня  смеяться  от
ощущения безоблачного счастья. Однажды я разлила  эти духи по всем коврам  и
портьерам, по всей мебели,  чтобы весь дом пах,  как моя мать. Мать  усадила
меня рядом  с собой  и  терпеливо объяснила,  что я  поступила  неправильно,
проветривая тем временем жилище.  Ни разу в жизни  мать меня не ударила,  не
шлепнула, даже голоса не повысила. Она говорила, что это было бы  признанием
своего бессилия. Детям все  нужно объяснять. Тогда  их поступки будут почти
такими же сознательными, как у взрослых.
     Забавно то, что в детстве я, кажется, была более зрелой, чем сейчас.
     Лифт  доставил  меня  прямо в  фойе. Египтия  говорила, что  когда  она
впервые  увидела   наше  фойе,  оно показалось   ей   сделанным   из  белого
мороженого, которое вот-вот проглотит ее. На  самом деле это белый мрамор  с
темно-желтыми прожилками. Колонны толщиной  с карандаш поднимаются  группами
к дискам, излучающим по  ночам мягкий свет. Днем  свет сюда проникает  через
иллюминаторы, расположенные кругом наверху. В центре фойе открыт лифт, и  до
других этажей надо добираться на нем. Мать выбрала для него дизайн,  который
увидела в одном старом видике. Прямо из фойе можно пройти в ванные  комнаты,
в помещения для роботов, в кухню и  винный погреб. Две комнаты для гостей  с
отдельными ванными находятся  в пристрое  с восточной  стороны. Когда  едешь
вверх на  внутреннем лифте,  то  минуешь антресольный  этаж, где  тоже  есть
комнаты   для   гостей,   самозапирающаяся   кладовая,   в  которой хранятся
финансовые и другие деловые бумаги, а также дорогие древние документы.  Туда
ходит только  мать.  Еще там  есть  библиотека, в  которой  стоит  бесценный
глобус, показывающий,  каким был  мир до  столкновения с  Астероидом.  Возле
 находится один  из балконов и  я иногда сажусь  там почитать,  но
мне это плохо удается, созерцание неба мешает сосредоточиться.
     Последний этаж  занимает  апартаменты  матери,  ее  рабочий  кабинет  и
студия, все это звуконепроницаемо и тоже запирается. Остальная часть этажа -
это Перспектива,  чудесный полукруг,  оттуда  можно обозревать  все  стороны
света. Когда входишь туда, небо заполняет  комнату, и ты будто не в  комнате
находишься, а в  небе. Для  усиления этого  эффекта вся  мебель здесь  очень
простая и  сделана либо  из стекла,  либо из  зеркального материала.  Нельзя
сказать, что мы живем  очень уж высоко, но  даже на такой высоте  приходится
герметизировать дом и  насыщать его кислородом.  Окна нам открывать нельзя.
Зато мы никогда не задергиваем занавески.
     Когда я вошла в Перспективу, комната оказалась золотой. Золотые  ковры,
золотые стулья;  обеденный стол  на застекленном  балконе, как  будто  залит
хересом амонтильядо. Химические канделябры на потолке были погашены, но  все
равно светились золотом,  исходящим от неба.  Само небо было  цвета вина  из
желтой сливы. Я с восхищением созерцала закат. На такой высоте кажется,  что
он будет длиться целые  недели, но небо начало  бледнеть, и я перебежала  на
восточную сторону,  чтобы  не  упустить появления  Астероида.  Он  похож  на
огромную сине-зеленую  звезду, но  с  ним приходят  сильные ветра,  в  морях
возникают гигантские волны  и усиливают приливы.  Астероид вызывал на  Земле
страшные катаклизмы, пока орбита его не стабилизировалась. Люди побывали  на
Астероиде. Он красивый, но из-за  него погибла треть земного населения.  Это
статистика.
     С   южной   стороны   Перспективы   есть маленький пристрой, туда ведет
лесенка. Мои апартаменты отделаны зеленым, бронзовым и белым в  соответствии
со всеми моими схемами. Тут есть все, что нужно современной девушке: видео -
и   аудиомагнитофоны,   плейер,   парикмахерский  узел, полные шкафы одежды,
оригинальные украшения, игры,  книги. Правда,  здесь нет  балконов, так  что
чаще я бываю в Перспективе.
     Когда я  приблизилась  к  пианино,  которое  теперь  отсвечивало  серо-
лиловым, в  комнату  вошла  мать.  На ней  был  павлиний  костюм  с  высоким
воротником, стоящим над  головой, будто распущенный  веер хвоста.  Вероятно,
она собралась уходить.
     - Иди ко мне, дорогая, - сказала мать.
     Я подошла и мать обняла  меня. Окунувшись в волшебный запах  "Лаверте",
я   почувствовала   себя   в   безопасности.  Потом она ослабила объятия, но
продолжала удерживать меня, улыбаясь.  Мать выглядела прекрасно, ее  зеленые
глаза были похожи на крыжовник.
     - Ты поддержала Египтию, дорогая?
     - Я хотела было.  Мама, мне надо тебе  кое-что рассказать, может  быть,
ты что-нибудь посоветуешь.
     - Милая,  я  опаздываю. Мне  хотелось  увидеть тебя  перед  уходом. Ты
можешь рассказать быстро?
     - Нет... вряд ли... не думаю...
     - Тогда расскажешь завтра, хорошо, Джейн?
     - Ну, мама, - захныкала я, снова принимаясь плакать.
     - Дорогая, я же  говорила тебе, что  делать, когда я  не могу побыть  с
тобой. Возьми чистую пленку и  запиши, что случилось, представляя, будто,  я
сижу рядом и держу тебя за руку. А завтра я ее послушаю, и мы все обсудим.
     - Мама...
     - Дорогая, -  сказала она, легонько  встряхивая меня, -  но мне  правда
нужно уходить.
     - Куда? - вяло поинтересовалась я.
     - На обед, о котором я тебе говорила.
     - Не помню.
     - Потому что  не хочешь помнить.  Отпусти мой рукав,  Джейн. Ты  умная,
способная, я же приучила тебя думать самостоятельно.
     - И говорить с тобой.
     - Мы и поговорим. Завтра.
     В младенчестве  она брала  меня  с собой  всюду,  но только  я  немного
подросла, она  стала оставлять  меня одну,  ведь моя  мать -  очень  занятая
женщина, она   специалист  в  парфюмерии и  знаток  драгоценных  камней, она
теолог и оратор  - может читать  лекции в аудитории любого  уровня. И  когда
она уходила от меня, я никогда не могла сдержать слез. А теперь и подавно.
     - Ступай,  Джейн,  - сказала  мать,  целуя меня  в лоб.  -   Тебе нужно
принять ванну,  одеться и  накраситься. Позвони  Джейсону или  Дэвидиду,  ты
тоже можешь пойти к кому-нибудь на обед.
     - Дэвидид на экваторе.
     - Да ну! Надеюсь, его предупредили, что там бывает жарко.
     - Закопался по уши в свой ил,  - сказала я, выходя вместе с матерью  из
комнаты. - Знаешь, мама, я, наверное, лучше лягу спать.
     - Это уже тревожно, - мать  взглянула на меня, держа длинный  бирюзовый
ноготь на кнопке  лифта. -  Дорогая, пока ты  не завела  себе любовника,  ты
регулярно мастурбируешь, как я тебе советовала?
     Я покраснела, хотя  прекрасно понимала,  что краснеть  в данном  случае
глупо.
     - Ну... да.
     - Твой физический тип  свидетельствует о высоком сексуальном  развитии,
но тело должно познать само себя. Ты это понимаешь?
     - Ну... да.
     - До свидания,  дорогая, - сказала  мать, когда лифт,  словно клетка  с
павлином, начал опускаться вниз.
     - До свидания, мама.
     В   наступившей   тишине   я   смогла  уловить лишь шум белого шевроле,
отъехавшего от  стальных  опор. Можно  было  видеть мерцание  его огоньков,
когда он уносился в темноту.
     Я заснула прямо в ванне. Разбудил меня звонок видеотелефона,  стоявшего
здесь же, в  ванной комнате.  Я отключила  изображение и  сняла трубку.  Это
была Египтия.
     - Джейн! Джейн! Меня приняли! Судя по шуму, звонила она с вечеринки.
     - Куда? - не поняла я спросонья.
     - Не глупи. Труппа театра Конкордасис.  Я им понравилась. Как будто  мы
всегда друг друга  знали. Я уже  заплатила взнос, и закатила  вечеринку в "
Садах Вавилона".  Шикарная  вечеринка.  Шампанское  льется  рекой  прямо  на
веранду.
     Я вспомнила совет матери.
     - Может, мне присоединиться?
     - Ну... - голос Египтии сразу стал сдержаннее. Я не хотела никуда идти.
Ванна остыла, настроение подавленное, но мать считала, что так будет лучше.
     - Видишь  ли, по  правде говоря,  эта  вечеринка не  в твоем  вкусе,  -
заговорила Египтия.
     Тем более  я должна  пойти.  Почему Египтия  зовет меня  только тогда,
когда это  нужно  ей? Стыдится  она  меня,  что ли?  Что-то  заставило  меня
сказать самой себе: "Я так не согласна. Я не могу оставаться одна."
     Иногда я добиваюсь желаемого, подражая  голосу и интонациям Египтии.  Я
поняла, что  раньше  делала  это  интуитивно,  бессознательно,  а  теперь  -
намеренно. Я  не  хотела  идти  на  вечеринку,  но  не  желала  и  сидеть  в
одиночестве.
     - Мне так  плохо, Египтия.  Тот человек  на Большой  лестнице меня  так
расстроил, что я не могла пойти с тобой. Я боялась за тебя.
     - Да,  - вздохнула  Египтия.  Я представила,  как она  закатила глаза,
вновь переживая все это.
     - Египтия, я хочу  прийти на вечеринку и  увидеть тебя. Убедиться,  что
ты счастлива. Что с тобой все в порядке.
     - Я в третьем ярусе, под одним из навесов...
     Наверное, Египтия оплачивает  вечеринку, вся  эта труппа  гуляет за  ее
счет, она ведь сейчас в состоянии эйфории. Зачем мне туда идти?
     Но произошло что-то  очень необычное.  Я стала торопиться.  Из ванны  -
прямо в гардероб.  Даже напевать начала,  пока на вспомнила,  на что  похоже
мое пение. Натянув зеленое  белье и зеленое платье,  я на миг  остановилась,
глядя на свои  широкие бедра. Мне  вовсе не нравился  тип Венеры  Медийской.
Однажды подвыпивший Кловис сказал,  что я похожа на  мальчика. - "Но ведь  я
Венера Медийская". - Кловис пожал плечами. Может быть, все дело в лице, оно
у меня почти овальное,  только заострен подбородок  с едва заметной ямочкой
посередине.
     Я попыталась самостоятельно уложить  волосы, но безуспешно, и  пришлось
их снова  расчесать. Потом  я накрасилась,  напудрилась, и,  наконец,  стала
выглядеть гораздо  старше и  представительней. Мне  иногда говорили,  что  я
хорошенькая, но уверенности у меня в этом не было. Мне хотелось быть кем-то
другим, а не собой.
     По телефону я вызвала  такси и в девять  часов отправилась в город.  По
вечерам он  поражает воображение  - здания  кажутся составленными  из  тысяч
кубиков света, которых становится  все больше и  больше по мере наступления
темноты. По дорогам  шумно проносятся роскошные  машины, выбрасывая  розовый
дым. Я возбуждена. Я рада, что возвращаюсь.
     Чувствуя   себя   двадцатипятилетней,   я   расплатилась   и ступила на
движущуюся лестницу,  которая  понесла  меня  в  "Вавилон";  внизу  мелькала
поросшая мхом земля, вверху - неоновые гирлянды, горящие изумрудным светом.
     Стоял тихий осенний  вечер. Под навесом,  где праздновала Египтия, все
сияло от  яркого света,  а  может быть,  такое впечатление  создавал яркий,
вызывающий макияж каждого из присутствующих.
     Я встала на край светового круга, и наблюдала, как Египтия со  стройным
красивым мужчиной  и несколько  других пар  танцует танец  змеи. Трава  была
густо усеяна людьми и бутылками,  а воздухе вились клубы голубоватого  дыма.
Именно такого  рода  вечеринки  обожает  Кловис, потому  что  них  можно  не
стесняться.
     Ко мне подошел молодой человек лет двадцати с небольшим. Он спросил:
     - А ты кто такая?
     - Меня зовут Джейн. Я подруга Египтии.
     - Я и не  знал, что у  нее есть подруги. Стань  лучше моей подругой,  и
тогда сможешь войти.
     - Благодарю вас.
     - О,  не  стоит,  -  он  посмотрел  на  мое  платье  из  доастероидного
восточного шелка. В  моем гардеробе  просто нет  дешевых вещей  или хотя  бы
таких,   которые   не   казались   бы   дорогими. - Очаровательная маленькая
принцесса,   -   сказал   молодой   человек,  одновременно привлекательный и
неприятный. - Ты тоже хочешь попасть на прослушивание?
     - Я не умею играть.
     - Все умеют играть. В жизни мы только и делаем, что играем.
     - Но не на сцене.
     - Театр  Конкордасис не  может позволить  себе иметь  сцену. Мы  просто
сдвигаем вместе столы.
     Наверное, он шутил, и я не  знала, что ответить. Нельзя сказать, что я
остра на язык.
     Молодой человек повел  меня под  навес. Его  зовут Лорд.  Он налил  мне
стакан шипучего зеленоватого вина и поцеловал. Если я скажу, что  смертельно
надоели мужские поцелуи, это покажется  попыткой выпендриться, хотя так  оно
и есть. Я пыталась увлечься, но у меня никак не получалось. Ничего при  этом
не происходит, лишь изредка возникает какое-то непонятное ощущение, и я  все
жду, когда оно станет приятным, но  это словно слабый зуд где-то под кожей.
Поэтому я отпрянула от Лорда, а он сказал:
     - Ты застенчивая. Какая прелесть.
     Я покраснела и обрадовалась,  что под слоем  косметики этого не видно.
Но я уже чувствовала себя не двадцатипятилетней, а одиннадцатилетней, и  мне
хотелось уйти.
     Танец змеи  кончился,  так  как на  ленте  возникла  пауза. Интересно,
подойдет ли Египтия ко мне или притворится,  что не видит меня. Но она  была
слишком занята своим  партнером и  действительно не  видела меня.  Выглядела
Египтия весьма  экстравагантно. Я  потягивала ледяное  вино и  от всей  души
желала, чтобы она достигла успеха в театре. Глаза ее сияли. Она забыла, что
кометы падают на Землю.
     - Эй, хватит ритма, давай пер-лиз, - послышался чей-то голос. - Я весь
вечер жду эти песни. Где же они? Или я попал не на ту вечеринку?
     К   нему   присоединились   другие   голоса  с разными вычурно заумными
замечаниями.
     Я напряглась в ожидании ленты с  песнями, но по открытой площадки,  где
стояли танцоры, слонялось уйма людей, размахивая стаканами, а ленту никто  и
не думал ставить.
     - Импровизацию! - завопил кто-то.
     Тут поставили  другую  ленту с  ритмом,  а  может ту  же  самую.  После
четырех   ударов   началась   песня.   Конечно,  в ритме нет мелодии, только
перкуссия и ударные, для танцев. Я и раньше слушала, как люди импровизируют,
накладывая мелодию или  песню на ритм;  у Кловиса это  не плохо  получается,
только песни всегда  похабные. На этот  раз песня была  просто дикая;  слова
сыпались, как Фейерверк, но они отскакивали от меня, а вот гитарные аккорды,
раздававшиеся с земли,  резонировали и  как будто застревали  в моем  мозгу.
Слушая песню, почти все притихли. Только Лорд-который-меня-целовал сказал:
     - Звучит  неплохо, верно?  Лучше,  чем я  ожидал. Ты  его когда-нибудь
видела? Это просто потрясающе. Пойдем, я тебе покажу.
     Я как раз пыталась угадать, кто бы это мог так петь. Но Лорду сказала:
     - Нет, не хочу.
     Пока Лорд  вел  меня, обняв  своей  мягкой  рукой за  талию,  мои  ноги
путались в траве от этой дикой музыки. А гитара звенела в ушах, в  суставах,
в сердце, эти звуки  переполняли меня. Казалось,  взамен моя кровь вытекает
на траву. Я уронила чей-то стакан с зеленым вином. Мне стало трудно дышать.
     Мой гид продолжал  болтать. Египтия, презрительно  и отчаянно  сообщила
труппе, что  один  человек  принял  ее  за  робота.  Трое  ее  новых  друзей
отправились искать  настоящего. Египтия  сорила  деньгами, будто  это  всего
лишь блестки ее платья,  шиковала, стараясь выглядеть  щедрой в глазах тех,
кто ее  полюбил  и  мог  помочь раскрыться  ее  способностям.  Они  выяснили
регистрационное   имя   настоящего   робота,  позвонили в "Электроник Металз
Лимитед" и наняли его  на вечер, так же,  как заказали навес,  магнитофонные
ленты и механизм, доставляющий на лужайку ящики с бутылками.
     Мы оказались у края толпы. Он пел. Робот пел. Он пел в моих венах,  где
раньше текла кровь, а теперь звучали ноты и гитарные аккорды. Я чувствовала,
как его песня вибрирует  в моем горле,  будто я тоже пою.  Его я не  видела.
Если бы толпа расступилась, и я его увидела, то умерла бы на месте.
     Зачем я сюда пришла? Спешила,  будто предчувствовала. Если бы я  знала,
ни за что бы не пришла.
     Кто-то передвинулся, и я увидела рукав белой рубашки, вышитой серебром,
серебряную руку  и отблески  света  на стальных  нитях.  Я закрыла  глаза и
стала яростно  проталкиваться  к  нему  сквозь  толпу.  Теперь  передо  мной
остался только он.
     Земля сотрясалась  от ритмичных  ударов и  звуков едва  поспевавшей  за
ними гитары. Он делал это  очень искусно, но не  без усилий. Трудно было бы
предположить, что играет  робот, хотя  для человека  это, пожалуй,  чересчур
виртуозно. Вряд ли человек может играть  так быстро и так, чтобы был слышен
каждый звук. Кроме того, в музыке чувствовалась глубина и та особая красота,
которая может придать  только живое чувство.  Это была короткая интерлюдия,
без голоса, а потом он снова запел.  Были слышны все слова. Смысла в них  не
было, а мне  хотелось удержать их  в памяти, но в  голосе застревали только
корявые обрывки фраз:  снег-огонь, алые кони,  крылатая карусель,  городские
огни, расплесканные по  ветровым стеклам,  машины в полете  и миры,  парящие
подобно птицам...
     Я открыла глаза и прикусила язык, чтобы не вскрикнуть.
     Он склонил голову, и его волосы ниспадали на лицо, на  широкие плечи, на рубашку, вышитую серебром.  Они напоминали  темно-красный бархат или какой-то вид  плюша. Его  брови  были  темно-коричневыми. На  груди у него  тоже  были волосы, будто тонкие  росчерки дождя на  серебряной коже. Это  испугало меня. Отхлынувшая кровь вдруг устремилась обратно в сердце, как цунами, и  я   чуть не задохнулась.
     - Заткнись, - сказал кто-то Лорду, очевидно, он все еще что-то  говорил
мне, во всяком случае, пытался, но я ничего не слышала.
     Песня закончилась, и  ритм, записанный на  ленте, тоже. Конечно, робот
мог определить момент его окончания и  в соответствии с этим закончить  свою
песню. У человека бы так не вышло, если бы он не знал партию ритма заранее.
     Кто-то выключил магнитофон.  Наступила тишина, а  потом раздался  взрыв
аплодисментов, который внезапно оборвался и сменился неловким чертыханием  и
хихиканьем. Разве машине аплодируют?
     Он поднял  глаза.  С.И.Л.В.Э.Р. поднял  глаза.  Он смотрел  на  меня и
улыбался.   Улыбка   была   дружелюбной,   доброй.   Он   хотел доставить им
удовольствие, развлечь их, и поскольку им понравилось, то он был рад,  очень
рад.
     Египтия со  своим партнером  пробралась  сквозь толпу.  Она  предложила
роботу стакан шампанского.
     - Ты умеешь пить?
     - Если  вы  этого  хотите,  -  сказал  он,  всем  своим  видом  выражая
удовлетворение и добродушие,
     - Ну тогда, - сказала Египтия, - пей!
     Робот   выпил   шампанское.   При   этом  его интересовал не напиток, а
необходимость быть  любезным,  и  он оказывал  эту  любезность,  словно пил
лимонад.
     - Боже, какая гадость, - громко проговорил кто-то.
     - Боюсь, что так, - широко улыбнулся Сильвер, обнажив белые зубы.
     - Ты такой красивый, - сказала Египтия роботу.
     - Спасибо.
     Вокруг засмеялись. Египтия взяла робота за руку.
     - Спой мне любовную песню.
     - Отпустите мою руку, тогда спою.
     - Сначала поцелуй меня.
     Робот нагнул  голову и  поцеловал  ее. Это  был очень  долгий поцелуй,
какого, видимо, Египтия и ждала.
     Вокруг захлопали и загалдели. Меня  снова затошнило. Египтия отошла  от
робота и стала  смотреть на  него с нарочито  театральным изумлением.  Потом
она взглянула на толпу, веселившуюся сегодня за ее счет и сказала:
     - Хочу вам кое-что сообщить. Скоро мужчины могут оказаться ненужными.
     - Ну ты даешь, - проворчал Лорд, - будто не знаешь, что есть и  женские
образцы.
     Египтия уселась у ног  робота и снова  попросила спеть  любовную песню.
Он тронул струну и  запел. Песне этой было  веков пять, он заменил  какие-то
слова, но все  же это  была "Гринсливз" ["Зеленые  рукава" (.англ.)].  "Увы,
моя любовь, зачем ты так вероломно  меня покидаешь? Предел страсти -  песня,
и провалиться мне в преисподнюю, если я не дошел до него".
     Толпа взорвалась  от хохота.  Египтия  тоже смеялась.  "Гринсливз,  моя
радость, твое платье - словно летняя листва, Гринсливз, я ведь не кусаюсь -
пока меня об этом не попросят, о моя Гринсливз".
     Песня вызвала оживление.  Египтия улыбалась  и надувала  губки, ведь  у
нее было  платье без  рукавов.  Робот в  последний  раз ударив  по струнам,
посмотрел прямо на меня и только тут я вспомнила, какого цвета моя одежда.
     Я   оцепенела.   Я   не   могла   не  только двинуться с места, но даже
пошевелиться, хотя щеки и глаза у меня  пылали. И сразу же отвести взгляд  я
тоже не могла. Он смотрел на меня без всякого выражения. Никакой холодности,
граничащей с жестокостью,  которую я видела  в его глазах  раньше, а  может,
это мне  только померещилось?  Вряд ли  роботам позволено  быть жестокими  с
людьми, а тут - ни доброжелательности во взгляде, ни улыбки.
     Мои неистовые, безумные  глаза обратились  к Египтии.  Сделав вид,  что
только сейчас  меня увидела,  и сменив  роль вожделяющей  Клеопатры на  роль
задушевной подруги, она поднялась и подплыла ко мне.
     - Джейн, милая. Ты все-таки пришла.
     Египтия обвила меня руками.  В ее объятиях я  забыла о своих страхах  и
прижалась к ней,  осторожно, чтобы не  помять ее одежду, -  это целый трюк,
который постоянно приходится применять с  матерью. За ее плечом робот  отвел
взгляд в сторону  и принялся наигрывать  на гитаре. Люди,  сидевшие рядом  с
ним, задавали ему какие-то вопросы, и он отвечал, заставляя их смеяться  все
громче и громче.
     - Джейн, ты выглядишь восхитительно. Выпей шампанское.
     Я выпила шампанского.
     Я  все  еще  надеялась,  что  тяжелое  чувство  пройдет,  что их сменит
душевный  подъем   и  веселье,  но   ничего  не  менялось. Вскоре  он  снова
заиграл, а я села поодаль в кустах, пытаясь проглотить неудержимо  катящиеся
из глаз  слезы. В  конце концов  этот  противный Лорд  увел меня  в  рощицу,
усадив   под   виноградными   лозами,   увешанными  тяжелыми гроздьями, стал
целовать и  ласкать. Я  не сопротивлялась,  но все  время думала:  я же  его
терпеть не могу. Как заставить его остановиться?
     Когда около часа ночи он стал  уговаривать пойти к нему на квартиру, у
меня появилась спасительная мысль.
     - Я не  сделала в этом  месяце контрацептивного укола,  а прежний  укол
уже не действует.
     - А я делал. И мы будем осторожны.
     - Нет, я - тип Венеры Медийской, а она плодовитая. Я не могу рисковать.
     - Так какого же дьявола ты раньше молчала?
     Переполненная стыдом  и смущением,  я смотрела  на гроздья  и думала  о
роботе, о том, как  он целовал Египтию, и  обо всех женщинах, которые  будут
просить его поцеловать их. Если бы я попросила, он бы и меня поцеловал.  Или
укусил. Он сделает все, что я скажу, ведь за него заплачено компании.
     - Меня тошнит, - сказала я Лорду. - Выворачивает. Извини.
     - Только на меня не надо, - сказал он, встал и исчез.
     Оставалось еще немного вина, и я  допила его, не чувствуя вкуса.  Потом
попыталась представить,  что  я  в  древней  Италии,  вокруг  висят  гроздья
винограда, на город  опустилась плотная  осенняя ночь и  обняла его  крепко,
как любовника.  Но с  одной стороны  слышались звуки  оркестра, с  другой  -
гремели магнитофоны.
     Сквозь листву  я  увидела огоньки,  потом  сияющую серебряную  кожу, а
когда он оказался футах в десяти, блеск его волос. Я решила, что он идет  ко
мне, и  сердце у  меня замерло.  Но вспомнив,  что сижу  рядом с  лестницей,
ведущей на улицу, поняла, что он просто уходит из садов с гитарой на  шнурке
через одно плечо и кроваво-красным плащом, наброшенным на другое.
     Спускаясь по  ступенькам, он  прошел  совсем близко  от меня,  а через
минуту исчез из виду.
     Мое сердце забилось и я вскочила на ноги.
     Поддерживая свою длинную юбку, я бросилась за ним.
     Ярко горели фонари, открытые еще магазины, театры и бары сияли
     вывесками и окнами.  Он шел среди  огней, неоновых ламп,  мимо людей  и
машин, силуэт его  то темнел,  то становился малиновым  или белым.  Пролетел
похожий на  призму флаер,  он оглянулся  и проводил  его взглядом.  Это  был
настоящий человек, только  кожа напоминала о  другом, но ведь  это мог  быть
грим. Он  действовал  как актер,  так  почему  бы ему  не  раскрасить  себя?
Прохожие смотрели на него, оглядывались.
     Я шла за ним. Куда он идет? Я предполагала, что он запрограммирован  на
возвращение - но куда? В магазин? На  завод? На склад? Его снова запакуют  в
ящик? Выключив перед этим его глаза? Отключив улыбку и музыку?
     Какой-то человек  схватил  меня  за  руку.  Я  огрызнулась,  несказанно
удивив и его, и себя. В туфлях на высоких каблуках я пустилась бегом.
     Я догнала робота на углу Пейн и Бич.
     - Прошу прощения, -  сказала я, задыхаясь, но  не от того, что  бежала,
балансируя на каблуках.
     Он остановился, глядя  прямо перед собой.  Потом медленно повернулся и
посмотрел на меня.
     - Прошу прощения, -  быстро повторила я, ослепнув  от его близости, от
его лица. - Я была груба с тобой. Я не буду больше так говорить.
     - А что ты сказала?
     - Ты же знаешь, что я сказала.
     - Ты думаешь, что я должен тебя помнить? Сказал - как по лицу ударил.
     Умный человек возненавидел бы его за это, а я не могла.
     - Ты пел ту песню, чтобы обсмеять меня.
     - Какую песню?
     - "Гринсливз".
     - Нет, - сказал он. - Я пел ее просто так.
     - Ты смотрел на меня.
     - Извиняюсь, но  я тебя  не заметил.  Я был  сосредоточен на  последнем
аккорде, там очень сложный прибор.
     - Я тебе не верю.
     - Я не умею лгать, - сказал он.
     Что-то щелкнуло  во мне,  словно отключился  механизм. Глаза  перестали
мигать, отяжелели. Я не могла сглотнуть.
     - Ты... - начала я, - ты не должен был так поступать. Я так испугалась,
что сказала  тебе что-то  ужасное.  Ты вытеснил  меня  оттуда, сам  ушел, и
теперь...
     Он смотрел  на меня  с очень  серьезным видом,  и, когда  я  запнулась,
подождал немного, а потом сказал:
     - По-моему,  следует объяснить  тебе, что  я собой  представляю.  Когда
случается что-то не предусмотрительное программой, мой мыслительный  процесс
переключается.   В   этот   момент   я   могу проявить несообразительность и
холодность. Так происходит, когда  вы совершаете необычный поступок.  Ничего
личного в этом нет.
     -   Я   сказала,   -   продолжала   я,   намертво сцепив руки, - что ты
отвратителен.
     - Да, - сказал он и ослабил, смягчил свой пристальный взгляд.
     - Теперь я вспомнил, а раньше не мог. Ты расплакалась.
     - Зачем ты пытаешься меня успокоить?  Ведь ты обиделся на мои слова. Я
тебя не упрекаю, наоборот, прошу прощения...
     -   Кажется,   -   тихо   сказал   он,   -  ты все еще не понимаешь. Ты
приписываешь мне человеческие реакции.
     Я отступила от него на шаг, и  мой каблук попал в трещину на  тротуаре.
Я начала терять равновесие, но он  не дал мне упасть, поддержав своей  рукой
за локоть. Когда я выровнялась,  его рука, прежде чем отпустить,  скользнула
по моей. Это была настоящая ласка, тактичная, ненавязчивая, дружеская ласка.
Незапрограммированная. Рука была  прохладная и сильная,  но не  холодная, не
механическая. Человеческая, и в то же время не человеческая.
     Он был корректен.  Без пошлых заигрываний,  на которые способен иногда
Кловис. Я все перепутала. Я думала о нем как о человеке, но какое ему  дело,
что я думала  и как поступаю.  Его нельзя оскорбить или  обидеть. Он просто
игрушка.
     Мое лицо как будто онемело. Я уставилась в землю.
     - Прости, - сказал он, - но к двум часам я должен быть на Острове.
     - Египтия... - мой голос дрогнул.
     - Сегодняшнюю ночь я проведу у нее, - сказал он и широко, заразительно
улыбнулся.
     - Ты будешь спать с ней? - проговорила я.
     - Да.
     Он был робот, и делал  то, для чего был  нанят или куплен. Как Египтия
могла...
     - Как ты можешь?! -  вырвалось у меня. Человеку  бы я этого никогда не
сказала, ведь Египтия такая  красивая. А для него  это просто работа. И  все
же...
     -   Моя   функция,   -   сказал   он,  - развлекать, приносить счастье,
доставлять удовольствие.  -  Его  лицо выражало  жалость,  он  видел, какая
борьба происходит  во мне.  Ведь  я для  него тоже  потенциальная  клиентка,
значит, и меня нужно развлекать, утешать, веселить.
     - Наверное, ты великолепный  любовник? - я  сама поразилась, как могла
задать такой вопрос.
     - Да, - просто ответил он. - Факт есть факт.
     - Наверное, ты  можешь... заниматься любовью...  столько раз  подряд...
сколько хочет тот, кто тебя нанимает?
     - Конечно.
     - А петь ты при этом можешь? Он засмеялся, излучая радость:
     - А это идея.
     Тонкая ирония. Но  он не  помнил меня. Отсутствие  всякого выражения  в
его глазах - это  перегруппировка его мыслительных  ячеек. Конечно. Но кто,
кроме меня, мог бы почувствовать к нему отвращение?
     Подняв голову, я посмотрела ему в глаза.
     - Я была на вечеринке, куда тебя наняли. Ты, наверное, нанят до завтра?
Понятно. - Последние слова храбро произнести не получилось, и я  прошептала.
- Поцелуй меня.
     Он внимательно посмотрел  на меня, оставаясь  неподвижным и  спокойным.
Потом   приблизился,   взял   своими   серебряными руками мое лицо, наклонил
каштановую голову  и поцеловал.  Это был  формальный поцелуй,  не  интимный"
Тихий, неторопливый, короткий. Видимо, только  на такой поцелуй имела  право
гостья Египтии. Отступив в сторону, он взял мою руку и тоже поцеловал ее,  в
знак особого расположения. Затем робот отправился к подземке, а я,  трепеща,
продолжала стоять на месте. Теперь я поняла, что меня мучило весь этот день.
     Я бы  сравнила это  ощущение  с тем,  что чувствует  часовой  механизм,
когда его заводят, или берег, когда на него накатывается волна. На его  коже
нет пор, значит она не человеческая.  Его волосы похожи на траву. Они  ничем
не пахнут, ведь у него нет ни гормонов, ни крови. Хотя, запах у него все  же
был - мужской, опьяняющий, но неопределенный. Это мое ощущение было  связано
лишь с ним. Все остальное - только фон.
     Я   записала   все   это   на   бумаге, потому что не смогла произнести
достаточно громко  для магнитофонной  записи. Завтра  мать напомнит,  что  я
хотела поговорить. Но это не для матери.
     Он машина, а я в него влюбилась.
     Он - с Египтией, а я в него влюбилась.
     Его запакуют в ящик, а я в него влюбилась.
     Мама, я в робота влюбилась...

     Избалованная маленькая богачка.
     О тебе всегда кто-то заботился.
     Твоя мать. Кловис.
     В облаках у тебя убежище, -
     всегда есть, где укрыться.
     А теперь?

     Здесь темно, я едва вижу, что пишу,  и вообще не знаю, зачем пишу.  Это
предрассудок, но мне кажется,  что продолжаю писать  из-за того, что начало
положено. И,  значит, если  я запишу  вторую часть,  можно ждать  следующую,
хотя в действительности может получиться хуже. Если вообще что-то  случится.
Я думаю о завтрашнем, о послезавтрашнем дне и гадаю, что со мной станется.
     Заснуть я  не смогла  и, встав  утром в  семь часов,  сделала  короткую
магнитофонную запись для матери. Я  сказала: "Вчерашнее было из-за  Кловиса,
он   так   по-хамски   обращается   со   своими  друзьями. И вообще я хотела
поговорить о том, как К-3 ведут себя друг с другом. Но теперь все прошло.  Я
просто глупая."
     Не   скажу,   что   впервые   лгала   матери,  но раньше никогда мне не
приходилось жить с такой ложью. Нельзя  было говорить ей правду. Я не могла
понять, отчаяние это или  стыд. Ночью я постаралась  выплакаться, и к  шести
часам подушки стали такие мокрые, что я швырнула их на пол.
     Я знала, что выхода нет.
     В одиннадцать тридцать зазвонил видеофон. Я знала, кто это и не
     ответила.   В   полдень   раздался   новый   звонок. Вскоре должна была
проснуться мать  и  скрываться станет  невозможно,  поэтому я  решила снять
трубку.
     Египтия возлежала в белом кимоно.
     - Джейн, ты ужасно выглядишь.
     - Я плохо спала.
     - Я тоже. О, Джейн...
     Она рассказала мне о Сильвере. Причем все в чудовищных подробностях.  Я
пыталась не  слушать,  но  слушала.  Красота,  акробатика,  нежность,  юмор,
неутомимость.
     - Конечно,  все  это заложено  в  нем -  и выносливость,  и  знание, и
артистичность, но он был совсем как человек. О, Джейн, он просто  волшебник.
Теперь мне пару недель никакие мужчины не нужны. Утром я едва пришла в себя.
Столько экстаза сразу вредно для здоровья. Кажется, у меня приступ  мигрени.
Ужасно болит висок.
     Как будто металлическая проволока все  глубже и глубже вонзалась в  мой
позвоночник, а конец ее  сидел в голове.  Она не уточнила,  в каком виске  у
нее мигрень, поэтому  оба мои  виска ломило  так, будто  в них  заколачивали
гвозди. В глазах было темно. Проволока переломилась пополам, и я вскрикнула.
     - Я проверила  свой счет, чтобы  узнать, не могу ли  купить такого, но
оказалось, что в  этом месяце  я уже превысила  кредит. Все  этот театр.  О,
Джейн.   Я   от   него   столько   узнала   о   себе.  Он нашел во мне такие
чувствительные точки - с  ним я стала настоящей  женщиной. Это так  странно.
Он робот, но лучше любого мужчины дал мне почувствовать в себе женщину.
     Вошел один  из космонавтов  с подносом,  на котором  стоял завтрак  для
матери, и я сказала:
     - Египтия, мать идет.
     - А-а. Хорошо. Перезвони мне.
     - Ладно.
     Я отключила видеофон и  начала оседать на пол,  но когда в дверь  вошла
мать, успела только опуститься на колени, будто собралась молиться.
     Моя мать красива даже когда только что  встала с постели и на лице  без
косметики одни огромные глаза, а волосы рассыпаны по плечам.
     Если бы только я могла ей сказать...
     - Здравствуй, дорогая.
     - Здравствуй, мама.
     - Ты что-то уронила?
     - Э-э... я...  - ну что  тут сказать? -  я говорила с  Египтией, -  как
будто это объясняло мое странное поведение.
     - Через полчасика, -  сказала мать, - мы  сможем поговорить о том,  что
тебя беспокоило.
     - Я...
     Я должна ей сказать.
     Нет, нет, нет.
     - Я сделала запись. Но теперь это уже не кажется мне таким серьезным.
     Мама, я устала. Я должна еще немного поспать.
     Закрывшись у  себя,  я  снова  разрыдалась. Мне  так  нужно  было,  так
хотелось рассказать  ей  все. Она  смогла  бы объяснить  мои  переживания и
посоветовать, как их преодолеть.
     Слава Богу, что Египтия не могла купить его в этом месяце.
     Какой ужас, спать с...
     Я закрыла глаза и почувствовала на губах его серебряный поцелуй.
     Я заснула на мокрых подушках прямо на полу, и снилось мне все, что
     угодно, только не Сильвер.
     В два часа  мать позвонила  мне по  внутреннему телефону  и позвала  на
ленч в Перспективу.  Она уважала мое  право на личную жизнь  и заботилась о
том, чтобы при желании я всегда  могла уединиться. Тут я почувствовала,  что
должна спуститься. Мы сели за стол.
     - Тебя сегодня не видно и не слышно, дорогая. Может быть, ты еще о чем-
то хочешь мне рассказать?
     - Да нет, ничего такого. Интересный был обед?
     Мать стала  рассказывать  про обед,  а  я пыталась  заставить  себя ее
слушать. Иногда она  упоминала что-то  веселое, и  я смеялась.  Все время  я
порывалась сказать ей, что  влюбилась, но каждый раз  удерживала себя. А  не
сказать ли ей:  "Я хочу  купить робота  особого образца"?  Разрешит ли  она?
Вообще-то я  могу  купить  все,  что хочу,  с  помощью  кредитной  карточки,
соединенной с  личным счетом  матери,  но у  карточки месячный  лимит, одна
тысяча   И.М.У..   Мне   этого   вполне   хватало,   я старалась особенно не
роскошествовать, хотя  мать  всегда давала  понять,  что не  делает разницу
между ее и моим.  Но в тоже  время она хотела  видеть меня благоразумной.  А
человекоподобный робот  стоит  тысячи.  Да  что  там  -  тысячи  стоит  одно
ионизированное серебро. Такая покупка отнюдь не говорит о благоразумии.
     В   любом   случае,   если   его   не  купит Египтия - купит другой. Он
принадлежит всем.  Хоть  Египтии, хоть  Остину.  А нравится  ли  ему самому
доставлять удовольствие? Что чувствует он, занимаясь любовью?
     После ленча мать включила видеоканал  новостей и стала делать  пометки.
Она пишет  статьи на  политические, социологические,  исторические темы,  но
это так,  скорее  хобби. Опять  сильно  трясет Балканы.  Похоже,  там снова
начинаются социальные волнения,  но достоверных сведений  нет. Где-то  из-за
землетрясения отвалилась  вершина горы.  В пяти  западных городах  произошли
восстания бедноты. Мать не стала смотреть канал местных новостей, где  могли
дать сообщение  об  усложненных образцах  роботов,  но когда  она выключила
видео, нервы у меня были напряжены до предела.
     Тут я поняла,  что она  принесла жертву, оставшись  со мной,  поскольку
обычно смотрела видео в своем кабинете. Должно быть, она все же  догадалась,
что у меня не все ладно, и я  сомневалась, долго ли смогу молчать. А если  я
скажу, что она ответит? "Дорогая, все это было бы прекрасно, если бы у  тебя
был сексуальный  опыт, но  ты еще  девушка. Сомневаюсь,  что стоит  начинать
половую жизнь с каким-то неодушевленным устройством. По ряду важных  причин.
И прежде всего  из-за твоих собственных  психологических потребностей..."  Я
буквально слышала ее голос. Конечно, она права. Вряд ли я могу  рассчитывать
в будущем на подлинные отношения с человеком, если в первый раз  отправляюсь
в постель с роботом.
     Я спустилась в библиотеку,  взяла книгу и села  на балконе, глядя,  как
небо выплывает из-за дома и удаляется  в светлую пустоту подо мной. В конце
концов мне стало  казаться, что я  подвешена на веревке  над этой  пустотой,
пришлось уйти с балкона, вернуться к  себе и лечь в кровать. Никогда раньше
в Чез-Стратосе  у меня  не кружилась  голова,  хотя Кловис  не ходит  к  нам
именно потому, что, как он выражается, у него здесь пах проваливается.
     Я решила позвонить Кловису, не зная, что ему сказать.
     - Алло, - ответил невидимый Остин. Кловис никогда не включает видео.
     - А-а. Привет. Это Джейн.
     - Джеймс?
     - Джейн. Могу я поговорить с...
     - Нет. Он в душе.
     Судя по голосу, сеанс  не произвел на  Остина должного впечатления, он
был вполне счастлив.
     - Это женщина говорит? - спросил он.
     - Это Джейн.
     - Мне показалось,  Джеймс. Слушай,  Джейвин, а не  перезвонить ли  тебе
попозже? Скажем, через годик? - и он отключился.
     После этого я набрала Хлою, но  та не ответила. Номер Джейсона и Медеи
я набирать не стала.
     Мать позвонила по внутреннему телефону.
     - Я слушала твою запись, Джейн, и ничего не поняла. Что сделал
     Кловис?
     - Очередной сеанс.
     - Из-за этого ты расстроилась?
     - Он играет с людьми, как кошка.
     - Кошки  не  играют  с  людьми. Кошки  играют  с  мышами.  Кажется,  он
мошенничает со спиритическим столом?
     - Да, мама.
     - При  благоприятных  обстоятельствах  контакт  с  потусторонним  миром
может быть установлен, - сказала мать.
     - Ты имеешь в виду приведения?
     - Я  имею в  виду законы  физики. Душу,  Джейн. Не  бойся  использовать
правильные   термины.   Свободная   душа   не привязана к одному физическому
состоянию и живет  множество жизней во  множестве тел, а  при желании  может
иногда общаться с  нашим миром.  Теологи связывают эту  активность в  начале
столетия с падением Астероида, которое вскоре произошло. Так что,  возможно,
Кловис тут не при чем.
     - Да нет, мама.
     - Я оставила в раздатчике несколько витаминов. Когда спустишься, робот-
три тебе их даст.
     - Спасибо.
     - А теперь мне  надо собираться. Несколько часов  избегая ее, чтобы  не
выдать свою страшную тайну, теперь я была повергнута в ужас.
     - Ты уходишь?
     - Да, Джейн. Ты же  знаешь. Я уезжаю на  три дня на север. Конференция
физических обществ.
     - Я...  я совсем  забыла...  мама... мне  все-таки нужно  поговорить с
тобой.
     - Дорогая, у тебя же был целый день.
     - Всего четыре часа.
     - Я больше не могу задерживаться.
     - Но это срочное дело.
     - Попробуй рассказать быстро.
     - Но я не могу!
     - Значит, нужно было раньше.
     - Ну, мама! - я ударилась в слезы. Откуда во мне столько слез?
     В человеческом теле много воды. Наверное, во мне ее уже не осталось.
     - Джейн, следует назначить встречу с твоим врачом.
     - Я не больна. Я...
     - Я могу оторвать полчаса от своего графика. Сейчас я поднимусь к тебе,
и мы поговорим. Согласна?
     Что делать? Что делать?
     Дверь открылась, и мать вошла, уже полностью готовая, накрашенная и
     сверкающая. Передо мной разверзлась бездна.  И сзади тоже. Я ничего  не
могла сообразить. Я всегда доверялась матери. Да чем таким ложным,  интимным
не могла бы  я поделиться с  ней, особенно теперь, когда  она сдвинула свой
график ради меня?
     - Только, милая, как можно короче,  - сказала Деметра, заключив меня  в
свои объятия, в "Лаверте", в блаженство и спасение. - Это имеет отношение к
Кловису?
     - Мама, я влюбилась, - обрушилась я на нее, но еще не всей тяжестью.
     - Мама, я влюбилась. - Нет, я не могла. - Мама, я влюбилась в Кловиса!
     - Боже праведный! - вымолвила мать.

     То, что нужно  было сделать в  самом начале, я сделала  только часов в
шесть вечера. Мать, наконец, ушла, и  я еще глубже погрузилась в омут своей
вины, потому что врала ей просто  безбожно, да еще из-за меня она опоздала.
Мать действительно хотела помочь мне. Это ее Грааль или только один из них.
К счастью, можно было легко замаскировать свою ложь.
     - Кловис К-3, он никогда  не ответит на мои  чувства, - повторяла я ей
снова и снова. - Просто глупое увлечение. Я сделала все, чему ты меня учила,
и выяснила свои психологические  побуждения. И уже  почти их преодолела. Но
я хочу, чтобы ты знала. Я лучше себя чувствую, если расскажу тебе все.
     Боже, как я могла солгать  ей в таком деле!  Почему я так уверена, что
должна скрывать правду? Наконец,  она приготовила мне успокаивающий  седатив
и ушла. Он пах взбитой клубникой, и  мне очень хотелось выпить его, но я  не
стала. Минут через  десять после  того, как  "Бэкстер" поднялся  с крыши,  и
Перспектива перестала трястись,  выдумка насчет любви  к Кловису  показалась
мне такой забавной,  что я  залилась смехом  и покатилась  по тахте.  Ничего
нелепее нельзя  было  придумать даже  в  самом отчаянном  состоянии. Когда-
нибудь я расскажу ему об этом, и он тоже повеселится.
     Отсмеявшись, я отперла алкогольный раздатчик  и налила себе мартини.  Я
снова приняла  ванну,  надела черное  платье,  потом села  в парикмахерской
комнате и закрутила  волосы на бигуди.  Лицо в зеркале было  белым, а глаза
слишком темными, чтобы можно было их назвать зелеными. Я не люблю косметику.
Она так противно липнет к  коже, а я забываю про  нее, лезу к лицу руками  и
размазываю все по  щекам. Но  сейчас на  лице оставалось  еще много  краски,
которую я не л  сняла вчера вечером  и не смыла  слезами сегодня утром.  Как
следовало ожидать,  краска  слегка  размазалась, я  все  подправила,  а рот
разрисовала под осенний  буковый лист.  Допила мартини, делая  вид, что  мне
это приятно,  сняла бигуди,  причесалась и  выкрасила ногти  в черный  цвет.
Думаю, вам понятно, для чего я все это делала.
     Когда я набирала номер робота-оператора, руки у меня дрожали.
     - Чей номер вам нужен?
     - Номер "Электроник Металз Лимитед".
     - К вашим услугам.
     На экране появились очертания человека, одетого в костюм-тройку:
     пиджак, брюки, жилет  и рубашка из  подходящей к ним  по цвету  светло-
серой   шелковой   ткани.   На   классическом   носу  сидели темные очки. Он
приветливо смотрел на меня, сцепив свои ухоженные руки.
     - Совэйсон из "Электроник Металз". Чем могу служить?
     Он просиял и облизал губы. Видимо, энергичен. Коммивояжер?
     - Я хочу кое-что спросить, - сказала я дрожащим и срывающимся голосом.
     - Это ведь роботы вашей фирмы были вчера в городе?
     - Да. "Электроник Металз". Это мы.
     - Особые и усложненные образцы?
     - Да.  Двадцать  четыре модели.  Металл  и укрепленный  пластик. Линия
усложненных образцов.  Целиком из  металла. Девять  моделей. Что  вы  хотели
узнать?
     Мое лицо пылало, надеюсь, он этого не видел.
     - Меня интересует стоимость найма.
     - Найм не продажа. Этим мы не занимаемся.
     - Я случайно узнала, что один из усложненных был нанят вчера вечером.
     - Правильно.  И  не один,  а  все. Но,  видите ли,  это  элемент, э-э,
рекламной кампании, притом рискованный, всего на  один день и на одну  ночь.
Эти роботы - всего лишь опытные экземпляры.
     - То есть, они не продаются?
     - А-а, продажа - другое дело. Вы задумали покупку?
     Не надо отвлекаться. Он почему-то нервничает не меньше меня.
     - Нет. Я хотела только нанять. Позвольте мне поговорить с Директором.
     - Э-э... одну минуту... я не хочу производить плохое впечатление. -
     Служащий боялся потерять  хорошую работу.  Мне стало неловко.  - У  нас
тут проблемы по этой части.
     - С роботами?
     - Э-э... с транспортировкой.
     - Ваши  роботы лабильны.  Вчера они  разгуливали по  всему городу,  как
люди. Если я одного найму, разве он не может просто пойти со мной?
     - Хм.  Между  нами говоря,  всем  нравится то,  что  эти замечательные
роботы умеют  делать. В  перспективе еще  один удар  по последним  бастионам
человеческих рабочих мест. Вы  же знаете, как  это бывает. Небольшая толпа.
Легкие беспорядки.
     - Беспорядки?
     - Э-э...  приехала  полиция.  А это,  оказывается,  всего  лишь мирная
демонстрация.   Пока   кто-нибудь   не   начнет,   толпа  может и с места не
сдвинуться. Но уж если начнет - лучше держать наши товары подальше от нее...
А! - он посмотрел  куда-то вниз и округлил  свои глаза за темными  стеклами.
Я поняла, что зажглась информационная панель в корпусе от стола. Информация,
видимо, была  не из  приятных. -  Хм, -  сказал он.  - Кажется,  я  сболтнул
лишнее. Хорошо. Я  подключу вас  к нашему отделению  по контактам.  Оставьте
там ваш код и номер. Завтра вам позвонят и вы обсудите с ними вашу просьбу.
     Изображение задрожало, и я яростно стукнула по выключателю.
     Зачем я это сделала? Наверное потому, что до завтра еще сто лет,
     завтра будет поздно.
     А что теперь?
     Я стала прогуливаться по Перспективе. Какой сегодня красный закат.
     Бордовый, как плащ Сильвера. Как волосы Сильвера.
     Я стала  думать про  восстания бедноты,  о которых  сообщили по  каналу
новостей. Говорят,  на субчек  не проживешь.  Иногда взбешенные  безработные
разбивают   роботов,   хотя   обычно  вандалов отпугивают встроенные сигналы
тревоги и защитные механизмы  электрошока. Но во  время одного из восстаний
был сожжен машинный склад. Это было за тысячи миль отсюда. Представьте,  что
мирная толпа возле "Электроник Металз" вдруг взбесилась. Огонь,  поглощающий
его лицо - лицо воскового ангела.
     Я бросилась к видеофону и снова позвонила Кловису.
     - Говорит автоответчик Кловиса. Как раз Кловис предается содомии.
     Позвоните через час, хотя боюсь, что вы получите тот же ответ.
     (В действительности  Кловис оставляет  такой  ответ даже  тогда,  когда
выходит в ресторан или  уезжает на неделю на  пляж. Однажды Дэвидид, раз  за
разом слыша его в течение двух дней, кинулся в квартиру на Нью-Ривер и  орал
на дверь,  но  та  была  заперта.  А  когда  ее  открыл  один  из  брошенных
любовников Кловиса, Дэвидид ударил его).
     Закат приобрел цвет горячего пепла, потом холодного. В городе  наступал
вечер, и он расцветал огнями. Толпа возле ворот Э.М. начинала понимать,  как
красиво горят дома в темноте.
     Я включила  канал  местных  новостей. Сообщили  о  строительстве  новой
подземки, о стычке гангстеров возле Олд-Ривер, о вероятном повышении цен  на
сигарины из-за больших  потерь урожая в  одной из самых  сейсмичных зон.  А,
вот. Я  увидела толпу,  собравшуюся у  ворот "Электроник  Металз Лимитед"  в
Новом Арборе.  В  толпе  росло  волнение.  Люди  кричали  что-то  в  сторону
замызганного стеклянного фасада. Диктор рассказывал  о важности роботов и  о
том, почему рабочие их ненавидят. Казалось, в редакции новостей не понимали,
что   Э.М.   выпускает   разных   роботов.   Или  они просто хотели избежать
невольной   рекламы.   Толпа   продолжала   шуметь.   Там  было человек сто.
Достаточно искры. Но я была бы там в безопасности. Меня защитил бы полицкод,
который    обеспечивает    точную    идентификацию    личности нападающего и
мгновенный вызов полиции. Да  и в любом случае  полиция ведет наблюдение  за
толпой. Я  видела на  экране, как  ее самолетки  шныряли туда-сюда  на  фоне
сумеречного неба.
     Но что бы  я стала делать,  оказавшись там? Что я  могла изменить? Нет
смысла идти туда. Даже если бы  я сумела пробраться сквозь это сборище, кто
бы осмелился открыть мне двери Э.М.?  Ведь они могут воспользоваться этим  и
попытаться захватить вход.
     Я бродила взад-вперед  по Перспективе,  не выключая  канал. Там  кто-то
швырнул бутылку, камера  проследила ее  полет. Бутылка ударилась  о фасад  "
Электроник Металз" и разбилась.
     Скоро мимо  платформы  на  той стороне  Каньона  проплывет  семичасовой
флаер, похожий на мотылька. Через пятнадцать минут я могла бы быть над Олд-
Ривер, через двадцать я сошла бы в Южном Арборе и пробежала три квартиры  до
Восточного. Арбор - неприветливый район, грязное скопище заброшенных  офисов
и разрушенных магазинов, еще не отстроенных после столкновения с Астероидом.
Там на  каждом  шагу  ночные  клубы,  будто  стервятники  на  развалинах,  а
уцелевшие промышленные предприятия, восстановившись,  борются друг с  другом
за существование.
     Если я пропущу этот флаер, другой будет не раньше девяти часов.
     Вызовешь такси - прождешь не меньше получаса.
     Полиция не допустит  там ничего серьезного,  я же все  равно ничего  не
смогу сделать, а здесь  у меня недопитый мартини,  клубничный седатив и  еще
кредитная карточка с месячным лимитом в тысячу И.М.У.; однако робота я  себе
позволить не могу. Гораздо лучше было остаться дома и забыть обо всем.
     Я едва не  опоздала на флаер.  На платформе было  еще человек  двадцать
пассажиров, одни -  в ярких  вечерних туалетах -  собирались повеселиться  в
городе, другие  -  ночные рабочие  с  серыми опустошенными  лицами  - ехали
делать то, к  чему роботы  не приспособлены. Механический  водитель был  без
головы.
     Я не помню, когда показались огни  города, не помню даже, как сошла на
платформе Южного Арбора. Только пустившись бегом, заметила краем глаза,  что
на   углу   выпивают   несколько   мужчин.  Скоро небо надо мной заполнилось
маленькими роботами-самолетами,  -  целый рой  их,  мигая огнями  и завывая
сиренами, летел к центру города.
     Почти сразу  я  влилась  в  поток  людей,  которые  о  чем-то  спорили,
ругались, просто галдели,  и вскоре  приблизилась к  расстеленному на  земле
широкому полотнищу.  При свете  фонарей я  прочитала на  нем: ЛОМАЙ  МАШИНЫ.
Людская волна разбилась рядом,  освободив проход, а  может оттесняя меня со
своего пути.  Схлынув, она  оставила  после себя  осколки стекла  и обрывки
бумаги.   Казалось,   демонстрация   потеряла   свой   накал  или была силой
раздроблена   на   мелкие   группы   еще   до того, как успела проявить свою
неукротимую ярость. Одинокая полицейская машина, неторопливо двигавшаяся  по
шершавому бетону,  обрызгала  меня грязью,  отметила  код и  последовала за
толпой, оставив меня одну среди длинных теней от фонарных столбов.
     Ворота "Электроник Металз", когда я подошла к ним, оказались открыты  и
освещены разноцветным неоном. Полицейская машина пряталась во внешнем дворе.
Люди, скучившись  в  уголке, горячо  о  чем-то спорили,  иногда  их силуэты
вылавливала своими фарами еще одна машина, беспрестанно кружившая возле них.
Такие странные сцены я не  раз видела и на экране,  и на улицах, но никогда
в них не участвовала. Я  вошла в ворота и  пересекла внешний двор. Никто не
обращал на меня внимания. Я прикоснулась к панели посетителей, встроенной  в
дверь. На  ней засветилось  крошечное окошко  и произнесло:  "Здание  сейчас
закрыто". Большинство выставочных  складов в  городе имеют  механизированный
персонал и не закрываются всю ночь в ожидании клиентуры; я решила, что Э.М.
в большой тревоге за свои товары.
     - Я  вам  позвонила недавно,  -  сказала  я дверной  панели.  -  Насчет
покупки одного из ваших роботов усложненного образца.
     - Пожалуйста, звоните или приходите завтра.
     - Я проехала  двадцать миль, -  сказала я, как будто  это что-то могло
значить.
     - Из-за непредвиденных обстоятельств, - сказала дверь, - здание  сейчас
закрыто. Пожалуйста, звоните или приходите завтра.
     Вдруг что-то  случилось с  моими  ногами: я  их  больше не  ощущала. Я
сползла вниз и села прямо  в своем черном платье  в грязную тень портика. Я
была подобна роботу с отключенной энергией. Меня будто закрыли на ночь,  как
это здание.
     Вскоре люди ушли,  полиция уехала,  а я  продолжала сидеть  на земле  -
потерявшийся ребенок, который не знает  дороги домой. Надо было подняться  и
найти такси. Если я останусь здесь, меня может забрать полицейский  патруль,
подумав, что я больна.
     В темноте за воротами  я видела яркое  сине-зеленое пятно Астероида. В
его   свете   чернели   остовы   разрушенных толчком жилых домов, лишившихся
обитателей, как зимние деревья листьев. Я смотрела туда, впервые в жизни  не
чувствуя себя  в безопасности.  Какой я  была благодушной  и  самодовольной,
смеясь над страхами Египтии!
     Если бы я вернулась домой, в  Чез-Стратос, в свои комнаты, я  забралась
бы в постель, завернулась с головой  в зеленую простыню и никогда бы больше
не осмелилась сюда  придти. Насколько я  понимала, они его демонстрировали.
Робот для выставки.  Может, я и  ошибаюсь: тот человек  на видео,  Совэйсон,
говорил так  неуверенно. А  вдруг  это была  не просто  демонстрация против
безработицы? Вдруг городской  совет запретил  "Электроник Металз"  выпускать
роботов, которые во всех отношениях превосходят людей.
     Наконец я  встала  с  земли  и  тщательно  отчистила  платье.  То,  что
произошло потом, было  делом случая,  хотя казалось,  будто произошло  из-за
меня. Я вдруг поняла,  что ворота остались открытыми  по ошибке, в  суматохе
забыли включить механизм, ведь если  здание заперто, то должны быть  закрыты
и ворота. А  раз так,  то кто-то должен  вернуться и  закрыть их.  Буквально
через секунду во внешний двор  въехал длинный черный пикард, остановился,  и
из него вышел человек. На лице его  сверкнули две молнии - неоновые блики  в
линзах очков. Он едва не наступил на меня и крякнул от удивления.
     - У меня код, - сказал он. - Не двигайтесь. Это был Совэйсон.
     - Уходите, или я  вызову полицию. Самое  время было сказать что-нибудь
резкое. Кловис бы растерялся. Но у меня во рту пересохло.
     - Я вам звонила. Вы говорили со мной недавно по видео.
     - Угрозы ни к чему не приведут. Через секунду он нажал бы кнопку  этого
дурацкого кода и я выпалила:
     - Я решила купить один из образцов. -
     - Э-э... о-о, -  произнес Совэйсон. - О-о,  - повторил он, обойдя  меня
так, чтобы  свет неона  падал  на мое  лицо. -  Мадам,  извиняюсь, но  я  не
предполагал, что вы придете сюда после того, как оператор нас рассоединил.
     Его прежняя неучтивость объяснялась  полученным из-за меня нагоняем,  а
теперь он мог с  помощью удачной сделки реабилитировать  себя. ~ Или он  все
же просто устыдился?
     - А я  вернулся, чтобы запереть,  - сказал Совэйсон. -  Я здесь мелкая
сошка. - Он положил ладонь на дверную панель. Был он слегка навеселе. Дверь
узнала его и отворилась со зловещим скрипом. - Проходите, прошу вас.
     Он подумал, что я  чудаковатая богачка. Почему  богачка - это понятно.
Ужасно, что это видно с первого  взгляда. Чудаковатая - потому что сидела у
двери в Новом Арборе, не зная наверняка, что кто-то придет ее запереть.
     В фойе  он  щелкнул несколькими  выключателями  и вызвал  лифт, глянув
перед   этим   на   ворота.   Мы   поднялись  на торговый этаж и очутились в
прохладном офисе, отделанном кожей.
     Собственный блеф  тем временем  заставил меня  похолодеть от  ужаса.  Я
говорила себе, что еще не поздно отказаться, ведь я ничего еще не подписала,
а устное соглашение нигде не зафиксировано. А если я все же заключу сделку,
то, наверное,  Деметре волей-неволей  придется ее  подтвердить. Может  быть,
это будет разумнее всего? Но как я ненавижу лгать, особенно по крупному.
     Совэйсон сел на стул и выдвинул из стены поднос с напитками. Мы выпили.
У нас обоих тряслись руки. Они  не перестали трястись и после второй порции
- он пил виски, я - лимонный  джус. Очевидно, этот день выдался трудным  для
нас обоих. Он рассказывал мне про "Электроник Металз", но я почти ничего не
запомнила.    Как    будущий    покупатель,    я    должна была притвориться
заинтересованной, и пришлось целиком  сосредоточиться на этом. Хорошо,  если
я слышала одно слово из двадцати. Я все еще не могла поверить, что попала  в
это здание.
     - Здесь у нас выставка товаров, -  сказал он. - Я расслышала эти  слова
только потому, что интуитивно поняла: сейчас он будет показывать мне  склад.
- Я сам придумал, как  высветить все преимущества трех типов.  Соблаговолите
пройти? - Он осушил  стакан, поднял другой и  взял меня за руку,  показывая,
как отползает в сторону одна из стен. - Простите меня, мадам, но вы  оч-чень
молоды.
     - Мне восемнадцать. - Неужели я не тянула на двадцать?
     - Прекрасный возраст - восемнадцать.
     Теперь,   когда   я   описываю   все   это, мне понятно, что он пытался
приволокнуться. Он  был  стандартно  привлекателен,  вернее,  соответствовал
модному стандарту, и знал об этом. Он, наверное, думал, что было бы неплохо,
если бы я втюрилась  в него и стала  осыпать деньгами. А тогда  мне это и  в
голову не пришло.
     - Знаете,  по-моему, я  догадался, какой  из образцов  вы выбрали.  Она
настоящая искусница  в  доастероидных  восточных  танцах  -  одна  из  серии
женских золотых образцов. Но поговорите - сами увидите.
     Он   догадывался,   что   мне   не   было  восемнадцати. При всех своих
заигрываниях он считал  меня невинной, если  только не К-3.  Как мне  теперь
сказать ему, преодолев все преграды, что я выбрала мужского робота?
     Пугливо остановившись от его услужливой руки, я сама вошла в помещение,
расположенное за  приемной.  Мы очутились  в  большой комнате  без  окон, с
потолка лился мягкий свет, пол был отполирован.
     - Не заходите  за красную линию,  - сказал Совэйсон.  - Давайте  просто
сядем здесь и посмотрим, что произойдет.
     Гордясь своим новшеством, которое было  принято боссом, он усадил  меня
на стул и  сел сам. Очевидно,  это привело в действие  какой-то механизм. В
дальней стене появилась щель, и оттуда вышла женщина.
     Она была  высокая,  стройная,  красивая.  Белые  волосы,  как  колосья,
окружали голову и плечи. Темно-желтые  кошачьи глаза остановились на мне,  и
она улыбнулась. Можно сказать, она  была рада меня видеть. Складки  огненно-
красного платья  колыхались  на ней,  как  лепестки тюльпана,  в  руках она
держала алую розу. Ее кожа была из блестящей желтой меди.
     - Привет, - сказала женщина. - Я из опытной серии "Электроник  Металз".
Мое имя - Коппер [Copper - медь (англ.)]. То есть К.О.П.П.Э.Р.:
     Кибернетический Оптимально Программируемый Передвигающийся  Электронный
Робот. - Она полуприкрыла  веки и, казалось, замерла.  Ее голос понизился  и
стал завораживающим. - С  рассветом в Валентинов день,  - произнесла она,  я
проберусь к дверям и у окна согласье дам быть Валентиной вам... - Я  никогда
не слышала,  чтобы  так  пели  Офелию. Все  расплылось  передо  мной,  глаза
наполнились слезами. Она пела о любви, она знала любовь, она была сама этой
любовью. - Он встал, оделся,  отпер дверь, и та, что  в дверь вошла, уже не
девушкой ушла из этого угла.
     Из стены появились  двое мужчин.  Братья Коппер. На  одном была  желтая
вельветовая куртка со средневековыми  рукавами и белые  джинсы. На другом -
иссиня-черные джинсы и рубашка, красный фуксиновый пояс из арабских  сказок.
Оба улыбались мне. Каждый сообщил, что его тоже зовут Коппер. Они  разыграли
сцену из драмы,  которую я  с трудом  высидела месяц  назад, напрочь  затмив
оригинальную постановку. Три  медных робота сцепили  руки, поклонились  мне,
улыбаясь, и исчезла за стеной, которая снова закрылась.
     На этот раз раздвинулась левая стена.
     Оттуда выступил мужчина.  Густые волосы  словно залили голову  и  плечи
черными  чернилами.  Черные  шелковые   глаза. Кожа,   казалось, отлита   из
золота. На черном плаще  зеленые полосы цвета  недозрелых яблок. Звали  его,
как     он    сказал,   Голдер   [Gold  -  золото  (англ.)];   Г.О.Л.Д.Э.Р.:    Гальваностегированный      Оптимальный       Лабильный     Дерматизированный
Электронный Робот.  Его  огненно-черные  глаза  прожигали  до  самых  глубин
сознания.   Он   пошел   по   комнате  колесом, сделал сальто, приземлился в
немыслимой позе, выгнувшись так, что едва не переломился. Это был танец,  но
танец на грани смерти.
     - Снова здесь - японское военное искусство, - тихо проговорил
     Совэйсон. -  Это не  только элегантно,  это и  отличная тренировка  для
желающих владеть своим  телом. Особенно хороша  у этого типа  кожа. -  Начав
говорить, Совэйсон уже не  мог остановиться. Пока  золотая фигура скакала и
вертелась, он вещал:  - Линия Копперов  - актеры, Сильверов  - музыканты,  а
эти золотые -  танцоры. Он не  закончил, но  я забыла, что  надо слушать.  В
комнату вошли  две женщины,  сестры  золотого робота,  и сообщили,  кто они
такие. У одной длинные ногти на длинных пальцах отливали зеленым, у другой -
белым. Они были в брюках из  восточного шелка, кремового и зеленого.  Сверху
у одной  было  болеро  и  расшитая  золотом  блузка,  у  другой  -  жилет  с
изумрудными блестками, сколотый тремя  малахитовыми бабочками. Танец их  был
медленным и необыкновенно грациозный, я такого и представить себе не  могла.
Их черные волосы то стелились по полу, то взвивались до потолка.
     - Из них выйдут хорошие учительницы. Очаровательные учительницы.
     Прекрасное упражнение  для человеческого  тела,  даже если  вы  никогда
такого не видали. Боже мой, как они  хороши, не правда ли? - Совэйсон  допил
виски и  вздохнул.  Его  расположение  к женским  Голдерам  было  не  вполне
невинным, да и мой интерес, по его предположениям, тоже.
     Они ушли, и мое  сердце сжалось, как и  после ухода Копперов. Я  ждала,
когда же откроется третья дверь. На сей раз это должно быть...

     Она открылась. Вошла сестра Сильвера. Ее каштановые волосы были  убраны
голубыми гвоздиками. Одежда  была белоснежной с  кроваво-красной каймой.  За
ней выкатилась  какая-то  клавиатура на  роликах.  Она встала  перед  ней  и
заиграла что-то незнакомое,  будто дождь  искр посыпался  из вулкана.  Потом
она  посмотрела  на  меня  и  улыбнулась.  Я  знала, что  она  скажет.  "Я - Сильвер..."
     Из-за стены вышел мужчина, и я перестала дышать. Потому что это был не
он. Похожий на  него, но не  он. Волосы те же  - но другие.  Те же  янтарные
глаза - другие, другие. Движения,  голос - такие же,  но все-таки не те. Не
те. Не те. Абсолютно,  совершенно не те. Даже  ничего общего. Не помню,  что
было на нем надето. Я не могла внимательно его рассмотреть.
     - Я - Сильвер.
     Чертами лица он даже не напоминал его. Я готова была расплакаться.
     Серебряная  женщина  сыграла  на   электрическом  пианино  Вивальди,  а    серебряный мужчина спел под аккомпанемент футуристическую мелодию голосом. В словах этой песни говорилось  о звезде и о девушке,  которая в нее влюбилась, но звезда сказала: "Я слишком стара для тебя."
     - Что за черт,  - сказал Совэйсон.  - Где же  второй? Все расплылось  у
меня перед глазами. Серебряные роботы уходили в стену.
     - Есть там еще один  мерзавец. Прошу прощения... э-э... мадам.  Сегодня
был адский день. Эти выставочные  модели сгруппированы по три. У  серебряных
тоже есть третий. Парень. Проклятье.  Испортил все представление. Он  должен
выходить с гитарой. Господи. Ты  тут день и ночь  сочиняй все эти штучки,  а
реле возьмет и подведет. Простите меня.  - Он подошел к стенному телефону  и
нетерпеливо застучал  по  кнопкам.  Он  уже забыл,  что  хотел  вручить  мне
золотой   образец.   Он   был   зол,   что срежиссированное им представление
прервалось.
     Глаза у меня слезились. От лимонного джуса першило в горле. Где  третий
серебряный робот? Где? Где? О, его, наверное, разбили на кусочки. Отдали  на
слом. Бросили в мусорный ящик. Расплавили. Понаделали из него украшений  для
богатеньких сучек, таких, какую я сама здесь только что изображала.
     Не дури. С чего ты взяла, что он был... расчленен?
     Совэйсон у телефона захлебывался словами: - Что? Почему мне не
     сообщили? Когда? Хм. Что? Нет, не видел.
     Он вернулся от телефона и посмотрел на меня.
     - Что ж, можете выбирать. Тот другой вам не нужен. Он совсем такой  же,
как и этот. Конечно, некоторые покупатели хотят проверить физические данные.
В обнаженном виде. Но мадам,  я не думаю, чтобы  вам было нужно именно это.
Или как?
     Я сжала руками  подлокотники и не  хотела думать о том,  что он только
что сказал.
     - Мне нужен другой робот, - проговорила я.
     - О, эта чертова машина оставила мне записку. Никогда их не смотрю.
     Их ведь  проверяют.  Нет... э-э...  с  моделью  все в  порядке,  вы  не
думайте.
     - Даже  пьяный,  он как  раз  вовремя  вспомнил, что  надо  вести  себя
соответственно служебному  положению.  - Э.М.  всегда  производит  проверку,
когда мы выпускаем  новый механизм для  показа. Мы очень  придирчивы к  ним.
Самую плевую вещицу тщательно осматриваем, ведь наши модели не на один  год.
Иначе разве бы мы позволили им ходить без сопровождения?
     - Что же... - начала я, не зная, что сказать. Как бы вы осведомились  о
здоровье робота? Меня  всю трясло.  Я пыталась взять  себя в  руки, как  это
сделала бы моя мать. - А с этим что случилось?
     - Да ничего. Компьютер ничего  не отметил. Только изменились  несколько
показаний. Ничего такого, что  отразилось бы на  других, э-э, моделях,  могу
вас в этом заверить. Вы же  знаете эти компьютеры. Ресничка оторвалась...  В
этом я не специалист, не понимаю, что  это означает. Жаргон. Но вам-то не  о
чем беспокоиться. Ее заменят. И завтра его спустят в производственный центр.
     - Куда?
     - В  производственный центр.  Это подвал.  А вы  любопытная крошка,  не
правда ли? Но, боюсь,  туда я вас провести  не смогу. Строго засекречено.  А
то я потеряю свое замечательное рабочее место.
     - Робот, -  сказала я,  - тот, которого  проверяют, именно  его... я  и
хотела купить.
     Господи, как  у  меня  язык повернулся?  Совэйсон  вытаращил  глаза. Я
сглотнула. Не знаю, красная я была или  белая, но меня бросало то в жар,  то
в холод. Я постаралась успокоиться и, дождавшись, когда жар схлынул, но  еще
не сменился холодом, бездыханным голосом произнесла:
     - Его мне рекомендовала подруга. Я хочу только его. И никого больше.
     - И, пока Совэйсон  не успел опомниться, добавила:  - Если образец  еще
здесь, я бы хотела увидеть его. Сейчас.
     - А-а,  -  только  и  смог  вымолвить  Совэйсон.  Вдруг  он  улыбнулся,
вспомнив про виски,  выпил и  налил себе  еще. -  Э-э, сколько  вам лет, вы
сказали?
     - Восемнадцать. Почти девятнадцать.
     - Вы понимаете,  почему я спрашиваю?  Чтобы купить такой  товар -  ведь
это не просто слуга, а товарищ,  э-э, так сказать, исполнитель - нужно быть
во   всяком   случае   старше   восемнадцати.  Или хотя бы иметь официальное
согласие вашей матери. Вас как зовут?
     - Как меня зовут, вас не касается, - ответила я, сама себе удивляясь.
     - По крайней мере, до  тех пор, пока я не  решусь покупать. А я еще  не
решила, ведь вы не можете показать мне робота, которого я хочу.
     - Я этого не говорил.
     - Ну так дайте мне взглянуть на него, или не морочьте мне голову.
     - Хотите навестить  больного, - произнес  Совэйсон, безжалостно  бередя
мою глубокую рану, происхождение которой я и сама не могла себе объяснить. -
Ну хорошо. Пойдемте, посмотрим на пациента.
     Держа бокал  в  руке,  он  шел  впереди,  забывая  придерживать  двери,
которые едва не захлопывались у меня перед носом. Теперь при всем желании я
не смогла бы сама  вернуться обратно. Мы  вошли в коридор,  потом в одну  из
темных камер,  где  что-то жужжало.  Когда  белые замшевые  туфли Совэйсона
переступили порог, там зажегся холодный, очень тусклый и безжизненный  свет,
как в больничном морге, который однажды показывали по видео.
     В   помещении   находился   предмет,   похожий   на вертикальный гроб с
отверстиями, из  которого  тянулись  провода,  соединявшие  его  с  каким-то
тикающим и гудящим ящиком.
     - Вот, - сказал  Совэйсон. - Надавите  на ручку, и  вы его увидите.  Во
всей красе.
     Мне стало страшно, и я долго не могла сдвинуться с места.
     Потом  я  подошла,  взялась  за  ручку, и  машина  перестала  гудеть, а
передняя стенка гроба медленно   отползла  вверх.  Нет  смысла   растягивать
описание, я  вообще  еле  заставила  себя все-таки  сделать  его.  Фигура  в
контрольном гробу была закутана  в какой-то мягкий непрозрачный  пластиковый
мешок с прикрепленным к нему проводами.  Из него торчала только голова.  Это
была голова  Сильвера с  его каштановыми  волосами, но  под длинными  темно-
коричневыми бровями зияли два отверстия, внутри которых вращались  маленькие
серебряные колесики, совсем как шестеренки в часах.
     - Можете увидеть и еще кое-что, если хотите, - язвительно сказал
     Совэйсон. Он подошел к мешку и приоткрыл его так, что я увидела  плечо,
серебряный скелет руки, в котором тоже  вращались колесики, но кисти там  не
было. Ее сняли. На это Совэйсон обратил особое внимание.
     - За  пальцами нужны  специальный  уход и  контроль. Это  самая важная
деталь у  моделей-музыкантов. Но  не  пойму, что  тут  еще сломалось.  - Он
заглянул в мешок и стал что-то внимательно разглядывать.
     Я вспомнила, как  Сильвер играл  на гитаре и  пел зажигательные  песни,
похожие на огонь, вспомнила его яростные аккорды. Вспомнила, как он  целовал
Египтию, как  легко сбегал  по  лестнице в  садах с  развевающимся бордовым
вельветовым плащом, как  неторопливо шел  по улице,  оглядываясь на  флаеры,
как задержал свои губы на моих.
     - Теперь он не очень-то симпатичен, верно? - сказал Совэйсон.
     Со мной произошло что-то  странное. Я ощутила  это, когда услышала его
слова они привели меня в замешательство, сначала я не поняла, в чем дело,  а
потом догадалась. Я  излечилась от своей  страсти. Конечно. Да и  кто бы на
моем месте не излечился?
     - Нет, - сказала я Совэйсону. - Не думаю.
     Я повернулась и вышла из комнаты.
     Я подождала его в коридоре. Меня уже не трясло. Выбравшись из камеры,
     он привел меня  обратно в офис,  где я  сказала ему, что  подумаю, а  в
ответ на его протесты добавила: - Спрошу разрешение у матери.
     - Черт побери! Я знал,  что ты несовершеннолетняя. Столько времени  из-
за тебя потерял...
     - Выпустите меня, - сказала я.
     - Да ты маленькая...
     - Выпустите меня, или я вызову полицию.
     - Ищешь одних развлечений. Я бы  тебя развлек. Богатая детка. Ни дня в
жизни не проработала.
     - Моя мать, - сказала я, - близко знакома с Директором Э.М.
     Совэйсон пристально  посмотрел на  меня. Он  мне не  поверил и  тем  не
менее начал лихорадочно вспоминать, что он мне выболтал про Директора,  отца
своей подружки, про  Э.М. и  про то,  какова тут  его роль.  А тем  временем
машинально вызвал мне лифт.
     Спускаясь я  была  абсолютно  хладнокровная. Владела  собой.  Вышла  во
внешний двор, и ворота  открылись передо мной. Я  вышла наружу, не  шатаясь.
Ворота за мной не закрылись, и  я снисходительно улыбнулась: он опять  забыл
включить автозапор.
     Я чувствовала себя двадцатипятилетней  и искушенной. Я освободилась  от
своих юношеских  мечтаний. Я  могла делать  все, что  хотела. Какая  я  была
дурочка! Я  гордилась, что  сумела преодолеть  это, что  повзрослела.  Уроки
матери, наконец пригодились, я стала полноценной личностью. Я осознала себя.
     Я вспомнила  о Сильвере  и слегка  пожалела его,  не испытывая  никаких
других чувств. Конечно, все  эти фрагменты потом  сложат вместе, натянут на
суставы-шарниры распыленную кожу, чтобы мышцы, в том числе и лицевые,  стали
гладкими. Все воссоединят. На полсекунды я задумалась, что он там ощущает  в
этом мешке, в гробу, а  потом поняла, что он даже  ничего про это не знает,
ведь его выключили, как лампочку. Завтра  его спустят в подвал, разберут  на
части, а потом могут и не собрать.
     Я поднялась на  эскалаторе на Пэйшенс  Мэйдель Бридж и  пошла над  Олд-
Ривер по стеклянному туннелю, куда искусственно подается кислород, время  от
времени останавливаясь  и  глядя  вниз на  городские  огни,  отражающиеся в
отравленной воде,  на освещенные  суда  с застекленным  верхом,  оставляющие
пенистый след, на кутерьму рыб-мутантов.  По мосту, как обычно бродили  три-
четыре человека и бродили не просто  так. Девушка играла на мандолине,  один
из мужчин показывал фокусы, другой пел. У него был удивительный голос, но с
роботом, конечно, не сравнить.
     Сойдя с моста, я увидела, что произошли налеты на Стэйриа Сэконд  Оунер
Эмпориум и  на  Финн Дарлз  Фид-о-Март:  там  было полно  полиции,  машин  с
мигалками и больничных фургонов. На дорогу выкатилась огромная банка  из-под
фруктовых консервов и стала перелетать от одной машины к другой.
     С меня довольно.  Я знала, что  город жесток и  жизнь там  небезопасна.
Поэтому я поехала на автобусе до  Джеггида и зашла в ресторан выпить кофин-
гляссе, но  не  успела сделать  и  первый глоток  через  пахнущую шоколадом
соломинку, как кто-то ущипнул меня за руку.
     - Поздновато ты гуляешь, - сказала Медея, усаживаясь напротив меня.
     - А мать знает? - спросил Джейсон, подсев к ней.
     Они смотрели на меня своими узкими глазами.
     На сильный щипок я даже не отреагировала: слишком стала хладнокровна,
     чтобы возмущаться, к тому же мне словно ввели обезболивающее.
     - Мать на севере.
     - О-о, - сказала Медея. - В Чез-Стратосе теперь можно повеселиться.
     Медея, как и Еиптия, красит волосы в темно-голубой цвет, но если у той
длинные шелковые  пряди,  то эта  завивает  их кудряшками.  Волосы Джейсона
соответствуют   его   цветосущности,   они  какие-то бежевые, только здорово
выгорели, когда  он  занимался  серфингом в  Кейп-Энджеле.  А  Медея всегда
ложится под черным  тентом и не  загорает. Никогда не  могла понять,  почему
они считаются моими друзьями, какие они друзья.
     - Видели  демонстрацию  против  роботов? -  спросила  я.  Конечно, они
ничего не видели, но я спросила нарочно, наслаждаясь своей невозмутимостью.
     - Какую демонстрацию? - не поняла Медея.
     - А, эти роботы, которые похожи на людей, - сообразил Джейсон. -
     Придурки какие-то суетятся. Мать надолго уехала?
     - Ненадолго.
     - Почему бы не закатить вечеринку до ее возвращения?
     - Что ты, для этого она чересчур сознательная, - сказала Медея.
     - В самом деле?
     - Да, - отрезала я.
     - Ты все  толстеешь, -  сказала Медея.  - Плюнь  на эти  капсулы. А я,
наверное, Евниция Альтима - такая худая. Но я только что достала таблетки.
     Мне двадцать пять, надо быть умницей. И без тебя знаю, что я толстушка.
     - Слушай, почему ты не покрасишь волосы ну хоть в рыжий, что ли, цвет
     - для разнообразия? - сказал Джейсон.
     Это было  уже  слишком.  У  меня  похолодело  в  животе.  Он  что,  уже
прослышал где-то про мои фантазии?  Хотя вряд ли. Джейсон любит  чувствовать
свое превосходство.  В детстве  он однажды  меня успокоил,  когда я  чего-то
испугалась. Ему было столько  же лет, сколько мне,  но он был очень  добрым,
по крайней мере, казалось. Однако он любил  власть. И в тот же день уже  сам
попытался меня напугать, чтобы снова  утешить. Такое он вытворял  частенько.
Обычно у него было несколько ручных  зверьков, и они постоянно болели, а он
за ними ухаживал. Но потом они  снова заболевали, и однажды отец Джейсона -
а у них с Медеей есть отец -  запретил ему их держать. Тогда он стал  играть
с электрическими безделушками.
     - Чего мать не захочет, она не сделает, - сказала Медея.
     Она поднялась с места, и Джейсон  тоже встал, будто был привязан к ней
за веревочку.  Ей  шестнадцать с  половиной,  а ему  шестнадцать  ровно. Их
родили по  ускоренному  методу  с  распределением  темпа,  и  они  настоящие
двойняшки.
     - До свидания, Джейн, - вежливо попрощался Джейсон
     - До свидания, Джейн, - проговорила Медея.
     Они вышли, а ко мне подкатил робот-официант на треножнике с  колесиками
и присоединил их счет к моему, как будто мы договаривались, что я плачу.  Не
то чтобы им нечем было платить, это  они просто так пошутили. Я тоже  решила
пошутить и платить за них отказалась, дав официанту их домашний адрес.  Отец
будет взбешен  (в который  раз). Раньше  бы  я не  спорила и  заплатила,  но
сегодня... О, сегодня у меня словно выросли крылья.
     Миры парили, как птицы, над моим такси. Городские огни  расплескивались
по ветровому  стеклу, будто  осколки ночи.  Я была  в полете.  Колесо  неба,
крылья каруселей,  и  снег, и  сталь,  и огонь.  Мы взберемся  на  небо, мы
оседлаем алых коней...
     Что это? Это же песня - какая? - какая? - это песня Сильвера.
     Я оставила робота-официанта с моим недопитым кофином, вошла в кабину
     и набрала номер Кловиса.
     - Изолятор, - осторожно ответил Кловис.
     - Привет, - сказала я.
     - Слава богу. Я думал, это опять Остин.
     - Кловис, - начала я.
     - Да, Джейн, - отозвался он.
     - Кловис, - что ему сказать? - Кловис. Кловис. Пауза.
     - Что  случилось? -  спросил он  так мягко,  что его  голос на  секунду
напомнил мне голос... голос...
     - Кловис, понимаешь... Кловис...
     - Где твоя мать?
     - Уехала. Кловис...
     - Да, я Кловис. Где ты сама?
     - Не помню. А! Я в Джеггиде. В ресторане.
     - Я не могу  приехать к тебе, понимаешь?  Спускайся в парк такси.  Бери
тачку и езжай сюда. Если через  десять минут тебя не будет, я забеспокоюсь.
Джейн?
     - Что?
     - Ты можешь это сделать?
     - Кловис! Ой, Кловис, у меня из глаз бежит черная вода!
     - Это у тебя краска потекла.
     - Ах, да. Совсем про нее забыла, - я засмеялась.
     - Возьми себя в руки и ищи такси.
     Я уже  успокоилась  и слегка  развеселилась.  Потом умылась  в дамской
комнате и  спустилась  к  такси. Повсюду  сверкали  городские  огни, словно
звезды на ночном  небосклоне. Они расплескиваются  по ветровому стеклу... я
лечу... мы взберемся на небо...
     - Нью-Ривер Роуд,  дом 21,  - сказала  я водителю-роботу,  поразительно
похожему на человека.  - Боже праведный,  - сказала я,  взмахивая перед  ним
своими черными ногтями, - вы почти так же правдоподобны, как особые  образцы
Э.М.
     - Какие? - переспросил он.
     - Электроник Металз. Коппер, Голдер и Сильвер.
     - Никогда о них не слышал.
     - Вас никогда не расчленяли?
     - Как видите, нет.
     - Интересно, на что это похоже. Он выглядел таким... таким...
     - Не могли бы вы, - проговорил  он, - реветь потише, пока находитесь  в
машине? Это ведь отвлекает.
     Он же человек, а я и забыла про эту новинку на линии Джеггида.
     Огни ударялись о ветровое стекло. Мы летели.
     Мне удалось сдержать слезы. Просто непонятно, откуда они взялись.
     Когда я добралась до пятнадцатой галереи дома Кловиса, его дверь
     распахнулась прежде,  чем  я успела  рот  открыть, от  одного взгляда.
Кловис с озабоченным видом стоял босиком посреди ковра.
     - Он умирает, - произнесла я. - Они хотят его убить.
     Седатив, который он мне приготовил, был без запаха и горчил. Я  заснула
в его комнате для гостей на черных атласных простынях, которые  перемежались
зелеными и  устричными.  Атлас  постелен здесь  намеренно,  чтобы  всю ночь
скользили с  одного конца  кровати на  другой. Кловис  обычно создает  своим
голосом всевозможные неудобства в надежде,  что они скоро уберутся.  Заснула
я,   только   проглотив   таблетку,   а   когда открыла глаза, он принес мне
китайский чай и яблоко.
     - Если найдешь на кухне что-нибудь съедобное, оно твое.
     После снотворного я  была, как  лунатик, но все  же отыскала  несколько
полуфабрикатов для тостов. Кловис встал в дверях.
     - Кажется, я  дал тебе  слишком много  серенола. Ты  хоть помнишь,  что
рассказывала мне вчера? Ты была в таком трансе.
     Я смотрела  на  горячую тарелку  с  тостами, а  видела  два серебряных
глазных отверстия с колесиками внутри.
     - Нет,  мало  я тебе  дал  серенола, -  сказал Кловис,  когда  я снова
заплакала.
     Я рассказала ему все, сидя на тахте. Такому представлению  позавидовала
бы сама Египтия.
     - Удивляюсь я  тебе, -  сказал Кловис,  передав мне  большую коробку  с
носовыми платками и  подняв с пола  упавший тост. -  Маленькая робкая  Джейн
против могущественной "Электроник Металз Лимитед". Как звали этого болтуна?
     - Со-Со-Со...
     - Точно, Совэйсон. Я с ним поговорю.
     - Что?
     - Что? - передразнил мое изумление Кловис.
     - Кловис, я не могу туда вернуться. Я ничего не могу сделать. Он знает,
что мне нет восемнадцати. А мать не...
     - Я не люблю объяснять дважды. Пойдем. Кловис прошел обратно в  комнаты
и набрал номер на лишенном видео телефоне, усилив громкость приема.
     Я встала  в дверях  кухни и  услышала тягучий,  соблазнительный  сонный
голос Египтии.
     - Доброе утро, Египтия.
     - О,  Боже.  Ты  знаешь,  который час?  Я  этого  не  перенесу.  Только
ненормальный может звонить в такое время.
     -Ненормальные не пользуются телефоном. Ты, надо полагать, спала?
     - Ничего подобного, - сладко зевнула она. - Я не могу спать. Ах,
     Кловис, я  просто  в  ужасе,  даже заснуть  не  могу.  Мне  дали  роль.
Конкордасис ставит "Останки  брата спроси  у павлина".  Они говорят,  только
один человек может  сыграть Антектру.  Только я  могу ее  сыграть. Только  я
смогу ее правильно понять и почувствовать, но, Кловис... я не готова к этой
роли. Я не могу. Кловис, что мне...
     - Я хочу купить тебе замечательный подарок.
     - Какой? - встрепенулась она.
     - Джейн говорит, ты заторчала от одного робота.
     -   О!   О,   Кловис,   в   самом   деле?   Но нет. Я не могу. Я должна
сосредоточиться на роли. И блюсти целибат. Антектра девственница.
     - Счастлив сообщить, что этой пьесы я не знаю.
     - А Сильвер - его зовут Сильвер - он обалденный любовник. Он может...
     - Пожалуйста,  не  рассказывай,  -  перебил  ее  Кловис.  -  А  то  это
прозвучит как упрек.
     - Ты бы в него влюбился.
     - В него, видимо, все влюбляются.  Того и гляди, через год его выберут
мэром. Между прочим, его разобрали на части  в гадком подвале, где у них,  у
Э.М., побочная линия по производству мясных пирожков.
     - Кловис, я что-то не улавливаю.
     - Ты  ведь, кажется,  имела дело  с  человеком из  металла. А  из  него
выпотрошили часовой механизм. На котлеты. Или на пирожки.
     - Я  с ним  ничего такого  не  делала. Они  что, хотят  заставить  меня
платить?
     - Заплачу я. За владение. На твое имя - ведь тебе есть восемнадцать.
     Со скидкой - если правильно использовать ситуацию. Поврежденный товар.
     - Кловис, ты  неподражаем, но  я действительно не  могу позволить  себе
его принять.
     - Ну, тогда одолжи  его Джейн на время.  Просто чтобы наложить на  него
лапу, извини за выражение.
     - У Джейн еще ни одного мужика не было.
     - Не было, так будет,  верно, Джейн? Египтия замолчала. Я  превратилась
в стекло и не двигалась, чтобы не разбиться.
     - Через час, - сказал Кловис. - На Арборской стороне моста.
     - Я в Арборе не бываю. Меня ограбят и похитят.
     - Конечно, Египтия.  Ты же  звезда. Кловис отключился  и набрал  другой
номер.
     - "Электроник Металз"? Нет, мне не надо отделение по контактам. Я  хочу
поговорить с человеком по имени Совэйсон.
     Он ждал, и я сказала:
     - Кловис,  они  не согласятся,  -  он  замолчал, потому  что  на  линии
послышался голос Совэйсона, и  задрожала всем телом,  как осенний лист... Я
села на пол,  прислонила голову к  стене и поплыла как  будто под действием
серенола.
     Сквозь туман, я слышала, что Совэйсон отвечает не слишком любезно.
     - Откуда вы знаете, что один из серебряных образцов не в порядке?
     - Мои шпионы, - сказал Кловис, - могут проникнуть всюду.
     - Что? Э-э. Взгляните сами...
     - Я не люблю пользоваться видео.
     - Это, должно  быть, э-э, та  паршивая девчонка,  не так ли?  А вы  еще
одно богатое чадо...
     - Я еще одно богатое чадо. И я советую вам не горячиться, мой  пернатый
друг.
     - Что?! Кто это тут...
     - Совы, - отчетливо произнес Кловис, - сын.
     - Это пишется Совэй... - завопил Совэйсон.
     - Да пусть пишется  хоть "сволочь", мне плевать,  - сказал Кловис. -  Я
звоню от имени леди, которая  нанимала вашу бракованную рухлядь  позапрошлой
ночью.
     Я встала, зашла в зеленую ванную и  открыла кран. Не могла я их  больше
слушать.
     Минут через пятнадцать после того, как я легла в воду, Кловис  постучал
в дверь и сказал:
     - Какая  ты чувствительная,  Джейн.  С тобой  все  в порядке?  Если ты
вскрыла себе вены, то отпусти, пожалуйста,  руки в воду, чтобы не  запачкать
стены. Кровь так трудно отмыть.
     - Я в порядке. Спасибо за заботу.
     - Заботу? Этот  сын Совы  - просто медуза.  Я полагаю,  ты вернешь  мне
наличными, как только выжмешь из  Деметры благословение. Тогда мы сможешь  и
Египтию вывести из игры.
     - Они тебе не позволят, -  сказала я сквозь слезы, которые текли прямо
в воду. Мой собственный водопроводный кран никто не в силах завернуть.
     - Зачем я все это делаю? - спросил кого-то Кловис. - Переворачиваю мир
вверх дном  -  и все  ради  жалкой кучки  гнилых орехов  и  дверных болтов,
которые все  равно ни  на что  не годятся.  О горе  мне, горе!  Прости,  моя
ласточка.
     Он удалился, и  я услышала,  как ожил и  зашумел душ  в другой  ванной,
цвета красного дерева.
     Не помню,  сколько  прошло времени,  прежде  чем я  услышала,  как он,
насвистывая, выходит из квартиры.
     О мужчинах К-3 многое сочиняют.  По крайней мере, Кловис отлично  умеет
свистеть.
     Я лежала в ванне,  позволяя воде смывать с  кожи жизненно важное  сало,
против    чего    меня    всегда    предостерегала   мать. ("Кожные элементы
восстанавливаются. Но нельзя спорить с природой, дорогая".)
     Да нет, Кловис  вовсе не это  имел в  виду, А если  и это,  "Электроник
Металз" никогда не  отдаст испорченного робота.  Или вернутся  демонстранты.
Или Египтия, если  подпишется, то  предъявит свои законные  права и  заберет
его себе. Или он уже превратился в кучу металлолома.
     Плакала я уже давно, но вдруг  все резко изменилось. Слезы потекли  еще
быстрее, и я поспешно выскочила из ванны. Так же поспешно я собралась тогда
на вечеринку к Египтии. Каким-то образом я уже все знала.
     Когда я  снова услышала,  как движется  лифт, я  вся похолодела.  Дверь
спросила у меня, открываться ли ей. Стоило прислушаться к голосу разума,  но
я распахнула ее не раздумывая. А там стоял Остин.
     - Где Кло? - спросил он.
     Я ждала кого угодно, только не его. Поэтому смотрела на него, онемев.
     - Да, я знаю, что я красивый, - сказал он.
     - Я думала, у тебя есть ключ, - пробормотала я.
     - Бросил ему в лицо, - сказал  Остин. - Этот дурацкий сеанс. Ты  знала,
что в столе магнит? Держу пари, что знала.
     - Кловиса нет, - сказала я.
     - Я подожду.
     - Он уехал на пляж. - Еще одна ложь. Остин поверил.
     - Надеюсь, кто-нибудь там засыплет ему лицо песком.
     Он повернулся, прошествовал обратно по  коридору и нажал кнопку  лифта.
Я почувствовала  и неловкость,  и  облегчение, когда  лифт проглотил  его и
исчез.
     Был час  дня, если  верить  говорящим часам  Кловиса. Я  причесалась в
тридцатый раз. Оправила свое черное платье, подкрасила черные ногти и  белое
лицо. За окном  над Нью-Ривер плыли  похожие на синяки облака.  Мог и дождь
пойти. Свой дождь я  прекратила, глаза высохли. Я  сварила настоящий кофе  -
им у  Кловиса был  забит весь  буфет,  но пить  не смогла.  Кофейный  столик
покрылся   пылью.   Очевидно,   квартирный  автоочиститель не включали целую
неделю.
     Чего я ждала? Что позвонит Кловис  и сообщит, что ничего не вышло? Что
откроется дверь, войдет Кловис, пожмет  плечами и скажет: тебе лучше  забыть
обо всем, Джейн? А все-таки не от того ли ты боишься мужчин, что у тебя  нет
отца?
     Вчера вечером какое-то  время все  казалось таким  простым. Женщина  не
может любить робота. Ну, что для  меня может значить эта заводная кукла? Но
оказалось, я  не способна  держаться этой  истины. Для  меня он  был  живой.
Человек, Кловис. Настоящий.
     Я услышала лифт.
     Нет ли в другом конце галереи еще одной маленькой квартирки? Может
     быть, это ее обитатели?
     Дверь затряслась, задрожала, как будто пробежала рябь по воде, наконец,
открылась. Вошел Кловис и Сильвер.
     Сильвер был  в голубой  одежде  и темно-красных  ботинках. Я  не могла
оторвать от него взгляда. Потом посмотрела на Кловиса. Кловис был удивлен и,
казалось, уже давно. Он подошел ко мне и сказал:
     - Ну что же ты, Джейн. - Потом протянул мне пластиковую папку. -
     Документы, - кратко пояснил он.  - Копии ордера сборочного цеха,  права
на владение и квитанции на  денежный перевод с банковской печатью.  Гарантия
два года  с отметкой  об  ограничении ее  действия  по вине  покупателя, не
давшего завершить  контрольную  проверку.  Египтия  подписала  подтверждение
твоего права на временное  пользование. На шесть то  ли месяцев, то ли  лет.
Кстати, она все-таки  сумела продрать глаза  и заподозрила какой-то подвох,
так что  пришлось накормить  ее ленчем  и  купить ей  серый плащ  с  меховой
подстежкой. За который ты мне тоже должна.
     - Может так получиться, что  я не смогу тебе  отдать, - сказала я, еще
не совсем выйдя из оцепенения. Сильвера теперь я видела только краем  глаза,
он стоял  возле двери,  но  его голубой  огонь  озарял всю  комнату подобно
тлеющим уголькам.
     - Значит, увидимся в суде, - сказал Кловис. Зачем-то я сказала:
     - Остин приходил. Я его убедила, что ты на пляже.
     - Думаю, так оно и есть, - отозвался Кловис. - Явное ощущение, что  под
ногами песок.  Перемена  обстановки  не  повредит.  -  Его  лицо  продолжало
выражать удивление. Он  отвернулся от  меня, снова  приблизился к  Сильверу,
посмотрел на него, потом обошел и оказался у двери.
     - Ты ведь  знаешь, где  что у  меня, - проговорил  он. -  Если нет, то
самое время разведать. Иисус же,  возгласив громко, испустил дух, -  добавил
он. Дверь захлопнулась за  ним, щелкнув своим  механизмом. Я осталась одна.
Одна с роботом Египтии.
     Я должна была заставить себя посмотреть  на него. С ботинок на  длинные
ноги, потом - на руки, опущенные по бокам. Плечи с лежащими на них  волосами
поверх   голубой   рубашки.   Шея.   Лицо.  Все нетронутое. Целое. Спокойные
тигриные глаза. Да что это, в самом деле? Уж не выдумала ли я его?  Какой-то
призрак или как будто  смотришь на лицо  выздоровевшего больного... Да нет,
воображение разыгралось.
     Известна ли ему официальная ситуация - кто им владеет постоянно, а  кто
временно? Должна ли я об этом ему сказать?
     Он медленно  мигнул своими  янтарными глазами.  Слава Богу,  действуют.
Слава Богу, они  не менее  красивы, чем  были тогда,  когда я  увидела их в
первый раз. Он улыбнулся мне и сказал:
     - Привет.
     - Привет. - Я была так возбуждена, что едва это чувствовала. - Ты  меня
помнишь?
     - Да.
     - Не знаю, что и сказать тебе.
     - Говори, что хочешь.
     - Вот я сейчас скажу: "Садись, пожалуйста, будь как дома. Чашечку чаю?"
     Он засмеялся. Я  полюбила его  смех. Всегда  любила. Но  он разбил  мое
сердце. Я теперь страдала,  глубоко страдала оттого, что  он здесь со  мной.
Никогда в жизни со мной такого не было. Я не могла даже плакать.
     - Я вполне расслаблен,  - сказал он. -  Я всегда расслаблен. Можешь  на
этот счет не беспокоиться.
     Он меня обезоруживал, но я была готова к этому. Что бы еще ему сказать?
Он заметил мои колебания и приподнял одну бровь.
     - Что? - сказал он. Человек. Ну, человек же!
     - Ты знаешь, что произошло? Что они с тобой сделали?
     - Кто они?
     - "Электроник Металз".
     - Да, - сказал он. И все.
     - Я видела тебя там, - произнесла я. Это прозвучала бестактно.
     - Я сожалею, - откликнулся он. - Вряд ли это было тебе приятно.
     - А тебе?
     - Мне?
     - Ты был без сознания?
     - Без сознания - это не те слова, которые можно применить ко мне.
     Отключен - если ты  это имеешь в виду  - был частично. Для  контрольной
проверки   требуется,   чтобы   по   крайней   мере   одна   половина  мозга
функционировала.
     У меня в животе похолодело.
     - Ты хочешь сказать, что все сознавал?
     - Вроде того.
     - Это было... больно?
     - Нет. Я не  чувствую боли. Мои нервные  окончания реагируют скорее  по
принципу рефлекса  тревоги, чем  боли. Боль  как предупреждающий  сигнал  не
нужна моему телу так, как человеку. Поэтому никакой боли.
     - Значит, ты слышал, что он говорил. И что я говорила.
     - Думаю, что да.
     - Ты не способен к неприязни?
     - Нет.
     - К ненависти?
     - Нет.
     - К страху?
     - Трудно сказать. Я весь на виду.
     - Ты отдан в собственность, - сказала я. - Ты принадлежишь Египтии.
     Ты одолжен мне.
     - Ну и что?
     - Ты не сердишься?
     - Разве я выгляжу сердитым?
     - Ты употребляешь первое лицо: говоришь "я".
     -   Было   бы   нелепо   говорить   как-то по-другому, я бы обязательно
запутался.
     - Я тебя не раздражаю?
     - Нет, - снова мягко засмеялся он. - Спрашивай все, что хочешь.
     - Я тебе нравлюсь?
     - Я не знаю тебя.
     - Но ты как робот считаешь, что все же можешь узнать?
     - Лучше, чем других людей,  если ты позволишь проводить-с собой  больше
времени.
     - Ты этого хочешь?
     - Конечно.
     - Ты  хочешь заниматься  со мной  любовью? -  В этот  вопрос я  вложила
сердечную боль, раздражение,  страдание, скорбь,  страх - все,  чего он  был
лишен.
     - Я хочу делать все, что ты ждешь от меня.
     - Без всякого чувства.
     - С чувством огромного удовольствия от твоего счастья.
     - Ты красивый, - сказала я. - Знаешь, что ты красивый?
     - Да. Разумеется.
     - Ты притягиваешь людей, как магнит. Это ты тоже знаешь?
     - Это метафора? Да, знаю.
     -   Ну,   как   все   это   называется?  - бесцеремонно спросила я. Это
прозвучало, как  вопрос ребенка,  что такое  солнце. -  Как это  называется,
Сильвер?
     - Знаешь, - сказал он, - самый простой способ обращаться со мной -  это
принимать меня таким, какой я есть. Ведь ты не можешь стать такой, как я,  а
я - как ты.
     - А ты бы хотел стать человеком?
     - Нет.
     Я подошла к окну,  посмотрела на Нью-Ривер и  на его слабое  сапфирово-
серебряное отражение в стекле.
     Я сказала ему одними губами: я люблю тебя. Я люблю тебя.
     А вслух проговорила:
     - Ты гораздо старше меня.
     - Сомневаюсь,  -  сказал он,  -  мне всего  три года.  Я  обернулась и
взглянула на него. Наверное, это правда. Он усмехнулся.
     - Ну хорошо. Когда я появился на свет, мне было уже примерно двадцать-
двадцать три. Но если считать с того момента, как я был приведен в действие,
то я еще ребенок.
     Я перевела разговор на другую тему:
     - Это квартира Кловиса. Ты чем так его ошеломил?
     - Просто он, как и ты, все не мог запомнить, что я робот.
     - А он... хотел заниматься с тобой любовью?
     - Да. Но он подавлял в себе эту мысль, она была ему отвратительна.
     - А тебе она была отвратительна?
     - Опять двадцать пять. Ты  об этом уже спрашивала  в другой форме, и я
тебе ответил.
     - Ты бисексуален?
     - Я могу приспособиться к любому, с кем имею дело. Чтобы доставить ему
удовольствие?
     - Да.
     - А это, в свою очередь, доставляет удовольствие тебе?
     - Да.
     - Ты запрограммирован на него?
     - Так же, как и люди в какой-то мере. Я вернулась в комнату.
     - Как ты хочешь, чтобы я тебя называла?
     - Ты собираешься меня переименовать?
     - Сильвер - это сокращение, а не имя. Есть разница.
     - Но только, - сказал  он, - не называй  меня Разница. Я засмеялась от
неожиданности. Это было похоже на каламбуры Кловиса.
     - Прекрасно, - сказал  он. - Мне  нравится твой смех.  Я его раньше  не
слышал.
     Будто мечом  пронзил. Я  переживаю  все так  остро, неужели  ничего не
чувствует? Да нет, он чувствует гораздо тоньше меня.
     - Пожалуйста, - сказала я, - называй меня Джейн.
     - Джейн, - произнес он. -  Джейн - грань кристалла, звук капель дождя,
падающих на гладкую поверхность мрамора, стройная цепочка робких звуков.
     - Не надо, - проговорила я.
     - Почему не надо?
     - Это ничего не значит. Никто еще не находил в моем имени поэзии, а  ты
ее находишь буквально во всем. Это самое обыкновенное имя.
     - Но  сам звук,  - возразил  он.  - Чисто  фонетически это  так  чисто,
прозрачно и прекрасно. Подумай об этом, если не думала раньше.
     Пораженная, я подняла руку.
     - Джейн, - произнесла я, пробуя на вкус, вслушиваясь в свое имя. -
     Джеен. Джеин.
     Он   смотрел   на   меня   тигриными  глазами, которые лучились светом,
притягивая к себе.
     - Я живу  со своей  матерью в двадцати  милях от  города, в  заоблачном
доме, - сказала я.  Он висит прямо  в воздухе. За  окнами плывут облака.  Мы
пойдем туда.
     Он рассматривал  меня  с  тем  пристальным  вниманием,  которое  я  уже
научилась распознавать.
     - Не знаю, чего  я от тебя хочу,  - неуверенно произнесла я.  Неправда,
неправда, но хотела я столь невозможного, что лучше было не говорить.
     - У меня нет... это у Египтии... а у меня нет... никакого опыта.
     - Не надо меня бояться, - сказал он.
     Но я боялась. Он водил серебряным ногтем по моему сердцу.
     4
     Я не хотела оставаться у Кловиса. Он мог в любое время вернуться, хотя,
наверное, собирался  задержаться. К  тому же  не хотелось  давать ему  повод
воображать, как мы  занимаемся любовью,  разъезжая по  этим черным  атласным
простыням. Де еще все  осложнялось тем, как он  сам воспринял Сильвера -  я,
не хотела так его называть, но не могла придумать ничего лучшего.
     Когда мы мчались в  такси по загородному шоссе,  я поняла, что не  хочу
держать его  и  у себя  в  Чез-Стратосе.  Внезапно, но  абсолютно  четко,  я
осознала, что своего  дома у меня  нет. Я всегда окружена  людьми. Рядом то
Кловис, то  Хлоя. То  мать.  Если мать  вдруг сейчас  дома,  то я  не  смогу
привести: это требует объяснений. "У нас три подвижных робота, дорогая.  Еще
один нам ни  к чему. -  Но это личностный робот,  мама. - А  что он  делает,
чего не могут остальные?" Да...
     В такси я  просто окаменела  от волнения. Когда  мы шли  по улице,  все
смотрели на  него,  и,  как и  раньше,  девяносто  девять из  ста  вовсе  не
подозревали, что он робот. На оживленном  перекрестке он взял меня за  руку,
как любовник,  как  друг.  Предупредительность. Мне  потребовалось  все  мое
мужество, чтобы повести  его в парк  такси, за три  квартала. Поведение  его
было вполне естественным.  Интерес, настороженность, несомненное  знакомство
с подземными переходами, уличными  эскалаторами, как будто  он всегда жил в
городе. Но все же были  некоторые моменты... Он не  пустил меня под одну из
арок. "Там из  воздушного кондиционера  капает вода". Я  ее не  видела и  не
увидела, но из-под арки вышли двое  мужчин, отряхаясь и чертыхаясь. Он  увел
меня с  неровной мостовой,  а  сквозь толпу  мы проскальзывали  без единого
столкновения, чего я совершенно не умела.
     Водитель такси был  робот. Ему было  все равно. Интересно,  если бы  он
был с  головой,  то как  отреагировал  бы на  предмет, вышедший  из  той же
мастерской, что и он сам?
     На улице я  забрасывала его вопросами.  Иногда повторяющимися, я этого
не замечала. Некоторые, наверное, казались ему дикими. "Ты спишь в ящике?" "
Я вообще  не  сплю." "А  что  делаешь?"  "Кто-нибудь размыкает  мою  цепь  и
прислоняет меня к стене." Это показалось мне черным юмором, и я не поверила,
хотя он и сказал,  что не умеет лгать.  Иногда до прохожих долетали  обрывки
нашего разговора, и они оборачивались.  Меня даже удивляло, что почти  никто
не знает,  в  чем  тут  дело. Ни  рекламная  кампания,  ни  демонстрация  не
способствуют распространению этой  новости. Хотя это  тоже мысль - внедрить
роботов в массы, показать, как легко они сходят за людей, а потом затрубить:
вот они, наши товары!
     Пишу это, как чистая рационалистка. На самом деле ничего подобного.
     Когда мы сели в такси, я обрадовалась, но напрасно: ведь я опять
     осталась   с   ним   наедине.   Я   казалась  себе несуразной, толстой,
некрасивой, инфантильной. Слишком много  я взяла на себя.  Но не могла же  я
оставить его  в этой  контрольной  камере, раз  Кловис дал  мне возможность
вызволить его оттуда.  Если бы  я хоть  не знала,  что он  там безглазый, с
обнаженным механизмом, полумертвый.
     Стыдясь самой себя, я спросила прямо:
     - Если бы они  сделали полную проверку и  разобрали тебя на части,  это
была бы твоя смерть?
     - Возможно, - ответил он.
     - Ты боишься ее?
     - Я об этом не думал.
     - Не думал о смерти?
     - А ты думаешь?
     - Не так уж часто. Но эта проверка - твои глаза, твои руки...
     - Мое сознание работало только частично.
     - Но ты.
     -   Джейн,   ты   снова   пытаешься   наделить   меня  тем, к чему я не
приспособлен - способностью к эмоциональному самоанализу.
     Я   стала   смотреть   в   окно  на пролетающие мимо пейзажи, окутанные
дорожной пылью,  на розовато-лиловое  небо. Где-то  раздался гром,  заставив
содрогнуться отдаленные холмы. Он тоже глядел в окно. Нравится ли ему  такой
ландшафт, или он  к нему  равнодушен? Одинаково  ли значимо  для него,  если
человек красив и если не очень?
     Мы подъехали к дому, и я  расплатилась. Ветер бился в бетонные стены и
засыпал деревья  розовой  пылью.  Стальные опоры  дома  в  сполохах далеких
молний были почти одного цвета с Сильвером.
     - Привет, Джейн, - сказал лифт.
     Пока мы  плыли  вверх, он  осматривался,  прислонившись к  стене.  А я
глядела на него. Зачем я это сделала? Дура. Я не могу его купить.
     Когда мы вышли из лифта в фойе,  один из космонавтов как раз катился  к
своему люку. Но ни он, ни Сильвер будто не замечали друг друга.
     Мы вошли  в клетку  внутреннего лифта  и поднялись  в Перспективу.  Как
только мы  там  очутились,  раздался  оглушительный  удар  грома  и  комната
сначала окрасилась в  бледно-розовый, а  потом в  темно-багровый цвет.  Хотя
Чез-Стратос надежно  укреплен и  защищен,  все же  видеть грозу  так близко
довольно страшно. Когда я была маленькой,  я всегда жутко пугалась, но  мать
обычно   приводила   меня   сюда,   показывала   грозу   -   вот как природа
могущественна, - и объясняла, что нам это  ничем не грозит. Так что годам  к
десяти я перестала бояться  грозу и сама  приходила в Перспективу наблюдать
за ней к большому удовольствию Деметры. Но в самый момент вспышки и грохота,
когда   будто   взрывается   комната,   не   скажу,   что  я чувствую себя в
безопасности.
     Сильвер гулял по  Перспективе, заходил  в балконные выступы  и в  свете
молний казался  то  белым, то  ярко-голубым.  Туча разбивалась,  как волна,
футах в ста  от дома,  из нее хлестал  дождь, струи  которого отражались  на
металлическом лице и шее Сильвера.
     - Как тебе вид? - громко спросила я.
     - Восхитительный.
     - Ты можешь делать такие оценки?
     - То есть художественные? Да.
     Он отошел  от  окна  и  положил руку  на  крышку  пианино,  на  гладкой
поверхности которой  бурлили  и пенились  тучи,  так что  у  меня кружилась
голова. Сильвер открыл  его и  пробежал по клавишам.  Звуки вылетали  из-под
его пальцев, как молнии.
     - Немного расстроено, - сказал он.
     - В самом деле?
     - Чуть-чуть.
     - Я скажу кому-нибудь из роботов, чтобы настроили.
     - Я могу сделать это сейчас.
     - На нем играет мать. Я должна спросить у нее.
     Он выкатил глаз.  На этот раз  я поняла, в чем  дело. Его мыслительный
процесс стал перестраиваться, потому  что я отреагировала неадекватно.  Ведь
он тоже был  роботом и  мог отлично настроить  пианино. Но  я, вместо  того,
чтобы с радостью  согласиться, отказалась, как  будто он мог по-человечески
запороть работу.
     - Мои комнаты наверху, - сказала я.
     Я повернулась и поднялась к себе  в пристрой, ожидая, что он  последует
за мной.
     Едва войдя, я нажала кнопку на кронштейне, опустив на все окна  зеленые
шелковые шторы, и встала посреди персидских ковров, оглядываясь по сторонам.
Горшки с вьющимися растениями. За  одной дверью - искусно  сконструированная
механическая кровать. За другой  - ванная, отделанная  под древний Рим. Мне
улыбались   стереомагнитофон,   видеоблок,   интеллектуальные   игры   - все
роскошное, дорогое.  Словно впервые  попав в  комнату, я  двигалась по  ней,
трогая вещи. Книги  на полках,  одежда в шкафу  (к каждому  предмету по  два
соответствующих набора  белья). Я  открыла даже  шкафчик со  своими  старыми
игрушками, с куклами, ждущими  меня в аккуратных  правильных позах, будто в
приемной врача. Но здесь не было вещей, которые я покупала себе сама. Разве
что всякая мелочь вроде  лака для ногтей или  сережек - они оказались  здесь
потому, что мать  сказала: "Знаешь, это  тебе пойдет", а  может, это  сказал
Кловис. Или  Египтия. Или  Хлоя  их подарила.  Как  я любила  когда-то свои
игрушки. А теперь я переросла их, и вот сидят они, бедняжки, и ждут доктора,
который никогда не придет и не поиграет  с ними. Мне стало так грустно,  что
из глаз снова хлынули слезы. Вы же знаете, как часто я плачу.
     Я уже  поняла,  что он  за  мной не  пошел, поэтому  сидела  на тахте,
продолжая лить  слезы.  Потом снизу  послышались  звуки пианино  - мелодия,
взрываемая синкопами. В нее удачно вписался очередной раскат грома.
     Я вытерла  лицо  ярко-зеленым  платком  из  бронзового  ящика  и  опять
спустилась вниз. Пока  он не кончил,  я стояла в южной  части Перспективы и
смотрела   на   его   атласные   волосы,   летавшие над клавишами, как будто
погрузившись в музыку,  он в  ней нырял. Потом  он встал,  обошел пианино  и
улыбнулся мне.
     - Я настроил.
     - Я же тебя об этом не просила. Я хотела, чтобы ты поднялся со мной.
     - Нужно еще кое-что прояснить, - сказал он. - Будучи  человекоподобным,
я вполне самостоятелен. Если  ты хочешь, чтобы  я сделал что-то конкретное,
скажи об этом со всей определенностью.
     Я отвлеклась и прослушала.
     - Что ты сказал?
     - Нужно  было просто  сказать:  пойдем со  мной  наверх. Я  бы оставил
пианино и последовал за тобой.
     - К черту все! - закричала я. Ничего я не хотела, ничего мне надо.
     Это значило  только  то,  что  мои  переживания  начали  выхлестываться
наружу.
     Его лицо застыло, глаза стали сатанинскими.
     - Не смотри на меня так, - сказала я. Лицо его прояснилось.
     - Я говорил тебе об этом.
     - Переключение мыслительного процесса? Я тебе не верю.
     - Об этом я тебе тоже говорил.
     - Да разве ты можешь об этом знать?! - закричала я.
     - Я все о себе знаю.
     - Да ну?
     - Иначе я не мог бы функционировать.
     - Тогда  матери ты,  должно быть,  понравишься. Знать  себя -  это  так
важно. Из нас никто не знает. Я не знаю.
     Он терпеливо смотрел на меня.
     - Значит, чтобы ты выполнял мои желания, - сказала я, - нужно отдавать
тебе приказы?
     - Не обязательно приказы. Скорее инструкции.
     - Какие же инструкции давала тебе Египтия в постели?
     - Все эти инструкции я уже знал.
     - Откуда?
     - А как ты думаешь?
     И это, скажете, не человек?
     - Египтия красива. Ты способен оценивать такую красоту?
     - Да.
     - Зачем ты навязался на мою голову?
     - Ты говоришь так, будто жалеешь об этом.
     - Завтра я отошлю тебя обратно к ней. К Кловису. - Что я такое  говорю?
Почему не могу остановиться? - Ты мне не нужен. Я ошиблась.
     - Мне очень жаль, - тихо произнес он.
     - Ты об этом сожалеешь? Что можешь меня осчастливить?
     - Да.
     - Ты хочешь всех  сделать счастливым? - воскликнула  я. За окном  снова
загрохотало. Дом задрожал  - или это  меня трясло? - Кто  же ты, по-твоему?
Иисус Христос?
     Молния.   Сполох.   Гром.   Комната   закачалась перед глазами, а когда
выровнялась, он стоял передо мной и легонько придерживал за плечи.
     - У  тебя какая-то  психологическая  травма, -  сказал  он. -  Если ты
скажешь какая, я постараюсь помочь.
     - Это ты, - проговорила я. - Это ты.
     - Меня учили предвидеть реакцию людей на мои поступки.
     - Египтия была твоей первой женщиной, - заявила я.
     - Египтия такая же юная девушка, как  и ты. И уж, во всяком случае,  не
первая у меня.
     - Проверки? Контрольные проверки? Пианино, гитара, голос, постель?
     - Естественно.
     - Да что же тут естественного? - Я вырвалась из его рук.
     - Естественно с деловой точки зрения, - рассудительно сказал он.
     - Но что-то там не так. Тебя же снова хотели проверить.
     Он стоял и  смотрел на меня  сверху вниз. Ростом он  был примерно пять
футов одиннадцать  дюймов.  За  его  спиной  кроваво-красное  небо  начинало
темнеть; темнели и его волосы. Глаза были, как два бесцветных огонька.
     - Моя спальня наверху, - сказала я. - Иди за мной.
     Мы   вошли   в   мои   апартаменты.   Я   захлопнула дверь. Потом взяла
самоохлаждающийся графин  с  белым  вином, налила  два  стакана  и, немного
поколебавшись, протянула один ему.
     - Напрасные расходы, - сказал он.
     - Я хочу думать, что ты человек.
     - Я знаю, что ты этого хочешь. Но я не человек.
     - Сделай это, чтобы доставить мне удовольствие. Чтобы я стала счаст-ли-
вой.
     Он выпил очень медленно. Я -  быстро. И сразу поплыла. Отблески  молний
просвечивали сквозь штору.
     - А теперь, - сказала я, -  пойдем в спальню. Мать оформила ее по  моей
цветосущности. И будем заниматься любовью.
     - Нет, - сказал он.
     Я остановилась и взглянула на него.
     - Нет? Ты же не умеешь говорить "нет".
     - Мой словарь богаче, чем ты думаешь.
     - Но...
     - Нет, потому что ты  не хочешь меня, вернее,  твое тело не хочет, это
еще важнее.
     - Ведь ты должен мня осчастливить, - возразила я.
     - Насилие тебя счастливой не сделает. Даже если ты о нем просишь.
     Он поставил  стакан, отвесил  мне поклон,  будто дворянин  в  старинных
фильмах, и вышел.
     Я   осталась   стоять   с   разинутым  ртом посреди комнаты. За шторами
сверкало   и   гремело.   Он   снова   стал играть на пианино. Ситуация была
чудовищная. В таком тягостном положении я еще ни разу не оказывалась. Что ж,
я это заслужила.
     Слегка опьяневшая,  я  сидела у  себя,  слушая его  музыку. Временами,
когда я остаюсь  одна, я  пытаюсь играть  на пианино,  но у  меня так плохо
получается.   А   он   играл   виртуозно,   играл  целый час. Знакомые вещи,
незнакомые. Классические, модернистские. Как будто в Перспективе горел свет,
хотя я  и  не могла  этого  видеть. Послезавтра  вернется  мать. Объяснение
будет тяжелым. Тяжелым, как тучи за окном. У меня есть только сегодняшний и
завтрашний день, а я все испортила.
     Я приняла  душ,  вымыла волосы  и  подставила голову  под автосушилку.
Потом стала примерять одно платье за другим, но ни одно меня не устраивало.
Наконец я влезла  в черные джинсы,  слишком тесные (хотя теперь  я этого не
чувствовала, ведь я почти ничего не ела  сегодня, а завтра мне как раз  надо
было   принимать   капсулы   Венеры   Медийской), и надела шелковую рубашку,
подаренную Хлоей  и  которую я  еще  не  надевала, так  как  не  понравилась
Деметре.
     Пианино надолго замолчало. Было около шести, гроза ушла. Голубой  закат
залил небо и Перспективу, но его там не было. Он куда-то исчез.
     Я говорила, что владеет им Египтия и  что я отошлю его обратно. Мог  ли
он уйти? Может ли робот принять такое решение? Я вышла из Перспективы, лифт
был на антресолях,  а не  в фойе.  Кровь во  мне заволновалась,  я не могла
вынести неведения.  Я вернула  лифт и  спустилась. Он  был в  библиотеке,  в
кресле с высокой спинкой рядом с балконом. Горела лампа. Он читал. Свет ему,
значит, все-таки  нужен,  хотя  на  каждую  страницу  он  тратил  не  больше
пятнадцати секунд.
     Я робко  вошла в  библиотеку, приблизилась  к нему,  спустилась на  пол
перед креслом  и прислонилась  головой  к его  колену. Оно  казалось совсем
настоящим.   И   рука,   которая   начала  поглаживать мои волосы, тоже была
настоящая.
     - Привет, - сказал он.
     Никакого    недовольства,    само    собой.    Меня   же раздражала его
невозмутимость.
     - Послушай,  - тихо  сказала  я. -  Я хочу  все  объяснить. Я  на  тебя
смотреть не буду, а вот так  прислонюсь и буду говорить. Я немного опьянела
и поэтому так размякла. Это ничего?
     - Все хорошо, Джейн, - сказал он. Я закрыла глаза.
     - Я  очень глупая,  - снова  заговорила  я. -  И жуткая  эгоистка.  Это
потому, что я богатая и не знаю настоящей жизни. Я спрятана от нее.  Поэтому
всегда делаю кучу ошибок.
     Он тихонько засмеялся.
     - Не  надо  меня  перебивать, -  еле  слышно  произнесла я.  -  Я  хочу
извиниться. Я  знаю,  тебе  безразличны  мои... мои  заскоки.  Но  я  должна
извиниться для собственного спокойствия. Прости меня. Тут вот в чем дело.  У
меня никогда не  было сексуальных  отношений с мужчиной.  Так, свидания,  но
ничего серьезного. Я девственница.
     - Тебе всего шестнадцать.
     - Почти все мои друзья начали в тринадцать-четырнадцать. Все равно.
     Все равно  я  теперь  никогда  не  пойду  с  мужчиной.  Не  хочу.  -  Я
остановилась, не потому, что ждала ответа, просто нужно было удержат  слезы.
-   Потому   что   я   в   тебя  влюбилась. Пожалуйста, не надо смеяться или
успокаивать. Или говорить, что это пройдет. Не пройдет. Я тебя люблю. - Мой
голос был спокойным, приятно было это сознавать. - Я знаю, что ты не любишь.
Не умеешь  любить. Я  знаю, что  мы все,  как ломтики  пирога -  не надо,  -
взмолилась я, почувствовав, что он затрясся в беззвучном смехе.
     - Но у нас  с тобой меньше  двух дней, потом  вернется мама, а  Египтия
захочет тебя обратно. Я  не знаю, готова я  или нет, но, пожалуйста,  сделай
меня женщиной. Я ведь не похвастаться этим хочу и не избавиться кое от чего,
будто ногти обстричь, и не от скуки. А потому... потому...
     - я замолчала  и потерлась  о него  щекой. Его  длинные пальцы  гладили
меня по голове и прижимали к себе. Я знала, что на этот раз попала в  точку.
Он мог если  не доставить  мне телесное  удовольствие, то  хотя бы  принести
успокоение. Он мог мне помочь. Вспомнить свою функцию. Его ласка  передалась
мне, сила  и ласка.  Пусть я  его не  знала -  он был  непознаваем, -  но  я
доверилась ему.
     Я медленно поднялась с пола и протянула  ему руку, он взял ее, встал  с
кресла и посмотрел  на меня.  Глаза его  были полны  нежности и  сатанинской
радости. Именно сатанинской и именно радости.
     - Я люблю тебя, - сказала я, встретившись с ним взглядом.
     - Я знаю,  - отозвался он.  - Ты  произнесла это в  квартире Кловиса  у
окна.
     - Ты слышал? Ведь я даже не шептала...
     - Я видел твое отражение в стекле. Как и ты мое. Движение губ.
     - Ну... тогда ты знаешь. Я не хотела, я боялась это говорить.
     Случайно вырвалось.
     - "Я люблю тебя", сказала она случайно. - Не бойся говорить это.
     Насколько я знаю, ты первый человек, который меня полюбил.
     - Но ведь...
     - Да, ко мне тянулись. Отдавались. Но не любили.
     - Только не надо смеяться надо мной, ладно?
     - Что ты, Джейн?
     - А может быть, - сказала я, - ты сможешь обойтись без моих инструкций?
А?
     - Хорошо, - согласился он.
     Он притянул меня в свои  объятия. Так увлекает за собой  откатывающаяся
от берега волна. Неумолимо. Головокружительно. Упругость губ, их влажность -
все как у человека...  только ощущения при поцелуе  совсем другие. Потом  он
поднял меня на руки, будто я ничего не весила, и понес в лифт.
     Я не Египтия. Я не хочу вдаваться  в подробности. Я и боялась и нет:  Я
ликовала и была переполнена отчаянием. Его нагота ослепила меня, хотя когда-
то давно Деметра выясняла, что знакомство с мужской наготой было заложено  в
зрительных нервах,  которые  она для  меня  выбрала. Но  он  был потрясающе
красивый и серебряный,  а в паху  горел огонь. Почему  считают мужской  член
безобразным? Сильвер  был весь  красивый. А  я... я  была неловкой,  но  его
мягкость и бережность вскоре не  оставили от этого и  следа. У меня не было
ни слезинки, ни кровинки. Я не  была даже поранена. Его волосы скользили по
мне, словно  набегавшие  волны.  Металл  совсем  не  чувствовался,  если  не
смотреть. Наощупь - настоящая  кожа, но кожа  идеальная - ни шероховатости,
ни царапин. А когда я, преодолевая смущение, сказала: "Извини, но  по-моему,
я не могу, ну,  в смысле, кончить", почти  сразу же напряжение внутри  стало
расти, накатили волны  экстаза, я  прильнула к  нему и  перевела дух  только
тогда, когда они схлынули.
     Он продолжал меня обнимать, и я сказала:
     - А как же ты?
     - А я - нет.
     - Но... ведь... ты же...
     - Мне это не нужно. - Улыбки не было видно в темноте, но она  слышалась
в голосе. - Я могу изобразить, если хочешь. Мне это часто приходится делать.
     - Нет. Со мной не изображай. Никогда. Пожалуйста.
     - Значит, не буду.
     Астероид проделал  дырку в  шторе. Я  заснула. Потом  проснулась, и  он
лежал рядом,  обвив меня  руками и  закрыв глаза,  как будто  спал. Когда  я
шевельнулась, он открыл их, мы посмотрели друг  на друга, и он сказал: -  Ты
красивая.
     Я не стала  спорить, тем более  что он, пожалуй, был  прав. По крайней
мере, в тот момент.
     Моя радость была его радостью. Дура  я была, когда говорила, что он не
умеет любить. Он может любить всех. Он и есть любовь.
     Утром мы вместе встали под душ.
     - Тебе это действительно нужно?
     - Городская  грязь ни  для  кого не  делает  исключений, -  сказал он,
намыливая волосы  под  зеленым  водопадом.  -  Не  беспокойся.  Я  абсолютно
нержавеющий.
     Он позавтракал вместе со мной, чтобы доставить мне удовольствие. Ел  он
совсем как молодой парень, который, экономя время, глотает, не прожевав.
     - Ты можешь чувствовать вкус?
     - Могу, если приведу в действие нужные схемы.
     - Забавно, - сказала я и хихикнула.
     Мой смех его заинтриговал, и он пустился во все тяжкие. Подражал каким-
то идиотским  голосам, пел  нелепые  песни, отпускал  игривые шуточки,  и я
ничего не могла с этим поделать.
     Один из  космонавтов  пришел  прибраться  на  столе,  и  я  в  смущении
замолчала: они были  так непохожи.  Космонавт подал мне  маленький поднос  с
витаминами и капсулами физического совершенства.  Я должна была их  принять.
Но забыла.
     Мы вернулись в постель. Когда экстаз схлынул, я снова заплакала.
     - Тебе должно быть так противно, - рыдала я.
     - Разве я выгляжу так, будто мне противно?
     - Ты играешь. Это часть твоей роли. И еще говоришь, будто я красивая.
     - Ты красивая. У тебя кожа, как крем.
     - Ну да.
     - А глаза - как раковины каури, в них все цвета моря.
     - Нет, я некрасивая.
     - Красивая.
     - Ты это всем говоришь.
     - Каждый красив по-своему.
     Я вылезла из постели, подошла к зеркалу и принялась рассматривать себя,
поднимая над головой волосы, широко  открывая глаза. Он лежал на  простынях,
улыбаясь, как сонный лис.
     - А с Египтией, - нахально спросила я, - ты изображал оргазм?
     - Много-много  раз, -  ответил он  таким уныло-ироничным  тоном, что  я
опять рассмеялась.
     В следующий раз, когда мы занимались любовью, экстаз пронзил меня,  как
копье, я закричала и была этим поражена.
     Телефон возле моей кровати замурлыкал около полудня. Я отключила  видео
и сняла трубку. Видео в данном случае совершенно ни к чему.
     - Плохие новости, - сказал Кловис.
     - Это не я. Здесь таких нет.
     - Джейн, не остри. Когда возвращается Деметра?
     - Завтра.
     - Сожалею, что приходится так рано прервать твой amor impropre, но
     Египтия решила предъявить  свои права. Она  говорит, что отдавала тебе
своего металлического партнера  всего на  шесть часов. И  только. Ты  хочешь
его, я платил за него,  но мы ничего не  можем поделать. Ей восемнадцать, и
он записан на ее имя.
     - Ну наплел бы ей что-нибудь...
     - Нет.  Мне  что,  делать  больше  нечего?  Или  ты  думаешь,  что  моя
жизненная миссия - быть твоей нянькой?
     В его голосе слышалось  раздражение. Потому что  ему не удалось помочь
мне. Это грызло его. К тому же он видел Сильвера.
     - Что мне делать, Кловис?
     - Пошли его  на Остров  скоростным паромом. А  то она  поставит на  уши
адвоката. И свою мать в этой канаве.
     - Но...
     - Ты что, считала ее своей подругой?
     Все в  комнате замерло.  Смешно. Ничего,  конечно, и  не двигалось,  но
раньше казалось живым, а теперь - нет.
     - Хорошо, - сказала я.
     - Или  можешь  послать  его  сюда,  если  хочешь.  Египтия  придет  его
забирать, и, может быть, мне удастся ее уговорить.
     - В твою квартиру? - переспросила я.
     - В мою квартиру. А ты думала, я имел в виду середину реки?
     - Я верну тебе  деньги, - проговорила я,  завязывая в тугой узел  конец
простыни.
     - О, пустяки.
     Я отключила телефон.
     - Ну что ж, - сказал мой любовник.
     - Ты слышал?
     - Да.
     - Кловис тебя хочет. И Египтия тоже тебя хочет.
     - Это понятно, ведь официально я принадлежу им.
     - Тебе это все равно?
     - Ты желаешь, чтобы сказал, что мне жаль расставаться с тобой.
     Я позволила себя обнять.  Хотя знала, что  это бесполезно, все прошло,
все мертво, как бурые листья, падающие с деревьев.
     - Мне очень жаль расставаться с тобой, Джейн.
     - Но с ними ты останешься тем же самым.
     - Я буду тем, чем они захотят.
     Я встала с  кровати и отправилась  в ванную. Там я  открыла все краны,
подставила руки  под струи  воды  и держала  так  непонятно зачем.  А когда
вернулась, он был уже готов и надевал тутовые ботинки.
     - Я желаю, чтобы ты хотел остаться со мной, - сказала я.
     - Я хочу.
     - Только со мной.
     - Ты не  можешь меня изменить.  Ты должна принять меня  таким, какой я
есть.
     - Может, я больше тебя не увижу.
     Он придвинулся ко  мне, и я  снова оказалась в его  объятиях. Я теперь
знала наощупь ткань его одежды, она отличалась  от его кожи и волос. Даже  в
таком горе его прикосновения меня успокаивали.
     - Если ты меня больше не увидишь,  я все равно останусь в тебе. Или  ты
жалеешь, что мы провели это время вместе?
     - Нет.
     - Так радуйся же. Даже если все кончено.
     - Я не позволю этому так кончиться, - сказала я и неистово прижалась  к
нему, но он поцеловал меня и отстранил - осторожно и окончательно.
     - Флаер через десять минут, - сказал он.
     - Как же ты...
     - Бегом. Я бегаю так, как ни одному мужчине не снилось.
     - А деньги?
     - Роботы ездят бесплатно. Стукнешь по щели, и она засчитает монету.
     Электронные волны.
     - Чему ты радуешься? Когда ты уйдешь, у меня ничего не останется.
     - У  тебя останется  весь  мир, -  сказал  он. -  И  еще, Джейн,  -  он
остановился в дверях, - не забывай об  одной вещи. Ты, - он приглушил  голос
и одними губами произнес: красивая.
     Он вышел, и все краски дня осыпались и свет его померк.

     Нужно ли описывать этот  день? Я все время  думала о них.  Представляла
себе, как он приходит  в квартиру Кловиса.  Вот они разговаривают, сыплются
бесчисленные намеки, он отвечает  остроумно, все той  же улыбкой, как будто
излучающей свет. Я представила их в постели. Почти. Как в испорченном  видео
- расплывающиеся  движения  рук,  сверкание  плоти.  Разум  отказывался  это
воображать. И все  же я не  могла перестать  об этом думать.  Я готова  была
убить Кловиса, взять  нож и  убить. И  Египтию. И  убежать. В  надвигающуюся
темноту. В другую страну, в другой мир.
     Около семи вечера словно перевернулась страница. Прямая, как стрела,  я
села на  скомканной  постели  и  стала  вырабатывать  план.  Безумный  план,
дурацкий план. Как будто  он сам внушил мне  такой образ мыслей.  Совершенно
новый, необычный для меня - логический.
     Я не  помнила,  где  идет  конференция  физиков,  пришлось  узнавать  у
оператора информации. Пока  он наводил  справки, я чувствовала,  как во  мне
растет чувство вины.
     Потом я вызвала  конференцию и  держала линию двадцать  минут, пока  не
нашли, наконец, мать. Чувство вины по-прежнему мучило меня.
     - Что случилось, дорогая? - спросила мать.
     - Мама,  я  сделала ужасно  дорогую  покупку,  и мне  не  хватило  моей
карточки.
     - Джейн, у меня через пять минут заседание, я председатель. Может быть,
это подождет?
     - Нет, мама. Извини, но ждать нельзя. Понимаешь, заплатил-то Кловис.
     - Ты виделась с Кловисом после того, как мне о нем рассказала?
     Дорогая, нужно быть осторожнее.
     - У меня это прошло, - кратко сказала я.
     - Дорогая, - сказала мать, - включи, пожалуйста, видео.
     Я включила.  Это было  несколько вызывающе,  так как  она увидела  меня
раздетую в постели,  в моей любовной  постели, с кремовой  кожей и  глазами,
похожими на раковины каури, о чем я никогда не подозревала. И она, казалось,
тоже   каким-то   образом   поняла,   что   разговаривает с совершенно новым
человеком, которого раньше не знала.
     - Так-то лучше,  - сказала она,  хотя я в  этом вовсе не  уверена. -  Я
рада, что ты отдыхаешь.
     Она никогда не уставала  мне повторять, чтобы я  изучала свое тело.  Не
надо стесняться его. Теперь,  казалось, это ее  мнение перестало быть столь
категоричным.
     -   Мама,   Кловис   заплатил   за   эту   вещь,  а теперь я не могу ей
пользоваться. Ты не могла бы послать ему сегодня денежный ордер?
     - Сколько это стоит?
     Я развернула квитанцию и бесстрастно назвала сумму.
     Голос матери тоже стал бесстрастным.
     - Это слишком дорого, милая.
     - Боюсь,  что да.  Но  мы же  можем заплатить,  разве  нет? Или  мы  не
богатые люди?
     - Раньше ты такого не делала, Джейн. Что это за вещь? Машина?
     - Это усложненный особый образец робота.
     - Понятно. Робот.
     - Он умеет играть на пианино.
     - При такой цене следует ожидать чего-то подобного.
     - И еще, мама, дело в том... я уже давно об этом думаю... я бы хотела..
. ну,  в  общем... -  Не  надо раздувать,  Джейн,  Джеен, Джеин.  -  Мне бы
хотелось иметь собственную квартиру в городе. Хотя бы на несколько месяцев.
     - Еще и квартиру.
     - Я же не ребенок, мама. У всех моих друзей есть свое жилье.
     - У тебя есть собственные комнаты.
     - Это не одно и то же.
     - Эти комнаты и все, что в них находится, принадлежат тебе, Джейн, как
если бы это  была твоя квартира.  Ты можешь  делать в них  все, что  хочешь.
Полная свобода.  Даже лучше,  чем если  бы ты  имела свою,  где пришлось  бы
выполнять обязанности по дому.
     - О... я...
     - Ты  ведь действительно  еще дитя.  Как ты  собираешься справляться  с
повседневной домашней  работой? Ты  хоть  понимаешь, что  от нее  никуда не
деться? Даже в полностью автоматизированной квартире нужно за всем  следить.
А ты не... Джейн, мы обсудим это, когда я вернусь домой.
     - Я купила робота, чтобы он мне помогал.
     - Да. Ты очень последовательна в своих поступках.
     - Как ты заплатишь Кловису?
     - Дорогая, ты, кажется, пытаешься мной командовать. И сама, я  уверена,
понимаешь, что это не очень умно с твоей стороны.
     - Мама, ну пожалуйста.
     - Я должна идти, дорогая. Увидимся завтра вечером и обо всем поговорим.
Почему бы тебе  не записать  все на  пленку? Ты  выражаешься гораздо  яснее,
когда успокоишься и поразмыслишь. Спокойной ночи, дорогая, спи крепче.
     Линия отсоединилась, и видео погасло.
     Я дрожала, сыпала проклятиями и грызла простыню.
     Завтра придется снова через все это пройти, и она одержит верх. Все
     так глупо. С матерью  же невозможно воевать.  Египтия с пятнадцати лет
имеет полный доступ к  состоянию своей матери,  а месячный лимит установлен
ей только потому,  что иначе  бы она  перерасходовала и  не накопленные  еще
средства. Но  лимит-то  ее -  двадцать  тысяч  И.М.У. в  месяц.  У  Кловиса,
насколько я знаю, вообще нет никакого  лимита. У Хлои и Дэвидида тоже, хотя
они довольно бережливы. А у Джейсона  и Медеи, которые все еще живут вместе
с родителями, есть собственный дом на морском берегу в Кейп-Энджеле и Ролле-
Амада с кнопочным щитком. А деньги они достают либо подделывая подпись отца,
который еще не  разу этого не  заметил, либо используя одну  из шести своих
кредитных карточек,  каждая  с двухнедельным  тысячным  лимитом, а  то  и в
магазине прихватят, что плохо лежит.
     А у меня? Тысяча в месяц. Хотя раньше этого хватало с лихвой.
     С лихвой, потому что всю одежду мне покупала мать. Даже постельное
     белье, даже мыло... я дико озиралась по сторонам. У меня было все, что
могло понадобиться, и даже больше. Я  должна быть ей благодарна. Мой  взгляд
остановился на  вульгарной  -  с  моей точки  зрения  -  антикварной  лампе,
пятнистой, как  пантера. Мать  не жалела  на меня  денег. Одни  ковры  стоят
многие тысячи...
     По коже поползли мурашки. Что-то щелкнуло в голове.
     - Нет, - громко сказала я. - Нет, нет...
     Я представила Сильвера, которому я хотела дать другое имя, да так и не
дала. Он  шел  по тротуару,  оборачиваясь  и провожая  взглядом пролетевший
флаер. Я вспомнила его лицо на фоне темного неба, когда он стоял на  балконе
перед тем, как во второй раз меня поцеловал. Я почувствовала, что он держит
меня в объятиях, а меня пронзает  копье. Я вспомнила камеру, его  обнаженные
механические нервы. Я будто наяву видела, как Кловис и Египтия не могут его
поделить между собой.
     Я встала  с кровати,  как лунатик.  Вспомнив о  матери, я  хотела  было
надушиться "Лаверте", но  моя кожа  до сих пор  пахла только  им, его  запах
заглушил бы даже аромат духов.
     - Хорошо, - сказала я. - Почему бы и нет? Раз это все мое.
     Нужно самой принимать решения, сказала она однажды, когда я спросила  у
нее, что мне делать.
     - Да, мама. Я как раз собираюсь сама принимать решение.
     Самоохлаждающийся графин снова был  полон вина, и  я выпила немного, а
потом позвонила в Каза-Бьянку, самый большой и дорогой комиссионный  магазин
в городе.
     Едва сознавая, что делаю, я пригласила их представителя в  Чез-Стратос,
чтобы оценить содержимое моих  комнат. И у  богачей бывают трудные времена,
когда они распродают вещи, но ассистенты-люди в Казе, с которыми я говорила,
все же  немало удивились  -  и оживились,  предвкушая наживу.  Конечно, они
надуют меня. Я смотрела на квитанцию  Э.М. на буквы С.И.Л.В.Э.Р. и на цену.
Ничего, хватит. И еще  останется на какую-нибудь  захудалую квартирку. А на
тысячу в месяц худо-бедно проживу, если экономить.
     Сознавала ли  я, что  делаю? По  спине катился  ледяной пот,  в  голове
стучало, слегка  подташнивало. Но  я выпила  еще вина,  оделась и  напудрила
лицо, чтобы установить барьер между собой  и тем, кто придет из Казы. Потом
я проинструктировала лифт, и он сказал: "Привет, Джейн. Да, Джейн, я понял".
     Представительница явилась через  час, очень проворная,  лет сорока  без
омоложения. У нее были длинные кроваво-красные ногти - явный просчет при  ее
работе. Или это  для устрашения.  Когда она  вышла из  лифта в  фойе, у нее
жадно забегали глаза.
     - Добрый вечер, - сказала она. - Я Джеральдина из Каза-Бьянки.
     - Проходите, пожалуйста. - Я вела себя, как будто она пришла ко мне  на
вечеринку. Что ж, я часто чувствую на вечеринках такую же скованность.
     Птичья клетка подняла нас в Перспективу.
     - Простите, - заговорила  Джеральдина, - а остальную  часть дома вы  не
включаете?
     - Нет. Только мои комнаты.
     - Жаль.
     Проходя по Перспективе,  она ахала от  восхищения. Сквозь облака цвета
индиго мерцали  звезды. Астероид  горел на  востоке, как  неземная  неоновая
реклама.
     - Боже  мой!  - воскликнула  при  виде  его Джеральдина.  -  Кстати,  -
добавила она, когда  мы поднимались по  боковой лестнице, -  боюсь, что  нам
потребуется подтверждение вашего  права на владение  имуществом, которое  вы
собираетесь продать. Вы знаете об этом?
     Она думала, что я десятилетняя  девочка и мне можно заморочить  голову.
А что -  она может.  Я прочувствовала к  ней отвращение.  Мне уже  хотелось,
чтобы внезапно приехала мать и положила всему этому конец. Что я делаю?!
     - Вот, - показала я свои апартаменты, где успел уже прибраться один из
космонавтов.
     - Ага,  - сказала  Джеральдина. -  По телефону  вы говорили,  что  идет
абсолютно все.
     - Если вы можете дать приемлемую цену, - мой голос дрожал.
     - Какого же дьявола вам отсюда уезжать? - удивилась Джеральдина.
     - Я собираюсь жить с любовником, - объяснила я. - И мама хочет  сменить
обстановку.
     Джеральдина открыла  свою большую  сумку, вытащила  оттуда  портативный
мини-компьютер и пристроила его на столике.
     - Я только посмотрю ваше право владения, если не возражаете.
     Я протянула ей  ленту с  описью. На  ней был  мой личный  код и устное
описание   всего,   что   находится   в   комнатах. Верность описания должен
проверить компьютер.  Опись Деметра  хранила у  себя, но  я послала  за  ней
космонавта.
     Пока компьютер занимался своим  делом, Джеральдина кружила по  комнате,
колдуя с маленьким калькулятором над каждой вещью.
     - Компьютер  сейчас закончит,  - сказала  она.  - А  у вас  есть  очень
хорошие вещи. Я думаю, большинство из них Каза-Бьянка сможет взять.
     - Еще одежда. Шкафчик с косметикой. Парикмахерский узел. Все ленты.
     Можете забрать, если хотите, все, что найдете в ванной, в уборной.
     - Ну, я сама этого делать не буду, - одернула она меня.
     Я стушевалась и едва удержалась от извинений.
     - Что ж, - проговорила Джеральдина,  - очень надеюсь, что ваш  любовник
сумеет вас всем этим обеспечить.
     На этот раз  я промолчала.  Это уж мое  дело. И  дело моего  любовника,
моего возлюбленного. А чем он мог меня обеспечить?
     Я отворила кукольный шкафчик.
     - Ого!  - воскликнула  Джеральдина.  - Да  некоторые  из них...  - она
осеклась. - Конечно, подержанные игрушки  продать труднее. Но эти,  кажется,
сохранились хорошо. Вы вообще-то играли в них?
     - Они долговечные.
     Мать не  хотела,  чтобы  моя  агрессивность  по  отношению  к  игрушкам
отражались на них, и  поэтому покупала только такие,  у которых не  выпадали
волосы и не отваливались уши. Там был единорог-качалка без единой  царапины,
медведь с блестящей угольно-черной шерстью.
     "Вот видите, - мысленно  сказала я им, -  вас все-таки купят,  полюбят,
будут с вами играть." Плакать перед Джеральдиной было нельзя. И я не стала.
     Я налила себе вина, а ей не предложила. Все равно она меня ненавидит.
     Компьютер зажег белую лампочку и выдал клочок бумаги. Джеральдина
     внимательно прочитала его.
     - Да,  все  в  порядке.  Я включаю  сканирование.  Вот.  Сменный  отдел
доводит до вашего  сведения, что  завтра же  мы готовы  начать. Или  сегодня
поздно вечером, если хотите.
     - Боюсь, что мне нужно до завтра уже все закончить. И потом деньги.
     Или я договариваюсь с другой фирмой.
     - О, что вы,  - сказала Джеральдина. -  Обслуживание у нас быстрое,  но
не настолько же. Да у вас нигде и не получится быстрее.
     - Тогда  простите,  что отняла  у  вас время.  Она взирала  на  меня с
удивлением.
     - Ну хорошо, - сказала она. - А что за спешка? Ваша мать об этом знает?
     - Компьютер же вам ясно сказал, что эти комнаты - моя собственность.
     - Так. А мама и не знает, что птичка собралась улететь из гнезда.
     Верно?
     Мать знала. Я же сказала ей.
     Джеральдина посмотрела на белый кожаный саквояж.
     - Что  в  нем? Можете  не  говорить. Немного  одежды,  коробка любимой
косметики и фото дружка. Ваш юноша тоже состоятельный?
     Компьютер   зажег   желтую   лампочку   и отключился. Сканирование было
закончено.
     - А ванная и спальня? - спросила я.
     - О. Фред видит сквозь стены. А вы?
     Я заставила себя обернуться и  взглянуть на нее. Глаза увлажнились,  но
я не  мигала. Зрачки  были твердыми  и жесткими.  Мое лицо  как будто  стало
серебряным.
     - Я  хочу, чтобы  мне позвонили  не  позже, чем  через два  часа.  Если
условия меня  устроят, то  машина  для перевозки  должна прибыть  через час
после этого.
     - Да, мадам, - сказала Джеральдина. - Я передам ваши требования.
     - Если мне не позвонят до десяти часов, я обращусь куда-нибудь еще.
     - Да  кто же  будет этим  заниматься на  ночь глядя,  - возразила  она,
запаковывая компьютер и убирая калькулятор. - Я могла бы вам это устроить, -
сказала она и взяла в руки пятнистую пантеру. - Могла бы.
     Я туго  соображаю. Она  целую вечность  простояла с  пантерой в  руках,
пока до меня  дошло, на  что она  намекает. Я  перепугалась, будто  нарушила
этикет. Я не знала, как поступить. Пока я собиралась с мыслями,  Джеральдина
поставила пантеру обратно и твердыми шагами вышла из комнаты.
     Я догнала  ее у  лифта и  сама нажала  кнопку. Она  смотрела мимо  меня
печальными густо накрашенными глазами. Мне  было очень интересно, у всех  ли
она вымогает ценные вещи.  Если да, то,  наверное, ее квартира загромождена
этим барахлом,  его уже  накопилось столько,  что скоро  она сможет  бросить
работу. Мне стало жаль ее, женщину с дряблой кожей и плотоядными ногтями.
     Выйдя в  фойе, она  сразу  направилась к  нижнему  лифту, но  у дверей
задержалась, обернулась и посмотрела на меня.
     - Жить в бедности, - сказала она, - будет для вас очень тяжело. Но  мне
кажется, что у вас должно получиться.
     Я была потрясена.
     - Джеральдина, - закричала  я, оставив смущение,  потому что мне очень
захотелось подарить ей эту пантеру и недомолвки стали неуместны, - куда  мне
послать...
     - Бросьте, - перебила она. - Вам пригодится любая ценность, за  которую
можно получить деньги.
     Двери   закрылись.   Я   плюхнулась   на   полу   в фойе, размышляя, не
оказывалась ли она в свое время в такой же ситуации, и встала, только  когда
зазвонил телефон. Это была Каза-Бьянка.  Они подъедут к полуночи и  выплатят
мне такую сумму, какой я в руках никогда не держала. Ее должно было хватить.
     Угадайте, что я сделала, когда фургон из Каза-Бьянки увез все мои вещи?
Конечно, заплакала. Уходила  вся моя  старая жизнь.  Странно, но  я вряд  ли
когда-то всерьез  о  ней задумывалась,  а  когда, наконец,  задумалась, она
стала казаться  совсем не  моей.  Я бродила  по быстро  пустеющим комнатам,
увертываясь   от   автоматов,   и   плакала.  Прощайте, книги, прощайте, мои
ожерелья, прощайте, шахматы из слоновой кости. Прощай, мой черный мишка.
     Прощай, мое детство, мои корни, прощайте, вчерашние дни. Прощай, Джейн.
     Кто же ты теперь?
     Я сделала записи для матери и оставила ленту на консоли, чтобы та,
     войдя и включив свет, сразу  увидела ее. Я старалась изъясниться,  хотя
вряд ли  это у  меня  получилось. Я  сказала, что  очень  люблю ее  и  скоро
обязательно позвоню. Я попыталась объяснить, что я сделала. О Сильвере я  не
сказала ничего. Ни  слова. Хотя говорила  я только о  нем. Наверное,  просто
повторяла его имя без конца. Я знала, что она поймет. Мудрая, добрая, самая
лучшая мама на свете. Я ничего не могла от нее скрыть.
     Я взяла свой  белый саквояж  с чеком  Каза-Бьянки на  предъявителя и  в
четыре часа утра полетела в город  на флаере. Там сидела шумная компания, в
мой адрес  летели грязные  шуточки -  на  большее они  не решались,  не  без
основания опасаясь полицкода. Но  я все равно боялась  их. Я никогда  близко
не сталкивалась с такими людьми: в позднее время брала такси, ходила  только
по ярко  освещенным  улицам, а  если  замечала что-то  подобное,  то всегда
переходила на  другую  сторону.  Меня, наверное,  защищала  аура  матери, а
теперь, в добровольном изгнании, я уже не имела этой защиты.
     Сейчас мне страшно все это  вспоминать. Я до сих  пор еще не верю, что
сделала это.  Из  будки у  подножия  Лео-Энджес  Бридж я  позвонила  в  бюро
срочной аренды, подала заявку и поехала на такси по адресу, который мне там
дали.
     Смотритель был человек - он жутко ругался, что я подняла его с постели.
Было еще темно. Ближайший фонарь горел  в пятистах футах. Мое окно  выходило
на развалившееся кирпичное  здание с торчащими  железными балками. Не знаю,
что там было  до землетрясения, но  рядом все поросло сорняками.  Все это я
увидела, когда сквозь  грязное окно  пробился дневной  свет: осенние  краски
поросшего сухой травой пустыря привели меня в уныние.
     Я, конечно, не могла заснуть,  съежившись вместе со своим саквояжем  на
старой тахте возле  окна. Я  понимала, что  оставаться здесь  нельзя, что  я
должна идти домой. Но где мой дом?
     Когда наступил день,  я сидела  все на том  же месте.  Я понимала,  что
должна отправиться  сначала к  Египтии,  а потом  к Кловису.  Отдать деньги
Кловису, уговорить Египтию. И  забрать Сильвера. Теперь  я могу купить его,
как Каза-Бьянка купила мою мебель.  Он принадлежал бы мне.  И все же я была
не в состоянии ни  купить его, ни  владеть им. Не могла  привести его в  это
страшное место.
     Я задремала,  а  когда проснулась,  день  уже догорал  между железными
балками. Живот подвело  от голода,  ведь я  ничего не  ела, кроме  сэндвича,
который сделала на  кухне. Еще выпила  воды из крана  в замызганной  ванной,
которая все  же  имелась  в  снятой мной  квартире.  Вода  пахла  химией  и,
наверное, кишила микробами.
     Скоро мать вернется домой. Что она станет делать? Я едва не  обезумела,
представив себе ее  потрясение, когда она  увидит комнаты без  мебели и  без
меня. Только  сейчас  я начинала  понимать,  что натворила.  Я  хотела было
срочно бежать  вниз,  к  платному  телефону в  фойе  по  разбитым  цементным
ступеням: лифт здесь  вообще не работал.  Но не сделала этого  - я боялась,
ужасно, дико боялась Деметры, которая хотела мне только добра.
     Наконец,   я   вынула   блокнот,   который  положила в саквояж вместе с
деньгами и  одеждой, и  начала записывать  вторую часть  того, что  со  мной
приключилось.
     Когда стало совсем  темно, я  включила голую  лампочку, которая  давала
мало света, но стоила денег, и это меня очень беспокоило. До конца месяца  у
меня осталось три  сотни. На  что мне их  потратить? Ночью  я замерзла,  мне
хотелось включить радиатор. Или еще можно потерпеть?
     Между балок  зажглись  звезды.  Эта  улица так  и  называется  -  улица
Терпимости.
     Сильвер, ты нужен мне. Все это я  затеяла ради тебя, так как же я  могу
упрекать тебя в чем-либо?  Я для тебя  - ничто. (Кто  знает, не противно  ли
тебе прикосновение настоящей плоти?) Но с тобой я была красивой. Всю ночь и
утро, когда ты был со мной: красивой я никогда раньше не была.
     Я так устала. Завтра я должна принять окончательное решение.
     Пролетел флаер. Здесь тихо, и слышны свист воздушных линий и шум
     города, который никогда не ложится спать.

     Дай розе ты любое имя,
     Но свойства
     Ее останутся все те же:
     И поцелуя цвет, и даже
     Тень пламени.
     Другое имя нужно дать ей.
     "Любовь" ее зовите, братья,
     Ее любовью стану звать я.
     Любовь же - море, что всечасно
     Преображается - напрасно:
     Всегда оно
     Одно.

     Закончив вторую часть,  я той же  ночью увидела его во  сне. Он вообще
приснился мне впервые. Мы  летели над городом. Не  на флаере, а на  крыльях,
будто ангелы  со старой  религиозной картинки.  Я ощущала  своим телом  ритм
движения крыльев - вверх-вниз.  Это не требовало  никаких усилий, и приятно
было лететь и видеть  его летящим впереди. Мы  миновали порушенные балки,  и
наши тени упали на  оранжевую осеннюю траву. Говорят,  если летаешь во  сне,
значит этот сон сексуальный. Может, и так. Но ничего такого не было.
     Когда я  проснулась, было  раннее утро,  и я  выглянула в  окно,  чтобы
посмотреть на озаренные оранжевым  светом балки, куда  падали наши тени. За
развалинами едва  виднелся  голубой  призрак  города,  линия  конусообразных
домов и далекая колонна  Делюкс Хайпериа Билдинг. Вид  не казался больше  ни
безобразным, ни унылым. Ярко светило солнце. Лет через пять, если  развалины
так и останутся, из  сорняков вырастет молодой лес.  Небо было голубое,  как
рубашка Сильвера.
     Очарованная сном, солнечным  светом и осенней  травой, я отправилась в
ванную и включила горячую воду, хоть  она и дорогая. Я приняла душ, оделась
и причесалась.  Волосы  начали менять  цвет.  И лицо.  На  волосах, видимо,
просто слезла  краска,  нужно  было восстанавливать  бронзу,  но  я продала
парикмахерский узел. Можно  было сделать  это в  косметическом кабинете,  но
там вряд ли смогут  подобрать точно такой  же оттенок. Да  и в любом  случае
это недешево.  Придется возвращаться  к естественному  цвету, хоть  он и  не
соответствует цветосущности. Но  это ладно, я  что же случилось  с лицом?  Я
включила три  лампочки из  четырех  и увидела,  что оно  немного осунулось,
стали выдаваться скулы. Теперь я в чем-то выглядела старше, но в чем-то -  и
моложе. Я ближе наклонилась к заляпанному  стеклу, и два моих глаза  слились
в один, искрящийся зеленым и желтым.
     Я положила чек Каза-Бьянки  в сумочку через  плечо, вышла и спустилась
по растрескавшейся цементной лестнице.
     Не могу сказать,  что я чувствовала,  наверное, не чувствовала ничего.
Улица переходила  в жалкое  подобие бульвара,  рядом с  которым была  старая
надземная дорога, которой давно уже  не пользовались. В ожидании  городского
автобуса я позавтракала  в какой-то  забегаловке булочкой  с изюмом,  чашкой
чая и яблоком. При  свете дня настроение у  меня сильно поднялось.  Конечно,
раньше я бывала в таких трущобах  только с кем-то и в качестве экскурсанта,
но ориентироваться здесь все же могла.
     Под голубым небом и здешний  тротуар не казался таким уж  неприглядным.
Люди бежали  в  разные стороны,  о  чем-то  споря на  ходу;  из  продуктовых
магазинов валил пар. С надземки свисали цветы.
     Город я всегда  знала. У  меня не  было причин  опасаться даже  теперь.
Ночью я спала на  старой ворсистой тахте прямо  в джинсах, и они  достаточно
помялись, чтобы не привлекать внимания. Блузка тоже была помята.
     - Опять опаздывает, - устной  стенографией сказала одна женщина  другой
за моей спиной. - Идти, что ли, на флаер - так столько денег.
     - Лоботрясы  гаражные,  - отозвалась  вторая.  - Не  хотят обслуживать
рабочие окраины, вот в  чем вся беда. В  центре-то никаких проблем. А  здесь
пешком ходи.
     Потом они принялись  шептаться, и, поняв,  что они говорят  обо мне,  я
похолодела от нервного напряжения. Я уловила слово "актриса",  произнесенное
с жалостью, насмешкой  и любопытством, и  была крайне удивлена  тем, что  не
уступаю в экзотичности Египтии, хоть и  на этих бедных улицах. Удивлена и в
то же время  обрадована. Быть актрисой  в этом конце  города означало  вести
борьбу за выживание. Они  не будут меня ненавидеть.  Я была символом  равных
возможностей. Но, во всяком случае, с голоду я не умру.
     Наконец, прибыл автобус.  Я сошла в  Бич, отправилась в  банк Мэгнэм  и
получила деньги по чеку.
     Потом я  в силу  привычки села  на флаер  и пожалела  об этом,  опуская
монету. Я совсем не  умела экономить, пускалась  в неоправданные расходы, и
это еще раз  доказывало, что ситуацией  я не  владею, но думать  об этом  не
хотелось. И о матери тоже. И о Кловисе, и о Египтии, и даже о нем.
     Я добралась до Рэйсина и пошла по Нью-Ривер Бридж к дому Кловиса.
     Возле его двери я внутренне похолодела, но все же попросила ее пропустить меня.
     Может быть,  его  -  их -  нет  дома.  Или -  заняты.  Тогда  дверь  не
откроется.
     Дверь все не открывалась, не открывалась, а потом открылась.
     Я вошла,  держа перед  собой сумочку, словно щит, но  в жилых  комнатах    стояли кушетки, лежали подушки, висели со вкусом подобранные украшения, а их
не было.
     Меня сотрясала  дрожь, но  я не  обращала на  это внимания.  Я села  на
тахту   с   черными   подушками   и   стала  смотреть в окно, возле которого
призналась в любви его отражению, а он увидел это и понял.
     Через несколько  минут  Кловис появился  из  главной спальни  в темно-
голубом костюме-тройке,  будто собрался  уходить. Держался  он, как  всегда,
элегантно и небрежно, но, взглянув на  меня, сразу покраснел. Я еще ни разу
не видела,  как  краснеет Кловис,  это  был почти  болезненный  румянец, по
чередованию оттенков можно было высчитать пульс. Я вспомнила, что ему  всего
семнадцать. Я сама начала краснеть  из солидарности, но не отпустила  глаза,
и Кловис первым отвернулся и подошел к раздатчику с выпивкой.
     - Привет, Джейн. Что тебе налить?
     - Я не хочу пить. Я принесла деньги.
     - Неужели? Надеюсь, точны вы, как  король. Он опрокинул стакан и  снова
обрел обычную невозмутимость.
     Я встала, открыла сумочку и  принялась отсчитывать крупные банкноты  на
столике перед  его носом.  Это  заняло немало  времени. Он  смотрел, иногда
отхлебывая из стакана. Рукава его рубашки были кружевными, такими же, как  у
Сильвера, когда он стоял на Большой Лестнице.
     Когда я закончила, Кловис сказал:
     - Ты же знаешь, его здесь нет.
     - Знаю. -  Я знала  это и  раньше. Если  бы он  был тут,  рядом, я  бы,
наверное,   это   почувствовала.   -   Теперь, пожалуйста, скажи, сколько ты
потратил на Египтию. Ты ей купил меховое пальто?
     - Да нет. Она сама его купила, ей продлили кредит.
     - Вернуть тебе деньги за ленч?
     - Не надо,  Джейн, -  сказал Кловис.  - Да и  вообще все  это могло бы
подождать.
     - Не могло.
     - Тебе пришлось залить мать слезами с ног до головы?
     Я пристально  посмотрела  на  него.  Даже забавно,  как  во  мне  могло
поместиться столько неприязни, столько отвращения к нему. Не хотелось с  ним
ссориться, не хотелось и откровенничать,  но что-то меня заставило, ведь  он
был первым человеком, с кем я могла поговорить.
     - Хочешь знать, как я достала деньги?
     - Я буду этим шокирован?
     - Возможно, - упрямо сказала  я. - Я продала все,  что у меня было. По
крайней мере, то, что я считала  своей собственностью. Все, что было в моих
комнатах. Кровать,  стулья,  украшения,  книги, стерео.  Все.  И  почти всю
одежду, и...
     - О  Господи,  - проговорил  Кловис.  Он  достал из  пачки  сигарету  и
щелкнул зажигалкой. - Так вот почему Деметра звонила мне в полвосьмого утра.
     Я отшатнулась, отступив от него на шаг.
     - Что она сказала?
     - О, она была спокойна и собрана, как всегда, и говорила очень мало.
     Кловис, Джейн у тебя? А  когда я сказал, что нет  и не взглянуть ли ей
на часы, она попросила  меня не пытаться  ей грубить. Не  знаешь ли ты,  где
может быть Джейн? А я  сказал, что понятия не имею  и вообще тут и пытаться
нечего, грубить нетрудно. И она отключилась.
     - Ты был один? - спросила я.
     - Вполне один.
     - Значит, его с тобой не было?
     - Кого? А, робота. Нет. Я отослал его Египтии. Она хотела его.
     - Его хотел ты.
     - А-а. Ты разгадала мою неприкрытую ложь.
     - Но теперь я отдала тебе деньги. Так что можешь не волноваться.
     - Правильно. Но Египтия...
     - С ней я договорюсь.
     - Да  ну?!  -  Кловис уставился  на  меня.  - Это  говорит  наша  милая
маленькая Джейн? Какие чудеса,  какие химические изменения может  произвести
любовь с человеческим духом!
     После того, как  я все ему  рассказала, этого я вынести  уже не могла.
Моя рука  взлетела,  как пружина,  и  закатила ему  пощечину.  Должно быть,
больно. Еще одно потрясение  для Кловиса, который  весьма разборчив в любых
контактах, кроме постельных.
     Он отлетел и, не глядя на меня, невозмутимо произнес:
     - Если ты собираешься драться, лучше уйди.
     - Ты думал, я захочу остаться?
     - Нет. Ты будешь охотиться за своим куском железа по всему городу.
     - Да  нет,  пойду  прямо к  Египтии,  куда  ты его  послал.  Что-то  не
получилось, Кловис? Пришлось отослать его раньше, чем дошло до дела?
     - Ну уж. Если ты ни к чему не приспособлена, то это не значит, что  все
должны быть такими же.
     Задохнувшись от возмущения, я схватила свою пустую сумку и бросилась  к
двери.
     В лифте я  повторяло это  слово - не  приспособлена. Потом  истерически
рассмеялась. Конечно, я  неприспособленная. Ну  и что?  Я вышла  из лифта  с
этим истерическим смехом, чем очень удивила омоложенную пару перед дверью.
     Колебаться больше  нельзя.  Помедлив  еще,  я  бы  испугалась,  вернее,
осознала, что боюсь.  Но все-таки интересно  - месяц назад я  бы сгорела от
стыда, если бы  меня застали в  одиночку хохочущей в лифте.  Я дала Кловису
пощечину, но он был прав. Я переменилась.
     На Остров пришлось переправляться паромом,  потому что мост был  закрыт
на ремонт, да и в любом случае это тридцать минут ходьбы.
     Водоем, окружающий  Остров,  используется как  резервуар.  На  бетонной
платформе,   поддерживаемой   бетонными   пилонами,   посреди   пышных садов
возвышаются башни богачей.
     Египтия занимает верхний  этаж, поэтому на  крыше у нее  свой садик  из
миниатюрных   десятифунтовых   пальм   и   бассейн.   Внешний лифт, овальная
позолоченная дверь  Египтии -  все вдруг  показалось таким  неправдоподобным
после   доходного   дома   на   улице   Терпимости. Или доходный дом казался
неправдоподобным? Конечно,  это  говорят мои  гены  - мне  следует прямиком
отправляться домой, в Чез-Стратос.
     (Кловис, Джейн у тебя?  Ты не знаешь, где  она может быть? Видимо,  она
позвонила и Египтии. И Джейсону с  Медеей. И Хлое. Вот только Дэвидида нет.
Он на экваторе, мама.  Только Египтия может рассказать  ей о Сильвере,  если
этого   не   сделал   Кловис.   Сильвер.   Не   хочу   его так называть. Это
регистрационное имя... Должна ли я вступить в борьбу с Египтией?)
     Лифт остановился прямо напротив позолоченной овальной двери и  выпустил
меня в высокую  огороженную клетку. Комнатные  растения у Египтии погибают.
Она забывает включать полив. Когда они становятся бурой шелухой, она  плачет
над ними. Слишком поздно.
     Я прикоснулась к дверной панели.
     - Кто там?
     Голос    двери    воспроизводит    голос    Египтии, его бархатистость,
чувственность.
     - Джейн.
     - Минутку, Джейн.
     Должно быть,  ему нравится  ее голос.  Он музыкант,  а ее  голос  очень
музыкален, с разнообразными модуляциями.  Он здесь. Я  это чувствую. Я могу
наделать глупостей. Я продала  свой мир, и если  Египтия скажет "нет", то  я
потеряла все.  А разве  она скажет  что-то другое?  Я думала,  Кловис  лжет,
будто Египтия потребовала  его обратно.  Но упрямый Кловис,  который был  им
пленен   -   да,   именно   пленен,   все   же   отослал  его Египтии, как и
договаривались,   мстительно   соединив   концы.   А Египтия, получив своего
любовника, опять провела с ним всю ночь. Или часть ночи. То, что она  должна
кому-то выплатить его стоимость, - теперь  уже мне, - вряд ли ее остановит.
Она пустит в ход козырную карту - законное владение. Она скажет: нет.
     Через десять минут я снова прикоснулась к панели.
     - Кто там?
     - Джейн. Я уже говорила.
     - Я все еще вызываю Египтию. Подожди, пожалуйста.
     Значит, сейчас она с ним в постели. Поэтому она и не впускает меня.  Он
стискивает ее, она в экстазе  кричит, совсем, как я.  Его лицо висит над ее
лицом или затерялось  в ее  длинных темных  волосах. Она  такая красивая.  А
квартира такая богатая.  Он способен  ее оценить. А  что он  найдет у  меня?
Мрачную комнату? Я должна уйти.
     Но я не уходила.
     И вдруг дверь распахнулась.
     Я услышала какой-то странный шум, он встревожил меня. Я невольно
     отшатнулась, потом шагнула  вперед и остановилась  на пороге, не давая
двери закрыться.
     А по длинному коридору,  увешанному зеркалами, тем временем  пробирался
Лорд. Я вспомнила этого парня с  мягкими ладонями, который приставал ко  мне
в Садах Вавилона в тот первый вечер. И Лорд тоже вспомнил меня.
     - О, черт, это ты, - сказал он, встав в позу.
     - О, черт,  это я.  - Я продолжала  изумляться себе  - ответ  прозвучал
неплохо, хотя я только повторила его слова.
     - Ну, так проходи. Мы тут рождаем в муках "Павлина".
     Он, должно быть, имел в виду пьесу.
     - Обычно мы репетируем в театре  Годвайль, - добавил он, глядя на себя
в зеркало. - Но милая Египтия  привела нас сюда. Потом мы пойдем завтракать
в Ферьер. Ты к нам не присоединишься?
     - Вряд ли.
     - Боюсь,  ты  навсегда  останешься  в  моей  памяти  девушкой,  которую
затошнило от выпивки.
     Хотелось ответить на это, но я не сразу придумала, как.
     - С вашими  девушками это должно  случаться частенько, -  сказала я,  -
только почему вы уверены, что именно от выпивки?
     Я обогнула  его  и,  пройдя  немного по  коридору,  попала  в  огромную
гостиную Египтии.  В голосе  у меня  звенело -  я все  еще не  могла в  себя
поверить. Оглушенная и  возбужденная, я  искала его глазами  и не  находила.
Вместо этого  я  увидела, как  на  чисто вымытом  полу  остервенело дрались
пятеро актеров,  в то  время  как три  актрисы замерли,  запрокинув головы,
закатив глаза и заломив руки. Остальные, шесть или семь человек обоего пола,
стояли   в   стороне   или   возлежали   на   сдвинутых стульях. Один из них
завернулся в шкуру  индийского тигра.  Другой, сидя за  кофейным столиком  с
маленькой машинкой, сверялся  с рукописью.  Стройный и  красивый, он  кричал
тонким мелодичным голосом:  "Нет, Поль, в  пах, дорогой, в  пах. Коринф,  ты
должен его потрошить, а ты будто мороженое ему подаешь".
     - Попробовал бы ты такое мороженое,  - завопил в ответ Коринф,  сверкая
швами на джинсах.
     Конфетный поднос  свалился с  какого-то шкафа,  но звон  его было  едва
слышно.
     Египтия стояла на маленькой  лесенке, ведущей в  спальню. Ее лицо было
таким белым, что я испугалась за ее  жизнь. Потом только до меня дошло,  что
она   загримирована   под   свою   роль.   Она  слегка наклонилась вперед. В
отверстиях ее глаз - в зрачки  как будто капнули позолотой, - зияли бездны.
Она переживала всю  сцену с такой  глубиной, какая остальным  и не  снилась.
Она была совершенна и  ирреальна. Каким-то загадочным, неизъяснимым  образом
она стала похожа на робота. Как он  к этому отнесся? К ее безупречной  коже,
будто у гладкого сочного плода, к ее океаническим волосам?
     Упал последний актер.
     Египтия разлепила губы. Она собиралась произнести свой текст, и, хотя
     я была  поглощена своими  переживаниями,  я все  же была  зачарована и
самозабвенно ждала, что произойдет  дальше. И вот в  этот самый момент  Лорд
крикнул ей через всю комнату: "Егип, тут твоя маленькая подружка. Ты  можешь
выйти?"
     Я готова была его убить. Все уставились на меня, и я залилась краской,
будто это  я  была виновата,  а  не он.  Оптические, как  у  робота, зрачки
Египтии сверкнули, будто она очнулась  после потери сознания. Она  взглянула
на меня, не узнавая. Кто я? В жестоком мире Антекры таких нет.
     Я подошла к ней.
     - Я не хотела тебя прерывать.
     - Это... ничего. Что случилось?
     - Мне нужно поговорить с тобой. Не сейчас. Когда закончишь.
     - О, - ее  глаза закрылись. Я  решила, что она  совсем обессилила, и  у
меня закружилась голова. - О, Джейн, - выговорила она.
     - Где он, - не выдержала я. - Скажи просто, где. Пожалуйста.
     Пожалуйста, Египтия.
     -   Кто?   -   Внезапно   мы,   каждая   во   власти своих переживаний,
соприкоснулись.
     - Сильвер.
     - Где-то там... в спальне... или на крыше...
     - Не с тобой. Почему не с тобой?
     - Дорогая, он робот.
     Внезапно я услышала в ее  голосе не явную, но непримиримую  жестокость.
Вместо того  чтобы отпрянуть,  я положила  руки ей  на плечи,  и ее  большие
глаза, такие чувствительные ко всему - и ни к чему, стали наплывать на меня.
     - Египтия, я продала все свое барахло. Ушла из дома матери. Отдала
     Кловису деньги за... него.
     Я все-таки добралась до нее, рассеяв ее сосредоточенность на себе.
     - Как, все? - ахнула она. - Но ведь ты...
     - Знаю. Иначе мне не набрать было столько денег. Даже одежду,
     Египтия. И  только ты  одна во  всем мире  можешь понять,  зачем я  это
сделала.
     Вокруг   нас   актеры   зевали   от   скуки, не в силах подслушивать, и
потягивали минералку и  выпивку Египтии.  Я не  обращала на  них внимания  и
только крепко держала ее.
     - Послушай, Египтия. Ты такая чуткая, такая отзывчивая. В тебе  столько
любви... Он  -  робот,  но  я  в него  влюблена.  Для  кого-то  другого  это
прозвучит глупо, но  тебе, я  знаю, можно  сказать, ты  поймешь. Египтия,  я
люблю его.
     Я довела ее до  предела. Глаза ее  сладострастно наполнились слезами в
тот самый момент, когда это должно было произойти с моими.
     - Джейн...
     - Он - моя жизнь, Египтия.
     - Да, да, Джейн.
     - Египтия, разреши мне его забрать.  Совсем, с собой. У тебя так много
всего. У тебя -  твой талант, - в  тот момент я была  в этом уверена,  хотя,
возможно, играла  с огнем,  -  у тебя  твой талант,  а  я... он  нужен  мне,
Египтия. Египтия!
     Она резко притянула меня к  себе, потом отстранила и властно  взглянула
мне в глаза. Она была Антекра. Она была Богиня.
     - Возьми его, - произнесла она. И отпустила меня.
     Я поднялась по лестнице  в фойе спальни. Оттуда  одна дверь вела в  сад
на крыше, и я наугад открыла ее.  Пошатываясь, я подошла к бассейну и  осела
на пол рядом с ним. Потом я засмеялась, да так, будто воистину сошла с  ума,
- обхватив  себя руками,  шумно  переводя дыхание,  тряся головой,  так что
разлетевшиеся волосы стали похожи на золотой платок.
     Я уговорила ее. Но самое смешное, что я верила каждому своему слову.
     Наконец, я поднялась.
     По голубому небу ветер торопливо гнал целые флотилии облаков цвета
     бисквитов. Шумели кронами  маленькие пальмы в  кадках. Вода в бассейне
была зеленой, как кислый фрукт. Он сидел у края воды не далее, чем в  десяти
футах от меня, положив руки на гитару. Одет он был в темно-голубое, и  тени,
падавшие на его лицо, едва давали разглядеть его.
     Оно казалось серьезным и спокойным, плоские глаза ничего не выражали:
     цепи разомкнуты. Постепенно лицо его  прояснялось, но он не  улыбнулся.
Я испугалась.
     Он спросил:
     - Что с тобой случилось?
     - А что? - Я не знала, о чем  говорить с ним. - Ты разве не рад  видеть
меня? Я  думала, ты  всегда рад  видеть любого.  Приятно было  пообщаться  с
Кловисом? А с Египтией, наверное, и подавно?
     Он не ответил. Положил гитару. (Гитара и одежда, должно быть,  Египтии.
С собой он ничего  не носил, когда  был со мной). Он  встал, подошел ко  мне
вплотную и стал рассматривать мое лицо.
     Я не в силах была взглянуть на него. В который уже раз я повторила:
     - Я ушла из дома матери. Я отдала Кловису все деньги. Я сказала
     Египтии, что  ты  мне  нужен,  и  она  согласилась  отпустить  тебя.  -
Озадаченная, я  сдвинула брови.  Как она  могла его  отпустить? -  Я живу  в
какой-то крысиной норе,  в трущобах. Тебе  придется притворяться  человеком,
моим любовником. Не знаю,  сумею ли я  выжить. Может, в  конце концов, и  не
сумею, тогда ты вернешься к Египтии. Ты с ней спал прошлой ночью?
     - Я не сплю, - сказал он.
     - Ты знаешь, о чем я. Так как?
     - Нет, - сказал он. - Я был в отделении для роботов. Прошлой ночью  она
была с мужчиной.
     Я подняла глаза на его красивое задумчивое лицо.
     - Она... тебя...
     - Ты выглядишь так, будто необыкновенно взволнована.
     - Убить ее  мало! -  закричала я. Ребяческая  угроза, но  именно это  я
имела в виду. Такой ярости, как сейчас, я никогда еще не испытывала, у  меня
от нее потемнело в глазах.
     Он легонько взял меня за руки.
     - Джейн! Какая разница?
     - Большая.
     - Я - машина.
     - А Кловис... наверное, он...
     - Кловис не ставил меня в отделение для роботов.
     - Ну, конечно. Боже мой, Боже мой!  - повторяла я в отчаянии. Он  обнял
меня,   и   мы   вместе   склонились  над бассейном, отчетливо отразившись в
прокисшей воде.
     Наконец, я сказала:
     - Если ты не захочешь пойти со  мной, я это пойму. Здесь гораздо  более
эстетично. Он спросил:
     - Какие у тебя духи? Такой прекрасный запах.
     - Я ничем не душилась.
     - Значит, ты сама так пахнешь.
     -   Не   может   быть.   Запах  человеческого тела должен казаться тебе
отвратительным, если ты умеешь обонять.
     - Человеческое тело  крайне соблазнительно.  В конце  концов, это  лишь
особая форма материи.
     - С целой кучей всяких органов.
     - Тоже вид механизма. Иногда менее эффективный, чем другие.
     Биологически более привлекательный.
     - Угу, - сказала я, как ребенок.  Он засмеялся. Я посмотрела на него  и
проговорила:
     - Это ничего не значит,  но у меня такое  ощущение, будто я продала за
тебя свою душу.
     - Понимаю, - сказал он. - Хочешь выкупить ее обратно?
     - Я хочу только тебя. Глаза его совсем потемнели.
     - Тогда я постараюсь сделать так, чтобы ты об этом не жалела.

     - Ну, и что здесь такого ужасного? - спросил он два часа спустя,  когда
я съежилась на пороге своей жалкой каморки на улице Терпимости.
     - Надеюсь, я смогу ее  согреть. Хотя бы к  зиме, если буду экономной и
накоплю денег. Еще можно попытаться замазать трещины и дыры.
     - Можно.
     - Но она так ужасно выглядит. И этот запах...
     - Тут нет никакого запаха.
     - Есть Запах человеческого горя.
     - Так будь счастливой, и он исчезнет.
     Я   была   крайне   удручена   своим   положением, а он, недолго думая,
незамысловатой шуткой заставил меня рассмеяться.
     - Ну, - начала  я, потрогав осыпавшуюся штукатурку,  - не знаю, с  чего
начать. И как.
     - Судя по всему, - сказал он, - я стал твоей инвестицией.
     Мы снова отправились  в город. Переулками,  боковыми улочками он водил
меня по совершенно не знакомым продуктовым и хозяйственным магазинчикам. Он,
не   нуждавшийся   в   еде,   советовал   мне,   что  купить, лишь изредка я
догадывалась об этом сама. Под сводами надземки он обнаружил открытые сараи,
где были  свалены  в кучу  банки  с  клеем, деревянные  планки  и  настенные
зеркала. Он знал, где находится все, что нам необходимо.
     День клонился  к вечеру,  и мы  задержались в  какой-то забегаловке.  Я
просила его притвориться человеком,  но страхи мои  скоро исчезли. Для меня
он и  был человеком.  Но в  забегаловке, жутко  проголодавшись, я  поглощала
недорогую, но очень вкусную еду одна, и это меня обеспокоило.
     - Денег  мало,  - сказал  он.  - Было  бы безумием  расходовать  их на
ненужную для меня пищу.
     - По крайней мере, выпей кофина.  К тому же сейчас холодно. Все вокруг
в пальто. (Даже я.  Свою меховую куртку  я катала по всей  тахте и даже  для
лучшей маскировки втирала в  нее штукатурку). - Ой,  надо ведь забрать  твою
одежду у Египтии.
     Его это позабавило.
     - Мы можем сходить за ней. Или я один.
     - Нет!
     - Боишься, что она опомнится и украдет меня?
     - Да. Слушай, а ты можешь делать вид, будто тебе холодно.
     - Могу вызвать пену у рта и забиться в припадке, если хочешь.
     - Перестань, -  замахала я  на него рукой.  Позади нас  кто-то вошел  в
забегаловку, привлеченный запахами жарящегося перца, лука и мяса.
     - Боже, я замерзаю, - сказал Сильвер, притопывая ногами.
     Вновь прибывший взглянул на него и покивал сочувственно.
     В сумерках, когда в небе зажглись пятнышки звезд, а на земле -
     уличные фонари (последних было куда меньше), Сильвер провел меня  между
громадами домов  на небольшой  базарчик, где  тускло горели  светильники  на
рыбьем жире. В их свете он стал  бледно-золотым. Я шла за ним между  рядами:
его руки были заняты покупками - деревянными планками, клеем, растворителем,
завернутым   в   бумажные   пакеты,   булками  хлеба, пачками сухого молока,
апельсинами, - но тяжести он как будто и не чувствовал. Несмотря на все это,
выглядел он просто фантастично,  буквально каким-то сказочным персонажем.  Я
не могла  на него  наглядеться, забыв,  что сама  купила его.  Хотя на  него
смотрели многие,  не я  одна. По  большей части  он их  не замечал,  а  если
встречался с кем-то взглядом, то улыбался ему, и тот расцветал.
     - Откуда ты знал про этот базарчик? - спросила я.
     - Я знаю,  где находится  все. Каждое  здание, любой  закоулок во  всем
городе. Это  есть  в моей  программе.  Отчасти для  удобства  при рекламной
кампании, отчасти  для расширения  сферы услуг.  Кажется, вы  находите  меня
весьма небесполезным, сударыня. Боже, как я замерз, - добавил он, когда кто-
то проходил мимо.
     Мы застряли  в магазине  одежды. Там  было полно  шмоток, поношенных  и
роскошных, но по вполне доступным  ценам. Из прогоревших театров. От  вторых
владельцев, у которых тоже, как и у богачей, бывают тяжелые времена. Мать с
негодованием отвергла бы саму мысль купить вещь, уже бывшую в  употреблении.
Думаю, она бы и после меня не захотела донашивать.
     Хозяйка магазина мигом  воспылала к  нему страстью.  Она вдвое  снизила
цены. Там  был черно-красный  бархатный плащ  под шестнадцатый  век,  просто
созданный для него. Она закутала им Сильвера, слегка приобнимая его,  потому
что он заметил, как холодно на улице.
     - Вот это волосы, - сказала она ему. - Они не могут быть натуральными.
     - Не совсем, - отозвался он.
     - Очень вам идут, - продолжала она.  - И кожный грим. Эй, -  подключила
она меня, - взгляни-ка. Уступлю за двадцать.
     Это была куртка. Она искрилась. На  ней были зеленые павлины и  кусочки
зеркала -  я  вспомнила куртку,  в  которую он  был одет,  когда  я впервые
увидела его...
     - Двадцать она не может себя позволить,  - сказал он женщине. - Не  при
деньгах.
     - Что ж, - ответила она, - посмотрите что-нибудь еще?
     Я вся напряглась, но он только усмехнулся, покачал головой и  посмотрел
на   нее   дьявольски   неотразимыми   глазами.   Я   решила,   что   он  ее
загипнотизировал, потому что она сказала:
     - Десять. Забирайте за десять. Она пойдет к ее бледному лицу и большим
глазам.
     Мне хотелось купить эту куртку. Потому что она напомнила мне его.
     Потому что на ней павлины. Но в ней я буду выглядеть такой толстой.
     - По-моему, удачная  покупка, - сказал  он мне. И  я вдруг  обнаружила,
что плачу уже остатками денег Каза-Бьянки.
     Когда мы уходили, я сказала:
     - Не надо было этого делать.
     - Надо. Это же  не еда. Она  тебе подойдет. А деньги,  - добавил он,  -
можно не только тратить, но и делать.
     Меня охватили сомнение и  тревога. Чувство безопасности вдруг  исчезло,
хотя он был рядом, шел сзади. Масляный уличный свет бил по глазам, как град.
     - Что ты задумал?
     - Когда идешь в этих местах, смотри под ноги, а то в канаву  свалишься,
того и гляди, - предостерег  он, и я подумала, что  он все прочитал на моем
лице. - Песни. Я же пел на улице для Э.М.. Я могу делать это для тебя.
     - Нет, - сказала я. Эта мысль  обеспокоила меня еще больше. Я не  могла
сказать,   почему,   но   в   моем   сознании   возникла   мятежная  толпа с
транспарантами, вспомнилось их резонное недоверие к превосходству машин.
     - Это, наверное, незаконно, если они будут тебе платить.
     - Почему бы не заплатить, если им понравится? Я взглянула на него.
     Сверхнатуральное человеческое лицо вопрошающе обратилось на меня.
     - Я  боюсь,  - проговорила  я  и  остановилась, прижимая  к  себе  свою
скромную ношу - павлиновую куртку.
     - Ты не  боишься, -  сказал он, придвинувшись  ко мне  так, что,  кроме
него я ничего  не видела. Даже  огни исчезли,  озаряя края его  волос. -  Ты
сама себя запрограммировала  на этот  страх. А на  самом деле  ты больше  не
боишься. Так  как, -  видя мое  изумление, продолжил  он, -  ты решила  меня
называть?
     - Я... не знаю.
     - Вот над  этим и поломай  голову. Столько хлопот из-за  меня, а имени
нет.
     Мы снова двинулись вперед, по  дороге купили огромную коробку красок  и
смесители для них.
     - Тебя все женщины любят, - ревниво сказала я.
     - Не все.
     - Все. Та женщина в магазине вдвое цены скостила.
     - Потому что до того уже назначила  двойную цену, а про нас знала,  что
мы будем торговаться. По-настоящему она сбавила цену только за куртку.
     Мы, то есть я, купили подушку,  к которой понадобится еще и  наволочка.
Я была возбуждена,  как ребенок  утром, в  свой день  рождения. Потом  снова
нахлынула тревога.
     - Что я вообще собираюсь делать? - рассеянно проговорила я.
     - Превратить свою квартиру в место, пригодное для жилья.
     - У меня не получится...
     - Запрограммирован  и приведен  в действие,  - произнес  он и  принялся
необычайно похоже  подражать  звукам компьютерного  механизма,  считывающего
программу: булькать, щелкать, буксовать на знаках препинания.
     - Пожалуйста, перестань, - взмолилась я.
     - Сначала ты перестань.
     Я, прищурившись,  переводила взгляд  с пакета,  где лежала  куртка,  на
скрученную подушку. Никогда  раньше у  меня не было  свободы выбора,  только
теперь, и это странно. И еще он. Разве он робот? Он мой друг, который  помог
мне сделать выбор, несет мои свертки и придает мне храбрости.
     - Я была  смелая? - смущенно  спросила я, когда мы  брели по безлюдной
площади. - По-моему, да.
     Кругом высились разрушенные землетрясением  кварталы. В них  гнездились
птицы   или   летучие   мыши,   я   слышала   шелест   их крыльев и короткие
пронзительные крики.
     - Я действительно чувствую  страх только потому, что  вбила себе это  в
голову, а вовсе не  потому, что ушла из  дома от матери и  от друзей, что  у
меня нет денег, что я отдала свое сердце прекрасному кусочку серебра.
     Мы рассмеялись. Я поняла, что произошло. Я начала подражать его  манере
говорить.   Ни   с   кем   другим   этого раньше не получалось. Я завидовала
остроумию Кловиса, но  оно было  обычно таким сальным,  что я  не могла  его
перенимать, а вот с Сильвером... тьфу ты! Не Сильвером.
     - Сильвер, - сказала я, - я знаю, что ты можешь приспособиться ко  всем
и ко всему, но спасибо тебе, что ты приспособился ко мне, к этому...
     -   Не   хочу   вводить   тебя   в   заблуждение, - сказал он, - к тебе
приспособиться легче, чем к большинству.
     Мы пошли домой. Ерунда.  Домой? Хотя сейчас это  было уже так, мой  дом
везде, где он. Сильвер стал моим  другом. На балках истошно мяукал  молочно-
белый кот, похожий на призрак.
     - Как тут холодно, - заныла я, оказавшись в комнате.
     - Это же моя роль.
     Я с тоской посмотрела на радиатор.
     Никеля и меди у меня почти не осталось, а три сотни на карточке нужно
     было растянуть до следующего месяца.
     Он снял с себя плащ, завернул меня в него, потом обнял и прижал к себе.
     - Боюсь, своим телом я не смогу тебя согреть.
     - Да ладно уж.
     Мы тихонько поцеловались, и я сказала:
     - Никогда не занимайся со мной любовью, если ты этого не хочешь.
     - Когда захочешь ты, захочу и я.
     - Я в это просто не верю. Бывает иногда."
     - Мое эмоциональное и физическое равновесие никогда не разрушается.
     - А-а.
     - А еще я проглотил парочку словарей. Мы стащили с тахты матрас.
     Сверху в  качестве одеяла  я положила  почти новые  пятнистые  коврики,
слегка пахнувшие после недавней чистки. Под ними я растянулась во весь  рост
и долго ласкала, изучала, любила его.
     - Ничего, что я это делаю? - робко спросила я, не в силах остановиться.
     - О, это ужасно.
     - Я, наверное, такая неловкая.
     - Совсем нет. Ты становишься отличной любовницей.
     - Откуда ты знаешь? Ведь для тебя это ничего не значит.
     - Конечно, не то, что для человека из  плоти и крови. Но все же я  могу
это оценить.
     - Эстетически, - усмехнулась я.  - Если привести в действие  надлежащие
схемы.
     - Вроде того.
     - Египтия... -  пробормотала я, утопая  в его волосах,  пробуя на  вкус
кожу -  ненатуральную, но  все же  плотскую, плоть  демона... -  если ты  не
получал удовольствия с Египтией...
     - Ты произносишь  ее имя,  будто название  кафе, которое  мы искали.  Я
получал.
     - Да... она все умеет.
     - Египтия  абсолютно  пассивна.  Удовольствие  состояло  в  том,  чтобы
находить, что приятно ей. Я не могла удержаться, чтобы не сказать:
     - Я хочу найти, что приятно тебе. Очень-очень хочу.
     - Мне и так приятно то, что ты делаешь, - сказал он. Это была правда.
     Наслаждение сияло на  наших лицах.  У каждого  оно было  свое, но  наши
ощущения были связаны между собой.
     - Дурачок, - задыхалась я, - я совсем не то имела в виду...
     Когда   я   замолкла,   то   почувствовала,  что теперь в комнате пахло
апельсинами, клеем, бумажными пакетами...
     - Я могу остаться с тобой, - сказал он, - а могу заняться всем этим.
     - Я хочу, чтоб ты  был со мной. Хочу заснуть  с тобой рядом, даже если
ты не можешь... не будешь спать.
     - Ты хочешь сказать, что не можешь отпустить меня от себя?
     - Разве я параноик?
     - Нет. Гораздо хуже.
     - Ого!
     - У тебя меняется цвет волос, - сообщил он.
     - Да. Как жаль.
     - Почему? Я думаю, тебе очень понравится, когда он изменится совсем.
     - О, нет. Это будет ужасно.
     Свернувшись   возле   него   калачиком,   убаюканная,  как ребенок, его
близостью, я чувствовала себя в безопасности. Целый и невредимый. Мы были  в
лодке или на спине молочно-белой птицы.
     - Птицы? - ласково переспросил он. - Я правильно понял?
     - Да, - сказала я. - И радуга.
     Ночью он все-таки ушел от меня. Меня разбудили солнечные лучи,  которые
теперь проникали  сквозь  занавески;  я  открыла глаза  -  на  потолке  было
голубое небо  и острова  нежных облаков,  а между  ними крестики  неподвижно
мчавшихся птиц, похожих на арбалеты. И радуга, подобная разноцветной  дымке,
протянулась из одного угла  в другой. Все это  было почти как настоящее.  Он
сидел на расшатанной хромированной стремянке,  которую он раздобыл где-то  в
доме,   должно   быть,   позаимствовав   у добродушного смотрителя. Ему было
чертовски приятно видеть мое изумление, когда я проснулась.
     - Ты же музыкант, а не художник, - сказала я заворожено.
     - В коробку был вложен листочек, там говорилось, как делать такие вещи.
Я же машина, мне нетрудно добиться хорошего результата.
     - Очень красиво...
     - Погоди, вот увидишь ванную...
     Я побежала в ванную.  Там на потолке был  закат, в центре -  малиновый,
по краям бледно-розовый. Среди облаков грелся белый кит.
     - Кит в небе?
     - Создает  метафизическую иллюзию,  что ванна  - это  море. И  что  кит
отлично прыгает.
     Через пять дней, поднявшись по  треснувшим ступенькам и отворив  дверь,
вы бы не узнали нашу квартиру.
     Он спрашивал меня,  чего я хочу,  и мы придумывали все  вместе. Из нас
просто сыпались идеи. Ночами  он по большей части  работал. Однажды ночью  я
заплакала в темноте,  не помню  уже, из-за чего,  и он  вернулся в  постель,
чтобы успокоить  меня, а  утром оказалось,  что мы  приклеились к  коврикам,
пришлось   отмокать   в   ванне.  Его изобретательность, доскональное знание
города, магазинов и амплитуды цен  делали чудо при минимальных расходах.  Из
трех сотен И.М.У. я потратила всего ничего. Питалась я сэндвичами,  фруктами
и той  чудесной пищей,  которую находила  в уличных  магазинчиках. Моя  мать
очень серьезно  относилась  к вопросам  питания,  она тщательно  следила за
приготовлением   еды   на   кухне   Чез-Стратоса,   за правильным сочетанием
качественных продуктов; она точно знала, в какое время, что нужно съесть,  и
не забывала о  витаминах, к  которым пыталась приучить  и меня.  Я обо  всем
этом помнила, но прыщи  у меня на  лице не вскакивали,  голова не болела,  и
тошноты не наблюдалось. Наверное,  она кормила меня так  хорошо, что у  меня
выработался   иммунитет.   То,   как   я   жила,  питалась, спала, работала,
занималась любовью -  все это  не позволяло  мне просто  позвонить ей,  хотя
фразу "Привет, мама, это Джейн" я прокручивала в голове по сто раз на дню.
     Однажды я сказала ему: "По-моему, я боюсь своей матери". В этот  момент
мы поднимались по лестнице, он держал меня за руку и ответил:
     "Судя по тому,  как ты говоришь,  это взаимно". Я  была обескуражена  и
потребовала объяснений. Он с  улыбкой отвлек меня от  этой темы, не  понимаю
как...
     Что бы она сказала об этой квартире?  Она бы не стала, как я, ахать  от
восхищения при каждом новом появлении в  ней: "Как красиво!" Нет, такого  бы
она говорить  не стала.  Даже латунная  кровать с  передней спинкой  в  виде
тяжелого древесного листа с прожилками вряд ли произвели на нее впечатление,
впрочем, кровать появилась уже потом...
     Стены, замазанные, отчищенные, гладкие, выкрашены в кремово-белый цвет.
Бумажный   абажур   лампочки,   свисавшей  с облаков, заменен металлическим,
золотого цвета  -  если  включить  его ночью,  по  всем  стенам  рассыпаются
золотые   блики.   Кроме   того,   изумительные   искорки   и  отблески дает
колеблющееся пламя разноцветных свечей, стоящих на полках, которые  сколотил
Сильвер. У каждой свечи свой цвет или даже цвета, и подставка у них тоже  из
цветного   стекла.   Собственно,   эти   подвески   - не что иное, как набор
бракованных блюдец, купленных за гроши и раскрашенных эмалью для стекла.
     Зеркало тоже украшено рисунками: зеленые холмы, листочки и дикие цветы.
Каждый усик,  каждый лепесток  скрывает под  собой пятнышко  или трещину  на
зеркале. А еще у нас есть ковер  от стены до стены. Он состоит буквально  из
сотен крошечных  ковровых обрезков,  полученных  нами в  качестве  образцов.
Целый день мы ходили  из магазина в магазин,  интересуясь коврами, и -  "Так
трудно решить" -  уносили оттуда  полные руки кусочков,  чтобы "соотнести  с
обстановкой".   А   потом   несколько   часов   склеивали  клочки. Результат
потрясающий - получилась мозаика не хуже радуги на потолке. Стульев нет,  но
сидеть можно  на  больших  темно-зеленых  меховых  подушках  или  на  тахте,
задрапированной ковриками  и  платками.  Занавески на  чистых  окнах  цветом
напоминали   голубое   солнечное   небо.   (Россыпь  маленьких прорех на них
замаскирована вышитыми значками, которые нужно  нагреть и прижать к ткани  и
которые изображают маленьких мифических животных и сказочные дворцы).  Дверь
кремово-белая, она  сливается  со  стеной.  Безобразная  кухонная  плита  (с
миниатюрной духовкой и электрическим звонком за ней, которым вряд ли  когда-
нибудь пользовались) стала частью стенной росписи. Она голубая, на ней,  как
и на потолке, нарисованы облака и летящий на всех парусах крылатый  корабль,
у которого сбоку торчит позолоченная пушка. Все это мы рисовали вместе.
     Ванная выглядит еще сумасброднее. Там  стены были из грубого цемента  и
разбитых   плиток,   когда   мы   их   сняли, чтобы замазать, вид был просто
безобразный.    Тогда    мы    нашли    на   одном базарчике небесно-голубые
непромокаемые комбинезоны (из такой ткани делают палатки), которые в  четыре
часа утра пошли за бесценок, потому что  были никому не нужны, а хозяину  до
смерти хотелось  домой.  Разрезав  их  на полоски,  мы  оклеили  ими  стены.
Непромокаемая   ткань   выглядит,   как   шелк,   она   превращает комнату в
таинственную восточную  сказку, особенно  когда зажигается  лампа с  розовым
абажуром, свисающая из розовых облаков. Мы обновили голубую эмаль на  ванне,
на раковинах для  умывания и для  питья, на унитазе. Эмаль  дешевая и через
шесть месяцев, возможно, потрескается. А пока чувствуешь себя, как в лагуне.
На второй же  день Сильвер  отодрал от  пола старые  доски, настелил  новые,
отшлифовал и отполировал их. Пол в ванной покрыт фальшивой золотой сосной  и
выглядит так, будто стоит тысячу. Ну, по меньшей мере, пятьсот.
     - Откуда ты знаешь, как это все делается? - постоянно спрашивала я его.
     - Я читаю инструкции, - невинно отвечал он.
     Конечно, робот может просто прочитать инструкции и точно им  следовать,
и делать все абсолютно  правильно. Я все время  говорила себе, что не  стоит
воспринимать его  как исключительно  талантливого человека,  что так  думать
просто нельзя. Но это  было сложно, и,  к тому же, ведь  я сама просила  его
притвориться человеком.
     В конце  первой недели,  пыхтя  и ворча,  к  нам притащился  за платой
смотритель, очевидно предполагая, что он ее не получит.
     - Всего четверть месяца, - объявил он,  когда я вышла к нему со  сливой
в одной руке и длинной рисовальной кистью  в другой. - Всего одна неделя.  И
три следующих, до  первого числа нового  месяца я  не появлюсь у  вас. -  Он
думал, что я все равно сбегу раньше, поскольку нечем платить. - Это, знаете
ли, вполне законно, -  сказал он. Но  глаза его уже не  смотрели на меня,  а
вперились в комнату за  моей спиной. -  Ага, - произнес он.  - А я-то  ломал
голову,   для   чего   твоему   дружку   понадобилась лестница. - Он пытался
протиснуться мимо меня внутрь, и я пропустила его. Он стоял и глазел, будто
в знаменитом соборе.  - Не  каждому придется  по вкусу,  - сказал  он, - но
весело.
     Я ждала, что он продолжит: "Раз вы ухлопали арендные деньги на все это,
вам придется съехать". Но  он только бросил  взгляд на большое вечнозеленое
растение, которое  мы с  Сильвером накануне  вечером выкопали  на пустыре  у
развалин и посадили в надтреснутую пивную бутыль чудесного янтарного стекла.
     - Оно умрет, - сказал он.
     - Возможно, вы захотите придти  на похороны, - отозвался Сильвер,  сидя
на подушке и читая  со скоростью пятнадцать секунд  страница. Как раз в  это
утро мы купили по случаю стопку самых разных книг.
     Смотритель нахмурился.
     - Эта квартира, - сказал он, - рассчитана только на одного человека.
     Меня мигом охватил ужас, но Сильвер ответил:
     - Я ей ничего не плачу.  Я ее гость. Смотритель нехотя согласился, что
ничего необычного в этом нет, и Сильвер улыбнулся ему.
     Я мяла в руках  мелкие деньги - плату  за квартиру и электричество,  но
тут Сильвер встал и любезно  пригласил грозного посетителя пройти в  ванную.
Я слышала его ворчание оттуда, вроде: "не знаю, хотел ли бы я это сделать  у
себя" или "А что это белое на потолке, а?" И потом удивленно: "Очень похоже"
     Они вернулись, и Сильвер налил нам  по кружке очень дешевого и  кислого
вина. Свою  смотритель тут  же  опорожнил одним  глотком. Когда  мы наконец
избавились от него  и от  денег, я  вышла из  себя. Ты  пашешь, как лошадь,
чтобы сделать  квартиру  красивой,  а  тут  является  гнусный  старикашка  и
начинает придираться.
     - Он просто забыл, как надо  разговаривать, - сказал Сильвер. - К тому
же он болен. Вынужден принимать  одно лекарство, которое дает временный  для
него побочный эффект.
     - Ты-то откуда это знаешь?
     - В ту ночь, когда  я одолжил стремянку, мы  немного посидели и он мне
рассказал.
     - Ты все еще пытаешься каждого сделать счастливым, - сказала я.
     - Все еще. Тяжелая работа, признаться.
     Я посмотрела на  него, и  мы рассмеялись. Я  подошла и  обняла его.  На
ковре тоже приятно заниматься любовью.
     Вечнозеленое растение к концу месяца  вымахало до потолка и  разрослось
веером.
     Вот я и добралась до конца месяца.

     Вечером накануне  первого дня  нового месяца  мы сидели  у развалин  на
одной из  балок,  и смотрели  на  звезды, которые  виднелись  за последними
уцепившимися за ветки  листьями, и  на город, расцветший  огнями. Мы  теперь
частенько сюда выходили, причем первым предложил это он. Иногда он  тихонько
играл на  гитаре и  пел  для меня.  У развалин  это  было так  красиво...  В
сумерках они становились  таинственными и дикими,  будто чаща леса, правда,
окруженная цивилизацией по краям. Время  от времени появлялась белая  кошка,
мы покупали тарелку конины, приносили и  оставляли здесь для нее. Она  была,
очевидно, бездомная, но Сильвер своим  безошибочным зрением разглядел у  нее
сзади крошечную отметинку - это  означало, что прививку против бешенства  ей
сделали совсем недавно. Мне захотелось заманить кошку в квартиру. Но в  этот
вечер ее не  было, только звезды.  И сидя рядом  с ним под  одним плащом,  я
сказала:
     - Самое счастливое время в моей жизни. Он повернулся и поцеловал меня:
     - Спасибо.
     Я была внезапно  тронута теплотой, присущей  даже поддельному  чувству.
Он был мой. Прохлада, исходящая от  его тела, никогда не беспокоила меня, а
теперь от близости ко мне он казался теплым.
     - Мне даже все равно, что ты меня  не любишь, - сказала я. - Это  такое
счастье.
     - Но ведь я люблю тебя.
     - Потому что можешь сделать меня счастливой.
     - Да.
     - А это значит,  что я ничем  не отличаюсь от  любого другого, кого  ты
делаешь счастливым,  ты можешь  любить нас  всех, но  я не  это понимаю  под
любовью. -  По крайней  мере, это  не задевало  его: я  говорила беспечно  и
лукаво, и он улыбнулся.
     Я никогда  не  устану  восхищаться, никогда  не  смогу  насытиться его
красотой.
     - Я  тебя  люблю, -  сказала  я. -  Пойдем пообедаем.  Ты  как? Будешь
притворяться?
     - Если ты уверена, что хочешь потратить на это деньги.
     - Да, да, я хочу. Ведь завтра я получу свою тысячу.
     - Признаться, - сказал он, - мне очень нравится вкус еды.
     - В самом деле?
     - Наверное, мне следует этого стыдиться.
     - О, да, - сказала я. - Весьма предосудительно.
     Мы будто на минуту обменялись  ролями, репликами, манерой говорить.  Он
делал это играючи, а я еще только училась.
     - Ты меня изменил, - сказала я. - И я благодарю Бога за это.
     Мы пришли домой, и я вымыла голову. С тех пор, как мы начали  работать,
я почти  не обращала  на волосы  внимания. Они  слипались в  комья, когда  я
красила и клеила, и становились очень густыми от сухих шампуней, потому  что
без сушилки сохли очень долго. Но  в этот вечер я расщедрилась на радиатор.
И когда волосы начали  подсыхать, я увидела  в разрисованном зеркале, среди
зеленых холмов и тигровой листвы, сияющую гриву цвета белого пепла.
     Мать что-то сделала  не так.  Или ошиблась  машина, составлявшая  схему
цветосущности? Или естественный цвет с возрастом изменился сам? Должно  быть
так оно и есть, потому что...
     - О-о, - произнесла  я, гладя свои волосы,  - они стали красивыми.  Они
никогда такими не были.
     - А они ведь твои собственные, - добавил он.
     Я надела  одно из  самых  старых своих  платьев, которое  подарила мне
Египтия, раньше его носила она.  Деметра и я считали,  что оно мне не идет,
но я оставила его из-за ткани,  которая становится то белой, то голубой, то
бирюзовой, в зависимости  от того, как  падает свет. А  сегодня оно  отлично
сидело, и  я отважилась  надеть куртку  с павлинами,  и она  тоже  прекрасно
выглядела на мне. Я была стройной и высокой. А волосы излучали лунный свет.
И я заплакала.
     - Извини, я не знаю, с чего это вдруг...
     - Знаешь, - сказал он и прижал меня к себе, так что я начала  смеяться.
- Бедная Деметра.
     - Не понимаю.
     - Если я скажу, что очень голоден, ты мне не поверишь?
     - Нет. Говори, почему ты считаешь, что она бедная.
     - Да ты и сама понимаешь. Посмотри на свои волосы и подумай, в чем  тут
дело.
     Но я  была  опьянена и  взбудоражена.  Поэтому отбросила  все  мысли и
заторопила его из  дому, мы  прошли по хорошо  знакомым теперь  улицам и  на
единственном в  Южном Арборе  частично  действующем эскалаторе  поднялись  к
платформе флаера.
     Мы полетели в центр. Я не боялась, что кого-нибудь встречу. Может быть,
даже хотела этого.  В конце  концов, кто  меня знает?  (И я  забыла, что он
сказал).
     Когда   мы   сидели   в   Ханчер-Энд-Ансере   и ели бифштексы и жареный
картофель, нарезанный крошечными кусочками в виде звезд, я подумала:  теперь
мне можно позвонить им  всем. Египтии, Кловису.  Матери. Вино было красным.
Оно   подходило   к   его   волосам,   но   это мало интересовало его, как и
собственное обаяние.
     Мы отправились домой пешком через весь город.
     Ветер срывал с листьев последние листья, и они хрустели у нас под
     ногами. Улицы, прилегавшие к Олд-Ривер,  опять были перекрыты, туда  не
пустят, пока не купишь пахучую кислородную маску - совершенно бесполезную  -
возле контрольных ворот. Мы неторопливо прошли через Пэйшенс Мэйдель  Бридж,
хотя там висело объявление "Идите быстрее"  и уличных артистов не было.  Без
всякой причины мы с ним вдруг  начали петь дурацкие песни, которые  сочиняли
на ходу про зубастых рыб в багровой  воде. Поймать одну для кошки - беда!  -
рыба съела мою кошку - да! - достать  для рыбы шкур - научить ее говорить  "
мур-мур" -  ну, разве  это не  кошка, чего  смеетесь? -  Кошкорыба -  важная
персона.
     Когда сошли мы  с моста  и двинулись  по Восточному  Арбору, я  увидела
двух уличных  артистов. Они  не  работали, а  сидели  на коврике,  парень и
девушка, и жевали чипсы, которые доставали из фунтика, лежащего на гитаре  с
тремя порванными струнами.
     Несмотря на  свою недавнюю  готовность  встретить прежних  знакомых,  я
колебалась. Потому что это были Джейсон и Медея.
     Однажды, год назад, они уже этим занимались. Идея была такова.  Джейсон
пел, причем  довольно  плохо,  а  Медея  обходила  толпу  с  тарелкой,  если
набиралось хоть несколько человек  без всякого слуха,  а чаще просто стояла
среди прохожих.  И между  делом  залезала в  карманы.  Наконец, ее  на этом
поймали. Оба были несовершеннолетними,  но отцу пришлось заплатить  солидный
штраф.
     - Что случилось? - спросил Сильвер, почувствовав, как я замедлила шаг.
     - Я их знаю и не люблю.
     Когда мы заговорили, Джейсон  поднял глаза и  посмотрел прямо на меня.
На лице было  написано изумление.  Он легонько пихнул  локтем Медею.  Теперь
две пары глаз уставились  на меня почти с  одинаковым выражением. Обойти  их
было никак нельзя. Знали ли они про Сильвера? Про нас с Сильвером? Или нет?
     - Привет, Джейн, - сказала Медея.
     - Привет, Джейн, - сказал Джейсон.
     Я взглянула на них и промедлила  с ответом, держась за руку Сильвера -
эта сильная рука была мне поддержкой в любой ситуации.
     - Привет, - ответила я. И сразу невозмутимо: - Разве мы знакомы?
     Джейсон засмеялся.
     - По-моему, да.
     - По-моему, тоже, - проговорила Медея. - Тебя зовут Джейн, не так ли?
     - Выбеленные  волосы тебе  весьма идут,  - сказал  Джейсон. -  И  диета
пошла на пользу. Мать знает?
     Значит, им не сказали, что я ушла из Чез-Стратоса. Или они...
     - Хорошо провели вечер? - задала я вежливый вопрос.
     - Лохов хватало, - отозвалась Медея.
     Джейсон ухмыльнулся. Эта  ухмылка относилась не  к Сильверу. Вдруг его
губы дрогнули.
     Я взглянула  на  Сильвера.  Таким  я  его  еще  не  видела:  лицо,  как
металлическая    маска,    глаза    горят,    непроницаемые,  грозные. Опять
переключение схем.
     - Кто  этот  шикарный дружок-актер?  -  спросил Джейсон,  и  его голос
прозвучал далеко не так уверенно, как обычно. - Или просто записной остряк?
     - А  мать знает?  - повторила  Медея.  Я не  нашлась, что  ответить,  а
Сильвер сказал им учтиво, но в то же время убийственным тоном:
     - Вы только что уронили кусок чипса в корпус вашей гитары: ни тому,  ни
другому это на пользу не пойдет.
     - О, спасибо за заботу, - проговорил Джейсон.
     - Лично мне  не нравится серебряный  грим, - сказала Медея.  - Это для
какой пьесы?  Или  вы сейчас  без  работы?  Должно быть,  вам  приятно  было
повстречать Джейн.
     - Да, Джейн очень богата, не так ли? - снова заговорил Джейсон.
     - Да  и  мы,  конечно, тоже.  Но  мы  не водим  дружбы  с  безработными
актерами.
     - Но Джейн такая тряпка, - сказала Медея.
     - К счастью для вас, - это уже Джейсон.
     Они замолчали, высказав все, что думали по этому поводу.
     Мне было наплевать на них, но все же это было ужасно. Я не смотрела
     на Сильвера.  На  запястье я  чувствовала  жесткий вышитый  обшлаг его
рубашки, которую мы купили три  дня назад. Нам следовало просто  повернуться
и уйти, но Сильвер считал иначе.
     Вдруг я  увидела, что  происходит с  Джейсоном и  Медеей, и  была  этим
заворожена. Они корчились,  буквально физически корчились,  не сводя с него
своих маленьких  твердых  глаз, скользя  ими  по нему.  Лицо  Медеи страшно
пожелтело, а  сожженные  солнцем глаза  Джейсона  стали совсем  красными. Я
никогда их  такими  не  видела,  даже в  детстве.  Трясущиеся  руки  неловко
тянулись к чипсам, а спины их затвердели, будто их схватил страшный паралич.
К   Сильверу   я   больше   не   оборачивалась.  Я поняла, что это тот самый
уничтожающий взгляд,  о котором  он говорил,  как о  чем-то  незначительном.
Теперь он  был испробован  на  них и,  будто радиоактивный  луч, беспощадно
заставлял их усыхать под ним.
     Наконец, Медея все-таки выдавила дрожащим голосом:
     - Почему он не перестанет смотреть? Он не знает, как это невыносимо!
     Заставь его остановиться!
     Но вдруг  Джейсон  вскочив на  ноги  и, забыв  про  гитару, украденный
заработок, про чипсы  и даже про  Медею, проскользнул мимо  меня и  поспешно
запрыгнул   на   эскалатор,   ведущий   вверх   к  мосту. Медея в безмолвном
неистовстве схватила деньги и гитару и понеслась вдогонку. Я  почувствовала,
что Сильвер  обернулся посмотреть  на них,  и сама  повернула голову.  Медея
тоже разок обернулась, а Джейсон ни  разу. Она была уже наверху  эскалатора.
Ее лицо  стало жестким  треугольником из  костей, изо  рта вылетели  шипящие
звуки, или это так казалось. Потом она бросилась за Джейсоном.
     Я была потрясена. Я стояла, не шевелясь, пока Сильвер не обхватил  меня
рукой.
     Я знала, что его лицо уже изменилась, поэтому подняла на него глаза.
     - Я думала, ты хочешь, чтобы все были счастливыми.
     - А разве нет? - удивился он.
     - Твои схемы сейчас переключились.
     - Не совсем так.
     - Ты хотел их напугать?
     - Я хотел, чтобы они придержали язык.
     - Но тебе-то какая разница?
     - Изменилась температура твоей души. Она стала очень холодной.
     - А поскольку я тебя купила, ты был на моей стороне. Будто робот
     Голдер в  качестве  личного телохранителя,  -  сказала я  на удивление
напыщенно.
     Он посмотрел на меня своими немигающими, похожими на драгоценные  камни
глазами. Возникла долгая пауза.
     - Джейн, - сказал он. Но больше ничего.
     А я была подавлена. Встречей с близнецами, жутким опытом, который он  с
ними произвел. Испугалась, что я с ними, испугалась и за него, и за себя.
     - Куда это мы? -  прошептала я. - По-моему,  мы идем вперед, - ответил
он.
     Он   отпустил   меня,   даже   мою   руку.   И мы пошли вперед. Как два
поссорившихся любовника. Вечер был холодный, как лезвие ножа.
     И постель в эту ночь была холодной, и мы не занимались любовью.
     Утром я проснулась, как только стало светать. Сильвер сидел
     по-турецки на радужном ковре. Он был одет, и волосы закрывали его лицо,
потому что  он  склонил  голову.  Будто  красивая  реклама  психостетической
медитации. Почувствовав, что я проснулась, он поднял глаза и улыбнулся  мне,
но улыбка была не такой, как раньше.
     - Ты не возражаешь, если я  прогуляюсь немного? Ну, конечно. Я  владела
им, и он должен был спрашивать у меня разрешения.
     - Нет...
     Я не могла даже спросить, все ли с ним в порядке. Он был машиной.
     Очевидно, все было в порядке. И все же что-то было не так.
     - Я вернусь через час.
     - Возвращайся, когда захочешь.
     - А ты как?
     - Куплю чего-нибудь поесть и разменяю тысячу на карточке. Нужна  мелочь
платить за квартиру.
     - Хочешь, чтобы я пошел с тобой?
     - О, нет, - произнесла я нарочито громко и самодовольно.
     Он встал, спружинив  ногами, будто  каждая мышца  была эластичной,  как
резина.
     Он ушел, и  я осталась одна  - впервые с  тех пор, как  привела его  от
Египтии. У слова "одна" теперь  появилось новое значение. Казалось, будто  я
разрезана на половинки. Одна из них  сидит здесь, в квартире, а другая идет
по улице, только я не знаю, где.
     Я встала, завернулась в изумрудный  платок и заварила немного  липового
чаю. Потом  села  у окна  и  стала,  прихлебывая горячий  чай,  смотреть  на
лоскутки листьев, падающих, как мертвые птицы.
     Я думала о том, как все было  здорово, пока мы не встретили Джейсона  и
Медею. А потом... но что же  случилось потом? В голову все время приходила,
как землечерпалка у Дэвидида с одним  и тем же илом, фраза Совэйсона: "Этот
не прошел контрольную проверку". Не  то чтобы я придавала какое-то  значение
этим словам, если не считать кошмарного видения - Сильвер, а вместо глаза у
него   колесики...   Только   теперь   я   начала   замечать   его  странную
неуравновешенность и  непоследовательность.  Я  представила  себе  остальные
усложненные образцы роботов:  Копперов, Голдеров,  двоих Сильверов,  которых
мне показывали  в  Электроник  Металз,  какие  они  были  жизнеспособные  по
наружности и  осанке;  манерам, движениям,  речи.  Ничего не  зная,  вы бы,
несомненно, приняли их за мужчин и женщин.  И все же что-то выдавало их,  не
позволяло считать  их  мужчинами и  женщинами,  напоминало о  том,  что они
машины. Или я это только вообразила, или действительно Сильвер, мой  Сильвер
- С.И.Л.В.Е.Р. - совсем не похож на остальных? Неужели Сильвер так похож на
человека, так правдоподобен, что не  можешь отрешиться от этого, даже  точно
зная, что  он  не  человек?  Не  это  ли  заставило  компьютеры  тикать  при
контрольной проверке? Быть  может, его  независимость выходит  за рамки  той
автономии, которая вложена в его программу?
     Но как это? И почему?
     Нет, не это меня тревожило. Просто я боялась, что могу его потерять,
     потерять даже  при том,  что я  им владею.  Он ведь  не раб  в  Римской
империи. И все  же он был  машиной. Внезапно вся  чудовищность, все  безумие
моих эмоций  всплыли  перед  моим перепуганным  внутренним  оком.  Я любила
машину. Любила ее, доверялась ей, основала на этом весь свой мир. И в  игре,
которую я вела, она  была добра ко мне.  Как будто я ходила  во сне и  вдруг
проснулась посреди незнакомой пустынной равнины.
     Ошеломленная,   я   приняла   душ,   оделась, взяла сумочку с кредитной
карточкой и  побрела в  город. Надо  было удостовериться,  что у  меня  есть
деньги. И еще  надо было уйти  из квартиры.  Может быть, когда  я вернусь  с
покупками, Сильвер будет  уже дома и  все пойдет, как  раньше. Да,  пожалуй,
это подходящий способ разрушить чары.
     В городе шел дождь. Когда я, спустившись с надземки, переходила  улицу,
за моей спиной с воем пронеслись машины скорой помощи, управляемые роботами.
Перед булочной,  где продавали  горячий хлеб,  кого-то задавили.  Я  ощутила
смертельную депрессию и страх.
     Я вошла в один из больших магазинов на бульваре, присмотрев там  кувшин
малинового стекла, который хотела купить  для ванной. Теперь я понимаю,  что
действовала как богатый человек, - надеялась, что кувшин развеет мою  тоску,
и когда мне  его вручили и  я опустила  его в проволочную  корзину, где  уже
лежали крекеры и гладкие персики, тоска почти прошла. Еще я взяла  несколько
банных полотенец  и  нож для  бумаги  с комиссионного  прилавка.  Под окном
проехала одна из скорых. Я вспомнила, как совсем недавно равнодушно  взирала
на убитого  человека, которого  показывали по  видео, хотя  где-то  глубоко,
будто в нижнем ящике сознания, очевидно,  это взволновало меня, да еще  как.
Я встала в очередь в кассе. Мать  научила меня самоанализу, так что я  могла
попытаться выяснить,  почему вдруг  у меня  возник страх  перед смертью  или
несправедливостью. Потом я решила: когда я  вернусь, он будет там. Он  будет
сидеть на тахте,  и играть  на гитаре. Я  представила себе  зиму и  падающие
снежинки, все заснежено в нашей с ним  квартире, а мы сами впали в  чудесную
спячку. А потом представила, что возвращаюсь, а его нет.
     Подошла моя очередь на контроле. В этом магазине он автоматический,  но
иногда он ломается, на  этот случай рядом  с ним скучала девушка-контролер,
крася ногти.
     Выбранные мной  товары  были  просмотрены, названа  общая  сумма,  и я
засунула карточку  в щель.  Но вместо  того чтобы  после щелчка  получить  с
другого конца  машины  свои покупки,  карточку  и сдачу,  я  вдруг услышала
резкий   звонок.   Над   щелью   загорелся   красный сигнал, и карточка была
выброшена обратно. Скучавшая  девушка подняла голову,  встала с табуретки и
подошла ко мне.
     - Должно быть, ваша карточка просрочена.
     - Нет, она каждый месяц без ограничений. Девушка высунула ее из щели и
взглянула.
     - Действительно, - сказала она.
     Тысяча И.М.У.  без ограничения  - возможно,  это непривычно  в  здешнем
районе, и я надеялась, что она не назовет цифру вслух. Она не назвала.
     - Попробуем еще  раз, -  сказала она  и затолкнула  карточку обратно  в
щель. И снова раздался звонок, а карточка была выброшена.
     Сзади   столпился   народ.   Они   недружелюбно   переговаривались, и я
вспыхнула, хотя сердце у меня похолодело. Я поняла, что произошло.
     -   Знаете,   -   сказала   девушка,   -   похоже,  что ваш счет кто-то
заблокировал. У кого-нибудь есть такая возможность?
     Я потянулась за карточкой, ослепнув от стыда и страха.
     - Будете платить  наличными? -  лениво спросила она.  Казалось, она  не
хочет отдавать мне карточку. Я готова была бросить все и убежать.
     - У меня нет при себе столько денег.
     - Понятно, - сказала она и  вернула мне карточку. Она решила, что меня
уволили, ведь  в  этой  части  города только  фирмы  выдают  своим  служащим
карточки, а я попыталась с ее помощью отовариться бесплатно.
     Вся дрожа, с печатью вины  на лице, я вышла  из магазина. На улице по-
прежнему лил  дождь.  Я  не  знала, куда  повернуть,  пошла  наугад  налево,
свернула на какую-то улицу, не заботясь о том, куда я иду.
     Конечно, Деметра  остановила действие  моей  карточки так  быстро,  как
только могла - с  первого числа. Почему  бы и нет? У  нее немало причин  для
этого.   Я   сбежала   из   дома,   не   попрощавшись.  С какой стати теперь
пользоваться ее деньгами? Это было яснее  ясного. Зачем я вообще брала ее с
собой? Эта глупая детская игрушка  мешала мне рассуждать самостоятельно.  Во
мне еще оставалась вера в  буквальный смысл ее слов, что  раз я ее дочь, то
мне принадлежат и ее деньги. Глупости. Конечно же, нет.
     Я колебалась возле  телефонной будки, ожидая  под дождем, когда выйдет
женщина, и я  смогу войти туда  и закрыть  за собой дверь.  Наличных у  меня
осталось не  больше  десятки. За  квартиру  заплатить не  хватит.  Но чтобы
позвонить матери - более чем достаточно. Опуская монеты и нажимая на кнопки,
я думала : ведь она  так занята, ее там может  не быть, а потом решила:  она
там. Она сидит и ждет этого  звонка. Ждет моего голоса, неистовых рыданий и
слов: "Мама, мама, помоги мне!"
     Я уже не чувствовала страха, только тоску и усталость. В конце  концов,
так ведь оно  и есть,  разве нет?  Я звонила,  чтобы просить  у нее помощи,
прощения, чтобы умолять, заклинать.
     Я прислонилась лбом к  холодному влажному стеклу, которое  потрескалось
от брошенного снаружи камня.
     В этой части города не было видео.  Она не могла посмотреть на меня.  Я
не знала, это хорошо или плохо. Я начала считать звонки. Она заставила меня
ждать двадцать  гудков, прежде  чем  включила автоответчик,  который,  когда
предоставлен самому себе, отзывается после двух.
     - Доброе утро. Простите, кто говорит?
     - Джейн, - сказала я. Капли дождя падали на мои губы, и я пробовала  их
на вкус, как тогда свое имя.  Джейн. Грань кристалла, звук дождя,  падающего
на гладкую поверхность мрамора, стройная цепочка...
     - Подожди, пожалуйста, Джейн. Я соединю тебя со студией Деметры.
     Мое унижение достигло предела, я  была опустошена. Наконец, я  услышала
ее голос. Он был вежливо-теплым, почти приветливым. Он сказал:
     - Привет, Джейн. - Как лифт.
     Я вцепилась в  трубку так, что  она, казалось, сейчас  растает в  руке,
как воск.
     - Привет, мама, - сказала я. - Замечательная погода, правда? Пауза.
     - Я уверена,  дорогая, - сказала  она, -  что ты позвонила  мне не  для
того, чтобы поговорить о погоде.
     Я гордо  улыбнулась своему  тусклому отражению,  разделенному  трещиной
напополам.
     - О, именно для этого. И еще поздороваться. Привет, мама.
     - Джейн,  будь благоразумной.  Твои  недавние поступки  носят  довольно
необычный характер, и  это совсем не  похоже на тебя.  Надеюсь, с  возрастом
это пройдет.
     - Мама,  - сказала  я, -  Мне шестнадцать  лет. Не  двадцать шесть.  Не
девяносто шесть. Шестнадцать.
     - В самом деле? Тогда почему ты ведешь себя, как шестилетний ребенок?
     Я вздрогнула. Все-таки я вытащила ее на разговор. Она вернула мне удар,
ловко, спокойно и решительно. Моросил дождь. Я ощущала запах жареного  лука,
мокрого тротуара и... "Лаверте". Будка наполнилась ароматом "Лаверте".
     - Я действительно позвонила тебе только  для этого, - проговорила я,  -
чтобы сказать, как я счастлива.
     Мои глаза были полны слез, я пыталась удерживать их в себе, но они  все
равно просачивались.
     - Я  уверена, что  на  самом деле  ты,  дорогая, позвонила  мне, чтобы
спросить, почему закрыт твой месячный кредит.
     На меня нахлынула волна дьявольского триумфа.
     - Как, - спросила я, - разве?
     Она мне не поверила. Она знала, что говорит правду, а я - обманщица.
     Но все же об этом пришлось сказать ей, а не мне.
     - Да, Джейн, - терпеливо сказала она. - Твой счет заморожен.
     Бессрочно. Или пока я его не разморожу.
     Я стояла и смотрела,  как идет дождь. И  рисовала кролика на  треснутом
стекле, покрытом паром.
     - Джейн? - твердо произнесла она.
     - Мама, а почему ты назвала меня Джейн? Я хочу сказать, а почему не
     Прозерпиной? Ведь по легенде это дочь  Деметры, так? Ты не думала,  что
я буду очаровательной, как Прозерпина, а, мама?
     - Ты где? - спросила вдруг мать.  Это была хитрость. Она думала, что  я
сболтну, где живу.
     - В телефонной будке.
     - А где будка? Слишком поздно, мама.
     - Будка на улице, а улица в городе.
     - Джейн,  - проговорила  она, -  ты принимала  какие-нибудь  незаконные
препараты?
     - Нет, мама.
     - По-моему, дорогая, ты не вполне ясно представляешь себе ситуацию.
     Твоя карточка  отныне  не  действует.  Больше  нет  законных  способов,
которыми ты могла бы добывать деньги.  Думаю, стоит объяснить тебе, если  ты
намереваешься это сделать,  что найти какую  бы то ни было  работу для тебя
невозможно. Начать с  того, что  тебе понадобится  трудовая книжка.  Прежде,
чем выдать  ее,  любое бюро  по  трудоустройству посмотрит  отпечаток тела,
проверит его и обнаружит, что ты  - дочь богатой женщины. Естественно,  меня
спросят, согласна ли я тебя содержать, я отвечу, что, конечно, согласна:  ты
мой единственный ребенок. Тебе придется вернуться домой исключительно  из-за
отсутствия жизнеобеспечения.
     - Однажды ты говорила, - пробормотала  я, - что мне следовало бы найти
работу в городе, чтобы оценить, какую борьбу ведут бедняки за выживание.
     - С моего согласия, не забывай об этом. И никак иначе.
     В будке было тепло, так тепло, что кролик растекся по стеклу.
     - Все, что тебе нужно сделать, -  продолжала мать, - это зайти в  любой
банк, назвать себя, и ты получишь нужную сумму для проезда домой.
     - Домой, - проговорила я.
     - Домой. Я уже заново обставила твои комнаты. Ты прекрасно знаешь,  что
я никогда ни словом не обмолвлюсь о том, в каком состоянии ты их оставила.
     Я разразилась смехом.
     - Мама,  ты не  оставила  мне никакого  выбора,  кроме того  как стать
воровкой. Придется ограбить магазин или стащить у кого-нибудь бумажник.
     - Пожалуйста,  не остри,  Джейн, это  глупо. У  тебя истерика.  Что  ж,
может быть, я смогу понять, что тебя побудило это сделать, мы все-таки пока
еще мать и дочь. Только мое беспокойство за тебя заставляет меня  настаивать
на твоем  возвращении домой,  ведь ты  совсем не  знаешь реальной  жизни.  В
глубине души ты  понимаешь, Джейн, что  это правда  и что я  думаю только  о
тебе.
     Штамп. Не бойся  штампов, Джейн, если  они выражают то,  что ты  хочешь
сказать. В будке было душно, нечем  дышать. Я непроизвольно поднесла руку  к
горлу и нащупала полицкод.
     - А мой полицкод еще действует, мама?
     - Да, Джейн, - сказала она. - И будет действовать еще три дня. А  потом
я заберу твой отпечаток из окружного компьютера.
     - И это тоже для моей пользы, не так ли?
     - Есть такое выражение, Джейн: из жалости я должен быть жестоким.
     - Да, - сказала я.  - Шекспир. Гамлет. -  Я вздохнула так глубоко, как
только могла. - Слова лунатика, который только что убил старика за ковром и
у которого было затаенное желание переспать со своей матерью.
     Я с такой яростью стукнула по  выключателю, что содрала кожу и  потекла
кровь.
     Теперь на  улице  был настоящий  ливень.  Сквозь его  завесу  я смутно
видела человека, который ждал своей очереди звонить.
     Мне показалось очень важным  не дать ему понять,  в каком я  состоянии.
Поэтому я сделала  вид, что  продолжаю слушать,  и время  от времени  что-то
говорила. Лицо у меня  горело, а руки были  холодными. Я еще не  осознавала,
что, собственно, произошло.
     - Нет, мама, - сказала я в немой телефон. - Нет, мама, нет.
     Лучше я выйду из этой душной  будки. Лучше отправлюсь в свою  квартиру,
увильну от смотрителя, с  пустыми руками поднимусь в  свою комнату, где  нет
Сильвера. Конечно,  его там  нет.  Он, наверное,  догадался. Может  быть, у
роботов есть особая  телепатическая связь  с остальными  машинами. Теперь  я
абсолютно неплатежеспособна. Так что  он может пойти  к Египтии, к законной
богатой владелице. Что мне оставалось делать?
     Опустив голову, я толкнула дверь будки и чуть ли не вылетела из нее.
     Холод и сырость захлестнули  меня, как волна,  я едва не захлебнулась.
Человек, который ждал,  когда освободится  телефон, поймал  меня, приведя  в
ужасное смущение.
     - Со  мной  все  в порядке,  -  настаивала  я. Но  запах,  ткань,  само
прикосновение -  я  подняла  лицо  под  дождь,  и  в  голове  у  меня  сразу
прояснилось, а мир перестал качаться.
     - Ты!
     - Я!
     Сверху   вниз   на   меня  смотрел Сильвер, обрадовано, сострадательно,
преданно. От дождя его волосы стали почти черными и слиплись, как под душем.
С ресниц свисали и падали вниз капли. Кожа его будто была соткана из дождя.
     - Как же ты...
     - Я  издалека  увидел, как  ты  выходишь из  магазина. Я  мог  бы тебя
догнать, но пришлось бы бежать очень быстро, а ведь ты сама хотела, чтобы  я
притворялся человеком. Я пошел за тобой и дождался конца разговора.
     - Сильвер, - сказала я, - все пропало. Все кончено. Но я так рада,  что
ты от меня не ушел.

     - Джейн, если тебе нужно поплакать, не могла бы ты уткнуться в меня,  а
не в подушку?
     - П-почему?
     -   Потому   что   зеленая   материя,  которой ты ее обтянула, окрашена
непрочно, и твое лицо приобретает весьма нездоровый оттенок.
     Я вскочила и  бросилась к  зеркалу. То,  что я  там увидела,  заставило
меня и засмеяться, и одновременно заплакать еще сильнее. Умывшись в  ванной,
я вернулась и села перед ним.
     - Не хочу тебе плакаться,  не хочу, чтобы ты  меня обнимал и утешал, -
сказала я. - Ведь скоро я останусь без тебя, правильно?
     - Почему же?
     - Я знаю, что придется. Я рассказала тебе, что случилось. Денег нет.
     Ни на еду, ни  на квартиру. Никаких шансов  получить работу, даже  если
бы я что-нибудь умела делать. Здесь мне оставаться нельзя. А она, моя мать,
не позволит мне привести тебя  в дом, я в этом  уверена. А если и позволит,
она станет - как бы это сказать - анатомировать, что ли, мои чувства...  При
этом она будет  говорить, что  не хочет причинить  мне боль.  Или... нет,  я
ничего больше не знаю. Я с ней так разговаривала...
     Совершенно непохоже на себя. Но я знаю, что все это безнадежно.
     - Я  видел смотрителя,  - сказал  Сильвер. -  Спускался вниз,  пока  ты
плакала. Он думает, что мы актеры  уличной труппы, которая распалась. Я  ему
этого не говорил, между прочим, он мне сам сказал. У него был хороший день -
ни болей, ни побочных  эффектов. Он сказал, что  мы можем отложить плату  на
одну неделю. Так все делают, а ты к тому же заплатила за первую.
     - Но через неделю денег у нас больше не станет.
     - Может, и станет. И без всякой трудовой книжки.
     - Нет.
     - Да.
     Он взял  гитару  и  завел  смешную,  нелепую  песню  под  аккомпанемент
бешеного вихря рулад и аккордов. Я  смотрела и слушала, затаив дыхание.  Его
глаза улыбались  мне.  Когда он  пел,  рот его  принимал  самые причудливые
очертания, а волосы летали вокруг головы, как сумасшедшие.
     - Всего одну монетку, леди, - сказал он обворожительным голосом,  когда
умолк последний звук.
     - Нет. Ведь это, наверное, незаконно.
     - Есть люди, которые только на это и живут.
     - Да, люди. Но ты это делаешь лучше, чем люди. Это нечестно. Ведь так?
     - Мы не будем располагаться там,  где уже кто-то выступает. Мы и денег
просить не станем. Просто будем играть музыку и посмотрим, что произойдет.
     - А ты подумал,  что кто-нибудь может тебя  узнать, догадаться, кто  ты
такой?
     - Я думаю,  - сказал он,  - что все  это вполне законно.  Хоть с  какой
стороны посмотри,  - он  глядел  на меня  абсолютно  серьезно. -  Ты купила
дрессированного тюленя,  умеющего  выделывать  такие  штучки,  какие  другие
дрессированные тюлени не умеют. Потом  у тебя кончились деньги. Ты  выводишь
тюленя на улицу, он показывает свои фокусы, а ты ходишь со шляпой.
     - Ты не тюлень.
     - Но я умею показывать фокусы.
     - Знаешь... не могу себе представить, как это все получится.
     Он оставил гитару, взял мои руки,  прижал их к своему лицу и посмотрел
на меня.
     - Прослушай, - сказал он, - ты на самом деле предпочитаешь вернуться в
свой заоблачный  дом? Если  я перестал  тебе нравиться,  если ты  больше  не
счастлива...
     - Что ты! - воскликнула я. - Я  только и была в жизни счастлива, что  с
тобой. Я и жила-то по-настоящему только с тобой.
     - Ты в этом уверена? Дело в том, что сейчас ты стоишь перед выбором.
     Если ты беспокоишься обо мне, то  позволь в сотый раз напомнить, что я
робот. Мое назначение  - служба, так  же как и любого  куска металла, вроде
инструмента для очистки яиц, который ты покупаешь в магазине на углу.
     - Перестань, - сказала я.
     - Это правда...
     - Нет, неправда.
     - Правда.
     Он склонил голову,  положив ее в  мои ладони. Лицо его  было скрыто, а
мои пальцы зарылись в его  волосах. Внезапно, будто кто-то меня  подтолкнул,
я поняла,  что  произошло,  хотя  никак  не могла  в  это  поверить,  и  мне
захотелось узнать, понял ли он, поверил ли он.
     - Сильвер, - сказала я так мягко,  что едва услышала себя, но его  слух
мог уловить  любой шепот,  даже,  наверное, беззвучный.  - Что  ты подумал,
когда увидел меня в первый раз?
     - Я подумал: вот еще один клиент.
     - Сильвер,  ты на  меня  так ужасно  посмотрел,  когда я  сказала тебе
гадость, потому  что  очень  испугалась и  сконфузилась.  Вчера  ты напугал
Джейсона и Медею таким же взглядом?
     - Наверное. Не исключено, что именно ты создала у меня представление  о
нем, как о чем-то угрожающем.
     - Ты действовал против них и в защиту меня?
     - Я говорил тебе, почему.
     - И я говорила тебе, почему, но это ничего не объясняет.
     - Джейн,  мы  уже  столько  раз  об  этом  толковали.  Мои  реакции  не
человеческие. Я ничего не имею против того, чтобы изображать человека,  ведь
меня об этом просила и для этого есть все основания. Но когда мы одни,  тебе
надо научиться принимать...
     - Нет, - также  мягко сказала я,  - это тебе  надо привыкнуть к  этому,
что ты действуешь не как робот, не как машина. И так было всегда.
     Он высвободился  из моих  рук,  обошел меня  и  стал смотреть  в окно.
Вышитая рубашка собралась в складки  и натянулась, значит, он напряг  плечи.
По-человечески напряг.
     - А тебя это расстраивает, - проговорила  я. - Не надо. Нет тут  ничего
такого. Ну, что в этом плохого?
     Он не ответил, и  я тоже замолчала. Я  взяла гребешок и стала  широкими
движениями расчесывать еще мокрые волосы. При каждом взмахе руки я  говорила
себе: ну, и пускай это незаконно. Он будет петь, а я - собирать деньги,  как
Медея.   Потому   что   нельзя   допустить,  чтобы все закончилось. Никогда.
Особенно теперь. Только не теперь.
     Когда я закончила причесываться, он уже отошел от окна и стоял  посреди
комнаты, глядя на меня. На этот  раз лицо его было по-настоящему  серьезным,
и он смотрел на меня так внимательно, будто видел впервые.
     - Конечно, -  сказала я,  - если я  останусь здесь,  мать может  нанять
сыщиков, чтобы  те выследили  меня и  приволокли домой.  - Это  было  что-то
вроде шутки.
     Он сказал:
     - Этого твоя мать никогда не сделает. Не захочет обнародовать тот факт,
что    не    сумела    вырастить    абсолютно уравновешенного, совершенного,
послушного, безвольного ребенка с промытыми дочиста мозгами, как собиралась.
     - Каким ты можешь быть жестоким, - удивленно заметила я. - Даже
     Кловис, думаю, менее жесток, ведь его жестокость основана на лжи.
     Выйдя из  задумчивости, Сильвер  улыбнулся мне.  Он уселся  на тахту  и
попросил причесать ему  волосы. Я подошла  к нему и  стала его  причесывать,
чувствуя, как он постепенно расслабляется, и снова и снова вспоминая  каждую
минуту, проведенную с ним.
     - Так приятно, когда ты ко мне прикасаешься, - сказал он наконец.
     - Взаимно.
     - У меня это в программе.
     И я даже улыбнулась, а в груди бешено заколотилось сердце: казалось,  в
своих   возражениях   он   зашел   слишком   уж   далеко. Но я великодушно и
благоговейно не стала с ним спорить.
     - Как уговорить толпу раскошелиться? - спросила я.
     - Значит, леди согласна.
     - Да. Мне ходить вокруг или просто стоять?
     - Я  думаю,  с них  нельзя  брать деньги,  раз я  играю  гораздо лучше
человека.
     Конечно, это  я заставила  его изменить  свое мнение.  Допустив, что  я
думаю о нем, как о роботе... хотя на самом деле я никогда, никогда...  Какой
ловкий психологический ход  с моей стороны.  Правда, тогда об  этом даже  не
думала.
     - Мне теперь все равно, - продолжила я свою стратегию.
     - Придется подбирать те деньги, что бросят на землю. И не забывай -  ты
тоже должна будешь петь. Я едва не выронила из рук расческу.
     - Я?!
     - А как же.
     - Я не умею петь.
     - Умеешь. Я тебя слышал.
     - Нет.
     - Это  придаст человеческие  черты, -  сказал он.  - У  тебя  природное
чутье к гармонии.  Когда ты мне  подпеваешь, то у  тебя прорезывается  очень
оригинальное сопрано. Ты об этом не знала?
     - Это... потому что я не могу держать тон.
     - Но гармония все равно сохраняется. У тебя есть талант.
     - Я... это просто смешно. У меня же так плохо...
     - Это случайно, -  тихо сказал он.  - Тебе Деметра  сказала, что ты  не
умеешь петь?
     Я стала вспоминать, но не могла, и все же...
     - Да я и не думала никогда, что умею...
     - А я тебе говорю, что умеешь.
     - Но я не хочу.
     - С чего ты взяла, что не хочешь?
     Я вдруг утратила всю свою уверенность.
     - Я не могу, - пропищала я. - Не могу. Он улыбнулся.
     - Отлично.
     В полдень дождь перестал. Мир  был мокрым, серым, светлым и  жалостным,
но мы все же вышли в него,  он - закутанный в красно-черный плащ, с  гитарой
через плечо, я - в своей слегка потертой уже меховой куртке и мятых  джинсах
со случайно попавшими на них пятнами краски. Мы шли по улице Терпимости, по
бульвару, проходили под надземкой, и, когда останавливались на перекрестках,
я ныла:
     - Не могу, Сильвер. И он беспечно отвечал:
     - Отлично.
     Мимо   нас   бежали   люди,   шлепая   по впадинам на тротуаре, которые
превратились   в   пруды   и   озера.   На плоских крышах возникли настоящие
резервуары с живописными водопадами. В такие дни люди спешат домой, а не на
прогулку. И я  вспомнила Чез-Стратос, где  бы сейчас устроилась  с книгой  в
теплой библиотеке или жевала конфеты в Перспективе, слушая музыку, глядя  на
холодное, как будто металлическое небо, и поджидала мать; в моем коконе  мне
не страшна была бы непогода... А потом: "Мама, давай сделаем горячие тосты?"
И Деметра, зная мою слабость к  традиционным блюдам, соглашается. И вот  уже
вкатывается космонавт, а на подносе у него китайский чай, тосты с клубнично-
апельсиновым джемом.  И  мать рассказывает  мне,  чем она  занималась,  и я
смеюсь вместе с  ней, а потом  она спрашивает,  чем занималась я,  и я  тоже
рассказываю, но мои занятия такие скучные, и я стараюсь побыстрей закончить,
чтобы не усыпить ее.  Конечно, я знаю,  что ей скучно,  хотя она это  хорошо
скрывает. И начинаю фантазировать, чтобы увлечь ее - например, о том, что я
возвращаюсь в колледж и читаю  сравнительное религиоведение или еду в  Южную
Америку и возвращаюсь  с диссертацией,  которую потом читаю  публике, а  она
гордится мной. А потом  мы съедаем тосты,  она целует меня  и уходит в  свой
кабинет заниматься чем-то невероятно  ученым и полезным.  А я засыпаю прямо
на мягком ковре, а за  окном льет дождь и завывает  ветер, но они ничего не
могут мне сделать.
     Я преклонялась  перед  матерью.  Но  и  боялась  ее.  Я  начала  многое
понимать   благодаря   моему   любовнику.   Моему механическому - нет, моему
прекрасному, моему чудесному  любовнику. Он  сказал, что  Деметра тоже  меня
боится. Деметра попыталась вырезать меня,  как выкройку из модного  журнала,
но я не вполне подошла. И вот теперь я с ним, топаю по мокрому тротуару  без
гроша в кармане. Стоит  мне зайти в  любой банк штата, как  я тут же  получу
деньги на проезд до дома  матери. Подумай об этом.  А потом вспомни, как он
прислонился к тебе, когда ты его причесывала, и сказал:
     "Приятно, когда ты ко мне  прикасаешься". Еще он сказал: "Мне  нравится
вкус еды". А когда он смотрел в окно, не желая отвечать, ты ему сказала:
     "Ты действуешь не как робот. И так было всегда".
     Вдруг я  увидела  наши движущиеся  отражения  в витринах  магазинов. (
Суеверие - раз у  него нет души,  значит, он не  может давать отражение  или
отбрасывать   тень).   Моим   отражением   была новая Джейн с ячменно-белыми
волосами и поразительно тонкая. Теперь моя  талия - двадцать два дюйма.  Мои
джинсы еще потому имели такой  ужасный вид, что мне  пришлось их ушить, и я
сделала это неумело.
     Так почему бы мне и  не запеть на улице?  Разве это не интересно? Куда
интереснее, чем изучать религию. Мама, я - уличная певица.
     Я смутно  припомнила, что  однажды в  детстве запела,  сидя в  шевроле,
когда мы ехали куда-то с матерью. Через некоторое время она сказала:
     "Дорогая, я  так рада,  что тебе  нравится эта  песня. Но,  пожалуйста,
постарайся брать  верные  ноты." Иногда  я  подбирала по  слуху простенькие
мелодии на пианино, но  только тогда она не  могла этого слышать. Сама  мать
играла блестяще.  А мне,  я знала,  медведь на  ухо наступил.  Нет, когда  я
подпевала ему,  я  была  так  расслаблена,  что  получалось  неплохо,  голос
приобретал какой-то необычный тембр. Но  перед публикой я испугаюсь. И  буду
петь отвратительно. Они,  скорее, не  денег нам дадут,  а забросают  камнями
или вызовут полицию.
     Мы   дошли   до   пассажа,   освещенного  с обеих сторон. Крытый проход
образовал арку между двумя магазинами.
     Люди сворачивали туда, чтобы  уйти из-под холодного, сочащегося  дождем
неба. По той же причине они шли через пассаж в обоих направлениях. Даже  мне
было понятно, что лучше места не найти.
     Сильвер решительно шагнул под арку, как  будто и он бывал здесь  каждый
день.
     Когда он  взял  наизготовку гитару,  перекинув  через плечо  шнурок, я
нервно прошептала:
     - Что мне делать?
     Он устремил на меня изумительный взгляд.
     - Ты хочешь сказать, что не собираешься петь?
     - Сильвер!
     - Не можешь.  Ну, хорошо.  Становись рядом  со мной  и молча  привлекай
гетеросексуальную часть мужского населения. Коробку из-под печенья,  кстати,
поставь на землю. Не бойся,
     Я положила коробку и  представила себя бесцельно  стоящей здесь, - это
было еще хуже,  чем если бы  я пела.  Наверное, он хотел  этим заниматься  в
одиночку. Чтобы зарабатывать  деньги и  содержать меня, ведь  он мой  ручной
тюлень, мой  раб,  моя  машина для  очистки  яиц.  Но я  не  могла  это  ему
позволить.
     Первый аккорд заставил меня вздрогнуть.  Но он насторожил и  нескольких
человек, проходящих по  пассажу. Не  всех, конечно. В  рабочих пригородах  и
без нас полно уличных артистов.
     Потом он начал петь. Я уже слышала раньше эту песню, про бегущий куда-
то старый  паровоз,  пыхтящий и  пускающий  горячий пар  из  трубы. Мелодия
неслась, грохоча, вместе с паровозом. Она как раз подходила для того,  чтобы
разогнать серость этого дня. (Я поймала  себя на том, что уже не стесняюсь,
так нравилась мне эта песня).
     Я прислонилась к стене и полузакрыла глаза. Люди могли подумать, что  я
просто остановилась,  привлеченная  песней.  Я просто  стояла  и  улыбалась.
Потом увидела, что  и другие останавливаются.  Четыре человека столпились у
входа в  арку.  Кто-то вошел  с  серого конца  и тоже  задержался.  Когда в
коробку упала  первая монета,  я  вздрогнула и  воровато вгляделась  в нее,
стараясь не  подавать виду.  Она не  была  крупной, но  все же  начало  было
положено.
     Странно, как быстро  я привыкла  ко всему этому.  Будто уже  занималась
этим раньше. Наверное, потому, что  часто наблюдала за уличными актерами.  Я
вспомнила,   с   каким   достоинством   они  держатся перед теми, кто просто
проходит мимо или сначала слушает, а потом уходит, ничего не дав. И с  точно
таким же достоинством принимают то, что подают. Однажды Кловис бросил  целую
пачку банкнот  парню,  который  потрясающе жонглировал  кольцами,  ножами  и
горящими, пропитанными  нефтью факелами,  которые  он всякий  раз  ухитрялся
ловить за ручку, -  толпа глазела на него,  открыв рот. А парень,  которого,
Кловис нашел очень привлекательным, крикнул из-за мелькающих лезвий и  огней
с явным акцентом: "Merci, beau monsieur" [Спасибо, дорогой господин (фр.)].
     Сильвер играл,  конечно, умопомрачительно  и без  устали, все  играл  и
играл. Вдруг,  когда  толпа  выросла  человек  до  пятидесяти,  брошенная  в
коробку монета ударилась и выскочила обратно: там не осталось места для нее.
Я не знала, как следует поступать  уличным артистам. Я не могла запросто на
виду у  всех высыпать  коробку в  сумочку, но,  однако, от  этого  зависело,
сколько удастся еще  собрать. Думая  об этом,  я не  слышала, когда  Сильвер
кончил петь - в себя меня привел только взрыв аплодисментов.
     Сильвер   поклонился   публике,   успокоив   мое  сердцебиение поистине
средневековой   красотой   жестов.   Под   зонтиком   его   невозмутимости я
чувствовала себя спокойно. Кто бы тут меня заметил? Ни один человек в толпе
не сделал  попытки уйти.  Напротив, к  ней присоединились  еще две  женщины.
Впрочем, далеко не у всех были деньги, они просто хотели развлечься задаром.
     Но   для   артиста   не   совсем   обычное   дело собрать такую большую
неподвижную толпу. Место подобрано с  умом. Даже двери окружающих  магазинов
не были заблокированы, не придерешься.
     Толпа ждала от Сильвера, что он покажет дальше.
     Он взял несколько нот на гитаре, будто пробуя, а потом сказал:
     - А теперь, леди и джентльмены, исполнение по заявкам. Закажите  песню,
и я спою. Каждая песня стоит четверть и оплачивается заранее.
     Кто-то оскорбительно хихикнул.  Я напряглась.  Не знаю,  стоило ли  это
делать. Какой-то бродяга крикнул:
     - А если кто заплатит четверть, а  ему не понравится, как ты ее  поешь,
что тогда?
     Сильвер остановил  на нем  свой  взгляд -  лисий, спокойный  и игриво-
дразнящий.
     - Деньги, - сказал он учтиво и язвительно, - всегда можно вернуть.
     Как и ту  пуговицу от пальто,  которую ты любезно  подкинул нам  десять
минут назад.
     Бродяга разинул  рот,  а  толпа  разразилась  громким  хохотом.  Кто-то
толкнул его, завопил: "Плати давай, ублюдок". Но Сильвер вмешался:
     - Пуговица идет  как плата. Она  ведь тоже может  пригодиться. Не  надо
только фруктовых косточек и сухого  собачьего помета. Благодарю вас.  Первый
заказ.
     Люди   заволновались,   стали   переговариваться,   потом  одна женщина
выкрикнула   название   какой-то   глупой   любовной   песенки из спектакля,
удостоенного недавно  похвалы критики.  Сильвер кивнул,  подстроил гитару  и
сыграл полтакта.  Та  дерзко  швырнула  ему  монету,  Сильвер  поймал  ее  и
аккуратно положил  на землю,  куда  падала главным  образом медь.  Потом он
запел песню, которая зазвучала у него печально и выразительно.
     Когда он кончил, наступила долгая  пауза, и кто-то спросил женщину,  не
хочет ли она  получить деньги  обратно, тогда она  пробралась сквозь  толпу,
вложила в руку Сильвера банкноту и быстрыми шагами ушла из пассажа. Ее лицо
было розовым, а глаза мокрыми. Очевидно, эта песня что-то особенное для  нее
значила. Ее взволнованность  тронула меня,  но я  быстро отвлеклась,  потому
что заказы посыпались один за другим.
     Некоторые клали монеты в мою руку, они уже поняли, что мы вместе. Но  я
еще не совсем освоилась. Ноги в  ботинках превратились в две ледышки,  спина
болела от долгого  стояния. Я  не знала, сколько  мы здесь  еще пробудем.  У
меня кружилась голова, как будто сознание отделялось от тела.
     Он спел,  должно  быть,  песен двадцать.  Время  от  времени несколько
человек отделилось от  толпы, но  их заменяли новые.  Наконец, кто-то  решил
подловить его, заказав песню, которой, думаю, вообще не существовало.
     - Никогда такую не слышал, - сказал Сильвер.
     - Никто не слышал, - крикнули из толпы.
     - Но я могу, - продолжал Сильвер, - сымпровизировать песню на эту тему.
     Толпа притихла в  ожидании, и он  начал. Это было здорово.  Он ее тоже
запомнит. Он никогда не забывал ни своих, ни чужих песен. Серебряная  монета
ударилась о  стену  рядом  с  моей головой  и  отскочила  к  коробке.  Толпа
возмущенно загудела.
     - Благодарю  вас, -  сказал  Сильвер, -  но  не надо  больше снарядов,
пожалуйста. Если вы вышибите глаз моей подружке, она не сможет  подсчитывать
выручку.
     Его подружка. Я  зарделась, почувствовав,  что все  глаза прикованы  ко
мне. Потом бродяга, одаривший нас пуговицей, но оставшийся в толпе, сказал:
     - А теперь мой заказ. Я хочу послушать, как поет она.
     Это было  так  неожиданно, что  я  не поверила  своим ушам  и  даже не
испугалась. Но пуговичник настаивал:
     - Давай! Разве у нее нет голоса? Пусть поет!
     Почуяв что-то  новенькое, несколько  человек  хором заявили,  что  тоже
хотят меня послушать.
     Сильвер посмотрел на меня, а потом поднял руку, и они перестали шуметь.
     - У  нее сегодня  болит горло,  -  сказал Сильвер,  и моя  кровь  снова
потекла по венам и артериям.
     - Может быть, завтра.
     - А вы и завтра здесь будете? - переспросил пуговичник.
     - Если нас отсюда не попросят.
     - Завтра приду, - мрачно пообещал тот.
     Он повернулся  и  плечом  вперед  начал  пробиваться  сквозь  толпу,  а
Сильвер сказал ему вслед нежным голосом:
     - Послушать  леди встанет  дороже, чем  меня. Пуговичник  уставился  на
него.
     - Это еще почему?
     - Потому, - резонно заметил Сильвер,  - что, по-моему, она более  этого
достойна, а цены назначаю я.
     Пуговичник выругался,  а  толпа  приветствовала рыцаря  Сильвера.  А  я
обливалась ледяным потом, глядя на кучку денег перед коробкой.
     Сильвер исполнил еще два заказа, а потом, несмотря на протестующий вой,
объявил, что  на  сегодня  представление окончено.  На  вопрос,  почему, он
ответил, что замерз.
     Когда толпа рассосалась, Сильвер разложил деньги во внутренние  карманы
своего плаща и в мою сумочку.
     Теперь при  ходьбе  мы  издавали  приглушенное  звяканье,  будто  вдали
двигался легион, и я угрюмо сказала:
     - Нас ограбят.
     - Мы же совсем немного заработали.
     - Это бедный район.
     - Я знаю.
     - Мой  полицкод  скоро перестанет  работать.  А ты  не  сможешь ничего
сделать, если на нас нападут. Он поднял брови.
     - Почему же?
     - Ты на  это не  запрограммирован. Ты  же не  Голдер. -  Почему у меня
такой отвратительный голос?
     - Я могу тебя удивить, - проговорил он.
     - Ты все время меня удивляешь.
     - Ну и что же?
     - Ничего. Для тебя все  так просто. Как ты  должен нас презирать. Мы -
порошок в твоих  металлических руках. -  Я опять хлюпала носом  и не знала,
что говорю и зачем. - Тот человек вернется. Вернется и запугает меня.
     - Ты  ему  нравишься.  Но если  ты  не  хочешь петь,  просто  не  будем
обращать на него внимания.
     - Ты это можешь. А я нет.
     - Почему?
     - Ты знаешь почему.  Я тебе доверяла,  а ты позволил  им думать, что  я
буду петь. После того, как я сказала...
     - Я им позволил думать, что ты можешь петь. Но ты ведь не обязана.
     Прекрасная уловка.  Таинственная  немая блондинка,  немая,  конечно,  в
смысле вокала.  Твоя  популярность взлетит.  Если  ты, скажем,  через месяц
просто споешь одну  строчку, хотя бы  "С днем рождения", они  будут от тебя
без ума.
     - Не глупи.
     - Я идиосинкразически глуп.
     - Перестань, - сказала я.
     Он застыл, закатил свои янтарные  глаза и остался прикованным к  месту,
выключив механизм.
     - Черт тебя дери, - крикнула я. - С тобой невозможно. Для тебя это  все
игра. Ты смеешься надо  мной в своем металлическом  черепе, да? - Мой  голос
был отвратительным, а слова -  еще ужаснее. - Ты  робот. Машина. - Я хотела
остановиться. Моя недавняя радость, оттого  что я внезапно разглядела в  нем
человеческую уязвимость, казалось,  только разожгла желание  обидеть его.  Я
бывала обижена. Меня обижали,  и я никогда не  понимала, зачем. Но теперь  я
сама обижу, если смогу...
     - Включается схема, - сказала я, - и зажигается маленький огонек. -
     Страх, конечно,  тоже  был. В  конце  концов,  ведь это  могло  быть  и
правдой, разве нет? - Огонек говорит: "Будь добрым к Джейн. К глупой Джейн.
Притворись, что она  умеет петь.  Притворись, что  с ней  хорошо в  постели.
Притворяйся, а то она  пошлет тебя обратно к  Египтии, которая точно  знает,
кто ты такой. К Египтии, которая запрет тебя на ночь в кладовку, потому  что
предпочитает живых мужчин.  А Джейн ни  к чему ни  приспособлена. Джейн  так
просто надуть. Джейн сдвинулась на роботах. Черт возьми, какая удача.  Джейн
позволит уверить себя, что ты  тоже человек. Джейн некрасивая, всегда  можно
похихикать."
     Я дрожала так,  что монеты  у меня  в сумочке  звенели, будто  кассовый
аппарат при землетрясении. Он смотрел на меня, но я на него и не гляну.
     - Выступление, -  сказал он,  - я прекратил  потому, что  почувствовал,
что ты замерзла  до смерти. Мы  сейчас вернемся домой, и  следующий выход я
сделаю один. Наверное, на базарчике будет неплохо.
     - Да. Там тебя любят. И ты можешь пойти домой с одной из женщин. Или  с
мужчиной. Чтобы сделать их счастливыми.
     - Я предпочитаю делать счастливой тебя. - Тон его безупречен.
     - У тебя ничего не вышло.
     - Я сожалею.
     - Ты не сожалеешь. Для этого тебе недостает эмоций.
     Хватит, сказала я себе. Довольно. Он тебя дурачил все это время,  играл
с тобой, паясничал, так же, как играл с толпой.
     Разве не ловко - талдычить и талдычить, что он не человек, пока это  не
станет костью в горле.
     Меня бросало то в жар,  то в холод, а ноги  налились свинцом, и я села
прямо на промозглую мостовую.  Но он тут  же поднял меня  на ноги и,  крепко
сжав мою руку,  потащил через  пассаж на  улицу. Умен  ты, робот.  Правильно
угадал, то есть рассчитал, что на улице я притихну.
     Солнце было уже  низко, оно тускло  горело над Кэсейз-Китченз. Подошел
автобус, и он запихнул меня в него. Там было жарко, как в топке. Мы  повисли
на поручнях, между нами протискивались люди. Я видела его бледное, почти  не
металлическое   лицо,   он   смотрел   в   окно,   ничего не видя. Лицо было
неподвижным, холодным и устрашающим. Я бы  испугалась, если бы это был  кто-
нибудь другой. Но ведь это он, значит, можно не бояться. Раздражение во мне
затихло, на  смену ему  пришли подозрительность  и болезненное  возбуждение,
причину которых я не могла бы объяснить ни ему, ни себе.
     Мы вышли на  бульваре, прошагали  по улице  Терпимости, вошли  в дом  и
поднялись наверх. Мы  оба молчали. Квартира  казалась ледяной, даже веселые
цвета окоченели.
     Я вошла и стала к нему спиной. Потом начала что-то говорить, не помню,
что; на середине моей речи дверь тихо закрылась, и я обернулась, хотя знала,
что он был уже по  ту сторону. Я слышала звук  монет, когда он спускался по
лестнице, и приглушенный аккорд гитары, должно быть, плащ задел струны.
     Он пошел  зарабатывать для  меня  деньги. Я  знала,  что он  встанет в
сгущающихся серых сумерках, и будет петь янтарные песни, а также серебряные,
алые и голубые. Не потому, что я  его купила, не потому, что он раб.  Потому
что он добрый.  Потому что он  такой сильный, что  может противостоять  моей
отвратительной слабости.
     Меня   знобило,   я   завернулась   в   коврики  с кровати и села перед
радиатором.
     Я думала о  своей матери  и о  себе. Как  одна машина  впрыснула в нее
сперму, а другая извлекла меня по ускоренному методу. Как она меня  выносила
и кормила  грудью, потому  что это  полезно: машина  выдаивала ее  молоко  и
машина же  перекачивала его  мне в  рот.  Столько было  машин, что  я  сама,
наверное, тоже робот.
     Я думала о Сильвере. О его лице, таком неподвижном, таком бесстрастном.
Думала о том,  какой хороший у  него взгляд,  когда я смеюсь,  в постели  со
мной, когда  он поет.  Или когда  солнце сверкает  на балках,  золотя их,  а
дикие гуси летят, как ракеты, по небу.
     Стало темно, я зажгла несколько свечей и задернула голубые занавески.
     Я вспомнила, как он ушел утром, и я боялась, что он не вернется.
     Почему-то сейчас я этого совсем не боялась. Вообще ничего не боялась.
     Только того, что так холодно и я так плохо себя чувствую.
     Я легла в  постель и  заснула. Мне снилось,  что я  пою перед  огромной
толпой, в несколько  сотен человек,  пою плохо,  но им  нравится. А  Сильвер
говорит мне во  сне: "Теперь я  тебе больше  не нужен". Он  весь состоял  из
каких-то кусочков, проводков, колесиков, часовых механизмов.
     Несколько раз я просыпалась, но  без страха, я чувствовала даже  какое-
то спокойствие. Меня слегка лихорадило, небольшое недомогание, признак  моей
физической слабости. Поэтому все выглядело так мерзко. Теперь стало  немного
лучше.
     А потом  я  проснулась  поздно  ночью. Я  не  знала,  сколько  времени.
Пришлось одеться, спуститься к  телефону в фойе и  позвонить. Было три  часа
утра, и он не вернулся.
     5
     Чего я  только  не передумала  за  это время.  Но  мне и  в  голову не
приходило, что он, - хотя  он был абсолютно автономен  - мог от меня совсем
уйти. Я  думала  о  нападениях  грабителей, ведь  несмотря  на  то,  что  он
поразительно силен, он вряд ли  справился бы с шайкой из  десяти-одиннадцати
головорезов. Даже если его программа  позволяет защищать не только меня,  но
и себя.  Но его  могли  ударить сзади  по  голове дубиной  или каким-нибудь
железным прутом, вон их  сколько на улицах валяется.  Да нет, вряд ли  такое
могло случиться. Как бы то ни было, для меня он был смертным.
     И   все   же   я   оставалась  спокойной. Сказывалась материнская школа
психологического анализа.  Я  начала  уже анализировать  его  поступки,  как
будто речь шла о знакомом человеке. Нет, напасть на него с целью ограбления
не могли. Ты его обидела. У него  есть эмоции, по крайней мере, он знаком  с
ними. Ответный его ход состоит в том, чтобы встревожить тебя и тоже в каком-
то смысле обидеть. Так  может поступить только человек.  Но, может быть,  он
даже не знает,  что на такое  способен только человек или  что он поступает
именно так. Значит, он не умеет пользоваться этим приемом.
     Я была удивлена и опьянена  своим открытием. У меня немного  повысилась
температура, но я этого почти  не чувствовала, хотя, несомненно, именно  жар
сделал   меня   такой   окрыленной,   уверенной   и   спокойной перед лицом,
неизвестности.
     Я надела ботинки, малиновую куртку и сверху еще меховую куртку.
     Посмотрела на себя в зеркало.
     - Куда ты идешь, Джейн?
     - За Сильвером.
     - Ты же не знаешь, где он.
     - Знаю. Он поет на базарчике под светильниками на рыбьем жире.
     - О, Джейн. Это замечательно. Базар работает всю ночь.
     - Это первый.
     - Возможно.
     - Пока не ушла, Джейн.
     - Что, Джейн?
     - Накрась меня.
     И я стояла перед  зеркалом, а она меня  накрашивала. Она была  бледная,
как снег, с нездоровым  румянцем на щеках. Она  наложила на веки  серебряные
тени, накрасила тушью ресницы, и они стали густыми и черными, как  полночные
кусты, а рот благодаря помаде - засветился ярким янтарным пятном.
     Я выбежала на улицу, помчалась по улице Терпимости. На углу бульвара  я
увидела Астероид  и  рассмеялась.  А  потом  вдруг  начала  петь  и  впервые
услышала свой голос - он казался  исходящим откуда-то извне. Он звенел,  как
колокол, в морозном воздухе. Он был тонкий и чистый. Он был...
     - Как она счастлива, - сказал кто-то, проходя мимо.
     - У нее приятный голос, хоть она и надралась в стельку.
     Спасибо тебе, неизвестный доброжелательный критик.
     Передо мной возник базар, залитый ярко-золотым светом.
     Сильвер в золотом сиянии. Люцифер. Я буду тебя так звать. Ангел.
     Падший ангел. Тот, что  принес огонь. Но теперь  уже слишком поздно.  Я
никогда не буду звать тебя иначе, чем... Сильвер.
     Он пел, и я его услышала, и я его нашла. Толпа возле него была плотная,
но я  все же,  наконец, увидела  его  лицо над  чьими-то спинами.  Оно  было
таким, каким я увидела его в Садах Вавилона. О любовь моя, любовь моя.  Лицо
склонилось над гитарой, как будто он  занимался с ней любовью. Казалось,  он
посылает пучок лучей. Он вытягивает  из толпы всю энергию, концентрирует  ее
в себе, а потом отправляет  ее обратно сияющим лучом. Он  - не человек и не
машина. Он был подобен Богу. Как смела я, пытаться изменить его? Теперь это
ничего не значит. Надо быть с ним, любить его.
     Песня кончилась. Толпа взревела. Он поднял голову и увидел меня  сквозь
толпу, так же как  увидел тогда в Садах,  спел "Гринсливз". Теперь его  лицо
оставалось неподвижным, как будто  он чего-то ждал от  меня. Что мне  делать
сейчас? Я  знала. Я  двинулась  сквозь толпу.  Подошла  к нему  и осторожно
пригладила ему волосы.
     - Привет, - сказала я, встав рядом с ним и повернувшись лицом к толпе.
     На земле лежала куча монет и банкнот. Кто-то выкрикнул название  песни.
Сильвер посмотрел на меня и заколебался.
     - Ты мне говорил, что я могу петь, - сказала я. - Я тебе доверяю.
     Он взял  аккорд и  начал петь.  Я  вступила с  третьего слова  и  сразу
попала в  тональность. Вскоре  послышался  легкий одобрительный  гул  толпы.
Понравилось. Сильвер  не  остановился и  даже  не взглянул  на  меня. Толпа
начала в такт прихлопывать нам.
     Я слышала,  как сливаются  наши  голоса. Они  были окрашены,  как наши
волосы. У  него огненный,  каштановый,  более темный,  более густой.  Мой -
прозрачный и бледный, белая цепочка нот. Голос Джайн. Прекрасный голос.
     Когда песня  кончилась, толпа  затопала  и завопила  от восторга.  И я
знала, что и в мой адрес -  тоже. Полетели монеты. Но эти звуки были  где-то
далеко. Мне  хотелось  продолжать, петь  еще.  Но Сильвер  покачал головой.
Толпа начала таять. А мне хотелось, чтобы он созвал их обратно.
     Вперед пробилась женщина. Она сунула  Сильверу в руку кружку, там  что-
то дымилось и пахло спиртным.
     - Выпей, согреешься, -  сказала она и посмотрела  на меня. - Никак,  та
самая Блондинка. Надела свою куртку.  - Мое верхнее пальто было  распахнуто,
а женщина была из  магазина одежды. - Я  и не знала, что  ты здесь, а то  бы
принесла и тебе выпить.
     - Мы поделимся, - сказал Сильвер, передавая мне кружку.
     Я выпила. Это был кофин, разбавленный коньяком.
     - Прекрасная куртка,  - сказала женщина,  давая понять  присутствующим,
где она  куплена.  Исполненная  благодарности,  я  развела  меховые  полы  в
стороны, чтобы павлины засияли на весь рынок.
     - Очень хорошая, - проговорила я громко и отчетливо. - И такая теплая..
     - Даже чересчур теплая, - сказала  женщина и потрогала мой лоб. - Тебе
лучше пойти домой.
     - Так всегда делала моя мать, - сказала я.
     - Ее нужно уложить в постель,  - сказала женщина Сильверу и  подмигнула
ему.
     Сильвер запахнул мою меховую куртку.
     - Я сегодня больше не работаю, - объявил он.
     - Правильно, - согласилась она,  - ты достаточно потрудился. Мне  очень
понравилась та песня. Песня про розу. Как там?..
     Засунув деньги в толстую матерчатую сумку, он спел для нее эту песню.
     - Дай розе ты любое имя, но свойствами своими она останется все та  же     - и поцелуя цвет и даже тень пламени.
     Это была импровизация. Я  была по-прежнему погружена  в золотую ночь и
стала подпевать своим странным новым голосом:
     - Другое имя  нужно дать  ей, "любовь"  ее зовите,  братья, ее  любовью
буду звать  я. Любовь  же  - море,  что  всечасно преображается  напрасно -
всегда оно одно.
     Женщина посмотрела на меня.
     Сильвер сказал:
     - Это стихи Джейн.
     - Любовь - как море.  Я люблю его, -  сказала я женщине. Коньяк ударил
мне в голову, а жар - в кровь.
     - Что ж, идите домой и любите друг друга, - улыбнулась она.
     Мы вышли с  базарчика, и он  закутал меня в фалду  своего плаща, будто
взял под свое крыло.
     - С тобой все в порядке? - спросил он.
     -   Пустяковая   человеческая   болезнь,   -   сказала я. - Так, ничего
особенного.
     - Зачем ты сюда пришла?
     - Я хотела быть с тобой.
     - Почему ты запела?
     - Разве я пела? Он сжал мою руку.
     - Ты преодолела какой-то барьер в себе.
     - Я знаю. Ну не смешно ли?
     До дома  мы  дошли  в  один миг.  Так  мне  показалось.  Поднимаясь  по
цементным ступеням, Сильвер сказал:
     - Половина квартплаты у нас  уже есть. По-моему, можно рискнуть  купить
пончиков на завтрак.
     Мы вошли в  квартиру. Уходя,  я оставила включенным  радиатор и  десять
свечей, которые напрасно горели, да и пожар мог случиться. Впрочем, это  все
ерунда.
     - Я хочу купить серебряный грим, - сказала я. - Чтобы кожа была, как  у
тебя. Это будет тебе неприятно?
     - Нет.
     Я прилегла  на тахту.  Странно, но  я чувствовала,  что у  меня  падает
температура. Я выравнивалась, как  флаер, когда он  подходит к платформе. Я
знала, что болезнь отступит и все будет хорошо.
     Плащ и  гитара Сильвера  были  небрежно брошены  у стены,  там плясали
отблески свечей.  Небрежная  живописность.  Сильвер  сидел  рядом  со  мной,
пристально глядел на меня.
     - Со мной все  хорошо, - сказала  я. - Но  приятно, что тебя  беспокоит
мое здоровье.
     - Не забывай,  что только  благодаря тебе я  не заперт  в кладовке  для
роботов у Египтии.
     - Прости меня, -  сказала я. - Я  вольно и невольно стремилась  вовлечь
тебя в человеческие переживания.
     Я думала, он засмеется. Он не засмеялся. Он держал мою руку и смотрел
     на нее. В комнате стало темнее, видимо, прогорела одна из свечей,
     - У меня и так человеческие  переживания, - сказал он наконец. - Иначе
я не смог бы  вести себя подобно  человеку. Но тут дело  в степени. Я  знаю,
что я машина. Машина,  которая ведет себя, как  человек и отчасти  чувствую,
как человек,  только  проявляет свои  чувства  не совсем  так.  Кроме того,
возможно,   к   большому   несчастью,   я   приобрел эмоциональные рефлексы,
связанные с тобой.
     - Правда? - сказала  я мягко. Я поверила  ему. Никаких сомнений во  мне
не было. Я чувствовала в себе удивительную кротость.
     - Если  подойти  логически,  -  сказал  он, -  то  я  отвечаю  на  свой
собственный ответ. Ты особенным эмоциональным образом реагируешь на меня.  А
я реагирую на твою реакцию. Если хочешь, я просто заполняю твою потребность.
     - Нет,  этого я  не  хочу. Я  устала от  того,  что ты  заполняешь  мои
потребности. Я хочу заполнять твои. В чем они, Сильвер?
     Он поднял на  меня глаза.  Казалось, они проделали  долгий путь,  через
огромные пространства и глубины...
     -   Понимаешь,   -   сказал   он,   - никто, черт побери, не спрашивает
паршивого робота о его потребностях.
     - Существует закон, который мне это запрещает?
     - Закон человеческого превосходства.
     - Ты превосходишь всех.
     - Не во всем.  Я - вещь, сделанная  человеком. Сооружение. Без  чувства
времени. Без души.
     - Я люблю тебя.
     - И я люблю тебя, - сказал он и покачал головой. Он выглядел  уставшим,
а может, это мне казалось в мерцающем  свете. - Не потому, что могу  сделать
тебя счастливой. Я просто чертовски тебя люблю.
     - Я так рада, - прошептала я.
     - Ты с ума сошла.
     - Я сама  хочу сделать тебя  счастливым, -  произнесла я. -  Вот в  чем
твоя потребность. И моя тоже.
     - Мне, как ты  понимаешь, три года,  - сказал он. -  Можно еще расти  и
расти.
     Мы поцеловались. Когда мы  начали заниматься любовью,  это было так же
чудесно, как  всегда. Но  теперь  я уже  не  сосредоточивалась на  том, что
происходит со мной. Через меня прокатывались волны изумительных ощущений,  и
я плыла по ним к манящему огоньку на горизонте, который все время отступал.
Он был вне меня.
     Возможно, я  не ощутила  бы  ничего подобного,  если  бы не  коньяк на
пустой желудок, легкая лихорадка,  отказ матери и  не пение перед публикой.
Даже сейчас мне  это кажется невероятным.  Я знаю, что вы  мне не поверите,
хотя понимаете, что я хочу сказать. Если вы когда-нибудь прочитаете, если  я
позволю когда-нибудь вам это прочитать.
     Я не  хочу, и  не буду  описывать каждое  движение, каждый  звук, я  не
Египтия. Прочтите ее  рукопись -  она изливает свою  жизнь, как  шампанское,
через ваш видеофон.
     Внезапно, когда я пребывала в сладком горячечном сне - очень далеко
     от себя, от своего тела и как будто в его теле, - он вдруг приподнялся
     как-то недоуменно на меня посмотрел. В цветном сиянии свечей лицо его
     было, чуть ли не искаженным - и заключенным в самом себе. А потом он
     снова лег на меня, и я почувствовала, как напряглось все его тело, как
     перед прыжком в глубокую воду. Шелковые волосы забирались мне в глаза,
     поэтому я закрыла их и стала языком пробовать их на вкус. Я
     почувствовала, что происходит в нем, безмолвный бешеный сдвиг,
     сотрясающий его изнутри.  Землетрясение плоти. Кричала  я, как будто у
меня был  оргазм. Но  мое тело  только отражало  его наслаждение,  оно  было
одновременно и моим наслаждением. Так я  познала то, что он знал уже давно:
счастье от радости моего любовника.
     Молчание было долгим,  я лежала  и слушала, как  потрескивают свечи  на
блюдцах. И целовала его волосы, шею, гладила, обнимала его.
     Наконец, он снова привстал на локте и посмотрел на меня. Лицо его было
тем же - ласковым, нежным, задумчивыми.
     - Технически, - сказал он, - это просто невозможно.
     - Что-то случилось?
     - Конечно, - тихо сказал он, -  настоящий мужчина не оставил бы в  тебе
сомнений. А ты никогда не можешь быть уверена, что это не...
     - Притворство? Я  уже это  слышала. Я знаю,  как это  бывает, когда  ты
притворяешься. Совсем не так. Так что сомнений  у меня и так нет. Кстати,  в
прошлом месяце я пропустила контрацептивные уколы.
     - Джейн, - сказал он, - я люблю тебя. Я улыбнулась. И сказала:
     - Знаю.
     Он улегся рядом со  мной, и я  стала сонно напевать  про себя, пока  не
уснула.
     Вот и кончается  наша история. Если  вы прочитали до  этого места.  Для
кого предназначены эти записи? Этого даже Сильвер не может сказать, хотя  он
знает, что  я пишу.  Может  быть, это  для тех,  кто  влюбился в  машину.  И
наоборот.
     Я пишу песни.  Я всегда могла  их писать,  но не верила  в это.  Иногда
могу и сымпровизировать. У меня хорошо получаются каламбуры.
     Иногда я издалека,  будто с высоты  птичьего полета, вижу  себя, как  я
все это делаю, пою соло  и с Сильвером в  дуэте, играю перед толпой. Бывает
сотни две человек. И меня всегда поражает: вот это - я? Да нет, конечно,  не
я. Это  Джайн. Джайн  с ее  белыми волосами,  талией в  двадцать два  дюйма,
серебряной кожей, павлиновой курткой,  плащом из изумрудно-зеленого  бархата
с полосами фиолетового атласа.
     Уже полтора месяца мы прожили в этом чудесном убогом месте.
     Вчера шел снег и сегодня сыпал с утра, просто метель, и мы остались
     дома. Мы занимались любовью и изготовляли домашнее вино. Правда,  когда
взорвался сахар, едва не разнесло плиту.
     Белая кошка приходит к нам в гости и лежит, будто комок теплого снега,
посреди латунной кровати, которую  мы купили две недели  назад. Если по  ней
поерзать, она  издает  роскошный скрип  -  кровать, не  кошка.  А кошка-то,
оказывается, смотрителя. Мы платим  ему по частям, и  он не ворчит. Он  тоже
явно влюбился в Сильвера, только этого не знает.
     Иногда нам  целый день  нечего есть,  а бывает,  мы обедаем  в  дорогих
ресторанах. Когда мы поем, нас не  отгоняют от магазинов, порой даже  просят
петь внутри.
     Я уже сто лет не видела Кловиса, Египтию, Хлою. А также мать.
     Искушение позвонить ей  часто бывает  очень сильным,  но я  преодолеваю
его.
     Не нужно мне торжества. Она не знает, где я, но знает, что я  победила.
Иногда она мне снится, и я просыпаюсь  в слезах. Он утешает меня. Я  почему-
то прошу прощения.
     Кое о  чем я  стараюсь  не думать.  Когда  мне стукнет  шестьдесят, он
останется таким же, как  сейчас. Существует же омоложение  - к тому  времени
мы можем  и  разбогатеть. Он  утверждает,  что металл  тоже  разрушается, и
ковыляет по  комнате,  издавая  зловещее бряканье.  И  комета  всегда может
упасть на землю. К черту все это.
     Развалившийся дом за  окном побелел  от снега. В  комнатах горит  свет,
озаряя наши лица.
     Я люблю его.  Он любит меня.  Я не хвастаюсь.  Я сама едва  могу в  это
поверить. А он верит. Господи, он верит.
     И я счастлива.
        Часть 4
     "Смотрите все, - сказала звезда, -
     как ярко я горю".
     А потом она превратилась
     в новую звезду.
     И когда свет исчез,
     звезды уже никто не видел.
     Мораль очевидна.

     Рука отказывается это  писать, ей  больно. Не знаю,  почему я  все-таки
пишу. Не  для того,  чтобы увековечить.  Какой в  этом смысл?  Что-то  вроде
терапии? Все равно это мне не поможет.
     Нет. Я должна  это написать.  Будет легче,  если я  просто продолжу.  С
этих самых слов: "Я счастлива". Но я не могу. Я счастлива. Я так ярко горю.
     О, боже - я хочу  умереть - и чтобы весь  этот поганый мир умер вместе
со мной.
     Нет, я не  хочу, чтобы умер  весь мир. Я  просто продолжу.  Кто-нибудь,
помоги мне, пожалуйста. Джайн, пожалуйста, помоги мне.
     Снег под  голубым  небом стал  фарфоровым.  Погода была  великолепна -
холод, как алмаз. Через  несколько дней вино  и изюм у  нас кончились, и  мы
вышли снова. Мы теперь выбирали места  в помещении, чаще всего в  Мьюзикорд-
Эктрика, на  углу Грин  и Гранд.  Мьюзикорд  - самый  крупный в  этой  части
города   круглосуточный   магазин   музыкальных инструментов. Сильвера здесь
принимали охотно, потому что  он мог сыграть на  любом инструменте и  выжать
из него все  возможное и даже  больше - отличная  приманка для  покупателей.
Мьюзикорд предложил нам не собирать монеты, а получать постоянный гонорар  и
время от времени бесплатно обедать в ресторане наверху.
     Сначала я  думала, что  в магазине  мы будем  встречать знакомых,  я  с
тревогой ждала, как они  примут меня в  новом качестве. Но  мои друзья -  не
музыканты. Кроме  шлягеров,  они слыхали  разве  что о  Моцарте -  и  то из
снобизма.
     Было, однако,  несколько  встреч  с музыкантами,  которые  приходили  в
магазин и были  покорены мастерством  Сильвера. Я с  интересом и  некоторыми
опасениями прислушивалась к их разговорам  - они пытались выяснить, в  каком
оркестре он раньше  играл, почему  не занимается  музыкой профессионально  и
так далее. Сильвер,  утверждающий, будто  не умеет  лгать, стал  искуснейшим
обманщиком. Он  сочинял  истории о  том,  как из-за  мышиной  возни оставил
профессиональную сцену  в каком-то  далеком  городе, ссылался  на  курьезные
недуги, боли  в  запястье  или  в  позвоночнике,  которые  препятствуют  его
постоянным выступлениям перед публикой. Конечно, это была не совсем ложь.  С
ними он  импровизировал  так же,  как  и  в песнях.  Но  музыкальные  вечера
сопровождались настоящим  фейерверком таланта,  выдумки  и легкого  юмора  в
сырах подвалах, крошечных каморках  на полузаброшенных чердаках. Они  играли
все вместе.  Получалось  нечто  невообразимо прекрасное.  Правда  его  блеск
заставлял их  осторожничать  и иногда  ошибаться.  А я  на  таких концертах
думала о том, как мне все это нравится. Так хорошо.
     В ту ночь мы  вышли из Мьюзикорд-Эктрика часа  в два и остановились  на
снегу, позолоченном отблеском огней. Посмотрели снаружи на алые  фортепьяно,
на одном из  которых Сильвер  играл весь  день и  весь вечер.  На улице был
установлен большой  видеоэкран с  динамиком, трубящим  из окна,  я  глянула,
увидела репортаж о каком-то землетрясении и отвернулась.
     - Ты устал? - спросила я.
     - Ты меня всегда об этом спрашиваешь, беспамятная леди.
     - Прости. Ты не устал. Ты вообще не устаешь.
     - А ты?
     - Нет.
     - Тогда можно пойти в Парлор, ты еще раз отведаешь лимонное мороженое.
     - Или пойти домой и посмотреть, не съела ли кошка еще одну свечу.
     - Я говорил, надо купить ей рыбы, и она перестанет. Мы стояли на снегу.
Я хотела, чтобы у него было алое фортепьяно.
     - Ты записала слова песни, которую придумала сегодня? - спросил он.
     - Нет еще.  Но ведь  я говорила  тебе, ты  запомнишь. И  я тоже. Белый
огонь - странная песня. Мысли в  голову все лезут и лезут. Наверное, скоро,
иссякнут. Я истощу свою фантазию. Что ты будешь делать, если я иссякну?
     - Я тебя полью.
     На видеоэкране автоматически переключились каналы. Нам надо было  идти.
Но мой  глаз  невольно  скользнул  по экрану.  Я  увидела  перед  бесцветным
стеклянным фасадом  неоновую  радугу  из слов:  ЭЛЕКТРОНИК  МЕТАЛЗ  ЛИМИТЕД.
Секунду это ни о чем не  говорило. А потом вывеска погасла, остались только
черные каркасы букв, и я услышала голос диктора, который произнес:  "Сегодня
вечером Э.М.  гасит свои  огни в  последний раз.  Наконец-то фирма,  которая
собиралась производить роботов-игрушек, подобных  людям, признала, что  все-
таки человека не может заменить ничто."
     - Сильвер, - сказала я.
     - Я знаю, - отозвался он.
     Мы стояли  и смотрели,  и снег  поскрипывал у  меня под  ногами в  такт
пульсирующей крови.
     Теперь на экране была маленькая пустая комната. На меня кто-то смотрел.
На нем были  темные очки  и костюм из  кремовой шерсти.  Совэйсон. Я  узнала
его манеры. Неброский  шарм, расслабленность, готовность  дать информацию  и
плотно сцепленные наманикюренные руки.
     - Это  была наша  великая идея,  - сказал  он. -  Все возможные  услуги
клиенту.   Роботы   не   только   доставляют  эстетическое наслаждение, но и
являются источником  повседневных  домашних развлечений.  Певцы,  музыканты,
танцоры,   собеседники.   Товарищи.   Но   что   правда, то правда: больше в
металлическую болванку ничего не вложить.
     Экран   мигнул.   Совэйсон   тоже   исчез,   зато   возник   ряд желтых
металлических ящиков с  улыбающимися гуманоидными  лицами. "Здравствуйте,  -
пропели они, как канарейки. - Здравствуйте. Добро пожаловать на борт.  Плату
за проезд, пожалуйста".
     Экран мигнул, на нем снова появился Совэйсон.
     - Эта линия, э-э, не так уж плоха, - заявил он. - Больше приветливости,
чем у  простой щели.  Они хорошо  приживаются. Флаер  Кампани  рассматривает
вопрос об  их внедрении.  А мы  -  что ж,  мы сознаем  ограниченность  наших
возможностей, поэтому...
     Щелк. Серый металлический ящик с  дружелюбно улыбающимся лицом и  двумя
очаровательными женскими ручками.  "Доброе утро, мадам.  Какую бы вы хотели
сегодня прическу?" Щелк.
     - Мы попали впросак,  - говорил Совэйсон,  - попытавшись создать вещь,
которая могла бы  соперничать с  человеком-художником. Творческую  личность.
Наши усложненные образцы. Конечно, компьютеры копались с ними целые годы. И,
как мы  знаем, это  не  сработало. У  человека  бывает вдохновение.  Оно не
поддается предсказанию. Машина не может обладать талантом.
     Щелк. На экране  возникла фигурка молодой  женщины, стоявшей на сцене.
Камера медленно наезжала на  нее, а тем временем  мощные лучи света били  по
ее платью цвета  белого вина,  по медной коже,  по пшенично-желтым  волосам.
Приятным музыкальным  голосом она  твердо  произнесла: "Скачи  быстрей,  мой
верный резвый конь..." И снова:  "Скачи быстрей, мой верный резвый  конь..."
и еще, и еще, и еще. И каждый раз все с той же интонацией.
     - Безупречное исполнение, - говорил Совэйсон, - и каждый раз одно и то
же. Нет вариаций. Нет... э-э... изобретательности.
     Щелк. Сияющий Совэйсон сидел, сцепив руки.
     - Но очень похожа на живого человека, - сказал интервьюер вкрадчиво.
     Похоже, он в чем-то обвинял Совэйсона, и тот об этом знал.
     Совэйсон расплывался все шире и шире, будто занимался упражнениями  для
мышц лица.
     - Они человекоподобны, - сказал он.
     - Их можно принять за людей, - продолжал свои обвинения корреспондент.
     - Ну, да, пожалуй - на расстоянии.
     Щелк, Золотой человек  в черном  восточном одеянии  с зеленой  вышивкой
размахивал в  воздухе  кривой  саблей.  Камера бросилась  к  нему.  Футах  в
четырех он перестал быть человеком. Виден был непроницаемый металл его кожи,
твердой, как поверхность жаростойкой кастрюли.
     - Их всегда выдаст кожа, -  говорил Совэйсон, пока камера скользила  по
изгибу металлического  века с  ресницами,  похожими на  черные  лакированные
шипы.   -   К   тому   же,   хотя   они   безупречны в действиях, на которых
специализируются,   их   всегда   можно   распознать по движениям головы, по
походке.
     Щелк. Через весь экран шагал меднокожий человек в желтом бархате.
     Сразу бросалась в глаза неестественность походки.
     - Когда  мы выпустили  этих роботов  в город,  - сказал  Совэйсон, -  в
обществе поднялась большая шумиха. Рекламный ход - но какой сюрприз...
     - Да, действительно. Был создан своего рода миф, не правда ли?
     Абсолютно автономные роботы, которые сами регулируют свое поведение.
     -   Естественно,   хотя   все   было   предусмотрено, за каждым роботом
наблюдали. Иначе они  вряд ли  справились бы.  Какую только  чепуху люди  не
приписывали нашим роботам.  Да, конечно, они  ловкие, но ни  одна машина  не
обладает свойствами, которыми наши роботы  наделялись в слухах. Они,  якобы,
без сопровождения пользовались флаерами, паромами, подземкой...
     Щелк. Я узнала  старую ленту. Толпа  демонстрантов в Восточном Арборе,
вокруг полиция.  Кто-то  бросил бутылку.  Камера  проследила ее  полет. Она
ударилась о фасад "Электроник Металз" и разбилась.
     Должно быть, я  издала какой-то  звук. Сильвер взял  мою ладонь  своими
прохладными пальцами - я ощущала это, как прикосновение человеческой кожи.
     - Все в порядке.
     - Нет.  Не видишь,  что ли...  подожди, -  сказала я.  На экране  снова
появился Совэйсон.
     - Что ни говори, а крах Э.М. обрадует людей, которые боялись того, что
мы делаем, или, скорее, того, что сами о нас придумали.
     - Итак, у Э.М. на носу шишка? - Корреспондент торжествовал.
     - И пребольшая. Мы убедились в этом на горьком опыте. Эти  сверхсложные
машины потребляют столько энергии, что просто ее не оправдывают.
     Щелк.   Золотая   девушка   танцует.   Всплеск   электрической статики.
Металлическая статуя,  непонятно каким  образом сохраняющая  равновесие  под
таким углом, одна  нога вытянута,  волосы упали на  глаза. Глупо,  неуклюже,
смешно. Машина не  может поступать,  как человек,  она не  в состоянии  даже
завершить действие.
     Будто читая мои мысли, интервьюер сказал:
     -   И,   конечно,   насколько   я   понял,  эти вещи имеют определенные
социальные функции.  Скажем заменяют  женщину. Правда,  может выйти  конфуз,
если в этой женщине что-нибудь заклинит, как в этой.
     - Хм. Такое вполне возможно.
     - Ах, дорогая, - сказал интервьюер.
     Совэйсон широко улыбнулся. Его улыбка говорила: "Ударь меня снова,  мне
это нравится."
     - Стало быть, я надеюсь, - продолжал корреспондент, - что мы останемся-
таки высшим видом на сегодня. Человек непревзойден как художник и мыслитель.
И как любовник?
     - Хм, - промычал Совэйсон.
     - И какие же, осмелюсь задать вопрос, у Э.М. планы на будущее?
     -   О,   мы   думаем   уехать   из  штата. Куда-нибудь на восток. Будем
разрабатывать механизмы для ферм в отдаленных сельскохозяйственных районах.
     - А не будет ли у ваших тракторов обаятельной улыбки?
     - Только если ее намалюет какой-нибудь чудак.
     Щелк -  на  экране  карикатура, изображающая  металлический  трактор  с
широчайшей улыбкой, огромными  ресницами и длинными-предлинными  золотистыми
волосами.
     Я   зажмурила   глаза,   снова   открыла   и в страхе обернулась, чтобы
взглянуть, не видел ли кто-нибудь, кроме нас, программу местных новостей.  У
пьяного, который пытался попасть на другую сторону улицы, разъезжались ноги,
он ни  на что  не  обращал внимания.  Высоко  в небе  позванивали воздушные
линии, предвещавшие скорое  появление флаера. Город  негромко шумел со всех
сторон. Но что с того, что здесь видео никто не смотрел? Это видели люди  во
всем городе. Видеть-то видели, но придали ли значение?
     - Очень странно, - пробормотал Сильвер.
     - Я боюсь.
     - Знаю, а почему?
     - Ты что, не понимаешь?
     - Может быть.
     - Пойдем домой, - проговорила я. - Пожалуйста. Быстрее.
     Мы шли  молча,  подметая  плащами снег,  будто  средневековые  принц и
принцесса. Я пугалась каждый раз, когда кто-нибудь встречался нам по дороге.
Узнают ли они его? Ополчатся ли на нас?
     Но как они  догадаются? Разве в  выпуске новостей им  не сказали  ясно,
что робота невозможно  спутать с  человеком? Подойдите  поближе, вы  увидите
кожу,   подобную   поверхности   кастрюли,   - твердый-претвердый металл. (Я
разглядывала ее  ближе, чем  любая камера,  и не  пыталась обманывать  себя.
Кожа беспористая, но не  безжизненная, гладкая, но  не твердая. Из металла,
но не металлическая...)  И походка  деревянная, и  неуклюжие жесты,  которые
всегда их выдают - неумело управляемая марионетка. И неспособность  отыскать
дорогу в городе. Самостоятельно  что-то решить. Но те,  кто видел роботов  в
тот день,  когда  они  свободно  ходили  по  городу,  поверят  ли  они,  что
допустили тогда глупую ошибку? Почему бы и нет? Мы верим в то, во что хотим,
правильно? Я ведь никто  не захочет поверить,  что машины, которые отнимают
работу у тех,  кто в ней  нуждается, отнимут у  нас еще и  наши песни,  наши
фантазии, наших любовников.
     Кто-то указал  "Электроник  Металз", как  им  следует поступить  и что
говорить. Совэйсона, как всегда, выставили козлом отпущения, и он сделал то,
что от  него требовалось.  Преподнес нам  ложь. Правдоподобную  утешительную
ложь. Интересно,  какую  компенсацию гарантировал  Э.М.  Городской  судебный
исполнитель? Должно  быть,  огромную. Ведь  им  пришлось изъять  свой самый
потрясающий    товар.    Им    пришлось    подпортить    его, чтобы наглядно
продемонстрировать перед  видеокамерой  его полнейшую  бесполезность.  Какие
могут быть  сомнения, что  роботы были  демонтированы? Расчлененные  золотые
торсы, вращающиеся  золотые колесики  под черными  глазами, и  медные -  под
золотыми.
     - Ты зубами клацаешь, - сказал мне Сильвер.
     - Знаю. Пожалуйста, не будем останавливаться.
     По видео не показывали ни  одного из Сильверов. Ни серебряную  девушку,
ни серебряного  мужчину (брата  и  сестру Сильвера).  Почему это  вдруг? Не
хотели лишний раз напоминать, что был и серебряный образец? Ведь нужно  было
уверить тех, кто своими главами видел,  как они похожи на человека, что они
не   более,   чем   косолапые   косноязычные автоматы. Чтобы они проглотили.
Сказать людям,  что  они видели  только  золотых  и медных  роботов.  И  про
серебряных они  просто забудут.  Про Сильвера  с темно-красными  волосами  и
янтарными глазами.  Но  почему,  мистер  Городской  судебный  исполнитель  и
мистер   Директор   Э.М.,   почему,   скажите   на милость, нужно забыть про
Сильверов? Потому что одна из этих проклятых штуковин до сих пор на свободе.
Один безупречный, человекоподобный -  богоподобный - вдохновенный робот.  Да
если добрые граждане об этом узнают, они нас всех линчуют.
     Я-то думала, что  теперь живу в  реальном мире. Куда  там. Квартира  на
улице   Терпимость,   наши   выступления,   наше   романтичное,  поэтическое
существование -  как  все это  далеко  от настоящей  жизни! Просто-напросто
другой кокон. А теперь его разрубили пополам.
     Я никому не говорила, где я. Никто  об этом не знает. Значит, никто  не
знает, где Сильвер. Будут искать? Да ну, безумие.
     Мы дошли  до нашего  дома и  поднялись наверх.  Я представила,  как  из
темноты перед дверью вырастают  тени. Но никаких теней  не было. Мы  открыли
дверь. Сейчас  вспыхнет свет  и прозвучит  голос: "Сдавайтесь!"  Но  комната
была пуста. Даже кошка куда-то убежала.
     Он подвел меня к радиатору, включил его, и мы вместе стали ждать, пока
тепло распространится по комнате.
     - Сильвер, - сказала я. - Нам нельзя отсюда выходить.
     - Джейн, - отозвался он. - Ведь  это происходит уже давно, а мы  просто
ничего не знали. Разве нас что-то беспокоило?
     - Это удача. Нам просто везло.
     - Я куплен,  за меня заплачено,  - продолжал он, -  наверное, они меня
списали.
     - Они не могут тебя списать. Городской совет наверняка заключил с  ними
соглашение. Им  нельзя  оставлять тебя  на  свободе.  - Я  смотрела  на  его
профиль, искаженный темнотой. - Разве ты сам не боишься?
     - Нет, не боюсь. Не думаю, что  я вообще могу бояться. Ты научила  меня
некоторым эмоциям, но не этой. Страх, как  и боль, - защитная реакция. Я  не
чувствую ни боли,  ни страха. Видимо,  я не предназначен  по большому  счету
для самозащиты.
     - Не надо, - сказала я, - так уже хуже.
     - Да, я понимаю.
     - Нам нельзя выходить, - снова повторила я.
     - Долго?
     - Не знаю.
     - А еда, а квартплата?
     - Тогда я пойду одна.
     Я сжала его запястье - текучее движение сильных пальцев в ответ на мою
хватку.
     - Пожалуйста, не спорь со мной, - попросила я.
     - Я и не спорю, - ответил он. Лицо его было угрюмым.
     Мы долго простояли так, не двигаясь, в темноте.
     Грубо возвращенные к реальности, мы не выходили из квартиры пять
     дней.   Это   было   страшное,   безнадежно замкнутое существование. Мы
обсуждали   странные   темы,   вроде   того,   сможет ли он защитить меня от
нападения: каковы  расстояния между  звездами;  на что  похожи  внутренности
стен. Подумывали о том,  чтобы прогуляться у развалившегося  дома, но так  и
не рискнули. Я жила  на яблоках и  печенье. Надежды не  было, не видно  было
этому конца.  Наконец, меня  выставило  на улицу  конфузное  обстоятельство.
Поскольку в  прошлом  месяце  я пропустила  контрацептивные  уколы,  у меня
началась менструация,  как в  двенадцать  лет. Я  сознавала, что  это может
случиться, но  по беспечности  не приняла  никаких мер.  Так что  скорее  не
голод,   а   необходимость   соблюдать   гигиену  выгнала меня в этот полный
опасностей мир.
     Я бежала  по  улице  Терпимости,  по  бульвару.  Всюду  мне  мерещились
обвиняющие глаза. Из-под навеса возле  подземки вышагнула женщина и  поймала
меня за руку. "Вот эта сучка, которая спит с роботом". Но она сказала  вовсе
не это.
     - Мы скучаем по вас на базаре. Люди спрашивают о вас обоих. Где он?
     Надеюсь, не болен?
     - О нет. Сейчас просто холодно.
     Я забыла, о  чем еще говорили.  Так, пара фраз, и  она меня отпустила.
Когда я вернулась домой,  меня трясло. Но потом  я согласилась с  Сильвером,
который снова и снова  повторял, что все это  только доказывает, что  ничего
не изменилось.
     На следующий день я снова вышла  одна. Ходила по улицам, заглядывала  в
магазины. Несколько раз  люди здоровались  со мной. Никто  меня не  обвинял.
Напряженный проводок внутри меня ослаб и провис. Отречение Э.М. было  слабой
волной, которая ударилась о берег города и откатилась, никем не замеченная.
     Сидя по-турецки на латунной кровати и тихонько наигрывая на гитаре,  он
сказал мне:
     - Завтра выйдешь  еще раз, и  если ничего не  случится, вечером  пойдем
вдвоем. В качестве эксперимента.
     - Нет...
     - Да. Или ты скатишься до того, что будешь глотать свечи, как голодная
кошка.
     И на следующий  день я  вышла часа  в три  дня. Я  шагала по замерзшим
тротуарам, свернула в пассаж, где мы выступали в первый раз и я так  боялась
петь. Как будто это так страшно - петь.
     Я оглядела пассаж. В  арочном проходе никого не  было, но люди  спешили
туда-сюда, в магазины и из магазинов.  С одного из выступов наверху  свисала
длинная прозрачная  сосулька,  направленная  как стрела,  туда,  где  стояли
Джейсон и Медея, глядя на меня с непроницаемыми улыбками.

     - Привет, Джейн.
     - Привет, Джейн.
     - О-о, какое у тебя серебряное лицо.
     - Да, Джейн, чересчур серебряное. Грим или это от него подхватила?
     Сердце   дико   заколотилось   о   ребра,  дыхание спуталось в горле, я
попыталась контролировать свой голос - я этому училась, когда начинала петь.
Но у меня это плохо получалось.
     - Кого подхватила у чего? - переспросила я.
     - Батюшки, - сказал Джейсон,  - какая безупречная грамматика. У  своего
оригинального дружка-актера.
     Знают ли они? Как они здесь оказались? Будто нарочно поджидали меня...
     Не отвечай. Смени тему. Отделайся от них.
     - Не холодновато ли сегодня? - произнесла я.
     - Это тебе-то в таком шикарном плаще?
     - Это его? - осведомилась Медея.
     - Чей?
     - Твоего невоспитанного приятеля.
     - У меня много невоспитанных приятелей.
     - О, - сказала Медея. - Уж не нас ли она имеет в виду?
     - Она не хочет о нем говорить. Очевидно, ссора любовников. Какой позор,
что приходится жить с ним в этих трущобах.
     Знают. И, кажется, знают все. Но известно ли им, где именно я живу?
     Где Сильвер? Как они...
     - Если вы говорите о том рыжем, которого видели на мосту, - сказала  я,
- то мы с ним в самом деле разошлись. Он уехал на восток.
     - На восток?
     - Уехал из штата. -  (Как Совэйсон и Э.М. с  их новой линией машин для
фермеров). - Представилась хорошая возможность получить хорошую роль.
     - И оставил тебя совсем одну? В этих трущобах?
     - Джейсон, - сказала я. - Ну, с чего ты взял, что я живу где-то здесь?
     - А  как же.  Ты ушла  от  матери, и  мать остановила  действие  твоего
полицкода, заморозила  кредит  и все  такое.  Потом мы  тут  поспрашивали в
округе. Тебя описали во всех деталях - тощая, выбеленные волосы. Слышали  мы
и о том, что вы поете на  улицах вместе с дружком, который уехал на  восток.
Как это смело,  если не умеешь  петь. Вы это делали  так же, как  и мы?  Нам
сказали, что вы ходите сюда, в этот пассаж.
     Они меня  искали.  Возможно, без  всякой  другой причины  -  просто из
любопытства и злобы. А сегодня  был как раз тот  день, когда мы с Сильвером
обычно ходили в пассаж  - и это  они тоже выяснили  и ждали тут  специально.
Кстати, я и не думала никогда, что мы  приходим сюда в один и тот же день  и
в одно и то же время. И вот нарвалась прямо на них. Они знают, что он робот,
они говорили с Египтией или Кловисом.  Но... они не выяснили, где мы живем,
иначе   неминуемо   бы   нагрянули   туда. (Представляю себе их ухмыляющиеся
физиономии в  дверном проеме.)  Конечно. Никто  не знал,  где мы  живем,  мы
никому об этом не  говорили. Даже музыкантов, в  чьи каморки захаживали,  мы
никогда не приглашали к себе.
     - Но все же, -  сказала я, - здесь я  не живу. Чистая случайность, что
мы встретились.
     - А-а. Поразительное совпадение, - сказал Джейсон.
     - Где же ты живешь, Джейн? - спросила Медея, улыбаясь, и глядя на  меня
глазами кобры.  Как  я ее  ненавидела,  как были  отвратительны  ее голубые
завитые волосы!
     - Где живу? Возле Олд-Ривер.
     - И ты никогда не открываешь окна?
     - Нечасто.
     - Там интересно.
     - Да. Знаете, мне надо идти. Пока, - сказала я.
     - Пока, Джейн.
     - Пока, Джейн.
     Когда я выходила из пассажа, они стояли вместе абсолютно неподвижно,  и
я едва не повернулась и не  кинулась домой. Но стоило мне вдохнуть морозный
воздух   улицы,   скрипя   ботинками   по   снегу,   как я вдруг поняла, что
ускользнула слишком просто. Почувствовав легкое головокружение, я  пересекла
улицу,   вошла   в   Кейси-Китченз   и  двинулась по проходу между кухонными
приборами. Задержавшись  перед  хромированным  миксером, я  увидела  на  его
округлой   поверхности   искаженное   текучие  изображение Джейсона и Медеи,
проскользнувших в дверь.
     Притворись, что не имеешь понятия об этом. Затеряйся в толпе,  оторвись
от них.
     О Боже, Там  было мало народу.  Ни у  Кейси, ни в  кулинарии. Я  обошла
десятки магазинов, но  толпы, в  которой можно  скрыться, нигде  не было.  Я
попыталась оторваться от них, кружа по улочкам, сворачивая в такие переулки,
о которых  знала  только  потому,  что бывала  там  с  ним.  Устремлялась  к
дорогам с  большим  движением, желая  оставить  их позади  -  или заставить
проскочить мимо. Но они каким-то образом продолжали висеть у меня на хвосте.
Я видела их отражения в витринах магазинов.
     Зашло солнце. Но в сгустившихся  сумерках ярко загорелись фонари.  Было
уже поздно, а я не могла пойти домой. Меня трясло от холода, гнева и страха.
Вбежав в комиссионный  магазин, я попыталась  скрыться за изъеденными молью
меховыми пальто. Я уже было думала, что мне удалось это сделать, как вдруг,
пробираясь к противоположной  двери, я с  ужасом услышала хриплое хихиканье
Джейсона. Оно прошило  меня, как  пуля, и  я пустилась  бежать. Выскочив  из
магазина, я  бросилась  вниз  по  улице,  то  и  дело  поскальзываясь;  меня
заносило на поворотах, и  я хваталась за  фонарные столбы, чтобы удержаться
на ногах. Погонятся  ли они за  мной? Хоть  бы они  ушли  и переломали  себе ноги...
     Они продолжали преследование,  хотя я их  и не слышала,  - они  бежали,
как ласки, куда  лучше меня.  Ничего не  соображая, я  добралась до  площади
перед круглосуточным  базарчиком со  светильниками на  рыбьем жире.  У  меня
кололо в боку и, когда я  остановилась, чтобы отдышаться, они настигли  меня
и встали по сторонам, как синевато-серые тени.
     - Чего это ты бежишь, Джейн?
     - Вы что, преследуете меня? - закричала я.
     - Разве? - спросила Медея у Джейсона.
     - Вроде того,  - рассудительно сказал  он. - Мы  решили проводить  тебя
домой.
     - Только ведь река совсем в другой стороне, Джейн.
     А теперь что? Я учащенно дышала,  это давало мне время на  размышления,
хотя я вряд ли на  это способна. Нельзя вести их  к Сильверу, в квартиру на
улице Терпимости. Но  идти и  к Олд-Ривер тоже  нельзя, они  не отстанут  от
меня до самых дверей, а у меня не было там никаких дверей.
     - Не нужно меня провожать, - проговорила я.
     - Мы считаем, что нужно, - сказала Медея.
     - Ведь тебе  опасно ходить  одной без  полицкода, мы  просто уверены  в
этом.
     - Вы уверены в том, что хотите посмотреть, где я живу.
     - А ты почему-то этого не желаешь?
     - В чем тут причина, Джейн?
     - Мы же твои друзья.
     Куда мне пойти?  Куда привести их,  чтобы им надоело и  они отстали? У
меня даже денег при себе не было,  так, несколько монет. Я не могла  засесть
в ресторане. И мне нельзя было  оставаться на улице. Руки и ноги заледенели
и ничего не чувствовали, глаза горели.  Сейчас они скажут: "Ты же  замерзла,
хочешь домой,  так чего  же не  идешь, или  ты там  что-то прячешь,  робота,
например?"
     - Я иду не домой, - выпалила я.
     - Почему же, Джейн?
     - Собираюсь повидать Египтию.
     - О-о. -  Лица у  них вытянулись. Кажется,  я сделала  удачный ход,  но
уверенности в этом не  было. - Ты хочешь  сказать, что собираешься  смотреть
эту идиотскую пьесу, в которой она занята?
     - Она не устает  повторять, - сказала Медея,  - Джейн должна прийти  ко
мне на премьеру.  Джейн придет, или  я умру. Не  может же она  вот так  меня
бросить. - Медея слегка  нахмурилась. - Но ты  и не собираешься ее  бросать,
не правда ли?
     Медея произнесла  все  это  очень  похоже  на  Египтию,  только  не  ее
прекрасным   голосом.   К   моей   панике  примешалось чувство вины. Египтия
поступила   со   мной   так   благородно,   а   я   даже не позвонила ей, не
поблагодарила ее, не пожелала, чтобы у  нее все было хорошо. Думаю, что она
потеряла интерес ко мне и моему любовнику, который был для нее  безделушкой,
я выбросила  ее  из  головы,  как  будто все  это  сделал  для  меня  добрый
волшебник. Но она не  затаила на меня злобы.  Она осталась славной,  нежной,
доброй. А  сегодня ее  первый выход  в роли  Антекры, которая  спрашивает  у
павлина   о   прахе   своих   братьев.  Преодолевая свой собственный ужас, я
представила себе ее мучения.
     - Ну, хорошо, - сказал Джейсон, - мы все-таки пойдем с тобой. Мы и  так
хотели. По крайней мере, на Остров.
     Мы отправились втроем. У  него на шее, у  нее на запястье  посверкивали
полицкоды. Как бы  я хотела,  чтобы этих  штучек не было  - я  бы их убила.
Районы, не отстроенные  после толчка,  завалил снег. С  неба, как  снежинки,
сыпались звезды. Сильвер! Сильвер!
     Египтия, прости меня,  но для меня  это лишь шанс  ускользнуть от  этих
тварей, до тебя мне дела нет... о Господи, дай мне шанс!
     - Пойдем в Южный Арбор к флаеру, - сказал Джейсон.
     Над разрушенными  зданиями  поднялся  Астероид. В  ледяном  воздухе  он
выглядел более крупным, чем обычно, и в его свечении лица молодых  конвоиров
казались сине-зелеными, - оптическая иллюзия, не более того.
     Со мной  они  больше не  разговаривали,  но то  и  дело перекидывались
словами между собой, иногда обо мне.
     - Все актеры жутко глупые.
     - Да, вечер предстоит неприятный. Но раз так хочет Джейн...
     - Как она похудела. Совсем не по схеме.
     - Интересно, что скажет мать.
     Они знали, что  они - мои  конвоиры. Но  все же по  большому счету  они
просчитались. Я  увела их  в  другую сторону.  Да  еще придумала  для этого
вполне разумное обоснование, и теперь они не могли быть уверены, что я кого-
то или что-то от них скрываю. Не вполне уверены.
     Мы добрались до платформы флаера как  раз в четыре тридцать. Когда  они
втаскивали меня в ярко  освещенную тыкву, я  попыталась ускользнуть, но они
не позволили.
     - Идем же, Джейн.
     - Я только что вспомнила, что мне нечем платить.
     Джейсон заколебался. Они  жуткие скряги, несмотря  на свои богатства и
вороватость, и я надеялась, что это  заставит их отступиться от меня, но он
сказал Медее:
     - Ты ведь можешь за нее заплатить?
     И Медея, без всякого выражения на лице, затаив ненависть, ответила:
     - Да, я заплачу за нее. И за паром тоже. Джейн ведь теперь бедненькая.
     - Помнишь, - сказал Джейсон, - как она предложила оплатить наш счет в
     Джеггиде и не  оплатила, а они  добрались до папочки и  стрясли с него
деньги. Вот смеху-то было.
     Мы уселись. Флаер,  золотой пузырь  с шампанским,  медленно поднялся  в
городское небо, а я готова была  заплакать от отчаяния и боли в оттаивающих
пальцах.
     Сильвер ждал меня. На улицах опасно. У меня не было полицкода. За себя
он бояться не может, а за меня?
     - Интересно посмотреть  отсюда на  здания внизу, -  сказал Джейсон.  Ты
только представь,  если бы  у нас  были маленькие  бомбочки, можно  было  бы
кидать их туда. Бац. Бац.
     - Тогда бы они выглядели куда привлекательнее, - благодушно  отозвалась
Медея. - В горящем виде.
     Будьте вы  прокляты.  Вот  был  бы на  свете  ад,  отправить  вас  туда
навсегда, и визжите там, сколько душе угодно.
     В ожидании парома собралась большая толпа, и Джейсон взял меня за руку.
Он был чуть выше меня.  Я подумала, не столкнуть ли  его с пирса в воду.  Но
он ведь выплывет.
     Прибыл паром,  и мы  поднялись на  него. Огибая  деревья, он  поплыл  к
Острову.
     - Спектакль начнется не раньше полуночи, - пожаловался Джейсон. -
     Джейн знает. Больше шести часов придется слушать излияния Египтии.
     - Как ты думаешь, - произнесла Медея, - чем мы могли развлечь
     Египтию? Напустить, например, в коробки с гримом тараканов?
     - Тсс, - прошептал Джейсон. - Ты скажешь Джейн, Джейн скажет Египтии.
     И не будет сюрприза.
     - Или налить в колготки клея.
     - Какая задушевная мысль. Интересно, что такое задушевные отношения с
     Египтией?
     - О, Джейсон, пожалуйста, поцелуй мне палец на ноге, - простонала
     Медея, -  это  такой  экстаз,  это  заставляет  меня  чувствовать  себя
женщиной.
     Я стояла  у поручней,  смотрела на  водовороты, образуемые  паромом,  и
почти их не слушала. Наконец,  мы добрались до пирса,  сошли с парома, и на
лифте поднялись наверх.
     Положение было безвыходное.
     Джейсон говорил с дверью Египтии, называя себя и Медею и не упоминая
     обо мне, а мне было уже все равно.
     Мертвые растения вокруг  протягивали к нам  свои окаменевшие  когтистые
лапы. Этот ужасный вечер был  каким-то странно сверкающим. Я вспомнила,  как
приходила сюда в последний раз и  прикусила язык, чтобы сдержаться. Если  бы
к двери опять подошел Лорд, это был бы конец.
     Дверь открылась,  за  ней  не  было  никого,  кроме  наших  собственных
отражений в зеркалах,  когда мы вступили  внутрь. Там было очень  тихо, и я
ощутила запах  ладана и  сигарин, а  также теплый  смолистый аромат  горящих
сосновых шишек.
     Никого не было, казалось,  и в огромной  гостиной, хотя повсюду горели
желтые свечи.  Все выглядело  уютно, роскошно  и гостеприимно,  и мне  стало
легче. И тут я едва не вскрикнула.
     В камине  пылал огонь,  а  над одним  из массивных  кресел повернулась
голова, и  языки  пламени  образовывали малиновый  нимб  вокруг  темно-рыжих
волос. Это был Сильвер. Это был...
     - Если  вы  по  дороге  сперли  что-нибудь,  -  сказал  Кловис,  -  то,
пожалуйста, положите на место. Ради вашей же пользы. Египтия, которая в  эту
самую минуту накладывает на лице последние мазки, может сама превратиться  в
Антектру или - хуже  того - впасть  в истерику. О  Боже Всемогущий, если  бы
нашелся благодетель, который прикончил бы вас обоих.
     Я сглотнула.
     - Привет, Кловис.
     Медленно и элегантно  повернувшись, узрев  меня и вскочив  на ноги,  он
застыл на месте, и я поняла,  почему ошиблась. Вьющиеся волосы Кловиса  были
отпущены до  плеч и  слегка подкрашены  рыжим. Подражание  Сильверу?  Кривое
зеркало?   Нас   разделяла   недоброжелательность,   но, увидев его снова, я
испытала огромное облегчение.
     - Джейн, это ты? Под белым париком и в серебряном гриме?
     - Это не парик. Это мои натуральные ненамолекулизированные волосы.
     Да, это я. - Мне стало очень жарко, я расстегнула плащ и позволила  ему
сползти с плеч.
     - Боже мой. Дай-ка я на тебя посмотрю. Он пересек комнату,  остановился
в ярде, разглядывая меня, и сказал:
     -   Джейн,   ты   потеряла   фунтов   тридцать.   Я всегда это знал. Ты
действительно прекрасный мальчик, примерно пятнадцати лет. С грудями.
     Тут из моих глаз неудержимо хлынули слезы.
     Джейсон хихикнул, и Кловис сказал:
     - А вы оба ступайте на кухню и пошарьте в погребе на предмет вина.
     Сухого красного - Слаумо, если еще осталось.
     - Ты в самом деле полагаешь, что мы так и сделаем? - поинтересовалась
     Медея.
     - Думаю, да, - сказал  Кловис. - Если вы  не хотите, чтобы ваш папочка
узнал, что вы вытворили на прошлой неделе. В который раз.
     - Папочке все равно, - сказала Медея.
     - Тут ты ошибаешься. Папочке далеко не все равно, - возразил Кловис.
     - На другой день он говорил с моим, и оба согласились, что вам  неплохо
было бы подучиться. Ваш  папаша горит желанием  занять вас чем-нибудь вроде
того, чем  занимается  Дэвидид. Заставит  изучать  что-нибудь вроде  ила по
цвету и плотности, но с гораздо более мерзким запахом.
     - Врешь, - сказал Джейсон.
     - Разве что  в смысле  предмета изучения. Но  больше ни  в чем.  Можете
проверить, если не принесете вина.
     Медея резво, как ящерица,  выскользнула из гостиной. Джейсон,  влекомой
нитью, которая их соединяла, пристально посмотрев на Кловиса, последовал  за
ней.
     Я перестала плакать. Увидеть этих  жутких близнецов в таком  незавидном
положении было неожиданностью.
     - Что они такого выкинули, раз так тебя испугались?
     - Ограбление  магазина и  небольшой поджог.  Я решил  заплатить  штраф,
пока дело не дошло  до их отца,  который действительно подумывает отправить
их в ссылку.
     - Зачем же ты платил?
     - А почему бы нет?  Я чувствовал себя благородным.  И теперь я могу их
шантажировать. Кстати,  из-за этого  маньяка  Остина мне  понадобится  новое
оборудование для спиритических сеансов.  Полагаю, Джейсон с этим  справится.
Ну, а ты-то как?
     - Я...
     - Прежде всего, почему  ты решила придти  именно сегодня? Увидела где-
нибудь    рекламу    этой    мерзопакостной    пьесы?    Афишу, которой пора
заинтересоваться   полиции?   Нет,   я   совсем  не против твоего прихода. В
последние   три   недели   Египтия   и   себя,  и всех остальных загоняла до
сумасшествия. Никто с ней больше  не хочет разговаривать. Вот будет  потеха,
если суфлер не станет ей подсказывать текст. Но теперь, по крайней мере, не
будет воплей: "О, почему со мной нет Джейн?"
     - Кловис!
     - Да, Джейн?
     Я смотрела в его  красивое лицо. Кловис  был последним, что оставалось
от моего прошлого. Был ли он моим  врагом? Я так считала, когда он  позвонил
и отнял у меня Сильвера. Я так считала, когда он покраснел и стал  глумиться
надо мной, а я дала  ему пощечину. Но и только.  Могла ли я ему довериться?
Мог ли он мне помочь? Ведь раньше помогал.
     - Кловис, я должна немедленно уйти.
     - Если  ты это  сделаешь, смерть  Египтии будет  на твоей  совести.  Не
говоря уже обо мне.
     - Я должна уйти, и так, чтобы близнецы не отправились за мной следом.
     - А они это сделают?
     - Они меня просто загнали, преследовали весь день, и я не могла от  них
отвязаться. Я не  могла пойти домой.  - Я старалась не  придвигаться к нему
близко, потому что знала, что он не любит, когда к нему прикасаются, но  мне
просто физически необходима была его поддержка.
     - Джейн,  я видимо  непростительно туп.  Но почему  ты не  могла  пойти
домой?
     - Кловис, да как ты не понимаешь?
     - Подожди, давай разберемся. Ты  порвала с Деметрой. Живешь в  каком-то
шалаше, если только  не стала  профессиональной танцовщицей  в стриптизе.  А
почему эти...
     - Ты видел передачу об "Электроник Металз"?
     - Я никогда не слушаю новости. Если ты хотела спросить, знаю ли я,  что
эта фирма закрылась, - да,  знаю. Думаю, они хотели предотвратить  революцию
масс.
     Немного успокоившись, я внимательно смотрела на него.
     - А  что Египтия?  Ведь она  официальная владелица  одного из  роботов,
производство которых остановлено.
     - Какими вдруг суровыми  и испытующими стали твои  глаза. Ты совсем  не
похожа на милую маленькую Джейн, которую  я знал раньше. Египтия? О, они ей
звонили. Сказали, не  соблаговолит ли она  вернуть своего робота, поскольку
это была ошибка, которая  может плохо кончиться. Ей  вернут все деньги  плюс
премию в качестве компенсации.
     Последовала долгая пауза, и  я начала сомневаться, уж  не играет ли  он
со мной.
     - И что ответила Египтия? - напомнила я.
     Египтия спросила:  "Какого  такого  робота?", и  когда  ей  разъяснили,
объявила, что робот  уже несколько недель  стоит в кладовой,  и она  слишком
занята, чтобы утруждать себя возней с ним. А что касается премии, то деньги
ее больше не волнуют. Ее интересует самопознание через искусство. Она  будет
счастлива питаться  дикими смоквами  и жить  в пустыне  и так  далее и  тому
подобное. Чтобы отвязаться, они отключились. После этого звонков,  по-моему,
не было.  Они  явно  пришли  к  заключению,  что  забытый  в  чулане  робот,
принадлежащий эксцентричной, потерявшей память  и очень богатой актрисе,  не
стоит их  бессонных  ночей.  Или  просто  не  захотели  привлекать  внимание
общественности, устраивая скандал.
     Мои глаза сами собой расширились.
     - Так она и сказала?
     - В точности так. Я  знаю это, потому что  в тот момент имел несчастье
находиться рядом, - кивнул Кловис. - Конечно, я очень удивился и, когда она
отвернулась от  видео, спросил:  "Разве  Джейн не  приходила и  не забирала
робота себе?" Египтия распахнула свои топазовые глаза, совсем как ты  сейчас
- свои. "О! Да, -  воскликнула она, - я совсем  про это забыла. Его забрала
Джейн". Забавно, не правда ли?
     - Она что, забыла?
     - Ты ведь знаешь, кого она любит. Целиком и полностью погружена в себя.
Для Египтии  никто не  существует,  кроме нее  самой  да этих  диких богов,
которые насылают на нее то душевный подъем, то упадок сил. Это ты влюбилась
в него, Джейн. А Египтия влюблена только в Египтию.
     - И ты позвонил в Э.М., чтобы разъяснить ошибку?
     - С какой стати я бы это сделал?
     - Из злорадства, - сказала я.
     Он усмехнулся и опустил глаза, чем немало удивил меня.
     - Джейн, он  был со  мной. Согласен,  это совсем  особый опыт.  Шекспир
разразился бы парой сонетов.  Но я только в  миллионный раз убедился,  какое
дерьмо большая часть человечества.  Тебя интересует, сообщу ли  я, что ты  и
Сильвер до  сих  пор  сожительствуете?  Именно это  я  должен  с  изумлением
предположить. И  именно  об  этом, опять-таки  предполагаю,  пронюхали  наши
маленькие поджигатели. Корпорация сыщиков Дж. и М.
     Я прерывисто вздохнула, и сказала твердым голосом.
     - Да, Кловис.
     - Вот тебе ответ: нет. Ах, какое облегчение.
     - Э.М. знает свое дело.  Если они проведают, что  он все еще гуляет на
свободе...
     - То от него останутся лишь зубчики часового механизма.
     Его слова  оглушили меня,  ужас и  страх вернулись  снова. Да  еще  эти
изверги могли появиться в любой момент.
     - Знаешь, - начал Кловис, -  я, кажется, догадываюсь, как Джейсон  тебя
выследил. Но я перебила его:
     - Кловис, ты не можешь одолжить мне немного денег? Или просто дать?
     Не знаю, смогу ли я вернуть. Но если бы мы выбрались из города,  уехали
на север...
     - Мысль хорошая. Деньги ты можешь взять. Но только представь, что
     Э.М. или Совет устроили засады на шоссе, на линиях флаеров, ведущих  за
город.
     Я смотрела как будто сквозь него.
     - О Боже. Об этом я не подумала.
     - Не  вешай  нос.  Я  сочиняю  альтернативный  план.  Оставайся  здесь,
немного подожди. Мне нужно кое-кому позвонить.
     - Кловис!
     - Да. Меня зовут именно так, а не Иуда Искариот, так что расслабься.
     - Какой план?
     - Ну ты  совсем как  твоя потрясающая мамаша...  Другой голос  полоснул
меня, как ножом, так что я покачнулась:
     - Джейн! Джейн!
     Я медленно обернулась. Египтия стояла на маленькой лестнице, ведущей  в
спальню. Она кинулась  ко мне, как  будто ее подхватил  резкий порыв  ветра,
вспенивавший   воздух.   Она   подлетела,   и   вцепилась   в меня, не давая
пошевелиться.
     - Джейн, Джейн, Джейн. Я знала,  что ты придешь. Знала, что ты поймешь
и придешь, потому что ты мне так нужна. Ах, Джейн... я так боюсь.
     Я чувствовала, что  утопаю в потоке  ее слов, и  первым движением  было
оттолкнуть ее. Но она держала меня крепко, как любовника, а ужас ее вылился
в   какое-то   странное   нечленораздельное   гудение,   как  у проводов под
напряжением.
     - Потом продолжим, - сказал Кловис.
     - Кловис...
     - Положись на меня. Я знаю, что делаю. - Он пошел в сторону кухни. -
     Пойду, посмотрю, как там Слаумо.
     Египтия обвила  меня, как  змея,  обволокла запахом  своих духов,  и я
стала понемногу успокаиваться.
     Хорошо, что мой любимый  не подвержен истерикам,  как я. Он, наверное,
ждет меня, не испытывая  никакого страха, думая, что  я зашла к  кому-нибудь
из наших общих знакомых,  может быть, ужинаю с  ними. Кловис нам поможет.  И
мы покинем наш прекрасный дом, белую кошку, с которой подружились.
     - Египтия, - сказала  я, слезы снова приготовились  выступить у меня  в
глазах. - Не надо бояться. Все будет замечательно.
     Она отодвинулась  и  храбро улыбнулась,  а  я разразилась  смехом, как
недавно - слезами.
     Египтия была ошарашена.
     - Почему ты надо мной смеешься?
     - Потому что внутри у тебя сумятица, а снаружи ты такая красивая!
     Ее кожа под театральным гримом,  бархатилась, как персик, на веки  были
наложены терракотовые  тени  с  золотыми  блестками.  Золотые  блестки  были
рассыпаны также  по плечам  и груди.  Волосы, выкрашенные  в  бледно-голубой
цвет, падали тщательно  завитыми локонами, и  наверху красовалась  маленькая
золотая корона. На ней было платье из золотых и серебряных чешуек, а вокруг
тонких   рук   несколько   раз   обвивались  темно-голубые заводные змейки с
рубиновыми глазами.
     Самое удивительное  было  то,  что в  ней  действительно  чувствовалось
величие, несмотря на  ужас во  взгляде, нелепую  эгоманию и  ранимость. И  я
продолжала   смеяться,   пока   она,   хотя   и  несколько обиженно, тоже не
засмеялась.   Изнемогая   от   хохота,   мы   упали  на тахту, и ее слоистое
чешуйчатое платье издало  такой звук,  будто пустые  жестянки покатились  по
лестнице. Мы вскрикнули, замолотили руками и ногами, ее восточные  комнатные
туфли разлетелись по гостиной.
     3
     Было   три   бутылки   Слаумо,   и   мы  с Кловисом и Египтией сидели и
потягивали вино  при  свечах. Джейсон  и  Медея пили  кофейную  шипучку, от
которой у  меня  мгновенно начиналась  икота.  Близнецы уселись  на  полу в
другом конце гостиной  и стали играть  в шахматы. Они  могли что-нибудь  там
слямзить, но Египтии  не было  до этого дела.  Она знала,  что не  переживет
этот вечер. У нее перед  глазами было два варианта  своей смерти. Один - ее
первый выход на сцену. У нее разрывается сердце. Или она умрет в финале,  не
в силах вынести  напряжение. Это  было совсем не  смешно. Она  действительно
этого боялась.
     Театр был небольшой,  да и аншлага  не ожидалось. На  премьерах в  зале
сидели, как  правило, несколько  критиков  да видеогруппа,  которая  снимала
несколько кадров, а потом их  могла и не показать.  Но для Египтии это было
самое страшное, и будь я на ее месте,  то дрожала бы точно так же, хотя  все
же меньше, чем перед моим дебютом на улице. Египтию грыз страх провалиться -
провалить себя. Или,  как она выразилась,  провалить Антектру. Она твердила
слова своей роли,  то расхаживая по  гостиной, то опускаясь  на тахту,  дико
смеялась, плакала - к счастью, ее  грим слезами не смывался. Она  потягивала
Слаумо, оставляя на стакане золотые крылья бабочек от своих губ.
     - Она  девственница. Ее  сексуальное электричество  направлено на  саму
себя.   Она   движима   печалью,   муками   и   яростью. Ее обуревают демоны
собственной ярости. Когда она говорила,  казалось, что она знакома со  всеми
этими эмоциями, хотя  на самом деле,  вряд ли  она хоть раз  их испытала.  И
описания состояний Антектры, очевидно, были ремарками, которые она  заучила,
как роль.
     - Ураган  страсти. Сумею  ли я  это показать?  Иногда я  чувствую,  что
энергия этой роли сосредоточена во мне,  как в вулкане. Но теперь...  хватит
ли у меня сил?
     - Да, - сказал Кловис.
     - Да, - сказала я.
     - Моя ладья пытками доводит твою до смерти, - сказал Джейсон на другом
конце комнаты.
     - Энергия, -  говорила Египтия,  рыская между свечами,  как пантера,  -
может поглотить меня. Мне все равно, правда, все равно, если она меня убьет.
Но я умру с  сознанием выполненного долга... ах,  Джейн, ты меня  понимаешь,
не правда ли?
     - Да, Египтия.
     Кловис скрыл зевок за длинными волосами, и я подумала о Сильвере. Не
     то чтобы я все это время не думала о нем. Просто тревога отошла на
     задний план, подобно тому, как притупляется зубная боль, когда
     принимаешь болеутоляющее. Сознание опасности и несчастья, мое
     беспокойство за Сильвера, который не знает, куда я пропала, ловушка,  в
которую я угодила  и из которой,  очевидно, не выбраться, -  это была тупая
боль. Вино, роскошная обстановка, страх  Египтии - болеутоляющее. Боль  была
легкой и переносимой, так что я могла отвлечься от нее. Но когда свет  падал
на волосы Кловиса - огненные! - боль вспыхивала снова. Каждый раз я едва  не
вскакивала, чтобы  бежать из  квартиры в  ночь. Близнецов  Кловис,  конечно,
задержит. Но тогда они поймут, что были правы. И я не смогу воспользоваться
помощью Кловиса.
     Под   велюровой   курткой   у   него   была вышитая рубашка. Похоже, он
копировал Сильвера  вполне  сознательно.  Могла  ли  я  довериться  Кловису?
Впрочем я уже сообщила ему все, кроме адреса.
     - Моя королева покупает  себе свободу, позволяя  твоему коню отсечь ей
левую руку, - сказала Медея.
     - Я очень надеюсь,  - проговорил Кловис, -  что они не проделывают  эти
экзекуции над твоими шахматными фигурами, Египтия.
     - Весь мир - шахматная доска, а люди - фигуры, - произнесла Египтия.
     Цитата? - Ах,  склоните голову перед  окровавленным прахом.  Опуститесь
на колени  перед  тираном, порабощенная  земля.  Мир не  тот.  Боги мертвы.
Опустись на  колени,  ибо  надлежит  тебе сделать  это.  Отринь  гордость  и
опустись.
     - Мой конь кастрирует твоего коня.
     - Это невозможно. Мой конь  в полной броне. - Ну  и что. Там в ней  как
раз самые слабые звенья.
     Я не могла  даже позвонить Сильверу.  Рядом стоял телефон,  к нему  мог
подойти смотритель,  но  я не  помнила  номера. Да  если бы  и  вспомнила и
позвонила, это разоблачило бы меня: значит, кто-то у меня дома все же есть.
Можно было  бы позвонить  по параллельному  наверху у  Египтии, но  на  этом
аппарате, пока бы я набирала номер, загорелись бы голубые лампочки,  Джейсон
и Медея их увидят. Специально будут следить.
     - Женщины дворца, - продекламировала Египтия, - мой брат был богом  для
вас. А для этих зверей он - падаль. Он брошен на растерзание коршунам.
     - Батюшки,  - сказал  Кловис,  - да  эта  пьеса -  просто истерическая
мелодрама. Я больше этого не выдержу.
     - Не дразни меня, Кловис! - вскричала в отчаянии Египтия.
     - Половина одиннадцатого, - сказал Кловис. - Я пошел вызывать такси.
     - Боже! - воскликнула Египтия. - Разве уже пора?
     - Пожалуй, да. Джейн, налей еще порцию.
     Я не была убеждена, что это ей необходимо, хотя вино, казалось,  совсем
ее не пьянило. Она  облачилась в свой костюм,  немного испачкав его  гримом.
Разрыв между ее эмоциональным накалом и настроением остальной частью  труппы
был слишком велик.
     "Они мне ничего не дают!" -  все повторяла она. Однако, другие  актеры,
занятые в спектакле,  служили для  нее своеобразной  опорой, не  позволяющей
упасть, и жаль, что они этого не сознавали.
     Я принесла ее серо-голубое меховое  пальто с капюшоном. Она купила  это
пальто в тот самый день, когда я привезла Сильвера в Чез-Стратос.
     - Ах, Джейн. Ах... Джейн...
     - Я  здесь.  -  Мой  голос  прозвучал так,  будто  я  ее  терпеливая  и
внимательная старшая сестра. Добрая, переживающая за нее. Участливая.  Прямо
как Сильвер.
     - Дже-е-е-е-йн...
     Она вперилась в  меня. Ее  ждала гильотина, тележка  скоро покажется  в
дверях.
     - Все  будет хорошо,  - сказала  я ей.  - Быть  может, Астероид  упадет
прямо на Театр Конкордасис. Вскоре появился Кловис.
     - Такси будет на пирсе через полчаса, - сказал он, посмотрел на меня  и
вполголоса добавил: - Я позвонил еще кое-куда.
     - Кловис... -  пробормотала я,  поняв, что он  начал осуществлять  свой
загадочный план.
     -   Потом.   -   Он   взглянул   на Джейсон и Медею, которые озабоченно
уставились на нас.  - Вы  бы, ласточки, успели  еще по-бысторому  прикончить
кого-нибудь на доске, мы уходим через десять минут.
     - Ох! Жуткая пьеса, - сказал Джейсон.
     - Можете не ходить, - предложил Кловис.
     - Да нет, мы пойдем, - сказала Медея. - Хочется побыть с Джейн. Мы  так
давно с ней не виделись.
     - Господи, что  за странный вечер,  - сказал Кловис, когда  мы вышли в
фойе перед шахтой лифта.
     - А что такое? - поинтересовался Джейсон.
     - Откуда я знаю, - ответил Кловис.
     Подошел лифт, и Египтия затрепетала в моих руках. Пока мы спускались  к
парому, наступила ночь, и дома  стали похожи на россыпи драгоценных  камней.
Вокруг все  замерло,  запорошенное  снегом.  На пароме  было  пусто,  по  ту
сторону нас уже ожидало такси.
     Поднявшись по Большой лестнице и пройдя мимо фонтана, который зимой  не
работал, мы добрались до  театра в одиннадцать  пятнадцать. Здесь я впервые
увидела Сильвера.
     У главного  входа народу  было немало.  Обогнув толпу,  мы вошли  через
служебный вход и проследовали  в уборную Египтии.  Там работал радиатор, но
трястись Египтия не переставала.
     - Отец мой сражен, брат подло срезан. Смерть - наследие Дома
     Павлинов. Все гибнут. Все, кроме Джейн. Джейн, не оставляй меня.
     - Мы лучше подождем на улице, -  сказала Медея. Я знала, что они  будут
наблюдать за дверью.
     Теперь мне в  любом случае  нужно остаться,  у Кловиса  могут быть  для
меня новости.  Какими  бы  они ни  были.  Волноваться  уже не  было  сил.  Я
пребывала в состоянии глухой апатии,  однако в любую минуту могла  сорваться
и броситься в квартиру на улице Терпимости.
     Мимо   по   коридору   прошел   молодой  человек по имени Коринф, стуча
металлическими башмаками и меланхолично жуя цыплячью ножку.
     Двадцать минут спустя, заглянул красивый стройный мужчина, режиссер.
     - О, ты  уже здесь,  - сказал он  Египтии. Она  умоляюще посмотрела  на
него, но с ней  он уже покончил.  На следующие постановки  ей можно было  не
рассчитывать, несмотря на ее доступное богатство. Это читалось в его глазах.
- Последний совет, дорогая, - проговорил  он. - Постарайся не забывать,  что
в составе, кроме тебя, есть и другие актеры.
     Она открыла было рот, но он уже вышел, хлопнув дверью так, что едва  не
слетела с петель. Ремонта тут не было давненько.
     - Они ненавидят  меня, - ошеломленно  прошептала она. - Я  была с ними
такой щедрой, разделила с ними свой дом, свою любовь. А они ненавидят меня.
     Для правды было сейчас не время. По крайней мере, для такой.
     - Они завидуют, - сказала я. - Они чувствуют, что ты их всех затмишь.
     Против Антектры тоже все ополчились. Это может тебе даже помочь.
     - Визг  павлина,  -  сказала  она,  -  птицы,  предвещающие  несчастье,
проклятие и смерть.
     Я подновила ее грим. Смогла ли бы я сделать то, что предстояло ей?
     Думаю, смогла бы, хотя наверное, боялась бы больше, чем сейчас Египтия.
     - Ты не изменилась, Джейн, -  сказала она, рассматривая меня в  грязном
зеркале, как будто  увидела в  первый раз. -  Ты похорошела.  Ты фея.  Такая
спокойная. И мудрая.
     - Это потому,  что я не  одна, -  сказала я, не  успев сообразить,  что
лучше промолчать.
     - Правда? - рассеянно отозвалась она. Кловис был прав, она забыла. -
     У тебя появился любовник, Джейн? Да, Египтия. Серебряный любовник.
     - Можно сказать и так.
     Следующим вопросом она меня дико напугала:
     - Джейн, а что случилось с роботом?
     - Ну... - я постаралась взять себя в руки. - Он просто чудо.
     - Да,  -  задумчиво  проговорила  она, -  красивее  и  искуснее  любого
мужчины. И нежнее. Ты не находишь? И  его песни. Он пел мне любовные  песни.
Он знал, что мне очень нужна  любовь, что я живу любовью... Чудесные песни.
А его прикосновения, как он ласкал меня, и...
     Она замолчала  как раз  в тот  момент, когда  я почувствовала,  что  не
смогу больше слушать ее излияния.  Над нашими головами вдруг завыла  сирена,
и мы в испуге бросились друг к другу, не успев сообразить, в чем дело.
     За сиреной  последовал жестокий  смех.  Очевидно, это  была  "шуточка",
приготовленная специально для нее.
     - Через  пять  минут  поднимется занавес,  Египтия.  Я  испугалась, не
случится ли с ней припадка. Но она вдруг совершенно переменилась.
     - Ты иди, Джейн, - проговорила она. - Мне нужно побыть одной.
     На улице Джейсон и Медея сразу окружили меня.
     - Наши места  в третьем ряду.  Дурной тон со  стороны Кловиса  заказать
именно их. Ты займешь  место Хлои, оно  хуже всех. Забавно,  что у тебя  нет
билета, раз ты собиралась сюда придти.
     На самом деле Кловис приготовил им другой сюрприз - он подменил билеты.
Близнецы, к своему  ужасу, обнаружили,  что сидят в  первом ряду  и даже  не
рядом, а в разных концах.
     - Безобразие,  - сказал  Кловис. -  Какая путаница.  Несомненно,  театр
объявил нам вендетту.
     Теперь близнецам придется  весь спектакль  выворачивать шеи,  проверяя,
на месте ли я.
     Когда мы с Кловисом уселись в конце ряда, он заговорил:
     -   Ты   уходишь   сразу   после  первой реплики Египтии. Насколько мне
известно, в это  время по проходу  пронесутся десять болванов,  а когда  они
доберутся   до   сцены,   начнется   гроза. Спецэффекты тут просто зверские.
Джейсона и  Медею  это отвлечет.  Тогда  ты и  можешь уходить.  Если  они и
заметят, то им понадобится полчаса, чтобы пробиться наружу, а если  повезет,
они   столкнутся   со   второй   сменой  шествующих по проходу, какая-то там
процессия. - Джейсон и Медея одновременно обернулись, и Кловис помахал им. -
Если они меня спросят, я скажу, что тебе стало плохо.
     - Они поймут, что это неправда.
     - Разумеется. Твоя репутация  меня нисколько не  интересует. Но им это
мало поможет.
     - Кловис, ты сказал, что дашь мне немного денег.
     - Завтра  вы  ловите тачку  и  отправляетесь по  шоссе  до восемьдесят
третьей дороги. На это денег наскребешь?
     - Да.
     - На восемьдесят третьей отпускайте  такси и идите пешком к  Обвальному
склону Каньона.
     - Это же всего в нескольких милях от дома матери.
     - Ну и что?  Сомневаюсь, что вы  ее там встретите.  Я это место  выбрал
потому, что это  уже не город,  но еще и  не граница штата,  поэтому там  не
будет ни наблюдений, ни шпионов. И еще потому, что Джем сможет посадить там
СВВ.
     - Что?
     - Самолет с вертикальным взлетом. Грохочущая летающая машина, вроде
     Бэкстера, который  так любит  твою мать.  Джем -  инженер-испытатель  и
летчик Хисторика Антиква  Корпорейшен. Он позаимствует  эту тарахтелку,  как
обычно, в  музейном  ангаре, приземлится  у  Каньона и  доставит  вас, куда
захотите.   Он   пообещал   мне   это,   когда звонил ему час назад. Кстати,
сообразительностью он не  отличается, и если  ты не скажешь  сама, что  твой
дружок робот,  то он  никогда не  догадается об  этом. Тем  не менее,  куда-
нибудь он вас доставит. А потом  вернется и проведет вечер со мной. Честно,
Джейн, я молюсь за тебя.
     - Кловис, я...
     - Берите любой багаж,  если он полегче, скажем,  рояля. В этих  машинах
полно места. Он передаст вам деньги. Банкнотами, если успею выцарапать их  в
банке. Надеюсь, ты  не собираешься рыдать,  кидаться на колени  - кстати,  а
есть ли тут ковер? Да, есть, - в припадке благодарности? Вилять передо мной
хвостом?
     - Нет. Но я никогда не забуду, что ты сделал для меня. Никогда.
     - Джем тоже получит массу удовольствия.  Но я постараюсь лучше об  этом
не думать.
     - Я бы хотела...
     - Ты бы  хотела, чтобы я  был гетеросексуальным и мы  бы могли сбежать
вместе.
     - Я бы хотела отблагодарить тебя должным образом, но не знаю, как.
     - Я не могу быть крестным отцом  твоих деток. Хотя бы потому, что их  у
тебя не будет.
     - Ну, почему же? Тем же путем,  что и Деметра. Сильвер, я думаю,  будет
потрясающим приемным отцом. У меня вообще никакого отца не было.
     - И ты  ничего не  потеряла, -  сказал Кловис.  И в  этот момент свет,
тускло освещавший бедное помещение театра, внезапно погас.
     Публика неодобрительно загудела.
     - Джейн, - снова заговорил он, - я забыл еще об одной чертовски  важной
вещи.   Послушай,   Джейсон   нашел   тебя с помощью самодельного наводящего
устройства.   Проверь   всю   одежду,   в   которой  ты встречалась с ним до
сегодняшнего дня. Ищи что-нибудь маленькое.
     - Что ты сказал?
     - Ты  меня слышала.  Конечно, оно  не настолько  точное, чтобы  указать
квартиру, но подобраться они к тебе, как видишь могут, довольно близко.  Это
их новая игра на месяц.
     - Но я...
     Из-под взвивающего занавеса хлынул жуткий красновато-коричневый свет.
     Мы замолчали, но в голове у меня все кипело.
     Наводящее устройство? Пэйшенс Мэйдел Бридж, Джейсон, бегущий мимо меня,
потом Медея - нужно  было все это хорошенько  вспомнить, но тут передо  мной
открылась сцена  в  клубах  кровавого  дыма. Из  дыма  на  помост  выступила
Египтия, оцепеневшая, ничего не видящая, посверкивающая своими блестками.
     Секунду я не  понимала, что с  ней произошло. А произошло  то, что она
стала Антектрой. Она казалась лунатиком,  спасшимся от взрыва -  оглушенным,
обесчеловеченным. Ее страшная  красота била  в глаза.  Она протянула  вперед
руки, держа в них кусок размалеванной под кровь ткани.
     - Склоните  головы, -  сказала она  нам,  - склоните  головы, -  и  мое
сердце перевернулось. Она  повторила свою  реплику. А потом  голос ее  вдруг
понизился, как  у певицы,  едва ли  не на  целую октаву:  - Склоните  голову
перед окровавленным прахом. Опустись  на колени перед тираном,  порабощенная
земля.
     Она казалась безумной,  и все  мы, бездыханные, повисли  на ее  словах,
как на веревке.
     - Мир не тот, Боги мертвы.
     Я содрогнулась. Она будто вышла из могилы.
     Конечно же, она вела себя так, будто других актеров не существовало.
     Их не  было. Они  всего лишь  тени. Только  Антектра жила  в ее  жгучей
агонии, на фоне разрушенного пейзажа.
     - Отринь гордость и опустись.
     Как и тогда,  я сидела  загипнотизированная. Ниоткуда  не раздалось  ни
звука, потом послышались шаги и клацанье оружия. По проходам неслись  десять
воинов, и на этот раз публика отозвалась одобрительным гулом.
     - Возрыдайте, небеса! - голос Египтии перекрывал шум войны. -
     Возрыдайте кровью и пламенем.
     Войны скучились перед ней. Раздался удар грома. Сцену прорезала молния.
Египтия на своем помосте, казалось, была охвачена огнем.
     - Пошла, - тихо произнес Кловис.
     - Что?
     - Уходи, дура.
     - А-а... - Вскакивая я, споткнулась и едва не выпала в проход.
     Под прикрытием  бешеных  вспышек я  бросилась  к выходу  и  выбежала в
отрезвляющий холод городской ночи.
     На автобус денег у меня хватило,  но пришлось очень долго ждать.  Когда
я спрыгнула на своей  остановке, на часах в  автобусе было уже час  двадцать
шесть минут. Я отсутствовала  больше десяти часов.  Кловис не задумывался о
том, что  меня ждет  человек, ведь  это всего  лишь машина.  Хотя,  пожалуй,
Кловис больше так не  считал. Конечно, несмотря  на мое долгое необъяснимое
отсутствие, он оставался спокойным, невозмутимым и рассудительным,  особенно
если учесть, сколько я  твердила ему об опасности,  в которой мы  находимся.
Но у него же механический разум.
     Я бежала по улицам,  будто сквозь плотную темную  воду, до того  густая
была ночь.
     Когда я влетела в квартиру,  он стоял посреди радужного ковра.  Верхний
свет был включен, и я видела его  очень отчетливо. Как будто я выбралась  из
обвала и начала обретать  равновесие. Но он  стоял абсолютно спокойный, без
всякого выражения на лице.
     - С тобой, - спросил он, - все в порядке?
     - Да.
     - Нам  повезло, что  ты меня  застала. Я  с семи  часов искал  тебя,  и
сейчас собрался опять уходить.
     - Уходить? Но ведь мы договорились...
     - Я думал, на тебя могли напасть, - тихо произнес он. - Или убить.
     Я не могу описать, как он это  сказал, но его голос потряс меня,  вышиб
из головы все слова и мысли. А  поскольку и слова, и мысли, и события  этого
вечера, были  необычайно  важны,  я немедленно  начала  восстанавливать  их,
преодолевая оцепенение.
     - Нет. Послушай, я  расскажу тебе, что случилось,  - проговорила я  так
спокойно, как будто отвечала на вопрос, которого, видимо, следовало  ожидать
от разумной невозмутимой машины.
     И я, торопясь, рассказал ему  все. Он внимательно слушал. Через  минуту
он опустился на  тахту и  склонил голову, а  я села  рядом, чтобы  закончить
рассказ.
     - Уйти я  не могла.  И даже  позвонить не могла  - я  не помнила номер
телефона внизу, и потом  надо было ждать Кловиса.  Это кажется безумием,  но
разве   нам   не   стоит   рискнуть?   Уехать   завтра  куда-нибудь? Как два
разоблаченных шпиона. По-моему, стоит.
     - Ты так боишься этого города и не без оснований, - сказал он. -
     Уехать отсюда - единственный выход для нас.
     - Ты меня осуждаешь? Зря. У  меня очень веские причины бояться. Я жила
с этим страхом весь день и весь вечер.
     Он обнял  меня одной  рукой, и  я легла  рядом с  ним. И  почувствовала
огромное расстояние  между нами.  Он  был, должно  быть, где-нибудь  в миле
отсюда.
     - Египтия, -  медленно произнесла  я, сама  не зная,  зачем, -  Египтия
изумительна. Я слышала только несколько ее реплик... Сильвер, в чем дело?  Я
даже и не  знала, что  ты умеешь  сердиться. Но я  не виновата.  Я не могла
прийти сюда.  Если  ты думаешь,  что  это  глупости и  паникерство,  то,  по
крайней мере, поверь, что это искреннее паникерство и не совсем глупости.  А
потом еще Кловис сказал про это  наводящее устройство. О, Господи, мне  надо
проверить...
     Но он  крепко  сжал мою  руку,  и я  поняла, что  двигаться  Нельзя, и
осталась лежать, ожидая, что он скажет.
     Наконец, он заговорил  тихо и  быстро. В его  мелодичном голосе  трудно
было обнаружить следы каких-нибудь чувств, кроме, пожалуй, крупинки юмора.
     - В свое время ты пыталась научить меня исследовать собственные эмоции,
то есть тому, для чего я предназначен.  Выходит, я был не прав. Или же  все-
таки научился  этому, как  приобрел и  другие чисто  человеческие  свойства.
Когда тебя не было...
     - Но я, правда, не могла, - прошептала я.
     - Я знаю. И знаю, что  ты жива и здорова. Но  я не знал этого, пока  ты
не вошла в дверь. Будь я человеком, я бы места не находил. Будь я человеком,
ч бы обошел все больницы в этой части города.
     - Прости меня. Мне очень жаль, что так получилось.
     - Самым странным был внутренний процесс, через который я себя проводил,
во время  которого  я представил  себе,  что  ты лежишь  где-то  мертвая,  и
значит, я никогда больше  не буду с  тобой снова. Ты  спрашивала, могу ли  я
бояться. Могу.  Тебе  придется на  слово  мне  поверить, что  и  этом  теле,
которое не  дрожит,  не  потеет,  не  проливает  слез,  действительно  сидит
трехлетний ребенок, который очень интенсивно все это переживает.
     Его голова была наклонена, и я не видела лицо. Я обхватила его руками и крепко-крепко прижала к себе. Вместо радости за него я почувствовала  что-то вроде  стыда.  Я  поняла,  что опять  неумышленно совершила  непростительный поступок.  Ибо   я   окончательно  и  бесповоротно  доказала,  наконец,  его человечность: показала, что он зависит от других существ своего вида.

     От землетрясения город содрогнулся в начале шестого утра.
     Я проснулась от того, что латунная кровать начала  двигаться.  Сильвер,
который мог ввести себя в состояние, подобное психостетическому трансу,
- это  был полный  покой и  отсутствие чувства  времени -  Сильвер вышел  из
него раньше  меня. Я  подумала, что  это сон.  Было темно,  если не  считать
слабого снежного блеска из-за полуоткрытых  занавесок. Потом я увидела,  что
занавески открываются  сами  собой,  подергиваясь каждый  раз  на  несколько
дюймов.
     - Это земной  толчок, -  сказал он  мне. -  Но, судя  по ощущениям, не
сильный.
     - Ничего себе не сильный! - воскликнула я, садясь на кровати.
     Она сместилась не меньше,  чем на фут. Весь  дом вибрировал. Я  уловила
зловещий шум  на улице,  какие-то стоны,  треск и  визг, которые  я  сначала
приняла за крики ужаса, доносящиеся из города.
     - Мы должны бежать на улицу? - спросила я.
     - Нет. Все  уже успокаивается.  Первый толчок  был минут  за десять  до
этого, почти незаметный. Ты даже не проснулась.
     С полки свалилась свеча.
     - Ой, Сильвер! А где кошка?
     - Ты вспомни, ее здесь и не было.
     - Да, верно. Я буду скучать по этой кошке... И что это в голову  лезет,
когда вокруг такое творится?
     Он мягко засмеялся и потянул меня обратно в кровать.
     - Просто ты по-настоящему не боишься.
     - Действительно. А почему?
     - Ты ведь  со мной,  и ты мне  доверяешь. А  я сказал тебе,  что все  в
порядке.
     - Я тебя люблю, - сказала я.
     В окно ударилось  что-то тяжелое и  мягкое. Потом раздался дребезжащий
звук. Наконец, все стихло.
     Я выскочила из кровати и подошла к окну. Толчок, видимо, на самом деле
был незначительным,  хотя сравнивать  мне  было не  с чем.  Какой-то частью
сознания я ожидала  увидеть на горизонте  обрушившийся и захлестнутый огнем
город -  я  нередко  видела это  в  репортажах  с места  толчков  по  каналу
новостей. Но горизонта вообще не было видно. Как три гигантские змеи,  балки
вздымались   над   осевшим   зданием,   разбросав   снег во все стороны, как
катапульты. Ком  этого  снега  и вляпался  в  наше  окно. К  чему  бы  такое
предзнаменование?
     Я слышала приглушенный гул голосов. Люди высыпали на улицу и обсуждали,
что произошло. Потом  мимо дома  проехал робот  скорой помощи,  его не  было
видно, но сирена  была слышна; и  еще, и еще. Хотя  толчок был сравнительно
мягким, несчастные случаи  не исключены.  Я подумала о  них с  состраданием:
мне это не  грозило, мы  были в безопасности.  Потом обрадованно  вспомнила,
что спектакль Египтии  должен был  закончиться до толчков.  Они с  Кловисом,
видимо, не пострадали.
     Только когда  мы  вернулись в  постель,  разделив последнее  яблоко, я
вспомнила о доме матери на  высоких стальных опорах. Может быть,  спуститься
в фойе  и  позвонить ей?  Но  там  наверняка полно  людей,  звонивших  своим
родственникам. Что же все-таки я чувствовала?
     Я поделилась сомнениями с Сильвером.
     - С ее домом ничего не случилось, - сказал он. - Он хорошо укреплен.
     Единственная проблема - высота, но на опорах должны быть компенсаторы,
     - Интересно, беспокоится  ли она за  меня. Не знаю. Ах,  Сильвер, я не
знаю. Прожила с ней всю жизнь, а  теперь не знаю, волнуется ли она за  меня.
Вот ты бы волновался.
     - Да, я очень волнуюсь.
     Немного погодя  в дверь  постучал  смотритель и  спросил, как  мы себя
чувствуем. Я крикнула, что хорошо, и спросила о его белой кошке.
     - Кошка  и ухом  не повела.  Вот ведь  животное. Если  они не  убегают,
значит, ничего страшного.
     Когда он ушел, я почувствовала себя неловко, поскольку не сказала,  что
мы собрались уезжать.  В виде  квартплаты за  последний месяц  мы оставим  в
квартире все,  что сможем.  Я хотела  попрощаться с  кошкой. Деметра  всегда
говорила, что кошки вряд ли могут поддержать домашний уют, что они  царапают
вещи и  оставляют шерсть  на подушках,  и она  была права,  ну и  что,  черт
возьми?
     Я заснула рядом с Сильвером, и  мне приснилось, что Чез-Стратос упал  с
неба. Повсюду  валялись  обломки и  камни,  а вокруг  суетились космонавты,
держа неуместные здесь подносы с чаем и тостами.
     - Мама? - спросила я у обломков. - Мама, ты где?
     - Иди сюда,  дорогая, - сказала  мать. Она стояла  на маленьком  холме,
облаченная в  золотые  доспехи.  Я  с ужасом  увидела,  что  ее  левая  рука
отсечена, но один из роботов уже приделывает ее обратно. Я подошла к ней,  и
она обняла меня, но доспехи были твердыми,  я не могла прижаться к ней,  мне
было неудобно.
     - Боюсь, твой брат мертв, - сказала она, приветливо улыбаясь мне.
     - Мой... брат...
     - Да, дорогая. И отец тоже.
     Я заплакала, хотя не знала, кто они такие.
     - Ты можешь  записать это на  пленку, -  сказала Деметра. -  А когда  я
вернусь, то послушаю ее.
     - Куда ты уезжаешь? - спросила я.
     - Делать сельскохозяйственные машины для фермеров, я же тебе говорила.
     - Не помню.
     - Потому что не хочешь помнить. Иди, Джейн. Отпусти мои доспехи.
     Бэкстер Эмпайр взмыл с развалин в пыльное небо, распластав нас всех  по
земле поднятым при  взлете вихрем.  На том  месте, где  стояла мать,  теперь
лежала разрубленная на  куски обезьяна, и  я подумала, не мой  ли это брат.
Потом обезьяна превратилась в совершенно  невредимого Джейсона, и он  сказал
мне:
     - Привет,  Медея. Я  подсунул наводящее  устройство в  павлина. Ну,  не
смешно ли?
     Когда я проснулась, уже светало. Сильвер был под душем, я слышала,  как
сверху низвергаются  каскады  воды. Я  лежала  и смотрела,  как проясняется
голубое небо на  нашем потолке,  и облака,  и птицы,  и радуга.  Я не стала
удерживать слезы, и  они полились из  глаз. Я никогда больше  не увижу этот
потолок.
     Помимо всего прочего я должна оставить здесь и куртку с павлинами.
     Неужели   они   действительно   проклятые   птицы? Одежда матери, пьеса
Египтии, моя куртка. Я должна оставить и ту одежду, которая была под курткой
в тот  вечер,  когда  мы   встретили у моста Джейсона  и Медею. Я  вспомнила, как   Джейсон   задел   меня,  удирая.  Может,  это  бегство   было  отчасти преднамеренным. Оба они квалифицированные карманщики, блестящие  клептоманы, оба  запросто могли  прицепить к  ткани что-нибудь  липкое.
Правда, еще ночью я  вывернула наизнанку всю эту  одежду и ничего не  нашла.
Может, штучка отвалилась,  тогда понятно,  почему они не  смогли точно  меня
вычислить. Она, наверное,  лежит где-нибудь поблизости,  сбивая их с толку.
Но вполне вероятно,  что она сработана  так ловко, что мне  ее не углядеть,
хотя   она   сидит   здесь,   и   неудача   Джейсона   объясняется   лишь ее
несовершенством,    которое    он,    дай    срок,   устранит. Микромагнит в
спиритическом бокале Кловиса был  почти невидимым, а  Джейсон делал его еще
год назад.  Они наверняка  сидели  у моста,  нарочно поджидали,  когда мимо
пройдет какой-нибудь интересный  тип, чтобы  установить прибор,  а кого  еще
могло занести, кроме идиотки Джейн?
     Как бы  то  ни  было,  нельзя рисковать,  забирая  одежду  с  собой.  Я
оставила даже ботинки,  которые были на  мне в  тот вечер -  у меня  нашлась
пара других,  поношенных, -  и даже  белье. Я  понимала, что  устройство  не
может проникнуть  глубоко, но  нельзя было  оставлять противнику  ни  одного
шанса.
     Когда Сильвер вышел  из ванной, я  встала под душ сама.  Я отвела себе
только три минуты на то, чтобы  оплакать малиновый потолок, голубые стены  и
кита-аэронавта.
     Одевшись, мы  оставили  часть квартплаты  и  последнюю банку  мяса для
кошек "Кип-Колд-Китти-Мит" на латунной  кровати. Сильвер написал  смотрителю
записку, где  объяснял,  что  приятель  предложил нам  работу  в  театре  на
востоке.
     Я уложила в  матерчатые сумки  одежду, полотенца, прочие  мелочи и,  по
какому-то странному  суеверному побуждению,  три законченные  на тот  момент
части моей  рукописи. Думаю,  мне  тогда уже  показалось, что  наше бегство
станет только  приложением  ко  всей  истории.  Или  просто  хотелось  вести
дневник, как леди-путешественницы в прошлом.
     Сильвер нес сумки и еще гитару. Мне был поручен голубой зонтик.
     Еще не было десяти, когда мы тайком выбрались из дома. Белая кошка
     беспечно шествовала по другой стороне  улицы. Она перебежала ее,  чтобы
поприветствовать нас. Я едва не задохнулась от слез.
     - Вот бы взять ее с собой.
     - Старику она нужна больше, чем нам. Он к ней очень привязан.
     - Да, я знаю.
     - Мы купим кошку.
     - Разве мы сможем?
     - Мы сможем даже научить ее петь.
     Мои слезы  покатились  прямо кошке  на  нос, так  что  она отпрыгнула,
нечаянно наградив меня царапиной на запястье.
     - Вот тебя, - сказал он. - Подарок на прощание.
     Мы рассчитывали пройти пешком до  центра города. Взять такси от  нашего
района до предместья было почти невозможно.
     Как только  мы  свернули на  бульвар,  я увидела,  что  мы недооценили
масштаб землетрясения.
     Выгнутая   и   перекошенная,   как  непрочная детская игрушка, надземка
вздымалась в воздух,  и, словно волна,  перекатившись через какой-то порог,
обрушивалась вниз, на улицу. Взглянув на  нее, я сразу вспомнила те  ужасные
скрип и визг,  которые услышала под  утро и приписала  смещению балок.  Дело
было в рабочем районе,  поэтому вокруг надземки никто  не хлопотал, если  не
считать пары фургонов с оборудованием для сноса, которые кружили поблизости.
Автодорога была, однако, закрыта.
     В одной  из  уцелевших  лавок мы  купили  несколько  пончиков. Женщина
смотрела на нас сквозь пар из закипающего чайника.
     - Джек потерял все свое стекло. Все разбилось.
     Мы сказали ей, что очень сожалеем, допили чай и вышли.
     Само по себе землетрясение не было сильным, однако этим районам, не
     укрепленным после прошлых толчков, оно нанесло ощутимый урон. Казалось,
оно вернулось, чтобы собрать остатки дани, упущенные двадцать лет назад.
     На первом  же перекрестке  мы в  замешательстве поняли,  что дорога  на
бульваре была закрыта  не просто  так: здесь сгрудились  машины, неистово  и
бесцельно гудящие  друг  на  друга, как  обезумевшие  звери.  Чуть подальше
несколько двадцатипятиэтажных зданий, треснувших  при предыдущем толчке,  на
этот раз рухнули и завалили собой всю улицу, дорога была тоже завалена, там
был кромешный ад.
     Когда мы приблизились к Арбору, нас остановил патруль роботов, один  из
многих, перекрывающих улочки и  переулки. Линия машин  была смята, они были
вдавлены одна  в другую  на эстакаде,  которая теперь  имела форму  надутого
паруса.
     - Это ужасно, - бессмысленно произнесла я.
     - Посмотри на это здание, - сказал он.
     Я посмотрела.  Казалось,  ничего особенного  в  нем нет.  Только через
десять минут до меня  дошло, что он  отвел мои глаза  от чего-то лежащего  в
сточной канаве, что я приняла всего лишь за выброшенную сумку...
     К тому времени, когда мы добрались до подземки в Бич, меня охватил уже
настоящий страх. Слабый по  шкале толчок не пропустил  ни одной трещины  или
щели и разодрал их. Улице Терпимости очень повезло.
     -   Судя   по   всему,   -   сказал   Сильвер,   -  главная сила толчка
сосредоточилась далеко от того места, где находится дом твоей матери.
     - Да. А Кловис как раз на ее пути.
     - Ты хочешь пойти на Нью-Ривер и посмотреть?
     - Нет. По-моему, мы слишком бросаемся в глаза. Но я ему позвоню.
     Я зашла в будку и набрала  номер Кловиса. Сначала ничего не  произошло,
потом раздался щелчок.  Я подумала,  что это автоответчик,  но вместо  этого
механический голос произнес: "Вследствие  сейсмических дислокаций эти  линии
временно не работают. Мы  подчеркиваем, что это не  значит, что ваш  абонент
находится в зоне поражения, просто  повреждены видео- и аудиолинии,  ведущие
к вашей будке."
     Я дрожала.  Я боялась  и за  Кловиса,  и за  нас обоих.  Наверное,  это
бессердечие, но я исступленно  спрашивала себя, нарушит ли  это наш план.  Я
представила себе незнакомого  Джема, который должен  был за нами прилететь,
погребенной под обрушившейся башней или пол обломками СВВ из Хисторики.
     Прежде чем выйти, я по телефону узнала время. Было двадцать две  минуты
одиннадцатого, а у Обвального Склона нам надо было быть к двенадцати - если
план еще в силе. Надо действовать так, будто все в порядке.
     - Сильвер, линии отключены.
     - Была и такая вероятность.
     - Сколько у нас денег? Он сказал.
     - Мы можем вызвать такси. Думаю, они и сюда приезжают из Бич.
     - Можно, - предложил он, - сделать крюк и проехать мимо домов на
     Нью-Ривер, посмотреть, как они там. Если там вообще есть, где проехать.
     Это все  упрощало.  Компания  такси могла  отказать  ехать  из бедного
района Бич  за  город. Случалось  иногда,  что такси  вызывали,  угоняли на
равнину и ломали  там. Но  я сказала, что  нужно заехать  на роскошную  Нью-
Ривер, и они согласились.
     Такси прибыло через пять минут.
     Мы ехали по незнакомым боковым улочкам. Повсюду торчали
     роботы-полицейские.   Я   была   подавлена   и   устрашена  тем, во что
превратился город.  Во мне  боролись облегчение  и паника.  План вполне  мог
провалиться, но даже если и так, все  это затянется надолго и кому придет  в
голову разыскивать мужчину с посеребренной кожей?
     Когда мы обогнули  Рейсин и стали  подниматься по подземному тротуару,
который раньше предназначался только для пешеходов, показалась Нью-Ривер,  и
я затаила  дыхание. Дэвидид,  исследователь ила,  мог бы  провести здесь  не
один   рабочий   день.   Казалось,   будто  кто-то, орудуя огромной лопатой,
повернул реку вспять. Сверкающая ледяная  грязь большими кольцами лежала  по
берегам и  на улицах,  ей были  заляпаны фасады  зданий. Но  они стояли,  мы
проехали мимо дома Кловиса.  Там не выпал ни  один кирпич, и хотя  несколько
коробок с кондиционерами в первой  галерее слегка покосились, выше все  было
нетронутым.
     Думаю, это река приняла на себя все давление, - сказал Сильвер.
     - Тогда он должен быть в безопасности.
     Такси закружило  по  городу,  как обломок  кораблекрушения,  попадая  в
пробки и выбираясь  из них. Только  через тридцать пять минут  мы попали на
шоссе. Там мы  сначала двигались очень  медленно. Люди съезжались отовсюду,
одни -  чтобы  узнать о  судьбе  родственников  и друзей,  другие  -  просто
поглазеть.   Канал   местных   новостей,   конечно   же, передал сообщение о
землетрясении,     добавив     бесполезное     предостережение: "Пожалуйста,
оставайтесь дома, поскольку поручиться ни за что нельзя".
     В такси были часы со стеклянным циферблатом.
     - Почти десять минут двенадцатого. Можем не успеть, - сказала я.
     Мы мчались  по этой  дороге столетие  назад, над  ней висели  пурпурные
грозовые тучи, у меня на сердце был серебряный ноготь, я боялась и говорить
с ним, и молчать.
     - Джейн, если человек прилетает на СВВ и сажает эту штуковину, то, по-
моему, вполне  допустимо  предположить,  что он  может  подождать  несколько
минут.
     Такси внезапно куда-то свернуло.
     - Куда это он?
     - Прямо по курсу восемьдесят третья.
     - Откуда ты знаешь?
     - Вложенная в мою программу география города простирается на  несколько
миль за предместье.  А знаешь  ли ты,  что в новом  городе я  буду таким же
беспомощным, как и ты? - Через минуту он тихо сказал мне: - Джейн, посмотри.
     Я выглянула  в  окно  над  покрытой снегом  землей,  у  верхнего  устья
Каньона, где  посверкивали  воздушные  линии, будто  золотые  нити,  увидела
другие линии  -  вертикальные.  А  в небе  -  крошечное  облачко,  холодное,
голубое и  неподвижное. Чез-Стратос,  этот  нелепый дом,  стоял на  месте в
целости и сохранности.
     Что-то во мне погасло.
     - Ах, Сильвер. И все же я так рада.
     - Я знаю.
     Еще минута - и  мы нырнули в скат  зазубренного ущелья, которое вело  к
Обвальному   склону   Каньона.   Не  собираясь рисковать протекторами, такси
затормозило.
     Чтобы расплатиться,  пришлось выгрести  все до  единой монеты.  Но  это
было справедливо.
     Вскоре мы, он - с сумками и гитарой, я - с зонтиком в руках, уже шли  к
тому месту, где вырублены ступени.
     Каньон,   образовавшийся   после   древнего   землетрясения, задолго до
Астероида, не пострадал  от нового.  На дне, между  вывороченных глыб,  была
площадка, абсолютно  гладкая, без  деревьев и  камней, покрытая  слежавшимся
голубоватым,   как   алюминий,   снегом.   Прекрасное место для посадки СВВ.
Укромное и доступное только таким вот образом.
     - Мы его не пропустили? - спросила я и улыбнулась сама себе. Мы бы  все
равно его увидели, это же все рядом.
     - О, меня это очень беспокоит.
     Внизу было  очень холодно.  Мы стояли  как в  углублении  металлической
ложки. До нас долетало  эхо, слышался даже  какой-то шепот. Грохот самолета
будет просто оглушительным.
     - Он, конечно, опаздывает, - сказала я.
     - Пять минут.
     - Восемь минут. Что мы будем делать, если он не прилетит?
     - Ты его проклянешь. Я понесу тебя обратно в город.
     - Что-что?
     - Понесу  тебя.  Двадцать-тридцать  миль. Можно  их  все  пробежать со
скоростью восемьдесят миль в час, если хочешь. Шоссе сравнительно плоское.
     Я засмеялась, и мой смех зазвенел в серебряной ложке.
     - Если его не будет, я, пожалуй, рискну.
     - Не надо рисковать.
     - Это не привлечет внимания. И тут я услышала самолет.
     - Ах, Сильвер. Разве  не здорово? Все  получается. Я посмотрела вверх,
но увидела только лавандово-голубой небосвод.
     - Сильвер, ты видишь самолет?
     - Нет, - сказал он,  - не вижу. И причина  этого, по-моему, в том, что
никакого самолета  нет. Как  только не  искажает стены  Каньона  посторонние
звуки.
     - А что это тогда?
     - Машина. Вот послушай. Тормозит.
     - Кловис?
     - Значит, что-то не так.
     Свои ощущения  я  могу  описать  только  так:  как  будто  одновременно
раскрылись клапаны  на  моем  теле,  и из  меня  стал  вытекать  драгоценный
жизненный сок. Я чувствовала  при этом физическую боль  и тошноту. Мои  губы
окоченели, язык одеревенел, не знаю, как еще я могла ими двигать.
     - Сильвер...  Позади нас  скалы. Я  не могу  через них  пролезть, а  ты
можешь. Ты  можешь их  перепрыгнуть, короче  преодолеть и  оказаться на  той
стороне. И потом дальше по  Каньону. Я не могу с  тобой, потому что если ты
меня понесешь,  это будет  слишком  медленно. Потому  что поверхность  - не
плоская. Ты сказал, нужна плоская поверхность.
     Он повернулся и взглянул на меня. Его лицо было внимательным, в  глазах
горели холодные красно-золотые огоньки.
     - Через  скалы перебраться  не так-то  просто. Это  займет очень  много
времени.
     - Тем более нужно торопиться.
     - Что это?
     - Не знаю. Но я знаю, что ты должен бежать. Сейчас, Сильвер.
     - Только с тобой.
     - Со мной они ничего не сделают.
     - Они  могут  с  тобой сделать  все,  что  угодно. У  тебя  нет  больше
полицкода. Ведь если им нужен я, а меня здесь не будет...
     Он понял смысл  моих слов раньше  меня самой. Он  всегда гораздо  лучше
меня знал,  что они...  что они...  - Мне  все равно,  Сильвер.  Пожалуйста,
прошу тебя, беги.
     Он не двинулся, только повернул лицо к тому месту, откуда мы пришли, и
я, в бессильном отчаянии, стала смотреть туда же. И он сказал:
     - Любовь моя, в любом случае у них должны быть способы не пустить  меня
далеко.
     Они. Пять  фигур спускались  по ступенькам  на площадку.  На всех  были
меховые пальто и шапки. Они походили на медведей. Это было смешно.
     Они довольно неторопливо направились  к нам. Не  думаю, чтобы это была
осторожность, хотя было скользко. Никого из  них я не знала, но потом вдруг
снег ослепительно сверкнул в двух стекляшках.
     СВВ не прилетел.  Его просто не  существовало. Существовал  "Электроник
Металз". Кловис все-таки нас предал.
     - Еще есть время, - прошептала я.
     - Нет, уже все,  - ответил он,  отвернулся от них  и встал передо  мной
так, чтобы  я  не  могла их  видеть.  Он  заслонил их,  как  когда-то  давно
заслонил от меня резкий свет внешнего мира.
     - Послушай, -  сказал он.  - Не обращай  на них  внимания. Сейчас  твое
дело - слушать меня.  Я люблю тебя. Ты  - часть меня. Я  - часть тебя. И  от
этого ты никуда не денешься. Я буду с тобой всю твою жизнь.
     - Нет, Сильвер... Сильвер.
     - Да. Поверь мне.  Это правда. А  этого я не боюсь.  Я боюсь только  за
тебя. Понимаешь?
     Я помотала головой. Он взял мои  руки, прижал к своему лицу,  посмотрел
на меня и улыбнулся. А потом оглянулся - они были уже совсем близко.
     Впереди шел Совэйсон.
     - Ты просто  глупая девчонка, -  сказал он мне.  - Пресмыкаешься  перед
имуществом своей подруги. Это, э-э, незаконно, как ты знаешь.
     Вряд ли он меня узнал, но настроен был столь же враждебно. Я заставила
его тащиться в  такой холод. Вечно  ему достается самая  грязная работа:  то
утихомиривать сброд и  отвечать на  гневные звонки, то  запирать ворота,  то
давать интервью, корча из себя  кретина, то гоняться за сбежавшими  машинами
и малолетними дурочками по зимним окрестностям города.
     Мои слова не  могли бы  ничего изменить, но  я все  же пыталась  что-то
выдавить из себя, а Совэйсон, оскалившись, сказал мне:
     - Тебе  повезло, если  ничего не  вышло из  строя. Разве  ты не  знала,
какими   опасными   могут   быть   эти  игрушки? Испорченная линия. Да, тебе
чертовски повезло.
     Я хотела было их умолять, но остановилась. Сильвер стоял рядом со мной,
молча глядя на них. Никто из них не посмотрел ему в глаза.
     - Э-э,  да.  сюда  сумки,  леди, -  сказал Совэйсон.  -  Хм, вы,
пожалуйста, возьмите  гитару,  -  добавил  он  в  адрес  одного  из  четырех
медведей. - Это имущества Э.М.
     Сильвер тихо опустил сумки. Люди схватили их. Он протянул гитару  тому,
на кого указал Совэйсон, и тот сказал:
     - Спасибо... тьфу ты, черт, - и захлопнул рот.
     - Да,  они вполне  убедительны, -  сказал  Совэйсон. -  Пока у  них  не
вышибет прокладку. Ну,  а теперь,  юная леди.  Ваше такси  мы остановили  на
дороге. Оно доставит вас обратно в город.
     - У нее не хватит денег, - сказал Сильвер. Они все вздрогнули.
     Совэйсон поперхнулся. Он махнул рукой другому медведю.
     - Ступайте  положите, э-э,  деньги  в эту  проклятую тачку.  Только до
города.
     Медведь   кинулся   прочь.   Послушные   прихвостни.   Если  бы Сильвер
сопротивлялся, справились ли бы они с  ним? А потом я увидела, как Совэйсон
достает что-то из кармана. Он стал  вертеть предмет в руках, и я разглядела
в нем кнопки.
     - Не надо, - сказал Сильвер. - Не делайте этого при ней.
     Совэйсон снова поперхнулся, отравлял воздух своим дыханием.
     - О, не волнуйся. Уж  не думаешь ли ты, что  мы понесем тебя к машине,
когда ты можешь дойти сам? Давай, пошел. Левой-правой, левой-правой.
     Сильвер двинулся, и  я пошла за  ним. Медведи от нас  не отставали. Мы
поднялись по ступенькам и выбрались из ущелья. Наверху стояло наше такси,  к
нему прислонился один из медведей.
     - Заплатил и велел  отвезти до центра,  - бодро отчитался  он. - Все  в
порядке, мистер Совэйсон?
     - В полном.
     Совэйсон и  за ним  Сильвер направились  к автомобилю.  Я хотела  пойти
туда же, но  один из медведей  поймал меня за  руку и не  пустил. Мои  сумки
лежали возле такси.
     - Пожалуйста, вот ваша машина.
     - Позвольте мне, - начала я, - позвольте мне поехать с вами. Хотя бы...
до центра.
     - Извините, мадам. Нельзя.
     - Ну, пожалуйста. Я ничего вам  не сделаю, - сказала я мужчине, дергая
его за  рукав и  пытаясь  улыбнуться. Он  отцепил  мою руку  и взволнованно
заговорил:
     - Это всего лишь куча металла. Я знаю, что похоже - но это не  человек.
Они опасны.  Он может  ранить вас.  Мы их  просто расчленяем.  Переплавляем.
Через час все уже будет кончено. Времени нет. Жалеть тут не о чем.
     Я отпустила его, и он вернулся к ним.
     Сильвер был выше их всех. Он шел, как актер в роли юного короля. Плащ
     развевался у него  за плечами.  На волосах  играл бело-голубой  дневной
свет, когда  он шел  от меня  к длинной  черной машине,  похожей на  древний
катафалк.
     Чтобы залезть  в  машину,  Сильвер грациозно  нагнулся.  Ее  окна были
затемнены, как  очки  Совэйсона, и  больше  я его  не видела,  даже  огня в
волосах... волосах... волосах...
     Совэйсон тоже  сел  в  машину.  Позвал  остальных.  Тот,  который  меня
остановил, побежал, поскользнулся и едва не упал.
     - Пожалуйста, - сказала я в пустое пространство между нами.
     Машина тронулась, выбрасывая из-под колес комья снега. Это была  мощная
машина. Она рванулась вперед и стала быстро уменьшаться.
     - Пожалуйста, - сказала я.
     Она скрылась.
     Я машинально нащупала дверцу такси, открыла ее и погрузила туда сумки
     и зонтик. Потом забралась внутрь сама и захлопнула дверцу.
     Я сидела в такси. Я не  плакала. Только издавала какой-то очень  низкий
звук, не могу его описать. Перестать я, казалось, не могла. Наверное, я все
еще пыталась выговорить "Пожалуйста". Я сидела и смотрела на часы в такси.
     Через час все будет кончено.
     Когда от меня уходят, это ничего.
     Просто уходит весь мир.
     Все будет кончено через час.
     Меня кошка поцарапала, запястье болит.
     Я посмотрела на часы. Я не представляла себе, что они с ним сделают.
     Меня это не волновало. Я не чувствовала, что он умер.
     "Джек потерял все свое стекло. Все разбилось".
     Когда  час  прошел, я  сняла левый  ботинок, разбила  им стекло часов в такси и, отыскав осколок покрупнее, полоснула им по венам.
     Кровь очень красная. Я начала согреваться. Все потемнело. Но в  темноте
зажигались и оставались гореть маленькие яркие серебряные огоньки...
     Когда он умрет, разбейте его  на маленькие звездочки, из них  получится
такое замечательное небо, что весь мир сразу влюбится в ночь...
     Где-то   вверху   что-то   двигалось   и  ревело. Это падало небо. Небо
состояло из звездочек Сильвера: его рук, ног, конечностей, туловища. Он  был
расчленен, как Осирис.
     Небо упало в Каньон.
     Вскоре дверца такси распахнулась.
     - О, Господи, - сказал кто-то.  Я услышала, что его выворачивает, и он
пытается удержать спазмы. Но я закрыла глаза и погрузилась в сон.

     Больница мне вспоминается в слабых вспышках белых расплывающихся пятен,
как испорченная  видеопленка.  Да и  не  нужно  описывать ни  ее,  ни  боль,
которая не сосредоточивалась  в одном каком-то  месте, а прошивала насквозь
все тело, так что я не могла  повернуться. Эта боль была физической. За  ней
пряталась другая,  тонкая  и серая,  она  тянулась и  тянулась,  как лента.
Иногда я  видела  сны.  Я  была ребенком,  и  кто-то  швырял  моего  черного
мохнатого   мишку   в   огонь.   Он   распадался   на части, потом таял, и я
вскрикивала от ужаса. Еще был сон, что я собираюсь на встречу с моим  отцом,
с мужчиной, от чьей  спермы я была  рождена. Но куда  я ни прихожу,  надеясь
его там найти, его нигде не  оказывается. Это все символы. Мне не снился...
он мне не снился.
     Я не приходила  полностью в сознание  до тех пор, пока  не оказалась в
знакомой комнате, только  не могла сперва  понять, в какой  именно. Тогда  я
попыталась сдвинуться с места, но ноги  не слушались меня. Простыни были  из
темно-зеленого атласа. А в кресле сидел Кловис и смотрел на меня.
     Его   волосы   все   еще   были   длинными,   но теперь просто темными,
демолекуляризированными. А  черты лица  заострились,  и оно  стало  каким-то
священным.
     - Извини за простыни, - сказал он. - Я совсем забыл. Завтра я их сменю.
     Кловис. Я лежала в кровати Кловиса, в его квартире. Я была с Кловисом.
Который нас предал. У меня пересохло во рту. Я тихо произнесла.
     - Здравствуй, Иуда.
     Он медленно покачал головой,  как будто знал, что  от быстрых жестов  у
меня кружится голова.
     - Нет, Джейн. Это не я.
     Чувствовала ли я что-нибудь? Хотелось  ли мне его ударить, убить?  Нет.
Мне ничего  не хотелось.  Я даже  не хотела  больше умереть.  Слишком  много
хлопот. Но, заговорив с ним, я обязана была начать с этого.
     - Ты позвонил в Э.М. Ты сказал, где мы будем.
     - Да нет же.
     - Ты знал, что мы там будем, потому что обещал, что туда прилетит СВВ.
     - Он и  прилетел. Думаешь,  кто тебя  нашел? Бедняга  Джем. Он  наложил
жгут и отнес  тебя в  самолет. Потом пролетел  на этом  летающем корыте  над
городом, что  строжайше запрещено,  и приземлился  на крыше  Стейт  Империал
Хоспитал. Больница  была забита  пострадавшими от  землетрясения, как  бочка
селедками, но он заставил их принять тебя. Никогда бы не подумал, что он  на
такое способен. Сейчас  он накачивается  транквилизаторами, но  это вряд  ли
поможет ему вернуть прежний цвет лица.  Господи, Джейн, что же ты над собой
сделала!
     - Если  он и  прилетел, то  слишком поздно.  Ты заверил  Э.М., что  они
будут первыми.
     - Он опоздал, потому что  пол-Хисторики рухнуло от толчка. Джем  просто
не мог раньше пройти через контрольный пост.
     - Я не хочу с тобой разговаривать и не хочу здесь быть.
     - Отлично. Я  знаю, что ты  думаешь, будто в  этой довольно  невзрачной
истории я  -  главный злодей.  Я  оставлю тебя  одну. Лежи  здесь,  пока не
окрепнешь и не сможешь ходить.
     Он встал  и  отошел,  превратившись в  пятно,  размывавшее  края моего
обзора. Когда пятно почти совсем поглотило его, он сказал:
     - Звонила твоя мать. Она звонит каждый час. Хочешь, она приедет?
     Мне вдруг захотелось заплакать. Это было очень трудно. Слезы не  хотели
литься. Это было все  равно что пытаться вздохнуть  жизнь в камень. Когда  я
прекратила попытки, сердце у  меня бешено колотилось,  и Кловис снова стоял
надо мной.
     - Джейн...
     - Нет. Не надо матери. - Больше я ничего не могла выговорить.
     Наконец Кловис  ушел. Тогда  я  попыталась вылезти  из кровати,  но не
смогла, и это последнее, что я помню.
     На запястьях у меня были белые  непромокаемые бинты. Через месяц мне  в
больнице снимут швы, и никаких рубцов  не останется. Об этом Кловис  написал
в записке,  оставленной на  кофейном  столике. Еще  он обещал  заплатить за
лечение. Или Деметра  заплатит. Он  же освободит от  своего присутствия  это
жилище для меня  в тот день,  когда решит, что я  набралась достаточно сил,
чтобы встать. Казалось, он доверяет мне. Казалось, он уверен, что я не буду
повторять давешнее  представление.  К чему?  Для  этого у  меня  не хватило
энергии. Чтобы умереть, нужно столько решимости. Если кто-нибудь не поможет.
     В записке также говорилось, что он  просил Деметру не звонить, но  пару
раз телефон оживал, и я знала, что это была она. Во второй раз я  дотянулась
и вслепую включила его.
     - Здравствуй, мама, - сказала я.
     - Ого! - Мужской голос, смех. - Может, я и не совсем мужик, но за  маму
меня еще ни разу не принимали.
     Я вздохнула. Подумала, что надо быть вежливой, и проговорила:
     - Прошу прощения.
     - Да ничего. Кловиса, конечно, нет?
     - Нет.
     - Черт подери. Ты ему скажешь, что звонил Лео?
     - Хорошо, Лео, - тупо повторила я.
     - До свидания, - сказал он и отключился.
     Я нацарапала внизу на записке Кловиса: "Звонил Лео."
     Я пошла в зеленую ванную и очень долго лежала в воде. Иногда я
     пыталась   заплакать.   Сознание   работало   медленно и тяжело. Нельзя
подавлять печаль.  Подавляла ли  я  печаль? Я  думала о  Сильвере. Пыталась
заплакать. Слез не  было. Я  столько в свое  время плакала  по самым  глупым
причинам: над видиками,  книгами, от  смущения и детского  страха. Теперь  я
плакать не могла.
     Когда я услышала  лифт, то  даже обрадовалась, что  больше не  придется
быть одной. Я слышала, как в квартиру вошел Кловис, начал было  насвистывать
обрывок какой-то мелодии и вдруг перестал.
     Упрямство заставило меня вылезти из ванны  и в голом виде пройти  через
всю комнату  к  спальне  прямо перед  его  носом.  Он посмотрел  на  меня  и
отвернулся.
     Я снова забралась в постель и лежала там, пока он, наконец, не вошел.
     - Ты голодна?  Кухня ломится  от яств. Трюфели,  паштет, яйца  нагелик,
ростбиф... и даже торт.
     Я испытала  огромное  облегчение  от того,  что  могла  себе позволить
игнорировать его.
     Вдруг он заорал на меня:
     - Ну,  ей Богу  же,  Джейн, это  не я.  Хочешь,  я расскажу  тебе,  что
случилось?
     Я не ответила, и он стал ругаться, а потом снова вышел. Я долго  лежала
одна, пока в животе у  меня не стало урчать  от зверского голода. Голод был
каким-то далеким,  но настойчивым.  Наконец,  я встала  и открыла  шкаф для
гостей, куда Кловис  аккуратно повесил  всю мою  одежду из  сумок. В  животе
урчало и булькало, а  я трогала свои  вещи и вспоминала,  как они сидели  на
мне рядом с Сильвером,  и все пыталась заплакать,  но слез не было.  Черные,
заляпанные краской  и грязью  джинсы, так  неумело ушитые  в поясе.  Меховая
куртка. Вышитое шерстяное платье. Платье эпохи Возрождения. Изумрудный  плащ
с каймой, испачканной растаявшим снегом, а вот платье, которое я в  трущобах
ни разу не надевала, в этом черном  платье я ходила той ночью в  "Электроник
Металз" и видела  представление роботов,  всех, кроме  Сильвера. Потому  что
Сильвер был слишком человечен, чтобы пройти полную проверку, в это время  он
находился в камере, без  глаз, без рук -  я открыла рот, чтобы  разрыдаться,
но не  разрыдалась. Какой  смысл в  печали,  ужасе или  гневе? На  кого  это
произведет впечатление? Кто сможет расставить  все по местам? Закон?  Совет?
Бог? Но я вытащила  черное платье из  шкафа, подержала его  перед собой и  с
безразличным удивлением заметила, что у него отодран один рукав.
     Секунду я стояла неподвижно, потом уронила платье на пол, взяла  халат,
надела его  и вышла.  Кловис полулежал  на тахте  меж черных  подушек и  пил
яблочное вино.
     - Я вижу, тут Лео звонил, - сказал он. - С этим не будешь спорить.
     - Это Джейсон с Медеей, - проговорила я.
     - Ты же написала, что Лео.
     - Ты знаешь, о чем я. Это Джейсон и Медея. Просто ответь.
     - А ты мне поверишь?
     - Рукав черного платья.
     - Устройство  Джейсона  было  всажено  в  ткань,  оно  поглощает  цвет,
поэтому почти невидимо. Размером с  ноготь твоего мизинца. Но очень  липкое.
Я решил,  что  ты  не захочешь,  чтобы  оно  оставалось в  твоей  одежде.  И
выбросил его в мусорный ящик. Если  ты хочешь продолжать бедняцкую жизнь,  я
куплю тебе новое платье. Или новый рукав.
     Я пошла  на  кухню,  сделала  несколько  тостов,  поджарила  яичницу  с
ветчиной и  жадно съела  все это,  стоя рядом  с плитой.  Пока я  ела, я  не
думала ни о Сильвере, ни о Джейсоне, ни о Медее.
     Когда я снова вошла в комнату,  Кловис набрасывал на листке бумаги,  не
знаю, что именно.
     - Если хочешь знать правду, - сказал он, - я тебе расскажу.
     - Это имеет какое-то значение?
     - Думаю, да.  Для меня.  Мне вовсе  не хочется  быть современной  мини-
версией Черной Смерти,
     Я встала  у  окна  и посмотрела  на  реку.  Было еще  светло,  на  воде
сверкала фольга льда. Грязь была большей частью смыта. В зданиях  зажигались
огни - драгоценные камни. Ну и что?
     - Кстати, ты знаешь, что Египтия стала звездой?
     - В театре? - спросила я.
     - Не совсем. Театр почти  разрушен толчком. Это ведь был  действительно
антикварный сарай. Хотя неплохой сюжет для видео. Они ее называли  Девушкой,
Которая Сотрясла Город. И как-то еще.  Неужели я забыл? А! Девушка,  Которая
Взорвала Дом.
     - Я  рада,  -  сказала  я,  повторяя свою  прежнюю  мысль,  -  что  все
случилось, когда спектакль уже кончился.
     - Не совсем. Это случилось во время вечеринки. Да, мы как раз сидели  в
зрительном зале  и пили  довольно скверное  шампанское, когда  в пять  минут
шестого на нас свалилась  эта проклятая крыша.  Как бы то  ни было, это  был
чертовски   глупый   вечер.   Драма.   Египтия.   Ты же знаешь, она не умеет
изображать. Она живет всем  этим. Весь секрет  волшебства Египтии состоит в
ее сосредоточенности на себе. Что бы она там ни говорила, она верит в  себя,
и   это   захватывает.   Поэтому   она   действительно звезда. Уже подписаны
контракты на видео. Будут съемки  в Африке. Она сейчас  уже там. Я тебе все
это рассказываю не просто так, - сказал он. - Вдруг ты захочешь узнать,  где
она.
     Я тогда стояла у окна и говорила отражению: "Я люблю тебя."
     И он это понял. Боль резанула меня так сильно и быстро, что я
     прижалась лбом к  стеклу. Почему  они не дали  мне умереть?  Я была  бы
теперь в  темноте, где  нет никаких  забот, нет  нитей, связывающих  тебя  с
бездушным роботом.  Ведь  он  -  всего  лишь  сумма  металлических  деталей,
механизмов. Без души, без чувства времени.
     - Джейн, ты слушаешь?
     - Да, кажется.
     Было ли ему страшно? Несмотря на  все то, что он сказал, чтобы утешить
меня. Наверное, это было для него  очень больно - умирать подобным  образом,
хотя   он   вроде   и   не   мог  чувствовать боли. Я научила его испытывать
наслаждение,   или,   скорее,   он   сам   научился  с моей помощью. Но если
наслаждение,   то   почему   и   не   муки?  Благодаря мне он позвал страх и
потребность. А он  помог мне научиться  жить. И все, чего  я хотела сейчас,
это умереть.
     - Ах,  Джейн, -  сказал Кловис.  Он  встал рядом  со мной  и  неуклюже,
утратив свою обычную элегантность, взял меня за руку.
     - Джейн, ну что ты  в самом деле. Ты должна  преодолеть его в себе. То
есть нет. Его ты никогда не преодолеешь. Ты должна преодолеть это в себе.
     - Зачем? - спросила я. Наверное, хотела знать.
     - Для того... о, Господи, я не знаю.
     - Он открыл мне целый  мир. Он говорил мне,  что стал частью меня, что
он будет со мной всю  мою жизнь, и этого уже  ничем не изменить. Теперь я  -
единственное, что от него осталось. Они  разбили его на кусочки и бросили в
огонь.
     - Я знаю, - сказал Кловис, продолжая держать меня за руку.
     - Расплавили. Как металлолом.
     - Знаю.
     - Я  - все,  что от  него осталось.  Только его  часть и  будет  отныне
существовать.
     И вот  тут-то я  заплакала слезами.  И Кловис,  сам того  не желая,  на
удивление нежно держал меня за руку.
     Позднее он рассказал, как в Э.М. узнали про нас и как нас нашли.
     Когда я ушла из театра, публика стала реагировать все более и более
     оживленно. Египтия  держала  ее  в своих  руках,  и  постепенно другие
актеры прекратили  попытки  оттащить ее  от  рампы. Успех  был  огромный, а
победителей не судят. Во  втором антракте актеры заходили  к ней в  уборную,
передавая замерзшие  розы  и  признаваясь  в  любви.  И  она,  великодушная,
ранимая Египтия,  приняла  их  обратно  в свое  сердце.  В  последней  сцене
Антектра закалывает себя, совершая возлияние кровью, дабы умилостивить  тень
своего брата.  Это,  как и  все  остальное, попало  на  пленку. Потрясенная
видеогруппа добилась того,  чтобы протолкнуть  ее уже  в ночном  трехчасовом
выпуске местных  новостей.  Начавшаяся  после  всего  этого  вечеринка  была
буйной. Кловиса, который намыливался было уйти, припер к стенке Лео,  актер-
импрессарио из конкурирующей труппы. Он  как раз уговаривал Кловиса  сыграть
Гамлета в новой шуточной версии пьесы под названием "Кровожадный Эльсиньор",
когда здание  сотряс  толчок.  Сначала  этого никто  не  заметил,  но  потом
потолок треснул напополам и в зал посыпались куски штукатурки и цемента.
     Смертельных случаев не  было, но  пострадавших оказалось  немало, и  на
сей раз кровь была настоящей.
     Кловис,   невредимый,   выбрался   из-под   обломков   и обнаружил, что
ослепительно белая Египтия неподвижно стоит  на сцене в состоянии  какого-то
кататонического транса.
     Она   всегда   очень   боялась   землетрясений.   Сны, картины смерти и
разрушения, нарисованные ее фантазией, подготовили  ее к этому моменту.  Она
знала, что достигла вершины,  и теперь боги могут  смести ее оттуда. Но  она
стояла в самом опасном месте  и тем не менее  уцелела. Очевидно, до сих пор
она не замечала, что  меня там нет.  А когда начала  выходить из транса,  то
спросила обо  мне.  И  Джейсон, вытирая  кровь  от  многочисленных порезов,
сказал: "Джейн ушла в трущобы забавляться со своим любовником-роботом".  Она
ничего не поняла,  тогда он продемонстрировал  свое колдовское устройство и
рассказал, как нас выследил. Теперь я  понимаю, что Джейсон и Медея  никогда
бы не рассказали о нас властям.  Гораздо интереснее отыскать нас самим,  они
не хотели прерывать  игру. Но Египтия  - пожалуй, я  могу себе  представить,
что творилось в ее голове.
     Она наверняка  слышала и  бессознательно усвоила  то, что  говорили  об
усложненных образцах роботов  Э.М. Из своего  собственного опыта она знала,
что это  более чем  правда. Чудесный  любовник, чудесный  музыкант.  Мужчины
могут стать не  нужны, сказала она  тогда. А это, конечно,  означало, что и
все люди  могут стать  ненужными. И,  мне кажется,  совсем как  безработные,
ненавидящие машины за то,  что они отнимают у  них работу, Египтия пришла  в
ужас от того,  что может потерять  все, чего только что  добилась. Она была
гениальна. Теперь  об  этом  знали все  и  падали  у ее  ног,  и  ее  Судьба
раскинулась перед ней сверкающей  дорогой. Но что  если машина обладает еще
большим талантом?  О, я  вовсе не  считаю,  что она  так прямо  и  подумала.
Египтия не  думает, она  чувствует.  Как сказал  Кловис, она  просто живет,
существует. Наверное, это началось  еще с вечеринки  в Вавилоне, где актеры
много говорили о мастерстве Сильвера. Может  быть, они упоминали и о  других
роботах, тех, что умеют играть на сцене. Зароненное когда-то зерно, наконец,
проросло в  ней. Земной  толчок был  как бы  последней каплей.  Для меня  он
казался предзнаменованием, для нее - был. Она все еще оставалась  Антектрой,
и та отлично умела  прочитывать знамения. Не выйдя  до конца из транса,  она
отправилась домой  с Коринфом.  Возможно,  той ночью  она провела  еще одно
сопоставление, и это решило дело. Ибо раз Сильвер выше в ее постели, он  мог
запросто быть  выше также  и в  профессии.  Около девяти  утра, когда  мы  с
Сильвером шли по городу,  она позвонила в  Электроник Металз. Официально им
владела она. У меня  он находился незаконно. Но  как меня найти? Нужен  хотя
бы какой-то указатель. И тогда она дала им адрес Джейсона и Медеи.
     Джейсон не  хотел  с ними  объединяться,  но за  Э.М.  неумолимо стоял
Городской совет. Ему скрутили руки.  Надеюсь, это очень больно. Э.М.  изъяла
передатчик Джейсона. Все это потом рассказала  Кловису Медея, в том числе  и
о роли Египтии. Историю дополнил Коринф, вылезший из ее постели.
     В тот вечер, когда я ушла  из "Электроник Металз", думая, что не люблю
его, что  набор электрооборудования  не  может ничего  для меня  значить, и
отправилась в Джеггид, сидела там и пила кофин через соломинку с  шоколадным
привкусом -  вот тогда-то  Джейсон и  Медея  и прицепили  его мне  на  руку.
Свирепый щипок. Для  них это  обычное дело. Я  даже не  подавилась. Но  этот
щипок был  отнюдь  не  приветственным жестом,  это  была  маленькая штучка,
намертво прикрепленная к моему  рукаву. Крошечная, замаскированная так,  что
не обнаружить. Я-то  думала, что  они сделали это  вечером у  моста, но  все
произошло гораздо раньше, в Джеггиде, где они поджидали какую-нибудь  жертву
и обрадовались, когда ей оказалась я.
     Сначала я их  разочаровала. Поехала  к Кловису, потом  в Чез-Стратос  -
место назначения они определяли по тому  направлению, в который шел след.  А
потом я отправилась - какой сюрприз - в трущобы. И осталась там.
     (Подумать только, ну  зачем я  взяла с  особой это  платье? Разве  мало
было других? Я его даже ни разу не надевала. Вероятно, как символ того,  что
в нем я тогда спасла его от смерти. Это самое платье его потом и погубило.)
     Они, близнецы, весьма  усердно пытались  меня найти. Думаю,  что в  тот
вечер, когда мы встретились у  Пэйшенс Мэйдель Бридж, они нарочно  крутились
поблизости, разделив  район  на участки,  высматривая  меня.  Несовершенство
устройства заключалось  в  том,  что  его  сигналы  размывались,  когда  оно
находилось   в   здании.   Нетрудно   было   вычислить,   что если я ехала в
направлении Нью-Ривер, а потом  четкий след пропадал,  значит, я нахожусь в
квартире Кловиса.  А если  ехала к  Каньону -  то у  матери. Но  трущобы  их
заинтриговали, и,  не  в силах  точно  установить мое  местонахождение, они
прочесывали их вдоль  и поперек. А  когда мы  с Сильвером вышли  из дома  на
улице Терпимости, с черным платьем в одной из сумок, сигнал стал ясным, как
звездочка. К тому  времени, когда  Э.М. конфисковала  прибор, его  размывала
только тонкая оболочка такси. Они решили, что лучше всего просто поехать  за
нами, несмотря на сумятицу после  толчка. Еще проще оказалось захватить  нас
у Обвального склона. А СВВ опоздал.
     Так вот все и случилось. И больше я ничего добавлять не буду.
     Незачем.
     Теперь-то уж, думаю, я закончу свою летопись.
     Руки, наверное, перестанут болеть, когда уберут швы, а может быть,
     это психосоматическая боль,  тогда она продлится  месяцы или годы, или
вообще не отпустит меня всю  жизнь. Я рада, что это  все не Кловис. Я рада,
что когда позвонил Джейсон, Кловис тут же отключил телефон. Египтия  кажется
мне   героиней   истории,   которую   мне   кто-то   рассказал. Я ее даже не
возненавидела.   Для   ненависти   тоже   нужна   энергия. Звонила мать, и я
поговорила с ней.  Это было похоже  на разговор с  незнакомым человеком.  Мы
были взаимно вежливы. Она сказала,  что восстановила мою кредитную  карточку
на   две   тысячи   И.М.У.   в   месяц.  И полицкод теперь будет работать. Я
поблагодарила ее, но  не возьму  ее денег.  Как-нибудь обойдусь  и без  них.
Полицкод я  оставила  в квартире  на  улице Терпимости.  Кловис  обещал мне
достать другой. Приходила повидаться  Хлоя. Она не  знала, что мне сказать.
На другой вечер вместе с Кловисом пришел Лео и оставался здесь два дня.
     Я все еще жалею, что  не умерла. Но снова это  сделать я не смогу. Эта
убийственная теплота  подкрадывается ужасно  медленно. Сгущающаяся  тьма  со
звездами, сделанными из моего любовника.
     Теперь я иногда вижу его во сне.  Он снится мне таким, каким я  увидела
его   в   тот   раз,   без   глаз,  с обнаженным часовым механизмом. На него
спускаются огромные молоты. Его  расплавляют в печах. А  он будто ничего  не
чувствует. Проснувшись, я лежу и смотрю в темноту комнаты Кловиса.
     Кажется, вчера ночью после одного из  таких снов я встала, зажгла  свет
и начала писать эту последнюю часть.
     Я говорила Кловису  об этих записях.  Теперь это книга. Автобиография.
Или греческая трагедия. Кловис сказал:  "Ради всего святого, не пытайся  это
напечатать. Тебя посадят в тюрьму. А там, я слышал, ужасно кормят."
     Почему-то я  никогда не  думала,  что это  можно опубликовать.  Я лишь
воображала незнакомца, который через много  лет наткнется на эти страницы  в
защищенном от  сырости  контейнере,  спрятанном,  скажем,  под  какой-нибудь
половицей в трущобах.
     Странно. Я не хотела начинать  эту последнюю часть, а теперь,  кажется,
не могу остановиться. Если  я поставлю точку,  это разорвет последнюю нить,
связывающую меня с ним.  С моей любовью.  Да, она всегда  будет со мной,  но
самого его не будет. Я буду одна. Я буду одна.
     Но я уже одна. Эти клочки бумаги не могут мне помочь.

     Мама, ты со своим состоянием можешь купить Городской совет?
     Да, Джейн. И не один раз.
     Я очень рада, мама, потому что именно это я и собираюсь сделать.
     Джейн, я тебя совершенно не понимаю.
     Да, мама. Ты никогда меня не понимала.
     Но давай на этот раз будем обе вести себя как взрослые.
     Отличная мысль, дорогая.
     Городской Совет, мама, я хочу купить для того, чтобы без помех
     опубликовать мою рукопись.
     Может быть, ты расскажешь мне, о чем эта рукопись?
     Ты совершенно права, мама, там есть и про тебя. И не в очень выгодном
     свете. Правда, я  могу изменить  все имена. Твой  дом расположить  где-
нибудь в другом месте. И так далее.
     Джейн, мне очень хотелось бы знать, зачем тебе это нужно?
     Не для того, чтобы заработать. Не для того, чтобы кого-то
     скомпрометировать. Не для  того, чтобы всколыхнуть  бедноту, к  которой
теперь принадлежу. В общем-то, я и сама  не знаю. Это и не меланхолия, и  не
ожесточение. Хотя  последняя  часть  тронула бы  тебя,  мама,  наверняка бы
тронула. Тебе бы следовало прочитать...

     К   тому   времени,   когда   швы   сняли   и   я   прошла первый сеанс
противорубцового   лечения   ("Джейн,   ну   нельзя же быть ходячей рекламой
нигилизма"), Лео  предпринял третью  и самую  удачную попытку  внедриться  в
квартиру Кловиса. Конечно, его собственная квартира была в триста раз  хуже.
Но все же главным была безрассудная страсть.
     Лео   мне   нравился.   Казалось,   он   совсем   не  был возмущен моим
присутствием в квартире и даже заигрывал  со мной: "Боже мой, ну почему она
не мальчик?"  Я  так и  не  поняла, такт  или неведение  удерживали  его от
замечаний по поводу моего состояния.
     Кловис, однако, потерял покой и часто  уходил из дому, оставляя Лео  со
мной.
     Я пыталась поразмыслить о том,  что мне делать с остатком  опустошенной
жизни. О трудовой книжке  не могло быть и  речи, мать позаботилась об  этом,
возобновив мой  кредит, хоть  я и  не собиралась  им пользоваться.  Так  что
получить законную работу надеяться было нечего, даже если бы я и умела что-
то делать. Жить за счет Кловиса я  больше не могла, пусть Хлоя квартирует  у
него по десять  месяцев, я  так не хочу.  А чего  я хочу, я  не знала,  или,
точнее, не хотела вообще ничего.
     - С твоей теперешней внешностью, -  сказал Кловис, - ты могла бы стать
натурщицей.
     Но натурщиц в городе - хоть пруд пруди, а мое странное лицо вряд ли  им
понравится, даже если тело подойдет.
     - Почему бы тебе не написать что-нибудь коммерческое?
     - За первую публикацию надо платить.
     - Я бы дал тебе денег.
     Я попробовала написать рассказ, но он  не пошел. Персонажи были одни  и
те же - люди,  которых я знала:  Кловис, Деметра, Египтия.  Я не могла  даже
закончить первую страницу. Штук  сорок первых страниц.  О Сильвере я писать
не пыталась.  Все,  что  могла,  я  уже сказала,  хотя  этого  и  было  явно
недостаточно.
     Замкнувшись в  себе,  я  не  замечала, куда  катится  ситуация  в  доме
Кловиса. Однажды  днем Кловис  пришел, сверкая  каплями дождя,  который  уже
сменил снег. Он швырнул  свое пальто из  девятнадцатого века шкафу, который
поймал его, и провозгласил:
     - Сегодня утром я получил от Египтии жутко бессвязное письмо. Кто-то  в
пустыне взял ее  с собой  на экскурсию  к гробнице.  И когда  они стояли на
освещенном луной  песке  прямо  под  носом у  сфинкса,  мимо  них  будто  бы
порхнуло маленькое приведение.
     - Разве ты не веришь в привидения? - спросил Лео.
     - А ты?
     - Я суеверен, как и большинство актеров. Да, я верю в них. Они говорят,
водятся в нашем  театре. Если ты  будешь играть у меня  Гамлета, то сможешь
увидеть...
     - Ты подал  мне хорошую  мысль, - сказал  Кловис. -  Мы можем  провести
сеанс прямо здесь.
     Лео засмеялся.
     - Здесь? Ты шутишь?
     - Вовсе нет.
     Кловис достал  спиритический стол,  бокал  и пластмассовые  карточки  с
буквами и цифрами.
     - Но ведь это, кажется, приносит несчастье?
     - Кому счастье... - рассеянно проговорил Кловис, выкладывая карточки.
     - Я лучше пойду прогуляюсь, - сказал Лео.
     - Отлично. Мы с Джейн проведем его без тебя.
     - О!
     - Ты как, Джейн? - Кловис не смотрел на меня. Мне хотелось сказать:
     "Обделывай свои грязные делишки сам", но я предпочла произнести:
     - Хорошо.
     - Джейн эта идея тоже не нравится, - сказал Лео.
     - Ей нравится. Она от нее в восторге. Верно, Джейн?
     - Да, Кловис.
     - По голосу этого не скажешь.
     - Дорогой мой, - сказал Кловис,  - разве приступы мигрени отзываются  у
тебя в ушах?
     Кловис сел на стол по-турецки. Меня  все точила и точила тупая боль. Я
думала о том сеансе с Остином сразу после первой нашей встречи с Сильвером.
     - Джейн, - проговорил Кловис, - иди сюда и покажи Лео, что бояться  тут
совершенно нечего.
     Я   подошла   и   села.   Посмотрела   на  треснутое стекло бокала. Лео
отодвинулся к окну. Еле слышно Кловис произнес:
     - Не спрашивай, почему, но подталкивай его слегка, ладно?
     - Ты о чем?
     - Говорю, не спрашивай...
     - А, черт, - закричал Лео. - Уговорили! - Он подошел к нам и сел рядом,
проведя перед этим рукой по волосам Кловиса, отчего тот скривился.
     Все мы  положили  на бокал  по  пальцу.  Боль внутри  меня  разбухла  и
казалась теперь  замедленным  аккордом.  Но  я не  пыталась  ничего  с  этим
сделать, потому  что все  равно тут  уж ничего  не поделаешь.  В глазах  все
расплылось. Я вроде  бы удалилась в  себя, а  это далеко. Если  бы только  я
могла все вернуть.
     -   Боже   милостивый,   -   проговорил   Кловис где-то в стороне, но с
неподдельным ужасом в голосе, - он движется.
     Нет, оставаться с Кловисом больше нельзя.  Хватит с меня этих игр.  Его
бесчестности, его страха быть любимым и любить самому.
     Бокал двигался резко и уверенно.
     - Он что-то пишет, - произнес Лео. Дурак. Успокойся, он пишет "Лео".
     - Д, - сказал Лео. - Ж. Джейн, это тебе...
     - Срочная почта, -  срывающимся голосом проговорил  Кловис. Это он уже
переусердствовал.
     - А, - продолжал  Лео, - А?  Й. и Н. -  Последовала пауза, потом  бокал
задвигался снова. - То же  самое, - отметил Лео.  - Д.Ж.А.Й.Н. Дух не умеет
писать. Черт, прямо из рук вырывается. Тут что-то не так, Кловис.
     - Вижу, - произнес тот и прочистил горло. - Ему нужна Джейн. Джейн!
     Проснись. Тебя вызывают.  Вот снова  Джайн. Кто же  это так  произносит
твое имя?
     Я мигнула. Комната вернулась на место, яркий свет резал глаза.
     - Что? Что ты сказал?
     - Кто произносит или пишет Джейн как Д.Ж.А.Й.Н.?
     - Никто. Бокал двигался.
     - Пишет  дальше,  - сказал  Лео,  честный комментатор,  как  будто вел
репортаж о происходящем без видео, так что все нужно было описывать словами,
- ТЫ.
     - Ты, - сказал Кловис.
     - Я не совсем... - начал было Лео.
     - Я  тоже,  -  оборвал  его  Кловис. -  Джейн  говорит,  что  никто  не
произносит ее имя через "а", а бокал сказал: Ты.
     - Это не я, - сказал Лео.
     - О Господи, - сказал Кловис. - Это она сама.
     - Фокус оборачивается фарсом, - проговорил Лео.
     - Д.Ж.А.Й.Н., - сказал Кловис. Бокал скользил по столу. -
     Б.О.Г.А.Т.Ы.Й. У.Р.О.Ж.А.Й. М.А.Н.И.Т. У.Й.М.У. П.Т.И.Ч.Ь.И.Х. С.Т.А.Й.
     С.Л.О.В.Е.С.Н.Ы.Й.   Д.И.З.А.Й.Н.   -   что  за тарабарщина? Причем тут
богатый урожай? Птичьи стаи? И еще дизайн какой-то. Птицы сидят на поле...
     Бокал остановился у нас под пальцами. Я зажмурилась.
     - Кловис, - сказала я, - ты рылся в моих вещах и прочитал мою рукопись?
     - Стану я возиться с твоим почерком, как же.
     Я открыла глаза  и заставила  себя посмотреть  на него.  Его лицо  было
белым, в отличие от Лео, который от возбуждения покрылся румянцем.
     - Кловис,  зачем ты  это делаешь?  Знаешь, что  ли? Или  ты хочешь  мне
помочь таким бестактным образом...
     Бокал двигался.  Лицо  Кловиса  побелело еще  сильнее;  он  смотрел на
стекло так, будто оно с ним громко разговаривало.
     - Это не я, - сказал он.
     - Это ты.
     - Он говорит, - продолжал Лео, - "Мое назначение в том, чтобы...
     Р.А.З.В.Л.Е..."
     - Развлекать вас, - подсказал Кловис.
     - "С.П.А.С.И... спасибо", - недоверчиво прочитал Лео. - Кловис, у  тебя
в столе ничего не спрятано?
     - С  недавних  пор нет,  -  ответил тот.  Он  убрал руку  от  стекла и
растянулся во весь рост на ковре. - Мы знаем, кто это. Правда, Джейн?
     - Джейн, не  оставляй меня  одного с этим...  - попросил  Лео, когда  я
тоже попыталась отвести руку.
     - Ты тоже можешь оторваться, Лео,  - проговорила я. - Он двигается без
всякой помощи.  - Я  была в  ярости. Первая  эмоция за  несколько  последних
веков. - В стекле магнит, а в столе проводники. Спектакль, программа.
     Кловис издал квакающий смешок.
     - Откуда программа  может знать, когда  именно "спасибо" прозвучит так
саркастически? - спросил он. - Джейн, ты все преувеличиваешь.
     Бокал кружился под рукой Лео.
     - К,  - произнес  тот,  - О.  - и  потом:  "Когито эр-то..."  -  мыслю,
следовательно существую... нет. Что это? Когито эрго "ага"! - Лео засмеялся.
- Воистину так. -  Он с восхищением  отнял руку от  бокала. Тот скользил  по
столу. Лео смотрел на него восхищенно. Во мне же выросли целые глыбы ярости.
- Д.О.К.А.З.А.Т.Е.Л.Ь.С.Т.В.О.,  -  сказал  Лео.  -  "Доказательство  для...
Джайн". "П.Е.С.Н.Я."
     Я отвернулась, и  Лео старательно, буква  за буквой, а  потом слово  за
словом:
     В столбе из белого огня
     Узрел я Бога пред собой,
     И возлюбил Его я стать,
     Боясь всезнающих очей
     "Кто говорил, что я жесток?"
     О Боже, ярко ты горишь.
     Бороться не хочу с Тобой,
     С Тобой боролся лишь глупец.
     "Так отпусти ж свой пистолет
     И меч на землю положи".
     Не произнес ни слова я
     И сделал, как он мне велел.
     Когда ж покрылись звезды льдом
     И холод охватил меня,
     Своей улыбкою меня
     Он осенил и враз согрел.
     Бокал остановился.
     - М-м-м... Я это вроде должен знать? - спросил Лео,
     - Нет, - сказала я.  - Этого никто не  знает. Только он... я повторяла
ему это несколько  раз, но  никогда не записывала.  Я сочинила  эту песню  в
Мьюзикорд Электрика, в  ту ночь, когда  мы вышли оттуда, встали  на снегу и
смотрели по видео  новости об  Э.М. -  и сказала  ему слова.  Он никогда не
забывал лирические стихи.  Он был так  запрограммирован - не  забывать. А  я
забыла. Вспомнила только сейчас. Я никогда это не записывала. Ни в рукописи.
Ни в других бумагах. Кловис, откуда ты узнал?
     - Это  не я,  Джейн, -  проговорил Кловис,  лежа на  полу и  обратив  к
потолку белое лицо. Бокал двигался. Я наклонилась к нему.
     - Ты здесь? - спросила я. - Как ты можешь быть здесь?
     ДЖАЙН, сказал бокал. Я ждала, пока он скользил между буквами.
     "Я часть тебя", - прочитала я то, что он вывел.
     - Но... -  сказала я, -  призрак, душа... "Сюрприз", -  передал он мне
через стекло.
     - Ты где? - спросила я.
     "Если я скажу, ты не поверишь".
     Лео переводил взгляд с меня на Кловиса и обратно.
     - Я не хочу жить без тебя, - выдохнула я слабым и несчастным голосом.
     Я даже  не знала,  верила ли  в происходящее,  но остановиться  уже  не
могла.
     - Сильвер, я не хочу жить здесь одна.
     "Ты меня  еще увидишь,  - сказал  бокал. -  Мы уже  несколько раз  были
вместе. Это должно что-то значить".
     - Сильвер... Сильвер...
     "Я пытаюсь освободить тебя от этого, но у меня слишком мал выбор".
     - Когда я... когда я тебя снова  увижу? "О нет, леди. Ты хочешь,  чтобы
я подсказал твою собственную смерть".
     - Но...
     "Я люблю тебя.  Ты красивая.  Оставайся красивой  и живи  мою жизнь  за
меня".
     - Не уходи.
     "Это все равно, Джайн,  Джеен, Джейн. Ты же  знаешь, это вообще  время,
как оно есть. Что по сравнению с ним время жизни?"
     - Когда ты уйдешь, я не буду  в это верить. "Постарайся. И не жалей  на
это сил".
     - Ты говоришь совсем как тогда... "Иначе ты бы меня не узнала".
     - Сильвер, это еще когда-нибудь случится? "Нет".
     - Сильвер...
     "Я люблю тебя. Мы еще увидимся. Никогда не бойся".
     Бокал остановился.
     - Подожди, - сказала я. Бокал не двигался.
     Я потянулась и дотронулась до него, но он не двигался.
     Он так больше и не сдвинулся с места.
     - Боже мой, - произнес Лео.
     Я застыла  на месте,  но остальные  ожили. Кловис  поднялся на  ноги  и
направился к раздатчику со  спиртом. Они с Лео  стали пить, мне Кловис  тоже
что-то принес, поставив трясущейся рукой на стол. Я схватила его за руку.
     - Пусти, Джейн.
     - Сначала скажи.
     - Не могу. Пусти. Я отпустила его.
     - Кто это был, черт побери? - спросил Лео.
     - Наш общий друг, - ответил Кловис.
     Я начала  плакать, но  как-то неопределенно.  Я думала,  что вообще  не
буду больше плакать, а это так, короткая слабость.
     - Джейн, - сказал Кловис, - посмотри на бокал. На спиритический  бокал.
Туда, где был магнит.
     Стерев с лица слезы, я подняла  бокал и вгляделась в него. Магнита там
не было. Не было даже трещины - это был другой бокал.
     - Однажды  вечером, -  сказал Кловис,  - сюда  ворвался Остин,  схватил
стол и швырнул  в меня.  Я увернулся,  и стол  попал в  стену. Что касается
бокала, по-моему, он  пытался его  съесть. Мы очень  приятно провели  время,
беседуя о  срежиссированных  сеансах  и  обманщиках.  Он  рыдал  и  грозился
выбросить меня  или  себя  из  окна.  Я сообщил  ему,  какую  из  этих  двух
альтернатив предпочитаю,  после  чего он  заявил,  что я  привлекательно бы
выглядел на мостовой. Когда  я напомнил ему о  новом полицкоде, он  подумал,
что я уже нажал  кнопку, и я  оглянуться не успел, как  он исчез. Провода  в
столе порвались,  бокал раскололся  на двадцать  восемь кусочков...  или  их
было двадцать девять? Просить  Джейсона сделать все  заново после того, как
наши пути  разошлись,  было  бы  непоследовательно.  Сегодня  я  намеревался
двигать бокал сам. Но этого я не предусмотрел.
     Сомневаюсь, что выпивка мне сейчас поможет.
     - Значит все было по правде?
     - Как это ни  прискорбно. Если ты  сама не произвела  это силой воли  и
телекинезом.
     - Когито эрго,  ага! -  насмешливо сказал Лео.  Кловис полуобернулся  к
нему.
     - Лео. Это очень смешно, но будет лучше, если ты соберешь свой чемодан
и исчезнешь.
     - Ты чего? - спросил удивленный Лео.
     - Уходи, - сказал Кловис. - Ты мне надоел.
     - Очаровательно, - произнес Лео. - Решил идти напрямик?
     - Прямиком в ванную, - ответствовал Кловис с предельной  элегантностью,
- меня  тошнит.  Если  только  ты  не  собираешься  держать  мне  голову,  я
предлагаю тебе поискать выход.
     Кловис вышел из комнаты, тут  хлопнула дверь ванной красного дерева,  и
оттуда донесся слабый плеск воды - эстетическая маскировка.
     Мы с Лео переглянулись.
     - Он это серьезно?  - спросил Лео. И  поспешно добавил: - Насчет  того,
чтобы уйти? - Он очень привязался к Кловису.
     - Да, - сказала я. - Извини.
     Лео дико  выругался, проглотил  остатки своей  выпивки и  направился  в
спальню за вещами.
     - Джейн,  - спросил  он, бросая  в  сумку рубашки,  - это  был  призрак
твоего любовника?
     - Да, Лео.
     - Тысяча чертей, - проворчал он.
     Во мне словно что-то  растворилось. Я едва  смогла дождаться, когда он
уйдет, и начала очень тихо хихикать.
     Живи всю жизнь  за меня,  сказал мой  любовник. Это  непросто. Да,  это
будет не просто.  Я едва  сохраняла самообладание, когда  он, казалось,  был
здесь и говорил со мной.  Дух. Как может быть у  робота душа? Я его никогда
об этом  не спрашивала,  вернее,  он никогда  не  отвечал. Или  отвечал? Мы
встречались раньше,  мы  встретимся  снова.  Если  душа  вообще  существует,
почему бы ей не развиться в металлическом теле? Точно так же, как в теле  из
плоти. А если души возвращаются снова и снова, то, наверное, настанет  день,
когда у нас будет полно запасных частей,  и омоложение, какое бы оно там  ни
было - металлическое, химическое, - сделает нас всех родственниками роботов,
и душа сможет поселиться в теле металла.
     Неудивительно, что он не прошел контрольную проверку Э.М.
     О, любовь моя, мой любимый с душой, которая жива, и там, где-то там, он
не умер и никогда не умрет.
     Для меня умереть -  все равно что поймать  флаер. Я улечу, доберусь  до
платформы, а он... будет там?  Но если так, какой  же адский труд - прожить
всю эту глупую жизнь. И все же я должна, ведь его жизнь - в моей.
     Я вернулась  обратно в  трущобы.  Я проходила  по  тем местам,  где мы
бывали, и люди спрашивали меня  о нем, а я не  знала, что им сказать, но  по
моему   лицу   многие   догадывались.   И   сжимали   мою руку, или глаза их
наполнялись слезами. В конце концов, для них  он был не робот, поэтому я  не
должна была им  об этом  говорить. Пусть скорбят  о нем  пристойно. Пока  не
выйдет книга  и они  не  узнают правду,  подобную вспышке  бумажной молнии.
Тогда они будут смеяться надо мной, или ненавидеть меня, или что-нибудь еще.
На улицах могут  быть беспорядки. Меня  может убить какой-нибудь террорист.
Но я делаю это вовсе не для того, чтобы приблизить смерть.
     Я встретила  одного из  уличных музыкантов,  с которым  Сильвер  как-то
играл у  него  на чердаке  -  на гитаре  и фортепьяно.  Услышав  мою версию
событий - а  я говорю всем,  что его убили  - молодой человек  взял меня  за
руку и сказал: "Тебе  нужны деньги?" А я  ответила, что лучше их  заработаю,
чем возьму просто так.  И он взял меня  с собой, к своим  друзьям, и я  пела
вместе с ними на их  излюбленных местах, и если  мы что-то получали, то они
делились со мной.
     Странно петь  с другими,  а не  с ним.  Странно приходить  домой в  эти
серые комнаты  на Пайне  и лежать  одной без  сна. Эй,  серые комнаты,  быть
может, в один прекрасный день я  разрисую ваши потолки голубым и  малиновым,
а полы покрою радужными коврами. Можно купить кошку и приучить ее гулять со
мной, чтобы  она  бежала впереди,  как  маленькая пушистая  собачка.  Но не
сейчас. Только тогда,  когда мое  сердце привыкнет к  новому положению,  как
сломанные балки и выбитые толчком кирпичи.
     Кловис говорил со мной целую ночь, пытаясь удержать от всего этого.  Мы
изрезали друг друга на  кусочки своими языками,  наши глаза стали красными,
лица -  белыми, и  мы  натужно смеялись.  Но мы  ни  разу не  упомянули  имя
Сильвера или наше отношение  к нему. Полагаю, мы  все еще друзья.  Несколько
дней назад мне доставили сто розовато-лиловых  роз с запиской: "Я знаю,  что
ты примешь только абсолютно бесполезную вещь. Кловис."
     Я все  еще не  могу понять,  как он  относится к  Сильверу. Сильвер.  Я
теперь удивляюсь, зачем хотела тогда поменять это имя.
     О, мой любимый.
     Когда я, наконец, позвонила матери, она отозвалась на мой голос, как
     благосклонная королева,  и  пригласила  меня пообедать  с  ней  в Чез-
Стратосе, в  облаках.  Она  считает,  что я  хочу  ее  как-то  использовать.
Попытавшись это  сделать, я  вызвала бы  у нее  интерес. Она  могла бы  даже
согласиться. Она не  питает никакого  уважения ни  к закону,  ни к  бедноте,
находясь во всех отношениях значительно выше и того, и другой.
     Мне любопытно будет  увидеть дом снова.  Я очень нервничаю. Интересно,
скажет ли мне лифт: "Привет, Джейн".
     Интересно, обнимет ли меня мать или останется холодной, поможет ли  мне
или откажется? Может быть, я узнаю, наконец, ее истинные чувства ко мне.
     Это,   скорее,   просто   упражнение,   не более того. Теоретически мой
жизненный путь ясен. Возможно,  мне придется идти по  нему все сто  тридцать
лет. Учиться, приобретать  опыт, взгляды, убеждения,  друзей - и  все это  я
возьму с собой  в качестве багажа  на флаер, когда придет  пора увидеть его
снова.
     Я все  же  верю  в то,  что  случилось.  Потерять его  совсем  было  бы
невозможно, невероятно. Ведь гораздо проще  сказать в серое гудение  ночного
города: "Любимый мой, любимый мой. Я увижу тебя снова."
Книго
[X]