---------------------------------------------------------------
Источник: http://www.kulichki.net/inkwell/hudlit/ruslit/limonov.htm
---------------------------------------------------------------
Издатели, редактирующие книги, -- это особые существа.
"Вот тут у вас очень хорошо, но нужно убрать". "Почему же убрать, --
спрашиваю, -- если хорошо?" "А потому, -- говорит она, -- что этот эпизод,
около двух третьих главы, уничтожает структуру". "А мне положить на
структуру", -- говорю я. "Нельзя, -- говорит она. -- Вы в этом куске
переносите действие в Калифорнию, тогда как все остальные действия
происходят в Нью-Йорке".
"Что же им теперь и поехать никуда нельзя, даже на вокейшан, бедным моим
героям?" Нет ответа. Очевидно, нельзя.
"И у вас слишком много сексуальных сцен в книге..." -- "Но мой герой
сексуальный маньяк". -- "Хорошо, но оставьте ему двух девочек, достаточно.
У вас же их слишком много, вы повторяетесь, герой повторяется". -- "Да, но
если я оставлю ему только двух, то какой же он сексуальный маньяк?.."
"Политические речи нужно убрать. Герой мыслит ужасно наивно". "Да, --
соглашаюсь я. -- Я извиняюсь, у него радикальные взгляды, и вообще он
психопат и анархист". -- "Нельзя, его высказывания несерьезны". -- "Ну
пусть будут несерьезными, он же не министр финансов в роговых очках, он
сексуальный маньяк и авантюрист, -- пусть поговорит". -- "Нет, речи нужно
убрать". -- "ОК. Может быть, уберу речи".
"Вот тут скучно -- нужно все убрать". "Почему же скучно? -- спрашиваю. --
Герой издевается над героиней... Она строит планы на будущее вместе с ним,
он поддакивает, а в то же время внутренне подает совершенно иные реплики.
Он негодяй, невеселый негодяй. Он использует героиню. По-моему, это
смешно..." -- "Нет. Ужасно скучно". "...Может быть", -- думаю. Беру у
редакторши рукопись и иду домой. Читать.
Поездка героев в штат Вирджиния к ее родителям. Редакторская пометка на
полях: "Много интересного здесь, но лучше было бы убрать эту линию. Может
быть, очень быстро пересказать эту поездку?" -- "Почему "лучше было бы
убрать", если "много интересного"? Опять карантин, нельзя уезжать из Нью-
Йорка? И как это быстро пересказать? Телеграммой? Двумя? Стенографически?"
"Вообще тема героини -- просто смерть. Читать про нее любые вещи --
скучно. Не знаю, что посоветовать, убрать эту линию почти невозможно, и,
как идея, она нужна, но она заставляет читателя зевать. Я предлагаю сильно
сократить все, что с ней связано".
"Герой с ней связан. Может быть, сократим героя? -- зло думаю я. -- И
потом, если разобраться, мы все скучные -- герои, авторы. Едим, работаем,
ебемся, гуляем... Чего ж тут веселого? Чего она от нас хочет? Что мы должны
делать, чтобы ей было весело?"
В одном месте мой герой говорит: "Я несколько раз пытался ее убедить
поебаться со мной..." На поле быстрая приписка редактора: "Совсем ненужные
сведения". "Не согласен, -- размышляю я. -- По-моему, самые что ни на есть
нужные".
Герой работает поваром в ресторане. Реакция редактора: "Следует убрать
эту историю, а жаль". Автор уже привык к тому, что следует убрать ту или
иную историю и что жаль. Начинает постепенно выясняться идеал редактора --
редактор явно предпочитает героя, который бы как можно меньше двигался.
Желательно даже, чтобы он вовсе не выходил за дверь своего дома. В книге
есть пятистепенный эпизодический персонаж в инвалидном кресле -- Энтони.
Автор думает, а не сделать ли ему Энтони героем книги, чтобы угодить
редактору. Уж Энтони-то не полетит в Калифорнию и не поедет автобусом в
Вирджинию, и в ресторан его поваром не возьмут, и таким образом можно будет
избавиться от героини -- здоровой американской девки с большой пиздой. Ей
явно нечего будет делать с начисто парализованным Энтони. Даже в карты
играть не смогут.
Привязанность редактора к месту жительства героя невероятна. Страница 163
-- герой на Шестой авеню и Девятой улице остановлен членами сексуальной
коммуны, которые хотят взять его к себе. "Наши девочки обратили на вас
внимание..." -- объявляет бородатый юноша-коммунар герою. Близок желанный
миг... Но редактор не дремлет, она уже тянет героя за рукав. На полях
невероятная пометка: "Пора вернуться к дому!" Ни хуя себе!.. Не дает герою
погулять. Никаких сексуальных коммун, иди домой, ишь ты, распустился.
Остановился на углу и пиздит, блядь такая!
Почти единственный раз, когда редактор просит что-то включить, а не
убрать, касается момента, когда герой торопится в бар. Заметка на полях
гласит: "Включить здесь намек на разные неудачи"... Почему?! Что, он не
может просто так пойти и выпить? От радости. Впрочем, извиняюсь, есть еще
один случай, когда редактор просит добавить, а не убрать: эпизодическая
встреча героя и героини с братом героини -- музыкантом и наркоманом
Майклом. Редактор заинтересованно написала на поле: "Добавить все про его
наркотики. Здесь кратко". "Чего это она? Может, она сама наркоманка, а
может, хочет с братом Майклом познакомиться?.." -- подумал я. Возможно, ее
заинтересовали те интригующие начальные сведения, которые я о нем сообщил в
книге? "...Коротко, под полубокс остриженные темные волосы. В темной тишотке
и кожаном пальто, надетом прямо на тишотку, -- хулиганский шик. Два-три
бритвенных пореза на шее, лицо негладкое, но сурово-красивое, мужское..."
"Может быть, она в садомазохизме?" -- подумал я.
Нет, она нет. На странице 180 она безжалостно выбросила из жизни лысую
еврейскую девочку в парике. Сэру-то за что? По-моему, она милая... Заодно
выброшены и все друзья Сэры, в том числе и садист Рафаэль -- великолепный
экземпляр, украшение моего романа. "Убрать!" -- написала безжалостная. "Как
фашистка, -- подумал я. -- Издевается..."
Постепенно людей вокруг героя становится все меньше. Из общительного
распиздяя, каковым я его задумал и создал, в результате непрерывной
деятельности редактора он становится одиноким мизантропом. Он никуда не
ездит, не выходит из дому, никого не видит. В угоду редактору он едва ли
ебется раз в полгода, хотя до этого не мог без секса дня прожить.
"Из служанки не сделаешь даму!" -- сказано у меня со вздохом на 220-й
странице. Эта фраза подчеркнута, не вычеркнута, и на полях стоит
редакторское женское недоуменное восклицание: "Звучит странно, и в Америке
очень неубедительно. Желание стать дамой нужно, кажется, больше всего!"
Какие мы с моей редакторшей разные, думаю я со вздохом. По-моему, по-
русски, хуй ты станешь дамой, если у тебя внутренний мир служанки, с
которым ты родилась где-нибудь в штате Южная Дакота. Если у тебя руки, и
ноги, и жопа служанки... Пальцы и ногти... Леди невозможно стать, леди
нужно деликатно и тихо родиться, думаю я с нежной жалостью к моей
редакторше, которая этого не знает. Об этой невозможности и мой роман
написан -- герой моего романа пытался всеми силами сделать из своей
служанки леди, но увы... И служанка очень хотела, но никакое, даже самое
сильное желание тут не поможет. Американцы верят, что все возможно, что
достаточно выйти замуж за фабриканта носков, или нижнего белья, или кетчупа,
чтобы стать леди. Они молодая нация -- они бодрые и энергичные. Я не верю.
Куда мне. Я даже не могу себя заставить бегать по утрам, чтобы дольше жить.
Я пью, я алкоголик.
А вот и вовсе чудовищная акция. Хладнокровно перечеркнута вместе с
другими страницами моя радость и гордость: сцена, в которой герой встречает
"девушку в шеншелях" -- мечту всякого мужчины. Встречает на огромном,
залитом солнцем гольфовом поле, на берегу океана, где происходит выставка
красоты автомобилей. Чудовище редактор даже не соизволила написать: "Хорошо
тут, но нужно убрать" или: "Много интересного, но убрать". Нет.
Перечеркнула, и сердце не дрогнуло. Выброшены без сострадания трогательные
жалобы героя. "...С любовью к красоте, думаете, легко ли было мне жить в
отеле "Дипломат", где самым красивым были лица пимпов, здоровыми во всяком
случае? Думаете, легко ли, преклоняясь перед красотой, было мне ебать
румынскую танцовщицу Рену с обезьяньим ликом..." Мой гимн красоте ее не
тронул, не остановил. Ей важна структура. Герой произнес свой гимн в
Калифорнии, без разрешения редактора покинув свой боевой пост в Нью-Йорке,
а все сказанное в Калифорнии -- табу для него. Ему не позволяется туда
ездить. Даже на север штата Нью-Йорк не позволено отлучаться герою. И когда
он становится, по несчастью, землекопом, ему ничего другого не оставалось
делать, у него не было другой работы, в стране же был кризис, недремлющий
страж -- редакторша вычеркивает его пребывание в ста милях на север от Нью-
Iорка и возвращает беглеца в Новый Вавилон. "Начать отсюда!" -- сурово
указано мне на странице 228.
На странице 232 меня неожиданно поощрили. "Хороший конец!" -- сказано по
поводу следующих строк: "Очнулся я у себя в постели на 83-й улице. За моим
плечом, обнимая меня, спал Лешка. Вот так, господа, мечтал человек
оказаться в постели с бразильской красавицей, а вместо этого проснулся
вместе с седым здоровенным гомосексуалистом..." По-моему, ничего хорошего.
Грустно. Плохой конец. А может, она ненавидит мужчин и радуется, когда у
них что-нибудь плохое происходит?
На странице 283 по поводу моего текста "втиснул свой хуй в ее уже
начинающую склеиваться щель..." стрелой и восклицательными знаками
обозначен командирский окрик редакторши в просвете между строк: "Сократить!
Слишком много фактов!"
На странице 284 ей "не нужен Станислав!". "Ей никто не нужен... Ей
противны мои герои..." -- грустно думаю я.
На странице 326 она ликвидировала мою сцену беседы героя с проституткой в
борделе -- пародию на известную сцену в "Преступлении и наказании".
"Убрать!" "Ужасно!", "С ума сойти можно!", "Могу жить без этой страницы!".
Есть пословица "Если хочешь передать мэссидж -- иди в Вестерн Юнион --
имейте это в виду!" Последнее замечание редакторши о Вестерн Юнион
относится к моменту, когда герой дискутирует с датскими интеллектуалами
проблему контроля рождаемости, одновременно помня о том, что должен выебать
польскую хозяйку.
Моя кульминационная заключающая книгу сцена несостоявшегося убийства, по
ее мнению, должна быть проведена быстрее. Против самого убийства она нет,
не возражает. Ее не интересуют психологические мотивировки, все мотивировки
вычеркнуты ею, она относится к проблеме по-американски: хочешь убить --
убей, не раздумывай. Она презирает моего героя, слюнтяя, который не убил в
конце концов. Я, просмотрев все ее заметки на полях и между строк,
относящиеся к сцене убийства, также начинаю сомневаться в своем герое. "А
может быть, мой герой не настоящий мужчина?" -- грустно думаю я. "Быстрее
надо!" -- разумно и хладнокровно замечает редакторша, вонзив карандашную
стрелу во фразу: "...мои пальцы тихо придвигались к спусковому крючку..."
"Им виднее, -- думаю я робко. -- У них стрельба в президентов --
национальный спорт. Они -- профессионалы. Я же -- робкий европеец... --
думаю я самоуниженно. -- Куда мне до них!" А что же ей -- американскому
редактору -- понравилось в моей книге?.. Только одно поощрение с тремя
восклицательными знаками нашел я, опять перерыв свою истерзанную рукопись.
Одно только место ей пришлось по душе. Вот оно. Сцена на кухне: "Все мы,
сидя на кухне в различных позах, осудили маркизу за ее полиэстеровые брюки
и решили, что англичане все же очень провинциальны. Даже лорды".