Джон Ле Карре. Сингл и Сингл


Джон Ле Карре СИНГЛ И СИНГЛ
     John LE CARRE SINGLE & SINGLE
     Copyright © 1999 by David Cornwell
     Пер. с англ. В. Вебера. - М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2002. - 416 с. (Серия
"Persona grata").
     , spellcheck: Kushtanin, 21 May 2002.
     Тридцать сребреников тебе и тридцать роскошных роз твоей семье, которую
так и не  удалось спасти  от  всемогущей  мафии...  Но может ли считать себя
предателем тот, кто предает преступников? И как тяжело на это решиться, если
среди  них  - твой  отец!  Они  -  пауки в  банке,  безжалостно истребляющие
конкурентов и  нещадно  обирающие свою страну. Тонны белого порошка обрекают
на смерть тысячи людей,  а ты разрываешь собственную душу, чтобы  их спасти.
Как это трудно - долгие годы жить чужой жизнью под чужой фамилией!
     

Роман впервые публикуется на русском языке.


СОДЕРЖАНИЕ
     Глава 1
     Глава 2
     Глава 3
     Глава 4
     Глава 5
     Глава 6
     Глава 7
     Глава 8
     Глава 9
     Глава 10
     Глава 11
     Глава 12
     Глава 13
     Глава 14
     Глава 15
     Глава 16
     Глава 17
     Глава 18
     Глава 19
     Глава 20
     
Глава 1
     Пистолет - это не пистолет.
     В этом со всей решительностью пытался убедить себя мистер Уинзер, когда
молодой мужчина, Аликс Хобэн,  генеральный  директор европейского  отделения
компании "Транс-Финанз" с представительствами в Вене, Петербурге и Стамбуле,
сунул бледнокожую руку во  внутренний карман итальянского блейзера и  достал
не  платиновый портсигар, не  гравированную  визитную карточку,  а  плоский,
иссиня-черный,  новехонький  автоматический  пистолет   и   направил  его  с
расстояния  в   шесть  дюймов  в   переносицу  крючковатого,  но  никак   не
агрессивного  носа  мистера Уинзера.  Этого  пистолета не существует.  Он  -
недопустимое доказательство. Он - вообще не доказательство. Это непистолет.
     Мистер  Альфред  Уинзер был  адвокатом, а задача  адвоката - оспаривать
предлагаемые его вниманию факты.  Все  факты. Чем  более самоочевидным может
представляться  факт  неюристу,  тем  более энергично должен  его оспаривать
добросовестный адвокат. И  в тот момент добросовестностью  Уинзер не уступал
лучшим  представителям своей профессии. Тем не менее от удивления он выронил
брифкейс. Чувствовал, как ручка скользила по  ладони, слышал, как тот  упал,
краем глаза  видел  тень  брифкейса,  лежащего  у  его  ног.  Подумал:  "Мой
брифкейс,  мой  паспорт,  мои  авиабилеты  и  дорожные  чеки,  мои кредитные
карточки, все документы, удостоверяющие мою личность". Однако не наклонился,
чтобы  поднять брифкейс, содержимое которого  стоило целое состояние. Стоял,
молча глядя на непистолет.
     Этот   пистолет  -  не  пистолет.  Это  яблоко  -  не  яблоко.  Уинзеру
вспомнились мудрые слова его  профессора в  юридической школе, произнесенные
сорок  лет тому назад,  когда великий ученый  достал  из кармана поношенного
пиджака  спортивного  покроя  зеленое яблоко и помахал  им перед студентами,
подавляющее большинство которых составляли девушки. "То, что вы видите перед
собой, дорогие мои,  возможно, выглядит  как яблоко,  возможно,  пахнет  как
яблоко, возможно,  на ощупь неотличимо от  яблока... - Пауза. - Но дребезжит
ли оно, как яблоко? - Потряс его. - Режется ли, как яблоко?"  Из ящика стола
появился  нож  для  резки  хлеба.   Удар,  и  яблоко  превратилось  в  груду
пластмассовых осколков. Под дружный смех профессор смел их со стола.
     Но  воспоминания  Уинзера  этим не  ограничились. Пластмассовое  яблоко
профессора юридической  школы сменил  залитый  солнцем зеленщик из Хампстеда
(1),  где  жил Уинзер и  куда с радостью  перенесся бы в эту  самую  минуту.
Добродушный,  безоружный,  в  веселеньком  фартуке и  соломенной  шляпе,  он
продавал не  только яблоки, но и  прекрасные  свежие побеги спаржи,  которые
любила  жена Уинзера  Банни,  пусть  ей  и  не нравилось все  остальное, что
приносил из лавки Альфред. "Зеленые, -  вспоминал он, - растущие над землей,
не белые, зеленщик всегда  клал их на самый верх". "Покупать их можно только
в сезон,  Альфред.  Выращенные  в теплице никогда  не пахнут". Почему я  это
сделал? Почему необходимо жениться на женщине, чтобы понять, что она тебе не
нравится? Почему  нельзя принять  решение  до свершения события, а  не после
того  как? Для  чего  нужна  вся  эта  юридическая  подготовка,  если она не
защищает  нас от самих себя? Охваченный ужасом, ища спасения, Уинзер пытался
обрести  спокойствие  и вернуть  хладнокровие, бродя по  бесчисленным  авеню
внутреннего мира. Прогулки эти придавали ему сил, пусть и  на  доли секунды,
убеждали в нереальности пистолета.
     Этот пистолет 

по-прежнему

 не существовал.
     Но Уинзер не мог оторвать от него глаз. Он никогда не видел пистолет со
столь  близкого  расстояния,  никогда  ему не  приходилось  уделять  столько
внимания  цвету,  форме,  обводам,  модели,  степени  новизны  оружия,  дуло
которого  смотрело ему в переносицу  под сверкающим в небе солнцем. 

Стреляет

ли  он,  как  пистолет? 

Убывает,

  как пистолет,  

отправляет в мир  иной,

 как
пистолет, превращая черты  лица в кровавое месиво? "Нет, - храбро заверил он
себя,  -  быть такого не  может. Этот пистолет  не существует,  

абсолютно

 не
существует!"  Он - химера,  галлюцинация,  вызванная белым  небом,  жарой  и
солнечным ударом. Это горячечный  пистолет,  вызванный к жизни  плохой едой,
неудачными  женитьбами и  двумя  днями  изматывающих  прокуренных совещаний,
поездок в лимузине по кривым, пыльным, забитым транспортом  улицам Стамбула,
полетом ранним утром  на реактивном самолете "Транс-Финанз" над  коричневыми
горными массивами Центральной Турции,  убийственным трехчасовым путешествием
по узкому  серпантину горных дорог, проложенных по краю бездонных пропастей,
склонам,  заросшим колючими  кустарниками,  между которыми  торчали валуны и
сломанные ульи, расположенным  на высоте шестисот футов над восточной частью
Средиземного моря,  утренним,  но  уже безжалостно  палящим солнцем.  Однако
немигающий пистолет Хобэна не пропадал, будучи фантомом, и все целился в его
голову, словно скальпель хирурга.
     Уинзер  закрыл глаза.  "Видишь,  -  сказал  он  Банни.  - Нет  никакого
пистолета". Но Банни, как обычно, занудным голосом предложила ему заниматься
своими делами, а ее оставить в покое, поэтому он обратился к судье,  чего не
делал  уже  добрых  тридцать  лет:  "Ваша  честь,   мне  предстоит  приятная
обязанность известить суд о том, что дело Уинзер  против Хобэна благополучно
разрешилось, к взаимному удовольствию сторон. Уинзер признает, что он ошибся
в  предположении, будто  Хобэн  угрожающе  размахивал  пистолетом  во  время
выездного  совещания  среди  холмов  Южной  Турции.  Хобэн,  в свою очередь,
предоставил полное и убедительное объяснение своих действий..."
     А после этого, по привычке или из уважения, он обратился к председателю
совета  директоров своей фирмы,  главному управляющему и истине  в последней
инстанции,  отцу-основателю  и  создателю "Дома  Синглов",  единственному  и
неповторимому  Тайгеру Синглу: "Это Уинзер, Тайгер.  Очень хорошо, благодарю
вас, сэр, и как ваше драгоценное самочувствие? Рад слышать. Да, думаю, можно
сказать, что все идет в полном соответствии с  вашими мудрыми предвидениями,
и реакция на наши предложения  самая  положительная. Правда, одна  маленькая
деталь, такой вот  пустячок... наш  клиент,  этот  Хобэн, делает вид,  будто
целится в меня из пистолета. Ничего страшного, все это фантазии, но хотелось
бы, чтобы о подобном предупреждали заранее..."
     Даже  открыв глаза  и увидев, что пистолет находится  на прежнем месте,
детские  глаза Хобэна разглядывают его поверх  ствола,  а детский безволосый
палец обнимает  спусковой  крючок,  Уинзер не смог забыть  о том,  что  он -
адвокат. Очень хорошо, этот пистолет существует как  материальный объект, но
это  не пистолет.  Забавная,  безвредная игрушка. Хобэн купил ее для  своего
маленького сына. Игрушка  - точная  копия пистолета, и  Хобэн,  чтобы внести
хоть какое-то разнообразие в продолжительные и скучные переговоры  (молодому
человеку  это  простительно),  решил  выдать  его  за  настоящий.  И  Уинзер
попытался  изогнуть онемевшие губы в радостной  улыбке,  подтверждающей  его
последнюю версию.
     -  Что  ж, должен  сказать, это убедительный аргумент,  мистер Хобэн, -
храбро заявил он. -  И  что теперь вы от меня хотите?  Отказа от положенного
нам вознаграждения?
     Но  в  ответ  он услышал  только  стук молотков гробовых  дел мастеров,
который торопливо истолковал как  строительный шум в маленьком туристическом
местечке на другой стороне  бухты,  где рабочие, всю  зиму проиграв в карты,
навешивали ставни,  чинили крыши и ремонтировали трубы, лихорадочно готовясь
к  открытию  нового сезона.  В стремлении  убедить себя,  что все нормально,
Уинзер наслаждался запахами  растворителя для краски,  паяльных ламп,  рыбы,
жарящейся   на  углях,  пряностей,   продаваемых  уличными  лоточниками,   и
многими-многими другими ароматами, которыми напоен воздух средиземноморского
побережья  Турции.  Хобэн  что-то рявкнул на русском  своим коллегам. Уинзер
услышал за  спиной торопливые шаги, но не решился  повернуть  голову. Чьи-то
руки  вздернули  сзади  его пиджак,  другие обыскали тело:  подмышки, ребра,
позвоночник, промежность.
     Воспоминания о  более  приятных  прикосновениях на  мгновение  заменили
собой неприятные  ощущения, но утешения не принесли. А руки сместились вниз,
к коленям и  лодыжкам, в поисках спрятанного оружия. Уинзер  никогда в жизни
не носил оружия, спрятанным или на виду, если не считать трость из вишневого
дерева, которую брал  с собой, чтобы отгонять  бродячих собак  и сексуальных
маньяков, если отправлялся в Хампстед-Хит (2), чтобы полюбоваться женщинами,
бегающими трусцой.
     С  неохотой он вспомнил многочисленных спутников  Хобэна.  Зачарованный
пистолетом,  он на какое-то время вообразил, что на склоне холма только он и
Хобэн, лицом к лицу, и больше в пределах слышимости ни души. Такую  ситуацию
любой адвокат всегда надеется  обратить себе на пользу. А теперь приходилось
признать,  что  с  самого  отъезда  из  Стамбула  Хобэна  сопровождала свора
малоприятных советников. Некие синьор д'Эмилио и мсье Франсуа возникли перед
самым  отлетом  из  аэропорта  Стамбула  в  пальто,  наброшенных  на  плечи,
скрывающих руки.  Уинзер  предпочел их  не  замечать.  Еще два нежелательных
субъекта дожидались их в Даламане, на черном, как катафалк, "Лендровере", со
своим водителем.  Из  Германии, объяснил Хобэн, представляя парочку. Имен не
назвал. Они, конечно, могли приехать и из Германии, но в присутствии Уинзера
говорили  только по-турецки и  носили  костюмы  гробовщиков,  которые турки,
проживающие в провинции, надевали на деловые встречи.
     Новые руки  схватили Уинзера за  волосы и плечи, бросили  на колени  на
песчаной тропе. Он услышал звяканье козьих колокольчиков и решил, что звонят
колокола  собора  Святого  Иоанна,  сообщая  о  его  похоронах. Другие  руки
освободили  его  от  очков,  мелочи,  носового  платка. Забрали  драгоценный
брифкейс,  и  он  наблюдал  за  этим,   словно  в  дурном  сне:   документы,
удостоверяющие личность, гарантии его безопасности, переходили из одной пары
рук  к  другой, упакованные в  черную  кожу  стоимостью  в  шестьсот фунтов.
Брифкейс  этот  он  покупал  в аэропорту  Цюриха,  в  спешке,  расплачиваясь
наличными,  снятыми с номерного счета, который он открыл по  совету Тайгера.
"Что  ж, в  следующий  раз,  когда тебя  обуяет  расточительность,  купи мне
приличную сумочку", - фыркнула Банни голосом, по которому чувствовалось, что
этим ее требования не ограничатся. "Я перееду, - подумал он. - Банни получит
Хампстед, я куплю квартиру в Цюрихе, в одном из новых домов на склоне холма.
Тайгер поймет. Он тоже натерпелся от женщин!"
     В глаза Уинзера словно плесканули желтой краской, он вскрикнул от боли.
Грубые  руки  схватили его за  запястья, потащили их за  спину, вывернули  в
разные стороны. Его  крик перелетал с одного холма на другой, пока не затих.
Поначалу легонько,  словно дантист,  кто-то начал  поднимать  его  голову, а
потом резко дернул за волосы, подставив лицо под жаркие солнечные лучи.
     - Так его и держите, - послышался приказ на английском, и, сощурившись,
Уинзер   увидел  перед  собой  сероватые  черты   лица   синьора   д'Эмилио,
седоволосого  мужчины  одного  с   ним  возраста.  "Синьор  д'Эмилио  -  наш
консультант  из Неаполя", - представил его Хобэн, с  присущей ему неприятной
привычкой,  один  только  бог  знал, где  он  ее  приобрел,  тянуть слова на
американо-русский манер. "Очень приятно", - ответил Уинзер, копируя Тайгера,
который тоже начинал тянуть слова, когда что-то его не впечатляло,  и одарил
сеньора  д'Эмилио  сухой улыбкой.  Стоя на коленях,  с вывернутыми  руками и
плечами,  Уинзер горько сожалел о том, что не проявил должной почтительности
к синьору д'Эмилио, когда имелась такая возможность.
     Д'Эмилио неспешно зашагал вверх по склону, и Уинзер с удовольствием шел
бы  сейчас рядом с ним рука  об  руку, как  добрый друг,  стараясь  развеять
ложное впечатление о себе, которое могло создаться  после знакомства. Но его
заставляли  стоять  на  коленях, с лицом, запрокинутым к  солнцу.  Он плотно
сжимал веки, но солнечные лучи все равно заливали глаза желтым потоком. Боль
в коленях уже сравнялась с болью в вывернутых  руках и плечах. Он тревожился
за свои  волосы. Никогда не  хотел красить их,  презирал тех, кто красил. Но
когда парикмахер убеждал его воспользоваться оттеночным бальзамом, смываемым
водой, и посмотреть, что из этого получится, Банни приказала ему не спорить.
"Ты  подумал  о том, как мне  тяжело,  Альфред?  Меня жалеют, глядя на  твои
седые, словно у старика, волосы".  - "Но, дорогая, когда  я женился на тебе,
мои волосы были точно такого же цвета", - возразил  Уинзер. "Значит,  мне не
повезло уже тогда", - ответила Банни.
     "Мне нужно  было последовать  совету  Тайгера,  поселить  ее где-нибудь
неподалеку,  скажем,  в  квартире  на  Долфин-сквер  в  Барбикане  (3).  Мне
следовало уволить ее  из  секретарей и взять на  содержание,  чтобы избежать
унизительного положения ее мужа". "Не женись на ней Уинзер, купи ее! Так оно
дешевле",  -  убеждал  его Тайгер,  а  потом  подарил  им  обоим  неделю  на
Барбадосе, чтоб было где провести  медовый  месяц.  Он открыл глаза. Задался
вопросом, а куда делась его широкополая  панама, приобретенная в Стамбуле за
шестьдесят долларов. Увидел, что его друг д'Эмилио уже надел ее на голову, к
радости обоих турок в черных  костюмах. Сначала  они  вместе смеялись. Потом
обернулись и  посмотрели на Уинзера, словно находились в зрительном зале,  а
Уинзер  - на сцене.  Строго. Вопросительно. Зрители -  не участники. "Банни,
наблюдающая,  как  я  занимаюсь с  ней любовью.  Неплохо тебе там, внизу, не
правда ли? Ох, скорее бы все закончилось, я устал". Он посмотрел на водителя
машины,  на  которой они преодолели последний отрезок пути от подножия горы.
"У него доброе лицо, он меня спасет. И замужняя дочь в Измире".
     Но водитель,  с  добрым  лицом или  без  оного, спал.  В  "Лендровере",
черном, как катафалк, который  стоял чуть ниже по  проселку, второй водитель
сидел с открытым ртом, глядя прямо перед собой, ничего не видя.
     - Хобэн, - позвал Уинзер.
     Тень легла на  его глаза. Солнце уже поднялось так высоко, что человек,
накрывший его своей тенью, должен был  стоять очень близко. Уинзера тянуло в
сон.  Дельная мысль. Самое  время заснуть,  чтобы проснуться совсем в другом
месте.  Щурясь  сквозь  слипшиеся  от  пота  ресницы,  он  увидел  туфли  из
крокодиловой  кожи, высовывающиеся из-под элегантных белых брюк с манжетами.
Взгляд  его  сместился выше и  наткнулся на смуглое лицо  мсье Франсуа,  еще
одного  сатрапа  Хобэна.  "Мсье  Франсуа -  наш  топограф.  Он  проведет все
необходимые  замеры интересующего  нас участка", - объявил Хобэн в аэропорту
Стамбула, и Уинзер по глупости удостоил мсье Франсуа такой же сухой улыбкой,
какая досталась синьору д'Эмилио.
     Одна  из  крокодиловых  туфель  сдвинулась  с  места, и  сквозь  пелену
сонливости в голове Уинзера сверкнула  мысль, а не даст ли  ему мсье Франсуа
хорошего пинка. Однако обошлось без этого. Мсье Франсуа что-то совал под нос
Уинзеру. "Диктофон, 

-

 решил Уинзер. - Стандартное решение. Он хочет, чтобы я
заверил  своих близких в том, что платить выкуп они будут за живого. Тайгер,
сэр,  это  Альфред Уинзер, последний из Уинзеров,  как вы, бывало,  называли
меня. Я хочу, чтобы вы знали, что я в полном порядке,  волноваться не о чем,
все прекрасно. Они  - хорошие люди  и заботятся обо мне. Я  уважаю их  идеи,
какими бы они ни  были, и, когда они  освободят меня,  а  случится это сразу
после получения ими выкупа, я  буду выступать на их  стороне на всех мировых
форумах. И, надеюсь, вы не откажете мне, я пообещал, что вы тоже выступите в
их защиту, они прекрасно знают, что ваше умение убеждать не знает равных..."
     Он  прикладывает предмет к моей щеке. Хмурится. Нет,  это не диктофон -
термометр. Нет, не термометр, прибор для  измерения частоты пульса, он хочет
убедиться,  что  я не отключусь. Он  убирает прибор в карман. Идет вверх  по
склону, чтобы  присоединиться к двум  немецким  туркам и синьору  д'Эмилио в
моей панаме.
     Уинзер  вдруг  обнаружил,  что  обдулся,  прилагая  невероятные  усилия
исключить  нежеланное. Темное пятно  расплывалось с внутренней стороны левой
брю-чины, и он  никак не мог его  скрыть. Потому что пребывал  в ступоре,  в
ужасе. Переносился в другие места. В поздний час сидел в кабинете, поскольку
не испытывал ни малейшего желания проводить  долгий вечер дома, в  ожидании,
когда же Банни  наконец вернется от матери, в  дурном расположении  духа и с
пылающими  щеками. Блаженствовал в спальне своей пухлой подружки из Чизуика,
и она привязывала его руки к изголовью резинками от пояса для чулок, которые
держала  в  ящике комода. Пребывал везде где угодно, но только не на  склоне
этого адского холма. Он засыпал,  но оставался  на коленях, ему  по-прежнему
выворачивали  руки,  причиняя  жуткую  боль.  То ли камушки, то  ли  осколки
ракушек  в  песке  острыми краями врезались  в  коленные  чашечки. "Античные
гончарные  изделия",  -  подумал  он.  Говорили  же,   что   в  этих  местах
полным-полно  черепков  римской  посуды.  Ходили  слухи, что  можно найти  и
золото.  Только  вчера  в  кабинете  доктора  Мирски в  Стамбуле,  озвучивая
инвестиционные  планы   Сингла,  он  рисовал  свите  Хобэна  самые  радужные
перспективы.   Несведущим   инвесторам,   особенно   мужланам-русским,   это
нравилось.  

"Золото, Хобэн! Сокровища, Хобэн! Древняя цивилизация, подумайте
о том,  что может лежать  в  этой земле!"

 Его отличало отменное красноречие,
доводы  звучали  убедительно, он виртуозно вел  свою  партию.  Даже  Мирски,
здоровенный  поляк,  которого  Уинзер  полагал  выскочкой  и  помехой  делу,
восхищенно  воскликнул: "Твой план, Альфред,  настолько юридически чист, что
его просто необходимо запретить!" - и загоготал,  с  такой силой хлопнув его
по спине, что у Уинзера едва не подогнулись колени.
     - Пожалуйста,  мистер  Уинзер, прежде чем я вас  застрелю, мне поручено
задать вам несколько вопросов.
     Уинзер не отреагировал. Он не слышал ни слова. Он умер.
     -  Вы в дружеских  отношениях с мистером Рэнди Массингхэмом?  - спросил
Хобэн.
     - Я его знаю.
     - Насколько вы дружны?
     "Чего они от меня хотят?  - беззвучно выкрикнул Уинзер. - Очень дружны?
Едва знакомы? Дружны наполовину?"
     Хобэн уже повторял вопрос, несколько его видоизменив:
     - Опишите, пожалуйста,  ваши  отношения с  мистером Рэнди Массингхэмом.
Как можно точнее. И говорите громче.
     - Я его  знаю.  Мы коллеги.  Я  выполнял его поручения. Отношения у нас
чисто формальные, мы улыбаемся, раскланиваемся, но о  дружбе нет и  речи,  -
пробормотал Уинзер.
     - Громче, пожалуйста.
     Уинзер повторил часть уже сказанного громче.
     -  Ваш  галстук,  мистер  Уинзер,  в  моде   среди  любителей  крикета.
Объясните, пожалуйста, что символизирует этот галстук?
     - Любители  крикета такие галстуки не носят! - внезапно  Уинзер ожил. -
Тайгер играет в крикет - не я! Вам нужен другой человек, идиот!
     - Проверка, - сказал Хобэн кому-то из стоявших выше по склону.
     - Проверка чего? - пожелал знать Уинзер.
     Хобэн   вглядывался   в   раскрытую   записную  книжку  от  "Гуччи"   в
темно-бордовом  кожаном переплете,  держа ее  перед собой  так, чтобы она не
перекрывала дуло пистолета.
     -  Вопрос,  -  отчеканил он,  словно городской глашатай.  -  Кто  несет
ответственность за  арест на  прошлой неделе  сухогруза  "Свободный Таллин",
следовавшего из Одессы в Ливерпуль?
     - Что я могу  знать о  корабельных делах?  -  язвительно бросил Уинзер:
вернувшаяся  храбрость еще не  покинула его. - Мы - финансовые консультанты,
морские перевозки  не по нашей части. У кого-то есть деньги, им нужен совет,
они приходят в "Сингл". Как  эти люди делают деньги - это их  дело. Если они
ведут себя как взрослые.
     

Взрослыми

  он  хотел  поддеть Хобэна,  потому  что  Хобэн  был  розовым
младенцем,  только-только  появившимся на  свет.  И  Мирски, этого польского
выскочку, сколько бы докторских званий тот ни  ставил перед  своей фамилией.
Какой  доктор? Чего?  Хобэн вновь глянул на тех, кто  стоял  выше по склону,
послюнявил палец, перевернул страницу.
     -  Вопрос. Кто предоставил  итальянской полиции  информацию  о  колонне
грузовиков, которая 30 марта этого года следовала из Боснии в Италию?
     - Грузовиков? Что я могу  знать о колонне грузовиков? Не больше, чем вы
знаете  о крикете!  Попросите меня  назвать  имена  и даты рождения  королей
Швеции, у меня получится лучше.
     "Почему Швеции? - спросил он себя. - При чем тут Швеция?" Потому что он
думал о шведских  блондинках, белоснежных бедрах, шведских  порнографических
фильмах.  Почему он пытался перенестись в  Швецию, умирая в Турции? Неважно.
Уинзер все еще храбрился.  К черту эту демагогию, с пистолетом или без него!
Хобэн  перевернул еще  одну  страницу, но Уинзер  опередил  его. Как  Хобэн,
проорал:  "Я ничего  не  знаю,  безмозглый  вы идиот! Не  спрашивайте  меня,
слышите..." - и тут удар правой  ноги Хобэна по  шее  швырнул его на  землю.
Самого путешествия  он  не помнил, только прибытие.  Солнце зашло, наступила
ночь, голова  упокоилась на дружески улегшемся под  нее камне,  Уинзер знал,
что некий отрезок времени выпал из памяти, и ему определенно не хотелось его
восстанавливать.
     А Хобэн какое-то время спустя продолжил:
     -  Кто  осуществил  одновременный  арест  в  шести  странах  активов  и
кораблей,  принадлежащих  "Ферст флэг  констракшн компани оф  Андорра" и  ее
дочерним компаниям? Кто предоставил соответствующую информацию в Интерпол?
     - Какой  захват? Когда? Где? Ничего  не арестовывалось! Никто ничего не
предоставлял! Вы - сумасшедший, Хобэн! Безумец. Слышите меня? Безумец!
     Кипя от ярости, все  еще  лежащий Уинзер  пытался подняться на  колени,
извиваясь всем телом, брыкаясь, словно сбитое наземь животное,  подбирал под
себя ноги, упирался ими  в песок, приподнимался,  но вновь валился  на  бок.
Хобэн задавал новые вопросы, но Уинзер  отказывался их  слышать  - вопросы о
комиссионных, выплаченных зазря, о вроде  бы понятливых портовых чиновниках,
которые на поверку  оказывались совсем  непонятливыми,  о  деньгах,  которые
переводились на банковские  счета за несколько  дней до ареста вышеуказанных
счетов. Но Уинзер не желал об этом слышать.
     -  Это  ложь! - кричал  он. - "Сингл" - заслуживающая доверия,  честная
фирма. Интересы наших клиентов для нас превыше всего.
     - Поднимись на колени и слушай, - приказал Хобэн.
     И  каким-то   образом  Уинзер  с  достоинством  поднялся  на  колени  и
вслушался.    Сосредоточенно   вслушался.    Очень    сосредоточенно.    Так
сосредоточенно, словно сам Тайгер завладел его вниманием. Никогда в жизни он
с  таким тщанием  не  вслушивался  в музыку высших сфер, прилагая  отчаянные
усилия  слышать все, кроме одного, чего абсолютно не желал слышать: тягучего
русско-американского английского говорка  Хобэна. С  радостью  отметил,  как
крики  чаек переплетаются с далеким заунывным воем муэдзина, как тарахтят  в
бухте  двигатели  прогулочных  пароходиков.  Увидел  девушку  из  достаточно
далекого прошлого, которая в костюме Евы стояла на коленях у кромки макового
поля,  и побоялся, как и  тогда,  протянуть  к ней руку. Он  страстно любил,
обожал все звуки и прикосновения земли и небес, покуда они не превращались в
голос Хобэна, выносящий ему смертный приговор.
     - Мы  называем  это  наглядным уроком, - не  отрывая  глаз  от записной
книжки, Хобэн зачитывал заранее приготовленное заявление.
     - Громче, - лаконично приказал мсье Франсуа, стоявший выше по склону, и
Хобэн повторил только что произнесенное предложение.
     -  Разумеется,  это и убийство  из  мести.  Пожалуйста. Мы бы  не  были
людьми,  если бы не хотели отомстить.  Но мы рассчитываем и на  то, что наше
деяние  будет  также  расценено  как  официальное  требование  на  получение
компенсаций! - Еще громче. Еще  отчетливее. - И мы искренне надеемся, мистер
Уинзер, что ваш друг мистер Тайгер Сингл и международная полиция ознакомятся
с нашим посланием и сделают соответствующие выводы.
     А потом он пролаял,  как догадался Уинзер, те же слова на русском, ради
той части  своей  аудитории,  которая не  сумела  в  должной  мере  овладеть
английским языком. Или на польском, чтобы донести  смысл послания до доктора
Мирски?
     Уинзер,  который  на какие-то  мгновения потерял  дар  речи,  обрел его
снова, пусть поначалу с губ срывались лишь бессвязные фразы, вроде "Вы сошли
с ума",  "Судья и  присяжные в одном лице", "Сингл" - не та фирма, о которую
можно вытирать ноги". Он весь перепачкался, тело покрывали пот, моча, грязь.
В борьбе за выживание своего  вида  он сражался  с совершенно неуместными  в
такой ситуации эротическими видениями, которые не имели никакого отношения к
этой жизни, а падение на землю привело к тому, что на одежду и кожу лег слой
красной пыли. Боль  в заломленных назад руках сводила с ума, ему приходилось
выворачивать шею, чтобы говорить. Но он справился. И сказал все, что хотел.
     Главное   же   заключалось,    как    и   заявлялось   ранее,   в   его
неприкосновенности,  de facto и  de  jure (4). Он - адвокат, и закон являлся
его защитой.  Он  - целитель, а не  истребитель, его задача - помогать, а не
уничтожать, он - глава юридического  департамента и  член  совета директоров
фирмы  "Хауз  оф  Сингл",  штаб-квартира  которой  находилась  в  лондонском
Уэст-Энде, он - муж и  отец, который, несмотря на слабость к женщинам и  два
развода, сохранял  любовь к своим детям.  У него дочь, которая только-только
начинает многообещающую карьеру на  сцене. При упоминании  дочери у  Уинзера
перехватило дыхание, но никто ему не посочувствовал.
     - Говорите громче! - посоветовал сверху мсье Франсуа, топограф.
     Слезы Уинзера  пропахивали  канавки в пыли,  лежащей на щеках, создавая
впечатление,  будто смывают макияж, но он продолжал говорить,  твердо следуя
намеченной  линии.  Он -  специалист по планированию  налогов  и инвестиций,
говорил  Уинзер, выворачивая  голову вправо и выплевывая слова в белое небо.
Сфера  его  деятельности  - офшорные компании, фонды, налоговые  убежища  по
всему миру. Он не адвокат по морским перевозкам, каким объявляет себя доктор
Мирски, не паршивый посредник вроде Мирски, не гангстер. Он нигде и ни в чем
не  преступал  закон, его  задача  -  перевод неофициальных активов в  более
легальную  форму.  Конечно,  этим  его деятельность  не ограничивается.  Она
включает  услуги  по  приобретению  вторых  юридически  чистых  паспортов  и
альтернативного   гражданства,   по  определению   условий   необязательного
проживания   в  дюжине  государств  с  благодатным  природным  и  фискальным
климатом.  Но  он никогда,  "повторяю,  

никогда",  -

  настаивал  Уинзер,  не
участвовал  ни  в  разработке,   ни  в  реализации  

методологии

   накопления
первичного  капитала. Он вспомнил, что в прошлом Хобэн служил в армии... или
на флоте?
     -  Мы  - 

консультанты,

 Хобэн,  неужели вы не видите?  Кабинетные черви!
Плановики! Разработчики стратегии! Вы - люди  действия, не мы!  Вы и Мирски,
если хотите, поскольку у вас с ним общие секреты!
     Никто  не  зааплодировал.  Никто не произнес: "Аминь".  Но никто  и  не
остановил  его, вот их молчание и  убедило Уинзера  в том, что его  слушают.
Чайки перестали  кричать. На  другой стороне  бухты наступила сиеста.  Хобэн
опять посмотрел на часы. Похоже, он нервничал. Обеими руками держал пистолет
и при этом как-то оттягивал левый  манжет,  чтобы открыть циферблат. Оттянул
снова. Золотой "Ролекс". Предел их мечтаний. У Мирски тоже "Ролекс".  Смелая
речь придала Уинзеру сил. Он глубоко вдохнул и  попытался изобразить на лице
некое  подобие  улыбки. А  потом,  чтобы развить успех, вернулся  к  фактам,
озвученным на вчерашней презентации в Стамбуле.
     -  

Это  ваша  земля,

  Хобэн!  Она  принадлежит  вам. Вы заплатили шесть
миллионов   наличными.  Долларами,  фунтами,   немецкими  марками,   иенами,
франками.  Конфетами "Ассорти", привезенными корзинами, чемоданами, кузовами
грузовиков.  Никто  не задавал  вопросов,  помните?  Кто  это  устроил?  Мы!
Благожелательные   чиновники,  толерантные   политики,  влиятельные  люди...
помните?  "Сингл"  прикрыл  вас, "Персилом"  отмыл  ваши грязные  деньги  до
сверкающей белизны!  За одну ночь, помните? Вы слышали, что сказал Мирски...
так  юридически  чисто, что это надо запретить. Не запретили! Потому что все
было проделано по закону!
     Никто не подтвердил, что помнит.
     Уинзер жадно хватал ртом воздух: не хватало дыхания.
     -  Частный  банк  с  безупречной  деловой  репутацией,  Хобэн...  мы...
помните?.,  зарегистрированный  в   Монако,  предлагает  купить  

вашу  землю

целиком.  Вы соглашаетесь? Нет! Вы возьмете только документ, но не деньги! И
наш  банк  на  это соглашается.  Он соглашается на  все, это же естественно.
Потому что мы 

-

 это вы. Помните? Мы - это вы в другой  ипостаси. Мы -  банк,
но мы используем 

ваши

 деньги, чтобы купить 

вашу

 землю! Вы не можете стрелять
в себя! Мы - это вы... мы - единое целое.
     Слишком пронзительно. Уинзер  одернул себя.  Логика,  вот что  главное.
Хладнокровие. Отстраненность. Поменьше навязчивости. В этом проблема Мирски.
Десять  минут его болтовни, и  любой уважающий себя покупатель уже пятится к
двери.
     -  Взгляните на цифры, Хобэн! До чего же все  здорово!  Вам принадлежит
процветающий  прибрежный городок. Он  ваш, с  какой стороны ни посмотри. И в
какую   прачечную  для  денег   превратится   он,   как  только  вы  начнете
инвестировать! Двенадцать миллионов  на  дороги, канализацию, энергетические
сети, плавательный бассейн, еще десять - коттеджи, отели, казино, рестораны,
дополнительная   инфраструктура...  Даже  ребенок   сможет   раздуть   сумму
контрактов до тридцати миллионов!
     Он уже  собирался добавить: "Даже вы, Хобэн", но вовремя прикусил язык.
Слышали  они  его? Может, ему следует  говорить громче? Он  кричал. Д'Эмилио
заулыбался. Само собой! Д'Эмилио любит, когда говорят громко. Что ж, я  тоже
люблю!  Громкость -  это свобода.  Громкость -  это  открытость, законность,
прозрачность!  Громкость - это братство, партнерство, единение! Громкость  -
когда все заодно!
     - Вам даже не нужны туристы, Хобэн, ни для коттеджей,  ни для отелей...
во  всяком случае, в  первый  год!  Настоящие  не  нужны,  целых  двенадцать
месяцев! Местные резиденты  оставляют  

два миллиона  в неделю

  в  магазинах,
отелях, дискотеках, ресторанах! Деньги из ваших чемоданов через  бухгалтерию
компании прямиком попадают на законные  счета  европейских банков.  Создавая
безупречную 

торговую историю

 для будущего покупателя акций  компании.  И кто
этот покупатель?  

Вы!

 А кто продавец? 

Вы!  Вы

  продаете себе, вы покупаете у
себя,  все  больше  и больше.  А фирма  "Сингл"  выступает  в  роли честного
брокера,  следит,  чтобы игра велась по общепринятым правилам, чтобы  каждый
шаг соответствовал действующему  законодательству! Мы  - ваши друзья, Хобэн!
Мы  - не прячущиеся в ночи  Мирски! Мы -  братья  по оружию. Лучшие  друзья!
Поэтому мы вам нужны. Даже когда что-то вдруг пойдет не так, мы всегда будем
рядом, всегда придем на помощь... - он уже цитировал Тайгера.
     Заряд дождя  вдруг  упал с  чистого неба, прибил  красную пыль,  усилил
запахи, проложил новые канавки  в слое пыли на лице Уинзера. Он  увидел, как
д'Эмилио  в их  общей  панаме шагнул  к нему,  и  решил,  что  выиграл  этот
поединок, что его сейчас поднимут на ноги, хлопнут по  спине и  поздравят от
лица суда.
     Но  у д'Эмилио были  другие планы.  Он набрасывал белый плащ  на  плечи
Хобэна. Уинзер попытался лишиться чувств,  но  не  смог. Он кричал: 

"Почему?
Друзья! Heml"

 Лепетал  о том, что  никогда не  слышал о "Свободном Таллине",
никогда не встречался  с  руководством международной  полиции, наоборот, всю
жизнь  старался избегать таких контактов. Д'Эмилио  что-то надевал на голову
Хобэна. Матерь  Божья,  черная шапка.  Нет,  кольцо  из черной материи. Нет,
чулок, черный чулок. О боже! О господи Иисусе! О Матерь Божья, черный чулок,
призванный скрыть лицо моего палача!
     - Хобэн. Тайгер. Хобэн. Послушайте меня. Перестаньте  смотреть на часы!
Банни. Перестаньте! Мирски. Подождите! Что я вам такого сделал? Вы видели от
меня только добро, клянусь!  Тайгер! Всю  мою жизнь я  делал  только  добро!
Подождите! Остановитесь!
     К тому времени, когда он  бормотал эти слова, у него возникли трудности
с английским, словно  он  переводил с других языков, звучавших в его голове.
Однако никаких  других  языков  он  не знал, ни русского,  ни  польского, ни
турецкого,  ни французского.  Он  повернул  голову  и  увидел мсье  Франсуа,
топографа, стоявшего  чуть выше по склону, в  наушниках,  приникнув глазом к
окуляру кинокамеры, на объективе которой восседал  микрофон. Он увидел,  как
Хобэн, в черной маске  и белом плаще, одной рукой целится ему в левый висок,
а второй прижимает к уху сотовый телефон, не спускает с него глаз и при этом
что-то шепчет по-русски. Увидел, как Хобэн в очередной раз взглянул на часы,
тогда  как   мсье  Франсуа  изготовился,  в  лучших   традициях  фотографов,
запечатлеть  незабываемый  исторический  момент. И  еще  увидел перемазанное
пылью лицо мальчугана, который смотрел на  него из ложбинки меж двух вершин.
Увидел большие, карие,  изумленные глаза, совсем как у самого Уинзера, когда
он в том же возрасте лежал на животе, а подушку ему заменяли руки, сложенные
под подбородком.

Глава 2
     Оливер  Хоторн, будь так любезен, немедленно  поднимись сюда. Одна нога
там - другая здесь. Без тебя никак не обойтись.
     В  то  солнечное  весеннее  утро  раскинувшийся   на  холмах  маленький
прибрежный  южноанглийский  городок Абботс-Ки  в графстве Девоншир благоухал
вишневым  цветом. Миссис Элси Уотмор стояла на переднем крыльце собственного
викторианского пансиона и  весело  звала своего постояльца, Оливера, который
двенадцатью ступенями ниже с помощью ее десятилетнего сына  Сэмми загружал в
японский  минивэн  потрепанные  черные  чемоданы.  Миссис Уотмор приехала  в
Абботс-Ки из Бакстона,  элегантного курорта на севере, привезя сюда  высокие
стандарты   убранства  интерьеров.  Ее  пансион  являл  собой  викторианскую
симфонию: кружевные занавески, золоченые зеркала, маленькие бутылочки ликера
в шкафчиках со стеклянными передними  панелями.  Назывался пансион  "Морской
клуб", и она счастливо жила в нем с  Сэмми и мужем Джеком, пока тот не погиб
в море, когда на  горизонте уже  замаячила пенсия. Женщина она была крупная,
умная,  миловидная  и  сострадательная.  Ее дер-биширский  звенящий  говорок
гулким  эхом  отдавался  от  окрестных холмов.  Голову  покрывал веселенький
муаровый шарфик, потому что  была пятница, а по  пятницам она  всегда делала
укладку. С моря дул легкий ветерок.
     - Сэмми, дорогой, прошу  тебя, ткни локтем в ребра Олли  и, пожалуйста,
скажи ему,  что его  зовут  к  телефону.  Он,  как всегда,  спит на ходу.  К
телефону  в холле,  Олли!  Мистер  Тугуд из  банка.  Насчет того,  что  надо
подписать  какие-то обычные документы, но срочно. Говорил он очень вежливо и
галантно, чего  обычно за  ним не замечается, поэтому, пожалуйста,  не порти
ему настроение,  а не то он опять срежет мне кредит по текущему счету. - Она
ждала, заранее прощая ему задержку, потому что с Олли по другому  не бывало.
"Ничего не доходит  до  него, - думала она, -  если он внутри себя. Он бы не
услышал меня, будь я даже сиреной воздушной  тревоги". - Сэмми  сам закончит
погрузку, не так ли,  Сэмюэль?  Конечно, ты все  погрузишь, -  добавила она,
чтобы подтолкнуть Оливера к действию.
     Вновь  она ждала, но внизу ничего  не менялось. Выражение полного  лица
Оливера,  затененного беретом,  какие обычно носят продавцы лука,  фирменным
элементом  его  наряда,  не  оставляло   сомнений  в   том,  что  сейчас  он
сосредоточен  исключительно  на  погрузке.  И  существовал   для  него  лишь
очередной черный чемодан, который он передавал забравшемуся в минивэн Сэмми.
"Два  сапога  пара, - думала она, наблюдая, как Сэмми возится с чемоданом. -
После смерти отца он стал еще более медлительным, хотя и раньше не отличался
шустростью. Все для них  - проблема.  Можно подумать, что они отправляются в
Монте-Карло, а не в соседний квартал". Рядом с чемоданами разных размеров из
кожзаменителя,  типичными  для  коммивояжеров,  лежал  надутый  красный  мяч
диаметром в два фута.
     - Он  же не любопытствует: "Где наш  Олли?" Совсем  нет, - упорствовала
она, предчувствуя, что банковский менеджер  уже бросил трубку. -  Он сказал:
"Будьте  так любезны,  позовите,  пожалуйста,  к  телефону  мистера  Оливера
Хоторна". Ты  не выиграл в  лотерею, Олли?  Только ты нам не скажешь, не так
ли? В этом ты весь, такой сильный и молчаливый. Поставь этот чемодан, Сэмми.
Олли поможет тебе, когда  вернется,  поговорив с  мистером  Тугудом. Поставь
его. - Сжав пальцы в кулаки, она уперлась ими в бедра и еще больше возвысила
голос   в   мнимом   негодовании:  -   Оливер   Хоторн!   Мистер   Тугуд   -
высокооплачиваемый сотрудник нашего банка. Мы не можем позволить ему слушать
тишину за сто фунтов в час. В следующий раз он поднимет  оплату своих услуг,
и виноват в этом будешь ты.
     Но к этому моменту под влиянием солнца и красоты весеннего дня мысли ее
потекли в другом направлении, что часто случалось в присутствии Олли. Думала
она о том, как выглядят они вместе, почти братья, пусть внешне такие разные:
Олли огромный, как слон, в сером длинном  пальто,  которое он носил  всегда,
независимо  от  сезона, не обращая внимания на  взгляды соседей  и прохожих;
Сэмми худой и длинноносый, как его отец, с шелковистой каштановой челкой и в
кожаной летной  куртке, подарок Олли на день рождения, которую Сэмми  теперь
практически не снимал.
     Она  помнила  день, когда  Олли впервые появился на пороге ее пансиона,
упавший  духом и здоровенный,  в том самом пальто,  с двухдневной щетиной на
щеках и  с одним маленьким чемоданчиком. В  девять утра, она как раз убирала
посуду  после завтрака. "Могу я войти и пожить у вас?" -  спрашивает  он. Не
"есть ли у вас  комната, могу ли я на  нее взглянуть, сколько  вы  берете за
ночь?". Лишь "могу я войти и пожить у вас?". Словно  потерявшийся ребенок. А
на улице  льет дождь,  как может  она оставить  его на пороге? Они говорят о
погоде, он восхищается буфетом красного дерева и часами из золоченой бронзы.
Она  показывает ему гостиную  и столовую, знакомит  с  правилами проживания,
ведет  на  второй этаж  и  открывает  дверь комнаты семь  с видом из окна на
церковное  кладбище, спрашивает, не нагонит ли оно  на него  депрессию. Нет,
отвечает  он,  соседство  покойников его не беспокоит.  Элси,  конечно же, о
покойниках  упоминать бы не стала после ухода мистера Уотмора, но им  как-то
удается посмеяться.  Он говорит, что  одним  чемоданом дело не  ограничится,
будут другие, а также книги.
     -  И еще старый минивэн. Если он  будет  портить вид,  я  припаркую его
где-нибудь подальше.
     - Ничего портить он не будет, - твердо отвечает она. - В "Клубе"  у нас
все по-простому, мистер Хоторн, и я надеюсь, что так будет и дальше.
     А  в следующее  мгновение  он платит за  месяц  вперед,  выкладывает на
раковину четыреста фунтов,  подарок  небес,  учитывая  кредит по банковскому
счету.
     - Вы не  в бегах, дорогой мой? -  спрашивает она  как бы в шутку, но не
совсем,  когда  они  спускаются   вниз.  Сначала  на  его   лице  отражается
недоумение, потом он  густо краснеет. Но  тут же,  к ее облегчению, его губы
расползаются в широченной улыбке, которая все улаживает.
     - Нет, разумеется, нет, не от кого мне бегать, не так ли? - говорит он.
     - А  вот это  Сэмми, - Элси указывает на приоткрытую  дверь в гостиную,
потому что Сэмми, как
     обычно, тихонько спустился вниз, чтобы посмотреть на нового постояльца.
- Выходи, Сэмми, тебя засекли.
     Неделей  позже  Сэмми  исполнилось  десять  лет,  и он получил  кожаную
куртку,  которая стоила  никак не  меньше  пятидесяти  фунтов.  Элси  ужасно
разволновалась, потому что мужчины в нынешние дни встречаются всякие, какими
бы  обаятельными ни казались они на  первый взгляд. Всю ночь она не сомкнула
глаз,  пытаясь угадать,  как  поступил  бы в такой ситуации ее бедный  Джек,
потому  что Джек, проведя в море  долгие годы, вычислял  их сразу. Хвалился,
что  чуял их, как только  они поднимались по трапу. Вот  она и  боялась, что
Оливер -  один  из  таких,  а  она  не заметила очевидного. Наутро  она  уже
собралась  сказать  Олли, чтобы тот  отнес  куртку  туда, где  ее  купил, и,
наверное,  сказала бы,  если  бы не  зацепилась  языком с  миссис  Эггар  из
Глеварнона в очереди в кассу  в "Сейфуэе" (5). И к своему полному изумлению,
узнала,  что  у  Олли есть маленькая  дочка по имени Кармен и  бывшая  жена,
Хитер,  никчемная  медсестра  из  больницы  "Фриборн",  которая  ложится под
каждого, кто умеет пользоваться стетоскопом. Не говоря уже  о роскошном доме
на  Шор-Хейтс, который он ей оставил полностью оплаченным.  Да, от некоторых
молодых женщин нынче просто тошнит, согласилась Элси с миссис Эггар.
     - Почему  вы  не  сказали  мне,  что  вы - счастливый  отец?  - вечером
упрекнула  она  Олли,  испытывая  облегчение (ее страхи  были  напрасными) и
негодование  (узнать такую сенсационную новость  от конкурентки). - Мы любим
маленьких детей, не так ли, Сэмюэль? Мы  от них просто без ума, при условии,
что они не мешают другим постояльцам, не так ли?
     На  что Олли  ничего не  ответил, просто опустил голову  и пробормотал:
"Да,  хорошо,  до  завтра", -  как человек, уличенный в  чем-то постыдном, и
поднялся в  свою  комнату,  чтобы  мерить  ее  шагами,  очень тихо, не желая
кому-то мешать, в  этом  был весь  Олли. Наконец шаги  прекратились,  и  она
услышала, как скрипнуло кресло, поняла, что он взял одну из книг, лежащих на
полу, хотя она  и поставила  ему книжный шкаф, книг по юриспруденции, этике,
магии на иностранных языках.  Они лежали  раскрытыми, обложками вверх, или с
заложенными  между  страниц обрывками бумаги.  Иной раз ее  передергивало от
одной  мысли  о  том,  какой коктейль идей, должно быть, смешивается  в  его
голове от прочтения столь разнообразной литературы.
     А его  загулы, пока только три,  просто пугали своей подконтрольностью.
О, у нее и раньше  были постояльцы, любившие приложиться к бутылке. Иной раз
она  прикладывалась вместе с ними, по-дружески, чтобы вовремя их остановить.
Но никогда раньше такси  не приезжало на заре, не останавливалось в двадцати
ярдах, чтобы никого не разбудить, никогда раньше ей не приходилось встречать
у двери  огромную шестифутовую тушу в неизменном пальто и берете,  натянутом
на лоб,  с  чрезвычайной осторожностью поднимаемую  по ступеням таксистом. И
всегда он вытаскивал из  кармана бумажник, совал таксисту двадцатку, шептал:
"Извините,  Элси",  поднимался  на второй  этаж практически  без  ее помощи,
никого не потревожив, за исключением Сэмми, который дожидался его  всю ночь.
После таких загулов утром и  во второй половине дня Оливер спал,  о чем Элси
судила по отсутствию скрипа кресла, звука шагов и спускаемой в туалете воды.
А когда  она заглядывала к нему, вроде бы  с тем, чтобы  принести чашку чая,
стучала в дверь спальни,  не получала ответа,  но все равно открывала дверь,
то  находила его не  в кровати, а на полу, лежащим на  боку,  все  в  том же
пальто, с подтянутыми к  животу коленями, чисто ребенок, и широко раскрытыми
глазами, уставившимися в стену.
     -  Спасибо, Элси. Если вас не затруднит, поставьте  на стол,  - говорил
он, словно еще  не  насмотрелся  на  стену. Она ставила. Уходила, спускалась
вниз и начинала гадать, не  вызвать ли доктора. Не вызывала ни в первый раз,
ни в последующие.
     Что его мучило? Развод? Бывшая жена была,  с какой стороны ни посмотри,
шлюхой,  да  еще  и  неврастеничкой,  так что  избавление от  нее  следовало
полагать  счастьем. Какую же  боль он пытался заглушить спиртным, загоняя ее
все глубже? Вот тут мысли Элси вернулись, а в последнее время  это случалось
часто,  к ужасному часу, который ей пришлось пережить три недели тому назад,
когда она уже поверила, что Сэмми не миновать исправительной колонии, а то и
хуже, но  так  кстати  появившийся  Оливер спас и  ее, и сына. "Я никогда не
смогу отблагодарить  его.  Я бы сделала  все, о чем  бы  он меня ни попросил
сегодня или завтра".
     Кэдгуит,  так представился этот  мужчина  и  в  доказательство протянул
визитную карточку: "П. Дж. Кэдгуит, региональный супервайзер, "Френдшип хоум
маркетинг, Лимитед", отделения  -  везде".  "Окажи своим  друзьям  услугу, -
тянулось понизу. - Заработай состояние, не выходя из дома".  Он стоял на том
самом месте, где сейчас стояла Элси, позвонив в дверь в десять часов вечера,
и его напомаженные волосы и начищенные туфли блестели под светом фонаря.
     - Я  бы  хотел  поговорить с  мистером  Сэмюэлем Уотмором,  если  такое
возможно, мадам. Он, часом, не ваш муж?
     - Мой муж умер, - ответила Элси. - Сэмми - мой сын. Что вам угодно?
     Здесь она допустила первую ошибку, да только поняла это слишком поздно.
Ей следовало сказать,  что Джек  в пабе и вернется с  минуты  на  минуту. Ей
следовало  сказать,  что Джек задаст  ему хорошую  трепку,  если он  посмеет
сунуть  свой грязный нос  в ее дом. Ей следовало захлопнуть перед ним дверь,
Олли потом указал, что  именно так и надо  было поступить вместо того, чтобы
позволить Кэдгуиту пройти мимо нее в холл, да  еще и самой крикнуть: "Сэмми,
где ты, дорогой, тебя хочет  видеть какой-то джентльмен",  - за долю секунды
до того,  как увидела сына через  приоткрытую  дверь  гостиной:  на  животе,
крепко  зажмурившись,  тот  пытался  заползти за  диван.  А  потом  - только
отрывочные воспоминания, цельной картины не складывалось.
     Сэмми   посреди  гостиной,  мертвенно-бледный,   с  закрытыми  глазами,
качающий  головой, но  говорящий  "да". Миссис  Уотмор,  шепчущая:  "Сэмми".
Кэдгуит с гордо вскинутым, будто у императора подбородком: "Где? Покажи мне,
где?" Сэмми, засунувший руку в  кувшинчик из-под имбиря, где он прятал ключ.
Элси с  Сэмми и Кэдгуитом в сарае Джека, где  Джек и Сэмми  вместе мастерили
модели кораблей, когда Джек возвращался из плавания, испанские галеоны, ялы,
баркасы, все  вручную, без единой покупной детали. Занятие это Сэмми обожал,
поэтому после смерти  Джека приходил в сарай и грустил, пока Элси не решила,
что пользы  от этого сыну никакой, только вред, и не заперла сарай на ключ в
надежде  помочь  Сэмми  сжиться с потерей отца. Сэмми,  открывающий один  за
другим ящики стоявших в сарае шкафов, в которых и лежали образцы товаров  от
"Френдшип хоум маркетинг, Ли-митед", отделения - везде. Окажи  своим друзьям
услугу. Заработай состояние, не выходя из дома".  Да только  Сэмми никому не
оказывал   услуг   и    не    заработал   ни    пенни.   Он   записался    в
агенты-распространители  и  аккуратно  складывал  все,  что  ему  присылали,
стараясь заменить  этими сокровищами погибшего  отца,  а  может, это был его
подарок  отцу:  бижутерия,  вечные  часы,  норвежские  шерстяные  водолазки,
пластиковые линзы, увеличивающие размер экрана телевизора, дезодоранты, лаки
для волос, карманные калькуляторы, дамы и господа в деревянных шале, которые
выходили из  дома как  при солнце, так и  в дождь...  всего  на  одну тысячу
семьсот тридцать фунтов, как скрупулезно подсчитал мистер Кэдгуит, когда они
вернулись в гостиную,  а с учетом процентов, упущенной выгоды, его  времени,
потраченного  на приезд в Абботс-Ки, одна тысяча восемьсот пятьдесят фунтов,
но из дружеских  чувств, которыми он  проникся  и к  Сэмми, и к Элси, мистер
Кэдгуит  соглашался  взять одну тысячу восемьсот фунтов наличными сразу  или
получать  по  сто  фунтов  двадцать  четыре  месяца,  с  немедленным  первым
платежом.
     У Элси просто не укладывалось в голове, что Сэмми додумался до такого и
все проделал, без чьей-либо помощи  заполнил  всю  необходимую документацию,
придумал новую дату рождения и расписался, как взрослый, но ему это удалось,
потому   что  мистер  Кэдгуит   привез  с  собой  все  бумаги,  отпечатанные
типографским способом,  сложенные  в официального вида  коричневый конверт с
пуговицей и  петелькой: контракт, подписанный Сэмми,  в котором  тот указал,
что ему  сорок пять  лет, в  этом  возрасте погиб  Джек,  впечатляющий бланк
"Торжественного обещания оплаты  заказов",  со львами в  углах  для  большей
торжественности. И Элси подписала бы все бумаги, отдала бы в залог и "Клуб",
и  все,  что угодно, лишь  бы снять Сэмми с  крючка, если  бы,  слава  тебе,
господи, не открылась дверь и  через  порог не  переступил вернувшийся после
последнего в этот день выступления  Олли, как всегда, в берете и длинном, до
пола,  сером пальто. Увидел  сидящего на диване Сэмми, мертвого,  пусть  и с
открытыми глазами, и ее... Она думала, что после смерти Джека уже никогда не
заплачет, но, как выяснилось, ошибалась.
     Прежде всего Олли прочитал все бумаги,  медленно,  морща  нос,  потирая
его,  хмурясь,  словно  человек,  который  знает,  о  чем  речь, и  которому
определенно  не  нравится то,  что  он  видит  перед  собой.  Кэдгуит  молча
наблюдал. Прочитав  все до  конца, по-прежнему хмурясь, он вернулся к началу
и, читая на этот раз, похоже, весь подобрался, напрягся, сгруппировался, как
случается с мужчинами, когда  они готовятся к решительной схватке. Она,  как
зачарованная, наблюдала  за  этим  перевоплощением,  совсем  как  в  фильме,
который так нравился и ей и Сэмми, где шотландский герой выходит из пещеры в
полном вооружении, и ты понимаешь, что вот он, спаситель, хотя это было ясно
с первого кадра. И Кэдгуит, наверное, что-то почувствовал, потому что, когда
Олли  принялся  читать  контракт  в   третий  раз,   контракт,  а  потом   и
"Торжественное   обещание  оплаты   заказов",  уверенности  в  нем   заметно
поубавилось.
     - Покажите мне  заказы,  - приказал Олли, и Кэдгуит показал ему заказы,
многие,  многие  страницы,  с  процентами и  итоговой суммой в нижней  части
каждой. Олли внимательно ознакомился и с заказами.  Среди цифр он чувствовал
себя  уверенно, совсем как бухгалтеры  и банкиры,  воспринимал их с  той  же
легкостью, что и слова.
     - У вас нет ни  единого шанса, - сказал он  Кэдгуиту. - Контракт - бред
сивой кобылы, счета  - чушь, Сэм  - несовершеннолетний, а вы  -  преступник.
Забирайте свои бумажки и проваливайте.
     И,  разумеется, габариты  Олли впечатляли так же, как голос, если он не
говорил с  вами  сквозь  клок ваты,  сильный,  строгий,  командный, присущий
героям судебных мелодрам. И глаза тоже, если он смотрел прямо перед собой, а
не  в пол.  Злые  глаза. Глаза бедняка-ирландца после  длительного тюремного
заключения  за проступок, который он не совершал. У двери  он  что-то сказал
Кэдгуиту,  отчего  тот  ретировался еще  быстрее. Элси  слов не разобрала  в
отличие  от  Сэмми, который  в  последующие  недели,  пока  приходил в себя,
повторял их снова и снова,  словно они придавали ему сил, стали его девизом:
"Если ты еще  раз появишься здесь, я сломаю твою тонкую грязную шею".  Слова
эти  Олли произнес тихо, размеренно, без эмоций, не угроза, а информация, но
именно они помогли Сэмми забыть о  случившемся, как забывают о страшном сне.
И  все время,  которое Сэмми  и Олли  провели в сарае,  пакуя  собранные там
сокровища   для  отправки   "Френдшип   хоум  маркетинг",   Сэмми  повторял,
подбадривая  себя: "Если ты  еще  раз  появишься здесь, я сломаю твою тонкую
грязную шею". Как молитву надежды.
     * * *
     Оливер наконец-то соблаговолил услышать ее.
     - Сейчас я не  могу говорить с ним, спасибо, Элси. Боюсь, это неудобно,
- ответил он, как всегда, безупречно-вежливо из тени, отбрасываемой беретом.
Потом  потянулся,  выгнув  спину,  высоко  подняв руки,  вскинув подбородок,
словно гвардеец, вставший по стойке "смирно". На мгновение застыл, огромного
роста, невероятной  ширины, на его  фоне пигмеем  казался не только  Сэмми и
минивэн,  выкрашенный  в  ярко-красный  цвет, с  надписью "ВОЛШЕБНЫЙ АВТОБУС
ДЯДЮШКИ ОЛЛИ" в розовом  круге на  борту. Круг этот потерял  форму,  а буквы
кое-где облупились, спасибо вандалам и неловким парковкам.
     -  В час  мы выступаем  в  Тайднмауте, в три - в  Торки, - объяснил он,
каким-то чудом втискиваясь на сиденье водителя. Сэмми уже устроился рядом, с
красным  мячом, о  который  бился лбом, с нетерпением ожидая  отъезда. - А в
шесть - в Спас-армии. - Двигатель кашлянул, но не  завелся. -  Они хотят эту
чертову "Угадай, где?",  -  добавил  он,  перекрывая  разочарованный  вскрик
Сэмми.
     Оливер  повернул ключ  зажигания второй  раз с тем же результатом.  "Он
опять залил свечи, - подумала  Элси. - Черт, да  он  опоздает на собственные
похороны".
     - Если мы  не сыграем  в  "Угадай, где?", день пройдет зря, не  так ли,
Сэмми?  - С третьим поворотом ключа двигатель  таки  завелся. -  Пока, Элси.
Скажи, что  я  позвоню ему завтра, пожалуйста. Утром. До работы. И перестань
биться головой об мяч, - последнее уже относилось к Сэмми. - Это глупо.
     Сэмми перестал. Элси Уотмор наблюдала,  как минивэн движется  по склону
холма к набережной. Площадь с  круговым движением  он объехал дважды, прежде
чем свернул в нужную улицу, выпустив из выхлопной трубы облако  сизого дыма.
А  потом, как случалось  всегда,  когда она провожала минивэн  взглядом,  ее
охватила  тревога. Она  не  могла  сдержать ее,  да и не  знала,  хотела ли.
Тревога не за  Сэмми, вот что странно, а за Олли. Она боялась, что он больше
не  вернется.  Всякий раз, когда он уходил  из дома или  уезжал на минивэне,
даже если  вез Сэмми в "Легион" сыграть партию на бильярде, она  прощалась с
ним навсегда, как с Джеком, когда тот уходил в море.
     Еще не вырвавшись из мира грез,  Элси покинула залитое солнцем крыльцо,
вернулась  в холл и, к своему удивлению, обнаружила, что Артур Тугуд все еще
ждет у телефона.
     -  У мистера  Хоторна вся  вторая половина дня  занята выступлениями, -
сообщила  она ему пренебрежительным тоном. - Вернется он  поздно. Перезвонит
вам завтра, если сумеет.
     Но завтра Тугуда не  устроило.  Испытывая к ней безмерное  доверие,  он
продиктовал свой  домашний  номер, не указанный  в  телефонном  справочнике.
"Пусть Олли обязательно позвонит  в любое время дня и ночи, вы меня слышите,
Элси?" Потом  попытался вызнать, а  где будет выступать Олли. Элси  отвечала
уклончиво. Вроде бы мистер Хоторн что-то говорил о  каком-то большом отеле в
Торки. И  о хостеле  Армии спасения в  шесть вечера.  А может,  в семь,  она
забыла. Иной раз ей ни с кем не  хотелось делить Олли, особенно с назойливым
банковским менеджером:  когда в последний раз  она  приходила  к нему, чтобы
взять ссуду, ей предложили обсудить детали в постели.
     * * *
     -  

Тугуд,

  - возмущенно повторил Оливер,  объезжая  клумбу на площади с
круговым  движением.  -  

Обычные бумаги. Дружеский разговор.

 Глупый предлог.
Черт, -  он  проскочил  нужный  поворот. Сэмми радостно  завопил. - Что  там
осталось  подписывать? -  он обращался  к Сэмми, как к равному, всегда так с
ним разговаривал. - Она получила чертов  дом.  Она  получила чертовы деньги.
Она получила Кармен. Чего у нее больше нет, так это меня, как ей и хотелось.
     - Значит,  она лишилась  лучшего  куска,  не так ли? - весело прокричал
Сэмми

.

     -  Лучшее  - это Кармен, -  прорычал Оливер, и Сэмми на какое-то  время
прикусил язык.
     Они ползли вверх по склону. Торопящийся грузовик едва не вытеснил их на
тротуар. Подъемы давались минивэну с трудом.
     - Что мы им показываем? -  спросил Сэмми, когда решил, что можно  вновь
подать голос.
     -  Меню  А.  Прыгающий  мяч,  волшебные бусины, найди  птичку, ветряные
мельницы ума,  скульптура  щенка, оригами, тяжелые шаги,  и уезжаем.  Что не
так? - спросил он, когда из груди Сэмми вырвался вопль отчаяния.
     - А вращающиеся тарелки?
     - Если останется время, будут и тарелки. Если останется время.
     Вращающиеся тарелки удавались  Сэмми  лучше  всего. Он практиковался  с
ними день и ночь. Крутить  больше одной одновременно ему не удавалось, но он
все равно гордился собой. Они въехали в мрачный жилой квартал. Рекламный щит
предупреждал  об угрозе сердечных заболеваний.  Название лекарства прочитать
они не успели.
     - Ищи воздушные шарики, - приказал Оливер.
     Сэмми уже искал.  Отодвинув в сторону красный  мяч,  припал к ветровому
стеклу. Шарики, два зеленых, два красных, болтались за окном верхнего  этажа
дома 24. Въехав левыми колесами на тротуар, Оливер бросил Сэмми ключи, чтобы
тот  начал разгружать реквизит,  а сам,  с  развевающимися  от ветра  полами
пальто,  зашагал  по бетонной дорожке. На матовой  стеклянной  па-нели двери
красовалась   яркая  наклейка:   "С  ДНЕМ  РОЖДЕНЬЯ,  МЭРИ   ДЖО!"   Изнутри
просачивались запахи табачного дыма и пережаренной курицы. Оливер  нажал  на
кнопку  звонка,  услышал,  как  мелодичная  трель  растворилась  в радостных
детских воплях. Дверь распахнулась, и перед  ним  предстали две запыхавшиеся
девочки  в  выходных  платьицах.  Оливер  стянул  с  головы  берет  и  низко
поклонился.
     -  Дядя  Олли,  -  с  важностью,  которая  никого  не  могла  напугать,
представился он. - Знаменитый маг и волшебник. К вашим услугам, юные леди. В
дождь и солнце. А теперь, будьте любезны, отведите меня к самому главному.
     За  спиной  девочек  появился  мужчина  с  бритым черепом.  В  жилетке,
расшитой бисером,  с татуировками на первой  фаланге каждого пальца.  Пройдя
следом за ним в гостиную, Оливер оценил сцену и аудиторию. В последнее время
ему  приходилось работать  в особняках,  амбарах, актовых залах  деревенских
школ, на пляжах, в автобусном ангаре у набережной при восьмибалльном шторме.
Он практиковался утром и  выступал во второй половине дня. Работал для детей
бедняков,  детей  богатых,  больных  детей  и  сирот.  Поначалу позволял  им
запихивать себя в угол вместе с  телевизором и Британской  энциклопедией. Но
теперь уже знал, как  постоять за себя. В этот день условия были  не лучшие,
но  терпимые.  Шестеро  взрослых  и  тридцать  детей  набились  в  крохотную
гостиную. Дети  полукругом  уселись  на  полу,  взрослые, как  на  групповой
фотографии, оккупировали диван:  мужчины - на сиденье, женщины, скинув туфли
на спинке. Раскладывая инвентарь,  Оливер  не снял серое длиннополое пальто.
Наклоняясь  и  поднимаясь,  собирая  с  помощью  Сэмми клетку  с  исчезающей
канарейкой или  лампу  Аладдина,  которая,  если  ее  терли, расставалась  с
хранящимися   внутри   бесценными  сокровищами,  он  использовал   полы  как
прикрытие.  А когда приседал  на корточки,  чтобы  обратиться  к  детям,  он
следовал  такому  принципу:  никогда  не  говорить  с детьми свысока, только
находясь с ними на  одном  уровне  или  ниже,  наклонялся вперед,  массивные
колени оказывались позади  ушей, и протягивал руки к  детям, напоминая то ли
молящегося богомола, то ли пророка, то ли гигантское насекомое.
     - Всем привет,  - начал он на  удивление  мягким голосом. - Я - дядюшка
Олли, знаменитый маг и волшебник. - На его лице сияла лучезарная улыбка. - А
по мою правую руку  великий, но не очень хороший Сэмми Уотмор, мой бесценный
помощник. Сэмми, пожалуйста, поклонись... ОЙ!
     

Ой

 в тот самый момент, когда Рокко, енот, кусает его,  а происходит это
всегда после слова "поклонись". Огромное тело Олли взлетает  вверх,  а потом
опускается,  при этом Олли незаметно  отпускает пружинку на животе Рокко.  А
когда Рокко  поднимается  на задние  лапки, его тоже  представляют зрителям.
Наконец  Олли  приветствует всех  детей,  а особенно Мэри  Джо,  именинницу,
худенькую  и  очень красивую девочку.  После  этого работа Рокко  - показать
детям, какой великий и ужасный волшебник его хозяин, что  он  и проделывает,
высовывая мордочку из рукава серого пальто и восклицая: "О, если б вы только
знали, сколько здесь всего!" А  затем  из рукава  летят игральные карты, все
тузы,  чучело  канарейки,  целлофановый  пакет с недоеденными  сандвичами  и
пластиковая бутылка с надписью "ВЫПИВКА".  И, развенчав Олли как мага, пусть
и не  совсем,  Рокко развенчивает  его  и как акробата, вцепившись в плечо и
испуганно попискивая, когда  Оливер с удивительной для его габаритов грацией
перекатывается на красном мяче по миниатюрной сцене гостиной, раскинув руки,
с летящими следом полами серого пальто. Едва не натыкается на книжные полки,
столы, телевизор,  едва не отдавливает ноги  детей, сидящих в первом ряду, и
все это  под предупреждения Рокко с заднего сиденья:  ты превысил допустимую
скорость,  перевернул  полицейскую машину, едешь навстречу потоку по улице с
односторонним  движением. Аудитория к этому времени  уже  заряжена энергией,
заряжен  и  Олли.  Его голова отброшена назад, густые черные  волосы  плывут
сзади,  словно  у  великого  дирижера,  щеки пылают  от  удовольствия, глаза
молодые  и  ясные, он  смеется, и дети смеются еще громче. Он - принц смеха,
источник  веселья.  Он -  неуклюжий клоун,  которого нужно оберегать,  он  -
добрый бог, который может принести радость и зачаровать, не уничтожая.
     -  А теперь, принцесса  Мэри Джо,  я хочу, чтобы  ты взяла  у Сэмми эту
деревянную ложку... дай ей  деревянную  ложку, дружище... Мэри  Джо, я хочу,
чтобы ты  очень  медленно  помешала ложкой в этом горшке, очень  медленно  и
сосредоточенно. Сэмми, давай горшок. Спасибо, Сэмми. Итак, вы  все заглянули
в горшок, не правда  ли?  Вы видели, что он пуст, если не считать нескольких
бусинок, которые не нужны ни людям, ни зверям.
     -  И они знают, что у горшка есть  второе дно, старый толстый дурак!  -
кричит Рокко под громкие аплодисменты.
     - Рокко, ты - мерзкий, маленький, вонючий, волосатый хорек!
     - Енот! Енот! Не хорек! Енот!
     -  Придержи  язык,  Рокко.  Мэри  Джо,   раньше  ты  когда-нибудь  была
принцессой?  -   Покачиванием  головы   Мэри   Джо  показывает,  что  особой
королевской  крови  ей  бывать  не  приходилось. - Тогда  я хочу,  чтобы  ты
загадала  желание,  пожалуйста,  Мэри Джо.  Очень  большое,  красивое, очень
секретное  желание. Загадывай что хочешь. Сэмми,  крепко держи  этот горшок.
ОЙ!.. Рокко, если сделаешь это еще раз...
     Но тут Оливер решает  не давать Рокко такого шанса. Хватает за голову и
за  хвост,  подносит согнутую спинку ко  рту  и отхватывает  огромный кусок,
потом  под взрывы  смеха  и крики  ужаса  выплевывает  клок  шерсти, который
незаметно вытащил из-за пазухи.
     -  А  мне  не больно,  а  мне не  больно!  -  кричит Рокко,  перекрывая
аплодисменты. Но  Оливер  его игнорирует. Все его  внимание сосредоточено на
горшке.
     - Мальчики и  девочки, я хочу, чтобы вы заглянули в горшок и посмотрели
на эти бусинки. Мэри Джо, ты уже загадала желание?
     Легкий кивок говорит о том, что желание загадано.
     -  Медленно помешивай  ложкой, Мэри Джо... Дай магии шанс...  Помешивай
эти  бусинки!  Ты загадала, Мэри  Джо?  Выполнение  хорошего желания требует
времени. Ага. Прекрасно. Божественно.
     Оливер  отпрыгивает назад,  растопыренными  пальцами  пытается защитить
взгляд  от великолепия своего творения.  Перед нами стоит  принцесса, на шее
серебрится ожерелье, на голове -  серебряная диадема. Руки Оливера рассекают
воздух вокруг нее, не прикасаясь к ней, потому что прикосновение - табу...
     - Ничего,  что  монеты, сквайр? - спрашивает мужчина  с бритым черепом,
отсчитывая двадцать пять монет по одному фунту,  которые достает из кожаного
мешочка.
     Пока идет подсчет, Оливер  вдруг вспоминает  Тугуда и банк,  и  у  него
начинает сосать под ложечкой. Как-то странно ведет себя банковский менеджер,
и Оливер не ждет от этого ничего хорошего.
     - Мы сможем поиграть в бильярд в воскресенье? - спрашивает Сэмми, когда
они вновь в минивэне.
     -  Посмотрим,  -  отвечает  Оливер,  откусывая  половину  бутерброда  с
колбасой.
     Второе  выступление  в ту  пятницу  имело  место быть  в банкетном зале
королевского отеля "Эспланада" в Торки. Аудитория состояла из двадцати детей
семейств высшего света с голосами из детства Оливера, дюжины скучающих мамаш
в  джинсах  и  жемчугах  и  двух  превосходно  вымуштрованных  официантов  в
накрахмаленных рубашках, которые сунули Сэмми тарелку сандвичей с семгой.
     - Мы от вас просто в восторге, -  говорила красивая дама, выписывая чек
в комнате для бриджа, -  двадцать пять фунтов - это  невероятно дешево. Я не
знаю  ни одного человека, который  в наши  дни что-нибудь сделал за двадцать
пять фунтов, - добавила она, вскинув брови и улыбнувшись. - Вы, должно быть,
постоянно  заняты. -  Не  поняв  смысла  последней фразы, Оливер пробормотал
что-то  невразумительное  и густо покраснел. -  Видите  ли, во время  вашего
выступления  вам  звонили  два человека. Или один человек звонил  два  раза.
Просто домогался  вас. Боюсь,  я  попросила телефонистку сказать, что  вы  в
туалете. Это ужасно?
     Здание Армии спасения на окраине города красным кирпичом, закругленными
углами  и узкими  окнами-бойницами  напоминало  современный  форт,  засев  в
котором солдаты Иисуса могли вести  круговую оборону. Оливер высадил Сэмми у
подножия  Западного холма,  потому  что  Элси  Уотмор не хотела,  чтобы  сын
опаздывал к  чаю. Тридцать шесть детишек  сидели за  длинным столом  в  зале
собраний,  ожидая, когда им разрешат поесть картофельных чипсов из  бумажных
коробочек, которые принес мужчина в пальто с  бобровым воротником. Во  главе
стола  стояла  Робин, рыжеволосая женщина  в  зеленом  спортивном костюме  и
очках-бабочках.
     - Все подняли правую руку, как  я, - приказала Робин, вскидывая  правую
руку. - Теперь точно так же поднимите левую руку. Сложите их вместе. Господи
Иисусе, помоги нам насладиться нашей пищей и нашим вечером игр и танцев и не
принимать их  как должное. Не позволяй  нам устраивать  беспорядка и  не дай
забыть о всех  бедных детях в больнице и  других местах, которые  не  смогут
поразвлечься сегодня. Когда  вы увидите, что я или лейтенант вот так помашем
руками, вы должны прекратить то,  что делаете, и застыть. Движение наших рук
означает, что мы хотим вам что-то сказать или вы слишком расшалились.
     Под  заунывные  мелодии  начались не  слишком  шумные игры:  "Лодочки",
"Прыгающие слоники",  "Стой-замри". Наконец дело дошло до "Спящих  львов", и
последней спящей львицей  стала длинноволосая девятилетняя  Венера. Застыв в
центре комнаты,  она  крепко сжимала  веки, тогда как остальные мальчишки  и
девчонки  щекотали  ее, безуспешно пытаясь заставить  рассмеяться  и открыть
глаза.
     -  А теперь  все встали  и приготовились  сыграть  в  "Угадай, где?"! -
торопливо воскликнул Оливер, заслужив недовольный взгляд Робин.
     Дети  ответили  радостными воплями. Вскоре от  стробоскопа и грохочущей
музыки у Оливера разболелась  голова,  как,  впрочем, бывало  всегда.  Робин
принесла  ему  чашку чая и что-то  крикнула, но  он не расслышал  ни  слова.
Однако  поблагодарил  ее  кивком,  но  она  не  отходила. Тогда он  крикнул,
перекрывая шум: "Спасибо!"  -  но она  продолжала  что-то  говорить.  Оливер
приглушил звук и наклонился к ее рту.
     - Какой-то мужчина в шляпе хочет побеседовать с вами! - прокричала она,
не замечая,  что музыка стихла. - В зеленой, с загнутыми полями. По срочному
делу.
     Повернувшись в  указанном  направлении, Оливер разглядел Артура Тугуда,
стоявшего у чайного бара в компании мужчины в  пальто с бобровым воротником.
В трилби  и  лыжной куртке  из  какого-то блестящего  материала. В мерцающем
свете стробоскопа  он вдруг  превратился  в низенького  и  толстого дьявола,
когда улыбнулся  и  поднял переливающиеся всеми цветами  радуги  руки, чтобы
показать, что оружия у него нет.

Глава 3
     Директор больницы сложил руки, как  принято на Востоке,  когда приносят
извинения, и высказал сожаление  в  связи  с отсутствием  достаточно  мощной
холодильной установки. Главный врач в запятнанном кровью халате согласился с
ним. Как и мэр, который надел черный костюм из  уважения к мертвым и в честь
прибытия английских дипломатов из Стамбула.
     - Холодильную установку  заменят  зимой, -  слова мэра  Броку переводил
консул  Ее величества,  тогда как  остальные почтительно слушали и кивали. -
Заменят, несмотря на значительные расходы. Это  будет английская холодильная
установка. Его превосходительство мэр лично введет ее в строй. Уже назначена
дата торжественной церемонии. Мэр уважает английскую технику.  Он настоял на
покупке  продукции  лучшей  фирмы.  -  Брок с легкой  улыбкой  впитывал  эту
информацию,  тогда  как мэр продолжал превозносить Британию и  произведенные
там товары, а его сопровождающие, чувствующие себя  в подвале очень неуютно,
продолжали энергично кивать. - Мэр хочет, чтобы вы знали, он очень сожалеет,
что такое случилось с нашим другом из Лондона.  Мэр  бывал в  Лондоне. Видел
Тауэр, Бу-кингемский дворец и другие достопримечательности. Он очень уважает
британский образ жизни.
     -  Рад  это  слышать,  -  ответил  Брок, не  поднимая седой  головы.  -
Поблагодарите мэра за его хлопоты, Гарри, если вас это не затруднит.
     -  Он  спросил, откуда вы, - понизив голос, добавил консул  после того,
как  выполнил просьбу Брока. - Я ответил  -  Форин оффис. Специальный отдел,
занимающийся англичанами, умершими за границей.
     - Так  и есть, Гарри. Вы не погрешили  против истины. Благодарю  вас, -
вежливо ответил Брок.
     Но,  несмотря на  мягкость  тона,  консул отметил  в его  голосе  нотки
властности, причем не в первый  раз. Он уже понимал, что перед ним далеко не
простой человек, многослойный человек,  и не  от  всех слоев  хорошо  пахло.
Замаскированный  хищник.  Душа у консула  была  робкая. Он,  конечно, многое
подмечал,  но  скрывал  свои  чувства  под  маской  небрежного  безразличия.
Переводил  он, уставившись в далекое  далеко, хмуря  брови,  унаследовав эту
привычку от своего отца, известного египтолога.
     - Меня вырвет, - предупредил он Брока, когда они поднимались на холм. -
Со  мной  такое всегда. Выворачивает, даже  когда  я вижу на  обочине дохлую
собаку. Смерть и я просто несовместимы.
     На что Брок лишь улыбнулся и покачал головой, как бы говоря, что в мире
есть место самым разным людям.
     Двое  англичан стояли бок о бок рядом с  оцинкованной железной  ванной.
Директор  больницы,  главный  врач, мэр  и его свита расположились с  другой
стороны  на небольшом возвышении с прилипшими  к лицам улыбками. Между ними,
обнаженный и  лишившийся  половины головы,  застыл  мистер Альфред Уинзер. В
позе  зародыша  на кубиках  льда из автомата на главной  площади  у подножия
холма.  На столике с колесиками, стоявшем у его ног, меж тубами спрея от мух
лежал  чей-то  недоеденный  завтрак.  В  углу  мерно   жужжал  электрический
вентилятор, рядом с дверью древнего лифта,  который, как предположил консул,
использовался для транспортировки  тел.  Той же цели  служил и металлический
желоб, приставленный  к забранному решеткой окну.  Иногда мимо  шуршали шины
машин "Скорой помощи", иной раз слышались торопливые шаги: кто-то нес добрую
весть  живым.  Пахло гнилью и  формальдегидом.  От  этого запаха  у  консула
першило в горле и конвульсивно сжимался желудок.
     - Вскрытие проведут в понедельник  или во вторник, - хмурясь, переводил
консул. -  Патологоанатом сейчас в Адане,  очень занят.  Лучший специалист в
Турции.  Сначала  вдова  должна опознать покойного.  Паспорта  нашего  друга
недостаточно. И еще, это самоубийство.
     Все эти  откровения  шептались в левое ухо  Брока,  тогда как последний
продолжал разглядывать труп.
     - Простите, Гарри? - взгляд сместился на консула.
     - Он говорит, это самоубийство, - повторил консул. А постольку Брок  не
отреагировал, добавил: - Самоубийство. Честное слово.
     - Кто говорит? -  спросил  Брок,  словно до него медленно доходил смысл
услышанного.
     - Капитан Али.
     - Который из них, Гарри? Будьте так любезны, освежите мою память.
     Но  Брок  и  так  знал, о ком  речь. Задолго  до заданного вопроса  его
небесно-синий глаз выхватил улыбающегося, сонного капитана местной полиции в
отутюженной  серой  форме  и  очках в золотой  оправе,  которыми  тот  очень
гордился. В сопровождении  двух подчиненных  в штатском он  расположился  на
периферии мэрской свиты.
     - Капитан  говорит,  что провел тщательное расследование  и уверен, что
вскрытие  подтвердит  его  выводы.  Самоубийство  в  состоянии  алкогольного
опьянения.  Дело  абсолютно  ясное.  Он  говорит,  что вашего  приезда  и не
требовалось,  - добавил консул с очень слабой надеждой, что Брок отреагирует
на эти слова предложением покинуть морг.
     -  Что именно  подразумевается  под  самоубийством,  Гарри? Пожалуйста,
спросите его! - Брок возобновил терпеливое изучение трупа.
     Консул переадресовал вопрос капитану.
     - Смерть от пули. Он застрелился. Пустил пулю себе в голову.
     Брок опять оторвался от трупа. Посмотрел на  консула, на  капитана. Его
глаза  с морщинками  в  уголках  вроде  бы  лучились благожелательностью. Но
консула они пугали.
     -  Понятно,  понятно.  Да. Благодарю  вас, Гарри,  я уверен, что вы все
перевели правильно. Но... - Брок вроде бы запнулся, не зная, как продолжить,
но  пауза не затянулась.  - Если мы собираемся отнестись  к версии  капитана
серьезно,  Гарри,  а  таковы,  несомненно,  наши  намерения,  он,  возможно,
объяснит нам, как человек может вышибить себе мозги  со скованными за спиной
руками, поскольку такие  раны на запястьях нашего друга, по моему разумению,
могут появиться  только от наручников.  Пожалуйста,  Гарри, спросите его  об
этом от моего имени. Вновь отмечу, вы превосходно владеете турецким.
     Консул  обратился  к капитану, капитан  ответил, подкрепляя свои  слова
движениями рук и бровей, его глаза прятались за  затемненными стеклами очков
в золотой оправе.
     - Следы  от  наручников уже  были на  запястьях нашего друга, когда  он
приземлился  в аэропорту Далама-на, -  должным образом переводил консул. - У
капитана есть свидетель, который может подтвердить, что видел их.
     - Приземлился 

на чем,

 Гарри, пожалуйста? Консул перевел вопрос.
     - Он прибыл вечерним рейсом из Стамбула.
     - Обычным рейсом? На обычном пассажирском самолете?
     - "Турецкие авиалинии". Фамилия нашего друга  есть в списке пассажиров.
Капитан с радостью покажет его вам.
     - И я с радостью взгляну на него, Гарри. Пожалуйста, скажите ему, что я
потрясен усердием, с которым он выполняет свою работу.
     Консул  сказал.  Капитан  с  достоинством  принял  комплимент  Брока  и
продолжал  выкладывать  свои  аргументы,  которые  тут  же  переводились  на
английский.
     - Свидетель капитана  - медицинская сестра,  которая  сидела в самолете
рядом с нашим другом. Лучшая медицинская сестра региона, очень известная. Ее
так озаботило состояние запястий нашего друга, что она умоляла его поехать с
ней  в  клинику  сразу  после  приземления,  чтобы  сделать   перевязку.  Он
отказался. Заплетающимся языком. И по пьяни даже оттолкнул ее.
     - Ай-яй-яй.
     На возвышении по другую сторону ванны капитан разыгрывал описываемую им
сцену:  Уинзер,  мешком  сидящий   в  кресле  самолетного  салона,   Уинзер,
отмахивающийся  от медсестры, всем сердцем  стремящейся помочь  ему, Уинзер,
угрожающе поднимающий руку.
     -  Второй  свидетель  ехал с  нашим  другом  в  автобусе  из  аэропорта
Даламана,  -  перевел  консул следующую  порцию  информации,  полученную  от
капитана.
     - Так в город он  приехал на автобусе? - радостно полюбопытствовал Брок
с  милой  улыбкой.  -  Сначала  обычный  пассажирский  рейс,  потом  обычный
пассажирский автобус.  Ну  и  ну. Он, между прочим, ведущий адвокат одной из
самых  крупных финансовых фирм лондонского Уэст-Сайда и, надо же, пользуется
общественным  транспортом. Рад это слышать. Пожалуй, по возвращении в Лондон
следует прикупить их акций.
     Но консул не отвлекался.
     - Наш друг  и  второй  свидетель  сидели  рядышком  на  заднем  сиденье
автобуса. Второй свидетель - вышедший в отставку полицейский,  самый любимый
полицейский здешних  мест,  отец  крестьян. Он предложил нашему другу свежий
инжир из  пакета, который вез  с  собой. Наш  друг  чуть не  полез на него с
кулаками. У капитана есть произнесенные под присягой и подписанные показания
этих  двух  важных  свидетелей,  а  также  водителя  автобуса  и  стюардессы
самолета.  -  Капитан  замолчал на  случай, если достопочтенный  джентльмен,
прибывший из Лондона, захочет задать вопрос. Но вопросов у Брока, похоже, не
нашлось, и лишь улыбка, гуляющая по его лицу, выдавала безмерное восхищение.
Улыбка эта подвигла капитана на новые подвиги. Он встал у мраморно-белых ног
Уинзера и указал на израненные запястья.
     -  Далее,  эти  раны оставлены  не турецкими  наручниками,  -  в голосе
консула не слышалось и  намека на шутку.  - Турецкие  наручники видны сразу,
потому  что  они  более  человечные, причиняют  меньше  вреда  заключенному.
Капитан предполагает, что нашего друга арестовали  в другой стране,  а потом
он то ли  бежал, то ли  ему предложили покинуть эту страну. Капитан хотел бы
знать, не числится ли за нашим другом преступлений, совершенных до того, как
он  прибыл в Турцию. А также не совершены ли эти  преступления под действием
алкоголя. Он хотел  бы помочь  вам  в этом расследовании.  Он  очень уважает
методы английской полиции. Он говорит, что нет такого  преступления, которое
он и вы на пару не смогли бы раскрыть.
     - Скажите ему, что  я очень польщен,  пожалуйста, Гарри. Всегда приятно
раскрыть преступление, даже если это всего лишь самоубийство. Однако в части
преступлений,  совершенных  нашим  другом  в  других странах,  я  должен его
разочаровать. По всем документам наш друг кристально чист.
     Перевод  последней  тирады  прервали  гулкие  удары  в стальную  дверь.
Директор больницы  поспешил ее  открыть, и в  морг  ввалился усталый  курд с
ведром льда и клизменной трубкой. Сунул  один конец  трубки в ванну, засосал
второй, и талая вода  полилась  из  ванны на  пол и по  канавкам в полу  - к
канализационному стоку. Курд  вывалил свежий лед в  ванну и удалился. Консул
метнулся за ним, согнувшись пополам, зажимая рот рукой.
     - Я не бледный. Это освещение, - хрипловатым шепотом заверил  он Брока,
когда вернулся.
     Возвращение консула, видимо,  разозлило мэра, потому что он вдруг начал
возмущаться на  ломаном  английском. Крепко  сложенный, с фигурой камнетеса,
говорил  он яростно,  словно  обращаясь к группе  забастовщиков,  размахивая
могучими руками,  указывая то  на  труп, то на забранное  решеткой  окно, за
которым лежал вверенный ему город.
     -  Наш друг быть самоубийца, -  негодующе прокричал он! - Наш друг быть
вор. Это не наш друг. Он украсть наша лодка. Он плавать на лодке мертвый. Он
быть  алкоголик.  В  лодке быть также бутылка виски.  Пустая. Какой пистолет
проделать такую  дыру?  - риторически вопросил  он, ткнув мясистым пальцем в
размозженную голову бедняги  Уинзера. - В этом городе,  пожалуйста,  у  кого
быть  такие  большие  пистолеты?  Ни  у  кого.  Мы  иметь  только  маленькие
пистолеты.
     Это быть английский  пистолет.  Этот англичанин напиваться, красть нашу
лодку, стрелять в себя. Алкоголик. Самоубийца. Все.
     Брок, не  поведя и бровью, все с той же доброй улыбкой наблюдал за этим
взрывом эмоций.
     - Я  вот думаю, не могли бы мы вернуться чуть назад, Гарри, - предложил
он. - При условии, что вы пришли в себя.
     - Как вам будет угодно, - с  тяжелым вздохом  ответил консул, промокнув
рот бумажной салфеткой.
     - Как мы слышали, наш друг прилетел сюда внутренним пассажирским рейсом
из  Стамбула, а потом приехал из  Даламана на  общественном  автобусе. Потом
застрелился,  так? Любопытно узнать, а почему он  это сделал?  Почему вообще
приехал сюда? Хотел встретиться с друзьями? Снял номер в одном из прекрасных
отелей  города?  Где  предсмертная  записка? Большинство  англичан-самоубийц
черкают  пару  строчек  перед  тем,  как уйти  из этого  мира. Где  он  взял
пистолет? Где теперь этот пистолет? Или они забыли показать его нам?
     Внезапно заговорили все:  директор  больницы, главный  врач, капитан  и
несколько сопровождающих мэра, причем каждый стремился перекричать соседа.
     -  Предсмертной записки  нет,  и  капитан  не  рассчитывал ее  найти, -
переводил консул, вычленяя голос капитана из общего хора. - Человек, который
крадет лодку, берет  с собой  в  море  бутылку  виски  и  выпивает  ее, не в
состоянии что-то написать. Вы интересуетесь мотивом. Наш друг был нищим. Был
дегенератом. Был сбежавшим преступником. Был извращенцем.
     -  Еще  и  это, Гарри?  Святой  боже!  Почему  у  них  сложилось  такое
впечатление?
     - У  полиции есть показания нескольких  симпатичных турецких рыбаков, к
которым наш друг приставал на пристани ранним вечером  и пытался соблазнить,
- монотонно бубнил консул.  - Все ему  отказали.  Наш  друг  был отвергнутым
гомосексуалистом, алкоголиком, беглецом от правосудия. Он решил свести счеты
с жизнью.  Купил  бутылку виски, дождался темноты, украл лодку, вымещая этим
злобу на мужчин, которые  отказали ему, уплыл в море и застрелился. Пистолет
упал в воду. В  должное время ныряльщики его найдут. Сейчас в бухте  слишком
много  прогулочных пароходов и лайнеров,  и поиски пистолета затруднены. Где
он взял пистолет?  Капитан говорит,  что  это и  неважно. Преступники  - они
везде  преступники.  Находят  друг  друга,  продают  друг  другу оружие, это
общеизвестно. Как ему удалось провезти  на самолете пистолет  из Стамбула? В
багаже.  Где  его  багаж?  Поиски  продолжаются.  В  этой  стране  они могут
затянуться на тысячу лет.
     Брок продолжил изучение тела Уинзера.
     - Только мне представляется, Гарри, что это пуля с мягким наконечником,
-  заметил он. - Выходного отверстия нет,  голову просто разнесло. Для этого
необходима пуля типа дум-дум. Разрывная пуля.
     Перевести   консул  не   успел,   потому  что  мэр   вновь   взорвался.
Проницательность политика подсказала ему в отличие от  его подчиненных,  что
хладнокровие  Брока,  мягко  говоря, подозрительно.  Он зашагал взад-вперед,
привлекая  к  себе  внимание.  

Англичане,

  жаловался  он.  Почему  

англичане

полагают,  что имеют полное право приезжать сюда, задавать вопросы, хотя они
сами стали  причиной проблем города? Почему  этот 

английский

 педераст вообще
приехал в наш город? Неужели он не мог выбрать другой город и  там покончить
с собой? Калкан? Каз? Почему он вообще приехал в Турцию? Почему не остался в

Англии

 вместо того, чтобы портить  людям отдых и бросать тень  на  репутацию
нашего города?
     Но  и эту  речь Брок воспринял благодушно. Это чувствовалось по  легким
кивкам, которые следовали, когда он признавал аргументы мэра, уважая местную
мудрость и  понимая возникшую дилемму.  И здравомыслие, продемонстрированное
Броком, дало результаты: мэр сначала прижал палец к  губам, а потом, пусть и
с  усилием,  заставил себя замолчать и остановиться, разве что несколько раз
разрубил воздух ладонью. Капитану, однако, выдержки не хватило. Драматически
вскинув руки, выставив вперед  ногу,  он короткими, рублеными  предложениями
обрисовал трагический финал.
     - Наш друг пьян, - бесстрастно переводил консул. - Он в  лодке. Бутылка
виски пуста. У него депрессия. Он встает. Стреляет в голову. Пистолет падает
в воду. Он падает в лодку, потому что мертв. Зимой мы найдем пистолет.
     Брок все уважительно выслушал.
     - Так мы можем взглянуть на лодку, не так ли, Гарри?
     Мэр, сверкнув глазами, оживился.
     -  Лодка  быть  грязная!  Слишком   много  крови!  Хозяин  лодки  очень
огорчиться, очень рассердиться! Очень набожный человек! Он сжег лодку. Зачем
ему такая лодка? Страховка? Плевать он хотел на страховку!
     * * *
     Брок в одиночестве неспешно  шагал по узким улочкам, изображая туриста,
останавливался,  чтобы  обозреть   артефакты  Оттоманской   империи,  ковры,
отражения в витринах  маленьких магазинчиков. Консула он  оставил в кабинете
мэра за чашкой яблочного чая и обсуждением технических вопросов, в том числе
приобретения  цинкового гроба и формальностей, связанных с  транспортировкой
трупа после проведения  вскрытия. Сославшись на необходимость купить подарок
для несуществующей дочери, Брок  отказался от предложения  мэра  разделить с
ним   ленч,  поплатившись   необходимостью  выслушать  длиннющую  лекцию   о
превосходных магазинах города, среди которых  пальму первенства, безусловно,
держал   бутик,   оснащенный   системой   кондиционирования,   принадлежащий
племяннику  мэра.  Брок  не  чувствовал  усталости  и  не собирался сбавлять
привычного  темпа. За последние семьдесят  два часа он спал максимум шесть в
самолетах, в такси,  по дороге на торопливо созванные совещания, в Уайтхолле
утром,  в  Амстердаме  во  второй  половине  дня, чтобы  вечером  попасть  в
роскошные  сады гасиенды наркобарона  в  Марбелле, ибо осведомители  у Брока
были везде. Самые разные люди тянулись к нему по самым разным причинам. Даже
в  этом маленьком городке  тертые жизнью хозяева магазинов и  ресторанчиков,
зазывая его к  себе, замечали в нем что-то  особенное,  отчего делали паузу,
прежде  чем  обратиться  к  нему повторно.  Некоторые  даже понижали  в  уме
первоначальную цену,  которую  собирались  запросить,  откликнись  он на  их
предложение. А когда  Брок, пересекая  улицу, чтобы посмотреть, кто бросится
следом или  резко  остановится, весело махал им  рукой и  извиняющимся тоном
говорил:  "Может,  в  следующий   раз",  они  чувствовали,  что   его  отказ
определенным  образом подтверждает  их  интуитивную  догадку, провожали  его
взглядом и потом время от времени оглядывали улицу, на случай, если он будет
возвращаться тем же путем.
     Добравшись  до маленького  рыбного  порта с  выкрашенным  белой краской
маяком,  древним  гранитным  молом  и  шумными  тавернами,  он  продолжал  с
интересом рассматривать  все, что попадалось  на глаза:  магазины, торгующие
сувенирами и джинсами (если  он искал подарок для дочери, то где еще мог его
найти?), прогулочные  пароходики,  скоростные катера, маленькие рыболовецкие
траулеры,  увешанные мантильями-сетями, заляпанный  грязью джип цвета  охры,
припаркованный на  проселке,  убегающем от  бухты  к холмам. В  джипе сидели
двое, юноша и  девушка. Даже с шестидесяти ярдов  он видел, что они такие же
грязные,  как  джип.  Брок  вошел в сувенирный  магазин,  покрутил  в  руках
несколько  вещей, посмотрел в зеркала, остановил свой  выбор  на футболке  с
занятной надписью, расплатился кредитной карточкой,  которую использовал для
текущих  расходов.  С  пакетом  в  руке  двинулся  по  молу,  около   маяка,
убедившись,  что рядом нет  ни  души,  достал  сотовый  телефон, позвонил  в
контору,  и его помощник  Тэнби  продиктовал  несколько  сообщений,  которые
ничего не значили для всех, кто не  знал  истинного  смысла входящих  в  них
слов. Выслушав последнее, Брок буркнул: "Все понял", - и отключил связь.
     По узкой деревянной лестнице спустился с  мола на  проселок, зашагал по
нему, как  обычный турист. Джип цвета охры исчез.  Проселок  привел  Брока к
ряду  недостроенных  летних коттеджей.  По другой  лестнице он  поднялся  на
следующую  террасу,  на которой дома  еще не  начали  строить. Зато  хватало
мусора и пустых бутылок. Брок встал на самом краю, потенциальный покупатель,
желающий убедиться, что из  окна его еще не построенного дома действительно,
в  полном соответствии с обещаниями риэлтера, будет  открываться  прекрасный
вид.  Приближалась  сиеста.  Ни  автомобилей,  ни  пешеходов,  ни  собак  не
просматривалось. В деревне внизу вели дуэль два соперничающих муэдзина, один
гудел басом, второй пронзительно выл. Показался джип цвета охры, поднимая за
собой  шлейф красной  пыли. За  рулем сидела девушка с  круглым подбородком,
широко посаженными ясными глазами и копной светлых волос.  Ее бойфренд,  кем
бы он ни был, дулся на пассажирском сиденье.  С трехдневной щетиной на щеках
и серьгой в одном ухе.
     Брок  оглядел  дорогу,  поднял руку, джип  остановился,  заднюю  дверцу
открыли изнутри. На заднем сиденье лежали ковры, некоторые свернутые, другие
расстеленные.  Брок  метнулся  в  салон  с  удивительной  для  его  возраста
проворностью и  улегся на пол. Юноша тут  же набросил на него ковры. Девушка
на приличной скорости погнала джип по извилистому, уходящему вверх проселку.
Остановилась, лишь когда они выехали на плато.
     - Все чисто, - доложил юноша.
     Брок вылез из-под ковров и обосновался на заднем сиденье. Юноша включил
радио,  но не слишком  громко. Зазвучала турецкая музыка, хлопки, тамбурины.
Впереди  лежала  каменоломня,  заброшенная,  с большими  щитами,  надписи на
которых предупреждали, что  подходить к краю опасно. Рядом стояла деревянная
скамья,  давно  уже сломанная. Площадка,  на которой  раньше разворачивались
самосвалы, заросла  сорняками. С плато открывался  вид на шесть островов. На
другой стороне бухты белели дома и отели курортного городка.
     - Выкладывайте, - приказал Брок.
     Дерека и Агги связывала только работа, хотя Дерек не отказался  бы и от
большего. Дерек был небрит и нагловат, Агги, длинноногую, с прямым взглядом,
отличала  врожденная  элегантность.  Дерек рассказывал, Агги  поглядывала  в
зеркала  и  вроде бы  не слушала. Они  сняли комнату в  "Дрифтвуде", говорил
Дерек,  бросая  обвиняющие взгляды  на Агги, - ночлежке у рынка, с таверной,
где барменом  работал Фиделио,  гей-ирландец, который  мог достать все,  что
угодно.
     - Весь город  гудит,  Нэт, - вмешалась  Агги,  говорила она  с заметным
шотландским акцентом. - Тема разговоров только одна - Уинзер. У каждого своя
версия. У многих даже две или три.
     - Мэр - главное действующее лицо большинства слухов, - продолжал Дерек,
словно Агги  и не  подавала голос. 

-

 Один из  пяти братьев мэра стал большой
шишкой  в  Германии.  По слухам,  ввозит и продает большие партии героина  и
владеет крупной строительной фирмой.
     Агги опять вмешалась:
     - Ему принадлежит сеть казино, Нэт. И развлекательный центр на Кипре. С
миллионными  оборотами. И вот что еще. По слухам,  он тесно связан с русской
мафией.
     -  Неужто?  - восхитился Брок, позволив себе улыбку,  подчеркнувшую его
возраст и отчужденность от местных проблем.
     - Согласно слухам, - докладывал Дерек, - этот брат был в городе в  день
смерти Уинзера. Должно  быть, прилетел  из Германии, поскольку  его видели в
лимузине, принадлежавшем невестке начальника полиции местного илея (6).
     -  Брат начальника  полиции  женат  на  одной из  богатейших  наследниц
Даламана, - говорил Дерек. - Ей принадлежит фирма, которая подает лимузины к
частным самолетам, прибывающим из Стамбула.
     - И еще,  Нэт,  капитан Али смотрит в рот начальнику  полиции  илея!  -
воскликнула  Агги.  -  Я хочу сказать,  они  - одна  шайка-лейка,  Нэт.  Все
повязаны.  Фиделио говорит,  что  Али  устроил себе в  среду выходной, чтобы
сесть за  руль лимузина невестки своего  шефа.  Да, конечно,  капитан Али не
титан  мысли. Но он там был, Нэт.  На месте  убийства. Участвовал в действе.
Полицейский,  Нэт! Участвовал в ритуальном групповом 

убийстве!

 Они еще хуже,
чем наши!
     - Они  все  подчистили? - мягко спросил  Брок, и на  мгновение возникла
пауза, потому что этот вопрос решал если не все, то многое.
     - Есть тут бывшая подружка повара Фиделио, - ответил Дерек. - Шизанутая
скульпторша,  англичанка.  Закончила  Челтнем-Ледиз-Колледж  (7).  Три  дозы
героина  в  день. Живет  в  коммуне  неподалеку.  Приходит в  "Дрифтвуд"  за
наркотиками.
     - У нее  есть маленький  сын,  Нэт, -  вклинилась Агги, тогда как Дерек
хмурился  и  багровел. -  Его зовут  Зах.  Босоногий  сорванец,  можете  мне
поверить. Дети коммунаров предоставлены самим  себе, продают цветы туристам,
сливают  бензин  из  их  машин, пока те осматривают  оттоманский форт.  Заха
занесло в горы, с курдскими детьми, к козам, уж не знаю зачем, когда ниже их
остановился  кортеж лимузинов  и джипов, из которых вышли  люди  и  устроили
сцену  из  гангстерского  фильма. - Она замолчала, ожидая комментариев, но и
Нэт,  и Дерек промолчали.  - Одного  мужчину застрелили,  тогда  как  другие
наблюдали. Убитого бросили в  джип и увезли вниз, в город. Зах говорит,  что
зрелище было великолепное. Кровь лилась рекой, и все такое.
     Взгляд Брока скользнул по бухте и противоположному берегу. На горизонте
собирались облака. В мерцающем жарком воздухе кружили канюки.
     - Где  бросили  в  лодку с  пустой  бутылкой из-под виски,  -  закончил
рассказ  Агги  Брок.  -  К счастью, не поступили  так  же с  Захом. В  горах
кто-нибудь живет, кроме коз?
     -  Нет,  -  ответил  Дерек. -  Тут скалы и  только  скалы. Ульи.  Много
автомобильных следов.
     Брок  поворачивал  голову, пока  не уперся  взглядом в  Дерека.  Улыбка
осталась, но теперь ее, казалось, отлили из стали.
     - Вроде бы я говорил тебе о том, что в горы ехать не нужно, юный Дерек.
     - Фиделио пытался впарить мне свой старый "Харлей-Дэвидсон". Разрешил с
час поездить на нем. Опробовать на ходу.
     - И ты опробовал.
     -Да.
     - Ослушался приказа.
     -Да.
     - И что ты увидел, юный Дерек?
     -  Следы от колес  автомобилей, колес джипов,  обуви. Засохшую  кровь в
большом количестве. Какой смысл что-то прятать, если мэр и начальник полиции
куплены с  потрохами?  И  это,  -  и  он  положил  на  ждущую  ладонь  Брока
целлофановую обертку с повторяющейся надписью "VIDEO - 8/60".
     - Вы уезжаете отсюда этим вечером, - приказал Брок, разглаживая обертку
на  колене.  - Оба. В  шесть  часов  чартерный  рейс  из Измира.  Два  места
придерживают для вас. Дерек.
     - Да, сэр.
     - В данном случае в  извечной борьбе  между  инициативой и повиновением
инициатива принесла плоды. Сие указывает на то, что ты - счастливчик, не так
ли, Дерек?
     - Да, сэр.
     Не  имевшие  никаких точек соприкосновения, кроме  работы, Дерек и Агги
вернулись в свою комнатушку в "Дрифтвуде" и  запаковали рюкзаки. Когда Дерек
спустился вниз, чтобы заплатить по счету, Агги выколотила  их спальные мешки
и прибралась. Помыла оставшиеся чашки и блюдца, поставила на полку, протерла
раковину, открыла  окна.  Ее отец был школьным учителем, мать - практикующим
врачом, ангелом-спасителем беднейших окраин Глазго. Обоих  отличала  крайняя
порядочность. Покончив с  уборкой, Агги последовала  за Дереком, который уже
ждал  ее в  джипе, и  по извилистой  прибрежной дороге они  поехали в Измир.
Машину вел Дерек, на лице  которого читалась обида (Агги так и не подпустила
его к себе), Агги следила за поворотами и поглядывала на часы. Дерек все еще
кипел из-за выволочки, устроенной Броком, и поклялся, что уйдет из Службы  и
сдаст экзамены на адвоката, пусть даже они и выпьют из  него все соки. Такую
клятву он давал раз в месяц, обычно после пары пинт пива. Агги думала совсем
о другом, терзаясь  воспоминаниями  о Захе.  Она помнила,  как  "сняла" его,
когда он пришел в таверну, чтобы  купить мороженое ("сняла", это  же надо!),
как танцевала с ним, как вместе они бросали камешки в море, как сидела с ним
на  волнорезе,  пока  он ловил  рыбу, обняв за плечо,  чтобы он  случайно не
свалился   в   воду.   Ее    замучила   совесть:   двадцатипятилетняя   дочь
добропорядочных родителей выпытывала секреты у семилетнего мальчика, который
поверил, что она - женщина его мечты.

Глава 4
     За рулем  сверкающего "Ровера" Артур  Тугуд восседал,  как  королевский
кучер на козлах. "Ровер" ехал первым, следом - минивэн Оливера.
     - С чего такая суета? - полюбопытствовал Оливер во дворе  хостела Армии
спасения, когда Тугуд подал ему не тот чемодан.
     - Никакой суеты нет, Олли,  не  надо  так  ставить  вопрос,  - возразил
Тугуд. - Проверка.  Такое может случиться с каждым,  - настаивал он, на этот
раз подав нужный чемодан.
     - Какая проверка?
     - Контролирующие органы не спускают с нас  глаз, проверяют, убеждаются,
что  все  в порядке, на какое-то время успокаиваются, -  терпеливо  объяснял
Тугуд. - Обычно  проверяется одно  из направлений нашей деятельности. Ничего
личного здесь нет. Поверьте мне.
     - И что они проверяют сейчас?
     -  Так  уж случилось,  что фонды. В  этом месяце они  проверяют  фонды.
Корпоративные  фонды,  благотворительные, семейные,  офшорные.  В  следующем
могут быть ценные бумаги, или краткосрочные займы, или что-то еще.
     - Фонд Кармен?
     - Среди  других,  среди  многих,  да.  Мы это  называем  мирным  ночным
налетом.  Они  выбирают  отделение  банка,  просматривают   документацию  по
некоторым счетам, задают какие-то вопросы, отправляются в  другое отделение.
Рутина.
     - Почему их  вдруг заинтересовал  фонд Кармен? Тугуду  этот допрос  уже
поднадоел.
     - Не фонд Кармен. 

Все

 фонды. Они проводят текущую проверку всех фондов.
     - Почему ее необходимо проводить поздним вечером? - не унимался Оливер.
     Они  въехали  в крохотный  ярко  освещенный  дворик  здания  банка. Три
ступеньки  привели  их к стальной  двери. Тугуд уже  поднес согнутый палец к
кодовому замку, чтобы набрать нужную  комбинацию цифр, но передумал, положил
руку на левый бицепс Оливера.
     - Олли.
     Оливер высвободился.
     -Что?
     - Вы не  ожидаете...  не ожидали  какого-то движения  по счету  Кармен?
Недавно, скажем, в последние несколько  месяцев...  к  примеру,  в ближайшем
будущем?
     - Движения?
     - Поступления денег или снятия их. Все равно. Изменения суммы на счету.
     - А почему я должен этого ожидать? Мы оба доверенные лица. Вам известно
не больше моего. Что случилось? Что за игру вы ведете?
     - Да нет же, никаких игр!  Мы по одну  сторону. И  вас... не извещали о
каких-либо изменениях?  Независимо? Частным образом? Через  кого-то? Вам  не
поступала информация о том, что ситуация со счетом... может измениться?
     - Абсолютно.
     - Хорошо.  Отлично. Не отступайте от этого.  Оставайтесь  самим  собой.
Детским  фокусником  и  массовиком-затейником.  Абсолютно!  -  Глаза  Тугуда
сверкнули из-под  шляпы. - Когда  они будут  задавать вам  рутинные вопросы,
отвечайте так же, как  мне.  Вы -  ее отец, вы -  доверенное лицо, как  и я,
выполняющее  возложенные  на него  обязанности.  - Он  набрал  номер.  Дверь
зажужжала  и  открылась. -  Вас ждут  Поуд  и  Ланксон  из нашей  лондонской
штаб-квартиры,   -  продолжил   он,   ведя  Оливера   по  серому   коридору,
подсвеченному редкими  лампочками.  -  Поуд -  маленького  роста,  но  имеет
большой вес в банке.  Ланксон больше похож на вас.  Здоровяк. Нет, нет, нет,
вы первый, как говорится, молодым везде у нас дорога.
     Перед тем как за ними закрылась дверь, Оливер увидел и звездное небо, и
оранжевую луну,  разрезанную на куски колючей  проволокой,  натянутой поверх
стены,  которая  ограждала  двор.  Двое  мужчин  сидели  у панорамного  окна
кабинета  Тугуда  за столом для  совещаний. Поуд - маленького росточка, но с
большим  весом в банке,  в твидовом костюме и  бифокальных очках, с черными,
аккуратно  зачесанными   назад  заметно  поредевшими,  собранными  в   пряди
волосами, между  которыми белела лысина. Ланксон - крупный,  с оттопыренными
ушами, с галстуком в клюшках для гольфа и в каштановом парике.
     - Не так-то легко вас найти, мистер Хоторн, - строго отчеканил  Поуд. -
Артуру пришлось носиться за вами по всему городу, не так ли, Артур?
     - Моя  трубка вам мешает? -  спросил Ланксон. -  Вы уверены,  что  нет?
Снимите пальто, мистер Хоторн. Повесьте вон там.
     Оливер  снял  берет, но остался  в пальто.  Сел.  Напряженное  молчание
висело  в кабинете, пока Поуд перебирал бумаги, а  Ланксон  выбивал трубку в
пепельницу. "Белые жалюзи, - сухо отметил Оливер. -Белые стены. Белые лампы.
Таков любимый цвет банков по ночам.
     - Позволите называть вас Олли? - спросил Поуд.
     - Пожалуйста.
     -  Мы - Рег и Уолтер... только не Уолли,  если не возражаете, - вставил
Ланксон. -  Он -  Рег. -  Молчание вернулось. -  А я - Уолтер, - добавил  со
смешком, который никто не подхватил.
     "Вам  бы седые пушистые  бакенбарды,  -  думал  Оливер,  -  и  лиловые,
прихваченные морозом носы. Часы-луковицы в карманах пиджаков, а не шариковые
ручки".  Поуд  держал в  руке блокнот.  Оливер заметил, что  надписи сделаны
разными почерками. Имелись колонки дат и чисел.  Но разговор начал  не Поуд.
Ланксон. Заговорил важно сквозь сигарный дым. Он сразу переходит к делу. Нет
смысла ходить вокруг да около.
     - Моя сфера деятельности, доставшаяся  мне за мои грехи, - безопасность
банка, Олли. То, что мы называем 

соблюдение инструкций.

  Сюда входит все, от
ночного сторожа, который выпил на дежурстве банку пива,  до кассира, который
платит себе вторую  зарплату из ящика  с  деньгами.  -  Опять  же  никто  не
рассмеялся.  

-

  А сейчас нас интересуют,  как вы уже поняли со слов  Артура,
фонды. - Затяжка.
     "Короткая у него трубка", -  отметил Оливер. Вспомнил, что  в детстве у
него была  такая  же,  из китайской глины,  чтобы  пускать мыльные пузыри  в
ванне.
     - Мы хотим у вас кое-что спросить, Олли. Кто такой мистер Крауч?
     "Абстракция, - ответил Брок, когда Оливер задал тот же самый вопрос сто
лет тому назад в пабе в Хам-мерсмите (8). - Мы хотели назвать его Джоном Ду,
но как-то не сложилось".
     - Друг моей семьи, - сообщил Оливер берету, лежащему у него на коленях.
"Тупость и еще раз тупость, - внушал ему Брок. - Старайся казаться тупым. Не
показывай, что ты умен. Мы, копперы (9), тупость любим".
     -  Да?  - в  некотором недоумении переспросил Ланксон. -  Что же  он за
друг, Олли?
     - Он живет в  Вест-Индии,  - ответил  Оливер,  словно  место жительства
мистера Крауча и определяло степень их дружеских отношений.
     - Ага! Как я понимаю, чернокожий джентльмен?
     - Насколько мне известно, нет. Просто он там живет.
     - Где именно?
     - Антигуа. В досье это есть.
     Ошибка.  Проявление  ума. Лучше выглядеть дураком.  Тупость  и  еще раз
тупость.
     - Хороший человек? Вам нравится? - гнул свое Ланксон, поощряюще вскинув
брови.
     -  Я  никогда  с  ним не  встречался.  Он  связывается  со  мной  через
лондонских солиситоров (10).
     Ланксон  одновременно улыбается  и хмурится,  выражая  некое  сомнение.
Попыхивает трубкой, дабы успокоиться. Мыльные пузыри над ней  не появляются.
Корчит гримасу, которая среди курильщиков трубок сходит за улыбку.
     -  Вы с ним  никогда  не  встречались, но он  дарит фонду  вашей дочери
Кармен сто пятьдесят  тысяч фунтов. Через  своих  лондонских  солиситоров, -
уточнил он сквозь облако дыма.
     "Решение одобрено, - говорит Брок. В пабе. В автомобиле. Шагая по лесу.
- Не будь дураком. Все подписано". Оливер стоит на своем. Весь день стоял на
своем. "Мне без разницы, одобрено оно или нет. Я его не одобряю".
     -  Разве  вы не  находите,  что  это  необычный способ  вести  дела?  -
полюбопытствовал Ланксон.
     - Какой способ?
     -  Дарить такую  большую  сумму дочери  человека, с которым никогда  не
встречался? Через солиситоров.
     -  Крауч  -  богатый  человек, -  ответил  Оливер.  -  Он  наш  дальний
родственник,  троюродный  брат  или что-то  в  этом  роде.  Он объявил  себя
ангелом-хранителем Кармен.
     - Это  мы  называем  синдромом  неопределенного  дядюшки,  - ухмыляется
Ланксон, посмотрев сначала на Поуда, потом на Тугуда.
     И получает отповедь от Тугуда.
     

-

 Никакой  это не  синдром! Это обычная  банковская  практика.  Богатый
человек, друг  семьи, объявляет  себя ангелом-хранителем  ребенка  - вот это
синдром, тут я согласен, - торжествуя, заканчивает он, противореча себе едва
ли не в каждом  слове, однако отстаивая свою точку  зрения. - Или я не прав,
Рег?
     Но маленький Поуд,  который имеет большой вес  в банке, слишком увлечен
записями в блокноте, чтобы отвечать. Он нашел другой подход и  перехватывает
инициативу  у Ланксона,  вскинув  на  Оливера глаза, прикрытые  бифокальными
линзами. В свете настольной лампы, стоящей у его плеча, сквозь редкие волосы
проблескивает кожа.
     -  Олли,  - голос у  Поуда тонкий и пронзительный, рапира в сравнении с
топором Ланксона.
     -Что?
     - Давайте вернемся к самому началу, хорошо?
     - Началу чего?
     - Пока слушайте,  хорошо? Я бы хотел  начать со дня  учреждения фонда и
двинуться вперед, к настоящему  времени, если  вы  не возражаете, Олли. Меня
интересуют исключительно  технические детали. Прошлые дела  и modus operandi
(11). Вы следите за ходом моих мыслей? - Пожатие плеч Олли можно истолковать
и как  положительный ответ. -  Согласно нашим документам,  вы пришли в  этот
самый   кабинет,  предварительно   договорившись   с   Артуром   о  встрече,
восемнадцать месяцев  тому  назад, ровно через неделю после рождения Кармен.
Правильно?
     - Правильно, - тупо и без эмоций.
     - К тому времени вы уже шесть месяцев были клиентом банка. А  незадолго
до этого приехали в эти места из-за границы. Откуда, напомните?
     "Никогда не был в Австралии?" - спрашивает Брок. "Никогда",  - отвечает
Оливер. "Хорошо. Потому что именно там ты жил последние четыре года".
     - Из Австралии.
     - И где вы там жили... что делали?
     - Колесил по стране. Работал на овечьих ранчо. Подавал жареную курятину
в кафе. Какая работа подворачивалась, за ту и брался.
     - Фокусы, значит, не показывали? В те дни?
     -Нет.
     - Как долго вы не были резидентом Великобритании и не платили налоги? К
моменту вашего возвращения.
     "Всю информацию,  касающуюся тебя, из архивов  налогового управления мы
изъяли. Теперь ты Хоторн, резидент, вернувшийся из Австралии".
     -   Три  года.  Четыре,  -  поправил  себя  Оливер,   в  очередкой  раз
демонстрируя собственную тупость. - Скорее четыре.
     -   То  есть  к  моменту   прихода  к  Артуру  ваши  доходы   подлежали
налогообложению в Великобритании, но вы не работали по найму. Уже показывали
фокусы. И успели жениться.
     -Да.
     - И Артур, полагаю, угостил вас чашкой чая, не так ли, Артур?
     Взрыв  веселья, чтобы  напомнить нам,  что  банкиры  ценят человеческие
отношения, пусть иной раз и вынуждены принимать жесткие решения.
     - Для этого на его счету лежала слишком маленькая сумма, -  подал голос
Тугуд, чтобы показать, что ничто человеческое не чуждо и ему.
     - Я просто восстанавливаю факты, вы понимаете, Олли, - объяснил Поуд, и
Оливер  кивнул,  показывая,  что насчет фактов ему все  ясно. -  Вы  сказали
Артуру, что хотите учредить фонд  и положить  на его  счет  деньги, так? Для
Кармен.
     - Так.
     -  И  Артур предложил  вам,  что вполне логично,  поскольку речь шла  о
скромной сумме, обратиться  в  государственную сберегательную  кассу, или  в
строительное  общество (12),  или в  страховую компанию? Зачем, мол, тратить
столько времени и сил для оформления документов фонда? Я прав, Олли?
     Кармен шесть часов  от  роду. Оливер  стоит  в одной из  старых красных
телефонных будок, которые  члены городского совета Абботс-Ки сохраняют  ради
иностранных  туристов. Слезы  радости  и  облегчения текут  по  его лицу. "Я
передумал,  - говорит он Броку между всхлипываниями. - Я возьму  деньги. Они
ей не помешают. Дом для Хитер, а все, что останется, для Кармен. Если мне не
достанется ни пенса,  я их возьму. Это продажность, Нэт?" - "Это отцовство",
- отвечает Брок.
     - Правы, - соглашается Олли.
     - Но вы, как я понимаю, настаивали на фонде, - вновь взгляд на страницу
блокнота. - Типичном фонде, учрежденном  в полном соответствии с действующим
законодательством.
     -Да.
     - Такова была ваша позиция. Вы хотели  положить в сейф некую сумму  для
Кармен и выбросить ключ. Так вы сказали Артуру. Отдаю вам должное, Артур, вы
все записываете, не упускаете никаких мелочей. Вы хотели иметь стопроцентную
гарантию, что Кармен получит  свое золотое яичко, как бы жизнь ни обошлась с
вами, вашей бывшей супругой Хитер или с кем-то еще.
     -Да.
     - Для этого и хотели  оформить ее деньги  как  фонд. Чтобы никто не мог
посягнуть на них.  Чтобы  они ждали ее,  пока  она  будет расти,  из девочки
превратится в девушку,  потом в женщину, возможно, выйдет замуж, и достались
бы ей при достижении двадцати пяти лет.
     -Да.
     Поуд  протер  стекла  очков,  пожевал  нижнюю  губу,  провел  рукой  по
жиденьким волосам, продолжил:
     - Вас проинформировали, так вы сказали Артуру, что для учреждения фонда
достаточно чисто  номинальной  суммы,  а  потом на этот  счет  деньги можете
класть и вы, и кто угодно.
     У Оливера зачесался нос. Он потер его большой ладонью.
     -Да.
     -  И  от  кого  вы  получили такую информацию, Олли? Кто  дал вам  этот
дельный совет? Кто  или что побудило вас  прийти к Артуру через неделю после
рождения Кармен и сказать: "Я  хочу  учредить  фонд"?  Именно  фонд? Причем,
согласно записям Артура, вы знали, о чем говорили.
     - Крауч.
     - А, тот самый мистер Джеффри Крауч? Проживающий в Антигуа и общающийся
с вами через лондонских солиситоров? Значит, именно Крауч порекомендовал вам
учредить для Кармен фонд?
     -Да.
     -Как?
     - Письмом.
     - Письмо отправил вам Крауч?
     - Его солиситоры.
     - Лондонские солиситоры или солиситоры Антигуа?
     - Не  помню. Письмо находится в  досье или должно там быть. Все бумаги,
имеющие отношение к фонду, я отдал Артуру.
     -  Который  зарегистрировал  письмо  и  подшил к  делу,  -  с  чувством
глубокого удовлетворения отметил Тугуд.
     Поуд в очередной раз заглянул в блокнот.
     -  "Доркин и Вулли", респектабельная фирма из Сити. Мистер Питер Доркин
имеет генеральную доверенность мистера Крауча.
     Оливер решил, что пора выказать неудовольствие. Неудовольствие тупицы.
     - Тогда чего вы задаете все эти вопросы?
     - Проверяю прошлое, Олли. Чтобы убедиться, что все правильно.
     - Он незаконный или как?
     - Незаконный?
     - Ее фонд. Его учреждение. Мы что-то сделали не по закону?
     -  Да  что  вы,  Олли,  -   защищаясь.   -   Ни  в  коем  разе.  Ничего
противозаконного, все юридически грамотно.  Да только никто  из  сотрудников
фирмы "Доркин и Вулли" тоже ни разу не видел мистера Крауча. Полагаю, это не
исключение из  общего  правила. Такое случается, и  довольно-таки  часто. Он
очень скрытный, этот ваш мистер Крауч.
     - Он не мой мистер Крауч. Кармен.
     - Действительно. И, как я вижу, доверительный собственник ее фонда.
     Тугуд опять пришел на помощь.
     - А почему  Крауч не может быть  доверительным собственником? -  вопрос
относился к обоим лондонским гостям. - Крауч внес деньги. Он  -  доверитель.
Друг семьи,  один  из  Хоторнов. Почему  у него  не  может возникнуть вполне
естественное  желание убедиться, что деньгами  Кармен распоряжаются  должным
образом? И почему он не может вести скрытную жизнь, если ему того хочется? Я
буду вести такую же. Когда уйду на пенсию.
     Ланксон,  здоровяк, решил,  что  пора  поддержать  напарника.  Упершись
пухлым локтем  в  стол,  наклонился  вперед, с  трубкой в  руке,  в  парике,
строгий, но справедливый.
     -  Итак, действуя  по совету  мистера Крауча, - сощурившись, он сверлил
взглядом  Оливера,  -  вы  учреждаете  фонд  Кармен  Хоторн,  доверительными
собственниками  которого  становятся  вы,  мистер  Крауч и  наш Артур, и  вы
вносите  на  счет первоначальные пятьсот фунтов. Двумя неделями  позже сумма
увеличивается  на  сто пятьдесят  тысяч,  спасибо  мистеру  Краучу.  Так?  -
отрывисто, словно удар хлыста.
     -Да.
     - Мистер  Крауч  давал вашей семье деньги, помимо  этих  ста пятидесяти
тысяч?
     -Нет.
     - Нет, не давал? Или нет, вам об этом ничего не известно?
     - Нет у меня никакой семьи. Родители умерли.
     Братьев  и сестер не  было.  Поэтому, полагаю, Крауч и  проникся такими
теплыми чувствами к Кармен. Больше у него никого нет.
     - Кроме вас.
     -Да.
     - А лично вам он ничего не давал? Напрямую или через кого-то? Вы ничего
не получали от Крауча?
     -Нет.
     - Никогда?
     - Никогда.
     - И ничего не получите... насколько вам это известно?
     -Нет.
     - Не вели с ним никаких дел, не занимали у него денег,  пусть не у него
лично... через солиситоров?
     -Нет.
     - А кто тогда заплатил за дом Хитер, Оливер?
     -Я.
     -Как?
     - Наличными.
     - Достали из чемодана?
     - Снял с банковского счета.
     - А как  вы собрали такую большую  сумму, позвольте спросить? С помощью
Крауча, его деловых партнеров, участвуя в его темных сделках?
     - Эти деньги я скопил, работая в Австралии, - пробурчал Оливер и  начал
наливаться краской.
     - Вы платили налоги со своих заработков, когда жили в Австралии?
     - Работа у меня всегда была временная. Возможно, работодатель платил за
меня налоги. Я не знаю.
     - Вы  не знаете. И, разумеется, учета  вашим  заработкам  вы не вели? -
Многозначительный взгляд на Поуда.
     - Нет, не вел.
     - Почему?
     -  Да знаете ли, как-то не  пришло  в голову записывать, где и когда  я
зарабатывал каждый австралийский доллар, а потом сунуть эти записи в  рюкзак
и везти их за десять тысяч миль.
     -  Да,  наверное, могло и  не прийти, - Ланксон вновь бросил взгляд  на
Поуда. -  И сколько денег вы привезли  из Австралии в Великобританию,  Олли?
Сколько вы накопили?
     - После того как  я купил дом для Хитер, мебель,  минивэн и необходимый
реквизит, у меня практически ничего не осталось.
     -  А  другими  делами  вы в  Австралии  не  занимались?  Не  торговали,
скажем... некими 

субстанциями...

     Продолжить ему не удалось.  Тугуд об этом позаботился. Приподнявшись со
стула, возмущенно нацелил указательный палец в Ланксона.
     -  Это  безобразие,  Уолтер!  Олли - один  из самых уважаемых  клиентов
нашего отделения. Немедленно возьмите свои слова назад.
     Оливер  смотрел в  стену, тогда как  Поуд и  Тугуд ждали,  пока Ланксон
выпутается из  щекотливого  положения. Он  и выпутался,  изменив направление
удара.
     - Итак,  в  настоящее  время,  -  Ланксон  искоса  глянул  на  Поуда, -
средствами фонда распоряжаются  Олли и Артур, а  какой-то лондонский адвокат
проштамповывает  все ваши решения,  потому что этот  скрытный  мистер Крауч,
которого обычно никто не может  найти, даже его солиситоры, не кажет носа из
своего доме  в Антигуа в Вест-Индии. -  Оливер промолчал,  наблюдая,  как  и
остальные, за  его попытками  докопаться до истины. - Бывали там?  - Ланксон
еще больше повысил голос.
     -Где?
     - В его доме. В Антигуа. Где же еще?
     -Нет.
     -  Не  думаю,  что  там  побывали  многие,  не  так  ли?  При  условии,
разумеется, что этот дом вообще существует.
     - Это переходит все границы, Уолтер, - вознегодовал Тугуд. - Крауч - не
резиновый  штамп,  он  прекрасно  разбирается  в  финансах,  получше  многих
брокеров.  Мы с  Оливером разрабатываем стратегию, выносим ее на  суд Крауча
через его солиситоров, получаем его одобрение. Более чем логично, не так ли?
- Он повернулся к Поуду, который имел большой вес в банке. - Вся  информация
регулярно  передается  в  центральный  офис,  Рег.  Юридический  департамент
просматривает  всю документацию, на  всякий случай  мы показывали ее  службе
внутренней  безопасности  и  не  получали никаких  замечаний.  Нас  проверял
департамент  фондов.  Нет  претензий и от налогового управления. Центральный
офис одобрил нашу деятельность и порекомендовал продолжать в том же духе. Мы
и  продолжали. И весьма эффективно. Менее чем  за  два  года превратили  сто
пятьдесят тысяч в сто девяносто восемь и продолжаем наращивать  эту сумму. 

-

Он  посмотрел на Ланксона.  -  Ничего не изменилось, кроме итоговой суммы на
счету.  Фонд  находится  в  компетенции  регионального  отделения,  мы  сами
управляем его активами, и так должно быть и дальше. Олли и  я живем  здесь и
прекрасно  со   всем   справляемся.   Меняется  только   сумма,  которой  мы
распоряжаемся,  но не  принцип.  Принцип определен восемнадцать месяцев тому
назад.
     Оливер медленно выпрямился, переплел пальцы рук.
     - Какая  сумма? Как эта сумма изменилась? - пожелал знать он. - Чего вы
мне не сказали? Я - отец Кармен. Я не просто ее доверительный собственник.
     Прошла  вечность, прежде чем Поуд соблаговолил ответить. А может, время
замедлилось  только в голове Оливера.  Возможно,  Поуд  ответил  сразу, а  в
голове Оливера  этот ответ прокручивался снова и  снова, пока до него  дошел
смысл сказанного.
     - Очень  крупная  сумма  поступила на счет  фонда вашей дочери  Кармен,
Олли. Столь крупная, что банк счел этот перевод ошибочным. Ошибки случаются.
Деньги  поступают не на те счета. Операционистки путают  цифры, менеджеры их
не  контролируют. И миллионы  лежат  непонятно где, пока мы не связываемся с
банком-отправителем  и  не  выясняем,  что  к  чему.  Но  в  данном   случае
банк-отправитель утверждает, что  и перечисленная  сумма, и счет правильные.
Деньги переводились на счет фонда Кармен Хоторн. Донор  - аноним, потому что
таково его  или ее желание. Когда дело  касается банковской тайны, вызнавать
что-либо у щвей-царцев  бесполезно. Закон для них закон.  Кодекс  -  кодекс.
"Деньги отправлены клиентом",  - и все. Разве что соблаговолили сказать, что
операции по этому счету  проводятся уже много лет и у них  нет  ни  малейших
оснований сомневаться в добропорядочности их клиента. Большего мы  от них не
добились.
     - Сколько поступило денег? - спросил Оливер. Поуд ответил без запинки:
     - Пять миллионов и тридцать фунтов. И мы  хотели  бы знать, от кого они
поступили.  Мы  обращались  к солиситорам Крауча.  Они ответили, что никаких
денег  не  переводили. Мы спросили, можно ли  связаться  с мистером Краучем,
чтобы получить от  него разъяснения. Они  ответили,  что в  настоящее  время
мистер Крауч путешествует. И пообещали незамедлительно дать  нам знать, если
им  станет  что-либо  известно.  Что  ж, нам прекрасно известно,  что  нынче
путешествие - очень удобный предлог для того, чтобы  не отвечать на не очень
приятные вопросы. Но если деньги перевел не Крауч, то кто? Почему у него или
у нее вообще возникла такая мысль? Кто захотел  дать вашей  маленькой дочери
пять миллионов и  тридцать фунтов, не будучи доверительным собственником, не
предупредив  заранее  других  доверительных  собственников, не открыв своего
имени?  Мы думали, что  вы  сможете  просветить нас, Оливер.  Никто  другой,
похоже, не может. Вы - наш единственный шанс.
     Поуд  замолчал,  предоставляя  Оливеру  возможность  ответить,  но  тот
молчал.  Сидел, сгорбившись, уткнув подбородок в воротник  пальто,  отбросив
назад длинные  черные волосы, уставившись широко раскрытыми карими глазами в
далекое далеко, приложив большой палец правой руки к нижней губе. А в голове
отрывками  прокручивался  фильм  его  жизни:  вилла  на  Босфоре  с  плоским
фронтоном, белые стены комнаты для допросов в аэропорту Хитроу.
     - Можете  не  спешить, Олли, -  тон Поуда  настраивал  на  покаяние.  -
Подумайте.  Может, кто-то  из  Австралии.  Кто-то  из вашего прошлого или из
прошлого  вашей семьи.  Филантроп.  Богатый эксцентрик.  Еще один Крауч.  Вы
когда-нибудь покупали акции месторождений  золота  или чего-то такого? Был у
вас  деловой  партнер, которому вдруг невероятно повезло?  - Нет ответа. Нет
даже уверенности, что Олли слышал.  -  Потому  что нам нужно объяснение,  вы
понимаете.  Убедительное объяснение. Пять миллионов  фунтов, переведенные от
анонима  из  швейцарского банка.  В  этой стране  не  обойтись без  внятного
объяснения, как и почему такие деньги приходят на счет.
     - И еще тридцать фунтов, - напомнил  Оливер.  Задумался. Ушел мыслями в
еще  более  далекое   прошлое,  пока  по  его  лицу  растеклось  спокойствие
заключенного, мотающего очень большой срок. - Какой банк? - спросил он.
     - Один из крупнейших. Значения не имеет.
     - Какой именно?
     - Кантональный и федеральный банк Цюриха. "Ка и Эф".
     Оливер кивнул, словно показывая, что другого ответа он и не ждал.
     -  Кто-то  умер,  -  предположил  он  замогильным  голосом.  -  Оставил
наследство.
     - Мы спрашивали  об  этом,  Олли. Признаюсь,  очень  надеялись услышать
положительный   ответ.  Тогда  у  нас   появился   бы  шанс  ознакомиться  с
документами. Но  в "Ка  и  Эф" нас заверили, что  их клиент  жив, здоров и в
момент  перевода денег  не  страдал  психическим расстройством.  Где-то даже
намекнули,  что они обращались к нему и получили  подтверждение правильности
перевода.  Прямым  текстом  этого  не сказали, со швейцарцами такого быть не
могло, но точно намекнули.
     - Значит, не завещание, - разговаривал Олли сам с собой, не с ними.
     Ланксон попытался развить успех.
     - Хорошо, допустим, кто-то умер.  Кто мог умереть? Или  не мог?  Кто из
ныне  живущих или уже умерших мог оставить Кармен пять  миллионов и тридцать
фунтов?
     Пока они  ждали, настроение Оливера изменилось.  Говорят, если человека
приговаривают  к  казни  через  повешение, на  какое-то  время  он  обретает
олимпийское  спокойствие и ведет  себя  так, словно ничего  и не  случилось.
Нечто похожее произошло и  с Оливером. Он поднялся, улыбнулся,  попросил его
извинить. Вышел в коридор и направился  к мужскому  туалету, дверь в который
находилась между входом  в  банк  и кабинетом  Тугуда. Войдя, запер дверь  и
какое-то  время изучал  свое отражение  в зеркале, пытаясь оценить ситуацию.
Склонился над раковиной, включил холодную воду, набрал в ладони, плесканул в
лицо, словно надеялся, что вода смоет ту маску, которая отслужила свой срок.
Полотенца в  туалете  не нашлось, поэтому  он  вытер  лицо  и  руки  носовым
платком,  затем бросил его в корзинку для мусора. Вернулся в кабинет Тугуда,
остановился в  дверном проеме,  едва ли  не полностью  заполнив  его  собой.
Вежливо обратился к Тугуду, полностью игнорируя Поуда и Ланксона:
     -  Я  бы хотел поговорить с вами  наедине,  Артур, пожалуйста.  Если не
возражаете,  во   дворе.  -   И  отступил  в  сторону,  предоставляя  Тугуду
возможность выйти  в  коридор и повести его  к входной двери. Какое-то время
они постояли  во дворе, окруженные высокой стеной с колючей проволокой. Луна
уже освободилась  от проволочных пут и высоко поднялась  над многочисленными
трубами на крыше банка, кутаясь в молочное марево.
     - Я не могу принять пять миллионов, - начал Оливер. - Не должно быть на
счету у ребенка таких денег. Отошлите их туда, откуда они поступили.
     - Ничего не выйдет, - с неожиданной жесткостью возразил Тугуд.  - Как у
доверительного собственника, у меня нет такого права, да и  у вас тоже. И  у
Крауча нет.  Не  нам решать, чистые эти деньги  или нет.  Если  чистые, фонд
должен  их оставить. Если мы откажемся их взять, через двадцать с  небольшим
лет Кармен сможет подать  в суд на банк, вас,  меня, Крауча и оставить  всех
без последних штанов.
     -  Обратитесь  в  суд,  -  не  сдавался  Оливер.  -  Пусть  он  вынесет
соответствующее решение. Тогда к нам не смогут предъявить претензий.
     В удивлении Тугуд начал говорить что-то одно, передумал, сказал другое.
     - Хорошо, мы обратимся в суд. И на каком основании они вынесут решение?
Руководствуясь  нашей  интуицией?  Вы  слышали,  что  сказал  Поуд.  Счет  с
безупречной репутацией, клиент не страдает психическими расстройствами. Суды
не  могут  принять  такого  решения,  не  имея  доказательств  криминального
происхождения денег. - Он быстро отступил на шаг. - Почему у вас такое лицо?
Да что с вами? Неужели вы так надеялись на суд?
     Оливер не шевельнул ни ногами, ни телом, руки засунул  в карманы пальто
и не вынимал их.  Поэтому только выражение его  мокрого от пота  лица  могло
заставить Тугуда так резко  отпрянуть: разом потемневшие глаза, закаменевшие
от злости губы и челюсть.
     - Скажите им,  что я больше  не  хочу говорить с ними.  - Оливер открыл
дверцу  минивэна, сел за руль. - И, пожалуйста, Артур, откройте ворота, а не
то мне придется их вышибить.
     Тугуд открыл ворота.

Глава 5
     Дом стоял на частной дороге, которая звалась Авалон-уэй, и располагался
чуть  ниже  вершины холма, скрытый от города, что вполне устраивало Оливера:
никто нас не видит, никто о  нас  не  думает, мы никому не нужны, кроме  нас
самих.  Назывался дом  Блубелл-коттедж.  Хитер  хотела переименовать его, но
Оливер, не называя причины, настоял на  том, чтобы оставить все как есть. Он
предпочитал ничего не  менять в этом новом для него мире, дабы его появление
поскорее забылось.  Ему нравилось лето, когда  листва деревьев непроницаемой
стеной  отделяла  дом  от  дороги. Ему  нравилась  зима,  когда  Лукаут-Хилл
покрывался льдом, и долгие дни, а  то и  недели, вокруг ничего не  менялось.
Ему нравились зануды-соседи, предсказуемые разговоры с которыми ничем ему не
грозили  и не  затрагивали запретных  тем.  Андерсоны, жившие  в  Уиндемере,
держали кондитерский магазин в Чапел-Кросс. Через неделю после Рождества они
подарили Хитер  коробку шоколадных конфет  с  ликером и веточку  остролиста.
Миллеры из Своллоуз-Нест были пенсионерами. Мартин, бывший пожарник, рисовал
акварели, особенно ему удавались цветущие деревья.  Ивонн гадала  для друзей
на картах Таро и собирала  пожертвования на воскресной  службе  в церкви. Их
ординарность умиротворяюще действовала на Оливера и примиряла его с Хитер  и
ее  стремлением  постоянно  угождать   всем  и  вся.  "Нам  обоим  недостает
цельности, - говорил он  себе,  - мы словно состоим из отдельных фрагментов.
Если мы соберем все  фрагменты  в  одном сосуде  и  родим  ребенка,  который
объединит нас, все будет хорошо".
     "Неужели у тебя нет семейных фотографий или чего-то  в таком духе?  - с
грустью спрашивала  она его.  -  Как-то однобоко  все получается, только мои
паршивые родственники, а с твоей стороны ничего,  даже если у тебя никого не
осталось".
     "Все  потеряно,  -  объяснял  он  ей.  -  Осталось  в  моем  рюкзаке  в
Австралии". Но больше он ей ничего не говорил. Ему требовалась жизнь Хитер -
не  его.  Родственники  Хитер,  ее   детство,  друзья.  Ее  банальность,  ее
неизменность, ее слабости, даже измены, которые он воспринимал как отпущение
грехов. Он хотел всего, чего  не имел,  сразу, в готовом виде,  на блюдечке.
Хотел забыть  прошлую  жизнь, полностью и окончательно заменив  ее  скучными
друзьями с глупыми мнениями, дурным вкусом и самыми примитивными нуждами.
     Длина Авалон-уэй не превышала ста ярдов.  Заканчивалась  дорога  кругом
для разворота и пожарным гидрантом.  Выключив  двигатель,  Оливер по инерции
проехал по  темной  дороге, припарковал минивэн.  С  круга  медленным  шагом
вернулся  назад, шагая по кромке травы, оглядывая пустые автомобили и темные
дома,  потому   что  проклятие  невидимки  лежало  на  нем  и  не  отпускали
воспоминания  иных  времен.  Он  перенесся  в Суиндон,  где  Брок  учил  его
ненужному умению оставаться невидимым. "Нам недостает концентрации, сынок, -
говорил ему  добрый инструктор.  - Проблема  не в том, лежит  у тебя к этому
сердце или нет. Я ожидаю,  что  ты  один  из  тех, у  кого  ночью все должно
получаться  лучше,  чем  днем".  Иногда,  когда  он проходил  мимо  бунгало,
вспыхивал фонарь, подключенный к системе сигнализации, датчики которой ночью
реагировали  на  движущуюся тень,  но  обитатели  Авалон-уэй  храбростью  не
отличались,  и  фонарь  вскоре   гас.  "Вентура"  Хитер,  припаркованная  на
подъездной дорожке,  в  лунном  свете прибавила в  размерах.  Сквозь  плотно
задернутые шторы  спальни пробивалась полоска света. "Она читает,  - подумал
Оливер. - Женский  роман из тех, что присылает ей книжный клуб. Какие  мысли
приходят ей  в  голову, когда Хитер  читает эту дребедень? Или  какую-нибудь
книгу-рекомендацию. Как себя вести,  если партнер говорит, что не любит тебя
и никогда не любил".
     В комнате Кармен висели тюлевые занавески, потому что она хотела видеть
звезды. В восемнадцать месяцев она уже научилась  доносить до родителей свои
желания. Маленькое наклонное окошко наверху  оставляли открытым: она  любила
свежий воздух,  но не  сквозняк.  На  столе  горел ночничок  в  форме утенка
Дональда.  Засыпала она  под  магнитофонную  запись сказки  "Питер  и волк".
Прислушавшись, он услышал  шум прибоя, но не  запись.  Из темноты он оглядел
сад, и  все, что  он видел,  обвиняло его.  Новый домик Уэнди  (13), вернее,
новым он был  прошлым летом, когда Оливер и Хитер Хоторн покупали  все,  что
попадало под  руку,  поскольку  покупки оставались единственным,  что их еще
связывало.  Новая  лесенка,  уже  лишившаяся  нескольких  перекладин.  Новая
пластиковая  детская   горка,  уже   погнувшаяся.  Новый  надувной  бассейн,
заваленный опавшей листвой,  наполовину спущенный, брошенный умирать.  Новый
сарай для новых горных велосипедов, на которых они  клятвенно обещали ездить
каждое  утро, из  новой  жизни с  Кармен на детском сиденье.  Барбекю, чтобы
приглашать Тоби  и Мод:  Тоби, сотрудник большой риэлторской фирмы, с "БМВ",
маниакальным смехом  и ухмылкой для всех мужей, которых он оброгатил.  Мод -
его жена...  Оливер вернулся к минивэну, снял трубку с  установленного в нем
телефона, набрал номер. Сначала зазвучал Брамс, потом рок-музыка.
     "Поздравляю.  Вам удалось дозвониться до родового гнезда Хитер и Кармен
Хоторн.  Привет.  К  сожалению,  веселье  у нас  в  разгаре и  мы  не  можем
поговорить с вами. Однако, если вы оставите сообщение дворецкому..."
     - Я  в  машине  на  круге для  разворота,  - сказал Оливер.  -  У  тебя
кто-нибудь есть?
     - Нет, никого, - фыркнула она.
     - Тогда открой дверь. Мне надо с тобой поговорить.
     Они  стояли  лицом к лицу в холле, под люстрой, которую покупали вместе
при ремонте  дома. Враждебность  опаляла щеки,  как жар костра.  Однажды она
полюбила его  за  неуклюжесть и  теплоту, когда  на  Рождество он  устраивал
представление  в  детской палате. Мой  нежный  гигант, называла она его, мой
господин  и учитель. Теперь ее тошнило  от необъятности  его  тела, уродства
лица, она старалась держаться от  него подальше, разглядывая  то, что она  в
нем ненавидела.  Когда-то он  любил ее недостатки,  полагая их плюсом: она -
реальность, он  -  идеал,  мечта. В свете люстры ее  лицо блестело, то ли от
пота, то ли от ночного крема.
     - Мне надо увидеть ее.
     - Увидишь ее в субботу.
     - Я  ее не разбужу.  Только взгляну, и все. Она качала головой, корчила
гримасу, чтобы показать, как он ей противен.
     -Нет.
     - Я обещаю, - добавил он, не зная точно, что именно он обещал.
     Ради Кармен  говорили они шепотом. Хитер зажимала халатик у шеи,  чтобы
он, не  дай бог, не увидел ее грудей. Он унюхал сигаретный дым.  Значит, она
снова взялась за старое.  Темная  шатенка,  она перекрасилась  в  платиновую
блондинку. Расчесала  волосы, перед тем  как  впустить его. "Я собираюсь  их
обрезать, мне они надоели", - обычно говорила она, чтобы завести его. "Ни на
дюйм, -  отвечал он, гладя  ее волосы, прижимая их  к вискам, чувствуя,  как
закипает страсть. - Ни на полдюйма. Я люблю их такими. Я люблю тебя. Я люблю
твои волосы. Пошли в постель".
     -  Мне  угрожают, - солгал  он, как лгал всегда, тоном,  не допускающим
встречных  вопросов. - Люди, с которыми мне пришлось иметь дело в Австралии.
Они узнали, где я живу.
     - Ты не живешь здесь, Оливер. Ты приходишь, когда я ухожу, а не когда я
дома, - возразила она.
     - Я хочу обеспечить ее безопасность.
     - Она в безопасности, спасибо тебе. Насколько это возможно.  И начинает
свыкаться с тем, что  есть. Ты живешь в одном месте, я живу в другом  месте,
Джилли помогает мне приглядывать за ней. Это трудно, но она справляется.
     Джилли - няня.
     - Я про тех людей.
     -  Оливер, с тех  пор как я познакомилась с тобой, всегда  где-то рядом
были  маленькие зеленые человечки, которые собирались  добраться до нас  под
покровом  ночи.  Для  такого поведения  есть  медицинский термин.  Паранойя.
Возможно, тебе пора обратиться к специалисту.
     - Ты  не  заметила ничего необычного? Не приходили какие-то  незнакомые
люди, чтобы что-то спросить, предложить что-то купить?
     - Мы не персонажи  фильма, Оливер. Мы - обычные люди,  живущие  обычной
жизнью. Все мы, кроме тебя.
     - Кто-нибудь заходил? - переспросил он. - Звонил? Спрашивал меня? -  До
ответа он уловил в ее взгляде тень тревоги.
     - Звонил какой-то мужчина. Три раза. С ним говорила Джилли.
     - Спрашивал меня?
     - Ну, уж точно не меня, не так ли, иначе я бы не стала тебе говорить.
     - Что он сказал? Кто он?
     - "Попросите Оливера позвонить  Джейкобу. Номер он знает".  Я не знала,
что среди  твоих знакомых есть Джейкоб. Надеюсь, твой звонок сильно порадует
его.
     - Когда он звонил?
     - Вчера и позавчера.  Я  собиралась сказать  тебе при  нашем  следующем
разговоре.  Ладно, извини.  Проходи. Взгляни на нее. -  Но он  не двинулся с
места,  только схватил  ее повыше локтей.  -  Оливер, - запротестовала  она,
сердито вырываясь.
     - Какой-то  мужчина  прислал тебе  розы.  На  прошлой  неделе.  Ты  мне
позвонила.
     - Совершенно верно. Позвонила и сказала.
     - Скажи еще раз. Театральный вздох.
     -  Лимузин привез мне розы и очень милую  открытку.  Я не знаю, от кого
они. Так?
     - Но ты знала, что их привезут. С фирмы позвонили заранее.
     - С фирмы позвонили. Правильно. "Мы должны привезти цветы в  резиденцию
Хоторнов. Когда кто-нибудь будет дома?"
     - Не с местной фирмы.
     -  Нет,  фирма  лондонская. Не  "Интерфлора"  и не  зеленые  человечки.
Уникальные    цветы,   которые    будут    посланы   из   Лондона    фирмой,
специализирующейся  на  уникальных цветах, и  когда я смогу  их принять? "Вы
шутите, - ответила я. - Вам нужны другие Хоторны". Но, как выяснилось, цветы
предназначались нам. "Миссис  Хоторн и  мисс  Кармен, -  уточнили  на другом
конце  провода. -  Шесть вечера завтрашнего дня  вас устроит?" Даже  положив
трубку,  я  думала,   что  это  чья-то  шутка,  ошибка  или  трюк  какого-то
коммивояжера. Но на следующий день ровно в шесть к дому подкатил лимузин.
     - Какой?
     -  Сверкающий длинный "Мерседес"... Я же тебе говорила, не  так  ли?  С
шофером в серой униформе, словно сошедшим с одного из рекламных  объявлений.
"Вы должны носить краги",  - сказала я ему.  Он не  знал, что такое краги. Я
тебе и об этом рассказывала.
     - Какого цвета?
     - Шофер?
     - "Мерседес".
     - Синий  металлик, отполированный,  как свадебный автомобиль.  Шофер  -
белый, униформа  -  серая, розы -  кремово-розовые.  С длинными стеблями,  с
тончайшим ароматом, только что распустившиеся. Плюс высокая белая фарфоровая
ваза, чтоб было куда их поставить.
     - И открытка.
     - Совершенно верно. И открытка.
     - Ты говорила, без подписи.
     - Нет, Оливер, я не говорила, что без подписи.
     Подпись  была,  и я тебе ее  зачитывала: "Двум прекрасным  дамам от  их
верного поклонника". На фирменной открытке фирмы, приславшей цветы. "Маршалл
и Бернстин", Джермин-стрит, W1. Когда я позвонила, чтобы узнать, кто же этот
поклонник, они ответили, что не  вправе назвать имя покупателя, даже если бы
и  знали  его. Анонимные отправления для них - обычное  дело, особенно перед
Днем святого Валентина, но их политика остается неизменной круглый год. Так?
Ты доволен?
     - Они по-прежнему у тебя?
     -  Да, Оливер.  Я  их  не выбросила.  Хотела, знаешь  ли,  подумав, что
прислать  их  мог  ты.  Только ты  из злобы мог  выкинуть  такой фортель.  Я
ошиблась. Розы прислал не ты, о чем  сам мне и сказал, ясно и понятно. Еще у
меня  была  мысль  отослать  их  назад или  отдать  в больницу,  но потом  я
подумала,  какого черта, по крайней мере 

кто-то

 нас любит, а  таких роз я не
видела  никогда в жизни, поэтому  сделала все,  чтобы сохранить их подольше.
Обрезала  концы, насыпала в воду сахара, поставила в прохладное место. Шесть
отнесла  в  комнату Кармен,  и они ей  очень понравились. Поэтому, если я не
тревожусь о загадочных сексуальных маньяках, то по уши влюблена  в того, кто
прислал эти розы.
     - Открытку ты выбросила?
     -  Открытка -  не ключ  к  разгадке, Оливер. Она написана  на фирме под
диктовку  заказчика. Я  проверяла. Так что вглядываться  в  почерк смысла не
было.
     

-

 Так где она?
     - Это мое дело.
     - Сколько прислали роз?
     - Больше, чем кто-либо мне дарил.
     - Ты их не сосчитала?
     -  Девушки считают присланные  им  розы,  Оливер.  Будь уверен.  Не  из
жадности. Хотят знать, как сильно их любят.
     - Сколько?
     - Тридцать.
     Тридцать роз. Пять миллионов и тридцать фунтов.
     - И больше  ничего? -  спросил он после паузы. - Ни телефонного звонка,
ни письма?
     - Нет, Оливер,  больше ничего. Я перерыла  всю мою любовную жизнь, надо
отметить,  не  такую уж бурную,  гадая, кто  же из моих мужчин  мог нежданно
разбогатеть. Получилось, только Джеральд, который вечно собирался выиграть в
ирландский тотализатор (14), но в промежутках  между скачками жил на пособие
по безработице. Однако я все надеюсь. Дни проходят, а я то и дело выглядываю
в окно, жду, когда же  вновь подкатит  синий "мерс", чтобы  увезти  нас,  но
обычно вижу только дождь.
     Он  стоял  у  кроватки  Кармен,  смотрел  на  дочь.  Низко  наклонился,
почувствовал  идущее от нее тепло,  услышал ее  дыхание.  Она шумно  втянула
воздух, вроде  бы  начала  просыпаться, но тут Хитер схватила  его за руку и
решительно увела  сначала в  коридор,  а  потом вниз,  к входной  двери,  на
дорожку.
     - Тебе надо уйти, - сказал он. Она его не поняла.
     - Нет, уходить придется тебе.
     Он всматривался в нее, но, похоже, никак не мог разглядеть. Его трясло.
Дрожь через запястье передавалась и ей, пока она не отпустила его.
     - Уехать отсюда, - объяснил он. - Вам обеим. Не к матери и сестрам, это
слишком очевидно. Поезжай к  Норе. - С Норой, ее  подругой, она говорила  по
часу после очередной ссоры с Оливером. - Скажи ей, что не можешь здесь жить.
Скажи, что я свожу тебя с ума.
     - Я - работающая женщина, Оливер. 

Что я скажу

 боссу?
     - Ты что-нибудь придумаешь.
     Она испугалась. Пришла в ужас  от того, что страшило Оливера, хотя и не
знала, в чем, собственно, дело.
     - Оливер, ради бога, что ты натворил?
     - Позвони Норе прямо  сейчас.  Деньги я  тебе пришлю. Сколько нужно.  К
тебе придет человек, который все объяснит.
     - А почему не  можешь объяснить ты? - закричала она, достаточно громко,
чтобы ее услышали на другом конце Авалон-уэй.
     Его тайное убежище находилось в десяти минутах езды от Блубелл-коттедж,
в конце дороги для вывозки леса, уходящей к вершине холма. Сюда он приезжал,
чтобы попрактиковаться с фокусами, вращением тарелок, жонглированием.  Здесь
прятался,  когда  боялся, что ударит ее, разнесет дом или  покончит с собой,
злясь  на  свою умершую  душу. Остановив  минивэн, он сидел, опустив стекло,
дожидаясь, пока выровняется дыхание, вслушиваясь в шуршание сосновых иголок,
голоса  ночных чаек, шум города,  поднимающийся из долины.  Иногда сидел всю
ночь, глядя  на бухту.  Иногда видел  себя  на  волнорезе, в момент сильного
прилива, скидывающим туфли,  прежде  чем броситься в пенистые волны.  Иногда
море  становилось Босфором.  Заглушив  двигатель,  он  набрал  номер  Брока.
Послышались  какие-то  щелчки,  и  он  понял, что не ошибся  в  наборе, лишь
услышав  голос  женщины,  повторившей набранный  номер.  Больше  она  ничего
говорить  не  умела,  потому  что  была   женщиной-автоответчиком,  то  есть
абстрактной женщиной.
     -  Бенджамин хочет поговорить с  Джейкобом, - сказал он после звукового
сигнала.
     Статические помехи, потом голос  Тэнби, исхудалой тени Брока.  Бледный,
как мертвец,  Тэнби из Корнуолла водит автомобиль  Брока,  когда  тому  надо
поспать с часок. Приносит Броку обед из китайского ресторанчика, если у того
нет времени выйти  из-за стола. Замещает  его, лжет за него, тащит  меня  по
лестнице, когда после крепкой выпивки ноги отказываются  мне служить. Тэнби,
голос спокойствия в разгар бури,  человек,  которого хочется задушить голыми
руками.
     -  Ну  наконец-то,  какой  приятный  сюрприз,  Бенджамин,  -  весело  и
беспечно. - Я всегда говорю, лучше поздно, чем никогда.
     - Он нас нашел.
     - Да, Бенджамин. Боюсь, что  да.  Шкипер хотел бы встретиться с тобой и
как можно  скорее. Завтра утром, в одиннадцать тридцать пять из  ваших лесов
отбывает  скорый поезд, если это удобно. Встреча в том  же месте. Да, Шкипер
просит  захватить  зубную  щетку,  пару  городских  костюмов  и  аксессуары,
особенно обувь. Как я понимаю, газеты ты читал?
     - Какие газеты?
     - Лично я предпочитаю "Экспресс" (15).
     Оливер  на  малой  скорости  вернулся в город. Болели мышцы шеи. Что-то
странное   творилось   с   артериями,  питающими  мозг.  Газетный  киоск  на
железнодорожном  вокзале  не  работал.  Он подъехал  к банку,  не  к своему,
получил в  банкомате двести фунтов.  Потом отправился на набережную  и нашел
Эрика  за  привычным угловым столиком в кафе  на площади.  Неизменным с  той
поры,  как Эрик  вышел  на пенсию, оставался и  его  ужин:  печенка,  чипсы,
зеленый горошек и стакан чилийского красного вина. В свое время Эрик подавал
реплики  из  зала  Максу  Миллеру  (16)  и  иной  раз  подменял  кого-то  из
"Развеселых ребят" (17). Он здоровался за руку с Бобом Хоупом и спал, как он
любил говорить, со всеми красивыми мальчиками из кордебалета.  Когда  Оливер
уходил в запой, Эрик  составлял ему компанию,  извиняясь за то,  что годы не
позволяют ему поглощать  спиртное с той же скоростью. Если  возникала  такая
необходимость,  Эрик  приводил  Оливера в  свою квартиру, где жил с  молодым
парикмахером, которого  звали Сэнди,  и раскладывал диван в  гостиной, чтобы
Оливер мог хорошенько выспаться, а на завтрак кормил его тушеной фасолью.
     - Как дела у тебя  с фокусами, Эрик?  - спросил Оливер, и Эрик картинно
вскинул кустистые клоунские брови, которые красил "Греческой формулой".
     -  Я же впитал их  с молоком матери, сын мой, куда  им  деться. Сейчас,
правда, спрос на них невелик. Но, думаю, все наладится.
     На   страничке,  вырванной   из  ежедневника,  Оливер   расписал   свои
выступления на несколько последующих дней.
     - Дело в том, что у  моего  опекуна инфаркт и он  хочет  меня видеть, -
объяснил он. - А это тебе премия, - и он передал Эрику двести фунтов.
     - Береги себя, сын мой, - посоветовал Эрик, убирая деньги во внутренний
карман яркого клетчатого пиджака. 

-

 Не ты изобрел смерть.  Бог. Богу есть за
что ответить, спроси у Сэнди.
     Миссис  Уотмор дожидалась  его.  Бледная и испуганная. Точно так же она
выглядела, когда их посетил Кэдгуит.
     - Следующий его звонок будет десятым по  счету, - выпалила она. -  "Где
же  Олли?  Скажите ему,  что бегать от меня незачем".  А потом он появился у
моей двери,  позвонил,  потом начал барабанить по ящику для писем,  пошел  к
соседям.  - Только тут  до  него дошло, что говорит она о Тугуде. - Скандалы
мне не нужны, Олли. Я по уши в долгах, у меня соседи,  у меня жильцы, у меня
Сэмми. Ты не такой, как все, Оливер, и я не знаю, почему.
     Она  думала, что Оливер  ее не  слышал, потому что он, наклонившись над
столом в  холле, читал ее "Дейли телеграф" (18), чего отродясь не бывало. Он
ненавидел  газеты, не  просто не брал  в  руки,  а  обходил стороной.  И уже
подумала,  что  ему  просто  не  хочется  говорить  с  ней,  и  даже  решила
прикрикнуть на него,  чтобы он не валял дурака и повернулся к ней лицом, но,
приглядевшись, вдруг поняла, что дело серьезное, а  интуиция  подсказала ей,
что та часть  его жизни, в которой  нашлось  место  и ей, и Сэмми, окончена.
Откуда  бы он ни пришел  в Абботс-Ки, настала пора возвращаться обратно. Ибо
она знала, пусть и не  могла выразить это знание словами, что все это  время
он от чего-то прятался, не столько от жены и ребенка, как  от себя самого. И
то, от чего он бежал, вот-вот могло его найти.
     "ЗАСТРЕЛЕН  АДВОКАТ,  ОТПРАВИВШИЙСЯ  ОТДОХНУТЬ  В  ТУРЦИЮ", -  прочитал
Оливер. Под заголовком  красовалась фотография  Альфреда  Уинзера, директора
юридического  департамента,  расположенного  в  Уэст-Энде  финансового  дома
"Сингл  и  Сингл".  В очках  с  роговой  оправой  он  выглядел  классическим
адвокатом,  хотя  надевал  их лишь  на  собеседование  с  новым  секретарем.
Опознание тела не удалось провести сразу, потому что немало  времени ушло на
поиски вдовы,  которая,  по  словам  ее матери,  воспользовалась отсутствием
мужа,  чтобы  устроить  себе небольшой отпуск. Причину  смерти  все  еще  не
установили, не исключалось убийство, не обошлось без намека на возрождение в
регионе курдского терроризма.
     В дверном  проеме  возник Сэмми  в  отцовском  пуловере, надетом поверх
пижамы.
     - Как насчет бильярда? - спросил он.
     - Мне надо съездить в Лондон, - ответил Оливер, не отрываясь от газеты.
     - Надолго?
     - На несколько дней.
     Сэмми исчез.  А мгновением позже сверху донесся  голос Бурла Ивса (19):
"Надоело мне быть бродягой..."

Глава 6
     По случаю воссоединения с Оливером после  нескольких  лет  разлуки Брок
принял  стандартные  меры  предосторожности  и  другие,  не  столь  обычные,
продиктованные кризисом в его  департаменте и уникальностью позиции Оливера.
В том деле, которому  посвятил себя Брок,  два информатора никогда не бывали
на одной явочной квартире, это считалось  аксиомой,  но  тут Брок настоял на
том, чтобы дом, в  котором он намеревался встретиться  с Оливером, вообще не
использовался в оперативной деятельности. И остановил свой выбор  на вилле с
тремя спальнями в глухомани Камдена (20), по одну сторону которой  находился
работавший круглосуточно азиатский  продовольственный магазин, а по другую -
шумный греческий ресторан. Никого не интересовало, кто  входил в неприметную
дверь  дома  номер семь или  выходил  из нее.  Но Брок этим  не ограничился.
Конечно, работа  с  Оливером  требовала  немалых  усилий,  но  при  этом  он
оставался сокровищем, наиболее ценным приобретением, Бенджамином (21) Брока,
о чем прекрасно знали все  члены  его  команды.  На вокзале Ватерлоо Оливера
встречал не простой агент, а сам Тэнби. Поэтому и в Камден Оливер ехал не на
минивэне, а в лондонском кебе. Тэнби устроился рядом, а потом расплатился за
проезд, как и любой добропорядочный гражданин. В Камдене Дерек и Агги  и еще
одна  пара  молодых  агентов  расположились  на  улице, чтобы убедиться, что
Оливер,  сознательно или нет,  не  привез  хвоста.  "В  нашем мире, -  любил
проповедовать Брок,  - оптимальный вариант - ожидать худшего,  а еще лучше -
самого худшего". Но с Оливером намеченные поначалу меры предосторожности при
исполнении следовало удвоить.
     День  уже клонился  к  вечеру. Прибыв прошлой  ночью  в аэропорт Гатуик
(22),  Брок  сразу  поехал  в  конспиративный  офис на Странд  (23),  откуда
позвонил Айдену Беллу по  закрытой линии связи. Белл возглавлял  оперативную
группу,  объединяющую специалистов разных  департаментов  службы,  в которую
входил и Брок.
     -  Там все  куплено,  

-

  заключил  Брок, изложив  версию капитана Али о
самоубийстве.  -  Отцов  города поставили перед  выбором: или  вы  богатеете
вместе с нами, или мы вас убиваем. Город предпочел богатеть.
     - Мудрые  ребята, - ответил Белл, бывший солдат.  - Встречаемся  завтра
после молитв. В конторе.
     Потом,  как  заботливый  пастух,  Брок  обзвонил  все  дозоры,  угловую
квартиру   на   Керзон-стрит,  минивэн  ремонтников  из   "Бритиш  телеком",
припаркованный на углу  Гайд-парка,  связной  автомобиль  мобильной команды,
упрятанной в  самой пустынной части Дорсета  (24). "Что нового?" - спрашивал
он  всякий раз, не называя себя. "Ничего, сэр, - разочарованно отвечали ему.
-  Абсолютно  ничего". У Брока отлегло от  сердца. "Дайте мне время, - думал
он. - Дайте мне Оливера". Успокоенный, он принялся заполнять бланк расходов,
который после каждой командировки полагалось сдавать в бухгалтерию. От этого
важного  занятия его  оторвал  звонок телефона прямой  связи  с Уайтхоллом и
бойкий  голос  очень  высокопоставленного  лысого чина столичной полиции  по
фамилии Порлок. Брок тут же нажал зеленую кнопку, включив магнитофон.
     - Где тебя носило, мастер Брок? - пожелал знать Порлок. Перед мысленным
взором Брока возникло  ухмыляющееся, без  тени веселья, лицо Порлока,  и  он
задался  вопросом, как  задавался всегда,  откуда такая смелость у человека,
продажность которого стала притчей во языцех.
     - Там,  куда  возвращаться  мне  очень бы  не  хотелось, спасибо  тебе,
Бернард, - сухо ответил он.
     В такой манере они говорили всегда,  словно взаимная агрессивность была
не более чем спаррингом, тогда  как Брок полагал,  что  это настоящая  дуэль
ценою в жизнь. Дуэль, из которой один из них мог выйти победителем.
     - Так чего ты звонишь, Бернард?  -  спросил Брок.  - Мне говорили,  что
ночью люди спят.
     -   Кто   убил   Альфреда   Уинзера?   -   вопрос   Порлока  последовал
незамедлительно,  Брок  полагал, ухмылка так и не сползла с  его  лица. Брок
вроде бы порылся в памяти.
     - Уинзер. Альфред. Да, да. Согласно  газетам, умер не от простуды. Я-то
думал,  что  вы,  парни,  уже  там,  показываете  местным,  как   полагается
расследовать убийства.
     - Так почему нас там нет, Нэт? Почему нас больше никто не любит?
     -  Бернард,  мне платят  не  за  то, что  я фиксирую  приходы  и  уходы
достопочтенных господ из Скотланд-Ярда, -  он по-прежнему  видел перед собой
ухмылку Порлока.  -  Придет день,  если  я до этого доживу,  когда ты у меня
сядешь за решетку, клянусь.
     -  Почему  эти гомики из  Форин оффис  настояли, чтобы  я  сидел и ждал
рапорта  турецкой полиции, прежде чем заняться  расследованием вплотную? Тут
чувствуется чья-то рука,  и мне представляется,  что без тебя  не  обошлось,
если, конечно, ты не занимался другими делами.
     - Теперь  ты меня удивляешь, Бернард. С какой стати простой таможенник,
которому осталось два года до выхода в отставку, будет вмешиваться  в работу
правоохранительных органов?
     - Отмывание денег - по твоей части, не так ли? Все знают, что с помощью
"Сингла" отмывает деньги весь Дикий  Восток. Об этом разве что не написано в
"Желтых страницах" (25).
     - И  как  это связано со случайным  убийством мистера Альфреда Уинзера,
Бернард? Боюсь, я не улавливаю хода твоих мыслей.
     -  Уинзер  - не последний  человек  в  "Сингле",  так? Если ты  сможешь
выяснить, кто  убил Уинзера, то, возможно,  подцепишь и Тайгера.  Я же вижу,
как  эта карта  разыгрывается  Уайтхоллом.  -  Порлок  спародировал министра
внутренних дел:  -  Пусть этим займется старина Нэт. Это дело как раз по его
части.
     Брок  позволил  себе  паузу,  чтобы  воздать  хвалу  господу.  "Бернард
задергался,  - подумал он. - Здесь и сейчас. Порлок бросился защищать своего
работодателя, причем у всех на виду, под юпитерами рампы. Убирайся в тень! -
мысленно приказал  он  Порлоку.  -  Если ты  -  преступник, то  и  веди себя
соответственно, а не сиди рядом со мной на еженедельных совещаниях".
     - Видишь  ли, Бернард, я не  гоняюсь  за теми, кто  отмывает  деньги, -
объяснил Брок. - В свое время я получил хороший урок и усвоил его. Я гоняюсь
за их деньгами. Гонялся за одним давным-давно, это правда. Натравил на  него
множество  дорогих адвокатов и бухгалтеров, которые  разве что не  вывернули
его наизнанку. А через пять лет, в  течение которых  мы  потратили несколько
миллионов  фунтов,  в суде  он  натянул  мне  нос  и вышел  оттуда свободным
человеком. Мне  сказали,  что присяжные  еще только  учатся  читать  длинные
слова. Спокойной тебе ночи, Бернард, и этой, и последующих.
     Но Порлок еще не собирался ставить точку.
     - Послушай, Нэт.
     - Что еще?
     - встретимся. В одном маленьком клубе в Пимлико (26). Очень милые
люди, не только мужского пола. Я угощаю.
     Брок чуть не рассмеялся.
     - Ты как-то странно ставишь вопрос, Бернард.
     - В смысле?
     - Обычно преступники подкупают полицейских.
     Друг друга они не подкупают, во всяком случае, там, где я служил.
     Положив  трубку, Брок открыл внушительного  вида стенной сейф и  достал
большой в кожаном  переплете  ежедневник  с  его  собственноручной  надписью
"ГИДРА",  открыл на  сегодняшнем числе и  аккуратно записал:  "1 ч.  22 мин.
Неожиданный  звонок   от  заместителя   суперинтенданта  Бернарда   Порлока,
желающего  получить  информацию  о  ходе  расследования гибели  А.  Уинзера.
Записанный на магнитофон разговор завершился в 1 ч. 33 мин.".
     Заполнив  бланк  расходов,  он  позвонил своей  жене Лайле в  их дом  в
Торнбридже, хотя время приближалось к  двум  ночи,  и выслушал ее  рассказ о
темных интригах, плетущихся в местном отделении "Женского института" (27).
     - А что учудила  миссис Симпсон, Нэт. Подходит  к столику,  за  которым
сидит Мэри Райдер, берет ее вазочку с мармеладом и с размаху бросает об пол.
А потом смотрит на Мэри и говорит:  "Мэри Райдер, если твой Герберт  еще раз
появится  перед  окном  моей  ванной  в одиннадцать вечера со своей  мерзкой
штучкой в руках, я натравлю на него собаку, и вы оба об этом пожалеете".
     Он не сказал, где провел несколько последних дней, а Лайла не спросила.
Иногда секретность печалила ее,  но гораздо чаще она гордилась причастностью
к Службе. Наутро, в половине девятого, Брок и Айден Белл в кебе ехали на юг.
Белла  отличала врожденная галантность,  отчего женщины сразу проникались  к
нему доверием. Одет он был в военного покроя костюм из зеленого твида.
     - Прошлой ночью получил приглашение  от  Сенбернара,  - шепотом сообщил
Брок. - Хочет, чтобы я пошел с ним в какой-то грязный клуб  в Пимлико, чтобы
он смог сделать компрометирующие меня фотографии.
     - Наш  Бернард  тонкий  стратег,  -  мрачно  ответствовал Белл,  и  оба
негодующе помолчали. - Придет день.
     - Придет, - согласился Брок.
     Номинальные  должности  и  Белла,  и  Брока  никак  не  соответствовали
важности  работы,  которую  они  выполняли.  Белл  вроде  бы  был  армейским
офицером,  Брок,  как он  и указал Бернарду  Порлоку, скромным таможенником.
Однако оба входили  в Объединенную бригаду, решавшую главную  задачу: свести
на  нет искусственные барьеры  между  департаментами. Каждую вторую  субботу
месяца  все ее  члены,  находящиеся  в Лондоне, приглашались на неформальную
встречу, которая  проходила  в  невзрачном,  напоминающем коробку здании  на
берегу Темзы. Сегодня  выступала мудрая  женщина из департамента информации,
которая   познакомила   их  с  последними   тревожными  новостями   из  мира
международной преступности:
     -   столько-то  килограммов  радиоактивных  материалов,  пригодных  для
производства  атомного  оружия,  похищено  с заводов и  баз, находящихся  на
территории  бывшего  Советского  Союза,  и  тайно  продано  той  или  другой
стране-изгою;
     - столько-то  тысяч  пулеметов,  винтовок,  приборов  ночного  видения,
противопехотных  и  противотанковых  мин, шариковых  бомб,  ракет, танков  и
артиллерийских   стволов   отправлено   по  поддельным   сертификатам  новым
африканским деспотам и наркотиранам;
     -  столько-то  миллиардов  наркодолларов  впрыснуто  в  так  называемую
"белую" экономику;
     - столько-то тонн чистого героина переправлено через Испанию и Северный
Кипр в следующие европейские порты;
     - столько-то тонн поступило на оптовый рынок Великобритании, розничная,
то есть  уличная,  цена товара - многие сотни  миллионов фунтов,  столько-то
килограммов  перехвачено,  одна  десятитысячная  процента  от   общего  веса
поступающего в страну героина.
     - Незаконный оборот наркотиков,  - вещала докладчик, - составляет  одну
десятую всей мировой торговли.
     Американцы тратят на наркотики семьдесят  восемь  миллиардов долларов в
год.
     За последние десять лет мировое производство кокаина удвоилось, героина
-  утроилось.  Эта   сфера  человеческой  деятельности  приносит   четыреста
миллиардов долларов в год.
     Военная элита Южной Америки ставит теперь  на наркотики, а не на войну.
Страны, которые не могут  их выращивать, предлагают собственные  лаборатории
или средства доставки, чтобы ухватить свой кусок пирога.
     Не участвующие в процессе государства поставлены перед дилеммой. Должны
ли они осуждать успехи теневой экономики, при условии,  что могут себе такое
позволить, или, наоборот, поучаствовать в процветающем бизнесе?
     Для стран  с диктаторским правлением, где общественное мнение  в расчет
не принимается, ответ очевиден.
     В  демократических  государствах  действовал  двойной стандарт: те, кто
осуждал распространение наркотиков,  давали  зеленый свет теневой экономике,
те,  кто  проповедовал  декриминализацию,  выдавали  преступникам   охранные
грамоты... а уж с этого плацдарма мудрая женщина без труда перекинула мостик
к лежбищу Гидры.
     -  Преступность  более не существует  в изоляции  от государства,  если
вообще  когда-нибудь  существовала,  -  заявила  она  с  вескостью  школьной
директрисы,  обращающейся к  своим  выпускникам.  - Сегодня  ставки  слишком
высоки, чтобы оставлять преступность на откуп  преступникам. Теперь мы имеем
дело  не  с  отдельными  отчаянными  правонарушителями, которые выдают  себя
неуклюжестью  или   повторными   действиями.  Когда  контейнер  с  кокаином,
доставленный  в  британский  порт, стоит  сто  миллионов фунтов,  а  годовое
жалованье портового  инспектора составляет сорок тысяч фунтов, мы имеем дело
с такими же, как мы. Речь идет о способности портового инспектора преодолеть
искушение.   Начальника   портового   инспектора.   Портовой   полиции.   Их
начальников. Таможни.  И  их начальников. Речь  идет о  силовиках, банкирах,
адвокатах, менеджерах, которые смотрят в другую  сторону. Абсурдно полагать,
что  действия  всех  этих  людей могут  быть  синхронизированы  без  наличия
центральной командно-контрольной  структуры,  без активного участия тех, кто
занимает очень высокие посты. Все это мы и называем Гидрой.
     За  спиной женщины  засветился  экран,  показывая  схему  политического
устройства  Великобритании,  отдаленно напоминающую  генеалогическое  древо.
Желтым цветом выделялись головы  Гидры и связывающие их линии. Автоматически
Брок нашел столичную  полицию,  в ней - профиль лысого  Порлока, от которого
тянулось множество желтых линий. Родился в Кардиффе в 1948-м - всю биографию
Порлока  Брок  знал  наизусть, - в 1970-м поступил на службу в  региональный
отдел  расследования  преступлений  западных  центральных  графств,  получил
взыскание  за  излишнее  рвение  при  выполнении  должностных  обязанностей,
конкретно, за  подделку  улик.  Отпуск по  болезни,  перевод  с  повышением.
1978-й,  служба  в   портовой  полиции  Ливерпуля.  Способствовал  аресту  и
осуждению  только что сложившейся группы по  контрабанде наркотиков, которая
посмела  конкурировать  с теми, кто  имел наработанные связи.  Через три дня
после  суда  отправился  в полностью  оплаченный отпуск  в  Южную  Испанию с
лидерами  вышеуказанной  банды. Заявил,  что  собирал  важную  информацию  о
преступном  мире,  оправдан, переведен с  повышением. 1985-й - находился под
следствием   по  подозрению   в  получении  взяток  от  лидера  бельгийского
наркосиндиката. Оправдан,  получил  благодарность, переведен  с  повышением.
1992-й,  появился  на  страницах  одного   из   английских  таблоидов,   его
запечатлели в  ресторане  Бирмингема,  пользующемся  особой  популярностью у
геев, за ленчем с двумя сербами, замешанными в незаконную торговлю  оружием.
Называлась статья: "ПОРЛОК И  ОРУЖИЕ". С подзаголовком: "На чьей вы стороне,
суперинтендант?"  Получил  по  суду  пятьдесят тысяч  фунтов за  причиненный
моральный ущерб, оправдан проведенным внутренним расследованием, переведен с
повышением.  "Как  ты можешь  каждое утро смотреть  на  себя в  зеркало?"  -
мысленно  спрашивал  его Брок.  И получал  ответ - легко.  "Как  ты спишь по
ночам?"  И  получал ответ -  прекрасно.  И получал ответ - у меня тефлоновая
шкура  и совесть мертвеца.  И получал  ответ - я сжигаю документы, запугиваю
свидетелей, покупаю союзников, хожу с гордо поднятой головой.
     Заседание завершилась, как обычно, на печальной ноте. С  одной стороны,
их  подбадривали:  в  войне  с  человеческими  преступлениями  годились  все
средства.  С другой - они понимали: несколько поверхностных  ран  на теле их
вечного врага -  это все, на что они могли рассчитывать, даже если бы дожили
до тысячи лет и все их усилия приносили результат.
     * * *
     Оливер и Брок  сидели  в шезлонгах под ярким зонтиком в  садике дома  в
Камдене. На столе стоял поднос с чайными принадлежностями и печеньем. Тонкий
фарфор, хороший чай, не пакетики, невысокое весеннее солнце.
     - Чай  в пакетиках -  это пыль,  - говорил  Брок,  не чуждый  маленьким
слабостям. -  Если хочется выпить  хорошего чая, надо  брать листовой,  а не
пакетики.
     Оливер прятался в тени зонтика. После приезда он не переоделся, сидел в
джинсах,  сапогах, синей парке. Брок надел глупую соломенную шляпу,  которую
команда шутки ради купила ему в "Камден лок".  Оливер никогда не  ссорился с
Броком.  Брок не  заманивал  его в ловушку,  не соблазнял, не  подкупал,  не
шантажировал.  Оливер,  не  Брок,  потер  волшебную  лампу,  и  Брок  тут же
материализовался, явился на зов Оливера...
     Середина зимы, и Оливер несколько не в  себе, где-то даже обезумел. Это
все,   что   он   может  сказать,  ничего   больше.  Причины  его   безумия,
продолжительность,  степень,  все  это  он  оценить не  способен, во  всяком
случае,  теперь. Оценит, наверное, но в другое время, в другой  жизни, после
пары порций  бренди. Залитая неоном ночь  в аэропорте  Хитроу напоминает ему
раздевалку для мальчиков  в одной из многочисленных частных школ-интернатов.
Веселенькие   бумажные   украшения  и  звучащие  по  системе  громкой  связи
рождественские  песни  создают  ощущение  нереальности.  Белоснежные  буквы,
свисающие с  бельевой веревки,  желают ему мира и радости на  земле.  Что-то
удивительное должно  случиться с ним, и ему не  терпится узнать, что же  это
будет. Он не пьян, но, конечно, и  не трезв.  В самолете перед обедом  выпил
водки, под резиновую курицу - полбутылки красного вина, потом - один или два
стаканчика "Реми". Но, по разумению Оливера, выпивка никак не  отражается на
его состоянии. У него  только ручная кладь, ему нечего декларировать,  кроме
пожара,   бушующего  в   голове,  огненного   шторма   ярости   и  отчаяния,
зародившегося так давно, что  его  источник уже и не определить. Пожар  этот
распространяется   со  скоростью   урагана,  тогда  как   внутренние  голоса
собираются по двое  и по трое  и  спрашивают  друг друга, что же  предпримет
Оливер, чтобы погасить его. Он приближается к надписям другого цвета. Они не
желают  ему радости и мира на земле, не  призывают к дружбе между людьми, но
требуют идентифицировать себя.  Он - чужак в собственной стране? Ответ:  да,
чужак.  Он  прибыл  сюда  с другой  планеты?  Ответ: да,  прибыл. Он  синий?
Красный? Зеленый?  Взгляд  смещается  на томатно-красный телефонный аппарат.
Аппарат  этот кажется ему  знакомым. Возможно, он заметил его  три дня  тому
назад  и,  сам того не  зная,  завербовал  в тайные  союзники.  Он  тяжелый,
горячий, живой? На табличке у аппарата надпись: "Если вы хотите поговорить с
сотрудником таможни, воспользуйтесь этим телефоном". Он пользуется.  То есть
его рука тянется  к трубке, хватает  ее,  подносит  к уху,  оставляя  на нем
ответственность  за  сказанное.  В  телефоне  обитает женщина,  он никак  не
ожидал, что это будет женщина. Он слышит, как она говорит: "Да", - два раза,
потом:  "Чем я могу  вам помочь, сэр?" Из чего следует,  что она его  видит,
тогда как он  - нет. Она  красивая, молодая,  старая,  суровая?  Неважно.  С
врожденной  вежливостью он  отвечает, что да,  она  действительно  

может

 ему
помочь,  он  хотел  бы  поговорить  с  кем-то  из   руководства,  лично,  по
конфиденциальному вопросу. Он удивляется, слыша свой уверенный голос. "Так я
держу себя под  контролем", - думает он. Он полностью отстранился от  своего
земного  тела, он безмерно рад,  что вот-вот попадет  в опытные руки.  "Твоя
проблема проста: если  ты не сделаешь это сейчас, то не  сделаешь никогда, -
доходчиво объясняет внутренний голос его земному телу. - Ты уйдешь под воду,
утонешь".  Сейчас или никогда, противно  драматизировать, но  это  тот самый
случай.  И,  возможно, его земное тело произносит  часть этих слов в  трубку
красного  телефона,  потому что  он чувствует,  как  напряглась инопланетная
женщина, как тщательно она подбирает слова.
     - Пожалуйста,  сэр,  оставайтесь у  телефона. Никуда  не уходите. Через
минуту к вам подойдет наш сотрудник.
     А Оливеру вдруг  с удивительной ясностью  вспоминается телефонный бар в
Варшаве,  где ты звонишь  девушкам за другими  столиками, а они звонят тебе.
Там он  покупал пиво школьной учительнице  ростом под  шесть футов. Ее звали
Алисией,  и  она  предупредила  его, что  не  спит с  немцами. В этот вечер,
однако, ему достается миниатюрная  девушка  со спортивной фигуркой, стрижкой
под мальчика и в белой рубашке с погонами.  Она - та  самая женщина, которая
назвала его "сэром" перед  тем, как он заговорил? Он не может этого сказать,
но знает, что она  напугана его габаритами и гадает, а не псих ли он. Еще на
подходе  она  отмечает и дорогой костюм,  и брифкейс,  и  золотые запонки, и
туфли ручного  пошива,  и  разгоряченное  красное лицо. Она рискует  подойти
ближе, смотрит  прямо  в глаза, выпятив челюсть, спрашивает, как его зовут и
откуда  он  прилетел,  анализирует  ответы.  Просит   показать  паспорт.  Он
ощупывает  карманы,   как  обычно,  никак  не  может   его  найти,   наконец
обнаруживает, чуть  не роняет в  стремлении побыстрее  выполнить ее просьбу,
отдает.
     - Это должен быть кто-то  из руководства, - предупреждает он ее, но она
торопливо пролистывает страницы.
     

-

 Это ваш единственный паспорт, не так ли?
     - Да, единственный,  - без запинки отвечает  его земное тело. И едва не
добавляет: "моя милая".
     - У вас нет двойного гражданства?
     

-

 Нет, только английское.
     - С этим паспортом вы и путешествуете?
     -Да.
     - Грузия, Россия?
     -Да.
     - А откуда вы прибыли? Из Тбилиси?
     - Нет. Из Стамбула.
     - Вы хотите  поговорить о том, что  произошло с  вами в Стамбуле? Или в
Грузии?
     -  Я хочу поговорить с кем-то из руководства,  - повторяет  Оливер. Они
идут  коридором,  забитым испуганными  азиатами, которые сидят на чемоданах.
Входят  в комнату для допросов,  без  окон, с привинченным к полу  столом, с
большим зеркалом на стене. Словно в трансе, Оливер садится  за стол, смотрит
на свое отражение в зеркале.
     - Я ухожу,  чтобы  прислать к вам кого-то из старших офицеров, - строго
говорит женщина. - Паспорт я заберу, и вы получите его позже. Старший офицер
подойдет к вам, как только сможет. Так?
     Так.  Разумеется, так,  как  же  иначе?  Проходит полчаса,  открывается
дверь, но вместо адмирала, сверкающего золотом  эполет, входит светловолосый
парнишка  в белой рубашке и форменных  брюках с чашкой сладкого  чая и двумя
пирожными.
     - Извините за задержку,  сэр. К сожалению,  такое  уж время. Рождество,
все куда-то  разбегаются. Офицер, который вам нужен,  скоро  подойдет. Как я
понимаю, вы хотели поговорить с кем-нибудь из руководства.
     - Да, хотел.
     Юноша стоит чуть позади Оливера, наблюдает, как тот пьет чай.
     - По возвращении домой нет ничего лучше, чем чашка хорошего чая, не так
ли,  сэр? - говорит он отражению  Оливера в зеркале.  - У вас  есть домашний
адрес?
     Оливер  называет  адрес  своего  роскошного  дома  в  Челси (28), юноша
записывает его в блокнот.
     - Сколько вы пробыли в Стамбуле?
     - Пару ночей.
     - Этого хватило, чтобы сделать там все, ради чего вы приезжали?
     - С лихвой.
     - Бизнес или развлечения?
     - Бизнес.
     - Бывали там раньше?
     - Несколько раз.
     - По приезде в Стамбул всегда встречаетесь с одними и теми же людьми?
     - Скорее да, чем нет.
     - Ваша работа связана с частыми поездками за границу?
     - Иногда слишком частыми.
     - Устаете, не так ли?
     - Случается. Это зависит от многих факторов.
     Земное  тело  Оливера  начинает  обуревать   скука,  появляется  дурное
предчувствие. "Не то время, не то  место, - говорит он себе. - Хорошая идея,
а вот выполнение скверное. Попроси вернуть паспорт, возьми такси, дома выпей
виски, проспись и продолжай жить".
     - А чем вы занимаетесь?
     - Инвестициями, -  говорит Оливер.  - Управлением активами. Акциями.  В
основном в сфере отдыха.
     - Где еще вы бываете? Помимо Стамбула?
     - В Москве. Петербурге. Грузии. В общем, куда позовут дела.
     - Кто-нибудь ждет вас в Челси?  Вам надо кому-нибудь позвонить?  С вами
все в порядке?
     - Не совсем.
     - Мы не хотим, чтобы кто-то волновался из-за вашего долгого отсутствия,
понимаете?
     - Господи, да никто не волнуется, успокойтесь.
     - У вас есть жена, дети?
     - О, нет, нет, слава богу. Во всяком случае, пока еще нет.
     - Подруга?
     - То есть, то нет.
     - Это наилучший вариант, не так ли? Когда они то есть, то нет.
     - Пожалуй.
     - Меньше проблем.
     Больше. Юноша уходит, Оливер опять сидит один,  но недолго. Открывается
дверь, и входит Брок,  с  паспортом Оливера и  в  полной  форме таможенника,
единственный раз, когда  Оливер видел его  в форме,  и, как потом он узнает,
первый раз, когда Брок надел ее за более чем двадцать лет, в течение которых
он  выполнял  работу,  заметно  отличающуюся  от досмотра багажа  и проверки
паспортов. И  лишь  когда  Оливер становится на  несколько жизней мудрее, он
может нарисовать себе Брока, который стоит  за  стеной, у  зеркала  скрытого
наблюдения, прозрачного с  обратной  стороны, пока юноша  ведет ни к чему не
обязывающий  допрос,  и, не  в силах  поверить свалившейся  на  него  удаче,
натягивает на себя парадную форму.
     - Добрый  вечер,  мистер Сингл, - говорит  Брок и  пожимает вялую  руку
Оливера.  -  Или позволите  звать  вас  Оливер,  чтобы  не  путать  с  вашим
достопочтенным отцом?
     * * *
     Зонтик  состоял  из  зеленых  и  оранжевых сегментов. Оливер  сидел под
зеленым, отчего  его  крупное лицо  приобрело землистый оттенок. А вот  лицо
Брока под соломенной шляпой сияло, а его глаза лучились весельем.
     - И кто подсказал Тайгеру,  где  тебя искать? -  По тону чувствовалось,
что ответа  на  вопрос не требуется.  - Он же не телепат, не  так  ли? И  не
всемогущ. Но у него везде есть уши, не так ли? Кто же проболтался?
     - Возможно, ты, - без дипломатической тонкости ответил Оливер.
     - Я? С какой стати?
     - Возможно, чтобы добыть новую информацию.
     Улыбка  не  сползает  с   лица  Брока.  Он  оценивает  свое  сокровище,
проверяет, что случилось с ним за те годы, которые оно  пролежало без  дела.
"Ты стал старше на одну женитьбу, одного ребенка и один развод, - думает он,
- а я, слава богу,  остался при своих". Он ищет признаки усталости в Оливере
и  не  находит.  "Ты - законченное творение и не знаешь этого, - думает  он,
вспоминая других информаторов,  которых ему приходилось  доводить до ума.  

-

Тебе  кажется,  что  мир  придет  и изменит  тебя, но  этому  не  бывать. Ты
останешься таким, какой есть, до самой смерти".
     - Может, у тебя есть новая информация, - добродушно парирует Брок.
     -  Да,  конечно.  "Мне  недоставало  тебя,  папа.   поцелуемся  и
помиримся. Кто прошлое помянет - тому глаз вон". Само собой.
     - Ты  мог это сделать. Зная тебя. Тоска по  дому. Чувство вины. В конце
концов, как  мне помнится, ты несколько раз менял решение  насчет положенных
тебе денег. Сначала  вроде бы взял.  Потом отказался, нет,  Нэт,  ни за что.
Потом согласился,  хорошо, Нэт, я их возьму. Я думал, ты  и  с  Тайгером мог
сделать U-образ-ный поворот.
     - Ты прекрасно знаешь,  что деньги я взял  только для Кармен! - рявкнул
Оливер из-под зеленого сегмента зонтика.
     -  Эти деньги тоже только для Кармен. Пять миллионов. Я подумал, может,
ты  и Тайгер  пошли на сделку. Тайгер  дает  деньги, Оливер -  любовь.  Пять
миллионов, положенные на счет Кармен, - веский  аргумент для  восстановления
семейных отношений. Есть ли логика в обратном? Насколько я  понимаю, нет, по
крайней  мере для  Тайгера. Это же не  тот случай,  когда  он прячет мешок с
пятерками в семейный тайник? - Нет ответа.  Его и не ждали.  - Он  не  может
вернуться годом позже с лопатой и фонарем  и откопать их, если они ему вдруг
понадобятся, не так ли? - Молчание. - Даже Кармен сможет их взять чуть ли не
через четверть века. Так что  же Тайгер купил себе за пять миллионов фунтов?
Его внучка  никогда  о нем не  слышала. Если ты добьешься своего, никогда не
услышит. Он  должен был 

что-то

  купить.  Вот я  и  подумал,  может, он купил
нашего Оливера... почему нет? Люди меняются, подумал я, любовь покоряет все.
Может, ты  действительно  поцеловался и помирился с отцом.  Многое возможно,
если подсластить горькую пилюлю пятью миллионами фунтов.
     Совершенно неожиданно Оливер вскинул руки, словно  сдаваясь, потянулся,
пока не начали хрустеть суставы, потом позволил им бессильно упасть.
     - Ты мелешь чертову чушь и прекрасно это знаешь, - беззлобно ответил он
Броку.
     -  

Кто-то

 ему сказал, - настаивал Брок.  - Иначе  он  бы не  смог найти
тебя, Оливер. Какая-то птичка что-то чирикнула ему на ухо.
     - Кто убил Уинзера? - спросил Оливер.
     -  Я, между  прочим, нисколько не удивлен, знаешь ли. Да  и  кандидатов
сколько угодно. Среди важных клиентов "Хауз  оф  Сингл" больше негодяев, чем
во   всей  "Галерее  преступников"  Скотланд-Ярда.  Как  я  понимаю,  такого
следовало ждать от каждого.
     "Его  никогда не  обскачешь,  -  думал  Брок,  глядя  на пунцовое  лицо
Оливера,  - ему не  задуришь  голову,  его  не  проведешь,  он  давным-давно
просчитал самые худшие сценарии, которые могут выпасть на  его  долю. И тебе
остается лишь сказать,  какие из них  действительно обернулись реальностью".
Некоторые  из  коллег Брока, общаясь с  информаторами, вели себя как господь
бог, вещающий  простым  смертным. Брок никогда  себе этого  не  позволял, во
всяком  случае с  Оливером. С  ним  Брок  чувствовал  себя гостем,  которого
терпят, но в любой момент могут и попросить.
     - Насколько мне известно,  его  убил твой  друг Аликс Хобэн из  венской
"Транс-Финанз". Причем не один, в компании своих друзей-бандитов. Проделывая
все это, он  не  отрывался  от сотового  телефона. Мы  думаем, докладывал  о
каждом своем телодвижении. Только мы этими сведениями ни с кем не поделимся,
потому что не хотим привлекать ненужного внимания к "Хауз оф Сингл".
     Оливер ожидал продолжения, но, наткнувшись на молчание, уперся локтем в
большое колено, положил подбородок на ладонь, пристально посмотрел на Брока.
     -  "Транс-Финанз",  как  мне  помнится,  "дочка",  сто  процентов акций
которой принадлежали материнской компании, "Ферст флэг констракшн компани оф
Андорра", - проговорил он сквозь обхватывающие рот пальцы.
     - И сейчас принадлежат, Оливер. Память у тебя по-прежнему блестящая.
     - Я сам основал эту чертову компанию, не так ли?
     - Раз уж ты упомянул об этом, насколько мне известно, да.
     -  И  "Ферст  флэг"  полностью принадлежит  Евгению и Михаилу  Орловым,
крупнейшим клиентам финансового дома "Сингл". Или что-то изменилось?
     Тон Оливера остался прежним, но Брок заметил, что ему пришлось  сделать
над собой усилие, чтобы произнести фамилию Орловых.
     -  Нет,  Оливер,  думаю,  что нет.  Какие-то  трения  у  них,  конечно,
возникали, но в настоящий момент наши добрые друзья  братья Орловы в  списке
клиентов финансового дома "Сингл" занимают первую строчку.
     - И Аликс Хобэн до сих пор работает на Орловых?
     - По-прежнему член семьи.
     -  По-прежнему член  семьи, значит,  и тут  ничего  не  изменилось.  Он
получает у них зарплату, он выполняет их поручения, заодно обделывая  и свои
делишки.
     Тогда почему Хобэн убил Уинзера?  - Глубоко задумавшись, Оливер смотрел
на свои огромные ладони, словно считывал с них  ответы  на интересующие  его
вопросы.  -  Почему человек  Орловых убивает человека  Сингла? Евгений любил
Тайгера. Более или менее.  Пока они  вместе получали прибыль.  Как и Михаил.
Тайгер отвечал тем же. Что изменилось, Нэт? Что происходит?
     Брок  не  собирался  так  быстро  добраться  до последних  вопросов. Он
рассчитывал, что правда будет всплывать медленно и постепенно. Но с Оливером
не  следовало  что-либо  предполагать  и  чему-либо  удивляться.  Он задавал
скорость, а остальным оставалось только  пристроиться к  нему и стараться не
отстать.
     - Боюсь,  это  один  из  тех  случаев,  когда  любовь  перерождается  в
ненависть,  Оливер,  -  осторожно  объяснил  он.  -  Можно  сказать,  колесо
совершает полный  оборот. Такое  случается  даже в лучших  домах.  -  Оливер
молчал, так что Броку пришлось продолжить. - От братьев отвернулась удача.
     - В каком смысле?
     - Некоторые их операции не удались. -  Брок шел по раскаленным углям, и
Оливер это  знал.  Брок  описывал сцены из  самых худших сценариев  Оливера,
будил призраков из прошлого,  добавлял новые страхи к старым. - Значительные
суммы  "горячих"  денег, принадлежащих  Евгению и  Михаилу, заблокировали на
банковских счетах до того, как в "Сингле" успели их отмыть.
     - Ты хочешь сказать, до того, как эти деньги достигли "Ферст флэг".
     - Я хочу сказать, пока они находились на счетах холдинга.
     -Где?
     -  По   всему   миру.  Не  все  страны  согласились  сотрудничать.   Но
большинство.
     - Все эти маленькие банковские счета, которые мы пооткрывали?
     - Уже не такие  маленькие. Минимальная сумма составила девять миллионов
фунтов стерлингов. На  испанских счетах лежали  восемьдесят пять  миллионов.
Откровенно говоря, по моему разумению,  Орловы начали  терять  бдительность.
Держать на счетах  такие  деньги! Если уж никуда не могли их вложить, купили
хотя бы краткосрочные облигации. Так нет!
     Руки Оливера вернулись к лицу, упрятали его за решетку пальцев.
     - Плюс  на  одном  из кораблей  братьев обнаружен  запрещенный груз,  -
добавил Брок.
     - Куда шел корабль?
     - В Европу. Куда-то еще. Какое это имеет значение?
     - В Ливерпуль?
     - Хорошо, в Ливерпуль. Прямо  или не прямо, но  в Ливерпуль... И хватит
об этом, Оливер, пожалуйста. Ты знаешь, какие они, русские преступники. Если
они тебя любят, тебе все прощается. Если думают, что ты собираешься "кинуть"
их, взрывают твой офис,  пускают  ракету в окно твоей спальни, расстреливают
твою жену на рыбном рынке. Такие уж они по жизни.
     - Какой корабль?
     - "Свободный Таллин".
     - Вышедший из Одессы?
     - Совершенно верно.
     - Кто его перехватил?
     -  Русские,  Оливер.   Их   соотечественники.   Российский  спецназ,  в
российских территориальных водах. Русские перехватили русских.
     - Но навел их ты.
     -  Нет, именно этого мы  и не  делали.  Кто-то  другой.  Может,  Орловы
подумали, что Алфи их подставил. Конечно, это только догадки.
     Лицо  Оливера  еще  глубже  утопает  в   руках,  пока   он   продолжает
консультироваться с внутренними демонами.
     -  Уинзер  не предавал Орловых. Предал  их я, -  голос из  могилы. -  В
Хитроу. Хобэн застрелил не того человека.
     Злость Брока,  когда  она  прорывалась  наружу,  пугала.  Она  возникла
ниоткуда, внезапно и облепила лицо, как маска смерти.
     -  Никто их не предавал. Преступников  не предают.  Их  ловят.  Евгений
Орлов - обыкновенный грузинский бандит. Такой же, как его слабоумный братец.
     -  Они  не  грузины.  Просто им хочется  жить в  Грузии, -  пробормотал
Оливер. - И Михаил - не слабоумный. Другой, вот и все, -  он подумал о Сэмми
Уот-море.
     - Тайгер отмывал деньги Орловых, а Уинзер с радостью в этом участвовал.
Это не предательство, Оливер. Это торжество справедливости. Чего ты и хотел,
если  вспомнишь. Ты  хотел,  чтобы  мир  стал  более  честным.  Этому  мы  и
способствуем.  Ничего  не  изменилось.  Я  никогда  не  обещал тебе, что это
удастся  сделать  с  помощью  магических заклинаний.  Ими  справедливость не
восстановишь.
     - Ты обещал подождать... - По-прежнему из-под рук.
     -  Я  

ждал.

 Я обещал тебе год, а  мне потребовалось четыре. Один, чтобы
вывести тебя из игры. Второй, чтобы наладить контакты. Третий, чтобы убедить
дам  и господ Уайтхолла вытащить большой палец  из задницы, четвертый, чтобы
доказать им,  что не все британские полицейские стоят на  службе закона и не
все британские чиновники - ангелы. За это время ты  мог обосноваться в любой
стране. Остался в Англии. Выбирал  ты - не я. Все решения принимались тобой.
Женитьба, дочь, ее фонд, страна проживания. Эти  четыре года Евгений Орлов и
его  брат Михаил  заваливали ту часть земли,  которую мы  называем свободным
миром, грязными деньгами, до которых только могли дотянуться их руки. Делали
их на героине  для подростков, на  чешском  "семтексе" (29) для  миролюбивых
ирландцев,  на  российских триггерных устройствах,  без которых  не  создашь
атомную  бомбу для  демократов  со Среднего  Востока.  И  Тайгер, твой отец,
кредитовал их, отмывал их прибыли, готовил им светлое  будущее. Не говоря  о
том,  что  обогащался сам.  Ты  уж извини, но за четыре года  наше  терпение
начало иссякать.
     - Ты обещал не трогать его.
     - Я его и не трогал. И теперь не трогаю.  Орловы - другое дело.  И если
бандиты начинают  вышибать  друг другу мозги  и  доносить друг  на  друга, в
частности, о неких кораблях,  направляющихся в Ливерпуль, я могу  это только
приветствовать. Я не люблю твоего  отца,  Оливер.  Это моя работа. Я  такой,
какой есть. Я не изменился. Как и Тайгер.
     - Как он?
     Брок пренебрежительно рассмеялся.
     - В глубоком шоке,  как  же еще? Безутешен, слезы льются рекой.  Можешь
прочитать  об  этом  в пресс-релизах.  Узнаешь,  что  Алфи  Уинзер  был  его
давнишним другом и собратом  по  оружию. Они  плечом к плечу торили  трудную
дорогу и разделяли одни и  те  же  идеи. Аминь. - Оливер ждал. - Он удрал, -
без тени ехидства  продолжил Брок.  - Исчез с наших экранов. Нигде не звенит
звонок,  а мы начеку двадцать четыре часа в сутки. Через полчаса после того,
как ему сообщили  о смерти Уинзера,  он вышел  из офиса, заехал домой, вышел
оттуда,  и с того момента о нем ни слуха ни  духа. Идет шестой день, а он не
позвонил, не отправил  факс, не воспользовался  электронной почтой,  даже не
прислал открытки. В жизни Тайгера  это беспрецедентный случай. Один день без
его телефонных  звонков -  национальная катастрофа. Шесть - это апокалипсис.
Сотрудники как могут прикрывают его, ищут по всем известным курортам, где он
любил бывать, там, где он никогда не бывал, прилагают все силы к тому, чтобы
не допустить утечки информации, после которой разверзнется ад.
     -  Где Массингхэм? -  Массингхэм, руководитель  аппарата Тайгера, он же
начальник штаба.
     Выражение  лица Брока  не изменилось. Как и его голос. Даже тон остался
прежним, примирительным, освобождающим от ответственности.
     - Заделывает бреши. Носится по свету. Успокаивает клиентов.
     - Которых переполошила смерть Уинзера? Брок вопрос проигнорировал.
     - Время  от времени  Массингхэм звонит,  в основном  чтобы спросить, не
слышал  ли  кто  чего.  Сам практически ничего  не говорит.  По телефону. От
Мас-сингхэма другого ждать не приходится. Если уж на то пошло, ни от кого из
них другого ждать  не  приходится. -  Они дружно помолчали, после  чего Брок
озвучил страхи, которые уже начали  укореняться в  голове Оливера. - Тайгер,
возможно, уже мертв,  что было бы благом... разумеется, для общества, не для
тебя... - Брок хоть этим надеялся вырвать Оливера из его грез. Но Оливер  не
желал  возвращаться к реальности.  -  Благородный  уход, должен  сказать,  в
значительной мере изменил  бы отношение к Тайгеру. Да только я не думаю, что
он знает,  как  найти  дверь. -  Никакой  реакции.  -  Плюс его  неожиданное
указание швейцарскому банкиру перевести пять миллионов фунтов в фонд Кармен.
Мне говорили, что мертвецы, как правило, такого не делают.
     - И тридцать.
     - Прости? В  последнее время у меня проблемы  со слухом, Оливер. Не мог
бы ты добавить громкости, пожалуйста?
     -  Пять  миллионов и  тридцать  фунтов, -  поправил  его  Оливер  более
громким, злым голосом.  "К чему ты клонишь? - хотел  спросить Брок, глядя на
Оливера, который смотрел прямо перед собой. -  И если я вытащу тебя из этого
ступора,  когда мне  ждать следующего?" -  Он прислал  им цветы,  - объяснил
Оливер.
     - Да о чем ты, черт побери?
     - Тайгер прислал цветы  Кармен и Хитер. На прошлой неделе. Шофер привез
розы из Лондона  на "Мерседесе". Он знает, где они живут  и кто они. Заказал
букет по  телефону,  продиктовал дурацкий текст для  открытки,  назвался  их
поклонником.  И  заказал эти цветы  в одном  из лучших  цветочных  магазинов
Уэст-Энда.  -  Порывшись  в карманах  куртки,  Оливер  нашел-таки  листок  с
названием фирмы  и  протянул Броку.  - Вот. "Маршалл  и  Бернстин". Тридцать
чертовых  роз.   Розовых.   Пять   миллионов  и  тридцать  фунтов.  Тридцать
сребреников.  Он говорит мне, спасибо,  что донес  на  меня. Он говорит, что
знает,  где ее найти, если у него возникнет такое  желание. Он говорит,  что
она принадлежит ему. Кармен. Он говорит, Оливер может бегать,  но спрятаться
ему не удастся.  Я хочу, чтобы  ей обеспечили защиту, Нэт.  Я хочу,  чтобы с
Хитер  поговорили. Я хочу, чтобы ей  сказали. Я не  хочу, чтобы их запачкала
вся эта грязь. Я хочу, чтобы он не приближался к ней и на пушечный выстрел.
     Даже  если  неожиданные   паузы  Брока  сводили  Оливера  с  ума,   они
производили должное впечатление. Брок не предупреждал его, не говорил: "Один
момент",  -  просто  замолкал,  пока  досконально не  обдумывал вопрос и  не
принимал решение.
     - Возможно,  он хотел сказать именно это, -  наконец согласился Брок. -
Но возможно, и другое, не так ли?
     -  Например?  -  воинственно спросил  Оливер. Вновь  Брок заставил  его
ждать.
     - Например, что пришла старость, а ему очень не хватает семейного уюта.
     Из  глубин воротника  парки  Оливер наблюдал,  как Брок подошел к дому,
постучал  по  французскому  окну,  крикнул: "Тэнби!"  Увидел, как  появилась
девушка, ростом с него, но худенькая. С румянцем на щеках, длинными светлыми
волосами, забранными в конский хвост, особой  походкой, свойственной высоким
девушкам, когда они переносят весь вес  на одну ногу, от бедра вынося вторую
вперед. "Тэнби  дежурит  снаружи, Нэт", - шотландский  выговор. Он наблюдал,
как Брок передал  ей  листок  с  названием цветочной фирмы. Девушка слушала,
одновременно читая название фирмы. Слова Брока до Оливера не долетали, но он
и  так знал,  какие тот  дает указания:  "Я хочу  знать, от кого на  прошлой
неделе поступил заказ на отправку тридцати роз  на специальном "Мерседесе" в
Абботс-Ки, получатель - миссис Хоторн. - Девушка кивала. - Я хочу знать, как
оплатили  цветы  и автомобиль,  мне  нужен источник  выплаты,  время,  дата,
продолжительность телефонного разговора, описание голоса заказчика, если они
не  записали его  на пленку,  что обычно  делается".  Он подумал, что поймал
взгляд девушки, брошенный через плечо  Брока, помахал  ей рукой, но она  уже
уходила в дом.
     - И что ты с ними сделал, Оливер? - осведомился Брок, вновь усевшись на
шезлонг.
     - С цветами?
     - без глупостей.
     - Отправил в Нортхемптон к ее лучшей подруге. Незамужней лесбиянке.
     - Что именно ей нужно сказать?
     -  Что  я  на  стороне  закона.  Что  я,  возможно,  предатель,  но  не
преступник. И иметь от меня ребенка не постыдно.
     Брок услышал  отрешенность в  голосе Оливера, увидел, как тот поднялся,
почесал  голову, потом плечо, огляделся, словно хотел понять, а куда  же его
занесло: маленький сад, яблони, только начинающие расцветать, шум транспорта
по другую сторону стены, лужайки, теплицы, сохнущее на веревках белье. Снова
сел. Брок ждал, как священник мог ждать возвращения кающегося грешника.
     - Должно быть, такому человеку,  как Тайгер, в бегах несладко, все-таки
возраст, - предположил он, полагая, что Оливеру пора спуститься с облаков на
землю. - Если он пустился  в  бега. - Нет ответа. - Он привык хорошо кушать,
ездить на "Роллс-Ройсе", выстроил себе башню из слоновой кости, в которой не
было места ни  грубому  слову,  ни кулачным боям. Но внезапно Алфи  разносят
голову,  и  Тайгер  задается  вопросом, а  не следующий  ли он  на  очереди.
Неприятный вопрос, могу себе представить. Если  тебе за  шестьдесят, а рядом
никого нет, удовольствие  это маленькое.  Не  думаю,  что  мне  хотелось  бы
оказаться на его месте.
     -  Замолчи,  - вырвалось  у  Оливера.  Нисколько  не  обидевшись,  Брок
печально покачал головой.
     - Вот тут на сцену выхожу я, не так ли?
     - При чем здесь ты?
     - Я охочусь  за  этим  человеком  пятнадцать  лет.  Плету  сети, волосы
седеют, я не  уделяю жене  достаточно  внимания.  Только и думаю  о том, как
прихватить  его со спущенными штанами.  И  вдруг  он прячется в канаве, стая
волков  гонится  за ним, а  мне  хочется протянуть  ему  руку,  налить чашку
горячего чая и предложить полную амнистию.
     - Чушь, - отрубил Оливер под взглядом  умных  глаз Брока, брошенным  на
него из-под полей соломенной шляпы.
     - Когда речь идет о добрых делах, я тебе, конечно, не чета, Оливер. Тут
двух мнений быть не может. Но по здравом рассуждении ты  поймешь, что вопрос
втом, кто найдет его первым. Ты или братья Орловы и их шустрые мальчики.
     Оливер посмотрел на лужайку, туда, где стояла девушка, но она уже давно
ушла. Нахмурил  брови,  выказывая недовольство  сельского  жителя постоянным
шумом  городского транспорта. Потом заговорил, громко  и ясно, чеканя каждое
слово:
     -  Я больше этим не занимаюсь. Я сделал для тебя все, что мог.  Я хочу,
чтобы Кармен  и ее  матери обеспечили защиту. Это  все, что меня волнует.  Я
возьму другое имя и лягу на дно в другом месте. Этим я больше не занимаюсь.
     - Тогда кто его найдет?
     -Вы.
     -  У  нас нет  таких  возможностей. Мы  маленькие  и бедные.  Опять  же
англичане.
     - Ерунда. У тебя целая армия секретных агентов. Я с тобой работал.
     Но Брок покачал головой в категорическом отказе.
     - Я  не  могу посылать  моих людей в погоню за ним, Оливер, потому  что
понятия  не  имею,  где  его  искать.  Я   не  могу   рассказывать   о  моей
заинтересованности каждому полицейскому. Если Тайгер в Испании, мне  надо на
коленях  ползти к  испанцам. Со  временем они известят меня,  что он покинул
пределы  их страны, о чем я и сам мог бы прочесть в испанских газетах,  если
бы понимал испанский.
     - Так выучи его, - грубо ответил Оливер.
     - Если он в Италии, значит, ползти придется к итальянцам, если в Африке
- к африканцам, если в Пакистане -  к пакистанцам, если в Турции - к туркам,
а результат  будет тем же. При этом  придется  подмазывать ручку, не зная, а
вдруг братья подмазали ее раньше и лучше. Если он решил укрыться в Карибском
море,  придется  прочесывать  каждый  остров и  подкупать каждый телеграфный
столб, прежде чем удастся что-то узнать.
     - Так начни охоту за кем-то еще. Кандидатов хватает.
     - Но ты... - Брок откинулся на спинку шезлонга, с завистью посмотрел на
Оливера. - Ты сможешь его почувствовать, предугадать его действия, залезть в
его шкуру. Ты знаешь его лучше,  чем себя. Ты знаешь его дома, его привычки,
его женщин, знаешь, что он закажет на завтрак,  до того, как он обратится  к
официанту.  Он  у  тебя  

здесь, -

 Брок прижал руку к груди, словно  не слыша
шепота Оливера: 

"Нет, нет". -

 У  тебя за спиной останутся три четверти пути,
прежде чем я сделаю первый шаг. До тебя дошло?
     Оливер повертел  головой, совсем как Сэмми Уотмор. Подумал: "Ты в конце
концов  убьешь своего отца, этим все  закончится.  Я этого  делать  не буду,
слышишь меня? Я этим наелся досыта. Наелся четыре года  тому назад, до того,
как начал".
     - Найди себе какого-нибудь другого сукиного сына, - пробурчал он.
     - Это  же  старая песня, Оливер. Братец Брок встретится с  ним  в любое
время,  в любом  месте,  без камня  за пазухой.  Это  все, что  я  прошу ему
передать.  Если  он не  вспомнит меня,  напомни.  Молодой таможенник Брок из
Ливерпуля, которому  он  посоветовал найти  другое занятие  после задержания
груза  турецкой  стали.  Брок готов его принять, так  и  скажи. Дверь  Брока
открыта двадцать четыре часа в сутки. Я даю ему слово.
     Обхватив грудь руками, Оливер начал раскачиваться, словно в молитве.
     - Никогда.
     - Что никогда?
     - Тайгер на это не пойдет. Не предаст. Это моя работа - не его.
     - Пустые  слова,  и  ты  это  знаешь.  Скажи  ему,  что  Брок  верит  в
конструктивные переговоры, как верил и раньше. У меня большие возможности, и
среди них  возможность забывать. Причуды памяти, так и скажи ему. Я забываю,
он  вспоминает.  Никакого  публичного  осуждения,  ни  суда,  ни  тюрьмы, ни
конфискации активов, при одном условии: он вспомнит все, что нужно. Разговор
будет  личный,  только он и я, а итогом станет гарантия  неприкосновенности.
Поздоровайся с Агги.
     Высокая девушка принесла только что заваренный чай.
     - Привет, - кивнул Оливер.
     - Привет, - отозвалась Агги.
     - Что он должен вспомнить? - спросил Оливер, когда она отошла от стола.
     - Я забыл, - ответил  Брок, но добавил: -  Он догадается. Как и ты. Мне
нужна  Гидра. Копы, которым он платил.  Более  чем хорошо оплачиваемые слуги
народа,  которые соглашались получать от него вторую пенсию. Карманные члены
парламента, адвокаты,  финансисты,  отмывающие грязные деньги с  адресами  в
фешенебельных районах.  Не в других  странах.  Заграница  пусть  разбирается
сама. В Англии. На нашей улице. В соседнем доме...  - Оливер обхватил руками
колени, уставился в траву под ногами, будто увидел там свою могилу. - Тайгер
-  твой Эверест,  Оливер.  Он  не  покорится тебе, если ты  будешь  от  него
уходить, - твердо проговорил Брок, доставая из  внутреннего кармана затертый
кожаный бумажник, который его жена Лайла подарила ему на  тридцатилетие. - В
своих  странствиях  не  встречал этого парня?  -  небрежно  спрашивает  он и
протягивает   Оливеру  черно-белую   фотографию  плотного  лысого   мужчины,
выходящего из ночного клуба под  ручку  с молодой женщиной,  одежда  которой
скорее обнажает, чем  скрывает. - Давний приятель твоего  отца по Ливерпулю.
Сейчас занимает очень высокий пост в Скотланд-Ярде и имеет  прекрасные связи
по всей стране.
     - Почему он не носит парик? - брезгливо спросил Оливер.
     - Потому что он чертовски нагл, - зло ответил Брок. - Потому что у всех
на виду  делает  то,  что другие злодеи  не позволяют себе даже  в  укромном
месте. Так он тешит себя. Как его зовут, Оливер? Ты его знал, я это вижу.
     - Бернард, - ответил Оливер, отдавая фотографию.
     - Бернард, это правильно. А фамилия?
     - Не  называлась. Он пару раз приходил на Керзон-стрит.  Тайгер  привел
его в юридический департамент, и мы оформили ему виллу в Альгавре.
     - На время отпуска?
     - В подарок.
     - Ты, должно быть, шутишь. За что?
     -  Откуда мне знать?  От  меня требовалось  лишь подготовить бумаги  на
передачу  прав.  Сначала  ее выставили на продажу. Я  еще спросил, по какому
курсу  пересчитывать  фунты,  но  Алфи  сказал,  никаких  денежных  операций
проводиться не будет, велел мне заткнуться и подписывать бумаги. Я заткнулся
и подписал.
     - Значит, это Бернард.
     - Бернард Лысый, - согласился Оливер. - Потом он приходил на ленч.
     - В "Колыбель Кэт"?
     - Куда же еще?
     - А фамилии ты, часом, не забыл?
     - Фамилии не было. Просто Бернард, офшорная компания.
     - С каким названием?
     - Это  была не  компания, а  фонд.  Фонду  принадлежала компания.  Мера
предосторожности.
     - Как назывался фонд?
     -  "Дервиш", зарегистрированный в  Вадуце.  Фонд  "Дервиш".  Тайгер еще
пошутил по  этому  поводу: "А вот и наш Бернард,  кружащийся  дервиш. Дервиш
владеет компанией, компания владеет домом".
     - А  как  все-таки  называлась  компания,  которая  принадлежала  фонду
"Дервиш"?
     - Что-то небесное. Скайлайт, Скайларк, Скай-флайер.
     - Скайблу?
     - "Скайблу холдинг", Антигуа.
     - Какого черта ты не сказал мне об этом тогда?
     - Потому что  ты меня не спрашивал, - так же зло ответил Оливер. - Если
бы попросил меня найти что-нибудь по Бернарду, я бы нашел.
     - У Сингла была привычка дарить виллы?
     - Если и была, то я о ней ничего не знаю.
     - Кто-нибудь еще получал виллу в подарок?
     -  Нет,  но  Бернард  получил  еще  и  моторную  яхту.  Из  суперлегких
материалов, с длинной носовой  частью. У  нас еще ходила  шутка, что  ему не
следует сильно ее раскачивать, ублажая даму в открытом море.
     - Чья шутка?
     - Уинзера. А теперь, если ты меня извинишь, мне надо поупражняться.
     Под взглядом Брока Оливер потянулся, потер руками голову, словно у него
зачесалась кожа под волосами, и направился к дому.

Глава 7
     - Оливер!  Поднимись ко  мне,  пожалуйста. С тобой хотят  познакомиться
очень уважаемые люди. Новые клиенты с  множеством новых идей. Одна нога там,
другая - здесь, пожалуйста.
     Его призывает не Элси Уотмор, но сам Тайгер по внутреннему телефону. Не
Пэм Хосли,  получающая  пятьдесят  тысяч в  год  Ледяная  Королева, не Рэнди
Массингхэм. Сам Босс, командным голосом. Время - весна, пять лет тому назад.
Весна и в природе, и в жизни нашего юного младшего и единственного партнера,
только   что  закончившего   юридическую   школу,  нашего  царевича,  нашего
наследника  Королевского  дома Синглов. Оливер работает  в  "Сингле" уже три
месяца. Это его земля обетованная, цель, достигнутая ценой огромных  усилий,
затраченных в жестокой борьбе  за  привилегированное английское образование.
Все унижения и страдания, которые выпали на его долю, уже в прошлом вместе с
бесконечной чередой учителей и частных школ-интернатов. Он достиг  заветного
берега,  стал  сертифицированным  барристером  (30),  как  и  его  отец.  Он
переполнен  идеями,  уже назначен партнером, но еще не вступил  в должность,
его  энергия перехлестывает  через край, глаза сверкают, и  как ему  все это
нравится!
     Для отличного настроения есть поводы. В начале  девяностых "Сингл" - не
просто одна из  многих фирм, занимающихся  рисковыми вложениями капитала,  и
свидетельства  тому - финансовые колонки. "Фай-нэншл тайме" (31): "Сингл"  -
рыцарь  на побегушках горбачевского Нового Востока,  смело наступающий  там,
где отступают другие".  "Телеграф": "Сингл" идет на  экстраординарные риски,
активно продвигаясь  на рынки  стран посткоммунистического  блока  в поисках
новых возможностей и  взаимовыгодного  сотрудничества  в  духе перестройки".
"Индепендент"   (32):  "Согласно  Тайгеру,   бурлящему  энергией  основателю
финансового дома,  "Сингл" готов выслушивать кого угодно, когда угодно и где
угодно  в  своей  решимости  принять  "величайший  вызов, брошенный  сегодня
свободному  миру".  "Экономист"  (33):  "Тайгер говорит о  "рождении рыночно
ориентированного  Советского  Союза".  "Сингл"  использует  новое  поколение
финансистов, легких  на подъем, смелых, энергичных,  мобильных, в отличие от
седовласых  джаггернаутов (34) вчерашнего дня". И  когда кто-либо заикался о
том, что Оливеру следовало поднабраться  опыта в  ведущих банках, таких, как
"Клай-нуорт", "Чейз" или "Бэрингз",  Тайгер отвечал: "Мы идем  впереди всех.
Мы хотим снять с него сливки, он нужен нам сейчас".
     И у Оливера есть резоны стремиться в "Сингл". "Работа рядом с отцом для
меня - дополнительные дивиденды, - объясняет он симпатичной женщине, ведущей
еженедельную колонку в "Ивнинг стандарт" (35), на приеме, организованном  на
крыше одного из отелей Парк-Лейн (36) по поводу его прихода на фирму. - Отец
и  я  всегда уважали друг  друга. Выучку, которую я получу здесь, мне больше
нигде  не сыскать".  На  вопрос,  а  что он  привнесет  в  "Сингл",  молодой
наследник  дает понять, что и он не лыком  шит: "Неуемный идеализм с головой
на  плечах,  -  радует он  ее ответом.  -  Бывшим  социалистическим  странам
необходимы вся помощь, знания, ноу-хау и финансы, которые  мы можем выложить
на стол". С другим репортером он делится еще одним постулатом  "Сингла": "Мы
предлагаем  долговременное партнерство без  эксплуатации.  Тот, кто надеется
сделать быстрый рубль, будет разочарован".
     * * *
     "Наконец-то меня посылают на  линию  огня", - думает  Оливер, торопливо
направляясь в  святая  святых. Трудно желать  большего.  После  трех месяцев
бултыхания  в тихой  заводи  юридического департамента Альфреда  Уинзера  он
начал бояться застоя. Высказанное им желание "изучить работу каждого винтика
и гаечки фирмы" привело его в  лабиринт офшорных компаний, на  поиски выхода
из  которого  могла  уйти  не одна жизнь.  Но  сегодня  Уинзер в Бедфордшире
покупает малазийскую  перчаточную фабрику,  и  Оливер сам себе хозяин. Плохо
освещенная  лестница  черного  хода ведет  из  юридического департамента  на
верхний этаж. Перепрыгивая через две  ступеньки, Оливер представляет себя  в
потайном  ходе замка времен  Медичи.  Как на крыльях, ничего  не видя, кроме
своей цели, он минует приемные, набитые секретарями, комнаты ожидания, стены
которых  обшиты деревянными панелями. И вот перед ним знаменитые веджвудские
двойные двери. Он открывает их, и на мгновение божественное сияние ослепляет
его.
     -  Ты  звал, отец, -  бормочет он, ничего не видя перед собой,  но губы
расходятся в не менее ослепительной улыбке.
     Глаза привыкают. Шесть человек ждут его, все  стоят. Тайгеру это не так
уж и нравится, потому что он ниже всех как минимум на двенадцать дюймов. Они
-  групповая  фотография, а  Оливер  - камера, и  все,  должно  быть, слышат
команду: "Скажите "чи-из", -  потому  что  улыбаются  одновременно, судя  по
всему, только  что  поднявшись из-за стола. Но у Тайгера улыбка, как всегда,
самая яркая и энергичная.  Оливер любит эту улыбку. Это солнце, из  которого
он черпает силы. Все свое  детство  он  верил,  что когда-нибудь, пробившись
сквозь  эти лучи и заглянув за любящие  глаза, он сможет попасть в волшебное
царство, справедливым и абсолютным правителем которого был его отец. 

"Это же
братья  Орловы!

  -  мысленно восклицает он. -  

Собственной персоной! Значит,
Рэнди Массингхэму  удалось-таки их подцепить!"

 В последние дни Тайгер просил
Оливера быть  наготове,  ждать вызова,  до минимума сократить  число деловых
встреч, приходить на работу  в приличном костюме.  Но только теперь он понял
причину.
     Тайгер,   как  капитан  команды,  занимает   центральное  положение.  В
новеньком двубортном синем в полоску костюме от "Хэйуэрда" на Маунт-стрит, в
черных  броуги  (37)  с  высокими  каблуками  от  "Лобба"  из  Сент-Джеймса,
подстриженный   в  "Трампере",  парикмахерском   салоне,  расположенном   по
соседству,  идеальный  джентльмен  Уэст-Энда,  сокровище,  свет  в   окошке,
зрелище, притягивающее все взгляды. Вытянувшись во весь рост,  Тайгер  одной
рукой обнимает за плечи  крепко  сложенного, с военной выправкой мужчину лет
шестидесяти  с  небольшим.  И  хотя  Оливер  никогда  не  встречался  с этим
человеком, взглянув  на  его  смуглое  лицо, коротко  стриженные  каштановые
волосы,  глаза  в  обрамлении  густых  ресниц, он  понимает, что  перед  ним
знаменитый  Евгений  Орлов,  способный  решить  в  Москве  любую   проблему,
удачливый  биржевик,  полномочный   представитель  и  виночерпий  верховного
правителя России.
     По другую руку Тайгера,  не обнимаясь с ним,  яростно сверкает  глазами
кривоногий  усач  в черном костюме,  который сидит на  нем,  как мешок,  и в
оранжевых туфлях с дырочками для вентиляции. Стоит,  чуть ссутулившись, руки
плетьми болтаются впереди, чем-то напоминая исхудалого казака, склонившегося
над   провисшими   вожжами.   Оливеру   требуется   пара   мгновений,  чтобы
идентифицировать его: Михаил  Орлов,  по  словам Массингхэма, телохранитель,
правая рука и младший брат Евгения.
     Позади трио удовлетворенно улыбается, все-таки именно он и никто другой
свел их  вместе,  неутомимый консультант  Тайгера по  советскому  блоку, его
начальник  штаба,  Рэнди  Массингхэм, ранее  сотрудник Форин  оффис,  бывший
солдат  Лейб-гвардейского  полка,  бывший  лоббист  и бывшая  звезда  пиара,
говорящий  на  русском,  говорящий  на  арабском,  в  свое  время   советник
правительств  Катара и  Бахрейна,  а  в  новой ипостаси  -  селекционер,  за
соответствующее вознаграждение  отыскивающий "Синглу"  новых  клиентов.  Как
один человек,  не достигнув сорока лет, мог перепробовать столько профессий,
остается загадкой, разрешить которую  Оливер пока  не может. Тем не менее он
завидует Массингхэму за его бурное прошлое, а сегодня завидует и его успеху,
ибо  последние  месяцы  Тайгер  не  хотел  слышать ни  о ком, кроме  братьев
Орловых. На всех совещаниях, касающихся перспективного планирования,  Тайгер
буквально не слезал с Массингхэма:  "Где Орловы, Рэнди, в чем дело? Почему я
должен  иметь дело со  всякой мелюзгой? -  имея в  виду более мелких русских
предпринимателей,  которые  заходили  в приемную,  где  им  без лишних  слов
указывали на дверь. - Если иметь дело нужно с Орловыми, почему сейчас они не
сидят  за  этим столом  и  не  разговаривают со  мной?  -  А потом участливо
добавлял, чтобы окончательно испортить  Массингхэму настроение: -  Что-то ты
сегодня  выглядишь  стариком,  Рэнди.  Возьми  день  отдыха.  Возвращайся  в
понедельник, когда станешь моложе".
     Но сегодня, Оливер  это видит,  желание  Тайгера  осуществилось: братья
Орловы  сидели за  его столом  и разговаривали  с ним.  Так что  Массингхэму
больше нет нужды срываться с места ("зубная щетка всегда при мне") и мчаться
в Ленинград,  Москву,  Одессу,  туда,  где  Орловы  могли заниматься  своими
делами. Сегодня гора о двух вершинах пришла к Магомету в  сопровождении двух
мужчин, на  групповой  фотографии они  стояли  по бокам центральной  троицы,
которых Оливер правильно вычислил, как порученцев: один - блондин с молочной
кожей,  если  и   старше   Оливера,   то   на   самую   малость,   второй  -
пятидесятилетний, коротконогий  и толстый, в пиджаке, застегнутом на все три
пуговицы.
     И сигарный  дым,  клубы дыма! Невероятный, невозможный  сигарный дым! И
непривычные пепельницы на  столе  для совещаний  среди  разложенных  на  нем
документов! И нет для Оливера в кабинете отца  ничего более знаменательного,
даже братья Орловы не столь поразили его, как этот ненавистный, проклятый на
веки  веков сигарный дым, неспешно плывущий в  очищенном воздухе  святилища,
чтобы собраться в грибовидное облако над аккуратно причесанной головой отца,
"жесточайшего врага табака", как  охарактеризовал  его журнал  "Вог". Тайгер
ненавидит табак больше, чем неудачу или возражения. Каждый год перед подачей
налоговой декларации он жертвует немалые  суммы из  налогооблагаемого дохода
на борьбу с курением. Но сегодня на буфете стоит новенький, инкрустированный
серебром ящичек для сигар из "Асприз" (38), что на Нью-Бонд-стрит, в котором
лежат  "самые  дорогие  сигары  Вселенной".  Курят   Евгений   и  порученец,
застегнутый  на  три  пуговицы.  Именно  сигарный  дым  убеждает  Оливера  в
беспрецедентной значимости события.
     Тайгер начинает  с  подтрунивания,  но  Оливер уже привык к  тому,  что
подтрунивание -  неизменный элемент крепнущих отношений с отцом. Если даже в
ботинках на высоких каблуках от "Лобба" твою  макушку отделяют  от пола пять
футов и три дюйма, а  в твоем сыне добрых шесть футов,  вполне  естественным
представляется  желание   подровнять   рост  сына  со  своим  в  присутствии
остальных. И задача у Оливера тут простая - подыгрывать отцу.
     -  Святой боже, что так задержало тебя? -  насмешливо-серьезно негодует
Тайгер. -  Полагаю, эту ночь  ты не ночевал дома? Кто она? Надеюсь,  она  не
выставит меня на круглую сумму?
     Оливер и не думает выходить из предложенной ему роли.
     - Она богата, отец. Если уж на то пошло, даже более чем богата.
     - Правда?  Приятно  слышать,  клянусь богом!  Может, на  этот раз  даже
удастся что-то получить, а не потратить. Так?
     С   этим   "так"   -  хитрый  взгляд,  брошенный  на  Евгения   Орлова,
сопровождаемый поднятием  и  опусканием маленькой ладошки Тайгера,  до  того
мирно лежавшей на массивном плече  Евгения. Взгляд,  показывающий гостям при
содействии Оливера, что молодой  человек  живет в свое удовольствие, спасибо
необыкновенной щедрости его снисходительного отца. Но Оливер к этому привык.
Такие сценки  они разыгрывали с самого  детства. Будь на то желание Тайгера,
он бы достаточно убедительно сымитировал и Маргарет Тэтчер, и Хэмфри Богарта
из "Касабланки",  и рассказал бы анекдот о двух русских, писающих в снег. Но
Тайгер  этого  не  требует  в  это утро,  поэтому  Оливер  лишь улыбается  и
приглаживает волосы, пока Тайгер запоздало знакомит его с гостями.
     -  Оливер,  позволь мне представить  тебе одного из  самых умных, самых
бесстрашных, умеющих заглянуть вперед первопроходцев новой России, человека,
который, как и я, голыми руками боролся за достойную жизнь и победил. Боюсь,
такие  люди  нынче  редкость...  -  Пауза,  дабы  Рэнди  Массингхэм,  бывший
сотрудник Форин оффис, мог перевести  слова Тайгера на русский. - Оливер,  я
хочу, чтобы ты познакомился с мистером Евгением  Ивановичем  Орловым  и  его
уважаемым братом  Михаилом. Евгений, это мой сын Оливер,  который доставляет
мне больше радостей, чем огорчений, юрист,  представительный мужчина, как вы
видите сами, умный, интеллигентный, с большим будущим. Спортсмен он никакой,
это правда.  На лошадях ездить не умеет, танцует,  как слон... - театральный
изгиб   брови   показывает,   что   подтрунивание   продолжается...   -   но
совокупляется,  по  слухам,  как  воин!  -  Радостный  гогот  Массингхэма  и
порученцев подсказывает Оливеру, что эта тема затрагивалась до его появления
в кабинете. 

-

 Опыта у него,  конечно, пока маловато,  этической стороне дела
он придает слишком уж большое значение, но разве мы не  были такими же в его
возрасте? Однако специалист он первоклассный,  ему по силам представлять наш
юридический департамент вместо  отсутствующего в связи с отъездом за границу
нашего  достопочтенного коллеги  доктора  Альфреда Уинзера. - "Бедфордшир 

за
границей?  -

  мысленно  удивляется  Оливер,  которого по-прежнему  забавляют
маленькие хитрости Тайгера.  - И с чего это  Уинзер вдруг стал  

доктором?" -

Оливер,  я хочу, чтобы ты  внимательно выслушал итоги нашей утренней работы.
Евгений  пришел  к  нам  с  очень  насущными,  очень  созидательными,  очень
оригинальными предложениями,  которые  отражают  -  и я полагаю, это главный
положительный  момент  -  перемены,  происходящие  в  новой  России  мистера
Горбачева.
     Но сначала рукопожатия с гостями. Ладони Оливера касается крепкая  рука
Евгения Орлова, глаза,  обрамленные  густыми ресницами, весело поблескивают.
Потом  приходит очередь шершавых  пальцев  брата  Михаила.  Наконец,  пухлая
ладонь порученца,  застегнутого на три  пуговицы и с сигарой  в другой руке.
Его  зовут Шалва,  он прилетел  из Тбилиси. Адвокат,  как  и Оливер. Впервые
произносится  слово  

Грузия,

  и Оливер,  который  в  этот день держит нос по
ветру,  сразу  же  отмечает,  что  оно  - ключевое:  Грузия,  и  плечи  чуть
расправляются, Грузия, и королевские войска готовы к бою.
     - Вы бывали в Грузии, мистер Оливер? - спрашивает Шалва. Благоговение в
голосе  подсказывает,  что,  по его  разумению,  лучшей  страны  в  мире  не
отыскать.
     -  К  сожалению, нет, - признается Оливер. - Но я слышал, что там очень
красиво.
     - Грузия прекрасна, - подтверждает  Шалва,  знающий истину  в последней
инстанции.
     - Georgia very  beautiful, - вдруг произносит то же самое на английском
Евгений, энергично кивая.
     Кивает и Михаил, тут он полностью согласен с братом.
     И  наконец  Оливер  обменивается  рукопожатием  со   своим  бледнокожим
ровесником,  мистером  Аликсом  Хобэном,  по внешности  которого не скажешь,
грузин он или нет. Но что-то в нем тревожит Оливера, заставляет выделить для
него  в голове отдельный закуток. Что-то холодное, безжалостное, не терпящее
возражений, воинственное. Что-то предупреждающее: 

"Если ты еще раз наступишь
мне на ногу..."

 Но эти мысли для последующего анализа. Теперь, когда Оливера
приняли  в  компанию,  Тайгер  предлагает  всем сесть, уже  не  за стол  для
переговоров,  а в удобные, обитые зеленой  кожей кресла, предназначенные для
обсуждения   трех,  по  его  словам,   очень  созидательных  и  оригинальных
предложений Евгения, символизирующих перемены в  Советской России. Поскольку
Орловы  не  владеют  английским  или  не  хотят  показывать, что  владеют, а
Массингхэм  входит  не  в  их  команду, предложения  представляет загадочный
мистер Аликс Хобэн. И выговор у  него не  тот, какого мог бы ожидать Оливер.
Не  Москва и  не Филадельфия, а некая  смесь обеих  культур. Резкость голоса
даже  заставляет задуматься, а  не  подключен ли мистер  Хобэн к  усилителю.
Лающие, отрывистые, не  допускающие возражений фразы наводят на мысль о том,
что говорит он от лица кого-то очень могущественного, и так оно и есть. Лишь
изредка   в  речи   проскальзывает  его   индивидуальность,  словно  кинжал,
выхваченный на пиру и тут же убранный в ножны.
     -  Мистер  Евгений  и мистер  Михаил  Орловы  имеют  в Советском  Союзе
прекрасные связи. Понятно? - пренебрежительно обращается он к Оливеру, как к
новичку в  их  компании. 

"Понятно?"

  ответа не требует.  Хобэн продолжает: -
Благодаря  своим  коллегам  в  армии и на  государственной  службе,  а также
контактам  в Грузии  мистер Евгений Иванович имеет выход  на  самый  высокий
уровень.  В настоящее время  он  занимает  уникальную  позицию,  позволяющую
приступить   к   практической   реализации    трех   проектов   с   выплатой
соответствующих комиссионных  за  пределами  Советского Союза. Ясно? - резко
спрашивает он. Оливеру все ясно. - Эти  комиссионные  -  результат прошедших
переговоров на самом высоком уровне. Разрешение  получено. Вы улавливаете, к
чему я клоню?
     Оливер улавливает. После трех  месяцев пребывания  в "Хауз оф Сингл" он
знает, что выход на высочайший уровень в Советском Союзе стоит недешево.
     - И  о  каких комиссионных идет  речь?  - спрашивает  он,  демонстрируя
искушенность, которой нет и в помине.
     Ответ уже ждет Хобэна на пальцах левой руки, которые он хватает один за
другим.
     - Половина  выплачивается  авансом  перед  началом  реализации  каждого
предложенного проекта.  Далее  платежи  идут  через  оговоренные  интервалы,
зависящие от  успехов  в реализации проекта. Величина  комиссионных  -  пять
процентов  от  первого  миллиарда, три  процента от последующих  сумм  -  не
обсуждается.
     - Мы говорим о долларах США? -  Оливер пытается показать, что миллиарды
не производят на него впечатления.
     - А вы думали, мы говорим о лирах?
     Братья  Орловы  и  Шалва-адвокат гогочут,  когда  Массингхэм  переводит
остроту на русский, а Хобэн на своем псевдоамериканском уже представляет, по
его терминологии, Специальный проект номер раз.
     -  Собственность  Советского  государства  может распродаваться  только
государством,  понимаете?  Это  аксиома.  Вопрос. Кому  

принадлежит

  сегодня
государственная собственность Советского Союза?
     -  Советскому Союзу. Очевидно, -  отвечает Оливер, лучший ученик своего
выпуска.
     -  Второй   вопрос.  Кто  продает  сегодня   собственность   Советского
государства в соответствии с новой экономической политикой?
     - Советское государство... - Неприязнь к Хобэну все нарастает.
     -   Третий   вопрос.  Кто  сегодня  

вправе

  продавать   государственную
собственность?  Даю  ответ  -  новое  Советское  государство.  Только  новое
государство может продавать собственность  старого государства. Это аксиома,
- повторяет он, нравится ему это слово. - Понятно?
     И  вот тут, к удивлению Оливера, Хобэн достает платиновые  портсигар  и
зажигалку,  вынимает  толстую желтую сигарету, которая, кажется, пролежала в
портсигаре лет  десять,  защелкивает  его, постукивает  по  нему  сигаретой,
прежде чем добавить дыма к уже имеющимся клубам.
     -  В   последние  десятилетия  в  советской  экономике   господствовала
командно-административная система, так? -  продолжает Хобэн. - Оборудование,
заводы,  арсеналы,  энергетические станции, трубопроводы,  железные  дороги,
грузовой  автотранспорт, локомотивы, турбины,  генераторы, печатные машины -
все  принадлежало  государству. А  если  материальные  ценности  становились
старыми,  даже  очень   старыми,  никого  это   не  волновало.  В  последние
десятилетия  переработкой  Советский Союз  не  занимался.  Евгений  Иванович
располагает самыми точными расчетами запасов  этих материалов, сделанными на
самом высоком  уровне. Согласно  этим расчетам, в Советском  Союзе  скопился
один  миллиард  тонн  лома  черных  металлов  хорошего  качества.  Лом  этот
практически  готов  для отправки потенциальным покупателям. Во всем мире лом
черных металлов пользуется повышенным спросом. Следуете за мной?
     - Особенно в Юго-Восточной Азии,  - радостно вставляет  Оливер, который
совсем недавно читал статью на эту тему в каком-то техническом журнале.
     И, произнося  эти слова, ловит на себе взгляд Евгения, уже не первый за
время выступления Хобэна, и поражается доверительности этого взгляда. Словно
старику как-то не по себе в этой компании и этими взглядами он предупреждает
Оливера, тоже новичка, что в таком окружении ухо надо держать востро.
     - В Юго-Восточной Азии спрос  на  металлический лом  высокого  качества
очень велик,  - соглашается Хобэн.  -  Возможно, мы  и будем продавать его в
Юго-Восточную Азию. Возможно, это будет удобно. Сейчас всем насрать. - Хобэн
чихает,   фыркает,   откашливается,  прежде  чем  продолжить.  -   Начальные
инвестиции  по специальному  проекту,  связанному  с металлоломом,  составят
двадцать  миллионов  долларов  наличными,  которые должны  быть выплачены по
подписании  государственного  контракта  о выдаче фирме,  указанной Евгением
Ивановичем,  эксклюзивной лицензии на  сбор  и вывоз  всего  металлолома  на
территории  бывшего  Советского Союза, независимо  от его  местонахождения и
состояния. Это условие не обсуждается.
     Голова у  Оливера идет кругом.  Он знает  о таких комиссионных, но лишь
понаслышке.
     - И какая фирма получит такую лицензию?
     - С этим  мы  еще определимся.  Какая разница.  Фирма  будет выбираться
Евгением Ивановичем. В любом случае это будет наша фирма.
     Тайгер со  своего  трона осаживает  сына: "Оливер!  Бестолковых  нам не
надо".
     Хобэн двигается дальше.
     -  Двадцать  миллионов  долларов  наличными  будут  положены на  счет в
оговоренный западный  банк. Назначенная фирма  возьмет  на  себя  расходы по
сбору  и вывозу металлолома. Она также должна обеспечить  аренду или покупку
участка отгрузки в порту площадью минимум в сорок гектаров.  Еще один нюанс.
Необходимо,   чтобы  назначенная   фирма  покупала  этот  участок  на  себя.
Организация Евгения Ивановича может помочь назначенной фирме с приобретением
необходимого участка. - У Оливера возникли подозрения, что эта организация -
сам Хобэн. - Советское государство не может поставить оборудование для резки
и разделки металлолома. Эта задача тоже ложится на назначенную фирму. Если у
государства  есть такое  оборудование, то оно  наверняка говняное. Его проще
тоже сдать в металлолом.
     Губы  Хобэна  изгибаются  в  лишенной  веселья улыбке,  он  кладет одну
бумажку и берет другую. Паузу заполняет мелодичный голос Тайгера:
     - Если мы будем покупать участок в порту, мы, очевидно, должны припасти
несколько бусин для местных племенных вождей. Я думаю, Рэнди уже упоминал об
этом, не так ли, Рэнди? Нет нужды ссориться с местной властью.
     - Это и так понятно, - бесстрастно  отвечает Хобэн. - Говорить тут не о
чем.  Такие вопросы "Хауз  оф Сингл" решит  на месте при содействии  Евгения
Ивановича и его организации.
     - Так  это мы -  назначенная фирма! -  восклицает  Оливер,  до которого
наконец-то доходит смысл происходящего.
     - Оливер, какой ты у нас догадливый, - шепчет Тайгер.
     Специальный  проект  номер два Хобэна - нефть.  Азербайджанская  нефть,
кавказская,  каспийская,  казахстанская.  Больше  нефти,  небрежно  отмечает
Хобэн, чем в Кувейте и Иране, вместе взятых.
     - Новый Клондайк, - с периферии мурлычет Массингхэм.
     - Эта нефть - тоже  государственная собственность, - объясняет Хобэн. -
Понятно?  Многие жаждущие обивали пороги высочайшего уровня власти в надежде
получить  концессию,  -  говорит  он,  -  делались  интересные  предложения,
связанные  с  переработкой  нефти,  строительством  трубопроводов,  портовых
мощностей, продажей  странам, не входившим в социалистический  блок. Решение
еще не принято. Высочайший уровень власти держит порох сухим. Понимаете?
     - Понимаю, - по-военному коротко докладывает Оливер.
     - В  районе Баку все  еще используются старые советские методы добычи и
переработки нефти, - озвучивает Хобэн свои записи.  - Эти методы - полнейшее
дерьмо.  На высочайшем уровне решено, что интересы  новой советской рыночной
экономики требуют  передачи  ответственности  за  добычу одной международной
компании. - Он поднимает указательный палец левой руки на случай, что Оливер
не умеет считать. - Только одной. Ясно?
     - Конечно. Безусловно. Ясно. Только одной.
     -  Эксклюзив.  Выбор этой компании -  вопрос  деликатный, исключительно
политический.  Это  должна  быть  хорошая  компания, понимающая  нужды  всей
России,  нужды   Кавказа.  Это  должна  быть  опытная  компания.   Компания,
доказавшая свою профессиональную пригодность. Не  какой-нибудь Микки-Маус из
табакерки янки.
     - Многие крупные игроки  просто умирают от желания наложить лапу на эту
нефть,  -   вставляет  Массингхэм.   -  Китайцы,  индусы,  транснациональные
корпорации,  американцы,  голландцы,  англичане  - все.  Днюют  и  ночуют  в
коридорах  власти,  размахивают  чековыми  книжками, раздают  сотенные,  как
конфетти. Чистый зоопарк.
     - Похоже на то, - соглашается Оливер.
     - При выборе нефтедобывающей компании необходимо учесть особые интересы
народов,  населяющих  Кавказский регион. Эта  компания  должна прежде  всего
заручиться доверием этих народов. Она должна сотрудничать с ними. Она должна
обогатить  не   только  себя,  но  и  их.   Азербайджан,   Дагестан,  Чечню,
Ингушетию...  -  взгляд  на Евгения, -  Грузию.  Высочайший  уровень  власти
поддерживает особо теплые отношения с Грузией. В Москве благополучие  Грузии
ставят  на  первое  место,  впереди  других  республик.   Так  уж  сложилось
исторически. Это аксиома. - Он  сверяется с записями, прежде чем, в какой уж
раз, повторить последнюю фразу: - Грузия - самый драгоценный камень в короне
Советского Союза. Это очевидно.
     К удивлению Оливера, Тайгер спешит подтвердить его слова.
     -  В любой короне, спасибо вам, Аликс. Прекрасная маленькая страна. Или
я  не прав,  Рэнди?  Изумительная  еда,  вино,  фрукты, язык, очаровательные
женщины, невероятные  ландшафты,  литература,  восходящая  к  Потопу. Ничего
подобного в мире больше нет.
     Хобэн его игнорирует.
     -  Евгений Иванович  прожил  много  лет  в  Грузии.  Евгений  и  Михаил
Ивановичи росли в Грузии, когда  их отец командовал гарнизоном Красной армии
в Се-наки. С того времени у них сохранилось много друзей. Теперь эти  друзья
пользуются в Грузии очень большим влиянием. Братья проводят  много времени в
Грузии. У них  дача в Грузии.  Находясь  в Москве,  Евгений  Иванович оказал
немало важных услуг своей любимой Грузии. Поэтому он лучше других знает, как
увязать  потребности  нового Советского  Союза  с нуждами  местных народов и
традициями. Его присутствие  

-

  гарантия  того,  что интересы Кавказа  будут
учтены в полной мере. Понятно?
     Оливер вновь в  центре внимания. Взгляды скрещиваются  на нем, все ждут
его реакции.
     - Понятно, - подтверждает он.
     - Таким образом, в принятии решения Москва решила исходить из следующих
положений.  Положение А. На всю кавказскую нефть Москвой  будет  выдана одна
лицензия.  Положение Б.  Евгений  Иванович  лично назовет компанию,  которая
получит  эту лицензию. Положение В.  Тендеры  между конкурирующими нефтяными
компаниями  будут проводиться  формально,  чтобы  успокоить  общественность.

Потому  что...  -

  Пауза,  вызванная  глубокой   затяжкой,  застает  Оливера
врасплох, но ему  удается  быстро  сосредоточиться.  -  Потому что тендер  -
ширма.  Москва  выберет  консорциум,  названный  Евгением  Ивановичем и  его
людьми.   Положение   Г.   Условия  работы   выбранного   консорциума  будут
рассчитываться,  исходя  из   среднегодовой  добычи  нефти  на  существующих
месторождениях  Азербайджана за последние пять  лет. Следите  за ходом  моих
мыслей?
     - Слежу.
     - Очень важно помнить о том, что советские методы  нефтедобычи - дерьмо
собачье.    Паршивая    технология,   паршивая   инфраструктура,    паршивые
трубопроводы, говняные менеджеры. Так что расчетные величины окажутся весьма
скромными  в  сравнении  с  реальной  добычей   нефти  передовыми  западными
методами. Они будут базироваться на прошлом,  а не  на будущем. Именно сумма
выплат с объемов добычи нефти в  советские времена будет принята во внимание
высочайшим уровнем власти в Москве при расчете стоимости лицензии. Положение
Д. Вся дополнительная нефть,  добытая в  регионе, становится  собственностью
кавказского консорциума, названного Евгением Ивановичем  и его организацией.
Закрытое   официальное  соглашение  будет  подписано  непосредственно  после
получения  комиссионных в  размере  тридцати  миллионов долларов.  Публичное
официальное соглашение последует  автоматически, выплаты  комиссионных после
авансовой  суммы будут рассчитываться, исходя из реальных объемов добычи. Их
величина станет предметом отдельных переговоров.
     -  Неплохо живется высочайшему уровню власти в этой стране. -  В голосе
Массингхэма слышится хрипотца, словно его забыли смазать нефтью. - Пятьдесят
"лимонов"  за  пару  подписей плюс  последующие жирные  выплаты, просто грех
жаловаться.
     Вопрос Оливера словно сам по себе срывается с губ. Ни в суровости тона,
ни в агрессивности формулировок его вины нет. Если  б  он  мог забрать слова
назад, он бы так и поступил, но поздно. Словно какой-то малознакомый призрак
вселился в него и  подчинил  себе. В  вопросе этом  -  толика приверженности
закону, оставшаяся в нем после  трех месяцев плавания на  корабле под флагом
"Сингла".
     -  Позвольте на  секунду  перебить вас, Аликс. А  какое  место  в  этом
раскладе отводится "Хауз оф Сингл"? Нас просят обеспечить взятку в пятьдесят
миллионов долларов?
     У  Оливера такое ощущение, что  он громко пукнул в церкви  в  то  самое
мгновение,  когда  замерли  последние  звуки  органа.  В  огромном  кабинете
повисает  немыслимая  тишина.  Стих  шум  транспорта на Керзон-стрит  шестью
этажами ниже.  Первым  ему на  помощь приходит  Тайгер,  его отец и  старший
партнер. В голосе слышится любовь, восхищение.
     - Хороший вопрос, Оливер, я бы даже сказал, смелый вопрос. Не  в первый
раз ты восхищаешь  меня своей честностью. Разумеется, "Хауз оф Сингл" никого
не  собирается подкупать. Ничего такого у нас и в мыслях  нет. Если законные
комиссионные должны выплачиваться, они и будут выплачены в рамках полномочий
нашего  партнера,  в данном случае нашего  доброго друга Евгения, с  должным
уважением  к  законам  и  традициям страны, в которой работает  наш партнер.
Детали  - это его  забота, не наша. Очевидно, если нашему партнеру не хватит
средств,  не все  могут  разом аккумулировать  пятьдесят миллионов,  "Сингл"
может рассмотреть  возможность выдачи ссуды, которая позволит  ему выполнить
данные обещания. Я  думаю, твой  вопрос крайне важен.  И ты,  будучи сегодня
нашим  юридическим советником,  поступил совершенно правильно, задав  его. Я
тебя благодарю. Мы все благодарим.
     -  Благодарим,  благодарим, - доносится  до  Оливера хрипловатый  шепот
Массингхэма.
     А  Тайгер уже садится на любимого  конька: восхваляет великий  "Хауз оф
Сингл":
     - Наша фирма и существует для того, Оливер, чтобы сказать "да" там, где
другие  говорят "нет". Мы  открываем новые  перспективы.  Приносим  ноу-хау.
Энергию.  Ресурсы.  Все необходимое для прорыва в неизведанное.  Евгений  не
загипнотизирован уходящим в  прошлое "железным занавесом" и  никогда не был,
не так  ли,  Евгений? - Боковым  зрением Оливер  видит, как согласно  кивает
Евгений Орлов. - Он - полномочный представитель Грузии. Он влюблен в красоту
Грузии,  ее культуру. В Грузии  находится  один из  древнейших  христианских
храмов. Полагаю, ты этого не знал, не так ли?
     - Честно говоря, нет.
     -  Он мечтает  об  Общем рынке Кавказа.  Как и  я.  О новой  крупнейшей
торговой  организации,  базирующейся  на  фантастических  запасах  природных
ресурсов. Он  -  первооткрыватель. Ты согласен  с  этим,  Евгений? Как и мы.
Разумеется, первооткрыватель. Рэнди, пожалуйста, переведи. Молодец,  Оливер.
Я тобой горжусь. Мы все гордимся.
     -  У консорциума есть название? Он уже существует? - спрашивает Оливер,
пока Массингхэм переводит.
     - Нет, Оливер, еще нет, - сквозь широкую улыбку цедит Тайгер. - Но если
ты проявишь минимум терпения, я  уверен,  что он появится  в самом ближайшем
будущем.
     Пока  продолжается этот  мучительный  словесный обмен,  мучительный для
Оливера,  ни  для  кого  больше,  он  вдруг  замечает  происходящие  с  ним,
неожиданные  для него  самого изменения. Все время от времени поглядывают на
Оливера, но  только мудрый взгляд  Евгения не  отпускает  его,  зацепился за
него,  словно  корабельный  канат.  Тянет  к себе, испытывая  на  прочность,
оценивая,  и,  в  этом  Оливер убежден,  оценивая  правильно.  Ему  очевидно
благорасположение Евгения. Все еще чужак, он вдруг  чувствует, что принимает
участие в  возобновлении давней  и  настоящей  дружбы.  Перед его  мысленным
взором  возникает маленький мальчик в Грузии,  который  влюблен  во все, что
окружает его,  и  этот мальчик -  он сам.  Его переполняет благодарность  за
доверие, которого он пока не заслужил. А тем временем Хобэн говорит о крови.
     Крови всех типов.  Обычной, встречающейся не столь часто, самой редкой.
Разрыве между мировым спросом  и мировым предложением. Крови  всех  народов.
Стоимости крови, оптом и в розницу, по группам, на медицинских рынках Токио,
Парижа,  Берлина,  Лондона и Нью-Йорка. Говорит  о том, как проверять кровь,
как  отделять  хорошую от плохой.  Как  охлаждать, разливать,  замораживать,
транспортировать,   хранить,   высушивать.   Рассказывает    о   нормативных
документах,  регулирующих  импорт  крови  в  основные про-мышленно  развитые
страны Запада. О  стандартах здравоохранения и гигиены. О таможне. Почему он
это делает? Почему  кровь так увлекла его? Тайгер  ненавидит кровь ничуть не
меньше  табачного  дыма.  Она  конфликтует  с  его  мыслями  о бессмертии  и
противоречит стремлению к порядку.  Оливер знает об отвращении, которое отец
питает  к  крови с  самого  раннего  детства, иногда  видит  в этом  признак
повышенной  впечатлительности,  иной  раз  - проявление  слабости.  Малейший
порез,  вид  и запах  крови,  даже  упоминание о ней ввергают его  в панику.
Гассон,   шофер   Тайгера,  едва  не  вылетел  с  работы,  когда   предложил
остановиться,  чтобы помочь  жертвам  серьезной автомобильной аварии. Его же
работодатель,  побледнев, как  мел, откинувшись  на  спинку заднего сиденья,
кричал: "Проезжай, проезжай,  проезжай!" Однако сегодня, глядя на ликование,
отражающееся  на  его  физиономии,  когда  он  слушает  Хобэна,  знакомящего
присутствующих с основными моментами Специального  проекта номер три,  можно
подумать, что кровь он просто обожает. А она льется, как  вода  из крана, да
еще  бесплатная  вода,  спасибо  щедрой  душе  русских  доноров,  тогда  как
американские страдальцы выкладывают за пинту по девяносто  девять долларов и
девяносто девять центов, а мы говорим о полумиллионе пинт в неделю, понятно,
Оливер?  Хобэн  вдруг становится гуманистом.  Даже голос меняется,  резкость
сглаживается, Хобэн ханжески поджимает губки, опускает веки.
     -  Ужасные  кавказские войны последних лет,  -  он чуть ли не шепчет, -
открыли   братьям   Орловым   глаза   на   недостатки   российской   системы
здравоохранения. В Советском Союзе, увы, нет национальной службы переливания
крови, нет  программы  сбора и  распределения крови по  большим городам,  не
налажено ее хранение.  Сама идея  продажи  крови  чужда прекрасной советской
душе. Советские граждане привыкли сдавать кровь бесплатно и по первому зову,
тем самым  проявляя сочувствие и демонстрируя патриотизм, но никак, и не дай
бог, не на коммерческой основе, - говорит Хобэн, и голос  его так  анемичен,
что Оливер задается вопросом: а не пора ли перелить  пинту-другую крови  ему
самому?
     - Например, если Красная армия сражается на каком-то фронте, с призывом
сдать кровь к  донорам обращаются  по радио.  В случае национальной трагедии
люди выстраиваются в очередь целыми деревнями.
     Русские  не понимают,  как  можно продавать  кровь.  Если кризис велик,
русские сдают  больше  крови.  В новой  России  кризисов  будет  много.  Это
аксиома.
     "Что за чушь он  несет?" 

-

  думает Оливер, но, оглядев  присутствующих,
понимает, что  никто из  них не разделяет  его скептицизма. Тайгер угрожающе
улыбается, как бы  спрашивая сына, рискнет  ли  он  подать голос. Евгений  и
Михаил, похоже, молятся,  сцепив руки на  коленях,  наклонив  головы.  Шалва
мечтательно слушает, словно что-то  вспоминает. Массингхэм  закрыл  глаза  и
вытянул ноги в элегантных брюках к воображаемому камину.
     - На высочайшем  уровне власти принято решение о создании банков  крови
во всех крупнейших городах  Советского Союза, - докладывает  Хобэн,  голосом
уже не пастора, но диктора "Радио Москвы".
     И все равно Оливер не понимает, о чем, собственно, речь, хотя остальные
точно знают, куда клонит Хобэн.
     - Великолепно, - бормочет он, словно оправдываясь, что выбился из ряда.
Но, не успев еще произнести  этого слова, сталкивается  взглядом с Евгением,
который, подняв голову  и склонив ее набок, вновь оценивает его сквозь зазор
между густыми ресницами.
     -  Для  реализации  этой  общенациональной  программы  все   республики
Советского  Союза получат указание создать соответствующую базу в  каждом из
упомянутых в программе  и расположенных на территории  конкретной республики
городов.  На  каждой  такой  базе должно  храниться...  -  Мысли  у  Оливера
путаются,  и число запомнить не  удается. - ...галлонов крови каждой группы.
Реализация  этого проекта будет финансироваться в том числе и государством с
учетом  определенных  условий.  Государство  также  объявит о  кризисе.  Для
повышения надежности создаваемой системы... - Хобэн поднимает палец,  требуя
особого   внимания,  -   ...каждая   республика   получит   приказ  посылать
определенное количество  крови  в  центральный резервный  банк в Москве. Это
аксиома.  Любая республика,  которая откажется  присылать предписанный объем
крови, лишится государственного финансирования. - Хобэн выдерживает короткую
паузу.  -  Этот   центральный  резерв   будет  использоваться  для  быстрого
реагирования   в   случае  масштабного  кризиса,  возникшего  на  территории
Советского Союза.  Мы  его  так  и  назовем. "Резервный  банк крови быстрого
реагирования".  Там будет царить  образцовый порядок.  Мы  будем водить туда
зарубежные  делегации.  Подберем  для него  хорошее  здание. Может  быть,  с
вертолетной площадкой  на крыше. В  этом  здании  будут  постоянно  дежурить
бригады врачей, всегда готовые помочь с  кровью местным структурам  в  любой
точке Советского  Союза.  Например, в  случае  землетрясения.  Например, при
крупной промышленной аварии. При столкновении поездов.  При локальной войне.
При вылазке террористов. Об этом здании  расскажет  телевизионная программа.
Напишут газеты.  Здание  станет  гордостью  Советского Союза,  его  визитной
карточкой. Никто  не откажется прислать  туда кровь даже в случае маленького
кризиса. Ход моих мыслей вам понятен, Оливер?
     - Разумеется,  понятен. Ребенок и тот все бы  понял, - бормочет Оливер.
Его  замешательство  заметно  только  ему  одному. Даже Евгений,  положивший
голову на гранитный кулак, не слышит крика его души.
     - Однако, - продолжает Хобэн, - всем уже ясно, что операционные расходы
"Резервного банка крови быстрого реагирования" непосильны для государства. У
Советского  государства  денег  нет. Советское  государство  должно  принять
законы рыночной  экономики. Поэтому  вопрос к  вам,  Оливер.  Как обеспечить
финансовую самоокупаемость "Резервного банка  крови быстрого  реагирования"?
Как  этого  добиться?  Что  бы  вы  предложили  высочайшему  уровню  власти,
пожалуйста?
     Все взгляды буравят его, а сильнее  остальных - взгляд Тайгера. Требует
его одобрения, его благословения, его соучастия.  Хочет, чтобы он прыгнул  в
их лодку со всеми своими этическими принципами и  идеалами. Оливер  пожимает
плечами, пытается нахмуриться, но не получается.
     - Я полагаю, продать избытки крови на Запад.
     - Оливер, громче, пожалуйста! - кричит Тайгер.
     - Я сказал, продать лишнюю кровь на Запад, -  злясь  на себя. -  Почему
нет? Это такой же товар,  как любой другой. Кровь, нефть, металлолом,  какая
разница?
     Ему-то  кажется,  что он  порет  чушь. Но  Хобэн  уже  согласно кивает,
Массингхэм лыбится, как идиот, а Тайгер сияет, что медный таз.
     - Дельное  предложение, -  озвучивает  общее мнение Хобэн,  довольный и
тем, что подобрал удачное,  на его взгляд, определение. - Мы будем продавать
эту кровь.  Официально,  но  секретно. Продажа крови  станет государственной
тайной, санкционированной секретным указом, который подпишут на самом верху.
Избыток  крови  ежедневно  будет перевозиться специально  модернизированным,
оснащенным  холодильной установкой "Боингом-747" с  подмосковного  аэродрома
Шереметьево  на  Восточное  побережье  Соединенных  Штатов. Все транспортные
расходы станет  оплачивать  компания,  которая получит  этот контракт. -  Он
сверяется с  записями.  - Перевозка  будет  осуществляться  в режиме строгой
секретности, исключающем  негативную реакцию общественности. В  России мы не
должны слышать: "Они продают нашу русскую кровь зажравшимся  империалистам".
В Штатах не  должны раздаваться крики  о  том, что  американские капиталисты
буквально высасывают кровь из других народов. Это  было бы контрпродуктивно.
- Он облизывает  белый  палец,  переворачивает  страницу.  - При  соблюдении
взаимной  конфиденциальности  обеими  сторонами  этот  контракт  тоже  будет
подписан на  высочайшем  уровне  власти. С учетом следующих условий. Условие
первое:  мистер  Евгений Иванович сам выберет компанию,  которой  достанется
контракт, это его прерогатива. Компания может быть иностранной, европейской,
американской,  кому  какая  разница?  Компания не  будет зарегистрирована  в
Москве.   Это   будет   

зарубежная

   компания.   Хотелось   бы,   чтобы   ее
зарегистрировали в Швейцарии.  Сразу после подписания контракта с компанией,
названной мистером  Евгением Орловым,  облигации на  предъявителя  на  общую
сумму  в  тридцать  миллионов  долларов должны  быть  сданы  на  хранение  в
зарубежный банк,  детали  мы  еще  уточним.  Вы можете предложить подходящий
банк?
     - Безусловно, - доносится из-за кулис голос Тайгера.
     - Эти тридцать миллионов  долларов будут  рассматриваться как авансовый
платеж,  который  потом будет учитываться в комиссионных, равных  пятнадцати
процентам  от  общей   прибыли,  получаемой  компанией,  названной  мистером
Евгением Орловым.  Вам  это нравится,  Оливер? Я уверен. Вы думаете, что это
очень неплохой бизнес.
     Оливеру  не нравится, он  ненавидит Хобэна,  думает, что  это не  очень
хороший бизнес,  отвратительный бизнес, совсем не  бизнес, а воровство. Но у
него  нет времени,  чтобы облечь свое  отвращение  в  слова.  Ему  недостает
прожитых лет, уверенности в себе, слушателя, места.
     - Как  ты правильно указал,  Оливер,  это такой  же  товар,  как  любой
другой, - говорит Тайгер.
     - Полагаю, что да.
     -  Тебя что-то тревожит. Не стесняйся.  Ты среди друзей, член  команды.
Говори.
     - Я думаю насчет проверки качества, - бубнит Оливер.
     - Логично. И по делу.  Чего нам не надо, так это  журналистов,  которые
будут  расписывать на все лады, что мы продаем зараженную кровь. Поэтому я с
радостью  могу заверить тебя, что  проверка качества, анализ  состава, отбор
крови  в наш  век  уже не  составляют  проблемы.  Лишь  на  несколько  часов
увеличивают  время  транспортировки.  Разумеется,  растут  и  расходы,  но в
разумных   пределах.  Как   мне   представляется,   все   эти   исследования
целесообразно  проводить прямо  на  борту  самолета. Как минимум  экономится
время. Мы этим еще займемся. Тебя тревожит что-то еще?
     - Ну... э... есть, полагаю, более серьезная проблема.
     - Какая же?
     - Ну... ты понимаешь...  как и  сказал Аликс...  продажа  русской крови
богатому Западу... капиталисты, пьющие кровь крестьян.
     -  Ты  опять  абсолютно прав, мы должны  хранить этот секрет как зеницу
ока.   Хорошая  новость   заключается  в  том,  что  Евгений   и  его   люди
заинтересованы в этом не меньше нашего. Плохая  - рано  или поздно утечки не
избежать.  Главное здесь -  никогда  не  терять  присутствия  духа. Отвечать
ударом на удар. Всегда  иметь ответ  наготове. - Он вскидывает руку в манере
странствующего  проповедника,  подпускает в голос дрожи: - "Лучше  продавать
кровь, чем  гноить ее! Нация,  отдающая свою кровь  бывшему  врагу, можно ли
представить себе лучший символ примирения и сосуществования?" Как тебе?
     - Они же не отдают, не так ли? Доноры отдают, но это другое дело.
     - Так ты предпочел бы, чтобы мы брали их кровь за так?
     - Нет, разумеется, нет.
     - Ты  бы  предпочел,  чтобы  у  Советского Союза  не было  национальной
системы переливания крови?
     -Нет.
     - Мы не знаем, что друзья Евгения будут делать с их комиссионными... да
и  зачем нам это?  Возможно, построят  больницы.  Или  вложат  эти  деньги в
систему здравоохранения. Что может быть благороднее?
     А подводит итог Массингхэм:
     -  Суммируй все, Олли, старичок. Выходит, что для  получения трех очень
специальных  проектов  нужно  выложить  конфетку  стоимостью  в  восемьдесят
миллионов.  Я  предполагаю,  это сугубо личное,  пожалуйста, не ссылайся  на
меня,  но тот, кто просит  восемьдесят, согласится и на семьдесят пять. Даже
если  ты на высочайшем уровне власти,  семьдесят пять -  кругленькая  сумма.
Все-таки потом пойдут  текущие  отчисления. Надо подумать и  о  том, кого мы
пригласим к столу. Как ни крути, мы будем раздавать золотые яйца.
     * * *
     Ленч в "Колыбели Кэт"  на Саут-Одли-стрит. В колонках светской  хроники
это  заведение  характеризовалось как частный  ленч-клуб, цены  которого  не
можете себе позволить даже вы. Но Тайгер может  позволить, клуб  принадлежит
ему, Кэт принадлежит ему, и принадлежит несколько дольше, чем положено знать
Оливеру. Погода мягкая, им  всем требуется  три минуты, чтобы обогнуть угол.
Тайгер  и  Евгений  впереди,  Оливер  и  Михаил  - за  ними, остальные  -  в
арьергарде, в том числе и Аликс Хобэн, что-то говорящий на русском в сотовый
телефон. Оливер вскоре убедится, что разговоры по сотовому - любимое занятие
Аликса.  За  углом выстроились припаркованные  у  тротуара  "Роллс-Ройсы"  с
шоферами за рулем, словно мафиозный  кортеж. Выкрашенная  в черный цвет, без
вывески и  таблички, дверь открывается, как только  Тайгер подносит  руку  к
звонку. Знаменитый круглый стол в нише с окном накрыт для  них,  официанты в
светло-вишневых  пиджаках  подкатывают столики  на колесиках  с  серебряными
подносами, низко  кланяются и  что-то  бормочут, сидящие  по  углам любовные
парочки  наблюдают.  Катрина, чье  имя  носит  клуб,  шаловливая,  стильная,
нестареющая,  как,  впрочем,  и  положено хорошей  любовнице, стоит рядом  с
Тайгером, трется бедром о его плечо.
     - Нет, Евгений, сегодня ты не будешь пить водку, - говорит Тайгер. - Он
выпьет  "Шале Икем"  с паштетом из гусиной печенки, "Шате Палме" с барашком,
стопочку тысячелетнего старого арманьяка с кофе, и никакой чертовой водки. Я
приручу Медведя, даже  если он  убьет  меня.  А  пока мы ждем -  коктейли  с
шампанским.
     - А что принести бедному  Михаилу? - спрашивает Катрина,  которая до их
прихода  узнала все  имена  у  Массингхэма.  -  Он выглядит  так,  словно  в
последние годы ни разу не ел досыта, не правда ли, дорогой?
     - Михаил любит бифштексы, готов поспорить. - Тайгер говорит, Массингхэм
переводит то,  что считает  нужным. - Скажи ему про бифштекс, Рэнди. И пусть
не  верит ни слову из того,  что он  читает  в газетах. Английский  бифштекс
по-прежнему лучший  бифштекс в мире.  То же и Шалве.  Аликс, пора радоваться
жизни. И убери, пожалуйста, этот  телефон,  Аликс. Такие здесь  правила. Ему
принеси  лобстер.  Тебе  нравятся  лобсте-ры, Аликс? Как там у  нас  сегодня
лобстер, Кэт?
     -  А  чем  мы  покормим   Оливера?  -  Сверкающий,  нестареющий  взгляд
перемещается  на  него и  остается  с ним, как подарок, с  которым он  может
играть  сколько угодно. - Ему все будет  мало, - отвечает  она за него, и он
заливается краской.  Кэт  никогда не  скрывала,  что  ей  нравится  молодой,
пышущий  здоровьем  сын Тайгера. Всякий раз, когда он  заходит в "Колыбель",
она смотрит на него, как на невероятно  дорогую  картину, которую  хотела бы
приобрести для себя.
     Оливер  уже раскрывает  рот, чтобы ответить,  когда комната взрывается.
Усевшись   за   белое   пианино,  Евгений   выстреливает  дикой   прелюдией,
ассоциирующейся с горами, реками,  лесами, танцами и, если  только Оливер не
ошибается,  с кавалерийской  атакой. В мгновение  ока  Михаил  возникает  на
середине   крошечной  танцевальной  площадки,  его   затуманенные  глаза  не
отрываются от двери на кухню. В унисон они затягивают  какую-то крестьянскую
песню,  Михаил  медленно  машет  руками,  поднимает  и опускает  ноги в такт
музыке.  Тут  же  Кэт  оказывается  рядом с  ним, обвивает  его руку  своей,
повторяет  его движения.  Их песня галопом мчится по горам, касается вершин,
спускается  в  пропасти. Не обращая  внимания на изумленные  взгляды, братья
возвращаются за стол под аплодисменты, инициированные Кэт.
     - Это грузинская песня?  -  застенчиво спрашивает  Оливер Евгения через
Массингхэма, когда аплодисменты стихают.
     Но Евгений, как выясняется, иной раз может обойтись и без переводчика.
     -  Не грузинская, Оливер. Мингрельская. -  Его бас разлетается по всему
залу.  -  Мингрелы -  чистая нация. В других грузинах намешано слишком много
чужой крови, они  не знают, насиловали  ли их бабушек турки,  дагестанцы или
персы. Мингрелы  были умнее. Они защищали свои долины. Прятали своих женщин.
Брюхатили их первыми. У них каштановые волосы, не черные.
     Постепенно в клубе  восстанавливается чинная  тишина. Тайгер предлагает
первый тост:
     - За наши долины, Евгений. Ваши и наши. Пусть они процветают. Отдельно,
но  вместе. Пусть они радуют тебя и твою семью. За наше партнерство. За веру
друг в друга.
     Четыре часа дня.  После ленча  отец  и  сын под руку неспешно шагают по
залитому солнцем  тротуару. Массингхэм  повез  гостей в "Савой",  чтобы  они
отдохнули перед вечерней программой.
     - Евгений - семейный человек, - мурлычет Тайгер. - Как и я. Как и ты, -
пожимает локоть Оливера. - Грузин в Москве хоть пруд пруди. Евгений с ними в
полном контакте. Нет двери, которую  он не может открыть. Его все обожают. У
него  нет ни единого  врага. - Это тот редкий случай, когда отец  и сын  так
долго не  отрываются  друг от друга. Учитывая разницу в росте, трудно  найти
повод, заставляющий их держаться вместе. - Не очень доверяет людям. Тут  я с
ним  полностью  солидарен.  Не  доверяет  вещам. Компьютерам...  телефону...
факсу... электронной почте. Говорит, что доверяет  только тому, что у него в
голове. И тебе.
     - 

Мне?
     -

  Орловы  верят в семью. Это  их  пунктик. Они любят  отцов,  братьев,
сыновей. Сына может  прислать только тот, кто им полностью доверяет. Поэтому
сегодня  я  отправил  Уинзера  подальше от  Лондона. Тебе  пора выходить  на
авансцену. Твое место там.
     - А как насчет Массингхэма? Он ведь их заарканил, не так ли?
     

-

  Сын лучше. К Рэнди никаких  претензий нет, куда как  хорошо, что  он
играет за нас,  а  не против. - Оливер пытается высвободить  руку, но Тайгер
крепко держит его. - Нельзя винить их  за подозрительность, учитывая  мир, в
котором   они  выросли.  Полицейское  государство,  все  на   всех  доносят,
расстрельные  команды...  поневоле станешь  скрытным. Рэнди говорил мне, что
братья сами отсидели в тюрьме. Вышли  оттуда, зная  половину  людей, которые
сейчас  во  власти.  Получается,  тюрьма  у них  получше нашего Итона  (39).
Разумеется,  надо  будет подготовить  контракты.  Дополнительные соглашения.
Пиши проще, это главное. Не выходи за  базовый курс английской юриспруденции
для  иностранцев.   Евгений  предпочитает   понимать  то,  что  подписывает.
Справишься?
     - Думаю, что да.
     - Во многих вопросах он зеленый  новичок,  по-другому  просто и быть не
может.  Тебе  придется кормить  его  с  ложечки,  учить тому, что  на Западе
считается общепринятым. Он  ненавидит  адвокатов и  совсем не  разбирается в
банковском деле. Да и откуда, если у них нет банков?
     - Конечно, не может разбираться, - поддакивает Оливер.
     - Беднягам еще придется узнать ценность денег. У них до сих пор твердой
валютой служили  привилегии. Если  они правильно разыгрывали свою партию, то
получали все, что  хотели: дома, еду, школы, отпуска,  больницы, автомобили,
исключительно  в  виде привилегий.  Теперь  им  придется покупать все это за
деньги. Совсем другая игра. Для нее нужны другие игроки. - Оливер улыбается,
в его сердце звучит музыка. - Так мы договорились? - спрашивает Тайгер. - Ты
становишься  его тренером, а  я  обеспечиваю материальную  базу. Едва ли нам
потребуется больше года.
     - А что произойдет через год?
     Тайгер смеется. И под  этот  настоящий, редкий, аморальный,  счастливый
уэст-эндовский  смех  отпускает  руку Оливера и  восторженно хлопает сына по
плечу.
     - При двадцати процентах валовой прибыли от продаж? Через год  мы дадим
старому дьяволу пинка под зад.

Глава 8
     Оливер вибрирует от распирающей его энергии.
     Если он и сомневался в мудрости принятого им решения - работать у отца,
- то  в  золотое  лето 1991 года эти сомнения растаяли, как утренняя  дымка.
Только теперь он понимает, что есть настоящая жизнь. Чувство локтя. Ощущение
сопричастности  к  решению задач такого масштаба,  о котором  он  не  мог  и
мечтать.  Как любят писать ведущие финансовых колонок, когда Тайгер прыгает,
безоружным  людям лучше  отходить  подальше. Нынешний прыжок Тайгера не чета
прежним.  Разделив  своих  сотрудников на  оперативные группы,  он назначает
Массингхэма командовать проектами "Нефть" и "Сталь". Последнего это не очень
радует,  он бы предпочел  возглавить менее заметный проект - "Кровь".  Как и
Тайгер,  он  понимает,  где  будет  получена  наибольшая  прибыль,   почему,
собственно,  Тайгер и оставляет  "Кровь"  за собой. Два-три  раза в месяц он
летает в  Вашингтон,  Филадельфию,  Нью-Йорк,  часто  в компании  Оливера. С
восторгом, к которому примешано дурное  предчувствие, Оливер наблюдает,  как
его отец зачаровывает сенаторов, лоббистов,  чиновников,  ведающих вопросами
здравоохранения. Никто не может сравниться с ним в умении убеждать. Послушав
Тайгера, трудно понять, что кровь поступит из России. Это европейская кровь,
разве  Европа  не  простирается  от  Иберийского полуострова до  Урала,  это
кавказская  кровь,  кровь  белых кавказцев,  это избыток крови,  превышающий
потребности  европейцев. При  этом он  успевает решать  и более прозаические
вопросы,  такие,  как  право  на  приземление  переоборудованных  самолетов,
контроль  качества  крови, ее  хранение,  освобождение от  уплаты таможенной
пошлины,  транспортировка  по территории страны, создание мобильной команды,
которая  возьмет  на  себя  обеспечение  операции.  Но  если  русской  крови
гарантировано безопасное прибытие, как обстоят дела с ее отправкой?
     - Пора нанести Евгению визит,  - постановляет Тайгер, и Оливер летит на
встречу со своим новым героем.
     Аэропорт Шереметьево, Подмосковье, 1991 год. Во второй половине теплого
летнего  дня  Оливер  впервые  ступает на  землю  матушки-России.  При  виде
змеящихся  по  залу прибытия  мрачных  очередей и хмурых  лиц милиционеров и
таможенников его охватывает паника, но тут же он замечает Евгения, который в
сопровождении  смирных чиновников  спешит  к  нему,  оглашая зал  радостными
криками. Огромные  ручищи обнимают  Оливера, грубая  щека  прикасается к его
щеке.  Запах чеснока, потом  его вкус, потому что  старик "влепляет"  третий
традиционный русский поцелуй ему в губы.
     В мгновение ока в паспорт ставят необходимый штамп, багаж выносят через
боковую  дверь,  и  вскоре Оливер и Евгений уже  на заднем  сиденье  черного
"ЗИЛа", за рулем которого не кто иной, как брат Евгения Михаил,  одетый не в
черный мятый костюм, а  в сапоги  до колен, военные бриджи  и кожаную летную
куртку, из-под которой, как замечает Оливер, торчит рукоятка автоматического
пистолета большого калибра. Впереди едет милиционер  на мотоцикле,  позади -
"Волга" с двумя молодыми черноволосыми мужчинами.
     - Мои дети, - подмигнув, объясняет Евгений.
     Но Оливер знает, что речь может идти только о племянниках, потому что у
Евгения,  к огромному  сожалению последнего, только дочери и ни одного сына.
Гостиница Оливера - белый свадебный торт в центре города. Он регистрируется,
оставляет  вещи  в номере,  и они едут по широким, в выбоинах,  улицам  мимо
огромных жилых массивов на зеленую окраину, где средь леса разбросаны виллы,
охраняемые камерами наружного наблюдения и милиционерами в форме. Перед ними
открываются железные ворота,  эскорт остается  у въезда,  усыпанная  гравием
дорожка  приводит их  на  стоянку  перед  увитым  плющом  особняком, который
населен вопящими детьми и бабушками, пропитан сигаретным дымом, вибрирует от
непрерывных телефонных звонков. Кто-то смотрит телевизор с огромным экраном,
кто-то  играет  в  пинг-понг. Чего в  особняке нет, так  это  покоя.  Шалва,
адвокат, встречает их в  холле.  Тут же зардевшаяся  кузина, ее имя - Ольга,
"личный помощник  мистера  Евгения",  племянник Игорь,  толстый  и  веселый,
кроткая  и  статная  жена-грузинка Тинатин и  три, нет,  четыре  дочери, все
пышнотелые, замужние  и немного уставшие, самая красивая и самая сумрачная -
Зоя, которая разом и полностью завоевывает сердце Оливера.  Женский невроз -
его  Немезида. Добавьте  к этому  тонкую талию, широкие  материнские  бедра,
безутешный взгляд огромных карих  глаз, и для него  все кончено.  Она кормит
маленького  сынишку, которого зовут Павел, такого  же  серьезного,  как  его
мать. Их четыре глаза неотрывно наблюдают за ним.
     -  Ты  очень  красивый, - заявляет  Зоя  так грустно, словно сообщает о
чьей-то смерти. - У тебя необычная красота. Ты поэт?
     - Боюсь, всего лишь адвокат.
     - Закон - тоже мечта. Ты приехал, чтобы купить нашу кровь?
     - Я приехал, чтобы дать вам богатство.
     - Добро пожаловать, - голос героини великой трагедии.
     Оливер привез документы на подпись Евгению плюс личное  письмо Тайгера,
но... "Нет, нет, потом. Сначала ты должен посмотреть на мою новую "лошадь"!"
Конечно же,  он посмотрит!  Новая  лошадь  Евгения - мощный мотоцикл  "БМВ",
который, сверкая никелем, с включенным двигателем стоит на восточном розовом
ковре посреди гостиной.  Домочадцы  толпятся в  дверях, Оливер  видит только
Зою,  а Евгений  сбрасывает туфли,  седлает железного коня,  ставит  ноги  в
носках  на  педали,  дает  полный газ, убирает, глаза  из-под  густых ресниц
сверкают от радости.
     - Теперь ты, Оливер! Ты! Ты!
     Под взглядами аплодирующей аудитории наследник "Хауз оф Сингл" передает
Шалве  сшитый  на  заказ  пиджак и запрыгивает на  место  Евгения.  А потом,
демонстрируя,  что он  -  свой  в доску, поворачивает  ручку газа, заставляя
вибрировать стены. Только  Зое  не  нравится его  представление. Недовольная
столь злостным загрязнением  окружающей среды, она прижимает Павла к груди и
прикрывает его ухо. Волосы у Зои  в  беспорядке,  одета она небрежно,  у нее
мягкие  плечи матери-куртизанки.  Она  одинока  и затеряна  на этом  большом
празднике жизни,  и  Оливер уже  назначил себя  ее полисменом, защитником  и
верным другом.
     -  В  России мы  должны  ехать быстро,  чтобы оставаться  на  месте,  -
сообщает она ему, когда он вновь завязывает галстук. - Это нормально.
     - А в Англии? - со смехом спрашивает он.
     - Ты не англичанин. Ты родился в Сибири. Не продавай нашу кровь.
     Кабинет  Евгения  -  оазис  тишины.  Деревянные  панели  стен,  высокие
потолки,  возможно, раньше эту пристройку  занимала  конюшня.  Ни  звука  не
доносится  с  виллы.  Массивная золотисто-коричневая  антикварная мебель  из
березы  словно светится  изнутри. "Из музея Санкт-Петербурга",  -  объясняет
Евгений,  поглаживая ладонью большой  письменный стол. После революции музей
разграбили и гарнитур растащили по всему Советскому Союзу. Евгений  говорит,
что потратил не один  год,  чтобы вновь его  собрать. А потом нашел в Сибири
восьмидесятилетнего    краснодеревщика,    бывшего   заключенного,   который
отрестав-рировал мебель. "Мы  называем этот гарнитур Карелка, - с  гордостью
сообщает  он.  -  Его  очень  любила  Екатерина  Великая".  На  стене  висят
фотографии  людей, почему-то  Оливер  знает, что  они уже  умерли,  картины,
плывущие  по  морю  корабли,  в  рамах. Оливер  и  Евгений сидят  в  креслах
Екатерины Второй под железной люстрой времен короля Артура.  С высеченным из
камня  лицом,  в  очках с золотой оправой  и  кубинской сигарой,  Евгений  -
вылитый мудрый советник и влиятельный друг, о котором только и может мечтать
человек.  Шалва, как и  положено  адвокату,  маслено  улыбается,  попыхивает
сигаретой. Контракты подготовлены Уинзером и отредактированы Оливером, с тем
чтобы  максимально  упростить  текст.  Массингхэм  обеспечил их  перевод  на
русский  язык.  С  дальнего  конца  стола  Михаил  наблюдает  за  действом с
зоркостью глухого, его  темно-зеленые глаза впитывают  слова,  которые он не
может  слышать.  Шалва обращается к Евгению на грузинском.  Он еще  говорит,
когда  закрывается дверь, что удивляет Оливера,  который не слышал, как  она
открывалась. Обернувшись, он видит Аликса Хобэна, стоящего на пороге, словно
пришедший по зову хозяина слуга, которому запрещено приближаться к столу без
разрешения.  Евгений приказывает Шалве замолчать, снимает  очки,  смотрит на
Оливера.
     - Ты мне доверяешь? - спрашивает он.
     -Да.
     - Твой отец. Он мне доверяет?
     - Разумеется.
     - Тогда и мы доверяем, - заявляет Евгений и, отмахнувшись от возражений
Шалвы,  подписывает  документы  и  передает  их  на подпись  Михаилу.  Шалва
покидает  свое  место,  встает  рядом  с  Михаилом,  показывает,  где   надо
расписываться. Медленно, словно  каждая буква - шедевр, Михаил выводит  свою
фамилию.  Хобэн  таки подходит  к  столу,  предлагая  себя  в свидетели. Они
расписываются чернилами, но Оливеру видится, что это кровь.
     В  отделанном  камнем-плитняком  подвале пылает камин. На  вертелах  на
открытом огне  жарятся  поросенок и  барашек.  На деревянных блюдах  горками
лежит грузинский хлеб с сыром.
     - Он называется хачапури, - говорит Оливеру Тинатин, жена Евгения.
     Пьют  сладкое красное вино, которое Евгений  называет домашним вином из
Вифлеема. На  обеденном столе из березы тарелки с икрой,  хачапури, копченой
колбасой, куриными  ножками, красной рыбой, оливками, миндальными пирожными.
Евгений  сидит во главе стола, Оливер - напротив. Между ними - боль-шегрудые
дочери с молчаливыми мужьями, все, кроме Зои, она  в  одиночестве, только  с
маленьким Павлом. Он устроился на ее коленях, и она кормит его с ложки, лишь
изредка поднося ее к своим полным, ненакрашенным  губам. Но Оливеру кажется,
что ее  темные глаза не  отрываются от него, как и его - от нее, а маленький
Павел - неотъемлемая ее  часть.  Рисуя  ее сначала рембрандтовской  моделью,
потом чеховской героиней, он охвачен яростью, когда видит, как Зоя поднимает
голову  и  хмуро смотрит  на  Аликса  Хобэна. Подойдя к  столу  с неизменным
сотовым телефоном и в сопровождении двух  крепких молодых парней с каменными
лицами,  он  наклоняется и  небрежно  целует  ее  в  плечо, которое  Оливер,
разумеется, лишь мысленно, только что покрывал  страстными поцелуями, щиплет
Павла за  щечку  так, что  ребенок вскрикивает  от  боли, и  садится  рядом,
продолжая говорить по телефону.
     - Ты знаком с моим мужем, Оливер? - спрашивает Зоя.
     - Разумеется. Мы встречались несколько раз.
     - Я тоже.
     Через  весь  стол Евгений  и Оливер обмениваются тостами. Они выпили за
Тайгера, за  каждую  семью,  за  их  здоровье  и  процветание  и,  хотя  они
по-прежнему  живут  при  социализме, за ушедших  из жизни, которые сейчас  с
господом.
     - Ты будешь звать меня Евгением, я буду звать тебя Почтальоном! - басит
Евгений. - Ты не против того, чтобы я звал тебя Почтальоном?
     - Зови меня, как тебе хочется, Евгений.
     - Я - твой друг. Я - Евгений. Ты знаешь, что Означает Евгений?
     -Нет.
     - Евгений  означает -  благородного происхождения.  Это  значит,  что я
особенный человек. Ты тоже особенный человек?
     - Хотелось бы так думать.
     Взрыв смеха. Приносят окантованные серебром рога, до краев наполняют их
домашним вином из Вифлеема.
     - За особенных людей! За Тайгера и его  сына! Мы  тебя любим! Ты любишь
нас?
     - Всей душой.
     Оливер и  братья скрепляют дружбу,  выпивая содержимое  рогов до капли,
переворачивают их, чтобы показать, что они пусты.
     -  Теперь  ты  настоящий  мингрел! - громогласно объявляет  Евгений,  и
Оливер  вновь  чувствует на себе неотрывный упрекающий взгляд Зои. Только на
этот раз его  замечает  Хобэн, как, возможно, и хотелось Зое,  потому что он
смеется  и что-то сквозь  зубы  говорит ей  по-русски,  вызывая  ее ответный
смешок.
     - Мой муж очень рад тому, что  ты приехал в Москву, чтобы помогать нам,
- объясняет  она. - Ему нравится,  когда кровь течет  рекой.  Это его metier
(40). У вас говорят metier?
     - В общем-то нет.
     Потом  пьяная игра на  бильярде. Михаил -  тренер и судья, показывающий
Евгению, как и  по  какому  шару  надо бить. Шалва наблюдает из одного угла,
Хобэн - из другого, одновременно что-то бормоча в  сотовый телефон. С кем он
так тихо говорит? С любовницей? С биржевым брокером? Оливер думает, что нет.
Его воображение рисует людей в темной  одежде, затаившихся в темноте, ждущих
приказа от своего босса. На киях нет кожаных нашлепок. Пожелтевшие шары едва
проскакивают  в лузы. Стол  чуть наклонен,  сукно порвано  и потерто,  борта
дребезжат, когда об  них ударяется шар.  Если игроку удается закатить шар  в
лузу,  редкий  случай,  Михаил  выкрикивает  счет  на  грузинском,  и  Хобэн
пренебрежительно переводит его слова на английский. Когда Евгению не удается
удар, а вот это случается часто, Михаил на все лады проклинает шар, стол или
борт, но только не брата, которого он обожает. Но презрение Хобэна растет по
мере  того,  как  его  тесть  все   чаще  демонстрирует  свою  неспособность
управляться  с  шарами  и  кием. Кривятся тонкие губы,  продолжающие  что-то
наговаривать в  сотовый телефон, чуть дергается щека. Появляется Тинатин и с
тактичностью, от  которой у Оливера тает сердце, уводит Евгения спать. Шофер
ждет, чтобы отвезти Оливера в гостиницу. Шалва провожает его к "ЗИЛу". Перед
тем как забраться в него, Оливер с любовью  оглядывается на дом и видит Зою,
без ребенка и раздетую по пояс, смотрящую на него из окна верхнего этажа.
     Утром под  подернутым облаками небом Евгений везет Оливера на встречи с
добрыми  грузинами. С  Михаилом за  рулем  они переезжают  от одного  серого
здания,  более всего напоминающего казарму, к другому. Сначала они шагают по
средневековому коридору, пропахшему старым железом... или кровью? В кабинете
их обнимает  и  угощает  сладким кофе  старикан с  глазами  будто у ящерицы,
реликт брежневской эпохи, охраняющий большой черный  письменный стол, словно
военный мемориал.
     - Ты - сын Тайгера?
     - Да, сэр.
     - Как такой маленький человек делает таких больших детей?
     - Я слышал, у него есть специальная формула, сэр. Громкий смех.
     - Ты знаешь, сколько ему сейчас нужно времени, чтобы настраиваться?
     - Мне  говорили. Двенадцать минут, сэр. - Никто ничего  такого  ему  не
говорил.
     - Скажи ему, что Дато хватает одиннадцати. Он лопнет от зависти.
     - Обязательно скажу.
     - Формула! Это хорошо!
     Появляется  конверт,  о  котором  никто  не  упоминал,  серовато-синий,
большой,  под стандартный лист машинописной бумаги.  Евгений достает его  из
бриф-кейса,  выкладывает  на  стол  и  пододвигает к хозяину кабинета,  пока
разговор идет  совсем о другом. Масленый  взгляд Дато регистрирует  движение
конверта, но никакой  другой реакции нет.  Что в конверте? Копии  договоров,
которые  Евгений подписал  накануне?  Конверт слишком толстый.  Пачки денег?
Слишком  тонкий. И что это за учреждение? Министерство  крови? И  кто  такой
Дато?
     -  Дато  из  Мингрелии, -  с чувством глубокого удовлетворения поясняет
Евгений.
     В автомобиле  Михаил  медленно  переворачивает  страницы  американского
комикса. В голове мелькает мысль, которую лицо не успевает скрыть: 

"Умеет ли
Михаил читать?"
     -

 Михаил  -  гений, -  хрипит Евгений, словно Оливер  задал этот вопрос
вслух.
     Они  входят  в мир  вышколенных  женщин-секретарей,  таких  же,  как  у
Тайгера, только красивее, на дисплеях стоящих рядами компьютеров - котировки
ведущих мировых бирж. Их  встречает  стройный молодой человек в  итальянском
костюме. Зовут его Иван. Евгений вручает Ивану такой же конверт.
     -  Как  нынче идут дела  в  Старом  Свете? (41) -  спрашивает  Иван  на
безупречном оксфордском  английском тридцатых годов. Ослепительная красавица
ставит поднос с кампари  и  содовой  на буфет  из  розового дерева, который,
похоже,  в  свое время тоже украшал  один из  санкт-петербургских  музеев. -
Чин-чин (42).
     Они  едут  в  западного вида  гостиницу,  расположенную  на  расстоянии
вытянутой  руки от Красной площади.  Люди  в  штатском  охраняют  стеклянные
вращающиеся двери, в  вестибюле бьют подсвеченные  розовым фонтанчики,  лифт
освещает  хрустальная  люстра. На втором этаже  женщины-крупье  в  платьях с
глубоким вырезом поглядывают на них из-за пустых столов для игры в  рулетку.
У двери с  табличкой "222" Евгений нажимает  на кнопку  звонка. Ее открывает
Хобэн. В круглой гостиной,  заполненной клубами табачного  дыма, в золоченом
кресле сидит бородатый  мрачнолицый мужчина лет  тридцати. Звать его Степан.
Перед  ним стоит  золоченый  стол. Евгений  ставит на него  брифкейс.  Хобэн
наблюдает, как, собственно, и всегда.
     - Массингхэм получил эти гребаные "Джам-бо"?  (43) - спрашивает  Степан
Оливера.
     - Как я понимаю, на момент  моего отъезда  из  Лондона  мы провели  всю
подготовительную работу  и  готовы  начать,  как  только  вы  утрясете  свои
проблемы, - сухо отвечает Оливер.
     - Ты сын английского посла или как?
     Евгений обращается к Степану на грузинском. Тон очень жесткий. Степан с
неохотой встает и протягивает руку.
     - Рад познакомиться с тобой, Оливер. Мы - братья по крови, так?
     - Так, - соглашается Оливер. Нездоровый смех, который Оливеру совсем не
нравится, эхом звучит в ушах всю дорогу до отеля.
     -  Когда  ты прилетишь в следующий  раз,  мы отвезем тебя в  Вифлеем, -
обещает Евгений, и они вновь обнимаются.
     Оливер поднимается  в  номер,  чтобы  собрать  вещи.  На подушке  лежит
коробочка, завернутая в коричневую  бумагу, и конверт. Он открывает конверт,
достает листок, разворачивает. Письмо похоже на контрольную по чистописанию,
и у Оливера  создается впечатление, что эти строчки выводили несколько  раз,
до получения желаемого результата.
     "Оливер, у тебя чистое сердце. К  сожалению, ты - сплошное притворство.
А значит, ничто. Я люблю тебя. Зоя".
     Он  разрывает бумагу.  Под ней - черная  лакированная  шкатулка,  какие
продаются в  любой  сувенирной  лавке. Внутри сердце, вырезанное  из  бумаги
абрикосового цвета. Без следов крови.
     * * *
     Чтобы  попасть  в Вифлеем, приходится выскакивать  из  самолета "Бритиш
эруэйз",  едва  тот  останавливается   у  телескопического  трапа  терминала
Шереметьево, с невероятной быстротой просачиваться сквозь таможню и  нестись
к  другому самолету, двухмоторному "Ильюшину" с эмблемой Аэрофлота, в салоне
которого, однако,  нет незнакомых пассажиров.  Вылет в  Тбилиси  задерживают
из-за Оливера. На  борту  вся  большая семья Евгения,  и Оливер приветствует
всех en  bloc (44), обнимая ближайшего  и  помахав рукой  самому дальнему, в
данном  случае Зое, которая сидит  в самой глубине фюзеляжа, с Павлом, тогда
как ее муж расположился впереди с Шалвой. Взмах руки должен сказать Зое, что
да, конечно, если уж на то пошло, он, разумеется, ее  узнал, двух мнений тут
просто быть не может.
     Когда  они приземляются  в Тбилиси, за бортом  ревет  ураганный  ветер.
Крылья жалобно  скрипят, воздух полон пыли и  даже  маленьких камушков,  все
спешат укрыться за стенами  аэровокзала. Здесь  никто не  просит  предъявить
документы или  показать  багаж, их встречают первые  лица города,  одетые  в
лучшие костюмы. Организационные вопросы решает Тимур, альбинос, который, как
все  в  Грузии,  кум, племянник,  крестный сын Тинатин  или  сын  ее  лучшей
школьной  подруги.  Кофе,  коньяк  и гора фруктов  ожидают  их  в  VIP-зале,
произносится не один тост,  прежде чем они могут продолжить путь. Кавалькаду
черных  "ЗИЛов"  сопровождают  мотоциклисты и грузовик  со  спецназов-цами в
черной форме. В машинах  никто не пользуется ремнями безопасности. На жуткой
скорости они мчатся на запад, к обетованной земле Мингрелии, жителям которой
хватало  ума  брюхатить женщин до прихода  захватчиков, а потому теперь  они
могут  похвастаться  самой чистой  в  Грузии  кровью. Этот тезис  Евгений  с
гордостью повторяет Оливеру, пока  их  "ЗИЛ" несется по  горному серпантину,
объезжая  бродячих собак, овец,  свиней в  треугольных деревянных ошейниках,
нагруженных  мулов,  уворачиваясь  от  встречных  грузовиков, лавируя  между
огромными выбоинами,  результатом то ли  бомбардировки, то ли  пренебрежения
дорожной  службой  своими  обязанностями.  В салоне  царит атмосфера детской
эйфории,   поддерживаемая  частыми   глотками   вина  и   солодового  виски,
приобретенного  Оливером в дьюти-фри.  Специальные проекты  будут подписаны,
оплачены  и переданы заинтересованным сторонам в ближайшие несколько дней. И
разве  они едут не  в  личный  протекторат  Евгения,  место, где прошла  его
юность? Разве вид,  открывающийся за каждым поворотом этой  опасной дороги в
Вифлеем,  не подтверждает вновь  и  вновь божественную красоту этой земли, о
чем не  устают  повторять жена Евгения Тинатин, сидящий  за рулем Михаил  и,
естественно, Оливер, священный гость, для которого все внове?
     В  следующем за  ними автомобиле едут две дочери Евгения, одна из них -
Зоя. Павел  сидит  у нее  на  коленях,  Зоя  обхватила его  руками  и  щекой
прижимается к щечке мальчика, когда автомобиль  подбрасывает на рытвинах или
бросает в сторону.  Даже затылком  Оливер чувствует, что  причина меланхолии
Зои - он, по ее разумению,  ему не  следовало приезжать, лучше бы он оставил
эту  работу,  он  - сплошное  притворство, а  значит  -  ничто.  Но даже  ее
всевидящий  глаз не  может умалить радость, которую он  испытывает, глядя на
безмерно  счастливого  Евгения.   Россия  никогда   не  заслуживала  Грузии,
настаивает Евгений,  что-то сам говорит  на английском, остальное  переводит
Хобэн. Всякий  раз,  когда  христианская Грузия просила  у  России защиты от
мусульманских  орд,  Россия  похищала  ее  богатства  и  сажала  Грузию  под
башмак...
     Но экскурс  в историю  то и дело прерывается, потому что Евгений должен
указать  Оливеру то  на горную  крепость,  то на  дорогу,  ведущую  в  Гори,
городок, гордящийся тем, что именно там появился на свет Иосиф Сталин, то на
церковь,  если  верить Евгению,  ровесницу Христа, в которой  помазывали  на
престол первых грузинских  царей. Они проезжают дома, балконы  которых висят
над   бездонной   пропастью,   железный  памятник,  похожий  на  колокольню,
поставленный над  могилой юноши из богатой семьи.  С помощью Хобэна  Евгений
рассказывает Оливеру эту  историю,  упирая  на  моральный аспект.  Юноша  из
богатой семьи был  алкоголиком. Когда  мать  в очередной раз начала упрекать
его, он у  нее на  глазах вышиб себе мозги  выстрелом из револьвера. Евгений
приставил  палец к  виску, чтобы  показать, как  это было. Отец,  бизнесмен,
потрясенный горем, распорядился положить тело юноши в чан с четырьмя тоннами
меда, чтобы оно никогда не разложилось.
     - 

Меда?-

 недоверчиво переспрашивает Оливер.
     - Мед -  идеальная  гребаная  среда  для  сохранения  трупов,  - весело
отвечает Хобэн.  - Спроси  Зою, она химик. Может, она сохранит  твое тело. -
Они молчат,  пока памятник  не  скрывается  из виду.  Хобэн вновь звонит  по
сотовому  телефону.  Нажимает  три   кнопки  и  уже  разговаривает.  Колонна
останавливается на  затерянной в горах бензоколонке, чтобы залить опустевшие
топливные баки. В  металлической клетке рядом с вонючим туалетом сидит бурый
медведь. По его взгляду чувствуется, что людей он не любит. "Михаил Иванович
говорит,  что очень  важно знать, на каком  боку спит  медведь,  - терпеливо
переводит  Хобэн, оторвавшись от сотового телефона,  но  не  выключая его. -
Если  медведь спит на левом  боку, есть можно только правый бок. Левый очень
жесткий.  Если  медведь  машет левой  лапой,  есть  надо правую.  Ты  хочешь
отведать медвежатины?"
     - Нет, благодарю.
     - Тебе  следовало ей написать. Она сходила с ума, дожидаясь,  когда  ты
вернешься.
     Хобэн  возобновляет  прерванный телефонный  разговор.  Жаркие солнечные
лучи  раскаляют дорогу, плавят асфальт. Салон  наполнен  ароматом  соснового
леса. Они проезжают старый дом, стоящий в каштановой рощице.
     Дверь дома открыта. "Дверь закрыта, муж дома,  -  переводит Хобэн слова
Евгения. -  Дверь  открыта -  он на  работе, так что можно войти и  трахнуть
жену".
     Они  поднимаются   все  выше,   равнины   остались  далеко  внизу.  Под
бесконечным небом сверкают белоснежные  вершины гор. Далеко впереди, прячась
в мареве, лежит Черное море. Придорожная часовенка предупреждает  об опасном
повороте.  Сбросив скорость  практически до нуля, Михаил  швыряет  пригоршню
монет старику, сидящему на ступеньках.
     - Этот парень - гребаный миллионер, - мечтательно-цедит Хобэн.
     Евгений  приказывает остановиться  у  большущей ивы, к  ветвям  которой
привязаны цветные ленточки.
     - Это дерево желаний, объясняет Хобэн,  опять переводя слова Евгения. -
Рядом с ним  можно загадывать только добрые желания. Злые желания  ударят по
тому, кто их загадал. У тебя есть злые желания?
     - Нет, - отвечает Оливер.
     - Лично у меня постоянно злые желания, особенно вечером и  утром, когда
просыпаюсь.  Евгений  Иванович родился  в Сенаки,  - переключается  Хобэн на
перевод  под крики  Евгения, указывающего на долину. -  Михаил Иванович тоже
родился в Сенаки. У нас был дом в военном городке под  Сенаки. Очень большой
и хороший  дом. Мой  отец был  хорошим человеком.  Все мингрелы любили моего
отца.  Мой  отец был  здесь  счастлив. -  Евгений  повышает голос,  рука его
перемещается в сторону морского побережья. - Я  учился в батумской школе.  Я
учился в батумском нахимовском училище. Моя жена родилась в Батуми. Хочешь и
дальше слушать  это дерьмо?  - спрашивает Хобэн,  набирая  номер на  сотовом
телефоне.
     - Да, пожалуйста.
     -   До   Ленинграда   я   учился   в   Одесском  университете.   Изучал
кораблестроение,  строительство  домов,  портовых сооружений. Моя  душа  - в
водах Черного моря. Моя душа в  горах Мингрелии. Здесь я и умру. Ты  хочешь,
чтобы я оставил дверь открытой и ты мог трахнуть мою жену?
     -Нет.
     -  Это оскорбительно, знаешь ли. - Вновь нажатие кнопок на телефоне.  -
Для нас это очень личное, для нас обоих. Андрей? Привет. Это Аликс. Рядом со
мной парень, который не хочет трахнуть мою жену. Почему не хочет?
     Еще одна остановка. На  этот раз Хобэн молчит. Михаил и  Евгений вместе
выходят из  "ЗИЛа", бок  о бок пересекают дорогу. Оливер, подчиняясь велению
души,  следует за  ними.  Никто ему  не  препятствует. На  обочине  мужчины,
которые   ведут   за   собой  ослов,  груженных   апельсинами  и   капустой,
останавливаются. Дети в оборванной одежде перестают играть. Все смотрят, как
братья,  а следом за ними Оливер поднимаются  по черной  лестнице,  заросшей
сорняками. Ступени лестницы из мрамора. Так же как и перила, бегущие по одну
ее сторону. Братья входят в вымощенный черным мрамором грот. В вырубленной в
стене нише стоит  скульптура  офицера Красной армии с забинтованными ранами,
героически ведущего своих солдат в атаку. Рядом со скульптурой, в стеклянном
ларце, старая,  выцветшая  фотография молодого  русского  офицера в пилотке.
Михаил  и  Евгений  стоят  плечом  к плечу, склонив  головы, сложив  руки  в
молитве.  Потом  вместе,  словно  получив приказ  свыше, отступают  на  шаг,
несколько раз крестятся.
     - Наш отец, - дрогнувшим голосом объясняет Евгений.
     Они  возвращаются  к  "ЗИЛу".  Очередной  крутой поворот выводит  их  к
армейскому  блокпосту. Опустив стекло, но не останавливаясь, Михаил  хлопает
правой  рукой  по левому плечу, показывая, что везет большого начальника, но
солдаты  и не думают освобождать дорогу. Выругавшись,  Михаил жмет на педаль
тормоза.  Тем  временем  из  следующего за  ними "ЗИЛа"  выскакивает  Тимур,
организатор,  бросается к офицеру, командующему блокпостом, они обнимаются и
целуются. Кавалькада может  следовать дальше. Они  достигают  вершины. Перед
ними открывается благодатная земля.
     -  Он говорит,  что  через час будем на месте, - переводит Хобэн. -  На
лошадях, он говорит,  дорога заняла бы два дня. Там ему самое место.  В веке
греба-ных лошадей.
     Взлетно-посадочная   площадка,   часовые,   вертолет   с   вращающимися
лопастями, стеной  уходящая вверх  гора. Евгений,  Хобэн, Тинатин, Михаил  и
Оливер  летят первым бортом  вместе с ящиком  водки и  картиной,  на которой
изображена грустная старая  дама в кружевных воротниках.  Вместе с  ними она
прибыла из  Москвы, лишившись нескольких  кусочков  гипсовой  рамы. Вертолет
поднимается над водопадом, следует козьей тропой,  огибает гору и ныряет меж
двух  покрытых  снегом  пиков, чтобы  опуститься  в  зеленой  долине, формой
напоминающей крест.  К каждому  торцу  прилепилась деревушка, в центре стоит
старинный   каменный   монастырь,   окруженный   виноградниками,   амбарами,
пастбищами, лесами. Неподалеку от монастыря  синеет  небольшое  озерцо.  Все
выгружаются из вертолета, Оливер -  последним.  К ним спешат горцы и дети, и
Оливер  отмечает,  что у детей  действительно  каштановые  волосы.  Вертолет
взмывает в воздух,  шум его двигателей стихает, как  только он скрывается за
гребнем. Оливер вдыхает запахи  сосновой хвои и меда,  слышит шепот  травы и
журчание   ручья.  Освежеванный   барашек  свисает  с  дерева.  Над  костром
поднимается  дым.  Толстые, сотканные вручную алые  и розовые ковры лежат на
траве. Рога  для  питья и  бурдюки с вином  - на  столе.  Крестьяне толпятся
вокруг. Евгений и Тинатин обнимаются с ними. Хобэн  сидит на валуне, говорит
по телефону, никого  не обнимает. Вертолет возвращается с Зоей,  Павлом, еще
двумя  дочерьми Евгения и  их  мужьями, снова улетает.  Михаил  и  бородатый
гигант,  вооружившись  охотничьими  ружьями,  уходят  в  лес.  Оливер идет к
одноэтажному   деревянному  крестьянскому  дому,   стоящему   посреди   чуть
наклонного двора. Вначале внутри царит чернильная тьма. Но проходит время, и
он  различает  кирпичный камин,  железную  плиту.  Пахнет  лавровым  листом,
лавандой  и чесноком.  В спальнях - голые  полы и  яркие иконы  в ободранных
рамах: младенец Иисус, сосущий  прикрытую грудь  Девы Марии, Иисус, распятый
на кресте, но такой  радостный, словно Он  уже возносится  на небеса, Иисус,
вернувшийся домой, восседающий по правую руку Его Отца.
     -  Что  Москва  запрещает,  Мингрелия  любит, -  переводит Хобэн  слова
Евгения, зевает. - Само собой, - добавляет он.
     Появляется  кошка и получает свою долю  приветствий.  Старой  печальной
даме в крошащейся гипсовой  раме определяют место над камином. Дети толпятся
на пороге, хотят  посмотреть,  какие чудеса  Тинатин привезла  из города. Из
деревни доносится музыка. На кухне кто-то поет - Зоя.
     - Ты согласен с тем, что она поет, как блеет? - любопытствует Хобэн.
     - Нет.
     - Значит, ты в нее  влюблен,  - удовлетворенно констатирует он, набирая
номер.
     Пир  длится два дня, но еще в конце первого Оливер  вдруг обнаруживает,
что присутствует на деловом  совещании  самого  высокого  уровня  с участием
старейшин.  Но до этого  он успевает узнать многое другое.  Что при охоте на
медведя лучше  стрелять  в глаз, потому  что  в  остальных  местах  их  тело
защищено пуленепробиваемой броней из засохшей глины. Что  мингрельские  вина
изготавливаются из разных  сортов винограда и называются "Колоши", "Панеши",
"Чоди" и "Камури". Что произносить  тост, налив в стакан пиво, все равно что
проклинать человека, за которого поднимается тост. Что предки мингрелов - те
самые  аргонавты,  которые  под  предводительством  Ясона  приплыли  сюда за
Золотым Руном и построили  крепость в двадцати  километрах отсюда, где его и
хранили.  А сверкающий дикими глазами священник, который, похоже, никогда не
слышал  о  Русской  революции,   объясняет   Оливеру,  что  перед  тем,  как
креститься, надо сложить два  пальца  и большой палец (или только  большой и
четвертый  пальцы,  его пальцы фокусника  никак не  могут этого  запомнить),
поднять их вверх,  чтобы дать  знать о  своем  желании  Святой Троице, затем
коснуться  лба и  правой и  левой сторон живота,  чтобы,  посмотрев вниз, не
увидеть дьявольского креста.
     -  В  противном  случае  они  могут  набить  тебе задницу  клевером,  -
добавляет Хобэн и повторяет шутку на русском своему телефонному собеседнику.
     Деловое совещание, на котором присутствует Оливер, посвящено реализации
Великой Мечты Евгения. Мечта эта - объединить четыре деревни,  расположенные
в долине-кресте, в единый  винодельческий кооператив. Чтобы этот кооператив,
используя всю  землю,  рабочие руки,  ресурсы  четырех деревень  и передовые
технологии  таких стран, как  Испания, смог  производить вино,  которому  не
будет равных не только в Мин-грелии, не только в Грузии, но и во всем мире.
     - Этот будет стоить многие миллионы, - лаконично  комментирует Хобэн. -
Возможно, миллиарды. Никто не имеет об этом ни малейшего понятия. "Мы должны
строить   дороги.   Мы   должны   строить   дамбы.   И    должны    закупать
сельскохозяйственную технику и создавать винохранилища".  А  кто заплатит за
все это дерьмо?
     Ответ однозначный:  Михаил  и  Евгений  Ивановичи  Орловы. Евгений  уже
привозил  виноградарей из Бордо, Риохи и долины Напа (45). В  один голос они
заявили,   что  вина  превосходны.  Приглашенные  им   специалисты  замеряли
температуру и количество выпадающих осадков, углы наклона склонов и  уровень
загрязнения, брали образцы почв. Ирригаторы, дорожные строители, перевозчики
и импортеры просчитывали затраты,  необходимые для воплощения  его планов  в
жизнь,  и  пришли  к  выводу,  что планы  эти вполне реальны. Евгений твердо
обещает селянам, что найдет деньги, беспокоиться им не о чем.
     -  Он  отдаст этим говнюкам  каждый рубль,  который  мы  заработаем,  -
подводит итог Хобэн.
     Темнеет    быстро.    Яростное    кроваво-красное   полотнище    заката
разворачивается за вершинами гор  и исчезает. На деревьях загораются фонари,
играет музыка, освежеванного  барашка снимают с дерева и жарят  на  открытом
огне.  Мужчины начинают петь, остальные  встают  в  круг  и  хлопают, внутри
танцуют три девушки.
     Вне круга старейшины о чем-то говорят между собой. Оливер их не слышит,
Хобэн давно перестал переводить. Внезапно возникает спор. Один старик трясет
ружьем перед носом другого. Все смотрят на Евгения, который отпускает шутку,
на  которую отвечают жидким  смехом, подходит к спорящим. Широко  раскрывает
руки.  Сначала  упрекает, потом  обещает.  Судя  по  аплодисментам, обещание
весомое. Напряжение спадает, старейшины довольны. Хобэн приваливается спиной
к стволу кедра, в темноте он вдруг прибавляет в росте и ширине плеч.
     * * *
     В  "Хауз оф Сингл" напряжение можно  буквально пощупать. Строго  одетые
машинистки  робко ходят по коридорам. Трейдерский зал,  барометр настроения,
гудит от  слухов. Тайгер нацелился  на большой куш. "Сингл" или сорвет банк,
или лопнет. Тайгер готовится провернуть проект века.
     -  И  Евгений,  говоришь, в  хорошем  настроении?  Прекрасно,  - походя
бросает  Тайгер  после  короткого   совещания,  которое  обычно  следует  за
возвращением Оливера из очередной поездки на Дикий Восток.
     - Евгений -  молодчина, - поддакивает  Оливер, - и  Михаил  во всем ему
помогает.
     - Прекрасно,  прекрасно, -  кивает Тайгер,  прежде чем с головой уйти в
дебри операционных расходов и колебаний биржевых котировок.
     Тинатин присылает  Оливеру письмо, в котором советует  познакомиться  с
еще одной  дальней кузиной, ее зовут Нина. Она - дочь умершего мингрельского
скрипача  и преподает в Школе изучения стран Востока и  Африки (46).  Оливер
видит в совете матери Зои намек  на то, что ему следует  найти другой объект
внимания, посылает письмо вдове  скрипача и получает  приглашение приехать в
Бейсуотер на чай. Вдова скрипача -  вышедшая  на пенсию актриса, с привычкой
приглаживать рукой остатки волос,  но ее дочь  Нина - черноволосая красавица
со жгучими  глазами.  Нина  соглашается обучать  Оливера  грузинскому языку.
Начинают они с  алфавита,  прекрасного, но пугающего, и  Нина предупреждает,
что обучение может занять не один год.
     - Чем дольше, тем лучше! - галантно восклицает Оливер.
     Нина  -  девушка  возвышенная  и  очень  трепетно   относится  к  своим
грузинским  и мингрельским корням. Она тронута искренним восхищением Оливера
всем тем, что  ей  особенно  дорого, тем более что ничего не знает  о нефти,
металлоломе, крови и взятках на семьдесят пять  миллионов долларов. Оливер и
не  собирается портить ей  настроение лишней информацией. Скоро  она делит с
ним  постель.  И если  Оливер  и  догадывается,  что  Зоя,  спасибо  женской
интуиции,  знает об их союзе, угрызений совести он  не испытывает:  с  какой
стати?  И радуется  тому, что, улегшись в постель с Ниной, смог удалиться на
безопасное  расстояние   от  жены-хищницы  важного  делового  партнера,  чье
обнаженное  тело  все  еще  призывно  зовет   его  из  окна  верхнего  этажа
московского  дома.  Под  руководством  Нины  он  покупает  книги  грузинских
писателей,  сборник грузинских народных сказок. Слушает  грузинскую  музыку,
вешает  карту Кавказа на стене своей квартиры, где вечно царит беспорядок, в
многоэтажном доме, построенном с помощью капитала "Сингла" в Челси-Харбор.
     И Почтальон счастлив. Счастлив  не вообще, ибо  Оливер  не воспринимает
счастье как абстрактное  понятие. Он находит счастье в том,  что  делает,  в
том, что создается  с его участием. Он  счастлив  в любви, ибо полагает, что
именно это чувство вызывает в нем Нина.
     Счастлив в  работе,  если работа  эта  -  поездки к  Евгению,  Михаилу,
Тинатин  при условии,  что тень Хобэна  маячит на значительном расстоянии, а
Зоя продолжает  игнорировать  его.  Если  раньше  взгляд  ее печальных  глаз
неотступно  следовал  за   ним,  то   теперь  она  не  желает  замечать  его
присутствия. Не появляется  на кухне,  если Оливер рубит там  овощи, помогая
Тинатин. В коридорах, на  лестницах, в комнатах,  Павел всегда при ней,  она
использует ширму своих волос, чтобы отгородиться от английского гостя.
     - Скажи отцу, что через неделю будут подписаны все документы, - говорит
ему  Евгений  у  древнего  бильярдного стола,  убедившись,  что  в  пределах
слышимости  нет  никого, кроме  Хобэна, Михаила  и Шалвы. - Скажи  ему,  как
только  документы  подпишут, он  должен приехать в Мингрелию  и  подстрелить
медведя.
     - В этом  случае ты должен приехать в Дорсет  и  подстрелить фазана,  -
отвечает Оливер, и они обнимаются.
     На  этот  раз  Оливер не везет с собой писем.  Только  два  послания  в
голове, выученные  наизусть.  Они действуют так возбуждающе, что в  самолете
даже возникает мысль, а не предложить ли Нине выйти за него замуж. День этот
- 18 августа 1991 года.
     * * *
     Двумя  днями позже Нина  горько  плачет, что-то причитая на грузинском.
Она плачет, разговаривая по  телефону, она плачет, входя в квартиру Оливера,
плачет, когда они  сидят  на софе бок о бок, словно два старичка, и в  ужасе
наблюдают,  как новая Россия балансирует на грани анархии, ее лидер захвачен
старой  гвардией, одной ногой стоящей в  могиле,  газеты закрыты, на  улицах
городов  грохочут танки, а  люди, находившиеся на  высочайшем уровне власти,
валятся,  как   сбитые  шаром  кегли,   хороня  полностью  подготовленные  к
реализации Специальные проекты по металлолому, нефти и крови.
     На Керзон-стрит по-прежнему лето, да только  птицы уже не поют.  Нефть,
металлолом  и кровь забыты, словно их никогда  и не было. Признать их -  все
равно   что  признать   собственную   кончину.  Недавняя  история  молчаливо
переписывается, молодые мужчины и  женщины в Трейдерском зале отправлены  на
поиски  новой добычи.  А в остальном ничего,  абсолютно ничего не произошло.
Десятки  миллионов инвестиций не обратились в пыль, ни пенса не потрачено на
авансы в счет комиссионных,  американским посредникам и чиновникам не совали
никаких  взяток,  не   вносился  задаток  за   лизинг  "Джамбо",  оснащенных
холодильными  установками.  Тепло, свет,  арендная плата, жалованье, бонусы,
страхование  на  случай болезни, страхование на  период учебы, телефонные  и
представительские  счета  для  пяти  этажей  здания  на  Керзон-стрит  и  их
обитателей остаются прежними. И Тайгер не меняется ни на йоту. Походка такая
же легкая,  вид такой  же  гордый,  планы  такие  же грандиозные,  костюм от
"Хэйуэр-да"  по-прежнему сидит как влитой. Только Оливер и, возможно, Гупта,
индус, личный слуга Тайгера,  знают  о  боли, упрятанной  под  этой  броней,
знают, как  близок он к предельной черте, за которой заканчивается жизнь. Но
когда   Оливер,   переполненный   состраданием,   выбирает   момент,   чтобы
посочувствовать отцу, Тайгер резко и яростно осекает его:
     -  Мне  не нужна  твоя  жалость, благодарю.  Мне не нужны  твои  нежные
чувства  или  твое  участие.  Мне нужны  твое  уважение, твоя верность, твои
мозги,  используемые  по  назначению,   и,  пока  я  старший  партнер,  твое
повиновение.
     -  Хорошо, извини, - бормочет Оливер,  а поскольку Тайгер не выказывает
желания  продолжить разговор,  возвращается в свой кабинет и тщетно пытается
дозвониться до Нины.
     Что  с  ней стало?  Их  последняя встреча прошла на  редкость неудачно.
Поначалу он убеждает себя, что это происки Зои. Потом с неохотой вспоминает,
что крепко напился и в подпитии, по  доброте одинокого  сердца,  поделился с
Ниной некоторыми подробностями своих деловых отношений с дядей Евгением, как
она  его называет. Вроде бы бросил  такую  фривольную фразу: "Если Советский
Союз потерял будущее, то "Сингл" - последнюю рубашку". А  когда она надавила
на него, счел уместным  рассказать ей о том, как "Хауз оф Сингл" с помощью и
участием  дяди Евгения намеревался  сорвать  большущий  куш  на экспорте  из
России  жизненно важных субстанций, таких, как,  чего  уж там прикидываться,
товар есть товар, кровь. Нина побледнела, пришла в  ярость,  набросилась  на
него с кулаками, а потом,  ругаясь, пулей вылетела из квартиры, не  в первый
раз, темперамент-то мингрельский, чтобы более не вернуться.
     -  Она  нашла нового любовника, чтобы отомстить тебе,  -  признается по
телефону  ее опечаленная мать. - Она говорит, что ты декадент, дорогой, хуже
чертово-го русского.
     Но что с  братьями? Что с Тинатин и дочерьми? Что  с Вифлеемом?  Что  с
Зоей?
     - Братьев депортировали, - рубит Массингхэм, которого трясет от зависти
с того самого момента, как роль посредника отняли у него и передали зеленому
младшему партнеру.  -  Дали  пинка  под  зад.  Изгнали.  Сослали  в  Сибирь.
Запретили появляться в Москве, Грузии или где-либо еще.
     - А Хобэн и его друзья?
     - О, мой дорогой друг, этот и ему подобные никогда не пропадут.
     Ему подобные? Подобные кому? Массингхэм не уточняет.
     - Евгений остался с кучей металлолома, дорогой.
     О нефти и крови упоминать не будем, - зло добавляет он.
     Связь  с  бурлящей  Россией  неустойчива,  и  Оливеру   строго-настрого
запрещено  звонить Евгению  или  кому-то из его окружения. Тем  не менее  он
проводит  вечер  в  вонючей  будке  телефона-автомата  в  Челси,  уговаривая
телефонистку  соединить  его  с  нужным абонентом.  Воображение  рисует  ему
Евгения, который в пижаме сидит на мотоцикле, до отказа повернув ручку газа,
и стоящий в нескольких футах телефонный аппарат, звонки которого без остатка
растворяются в реве мощного двигателя. Телефонистка, дама из Эктона, слышала
о том, что в Москве толпа штурмует фондовую биржу.
     - Подождите несколько дней, дорогой, я  бы  подождала, -  советует она,
как медсестра в школе, которой он пожаловался на головную боль.
     Последнее окошечко надежды  захлопнулось. "Зоя была  права.  Нина  была
права. Мне следовало сказать "нет". Раз я  согласился продавать кровь бедных
русских,  значит, от  меня  можно ожидать  чего  угодно".  Евгений,  Михаил,
Тинатин, Зоя,  белые горы и восточные  пиры преследуют его,  как собственные
разбитые надежды. В своей квартире в Челси-Харбор он снимает со  стены карту
Кавказа и, смяв, бросает в корзинку для мусора на пустой  белоснежной кухне.
Мать Нины рекомендует ему другого учителя,  пожилого кавалерийского офицера,
который когда-то,  пока хватало сил, был ее любовником. Оливер выдерживает с
ним  пару  уроков  и отменяет остальные. В "Сингл"  он  приходит  как  тень,
закрывается в своем кабинете, приказывает приносить сандвичи  на ленч. Слухи
достигают  его, как  путаные  донесения с  фронта.  Массингхэм прослышал про
огромный склад  серной кислоты,  запасенной военными где-то  под Будапештом.
Тайгер отправляет  его проверить  данные. Через неделю, потраченную попусту,
он  возвращается  ни  с чем. В  Праге  группа  зеленых  математиков  берется
налаживать промышленные компьютерные сети за  ничтожно малую  цену,  но  для
того,  чтобы  начать  бизнес, им  нужно оборудование  стоимостью  в миллион.
Массингхэм,  наш  неутомимый  посол,  летит  в  Прагу,  встречается  с двумя
девятнадцатилетними бородатыми гениями и возвращается с  твердым убеждением,
что  юнцы выдают  желаемое за действительное. Но с Рэнди, Тайгер  не  устает
напоминать об  этом  Оливеру, никогда не знаешь, где правда, а где -  нет. В
Казахстане обнаруживается  текстильная  фабрика,  мощности которой позволяют
производить  квадратные мили  уилтонских ковров (47),  которые по качеству в
два раза лучше настоящих,  а стоят  в  четыре раза дешевле. Проинспектировав
полузатопленное здание с ржавыми железными  станками, Массингхэм высказывает
сомнения в целесообразности финансирования  проекта. Тайгер,  пусть  не  без
колебаний,  следует  его  совету.  Приходит  известие  об открытии  на Урале
колоссальных  золотых  россыпей.  На  этот  раз  Оливер  три  дня  торчит  в
крестьянском доме,  бомбардируемый телефонными звонками отца, ожидая прихода
проверенного проводника, который так и не появляется.
     Тайгер тоже  стремится к уединению и размышлениям. Взгляд его обращен в
себя. Дважды, по слухам, его вызывали в  Сити для объяснений.  В Трейдерском
зале  шепотом произносят  такую  леденящую душу  фразу,  как  "лишение права
выкупа заложенного имущества". В нем вдруг просыпается  тяга к путешествиям.
Заглянув  в  финансовый  департамент,  Оливер обращает внимание на расходную
ведомость,  согласно  которой  мистер  и  миссис Сингл  прожили  три  дня  в
"королевских  апартаментах"  "Гранд-отеля",  каждый вечер  принимая  гостей.
Оливер предполагает, что в роли миссис Сингл  выступала Катрина из "Колыбели
Кэт".  Корешки  талонов  на  бензин,  сданные  мистером  Гассоном,  шофером,
показывают,  что  в  Ливерпуль  мистер  и  миссис  ездили  в  "Роллс-Ройсе".
Ливерпуль - стартовая площадка Тайгера. Именно там он, начинающий барристер,
завоевал авторитет,  защищая  не самых  последних представителей преступного
мира.  Путешествие следует через неделю после появления на Керзон-стрит трех
широкоплечих  господ из Турции  в  костюмах из блестящей  материи, которые в
регистрационной книге указали своим местом жительства  Стамбул. Принимает их
лично Тайгер, и Оливер может поклясться, что сквозь веджвудские двери слышит
голоса Хобэна и Массингхэма, когда под каким-то предлогом заглядывает к  Пэм
Хосли, но Пэм, как обычно, не желает делиться тем, что знает.
     - Там совещание, мистер Оливер. Боюсь, это все, что я могу сказать.
     Все утро  он нервно  ждет  вызова в  кабинет отца, но напрасно. На ленч
Тайгер  отправляется  в  "Колыбель Кэт"  вместе со  своими крупногабаритными
гостями, и они уже выходят на улицу, прежде  чем  Оливеру удается бросить на
них взгляд. Когда несколько дней  спустя он вновь проверяет расходы Тайгера,
то несколько  раз обнаруживает слово "Стамбул". Массингхэм возобновляет свои
поездки. Теперь путь его лежит в Брюссель,  на Северный Кипр, на юг Испании,
где офшорная  компания "Хауз  оф  Сингл" недавно  приобрела сеть дискобаров,
таймшерных комплексов и казино. А поскольку  в  Трейдерском зале Массингхэма
полагают лакмусовой  бумажкой, все только и гадают, чего он так сияет, какие
секреты таятся в его черном брифкейсе?
     Как-то  вечером,  когда Оливер  уже  закрывает стол, в дверях возникает
Тайгер, чтобы предложить спуститься в "Колыбель Кэт" и поужинать вдвоем, как
в давние времена.  Кэт в клубе не просматривается. Оливер  подозревает,  что
Тайгер попросил  ее  не  выходить в зал.  Их  обслуживает  Альварро, старший
официант.  Угловой  столик,  который   всегда  зарезервирован  за  Тайгером,
купается  в  мягком красном свете. Тайгер останавливает свой выбор на утке и
бордо.  Оливер  его поддерживает.  Тайгер заказывает  два салата, забыв, что
Оливер терпеть  не может салат. Как обычно, они начинают обсуждать  любовную
жизнь  Оливера. Не желая  признаться в разрыве с Ниной, Оливер  предпочитает
приукрасить их отношения.
     - То есть ты наконец собираешься остепениться? - восклицает в удивлении
Тайгер. - Святой боже! Я-то полагал, что ты останешься в  холостяках лет  до
сорока.
     - Наверное, в  этих делах ничего нельзя планировать наперед, - отвечает
Оливер, не моргнув глазом.
     - Ты сообщил Евгению эту добрую весть?
     - Каким образом? С ним нет связи.
     Тайгер перестает жевать,  возможно, показывая,  что  утка не  так уж  и
хороша.  Его  брови сдвигаются к  переносице. К облегчению  Оливера, челюсти
возобновляют движение. Утка все-таки хороша.
     - Насколько мне помнится, ты бывал  в его поместье, - говорит Тайгер. -
Там, где он собирался выращивать виноград. Да?
     - Это не поместье, отец. Горная долина с несколькими деревнями.
     - Но дом-то, полагаю, приличный?
     - Боюсь, что нет. Если исходить из наших стандартов.
     - А проект-то реальный? Может он нас заинтересовать?
     Оливер смеется,  но его душа приходит в ужас при мысли о том,  что тень
Тайгера дотянется до Вифлеема.
     -  Боюсь,  это  мечта,  ничего  больше.  Евгений  не бизнесмен  в нашем
понимании этого слова. Деньги будут проваливаться, как в бездонный колодец.
     - Почему так?
     - Во-первых, он не просчитал стоимости инфраструктуры. - Оливер  помнит
жесткую  оценку,  которую  дал проекту Хобэн. - Дороги, вода, перепланировка
полей, бог знает что еще. Он думает, что сможет использовать местную рабочую
силу, но она неквалифицированная, там четыре деревни, и их жители терпеть не
могут друг друга. - Задумчивый глоток бордо, помогающий собраться с мыслями.
- Евгений не хочет модернизировать это место.  Только думает, что хочет. Это
фантазия. Он  поклялся сохранить  долину такой, как  она  есть,  и  при этом
привнести  современные методы  хозяйствования  и озолотить  всех. Невозможно
одно совместить с другим.
     - Но он настроен серьезно?
     -  Абсолютно. Будь  у  него  несколько  миллиардов, он бы  вбухал их  в
долину. Спроси его родственников. Они в ужасе.
     Многочисленные  врачи  Тайгера советовали  ему запивать  вино таким  же
количеством минеральной воды. Зная об этом, Альварро ставит  вторую  бутылку
"Эвиа-на" на розовую дамасскую скатерть.
     - А  Хобэн? -  спрашивает Тайгер.  - Ты с ним  тоже работал. Что он  за
человек? Не туповат? Знает свое дело?
     Оливер мнется.  Как  правило, возникшая  у  него  неприязнь  к человеку
угасает через несколько минут, но Хобэн - исключение.
     

-

 Я не так  часто  общался с  ним. Рэнди  знает его лучше меня.  Мне он
представляется одиноким волком. Всегда хочет урвать себе побольше. Но парень
ничего. По-своему.
     - Рэнди говорит мне, что он женат на любимой дочери Евгения.
     - Я впервые слышу, что Зоя - его любимая дочь,  - протестует Оливер.  -
Евгений  гордится  своими  детьми. И  всех любит одинаково.  -  Но при  этом
пристально наблюдает за Тайгером, вернее, за отражением последнего в розовом
зеркале на стене, и догадывается: он знает, Хобэн рассказал  ему и о письме,
и о бумажном сердце. Тайгер кладет в рот кусочек утки, запивает бордо, потом
минеральной водой, касается губ салфеткой.
     -  Скажи  мне, Оливер,  старик  Евгений  что-нибудь говорил тебе  о его
морских связях?
     - Только о  том,  что  учился  в нахимовском  училище  и какое-то время
служил в российском флоте. И что море у него в крови. Как и горы.
     - Он никогда не упоминал, что однажды держал в кулаке весь черноморский
торговый флот?
     - Нет. Но о Евгении все узнаешь  постепенно, в зависимости от того, чем
он решил поделиться с тобой.
     Следует  пауза, в течение  которой Тайгер ведет диалог  с самим  собой,
после чего озвучивает решение, не объясняя обусловивших его причин:
     -  Да, я думаю, пока мы дадим Рэнди волю, если  ты  не  возражаешь.  Ты
перехватишь  вожжи, когда проект сдвинется  с места. - Отец  и сын стоят  на
тротуаре  Саут-Одли-стрит и восхищаются звездным  небом. - И приглядывай  за
своей Ниной,  старина, - наставляет его Тайгер. - Кэт о  ней самого высокого
мнения. Я тоже.
     Еще месяц, и, к нескрываемой  ярости Массингхэма, Почтальона направляют
в Стамбул, где разбили свой шатер Евгений и Михаил.

Глава 9
     Хмарь  мокрой  турецкой  зимы.  Евгений  выглядит  таким  же тусклым  и
землистым, как и окружающие его мечети. Он  обнимает  Оливера, сила  его рук
уполови-нилась,  с  неприязнью  читает  письмо  Тайгера,  передает  Михаилу,
делящему  с ним унижение ссылки.  Арендованный ими  дом  находится на  новой
окраине азиатской  части  Стамбула, отделка его не  закончена,  вокруг  горы
строительного  мусора. Не  завершено строительство окружающих улиц, торговых
центров, банкоматов, бензоколонок, кафе  быстрого обслуживания. Все пустует,
все  приходит в  упадок, пока  жуликоватые подрядчики, возмущенные жильцы  и
невозмутимые оттоманские бюрократы выясняют отношения в каком-нибудь древнем
здании  суда.  Затягивающиеся  на годы  процессы -  обычное  дело для  этого
ревущего,  никогда  не  засыпающего, задыхающегося  от  транспортных  пробок
города  с населением  в  шестнадцать миллионов человек,  пусть  их  никто  и
никогда  не  пересчитывал. Евгений уже три или четыре раза успел  повторить,
что  столько  же   народу  во  всей  его  любимой  Грузии.  Умиротворенность
охватывает их лишь на  один момент,  когда тают  последние  проблески  дня и
друзья,  усевшись на  балконе под  бездонным  турецким небом,  пьют  ракию и
вдыхают ароматы лайма и жасмина, которым каким-то  чудом  удается перебивать
вонь недостроенной канализационной системы. Тинатин напоминает  мужу, должно
быть, в сотый раз, что перед ними то же Черное море, а Мингрелия - по другую
сторону границы, даже  если до  границы -  восемьсот миль горной  местности,
дороги во время вылазок курдов закрыты для проезда, а вылазки курдов - норма
жизни. Тинатин готовит мингрельскую еду, Михаил ставит виниловые пластинки с
мингрельской музыкой на старый  граммофон с  одной  скоростью  вращения,  78
оборотов, на обеденном столе  навалены пожелтевшие грузинские газеты. Михаил
носит пистолет в наплечной кобуре, прикрытой  широким пиджаком, и еще  один,
размером  поменьше, за  голенищем  сапога. Мотоцикла "БМВ", дочерей и внуков
нет, за исключением Зои  и маленького Павла. Хобэн колесит по свету. Он то в
Вене,   то  в  Одессе,   то  в  Ливерпуле.   Как-то   днем   заявляется  без
предупреждения,  уводит  Евгения  на  улицу, и  они  долго  ходят  по бетону
незаасфальтированной  мостовой с наброшенными на плечи пиджаками,  Евгений -
наклонив голову, поникнув плечами,  словно  заключенный,  каким он  когда-то
был, а  маленький Павел молча семенит  следом. Зоя  -  женщина в ожидании, и
ждет она Оливера. Ждет глазами, ждет большим расплывающимся телом, высмеивая
новую   суперматериалистичную  Россию,  цитируя  подробности  разворовывания
государственной  собственности,  фамилии  новых  миллиардеров  и жалуясь  на
лодос, южный  турецкий ветер,  от  которого  у нее жутко болит голова всякий
раз,  когда ей  не хочется что-то делать.  Иногда Тинатин говорит  ей: найди
себе занятие,  поиграй  с Павлом, прогуляйся.  Она  подчиняется,  но  быстро
приходит домой, жалуясь на лодос.
     - Я стану наташей, - объявляет она в паузе, которую и создала.
     - Что такое "наташа"? - Оливер спрашивает Тинатин.
     - Русская проститутка, - устало  отвечает Тинатин. - Наташа -  это имя,
которым турки называют наших проституток.
     -  Тайгер сказал мне,  что  мы возвращаемся  в бизнес, - говорит Оливер
Евгению, улучив момент, когда Зоя уходит к русской гадалке.
     Эта фраза погружает Евгения в глубокую тоску.
     -  

Бизнес, -

  с  горечью  повторяет он. - Да, Почтальон. Мы  занимаемся

бизнесом.

     Оливер  вдруг  вспоминает, как  Нина однажды объясняла ему,  что  и  на
русском  и  на  грузинском  это невинное  английское слово  стало  синонимом
преступной деятельности.
     -  Почему Евгений не возвращается  в  Грузию? - спрашивает  он Тинатин,
которая под неотрывным взглядом Зои  лепит пирожки с рыбным фаршем, когда-то
любимое блюдо Евгения.
     - Евгений - это прошлое, Оливер, -  отвечает  она. - Те, кто  остался в
Тбилиси, не хотят  делиться властью  со стариком  из Москвы, который потерял
своих друзей.
     - Я думал о Вифлееме.
     - Евгений слишком много наобещал Вифлеему. Если он не приедет в золотой
карете, на радушный прием рассчитывать не приходится.
     - Хобэн построит ему золотую карету, - предрекает Зоя, приложив руку ко
лбу, дабы нейтрализовать действие лодоса. - Массингхэм будет кучером.
     "Хобэн, - думает Оливер. - Более не Аликс. Хобэн - мой муж".
     - У нас здесь тоже  есть русские ивы, - рассказывает Зоя высокому окну.
- Растут  ужасно быстро, непонятно зачем, потом умирают. У них белые  цветы.
Запах очень слабый.
     - Ага, - откликается Оливер.
     Его  отель  большой, западный,  безликий.  На  третью  ночь,  в  начале
первого,  он  слышит стук  в дверь. Они прислали шлюху,  решает он, вспомнив
очень уж  масленую улыбку  молодого  консьержа. Но  это Зоя, и  он  особо не
удивляется. Она входит,  но  не садится. Номер маленький, свет  очень яркий.
Они стоят лицом к лицу у кровати, глядя друг на друга под льющимся с потолка
сиянием.
     - Не участвуй в этом деле с моим отцом, - говорит она ему.
     - Почему?
     - Оно против жизни. Хуже, чем кровь. Это грех.
     - Откуда ты знаешь?
     -  Я знаю Хобэна. Я знаю твоего  отца.  Они могут владеть, они не могут
любить даже своих детей. Ты тоже  знаешь их, Оливер.  Если мы не сможем уйти
от  них, мы станем мертвыми,  как и они.  Евгений мечтает о рае. Кто обещает
ему деньги, чтобы купить рай, того он и слушает. Хобэн обещает...
     Неясно, кто делает первый шаг. Возможно, оба  сразу, потому что руки их
сталкиваются, и они, даже не успев обняться, оказываются на кровати, яростно
борются,  пока   не   высвобождаются   из   одежды,   а  потом,  обнаженные,
набрасываются друг на друга, как дикие звери, и, лишь насытившись, затихают.
     - Ты должен оживить  то, что  умерло в тебе, - строго  говорит она ему,
одеваясь. - Очень  скоро будет поздно. Ты можешь заниматься со мной любовью,
когда захочешь. Для тебя это пустяк. Для меня - все. Я - не "наташа".
     - Что может быть хуже крови? - спрашивает он,  задерживая  ее  руку.  -
Какой грех я могу совершить?
     Она целует его так  нежно и грустно, что ему хочется повторить  то, чем
они только что занимались, но уже без спешки.
     - С кровью ты губил только себя. - Она берет его лицо в руки. - В новом
бизнесе ты погубишь себя, Павла и  многих-многих других детей, и их матерей,
и их отцов.
     - В каком бизнесе?
     - Спроси. Своего отца. Я - жена Хобэна.
     * * *
     - Евгений перегруппировал силы, -  с  чувством глубокого удовлетворения
говорит  Тайгер  следующим вечером. -  Он  получил  чувствительный удар,  но
теперь оправился от  него.  Рэнди  вдохнул  в  него новую  жизнь.  С помощью
Хобэна. - Оливер видит строгое,  изготовившееся к бою лицо Евгения,  который
смотрит  на  огни на другой стороне долины, полоски слез  на его морщинистых
щеках.  Запах соков Зои  все еще с ним. Он чувствует  их  сквозь  рубашку. -
Между  прочим,  он  по-прежнему  мечтает о своем  вине,  надеюсь,  тебя  это
порадует.  Я купил  ему  несколько книг  по  виноделию. Возьми их с собой  в
следующую поездку.
     - Каким новым делом он вдруг занялся?
     -  Торговым  судоходством.  Рэнди и  Аликс  уговорили  его  возобновить
прежние контакты, напомнить о кое-каких долгах.
     - И  что он  собирается перевозить?  Взмах руки.  Таким  же жестом отец
отпускал официанта, который подвозил тележку с пудингами.
     - Много чего. То,  что  должно быть в  нужном месте в нужный  день и за
хорошую  цену.  Гибкость  -  вот  его  ключевое  слово.  Бизнес  этот  очень
мобильный,  конкуренция высока, все время надо быть начеку, но Евгению он по
плечу. При  условии, что  ему  окажут необходимую  помощь. А  это  уже  наша
работа.
     - Какую помощь?
     - "Хауз оф Сингл" - помощники, Оливер. - Голова склоняется набок, брови
лицемерно поднимаются. - Мы - максимизаторы. Созидатели, - мизинец указывает
на бога. -  Наша работа  -  обеспечить клиентов всем  необходимым  и сберечь
урожай, когда они  придут с  ним к  нам. "Хауз оф  Сингл" не поднялся бы  на
такую высоту, если бы  подрезал крылышки своим клиентам. Мы  появляемся там,
куда другие боятся сунуть нос, Оливер. И мы возвращаемся с улыбкой.
     Оливер изо всех сил  старается  проникнуться энтузиазмом отца, надеясь,
что, произнося слова, он сам в них поверит.
     - И у него на руках все козыри. Я знаю.
     - Разумеется. Он - принц.
     - Он - старый барон-разбойник (48).  И козыри отдаст,  только если  его
вынесут ногами вперед.
     - Как  ты сказал? - Тайгер поднимается  из-за письменного  стола, берет
Оливера за руку.  -  Я  очень прошу тебя, Оливер, никогда  не пользуйся этим
термином, пожалуйста.  Наша роль  очень деликатная,  и слова надо  подбирать
тщательно. Это понятно?
     - Абсолютно. Я извиняюсь. Это всего лишь оборот речи.
     - Если братья заработают те деньги, о которых ведут речь Рэнди и Аликс,
они захотят получить наш полный набор:  казино, ночные  клубы,  одну или две
сети  отелей, таймшерные комплексы, все то, в чем мы прекрасно  разбираемся.
Евгений  вновь  настаивает  на  строжайшей  конфиденциальности,  и я не вижу
причин отказывать ему в этом. - Тайгер возвращается за стол. - Я хочу, чтобы
ты лично  передал ему  этот  конверт.  И  возьми для  него  бутылку  "Берриз
спейсайд" из сейфа. Возьми две, вторую для Аликса.
     - Отец...
     - Да, мой мальчик.
     - Мне надо знать, с чем мы имеем дело.
     - С финансами.
     - Полученными откуда?
     - Из наших пота и слез. Нашей интуиции, нашего  чутья,  нашей гибкости.
Наших способностей.
     - Что  идет после крови? Что может быть хуже? И без  того  тонкие  губы
Тайгера превратились в белую полоску.
     - Хуже  - любопытство, спасибо тебе, Оливер. Создание проблем от скуки,
неопытности, потворства собственным  желаниям,  заблуждений,  необоснованных
предположений, высоких моральных принципов.  Был ли Адам первым человеком? Я
не знаю. Родился ли  Христос на Рождество? Я не знаю. В бизнесе мы принимаем
жизнь,  какая  она  есть.  А  не  такой,  как  ее  изображают  на  страницах
либеральных газет.
     * * *
     Оливер  и  Евгений  сидят на  балконе,  пьют вино  Вифлеема.  Тинатин в
Ленинграде, ухаживает за заболевшей  дочерью. Хобэн в Вене, Зоя  и  Павел  с
ним. Михаил приносит сваренные вкрутую яйца и соленую рыбу.
     - Ты все еще учишь язык богов, Почтальон?
     - Разумеется,  - без запинки лжет Оливер,  боясь вызвать неудовольствие
старика, и дает себе зарок по  возвращении в Лондон сразу же позвонить этому
ужасному кавалерийскому офицеру.
     Евгений берет  письмо  Тайгера  и, не распечатывая, передает Михаилу. В
холле чемоданы, коробки и тюки  громоздятся  до потолка.  Они  переезжают  в
новый   дом,  объясняет   Евгений   тоном   человека,   которому  приходится
подчиняться. Более подходящий для будущих нужд.
     - Ты купишь новый  мотоцикл?  - спрашивает Оливер, ему хочется думать о
чем-то приятном.
     - А надо?
     - Обязательно!
     - Тогда я куплю новый мотоцикл. Может, целых шесть.
     А  потом,  к ужасу Оливера,  он  плачет, уткнувшись  лицом  в стиснутые
кулаки.
     

"Это ужасно, что ты не трус, -

 пишет Зоя в письме,  которое ждет его по
возвращении  в  отель.  -  

Ничто  не пронимает тебя.  Ты  убьешь  нас  своей
вежливостью. Не обманывай себя, будто ты не можешь узнать правду".



x x x


     В  "Сингле" празднуют  Рождество.  В Трейдерском  зале все сдвигающееся
оттащили  к стенам. Современная музыка, которую во все остальные дни  Тайгер
терпеть не может,  готова  вырваться  из динамиков стереосистемы, шампанское
уже   льется,   на  столе   высятся  пирамиды  лобстеров,  гусиная  печенка,
пятикилограммовая  бочка с черной икрой, привезенная, согласно словам  Рэнди
Массингхэма, клиентом "Хауз  оф Сингл", имеющим интересы в Каспийском  море,
"где и  плавают осетры, дарящие  нам эти  маленькие черные  яички". Трейдеры
радуются  жизни,  Тайгер  вместе с  ними.  Наконец он поправляет  галстук  и
поднимается  на  небольшое  возвышение,  чтобы  произнести  ежегодную  речь.
"Сингл", - говорит он  своей разгоряченной  аудитории, -  никогда не занимал
такие крепкие позиции, как сегодня". Гремит музыка, самые голодные бросаются
к   столу,   чтобы   первыми   ухватить   ложку   черной  икры,  а   Оливер,
воспользовавшись  суматохой, ныряет  на лестницу  черного хода, мимо родного
юридического  департамента  поднимается  по ней  к сейфу,  шифр электронного
замка которого знают только партнеры, он и Тайгер. Двадцать  минут спустя он
возвращается,   объяснив   свое   отсутствие   расстройством   желудка.  Ему
действительно нехорошо, но  желудок не имеет к этому ни малейшего отношения.
Он  в  ужасе  от того,  что увидел. От сумм, таких  громадных, так  внезапно
появившихся,  что  у  них  может быть  только один источник. Из  Марбельи  -
двадцать два миллиона долларов.  Из  Марселя - тридцать пять. Из Ливерпуля -
сто   семь  миллионов  фунтов.  Из  Гданьска,   Гамбурга,  Роттердама,   сто
восемьдесят миллионов  наличными, ожидающих,  когда же  их  отмоет прачечная
"Сингл".
     * * *
     - Ты любишь своего отца, Почтальон?
     Сумерки, время пофилософствовать в гостиной виллы на европейском берегу
Босфора, приобретенной за двадцать миллионов долларов, в которую перебрались
братья.  Мебель  из  карельской  березы,  ее так  любила  Катерина  Великая,
бесценные золотисто-коричневые буфеты, комоды, обеденный стол, стулья, в дни
невинности  Оливера  украшавшие  подмосковный  дом,  уже  на  первом  этаже,
ожидают,  когда  же  их поставят  на  положенные места.  На свежевыкрашенных
стенах  -  пейзажи русской зимы, само собой, с тройками.  В соседней комнате
сверкает самый дорогой мотоцикл "БМВ", который только могут купить "горячие"
деньги.
     - Опробуй его,  Почтальон! Опробуй! Но у  Оливера  по какой-то  причине
такого желания нет. У Евгения тоже. Мокрый, необычный для Турции снег, лежит
на траве и деревьях сада. Внизу, нос к носу, словно сойдясь на дуэли,  стоят
сухогрузы, паромы, прогулочные корабли.
     - Да, я люблю своего отца, - походя заверяет Евгения Оливер.
     Зоя стоит у французского окна, покачивает Павла, который засыпает у нее
на  плече.   Тинатин  зажгла  газовую  плиту   и  задумчиво  сидит  рядом  в
кресле-качалке.  Хобэн  снова  в  Вене,  открывает  новую  фирму. Она  будет
называться  "Транс-Финанз".  Михаил  стоит  рядом  с  Евгением.  Он отрастил
бороду.
     - Он может рассмешить тебя, твой отец?
     - Когда  все  идет  хорошо  и он  счастлив...  да,  Тайгер  может  меня
рассмешить.
     Павел  хныкает, и Зоя успокаивает его,  поглаживая по  голой  спине под
рубашкой.
     - Он тебя злит, Почтальон?
     -  Случается,  -  признает  Оливер,  не  зная, куда могут  завести  эти
вопросы. - Но иной раз я злю его.
     - А как он тебя злит, Почтальон?
     - Видишь  ли, я не тот сын,  о котором  он мечтал. Поэтому он постоянно
немного злится на меня, возможно, даже этого не осознавая.
     -  Отдай ему вот это.  Он будет  счастлив, - сунув  руку во  внутренний
карман  черного  пиджака, Евгений вытаскивает  конверт  и передает  Михаилу,
который молча вручает его Оливеру.
     Оливер набирает полную грудь воздуха. 

"Сейчас,

 думает он. - 

Давай".
     -

 Что это? - спрашивает он. Ему приходится повторить вопрос: - Конверт,
который  ты только  что  мне  дал... что в нем?  Я беспокоюсь...  вдруг меня
остановят на таможне? - Должно быть, слова эти он произносит громче, чем ему
хотелось, потому что Зоя поворачивает голову, а яростные  глаза Михаила  уже
сверлят его. -  Я ничего не знаю о вашем новом  предприятии. Я ведь слежу за
соблюдением законности. Я - юрист.
     -  

Законности?  -

  повторяет Евгений,  повышая  голос. В  нем  слышится
недоумение. - Что есть  законность? Как вышло, что ты юрист? Оливер - 

юрист?

Смею сказать, что среди нас ты такой один.
     Оливер бросает  взгляд  на  Зою, но  та  уже исчезла,  Павла  укачивает
Тинатин.
     - Тайгер  говорит, что вы  занимаетесь торговлей, - бормочет  он. - Что
это  означает?  Он  говорит,  что  вы  получаете огромную  прибыль. Как?  Он
собирается вложить ваши деньги в индустрию отдыха. За шесть месяцев. Как?
     В свете настольной лампы лицо Евгения выглядит более древним, чем скалы
Вифлеема.
     - Ты когда-нибудь лжешь отцу, Почтальон?
     - Только по мелочам. Чтобы защитить его. Как мы все.
     - Этот человек не должен лгать сыну. Я тебе лгу?
     -Нет.
     -  Возвращайся  в  Лондон, Почтальон. Продолжай  следить за соблюдением
законности.  Отдай письмо отцу. Скажи  ему, русский старик говорит, что он -
дурак.
     Раздевшись,  Зоя ждет его  в постели гостиничного номера.  Она принесла
ему подарки, завернутые в коричневую бумагу. Иконка, которую ее мать Тинатин
носила в  дни  церковных праздников  при социализме,  ароматическая  свечка,
фотография ее отца в военно-морской форме, стихотворения  грузинского поэта,
который очень ей дорог. Зовут его Хута Берулава (49),  он - мингрел, который
писал  на  грузинском,  ее любимое сочетание.  Прижимая  палец  к губам, она
предлагает ему молчать, потом раздевает его. Оливера неудержимо тянет к ней,
ему не терпится слиться с ее телом, но он заставляет себя отодвинуться.
     - Если я решусь предать своего отца, тебе тоже придется предать  отца и
мужа, - осторожно начинает он. - Чем занимается Евгений?
     Она поворачивается к нему спиной.
     - Дурными делами.
     - Какое самое дурное?
     - Они все.
     - Но какое самое худшее? Хуже остальных? На чем они зарабатывают  такие
деньги? Миллионы и миллионы долларов?
     Метнувшись к нему, она  зажимает его  между своими бедрами и  пускается
вскачь,  будто  думает,  что,  на-садившись на его член, лишит  Оливера дара
речи.
     - Он смеется, - выдыхает она.
     -Кто?
     - Хобэн... - Она все яростнее скачет на нем.
     - Почему Хобэн смеется? Над чем?
     

-

 "Это  все для Евгения, - говорит  он. - Мы выращиваем новое  вино для
Евгения. Мы строим ему белую дорогу в Вифлеем".
     -  Белую  дорогу? Из  чего?  - порывистое  дыхание вырывается  из груди
Оливера.
     - Из порошка.
     - Какого порошка?
     Она кричит, достаточно громко, чтобы перебудить половину отеля:
     - Из  Афганистана! Из Казахстана! Из Киргизии! Хобэн  это устроил!  Они
проложили новый маршрут! С Востока через Россию!
     Слова  сменяются  бессвязными   звуками,  человеческая  речь  исчезает,
остается только звериная страсть.
     * * *
     Пэм Хосли,  Ледяная  Королева  Тайгера,  сидит  за полукруглым  столом,
отгородившись  фотографиями  трех  ее  мопсов Шадрача, Мешача и  Абернего  и
красным  телефонным аппаратом, который напрямую связывает ее со  Всемогущим.
Утро следующего дня. Оливер не спал. До утра  пролежал с открытыми глазами в
постели в  Челси-Харбор,  безо всякого успеха  пытаясь  убедить себя, что он
по-прежнему в  объятьях Зои, что  он никогда  в жизни не  входил  в безликую
комнату для допросов в  Хитроу,  не  говорил  одетому  в  форму  таможенному
офицеру многое из того, чего  не решался сказать самому  себе. А  теперь,  в
огромной приемной кабинета Тайгера, у него высотная болезнь,  он потерял дар
речи, боится,  что  стал  импотентом, мучается похмельем. Письмо Евгения  он
сначала сжимает в левой руке, потом перекладывает в  правую. Переминается  с
ноги на ногу и  откашливается, как идиот. По спине вверх-вниз бегут мурашки.
Когда он  решается заговорить, пропадают последние сомнения  в том, что он -
худший в  мире  актер.  И он знает, что через несколько  мгновений Пэм Хосли
закроет это шоу из-за недостатка достоверности.
     - Не могли бы вы передать это письмо Тайгеру, Пэм? Евгений Орлов просил
вручить его  лично,  но,  я полагаю, вы - уже достаточно лично. Хорошо, Пэм?
Хорошо?
     И все действительно было бы хорошо, если бы Рэнди Массингхэм, веселый и
обаятельный,  только  что вернувшийся из Вены, не выбрал этот самый  момент,
чтобы появиться в дверях своего кабинета.
     - Если Евгений говорит лично, значит, так и должно быть, Олли, старина,
-  воркует  он. - Боюсь, таковы  правила  игры, - мотает  головой  в сторону
ведж-вудовских  дверей. - Только в руки твоего  отца. На твоем месте я бы не
отирался в приемной, а открывал дверь ногой.
     Игнорируя доброжелательный совет, Оливер  утопает  на  двадцать фатомов
(50) в мягчайший, обитый белой  кожей  диван. Вышитые "S&S" (51) клеймят
его всякий раз,  когда  он откидывается  на спинку. Массингхэм все  стоит на
пороге  своего  кабинета.  Голова  Пэм  Хосли  склоняется  между  мопсами  и
компьютерами. Ее посеребренная  макушка напоминает  Оливеру  Брока. Прижимая
конверт к сердцу,  он  начинает изучение "верительных грамот" отца.  Дипломы
фабрик,  о  которых  никто никогда  не слышал. Тайгера,  в  парике и мантии,
принимают  в  коллегию  барристеров  рукопожатием какого-то  древнего графа.
Тайгер в  вызывающем улыбку,  нелепом одеянии доктора Чего-то,  сжимающий  в
руках  позолоченную гравированную пластину.  Тайгер  в идеально  подогнанном
снаряжении для  игры в крикет, вскидывающий подозрительно  девственно-чистую
веслообразную  биту  в  ответ на аплодисменты невидимых  зрителей. Тайгер  в
костюме  для  игры  в   поло  (52),  принимающий  серебряный  кубок  из  рук
увенчанного тюрбаном слуги  восточного принца.  Тайгер на конференции  стран
Третьего  мира,  с  явным  удовольствием  пожимающий  руку  наркотирану   из
Центральной  Америки. Тайгер  в  компании великих на  неформальном  немецком
приозерном  семинаре  для   впавших   в  старческий   маразм  неприкасаемых.
"Когда-нибудь я проведу  доскональное следствие по фактам твоей биографии, -
думает он, - и начну прямо со дня рождения".
     - Мистер Тайгер ждет вас, мистер Оливер.
     Оливер всплывает с двадцати  фатомов мягчайшего  дивана, где он заснул,
прячась от  действительности.  Конверт  Евгения  стал  влажным  в его потных
ладонях.  Он стучится  в веджвудовские двери, моля господа, чтобы Тайгер его
не услышал. Но из кабинета раздается знакомое, убивающее наповал: "Войдите",
- и он  чувствует,  что  любовь, как яд,  проникает в  его  мозг. Он вжимает
голову в плечи.
     - Святой  боже,  ты знаешь,  сколько стоит  час,  проведенный  тобой  в
приемной?
     - Евгений просил передать это письмо тебе в руки, отец.
     - Неужели? Правда? Какой он молодец. - Не  берет, а выхватывает конверт
из кулака Оливера, а тот  слышит слова Брока,  отказывающегося  принять этот
щедрый дар: "Спасибо, Оливер, но я  не  столь близко  знаком с братьями, как
вы. Вот я и предлагаю, пусть искушение  и велико, оставить конверт, каким вы
его  и  получили,  девственным и  нетронутым.  Поскольку я  боюсь,  что  вам
устроили стандартную проверку".
     - И он  просил добавить кое-что на  словах, - говорит Оливер  отцу - не
Броку.
     - На  словах?  Что  именно? -  Тайгер берет нож  для  вскрытия  писем с
десятидюймовым лезвием. - Слушаю тебя.
     - Боюсь,  это не слишком вежливо.  Он просил сказать следующее: русский
старик говорит, что ты дурак. Впервые я услышал, что он назвал себя русским.
Обычно он - грузин... - Попытка смягчить удар.
     Улыбка не  покидает лица Тайгера. В голосе добавляется елейности, когда
он вскрывает конверт, достает и разворачивает единственный лист бумаги.
     -  Но, мой  дорогой мальчик,  он совершенно  прав,  такой  я  и есть!..
Круглый дурак...  Никто больше не  даст ему таких выгодных  условий, как даю
ему я...  Поэтому  он  и  не  идет  ни к кому другому, не  так ли? -  Тайгер
складывает листок, всовывает в  конверт,  бросает его на поднос с  входящими
бумагами. Прочитал он письмо? Вряд ли. В эти дни Тайгер редко что читает. Он
мыслит по-крупному,  не снисходя к повседневной  рутине. - Я  ожидал, что ты
дашь о себе знать вчера вечером. Позволь спросить, где ты был?
     Мозговые клетки Оливера лихорадочно ищут ответ.
     

"Мой  чертов  самолет  задержался!"

  Но  самолет  приземлился даже чуть
раньше.  

"Я  не  смог  поймать чертов кеб".

 Но  свободных  кебов хватало. Он
слышит голос Брока: 

"Скажите ему, что встретились с девушкой".
     -

 Видишь ли, я хотел позвонить тебе,  но подумал, а не заехать ли мне к
Нине, - лжет он, краснея и потирая нос.
     - Повидаться, значит? Нина? Эмигрировавшая в Англию внучатая племянница
Евгения, так?
     - Она неважно себя чувствовала. Простудилась.
     - Она тебе все еще нравится?
     - Да, очень.
     - С женщинами у тебя проблем нет?
     - Нет... совсем нет... даже наоборот.
     - Отлично. Оливер, - они  уже стоят у большого панорамного окна, - этим
утром мне улыбнулась удача.
     - Я очень рад.
     - Широко  улыбнулась.  Потому что я ей в этом поспособствовал. Ты  меня
понимаешь?
     - Разумеется. Поздравляю.
     -  Наполеон,  когда  оценивал  кандидатов  на ту  или  иную  должность,
спрашивал своих молодых офицеров...
     - Счастливчики ли они? - заканчивает за него Оливер.
     - Точно. Листок бумаги,  который  ты мне привез, -  подтверждение того,
что я заработал десять миллионов фунтов.
     - Великолепно.
     - Наличными.
     - Еще лучше. Прекрасно. Фантастично.
     - Не облагаемых  налогом. В офшоре. На расстоянии вытянутой руки. У нас
не будет проблем  с налоговым управлением. - Рука Тайгера  сжимается на  его
предплечье. - Я решил разделить их. Ты меня понимаешь?
     - Не совсем. Этим утром у меня в голове туман.
     - Опять перетрудился, не так ли? Оливер самодовольно улыбается.
     - Пять миллионов для меня на черный день, который, надеюсь,  никогда не
наступит. Пять - для моего первого внука или внучки. Что ты на это скажешь?
     - Это невероятно. Я тебе чрезвычайно благодарен. Спасибо.
     - Ты рад?
     - Безмерно.
     -  Уверяю  тебя, я буду радоваться больше,  когда  придет  этот великий
день.  Запомни.   Твой  первый  ребенок  получит   пять  миллионов.  Решено.
Запомнишь?
     - Разумеется. Спасибо. Большое спасибо.
     - Я  это делаю  не ради  твоей  благодарности, Оливер.  Чтобы  добавить
третью Эс в название нашей фирмы.
     - Здорово. Отлично.  Третья  Эс. Потрясающе.  Осторожно он высвобождает
руку и чувствует, как по ней вновь начинает циркулировать кровь.
     - Нина  - хорошая  девочка. Я  ее проверял. Мать -  шлюха, это неплохо,
если хочется порезвиться в постели. По линии отца мелкие аристократы, толика
эксцентричности, которая не может пугать, здоровые братья и сестры. Ни цента
за душой,  но с пятью миллионами для твоего первенца тревожиться из-за этого
нет никакого смысла. Я не встану у тебя на пути.
     - Класс. Буду об этом помнить.
     - Ей не  говори.  О деньгах. Они могут повлиять на  ее  решение.  Когда
настанет знаменательный день,  она все и узнает. И ты будешь  знать, что она
любит тебя, а не деньги.
     - Дельная мысль. Еще раз благодарю.
     -  Скажи  мне,  старичок...  - доверительно,  вновь  сжимая  предплечье
Оливера, - как мы выглядим в эти дни?
     - Выглядим? - в недоумении переспрашивает Оливер. Он копается в памяти,
пытаясь вспомнить цифры из финансовых отчетов, оборот, норму прибыли,  общую
сумму доходов...
     - С Ниной. Сколько раз? Два ночью и один утром?
     -  О  господи... - Ухмылка,  движение руки, смахнувшей со лба  капельки
пота. - Боюсь, мы сбиваемся со счета.
     - Молодчина. Так и надо. Это у нас семейное.

Глава 10
     В  мрачной  чердачной  спальне, куда ретировался Оливер после того, как
почаевничал  в саду с  Броком, и  где  оставался  в гордом  одиночестве,  за
исключением редких случаев, когда кто-то из команды заглядывал к нему, чтобы
удостовериться, что с  ним все  в порядке,  стояли лишь железная  кровать да
простой  стол  с лампой  под  абажуром.  К спальне  примыкала ванная,  такая
грязная,  что в нее не хотелось заходить, с  детскими переводными картинками
на зеркале. Оливер от нечего делать  попытался их содрать, но не получилось.
В комнате имелась  и телефонная  розетка, но узников телефонами не снабжали.
Члены команды занимали комнаты по  обе стороны спальни: Брок безмерно  любил
Оливера, но  абсолютно ему не доверял. Время близилось к полуночи, и Оливер,
послонявшись по комнате  и порывшись в своих  вещах, - собирая  их, он сунул
между рубашек  бутылку  виски,  которую благополучно конфисковали, -  вновь,
сгорбившись, уселся на кровати,  держа в руках длинный, в сорок пять дюймов,
надувной баллон, одетый в банное полотенце и дорогие носки из небесно-синего
шелка  от "Тернбулла и Ассера". Тайгер подарил ему  тридцать пар после того,
как заметил, что  на  нем один  синий  шерстяной  носок, а второй - серый из
хлопка. Надувные  баллоны стояли на страже  психики Оливера, а Бриерли  (53)
был  его наставником. Когда в голову не лезли никакие мысли, когда он не мог
принимать  решения,  то просто ставил у ног коробку  с надувными баллонами и
вспоминал, что  говорил  Бриерли  о  моделировании, о  том,  как надувать  и
завязывать  баллоны,  как  пользоваться кожей,  карандашами, палочками,  как
отделить качественные  от  тех,  что  не  годятся для фокусов. Когда  у него
начались   нелады  в  семье,  он   ночами   напролет  сидел  перед  учебными
видеофильмами Бриерли, не  реагируя ни на слезы, ни  на упреки  Хитер. "Твой
выход  на  сцену в час ночи, -  предупредил  его  Брок, - если не произойдет
чего-то непредвиденного. И я хочу, чтобы ты выглядел джентльменом".
     Довольствуясь  падающим  из  незашторенного  окна  светом, Оливер  чуть
приспустил баллон  и перегнул его  в  паре  дюймов от  глухого торца,  чтобы
сформировать голову, и вдруг понял, что еще не решил, какое собрался сделать
животное. Он положил баллон на пол,  тщательно вытер руки  носовым  платком,
сунул пальцы в коробку  с пудрой  стеарата цинка, которая стояла рядом с ним
на  стеганом  пуховом  одеяле.  Благодаря  сте-арату цинка  пальцы  остались
гладкими,  но  нескользкими,  Бриерли  всегда имел при  себе  стеарат цинка.
Оливер  опустил  руку, нащупал надутый баллон,  поднял его, перегнул  вдвое,
повернулся к  окну,  пристально посмотрел  на  баллон на фоне ночного  неба,
выбрал нужное место, нажал. Баллон лопнул, но Оливер, который  обычно считал
себя в ответе за все  природные и не обошедшиеся без участия человека  беды,
не стал относить случившееся на свой счет. Нет на земле  фокусника,  заверял
его  Бриерли, который мог бы подчинить своей  воле все  надувные  баллоны, и
Оливер  ему  верил.  То  попадался  бракованный  баллон,  то  характеристики
материала оболочки  изменялись под  влиянием погоды, и  тогда, кем бы  ты ни
был,  даже  самим  Бриерли,  надувные  баллоны  лопались  у  тебя  в  руках,
взрывались  тебе в лицо, как  шутихи, отчего в щеки будто вонзались миллионы
крошечных бритвенных  лезвий,  глаза  слезились, а  нос  словно  утыкался  в
мелкоячеистую сеть.  И не оставалось ничего другого,  если ты  был Оливером,
как  геройски улыбаться и  надеяться, что фразы Рокко спасут тебя от полного
фиаско:  

"Да,  до чего же  громко  лопаются  надувные  баллоны...  Завтра он
отнесет его в магазин  и попросит заменить  на  новый, небракованный, не так
ли?"

     Стук  в  дверь  и  шотландский выговор  Агги  подняли Оливера на  ноги,
отвлекли от мыслей, бродящих по  многим его головам, на  которые разделилась
та единственная, что сидела на плечах. В одной он сходил с ума из-за Кармен:
"Она уже в Нортхемптоне? Прошло  ли раздражение на ее левой брови? Думает ли
она обо мне так же часто, как я о ней?" В другой -  из-за отца: "Тайгер, где
ты? Ты голодный? Усталый?" А  кроме того, он волновался о Евгении,  Михаиле,
Тинатин,  Зое, задавался вопросом,  знает  ли  она, что ее  муж - убийца.  И
боялся, что да.
     -  Мы  слышали  пистолетный   выстрел,  Оливер?  -  осведомилась  Агги,
оставаясь по другую сторону двери. Оливер  пробурчал что-то невразумительное
и потер запястьем нос. -  Я принесла  твой костюм, вычищенный и выглаженный.
Могу я передать его тебе, пожалуйста?
     Он включил свет, покрепче завязал полотенце на талии, открыл дверь. Она
стояла в  черном  спортивном костюме и  кроссовках, волосы забрала  в  тугой
узел. Он взял костюм и попытался  закрыть дверь,  но  она в притворном ужасе
смотрела мимо него, на кровать.
     - Оливер, что это?  Я хочу сказать, можно ли мне это видеть? Ты изобрел
новое извращение или как? Он повернулся, проследил за ее взглядом.
     - Это половина жирафа, - признался он. - Та, что не лопнула.
     На  ее  лице  отразилось изумление, недоверчивость. Чтобы доставить  ей
удовольствие,  он  сел на  кровать,  из  другого  надувного баллона сотворил
жирафа, а  потом, по  ее  настоянию, птицу и мышь. Ей хотелось знать,  сколь
долго они простоят и  позволит ли  он взять  одну из  этих надувных игрушек,
чтобы  отвезти  своей  четырехлетней племяннице  в Пейсли.  Агги  восхищенно
щебетала, и  он  понимал,  что  намерения  у  нее самые  добрые.  Эта  милая
обходительность,  эта приличествующая  случаю одежда...  как  ни  крути,  до
повешения оставалось совсем ничего.
     - Через двадцать  минут Нэт  собирает военный совет,  вдруг в последний
момент произойдут какие-то изменения. Это те туфли, в которых ты собираешься
идти, Оливер?
     - Они в полном порядке.
     - Для Нэта - нет. Он меня убьет.
     Встреча  взглядов: ее, потому что  команда получила приказ установить с
ним дружеские отношения, его - потому что Оливер, стоило симпатичной девушке
взглянуть  на  него,  сразу  же  рассматривал  вариант долгой  и  счастливой
совместной жизни.
     * * *
     Из кеба его высадили на Парк-Лейн. За  рулем сидел Тэнби.  Дерек сделал
вид,  что расплачивается с  Тэнби, потом Дерек и  еще  один парень  вместе с
Оливером неспешным  шагом направились к  Керзон-стрит, должно быть, чтобы не
позволить ему  в  последний момент дать деру, и  лишь за  пятьдесят ярдов до
нужной двери радостно пожелали своему поднадзорному спокойной ночи. "Вот что
случится, когда  я  умру, -  думал Оливер, преодолевая эти  ярды. -  Вся моя
жизнь  в голове,  передо мной -  черные двери,  за спиной - люди  в  черном,
взглядами гонящие  меня к этим дверям". Как же ему хотелось  сидеть сейчас в
пансионе миссис Уотмор, смотреть телевизор вместе с Сэмми.
     -  С  пятницы, после  окончания  рабочего дня, никто не  приходил и  не
уходил, выходящих звонков не было,  - говорил Брок на последнем инструктаже.
-  В  Трейдерском зале горит свет, но в  торгах участвовать некому. Входящие
звонки  записываются  на  автоответчик.  Автосекретарь  сообщает, что  фирма
начнет  работать  в  понедельник в  восемь  утра.  Они  делают  вид, что все
тип-топ, но с убитым Уинзером и сбежавшим Тайгером вся работа застопорится.
     - А где Массингхэм?
     - В Вашингтоне, собирается в Нью-Йорк. Звонил вчера.
     - Как насчет Гупты? - Слуга-индиец занимал квартиру в подвале.
     -  Все   семейство   смотрит  телевизор  до  одиннадцати,   в  половине
двенадцатого свет гаснет. Это повторяется из вечера в вечер, и сегодняшний -
не исключение.  Гупта  и его жена спят в бойлерной, его сын и невестка  -  в
спальне, дети - в коридоре. Охранной сигнализации в подвале нет. Когда Гупта
спускается  вниз,  он  запирает стальную дверь и желает спокойной ночи всему
миру.  Согласно полученным сведениям, весь день он плачет и  качает головой.
Есть еще вопросы?
     "Гупта любил Тайгера, как никто другой",  - с грустью  вспомнил Оливер.
Сто лет тому  назад  троих  братьев  Гупты  ливерпульская  полиция упекла за
решетку,  но,  как  гласила легенда,  благодаря  бесстрашному  вмешательству
святого Тайгера из  рода Синглов все  они вышли на свободу. Потому-то Гупта,
который  хотел только  одного: верно служить своему господину, целыми  днями
плакал и качал головой. Храбрая  луна вскарабкалась на верхотуру чудовищного
двадцатиэтажного  отеля,  пронзающего  небо,  словно  небоскреб  Манхэттена.
Сверху посыпалась мелкая морось, дождь - не дождь,  туман - не туман. Желтые
круги  натриевых  фонарей выхватывали из темноты  знакомые  ориентиры: банки
"Риад" и "Катар",  "Чейз эссет менеджмент", крохотный магазинчик "Традиция",
в   котором  продавались  солдатики  армий  вчерашнего  дня.  Оливер  обычно
барабанил пальцами по витрине магазинчика,  набираясь  храбрости  перед тем,
как  войти в "Хауз оф Сингл". Он поднялся по пяти каменным ступеням,  а ведь
клялся, что  никогда  в жизни  больше по  ним  не  поднимется,  похлопал  по
карманам в поисках ключа, осознал, что давно уже сжимает его  в руке. Волоча
ноги,  двинулся  дальше,  выставив ключ перед собой.  Те же  колонны. Та  же
медная пластина  с  перечислением разбросанных  по  миру  форпостов  империи
"Синглов":  "Сингл леже, лимитед",  Антигуа... "Банк "Сингл и Сай"... "Сингл
ресортс  Монако,  лимитед"...  "Сингл Сан вэлью  оф Гранд  Кайман"... "Сингл
Марселло  ленд  оф  Мадрид"...  "Сингл  Сиболд Леве  оф Будапешт"...  "Сингл
Малански оф Петербург"... "Сингл Ринальдо инвестметс оф Милан"... Оливер мог
процитировать весь список с завязанными глазами.
     - А  если  они  поменяли  замок?  -  спрашивал  он  Брока,  цепляясь за
соломинку.
     - Если поменяли, мы уже заменили его старым.
     С ключом  в руке  Оливер  быстро оглядел улицу, и  ему показалось,  что
Тайгер в черном плаще с  бархатными петельками на лацканах следил  за ним из
арки каждого подъезда. Мужчина и женщина обнимались в тени навеса. Бездомный
улегся на пороге риэлторского агентства.  "На чрезвычайный  случай на  улице
тебя  будут  страховать трое",  -  предупредил  Брок. Чрезвычайный случай  -
внезапное возвращение Тайгера в свою клетку. Оливер обильно потел, стекающий
по лбу пот застилал глаза. "Не следовало мне надевать это чертово пальто", -
подумал он. Костюм был одним из  шести, присланных от "Хэйуэрда" в тот день,
когда  молодой господин стал  младшим партнером.  Вместе с  костюмами Оливер
получил  дюжину сшитых  на заказ  рубашек, и золотые  запонки  от "Картье" с
тигром на одной стороне и тигренком - на другой, и темно-бордовый спортивный
"Мерседес" с  квадросистемой и  буквами  ТС на номерных знаках. Он потел,  и
глаза все сильнее застилал туман, и если пальто не придавливало его к земле,
то  с этим  вполне  справлялся ключ.  Замок сдался, не  скрипнув, он толкнул
дверь,  она  отошла на  десяток дюймов  и  застыла.  Он  толкнул  сильнее  и
почувствовал, как подается сдвигаемая дверью субботняя почта. Шагнул вперед,
дверь закрылась за его спиной, и  вопящие  призраки ада уже спешили со  всех
сторон, чтобы поприветствовать его.
     "Доброе  утро,  мистер  Оливер!"  - Пэт, швейцар, вытянулся в  струнку,
разве что не щелкнул каблуками.
     "Мистер Тайгер вас  обыскался, Оливер". -  Сара, секретарь-регистратор,
поднялась из-за своего стола.
     "Неплохо с ней как-нибудь позавтракать,  не так  ли, Олли,  старина?" -
Арчи, звезда Трейдерского зала, мог фамильярничать с молодым господином.
     -  Ты не  покидал фирмы, -  говорил Брок  Оливеру перед  выездом. - Так
повелел Тайгер. Ты оставался  партнером, ты не  исчезал, как утренний туман.
Ты  учился за  океаном, приобретал  опыт работы  в  зарубежных  фирмах,  вел
переговоры  с потенциальными клиентами. Согласно бухгалтерским отчетам, тебе
полностью  выплачивалось жалованье. За прошлый год доход  партнеров составил
пять миллионов восемьсот  тысяч.  Тайгер подал налоговую декларацию  на  три
миллиона. Сие означает,  что два  находятся  на  твоем счету в  каком-нибудь
офшорном  банке.  Поздравляю.  Ты  также   прислал  на  фирму  телеграмму  с
поздравлением по случаю Рождества. Тайгер зачитывал ее вслух. Все хлопали.
     - А где я был?
     - В Джакарте. Изучал морское право.
     - Да кто верит в эту чушь?
     - Все, кто хочет сохранить работу.
     Свет  уличных фонарей  просачивается через окно над дверью.  Знаменитая
золоченая клетка стоит  открытая, чтобы вознести важных гостей  на.  верхний
этаж. "Лифт Сингла  идет  вверх  и никогда  -  вниз!"  -  написал  известный
финансовый обозреватель, откушав  в "Колыбели Кэт". Тайгер приказал вырезать
статью,  вставить  в  рамку  и  повесить над  кнопкой вызова.  Лифту  Оливер
предпочел лестницу, поднимался  осторожно,  не  чувствуя ног,  ступающих  на
ковер, гадая, а есть ли они  у него вообще, ведя пальцем по перилам красного
дерева,  но  не хватаясь  за них, потому что миссис  Гупта всегда  гордилась
блеском   перил.  Трей-дерский  зал  остался  по  левую   руку,  за  двойной
вращающейся дверью, которая грохала, словно в кухне бистро. Оливер осторожно
толкнул ее, заглянул внутрь. Неоновый свет лился с потолка.  Молчаливые ряды
компьютеров ожидали понедельника. Дэйв,  Фуонг, Арчи, Салли, Муфта, где  вы?
Это  же я, Большой Олли, принц-регент. Нет  ответа. Все  попрыгали  за борт.
Добро пожаловать на борт "Марии-Селесты".
     По  другую сторону площадки длинный коридор уходил  к административному
департаменту,  родному   дому  секретарей   в   деловых   костюмах  и  троих
достопочтенных бухгалтеров, которых называли подтиральщиками, потому что они
выполняли  грязную  работу, за какую  супербогатые  платили  немалые деньги:
готовили все необходимые  бумаги для приобретения автомобилей, собак, домов,
лошадей,  лож на "Эскоте" (54),  договаривались об отступных с  вышедшими  в
тираж любовницами,  шепотом вели переговоры с недовольными слугами,  которые
зачастую  отбывали  в  "Роллсе"  и  с  ящиком  виски. Дуайен подтиральщиков,
застенчивый  высокий  старик  по  фамилии  Мортимер, живший в  Рикмансуорте,
упивался выходками своих уважаемых подопечных. "Плюс она трахается  со своим
дворецким, - сообщал он уголком рта, прижимаясь плечом к  плечу  Оливера для
большей доверительности. - Плюс продала Ренуаров мужа и заменила их копиями,
потому  что  старик совсем  ослеп. Плюс  пытается  вычеркнуть  его  детей из
завещания..."
     Поднявшись на следующий этаж, Оливер достаточно  долго простоял у двери
зала заседаний совета  директоров, чтобы перед его мысленным взором возникла
привычная картина: Тайгер на троне во главе стола из розового дерева, Оливер
-   напротив,   Массингхэм,   старший   официант,   раздает  кожаные   папки
старичкам-пэрам, отставным министрам, издателям финансовых газет и журналов,
выходящих  в   Сити,  адвокатам,  получающим  огромные  гонорары,  свадебным
генералам.  Еще пролет,  и  он видит ножки стола охранника и нижнюю половину
зеркала. Он приближается к, по терминологии Массингхэма, Секретной зоне.
     -  Есть  белая сторона и  черная сторона,  -  объяснял  Оливер  Броку в
комнате для допросов аэропорта Хитроу. - Белая сторона платит аренду, черная
начинается на третьем этаже.
     - На какой стороне ты, сынок? - спросил Брок.
     - На обеих, - ответил Оливер после долгого раздумья, и  с  того момента
Брок перестал называть его сынком.
     Он  услышал стук и замер.  Вор. Голуби. Тайгер.  Сердечный приступ.  Он
прибавил  скорости,   стал   подниматься   быстрее,   готовя   вступительные
предложения к неизбежной встрече:
     

Это

  я,  

отец, Оливер. Мне  ужасно жаль, что  я при-позднился на четыре
года,  только  я встретил эту девушку, мы разговорились,  одно  цеплялось за
другое, и я проспал...
     О, привет, папа, извини,  что так вышло, но, видишь ли, у меня случился
кризис  совести,  а может, я  обнаружил,  что у меня  есть совесть.  Никакой
путеводной  звезды на  дороге  в  Дамаск  или чего-то  в этом  роде.  Просто
проснулся  в Хитроу после довольно утомительной встречи с  одним из наиболее
важных клиентов и решил, что пора задекларировать часть контрабанды, которая
накопилась у меня в голове...
     Отец!  Папа!  Как   я  рад  тебя  видеть!  Проходил  вот  мимо,   решил
заскочить... Да услышал о том, что произошло с беднягой Уинзером,  и не мог,
естественно, не задаться вопросом, а как ты сам...
     Ой, папа, послушай, огромное тебе спасибо за пять миллионов для Кармен.
Она  слишком  мала,  чтобы  поблагодарить  тебя, но  Хитер  и я  очень  тебе
признательны...
     О, между прочим, отец,  Нэт  Брок говорит,  если ты  в бегах,  он готов
воспользоваться этой  возможностью и заключить с тобой сделку.  Вроде бы  он
встречался с тобой  в Ливерпуле  и имел возможность лично убедиться в  твоих
талантах...
     И еще, отец, если ты не возражаешь, я готов доставить тебя в безопасное
место.  Нет, нет, нет, я

 - 

твой друг!  Действительно, я  предал тебя,  но то
была необходимость. А в глубине души я по-прежнему бесконечно предан тебе...

     Он  встал  перед  запертой  дверью,  уставился  на  панель с  кнопками,
управляющую  замком. Машина "Скорой помощи",  завывая сиреной, промчалась по
Саут-Одли-стрит.   Вой   этот  отозвался  в  ушах  Оливера  ревом  ракетного
двигателя. За ней последовала патрульная машина, потом пожарная. "Отлично, -
подумал он, -  только  пожара  мне сейчас и  не  хватает". "В данном случае,
господа, мы имеем дело с  так называемой постоянно-переменной комбинацией, -
сухим голосом бывшего полицейского объясняет строгий консультант по охранным
системам собравшемуся руководству  фирмы,  в том числе  и  Оливеру. - Первые
четыре цифры постоянны,  и мы все их знаем. - Понятное дело, знаем. 1-9-3-6,
благословенный  год  рождения господина нашего  Тайгера. - Двузначное число,
состоящее из последних цифр  - переменное,  чтобы получить его, нужно отнять
сегодняшнюю  дату от числа пятьдесят.  Поскольку  сегодня у нас тринадцатое,
как доложили  мне мои шпионы, ха-ха, я нажимаю кнопки с цифрами три  и семь.
Будь сегодня  - первое, я бы  нажал кнопки четыре  и девять. Вы это уяснили,
господа? Я прекрасно понимаю, что этим утром передо мной чрезвычайно занятые
слушатели, обладающие высоким интеллектом, поэтому  не собираюсь задерживать
вас дольше, чем это необходимо. Нет вопросов? Благодарю вас, господа, можете
покурить, ха-ха".
     С   волнением,  удивившим   его   самого,   Оливер   нажимает   кнопки,
соответствующие году рождения Тайгера, потом еще две в полном соответствии с
указаниями  консультанта, толкает  дверь.  Она  открывается, впуская  его  в
юридический  департамент. 

"Ты  юрист, Почтальон?  -

 изумленно спрашивает его
Евгений. - 

Ты - юрист?"

 Стены украшены акварелями с видами Иерусалима, озера
Уиндермер, Маттерхорна (55).  Ими  торговал один из обанкротившихся клиентов
Тайгера.  Приоткрытая дверь.  Кончиками  пальцев Оливер  распахнул  ее.  Мой
кабинет.  Моя камера. Мой  календарь, устаревший на  четыре  года. Здесь наш
юрист,  он  же Почтальон, овладевал азами  бизнеса. Узнавал  о  деятельности
трейдинговых  компаний, которые  ничем никогда не торговали и  не собирались
торговать. О холдинговых компаниях, на счетах которых  деньги  задерживались
не  больше чем на  пять минут,  слишком  уж они  были "горячими". О том, как
продавать  никому  не  нужные  акции  банку,  с  тем  чтобы   сделать   банк
покупателем. А потом выкупать эти же акции через другие компании, потому что
банк принадлежал тебе.  Учился предлагать  клиенту  теоретические  сценарии,
исключительно  с   тем,   чтобы  клиент  принял  их   к  сведению,   но   не
руководствовался  ими в  своих  последующих действиях.  Учился оставаться  в
тени,  всегда  следуя в  кильватере  безвременно ушедшего  от  нас, убитого,
зачастую  подчинявшегося велениям пениса, а не головы, Альфи Уинзера  с  его
тронутыми сединой каштановыми волосами и дорогими костюмами от,  само собой,
"Хэйуэрда", Альфи,  грозы машинисток, не пропускавшего в коридорах  ни одной
юбки, аморального учителя младшего партнера:
     "Итак,  мистер Азир,  - ухмылка,  кивок  через комнату  нашему молодому
мастеру, который сидит тут же и набирается опыта, - давайте представим себе,
разумеется, чисто теоретически, что в  вашем распоряжении  оказалась большая
сумма  денег, которую принес вам  ваш  процветающий бизнес  по  производству
косметических средств в... ну... скажем,  транснациональный. Возможно, у вас
и  нет  этого  косметического  бизнеса,   но   и   наши   рассуждения  чисто
теоретические. - Смешок. - Далее представим  себе, что вы помогаете младшему
горячо любимому брату, который живет в Дели. Будем считать, что такой брат у
вас  есть,  и  не  надо  говорить  мне,  что  его нет. Ваш брат  -  владелец
нескольких отелей,  и  вы считаете себя  обязанным помогать ему,  покупая  в
Европе дорогое и сложное оборудование, которое он, бедняга, не может достать
в Индии, для чего он авансирует вам на неформальной основе,  скажем,  семь с
половиной миллионов долларов. Вы же его  брат, а в  Азии, как я понимаю, это
общепринятая  практика.  Далее давайте предположим, что вы, исходя  из этого
сценария, приходите  к  мистеру Такому-то в Таком-то банке,  расположенном в
славном городе Цюр в  Швейцарии, и говорите, что  вас представляет "Хауз  оф
Сингл  энд Сингл", а мистер  Альфред Уинзер, с  которым этот мистер Такой-то
недавно провел очень приятный вечер, шлет ему самые наилучшие пожелания..."
     Лестница  черного хода,  освещенная тусклыми  лампами,  брала  начало в
конце коридора  юридического  департамента и,  минуя два  пожарных выхода  и
мужской туалет, приводила в просторную приемную  кабинета Тайгера. Осторожно
поднимаясь по ступенькам, Оливер добрался  до деревянной двери со сверкающей
медной ручкой.  Уже  поднял руку,  чтобы постучать,  но вовремя остановился,
взялся за ручку, повернул. Переступил  порог и очутился в сказочной ротонде.
На купол через стеклянные сегменты проецировалось звездное небо. В мерцающем
свете он различил полки  с книгами, которые никто никогда не читал. Книги по
юрисдикции, чтобы знать, какие надо обходить законы.  Книги о богатых, чтобы
знать, из кого сколько можно выдоить. Книги по контрактам, чтобы знать,  как
их нарушать. Книги по налогам, чтобы знать, как от них уходить. Новые книги,
показывающие,  что  Тайгер идет  в ногу  со  временем. Старые  книги,  чтобы
показать, что он  не  первый год  в  деле.  Серьезные  книги, чтобы  убедить
клиента,  что ему можно доверять. Оливера трясло, лицо, шея, грудь покрылись
красными пятнами, как при крапивнице. Он забыл все: свое имя, возраст, время
суток, сам ли он пришел  сюда  или  кто-то  его послал, кого он любил, кроме
отца. Слева от него мягчайшая тахта и дверь в кабинет Массингхэма. Закрытая.
Справа -  стол-полумесяц  Пэм  Хосли и портреты трех ее мопсов.  Прокладывая
путь  по звездам, Оливер пересек  ротонду,  нашел  правую половинку  двойных
дверей, повернул ручку, пригнулся, зажмурился  и, как ему показалось, бочком
протиснулся в кабинет отца. Стоячий, сладковатый воздух. Оливер принюхался и
решил, что  уловил знакомый запах лосьона "Мистер Трампер", которому отдавал
предпочтение  Тайгер.  Поняв,  что  глаза  у  него все-таки открыты,  Оливер
двинулся дальше и остановился  перед  священным столом  в  надежде,  что его
заметят. Стол  был  большой, в  темноте  стал еще больше,  но  не  настолько
большой,  чтобы  восседавший  за  ним  человек  превращался  в  пигмея. Трон
пустовал.   Оливер  осторожно  выпрямился  во  весь  рост,   позволил   себе
оглядеться. Двенадцатифутовый стол для совещаний. Поставленные вкруг кресла,
в  которых клиенты могли со всеми удобствами  выслушать речь  Тайгера о том,
что  каждый  гражданин,  независимо   от  цвета  кожи,  национальности   или
вероисповедания, имеет право воспользоваться прорехами в  законодательстве и
ни с кем не делиться нечестно заработанными деньгами. Панорамное окно, около
которого любил  стоять Тайгер,  сжимая  предплечье  сына  и  глядя  на  свое
отражение  на фоне  панорамы  Лондона,  и  говорить  ему,  что  его  еще  не
родившийся ребенок уже  пятикратный миллионер.  И где... 

о господи! О святой
боже...  где теперь  труп Тайгера,  завернутый  в  саван  из поблескивающего
муслина, завис над полом, словно полумесяц, положенный на бок.

 Растянутый за
руки и за ноги. Тайгер - паук, повешенный на своей паутине.
     Каким-то  образом Оливеру  удалось заставить  себя  шагнуть вперед,  но
призрак  не шевельнулся, не исчез. Это же фокус! Удиви своих друзей! Разрежь
партнера  надвое  у них  на глазах! Отправь  конверт с  наклеенной маркой  и
адресом в "Магик намберс", почтовое отделение Уоллингхэма, до востребования!
Он прошептал: "Тайгер! - ничего не услышал в ответ, кроме рыданий и тяжелого
дыхания большого города. - Отец. Это Оливер. Я. Я дома. Все нормально. Отец.
Я  тебя люблю". В  поиске веревок он протянул руку и описал широкую дугу над
трупом,  обнаружив,  что  ухватился  лишь  за погребальный саван.  Внутренне
сжавшись,  ожидая  самого  худшего, он  заставил себя  не  закрывать  глаза,
посмотрел  вниз  и  увидел  коричневую голову, поднимающуюся  навстречу  его
взгляду. И тут же понял, что не его  отец восстал из мертвых, а верный Гупта
поднялся из глубин  гамака,  плачущий, радостный, босоногий Гупта,  в  синих
подштанниках и сетке от комаров, хватающий молодого  мастера  за  обе руки и
отчаянно их трясущий.
     - Мистер Оливер, где же вы так долго были, сэр? За океаном, за океаном!
Учились, учились! Святой  боже, сэр,  наверное, не отрывались от книг. Никто
не мог говорить  о вас.  Покров  тайны  окружил вас,  никому  не разрешалось
прикоснуться к нему.  Вы  женились,  сэр? Господь благословил вас детьми, вы
счастливы? Четыре года, мистер Оливер, четыре года!  Господи. Только скажите
мне, что ваш  святой  отец жив и  в  добром  здравии, пожалуйста. Уже  много
долгих дней мы ничего о нем не слышали.
     - У  него все хорошо. - Оливер забыл про все  страхи,  осталось  только
облегчение. - Мистер Тайгер в полном порядке.
     - Это правда, мистер Оливер?
     - Конечно.
     - И у вас все хорошо, сэр?
     - Я не женат, но в остальном все хорошо. Спасибо, Гупта. Спасибо.
     

Спасибо за то, что передо мной ты - не Тайгер.
     -

 Тогда я вдвойне счастлив,  как и мы все. Я не мог покинуть свой пост,
мистер  Оливер.  Я  не  извиняюсь. Бедный мистер Уинзер. Господи!  В  полном
расцвете сил, можно сказать. Настоящий джентльмен.  Всегда у него находилось
слово и  улыбка для  нас,  маленьких  людей, и особенно  для  дам.  А теперь
тонущий корабль  брошен, пассажиры исчезают, как снег в огне.  В  среду  три
секретарши, в четверг два отличных молодых трейдера, теперь ходят слухи, что
наш элегантный  руководитель аппарата не просто  в отпуске,  но покинул  нас
навсегда.  Кто-то должен остаться и поддерживать огонь, говорю я, даже  если
из соображений безопасности нам приходится сидеть в темноте.
     - Ты - настоящее сокровище, Гупта.
     Возникла неловкая пауза, оба  старались понять, а так ли они рады  этой
встрече.  У Гупты термос с  горячим  чаем.  Чашка одна, поэтому  Оливеру она
досталась первому. Но  Оливер старательно избегал взгляда Гупты, а последний
то радостно улыбался, то вдруг начинал хмуриться.
     -  Мистер  Тайгер  шлет  тебе  наилучшие пожелания,  Гупта,  -  нарушил
затянувшееся молчание Оливер.
     - Через вас, сэр? Вы с ним говорили?
     - "Если старина  Гупта на месте, пни  его под зад  от  моего имени". Ты
знаешь его манеру.
     - Сэр, я люблю этого человека.
     - Он  знает, -  продолжал Оливер, ненавидя  себя. - Он знает меру твоей
верности, Гупта. Ничего другого он от тебя и не ожидал.
     - Он  -  самый добрый из всех. У вашего отца великое  сердце, позвольте
сказать.  Вы двое  - самые добрые джентльмены. -  Лицо  Гупты  перекосило от
тревоги.  Все  его  чувства: любовь,  верность,  подозрительность,  страх  -
читались на нем, как на листе бумаги. - А  что  привело вас  сюда, позвольте
спросить? - У него вдруг  прибавилось смелости. - Почему вы вдруг  приходите
после четырех  лет  отсутствия да еще передаете мне слова  мистера  Тайгера?
Пожалуйста, сэр, простите меня, я всего лишь слуга.
     - Мой  отец  хочет, чтобы я взял кое-какие бумаги  из нашего  сейфа. Он
уверен, что они имеют прямое отношение к случившемуся в этот уик-энд.
     - О, сэр, - выдохнул Гупта.
     - Что такое?
     - Я тоже отец, сэр.
     "Как и я", - мысленно сказал ему Оливер.
     Миниатюрная рука Гупты прижалась к груди.
     -  Ваш  отец  не  был   счастливым  отцом,  мистер  Оливер.  Вы  -  его
единственный сын. Я - счастливый отец, сэр. Я знаю  разницу. Любовь, которую
мистер Тайгер испытывает к вам, не взаимна.  Таково его мнение.  Если мистер
Тайгер доверяет вам, мистер Оливер, тогда все хорошо.  Пусть так и будет,  -
Гупта покивал.  Ему открылась  истина, и теперь он следовал ей. - Мы поверим
доказательствам,  мистер Оливер,  убедимся на практике, без всяких "если"  и
"но".  Я  к  этому  руку не прикладывал. Обо всем  позаботилось  провидение.
Следуйте за мной, мистер Оливер.  К окнам не подходите. - Оливер  последовал
за тенью  Гупты к дверям красного  дерева, маскировавшим большой, с комнату,
сейф, код замка которого знали только партнеры.  Гупта открыл двери, вошел в
маленькую прихожую. Как только Оливер переступил порог, закрыл двери и зажег
свет. Они стояли лицом друг к другу, разделенные дверцей сейфа. Ростом Гупта
был ниже Тайгера, и  Оливер всегда думал, что именно  по этой причине Тайгер
взял его в слуги.
     - Ваш отец - очень недоверчивый человек, мистер  Оливер. "Кому мы можем
полностью  доверять,  позволь  спросить,  Гупта?  -  сказал  он мне.  -  Где
благодарность за все, что мы дали тем, кого больше всего любим, спрашиваю я?
От кого человек может ожидать  абсолютной преданности, как не от своей плоти
и   крови,   скажи  мне,  будь  так  любезен?  Поэтому,   Гупта,   я  должен
подстраховаться  против  предательства".  Это  его   слова,  мистер  Оливер,
обращенные ко мне лично, поздним вечером, когда мы остались одни.
     Цитировал  Гупта  Тайгера  или нет - вопрос, но в  том,  что он обвинял
Оливера в предательстве,  не  отрывая  взгляда  от  массивной  серой  двери,
сомнений быть не могло.
     

-

 "Гупта, - говорит он  мне, - берегись  сыновей наших, если ими движет
зависть. Я не слепой. Причины  некоторых неудач, случившихся с  моей фирмой,
нельзя выявить без тщательного анализа всех фактов.
     Некие  сведения,  известные только одному человеку, попали в руки наших
непримиримых врагов. Кого мне за это винить? Кто Иуда?"
     - Когда он тебе все это говорил?
     -  Когда  несчастья   стали  множиться,  ваш  отец   впал  в   глубокую
задумчивость.  Много  часов  проводил в сейфе,  в который вы  хотите  войти,
проверял верность других глаз, не своих, сэр.
     - Тогда я  надеюсь, что он  смог отмести подозрения, не соответствующие
действительности, - резко ответил Оливер.
     -  Я тоже,  сэр. Очень на  это надеюсь. Пожалуйста, мистер Оливер, сэр,
открывайте сейф. Не торопитесь. Пусть решит Провидение.
     Это  был вызов. Под немигающим взглядом  Гупты  Оливер шагнул  к  двери
сейфа. Из зеленого диска выступали кнопки с цифрами. Гупта встал чуть сбоку,
сложив руки на груди.
     -  Я  не уверен,  что  тебе положено при этом присутствовать, - заметил
Оливер.
     - Сэр, я - de facto сторож дома вашего отца. Я  жду доказательств ваших
добрых намерений. Это мой долг перед вашим отцом.
     Оливер догадался  о том, что  и так уже  знал. "Гупта говорит  мне, что
Тайгер изменил  комбинацию цифр, открывающую замок, и,  если я не знаю новой
комбинации, значит,  Тайгер мне  ее  не  назвал. А раз не назвал, значит, не
посылал меня сюда, значит, я нагло лгу ему в лицо, и Провидение это докажет,
Провидение выведет меня на чистую воду".
     - Гупта, я бы хотел, чтобы ты подождал снаружи.
     С недовольной  миной Гупта выключил свет, вышел, закрыл за собой двери.
Включив  свет, Оливер через замочную  скважину  услышал, как тот  оплакивает
Тайгера. Тайгер - мученик, пострадавший из-за  собственной доброты. Защитник
слабых. Жертва спланированного и дьявольского обмана со стороны тех, кого он
пригрел на груди. Щедрый работодатель, идеальный муж и отец.
     -  Великого человека следует судить  по его друзьям, мистер Оливер. Его
не следует судить  по  тем,  кто  плел против  него  интриги из зависти  или
мелкости души, сэр.
     "Мой чертов день рождения", - подумал Оливер.
     * * *
     Вечер перед самым Рождеством. Оливер служит Броку лишь  несколько дней,
но  он  уже не тот, что прежде. Теперь он зависит от  других людей,  с более
сильным характером, стал куда  как более послушным, чем до того, как подался
в шпионы. Сегодня  по  распоряжению Брока он намерен  задержаться подольше и
продолжить  изучение  офшорных  банковских счетов  клиентов, пока Тайгер  не
успел  их  поменять.  Он  сидит за  столом, набрасывает  черновик  какого-то
контракта, нервно ожидая, когда же Тайгер, уходя, заглянет к нему в кабинет.
Тайгер  заглядывает,  и,  как обычно,  по его лицу видно, что  он  никак  не
определится с планами в отношении сына.
     - Оливер.
     - Да, папа.
     - Оливер, я думаю, что пора познакомить тебя с тайнами сейфа партнеров.
     - Ты уверен, что это нужно? - спрашивает Оливер. И думает, а не слишком
ли  рискованно  прямо  сейчас прочитать отцу  столь  необходимую  лекцию  об
обеспечении личной безопасности.
     Тайгер уверен. И, как обычно, хочет подчеркнуть значимость события, ибо
мимолетность - не его стиль.
     - Все,  что ты сейчас  увидишь, предназначено только  для  твоих глаз и
больше ничьих, Оливер. Знать об этом должны только ты и я и никто больше. Ты
это понимаешь?
     - Разумеется.
     -  Никаких доверительных разговоров с  последней подружкой, особенно  с
Ниной. Только ты и я.
     - Абсолютно.
     - Скажи, я обещаю.
     - Я обещаю.
     Преисполненный важности, Тайгер демонстрирует секрет. Комбинация  цифр,
открывающая дверь сейфа  партнеров, - дата рождения Оливера. Тайгер набирает
ее на  диске и приглашает сына повернуть большой  рычаг. Металлическая дверь
плавно открывается.
     - Отец, я тронут.
     -  Мне не нужна  твоя благодарность. Благодарность  для меня ничего  не
значит. Происходящее сейчас - символ взаимного доверия. В стенном шкафу есть
пристойное виски. Налей нам по стаканчику. Что говорит старик Евгений, когда
хочет выпить? "проведем серьезные переговоры". Я вот подумал, что и мы
могли  бы сегодня  пообедать вместе.  Почему бы  мне не позвонить Кэт?  Нина
подъедет?
     - Нина сегодня занята. Поэтому, собственно, я и задержался на работе.
     * * *
     - "Когда мне наносят удар в спину,  Гупта,  скажи мне, чья рука сжимает
нож! -  кричал  Гупта  в  замочную скважину. - Та ли рука, что ближе всего к
моему  сердцу, спрашиваю я себя?  Та  ли  рука, которую я кормил и поил, как
никакую другую?  Гупта, если я скажу  тебе, что сегодня я - самый  печальный
человек на свете, это не будет преувеличением, хотя ты прекрасно знаешь, что
я не терплю жалости к себе". Это его  слова, мистер Оливер.  Слетевшие с губ
Тайгера.
     Оставшись один, Оливер  всмотрелся  в  диск. "Сохраняй  спокойствие,  -
приказал он себе, - сейчас не время паниковать". Так что же делать? Сначала,
чтобы  подтвердить  свою  догадку, он набирает  старую комбинацию и пытается
повернуть рычаг.  Безрезультатно.  Тайгер изменил  шифр.  По другую  сторону
двери продолжается  проповедь Гупты, а Оливер пытается собраться  с мыслями.
"Тайгер ничего не делает небрежно, - рассуждал он сам с собой, - в любых его
действиях  просматривается высокая самооценка". Без особой надежды он набрал
дату  рождения  Тайгера.  Облом.   День  поминовения!  (56)  С  возрастающим
оптимизмом  набрал  050480,   дату  основания   фирмы,  которая  традиционно
отмечалась  шампанским во  время речной прогулки  по Темзе. Неудача. В  ушах
зазвучал голос Брока: "Но ты, ты  сможешь его почувствовать, предугадать его
действия, залезть в его шкуру.  Он у тебя 

здесь".

 Он услышал Хитер: "Девушки
считают  розы, Оливер. Они  хотят знать, как сильно  их  любят".  Его словно
озаряет, потные пальцы вновь поднимаются к  диску. Он набирает дату рождения
Кармен.
     -  Сэр, в  моей власти набрать 999  и вызвать полицию, мистер Оливер! -
кричит за дверью Гупта. - И очень скоро я так и сделаю!
     Рычаг  плавно  повернулся,  металлическая  дверь  распахнулась,  тайное
королевство  предстало перед  ним  во всей  красе,  коробки,  папки, книги и
бумаги, лежащие в идеальном порядке, которого Тайгер свято придерживался. Он
выключил  свет  и  вышел в кабинет. Гупта,  заламывая руки,  начал бормотать
жалкие извинения.  Лицо Оливера горело, в животе  бушевал пожар,  однако ему
удавалось  говорить резко  и  отрывисто,  как  и  положено  высшему  офицеру
королевства Сингл.
     - Гупта,  я хочу точно знать, что делал мой отец с того самого момента,
как получил известие о смерти мистера Уинзера.
     -  О,  он просто  повредился умом,  сэр. Как  эта весть  достигла  его,
остается  непонятным. По слухам,  кто-то ему позвонил, но, возможно,  он все
узнал  из  газет. Его  глаза стали безумными.  "Гупта,  - говорит  он, - нас
предали. Последовательность событий достигла своей  трагической кульминации.
Найди  мне коричневое  пальто".  Он  потерял способность мыслить  логически,
мистер Оливер, в голове  у него все смешалось. "Сэр,  значит, вы собираетесь
поехать в "Соловьи"?" - спросил я. Если он собирается в "Соловьи", то всегда
надевает  коричневое пальто. Это для него знак, символ, подарок вашей святой
матери.  Поэтому,  если он его надевает,  я  точно знаю, куда  он едет. "Да,
Гупта, я собираюсь в "Соловьи".  И в "Соловьях"  постараюсь найти утешение в
объятьях моей дорогой жены  и постигнуть, чем случившееся чревато для  моего
единственного сына, чья помощь так нужна мне в этот час беды". В этот момент
без стука входит мистер Массингхэм. Это в высшей степени необычно, учитывая,
что мистер  Массингхэм  всегда очень почтителен. "Гупта, оставь нас", -  это
говорит ваш отец. О чем  думают господа,  я  не  знаю, но оба  бледные,  как
мертвецы. Они словно что-то увидели и теперь обмениваются впечатлениями. Так
мне  показалось, сэр.  Потом разговор  заходит  о  мистере Бернарде. Позвони
Бернарду,  с Бернардом надо проконсультироваться, почему  бы нам не выложить
все на стол Бернарда? Отец приказывает Массингхэму замолчать. Этому Бернарду
нельзя  доверять. Он - враг.  Кто знает? Мисс Хосли рыдает.  Я-то думал, что
слезы у нее находятся только для ее маленьких собачек.
     - Мой отец не отдавал никаких  приказов  относительно своей поездки? Не
посылал за Гассоном?
     - Нет, сэр. Он действовал вопреки здравому смыслу.  Здравомыслие если и
вернулась к нему, то позже. Оливер сохранил жесткий тон.
     -  Слушай внимательно,  Гупта. Судьба мистера Тайгера зависит от  того,
удастся ли найти некоторые утерянные бумаги. Я нанял группу профессиональных
следователей.  Ты должен оставаться в своей квартире, пока они не уйдут. Это
понятно?
     Гупта собрал гамак и затрусил вниз. Оливер  подождал,  пока не хлопнула
дверь подвала. С  телефонного аппарата, стоявшего на столе Тайгера, позвонил
дежурившим на другой  стороне  улицы  и  пробормотал  пароль, названный  ему
Броком. Потом  скатился  по  лестнице  и  открыл входную дверь. Первым вошел
Брок, за ним - его команда, все в черном, с рюкзаками за спиной, с камерами,
треногами, прожекторами и всем необходимым для порученного им дела.
     - Гупта  спустился в подвал, - прошипел Оливер Броку. - Какой-то чертов
идиот не заметил, что он теперь спит наверху. Я ухожу.
     Брок что-то прошептал в  воротник пиджака.  Дерек протянул  свой рюкзак
стоящему  рядом  и  шагнул  к  Оливеру.  Оливер,  покачиваясь, спустился  по
ступеням  в  сопровождении Дерека  и последовавшей за  ними Агги.  Последняя
по-дружески подхватила его  под одну руку, Дерек держал другую. Подкатил кеб
с  Тэнби  за рулем. Дерек и Агги  усадили  Оливера на  заднее сиденье, между
собой. Агги положила руку  на его  предплечье,  Оливер рывком  высвободился.
Когда они выехали на Парк-Лейн, Оливеру вдруг привиделось, что он прислоняет
велосипед к  стоящему  поезду, поднимается в  вагон, но поезд не трогается с
места,  потому  что на рельсах  лежат тела. По прибытии  в Камден Агги сразу
позвонила по телефону, тогда как Дерек помог Оливеру выйти на тротуар. Тэнби
уже  страховал  его на случай, если Дереку  не удастся  удержать  Оливера на
ногах. Оливер не помнил, как поднимался по лестнице, только как раздевался и
ложился в кровать и хотел, чтобы Агги оказалась с ним рядом. Проснулся он от
утреннего света,  пробивающегося  сквозь тонкие занавески,  а  у  кровати на
стуле увидел не Агги, а Брока, который протягивал ему  листок бумаги. Оливер
приподнялся  на  локте, потер  шею,  взял  фотокопию письма. В  шапке  - две
рыцарские  перчатки,  сжимающие друг  друга в приветствии... или в поединке.
Над  ними  -  название фирмы: "ТРАНС-ФИНАНЗ".  По шрифту  видно, что  письмо
набрано на компьютере, потом распечатано.
     "Т. Синглу, эсквайру, ЛИЧНО, отправлено с курьером.
     Дорогой мистер Сингл!
     По  результатам переговоров с представителем Вашей  уважаемой  фирмы мы
имеем честь  официально  сообщить Вам  о том, что  "Хауз  оф  Сингл"  должен
заплатить нам 200.000.000 (двести миллионов)  фунтов в качестве справедливой
и  разумной  компенсации за  упущенную выгоду и разглашение  доверенной  Вам
конфиденциальной информации. Оплату необходимо произвести в течение тридцати
дней  на  счет  "Транс-Финанз Стамбул офшор", детали  Вам  известны, на  имя
доктора Мирски, в противном случае будут приняты дополнительные меры.  Залог
тому будет  доставлен  Вам  отдельно  почтовым отправлением  на  адрес Вашей
личной резиденции. Благодарим Вас за ваше внимание".
     Подписано: "Е.  И. Орлов" - дрожащей старческой рукой, вторая подпись -
инициалы  Тайгера,  показывающие,  что  адресат  должным образом  с  письмом
ознакомился.
     - Помнишь  Мирски? - спросил Брок. - Раньше носил фамилию Мирский, пока
на два года не съездил в Штаты и не набрался ума-разума.
     - Разумеется, помню. Польский адвокат. Торговый партнер Евгения. Ты еще
просил меня приглядывать за ним.
     - Торговый партнер, говоришь? - Брок подначивает  Оливера, с  тем чтобы
побудить его  на новые подвиги. - Мирски  - преступник. Был коммунистическим
преступником,  теперь  -  капиталистический. С  чего  это  он стал  банкиром
Евгения? Почему ему вдруг переводят двести миллионов фунтов?
     - Откуда мне знать? - Оливер отдает письмо.
     - Поднимайся.
     Оливер с неохотой садится, перекидывает ноги через край кровати.
     - Ты слушаешь?
     - Местами.
     - Насчет Гупты  извини. До совершенства нам  далеко, никогда не сможешь
все  предусмотреть.  Но  ты  отлично  с ним  разобрался. А  разгадать  новую
комбинацию - это гениально. Ты - лучший из  моих  оперативников. В  сейфе мы
нашли  не только  письмо.  Там наш  друг Бернард с подаренной ему  виллой  и
полдюжины других Бернардов. Ты слушаешь? - Оливер ушел в ванную, открыл кран
холодной воды, умылся. - Мы  нашли паспорт Тайгера.  - Брок повысил голос. -
То ли он воспользовался паспортом на другое имя, то ли никуда не уехал.
     Оливер воспринял эту новость как известие о еще одной смерти.
     - Мне надо позвонить Сэмми, - сказал он, вернувшись в спальню.
     - Какому Сэмми?
     - Мне надо позвонить  его  матери  Элси, сказать,  что со  мной  все  в
порядке.  - Брок принес  ему телефон, стоял рядом, пока  Оливер  говорил.  -
Элси... это я, Оливер... Как Сэмми? Хорошо... да, все хорошо...
     Скоро  увидимся,  -  все на  одной ноте, прежде  чем  положить  трубку,
глубоко  вздохнуть  и,  не  взглянув   на  Брока,   набрать  номер  Хитер  в
Нортхемптоне. - Это я. Да.  Оливер. Как  Кармен?.. Нет, я не могу... 

Что?Так

вызови врача... Послушай,  обратись к  частному, я заплачу... Скоро... -  Он
поднял голову, увидел,  что Брок энергично кивает. - Они приедут и поговорят
с  тобой... Скоро... завтра или послезавтра... - Новые кивки Брока. - Больше
странные люди  не появлялись?.. Ни  сверкающих  "Мерседесов", ни  телефонных
звонков?  Никаких  роз?..  Хорошо. -  Он положил  трубку.  - Кармен поранила
колено,  -  пожаловался  он, словно вина  лежала на  Броке. - Возможно, рану
придется зашивать.

Глава 11
     Машину  вела Агги.  Оливер  развалился  рядом, то  подкладывая руку под
голову, то вытягивая до упора ноги, то  гадая, что произойдет, если он вдруг
набросится на  нее,  схватит руку, переключающую  передачу,  или  вцепится в
горло над воротником.  "Она  остановит машину и сломает мне руку", - подумал
он.  Дорога петляла между  пологими оливковыми  холмами  Солсбери-Плейн.  На
склонах  паслись овцы.  Низкое  солнце золотило крестьянские дома и  церкви.
Ехали они на неприметном "Форде" со вторым радиопередатчиком, смонтированным
под приборным щитком. Впереди шел пикап, Тэнби сидел за рулем, Дерек - рядом
с ним.  На  антенне  полоскалась  красная ленточка.  "Агги не любит  Дерека,
значит, и  я не люблю. Дерек - враг",  - решил  он. Замыкали кавалькаду  два
затянутых в черную кожу мотоциклиста с  красными стрелами на черных  шлемах.
Вдруг начинало трещать  радио, и женский голос называл  пароль.  Иногда Агги
отвечала другим паролем. Случалось, пыталась подбодрить Оливера.
     - Слушай,  ты никогда не был  в  Абердине, Оливер?  - спрашивала она. -
Действительно классное местечко.
     - Я слышал.
     - Я хочу  сказать,  что  можно найти худший  вариант, чем поехать туда,
когда все закончится, если ты понимаешь, о чем я.
     - Дельная мысль. Может, и поеду. Она предприняла вторую попытку:
     - Ты помнишь Уолтера, не так ли?
     - Да, конечно, разумеется, Уолтер. Один из костоломов Тэнби. Что с ним?
     - Уолтер, видишь ли, он подался в одну из этих охранных фирм на севере.
Тридцать пять  тысяч в год плюс обитый мехом "Ровер",  меня от этого тошнит.
Где верность? Где чувство долга?
     - Действительно, где? - согласился  Оливер, улыбнулся, представив  себе
меховую обивку "Ровера".
     - Я хочу сказать, для тебя это было ужасно, не так ли? Узнать, что твой
отец - преступник  и  все  такое. А ведь ты  только что закончил юридическую
школу,  верил, что закон  защищает  людей и не позволяет обществу свернуть с
пути  истинного.  Я хочу спросить, как  следует поступить в  такой ситуации,
Оливер?  А  ведь  ты  говоришь  с человеком,  который за  свои  грехи изучал
философию. - Оливер в этот момент ни с кем не хотел говорить, какие бы науки
ни изучали его собеседники, поэтому Агги продолжила: -  Я хочу  сказать, мог
ли ты разобраться,  понять  для  себя, ненавидишь  ли ты  этого негодяя  или
любишь справедливость? Каково спрашивать себя день и ночь: "Уж не лицемер ли
я, все время  притворяясь, будто я - сама добродетель, едущая на белом коне,
когда  на самом  деле  я  предаю отца?"  Так у  тебя  было или  все это  мои
фантазии?
     - Да. Так.
     - Я  хочу сказать, ты у нас  настоящая  знаменитость,  ты  это  знаешь?
Некоторым парням просто  не терпится получить твой автограф. - Долгая пауза,
по ходу которой даже у сердобольной Агги не нашлось слов.
     -  Только  не было белого  коня, - пробормотал  Оливер. -  Скорее некое
подобие карусели.
     Идущий впереди  пикап  включил  левый  поворотник.  Следом  за ним  они
свернули на узкую дорогу, обсаженную  деревьями.  Тот  же маневр проделали и
мотоциклисты. Ветви  деревьев,  опушившиеся  молодой листвой,  смыкались над
ними, отсекая небо.  Солнечные  лучи танцевали между стволами, радиоприемник
потрескивал  статическими помехами.  Пикап  съехал на  придорожную площадку,
мотоциклы  затормозили. Они спустились  с  крутого холма, пересекли по мосту
узкую  речку,  взобрались  на  следующий холм.  Желтый аэростат  с  надписью
"Харрис" висел  над бензозаправочной  станцией.  "Она  уже  бывала здесь,  -
подумал  Оливер, наблюдая  за  Агги  краем глаза.  -  Они  все  бывали". Она
повернула налево, они обогнули деревню, увидели впереди церковь, рядом с ней
амбар для хранения десятины, крытые черепицей бунгало, строительство которых
Тайгер изо  всех  сил пытался  предотвратить. Въехали на  Осеннюю  аллею, на
которой  круглый  год  лежали опавшие  листья.  Миновали  тупик,  называемый
Соловьиным уголком, и увидели припаркованный минивэн электриков с лестницей,
приставленной к  столбу. Стоящий на ней мужчина возился с проводами. Женщина
в кабине разговаривала по телефону. Агги проехала еще сотню ярдов и свернула
на обочину рядом с автобусной остановкой.
     - Тебя подвезли, - объявила она.
     Он вылез  из кабины. Небо за деревьями оставалось таким же  ярким,  как
днем, но  в  тени  уже  собирались  сумерки.  На травяном  островке  высился
кирпичный  военный  мемориал  с  перечислением  фамилий  героически  павших.
"Четверо  Гарви,  -  помнил  он.  -  Все  из одной семьи,  все  умерли, едва
достигнув двадцати, а их мать дожила до девяноста". Он зашагал вдоль дороги,
услышал,  как  отъехала Агги. Его встречали  огромные  столбы  ворот.  У  их
основания каменные тигры держали в передних лапах щиты с гербом  рода Сингл.
Тигры прибыли из скульптурного парка в Патни (57) и стоили  целое состояние.
Гербы  придумал  педантичный  специалист  по  геральдике по  фамилии  Поттс,
который провел уик-энд, с пристрастием допрашивая Тайгера  о его предках, не
подозревая,  что  они менялись в  зависимости  от обстоятельств. Результатом
стали  ганзейский корабль,  символизирующий давние торговые связи с Любеком,
ранее   неизвестные  Оливеру,   вздыбленный   тигр   и  два  диких   голубя,
символизирующих  принадлежность  к  саксонским  родам.  Что  связывало диких
голубей и саксонцев, знал только мистер Поттс.
     Дорога черной рекой текла по темнеющим  лугам. "Вот могила, в которой я
родился, - думал  он. - Здесь я жил до  того, как стал ребенком". Он миновал
аккуратный  домик, в котором ночевал Гассон,  шофер, если Тайгер оставался в
поместье до утра. На этот раз  свет в окнах не горел. Денник стоял во дворе,
сцепка  для его транспортировки  лежала на  кирпичах. Оливеру  семь  лет. Он
пришел на первый урок конной езды. Его ждет пони. На Оливере жесткий котелок
и твидовая куртка, как повелел пребывающий на далекой вершине власти Тайгер.
Ни у кого из учеников нет котелка, поэтому Оливер пытается  спрятать его так
же, как хлыст с серебряной рукояткой, который Тайгер прислал ко дню рождения
Оливера  с  курьером, ибо  появления  Тайгера  в поместье  - редкие  события
государственной важности.
     "Расправь грудь,  Оливер! Не сутулься!  Ты так и  заваливаешься вперед,
Оливер! Пытайся больше походить на Джеффри! Он не заваливался вперед, не так
ли? Сидел в седле с прямой спиной, как солдат!"
     "Джеффри, родившийся пятью годами раньше.  Джеффри, который  все  делал
правильно, тогда как я - нет.  Джеффри, идеал  во всем, умерший от лейкемии,
не успев  победным  шагом  войти  во  взрослый мир". Оливер миновал  ледник,
сложенный из песчаника.  Его привезли в трех зеленых фургонах, построили  за
неделю, и с той  поры  он  стал  для  Оливера сущим  наказанием.  За  каждый
невыученный  неправильный  латинский  глагол  -  пробежка  до  ледника,  сто
семьдесят шагов с касанием стенки и  обратно. Новые пробежки  за то,  что не
мог сравняться с Джеффри как  в латинском,  так и в  беге.  Мистер Ревильос,
учитель Оливера, нумеролог,  большой знаток науки о магических числах. Как и
Тайгер. В  долгих междугородных телефонных разговорах  они  обсуждают  очки,
отметки,  расстояния, часы, потраченные на учебу, и положенные наказания, их
соотношение,  которое позволит Оливеру  поступить  в Драконовскую  школу,  в
которой Джеффри стал  чемпионом по крикету и получил  право учиться дальше в
еще  более ужасном  месте,  зовущемся  Итон.  Оливер ненавидит  драконов, но
восхищается мистером Реви-льосом за его бархатные пиджаки и черные сигареты.
Когда мистер  Ревильос  убегает с испанской служанкой, Оливер ему аплодирует
среди всеобщего осуждения.
     Отдав предпочтение длинному маршруту  вокруг  огороженного стеной сада,
он обогнул  холм  со  срытой  вершиной,  не  кладбище  и  не метка  (58), но
вертолетная площадка для тех гостей Тайгера, которые  выше поездок по земле.
Таких гостей, как Евгений и Михаил Орловы, с пластиковыми пакетами, набитыми
лакированными шкатулками, бутылками  лимонной водки и копченой  мингрельской
колбасой, завернутой в вощеную бумагу. Гостей с телохранителями.  Гостей  со
складными бильярдными  киями,  уложенными в черные  кейсы,  потому  что  кии
Тайгера не вызывают  у них доверия. Но только Оливер знает,  что вертолетная
площадка   -  секретный  алтарь.  Вдохновленный  историей  об  индонезийском
племени, которое ставило на заброшенном военном аэродроме  деревянные макеты
самолетов,  чтобы привлекать  богатых  туристов, пролетавших  над  ними,  он
приносил на  площадку любимые блюда Джеффри в надежде  выманить его с Небес.
Но на Небесах, похоже, кормили лучше,  потому что Джеффри так и не вернулся.
И Джеффри  - не единственный, кого нет.  В сгущающихся сумерках ярко  белеют
перекладины  препятствий  для  прыжков  на  лошадях, поле  для игры  в  поло
размечается  и выкашивается  круглый  год, в конюшне каждое  седло, уздечка,
стремя  содержатся  в  идеальном  порядке,  на  случай,   который  никак  не
представится,  что Тайгер  вернется  из  двадцатилетней  деловой  поездки  и
возобновит заработанную тяжелым трудом жизнь английского феодала.
     Дорога вывела  Оливера к букам, которые, как часовые, стояли по  обе ее
стороны. За ними  виднелись два  кирпичных коттеджа для  слуг.  Проходя мимо
них, Оливер  сбавил шаг в надежде увидеть Крафта,  дворецкого,  и его  жену,
сидящих за  чашечкой  чая. Крафтов он любил и использовал их как окно в мир,
лежащий за  стенами "Соловьев". Но  миссис Крафт  умерла пятнадцать лет тому
назад, а мистер  Крафт вернулся домой, в Халл, где были его корни, прихватив
с  собой  шкатулку  Фаберже  и  комплект  миниатюр   восемнадцатого  века  с
изображением  вечно  меняющихся предков Тайгера, на  этот раз голландцев  из
Филадельфии. Оливер спустился с  холма,  и перед ним возник особняк, сначала
трубы,  потом  серые каменные  стены.  Дорожка,  усыпанная гравием,  который
хрустел  под ногами, словно тонкий лед,  привела его к парадному крыльцу. Он
увидел перед  собой рукоятку  звонка - бронзовую  руку со сведенными  вместе
кончиками всех пяти  пальцев. Схватившись за нее,  с гулко бьющимся  сердцем
потянул вниз. Уже хотел дернуть второй раз, когда услышал шаркающие  шаги по
другую  сторону двери, запаниковал,  не зная,  как ее  называть, потому  что
слово "мама" она ненавидела, а "мамик" терпеть не могла.  Тут до него дошло,
что он забыл ее имя. И свое  тоже. Ему было семь лет, он сидел в полицейском
участке в шести милях от дома  и даже не мог вспомнить название поместья, из
которого убежал. Дверь открылась, и на него надвинулась темнота. Он улыбался
и  бормотал  что-то  несвязное. Уши у него  заложило. Он  почувствовал,  как
мохеровый кардиган обнял его лицо, а ее руки -  шею.  Он  прижал ее  к себе,
чтобы защитить. Закрыл глаза и попытался остаться ребенком, но не вышло. Она
поцеловала Оливера в левую щеку, и ее дыхание  донесло до его ноздрей запахи
мяты  и гнили. Она поцеловала его  в другую щеку, и  он  вспомнил, какая она
высокая,  выше любой женщины, которую ему доводилось целовать. Он  вспомнил,
как ее била дрожь и  как от  нее пахло  лавандовым мылом.  Задался вопросом,
всегда ли  ее била дрожь или лишь в тот момент. Она  отстранилась. Ее глаза,
как и его, наполняли слезы.
     - Олли, дорогой. - "На этот раз ты ничего не перепутала", - подумал он,
потому что иногда она называла  его Джерри. - Почему ты меня не предупредил?
Мое бедное сердце. Что ты натворил теперь?
     Надя, вспомнил он. "Не зови меня мама, Олли, дорогой. Зови меня Надя, а
не то я чувствую себя такой старой".
     * * *
     Кухня просторная,  с  низким потолком.  Медные  сковороды, купленные на
аукционе дизайнером по интерьерам, свисали с древних балок,  появившихся  во
время одной из бесчисленных перестроек. За столом хватало места для двадцати
слуг.  У  дальней  стены  -  голландская  печь,  так и  не  подсоединенная к
дымоходу.
     - Ты, должно быть, ужасно голоден, - заметила она.
     - Честно говоря, нет.
     Они  заглянули  в  холодильник,  чтобы найти  что-нибудь из  съестного.
Бутылку молока? Ржаной хлеб? Банку анчоусов? Ее  трясущаяся рука  лежала  на
его плече. "Через минуту я тоже начну трястись", - подумал он.
     -  О,  дорогой,  у  миссис  Хендерсон  сегодня выходной,  я  пощусь  по
уик-эндам. Всегда постилась.  Ты забыл. - Их взгляды встретились в полумраке
кухни, и он понял, что она его боится. Задумался, пьяна ли она или только на
подходе к этому состоянию. Иногда язык начинал у нее заплетаться  чуть ли не
после  первого  стакана.  А  бывало,  она держалась  уверенно и  после  двух
бутылок. - Ты  не очень хорошо выглядишь,  Олли,  дорогой.  Перерабатываешь?
Если ты что-то делаешь, то всегда с полной отдачей.
     - У меня все нормально. И ты прекрасно выглядишь. Просто невероятно.
     Конечно,  невероятным  тут и не  пахло. Каждый год перед Рождеством она
уезжала, по ее словам, в короткий отпуск и возвращалась без единой морщинки.
     - Ты шел пешком от станции, дорогой? Я не слышала шума автомобиля, да и
Джако тоже. - Так звали  ее сиамского кота. -  Если бы ты позвонил,  я бы за
тобой приехала.
     "Ты  ведь уже многие годы не  садишься за руль, -  подумал он. -  С тех
пор, как врезалась на "Лендровере" в сарай и  Тайгер  сжег твое водительское
удостоверение".
     - Мне нравится ходить  пешком, честное слово. Ты  знаешь, что нравится.
Даже под дождем.
     "Через минуту нам обоим будет не о чем говорить".
     -  Поезда обычно по воскресеньям не  ходят. Миссис Хендерсон  вынуждена
делать пересадку в Суиндоне, если она хочет повидаться с братом.
     - Мой пришел вовремя.
     Оливер сел  за стол  на  свое  привычное место. Она осталась  на ногах,
глядя  на него,  дрожа и  волнуясь,  шевеля губами,  словно  младенец  перед
кормлением.
     - Есть кто-нибудь в доме?
     - Только я и кошки. А кто должен быть?
     - Спросил из любопытства.
     - Собаку я больше не держу. После смерти Саманты.
     - Я знаю.
     -  Перед  смертью  она  просто  лежала в холле, в ожидании "Роллса". Не
шевелилась, не ела, не слышала меня.
     - Ты мне рассказывала.
     - Она решила, что  у нее может быть только  один хозяин.  Тайгер  велел
похоронить ее  рядом  с  вольером для фазанов, что мы и сделали.  Я и миссис
Хендерсон.
     - И Гассон, - напомнил Оливер.
     - Гассон вырыл могилу, миссис Хендерсон сказала, что положено. Грустная
история.
     - Где он, мама?
     - Гассон, дорогой?
     - Тайгер.
     "Она  забыла слова, -  подумал  он, глядя,  как наполняются  слезами ее
глаза. - Она пытается вспомнить, что должна сказать".
     - Олли, дорогой.
     - Что, мама?
     - Я думала, ты приехал, чтобы повидаться со мной.
     -  Так  и есть.  Просто мне интересно, где Тайгер. Он  был  здесь.  Мне
сказал Гупта.
     "Это несправедливо. Ужасно несправедливо. Она поднимает волну жалости к
себе, чтобы укрыться от вопросов".
     - Все меня спрашивают,  - заголосила она. - Массингхэм. Мирски.  Гупта.
Этот  Хобэн из Вены, от которого мурашки бегут по коже. Теперь ты. Я  говорю
им всем: 

"Не знаю".

 Казалось бы, с этими факсами, сотовыми телефонами  и еще
бог знает с чем они должны знать, где  находится человек  в любой момент. ан
нет. Информация - это не знание, постоянно говорит твой отец. Он прав.
     - Кто такой Бернард?
     - Бернард, дорогой. Ты  знаешь  Бернарда. Большой  лысый полицейский из
Ливерпуля,  которому помогал Тайгер.  Бернард Порлок. Ты однажды назвал  его
Кудрявым, так он едва не убил тебя.
     - Я  думаю,  это был Джеффри, -  поправил  ее  Оливер.  -  И Мирски, он
адвокат?
     - Разумеется,  дорогой, - кивнула  она. -  Очень  близкий друг  Аликса,
поляк  из  Стамбула. Тайгеру нужно совсем ничего: немножко  побыть одному, -
защищала она мужа. - Это логично для того, кто все время  на виду. Иной  раз
возникает желание затеряться в толпе. Это свойственно нам всем. И тебе тоже.
Ты вот ради этого даже поменял фамилию, дорогой, не так ли?
     - И ты, я понимаю, слышала новости. Да, конечно же, слышала.
     - Какие новости? - резко. - Я не говорила с газетчиками, Олли.  И ты не
говори. Если они звонят, я сразу бросаю трубку.
     - Новости об Альфреде Уинзере. Нашем главном юристе.
     - Этот ужасный маленький человечек? Что он сделал?
     - Боюсь, он умер, мама. Его застрелили. В Турции.
     Один человек или несколько. Кто именно, неизвестно.  Он поехал в Турцию
по делам "Сингла", и его застрелили.
     -  Как это ужасно,  дорогой.  Как отвратительно. Мне очень, очень жаль.
Эта бедная женщина. Ей придется искать работу. Это жестоко. О дорогой.
     "Ты знала, - подумал Оливер. -  Слова были у тебя наготове еще до того,
как я закончил говорить". Они стояли бок о бок в центре ее, как говорила она
обычно, утренней комнаты.  Самой  маленькой  гостиной из  тех,  что занимали
южную часть  дома. Джако, сиамский кот,  лежал  в обшитой пледом корзине под
телевизором.
     -  Скажи мне, дорогой, что изменилось с тех пор, как ты побывал здесь в
последний раз? - спросила она его. - сыграем в игру "Ким" (59), давай!
     Он  сыграл,  оглядываясь  в  поисках перемен. Хрустальный гравированный
стакан для виски  Тайгера,  отпечаток его  спины на любимом кресле,  розовая
газета,  коробка  сделанных  вручную шоколадных конфет из магазина "Ришу"  с
Саут-Одли-стрит, без них он в "Соловьи" не приезжал.
     - У тебя новая акварель.
     - Оливер, дорогой, какой ты наблюдательный! - она беззвучно захлопала в
ладоши. - Ей почти  сто лет,  но здесь она  новая. Тетя Би  оставила ее мне.
Произведение  дамы, которая рисовала птиц для  королевы Виктории. Когда люди
умирают, я от них ничего не жду.
     - Когда ты видела его в последний раз, мама?
     Вместо того чтобы ответить ему, она  начала рассказывать об операции на
бедре миссис Хендерсон,  о том,  какие хорошие  врачи  в  местной  больнице,
которую вдруг решили закрыть, обычное дело для нашего государства.
     - А наш дорогой доктор  Билл, который лечил нас бог знает  сколько лет,
он... э... да... - она потеряла нить.
     Они  перешли  в  комнату для  детских  игр,  посмотрели  на  деревянные
игрушки, он не помнил, как  играл с ними, на  лошадку-качалку, он не помнил,
как качался на ней, хотя она клялась, что он чуть с нее не упал, но, подумал
Оливер, она могла спутать его с Джеффри.
     - У вас все в порядке, не так ли, дорогой? У всех троих? Я знаю, мне не
следует об  этом спрашивать,  но я все-таки  мать,  не камень  какой-то.  Вы
здоровы, счастливы и свободны, как ты того и  хотел, дорогой? Ничего плохого
не случилось?
     Она продолжала улыбаться ему, ее выщипанные  брови изогнулись, когда он
протянул ей фотографию Кармен и наблюдал, как мать всматривается в нее через
очки,  которые  носила  на цепочке на  шее, держа  фотографию  на расстоянии
вытянутой руки. Руку водило из стороны в сторону, голова смещалась следом.
     -  Она еще больше  выросла, и  мы ее  подстригли,  - пояснил Оливер.  -
Каждый день она говорит новые слова.
     -  Очаровательный   ребенок,   дорогой.   Прелесть...  -   Она  вернула
фотографию.  -  Вы  хорошо потрудились,  вы  оба. Такая счастливая маленькая
девчушка. И Хэлен в порядке, не так ли? Счастлива и все такое? - У Хитер все
хорошо.
     - Я рада.
     - Мне надо знать, мама. Мне надо знать, когда ты в последний раз видела
Тайгера и что произошло потом. Все его  ищут. Очень важно, чтобы я нашел его
первым.
     "Лучше нам не смотреть друг на друга", - вспомнил он, не отрывая взгляд
от лошадки-качалки.
     -  Не дави  на меня, Олли, дорогой.  Ты же знаешь, что  с датами у меня
плохо.  Я ненавижу  часы,  ненавижу ночь, ненавижу,  когда на  меня давят. Я
люблю все мягкое, пушистое и солнечное, остальное - ненавижу.
     - Но ты любишь Тайгера. Ты не желаешь ему зла. И ты любишь меня.
     Она заговорила голосом маленькой девочки:
     - Ты знаешь  своего  отца, дорогой. Он появляется, он  исчезает, у тебя
голова идет кругом, и после его ухода ты спрашиваешь себя, а приходил ли он?
Если ты - бедная Надя, то спрашиваешь.
     Она его утомляла, его от нее тошнило, поэтому в семь лет он и попытался
убежать. Он хотел, чтобы она умерла, как Джеффри.
     - Он приезжал сюда и сказал тебе, что Уинзера застрелили.
     Ее рука прошлась по телу,  схватилась за предплечье. Она была в блузе с
длинными рукавами, манжеты с оборочками скрывали набухшие вены и морщинистую
кожу.
     - От твоего отца  мы видели  только добро,  Оливер.  Прекрати.  Ты меня
слышишь?
     - Где он, мама?
     - Ты должен его  уважать. Уважением  к  родителям  мы  и  отличаемся от
животных. Он не сравнивал тебя с Джеффри. Он не поворачивался к тебе спиной,
когда ты  заваливал экзамены и тебе приходилось уходить из школ. Другие отцы
поступили бы именно так. Он  не возражал против того, что ты  сочинял стихи,
или  чем  ты  там  занимался, хотя это не приносило денег.  Он нанимал  тебе
учителей и  оставил  за тобой  место Джеффри в своем  бизнесе. Это не так-то
легко для человека, который считает, что каждый должен получать по заслугам,
и сам буквально продрался на  вершину. В  отличие  от меня  ты  Ливерпуля не
видел. Если бы узнал, что такое  Ливерпуль, у тебя бы была душа Джеффри. Нет
двух похожих семейных пар, просто не может быть. Он всегда  любил "Соловьи".
Он всегда давал мне то, что я хотела иметь. Ты поступил нехорошо, Оливер. Не
знаю, что  ты  ему сделал, но он этого  не  заслуживал. Теперь  у тебя  своя
семья.  Иди  и заботься  о ней. И перестань притворяться,  что ты  прибыл из
Сингапура, если я точно знаю, что ты жил в Девоне!
     Он похолодел, ее палач.
     - Ты сказала ему, не  так ли? - ровным голосом спросил он. -  Тайгер из
тебя все выудил. Он приехал, рассказал тебе об Уинзере, а  ты ему - обо мне.
Где я. Какая у меня фамилия. Как ты писала мне через Тугуда из банка. Должно
быть, он долго тебя благодарил. - Ему приходилось  держать  ее, потому что у
нее  подгибались  колени,  она  кусала указательный палец и  жалобно стонала
из-под стрижки а-ля  принцесса Диана. - Мне  очень  нужно знать, пожалуйста,
Надя,  что тебе сказал Тайгер? - напористо продолжил он. -  Потому что, если
сейчас ты промолчишь, его  скорее  всего ждет такой  же конец, как  и  Альфи
Уинзера.
     Ей требовалось сменить обстановку, и коридором он повел  ее в столовую,
с резным камином белого мрамора из  Мале, по обе стороны которого  в нишах с
колоннами  стояли скульптуры обнаженных женщин,  возможно,  работы Кановы. В
период  полового  созревания  именно  они  являлись  любимыми  сиренами  его
фантазий.   Одного  взгляда,  брошенного  через  полуоткрытую  дверь  на  их
блаженные  улыбки  и безупречные бедра, хватало,  чтобы  возбудить его.  Над
камином  висел  семейный  портрет  кисти  уже  забытого художника с золотыми
облаками,  плывущими  над  поместьем,  Тайгером,  садящимся на  пони,  чтобы
выехать на  поле  для  поло, Оливером в итонском  пиджаке (60),  тянущимся к
уздечке, прекрасной молодой женой Надей, с  осиной талией, в изящном платье,
останавливающей   руку  мальчика.   А  за   Тайгером,  напоминая  белокурого
итальянского  принца,  витал  дух  Джеффри,  нарисованный  с  фотографии,  с
развевающимися золотыми волосами, ослепительной улыбкой, берущий препятствие
на Кардинале, его сером пони, под аплодисменты и радостные крики слуг.
     -  Я такая плохая, - жаловалась  Надя, словно воспринимала картину, как
немой укор. - Не следовало Тайгеру жениться на мне. Я вас не заслужила.
     - Не волнуйся, мама! - с напускной  веселостью воскликнул  Оливер. - Мы
бы все равно кому-нибудь достались.
     Он не раз задавался вопросом, родила ли она Джеффри от Тайгера.  Как-то
раз,  в  сильном подпитии, она упомянула о ливерпульском барристере, коллеге
Тайгера, красавце с пшеничными волосами. Даты совпадали.
     Они находились в бильярдной. Он все нажимал  на нее: "Я  должен  знать,
мама. Я должен услышать о том, что  произошло между вами". Он икала и трясла
головой, отрицала все, одновременно признаваясь, но слезы прекратились.
     - Я  слишком  молода,  слишком  слаба, слишком чувствительна,  дорогой.
Тайгер вытаскивал из меня все, что хотел, а теперь ты делаешь то же самое. А
все  потому, что  я  не  училась  в  университете, мой отец полагал, что  не
женское это  дело,  слава  богу, что  у  меня  нет дочери. - Она  перепутала
местоимения  и уже говорила  о себе  в третьем  лице:  - Она только  сказала
Тайгеру самую малость, дорогой. Не все, далеко не  все, этого быть не могло.
Если бы Олли сам не признался бедной Наде,  она бы ничего не  смогла сказать
Тайгеру, не так ли?
     "Ты  чертовски права, -  подумал  он.  - Мне не  следовало  ничего тебе
говорить.  Надо было просто оставить  наедине с  бутылкой, чтобы ты спокойно
упивалась до смерти".
     - Он был такой  печальный, - продолжала она сквозь рыдания. - Печалился
об Уинзере. Более всего печалился о тебе. И эта Кэт, думаю, чем-то  огорчила
его. Я предпочитаю общаться  с Джако. Мне лишь хотелось,  чтобы он посмотрел
на меня, назвал дорогой, обнял, сказал, что я по-прежнему хорошенькая.
     - Где  он, мама? Какая у него сейчас фамилия? - Он  схватил  ее, и  она
повисла у  него на руках. -  Он  же сказал тебе,  куда поехал.  Он все  тебе
говорит. Он бы не оставил Надю в неведении.
     -  Я  тебе  не  доверяю. Никому  из  вас.  Ни  Мирски,  ни  Хобэну,  ни
Массингхэму, никому. И Оливер положил начало всему этому. Отпусти меня.
     Кожаные  кресла,  книги о лошадях, директорский стол. Они  добрались до
его  кабинета.  Породистый  жеребец  над  камином, возможно, кисти  Стаббса.
Оливер широким шагом подошел к окну, провел рукой  по верху ламбрекена (61),
нащупал пыльный бронзовый ключ. Снял с крюка сомнительного Стаббса, поставил
на пол. За картиной, на высоте роста Тайгера, -  стенной сейф. Оливер открыл
его, заглянул, совсем как  в детстве, когда думал,  что сейф - это волшебная
шкатулка, в которой хранятся удивительные секреты.
     -  Там  ничего нет,  Олли, дорогой, и никогда  не  было. Только  старые
бумаги да иностранные деньги из его карманов.
     Ничего тогда,  ничего  теперь.  Он закрыл сейф, вернул  ключ на  место,
занялся ящиками  стола.  Перчатка для  игры  в  поло.  Коробка с двенадцатью
ружейными патронами.  Счета из  магазинов.  Пустые  бланки с шапкой "Хауз оф
Сингл".  Черная записная  книжка,  на  обложке ни единого  слова. "Мне нужны
записные книжки, -  инструктировал его Брок. -  Мне нужны записки,  блокноты
для заметок, дневники, адреса на  листочках,  фамилии на спичечных коробках,
смятые бумажки,  все, что  он  собирался  выбросить, но не выбросил". Оливер
раскрыл записную  книжку. 

"Послеобеденная беседа.  Шутки,  афоризмы,  мудрые
изречения, цитаты".

 Бросил обратно в ящик.
     - Ему ничего не  присылали, мама? Бандероли, большие конверты, заказную
корреспонденцию  с  курьером?  Ты ничего  не хранила  для  него?  Ничего  не
поступало после его  отъезда? - 

"Залог  тому будет  доставлен  Вам  отдельно
почтовым  отправлением  на  адрес   Вашей   личной  резиденции".  Подписано:
Е.И.Орлов.
     -

  Разумеется, нет, дорогой. Сюда ему больше никто не  пишет. Разве что
присылают счета.
     Он вновь отвел мать на кухню. Под ее взглядом заварил чай.
     - По крайней  мере,  про тебя уже не скажешь, что ты некрасивый, -  это
она говорила в утешение. - Он плакал. Со смерти Джеффри  я ни разу не видела
его  плачущим.  Он  взял  мой  "Полароид".  Ты  не знал,  что  я  увлекалась
фотографией, дорогой?
     - Зачем ему понадобился "Полароид? - Он думал о паспортах, заявлениях о
выдаче виз.
     - Он хотел запечатлеть все, что любил. Меня. Картину, где мы все.  Сад.
То, что радовало его, пока ты все не погубил.
     Ей хотелось, чтобы ее вновь приголубили, и он нежно обнял ее.
     - Евгений приезжал сюда в последнее время?
     - Прошлой зимой, дорогой. Пострелять фазанов.
     - Но Тайгер еще не убил медведя? - Шутка.
     - Нет,  дорогой. Я  не  думаю,  что медведи по его  части.  Они слишком
похожи на людей.
     - Кто еще приезжал?
     - Этот бедный Михаил. Он стреляет по всему. Подстрелил бы Джако, будь у
него  такая возможность. А вот Евгений не  считал  Джако за дичь.  И Мирски,
конечно.
     - Что делал Мирски?
     - Играл с  Рэнди в шахматы в оранжерее. Рэнди и Мирски не отходили друг
от друга. Я даже подумала, может, они по этому делу.
     - По какому делу?
     -  Рэнди женщинами не интересуется, не так ли? А вот у дорогого доктора
Мирски  встает  на  все.  Я  застала  его  на  кухне, флиртовавшим  с миссис
Хендерсон, можешь ты  себе такое представить? Предлагал ей поехать  с ним  в
Гданьск и спечь ему охотничий пирог.
     Он  протянул  ей  чашку. Кусочек  лимона,  без  молока.  Придал  голосу
резкость:
     - Как Тайгер добрался сюда... в этот раз... когда  приехал повидаться с
тобой? Его привез Гассон?
     -  Такси,  дорогой, от станции.  Он приехал на  поезде  так же, как ты.
Только не в воскресенье. Не хотел привлекать к себе внимание.
     - И что он сделал?  Спрятался в сарае для дров? Она стояла, опираясь на
спинку стула.
     - Мы ходили по поместью,  как всегда, находили то, что ему нравилось, и
фотографировали,  -  с   вызовом   ответила  она.  -  Он  был  в  коричневом
пальто-реглане, которое я подарила ему на  сорокалетие. Любовное пальто, как
мы его называем.  Я  сказала,  не  уезжай, оставайся здесь.  Я  сказала, что
пригляжу за ним. Он и слушать не хотел. Ответил, что должен спасать корабль.
Что еще есть время. Евгений должен узнать  правду, и тогда  все снова  будет
хорошо. "Я отбился от них на Рождество, отобьюсь и сейчас". Я им гордилась.
     - Что случилось на Рождество?
     -  Швейцария, дорогой. Я даже думала, что  он собирается взять  меня  с
собой, как в прежние времена. Но он думал только о работе и ни о чем больше.
Мотался взад-вперед, как маятник. Даже не съел рождественский пудинг, хотя и
любит его. Миссис Хендерсон чуть не заплакала. Но  он  победил.  Отбился  от
них. От всех. "Я  им всем врезал, - сказал он. -  В конце Евгений принял мою
сторону. С новой попыткой они спешить не будут".
     - Кто не будет?
     -  Они, уж не  знаю,  кто именно.  Хобэн. Мирски. Откуда мне знать? Все
люди, которые пытались свалить  его. Предатели. Ты - один из них. Даже  если
он никогда не увидит  тебя и не услышит от тебя ни слова, он считает себя  в
долгу перед  тобой, потому что  он - твой отец, хотя по  отношению к нему ты
поступил безобразно. Он тебе  что-то обещал. И ради этого живет. Как и я. Мы
всегда учили тебя выполнять обещания.
     - Поэтому ты и сказала ему о Кармен.
     - Он решил, что я знаю, где тебя искать. Он умный. Всегда был таким. Он
заметил,  что  я не волнуюсь о  тебе, как  раньше, и  спросил, почему?  Он -
адвокат, с ним не поспоришь. Я уходила от ответа, и он  меня тряхнул. Не так
сильно, как  в далеком прошлом, но достаточно. Я попыталась лгать и  дальше,
но потом подумала, а  зачем? Ты  - его единственный сын. Ты принадлежишь нам
поровну. Я сказала ему, что он - дедушка, и он заплакал. Дети всегда думают,
что родители - глыбы  льда, пока  они  не  начинают плакать,  а  тогда детям
кажется, что они ведут себя нелепо. Он сказал, что ты нужен ему.
     - 

Нужен

 ему? Зачем?
     - Он -  твой отец, Олли! Он - твой  партнер! Они идут на него войной. К
кому же ему  обращаться за  помощью, как не к своему сыну? Ты тоже у  него в
долгу. Пора тебе постоять за него.
     - Он так сказал?
     - Да! Его слова. Скажи ему, что он у меня в долгу!
     - 

Скажи

 ему?
     -Да!
     - У него был чемодан?
     - Коричневая дорожная сумка в тон его любовного пальто. С ремнем, чтобы
носить ее на плече.
     - Куда он собрался лететь?
     - Я не говорила, что он собрался лететь.
     - Ты же сказала, что он приехал с одной сумкой.
     - Не говорила, не говорила!
     -  Надя,  мама,  послушай  меня.  Полиция проверила  списки  пассажиров
каждого рейса. Никакого намека на Тайгера.  Как он  мог улететь,  не оставив
следов?
     Она вырвалась из его рук.
     - Он говорил, что ты с ними. Он прав! Ты спелся с полицией!
     - Я должен ему помочь, мама.  Я ему нужен. Он сам так сказал. Если я не
смогу найти его, а ты знаешь, где он, его смерть будет на нашей совести.
     - Я  

не знаю,

 где он! Он не такой, как ты, не говорит мне то, чего я не
смогу сохранить в тайне! Перестань сжимать меня своими лапищами!
     Испугавшись за себя, Оливер отступил на шаг. Она всхлипывала.
     - Какой в этом прок? Скажи, что ты хочешь знать, и оставь меня в покое.
- Она поперхнулась собственными словами.
     Он  вновь подошел  к ней, обнял.  Прижался щекой  к  ее щеке, липкой от
слез. Она сдавалась ему, как  сдалась отцу, и он ликовал, но одновременно  и
ненавидел ее за слабость.
     - С того дня его никто не видел, мама. Никто, кроме тебя. Как он уехал?
     - Со вскинутой головой. Расправив плечи. Как  полагалось бойцу. Сказал,
сделает то, что должен сделать. Ты должен гордиться таким отцом.
     - Я про транспорт.
     -  За ним приехало  такси.  Он бы пошел пешком, если бы не  сумка. "Все
начинается снова, Надя, - сказал он мне. - Мы в Ливерпуле и прижаты к стене.
Я  говорил,  что  никогда  не подведу  тебя,  и готов  это  подтвердить". Он
действительно стал таким, как прежде.  Не помахал мне рукой.  Просто  уехал.
Почему ты так поступил, Олли? Почему сказал глупой Наде то, что не следовало
знать Тайгеру?
     "Потому что  я был безумно  счастливым отцом, а  Кармен  родилась  лишь
тремя  днями  раньше, - подумал  он.  -  Потому  что  я  любил свою  дочь  и
предположил, что ты тоже будешь ее любить".
     Она сидела на стуле, сжимая в руках чашку с остывшим чаем.
     - Мама!
     - Нет, дорогой. Хватит.
     - Если за аэропортами следили, а у него была только дорожная сумка и он
решил  улететь из страны, чтобы  противостоять врагам, как  он собирался это
сделать? К примеру, чьим паспортом он заменил свой?
     - Ничьим, дорогой. Ты опять все драматизируешь.
     -  Почему  ты  говоришь -  ничьим?  Раз он решил не пользоваться  своим
паспортом, значит, позаимствовал его у кого-то другого?
     - Заткнись, Олли. Думаешь,  что ты такой же великий барристер, как твой
отец? Уверяю тебя, что нет.
     - Чей у него паспорт, мама? Я не смогу помочь ему, если не узнаю, какую
он использует фамилию, понимаешь?
     Она тяжело вздохнула. Покачала головой, отчего из глаз вновь покатились
слезы, взяла себя в руки.
     -  Спроси Массингхэма. Тайгер слишком  уж доверяет своим подчиненным. А
потом получает от них удары в спину, как от тебя.
     - Это английский паспорт?
     -  Паспорт  настоящий,  это все,  что  он мне  сказал.  Не  поддельный.
Принадлежит живому человеку, который в нем не нуждается. Он не сказал, какой
страны, а я не спрашивала.
     - Он показывал тебе паспорт?
     - Нет. Только хвалился, что паспорт у него есть.
     - Когда? Не в этот раз, не так ли? Нынче ему не до хвастовства.
     -  В  марте прошлого года...  -  Даты она ненавидела. - Он  по каким-то
делам собирался в Россию  или куда-то еще  и не хотел, чтобы люди знали, кто
он.  Поэтому  и  раздобыл себе  этот паспорт. Рэнди все устроил.  Вместе  со
свидетельством о  рождении. Согласно которому Тайгер помолодел на пять  лет.
Он  еще шутил, что  получил  пятилетнее  освобождение от  великого небесного
налоговика. - Голос ее стал ледяным, как и у Оливера. - Это все, что я знаю,
Олли.  Все, что я  буду  знать. До последнего  слова. Ты  нас  погубил.  Как
всегда.
     Оливер медленно  шагал  по дороге. Серое пальто-шинель нес на  руке. На
ходу  накинул его на  себя,  сунул в рукав одну руку, потом другую, прибавил
шагу.  Ворота он уже  пробежал. Минивэн электриков стоял  на том  же  месте,
только складная лестница лежала внутри, а мужчина и женщина сидели в кабине.
Он продолжал бежать, пока не достиг развилки. Фары "Форда"  дружески мигнули
ему   навстречу,  из-за  руля  Агги  помахала   рукой.  Дверца   со  стороны
пассажирского сиденья распахнулась.
     - Сможешь ты отсюда связаться с Броком? - прокричал он.
     Она уже протягивала ему телефон.
     * * *
     -  Значит, он никогда не  был в  Австралии. 

-

  Хитер горько  улыбнулась
пустому углу комнаты. - Австралия - тоже ложь.
     -  Скажем так,  легенда,  использованная для  прикрытия,  - поправил ее
Брок.
     Для подобных  случаев он приберегал тон священника. И  всем своим видом
демонстрировал глубокую  озабоченность. "Когда ты вербуешь агента, ты берешь
на  себя  все  его  проблемы",  -  проповедовал  он  новообращенным.  Ты  не
Макиавелли,  ты  не  Джеймс  Бонд, ты  -  переутомленный  сотрудник  системы
социального обеспечения, который  должен помогать каждому во всех его бедах,
иначе у кого-то может поехать крыша.
     Они сидели в маленьком полицейском участке в Нортхемптоншире, Брок - по
одну сторону  стола,  Хитер - по другую,  голова покоилась  на ее же руке, а
взгляд широко раскрытых глаз изучал тени в темном углу комнаты для допросов.
Был  вечер, комната  тускло  освещалась  одной лампочкой.  Со стены  за ними
наблюдали  фотографии разыскиваемых  преступников  и пропавших детей.  Через
тонкую  перегородку  доносились   крики  пьяного,  сидящего  в  обезьяннике,
монотонное гудение радио, настроенного на полицейскую волну, удары дротиков,
впивающихся в доску: свободные от вызовов полицейские коротали время,  играя
в дартс. Брок задался  вопросом, а что бы сказала о  ней Лайла. Имея дело  с
женщинами,  он всегда пытался  взглянуть на них  ее глазами. "Милая девушка,
Нэт, - сказала  бы  она.  - В  ней нет недостатков,  которые  хороший муж не
исправил бы за неделю". Лайла полагала, что всем нужен  хороший муж.  Так уж
она ему льстила.
     -  Он даже рассказывал мне о моллюсках,  которых едят в Сиднее. - Хитер
покачала головой.  -  Говорил, что  ничего вкуснее  он в жизни не  пробовал.
Говорил, что  когда-нибудь мы  поедем туда. Посетим все рестораны, в которых
он работал официантом.
     - Я не думаю, что он когда-либо работал официантом, - заметил Брок.
     - Однако он был официантом для вас, не так ли? Им и остается.
     Брок пропустил шпильку мимо ушей.
     - Ему не нравится то, что он делает, Хитер. Он видит в этом  свой долг.
Он  должен знать, что мы на  его стороне. Все мы. Особенно  Кармен. Она  для
него все. Он хочет, чтобы  она знала, что он - хороший человек. Он надеется,
что вас не затруднит время от времени замолвить за  него доброе  слово, пока
она будет расти. Он не хочет, чтобы она думала, будто он просто встал и ушел
без всякой на то причины.
     -  "Твой  отец ложью  прокрался в мою  жизнь, но вообще-то он - человек
хороший"... Что-нибудь в этом роде?
     - Хотелось бы услышать что-нибудь получше.
     - Так расскажите мне эту жалостливую историю.
     - Я не думаю, что это жалостливая история, Хитер. Я думаю, что вам надо
улыбаться, рассказывая о нем. Чтобы она  видела в нем отца, каким он  мечтал
стать.

Глава 12
     В  тот же вечер, готовясь  к  посещению Конуры Плутона,  конспиративной
квартиры,  известной лишь пяти-шести членам команды "Гидра", Брок предпринял
исключительные даже по его высоким стандартам меры предосторожности. Сначала
подземкой добрался до  южного  берега Темзы,  потом  на автобусе  поехал  на
восток. Достаточно  долго простоял  в сандвич-баре,  из  которого открывался
прекрасный  вид  на улицу.  Сев  во  второй  автобус,  вышел из  него  двумя
остановками  раньше,  устроил  себе  неспешную пешеходную  прогулку, любуясь
портовым  ландшафтом: ржавыми  кранами, полузатонувшей  баржей, горой старых
покрышек.   Наконец   поравнялся   с  чередой  кирпичных   арок,   отдаленно
напоминавших виадук. Ворота  в каждой вели в ремонтный цех, гараж или склад.
Брок остановил свой выбор на воротах  с цифрой 8 и прикрепленном к ним куске
фанеры с обнадеживающей надписью: "УЕХАЛ В ИСПАНИЮ. ПОШЛИ ВСЕ НА ХЕР". Нажал
на кнопку  звонка, на вопрос,  кто пожаловал, ответил, что он брат  Альфа  и
пришел справиться насчет  "Астон-Мартина". В  воротах открылась дверца, Брок
попал  на  склад,  заваленный  автомобильными  агрегатами,  старыми  печами,
номерными  знаками.  По скрипучей деревянной лестнице поднялся  к  новенькой
стальной  двери,  которую, дабы  она  не  выделялась  на  фоне  обшарпанного
интерьера,  предусмотрительно   разукрасили   граффити.   Там   он  постоял,
дожидаясь, пока затемнится "глазок".  После того как  это  произошло,  дверь
открыл  худющий  мужчина  в  синих  джинсах,  ботинках  на толстой ребристой
подошве, рубашке в клетку и с наплечной кожаной кобурой,  из которой торчала
обернутая   липким   пластырем,   словно    где-то   порезалась,    рукоятка
автоматического пистолета "смит-вессон" калибра 9 мм. Брок переступил порог,
дверь захлопнулась.
     - Как он  себя ведет, мистер  Мейс?  - полюбопытствовал Брок.  В голосе
чувствовалось нервное напряжение.
     - Все зависит от того, что вас интересует, сэр, - тихим голосом ответил
Мейс. - Читает, когда может сосредоточиться. Играет в шахматы, это кстати. В
остальное время решает кроссворды, самые сложные.
     - По-прежнему испуган?
     - До потери пульсации, сэр.
     Брок двинулся по  коридору,  миновал крохотную кухню,  комнатку с двумя
койками,  ванную и лицом к лицу столкнулся со вторым мужчиной, коренастым, с
длинными  волосами,  забранными  в  хвост  на  затылке.  У него кобура  была
парусиновая и висела на шее, как детский слюнявчик.
     - Все хорошо, мистер Картер?
     - Очень хорошо, благодарю вас, сэр. Только что сыграли партию в вист.
     - Кто выиграл?
     - Плутон, сэр. Он жульничает.
     Мейс и Картер -  на  время проведения операции, потому  что  Айден Белл
своей властью назвал их по фамилиям археологов, нашедших могилу Тутанхамона.
А  Плутон получил свою кличку в честь правителя  подземного царства. Толкнув
деревянную  дверь,  Брок  вошел  в длинную, чердачную  комнату  с окнами под
крышей,  забранными  металлическими решетками.  У  печки стояли два  кресла,
обитые  рубчатым  плисом,  между ними  -  ящик,  на  котором лежали газеты и
игральные карты.  Одно кресло  пустовало,  во  втором  сидел  достопочтенный
Ранулф, для простоты - Рэнди Массингхэм, он же Плутон, не в столь уж далеком
прошлом  сотрудник Форин оффис и других уважаемых учреждений, одетый в синий
на  "молнии"  кардиган  из магазина "Маркс  энд Спенсер" (62),  а  привычные
кожаные   туфли  заменивший  оранжевыми  шлепанцами,  отделанными  полосками
искусственной замши. Он было подался вперед,  схватившись  за  подлокотники,
но, увидев Брока, расслабился и откинулся на спинку кресла, заложив руки под
голову и скрестив  ноги на ящике, чтобы продемонстрировать полное отсутствие
волнения, тревоги и тем паче страха.
     - Опять  дядюшка Нэт, - промурлыкал он. -  Послушайте, вы  принесли мне
освобождение  от тюремной повинности? Если нет, не тратьте понапрасну своего
времени.
     Брок всем своим видом показывал, что находит вопрос весьма забавным.
     -  Будьте  благоразумны, сэр. В душе  мы оба государственные  служащие.
Когда министры  подписывали сертификат о неприкосновенности в уик-энды? Если
я  проявлю  большую  активность,  на  меня начнут  злиться. Кто такой доктор
Мирски?  -  спросил  он,  исходя из  принципа,  что  лучшими  вопросами  для
следователя являются те, на которые он уже знает ответ.
     - Никогда  о нем не слышал,  - надувшись, ответил  Массингхэм.  - И мне
нужна более приличная одежда из  моего дома. Я могу дать вам ключ. Уильям за
городом. Останется там, пока я не скажу. Только не приходите  по вторникам и
четвергам, когда миссис Амброуз прибирается по дому.
     Брок покачал головой:
     - Боюсь, это  абсолютно  невозможно,  сэр, в сложившейся ситуации.  Они
могут  наблюдать за домом. И  меньше  всего мне  хотелось бы привести их  за
собой сюда, увольте. - То была маленькая ложь. В панике Массингхэм сдался на
милость Службы  так быстро, что не успел прихватить с собой какие-либо вещи.
Брок,  зная,  что  его   подопечный  питает  слабость  к   красивой  одежде,
воспользовался возможностью  одеть его  в бесформенный кардиган и  шерстяные
брюки  с  резинкой на талии. - Перейдем  к делу, сэр, -  Брок  сел,  раскрыл
записную  книжку, достал  ручку Лайлы. - Маленькая птичка  чирикнула  мне на
ухо, что в прошлом ноябре вы и вышеупомянутый доктор Мирски играли в шахматы
в "Соловьях".
     - Ваша птичка вам солгала, - отрезал Массингхэм.
     -  При этом обменивались фривольными шутками,  вы и доктор  Мирски, как
мне сказали. Он же не вашей ориентации, не так ли?
     - Никогда  не  встречался с ним, никогда  не  слышал о нем,  никогда не
играл с ним  в шахматы. И он не  моей ориентации,  раз  уж вы  спросили.  Он
совсем  другой, - ответил  Массингхэм.  Подхватил с  ящика  последний  номер
"Спектейтора" (63), развернул журнал, сдедал вид,  что читает. - И мне здесь
очень нравится. Парни  - просто  душки,  еда -  пальчики  оближешь,  район -
прекрасный. Я даже думаю, а не купить ли мне этот дом.
     - Видите  ли,  сэр, главная проблема  предоставления неприкосновенности
заключается в том, - пока еще дружелюбным тоном объяснял Брок, - что министр
и  его  окружение  должны   знать,  от   чего  они   предоставляют  человеку
неприкосновенность, и в этом зарыта собака.
     - Я уже слышал эту проповедь.
     - Тогда, если я ее повторю,  вы, возможно, будете знать слова наизусть.
Нет  никакого  смысла, и  вы, безусловно, это понимаете, снимать  телефонную
трубку и звонить какому-нибудь  высокопоставленному лицу, которого вы знаете
в Форин  оффис  или где-то  еще, и  говорить:  "Рэнди  Массингхэм  хотел  бы
обменять некую важную информацию на  гарантии  неприкосновенности, так  что,
старина,  дайте нам  отмашку".  Отмашки  не  будет, ни сразу,  ни потом. Мои
начальники - крючкотворы. "Неприкосновенность от чего? - спросят они себя. -
Мистер  Массингхэм  роет  тоннель  в  хранилища  Банка Англии или растлевает
несовершеннолетних школьниц? Он в  одной лиге с Вельзевулом? Если так, мы бы
предпочли, чтобы он обратился  к кому-то еще".  Но когда я задаю этот вопрос
вам, получается, что  я  понапрасну сотрясаю  воздух.  Пока  вы,  откровенно
говоря, не сказали нам ничего путного. Мы  будем защищать вас, если вам того
хочется. Мы счастливы  тем,  что можем защищать вас.  Условия,  возможно, не
самые  лучшие,  но  защита   вам   гарантирована.  Однако,  если  вы  будете
упорствовать,  мои начальники не только не  проявят милосердия, но предложат
предъявить вам обвинение в действиях, препятствующих свершению правосудия.
     Картер принес чай.
     - Мистер Массингхэм звонил сегодня в офис, мистер Картер?
     - В семнадцать сорок пять, сэр.
     - Откуда?
     - Из Нью-Йорка.
     - Кто был с ним?
     - Я и Мейс, сэр.
     - Как он себя вел?
     Массингхэм отбросил еженедельник.
     - Как  чертов барашек. Делал все, что от меня требовалось, и по высшему
разряду, не так ли, Картер? Признайте.
     - Голос  звучал убедительно,  сэр.  Манера у  него, конечно, слишком уж
панибратская, но таков он всегда.
     - Если вы  мне не верите, прослушайте запись. Я в Нью-Йорке, погода как
в  раю, я улетел в  Америку, чтобы вдохнуть  новую  надежду  в души и сердца
наших  пугливых  инвесторов с Уолл-стрит,  а потом собираюсь проделать то же
самое  в  Торонто, и есть ли какие-то  новости о нашем бедном  странствующем
Тайгере? Ответ - нет, между всхлипываний. Так, Картер?
     - Я бы сказал, что описание достаточно точное, сэр.
     - С кем он говорил?
     - С Анджелой, своей секретршей.
     - Ты полагаешь, она это проглотила?
     - Она всегда это проглатывает, - пробурчал Массингхэм.
     Картер отбыл с каменным лицом.
     - О, дорогой, я кажусь ему слишком уж голубым?
     - Видите ли,  мистер Картер - человек глубоко верующий, постоянно ходит
в церковь. Трепетно относится к клубам для мальчиков и футбольным командам.
     Массингхэм огорчился:
     -  О  господи. Черт побери! Нельзя  быть  таким вульгарным. Пожалуйста,
передайте ему, что я искренне извиняюсь.
     Брок  вернулся к записной книжке,  добродушно покачивая  седой головой,
словно добрый папаша из сказки.
     -  Итак,  сэр,  позвольте мне,  пожалуйста, вновь спросить вас об  этих
очень угрожающих телефонных звонках.
     - Я рассказал вам все, что знаю.
     - Да, конечно, но у  нас возникли определенные трудности. Видите ли, мы
никак  не можем  определить, откуда же вам звонили. Когда к нам обращаются с
просьбой  о  защите,  мы обязаны  определить  источник  опасности.  Подобная
ситуация  у  меня ассоциируется  с  весами. На  одной чашке -  опасность, на
другой - убедительные  доказательства вашего желания сотрудничать с властями
после  предоставления  вам  неприкосновенности.  Как  я  вспоминаю,   у  вас
сложилось твердое ощущение, это следует из ваших показаний моим сотрудникам,
что звонили из другой страны.
     - Да, я обратил внимание на звуковой фон. Трамваи, все такое.
     - И вы до сих пор не можете понять, кто звонил. Вы думали об этом  день
и ночь, но по-прежнему пребываете в неведении.
     - Если бы я понял, кто звонил, то сказал бы вам, Нэт.
     -  Хотелось  бы  так  думать,  сэр. Итак,  вам с  короткими интервалами
позвонили четыре раза. Один и тот  же голос произносил одни и те же слова. И
звонили не из Англии.
     - Да, фон... атмосферные помехи... не менялись. Это трудно объяснить.
     - Звонил, часом, не доктор Мирски?
     - Может,  и  он.  Если  говорил  через носовой платок, или как там  они
изменяют голос.
     - Хобэн?  - Называя фамилии  и  имена,  Брок  чутко  следил за реакцией
своего подопечного.
     - Не хватало американского акцента. И Аликс говорит так, словно ему час
тому назад оперировали нос.
     - Шалва? Михаил? А может, сам Евгений?
     - Английский слишком хорош.
     -  И старик, полагаю, говорил бы с вами на русском. Хотя в  этом случае
слова,  возможно,  не  прозвучали  бы  столь  угрожающе.  - Он  процитировал
записанное в книжке: - 

"В списке вы следующий, мистер Массингхэм. Вам от нас
не  спрятаться. Мы  сможем  взорвать  ваш  дом  или  пристрелить вас,  когда
захотим".

 Больше ничего не вспоминается?
     - Их произносили с  другой интонацией. У вас они  звучат нелепо, как со
сцены. По телефону они меня до смерти напугали.
     - Очень жаль, что этот загадочный человек не позвонил вновь после того,
как вы обратились  к нам и мы  начали  прослушивать ваш  телефон, - смиренно
вздохнул Брок. -  Четыре звонка за столько же часов, а стоило вам обратиться
к нам, как отрезало. Поневоле задумаешься, а вдруг ему  известно больше, чем
нам хотелось бы.
     - Ему известно многое, это все, что я знаю.
     - Конечно, конечно,  сэр. Между прочим, каким паспортом  воспользовался
Тайгер?
     - Полагаю, английским. Вы меня уже спрашивали.
     - Как  бывший  сотрудник министерства иностранных дел, вы,  безусловно,
знаете, что в этой стране помощь в приобретении или изготовлении поддельного
или  подправленного  паспорта  любой  страны  является  уголовно  наказуемым
преступлением?
     - Разумеется, знаю.
     -  В таком  случае, если  я  смогу  продемонстрировать  достопочтенному
мистеру Ранулфу  Массингхэму, что  он, находясь в  здравом  уме  и полностью
отдавая  себе отчет в своих  действиях, передал другому человеку  поддельный
паспорт вместе с похищенным свидетельством о рождении, вы,  вполне возможно,
смените это во всех отношениях прекрасное жилище на тюремную камеру.
     Массингхэм выпрямился,  пальцами правой руки помял нижнюю губу.  Взгляд
ушел внутрь, лицо стало предельно сосредоточенным, словно он  обдумывал ход,
способный решить судьбу шахматной партии.
     - Вы не можете посадить меня в тюрьму. Не можете и арестовать меня.
     - Почему?
     -  Потому  что  раскроете  операцию. А  вам хочется  как  можно  дольше
оставаться в тени. Такова ваша обычная практика.
     Внутренне  Брока не  могла  порадовать столь  точная  оценка  ситуации.
Внешне он продолжал лучиться дружелюбием и добропорядочностью.
     - Вы  совершенно правы, сэр. В моих интересах уберечь вас от беды. Но я
не могу лгать начальству, и вы  не должны лгать  мне. Поэтому будьте любезны
без  дальнейших проволочек  сказать,  на чье  имя выдан поддельный  паспорт,
которым вы снабдили мистера Тайгера Сингла.
     - Смарта. Томми  Смарта. Чтобы  инициалы остались  прежними, ТС. Как на
его запонках.
     -  А теперь  давайте  вернемся  к  нашему  доброму  доктору  Мирски,  -
предложил  Брок,  скрыв победу под  маской загруженного делами бюрократа,  и
высидел еще двадцать минут, прежде чем ретировался за дверь,  чтобы сообщить
новости своей команде.
     Но с Тэнби он поделился и своими тревогами.
     - Он  слишком многое от меня скрывает, Тэнби. Все, что я от него слышу,
- мелочовка.
     * * *
     Группа наблюдения доложила, что объект  дома, в одиночестве. Телефонные
операторы уточнили,  что  объект дважды отказался  от приглашения  на  ужин,
первый раз сославшись  на игру в  бридж, которую нельзя пропустить, второй -
на более раннее приглашение.  Часы показывали десять вечера.  Капли  прямого
теплого дождя танцевали на мостовой.  На Парк-Лейн Тэнби привез его в  своем
кебе. Радом с ним на заднем сиденье Агги рассказывала о том, какая вкусная в
Глазго китайская лапша.
     -  Если  ты устал,  мы  можем  подождать  до  завтра,  -  голосу  Брока
недоставало убедительности.
     - Я в порядке, - ответил Оливер, верный оловянный солдатик.
     

К. Олтремон,

 прочитал  он, изучая подсвеченные  таблички с  фамилиями у
кнопок  звонков,  ладонью прикрыв  глаза  от  дождя. 

Квартира  18.

  Он нажал
кнопку, вспыхнул свет, в динамике что-то прокудахтало.
     - Это я, - признался он яркому лучу. - Оливер. Подумал вот, не угостишь
ли кофе. Долго я тебя не задержу.
     Металлический голос прорвался сквозь треск помех:
     - Господи. Это действительно  ты. Я жму  на кнопку, ты толкаешь  дверь.
Готов?
     Но  дверь  он  толкнул  слишком рано, поэтому ему  пришлось подождать и
толкнуть  вновь. В просторном холле двое  охранников  в серых костюмах несли
службу  за  белоснежным  столом.  Младшего,  как  следовало из  таблички  на
нагрудном кармане, звали Мэтти. Того, что постарше, он читал "Мейл он санди"
(64), - Джошуа.
     - Средний лифт, - указал  Мэтти Оливеру. - И ничего не трогайте, мы все
сделаем сами.
     Кабина лифта пошла вверх, Мэтти остался в холле. На восьмом этаже дверь
открылась, она уже  ждала его, вечно тридцатилетняя, в  вываренных джинсах и
кремовой  шелковой рубашке  Тайгера  с  завернутыми по локоть  рукавами.  На
запястьях позвякивали золотые браслеты. Она шагнула вперед, прижалась к нему
всем телом, так она  встречала всех своих мужчин, грудь - к груди, бедро - к
бедру,  только  с Оливером, из-за его  роста,  соответствующие части тела не
совпали,  как  ей того  хотелось.  Длинные,  только  что  расчесанные волосы
Катрины пахли ванной.
     - Оливер,  как это  ужасно! Бедный Альфи...  и остальное...  Куда уехал
Тайгер?
     - Я думал, ты мне скажешь, Кэт.
     -  И  где тебя  носило? Я думала, он отправился на  твои поиски.  - Она
оттолкнула  Оливера,  чтобы  получше разглядеть.  Он  заметил,  что морщинок
прибавилось, а вот шаловливая улыбка осталась  прежней,  хотя, чтобы держать
ее,  требовалось больше  усилий. Расчетливый  взгляд, сладкий голосок. -  Ты
стал более ответственным, дорогой? - спросила она, оценив увиденное.
     - Да нет. Думаю, что нет. - Глупый смешок.
     - Но ты стал  другим. Мне нравится. Собственно, ты всегда мне нравился,
не так ли?
     Он последовал за ней  в гостиную. Все как прежде. Культовые скульптуры,
картины,   антикварная  мебель,  восточный   колорит.  Собственность  фонда,
зарегистрированного  в  Лихтенштейне. "Я  подготовил  контракт,  Уинзер  его
выправил, фонд принадлежал Кэт, обычная схема".
     - Не хочешь ли выпить, дорогой?
     - С удовольствием.
     - Я тоже.
     Из  бара-холодильника,  замаскированного под испанский дорожный сундук,
она достала  серебряный кувшин  с  сухим  мартини, один  замороженный стакан
наполнила до краев, второй -  наполовину. Загорелые руки, каждый февраль Кэт
летает в Нассау. В пальцах никакой дрожи.
     -  Мужская доза. -  Полный  стакан  она  протянула  ему,  женскую  дозу
оставила себе.
     Он  глотнул  мартини, и  его повело. Он  бы  опьянел, даже  если бы она
угостила его томатным соком. Второй глоток, и все пришло в норму.
     - С бизнесом порядок? - спросил он.
     - Полный порядок, дорогой. В прошлом  году  мы показали такую  прибыль,
что Тайгер учинил жуткий скандал. - Она устроилась на бедуинском седле. Он -
у  ее ног  на  стопке длинношерстых подушек.  На  ее голых  ногах  крохотные
ноготки  алели  пятнышками крови. - Рассказывай, дорогой. Не упускай никаких
деталей, даже самых отвратительных.
     Он лгал, но с Катриной ложь давалась на удивление легко.  О случившемся
он узнал в Гонконге. Оливер следовал легенде, предложенной Броком. Пэм Хосли
факсом сообщила, что Уинзер убит, Тайгер "покинул свой стол, чтобы  заняться
срочными делами", намекая на то, что Оливеру пора возвращаться в Лондон.  Он
прилетел  в  Гатуик, на  такси  приехал  на  Керзон-стрит,  разбудил  Гупту,
помчался в "Соловьи", чтобы повидаться с Надей.
     - Как там она? - спросила Катрина с той особой заботой, какую проявляют
любовницы к женам любовников.
     - Выглядит очень неплохо, благодарю, - помявшись, ответил Оливер. - Что
удивительно. Да. Очень взбалмошная.
     Пока он говорил, ее взгляд не отрывался от его лица.
     - Дорогой,  ты же не обращался к нашим ребятам в синем (65), не так ли?
- вкрадчиво  спросила она,  как  игрок в бридж, пытающийся по выражению лица
догадаться, а какие карты у соперника.
     - К кому именно? - вопросом ответил Оливер, уже всматриваясь в нее.
     - Я подумала, что ты мог бы позвонить нашему дорогому  Бернарду. Или ты
с ним не на дружеской ноге?
     - А ты?
     -  Мы с ним не так дружны, как ему хотелось бы, слава богу. Мои девушки
стараются его  избегать. Он предложил Анджеле пять "штук", чтобы она поехала
с ним на его виллу под жарким солнышком. Анджела ответила, что она не такая.
"С каких это пор?" - потом спросила я ее.
     -  Я ни  с кем  не говорил.  На фирме изо  всех  сил  стараются  скрыть
исчезновение Тайгера. Они в ужасе от того, что может случиться, если об этом
станет известно.
     -  Так почему ты  пришел  ко мне, дорогой?  Он пожал плечами. Ее взгляд
по-прежнему не отрывался от его лица.
     - Подумал, что узнаю обо всем от самого близкого ему человека.
     -  То  есть от меня. -  Она ткнула его пальчиком в бок. - А  может,  ты
обратился не по адресу?
     - Ближе тебя у него никого нет, не так ли? - Он чуть отодвинулся.
     - За исключением тебя, дорогой.
     - Плюс ты - первая, к кому он пришел, услышав об убийстве Альфи.
     - Неужели?
     - Если верить Гупте, то да.
     - А куда он поехал потом?
     - К Наде. Она, во всяком случае, так  сказала. Я полагаю, она ничего не
придумала. Какой смысл?
     -  А после  Нади?  К  кому он поехал потом? К какой-нибудь подружке,  о
которой я ничего не знаю?
     - Я подумал, что он мог вернуться сюда.
     - 

Дорогой,

 с какой стати?
     - Видишь ли, он  не  силен в решении  бытовых вопросов.  Особенно  если
хотел  улететь в другую страну. Честно говоря, я думал,  что он взял  тебя с
собой.
     Она  закурила,  удивив  его. Чем еще она  тут занималась  в  отсутствие
Тайгера?
     - Я  спала,  - она закрыла глаза,  выпустила  струю  дыма, -  прикрытая
только моей скромностью. В "Колыбели" выдалась безумная  ночь. Кто-то привел
арабского принца, и тот  воспылал страстью к Воуре.  Ты  помнишь  Воуру... -
Вновь  тычок пальцем  ноги в  бок. -  Роскошная блондинка,  грудь  -  мечта,
бесконечные  ноги.  Она  вот тебя  помнит, дорогой... как и я.  Ахмед  хотел
увезти ее в  Париж на своем самолете,  но бойфренд Воуры только что вышел из
тюрьмы, и  она не  решилась. Со всей этой суетой я  попала  сюда под утро, в
начале пятого, отключила телефон, приняла снотворное и  отрубилась. А открыв
глаза, увидела, что уже время ленча, а надо мной стоит Тайгер в этом ужасном
коричневом пальто и говорит: "Они отстрелили Уинзеру голову".
     - Отстрелили Уинзеру голову? Как Тайгер об этом узнал?
     -  Ума не  приложу,  дорогой.  Возможно,  оборот  речи.  Мне,  конечно,
учитывая,  что я  сама была  никакая, только этого  и  не хватало.  "Кто мог
застрелить Уинзера? - простонала я. - Кто эти "они"?  Откуда ты знаешь,  что
это не ревнивый муж?" Нет, ответил он, это заговор, и они все заодно, Хобэн,
Евгений,  Мирски  и их прихлебатели.  Он сказал,  что не смог найти  наверху
обувной  щетки. Ты знаешь,  каким он становится, когда впадает  в панику. Он
готов  умереть, но только в начищенных туфлях. - Оливер, который представить
себе  не  мог паникующего  отца, предпочел  согласно  кивнуть.  -  Потом ему
потребовалась мелочь для  телефона-автомата. Он лепетал что-то бессвязное, и
сначала я  подумала, что  он хочет,  чтобы  я поменяла  свой номер телефона.
"Нет, нет, деньги,  - он  замотал головой. -  Монеты  по фунту, по пятьдесят
пенсов". -  "Что ты мелешь? - ответила я. - Ты же оплачиваешь мои телефонные
счета. Снимай трубку и звони". Мой телефон его не  устроил. Он мог позвонить
только с телефона-автомата. Все остальные номера прослушивались его врагами.
"Найди Рэнди", - предложила я.
     Рэнди он искать не хотел.  Только монеты. "Позвони Бернарду, -  осенило
меня. - Если у тебя неприятности,  Бернард поможет". - "Нет, отсюда  звонить
не  могу", -  последовал  ответ. "Но,  дорогой,  Бернард - полиция,  - я все
пыталась урезонить его. - Полиция полицию не прослушивает". Он лишь  покачал
головой. Сказал, что  я ничего не понимаю, потому что в  отличие от  него не
представляю себе ситуации в целом.
     - Бедняжка, - пожалел ее Оливер, все  еще пытаясь  свыкнуться с мыслью,
что Тайгер может лепетать что-то бессвязное.
     - Разумеется, мы не смогли найти эту чертову мелочь. Откуда? Мелочь для
парковок я держу в автомобиле. Автомобиль стоял  в подвале. Честное слово, в
тот момент  я подумала, что твой глубоко уважаемый папа тронулся умом... Что
с тобой, дорогой? Ты так побледнел, словно съел что-то несвежее.
     Но  Оливер ничего  не ел.  Просто пытался выстроить  последовательность
событий, и у него  не выходило  ничего путного. По его  расчетам получалось,
что  прошло максимум двадцать минут после того,  как  Тайгер  получил письмо
Евгения с  требованием выплаты двухсот  миллионов  фунтов. Однако, по словам
Гупты,  Тайгер, покидая Керзон-стрит, полностью сохранял контроль над собой.
Вот Оливер и гадал, какое событие, случившееся в промежутке между  уходом из
офиса и появлением в квартире Кэт, привело к тому, что Тайгер  запаниковал и
начал лепетать что-то бессвязное.
     -  В общем, мы кружили  по квартире минут десять, я -  в наброшенном на
голое  тело кимоно,  искали мелочь.  Мне  даже  захотелось  вернуться  в мою
однокомнатную квартирку, где  около кровати у  меня всегда стояла жестянка с
десятипенсовиками  для  газового  счетчика. Нашли два фунта.  Этого явно  не
хватало для международного звонка. Но, разумеется,  он не  говорил,  что ему
надо звонить в другую страну, во всяком  случае, пока мы не перестали искать
монеты. "Ради бога, - сказала  я ему,  - попроси Мэтти  сходить к  газетному
киоску, пусть купит  тебе телефонные карты".  Его это не устроило. Он никому
не доверял. Заявил, что купит их сам.  И ушел, ни разу не назвав меня мамой.
Мне потребовался не один  час,  чтобы снова заснуть и увидеть тебя во сне. -
Она глубоко затянулась, вздохнула. - И все это твоя  вина, чтоб ты знал,  не
только Мирски и Борджа. Мы все в сговоре против него, мы все его предали, но
твое предательство самое ужасное. Я даже заревновала. Это правда?
     - Как же мне это удалось?
     - Бог знает,  дорогой. Он сказал, ты оставил следы, он прошел по ним  к
источнику  и  выяснил, что этот источник  - ты.  Впервые  я  услышала, что у
следов есть источник, но так он сказал.
     - Он не сказал, кому хотел позвонить?
     - Разумеется,  нет, дорогой. Мне же нельзя  доверять, ты  понимаешь. Он
размахивал своим файлофак-сом (66), то есть нужного номера не помнил.
     - Но хотел звонить в другую страну.
     - Так он сказал.
     "Время ленча", - вспомнил Оливер.
     - А где находится ближайший газетный киоск?
     - Выйдешь  из подъезда,  повернешь направо, пройдешь  пятьдесят ярдов и
наткнешься на  него. Ты у нас стал Эркюлем Пуаро, дорогой?  Он  назвал  тебя
Искариотом. Я думаю, ты слишком глубоко копаешь, - добавила она.
     - Я лишь хочу понять, что к чему, - ответил он. Вырисовывалась картина,
которая  не укладывалась у него  в голове:  Тайгер,  доведенный до  безумия,
охваченный безрассудным  страхом, в коричневом  пальто  реглан и  начищенных
туфлях,  сжавшись в комок, кому-то звонит из телефонной будки, тогда как его
любовница пытается заснуть. -  На Рождество  у него была  крупная  разборка.
Какие-то люди пытались взвалить на него вину за какие-то неудачи. Он полетел
в Цюрих и поставил их на место. Тебе это ни о чем не говорит?
     Она зевнула.
     -  Смутно.  Он  собирался  уволить Рэнди.  Но  он  постоянно собирается
уволить Рэнди. Они все преступники. Включая Мирски.
     - Евгений тоже?
     - Евгений шарахается из стороны в сторону. Легко поддается влиянию.
     - И кто на него влияет?
     - Бог знает, дорогой. Ты что-то забываешь про стакан.
     Он  отпил  мартини.  Катрина  курила  и,  наблюдая  за  ним,  задумчиво
массировала одну ногу другой.
     -  Ты  -  единственный,  кто ускользнул от него, не  так ли,  несносный
мальчишка?  Он никогда  не  говорит  о  тебе,  ты  это знаешь? Только  когда
возбужден.  Ну, не в смысле 

возбужден,

  такое случается только по високосным
годам. Поначалу ты учился, потом перенимал методы зарубежного бизнеса, потом
снова учился. Он все  еще  гордится  тобой по-своему. Просто думает,  что ты
предатель и дерьмо.
     - Он, возможно, объявится через несколько дней, - заметил Оливер.
     - О,  если он один,  то  обязательно  прибежит.  Он  терпеть  не  может
собственной компании,  поэтому я и упомянула о подружке.  Он уже не получает
от меня всего  того, что ему нужно.  Да  и  я от  него,  откровенно  говоря.
Возможно, ему надо поменять лошадей. Отчасти причина в его возрасте. Отчасти
-  в моем, если не  кривить душой... - Ее пальчик вновь ткнул  Оливера,  уже
ближе  к  промежности. - У  тебя есть подружка,  дорогой? Которая знает, как
свести тебя с ума?
     - На данный момент я как бы между двумя стульями.
     - Эта милая Нина как-то приходила ко мне в "Колыбель". Не могла понять,
почему  ты сказал Тайгеру, что  собираешься  жениться на ней, а ее оставил в
неведении.
     - Да, пожалуй, напрасно.
     -  Передо мной извиняться  не надо. Что тебе в  ней не понравилось?  Не
проявляла  активности  в постели? Тело-то у нее отменное. Грудь, попка,  все
при ней. Я даже пожалела, что я не мужчина.
     Оливер отодвинулся от нее.
     - Надя говорит, Мирски часто здесь бывает, - он сменил тему. - Заезжает
в "Соловьи", играет в шахматы с Рэнди.
     

"Узнай как можно больше о Мирски", -

 наказывал Брок.
     - Он  играет не только в шахматы, дорогой.  Сыграл бы и со мной, если б
ему представилось хоть  полшанса. Просто  бы  изнасиловал.  Он еще хуже, чем
Бернард. Между прочим, звать его Мирски не  разрешалось. Паспорт у  него был
на другую фамилию. Меня это не удивляло.
     - И как же вы его звали?
     - Доктор Мюнстер  из Праги. Тот еще  доктор. Я его личный секретарь, на
случай,  если  ты  этого не знаешь. Доктору Мюнстеру  нужен вертолет,  чтобы
побыстрее попасть в "Соловьи"? Старушка Кэт его найдет. Доктор Мюнстер решил
остановиться в  президентском номере в "Гранд-Риц-Палас"?  Старушка  Кэт его
забронирует.  Доктору  Мюнстеру  нужны  три  шлюхи  и  слепой  скрипач?  Кэт
справится  и  с  ролью сутенера.  Насколько  я понимаю, он подкатывался и  к
Снежной Королеве.
     -  По твоим  словам, Тайгер  говорил, что  Мирски участвовал в заговоре
против него.
     - В этом  месяце, дорогой. А  в прошлом он был архангелом Гавриилом.  А
потом  -  бах, Мирски  присоединился  к плохишам,  а Евгений, старый  дурак,
прислушался к этому сладкоголосому  поляку,  подонку  Рэнди  и, насколько  я
понимаю, к тебе. Где ты обосновался, дорогой?
     - В Сингапуре.
     - Я про сегодня.
     - В Камдене. У приятеля по юридической школе.
     - Приятель мужского пола?
     -Да.
     -  Может, зря?  Если ты  не  такой,  как  Рэнди,  но  я  в  этом  очень
сомневаюсь.  -  Он хотел рассмеяться,  но поймал  ее потемневший от  страсти
взгляд. - У меня  есть свободная  кровать. Большая и удобная. Удовлетворение
гарантируется.
     Оливер обдумал предложение и решил, что оно его не удивило.
     -  Знаешь,  я  только  должен  заглянуть  в  его квартиру,  -  виновато
улыбнулся он, словно  одно  мешало другому. - Посмотреть, не осталось ли там
каких-либо бумаг. Пока этого не сделал кто-то еще.
     - Ты можешь заглянуть в его квартиру, а потом вернуться в мою.
     - Только у меня нет ключей, - улыбнулся он.
     В  кабине  лифта они  стояли бок о  бок. Ключи на кольце из  сплетенных
слоновьих  волос она  держала в руке.  Взяла  его  руку,  положила ключи  на
ладонь, сложила  над ними  его  пальцы.  Потом  притянула  Оливера к  себе и
поцеловала,  продолжала целовать и  тереться об него всем телом, пока  он не
обнял ее. Ее груди свободно перекатывались под рубашкой Тайгера. Она ласкала
его язык своим, тогда  как  рука  поглаживала  растущий бугор на брюках. Она
вновь  взяла его за руку, разжала пальцы, выбрала ключ,  который  они вместе
вставили в замочную скважину и повернули. Потом вставили  второй  ключ. Лифт
поднялся и остановился, двери открылись в ярко освещенный коридор на  крыше,
похожий на стоящий на запасных  путях  спальный вагон. По  одну его  сторону
темнели трубы, по другую - сверкали огни Лондона.  Из связки она выбрала еще
два ключа,  один медный, с длинной ножкой, вновь поцеловала Оливера, а потом
подтолкнула к двери из красного дерева, в которую упирался коридор.
     - Поторопись, - прошептала она. - Обещаешь?
     Он  подождал,  пока  кабина ушла  вниз, потом нажал на кнопку вызова  и
подождал, пока она поднимется  пустой. Снял кроссовку и сунул между дверьми,
чтобы кабина никуда не  уехала.  Он  знал,  что из трех лифтов  только  один
обслуживал пентхауз, а потому в столь поздний час лишь у Катрины, Тайгер  не
в счет, могло возникнуть  желание все-таки составить  ему компанию. В  одной
кроссовке, с ключами в руке он заковылял по коридору. Замки легко открылись,
дверь подалась, и он  очутился в доме джентльмена восемнадцатого века, пусть
и построенном  пятнадцать лет тому назад на  крыше. Оливер  никогда здесь не
спал, не смеялся,  не принимал душ, не занимался любовью, не  играл. Иногда,
обуреваемый  одиночеством,  Тайгер  по вечерам  приглашал его  сюда,  и  они
смотрели глупые телепередачи, налегая на спиртное. Еще он помнил, как Тайгер
рвал и метал, когда городские власти  не разрешили ему оборудовать  на крыше
вертолетную площадку.  Помнил и летние вечеринки, устраиваемые Катриной  для
друзей, которых не было у Тайгера.
     "Оливер!  Нина,  сюда, пожалуйста! Оливер, расскажи еще  раз анекдот  о
скорпионе,  который хотел  переправиться  через Нил. Но только медленно. Его
высочество желает все записать..."
     "Оливер! Удели мне  минутку, дорогой мальчик, позволь оторвать от твоей
очаровательной спутницы! Еще раз расскажи его светлости о юридической основе
проекта, который ты так  красноречиво представлял нам  этим утром. Поскольку
разговор  неофициальный,  ты,   возможно,  захочешь   воспользоваться  более
доходчивой терминологией..."
     Он стоял в холле,  низ живота сладко  ныл от прикосновений Катрины.  Он
двинулся дальше, по-прежнему охваченный страстью.  Все  плыло перед глазами,
он не  знал,  куда  идти, и виной тому была Кэт.  Он  обогнул угол,  миновал
гостиную, бильярдную, кабинет. Вернулся в холл,  порылся в карманах пальто и
плащей  в  поисках  так  любимых Броком  клочков бумаги.  Увидел  у телефона
раскрытый блокнот с несколькими строчками, написанными почерком Тайгера. Все
еще изнывая от страсти к Катрине, сунул блокнот в карман. В одной  из комнат
он  что-то заметил,  только  не помнил, в  какой. Добрел до гостиной, ожидая
озарения, пытаясь стряхнуть  воспоминания о груди Катрин, уютно устроившейся
в  его  ладони, о ее лобке, трущемся о бедро. "Не в этой комнате", - подумал
он, проведя руками по волосам в надежде разогнать туман, затянувший мозг. И,
уже  выходя в бильярдную,  краем  глазом ухватил кожаную корзинку для мусора
между креслом  для  чтения  и  журнальным  столиком, понял, что  видел ее  и
раньше, только  не придал  значения содержимому корзинки,  желтому бумажному
пакету с  мягкой подложкой. Взгляд  Оливера  поднялся к приоткрытым  дверцам
шкафа.  За  ними,  друг  над  другом,  стояли  телевизор,   видеомагнитофон,
музыкальный  центр.  Подходя ближе, он  увидел подмигивающий  зеленый огонек
видеомагнитофона. На нем лежал  белый футляр от видеокассеты. Пустой. Голова
Оливера очистилась  от тумана. Похоть, пусть и временно,  сошла  на  нет. Он
сразу все понял, хотя на  торце футляра  не  было слова "ЗАЛОГ" и стрелочки,
указывающей на зеленый огонек  включенного в  сеть видеомагнитофона.  

"Залог
тому будет доставлен Вам отдельно почтовым отправлением".

 Зазвонил телефон.
     Звонят Тайгеру.
     Мирски, который называет себя Мюнстером.
     Катрина,  чтобы  сказать,  что  хочет  подняться  наверх,  но  лифт  не
работает.
     Лысый Бернард, чтобы предложить свои услуги.
     Охранники, чтобы сказать, что они уже поднимаются.
     Брок, чтобы сообщить, что его раскрыли.
     Телефон все звонил,  но Оливер не снял трубку. Не было и автоответчика.
Он  нажал  клавишу  "EJECT"  на  передней  панели видеомагнитофона,  вытащил
вылезшую из его  чрева кассету,  положил в  белый футляр, последний  сунул в
желтый конверт с мягкой подложкой. "Мистеру Тайгеру Синглу", -  значилось на
наклейке. Ниже:  "ЛИЧНО".  Ни адреса  отправителя,  ни  наклейки с названием
курьерской службы. Вернувшись в холл,  Оливер  вздрогнул, увидев собственную
фотографию  в парике и мантии барристера. Сдернул с вешалки кожаный пиджак и
набросил на  плечо,  прикрыв зажатый  под мышкой  пакет.  Вытащил кроссовку,
надел  ее, вошел  в лифт и после  короткого  колебания нажал  кнопку первого
этажа. Кабина величественно  двинулась вниз. На десятом этаже Оливер забился
в угол,  чтобы Катрина  не  увидела  его в окошечко,  когда он проезжал мимо
восьмого  этажа. Мысленным  взором увидел обнаженную Кэт, раскинувшую руки и
ноги на кровати, которую она делила с Тайгером. В холле Мэтти читал "Мейл он
санди", позаимствованную у Джошуа.
     - Вас не затруднит  отдать эти ключи миссис Олтремон? - Оливер протянул
Мэтти связку.
     - Конечно, приятель, - ответил Мэтти, не отрываясь от газеты.
     Выйдя из подъезда,  Оливер повернул направо. Как и говорила Кэт , киоск
"Газеты  и сигареты от Мухаммеда. 24  часа" оказался  ярдах в пятидесяти  от
дома.  Рядом  с   ним  краснели   три  телефонные   будки.  Позади  раздался
автомобильный гудок. Оливер обернулся, опасаясь, что Катрина преследует  его
на "Порше", принадлежащем  "Хауз оф  Сингл". Но увидел Агги,  которая махала
ему рукой, сидя за рулем зеленого "Мини" (67).
     - Абердин,  -  выдохнул  он, плюхнувшись на пассажирское сиденье.  -  И
побыстрее.
     * * *
     Гостиная дома в Камдене запахом  сандвичей и ушедших  людей  напоминала
зал кинотеатра по окончании  сеанса.  Брок и Оливер  сидели  на продавленном
диване. Брок не настаивал на присутствии Оливера, но тот уйти не пожелал. По
экрану  побежали  черно-белые  цифры.  "Это порнофильм,  -  подумал  Оливер,
вспомнив прикосновения  рук  и тела  Кэт. -  Именно этого  мне сейчас  и  не
хватает". А потом  увидел Альфреда Уинзера, на коленях, с руками за  спиной,
схваченными в запястьях наручниками, и ангела смерти, в маске и белом плаще,
приставляющего   ствол  поблескивающего  в  лучах   солнца   автоматического
пистолета  к  голове  несчастного.  Услышал  отвратительный  голос   Хобэна,
объясняющего Альфи, по каким причинам  тому сейчас разнесут голову. А думать
Оливер  мог  только  о  Тайгере  в коричневом  пальто  реглан,  увидевшем  и
услышавшем все  это, прежде чем спуститься на восьмой этаж в квартиру Кэт. В
кухне  остальные  члены  команды пили чай и слушали бубнящий  голос  Хобэна.
Мужчины держались вместе, Агги сидела чуть в стороне, закрыв глаза, прижимая
к  зубам  костяшки  больших пальцев, вспоминая,  как с помощью травинок  она
имитировала крики птиц, чтобы еще больше расположить к себе Заха.
     * * *
     Брок только порадовался тому,  что Массингхэма в полночь  вытряхнули из
постели. Стоя в  крошечной прихожей,  он с чувством глубокого удовлетворения
слушал  возмущенные крики  Массингхэма, которого пошли будить Картер и Мейс.
Когда его вывели  из  спальни,  он  напоминал  приговоренного  к  публичному
осмеянию:  бесформенный  халат, шлепанцы, полосатая  пижама, круглые, полные
мольбы глаза, по тюремщику с  каждой стороны. "Так  тебе  и надо", - подумал
Брок, прежде чем скрыть свои чувства за маской бесстрастного бюрократа.
     -  Прошу извинить  за вторжение, сэр.  Но я  получил сведения, которыми
хочу  поделиться  с  вами.  Мистер Мейс,  принесите,  пожалуйста,  диктофон.
Министр захочет лично прослушать эту запись.
     Массингхэм превратился в статую. Картер  отступил от него на  шаг. Мейс
отправился на поиски диктофона.
     - Пригласите моего адвоката, - выпалил Массингхэм. - Я больше не  скажу
ни слова, не получив письменных гарантий.
     - О гарантиях поговорим чуть позже.
     Брок распахнул  дверь в комнату, где они недавно беседовали. Массингхэм
двинулся первым, более не удостаивая Брока своим вниманием. Сел в  привычное
кресло. Мейс принес диктофон, включил.
     - Если вы привлекли к ответственности Уильяма... - начал Массингхэм.
     -  Я  не  привлекал.  Никто не  привлекал. Я хочу  поговорить с вами об
опасности. Вы помните о том, что вам грозит опасность?
     - Естественно, помню.
     -  Это  очень  хорошо,  потому  что  секретариат  министра  создал  мне
серьезные проблемы. Они думают, что вы что-то скрываете.
     - Так надавите на них.
     -  Мне  бы  этого не хотелось, благодарю  вас,  сэр. Итак, время ленча,
Тайгер Сингл покидает  Керзон-стрит. Но вас там  уже нет. В одиннадцать утра
вышли из кабинета и направились к своему дому в Челси. Почему?
     - Это преступление?
     -  Зависит от  причины, сэр. Вы оставались дома полных десять часов, до
девяти вечера, когда запросили защиты. Вы это подтверждаете?
     

-

 Разумеется, я это  

подтверждаю.

 Я вам об этом уже  говорил.  -  Голос
Массингхэма звучал воинственно, но сам он очень уж нервничал.
     

-

 Что заставило вас уйти домой еще утром?
     -  У  вас нет воображения? Уинзера убили, об этом  стало известно, офис
превратился  в  дурдом,  телефоны  разрывались  от звонков.  Мне  надо  было
позвонить  нескольким людям.  Я хотел это  сделать в тишине и покое. И где я
мог их обрести, как не дома?
     - Но дома вам начали угрожать по телефону. - Брок отметил про себя, что
и  лжецы иногда говорят правду. - А в два  часа дня  к вам  прибыл  курьер с
посылкой. Что было в посылке?
     - Ничего.
     - Еще раз, сэр.
     - Я не  получал  посылку. Следовательно, незнаком с  ее содержимым. Это
ложь.
     - Кто-то из ваших домашних получил ее. И расписался в получении.
     -  Докажите  это. Ничего  у вас не  получится. Курьерской службы  вы не
найдете.  Никто  ни за что не расписывался, никто ничего не получал. Все это
выдумки. И если вы думаете, что ее получил Уильям, то напрасно.
     - Уильям тут совершенно ни при чем, сэр. Посылку получили вы.
     -  Предупреждаю вас:  не впутывайте в это дело  Уильяма.  В тот день  с
десяти утра он был в Чичестере (68). Они целый день репетировали.
     - Позвольте спросить, что?
     - "Сон в летнюю ночь". Эдуардианская пьеса (69). Он играл Пака.
     - И когда он приехал домой?
     - В семь вечера. "Уходи, уходи, уходи, - сказал я  ему.  - Выметайся из
дома, тут небезопасно". Он не понял, но уехал.
     - Куда?
     - Заниматься своими делами.
     - Он что-нибудь взял с собой?
     -  Разумеется, взял. Собрал вещи. Я ему помогал. Потом  вызвал ему кеб.
Он не может водить машину. Не получается. Брал уроки, но толку никакого.
     - Он взял с собой посылку?
     - Не было никакой посылки. - Не голос - лед. - Ваша посылка - фантазия,
мистер Брок. Она не существует и не будет существовать.
     -  Ровно  в  два  часа  дня  ваша  соседка видела мотоциклиста-курьера,
поднимающегося по ступенькам к вашей двери с посылкой в руке и спускающегося
по  ним  уже без нее. Она не видела, кто расписывался за посылку, потому что
дверь была на цепочке.
     - Соседка солгала.
     - У нее полиартрит, она с утра до вечера сидит у окна, и от ее внимания
ничего не  укрывается,  -  терпеливо  продолжал  Брок. -  Она очень  хороший
свидетель. Свидетель обвинения.
     Массингхэм долго  разглядывал свои  пальцы,  словно пытался определить,
что в них изменилось с последнего вечера.
     -   Может   быть,  привезли  телефонный  справочник?  -   предложил  он
объяснение, которое  могло устроить  их  обоих. -  Эти  люди  из  "Телекома"
появляются  в любое время дня и ночи. Наверное, я расписался за него и забыл
об этом. Такое вполне возможно, учитывая мое тогдашнее состояние.
     - Мы говорим не о телефонном справочнике. Мы  говорим о желтом конверте
с мягкой  подложкой и  белой  наклейкой. Размером с... - он медленно оглядел
комнату, пока не остановил взгляд  на телевизоре и видеомагнитофоне, -  ...с
книгу карманного формата. - Массингхэм проследил за его взглядом.
     - А  может, с видеокассету, - уточнил  Брок. -  Вроде тех, что стоят на
полке.  Только  на  кассете,  которую  прислали   вам,  на   цветной  пленке
запечатлели убийство  вашего недавнего коллеги  Альфреда Уинзера. Массингхэм
не произнес ни слова. Лишь зло блеснул глазами, как при упоминании Уильяма.
     -  С  сопроводительным  письмом, -  добавил  Брок.  -  Видеозапись  вас
шокировала, но письмо просто повергло в ужас. Я прав?
     - Вы знаете, что правы.
     - Письмо  так подействовало  на вас, что вы, прежде  чем обратиться  за
защитой в таможню Ее величества, сочинили целую историю, напрочь  отрицавшую
существование пленки,  которую вы отдали  Уильяму, наказав  сжечь и развеять
пепел на четырех ветрах... вместе с письмом.
     Массингхэм поднялся.
     - То, что вы называете письмом, - проговорил он, глубоко засунув руки в
карманы,  гордо  откинув  голову,  -   на  самом   деле   грязный  пасквиль,
выставляющий  меня  в   самом  неприглядном   свете.   На  меня  возлагалась
ответственность за смерть Уинзера.  Меня огульно обвиняли во всех мыслимых и
немыслимых  преступлениях безо всяких на то доказательств. -  Словно  актер,
выходящий  на авансцену,  он  шагнул к Броку, чуть ли не  уперся коленями  в
лицо, продолжил, глядя на него сверху вниз: - Неужели вы действительно могли
предположить,  что я  приду к  вам, сотрудникам  таможни  Ее  величества,  с
письмом, в котором черным по белому написано, что я - супердерьмо? Для этого
надо быть сумасшедшим.
     Сумасшедшим  Брок,  конечно  же,  не  был,  и  вот  тут  он впервые  по
достоинству оценил своего противника.
     -  С  другой стороны,  мистер Массингхэм, если ваши клеветники написали
правду, у вас было две веские причины уничтожить письмо и пленку, а не одна,
не так ли? Он это  сделал, ваш Уильям,  не так ли...  уничтожил вещественные
доказательства?
     - Это не  доказательства,  следовательно,  он  ничего не уничтожал. Это
ложь, которую следовало уничтожить, и ее уничтожили...
     Брок и Айден Белл сидели за  чашкой чая в гостиной дома за  рекой после
просмотра видеозаписи убийства Уинзера. Только-только пошел третий час ночи.
     -  Плутон  знает  что-то  важное. Что  именно,  мне неизвестно. -  Брок
практически повторил  признание, сделанное им Тэнби. -  И лежит это на самой
поверхности.  Словно  бомба,  у  которой  зажгли  бикфордов  шнур.  Запах  я
чувствую, но не смогу увидеть, пока она не разорвет меня на клочки.
     Потом, как это  часто случалось в эти дни, разговор перешел на Порлока.
Его  поведение  на  совещаниях -  вопиющее.  Его  роскошный  образ  жизни  -
вопиющий. Его  главные источники информации в  преступном мире,  на  поверку
оказавшиеся деловыми партнерами, - вопиющее безобразие.
     - Он испытывает терпение господа, - процитировал Брок Лайлу. - Он хочет
узнать, как высоко он может взлететь, прежде чем боги подрежут ему крылья.
     - Она хотела сказать, прежде чем у  него расплавятся крылья, - возразил
Белл. - Она имела в виду Икара.
     - Хорошо, расплавятся, - согласился Брок. - Какая разница?

Глава 13
     О  "свадьбе"  договорились  лишь  после  продолжительных дебатов  между
Броком и группой планирования, мнения "молодоженов" не спрашивали.  Решение,
что медовый месяц они  проведут  в  Швейцарии, приняли  быстро:  именно туда
отправился Тайгер Сингл, он же Томми Смарт. Приехав в Хитроу поздно вечером,
Смарт-Сингл провел  ночь в  отеле "Хилтон-Хитроу", пообедал  в  номере  и на
следующее  утро  первым же  рейсом  улетел  в Цюрих.  В Цюрих он позвонил из
телефона-автомата  на Парк-Лейн  по номеру  международной юридической фирмы,
которая давно сотрудничала с "Хауз оф Сингл" в оформлении офшорных сделок. В
группу   поддержки  включили   шесть   человек.   Им  вменялось  обеспечение
круглосуточного  наблюдения  за "молодоженами",  их безопасности и  связи  с
центром.
     К идее соединить Оливера  и Агги узами брака пришли  не сразу. Поначалу
Брок склонялся к тому, чтобы в Швейцарии Оливер действовал так же, как дома:
номинально  один, но под постоянным  прикрытием,  и Брок  намеревался  лично
проинструктировать   его  и  утереть  слезы.  Но  едва  началась   детальная
проработка операции: сколько наличных будет у Оливера, по какому паспорту он
станет путешествовать, с какими кредитными картами, под каким именем, должна
ли группа поддержки летать с  ним на одном  самолете, жить в одном отеле или
держаться на расстоянии, - Брок дал задний ход.
     -  Что-то меня останавливает, - признался он Беллу. - Ничего путного из
этого не получится, Айден.
     - Не получится из чего?
     - Я не знаю,  как поведет  себя Оливер, - ответил Брок, - оказавшись за
границей один, с паспортом на чужое имя, кредитными картами и пачкой денег в
кармане, с телефоном у кровати. Даже если его  будут держать под наблюдением
двадцать четыре часа в сутки,  жить в примыкающих номерах, следовать  за ним
на такси, сидеть за соседними столиками в ресторанах.
     Когда же Айден Белл попросил  Брока  конкретизировать свои резоны, тот,
что случалось крайне редко, не смог ответить по существу.
     - Это все его чертовы фокусы, - пробормотал он.
     Белл его не понял.  Какие фортели  в последнее  время выкидывал Оливер,
жестко спросил он, о которых Брок не удосужился доложить?
     Белл  родился ирландцем и  оставался  им. Агент  был  для  него  просто
агентом.  Ты платишь  ему, сколько  он заслуживает, а потом  отбрасываешь за
ненадобностью,  если проку от него больше  нет. Если  он дурит тебе  голову,
надо отвести его в темный угол и сказать пару ласковых слов.
     - Он  же по  жизни фокусник,  - объяснил Брок. - Но  я говорю о другом.
Голова у него  постоянно работает, Оливер просчитывает множество  вариантов,
никогда не приходя к  решению,  или не  делится этим решением с кем бы то ни
было. - Брок помолчал. - Понимаешь, он часами просиживает в спальне.  Тасует
карты.  Жонглирует.  Крутит фигурки из этих  чертовых  надувных  баллонов. Я
никогда  ему не  доверял полностью, а теперь у меня  такое ощущение,  что  я
вообще не знаю его. -  На  этом  жалобы Брока не  закончились.  -  Почему он
больше не спрашивает меня о Массингхэме? - Придуманная им легенда теперь ему
самому казалась нелепой. 

"Заделывает  бреши. Носится  по  свету. Успокаивает
клиентов".

 Какую  надо придумать легенду, чтобы  провести  человека с  таким
умом, как у Оливера?
     Но при всем этом Брок никак не мог докопаться до причины своей тревоги.
Он хотел сказать, что Оливер менялся на глазах. В нем вызревала уверенность,
которой не  было еще пару дней тому назад.  Брок  почувствовал  это во время
просмотра видеозаписи. Он-то ожидал, что Оливер  начнет  кататься по  полу и
угрожать уходом в монастырь. Вместо этого Оливер просидел на диване, пока не
зажгли  свет, спокойный, как танк, словно  смотрел очередную серию "Соседей"
(70).
     -  Евгений его не убивал. Хобэн действовал по собственной инициативе, -
твердо заявил он. И полностью уверовал в свои слова, нисколько не сомневаясь
в собственной  правоте.  А  потому, когда Брок предложил  посмотреть  запись
второй раз,  уже с командой (позже ее члены  просмотрели пленку, после  чего
отбыли с бледными и решительными лицами), Оливер, уже вроде бы согласившись,
чтобы и им доказать  собственную точку зрения, вдруг  поднялся под укоряющим
взглядом Брока,  потянулся, вышел на кухню, приготовил себе  чашку  горячего
шоколада, с которой и удалился в свою комнату.
     Для церемонии Брок выбрал теплицу  и все время  помнил об окружающих их
цветах.
     - Вы будете путешествовать, как муж и жена, - инструктировал он Оливера
и Агги. -  А  это  означает,  что вы  будете делить  зубную щетку, спальню и
фамилию. Этим ваши супружеские отношения и ограничатся, Оливер. Надеюсь, это
понятно,  не  так  ли?  Потому  что я не хочу, чтобы тебя  привезли домой со
сломанными руками. Ты меня слышишь?
     Оливер  то  ли  слышал,  то  ли  нет.  Сначала хмурился,  потом  словно
превратился в ханжу и начал прикидывать, а как сочетается  предложение Брока
с его высокими  моральными принципами. Наконец губы его растянулись в глупой
улыбке,  которую  Брок  принял  за замешательство,  и  он  пробормотал: "Как
скажете, босс".
     А Агги покраснела, чем  потрясла  Брока до глубины души.  Платонические
семейные  отношения  постоянно  использовались  членами  команды в  качестве
прикрытия при  операциях за  пределами  Англии.  Две девушки или  два  парня
вызывали гораздо больше подозрений. Так с чего эта девичья стыдливость? Брок
вроде  бы  понял причину: Оливер, в принципе, не  входил в команду, и решил,
что нет нужды проводить с  Агги воспитательную беседу. Мысль о  любви просто
не пришла ему в голову. Возможно,  он пребывал в убеждении,  его разделял  и
Оливер, что если и  найдется девушка, готовая подпустить к себе Оливера,  то
она  по определению  должна быть самой  никудышной. А Агги,  пусть Брок и не
собирался  говорить  ей  об этом, он полагал самой лучшей  и  здравомыслящей
девушкой, с какой ему доводилось сталкиваться за тридцать лет службы.
     Часом позже,  приведя в комнату  Оливера двух  аналитиков "Гидры",  дам
среднего  возраста, чтобы те на  прощание поделились с  ним мудрыми мыслями,
Брок обнаружил, что Оливер не собирает вещи, но стоит у  кровати, в рубашке,
вытащенной из  брюк, и  жонглирует  кожаными  мешочками, набитыми песком или
чем-то еще. Он  жонглировал тремя,  а когда  женщины  поздоровались  с  ним,
добавил четвертый. А  потом на  протяжении нескольких секунд  ему  удавалось
удерживать в воздухе все пять.
     - Вы  стали  свидетелями моего личного рекорда,  леди,  -  заговорил он
голосом Брока.  - Натаниэль  Брок,  сэр,  если вы сможете удержать в воздухе
пять мешочков, то совершите подвиг, сын мой.
     "Что же  с  ним  такое? -  в какой  уж раз спросил  себя Брок.  - Он же
счастлив".
     -  И  я  хочу позвонить  Элси Уотмор, - сказал Оливер Броку, как только
женщины ушли, поскольку Брок предупредил: никаких звонков из Швейцарии.
     Брок  отвел  его к телефону и постоял рядом,  пока  Оливер не  закончил
разговор.
     Определившись  со свадьбой, Брок много думал о том,  под какой фамилией
будут   путешествовать  молодые.   Решение   напрашивалось  очевидное:  Агги
становится Хитер, Оливер остается Хоторном. В  этом  случае в дело пошли  бы
прежние   кредитные   карточки,   водительские   удостоверения,   записи   в
муниципальных  и  государственных  учреждениях,  не  говоря  уж  о  том, что
пригодилась бы  и легенда о жизни Оливера в Австралии. Если бы  кто и взялся
копаться в их  прошлом,  то  наткнулся  бы  лишь  на  факты,  подтверждающие
сведения, уже известные о  Хитер и Оливере. Информация о разводе значения не
имела: они могли сойтись вновь. Возражение было только  одно: фамилию Хоторн
уже знали, и Тайгер, и, возможно,  кто-то еще. И на этот раз  Брок  пошел на
компромисс. Оливер и Агги получили не по одному, а по два паспорта. Согласно
первому, они были  Оливер  и  Хитер  Сингл,  англичане.  Согласно второму  -
Шармейн  и Марк  Уэст,  американцы, проживающие  в  Англии. С  американскими
спецслужбами  Брок  быстро  обо  всем   договорился,  указав,  что  операция
краткосрочная  и  проводится  за  пределами  Соединенных  Штатов.  Кредитные
карточки,  водительские  удостоверения и  адреса  Уэстов  также предполагали
короткое  время   их  использования.  Решение,  какой  предъявлять  паспорт,
зависело  от конкретной  ситуации. Агги получила право  выписывать  дорожные
чеки  на любую  фамилию,  у нее же хранилась вторая, на тот  момент запасная
пара  паспортов. Наличными также распоряжалась она  и  при необходимости ими
расплачивалась.
     - Получается, что мне не доверяют вести домашнее хозяйство, - притворно
возмутился Оливер. - Тогда я на ней не женюсь. Отошлите подарки.
     Брок обратил внимание, что Агги шутка  не понравилась. На это указывали
сжатые  губы  и  наморщенный  носик.  Тэнби  отвез их в аэропорт. Команда их
провожала, все, кроме Брока, который наблюдал за ними из окна второго этажа.
     * * *
     Замок высился на лесистом склоне, где его построили столетием раньше, с
башнями под зеленой  черепицей, полосатыми ставнями, высокими узкими окнами,
гаражом на два автомобиля и нарисованным на воротах забавным красным  псом с
оскаленной пастью.  На  медной табличке,  закрепленной на  гранитном  столбе
ворот, значилось: "ЛОТАР, ШТОРМ и КОНРАД, Ап-walte . И ниже: 

"Адвокаты (71),
юридические и финансовые  консультанты".

 Оливер шагнул  к железным воротам и
нажал на кнопку звонка. Под холмом сквозь деревья виднелось  Цюрихское озеро
и  детская  больница  со  счастливыми  семьями, нарисованными  на  стенах, и
вертолетом на крыше. На скамье по другую сторону дороги сидел Дерек, вылитый
студент, грелся на теплом солнышке и слушал модифицированный  плеер. Выше по
склону стояла желтая "Ауди"  с наклейкой-дьяволом на заднем  стекле и  двумя
длинноволосыми девушками на переднем сиденье. Агги  среди них не было. "Ты -
жена и должна проводить время, как проводят его жены, когда мужья занимаются
бизнесом, - говорил ей Брок  в  присутствии Оливера, когда она  потребовала,
чтобы ее включили в группу  наблюдения. - Ешь, читай, делай покупки, посещай
галереи, смотри кино, заботься о прическе.  Чего ты лыбишься?" - "Ничего", -
ответил Оливер. Зажужжал замок.  В руке  Оливер держал брифкейс  с какими-то
бумагами,  электронной   записной  книжкой,  сотовым  телефоном   и  другими
игрушками  для взрослых. В одну из них,  какую, он не помнил,  умельцы Брока
встроили радиомикрофон.
     - Мистер. Сингл, сэр, Оливер! Пять лет.  Боже мой! - Толстенький доктор
Конрад приветствовал его со сдержанным энтузиазмом, словно давнего  приятеля
на  похоронах  общего друга после  долгой разлуки. Выбежал ему навстречу  из
кабинета, широко  развел руки. Потом решил ограничиться рукопожатием,  но от
избытка чувств  накрыл его  правую руку своей левой. -  Как ужасно... бедный
Уинзер... такая  трагедия. Должен  отметить, вы  совершенно  не  изменились.
Меньше не стали, это точно! И не растолстели, несмотря на отменную китайскую
еду. - Тут доктор Конрад подхватил Оливера под руку и повел мимо фрау Марти,
его помощницы, мимо других  помощников и дверей кабинетов других партнеров в
свой,  обшитый панелями дорогого дерева, с роскошной куртизанкой в золоченой
раме, демонстрирующей  свои прелести  над готическим каменным камином. Наряд
дамы состоял лишь из черных чулок. - Она вам нравится?
     - Она великолепна.
     - Некоторых  моих клиентов  она  шокирует.  Когда ко мне приезжает одна
графиня, она живет в Тессине, я меняю эту красотку на Ходлера. Я очень люблю
импрессионистов.  Но люблю  и женщин, которые  не стареют. - Доверительность
создает ощущение, что к тебе тут особое отношение, вспомнил Оливер. Болтовня
жадного хирурга  перед тем, как он исполосует  тебя. - Вы  успели  жениться,
Оливер?
     - Да, - он подумал об Агги.
     - Она красива?
     - По моему разумению, да.
     - Не старая?
     - Двадцать пять.
     - Брюнетка? - с надеждой.
     - Блондинка, - ответил  Оливер. В его внутреннее ухо Тайгер нашептывает
сведения  о нашем галантном докторе:  "Волшебник офшоров, Оливер, крупнейший
специалист  по  готовым  фирмам,  единственный в Швейцарии человек,  который
умеет обходить таможенные законы двадцати разных стран".
     - Кофе  будете - обычный,  эспрессо?  У нас  есть  машина...  нынче все
делают машины!  Можно и без кофеина.  Два  черных  кофе, фрау Марти.  Вам  с
сахаром? Zucker nimmt er  auch! (72) Скоро и адвокаты  станут машинами.  Und
kein Telefon, Frau Marty (73), даже если позвонит королева. - Параллельно он
указал  Оливеру на кресло, достал очки в черной оправе из кардигана, который
носил, чтобы подчеркнуть  свое стремление  строить отношения с  клиентом  на
предельно неформальной основе, протер их замшевой  тряпочкой, которую достал
из  ящика,  водрузил  на  нос,  наклонился  вперед и  всмотрелся  в Оливера,
вернувшись  к  безвременной смерти  Уинзера.  -  И  так во всем  мире. Нигде
человек не чувствует себя в безопасности, даже в Швейцарии.
     - Это ужасно, - согласился Оливер.
     -  Два дня  тому  назад  в  Рапперсвиле,  - продолжил доктор Конрад, по
какой-то только  ему ведомой причине он  так  и  впился  взглядом в  галстук
Оливера, новый, купленный Агги в аэропорту,  потому  что она больше не могла
смотреть  на старый,  оранжевый,  в  пятнах  от супа,  -  уважаемую  женщину
застрелил совершенно нормальный парень,  ученик плотника. Муж -  заместитель
управляющего банка.
     - Кошмар, - поддакнул Оливер.
     - Возможно, то  же самое произошло и с бедным Уинзером. - Доктор Конрад
понизил  голос, словно заговорщицкий тон добавлял убедительности его версии.
- В Швейцарии слишком много турок. В ресторанах... таксисты. Они ведут  себя
как положено., пока. Но что будет в будущем? Кто знает?
     - Разумеется,  никто  не  знает,  -  эхом  отозвался  Оливер,  поставил
брифкейс  на стол,  щелкнул  замками,  как бы  предлагая перейти  к  делу, и
одновременно включил радиомикрофон.
     - Передаю вам наилучшие пожелания от Дитера, - сказал доктор Конрад.
     - Господи, Дитер! Как он? Фантастика, вы должны дать мне его адрес.
     "Дитер, светловолосый  садист,  который всухую обыграл меня в пинг-понг
на чердаке  роскошного дома Конрада в Курнаште, пока наши  отцы под отменный
коньяк обсуждали любовниц и бизнес", - вспомнил он.
     - Спасибо,  Дитеру двадцать  пять, он  в  Йельской школе менеджмента  и
надеется,  что  

никогда

 больше не увидит родителей. Разумеется, это лишь для
красного словца, - с гордостью добавил Конрад.
     Возникла пауза:  Оливер вдруг  напрочь забыл имя жены  доктора Конрада,
хотя Агги  записала его на  листочке, который сунула  ему в руку, когда  они
собирались выйти из номера.
     - У Шарлотты тоже все хорошо, - пришел на помощь  доктор Конрад. Достал
из ящика стола тонкую папку,  положил перед собой, прижал кончиками пальцев,
словно боялся, что она улетит.
     Только  тут  Оливер  заметил,  что  руки  доктора Конрада дрожат, а  на
верхней губе выступили маленькие маслянистые капельки пота.
     -  Итак,  Оливер, - Конрад собрался с силами, словно  начиная  разговор
заново. - Я  задаю  вам вопрос, да? 

Вызывающий

 вопрос,  но мы старые друзья,
так что  вы не рассердитесь. Мы оба -  юристы. Некоторые вопросы обязательно
надо задавать. Возможно, на них не всегда 

отвечают,

 но  задавать их надо. Вы
не возражаете?
     -  Отнюдь, -  вежливо  ответил Оливер.  Конрад  поджал  потные  губы  и
сосредоточенно нахмурился.
     - 

Кого я принимаю сегодня?

 В каком статусе? Встревоженного происходящим
сына  Тайгера?  Или представителя "Хауз оф  Сингл" в  Юго-Восточной  Азии? А
может,  

блестящего  знатока

  азиатских  языков?  Или друга  мистера  Евгения
Орлова? Или  коллегу-адвоката,  который приехал, чтобы  обсудить юридические
аспекты... если  так,  то кто его  клиент? С кем я имею  честь разговаривать
сегодня?
     - А что говорил о моем статусе отец? - спросил Оливер, уходя от прямого
ответа. "Каждый вопрос для тебя - угроза, - думал  он, наблюдая, как  доктор
Конрад перебирает ручками. - Каждый жест - решение".
     -  В  общем-то,  ничего.  Сказал  только,  что вы можете  приехать, - с
тревогой в голосе ответил Конрад. - Что вы можете приехать, а если приедете,
я должен сказать вам все, что необходимо.
     - Необходимо для чего?
     Конрад попытался обратить все в шутку, но страх скомкал его улыбку.
     - Для его 

выживания.
     -

 Он так сказал? Именно этими словами - "для его выживания?"
     Пот выступил и на висках.
     - Возможно, для  спасения.  Спасения  или  выживания.  Больше он  о вас
ничего не говорил. Возможно, забыл. Мы обсуждали серьезные вопросы. - Конрад
глубоко вдохнул. - Итак, кто вы сегодня, Оливер? Пожалуйста, ответьте на мой
вопрос. Я очень хочу это знать.
     Фрау Марти принесла кофе и пирожные. Оливер подождал, пока она уйдет, а
потом ровным,  спокойным голосом слово в  слово повторил легенду, сочиненную
Броком и уже опробованную на Кэт до момента возвращения в Англию.
     -  На месте ознакомившись  с ситуацией  и  переговорив с персоналом,  я
понял, что кто-то должен взять управление на себя и другого кандидата, кроме
меня, нет. Я, конечно,  не  обладаю  ни опытом, ни знаниями  Уинзера. Но я -
второй  партнер, я в  центре событий,  знаю методы работы  "Хауз оф Сингл" и
знаю  Тайгера.  Знаю,  где зарыты трупы.  -  Глаза  доктора  Конрада в ужасе
округлились.  - Я хочу сказать,  что  знаком  с внутренней  механикой работы
фирмы,  - успокоил  его Оливер. - Если я не займу место Уинзера, кому это по
силам?  - Не поднимаясь с  кресла,  он расправил  плечи, прибавил  в  росте,
выказав  себя мастером  фантазий.  Пристально посмотрел на  Конрада,  ожидая
одобрения, и добился-таки легкого кивка. - Беда в том, что на фирме мне не с
кем проконсультироваться, документов практически никаких нет. Это и понятно.
Тайгер исчез. Половина сотрудников взяла отпуск по болезни...
     - А мистер  Массингхэм?  - прервал  его доктор  Конрад голосом, начисто
лишенным эмоций.
     - Массингхэм в отъезде. Убеждает инвесторов, что  волноваться не о чем.
Если я  его отзову, создастся впечатление, что  мы пытаемся что-то скрыть. И
потом, по юридической части от Массингхэма пользы никакой.
     Лицо Конрада перекосило, словно его мучили газы.
     -  Далее, не все ясно с состоянием ума... психическим здоровьем, как ни
назови, моего отца. - Оливер позволил себе паузу. -  С прошлого Рождества он
не выходил из стресса.
     - Стресса, - повторил доктор Конрад.
     - Конечно, запас прочности у него о-го-го, как, разумеется, и у вас, но
никто не гарантирован от  нервного срыва. Чем  крепче человек, тем дольше он
держится. Но те, кто разбирается  в подобных делах, замечают накапливающиеся
изменения. Человек перестает функционировать.
     - Простите?
     - Его  решениям и поступкам недостает  здравого смысла.  А он  этого не
понимает.
     - Вы - психиатр?
     - Нет, но я сын  Тайгера, его партнер, его самый  верный  поклонник, и,
как вы сами сказали, он рассчитывает на мою помощь. А вы - его адвокат.
     При этих словах лицо доктора Конрада застыло, превратившись в маску.
     -  Мой  отец в  отчаянии. Я разговаривал с людьми,  которые  видели его
перед тем,  как  он  исчез. Он  хотел  только одного: встретиться с Каспаром
Конрадом. С вами. Прежде  всего с вами. А уж  потом говорить  с кем-то  еще.
Свой приезд сюда он держал в секрете. Даже от меня.
     - Тогда как вы узнали, что он приезжал ко мне, Оливер?
     Оливеру удалось не услышать этот неприятный вопрос.
     - Мне нужно срочно с ним встретиться. Оказать всю необходимую помощь. Я
не  знаю,  где  он.  А  я  ему  нужен.  -  "Убеди  Конрада  рассказать  тебе
рождественскую  историю, -  инструктировал его Брок.  - Почему Тайгер девять
раз  приезжал к нему в декабре и январе?" - Несколько месяцев тому назад мой
отец  пережил  серьезный  кризис.  Он писал  мне о  готовящемся  против него
заговоре.  Говорил, что, кроме  себя,  доверять  может  только  вам. "Каспар
Конрад - свой парень". И вместе вы победили. Взяли над ними верх, кем бы они
ни были.  Тайгер был  на  седьмом небе. А  пару  недель  тому  назад Уинзеру
разнесли голову, и вновь мой отец бросается к вам. А потом исчезает. Куда он
отправился? Он не мог не сказать вам. Каков его следующий шаг?

Глава 14
     Это  повторение  пройденного,  

-

  подумал  Оливер, когда  Конрад  начал
говорить. -  Пятью  годами  раньше  Тайгер  стоит  у этого самого  стола,  я
послушно держусь в его тени, сытый и всем довольный после вчерашнего ужина с
отцом:  рубленая  телятина с жареным картофелем под  домашнее  красное вино,
затем близкое  знакомство  с  содержимым мини-бара  в  люксе  отеля.  Тайгер
произносит торжественную речь, и, как обычно, главный ее фигурант - я".
     -  Каспар, дорогой друг, позволь представить тебе Оливера, моего сына и
только что вступившего  в должность партнера, а  с сегодняшнего дня и твоего
важного клиента. У нас есть инструкции, Каспар. Ты готов их принять?
     - От тебя, Тайгер, я готов принять что угодно и когда угодно.
     - Наше партнерство как  любовь, Каспар. У Оливера есть  доступ ко  всем
моим секретам, а у меня - к его. Ты это понимаешь?
     - Я это понимаю.
     А потом ленч в "Джеккиз".
     Тремя месяцами позже, то же место, но нас целая толпа: Тайгер, Евгений,
Михаил, Хобэн, Шалва, Массингхэм и я. Мы пьем кофе, но скоро нас  ждет пир в
"Долдер Гранд", в двух  шагах от замка. Прошлой  ночью  в Челси я  занимался
любовью с Ниной, и на моем  левом плече под рубашкой от "Тернбулла и Ассера"
остались  следы ее зубов. Михаил через окно наблюдает за  воробьями, жалея о
том, что  не может  их  перестрелять.  Массингхэм  думает об Уильяме,  Хобэн
ненавидит нас всех, а доктор Конрад рисует идеальную гармонию.  Мы все будем
едины - почти.  Одна  офшорная компания с  неограниченной ответственностью -
почти. Мы будем равными  акционерами - почти, потому  что  некоторые из  нас
все-таки будут равнее остальных. Такие тривиальные различия имеют место быть
и в самых лучших  из  счастливых семей. У  нас будет  эффективная  налоговая
политика -  то есть мы не будем платить налоги. Мы будем зарегистрированы на
Бермудах  или  в  Андорре,  мы  будем почти  равными  владельцами архипелага
компаний, разбросанных от Гернси  до  Каймановых островов  и Лихтенштейна, а
доктор  Конрад,  известный   международный  адвокат,   -  нашим  духовником,
казначеем компании  и главным  штурманом,  направляющим движение  капитала и
выплату прибыли  в  соответствии с  инструкциями,  которые время от  времени
будут поступать ему от "Хауз оф Сингл". И все идет гладко, до ленча остается
лишь  несколько  абзацев  безупречного,  выверенного  до  последней  запятой
договора,  подготовленного  доктором Конрадом,  когда, к  изумлению Оливера,
Рэнди Массингхэм сует мысок элегантного замшевого  ботинка в самую  середину
этого сложного,  идеально  отлаженного  механизма,  подает голос, сидя между
Хобэном и Евгением:
     - Каспар,  возможно,  вам  покажется,  что  мои  слова  идут вразрез  с
интересами  "Хауз  оф Сингл". Но  не  стоит  ли нам  остановиться  на  более
демократичном  решении?  Мне представляется  логичным, если  получаемые вами
инструкции будут совместно утверждаться Тайгером и Евгением, а не  поступать
от моего  несравненного председателя совета директоров.  Я  просто  стараюсь
заранее снять  возможные  трения,  Олли,  

-

 объясняет Массингхэм. -  Уладить
противоречия теперь, иначе потом они могут больно нас  укусить. Надеюсь, вам
понятна моя логика.
     Оливеру она понятна. Массингхэм старается максимально обезопасить себя,
быть  хорошим для всех.  Но Тайгеру  он не чета, тот мгновенно перехватывает
инициативу:
     -   Рэнди,   позволь  горячо  поблагодарить  тебя   за  дальновидность,
здравомыслие и, не побоюсь сказать, смелость, о которых свидетельствует твое
абсолютно правильное  предложение. Да,  у  нас  должно быть  демократическое
партнерство. Да,  власть  надо  делить, не  в принципе, а на деле. Однако мы
ведем речь не о дележе власти. Мы говорим об одном ясном и  понятном голосе,
который будет  выдавать  ясный  и  понятный приказ  доктору Конраду.  Доктор
Конрад  не может получать  разноголосые приказы! Не так ли,  Каспар?  Он  не
может получать  приказы от комитета,  даже  такого  гармоничного,  как  наш!
Каспар, скажи им, что я прав. Или не прав. Я не возражаю.
     И, разумеется, он прав. И остается правым на пути в "Долдер Гранд".
     Доктор Конрад говорил о  лжекурьерах.  Курьерах,  которые сговорились и
набросились на своего благодетеля. В словах доктора  Конрада слышались страх
и  негодование. Русских курьерах. Польских курьерах. Даже английских. Иногда
он  переходил на  шепот.  А его  свиные  глазки раскрывались все  шире.  Эти
курьеры  плели сети  заговора, в котором  он лично не  принимал ни малейшего
участия,  слово чести. Но  курьеры продолжали появляться, и их лидером в  то
Рождество  был доктор  Мирски... "у которого, это  я могу  сказать  вам  под
большим  секретом,  отвратительная  репутация и  прекрасная  жена с длинными
ногами, если, конечно, она - его жена, потому что с доктором Мирски, который
поляк,  никогда  не  знаешь, где правда,  а  где ложь". Доктор  Конрад шумно
выдохнул, достал из  кармана синий шелковый носовой платок, промокнул потный
лоб.
     - Я расскажу вам то,  что могу рассказать, Оливер. Я не могу рассказать
вам   все,   но  расскажу  тот   максимум,   который   позволяет   мне   моя
профессиональная этика. Вас это устроит?
     - У меня нет другого выхода.
     - Я  ничего не  буду приукрашивать, не  буду  рассуждать,  отвечать  на
дополнительные вопросы. Даже если поведение некоторых персон не укладывалось
ни в какие рамки. Пусть так. Мы -  адвокаты. Нам платят за уважение законов.
Нам не платят за доказательства  того, что черное - черное, а белое - белое.
-  Он  вновь  протер  лоб.  - Возможно, доктор Мирски  - не  локомотив этого
поезда, - шепотом добавил он.
     Заинтригованный, Оливер на всякий случай кивнул.
     - Может быть, он - вспомогательный локомотив, который ставят в хвосте.
     - Может  быть, и так, - согласился Оливер, по-прежнему не понимая, куда
клонит Конрад.
     - Всем  известно... тут  я  не  выдам  профессиональных секретов... что
последние два года дела шли не так хорошо.
     - Для "Сингла"?
     - Для "Сингла", для некоторых клиентов, для некоторых покупателей. Пока
покупатели  получали   прибыль,  "Синглу"  удавалось  держать  ситуацию  под
контролем. А  если покупатели переставали откладывать яйца? Тогда "Сингл" не
мог их сварить.
     - Разумеется, нет.
     - Это логично. Иногда яйца разбивались. Это безобразие.
     Перед мысленным  взором Оливера возник отвратительный стоп-кадр: голова
Уинзера, разлетающаяся, как разбитое яйцо.
     -  Покупатели  "Сингла" - тоже  мои  клиенты. Клиенты с  разнообразными
интересами.  Я  не знаю, какими, это не  мое дело. Если мне говорят, что это
экспорт,  значит,  экспорт.  Если  организация  отдыха,  значит, организация
отдыха.  Если  мне говорят, редкие  металлы,  руда,  уголь, механическое или
электронное оборудование,  я в детали не лезу. - Теперь он промокнул губы. -
Мы называем таких клиентов многогранниками. Да?
     - Да. - "Говори по делу, - молил Оливер. - Выкладывай то, что знаешь".
     - Партнеры ладили,  отношения были ровными, клиентов и покупателей  все
устраивало, как и курьеров.
     "Каких курьеров?" Вдруг он  увидел перед собой Массингхэма, в  трико, в
желтых подвязках и камзоле.
     - Приходили  значительные суммы денег,  прибыль росла, индустрия отдыха
процветала, казино, отели,  дансинги, все работало как часы, не было проблем
с экспортом-импортом,  я уж не знаю  с чем. Мы выстроили прекрасные схемы. Я
же неглуп.  Ваш  отец  тоже. Мы  старались  все  учесть.  Мы  ведь не только
теоретики, но и практики. Вы с этим согласны?
     - Абсолютно.
     -  До  тех  пор  пока...  -  Конрад  закрыл  глаза,   глубоко  вдохнул,
указательный  палец завис  в  воздухе.  -  Все началось с пустяков. Вопросов
мелких  чиновников. В  Испании. Португалии.  Турции.  Германии.  Англии.  Их
направляли из единого  центра? Мы не знали. У тех, кто раньше принимал нас с
распростертыми объятьями, вдруг появилась подозрительность. Банковские счета
замораживались под предлогом проведения  расследования.  Загадочным образом.
Торговые сделки не утверждались. Кого-то  арестовали...  по моему убеждению,
не имея на  то никаких оснований. - Указующий перст  опустился. - Единичные,
ничем не связанные  между собой инциденты. Но  для некоторых людей, не такие
уж изолированные.  Слишком  много вопросов  - недостаточно  ответов. Слишком
много  инцидентов,  так  что о совпадении пришлось забыть...  пожалуйста.  -
Опять пошел  в дело шелковый  носовой платок.  Пот выступал на лице Конрада,
как роса. Пот, словно  слезы страха, заливал мешки под глазами. - Это не мои
компании, Оливер. Я - адвокат, не трейдер. Я занимаюсь тем, что на бумаге, а
не в трюме корабля. Я  не  снимаю шкурку с  каждого банана, чтобы убедиться,
что это банан, а не что-то другое. Я не заполняю... Manifest (74).
     - Какое слово, однако. Манифест.
     - Пожалуйста. Я продаю вам ящик, я не несу ответственности за то, что в
ящике. -  Он провел платком по шее. -  Я  даю  совет, исходя из  информации,
которую  получаю. Я беру вознаграждение, и  до свидания. Если информация  не
соответствует  действительности,  как я  могу за  это отвечать?  Меня  могут
неправильно информировать. Получать ложную информацию - не преступление.
     - Даже на Рождество, - Оливер подталкивал его в нужном направлении.
     - Даже на Рождество, 

-

 на полном серьезе согласился Конрад.  - Итак, на
прошлое  Рождество,  точнее,  за  пять дней  до него,  Мирски  посылает  мне
курьером,  вот  уж гром с  ясного  неба,  ультиматум  на  шестидесяти восьми
страницах.  A fait  accompli (75), для ознакомления с ним вашего отца, моего
клиента. "Подписать и вернуть. Крайний срок - 20 января".
     - С какими требованиями?
     -  Передать   всю  структуру   компаний  в   неизменном  виде   в  руки
"Транс-Финанз Стамбул",  новой компании  - естественно,  офшорной, но теперь
еще  и  материнской для  венской  "Транс-Финанз",  принадлежащей,  благодаря
сложному  манипулированию  акциями,  доктору Мирски  и  остальным.  При этом
доктор Мирски  - назначенный председатель совета директоров  новой компании,
ее  генеральный  директор  и  директор-распорядитель.  Назначенный  кем? Еще
вопрос. Некоторые курьеры вашего отца, вероломные курьеры, я бы сказал, тоже
имеют акции  этой  компании.  - Шокированный  собственным рассказом,  Конрад
опять протер лоб.  - Это типично,  знаете ли. Типичный польский  менталитет.
Рождество, никому не до работы, все пекут пироги, покупают подарки родным  и
близким, и на тебе -  немедленно подписывай. - Голос его  дрогнул.  - Доктор
Мирски - ненадежный человек, - поделился Конрад с Оливером своими мыслями. -
У меня много друзей в Цюрихе.  Доверия к нему нет ни у кого. А этот Хобэн...
- Он покачал головой.
     - Перевести  как? Это  же огромная структура. С тем же успехом вы могли
бы перевести лондонскую подземку.
     - Совершенно верно. Genau . Лондонская подземка - идеальный эквивалент.
-  Смелый пальчик вновь взметнулся в воздух,  тогда как  вторая рука достала
толстый документ в красном переплете  и прижала к  животу. -  Я рад,  что вы
приехали, Оливер, действительно, очень рад. У вас столько удачных выражений.
Как у вашего отца.  -  Он  пролистывал документ, цитируя избранные места:  -
(76) "...все акции и активы, контролируемые "Хауз  оф Сингл",  от имени и по
поручению  определенных  клиентов,  без  задержки  перевести  под   контроль
офшорной компании "Транс-Финанз Стамбул"... это же воровство... все офшорные
операции должны проводиться  доктором  Мирски, его женой и собакой, только с
их  разрешения...  может,  из  Стамбула,   я  не  знаю,  может,   с  вершины
Маттерхорна... почему поляк  представляет  русского  в  Турции?..  "Хауз  оф
Сингл" лишается  всех прав подписи", послушайте, пожалуйста...  все права на
все компании  передаются, естественно, чтобы полностью вывести из игры "Хауз
оф Сингл",  определенным  веселым курьерам,  коих  поименно назовут  мистеры
Евгений  и  Михаил Орловы или их уполномоченные представители. В ультиматуме
эти фамилии названы... Это путч, Оливер. Дворцовый переворот.
     -  А если нет? -  спросил Оливер. -  Если Тайгер отказывается? Если  вы
отказываетесь? Что тогда?
     - Вы абсолютно правы,  задавая этот вопрос,  Оливер! Я бы  сказал,  это
совершенно логичный вопрос. 

Если нет.

 Это был шантаж.  Если "Хауз  оф Сингл"
не  соглашается  с  планом  Мирски,  тогда  определенные  курьеры немедленно
прекратят дальнейшее сотрудничество, что, естественно,  не пойдет на  пользу
делу. Эти курьеры  будут полагать все прежние соглашения утратившими силу, а
если  мы подадим на них в суд, они выдвинут  встречный  иск, обвинив  нас  в
нарушении  конфиденциальности, некомпетентном управлении и  еще бог  знает в
чем.  Более того, впрямую об этом не  говорилось, но читалось между строк. -
Он постучал пальцем по кончику носа, показывая, что  на такие  намеки у него
нюх.  -  Если  "Хауз  оф  Сингл"  не выполнит  поставленных  условий,  некая
негативная  информация,  касающаяся  заморских  сделок фирмы,  может,  к  их
великому сожалению,  попасть в компетентные органы, как в международные, так
и  в  английские. Это  просто  безобразие. Поляк,  угрожающий  англичанину в
Швейцарии.
     - И что вы предприняли, вы и Тайгер, получив этот ультиматум?
     - Он говорил с ними.
     - Мой отец?
     - Естественно.
     - И как он с ними говорил?
     -  С  этого самого  кресла, в  котором вы сидите.  - Конрад  указал  на
стоящий на столе телефонный аппарат.  - Несколько раз. За мой счет. Неважно.
Случалось, что и часами.
     - С Евгением?
     - Правильно. С  Орловым-старшим. Ваш отец блестяще  провел свою партию.
Очаровывал собеседника, но при этом твердо стоял на своем. Даже поклялся ему
в верности.  На Библии, у нас она есть. Фрау  Марти принесла ее вашему отцу.
"Евгений,  я клянусь  вам, что  никто вас не предавал, "Хауз  оф  Сингл"  не
допустил  утечки  информации,  все  это  грязные  инсинуации  Мирски  и  его
курьеров". Насколько мне известно, мистер  Евгений очень внушаемый. Качается
то в одну, то в другую сторону, как маятник.  Конечно,  ваш  отец  принял на
себя определенные обязательства. Иначе и быть не могло. Было подписано новое
соглашение, старое аннулировано.  Но  перемирие получилось очень хрупким  по
причине, как  обычно  бывает,  человеческого  фактора. Потому что  старик не
знал, к чьему голосу прислушаться. Орлов-старший кладет телефонную трубку, и
кого он видит? Курьеров. И каждый держит за спиной кинжал. -  Доктор  Конрад
убрал руку  со  сжатыми  в  кулак  пальцами  за  спину.  - Как  долго  может
просуществовать такое соглашение? По моему разумению, не очень долго. Только
до того момента, пока старик не передумает или не придет новая беда.
     - И  беда пришла,  - предположил Оливер, после чего в  кабинете повисло
тяжелое молчание, нарушаемое только вздохами: "Боже мой", - доктора Конрада.
-  Новая  беда.   "Свободный  Таллин"  взяли   штурмом   после  ожесточенной
перестрелки,  несколько  дней  спустя  Уинзеру  разнесли  голову,  мой  отец
запаниковал и примчался сюда, чтобы потушить пожар.
     - С этим пожаром у него ничего не вышло.
     - Почему?
     - Слишком он был большим. И опасным.
     - Почему?
     -  Впервые  мы  столкнулись  с  конкретным  происшествием:  захваченный
корабль,  конфискованные  товары,   мертвая  команда,  возможно,   плененная
команда, мы не  знаем... На все это нельзя  не  обратить внимания, пусть ваш
отец  и  не  несет ответственности  за эти события. Как и  я,  потому  что я
понятия не имею, о каких товарах...
     - И что произошло?
     - Ответа не было.
     - Простите?
     - Никто не захотел с нами разговаривать. В прямом смысле.
     - Где? Кто?
     - По всем телефонным номерам, всем факсам, во  всех офисах. В Стамбуле,
Москве,  Петербурге,  в  "Транс  -Финанз",  по   личным  телефонам,  рабочим
телефонам, мы ничего не смогли добиться.
     - То есть вас отрезали?
     -  Глухой  стеной. Мистера Евгения  Орлова нет, его брата -  тоже.  Его
местонахождение неизвестно, связаться  с ним  невозможно.  Нам сообщили, что
"Хауз оф Сингл"  должным образом  проинформирован и теперь обязан  выполнить
предъявленные  финансовые  требования,  или ответственность  за  последствия
ляжет на него. Аминь и до свидания.
     - Кто сказал насчет последствий?
     - Мистер Хобэн из Вены, да только говорил он  не  из  Вены. Откуда  - я
понятия не имею,  говорил он по сотовому телефону, может,  сидя в вертолете,
может,  со  дна  пропасти,  может,  стоя  на  Луне.  Такие  вот  возможности
предоставляют нам современные средства связи.
     - А Мирски?
     - С доктором Мирски связаться тоже  не удалось. Опять стена, ваш отец в
этом убедился.  Они  решили  возвести  вокруг  него стену  молчания. Создать
атмосферу   давления   и  страха.   Хорошо  известная  комбинация.  И  очень
эффективная.  Вокруг  меня тоже.  -  На  глазах  Оливера  мужество  покидало
Конрада. Он все протирал лицо и пожимал плечами, как добросовестный адвокат,
который  видит  силу  аргументов  противной  стороны,  хотя  и  понимает  их
чудовищность. - Послушайте, в их действиях просматривался здравый смысл. Они
понесли  большие  потери.  "Сингл"  предоставлял  им  свои  услуги,  услуги,
возможно,  их  не  устроили,  ответственность они  возложили  на  "Сингла" и
потребовали  компенсацию.  Объективно  это  обычная  коммерческая  практика.
Посмотрите  на Америку. Вы рабочий, вы ломаете палец, уж не  знаю на чем, и,
пожалуйста,  вчиняете иск в сто миллионов  долларов. "Сингл" заплатит или не
заплатит. Возможно, заплатит частично. Но ведь это предмет переговоров.
     - Мой отец поручил вам ведение переговоров?
     -  Каких переговоров? Вы же слышали. Никакого ответа. Как  можно  вести
переговоры со стеной? - Он встал.  - Я был с вами откровенен, Оливер, может,
слишком откровенен. Вы не просто адвокат, вы - сын вашего отца.
     Оливер не поднялся с кресла, не замечая протянутой руки Конрада.
     -  И что произошло? Он пришел сюда. Он позвонил по телефону. Ответа  не
получил. Что вы сделали?
     - У него были другие встречи.
     -  Где он остановился? Он  приехал к вам под вечер. Вы у него спросили?
Куда он поехал от  вас? Вы были  его адвокатом двадцать  лет. Или  вы просто
вышвырнули его в ночь?
     - Пожалуйста.  Вы слишком эмоциональны. Вы -  его сын. Но  вы  также  и
адвокат. Пожалуйста, послушайте.
     Оливер слушал,  но ему пришлось подождать  первого слова. И последующие
прорывались сквозь тяжелые, болезненные вздохи.
     -  У  меня тоже проблемы. Ассоциация адвокатов  Швейцарии...  некоторые
другие  учреждения... полиция тоже... беседовали  со мной. Пока ни  в чем не
обвиняли, но разговаривали без должного уважения и подбирались  все  ближе к
информации, знать  которую им совершенно  не следовало. -  Он  помолчал,  но
Оливер и  не думал посочувствовать ему.  Конрад облизал губы, поджал их. - К
сожалению, мне пришлось сообщить вашему  отцу, что эти вопросы находятся вне
моей профессиональной компетенции. Трудности с банками, фискальные проблемы,
скажем,  замороженные  счета,  мы  могли  обсудить.  Но  мертвые  матросы...
незаконный груз...  убитый адвокат, возможно, и не один... это уже чересчур.
Пожалуйста.
     -  Вы  хотите  сказать,  что  отказались  представлять  интересы  отца?
Вычеркнули его из списков клиентов? Показали ему на дверь?
     -  Мы расстались  по-доброму,  Оливер.  Послушайте  меня.  Не  такие мы
бессердечные. Фрау Марти отвезла его в банк.  Он хотел попасть в банк. Чтобы
понять, какие у него на руках карты. Это его слова.
     Я предложил  ему денег.  Немного,  я не  так уж богат, несколько  сотен
тысяч франков. У него  есть более богатые друзья. Они тоже могли ему помочь.
Он был такой грязный. Старое коричневое пальто, грязная  рубашка. Вы  правы.
Он был не в себе. Нет смысла давать советы  человеку, который не в себе. Что
вы делаете, пожалуйста?
     Не  вставая  с кресла,  Оливер возился с  брифкейсом.  Закончив  возню,
поднялся, обошел  стол, обеими руками ухватился на пиджак и рубашку на груди
Конрада с твердым намерением отнести его к ближайшей стене, впечатать  в нее
и задать несколько неприятных вопросов. В воображении все получалось  легко,
в  действительности  -  нет.  "Как  всегда  говорил  Тайгер,  мне  недостает
инстинкта убийцы". Поэтому он  отпустил  Конрада, и тот, хрипя, скорчился на
полу.  В  качестве  компенсации  Оливер  бросил  в  брифкейс  рождественский
ультиматум Мирски на шестидесяти восьми страницах,  заглянул  в ящики стола,
где его внимание привлек разве что тяжелый армейский револьвер, должно быть,
свидетельство героических дней, которые Конрад отдал служению отечеству.  Он
вышел в приемную, где фрау Марти что-то деловито  печатала, и, плотно закрыв
за собой дверь, игриво наклонился к ней через стол.
     - Я хочу поблагодарить вас за то, что вы отвезли моего отца в банк.
     - Ну что вы, какие пустяки.
     - Он, часом, не упомянул, куда собирается поехать после банка?
     - Увы, боюсь, что нет.
     С брифкейсом в руке по садовой  дорожке он прошел до ворот и зашагал по
тротуару вниз. Дерек поднялся со скамьи и последовал за ним. Вторая половина
дня  выдалась  жаркой  и  душной.  Ширина  выложенной  брусчаткой   мостовой
позволяла проехать только одному автомобилю. Оливер проходил  мимо маленьких
вилл и знакомых лиц. В одном  садике увидел Кармен, которая в белом нарядном
платье  сидела на качелях.  Раскачивал  ее Сэмми  Уотмор. На  соседней вилле
Тайгер выкашивал лужайку, а золотоволосый, давно умерший Джеффри наблюдал за
ним. Из чердачного окна обнаженная Зоя помахала ему рукой. Улица ушла влево.
Он свернул на нее. Побежал.  Дерек - следом.  Улица  вывела  его на  широкую
дорогу. Желтая "Ауди"  ждала их на придорожной площадке рядом  с  трамвайной
остановкой. Задняя дверца открылась. Дерек запрыгнул в машину следом за ним.
Девушек  звали  Пэт  и  Мик.  Пэт  в  этот  день  была  брюнеткой.  Мик,  ее
сменщица-водитель, прикрыла волосы шарфом.
     - Почему ты выключил микрофон, Олли? - обернувшись, спросила Мик, когда
автомобиль тронулся с места.
     - Я не выключал.
     Они ехали к озеру и городу.
     - Выключил. Когда собрался уходить.
     -  Может,  случайно  за  что-то  зацепил,   -  ответил  Оливер,  с  его
легендарной неопределенностью. - Конрад дал мне для ознакомления документ. -
Он протянул брифкейс Дереку.
     -  Когда  он это сделал? - спросила Мик,  не отрывая  глаз от отражения
лица Оливера в зеркале заднего обзора.
     - Сделал что?
     - Отдал тебе документ.
     - Просто сунул его мне, - не уточняя, ответил Оливер. - Скорее всего не
хотел признавать, что он это делает. Он бросил Тайгера.
     - Это  мы слышали, -  кивнула  Мик. Они высадили его  у  озера, в самом
начале Бан-хофштрассе.

Глава 15
     Процесс движения по банковским лабиринтам отложился в памяти Оливера не
полностью. Он улыбался и лгал, улыбался  и пожимал руки, садился и  вставал,
улыбался  и  садился  снова.  Он  искал  проявления   признаков  паники  или
агрессивности  в поведении своих  хозяев  и  не находил. Закипающая  ярость,
которая вела его сквозь  встречу с  Конрадом, уступила место  наркотическому
полусну.  Его переводили из одного отделанного тиковыми панелями кабинета  в
другой, рассказывали о значительных изменениях в жизни давних знакомых: герр
Такой-то возглавил департамент ссуд  и шлет наилучшие пожелания, фрау доктор
Такая-то теперь региональный директор в Гларусе и будет жалеть о том, что не
увидится  с ним,  а сознание то покидало Оливера,  то  возвращалось к  нему,
такое уже  было  в больничной  палате, когда  он  отходил от  наркоза  после
удаления аппендицита.
     Из вестибюля  банка  в  стальной  кабине лифта  без  единой  кнопки  он
поднялся  непонятно  на  какой  этаж,  где  его  тепло  встретил  мужчина  с
огненно-рыжими волосами, герр Альбрехт, которого  Оливер по ошибке принял за
одного из своих школьных учителей.
     - Мы очень рады видеть вас  вновь,  мистер Сингл,  после стольких лет и
так  скоро после визита вашего уважаемого отца. - Герр Альбрехт крепко пожал
ему руку.
     "И как  мой уважаемый отец?  Вы  кинули  его так же,  как этот мерзавец
Конрад?" - спросил Оливер. Но, судя по  всему, только в своей голове, потому
что его  уже  вели по реке синего ковра мимо доброй  матроны, восседавшей за
секретарским  столом, к  доктору Лилиенфельду, чтобы тот  ксерокопировал его
паспорт, как того требовали новые инструкции.
     - В каком смысле новые?
     -  О, очень  новые.  Опять же, вы  были у нас  очень  давно. Мы  должны
убедиться, что вы тот самый человек.
     "Я тоже", - подумал Оливер.
     Герр  доктор Лилиенфельд  потребовал  и  новый образец  подписи Оливера
взамен более  молодой, округлой, оставленной в  банке пять лет тому назад. А
когда добрая матрона  вновь привела его в  кабинет Альбрехта, Тайгер сидел в
том  самом  кресле  из розового  дерева, которое  Оливер занимал несколькими
минутами раньше. Выглядел он  так, как и ожидал Оливер: уставший, немытый, в
коричневом любовном пальто.  Но  обратился  герр Альбрехт,  стоявший на фоне
дисплеев,  на которых появлялись и исчезали биржевые котировки, не к Тайгеру
- к Оливеру.  И  розовый  поросенок,  герр  Штампфли, не Тайгер, выступил из
тени, чтобы сказать, что именно он ведет счета семейства Сингл.
     Все  в  полном  порядке,   заверил   Оливера  герр  Штампфли.  Исходное
разрешение по-прежнему в  силе, и,  разумеется, Оливеру вообще  не требуется
никакого разрешения, чтобы ознакомиться с личным счетом, состояние которого,
о чем с удовольствием доложил герр Альбрехт, не дает повода для тревоги.
     - Хорошо. Отлично. Благодарю вас. Великолепно.
     - Есть, правда, одна  маленькая загвоздка, -  признался герр  Альбрехт,
школьный учитель, поверх лысеющей головы герра Штампфли. - Вы  просили копии
всех банковских документов.  Я  очень  сожалею, но  мы  не  можем выдать вам
копии.  Банковские документы  или их копии  могут  покинуть  банк только  на
основании  распоряжения, подписанного лично  мистером  Синглом-старшим.  Это
четко прописано в оставленных нам инструкциях, и мы должны им следовать.
     - Я полагал, что смогу сделать выписки.
     - Именно этого и ожидал от вас ваш отец, - ответил герр Альбрехт.
     "Значит, выписки я сделать смогу, - подумал Оливер. - Об этом можно  не
волноваться".
     На этот  раз ковровая река  сменила цвет  на оранжевый.  Герр  Штампфли
семенил рядом, тюремщик, позвякивающий ключами.
     - Мой отец не брал с собой никаких бумаг? - спросил Оливер.
     -  Ваш  отец прекрасно понимает, сколь важна  банковская тайна.  Но ему
взять документы, естественно, разрешили бы.
     - Естественно.
     Кабинет напоминал  часовню. Не хватало  только  тела  Тайгера. Восковые
цветы,  полированный  стол для безвременно ушедшего. Стопки  перфорированных
распечаток  с личных  бумаг безвременно  ушедшего.  Папки из кожзаменителя с
платежными  поручениями.  Степлер,  пластмассовая  коробочка  со  скрепками,
кнопками и эластичными кольцами-перетяжками. Блокноты.
     Пачка  открыток,  на которых крестьянин размахивал  швейцарским флагом,
стоя на зеленой вершине горы, напомнившей Оливеру о Вифлееме.
     -  Хотите кофе,  мистер  Оливер? -  спросил  герр  Штампфли,  предлагая
последнюю трапезу в этом мире.
     Герр  Штампфли жил в Солотурне. Он развелся,  о  чем очень сожалел,  но
бывшая  жена заявила, что предпочитает одиночество его компании, поэтому что
ему  оставалось? Двенадцатилетняя дочь,  ее звали  Иветт,  осталась  с  ним,
полненькая,  но  он надеялся, что с  годами она  вытянется и  похудеет. Часы
показывали пять вечера, банк закрывался, но герр Штампфли заявил, что сочтет
за честь задержаться до  восьми в случае, если  понадобится Оливеру: дел все
равно никаких нет, а по вечерам время для него тянулось очень уж медленно.
     - Иветт ваша задержка не огорчит?
     -  Иветт  до  девяти вечера играет  в  баскетбол, -  успокоил его  герр
Штампфли. - По вторникам она всегда играет в баскетбол.
     Оливер писал, читал и чашками пил кофе. Он становился Броком. Мне нужен
лысый  Бернард и его  паршивые  компании. Он становился Тайгером, владельцем
"сателлитных счетов", через  которые деньги  переводились на основной счет в
"Сингл холдинг офшор". Он  вновь  превращался в Оливера, пользующегося всеми
правами, доверенными ему его партнером и  отцом. Становился лысым Бернардом,
владельцем лихтенштейнского фонда "Дервиш", на счету которого лежал тридцать
один   миллион   фунтов   стерлингов,   и    компании   "Скайблу   холдинг",
зарегистрированной в Антигуа. "Бернард думает,  что до  него не добраться, -
говорил Брок. - Бернард думает, что он может идти по чертовой воде, но, если
я  своего добьюсь, он  проведет  остаток  дней  под  этой  самой водой".  Он
становился "Скайблу холдинг", и этому холдингу принадлежала не одна вилла, а
четырнадцать,  каждая  находилась  во  владении отдельной компании с  глупым
названием,  вроде "Янус",  "Плексес" или  "Ментор".  "Бернард - казначей,  -
говорил Брок. - Бернард - самая большая из голов Гидры". Он вновь  обратился
в  Брока,  говорящего  о далеких  от  совершенства  слугах  народа,  которые
зарабатывали вторую пенсию.  И снова  становился  Оливером,  сыном  Тайгера,
заполняющим  страницу за страницей под наблюдающим взглядом герра  Штампфли.
Ему  двенадцать  лет, и  он  сидит  на  экзамене, и смотрит на него не  герр
Штампфли, а  мистер  Ревильос. Он становился  Иветт в Солотурне,  играющей в
баскетбол до девяти вечера, чтобы  согнать лишний жир. На одной странице  он
попадал в  Антигуа,  на другой -  в Лихтенштейн, на  третьей  - на Каймановы
острова. Не отрываясь от блокнота, он побывал в Испании, Португалии, Андорре
и  на северном Кипре.  Он становился владельцем  казино, отелей,  таймшерных
комплексов, дискотек. Он видел себя на месте Тайгера, подсчитывающего личные
активы, чтобы понять, сколько  ему не  хватает  до  двухсот миллионов фунтов
стерлингов. Ответ не заставил  себя долго ждать: не хватало сто девятнадцати
миллионов.  "Ликвидный  счет",  - прочитал  он.  Никакого  названия,  только
шестизначное число  и буквы ТС  в верхней части страницы.  Текущая  сумма  -
семнадцать миллионов фунтов в различных валютах. В последние  две недели две
записи  о  расходах.  Одна,  пять  миллионов и тридцать  фунтов, с  пометкой
"Перевод",   вторая,   пятьдесят   тысяч   фунтов,  с   датой   и   пометкой
"Предъявителю".
     - Мой отец взял деньги наличными?
     - Наличными,  -  подтвердил  герр  Штампфли.  Он лично  помогал Тайгеру
укладывать деньги в его дорожную сумку.
     - В какой валюте?
     -  Швейцарские франки, доллары, турецкие лиры, - ответил герр Штампфли,
точный, как швейцарские часы, и гордо добавил: - Я сам их принес.
     - А мне вы тоже можете принести деньги?
     Вопрос,  который удивил  самого  Оливера,  спровоцировали  два  внешних
фактора.  Во-первых, он наткнулся на  свой номерной счет,  на котором лежало
больше  трех миллионов  фунтов. Во-вторых,  Оливера возмущало  решение Брока
лишить его наличных в этой поездке за границу, с намеком на то, что иначе он
попытается  вырваться  на свободу...  о  чем  он, кстати, постоянно  думал в
последние три дня.
     Герр  Штампфли  не  имел права оставить  Оливера  наедине  с банковской
документацией.  Однако  тут же  позвонил ночному кассиру и от  лица  Оливера
заказал  тридцать  тысяч  долларов   США  сотенными  купюрами,   пару  тысяч
швейцарских  франков и  немного  турецких  лир. Прибыл  курьер,  вооруженный
пачками денег и расходным ордером. Оливер расписался на нем, рассовал деньги
по просторным карманам костюма от "Хэйуэрда". Ни одному фокуснику не удалось
бы сделать это так ловко.  Чтобы отпраздновать свой успех, он воспользовался
открыткой  с крестьянином,  размахивающим флагом,  написал  на  ней короткое
послание  Сэмми и тоже сунул  в  карман. Потом вернулся к числам. Когда часы
пробили семь, его запал иссяк.
     - Я  не  могу  допустить, чтобы  вы приехали домой  позже Иветт,  -  со
смешком  признался  Оливер герру  Штампфли.  Осторожно  вырвал  из  блокнота
исписанные страницы.
     Герр Штампфли  нашел  большой  конверт  и держал раскрытым, пока Оливер
засовывал в него  листочки. Потом герр Штампфли по лестнице проводил Оливера
до дверей.
     - Мой отец не упомянул, куда он собирается поехать?
     Герр Штампфли покачал головой.
     - С лирами, возможно, в Турцию?  -  предположил он.  Снаружи в сумерках
Оливера дожидался Дерек.
     - Вы  меняете фамилию, - объявил Дерек, пока они шли к  припаркованному
такси. - Приказ Нэта.
     Теперь  вы  - мистер  и  миссис Уэст и живете  в любовном гнездышке для
небогатых туристов на другом конце города.
     - Почему?
     - Ищейки.
     - Какие ищейки?
     -  Неизвестно.  Может,  швейцарские,  может,  Хобэна,  может,  "Гидры".
Возможно, тебя сдал Конрад.
     - И что они делали?
     -  Следили  за Агги,  шныряли по отелю,  обнюхивали ваше  исподнее. Это
приказ. Сидеть тихо, под  яркий  свет не соваться, утром первым же самолетом
вернуться домой.
     - В Лондон?
     - Нэт считает,  что иначе  нельзя.  А на  что ты  рассчитывал?  Что  он
привяжет тебя к дереву и будет ждать появления волков?
     Сидя  в такси рядом  с Дереком,  Оливер смотрел  на  фонари, горящие на
набережной. В вестибюле скромного отеля пахло старым мылом. Дерек говорил по
телефону с номером 509, тогда как Пэт и Мик изучали доску объявлений. Улучив
момент,  Оливер достал из кармана открытку, адресованную Сэмми, написал: "На
счет 509" на месте марки и бросил в почтовый ящик.
     -  Она  тебя ждет,  -  прошептал Дерек,  указывая  Оливеру  на лифт.  -
Надеюсь, у тебя получится лучше, чем у меня, приятель.
     * * *
     В  крошечной комнате стояла  двуспальная  кровать.  Маленькая даже  для
любовников скромных габаритов и уж совершенно неподходящая для  двух высоких
едва знакомых людей, которые  не собирались касаться  друг друга. Обстановку
дополняли мини-бар и телевизор. Двум миниатюрным  креслам едва нашлось место
между  стеной и  изножьем  кровати, в изголовье имелась щель, куда следовало
опустить  два  франка,  если  у  постояльцев  возникало  желание  посмотреть
кабельный канал для взрослых. Агги  распаковала вещи. Его второй костюм  уже
висел  в  шкафу.  Она  надушилась  очень  приятными духами.  Он  никогда  не
ассоциировал ее с запахом  духов, скорее  с дикой природой. Обо всем этом он
подумал, прежде чем  примоститься на краешке кровати спиной к ней, тогда как
Агги  стояла у  зеркала над  раковиной  в ванной, заканчивая  краситься.  Он
привез  с собой  Рокко, механического  енота, и теперь  тот  бегал у него по
плечам. Пиджак Оливер не снял, поскольку в карманах лежали деньги.
     - Мы можем тут говорить? - спросил он.
     - Да, если только ты не параноик, - ответила она через открытую  дверь.
Он же осторожно достал пачки денег из карманов пиджака, расстегнул рубашку и
начал засовывать их за ремень.
     -  Все на него ополчились. Только Евгений оставался на его стороне. Я 

-

нет, - жаловался он, засовывая пачку сотенных под ремень на пояснице.
     - И что?
     - Я у него в долгу.
     - И  что ты ему должен? - Должно быть, она занималась с помадой, потому
что  говорила  совсем  как Хитер.  - Оливер, мы не можем одалживаться  перед
всеми.
     - Ты  одалживаешься. - Запрятав деньги под рубашку,  он снял  пиджак  и
вновь пустил Рокко на плечи. - Я тебя видел. Ты - словно медсестра в палате.
И все - твои пациенты.
     -  Это  полнейшая  чушь,  -  но  последнее слово она  наполовину съела,
поскольку красила губы. - И перестань возиться с  этим зверьком, потому  что
вгоняешь себя в тоску, а меня это злит.
     "Наш первый семейный  закон", -  думал Оливер, потирая мордочку Рокко и
строя ему  рожи. Она вышла  из ванной, он -  вошел, закрыл и запер  за собой
дверь.
     Вытащил деньги  из-под  ремня, спрятал  за бачком. Спустил воду, открыл
краны.  Вернулся  в  комнату,  огляделся  в  поисках  чистой  рубашки.  Агги
выдвинула ящик, протянула новую, в тон галстуку, купленному в Хитроу.
     - Где ты ее взяла?
     -  А  что  еще  я  могла  делать  весь  день?  Он вспомнил  про ищеек и
предположил, что именно они - причина ее раздражительности.
     - Так кто за тобой следил? - спросил он.
     - Я не знаю, Оливер,  я их не  видела, вот и  не спросила.  Их  засекла
группа   наружного   наблюдения.  Мне   полагалось   изображать  ничего   не
подозревающую жену.
     -  Само собой. Да. Конечно. Извини.  -  Смысла  вновь уходить в ванную,
чтобы надеть новую  рубашку не было. А кроме того, зрители должны знать, что
в рукаве  у  тебя  ничего нет.  Оливер снял старую  рубашку и втянул  живот,
вынимая  новую из целлофана  и вытаскивая булавки,  удерживающие  рубашку на
картонке.
     - Они должны  указывать на  упаковке, сколько  там булавок, - пробурчал
Оливер, когда Агги взяла у него  рубашку и довершила  начатое. -  Можно ведь
уколоться, надевая ее через голову.
     - Рукава с пуговицами. Как ты любишь.
     - Я просто не в восторге от запонок, - объяснил он.
     Он надел рубашку, повернулся спиной к  Агги, расстегнул "молнию", чтобы
заправить полы в брюки. С галстуками он всегда мучился и вспомнил, как Хитер
ловко завязывала  виндзорский  узел,  а вот ему,  великому  фокуснику,  этот
подвиг повторить так и не удалось.  Потом вдруг спросил  себя, какой мужчина
по счету  сумел научить Хитер этому  фокусу, завязывала  ли галстук  Тайгеру
Надя или Кэт, в галстуке  ли он сейчас, повесился ли  на галстуке,  задушили
его галстуком, был ли на нем галстук, когда  выстрелом ему  разнесли голову.
Вопросы эти роились в голове Оливера, и он абсолютно ничего не мог поделать,
кроме  как держаться естественно,  излучать  природное  обаяние и попытаться
каким-то образом добыть один  из листков с расписанием самолетов  и поездов,
которые лежали на полке рядом с регистрационной стойкой.
     Их  столик  стоял в  нише.  За  другими  столиками  сидели  в  основном
неприметные  мужчины, как один, в серых костюмах, лица их отсутствием эмоций
напоминали маски. Пэт  и Мик расположились у стены. Голодные мужские взгляды
раздели  их не один десяток раз. Агги  заказала американский стейк и жареный
картофель.  "Мне то же самое, пожалуйста". Закажи она требуху с луком, он бы
и  тут присоединился  к  ней.  Решения по мелочам  давались ему  с  огромным
трудом. Он  заказал  пол-литра красного вина,  Агги пила  только минеральную
воду.
     -  С газом, пожалуйста, - сказала  она официанту. - Но  ты  на меня  не
смотри, Оливер.
     

-

 Все потому, что ты при исполнении? - спросил он.
     - Потому - что?
     - Ходишь в трезвенниках.
     Она что-то ответила, но он ее не  услышал. "Ты прекрасна,  - говорил он
ей  взглядом.  -  Даже  при  этом  неприятном  белом свете  ты  ослепительно
красива".
     - Тяжелое это дело, - пожаловался он.
     - Какое?
     -  Днем  быть  одним  человеком, а вечером становиться другим. Я уже не
уверен, кто есть кто.
     - Будь собой, Оливер. Хотя бы раз. Он потер голову.
     -  Да,  конечно,  от  меня не так уж  много  и осталось. После того как
Тайгер и Брок поработали со мной.
     -  Оливер, я думаю, если  ты  и  дальше будешь так  говорить, мне лучше
поесть одной.
     Он  дал  ей  передохнуть, а  потом  предпринял вторую попытку,  задавая
вопросы, которые молодой мастер обычно задавал сотрудницам на рождественских
вечеринках, где  все  были на  равных: каковы ее честолюбивые замыслы, какой
она хотела бы видеть себя через пять лет, хочет ли она детей, или карьерного
взлета, или того и другого...
     - Честно говоря, Оливер, не имею ни  малейшего представления, чего  мне
действительно хочется.
     Обед  подполз  к  концу,  она  расписалась  на счете,  как он  отметил:
"Шармейн  Уэст". Он предложил  пропустить  по  стаканчику  в  баре,  который
находился  рядом с  регистрационной  стойкой. "Стоит  мне  пройти  мимо, и я
свободен", - подумал он.
     - Хорошо,  - согласилась Агги,  -  давай  выпьем  в баре.  -  Возможно,
порадовалась  возможности   оттянуть  возращение   в   номер.   -   Чего  ты
оглядываешься? - спросила она.
     - Ищу  твое пальто. - Хитер всегда  надевала пальто, если  они  куда-то
шли.  Ей  нравилось,  как  он  снимал  с  нее  пальто, помогал надеть,  а  в
промежутке куда-нибудь вешал или клал.
     -  Зачем  мне  надевать  пальто,  если  идти от  спальни до ресторана и
обратно?
     Разумеется,  незачем. Уж  прости за глупость. У регистрационной  стойки
Агги полюбопытствовала, нет  ли писем, записок или телефонных сообщений  для
Уэстов.  Никто  ничего  не просил  передать,  а  к тому  времени,  когда они
двинулись к бару, несколько листков с расписанием уже лежали в левом кармане
его  пиджака, причем зрители  об  этом даже  не  подозревали. Любовь  многим
туманила глаза. В баре он заказал себе бренди, она - минералку.  Когда  Агги
подписывала счет,  он пошутил, что чувствует себя мужчиной на содержании, но
она  даже  не  улыбнулась. В  кабине  лифта,  они  поднимались  вдвоем,  она
держалась отстраненно,  не то что  Катрина.  В  номер  вошла  первой, уже  с
готовым  решением. Он - крупнее, чем она,  поэтому будет спать на кровати. А
ее вполне устроят два кресла. Она возьмет себе пуховое одеяло и две подушки.
Оливеру  достанется   обычное   одеяло  и  покрывало,  плюс   право   первым
воспользоваться ванной. Ему показалось, что поймал  мелькнувшее в ее  глазах
разочарование,  и   задался  вопросом,  а  не  провели  бы  они  ночь  более
комфортабельно,  если б  он  проявил к даме побольше внимания,  вместо  того
чтобы преследовать свои цели. Он снял рубашку, оставшись в туфлях и  брюках.
Пиджак  повесил  в шкаф,  вытащил  листки  с расписанием,  сунул  под мышку,
накинул  халат на плечо, взял клеенчатый мешочек для губки, пробормотав, что
ванну примет  утром,  прошел в  ванную  и запер дверь. Сел на унитаз, изучая
расписание. Вытащил  деньги из-за бачка и  уложил в мешочек для губки. Долго
умывался и  чистил  зубы,  отшлифовывая намеченный план. Через дверь до него
донеслись   бравурные  звуки  музыкальной  вставки   американского   выпуска
новостей.
     - Если  это  Ларри Кинг, выключи  мерзавца!  - крикнул  он,  перекрывая
фанфары.
     Он умылся, протер рукой раковину, постучал в дверь, услышал: "Войдите",
- вернулся в  комнату и  нашел ее закутанной до  шеи  в  халат, с  волосами,
убранными под  шапочку для душа. Она вошла в  ванную,  закрыла  и заперла за
собой дверь. По телевизору показывали ужасы  черной Африки, запечатленные на
видеокамеру  деловитой женщиной  в пятнистой униформе и с отменным макияжем.
Оливер  ждал  звука  льющейся воды, но за  дверью царила тишина.  Потом  она
открылась, и Агги, не удостоив его  и  взгляда, взяла  расческу и щетку  для
волос,  ретировалась  в  ванную и вновь заперлась. Оливер услышал,  что  она
включила душ. Надел рубашку,  бросил  клеенчатый мешочек  в раскладывающуюся
сумку,  добавил  туда Рокко, носки, трусы, пару  рубашек, кожаные мешочки  с
песком, которыми жонглировал,  видеофильм Бриерли  о  надувных баллонах.  Из
душа все текла вода. В полной уверенности, что путь открыт, он надел пиджак,
подхватил  сумку,  на  цыпочках двинулся  к  двери.  Проходя  мимо  кровати,
черканул записку в блокноте, что  лежал у телефонного аппарата:  "Извини,  я
должен это сделать.  Люблю. О.". Настроение у него улучшилось, он  взялся за
ручку двери, повернул, в надежде, что трагедия африканских джунглей заглушит
звук. Дверь  подалась, он обернулся, чтобы в последний раз оглядеть комнату,
и  увидел  Агги,  с сухими волосами, но без шапочки для душа, наблюдающую за
ним с порога ванной.
     - Закрой дверь. Тихонько. Он закрыл.
     - И куда это ты собрался? Говори тише.
     - В Стамбул.
     - На самолете или поездом? Уже решил?
     -  Еще  нет,  - стараясь избежать  ее сверлящего  взгляда, посмотрел на
часы. - В двадцать два тридцать пять из Цюриха уходит поезд на Вену. Там  он
будет около восьми. Я мог бы успеть на рейс Вена - Стамбул.
     - Другой вариант?
     - В двадцать три поезд в  Париж, в девять сорок пять вылет из аэропорта
Шарля де Голля.
     - И как ты хотел добраться до вокзала?
     - На трамвае или пешком.
     - Почему не на такси?
     - Ну, на такси, если бы поймал. Зависело от ситуации.
     - Почему не лететь из Цюриха?
     -  На поезде  не спрашивают фамилию.  Лучше лететь из другого города. И
потом, все равно ждать до утра.
     - Блестящая мысль. Ты знаешь, что Дерек в  номере напротив, а Пэт и Мик
между нами и лифтом?
     - Я подумал, что они уже спят.
     - А ночной портье будет счастлив,  увидев, как  ты проскальзываешь мимо
регистрационной стойки в столь поздний час?
     - Ну, счет могла оплатить ты, не так ли?
     - А чем ты собрался заменить деньги? -  И, прежде чем он успел раскрыть
рот, продолжила: - Можешь  не отвечать. Деньги ты взял в  банке.  Вот что ты
прятал в ванной.
     Оливер почесал затылок.
     - Я все равно уйду.
     Рука  его  по-прежнему  лежала на ручке, он выпрямился в  полный  рост,
надеясь,  что  выглядит очень  решительным,  в  полном  соответствии  с  его
внутренним настроем, ибо дал себе слово найти способ нейтрализовать ее, если
она  попытается  его  задержать,  к  примеру,  разбудив  Дерека  и  девушек.
Повернувшись  к  нему  спиной, Агги  выскользнула  из  халата, на  мгновение
ослепив его своей наготой, начала  одеваться.  И  тут до Оливера дошло,  как
всегда, поздно, что девушка,  которая собиралась провести целомудренную ночь
на двух креслах, взяла бы в ванную пижаму или ночную рубашку, чтобы выйти из
нее в пристойном виде, но Агги этого не сделала, а следовательно, на  ночь у
нее были совсем другие планы.
     - Что ты делаешь? - спросил он, таращась на нее как идиот.
     -  Еду  с тобой.  Что,  по-твоему,  я  делаю?  Один  ты  даже  улицу не
перейдешь.
     - А как же Брок?
     - Я ему не  жена. Положи  вот  этот чемодан на кровать  и  позволь  мне
должным образом все запаковать.
     Он наблюдал, как Агги должным образом все укладывает, добавляет кое-что
свое, не все, чтобы им хватило одного чемодана. Оставшиеся вещи она положила
во второй чемодан, чтобы "Дереку, когда он  проснется, осталось только взять
его", -  пробормотала Агги. А ведь она  нисколько не огорчается  из-за того,
что  они  подкладывают  Дереку  большую  свинью,  отметил  Оливер.  Пока  он
переминался с ноги  на  ногу, она ушла в  ванную, и через  тонкую стенку  он
услышал, как Агги тихим голосом заказывает такси  по телефону и одновременно
просит подготовить счет, потому что они спустятся через несколько минут. Она
вернулась, шепотом предложила взять чемодан  и  тихонько  следовать  за ней.
Повернула  ручку,  приподняла, и  дверь открылась  бесшумно,  чего у Оливера
никогда бы не  получилось. На  другой  стороне  коридора над  дверью  висела
табличка: "Служебный ход". Агги открыла и ее, махнула ему рукой, и следом за
ней он начал спускаться по зловеще-темной каменной  лестнице, так похожей на
лестницу черного хода на Керзон-стрит. Он наблюдал,  как Агги расплачивается
по  счету, и при этом она непроизвольно крутанула бедрами, совсем как в саду
в  Камдене,  перенеся  вес на  одну  ногу и по-особенному двинув  другой. Он
обратил внимание, что волосы у нее,  после того как Агги  сняла  шапочку для
душа, остались  распущенными, и даже  под  этим отвратительным ярким дневным
светом смог представить себе,  как скачет она  на  лошади,  и  взбирается по
лесистому горному склону, и ловит на блесну форель в горной речке.
     -  Такси  подъехало,  Марк? - спросила  она, обернувшись,  одновременно
подписывая счет, и  Оливер, все еще потерянный в грезах, огляделся в поисках
Марка, прежде чем вспомнил, что обращается она к нему.
     До станции  они доехали  молча.  А там,  стоя над чемоданом,  пока  она
покупала билеты,  он несколько раз искал на табло  нужную платформу,  потому
что  сразу же  забывал ее  номер.  И внезапно  они  оказались  на платформе,
обыкновенные люди, мистер и  миссис Уэст,  толкающие перед собой  тележку  с
одним чемоданом на двоих, ищущие свой вагон.

Глава 16
     До  этого  вечера Брок исповедовал  достаточно простую тактику: держать
Массингхэма в  постоянном  напряжении,  появляясь в любое  время дня и ночи,
выстреливать несколькими вопросами, оставляя остальные в обойме, и при  этом
давать туманные обещания: "Нет, сэр,  предоставление  вам неприкосновенности
еще обсуждается... Нет,  сэр, мы не собираемся разыскивать Уильяма... А пока
не затруднит ли вас помочь нам в  решении одной маленькой  проблемы?.." Все,
что угодно,  лишь бы он продолжал говорить, объяснял Брок Айдену Беллу, все,
что угодно, лишь бы нервничал, не зная, чем все закончится.
     - А почему просто не выставить его за дверь и не сэкономить себе время?
- возражал Белл.
     "Потому что он кого-то боится больше, чем нас, - отвечал Брок. - Потому
что он любит Уильяма и знает, где спрятана  бомба.  Потому что  он служит то
одним, то другим,  и это  самое худшее. Потому что я не понимаю,  почему  он
пришел к  нам и  от  кого  прячется.  И  почему прагматичные Орловы в  своем
солидном возрасте вдруг пошли на ритуальное убийство".
     Однако  сегодня  Брок  понимал, что  опережает  Массингхэма  на шаг,  и
готовился вести себя соответственно, хотя неуверенность,  сопровождавшая все
его   предыдущие  встречи  с  Массингхэмом,  никуда  не  делась:  что-то  не
складывалось, какого-то фрагмента недоставало. Он прослушал разговор Оливера
с доктором Конрадом, запись которого в тот же  день передали из  британского
посольства в Цюрихе по каналам закрытой связи. Он просмотрел записи Оливера,
сделанные в банке. И хотя  понимал, что на их полный анализ  уйдет  не  один
месяц,  он, как и Оливер, увидел в записях вещественное доказательство того,
в чем и  раньше не сомневался:  "Сингл" выплачивал  огромные суммы Гидре,  а
Порлок  был ее  казначеем и  контролировал поступающие средства. Под  мышкой
Брок  нес  ультиматум  доктора  Мирски  на  шестидесяти  восьми   страницах,
доставленный  в  Лондон  последним  дневным  рейсом  и уложенный  в  большой
коричневый конверт, заклеенный лентой таможни  Ее величества. Быстрым  шагом
он вошел в комнату, задал первый вопрос до того, как сел в кресло.
     - Где вы провели прошлое Рождество,  сэр? - слово "сэр" он отрубил, как
мясницким тесаком.
     - Катался на лыжах в Скалистых горах.
     - С Уильямом?
     - Естественно.
     - А где был Хобэн?
     - Он-то при чем? Я полагаю, с семьей.
     - Какой семьей?
     - Наверное, с родственниками со стороны жены.
     Я не уверен, что у него есть родители. Мне он всегда казался сиротой, -
отвечал Массингхэм вяло, сознательно гася торопливость Брока.
     - Значит, Хобэн  был в Стамбуле.  С Орловыми. На  Рождество Хобэн был в
Стамбуле. Так?
     -  Полагаю,  что да. Но  с Аликсом ничего нельзя  знать  наверняка.  Он
непредсказуем. Сегодня - здесь, завтра - там.
     - Доктор Мирски тоже провел Рождество в Стамбуле, - предположил Брок.
     - Какое удивительное совпадение. Должно быть, они  то и дело натыкались
друг на друга.
     - Вас удивит,  если  я скажу вам, что доктор  Мирски и Аликс  -  давние
друзья?
     - Скорее нет, чем да.
     - Как вы думаете, откуда берут начало их отношения?
     -  Ну, любовниками они никогда  не были, дорогой.  Если вы намекаете на
это.
     - Нет. Я полагаю, что их связывает другое, и спрашиваю, что именно.
     "Не нравится ему этот  вопрос,  - самодовольно  отметил  Брок.  - Тянет
время.  Смотрит на конверт. Отводит взгляд. Облизывает губы. Гадает, что мне
известно, что он может сказать, а что - нет".
     -  Хобэн  был  высокопоставленным  советским  аппаратчиком,  -  нарушил
затянувшуюся паузу Массингхэм. - Мирски занимал высокий пост в Польше. У них
были общие дела.
     - Вы сказали - аппаратчик, о каком типе аппарата идет речь?
     Массингхэм пренебрежительно повел плечами:
     - Занимался  то  тем, то  этим. Я, кстати, не  уверен,  что у  вас есть
допуск к такого рода информации, - нагло добавил он.
     - Значит,  разведка.  Оба  работали  в  разведывательных  службах своих
стран. Один - Советского Союза, второй - Польши.
     - Давайте назовем их одного поля  ягодками,  - предложил  Массингхэм  в
очередной попытке притормозить Брока.
     - Во время вашей командировки в британское  посольство в Москве вы ведь
входили в группу, которая налаживала контакты с  советской разведкой, не так
ли?
     - Мы провели несколько встреч. В высшей  степени неформальных, довольно
романтичных и  ужасно секретных.  Мы искали  точки  соприкосновения. Объекты
взаимного интереса.  Обсуждали  возможность  совместных действий. Боюсь, это
все, что я могу вам сказать.
     - И что представляло взаимный интерес?
     -  Терроризм. В той его  части,  разумеется,  которую не  финансировали
русские. - Разговор этот определенно нравился Массингхэму.
     - Преступность?
     - Там, где они в этом не участвовали.
     - Наркотики?
     - Разве они не подпадают под понятие "преступность"?
     -  

А  вот  вы  мне  и скажите,

 -  рубанул Брок  и  с чувством глубокого
удовлетворения увидел,  что  удар достиг  цели, поскольку  рука  Массингхэма
метнулась ко рту, чтобы  прикрыть губы, а взгляд  начал блуждать по  книжным
полкам. - И не Аликс ли Хобэн входил в состав группы, представлявшей на этих
встречах Советский Союз? - спросил он.
     - Вот это совершенно не ваше  дело. Боюсь, я должен согласовать ответ с
моими бывшими начальниками. Мне очень жаль. Продолжать я не могу.
     -  Ваши бывшие начальники не  станут с вами разговаривать, даже если вы
им заплатите. Спросите Айдена Белла.  Входил Хобэн в советскую делегацию или
не входил?
     - Вы прекрасно знаете, что входил.
     - На чем он специализировался?
     - Преступность.
     - Организованная преступность?
     - Оксюморон (77), дорогой. Она по определению неорганизованная .
     - И он занимался криминальными бандами?
     - Он их прикрывал.
     - Вы хотите сказать, что они ему платили.
     - Не  будьте лицемером.  Вы знаете, как играют в эту игру. Приходится и
брать, и давать. Все должны что-то получать, иначе телега не едет.
     - Мирски тоже там был?
     - Там - это где?
     - С вами и Хобэном. -  Этот вопрос был чистейшей импровизацией. Брок не
собирался  его  задавать,  до  этого  момента  даже  не  рассматривал  такую
возможность. Он взял конверт с ящика,  разорвал. Достал  документ  в красной
обложке,  положил  на ящик.  Метко бросил  конверт в корзинку для  мусора. В
темной  комнате  красная  обложка  пламенела,  как  раскаленные  угли.  -  Я
спрашиваю, познакомились ли вы с доктором Мирски во время  вашего пребывания
в Москве в конце восьмидесятых годов?
     - Я встречался с ним пару раз.
     - Пару?
     -  Очень уж вы грубый.  Мирски  приходил на  конференции. Я приходил на
конференции.  Это не  значит,  что во  время перерыва  на ленч мы  играли  в
больничку.
     - И Мирски представлял разведывательную службу Польши.
     - Если вы хотите придать особую значимость этим мероприятиям, то да.
     - А что польская разведка делала на встречах  сотрудников британской  и
русской разведок?
     -  Принимала  участие  в  переговорах  о   сотрудничестве.  Высказывала
польскую  точку зрения.  Там были чехи, венгры, болгары, мы пригласили всех,
Нэт.  Не  имело  смысла разговаривать с сателлитами, пока Советы не дали  им
зеленый свет. Чтобы упростить нашу задачу и сэкономить  время, мы и решили с
самого начала привлечь к контактам разведки стран-сателлитов.
     -  Когда  вы встретились с братьями  Орловыми? Массингхэм издевательски
хохотнул:
     - Это же случилось гораздо позже, остолоп!
     - Через шесть лет. Вы уже работали на Сингла. Тайгер хотел завязаться с
Орловыми, и вы ему это организовали. Как? Через Мирски или Хобэна?
     Взгляд  Массингхэма  снова  упал на  красную обложку,  вернулся  к лицу
Брока.
     - Через Хобэна.
     - Хобэн к тому времени уже женился на Зое?
     - Может, и женился... - Дуясь: -  Кто в  наши  дни верит  в узы  брака?
Аликс  хотел  жениться  на  одной из  дочерей Евгения, а  какая  именно  ему
досталась бы, его не волновало. Зять всегда высоко поднимается, - с ухмылкой
добавил он.
     - Значит, и Мирски братьям представил Хобэн.
     - Вероятно.
     - Тайгер возражал против участия Мирски в их совместной деятельности?
     - С какой стати? Мирски умен как черт, был крупным польским  адвокатом,
знал  все  ходы  и  выходы,  имел  первоклассную организацию. Если бы братья
хотели двинуться на Запад,  Мирски им бы сильно помог. В  портах у него было
все схвачено. Сам он из Гданьска. Чего еще мог желать Евгений?
     - Вы хотели сказать Хобэн, не так ли?
     - Почему? Во главе по-прежнему стояли Орловы.
     - Но верховодил всем Хобэн. Когда вы вышли на них, практически все дела
вели Хобэн и Мирски. Евгений  уже превратился в свадебного генерала. А потом
к ним присоединились вы. Хобэн, Массингхэм и Мирски. - Брок постучал пальцем
по красной обложке. Вы - преступник, мистер Массингхэм. Вы в этом  дерьме по
самые уши. Вы не просто отмывали деньги. Вы - игрок передней линии.
     Ухоженные руки Массингхэма  дернулись. Второй раз за время разговора он
откашлялся.
     - Это  неправда. Вы  искажаете  факты.  Деньгами  занимались Евгений  и
Тайгер,  морскими перевозками  -  Хобэн и Мирски.  Инструкции передавались в
письмах, которые привозили курьеры. Письма эти мог вскрыть только Тайгер.
     - Могу я задать вам вопрос, Рэнди?
     - Если только вы оставите попытки повесить все на меня.
     - Случалось ли хоть раз... с  самого начала  этой истории...  скажем, с
того момента, как Хобэн ввел вас в королевские  чертоги... или Мирски... или
вы - их  обоих...  и вы  показали  друг другу светлое будущее... а вы отвели
Тайгера в сторонку и показали это будущее  ему... или он отвел вас, значения
это не имеет... случалось ли хоть  раз, чтобы кто-то из вас, громко, пусть и
в разговоре один  на  один, произнес это  вульгарное  слово  -  

наркотики? -

Массингхэм пренебрежительно  пожал плечами, показывая  нелепость вопроса.  -
Боеголовки?  С  ядерным  зарядом или обычные? Радиоактивные материалы?  Тоже
нет? - Массингхэм на каждый вопрос отвечал мотанием головы. - Героин?
     - Господи, да нет же!
     - Кокаин? Тогда как вы решали эту сложную словарную проблему, позвольте
спросить? Каким  фиговым листочком,  уж простите за грубость,  вы прикрывали
свой стыд, сэр?
     - Я вам все сказал, и не один раз. Наша работа заключалась в том, чтобы
перевести теневые доходы Орлова в  легальные. Мы вступали в дело после того,
как Орлов получал деньги. Не раньше. Так строились наши отношения.
     Брок наклонился к Массингхэму. Их лица разделяли лишь несколько дюймов.
     - Тогда что же мы здесь делаем, сэр?  - вкрадчиво спросил он. - Если мы
такие правильные, почему вам так не терпится получить неприкосновенность?
     - Вы  отлично  знаете, почему.  Вы видели, как эти  люди работают.  Они
сделают то же самое и со мной.
     - 

С вами.

 Не с Тайгером. С  вами.  Что вы сделали такого, чего не делал
Тайгер?  Какой  за  вами  грех,  если  вы  так  перепугались?  -  Ответа  не
последовало. Брок ждал,  но ответа  не последовало.  Кипящая в Броке  злость
рвалась наружу,  но ему удавалось ее  сдерживать.  Если Массингхэм  в ужасе,
пусть еще помучается. Пусть  у него перед глазами пройдет вся  его никчемная
жизнь.  -  Мне нужна  черная книга  Тайгера.  Список  его людей  в коридорах
власти. Не продажные  поляки в Гданьске, не  продажные  немцы в Бремене,  не
продажные голландцы в  Роттердаме. Я бы  хотел  знать  их фамилии, но  готов
обойтись  и без них.  Мне  нужны продажные  англичане.  Выросшие  на родине,
получившие здесь  образование, обладающие властью.  Такие же,  как вы. И чем
выше их пост, тем больше  они мне нужны. И  если вы собираетесь сказать мне,
что их знает только Тайгер, а вы - ни слухом ни духом, то я на  это отвечу -
не верю ни единому вашему слову. Я думаю, вы очень экономите на verite  (78)
и надеетесь на мою щедрость  с неприкосновенностью. Не выйдет. Это не в моих
правилах. И к неприкосновенности  мы не приблизимся ни на  шаг,  пока вы  не
назовете мне фамилии и телефоны.
     Страх и злоба позволили Массингхэму  вырваться  из-под гипнотизирующего
взгляда Брока.
     - Этим занимался Тайгер, не я! Тайгер  защищал  преступников, налаживал
отношения с полицией. Где, по-вашему, он  оттачивал зубы? В Ливерпуле, среди
иммигрантов и наркодельцов. Как он  заработал первый миллион? На спекуляциях
с недвижимостью, подкупая городских  чиновников. И не качайте головой,  Нэт!
Это правда!
     Но Брок уже изменил направление удара.
     - Вы  видите, что я снова и  снова  спрашиваю  себя, мистер Массингхэм,

почему?
     -

 Что почему?
     -  Почему мистер  Массингхэм пришел ко мне? Кто послал  его ко мне? Кто
его направляет? А потом маленькая птичка шепнула мне на ушко: Тайгер. Тайгер
хочет знать, что мне известно, как и от кого. Вот он и присылает ко мне свою
правую  руку,  мистера  Массингхэма, которому не составляет труда изобразить
насмерть  перепуганного  гражданина  Великобритании,  тогда  как сам  Тайгер
нежится  на солнышке  в  какой-нибудь налоговой  гавани,  не имеющей с  нами
договора  об экстрадиции.  Вы -  козел отпущения, мистер Массингхэм.  Потому
что, если я не поймаю Тайгера, у меня есть вы!
     Но Массингхэм уже сумел взять себя в руки. И его тонкие  губы кривились
в улыбке неверия.
     -  А  если  Тайгер Сингл  не подсунул  вас мне, это  сделали братья,  -
продолжил   Брок,  стараясь,   чтобы   голос  звучал   торжествующе.  -  Эти
псевдогрузинские  торговцы лошадьми  горазды  на  выдумку,  что  правда,  то
правда.
     Но улыбка на лице Массингхэма стала только шире.
     -  Почему Мирски  перебрался  в Стамбул? - Брок  раздраженно передвинул
отчет Мирски, едва не скинув его с ящика.
     - Ради собственного здоровья, дорогой. Стена падала. Он не хотел, чтобы
его завалило обломками.
     - Я слышал разговоры о том, что его хотели предать суду.
     - Давайте сойдемся на том, что ему полезен турецкий климат.
     - Вам, случайно, не принадлежат акции "Транс-Финанз Стамбул"? - спросил
Брок. - Вам или офшорной компании, которую вы контролируете?
     - Я ссылаюсь на Пятую поправку (79).
     - У нас такой  нет, - ответил Брок,  и  с этого момента  между  ведущим
допрос и допрашиваемым  вдруг загадочным образом  установилось перемирие,  с
тем  чтобы позже  смениться еще  более ожесточенной  схваткой. - Видите  ли,
Рэнди, я могу понять вашего Тайгера, с этим проблем нет. Если бы я работал с
Тайгером, я бы в два счета расколол  его. Я могу понять вас  в  том, что  вы
вступили в  сговор с двумя плохишами из мира бывшей советской разведки. Меня
это не волнует.  Я могу  понять Хобэна  и  Мирски, подталкивающих  Евгения к
тому, чтобы вывести из игры Тайгера, и  вас, усердно им в  этом помогающего.
Но когда ваш план провалился, когда Дед Мороз  не принес  вам подарка... 

что
произошло потом?-

 Он вплотную  подошел  к цели!  Он  это  чувствовал!  Ответ
крутился на  языке Массингхэма, уже  срывался  с него, но в последний момент
вернулся обратно,  укрылся  в  его  голове.  

-

  Хорошо,  "Свободный  Таллин"
перехватили, - продолжил Брок, демонстрируя  свое  недоумение. - Не повезло.
Орловы потеряли  несколько  тонн порошка,  убили кого-то  из их людей. Такое
случается. И лицо потеряно. Слишком много было "Свободных Таллинов". Кого-то
следовало за это наказать. Кто-то должен за это заплатить.
     (79) Пятая поправка - поправка к Конституции США,  принятая 15  декабря
1791 г., разрешающая среди прочего не свидетельствовать против себя.
     Но  где  ваше место  в этом  раскладе,  мистер  Массингхэм? На чьей  вы
стороне,  не  считая  своей  собственной?  Почему  вы  готовы сидеть  здесь,
выслушивая мои оскорбления?
     И хотя Брок раз  за разом задавал этот  вопрос,  пытаясь  подобраться к
Массингхэму то с одной, то с  другой стороны, и хотя  показал ему ультиматум
Мирски  на шестидесяти восьми  страницах и заставил  прочесть доказательства
его злодейства, и хотя Массингхэм пусть и с неохотой, но  ответил на другие,
не столь важные вопросы, возникшие после визитов Оливера к доктору Конраду и
в  банк, Брок  вернулся  в  свой офис  на Странд  раздраженным  и печальным,
чувствуя, что  в очередной раз потерпел поражение. "Земли  обетованной вновь
не удалось  достичь",  - пожаловался  он  Тэнби,  на  что  Тэнби посоветовал
немного поспать. Но Брок  ложиться не стал. Позвонил Беллу и обговорил с ним
сложившуюся ситуацию. Позвонил паре информаторов  в  далеких краях. Позвонил
жене и с  благодарностью выслушал  ее  пятнадцатиминутную лекцию о том,  что
надобно  делать  с Северной Ирландией. Ни один из этих телефонных разговоров
не приблизил его к разгадке тайны Массингхэма. Он задремал и резко проснулся
уже с телефоном, поднесенным к его уху.
     - Дерек звонит из Цюриха по открытой линии, сэр,  - докладывал Тэнби. -
Молодожены удрали. Не оставив адреса.

Глава 17
     Вершина  холма волшебным  островом выступала  из  океана смога.  Купола
мечетей  плавали  в  нем,  словно  огромные  черепахи.  Минареты  напоминали
вертикальные  мишени  в  тире  Суиндона.  Агги  выключила двигатель  взятого
напрокат   "Форда",    прислушалась   к    затихающему    жужжанию   системы
кондиционирования. Где-то  внизу лежал Босфор, полностью скрытый смогом. Она
чуть  опустила  стекло,  чтобы   глотнуть  свежего  воздуха.  Горячая  волна
поднялась с асфальта и ударила в щель,  несмотря на ранний вечер. Вонь смога
смешивалась  с  запахом  мокрой  весенней  травы.  Агги  подняла   стекло  и
продолжила  наблюдение.  Серые облака собирались  над  ее головой, темнея на
глазах. Полил дождь. Она включила двигатель и "дворники".
     Дождь  прекратился,  облака  порозовели,  сосны  вокруг  потемнели,  их
пушистые кроны  напоминали толстых мух, пойманных паутиной листвы. Вновь она
опустила стекло, и на этот раз на нее пахнуло ароматами лайма и жасмина. Она
услышала стрекотание цикад, кваканье лягушки или жабы. Увидела ворон с серой
грудкой, чинно сидевших на проводах высокого напряжения. Небесный взрыв чуть
не  сдернул ее  с  сиденья. Звезды вспыхнули  у нее над головой и по широким
дугам полетели вниз.  Она поняла,  что  в одном из  соседних  домов устроили
фейерверк. Звезды погасли, темнота сгустилась.
     Она была в джинсах и кожаном пиджаке, в которых уехала из Цюриха. И без
оружия, потому что не пыталась связаться с командой Брока. Поэтому никто  не
приносил ей  в отель коробку, обернутую яркой  подарочной бумагой. Никто  не
передавал  под  столом  в  гриль-баре  пакет  из  плотной  бумаги,  буркнув:
"Распишитесь здесь, миссис Уэст". Никто в мире, кроме  Оливера, не знал, где
она находится,  и спокойствие на  вершине  холма отражало  умиротворенность,
воцарившуюся в  ее жизни. Безоружная, влюбленная, подвергающаяся  опасности,
она смотрела  на расположенные  сотней  ярдов ниже  двойные железные ворота,
вделанные в стену, способную выдержать  разрыв снаряда. За стеной  виднелась
плоская  крыша очень  современного кирпичного форта доктора  Мирски. Опытный
глаз  Агги  воспринимал дом как  стандартное  жилище  мафиозного адвоката  с
системой  охранной  сигнализации,  прожекторами,  фонтанами,  видеокамерами,
восточноевропейскими  овчарками,  статуями  и  двумя  здоровяками  в  черных
брюках, белых рубашках и черных жилетках, которые вроде бы безо всякого дела
слонялись по двору. И там, за стенами форта, находился ее возлюбленный.
     Они прибыли сюда после бесцельного похода в юридическую контору доктора
Мирски, расположенную  в  самом центре города. "Доктора сегодня  не будет, -
сообщила  им  ослепительно  красивая девушка, сидевшая  за  розовато-лиловым
столом.  -  Может  быть,  вы  назовете   свои  фамилии  и  зайдете   завтра,
пожалуйста?" Фамилий  они  оставлять не стали, но,  выйдя  на  улицу, Оливер
начал  рыться  в карманах, пока  не выудил клочок бумаги с  домашним адресом
Мирски.  Адрес  этот,  напечатанный на  обложке ультиматума  Мирски,  Оливер
записал  по  памяти.  Вместе они  остановили  пожилого джентльмена,  который
решил,  что они немцы, и кричал:  "Dahin, dahin" (79), - указывая  в сторону
холма.  У  подножия холма они обратились к другому пожилому джентльмену  и в
конце концов попали на нужную  частную дорогу, по которой  и  проехали  мимо
нужного форта, удостоившись внимания собак, охранников и видеокамер.
     Агги отдала бы все, лишь бы войти в  дом вместе с  Оливером, но как раз
этого он ей  и не позволил. Он хотел поговорить с Мирски  один на  один, как
адвокат с адвокатом. Он хотел, чтобы она  припарковалась  в  сотне  ярдов от
ворот и ждала. Он напомнил Агги, что они ищут его отца - не ее. И потом, что
она могла сделать, с оружием или без, сидя там, словно дама на балу, которой
не нашлось кавалера. Так что  куда лучше остаться снаружи и ждать, выйдет ли
он из форта, а  если нет, бить во все  колокола. "Он начинает  распоряжаться
собственной жизнью, - думала  она.  - Моей  тоже". И не знала, тревожится ли
она из-за этого,  гордится  этим,  а может  быть, первое мирно уживалось  со
вторым.
     "Форд"  она поставила  на  автостоянку  рядом с  розовым грузовичком  с
нарисованной на  борту бутылкой лимонада и  пятью "жуками"-"Фольксвагенами".
Кабины всех автомобилей пустовали. Она полагала, что на  таком расстоянии ее
могла  обнаружить лишь  высококачественная  камера наблюдения  или  очень уж
наблюдательный охранник. Хотя  кого могла  заинтересовать  одинокая  молодая
женщина в маленькой коричневой автомашине без радиоантенны,  разговаривающая
по  сотовому телефону в сгущающихся сумерках? Только  она  не  говорила,  не
набирала номер, не  произносила ни слова. Лишь одно  за  другим прослушивала
послания  Брока.  Нэт,  спокойный, как танк, говорил  ровно и  уверенно, без
суеты и упреков: "Шармейн, это  опять  твой  отец, мы  бы хотели,  чтобы  ты
перезвонила нам, как только услышишь  это сообщение, пожалуйста...  Шармейн,
пожалуйста, дай  о себе знать... Шармейн,  если  по какой-то  причине  ты не
можешь связаться с нами, пожалуйста, обратись к  своему дяде... Шармейн,  мы
хотим, чтобы  вы  оба как  можно быстрее вернулись домой,  пожалуйста".  Под
дядей подразумевался местный британский представитель.
     Пока она  слушала,  ее взгляд  пробегал по воротам, темнеющим деревьям,
изгородям соседних домов, огням, пробивающимся сквозь синевато-серый смог. А
перестав  слушать   Брока,  она  прислушалась  к  противоречивым  внутренним
голосам, стараясь взвесить, непонятно на каких весах, ее  долг перед Броком,
перед  Оливером,  перед  собой, хотя два последних долга сливались  в  один,
потому что  стоило ей подумать об Оливере,  как  он  вновь оказывался  в  ее
объятьях, смеющийся, в недоумении качающий головой,  мокрый от пота в жарком
спальном купе.  Он выглядел таким  беззаботным,  таким восторженным, что она
чувствовала, будто положила всю жизнь на то, чтобы вызволить его из темницы,
куда он неминуемо  бы вернулся,  если  б она вдруг решила расстаться  с ним.
Агги держала в голове  телефонный номер Службы,  по которому  могла  в любой
момент  послать  сообщение  Броку.  Один из  внутренних  голосов, склонный к
компромиссу, уговаривал ее  сообщить,  что Оливер и  Агги живы  и  здоровы и
беспокоиться  не  о  чем. Второй, более  сильный, убеждал,  что  и  короткое
сообщение - предательство.
     Сумерки   сменились  ночью,  смог   рассеялся,  форт   осветили   яркие
прожекторы, потоки автомобилей  с включенными фарами,  движущиеся  по мостам
через Босфор, на  фоне темной  воды  казались светящимися  ожерельями.  Агги
вдруг осознала, что молится, но молитва нисколько не  мешала ей наблюдать за
происходящим вокруг.  Внезапно  она подобралась. Ворота раскрывались,  около
каждой половины  она заметила  здоровяка в черной жилетке.  Вверх по склону,
включив дальний свет,  двигался автомобиль. Агги увидела, как мигнули  фары,
услышала гудок. Автомобиль свернул в ворота.  Прежде  чем они закрылись, она
успела  разглядеть,  что  это  серебристый  "Мерседес".  На  заднем  сиденье
находился крупный мужчина. Она  была  слишком далеко, чтобы в темноте узнать
Мирски,  фотографию  которого  ей  показывали в Лондоне, за миллион  миль от
стамбульского холма.
     * * *
     Оливер  нажал на кнопку звонка и  вдруг услышал  женский голос, который
сразу  напомнил  о  свойственной  ему  особенности:  если  он  одержим одной
женщиной,  все  остальные  становятся для  него  ее  двойниками. Сначала она
заговорила  с ним  на турецком,  но, как  только  он  ответил на английском,
перешла на евро-американский и сказала, что ее  мужа нет дома и почему бы не
поискать его  на  работе.  На это Оливер ответил, что  на работе  он доктора
Мирски не  нашел, ему потребовался час, чтобы добраться до этого дома,  он -
друг доктора Конрада, у  него конфиденциальное сообщение для доктора Мирски,
в машине закончился  бензин,  и не могла бы миссис Мирски сказать, в котором
часу может вернуться ее муж.  Судя по всему, чем-то его голос ей понравился,
возможно, властностью  и  раскованностью,  оставшейся после любовных  утех с
Агги, потому  что следующий  вопрос: "Вы американец или  англичанин?"  - она
задала расслабленным голосом утоленной страсти.
     - Англичанин с головы до пят. Это минус?
     - Вы - клиент моего мужа?
     -  Пока нет,  но  намерен им  стать, как  только  он  даст  на  то свое
согласие, - с таким жаром ответил он, что она несколько секунд молчала.
     - Тогда почему  бы вам не зайти и не  выпить со мной лимонного сока?  -
предложила она. - А там, глядишь, подъедет и Адам.
     И скоро один здоровяк  в черной  жилетке приоткрыл половину ворот ровно
настолько,  чтобы пропустить пешехода, тогда как второй здоровяк на турецком
приказывал двум восточноевропейским овчаркам заткнуться.  Судя по выражениям
лиц  охранников,  Оливер только  что  вернулся  из  космической  экспедиции,
приземлившись аккурат у ворот. С таким  удивлением  они оглядывали  дорогу и
его чистые, без единой пылинки  туфли.  Оливеру не осталось ничего  другого,
как указать  рукой на подножие  холма  и  рассмеяться: "В машине  закончился
бензин", -  в  надежде, что  они не поймут ни слова, но их  устроит сам факт
того, что  начищенным  туфлям есть  объяснение. Дверь  дома открылась,  едва
Оливер  подошел к ней. За ней нес службу  боксер-тяжеловес в  строгом черном
костюме. Держался он враждебно, ростом  не уступал Оливеру, но руки в ход не
пустил и лишь обыскал Оливера взглядом.
     - Добро пожаловать,  - наконец  выдавил он и повел его ко второй двери,
за которой  находились подсвеченный бассейн  и мощеный  внутренний дворик  с
диваном-качелями.  На  диване  сидела маленькая  девочка, Оливер решил,  что
такой  же будет  и  Кармен, когда ей  исполнится шесть  лет,  с косичками  и
дырками на  месте передних зубов.  Рядом с  ней  устроился темноглазый Ромео
двумя годами  старше,  лицо которого  показалось Оливеру знакомым. Маленькая
девочка   ела  мороженое.   На   полу   валялись  альбомы   для   рисования,
книжки-раскраски,  ножницы  для  резки  бумаги, карандаши,  части  составных
роботов-воинов.  Напротив  детей сидела блондинка,  длинноногая  женщина  на
последних  неделях  беременности.  И доктор Конрад не  ошибался,  называя ее
красавицей.  Рядом с  ней  лежала  раскрытая книжка  "Питер-Кролик"  Беатрис
Поттер (80) на английском.
     - Дети, это мистер Уэст из Англии, -  игриво объявила она,  пожимая ему
руку.  - Познакомьтесь  с Фрайди и Полом. Фрайди - моя дочь. Пол - наш друг.
Мы только что узнали, что зеленый салат обладает снотворным эффектом, не так
ли, дети?.. А я - миссис Мирски... Пол, что такое снотворный эффект?
     Оливер понял, что она шведка, ей скучно,  и ему вспомнилось, как Хитер,
начиная с пятого месяца  беременности  и дальше, флиртовала с любым мужчиной
старше  десяти лет.  Фрайди,  эта  шестилетняя  Кармен,  улыбалась  и лопала
мороженое, тогда как Пол смотрел на  него. Во взгляде читалось  обвинение. В
каком преступлении?  Против кого? Где? Когда? Боксер в черном костюме принес
ледяной лимонный сок.
     - Вызывает сон, -  наконец  ответил Пол, когда все уже забыли вопрос, и
тут Оливера осенило: 

"Пол, господи, да это же сын Зои, Павел! Это Павел!"
     -

 Вы приехали сегодня? - спросила миссис Мирски.
     - Из Вены.
     - Ездили туда по делам?
     - Пожалуй.
     - У  отца  Пола тоже бизнес в  Вене, 

-

 говорила она четко и размеренно,
чтобы дети понимали ее, но ее большие глаза оценивающе оглядывали Оливера. -
Он 

живет

 в  Стамбуле,  но  

работает

 в Вене, не  так  ли,  Пол? Он  - 

крупный

трейдер. Сегодня все трейдеры. Аликс - наш близкий  друг, не так ли, Пол? Мы
им всегда восхищаемся. Вы тоже трейдер, мистер Уэст?  - спросила она, лениво
натянув платье на груди.
     - В некотором роде.
     - Торгуете чем-то определенным, мистер Уэст?
     - Главным образом деньгами.
     - Мистер Уэст торгует деньгами. А теперь, Пол,  скажи мистеру Уэсту, на
каких  языках  ты  говоришь... русском, естественно,  турецком,  немного  на
грузинском, английском? Мороженое не вгоняет тебя в сон, Пол?
     "Павел,  который  никогда  не отлипал от матери, -  вспоминал Оливер. -
Павел,  лишенный  собственного  дома, вечно  живущий  у  чужих, ребенок,  из
которого приходилось вытягивать улыбку,  глаза которого радостно вспыхивали,
когда ты входил в комнату, и наполнялись укором, когда ты начинал собираться
домой. Восьмилетний  Павел, пытающийся  вспомнить далекую встречу с безумным
монстром, которого звали Почтальон, в те дни, когда дедушка и бабушка жили в
замке  посреди леса недалеко от  Москвы и имели мотоцикл, на котором газовал
Почтальон, пока мама прижимала его к груди и закрывала ухо рукой".
     Согнувшись вдвое, Оливер наклонился вперед и подобрал с пола альбом для
рисования  и ножницы, потом,  заручившись кивком  Павла, вырвал  из середины
альбома двойную страницу. Сложил ее несколько раз, ловко поработал ножницами
и превратил бумагу в череду радостных кроликов, идущих друг за другом.
     - Но это же  фантастика! - воскликнула  миссис Мирски, к которой первой
вернулся дар речи. - У вас есть дети, мистер Уэст? Но если у вас  нет детей,
как вам  удалось все это проделать? Вы - гений! Пол и Фрайди,  что вы должны
сказать мистеру Уэсту?
     Но Оливера в гораздо большей  степени волновало другое: что мистер Уэст
скажет  доктору Мирски? И что он  скажет Зое  и Хобэну, когда  те  заедут за
своим  маленьким сыном?  А пока он  строил аэропланы, которые,  ко  всеобщей
радости,  действительно  летали.  Один опустился на  воду,  за ним  пришлось
посылать спасательный самолет. И вытаскивать оба на сушу с помощью палки. Он
сделал  птичку,  и  Фрайди  не  позволила отправлять ее в полет, потому  что
птичка ей очень понравилась. Он вытащил монету в пять швейцарских франков из
уха Фрайди  и уже собирался  достать вторую  из-за шиворота  Пола, когда два
автомобильных  гудка  и  радостный  вопль  Фрайди:  "Папа!"  -  возвестили о
прибытии домой доброго доктора.
     По  двору  забегали слуги,  захлопали  автомобильные  дверцы,  радостно
заурчали  овчарки, послышались польские приветствия,  и молодой,  энергичный
черноволосый мужчина ворвался во внутренний дворик, на ходу срывая  галстук,
пиджак,  туфли,  потом  все остальное,  и  с восторженным  ревом  прыгнул  в
бассейн, проплыв  две его  трети под водой. Огромным медведем  поднявшись на
бортик, надел  многоцветный банный халат, поданный боксером, поцеловал жену,
дочь,  поздоровался с мальчиком: "Привет,  Павлик!" - еще раз чмокнул жену и
лишь после этого с явным неудовольствием повернулся к Оливеру.
     -  Мне  очень  жаль  нарушать  такую  идиллию,  -  Оливер  ослепительно
улыбнулся. -  Я давний друг Евгения,  а  доктор  Конрад шлет  вам  наилучшие
пожелания.
     Ответа не последовало, лишь суровый взгляд на несколько столетий старше
взгляда Павла сверлил его из-под полуопущенных век.
     - Если можно, я бы хотел поговорить с вами наедине.
     Оливер  последовал за  многоцветной спиной  и  голыми  пятками  доктора
Мирски.  Боксер  в  черном костюме замкнул процессию. Они  прошли коридором,
поднялись  на несколько  ступенек,  оказались  в  кабинете  с  тонированными
окнами, выходящими на пыльный  склон, переливающийся  огнями. Боксер  закрыл
дверь и привалился к ней спиной, одной рукой поглаживая бицепс второй.
     - Итак,  какого  хрена  тебе  нужно?  -  Голос  Мирски  гремел,  словно
артиллерийская канонада.
     - Я Оливер, сын Тайгера Сингла. Я младший партнер фирмы "Сингл и Сингл"
с Керзон-стрит, и я ищу моего отца.
     Мирски что-то рявкнул по-польски. Боксер сунул руки под  мышки Оливера,
ощупал грудь, талию. Развернул Оливера лицом к себе, но,  вместо  того чтобы
поцеловать или уложить на кровать,  как Зоя,  коснулся промежности, как Кэт,
потом коленей,  лодыжек. Достал  бумажник Оливера и  протянул Мирски,  потом
паспорт на фамилию Уэст,  наконец  остальное, что  лежало в карманах. Мирски
выложил  все  на стол,  надел  очки  с  затемненными  стеклами.  Пара  тысяч
швейцарских франков, деньги остались в чемодане, несколько монет, фотография
Кармен,   сидящей   на   ослике,  вырезанная   страничка   из  еженедельника
"Абракадабра"  со  статьей,  еще  не  прочитанной, о новых  фокусах,  чистый
носовой платок, навязанный ему Агги. Мирски поднес паспорт к свету.
     - Где ты его взял?
     - Через Массингхэма. - Он вспомнил, что  говорила Надя в "Соловьях",  и
ему захотелось разом перенестись туда.
     - Ты друг Массингхэма?
     - Мы коллеги.
     - Массингхэм послал тебя сюда?
     -Нет.
     - Британская полиция послала тебя?
     - Я пришел сам, чтобы найти отца.
     Мирски  вновь  что-то  сказал  по-польски.  Боксер  ответил.  Вроде  бы
обсуждалось прибытие Оливера, потом боксера отправили за дверь.
     - От тебя исходит опасность моей жене и детям, это понятно? Ты не  имел
права приходить сюда, понимаешь?
     - Я вас слышу.
     - Я хочу, чтобы ты ушел из моего  дома. Прямо сейчас. А если вернешься,
да  поможет тебе бог. Забирай  это дерьмо. Мне  оно не нужно.  Кто тебя сюда
привез?
     - Такси.
     - С каких это пор в Стамбуле появились женщины-таксисты?
     Бдительность охраны произвела на Оливера впечатление.
     - Мне дали ее люди, занимающиеся прокатом  автомобилей в аэропорту. Нам
потребовался час,  чтобы  найти  дом.  У  нее были другие  дела,  а в машине
закончился бензин.
     Мирски с  отвращением наблюдал, как Оливер рассовывает по карманам свои
вещи.
     - Я должен его найти. - Он убрал бумажник во внутренний карман пиджака.
- Если вы не знаете, где он,  назовите того, кто знает. У него  помутилось в
голове. Мне надо ему помочь. Он - мой отец.
     Со  двора  доносилось веселое  щебетание миссис  Мирски. Она передавала
детей  няньке,  чтобы та  уложила их в постель. Боксер вернулся  и,  похоже,
доложил о выполнении  поручения. С видимой неохотой Мирски дал ему еще одно.
Боксер  начал возражать,  но  Мирски осадил его криком. Боксер  опять ушел и
вернулся с джинсами, клетчатой рубашкой и сандалиями. Мирски  сбросил халат,
какое-то время стоял голым, надевая джинсы и рубашку, сунул ноги в сандалии,
вздохнул:  "Господи  Иисусе", и в том же порядке  - Мирски  впереди,  Оливер
посередине,  боксер  сзади  -  другим  коридором  они  вышли к  серебристому
"Мерседесу",  который  стоял перед закрытыми воротами.  Водитель  сидел  за.
рулем.  Мирски  открыл  дверцу,  вытащил  его  из  салона,  рыкнул,  отдавая
очередной  приказ.  Боксер  достал пистолет  из  наплечной  кобуры, протянул
Мирски.  Тот, недовольно качая головой, сунул пистолет за пояс. Боксер отвел
Оливера к  дверце  пассажирского  сиденья, придерживая рукой  за предплечье.
Оливер  сел рядом  с  Мирски. Ворота открылись.  Мирски выехал на  дорогу  и
покатил  вниз  по  склону  к городским  огням.  Оливер  хотел  обернуться  и
посмотреть, следует ли за ними Агги, но не решился.
     - Ты - близкий друг Массингхэма?
     -  Он подонок,  - ответил Оливер, решив, что  на полуправду времени уже
нет.
     - И что? Мы все подонки. А некоторые подонки еще и не играют в шахматы.
     Мирски  резко  нажал на  педаль тормоза,  остановив "Мерседес"  посреди
дороги,  опустил стекло. Подождал.  Справа  узкая дорога  зигзагом уходила к
вершине  холма,  утыканной  антеннами. Небо  обсыпало звездами,  яркая  луна
поднялась из-за гор, под ними  поблескивал Босфор. Мирски ждал, поглядывая в
зеркало заднего  обзора, но Агги  не появлялась. Выругавшись, Мирски свернул
на  узкую дорогу, проехал  ярдов пятьсот по траве и гравию и  остановился на
площадке,  невидимой с шоссе.  Вокруг  поднимались высокие  деревья.  Оливер
вспомнил свой тайный уголок в Абботс-Ки и подумал, что они приехали в тайный
уголок Мирски.
     -  Я не знаю, где твой  гребаный отец, понимаешь? - прорычал Мирски.  -
Это  правда.  Я  говорю тебе правду, а  потом  ты убираешься  из моей жизни,
держишься подальше  от  моего дома, моей  жены, моих детей,  возвращаешься в
свою гребаную Англию,  мне плевать,  куда ты поедешь. Я семейный человек.  Я
верю в семейные ценности.  Мне нравился  твой отец, понимаешь? Жаль, что  он
мертв,  понимаешь? Очень жаль. Так что отправляйся домой, создай новую семью
и забудь, что когда-то знал его.  Я респектабельный  адвокат. И хочу быть им
дальше. Я больше не преступник, теперь это мне ни к чему.
     - Кто его убил?
     -  Может, они его не убили пока. Может,  убьют завтра,  сегодня,  какая
разница? Ты его найдешь, но мертвым. А потом убьют и тебя.
     - Кто его убьет?
     - Они все. Вся семья.  Евгений,  Тинатин,  Хобэн,  каждый  кузен, дядя,
племянник, откуда мне знать, кто его убьет? Евгений призвал к кровной мести,
объявил  войну  всему человечеству  без  исключений. Все  должны  заплатить.
Тайгер, сын Тайгера, собака его сына, гребаная канарейка.
     - И все из-за "Свободного Таллина"?
     - "Свободный Таллин" все порушил. До Рождества мы могли что-то сделать,
Массингхэм, я, Хобэн. Нам надоело  исправлять чьи-то ошибки, мы решили,  что
пришла  пора  реорганизовать  бизнес,  повысить   безопасность,  перейти  на
современные рельсы.
     - Избавиться от стариков, - предположил Оливер. - Стать во главе.
     - Естественно,  - согласился  Мирски. -  Послать их ко всем чертям. Это
бизнес,  что  тут нового? Мы пытались  совершить переворот. Бескровный путч.
Почему нет? Исключительно мирными средствами. Я -  мирный человек.  Я прошел
длинный путь. Завшивленный мальчишка из  Львова прилежно учится, чтобы стать
хорошим  коммунистом,  к четырнадцати  годам говорит  на  четырех языках,  с
отличием  заканчивает  юридический факультет,  становится крупным  партийным
функционером, все идет как  надо, влияние растет как  на дрожжах, он ходит в
церковь, принимает  крещение,  устраивает по  этому  поводу большой прием  с
шампанским, вступает в "Солидарность",  но  это не  помогает,  новые хозяева
жизни думают,  что меня надо сажать в  тюрьму,  вот  я и переехал  в Турцию.
Здесь  я счастлив, у  меня новые клиенты,  я женился  на богине. Возможно, я
даже устал от  Святой Троицы.  Возможно, со временем  приму ислам. Я человек
гибкий,  мирный, - повторил он. - Сегодня жить мирно - единственно возможный
способ существования,  до тех пор  пока  какой-нибудь  безумный  русский  не
решит, что пора начинать Третью мировую войну.
     - Куда они его увезли?
     -  Куда они его  увезли? Откуда мне  знать? Где Евгений? Там,  куда они
увезли  труп.  Где Аликс? Там, где Евгений. Где  Тайгер? Там, куда его  увез
Аликс.
     - Какой труп?
     - Гребаный  труп  Михаила!  А чей, по-твоему? Михаила, брата Евгения. У
тебя  в  голове  опилки  или  что?  Михаила,  которого  убили на  "Свободном
Таллине".  С чего иначе Евгений решил начать новую  войну? Он хотел получить
тело. Заплатил за  него целое состояние. "Привезите мне тело моего брата.  В
стальном гробу, со льдом. А потом я уничтожу мир".
     До  этого момента  Оливер  все  подмечал.  А  тут что-то  случилось  со
зрением:  позитив  сменился  негативом, и  несколько  мгновений черная  луна
светила  на белом небе. А потом он вдруг  ушел под воду, потеряв возможность
говорить и слышать. Агги тянулась к нему,  но он все равно тонул. Когда же к
нему вернулись дар речи и слух, Мирски вновь говорил о Массингхэме:
     -  Аликс  рассказывает Рэнди о  грузе, тот  ставит в известность  своих
прежних  работодателей.  Они связываются с Москвой. Москва отправляет в море
русский флот, там  устраивают  новый  Перл-Харбор,  убивают четырех человек,
захватывают корабль,  три  тонны  героина высочайшей  очистки возвращаются в
Одессу, чтобы таможенники могли заработать кучу денег. У Евгения едет крыша,
Уинзеру  вышибают  мозги. Это  для начала.  А  теперь они  берутся  за  дело
по-настоящему.
     Оливер  заговорил,  глядя прямо перед собой на огни города, виднеющиеся
сквозь листву.
     - Что Михаил  делал  на  "Свободном Таллине",  когда  корабль захватили
русские?
     - Плыл с грузом. Охранял его. Оказывал брату  услугу.  Мы несли большие
потери.   Слишком   много   допускалось   ошибок,   слишком   много   счетов
замораживалось,  слишком  много денег  шло псу под хвост. Все  злились.  Все
обвиняли друг  друга. Михаил хочет совершить для брата героический поступок,
поэтому идет на  корабль, берет с собой автомат Калашникова. Русская морская
пехота  поднимается  на  борт,  Михаил  убивает  двоих,  портит   настроение
остальным. Его убивают, поэтому всем приходится платить. Это логично.
     -  Тайгер  приехал  сюда,  чтобы  повидаться  с  вами,  -  как автомат,
пробубнил Оливер.
     - Черта с два.
     - Он приехал в Стамбул несколько дней тому назад.
     - Может, приехал, может, нет. Он мне звонил. На работу. Это все,  что я
знаю. Говорил как-то странно.  Что-то странное.  Словно с луковицей во  рту.
Возможно, это  был пистолет.  Послушай,  мне очень жаль,  понимаешь? Он твой
гребаный отец.
     - Чего он хотел?
     -  Он меня оскорблял. Говорил, что  на прошлое Рождество  я пытался его
ограбить. "Ограбить вас - насчет этого я ничего не знаю, - ответил я. - Нам,
наоборот, казалось, что вы грабите нас. Но вы победили, так что чего об этом
вспоминать?"  Тогда  он  говорит  мне, что я  должен  отозвать  это безумное
требование двухсот  миллионов фунтов. "Поговорите с  Евгением, - говорю я. -
Поговорите с Хобэном. Требование - не моя идея.  Кричите на клиента, а не на
меня,  -  говорю  я  ему.  -  Эти  двое   работают  вместе,  вот  с  ними  и
разбирайтесь". Тогда он  мне  говорит:  "Если  появится мой  сын Оливер,  не
разговаривайте с  ним, он гребаный псих.  Скажите ему, чтобы он остановился,
скажите, что не надо меня разыскивать. Скажите, чтобы он убрался из Стамбула
и спрятался в какой-нибудь норе. Скажите ему, что шутки закончились".
     - Как-то не верится, чтобы мой отец такое говорил.
     -  Это  его послание.  Его слова. И  мои  тоже.  Я  адвокат. Я  излагаю
главное.  

Катись отсюда на хрен.

 Отвезти  тебя куда-нибудь? В  аэропорт?  На
вокзал? У тебя есть деньги? На такси я тебе дам. - Он завел двигатель.
     - Кто сказал вам, что предатель - Массингхэм?
     -  Хобэн. Аликс знает, что говорит.  У него в  России свои люди, люди в
системе. - Не  включая подфарники, Мирски снял "Мерседес" с ручника и задним
ходом выкатился к шоссе. Дорогу ему освещала луна.
     - Почему Хобэн сказал вам, что Массингхэм предал "Свободный Таллин"?
     - Он сказал мне, вот и все почему. Мы, между прочим, друзья. Нас многое
связывает,  нам пришлось через многое пройти,  когда  мы трудились на  благо
коммунизма и зарабатывали бакс-другой для себя.
     - Где Зоя?
     -  Она свихнулась.  Не  связывайся  с  ней,  слышишь?  Русские  женщины
чокнутые.  Аликс должен вернуться в  Стамбул и положить ее в клинику.  Аликс
пренебрегает супружескими обязанностями.
     Они спустились к подножию холма. Мирски то и дело поглядывал в  зеркало
заднего  обзора. Следовал его  примеру  и  Оливер. Увидел появившийся  сзади
"Форд" с Агги за рулем. Она проехала мимо.
     - Ты  - хороший парень. Надеюсь,  что  никогда больше не  увижу  твоего
гребаного лица. - Мирски вытащил из-за пояса пистолет. - Нужен тебе?
     - Нет, благодарю, - ответил Оливер.
     Мирски  остановился перед  самым разворотом. Оливер  вышел  из  машины.
Мирски развернул "Мерседес" и покатил домой, даже не взглянув на Оливера.
     Через несколько минут рядом остановился "Форд" Агги.
     - Михаил был для Евгения Сэмми, - произнес Оливер, глядя перед собой.
     Они припарковались у самой воды. Оливер говорил, Агги слушала.
     - Кто такой Сэмми? - спросила она, уже звоня Броку по сотовому.
     - Мой знакомый мальчик. Помогал мне с фокусами.
     * * *
     Элси Уотмор сквозь сон услышала звонок в дверь, после  звонка услышала,
как ее покойный муж Джек говорит, что Оливера  снова приглашают в банк. А уж
потом поняла, что это не Джек, а Сэмми, и он говорит, что у двери стоят двое
полицейских в штатском, должно быть, кого-то  убили,  и один из них лысый. В
последнее время  Сэмми думал только о плохом. Смерть и несчастья не выходили
у него из головы.
     - Если они в штатском,  с чего ты взял, что они полицейские? - спросила
она, надевая халат. - Который час?
     - Они приехали на патрульной машине, - ответил Сэмми, следуя  за ней. -
Белом "Ровере". С надписью "ПОЛИЦИЯ" на борту.
     - Я  не хочу, чтобы ты крутился рядом со мной, Сэмми. Будет лучше, если
ты останешься наверху.
     - Не останусь, - возразил Сэмми,  и вот это непослушание тоже тревожило
ее.  За  несколько дней,  прошедших с  отъезда Оливера,  мальчик изменился к
худшему.  Вновь  начал  писаться  по  ночам,  хотел,   чтобы   все  гибли  в
катастрофах.  Она прильнула к "глазку". Один мужчина стоял в трилби. Второй,
без  единого волоска на голове, обходился без шляпы. Никогда раньше Элси  не
видела коппера с гладким, как бильярдный  шар, черепом.  Лысина блестела под
уличным фонарем, и она  почему-то решила, что коппер мажет ее особым маслом.
За ними, в затылок минивэну Оливера, стоял белый "Ровер". Она открыла дверь,
но цепочку не сняла.
     - Уже четверть второго, - сказала она в щель.
     - Мы  очень  сожалеем, миссис Уотмор, очень сожалеем. Вы миссис Уотмор,
не так ли?
     Говорил   шляпа,   лысый  наблюдал.   Лондонский   выговор,  правильный
английский.
     - Допустим.
     - Я  - детектив-сержант Дженнингс,  это - детектив-констебль Эмис. - Он
помахал  в  воздухе  ламинированной  карточкой,  которая  на  поверку  могла
оказаться  проездным на автобус (81).  - Мы действуем на  основе информации,
касающейся одного человека,  с которым мы хотели бы поговорить до того,  как
он совершит новое преступление. Мы думаем,  что с вашей  помощью нам удастся
его найти.
     - Им нужен Оливер, мама!  - прошептал  Сэмми у ее  левого локтя, и  она
едва  не повернулась, чтобы  наказать ему не раскрывать  глупого рта.  Сняла
цепочку, и  полицейские  прошли в  холл, держась очень  близко друг к другу.
"Наверное,  бывшая  жена натравила на него  полицию,  потому что он перестал
платить  алименты,  -  подумала Элси.  - Или он в  очередной раз  напился  и
кого-то отметелил".  Она  представила себе  Оливера, каким  находила его  на
полу, но на этот раз  уставившегося  в стену тюремной камеры. Сэмми отирался
рядом с ней.
     Полицейский  в  шляпе  снял  ее.  Глаза  слезились.  Он  словно чего-то
стыдился.  А  вот  лысый никакого  стыда  не  испытывал.  Он  заметил  книгу
регистрации постояльцев и теперь  по-хозяйски пролистывал  ее. Элси обратила
внимание на широкие плечи и узкие бедра. Прямо-таки атлет.
     - Его фамилия Уэст,  - сказал лысый констебль, переворачивая  очередную
страницу. - Знаете какого-нибудь Уэста?
     -   Полагаю,   Уэсты   у   нас   останавливались.    Фамилия-то   очень
распространенная.
     -  Покажи  ей  фотографию,  -   буркнул  констебль,  не   отрываясь  от
регистрационной книги.
     Сержант достал из  бумажника пакетик из кальки, показал Элси фотографию
Оливера, со спутанными волосами и опухшими веками, чем-то похожего на Элвиса
Пресли. Сэмми поднялся на цыпочки, чтобы  глянуть на фотографию,  и говорил:
"И мне, мне".
     - Имя - Марк,  - пояснил сержант. - Марк Уэст. Рост шесть футов, темные
волосы.
     Элси Уотмор руководили  только  интуиция  да короткие  звонки  Оливера,
похожие на крики  о помощи с тонущего корабля:  

"Как вы, Элси? Как  Сэмми? У
меня все в порядке,  Элси, не волнуйтесь обо  мне. Я  скоро вернусь".

  Сэмми
сменил пластинку: "Покажи мне,  покажи мне", -  и щелкал пальцами у  нее под
носом.
     - Это не он, - внезапно осипнув, ответила она, коротко и решительно.
     -  Это  вы  про  кого?   -  спросил  лысый  констебль,  оторвавшись  от
регистрационной книги. - Кто не он?
     Глаза  у него  были бесцветные  и  пустые, и  вот эта пустота  особенно
напугала ее: она поняла,  что  этому  человеку  напрочь чуждо  само  понятие
доброты. Он мог бы наблюдать за смертью собственной матери, и в  нем  ничего
бы не шелохнулось.
     - Я не  знаю  мужчину, фотографию  которого вы мне показываете, значит,
это не он, не тот, кто  мог  бывать в  моем доме, не так  ли? -  Она вернула
фотографию  сержанту.  -  Вам   должно   быть  стыдно  будить  в  такой  час
добропорядочных людей.
     Сэмми не  вытерпел  изоляции. Оторвавшись от  юбок матери,  он шагнул к
сержанту, протянул руку.
     - Сэмми, пожалуйста, иди спать, - одернула его Элси. - Я серьезно. Тебе
завтра в школу.
     -  Покажи  ему фотографию, - скомандовал  констебль,  хотя  его губы не
шевельнулись. Констебль, отдающий приказы сержанту.
     Сержант протянул  фотографию Сэмми, и тот устроил целое  представление,
вглядываясь в нее сначала одним глазом, потом двумя.
     - Этого  Марка Уэста здесь не было, - объявил  он и сунул фотографию  в
руку сержанта, после чего, ни  разу не оглянувшись, поднялся  по лестнице на
второй этаж.
     -  Что  вы можете сказать насчет Хоторна?  -  спросил  лысый констебль,
вновь изучавший регистрационную книгу. - О. Хоторн. Кто он?
     - Это Оливер.
     -Кто?
     - Оливер Хоторн. Он здесь живет. Фокусник. Выступает перед детьми. Дядя
Олли.
     - Он сейчас здесь?
     - Нет.
     - Где?
     - Уехал в Лондон.
     - Зачем?
     - Выступать. Его пригласил один из давних клиентов.
     - Что вы можете сказать о Сингле?
     - Эта фамилия  мне незнакома.  -  В ней начала закипать злость. - Вы не
имеете права. У вас нет ордера на обыск. Убирайтесь!
     Элси открыла им  дверь и  вдруг  почувствовала, как  раздувается  у нее
язык: отец говорил, что  так случается,  если человек  лжет. Лысый констебль
подошел к ней вплотную, дыхнул ей в лицо виски и имбирным пивом.
     - Никто из ваших постояльцев в последнее время не уезжал в Швейцарию по
делам или на отдых?
     - Я таких не знаю.
     -  Тогда почему  кто-то отправил  открытку со швейцарским крестьянином,
размахивающим  флагом на  горной вершине, вашему  сыну Сэмюэлю, написав, что
скоро вернется,  и почему  марку, наклеенную  на  открытку,  внесли  в  счет
мистера Марка Уэста, остановившегося в отеле Цюриха?
     -  Не знаю.  И  открытки  я  не  видела,  не так  ли?  Бесцветные глаза
приблизились, запах паров виски усилился.
     -  Если  вы лжете мне,  мадам, а я думаю, что так оно и  есть, вы и ваш
болтливый сын пожалеете о том, что родились на свет, - процедил констебль. С
улыбкой  пожелал ей спокойной ночи  и направился к белому "Роверу".  Сержант
последовал за ним.
     Сэмми сидел на ее кровати.
     - Я все сделал правильно, не так ли, мамик? - спросил он.
     -  Они  напуганы куда больше, чем мы,  Сэмми, - заверила она сына, а ее
саму начала бить дрожь.

Глава 18
     Давным-давно, в молодости, Нэт Брок бил человека, пока тот не заплакал.
Слезы,  такие  неожиданные,  вызвали  у  Брока жгучий стыд. Входя  в  Конуру
Плутона менее  чем через  час  после  разговора  с  Агги,  он вспомнил  этот
инцидент, как вспоминал всегда,  когда  возвращалось искушение, и  поклялся,
что удержит себя в руках. Картер открыл  стальную дверь и по  выражению лица
Брока  понял:  что-то произошло.  Мейс,  попавшийся в коридоре,  прижался  к
стене,  чтобы пропустить  босса.  Тэнби остался на улице, за  рулем  кеба, с
включенным счетчиком и радио.  Часы  показывали  десять  вечера,  Массингхэм
сидел в  кресле,  пластмассовой  вилкой ел  обед, принесенный  из китайского
ресторанчика, и смотрел, как тележурналисты  хвалят друг друга за остроумие.
Брок вытащил штепсель из розетки и  приказал  Массингхэму  встать.  Страх на
лице Массингхэма напоминал пятно, которое  выделялось  все сильнее  с каждым
днем  допросов. Брок  запер дверь  и  сунул ключ в  карман.  Потом  не  смог
объяснить, почему он это сделал.
     - Такая  вот ситуация,  - начал он  ровным и спокойным  голосом, как  и
намеревался.  -  Михаила  Ивановича Орлова  убили  при  захвате  "Свободного
Таллина".  Вы  это знали, но не хотели поделиться с нами этой информацией. -
Пауза не приглашала Массингхэма подать голос,  служила лишь для того,  чтобы
усилить  тяжесть обвинения.  - Почему нет,  спрашиваю  я себя? - Массингхэма
хватило  лишь на чуть заметное  пожатие плеч.  - Известно также, что Евгений
Орлов винит в смерти брата вас и Тайгера Сингла. Вы это тоже знали?
     - Это все Хобэн.
     - Простите?
     - Хобэн меня подставил.
     - Как он это сделал? И откуда, позвольте спросить, вы об этом узнали?
     Долгое молчание, затем тихо и невнятно:
     - Это мое дело.
     -  Может,  что-то  было  на  видеокассете  убийства  Альфреда  Уинзера,
полученной вами? Может, из текста письма,  полученного вместе с кассетой, вы
поняли, что вам грозит?
     - Они  сказали мне,  что я  следующий  в  списке. Михаил  мертв,  я его
предал. Я  и  те,  кого  я люблю, в  первую очередь Уильям, заплатят за  это
кровью, -  охрипшим  голосом  отвечал Массингхэм. -  Меня подставили.  Хобэн
обманул меня.
     - Обманул вас, когда вы, в свою очередь, обманывали Тайгера, не так ли?
     Ни ответа, ни возражений.
     - Вы сыграли активную роль в более раннем плане, который реализовали на
прошлое  Рождество, с тем чтобы лишить  вашего  работодателя Сингла всех его
активов  и  создать  новую структуру, контролируемую Хобэном, вами и Мирски.
Это кивок, мистер Массингхэм? Скажите да, пожалуйста.
     -Да.
     - Благодарю. Через минуту  я  попрошу мистера  Мейса и мистера  Картера
зайти  сюда, чтобы я мог  официально предъявить вам  обвинение в  совершении
нескольких преступлений. В том числе и в противодействии следствию сокрытием
информации  и  уничтожением  улик  и  вступлении  в  сговор  с  известными и
неизвестными  лицами с целью  импорта запрещенных к ввозу в  страну веществ.
Если сейчас вы будете сотрудничать со мной, я дам свидетельские показания на
вашем  суде и буду просить о смягчении драконовского приговора, который, без
сомнения, ожидает вас. Если не будете сотрудничать, я представлю вашу роль в
этой истории  таким  образом,  что вы  получите  максимальные сроки  по всем
пунктам  обвинения,  и  я  посажу  Уильяма рядом  с  вами,  как  соучастника
совершенных вами преступлений. Я также буду отрицать под присягой, что у нас
состоялся  этот разговор. Каким  будет ваш ответ, мистер  Массингхэм? Да,  я
буду сотрудничать, или нет, не буду?
     -Да.
     - Да что?
     - Да, я буду сотрудничать.
     - Где Тайгер Сингл?
     - Не знаю.
     - Где Аликс Хобэн?
     - Не знаю.
     - Готовить камеру для Уильяма?
     - Нет, конечно, нет. Это правда.
     -   Кто   выдал   "Свободный  Таллин"  русским   властям?   Пожалуйста,
постарайтесь дать точный ответ, потому что возможности что-то в нем изменить
у вас уже не будет. Шепот:
     - Этот мерзавец свалил все на меня.
     - Кто в данном случае мерзавец?
     - Я уже говорил, черт бы вас побрал. Хобэн.
     -  Я  бы хотел  услышать факты, подтверждающие вашу версию, пожалуйста.
Сегодня  у меня что-то путается в  голове. Я не понимаю, какой  навар  могли
получить  вы  и  Хобэн  с того,  что  "Свободный  Таллин"  и  несколько тонн
высококачественных  наркотиков  попадут  в  руки русских, не  говоря уже  об
убийстве Михаила.
     - Я не знал, что Михаил будет на борту этого чертова корабля! Хобэн мне
не говорил. Если б я знал, что Михаил будет сопровождать груз, то никогда бы
не пошел на поводу у Хобэна.
     - Что вы под этим подразумеваете?
     -  Он  хотел  последней  соломинки. Особенно крупной  неудачи  в череде
неудач. Хотел Хобэн.
     - Но и вы тоже.
     -  Хорошо,  мы оба  хотели!  Он это  предложил,  я увидел логику в  его
предложении.  И  подыграл  ему. Дурак! Вас  такой  ответ  устраивает? Захват
"Свободного Таллина" привел бы к очередной разборке, и тогда Хобэн сумел  бы
решить вопрос с Евгением.
     - В каком смысле решить вопрос? Говорите громче,  пожалуйста.  Я  плохо
вас слышу.
     - Решить вопрос - значит убедить. Вы понимаете английский? Хобэн связан
с Евгением. Он женат на  Зое. Он - отец единственного внука  Евгения. Он мог
на этом сыграть.  После  захвата "Свободного Таллина" Евгений больше не стал
бы сопротивляться, мы  реализовали бы намеченный ранее план. И Тайгер уже не
сумел бы уговорить Евгения дать задний ход.
     - Тогда  получается, что Хобэн посадил Михаила на корабль  и ничего вам
не сказал.
     -  Этого я не знаю. Возможно, Михаил сам решил сопровождать груз. Хобэн
заранее знал, что груз будет перехвачен, но не остановил Михаила.
     -  В  итоге  Михаила  убили,  и  вместо  бумажного  путча  вы  получили
грузинскую кровную месть.
     - В этом-то все и дело. Я - предатель, следовательно, я - главная цель.
А   Хобэн  все  преподнес  Евгению  так,  словно  Тайгер  уговорил  меня  на
предательство, поэтому его вина не меньше моей.
     -  Я опять  упустил  ход ваших  мыслей. 

Почему

 вы - предатель?  Как  вы
поставили себя в такое положение? Почему Хобэн сам не дал знать кому следует
о "Свободном Таллине"? Почему переложил грязную работу на вас?
     

-

 Наводка должна была прийти  из Англии. Если бы  она пошла  от Хобэна,
Евгению стало бы об этом известно. В России у него осталось немало друзей.
     - И вы нашли предложение Хобэна логичным, не так ли?
     -  Да! Потому  что  в  нем был  здравый смысл.  Если наводка  пришла из
Англии, значит, к  этому  приложил  руку  Тайгер.  Если это сделал я, то  по
приказу Тайгера.  Тайгер обманывал Евгения. Вина  за случившееся возлагалась
на Тайгера.
     - Но и вы попали под удар.
     - Как все обернулось... да. По замыслу Хобэна... да.  По моему плану  -
нет. - Дрожь исчезла из его голоса, на лице отражалось негодование.
     - Значит, вы подыграли ему? Ответа не последовало. Брок  шагнул к нему.
И этого маленького шажка вполне хватило.
     -  Да, я ему подыграл.  Но я  не знал, что Михаил будет  на борту. Я не
знал, что Хобэн собирается кинуть и меня. Откуда я это мог знать?
     Брок  вроде  бы глубоко задумался. Кивал, потирал подбородок, рассеянно
соглашался: действительно, откуда?
     - Итак, вы согласились передать информацию  в Москву. Передать  как?  -
Нет ответа. - Позвольте догадаться. Мистер Массингхэм пошел к старым друзьям
из, скажем, Форин оффис или других государственных ведомств. - Нет ответа. -
Я кого-нибудь  из  них знаю?  Я спрашиваю, я  кого-нибудь  из  них  знаю?  -
Массингхэм покачал головой. - Почему нет?
     -  А  как,  по-вашему, я мог  выяснить,  какой груз  увозил  "Свободный
Таллин"  из  Одессы?  Подслушал  в  пабе?  Случайно подсоединился  к  чужому
телефонному разговору?  Разведывательные службы набросились бы на  меня, как
стая волков.
     -  Да,  набросились  бы,  -  после короткой  паузы признал  Брок. -  Вы
заинтересовали бы их куда больше, чем "Свободный Таллин". Вас это совершенно
не устраивало, не  так  ли?  Вам  требовался  не  задающий  лишних  вопросов
пассивный  союзник, а  не офицер-разведчик,  умеющий  думать.  И  к  кому вы
все-таки обратились, мистер Массингхэм? - Брок стоял  так близко, слушал так
внимательно, что говорить  оба могли и шепотом. Поэтому внезапный крик Брока
произвел  впечатление разорвавшегося снаряда. - 

Мистер Мейс!  Мистер Картер!
Сюда, пожалуйста! И побыстрее!

     Они, должно быть,  ждали  по  другую сторону  двери,  которую высадили,
обнаружив, что она заперта, и встали по  обе стороны  Массингхэма чуть ли не
до того, как последнее слово сорвалось с губ Брока.
     - Мистер Массингхэм, - продолжил Брок, - я хочу,  чтобы вы, пожалуйста,
сказали   мне,   какому  правоохранительному   агентству  Великобритании  вы
сообщили,  разумеется,  под большим секретом, о  незаконном  грузе,  который
можно будет найти на борту "Свободного Таллина", отплывающего из Одессы?
     - Порлоку, - прошептал Массингхэм  между  тяжелыми  вздохами.  - Тайгер
говорил  мне... если  что-то потребуется  от  полиции,  иди  к  Порлоку... У
Порлока везде свои люди... он все уладит... если бы я кого-то изнасиловал...
если бы  Уильяма поймали  с кокаином... если бы кто-то  кого-то шантажировал
или мне требовалось убрать какого-то человека... в любом случае Порлок помог
бы, Порлок работал на него.
     А потом, к всеобщему замешательству, Массингхэм заплакал, обвиняя Брока
своими слезами.  Но  на  угрызения  совести  времени  у Брока не было. Тэнби
маячил в дверном проеме со срочным сообщением, а Айден Белл в компании очень
крутых парней ждал наготове в аэропорту Нортолт.
     * * *
     Они пересекли длинный мост  над черной водой, вновь углубились в холмы.
Агги вела  "Форд",  следуя путаным командам  Оливера: "Здесь  налево... нет,
направо...   подожди  минутку...   налево!"  Агги  не   спорила,   полностью
доверившись его интуиции. Наклонившись вперед,  он напоминал большую гончую,
пытающуюся взять  след.  Время  перевалило  за  полночь,  и  не  приходилось
рассчитывать, что какой-нибудь пожилой джентльмен укажет им, куда ехать.  Им
встречались деревеньки, рестораны на вершинах холмов, мимо, словно атакующие
штурмовики,  пролетали  спортивные  автомобили,  ревя  мощными  двигателями.
Проезжали  они и черные пустые  поля, внезапно их окутывали клубы тумана, из
которых они выныривали, проехав несколько десятков ярдов.
     - Синяя плитка, - говорил он ей. - Синяя плитка  с арабской вязью, и на
ней цифры три и пять, выложенные белым.
     Он  записал  несколько  возможных вариантов адреса,  и  вместе с  Агги,
плечом  к плечу, они сидели  на  площадках  у  шоссе, изучая дорожную карту,
потом  столь  же внимательно  карту улиц.  "Может, эта, Оливер?  Как  насчет
этой?" Она  практически ничем  не напоминала  ему об  их близости, разве что
иногда  направляла его  палец,  двигающийся по карте, а  однажды  поцеловала
мокрый от пота висок. По телефону-автомату она предприняла неудачную попытку
найти  англоязычного оператора справочной  службы, который  мог  бы  дать им
адрес  и  телефон  Орлова  Евгения  Ивановича  или Хобэна  Аликса,  отчество
неизвестно, но, то ли в этот день случился праздник, то ли день рождения, то
ли в  справочной  Стамбула по  ночам  англоязычные  операторы  не  работали,
короче, вежливый голос  на  очень ломаном  английском попросил ее  позвонить
завтра.
     - Вспомни, что ты  видел  из французских окон, - предприняла она  новую
попытку, свернув на смотровую площадку для туристов  и выключив двигатель. -
Какой-нибудь  ориентир.  Вилла  находилась на европейском берегу Босфора. Ты
смотрел на Азию. Что ты видел?
     Он ушел от нее далеко-далеко. Внутрь себя. Стал тем Оливером, каким она
увидела его впервые  в Камдене, в сером  пальто-шинели, обиженным, с яростно
горящими глазами, никому не доверяющим.
     - Снег, -  ответил он. - Много снега.  Дворцы  на  другом берегу. Суда,
праздничные  огни. Там  были ворота, -  его память  вроде  бы заработала.  -
Сторожка над воротами, - поправился он. - В нижней части сада. Сад террасами
спускался к  каменной стене с воротами и этой сторожкой над  ними. По другую
сторону стены узкая улица. Мощеная. Мы по ней гуляли.
     -Кто?
     - Евгений, я и Михаил. -  Пауза  ради Михаила. - Обошли  сад. Михаил им
гордился. Ему  нравилось, что  сад большой. "Как  Вифлеем", - говорил  он. В
сторожке  горел  свет. Кто-то там жил. Люди Хобэна. Охранники.  Михаил их не
жаловал. Хмурился и плевался, когда видел кого-то в окно.
     - Какой формы?
     - Я их не видел.
     - Не охранник, Оливер. Сторожка.
     - С амбразурами.
     

-

 Не поняла. О чем ты? - резко, чтобы вывести его из ступора.
     -  С башенками.  Каменными  зубьями.  -  Он что-то  такое нарисовал  на
запотевшем ветровом стекле. С амбразурами.
     - И мощеная мостовая, - напомнила она.
     - А она при чем?
     - Может, вилла расположена в деревне? Раз мостовая мощеная, значит, как
мне представляется, она  в населенном пункте. Может, по другую сторону стены
горели уличные фонари, когда ты смотрел на засыпанный снегом сад?
     - Светофор.  Слева от сторожки. Вилла на  перекрестке. Внизу -  мощеная
улочка, сбоку - шоссе. Светофор там, где улочка пересекается с шоссе. Почему
он сказал, что отец говорил  словно с луковицей во  рту? -  размышлял Оливер
вслух, пока она изучала карту. - Почему  отец  думал, что я приеду следом за
ним? Наверное, знал, что я увижусь с Надей.
     - Не отвлекайся, - попросила Агги. Оливер вновь порылся в памяти.
     -  Дорог было две. Вдоль берега и горная. Михаил  больше  любил горную,
потому что там мог продемонстрировать водительское мастерство.  Еще там были
магазин посуды и супермаркет. Освещенный щит с рекламой пива.
     - Какого пива?
     -  "Эфес".  Турецкого. И  мечеть.  С антенной  на старом  минарете.  Мы
слышали муэдзина.
     -  И  видели антенну.  - Агги  завела двигатель.  - Ночью. Торчащую над
стеной с обитаемой сторожкой. Мощеная улица, населенный пункт, Босфор внизу,
Азия  напротив, номер дома тридцать пять.  В  путь, Оливер, мне  нужны  твои
глаза. Только не умирай, сейчас не время.
     - Магазин посуды.
     - Что в нем замечательного?
     - Он назывался "Джамбо Джамбо Джамбо".  Я сразу представил себе слона в
посудной лавке.
     В телефонной будке они нашли справочник, в  нем - адрес "Джамбо  Джамбо
Джамбо",  но, когда посмотрели на карту,  такой улицы  там не  оказалось,  а
может,  ее  переименовали. Они спускались по  склону  холма,  лавируя  между
выбоинами,  когда  Оливер  вдруг  наклонился  вперед и  схватил ее за плечо,
приказав остановиться.  Они выехали на перекресток. Прямо перед ними уходила
вдаль мощеная улица. С кирпичной стеной по левой стороне. Где-то на середине
над  ней  возвышалось что-то  с  башенками.  Справа  поднималась  мечеть.  С
антенной  на минарете. Правда, Агги подумала,  что это  громоотвод. В  конце
улицы горели красные огни двойного светофора. Выключив фары и оставив только
подфарники, Агги доехала до ворот со сторожкой.  В  окнах-амбразурах свет не
горел. На светофоре она повернула налево, миновав щит с указанием расстояния
до Анкары.
     - Еще раз налево, - приказал Оливер. - Теперь остановись. Пройдем сотню
ярдов, там будут еще ворота и двор. Где деревья. Дом под деревьями.
     Агги свернула  на песчаную обочину, стараясь не давить жестяные банки и
бутылки.  Выключила  и  подфарники.  Они  превратились  в  двух  любовников,
уединившихся  в укромном местечке.  Под  ними лежал Босфор. Кваканье лягушек
перекрывало стрекот цикад.
     - Я пойду один, - заявил Оливер.
     -  Я с  тобой,  - возразила Агги. Она  уже положила  сумку  на колени и
теперь рылась в ней. Достала сотовый телефон и сунула под сиденье. - Дай мне
турецкие деньги.
     Он  протянул ей  толстую пачку,  половину она вернула, остальное сунула
под сиденье вместе с  паспортами Синглов.  Вытащила ключ из замка зажигания,
сняла его с  кольца  с брелком фирмы проката автомобилей. Вылезла из кабины.
Он последовал  за ней. Агги подняла багажник, достала чехол с инструментами,
из  него - монтировку, сунула  за пояс. Закрыла багажник, направила на землю
луч маленького ручного фонарика.
     

-

 Если тебе надо,  у меня есть швейцарский армейский нож, - подал голос
Оливер.
     -  Помолчи, Оливер.  -  Она наклонилась  и  подобрала ржавую  банку без
донышка.  Заперла дверцы, показала Оливеру банку и ключ.  -  Видишь? Если мы
разминемся  или  у  нас возникнут проблемы,  тот,  кто  добирается до машины
первым,  уезжает. Без  промедления.  -  Она  положила  ключ  в банку,  банку
приставила к  внутренней  стороне  переднего левого  колеса. - Встречаемся у
минарета. Если не  получается, под  табло на центральном вокзале, каждые два
часа,  начиная с  шести  утра.  Тебя  же учили,  как  вести  себя  в  случае
чрезвычайных обстоятельств.
     - Я справлюсь. Не волнуйся.
     -  Допустим, нам пришлось разделиться. Тот, кто доберется до автомобиля
первым, сразу же  звонит Нэту по горячей линии. Для этого достаточно  нажать
на  единицу.  Но сначала  подключить питание,  понимаешь?  Ты меня слушаешь,
Оливер? У меня такое ощущение, будто я говорю сама с собой.  Иди сюда. - Она
обхватила  его ухо  обеими  руками.  -  Это  основное правило  оперативника.
Большинство людей, когда  делают то, что  не следует, думают, что они герои,
хотя на самом деле  они - говнюки. А вот если ты все  делаешь  правильно,  у
тебя  часто создается ощущение, что  ты  - говнюк. В этом главная ошибка. Ты
слышишь меня, Оливер? Ты идешь первым, места тебе знакомы. Марш!
     Он шел первым, она за ним. По дороге  из утоптанной глины.  Пятно света
от ручного  фонарика освещало ему путь. Пахло лисой или барсуком и росой. Ее
рука легла  Оливеру  на плечо.  Он остановился,  оглянулся. В темноте не мог
разглядеть  ее лица,  но  почувствовал заботу в ее взгляде. "То же самое она
должна чувствовать и в моем", - подумал он. Услышал сову, потом кошку, потом
танцевальную  музыку. Выше  по склону, справа, показалась  роскошная  вилла,
ярко  освещенная,  с  забитой  автомобилями  подъездной  дорожкой.  В  окнах
метались тени танцующих.
     - Кто там живет? - прошептала она.
     - Воры-миллионеры.
     Он  ужасно ее хотел.  Мечтал о том, чтобы  они могли  сесть  в спальный
вагон  "Восточного   экспресса"  и  заниматься  любовью  до  самого  Парижа.
Белокрылая сова  вылетела из кустов, до смерти напугав его. Он приближался к
воротам, Агги держалась за его спиной. От дороги к  воротам  вели пятнадцать
ярдов асфальта. Рядом с  воротами, окованными тяжелыми цепями, стояла  будка
охранника.  Ворота   освещались  прожекторами,   поверху   тянулась  колючая
проволока.  На каждом столбе, выложенном  синей  плиткой с  арабской  вязью,
белели большие  цифры "3" и "5". Перебежав асфальт, Агги  не отставала ни на
шаг, Оливер подошел к другим воротам, не столь внушительным,  служебным, для
прохода  персонала и  доставки  на  виллу  всего необходимого. Две  стальные
половинки, в  шесть  футов высотой, с  металлическими пиками  поверху,  дабы
насаживать на них христианских мучеников. За воротами находился задний фасад
виллы с ливневыми  трубами, бункерами  для  угля, гаргульями.  Агги в  свете
фонарика осмотрела  замок, вставила острый конец  монтировки между стальными
половинками,  осторожно нажала.  За  язычком  замка виднелся проводок.  Агги
послюнявила  палец, коснулась проводка, покачала головой. Сунула  монтировку
за пояс Оливеру,  привалилась спиной к воротам, сплела руки, ладонями вверх,
прижала к животу.
     -  Вот так, -  прошептала  она. Он  все сделал, как  просила Агги.  Она
поставила ногу  на  его ладони,  но лишь на  какую-то  секунду, а  потом  он
увидел,  что  она перелетает пики для  мучеников  и  исчезает  среди  звезд.
Услышал,  что она приземлилась, и его охватила паника. "Как  мне последовать
за  ней?  Как  сможет она  вернуться?"  Калитка  скрипнула  и открылась.  Он
проскользнул в зазор. И  сразу понял, что знает дорогу. Выложенная каменными
плитами дорожка вела  их  между  стеной и виллой. Здесь он  играл в салки  с
внучками  Евгения.  Мощные  контрфорсы  держали  стены. Огромные  трубы  для
ливневых  стоков  тянулись  по  обеим  сторонам дорожки. Дети  любили с  них
прыгать. Оливер шел  первым, иной раз касаясь рукой стены, чтобы не потерять
равновесие.  Ему вспомнился ярко освещенный коридор  в пентхаузе Тайгера, по
которому он  хромал в  одной кроссовке.  Они  добрались до  фасада виллы.  В
лунном свете террасы сада казались  плоскими,  будто игральные карты. Далеко
внизу стена и сторожка над воротами напоминали въезд в детский форт.
     Агги  обхватила его руками  и  осторожно  вытащила монтировку. "Подожди
здесь",  -  знаком показала она. Ему не  оставалось ничего другого. Агги уже
скользила вдоль фасада виллы, заглядывая в одно  французское окно за другим,
передвигаясь кошачьими  прыжками, заглядывала и  перепрыгивала к следующему,
замирая, прежде чем заглянуть в него.  Она махнула ему  рукой, и он двинулся
следом, осознавая собственную неуклюжесть. Лунный свет окрашивал все в белые
и черные тона. Комнату за первым окном он не узнал.  Никакой мебели. На полу
- завядшие цветы, розы, гвоздики, орхидеи,  клочки серебряной фольги. В углу
пара досок,  сбитых в форме креста. Заметил он и  третью доску,  прибитую  к
вертикальной  под  углом, вспомнил  ортодоксальный крест. Посередине комнаты
стоял мольберт, но Оливер не увидел ни кисточек, ни тюбиков с красками. Агги
звала его за собой.
     Он двинулся  ко второму окну,  разглядел детскую  кровать, прикроватный
столик, на  нем лампу, стопку книжек, маленький халат на крючке.  Заглянув в
третье окно, он чуть не расхохотался. Сдвинутая к стенам  драгоценная мебель
Евгения из карельской березы. А  по центру - мотоцикл "БМВ", под брезентовым
тентом,  словно шетлендский  пони (82),  укрытый попоной.  Взглянул на Агги,
чтобы  привлечь  ее внимание  к этому забавному зрелищу,  и увидел, что она,
раскинув руки, прижалась  спиной  к  стене и  качала  головой,  указывая  на
ближайшее к  ней окно,  последнее  по фасаду. Он  подкрался к ней, осторожно
заглянул в окно. Зоя сидела в кресле-качалке Тинатин. Длинное черное платье,
черные  русские сапоги. Волосы,  небрежно  собранные в узел на затылке, лицо
будто  с иконы, страдальческое,  с широко раскрытыми глазами. Она смотрела в
высокое французское окно, но пустой, отсутствующий взгляд подсказал Оливеру,
что она видит только демонов своей души. Рядом с ней на столе  горела свеча,
на коленях лежал автомат Калашникова. Указательный палец правой руки обнимал
спусковой крючок.
     * * *
     Поначалу Агги не поняла, что пытается  сказать  ей Оливер. Ему пришлось
несколько раз показать, что ему  нужно,  прежде чем она  вытащила монтировку
из-за пояса, присела на корточки и знаком  предложила  Оливеру сделать то же
самое. Затем вытянула руки и сложила ладони  лодочкой. Оливер все в точности
повторил. Она бросила монтировку на пять разделяющих их футов, большую часть
которых  занимало  окно,  и он  поймал  ее одной рукой, не так, как хотелось
Агги. Потом продолжил разговор жестов. Ткнул себе в грудь,  указал в сторону
Зои, выставил руку  с  поднятым  большим пальцем,  заверяя Агги: мы  большие
друзья.
     Потом  медленно  подвигал ладонями вверх-вниз:  мол,  не будем спешить.
Опять  ткнул  себя  в грудь: это мое шоу,  не твое, я  -  иду,  ты - стоишь.
Покрутил  пальцем у виска,  показывая, что  у Зои, возможно, съехала  крыша,
нахмурился,   покачал  головой,  словно  сомневаясь  в   собственном  грубом
диагнозе.  Обнял себя руками: я  был ее  любовником, ответственность  за нее
лежит  на мне. Что из всего этого  поняла  Агги,  он не знал, но решил,  что
многое,  поскольку, не  отрывая  от  него взгляда,  она  поцеловала  кончики
пальцев и послала ему воздушный поцелуй.
     Оливер поднялся, отдавая себе  отчет в том, что очень боялся бы, если б
был один,  возможно,  не знал бы, что и  делать,  но благодаря Агги  он ясно
видел и саму цель, и способ ее достижения.  Он знал, что во французские окна
вставлены бронированные стекла, Михаил демонстрировал  ему их вес, показывал
усиленные  петли и замки. Поэтому монтировку он намеревался пустить в ход не
в первую, а в последнюю очередь. Однако,  передавая ему монтировку, Агги как
бы соглашалась с тем, что контакт с  Зоей должен устанавливать он, и его это
полностью  устраивало.  Не мог  он  подставлять Агги под автоматную очередь.
Бронированное  стекло, конечно, выдержало бы  удар монтировкой.  Но никак не
высокоскоростными пулями, выпущенными с расстояния в несколько футов.
     Оливер сунул монтировку за пояс, совсем как это делала Агги, и медленно
двинулся к середине окна, остановился, не дойдя на центральной планки, чтобы
Зоя могла увидеть  его  лицо в одной из панелей. Постучал  по бронированному
стеклу,  сначала тихонько, потом сильнее.  Когда  она вскинула  голову и  ее
взгляд вроде бы остановился на нем, изобразил  счастливую улыбку и  крикнул:
"Зоя!  Это  Оливер.  Впусти  меня!"  В  надежде,  что  стекло приглушит,  но
пропустит звук.
     Как в замедленном кино, у  нее округлились глаза, потом руки завозились
с  автоматом,  перед тем  как нацелить  на него. Он забарабанил ладонями  по
стеклу, чуть ли не впечатался носом в панель.
     - Зоя! Впусти  меня!  Я - Оливер, твой  возлюбленный!  - кричал он,  не
забывая, однако, о присутствии Агги.
     И Агги, похоже, не только не  возражала,  но  и поощряла  его:  боковым
зрением  он видел,  что она  кивает. А  вот  Зоя  отреагировала,  как зверь,
который слышит  наполовину знакомый звук: я его узнаю...  почти... да только
как  понять, кто  пришел...  друг  или  враг.  Она  встала,  пошатнулась, он
догадался,  что  от  голода,  не  выпуская из рук автомата. Насмотревшись на
Оливера,  оглядела  комнату, похоже, ожидая  нападения  сзади,  пока  Оливер
отвлекал ее внимание.
     -  Можешь ты  открыть мне  дверь, Зоя,  пожалуйста? Видишь ли, мне надо
войти. В  замке  есть ключ? Я  не вижу.  Или мы подойдем к двери,  а ты  нас
впустишь.  Это я, Зоя. Я и моя девушка. Она тебе  понравится. Больше никого,
честное слово.  Может,  ты  повернешь ключ? Это  такое  маленькое  бронзовое
колесико. Его надо повернуть три или четыре раза.
     Но  Зоя все  держала  автомат,  нацелив  его  в  живот  Оливера. Каждое
движение давалось ей с огромным трудом,  на лице  читались отчаяние и полное
безразличие  к себе,  к  тому, будет она  жить  или умрет. Казалось, что она
вот-вот  нажмет  на  спусковой  крючок.  Пауза затягивалась.  Он  стоял,  не
двигаясь с  места,  Агги,  не  отрываясь,  смотрела  на него,  Зоя  пыталась
свыкнуться с тем, что он вновь появился в ее жизни, после всего того, что ей
пришлось  пережить  за  последние годы.  Наконец,  не  опуская автомата, она
шагнула  вперед, раз, другой, пока не подошла вплотную  к французскому окну.
Теперь их разделяло только стекло, она могла рассмотреть его глаза и решить,
что  же она  в  них  видит. Держа автомат  в  правой руке, левой  попыталась
открыть  замок,  но  руке  не  хватило сил.  Наконец  Зоя отложила  автомат,
поправила  волосы, готовясь  к  встрече с Оливером, двумя руками  взялась за
колесико,  повернула  нужное  количество  раз  и  впустила  его  в дом. Агги
ворвалась следом, опередила Оливера, схватила автомат, сунула под мышку.
     - Скажите, пожалуйста, есть ли в доме еще кто-нибудь? - ровным голосом,
словно они знали друг друга всю жизнь, спросила она Зою.
     Зоя покачала головой.
     - Никого? - переспросила Агги. Ответа не последовало.
     - Где Хобэн? - спросил Оливер.
     Зоя закрыла глаза, уходя от ответа.
     Оливер взял ее под локти,  потянул  на  себя. Вытянул  ее руки, положил
себе на  плечи, обнял,  прижимая к себе холодное тело,  начал покачивать  из
стороны в сторону, тогда  как  Агги,  убедившись, что  "Калашников" заряжен,
взвела затвор и, держа автомат на изготовку, выскользнула в коридор, начав с
него осмотр дома. После ее ухода Оливер продолжал покачивать Зою, дожидаясь,
когда  она  начнет  согреваться, пальцы отцепятся от  лацканов пиджака и она
поднимет голову, чтобы ткнуться носом ему в щеку. Он чувствовал, как  бьется
ее  сердце, как  дрожь  пробегает по исхудалой спине,  как Зою начинают бить
рыдания.  Ее  худоба  потрясла Оливера,  но он  догадался,  что похудела она
давно.  Приподняв  ее подбородок,  чтобы  прижать  висок к  своей  щеке,  он
почувствовал, что кожа стала  совсем дряблой и свисала  с  костей,  словно у
старухи.
     - Как Павел? - спросил  он, надеясь, что,  начав с  сына,  ему  удастся
убедить ее говорить и о другом.
     - Павел есть Павел.
     - Где он?
     -  У Павла есть друзья, - объяснила она, словно этот феномен выделял ее
сына среди остальных детей. - Они его защитят. Они его накормят. Они  уложат
его спать. Похороны - не для Павла. Ты хочешь увидеть тело?
     - Чье тело?
     - Может, его уже нет.
     - Чье тело, Зоя? Моего отца? Они убили его?
     - Я тебе покажу.
     Комнаты, окна  которых выходили  на фасад  виллы, соединялись  дверьми.
Вцепившись в его руку  двумя своими,  Зоя провела его мимо  мебели Екатерины
Великой и укрытого чехлом мотоцикла, мимо спальни Павла в комнату с увядшими
цветами на полу,  столом  со  складными ножками  посередине и ортодоксальным
крестом в углу.
     - Это наша традиция, - объяснила она, встав у стола.
     - Какая?
     -  Сначала мы  выставляем  его в  открытом  гробу. Тело  подготавливают
крестьяне. Здесь крестьян не было. Так  что всю подготовку мы взяли на себя.
Трудно одевать тело со множеством пулевых ранений. Пули изуродовали  и лицо.
Но мы справились.
     - Чье лицо?
     - С телом мы кладем любимые вещи. Зонтик. Часы.  Пистолеты.  Но наверху
мы каждый вечер разбираем  ему  кровать. Мы держим для него место за столом.
Мы едим  при свечах. Когда  приходят соседи,  чтобы попрощаться с ним, мы их
приветствуем  и  выпиваем  с  ними  за него. Но  у  нас  нет  соседей. Мы  -
изгнанники.  Наша традиция - оставлять окно  открытым,  чтобы его душа могла
улететь, как птичка.  Может, его душа улетела,  но погода была очень жаркая.
Когда   тело  покидает  дом,   часы  переводятся  на  три  дня  назад,  стол
переворачивается  ножками вверх, цветы с  гроба сбрасываются,  а  им  трижды
стукают о дверь, прежде чем отправляют в последнее путешествие.
     -  Тело  Михаила, -  предположил Оливер, и она подтвердила его  догадку
долгими, зловещими кивками. - Может, нам последовать традиции? - добавил он,
чтобы скрыть охватившую его радость.
     - Традиции?
     - Перевернуть стол.
     - Это невозможно. Они уехали, а у меня нет сил.
     - У меня их хватит. Отойди. Дай-ка я это сделаю. Я справлюсь.
     - Я помню, что ты очень добрый, - восхищенно улыбнулась Зоя, глядя, как
он складывает ножки стола, переворачивает его, кладет на пол ножками вверх.
     - Может, нам убрать и цветы? Где щетка? Нам нужны щетка и совок. Где ты
хранишь щетки?
     Кухня  напомнила  ему   "Соловьи":   деревянные  балки  потолка,  запах
холодного камня.
     - Покажи мне.
     Как  Надя, она  открыла  несколько чуланов,  прежде чем  нашла  то, что
искала. Как Надя, что-то пробормотала об отсутствующих слугах. Они вернулись
в  комнату, и она рассеянно  сметала  цветы в совок,  который держал Оливер.
Потом он взял  у нее щетку, прислонил к стене и  обнял  Зою,  потому что она
вновь  начала плакать, и на  этот раз  Оливеру показалось,  что  его  забота
оживила ее и  слезы облегчали душу. И он отдавал все, что мог, чтобы  помочь
ей: эмоции, сочувствие, силу воли. Полностью  сосредоточился только  на том,
чтобы вывести ее из ступора и вернуть к жизни. Потому что в противном случае
ему не оставалось ничего другого, как отшвырнуть ее в сторону,  оставить  со
слезами  и  рыданиями и броситься на кухню, ко второму  по  левую сторону от
двери шкафу, в котором среди грязных сапог, резиновых галош и старых русских
газет  стояла коричневая сумка,  под цвет его  пальто, принадлежащая мистеру
Томми Смарту, о  чем свидетельствовала надпись,  сделанная  летящим почерком
Тайгера на листочке, вставленном в пластиковый карман-окошко на боку.
     - Моего отца предало время, - объявила Зоя, отрываясь  от  Оливера. - А
также Хобэн.
     - Как это случилось?
     - Хобэн никого не любит,  следовательно, он никого  не предал. Когда он
предает, он остается верным самому себе.
     - Кого он предал, кроме тебя?
     - Он предал бога. Когда он вернется, я его убью. Это необходимо.
     - Как он предал бога?
     - Это неважно. Никто, возможно, не знает. Павел очень любит футбол.
     - Михаил  тоже любил  футбол.  -  Оливер вспомнил, как  гоняли  мяч  на
лужайке, и Михаил, с пистолетом за голенищем,  бросался  на мяч. - Как Хобэн
предал бога?
     - Это неважно.
     - Но ты собираешься его за это убить.
     -  Он  предал его на футбольном матче.  В  моем присутствии. Я не люблю
футбол.
     - Но ты пошла на стадион.
     - Михаил и Павел собирались  на  футбол, об этом уговаривались заранее.
Билеты покупал Хобэн. Он купил слишком много.
     - Здесь, в Стамбуле?
     -  Был вечер.  Над стадионом "Итону" светила полная луна. -  Взгляд Зои
заскользил  к окну. Тело вновь начала бить дрожь,  и он прижал  ее к себе. -
Хобэн  покупает  четыре билета, вот  и  возникает  проблема. Михаил не любит
Хобэна. Не  хочет с ним общаться. Но если иду  я, Михаил не  может  устоять,
потому что любит меня.  Хобэну известно и это. Я никогда не была на футболе.
Я  боялась. Стадион "Итону" вмещает  тридцать пять тысяч  человек.  Всех  их
знать нельзя. В матче есть перерыв. В перерыве команды уходят в раздевалки и
обсуждают ход игры. Мы тоже обсуждали. Мы принесли с собой хлеб и колбасу. И
водку  для Михаила. Евгений не  разрешает Михаилу много пить, но Хобэн  взял
бутылку. Я сижу  с краю.  Рядом  со  мной Павел, потом Михаил, за ним Хобэн.
Очень яркий свет. Мне не нравился такой свет.
     - И вы разговаривали, - мягко направил ее Оливер.
     -  Мы с  Павлом  обсуждали  игру.  Он объясняет  мне все  тонкости.  Он
счастлив. Он  так  редко ходит куда-либо с отцом  и  матерью.  Обсуждается и
"Свободный Таллин". Хобэн предлагает Михаилу плыть  на  "Свободном Таллине".
Искушает его, как дьявол. Это  будет прекрасное путешествие. Из Одессы через
Босфор. Михаил будет счастлив. От Евгения это будет секрет. Подарок, который
приятно удивит его.
     - И Михаил соглашается?
     -  Хобэн  действует очень тонко. Дьяволы  всегда  умеют  найти подход к
людям.  Он  заронил идею  в голову Михаила,  поспособствовал тому,  что  она
укоренилась,  а дальше обставил  все  так, будто  она исходила  от  Михаила.
Поздравил Михаила с хорошей идеей.  Повернулся  ко мне. У  Михаила  отличная
идея. Он поплывет на "Свободном Таллине". Хобэн коварный. Это  нормально. Но
в тот вечер он был коварнее, чем всегда.
     - Ты сказала Евгению или Тинатин?
     - Хобэн - отец Павла.
     Они вернулись в гостиную,  где выяснилось, что Агги среди прочего умеет
и ухаживать за  слабыми и  больными,  потому что она  уже сварила  бульон из
кубиков, добавила к нему два яйца, села рядом с Зоей, накормила ее, померила
пульс, помассировала запястья, протерла лицо  туалетной водой, которую взяла
в ванной. Оливер, конечно  же, вспомнил Хитер, которая проделывала все то же
самое,  когда у  него  вдруг  зашкаливала  температура.  Но  там,  где Хитер
нравилось  демонстрировать свою  власть над  ним,  Агги  просто  чувствовала
ответственность перед человечеством, что очень порадовало Оливера, поскольку
до сих  пор ему  казалось, что это качество свойственно  лишь ему одному. Он
принес сумку  Тайгера и не  обнаружил  в ней ничего, кроме одежды,  которой,
возможно,  сейчас  очень недоставало отцу.  Агги  вытащила  из "Калашникова"
затвор  и  рожок, зажгла  новые свечи. Как  и  Оливер, она  чувствовала, что
необходимо  сохранить  атмосферу и не вносить диссонанс резким электрическим
светом, который мог напугать Зою.
     - Кто ты? - спросила ее Зоя.
     - Я? Новая пассия Оливера, - со смешком ответила она.
     - Что это значит, пожалуйста?
     - Я в нее влюблен, - объяснил Оливер, пока Агги  укрывала  Зою одеялом,
взбивала  подушки,  которые принесла  сверху, вновь протирала  лоб туалетной
водой. - Где мой отец?
     Последовало долгое молчание. Зоя, похоже, рылась  в памяти. Внезапно, к
изумлению Оливера, она рассмеялась.
     - Какой-то абсурд, - ответила она, удивленно качая головой.
     - Почему?
     - Они привезли нам Михаила. Из Одессы. Сначала они увезли его в Одессу.
Потом Евгений дал им денег, и они послали тело в Стамбул. В стальном  гробу.
Он напоминал бомбу. Мы купили лед. Евгений сделал крест. Он просто обезумел.
Мы положили Михаила на стол в гробу со льдом.
     - Мой отец к этому времени уже приехал?
     - Еще нет.
     - Но он приходил сюда. Она вновь рассмеялась.
     - Это  был  театр.  Я и  представить  себе  не  могла, что  такое может
случиться  в жизни. Звонок  в  дверь.  Служанок нет. Хобэн открыл  дверь, он
думал, привезли  лед. Но это не лед, это мистер Тайгер Сингл в пальто. Хобэн
прямо  светился  от удовольствия. Он привел  его в комнату и сказал Евгению:
"Видишь.  Сосед всетаки зашел. Мистер Тайгер Сингл хочет засвидетельствовать
свое почтение человеку, которого  он убил".  Голова у Евгения такая тяжелая,
что у него нет сил ее поднять. Хобэну пришлось  поставить твоего  отца перед
ним, чтобы он поверил.
     - Как... как поставить?
     Она завернула  руку  себе за спину,  как смогла высоко.  Потом вскинула
подбородок и скорчила гримасу боли.
     - Вот так.
     - А потом?
     - Потом Хобэн спросил: "Могу я отвести его в сад и пристрелить?"
     - А где был Павел? - спросил Оливер, встревожившись из-за того, что все
это происходило на глазах ребенка.
     - Слава богу, у Мирски. Когда привезли тело Михаила,  я отправила его к
Мирски.
     - Значит, они отвели отца в сад.
     -  Нет.  Евгений  сказал: "Нет,  не убивайте  его. Раз с нами  мертвец,
значит, на нас смотрит господь". Поэтому его связали.
     - Кто?
     - Люди Хобэна. Русские из России. Русские из Турции. Плохие  люди. Я не
знаю их имен. Иногда Евгений гнал их, потом забывал и жалел об этом.
     - А после того как его связали? Что они с ним сделали?
     - Заставили смотреть на лежащего на столе Михаила. Показали ему пулевые
ранения. Он не  хотел смотреть. Но его заставили. Потом дали ему охранника и
посадили под замок.
     - На чердаке кровать, - вставила Агги. - Грязная.
     - В крови?
     Она покачала головой и сморщила носик.
     - Долго они его там держали? - спросил Оливер Зою.
     - Может, ночь, может, дольше. Может, шесть дней, я не знаю. Хобэн - тот
же Макбет. Убивает спящих.
     - Где он сейчас? - спрашивал Оливер про отца.
     -  Хобэн все время  твердил:  "Я его  убью,  позволь мне убить  его, он
предатель". Но Евгений не позволил. Он не находил себе места от горя. "Лучше
мы  возьмем его с собой. Я хочу с  ним  поговорить".  Они привели  его вниз.
Кто-то его  избил, наверное, Хобэн. Я его  перевязала.  Он  такой маленький.
Евгений с ним поговорил. "Мы возьмем тебя с собой, мы  зафрахтовали самолет,
мы должны похоронить  Михаила, его тело нельзя больше  держать в доме, ты не
должен сопротивляться, ты - наш пленник,  ты должен  вести себя как мужчина,
иначе  Хобэн пристрелит тебя  и выбросит из  самолета".  Я  ничего  этого не
слышала. Мне рассказывал Хобэн. Может, соврал.
     - Куда улетел самолет?
     - В Сенаки, в Грузию. Это секрет. Они решили похоронить его в Вифлееме.
Тимур из Тбилиси все устроил. Это были двойные похороны. Убив Михаила, Хобэн
убил и Евгения. Это нормально.
     - Я думал, Евгения в Грузии не жаловали.
     - Там опасно. Если он сидит тихо, если не конкурирует с местной мафией,
его терпят. Если  он посылает много денег, его терпят.  В последнее время он
не посылал много денег. Там опасно. - Она тяжело вздохнула, закрыла глаза, с
трудом их  открыла. - Скоро Евгений умрет, и Хобэн унаследует все. Он живет,
только когда обманывает. Пока на земле есть хоть один невинный человек,  ему
не будет  покоя, - она ослепительно улыбнулась.  -  Так что будь осторожнее,
Оливер. Ты - последний невинный.
     Откликаясь   на  потепление  атмосферы,   Оливер  поднялся,  улыбнулся,
потянулся, почесал затылок, развел руки,  прогнул спину,  в  общем, проделал
все то,  что проделывал, когда слишком  долго сидел в  одной позе  или сразу
думал о  многом,  отчего моторчики  в  его голове перегревались и  требовали
передышки. Он задал несколько вопросов, как бы между прочим, насчет  фамилии
Тимура, дня отлета. Походил  по дому, обдумывая ее ответы, не мог не подойти
к мотоциклу, стоявшему в соседней комнате, поднял тент, улыбнулся сверкающим
обводам  "БМВ".   Заглянув   в   приоткрытую  дверь,  убедился,   что   Агги
воспользовалась его отсутствием, чтобы еще раз покормить пациентку супом. На
цыпочках двинулся к  французскому окну, осторожно, очень  осторожно повернул
медное колесико,  отпирая  замок. Потом распахнул на  дюйм, чтобы убедиться,
что открываются  его  половинки  наружу,  как в комнате Зои.  И  вот тут его
охватило  острое чувство вины, едва не заставившее вернуться  в гостиную, то
ли  с  тем, чтобы признаться  в  своем  намерении,  то ли  для  того,  чтобы
предложить  Агги поехать с  ним. Но он не мог позволить  себе ни первого, ни
второго,  потому  что, если бы  позволил,  уже не  сумел  бы  защитить Агги,
учитывая опасность задуманного им предприятия. А потому еще раз подкрался  в
двери, убедился, что Агги  и Зоя увлечены разговором,  распахнул французское
окно,  стер  пыль  с  сиденья мотоцикла, скатил его  с  подставки,  оседлал,
включил  зажигание,  нажал на  кнопку  стартера  и  с  ревом,  от  которого,
казалось, содрогнулся  весь  дом, вылетел  в  звездную ночь,  взяв  курс  на
Вифлеем.

Глава 19
     Оливеру нравились мотоциклы  с тех самых пор, как Тайгер определил их в
низший класс по сравнению с  автомобилями. Они часто снились ему, наделенные
крыльями  и  другими  волшебными  свойствами.  В  деревне, расположенной  по
соседству с "Соловьями", он ездил на мотоциклах,  сидя за  спиной фермерских
сыновей, упиваясь эликсиром скорости. В юности грезил босоногими  девушками,
которые мчались  с ним на мотоцикле, крепко ухватившись за его талию. И хотя
поездка в Анкару во многом оправдала его ожидания: роскошная луна, напоенная
экзотическими  ароматами  ночь,  пустынная  извилистая  дорога,  уходящая  в
никуда,  он  не  забывал  об  опасностях,   ждущих  его   впереди,  которые,
собственно, и  не позволяли ему отвлечься от реальности  и  укрыться в  мире
грез.
     У "Форда" он задержался лишь на несколько мгновений, чтобы взять деньги
из  чемодана и  черкануть короткую  записку, которую  сунул  под  "дворник":

"Извини,  не  могу втягивать тебя в  эту историю, Оливер".

 Содержание ему не
понравилось, и ему очень  хотелось найти способ более  полно  изложить  Агги
свои резоны, то ли по телефону,  то ли  вернувшись. Одежду, сотовый телефон,
паспорта  Синглов он не тронул. А дорогу на Анкару выбрал,  потому что видел
указатель и  понимал,  что  Брок,  узнав новости, прежде  всего  возьмет под
контроль рейсы из Стамбула.  Но это не означало,  что  в Анкаре  он будет  в
полной безопасности  или сможет без  проблем добраться из Анкары в  Тбилиси.
Опять  же,  в паспорте  мистера Уэста  не стояло  грузинской визы, а  Оливер
резонно предполагал, что без  нее не обойтись. Но все эти соображения ровным
счетом ничего  не  значили, по сравнению  с  видениями, мелькающими в голове
Оливера:  Тайгер, с  заломленной за спину рукой,  Тайгер, избиваемый Аликсом
Хобэном,  Тайгер   окровавленный,  Тайгер  в  синяках,  Тайгер,  вынужденный
смотреть на изрешеченное пулями тело Михаила, Тайгер, обмочившийся от  ужаса
в ожидании, пока его привезут в Вифлеем и расстреляют. "Он такой маленький",
- сказала Зоя.
     Дорога  освобождала  его  от необходимости принимать  решения. Ехал  он
быстро, постоянно помня о  выбоинах, каждая  из которых могла положить конец
его  путешествию.  По  обе  стороны  шоссе чернели  холмы,  изредка  темноту
разрывали огни маленьких городков. Он  нырнул  в тоннель, выскочил  из него,
чтобы увидеть перед  собой ярко освещенный синий шлагбаум  и какие-то цифры,
горящие на  табло.  Сообразил, что  дорога платная. Каким-то  образом  успел
затормозить вовремя. Сунул изумленному кассиру  купюру в пятьдесят миллионов
лир и помчался дальше. Дважды, может, чаще, его останавливали на полицейских
блокпостах  люди  в  желтых накидках  с  белыми,  сверкающими  в  свете  фар
полосами.  Вооруженные  ручными фонарями, они  изучали его  лицо и паспорт и
пропускали, убедившись, что  он совершенно  не  похож на  курда.  Однажды он
угодил  в большую рытвину, и мотоцикл едва не выскочил  из-под  него. Другой
раз его  потащило вбок,  и он сумел затормозить на самом краю обрыва. У него
закончилось  горючее,   ему   пришлось  останавливать  грузовик,  чтобы  его
подвезли, а потом выяснилось, что бензоколонка в каких-то пятистах ярдах, за
углом.  Но все это  происходило скорее  во сне, чем наяву, а проснулся он  у
информационной  стойки аэропорта  Анкары,  где ему  сказали, что  улететь  в
Тбилиси можно только из  Стамбула, единственным  рейсом  в восемь вечера, то
есть через четырнадцать часов. Но  именно в Стамбуле он оставил  Агги,  а за
четырнадцать часов Хобэн вполне мог оборвать страдания Тайгера.
     Вот  тут  Оливер  вспомнил,  что  он богат,  более того,  часть  своего
богатства захватил  с  собой, а  деньги, как  любил говорить  Тайгер, лучшее
средство для решения самых разных  проблем. Он отправился в административное
крыло аэропорта и в итоге оказался за столом полного джентльмена, на который
выложил  пять  стодолларовых  купюр,  после  чего  на  медленном  английском
объяснил,  что ему нужно.  Толстяк долго  хмурил брови, потом открыл дверь и
что-то  крикнул кому-то из  своих подчиненных, тот  привел  худого мужчину в
замасленном зеленом комбинезоне с  крылышками на нагрудном  кармане. Мужчину
звали  Фарук, и  Фарук  был  владельцем и  пилотом маленького  транспортного
самолета.  Самолет на  тот момент ремонтировался в  ангаре, но Фарук обещал,
что  они  вылетят через час,  может,  через три.  И за каких-то десять тысяч
долларов Фарук согласился выполнить просьбу Оливера, при условии, что тот не
заблюет самолет и никому не скажет, что Фарук доставил его в Тбилиси. Оливер
заикнулся  о  Сенаки,  но  Фарука  эта  идея не вдохновила,  хотя  Оливер  и
предложил еще пять тысяч долларов.
     - Сенаки  -  слишком  опасно. Очень много  русских. Большая заваруха  в
Абхазии.
     Они  ударили по рукам,  и толстяк  как-то сразу  опечалился. Врожденный
бюрократический инстинкт  подсказывал ему, что все прошло очень уж гладко  и
быстро,  а  его  услуги  остались невостребованными.  "Вы  должны  подписать
бумагу", - он сунул Оливеру под нос какой-то старый бланк на турецком языке.
Оливер отказался, толстяк пытался найти новый повод, чтобы задержать его, но
в конце концов отпустил.
     Они  взлетели. Над  горными  вершинами их немилосердно  болтало,  но, к
счастью  для  Оливера, вторую  часть пути он проспал. Должно быть, заснул  и
Фарук, потому что приземлились они  очень уж жестко, словно пилот пробудился
перед самым касанием земли.  В аэропорту Тбилиси требовалась  виза,  и слуги
закона  никому не давали поблажки. Ни фельдмаршал иммиграционной службы,  ни
адмирал  министерства  государственной безопасности,  ни  их  многочисленные
адъютанты  и помощники и слышать не хотели о том, чтобы пропустить Оливера в
страну  меньше чем за  пятьсот  долларов, причем мелкими  купюрами. К вечеру
все-таки  взяли  и сотенные. На  такси Оливер приехал  к  дому Тимура, чтобы
найти  запертый подъезд и десять  кнопок  домофона без единой фамилии. Нажал
одну, другую,  потом  все десять.  Кое-где в окнах  горел свет, но никто  не
спустился к нему, никто не спросил, что ему нужно. А  когда он громко позвал
Тимура,  некоторые из  окон погасли. Он  позвонил  по телефону из  кафе,  но
трубку не  сняли. Оливер зашагал  по  улице.  Ледяной  арктический  ветер  с
Кавказских гор продувал город  насквозь. Деревянные дома скрипели и трещали,
как старые корабли. На боковых улицах мужчины и женщины  в пальто и  вязаных
шлемах грелись  у горящих автомобильных  шин. Он  вернулся к  дому  Тимура и
вновь нажал на кнопки. С тем же результатом. Опять зашагал, держась середины
улицы,  потому что кромешная тьма города внезапно нагнала на него страху. Он
спустился с холма и внезапно увидел перед собой знакомую, в золотой мозаике,
ярко  освещенную  дверь  в  древние  бани,   которые  построили  на  горячем
минеральном источнике. Старуха  взяла  у  него  деньги  и  отвела  в пустую,
выложенную  белым кафелем комнату.  Худой  мужчина в  шортах  окунул  его  в
пахнущую  тухлыми  яйцами  воду,  потом  голым уложил на  мясной  прилавок и
лупцевал  люфой,  пока кожа  не начала гореть  от  шеи до пальцев на  ногах.
Словно родившись  заново, он  пошел на  дискотеку,  вновь не  дозвонился  до
Тимура.  Его направили в гостиницу без названия,  расположенную  лишь в двух
кварталах, но в темноте он едва не заблудился. Проходя мимо  череды замерших
троллейбусов,  вспомнил,  что  в  Тбилиси троллейбусы  останавливались,  как
только прекращалась подача электричества, а  подавалось  оно  лишь несколько
часов  в  сутки.  Он постучал  в дверь,  подождал, прислушиваясь  к скрежету
открываемых замков. Старик в халате и сеточке на волосах обратился к нему на
грузинском, но уроки Нины остались в далеком прошлом. Старик переключился на
русский, китайскую  грамоту для Оливера, поэтому он просто сложил две руки и
склонил  на них  голову, показывая,  что  хочет  спать. Старик  отвел  его в
комнатушку  под самой крышей, обстановку которой составляли армейская койка,
лампа с танцующими нимфами на абажуре и раковина с умывальником. На раковине
лежал  кусок  хозяйственного мыла. Рядом с умывальником висел то  ли большой
носовой платок, то ли очень маленькое полотенце.
     Всю  ночь  выли и  затихали  сирены. Пожар?  Переворот?  Убийство?  Или
маленькая девочка  по имени Кармен погибла под колесами автомобиля? Каким-то
образом он заснул, в  рубашке, брюках  и  носках, накрывшись  для тепла всем
остальным. Кожа  горела  и чесалась, завывал ветер,  ему  хотелось сжимать в
объятьях Агги, он  ужасно  боялся за Тайгера  и  видел во  сне, как его отца
водили из одного конца Вифлеема в другой, а Хобэн и Евгений спорили, выбирая
место,  где ему следовало вышибить мозги.  Он  проснулся и понял,  что жутко
замерз. Проснулся во второй раз, мокрый от пота. Проснулся в третий и набрал
номер Тимура. Трубку сняли тотчас же. Такси и вертолет? Нет проблем, Оливер.
Три тысячи наличными, подходи к десяти.
     - Они ждут тебя? - осведомился Тимур.
     -Нет.
     - В таком случае я им лучше скажу. Тогда они не будут нервничать.
     * * *
     Из всех приказов, которые Брок мог отдать Агги в тот момент, он выбрал,
по ее разумению, самый наихудший: ничего не предпринимать и ждать дальнейших
распоряжений.  Если бы  он приказал ей прыгнуть в Босфор, если  бы  произнес
хоть  одно слово  упрека,  если  бы велел  явиться, сбрив волосы с головы, к
задней двери  консульства для последующей немедленной отправки в Англию, она
бы обрела в унижении хоть  толику покоя.  Но услышала лишь  ровное, лишенное
эмоций: "Где ты, Шармейн? Ты  можешь говорить  с нами?  В  котором часу  это
произошло,  ты помнишь? Хорошо,  оставайся на месте,  Шармейн, пожалуйста, и
ничего  не  предпринимай,  слышишь,  пока  твоя  мать  или я не  свяжемся  с
тобой..." Вот  почему уже два  часа она, как в  клетке, сидела  в  кафе  под
жестяной крышей с пустыми скамьями, курицами с общипанными шеями и дворнягой
Аполлоном,  который клал  морду  ей на колено и  строил глазки, пока она  не
купила ему гамбургер.
     "Вина только моя, и никого больше", - говорила она себе. Потому что она
могла  предусмотреть  такое  развитие  событий.  Она  же заметила  мотоцикл,
почувствовала, что  Оливер ушел  в себя. Да,  он  ухаживал  за  Зоей, но она
видела, что мысли его заняты другим. А когда он метнулся от нее, как большой
серый  заяц,  через  лужайку, на  дорожку и за дом,  поначалу  она подумала:
"Какой же  ты  нетерпеливый. Подождал бы секунду, и  я умчалась бы вместе  с
тобой".
     Но это был кризис, а потому Агги  отреагировала,  как  должно.  Сделала
все, что полагалось в такой ситуации, методично и целенаправленно. Прибежала
к автомобилю, прочитала записку Оливера, которая разъярила ее до безумия, но
тут же вспомнила  его слова, обращенные к Зое: "Я  в нее влюблен", - и разом
успокоилась.  Набрала  прямой номер Брока, услышала  голос  Тэнби, предельно
сухо, бесстрастным тоном доложила обстановку: "Первый украл мотоцикл и, судя
по всему, направился в  Грузию. Дальнейшая информация через  два часа. Конец
связи".  Бегом  она вернулась  к Зое, настроение которой с  отъездом Оливера
заметно  улучшилось,  поскольку она  удовлетворенно  улыбалась, что в другой
ситуации  разозлило бы  Агги. Но  Агги  было чем  заняться, чтобы  выполнить
обещания,  пусть  и давала  она  их  себе. Она отвела  Зою  наверх,  где  та
помылась. Потом они нашли Зое  ночную рубашку и одежду на утро. Помогая Зое,
Агги пришлось  выслушивать сомнительные советы, касающиеся  ее  отношений  с
Оливером. В этом Зоя полагала себя непревзойденным экспертом. Пообещав,  что
всенепременно воспользуется ее рекомендациями,  Агги задумалась над тем, чем
еще  можно  помочь Зое.  Ответ  дал  листок  с  домашним  телефоном  Мирски,
пришпиленный к стене. Она  набрала номер и услышала голос Мирски, записанный
на  автоответчик. После звукового  сигнала сказала, что она  -  подруга Зои,
приехавшая из Новой Зеландии и заглянувшая к ней,  и, хотя ей не хотелось бы
вмешиваться,  не  смогут ли  Мирски приглядеть  за  Зоей... отвести к врачу,
забрать  на  несколько дней  из  дома?  Положив  в  наплечную  сумку  затвор
"Калашникова" и рожок, она поднялась наверх, чтобы убедиться,  что Зоя легла
в постель, увидела, что та уже сладко спит, и бегом вернулась к "Форду".
     По  пути в  стамбульский  аэропорт  ее  поразила новая  ужасная  мысль.
Неужели  Оливер направился на восток через  горы? Зная Оливера, она не могла
исключить  такой вариант. Сдав взятый напрокат "Форд",  она  устроила  целое
представление в терминале  регистрации отбывающих пассажиров. Спектакль этот
ей удался, потому что ее переполняли  тревога и чувство вины. Она  - Шармейн
Уэст,  и она просто  места  себе не находит, объясняла Агги молодому клерку,
стоявшему за стойкой "Турецких авиалиний". Она показала ему паспорт, одарила
ослепительной улыбкой. Она и Марк поженились шесть  дней тому назад, а вчера
вечером у них  случилась ужасная  ссора  из-за сущего пустяка,  первая после
свадьбы, и утром, проснувшись, она  нашла эту записку, в которой говорилось,
что он уходит из ее жизни...  Нежно пробежавшись  пальчиками  по  клавиатуре
компьютера,  клерк подтвердил ее  самые худшие предчувствия: в  это  утро ни
один человек с фамилией Уэст не вылетал из Стамбула. И  не бронировал билеты
на рейсы этого дня.
     - Хорошо, - по  голосу  Агги чувствовалось, что ничего хорошего в  этом
нет. - А если он автобусом уехал в Анкару и улетел оттуда?
     На  что клерк с  сожалением  ответил, что  о вылетах  из Анкары у  него
никакой информации нет. Из аэропорта Агги  ретировалась в маленькое кафе, из
которого в  присутствии  Аполлона  и  позвонила  Броку.  После этого  ей  не
осталось ничего другого, как ждать, ждать звонка от "твоей матери или меня",
чем она, собственно, и занималась.
     "А  что сказала  бы моя настоящая  мать... та, которая была  счастлива,
лишь  когда все было, как ей хотелось? 

"Делай  с ним что хочешь, Мэри Агнес,
если только ты не причинишь ему вреда..."

     И мой отец, образцовый шотландский  учитель? "У  

тебя сильный характер,
Мэри Агнес. Тебе не пристало скулить из-за..."

     Зазвонил телефон. Желание поговорить  с  ней возникло не у матери, не у
отца, а у телефонистки информационной службы.
     - Сообщение для Архангела. "Это я".
     - Вам забронирован билет на рейс до Игрушечного города.
     Это Тбилиси.
     - По прибытии вас встретят. Фоллбэк, ваш тамошний дядя.
     Аллилуйя! Это подарок!
     Вскочив на ноги,  Агги  бросила  на  столик  деньги,  в  последний  раз
потрепала Аполлона  по голове и, трепеща от радости,  помчалась  к терминалу
регистрации пассажиров, вылетающих из Стамбула. По пути вспомнила про затвор
и рожок от "Калашникова", и ей  хватило ума выбросить их в урну до того, как
отдать  сумку  на   рентгеновский  контроль.  "Полиция  раскроет   еще  один
террористический  акт", -  подумала она, представив себе,  какой  поднимется
шум, когда будет обнаружен этот "мусор".
     * * *
     Брок поднялся на борт военно-транспортного самолета в аэропорту Нортолт
с  твердым  убеждением,  что  всю  мелочовку  он  делал хорошо,  а  вот  все
действительно важные дела провалил. Он арестовал  Массингхэма, но Массингхэм
никогда не был для него главной целью. Он распознал в Порлоке самое червивое
яблоко, но  ему  недоставало улик, которые, представленные  в  суде, надолго
упекли бы  продажного  полицейского за решетку.  Для  этого  ему  требовался
Сингл,  но шансы заполучить его живым Брок  расценивал как нулевые. Утром он
договорился  с  русскими: ему отдадут Сингла, если  им  достанутся  Хобэн  и
Евгений. Однако  Брок  практически не сомневался, что  Тайгера пристрелят до
того, как он, Брок, попадет в Грузию, и на душе у него скребли кошки, потому
что в  решимости  добраться  до  отца он послал на смерть сына.  "Напрасно я
отпускал его гак далеко, - говорил себе Брок. - Мне  следовало ехать  с ним,
все время быть рядом".
     Понятное дело, вина лежала исключительно на нем. Как и Агги, он убеждал
себя,  что  мог  предусмотреть  подобное  развитие  событий (Оливер  открыто
декларировал  свои  намерения), но  проявил недопустимую медлительность и не
принял необходимых мер предосторожности. "Я толкал,  а Тайгер  притягивал, и
притяжение Тайгера оказалось  сильнее  моих  толчков".  Только  неизбежность
грядущего сражения успокаивала его, перспектива сойтись  с противником лицом
к лицу, благо место и  время уже определились. Да,  он шел на риск, для него
лично  операция могла закончиться  трагически, но этот момент  они с  Лайлой
подробно обговорили  в присущей им иносказательной манере и пришли к выводу,
что выбора у него просто нет.
     - Там  будет один молодой человек, - часом раньше  рассказывал он Лайле
по  телефону. -  По моей вине  он  попал  в передрягу, и  я  не уверен,  что
поступил правильно, подвергнув опасности его жизнь.
     - Да? А что с ним случилось, Нэт?
     - Видишь ли, он отправился  на прогулку и не без моего содействия попал
в дурную компанию.
     -  Тогда ты должен  пойти  и  вызволить  его, не  так  ли,  Нэт? Нельзя
оставлять этого молодого человека одного.
     - Да, я знал, что ты дашь мне такой совет, Лайла,  и я тебе благодарен.
Потому что это не пустяковое дело.
     - Разумеется,  нет. За пустяковые дела нет  смысла и браться. Ты всегда
все  делал  правильно,  Нэт, с той поры,  как  я тебя знаю. Вот и  сейчас не
останавливайся,  если  тебе это  не  по душе.  Иди и  делай то, что считаешь
нужным.
     Но ей хотелось обсудить  с ним более важные проблемы, за что он и любил
ее  всем  сердцем. Ветреная дочь начальницы почтового  отделения  сошлась  с
владельцем строительной фирмы Палмером, который  бросил жену и детей.  Лайла
намеревалась при следующей  встрече  высказать молодому Палмеру  пару теплых
слов. Решила, что  ради этого она готова съездить на строительную  площадку.
Что  же  касается почтмейстерши,  так  та  подложила  свою дочь  под  самого
богатого мужчину  в городке, а теперь сидит за  пуленепробиваемым  стеклом и
делает вид, что ее это не касается...
     - Только будь осторожна,  Лайла, - предупредил ее Брок. - Нынче молодые
люди не столь уважительны к старшим, как в наше время.
     Группа  захвата  состояла  из восьми человек. Иначе, как  заявил  Айден
Белл, это не группа, а неуправляемая толпа,  что создаст проблемы, когда они
попадут  в  район  боевых  действий.  Они  сидели  в  салоне, трое  напротив
четверых,  вооруженные, в  боевой раскраске,  в  черной  униформе  командос,
черных ботинках и вязаных  шлемах. "Последний  человек присоединится к нам в
Тбилиси, когда будем менять борт",  - сообщил им Белл, не упомянув, что этот
человек  -  женщина.  Брок  и  Белл  устроились  отдельно,  как  и  положено
командованию.  На Броке были  черные  джинсы  и  летная  куртка  с  нашивкой
"Таможня Ее величества" на груди.
     От   оружия  он  отказался.  Лучше  смерть,  чем  неизбежное  служебное
расследование, если  бы  он подстрелил кого-то из своих. Маркеры, нанесенные
флуоресцентной  краской на  куртку Белла,  показывали, что командир - он, но
для того, чтобы их увидеть, требовались специальные очки. Ревя  двигателями,
самолет начал разбег, легко оторвался от земли, взмыл в облака.
     - Грязную работу  делаем мы, -  напомнил  Белл Броку. -  А вот светские
беседы - по твоей части.

Глава 20
     Первым,  что бросилось в  глаза Оливеру,  оказавшемуся в  компании двух
молодых парней, которые  встретили  его у  вертолета, были тракторы.  Желтые
сельскохозяйственные  тракторы.  "Если  мне  понадобится  трактор-другой,  -
игриво подумал он, - я всегда смогу позаимствовать их в Вифлееме, никто и не
заметит".  Мыслями  он  старался  сосредоточиться  на внешнем мире,  отрезав
внутренний.  Поклялся, что не  заглянет  в  последний.  Пока они летели,  он
восхищался    горными   красотами.    Когда   приземлялись   -    деревнями,
долиной-крестом,   золотым   отсветом   на  снежных  вершинах.  На  земле  -
тракторами. "Смотри  на все, что тебе  нравится, -  говорил  он  себе, - как
можно дольше. Смотри наружу - не внутрь".
     Брошенные  тракторы.  Тракторы  для строительства новых дорог,  которые
вдруг перестали быть  дорогами  и вновь  превратились в  поля.  Тракторы для
выравнивания  земли под  строительство домов,  для  рытья дренажных  канав и
создания ирригационных систем, тракторы  для вывозки спиленного леса. Только
новые дома не построили, трубы завезли,  но не уложили в канавы, лес бросили
там, где  спилили. Тракторы, прилипшие к земле, словно мухи к ленте-липучке.
Тракторы,  задумчиво  взирающие  на поблескивающие  снегом  горные  вершины.
Стоящие без  дела. Ни один не двигался,  ни у одного даже не работал  мотор.
Брошенные  у  полей,  на  которых так  и  не  посадили виноградную  лозу,  у
недостроенных  ирригационных  систем.  Наткнувшиеся на  невидимые  преграды.
Оставшиеся без трактористов.
     Они пересекли железную дорогу. Сорняки обвили  колесные пары товарняка.
Козы бродили между спальными вагонами.  "Там опасно, -  говорила Зоя. - Если
он посылает  много  денег, его терпят. В последнее время он не посылал много
денег". Следовательно, там опасно. Из дверных проемов каменных домов местные
жители со  злобой смотрели на него.  Его  сопровождающие также  не проявляли
дружелюбия. Парень слева - возрастом  постарше, со шрамом на  лице. Справа -
прихрамывал.  У  обоих -  винтовки.  Оба  держались  с  таким  видом,  будто
принадлежали  к тайному обществу. Они вели его к дому Евгения, но незнакомым
путем.  Канавы, залитые водой,  котлованы,  обрушившиеся  мостки блокировали
прежнюю  тропу.  Коровы и овцы паслись между затихшими  бетономешалками.  Но
крестьянский дом остался  таким же, как он его и запомнил: вытертые ступени,
дубовая веранда, широко открытые двери и знакомая темнота внутри. Хромоногий
махнул рукой в сторону ступеней. Оливер поднялся на крыльцо, прислушиваясь к
эху  своих шагов,  разносящемуся в  вечернем  воздухе.  Постучал  в открытую
дверь, но  ему никто не ответил. Вошел в  темноту  и  замер. Ни голосов,  ни
запахов  готовящейся  Тинатин   еды.  Только  отдающая   плесенью  сладость,
свидетельствующая о недавнем присутствии мертвых. Он различил кресло-качалку
Тинатин, рога, из которых пьют вино, железную плиту. Каменный камин, над ним
-  портрет грустной старухи  в гипсовой, с отколовшимися кусочками, раме. Он
обернулся.  Кошка  спрыгнула  с  кресла-качалки  и  теперь  выгибала  спину,
напоминая ему Джако. Сиамского кота Нади. Он позвал:
     - Тинатин? - Подождав: - Евгений?
     Медленно открылась дверь  в дальней стене, и  на пол легла полоса света
заходящего солнца. По центру полосы он различил сгорбленную тень гоблина. За
ней появился и сам Евгений,  прозрачный, бестелесный, такого  Оливер не  мог
себе  и представить, в  домашних  шлепанцах,  в  вязаной  мешковатой  кофте,
опирающийся  на  палку.  Каштановые  волосы  уступили  место  седой  щетине,
серебристой пылью спускающейся  на щеки и подбородок. Глаза,  которые четыре
года назад весело поблескивали из-под пушистых ресниц, превратились в черные
дыры. А  за спиной  Евгения, то ли  слуга,  то ли  дьявол, возник ничуть  не
изменившийся Аликс  Хобэн в  белом  пиджаке,  темно-синих брюках,  с сотовым
телефоном,  болтающимся  на  руке,  словно  барсетка.  И  возможно,  как   и
утверждала  Зоя, он действительно был дьяволом,  потому что,  как дьявол, не
отбрасывал тени,  если, конечно,  его  тень не  поглощалась  полностью тенью
гоблина-Евгения.
     Евгений заговорил первым, и вот голос его остался таким  же  твердым  и
сильным, как прежде.
     -  Что ты  здесь  делаешь, Почтальон?  Зря  ты пришел  сюда. Ты  ошибся
адресом. Отправляйся домой.  -  И уже  начал  поворачиваться к Хобэну, чтобы
отдать приказ, но не успел, потому что Оливер заговорил:
     - Я пришел,  чтобы  найти моего отца, Евгений. Моего  другого отца.  Он
здесь?
     - Здесь.
     - Жив?
     - Жив. Его не застрелили. Еще не застрелили.
     - Тогда  ты позволишь поздороваться с тобой?  И Оливер смело  шагнул  к
нему, простирая руки, чтобы  обняться с хозяином. И Евгений уже собрался все
простить, прошептал: "Добро  пожаловать", - начал поднимать руки,  но поймал
взгляд Хобэна и опустил  их. Шаркая ногами, подался назад, предлагая Оливеру
войти. Оливер не стал просить себя дважды, безмерно радуясь тому, что Тайгер
жив, переступил порог  и, улыбаясь, оглядывал знакомую  обстановку, пока его
взгляд не упал на Тинатин, постаревшую на тридцать лет. Она сидела на  стуле
с высокой спинкой,  руки ее  сжимали на коленях крест,  другой крест висел у
нее на  шее, вместе с иконкой, на которой младенец Христос  сосал  прикрытую
грудь  Его матери. Оливер  опустился рядом с ней  на  колено, взял  ее руку.
Перед  тем как  наклониться, чтобы поцеловать ее, заметил, как  высохло лицо
Тинатин.   Новые  морщины,  вертикальные  и  диагональные,  пересекали  лоб,
спускались по щекам.
     - Где ты был, Оливер?
     - Прятался.
     - От кого?
     - От себя.
     Он услышал щелчок и обернулся. Стоя  у приоткрытой  двери черного хода,
Хобэн мотнул головой, не отрывая взгляда от Оливера, приглашая его следовать
за собой.
     - Ты пойдешь с ним, - приказал Евгений.
     Не отставая  от Хобэна,  Оливер  пересек  двор. Они подошли  к каменной
конюшне. Вход охраняли два вооруженных парня, такие  же неулыбчивые, как те,
что привели  его  в дом. Дверь  удерживали  на месте  поперечные  деревянные
брусья, заложенные в металлические гнезда по бокам двери.
     - Жаль,  что ты не успел к похоронам, - заметил Хобэн.  - Как  ты нашел
это место? Тебя послала Зоя?
     - Никто меня не посылал.
     - Эта женщина  не  может  и  пяти  минут  удержать язык  за  зубами. Ты
пригласил сюда кого-нибудь еще?
     -Нет.
     - Если пригласил, мы убьем твоего отца, а потом и тебя. Я лично приму в
этом участие.
     - Я уверен, что примешь.
     - Ты ее трахнул?
     -Нет.
     - В этот раз, значит, нет? - Хобэн постучал в дверь. - Кто-нибудь дома?
Мистер Тайгер, сэр, мы привели к вам гостя.
     К этому времени Оливер протиснулся мимо Хобэна и  с  помощью охранников
вытащил  из гнезд  брусья-запоры.  Толкнул  дверь,  с  силой  пнул  ее,  она
подалась. Крикнул: "Отец!" -  и вошел, вдыхая сладкий запах сена  и лошадей.
Услышал тихий вскрик, словно кто-то  проснулся,  потом  шуршание соломы. Она
лежала во всех трех стойлах. На гвозде у последнего висело коричневое пальто
реглан Тайгера, а он сам лежал на боку, совсем как Оливер,  когда грустил, в
черных носках, белых трусах и грязной синей рубашке от "Терн-булла и Ассера"
с когда-то белым воротником, прижав колени к груди, обхватив их руками. Лицо
Тайгера  почернело от синяков, в  опухших глазах стоял страх перед  миром, в
который его недавно забросила жизнь. Одна цепь сковывала  ему  ноги и  руки,
затем  тянулась  к железному кольцу, вбитому в  столб. Он попытался  встать,
увидев приближающегося Оливера, ему это не удалось,  но, падая на солому, он
уже изготавливался  ко второй  попытке.  Поэтому Оливер,  вместо того  чтобы
сохранять  дистанцию и  не подавлять отца своими габаритами, сунул руки  ему
под мышки и поставил на ноги, отметив, как и Зоя, что он действительно очень
маленький,  а  теперь еще и худой:  под  рубашкой  от "Тернбулла  и  Ассера"
остались только кожа да кости.  Он смотрел на  синюшное лицо отца,  и чем-то
оно напомнило ему лицо Джека, утонувшего мужа  миссис Уотмор,  хотя он видел
его только на фотографиях. "Десять дней в воде, - как-то призналась она, - а
потом  меня вызвали в  Плимут на  опознание".  Он подумал  об  искусственном
дыхании рот  в рот, которое приходилось  делать людям, с которыми совсем  не
хотелось целоваться. Подумал об умершем брате  Джеффри. Задался  вопросом, а
каково  человеку, которому принадлежали "Соловьи", пентхауз и  "Роллс-Ройс",
сидеть  в стойле со скованными руками и ногами, без красивого вида из окна и
секретаря.
     - Я видел Надю, - он чувствовал, что должен сообщить отцу хоть какие-то
новости. - Она просит передать, что по-прежнему любит тебя.
     Он понятия не  имел, почему решил начать именно с этого, но Тайгер, вот
чего он не  ожидал, прижался к нему, и вроде бы они даже поцеловались, после
чего сразу отстранился и торопливо проговорил, конечно же, для Хобэна:
     - Они тебя быстро нашли, не так ли? В Гонконге или где?
     - Да. Нашли. В Гонконге.
     - Я не знал, где ты будешь.  Тебе не сидится на  месте. Я даже не знаю,
когда  ты учишься,  а когда занимаешься бизнесом. Полагаю,  такая  жизненная
активность - это прерогатива молодых.
     - Мне следовало чаще давать о себе знать, - ответил  Оливер. И добавил,
повернувшись к Хобэну: - Сними цепь. Мой отец идет с нами  в  дом. - Заметив
самодовольную ухмылку Хобэна,  взял за плечо и под  настороженными взглядами
охранников отвел в сторону, чтобы никто не мог слышать его слов. - Ты по уши
в  дерьме, Аликс.  - Убедительность его тона  базировалась  исключительно на
блефе и ни на чем не основанных предположениях. - Конрад собирается во  всем
признаться  швейцарской   полиции,   Мирски   заключает  сделку  с  турками,
Массингхэм ушел  в  глубокое  подполье,  а  вот  ты  фигурируешь  в  списках
разыскиваемых  преступников как  человек, застреливший Альфреда  Уинзера. Не
думаю, что тебе есть смысл проливать еще чью-то кровь. Возможно, мой  отец и
я - единственные фишки, на которые ты можешь сыграть.
     - А какова твоя роль в этой комедии, Почтальон?
     - Я - паршивый осведомитель. Я выдал вас британским властям четыре года
тому  назад. Я предал моего отца, Евгения и всю компанию. Просто мои хозяева
очень уж долго  затачивали  нож. Но до тебя  они доберутся очень даже скоро,
это я могу обещать.
     Возникла  пауза: Хобэн консультировался с Евгением, потом он дал приказ
охраннику  отомкнуть цепь и наблюдал, как Оливер  помогает отцу сполоснуться
водой  из  ведра.  Оливер  пытался  при  этом вспомнить,  помогал ли  Тайгер
умываться  ему, когда  он был маленьким, и решил, что такого просто не могло
быть. Оливер  принес костюм  Тайгера, небрежно брошенный на сено,  попытался
хоть как-то привести его в  порядок, прежде чем надеть на  отца. За костюмом
последовали туфли.
     В доме  люди  то ли  пробуждались, то  ли  готовились отойти ко сну, во
всяком  случае,  затеплилась  хоть  какая-то,  но  жизнь.  Под  скептическим
взглядом Хобэна  Оливер усадил отца в кресло у камина, Евгений сидел в таком
же, камин их разделял, налил обоим по стакану вифлеемского вина  из стоящего
на  столе  кувшина.  И  хотя  Евгений  не  желал  признавать,  что  знает  о
присутствии Тайгера,  предпочитая смотреть на языки пламени,  по молчаливому
согласию  они  синхронно  поднесли  стаканы  к  губам и сделали  по  глотку.
Подчеркнуто игнорируя друг друга, они лишь явственнее показывали, что оба  в
курсе событий. Оливер же, наблюдая за ними, всеми силами старался поддержать
это  стремление  к  общению,  каким  бы  искусственным оно  ни было. И  роль
возвратившегося  блудного  сына  он  играл  легко  и  непринужденно. Помогал
Тинатин резать  овощи, по ее  указанию ставил  и  снимал с огня  кастрюли  и
сковородки, приносил  свечи,  находил спички, расставлял  на столе  тарелки,
раскладывал ножи, ложки, вилки.  Спросил Евгения: "Евгений, я ставлю тарелку
во главе стола? Так?"  -  и  удостоился  похвалы за  свои хлопоты: "Спасибо,
Почтальон".  "Отец,  осталось недолго,  отведай колбасы, чтобы не умереть от
голода".  И Тайгер, пусть он  и стыдился  грязных  ногтей, проснулся от  его
взгляда,  взял  кусочек,  пожевал, заявил,  что никогда в  жизни не ел более
вкусной  колбасы.  Попытался  улыбнуться  и,  радуясь  хоть  частичному,  но
освобождению, начал приходить в себя, следя  подбитым глазом  за курсирующим
по комнате Оливером.
     - Это место, как  я понимаю, "Соловьи" Евгения, - обратился он к  сыну.
Из-за отсутствия переднего зуба он немного шепелявил.
     - Да, конечно, - согласился Оливер, раскладывая ножи.
     - Ты мог бы мне рассказать.  Я понятия об этом не  имел. Тебе следовало
меня предупредить.
     - Я думал, что предупреждал.
     -  Я не люблю, когда  меня держат  в  неведении.  Тут самое место  паре
пансионатов. Из отдельных бунгало. Пожалуй, даже четырем. В каждой долине.
     - Пожалуй. Четыре - хорошая идея.
     -  И  большой  отель  посередине с  дискотекой  и  ночным клубом.  И  с
олимпийским бассейном.
     - Для него там самое место.
     - Как я понимаю, вино ты пробовал, - сурово, несмотря на нехватку зуба.
     - Да, и не раз.
     - Хорошо. Что ты можешь о нем сказать?
     - Отличное вино. Я от него в восторге.
     -  Естественно. Божественное  вино.  Я вижу  здесь  большой  потенциал,
Оливер.  Я  удивлен, что  ты  этого не заметил.  Ты знаешь, я неравнодушен к
продуктам питания и напиткам. Они идеально совмещаются с нашими интересами в
индустрии отдыха. Ты видел все эти бездействующие тракторы?
     - Разумеется. - Оливер нарезал хлеб.
     - И что ты подумал, когда увидел их?
     - Мне стало грустно.
     -  Тебе следовало  подумать  о  твоем  отце.  Это  та самая ситуация, в
которой  я чувствую  себя как рыба  в воде. Обесценившиеся акции,  умирающие
предприятия. Все, что  ждет  творческого подхода.  Купить завод за бесценок,
использовать   для   его    возрождения   современные   методы   управления,
рационализировать  инфраструктуру, оптимизировать  число работающих, за  три
года поставить на ноги. Надо привлечь Рэнди, это его епархия.
     - Прекрасно.
     - Банкам это понравится.
     - Безусловно.
     -  Хорошая еда,  хорошее  вино, хорошее обслуживание.  Простые  радости
жизни. Именно к этому будет стремиться человечество в следующем тысячелетии.
Или не так,  Евгений?  - Ответа не последовало, поэтому Тайгер вновь глотнул
вина.  -  Я скажу  Кэт, чтобы она включила его  в  винную карту. -  Он вновь
обращался к Оливеру. - Первоклассное каберне. Может, чуть  больше терпкости,
чем хотелось бы. - Маленький глоток. - Несколько лет в бутылке пойдут только
на  пользу. Но в  одном  ряду с  лучшими  винами, в  этом  нет  ни  малейших
сомнений.  -  Еще  глоток,  короткое  раздумье.  - Одновременная  дегустация
нескольких  марок.  Вслепую. Кэт проделывает  это превосходно.  С этим могут
сравниться лишь  несколько сортов  красных вин. Я прямо  сейчас могу назвать
двух-трех  людей, которые полагают себя тонкими ценителями. Им оно наверняка
понравится. - Еще глоток. Чмоканье губами. -  Нам  нужен дизайнер. У Кэт  он
есть.  Нарисует превосходную этикетку,  стилизует  бутылку. Высокие горлышки
всегда хорошо смотрятся. "Шате Аргонавт", как тебе такое  название? Испанцам
не понравится, это  я могу сказать тебе  сразу. - Он хохотнул. - Определенно
не понравится.
     - Испанцев  и спрашивать никто не будет. -  Оливер оглянулся, продолжая
накрывать на стол, Тайгера же словно прорвало.
     - Ответ истинного  англичанина, сэр! На  днях я как раз говорил об этом
Гупте. Нет  более наглого человека на земле, чем испанец, когда он на чем-то
настаивает.  Немцы, французы,  итальянцы,  с ними  как-то проще. Не  так ли,
Евгений? - Нет  ответа. - Они доставили нам много горя, эти испанцы. Не одно
столетие портили кровь, доложу  я  вам.  -  Он  вновь  выпил, гордо выставил
подбородок, вновь попытался поймать взгляд Евгения, но безуспешно. Нисколько
не смутившись, хлопнул рукой по колену. - Господи, Евгений, я чуть не забыл!
Тинатин,  дорогая, тебя  это очень  порадует! За плохими новостями  иной раз
забываешь хорошие.  Оливер стал отцом. У него очаровательная  дочка, которую
зовут  Кармен... Подними  с  нами  стакан,  Евгений... Аликс, что-то ты весь
вечер мрачен...  Тинатин,  дорогая...  За Кармен Сингл... долгой  ей  жизни,
здоровья и счастья... и процветания... Оливер, я  поздравляю тебя. Отцовство
тебе к лицу. Ты стал больше и лучше.
     "А вот ты ссохся, -  подумал Оливер, вдруг разозлившись  на отца за то,
что он заговорил о его дочери. - Ты показал всем, что за душой у тебя ничего
нет. Кроме зияющей пустоты. На пороге смерти тебе нечего продемонстрировать,
кроме отупляющей тривиальности".
     Но в  поведении Оливера эти  мысли  никак  не  проявляются. Он  кивает,
улыбается,  чокается стаканом с  Тинатин,  но  не  с Хобэном  или  Евгением,
курсирует между плитой, столом и двумя стариками у  камина, сосредоточившись
на поддержании  атмосферы  добрососедства. Только  Хобэн, сидящий на  скамье
между двумя нахохлившимися  охранниками, не выказывает желания поучаствовать
в празднике. Но его мрачность не может обескуражить Оливера. Ничто не может.
Фокусник ожил. Иллюзионист, танцор на  яйцах, творец веселья откликнулся  на
зов зрителей. Оливер, звезда поливаемых дождем автобусных остановок, детских
больниц,  хостелов Армии  спасения, распаковал свои черные  чемоданы и давал
представление, плата за которое  - его  жизнь и жизнь Тайгера. Пока  Тинатин
готовила, Евгений слушал  вполуха и  считал свои неудачи в языках пламени, а
Хобэн и его дьяволы обдумывали  сложившуюся ситуацию и гадали, что же делать
дальше.   Оливер   знал  своих   зрителей.   Сопереживал  им,   понимал   их
замешательство,  их страх  перед  будущим.  Он по  себе знал,  что в  минуты
отчаяния отдал  бы  все, что  имел,  за  выступление паршивого  фокусника  с
набивным енотом.
     Даже Евгений начал понемногу поддаваться его магии.
     - Почему  ты  не писал нам, Почтальон? - спросил он, по-прежнему сидя у
камина, когда Оливер вновь наполнил его стакан. - Почему  перестал учить наш
любимый грузинский?
     На оба эти вопроса  Оливер смиренно ответил, что он всего лишь человек,
что  не хранил  верность, но  теперь  блудный  сын  осознал свои ошибки. И с
обменом  этими  вроде   бы  невинными  фразами  нарастала   иррациональность
происходящего,  все  более  напоминая  иллюзию  обыденной   жизни.   Тинатин
приготовила  еду,  Оливер  пригласил  всех к столу,  усадил  Евгения, тот не
протестовал, во  главе. Какое-то время старик  сидел, низко наклонив голову,
уставившись  в  тарелку.  Потом,  словно  вид  пищи  вдохнул  в  него  силы,
выпрямился, сжал  кулаки,  расправил широкую  грудь,  потребовал вина. И  за
вином Тинатин отправила Хобэна, не Оливера.
     - Что мне делать с тобой, Почтальон? - спросил Евгений, и в уголках его
завалившихся глаз появились слезы. - Твой отец убил моего брата. Скажи мне!
     Но Оливер с подкупающей искренностью возразил ему:
     -  Евгений,  мне искренне жаль Михаила. Но  мой отец его не убивал. Мой
отец -  не предатель,  и  я - не  сын  предателя.  Я  не понимаю, почему  ты
обращаешься с ним, как  с животным. -  Он бросил короткий взгляд на  Хобэна,
который  бесстрастно  сидел между  своими телохранителями.  И Оливер обратил
внимание, что он более не  говорит по сотовому телефону, и радостно подумал,
что  Хобэн  лишился  всех  своих  друзей. -  Евгений,  я  думаю,  мы  должны
насладиться  твоим  гостеприимством и уехать  с  твоим  благословением,  как
только рассветет.
     И  Евгений   вроде   бы  расположен  с  пониманием  отнестись  к  этому
предложению  Оливера, да только  Тайгер, непривычный к тому, чтобы  разговор
шел без его участия, все портит.
     - Позвольте мне  все  прояснить, если  ты  не возражаешь  Оливер.  Наши
хозяева,   как  я  подозреваю,  под  влиянием  нашего  друга  Аликса  Хобэна
придерживаются  иного  взгляда... Пожалуйста, не  перебивай  меня...  С того
момента,  когда  я добровольно отдал  себя в  их  руки,  они  пытаются  этим
воспользоваться,  чтобы решить  два  вопроса.  Во-первых... пока  я  говорю,
ничего  не  надо  класть мне  в тарелку, Оливер, спасибо  тебе... Во-первых,
хотят убедить  меня переписать на них все мои активы, чего,  собственно, они
добиваются уже  не  один месяц.  Во-вторых,  хотят  отомстить мне  за смерть
Михаила,  придерживаясь  абсолютно ошибочного  мнения,  будто  я  в  паре  с
Массингхэмом  все это устроил. Ни на ком... ни на сотрудниках моей фирмы, ни
на  членах моей семьи нет и малой толики вины за случившееся. Однако, как ты
видишь  сам,  Оливер, моих  слов  никто не  слышит.  Я словно разговариваю с
глухими.
     Эта  тирада  побуждает  Хобэна   повторить  выдвинутые  против  Тайгера
обвинения  своим  ужасным  голосом,  которому,  однако,  недостает привычной
наглости.
     - Твой отец  всех  нас кинул,  -  заявляет  Аликс.  -  Он  сговорился с
Массингхэмом. Он пошел на сделку с английскими секретными службами. Убийство
Михаила  -  часть  этой сделки.  Евгений Иванович хочет  отомстить  и  хочет
вернуть свои деньги.
     И снова Тайгер бросается в бой, выдвигая Оливера  на  роль  третейского
судьи.
     - Это абсолютная  чушь, Оливер.  Ты не хуже моего  знаешь, что я всегда
считал  Рэнди Массингхэма  червивым яблоком, и  если я виноват,  то  лишь  в
одном:  я слишком долго  терпел его.  И ядро заговора  не я и Массингхэм,  а
Массингхэм и Хобэн. Евгений, умоляю тебя, употреби свою власть...
     Но Оливер - уже не мальчик, взрослый мужчина - обрывает отца.
     -  Скажи нам, Аликс, - вкрадчиво говорит он, не повышая голоса, - когда
ты в последний раз ходил на футбол?
     Задавая этот вопрос,  Оливер не чувствовал  неприязни  к Хобэну. Потому
что не видел себя ни рыцарем на белом коне, ни великим детективом, срывающим
маску с преступника. Он был артистом, а единственный враг артиста - зритель,
который  не  аплодирует.  Его  главная  цель состояла  в том,  чтобы  своими
фокусами вызволить отца из  беды  и сказать, что он сожалеет  о случившемся,
хотя особой жалости  он не испытывал. Потом  предстояло запудрить  синяки на
лице  отца,  вставить ему зуб, купить  новый  костюм, побрить  и доставить к
Броку, а после Брока усадить за огромный,  в пол-акра, стол на Керзон-стрит.
Поставить  его  на ноги  и  твердо  заявить:  "Ты  здесь, теперь делай,  что
считаешь  нужным,  мы  расстаемся". В сравнении с этими  задачами Хобэн  был
всего   лишь   мелкой,  случайной  помехой,  следствием,   но   не  причиной
неприятностей  отца.  Поэтому без  эмоций, ровным голосом он пересказал все,
что узнал от  Зои, упомянув и про водку и колбасу  в  перерыве матча, и  про
радость  Павла,  вызванную  присутствием обоих  родителей, и  про  недоверие
Михаила к Аликсу,  которое перевесило  согласие Зои пойти на  футбол. Он  ни
разу не повысил голос, не поднял палец, чтобы подчеркнуть значимость той или
иной  фразы, использовал  лишь интонации для того,  чтобы речь его произвела
должный  эффект.  И,  продолжая  говорить,  он  видел,  как  его  слушателям
открывается истина: и Хобэну, застывшему  с побледневшим  лицом, лихорадочно
просчитывающему  варианты,  и охранникам  Хобэна, заерзавшим  на  скамье,  и
Евгению, у  которого от  слов Оливера словно  прибавлялось  сил, и  Тинатин,
которая  поднялась и растворилась в темноте комнаты, по пути скользнув рукой
по плечам мужа, и Тайгеру, который рассеянно ощупывал пальцами избитое лицо,
убеждая себя,  что по  большей части все на месте.  Когда же Оливер закончил
рассказ  о  футбольном матче и выдержал  паузу, достаточную для того,  чтобы
Евгений  полностью  осознал  смысл сказанного,  стремление  говорить правду,
только правду и ничего, кроме правды, едва  не  заставило его  отказаться от
намеченной стратегии и признаться в своем предательстве не только Хобэну, но
и всем. Но, к счастью, в этот самый момент на поле вышли новые игроки, что и
удержало Оливера от поспешных действий.
     Первым признаком стало стрекотание лопастей вертолета, пролетевшего над
домом.  Оно  стихло,  вновь  воцарилась тишина, которую  разорвало появление
второго вертолета. И  хотя в мире  уже  не осталось мест, где  не нарушалась
тишина,  а  вертолеты   и  самолеты  частенько  появлялись   в  ночном  небе
загадочного  Кавказа, в  Оливере эти звуки разбудили  надежду  на  спасение.
Хобэн, конечно, протестовал,  точнее, возмущенно протестовал, но протестовал
на грузинском,  и Евгений  ему  возражал.  Тут Тинатин вернулась  с  большим
пистолетом  в руке, как показалось Оливеру, таким  же, какой  предлагал  ему
Мирски в Стамбуле.  Но возвращение Тинатин прошло незамеченным, потому что у
обоих охранников Хобэна вдруг возникло желание покинуть комнату.  У одного -
через дверь на веранду, у  второго  - через окно между камином и кухней.  Но
оба остановились, а потом распластались на  полу,  не  добравшись  до  цели.
Сразу стало понятно, почему они  потерпели неудачу: люди в черном входили  в
комнату  в тот самый  момент, когда  охранники хотели  из  нее выйти. Стычка
привела к тому, что люди в черном, с черным оружием в руках взяли верх.
     Никто не  произнес  ни слова  и не раздалось ни единого выстрела,  пока
комнату  не  озарила  вспышка  и  от  грохота  чуть  не  лопнули  барабанные
перепонки. Но причиной стали не гром и молния,  не разрыв шумовой гранаты, а
пистолет  Тинатин,  который  она,  держа  обеими  руками,  словно клюшку для
гольфа, направила  на Хобэна.  В  результате  ее телодвижений  во лбу Хобэна
возник  большой яркий рубин,  а глаза его  широко раскрылись от изумления. В
это  самое время  Брок уже уводил  Тайгера  в угол и  простыми и доходчивыми
фразами объяснял ему, как неудачно сложится в дальнейшем  его жизнь, если он
откажется от сотрудничества с правоохранительными  органами. И Тайгер слушал
его, слушал уважительно, как положено пленнику, поставив ноги вместе, прижав
руки к бокам, поникнув плечами, ловя каждое слово.
     "Что  я вижу? - думал  Оливер.  - Что понимаю  теперь, чего не  понимал
раньше?" Ответ нашелся  сразу, понятный, как и  вопрос. Того, что  он искал,
просто не  существовало.  Он прошел  путь  до конца, открыл  дверцу в  самую
потаенную,  запертую  на семь замков  комнату  и обнаружил, что  она  пуста.
Секрет Тайгера состоял в том, что никакого секрета не было вовсе.
     Другие люди врывались в окна и двери, уже не люди Брока, потому что это
были русские, и кричали они на русском, и возглавлял их бородатый русский, и
этот  бородач, к недовольству Оливера, ударил  Евгения  по  голове  какой-то
дубинкой, отчего лицо старика залила кровь. Впрочем,  Евгений этого, похоже,
и не заметил. Он стоял,  заложив руки за спину, а закричала Тинатин, требуя,
чтобы ее  мужа  оставили  в покое. Впрочем, Тинатин ничем  не  могла  помочь
Евгению,  потому  что  ее обезоружили и бросили  на  пол лицом  вниз, и  она
наблюдала  за  происходящим  с уровня пола.  На  этом  же  уровне, к  своему
удивлению, тут же  оказался и  Оливер. Он шагнул к бородачу, чтобы высказать
ему пару слов, а  в следующее мгновение  потерял точку опоры. Ноги почему-то
взлетели выше головы, он шмякнулся спиной об пол, и чей-то стальной каблук с
такой силой опустился ему на живот, что свет померк, и он подумал, что умер.
Но не  умер,  потому что свет  появился вновь, а мужчина, который пнул  его,
лежал на полу и стонал, держась за промежность, после,  как быстро догадался
Оливер, удара Агги, вооруженной автоматом и одетой в черный костюм пантеры с
боевой раскраской апачей на лице.
     Действительно, он бы  никогда ее не узнал, если бы  не  ее  шотландский
выговор, когда  она, со строгостью школьной мымры втолковывала ему: "Оливер,
поднимайся,  пожалуйста, вставай,  Оливер, 

быстро!"

 А поскольку на слова  он
никак не  реагировал, она  отбросила автомат  и отчасти подняла,  а  отчасти
заставила его подняться. Он стоял, покачиваясь, и тревожился насчет  Кармен,
не разбудил ли ее весь этот шум и гам.


ВЫРАЖЕНИЕ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ


     Выражаю  особую благодарность Алану Остину,  фокуснику из Торки, Девон;
Сюркю  Яркану,  менеджеру Программы организации туризма университета Богачи,
Стамбул;  Тимуру  и  Георгию  Барклая  из  Мингрелии;  достопочтенному  Филу
Коннелли,  в прошлом  сотруднику  таможни  Ее  величества и  охранной  фирмы
"Эксайз инвестигейшн сервис",  и  Питеру, швейцарскому  банкиру,  которого я
могу упомянуть только по имени.
     
ПРИМЕЧАНИЯ
  (1)  Хампстед  -- фешенебельный район  на  севере  Лондона,
частично сохраняет характер живописной деревни.
     (2) Хампстед-Хит -- лесопарк на северной возвышенной окраине Лондона.
     (3) Барбикан  -- единый  жилой микрорайон,  в котором  расположен новый
культурный центр Лондона.
     (4) De facto и de jure -- фактически и юридически (лат.).
     (5)  "Сеифуэй"  --  сеть  продовольственных  магазинов   и  универсамов
одноименной компании.
     (6) Илей -- административно-территориальная единица Турции.
     (7)   Челтнем-Ледиз-Колледж   --  известная  женская  привилегированная
частная средняя школа в г. Челтнеме, графство Глостершир. Основана в 1853 г.
     (8)  Хаммерсмит  --  район в  западной  части  Лондона,  где  находится
выставочный зал "Олимпия".
     (9) Коппер -- полицейский (разг.).
     (10) Солиситор -- юрист, консультирующий  клиентов, в т. ч. организации
и фирмы, подготавливает дела для барристеров, имеет право выступать в низших
судах.
     (11) Modus operandi -- способ действия (лат.).
     (12)   Строительное   общество   --   финансово-кредитное   учреждение,
предоставляющее  индивидуальные  долгосрочные  ссуды  для строительства  или
покупки  жилых  домов  или  квартир  за  счет  средств, привлекаемых в  виде
краткосрочных вкладов населения.
     (13) Домик  Уэнди -- игрушечный домик,  в  котором могут  играть  дети.
Назван по имени девочки Уэнди, персонажа пьесы Джеймса Барри "Питер Пэн".
     (14)  Ирландский  тотализатор -- система игры на деньги  на  скачках, в
которой  ставки объединяются  в общую  сумму,  а лошади,  на  которых делают
ставку, определяются жеребьевкой.
     (15)   "Дейли  экспресс"  --  ежедневная  газета  правоконсерва-тивного
направления, тираж около 1,5 млн. экземпляров. Основана в 1900 г.
     (16) Миллер Макс(1894-- 1963) -- ведущий комик Великобритании 30, 40  и
50-х годов.
     (17)  "Развеселые ребята" -- группа артистов мюзик-холла, выступавшая в
лондонских  театрах  "Палладиум"  и  "Виктория-палас" с 1932 по  1962  г. Их
программы отличались жизнерадостностью и грубоватым юмором.
     (18)  "Дейли  телеграф"  --  ежедневная   газета  правоконсерва-тивного
направления,  тираж порядка 1,1 млн.  экз.  Основана  в  1855  г. В  1937 г.
слилась с "Морнинг пост". Полное название "Дейли телеграф и морнинг пост".
     (19)  Ивс  Бурл  (р. 1909)  --  один из  самых  известных  американских
исполнителей народных баллад.
     (20) Камден-таун -- один из периферийных районов Лондона.
     (21) Бенджамин -- с древнеевр. -- сын десницы, то есть любимый сын.
     (22) Гатуик -- крупный международный аэропорт к югу от Лондона.
     (23) Странд  --  одна из  главных  улиц  в  центральной части  Лондона,
соединяет Уэст-Энд и Сити. На ней расположены театры, фешенебельные магазины
и  гостиницы. Буквальный перевод --  берег.  Раньше  улица шла  вдоль берега
Темзы.
     (24) Дорсет -- графство Дорсетшир, расположенное в Южной Англии.
     (25)  "Желтые страницы"  -- телефонный справочник, в  котором  абоненты
сгруппированы по роду деятельности. Выпускается компанией "Бритиш  телеком".
Отпечатан на желтой бумаге.
     (26) Пимлико -- район в центральной части Лондона, облюбованный геями.
     (27) "Женский институт" -- организация, объединяющая женщин, живущих  в
сельской местности. В ее рамках действуют различные кружки, семинары и т. д.
     (28) Челси -- фешенебельный район в западной части Лондона.
     (29) "Семтекс" -- пластичная взрывчатка большой разрушительной силы.
     (30) Барристер -- адвокат, имеющий право выступать в высших судах.
     (31)  "Файнэншл  таймс" --  ежедневная  финансово-экономическая  газета
консервативного направления, влиятельный орган  финансовых и деловых кругов.
Печатается на розовой бумаге. Тираж порядка 290 тыс. экз. Издается с 1888 г.
     (32) "Индепендент"  --  ежедневная газета, определенного  политического
направления не имеет. Тираж около 390 тыс. экз. Основана в 1896г.
     (33)   "Экономист"  --   еженедельный   политико-экономический   журнал
консервативного  направления.  Влиятельный  орган промышленных  и финансовых
кругов. Тираж порядка 430 тыс. экз. Основан в 1843 г.
     (34) Джаггернаут -- одно из воплощений бога Вишну,  в переносном смысле
-- безжалостная, неумолимая сила.
     (35)  "Ивнинг  стандарт"  --   ежедневная  лондонская  вечерняя  газета
консервативного направления. Тираж порядка 500 тыс. экз. Основана в 1827 г.
     (36)  Парк-Лейн  --  улица  в  лондонском  Уэст-Энде,  известна  своими
фешенебельными отелями и особняками.
     (37) Броуги --  уличные ботинки, мужские  или женские,  обычно украшены
накладками с декоративными дырочками и насечками.
     (38) "Асприз" -- фешенебельный магазин  галантерейных изделий и дорогих
подарков в Уэст-Энде.
     (39)   Итон   --  одна   из   девяти   старейших   престижных   мужских
привилегированных   средних   школ.   Учащиеся   в   основном   выходцы   из
аристократических семей. Многие  премьер-министры  Великобритании --  бывшие
воспитанники этой школы. Основана в 1440 г.
     (40) Metier -- ремесло (фр.).
     (41) Старый Свет -- Англия, соответственно Новый Свет -- Америка.
     (42) Чин-чин -- всего наилучшего (англ.).
     (43)  "Джамбо"  -- название "Боинга-747". Такую кличку  имел гигантский
слон  весом в  шесть  с  половиной  тонн,  купленный в  1881 г. в Лондонском
зоопарке  цирковым  владельцем Финиасом Барнумом  для  "Величайшего  шоу  на
Земле".  В  рекламе  своего  представления  Барнум  написал:  "...Джамбо  --
универсальный синоним  всего  исполинского"  и  тем самым ввел  это слово  в
английский язык в значении "гигантский, огромный".
     (44) Еn bloc -- целиком, в целом (фр.).
     (45) Долина Напа -- плодородная долина на западе Калифорнии. Крупнейший
район  виноделия в  США (производство  столовых  вин).  Первыми  вино начали
производить монахи из  окрестных испанских миссий.  Ныне наиболее  известные
винодельческие фирмы расположены  в городках Калистога, Оуквилл, Резерфорд и
Йонтвилл.
     (46) Школа изучения стран Востока и Африки -- учебное заведение, входит
на  правах  самостоятельного  института в состав  Лондонского  университета.
Основана в 1916г.
     (47) Уилтонский ковер  -- шерстяной  ковер с  низким разрезным ворсом и
восточным узором. Первоначально производился в г., графство Уилтшир.
     (48)  Бароны-разбойники -- презрительное  прозвище  основателей крупных
промышленно-финансовых корпораций  США, сколотивших  свои состояния в период
первичного накопления капитала во  второй половине 19-го и  начале 20-го вв.
зачастую   при  помощи  обмана   и  грубой  силы.  (В  средневековой  Европе
баронами-разбойниками называли  мелких  феодалов, взимавших подати за проезд
через их земли.)
     (49) Берулава Хута Михайлович (р. 1924) -- современный грузинский поэт,
в  настоящее  время  возглавляет  один  из писательских  союзов  и  является
президентом Детского фонда Грузии.
     (50)   Фатом  --   морская   сажень,   равна  6   футам,   используется
преимущественно для измерения глубины воды.
     (51)  S&S -- начальные  буквы  от  "Single&Single"  ("Сингл и  Сингл"),
названия финансового дома.
     (52) Поло -- игра в мяч верхом на лошади, популярна в аристократических
кругах.
     (53) Бриерли Джеймс -- известный английский фокусник.
     (54) "Эскот" -- ипподром близ г. Виндзор, где в июне проходят ежегодные
четырехдневные   скачки,  являющиеся  важным  событием  в  жизни  английской
аристократии. Впервые были проведены в 1711 г.
     (55) Маттерхорн -- вершина в  Пеннинских Альпах, на границе Швейцарии и
Италии. Имеет форму четырехгранной пирамиды, почти на 1000 м возвышается над
окружающими хребтами.
     (56)  День поминовения  --  крупнейший в  году  праздник в  Оксфордском
университете, посвящается  памяти  основателей его  колледжей,  проводится в
июне.  Во   время   торжеств   присуждаются   почетные   степени,   читаются
стихотворения, удостоенные премии, дается большой бал.
     (57) Патни -- южный пригород Лондона, известен многочисленными гребными
клубами на Темзе.
     (58) Метка -- горка  песка, конусообразная деревянная или пластмассовая
площадка, на которую кладут мяч для первого удара при игре в гольф.
     (59) Игра "Ким"-- детская игра, когда, взглянув на ряд  предметов, дети
потом пытаются назвать  их по  памяти.  Названа  по  имени героя  романа  Р.
Киплинга.
     (60) Итонский пиджак -- черный, до пояса, напоминающий фрак без фалд.
     (61) Ламбрекен -- украшение из материи на дверных и оконных проемах.
     (62) "Mapкс энд  Спенсер"  --  сеть  фирменных  магазинов  по  торговле
преимущественно    одеждой    и    продовольствием   одноименной   компании.
Ориентированы на средний класс.
     (63)  "Спектейтор" -- еженедельный  журнал консервативного направления.
Освещает вопросы  политики, экономики,  литературы и искусства.  Издается  в
Лондоне. Тираж порядка 50 тыс. экз. Основан в 1828г.
     (64) "Мейл он санди" -- воскресная малоформатная газета консервативного
направления, рассчитанная на массового читателя. Тираж  порядка 2  млн. экз.
Основана в 1982 г.
     (65) Ребята в синем -- прозвище полицейских, по цвету формы.
     (66) Файлофакс -- одна из моделей электронной записной книжки.
     (67) "Мини" --  модель малолитражного легкового автомобиля, выпускаемая
компанией "Роувер групп".
     (68)  Чичестер  --  город  в  графстве  Суссекс, в  котором  с 1962  г.
проводится ежегодный летний театральный фестиваль.
     (69)  Эдуардианская  пьеса --  пьеса  времен  короля  Эдуарда VII.  Его
правление (1901 -- 1910) характеризовалось отходом от  строгой викторианской
морали.
     (70) "Соседи" -- популярная многосерийная телевизионная передача канала
"Би-би-си-1" о повседневной жизни семьи в одном австралийском городе.
     (71) Anwa11e -- адвокаты (нем.).
     (72) Zucker nimmt er auch! -- Сахар положите в обе! (нем.).
     (73) Und  kein  Telefon, Frau Mагtу.  -- К  телефону меня не подзывать,
фрау Марти (нем.).
     (74) Manifest -- декларация судового груза
     (75) А fait accompli -- совершившийся факт (фр.).
     (76) Genau -- точно
     (77)   Оксюморон   (от   греческого   охутороп,   остроумно-глупое)  --
стилистический оборот, в котором сочетаются семантически контрастные  слова,
создающие неожиданное  смысловое  единство,  напр.:  "живой  труп",  "убогая
роскошь".
     (78) Verite -- правда, правдивость (фр.).
     (79) Dahin, dahin -- туда, туда
     (80) Поттер,  Беатрис(1866-- 1943)  --  известная детская писательница.
"Питер-Кролик" -- одна из ее лучших сказок.
     (81) В  Англии  проездные билеты  на  общественный  транспорт  снабжены
фотографией владельца.
     (82)  Шетлендский пони -- одна  из  самых  древних пород,  выведена  на
Шетлендских островах.