-----------------------------------------------------------------------
Ursula K.Le Guin. The Author of the Acacia Seeds and Other Extracts
from the Journal of the Association of Thcrolinguistics (1974).
Пер. - И.Тогоева. "Миры Урсулы Ле Гуин". "Полярис", 1997.
& spellcheck by HarryFan, 30 March 2001
-----------------------------------------------------------------------
И ДРУГИЕ СТАТЬИ ИЗ "ЖУРНАЛА АССОЦИАЦИИ ТЕРОЛИНГВИСТОВ*"
ПОСЛАНИЯ, ОБНАРУЖЕННЫЕ В МУРАВЕЙНИКЕ
Записи сделаны при помощи выделений осязательного органа муравья на
сухих горошинах акации, выложенных в определенном порядке, рядами, в конце
одного из тех извилистых туннелей, что соединяют самое сердце муравейника
с внешним миром. В первую очередь внимание исследователя привлекло именно
четкое, вполне вероятно значимое, расположение горошин.
Тексты, записанные на семенах акации, весьма фрагментарны, а перевод их
на язык человека в определенной степени условен и в смысловом отношении
носит характер интерпретации. Однако, на наш взгляд, данные послания
интересны хотя бы уже потому, что разительно отличаются ото всех уже
известных нам образцов муравьиного языка.
Семена N 1-13.
Не (буду) трогать разведчиков. Не (буду) ударять. (Буду) тратить на
сухие зерна (мою) душевную теплоту. Могут найти их, когда (буду) мертв.
Прикоснись к этому сухому дереву! (Я) зову! (Я есть) здесь!
Приведенный отрывок может быть прочитан и так:
Не тронь разведчиков. Не ударь. Потрать на сухие зерна тепло (твоей)
души. (Другие) могут найти их, когда (ты) умрешь. Прикоснись к этому
сухому дереву! Позови: (я) здесь!
Ни в одном известном нам диалекте муравьиного языка глагол не имеет
показателей лица, кроме форм третьего лица (в единственном и множественном
числе) и первого (во множественном числе). В данном тексте используются
лишь формы инфинитива, поэтому не представляется возможным определить
лицо, число и наклонение глаголов.
Семена N 14-22.
Длинны туннели. Длиннее то, что не имеет туннелей. Ни один из туннелей
не достигает конца того, что не имеет туннелей. То, что не имеет туннелей,
простирается дальше, чем мы могли бы пройти за десять дней (парафраза -
"за всю жизнь"). Слава!
Восклицание "Слава!" представляет собой первую часть традиционного
приветствия "Слава Королеве!", или "Да здравствует Королева!", или "Осанна
Королеве!", однако в данном случае слово-знак "королева" опущено.
Семена N 23-29.
Как погибает муравей, захваченный врагами, так умирает муравей,
оставленный друзьями (букв. "без других муравьев"), но сладки одиночества
мгновения (букв. "все же быть без других муравьев сладостно, словно пить
нектар").
Если муравей вторгается в чужую колонию, его обычно убивают. Если
муравья изолировать от других членов его колонии, то он неизбежно умрет
через день-два. Основную трудность в приведенном тексте представляет
расшифровка словосочетания "без других муравьев", что, как видно из нашего
перевода, по всей вероятности, означает "одиночество" - понятие, для
которого в муравьином языке не существует самостоятельного слова-знака.
Семена N 30-31.
Ешьте яйца! Вверх (?) с королевой!
По поводу интерпретации второй фразы данного текста мнения
исследователей весьма неоднозначны. Вопрос этот представляется весьма
важным, так как все предшествующие записи до конца могут быть Понятны лишь
в свете этого категорического призыва. Д-р Розбоун, например, исходит из
той предпосылки, что автор - бескрылая и бесплодная рабочая самка - тщетно
жаждет стать крылатой мужской особью и основать новую колонию, воспарив к
вершине муравейника (т.е. "вверх"!) в брачном союзе с новой Королевой.
Хотя рассматриваемая фраза и может быть прочитана именно так, все же, на
наш взгляд, ничто в ней не подтверждает подобной интерпретации, и менее
всего - непосредственно предшествующий текст N_30 "Ешьте яйца!". Значение
этих слов не подлежит сомнению, хотя и представляется шокирующим.
Осмелимся высказать следующее предположение: основная путаница с
прочтением текста N_31 возникает скорее всего из-за этноцентрической
интерпретации слова-знака "вверх", которое у муравьев имеет двойное
значение. "Верх", в понимании муравья, - это, несомненно, то место, откуда
поступает пища, но, с другой стороны, "низ" - это гарантированная
безопасность, покой, т.е. дом. "Верх" во втором значении - это еще и
палящее солнце или морозная ночь, отсутствие убежища и родных туннелей,
это ссылка, это смерть. Поэтому мы предполагаем, что автором этих
крамольных воззваний была бесплодная рабочая самка, которая в уединении
своего туннеля пыталась найти средства для выражения самой страшной формы
богохульства, допустимой у муравьев, и, следовательно, правильное
прочтение надписей на семенах N_30-31 и интерпретация их смысла на языке
людей будут таковы:
Ешьте яйца! Долой королеву!
Рядом с горошиной N_31 было найдено иссушенное тельце крохотного
рабочего муравья. Голова отделена от туловища, по всей вероятности,
челюстями одного из солдат той же колонии. Порядок расположения горошин,
напоминающий музыкальную строку, остался ненарушенным. (Муравьи-солдаты
неграмотны, поэтому убийца и не заинтересовался бесполезными горошинами с
выеденной сердцевиной.) В колонии вообще не обнаружено ни одного живого
муравья; по всей вероятности, муравейник был разрушен во время войны с
соседями вскоре после смерти автора приведенных здесь записей на семенах
акации.
Дж.Д'Арбэ, Т.Р.Бардол
ГОТОВИТСЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
Удивительная сложность знаковой системы языка пингвинов общеизвестна. В
значительной степени запись знаков этого языка была облегчена
использованием подводной кинокамеры. Отснятое на пленку можно по крайней
мере повторить или показывать замедленно до тех пор, пока в плавной единой
последовательности знаков не будут, после многократного повторения и
внимательного сопоставления, выявлены основные элементы одного из наиболее
изящных живых литературных языков мира, хотя, разумеется, нюансы и даже
порой сокровенный смысл могут навсегда остаться непонятыми.
Профессор Дьюби, первым заметив отдаленное сходство письменности
пингвинов и обыкновенных серых гусей, создал пробный словарь языка
пингвинов. Исследования же этого языка по аналогии с дельфиньим, весьма до
последнего времени распространенные, зашли в тупик и доказали свою
несостоятельность.
Казалось почти неправдоподобным, чтобы система знаков, создаваемая в
основном пастообразными крыльями, короткой шеей и движением воздуха, дала
ключ к прочтению высокой поэзии этих водоплавающих писателей. Однако
ничего удивительного здесь нет, просто мы забываем, что пингвины все же
являются _птицами_, несмотря на множество очевидных несоответствий этому
классу.
То, что их письменность напоминает дельфинью _по форме_, не должно
служить основанием для вывода о том, что она и _по содержанию_ похожа на
нее. Ведь язык пингвинов на самом деле значительно отличается от
дельфиньего. Разумеется, оба эти языка характеризует удивительное
остроумие, яркие вспышки безудержного юмора, изобретательность, изящество
формы. Лишь немногие из многих тысяч литератур, созданных рыбами, отмечены
неким чувством юмора, да и то лишь самым примитивным; языки акул или,
например, тарпонов, крупных рыб из семейства сельдевых, безусловно, в
высшей степени изящны, но им абсолютно чужды оптимизм и жизнестойкость,
которые отчетливо ощущаются в языках всех китообразных. Радость, энергия,
юмор - все это присуще и пингвинам, и, разумеется, многим представителям
тюленьих. Всех перечисленных животных роднит то, что они теплокровны. Но
строение мозга и детородных органов - вот непреодолимый барьер, вот что
так отличает пингвинов от других морских теплокровных. Ведь дельфины,
например, не откладывают яиц. И этот простой акт порождает целый мир
различий.
Только после напоминания профессора Дьюби о том, что пингвины - птицы,
что они не плавают, а _летают в воде_, теролингвисты смогли по-настоящему
приблизиться к пониманию морской литературы пингвинов, только тогда были
по-новому изучены и наконец оценены по достоинству километры кинозаписей.
Но трудности перевода преодолены не до конца.
Многообещающие записи были получены от пингвинов Алели с побережья
Антарктиды. Записать групповую кинесику [кинесика - совокупность
телодвижений (жестов, мимики), применяемых в процессе общения (за
исключением движений речевого аппарата), а также наука, изучающая эти
средства общения; кинетический язык - то же, что язык жестов] в штормующем
океане, да еще при температуре 31ь по Фаренгейту [около 0 C], когда вода
из-за обилия планктона напоминает густой суп, было очень трудно; однако
упорство членов литературного кружка "Ледник Росса" было полностью
вознаграждено появлением на свет такого шедевра, как "Под айсбергом", -
этот отрывок из "Осенней песни" теперь всемирно известен в переложении
ленинградской балерины Анны Серебряковой. Ни одна словесная интерпретация
не может сравниться с ее необычайно удачной балетной версией. Потому что -
и это вполне естественно! - невозможно передать при помощи письменного
языка всю сложную эмоциональную многогранность данного произведения, столь
блистательно переданную труппой Ленинградского балета.
И действительно, то, что мы называем "переводом" с языка пингвинов или
с любого другого кинетического языка, представляет собой, прямо скажем,
нечто вроде либретто без музыки. Балетная версия - вот подлинный перевод.
Слова здесь практически бессильны.
Поэтому я и предлагаю считать - хотя предложение мое, возможно, будет
встречено взрывами гнева, хмурыми взглядами или улюлюканьем и смехом, -
что для _подлинного_ теролингвиста в отличие от артиста или просто
любителя искусства кинетический морской язык пингвинов - не слишком
благодарное поле деятельности, но тем не менее ученому гораздо интереснее
исследовать язык императорских пингвинов, чем язык пингвинов Адели,
несмотря на все очарование и относительную простоту последнего.
Изучать язык императорских пингвинов! Я предвижу многочисленные
возражения моих коллег на только что высказанное предложение! Язык
императорских пингвинов наиболее труден для человеческого восприятия и
наименее доступен из всех остальных языков пингвинов. Именно в связи с
этим профессор Дьюби как-то заметил: "Литература на языке императорских
пингвинов столь же замкнута на себя, столь же недоступна, как и само
закованное во льды сердце Антарктиды. Она, возможно, и обладает неземной
красотой, но нам ее не постичь".
Возможно. Не стану недооценивать реальных трудностей исследования, не
последней из которых является уже сам темперамент императорских пингвинов,
гораздо более замкнутых и сдержанных, чем остальные представители этого
отряда. Но, как это ни парадоксально, именно на такую черту их характера,
как сдержанность, я и возлагаю свои основные надежды. Императорский
пингвин - не одиночка, а птица общественная, и в брачный сезон они
объединяются в колонии, как и пингвины, живущие на побережье Антарктиды,
однако колонии императорских пингвинов значительно меньше и спокойнее.
Связи между их членами носят скорее личный характер. Императорский пингвин
- прежде всего индивидуалист. Поэтому я считаю, что литературное
творчество этих пингвинов непременно окажется авторским, а не
коллективным, а из этого следует, что их произведения вполне возможно
адекватным образом перевести на язык людей. Это будет, разумеется,
литература кинетическая, но весьма отличная от объемной, быстро меняющей
форму, многоплановой литературы, развивающейся в русле коллективной
морской традиции. Думаю, что литературные тексты императорских пингвинов
вполне можно подвергнуть самому тщательному научному анализу и
транскрибированию с помощью известных нам знаковых языковых систем.
"Что? - возмутятся мои противники. - Неужели мы должны тащиться к черту
на рога, в вечную тьму, где бушуют метели и трещат морозы под шестьдесят,
ради весьма слабой надежды получить образцы некоей, лишь предположительно
существующей, поэзии странных малочисленных птиц, которые упорно сидят во
мраке и холоде зимней ночи, согревая между лапами единственное яйцо?"
И я отвечу: "Да! Потому что, как и профессору Дьюби, инстинкт твердит
мне, что неземная красота этой поэзии столь уникальна, что мы вряд ли
найдем на Земле что-либо ей подобное".
Тем из моих коллег, в которых силен дух научного поиска и благородного
риска во имя достижения духовных ценностей, я скажу: "Вы только
представьте себе: льды, колючий снег, тьма, непрерывный вой и визг ветра.
А во тьме ледяной пустыни, скорчившись, застыли истинные поэты. Они будут
умирать от голода, но еще несколько недель не сойдут с места в поисках
пищи, потому что между лапами каждого из них, укрытое теплыми перьями,
покоится одно-единственное великолепное яйцо, которое только так можно
уберечь от смертоносного прикосновения вьюги и льдов. Эти мужественные
птицы не могут ни видеть друг друга, ни слышать. Им дано лишь _чувствовать
дружеское тепло_. Вот в чем суть их поэзии, их искусства. Как и все
кинетические литературы, литература императорских пингвинов беззвучна, но
в отличие от других в основе ее - почти полная недвижность, хрупкие,
легкие колебания воздуха, приподнятое перышко, дрогнувшее крыло,
прикосновение - легкое, слабое, но _теплое_ прикосновение того, кто рядом.
В невыразимо горьком одиночестве - сочувствие. В пустыне - присутствие
друга. В окружающей со всех сторон смерти - жизнь".
ЮНЕСКО выделило мне значительную сумму на снаряжение экспедиции. Пока
имеется четыре вакансии. В ближайший четверг мы отправляемся в Антарктиду.
Если кто-то захочет присоединиться к нашей экспедиции - милости просим!
Д.Петри
РЕДАКЦИОННАЯ СТАТЬЯ ПРЕЗИДЕНТА АССОЦИАЦИИ ТЕРОЛИНГВИСТОВ
Что такое язык?
На этот вопрос, центральный для теролингвистики как науки,
эвристический ответ был дан уже самим существованием такой науки. Язык -
это средство общения. Вот исходная аксиома для всех наших теорий,
исследований и открытий; и успех последних лишний раз подчеркивает
важность этой аксиомы. Но на сходный, хотя и не идентичный вопрос "Что
такое искусство?" мы до сих пор удовлетворительного ответа не дали.
Толстой в своей работе, название которой и составляет этот вопрос, дал
на него ясный и четкий ответ: искусство - это тоже средство общения. Этот
ответ, как мне представляется, был практически безоговорочно и без должной
критики взят теролингвистами на вооружение. Однако он сам порождает массу
вопросов. Например, почему теролингвисты изучают только язык животных?
Можно ответить: потому что растения не общаются между собой.
Хорошо, предположим, мы это установили. Стало быть, как это вытекает из
нашей основной аксиомы, растения не имеют языка, а следовательно, не имеют
и искусства. Но погодите! Это следует вовсе _не из основной аксиомы_, а
всего лишь из недостаточно изученного постулата Толстого.
А что, если существует некоммуникативное искусство?
Или одни типы искусства коммуникативны, а другие нет?
Сами происходя от животных, активных хищников, мы, что вполне
естественно, пытаемся обнаружить у других соответствующий тип
коммуникативного искусства, и, когда нам это удается, такое искусство
сразу же получает право на существование и свое место в типологической
классификации. Способность определить типологическую принадлежность
подобных видов искусства - недавнее блестящее достижение нашей науки.
Однако задумайтесь: несмотря на колоссальные успехи, сделанные
теролингвистикой за последние десятилетия, мы только вступаем в эру
великих открытий и ни в коем случае не должны становиться рабами
собственных аксиом. Нам пока ни разу не удалось заглянуть за те далекие
горизонты, что лежат перед нами. Мы пока еще не смеем принять тот поистине
поразительный вызов, который бросают нам растения.
Если некоммуникативное искусство растений существует, то мы обязаны
заново переложить буквально каждый кирпичик в фундаменте нашей науки и
принять на вооружение совершенно новый набор технических приемов
исследования.
Потому что просто-напросто невозможно одним и тем же способом
исследовать и описывать леденящие душу детективные истории, столь
распространенные в литературе ласок, любовные песни лягушек или туннельные
саги земляного червя - и литературные произведения, созданные красным
деревом или кабачками.
Этим объясняется и то, что безусловно смелые попытки д-ра Шриваса из
Калькутты использовать замедленную съемку для записи лексики подсолнухов
были обречены на неудачу. Он подошел к решению данного вопроса с позиций
кинесики и пользовался теми же приемами исследования коммуникативного
искусства, что и при записи произведений черепах, устриц, ленивцев. Для
него основной проблемой представлялась лишь поразительная замедленность
кинесики растений.
Однако копать здесь нужно значительно глубже. Искусство, которое д-р
Шривас стремился обнаружить, если оно действительно существует, должно
принадлежать к некоммуникативному типу и, возможно, к некинетическому.
Возможно также, что время - основной элемент, матрица и мера всех
известных искусств животного мира - вообще не имеет отношения к искусству
растений. Растения могут пользоваться, например, такой мерой, как
_вечность_. Однако мы этого пока не знаем.
Да, не знаем. И догадываемся лишь об одном: предполагаемое искусство
растений в корне отлично от искусства животных. Что же оно конкретно
представляет собой, сказать пока не можем: мы его для себя даже не
открыли. И все же я с известной долей уверенности предсказываю, что оно
существует и, по всей вероятности, окажется не активным, а реактивным,
т.е. главным в нем будет не действие, а реакция, не направленная
коммуникация, а рецепция. Это полностью противоречит тому, на чем основаны
известные нам виды искусства, поддающиеся сопоставлению и типологическому
определению. Таким образом, мы можем открыть первое в истории _пассивное_
искусство.
Но сможем ли мы вообще когда-либо узнать, что оно существует? Сможем ли
его познать?
Это, разумеется, будет невероятно трудно. Но не надо отчаиваться!
Вспомните: совсем недавно, еще в середине двадцатого века, большинство
деятелей науки и искусства не верили даже в то, что язык дельфинов может
быть расшифрован человеком и окажется безусловно достойным его внимания!
Возможно, через сто лет кто-то так же посмеется и над нашими сегодняшними
опасениями. "Представьте себе, - скажет некий фитолингвист [phyton -
растение; неологизм, который можно перевести и как "лингвистика растений"]
литературному критику-эстету, - ведь они тогда даже языка баклажанов не
знали!" И оба снисходительно улыбнутся, наденут рюкзаки и отправятся к
пику Пайка [вершина в Скалистых горах США, высота более 4 км], чтобы
прочесть в оригинале недавно дешифрованные стихи лишайника, записанные на
северной стороне его вершины.
И вместе с ними или чуть погодя туда поднимется еще более хитроумный
исследователь, настоящий искатель приключений, - первый геолингвист,
который, не обращая особого внимания на изящную, но недолговечную поэзию
лишайника, прочтет еще менее коммуникативные, еще более пассивные,
совершенно вневременные, холодные, вулканические стихи гор, в которых
каждая скала - одно-единственное слово, сказанное Бог весть когда самой
Землей, плывущей в бесконечном одиночестве и в бесконечном сообществе - во
Вселенной.
* Неологизм, образованный от греч. teras - зверь;
этот термин может быть переведен и как "зверолингвистика"