Урсула Ле Гуин

   МУЖ РОДА СТСЕ

   Вместе с отцом сидел он на берегу большой запруды. Словно разгорающи-

еся в ранних сумерках светлячки, перед глазами порхали невесомые искрис-

тые крылышки. Легкие круги на воде то и дело возникали, ширились и,  на-

бегая друг на друга, мелкой рябью угасали на безмятежной глади.

   - Почему вода ведет себя так чудно? - спросил он у отца  чуть  ли  не

благоговейным шепотом и получил столь же негромкий ответ:

   - Это арахи - когда пьют, крылом касаются поверхности.

   Вот тогда и постиг он, что центр, образующая каждого такого  круга  -

неутоленное желание, жажда. Затем настало время  возвращаться  домой,  и

мальчик, вообразив себя стремительно летящим арахой, помчался в сумерках

впереди отца навстречу ярко освещенным уступам близкого городка на скло-

не холма.

   Полное его имя звучало так: Маттин-Йехедархед-Дьюра-Га-Мурускетс Хав-

жива. "Хавжива" означало "обручальный агат" - небольшой камень с кварце-

вым пояском. Испокон веку в Стсе в чести названия камней.  Все  мальчики

рода Неба, Иного Неба, потомки Незыблемого Скрещения, по древней  тради-

ции получали имена в честь камней или определенных мужских достоинств  -

таких, как отвага, терпимость, милосердие. Семья Йехедархед стойко  при-

держивалась родовых обычаев. "Если не ведаешь, какого  ты  роду-племени,

то не знаешь, кто ты сам", - говаривал Гранит, отец Хавживы. Тихий и лю-

безный человек, с неуклонной серьезностью исполнявший отцовские  обязан-

ности, он любил изъясняться поговорками.

   Гранит, естественно, был братом матери, то есть дядей мальчика - так,

собственно, в их роду и считали отцовство. Мужчина, принимавший  участие

в зачатии Хавживы, жил на далекой ферме. Изредка бывая по делам в  горо-

де, он неизменно заглядывал в гости, но всегда ненадолго. Ибо мать  Хав-

живы, носившая титул Наследницы Солнца, свободным временем почти не рас-

полагала. Хавжива завидовал своей кузине Алоэ, у которой отец был старше

ее лишь на шесть лет и играл с нею, точно настоящий  старший  брат.  Еще

сильнее завидовал он другим детям - их матери не облечены столь  важными

обязанностями. Хавжива почти не видел собственной - мать постоянно торо-

пилась на очередной бал или в  какой-нибудь  безотлагательный  вояж.  Не

имея постоянного мужа, она крайне редко проводила ночь в родных  стенах.

Вместе с ней было чудесно, но и непросто. Приходилось изображать из себя

сынка важной госпожи, эдакого пай-мальчика, и Хавжива испытывал  опреде-

ленное облегчение, оставаясь дома один, с отцом, с ласковой и нетребова-

тельной бабушкой или с ее сестрой. Распорядительницей Зимнего Бала, при-

бывшей с визитом вместе с мужем, или с другими родичами по  Иному  Небу,

понаехавшими с ферм, или с прочими деревенскими гостями,  которые  в  их

доме не переводились.

   В Стсе было всего два странноприимных имения - дом Йехедархедов и дом

Дойефарадов, - и первые славились  своим  радушием,  поэтому  вся  родня

обычно у них и предпочитала останавливаться по приезде в город. Если  бы

гости не привозили с собой разную сельскую снедь, то, невзирая на  гром-

кий титул хозяйки дома, Йехедархедам приходилось бы несладко. Тово, мать

Хавживы, немало зарабатывала учительством, отправлением ритуалов и  про-

чей церемониальной помощью посторонним, но все, как в прорву, уходило на

бесчисленных сородичей, на те же ритуалы, на всяческого рода  торжества,

празднества да и поминки.

   - Богатство не может быть недвижным, - объяснял  Гранит  мальчику.  -

Деньги должны течь, как кровь в человеческих жилах. Попробуй только  ос-

танови в себе кроветок - тут же получишь инфаркт и помрешь.

   - Значит, старик Хеже скоро умрет? - полюбопытствовал  мальчик.  Этот

сквалыга и гроша ломаного не истратил ни на родственников, ни на  ритуа-

лы, а от зоркого глаза Хавживы не ускользало ничто.

   - Да, - согласился отец. - Его араха уже давно мертв.

   Араха - это достоинство и гордость,  особое  свойство,  присущее  как

мужчинам, так и женщинам. Но это одновременно и щедрость, и вкус к изыс-

канным кушаньям, тонким винам, к красивой жизни вообще.

   Точно так же зовется и щедро изукрашенный  природой  летучий  зверек,

полетами которого в сумерках - огненными росчерками над гладью  водохра-

нилища - и любовался по вечерам Хавжива.

   Стсе - можно сказать, остров, отделенный от великого Южного  материка

непроходимыми топями и мелеющими в отлив протоками,  где  устроили  себе

гнездовья миллионы пернатых. На берегу  сохранились  руины  колоссальных

размеров древнего моста, изрядный его фрагмент выступал из воды у  осно-

вания городского причала, возле волнолома. Следы строительной активности

былых веков встречались по всему Хайну, и обитатели этого мира давно уже

привыкли воспринимать их как естественную и неотъемлемую часть  ландшаф-

та. Разве только ребенок, маша ручонкой с пирса вслед отбывающей в морс-

кое путешествие родительнице, мог  подивиться,  зачем  это  понадобилось

древним возиться со столь грандиозной постройкой, когда  есть  куда  как

более удобные средства сообщения - корабли да флайеры.  "Может  статься,

тогда просто больше любили ходить пешком, - мог предположить он.  -  Мне

же лично по душе плавание. Или полет".

   Но высокоскоростные флайеры, так никогда  и  не  приземляясь,  только

сверкали серебром в невероятной высоте над Стсе - из одних  таинственных

мест, где обитали историки, они летели в другие,  не  менее  загадочные.

Зато в гавани постоянно  теснились  проходящие  суда,  вот  только  нога

представителя рода Хавживы крайне редко ступала на их борт. Испокон веку

все его сородичи жили в городке Стсе - таков был раз и навсегда заведен-

ный порядок вещей. Все познания, необходимые для подобной  жизни,  можно

было получить на месте, не пускаясь в долгие морские странствия.

   - Люди должны учиться быть людьми, - говорил отец. - Посмотри, к при-

меру, на дочурку Шеллы. Как упорно цепляется она ко всем:  "Поцему  так?

Поцему эдак?"

   "Почему" на языке Стсе звучало как "аова".

   - Эта кроха часто лепечет нечто вроде "нга-а-а!", - заметил Хавжива.

   - Конечно, - кивнул Гранит. - Ей еще только предстоит научиться выго-

варивать слова как следует.

   Хавжива крутился вокруг малышки всю прошлую зиму, играя с ней  и  уча

ее всему  понемножку.  Девочка  доводилась  ему  дальней  родственницей,

седьмая вода на киселе, и прибыла из Этсахина вместе с матерью, отцом  и

его женой. Вся загостившаяся семейка, глядя, как охотно мальчик  возится

с пухлой и безмятежной глазастой крохой, как терпеливо повторяет ей "ба-

ба" да "гу-гу", чуть ли слезы умиления не проливала. И хотя  собственной

сестры, а значит, и перспективы стать настоящим отцом, у Хавживы не  бы-

ло, при таком пристрастии к возне с детьми он мог запросто заслужить  со

временем право и честь стать приемным отцом ребенку, чья мать  не  имела

брата.

   Хавжива посещал занятия в школе и в храме, учился церемониальным тан-

цам, а также играл в местную разновидность футбола. В классах  он  отли-

чался завидным прилежанием. И в футбольной команде  считался  далеко  не

последним игроком, хотя и не столь ярким, как лучшая его подружка из ро-

да Потайного Кабеля по имени Йан-Йан - традиционном в ее роду для  дево-

чек, так называлась юркая морская птаха. До двенадцати  лет  мальчики  и

девочки в Стсе обучались совместно и одному и тому же. Йан-Йан считалась

лучшей нападающей в школьной команде, и на второй тайм ее, как  правило,

передавали соперникам, чтобы хоть как-то уравнять игру и уйти с поля без

слез и обид. Успехи Йан-Йан отчасти объяснялись тем, что  уродилась  она

девочкой весьма рослой, но и в дриблинге ей тоже не было равных.

   - Когда вырастешь, станешь, наверное, служителем при храме? - спроси-

ла она Хавживу, когда они вдвоем устроились на  коньке  крыши  ее  дома,

чтобы полюбоваться церемонией первого  дня  Мистерии  Високосных  Богов,

проводящейся раз в одиннадцать лет.

   Торжества еще не начались, смотреть пока было не на что, и даже музы-

ка из изношенных репродукторов, установленных на рыночной площади, доно-

силась слабо и с громкими потрескиваниями. Болтая ногами, друзья негром-

ко беседовали.

   - Нет, пожалуй. Лучше уж поучусь у отца ткацкому ремеслу, - задумчиво

протянул мальчик.

   - Хорошо тебе! Почему только глупым мальчишкам разрешается  подходить

к ткацким станкам?

   Вопрос был чисто риторическим, и отвечать на него  Хавжива  не  стал.

Женщины не ткут. Мужчины не обжигают кирпич. Люди Иного  Неба  не  водят

морские суда, зато занимаются ремонтом электронных устройств.  Люди  По-

тайного Кабеля не холостят скотину, но обслуживают генераторы. Таков из-

вечный порядок вещей - ты  делаешь  что-либо  для  других,  остальные  -

что-то для тебя. Одним ты вправе заняться, другим - нет.

   По достижении половой зрелости друзьям предстояло принять самое  пер-

вое в жизни самостоятельное решение - выбрать первую профессию.  Йан-Йан

уже определилась - собиралась пойти в подмастерья к каменщице.  А  кроме

того, ее давно уже зазывали во взрослую футбольную команду.

   Наконец внизу появился большой серебристый  шар  на  длинных  паучьих

лапках, скачущий большими прыжками. При каждом прикосновении лап к земле

вырывался яркий сноп искр. Шестеро в красном, в  высоких  белых  масках,

вопя что было сил, неслись следом и швыряли в шар цветную фасоль горстя-

ми. Хавжива и Йан-Йан, ахнув от восторга, свесились с крыши, чтобы лучше

видеть, когда шар свернет на площадь за углом. Оба знали, что под  личи-

ной этого Високосного Бога скрывается Чирт, парень  из  Небесного  рода,

вратарь взрослой футбольной команды, знали, что он одержим божеством  по

имени Царстса, или Скачущий Мяч. Бог на время вселялся в тело  человека,

дабы личным присутствием почтить церемонию, и несся теперь вдоль  улицы,

сопровождаемый благоговейными восклицаниями, воплями притворного  и  не-

поддельного ужаса и осыпаемый благодатными дарами земли.

   Захваченные спектаклем, друзья возбужденно смаковали малейшие детали:

качество маскарадного костюма бога, невероятную длину прыжков,  пиротех-

нические эффекты - и также прониклись благоговением,  настолько  велико-

лепным оказалось зрелище. Бог уже давно пронесся мимо, а они все  сидели

в мечтательной задумчивости на своей крыше под нежарким, затянутым  дым-

кой солнцем. Оба они были детьми, оба постоянно жили в согласии  с  пов-

седневными своими богами. Сейчас же им  довелось  лицезреть  необычного,

редкостного бога. И они попросту опасались расплескать  новые  впечатле-

ния. Когда им еще доведется увидеть такое? Ведь  для  бессмертных  богов

время - ничто.

   В пятнадцать лет Хавжива и Йан-Йан на пару сами стали богами.

   Уроженцы Стсе в возрасте от двенадцати до пятнадцати  лет  находились

под неусыпным надзором - великое бесчестье и неизгладимый позор тому ро-

ду, дому, семье, чей отпрыск утратит невинность преждевременно, без  ус-

тановленной церемонии. Девственность священна - горе тому, кто  бездумно

лишится ее. Сношения между полами священны - горе тему, кто  вступает  в

них безрассудно. Допускалось и даже негласно поощрялось, чтобы  мальчики

в определенном возрасте мастурбировали  и  пускались  в  гомосексуальные

эксперименты - но лишь до определенных пределов. На тех юношей,  которые

подпадали под подозрение в устоявшейся гомосексуальной связи или  попыт-

ках уединиться с какой-либо девочкой, обрушивалась  настоящая  педагоги-

ческая буря, им просто проходу не  было  от  нотаций,  смешков  и  косых

взглядов. Взрослый же за какие-либо поползновения в отношении  девствен-

ника или девственницы рисковал должностью, правами собственности  и  мог

даже стать изгоем.

   Вступление в зрелость отнимало немало времени.  Мальчиков  и  девочек

долго учили распознавать и контролировать свое половое влечение, которое

в хайнской физиологии рассматривалось как дело сугубо приватное.  В  ре-

зультате в Стсе практически не было случаев  незапланированной  беремен-

ности. Зачатие могло произойти лишь по обоюдному решению мужчины и  жен-

щины. В тринадцать мальчиков начинали учить технике осмотрительного  се-

мяизвержения. Наставления, предупреждения и даже угрозы, в которых  зак-

лючалась подобная премудрость, мало пугали подростков. Но через год-дру-

гой наступала пора проверки потенции, своеобразного порогового  ритуала.

Происходил он в столь таинственной атмосфере, окутывался такими строгос-

тями, что мальчики изрядно трусили. Пройти  такую  проверку  было  делом

чести каждого, неудача обрекала на страшный  позор.  И  как  большинство

подростков, Хавжива с тревогой  ожидал  финальных  процедур  посвящения,

скрывая страхи за маской мрачного безразличия.

   Девочки же учились совсем иному. Народ в  Стсе  считал,  что  женский

цикл плодородия делает их восприимчивее к премудростям продолжения рода,

поэтому учеба, посвященная этому, была для них куда как менее  обремени-

тельной. И пороговый ритуал носил характер своего рода празднества, ско-

рее славословия, нежели запугивания, и порождал в их душах не страхи,  а

сладостное предвкушение. Годами женщины-педагоги, прибегая к красноречи-

вым иллюстрациям, объясняли девочкам, чего будет добиваться от них  муж-

чина, как привести его в состояние полной готовности, как  дать  понять,

что нужно от него самой женщине. Многие девочки  интересовались,  нельзя

ли пока потренироваться друг с дружкой, но слышали в ответ лишь брань да

нотации. "Нет, нельзя, запрещено категорически! Вот когда пройдете  пос-

вящение и станете взрослыми, - отвечали наставницы, - делайте что  взду-

мается, но сперва каждой из вас следует пройти через положенную "двойную

дверь"".

   Обряды посвящения проводились, когда ответственным за  них  удавалось

собрать равное количество пятнадцатилетних мальчиков и девочек из город-

ка и окрестных селений. Чтобы составить подходящую пару, зачастую прихо-

дилось выписывать кого-либо и из более отдаленных мест. Пышно наряженные

и в непроницаемых масках притихшие участники ритуала весь день танцевали

на рыночной площади, чествуемые родней и зеваками, а к вечеру переходили

в дом, должным образом освященный для финальной церемонии.  Там  в  тор-

жественной тишине они вкушали ритуальную трапезу, затем молчаливые  слу-

жители в масках разбивали молодежь на пары и разводили по комнатам.  Под

масками большинство участников этой анонимной церемонии прятали благого-

вейный трепет.

   Поскольку выходцы из рода Иного Неба имели право вступать в  сношения

лишь с уроженцами Первоисточника, или Потайного Кабеля, Йан-Йан и Хавжи-

ва - а они оказались единственными представителями своих родов на  цере-

монии - предугадали свою судьбу заранее. Они узнали  друг  друга  и  под

масками уже в самом начале танцев. И как только остались одни в отведен-

ном для них помещении, тут же сбросили маски.  Встретились  взглядом.  И

смущенно потупились.

   На протяжении последних двух лет друзья встречались  крайне  редко  и

совершенно не виделись все долгие последние месяцы. Хавжива как  следует

раздался в плечах и почти догнал подругу ростом.  Перед  каждым  из  них

предстал как бы незнакомец. Они молча приблизились друг к другу и каждый

подумал: "Так вот с кем мне придется пройти через  это".  Они  коснулись

друг друга, и в них вошел бог - бог, ради которого они и пришли к своему

порогу. Они стали слово, и слово это было бог. Сперва бог неловкий и не-

уклюжий, но зато после - ослепительно прекрасный.

   Покинув на следующий день ритуальный дом, они пришли домой к Йан-Йан.

   - Отныне Хавжива будет жить здесь со мной,  -  объявила  Йан-Йан  как

взрослая женщина. И все члены ее семьи, приняв  ее  слова  как  должное,

почтительно приветствовали молодых.

   Когда Хавжива вернулся к себе домой за вещами, там тоже никто не  вы-

казал удивления, все только сердечно поздравляли, а пожилая родственница

из Этсахина отпустила весьма двусмысленную шуточку. Отец сказал Хавживе:

   - Вот теперь ты настоящий мужчина из дома  Йехедархед.  Всегда  будем

ждать тебя к обеду.

   С тех пор Хавжива ночевал только у Йан-Йан, завтракал с нею, а к обе-

ду возвращался домой. Повседневную свою одежду он перенес в новый дом, а

за одеждой для танцев и церемоний постоянно забегал к  родителям.  Учеба

его заключалась теперь в освоении ткацких премудростей на больших  стан-

ках и в изучении космогонии. Вместе с Йан-Йан он стал играть за взрослую

сборную по футболу.

   Хавжива чаще виделся теперь и с собственной матерью - когда ему стук-

нуло семнадцать, она предложила изучать  под  своим  руководством  культ

Солнца, связанные с ним обряды, ведение торгового баланса, хитрости  об-

менного рынка для фермеров Стсе и искусство торговли с купцами иных  ро-

дов и заезжими чужестранцами. Детали обрядов следовало затвердить  назу-

бок, торговый же протокол изучался на практике.

   Вместе с матерью Хавжива стал посещать торговые ряды, окрестные фермы

и даже совершал вояжи через залив в города на континенте. С легкостью  и

даже удовольствием отвлекся он от опостылевших ткацких узоров, от  кото-

рых пухла голова. Морские прогулки оказались весьма и весьма  приятными,

работа на континенте - чрезвычайно любопытной. Авторитет матери, ее ком-

петентность, острота ума и бесконечный такт оставляли неизгладимое  впе-

чатление. Присутствие среди служителей Солнца на переговорах  с  группой

почтенных торговцев, восхищение замечательным дипломатическим искусством

матери и ее помощников сами по себе были ему лучшей наукой. Мать никогда

ни на кого не давила, взяв на себя в переговорах только  направляющую  и

умиротворяющую роль. Изучение сложнейших  вопросов,  посвященных  культу

Солнца, требовало многолетнего опыта, и при матери были помощники,  пос-

тупившие в учение задолго до Хавживы. Но она находила  сына  чрезвычайно

способным. "У тебя, сынок, есть настоящий дар убеждения, -  сказала  она

как-то, когда лодка везла их домой из очередной поездки и в мглистом по-

луденном мареве над золотистой водой уже замаячили зыбкие крыши  родного

Стсе. - Ты мог бы наследовать Солнцу, если пожелаешь".

   "А пожелаю ли я?" - колебался Хавжива. Он спрашивал сам себя и вместо

внятного ответа от внутреннего своего бога получал лишь какие-то смутные

ощущения. Занятие само по себе вроде бы ничего. Никаких тебе раз и  нав-

сегда затверженных шаблонов, как в ремесле ткача. Путешествия, общение с

самыми разными людьми - это ему по душе, это давало возможность узнавать

от чужеземцев нечто неведомое, постоянно учиться новому.

   - Скоро в гости к нам пожалует подружка твоего отца, - сообщила мать.

   Хавжива погрузился в раздумья. Гранит никогда не был женат. Обе  жен-

щины, родившие от него детей, жили в Стсе и далеко никогда  не  уезжали.

Он промолчал, понимая, что деликатная пауза - среди взрослых лучший спо-

соб дать понять, что ты ждешь продолжения.

   - Они тогда были еще совсем молоды. Детей не нарожали, - пояснила То-

во. - Затем она уехала, сделалась историком.

   - А-а! - удивленно протянул Хавжива. Никогда прежде он  не  слыхал  о

ком-либо, кто стал бы историком. Это казалось невероятным - так же,  как

чужеземцу стать уроженцем Стсе. Ты тот, кем уродился. Где родился, там и

живешь.

   Пауза так затянулась, что Тово не могла не понять  ее  смысл.  Добрая

доля ее педагогического искусства как раз и заключалась в точном знании,

когда следует продолжать, а когда пора остановиться. Сейчас она предпоч-

ла промолчать.

   Когда лодка, замедлив ход, причаливала к пирсу, сооруженному  на  ос-

танках древнего моста, Хавжива все же не удержался и спросил:

   - А эта приезжая, историк, она из рода Кабеля или Первоисточника?

   - Из рода Потайного Кабеля, - ответила мать. - Ох, как же у меня  за-

текли ноги! Просто одеревенели! И неудивительно, когда плывешь на  дере-

вянном сундуке.

   Женщина, правившая лодкой, перевозчица из рода Травы, обиженно округ-

лила глаза, но смолчала и не стала защищать свое послушное и юркое дети-

ще.

   - К вам как будто приезжает родственница? - тем  же  вечером  спросил

Хавжива у Йан-Йан.

   - А, да, было такое сообщение. - Йан-Йан  имела  в  виду  телеграмму,

поступившую в информационный центр Стсе и переадресованную  на  домашний

рекордер. - Мать сказала, что она остановится в вашем доме.  Ты-то  сам,

что нового повидал сегодня в Этсахине?

   -  Просто  встречался  с  несколькими  служителями  Солнца.  А   ваша

родственница, она что, на самом деле историк?

   - Все они там слегка чокнутые, - равнодушно заметила Йан-Йан и, усев-

шись верхом на обнаженного Хавживу, стала массировать ему спину.

   Когда загадочная гостья - маленькая и худощавая женщина лет пятидеся-

ти по имени Межа - наконец прибыла, Хавжива сразу убедился, что безумием

здесь и не пахнет. Межа носила традиционную для Стсе одежду и  разделяла

свой завтрак с кем угодно. Светлые глаза  лучились  тихой  радостью,  но

лишних слов она не говорила. Ничто в ней не  выдавало,  что  перед  вами

женщина, отринувшая общественные устои, творящая то, что женщине  отнюдь

не к лицу, порвавшая отношения с собственным родом и избравшая иной  об-

раз жизни. Хавжива подозревал, что  женщина-историк  должна  состоять  в

непристойном браке с отцом собственных детей, а на  досуге  может  зани-

маться ткачеством и даже холостить скотину. Но никто от Межи не шарахал-

ся, а после завтрака старики ее  рода  устроили  настоящую  церемонию  в

честь прибытия редкой гостьи, тем самым  приняв  ее  как  самую  дорогую

родственницу.

   Интерес к ней у Хавживы не иссякал. Любопытствуя, что гостья  собира-

ется делать в Стсе, он приставал к Йан-Йан с расспросами, пока та не от-

резала:

   - Не имею ни малейшего понятия, что Межа думает здесь  делать!  Я  не

умею читать мысли чокнутых историков. Спроси ее сам!

   Когда Хавжива понял, что боится поступить так, как советует  Йан-Йан,

боится без всякой на то причины, он решил, что его  посетило  некое  бо-

жество и тому что-то понадобилось от него. Тогда юноша поднялся в  холмы

и выбрал плоский камень, удобный для долгих раздумий. Далеко внизу  тем-

нели крыши и белели стены домов Стсе, прилепившихся  к  крутым  склонам,

посреди полей и садов серебрились пятна прудов. За сушей до самого гори-

зонта простиралось равнодушное море. Он провел там в тишине целый  день,

погрузившись в созерцание моря и собственной  души.  Затем  вернулся  на

ночлег в родительский дом. Когда  поутру  Хавжива  пришел  завтракать  к

Йан-Йан, та только внимательно взглянула и ничего не сказала.

   - Я постился, - виновато сообщил он.

   Йан-Йан пожала плечами.

   - Тогда приятного аппетита! - сказала она, присаживаясь.

   После завтрака Йан-Йан отправилась на работу. Хавжива  остался,  хотя

его и ожидали в ткацкой мастерской.

   - О Мать Всех Детей, - обратился он к историку, выбрав для первой бе-

седы самый что ни на есть почтительный титул, с каким только мужчина  из

одного рода может обратиться к женщине другого. - Существуют вещи, кото-

рых я не знаю, а ты знаешь.

   - Всем, что знаю, поделюсь с превеликим удовольствием, - ответила она

с такой готовностью, словно всю жизнь провела в Стсе. Затем улыбнулась и

упредила следующий вопрос Хавживы: - Все, что дано тебе,  передашь  дру-

гим. - Подобная формула отвергала возможные предложения платы за  учебу.

- Только давай-ка мы с тобой перейдем на площадь.

   Рыночная площадь в Стсе была общепринятым местом для бесед. Любой мог

сидеть здесь на ступенях или возле фонтана, или же в тени галерей,  гла-

зея на череду прохожих. Хавживе уютнее было бы в более  укромном  месте,

но, прислушавшись к своему внутреннему богу, он подчинился.

   Они устроились в нише основания фонтана и принялись беседовать,  лишь

изредка прерываясь, чтобы поприветствовать знакомых.

   - Почему ты? - начал было Хавжива и запнулся.

   - Почему уехала? И  куда?  -  Ясноглазая,  как  араха,  Межа  подняла

взгляд, чтобы проверить свою догадку по выражению  лица  собеседника.  -

Да? Конечно, у нас с Гранитом, твоим отцом, была любовь,  настоящая  лю-

бовь, но иметь детей не получалось, а он так страстно желал ребенка?  Ты

удивительно похож на него тогдашнего. Мне приятно смотреть на  тебя?  Ну

вот, в этом и заключалась моя главная беда. И ничто здесь уже не радова-

ло. А еще я знала, как следует устроить все здесь, в Стсе. Вернее, дума-

ла, что знаю это лучше других. Хавжива понимающе кивнул.

   - Я служила при храме. Принимала сообщения, передавала  их  дальше  и

постоянно искала в этом какой-либо смысл. И мне открылось, что за преде-

лами Стсе существует огромный неведомый мир. Почему же мне  суждено  всю

жизнь провести именно здесь? Смириться с этим было трудно. Тогда я нача-

ла общаться кое с кем из тех, кто, как и я, служил при храмах на переда-

че информации. Кто ты, чем занимаешься, где живешь, каково там у  вас?..

Вскоре меня связали с группой историков, которые, как и мы с тобой,  ро-

дились в городках, а тогда как раз разыскивали людей вроде меня, но ско-

рее чтобы убедиться в тщетности подобных поисков.

   Это тоже было вполне понятно, и Хавжива снова кивнул.

   - Я стала задавать вопросы. Они тоже. Историки это умеют, ведь это их

хлеб. Вскоре я уже знала, что у них есть свои особенные школы, и поинте-

ресовалась, нельзя ли попасть в одну из таких. Они прислали в Стсе своих

представителей, те поговорили со мной, с родителями, с другими людьми  -

выясняли, не причинит ли мой отъезд каких-либо неприятностей. Стсе  ведь

весьма консервативный городок. У них там уже четыре столетия не было  ни

единого историка - выходца из наших мест.

   Межа улыбнулась приятной мимолетной улыбкой, но юноша  слушал  весьма

напряженно и веселости не выказал. Женщина не  сводила  с  него  ласково

светящихся глаз.

   - Народ у нас был потрясен, конечно, но никто особенно не  рассердил-

ся. Поэтому вскоре я и отбыла вместе с историками. Мы улетели в  Катхад.

Там есть школа. Мне стукнуло полных двадцать два года,  когда  я  начала

свое образование сызнова. Я полностью изменила  свое  бытие,  я  училась

быть историком.

   - Как это? - спросил Хавжива после продолжительной паузы.

   Межа глубоко вздохнула.

   - Очень просто. Задавая прямые вопросы, - ответила она. -  Как  и  ты

сейчас. Плюс решительным отказом от всего своего прежнего знания.

   - Как это? - повторил Хавжива, не веря своим ушам. - Почему?

   - Подумай сам. Кем я была, когда уезжала? Женщиной из рода  Потайного

Кабеля. Когда оказалась там, от подобного  титула  пришлось  отказаться.

Там я вовсе не женщина из рода Потайного Кабеля. Я просто женщина.  Могу

вступить в связь с кем угодно по собственному усмотрению.  Могу  избрать

любую профессию. Родовые ограничения имеют значение здесь,  но  не  там.

Там их нет вовсе. Здесь они в чем-то даже полезны, играют весьма  важную

роль, но за пределами этого тесного мирка теряют всякий  смысл.  -  Межа

разгорячилась. - Существуют два вида знания - локальное, то  есть  мест-

ное, и всеобщее, универсальное знание. А также два вида времени -  мест-

ное и историческое.

   - А может, и боги там совсем иные?

   - Нет, - решительно возразила она. -  Там  нет  их  вовсе.  Все  боги

здесь.

   Межа заметила, как вытянулось лицо юноши. И после паузы добавила:

   - Зато там есть души. Множество человеческих душ, сознании, исполнен-

ных знания и страстей. Души живых и давно усопших. Души людей, обитавших

на этой земле сотни, тысячи, даже сотни тысяч лет тому назад. Сознания и

души людей из иных миров, удаленных от нас на сотни световых лет. И  все

с уникальным знанием, со своей собственной историей. Мир священен,  Хав-

жива. Космос - это святыня. У меня, собственно, не было знания, от кото-

рого пришлось бы отречься. Все, что я знала, все, чему  когда-либо  учи-

лась, - все лишь подтверждение этому. В мире не существует  ничего,  что

не было бы священно. - Она понизила голос и снова  заговорила  медленно,

как местная уроженка. - Тебе самому предстоит сделать выбор  между  свя-

тостью здешней и великой единой. В конце концов, они, по существу,  одно

и то же. Но только не в жизни конкретного человека. Там  знание  предос-

тавляет человеку выбор - измениться или остаться таким, каков  ты  есть,

река или камень. Роды, обитающие на Стсе, - это камень. Историки - река.

   Поразмыслив, Хавжива возразил:

   - Но ведь русло реки - это тоже камень. Межа рассмеялась,  ее  взгляд

снова остановился на нем - вдумчивый и приязненный.

   - Мне, пожалуй, пора, - сказала она. - Устала немного, пойду прилягу.

   - Так ты теперь не? ты больше не женщина своего рода?

   - Это там. Здесь я по-прежнему принадлежу роду. Это навсегда.

   - Но ты ведь изменила свое бытие. И скоро снова покинешь Стсе.

   - Конечно, - без промедления ответила Межа. - Человек может принадле-

жать более чем одному виду бытия разом. И у меня там работа.

   Тряхнув головой, Хавжива сказал - медленнее, чем его собеседница,  но

столь же непреклонно:

   - Что проку в работе, если ты лишаешься  своих  богов?  Мне  невдомек

это, о Мать Всех Детей, моим слабым умом того не постичь.

   Межа загадочно улыбнулась.

   - Полагаю, ты поймешь то, что захочешь понять, о Муж  Моего  Рода,  -

ответила она церемониальным оборотом, позволяющим собеседнику  закончить

разговор и откланяться в любой момент, когда только вздумается.

   Мгновение помешкав, Хавжива ушел. Направляясь в мастерские, он  снова

без остатка погрузился в мир затверженных назубок шаблонных ткацких узо-

ров.

   В тот же вечер он приятно удивил Йан-Йан неистовым любовным  пылом  и

довел ее буквально до изнеможения. В них как будто опять на  время  все-

лился бог - воспылал и вновь погас.

   - Хочу ребенка, - объявил вдруг Хавжива, когда они, не размыкая влаж-

ных объятий, переводили дух в мускусной тьме.

   - Он? - поморщилась Йан-Йан не в состоянии ни думать, ни  решать,  ни

спорить. - Немного позже? Скоро?

   - Сейчас, - настаивал он. - Сегодня.

   - Нет, - сказала она мягко, но властно. - Помолчи!..

   И Хавжива замолчал. А Йан-Йан вскоре уснула.

   Больше года спустя, когда им стукнуло девятнадцать,  Йан-Йан  сказала

как-то, прежде чем погасить свет на ночь:

   - Хочу ребеночка.

   - Еще не время.

   - Почему? Ведь моему брату уже скоро тридцать. И жена его  ничуть  не

возражает - ей даже хочется, чтобы рядом вертелся эдакий пухленький жив-

чик. А когда выкормлю ребенка, перейдем ночевать в дом твоих  родителей.

Ты ведь всегда желал этого.

   - Еще не время, - повторил Хавжива. - Я еще не хочу.

   Повернувшись к нему лицом, Йан-Йан обиженно поинтересовалась:

   - А чего же ты хочешь тогда?

   - Пока не знаю.

   - Ты собрался уйти. Ты намереваешься покинуть род. Ты хочешь податься

в безумцы. А все эта женщина, эта проклятущая ведьма!

   - Никаких ведьм не существует, - холодно ответил  Хавжива.  -  Глупые

бабушкины сказки. Детские суеверия.

   Они уставились друг на друга - лучшие в мире друзья, пылкие  любовни-

ки.

   - Тогда что же не так,  Хавжива?  Если  хочешь  перебраться  в  роди-

тельский дом, так и скажи. Если приглянулась другая, ступай  к  ней.  Но

сперва дай мне ребенка! Прошу тебя. Неужели ты уже совсем утратил своего

араху?

   Ее глаза наполнились слезами.

   Хавжива спрятал лицо в ладони.

   - Все не так, - пробормотал он. - Все неправильно. Все вроде бы делаю

как принято, но меня не оставляет чувство - ты назовешь это безумием,  -

что можно и по-другому. Что есть другие способы?

   - Есть только один способ жить правильно, - прервала Йан-Йан. -  Тот,

что я знаю. И там, где я живу. Есть только один способ делать детей. Ес-

ли тебе известен другой, пойди и попробуй с кем-нибудь еще! - Она сорва-

лась на крик, напряжение последних месяцев разом выплеснулось в  истери-

ке, и Хавживе оказалось непросто успокоить ее, баюкая в нежных объятиях.

   Когда Йан-Йан снова оказалась в состоянии говорить, она отвернулась к

стене и глухо, хрипловатым голосом спросила:

   - Ты дашь знать, когда соберешься уходить, Хавжива?

   Прослезившись от стыда и жалости, он шепнул ей:

   - Да, любимая.

   В эту ночь они уснули, точно малые дети,  пытаясь  утешиться  друг  у

друга в объятиях.

   - Я опозорен, опозорен навеки! - простонал Гранит.

   - Разве ты так уж виноват в том, что это случилось? -  сухо  спросила

сестра.

   - А я знаю? Может, и виноват. Сперва Межа, а теперь  вот  еще  и  мой

сын. Может, я был слишком суров с ним?

   - Думаю, нет.

   - Тогда слишком мягок! Видно, плохо учил! Отчего он утратил разум?

   - Хавжива вовсе не обезумел, брат мой. Изволь выслушать, как расцени-

ваю случившееся я. Его, точно дитя малое, постоянно мучило,  почему  так

да почему этак. Я отвечала: "Так уж все заведено, так  делается  испокон

веку". И он вроде бы все понимал и соглашался. Но в душе его не было по-

коя. Со мной такое тоже случается, если вовремя себя не одернуть. Изучая

премудрости Солнца, он постоянно спрашивал  меня,  почему,  мол,  именно

так, а не как-то иначе. Я отвечала: "Во всем, что  делается  изо  дня  в

день, и в том, как это делается, мы олицетворяем  собой  богов".  Тогда,

замечал он, боги - лишь то, что мы делаем. В каком-то смысле да,  согла-

шалась я, в том, что мы делаем правильно, боги присутствуют, это  верно,

в том и заключается истина. Но он все же не был  до  конца  удовлетворен

этим. Хавжива не безумен, брат мой, он просто охромел. Он не может идти.

Он не в силах идти с нами. А как должен поступать мужчина, если он не  в

силах идти дальше?

   - Присесть и спеть, - медленно сказал Гранит.

   - А если он не умеет спокойно сидеть? Но может летать?

   - Летать?

   - У них там найдутся крылья для него, брат мой.

   - Позор, какой позор! - Гранит спрятал пылающее лицо в ладонях.

   Посетив храм, Тово отправила сообщение в Катхад для Межи: "Твой  уче-

ник изъявил желание составить тебе компанию". В словах  депеши  читалась

неприкрытая обида. Тово винила историка в  том,  что  сын  утратил  при-

сутствие духа, был выведен из равновесия и, как выражалась она,  душевно

охромел. А также ревновала к женщине, которой в  считанные  дни  удалось

зачеркнуть все, чему сама она посвятила долгие годы. Тово сознавала свою

ревность и даже не пыталась ее унять или скрыть.  Какое  значение  имеют

теперь ее ревность и унижение брата? Им обоим осталось  лишь  оплакивать

собственное поражение.

   Когда судно на Даху легло на курс, Хавжива обернулся, чтобы в послед-

ний раз окинуть взглядом Стсе. При виде одеяла из тысячи лоскутков зеле-

ни разных оттенков - буроватых топей, отливающих золотом колосящихся по-

лей, пастбищ, обведенных ниточками плетней, цветущих  садов  -  защемило

сердце; город своими серыми гранитными и белыми оштукатуренными  стенами

карабкался ввысь по крутым склонам холмов, черные черепичные  крыши  на-

ползали одна на другую. Издали город все больше и больше походил на пти-

чий базар - весь в пятнышках пернатых его обитателей.  Над  утопающим  в

дымке Стсе, упираясь в невысокие  кудреватые  облака,  вздыбились  исси-

ня-серые вершины острова, припудренные настоящими птичьими стаями.

   В порту Дахи, хотя Хавживе и не доводилось еще забираться так  далеко

от родных мест и люди здесь говорили с чудным акцентом, он все же  почти

все понимал и с интересом глазел на вывески, которых прежде не  видывал.

Хавжива сразу же признал их бесспорную полезность. По ним он легко нашел

дорогу к залу ожидания флайеропорта, откуда предстояло лететь в  Катхад.

Народ в зале ожидания, завернувшись в одеяла, дремал на лавочках.  Отыс-

кав свободное местечко, Хавжива тоже улегся и накрылся одеялом,  которое

несколько лет назад соткал для него Гранит. После необычно краткого  сна

появились люди в униформах с фруктами и горячими напитками. Один из  них

вручил Хавживе билет. Ни у кого из пассажиров не было  знакомых  в  этом

зале, все здесь были странники, все сидели, потупившись. После  объявле-

ния по трансляции все похватали чемоданы и направились к выходу.  Вскоре

Хавжива уже сидел внутри флайера.

   Когда мир за бортом стал стремительно  проваливаться  вниз,  Хавжива,

шепча тихонько "напев самообладания", заставил себя глядеть в  иллюмина-

тор. Путешественник на сиденье напротив тоже зашевелил губами.

   Когда мир вдруг вздыбился и стал заваливаться набок, Хавжива невольно

зажмурился и затаил дыхание.

   Один за другим они покидали флайер, выходя в дождливую тьму. Повторяя

имя гостя, из темноты вдруг вынырнула Межа.

   - Добро пожаловать в Катхад, Хавжива, добро пожаловать, Муж Моего Ро-

да! Рада видеть тебя. Пойдем же, пойдем скорее! В школе  уже  заждались,

для тебя там приготовили отличное местечко.

   КАТХАД И ВЕ

   На третьем году пребывания в Катхаде Хавжива уже знал немало  такого,

что прежде его рассудок попросту бы отверг.  Прежнее  знание  тоже  было

весьма неоднозначным, но не столь ошеломляющим. Построенное на притчах и

сказаниях, оно обращалось скорее к чувствам и всегда вызывало живой отк-

лик. Новое - сплошь факты да резоны - не оставляло места эмоциям.

   К примеру, Хавжива узнал, что изучают историки вовсе не историю.  Че-

ловеческие разумение и память оказывались почти бессильными перед  трех-

миллионолетней историей Хайна. События первых двух миллионов, так  назы-

ваемая Эпоха Предтеч, спресованные, точно каменноугольные  пласты,  нас-

только деформировались под весом бесконечной череды последующих  тысяче-

летий, что по уцелевшим крохам удавалось воссоздать лишь самые  основные

вехи. Если  кому-то  и  удалось  бы  вдруг  обнаружить  чудом  уцелевший

письменный памятник, датированный той далекой эпохой,  что  могло  изме-

ниться? Такой-то король правил тогда-то и тогда-то в  Азбахане,  Империя

некогда обратилась в язычество, на Be однажды рухнул потерявший управле-

ние ракетоплан? Находка попросту затерялась бы в круговерти царей, импе-

рий, нашествий, среди триллионов душ, обитавших в миллионах давно исчез-

нувших государств: монархий, демократий, олигархий и анархии, - в  веках

хаоса и тысячелетиях относительного  порядка.  Боги  громоздились  здесь

пантеон на пантеон, бесчисленные баталии на миг сменялись мирной жизнью,

свершались великие научные открытия, бесследно канувшие  затем  в  Лету,

триумфы наследовали кошмарам - словно шла некая  беспрерывная  репетиция

сиюминутного настоящего. Что проку пытаться описать капля за каплей  те-

чение полноводной реки? В конце концов, махнув рукой, ты сдашься и  ска-

жешь себе: "Вот великая река, она течет здесь испокон веку и  имя  ей  -

История".

   Осознание того, что собственная его жизнь, как и жизнь любого  смерт-

ного, - лишь мгновенная мелкая рябь на поверхности этой реки, порой  по-

вергало Хавживу в отчаяние, а порой приносило ощущение подлинного покоя.

   На самом же деле историки занимались преимущественно кропотливым изу-

чением мимолетных турбуленций в той самой реке. Хайн уже несколько тыся-

челетий кряду переживал период  относительной  стабильности,  отмеченный

мирным сосуществованием множества небольших полузамкнутых социумов  (ис-

торики прозвали их пуэбло, или резервациями), технологически вполне раз-

витых, но с невысокой плотностью населения, тяготеющего в основном к ин-

формационным центрам, гордо именуемым храмами. Многие из служителей этих

храмов, в большинстве своем историки, проводили жизнь в нескончаемых пу-

тешествиях с целью сбора любых сведений об иных населенных мирах у пояса

Ориона, сведений о планетах, колонизированных далекими  предками  еще  в

Эпоху Предтеч. И руководствовались они лишь бескорыстной тягой к  позна-

нию, своего рода детским любопытством. Они уже нащупали контакты с давно

утраченными в безбрежном космосе собратьями. И стали именовать зарождаю-

щееся сообщество обитаемых миров заемным словом "Экумена", которое озна-

чало: "Населенная разумными существами территория".

   Теперь Хавжива понимал, что все его предыдущие познания, все, что  он

сызмальства изучал в Стсе, может быть сведено если и не к  обидному  яр-

лычку, то к весьма пренебрежительной формуле: "Одна из типичных  замкну-

тых культур пуэбло на северо-западном  побережье  Южного  материка".  Он

знал, что верования, обряды, система родственных отношений, технология и

культурные ценности разных пуэбло совершенно отличны  друг  от  друга  -

один пуэбло экзотичнее другого, а родной Стсе занимает в этом списке од-

но из самых заурядных мест. И еще он узнал, что подобные социумы склады-

ваются в любом из известных миров, стоит лишь его обитателям укрыться от

знания, приходящего извне, подчинить все свои стремления тому, чтобы как

можно лучше приспособиться к окружающей среде, рождаемость свести к  ми-

нимуму, а политическую систему - к вечному умиротворению и консенсусу.

   На первых порах такое прозрение Хавживу обескуражило. И даже причиня-

ло душевные муки. Порой бросало в краску и выводило из  себя.  Он  решил

было, что историки утаивают подлинное знание от обитателей пуэбло, затем

- что старейшины пуэбло скрывают правду от своих родов. Хавжива высказы-

вал свои подозрения учителям - те мягко разуверяли его. "Все это не сов-

сем так, как ты полагаешь, - объясняли они. - Тебя  прежде  учили  тому,

что определенные вещи - это правда или жизненная необходимость. Так  оно

и есть. Необходимость. Такова суть местного знания Стсе".

   "Но все эти детские, неразумные суеверия!" - упирался Хавжива. Учите-

ля смотрели с немым ласковым укором, и он понимал, что сам ляпнул  нечто

детское и не вполне разумное.

   "Местное знание - отнюдь не часть некоего подлинного знания, - терпе-

ливо объясняли ему. - Просто существуют различные виды  знания.  У  всех

свои достоинства и недостатки. У каждого своя цель. Знание  историков  и

знание ученых - всего лишь два из великого многообразия этих видов.  Как

и всякому местному, им следует долго  учиться.  В  пуэбло  действительно

обучают не так, как в Экумене, но это отнюдь не означает,  что  от  тебя

что-то скрывали - мы или твои прежние учителя. Каждый хайнец имеет  сво-

бодный доступ ко всей информации храмов".

   Хавжива знал, что это сущая правда. То, что он изучал  теперь,  он  и

сам мог прежде прочитать на экранах, установленных в храме Стсе. И неко-

торые из нынешних его однокашников, уроженцы иных пуэбло,  сумели  таким

способом познакомиться с историей даже прежде, чем встретились с  самими

историками.

   "Но книги, ведь именно книги - главная сокровищница знаний, а где  их

найдешь в Стсе? - продолжал взыскивать к своим учителям  Хавжива.  -  Вы

скрываете от нас книги, все книги из библиотеки Хайна!" - "Нет, -  мягко

возражали ему, - пуэбло сами избегают обзаводиться лишними книгами.  Они

предпочитают жить разговорным или экранным знанием, передавать  информа-

цию изустно, от одного живого сознания к другому. Признайся, разве такой

способ обучения сильно уступает книжному? Разве намного больше ты  узнал

бы из книг? Есть множество различных видов знания", - неустанно твердили

историки.

   На третьем году учебы Хавжива пришел к выводу, что  существуют  также

различные типы людей. Обитатели пуэбло, неспособные смириться и принять,

что мироздание есть нечто незыблемое, своим беспокойством обогащали  мир

интеллектуально и духовно. Те же из них, кто не успокаивался  перед  не-

разрешимыми загадками, приносили больше пользы, становясь  историками  и

пускаясь в странствия.

   Тем временем Хавжива учился спокойному общению  с  людьми,  лишенными

рода, близких, богов. Иногда в приступе необъяснимой гордыни он  заявлял

самому себе: "Я гражданин Вселенной, частица всей миллионолетней истории

Хайна, моя родина - вся Галактика!" Но в иные моменты он, остро чувствуя

собственную ничтожность и неполноценность, забрасывал опостылевшие учеб-

ники и экраны и искал развлечений в обществе других школяров, в  особен-

ности девушек, столь компанейских и всегда дружелюбных.

   К двадцати четырем годам Хавжива, или Жив, как прозвали его новые то-

варищи, уже целый год обучался в Экуменической школе на Be.

   Be, соседняя с Хайном планета, была  колонизирована  уже  целую  веч-

ность, на первом же шагу беспредельной хайнской экспансии Эпохи Предтеч.

С тех пор одни исторические эпохи сменялись другими, a Be всегда остава-

лась спутником и надежным партнером хайнской цивилизации.  К  настоящему

времени основными ее обитателями были историки и чужаки.

   В текущую эпоху (по меньшей мере вот уже сто тысяч  лет),  отмеченную

политикой самоизоляции и полного невмешательства в  чужие  дела,  хайнцы

оставили Be на произвол судьбы, и климат планеты без человеческого учас-

тия постепенно вернулся к былым холодам и засухам, а ландшафт снова стал

суровым и бесцветным. Пронзительные ветра оказались по нраву  лишь  уро-

женцам высокогорий Терры и выходцам из гористого Чиффевара. Живу  климат

тоже пришелся по вкусу, и он любил прогуливаться по безлюдным окрестнос-

тям вместе со своей новой однокашницей Тью, другом и возлюбленной.

   Познакомились они два года назад еще в Катхаде. Тогда  Хавжива  неус-

танно наслаждался доступностью любой  женщины,  свободой,  которая  лишь

забрезжила перед ним и от которой деликатно предостерегала  Межа.  "Тебе

может показаться, что нет никаких правил, - говорила она. - Тем не менее

правила есть, они существуют всегда". Но Хавжива не уставал любоваться и

восхищаться собственным бесстрашием и беззаботностью, преступая эти  са-

мые правила, дабы разобраться в них. Не всякая женщина желала заниматься

с ним любовью, некоторых, как открылось ему позднее,  привлекали  отнюдь

не мужчины. И все же круг выпадавших на его долю возможностей  оставался

поистине неисчерпаемым. Хавжива обнаружил вдруг,  что  считается  вполне

привлекательным. А также, что хайнец среди чужаков обладает определенны-

ми преимуществами.

   Расовые отличия, позволяющие хайнцу контролировать потенцию и вероят-

ность оплодотворения, не были простой игрой  генов.  Это  был  результат

продуманной и  радикальной  перестройки  человеческой  психологии,  осу-

ществляемой на протяжении по меньшей мере двадцати пяти поколений -  так

считали историки-хайнцы, изучавшие вехи новейшей  истории  и  полагавшие

известными главные шаги, приведшие к подобной трансформации. Однако, по-

хоже, подобным искусством владели еще древние. Правда, они предоставляли

колонистам, остающимся в иных мирах, самим решать свои проблемы - в  том

числе и эту, важнейшую из гетеросексуальных проблем. И  решений  нашлось

бесконечное множество, многие из них весьма остроумные, но во всех  слу-

чаях, чтобы избежать зачатия,  приходилось  все  же  что-либо  надевать,

вставлять или принимать вовнутрь - кроме как при  сношении  с  уроженцем

Хайна.

   Жив был до глубины души оскорблен, когда однажды девушка  с  Бельдене

усомнилась в его способности уберечь ее от беременности.

   - Откуда тебе знать? - подивилась она. - Может, для  полной  безопас-

ности мне все же стоит принять нейтрализатор?

   Задетый за живое, он нашелся с ответом:

   - Думаю, для тебя самым безопасным будет вообще  со  мной  не  связы-

ваться.

   К счастью, никто более ни разу не усомнился в его прямоте и  честнос-

ти, и Жив вовсю предавался любовным утехам, беззаботно  меняя  партнерш,

покуда не повстречался с Тью.

   Она была отнюдь не из чужаков. Жив  предпочитал  мимолетные  связи  с

женщинами из иных миров - это придавало остроту ощущениям и, как он  по-

лагал, обогащало новыми знаниями, к чему и следовало стремиться  каждому

настоящему историку. Но Тью оказалась хайнкой. Она, как и все ее предки,

родилась и выросла в Дарранде, в семье историков. Она была такое же дитя

историков, как Жив - отпрыск своего рода. И юноша очень скоро обнаружил,

что новое чувство со всеми его проблемами куда прочнее  прежних  шальных

связей, что  несходство  их  характеров  -  вот  настоящая  пропасть,  а

сходство в чем-либо - уже подлинное сродство. Тью оказалась для Жива той

землей обетованной, ради которой он и пустился в плавание, покинув роди-

ну. Она была такой, каким он только стремился стать. Она стала для  него

также всем тем, по чему он уже давно истосковался.

   Главное, чем обладала Тью - или Хавживе так лишь казалось? - это  со-

вершенное равновесие. Когда Жив проводил время в одной с  ней  компании,

он чувствовал себя младенцем, который только собирается сделать первые в

своей жизни шаги. И, кстати, даже ходить учился, как Тью -  грациозно  и

беззаботно, словно дикая кошка, и в то же время  осторожно,  выявляя  на

своем пути все, что может вывести из равновесия, и пользуясь  этим,  как

канатоходец своим шестом. Вот же, не уставал  поражаться  юноша,  пример

полной раскованности, свободы духа и подлинной гармонии в человеке?

   Жив впервые ощутил себя совершенно счастливым. И долгое  время  ни  о

чем ином, кроме как быть подле Тью, и думать не хотел. А она  осторожни-

чала, была вежлива, даже нежна порой, но  держала  его  на  определенной

дистанции. Жив не винил ее за это, он знал свое место. Жалкий  провинци-

ал, еще недавно считавший отцом собственного дядю, он  понимал  опасения

Тью. Невзирая на безбрежные познания о  человеческой  природе,  историки

так и не сумели в самих себе искоренить некоторые предубеждения. И  хотя

Тью не страдала явной ксенофобией, что такого мог предложить ей Жив? Она

обладала и была всем. Она была само совершенство. К чему ей он?  Все,  о

чем он мог мечтать и от чего был бы счастлив, - это лишь любоваться  ею,

хотя бы издали.

   Тью же сама, разглядев Жива, нашла его привлекательным, хотя и немно-

го робким. Она видела, как он сох по ней, как мучился,  водрузив  ее  на

пьедестал в центре своей жизни и даже не сознавая этого.  Такое  чувство

казалось ей чрезмерным. Тью убеждала себя вести себя с ним холодно, ста-

ралась оттолкнуть. Ни на что не сетуя, Жив подчинялся и уходил. И  снова

наблюдал за нею издалека.

   Однажды после двухнедельной разлуки он пришел и заявил:

   - Тью, я умру, без тебя просто жить не смогу.

   От слов его повеяло такой неподдельной страстью, что  сердце  девушки

дрогнуло, и она ответила:

   - Ну что ж, давай поживем немного вместе.

   Тью ошиблась - связь их не получилась столь же краткой,  как  прочие.

Страсть Жива постепенно взяла власть и над ее сердцем. И все прочие вок-

руг стали казаться бесцветными и плоскими.

   Секс для них сразу стал безмерной радостью, сплошным бесконечным вос-

торгом. Тью сама себе поражалась - как это мужчине удалось занять  в  ее

жизни, столь важное место. Никогда и никому не позволяя боготворить  се-

бя, и в себе самой она никак  не  ожидала  зарождения  подобных  чувств.

Прежде Тью вела обычную упорядоченную жизнь, контроль над которой  извне

был скорее личностным и духовным, а не  социально-деспотическим,  как  в

жизни Хавживы в Стсе. И она всегда знала, кем хочет стать, чем займется.

Был в характере Тью эдакий несгибаемый стержень,  своего  рода  истинный

меридиан, по которому всегда и везде следовало держать курс. Первый  год

вдвоем стал для любовников праздником бесконечных открытий, своеобразным

брачным танцем, каждое движение в котором оказывалось непредсказуемым  и

вызывало новые восторги. Но к исходу года в душе Тью стало накапливаться

нечто вроде усталости, некое противление постоянному  экстазу.  Все  это

прекрасно, но ведь нельзя так жить вечно, рассуждала она. Нужно  продви-

гаться вперед. Неумолимая душевная ось снова стала отдалять ее от  Жива,

хотя и резала буквально по живому. Для юноши решение Тью было точно гром

среди ясного неба, но он не собирался сдаваться без боя.

   Этим, после долгой дневной прогулки по барханам пустыни Азу-Ази, он и

занимался сейчас в умиротворяющем тепле палатки  гетхенского  изготовле-

ния. За тонкими ее стенами завывал холодный суховей, заплутавший  в  на-

висших над местом стоянки багровых скалах, отполированных до зеркального

блеска неумолимым временем - самый типичный для Be ландшафт.

   В тусклом свете жаровни Чабе они казались друг другу братом и сестрой

- одинаково бронзовый цвет кожи, жесткие черные  кудри,  одна  и  та  же

изящная, но крепкая конституция. Лишь пылкая скороговорка Тью контрасти-

ровала с тихим и пристойным для уроженца пуэбло говором Жива.

   Но сейчас и она роняла слова медленно и отчетливо.

   - Не вынуждай меня делать выбор, Жив, - сказала Тью. - С самого нача-

ла учебы в школе я мечтала попасть на Терру. Даже раньше. Еще  ребенком.

Всю свою сознательную жизнь. А сейчас такая  возможность  представилась.

Ради этого я столько сил положила. Как у  тебя  только  язык  повернулся

просить меня отказаться от подобного шанса?

   - Вовсе я и не просил.

   - Но ведь мы оба прекрасно знаем, что у тебя на уме. Если я соглашусь

с тобой теперь, то могу потерять свой шанс навсегда. Даже если и не нав-

сегда - зачем идти на столь серьезный риск из-за годичной разлуки?  Ведь

на будущий год ты сможешь ко мне приехать.

   Жив промолчал.

   - Если захочешь, - добавила Тью жестко.

   Как и прежде, она демонстрировала готовность бесповоротно  отказаться

от каких бы то ни было претензий на Жива. Возможно, потому, что так и не

сумела до конца поверить в его любовь. Не считая себя способной  вызвать

у мужчины  бурю  подлинной  страсти,  она,  возможно,  опасалась  еще  и

собственной фальши в подобных весьма обременительных отношениях. Ее  са-

мооценка всегда опиралась лишь на интеллектуальный фундамент.

   - Ты сотворил из меня кумира, - бросила Тью и не поняла  Жива,  когда

он со счастливой решительностью вдруг возразил:

   - Это мы вместе с тобой сотворили себе божество. Извини, - добавил он

после паузы. - Эти слова из иной реальности, к делу не относятся. Суеве-

рие, можно сказать. Но я бессилен, Тью. Терра от нас на расстоянии в сто

сорок световых лет. Если ты уедешь, то, когда  доберешься  до  места,  я

давно уже буду покойником.

   - Неправда! Тебе предстоит всего лишь провести здесь год без  меня  и

отправиться следом на Терру! И прибудешь ты туда годом позже!

   - Знаю, такую теорию мы изучали еще в Стсе, -  согласился  Жив  безу-

частно. - Но ведь я, как ты знаешь, суеверен. Мы умрем друг  для  друга,

если ты уедешь. Ты могла понять это еще в катхадской школе.

   - Ну, просто даже не знаю, что и сказать. Все равно это неправда. Как

ты только можешь уговаривать меня отказаться от редчайшей в  моей  жизни

возможности и все ради того, что сам же считаешь суеверием? Где же  твоя

хваленая честность, Жив?

   После продолжительного молчания юноша кивнул.

   Тью сидела точно оглушенная, понимая, что победила. Но какой ценой!

   Она потянулась к Живу, чтобы утешить его, но скорее себя. Ее напугала

горькая тьма, появившаяся вдруг в его взгляде, его немое приятие измены.

Но ведь это вовсе не так, не измена - она с ходу отвергла  такое  слово.

Она отнюдь не собирается изменять Живу! Они любят друг друга, и речи  не

может быть о какой-то там измене. Жив сможет приехать к ней спустя  год,

максимум два. Они ведь взрослые люди - незачем им цепляться друг за дру-

га, точно детям малым. Любовь взрослых людей основана на обоюдной свобо-

де, на взаимном доверии. Тью повторяла теперь все это себе,  как  прежде

говорила ему. "Да, да", - почти беззвучно отвечал он, баюкая ее  и  лас-

кая. После Жив лежал в абсолютной, до звона в ушах тишине  пустыни,  сна

ни в одном глазу, и думал: "Это умерло, не родившись. Это никогда  и  не

начиналось".

   Они сохраняли близость все немногие оставшиеся до отлета Тью  недели.

Они любили друг друга - нежно и бережно, они  продолжали  беседовать  на

темы истории, экономики, этнологии, они цеплялись за любое занятие.  Тью

готовилась к обязанностям, которые предстояло исполнять в экспедиции  на

Терру, изучала принципы иерархии на далекой планете. Жив сочинял  курсо-

вое эссе о социально активных поколениях на планете Уэрел. Оба трудились

весьма настойчиво. Друзья устроили для Тью грандиозные проводы. На  дру-

гой день Жив сопровождал возлюбленную в космопорт. Тью крепко ухватилась

за него и, не в силах оторваться, то и дело целуя, повторяла,  чтобы  он

не откладывал, непременно через год поспешил следом за ней на Терру. Жив

посадил ее на борт флайера, которому предстояло доставить путешественни-

ков на орбиту, где их ждал звездолет системы НАФАЛ, и помахал на  проща-

ние рукой. Затем вернулся в свою квартирку в южном кампусе школы.

   Там его и нашли друзья три дня спустя. Он сидел за столом в  странном

оцепенении. Глядя в одну точку на стене. Жив не пил, не ел  и  почти  не

отвечал на тревожные расспросы друзей. Такие же, как он, выходцы из  пу-

эбло, приятели вмиг сообразили, в чем дело, и сразу же послали за  цели-

телем (так называли врачей на Хайне). Поняв, что дело придется  иметь  с

уроженцем одного из южных пуэбло, целитель сказал:

   - Хавжива! Бог не может оставить тебя здесь, он не умер в тебе.

   После долгого молчания юноша отозвался голосом,  в  котором  непросто

было признать голос прежнего Жива:

   - Я должен вернуться домой.

   - Это пока невозможно, - вздохнул целитель. - Но мы можем  прибегнуть

к "напеву самообладания", а я тем временем  отыщу  человека,  способного

воззвать к твоим богам.

   Он немедленно обратился к студентам - уроженцам юга. Четверо  отклик-

нулись тут же. Всю ночь они сидели с Живом и пели "напев  самообладания"

на двух языках и четырех диалектах, пока наконец страдалец хриплым шепо-

том не подтянул им на пятом, с трудом  выговаривая  слова  одеревенелыми

губами. Затем он свернулся клубком и проспал тридцать часов кряду.

   Проснулся он в собственной комнате. Сидящая рядом пожилая  женщина  с

кем-то беседовала. Но в комнате, кроме них двоих, никого не было.

   - Ты не здесь теперь, - говорила она. - Ты блуждаешь.  Ты  не  вправе

умереть здесь. Это неправильно, это стало бы непоправимой ошибкой. И  ты

это знаешь. Неподходящее место. Неправедная жизнь. Ты  знаешь  это!  Что

держит тебя здесь? Ты заплутал? Ты не знаешь дороги домой? Ты ищешь  ее?

Так слушай, вот она. - И старуха высоким визгливым голосом завела  песнь

почти без слов и без мелодии, вроде бы знакомую Хавживе -  казалось,  он

слышал ее целые столетия назад. Когда женщина, завершив пение, продолжи-

ла свою бессвязную речь, свою беседу ни с кем,  он  опять  провалился  в

сон.

   Когда же проснулся снова, старухи уже не было. Жив так никогда  и  не

узнал, кто была она и откуда взялась. Да он и не спрашивал. Старуха  го-

ворила с ним на его собственном языке, на диалекте Стсе.

   Юноша уже отнюдь не собирался умирать, но был крайне изможден.  Цели-

тель распорядился перевести его в лечебницу в Тесе,  самом  климатически

благоприятном уголке планеты, настоящем оазисе с  горячими  источниками.

Здесь под защитой кольцевой гряды скал зеленел лес и  даже  распускались

цветы. Бесконечные тропки петляли вокруг подножий  гигантских  деревьев,

выводя к берегам всегда теплых озер. Небольшие пруды давали приют говор-

ливым пернатым, голосам которых вторили гейзеры и бесчисленные крохотные

водопады, не умолкавшие, в отличие от птиц, и в ночи. Сюда он и был пос-

лан на поправку.

   Спустя недели три он снова начал наговаривать  заметки  на  диктофон.

Греясь на солнышке на пороге своего коттеджа, расположенного посреди за-

росшей папоротником прогалины, он разговаривал как бы сам с собой.

   - Все едино, с чего начинать собственную историю. Часть всегда меньше

целого. Ничто всегда меньше части, - говорил он,  следя  за  колебаниями

темнеющих на фоне неба тяжелых ветвей. - И неважно, из чего ты выстроишь

собственный мир, свой крохотный, разумно устроенный, уютный мирок,  если

это как раз и есть ничто, которое всегда меньше  целого.  Поэтому  любой

твой выбор оспорим. А любое знание ограничено -  бесконечно  ограничено.

Разум - это сачок, запущенный в безбрежный океан. Все,  что  ни  зачерп-

нешь, - это всегда фрагмент, всегда взгляд украдкой, всегда беглая сцин-

тилляция. Все человеческое знание локально и изначально частично. И вся-

кая жизнь, жизнь любого из людей, извечно ничтожна, произвольна,  беско-

нечно мала, она слабый проблеск отражения от? - Его  голос  пресекся,  и

над поляной посреди вековечного леса вновь повисла  беспокойная  дневная

тишина.

   Спустя полтора месяца юноша вернулся в школу. Он сменил  квартиру.  А

также факультет - оставив социологию, любимую науку Тью, он обратился  к

занятиям в Службе Экумены, которые были сродни прежним, но вели к совер-

шенно другой работе в будущем. Такая перемена должна была задержать  его

в школе по меньшей мере на год, после чего, если позволят успехи, он мог

надеяться на приличную должность в системе.  Справился  он  блестяще,  и

спустя два года его вызвали в администрацию школы и самым деликатным об-

разом, принятым среди консулов Службы, спросили, не сочтет ли он для се-

бя возможным и уместным принять назначение на  Уэрел.  Юноша  немедленно

ответил согласием. Друзья закатили грандиозную пирушку  в  честь  такого

события.

   - А я-то, дура, думала, что ты отправишься на Терру, - призналась  за

столом одна из однокурсниц. - Все эти материалы о войнах  и  рабстве,  о

классах, кастах и дискриминации - разве все это не из истории Терры?

   - Это из текущих событий на Уэреле, - ответил Хавжива.

   Никто не называл его теперь Живом. Из госпиталя он вернулся  уже  под

прежним своим полным именем.

   Сосед по столу пихнул ногой бестактную приятельницу, но та не  унима-

лась.

   - Я-то полагала, что ты отправишься следом за Тью, - вздохнула она. -

Решила, что именно поэтому ты больше не обзаводишься подружкой. Господи,

если б я только раньше знала!

   Все остальные вздрогнули, но Хавжива мягко улыбнулся и  примирительно

обнял раздосадованную однокашницу за плечи.

   Самому ему все было ясно как божий день - как он некогда  предал  лю-

бовь и бросил Йан-Йан, так теперь предали его самого. Не существует пути

назад, но нет пути и вперед. Стало быть, следует свернуть, уйти в сторо-

ну. И, хотя он человек, ему не жить с людьми. Хоть он и  стал  одним  из

историков, ему с ними не по пути. Остается лишь жизнь с иной расой.

   Хавжива более не питал надежд на какие-то грядущие радости. Он  знал,

что сам себе все испортил. Но он знал также, что  два  главных  стержня,

пронизавшие его жизнь, - боги и историзм, - в сочетании  друг  с  другом

наделили его недюжинной силой, применимой в любых  обстоятельствах,  где

угодно. И еще он знал, что единственно верное применение знания  -  осу-

ществлять свое предназначение.

   Целитель, навестив Хавживу за день до  отъезда  на  Уэрел,  тщательно

простукал его и молча присел. Хавжива тоже уселся. Искушенный  в  молча-

нии, юноша частенько забывал, что оно отнюдь не принято среди историков.

   - Что-нибудь беспокоит? - спросил наконец целитель.

   Вопрос показался Хавживе риторическим, во всяком случае задан он  был

почти в медитативном тоне. Как бы то ни было,  нужды  отвечать  на  него

юноша не нашел.

   - Поднимись, пожалуйста, - велел целитель и, когда Хавжива  подчинил-

ся, добавил: - Теперь пройдись туда-сюда.

   Понаблюдав с минуту, врач констатировал:

   - Ты не в себе, вышел из равновесия. Тебе это известно?

   -Да.

   - Может, устроим вечером "напев самообладания"?

   - Незачем, благодарю, со мной все в порядке,  -  ответил  Хавжива.  -

Просто я всегда теперь такой, немного не в себе.

   - От этого ведь вполне можно избавиться, - заметил целитель. - С дру-

гой стороны, раз уж ты собрался на Уэрел, может, это даже и  к  лучшему.

Прощай, беззаботная студенческая жизнь!

   Они обнялись, как все историки, знающие, что больше никогда  не  уви-

дятся друг с другом. В этот день Хавживе пришлось выдержать немало таких

прощальных объятий. А назавтра он уже ступил на борт звездолета "Ступени

Дарранды" и канул в космическую пустоту навечно.

   ЙЕОВЕ

   За время перелета - восемьдесят световых лет, релятивистские скорости

- умерла мать Хавживы, умер отец, не стало и Йан-Йан. В мир иной перешли

все, кого он знал в Стсе, и все друзья по учебе в Катхаде и Be. К момен-

ту посадки они были мертвы уже  долгие  годы.  Даже  ребенок,  рожденный

Йан-Йан, успел стать взрослым, состариться и умереть.

   С этим знанием Хавжива жил с тех пор, как посадил Тью на борт  кораб-

ля, а сам остался умирать. Благодаря усилиям целителя, четверки  студен-

тов, певших вместе с Хавживой, старухи, пробудившей в нем бога, благода-

ря водопадам Теса он все же выжил - но  жил  теперь  исключительно  этим

знанием.

   За время путешествия изменилось и многое другое. Когда Хавжива только

покидал Be, колония Уэрела, планета Йеове, была миром рабов,  гигантским

трудовым лагерем. К моменту прибытия НАФАЛ-звездолета к цели путешествия

там уже отполыхала межпланетная освободительная война, Йеове  провозгла-

сила свою независимость от Уэрела, да и сам институт рабства в  метропо-

лии если не начал распадаться, то сильно пошатнулся.

   Хавжива предпочел бы понаблюдать за этим  ужасным,  но  захватывающим

процессом подольше, но посольство безотлагательно спровадило его к месту

прохождения службы на Йеове. Хайнец по имени Сохикельвеньанмуркерес  Эс-

дардон Айя консультировал Хавживу перед самым отбытием.

   - Если вы ищете опасности, - сообщил он, - то встретите ее на  Йеове.

Если взыскуете надежд, найдете там и надежду. Уэрел пожрет сам себя, а в

мятежной колонии тем временем все может и наладиться.  Но  гарантировать

это вам не сможет никто. Вот что я скажу напоследок, Йехедархед Хавжива:

в обоих этих мирах на свободу вырвались весьма могущественные боги.

   Йеове сбросила иго боссов, своих хозяев - четырех корпораций,  триста

лет безраздельно властвовавших над рабами на бескрайних  плантациях.  Но

хотя за тридцать лет кровопролитных боев независимость  была  завоевана,

войны на планете так и не прекратились. Народные трибуны  и  полководцы,

обретшие среди бывших рабов власть и авторитет  в  период  Освобождения,

сражались теперь друг с другом, деля захваченный пирог. Поводом для сва-

ры служил также и вопрос, изгнать ли всех чужаков с планеты раз  и  нав-

сегда или все же допустить их присутствие и присоединиться тем  самым  к

Экумене. В конце концов поборники  полной  изоляции  потерпели  сокруши-

тельное поражение, и в старой колониальной столице появилось  новое  уч-

реждение - посольство Экумены. Хавжива провел в нем определенное  время,

"дабы изучить местный говор и застольные манеры", как ему и было велено.

Затем посол, ловкая девица с Терры по имени Солли, откомандировала  Хав-

живу в южный регион, в провинцию Йотеббер, которая давно уже  добивалась

автономии.

   История - одна сплошная подлость, думал Хавжива, глядя из окна вагона

на бесконечные руины разрушенного мира.

   Уэрелианские капиталисты триста лет измывались над рабами и  бездумно

истощали недра Йеове ради немедленной прибыли.  Бесповоротно  искалечить

целый мир не так-то просто, но если очень уж постараться, то все же  это

вполне достижимо. Гигантские карьеры обезобразили  ландшафт,  отсутствие

правильного севооборота обесплодило почву. Иссохли реки. Огромное облако

пыли затягивало теперь весь восточный горизонт.

   Боссы правили планетой при помощи насилия и устрашения. Больше столе-

тия сюда завозили лишь рабов-мужчин, непосильным трудом загоняли  их  до

смерти, а затем заменяли свежей рабочей силой. Земледельческие артели  в

таких мужских гетто постепенно приняли форму первобытно-общинных  иерар-

хий. В конце концов, когда цена рабов на Уэреле, а  также  стоимость  их

доставки оттуда резко подскочили, корпорации стали закупать также и кре-

постных-женщин. Поэтому в течение следующих двух столетий население Йео-

ве значительно возросло, появились даже города, населенные одними  раба-

ми. Такие "имуществограды" и  "пыльные"  деревеньки  посреди  бескрайних

плантаций возникали на основе былых резерваций. Хавжива знал, что первы-

ми бучу на планете затеяли женщины, взбунтовавшиеся против мужского  за-

силья в советах племен, и лишь позже вспыхнувший мятеж перерос в восста-

ние против рабства вообще.

   Едва ползущий поезд тормозил на каждом полустанке, за окном  миля  за

милей проплывали лачуги, пепелища, изрытые воронками  пустоши,  фабрики,

превращенные в сплошные руины, сменялись частично действующими, донельзя

закопченными, отвратительно грохочущими  и  изрыгающими  из  приземистых

труб облака ядовитого смрада. На каждой остановке сотни пассажиров поки-

дали поезд, но им на смену спешили все новые и новые  толпы.  Ругаясь  с

проводниками об оплате за проезд и отчаянно толкаясь, люди лезли во  все

щели, кишели в проходах и тамбурах, карабкались даже на  крышу  вагонов.

Бдительная станционная охрана, грозно размахивая  увесистыми  дубинками,

безжалостно сметала их оттуда.

   На севере огромного континента Хавживе встречались в  основном  такие

же, как на Уэреле, темнокожие, иссиня-черные люди. Но  ближе  к  югу  их

становилось меньше, стали мелькать более светлые лица, пока в самом  Йо-

теббере Хавжива не увидел людей даже светлее, чем он сам, - с кожей  пе-

пельно-голубого цвета. Это и были так называемые пыльные - потомки сотен

поколений уэрелианских рабов.

   Йотеббер оказался одним из первых центров мятежа и  первым  же  попал

под безжалостный удар боссов. Не ограничиваясь полицейскими репрессиями,

корпорации применили против восставших ковровое бомбометание и отравляю-

щие газы - в одночасье погибли многие тысячи людей. Целые города  сжига-

лись после акции, чтобы заодно кремировать тела вышедших из  повиновения

рабов и туши павшей скотины. Устье большой реки запрудили  разлагающиеся

трупы. Но все это в прошлом. Теперь свободная Йеове стала  новым  членом

Экумены, и Хавжива в ранге вице-посла направлялся в Йотеббер, чтобы  по-

мочь жителям провинции начать новую жизнь. Вернее, с точки  зрения  уро-

женца Хайна, вернуть ее к позабытым истокам.

   На вокзале в Йотеббер-Сити его встречала огромная толпа ликующего на-

рода, оттесненного за плотные полицейские кордоны. По эту сторону от ше-

ренги стражей порядка оказалась лишь весьма представительная группа офи-

циальных лиц, разряженных в экзотически пестрые мундиры -  все  наиболее

заметные в этой провинции политические деятели. Помпезное действо прошло

как положено: долгие приветственные  речи,  бурные  аплодисменты,  крики

"браво!", тьма  репортеров  с  головидения  и  фотографов  из  множества

агентств новостей. И все это  абсолютно  серьезно,  без  тени  улыбки  -

большие политики хотели, чтобы высокий гость понял сразу: он здесь попу-

лярен, он, как выразился комиссар в своем  сжатом,  но  прочувствованном

спиче, - "не просто персона грата, но посланник самого будущего!".

   В тот же вечер, устраиваясь на отдых в апартаментах-люкс бывшей рези-

денции боссов, ныне превращенной в роскошный отель, Хавжива сказал себе:

"Знали бы они, что посланник будущего сам вырос в захолустном  пуэбло  и

до прибытия в их мир про головидение даже не слыхал?"

   Он надеялся, что справится с новыми своими обязанностями и не разоча-

рует тех, кто с таким нетерпением ожидал его приезда. Эти люди, населяю-

щие обе планеты, понравились ему еще  на  Уэреле,  буквально  с  первого

взгляда - невзирая на всю их чудовищно организованную социальную  систе-

му. Они были полны жизненной силы и гордости, а здесь, на Йеове,  еще  и

верили в справедливость. Хавживе вспомнился древний терранский  афоризм,

посвященный чужим богам: "Верую, ибо это невозможно". Прекрасно  выспав-

шись, он проснулся ранним солнечным утром, полный самых радужных  надежд

и предвкушений. И решил немедленно начать знакомство с городом -  отныне

его городом.

   На выходе из  вестибюля  отеля  швейцар  (Хавживе  показалось  весьма

странным, что люди, положившие на алтарь свободы столько жертв,  до  сих

пор имеют слуг) отчаянно попытался уговорить постояльца дождаться гида с

машиной и был страшно обеспокоен столь необычным - прогулка пешком,  без

свиты! - поведением высокого гостя.  Хавжива  объяснил  ему,  что  хочет

просто подышать воздухом и любит бродить в одиночестве. И вышел, оставив

за спиной растерянного служителя, сообразившего крикнуть напоследок:

   - Ой, сэр, только не вздумайте ходить в Центральный парк, умоляю вас,

сэр!

   Решив, что парк, видимо, закрыт на время проведения каких-либо  цере-

моний либо работ по озеленению, Хавжива прислушался к совету.  И  отпра-

вился прямиком на рыночную площадь, где в этот ранний час торг был уже в

полном разгаре. Вскоре Хавжива обнаружил, что на него обращают внимание,

он становится центром толпы. Люди постепенно обступали его, опасливо за-

молкая и не отводя настороженных взглядов. Хотя Хавжива и был облачен  в

светлую йеовианскую одежду, он оказался единственным бронзовокожим среди

четырехсот тысяч горожан. Угрюмые взгляды со  всех  сторон  выразительно

свидетельствовали: "Чужак!". Тогда он  выбрался  из  притихшей  толпы  и

скрылся в прилегающих к рынку улочках. Наслаждаясь  утренней  свежестью,

Хавжива стал любоваться архитектурными красотами - ветхими домами, выст-

роенными некогда в очаровательном и несколько вычурном колониальном сти-

ле. И застыл как вкопанный в совершенном  восхищении  перед  орнаментами

храма Туал. Церковь выглядела позабытой и запущенной, но в  изножье  ба-

рельефа Праматери в нише возле входа Хавжива углядел пучок свежих цветов

- стало быть, все же кто-то хранит верность заветам.  Нос  Праматери  за

время войн был почти полностью отбит, но улыбка ее оставалась по-прежне-

му безмятежной и как бы чуточку удивленной.

   Внезапно Хавжива почувствовал, что за спиной у него кто-то есть.

   - Убирайся из наших краев, ты, дерьмо заморское!  -  раздался  грубый

окрик.

   Хавживе жестоко заломили руку за спину, земля вдруг выскочила у  него

из-под ног. Перед глазами сомкнулись ухмыляющиеся, что-то вопящие  рожи.

Посыпались беспорядочные удары,  чудовищная  боль  пронизала  все  тело,

взгляд заволокла багровая пелена, бешеные крики смешались  с  всплесками

боли воедино, и наступило наконец спасительное забытье.

   Сидевшая рядом с его койкой дама почтенного возраста почти  беззвучно

напевала что-то смутно знакомое.

   Сиделка сосредоточенно считала петли на своем вязанье; наконец, отор-

вавшись на миг от вязанья, она встретилась взглядом с  пациентом  и  ти-

хонько ахнула. С трудом сфокусировав зрение, Хавжива разглядел, что лицо

у нее пепельно-голубого цвета, а глаза сплошь черные.

   Сиделка тут же поправила что-то в опутывающей больного  аппаратуре  и

доложила:

   - Я медсестра, ваша ночная сиделка. У вас сотрясение, небольшая  тре-

щина в черепе, почечные ушибы, перелом левой ключицы и ножевое ранение в

живот. Но не тревожьтесь, скоро пойдете на поправку.

   Вся тирада прозвучала на местном наречии, которое Хавжива  как  будто

должен был понимать - просьбу не тревожиться он, во всяком случае, понял

точно. И покорно подчинился.

   Ему казалось, что он снова на борту "Ступеней Дарранды"  в  состоянии

НАФАЛ-прыжка через космическую пустоту. Столетия проносились как в  дур-

ном сне, а кошмар отступать и не думал. Время и сами люди утратили чело-

веческий облик. Хавжива пытался исполнить "напев самообладания",  но  не

мог вспомнить, слова исчезли, начисто испарились из памяти. Пожилая  си-

делка брала его за руку и, нежно  поглаживая,  ласково,  но  непреклонно

влекла назад к настоящему, в бытие, в сумеречную тихую палату с незакон-

ченным вязаньем у нее на коленях.

   И настало утро - с ярким солнечным светом в окнах. В изножье  постели

стоял сам комиссар провинции Йотеббер, плечистый верзила в белом,  шитом

пурпуром одеянии.

   - Весьма сожалею, - с трудом шевеля разбитыми губами, прошептал  Хав-

жива. - Очень глупо было пойти гулять без  охраны.  Во  всем  виноват  я

один.

   - Злоумышленники уже схвачены и вскоре предстанут перед  Судом  спра-

ведливости, - отчеканил комиссар.

   - Они же совсем мальчишки, - прохрипел Хавжива.  -  Всему  виной  мои

собственные невежество и безрассудство?

   - Негодяи понесут заслуженное наказание! - отрезал комиссар.

   Дневные сиделки, девицы помоложе, всегда притаскивали с собой в пала-

ту головизор и смотрели по нему новости и сериалы.  Смотрели  почти  без

звука, чтобы не мешать пациенту. Однажды в жаркий полдень, когда Хавжива

бездумно любовался парящими высоко в небе облаками, к нему крайне почти-

тельно обратилась очередная сиделка:

   - Ой, извините, пожалуйста, но, если господин пожелает сейчас  взгля-

нуть, он сию же минуту увидит исполнение приговора над злодеями, которые

напали на него исподтишка!

   Хавжива машинально повернулся на бок и увидел подвешенное за ноги то-

щее человеческое тело, бьющееся в смертных судорогах. Кишки,  выпущенные

из распоротого живота, свисали на грудь и заливали лицо кровью.  Вскрик-

нув, Хавжива зажмурился.

   - Выключите это! - взмолился он. - Выключите? это? немедленно! -  Ему

недоставало воздуха. - Разве люди способны на такое? - Последнюю  фразу,

крик души, он прохрипел уже на родном наречии, диалекте Стсе.

   Поднялся переполох, кто-то выбежал из палаты, кто-то, наоборот,  вбе-

жал внутрь, и рев торжествующей на экране толпы оборвался. Хавжива лежал

с закрытыми глазами и, едва переводя дух и унимая сердцебиение, повторял

про себя строки "напева самообладания" до тех пор, пока его душа и  тело

снова не обрели равновесие, хотя и непрочное.

   Вкатили тележку с едой - Хавжива категорически отказался от трапезы.

   И снова был полумрак, снова комната освещена лишь  ночником,  скрытым

где-то в углу, и отблесками городских фонарей. Снова  рядом  с  Хавживой

ночная сиделка с вязаньем на коленях.

   - Весьма сожалею, - пробормотал он наобум, не в силах припомнить, что

говорил до этого.

   - Ой, господин посол? - вздрогнув, сказала сиделка и вздохнула.  -  Я

читала о вашем народе. О Хайне. Вы ведете себя совсем иначе, чем мы.  Вы

не истязаете и не убиваете друг друга. Живете в мире и согласии.  Предс-

тавляю себе, какими омерзительными мы вам показались. Вроде ведьм и  ис-

чадий ада, наверное?

   - Вовсе нет, - ответил Хавжива, сглотнув комок горькой желчи.

   - Когда вы, господин посол, оправитесь, когда хоть чуточку окрепнете,

я поведаю вам кое-что. - В негромком  голосе  сиделки  читалась  скрытая

мощь - та, которая, как  чувствовал  Хавжива,  может  вылиться  в  нечто

большее, внушающая уважение сила. Он знавал немало людей, всю свою жизнь

говоривших с подобными интонациями.

   - Я и сейчас в состоянии вас выслушать, - заметил он.

   - Не теперь, - возразила сиделка. - Позже. Теперь вы слишком  утомле-

ны. Хотите, я спою вам?

   - Хочу, - согласился Хавжива, и женщина,  продолжая  набирать  петли,

шепотом завела песнь-почти без слов и без мелодии. Он разобрал лишь име-

на богов: Туал, Камье. Это ведь не мои боги, хотел сказать  Хавжива,  но

веки налились неодолимой тяжестью, и он уснул, убаюканный  шатким  своим

равновесием.

   Ее звали Йерон, и она вовсе не была старухой, как поначалу показалось

Хавживе. Сиделке не было еще и пятидесяти. Но тридцать лет войны и  тяж-

кие годы недородов оставили на ее лице неизгладимый отпечаток. Все  зубы

искусственные - вещь, для Хавживы неслыханная, - а на  глазах  стекла  в

тонкой металлической оправе. На планете Уэрел  уже  научились  применять

регенерацию органов, но, как объяснила Йерон, лишь немногие из  обитате-

лей Йеове могли позволить себе столь дорогостоящие процедуры.  Она  была

страшно худа, сквозь жидкие волосы просвечивал череп. Осанка  оставалась

прямой, но при ходьбе Йерон сильно прихрамывала - давало себя знать дав-

нее ранение в левое бедро.

   - Все поголовно, буквально каждый в нашем мире может  продемонстриро-

вать вам или шрам от штыка, или следы перелома, носит в себе либо неизв-

леченную пулю, либо умершее дитя в своем сердце, - говорила она Хавживе.

- Теперь вы один из нас, господин посол. Вы тоже прошли сквозь огонь.

   Под присмотром целого штата врачей, ежедневно проводивших  консилиум,

Хавжива быстро поправлялся. Сам комиссар, чтобы  справиться  о  здоровье

высокого гостя, навещал чуть ли не через день, в остальные же  неизменно

являлись его официальные порученцы. Как неожиданно выяснилось,  комиссар

был весьма признателен Хавживе. Коварное нападение на полномочного  пос-

ланника Экумены дало ему всенародную поддержку и предоставило прекрасный

повод окончательно разобраться с оппозицией, возглавляемой другим героем

Освобождения, ныне проводившим политику полной изоляции. Комиссар присы-

лал Хавживе в палату роскошные букеты  вкупе  с  цветистыми  отчетами  о

собственных викториях. Головидение непрерывно транслировало с места  со-

бытий живые батальные сцены: палящих на бегу солдат, пикирующие флайеры,

живописные разрывы тяжелых фугасов на склонах холмов. Когда,  набравшись

силенок, Хавжива впервые выбрался в коридор, он увидел в большинстве па-

лат и даже в холлах множество раненых и калек - тех самых героев из  но-

востей, что "прошли сквозь огонь и воду", как  бодро  вещали  с  экранов

бравые военачальники и послушные власть имущим корреспонденты.

   По ночам экраны гасли, победоносные  реляции  на  время  смолкали,  в

призрачном полумраке приходила и усаживалась рядом Йерон.

   - Вы как-то сказали, что хотите мне поведать нечто, - напомнил однаж-

ды Хавжива.

   За окном, которое сиделка приоткрыла, чтобы проветрить  палату,  про-

должала шуметь нескончаемая городская жизнь - гудки машин, шаги, голоса,

музыка в отдалении.

   - Да, хочу. - Женщина отложила вязанье в сторону. - Я  ваша  сиделка,

господин посол, но также и вестница. Уж простите великодушно, но,  когда

я услыхала о вашей  беде,  вознесла  благодарственные  молитвы  великому

Камье и Матери Милосердия. Потому что только так,  в  качестве  сиделки,

могла донести до вас свою весть. - Она помолчала. -  Я  заведовала  этим

госпиталем в течение пятнадцати лет. Почти полвойны. И у  меня  сохрани-

лись здесь кой-какие связи.

   Опять пауза. Как и тихий голос, молчание ее казалось  Хавживе  смутно

знакомым.

   - Весть моя, - продолжала Йерон, - предназначена для всей Экумены.  И

она от женщин, всех женщин Йеове. Мы желаем вступить в  альянс  с  вами?

Знаю, что правительство уже сделало это. Йеове уже состоит членом Экуме-

ны - мы в курсе. Но что это значит - для нас? Ничего, абсолютно  ничего.

Известно ли вам, что такое женщина в этом мире? Она ничто, пустое место.

В правительстве нет ни единой женщины. А ведь именно женщины замыслили и

осуществили Освобождение, они сражались и умирали за свободу  наравне  с

мужчинами. Но нас не назначали генералами, и вождями мы не  стали.  Ведь

мы ничто. А на селе так даже меньше, чем ничто -  рабочая  скотина,  до-

ильный инвентарь. Да и в городе ненамного лучше. Я, к примеру, закончила

медшколу в Бессо. У меня диплом, а  работать  приходится  сиделкой.  При

боссах я командовала всем госпиталем. Теперь же  им  управляет  мужчина.

Мужчины - наши господа теперь, господин посол. А мы, женщины,  как  были

собственностью, так и остались ею. Думаю, что  боролись  мы  и  отдавали

жизнь за иное. Как вы считаете, господин  посол?  Полагаю,  существующее

положение - предвестие новой революции. Мы должны завершить раз начатое.

   После томительно долгой паузы Хавжива мягко поинтересовался:

   - У вас уже есть организация?

   - Есть, разумеется, есть! Как и в былые дни. Мы привыкли  действовать

в подполье. - Йерон тихонько рассмеялась. - Но я не думаю, что нам  сле-

дует действовать в одиночку и сражаться лишь за свои права. Мы хотим все

перевернуть с ног на голову. Мужчины полагают, что они  вправе  командо-

вать нами. Им придется переменить свои убеждения. За свою жизнь я хорошо

усвоила один урок - силой оружия никого и ни в чем  нельзя  убедить.  Ты

уничтожаешь босса и сам становишься боссом - пот в  чем  кроется  корень

зла, вот что следует сломить. Старое рабское  мышление.  Психологическую

установку "или раб, или хозяин". И мы искореним ее,  господин  посол.  С

вашей помощью. С помощью всей Экумены.

   - Меня прислали сюда именно для связи вашего народа с Экуменой, - за-

метил Хавжива. - Но мне нужно время. Я так мало знаю о вас.

   - В вашем распоряжении достаточно времени, господин посол.  Мы  прек-

расно знаем, что рабскую психологию не искоренить ни за день, ни за год.

Весь вопрос здесь в воспитании и образовании. - Слово "образование"  Йе-

рон произнесла как нечто священное. - А это займет немало  времени.  Так

что нам торопить вас незачем. Все, что я хотела бы получить  сегодня,  -

это уверенность, что вы станете к нам прислушиваться.

   - Будьте уверены, - ответил Хавжива.

   Облегченно вздохнув, Йерон снова взялась за вязанье. Помолчав с мину-

ту, добавила:

   - Это может оказаться не так уж и просто  -  прислушиваться  к  нашим

словам.

   Хавжива почувствовал утомление. Столь серьезные беседы были ему  пока

не по силам. Он не совсем понял, что означает последняя фраза собеседни-

цы. Но ведь деликатная пауза - лучший среди взрослых способ дать  понять

собеседнику, что ждешь продолжения. И Хавжива промолчал.

   Йерон снова оторвала взгляд от вязанья.

   - Как нам связываться с вами? Это самое трудное.  Ведь  мы,  женщины,

здесь абсолютное ничто. Мы можем оказаться вблизи вас как сиделки,  гор-

ничные, прачки. Но нам нет места среди руководства. Нас не пускают в со-

веты. Мы можем подавать блюда на банкете, но никак не  сидеть  за  одним

столом с мужчинами.

   - Так объясните мне? - Хавжива замялся. - Объясните, с  чего  начать.

Ищите свидания со мной при любой оказии, приходите, как  только  подвер-

нется случай, если? если это? будет для вас безопасно. - Он  всегда  был

скор в восприятии нового, лишь подозревать подвох так и не научился. - Я

выслушаю. И сделаю все что смогу.

   Йерон склонилась над изголовьем и нежно поцеловала Хавживу.  Губы  ее

оказались сухими и мягкими.

   - Вот, - сказала она, - ни один политик не даст вам такого.

   И снова принялась набирать петли. Хавжива  уже  начал  было  дремать,

когда Йерон вдруг спросила:

   - Ваша матушка еще жива, господин Хавжива?

   - Все мои родные давно умерли.

   Йерон испустила короткий сочувственный вздох.

   - Простите, - сказала она. - А супруга?

   - Я не женат.

   - Тогда мы станем для вас матерями, сестрами и дочерьми.  Мы  заменим

для вас утраченных родных. Примите мой поцелуй как знак любви между  на-

ми. Настоящей любви. Увидите сами.

   - Вот список приглашенных на прием, господин  Йехедархед,  -  сообщил

Доранден, комиссарский порученец, офицер связи при посольстве.

   Хавжива пробежал взглядом протянутый  портативный  экран,  просмотрел

еще раз, уже внимательнее, и невинно поинтересовался:

   - А где же все остальные?

   - Извините, господин посланник? Мы  кого-либо  упустили?  Это  полный

список.

   - Но ведь здесь одни мужчины.

   Под затянувшееся растерянное молчание офицера Хавжива неожиданно  об-

наружил в себе новые точки опоры - его пошатнувшееся было равновесие как

будто начинало восстанавливаться.

   - Вам угодно, чтобы приглашенные явились с супругами? - сообразил до-

нельзя смущенный Доранден. - Ну конечно же! Если таков  обычай  Экумены,

мы с удовольствием включим в список также и дам.

   В том, как офицер связи произнес словечко "дамы", принятое на  Уэреле

лишь в аристократических кругах, крылось нечто плотоядное, глазки у него

замаслились. Равновесие Хавживы снова нарушилось.

   - Каких еще дам? - хмурясь, удивился он. - Я говорю о  женщинах.  Мо-

жет, они и вовсе не принимают у вас участия в общественной жизни?

   Хавжива начал нервничать, не понимая, где же здесь могут таиться под-

водные камни. Если безобидная прогулка по пустой улочке приводит к столь

плачевному исходу, то куда его может завести препирательство с  поручен-

цем самого комиссара?

   А Доранден был уже не просто смущен - ошеломлен. У  него  просто  че-

люсть отвисла.

   - Весьма и весьма сожалею, уважаемый господин Доранден, - сказал Хав-

жива примирительно. - И прошу простить мне неуместную игривость. Разуме-

ется, я не сомневаюсь, что женщины у вас занимают ответственные посты  в

самых различных областях. Своим неловким и неудачным выражением я просто

пытался сказать, что был бы рад принять у себя таких женщин вместе с  их

мужьями - равно как и жен всех гостей из вашего списка.  Надеюсь,  я  не

совершил этим новую оплошность, не нарушил каких-либо обычаев и  не  ос-

корбил ваших чувств? Мне казалось, что у вас на  Йеове  не  должно  быть

дискриминации, как на Уэреле - в том числе и женской. Если  я  в  чем-то

заблуждаюсь, то снова прошу вас великодушно простить невежественного чу-

жестранца.

   Добрая половина дипломатии - это болтливость, к такому выводу Хавжива

пришел уже давно. Другая же - умение вовремя промолчать.

   Доранден забрал список и, заверив посла, что все упущения  будут  не-

медленно исправлены, почтительно откланялся. Но Хавжива продолжал трево-

житься - до самого следующего утра, когда офицер  явился  снова,  уже  с

поправками. В списке фигурировало одиннадцать новых имен,  все  женские.

Среди них один школьный директор и две учительницы, остальные с пометкой

"в отставке".

   - Великолепно, просто великолепно! - восхитился Хавжива. - Вы  позво-

лите мне самому добавить к этому списку еще одно имя?

   - Разумеется, ваше превосходительство! Какое только ни пожелаете!

   - Доктор Йерон, - сказал Хавжива.

   Снова невыносимо долгая пауза - похоже, Доранден хорошо знал,  о  ком

речь.

   - Да, - выдавил он наконец.

   - Доктор Йерон, как вам, наверное, известно, прекрасно  ухаживала  за

мной в вашем великолепном госпитале. Мы  подружились.  Обычной  сиделке,

разумеется, не место среди столь почетных гостей,  но  она  ведь  вполне

квалифицированный медик, а я приметил, что в вашем списке уже есть  нес-

колько докторов медицины.

   - Все в порядке, - сказал Доранден не без тени смущения.

   После печального инцидента комиссар и вся его команда старались  пот-

ворствовать вице-послу во всех прихотях, пока, впрочем, весьма  немного-

численных, относясь к этому представителю мира, где не  умеют  ни  напа-

дать, ни защищаться, бережно, точно к хрупкой и дорогой статуэтке.  Хав-

жива понимал это. Его трактовали здесь не  как  личность,  а  как  некий

абстрактный символ. Как человека его в этих краях и в грош  не  ставили.

Но, зная, что его посольская миссия может привести к самым серьезным со-

циальным сдвигам, Хавжива не возражал против подобной недооценки.  Пожи-

вем - увидим, решил он про себя.

   - Уверен, теперь вы не станете отказываться от сопровождающих, госпо-

дин посол, - заявил генерал с каменным лицом и заметным  лишь  в  голосе

беспокойством.

   -Да, генерал Денкам, я уже понял, что ваш город опасен,  весьма  опа-

сен. Опасен для любого жителя. Я просмотрел голорепортаж о шайках  юнцов

вроде тех, что напали на меня, свободно шатающихся по улицам, терроризи-

рующих население и плюющих на стражей порядка. Каждый ребенок  и  каждая

женщина в этом городе должны иметь личных телохранителей. Было бы весьма

огорчительно сознавать, что безопасность, являющаяся естественным правом

любого жителя, достанется лишь мне одному как некая особая привилегия.

   Растерянно мигнув, генерал машинально схватился за кобуру:

   - Но мы ведь не вправе допустить, чтобы вы случайно пали от руки  ка-

кого-нибудь террориста-маньяка.

   Хавжива просто обожал иметь дело с такими честными  и  бесхитростными

служаками.

   - Согласен, меня подобная перспектива тоже не слишком радует, -  ска-

зал он. - И вот вам мое предложение. Я слышал, сэр, что у вас в  полиции

служат женщины. Подберите охрану для меня из их числа. В  конце  концов,

хорошо владеющая оружием женщина ничем не уступит вооруженному  мужчине,

не так ли? А я буду рад отметить и почтить тем  самым  величайшую  роль,

которую сыграли женщины в борьбе за освобождение Йеове, как  превосходно

выразился во вчерашней речи сам комиссар.

   Генерал заметно смягчился - будто железную маску с лица сбросил.

   Хавжива не питал особенно теплых чувств к новой своей охране,  состо-

явшей из крепко сбитых бабенок, грубовато  немногословных  и  общавшихся

между собой на сленге, которого он почти не понимал.  У  некоторых  дома

были детишки, но все попытки Хавживы завести о них разговор упирались  в

глухую стену. Дамочки оказались чертовски умелыми бойцами, так что жизни

посла отныне ничто не угрожало. Когда Хавжива шел  теперь  по  городу  в

сопровождении своих вечно настороженных амазонок, он читал  во  взглядах

толпы новые чувства - изумление и даже нечто вроде симпатии. "А у  этого

парня, похоже, котелок варит. И чувство юмора есть", - услыхал он как-то

у себя за спиной.

   За глаза все называли комиссара Шефом - но лишь за глаза.

   - Господин президент, -  дипломатично  начал  Хавжива,  -  вопрос  не

только в принципах Экумены и обычаях, принятых на Хайне.  Вернее,  вовсе

не в них - здесь, на Йеове они имеют так мало веса по сравнению с  вашим

словом, сэр. Это ведь целиком ваш мир?

   Комиссар едва заметно кивнул.

   - В который, - продолжал Хавжива, сделав на сей раз ставку на  первую

половину дипломатического искусства, - стало прибывать теперь  множество

беженцев из Уэрела, и еще больше их ожидается в близком будущем, так как

тамошний правящий класс, приоткрыв  клапан,  то  есть  разрешив  бедноте

эмиграцию, пытается тем самым выпустить пар и снизить революционный  дух

масс. Ведь вы, сэр, куда лучше меня знаете затруднения и проблемы, кото-

рые может причинить Йотебберу массовый наплыв иммигрантов. Не меньше по-

ловины приезжих окажутся женщинами, и, как я считаю, следовало бы повни-

мательней отнестись к разнице во взаимоотношениях полов на Уэреле и Йео-

ве, во всех ее аспектах: в социальной роли мужчин и женщин, в их  ожида-

ниях, поведении, сексуальных контактах и прочая, и  прочая.  Большинство

из тех эмигрантов с Узрела, которые что-то из себя представляют, то бишь

способны на поступки и неожиданные решения, наверняка окажутся  женщина-

ми. Совет Хейма, как известно, на девять десятых состоит из женщин.  Все

без исключения заметные ораторы у них тоже женщины. Эти люди вторглись и

успешно внедрились в социум, обустроенный и управляемый до  того  одними

мужчинами. Полагаю, если своевременно предпринять осторожные предупреди-

тельные меры, сделать некие профилактические шаги, то  удастся  избежать

конфронтации и серьезных социальных коллизий. Например, можно  ввести  в

состав совета несколько депутатов-женщин?

   - Среди рабов Старого Мира, - перебил комиссар, - они  могли  заправ-

лять. У нас же все вожди мужчины. Таков порядок вещей. Рабы Старого Мира

могут стать свободными людьми Нового.

   - А что касательно женщин, господин президент?

   - Но ведь жены свободных мужчин такие же свободные  люди,  -  ответил

комиссар.

   - Значит, так, - сказала Йерон и глубоко вздохнула. -  Полагаю,  пора

уже выколотить немного пыли.

   - Дельце как раз для "пыльных", вроде нас, - заметила Добибе.

   - Тогда уж лучше взбить пыль как следует, - заявила  Туальян.  -  Все

одно поднимется страшный хипеж, что бы мы ни затеяли. Все равно на  каж-

дом углу станут вопить про движение женщин, ратующих за  кастрацию  мла-

денцев мужского пола. Если пятеро из нас просто споют хором песню, в но-

востях тут же объявят, что пять сотен чокнутых баб вооружились бомбами и

пулеметами и вот-вот сокрушат порядок и цивилизацию на всей планете. По-

этому и предлагаю не размениваться по мелочам. Давайте  выведем  на  де-

монстрацию по меньшей мере пять тысяч поющих женщин. Давайте заблокируем

железные дороги. Ляжем на рельсы. Представляете - пять тысяч поющих жен-

щин лежат на рельсах по всему Йотебберу! Грандиозно!

   Собрание (очередное заседание Ассоциации содействия образованию  про-

винции Йотеббер) происходило в классе одной из городских школ.  Две  те-

лохранительницы из эскорта посла, одетые в простенькие платьица, сметли-

во остались поджидать его в коридоре. Хавжива и все сорок  разгоряченных

активисток теснились на крохотных стульчиках,  намертво  соединенных  со

столами-экранами.

   - Ваши требования? - спросил Хавжива.

   - Тайное голосование!

   - Равных прав при найме на работу!

   - Оплата по труду!

   - Тайное голосование!

   - Декретный отпуск до года!

   - Тайное голосование!

   - Требуем уважения!

   Диктофон у Хавживы едва успевал все записывать. Всласть  нашумевшись,

женщины вновь расселись по партам и продолжили разговор.

   - Скажите, сэр, - поинтересовалась одна из тел охранительниц по  пути

домой, - они что, все до единой простые учительницы?

   - Да, - ответил Хавжива. - Вроде того.

   - Вот дьявол! - удивилась женщина. - До чего ж непохоже.

   - Йехедархед! Какого черта вы творите там на Йеове?

   - Мадам?

   - Вы попали в выпуск последних известий. Вместе с  миллионом  женщин,

валяющихся на рельсах, на всех взлетных полосах и вокруг  президентского

дворца. Вы беседовали с ними и чему-то там ухмылялись.

   - Было весьма трудно удержаться, мадам.

   - Когда президентские войска откроют  огонь,  вы  тоже  будете  ухмы-

ляться?

   - Нет, мадам, не буду. Прошу вас оказать поддержку.

   - Чем?!

   - Словом. Выразите на словах солидарность посла Экумены  с  женщинами

Йотеббера. Подчеркните, что Йеове - образчик свободного социума для  им-

мигрантов из мира рабов. Несколько слов похвалы правительству  Йотеббера

- за сдержанность, высокую просвещенность и тому подобное. Мол, Йотеббер

- пример для подражания всей Йеове и прочее в том же духе.

   - Ладно. Надеюсь, что сработает. А это не революция, Хавжива?

   - Это просвещение, мадам.

   * * *

   Ворота в массивной раме стояли нараспашку, самой стены не  было  и  в

помине.

   - В колониальные времена, - рассказывал старейшина торжественным  то-

ном, - эти железные врата распахивались лишь дважды в день: утром, чтобы

пропустить людей на полевые работы, и вечером - для прохода назад в тру-

щобы. Все остальное время они стояли запертыми на все засовы.

   Он продемонстрировал огромный сломанный замок,  висевший  на  внешней

стороне ворот, массивные ржавые  болты  всех  прочих  запоров.  Движения

старца были так же величавы, как его голос, и снова  Хавжива  восхитился

чувством собственного достоинства, с  которым  эти  люди  сумели  пройти

сквозь тяжкие времена и которое умудрились сохранить вопреки всем  тяго-

там и унижениям многовекового рабства. Он уже начинал  постигать,  какое

беспримерное влияние на их ментальность оказали  священные  тексты  "Ар-

камье", передаваемые прежде из поколения в поколение в изустных предани-

ях. "Вот что мы имели прежде, вот что было нашим единственным  скарбом",

- как-то сказал ему в городе один старик, ласково поглаживая заскорузлы-

ми пальцами корешок книги, которую в возрасте под семьдесят лишь  учился

читать.

   Хавжива и сам только приступил к чтению этой книги на языке  оригина-

ла. Медленно продираясь сквозь сплошные архаизмы,  он  пытался  постичь,

что же в этих хитросплетениях вековой мудрости с отвагой  и  бесконечным

самопожертвованием могло обнадеживать и согревать людей в  течение  трех

тысячелетий позорного рабства. Частенько среди каденций древней  истории

он словно бы слышал голоса настоящего.

   Сейчас Хавжива уже с месяц гостил в деревеньке племени Хайява,  самом

первом из поселений рабов Сельскохозяйственной корпорации Йеове в Йотеб-

бере, основанном добрых три с половиной века тому назад. В  этом  глухом

уголке южного побережья еще сохранились в нетронутом виде  многие  черты

былого общественного уклада. Йерон и другие активистки  освободительного

движения давно говорили Хавживе, что лучше всего  узнать  жителей  Йеове

можно, познакомившись поближе с племенами,  до  сих  пор  обитающими  на

плантациях.

   Он уже знал, что в течение  первого  столетия  поселения  были  чисто

мужскими - без женщин и детей. У первых обитателей резервации  сложилось

нечто вроде внутреннего правления со строгой  иерархией,  основанной  на

политике кнута и пряника. Самые сильные рабы, проходя через ряд  испыта-

ний, захватывали власть и удерживали ее затем  интригами  да  подачками.

Когда туда попали первые женщины, они в этой жесткой  системе  оказались

на положении рабов у рабов. Мужчины, как прежде боссы, использовали жен-

щин в качестве служанок и покорных сливных отдушин для избыточного семе-

ни. Самостоятельные решения и свободный выбор, как в вопросах секса, так

и всех прочих, оставались чисто мужской привилегией. В течение последую-

щих столетий присутствие в поселении детей несколько изменило  племенные

обычаи, обогатив их новыми деталями, но принцип мужского  превосходства,

поощряемый также и со стороны рабовладельцев, изменений почти не претер-

пел.

   - Мы надеемся, что господин  посланник  удостоит  завтра  своим  при-

сутствием обряд посвящения, - сказал старейшина своим замогильным  голо-

сом, и Хавжива заверил, что ничто не доставит ему большей чести  и  удо-

вольствия, нежели посещение столь важной церемонии. Невозмутимый до того

старейшина выказал явные признаки удовлетворения.  Возрастом  далеко  за

пятьдесят, он родился во времена боссов,  и  все  пертурбации  освободи-

тельных войн пришлись на его зрелые лета. Памятуя слова Йерон о  военных

отметинах, Хавжива поискал их взглядом и  нашел  -  дистрофически  худой

старик сильно прихрамывал и, открывая рот, демонстрировал сильно  щерба-

тую улыбку. Война и недороды не обошли его своими ласками.  Кроме  того,

по плечу от шеи к локтю своеобразными эполетами обегали четыре  глубоких

ритуальных шрама, и посреди лба синей татуировкой  светился  распахнутый

глаз - знак принадлежности к вождям племени. Вожди рабов, раб на рабе  и

рабом погоняет - так было, пока не рухнули стены резервации, так оно  во

многом и теперь.

   Старейшина двинулся от ворот к "длинному дому" по определенному марш-

руту, и Хавжива, следуя за ним, обратил внимание, что  никто  больше  не

смеет пользоваться этой тропинкой. Все: мужчины, женщины, дети -  всегда

шли по параллельным, приводящим к другим входам в барак.  Он  следом  за

старейшиной, очевидно, шел дорогою вождей - весьма узкой, кстати, дорож-

кой.

   В тот же вечер, пока дети, которым завтра предстояло посвящение,  под

бдительным присмотром постились на женской половине поселения,  вожди  и

старейшины собрались на пирушку, состоявшую в бесконечной смене  блюд  -

все с тяжелой и пряной пищей. Основу каждого составляла гора  риса,  за-

тейливо изукрашенная разноцветными травами, поверх нее - обязательно мя-

со. Молчаливые женщины вносили все ярче и пестрее изукрашенные блюда,  и

на каждом все больше и больше мяса - вырезка, господская пища,  явный  и

непременный атрибут свободы, обретенной рабами.

   Хавжива, взращенный в основном на вегетарианской пище,  махнув  рукой

на предстоящие желудочные колики, отважно прокладывал себе дорогу сквозь

бифштексы и жаркое. Кухня оказалась просто превосходной, покоя не давали

лишь воспоминания о бесчисленных голодающих, часть  которых  он  мог  бы

отыскать прямо за стеной.

   Наконец, когда огромные корзины фруктов сменили последнее блюдо, жен-

щины скрылись и началась "музыка". Вождь  племени  кивнул  своему  леосу

(нечто среднее между фаворитом, названым братом, приемным сыном и согре-

вателем ложа). Тот, смазливый молодой человек весьма женственной  наруж-

ности, заулыбавшись, мягко хлопнул в ладоши, затем стал отбивать медлен-

ный ритм. Когда за столом воцарилась полная тишина, он запел,  но  запел

почти что шепотом.

   На большинстве плантаций музыкальные инструменты были запрещены испо-

кон веку - боссы позволяли крепостным исполнение лишь ритуальных  песно-

пений в честь Туал в ходе ежегодной  десятидневной  службы.  Во  времена

господства корпораций рабу, застигнутому за пением,  заливали  в  глотку

кислоту - мол, пока есть силы работать, нечего шуметь попусту.

   В результате на этих плантациях зародилась и получила развитие особая

почти беззвучная музыка, тихое похлопывание ладонями, едва слышные голо-

са, протяжные заунывные мелодии. Слова таких песен, искаженные за многие

поколения бесчисленными поправками, уже почти утратили свой былой смысл.

"Шеш", так называли это хозяева, то есть вздор. И в конце  концов  рабам

стали дозволять "хлопать в ладошки и петь свой вздор" - при условии, что

за стенами поселения ничего не будет слышно. Привыкнув за триста  лет  к

такой манере пения, бывшие рабы придерживались ее и по сей день.

   Хавживу постоянно нервировало, едва ли не пугало, когда опять шепотом

вступал очередной голос - едва ли не в противофазе с предыдущими, услож-

няя мелодический рисунок и усиливая свистящий звук почти до  непереноси-

мого, нанизывая на тягостный ритм слова, в которых отчетливым  был  лишь

первый слог. Захваченный этим жутковатым хором, едва не теряясь  в  нем,

он ждал - вот-вот один из них возвысит голос - хотя  бы  леос,  любимчик

вождя, ощутив себя свободным, испустит триумфальный вопль - но нет,  та-

кого не случалось еще ни разу. Эта мягкая, давящая, как бы подводная му-

зыка с ее плавно пульсирующим ритмом тянулась и  тянулась,  бесконечная,

как река. По столу гуляли бутылки с йотским апельсиновым вином. Участни-

ки празднества активно бражничали. В конце концов, пили они как  свобод-

ные люди. Напивались вдрызг. Смех и пьяные  выкрики  начинали  заглушать

музыку. Но само пение от этого громче не стало. И  никогда  не  станови-

лось.

   Затем, поддерживая друг друга и время от времени задерживаясь за  де-

ревьями, чтобы отблеваться, веселая компания брела тропинкою вождей  на-

зад в большой барак. Любезный смуглокожий сосед по  столу  неведомо  как

оказался в одной постели с Хавживой.

   Еще в самом начале вечеринки он долго объяснял Хавживе, что в течение

всего периода подготовки и проведения  ритуалов  посвящения  контакты  с

женщинами запрещены, как нарушающие некие  особые  энергетические  поля.

Мол, тогда вся церемония пойдет насмарку  и  мальчикам  уже  никогда  не

стать полноценными членами племени. Одни лишь ведьмы, естественно,  меч-

тают нарушить табу, а их среди женщин великое множество, и каждая так  и

пытается поймать мужчину в свои нечестивые сети. Сбить с пути истинного.

Нормальные же сношения, то есть между мужчинами, наоборот - поддерживают

энергию посвящения и помогают детям пройти сквозь назначенные испытания.

Следовательно, каждый добропорядочный мужчина обязан выбрать себе  прия-

теля на эту ночь.

   Хавжива был доволен, что достался в партнеры этому говоруну, а не ко-

му-нибудь из старейшин, которые могли потребовать от него  по-настоящему

энергетического, то бишь темпераментного  представления.  Теперь  же  он

проснулся поутру со смутными воспоминаниями, что оба они оказались слиш-

ком пьяны и, едва добравшись до постели, вырубились напрочь.

   Злоупотребление золотистым йотским вином приводит к тяжкому похмелью.

Хавжива знал это и прежде, теперь же, по пробуждении, звон в ушах и тош-

нотворная слабость во всем теле красноречиво подтверждали это.

   В полдень новый приятель повлек Хавживу к местам для почетных  гостей

на деревенской площади, уже битком набитой зрителями исключительно мужс-

кого пола. Длинные мужские бараки остались у зрителей за  спиной,  перед

глазами - глубокий ров, отделяющий  женскую  половину  от  мужской,  или

привратной, как продолжали называть ее до сих пор, хотя стены исчезли  и

ворота, одиноко возвышающиеся над крышами хижин и бараков, стали истори-

ческим памятником. Дальше во все стороны простирались бескрайние рисовые

поля, подернутые жарким полуденным маревом.

   Шестеро мальчиков скорым шагом направлялись от женских хижин ко  рву.

Пожалуй, эта канава широковата для тринадцатилетних  ребятишек,  подума-

лось Хавживе, но двое из шести все же сумели прыжком с  разгона  преодо-

леть преграду. Остальные четверо тоже отважно прыгнули, но  сорвались  и

карабкались теперь по стенке рва. Один из неудачников, первым выбравший-

ся на поверхность, тихонько скулил от боли в поврежденной ноге. Даже оба

более удачливых прыгуна выглядели изможденными и напуганными, и все шес-

теро покачивались, точно былинки на ветру, совершенно синие  от  долгого

поста и непрерывного бодрствования.  Окружившие  мальчуганов  старейшины

выстроили их, обнаженных и трепещущих, в ряд лицом к зрителям.

   Хавжива нигде не находил взглядом ни единой женщины, даже на  женской

половине селения.

   Начался экзамен. Вожди и старейшины по очереди отрывисто  выкрикивали

вопросы, отвечать на которые следовало без малейшей запинки, то кому-ли-

бо одному, то всем вместе - в зависимости от жеста экзаменатора. Религи-

озные обряды, официальный протокол, проблемы этики - вымуштрованные  ре-

бятишки петушиными своими фальцетиками отбарабанивали  ответы  на  любые

темы. Неожиданно одного из мальчиков - того самого, что хромал после па-

дения, - вырвало желчью, и, ослабев, он осел наземь. Ничто не  перемени-

лось, никто даже не шевельнулся, экзамен продолжался как ни в чем не бы-

вало - лишь после тех вопросов, что адресовались упавшему в обморок, по-

висала короткая болезненная пауза. Спустя минуту-другую мальчик пришел в

себя, сел, затем, преодолев слабость, поднялся и занял свое место в  ше-

ренге. Его мертвенно-голубые губы снова шевелились в такт  общим  выкри-

кам, но теперь, похоже, совсем уж беззвучно.

   Хавжива старательно наблюдал за ритуалом, хотя  мысли  его  витали  в

иных сферах, в далеком прошлом. "Все, что знаем, мы узнаем в  поте  лица

своего, - думал он, - но всякое наше знание ограничено, всегда оно  лишь

часть недостижимого целого".

   После инквизиторского допроса наступило время самой настоящей пытки -

ритуальное клеймо в виде глубоких царапин от шеи по обоим плечам до лок-

тевого сгиба каждого несчастного мальчугана выполнялось при  помощи  за-

остренного колышка твердого дерева, раздиравшего  нежную  детскую  плоть

чуть ли не до самых костей, чтобы оставить по себе глубокий, хорошо  за-

метный шрам, доказывающий мужество  испытуемого.  Рабам  не  дозволялось

держать внутри поселения никаких металлических  инструментов,  сообразил

Хавжива с заметным содроганием, но взгляда не отвел, как это и  пристало

почетному гостю. После каждой очередной кровавой борозды старейшины пре-

рывались для заточки своего страшного орудия о желоб  в  большом  камне,

установленном посреди площади в незапамятные  времена.  От  жуткой  боли

мальчики корчились, один, не в силах терпеть, дико вскрикнул  и  тут  же

зажал себе рот свободной ладошкой. Другой сразу же прикусил себе большой

палец, да так сильно, что по окончании процедуры кровь из пальца хлеста-

ла ничуть не слабее, чем из обезображенных плеч. Наконец, когда  все  до

последнего прошли через  ритуальную  живодерню,  вождь  племени,  промыв

мальчикам раны, замазал их каким-то целебным снадобьем. Ошеломленно  по-

шатываясь, мальчики вновь выстроились в ряд - старейшины, улыбаясь, неж-

но похлопывали их по неповрежденным местам. "Герои,  наши  соплеменники,

мужественные парни!" - услышал Хавжива и перевел дух с чувством глубоко-

го облегчения.

   Неожиданно на площади появились еще шестеро детишек, на сей  раз  де-

вочки. На мужскую половину они прошли через мостик - каждая в  сопровож-

дении отдельной дуэньи, с головой закутанной в  покрывало.  На  девочках

же, напротив, - никакой одежды, только браслеты на лодыжках и запястьях,

по-птичьи костлявых. При виде новых жертв толпа зрителей испустила  еди-

ный ликующий вопль. Хавжива поразился - неужто девочкам  тоже  предстоит

пройти через обряд посвящения? Это было бы добрым знаком, решил он.

   Две из девочек по возрасту были под стать мальчикам,  остальные  куда

моложе - одной, пожалуй, не больше шести. Они выстроились  рядком  перед

свежеиспеченными мужчинами тощенькими ягодицами к ухмыляющимся зрителям.

За спиной каждой стояла задрапированная дуэнья, как за спиной каждого из

мальчиков - обнаженный старейшина. Не в силах отвести глаз  и  отвлечься

мыслями от происходящего, Хавжива наблюдал, как девочки ложатся на спину

прямо в пыль и грязь площади. Одну из них, чуток  замешкавшуюся,  силком

уложила ее дуэнья. Старики, миновав новообращенных, под рев и улюлюканье

восторженной публики мигом улеглись на девочек. Каждая дуэнья присела на

корточки возле своей подопечной; одна, низко склонив голову,  прижала  к

земле руку девочки. Обнаженные мужские ягодицы нелепо подпрыгивали; Хав-

жива не мог разобрать, было ли то настоящее сношение или только его ими-

тация. "Вот как надо, смотрите, сынки, смотрите!" -  восторженно  ревели

зрители. Под шутки, смех и улюлюканье старейшины,  исполнив  свой  долг,

один за другим вставали, причем каждый с интригующей скромностью пытался

прикрыть свой детородный орган от любопытствующей публики.

   Когда поднялся последний, вперед выступили мальчики, каждый улегся на

предназначенную ему девочку и точно так же, как старшие до него,  задры-

гал попкой. Это уж точно была чистой воды имитация, эрекции ни у  одного

из мальчиков Хавжива не заметил.  Зрители,  невольно  обступившие  место

действия, с воплями: "Может, помочь?", "Вот, возьми  попробуй  моим!"  -

наперебой демонстрировали свои напряженные фаллосы. Наконец все мальчики

встали. Девочки продолжали лежать пластом с широко раздвинутыми  ногами,

точно маленькие дохлые ящерицы. По толпе мужчин прошло жутковатое движе-

ние, зрители с готовностью продолжить веселье прянули вперед - но стару-

хи уже волокли девочек к мосту. Их поспешную ретираду толпа  сопроводила

всеобщим вздохом, едва ли не стоном разочарования.

   - Они под воздействием целебных снадобий, чтоб вы чего не подумали! -

заметил смуглокожий спутник Хавживы, искательно заглядывая в лицо. - Эти

соплячки. Так что им не очень-то и больно.

   - Да, я вижу, - откликнулся Хавжива со своего почетного места.

   - Им еще повезло - участвовать в посвящении для  них  великая  честь,

редкостная привилегия. Крайне важно, чтобы  девчонки  теряли  невинность

как можно раньше. И имели сношения с как можно большим количеством  муж-

чин. Чтобы не могли потом причитать, мол, это твой сын, а тот мальчик  -

сын вождя, тебе не чета, и прочее в том же духе. Это все ведьмовство. На

самом деле сына выбирают. У настоящего сына не должно быть никакой  пря-

мой связи с этими крепостными шлюхами. И им следует усвоить это с  пеле-

нок. А этих к тому же еще напичкали и снадобьями. Теперь  не  то  что  в

прежние времена, при хозяевах. Тогда никаких снадобий тратить на них  не

стали бы.

   - Понимаю, - сказал Хавжива и, взглянув на своего  "партнера",  поду-

мал, что смуглый цвет кожи означает добрую толику хозяйской крови в  его

жилах; может статься, он даже родной сын одного из боссов. Ублюдок бесп-

равной и безвестной рабыни. Сына он себе избирает. Всякое знание ограни-

чено, любое знание частично, вспомнилось снова. Будь то в Стсе, в Экуме-

нической школе или в поселениях Йеове.

   - Стало быть, вы до сих пор считаете женщин  крепостными?  -  уточнил

Хавжива. Все его чувства замерзли и притупились, и вопрос прозвучал  как

бы с неким отстраненным любопытством.

   - Нет, - спохватился смуглокожий приятель, - нет,  что  вы!  Извините

меня, я просто оговорился - знаете, как привыкнешь с детства? Тысяча из-

винений!

   - Не по адресу.

   Снова Хавжива поймал себя на несдержанности. Собеседник притих и при-

горюнился.

   - Друг мой, покорнейше прошу вас сопроводить меня  в  апартаменты,  -

сказал Хавжива, и смуглокожий вновь просиял.

   Лежа в потемках,  Хавжива  тихонько  беседовал  по-хайнски  со  своим

электронным дневником.

   "Ты ничего не можешь изменить и поправить извне. Стоя в стороне, гля-

дя сверху вниз, ты разглядишь лишь общий узор.  Что-то  в  нем  не  так,

где-то зияет прореха. Ты можешь попытаться понять, в чем она,  но  извне

тебе никогда не удастся наложить на нее  заплату.  Ты  должен  оказаться

внутри, ты должен стать ткачом. А может быть, даже нитью в узоре".

   Последнюю фразу Хавжива произнес на диалекте Стсе.

   * * *

   Когда Йехедархеду Хавживе по прозвищу Неколебимый исполнилось пятьде-

сят пять, он вновь отправился в Йотеббер. Он не бывал там уже  с  давних

пор. Должность советника при министерстве общественного правосудия Йеове

крепко привязывала его к северу, и путешествовать в южное полушарие  до-

водилось крайне редко. Долгие годы провел он в Старой столице,  проживая

там вместе со своей подругой и отрываясь  от  относительно  спокойной  и

размеренной жизни лишь на время поездок в Новую столицу для консультаций

в сложных вопросах по просьбе молодого посла Экумены. Подруга Хавживы  -

а прожили они вместе уже полных восемнадцать лет - спешно завершала  ра-

боту над очередной книгой, и перспектива провести недели  две  в  одино-

честве ее только обрадовала.

   - Поезжай! - чуть ли не велела она ему. - Ты так давно об  этом  меч-

тал. Я присоединюсь к тебе, как только закончу работу. Обещаю, что никто

из этих чертовых политиков ничего не пронюхает о твоем отъезде. Смывайся

же! И скорее!

   И Хавжива отбыл. Он так и не сумел привыкнуть к стремительным взлетам

и посадкам флайеров, хотя летать ему приходилось довольно часто, и  сей-

час предпочел долгое путешествие поездом -  комфортабельным  трансконти-

нентальным экспрессом. Поезда теперь мчались гораздо быстрее, но  курси-

ровали по-прежнему битком набитые пассажирами. Каждая остановка по-преж-

нему превращалась в штурм вагонов низшего  класса,  хотя  забираться  на

крышу, как в былые годы, никто уже не решался - при скорости-то под  сто

пятьдесят. Хавжива купил себе отдельное купе в прямом вагоне на Йотеббер

и долгие часы проводил, молчаливо созерцая мелькающий за  окошком  ланд-

шафт. Следы былого запустения в основном сменились молодыми лесопосадка-

ми вперемежку со строящимися городами, затем снова замелькали  бесконеч-

ные ряды лачуг, но вот тебе и вполне приличные коттеджи, вот особняки  с

садами в уэрелианском стиле, дымящие фабрики,  гигантские  новые  произ-

водства, снова внезапно необозримые поля, изрезанные серебристыми  стре-

лами оросительных каналов обязательно с босоногими детишками по берегам.

Наступала очередная короткая северная ночь, и Хавжива погружался в  без-

мятежный дорожный сон.

   На третий день пополудни он прибыл на конечную станцию -  центральный

вокзал Йотеббера. Никакой тебе толпы. Никаких встречающих.  Никаких  те-

лохранителей. Хавжива брел по знакомым раскаленным улицам,  миновал  ры-

нок, прогулялся по Центральному парку. Видимо, все же немного бравируя -

бандиты в городе еще пошаливали. И он бдительно  озирался  по  сторонам.

Дойдя до храма безносой старушки Туал, Хавжива возложил к ее ногам белый

цветок, сорванный по пути в парке. Праматерь по-прежнему  чему-то  зага-

дочно улыбалась. Подмигнув  ей  в  ответ,  Хавжива  отправился  в  новый

большой район, где проживала Йерон.

   Бывшей сиделке стукнуло уже семьдесят четыре, и она недавно  оставила

работу в клинике, которой руководила, практикуя и читая  лекции  студен-

там, последние пятнадцать лет. Йерон не так уж сильно изменилась  с  тех

пор, как Хавжива увидел ее впервые у своего изголовья, лишь как бы  нем-

ного усохла. Совершенно облысевшую ее голову покрывал мерцающий  платок,

аккуратно повязанный на затылке. Они обнялись и расцеловались,  и  Йерон

ласково поглаживала Хавживу по плечу, расплываясь в неудержимой  улыбке.

Они никогда не спали вместе, но между ними всегда существовало  обоюдное

тяготение, желание прикоснуться друг к другу.

   - Взгляните! - воскликнула Йерон, касаясь головы  дорогого  гостя.  -

Нет, вы только взгляните на эти седины! Как  ты  прекрасен!  Проходи  же

скорей и выпей со мною стаканчик вина. Где же, наконец, твой араха? Ког-

да же ты все-таки поумнеешь и прекратишь свои мальчишеские выходки! Сно-

ва шел через весь город пешком, да еще с багажом?  Нет,  ты  по-прежнему

чокнутый!

   Хавжива извлек из сумки и вручил ей подарок - трактат о  лечении  ка-

ких-то редкостных в системе Узрел-Йеове болезней, составленный  медиками

Экумены. Йерон просто рассыпалась в благодарностях.  И  некоторое  время

даже разрывалась от желаний одновременно принять Хавживу как  следует  и

проглядеть главу о берлоте. Они допивали уже по второму бокалу  бледного

оранжского, когда Йерон, отложив книгу в сторонку, повторила:

   - Как ты прекрасен, Хавжива!. - Ее темные глаза засветились  любовью.

- Ты похож на настоящего святого. Да ты и есть святой.

   - Но я ведь покуда еще живой, Йерон.

   - Ну, тогда на героя. И не спорь со мной!

   - Не стану, - ответил он, счастливо улыбаясь. -  Я  знаю,  что  такое

быть настоящим героем, отрицать не стану.

   - Что случилось бы со всеми нами, если бы не ты?

   - Примерно то же, что и сейчас? - Хавжива вздохнул. - Иногда мне  ка-

жется, что мы теряем даже то немногое, что обрели прежде. Этот Туальбеда

из провинции Детаке, к примеру, - его никак нельзя недооценивать, Йерон.

Его ораторский гений возбуждает и  заражает  ксенофобией  очень  многих,

толпа просто обожает этого маньяка?

   Йерон досадливо взмахнула рукой.

   - Этому никогда не будет конца, - заявила она. - Но я  всегда  знала,

что ты пойдешь одним путем с нами. Еще прежде, чем познакомилась  с  то-

бой. Как только впервые услыхала твое имя. Я знала!

   - Надо сказать, что выбор у меня был относительно невелик.

   - Ба-бах! Ты сам выбирал, мужчина!

   - Да, - сказал Хавжива, пригубив вино. - Я выбирал. - И  после  паузы

добавил: - Не многим выпал подобный жребий. Я выбирал, как жить, с  кем,

чем заниматься. Иногда мне кажется, что моя способность выбирать возник-

ла от неприятия выбора, который кто-то делает за тебя.

   - И поэтому ты восстал, чтобы проложить свой собственный путь, - кив-

нула Йерон.

   - Я отнюдь не повстанец, - улыбнулся Хавжива.

   - Ба-бах! - повторилась хозяйка. - Как это не повстанец? Ты всегда  в

самом центре нашего движения, едва ли не во главе!

   - Ну да, - сказал Хавжива. - Но вовсе не как повстанец. Дух восстания

- это по вашей части. Мое дело - одобрение. Дух сдержанности и  приятия.

Этому я и учился всю свою жизнь. Изменять не мир, но собственную душу. И

жить в мире. Только так и можно существовать.

   Йерон слушала внимательно, но недоверчиво.

   - Звучит как-то по-женски, - сказала она. - Мужчины всегда  стремятся

подчинить мир себе.

   - Но не мужчины моего рода, - ответил Хавжива.

   Йерон снова наполнила бокалы.

   - Расскажи-ка мне о своем роде. Раньше  я  всегда  как-то  стеснялась

спрашивать. Хайн ведь столь древняя цивилизация! Столь мудрая! Вам ведо-

ма История, вам покорны межзвездные пространства! Что такое  перед  вами

мы - с нашими тремя веками невежества,  ничтожества  и  моря  крови?  Ты

просто не состоянии представить, какими мелкими чувствуем мы себя  порой

перед вами.

   - Мне кажется, я знаю это, - сказал Хавжива. Помолчав, он  продолжил:

- Ведь родился я в крохотном городке под названием Стсе?

   Он поведал историю своей жизни в пуэбло, рассказал о людях Иного  Не-

ба, о дяде, который доводился ему отцом, о матери -  Наследнице  Солнца,

об обычаях, празднествах, богах повседневных и високосных. Хавжива расс-

казал, как изменил свою жизнь - еще до визита историка и своего  отъезда

в Катхад - и как изменил ее снова, уже после.

   - Такое великое множество правил? - изумилась Йерон. - Столь  сложных

и непререкаемых. В точности как у наших племен.  Неудивительно,  что  ты

сбежал.

   - Все, что я сделал, - отправился в Катхад изучать то, что  было  не-

доступно мне в Стсе, - сказал Хавжива с улыбкой. - В чем  суть  и  смысл

правил. Почему люди нужны друг другу. Экология человека. Все то  же  са-

мое, что и тут, на Йеове, все эти долгие годы. Мы ведь здесь тоже  пыта-

емся создать свод приемлемых правил - узор, порождающий приятные  ощуще-

ния. - Поднявшись, Хавжива потянулся. - Кажется, я уже пьян. Может,  по-

дышим воздухом?

   Они вышли в солнечный сад и стали бродить по извилистым дорожкам сре-

ди пышной зелени и цветочных клумб.  Йерон  кивала  встречным  прохожим,

почтительно приветствующим доктора полным ее титулом. Она  гордо  шагала

под руку с Хавживой. Он же старательно соразмерял свою походку с ее  се-

менящим старческим шагом.

   - Когда приходится неподвижно сидеть, тебя так и  тянет  в  полет,  -

сказал Хавжива, нежно поглаживая шишковатые пальцы спутницы. - Когда  же

приходится лететь, так и тянет присесть. Я обучался  сидя  -  у  себя  в

Стсе. Я обучался и в полете - вместе с историками. Но и там я был  не  в

силах обрести равновесие.

   - Тогда ты и пришел к нам, - сказала Йерон.

   - Тогда я и пришел к вам.

   - И ты обрел его?

   - Я научился ходить, - ответил Хавжива. - Ходить рука об руку со сво-

им народом.