Павел Кузьменко

                                  Система Ада

                              Фантастический роман

        Leo’s Library, spellcheck Valentina

        Пытаясь «закосить» от  армии,  несколько молодых москвичей укрываются в

запутанных  подземных  лабиринтах пещеры,  о  которой  ходят  легенды  в  среде

московских днггеров.  И  попадают  в  эпицентр  бессмысленной братоубийственной

войны,  которая ведется в уродливом и нереальном мире, который никогда не видел

солнечного  света,  но  до  краев  переполнен ненавистью.  В  мире,  в  котором

несколько десятилетий назад в  результате научного эксперимента,  поставленного

ради Великой Победы, остановилось само Время.

       ПРОЛОГ

        Темнота растворяла в себе все. Ему казалось, что если видеть нечего, то

и  глаз  у  него  давно нет.  Хотя  можно было  вертеть головой,  но  она  тоже

отсутствовала,   растворенная  за  ненадобностью.  Невидимые  руки,  касавшиеся

холодной стали автоматного ствола,  исчезли.  Их тоже не было. Все тело сожрала

темнота.  Почему же  тогда  он  так  боится,  что  темнота,  у  которой нет  ни

«впереди»,  ни  «сзади»,  ни  «справа»,  ни  «слева»,  способна послать в  него

какую-то пулю ?

        Где-то,  трудно сообразить где,  но близко, раздался шорох и отчетливое

щелканье в суставах человеческих колен.

        «Мишка!  —  Он  не услышал,  он почувствовал прикосновение к  плечу.  —

Включаю!»

        Луч  света  пронзил темноту,  как  нож.  И  прежде,  чем  Михаил увидел

пригвожденное лучом дернувшееся серое тело, он нажал на спусковой крючок.

        Убитый сдавленно вскрикнул, но перекричал страшный грохот оружия. Голос

убитого, прозвучавший словно из колодца, был очень знаком...

        Кошка  столкнула  со  стола  баночку  с  витаминами.   И  в  испуге  от

собственной шалости удрала в другую комнату.  Может быть,  этот стук был принят

сонным подсознанием за грохот автомата?

        Знакомые  силуэты  ночной   комнаты  покачивались  или   скорее   мерно

кренились,  словно это  была  каюта корабля.  Старый шкаф с  коробками наверху,

новый телевизор с ровным зеленым огоньком. На полу валялся наполовину собранный

рюкзак.

        Михаил  выпрямился,   сел  в  постели.   За  открытой  форточкой  стоял

прохладный октябрь,  отопление еще  не  включили,  но  спина и  шея  парня были

совершенно мокрые,  как будто он только что взбежал по лестнице к себе на пятый

этаж. Ничего себе сон. И это уже второй раз.

        Он встал, накинул на плечи халат. Нащупал на столе сигареты, зажигалку,

закурил,  подойдя к  окну.  На  улице было темно и  тихо.  Ни  одного человека.

Проехал  только  дребезжащий грузовик  с  ночным  хлебом.  Электронные часы  на

проходной завода напротив показывали четыре часа семнадцать минут.

        Память,  щадя собственное здоровье, быстро стирала страшные подробности

кошмара.  Сердце теперь билось ровнее. Больше всего Мишу поражало теперь, когда

вокруг была надежная, спокойная явь, а не дикий, стискивающий сердце страх, то,

что  он  видел во  сне  темноту.  То  есть не  видел ничего,  но  ощущал себя в

кромешной тьме и  эта  тьма была какой-то...  привычной.  Что это?  Откуда?  Из

рассказов друзей,  заядлых спелеотуристов? Предощущение того, что ему предстоит

послезавтра рано утром на первой электричке отправиться с ними в пещеру?

        Сигарета быстро дотлела до  фильтра.  Все  более  смутными вспоминались

другие подробности сна.  Тяжелый,  какой-то  неудобный,  грохочущий в  закрытом

помещении,  точно перед мощными микрофонами,  автомат в руках. ППШ, что ли? Луч

фонаря,  стрельба по  живому человеку,  его сдавленный крик.  И  очень знакомый

голос. Чей же это?

        Михаил  отхлебнул пару  глотков  недопитого с  вечера  сухого  винца  в

надежде,  что оно поможет снова уснуть. Но сон не возвращался. Миша прошелся по

комнате,  взял на руки вернувшуюся кошку.  Та,  мурлыкнув и  потеревшись о  его

щетину, вырвалась из рук. Он снова закурил перед открытой форточкой.

        Ветер  разогнал редкие  облака,  и  небо  расцветилось скромным набором

звезд  московской широты.  Прямо напротив вытянулись по  косой линии три  яркие

звезды Ориона.  Какая-то из них,  кажется,  звалась Бетельгейзе.  Почему-то эти

звезды на  мирном безоблачном небе сейчас были страшно дороги.  Все грозившие в

последние дни  неприятности сплелись в  шипящий клубок,  протягивая из  темноты

жалящие щупальца.  Пренеприятное и неожиданное разорение фирмы,  куда он только

что устроился,  долги, повестка в армию, угроза быть отправленным на бесконечно

воюющий Кавказ, авантюра, задуманная ребятами...

        Только эти  звезды ничем не  грозили,  просили себя запомнить.  Чистые,

ласковые, они олицетворяли собой мир.

       ГЛАВА 1

        Авантюра была  совершенно безумной.  Но  она  задумывалась в  России  в

девяностые годы двадцатого века.  И страна, и время тоже были вполне безумными.

На  смену  неповоротливым маразматикам,  которых Миша  Шмидт  и  его  друзья по

причине тогдашнего младенчества плохо  помнили,  пришли  расторопные мошенники.

Страшнее прочих был министр обороны. Он считал себя великим полководцем, мечтал

о победах и вследствие этого вполне логично гнал полки в бой.

        Четверо парней и  одна  девушка договорились встретиться на  Павелецком

вокзале в половине первого ночи.  Это было самым оптимальным вариантом.  Потому

что первая электричка отправлялась в четыре с чем-то утра,  на конечной станции

они как раз поспевали к  литерному поезду на Венев.  На станции Метростроевская

они  выходили и  уже часам к  девяти-десяти могли быть у  цели.  А  там уж  как

получится.

        Первым у  расписания пригородных поездов появился Миша Шмидт.  От своих

немецких, а возможно и еврейских, предков он не унаследовал ни аккуратности, ни

особенной сметливости.  Ему  исполнилось девятнадцать лет.  Этим  летом  он  не

поступил в  театральное училище.  Этой  осенью у  него  не  наблюдалось никаких

уважительных причин для неявки на призывной пункт,  где призывника Шмидта ждали

через неделю. Но являться туда ему совершенно не хотелось. Хватало и ежедневной

сводки новостей,  а уж вид одноногого прапорщика, вернувшегося из Чечни, соседа

из  квартиры напротив,  до  паники,  до истерики давал повод ненавидеть закон о

всеобщей воинской обязанности.

        Парень с  удовольствием скинул с плеч чудовищной величины рюкзак.  Чего

там только не было. Еда, в основном в концентратах и сублиматах, теплая одежда,

фонари и  батарейки к  ним,  свечи...  Рядом поставил десятилитровую канистру с

бензином для примуса.

        Потирая  и  распрямляя натруженную рюкзаком  спину,  Михаил  закурил  и

огляделся по  сторонам.  Ночной  вокзал гудел  своей  обычной жизнью,  но  чуть

приглушенно,  уважая насыщенную любовью и преступлениями московскую ночь. Бомжи

расползались по своим норам.  Один, правда, вероятно слишком пьяный, притулился

поближе к дверям,  откуда тянуло теплом метро, и нестерпимо вонял. Милиционеры,

прошедшие мимо, за человека его не приняли.

        По радио объявили отправление астраханского поезда.  Друзья по авантюре

не спешили.

        - Без  двадцати  час  появился  Василий  Рябченко.  Именно  он  являлся

инициатором этой игры.  Опасной, надо заметить, игры. С той стороны ставка была

сделана — повестки в армию. С их стороны был ход — ставку не принимать.

        Василий бросил на землю рюкзак побольше шмид-товского.  Да он и сам был

поздоровее Шмидта,  имел  редкую  рыжую  бороденку и  исходил  туристом  немало

километров. Там, куда они собрались, он был уже дважды.

        — Жив-здоров? — приятели обменялись рукопожатием. — Я второй, что ли?

        — Ну, дык, командир.

        — Наше дело правое?

        — Я бы сказал — левое.

        — Да, — усмехнулся Вася, пощипывая бородку, — - скорее левое.

        Через  пару  минут,  бренча  привязанным к  рюкзаку котелком,  появился

третий участник,  Равиль Кашафутдинов.  Он еще со школы был самым лучшим другом

Рябченко  и  тоже  туристом.   Походник,  сагитированный  Василием,  без  труда

согласился стать и уходником.

        Дабы обмануть судьбу,  Равиль,  единственный из класса,  минувшим летом

подавал документы в военное училище. Сдал экзамены и забрал документы. Поступил

в Пищевой, но был изгнан. И получил повестку.

        И лишь когда почти пробил час, появились последние авантюристы — парень

с девушкой. Он был красавец, заведомый бабник и компьютерщик. Кроме того, играл

на  гитаре,  которую прихватил с  собой.  Следом  за  ним  шагала  со  скромным

рюкзачком его  верная Катя Зотова.  Она  полюбила Сашу еще  в  восьмом классе и

ежемесячно,  в периоды плохого настроения,  клялась себе,  что завтра же бросит

этого  юбоч-ника,  выйдет замуж за  хорошего человека и  начнет новую жизнь.  А

потом почему-то  снова звонила,  часами занимая телефон у  себя  в  больнице на

ночном дежурстве,  выслушивала его объяснения и  снова прощала.  И  теперь была

готова на самую опасную глупость в жизни.

        Итак,  их  оказалось  пятеро.  Несостоявшийся артист,  неудачник Михаил

Шмидт,  отчисленный за прогулы из Геолого-разведочного Василий Рябченко, бывший

студент  Пищевого  Равиль   Кашафутдинов,   студент-вечерник  Элмаша  Александр

Савельев.  Все они,  позапрошлогодние выпускники школы,  одноклассники,  скоро,

буквально через неделю,  должны были  получить одно звание и  правовой статус —

солдаты.  Студентке медицинского училища,  подрабатывавшей по ночам в больнице,

Кате Зотовой это не грозило.  А  просто хотелось быть рядом с  ребятами,  с  ее

любимым  бабником.   Всех  пятерых  весьма  привлекали  жизнь  и  удовольствия,

дарящиеся юностью,  и  очень не привлекала голодная,  злая и  опасная армейская

служба.

        Дома  всем  сообщили,  что  уезжают  в  Сибирь  в  геологическую партию

военно-стратегического  значения,  и  более-менее  убедили  домашних.  Сами  же

собирались отсидеться не где-нибудь,  а  под землей —  в  пещерах.  В  Тульской

области. Через пару недель Катя должна была наведаться в Москву, разузнать, что

к чему, ну а дальше...

        Глупо, конечно, но не глупее, чем желание остаться в живых.

        Они подошли к платному залу ожидания. Октябрьская ночь не располагала к

тому, чтобы время до отправления электрички проводить на улице.

        — Слушай,  а там, в пещере, мы точно не дадим дуба от холода? — спросил

Шмидт.

        — Эх,  старик,  — выглянул из-под тяжеленного рюкзака Василий,  — здесь

скорее дуба дадим.  Вот доберемся,  и  сам увидишь:  в пещере идеальный климат.

Всегда плюс десять. А если поглубже, то и повыше.

        Савельев  пытался  убедить  дежурного  по  залу,  что  им  всем  можно-

бесплатно,  что они едут недалеко,  все —  бедные студенты из одной многодетной

семьи инвалидов войны и труда.

        —  Ты мне мозги не компостируй,  турист,  —  ответил неожиданно высоким

голосом здоровенный дежурный,  рыжий,  толстый,  в  военном камуфляже с красной

повязкой. — Давай по три штуки в кассу вон ту и проходите.

        — Да мы бедные.

        — Ну иди работай на благо России, чем без толку по лесам шляться.

        Сам рыжий бугай приносил благо России тем, что стоял и не пускал.

        В  зале  ожидания  нашелся  пустой  уголок  со  скамейкой.  Там  они  и

расположились.

        — Ой,  сколько нам еще куковать.  — Катя потянулась и зевнула,  прикрыв

рот ладошкой. — Три часа с лишним? Может, перекусим чего-нибудь?

        — Из того,  что с собой,  — ничего,  — хмуро заявил командир Василий. —

Экономить надо.

        —  Эко-но-мить,  —  окая,  передразнила его Катя.  — Вась,  ты как этот

домовенок из мультфильма. В хозяйстве убыток.

        — Женщина глупая, ты не понимаешь, что нам предстоит...

        — Ну тогда купим в ларьке. Я не поужинала.

         — Деньги тоже экономить надо.  В поселок будем выходить за продуктами.

А уже на этот зал дурацкий потратились.

        — Вась, какой-то ты слишком серьезный, — усмехнулся Миша. Но усмехнулся

невесело. Ни одна мысль о будущем сейчас не доставляла радости.

        Наступила тягучая пауза. Пока устраивались на ожидание, никто никому не

смотрел в  глаза.  Кто-то  принялся перешнуровывать ботинки,  кто-то копаться в

своем  рюкзаке.  Василий достал самодельную карту известной ему  части пещеры и

углубился в ее созерцание, сосредоточенно сложив губы трубочкой.

        —  Ребята,  —  не  выдержала молчания  Катя,  —  а  может,  все-таки...

вернемся.

        Ее никто не слышал. Никто не хотел услышать.

        — Это все-таки не шутки. Может плохо кончиться.

        — Как плохо? — спросил Равиль. — Тюрьма или Чечня?

        — Ничего,  Катюш, не бойся, — положил ей руку на плечо Саша. — Ты же не

хочешь, чтобы меня убили?

        — На фиг ты ей убитый-то сдался, — заметил Миша.

        — Ну как же,  — задумалась Катя.  — Цветничок усажу цветочками. Крестик

каждую Пасху подкрашивать буду. Замуж никогда не выйду.

        — Молодец! — Саша звучно поцеловал ее в щеку.

        —  Но  лучше все-таки живой,  —  она придвинулась к  нему на скамейке и

прижалась теснее. — Саш, если ты такой живой, то живо сбегай и купи шоколадку и

соку.

        — Есть! Кому еще чего купить?

        — Да ладно, ничего не надо, — ответил за всех Василий.

        Он махнул рукой и убрал карту.

        — Ты грот выбрал для стоянки? — спросил Равиль.

        — Давай, где сталактитов побольше и сталагмитов, — попросил Миша.

        — Да-а, чего-нибудь поуютней, — замечтала Катя.

        — Никаких сталактитов,  — Василий нахмурился.  Это никому не нравилось.

Любое  дело  надо  начинать весело.  Мише  вдруг представилось,  что  бледные в

вокзальном свете лица этих хорошо знакомых с детства близких людей вдруг станут

еще бледнее,  черты заострятся. Он этого желает?.. Боже, откуда это, что это за

видение среди светлой вокзальной ночи?  Он же их всех любит, всем желает добра.

И Ваське,  и Равилю, и Сашке, ушедшему к ларьку. А особенно Кате. Он встретился

с  ее  тревожно  блестящим  взглядом.  Их  взгляды  задержались непозволительно

долго...  Декабристка фигова...  За любимым куда угодно — в тюрьму, на войну, в

подземелье.

        Да, они такие! Молодые люди робкого десятка. Не хотят на войну, хотят в

пещере отсидеться.  «Интересно,  — подумал современный мальчик Миша Шмидт,  — а

люди какого-нибудь двенадцатого века, не имевшие таких соблазнительных стимулов

к жизни,  как коммерческий ларек, телевидение, рок-концерты, видео, компьютеры,

круиз по Средиземноморью,  увлекательный детектив на диване, наверное, смелее и

без лишних сожалений шли на войну,  на смерть?  Или все-таки не смелее?  Любить

себя и самого близкого человека -- не лучшая ли это альтернатива войне?..» Миша

сглотнул сомнения и еще раз оглядел привлекательные формы чужой подруги.

        Она выдержала его взгляд и улыбнулась.

        — Ребята, — завела она снова, — а может... Ну и дураки вы все.

        Тут подошел Саша с коробкой апельсинового сока и шоколадкой.

        — Кто дураки? — осведомился он. — Все? Совершенно верно.

        — Да, — кивнула Катя. — Все вы дураки, кроме меня. Потому что я — дура.

        — Ну что, спать будем? -- Равиль зевнул.

        — Да, силы надо беречь, — сказал Василий. — Как бы только электричку не

проспать.

        — Надо назначить часовых, — еще раз зевнул Равиль.

        — Надо расписать пулю и хряпнуть немножечко водочки!

        Слово «хряпнуть» было произнесено Сашей так .аппетитно, что даже спящий

неподалеку саратовский землемер по-доброму улыбнулся во  сне.  Щедрый  Савельев

извлек  из-за  пазухи  соблазнительные предметы —  пластмассовую бутылку  водки

«Белый орел», пакет с пятью хот-догами и новую, нераспечатанную колоду карт.

        — Ну, блин, авантюристы, — самую малость поломался Василий. — Давай.

        —  А  я  буду  книжку читать,  —  вздохнула Катя,  откусила шоколадку и

полезла за книжкой.

        В  самом деле —  чем мусолить грустные и  тревожные думы,  не  лучше ли

подумать,  с чего ходить, и запить это дело водочкой? В оживленной ночной суете

сразу  забылся  всякий  сон,  появились кружки,  вопреки  всякой  рябченковской

экономии, прибавилось закуски. А самый опытный из преферансистов Саша достал из

рюкзака  общую  тетрадку,  ручку  и  принялся чертить  пульку,  обозначая имена

участников по первым буквам в центральном четырехугольнике.

        — М А,  В,  Р,  — прочитал в квадрате пульки Миша,  — МАВР. Мужики, нас

ждет черная судьба.

        — Иди ты к мавру в его черную...  — предложил Саша.  — Рав,  наливай. Я

сдаю на сдающего. До туза.

        Катя укоризненно взглянула на возлюбленного и углубилась в чтение.  Она

отказалась от хот-дога и выпивки,  заявив, что будет опорой их нравственности и

трезвости.

        Миша  был  неважным игроком,  но  зато азартным.  Когда после очередной

раздачи он,  отхлебнув спиртного,  раздвигал в  ладони  веером  карты,  то  как

радовались желудок и душа,  осознав, что на руках туз, еще один, марьяж в масть

к тузу,  еще валет какой-то. И как приятно, когда лучше всех считающий Савельев

бросает торговлю и  говорит «пас».  И как здорово заказать восьмерную игру.  Но

потом милые друзья совершенно немилосердно ловят тебя на ошибке,  и  вот ты уже

«лезешь в гору».

        В преферансе каждый сам за себя. Но можно объединиться против того, кто

взял прикуп, и не дать ему сыграть. Прямо-таки русская модель жизни.

        Равиль раздал карты и  разлил понемногу по  кружкам.  Мужики крякнули и

закусили.  Миша  прожевал,  немного  подумал  над  своим  пиковым  воинством  и

решительно начал торговлю:

        — Раз!

        — Два! — немедленно ответил Саша, и все уставились на Василия.

        Тот  долго хмурился,  вытягивая по  своему обыкновению губы  трубочкой.

Мише снова захотелось покурить, хотя все вместе только что выходили покурить на

улицу.  По  правилам преферанса,  над ходом в  игре и  торговле не  разрешалось

думать больше часа. Наконец Вася почесал подбородок и заявил:

        — Ребята, вы меня извините, но... мизер.

        — Ни у кого нет возражений? — спросил Саша.

        — Да какие могут быть возражения? — пожал плечами Шмидт.

        — Давай, Рав.

        Равиль смачно шлепнул две карты прикупа. Прикуп так себе.

        —  У  нас в  институте на лекции,  — сообщил Савельев,  — один чувак на

мизере девять взял. Так-так.

        — Эх, знал бы прикуп, не пришлось бы сейчас от армии бегать, — печально

изрек банальную истину Василий и взял эти карты.

        — Та-акс,  значит, та-акс. — Саша пососал кончик ручки, не отрывая глаз

от списка карт Василия, который тот сам ему и продиктовал. Всех карт, включая и

те, что он сбросит.

        Потом Миша  с  Сашей «лягут»,  раскроют свои  карты,  и  либо  начнется

расправа,  либо Рябченко ускользнет от нее ужом.  Это,  конечно, удовольствие —

играть,  когда неизвестны всего две карты. И еще большее удовольствие — сыграть

так,  чтобы  мизерующий  попался,  чтобы  в  хитроумно  просчитанной комбинации

любитель рискнуть Вася  Рябченко вдруг  неприятно поразился,  увидев,  что  все

оставшиеся взятки — его.

        Ребята понемногу хмелели,  азартно играли и  дружно объединялись против

того,  кто собирался победить.  Михаил снова встретился глазами с Катей.  Они у

нее  были  темными,  цвета хорошего,  горячего чая,,  которого так  жаждет душа

утречком после водки -с вечера. Глаза, в теплоте которых так хочется согреться,

когда  холодно и  одиноко.  Екатерина вздохнула и  передернула плечами,  словно

сбрасывая докучные объятия.

        —  Обули Васю,  —  окая в  подражание девушке и домовенку,  почти хором

сообщили два победителя в мизере. — В хозяйстве убыток.

        — Какие же вы мужики жестокие,  — заметила Катя. — Но вам еще далеко до

отрицательного героя этой книжки.

        —  Вот  этого,  что  ль,  матроса Тельняшкина?  —  Саша ткнул пальцем в

обложку покет-бука серийного дамского романа, где блестящий несминаемый морской

офицер-брюнет  обнимал  прекрасную блондинку  во  всем  розовом.  Условием  для

художников,  рисующих обложки для  таких  неэротических дамских романов,  было,

чтобы герой обнимал героиню не с  целью уложить ее в постель,  а с единственной

сверхзадачей —  понезаметней ощупать  одетое  тело:  куда  ж  ты,  ненаглядная,

спрятала ключик от  шкатулки с  драгоценностями?  А  она влюбленно глядит ему в

глаза снизу вверх,  как бы мысленно спрашивая: когда же ты, милый, блин, уйдешь

в свое дальнее плавание? Достал уже!

        —  Нет,  ты что?  — округлила глаза Екатерина.  — Это хороший.  Морской

лейтенант Джонатан Бердсли,  он у своего командира жену отбил.  А этот командир

оставил лейтенанта...

        —  Ну  чего  же  тут  плохого?  —  перебил  Миша.  —  Командир  оставил

лейтенанта. Ушел к юнге. Жена командира его подобрала. Зачем отбивать-то?

        —Дураки какие пьяные... Без помощи оставил лейтенанта в опасную минуту.

        Время на  вокзале тянулось так  долго,  словно его  было  неисчерпаемое

количество,  словно  оно  относилось к  государственному бюджету,  из  которого

черпай . и черпай, а все равно на дне чего-то плещется.

        Ребята  хмелели,   ошибались.   Никто  практически  не  выигрывал.  Все

потихоньку лезли в гору и,  по мере способностей,  топили товарищей. Как это ни

парадоксально — лезть в гору и тонуть одновременно.

        А  на высокой горе —  Ваганьковском холме Москвы,  откуда стекает речка

Арбат, и речка Знаменка, и ручей Пречистенка, в Министерстве обороны сидел весь

в  золотых звездах чин и  отмерял время этим глупым комбинаторам,  резавшимся в

карты на ночном Павелецком вокзале.  Чину, возможно, тоже хотелось спать, но он

бодрствовал согласно приказу и  каким-то  высшим и  гнусным,  ему самому толком

неведомым целям.

        Сам  себе все  три  древнетрагические Парки,  он  вытягивал,  отмерял и

отрезал,  водя пальцем по крупномасштабной карте.  Рябченко,  говоришь, Вася? В

турпоходы, говоришь, ходил? Разведчиком будешь, следопытом. Вот сюда пойдешь, в

Ачхой-Мартан.  Вот  на  этой  параллели заляжешь за  бел-горюч камень и  будешь

смотреть в  бинокль —  сколько у  супостата вооружения,  бронетехники и личного

состава.  До ста считать умеешь? Хорошо. Больше тебе не понадобится, потому что

тебя убьют.  Ты заснешь,  мудило, потому что не выспался, подойдет сзади старый

чечен Шамиль,  скажет:  «Э,  шайтан-ачхой-мартан, зачем мне этого рыжего в плен

брать?» И зарубит тебя старинным кинжалом.

        А  ты  кто?   Равилька?   Ну  тебя  я,   как  татарина,  посажу  в  БТР

механиком-водителем.  Будешь ехать по дороге —  дурной башка высунешь в  дырка,

туда-сюда дурной башка вертишь,  все видишь, кроме собачьей конуры в Гудермесе,

где хитрый чечен Шамиль на  цепи засел с  гранатометом.  Он  как прищурит карее

око, как шарахнет прямо в твоя дурной башка.

        Примите,   товарищ   Кашафутдинов  мои   соболезнования.   От   сложной

политической обстановки и oт меня лично.

        А ты,  значит,  Савельев?  Хотел за компьютером отсидеться?  Отсидишься

мне.  За мешком с песком отсидишься, на блокпосту. Никакой электроники, никакой

автоматики,  кроме «Калашникова»,  не получишь. Будешь своими глазками следить,

чтоб ни одна муха, ни одна сволочь не проскочила, скажем, возле этой хренотени,

Ножай-Юрт называется.  Что-то с ножами связано?  Вот-вот,  особенно за холодным

оружием следи.  В  каждую машину заглядывай.  А  когда ты нагнешься в очередной

багажник, подставясь, как пи-дор неприкрытой бронежилетом частью, тут-то тебя и

завалит дерзкий чечен Шамиль из автоматического оружия системы «Дудашников».

        Четверо судьбоборцев уже  разогрелись,  развеселились,  про сон забыли.

Даже прижимистый Рябченко махнул рукой и добавил в руку Савельева десять тысяч.

Тот пошел за новым «Белым орлом». Катя уже тихо спала на лавочке, ласково обняв

чей-то толстый рюкзак.

        А  кто у  нас остался?  Некий Шмидт?  — тем временем почесывал порочную

лысину военный у истоков поэтической реки Арбат.  — Некий Шмидт. Артист. Ты мне

особенно дорог,,  потому что  твое невыехавшее,  некрещеное мясо мне  почему-то

особенно вкусно.  Для тебя мы придумаем что-то особенное.  Чтобы водка у тебя в

горле комом встала.

        Ты поедешь на неокровавленные с  1919 года берега реки Обь.  Давно пора

окровавить.  Там разыграется великая распря между хантами и мансями. Потому что

в Хантыйск водку завезут,  а в Мансийск забудут. Ханты будут дразнить соседей с

берега Оби: у, дураки трезвые! Те обидятся и откроют огонь из обоих стволов. Ты

приедешь туда миротворцем,  щенок,  юнец самоуверенный.  И  получишь гарпуном с

костяным наконечником прямо  в  горло!  И  брызнет кровь с  высоким содержанием

алкоголя! Ох-хо-хо-хо-хо-хо!

        «Белый орел» с этикетки смотрел направо, как гордая американская птица,

а  не  направо и  налево,  как  хищный российский приспособленец.  Саша  весело

свернул желтенькую головку, и жидкость приятно забулькала в кружки.

        —  Мужики,  ну мы совсем разошлись,  —  пробормотал Василий.  — Давайте

оставим. Всю не будем.

        — Конечно! — кивнул Савельев.

        — Вась, ну чего тут пить? Сейчас уже скоро электричка. Отоспимся еще.

        —   Конечно!   —  снова  кивнул  Савельев.   А  ты  будешь  вдовой,   —

удовлетворенно  кивнул  высокозвездный чин,  бодрствовавший в  министерстве.  —

Катерина Зотова, вдова. А? Как звучит!

        Вася Рябченко шлепнул королем,  который был совершенно не  предусмотрен

планом Миши, и улыбнулся в редкую бороденку.

        — Ну ты говнюк рыжий!  — воскликнул Шмидт с досады.  — Я тебя убью, — и

шлепнул козырным тузом.

        Пробило четыре  с  чем-то.  Пятеро  беглецов,  поеживаясь от  утреннего

неприятного холода,  выпуская из  губ  едва заметные,  точно духовные сущности,

облачка углекислого газа,  вышли на перрон.  Хриплый диктор объявил, что первая

электричка — на четыре с чем-то до Ожерелья — отправляется.

        — А билеты? — спросила законопослушная Катя.

        —  Ну мать,  ну ты сама представь,  — урезонил ее Саша,  — ты работаешь

контролером. И ты встаешь в четыре утра, чтобы ловить таких придурков?

        — Нет, я не встану, — зевнула Катя.

        —  Ребята,  —  тоже зевнул Равиль и  вдруг выдал некую мудрость.  —  Мы

теперь со всеми государственными структурами вроде бы в ссоре, в конфликте?

        Они поспешили забиться в  неуютный,  холодный вагон,  выбрали купейку с

целыми,  непорезанными,  неоторванными сиденьями, покидали на пол рюкзаки и, не

сговариваясь, заснули.

        Электричка неторопливо несла их к месту схоронения.  Колеса под вагоном

отбивали  свой  жизнерадостный ритм.  За  темным  окном  уносились спящие  дома

Москвы,  гаражи,  сараюшки.  У  шлагбаума урчали  моторами рабочие  грузовики и

калымящие легковушки.

        Ребята спали,  и  в  снах оставляемый ими верхний мир не представлял из

себя  ничего  необычного,  даже  ничего особенно дорогого,  ценного —  холодная

Москва позднего октября.

        Первая электричка была со всеми остановками.

        Двери  хлопали  на  платформах,  впуская  и  выпуская  немногочисленных

пассажиров.

        По вагону прошли три милиционера.

        —Чокнутые какие-то,  — кивнул один из них в сторону ребят. — Куда это в

такую погоду? Может, проверим?

        — Делать тебе нечего, — резонно заметил другой. Третий вообще ничего не

сказал,  так  как его тошнило после вчерашнего,  и  он  только позавидовал этим

молодым людям,  которые могут  себе  позволить вот  так  ехать и  спать,  а  не

сочетать с движением поезда еще обязанности ходить, бдить, служить и прочее.

        Миша   Шмидт  поднял  голову,   почесал  лоб,   посмотрел  на   часы  с

календариком:  «5:12.  29.10.1995».  За окном — стынь,  дрянь, мокрянь, Михнево

какое-то. Можно спать дальше.

        Консервная банка в его рюкзаке неприятно давила на сердце, давая о себе

знать неудобством через много слоев ткани.  И  снилось под  стук колес,  что он

едет на поезде метро.  Вдруг остановка посреди тоннеля,  и гаснет свет.  Снова,

как в  тех кошмарах,  тьма —  страшная,  давящая,  липкая,  словно в  желудке у

чудовища.

        Мелькнула даже странная мысль —  сейчас выберусь из  этого тоннеля —  и

сразу к психиатру.

        — Что это со мной,  доктор? Мне все время снится темнота. Разве темнота

может сниться?

        - Может,  друг мой,  может.  Это медицине известно.  Называется «черная

горячкам. Такое бывает в случаях редкостного невезения.

        Миша встал и,  пошатываясь, пошел по вагону, выставив перед собой руки.

Где-то  на  той  стене  должна  быть  кнопка  экстренной  связи  с  машинистом.

Безобразие какое  —  метро  дорожает,  а  поезда вдруг  останавливаются посреди

тоннеля.  Он протянул руку,  но вместо гладкой кнопки нащупал шершавую неровную

каменную стену. По стене сочилась вода. Пахло сыростью и давней гнилью. Никаких

поручней, сидений, кнопок, дверей...

        Где  он?  А  где провода?  Смертельно опасный высоковольтный контактный

рельс?  Миша осторожно шагнул вперед,  держась за стену дикого камня. Тишина. И

вместо ритмичного стука  колес в  ушах  только ритм  тревожно отбивающего удары

сердца.

        Тот,  кто неслышно приблизился сзади,  мягко тронул его за плечо.  Миша

вздрогнул и  приказал себе несколько секунд не оборачиваться,  потому что знал:

обернись он—и ничего хорошего за  этим не  последует.  Только плохое.  Кто там?

Машинист, таинственный житель тоннеля или...

        Он  обернулся.  Машинист тихо  сиял,  объятый неярким голубым спиртовым

пламенем.  Его мертвые глаза закатились под брови, с губ капала синяя пенящаяся

слюна.

        Миша вздрогнул. Человек в синем покачивался в такт движениям электрички

и еще мерзко хихикал.

        — Билетик ваш попрошу.

        — Какой?

        — Побойтесь бога,  — пробормотал откуда-то из-под рюкзаков Савельев.  —

Какие в пять утра билетики?

        Вася недовольно зашевелился. Равиль спал, как солдат.

        — Что, у вас нет ни одного билета?

        — А сколько вам надо? — недоуменно спросил Савельев.

        Контролеров было трое. Немолодые, невыспавшиеся, ненормальные люди.

        —  Ладно,  — сказал тот из них,  кто был вооружен компостером.  — Тогда

штраф. По тридцать тысяч с каждого.

        —  Это несерьезно,  —  замотал головой Саша.  Василий напряженно сопел,

готовый ко всему.

        — Ладно, — смилостивился контролер, — по десять.

        — Мужики, ну вы...

        —  Столько хватит?  —  вдруг  проснулась Катя  и  протянула контролерам

смятую пятитысячную бумажку.

        —  Ладно,  —  согласились  ненормальные железнодорожники.  —  Квитанцию

выписать?

        — Не надо!

        Беглецы снова погрузились в сон.

        — Когда же от нас отвяжется это проклятое государство!  — возопил тихим

утробным голосом Равиль, и не было ему ответа.

        Ему,  верно, снилось огромное тысячепастное хищное чудовище, окружившее

их со всех сторон. Без половых признаков. Государство — это Оно.

        Конечная  станция  Ожерелье  называлась так,  видимо,  потому,  что  ее

опоясывало  ожерелье  облаков  разных  оттенков  серого  цвета,  сеющих  нудный

холодный дождик.

        — Бр-р, — сказала Катя, натягивая на голову капюшон.

        — Значит, так, мужики, — Рябченкб стал бодрить спутников, — переберемся

на  ту  платформу,  и  через полчаса литерный на  Венев.  Хоть сейчас-то билеты

возьмем?

        — Пусть подавятся, давай возьмем, — мрачно согласился Равиль.

        Что может быть краше российской промозглой осени, когда не хочется даже

из дому выходить, а не то что служить в армии? Разве что арктическая зима.

        — Сашка,  — била кулачком в рюкзак своего дружка Катя,  пока они тяжело

поднимались на железнодорожный мост,  потом с него спускались,  — останови этот

дурацкий дождь. Включи солнышко.

        —  Потерпи,  женщина,  — обернулся он к ней.  — Вождь Васька обещал нам

сухую и теплую пещеру.

        — Да, сухую и теплую, — подтвердил Василий. — Откуда там дождю взяться?

А особенный кайф туда заползать,  когда на улице минус двадцать. Попадаешь, как

в баню.

        — Вождь, а жареный мамонт там уже приготовлен? — спросил Миша.

        — Все будет, я табе гавару.

        — А солнышко? — сиротливо спросила Катя.

        —  Вот  теперь наше солнышко,  —  ласково указал Василий на  выпирающий

из-под клапана его рюкзака мощный фонарь.

        Литерный поезд  оказался почти  такой  же  электричкой,  только  полной

народу.  О том,  чтобы не прозевать остановку «Метростроевский», напомнить было

некому, кроме местной толстой тетки в болоньевой куртке, распираемой на груди.

        ...Дождь  то  припускал  сильнее,  то  сходил  почти  на  нет.  Василий

предложил срезать путь по тропинке через убранное поле,  и  они попробовали это

сделать.  Но  тут  же  были вынуждены вернуться на  асфальт.  На  тропинке ноги

утопали в вязкой глинистой грязи.

        —  А  почему  до  Метростроевского  нельзя  на  метро  доехать,   а?  —

полюбопытствовал Саша,  увидев  синий  дорожный  указатель названия поселка.  —

Откуда это название вообще взялось?

        — Оттуда,  куда мы идем, — от пещер, — ответил знаток местной географии

Василий.

        — Камень, что ли, брали?

        —  Конечно.  Все подмосковные пещеры — это бывшие каменоломни.  Кисели,

Сьяны, Силикаты. А эта — самая большая. Те, что поближе к Москве, еще со времен

Дмитрия Донского разрабатывали.  А  эту  позднее других начали.  Но  зато тут —

ходи, за десять лет всю не обойдешь. Мне вот один чувак знакомый схему Передней

и немного дальше дал, так это...

        — Какой передней? — удивилась Катя. — А гостиная, спальня?

        — Схему системы штреков, которая называется

        Передняя. Тут еще есть системы Старая, Новая, Новейшая, Речная, Система

Крота, Система Ада...

        — Жуть какая!

        —  Да дотуда вовек не дойдешь.  Нам-то и одной Передней хватит хоть год

переждать.  А дальше-то...  Ну можно полазить из любопытства. Крот рассказывал,

что тут три,  а может,  и больше ярусов есть.  При Сталине вроде даже подземный

завод был. Там зэки работали. А до Системы Ада только один Крот доходил.

        — А кто это Крот?

        — О, Крот — это человек-легенда. Знаменитый пещерник.

        — Спелеолог, что ли? — спросил Миша.

        —  Спелеологи —  это ученые,  —  пояснил Василий.  —  А  Петя Крот себя

называет пещерником. Он их все по Союзу облазил — Кунгур там, Афон, конечно, на

Украине,  в  Крыму,  на Алтае.  В Европе вроде тоже где-то был...  Но вообще он

довольно странный тип. Порою поводит каких-нибудь новичков по пещере, но обычно

ходит один.  Сидим иногда в гроте где-нибудь — что в Киселях,  что в Силикатах,

что тут,  — вдруг выползает рожа бородатая.  Пожрать предложишь,  не откажется.

Выпить  —  никогда.   Посидит,  потреплется,  байку  какую-нибудь  расскажет  и

уползает.  Неделями в  пещерах живет,  а где в городе обитает — никто не знает.

Знаком со всеми, а телефон никому не дает.

        — Шиз какой-то, — передернула плечами под лямками рюкзачка Катя.

        — Наверное, есть немного...

        — Ты помнишь, Вась, надпись? — спросил Равиль.

        —  Да.  В этой пещере,  куда идем,  мы с Равом надпись видели.  Свечкой

сделал Петя. «Хожу один, как дурак, третью неделю по-вашему. Крот».

        — А по его это сколько? — удивился Миша.

        — Не знаю.  Но вообще-то в пещере время ощущается как-то иначе, — пожал

плечами Вася..

        — Как это иначе?

        — Ну там же всегда ночь. Андестенд?

        —  А,  ну да,  —  кивнул Миша и с тоской посмотрел на сереющее,  мокрое

утреннее небо.

        —  У  пещерников  и  у  космонавтов особые  отношения  со  временем,  —

глубокомысленно изрек Василий, точно назвал самые божественные профессии.

        Поселок был довольно большим,  но  каким-то  вымершим.  Выходной день и

плохая погода загнали население под крыши. Да и много его там, населения-то, на

середине Российской равнины в Тульской области?..

        Открылась ярко-зеленая дверь магазина. Вышли две женщины. Проехал мужик

на  мотоцикле.   Прошуршал  шинами  «Москвич»  с  тульским  номером.  Пробежала

пятнистая собачонка —  хвост  колечком.  Из  распахнутой форточки  низкорослого

домика громко пела Маша Распутина.

        Прошел милиционер в форменной курточке, в фуражечке, аккуратно закрытой

целлофановым футляром. Этот футляр напоминал то, что надевают женщины, желающие

принять душ,  не замочив волос.  Так что и этот милиционер мог принять душ,  не

снимая фуражки.

        —  Здорово,  Генк!  — окликнул стража порядка поддатенький мужичок,  не

разбирая луж резиновыми сапогами, направлявшийся строго в магазин. Букву «Г» он

произносил по-тульски мягко. Получился какой-то «Хенк».

        — Хеллоу, Хенк! Хау а ю? Уот ис зэ дэйт нау?

        Миша замедлил шаг. Они уже вступали на мост, как выяснилось, через реку

Осетр.   Из-за  спины,  словно  на  замедленной  скорости  магнитофона,  словно

сгущенные, донеслись слова:

        — Здорово, Генк!

        — Здорово, — промычал милиционер, точно в нем заканчивалсязавод.

        — А какое сёдни число, не знаешь?

        — Двадцать девятое октября.

        — А год?

        — Митяй... ты... блин, вчера спрашивал.

        — Да голова-то дурная, Генк.

        — Девяносто пятый.

        —  Это  же  мы  еще  при  Ельцине!  —  непонятно что  выразил  подобным

восклицанием местный житель и продолжил путешествие в магазин.

        Навстречу  ребятам  по  мосту  шли  двое  парней  с  довольно  грязными

рюкзаками, но в относительно чистой одежде.

        — Пещерники? — спросил оживленный Саша хмурого Василия.

        — Конечно. Другие тут не ходят.

        — Вась,  смотри,  — обратил внимание друга Равиль,  — тот,  с ленинской

бородкой... Мы его тогда в Киселях встретили?

        — Это Леха из МГУ.

        Они встретились на мосту, обменялись ничего не значащими рукопожатиями.

        — Как там? — спросил Василий.

        —  Нормально.  На  Водокапе сильно  капает.  Левый  переход в  Новейшую

завалило немного.

        — Народу много?

        — Нет.  Две группы только встретили, и Крот, говорят, один ходит. Но мы

его не видели.

        — А вы долго тут были?

        — Два дня. А это новенькие с тобой?

        —Ну.

        — Ладно.

        — Лады.

        Они было уже подняли руки в прощании, но тут Леха что-то вспомнил.

        —  Вы в  Передней рюкзаки не оставляйте.  Останавливайтесь где-нибудь в

Старой или  Новейшей.  А  то  местная шпана  пошаливает,  вещи  попереть может.

Глубоко они заползать не рискнут...

         — Хорошо.

        — Да, — сказал Лехин спутник, — вчера встретили в Передней двоих солдат

молоденьких.  Пожрать попросили и  одежду гражданскую.  Мудаки какие-то с одним

фонарем и свечкой. Дезертиры, что ли?

        — Так что вы там поосторожнее.

        — Хорошо. Пока.

        Молча  перешли реку,  долго поднимались по  дороге в  гору  на  высокий

берег.  За  береговым гребнем  среди  каменных  валунов  и  облетевших кустиков

обнаружился маленький овражек,  точнее,  яма с  протоптанной тропинкой на  дно.

Василий спустился на пару шагов, с удовольствием скинул рюкзак и сел на валун.

        — Пришли.

        — Куда? — спросил Миша.

        — Куда и собирались. Вот вход.

        Он указал на груду камней,  истоптанных подошвами в глине. Миша вытянул

шею и обнаружил, что между камнями действительно есть какой-то, правда не очень

презентабельный, лаз, но человеку и рюкзаку, кажется, протиснуться можно.

        — И это...

        — Ой, я не полезу, — напряглась Катя.

        —  Там хорошо,  — улыбнулся во всю ширину щек Равиль.  — Не бойся.  Там

темно и тихо.

        — Как в утробе до рождения? — попытался уточнить Миша Шмидт.

        — Ну вроде того.

        Василий,  подавая  пример,  принялся распаковывать рюкзак  и  доставать

оттуда специальную одежду для пещер. Поскольку там, под землей, далеко не везде

просторно,   приходится  и   пригибаться,   и   ползать,   то  и  одежда  нужна

соответствующая —  крепкая и  грязная.  Да и обещанные Рябченко постоянные плюс

десять градусов, это не плюс двадцать пять, а камни там холодные и сырые.

        Катя  Зотова  растерянно  огляделась  по  сторонам  в  поисках  пляжной

кабинки.

        — Саш, помоги мне... переодеться. Вон там. Она подхватила свой рюкзачок

и направилась к кустам погуще,  не оглядываясь на Сашу. Тот, уже облачившийся в

старый анорак, потоптался, пробормотал что-то невнятное и пошел следом за ней.

        — Вы там побыстрее,  — напомнил Василий.  — Дождь же, блин, все капит и

капит, мать его.

        Прикрываясь от всего мира,  друзей и вымершего поселка Метростроевский,

который остался по ту сторону реки Осетр,  трехветочным кустиком и Сашей,  Катя

принялась тщательно переодеваться,  натягивать дополнительные колготки,  старые

джинсы.  Она это делала неторопливо,  зная,  что Саша на нее смотрит,  и это ей

было приятно.

        — Ну вот, я готова.

        Eе глаза сияли соблазнительным блеском, как блесночки для щуренков.

        - Катя... — нерешительно проронил Саша.

        - Сашка! — она вдруг бросилась ему на шею, повисла, нетяжело притягивая

к  земле.  — Сашка,  господи,  какую чушь мы задумали...  Господи...  Ведь не в

турпоход, не за грибами собрались.

        — Все будет путем, — пролепетал он очень покорно, точно во сне.

        — Путем,  не путем, Сашка... главное я с тобой... Какой дождик хороший,

совсем не противный...Ты любишь меня?

        Трое  стоявших перед  входом были  уже  готовы.  Лучше  всех  выглядел,

конечно,  Василий,  как,  впрочем, и подобает командиру. В прочнейшем, когда-то

красном,  брезентовом комбинезоне,  в крепчайших ботинках-говнодавах, в красной

шахтерской каске с аккумуляторным фонарем на лбу.

        Равиль выглядел поскромнее, но также по делу и по условиям. Он тоже был

счастливым обладателем шахтерской каски, избавлявшей от необходимости таскать в

руке фонарь.

        Миша,  хоть  и  успел  прикупить новенький,  длинный и  довольно мощный

фонарик,  все равно завидовал своим товарищам,  потому что у  них во  лбу сияла

надежная,  проверенная всеми стахановскими поколе-ними  энергия,  а  у  него на

изделии с Митинского рынка наверняка где-нибудь таилось клеймо «MADE IN CHINA»,

что означало — сломается в самый неподходящий момент.

        —  А я-то надеялся,  что в Метростроевской вход будет,  как в метро,  —

проговорил он,  неодобрительно глядя  на  груду  валунов,  обозначающих двери в

подземный мир.

        — Ага.  Щас,  — объяснил ему Вася. — Тут есть еще вход со стороны реки.

Немного пошире будет.  Там в  штреке даже рельсы сохранились.  Я видел,  ребята

туда даже байдарку затаскивали.  Где-то,  может,  еще есть входы —  не  знаю...

Кать, Саша, вы в порядке? Ну, с богом.

        Все были готовы, экипированы, с источниками света и при рюкзаках, а это

главное. А не какое-нибудь там оружие — раз-два, лечь-встать — катись оно...

        Поначалу было тяжело и узко.  Корячиться на полусогнутых,  почти ползти

зигзагом между  валунами в  узкий лаз  и  при  этом  волочить за  собой тяжелый

рюкзак.  Василий двинулся первым,  указывая путь и способ передвижения.  За ним

последовали Саша  и  Равиль  со  своими и  Катиным рюкзаками.  Катя  оставалась

налегке. Миша шел последним.

        Лаз все время шел на спуск.  Земля-матушка, точно в воронку, засасывала

их.  Что-то внезапное заставило Мишу оглянуться,  уже когда вот-вот должно было

наступить погружение и  время включать фонари.  Какая-то  вспышка раздвинула на

несколько секунд сплошные скомканные серо-стальные облака.  На несколько секунд

выглянуло солнце зафиксировать — куда эти придурки лезут?

       ГЛАВА 2

        Потом стало попросторнее, пошире, еще шире. И вот можно было уже встать

в полный рост. Они оказались внутри планеты Земля. Первое, что занесли в память

рецепторы Михаила,  был запах.  Стойкий,  господствующий,  неизменный и скучный

запах сырой земли.

        После   этого  нелегкого  кросса  ползком  с   тяжелыми  рюкзаками  все

повалились,  опираясь на  свои вещи,  и  некоторое время тяжело дышали.  Кто-то

дернул ногой, поскреб пол.

        — Сигарету хочешь? — спросил Саша у Кати.

        -Не-а.

        Миша провел лучом фонаря по мрачным сводам иеровного камня: черноватое,

коричневатое,  желтоватое — других оттенков не наблюдалось. Впереди, в проходе,

куда им,  видимо,  предстояло идти,  молчала темнота.  Она не пугала, не звала,

надменно не обещала ни хорошего,  ни плохого. Она просто была тут и была вечно.

Все молчали,  и  до  Михаила не  сразу дошло,  что теперь только он  сам и  его

товарищи здесь единственные источники света и звука,  что тут — не то, что там,

в  большом поднебесном мире.  Тут,  в толще Земли,  он — маленькая вселенная на

самообеспечении,  даже в такой элементарной вещи,  как звук.  Это была страшная

мысль, и задерживаться на ней не хотелось.

        Потом все  разом заговорили.  Командир Вася  объявил,  что  пока  будет

довольно просторно и  можно нести рюкзаки на  спине,  а  это не в  пример легче

волочения.

        — Ну куда, Рав, в Старую пойдем, где тогда стояли? — спросил он.

        — Давай. Оттуда на родник ближе ходить.

        — А что тут есть родники? — поинтересовалась Катя.

        —  В пещере в подземной речке вода так себе.  Наверху родник,  от входа

метров сто.

        Конечно же,  все,  что  внове,  было страшно интересно и  занимательно.

Например,  этот штрек,  стены которого кое-где исписаны, изрисованы краской или

копотью от свечи.  Если бы только не эти рюкзаки! Снижавшийся потолок заставлял

пригибаться,  а порой и вовсе снимать их и снова волочить за собой.  Так и шли,

опасливо косясь на изредка встречавшиеся покосившиеся бревна крепи.

        — А они не... — указал Миша.

        —  Ходили тут десять раз.  Вроде не должны,  —  успокоил Василий.  — Но

вообще нехорошее место.

        Через  какое-то  время  Рябченко,  со  значением подняв  палец  кверху,

объявил,  что  они  находятся в  Старой системе,  оставив позади Переднюю.  Для

новичков — что в одной системе, что в другой — пол, стены и потолки проходов не

имели принципиальных различий.  Правда,  проследив за пальцем Василия-Вергилия,

они  убедились в  его  правоте,  прочтя на  потолке размашистую надпись свечной

копотью  «Добро  пожаловать  в  Старую  систему,   мудаки».   .  —  Спасибо,  —

поблагодарила Катя и,  проведя лучом фонарика,  вздрогнула и  рассмеялась.  Луч

уперся в телефон-автомат на стене. — Что это?

        —  Можешь позвонить на  работу,  Кать,  скажешь,  что берешь отгулы,  —

усмехнулся Равиль.

        Девушка  подошла  поближе и  убедилась,  что  телефон искусно вырезан в

известняковом выступе стены.  Но  рядом  валялся вполне настоящий граммофон без

трубы  и  без  ручки.  Чуть  подальше обнаружилась настоящая мусорная куча.  Но

удивительно,  что она не  очень-то  и  воняла,  несмотря на постоянную плюсовую

температуру.

        — А мухи тут есть? — спросила Катя.

        — Ты что! — воскликнул Равиль — Тепло, светло, то есть темно, и мухи не

кусают. Здесь из зверей могут быть только мыши летучие и такие, простые.

        — Ой.

        — Да ты не бойся.

        — Да-а? Не бойся. Легко сказать.

        — Ну ладно, вперед! — скомандовал Василий, и они пошли дальше.

        Бесконечные,  неотличимые с  виду проходы,  стены,  кое-где  украшенные

стрелками,  надписями,  еще не вызывали у новоприбывших чувства уныния. Василий

вел довольно уверенно, но неторопливо, изредка сверяясь с картой.

        Они заглянули в один гротик, куда вел малозаметный ход.

        — Уютненько, — заявил Саша.

        — Нет, — отрезал Вася, — этот не пойдет.

        — Почему?

        —  Нам надолго,  а  тут не видно вентиляции —  второго хода.  У  нас же

примус.

        — А-а, ну тогда...

        — Мы с Равкой однажды по пьяни горели в Киселях в таком гроте.  Чуть не

задохнулись.  А  если  есть  второй  вход,  хорошо.  В  пещере  вообще-то  тяга

нормальная.

        Наконец новый дом был найден. Довольно просторный грот с явными следами

пребывания современного человека в виде пустых бутылок и надписей.

        Ребята принялись распаковываться.  Любопытная Катя прошлась вдоль стен,

изучая настенную графику.  «Это  грот имени В...»  —  дальше,  должно быть,  не

хватило фантазии или времени.  «Группа «Гном» из Балашихи». «Серега Самородов и

Люська Прокопенко —  самая клевая в  мире чувиха».  «Ну и темнотища,  ебит-ская

сила!» — это уже радовало.  «Берегите экологию пещеры!  Не срите где попало!» —

это вдохновляло. «Где бог?» — это озадачивало...

        — Кать! — окликнул Савельев. Она подошла и спросила:

        —  Саш,  а  где мы с  тобой разместимся?  Они расположили свои спальные

мешки чуть в стороне от остальных,  на довольно ровной плите. Саша, оглядываясь

на более опытных друзей, соорудил из камней небольшое изголовье.

        Вскоре  уже  задумчиво гудел  примус,  в  котелке  нагревалась вода,  а

любовно  приготовленные Василием  к  засыпке  вермишель  и  тушенка  возбуждали

зверский аппетит.

        Командир поболтал над ухом канистрой с привезенной еще из дому водой.

        — Так.  Это нам сегодня еще чай попить,  посуду помыть, поужинать. Надо

завтра за  водой идти.  Каждый день придется.  Черт.  Десятилитровая канистра —

мало, а двадцатилитровую неудобно таскать.

        — А отсюда долго идти до входа? — поинтересовался Миша.

        — Налегке-то? Минут десять, — ответил Василий.

        — Да? А так долго шли. А на сколько мы вообще отошли от входа?

        Василий на  коленях развернул карту.  Поводил по  ней  пальцем,  словно

отважный и  малограмотный Генри Мортон Стэнли,  подсвечивая фонариком в темноте

погуще африканской.

        —  Так...  мы здесь...  Новейшая туда...  переход в Переднюю...  Метров

двести, я думаю.

        — Всего-то.

        — Да: Но это уже далеко. Местные сюда обычно не добираются.

        — А по вертикали? Сколько над нами земли?

        — Наверное, столько же. Тут берег высокий.

        — Ой... Начальник, а она не...

        Вертикаль  почему-то  всегда  впечатляет приземистого человека  сильнее

горизонтали.  И  вылезать тяжелее и  падать больнее.  А если двести метров сами

упадут? И одного-то хватило бы, а тут двести...

        Михаил  почувствовал  себя  микроорганизмом,  незаконно  забравшимся  в

кишечник Земли.

        Обедали они торопливо и с аппетитом.  Но как-то нервно.  Катя подносила

ложку ко рту и ложка дрожала,  словно утренняя рюмка алкоголика.  Ничего с этим

нельзя было  поделать.  Она  чувствовала себя,  как  на  восемнадцатом этаже  в

ожидании десятибалльного толчка.  Ну  ладно бы  на  денек,  на  ночку забраться

попутешествовать, но надолго, на неделю, на две...

        Объективная  реальность  представляла  собой   чудовищно  разветвленную

каменную и  тихую  яму,  давящую со  всех  сторон своими неподвижными сводами и

стенами.

        — Все-таки тут неуютно, — подернула плечами Катя, доскребая вермишель в

своей миске,

        — Ну,  это ничего,  — успокоил ее Саша.  Под землей он подрастерял свои

обычные разговорчивость и  -оптимизм.  Его  гитара  притаилась в  уголке  и  не

нарушала благоговейной тишины.

        — А вот странно,  — заметил Михаил, — первобытные люди ведь прятались в

пещеры от невзгод и опасностей,  которые ожидали их снаружи. Да? И в нас должна

бы говорить эта самая генетическая память,  убеждая, что пещеры — это хорошо. А

у меня она ничего такого не говорит.

        — Ну, это с непривычки, — успокоил приятеля Василий.

        — Знаешь,  вот побегаешь тут — даже какой-то азарт охватывает, — сказал

Равиль. — Чем уже дырка, тем сильнее хочется в нее залезть.

        — Это что-то сексуальное, — гоготнул Саша, а Катя цыкнула на него.

        —  Не,  в  пещере не соскучишься,  — вдруг как-то излишне весело заявил

Василий.

        Потом они отправились на экскурсию.

        — А может...  остаться, — неуверенно сказала Катя, — кому-нибудь. Вдруг

сопрут вещи.

        — Пещерники не сопрут,  — уверенно заявил Василий.  — А местные сюда не

заползут, я табе гавару.

        Все вооружились фонарями, взяли с собой на всякий случай одну свечку.

        — Сходим на Водокап через Новую, потом к Вите

        Саратову, потом на Стикс. Да, Рав?

        — Давай.

        — Какой еще Стикс? — спросил Миша.

        — Подземная река. Самый натуральный Стикс. У меня карта, правда, про те

места  не  очень  точная...  Но  там  наши  с  Равом  стрелки должны  быть.  Не

заблудимся.

        — По жопам дойдем. Ой, извини, Кать, — спохватился Равиль.

        — По каким жопам? — удивилась девушка.

        — Увидишь.

        Да,  оказалось,  что добровольцы-комсомольцы тридцатых годов с номерами

комсомольских  билетов  на   спинах,   чтобы  не   разбежались,   действительно

потрудились на славу. Пещера была огромная. Пещера впечатляла.

        Идти  было  веселее,   чем  сидеть,  и  подземелье  уже  не  давило,  а

засасывало. Только пугала возможность заблудиться.

        — Вот, смотрите, — остановился в одном месте командир и повернул голову

с фонарем, осветившим стену, — наша с Равом стрела. На выход указывает.

        Уселись перекурить. Равиль подпалил зажигалкой свечку и копотью обновил

большую черную стрелку, у основания пересеченную тремя полосками.

        —  А  вот  обещанная кротовая жопа.  Луч  от  лампы Рябченко упирался в

другой копотной знак — круг и точка в его центре.

        — Это Крот ставил. Самый надежный ориентир. Всегда указывает на выход.

        Они увидели много интересного.  Старые, точно каким-то чудовищем гнутые

рельсы. «Колонный зал» — большущий грот, испещренный такими частыми ходами, что

действительно потолок держался лишь  на  монолитных колоннах породы.  Водокап —

там непрестанно капала вода с потолка.

        А  самое  интересное и  жуткое обнаружилось,  когда  в  одном гроте они

наткнулись на мемориал.

        —  Ой,  господи,  — тихо взвизгнула Катя.  Аккуратно выложенное камнями

полукружие.  Засохшие живые цветы и цветы искусственные.  Пустые стаканы. Целая

пачка печенья.  Полбутылки водки. Неначатые свечи. Целая банка сайры. И большая

известняковая плита с выбитым на ней текстом:  «Здесь покоится Витя Саратов». А

за плитой светло-коричневая стена, на взгляд кажущаяся сырой и рыхлой.

        —  Я  не был с ним знаком,  — после минутного молчания объяснил опытный

Рябченко.  — Суперпещерник,  говорят,  был. Тут не только известняк, песок тоже

встречается. Некоторые энтузиасты ходят с лопатами. Готовых ходов им не хватает

— новые роют.  Впрочем,  после Вити, кажется, не роют. Вот и Саратов рыл, рыл и

дорылся — на него двадцать кубов песка рухнуло.

        — Какой кошмар, — вздохнула Катя.

        —  Так и  не смогли ребята тело откопать.  Тут и лежит...  Надо бы тоже

чего-нибудь оставить для заблудившихся. Таежная традиция. Ну ладно, в следующий

раз. Пошли.

        Они шли по широким штрекам в  полный рост и ползли там,  где можно было

только ползти. На пути к подземной реке начался длинный, постоянно изгибающийся

вправо,  заваленный камнями ход,  все  время то  под  большим,  то  под меньшим

наклоном. Сели покурить. Миша осветил фонариком свои часы. «3:35 pm»,

        По  этому,   как  он  официально  и   глумливо  именовался  в   местной

картографии,  «Подземному переходу» идти было довольно тяжело.  В одном месте с

потолка сорвался,  слава богу — небольшой, камень и прямо Александру Савельеву,

не имевшему каски, по башке. В другом Равиль неудачно споткнулся и ушиб голень.

Боль пережидали вместе, сочувствуя и снова перекуривая.

        Стикс.  Неширокая,  медленная,  холодная черная  речка.  Они  стояли  в

просторном гроте на берегу, всего на полметра возвышающемся над потоком. Правее

берега уже практически не было — отвесные стены вместе с потолком снижались над

водой почти вплотную к ней. На байдарке не поплаваешь. Непохоже было, что и это

— дело рук нумерованных комсомольцев.  Наконец-то ребята встретили естественный

подземный мир.

        Миша  машинально взглянул на  часы  и  испустил ругательное междометие.

«3:40 pm».  Они же шли по Подземному переходу не меньше получаса, перекуривали,

рекой любовались.  А часы показывают,  что прощло всего пять минут. И двоеточие

между часами и минутами исправно пульсировало.  Миша сердито постучал по стеклу

пальцем.  «Себе  постучи,  придурок,  —  ответил  хронометр.  —  Нормально иду,

чего?..»

        — Равиль, сколько сейчас времени? — почему-то шепотом спросил Михаил.

        — А... Без двадцати четыре, — спокойно ответил товарищ.

        — Ой, пошли обратно, ребят, — предложила Катя.

        На   обратном  пути  им  встретилась  странная  картинка,   вырезанная,

очевидно,  ножом в  мягкой стене из песчаника.  Человеческая фигурка без лица и

без ножек. Рядом была выцарапана надпись на латыни:

        «HOMO - HUMUS».

        Здесь,  в экстремальном подземелье, казалось — какую чушь ни выцарапай,

все  получится глубокомысленно.  Рядом с  надписью была  выжжена кротовая жопа,

никуда не указывающая, просто так.

        Немного   поплутав,   вернулись  и,   мысленно   подгоняя   примус,   с

остервенением набросились на  гороховый суп  из  концентратов.  День,  конечно,

выдался тяжелый и  начался слишком рано.  Когда,  помыв  с  Катей посуду,  Саша

взялся за  гитару,  то  оказалось,  что не игралось и  не пелось.  Он пощипывал

струны,  то ли настраивая,  то ли просто так.  Вдруг в темноте главного входа в

грот,  освещенного из экономии всего одной свечой, мелькнул луч мощного фонаря.

В проходе показалась лохматая голова и сказала:

        — Здорово.

        Следом  появился  весь  человек  —  в  добротном черном,  должно  быть,

пожарном комбинезоне,  с хорошим фонарем в руках. Вошедший был довольно высок и

костляв, имел редкую клочковатую бороду.

        — Ой, какие люди! — воскликнул Василий. — Крот!

        — Здравствуйте,  мы много о вас слышали,  — торопливо проговорила Катя,

но Крот даже не повернул к ней головы.

        Он присел рядом с Василием, и тот протянул руку знаменитому пещернику.

        — Здорово, Петь.

        —  Ты  же знаешь —  я  за руку не здороваюсь.  Его выпуклые неподвижные

глаза отражали свет свечи как-то замутненно.  Хотелось взять мягкую фланельку и

протереть эти окуляры.

        — Ты где стоишь? — спросил Василий.

        —  А...  там,  —  неопределенно махнул рукой  Крот  так,  словно в  его

распоряжении был весь земной шар и расположиться на постой он мог где угодно. —

Поводил народ по достопримечательностям?

        — Конечно. На Водокапе были, в гроте у Саратова, на Стиксе... — ответил

Василий.

        — Ниже не были?

        — Нет... В Систему Крота хотелось бы... Не сводишь?

        — Отчего не свести?  Свожу.  Вы тут,  кажется,  одни остались.  Надолго

залезли?

        — Не знаю. Может, на недельку...

        —  Свожу —  чего не сводить.  Хоть в Систему Ада сведу,  — добавил Крот

как-то многообещающе.

        — Мы что, тут в самом деле одни? — вдруг осведомился Миша.

        —  Одни,  —  хищно  посмотрел на  него  Крот,  и  кротовые глаза  вдруг

заблестели,  точно их обладатель прозрел.  — Не считая двоих солдат в Передней.

Придурки какие-то.  Залезли на десять метров и ждут,  что дальше будет.  А чего

там...

        — Крот,  пожрать не хочешь?  Суп,  правда, .съели, но вот чай, печенье,

паштет.

        — Давай.

        Пока  Крот  насыщался,  Саша  нашел,  наконец,  нужный  строй  и  запел

трагическую песенку  «Ой-ё»,  сочинение «Чайфа».  Но  никто  не  подхватил,  не

поддержал.  Катя сидела,  уткнув нос в  колени,  и тихонько посапывала.  Равиль

тоже, кажется, уже видел сны. Михаил боролся с тяжестью век.

        —  Хорошо играешь,  —  похвалил Сашу Крот.  — А ты знаешь эту,  как ее,

«Атланты небо держат»? Недавно услышал песенку...

        — Недавно? — удивился Саша.

        Даже те,  кто  почти спал,  удивились —  как  можно было только недавно

услышать эту песенку Берков-ского, написанную лет тридцать назад.

        — Чего там наверху новенького? — спросил Крот.

        — Да чего там может быть новенького, — пожал плечами Василий. — Война в

Чечне.

        — В чем?

        —  В  Чечне.  Доллар  растет по  копейке в  час.  «Спартак» —  чемпион.

Черномырдин...

        Но Крот не стал интересоваться, чего там наверху Черномырдин.

        — Ладно. Смотрю — вы тут носом клюете. Завтра увидимся.

        — А ты где стоишь? — еще раз попытался узнать Вася.

        — Я вас найду.

        И Крот исчез.

        Мишин  подозрительно исправный хронометр показывал шесть  часов вечера.

Но в сон клонило всех.  Если не считать кратковременного и неглубокого отРуба в

электричке,  прерванного к  тому же  контролерами,  то  путешественники были на

ногах почти двое суток.  Поэтому,  не  сговариваясь,  все расползлись по  своим

спальным мешкам.

        У Саши и Кати были мешки, сплетенные «молниями» в один, находившийся на

вежливом удалении от остальных.

        Когда Василий задул свечу,  сразу наступила темнота. Она была настолько

всеобща,   велика  и   непроницаема,   что  кряхтение,   шебуршание  и  сопение

укладывающихся  ко   сну  казались  каким-то   странным  шлейфом  чужого  мира,

совершенно неуместным тут.

        Миша  открыл глаза,  закрыл,  снова открыл —  разницы не  было никакой.

Зрение  ощутимее  работало  с  сомкнутыми веками.  Видимо,  мозг,  защищаясь от

слепоты,  вызывал  для  зрительного  нерва  из  подсознания какие-то  кружочки,

искорки и прочий развлеканец. А для уха в полной тишине — звон.

        Но усталость брала свое.  Засыпая, проваливаясь в мягкую бездонную яму,

Миша  бесцельно и  беспредметно произнес про  себя:  «Система Ада  —  красиво и

страшно».  И  услышал сдержанную возню и приглушенное хихиканье со стороны этих

юных и довольных, вызывающих зависть.

        Катя доверчиво прижалась, переплелась руками и ногами со своим парнем.

        — Я думала, что замерзну, а с тобой ничего.

        — Васька же сказал,  что тут постоянная температура и зимой и летом,  —

прошептал ей Саша в ухо.

        —  Постоянная,  в  отличие от тебя.  С  кем ты мне будешь тут изменять,

подлец?

        — С летучими мышами.

        —  Отлично,  —  шептала она ему в  плечо,  отодвинув губами край выреза

футболки.  —  Хорошая парочка —  ползучий гад и  летучая мышь.  Ой,  ну  что ты

делаешь...  Саш,  ты же говорил,  что спать хочешь...  Руки не помыл...  м-м...

пониже... никакой гигиены.

        Она  передернула ногами,  сталкивая с  себя шерстяные колготки вместе с

трусиками. Ей было еще страшно, еще очень страшно в этой тоненькой скорлупке из

спального мешка и его объятий.

        Нет,  уже не так страшно.  Саша был уверен в  себе и настойчив.  Это ее

успокоило.  Соски отозвались привычной и приятной истомой напряжения. Между ног

стало так горячо,  что эта энергия,  уходя в  окружающий воздух грота,  грозила

нарушить экологию среды.  Но  еще  больше тепла входило в  Катю.  Александр был

неутомим.  Девушка  сладострастно застонала и,  уловив  за  хвост  ускользающую

мысль,  что  здесь,  в  абсолютной тишине,  ее  неприличные стоны будут подобны

камнепаду и обвалу в шахте,  заставила себя вжаться носом и губами ему в шею, в

пахнувшие сыростью завитки волос.

        — Кончи в меня,  Сашенька,  кончи в меня...  Я прошу тебя...  Сашенька,

любимый мой... да-а-а-а-а... та-а-а-а-а-к...

        Миша балансировал на грани сна. Его засасывало в омут бессознательного,

где  раззевалась невидимая бездонная глотка тьмы,  чтобы  проглотить никчемного

жалкого человечишку,  перемолоть его  каменными жерновами каменных стен желудка

Земли,  но  тут же  легкомысленная возня и  сопение неподалеку возвращали его в

явь.  Предательское воображение чертило ему  в  глухой бархатной тьме  линии  —

светящуюся плавную линию женского бедра, шеи, контур обнаженной руки. Боже!

        Он стиснул зубы и прикусил язык. В горле заклубились завистливые слова:

«Эй,  вы там,  хорош баловаться! Дайте поспать». Он душил их в себе, сглатывал,

точно  борясь  с  подступающей  тошнотой.   Нет,   он  успокоится,  успокоится,

промолчит. Ну может быть, немного помастурбирует... Но лучше все же заснет.

        Они учились вместе четыре года.  И  Миша не замечал Катерину,  принимал

как  само  собой разумеющееся знакомство с  ней.  Но  вдруг в  последнем классе

прозрел, увидел ее ярко загорающиеся при радости или удивлении карие глаза. Она

и  для  него  могла просто так,  неосознанно разжечь их,  просто так  помучить,

проходя мимо.  А мимо — это, конечно, к Сашке Савельеву, в принципе другу, но с

каждым днем все меньше и меньше.

        Ах,  как несправедливо все устроено!  Она —  не его и принадлежит тому,

другому.  А тут еще эта армия,  эта дурацкая Васькина авантюра. Ладно, плевать,

теряю баланс — и в темноту,  в сон,  в подземную пасть.  И ему снилось,  что он

идет по непроницаемому штреку.  Он потерял фонарь, а может быть, даже ослеп. Он

осторожно нашаривает ногой  каменный  пол  и  осторожно ступает.  Правой  рукой

чувствует шершавую холодную стену, левую держит перед собой, чтобы ни во что не

воткнуться.

        — Стой! Кто идет ? — раздался простуженный голос на точке КПП.

        — Свои, — отвечает Миша.

        — Сейчас мы посмотрим, какие такие свои, — говорит страж.

        Вся стража слепая.  Миша чувствует чужие проворные и  неприятные пальцы

на  своих  плечах.  Потом  они  переползают на  лицо,  щупают лоб,  веки,  нос,

подбородок.

        — Ты рубильник, главное, рубильник, — советует другой голос.

        Пальцы  перебираются  опять  на  нос,   пытаются  зажать  ноздри.  Миша

уворачивается, дышит ртом, вырывается.

        —  Дай-ка я,  — говорит другой голос.  — А то каждый жид норовит в свои

пролезть. Что за люди — думают, если нет света, то уже все можно? Дай-ка.

        Другие пальцы,  еще более неприятные,  в чем-то липком, гадком, лезут в

лицо,  хватают за нос.  Огромная грязная ладонь зажимает рот.  Он задыхается...

сбрасывает с лица клапан спальника. В легкие врывается поток сырого и холодного

воздуха пещеры.  В соседнем гроте встает черное солнце и становится еще темнее.

Перед тем как Михаил снова заснул,  у  него мелькнула еще одна странная мысль о

том,  что  он  не  сможет  проснуться,  не  сможет даже  открыть глаза  в  этой

абсолютной темноте,  отличить сон от яви и жизнь от смерти. Однако организм сам

понял,  что  прошло уже  достаточно времени для  отдыха,  он  в  полной мере  и

прекрасно  выспался.  Внутри  прозвенел  безотказный  химический  будильник,  и

залежавшееся, затекшее тело открыло глаза.

        Разницы  действительно  никакой  не  было.  Но  Миша  быстро  сообразил

нащупать рядом  фонарик,  включить его  и  посмотреть на  часы.  Десять  часов!

Четырнадцать часов продрыхли — будь здоров.

        Он посветил на своих товарищей.  Все еще спали и видели сладкие сны.  И

эта  парочка  в  небольшом отдалении тоже.  А  ему  уже  хотелось  помочиться и

действовать.  Он  вернул луч  на  Кашафутдинова,  лежавшего в  своем  мешке  на

расстоянии вытянутой руки. Глаза того были открыты. Миша отвел луч в сторону.

        — Ты что? — спросил Равиль шепотом.

        — Как что?  — тоже шепотом ответил Миша.  — Ту-ру-ту-ту.  Труба зовет и

всякие разные петухи.

        — Какие петухи? Офигел, что ли?

        — Вставать пора.

        — А сколько времени?

        — Десять утра уже. Пошли за водой сходим.

        — Пошли. Только не ори, не буди их. Пусть поспят.

        Ребята бесшумно оделись, обулись. Отойдя в сторону, умылись и почистили

зубы,  полив друг другу из канистры.  Остатки воды разлили в котелок,  чайник и

миски.

        —Надень чего-нибудь потеплее, —посоветовал Равиль. — На улице холоднее,

чем тут.

        Равиль вел  к  выходу довольно уверенно.  Здесь  налево,  там  направо.

Переход в  Переднюю систему.  Стены  этой  обжитой части  пещеры  были  обильно

исчерканы стрелочками и  разного рода кротовыми жопами,  правильно указывающими

на выход.

        Уже   немного,    совсем   чуть-чуть   потягивало   холодком   вольного

пространства,   как  вдруг  их  остановил  неприятный  знакомый  запах.   Потом

послышался в  стороне стон  с  каким-то  горловым клокотаньем.  Равиль тревожно

повертел светоносной головой. Посветил фонариком в направлении звука и Миша.

        На полу штрека,  обнимая в  неудобном застывшем движении стену,  свесив

голову,  сидел человек. Ребята подошли поближе и увидели, что человек жив, спит

и пьян. Кажется, от всего тела, на котором имелась драная и грязная непонятного

оттенка болоньевая куртка,  пятнистые армейские галифе и кирзовые сапоги, несло

противной сивухой.  Под головой спящего распустив губы человека, растекалась на

полу, задевая и колено, лужа блевотины.

        Равиль  сунул  пустую канистру Мише,  присел на  корточки и  попробовал

растолкать спящего.

        — Эй,  парень,  ты не заблудился?  Тебе как? Парень реагировал каким-то

нечленораздельным мычанием.  В коленном сгибе необлеванной ноги человека Равиль

увидел валяющийся длинный фонарь.

        Проверил его — работает.

        — Эй, парень, тебе помочь?

        — ...ван...Вован, — отчетливо произнес счастливо проблевавшийся.

        —Что? . — Вован, пошел на х-х...

        — Я не Вован.

        — Ты чё, не поял, Вован? Пошел на х-х...

        — Рав,  это,  наверное, один из тех солдат, о которых говорил Крот и те

ребята, — резонно предположил Миша.

        — Эй,  — снова потряс за плечо солдата Равиль,  — а где второй?  Второй

где?

        — В Караганде.

        Второго они нашли в небольшом гроте метров через двадцать.  Тот,  кого,

возможно, звали Вован, выдал себя громким, каким-то болезненным храпом.

        В армейском бушлате без погон,  в цивильных штанах, сапогах и съехавшей

на нос вязаной шапочке дезертир спал на спине, раскинув ноги и накрепко зажав в

кулаке целлофановый пакет с половинкой буханки черного хлеба.  Рядом на плоском

камне  стояли полу-торалитровая пластмассовая бутылка с  лимонадом на  донышке,

другая такая же  бутылка с  мутной жидкостью,  на  запах оказавшейся самогоном,

железная кружка и оплывшая потухшая свеча.

        —  Я  думаю,  они  нуждаются в  помощи отнюдь не  подземного населения,

которым мы являемся, — сказал Миша.

        — Да. Дорогу к выходу они знают, раз самогон пьют, — согласился Равиль.

— Пошли.

        Все  сильнее  тянуло  наружным  холодом.   Даже  Михаилу,   второй  раз

пришедшему к этому месту, стены и конфигурация прохода показались знакомыми.

        — Что за черт? — остановился Равиль. — Заблудились, что ли?

        — А что такое? — спросил Михаил. — Вроде бы это выход. Или нет?

        —  Ну-ка  выключи фонарь,  —  сказал более опытный и  сам отключил свой

агрегат. — Где же свет?

        — Какой свет?

        —  Дневной,  какой.  Здесь  уже  должен пробиваться снаружи свет.  Ведь

одиннадцатый час утра.

        Но  совершенно очевидно тянуло воздухом свободы.  Они  снова  выключили

фонари,  пошли-поползли вперед и  вскоре оказались под  мутным облачным небом с

редкими звездами в разрывах туч.

        — Ничего не понимаю, — недоуменно пробормотал инициатор побудки. — Ведь

десять утра было.

        —Да?

        Миша посветил на часы и  тут же осознал собственную ошибку.  Возле цифр

«10:32» проступали крохотные буквы рт  —  post meridiem.  Это значит 22 часа 32

минуты.  Число,  как выяснилось при нажатии кнопки,  все еще 29  октября.  Этот

злосчастный день начала авантюры никак не желал заканчиваться.

        —  Ничего не понимаю,  —  повторил,  почесав в затылке Миша.  — Значит,

по-прежнему вчера.  То есть сегодня.  То есть мы спали не четырнадцать,  а  два

часа. Но я выспался, как за четырнадцать.

        — Я тоже, — кивнул Равиль.

        — Должно быть, под землей время идет как-то особенно?

        — Выходит, так.

        — Хрен знает что,  дорогие товарищи.  Они покурили. Конечно, на глубине

воздух  был  вполне  пригодным  для  дыхания,   но,   оказывается,   здесь,  на

поверхности, легким холодным ветерком можно наслаждаться.

        Они  выключили фонари и  теперь пользовались ими только на  краткий миг

для  ориентировки.  После непроницаемого мрака подземелья обычная тульская ночь

казалась  не  тусклее  петербургской белой.  Поднялись из  ложбинки и  пошли  к

роднику,   расположение  которого  Равиль  знал  точно.  К  тому  же  пещерники

протоптали к нему вполне различимую тропинку.

        С высокого холма был хорошо виден на том берегу .  светящийся вечерними

огнями поселок Метростроевский, серая лента асфальтированной дороги, мост через

реку Осетр.

        На мосту,  до которого было метров двести,  стоял с  включенными фарами

грузовой крытый автомобиль и  рядом  «уазик».  В  свете фар  мелькнула фигура с

погонами на плечах. Одна, другая.

        — Слушай, Рав, а тебе не кажется, что это военные? Не тех ли они пьяных

солдатиков в пещере ищут?

        — Наверняка. Или менты... Надо их растолкать. А то они, козлы, в десяти

метрах  от  входа  сидят.  Если  кого  из  местных  пацанов  офицеры  возьмут в

проводники — сразу найдут.

        — И нас заодно.

        — Нет,  Мишк, нас не найдут. Тут уже пещеру хорошо знать надо. Ну можем

вообще и поглубже перейти на всякий случай.

        Родник,  это обычное природное чудо, был бесшумен, зарос еще не слишком

пожухшей,  несмотря на  позднюю осень,  травой.  В  небольшом зеркальце воды  -

чувствовалось движение со дна,  если только опустить в ледяную воду руку.  Вода

была свежа и  до  того ломила зубы и  перехватывала горло,  что  ее  впору было

закусывать. Но она была и по-настоящему вкусна.

        В  зеркальце  родника  заплескалась,  замерцала одна  яркая  звездочка.

Михаил  поднял  голову.  Где-то  на  страшной  высоте,  в  просторе,  полностью

противоположном неподвижной тьме  и  замкнутости пещеры,  ветер раздвинул тучи,

чтобы показать Мише три яркие звезды на прямой ровной линии.

        — Пояс Ориона, — сказал он.

        — Чего? — спросил Равиль.

        — Пояс Ориона, — Миша ткнул в небо пальцем. — Люблю.

        — А-а. Ясно. Ну пошли.

        Равиль  закрыл крышку полной канистры,  и  они  направились в  обратный

путь.

        Михаил пару раз  подсветил себе дорогу.  И  вдруг oткуда-то  снизу,  от

моста, что ли, раздалось:

        — Эй вы там, с фонарями, стоять!

        Они  остановились,  с  тревогой выискивая в  ночном сумраке глаза  друг

друга,  чтобы поглядеть в  них.  Они  так  стояли целую секунду и  только потом

побежали, конечно же, туда, где была безопасная тьма, теснота и духота.

        — Эй, там, стоять! Мы вас видим! Стоять! Стреляю!

        Равиля и Мишу утянуло в спасительную дырку в земле, как воду в воронку.

Выстрелов не было. Только ругань.

        — Суки! Не уйдут, ничего.

        Теперь страх был снаружи.  Теперь то,  что пугало раньше, было, как дом

родной.  Но, пройдя до того места, где можно было выпрямиться, они выпрямились,

и Михаил расхохотался.

        — А что мы, собственно, дернули? Ведь это не по нашу душу, а по...

        Равиль не разделял этого веселья.

        —  Вообще-то  да...  но все же...  Кто их знает?  Давай этих солдатиков

разбудим.

        — Давай.

        Но солдатиков на том месте,  где они спали и блевали,  не обнаружилось.

Ни хлеба, ни бутылок. Только оплывший огарок свечи.

        — Куда они, черти, делись?

        —- Мишка, давай сперва наших предупредим. Этих потом найдем. 

        В их гроте все оставшиеся мирно спали. У водоносов, пока они добирались

досюда,  нервы постепенно успокоились.  Василий проснулся сам,  а  Катю с Сашей

разбудили.

        Сели советоваться,  что  дальше делать.  И  решили,  что  паниковать не

стоит.  У  них идеальное место для стоянки.  И  недалеко,  и  в  то же время на

приличном расстоянии от входа. На всякий случай сделали оба прохода максимально

узкими,  соорудив баррикаду из  камней.  Поработав,  еще больше успокоились.  А

когда Катя  достала из  своего рюкзака фляжку со  спиртом,  то  при  родниковой

водичке и вовсе все стало в порядке. И улеглись досыпать.

        На  этот раз Михаил был разбужен шумом голосов,  хотя Равиль и  Василий

разговаривали,  сидя у  закипающего чайника,  совсем негромко.  На  этот раз он

посветил на  часы и  посмотрел на циферблат внимательнее:  «10:13 am».  Вот уже

действительно утро. Только почему-то еще хотелось спать.

        Послышались чьи-то шаги.  Из темноты возникла Катя,  а  вскоре вслед за

ней появился Саша.

        —  Доброе утро,  — поприветствовал всех Михаил,  наполовину вылезший из

спальника. — Где-то, по слухам, солнышко встало.

        —  Вылезай,  вылезай,  —  посоветовал ему Равиль.  —  Как бы нам сейчас

тикать не пришлось.

        — А что такое?

        —  Мы с  Равом в Переднюю ходили,  — сообщил Василий.  — Там,  кажется,

действительно облава на этих солдатиков. Даже собак запустили.

        — Вы видели их?

        —  Нет,  слава  богу.  Только слышали.  Там  местами встречаются тонкие

стены.  Штреки часто прорыты.  «Товарищ майор» слышали и «сука» слышали. Может,

найдут тех беглецов и отвалят...

        В  голосе Рябченко присутствовала какая-то  микроскопическая дрожь.  Да

Михаил  и  сам  почувствовал неуверенность,  зыбкость  в  этой  огромной земной

полости,  в этих известняковых и песчаниковых стенах и потолках,  в самом своем

положении норного зверя,  загнанного в глубину гораздо более сильным и свирепым

фокстерьером. Господи, и тут, в цещере, эти, в погонах, достали.

        Однако после завтрака Василий,  Равиль и  Саша в  экономном свете одной

свечи  уселись играть  в  карты.  Катя  продолжила чтение  своего романа.  Миша

улегся,  то проваливаясь в дрему, то вновь возвращаясь к темной яви. Впору было

задуматься —  а  что же они будут здесь делать две,  три недели или сколько там

еще?  Ну лазить, исследовать. Ну, выбираться иногда в поселок за продуктами, за

хлебом, водочкой...Тяжела участь дезертира.

        Но сейчас думалось о другом. Что же там, в Передней, происходит или уже

произошло?  Оставили ли их в покое в этом неизменном царстве тишины,  темноты и

мира? Спустя часа полтора-два Василий не выдержал:

        —  Схожу посмотрю,  как  там.  Он  наладил свой  безотказный шахтерский

фонарь и ушел. Миша сменил его в нудном и молчаливом преферансе.

        Когда Рябченко вернулся, тишина и тьма никак не прореагировали. Если бы

свет фонарей и единственной горящей свечи был верен,  как солнечный спектр дня,

если бы  вдруг каким-то чудом под потолком включились люминесцентные лампы,  то

можно было бы  сказать,  что лицо Василия залила смертельная бледность.  Оно не

могло говорить ни  о  чем хорошем.  Оно вообще толком ничего не могло говорить.

Его  нижняя челюсть заметно дрожала,  губа оквадратилась,  словно у  маленького

мальчика, в одночасье потерявшего все игрушки, собачку и маму с папой.

        — Там...  там... Я бы не поверил... Пошли все... Все похватали фонари и

пошли вслед за проводником.  Двигались в молчаливой тревоге,  а Василий — и это

Михаилу,  шедшему вторым,  было  заметно даже по  фигуре,  по  осанке —  шел  в

молчаливой истерике.

        В  четвертый раз  маршрут казался давно знакомым.  И  Миша,  обладавший

хорошей зрительной памятью,  сказал себе,  что вполне может добраться до выхода

самостоятельно.  Вот уже пошла Передняя система. Сейчас поворот направо. Точно.

Он  запомнил  эту  кротовую  жопу.   Здесь  налево.  Большой  грот  с  каменным

телефоном-автоматом. Теперь длинный прямой штрек. Тут блевали солдатики...

        Черт,  а где же знакомая тяга дневной поверхности? А где свет? Здесь-то

уж пора пробиваться свету! Миша посмотрел на часы. Четыре часа дня. Не сошел же

он с ума, не сошли же все с ума. Что это за дикие шутки со временем?

        —  Вот,  —  только и  смог  произнести растерявшийся командир,  скорбно

уставив голову с  неподвижным пучком света  в  какую-то  безобразную пупырчатую

кучу, сыро поблескивающую в бликах фонариков. В куче торчали какие-то железяки,

угол деревянного ящика, большой округлый камень.

        Постепенно  до  всех  присутствующих,  молча  уставившихся на  пещерную

стенку с этой,  какой-то чужеродной пупырчатой кучей,  стало доходить — что они

видят.  Все  четверо  парней  летом,  между  десятым  и  одиннадцатым  классом,

подрабатывали на стройке и хорошо поняли, что это.

        —  Что вы молчите?  — испуганно спросила Катя.  — Саша,  что...  что ты

молчишь? Миш, а? Вась? Рав?

        Здесь теперь было душно. Еще душновато. И пахло не так, как должно было

пахнуть — естественной земной сыростью.

        —  Мальчики,  что  это?  —  Катя  никак  не  могла  добиться ответа.  —

Мальчики...  Саш...  что это?  Ну что это? — бедная девушка заорала, завизжала,

как завизжал бы любой смертельно испуганный человек. — Что это?

        Ее голос заметался в темном лабиринте и не отдавался эхом.

        — Бетон, — хрипло ответил, наконец, Саша. — Вaськ, ну это точно выход?

        — Абсолютно, — тот тоже охрип и произнес это чуть слышно.

        — А что значит бетон, Саш? — тоже тихо спросила девушка. — Зачем бетон,

Саш?

        — Нас замуровали.

        —Это  военные...  или  менты,  —  констатировал  Михаил,  хотя  никакая

констатация еще никогда никого не успокаивала. — Словом, государство.

        —  Катя,  —  снова  подал голос ее  возлюбленный,  —  нас...  жи-вых...

за-му-ро-ва-ли...

       ГЛАВА 3

        Катя тихонько,  точно боясь,  что тишина рассердится,  точно боясь, что

все  может сложиться еще хуже,  сдержанно зарыдала,  уткнувшись в  колени.  Это

придало Александру энергию.  Он  кинулся к  бетонной преграде.  Держа  в  левой

фонарик,  он  правой рукой  начал  ковырять ее.  Щебенка еще  отколупывалась от

застывающей массы,  но уже с трудом. Он бросил фонарь, принялся ковырять обеими

руками.

        — Катька,  свети! Давай вместе... Еще не застыл... Ну, давайте быстрее,

козлы!.. Эй там, снаружи, вы что? Откапывайте!.. Васька, гад, что ты сидишь...

        —  Успокойся,  Саш,  — мрачно и теперь уже совершенно спокойно проронил

Василий. — Я пробовал,  еще когда обнаружил. Бетон хороший. Он уже схватился...

Знаешь сколько отсюда до выхода? Метров восемь.

        — А если лопату,  хоть палку какую-нибудь найти, ножом? Ножи у нас ведь

есть. Топор есть...

        — Ножом... Не смеши, Саш. Бетон не проковыряешь.

        — А прокопать рядом?

        Вместо ответа Василий подобрал с  полу камешек и швырнул в стенку рядом

с бетонной заплатой. Камешек звонко отскочил.

        — Тут,  Саша,  монолит.  А если где и можно прокопаться,  то без крепей

получим то же, что Витя Саратов.

        Снова воцарилась тишина. Миша вытащил сигарету, закурил.

        — Ладно! Всё. Спокойно, — попытался взять себя в руки Василий. — Я знаю

еще один выход. У реки. Думаю, смогу найти.

        — Пошли скорее,  — обрадовался Саша.  — И на хер валим отсюда.  Лучше в

армию идти. Там уж будь что будет, а здесь погибать закупоренным — нетушки.

        Они собирались в дорогу суматошно и торопливо.  Хотя,  с одной стороны,

можно было и не торопиться, рассчитывая, что военно-бетонная команда может и не

знать о  существовании выхода у реки.  С другой стороны — почему же им этого не

знать?  Ведь наверняка их  навели местные пацаны,  которым тот выход,  конечно,

известен.  С  третьей стороны —  в  таком  случае,  чтобы  не  оказаться навеки

запертыми в  подземной ловушке,  можно было бы бежать и  налегке,  прихватив из

вещей лишь источник света и  деньги.  С  четвертой — как-то нехорошо без вещей,

без всего необходимого человеку.  А с пятой...  О,  кто может сказать,  сколько

сторон у любой из проблем.

        Они шли и ползли с рюкзаками в основном молча.. Василий почти на каждом

перекрестке останавливался,  разворачивал карту,  внимательно осматривал стены,

водя во все стороны своей лученосной головой в поисках указателей или приметных

участков пещеры.

        - Я должен, должен найти туда дорогу. Бывал же...

        Несколько  раз  он   начинал  сомневаться.   Приходилось  возвращаться,

выводить копотью свечи  стрелки,  перечеркнутые три  раза  и  снова  двигаться,

теперь  в  другом  направлении.  Несколько раз,  когда  сомнения были  особенно

велики,  троицу дебютантов оставляли.  на месте,  а Василий с Равилем уходили в

разведку без рюкзаков, потом возвращались и шли уже всей группой, определившись

с маршрутом.  Выход,  выход — стучало у всех в голове.  Теперь слаще и желаннее

брезжу -щего метрах в десяти света, холодной тяги наружной свежести ничего быть

не могло.

        Потом был тот сложный,  трудный спуск — Подземный переход. Шли уже часа

три,  а  может,  и  больше.  Миша иногда машинально поглядывал на часы,  уже не

вспоминая ни о каких фокусах со временем.

        Катя шла позади него,  самостоятельно таща свой легкий рюкзак. Никто не

жаловался на тяжесть за спиной,  на тяжесть обстоятельств,  на тяжесть давящего

даже здесь проклятого приземленным человечеством атмосферного столба. Слышалось

только тихое чертыханье,  если кто-нибудь спотыкался,  да  это  командирское «я

должен найти».

        Но  силы  оказались небеспредельны.  Желание  упасть,  вытянуть ноги  и

утереть со  лба  пот от  трудной работы в  этом нежарком краю на  время одолело

страх.  Фонари высветили уже знакомый берег Стикса.  Все рухнули на собственные

рюкзаки и  минут пять  лежали тихо  и  неподвижно.  Чуть  слышно журчала вода в

черной реке,  говоря,  что там все-таки есть течение.  Где-то капало.  Кто-то в

темноте провел по камешкам ногой и устало вздохнул.

        Михаил включил фонарь и  посмотрел на  часы —  за сколько же они прошли

этот  странный Подземный переход?  Получалось,  что  минут за  десять.  Даже не

захотелось удивляться. Чему тут, а главное — зачем удивляться? Вот выбраться из

этой западни действительно будет удивительно.

        Внезапно что-то  порхающее совершенно бесшумно мелькнуло в  луче света.

Заметила это и Катя, включившая свой фонарик.

        — Ой, бабочка! — нашла в себе силы воскликнуть девушка.         

        — Летучая мышь, — пояснил Василий.

        — А почему такая маленькая?

        — А ты какую хотела, как курица?

        — Жаль,  что маленькая,  — хмуро заметил Михаил, — а не как курица. Вот

выход не найдем — будем на такую мелочь охотиться.

        — Типун тебе на язык! — прикрикнула Катя.

        — Вась,  а Вась,  — подал голос Равиль, — а ведь летучие мыши далеко от

выхода не летают?

        —  Наверное...  А  точно!  Мы  же с  тобой до речного выхода за полчаса

доходили.

        Василий зажег свечку. Внимательно посмотрел на ее пламя.

        — Кажется небольшая тяга есть. Выход работает.

        —Ура!

        Стены презрительно проглотили этот дружный возглас,  не  выдав никакого

эха.

        — Вась,  ну раз мы спасены, дай на минутку свечку, — попросил Михаил. —

Давно мечтал автограф оставить.

        Какой-то рок ему шептал, что автограф тут, в загадочной тьме, без явных

ориентиров —  дело  благое.  И  он  накоптил на  стене возле квадратного валуна

собственный вензель из переплетенных М и Ш.  Вензель был похож на корону. Мишка

Шмидт,  король авантюризма, король придурков. И дату, дату не забудь в память о

собственной.глупости — ЗО.Х.95.

        Потом  они  поднялись,  вделись  в  лямки  рюкзаков До  первого сужения

прохода и  пошли,  не думая о том,  что же лучше — сидеть запертыми в земле или

выйти  и  сдаться властям.  Никогда,  а  особенно в  этой  непостижимой стране,

человек не  остается настолько самостоятельным существом,  чтобы  распоряжаться

собственной судьбой.  Да уж,  печальная до анекдотичности сентенция лозунгом на

мокром,  выцветшем от  дождя небе повисла от  горизонта до  горизонта:  «Жить в

России —  это  судьба».  А  здесь,  в  этом  замкнутом российском пространстве,

странно именуемом «Метростроевские пещеры», где при выключенном фонаре горизонт

исчезал   вместе   со   всей   оптической   физикой,   судьбоносным  и   вполне

самостоятельным решением было сперва войти сюда, а потом отсюда выйти.

        Они  дружно кричали от  радости,  когда  обнаружили на  стене  Васину и

Равилеву старую стрелочку, указывающую в том же направлении, в каком они шли. В

одном  месте  пришлось  задуматься  перед  расчетверявшимся  штреком,   и  Катя

благодарными губами поцеловала Равиля,  когда он обнаружил спасительную метку —

кротовую жопу.  Им еще раз приветливо по-порхала летучая мышка, словно призрак,

ведущий в тупик,  словно забытая тут душа ненормального пещерника Вити Саратова

из Москвы.

        Какие-то ржавые гнутые рельсы вели по просторному — два метра высотой —

штреку,  конечно же,  наружу. Добытый камень тут вывозили. Иного смысла быть не

могло.  Конечно,  вывозили прямо к  полноводной в  тридцатые годы  реке  Осетр,

притоку Оки.  И там комсомольско-добровольские зэки грузили камень на баржи,  и

по  речному  пути  его  доставляли в  Москву,  где  он  теперь  красуется и  на

«Комсомольской», и на «Красных воротах», и далее до станции «Университет».

        Они шли и радовались, раздавая «ура» направо и налево, пока не уперлись

в свежебетонную пробку, как несколько часов назад.

        Наверное,  пробки  делали  одновременно.  В  этом  бывшем выходе бетон,

несмотря на  недостаток возду-хотока изнутри,  уже  успел так  схватиться,  что

щебенку пальцем было не выковырять.

        Михаил скинул рюкзак,  уселся на  пол.  Итак —  они  взаперти.  Первыми

среагировали легкие.  Теперь они час за часом будут вдыхать оставшийся кислород

и выдыхать углекислоту до тех пор, пока сами себя не отравят.

        Здесь нет хлорофилла,  света и  фотосинтеза.  Легкие задышали экономно,

неглубоко.  Он  вспомнил  один  американский  документальный фильм,  где  негр,

принимающий казнь в  газовой камере,  пытался задержать дыхание,  чтобы прожить

лишнюю никчемную секунду.

        Катя тупо уставилась на эту глухую пробку,  которая закрыла от нее все:

свет,  тепло,  ванную с пенкой «Шаума»,  чистое белье,  деньги, горячую любовь,

материнство,  жизнь.  Она смотрела широко раскрытыми глазами,  не понимая такую

судьбу...

        У Равиля что-то случилось с контактами в фонаре.  Он сел,  снял каску и

принялся копаться там с проводками, точно не было сейчас дела важнее.

        Василий стоял, колупая пальцем бетон.

        А  Александр со словами «Какого же хера!»  фонарем в левой руке осветил

Васину физиономию, а правой с силой ударил его в подбородок, защищенный кожаной

полоской  ремешка  каски.  Рябченко  отшвырнуло  к  стене.  Он  поднял  ладонь,

инстинктивно защищаясь,  и  та  приняла следующий удар справа.  Но тут Савельев

неожиданно врезал  ему  тыльной  стороной  железного фонаря  по  носу.  В  носу

разбухло,  стало горячо и обидно. Рябченко ударил в ответ. Равиль кинулся между

ними:

        — Да вы что, мужики, ошизели?

        Катя вскочила на ноги и страшно завизжала:

        — Сашка, урод! Ты же сам сюда залез! Никто тебя за шиворот не тащил!

        - Я убью тебя, гад! — орал Савельев. - Мужики! — увещевал Кашафутдинов.

Шмидт сидел и  душил в  себе ненависть ко  всем ким.  Потому что  их  надо было

любить.  Теперь их тут только пятеро,  раньше казалось,  что высоко, а на самом

деле низкоорганизованных организмов против окружающей среды.  Окружающая среда,

используя свет их прыгающих,  дрожащих, бьющихся друг с другом фонарей, плясала

по  стенам бесовскими жуткими тенями,  угрожающе тянулась к  горлу щупальцами и

беззвучно хохотала.

        Равилю все-таки удалось оттащить за  плечи Василия,  а  Катя уперлась в

грудь своему Саше. У одного был разбит нос, у другого — рассечена губа. Кровь в

этом скудно освещенном мире казалась черной.

        —  Какого хера  привел нас  сюда?  —  повторил свой риторический вопрос

рассеченногубый.

        —  Я,  что  ли,  все выходы закупорил?  —  так же  риторически вопросил

разбитоносый.

        Они  тяжело дышали и  отплевывались.  Здесь,  как  нигде более,  тишина

воцарялась легко, имея все права на всё.

        И шаги,  раздавшиеся в тишине, не обрадовали, не испугали — просто всех

напрягли.  Мелькнул луч  фонаря,  и  появился Крот.  На  этот раз  с  худеньким

рюкзачком за  спиной,  из  которого наружу торчала деревянная рукоятка саперной

лопатки.

        — Привет, замурованные!

        Казалось,  что  Крот был даже весел.  Словно теперь,  когда выходы были

закрыты и  угроза  остаться под  землей навсегда стала  реальной,  Крот  достиг

своего идеального состояния, своего счастья.

        — Что это вы такие?  Решали,  как бы выйти?  Ну что тут еще выступать с

покойницким юмором?  Теперь уже не один Михаил, а все почувствовали, что здесь,

во враждебных недрах, живет не только тяга к ближнему человеку, но и ненависть,

равносильная этой тяге.

        Ребята молчали.

        — Не дрейфь! Вон джинны в бутылках по три тысячи лет сидят закупоренные

— и ничего.

        Издевка Крота звучала так вызывающе,  словно шутил не он,  а те злобные

военные бетонщики всего лишь пошутили.  Какие проблемы,  ребята?  Есть от  чего

вешать нос?  Сейчас вам  Крот вытащит дрель,  перфоратор,  геологический бур  и

просверлит шикарное отверстие на свет божий.  Сейчас всемогущий Крот выдаст вам

по  пластмассовому жетончику и  покажет  выход  на  станцию  «Метростроевская —

Осетровая».

        —  Крот...  ты  уже  знаешь...  —  наконец  выговорил Василий,  хлюпнув

разбитым носом. — Оба выхода замуровали.

        — Конечно, знаю.

        — Что же делать?

        — Как что? Вам здесь плохо?

        — Крот... Петя...

        Все  смотрели на  это  худощавое,  костлявое,  борода-.  тое существо с

сумасшедшими выпуклыми глазами.  Он  никогда не  вызывался на  роль спасателя и

Вирги-. лия, но этим пятерым несмышленышам больше не на кого было надеяться.

        —Петенька,  пожалуйста...  —  прошептала Катя,  глотая слезы.  —  Можно

отсюда выйти наружу?

        — Можно, — усмехнулся Петя Крот. — Я знаю два бывших выход недалеко, на

холмах.  Но там завал,  не разобрать.  Сильно сыплется. Остается... — он сделал

паузу, словно бы предоставляя всем возможность найти самостоятельное решение.

        Тишина,  вновь  мгновенно  воцарившаяся,  торжествовала во  всей  своей

мертвости.  Ну какое,  в самом деле, они могли принять самостоятельное решение?

Ковырять  бетон  или  известняк с  песчаником перочинными ножиками?  Принести в

жертву подземным богам единственную девушку?

        - Остается выбираться через Систему Ада, — закончил Крот.

        —-Там есть другой выход?

        — И его никто не знает?

        — Правда?

        — Правда,  правда,  — успокоил Крот.  — Я знаю,  как через нее пройти к

другому выходу.  Был там. Выходишь уже далеко отсюда. Там, — он сделал какое-то

круговое движение пальцем,  точнее  спиральное,  выражая тем  самым,  очевидно,

согласие  с  общепринятым представлением о  спиралеобразном устройстве  ада.  —

Сперва спустимся вниз, а потом туда...

        Он не спрашивал — согласны ли они.

        — В общем, дорога дальняя. Пожрать бы неплохо. Бензин, я надеюсь, вы не

выпили с перепугу?

        — Нет, конечно.

        — Да,  Петя, сейчас организуем пожрать. Спустя три часа все отправились

в путь с легкой мыслью,  что насытились, укрепились физически, да и нести стало

легче на три банки консервов.  И с тяжелой мыслью, что идти, как пообещал Крот,

дня  четыре и  дорога непроста.  И  с  тяжелейшей мыслью:  во  что  они  вообще

ввязались и влезли?  Пятеро юнцов,  у которых могла быть такая прекрасная жизнь

впереди,  и вот лезут,  ползут, чертыхаясь за великовозрастным психом из норы в

другую, еще более глубокую нору.

        Спуск в Систему Ада,  как выяснилось,  начался в том месте, где они уже

дважды за два дня побывали — на берегу подземной реки Стикс.

        —  Кстати,  — Крот остановился и задумчиво посмотрел на черную воду,  —

отсюда тоже есть способ выйти наружу.

        — Как? — спросил Василий.

        —  В прошлом году двое чуваков с аквалангами здесь вошли в воду и через

полчаса вынырнули в Осетре.  Никто с собой акваланг не прихватил? Нет? Или так,

без акваланга, если дыхалки на полчаса хватит.

        — Ну ты что...

        —  А  то  еще  вон,  —  Крот посветил вдоль берега налево,  где потолок

снижался и  где  ребята не  заметили продолговатых темных предметов,  —  видите

бочки железные стоят? Не знаю, кто их сюда приволок и зачем. Вот в бочке... Как

это у вас в сказке — царь Гвидон с женой и дочкой на берегу пустынных волн...

        Странным было это «у вас».

        Михаил совсем недавно сидел тут на  камушке,  выводил на стене вензель,

но не заметил всего в метре отсюда, за валуном, довольно узкий лаз, ведущий под

углом градусов сорок вниз.

        Некрещеный Шмидт перекрестился и полез, волоча за собой рюкзак, третьим

вслед за Кротом и Василием.  Узкий,  труднопроходимый шкуродер тянулся довольно

долго. Потом стало полегче.

        Здесь на  стенах уже  не  было  ни  настенных росписей,  ни  указателей

дороги,  ни  рисунков пьяной молодежи.  На  полу не  валялись ни  пластмассовые

бутылки,  ни пустые консервные банки.  Сплошные «ни» и «не». Неорганический мир

отрицал здесь живого человека и продукты его жизнедеятельности.

        После ночевки в мрачном,  как все прочие, штреке Миша почувствовал, что

сходит с  ума.  Создатель был прав,  начав с основного условия Бытия,  — создав

свет  и  отделив его  от  тьмы.  Михаил шел  вместе с  остальными за  Кротом по

ненавистным коридорам этой самой большой в  России тюрьмы и мечтал о свете.  Не

этом желтоватом,  мутноватом,  подслеповатом лучике фонаря,  а большом чудесном

свете земной поверхности, где можно совершенно великолепно бегать и ползать. Он

мечтал о  свете,  который можно  есть  и  пить  полными глотками в  бесконечной

неутолимой жажде,  как  в  хорошем сне.  Просыпаться же  в  неразличимой тьме —

Подобно смерти.  Он понуро шел, полз по новым шкуродерам и мечтал о пробуждении

при помощи вечного горящего солнца, бьющего в глаза через щель в занавесках...

        Пещера менялась так незаметно,  точно они ходили по кругу.  Из меток на

стенах попадались теперь только кротовые жопы.  Для того чтобы их увидеть, надо

было напряженно вглядываться. Они указывали путь назад.

        На  одном из  привалов Катя  направила луч  фонарика на  такой значок и

сообщила:

        — Сто двадцать пятая жопа.

        —  Сто  двадцать пять жоп они шли,  сто двадцать пять жоп закатилось на

западе, — отреагировал Шмидт.

        — Дурак, — сказала Катя.

        Дуя  на  ложку  горячего горохового супа,  Крот  вдруг  объявил тихо  и

многообещающе:

        — Я хочу вам добра.  Вывести на свет божий. Поэтому слушаться меня, что

бы ни случилось.

        Время  измерялось  усталостью,   обедами,   кротовыми  жопами  и  сном.

Путешественники в основном молчали.  Саша упорно тащил свою гитару,  но ни разу

не  прикоснулся к  струнам.  Так же ни разу он не уединился с  Катей.  Ожидание

мутно  светлеющего пятна,  означающего выход из  пещеры,  превратилось в  тупую

мрачную надежду,  как бывает при тупой головной боли, когда проглотишь таблетку

аспирина и ждёшь, скоро ли она начнет действовать.

        Очередной,  что можно было бы  по  старой привычке назвать ночью,  Мише

приснилась живая  иллюстрация из  книжки,  любимой в  детстве.  Эту  книжку про

первобытных людей написали и нарисовали два чеха Йозеф Аугуста и Зденек Буриан.

Приснившаяся картинка называлась «Крапинские людоеды».  Она  оказалась живой  и

персонифицированной.

        На выходе из пещеры горел костер.  Удобно привалившись к камню,  сидела

осоловевшая волосатая Катя —  страшно толстая и  страшно беременная.  Подле нее

ползали,   дико  озираясь,   несколько  обезьяноподобных  детенышей.  Рябченко,

низколобый,  рыжебородый и  противный,  держал между  колен череп Савельева без

черепной крышки и  алюминиевой ложкой выскребал остатки вкусных мозгов.  Равиль

обгладывал савельевские ребрышки,  а сам Михаил чистил шомполом ружье.  Стволом

ружья служила савельевская берцовая кость,  кривоватая,  но крепкая.  Тазовая и

еще  какие-то  косточки  поменьше  составляли  остальные  части  этого  оружия.

Стреляло ружье, естественно, костяшками пальцев. И любопытно, что, туго ворочая

своими неандертальскими мозгами,  Миша знал —  первым из этого ружья будет убит

именно он.  Однако по  врожденному обезьяньему инстинкту большую часть его  дум

занимали три вещи.  Ему хотелось жрать, жрать, жрать. Трахать, трахать, трахать

Катю.  И убивать,  убивать,  убивать Васю,  чтобы первому жрать вкусные мозги и

трахать толстую женщину...

        Господи!  Он проснулся.  То есть,  как обычно, открыв глаза в кромешной

тьме и еще не соображая,  кончился сон или нет,  а может, уже наступила смерть,

он заплакал и заскрежетал зубами, сжевывая остатки ненависти.

        Он вспомнил школьные годы.  Вспомнил почему-то,  как на истории сначала

они  с  Савельевым и  Катей  Зотовой,  потом  и  с  Рябченко  и  Кашафутдиновым

прикалывались в  течение  целого  года.  Когда  учитель просил  в  конце  урока

задавать вопросы, они интересовались только одним: кто убил царевича Димитрия в

Угличе?  Бедный убиенный царевич и не предполагал,  что послужит основой для их

дружбы и хорошего настроения.

        —  Господи,  — прошептал Михаил тихо-тихо,  чтобы только один господь и

услышал,  — господи,  только тебе видно все сквозь землю.  Господи,  не дай нам

сойти с ума,  господи, дай нам любовь и надежду. Господи, дай нам выйти на твой

свет всем вместе.

        Они  шли  и  шли,  и  потом  что-то  случилось.  Катя  остановилась  и,

подломившись в коленках, уселась на холодный пол штрека.

        — Ножки мои,  ножки, — плаксиво запричитала она, вытянув ноги и потирая

их,  — ноженьки мои бедные,  ноженьки мои стройные, ноженьки мои — никто вас не

любит,  никто вас не холит,  хоть вы и такие хорошенькие, ноженьки мои дорогие,

никто вас, бедненьких, в ванночке не моет, никто вас, несчастненьких, не бреет,

туфельки на вас не обувает, ноженьки мои.

        Остальные уселись, тупо слушая девичий бред.

        — Свет, — вдруг очень буднично произнес Равиль.

        — Что? — спросил Вася.

        — Свет. Там.

        — А ну-ка все погасите фонари, — скомандовал Рябченко.

        Все погасили фонари.  Мгновенно и привычно все окутала звонкая зловещая

тишина, рассеиваемая только этими несчастными «ноженьками моими бедными». Из-за

поворота штрека  пробивался слабый-слабый  свет.  Оттуда  не  тянуло свежестью,

ничто не  намекало На упоительную яркость солнца,  сочность голубого неба.  Это

был желтый искусственный свет.

        — Что это значит? — сердито спросил Рябченко,. включив мощный фонарь на

своей каске, и посмотрел на Крота.

        — Ты словно чем-то недоволен? — усмехнулся Крот.

        — Нет, ну-у... Что это за свет?

        —Система Ада, товарищи, добро пожаловать, в Систему Ада.

        Им всем послышалось,  да,  должно быть, это была слуховая галлюцинация,

что  где-то  далеко-далеко вслед  за  торжественным Кротовым «Добро пожаловать»

грянул оркестр. И грянул что-то бравурное или величавое, типа «Союз нерушимый».

        — Но что там светит?

        — Вась,  ты какой-то тупой,  что ли,  или нелюбопытный, — пожал плечами

Крот.'— Сходи и посмотри.

        Посмотреть они пошли все вместе.  И не пошли, а чуть не побежали вместе

с вещами.

        — Ё...  —только и вырвалось неопределенное междометие у кого-то из них,

когда они  увидели широкий,  высокий,  метров пять  высотой,  длинный и  прямой

штрек. Да какой там штрек — целый тоннель. По тоннелям положено чему-то ездить.

Здесь же было пусто.  Ровный утоптанный пол.  По стенам,  как в метро, тянулись

налево и направо черные толстые кабели. Но главное — в потолке сквозь железные,

довольно ржавые рассеиватели сочился неяркий электрический свет.

        Люди стояли в проломе в стене,  имея за спиной пару десятков километров

пустого лабиринта, и вдруг тут — на тебе.

        — Крот, откуда это электричество? — наконец первым обрел голос Саша.

        — А черт его знает.

        — Но куда мы попали? — спросил Василий.

        —  В  ад,  —  не  слишком буднично,  но  и  не  слишком весело  объявил

проводник. — Добро пожаловать в Систему Ада.

       ГЛАВА 4

        Когда они  вошли в  этот  туннель,  лампочки в  котором были  развешаны

далеко не так аккуратно и равномерно,  как показалось поначалу, когда они вошли

в  этот страшный освещенный туннель,  Миша оглянулся на пролом в ровной стенке.

Над  проломом  довольно  высоко,   без  большой  стремянки  и   не   достанешь,

просматривался бледный контур кротовой жопы.

        Больше он  этот знак не  видел.  Потом знак снился eму  по  ночам,  как

солнце.

        Миша  повернулся  к  своим  товарищам.  Их  фигуры  медленно,  точно  в

глицерине,  покачивались,  перекрещенные тени безуспешно пытались оторваться от

владельцев..

        — Что это?  — с трудом разжимая губы,  хрипло выдавила из себя Катя.  —

Мне плохо.

        Она  схватила за  плечи зашатавшегося Сашу,  как бы  предлагая заняться

любовью в  зыбучих песках.  Тяжелый плотный воздух,  казалось,  слоями оседал в

легких и давил, давил к полу.

        Василий чуть не со скрипом повернул голову к спасителю и проводнику.

        — Крот, Крот... что это?

        Тому тоже было плохо, возможно, хуже, чем другим. Его корежило, ломало.

Даже в этом тусклом свете туннеля можно было разглядеть, что парень побледнел и

его клочковатая борода встопорщилась.

        — Пошли...  за мной,  — глухо проронил Крот.  — Надо скорее пройти этот

туннель. Дальше... легче. И погасите фонари, идиоты... Светло же.

        —  А тут не...  — выговорил,  задыхаясь Михаил,  —погаснет?  Это...  не

погаснет?

        — А черт его... знает.

        Они  пошли направо.  Пол  был ровным,  о  таком во  всех их  предыдущих

переходах,  перелазах только бы и  мечтать.  Но воздух...  По пояс в снегу еще,

наверное, куда ни шло по сравнению с дорогой в прозрачном глицерине.

        Рюкзаки мигом потяжелели вдвое.  Сам того не  осознавая,  зачем он  так

делает,  Миша ухватился за  какой-то ремешок на клапане рюкзака идущего впереди

Василия. Почувствовал, что идущий сзади сделал то же самое с его рюкзаком.

        Пот  заливал глаза  от  столь неожиданного и  сильного напряжения.  Уши

заложило,  как  в  падающем самолете.  Песок  и  мелкие  камешки под  ногами не

скрипели,  не  шуршали.  Звук  с  сильным  запозданием отдавался сзади,  отчего

казалось,  что их  стало больше.  Звук шагов лениво змеился за  этим караваном,

бредущим куда?

        Миша не удержался от ставшей здесь вредной привычки и посмотрел на часы

— «8:31» непонятно, какой половины дня, и непонятно вообще, какого дня. Они шли

от подземной реки Стикс с двумя ночевками или с одной? С четырьмя обедами или с

двумя?  Впрочем, неважно. Какая разница, если вот этот, нет следующий шаг будет

последним. Он упадет — и всё.

        Хоть они шли и медленно, но Михаил понял, что туннель не идеально прям,

как подумалось сначала, туннель плавно-плавно загибал все время влево. Это была

какая-то дуга, грозившая стать огромной окружностью.

        Мысли  лопались  одна  за  другой,  словно  пузырьки воздуха,  глицерин

постепенно нагревался,  и  вся  мозговая деятельность вскоре  свелась  к  одной

большой и серьезной теме: «Крот обещал вывести. Надо идти. Крот выведет к черту

на сковородку».  Если только этот освещенный бесконечный коридор не есть ободок

этой сковородки.

        Идущий первым Крот еще больше замедлил шаг и плавно остановился. Здесь,

вероятно, нельзя было остановиться как вкопанному. Остановились и остальные.

        Михаил вытер со  лба липкий холодный пот,  подтянул повыше раздражавшую

вязаную шапочку и только тогда выглянул из-за плеча Василия — в чем дело?

        А  дело было в  том,  что впереди в зловещем освещении ламп непонятного

происхождения  показались  Два  призрака.   Они  приближались  —  два  пугающих

человеческих силуэта.  Один немного повыше,  другой пониже. Вот вошли в неяркий

круг света, стали постепенно различаться лица и тусклые цвета.

        Миша хрипло дышал и  слыхнал только стук своего сердца.  Больше слышать

быжо нечего - призраки приближались совершенно бесшумно. Однако они не мерцали,

не плыли по воздуху,  а так же как люди,  вполне основательно шли , даже быстро

шли, а может, и бежали.

        Но  это  же  черт знает как  глубоко под землей в  наглухо закупоренной

пещер.  Мысли,  словно в агонии,  толпились в Мишиной глоее,  чтобы вырваться в

крике, в ужасе.

        Допутешествовались,  допртались.  Свет неизвестно откуда,  глицериновый

воздух,  которым невозможно дышать,  и вот еще призрак ада. Сейчас убьют. Вот и

всё. Умирать очень просто.

        Только  убивать эти  призраки собирались каким-то  больно  человеческим

способезм.  Шедший  первым  посланец  ада  поднял  перед  сoбой  обеими  руками

увесистый предмет.  Даже  в  таком  неверном свете  можно  было  узнать в  этом

предмете мэ-тово сверкнувший большой пистолет.  Фигура второго Призрака, что-то

прижимавшая к груди, спряталась зa спину первого.

        - Здравствуйте,  -  вдруг ворвалось у Михаила. Он сам удивился, услыхав

свой голос, словно через пустое ведро. До призраков оставалось метров пять.

        Они тоже остановились.

        Теперь можно было разглядеть половую принадлежность выходцев из ада.  С

пистолетом стоял мужчина среднего роста, бородатый и кудлатый, совершенно седой

и   взгляд безумный.  Он  через плечо что-то  сказал второму,  точнее,  второй,

потому что та была невысокой полненькой женщиной,  прижимавшей к груди сверток,

бывший, скорее всего, ребенком. Что сказал, никто не рассльшзл —- немое кино.

        —  Ребята,  —  нашел смелость обратиться к привидениям Равиль,  -  мы к

выходу правильно идем?

        Те  не  слышали,  абсолютно не  слышали,  абсолютно не понимали жестов,

точно между ними  был  не  прозрачный слой  глицеринового воздуха,  а  стена из

толстого стекла.

        — Крот! — прогудел голос Василия. — Кто это такие?

        — Черт их знает, — ответил Крот.

        Он  занял  совершенно  невыносимую  позицию  ничегонезнания и  каких-то

постоянных отсылок к знаниям черта.  А может, это был такой ритуал? А может, он

действительно ничего тут не знал? А может, он тут находился впервые?

        Страх,  давно овладевший их  душами,  холодными струйками растекался по

нервам.  Черт  его  знает,  этого Крота.  Черт его  знает,  какие еще  пугающие

неприятности готовит им эта адская пещера.

        Идущие к  выходу через Систему Ада разминулись с идущими бог весть куда

из  Системы Ада.  Осторожно,  по стеночке разминулись.  У  седоватого за спиной

болтался  худенький  вещевой  мешок.   А   одет   он   был   довольно  странно.

Неопределенного цвета  гимнастерка и  штаны  от  Красной армии  времен  Великой

Отечественной.  Из-под  гимнастерки виднелся теплый свитер.  На  ногах какие-то

нелепо-моднючие ковбойские сапожки,  на голове вязаная шапочка, точно такая же,

как  на  Мише.   Полненькая  женщина  была  в  темной,   наверное,  синей  робе

социалистического Китая,  в очках,  на ногах кроссовки,  точно такие же, как на

Кате.

        Их маршруты разошлись в противоположных направлениях.  Помимо того, что

вообще все это было странным — то ли люди, то ли в самом деле призраки, нелепая

одежда,   пистолет...   что  же  еще?  Что-то  еще  беспокоило  Мишу,  какая-то

мысль-догадка-узнавание  пыталась  пробиться в  густоте  быстро  размягчавшихся

мозгов...

        Ах  да!  Этот  кудлатый,  бородатый,  вооруженный рашно  похож на  него

самого, на Мишу Шмидта.

        Только гораздо старше.  А  женщина?  Батюшки,  да ведь это Катя Зотова,

вылитая.  Располневшая, в очках, как на фотографиях у Крупской, кругленьких, но

как похожа!

        Миша,  не  останавливаясь,  обернулся.  За ним покорно шла,  держась за

болтающийся ремешок  клапана  его  рюкзака настоящая Катя  Зотова.  Их  взгляды

встретились, не разминулись.

        — Что ты на меня так смотришь?  — беззвучно,  не размыкая губ, спросила

девушка.

        — Тебе эти двое, которых мы повстречали, никого не напоминают? — так же

беззвучно ответил вопросом на вопрос Михаил.

        — Напоминают. Но все равно не смотри на меня так.

        Идти,  оглядываясь назад,  было  действительно.не-удобно.  Михаил решил

посмотреть тогда не  на  Катю,  а  на часы.  «8:31»!  Да что же такое?  Что тут

творится со временем?  С тех пор,  как он последний раз посмотрел на часы и они

показали те  же часы и  минуты,  прошла уйма времени и  расстояния.  Они шли по

этому глубокому,  освещенному коридору,  повстречали этих призраков, шли еще...

Может,  хронометр этот  электронный сломался?  Батарейка сдохла?  Но  тогда  бы

экранчик вообще ничего не  показывал.  Однако он  показывал эти  самые «8:31» и

двоеточие между  числом часов  и  числом минут  загоралось и  гасло  с  обычной

скоростью,  что  говорило  только  одно  —  глупый  механизм работает исправно.

Неисправна, кажется, окружающая среда.

        По вспотевшей спине Шмидта пробежали ледяные мурашки.  Значит,  время в

этом туннеле не движется. А сами они, люди, может быть, тоже не движутся и лишь

перебирают ногами бесконечную ленту конвейера,  идущую в  обратном направлении.

Эти до  одури одинаковые светильники на потолке,  провода на стене по его левую

руку,  стены без  единой надписи,  хотя  бы  ругательства,  точно этот  туннель

прорыли безмозглые роботы.

        Вдруг Крот махнул рукой и,  согнувшись в  три  погибели,  протиснулся в

узкий лаз  под  кабелем.  Они вышли в  освещенный туннель,  который,  очевидно,

все-таки закруглялся, появились из правой стены, теперь воспользовались лазом в

левой стене. Все-таки куда-то пришли. Еще глубже — точно в ад.

        Сразу все стало нормально,  то есть хорошо.  Так, когда из горящей избы

выскакиваешь голым на тридцатиградусный мороз, то сперва кажется, что хорошо...

        Дышать  стало  легче,  но  за  первым  же  поворотом  штрека  наступила

кромешная тьма,  Крот,  а  за  ним и  все остальные включили свои фонари.  Миша

первым делом посмотрел на часы. Наконец-то они неохотно показали «8:32».

        Пройдя еще немного,  все,  не сговариваясь,  опустились на землю.  Этот

зловещий освещенный коридор отнял много сил.  Закурили.  Саша нарушил священное

молчание:

        — Крот, а Крот!

        —Ну.

        — Куда ты нас ведешь? Крот невесело усмехнулся.

        — Чего ты дыбишься? Ты куда нас, блин, завел?

        — Сашка, успокойся, — одернул его Равиль. — Крот знает. Не ты же.

        —  Что  знает?  Что  такое тут творится?  Какой-то  коридор,  хер знает

откуда. Свет горит. Какие-то люди шастают с пистолетами.

        — Саш, ну что, у тебя есть другие предложения? — спросила его Катя.

        - Действительно,  — пожал плечами Михаил.  — Может,  вернемся, бетонную

пробку пальцем поковыряем?

        Только Василий молчал.  Он больше всех верил в Крота,  который перестал

улыбаться и все объяснил:

        — Понимаешь, парень, как тебя... Саша, это Система Ада.

        —  Что ты заладил,  как долдон,  —  Система Ада,  Система Ада.  Объясни

толком —  это  что-то  секретное?  Подземный военный завод?  Шахта для  ядерных

отходов? Почему такой воздух? Сколько мы тут рентген нахватали?

        —  Ничего ты  не  нахватал,  —  заявил Крот.  —  Это  Система Ада,  это