Николай Курочкин
Ужасы быта, или гримасы всемогущества
1. Спасительное неведение
Что его, разумеется, всего лишь до поры до времени спасало .- так это то,
что в него никто не верил. То есть даже и не в него самого (хотя в него
тоже никто не верил! Но не это сейчас важно, не это!), а в его
способности. Ну или как там их правильнее будет назвать? Дар, что ли?
У всех в головах сидел стереотип. Все знали, каким был этот незадачливый и
неуклюжий юноша в семнадцать лет, и в двадцать пять, и в тридцать...
Дальнейшее просто и незатейливо можно экстраполировать хоть и до могилы.
Недотепа, неудачник, жена уйдет (всю жизнь будет перерывать тайком: это ж
надо! На какое ничтожество истратила лучшие свои годы! Хотя, коли по
правде, то не все лучшие годы, а их остаток. Подаренный ему без особой
любви, из страха, -что окажется никому не нужной. Как не смогла стать
нужной тому человеку, который нужен был ей для счастья. И потом даже и
тому, с которым счастья не могло, не должно было быть, неоткуда. Но должно
было быть благополучие и покой. Так и этого не вышло!), что и произошло,
когда ей было тридцать четыре, а ему тридцать два - Зинаида была чуть его
постарше...
Младшим инспектором он будет вплоть до поры, когда все его сверстники
станут старшими инспекторами, а кто так и советником. И в инспекторы его
переведут со скрипом, и не на среднюю, а на минимальную ставку,
единственного в отделе... В общем, горестная, мелочная жизнь его будет
длинной цепью мельчайших унижений, копеечных забот, несуразных
случайностей и несчастных совпадений. Впрочем, нет. "Несчастных" - слишком
крупное слово для обозначения тех невзгод, что с ним стрясались.
Понимаете, все это было мелкое, серое, а не траурно-черно-бархатное...
Серенькое в крапиночку...
Но он понимал, что этот его портрет, вовсе не похожий на то, каков он
теперь, а только на тридцатилетнего, прикрывает не хуже шапки-невидимки!
Никому не интересно, каким он стал: Потому что из того, каким он был,
интересного ни-че-го получиться не могло...
На него все давно плюнули, махнули рукой и оставили в покое. Даже самые
доброжелательные. Но он понимал, что это не навек. Рано или поздно его
новый облик прорвется сквозь пелену стереотипа, и тогда... Тогда все
увидят...
А что увидят-то? Но об этом позже. А сейчас еще немножко о прошлом. О
безвозвратно ушедшем, мерзком и желанном, недосягаемом собственном его
прошлом...
2. До тридцати двух лет
В начальной школе у него была не то что дурная - дурацкая привычка: кто-то
что-то натворил, учительница спрашивает у класса: "Кто это сделал?", а он
сидит и ухмыляется во весь рот, а то и вовсе ржет вслух. Его и наказывали,
как очевидного виновника, за проказу, о которой он, скорее всего, сейчас
только и услышал. И даже не столько за содеянное, сколько за отношение к
своему поступку: ишь, набедокурил и скалится! Это же ранний цинизм! Ну,
натворил, так опусти голову, потупь глаза, выговаривай с трудом слова
очередного раскаяния навек... А то ишь какой!
В очередях все всегда кончалось перед ним. Если в школьном буфете сегодня
были вкусные пирожки с повидлом, а он вообще-то и есть не хотел, а встал
исключительно ради этих пирожков, предвкушая сладость их и особенный вкус
горячего повидла, то уж будьте уверены, кончатся они перед ним. Да не за
пять человек, а за одного! Ну, самое большое - за двух! И однокашники,
зная эту его особенность, .ввинчивались без очереди впереди него. Ему все
равно не достанется! Иногда его даже угощали. Не всегда, впрочем.
Когда он стал взрослым, очереди пошли более серьезные, и крахи его стали
многообразнее. То стоял за обоями. А были по девяносто копеек за рулон,
скромненькие, зеленые с белым, и по рубль двадцать, вульгарные, отвратно
(и развратно) розовые, и пока он достоялся, по девяносто кончились! То он
стоял за билетом на самолет. Ему надо было в Куйбышев и в Ульяновске на
день остановиться, бумаги передать и две подписать. Так что вы думаете? Из
нашего города ежедневно через Ульяновск на Куйбышев летают, а через
Саратов два борта в неделю. Так через Ульяновск билетов на всю неделю не
было, а через Саратов (куда ему никогда в жизни ни за чем не нужно было)
есть... И так во всем. Если он брал большую сумку и собирался проехать по
магазинам в субботу перед обедом, то почему-то получалось чаще всего так:
к часу он добирался до магазина, закрывающегося на обед с тринадцати до
четырнадцати, еще и еще с таким же расписанием. К двум он попадал в зону
магазинов, закрывающихся с четырнадцати до пятнадцати, а в три уже везде
было полно народу, и ему ничего почти не доставалось. Ну, вы уже
догадались, что так же было со всеми сторонами быта. Быта, у нас и для
нормально удачливых людей еле переносимого, а уж для него!..
Временами он мечтал о том, чтобы не иметь тела, связанных с ним
потребностей и идущих от него всяческих неудобств.
3. Мечты...
А еще чаще он мечтал продать душу дьяволу. Ни в какую загробную жизнь он
не верил, так что расплачиваться вечными муками за несколько лет
блаженства не опасался. А испить блаженства он бы очень не отказался! Он
подозревал, что "Фауст" и все прочие такого рода истории - истории того,
как отдельные неудачники обдурили нечисть, обменяв нечто осязаемое, чего
им не хватало, на неосязаемое, чего ни у них не убыло, ни у чертей не
прибавилось, и обмен удался лишь в силу крайней суеверности и
малограмотности нечистой силы. Но, увы, это были всего лишь сказочки!
Попался бы ему дьявол, охочий до душ! Он бы знал, чего требовать, чтобы
потом не кусать ногти, локти и колени в досаде. Он не стал бы просить
любви конкретной женщины или денег. Нет! Он не так прост. Он попросил бы
везения и долголетия. Ну, не кавказского, а среднего. Семьдесят..: Нет,
даже шестьдесят семь лет - две трети века, - но уж чтобы везло во всем! Он
не знал, не мог этого знать, но догадывался, что везение окрыляет и
распрямляет скомканные, угнетенные, изуродованные непрухой души. И верил,
что и он еще сможет распрямиться. Хотя в его возрасте, в общем-то, вряд ли
можно измениться. Костенеешь в своих качествах и миропонимании. Четвертый
десяток как-никак разменен!
Но он не верил в то, о чем иногда позволял себе помечтать. Потому что
признать нечисть - означает признать чудеса. А он, споря с коллегами
насчет телекинеза, как-то сказал (это в пылу спора было случайно обронено,
но потом он понял, что сказал точно и верно!), что признать движение
спичечного коробка под действием взгляда - для этого требуется куда более
серьезная ломка наших воззрений, чем для признания загробной жизни...
Ничего этого там нету. Нигде и ничего! А жаль...
Так иногда допекали мелочи, что становилось даже отчасти хорошо, что
никого там нет. Потому что явись сейчас дьявол - отдал бы все что угодно
за ничтожную цену. За час покоя, за собственную обыкновенность... Дешево!
Но только чтобы сразу!
4. По четвертому закону...
Все мы проходили три закона диалектики: перехода количественных изменений
в качественные, развития по спирали и отрицания отрицания. Великий Тейяр
де Шарден - антрополог, философ, генерал ордена иезуитов,- раскапывая
синантропов в Северном Китае и раздумывая о "недостающем звене", то есть о
существе, переходном от обезьяны к человеку, сформулировал четвертый закон
диалектики. Закон принципиальной ненаблюдаемости качественных скачков.
Вот и мой персонаж скачок тоже толком не заметил. Ну, видел странный сон.
Ну, весь тот день ходил как в тумане, не в силах ни припомнить толком тот
сон, ни забыть, отряхнуться... Но потом забылось, что именно видел, а
помнилось, что этот сон в его жизни был важнейшим (а может, не просто
важнейшим изо всех снов: подумаешь, эка важность!)... Может, он во всей
его жизни был важнейшим событием!
А видел он, кажется, унылого, хворого дьявола, который ему объяснил, что
души - вещь хорошая, ходовая, но, в силу ряда обстоятельств, трудно
доставаемая. Дефицит... И вроде бы нужны они потому, что в аду у них
неодушевленная техника не работает. Все приходится делать вручную, никакой
серийности и стандартности, и себестоимость такая, что глаза на лоб лезут.
А поэтому - адская продукция неконкурентоспособна, валюты поэтому ни
копья, вообще все плохо...
Представляете? Намерещилось! Чушь какая! Ну что у ада может быть за
продукция? С кем конкуренция? Что за бред!
Но, судя по последствиям, может, это был и вовсе не сон, что-то вроде
яви...
Но, поскольку в результате случился диалектический скачок, из невезучего
наш герой стал везучим, точно он (по Шардену) и не помнил этого, а так...
Все в сером тумане...
5. Врастание во всемогущество...
Случилось с ним вот что. Точно он то утро вспомнить потом не мог, то и
дело наплывали новые детали, отменяющие старое, то, что еще час назад
казалось бессомненно бывшим на самом деле... Но, кажется, было примерно
так.
Он проснулся, ощущая в теле не привычную тяжесть, а молодую, взлетающую,
несолидную легкость. Сел, откинул одеяло, спустил ноги... И попал левою
ногой в левый тапочек, а правою - в правый. И тут весь сон с него слетел!
Потому что изо дня в день повторялась одна и та же отвратительная картина.
Еще недопроснутый, он опускал ноги с кровати, и от прикосновений ног тапки
как оживали и в ужасе бросались от его ног. Одна - на середину комнаты,
другая - под кровать... С этого омрачающего потрясения, прочно и надолго,
начиналось каждое его утро зимой, весной и осенью (летом отдыхал он от
этого и ходил по дому босиком), изо дня в день и из года в год. И весь
день выстраивался сообразно этому началу. Каждая мелочь, которую средний
человек проскальзывает, не осознавая, потому что само получается, у него
шла через сознание, с задоринами, с осложнениями, озлобляя и огорчая. И
вдруг... Он схватил майку. Ну да. Обычно ты ее берешь, а она оказывается
задом наперед в твоих руках. Ты, еще до нее раздраженный (Что?
Ускользнувшими тапками?- возмутитесь вы.- Такой, мол, ерундой? - Да нет,
вовсе нет. Не ими самими по себе, а тем, что снова начинается обычная
тягомотина!), поворачиваешь ее - и тут замечаешь, что она еще и на левую
сторону, подлая! Ты ее выворачиваешь, и приходится ее снова поворачивать в
руках, она же снова задом наперед стала! А тут она правильно. Он ее
натянул, прошел в ванную и открыл кран с красной пипочкой. Вода текла не
холодная и не обжигающая, а нормально горячая. Он крутнул второй кран,
сразу угадал и догадался, что... И сейчас же попробовал то, о чем
догадался. Да. Закрутил краны, вслепую крутнул по разу, и получилась ну
точно та температура, которую загадал...
Он поежился от смешанного с легким страхом удовольствия и замахнулся на
вовсе неосуществимое. Уставился на холодный кран и захотел, чтобы потекла
горячая вода (наоборот, холодная из горячего крана, это не шутка, это сто
раз на день само собою получается, а вот наоборот чтобы!). Напрягся. Вода
чуть-чуть потеплела, а во лбу заломило. Он бросил это дело и решил обмыть
лоб, мечтая о холодной воде. Вода тут же похолодела. Он, не особо
концентрируясь на желании, захотел теплой. Вода потеплела, хотя к кранам
он не прикасался и даже намеренно не глядел в их сторону. И он понял, что
надо быть естественнее, не тужиться.
Он умылся, а пол остался сухим. Он поджарил яичницу, и она не пригорела и
не пересохла. И чай рука налила, не дрогнув, точно той густоты, какой он
хотел. И сахар не просыпался из ложечки. Ничего из нескончаемого
ассортимента омрачающих жизнь каждодневных мелочей не происходило!
Он сходил за газетой - дверь хлопнула от сквозняка, но замок не сработал.
И ключ от ящика попался ему в руки первым. А то ведь обычно бывало как? То
выходишь, дверь захлопывается на замок; подходишь к ящику, достаешь ключ и
оказывается, что в руки к тебе упорно лезет ключ от квартиры! И только с
четвертой в среднем попытки удается ухватить ключ от ящика. Хотя на общем
кольце их всего-то два и, казалось бы... Зато как поднимешься на свой
этаж, в руки упорно будет лезть плоский ключик от ящика... А тут сразу все
само собой получалось. От этого возникала иллюзия необыкновенной быстроты
всего, что делаешь. На самом деле времени уходило на все почти столько же.
Но вот духовных сил во много раз меньше!
По дороге на работу творилось то же самое. Ни разу не поскользнувшись, он
дошел до остановки, а тут и автобус подвалил. И точно задней дверью возле
него остановился. И билет он взял моментально, потому что противные
однушки, всегда как будто прилипающие к карману, теперь как будто прилипли
к трехкопеечной, вытащились буквально сами, а пассажиры позади сгрудились
в проходе, и он смог даже сесть.
То же и на работе. Аж бабы поразились: мол, что с нашим Тюхой сегодня?
(так его в глаза и за глаза звали. Он привык и не то, что не обижался, а
притерпелся). Он ни одной бумаги не потерял, не перепутал и все расчеты в
срок и точно! А в обед вместо обычной истории (когда он набирал копеек на
пять больше рубля, а мелочи не оказывалось, и кассирша злобно шипела,
выгребая из гнезд кассы гору медяшек) у него оказалось на девяносто семь
копеек, и он рассмешил миловидную кассиршу, робко спросив: "А вы рубль
возьмете? Он к тому же не новый..." Пышноволосая дива засмеялась и одарила
его взглядом, каким на него женщины, кажется, раза четыре за всю жизнь
смотрели...
Если память не изменяет, выдавая желаемое за действительное. Когда женщина
таким взглядом одарит, можно смело в гости звать, даже если до этого вы
друг с другом слова не сказали, а только шипели по-змеинрму...
Так он прожил три дня, смелея и располагаясь в новой, неизведанной
экологической нише все вольготнее, занимая в собственной жизни все больше
и больше места...
А потом...
А потом он стал замечать...
6. Цена побед
А потом он стал замечать, что многое в его везении - за чужой счет. Он
купил бананов, отстояв не по часу, как все сослуживцы, а десять минут:
шел, увидел, встал, и на нем кончились... И заметил утирающую слезы
дурнушку в уголке. Кажется, из техотдела? В общем, с третьего этажа.
Прежний он ни за что бы не осмелился подойти к незнакомой женщине с
расспросами (а вдруг - неуместными? И вообще, помочь не поможешь, а
растравить растравишь), а тут подошел и спросил: "Простите, вы о чем
плачете? Может быть, я смогу помочь? Только честно!"
Дурнушка отвернулась и сказала глухо: "Понимаете, мне неловко говорить. Но
я ж не себе. Мне давно уже ничего не надо. У меня дочка. И она никогда
бананов еще не пробовала. Только по ящику про них слышала да от подружек.
И мечтает о бананах, будто это бог знает что такое. А я за вами стояла, и
не хватило..." Он покачал головой и сказал, стараясь повеселее:
- Всего-то? Ей-богу, тут и плакать не о чем. Я их, если честно, не
очень-то и люблю, а так... Все хватают, и я. Возьмите. Я один отломлю от
грозди, а остальное - вот. Пожалуйста. Да уберите ваши рубли! Ну ладно,
чтобы не казалось подаянием, возьму. Но тогда уж, сколько их там? Теперь я
вам за один банан остаюсь должен!
Он выжал-таки несмелую улыбку на лице дурнушки и ушел, довольный собой. И
на гололедной, выкатанной пацанами, проплешине по пути к институту ка-ак
уселся на лед с маху! Аж под ребрами закололо!
И так и пошло. Его везение плодило беды вокруг. Он точно всасывал в себя
успехи других. А стоило компенсировать это, сделать кому-нибудь что-то
доброе (все равно, кому, и все равно что), тут же случалось что-то с ним.
Впору начать искать того, приснившегося беса и просить забрать дар
обратно. Но это только так, слова. На самом-то деле нынешняя, удачливая
жизнь была настолько приятнее, что он ничем бы не побрезговал: ни чужими
невзгодами, ни слезами, ни даже бедами, только бы ее сохранить; нынешнюю.
Да и потом, где его искать, того беса, или кто он там? Как сделать, чтобы
снова приснился? Рецепта он не знал. Даже если бы и вправду хотел, не смог
бы. Оставалось жить как живется. А жилось очень и очень неплохо. Кассирша
из их столовой оказалась в постели сладкой, но страшно скучной,
ограниченной и вульгарной вне постели. Она ему надоела после двух ночей,
как если б он с нею семь лет прожил. И он перестал ее приглашать к себе.
Просто перестал и все. При этом так же шутил с нею в очереди. И ничего...
Расстались без слез. Впрочем, она быстро утешилась...
Так весело, легко и, ну, хоть мы и поостережемся говорить - "счастливо",
но радостно и довольно - он никогда не жил. Вот только угнетало его то,
что все это ценою невезения других.
Хотя... Его везение, полное и совершенное, было сложено, кажется, из
невезений многих людей, зато неполных и непостоянных. То есть, слегка
сжульничав, можно было утешаться тем, что на долю каждого отдельного
человека приходится малая часть. При всем невезении каждый из них жил в
целом куда счастливее, чем он прежде. Он, понимаете, никого не довел до
такого ужасного ничтожества, как то, в коем сам пребывал. А то, что с
людьми вокруг него творилось, это так, пустяки. Вот с ним было куда хуже!
У него ведь и просвета не было! Обложная какая-то непруха шла!
Иногда это утешение действовало, иногда - нет. Тогда он ясно видел, что
это отговорочки, что надо найти того беса, и ясно видел, что самым
потаенным дном души прекрасно знает, как найти беса... Надо только сильно
хотеть, укладываясь спать, и головой не на север, как полезно для здоровья
и как он всегда теперь спит, а на юг, как прежде, улечься.
Потом покаянное настроение проходило, и он опять становился бодр, весел и
почти что самоуверен даже. Особенно если вослед за приходящей в конце дня
и на всю ночь хандрою был будничный, рабочий день. По выходным выходить из
тоски было сложнее.
7. Дар напрасный...
Наконец, в один праздничный день, на третий год благополучия нашего героя,
он поддался хандре, печально вздыхая, перестелил постель и улегся в
соответственном настроении, И приснилось ему, что идет он по серому
мерцающему коридору, без видимых светильников, без окон, не совсем по
темному, и знает точно: шестую дверь налево ему надо будет отворить. Одна,
вторая... Кто там ухает и стонет за четвертой дверью? Человек ли, зверь
ли? Но мимо, мимо...
Вот нужная ему дверь. Низенькая, широкая, ярко-белая. И грязноватая. Ручка
в метр длиною. Торкнулись. Ну да, конечно, сидит он, грустный-грустный,
хвост теребит. Шишку волосяную на конце хвоста общипывает. И в ответ на
"Здравствуйте" говорит с такой мировой скорбью в голосе:
- Да здравствуй, здравствуй. Что ты, здоровья мне желаешь, что ли? Так мы
и не болеем вовсе, А желаешь ты мне, чтобы я со своим подарком сквозь
землю провалился. Освободил тебя. Но чтобы не весь дар везучести забрал, а
избыточную часть. Чтобы тебе оставалось хорошо, но никому плохо от этого
не было. Так?
- Ну, так, - понуро согласился мой персонаж.
- Ну так фиг тебе! Все или ничего! Третьего не дано! И знаешь, почему?
- Не знаю.
- Потому что везучесть дискретна. Знаешь такое слово? В своем институте ты
его проходил, а в своей конторе позабыл. Квантованная штука везучесть. И
квант ее чуток больше одной человеческой жизни. Так что ни поделить, ни
разбавить, сам должен понимать, невозможно. Отобрать совсем - могу. Но ты
ведь сам этого не захочешь, да?
- Да. А все же почему мне столько везучести, явно больше, чем в среднем
везучему человеку?
- Почему, почему. Потому. Поздно начал, потому что, и времени у тебя в
запасе не семьдесят лет, а сорок пять... Ох! Я ж не имею права
разглашать...
- Тридцать два да сорок пять... Ну, будем даже считать, тридцать три, там
без двух месяцев было... Семьдесят семь лет. Неплохо.
- Уфф! Если б тебя это не устроило,, я б не знал, что делать. В этаком
случае втык от начальства гарантирован. .У нас строго.
- Строже чем у нас?
- А то как же! Наше начальство совершенно бездушное...
- Слушай, в прошлый раз ты говорил, что технику одушевляете, вроде нашего
ЧПУ...
- Ну, это так, версия. Не мог же я сразу всю правду незнакомому
человеку... Вдруг возьмешь да и продашь начальству?
- Я? Чего ради?
- Ну, честно сказать, у него есть "чего ради". Бессмертие, к примеру.
- Но тоже без заднего хода, квант больше человека?
- Гы! А ты понял нашу систему! Конечно!
В общем, припертый к стенке, мой персонаж признал, что на самом-то деле
ничего на свете не хочет менее, чем расстаться со своим везением. И решили
оставить пока все как и было.
Уходя вглубь своих мерцающих жемчужно-серых коридоров, бес угрюмо гундел:
- Ну, ты им все. А они так и норовят отделаться. Будто ни мы, ни наши дары
им ни к чему. Нет, без души проще жить. Я бы с ними нипочем бы не
поменялся!
...Сны свои мой персонаж всегда помнил нечетко. Вот и после этого
проснулся в холодном поту: он не мог вспомнить, отказался от везения или
не отказался... Он сунул ноги в тапочки и... И правый вот он, а левого на
месте не оказалось! Понимаете, он уже привык: как бы ни снимал, где бы ни
бросал - утром место тапочек там, куда ноги спустишь, садясь на кровати. И
вдруг... Липкий противный пот струйкой стекал вдоль позвоночника. Ну, все!
Снова ужасы быта, снова все мерзкие мелочи жизни...
Пришлось нагнуться, поискать под кроватью, там, куда от поднимающегося
солнца отступила ночь. Нашел.. Оказывается, в тапочек наделал котенок,
которого он завел недавно. Стало быть, судьба его хранит? Стало быть,
судьба его хранит! Стало быть, не отдал он во сне бесу свое везение,
изнемогши под его тяжким бременем... Ну и ладно, потянем дальше. Тянуть
еще сорок пять лет!
В этот день он почти не замечал невезенье вокруг и чувствовал себя
превосходно. Назавтра опять сначала, и так далее. Но он уже знал, что не
поддастся хандре!
Время покупать черные перстни: Сборник фантастики /Сост. Ю. И. Иванов.-
М.: Молодая гвардия, 1990.- 512 с. ISBN 5-235-01581-9
Стр. 220-230.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 06.09.2002 13:57