Инна КУБЛИЦКАЯ

                                  КАРМИ




                            КНИГА ПЕРВАЯ. КАРМИ


                                  ПРОЛОГ

     Небо было голубым и чистым, только одинокое перистое облачко медленно
плыло над березовой рощей. В роще ветер совсем  не  чувствовался;  деревья
стояли тихо, неподвижно; только изредка нежный порыв шелестел в листьях.
     На опушке щипала траву  косуля;  ее  детеныш  пугливо  поглядывал  по
сторонам, прижимаясь к матери.
     Покой и безмятежность...
     Эрих Кениг заметил в траве небольшого зверька. "Мышь -  не  мышь?"  -
подумал он.  Полевых  мышей  он  представлял  иначе.  Правда,  знатоком  в
биологии он себя не считал.
     Зверек деловито  огляделся,  метнулся  к  толстой  березе,  замер  на
мгновение в корнях, а потом вдруг цепко побежал по стволу,  забавно  виляя
длинным крысиным хвостом.
     Эрих   невольно   двинулся   ближе,   пытаясь   рассмотреть   зверька
повнимательней, но  при  приближении  иллюзия  пропала,  стереоизображение
распалось на  радужные  блики,  и  Эрих,  чертыхнувшись,  отступил  назад.
Нарушенное панно  восстанавливалось  медленно,  к  тому  же  сбой  сдвинул
программу, и теперь перед Эрихом был  огромный  аквариум  с  экзотическими
рыбами. Но рыбья пестрота не привлекла внимания Эриха, да и пора уже  было
ему идти.
     Он повернулся и  пошел  по  коридору.  Под  ногами  пружинил  толстый
мохнатый ковер, похожий и цветом, и строением ворса на  обыкновенный  мох.
Только ковер этот не вырос; его соткали крохотные  роботы,  и  приходилось
посматривать под ноги, чтоб их не раздавить.
     На стене висела табличка: "Осторожно! Идут  испытания.  Просьба  быть
внимательнее - экспериментальное оборудование".
     "Хорошо еще, под ногами не хлюпает!" - подумал Эрих. Подобные шуточки
забавны, но в меру. Превращать же  весь  спутник  в  черт  знает  что  нет
никакой необходимости.
     Эрих чуть было не прошел мимо  двери  в  глайдерный  сектор  (коридор
выглядел совсем непривычно), спохватился, толкнул дверь и оглянулся назад.
Восьмигранный коридор со скрытым  освещением,  причудливо  заросший  мхом,
казался зрелищем странным и противоестественным.
     - Закрывай дверь! - услышал Эрих голос Жикайо. - А  то  эти  паршивцы
набегут.
     Эрих носком ботинка отпихнул мини-робота,  попытавшегося  перебраться
через комингс, и закрыл дверь.
     В глайдерном секторе все было обычным, никаких моховых ковров.  Чинно
стояли в ряд пять глайдеров. Два расположились отдельно - тот, на  котором
сегодня предстояло выполнять программу испытаний Эриху, и второй,  которым
пользовался  в  служебных  и  личных  целях  шеф  спасательной  службы   и
инженер-ремонтник (единый в двух лицах) Жикайо.  Кроме  этих  двух  лиц  у
Жикайо было еще одно,  порой  неприятное,  порой  забавное:  его  называли
Жалобщиком, но жалоб в полном смысле этого слова Жикайо не  сочинял.  Зато
он очень любил выискивать недостатки. И все же Эрих знал  твердо:  нет  на
свете других людей, которые бы знали глайдер  лучше,  чем  этот  ироничный
любитель посплетничать.
     Впрочем, глайдеры пока еще не вышли из стадии экспериментов, и людей,
вообще что-то знающих о глайдерах, не так уж и много. В  настоящий  момент
все пять машин стояли в глайдерном секторе спутника Зеркального, из них  в
рабочем состоянии - всего три.
     К глайдерным испытаниям Эрих относился как к  добровольно  взятой  на
себя обузе. Никто не настаивал, чтобы он  занялся  этим  делом,  но  когда
обнаружилось, что по физическим,  психическим  и  прочим  параметрам  Эрих
Кениг  годится  в  испытатели,  он  прилежно  взялся  изучать  особенности
управления. Эрих не сказал бы, что полет на глайдере ему  очень  нравится;
зато он предвидел время,  когда  сможет  использовать  глайдер  для  своей
непосредственной работы. Поэтому вид глайдера не будил в его  душе  нежных
чувств, как, например, у Жикайо, но и особого раздражения не вызывал.
     Жикайо сидел перед пультом, вел предстартовую подготовку; Эрих присел
на пол рядом с ним.
     - Кто это болото в переходах развел? - спросил он. - Что за шуточки?
     - Пленочники, - ответил Жикайо, не отрывая взгляда от экрана. -  Наши
славные пленочники.
     - Что это за дрянь? Декоративное что-то? Ума  не  приложу,  зачем  на
спутнике нужен мох.
     - Не знаю, заметил ли ты, но на Зеркальном уже второй день  выключена
система воздухообеспечения, - ответил Жикайо. - Это  болото  ее  заменяет.
Индикаторы, как видишь,  показывают  норму.  А  вообще-то,  я  думаю,  это
отвлекающий маневр. Позавчера у них что-то  взорвалось,  Крамера  какой-то
вонючей гадостью с ног до головы облило, так что целый  день  с  него  эту
гадость обдирали. И я полагаю, для того,  чтобы  переключить  общественное
мнение на обсуждение других безобразий, Бирс поразвешивал свои плакатики и
выпустил мини-роботов. - Жикайо помолчал и  продолжил:  -  Уж  не  знаю  -
почему, но дверь в кабинет Адмирала оказалась неплотно закрытой.  Так  что
был большой скандал. По-моему, Адмирал до сих пор не подозревает  о  ЧП  с
Крамером.
     - Пожалуй, да, - согласился Эрих. - Я видел его вчера вечером; если б
он о Крамере знал, упомянул бы непременно.
     - Адмирал метал молнии?
     - Не в меня, - пожал плечами Эрих. - Ему Киннеми подвернулся; так что
Адмирал критиковал главным образом кадровую службу.
     -  Наверняка  было  сказано,  что  Киннеми   перепоручил   все   свои
обязанности Лайт, - весело предположил Жикайо.
     - Именно! Заодно выяснилось, что  Асьян  -  бездарный  маляр,  Миу  -
престарелый недоучка, ты - неудачник и клеветник...  Одним  словом,  почти
вся глайдерная группа - сборище дилетантов.
     - А ты? - А меня Адмирал ценит. У меня, говорит, в глайдерной  группе
только   два   профессионала:   Кениг   -   астрофизик   -   и   Лайт    -
высококвалифицированный специалист по оморачиванию молодых стажеров.
     - О! - с удовольствием воскликнул Жикайо. - Лайт Адмирал  ценит,  это
верно. Только вот что меня озадачивает,  друг  Эрих.  Почему  всякий  раз,
когда  что-то  натворят  пленочники,  перетряхивают  грязное  белье  нашей
группы?
     Он выключил экран, встал и потянулся.
     -  Устал,  -  проговорил  Жикайо.  -  Махнуть,  что  ли,  на   Землю,
куда-нибудь на берег теплого океана?
     - А испытания?
     - Да брось ты, - смеясь, пожал плечами Жикайо. - Скучно...
     - Не дурачься.
     - У врачей давно был? - спросил Жикайо, отбрасывая  шутки  и  надевая
деловитую маску.
     - Только что.
     - Карточку, - потребовал Жикайо.
     Приняв из рук Эриха голубоватый пластиковый квадратик,  Жикайо  двумя
пальцами потер уголок.
     - Я тебя когда-нибудь обманывал? - спросил  Эрих,  видя,  что  Жикайо
проверяет карточку тщательнее, чем всегда.
     - Не в этом дело, - ответил Жикайо. - Просто мне не хочется выпускать
тебя в рейс.
     - Ищешь предлог?
     - Я могу это сделать и без предлога, ты знаешь.
     - Что случилось? - спросил Эрих насмешливо. - Протуберанцы на солнце,
магнитные бури? - под этим предлогом, воистину тогда смехотворным,  Жикайо
однажды отменил полеты.
     - Все нормально, - ответил Жикайо. - Мне просто дурной сон приснился.
     - И только-то? - удивился Эрих.
     - Дыма без огня не бывает, - объявил Жикайо. - Видимых причин нет, но
выпускать тебя мне не хочется.
     - Надо подсказать Адмиралу, что ты еще и самодур.
     - Я шеф спасательной службы. Вот ты  взорвешься,  а  мне  потом  твои
косточки по всей Солнечной Системе собирать.
     Эрих несильно ударил Жикайо в плечо:
     - Не каркай. Ну чему там взрываться, в глайдере?
     - Вроде бы нечему, - пожал плечами Жикайо.
     Эриху вовсе не хотелось уходить не солоно  хлебавши,  только  потому,
что у Жикайо плохое настроение.
     - Послушай, приятель, - взмолился он, - какая-то пара световых минут,
четверть астрономической единицы... Разве это расстояние?  Ты  же  меня  в
момент вытащишь, если что.
     Не хотелось Эриху срывать график испытаний глайдера; у него и  помимо
испытаний хватает работы, так зачем  ездить  без  толку  туда-сюда?  Да  и
Жикайо не до конца был уверен в своей правоте: предчувствие - это еще даже
не интуиция.
     - Ладно, - наконец согласился  он.  -  Но  только  если  что,  пускай
"марку" и сиди тихо, не мельтеши.
     - Конечно, - рассмеялся Эрих. - Все будет в норме, не бойся.
     - Тогда переодевайся, чего стоишь?
     - Подержи пока, - Эрих бросил на  колени  Жикайо  свой  абак,  а  сам
прошел к шкафу за спецкостюмом. Вообще-то  спецкостюм  можно  было  носить
постоянно - Жикайо, собственно, так и поступал, но  Эрих  предпочитал  для
повседневного  ношения  другие  фасоны.  Зато   кратковременность   такого
переодевания Эрих компенсировал особым блеском: спецкостюм ему  пленочники
сработали по заказу, черный с золотом; вид у  Эриха  в  этом  костюме  был
поистине царственный.
     Жикайо - другое дело. Его темно-серый спецкостюм никогда не привлекал
внимания: комбинезон комбинезоном, ничего особенного. И  в  голову  никому
постороннему не могло прийти,  что  по  качествам  спецкостюм  не  уступит
скафандру, даже воздухом может обеспечивать в течение часа.
     - Как всегда, великолепен, - заявил Жикайо, оглядев Эриха. -  Проверь
костюм.
     - Все в норме. - Эрих протянул руку за абаком, но Жикайо отвел абак в
сторону. - Все в порядке, - повторил Эрих, - я проверил.
     - Странно, -  сказал  Жикайо,  разглядывая  вещицу,  -  абак  у  тебя
обыкновенный, серийный.
     - Мне он нравится, - ответил Эрих, забирая нитку бус,  более  похожих
на какие-нибудь старинные четки, чем  на  сложный  современный  логический
комплекс.
     Жикайо проводил Эриха до его глайдера; Эрих махнул рукой на  прощание
и, ступив в луч гравитационного лифта, поднялся в машину.
     - Иди к пульту, - глухо послышался его голос уже из люка.
     - Как хочешь, - пробормотал  Жикайо  закрывающемуся  люку.  Он  опять
испытывал сомнения: а не запретить ли полет?
     Но пока  все  шло  как  обычно,  без  каких-либо  сбоев.  Эрих  убрал
ступоходы, на мгновение завис в  воздухе  и  медленно,  черепашьим  ходом,
повел глайдер вверх. Зеркальная  мембрана  с  чмокающим  звуком  выпустила
глайдер в открытое пространство.
     Жикайо повернулся к  экранам.  Набирая  скорость,  глайдер  уходил  к
огороженному маяками полигону. Там он включит джампер и  "перепрыгнет"  на
несколько световых минут в район другого  полигона.  Испытатель  при  этом
выдержит довольно неприятные, но вполне терпимые  мгновения,  после  чего,
определившись, вернется на первый полигон.
     Многочисленные датчики  отметят  изменения  в  состоянии  глайдера  и
человека.
     Цикл испытаний будет  окончен.  Скучно  и  предельно  просто.  Только
Жикайо не доверял этой простоте.
     - Марка-один, - сказал наконец Эрих  по  прямой  связи.  ("Семнадцать
минут", - отметил глайдерный таймер, считающий время полета). -  Стартовые
координаты...  Стартовый  вектор...  Стартовый  импульс...  Предполагаемые
финишные координаты... Пошел отсчет. Ожидай "марку-два". Конец марки-один.
     "Марка-два",  по  программе,  должна  была  последовать  минут  через
пятнадцать. Эти пятнадцать минут прошли, но Эрих не давал  о  себе  знать.
Жикайо волновался, но серьезных оснований для тревоги не имел: мало ли что
может быть; к примеру, Эрих еще раз решил проверить  финишные  координаты.
Но минуты шли, а Эрих не отзывался.
     Полтора часа Жикайо  ждал,  уставившись  на  табло  часов;  когда  же
истекло девяносто минут, вызвал Адмирала и сообщил о том, что  исчез  Эрих
Кениг. Он начал излагать, что  собирается  предпринять,  но  его  прервала
"марка-три":
     - Марка-три, - сказал голос Эриха. - Марку-два, конечно,  вы  еще  не
получили.  Реальные  координаты  по  марке-два...   Я   предположил,   что
неправильно задал  данные  джамперу;  тщательно  проверил  и  перепроверил
возвратный вектор, но все равно точно не попал. По-моему - шалит  джампер.
Сейчас попробую откорректировать прыжок. Стартовые координаты... Стартовый
импульс... Стартовый вектор...
     - Эрих, сиди на месте! - заорал  Жикайо,  не  сообразив,  что  сигнал
приходит с запаздыванием.
     - ...Пошел отсчет,  -  продолжал,  не  слыша  его,  Кениг.  -  Ожидай
марку-четыре. Конец марки-три. - И добавил, улыбаясь (это было  слышно  по
голосу): - У спутника Зеркального я, конечно, буду раньше этой марки.
     И Жикайо в очередной раз понял, как  человек  мал  и  бессилен  перед
Вселенной.
     Кенига искали - безрезультатно.
     Если судить по координатам "марки-два", сама марка должна была прийти
через неделю. Эрих Кениг таким  образом  стал  первым  человеком,  который
выбрался за границы Солнечной Системы. Однако что толку в этой славе, если
он сгинул где-то в черных небесах?
     "Марка-два" пришла в рассчитанное время. Голос Эриха был бодр. Он еще
не подозревал о сбоях в джампере; чуть виновато предположил, что ошибся  в
наборе стартовых данных; заявил, что ошибка даже к лучшему: когда  бы  еще
Адмирал разрешил так далеко забраться в космос?
     Других известий от Кенига еще долго не было.
     Его искали. Но глайдер - пылинка в бездонном небе. Разумеется, ничего
не нашли. "Неполадки в  джампере"  -  было  решено  на  обсуждении.  Какие
неполадки? Кто мог сказать... Теоретики принялись  строить  математические
модели, конструктора - невесть что дорабатывать в схеме  глайдера.  Полеты
запретили на год, потом запрет продлили  еще  на  год  (Жикайо  плевал  на
запреты и пользовался в  своих  передвижениях  только  глайдером,  подавая
дурной пример неокрепшим душам стажеров).  Потом  тихо-мирно,  без  особой
помпы опять начали испытания.
     А на исходе третьего года пришла "марка-четыре".
     - Марка-четыре. Реальные координаты... - Услышали  Жикайо  и  Адмирал
слова, сказанные примерно 146 недель назад. - Джампер сломался, это  ясно.
Я сглупил. Надо было мне ждать в точке-три помощи. Теперь думать  об  этом
поздно. Этот сигнал вы услышите через три года. В глайдере мне столько  не
просидеть, сами понимаете; ресурс глайдера небезграничен. Я  буду  прыгать
еще. Может, удастся нащупать какую-то закономерность в капризах  джампера.
А может, я нечаянно запрыгну поближе  к  Земле.  Или  отыщу  планетку,  на
которой можно будет жить. В любом случае  поглядывайте,  нет  ли  от  меня
"марки"... - Эрих помолчал. - Мне очень хочется быть  уже  рядом  с  вами,
когда до Земли дойдет эта "марка", - проговорил  он.  -  Но  если  так  не
получится, прошу тебя, Жикайо, или тебя, Асьян. Передайте мой привет Лидии
и Томасу. - Пауза. - И еще, ребята. "Марки" я буду посылать, если  окажусь
в радиусе десятка световых лет от вас, иначе я очень  скоро  останусь  без
энергии. А если поселюсь на пригодной для жизни планете, "марку"  вышлю  в
любом  случае.  Ну  что  ж,  ребята,  может  быть,  еще  увидимся.   Конец
марки-четыре.




                               ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


                                    1

     Жила-была девочка.
     Ничем она не отличалась от своих ровесниц, но все  же  одно  различие
нашлось: отец ее был король, и, значит, была она принцессой.
     Правда, за недолгие свои годы (а пока ей исполнилось всего пять  лет)
маленькая принцесса отца своего не видела; сразу после рождения ее  увезли
далеко на север, во владения принца Карэны,  отца  ее  матери,  и  девочка
воспитывалась в его замке, совершенно не нужная  своим  родителям,  потому
что король Лаави уже имел двух сыновей.
     В замке девочку прозвали Савири, Дама-Льдинка, потому что глаза у нее
синие, как лед, а настоящего имени у нее не было, как и у  всех  майярских
женщин; в официальных документах ее именовали Оль-Лааву, дочь  Лаави,  так
как других дочерей у короля не было.
     Но хоть и росла Савири никому не нужная,  без  охраны  ей  обходиться
было неприлично, и поэтому было  у  нее  два  телохранителя-хокарэма.  Два
хокарэма - это большая роскошь,  но  король  Майяра  мог  позволить  такую
роскошь для своей единственной дочери (для сыновей, впрочем, он отрядил по
три хокарэма). И  пока  маленькая  вельможная  дама  пачкала  пеленки  или
капризничала, отказываясь от молочной кашки, около  нее  неотступно  несли
дежурство два человека, умеющих голыми  руками  победить  вооруженного  до
зубов всадника.
     Богам  благодарение,  никто  не  покушался  на  жизнь  принцессы;   и
хокарэмы, которых звали Стенхе и Маву, не имели возможности показать  себя
на деле.
     Маву был очень молод, почти мальчик, очень красив и франтоват. Вид  у
него  был  несколько  легкомысленный,  но   весьма   привлекательный   для
хорошеньких горничных.
     Стенхе по хокарэмским понятиям был стариком, ему было уже  далеко  за
сорок, но держался он молодцевато.  Если  он  чем-то  и  щеголял,  то  это
книжной ученостью: в молодости ему пришлось  вместе  с  хозяином  провести
несколько лет в монастыре, там он поднабрался знаний и до сих пор сохранил
любознательность, получая удовольствие от любой попавшей в его руки книги.
     И пока малолетняя принцесса понемногу росла, Стенхе  почти  все  свое
время посвящал обучению Маву, а тот, в свою очередь, предпочитал  общество
уже упомянутых молоденьких служанок, которые в нем души не чаяли.
     В ту пору, когда Савири минуло пять лет, из далекого Гертвира  пришла
весть о смерти молодого принца  Таррау,  одного  из  ее  старших  братьев.
Известие подняло малолетнюю принцессу на ранг выше; это еще  не  означало,
что она может  унаследовать  престол,  но  шансы  Савири  стать  королевой
значительно увеличились: ее брат, наследный принц Аррин,  с  рождения  был
слабым, болезненным ребенком, и все сомневались, доживет ли принц до  того
времени, когда на его голову возложат корону.
     Король в специальном послании своему  тестю,  принцу  Карэне,  просил
того обратить внимание на воспитание маленькой принцессы, но Карэна и  сам
уже не мог не думать об  этом:  шутка  ли,  получить  возможность  сделать
Верховной правительницей женщину из рода Карэна! Пока Савири  отделяли  от
трона два сына короля от первого брака, об этом не приходилось и  мечтать,
теперь же, когда преграда внезапно уменьшилась  вдвое,  Карэна  уже  видел
себя регентом при юной королеве.
     Он немедленно вызвал Стенхе и истомил того  подробной  инструкцией  о
воспитании принцессы. Стенхе покорно поддакивал, имея на эту проблему свою
точку зрения;  он  уже  соображал,  как  совместить  требования  Карэны  с
собственными воззрениями.
     - Ну ладно, ступай,  -  проворчал  наконец  Карэна,  и  Стенхе  пошел
разыскивать принцессу.
     Он нашел ее во дворе  замка;  они  с  Маву  сидели,  склонившись  над
выбитыми в каменной плите лунками для ртанавэ. Чуть поодаль  на  скамье  у
колодца дремала принцессина нянька.
     Маву и Савири поочередно степенно раскладывали свои фишки по  лункам.
Маву игрок был плохой, Стенхе с ним и играть никогда не садился, но он  не
ожидал, что Маву такой  простак,  который  не  может  обыграть  пятилетнюю
девочку. Савири выигрывала с большим преимуществом;  в  ее  "копилке"  уже
собралось около двух третей всех фишек, Маву  же  тщетно  пытался  оберечь
свои лунки от посягательств принцессы.
     - А ты попробуй  сам,  -  возразил  Маву  на  подтрунивания  старшего
хокарэма, сгребая фишки с плиты.
     - Нечестно! - закричала девочка. - Ты не доиграл!
     - Да что там, - молвил Маву. - Все равно уж не выиграю. - Он  уступил
свое место Стенхе. Тот сел, разложил фишки в начальную позицию и посмотрел
на принцессу. Савири сказала:
     - Начинай, пожалуйста.
     Начинающий  партию  игрок  имеет  незначительное   преимущество   над
соперником; получалось, что девочка  давала  ему  (ему!)  небольшую  фору.
Улыбнувшись  этому,  Стенхе  начал  игру.  Он  не  собирался  нянчиться  с
принцессой, решил сразу показать ей свое умение, но  неожиданно  для  себя
обнаружил, что имеет равноценного себе партнера.
     Девочка играла быстро, не затягивая  пауз,  но  при  этом  ухитрялась
как-то  выстраивать  сложнейшие  комбинации.  У  нее  не   было   привычки
пересчитывать фишки в своих лунках, но она точно знала  их  количество,  в
этом  Стенхе  убедился,  когда  она,  не  давая  походить   ему,   сделала
шестнадцать ходов подряд, в заключение забрав две дюжины  фишек  из  лунки
Стенхе.
     - А? - воскликнул над ухом Стенхе  Маву,  довольный  так,  будто  сам
провернул эту комбинацию. Стенхе молча отодвинул  его  подальше,  чтоб  не
висел над душой.
     Теперь он проигрывал. Это было ясно.  Но  очень,  очень  стыдно  было
Стенхе потерпеть поражение от малолетней девочки.
     - Маву, - сказал тогда Стенхе. - Сбегай-ка в мой покой, принеси  сюда
доску для ирранхо.
     - И тебя задело... - торжествующе протянул Маву. Он исчез и  вернулся
очень скоро, таща под мышкой  доску  и  размахивая  увесистым  мешочком  с
фигурами. Стенхе, чтоб не лишать девочку  удовольствия,  до  самого  конца
доигрывал уже проигранную партию.
     Причудливо расчерченную доску для игры в ирранхо принцесса уже видела
не раз; фигуры неизменно ее забавляли  -  она  относилась  к  ним,  как  к
куклам. Теперь же Стенхе расставил все фигуры по местам и  стал  объяснять
правила. Он говорил так, как говорил бы взрослому, не сюсюкая;  правила  в
его изложении больше напоминали какой-то высокоученый трактат.
     - Ну, Стенхе, - сказал Маву укоризненно. - Она же ничего не поймет.
     Савири как будто понимала. Иногда она спрашивала, что означает то или
другое слово, но Стенхе знал, что  она  вовсе  не  запоминает  всего  того
обилия терминов, которое он вывалил на нее.
     - Впрочем, лучше давай попробуем играть. На доске тебе будет яснее...
     Первую партию Стенхе, в сущности, играл и за себя, и за принцессу. Он
показывал, рассказывал, объяснял, ничуть не сомневаясь, что  Савири  почти
ничего не запоминает.
     Он ошибся. Савири, правда, то и дело спрашивала, верно ли  поступает,
но все же в общем запомнила хорошо. Эту партию она, конечно, проиграла, но
когда они взялись за другую, Стенхе опять  почувствовал  странную  сильную
манеру игры. Девочка, в точности следуя первому правилу  ирранхо,  которое
гласило: "Не думай долго, не томи противника ожиданием",  -  очень  быстро
позагоняла фигуры Стенхе в умело подготовленные капканы.
     Маву, чтоб не раздражать Стенхе, отошел и присел в  сторонке;  успехи
малолетней принцессы его уже  не  веселили.  Маву  уловил,  что  Стенхе  в
растерянности, а растерянного Стенхе юноше никогда не доводилось видеть.
     Сбитый с толку старый хокарэм стал понемногу нарушать первое правило,
задумываясь все чаще и надолго. Маву  нетерпеливо  ерзал;  Савири  же  эти
паузы ничуть не мешали: она  рассматривала  фигуры,  водила  пальчиком  по
узорам доски и вдруг спросила:
     - А кто это - Альео Тавра Ану  Сим?  -  произнесла  она,  старательно
выговаривая имя.
     -  Богиня  удачи,  -  машинально  ответил  Стенхе.  Он  оторвался  от
размышлений. - А где ты услышала ее имя? - спросил он  с  интересом.  -  В
этих местах ее не почитают; она из гортуских поверий.
     - Я не слышала, - отвечала Савири и указала на надпись по краю доски:
"Не досаждай просьбами Альео Тавре Ану Сим,  игрок,  надейся  на  холодную
голову и горячее сердце". - Вот тут нарисовано, правда?
     - Правда, - отозвался Стенхе, но привычка к наставлениям и тут дала о
себе знать: - Написано, а не нарисовано, - поправил он. - А ты что,  разве
читать умеешь?
     - Умею, наверно, - неуверенно ответила девочка.
     - Ну-ка, - он протянул ей свой нож, - что тут написано?
     - "Верен, как пес", - бойко прочитала Савири надпись  на  рукояти.  -
Правильно, да?
     - Да, - отозвался удивленный Стенхе. - Кто ж тебе буквы показал?
     - Никто, - на этот раз удивилась девочка. - И я  не  буквы  читаю.  Я
просто смотрю и вижу, как говорить.
     Стенхе перевел взгляд на Маву. Маву привстал, готовый куда-то  бежать
и что-то делать. А что же делать, мальчик? Пользы от Маву никакой не было.
     - Твой ход, - напомнила Савири.
     - Ах, да, - спохватился Стенхе. Его ход... Но какая могла быть теперь
игра? - Стенхе сказал: - Знаешь, госпожа, я все равно уж проиграл, а  тебе
и есть пора.
     По знаку Стенхе Маву растолкал няньку.
     - Ох, задремала я на солнышке, разморило меня, а  дитя  некормленное,
голодное, - захлопотала, причитая, нянька, уводя девочку.
     Стенхе проводил Савири взглядом.
     - Ну? - спросил он Маву. - Что бы это значило?
     Маву за собой никакой вины не чувствовал.
     - Умная у нас хозяйка, вот что это значит, - легкомысленно заявил он.
     - Давно она тебя стала обыгрывать? - спросил Стенхе.
     - Недели две назад, - ответил Маву. - Даже, пожалуй, чуть больше.
     - Так, - сказал Стенхе. - А что с ней еще происходило за эти  две-три
недели?
     Маву пожал плечами:
     - Разве что капризничать стала больше...
     - Капризничает? А то, что она сомлела вдруг на той неделе?
     - Головку напекло, - высказал догадку Маву.
     - Кашлять начала...
     - С дневной жары холодной воды напилась, - ответил Маву.
     - Спит плохо...
     - Набегается вечером и угомониться не может, - дал объяснение Маву.
     - Будто сглазили ее...
     - Ты в сглаз веришь? - удивился Маву.
     Они помолчали.
     - Бусы еще нашла, - вспомнил Маву. - Грошовые бусы;  видно,  какая-то
крестьяночка потеряла.
     - При чем тут ее бусы? - спросил Стенхе.
     - Не знаю, - признался Маву.
     Бусы... Ох. Маву, Маву...
     - Где они сейчас? - спросил Стенхе вяло.
     - На кукле навешены.
     - Принеси-ка...
     Менее всего Стенхе думал, что в чем-то виноваты бусы; Маву он отослал
единственно для того, чтоб поразмышлять в одиночестве и придумать, с  чего
бы это вдруг маленькая принцесса невесть как научилась грамоте. Кто бы мог
обучить ее грамоте? То, что он сам не учил ее, Стенхе знал точно. Маву это
тоже в голову никогда бы не пришло. Ну, а секретарь и писец принца Карэны?
Нет, никак Стенхе не мог поверить, чтобы эти степенные люди  решили  вдруг
учить грамоте маленькую девочку.
     Так что же, в замке есть  еще  грамотные  люди?  Стенхе  перебирал  в
мыслях  всех,  кто  имел  доступ  к  принцессе;  но  никто  не   возбуждал
подозрений.
     Маву скоро появился. Он сбежал во  двор  по  ступенькам,  раскручивая
бусы вокруг пальца.
     Бусы... Стенхе хмыкнул. Эти бусы он  уже  видел  мельком  три  недели
назад, но тогда к ним не присматривался. Сейчас же он взял их  в  руки  и,
размышляя, стал рассматривать каждую бусину. Его мысли были далеки от этих
простеньких грошовых бус, и совсем не ожидая ничего  подобного,  он  вдруг
заметил нечто, заставившее его вскочить не ноги.
     - Ты присматривался к ним? - спросил он Маву, уже зная,  что  услышит
отрицательный  ответ.  Разумеется,  Маву   в   голову   и   не   приходило
присматриваться к  бусам:  так,  дешевая  безделушка  в  подарок  знакомой
служаночке.
     - Ну-ка, глянь, - подал ему бусы Стенхе.
     Маву небрежно повертел их в руках.
     - О-ой, - протянул он. - И где ж мои глаза были?  А  что  это  такое,
Стенхе?
     - Амулет, - ответил Стенхе.
     Хокарэмы не верят в могущество амулетов. Вера в  силу  петушиной  или
волчьей лапы, собачьей шерсти или пепла жабы смешила их и вызывала желание
использовать в своих целях.
     Услышать же, что Стенхе называет  таинственные  бусы  амулетом,  было
неожиданно для Маву; он помимо воли рассмеялся.
     - Амулетов не бывает, Стенхе, - весело сказал Маву. - Не  ты  ли  мне
это говорил?
     - Нет, не я, - ответил Стенхе. - Я  никогда  не  отрицал  возможности
существования  Настоящих  Амулетов.  Я  называл  шарлатанством   все   эти
малоаппетитные  штуки,  которые  дурни  носят  в  ладанках.  А   Настоящий
Амулет... - Стенхе подумал, подыскивая слова, - ...Настоящий Амулет - это,
с точки зрения  новейших  знаний,  такая  вещь,  которая  оказывает  явное
действие, оставаясь непонятной по своей природе. Подобным Амулетом в  свое
время были игральные кости святого Кавустэ.
     - По-моему, - сказал  Маву,  пропуская  бусы  между  пальцев,  -  для
подобной вещи нужно какое-то другое название.
     - Зачем же искать другое? - отозвался Стенхе. - Слово "амулет" именно
в таком значении употребляется алхимиками уже несколько веков.
     Стенхе в задумчивости  расставлял  на  доске  фигуры.  Играть  он  не
собирался, но Маву неожиданно сел напротив него:
     - Сыграем?
     - Поди ты...
     - Сыграем, - Маву сделал первый ход. - А?
     Стенхе пожал плечами. Маву был настолько беспомощным игроком, что  на
него не стоило терять времени. Однако несколько ходов спустя Стенхе понял,
что Маву стал проявлять такую же сильную манеру, какой только что щеголяла
Савири.
     Дьявольщина!.. Ах, да! Ведь у него в руках эти чертовы бусы. Бусы, от
которых если не умнеют, то становятся заметно смышленей.
     Стенхе отцепил от пояса кошелек и протянул руку к Маву:
     - Ну-ка, давай их сюда...
     Маву с ухмылкой отдал. Но хотя Стенхе, забрав бусы, сунул их  в  свой
кошель, ему это не помогло.
     Партию он проиграл. Проиграл позорно, пытаясь уберечь свои фигуры  от
ловушек, постоянно отставая от стремительного Маву.
     - Я  думаю,  -  сказал  Маву,  воодушевленный  победой,  -  что  бусы
действуют только при прикосновении к ним.
     - Ну, не выдумывай,  -  отозвался  Стенхе.  -  Когда  принцесса  меня
обыгрывала, бусы висели на кукле. И ты вспомни, что я  тоже  держал  их  в
руках.
     - Ты держал, а я поглаживал их, - указал на разницу Маву.
     - Может, и верно, - согласился Стенхе. Он  потянулся  за  бусами,  но
передумал. - Ладно, посмотрим, как на тебя подействует. Может, ты  тоже  в
обмороки падать начнешь.
     - Ну уж нет, - засмеялся Маву. - А вот что принцессе о бусах сказать?
     - А ничего, - ответил Стенхе. -  Ты  не  знаешь,  куда  они  пропали,
понял?
     Маву понял. Когда назавтра принцесса  стала  искать  украшения  своей
куклы, Маву развел руками: не знаю, не  видел.  Он  с  интересом  поджидал
появления Стенхе:
     - Может, Стенхе знает?
     Девочка наряжала куклу  в  праздничное  платье,  украшала  ее  своими
небогатыми драгоценностями.  Кукла  была  велика,  всего  на  голову  ниже
принцессы, и так тяжела, что на руки ее не возьмешь; когда ее по ходу игры
следовало передвинуть, на помощь принцессе приходил Маву, и он  же  таскал
куклу, когда принцесса желала вынести ее во двор. Вообще-то, это  была  не
кукла, а статуэтка, вырезанная слободским резчиком; тот изготовил ее сразу
с подножием-постаментом, в платье  и  с  косой,  венцом  уложенной  вокруг
головы, но придворный брадобрей сделал парик из конского волоса, и  Савири
трепала  этот  парик,  пытаясь  уложить  прическу  так,  как  ей  хочется.
Деревянное "платьице" куклы Савири называла нижним платьем, а  верхних  ей
нашили горничные девушки из лоскутов шерсти и льна. Кукла  была  настоящей
щеголихой - у нее даже была шелковая косыночка, на которую  девушки  очень
долго собирали уж никуда не годные кусочки, ведь шелк  очень  дорог,  и  у
самой Савири не было ни одного шелкового платья.
     Савири, укутав куклу в платье, укрепила в ее волосах свои  сережки  и
повесила на шею ожерелье. На ее взгляд, этого было  мало;  ей  не  хватало
исчезнувших бус, как будто  не  очень  красивых  на  первый  взгляд,  зато
заманчиво вспыхивавших на солнце.
     - Стенхе, - закричала девочка, увидев  старшего  хокарэма,  -  ты  не
знаешь, куда пропали мои бусы?
     Стенхе тоже не знал. Подумав, он предположил, что бусы утащила птица:
кукла стояла у  самого  окна,  и  блеск  украшений  вполне  мог  приманить
какую-нибудь вороватую пичугу.
     - Может,  Маву  послать,  чтоб  он  в  сорочьих  гнездах  пошарил?  -
предложил Стенхе.
     Маву возмутился:
     - Так я  и  полез!  Лучше  я  тебе,  госпожа,  другие  бусики  куплю,
согласна?
     Принцесса была согласна.
     Маву в этот же день купил ей у деревенского торговца бусы.  Он  отдал
их Стенхе, и тот, рассмотрев их внимательно, разрешил подарить  принцессе.
Не так уж часто попадаются у бедных торговцев Настоящие Амулеты.
     Стенхе напрасно ожидал, что действие бус как-то отразится на здоровье
Маву. Маву ни на что не жаловался, был весел и беспечен. Несмотря  на  то,
что он больше к амулету не прикасался, способность выигрывать он сохранил.
Правда, Стенхе не замечал, чтобы он поумнел; возросшая сообразительность у
Маву почему-то касалась исключительно азартных и  неазартных  игр.  Стенхе
попробовал обучить его ниваури, и Маву тут же уловил замысловатые правила.
Впоследствии он сделал это самым важным способом добычи денег.
     А вот когда Стенхе попробовал воспользоваться  Амулетом,  он,  помимо
желаемого действия,  заполучил  еще  и  долго  не  проходившую  сильнейшую
головную боль.



                                    2

     Старик  Карэна  характер  имел   препаршивый   и   вдобавок   страдал
бессонницей. Поэтому очень и очень доставалось его домочадцам.  Он  сейчас
всю жизнь свою проводил в кресле, обложенный подушками, тут он ел и  спал,
да  только  поскольку  сам  не  замечал,   что   дремлет,   полагал,   что
круглосуточно бодрствует. Дворня уже  давно  поняла,  что  его  жалобы  на
бессонницу - это самообман, но никто не  собирался  разуверять  его  (себе
дороже станет), и слуги несли свою тяжкую ношу. Писать  под  его  диктовку
письма было сущим мучением; Карэна засыпал на каждой фразе, а проснувшись,
продолжал дальше, и все это время  секретарь  должен  был  ждать,  стоя  у
кресла с табличками и стилов в руках. Ускользающие мысли Карэна относил за
счет  стариковской  забывчивости;  зевки  прислуги  не  выносил  и  строго
наказывал, и ужасно гневался, когда при пробуждении обнаруживал  слугу  не
там, где тот стоял перед незамеченным периодом дремы.
     - Все прыгают, - брюзжал он. - Все бегают! Никакой  почтительности  к
господину! Движения должны быть плавными, ничуть не резкими...
     И провинившихся ожидало наказание.
     Стенхе пришел к Карэне незадолго до полудня, когда старик  чувствовал
себя бодрее.
     - Что тебе? - буркнул Карэна. - С принцессой что-то случилось?
     Стенхе поклонился:
     - Я виноват, господин мой.
     - Виноват... Что с ней? Простыла? Обожглась чем? Головку разбила?
     - Ну что ты, господин мой.  Разве  б  я  допустил  такое?  Все  хуже,
господин. Волшебство.
     - Волшебство? - переспросил Карэна. Разве ты веришь в волшебство? Был
и есть безбожник. Хокарэм - одно слово. Разве верят хокарэмы в волшебство?
     - Я не верил, - поклонился  Стенхе.  -  И  не  берег  принцессу...  Я
ошибся, я виноват...
     - Что, сглазили ее?
     - Вроде этого, господин мой. Ей нанесли вред чары чужого амулета.
     - О боги небесные! - ахнул Карэна. - Как он к ней попал?
     Чужие амулеты - в Майяре полагают - вещи опасные; с ними считаются  и
стараются избежать.
     Стенхе вынул из-за пазухи  мешочек  и  вытряхнул  его  содержимое  на
ладонь.
     - А, это бусы Савири, - узнал Карэна. - Это амулет? С чего  ты  взял,
что это амулет?
     - Это не грошовые бусы, - сказал  Стенхе,  поднося  амулет  к  глазам
Карэны. - Ты видишь нить, на которую они нанизаны? Нет? Нельзя увидеть то,
чего нет. Они  связаны  между  собой  этими  металлическими  шариками;  ты
видишь, господин, как шарик свободно скользит по телу бусины, а  отверстия
в бусине нет... Так связывается железо с магнитом, но эти  шарики  если  и
железо, то железо, потерявшее свои качества. Магнит, который я подносил  к
бусам, бусы не притягивает. Но я не знаю  другой  такой  пары,  обладающей
магнитными свойствами;  говорят,  если  натереть  шерстью  янтарь,  то  он
притягивает к себе пух или крошечные клочки шелка.  Но  эти  бусины  -  не
янтарь. Твой ювелир не знает  такого  камня.  Он  легок,  как  янтарь,  но
прочен, как алмаз; ювелир сумел только чуть-чуть поцарапать камешки.
     - Святые небеса! - воскликнул Карэна. - Брось их в  море,  туда,  где
поглубже; коли через тысячу лет они опять  появятся  на  свет  божий,  так
пусть тогдашние люди над ними головы ломают.
     - Они не тонут, - сказал Стенхе. - И в огне не горят.  Я  пробовал  и
то, и другое, государь.
     - Что же ты будешь делать?
     - Буду носить  их  при  себе.  Так,  когда  они  в  мешочке,  они  не
действуют. И еще, мой господин, - продолжал Стенхе. - Разреши  мне  увезти
принцессу к Горячим ключам. Там я буду уверен в ее безопасности.
     - Зачем же увозить принцессу?
     - Я опасаюсь, пойдут слухи, что принцесса одержима демоном, -  сказал
Стенхе тихо.
     - Что?
     - Четыре дня назад, - проговорил Стенхе, -  принцесса  прочитала  мне
надпись, выгравированную на моем ноже.
     - Невозможно, - возразил Карэна. -  Дети  не  настолько  умны,  чтобы
учиться грамоте. Мальчики могут учить азбуку только после двенадцати  лет,
а уж девочки вообще редко способны чему-то научиться.
     - Да нет, - покачал головой Стенхе. - Не в этом дело.
     Стенхе ничуть не удивил бы вид  читающего  малыша;  он  сам  научился
читать довольно рано. Но ребенок, который научился читать, хотя  никто  не
показывал ему буквы?
     Как и во всяком богатом доме, в  замке  Карэны  на  стенах  трапезной
высели вышитые полотнища с изречениями из молитвенных  книг.  Перед  любой
трапезой кто-нибудь из священников читал эти изречения, и девочка каким-то
чудом связала неизвестные ей знаки с  произносимыми  словами,  сопоставила
их, разгадала смысл знаков  и  попробовала  читать  те  надписи,  звучания
которых не слышала.
     - Невозможно, - повторил Карэна.
     - Я не знал миттауской грамоты, - ответил Стенхе. - Вчера, держа  эти
бусы в руках, я попросил Павитхе  почитать  мне  "Маур-то  виу  Миттахоу".
Теперь я умею читать по-миттауски. А ведь миттауская грамота не из  легких
- недаром поговорка есть.
     - Святые небеса! - выдохнул Карэна. - Да, это колдовство.
     - Поэтому-то я и хочу увезти принцессу к Горячим ключам; помимо того,
что это даст возможность укрыть ее от досужих глаз, это поможет отвлечь от
нее те сверхъестественные силы, которые притянул к ней амулет.
     Карэна замахал руками, прерывая Стенхе на полуслове:
     - Да, да, увози. И амулет забирай с собой.
     Стенхе поклонился и ушел.
     Во внутреннем дворе он спросил у одной из служанок, где принцесса.
     - А вон там, - махнула рукой девушка. - Даже смотреть страшно.
     Стенхе задрал голову. Маву, посадив на плечи принцессу, разгуливал по
макушке недостроенной башни, показывая  Савири  широкую  реку  и  неспешно
плывущие по серебристо-черной воде лодки.  Одной  рукой  Маву  придерживал
девочку, другой размахивал, указывая что-то вдалеке. Если  бы  он  потерял
равновесие, он бы упал с огромной высоты, но на высоту  Маву  внимания  не
обращал. Савири высота тоже не смущала; к таким прогулкам она  привыкла  с
пеленок; она тоже тыкала пальчиком в голубеющую  даль  и  звонким  голосом
расспрашивала Маву.
     Впрочем, стоя далеко внизу, Стенхе голосов не слыхал.  Он  коротко  и
мощно свистнул. Маву повернул голову и глянул вниз; Савири  тоже  перевела
взгляд и приветливо замахала руками.
     Стенхе указал жестом: "Спускайтесь вниз". Маву кивнул  и  скрылся  за
стеной башни. На тесной лестнице ему пришлось снять принцессу с плеч, и он
появился во дворе,  неся  ее  в  охапку.  Принцесса  капризничала,  другая
ногами: "Я сама, сама..."
     - Сама так сама, - добродушно ответил Маву, ставя  девочку  на  камни
двора. Принцесса топнула ножками и побежала выдирать  изумрудный  хвост  у
важно разгуливающего петуха. Маву вовремя поймал ее  и  поставил  рядом  с
собой.
     - А? - спросил он не очень вежливо.
     - Иди попрощайся со своими милашками, - усмехнулся Стенхе.  -  Завтра
мы уезжаем у Горячим ключам...
     - Вдвоем? - удивился Маву. Как же принцесса без нас  останется,  было
написано на его красивеньком лице.
     - Вместе с госпожой, - ответил Стенхе и обратился к девочке: - Поедем
завтра, а, госпожа?
     - Поедем, поедем, - обрадовалась маленькая принцесса.
     День прошел в хлопотах. Няньки и мамки  укладывали  узлы  и  сундуки,
Стенхе спокойно указывал, что упаковывать отдельно; этот-то небольшой узел
и уехал с ним завтра на вьючном муле;  остальное  так  и  осталось  лежать
грудой во дворе. Бабий рев ("как  же  без  ничего  ехать,  ни  одежек,  ни
постелей пуховых?") оборвал голос Карэны, прогремевший из окна:
     - Уймитесь бабы! Стенхе, ты готов?
     - О да, мой господин, - отвечал невидимый в утренней тьме хокарэм.
     - Так откройте ворота, - приказал Карэна. - Пусть берегут вас Святые,
Стенхе.
     Принцесса, разбуженная очень рано, капризничала спросонья,  но  когда
ей напомнили, что она уезжает, оживилась и безропотно дала собрать себя  в
дорогу. Теперь она сидела  на  коне  впереди  Маву  и  в  ожидании  выезда
заплетала в косички лошадиную гриву.
     - Попрощайся, - подсказал Маву, и девочка  послушно  замахала  рукой,
оборачиваясь лицом в неясную толпу, едва освещенную факелом.
     С резким скрипом на все лады отворились ворота, поднялась  решетка  и
опустился через ров мост.
     - Что ж, поехали, - сказал  Стенхе,  и  две  лошади  и  мул  миновали
башню-ворота, оказавшись на дороге, проложенной через  скошенное  ячменное
поле.
     До Горячих  ключей  было  около  двух  дневных  переходов.  Маленькая
принцесса  с  любопытством  посматривала  вокруг,  задавала   бесчисленные
вопросы. Путешествие было для нее в новинку. В сущности, мир  до  сих  пор
она видела только со стен замка  Карэны;  теперь  же,  когда  она  наконец
оказалась на воле, все, буквально все  привлекало  ее  внимание,  все  она
хотела рассмотреть поближе, дотронуться до всего руками, поэтому небольшой
караван часто делал остановки, и Маву едва успевал следить за  принцессой.
Несколько раз он предупреждал ее, чтобы она не тянула в  рот  что  попало,
потом нарочно не заметил, когда она сорвала  волчью  ягоду:  одной  ягодой
отравиться мудрено, зато горечь надолго запомнит. И точно  -  почувствовав
горький вкус, девочка долго плевалась, зато стала  осторожней,  и  поздние
осенние ягоды теперь ела только с разрешения взрослых.
     Разумеется, путешествие поэтому заняло гораздо больше двух  дней,  но
Стенхе, как оказалось, вовсе не собирался спешить. Главным для  него  было
побыстрее выбраться из замка Карэны, а вот вне стен замка он опасностей не
видел. И погода вдобавок стояла  сухая,  солнечная,  хоть  и  с  морозными
ночами, но, по мнению Стенхе, очень полезная для здоровья, поэтому  Стенхе
и посчитал возможным потакать капризам принцессы.
     На третий день, когда они проезжали мимо сосновой  рощи,  Маву  вдруг
вскрикнул и метнул нож. Стенхе, загораживая собой девочку, оглянулся.
     - Что случилось? - спросил он, видя, что Маву, спешившись, смотрит  в
траву, где, как сначала показалось Стенхе, билась в агонии большая птица.
     - Что это такое, Стенхе? - проговорил  Маву,  не  отводя  взгляда  от
своего трепещущего трофея.
     - Дракончик! - восхитилась девочка. - Ой, какой страшный!
     Невиданное создание было страшным и красивым  одновременно.  Пожалуй,
только в кошмарном сне могло присниться этакое сверкающее  чешуей  длинное
тело, снабженное парой кожистых крыльев, голова, почти  целиком  состоящая
из пасти,  которая  напоминала  клюв,  усеянный  мелкими  острыми  зубами.
Правда, тварь была небольшой, размером с ворону, но никакая ворона,  да  и
вряд ли какая птица Майяра могла бы соперничать с этим адским  исчадием  в
великолепии окраски. То вспыхивая изумрудом, то угасая почти до черноты, а
то сверкая созвездием золотых искр, уродливое создание прощалось с жизнью.
     - Это ящерица-летяга, - сообщил Стенхе.
     - Ящерица? - переспросил  Маву.  -  Больше  похоже  на  какого-нибудь
демона. Никогда таких не видел.
     - Они редко встречаются, да и  не  живут  в  наших  краях,  -  сказал
Стенхе. - Странно, как он здесь на севере оказался?
     - А ты их видел?
     - Да, у Марутту такой был в клетке. А живут они в приливных болотах в
устье Ланна.
     - Хищные?
     Стенхе смерил Маву взглядом:
     - Ну, ты-то ему не по зубам. Мыши, лягушки...
     - Зря, значит, убил бедолагу, - вздохнул Маву. -  Я  ведь  испугался:
что за чертовщина, думаю...
     - Он бы в наших краях не выжил, - успокоил его Стенхе.
     - Я чучело сделаю, - оживился Маву.
     Стенхе, кивнув, спешился и взялся устраивать привал.
     Маву, аккуратно распотрошив ящера, вдруг поднял голову:
     - Слушай, да как оно летает на таких-то крылышках?  У  кожана  крылья
побольше будут.
     - А зачем ему летать? - отозвался Стенхе, разогревая  на  костре  еду
для принцессы. - Он перепархивает с ветки на ветку; ему достаточно. Говорю
же - летяга.
     Маву пожал плечами и принялся за работу.
     Других приключений по дороге не было.
     Таким-то образом к концу недели они и добрались  до  Горячих  ключей.
Официально же было объявлено, что принцесса Савири отправлена погостить  в
монастырь Ваунхо-гори. К  настоятельнице  монастыря  был  послан  гонец  с
просьбой поддержать тайну;  настоятельница  была  родственницей  Карэне  и
беспрекословно согласилась, так что можно было надеяться, что,  когда  это
понадобится, никто не узнает, где  находится  принцесса.  И  уж  наверняка
никому бы и в голову не пришло заподозрить, что принцесса может скрываться
в Горячих ключах.
     Кто бы подумал, что маленькую принцессу прячут рядом с замком Ралло?
     Лет четыреста назад замок Ралло был таким же,  как  и  все  остальные
крепости этой страны: несколько башен разной высоты,  прижавшихся  друг  к
другу. Осады не были  приняты  тогда;  все  хозяйственные  постройки  были
снаружи; на время нападения домашний скот просто загоняли в замок.
     После аоликанского завоевания замок пришел  в  упадок.  Другие  замки
заняли новые хозяева, перестраивая их на свой лад; замок  же  Ралло  из-за
бьющего в подвале горячего источника долго стоял заброшенным, а потом  его
облюбовали хокарэмы, не боящиеся ни бога, ни черта.
     В замке Ралло сейчас было что-то вроде хокарэмской школы;  туда  чуть
ли не с пеленок привозили детей, а старые опытные хокарэмы учили их  своим
мудреным наукам. Слухи об этой учебе ходили и подавно страшные, и в чем-то
эти слухи были оправданы: детская смертность в замке была куда  выше,  чем
даже в голодных, пораженных лихорадкой ирауских деревеньках, но  зато  те,
кто выживал, были приспособлены к жизни куда лучше, чем обыкновенные люди,
а уж если вспомнить о специальной подготовке...
     Но говоря о Горячих ключах,  Стенхе  имел  в  виду  иное  место:  оно
находилось в лиге от замка.  Там  било  несколько  горячих  источников;  в
небольшом озере вода была теплая, в иных местах почти кипяток. Здесь стоял
деревянный дом, который, казалось, был перенесен сюда из Аруира  -  совсем
нездешнего вида, с окнами,  затянутыми  промасленным  тонким  полотном,  с
резными ажурными ставнями и еще одними - глухими, с широкими  верандами  и
печами с высокими трубами.
     Выглядел  дом  невероятно  приветливо  и  резал  взгляд   совершенной
беззащитностью. От нападения разбойничьих шаек эти стены не  уберегли  бы,
да только вот не было охотников нападать на этот сияющий беспечностью дом.
     Здесь  жили  хокарэмы.  Они  приходили  сюда  отдохнуть   от   забот,
обменяться новостями, просто повидаться с друзьями.  Хокарэмское  братство
хорошо всем известно: хокарэмы,  служащие  принцам-врагам,  друг  к  другу
вражды не питали. Дано известно, что хокарэма против хокарэма  драться  не
заставишь; уж если  они  и  схватывались,  это  значило  только,  что  бой
учебный. Зато с прочими они не церемонились; слава у них была страшная.
     Оборотни, люди с волчьими сердцами, а может, и не люди вовсе; умеющие
невозможное,  совершающие  невероятное,  иногда  даже   превращающиеся   в
невидимок...
     Многое говорили о них.
     Официально считались они рабами. Но странное и не похожее ни  на  что
было это рабство. Их не покупали - они поступали  на  службу  и  приносили
присягу верности, которую могла нарушить лишь  смерть,  причем  не  только
смерть хокарэма. От клятвы освобождала  и  смерть  господина;  хокарэм  не
обязан  был  служить  его  наследникам.  После   похорон,   проследив   за
выполнением завещания, хокарэм мог быть свободен, как птица, а  мог  снова
принести такую же клятву другому господину. Но такое обычно  случалось  не
часто - освобожденные от клятвы хокарэмы  предпочитали  выполнять  разовые
поручения или наниматься на  какой-то  небольшой  срок.  Вообще  же,  быть
свободным с самого начала,  считалось  невозможным;  обычай  полагал,  что
только давший клятву может считаться настоящим хокарэмом.
     Стенхе был из хокарэмов, принесших клятву вторично. Ранее  он  служил
принцу Равини, сыну Карэны, дядьке Савири. После его смерти -  а  умер  он
совсем молодым - Стенхе решил, что служба  еще  одной  знатной  особе  ему
более нравится, чем вольная, но беспокойная жизнь, принес клятву принцессе
Савири, и размеренная, привычная жизнь для него продолжилась.
     Маву же был совсем мальчишкой, когда его выбрал принц  Карэна;  выбор
ему польстил, но с течением времени Маву понял, что такая жизнь ему не  по
нраву. Однако оставалось только нести охрану  малолетней  принцессы  и  не
допускать в голову мысли, что многие дети умирают совсем маленькими...
     Но не закладывалось в его  головушку  желание  избавиться  от  обузы.
Малышку он лелеял и берег тем тщательнее, чем больше одолевала его  тоска;
хорошо еще, росла Савири бойкой и уследить за ней  было  трудно,  так  что
времени свободного на глупые мысли у него почти не оставалось.
     Приезд в Горячие ключи стал для Маву настоящим отдыхом.  Непоседливая
веселая девочка сразу понравилась живущим  здесь  хокарэмам;  Стенхе  даже
побаивался, что ее забалуют. Вреда же ей,  он  знал,  никто  причинить  не
захочет. Поэтому он без  колебаний  отпускал  ее  с  кем-нибудь  из  своих
друзей, сам же оставался на террасе. В один из таких  дней,  когда  Савири
увела одного из хокарэмов купаться, Стенхе решился показать амулет. Он его
именно показал, без всяких объяснений или историй, пустил бусы  по  рукам,
сказав просто: "Посмотрите..."
     Сначала никто не заметил ничего странного, потом  кто-то,  зная,  что
такую  чепуху  Стенхе  без  задней  мысли  показывать   не   будет,   стал
приглядываться повнимательнее.
     - О-ох!.. - сказал вдруг этот кто-то. - Откуда это у тебя?
     Стенхе молчал. Хокарэмы сбились в круг;  бусы  вертели  так  и  этак,
пробовали на разрыв, пытались поскоблить камешки.
     - Такое невозможно, - говорили они категорично один за другим. -  Эта
вещь существовать не может.
     - А это что, по-вашему?
     - Обман чувств.
     - Ха! - воскликнул один. - Хорош обман  чувств!  Что  это  за  штука,
Стенхе?
     - Ожерелье Рутти Ану Нао, - сказал Стенхе.
     Никто, конечно, не поверил, что это легендарное  ожерелье  прекрасной
богини. Но все-таки послышался любопытный ироничный голос:
     - А желания оно выполняет?
     - Смотря какие, - отозвался Стенхе. - Если мешок  золота  захочешь  -
нет, а вот языку новому научить может, я пробовал.
     Хокарэмы не верили. Стенхе рассказал все как было,  но  они  пожимали
плечами. В чудодейственные амулеты у хокарэмов веры нет.
     Послышался на тропинке  топот  и  звонкий  голос  Савири.  Ничуть  не
смущаясь тем, что ее спутник глухой, Савири болтала,  задавала  вопросы  и
сама же на них отвечала.
     - Отдайте бусики, - потребовал Стенхе и поспешно  спрятал  амулет.  -
Она не должна их видеть.
     Глухой Нуатхо внес на плече закутанную в покрывало девочку.
     - Мы купались! - объявила Савири во весь голос.
     - Понравилось? - спросил один из хокарэмов, принимая ее на руки.
     - Да!
     Еще бы не понравилось ей купание в теплом озере! В озере  можно  было
выбрать место, где вода была прохладнее или горячее - по вкусу, а  ведь  в
это время на склонах окрестных гор уже лежал снег. Зима,  как  это  обычно
бывает здесь, на севере, наступила сразу. Первый, слякотный еще  снегопад,
начавшийся однажды после полудня, к вечеру превратился в настоящую  вьюгу,
а два дня спустя везде лежал толстый слой снега, который не сойдет уже  до
самой весны. Везде -  но  только  не  в  долине  Горячих  ключей.  Воздух,
прогревающийся над озером и теплая земля  мешали  улечься  белому  зимнему
покрывалу.  Нерукотворное  чудо  Горячих  источников  восхищало  маленькую
принцессу; предрассудки ее соплеменников еще не проникли в детскую душу, и
каждый день, проведенный в этом сыром, туманном месте  казался  праздником
после привычной жизни в пропахшем плесенью мрачном замке.
     - Спать хочу! - потребовала Савири.
     - Не капризничай, - недовольно сказал Стенхе.
     - Почему капризы? - возразил хокарэм, державший на руках  девочку.  -
Не удивительно, что после купания спать хочется.
     - Не будет она спать. Баловаться будет.
     - Буду баловаться, - согласилась Савири.
     - А я ее укачаю, - сказал хокарэм. - Колыбельную спою.
     - Хочу, хочу колыбельную!
     - О боже, - вздохнул Стенхе. - Что за наказание! Ведь большая уже...
     Савири унесли, а Нуатхо присел рядом с друзьями. В неведеньи  его  не
оставили, хотя докричаться до него было  трудно;  Нуатхо  обычно  носил  с
собой небольшую вощеную дощечку, и его друзья брали на себя труд писать на
той дощечке содержание разговора.
     - Забавно, - сказал Нуатхо тихо; он  заставлял  себя  умерять  голос;
порой он с этим перебарщивал, и шепот его был не слышен.  -  Вот  у  меня,
например, тоже есть желание, так можно его загадать?
     - Попробуй, - протянул ему амулет Стенхе. - Чем черт не шутит.
     Нуатхо провел ладонью по гладким бусинам.
     - Забавно, - повторил он. - Теплые.
     Бусы Нуатхо вернул через пару дней.
     - Ну как, помогли? - спросил Стенхе.
     - Помогли, - сказал Нуатхо.
     - А что ты хотел?
     - Научиться слышать.
     И Стенхе только сейчас  сообразил,  что  за  последний  день  вощеные
дощечки еще ни разу не понадобились.
     - Ты слышишь? - удивился он.
     - Нет, - ответил Нуатхо. - Зато вижу, что ты говоришь.
     После этого случая бусы пошли нарасхват. Мистика - мистимкой, а  если
волшебство помогает, почему бы им не воспользоваться? Пусть даже если ты в
волшебство не веришь...



                                    3

     В то время,  когда  маленькая  принцесса  проводила  зиму  в  Горячих
ключах, старый  принц  Карэна  совершал  путешествие  в  Гертвир.  Подошло
высчитанное астрологами время очередного  собрания  Высочайшего  Союза,  и
Карэне, хотел он того или не хотел, пришлось  отправиться  в  путь.  Из-за
своих болезней верхом он ехать не мог, а тряская повозка тоже была  не  по
вкусу. Он выбрал паланкин, и дюжие парни несли  его  на  своих  плечах  до
самого Ланна. Когда же его караван достиг реки, там уже ждали буерные сани
и с северным ветром да по толстому гладкому льду караван устремился к югу.
Дорога  не  была  однообразной:  когда  стихал  ветер,  запрягали  в  сани
подкованных шипастыми подковами лошадей, а когда снежные сугробы закрывали
лед, пришлось поменять коньковые полозья на лыжи.
     Ближе к Гертвиру от путешествия по реке и вовсе пришлось  отказаться.
Здесь, на равнине, открытой ветрам южного Торского моря, зима была гнилая,
не снежная, а скорее дождливая, лед на реке стал тонок и зиял  разводьями,
и Карэне пришлось снова воспользоваться паланкином.
     Гертвир Карэна не любил. Город этот, бестолковый и вонючий, раздражал
его,  да  и  жить  здесь  приходилось  в  полуразрушенном  родовом  замке,
умаляющем достоинство. Тем не менее приходилось смиряться с  этим;  Карэна
ждал, с нетерпением ждал тот момент,  когда  сможет  наконец  возвести  на
майярский престол свою внучку и переселиться в королевский замок Лабану  в
качестве регента при малолетней государыне.
     Рассказ Стенхе о чужом амулете Карэна решил проигнорировать. Конечно,
влияние его бесспорно, но  лишаться  удобного  случая  упрочить  свой  род
Карэна не хотел; он полагал, что скрыть происшествие с "янтарными  бусами"
не составит труда. И он без тягостных предчувствий послал своего  хокарэма
в Артва-Орвит, Замок Союза, где должна была произойти встреча.
     Так что перед  закатом  принцы  собрались  в  Круглом  зале,  заранее
подготовленном. Тут все проверили хокарэмы:  семь  хокарэмов  -  каждый  в
отдельности -  гарантия  безопасности,  и  принцы  сели  за  круглый  стол
наедине, для предварительного разговора.
     Семь принцев сидели за столом, семь человек, чья власть была освящена
божественным цветком Оланти. Драгоценный знак, изображающий этот цветок из
легенды, сиял на груди у каждого из семи принцев.  Считалось,  что  Оланти
делает его обладателя почти равным  королю,  но,  собравшись  вместе,  эти
высокие  господа  были  в  силах  диктовать  королю  свою  волю  -  и  они
пользовались этим правом всякий раз, когда их собрание - Высочайший Союз -
приходил к единодушному решению. Для достижения  этот  единодушия  высокие
принцы вовсе не брезговали сделками; нельзя сказать, что голос "за"  можно
купить, но склонить принца к согласию тем или иным способом возможно почти
всегда.
     Официально все принцы были равны; фактически же за каждым из них были
разные силы. В то время, когда принцы собрались в Артва-Орвит,  наибольшую
власть в Высочайшем Союзе имели принцы Горту, Ирау и Марутту.
     Карэна был  из  второстепенный  членов  Союза,  если  бы  не  получил
несколько лет назад возможность выдать одну  из  своих  дочерей  замуж  за
короля. К тому же пару лет назад, после смерти  старого  принца  Горту,  к
нему перешло старшинство в Союзе, и обоими этими обстоятельствами он вовсю
пользовался.
     Теперешний принц Горту, которого  еще  по  привычке  иногда  называли
молодым Горту, был сейчас тридцатидвухлетним красавцем,  высоким,  видным,
сказочно богатым.
     Его одногодок Марутту был не так богат и не  так  красив;  он  сильно
сутулился и его за это звали "горбатым". Зато в Высочайшем Союзе он был  с
одиннадцати лет, получив знак Оланти в наследство после своего отца.
     Ирау был уже стар и мог надеяться на то, что старшинство после Карэны
перейдет к нему. Был он довольно богат, но и вместе с тем скуп;  над  этим
его недостатком посмеивался весь Майяр.
     Принцы Кэйве и Катрано  особыми  достоинствами  или  недостатками  не
отличались; Высочайший Союз был  для  них  только  средством  демонстрации
своей власти - Горту, Марутту и Ирау последнее время все  переговоры  вели
между собой, предоставляя другим подтверждать их решения.
     А седьмой  принц,  полунищий  Байланто-Киву,  постоянно  мутил  воду,
пытаясь с каждого решения урвать кусок пожирней. Его действия вызывали  бы
больше сочувствия, если бы он не был так жаден  и  назойлив;  а  видя  его
острый, бесплодно рыскающий в поисках выгоды нос, люди смеялись  над  ним,
если не в глаза, но в спину.
     Многие полагали, что Байланто-Киву позорит Высочайший Союз, но лишать
его знака Оланти не было никакой законной возможности. Горту наполовину  в
шутку предлагал  Байланто-Киву  уступить  знак  Оланти  их  общему  родичу
Лэуртхо и соблазнял жадного принца щедрой мздой,  но  тот,  поколебавшись,
все же решил оставить Оланти себе, надеясь извлечь из него побольше выгод.
     Таковы были господа, сидящие сейчас за столом.
     Неожиданно для всех начал разговор Байланто-Киву.  Он  завел  речь  о
том, что наследник Верховного короля не очень здоров, не исключено, что он
умрет раньше, чем  король,  и  право  наследования  перейдет  к  принцессе
Оль-Лааву. Безусловно, это понимали все. Но  зачем  Байланто  говорит  все
это?
     - Принцесса Оль-Лааву не может стать  государыней  Майяра,  -  сказал
Байланто. - Принцесса попала под влияние чужого амулета.
     - Что за чушь! - вскричал Карэна.
     - Разве? - отозвался Байланто. - А зачем же ты спрятал  свою  внучку,
а, принц?
     - Так это ты... ты подстроил! - заорал Карэна. Кэйве, сидевший  рядом
с ним, успокаивающе положил ладонь на его руку.
     - Байланто, - сказал Ирау. - Так это правда? Зачем ты сделал это?
     - Я ничего не делал, - невинно отвечал Байланто. - Но разве я не имею
права навести справки о будущей государыне?
     - Шпионов рассылаешь... - с отвращением выговорил Карэна. - Да откуда
у тебя деньги на шпионов?
     Но  что  толку  было  сердиться,  раз  Высочайшему  Союзу  стало  уже
известно, что принцессе Оль-Лааву нельзя доверять?
     Принцы  молчали.  Невозможно  разрешить  наследовать  престол  особе,
которая когда-либо имела при себе чужой  амулет.  Хоть  его  и  забрали  у
Савири, кто может поручиться, что действие его не  скажется  впоследствии.
Тогда  государыня  превратится  в  игрушку  враждебных  сил  и  могуществу
Майярской державы придет конец.
     Марутту осторожно спросил:
     - Насколько серьезны те обстоятельства, которые получили  влияние  на
принцессу? Должны ли мы просто лишить принцессу прав  на  престол  или  же
должны принимать более сильные меры, вплоть до... э-э... устранения?
     - Варварство, - заметил Горту вполголоса. -  Я  против...  -  тут  он
позволил себе передразнить, - ...э-э... устранения.
     - Я не позволю ее убивать! - вспылил  Карэна.  -  Байланто  более  ее
достоин смерти. Шутка ли, подбросить невинной девочке этакую пакость!
     - Я ничего не подбрасывал, - живо возразил Байланто.
     - Да ведь тебе на  руку  ее  устранение,  -  заявил  Карэна.  -  Если
королевская династия прервется, на престол вступят Младшие Нуверриосы -  а
это значит - одна из твоих дочек! Дорогу расчищаешь, подлая твоя душонка?
     Принцы между тем обдумывали ситуацию.
     - Монастырь, - задумчиво проговорил Марутту.
     - Монашество вовсе не отменяет прав на престол, -  напомнил  Ирау.  -
Если господа вспомнят, в дни моей молодости была уже государыня-инокиня.
     - Выдать замуж куда-нибудь за границу, - проговорил Марутту.
     - Тогда надо отменять Анувиеров закон, - сказал Горту. - Полагают  ли
принцы, что это возможно?
     Принцы  качали  головами;  принцам  не  нравилась  мысль  об   отмене
Анувиерова закона, запрещающего знатным дамам выходить  замуж  за  пределы
Майяра. Позволить такое - это значило бы разрешить чужеземцам вывозить  из
страны их приданное, а приданное  у  знатных  дам  бывало  очень  богатым.
Правда, из закона было исключение: если дама была настолько родовитой, что
имя ее было занесено в "золотые свитки", и в то же время настолько бедной,
что не могла собрать и десятка эрау, и если находился  чужеземец,  который
взял бы ее в жены без приданного, из одного  только  уважения  к  высокому
рождению, то такое обычно именным указом Верховного короля разрешалось.
     Однако выдавать замуж королевскую дочь как нищую королевину  фрейлину
- ужасное бесчестье для всего Майяра. Даже после войны с Саутхо,  когда  в
королевской казне не имелось ни единой даже серебряной монеты,  Высочайший
Союз  допустить  такого  не  смог.  В  те  дни  Союз,  после  многократных
обсуждений и споров, нашел возможность выделить Даме из Зеленых  покоев  и
Даме из замка Тавури достойное приданное,  а  Даме  из  замка  Геликави  -
состояние, достаточное, чтобы уйти в один из ваунхских монастырей и занять
в нем видное место.
     Действительно, много проще было бы убить маленькую принцессу.
     - И это опять-таки не решает проблемы, - добавил  Горту.  -  В  любом
случае, за исключением одного, принцесса станет наследницей.
     - И этот один? - переспросил Кэйве.
     - ...Не лезет ни в какие ворота,  -  продолжил  Горту.  -  Обладатель
знака Оланти не может наследовать престол.
     - От этого нам не легче.
     - Ладно, - сказал Карэна. - Если принц Аррин умрет, я отдам  ей  свой
знак Оланти.
     - А что делать с ней сейчас? - спросил Байланто.
     - А зачем  с  ней  сейчас  что-то  делать?  -  вкрадчиво  осведомился
Марутту.
     - Она помолвлена с сыном Горту, - проговорил Байланто. - Как, женится
на ней твой сын?
     - Нет, - отозвался Горту медленно. - Я не возьму в свой дом женщину с
чужим амулетом.
     - Изумления достойно, - бросил Марутту. - Держать эту  даму  в  своем
доме ты опасаешься, принц, в вводить ее в Высочайший Союз можно?
     - Можно, - отозвался Горту. -  В  худшем  случае  в  Союзе  не  будет
единогласия, и нам, господа, придется поломать головы, как его достигнуть.
     Марутту подумал: "Что ж, получится еще один Байланто, на этот  раз  в
юбке. Надо будет подумать, как перекупить у нее Оланти. Или... О,  а  ведь
есть чудесный выход!"
     Но Горту нашел этот выход раньше него.
     - Высокие господа, - заявил Горту, - я нашел прекрасный способ решить
нашу проблему. Боюсь только, что вы поначалу не  оцените  мое  предложение
должным образом...
     - Говори же, Горту, не томи, - оборвал его Марутту.
     - Я предлагаю выдать принцессу Оль-Лааву замуж за Герикке Руттула.
     Возмущенное молчание было ему ответом. Выдать высокорожденную даму за
предводителя мятежников? И  добро  бы  еще  этот  мятежник  происходил  из
знатной  семьи!  Руттул  был  в  Майяре  пришлым,  никому   не   известным
чужеземцем, и внешность имел самую что ни на есть неблагородную.
     Он объявился невесть откуда на юге Майяра и сразу же присоединился  к
мятежным рабам, укрывающимся в лесах Белых  гор.  По  донесениям  шпионов,
Сауве, возглавлявший тогда эту орду беглых рабов, так вспоминал  о  первой
встрече с Руттулом:
     "Он пришел ночью, сел у костра и не сказал ничего. Ребятам  вовсе  не
понравился его вид, одежда его была слишком богата для простого  человека,
и кое-кто решил отобрать ее у него. Я  не  вмешивался,  думая  посмотреть,
каков он в драке, может ли постоять за себя, да и вообще я не знал, что он
за птица: лицо у него было спокойное, он улыбался, как будто  был  у  себя
дома, и в то же время посматривал с интересом на моих парней.
     Драку начали обычно: один, уж не помню кто, стукнул его в плечо, пока
не сильно. Он обернулся. Парень ударил его по лицу, разжигая себя  бранью.
Чужак не качнулся. Я думал, он ответит, но он с  любопытством  смотрел  на
сыпящего ругательствами парня. В это время на него набросились сзади двое.
Били они не сильно, без злобы, только  чтобы  поучить,  однако  же  чудной
чужак должен был чувствовать их удары. Но я вовсе не думал, что  обернется
он с недоумением, не как к врагам, а  как  на  назойливую  помеху.  Он  не
понимал, что с ним хотят драться! Он не был готов к драке! Но  поняв,  что
мои парни от него не отстанут, он легонько растолкал их - и тогда я понял,
почему его так трудно втянуть в драку. Еще бы,  ведь  очень  сильные  люди
обычно драться  не  любят!  Этот  чужак  имел  над  моими  задирами  явное
преимущество. Одному он чуть не сломал  руку,  другому  набил  здоровенную
шишку - и это при  том,  что  он  старался  действовать  осторожно,  почти
бережно. Тогда мои ребята, восхищенные его силой, уже не  думая  о  драке,
устроили над ним кучу-малу. Он, смеясь, стряхнул их с себя и снова  сел  у
костра.
     Назвался он как-то вроде Герикке, и говорил по-нашему сначала  совсем
плохо, но быстро научился.
     Пришел он явно  издалека,  разговоры  вел  странные  и  замашки  имел
нелюдские".
     Правда,  объяснить,  чем  странны   были   замашки   Руттула,   Сауве
затруднился.
     Рабом Руттул явно не был; богатый его черный  с  золотом  костюм  был
сшит по фигуре, в пище он всегда  был  переборчив,  и  единодушно  майярцы
вскоре решили, что этот  чужак  Герикке  -  один  из  князей  легендарного
племени руттулов, в старинные времена набегами потрясавшими Майяр. Поэтому
и прозвали его Руттулом, а он не возражал, и с течением лет  прозвище  его
стало превращаться в имя. Воинской науки он, судя  по  всему,  не  изучал;
мечом владеть научился уже в Майяре - и то не очень хорошо; однако  же  он
проявил настоящий полководческий талант и сумел  превратить  толпы  беглых
рабов в серьезную угрозу для Майяра.
     При этом он был и благоразумен, и, отколов от  Майяра  Сургару,  этим
пока удовлетворился. Своим же  подчиненным,  не  утолившим  жажду  разбоя,
позволил заниматься каперством на Торском и Гераргском морях.
     И за этого человека Горту предлагает выдать майярскую принцессу!
     - Позвольте, я объясню вам, господа, -  говорил  Горту,  насладившись
возмущением. - Я считаю, что уже давно  пора  каким-то  образом  узаконить
возникшее в Сургаре положение. И считаю,  что  подвернувшийся  нам  случай
очень выгоден. Мы проявляем свою добрую волю, налаживая связи с  Сургарой,
и в то же время избавляемся от дамы, которая, по мнению уважаемого Карэны,
может оказаться для Майяра опасной. Теперь все будет зависеть от того, чьи
силы  окажутся  более  могущественными  -  тех  духов,  которыми  одержима
принцесса, или же Руттула. Если Руттул сумеет обуздать принцессу  -  честь
ему и хвала, и мы получаем почти полноправного члена Высочайшего Союза,  а
ведь к тому и так идет дело. И если  духи,  которыми  одержима  принцесса,
окажутся сильнее Руттула... Впрочем, что я буду объяснять? В первом случае
мы будем иметь дело не со своенравной девчонкой, а с  разумным  человеком,
происхождение которого, правда, нам не нравится. Во втором случае мы будем
иметь Сургару подчиненной Высочайшему Союзу - что вообще идеально.
     - Отдавать благородную даму Руттулу, - проговорил Кэйве задумчиво.  -
Такого и врагу не пожелаешь...
     - Она одержимая, - напомнил Карэна. - Она очень опасна.
     Одержимый человек - хэйм (а если женского рода, то  хэйми)  -  всегда
вызывал тревогу у майярцев, которые довольно четко отличали их от дурачков
или блаженненьких. Хэймы, в большинстве своем, конечно, были сумасшедшими,
но  часто  так  называли  и  людей,  трезвых  рассудком,  однако   имеющих
способности, плохо  сочетающиеся,  по  мнению  майярцев,  с  возможностями
обыкновенных людей.
     Хэймы, в зависимости от силы овладевшего  ими  духа,  могли  налагать
проклятия и снимать их, пророчествовать, говорить с мертвыми и  излечивать
наложением рук. Очень сильные хэймы могли убивать словом.
     Не удивительно, что хэймов боялись; однако при всем том майярцу  и  в
голову никогда не могло придти спутать  хэйма  с  колдуном  или  ведьму  с
хэйми. Издревле было известно, что хэймы творят добро и  зло  походя,  без
тех человеческих  чувств,  которыми  одержимы  колдуны:  злобы,  жадности,
мстительности...
     Хэймы не были лишены способности  получать  выгоду  от  своего  дара,
однако это никогда не было  для  них  главным;  хэйм  неизменно  был  выше
корыстных интересов и всегда делал только то, что хотел.
     Поэтому неудивительно, что Горту  вздумал  подсунуть  принцессу-хэйми
Руттулу. Что-то из этого сочетания непременно должно было получиться.
     - Значит, решено? - констатировал Карэна.
     - Кто доведет наше решение до сведения Верховного короля?  -  спросил
Ирау.
     - Я, - ответил Горту. - Мне по пути все равно заезжать к нему.
     - А посольство в Сургару?
     - Пожалуй, за это возьмусь я, - сказал Ирау. - Вернее,  мой  брат;  у
него есть связи в Миттауре.
     И никто не задумался над следующим: а захочет ли Руттул брать в  жены
майярскую принцессу? По мнению принцев,  вопрос  ясен  предельно:  Руттулу
выгоден этот брак. Теперь он,  наконец,  достигал  официального  признания
Майяра; это прибавляло ему уважения соседей; до  того  Миттаур  и  Саутхо,
опасаясь осложнений в отношения с Майяром, вели  с  Сургарой  торговлю  по
большей части контрабандную. Теперь же появилась возможность  легализовать
экономику Сургары и вывести ее на более высокую ступень.
     Правда, если бы все эти соображения изложили принцам, они  бы  сильно
удивились. Торговля, экономика? Ну, это понятия  низкие.  Руттулу  выгоден
брак с принцессой, потому что это сразу же уравняет его в сане с майярской
знатью; по мнению принцев, одного этого было бы достаточно.
     И они оказались правы. Каковы бы ни были соображения Руттула, на  это
предложение он согласился. Всю зиму велись оживленные переговоры  на  этот
счет, а с наступлением тепла окончательно было решено отправлять принцессу
в далекий путь.
     Вроде бы никто не торопился, просто  обычай  в  Майяре  был  такой  -
сговаривать девочек замуж чуть ли не с  рождения;  их  и  вверяли  будущим
мужьям совсем  крошками;  пусть  уж  супруг  воспитывает  свою  малолетнюю
супругу, как ему больше нравится.
     И с принцессой Савири не  стали  медлить;  Карэна  собрал  в  путь  и
отправил несколько повозок с принцессиным добром; сама же принцесса должна
была  присоединиться  по  дороге  -  Карэна  так  никому   и   не   открыл
местопребывание принцессы.
     Стенхе  получил  распоряжения  через  своего  брата  Логри,  имевшего
прозвище Старик; Логри был наставником в замке Ралло, и обычно все общение
с внешним миром происходило через него: при  его  посредничестве  выбирали
себе службу, постоянную  или  временную,  хокарэмы,  он  вел  контроль  за
снабжением  замка  припасами  и  в  конце-концов  именно  через  его  руки
проходила вся переписка обитателей замка и долины Горячих ключей.
     - Мне понадобятся еще два хокарэма, - сказал Стенхе, ознакомившись  с
письмом, - кроме Маву. До Сургары путь далек.
     - Кто будет платить? - осведомился Логри.
     - Карэна, конечно, - ответил Стенхе.
     - Нуатхо подойдет?
     - Вполне.
     - Тогда возьми с собой Нуатхо и Тааре. Нуатхо  необходимы  деньги,  а
Тааре пора размяться - засиделся.
     - Хорошо, - согласился Стенхе. - Предупреди их, завтра выезжаем.
     Маленькой принцессе очень нравилось у Горячих ключей, но  съездить  в
далекий Гертвир ей захотелось сильнее (о еще более далекой Сургаре  Стенхе
умолчал; Руттулом и сургарцами в Майяре детей  пугают;  зачем  же  заранее
приводить девочку в ужас; и в Сургаре люди живут, потом привыкнет).
     Маву же мысль о Сургаре совсем не понравилась. Как может хокарэм жить
в этом краю мятежников?
     - Не беспокойся, - хмуро сказал Стенхе, собирая принцессины одежки. -
Девки в Сургаре есть, и совсем не недотроги.
     Маву отвечал, что это не  самая  главная  причина  его  недовольства.
Гораздо больше его беспокоило то,  что  в  Сургаре  хокарэмы  будут  иметь
совсем другое положение.
     - Какой ты мнительный, - отозвался Стенхе. - Любой  хокарэм  в  любой
точке поднебесного мира занимает именно то положение, которое сам для себя
создает.
     - А мне не нравится мысль, что я поступаю под руку Руттула, -  упрямо
проговорил  Маву.  -  Ты  думаешь,   он   будет   использовать   нас   как
телохранителей принцессы?
     - Тебе повторить то, что я только что сказал? - сухо спросил Стенхе.
     Маву вовсе не нужно было повторять. Он  замолчал  и  с  остервенением
затянул завязки своего мешка.
     - А в Сургаре не так уж и плохо, - вдруг заметил Стенхе.  -  Руттулу,
видимо, хочется прослыть  просвещенным  государем.  Говорят,  он  поощряет
алхимиков...
     - Я не алхимик, - процедил Маву.
     - А я не прочь заняться алхимией,  -  продолжал  Стенхе,  не  обращая
внимания на реплику Маву. -  Говорят,  пару  десятков  лет  назад  алхимик
Триману, изыскивая Магическое Первовещество, достиг цели.
     - Да ну? - усомнился Маву. - И каково оно, это Первовещество?
     - Этого никто не знает, - усмехнулся Стенхе. - Дело в  том,  что  оно
взорвалось и всю лабораторию Триману превратили в груду хлама.
     - От алхимика, надо полагать, тоже мало что осталось?
     - Разумеется.
     - Я знаю более безопасный способ добывать золото, -  сказал  Маву.  -
Берешь заступ и лопатишь песочек в устье Кравист.
     Догоняя обоз, тянущийся к Гертвиру, Стенхе на  капризы  принцессы  не
отвлекался. "Нас ждут", - говорил он, когда Савири просила его свернуть  с
пути, чтобы рассмотреть какую-нибудь очередную диковину: огромное  дерево,
причудливое скопление камней, цветы на лугу, рыб в ручье...
     Но когда их маленький отряд прибыл в назначенное место, а  обоза  все
не было, Стенхе разрешил принцессе развлекаться, как ей заблагорассудится.
Савири была недовольна: как раз здесь ничего интересного не было: с  одной
стороны  дороги  кочковатый  луг,  с  другой  -  и  вовсе  болото;   место
малопривлекательное и сырое, если не считать кургана,  на  котором  Стенхе
расположился, поджидая обоз. Савири стояла  на  камне  и,  скучая,  веткой
дробила  комок  лягушачьей  икры.  Разворошив  один  такой  комок,  Савири
переходила на другой камень и принималась за  следующий.  Маву,  стоя  над
ней, глубокомысленно следил за концом ее прутика. Нуатхо развел  костер  и
пристроил на нем котелок. Тааре лег  на  сухие,  нагретые  солнцем  камни,
прикрыл лицо шапкой и притворился спящим. Стенхе зашивал  дырку  в  теплом
вэрмаа принцессы и поглядывал на  дорогу.  Дорога  была  пуста;  ничто  не
предвещало появления принцессиного обоза.
     Когда Савири надоело тревожить  лягушачье  потомство,  он  присела  к
костру и начала мешать Нуатхо, то  подсовывая  в  огонь  клочки  полусырой
прошлогодней соломы, то теребя палкой тлеющие головешки. Нуатхо, разведший
костер по всем правилам, без заметного дыма,  сгреб  девочку  в  охапку  и
вручил скучающему Маву. Маву посадил принцессу на плечо и,  балансируя  на
кочках, пошел по болоту, показывая ей разные растения и рассказывая  о  их
свойствах, полезных  или  вредных.  Он  вовсе  не  думал,  что  это  будет
интересно принцессе, просто другого способа занять принцессу он не  нашел,
но Савири действительно увлеклась его объяснениями.
     - Эй, аптекарь! -  крикнул  наконец  Нуатхо.  -  Иди-ка  горяченького
похлебай.
     Маву вернулся к кургану. Стенхе расстелил вэрмаа, усадил Савири и дал
ей в руки кружку с обжигающим питьем. Савири зажала кружку между  колен  и
сунула нос в пар.
     - О-ой, вкусно, - протянула она.
     -  Не  разлей,  -  строго  сказал  Стенхе.  Кружка  Савири  угрожающе
накренилась. Девочка выровняла ее и нагнулась к краю.
     - Зачем ей такую тяжелую даешь, - вмешался Маву.
     - Где ж меньшую возьму? - пожал плечами Стенхе. Он присматривал,  как
бы Савири не опрокинула кружку. - Что ж ты позавчера не уследил?
     - Обоз идет, - проговорил Нуатхо,  вглядываясь  вдаль.  Стенхе  ловко
поймал кружку, чуть не опрокинутую вскочившей Савири. Маву  силком  усадил
девочку на место.
     - Что же это ты, госпожа? - попенял он. - Сказали тебе, не  урони,  а
ты нарочно бросаешь.
     Савири, усевшись, взяла в руки кружку и быстро выпила уже  остывающий
напиток. Потом она вернула кружку Стенхе.
     - Теперь можно? - вскочила она.
     Маву поднял ее на плечи.
     - Ох, - сказал он. - Ты уже тяжелая, госпожа.
     - Это ты потяжелел, как полдника! - рассмеялась Савири.
     Она с интересом всматривалась в ползущие по  дороге  повозки,  махала
руками, узнавая знакомые лица.
     Стенхе подозвал Нуатхо и Тааре.
     -  Предупредите,  чтоб  никто  не  болтал  о  Сургаре  и  Руттуле,  -
проговорил он одними губами.
     Нуатхо кивнул. Тааре с любопытством посмотрел на  обоих.  Вдвоем  они
сели на коней и помчались к обозу.
     - А мы, а мы? - заволновалась Савири.
     - А мы подождем, - сказал Стенхе. - Пусть они сами к нам едут.
     Как только обоз подъехал, Маву усадил маленькую  принцессу  в  крытую
повозку и камеристка принялась  наряжать  девочку  достойным  образом.  Ее
нарядили в душное,  сплошь  расшитое  бисером  и  оттого  негнущееся,  как
панцирь, платье. Платье было заметно велико, но камеристка  туго  затянула
шнуровку узорчатого лифа и с помощью булавок  уложила  юбку  в  затейливые
складки. После этого она принялась за прическу.
     - Она ей колтунов набьет, - проговорил Маву, прислушиваясь к  сопению
принцессы,  ее  вскрикиваниям  и  негромким  уговорам  камеристки.   Косой
принцессы Маву гордился не меньше, чем гривой своего коня; мыть  чесать  и
заплетать косу принцессе было исключительно его занятием, и он относился к
этому делу ревностно. Пусть у  других  барышень  волосы  будут  редкие  от
рахита,  посеченные  да  спутанные  -  коса  принцессы  Савири,  опекаемая
хокарэмом, была длинная,  густая  и  нежная,  как  шелк.  Маву  подыскивал
травки, и темная коса девочки отливала медью и пахла полынью.
     Стенхе  посмеивался  над  Маву.  Кощунство,  совершаемое  сейчас  над
волосами принцессы, было таким пустяком по сравнению с тем, что предстояло
ей впоследствии. Шутка ли  подумать:  Сургара,  мятежная  Сургара,  бывшая
провинция Майяра, где  правил  таинственный  Герикке  Руттул,  которого  в
последний год невесть почему стали именовать принцем.
     Хокарэмов Руттул озадачивал. Насколько Стенхе знал, лет десять назад,
когда Руттул стал одним из руководителей мятежа, была предпринята  попытка
устроить на него покушение. Посланы были два  хокарэма.  Один  пропал  без
вести, другой вернулся совершенно сбитым с толку, краснеющий  от  стыда  и
унижения; однако же он и слова  не  проронил  даже  собратьям-хокарэмам  о
причинах столь постыдного возвращения. Все, что добились  от  него  -  это
предложение считать Руттула хокарэмом.
     - Но почему, на каком основании?
     - Ну считайте тогда магом, волшебником, - раздраженно ответил парень.
- Только оставьте его в покое. Вам же хуже будет...
     После  такого  заявления  личность  Руттула  всерьез   заинтересовала
обитателей Ралло, но в поведении его не обнаружилось абсолютно ничего, что
подтверждало бы его сверхъестественные способности.  Некоторое  подозрение
вызывал его  неснашиваемый  костюм,  но  Руттул  его  никогда  не  снимал,
ощупывать  же  одежду  на  человеке  хокарэмы,   если   это   не   вызвано
необходимостью, считали совершенно неприличным.
     Поэтому догадаться, что это  за  одежда  такая,  которая  под  дождем
остается сухой и в огне не горит, было очень  трудно.  И  если  бы  Руттул
таскал на себе одежду из обычной ткани, она бы уже давно провоняла  потом,
но Руттул всегда был чист и свеж, как будто только что вышел из бани.
     Правда, однажды хокарэмы все же подсмотрели, Как Руттул снял  костюм,
но дело осложнялось тем, что он предусмотрительно заперся.  Унизившись  до
подсматривания в щели, хокарэмы обнаружили, что Руттул разложил костюм  на
полу, положил на него какой-то коробок, а затем, выждав около часа,  убрал
коробок и не торопясь оделся. Смысл этой операции  остался  для  хокарэмов
тайной, и единственное, что дала подсмотренная  сцена  -  наблюдение,  что
костюм вовсе не преувеличивает отличное строение тела.
     Несмелое предположение,  что  костюм  сделан  из  пряжи,  аналогичной
горному льну, объясняло несгораемость ткани, но вовсе не  помогало  понять
остальные ее свойства.



                                    4

     В окрестностях Таруна принцессин караван оставил повозки и перебрался
в лодки. По течению ладьи шли  быстро,  а  потом,  когда  река  растеклась
вширь, и скорость замедлилась, выручал попутный  ветер,  так  что  гребцам
работы было мало.
     Маву едва успевал следить за принцессой. Непоседливая девочка  бегала
по ладье, и хокарэм должен был оберегать ее,  чтобы  она  не  свалилась  в
воду, не защемила руку в ржавой  уключине,  чтобы  не  выпачкала  нарядное
платье в смолу.
     - Загоняла, - жаловался Маву старшему хокарэму. - Сколько можно!
     - Следить за тем, что человек делает, порой куда труднее, чем  что-то
делать самому, - отозвался  Стенхе.  Он  бросил  взгляд  на  принцессу.  -
Погляди-ка, сейчас она на себя корзину опрокинет...
     Маву, не дослушав, метнулся к девочке, поймал  накренившуюся  корзину
обнаружил что в ней лежит только  что  пойманная  корабельщиками  рыба,  а
Савири тянет руки к еще трепещущему окуню.
     - Госпожа моя,  -  сказал  Маву,  -  сдерживаясь.  -  Ты  сейчас  вся
перемажешься, и нам с тобой даст нагоняй твоя нянька.
     - Так давай старое платье наденем, - предложила Савири.
     - Нельзя, - вздохнул Маву. - Принцесса не может быть замарашкой.
     О том, что она едет к королю и королеве в гости, Савири помнила  и  о
всяком замке, который видела на берегу реки, спрашивала, не замок  ли  это
Лабану. Но к ее разочарованию, все отвечали  отрицательно,  пока  наконец,
после долгого-долгого, как казалось девочке, путешествия Стенхе не  указал
на серые башни:
     - Вот он, Лабану-Орвит.
     В замке Лабану и была совершена свадебная церемония.  Сам  Руттул  не
приехал; он  никогда  не  выезжал  из  Сургары;  на  церемонии  его  особу
представлял Малтэр, личность хорошо известная в Майяре. Он был  незаконным
сыном покойного принца Марутту  от  красивой  дочери  небогатого  вассала.
Красотой Малтэр пошел в мать и был нищ и бесправен, потому что хоть отец и
признал своего сына, делать для него ничего не хотел.  Малтэр,  попробовав
поискать славы в ратном деле, очень скоро понял, что  можно  хорошо  жить,
применяя оружие и в мирное время. Ему было двадцать три, когда  он  собрал
шайку головорезов, по которым  плакала  виселица,  и  занялся  откровенным
разбоем.
     Сначала на его молодечество смотрели сквозь пальцы, потом,  когда  он
начал наглеть, деятельность его попытались пресечь, но  было  уже  поздно.
Бог весть почему Малтэр стал весьма популярен в простом  народе,  хотя  за
"заступника обиженных" он себя не выдавал. Вероятно, немалую роль  в  этом
сыграли  его  приятная  внешность,  обаяние  и  удачливость,   о   которой
рассказывали настоящие сказки. К тому же при всех  его  кровавых  подвигах
поведение Малтэра было неизменно галантным, а щедрость - царской, так  что
по крайней мере женская половина Майяра относилась к нему  с  безграничной
симпатией.
     При  все  том  был  он  человеком  предусмотрительным:   во   времена
сургарского мятежа он оценив обстановку  принял  сторону  Руттула.  Руттул
сначала не был склонен ему доверять, потом же, поняв, что от союза  с  ним
Малтэр  выиграет  больше,  чем  от  предательства,  уже  не  сомневался  в
бастарде.
     Конечно, Малтэра пытались подкупить.
     Но что мог дать Малтэру Майяр? Поместье,  пусть  даже  и  большое,  и
необходимость подчиняться сюзерену. Однако в Сургаре Малтэр  и  так  завел
себе поместья, потом, женившись на  миттауской  княжне,  получил  земли  в
окрестностях Интави, а что касается сюзерена  -  то  Малтэр  полагал,  что
может обойтись без него. Зачем? В Сургаре он  один  из  первых,  никто  не
смеет приказать ему, и если Малтэр  признает  власть  Руттула,  то  только
потому,  что  Руттул  никогда  не  пытался  выражать  свое  превосходство.
Пожалуй, они даже были друзьями. И поездка в Майяр за Руттуловой  невестой
была дружеской услугой.
     Малтэр любил бывать в Майяре; здесь  у  него  имелись  многочисленные
связи  в  самых  разных  кругах.  Он  договаривался  с  купцами,   нанимал
контрабандистов, рассылал своих шпионов. Тайные  операции  доставляли  ему
удовольствие даже сейчас, когда он остепенился, и не меньшее  удовольствие
доставляла ему возможность поддразнивать тех, кто когда-то, когда  он  был
нищим бастардом, пытался унизить его.
     Теперь он был отнюдь  не  нищ.  Разбой  на  дорогах  и  тайные  аферы
значительно обогатили его. В настоящее время под его  началом  было  шесть
каперских кораблей с отборной командой и великолепным вооружением.  Одного
такого корабля было бы довольно, чтобы озолотить  любого,  Малтэр  же  был
богат фантастически. Он рядился в шелк  и  бархат,  в  невиданные  меха  и
пышные перья; он не жалел для нарядов ни драгоценных красителей, ни редких
кружев,  ни  заморских  благовоний.  Из   украшений   Малтэр   предпочитал
саерамиский розовато-черный  жемчуг;  две  крупные  грушевидные  жемчужины
украшали его серьги.
     Однажды какой-то льстец стал говорить, что Малтэр куда больше Руттула
достоин называться принцем. Малтэр насмешливо поднял брови: "Принц Малтэр?
Фу, как пресно! Только дурак может  думать,  что  звание  принца  прибавит
значительности моему имени.  Руттулу,  впрочем,  тоже.  Но  если  это  его
забавляет, почему бы и нет?"
     Таков был представитель жениха.
     Савири, затянутая в  пышный  свадебный  наряд,  который  весил  почти
столько же, сколько  она  сама,  с  жемчугами,  вплетенными  в  волосы,  в
огромных дорогих серьгах и многочисленных ожерельях, едва  дышала.  У  нее
даже не было сил любоваться экзотическим  нарядом  Малтэра,  хотя  раньше,
заметив его  во  дворе,  она  была  в  восторге.  Маву  помогал  принцессе
двигаться; фактически он почти весь вес ее наряда принимал на себя; Стенхе
порой подменял его, давая отдохнуть, но вся свадебная церемония, если  так
можно выразиться, была полита потом Маву. Затем к весу наряда прибавился и
вес принцессы, которая устала и уже не могла стоять на  ногах,  но  тут  к
Маву присоединился Стенхе и вдвоем они продержались до конца.
     Принцессу, как была в громоздком наряде, отнесли в паланкине в ладью,
и караван, к которому прибавились сургарцы, продолжил путь по реке.
     Следующий день  принцесса  была  тиха  и  послушна;  измотанный  Маву
дремал; Стенхе, на котором усталость не проявилась, беседовал с кормщиком.
     Утаить теперь,  что  они  направляются  в  Сургару,  было  совершенно
невозможно. Стенхе ожидал  плача  и  страхов,  но  к  его  удивлению,  все
обошлось. Принцесса подошла к нему и, тронув за рукав, спросила тихо:
     - Стенхе, правда, мы в Сургару едем?
     - Правда, - отозвался Стенхе. - А ты что, - боишься?
     - Я с тобой и Маву ничего не боюсь, - ответила девочка серьезно. - Но
мне немножко боязно.
     - Ну вот, - улыбнулся Стенхе. - Ты же  знаешь,  что  бояться  нечего,
пока мы с тобой, но почему-то боишься. Глупо ведь, госпожа моя...
     - Стенхе, - спросила девочка. - А ты не бросишь меня в Сургаре?
     - Ну что ты, госпожа моя, - ответил Стенхе. -  Как  же  я  могу  тебя
бросить?
     Ладьи спустились по реке до самой Лоагны, а потом, когда корабельщики
решили, что штормов не  предвидится,  караван  потянулся  морем  до  устья
Вэнгэ. По Вэнгэ, переправившись через пороги, ладьи  дошли  до  Тавина,  и
путь был окончен.
     Дом Руттула Маву понравился.
     - Когда разбогатею, - заявил он, оглядываясь, - заведу себе такой же.
     - Сперва разбогатей, - ответил Стенхе. Дом-то ему тоже  нравился,  но
нравилось, каким образом устраивают принцессу. Руттул, правда, в  этом  не
был виноват. Покои своей маленькой невесте он предоставил хорошие,  только
вот свита расположилась в этих покоях согласно обычаю.  Спальня  принцессы
была большая, но не так уж и  велика  для  четырнадцати  человек,  которые
устроились здесь на ночлег.
     - Будешь ночевать у порога, - приказал Стенхе.
     Маву кивнул.
     - А я справлюсь? - спросил он нерешительно.
     - Не смеши, - отозвался Стенхе. - С чем тут справляться? Кто на  нашу
принцессу покушаться будет?
     Для своего ночлега Стенхе выбрал крохотную, но уютную комнатушку,  на
которую никто не позарился. Он первым делом распахнул окно  во  внутренний
дворик, впуская в комнату свет, а потом аккуратно разложил свои пожитки.
     В доме, а вернее на половине принцессы,  царила  сейчас  суматоха,  а
Стенхе всяких переполохов не любил. Он предпочитал действовать  не  спеша,
рассудительно, и неторопливая его повадка понравилась сургарцам.
     Наведя порядок в своей каморке, Стенхе вышел во  двор  и  под  лучами
заходящего солнца принялся чинить после дальней дороги свои сапоги.
     - Зачем же ты сам, сударь, - услышал он рядом с собой приятный голос.
Молодая женщина, которой голос принадлежал, вид имела не  менее  приятный.
Ей было, как оценил Стенхе, лет тридцать или немного более того; одета она
была  опрятно  и  немного  франтовато,  как  любят  одеваться   зажиточные
горожанки в Тавине. Стенхе  сразу  проникся  к  ней  симпатией.  -  Зачем,
сударь? Отдай сапожнику, - говорила женщина. - У нас хороший сапожник,  ты
не думай. Пала, Пала! Возьми у господина обувь да занеси Навирэ.
     Стенхе безропотно отдал свои многострадальные сапоги.
     - А хочешь, я скажу, чтобы он новые сделал? - продолжала женщина.
     - Не хочу, дорогая моя госпожа, - улыбнулся Стенхе.  -  Я  старый,  и
обувка у меня старая. Разношенные башмаки ноге  приятнее.  -  Он  встал  и
слегка поклонился. - Меня зовут Стенхе, любезная госпожа.
     - Мое имя Хаби, - сказала женщина. - Я экономка в этом доме.
     - Счастлив познакомиться, сударыня, - улыбался Стенхе.  -  Не  забудь
меня своей добротой, хозяюшка, - добавил он лукаво.
     Хаби прыснула со смеху.
     - Ох, какой ты... Какая же я хозяюшка? - сказала она рассудительно. -
Хозяйку вы привезли...
     - Ну, малышка не скоро еще хозяйкой станет, - отозвался Стенхе.
     Вынырнул откуда-то Маву, бросил небрежно Стенхе:
     - Я свои вещички к твоим  закинул,  -  а  сам  жадно  засмотрелся  на
цветущую прелесть Хаби. - О, какие в Тавине красотки!
     Он тут же принялся сыпать любезностями. Хаби,  смеясь,  отвечала;  ее
забавлял пылкий юноша  в  хокарэмской  одежде.  Но  когда  Маву,  осмелев,
попытался как бы в шутку обнять женщину, она ловко увернулась.
     - Ай-яй-яй, молодой человек... - улыбнулась она. -  Ишь,  быстрый!  -
Она спросила обоих: - Может, вам что-нибудь нужно с дороги?  Говорите,  не
стесняйтесь.
     - Мы не стесняемся, - заверил ее Маву.
     - Ничего не нужно, - ответил Стенхе.
     - Тогда я пойду, дел много, - сказала она и убежала на чей-то зов.
     - Ты что руки распускаешь? - спросил Стенхе, погасив  улыбку.  -  Эта
женщина не для тебя.
     - Для тебя? - ухмыльнулся Маву.
     - Зачем тебе глаза даны, мой мальчик, скажи на милость? -  проговорил
Стенхе. - Чтобы в девчонок ими постреливать?
     - А что? - невинно спросил Маву.
     - Эта  женщина  держится  в  доме  Руттула  уверенно,  как  настоящая
хозяйка, - продолжал Стенхе. -  Она  распоряжается  слугами,  и  слуги  ее
слушаются беспрекословно. Вывод?
     - Ты хочешь сказать, это пассия Руттула? - ухмыльнулся  Маву.  -  Ну,
это ничего не значит.
     Стенхе помолчал, а потом объяснил Маву, что  если  он  хоть  словечко
вздумает сказать о Хаби без почтительности, то он, Стенхе,  лично  возьмет
на себя труд поучить его учтивости.
     - Или ты полагаешь, я с тобой не справлюсь?
     - Справишься, - согласился Маву. Он тут же переменил  тон,  заговорил
преувеличенно обидчиво: - Что, мне уже с красивой  женщиной  и  поговорить
нельзя? Сразу начинаешь черт знает что думать...
     - Иди-ка ты, братец, к принцессе, - приказал Стенхе.
     А когда Руттул спросил Хаби, как ей пришлось с майярцами, она сказала
простодушно:
     - Уж и не знаю, как  дальше  будет.  Какие-то  они  все  бестолковые,
крикливые...
     - Все?
     - Ну не все, -  весело  призналась  Хаби.  -  Ты,  господин,  заметил
юношу-хокарэма? Он пытался за  мной  ухаживать.  Милый  мальчик...  А  кто
второй хокарэм, что останется при маленькой госпоже?  Этот  тугоухий?  Ох,
какой неприятный человек! Сколько боги ему не додали  слуха,  он  добирает
глазами. Так и зыркает, так и зыркает... Так это он останется или  другой,
такой ленивый?
     - А тугоухого как зовут? - поинтересовался Руттул. - Стенхе?
     -  Наутхо,  по-моему.  Стенхе  -  другой,  любезный  такой  степенный
господин. Он же не хокарэм.
     - Хокарэм, - сказал Руттул. - Будь с ними поосторожнее, - предупредил
он. - Они, конечно, не оборотни, как молва говорит, Но люди опасные.
     ...Среди ночи Савири  проснулась,  завозилась  в  постели,  осторожно
высвобождая  подол  рубашки  из-под  няньки,  спящей  в  ногах  широченной
кровати. Та не проснулась, лишь пробормотала что-то сонно и  перевернулась
на другой бок.
     Девочка  выбралась  из-за  полога,  окружающего  кровать   шелестящей
стеной. В просторной спальне было темно, душно и совсем  не  тихо.  Сонное
дыханье, храп, постанывания: ведь полтора  десятка  человек  -  почти  вся
принцессина свита - спали сейчас в этой комнате.
     Маленькая королевна пересекла комнату, пробираясь к  дверям.  Там,  у
порога, спал на ковре из волчьих шкур Маву. Девочка  присела  на  корточки
около него, шепнула  почти  неслышно:  "Маву,  проснись..."  Он  проснулся
тотчас же и не шевелясь скосил глаза на свою маленькую госпожу.
     - Маву, мне страшно, давай походим.
     - Разбудим всех, - так же тихо возразил он. - Суматоха начнется.
     - А мы в коридоре походим.
     Тогда он встал, поднял маленькую  госпожу  на  руках  и  поставил  на
ковер, чтобы ножки ее не застыли,  скользнул  к  кровати,  чудом  каким-то
отыскал башмачки и теплую  шаль,  вернулся  к  принцессе  и  присев  надел
башмачки на холодные ножки.
     Дверь открылась перед ними легко, без скрипа.  Они  вышли  в  темноту
коридора и пошли туда, где полоской лунного света угадывалось  окно.  Окно
было широкое, оно выходило во внутренний дворик и  было  открыто.  Девочка
пожелала вылезти через него во двор. Маву осторожно выглянул - дворик  был
пуст.
     Маву легко спрыгнул во двор. Маленькая принцесса сопя  полезла  через
подоконник. Маву принял ее на руки и опустил на землю.
     Во  дворе  черными  громадами  высились  деревья,  журчал   маленький
фонтанчик, и девочка сразу же бросилась  к  нему  плескаться.  Она  забыла
страх и рассмеялась. Почти тотчас  послышались  шаги  по  каменным  плитам
двора; Маву настороженно выступил вперед.
     Входившего во двор человека разглядеть  было  трудно;  только  черный
силуэт.
     - Кто тут? - тихо, но властным, твердым голосом спросил  вошедший,  и
Маву узнал голос Руттула. Руттул, спокойный и уверенный, ждал ответа.
     - Прошу прошения, сиятельный принц, - заговорил Маву, чуть  кланяясь,
чтоб не сочли за невежу. - Маленькой госпоже не спится.
     Руттул шагнул вперед и разглядел за плотной фигурой Маву закутанную в
шаль девочку.
     - Госпоже что-то не нравится? - спросил Руттул, глядя на нее с высоты
своего роста.
     Девочка вспомнила вдруг, что она принцесса, дочь короля,  и  выпустив
из рук полу хокарэмской куртки, выступила навстречу Руттулу.  Ей  все  еще
было страшно, но внушенные  с  пеленок  слова  о  королевском  достоинстве
заслонили трепет перед страшным  человеком,  в  доме  которого  ей  теперь
придется жить. Она сказала:
     - Пусть Маву объяснит.
     Маву призадумался только на мгновение.
     - Душно, - проговорил он. - В спальне спит много людей и дышать нечем
совершенно. А госпожа не привыкла ночевать с такой многочисленной свитой.
     -  Да,  -   подтвердила   маленькая   принцесса.   -   И   становится
страшно-страшно.
     - Чего ж тебе бояться, госпожа? - ответил Руттул, и  по  голосу  было
заметно, что он усмехается. - Мой дом охраняется очень хорошо.
     - А я тебя боюсь, - призналась девочка.
     - Я такой страшный?
     - Не знаю, - отвечала девочка храбро.  -  И  Маву  не  знает.  -  Она
оглянулась на Маву.
     Маву не стал ни опровергать, ни подтверждать  слова  своей  маленькой
госпожи.
     - О тебе разное говорят, господин, - сказал он вольно. - Тебя  боятся
не только дети.
     - Тогда не буду надоедать тебе своим присутствием, госпожа, -  сказал
Руттул, обращаясь к девочке. Он стал удаляться,  но  остановил  его  голос
принцессы:
     - Ты не обиделся?
     - Нет, - отозвался Руттул. Он отошел, но потом остановился и окликнул
Маву.
     - Да, господин, - выпрямился хокарэм.
     - Пусть Стенхе зайдет ко мне утром.
     - Слушаю, господин. - Маву замешкался. - Прошу прощения,  а  в  какое
время?
     - Безразлично.
     Стенхе пришел к кабинету Руттула за два часа до полудня.
     - Тебя вызывали? - вырос перед Стенхе долговязый секретарь.
     - Вызывали, - отозвался Стенхе благодушно. -  Спроси  господина,  мне
погодить или же он примет сейчас?
     - Непременно  спрошу,  -  улыбнулся  секретарь,  памятуя  о  указании
Руттула держаться с майярцами как можно более любезно. - Твое имя, сударь?
     Стенхе назвался. Секретарь скрылся  за  дубовыми  дверями  и  тут  же
появился опять.
     - Входи, - пригласил он и добавил тихо: - Принца называй государь.
     Стенхе кивнул и прошел в кабинет. Руттул стоял у широкого окна  рядом
с пюпитром, на котором лежала толстая книга.
     Стенхе остановился у дверей и низко поклонился.
     - Здравствуй, Стенхе,  -  сказал  Руттул,  с  интересом  рассматривая
хокарэма. - Ты не успел приехать, а уже обворожил госпожу Хаби.
     "Надеюсь, он позвал меня не  для  этого,  -  подумал  Стенхе.  -  Ох,
отошлет меня в Майяр. Правда, я ему не соперник".
     - Хаби очень довольна, что останетесь вы с Маву, - продолжал  Руттул.
- Вы ей понравились. Ну, Маву еще молод, а с тобой мне надо поговорить.
     - Мое дело обеспечивать безопасность принцессы, -  сказал  Стенхе.  -
Разве что-то ей угрожает, государь?
     - Да нет, - ответил Руттул. - Что ей здесь  может  угрожать?  Я  хочу
поговорить о ее удобствах.
     - Боюсь, об этом надо говорить с ее управляющим, - поклонился Стенхе.
- Я этим не занимаюсь.
     - Если б мне был нужен этот ключник, -  проговорил  Руттул,  -  я  бы
позвал его.  Нет,  мне  нужен  ты.  Скажи,  тебе  нравится,  как  устроена
принцесса?
     - Нет, государь, - ответил Стенхе. - Но в этом нет  вины  твоих  слуг
или, боже упаси, госпожи Хаби.
     - Да, - усмехнулся Руттул. - Я рад, что у тебя  такой  же  взгляд  на
усердие вашего управляющего. Следование обычаям, конечно, дело похвальное,
но нельзя же превращать пусть даже большую спальню в постоялый двор. Разве
в других комнатах мало места? - Стенхе поклонился. - Насколько я  понимаю,
наибольший вес из всей свиты имеет  твое  слово,  -  продолжал  Руттул.  -
Нельзя ли все устроить по-другому?
     - Я отошлю этого дурака в Майяр вместе с остальной свитой,  -  сказал
Стенхе. - Здесь останется всего несколько человек.  Но  недельку  придется
потерпеть, государь.
     Стенхе уже освоился, понял, как разговаривать с Руттулом. Он и раньше
знал, что разговор с Руттулом прост, что сургарский принц мягок с низшими,
не позволяет себе подавлять их превосходством;  если  есть  время,  Руттул
терпеливо выслушивает даже косноязычную речь; слушатель он  идеальный.  Но
что можно чувствовать  себя  в  беседе  с  Руттулом  свободно,  что  можно
позволить себе шутить - этого Стенхе не слыхал  раньше.  Странным  образом
сочетал Руттул дистанцию между собой и собеседником и  благожелательность,
с которой вел разговор; никому и в голову не пришлось бы фамильярничать, в
то время как и замыкаться в себе тоже желания не возникало.
     "Ай да Руттул! - восхитился Стенхе. - Как он меня... Умеет!"
     - Так, улыбнулся Руттул. - С этим вопросом покончили. А теперь скажи,
как бы ты отнесся к тому, что я собираюсь поселить принцессу не в  Тавине,
а в низовьях Вэнгэ?
     - Тавин, говорят, место здоровое, - проговорил Стенхе.
     - Но все-таки это  город,  и  довольно  большой  город,  -  продолжил
Руттул. - И здесь бывает и холера, и оспа, и другие поветрия...
     - В загородном имении, конечно, лучше будет, - окончил Стенхе.
     Они улыбнулись друг другу. Положительно, они понимали один другого  с
полуслова. "О-ой, друг мой Стенхе, - подумал  хокарэм.  -  Что  же  дальше
будет?"
     - Вероятно, ты захочешь заранее  посмотреть  все  сам,  -  проговорил
Руттул. Но это, я думаю, чуть позже, когда утрясется отъезд в Майяр свиты.
- Стенхе поклонился. - А теперь, -  голос  Руттула  стал  почти  неуловимо
тверже. - Стенхе насторожился, - теперь объясни, почему Высочайшему  Союзу
захотелось выдать за меня эту девочку? Я пригляделся к ней: не хромая,  не
горбатая, не дурочка... В чем же дело? Какой в ней  изъян?  Я  хочу  знать
заранее. Если она больна, нужно попробовать ее лечить.
     Стенхе помолчал. "Вот оно, главное, ради чего вызвал меня Руттул. Вот
тут уж не пошутишь..."
     - Я полагаю, государь, - сказал он наконец, - что никакого особенного
лечения ей не  нужно.  Здоровая  жизнь  в  деревне,  простые  развлечения,
хорошая пища, купания - и все будет в порядке, - изложил он. -  Не  думаю,
чтобы какой-нибудь лекарь предложил лекарство лучше этого.
     - А все-таки, в чем дело? - спросил Руттул.
     - Амулет, - сказал Стенхе. - Всего лишь амулет.
     - Я думал, хокарэмы не верят в силу амулетов, - заметил Руттул.
     - Вообще-то да, - подтвердил Стенхе. -  Но  это  какая-то  чертовщина
объявилась, других слов не подберу. Не представляю, какие руки  могли  его
изготовить.
     - Что же это такое? - поинтересовался Руттул.
     - О, на первый взгляд это совершенно невинная вещь, - ответил Стенхе.
- Всего-навсего нитка грошовых бус...
     - Бусины похожи на янтарь? - быстро спросил Руттул. - И  между  собой
соединены железными шариками?
     - Верно...
     - Где же они? - живо спросил Руттул.
     - Так это твои бусы, государь, - медленно проговорил  Стенхе.  -  Ах,
пресвятые небеса, как я не додумался? Странные бусы - странный человек...
     - Где они? - повторил Руттул.
     - Прости, государь, но я их выбросил, - сокрушенно сообщил Стенхе.
     - Как выбросил?
     - Они показались мне очень опасными, - объяснил Стенхе.  -  Я  решил,
что их нужно уничтожить. Я очень сожалею, государь...
     - Куда же ты их выбросил? - спросил Руттул. - Их можно отыскать?
     - Боюсь, что нет, государь, - ответил Стенхе. - Я перебрал  несколько
способов, и лучшим мне показалось  бросить  амулет  в  подземный  поток  в
Иэрторверовой пещере. Вода утянула их вглубь горы, государь...
     Руттул молчал. Потом он усмехнулся Стенхе:
     - Может, так и лучше. Бусы эти довольно  опасны,  и  надо  уметь  ими
пользоваться. -  Стенхе  поклонился.  -  Иди,  -  сказал  Руттул.  -  Если
маленькой госпоже что понадобится, приходи, не стесняйся.
     Стенхе повторил поклон, на этот раз  глубже,  отступил  в  поклоне  и
вышел. Он миновал секретаря, вышел в коридор и коснулся ладонью  кошелька,
в котором лежал амулет.
     Может быть, как раз его не хватало Руттулу,  чтобы  стать  правителем
всего Майяра?



                                    5

     Савири нарисовала  на  грифельной  доске  лошадь  и  поволокла  доску
показать  Маву.  Маву,  ведущий  на  террасе  нежную  беседу  с   красивой
белошвейкой, рисунок восторженно  одобрил  и  посоветовал  девочке  тотчас
показать его Стенхе. Савири, чтоб удобнее было нести, водрузила  доску  на
голову и  отправилась  во  двор,  где  Стенхе  вел  степенный  разговор  с
Руттулом, имея темой подбор учителей для Савири.
     Девочка бесцеремонно вклинилась между ними:
     - Смотрите, я нарисовала! Похоже, да?
     Руттул согласился. Стенхе сделал  замечание:  некрасиво  встревать  в
разговор старших.
     - Ну-ка вернись и подойди, как полагается, - строго сказал он.
     - Он не сердится, - возразила  Савири,  ткнув  пальчиком  в  Руттула.
Стенхе, взяв из рук девочки доску, бросил ее на землю,  а  саму  принцессу
отвел в сторону и заявил, что если она  будет  нарушать  приличия,  он  не
пустит ее ужинать вместе со всеми. Есть же в одиночестве Савири не  любила
совершенно.
     - Что я такого натворила? - уныло спросила она.
     - Ты подошла,  не  поприветствовав  господина,  -  начал  перечислять
Стенхе. Ты не спросила, желает ли он смотреть твои рисунки, а сразу сунула
нам под нос свою мазню. Ты в присутствии господина назвала его "он", а это
неуважение к старшему. И тем более нельзя тыкать в господина пальцем:  это
для него оскорбление, и он вправе наказать тебя розгами.
     Савири дернула плечом, высвобождаясь от руки Стенхе,  и  подбежала  к
Руттулу:
     - Извини, пожалуйста, я вела  себя  неправильно,  я  больше  не  буду
так... - заговорила она скороговоркой.
     - Чудесно, - улыбнулся Руттул. - Я надеюсь, ты и в самом деле  больше
не будешь. Стенхе, - обернулся он к подошедшему хокарэму, -  если  госпожа
принцесса  еще  раз  сделает  что-то  неподобающее,  не  надо   отчитывать
уважаемую госпожу на виду у всех. О проступках надо говорить  позже.  Ведь
взрослую принцессу ты бы не стал отчитывать на моих глазах.
     - Слушаю, господин, - неглубоко поклонился Стенхе.
     Савири, склонив голову к плечу, обдумывала слова Руттула.
     - Это неправильно,  -  немного  погодя  заявила  она.  -  Стенхе  уже
взрослый и даже старый, а ты делаешь ему замечания вовсе не наедине.
     Стенхе крякнул, делая принцессе страшные глаза.
     - Хорошее замечание, - сказал Руттул. - Надеюсь, ты не думаешь, что я
хотел огорчить Стенхе?
     - Не знаю, - ответила Савири. - Может быть, ты  имеешь  в  виду,  что
слугам, даже если они и старше, указывать на ошибки можно  всегда.  Стенхе
ведь слуга, правда?
     Стенхе мысленно чертыхнулся.
     Руттул спросил:
     - А другого предположения у тебя нет?
     - Есть, - заявила Савири. - Ты, господин, сказал Стенхе об  этом  при
мне, чтобы я потом помнила и делала меньше ошибок.
     - Ах, святые небеса! - вздохнул  Стенхе.  На  его  взгляд,  принцесса
продолжала проявлять неуважение к Руттулу.
     - А ему все не нравится, -  сказала  Савири  Руттулу.  -  Он  ворчит,
ворчит...
     - Неправильная лошадь, - объявил Стенхе, чтобы перевести неловкий, по
его мнению, разговор на другое.
     - А Маву похвалил, - возразила Савири.
     - Что Маву понимает в лошадях? - в воздух спросил Стенхе.
     Савири рассерженно стерла рисунок.
     - Принеси-ка мел, - попросил вдруг Руттул.
     Савири достала мел из кармашка фартучка.
     Руттул, задумавшись на мгновение, нанес на доску  несколько  штрихов.
Савири ожидала продолжения. Стенхе внезапно проявил  интерес,  вглядываясь
то в Руттула, то в рисунок.
     - Это все? - разочарованно спросила Савири, поняв, что продолжения не
будет.
     - А ты не видишь? - спросил Руттул.
     Савири пожала плечами. Стенхе позволил себе сказать:
     - Пеший гонец, - проговорил он.
     - Стенхе! - С изумлением воскликнула девочка. - Где ты усмотрел?  Тут
же три черты...
     - Молодой гонец, - пояснил Стенхе.  -  Лет  двадцати,  не  больше.  С
устным посланием. Бежать ему недалеко, не более двух лиг.
     Руттул, похоже, и сам не ожидал таких глубоких изысканий.
     - Объясняй, - потребовала Савири у хокарэма. - Откуда это все  видно?
Ладно, пусть будет бегун... Вот туловище, вот нога, вот рука...  Но  разве
можно сказать что-то еще?
     - По выгибу спины видно, что молодой, - сказал Стенхе.  -  У  старших
тело не такое гибкое. Колено поднято довольно высоко - значит,  бежать  не
далеко. В руках ничего нет - отчетливо видно, что ладонь пустая.
     Савири глубоко задумавшись уставилась на  крючок,  который  изображал
ладонь.  -  Она  завертела  своей  ладонью,  пытаясь  придать  ей   форму,
очерченную на  рисунке  плавно  изогнутой  линией.  Выходило,  что  ладонь
раскрыта.
     - Но второй-то руки на рисунке нет! - запротестовала Савири. - Может,
он во второй руке что-то несет!
     Стенхе возразил:
     - Если бы в одной руке что-то зажато было, то он бы  и  второй  кулак
почти наверняка сжал.
     Девочка, глядя на свои кулачки, принялась  поочередно  их  сжимать  и
разжимать.
     Руттул спросил:
     - Похоже, что у хокарэмов есть свое тайное письмо? Уж очень ловко  ты
прочитал мою картинку...
     Стенхе пожал плечами:
     - Ну, настоящим письмом это не назовешь, но небольшие  сообщения  так
можно делать.
     - Надо иметь привычный глаз.
     Стенхе согласился. Савири подергала его за рукав куртки:
     - Стенхе, нарисуй что-нибудь еще такое. - К Руттулу она обращаться  с
просьбой постеснялась.
     Стенхе изобразил штрихами лошадь.
     - Это наш Воронок! - в восторге закричала Савири.
     - Да почему именно Воронок? - удивился Руттул.
     - А только у него такая шея, - объяснила девочка.
     - Точно, - подтвердил Стенхе. -  Это  лошадь  саутханской  породы.  У
майярских пород лошадей осанка другая...
     "Новая игрушка, - подумал  Руттул.  -  Очень  хорошо.  Это  развивает
наблюдательность."
     Нельзя сказать, чтобы Руттул  не  занимался  воспитанием  Савири;  он
щедро тратил деньги на ее педагогов и на  книги.  Сам-то  он  читал  очень
редко и главным образом летописи; другие книги были ему малоинтересны,  да
и читал он по-майярски не очень хорошо, спотыкаясь  о  знаки  ударений.  С
этой точки зрения его нельзя было назвать образованным человеком;  книжной
учености у него было куда меньше, чем у Стенхе, но Стенхе подозревал, что,
будучи почти невежественным в майярской литературе, Руттул  тем  не  менее
довольно много  читал  на  родном  языке.  И  если  по-майярски  он  писал
совершенно безграмотно, считая более удобным прибегать к помощи писца,  то
записи для себя, которые он вел никому не понятным письмом, вовсе не  были
каракулями. Не похожи, впрочем, они были  и  на  каллиграфическую  запись,
скорее это был вид какой-то скорописи, потому что, Стенхе видел, Руттул не
выписывал каждый знак с усердием и тщанием,  а  быстро  черкал  стилом  по
вощеным табличкам.
     Об успехах Савири в овладевании науками Руттул неизменно осведомлялся
у Стенхе. Девочка  была  хоть  и  непоседливой,  но  смышленой;  Стенхе  с
содроганием вспоминал, что мог еще долго не замечать Руттулов амулет. Боже
милостивый, в какое чудовище превратилась бы маленькая принцесса, если  бы
он  не  отобрал  зачарованные  бусы!  И  ведь  Руттул  согласился  с   его
действиями; правильно он тогда поступил, изъяв бусы, они не для детей.  Но
Руттул одновременно отказывался считать, что именно эти  бусы  (абак,  как
назвал их Руттул) до сих  пор  заставляют  ее  быть  более  разумной,  чем
полагалось бы Савири по возрасту.
     - Нет, Стенхе, - качал головой Руттул. - Абак мог  научить  ее  лучше
использовать память и развить сообразительность, но за то короткое  время,
пока он был в ее руках, он вряд ли мог повлиять на характер.  То,  что  ты
называешь недетской серьезностью - это вопрос темперамента. Встречаются  и
без всяких Амулетов дети, чуть более спокойные, чем другие.
     - Но ведь она не спокойная, государь, - возражал Стенхе. -  Она  сует
нос во все, чего не знает, но быстро решает, что  это  ее  не  интересует.
Странная целеустремленность, государь. Только вот к чему она стремится?..
     С самой Савири Руттул о ее учебе говорил редко.
     -  Сава,  -  произнес  он  однажды  за  завтраком,  называя   девочку
прозвищем, которое она получила в Сургаре. - Сава, учитель твой  жалуется,
что ты неприлежна...
     - А почему он одно и то же по десять раз повторяет? -  возразила  она
живо, метнув на учителя презрительный взгляд. Руттул взгляд этот отметил и
неумеху потом заменил. Однако сейчас он сказал:
     - Вероятно, он хочет, чтобы ты лучше запомнила его слова.
     Сава скорчила гримасу:
     - Я не беспамятная!
     - Считать-то он тебя  научил?  -  с  улыбкой  осведомился  Руттул.  -
Сколько будет один да один?
     - Ну-у, - возмущенно протянула Сава. - Уж это-то я знаю.
     - Ладно, - согласился Руттул. - Тогда реши такую  задачку:  у  одного
купца аршин полотна стоит семь таннери, а у другого - восемь, но  аршин  у
второго на пядь короче, чем у  первого.  У  которого  из  купцов  покупать
выгоднее?
     - У второго, - тут же сказала Сава.
     - А почему? - удивился Руттул.
     - У него ткань лучше, - лукаво сказала Сава. - Иначе  почему  у  него
дороже? А то ведь разориться... Но вообще-то это на месте надо смотреть.
     Маву подавился смехом. Стенхе бросил на него убийственный взгляд.
     - А вот такая задачка, - весело продолжил  Руттул:  -  Некая  барышня
купила десять аршин бархата, два аршина атласа  и  три  аршина  вердорских
кружев. Сколько аршин несла с рынка служанка той барышни?
     - Так нельзя складывать, - сказала Сава спокойно.
     Руттул рассмеялся. Стенхе вдруг проговорил:
     - Прошу прошения, государь...
     Руттул приглашающе кивнул:
     - Ну-ну, Стенхе...
     - Эти купцы из задачки...  -  сказал  Стенхе  не  очень  уверенно,  -
...один торгует в Лорцо, а другой в Ингрисо.
     - Да, - с удовольствием подтвердил Руттул. - Так у которого  покупать
будешь, Сава?
     - Я лучше в Тавине полотна куплю, - вяло отозвалась Сава. - В  Тавине
полотно неплохое, зачем же в Майяр ездить.
     - А служанка несла с базара не  аршины,  а  корзину  с  покупками,  -
добавил Стенхе.
     - А если один да один складывать, - совсем хмуро сказала Сава, -  так
и вовсе неизвестно что получится. При таком-то способе считать...
     - Так прежде чем считать, надо знать, что считать и зачем, - улыбался
Руттул. - Или я не прав по-твоему?
     - Прав, - отозвалась Сава.
     Стенхе полагал, что такой метод счета Саве не понравился. Он  ошибся;
шутка Руттула заставила Саву изучить, пусть не  очень  углубленно,  откуда
купцы берут свои цены. Для этого она, воспользовавшись присланными Руттулу
сведениями, даже составила таблицу налогов и сборов, взимаемых  майярскими
государями, Миттауром, Сургарой,  Саутхо  и  Аориком.  В  экономику  более
далеких стран ей не позволяли углубиться недостаток и отрывочность данных.
     Руттул таблицу оценил очень высоко; настолько, что  даже  использовал
ее, когда дело касалось денежных расчетов.
     А Сава вошла во вкус.
     - Это как плетение кружев, - говорила она, ползая по расчерченной  на
полу зала карте Майяра и Сургары. Вся пыль с  пола  была  уже  на  широкой
ситцевой юбке; Стенхе посматривал на это занятие неодобрительно, но ничего
поделать не мог. Сава, справляясь со  своими  записями,  подсчитывала,  во
сколько обойдется ей доставка трех фунтов янтаря из  Кэйве  через  Ирау  и
Миттаур.
     - Морем дешевле, - сказала она наконец, садясь на  славное  княжество
Марутту. - Даже если в зимнюю непогоду... Но только на аорикских кораблях.
- Она расправила юбку. - Ишь, измарала, - рассудительно  заметила  она.  -
Пойдем, Стенхе, купаться.
     Стенхе не одобрял ни экономических  расчетов,  ни  совершаемой  Савой
после них на реке собственноручной  стирки  юбки.  Сава,  обмусолив  ткань
мыльным корнем, сосредоточенно взбивала пену, прополаскивала юбку в воде и
развешивала ее сушиться на ветках прибрежного куста. По мнению Стенхе,  ни
подсчитывать  каждое  уттаэри,  ни  заниматься   стиркой   принцессам   не
полагается. Для этого есть слуги.
     Но Руттула такое умаление сана, похоже, только забавляло,  тогда  как
Сава исполняла все это не просто  из  чувства  долга,  но  и  с  некоторой
примесью удовольствия. Правда, загодя вымыть пол в зале с картой  она  еще
ни разу не додумалась.
     И Стенхе заметил, что всякое событие,  происходящее  в  Майяре,  Сава
теперь рассматривает не только как забавную сплетню.
     "Да зачем же это? - поражался Стенхе. - Зачем все это Руттулу? О  чем
он думает? Разве можно учить всему этому девочку?"
     Но Руттул теперь, уже не удовлетворяясь достигнутым,  стал  понемногу
приучать  Саву  на  основе  экономических  данных  принимать  политические
решения. К той поре,  когда  Саве  исполнилось  двенадцать  лет,  она  уже
научилась в не очень сложных случаях находить компромиссные ситуации между
интересами Руттула, Малтэра и Сауве. Но пока и она, и Руттул  воспринимали
подобные задания как поучительную игру, интересную, потому  что  она  была
связана с конкретными людьми, но несерьезную, потому что Сава пока никакой
власти не имела.
     И Руттул поджидал подходящий случай, который  покажет  Саве,  что  ей
пора понять: в двенадцать лет уже нужно самостоятельно принимать решения и
брать за эти решения на себя ответственность.
     Случай не заставил себя долго ждать.  Правда,  Руттул  предпочел  бы,
чтобы то, что случилось, не случилось вообще.



                                    6

     Однажды  Сава  задумалась  над  тем,  что  куда  бы  она  не   пошла,
сопровождают ее Маву или  Стенхе.  Нельзя  сказать,  что  этот  постоянный
конвой ей мешал - она привыкла к своим  хокарэмам  так,  как  привыкают  к
шпилькам в волосах или  к  какой-либо  одежде;  но  у  всех  других  людей
хокарэмов не было, даже у Руттула,  а  Саве  так  хотелось  во  всем  быть
похожей на Руттула.
     Сава не стала обсуждать этот вопрос со Стенхе, чтобы не настораживать
его; она решила, что в следующий раз, когда  она  затеет  с  Маву  игру  в
прятки, обмануть ни в чем ее не  подозревающего  хокарэма  и  убежать.  Но
потом она этот план отвергла. Совершить побег из-под опеки во время игры в
прятки, поняла она, невозможно и бессмысленно. Маву ведь будет искать ее и
найдет сразу же, так что надо избрать какой-то другой способ. А в том, что
надо обманывать именно Маву, она не сомневалась: Сава  уже  давно  поняла,
что Стенхе ей обмануть никогда не удастся.
     Случай подвернулся, когда Руттул запретил ей заходить в лабораторию к
алхимикам. Не очень-то Саву туда и тянуло: там было сыро, душно  и  всегда
чем-то воняло; Сава и зашла-то туда пару раз,  чтоб  посмотреть,  что  там
взрывается, но Руттулу не хотелось, чтобы она дышала этой вонью, да и ядов
в  лаборатории  много.  Сава  и  выслушать  запрещения  не   успела,   как
сообразила,  что  это  подходящий  случай  для  провокации.  Она   выждала
несколько дней, а потом, когда за ней присматривал Маву, как ни в  чем  ни
бывало  направилась  к  алхимикам.  Маву,  естественно,   это   немедленно
предотвратил; Сава сделала вид, что разобиделась на  весь  свет,  заявила,
что  видеть  никого  не  желает,  заперлась  в  своих   покоях,   прогнала
служанку...
     Как она и думала, Маву ничего не понял, а поскольку он явно тяготился
своей службой в качестве няньки при своевольной девчонке, случай  этот  не
насторожил его, а только заставил выругаться, когда он остался один.
     Теперь Саве предстояло действовать; времени было не очень-то и много.
Маву скоро  поймет,  что  его  обманули;  поэтому  Сава,  выждав  немного,
выбралась через окно во внутренний дворик,  прокралась  мимо  судачащих  в
поварской женщин, и, накинув на голову шаль, вышла на задний  двор.  Здесь
было тихо и безлюдно, как всегда в жаркие дни после обеда. У  колодца  над
колодой с водой стоял престарелый  мерин  Шак,  задумчиво  шевеля  грязным
спутанным хвостом. Сава  огляделась.  Нет,  ни  Маву,  ни  Стенхе  еще  не
заметили, что она собирается сделать. И Сава быстро  прошла  к  калитке  у
ворот.
     Калитка была тяжелая; Сава нетерпеливо дернула ее на  себя,  боясь  в
душе, что от отчаянного скрежета сейчас к  ней  сбежится  вся  дворня;  но
калитка скрипнула совсем тихонько, почти  неслышно,  и  только  привратник
шевельнулся, пробуждаясь от дремы, чтобы посмотреть, кого  там  носит;  он
увидел спину босоногой девчонки в застиранном платье.
     Сава прошла по улочке деревеньки, тоже убаюканной полуденным зноем, у
дома  старосты  перелезла  через  низенький  каменный  забор,  цыкнула  на
заурчавшего спросонья пса и через сад и огород вышла к руке.
     Дорога эта была хорошо Саве знакома: не раз она бегала этим путем, но
раньше  с  ней  всегда  был  кто-то  из  хокарэмов.  Маву,  например,  шел
посвистывая, поддразнивал собаку и не забывал бросить в младшую старостину
дочку, пока она еще жила здесь, камешком  или  комком  репьев.  Старостина
дочка притворно сердилась, но почему-то сразу после  этого  появлялась  на
берегу реки с корзиной нестиранного белья. Стенхе поступал  иначе;  он  на
ходу обсуждал с Савой  что-нибудь  поучительное,  степенно  здоровался  со
встречными, задерживался, перекидываясь с ними несколькими фразами. Идти с
ним было  иногда  нудно,  иногда  интересно,  этого  никогда  нельзя  было
предсказать заранее, и Сава то изнывала от скуки, то с азартом выкрикивала
ответы на излагаемые им задачки, а  то,  развесив  уши,  слушала  о  делах
нездешних или  давно  минувших.  Рассказчик  Стенхе  был  изумительный,  и
заслушивались его историями не только Сава и ее  ровесники,  но  и  вполне
почтенные  люди,  даже  Руттул  не  отказывался  никогда  от  удовольствия
выслушать  какую-нибудь  быль  или   небылицу.   Из-за   этого-то   хорошо
подвешенного языка ли, а может, по какой другой причине, в деревеньке  уже
позабыли, что Стенхе  хокарэм,  тем  более  он  и  одежды-то  обычной  для
хокарэма никогда не  носил;  считали  его  почему-то  учителем  малолетней
княгинюшки, а он, надо отдать ему должное, и был похож на ученого человека
книжной речью.
     Но сейчас ни Маву,  ни  Стенхе  не  сопровождали  Саву,  оттого-то  и
казался весь мир сегодня совсем иного цвета. По иному  светило  солнце  на
ярком безоблачном  небе,  по  иному  сияла  серебристыми  блестками  река,
по-иному - ярче и праздничнее - выглядела зелень садов Савитри и кедрового
леса на другой стороне реки.
     На песчаном берегу у излучины разбрелось стадо. Часть коров  зашла  в
воду, другие щипали траву, растущую скудными кустиками.  Мальчишки-пастухи
купались в реке и закричали, увидев появившуюся девчонку: "Уходи, уходи!"
     Очень нужно здесь оставаться... Сава пошла по берегу в сторону  моря.
Усадьба Савитри стояла над  Меньшой  Ландрой,  одним  из  рукавов  Ландры,
которую здесь,  в  низовьях,  все  называли  Вэнгэ.  Стенхе  говорил,  что
название это произошло от старинного слова "уангиа" - "река", и  Сава  ему
верила, тем более  что  языческого  бога  воды  в  этих  местах  именовали
Хоуанга, и обитал он где-то неподалеку, не то в Вэнгэ,  не  то  в  Меньшой
Ландре, которая когда-то и была главным руслом реки.
     До моря было совсем недалеко; шум водопада  уже  отчетливо  слышался.
Маву, правда, презрительно говорил, что это никакой не водопад, так, порог
просто, но здесь, в приморской равнине, где и холмов-то больших  не  было,
только курганы, это считалось именно водопадом.
     Тут  тропинка  раздваивалась.  Главная,  больше   проторенная   тропа
проходила вправо, а потом спускалась  к  морю,  другая  же  тропка,  почти
заросшая травой, вела к водопаду;  эту  тропку  пробили  мальчишки,  бегая
посмотреть, как река впадает в море. У развилки испокон веков стоял столб,
трухлявый и уже полуосыпавшийся; Стенхе говорил,  что  когда-то  давно  на
столбе этом было вырезано какое-то местное божество, а когда пришла  новая
вера, о старых богах забыли.
     У  этого-то  столба  Сава  и  встретила   бродягу.   Человек   сидел,
прислонившись к столбу, отдыхая в  тени  густого,  но  низкорослого  куста
шиповника; потрепанную шляпу  он  снял,  бросил  наземь  рядом  с  грязным
узелком.
     Увидев его, Сава замедлила шаг, по деревенской привычке поздоровалась
и  тут  же  забыла,  едва  миновав  его,  но  бродяга  окликнул  и   начал
расспрашивать, разглядывая ее: далеко ли  деревня,  продадут  ли  ему  там
хлеба и не нужен ли кому работник.
     Сава вежливо отвечала, что до деревни без малого  поллиги,  что  хлеб
там никто не продаст - обычая такого нету, но накормить накормят, а насчет
работников она точно не знает: староста говорил третьего  дня,  что  нужен
батрак взамен заболевшего, но нашел ли кого или нет, она не знает.
     Ответив так, она свернула к водопаду и по  торчащим  из  воды  камням
добралась до скалы, которую в деревне называли Драконьим зубом. Летом река
мелела заметно, обнажалось много  камней  на  гребне  обрыва,  с  которого
скатывалась  вниз  вода;  иные  смельчаки,  прыгая  с  камня  на   камень,
перебегали через реку, но Сава дальше Драконьего  зуба  идти  по  склизким
камням побоялась, остановилась на краю скалы и долго смотрела, как  падает
с высоты пятнадцати саженей Меньшая Ландра.
     В  падении  воды  есть  что-то  завораживающее,   но   Сава   наконец
почувствовала, что ногам от влажного  камня  холодно,  а  голову  и  плечи
напекло солнце; тогда она вздумала  спуститься  с  Драконьего  зуба  вниз,
туда, где струи водопада образуют беседку; спуск туда был совсем легким.
     О бродяге она уже и не помнила и знать не знала, что он следит за ней
жадным взглядом. Когда она скрылась у основания Драконьего  зуба,  бродяга
поднялся на  ноги,  осмотрелся.  Ничто  не  вызвало  его  подозрений;  он,
перепрыгивая с камня на камень, добрался до скалы и над  тропкой  лесенкой
огляделся еще раз.
     Место было пустынным. Девчонка - соблазнительно-беспечной.
     И он скользнул вниз.
     Сава оглянулась, когда струйка камешков задела ее ногу;  она  подняла
голову, но еще не испугалась.
     - Ты зачем сюда пришел? - закричала она на бродягу.
     Он спрыгнул на плоский валун и остановился, загораживая тропку.  Сава
поняла, что обойти его не удастся. Она бросила быстрый взгляд по сторонам,
как будто забыла, что деваться на этом пятачке некуда. Разве  что  вниз...
Но об этом и подумать было страшно.
     - Куда, куда, милая, - проговорил  мужчина,  но  слова  его  не  были
слышны за шумом воды. - Разобьешься...
     Десять саженей до кипящей внизу воды; пудовые  струи,  которые  будут
бить по телу, взбулгаченные клубы воды, песка и камней... И  все  же  Сава
предпочла бы броситься вниз, только чтобы не  оставаться  одной  рядом  со
страшным отвратительным человеком. Но  он  поймал  ее,  притянул  к  себе,
заламывая руки и опрокидывая на камень. Сава попыталась отбиваться ногами,
но он навалился на нее. Задыхаясь  в  густом  запахе  пота  и  лука,  Сава
попробовала укусить его, но он двинул ее локтем так, что ее затылок больно
ударился о камень.
     И в этот момент все окончилось. Сильные руки отодрали  насильника  от
Савы, несколькими четкими ударами заставили корчиться рядом с ней.
     - Маву, - проговорила она. - Маву...
     Хокарэм рывком поднял ее на ноги и мотнул головой вверх. Сава  поняла
и быстро вскарабкалась на вершину скалы, хоть у нее и дрожали ноги и  руки
после перенесенного ужаса. Она села и тупо смотрела на бегущего по  берегу
Стенхе, на прыгающего по  камням  Стенхе,  присаживающегося  рядом  с  ней
Стенхе...
     Подталкивая бродягу, вышел на Драконий зуб Маву.
     - Куда его? - спросил он.
     Стенхе задумался только на мгновение.
     - В старый лодочный сарай, - приказал он.
     Маву кивнул.
     Стенхе сделал неуловимое движение рукой.
     Маву кивнул еще раз и повел бродягу прочь.
     И только тогда  Сава  заплакала.  Она  ревела,  уткнувшись  в  куртку
Стенхе; хокарэм сидел неподвижно, время от времени похлопывая  девочку  по
спине.
     - Госпожа моя, - сказал он наконец. - Пойдем. Нам  не  следует  здесь
сидеть.
     Сава послушно встала, подстраховываемая Стенхе перебралась на берег и
обернулась было к деревне, но хокарэм, покачав головой, повел ее вниз,  на
берег моря.
     - Нет, - остановилась девочка.
     - Да, - твердо сказал Стенхе  и  повел  ее,  упирающуюся,  к  старому
лодочному сараю, наполовину сгоревшему и потому заброшенному. Навстречу им
бежал, переходя от одышки на шаг, старый рыбак; он чинил сеть  на  берегу,
когда мимо него прошел Маву со своим пленником и велел  старику  убираться
подальше.
     Рыбак  старательно  поклонился  Саве  и  Стенхе  и  побежал-поковылял
дальше, в деревню.
     Стенхе затащил Саву в сарай; Сава закричала:
     - Уйдем отсюда, Стенхе, прошу тебя!
     Стенхе кивком указал на Саву, младший  хокарэм  встал  рядом,  силком
усадил Саву на земляной пол, сел сам, подавляя все ее попытки  вскочить  и
убежать.
     - Смотри, - жестко сказал он.
     - Маву, - взмолилась Сава, - Маву, миленький, позволь мне уйти, Маву!
     Стенхе неизвестно откуда извлек нож и подошел к привязанному к столбу
человеку.
     - Смотри, - повторил Маву. - Сейчас ты увидишь,  как  можно  медленно
убивать человека. Видишь? Вот этот укол лишает  человека  голоса.  Мычать,
стонать он будет, кричать или говорить уже нет...
     Сава сделала попытку отвернуться. Маву развернул ее за плечи, ладонью
приподнял ее подбородок и несильно ударил кончиками пальцев в трех точках.
Сава почувствовала, что лицо ее онемело, что она не может закрыть глаза.
     - Смотри, - сказал Маву. - Это из-за  тебя  умрет  этот  ублюдок.  Он
умрет, потому что ты вела себя неправильно... Смотри!
     ...Руттул приехал в Савитри незадолго до ужина; его  вышла  встретить
одна Хаби.
     - Где Сава? - спросил Руттул. -  Почему  не  встречает?  Опять  собак
гоняет?
     - Господин мой, - сказала Хаби. - Происходит что-то страшное. Госпожа
сейчас в старом сарае у моря; там с ней Стенхе и Маву. Старый Эрнве видел,
как они завели туда какого-то человека...
     Руттул, который собирался сойти с коня, передумал, он так и застыл  в
седле, выслушивая рассказ Хаби.
     Узнав о происходящем, Хаби поехала туда, хотела  забрать  княгинюшку.
Маву преградил ей  путь  и  оттолкнул  от  двери.  Из  сарая  были  слышны
мучительные стоны. Кого там пытают? За  что?  Почему  хокарэмы  заставляют
Савири смотреть на это?
     Руттул отпустил руку Хаби, махнул свите и помчался к морскому берегу.
     Над обрывом Руттул спешился. Двое солдат, опережая его, почти  катясь
на лавинах осыпающегося песка, достигли сарая первыми. На шум выскочил  из
сарая Маву, собираясь ударить ближайшего из  воинов,  но  увидев  Руттула,
остановился и, легко поклонившись, освободил проход в развалюху.
     Руттул вошел. Крыша сарая вся сгорела, но солнце стояло уже низко,  и
в сгущающейся тени принц увидел  Стенхе,  забрызганного  кровью,  скулящее
существо, ничуть не напоминающее человека, и неподвижно  сидящую  на  полу
Саву. Она не отозвалась даже на появление Руттула. Принц  подошел  к  ней,
присел на корточки, взял за подбородок. Глаза девочки были живые,  но  она
не видела Руттула.
     Руттул оглянулся. В ответ на его движение неслышной  тенью  объявился
около него Маву.
     - Что с ней? - спросил Руттул ровно.
     Маву наклонился над девочкой:
     - Встань.
     Она поднялась с пола. Маву вывел ее из сарая, обратил лицом к морю  и
тихо сказал что-то. Сава покачнулась, Маву бережно поддержал ее.
     - Эртл, - позвал Руттул, - проводите госпожу до дома.
     Один из его подчиненных отстранил Маву,  обнял  девочку  за  плечи  и
повел наверх, к лошадям.
     Стенхе вышел из сарая и встал рядом с Маву.
     - Я бы хотел знать, что произошло, - сказал Руттул.
     Стенхе коротко объяснил.
     - Этот человек успел что-то сделать?
     - Он только испугал госпожу, - доложил Маву.
     Руттул шагнул назад, окинул взглядом потерявшего  человеческий  облик
бродягу и подозвал сотника:
     - Это, - он указал на тело, - добить и  похоронить.  Маву  завтра  на
рассвете повесить.
     После этого, ничуть не думая о том, как  его  люди  будут  брать  под
стражу хокарэма, повернулся и пошел наверх.
     Сотник приблизился к Маву. Нельзя сказать, что этот старый сургарский
вояка трусил, но держался он все же с  опаской.  Маву  однако  повел  себя
совсем не так, как можно было бы вообразить: он нагнулся, вытряхнул  из-за
голенищ своих щегольских сапожек три ножа -  два  легких,  метательных,  и
один боевой, старинной гортуской стали.
     Стенхе  предостерегающе  кашлянул.  Маву  распрямился,  ожег  сотника
взглядом: "Сбегу я, что ли?" и зашагал к  Савитри,  спотыкаясь  и  бормоча
что-то о бабских юбках, о хокарэмах и о высокопоставленных сопляках.  Пару
раз он провозгласил на всю степь: "Ну виноват,  что  я,  отрицаю?  Так  не
драться же из-за этого!", и опять - что-то о хокарэмах.
     - Набрался он, что ли? - ошалело спросил  сотник  у  Стенхе.  Никогда
прежде ему даже и слышать не  приходилось  о  хокарэмах  пьяных  или,  тем
более, о хокарэмах спятивших.
     Стенхе промолчал.
     Маву дошел до Савитри, сопровождаемый взглядами,  забрался  в  покой,
где жили хокарэмы, и завалился на постель как  был  -  в  крови  и  грязи,
вспомнив только про сапоги, которые он, сняв, с силой запулил в дверь.
     Стенхе сапоги поднял и поставил в порядке у двери, взял смену  одежды
вымылся на заднем дворе, распугав всех своим видом.  Ужинать  он  пошел  в
людскую, а не в господскую трапезную, как обычно, причем сделал это, когда
все уже поели и разошлись, кто спать, кто в сад языки почесать.  Повариха,
неразговорчивая нынче, с трепетом подала ему еду. Он съел, поблагодарил  и
ушел под двери Савиной спальни.
     Руттул тоже не потерял  аппетита.  В  полном  молчании  он  сидел  за
обеденным  столом  в  компании  двух  офицеров  его  свиты  и  с  Савиными
немногочисленными придворными  и  Хаби;  после  ужина  он  прошел  в  свой
кабинет, постоял в задумчивости у окна, глядя  в  вечернюю  темень,  потом
принял какое-то решение и направился в покои принцессы.
     - Заперто, - предупредил невидимый Стенхе из темного угла.
     Руттул стукнул в дверь и сказал, повысив голос:
     - Сава, открой, или я прикажу выломать дверь.
     После нескольких секунд ожидания  он  услышал,  как  Сава  отодвигает
дверной засов; тогда он сказал негромко:
     - Пошел вон.
     Стенхе торопливо поклонился и скользнул мимо Руттула по коридору.
     Сава отворила тяжелые двери. В комнате было темно.
     - Зажги свет, - приказал принц, нашаривая кресло и садясь.
     Сава вышла и вскоре вернулась с канделябром,  в  котором  горели  две
свечи. Она посмотрела на Руттула: достаточно ли этого.
     - Садись, - приказал принц.
     Сава поставила канделябр на стол и села на табурет.
     - Я хотел бы знать,  -  сказал  Руттул,  -  как  ты  оцениваешь  свое
сегодняшнее поведение.
     - Я не думала, что так получится, - проговорила Сава после  недолгого
молчания.
     - Я тоже так полагаю, - сухо ответил Руттул.  -  Если  бы  я  полагал
иначе, я приказал бы тебя как следует высечь. И не розгами, а плетьми.
     Руттул подождал, скажет ли что Сава, но она промолчала.
     - Итак, - спросил Руттул, - могу ли  я  надеяться,  что  впредь  твои
поступки будут более обдуманны?
     - Мои поступки  были  обдуманы,  -  возразила  Сава.  -  Я  тщательно
обдумала, как мне избежать опеки Маву.
     - А подумать, чем это может закончиться, тебе и в голову не пришло?
     - Откуда я могла знать, что это будет так страшно?
     - Что именно? Нападение этого негодяя?
     - Это было отвратительно и страшно, - согласилась Сава.  -  Но  самое
страшное было потом.
     - И какие выводы ты из этого сделала?
     - Я не сделала никаких выводов, - сказала Сава напряженным голосом. -
Ты сам утверждал, нельзя никогда  говорить  необдуманные  слова,  а  я  не
готова разговаривать с тобой. Мне  трудно  говорить  с  тобой!  Ты  пришел
попенять мне, укорять плохим поведением? Сделай милость, говори, только не
требуй, чтобы я отвечала. Я не могу говорить с тобой! Я  будто  на  десять
лет постарела! У меня в голове  все  гудит!  Я  уже  поплакала,  а  сейчас
расплачусь вновь. А ты говорил, что в таком состоянии на люди показываться
нельзя! Я уже кувшин разбила и таз тоже, и все равно мне  хочется  кого-то
ударить! Даже тебя!
     Руттул  выслушал  сбивчивые  выкрики  Савы  и  прервал  ее  спокойным
голосом:
     - Хорошо, - сказал он. - Поговорил потом. А ты сейчас  ложись  спать.
За час до рассвета тебя разбудят.
     Сава спросила:
     - Мы уезжаем куда-то?
     - Нет, - ответил Руттул. - Это просто еще одна воспитательная мера. Я
хочу, чтобы ты присутствовала при казни.
     Сава замерла:
     - При казни? Чьей?
     - А, ты не знаешь? - небрежно спросил Руттул и пояснил: - Я  приказал
повесить Маву.
     Сава молчала, потрясенная. Потом она вскочила на ноги:
     - Вы не смеете! Маву не ваш слуга, а мой!
     Руттул тоже перешел на "вы":
     - Нет, я имею на это право, - возразил он. -  Вы  забыли  закон.  Муж
имеет право распоряжаться имуществом жены. А я ваш муж, если помните.
     - Это жестоко, - сказала Сава.
     - Это необходимо, - ответил  Руттул.  -  Я  доверил  ваше  воспитание
слугам; к сожалению, у меня слишком мало времени, чтобы  заниматься  вашим
воспитанием самому. Но я полагал, люди,  которым  я  поручил  это,  хорошо
справляются со своими обязанностями. У меня не было повода усомниться в их
добросовестности, теперь же я вижу, что ошибся. А ошибки нужно исправлять.
Смерть Маву послужит острасткой  остальным.  Конечно,  Стенхе  более  Маву
заслужил наказание, но Стенхе слишком опытный человек,  чтобы  я  мог  так
просто пожертвовать им. А от этого обалдуя Маву проку никакого нет...
     - Вы чудовище, - сказала Сава. - Я думала, вы полубог,  а  вы  демон.
Что вы хотите? Хотите, я буду на  коленях  вымаливать  прощение?  Плакать?
Целовать ваши ноги? Вы знаете, я не могу допустить,  чтобы  Маву  убили...
Говоря так, Сава выпрямилась, гордо вскинув голову; голос  ее  окреп.  Она
готова была пойти на унижение, но добиться своего.
     - Сядьте, и мы поговорим, - предложил Руттул. Именно этой реакции  он
и добивался.
     Сава села.
     - Сегодня вы вели себя, как ребенок, - сказал Руттул. - А  вам  давно
пора взрослеть. Правда, в этом виноват и я: создал  для  вас  оранжерейные
условия. А ведь вы не просто  взрослый  человек.  Вы  человек,  облеченный
некоторой властью. И настал тот момент, начиная  с  которого  каждая  ваша
ошибка будет грозить смертью людям.  И  учтите  еще,  что  ваше  поведение
влияет и на мое положение.
     - Не делает ошибок тот, кто ничего не делает.
     - Да, это верно, - согласился Руттул. - И у меня есть очень простой и
хороший выход: запереть вас на женской половине, чтобы вы провели там  всю
жизнь, как это обычно и бывает со знатными майярскими дамами.
     - Я согласна, - сказала Сава. - Но если это отменит казнь Маву.
     - Вы не  поняли  меня,  -  возразил  Руттул.  -  Мне  не  нужна  ваша
покорность.  Я  хочу,  чтобы  вы  четко  научились   представлять,   какие
последствия могут иметь ваши необдуманные действия.
     - Сегодня уже умер один человек,  а  на  рассвете  убьют  другого,  -
сказала Сава. - Это слишком  большая  цена,  не  кажется  ли  вам?  Я  все
осознала, я все поняла... А может, и ничего не поняла! - воскликнула она с
гримасой. - Но только знайте, высокий принц,  если  Маву  умрет,  я  найду
способ убить себя. Даже если Стенхе будет не отходить от меня ни  на  шаг.
Это не угроза, высокий принц. Кто я, чтобы вам угрожать? Я не знаю,  значу
ли я что-нибудь для вас, кроме залога мира с Майяром. Но только я не смогу
жить с таким грузом на совести. А теперь оставьте меня. Я не  могу  больше
говорить.
     Она встала. Руттул тоже поднялся из кресла.
     - Ладно, - сказал он. - Я отменю казнь. Отдыхайте.
     Он ушел.
     Сава села на кушетку, легла, закрыла глаза, но сразу же вскочила.
     Нет, заснуть  не  стоило  и  пытаться.  Она  отыскала  упавшую  шаль,
накинула на плечи, погасила в канделябре  одну  свечу,  вторую  вынула  из
подсвечника и пошла по темным коридорам.
     Половица скрипнула за ее спиной.
     - Стенхе? - спросила Сава. Тень молчала. - Стенхе, за мной  не  ходи.
Жди меня у моей комнаты. - Голос ее был тверд.
     Стенхе поколебался и сказал тихо:
     - Слушаю, госпожа.
     Он повиновался! Сава просмотрела ему вслед и  продолжила  свой  путь.
Стенхе тоже признал ее взрослой? Или он считал, что виноват больше Маву?
     Теперь я буду по-иному с ним разговаривать, решила Сава.
     У комнаты, где жили хокарэмы, Сава остановилась. Не  было  слышно  ни
звука. Сава подумала и решительно толкнула дверь.
     - Маву! - тихо позвала Савири.
     Маву молчал. Сава осветила его лицо.
     - Маву, не притворяйся, у тебя веки дрожат!
     Маву открыл глаза и сел на постели.
     - С чем пожаловала, дорогая моя госпожа?
     - Я только что говорила с Руттулом, -  сказала  Сава.  -  Он  отменил
казнь.
     - Спасибо и на этом, госпожа моя, - серьезно ответил Маву.
     Сава помолчала.
     - Ты сердишься на меня, Маву?
     - Да нет, госпожа моя, чего мне на тебя сердиться? - сказал  Маву.  -
Только что ты стоишь? Садись-ка на постель к Стенхе, там чисто.
     Сава забралась на кровать, подобрала ноги под подол.
     - Укройся одеялом, - посоветовал Маву. - Холодает к ночи.
     - У меня шаль теплая.
     - Я свет потушу, можно? Мошки летят.
     - Конечно, - согласилась Сава.
     Маву пальцами загасил фитиль и бросил свечу на стол.
     - Я хотел сбежать этой ночью, - сказал Маву в темноте.
     - Как же ты? - поразилась Сава. - Ведь тебя бы все равно нашли. Ты же
говорил...
     - А кто искать-то будет? Стенхе? Но его не отпустят далеко  от  тебя.
Остальных я не боюсь; ведь больше в Сургаре  хокарэмов  нет,  а  майярские
сюда не сунутся...
     - А зачем ты это говоришь мне?
     - Интересно, - объяснил Маву. - Интересно, как ты к этому отнесешься.
     - Маву, - сказала Савири. - Прости меня. Я вела себя как дура.
     - Вовсе нет, - возразил Маву. - Задумано было хорошо. Хотя Стенхе  бы
тебя раскусил.
     - Конечно, - согласилась Сава. - Он любую каверзу за лигу чует.
     - Он-то неладное и заподозрил...
     - Маву, - сказала Савири. - Ты можешь научить меня драться?
     - Что???
     - Драться, -  повторила  Сава.  -  Ведь  ты  учил  меня  прятаться  и
двигаться бесшумно. А драки что - в перечне запретов?
     - Хм...
     - Маву, не притворяйся, что ты озадачен. Ведь если б  на  моем  месте
была хокарэми, все было бы иначе, правда?
     - Ты никогда не станешь хокарэми, -  возразил  Маву.  -  Ты  упустила
возраст; к совершенству ты не приблизишься.
     - Не надо мне совершенства! - сказала горячо Сава. - Я просто не хочу
больше быть беспомощной.
     - Руттул не позволит.
     - Я попрошу его, - сказала Сава после нескольких минут молчания.
     Пауза. Потом Маву наконец сказал:
     - Вот Стенхе удивится...
     ...Руттул сел за обеденный стол и спросил, не обращаясь ни к  кому  в
отдельности:
     - Сава сегодня завтракать не будет?
     - Я думаю, - нет, - поспешно ответила Хаби. - Она уснула от силы  два
часа назад.
     Но оказалось, она ошиблась; Сава стремительно  вошла  в  трапезную  и
присела перед Руттулом в церемонном поклоне:
     - Прошу простить мое опоздание.
     - Можешь сесть, - сказал Руттул сурово.
     Сава присела еще раз и заняла свое кресло рядом с принцем.
     За  столом  полагалось  вести  приятную  беседу,  а  поддерживать   и
направлять ее должна была, по обычаю, Сава, но сегодня она была  задумчива
и молчалива. За весь завтрак она сказала  только  слуге:  "Достаточно",  а
когда трапеза подходила к концу, спросила Руттула, не может ли он  уделить
ей несколько минут для разговора.
     - Это невозможно, - ответил Руттул. - Сразу после завтрака я уезжаю в
Тавин.
     - Это будут действительно несколько минут, - настаивала Сава. - Я  не
задержу вас.
     - Хорошо, - сказал Руттул. - Я выслушаю тебя.
     Сава почтительно склонила голову; после завтрака она  последовала  за
Руттулом во двор  и,  когда  он  сказал  сухо:  "Слушаю  тебя",  с  трудом
удержалась, чтобы не выпалить все то, что она хотела сказать.
     - Господин мой, - проговорила она медленно. - Вчерашний день кое-чему
научил  меня;  выводы,   которые   я   сделала,   боюсь,   покажутся   вам
неприемлемыми.
     - Ну-ну, - сказал Руттул с усмешкой. - Что ты там придумала?
     - Я прошу вашего разрешения посвятить часть моего обучения  некоторым
хокарэмским приемам.
     Руттул удивился.
     - Я не хочу зависеть от слуг, - продолжала Сава, - когда  моей  жизни
или чести  будет  угрожать  опасность.  -  Саве  прискучило  уже  говорить
длинными  тщательно  обдуманными  фразами,  но  позволить   себе   бросить
высокопарный стиль она уже не могла.
     - А как ваши занятия геральдикой? - спросил Руттул. - Я слышал жалобы
учителя.
     - Он больше не будет жаловаться, - твердо сказала Сава.
     - Звучит зловеще, - усмехнулся Руттул. Он оглянулся, поманил  Стенхе:
- Пусть попробует, - сказал Руттул. - Только осторожно, чтоб с ней не  дай
бог что-нибудь не случилась.
     Стенхе поклонился, а когда Руттул уехал, сказал Саве тихо:
     - Госпожа моя, я не знаю науки боя для благородных дам.
     - Значит, придется ее выдумать, - легкомысленно ответила Сава.
     Руттул полагал, что Сава, внезапно загоревшись новой  идеей,  так  же
быстро и остынет, едва набьет десяток синяков. Но  Сава  взялась  за  дело
рьяно, и первые несколько уроков,  которые  преподал  ей  Стенхе,  хотя  и
вымотали ее до изнеможения, отказаться от затеи заняться мужским делом, не
заставили.
     Надо сказать, высокие  требования,  которые  сразу  предъявил  Стенхе
принцессе, и имели целью  отвадить  Саву  от  неженских  дел;  неодобрение
Стенхе Сава уловила и поддаваться ему  не  собиралась.  Волей-неволей,  но
Стенхе до сих пор воспитывал Саву вовсе не  как  изнеженную  барышню;  она
хорошо плавала и ездила верхом и большую часть дня проводила под  открытым
небом, лазая по деревьям и карабкаясь на высокие курганы.
     Все это сейчас помогало ей, и еще помогал Маву - бесценными советами,
на которые скупился теперь рассерженный Стенхе.
     - Ну нет, - говорила принцесса Маву. - Он меня не переупрямит.
     - Упрямство? - удивился Маву. - Против хокарэма? Ты  меня  удивляешь,
госпожа.
     - А что нужно, чтобы победить хокарэма? - с живым интересом  спросила
Сава.
     - Хокарэмы непобедимы, - заявил Маву.
     - Такого не бывает, - возразила Сава. - И на  хокарэмов  должна  быть
управа.
     - Что-нибудь сверхъестественное, - ответил Маву. -  Вроде  Руттуловых
фокусов.
     Сава удивилась:
     - Ни разу не видела, чтобы Руттул делал что-то сверхъестественное.
     - Я тоже, - кивнул Маву. - Но зато наслышан о его способностях.
     - А, - небрежно произнесла Сава. - Все это сплетни...
     Маву не стал вдаваться в подробности.
     - Чтоб победить хокарэма, - сказал он глубокомысленно, - надо вызвать
его симпатию и заставить его желать тебе победы.
     - Хм, - не менее глубокомысленно отозвалась Сава. - По-моему,  Стенхе
вовсе не питает ко мне неприязни.
     - Со  Стенхе  это  не  пройдет,  -  возразил  Маву.  -  Он  тебя  как
облупленного знает. - Так что или сдавайся, и более об  этой  глупости  не
вспоминай, или терпи, пока терпится, а там глядишь - легче станет.
     Обнадеживающая сентенция хокарэма Савири мало утешила,  но  что  было
делать? И Сава, стиснув зубы, как могла выполняла требования Стенхе. Уж  и
погонял он ее! Сава заметно осунулась, измотанная бесконечными пробежками,
заплывами и прочими упражнениями, а до нужных ей приемов драки дело еще не
доходило. Спрашивать же у Стенхе, когда дело наконец дойдет до вожделенных
приемов, было бесполезно;  Сава  это  отлично  понимала.  Маву  же  на  ее
расспросы только пожимал плечами:
     - Где же твоя выдержка, госпожа? Ты же хочешь стать хокарэми...
     Сава перестала спрашивать и его.
     Руттул, присматривавшийся к методам обучения с интересом, не выдержал
раньше, хотя, конечно, из воспитательных соображений вида Саве не показал.
     - Послушай-ка, Стенхе, - заявил он старшему  хокарэму  четыре  месяца
спустя, когда увидел, что Сава бегом возвращается с купания под назойливым
осенним дождем. - Что это  ты  вытворяешь,  старик?  Был  у  меня  в  доме
сорванец в юбке, а теперь уж и юбки больше не осталось... Ты куда гнешь?
     Замечание  Руттула  относительно  юбки  было  вызвано  следующим:   в
последнее время Сава оценила удобство коротких хокарэмских штанов и  стала
щеголять в них даже тогда, когда необходимости в них не было.
     Руттул  пару  раз  стерпел,  пока  она  разгуливала   перед   ним   в
полюбившемся ей наряде, потом сделал замечание и потребовал, чтобы Сава не
смела показываться перед ним в этих дурацких куцых штанах  и  вспомнила  о
том, что она принцесса.
     - Ну почему я должен оплачивать твои расходы на платья, если  ты  все
равно их не носишь?
     Расходы  на  Савины  наряды  были  значительной  из  статей  расходов
Руттула. Сава очень любила  носить  яркие  платья,  а  еще  больше  любила
сочинять немыслимые покрои и цветовые сочетания;  каждое  ее  платье  было
совершенно фантастическим, ни на что не похожим.
     Сургарские дамы и девицы считали Саву в  вопросах  моды  недосягаемым
авторитетом, настолько высоким, что даже и не пытались перенять покрой  ее
платьев,  довольствуясь  только  заимствованиями  отдельных   деталей,   а
ланарские  купцы,  торгующие  тканями,  заказывали  сургарским  художникам
рисунки с красочных Савиных нарядов.
     Последний год "сургарский" стиль начал проникать за границы  Сургары,
пока только в Ланар, где зажиточные модницы пытались поразить  воображение
кавалеров самыми  невозможными  нарядами.  Ранее  "сургарский"  стиль  был
представлен в Ланаре только в мужской моде; законодателем тут был  Малтэр,
на которого, в свою очередь, произвели впечатление илартауские наряды.
     Петушиная пестрота костюмов Малтэра и вдохновила Саву выдумывать свои
платья, не считаясь с традициями; сейчас Сава вела с  Малтэром  оживленную
переписку, посвященную вопросам  моды;  они  соревновались  во  все  более
абсурдных затеях: Малтэр, например, предлагал укоротить  юбку  до  колена,
как у ирауских крестьянок, но носить ее с бесчисленным  множеством  пышных
нижних юбочек, из которых только одна, самая  нижняя  и  довольно  тонкая,
должна была спускаться до пяток, защищая врожденную стыдливость прекрасных
дам. Сава же предлагала для  верховой  езды  просторную  запашную  юбку  с
надеваемыми под нее штанами.
     Как ухитрялась Сава совмещать  изматывающие  тренировки  у  Стенхе  с
руководством швеями, непонятно, но в последние времена идеи,  которые  она
пыталась воплотить в ткань, приближались к функциональным. Так,  например,
она напрочь ликвидировала волочащиеся шлейфы, укоротила подол на  четверть
локтя,  чтобы  "предотвратить  случайное  наступание  на  юбку",  и  стала
задумываться о дальнейшем укорачивании юбки, чтобы не  вспоминать  о  ней,
когда бегаешь по лестницам. Взамен тонких  туфелек,  у  которых  постоянно
протирались подошвы, Савири ввела башмаки  и  сапоги  на  плотной  кожаной
подметке, наподобие мужских, а чтобы довести сходство с мужской обувью  до
максимума, позаимствовала и каблуки. Но Руттул тут же запретил  ей  носить
высокий каблук, а она, убедившись, что это не очень удобно, покорно с  ним
согласилась, умерив высоту.
     И еще она ввела разрезы на юбках. Пока  длина  разреза  подползала  к
колену, Руттул помалкивал, однако обнаружив однажды, что разрез  открывает
почти все Савино бедро, Руттул вскинул брови, ничего не сказав,  но  через
час разрез был зашит.




                               ЧАСТЬ ВТОРАЯ


                                    1

     Место для  сургарской  заставы  было  выбрано  исключительно  удачно:
долина, заросшая редким  кустарником,  просматривалась  на  несколько  лиг
вперед; ее невозможно миновать, есть уж вы решились совершить  путешествие
из Майяра в Сургару по суше. В этой долине становились видны тайные  тропы
контрабандистов; обойдя майярскую заставу  по  головокружительным  тропам,
контрабандисты шли к Воротам великой и запретной Сургары вопреки обычаям в
открытую.
     Но отряд,  приближающийся  сейчас  со  стороны  Майяра,  менее  всего
напоминал караван контрабандистов, да и двигался он не  по  какой-либо  из
троп, а по старинному тракту, ныне заброшенному.
     -  Майярцы,  -  доложил  один  из   сургарцев   начальнику   заставы,
немолодому, седому уже сотнику.
     - Да-а? - отозвался тот. Время  было  обеденное,  сотник  только  что
хорошо закусил, полный желудок и дневная жара  размаривали  его.  -  Вечно
майярцы не вовремя, - заметил сотник.
     Команд приготовиться к бою он не давал: каждый на заставе и так знал,
что надлежит делать в случае приближения неприятеля; стражи  разошлись  по
своим местам: лучники и пращники заняли позиции в скалах, четверо с мечами
встали в Воротах, прикрытые огромными щитами из тройной бычьей кожи;  щиты
эти перегораживали проход надежно, но не мешали стражам заставы.
     - У них посольские вымпелы, - доложил дозорный.
     - Посольские? - удивился начальник стражи. - С чего бы это?
     Он стоял перед щитами, глядел на приближающийся  отряд  и  ковырял  в
зубах выструганной из веточки зубочисткой. Посольских  вымпелов  начальник
заставы еще не видел;  глаза  у  него  были  послабее,  чем  у  дозорного.
Вымпелы? Что-то подобное сотник и ожидал: уж очень бесстрашно,  ничуть  не
скрываясь, направлялись к Воротам Сургары майярцы. Да и маловато их  было:
всего дюжина человек, едущих верхом, да еще несколько мулов под грузом.  А
вьючные мулы - уж безусловно лишние при нападении, так что  майярцы  ехали
мирные, только вот зачем?
     Последние  семь  лет  Майяр  Сургару  игнорировал,  убедившись  после
нескольких коротких войн, что Сургару одолеть  не  удастся.  Тогда  скрепя
сердце Верховный король и Высочайший Союз допустили существование рядом со
Священным Майяром сильного государства мятежных рабов. Но  всем  подданным
короля и высочайших принцев под страхом смерти запрещено было приближаться
к Воротам Сургары. Заставы  Майяра  тоже  были  мощными;  они  вылавливали
беглых рабов, и если допускали  деятельность  контрабандистов,  то  только
потому, что те давали щедрую мзду и клятвенно обещали с беглыми рабами  не
связываться.
     А вот теперь появляется это неожиданное посольство...
     Сотник отбросил щелчком зубочистку и  стоял,  уцепив  руки  за  пояс,
смотрел,  как  приближаются  майярцы.  Теперь  их  разделяло  чуть  меньше
четверти лиги; начальник стражи уже разглядел пламенеющие вымпелы.
     - Флаги Карэна и Пайра, - доложил дозорный.
     - Вздор, - возразил сотник. - Карэна болен. Смотри получше.
     - Карэна, - настаивал дозорный. - Я флагов его никогда не видел,  что
ли?
     Карэна... Не могло быть старика Карэны среди  этих  майярцев;  Карэна
уже давно лишился возможности передвигаться верхом. Полупарализованный, он
теперь никогда не покидал своего замка.
     Карэна умер, догадался сотник. Только так можно  объяснить  появление
флага  Карэны  на  границе  с  Сургарой.  Более  молодой,  более  здоровый
наследник Карэны приближался сейчас к заставе.
     Сотник вглядывался в приближающихся майярцев, но никто из них не  был
похож на наследника Карэны. Пайра?  Да,  Пайру  начальник  стражи  увидел.
Молодой  Пайра,  уже  прославленный  своей  доблестью,  был   единственным
аристократом среди всадников; остальные были много проще: служилые дворяне
и простые солдаты. Однако два флага бились на ветру над их головами.
     - Уж не стал ли  Пайра  наследником  Карэны?  -  пробормотал  сотник.
Стоящий  рядом  с  ним  дозорный  пожал  плечами.  Но  это  было   слишком
невероятно. Получив имя Карэны, род Пайры стал бы  по  влиянию  на  страну
равен Горту или Ирау; вряд ли Высочайший Союз спокойно бы воспринял это, и
тем более вряд ли  старик  Карэна  передал  бы  высочайшую  власть  своему
нелюбимому вассалу. Как старик Карэна пытался уязвить все более богатеющий
и  богатеющий  род  Пайра!  Он  поручал  Пайре  самые  неприятные  задачи,
задевающие  честь  гонористого  вассала;  Пайра  терпел,  снося  бесчестье
стиснув зубы; слишком высоко Пайра  ценил  законы,  чтобы  позволить  себе
ответить на обиды.
     - Пайра выполняет очередное поручение,  -  сказал  сотник.  -  Уж  не
думаешь ли ты, что Пайра по своей воле приедет в Сургару?
     Дозорный молчал. Начальник явно говорил сам себе, не ожидая ответа. А
Пайра был уже совсем близко.
     Сотник выступил вперед и сказал, подняв руку:
     - Привет тебе, высокорожденный Пайра!
     Пайру обращение  такое  покоробило;  лицом  своим  он  владел  плохо,
заметная гримаса скользнула по скулам, но он взял себя в руки и ответил:
     - Привет тебе, страж Ворот.
     Сотник ждал.
     Пайра помедлил и сказал:
     - Меня ведут в Сургару  мои  вассальные  обязанности.  -  Он  смотрел
строго, не мелькнет ли тень усмешки по лицам сургарцев, но  сургарцы  были
серьезны и внимательны. - У меня поручение в дом Руттула.
     Сотник молчал.
     Пайра сделал паузу и продолжил:
     - Так что мне нужно проехать в Сургару.
     Необходимость объясняться с бывшим рабом казалась Пайре унизительной,
но сотник не собирался щадить чувства вельможного майярца.
     - Ты не сказал ничего, - проговорил сотник, - что объясняло  бы  цель
твоего прибытия в Сургару, высокорожденный Пайра. И я бы хотел  посмотреть
твои подорожные.
     - Откуда у меня могут быть сургарские подорожные? - возразил Пайра.
     - Покажи майярские, высокорожденный Пайра.
     Пайра опустил руку в седельную сумку  и  вынул  пергаментный  свиток.
Сотник ступил вперед и взял свиток из руки Пайры. Он внимательно  осмотрел
печати и подписи; глупо, конечно, подозревать в подлоге Пайру,  но  служба
есть служба; сотник нашел печати удовлетворительными  и  принялся  изучать
текст подорожной. Читал он  неумеючи,  водя  пальцем  по  строкам,  шевеля
губами;  понимал  прочитанное  он  не  очень  хорошо,  и  ему  то  и  дело
приходилось возвращаться к уже прочитанному. Пайра терпеливо ожидал. Текст
подорожной не был длинен, но сургарец разбирал его долго;  наконец,  когда
терпение Пайры стало  истощаться,  начальник  заставы  свернул  пергамент,
оглядел еще раз, уже не очень внимательно, и вернул Пайре.
     - Тут ничего не сказано о цели  твоего  путешествия,  высокорожденный
Пайра, - сказал сотник. - Я все же прошу тебя объяснить,  какое  право  ты
имеешь разъезжать под флагом Карэны?
     Право? По мнению Пайры, не сургарцам бы разбирать его  права,  но  он
опять сдержался и сухо объяснил, что высочайший Карэна решил передать знак
Оланти внучке своей, принцессе Савири, жене Руттула и дочери короля  Лаави
(Пайру передернуло, когда он  титуловал  принцессу:  полагалось  именовать
женщин сначала по имени мужа, потом  по  имени  отца,  но  Пайре  пришлось
сделать  над  собой  усилие,  упоминая  имя  мятежника   Руттула   впереди
королевского имени).
     Сотник раздумывал. Передача знака Оланти принцессе  Савири  была  еще
невероятней,  чем  все  то,  что  он  успел  придумать,  пока  глазел   на
приближение майярского отряда к заставе. Если принцесса Савири получит сан
высочайшей, это будет означать, что Руттул получит возможность  влиять  на
политику Майяра. Как могли допустить такое высочайшие принцы?
     Сотнику подумалось, что вся эта история - всего лишь уловка, хитрость
для того, чтобы майярцам удалось проникнуть в Сургару. Но какая может быть
выгода от вторжения в Сургару столь малочисленного отряда?
     - Трудно поверить, - сказал сотник в лицо Пайре.
     - Ты сомневаешься в моих словах, сургарец? - спросил Пайра с угрозой.
     - Твой рассказ мне кажется сказкой, - ответил  сотник.  -  Может,  он
правдив. Но что заставит  меня  в  него  поверить?  Только  не  твой  меч,
высокорожденный Пайра.
     Пайра  отпустил  рукоять  меча,  за  которую   схватился,   несколько
мгновений рассматривал сургарца, что-то соображая,  а  потом  вынул  из-за
пазухи сафьяновый коробок. Сотник протянул к нему руки, но  пайра  коробок
не отдавал: он раскрыл его, и в  этом  футляре  на  темно-лиловом  бархате
сотник увидел драгоценный цветок. Сотник разглядывал изделие из  золота  и
изумрудов внимательно; но разве мог он понять, подделка это или  же  перед
ним действительно знаменитый знак Оланти, каких всего семь на весь Майяр.
     - Ты убедился? - спросил Пайра. Сотник поднял на него  глаза.  Более,
чем драгоценность, его убедило поведение  Пайры:  Пайра  нервничал,  Пайру
угнетала необходимость вести переговоры с  бывшим  рабом,  Пайру  коробила
необходимость показывать этому рабу священный знак Оланти, да  и  хотелось
Пайре, вероятнее всего, находиться  сейчас  далеко  отсюда,  где-нибудь  в
Майяре.
     - Хорошо, - сказал сотник. - Я дам тебе, высокорожденный Пайра, двоих
моих солдат в сопровождающие. - Он оглянулся. - Пропустите их,  -  крикнул
он.
     Мечники сдвинули щиты в сторону. Проход через Ворота был открыт.
     Пайра махнул своему отряду и поехал вперед, в узкое  ущелье,  которое
издревле называлось Воротами  Сургары.  Он  был  здесь  впервые  и  потому
позволил себе с любопытством оглянуться вокруг. По  его  мнению,  гарнизон
ворот был слишком  велик;  чтобы  защищать  это  великолепно  обустроенное
природой место, людей требовалось  гораздо  меньше,  но  Пайра  тут  же  и
сообразил, что если бы он был властелином Сургары, он оставил бы в Воротах
людей гораздо больше, чем решил сначала -  не  стоило  полностью  доверять
неприступности скалистой гряды,  стеной  стоящей  от  моря  до  Миттауских
болот.
     Ворота Сургары  ничем  не  напоминали  обычные  крепости  с  высокими
стенами, неприступными рвами, с башнями  и  внутренними  дворами,  но  это
действительно было прекрасно защищенное укрепление. Божьим соизволением  и
человеческой смекалкой здесь было создано одно из чудес мира.
     Ворот как таковых здесь не было.  Когда  отошли  в  сторону  мечники,
унося с собой тяжелые щиты, ущелье показалось Пайре пустым,  но  он  почти
сразу понял, что ошибся. Он поднял голову и обнаружил над собой  настоящий
город. Домами в этом городе были  пещеры,  улицами  -  раскинутые  висячие
мостики и  лестницы.  И  в  этом  городе  жили  люди  -  не  только  воины
пограничной стражи, но также их жены и дети.
     Весть о неожиданных гостях уже разлетелась по всем пещерам, и десятки
глаз смотрели сейчас, как проезжают внизу извечные враги.
     Пайра воспринял эти взгляды  как  очередное  унизительное  испытание;
делать было нечего, приходилось терпеть, каждую минуту ожидая  плевка  или
камня.  Люди  Пайры  тоже  притихли,  посматривая  по  сторонам  и   вверх
враждебными  взорами;  они  чувствовали  себя  как  в  ловушке  и  ожидали
нападения. А сургарцы смотрели на них сверху, переговаривались негромко  и
непонятно на тарабарском языке беглых рабов.
     Ущелье  казалось  бесконечным.  Пайра   механически   отмечал   умело
устроенные камнепады; жутко было проезжать под ними, зная, что  достаточно
сургарцам обрезать несколько веревок и  умопомрачительные  громады  камней
устремятся вниз, погребая под собой все, что ни подвернется. Затем о  том,
что было сверху,  пришлось  забыть.  Сухое  каменистое  дно  ущелья  вдруг
превратилось в гниющее болото; уровень воды был глубок, но стало скользко,
лошади оступались, а две и вовсе упали в черно-зеленую муть.  "Не  хватает
еще мне свалиться на потеху черни",  -  думал  Пайра,  отметая  в  сторону
мысли, что болото устроено  сургарцами  нарочно.  Но  это,  конечно,  были
шуточки богов: болото,  взбитое  конскими  копытами,  обернулось  скромным
ручейком и заструилось вперед, к Сургаре.
     Пайра оглянулся на Мангурре, своего хокарэма-телохранителя. Мангурре,
не страдая излишней  гордостью,  смотрел  вокруг  во  все  глаза;  на  его
курносом  лице  было  написано  удовольствие;  он  сейчас  казался  совсем
бестолковым, но  Пайра  не  настолько  плохо  знал  своего  телохранителя.
Мангурре уже соображал, каким образом он взялся бы за штурм Ворот Сургары;
он  любил  такие  задачки,  хотя,  когда  дело  доходило  до  того,  чтобы
претворить в жизнь их решение, он обычно отходил  в  сторону  и  предлагал
делать это другим; Пайра подозревал,  что  поступал  Мангурре  так  не  из
скромности или лени, а для того, чтобы посмотреть,  как  безупречный  план
может быть погублен ошибками исполнителей.
     Двое  сургарцев,  выделенных  сотником  для   сопровождения   отряда,
посматривали на Мангурре неодобрительно. В  старшем  из  них  было  больше
злости, второй, совсем юнец, проявлял скорее интерес к одному из врагов, о
которых много слышал, но  никогда  еще  не  видал;  он  окидывал  хокарэма
быстрым взором и почти неслышно шептал что-то  своему  спутнику.  Мангурре
казался ему не более опасным,  чем  остальные  майярцы.  Старший  сургарец
знал, что это не так; ему в жизни всего удалось повидать, об этом  говорил
след от кольца на его запястье, и о хокарэмах  он  знал  не  понаслышке  -
недаром он придерживал коня, стараясь ехать на два корпуса сзади.
     Хокарэмы... О них сотни небылиц гуляют по Майяру и за его  пределами,
но разве что сами хокарэмы могли бы разобраться, есть ли в  тех  небылицах
зерно истины.
     Многое говорили о хокарэмах, даже приписывали им тайные празднества с
чуть ли не людоедскими обрядами, но  никто  никогда  не  сомневался  в  их
жестокости.
     Но разве можно поверить в это, глядя в простоватое лицо Мангурре?
     В стенах ущелья давно метался грохот: отряд приближался  к  водопаду.
Река, которая, собственно, и создала Ворота Сургары, сейчас, в сухое время
года, была совсем немноговодна, скорее напоминая ручей.  Она  устремлялась
по тому рукаву, который  вел  к  Сургаре;  второй  рукав,  спускающийся  к
Майяру, наполнялся водой только в осенние дожди или  весной,  когда  таяли
снега; тогда река поворачивала вспять ручеек, превращая Ворота  Сургары  в
неприступное ущелье. У водопада старший  сургарец  предложил  спешиться  и
идти по узенькой тропе, ведя  коней  в  поводу.  Здесь  легко  можно  было
оступиться и упасть во взбитую  тяжелой  струей  воду  в  яме  у  подножия
водопада.
     Мангурре успевал посмотреть и под  ноги,  и  вверх.  Там,  на  высоте
сорока  локтей  была  проложена  "сухая"  тропа,  обеспечивающая  связь  с
Сургарой во время паводков. Для верховых та тропа не  годилась,  пешие  же
скороходы могли в любое время отправлять в  Тавин.  "А  может,  у  них  на
выходе из ущелья застава со сменными конями?" - размышлял Мангурре, и  так
оно и оказалось, но обнаружилось это только на следующий  день,  поскольку
ночевать им пришлось в  ущелье,  на  специально  оборудованной  для  этого
площадке.  Здесь  было  тесновато,  но  другого  места   для   привала   в
полузатопленном ущелье не было. Для караванов, следующих в  Сургару  и  из
Сургары, был устроен бревенчатый настил с несколькими  хижинами  и  местом
для костра. Пайре хижины не понравились, он брезгливо  приказал  поставить
для него палатку.
     Утром, когда в ущелье было еще  темно,  путь  продолжился,  и  только
ближе к вечеру, когда стены начали расступаться, отряд вышел  на  открытую
холмистую равнину.
     Тут Пайра и велел останавливаться на ночлег, хотя до заката было  еще
далеко. Такая остановка была вполне в порядке вещей; в портулане,  которым
запасся Пайра перед поездкой, остановка даже настоятельно рекомендовалась,
и сургарцы, которым он сообщил о своем решении, тоже ничуть не  удивились;
старший сказал даже, что и сам бы это посоветовал - путь по ущелью был  не
из легких.
     А два дня спустя, в третьем часу после полудня отряд Пайры въезжал  в
Тавин. Уже  задолго  до  этого  местность  стала  людной;  Пайру  коробили
устремленные на него удивленные, а часто и враждебные взгляды,  но  делать
было нечего. В Тавине же поглядеть на майярцев сбегались  целые  толпы,  и
надо сказать, они вовсе не молчали. Правда, оскорбительных выкриков  Пайра
не слышал, но неодобрительный шепоток сопровождал отряд на  всем  пути  от
городских мостов до дома Руттула.
     Тавин - город  своеобразный.  Расположенный  на  острове,  он  больше
надеялся, как на преграду, на просторы Тавинского озера, чем на крепостные
стены, опоясывающие его. Поэтому Тавин мог позволить себе  широкие  улицы,
просторные площади и даже большие сады.  Вид  у  Тавина  был  деревенский,
простоватый.
     - Занятный городок, - одобрительно  пробормотал  Мангурре  за  спиной
Пайры.
     Принц Руттул жил в большом, однако не в  роскошном  доме  -  простота
была почти неприличная.
     - Подумать только, - чуть слышно проговорил Мангурре. - Как легко его
убить...
     Пайра прекрасно понимал своего хокарэма. В самом деле, почему ни одно
покушение на Руттула не удалось? Какое везение помогало  Руттулу  избегать
их? Подосланные убийцы не достигали цели; правда, за это дело  только  раз
брались хокарэмы, но результат того  покушения  был  ошеломляющ:  один  из
двоих сгинул бесследно, а другого, закованного в цепи, вывезли в  Майяр  в
сундуке.  Парень  краснел,  как  маленький,  от  унижения,  но  ничего  не
рассказал даже хокарэмам - какая сила  могла  его  одолеть.  Однако  каким
беззащитным выглядел Руттул!
     Он был в своем обычном бархатистом черном костюме, не знающем  сносу.
Кроме золотистой отделки, украшений, как  бы  то  ни  было  подчеркивающих
богатство и власть, не было.
     Пайра никогда не видел раньше Руттула и  поразился,  как  правы  были
люди, описывая лицо Руттула  как  неприятное.  Он  не  был  уродом,  принц
Руттул, но черты его лица были настолько необычными, что взгляд  резали  и
бледная кожа, и пронзительно светлые, почти желтые  глаза,  и  желтые  же,
густо тронутые сединой волосы.
     - Приветствую тебя, высокорожденный Пайра,  -  сказал  Руттул,  делая
навстречу несколько шагов.
     Пайра сдержанно поклонился. Руттул пригласил его в кабинет, указал на
кресло, предложил вина.
     Поначалу  разговор  шел  о  погоде,  о  дальней  дороге  и   дорожных
случайностях - обычный,  ничего  не  значащий  разговор,  который  ведется
исключительно ради приличия. Потом Пайра осмелился осведомиться о здоровье
принца Руттула и его высочайшей супруги.  Руттул  чуть  заметно  удивился;
Пайра именовал принцессу Савири как будто не по сану. Затем Руттул  понял,
в чем дело, и спросил о здоровье высочайшего Карэны.
     - Его здоровье как будто не ухудшилось, - ответил  Пайра.  -  Но  он,
намереваясь достойно подготовиться  к  смерти,  принял  монашеский  чин  и
удалился от дел.
     - Он не так уж и стар, - заметил Руттул.
     - Да, - согласился  Пайра,  -  но  ему  последние  годы  было  трудно
двигаться.
     Руттул помолчал.
     - Я отношусь к высочайшему Карэне с  искренним  уважением,  -  сказал
Руттул немного погодя.  -  Но  не  думаю,  чтобы  он  решил  послать  тебя
известить принцессу Оль-Лааву и меня о своем уходе от дел.
     - Разумеется, - холодно ответил Пайра. - Собственно, он  послал  меня
не к тебе, высокорожденный Руттул, а к  твоей  высочайшей  супруге.  Принц
Карэна завещал ей свое право на знак Оланти.
     Пайра полагал, Руттул удивится, услыхав такие немыслимые речи. Но то,
что слетело с губ Руттула, он ожидать никак не мог.
     - Значит, принц Аррин умер, - задумчиво проговорил Руттул. -  Жаль...
Жаль!
     Сначала  Пайра   не   понял.   Потом   догадался,   какое   сплетение
государственных интересов стоит за завещанием  Карэны.  Потом  возмутился:
знак Оланти был для  него  священен,  а  тут  его  используют  в  качестве
подачки.
     Руттул его возмущение заметил.
     - Неужели ты думал, - спросил он,  -  что  Высочайший  Союз  позволит
принцессе стать наследницей короля?
     - Это бесчестно, - возразил Пайра.
     - Ну что ты!
     Пайре было трудно понять:
     - Они же оскорбляют вас - тебя и госпожу принцессу!
     - Ты слишком молод, - ответил  Руттул.  -  Прости  меня,  ты  слишком
горяч.
     Эти слова могли бы показаться унизительными молодому аристократу,  но
Пайра пропустил их мимо ушей, а Руттул продолжал:
     - Сегодня ты отдохнешь, а завтра мы с тобой  поедем  в  Савитри.  Там
живет сейчас принцесса. Савитри прекрасное  место;  я  надеюсь,  там  тебе
понравится...
     "Он считает меня мальчишкой?" - подумал Пайра. Но  затевать  ссоры  в
чужой стране да еще с мужем принцессы, вассалом которой только  что  стал,
Пайра не рискнул и послушно прошел в отведенные ему покои.
     Савитри он так и не увидел; утром его разбудили  суматоха  и  шум  во
дворе и в доме: принцесса Савири, узнав о появлении майярцев, не сочла  за
труд вернуться в Тавин.
     - Рада тебя видеть, - улыбнулась она  Пайре,  когда  они  встретились
перед завтраком. - Очень рада. Я хочу надеяться, тебе понравится наш  дом.
Правда, он заведен не на майярский лад, но...
     Как Пайре мог не понравиться этот дом, когда хозяйкой в нем была фея:
приветливая, хрупкая, нежная фея в  фантастических,  никогда  не  виданных
одеждах?
     Конечно, он видел, что это совсем девочка, и что ей всего  тринадцать
лет, но многое, очень многое придавало ей в глазах Пайры священный ореол.
     Она была дочерью короля.
     Она была обладательницей знака Оланти, а могла бы стать и наследницей
престола - то есть, будущей королевой.
     И она была женой Руттула.
     Принцесса и дракон, думал Пайра, глядя на нее и на Руттула. Но только
принцесса вовсе не  жаждет  избавления,  и  Пайре  не  придется  стать  ее
рыцарем, защищая  ее  копьем  и  мечом.  А  дракон  добродушен  с  свысока
посматривает на юношескую влюбленность майярца.
     Принцесса расспрашивала Пайру о  майярских  модах.  Что  мог  сказать
Пайра? Разве самое главное в одежде покрой? Платья достаются в наследство,
и красота их - в их ценности, в  роскоши  шелков  и  бархата,  в  пышности
кружев, в узорах жемчужных вышивок.
     - Скучно, - улыбалась в ответ Савири. - Скучно все время носить  одни
и те же платья. И скучно шить платья по одному-единственному фасону...
     Все дни, которые оставались  до  назначенного  отъезда  в  Майяр,  на
женской половине дома Руттула царила суматоха. Непрерывно  отправлялись  в
Савитри  посыльные  за   какими-то   безделушками,   отрезами   тканей   и
драгоценностями.
     Как много денег тратила принцесса на удивительные платья, из  которых
скоро вырастет!
     - Я на ее тряпках не разорюсь, с улыбкой говорил  Руттул.  -  Молодые
девушки должны одеваться красиво. Это хорошо влияет на характер.
     Что  будет  с  Майяром,  если  его  женщины  заразятся  от  принцессы
ненасытной жаждой роскошных нарядов, вздыхал Пайра.
     Принцесса Савири за все это  время  обратилась  к  Пайре  с  просьбой
только один раз, но зато  просьба  эта  поставила  Пайру  в  тупик  -  она
попросила сопровождать ее в театр.
     - Понимаешь, - объяснила  она  невинно,  -  я  очень  люблю  смотреть
представления, но принц не имеет времени часто ходить в театр. А у  нас  в
Сургаре дамам без сопровождения  мужчин  в  театр  ходить  нельзя.  Можно,
конечно, попросить кого-нибудь из подчиненных принца, но часто  такого  не
позволишь: стоит появиться с кем-нибудь на людях больше  трех  раз  и  уже
ползут сплетни.
     Пайра был в недоумении. Чтобы в Майяре  знатная  дама  отправилась  в
театр... Неприлично!
     - Спроси у принца, пайра, если есть сомнения.
     Пайра спросил. Руттул выслушал, сказал доброжелательно:
     - Да, пожалуйста, если тебя не затруднит.
     Затруднений-то никаких,  пожалуй,  кроме  разве  что  косых  взглядов
сургарцев; Пайра к этим взглядам уже привык и не обращал на них  внимания.
Так что однажды  под  вечер  Савири  и  Пайра  в  сопровождении  хокарэмов
отправились на окраину Тавина, где на постоялом дворе "У горького колодца"
давала представление актерская труппа.
     Для знатных и богатых гостей хозяин расставил у самого помоста кресла
и стулья;  Савири  удобно  устроилась  в  неуклюжем  кресле  на  подушках,
принесенных из ее портшеза. Пайра сидел  на  стуле  около  нее;  Стенхе  и
Мангурре расположились у  их  ног;  Маву  занял  позицию  подальше,  завел
разговори с миловидной хохотушкой, но не забывал посматривать вокруг.
     Савири нетерпеливо дожидалась начала; полумаска, по обычаю,  скрывала
ее лицо, но все в округе, конечно, знали, что  за  дама  посетила  сегодня
Горький колодец. Для развлечения дам певец пел баллады;  но  Савири  ждала
вовсе не этого.
     Витиеватое  название  пьесы  не  показалось  Пайре  знакомы;  но  как
выяснилось, он уже видел ее в  Гертвире;  пьеса  рассказывала  о  подвигах
героя древности Ваору  Танву.  Пайра  историю  Ваору  Танву  знал  хорошо,
поэтому сначала представление показалось ему скучноватым. Но актеры играли
отлично; Пайра увлекся.
     Хокарэмы рассматривали представление со  своей  точки  зрения;  когда
Ваору Танву и прекрасная воительница Санги Тависа Немио  обнажили  мечи  и
бросились в сражение, Мангурре заметил тихо: "Красивый танец... Эти  парни
мечами владеют хорошо. Вот этот, который Санги, по-моему, даже лучше..."
     - Задира и буян, - ответил Стенхе  почти  неслышно.  -  И  достаточно
умен, чтобы успевать смыться вовремя.
     - Прекрасно танцуют, - повторил Мангурре.
     Танец-сражение завершился: Санги Тависа Немио  признала  Ваору  Танву
искусным воином, достойным стать ее мужем. Пайра  вдруг  вспомнил,  что  в
гертвирском спектакле за этим эпизодом следовала  совершенно  непристойная
сцена, и Пайра с ужасом сообразил, что сейчас юная принцесса Савири увидит
это непотребство. Нет, нельзя женщин пускать в  театр;  уж  свою  жену  бы
Пайра и близко  туда  не  подпустил.  Но  что,  что  делать  сейчас?  И  с
облегчением Пайра понял, что в сургарском театре  женщин  играют  мужчины;
так что все, что  произошло  потом,  составил  веселый,  но  двусмысленный
диалог, который, как надеялся Пайра, Савири не поняла.
     Савири поманила Стенхе и сказала тихо:
     - Хонт обожает ставить пьесы с драками.
     - А зрители обожают их смотреть, - усмехнулся Стенхе. - К тому же  он
кроме драк и не умеет ничего играть. Любовную сцену ему трудно осилить.  В
любовных сценах хорош Артавину.
     - Жаль, что он сегодня не играет, - проговорила Савири. - Он болен?
     - У него запой, - ответил Стенхе.
     Пайра прислушивался с возрастающим негодованием. Этот  холоп  болтает
языком без  спросу,  причем  говорит  такие  вещи,  которые  и  слушать-то
благородное дама не подобает. Прикрикнуть? Но Пайра не хотел привлекать  к
себе внимание сургарцев. Он тихонько пнул Стенхе сапогом. Стенхе обернулся
с недоумением. Пайра проговорил сквозь зубы:
     - Не болтай лишнего...
     Стенхе кивнул и отвернулся. К  чужому  господину  он  не  обязан  был
проявлять особую почтительность, но все же, Пайра заметил, на язык  Стенхе
стал сдержан, а точнее молчалив. Он  пару  раз  ответил  утвердительно  на
реплики Мангурре, а с Савири больше не разговаривал,  тем  более  что  она
увлеклась похождениями Ваору Танву.
     Действие стремительно продвигалось к развязке; интрига  закручивалась
так  туго,  что  казалось,  уже  и  надежды  нет,   что   все   завершится
благополучно. Сургарский драматург обращался с  преданием  о  Ваору  Танву
весьма вольно; он ввел несколько эпизодов, каких никак не могло быть ни  в
каноническом сюжете, ни в гертвирском спектакле; Пайра вернулся  к  мысли,
что находится в стране, где бывшим рабом быть незазорно, И хотя он не  мог
относиться к этому с пониманием, все же показалась ему достойной  уважения
любовь сургарцев к своему государству. Честно говоря, сургарцам  было  чем
гордиться;  удачное  восстание   превратило   былую   окраину   Майяра   в
процветающую страну. Руттул  оказался  достаточно  силен,  чтобы  укрепить
положение мятежников, создать авторитетную верхушку и превратить  жаждущую
крови и свободы толпу во вполне  управляемую  армию.  Подумав  так,  Пайра
решил, что в далеком году Камня Руттул  спас  не  только  этих  восставших
рабов, но и  огромные  майярские  пространства  от  тяжелой  изнурительной
войны: он сумел сконцентрировать силы мятежников в  Сургаре,  сравнительно
более изолированной области Майяра. Каким образом ему  удалось  отговорить
всех от похода на Майяр? Но это ему удалось, и бывшие рабы,  вместо  того,
чтобы сеять смерть по всей стране, осели и превратились в сургарцев.
     Верховному королю и Высочайшему Союзу пришлось  смириться  с  потерей
области, а для того, чтобы узаконить возникшее положение  -  дать  Руттулу
титул принца; но Руттул, хоть и принял титул, вовсе не  собирался  править
Сургарой единовластно. Кое-кто считал,  что  Руттул  предпочел  бы  вообще
отойти в тень, оставить врученную ему власть, но в этом  случае,  как  он,
вероятно, понимал, его не оставили бы в покое.  Слишком  большое  значение
приобрел в Сургаре этот чужеземец, чтобы ему позволили жить  спокойно,  не
вникая  в  высокую  политику.  Кое-кто   был   склонен   видеть   у   него
сверхъестественные способности, но Высочайший Союз отказывался признать  в
нем бога или демона; для майярских государей он - раз  и  навсегда  -  был
только чужеземцем; может  быть,  знатным,  может  быть  -  нет,  однако  с
внешностью, которую в Майяре имеют только рабы,  и  с  ученостью  и  умом,
которых у рабов быть никак не могло.
     Пайра Руттулу завидовал.  Странно  для  знатного  майярца  завидовать
человеку пришлому, о происхождении которого  ничего  не  известно,  но  та
быстрота, с какой тот возвысился, вызывала у Пайры  восхищение.  Несколько
лет - и никому неизвестный чужеземец превратился в полноправного  государя
рангом повыше честолюбивого Пайры. И как горько Пайре было осознавать, что
такого положения ему вряд ли добиться.



                                    2

     В день блаженного Гариара караван принцессы отправился  в  Майяр.  До
Ворот Сургары ее вещи везли на мулах, за Воротами же все добро  перевалили
в подогнанные повозки. Пайра настаивал, чтобы и принцесса ехала  в  крытой
повозке, как и полагается знатным дамам, но она возмутилась  и  продолжала
путь, как ей хотелось, верхом. Пайру успокаивало только  одно:  покрой  ее
платья был  достаточно  свободным,  чтобы  позволить  ей  сидеть  в  седле
по-мужски.  Интересно,  что  бы  он  сказал,  если  бы   увидел   короткие
хокарэмские штаны, которые она надевала под юбку?
     Стенхе покашливал каждый раз, когда, по его  мнению,  принцесса  вела
себя неподобающим  образом.  Сава  его  намеки  великолепно  понимала,  но
помнила она и слова Руттула о том, что нельзя позволять  управлять  собой,
как марионеткой. Поэтому она, пропустив мимо ушей кашель Стенхе две дюжины
раз, вдруг сказала Маву:
     - Послушай-ка, любезный, что это у  нас  Стенхе  раскашлялся?  Ну-ка,
завари ему лечебных травок...
     Кашель как рукой сняло.
     - Вот, - сказала Сава Пайре, - видишь, какой у меня служит лекарь? От
любой простуды вылечит.
     За ее спиной Маву самодовольно улыбался в глаза Стенхе.  Стенхе  тоже
посмеивался, но улыбка его была неискренней.
     Однако обижать своего старого хокарэма Сава не стала. Вечером,  когда
караван расположился на ночлег, она позвала Стенхе погулять с ней и  стала
расспрашивать о майярских обычаях. Разговор она с кашлем не связывала,  но
и слепому было видно, что ей не хочется обижать стенхе невниманием и в  то
же  время  она  считает   необходимым   настоять   на   своем   праве   на
самостоятельность.
     Стенхе понял и смирился. Девочка повзрослела, и ей  надо  вести  себя
по-королевски. Теперь он не  подавал  ей  советов  на  людях,  а  старался
заводить не очень скучные поучительные беседы.
     Такие советы Сава принимала.
     В день святого Кэнте, когда солнце  клонилось  к  закату,  принцессин
отряд достиг Торского моря, которое еще называют Южным, ибо находится  оно
на юге Майяра. Едущие впереди Пайра и Маву увидели море с горя Таумепор  и
остановились, поджидая остальных.  Принцесса  Савири,  когда  их  догнала,
ступила на землю и сверху оглядела знаменитую бухту Домети, город Лоагну и
холм, на котором поставили часовню  в  честь  победы  короля  Нуверре  над
королем Ольтари.
     - Ночевать  будем  здесь,  -  распорядилась  принцесса.  -  Это  ведь
подходящее место, я не ошибаюсь, Стенхе?
     - Как тебе будет угодно, государыня, - поклонился Стенхе.
     - Как угодно, государыня, - с полупоклоном сказал Пайра.
     Он немедленно распорядился о разбивке лагеря, и  пока  слуги  ставили
шатры и разводили костры, Сава, присев на стул, смотрела вниз,  туда,  где
более четырехсот лет назад ее предки утвердили свое право над Майяром.
     - Рассказывай, - приказала она Стенхе, и тот, присев у ее ног,  повел
рассказ не с самого начала "Сказа о короле Нуверре",  а  с  того  момента,
когда однажды после полудня король услышал разговор дозорных, стоявших как
раз над кораблем короля. Они говорили, что видят много кораблей;  по  мере
того, как корабли приближались  и  расстояние  между  ними  увеличивалось,
можно было различить десять или двенадцать или даже больше.
     Услышав эти разговоры, король сошел на берег и поднялся  к  дозорным.
Король смотрел некоторое время и сказал:
     - Нет сомнения в  том,  что  приближается  враг.  Это  паруса  боевых
кораблей.
     Король велел сразу же позвать своего трубача  и  трубить  сбор  всего
войска на берегу. Когда все люди сошли с кораблей, король выступил  вперед
и сказал:
     "Похоже на то, что  нам,  аоликану,  еще  раз  придется  потрудиться.
Потому что нельзя сомневаться в том, что  король  Ольтари  скоро  пожалует
сюда. Вы знаете, что большая часть нашего войска уплыла и некоторые на юге
в Ктрогге. Только богам известно, что с ними сталось там на  этот  раз.  Я
полагаю, что если мы будем ждать здесь короля  Ольтари,  то,  хотя  у  нас
всегда были неравные силы, когда мы сражались  с  ним,  на  этот  раз  его
превосходство будет большим, чем когда-либо раньше. Давайте решим,  окажем
ли мы ему сопротивление или сойдем на  берег  и  бросим  корабли.  Но  мне
кажется, что мы не стали друзьями тех, кто живет здесь,  в  Лоагне.  Ясно,
что, куда мы  не  пойдем,  король  Ольтари  со  своим  войском  будет  нас
преследовать, и весь народ примкнет к нему. Надо еще сказать,  что  захват
этих кораблей стоил мне столько труда и тягот,  что,  если  я  потеряю  их
сейчас, то я едва ли снова смогу добыть корабли в Майяре, и  тогда  каждый
пусть спасается сам. Я не хочу единовластно вести вас против превосходящей
силы, если вы все считаете, что это бесполезно. Но я не побоюсь и не  буду
противиться,  если  предводители  и  воины  сочтут,  что   стоит   оказать
сопротивление."
     Когда король окончил свою речь, людям показалось, что они поняли  его
волю, и все решили, что лучше  всего  согласиться  с  тем,  что,  как  они
видели, было его волей. Они понимали, что надежда на победу  невелика.  Но
почти все сразу сказали, что хотят сражаться, а не обращаться  в  бегство,
не испробовав своих сил. Они сказали, что это  все  равно:  они  и  раньше
много раз сражались против превосходящих сил и все-таки одерживали победу.
     Аоликану вначале приходилось плохо. Большой  корабль  короля  Нуверре
оказался зажат кораблями короля Ольтари. Тут  король  Нуверре  спрыгнул  в
лодку  и  с  ним  еще  один  человек,  и  стал  грести  к  кораблю  Кайрэ,
королевского сына. Король крикнул им, что они действуют скверно и несмело,
и велел им грести вокруг Большого корабля и подойти там,  где  перед  суда
поменьше, и попытаться справиться с  ними.  Король  плыл  на  лодке  между
кораблями и воодушевлял своих людей, говорил им, куда  им  направиться.  И
аоликану вдохновили слова короля, они наступали смело и сражались  храбро.
Но и противники их действовали не хуже. И та, и другая сторона  пускала  в
ход все свое оружие.
     Тогда король стал грести обратно к своему кораблю, и стрела вонзилась
в нос лодки через голову короля, а другая в борт - у самых его ног. Король
сидел и не дрогнул. А сопровождающий его человек сказал:
     "Опасный выстрел, государь!"
     Король ответил:
     "Так близко, как боги пожелают".
     Тут король увидел, что удары оружия и камни  так  густо  сыпались  на
Большой корабль, что ему не взобраться на него, и он стал грести прочь и к
берегу.
     - ...Стенхе, -  сказала  принцесса,  удивив  Пайру.  -  Пока  хватит,
помолчи. Нарисуй-ка, как это было.
     И Стенхе, взяв в руки лапару, нарисовал ею на песке очертания бухты и
положение большого корабля и четырнадцати кораблей  росфэрнов,  окруживших
его, и стоящие чуть поодаль корабль Кайрэ, королевского сына, и тринадцать
кораблей аоликану, и  тридцать  кораблей  росфэрнов.  И  Стенхе,  указывая
лапарой, показал, как устремились в бой корабли аоликану  против  кораблей
росфэрнов, и как они стали захватывать  один  кораблю  за  другим,  и  как
росфэрны прыгали за борт.
     Аоликану высадились на  берег  и  встречали  там  росфэрнов,  которые
пытались  выплыть  на  берег.  Также  они  плавали  на  лодках  и  убивали
пытавшихся спастись вплавь.
     - Как считает  большинство,  погибло  не  меньше  восемнадцати  сотен
человек, - поведал Стенхе, в точности следуя "Сказу о короле  Нуверре".  В
присутствии Пайры он не решился,  как  делал  обыкновенно,  вставить  свои
комментарии. Так, по его мнению, число погибших было явно завышено.
     Поэтому он сразу перешел к речи,  произнесенной  королем  Нуверре  на
следующий день.
     "Самих богов мы должны благодарить за победу, - сказал король, -  ибо
в этой битве еще яснее, чем раньше, они явили нам  свою  мощь  и  силу.  В
ответ мы должны воздать подобающую им  благодарность  и  причитающееся  им
вознаграждение. Мы должны также похоронить все мертвые тела,  которые  нам
удастся найти; я возлагаю на всех моих людей обязанность искать тела вдоль
берега, прилагая к этому все усилия. Те, кто  будет  делать  так,  получат
благодарность богов, и, кроме того, им достанется добыча,  потому  что  на
всех было что-нибудь ценное, а на некоторых много.
     Я полагаю, что теперь власть в стране  принадлежит  нам,  буду  ли  я
хорошо управлять ею  или  плохо.  И  божья  воля,  чтобы  мы  были  теперь
миролюбивы и справедливы.  Вам,  моим  людям,  я  хочу  сказать:  боги  да
возблагодарят вас за то, что вы так преданно следовали  за  мной.  Я  тоже
отблагодарю вас всеми средствами, которые есть в моем распоряжении. Хорошо
знать, что владения и добро, которое принадлежало  этим  богачам,  лежащим
здесь на берегу, получите вы, и  вдобавок  лучших  невест,  какие  есть  в
стране, и те звания, какие вы захотите  иметь.  Потому  что  вы  приобрели
многое в этой битве, но вы приобрели и завистников, их мы должны беречься,
а боги да берегут нас всех!"
     По неписанной традиции рассказчики  обычно  заканчивали  сказание  на
этом, но Сава сказала:
     - Говори дальше, Стенхе.
     И Стенхе рассказывал, как аоликану и местные жители находили  в  море
мертвых и хоронили, и как нашли тело короля Ольтари. Его легко можно  было
узнать, лицо его не  изменилось,  румянец  не  сошел  со  щек,  и  оно  не
окоченело.
     Был приготовлен гроб. Но прежде, чем тело  короля  было  завернуто  в
саван, те, кто раньше знали его, стали подходить к гробу и опознавать его,
чтобы потом свидетельствовать о его смерти, если бы  жители  Нарома  стали
утверждать, что король Ольтари жив, и подняли восстание.
     Тело короля Ольтари обрядили к погребению, и он был похоронах в храме
Тварно вне алтаря перед каменной стеной в южном приделе. Прежде, чем  тело
было положено в гробницу, король Нуверре призвал людей посмотреть на него,
чтобы они потом не говорили, что этот самый Ольтари сражался  против  него
позднее. Многие подходили и смотрели на тело, и многие отходили, плача.
     Над могилой было сказано много красивых речей. Король  тоже  произнес
длинную речь:
     "Мы стоим здесь над  могилой  достойного  человека,  которого  любили
друзья и родичи, хотя нам с ним, двоим родичам, не  суждено  было  жить  в
согласии. Он был суров ко мне и моим людям. Но боги да простят ему  теперь
все дурное, в чем он виноват, ибо он был хорошим правителем  во  многом  и
украшен родством с королями."
     Король Ольтари был человеком простым в обращении  и  веселым.  Как  и
многие мужи в молодости, он любил вино и женщин, был охотником  до  игр  и
был не прочь показать свое превосходство перед другими в ловкости. Он  был
очень силен, щедр, красноречив, умел повелевать, отлично владел оружием  и
любил нарядно одеваться. Он был  высок  ростом,  крепок,  тонок  в  поясе,
ладен. Лицо у него было красивое, но у него был несколько неприятный рот.
     У короля Ольтари было много друзей, и его любил народ в стране. Более
всего его поддерживали жители Нарома. Его настолько любили, что, как бы ни
было опасно следовать за  ним,  пока  он  жил,  у  него  никогда  не  было
недостатка в приверженцах. И впоследствии оказалось, что тем, кто  выдавал
себя за его сыновей, легко было набирать людей...
     Стенхе подумал, стоит ли продолжать дальше. О бухте  Домети  сказание
больше не упоминало.
     - Хватит, Стенхе, - сказала  Сава,  угадав  его  колебания,  а  Пайра
подарил хокарэму за рассказанную повесть перстень со своей руки.
     Солнце уже закатилось и теперь быстро темнело. Сава  в  сопровождении
Пайры и хокарэмов вернулась к кострам.
     - Много ли я ошибок сделала за  сегодняшний  день?  -  спросила  Сава
Стенхе, когда они остались наедине.
     - Мало, - госпожа, - ответил тот. - Я бы даже сказал, ни одной, но ты
ведь немедленно загордишься, и завтра будет день сплошных ошибок.
     - Я постараюсь, чтобы их больше не было.
     - Будут, - усмехнулся Стенхе. - К примеру, вот первая.
     Сава посмотрела на свой только что снятый сапожок.
     - В чем дело, Стенхе?
     - Майярские дамы сами не раздеваются. Им помогают камеристки.
     - Да им без посторонней помощи ни одеться, ни раздеться, -  возразила
Сава. - А мне-то что?
     - Не положено, сколько тебе говорить.
     Сава пожала плечами:
     - Ну тогда позови ко мне Лавими. А сам иди-ка подальше, надоел!
     Назавтра, после молитвы в часовне, караван двинулся вперед. В  Лоагне
Сава настояла на посещении могилы короля Ольтари. Здесь  Стенхе  рассказал
коротко о деяниях покойного короля; Сава,  склонив  голову,  выслушала,  а
потом ее караван погрузился на речные ладьи и направился вверх по  реке  в
Гертвир.
     Водное путешествие по Майяру Саве больше понравилось, чем сухопутное.
Последнее время, когда они вступили в богатые, сильно заселенные  области,
ей  пришлось  оставить  привычку  ездить  верхом.  Людские  взгляды   были
невыносимыми;  от  них  не  скрывала  даже  густая  вуаль.  Саве  пришлось
забраться в тряскую повозку и сидеть там в духоте и неудобстве.
     На ладье же она могла позволить себе сидеть на носу смотреть вперед и
распевать песни за компанию с Маву.
     Так они и прибыли в город Гертвир, где ей предстояло войти  в  состав
Высочайшего Союза.
     Гертвир  встретил  сургарскую  принцессу  оживлением.   Толпы   людей
стекались по улицам к месту, где должны были проехать повозки ее каравана.
Самой принцессы, разумеется, они не увидели - она пряталась за  пологом  в
повозке,  зато  горожане  вволю  рассматривали  всадников,  сопровождающих
принцессу. Помимо людей Пайры и сургарской свиты  по  дороге  от  пристани
присоединились несколько знатных господ, большей частью сыновья  майярских
аристократов  со  своими  отрядами,  все  расфранченные   по-праздничному,
нарядные, веселые - как и надлежит быть в сопровождении молодой дамы.
     Маву для такого случая тоже принарядился,  начистил  до  невероятного
блеска свои короткие сапожки,  надел  щегольской  узорчатый  пояс,  волосы
тщательно расчесал щеткой, смоченной соком  дерева  рантал,  чтобы  волосы
блестели и отливали под лучами солнца медью.
     Стенхе суетное франтовство не признавал, но одежду почистил, а  также
заставил на ней сиять все пряжки и пряжечки, так что в  сравнении  с  Маву
неряхой не выглядел.
     А в повозке Савы шли последние  приготовления.  Дорожное  платье  она
сменила уже на нарядное; теперь камеристка,  осторожно  пробираясь  вокруг
разложенного подола, помогала Саве укладывать волосы.
     Когда до замка Орвит-Пайер, где  Саве  предстояло  жить  в  Гертвире,
осталось несколько минут езды, произошло несчастье - Сава обнаружила,  что
сломала ноготь.
     - Дьявольщина! - прошипела она, торопливо обкусывая  его.  Опиливать,
придавая ногтю благородную овальную форму, уже не было времени.
     Такая  мелочь,  как  сломанный   ноготь,   может   сильно   испортить
настроение.  В  Савитри  Сава  не  обращала  внимания  на  форму   ногтей,
нетерпеливо обкусывая, когда они начинали мешать ей, однако путешествия по
Майяру в закрытой повозке Сава от нечего делать усердно полировала  ногти,
берегла, следила за ними... Обидно же, господа!
     И едва она ступила на мощеный двор замка Пайер,  ноготь  стал  мешать
ей, цепляясь заусенцами за ткань.
     Стенхе глянул на нее с тревогой. Сава поймала его взгляд и решительно
сломала второй ноготь, на мизинце. Это, как ни странно, успокоило ее.
     - Хороший у тебя замок, - благожелательно заметила она Пайре,  и  его
многочисленные тетушки, старые и молодые,  заулыбались  шире  -  принцесса
была вовсе не в гневе.



                                    3

     В Гертвире Сава захотела посмотреть город.  Пайра  показал  ей  улицы
города с высоты стен замка Пайер, но Саве было мало этого.
     - Я в самом городе хочу побывать, - сказала она Стенхе.
     - Это не так просто устроить, - возразил Стенхе. - Тут  нужна  помощь
Пайры.
     - Я попрошу его.
     - Разве он согласится?
     После  недолгого  колебания   Пайра   согласился   -   предварительно
посоветовавшись с Мангурре. Было объявлено, что принцесса устала с  дороги
и чувствует себя  больной.  В  покоях,  отведенных  принцессе,  воцарилась
тишина,  окна  занавесили,  создав  в  опочивальне  густой  сумрак,  а   в
спрятанной  под  балдахином  постели  устроилась  в  принцессиной  сорочке
камеристка.
     Сама же Сава в платье камеристки и в сопровождении Стенхе и Мангурре,
переодетых горожанами, вышла в город.  Гертвир  совсем  не  был  похож  на
Тавин. Улочки тесные и очень грязные. Стенхе, велев обуться  в  деревянные
башмаки, оказался прав - ручьи помоев превращали улицы в болото.
     - Не ходи под окнами, - предостерег Стенхе. - Иди по середине  улицы.
Не ровен час, какая-нибудь хозяйка выльет ведро. Правда, полагается делать
это ночью, но всякое может случиться. И когда на тебя выльют  ушат  всякой
дряни, ведь не будет утешать мысль, что твой обидчик нарушил закон.
     Не понравился Саве грязный  и  тесный  Гертвир.  Более  же  всего  ее
поразило то, что в каждом квартале  города  есть  виселица,  или  позорный
столб, или и то, и другое  вместе.  Года  не  проходит,  чтобы  правосудие
высоких властей не отправило в мир иной около сотни воров, бродяг,  других
преступников самых разных рангов. Конечно, в годы эпидемий,  когда  стихия
берет на себя роль палача, эшафоты теряют значительное число своих  жертв,
зато во времена смут и мятежей это сокращение с лихвой покрывается.
     В Майяре виселицы строятся добротно, на десятилетия, даже на века:  в
квартале Льеторвир виселица простояла два века, пока за ветхостью не  было
решено поставить новую.
     Вешают не только живых, но и мертвых. Так, например, повесили  одного
добропорядочного торговца преклонных лет. Его преступление  и  состояло  в
том, что он "сам себя повесил и задушил".
     А вот если бедняга повинен в заговоре  против  короля,  виселицы  уже
недостаточно: осужденного,  привязанного  к  лошади,  волокут  по  улицам.
Лошадь скачет галопом, и  к  тому  времени,  когда  смертника  притащат  к
эшафоту, жизнь едва теплится в нем.
     Фальшивомонетчиков варят заживо.  Чеканить  деньги  -  это  важнейшая
привилегия короля и высочайших принцев, поэтому неудивительно,  что  такое
преступление наказывается жестоко. Смерть  превращается  в  мучительную  и
продолжительную пытку.
     Колдунов, еретиков, отравителей  сжигают  на  костре,  предварительно
выставив у позорного костра на Рыночной площади. И  те,  кого  сжигают  на
"быстром огне", могут считать, что им повезло.
     Для  людей  благородного  сословия  такие   виды   смерти   считаются
позорными. Бывает,  король  из  милости  заменяет  такую  казнь  на  более
подобающую дворянину: обезглавливание или четвертование.
     На колесование сходятся поглазеть зеваки даже  из  других  кварталов.
Вообще же всякая казнь - зрелище, любимое городскими жителями. И поскольку
зрелищ  подобного   рода   в   городе   хватает,   горожанин   еще   может
попривередничать, оценивая работу палача.
     Казнь женщин не пользуется особыми симпатиями толпы. Люди  собираются
посмотреть, разве что если преступница хороша собой или очень  известна  в
городе. Сама же процедура скучна: женщин  вешать  не  принято,  подвергать
другим видам казни тоже - их просто  закапывают  живьем.  Бывает,  женщина
хитрит, пытаясь избежать  казни,  приносит  присягу,  что  она  беременна.
Присяга присягой, но к ней направляют опытных  старух,  и  те  определяют,
правду ли сказала  несчастная.  Если  солгала,  закапывают,  если  сказала
правду - тоже, но после рождения ребенка. Дитя отдают  родственникам  или,
если таковых не найдется,  в  приют.  Правда,  подобная  отсрочка  нередко
спасает жизнь осужденной: уж так в Майяре принято, что если  в  высочайших
семьях благополучно разрешится от бремени знатная дама,  беременных  узниц
отпускают на свободу с полным прощением, если грех  их  не  слишком  велик
(воровство или скупка краденного), или же битыми кнутом.
     Но и наказание кнутом для горожанина - любимое  зрелище.  Не  всякому
доводилось попробовать бич на своей спине, но каждый считает  себя  докой,
обсуждая ловкость палача.
     И хотя на  Рыночной  площади,  кроме  виселицы  и  позорного  столба,
находится самый знаменитый в Майяре базар, он  не  оставил  у  Савы  более
яркого впечатления, чем эти многочисленные вестники смерти.
     - У нас не так, - шептала она, подразумевая Тавин.
     Стенхе улыбался. "У нас не так... У нас не так открыто,  -  думал  он
про себя. - Но с каких это я пор говорю "у нас", думая о Сургаре?"
     Мангурре предложил:
     - Пойдем домой, а? Чего шататься по улицам?
     - Хорошо, - согласилась Сава. - Но  давайте  еще  посмотрим  на  храм
Орота.
     Орота ничем бы не выделялся среди многочисленных гертвирских  храмов,
если бы в нем уже четыре столетия не венчались  на  королевство  майярские
государи.
     - Я хочу посмотреть, - сказала Сава, - ведь  это  на  меня  могли  бы
после смерти короля возложить корону.
     - Сюда ты можешь прийти открыто, со свитой, - заметил Стенхе.
     - Да, - ответила она. - Непременно приду.
     Она  прошла  по  стертым  каменным  плитам  к   алтарю,   ступая   на
разноцветные пятна света, пропускаемые витражами. Молящихся в  храме  было
немного. Стенхе подумал, что  Сава  слишком  выделяется  среди  них  своей
независимой повадкой.
     Он  кашлянул.  Сава  не  оглянулась,  но,  сбросив   груз   привычек,
помолилась, встав на колени перед наиболее почитаемыми образами. Потом она
положила  монету  на  блюдо  для  пожертвований  и   пошла   вдоль   стен,
останавливаясь иногда помолиться перед некоторыми из икон или статуй.
     Слишком прямо держится, - думал  с  досадой  Стенхе.  -  Не  привыкла
кланяться..."
     Перед одним из горельефов Сава замерла. Молодой священник заметил  ее
задумчивое остолбенение и  подошел.  Стенхе  тоже  придвинулся  -  на  тот
случай, если намерения парня не вполне благочестивы. Мангурре  остался  на
месте, чтобы обеспечить отступление, если придется срочно уходить.
     Может, и были у священника нечестивые намерения. Он начал говорить  о
том, что горельеф, к сожалению, не закончен, но нет  мастера,  который  бы
завершил работу.
     - Не закончен? - обернулась к нему Сава. - Почему же он не  закончен?
По-моему, тут изображено все, что хотел скульптор.
     Парень стал объяснять, что горельеф  должен  был  изображать  триаду,
трех ангелов, в руках которых жизнь человеческая,  изваяны  же  всего  две
фигуры...
     - Кто из нас слеп, святой отец? - спросила резко Сава  и  оглянулась,
встретившись глазами со Стенхе.
     Стенхе чуть заметно дернул щекой:
     "Ну что же ты, госпожа моя? Обещала же, что будешь  вести  себя,  как
простолюдинка..."
     Сава не заметила его укора.
     - А ты, сударь, - спросила она его как незнакомого, - ты тоже  видишь
только двух ангелов?
     Стенхе повернулся и рассмотрел горельеф повнимательнее. Двух  ангелов
увидел он: одного в венке цветов, с цветами  в  руках  -  ангела,  дающего
жизнь, Ангела Жизни; второй ангел был суров, со свитком  в  одной  руке  и
мечом в другой - то был Ангел Смерти. Третьего ангела не видел Стенхе.
     - Я вижу двух, дочка, - ответил Стенхе мягко. -  Где  ж  ты  углядела
третьего?
     Сава взяла его за рукав, потянула к себе,  отступив  на  шаг.  Стенхе
стал на ее место, глянул опять -  и  увидел.  Складки  камня  сложились  в
неземной  красоты  лик.  Стенхе  шагнул  вперед   -   красота   распалась,
превратилась в уродливую маску и исчезла.
     - Святые небеса! - вымолвил хокарэм.
     Священник, отодвинув Стенхе, тоже увидел; Ангел  Судьбы  стоял  перед
ним, грозный и милостивый одновременно.
     И Священник запел, потрясенный, древний гимн. В высоких сводах собора
одинокий голос его терялся, и спешили к нему уже другие, чтобы  узнать,  в
чем дело, ибо, хотя храмы стоят,  чтобы  в  них  молились,  гимны  все  же
положено распевать в свой черед, так как служение богам требует порядка...
И Стенхе воспользовался поднятой суетой, чтобы увести Саву из собора.
     - Стенхе, -  сказала  Сава  задумчиво,  когда  они  спешили  к  замку
Орвит-Пайер. - Вот это и есть то, о чем говорится в гимне:  "Каждый  может
увидеть миг рождения или миг смерти, но миг,  когда  обращен  к  тебе  лик
Судьбы, поймет не каждый"?
     Стенхе хмыкнул.
     - Ну и кутерьму ты  подняла,  госпожа  моя,  -  проговорил  Мангурре,
догоняя их. - Идем быстрее, а то тебя провозгласят блаженной.
     - Ну-ну, - усмехнулся Стенхе. - Не  так  все  скоро.  Сначала  Святое
Братство будет проверять, не происки ли это демонов.
     - Да уж, - подтвердила Сава. - И я боюсь, знаю, что они решат,  когда
дознаются, кто я. Жена Руттула в святые попасть не может.
     - Будет, пожалуй, лучше, - заявил Стенхе, -  если  Пайра  не  узнает,
какой переполох мы подняли.
     -  По-моему,  тоже,  -   согласился   Мангурре.   -   Он   ведь   мне
строго-настрого велел, чтобы все было тихо.
     В замок они попали через одну из боковых калиток. Савиного отсутствия
еще никто не заметил, и  она  со  Стенхе  быстро  прошла  по  коридорам  в
отведенные ей покои.
     Камеристка, оказывается, тоже не скучала, пока Сава прогуливалась  по
городу. Маву, лежащий у порога (якобы охраняющий принцессу), взял на  себя
труд развлекать девушку разными байками. Развлечений же другого  характера
они себе позволить не могли, так как в комнате постоянно  сидели,  на  тот
случай, если понадобятся больной, служанки, и сердобольные  тетушки  Пайры
заглядывали, чтобы предложить нюхательные соли, микстуры и настои.
     Стенхе   остановился   у   порога,   разглядывая    с    неодобрением
легкомысленного оболтуса Маву. Сава же прошла  в  комнату  и  скрылась  за
занавесями кровати. Несколько минут спустя послышался ее звонкий голос: ей
стало лучше, и она теперь приказывала подать ей платье, открыть окна свету
и предупредить Пайру, что она будет обедать вместе со всеми.
     К обеду о случившемся в храме Орота чуде уже было известно.
     - Твое прибытие, госпожа моя, благотворно повлияло на наши святыни, -
сказал Пайра за трапезным столом. Его тетушки потрясенно ахнули.
     - Мне кажется, Пайра, - строго отвечала Сава,  -  ты  слишком  вольно
говоришь на священные темы.
     Пайра не смутился. Для мужчины, для воина благочестие не обязательно.
     - Значит, ты веришь в то, о чем говорят эти люди?
     - Если божественное небо явило людям свою милость, - сказала Сава как
могла  серьезно,  -  почему  я  должна  сомневаться?  История   учит   нас
внимательней прислушиваться к божьим знамениям...
     Но когда назавтра Сава уже в княжеских одеждах посетила храм орота, у
нее не хватило духу еще раз взглянуть в лицо Ангелу Судьбы.
     - Нет, - проговорила она растерянно, так и не решившись ступить в уже
очерченный золотой краской круг. - Не могу. - И даже не взглянув на другие
святыни храма Орота, быстро пошла к  выходу.  Здесь  она  остановилась  на
мгновение, велела слугам раздать щедрую милостыню нищим и села в паланкин.
     - В чем дело? - спросил Пайра недоуменно. - Почему ты  не  посмотрела
Орота, государыня?
     - Какие тебе нужны объяснения, Пайра? - тихо спросила  она.  -  Я  не
хочу - этого не достаточно?
     - Как тебе угодно, государыня, - отозвался Пайра.
     В  этот  же  вечер  Сава  должна  была  впервые  посетить   заседание
Высочайшего Союза. Принцы уже прибыли в Гертвир. В замке Артва-Орвит,  где
должна  была  состояться  встреча,  суматоха   стояла   немыслимая.   Маву
разгуливал там с утра, принюхивался к обстановке, приглядывался к  слугам.
Ничем  подозрительным,  как  он  определил,  этот  замок   не   выделялся.
Единственно чувство, которое питали высокорожденные  принцы  к  сургарской
принцессе, было любопытство: какова она сейчас, эта девочка?
     Маву, разумеется, не мог присутствовать  на  встрече  принцев  Горту,
Ирау и Марутту. Эти прибытия принцессы поджидали с особым  интересом.  Они
подготовили морской договор с Саутхо, и теперь многое  зависело  от  того,
согласится ли подписать его новоявленная принцесса Карэна. Она ведь  может
и  запротивиться,  оттягивая  время,  чтобы  посовещаться  с  Руттулом,  а
отсрочка была совершенно невыгодна этим трем принцам.
     - Я уверен, - сказал Горту, - принцесса не будет  возражать.  У  меня
есть совершенно точные сведения из Сургары. - Он подозвал своего секретаря
и тот прочитал следующее:
     "Сургарский  государь,   напутствуя   высокую   госпожу   Арет-Руттул
Оль-Лааву, рек: не мудрствуй, ибо года  твои  невелики,  хоть  сан  высок;
слово твое пока не имеет большого  веса,  и  право  вето  не  придаст  ему
большей силы".
     - Мой шпион метит в летописцы, - заметил  Горту.  -  Но  ничего,  это
вполне невинная слабость...
     Ирау проговорил:
     - А я не уверен, что принцесса беспрекословно проглотит наши условия.
Я думаю, она все-таки захочет посоветоваться.
     - Спорю, что посоветоваться она захочет,  но  тянуть  до  Сургары  не
решится, - сказал Марутту. - Она выберет в советники Пайру.
     - Отлично, - рассмеялся Горту. - Ставлю десять эрау: в советники  она
выберет Стенхе, своего хокарэма.
     Итак, оставалось только ждать, кто выиграет спор.
     Сава   прибыла   в   Артва-Орвит   позже   остальных   принцев.   Это
соответствовало церемониалу: ей предстояло быть официально представленной.
     Принцы сидели за круглым столом в ярко  освещенной  огромными  окнами
зале замка; мест было семь, одно из них пустовало в ожидании Савы.
     Принцы молчали. Герольд звонко объявил:
     - Принцесса Арет-Руттул Эссургару Оль-Лааву Нуверриос!
     Сава вступила в зал в сопровождении Пайры и другого вассала Карэны  -
Вилкорэ. На пороге  эти  высокорожденные  господа  остановились,  отвесили
собранию принцев по три поклона и удалились.
     Три   десятка   шагов   до   стола   Сава   прошла   в   одиночестве.
Церемониймейстер заранее проинструктировал ее;  она  точно  выполняла  его
указания, держа голову высоко и глядя прямо перед собой. Не дойдя до стола
девяти шагов, она остановилась и глубоко присела в придворном поклоне.
     Ее платье, казавшееся в полумраке коридоров  почти  черным,  попав  в
прямой луч заходящего солнца, запламенело. Алый  и  золото  -  цвета  рода
Карэна, и Сава взяла от этих благородных цветов  все,  что  только  могла.
Однотонных платьев Сава не любила, но было бы неприлично явиться в высокое
собрание разряженной, как  на  праздник;  поэтому  Сава  выбрала  один  из
простых фасонов, смягчив строгость пелеринкой из золотистых кружев. Тонкие
полоски таких кружев были вплетены в прическу Савы, и венчали все два пера
цапли - одно белое, другое окрашенное в цвет платья.
     Ради торжественно случая Сава надела туфли с  высокими  каблуками,  и
теперь казалась выше, чувствуя себя уверенней.
     Она  уже  знала,  что  пристальные  взгляды   майярцев   могут   быть
неприятными, но смутить ее не могут, и  все  же  очень  хорошо  было,  что
принцы сидели -  таким  образом  она,  невысокая,  хрупкая  девочка  имела
возможность смотреть на этих мужчин свысока.
     Маву, который вовсе не был высок, разглагольствовал  однажды  на  эту
тему:
     - Высокий рост дает преимущество. Возможность смотреть сверху вниз на
окружающий учит уверенности в  себе,  не  дает  развиться  мнительности  и
сомнениям. А если боги тебя ростом обделили,  приходится  учиться  ставить
других на место или выбирать выигрышные для себя моменты...
     Момент был выигрышный, Сава знала. Принцы думали,  что,  заставив  ее
стоять перед ними, они дадут ей  понять  ее  ничтожность,  и  Ирау,  после
самоустранения  Карэны  ставший  самым  старшим,  думал  долгим  молчанием
смутить девочку.
     Но Сава не  смущалась.  Она  переводила  глаза  с  одного  принца  на
другого, концентрируя  взгляд  на  уровне  подбородков.  Этому  научил  ее
Стенхе:
     "Никому и никогда не гляди в  глаза,  если  не  уверена,  что  можешь
переглядеть собеседника. И даже если уверена, сто раз подумай.  Мгновения,
когда нужен прямой взгляд, встречаются не часто, но уж тогда не дрогни".
     Молчание затянулось. Ирау,  понявший,  что  девчонку  так  просто  не
запугать, заговорил, подчеркивая "р" на раналийский  манер.  Он  отчеканил
все  предписанные  церемониалом  фразы  и  уставился   на   Саву,   ожидая
традиционного ответа.
     Сава, помолчав, заговорила, когда Ирау уже был  готов  взорваться  от
неожиданной паузы. Она принесла клятву чтить честь высокого знака  Оланти,
и ее полудетский звонкий голос щегольнул старинным  аоликанским  выговором
без всякой примеси сургарского акцента, которым так  часто  ее  попрекали.
Принц Кэйве, восхищенный чистотой произношения, одобрительно  крякнул.  Он
слыл блюстителем древней аоликанской чистоты, хоть над ним и посмеивались;
он поддерживал старинный дух в коллегиях города Тлантау, и его  попечением
распространялись в Майяре списки с древних  книг.  При  том  по-настоящему
образованным он не был; окружая себя начетчиками-богословами, вольномыслия
не терпел и гонениями на еретиков был известен не только в Майяре.
     Наконец Саву пригласили сесть.  Она  стала  равной  им  всем  и  знак
Оланти, который горел на ее платье, теперь могла носить по праву.
     Она села в кресло,  куда  чья-то  заботливая  рука  заранее  положила
высокую подушку. Так сидеть было не очень удобно, подушка ерзала,  но  это
было лучше, чем сидеть, когда над столешницей виднеется только макушка.
     Кэйве, который сидел рядом, наклонился к ней, когда она утвердилась в
кресле, поцеловал в щечку  и  растроганно  пробормотал,  что  редко  можно
услышать настоящий, не замутненный мужицкими говорами аоликанский язык.
     Сава  с  улыбкой  поблагодарила  за  высокое  мнение  о  ее  скромном
образовании.
     Горту ободряюще улыбнулся ей через стол. Сава кивнула ему;  поддержка
Горту показалась ей искренней.
     После церемониальной части  принцы  занялись  делами,  ради  которых,
собственно, они и собирались раз в несколько лет. Именно на этих собраниях
и решались вопросы майярской политики;  Верховный  король  вопреки  своему
званию царствовал, но не правил. Это можно  было  бы  объяснить  тем,  что
последнее столетие на майярском престоле  не  было  по-настоящему  сильных
государей, но надо, однако и отметить, что, едва только  государь  начинал
обнаруживать признаки силы, Высочайший Союз тут же  прилагал  все  усилия,
чтобы укротить его.
     Горту посматривал на Саву.  Она  не  проявляла  никакого  интереса  к
читаемым у стола  документам,  сидела,  уронив  голову  на  опирающийся  о
столешницу локоть. "Конечно, девочке скучно, - подумал Горту, - какие  там
советы? Она подмахнет договор так же не  думая,  как  утверждает  всю  эту
второстепенную чепуху. Она не  подготовлена  заранее,  -  думал  Горту.  -
Другие принцы имели время для изучения документов, она - нет.  И  бедняжка
даже не подозревает, что имеет  право  потребовать  время  для  детального
обдумывания. Но только если она потребует это время, наверняка  получится,
что договор провалился. Она уедет обратно в Сургару,  а  там  Руттул  живо
разберется, кому выгоден договор".
     Чтец принялся зачитывать этот так много значащий для Горту, Марутту и
Ирау  договор.  Остальных  принцев  мелкими  или  крупными  уступками  уже
уговорили  принять  договор.  Одна  принцесса  Арет-Руттул  оставалась   в
неведеньи.
     Монотонный  голос  чтеца   оборвался.   Горту,   не   меняя   ленивой
безразличной позы, наблюдал за происходящим.
     - Имеет ли кто из высоких господ возражения? - провозгласил чтец.
     Молчание.  Горту   опасался,   что   принц   Байланто-Киву,   вопреки
договоренности, попробует сорвать утверждение, потребовать лишний кусок  в
возмещение, но тот промолчал, предполагая, вероятно, урвать лишку в другое
время.
     - Имеет ли кто из высоких господ возражения? - вторично  провозгласил
чтец, готовясь  уже  пробормотать  привычной  скороговоркой,  что  договор
утвержден.
     Его оборвал звонкий голос Савы:
     - Прошу  прощения,  высокие  господа,  могу  ли  я  задать  несколько
вопросов?
     - Разумеется, госпожа моя, - согласился Ирау.
     Горту возвел глаза к небу: "Сорвалось?"
     - Прошу развеять мое недоумение, господа, - заявила Сава. - Из  каких
соображений вы принимаете этот договор? Мне кажется, он невыгоден половине
из вас. Только Ирау, Горту и Марутту будут иметь выгоду...
     -  Не  сделать  ли  нам  небольшой  перерыв  в  заседании?   -   живо
отреагировал Байланто-Киву.
     "Шакал, - определил Горту. - Все-таки встрял... А девочка не  так  уж
проста. Ай да малышка!..."
     - Действительно, - поддержал  Горту  принца  Байланто-Киву.  -  Пора,
по-моему, дать нам всем отдых на часок. Мы совсем забыли,  что  наша  юная
дама не имеет привычки к скучнейшим государственным делам. Безусловно,  ей
надо обдумать все, может быть, посоветоваться...
     "Советоваться она будет со Стенхе, - мысленно продолжил  Горту.  -  А
тот посоветует: не встревай, милая моя госпожа, в тигриную грызню".
     Оживление, обычное для перерыва, не заставило Саву,  подобно  другим,
встать с кресла и выйти из зала. Горту, Марутту и Ирау тоже  не  вставали.
Замешкался  было  Байланто-Киву,  но  потом  сообразил,  что   успех   его
притязаний   будет   зависеть   от   поведения   принцессы    Арет-Руттул.
Байланто-Киву решил, что принцесса наверняка потребует отсрочки для совета
с Руттулом;  в  этом  случае  он  получит  время  выдрать  у  Горту  кусок
полакомей.
     Горту проследил, как за принцем закрылась дверь.
     - С кем бы ты хотела посоветоваться?  -  спросил  Ирау.  -  Приказать
позвать Пайру?
     -  Пайру?  -  вскинула  брови  Сава.  -  Я  не  собираюсь  ни  с  кем
советоваться. Мне все ясно, господа.
     "Глупости, - поморщился Горту. - Зачем она. Что она может понимать?"
     Он поднял  глаза  и  встретился  с  ясными  глазами  девушки.  Синего
ледяного взора он не выдержал, отвел взгляд.
     - Ты очень молода, госпожа моя, - сказал Марутту. - Ты  уверена,  что
принц Руттул одобрит твою самостоятельность?
     - Разве он будет возражать?  -  откликнулась  Сава.  -  Ваш  желанный
договор ни словом, ни буквой не задевает интересов Сургары.
     - А  чьи  интересы,  по-твоему,  он  задевает?  -  вкрадчиво  спросил
Марутту.
     - Мои, - ответила Сава. - Ведь я правительница княжества Карэна, а не
Руттул.
     - Твой наместник в Карэне - Пайра, - напомнил Горту.
     - А всем управляет его эконом, - отозвалась Сава. -  Пайра  -  вояка,
чего вы от него еще хотите?
     Горту почувствовал,  что  у  него  отвисает  челюсть.  ТАК  не  могла
говорить девушка, едва переступившая тринадцатилетний рубеж.
     - Короче, что ты предлагаешь, госпожа?  -  спросил  он,  почувствовав
необъяснимый страх.
     - Скидку со сборов для  карэнцев,  путешествующих  по  вашим  уделам,
господа. В Горту и Марутту на четверть, в Ирау - на  треть,  -  предложила
Сава спокойно.
     - Почему же с меня треть? - осведомился еще ничего не понявший Ирау.
     - Согласен на скидку, - быстро сказал Горту, вспомнивший, каковы была
причина того, что высокорожденную принцессу сплавили в Сургару.
     - Потому что в твоем княжестве поборы много больше, - объяснила  Сава
принцу Ирау.
     - Я не  против  скидки,  -  объявил  Марутту,  сообразив,  что  Горту
согласился неспроста.
     - Грабеж! - воскликнул Ирау.
     "Скупердяй!" - подумал Горту.
     -  Тогда,  может  быть,  тебе,  принц,   больше   понравится   другое
предложение? - спросила Сава. - Я хотела бы иметь для карэнцев  разрешение
покупать лошадей в Ирау.
     Оба  предложения  были  почти  равноценны,  хотя   второе   выглядело
значительной уступкой.
     - Ладно, - заявил Ирау. - Отныне и навеки.
     - Отныне и навеки, - повторили остальные.
     Устный договор был заключен. Договор Сава  утвердила.  Байланто-Киву,
узнав,  что  сомнения  принцессы   Арет-Руттул   разрешены   так   быстро,
переменился в лице. Урвать  кусок  от  Горту  он  уже  не  успевал:  он-то
надеялся на заминку.
     Когда заседание Высочайшего Союза завершилось, Горту, Марутту и  Ирау
остались втроем, чтобы обсудить результаты.
     - Какова хватка, - заявил Марутту. - Что же из нее вырастет?
     - Вырастет? - переспросил Горту. - Разве вам мало того, что уже есть?
Она же настоящая хэйми, одержимая! А Руттул,  однако,  человек  отчаянный.
Держать в своем доме хэйми, не зная, что она выкинет. Хотя... Дух, которым
одержима  принцесса  -  весьма  благоразумный  дух.  Его  можно  иметь   в
партнерах. Во всяком случае,  вести  с  ним  дела  приятнее,  чем  с  этим
ничтожеством Байланто.
     О том, что Горту испугался этого духа, он благоразумно  промолчал.  С
хэйми можно иметь дела - главное, не гневить ее.
     - Хорошо тебе говорить,  Горту,  -  брюзгливо  проворчал  Ирау.  -  А
аппетит-то у нее каков? Ишь, пошлины снизить захотела...
     -  Очень  разумно,  -  проговорил  Марутту.  -  Сегодняшний  разговор
принесет ей около сорока эрау в год.
     - Если не больше, - буркнул Горту.
     - Не знаю, хэйми ли она, - продолжал Марутту, - но  королева  из  нее
вышла бы великолепная.
     - С ума сошел, - качнул головой Горту. - Зачем нам королева  с  такой
хваткой?
     - Миттаур был бы наш, - сказал Марутту мечтательно.  -  И  Саутхо.  И
Иргитави... И не надо было отдавать ее  Руттулу  -  она  бы  справилась  с
Сургарой.
     - Ну нет, - возразил Горту. - Руттул приложил руку к  созданию  этого
маленького чуда - принцессы Карэны. Мы отдали ему - как бы это  выразиться
- изумительный алмаз, прозрачный  и  твердый,  который  был  не  по  зубам
майярским ювелирам. Он отшлифовал его и превратил в сверкающий бриллиант.
     - А любопытно, как в Сургаре ухитряются шлифовать  алмазы?  -  молвил
Марутту, и принцы перешли в размышлениях от шлифовки характеров к гранению
драгоценных камней. - Мою ювелир утверждает, что естественным образом  это
невозможно. Нет вещества тверже алмаза.
     Принцы погрузилась в благочестивое молчание.
     - Бриллиант!... - взорвался вдруг, возвратясь мыслями к  Саве,  принц
Ирау. Он никак не мог утешиться, что  она  выторговала  у  него  право  на
торговлю. - Знаете, как назвал  ее  Катрано,  когда  она  затеяла  шум  на
заседании? "Ишь, пигалица!" - сказал он.
     Горту возразил:
     - Не мог он такого сказать. У него же  дичайший  горский  выговор.  У
него и язык так не повернется.
     Ирау усмехнулся. Действительно, удивившись бойкости девочки,  Катрано
назвал  ее  "пигалицей"  по-горски,  а  потом  попробовал   перевести   на
майярский,  но  слово  "хаэрэаме"  оказалось  слишком  трудным   для   его
непослушного языка. Он выговорил - "карми".
     - А она расслышала и чуть не засмеялась, - мрачно поведал Ирау.
     - Ты что-то  расстроен,  Ирау,  -  заметил  Горту.  -  Не  забывайте,
господа, договор мы утвердили и почти без осложнений. Ведь госпожа  Карэна
могла вовлечь в это дело Руттула. Вспомните наш  спор,  господа  -  каждый
остался при своем.
     - А я и не спорил, - сварливо отозвался Ирау.



                                    4

     Замок Лабану,  где  располагался  королевский  двор,  показался  Саве
смутно знакомым.
     - Я здесь уже была, что ли? - спросила она у Стенхе.
     Стенхе кивнул:
     - Конечно.
     - Не нравится мне это место, - заметила она.
     В самом деле, имея вокруг прекрасный лес и великолепные луга,  король
предпочитал жить в тесном, грязном, мрачном замке. После вольготного житья
в просторном поместье Сава не могла этого понять.
     -  Войны,  -  объяснил  Стенхе.  -  Иногда  кто-нибудь   из   принцев
Высочайшего Союза, а то и просто какой-нибудь  знатный  господин  собирает
войско и идет на Лабану, чтобы высказать свои претензии к королю.
     - На случай сражений можно укрываться в замке, - сказала  Сава.  -  А
жить можно и на воле.
     - Король не так богат, чтобы восстанавливать свой дом  после  каждого
налета, - проговорил Пайра. - А вот у меня есть летний  дом  в  Айтранском
лесу, -  похвастался  он.  -  Очень  удобное  для  защиты  место  и  очень
просторное. Там даже сад есть.
     Стенхе едва заметно усмехнулся. Не бывал Пайра в  Савитри,  а  то  не
хвастался бы уютным, но вовсе не большим поместьем на плоском мысу у озера
Айтран. В Савитри сады тянутся на лиги, давая работу и хороший доход  двум
сотням  земледельцев.   Мягкий   климат,   щедрая   почва,   безопасность,
обеспечиваемая грядой скал, рассекающих взморье и защищающих от  нападения
боевых кораблей. На случай же редких налетов отчаянных  эртанских  пиратов
оставалась возможность укрыться в огромных пещерных лабиринтах.
     - Не хотела бы я здесь жить, - сказала Сава, брезгливо подбирая подол
платья.
     Жизнь на женской половине  замка  Лабану  была  скучноватой,  и  дамы
развлекались немногими возможными для  них  способами.  Шитье,  вышивание,
прядение или ткание были  довольно  нудными  занятиями,  и  женщины  пели,
рассказывали сказки или действительно произошедшие  истории,  сплетничали.
Хотя женщины жили замкнуто, сплетен хватало всегда; большая  часть  слухов
имела происхождение местное, но были новости и  из  других  провинций,  их
доставляли торговцы, странники, а иногда  и  знатные  гости  привозили  со
своей свитой.
     И именно на женских половинах майярских замков  и  создавался  сейчас
новый жанр литературы - роман о возвышенной любви.  Старые  дамы,  бывало,
поджимали губы,  когда  какая-нибудь  из  молодых  дам  приказывала  чтецу
прочесть новейший роман.  "Разврат,  разврат...",  приговаривали  старухи,
слушая о странствиях влюбленного рыцаря. Ничего подобного  во  времена  их
молодости им слышать не приходилось, на их долю выпадали  тогда  нуднейшие
однообразные жития святых и рассказы о чудесах.
     Сочинителями новых романов были молодые дамы. Забросив вышивание, они
диктовали писцам повести о захватывающих приключениях  храбрых  рыцарей  и
юных  прекрасных  девицах,  ждущих  избавления  от  зловредных   чародеев,
огнедышащих драконов или же сладострастных варваров.
     Эти романы не очень-то далеко  ушли  от  сказок;  герои  пользовались
заколдованными мечами и волшебными амулетами, летали на сказочных  птицах;
география в романах была очень далека  от  реальности,  и  действие  часто
происходило не в Майяре, а в стране Иоратоне, о которой и не знал-то никто
почти ничего.
     Были сочинения и несколько иного жанра, но  их  любительницы  историй
старались держать подальше от ушей старых богомолок. На  Савин  взгляд,  в
этих рассказах не было ничего  предосудительного;  в  Савитри  такие  тоже
пользовались популярностью, но старухи, снисходя к полусказочным рыцарским
романам, совершенно не выносили "низких", простонародных новелл.
     Эти новеллы, которые скорее вели свой  род  от  городского  анекдота,
заносили в высокие замки услужающие здесь простолюдинки: камеристки, швеи,
вышивальщицы, прачки, а сочинялись они чаще всего в богатых, но не знатных
городских  домах,  и  от  романтически-экзотических   авантюрных   историй
отличались реализмом: очень часто в них указывалось  настоящее  имя  героя
или героини, или, если  того  не  позволял  характер  рассказа  -  скажем,
чересчур вольный -  обязательно  указывалось,  что  рассказчик  знает  эти
имена, но не может назвать. Достоверность подчеркивалась еще  и  тем,  что
неизменно указывалось место действия, и слушатели, до которых  еще  раньше
доходили сплетни, легко догадывались, кто имеется в виду  под  безымянными
персонажами или незатейливыми псевдонимами.
     Саве  городские  рассказы  нравились   гораздо   больше   возвышенных
страданий вымышленных иоратонских принцев и принцесс;  городские  рассказы
были живее,  смешнее,  даже  поучительнее,  и  хотя  они  не  пользовались
одобрением Стенхе, Маву такие истории изыскивал везде, где только  мог,  и
знал этих историй бесчисленное множество.
     Знания его произвели фурор среди  майярских  дам;  Саву  очень  часто
просили позвать своего  хокарэма,  чтобы  он,  пока  старые  ханжи  чем-то
заняты, рассказал одну из своих занимательных повестей;  и  занимаясь  для
виду чем-нибудь таким, ради чего  его  могли  позвать  в  дамские  залы  -
затачивая ножницы или чиня птичью клетку, Маву, скромно потупившись,  чуть
улыбаясь, рассказывал свои майярские и сургарские новеллы.
     У Маву было и еще одно ценное качество: приближение старух он замечал
первым  и   тут   же,   чуть   изменив   тон,   рассказывал   какую-нибудь
нравоучительную притчу из коллекции Стенхе.
     Старухи никак не могли понять, чем так привлекает  молодых  дам  этот
бестолковый языкастый парень, и относили все его очарование  за  счет  его
пригожей внешности. И они не так уж ошибались:  не  одна  из  молодых  дам
посматривала  на  маву  с  интересом,  несовместимым  с  ее   общественным
положением. Маву же относился ко всем дамам, молодым и старым, красивым  и
не очень, с ровной  приветливой  почтительностью,  предпочитая,  от  греха
подальше, симпатичных служаночек.
     - Святые небеса, - вздыхал Стенхе, наблюдая за его  приключениями.  -
Ты хоть понимаешь, госпожа моя,  какие  сплетни  будут  ходит  о  тебе  по
Майяру?
     - Пусть говорят, - беспечно отмахивалась Сава. -  И  так  ведь  будут
болтать разное. О нарядах моих, к примеру, а, Стенхе?
     Савины наряда произвели в Майяре переполох. Майярские дамы никогда не
видели такого обилия шелков и многоцветья красок. Считалось очень богатым,
если  дама  имела  одно  шелковое  платье;  два  считались  уже  роскошью;
остальные платья были проще - лен и шерсть, некоторые  весьма  тонкие,  из
саутханского  или  иргитавиского  сукна.  Расцветки  тоже  были   довольно
скромные - на какие хватало денег и умения майярских красильщиков.  Прежде
красильщиками славилась Сургара, однако мятеж  оторвал  эту  провинцию  от
Великого Майяра, и приходилось или пользоваться услугами  контрабандистов,
или покупать ткани у купцов из Иргитави - и то, и другое втридорога.
     Не удивительно, что яркое оперение Савы вызывало пристальный интерес.
Но если б только это; а ведь Сава ввела новации и в портновское искусство.
Она позволила себе отказаться от фижм; ужасные каркасы,  придающие  фигуре
изящность, как это считалось издревле,  приводили  ее  в  недоумение:  это
неудобно. Она предложила  новый  силуэт,  и  ее  ничем,  кроме  шелка,  не
стянутая талия, вовсе не казалась уродливой. Старые дамы  утверждали,  что
корсет заставляет юных девушек приучаться держаться  прямо,  но  Сава,  не
знающая никаких корсетов, на осанку тоже не жаловалась.
     Другим нововведением были  туфли  на  каблуках.  Дамы  в  один  голос
объявили, что это грубо, неизящно, но тем не менее некоторые из  невысоких
красавиц взяли из на вооружение.
     Куда большим  успехом  пользовались  пуговицы,  также  заимствованные
Савой  из  мужской  одежды;  у  нее  не   хватало   терпения   застегивать
многочисленные крючочки и усердно соединять части одежды булавочками. Да и
при раздевании все эти мелкие предметы сыпались без счета - и Сава  как-то
призадумалась, посоветовалась с Малтэром и  перешла  на  пуговицы;  с  еще
большим  удовольствием  она   бы   перешла   на   застежки,   похожие   на
электромагнитные замки Руттулова костюма, но  сделать  нечто  подобное  ни
один ювелир был не в состоянии.
     Пуговицы в ее нарядах были разные:  крохотные,  потайные,  обычно  из
кости, и - всем на обозрение - из драгоценных металлов и камней,  огромные
и мелкие, уже не столько  служащие  для  скрепления  одежды,  сколько  для
подчеркивания роскоши Савиных платьев.
     Вот пуговицы-то и произвели в Майяре переполох. Если не у  всех  была
возможность обзавестись экзотическими шелковыми нарядами, то на пуговицы у
модниц средств хватило, и продолжая по-прежнему  пользоваться  крючками  и
булавками, они стали нашивать на одежду  бесчисленное  множество  пуговок.
Хватило теперь работы и пуговичникам, и ювелирам;  а  сметливые  горожанки
стали прорубать в  золотых  и  серебряных  монетах  по  две  дырки:  такие
пуговицы обходились дешевле, чем сделанные цеховыми мастерами из  того  же
количества металла.
     И разумеется, на пуговицы, повинуясь моде, тратили  огромные  деньги.
Именно после визита в Майяр  принцессы  Арет-Руттул  в  Гертвире  возникла
поговорка "разорился на пуговицах". Так, по  слухам,  заявил  на  собрании
гертвирских цеховых старшин один из зажиточных горожан.
     Сава, конечно, знала, что майярские дамы  живут  очень  замкнуто,  не
выходя обычно за ворота замка, но когда она просидела в  тесных  и  душных
комнатушках королевского дворца несколько  дней,  она  поняла,  что  долго
здесь не выдержит.
     - Стенхе, спросила она.  -  Неужели  они  выходят  отсюда  только  на
собственные похороны?
     - Почему? - возразил Стенхе. - Еще на богомолье.
     Сава замолкла, задумалась, а назавтра объявила Пайре, что раз уж  она
получила возможность побывать в Майяре, ей хотелось бы проводить  время  с
большей пользой для души:
     - Я хочу побывать в прославленных майярских храмах, - сказала она.  -
Когда еще я смогу совершить паломничество?
     - Я полагал, ты не очень набожна, государыня моя, - проговорил Пайра.
- Я слышал, ты не так уж часто бываешь в храме.
     - Видишь ли, - пояснила Сава,  -  Руттул,  правда,  не  запрещал  мне
ходить, но очень не одобрял...
     Стенхе в душе усмехнулся. В Сургаре Сава отправлялась в  храм  только
по большим праздникам, когда на этом настаивал Руттул. Но раз уж принцесса
говорит совсем другое, кто же будет оспаривать ее слова?
     Так что Пайре пришлось уйти  и  обдумать  маршрут  паломничества;  он
пришел на следующий день и принес список. Сава список взяла, поблагодарила
и сказала, что подумает. Думала она в две головы со Стенхе; Стенхе заявил,
что часть пунктов вполне можно выкинуть: они  лишь  отнимут  время,  в  то
время как интереса особого не представляют.
     - Можно добавить Ваунхо,  -  сказал  Маву,  разлегшийся  на  полу.  -
Говорят, там красиво.
     - Ни в коем случае, - возразил Стенхе. - Сургарцам  близко  к  Ваунхо
лучше не подходить: там уйма фанатиков.
     - Тогда Лоссаре, - предложил взамен Маву. - Оттуда  рукой  подать  до
замка Ралло. Навестили бы Старика.
     - Ты о чьих интересах думаешь? - спросил Стенхе.
     - О своих, - ответил Маву. -  О  господских  делах  пусть  господа  и
думают.
     Сава рассмеялась; Стенхе крякнул неодобрительно:
     - Распустили тебя... - И обратился к Саве: - Ну что,  госпожа,  будем
делать?
     Сава взяла гусиное перо, макнула в  чернильницу  и  решительно  стала
чиркать в списке; Стенхе стоял  за  ее  плечом,  подавал  изредка  советы.
Напоследок, когда Сава засыпала пергамент песком, Стенхе сказал тихо:
     - И прямо в дороге можно будет придумать что-нибудь еще.
     Ездить в  повозках  Саве  совершенно  не  нравилось,  но  приходилось
смириться. Она сидела, закрытая от всего мира занавесями,  посматривая  на
свет божий через щелки. Повозка тряслась,  отвратительно  наклонялась  при
поворотах, у Савы от долгого сидения постоянно затекали ноги. Порой, когда
места кругом были пустынные, Сава выбиралась из повозки, Стенхе  или  Маву
помогали ей сесть в седло, и она отводила душу в стремительной скачке.
     Пайра выходил из себя от неподобающего поведения  принцессы,  но  она
успокаивала его, с почти искренним благочестием молясь  в  каждом  древнем
храме, который попадался по дороге. Новые  храмы  она  перестала  посещать
после того, как убедилась, что  последние  два  века  храмы  строились  по
единому,  утвержденному  высочайшей  властью  шаблону,  отличаясь   только
иконами и статуями, которые выполняли разные мастера. Но и тут был  введен
единый канон, и Сава, вдоволь насмотревшись однотипных  интерьеров,  могла
уже ориентироваться в церквах с закрытыми глазами.
     Другое дело - старинные храмы. Они  когда-то  были  посвящены  совсем
иным богам,  и  приверженцы  новой  религии  лишь  чуть  перестаивали  их,
приспосабливая к своим  обрядам.  Новые  хозяева  относились  к  старинным
святыням по-варварски, но многолетние старания  изжить  из  изображений  в
храме языческий дух никак не  могли  побороть  настойчивые  напоминания  о
древних богах - то на барельефе  в  руках  почитаемой  святой  обнаружатся
цветы, издревле посвящаемые прекрасной богине,  а  то  могущественный  бог
Накоми Нанхо Ванр оказывался похожим на лучезарного воителя Лаонэ Нгарнао.
     Стенхе, улучив моменты,  когда  Пайры  не  было  рядом,  указывал  на
несоответствия в статуях и  барельефах,  показывал,  где  в  стенах  новая
кладка или, наоборот, новые проходы,  и  как  стерты  базальтовые  ступени
поколениями молящихся.
     Сава  с  любопытством  вглядывалась  в  древние   лики,   выслушивала
многословные пояснения Стенхе, щедро  награждала  бродячих  сказителей  за
старинные, еще  даоликанские,  поэмы-речитативы,  язык  которых  был  чуть
архаичен, но хорошо понимаем простым народом.
     Пайра радовался такому вниманию к прошлому Майяра; он гордился  своей
богатой родословной, хотя, как выяснила Сава, историю Майяра знал плохо  -
только основные события, которых стыдно не знать знатному человеку.
     А Сава впервые задумалась над тем, кем были для  Майяра  аоликану,  и
пришла к выводам, которые не  рискнула  высказать  ни  Пайре,  ни  Стенхе,
приберегая их до Сургары, для Руттула. И поскольку  выводы  эти  пекли  ей
язык, она заторопилась домой, в Тавин,  и  караван,  описавший  по  Майяру
широкий круг, устремился к Воротам Сургары.
     Едва их миновали, Сава почувствовала себя свободнее и позволила  себе
шокировать Пайру, сменив  пышные  одежды  на  простое,  чтобы  не  сказать
бедное, платье, подол которого совершенно  бесстыже  задирался  до  колен,
когда она ехала верхом по-мужски.
     И в первом же удобном месте  Сава  устроила  купанье,  как  привыкла,
голышом,  но  от  Пайры  это  удалось  скрыть.   Озабоченный   неожиданным
исчезновением принцессы, Пайра отправился отыскивать ее, но  нашел  только
Маву, который сидел на берегу и глубокомысленно шлепал по воде веточкой.
     - Где государыня? -  спросил  Пайра  вставшего  при  его  приближении
хокарэма.
     - Не беспокойся, господин, - заявил Маву. - Что с ней может случиться
в  Сургаре?  -  Он  неопределенно  ткнул  прутиком  в   чащу   прибрежного
кустарника.
     Пайра оглянулся  на  сопровождающего  его  Мангурре.  Тот  улыбнулся,
показав два ряда испорченных зубов. Пайра чуть заметно кивнул ему и ушел.
     Мангурре остался. Когда Пайра удалился  достаточно  далеко,  Мангурре
услышал тихий голос:
     - Маву, брось мне рубашку.
     Голос исходил вовсе не из кустов, куда  ранее  указывал  Маву,  а  от
большого камня, торчащего из реки. Мангурре весело помахал рукой.
     - Отвернись, нахал, - приказала ему Сава, не  делая  никаких  попыток
спрятаться за  камень.  Она  ловко  поймала  свернутую  в  комок  рубашку,
встряхнула, разворачивая, и оделась.  От  берега  камень  отделяла  полоса
мелководья, и Сава, придерживая подол на уровне колена, вышла к хокарэмам.
     - Что уставился? - спросила она у Мангурре и  обратилась  к  Маву:  -
Побей его.
     Маву наградил коллегу невесомым подзатыльником.
     - Не извольте гневаться, государыня,  -  поклонился  Мангурре.  -  Не
думал, что ясновельможная дама купается в реке, как простая смертная.
     - И много простых смертных купается в Майяре?  -  возразила  Сава.  -
Майярцы воды боятся, как... как не знаю чего, не с огнем же сравнивать.  -
Она призадумалась: - А  насчет  реки  ты,  пожалуй,  прав.  Маву,  как  ты
полагаешь, может быть, стоит построить в Савитри зимнюю купальню?
     Маву отметил каким-то междометием.
     - Расходы... - вздохнул Мангурре. - Дороговато станет.
     - Ничего, - отозвалась Сава. - Я нынче богатая. Мой дед передал в мое
пользование треть доходов с княжества Карэна.
     - С принцем надо будет посоветоваться, - проговорил Мангурре.
     - Не беспокойся, - отозвался  Маву.  -  Руттула  она  поставит  перед
свершившимся фактом, когда надо будет расплачиваться со строителями.
     - Он не одобряет, - с усмешкой кивнул Мангурре на Маву.
     - Расходы... - небрежно сказала девушка.  -  Маву  скуповат.  -  Сава
надела юбку и туго стянула поясок. - Пошли к  Пайре,  а  то  он,  бедняга,
истомился.



                                    5

     Руттул встречал принцессу при въезде в Тавин. Сава издалека  завидела
его и погнала своего коня по дощатому настилу моста.
     Она знала заранее, что увидит  его;  специально  надела  самое  яркое
платье и сидела из-за узкой юбки на лошади бочком, последний переход перед
Тавином разрываясь между желанием  сделать  в  юбке,  несмотря  на  фасон,
разрез, чтобы сидеть в седле "по-людски", и желанием переодеться и въехать
в Тавин в чем придется.
     Вот когда ей довелось пожалеть о навязываемых Пайрой повозках; в  них
платье оставалось бы целым и не пыльным,  но  повозки,  увы,  остались  за
Воротами Сургары.
     Руттул  помог  ей  сойти  с  лошади,  и  его  наполовину  церемонные,
наполовину шутливые манеры сдержали ее желание повиснуть у него на шее.
     - Ох, как я соскучилась, - вырвалось у нее.
     Руттул улыбнулся, погладив ее по плечу.
     - Как тебе понравился Майяр? - спросил он.
     - О, я потом такого тебе расскажу! - воскликнула Сава. Она оглянулась
на подъезжающего Пайру. - Ты без лошади? Ох, неудобно получится... Ничего,
я возьму его под руку, - решила она.
     Пайра приблизился и спешился.  Они  с  Руттулом  раскланялись.  Пайра
замялся,  заметив,  что  Руттул  предпочитает  по  Тавину  ходить  пешком.
Взгромождаться на лошадь, когда более высокие особы остаются на ногах? Но,
с другой стороны, пешком по Тавину?...
     Сава спросила:
     - Ты устал? Может быть, челядь отправим прямо домой, а сами пройдемся
по городу? Я очень люблю Тавин, особенно сейчас, когда цветет ранаг.
     Она взяла Пайру за локоть, тот покорно согнул его, держа руку чуть на
отлете, как  полагается,  когда  сопровождают  особо  знатную  даму.  Сава
махнула Стенхе - езжай, мол, и они пошли по  метеным  тавинским  улицам  в
густой тени раскидистых деревьев.
     Ранаг уже отцветал. Его  желтовато-белые  метелки  пахли  одуряюще  и
роняли на прохожих крохотные лепестки. Пайре запах ранага  показался  чуть
неприятным, но Сава, увидев очень пышное соцветие, потребовала,  чтобы  ей
его сорвали, и, получив свое, приколола упругую гроздь к платью.
     Подобные бутоньерки носили и прохожие,  мужчины  и  женщины,  а  дети
бегали в полуувядших венках и осыпали друг друга горстями лепестков.
     Ранага было слишком, слишком много. Он сопровождал Пайру по дороге, и
даже в покоях Пайры в дорогих тайканских вазах торчали эти дурацкие веники
белых цветов.
     - Это можно как-нибудь заменить? - спросил он у Мангурре.
     Тот отозвался:
     - Можно, но не надо бы. Тавинцы обидятся. Они же  помешаны  на  своем
ранаге.
     - Тогда обойдемся, - проговорил Пайра равнодушно.  К  запаху  он  уже
почти притерпелся.
     "Но  госпожа   принцесса,   -   подумалось   Пайре,   -   при   своей
эксцентричности могла бы любить другие  цветы,  а  не  вонючий  мусор,  от
которого без ума простонародье".
     Пайра никак не знал, что едва вернувшись домой, Сава тут же помчалась
на кухню - узнавать, варят  ли  "весеннее"  варенье  из  цветов  ранага  и
млечного сока дерева ктари.
     С подносом,  на  котором  она  несла  чайник,  плошку  со  знаменитым
вареньем и фигурное печенье, Сава появилась в дверях Руттулова кабинета. К
грозди ранага на  платье  прибавился  пышный  венок,  которым  одарила  ее
повариха, и лепестки ранага щедро сыпались на поднос, в плошку и просто на
пол.
     - Это чудесно, - объявила Сава, ставя  поднос  на  стол.  -  Это  так
чудесно вернуться в Тавин как раз тогда, когда цветет  ранаг.  Получается,
что не только вернулась домой, но и попала на праздник...
     - Тебе не понравился Майяр? - спросил Руттул.
     - Не понравился, - ответила Сава, накрывая стол большой  салфеткой  и
ставя на нее чашки из сургарского фарфора, не вполне безупречного,  как  и
все первые опыты, но почти похожего на габантский, даже  украшенного,  как
габантский, цветами роракса и лилий.
     - Чем плохо в Майяре? - поинтересовался Руттул.
     - Да ничем особенно, - отозвалась Сава, ложной раскладывая по  чашкам
густое варенье. - Просто там все чужое.
     Руттул поднял серебряный чайник и разлил по чашкам кипяток. Сава села
напротив него, поболтала ложкой в чашке, размешивая варенье.
     Напиток  требовал  молчания.  Руттула  иногда   забавляла   священная
задумчивость, сопровождающая ранаговое "чаепитие" но он никогда не  считал
необходимым нарушать этот смешной обычай. Чашечки хватало Руттулу  на  два
глотка, но он, подобно тавинцам, прихлебывал напиток маленькими порциями.
     Сава, в точности следуя обычаю, смаковала подкрашенную и подслащенную
ранаговым вареньем воду.
     - Еще? - спросила она, наконец добравшись до дна.
     - Пока нет, - ответил Руттул. - Знала бы ты, сколько мне его  сегодня
довелось выпить. Довольно утомительный обычай.
     - А я бы выпила целую бочку, - объявила Сава.
     - Тебе это еще предстоит. В  Тавине  уже  знают  о  твоем  приезде  и
потянутся в гости.
     - Да? - переспросила Сава. - Тогда погодим до вечера.
     - Я приготовил тебе подарок, - сказал Руттул.
     Сава вскочила. Подарки Руттула всегда радовали ее, они были  довольно
неожиданные, никогда нельзя было заранее знать, что это будет.
     - Открой-ка вон тот шкаф, - указал Руттул.
     Сава метнулась к  шкафу  и  увидела  большой  сервиз  для  ранагового
напитка. В середине стоял чайник из толстого фарфора, а чашечки и  розетки
для варенья расположились вокруг.
     - Три дюжины персон, - пояснил Руттул. -  Парадный  сервиз  принцессы
Карэны. Нравится?
     - О! - только и смогла сказать  Сава.  Она  осторожно  взяла  в  руки
чашечку. По краю шел золотой ободок, а на стенке чашечки  были  нарисованы
две девушки в платьях "сургарского стиля". И целый хоровод  таких  девушек
украшал чайник.
     - Ни одна чашка не повторяет другую, - молвил Руттул.
     - Послушай, государь, - в изумлении  спросила  Сава.  -  Неужели  это
сургарский фарфор?
     Руттул рассмеялся.
     - Сегодня мы устроим премьеру сургарского фарфора,  -  сказал  он.  -
Твой сервиз можно будет продать  за  огромные  деньги,  но  его,  конечно,
продавать не будем. И не будем делать другого, похожего на этот,  пока  не
побьется - пусть он будет единственным.
     - Чашки для ранага не бьют, - тихо проговорила Сава. - Но... боже  ты
мой, а какие  же  вазы  поставить  для  букетов  ранага?  Не  могу  ничего
придумать; ничто не подходит.
     Руттул  подошел  и  распахнул  дверцы  соседнего  шкафа.  Там  стояла
огромная фарфоровая ваза и двенадцать ваз небольших.
     - Вот с ней, - указал Руттул, - довелось повозиться. Мастера  сделали
три вазы, но уцелела только одна. Еще  два-три  года  -  и  Сургара  будет
делать фарфор для половины мира... Так как там в Майяре? - спросил он  как
ни в чем не бывало.
     - А?
     - Вид посуды не дает тебе сосредоточиться? - спросил Руттул. - Сейчас
я все это перебью.
     Сава быстро позахлопывала дверки шкафов.
     - А что - Майяр? - заявила она,  оглядываясь  на  Руттула.  -  Я  вот
подумала, господин, а  какое,  собственно,  право  у  аоликану  на  Майяр?
Ольтари был законным сыном короля Аррина, а Нуверре - внебрачным...
     - Не туда смотришь, - возразил Руттул. -  Законный-незаконный  -  это
одно, а был ли Нуверре вообще сыном Аррина?
     - Но...
     - Мне кажется, что он был просто  самозванцем,  -  сказал  Руттул.  -
Собрал свою банду и пошел отбирать власть у Ольтари. Времена были простые,
современных  церемоний  никто  не  разводил.  Разве  Ольтари  когда-нибудь
признавал Нуверре братом? Но ты лучше вспомни, а как стал королем  Таррау,
отец Аррина?
     - Его пригласили на княжение, а потом...
     - Удобно напрашиваться на приглашение, когда у тебя сильная  дружина.
Меня тоже пригласили на княжение в Сургару, а, Сава?
     - Значит, ты не считаешь себя законным правителем?
     - Я правлю - значит, я правлю законно, - усмехнулся Руттул. - От тебя
зависит, что обо мне скажут после смерти. Ведь ты моя наследница.




                              ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


                                    1

     Однажды Руттул заметил, что учитель Савы садится  за  обеденный  стол
подальше от Стенхе.
     - Что случилось? - спросил он Саву. - Почему  Агнер  выполняет  такие
маневры? И почему Стенхе такой сердитый?
     - А, пустяки, - ответила Сава небрежно. - Они разошлись  во  взглядах
на космогонию.
     - Да? А в чем же дело?
     Оказалось, рассказывая Саве о устройстве мира, учитель Агнер  заявил,
что считает единственно правильной системой канонические взгляды: Экуна  -
земля, населенная людьми - плавает в океане. Океан находится  в  сфере,  в
верхней части которой - первом небе -  живет  богиня  Таоли  Ану,  Хозяйка
Янтарного дворца. Во второй сфере живет лучезарный бог Накоми Нанхо  Ванр,
небесный государь, владыка всего сущего. В третьей сфере,  самой  большой,
живут бесчисленные боги, духи и демоны; имена многих богов ужи никто и  не
помнит.
     - Ладно, - сказал Руттул. - А что утверждает Стенхе?
     Стенхе отстаивал античную гелиоцентрическую систему. Экуну он полагал
шаром, носящимся по эллипсу вокруг Накоми Ванра. Для обозначения  Экуны  и
некоторых небесных тел Стенхе пользовался словом  "планеты",  прочие,  как
Агнер и настаивал, согласен был называть звездами.
     - Любопытно, - сказал Руттул. - Неужели и вправду  была  в  древности
такая гипотеза?
     - Конечно, - сообщил Стенхе. - Я могу даже  назвать  две  книги,  они
есть в твоей библиотеке, государь.
     - А что такое, по-твоему, звезды? - поинтересовался Руттул,  разрезая
кусок мяса.
     - Древние утверждают, что такие же огненные шары, как и Накоми  Ванр,
- ответил Стенхе. - Только они расположены далеко.
     - Святотатец! - буркнул Агнер.
     - Как далеко находятся эти огненные шары? - расспрашивал  Руттул,  не
обращая внимания на негодование учителя Савы.
     - Полагаю, не ближе десяти расстояний от Экуны  до  Накоми  Ванра,  -
ответил Стенхе неуверенно.
     - Это все бездоказательные выдумки, государь, -  вступил  в  разговор
Агнер. - Он ведь не может доказать тебе эту чушь...
     - Могу, - ответил Стенхе.  -  Хотите,  рассчитаю  ближайшее  затмение
Таоли? Разве возможен был  бы  такой  расчет,  если  бы  светила  небесные
крепились к небесной тверди?
     - Небесная твердь существует! - воскликнул Агнер.  -  От  нее  иногда
даже  куски  отваливаются.  Вон,  однажды  такой  камень  сокрушил  остров
Маданонис...
     - Бред, - отозвался Стенхе. - Камни  с  неба  падать  не  могут.  Там
вулкан взорвался. Он уже давно готовился к  извержению.  Я  же  бывал  там
задолго до этого - землю трясло. Камни с неба, скажет тоже...
     В камни, падающие с неба, Стенхе не хотел верить совершенно.
     - Ты еще скажи, - горячился он, - что солнечные  лучи  можно  прясть,
как это делала, по легенде, Нури Авина Лари Ану. Или что можно  летать  по
воздуху, не будучи птицей.
     - Мухи летают, - возразила Сава, - а они не птицы. И  листья  летают,
подхваченные ветром. Летал на  прошлой  неделе  воздушный  змей,  которого
запускали  мы  с  Маву.  И  осенью  летают  паучки,  распуская  за   собой
длинную-длинную нить...
     Руттул рассмеялся.
     - Что, Стенхе? - сказал он. - Неудачно ты выбираешь выражения. А  ты,
Сава? Похоже, ты целиком на стороне Агнера?
     - Почему я должна быть на чьей-то стороне? - удивилась Сава. -  Какое
мне дело до того, небесная ли твердь над головой или бесчисленные миры?  В
любом случае это слишком далеко, чтобы как-то меня задевало.
     - Очень разумно, - оценил Руттул. - А ты вот, Стенхе, кипятишься.  Не
к лицу это убеленному сединами хокарэму.
     - Даже слишком разумно, - возразил Стенхе. - Иногда  госпожа  меня  в
ужас своей разумностью приводит. В ее-то годы...
     - Я уже не маленькая!
     - Не спорю, - согласился Стенхе. - Но и старой тебя, хвала богам,  не
назовешь.
     - И на том спасибо!
     Спор оставил небесные проблемы и перешел к вопросам  мудрости.  Агнер
стал утверждать, что в истории уже  были  премудрые,  хотя  и  малолетние,
государи. Стенхе же язвительно напомнил о регентствах. Получалось, что они
с Агнером изучали историю по разным книгам. Послушать их  было  интересно.
Руттул слушал молча. Сава науськивала Агнера на  Стенхе.  Маву  неожиданно
пробудился и процитировал на память главу из хроники времен короля Таррау;
Руттул за ним таких талантов  раньше  не  замечал.  Глава  была  прочитана
настолько невпопад, что Агнер, глубоко задумавшись, замолчал. Стенхе  счел
себя победителем и принялся за десерт.
     Но спора о космографии Руттул на забыл.
     Два месяца спустя, когда  Руттул  позволил  себе  отдых  в  горах,  в
верховьях Ландры, он пригласил Саву поехать с ним на прогулку вокруг озера
Праери. Такие прогулки были обычны; Руттул уезжал один,  ничуть  не  боясь
нападения. К слову сказать, именно во  время  такой  прогулки  его  хотели
убить двое хокарэмов, только не вышло у них ничего.
     Сава  приглашению  обрадовалась.  Правда,  она   не   могла   решить,
развлекать  ли  Руттула  разговором  или  помолчать,   чтобы   не   мешать
размышлениям, спросить же не  хватило  смелости,  и  она,  кляня  себя  за
неловкость, гнала свою лошадь вслед за Руттулом.
     Руттул оглянулся:
     - Что ты скажешь, Сава, если увидишь чудо?
     - Чудес не бывает, - засмеялась Сава.
     - Хорошо, - согласился Руттул. - Значит, удивляться не будешь?
     - Буду, - смеялась Сава.
     Руттул спешился:
     - Что ж, тогда удивляйся.
     Руттул, обратившись к  озеру,  взмахнул  руками,  подражая  чародеям.
Сначала Саве показалось, что ничего не происходит. Потом она увидела,  что
в синеве вод зачернело пятно.  Какой-то  предмет,  а  может,  и  существо,
поднимался вверх. Вот плеснули волны, и из воды медленно стал высовываться
черный цилиндр примерно десяти саженей в диаметре.
     Сава ухватилась за гриву своей лошади.
     - А, Сава, я забыл. Спутай-ка лошадей, - обернулся к ней Руттул.
     Сава механически, как  неживая,  выполнила  его  приказ,  то  и  дело
поглядывая на вылезающее из озера чудо.
     Цилиндр поднялся из  воды,  оторвался  от  глади  озера  и  как  был,
торчком, двинулся, вися в воздухе, прямо к Руттулу.
     Сава закричала.
     - Ну что ты, Сава, неужели страшно?
     Но Сава не слышала его слов, как не слышала своего крика.
     Цилиндр завис над берегом недалеко от Руттула. Хлопнув,  появились  у
его основания тонкие, ломаные паучьи ножки, и цилиндр застыл.
     - Что скажешь, Сава?
     Сава ничего не могла сказать.
     "Не слишком ли внезапно для нее такое зрелище?" - подумал Руттул,  но
Сава вдруг пробудилась от оцепенения.
     - Как это называется? - спросила она.
     - Глайдер.
     - Гладде?
     - Глайдер.
     - Мне можно подойти к этому... глайдеру?
     - Конечно. Зачем же я тебя сюда привел? Иди.
     Сава сбежала вниз, к глайдеру, остановилась  рядом  с  ним,  опасливо
коснулась металлической ноги.
     - Какой большой... - зачарованно проговорила она.
     - Да нет, - сказал Руттул, подходя. - Он совсем малыш,  наш  глайдер.
Увидела бы ты фотонник...
     - Он много больше, этот фо-то-ник?
     - Еще бы! - ответил Руттул. - Представь себе иглу в две лиги длиной.
     - Зачем такая? - удивилась Сава.
     -  Летать  между  планет,  -  ответил  Руттул.  -  Но  глайдер  конек
маленький, да резвый. Он когда-то мог летать к звездам.
     Сава помолчала.
     - А теперь он сломался и ты не можешь вернуться домой?
     - Ого! - воскликнул Руттул.  -  Вывод  быстрый,  но  верный.  Как  ты
догадалась?
     Что тут догадываться? Легко сообразить. Сава пожала плечами.
     - Значит, теперь он летать не может? - спросила Сава. - Только так? -
Она повела ладонью, изображая полет глайдера над озером.
     - Почему, не только. Прошу в глайдер, сударыня.
     - Куда? - не поняла Сава, глядя в открытый люк в основании  глайдера.
- Тут нет лесенки.
     - А и не нужно, - засмеялся Руттул, толкая ее под люк и вверх.  Сава,
потеряв вес, влетела в тесноватую кабину глайдера  и  ударилась  руками  о
потолок. Руттул, вплывший вслед за ней, поймал  ее,  беспомощно  болтающую
руками и ногами, отбуксировал к стенке и помог уцепиться за нее.
     - Каково? - спросил он.
     В ответ послышались только междометия.
     - Ты попробуй двигаться, как в воде, - посоветовал Руттул.  -  Ты  же
нырять умеешь...
     Но отцепиться от стены Сава не решалась.
     Руттул мановением руки закрыл люк, включил экраны и повел  подготовку
к старту.
     Сава смотрела во все глаза; когда глайдер ринулся  вверх,  в  облака,
ахнула восхищенно; когда же небо стало  темнеть  прямо  на  глазах,  когда
появились звезды, Сава, не помня как, отцепилась от  стены  и  поплыла  по
кабине.
     - Не мешай, - оттолкнул ее Руттул.
     Сава зависла около него и завороженно глядела на  голубеющий  шар  на
экране.
     - Она и вправду круглая, как Стенхе говорил, - пробормотала Сава.
     - Красивая, правда?
     Сава неожиданно заметила:
     - Ты говоришь так, будто сам ее создал.
     - Нет, разумеется, - рассмеялся Руттул. - Но я думал, тебе понравится
это зрелище.
     Он ожидал восторгов или, наоборот, страхов.  Сава  же,  хотя  и  была
потрясена, смотрела на все трезвыми глазами. Рассудочность в ее возрасте?
     Руттул оглянулся на Саву. А для нее померкли звезды,  потому  что  на
аспидно-черном небе появилось ослепительное солнце.
     - А Хаби ты в глайдере возил? - спросила вдруг она.
     - Нет, конечно.
     - Почему - конечно?
     Руттул полагал, что это совершенно понятно. Зачем смущать Хаби такими
чудесами? Она все  равно  поймет  их  неправильно.  Другое  дело  -  Сава.
Воспитание, которое она получила, позволяет думать, что она  отнесется  ко
всему этому, как к вполне вероятному.
     - Почему я? - осведомилась Сава.
     - Кому же еще? Ты моя наследница. Кому еще я могу оставить глайдер?
     - Ты собрался умирать?
     - Нет, но всякое может случиться.
     Сава огляделась.
     - А ты можешь как-нибудь сообщить своим родичам, где ты?
     - А я и сообщил давно, - ответил Руттул. - Только  мое  сообщение  до
них еще не скоро дойдет. Если они и явятся выручать меня, то это будет еще
через добрый десяток лет.
     - Это долго... - протянула Сава.
     - Это очень быстро, - улыбнулся Руттул. - Ты и не заметишь, как  годы
пройдут. Надо только не ждать, а жить. И я  хочу  тебя  на  всякий  случай
научить  управлять  глайдером.  Сейчас,  когда  в  нем   работают   только
гравиторы, это очень просто; не надо даже делать расчетов.
     Он сдвинул  рукав  костюма  и  показал  Саве  металлическую  цепочку,
браслетом опоясывающую его запястье. На другом запястье  цепочка  казалась
точно такой же, но, как оказалось, предназначена была совсем для  другого.
Цепочка с левой руки была "рабочим ключом",  инструментом  для  управления
глайдером. На правой же руке  -  силовой  захват;  этим  силовым  захватом
Руттул в свое время справился с хокарэмами.
     - Он такой  сильный?  -  с  любопытством  разглядывая  поблескивающую
вещицу, спросила Сава.
     - Потом, когда вернемся,  я  тебе  покажу,  каково  его  действие,  -
пообещал Руттул. - Не в глайдере же все крушить.
     - А мне ты дашь попробовать?
     - Увы, нет, - покачал головой Руттул  -  браслеты,  оказалось,  снять
невозможно. Для их снятия существует  специальный  аппарат,  да  только  в
глайдере его, конечно, нет.
     - Как же ты собираешься меня учить? - резонно спросила Сава.  -  Ведь
меня глайдер слушаться не будет.
     Руттул оторвался от управления  -  теперь  это  было  можно:  глайдер
кружил вокруг планеты по орбите.
     Оказалось, для  подобных  Саве  учеников  существует  так  называемый
"стажерский ключ", волшебная палочка - как сразу обозвала его Сава. Руттул
показывал, как им действовать, и Сава на лету  подхватывала  новую  науку.
Тут Руттулу пришлось  удивиться  ее  памяти;  Сава  без  ошибок  повторяла
названия, а уж назначение приборов  запоминала  сразу.  Правда,  в  теорию
Руттул не вдавался; управлять глайдером можно и без этого;  верно  говорил
когда-то Жикайо, что и медведя можно натренировать для полетов.
     Одного  урока  было  достаточно,  чтобы  Сава   научилась   выполнять
несложные маневры  в  пространстве;  поручить  же  ей  посадку  Руттул  не
решился. Он посадил глайдер сам, открыл люк, сказал: "Ну,  вперед,  только
поосторожнее на выходе".
     Сава уверенно поплыла в люк, но  вскрик  показал,  что  выход  ей  не
удался. Руттул ловко выпрыгнул из глайдера и  увидел,  что  Сава,  потирая
плечо, растерянно сидит на камнях.
     - Больно?
     Сава помотала головой.
     - Ничего, в следующий раз будешь половчей.
     Глайдер, повинуясь Руттулу, опять исчез в  озере,  а  Сава  и  Руттул
вернулись в лагерь.
     Сава то и дело оглядывалась на Руттула: сияющие  ее  взгляды  заметил
Стенхе - и предположения его были очень далеки от истины. Мысли Маву пошли
в том же направлении; правда, он ничего не сказал ни Саве, ни Руттулу,  но
поговорил с Хаби. Хаби не  показала  вида,  что  встревожена,  но  попозже
подошла к молодой принцессе.
     Сава сначала не поняла, о чем Хаби говорит?
     - Что, что?
     - Господин... по-настоящему стал твоим мужем?
     Сава уставилась на Хаби во все глаза,  потом  до  нее  дошло,  и  она
покраснела  густо-густо,  даже  в  потемках  было  заметно.  Застенчивость
перехватила ей горло, она отрицательно замотала головой.
     - Нет, Хаби, нет, нет, - проговорила Сава, когда смогла справиться  с
голосом. - Почему ты решила так?
     - Ты сегодня совсем другая, госпожа, - сказала Хаби. - Мы говорили  с
Маву, и он подумал...
     - Ах, это Маву! - закричала Сава. Она вскочила и побежала разыскивать
младшего хокарэма.
     Маву решил сперва, когда Сава набросилась на него с кулаками,  что  у
нее просто приступ желания поучиться драке; он легко отбросил ее и,  встав
над ней, поучающе изложил, в чем заключается ее ошибка при нападении. Игры
такого рода были обычны; не удивительно, что Маву принял ее негодование за
учебную атаку.
     - Маву! - закричала Сава, вставая. - Я не шучу. Я хочу  побить  тебя,
клянусь небом!
     - Да за что?
     - Зачем ты язык распускаешь?
     - Я? - удивился Маву.
     - А кто, кто Хаби снаушничал?
     - Что  ж  тут  такого?  -  невинно  спросил  Маву.  -  Дела  женские,
обыкновенные...
     Сава еще раз наскочила на него с кулаками.  Маву  захватил  ее  руки,
повернул девочку от себя, не давая ударить ногами.
     - Не суй свой нос в чужие дела, - прошипела Сава, пытаясь лягаться.
     Маву, оттолкнув ее, отпрыгнул сам.
     - Ну виноват, - улыбался он.  -  Бывает...  Но  даже  в  расстроенных
чувствах, дорогая моя госпожа, нельзя бросаться на врага очертя голову.
     Сава топнула ногой.
     - Ну что ты с ним поделаешь, -  сказала  она  подошедшему  Стенхе.  -
Выдумывает всякую чепуху и болтает...
     - Отрезать ему язык? - предложил Стенхе с улыбкой.
     - Эй-эй! - обеспокоенно прикрикнул Маву. Улыбки - улыбками, а  Стенхе
и в самом деле может такое сделать.
     - Да нет, Стенхе, - запротестовала Сава. - Кто ж тогда со мной  песни
распевать будет?
     Руттул довольно серьезно относился к пению. В раннем детстве  голосок
у принцессы был несильный, да и побаливало частенько горло  от  постоянных
зимних сквозняков. Руттул же подыскал хорошего учителя пения - выписал  из
Нависсо, и тот, хотя и не довел Савин голос до совершенства, все же  сумел
его укрепить. Для чего это было нужно Руттулу? Руттул полагал,  что  люди,
наделенные властью, должны говорить не только красноречиво,  но  и  хорошо
поставленным голосом, четко и правильно.
     Пожалуй, с течением времени Сава и стала  так  говорить,  но  большим
удовольствием, чем петь,  было  для  нее  подражание  различным  майярским
говорам; Руттул не  возражал,  а  Стенхе  не  ленился  указывать  Саве  на
особенности произношения людей из  различных  местностей.  Он  и  сам  был
мастер подражать разным  наречиям,  однако  говорил  обычно  с  глуховатым
гортуским акцентом, но с обилием книжных выражений. Петь же  он  почти  не
умел: хотя и не перевирал  мелодию,  пел  он  настолько  своеобразно,  что
слушать его было одно мучение.
     - Так с кем я буду петь, Стенхе? - повторила Сава.
     - Подумаешь, - смеялся Стенхе. - Я тебе таких певунов на грош  дюжину
куплю.
     - Таких, как я, ты и одного на грос не купишь, - ухмыльнулся Маву.  -
Такие, как я, не часто встречаются.
     - Ну, Маву, ты слишком высоко себя  ценишь,  -  возразила  Сава,  ибо
грос, а правильнее -  гроссери,  это  миллион  эрау,  сумма  по  майярским
понятиям немалая. Состояние принцев  Горту  оценивалось  в  четыре  гроса,
Верховного короля - в полтора, Пайра - в два с третью.
     - Каждый человек стоит  столько,  за  сколько  его  можно  купить,  -
покачал головой Стенхе. - Маву гроса, пожалуй, стоит. А, как ты думаешь?
     - Ты противоречишь сам себе, Стенхе,  -  закричала  Сава.  -  Как  же
понимать твои слова?
     - Слова - ветер, - объяснил Стенхе. - Дела - камень. Но не кажется ли
тебе, госпожа, что тебе пора отправляться спать?
     И в самом деле, было уже поздно; раскинутый на берегу озера лагерь уж
угомонился, костры догорали, люди укладывались спать - кто в  шатрах,  кто
под открытым небом.
     Для Савы, конечно, тоже был приготовлен шатер,  но  она  предпочитала
спать на свежем воздухе. Руттул не возражал, а Стенхе также ничего дурного
в том не видел; он  ложился  спать  недалеко  от  нее,  постоянно  готовый
оградить ее от любых врагов.
     В эту ночь  Сава  спала  плохо;  не  то  чтобы  снились  кошмары,  но
пережитое за день то и дело напоминало о  себе:  яркое  солнце  пылало  на
черном небе, затмевая звезды, голубая, в полосах облаков плыла планета,  и
казалось Саве, что они с Руттулом летят среди черноты - просто летят,  без
всякого глайдера, а  навстречу  им  выдвигается  громадный,  в  две  лиги,
фотонник.  Сава  и  представляла  его  обыкновенной  иглой,  только  очень
большой, даже с ушком, и обрывок какой-то полупрозрачной ткани, продетый в
это ушко, белесым шлейфом заслонял небо. "Они  нашли  Руттула",  -  поняла
Сава, и невыносимая тоска сжала ей сердце. От этой тоски она и проснулась.
     Сава открыла глаза и увидела над собой ночное небо;  почти  в  зените
торчала луна; светила она ярко, но где ей было  до  высокого  космического
солнца.
     Кутая плечи пуховым одеялом, Сава села. Тут же зашевелился Стенхе:
     - Что-нибудь случилось?
     - Нет-нет, Стенхе, просто не спится, - поспешно сказала Сава.
     - С чего бы это? - проворчал Стенхе, переворачиваясь на другой бок. -
Я в твои годы спал как убитый, не замечал ночи...
     Сава по звездам определила,  что  до  рассвета  уж  почти  ничего  не
осталось; она снова устроилась в постели; так, глядя в  небо,  могло  даже
показаться, что она опять в глайдере. И воспоминание приятно согрело душу:
Руттул обещал, что и сегодня будет  учить  ее  управлять  глайдером.  Сава
припомнила, как она вчера сама заставляла глайдер кувыркаться... И  звезды
казались совсем близкими.
     ...Оказывается,  Сава  все-таки  опять  уснула.  Утром  разбудили  ее
обычный шум просыпающегося лагеря, запах  дыма  от  разводимых  костров  и
самое главное - свет.
     - Вставай, - послышался голос Маву. - Сколько спать можно?
     - Еще немножечко, - попросила Сава. Вылезать из согретых одеял совсем
не хотелось.
     -  Ладно,  -  отозвался  Маву.  -  Стенхе  сейчас  на  озере;   когда
возвращаться будет, встанешь.
     Сава потянулась сладко, потом опять скрутилась в комочек; спать ей уж
не хотелось, но потянуть время в теплой постели  Сава  любила.  Она  снова
уставилась на небо. Небо после вчерашних приключений неизбежно притягивало
ее, и она стала следить за гонимыми  ветром  голубыми  облаками,  и  вдруг
показалось ей, что ранее  незыблемая  земля  поплыла  куда-то  в  сторону,
выскальзывая из-под  спины,  и  Сава  закричала  и  вскочила,  потому  что
испугалась этого головокружительного движения.
     - Ты что? - поймал ее в объятия Маву. - Змея?
     - Нет, нет, - лепетала Сава, прижимаясь к его груди. Он показался  ей
надежнее и устойчивее, чем побежавшая вдруг под  ногами  почва.  Внезапный
испуг вылился слезами. Маву оглянулся, оторвал Саву от  земли,  опустил  в
постель, торопливо схватил платье:
     - Ну-ка, одевайся, живо!
     Сава послушно сунула в рукава руки, утерла слезы. Маву одернул  подол
платья и сказал, берясь за башмаки:
     - Что с тобой, госпожа?
     - Почудилось...
     - С утра? - удивился Маву. - Чудно...
     Сава всхлипнула:
     - Как я испугалась, Маву, как я испугалась...
     Маву неловко погладил ее по голове:
     - Ну что ты, милая. Я думал, у тебя сердце  воловье,  а  оно  у  тебя
человеческое.
     - Плохо иметь человеческое сердце? - спросила Сава.
     - Хорошо, - ответил Маву. - Вообще всякое сердце хорошо по-своему. Ты
успокоилась?
     Сава кивнула.
     - Пойдешь купаться?
     - Нет. Я к Руттулу.
     - Ладно, - сказал Маву. - Или тебя проводить?
     - Не надо, - Сава поднялась на ноги и пошла к шатру Руттула.
     - Я видел трогательную сцену, - услышал Маву голос Стенхе. -  Ты  что
же это вытворяешь, ублюдок?
     Маву посмотрел: Сава далеко, ей уже ничего не будет слышно. Тогда  он
повернулся к Стенхе.
     - Ты можешь поверить, что я ни в чем не виноват?
     - Трудно поверить, - ответил Стенхе. - Я ведь твой нрав знаю.
     - Она испугалась чего-то спросонья, - объяснил Маву.
     - Это еще не повод прижимать ее к себе, - возразил Стенхе. - Ты  что,
без объятий не мог обойтись?
     - Мог? - ответил Маву. - Но только  она  не  могла.  А  если  ты  так
беспокоишься о моем благонравии, Стенхе, ты бы сказал ей, чтоб она  передо
мной голышом не ходила.
     - Ну и голышом, - хмуро сказал Стенхе. - Ну и что с того?
     - Я все-таки не каменный, - пояснил Маву.
     - Жеребец, - дал определение Стенхе. - Я, кажется,  не  таким  был  в
молодости.
     - Да уж, - согласился Маву и в глаза Стенхе припомнил:

                        Сердце волчье, рыбья кровь, -
                        Подскажите, кто таков...

     Стенхе этого неуклюжего стишка давно не слыхал,  с  юности;  услыхать
его снова от смазливого молокососа было очень обидно.
     - Ладно, - сказал он. - Разберемся в замке Ралло.
     - Из-за дразнилки? - поднял брови Маву.
     - Из-за госпожи, - ответил Стенхе. - Ведь при виде  хокарэми  у  тебя
грешные мысли не возникают?
     - Возникают, -  отозвался  Маву.  -  Правда,  не  тогда,  когда  они,
полуголые, фехтуют. В остальное же время  они  мне  больше  нравятся,  чем
обыкновенные женщины. Только я у них, увы, любовью не пользуюсь.
     - Не сметь заглядываться на Саву, - предупредил Стенхе.
     - Я не заглядываюсь, - отмел обвинение Маву. - Она же принцесса -  не
про нашу честь. Но только порой уж очень на хокарэми похожа. Я бы на месте
Руттула не мешкал.
     Хлоп! Маву замечтался и не успел парировать оплеуху, хотя вообще-то у
Стенхе реакции немного хуже. Маву приложил к щеке ладонь.
     - Изумительно, пробормотал он, глядя с вызовом. - Будем  драться  или
подождем до Ралло?
     - Ты не хокарэм, - тихо сказал Стенхе. - Ты не хокарэм.



                                    2

     Ранней осенью, пребывая  в  Савитри,  Руттул  пошел  на  берег  реки;
сопровождал его Маву; не то чтобы это входило в  его  обязанности,  просто
ему захотелось искупаться, и он решил составить  компанию  Руттулу.  Такое
случалось вовсе не в первый раз; Маву знал, что  Руттул  плавает  не  хуже
его, и хотя принц много старше, угнаться за ним не так уж просто. Вот ради
этого-то нечастого соревнования Маву и любил купаться с  Руттулом;  Стенхе
же, хотя и хорошо плавал, без  особой  надобности  в  воду  не  залезал  -
жаловался на ломоту в костях и стынущую кровь.
     Когда Руттул и Маву  спустились  на  берег  реки,  там  на  прогретом
солнцем песке сидел полуголый Стенхе; рядом  валялась  горка  принцессиной
одежды, а сама принцесса была далеко, плыла, шлепая ладонями по воде.
     Руттул остановился около Стенхе, разглядывая Саву.
     - Хорошо плывет, - сказал он. - И дышит правильно.
     Стенхе оглянулся и встал.
     - Добрый вечер, - поклонился он. - Искупаться пришли?
     И в это же время Сава, заметив их, крикнула:
     - Господин, отвернись, пожалуйста!
     - Да плавай, плавай, - махнул  Руттул  рукой.  -  Мы  с  Маву  дальше
пойдем.
     Но дальше по течению река уже была менее удобна  для  плавания,  Сава
отлично знала это и не хотела пользоваться любезностью принца.
     - Нет-нет, - прокричала она. - Я уже  выхожу.  Только  ты  отвернись,
господин.
     Руттул послушно отвернулся. Маву собрал одежду, понес  ее  поближе  к
Саве, выходящей из воды. Руттул с интересом проследил за ним.
     - Не подсматривай! - возмущенно воскликнула Сава, прячась за маву.
     Маву быстро накинул не нее большую шаль.
     Руттул отвернулся, рассмеявшись.
     - А вас с Маву она почему-то не стесняется, - сказал он Стенхе.
     - Чего нас стесняться? - пожал плечами Стенхе. - Разве люди  скрывают
что-то от своих башмаков? А мы для нее столь же привычны, как и  обувь.  -
Он глянул на Маву и Савири; те были достаточно  далеко,  чтобы  расслышать
то, что он хотел сказать Руттулу. Стенхе продолжил: -  Последнее  время  я
пытаюсь несколько изолировать их друг от друга; только  трудно  это  дело.
Ведь девки так липнут к Маву, к стервецу. И что они в нем находят?
     Руттул оглянулся мельком. Сава  была  уже  почти  одета;  Маву  стоял
рядом, держа двумя пальцами за шнурки ее башмаки.
     - Безгрешная картина, - сказал Руттул. - Стенхе, может, ты зайдешь ко
мне вечером? Вина выпьем, побеседуем...
     Руттул иногда приглашал Стенхе побеседовать; обычно для  того,  чтобы
обсудить Савино воспитание. Руттула беспокоило, что Сава растет не  такой,
как остальные девушки - из знатных либо из простых семей; его беспокоил ее
живой характер. Казалось ему, она жалеет, что родилась девочкой.
     Стенхе беспокоило то же. Он полагал, что  сложившиеся  обстоятельства
отражаются на ней не так, как следовало бы. Порой  (мысленно)  он  пытался
взвалить вину за это на амулет Руттул; но все же он  оставался  достаточно
здравомыслящим; он понимал, что и сам Руттул - человек необыкновенный.  Не
считая себя  вправе  что-то  советовать  принцу,  Стенхе  во  время  таких
посиделок рассказывал какую-нибудь историю, притчу, небылицу, предоставляя
Руттулу догадываться самому. Руттул эту хитрую игру принимал;  сам  иногда
что-нибудь рассказывал, пополняя Стенхеву коллекцию побасенок.
     Сава оделась и подошла к Руттулу.
     - Не сердись, - сказала она, тронув его за  рукав.  -  Мы  со  Стенхе
сейчас уйдем. А ты, Маву?
     - Я останусь, - улыбнулся ей Маву.
     Сава присела в небрежном  быстром  реверансе,  выпрямилась,  схватила
Стенхе за руку и потянула прочь, в сад.
     - Купанье ей испортили, - заметил Руттул.
     - Ничего, - возразил Маву. - Уж ей-то чего жаловаться?
     ...Стенхе  пришел,  когда  совсем  стемнело.  Руттул  сидел  в  своем
кабинете при одной свече. Кресло было сделано по его специальному  заказу,
очень удобное; Сава это кресло очень любила и  забиралась  в  него  часто,
когда Руттула не было  в  Савитри.  Стенхе  предпочитал  сидеть  на  полу,
вернее,  полулежать  на  медвежьей  шкуре;  Руттул  к  этой  вольной  позе
относился снисходительно.
     - О чем бы тебе рассказать, принц? - проговорил Стенхе, сделав глоток
из своего кубка. Стенхе, как и все хокарэмы, вино пил редко, даже  красное
катранское,  которое  давали  и  детям.  Питейные  же   привычки   Руттула
беспокоили Стенхе, потому как принц тоже  был  умерен.  Такую  умеренность
Стенхе никак не мог объяснить. "Ну я - хокарэм, - размышлял Стенхе.  -  Со
мной все ясно. А он-то чего?"
     Руттул пригубил свой кубок.
     -  Нет,  Стенхе,  сегодня  моя  очередь,  -  сказал  он  серьезно.  -
Расскажу-ка я тебе историю, которую когда-то прочитал в  старинной  книге.
Итак, в одном старинном городе, названия которого я не помню (да если б  и
помнил, все равно ты об этом городе не слыхал), так вот,  в  этом  городе,
борясь  с  распутством,  установили  закон,  согласно  которому   замужняя
женщина, застигнутая с любовником, приговаривалась к  смерти  -  не  то  к
сожжению на костре, не то к побиванию камнями - уж этого, извини,  Стенхе,
я тоже не помню.
     И первой попалась на горячем  жена  некоего  купца.  Купец  этот  был
старик, который, однако же, в жены  выбрал  себе  цветущую  юную  девушку.
Поступил  этот  купец  неумно,  потому  что  от   исполнения   супружеских
обязанностей он часто уклонялся, ссылаясь на праздники, постные дни или на
нездоровье. Молодая же женщина, видя, что от  мужа  проку  нет,  приискала
себе более подходящего ей любовника, юношу благородного и очень красивого.
     И надо же так случиться, что в силу каких-то обстоятельств их поймали
с поличным. Молодого человека, поскольку  он  ничего  противозаконного  не
делал, отпустили, а женщину повели к судье.
     Собралась в суде  огромная  толпа,  и  многие  сочувствовали  молодой
женщине, потому что, повторяю, была она очень хороша собой. Советовали  ей
покаяться и умолять Суд о снисхождении, и даже  судья  отнесся  к  ней  не
столь сурово, но женщина держалась гордо и с достоинством,  как  почтенная
дама, ничего дурного не знающая за собой.
     - О судья! - ничуть не смутившись, сказала она.  -  Истинная  правда,
что мой муж застал меня в объятьях молодого человека, но только прежде чем
обрекать меня на казнь, прошу вас, явите милость, спросите моего  супруга,
отказывала ли я когда ему в чем-либо, все ли его желания выполняла?
     Купец был вынужден признать,  что  супружеский  долг  жена  исполняла
полностью, и он никогда ни в чем не знал отказа.
     - А если так, - подхватила находчивая дама, - позвольте мне спросить:
если мой муж берет от меня все, что ему хочется, то что  ж  мне  делать  с
излишком?  Все  равно  пропадет  с  годами,  так  не  лучше  ли   услужить
благородному человеку, который любит меня и которого я люблю?
     Горожане, слышавшие речь прелестной дамы,  насмеялись  вволю,  крича,
что женщина права и поступает разумно. И решили  в  этом  городе  изменить
закон так, чтобы теперь можно было  наказывать  только  тех  жен,  которые
изменяли мужьям ради денег.
     ...Первая мысль, которая мелькнула у Стенхе, пока он  слушал  рассказ
Руттула: какая-то сволочь наговорила на Хаби всякой чепухи.  Потом  Стенхе
сообразил: говоря о Хаби, Руттул не стал бы  равнять  себя  с  престарелым
купцом, тут уж полагалось бы  упоминать  Савири.  Но  подозревать  Саву  в
супружеской измене? Для этого надо было бы быть сумасшедшим.
     Стенхе подавил острое чувство протеста только из почтения к  Руттулу,
но тут же понял, что Руттул ни в чем никого не обвиняет.
     Так что бы это значило? То, что Руттул не  считает  принцессу  Савири
подходящей себе парой, Стенхе знал давно. Поэтому Стенхе полагал,  что  на
любовные приключения Савы Руттул будет смотреть сквозь пальцы, лишь бы это
было обставлено без ущерба  для  его  или  Савиной  чести.  А  что  теперь
получается?
     Все-таки Руттул бережет Саву для себя? Как прикажете понимать?
     - Вообще-то Сава посматривает на  молодых  людей,  -  сказал  Стенхе,
почесав нос. - Но этим пока все и ограничивается.
     - Да? - спросил Руттул с интересом. - А дальше что будет? Ты  уверен,
что будешь знать, если Сава в кого-то влюбится?
     - Не очень, - ответил Стенхе. - Мы  преподали  девочке  такие  уроки;
вряд ли она захочет с нами откровенничать.
     - Так может, она уже кого-то любит?
     Стенхе подумал.
     - Вряд ли, - сказал он наконец.
     - А Маву? - поинтересовался Руттул. - Как он ей нравится?
     - А никак, - отозвался Стенхе. - Ты же видел государь, она совершенно
равнодушна к нему.
     - Совсем?
     Стенхе призадумался.
     - Чего ты от меня хочешь? - спросил он ворчливо. - Самое большее, что
их связывает, это вполне невинная братская дружба.
     - Жаль, - сказал Руттул. - Очень жаль.
     Стенхе поперхнулся.
     - Слушай, государь, - проговорил он, откашлявшись. - Я уже  немолодой
человек; видать, поглупел слегка. Говори прямо, чего ты хочешь?
     - Прямо? - Руттул помолчал. - Стенхе, ведь ты не старше меня. И вовсе
не глупее.  Скажи,  как  ты  считаешь,  долго  еще  просуществует  Великая
Сургара?
     - А чего ей  переставать  существо...  -  Стенхе  осекся  и  искренне
воскликнул: - Премудрые небеса!
     Вот оно в чем дело! Стенхе понял: Руттул считает, что гибель  Сургары
близка, так близка, что впору подумать о том, как позаботиться  о  будущем
своих родных, ведь Руттулу некуда было уходить; если бы он  мог  вернуться
на свою родину, он бы давно вернулся.
     - Власть ускользает из моих рук, - признался Руттул. - Добро бы, если
бы она уходила к Малтэру или Сауве,  но  она  просто  дробится,  исчезает,
пропадает неведомо куда. Я могу все меньше и меньше. Достаточно стихийного
бедствия: наводнения, землетрясения, чего угодно - и все начнет рушится. И
я вижу, что этого никто еще не понимает...
     Стихийное бедствие... Стенхе  знал,  что  стихийного  бедствия  долго
ожидать не придется.
     - Все закончится самое позднее через два месяца, - сказал  Стенхе.  -
Через пару недель начнутся сильные дожди. Паводок будет большой. Вот  тебе
и наводнение, государь.
     Руттул кивнул:
     - Поэтому я хочу, чтобы Савы  в  Сургаре  не  было.  Любовь  была  бы
кстати.
     Руттул уточнил свою мысль: если бы Сава влюбилась в  кого,  следовало
бы разогреть это чувство  до  критической  точки  и  подстрекнуть  Саву  к
побегу. Беглецы бы подались куда-нибудь за рубежи Сургары, в  Миттаур  или
Саутхо...
     - Это бесчестье, - возразил Стенхе.
     - Зато будет жива, - отозвался Руттул. - Ей даже будут сочувствовать.
Я ведь не пользуюсь в Майяре большой любовью.
     - Бросить одного сургарца,  чтобы  сбежать  со  вторым?  -  усомнился
Стенхе.
     - На худой конец сгодилось бы и это, - пожал плечами Руттул. - А если
мы возьмем в качестве героя Маву?
     - В любом случае я должен буду убить соблазнителя, - пояснил  Стенхе.
- Вот если он меня убьет...
     - Или серьезно ранит, -  предложил  Руттул.  -  Разве  ты  не  можешь
притвориться тяжело раненным?
     Стенхе  в  задумчивости  отхлебнул  из  бокала.  Он  представил,  как
сообщает  этому  сукиному  сыну  Маву,  в  чем   будут   заключаться   его
обязанности, и как у сукиного сына Маву вытягивается его красивая рожа,  и
как сукин  сын  Маву  начнет  возмущаться...  Стенхе  прикидывал,  как  бы
поделикатнее довести до  Маву  Руттулово  поручение,  как  вдруг  в  дверь
постучали.
     - Кто там? - спросил Руттул громко. - Входи!
     Вошла Сава. Сейчас она была больше похода  на  принцессу,  чем  днем;
домотканые одежки  она  сменила  на  дорогие  шелка;  причесана  она  была
тщательно: волосы уложены в сложную прическу, которую украшали только  что
сорванные цветы.
     Стенхе легко вскочил на ноги, взял за руку, с легким поклоном  подвел
к стулу. Сава села, поблагодарив его кивком. Обычно Стенхе так  с  ней  не
церемонился, но нарядное платье требовало того.
     - Извините, я помешала вашей беседе, - сказала Сава.
     - О нет, - ответил Руттул. - Мы говорили о пустяках.
     Стенхе кивнул, хотя Сава на него не смотрела. Стены были  толстые,  а
двери дубовые; Сава не могла слышать, о чем говорили только что мужчины.
     - Я ненадолго, - сказала Сава. - Мы с Хаби хотели бы  знать,  что  ты
желаешь завтра на обед, государь.
     - Ты же знаешь, - улыбнулся Руттул, - все то, что готовите вы с Хаби,
кажется мне необыкновенно вкусным.
     - Да, - подтвердил Стенхе, - безусловно.
     - Я умею только печь печенье, - возразила Сава.
     - Зато вкусное, - с воодушевлением воскликнул Стенхе.
     Руттул покосился на него и обратился к Саве:
     - Так зачем ты пришла - попросить что-то?
     - Да, - согласилась она.
     Она пришла, чтобы просить разрешения съездить в Миттаур.
     - Мне очень хочется побывать  в  Миттауре,  -  проговорила  она  чуть
виновато. - Я придумала, как я могу туда поехать. Я переоденусь мальчиком,
а Стенхе будет как бы мой отец...
     - Ну что тебя туда тянет? - спросил неодобрительно.
     - Хочется повидать мир, пока я еще имею возможность жить так, как мне
того хочется, - ответила Сава. - Ведь когда я стану старше, у  меня  будет
больше обязанностей.
     "Ну вот, - подумал Стенхе. - Не надо голову ломать, как удалить  Саву
из Сургары. Но Руттул, Руттул-то чем недоволен?"
     Руттул молчал.
     - Мне очень жаль, - сказала Сава, приняв его молчание за отказ.  -  Я
ведь не просила ничего запретного. Очень  жаль,  что  тебе  моя  затея  не
нравится. Ты полагаешь, я опять затеваю что-то глупое?
     - Да нет, - ответил Руттул. - Может быть, и  не  глупое,  но  мне  не
нравится.
     - Пусть съездит, - вступился Стенхе. - В Миттауре очень интересно.  Я
бы сам с удовольствием съездил.
     - Думаешь, пойдет на пользу?
     - Уж не во вред, во всяком случае.
     - Хорошо, Сава, поезжай, - разрешил Руттул. - Стенхе, как ты думаешь,
когда ехать лучше?
     - Лучше прямо сейчас,  -  лениво  сказал  Стенхе.  -  Пока  дожди  не
начались. В горах сейчас красиво.
     - Так не мешкайте, - посоветовал Руттул. - Или будем ждать, пока тебе
расхочется в Миттаур?
     - Сегодня же начинаю собираться, - объявила Сава.
     - Да нет, зачем сегодня, - пожал плечами Стенхе. - Завтра  соберемся,
послезавтра уедем. Госпожа, я и Маву; к чему большие сборы. Может, у тебя,
государь, есть дела в Миттауре? Письма передать или что?
     - Нет, - ответил Руттул. - Пару писем я вам дам на всякий случай; там
у купца Павутро деньги возьмете, чтоб с собой не возить.  В  Миттауре  ты,
Сава, наверное, драгоценности  будешь  покупать,  так  деньги  лишними  не
будут.
     Сава поблагодарила, присела в церемонном поклоне и вышла. За  дверями
ее поджидал Маву:
     - Отказал, конечно? - спросил он.
     - Разрешил, как ни странно,  -  ответила  она,  вытаскивая  из  волос
цветы. - Уф, от шпилек голова  болит!  -  Она  с  наслаждением  распустила
волосы, которые укладывала два часа.
     ...На следующий день ближе к вечеру, после того,  как  в  дорогу  все
было собрано, к Руттулу будто ненароком заглянул Стенхе.
     - Я вот подумал, - сказал Стенхе. - Да что случится с госпожой,  если
она здесь останется? Она же майярская принцесса, кто посмеет  ее  обидеть?
Уж кого отсылать, так это Хаби.
     - Хаби на следующей неделе, как обычно уедет  в  верховья  Ландры,  -
ответил Руттул. - Об этом я уже подумал. А Саву непременно надо увезти; ты
подумай, что здесь будет твориться...
     Стенхе подумал, что Руттул может и ошибиться; в  Сургаре  было  тихо,
никто ничего не подозревал; потом он сообразил, что потому-то и тихо,  что
Руттул молчит; стоит ему слово сказать - и в Сургаре такое  начнется,  что
никаких наводнений не надо; Руттулу в  Сургаре  верили.  Но  не  лучше  ли
встряхнуть Сургару сейчас? Стенхе на этот вопрос ответить не мог.
     - Очень хорошо, - сказал Руттул, что Саве вдруг захотелось съездить в
Миттаур. Попробуй удержать ее там подольше.
     Стенхе пожал плечами:
     - Как только она услышит, что творится в Сургаре, она тут же бросится
обратно.
     - Значит, она не должна об этом сразу узнать, -  объяснил  Руттул.  -
Разве это так уж трудно в чужой стране?
     - Она понимает по-миттауски, - напомнил Стенхе. - Я сам ее учил.
     - Придумаешь что-нибудь на месте.
     Стенхе помолчал. Потом, решившись, отдал Руттулу  небольшой  мешочек,
который держал за пазухой.
     - Что это? - удивленно спросил Руттул, потянул за тесемочку и высыпал
на ладонь бусы. - О! Абак! Так все это время он был у тебя?
     Стенхе кивнул.
     Руттул с особой нежностью провел пальцами по легким гладким бусинам.
     - Мне их сильно не хватало... - он  поднял  глаза  на  Стенхе.  -  Ты
отдаешь их мне?
     Стенхе Кивнул.
     - Спасибо, - сказал Руттул. - Тебе ведь они не нужны были?
     - Я пользовался ими несколько раз, - ответил Стенхе. -  Надеюсь,  это
не повредило их силе?
     - Нет, конечно, - проговорил Руттул, поглаживая амулет.
     - Так я пойду, государь... - произнес Стенхе, поворачиваясь к  двери.
- Позови ко мне Саву.
     - Хорошо, - сказал Стенхе через  плечо.  -  Только  не  показывай  ей
амулет, государь. Может, она его еще помнит.
     - Помнит, - согласился Руттул. - Эту штуку невозможно забыть.
     Стенхе с полупоклоном вышел.
     Руттул убрал амулет в мешочек, но спрятать мешочек не хватило у  него
сил.  Сава,  пришедшая  несколько  минут  спустя,  увидела,   что   Руттул
перебрасывает этот мешочек с ладони на ладонь.
     - Добрый вечер, государь, - склонилась в поклоне Сава.
     - Добрый вечер, - Руттул глянул на нее внимательнее.
     - Извини, что я в таком виде, государь, - снова поклонилась Сава. - Я
решила показать тебе, в каком наряде я уеду.
     Руттул кивнул. Мальчик из Савы получился хорошенький; костюм был чуть
великоват - на вырост; косу она  уложила  в  длинном  хвосте  капюшона,  и
реденькая челочка падала на глаза.
     - Ты обрезала волосы? - спросил Руттул, глядя на эту челочку.
     - Только несколько прядей, - поспешно  сказала  Сава.  -  Они  быстро
отрастут.
     Руттул кивнул.
     - Что ты собираешься делать в Миттауре? - спросил он.
     Сава замешкалась с ответом.
     - Ладно, - сказал Руттул. - Вообще-то это только твое дело;  ты  ведь
уже взрослый человек... (Не хочет  говорить  -  не  надо,  главное,  чтобы
уехала!") Я бывал в Миттауре несколько раз.  В  болотах  делать  нечего  -
сущая глушь, а вот в Верхнем Миттауре много чего любопытного. Советую тебе
обязательно побывать на празднике Атулитоки - очень красочное зрелище!
     - Но Атулитоки еще очень и очень не скоро, - возразила Сава. -  Я  не
собираюсь уезжать на такой срок.
     - А тогда вообще нет смысла ехать в Миттаур, - объявил Руттул.
     Сава, похоже, испугалась, что Руттул совсем не пустит ее в Миттаур, и
согласилась побывать на празднике  Атулитоки;  Руттул  еще  четверть  часа
рассказывал о том, что следовало бы посмотреть в  Верхнем  Миттауре;  Сава
вышла от него озадаченная.
     На этом визиты к Руттулу не  закончились.  Последним  явился  к  нему
Маву.
     - Сегодня у меня очень насыщенный день, - заметил Руттул. - Не  помню
случая, чтобы я принимал в Савитри столько посетителей...
     В Савитри, все знали, Руттул приезжал, чтобы поразмыслить о делах, не
отвлекаясь на повседневные пустяки, которыми - хочешь не хочешь - заполнен
тавинский день принца. В Савитри же никто не смел его беспокоить, и  Маву,
извинившись, заявил, что дело довольно важное.
     - Так уж и важное? - усомнился Руттул.
     - Конечно, мелкое, - пожал плечами Маву, -  если  смотреть  с  высоты
твоего сана, государь.
     - Хм, - усмехнулся Руттул. - Ладно, выкладывай, с чем пришел.
     - Государь, - сказал Маву, не глядя в лицо Руттулу. - Я полагаю,  что
меня необходимо удалить от ее высочества.
     - А почему? - поинтересовался Руттул.
     - Госпожа уже больше не ребенок...  -  проговорил  Маву.  -  Не  буду
утверждать, что она красивая, но вид ее смущает меня...
     - Ты что, влюбился в нее?
     -  Вовсе  нет,  -  горячо  возразил  Маву.  -  Зачем  же  обязательно
влюбляться? Просто я уже не могу вести себя с ней так легко, как раньше, и
она скоро это почувствует.
     Руттул молчал.
     - Дело еще и в том, - объяснил Маву, - что госпожа привыкла обсуждать
со мной интересующие ее вопросы.
     - Ну и?..
     - Сейчас ее интересует любовь.
     - Только любовь?
     - Слава богу, не только, -  выдохнул  Маву.  -  Но  все  же,  знаешь,
государь, я не могу говорить с ней на такие... э-э... не вполне пристойные
темы. Вообще не понимаю, как о таком можно беседовать  с  особой  женского
пола.
     - А о чем ты беседовал на днях с горничной Лавими?
     - Ха! Беседовал! Скажешь тоже, государь, - возразил Маву. - Очень мне
надо с ними беседовать...
     Да уж, беседовать со своими подружками Маву в  голову  не  приходило.
Шепнет  что-то  ласковое,  похвалит  губки  и  щечки,  подарит  немудреный
пустячок - та и тает.
     Руттул рассматривал Маву.
     - Странно, - заметил он.
     Маву поднял на него глаза.
     - Странно, - продолжал Руттул, - что Сава до сих пор не заметила, что
ты такой красивый парень.
     - Вообще-то она заметила, - пожал плечами Маву. -  Но  только  чисто,
как  это  иногда  выражается  Стенхе,  теоретически.  Что  ты  улыбаешься,
государь? Я переврал слово?
     - Нет, все правильно, - ответил Руттул. - Так тебе больше не нравится
общество Савы?
     - Ну как ты мог подумать, государь? Я же госпожу с пеленок  нянчу.  Я
просто думаю, что так будет лучше. Если ты скажешь ей, что тебе  на  время
нужна охрана, она не откажет тебе, ты знаешь, государь.
     Маву был прав, и в другое время Руттул прислушался бы к  его  словам,
но сейчас Маву нужен был Руттулу рядом с Савой.
     -  Ты  попросту  не  хочешь  ехать,  -  сказал  Руттул.   -   Неохота
расставаться с Лавими?
     Маву гордо выпрямился, хотя до того казалось, что уж прямее некуда.
     - Что встрепенулся? -  устало  продолжил  Руттул.  -  Я  полагаю,  ты
забываешься. Как ты посмел глядеть  на  Саву  нечистыми  глазами,  бабник?
Следовало бы дать тебе плетей, да только Саве завтра нужен будет  здоровый
сопровождающий.  Стенхе  стар,  а  ты  молод.  Ты  понадобишься  во  время
путешествия. Когда вернешься из Миттаура, мы поговорим.
     - Понятно, - съязвил Маву. - Плети я получу после Миттаура.
     - Вон, - сказал тихо Руттул. - А то получишь пеньковый  ошейник  -  и
прямо сейчас.
     Маву не испугался.
     - Ты рискуешь, государь, - заявил он. - Я ведь могу убить тебя. Я это
умею.
     - Не сомневаюсь, - ответил  Руттул.  -  А  сам-то  что  после  делать
будешь? Болван ты и есть  болван,  совершенно  о  последствиях  думать  не
умеешь. Уходи, - велел Руттул. - Ты нужен Саве.
     Маву поклонился и ушел.
     "А только вчера мы купались вместе, -  вспомнил  Руттул.  -  Нет,  он
все-таки глуп. Или это от молодости? Кровь горяча и бросается в голову?"
     Утро следующего  дня  началось  для  Руттула  еще  затемно.  Год  уже
клонился к осени, рассветы запаздывали  с  каждым  днем,  и  Стенхе  решил
отправляться в путь как можно раньше, так, чтобы миновать хорошо  знакомые
окрестности Савитри еще в темноте.
     Руттул, как всегда одетый  в  свой  неснашиваемый  черный  с  золотом
костюм, вышел попрощаться с Савой. Сава давно  поборола  сонливость,  была
немного взбудоражена; она  стояла  рядом  с  Хаби,  а  та,  простоволосая,
придерживая накинутую на  плечи  шаль,  совала  на  дорогу  Саве  какие-то
лакомства.
     Сава слушала Хаби невнимательно, поглядывая  по  сторонам:  на  Маву,
который седлал и  вел  к  крыльцу  коней,  на  Стенхе,  который  стоял  на
крылечке, поглядывал на затянутые облаками  черные  небеса  и  прикидывал,
будет ли дождь.
     Руттул позвал негромко:
     - Сава...
     Сава оглянулась, увидела его, оставила Хаби и бросилась к Руттулу.
     - Спасибо, - проговорила она, что ты пришел  меня  проводить.  Ты  не
сердишься, что я захотела уехать?
     - Нет, - качнул головой  Руттул.  -  Каждый  когда-нибудь  становится
взрослым...
     - Я не взрослая, - перебила его Сава. -  Мне  стыдно  признаться,  но
меня уже страшит эта поездка. Ты смеешься?
     - Вот вы поедете, рассветет, и все пройдет, - усмехнулся Руттул. -  А
от всего опасного тебя уберегут хокарэмы.
     - Я и сама кое-что умею, - сказала Сава. - Но мне уже сейчас  хочется
вернуться.
     - Так может, ты не поедешь?
     - Поеду, - ответила Сава. - Благословите на дорогу, государь.
     Благословить? Руттул не знал, как  это  делается.  Проговорить  слова
молитвы, поручить Саву покровительству богов, в которых он не верит?
     Руттул неловко притянул к себе Саву, коснулся губами, склонившись, ее
лба.
     - Удачи, - сказал он. - Удачи тебе, девочка моя.
     Он выпустил ее из  объятий,  и  Сава,  ошеломленная  такой  небывалой
лаской, отступила на два шага, завороженно глядя на Руттула.
     Руттул улыбнулся ей.
     Сава отступила еще на шаг. Какая мысль промелькнула в ее глазах?  Она
оглянулась, ища совета. Стенхе стоял рядом, но  Сава  не  верила,  что  он
может что-нибудь ей посоветовать.  Маву  тоже  был  рядом,  похлопывал  по
гладкой коже своего гнедого, шептал ему что-то. Ему  и  дела  не  было  до
того, что принцессе что-то взбрело в голову.
     - Маву, - сказала тогда Сава громко. - Ты не поедешь. Ты останешься и
будешь охранять государя.
     - Ясно, - отозвался Маву. - Как прикажешь...
     - Да зачем, Сава, - засмеялся Руттул. - Зачем мне охрана?
     - Маву, - продолжила Сава, не обращая внимания на  слова  Руттула,  а
это было невежливо. - Маву, будешь беречь государя, как... как...
     - Как зеницу ока, - подсказал Маву. - Ясно, госпожа.
     - Сава, мне не нужны телохранители, - сказал строго Руттул. Он  хотел
добавить: "Ты поедешь с Маву или не поедешь вовсе", но Сава опередила его:
     - Иначе я не поеду.
     - Сава, что за глупости...
     - Или, если хочешь, оставь Стенхе, а я поеду с Маву.
     Ну уж нет, подумал Руттул.
     - Маву так Маву, - согласился Руттул. - Уезжай уж, балаболка.
     Сава, встревоженная столь легким согласием, вскричала:
     -  Маву,  если  ты  меня  ослушаешься,  пеняй  на  себя.  Не  вздумай
подчиняться государю, если он пошлет тебя за мной. Слышишь?
     - Слышу, - весело согласился Маву.
     - До самого вечера спорить будем? - хмуро спросил Стенхе.
     - Все! - скомандовала Сава. Маву помог ей сесть на коня, Стенхе  тоже
вскочил в седло; Хаби шла за ними до ворот, махая им вслед.
     Маву повел своего гнедого в конюшню.
     Руттул сказал ему в спину:
     - Потом зайдешь ко мне.
     - ...Да, государь, - не оборачиваясь, отозвался Маву после паузы.
     Руттул поджидал его в кабинете. Маву постучал, вошел и остановился  у
дверей. Взгляд его был ясен и спокоен.
     - Насколько я знаю законы, - сказал Руттул, - мое  слово  должно  для
тебя больше Савиного весить.
     - Да, государь, пока госпожа - твоя жена, - отозвался Маву.
     - Прекрасно, - сказал Руттул. - В  таком  случае  ты  отправишься  за
Савой в Миттаур.
     Маву вскинул брови:
     - У тебя есть какие-то сведения о готовящемся покушении, государь?  Я
полагаю, в спокойных условиях Стенхе более чем достаточно.
     - Я согласен, - проговорил  Руттул.  -  Но  условия  не  кажется  мне
спокойными.
     - Слушаю тебя государь, - насторожился Маву.
     - Осенью или зимой я ожидаю в Сургаре некоторые события.
     - В Сургаре? - переспросил Маву. - Но тогда охрана более нужна  тебе,
чем госпоже.
     - Ты не понял, - отрицательно качнул  головой  Руттул.  -  Охрана  не
нужна ни мне, ни Саве.
     - Она велела мне беречь тебя, государь, заметил Маву.
     - Что со мной может случиться? - усмехнулся Руттул Он взял  в  правую
ладонь бронзовую статуэтку, стоявшую у него на столе. - Посмотри, Маву...
     Статуэтка смялась в его руке, как будто была из фольги.
     - Сила - это еще не самое главное,  -  невозмутимо  сказал  Маву,  но
Руттулов трюк ему понравился. - Как ты это делаешь, государь?
     Руттул пожал плечами.
     - Ты еще меня допрашивать будешь?
     - Прошу прощения, - государь, - бесстыже откликнулся Маву.
     Руттул помолчал.
     - Я хочу, чтобы ты как можно  дольше  задержал  Саву  в  Миттауре,  -
наконец сказал он.
     - Зачем? - искренне удивился Маву.
     - Чтобы она не путалась у меня под ногами, - ответил Руттул. -  Разве
не понятно?
     - Понятно, - ответил Маву. - Какие способы я могу применить?
     - Любые, - сказал Руттул. -  Можешь  даже  связать  и  держать  ее  в
каком-нибудь сарае. Но надо выдумать предлог. Я не хочу, чтобы она  знала,
что ей нельзя возвращаться в Сургару.
     - Я понял, - повторил Маву. - Запретный плод сладок. Стенхе знает?
     - Да, - сказал Руттул. - Он тоже будет что-нибудь  придумывать.  Если
выдастся случай, посоветуйся с ним.
     Маву кивнул. Испросив разрешение, он взял  карту  Майяра,  Сургары  и
Миттаура. Вообще-то он мог прикинуть план действий  и  без  нее,  но  Маву
показалось, что Руттулу следует знать, как он поступит. Он  объяснил,  что
вовсе не собирается тут же отправляться в Миттаур: несколько дней он может
провести в охране Руттула, а потом исчезнет.
     В Миттаур он доберется как раз к началу  осенних  дождей,  переодетый
так, что его не узнает даже Сава; в Миттауре он найдет способ связаться со
Стенхе, а затем, когда придут  вести  из  Сургары,  будет  действовать  по
обстоятельствам.
     - Хорошо, - сказал Руттул. - Хорошо. Но если вы ее там не удержите...
     - В крайнем случае я ее украду, - заявил Маву.  -  Это  очень  легко,
государь.



                                    3

     - Стенхе, - сказала Сава, когда они отъехали от Савитри на две  лиги.
- Я думаю, Руттул прикажет Маву следовать за мной.
     - Может быть, - проговорил Стенхе. - Руттул не очень уверен  в  твоем
благоразумии.
     - А в благоразумии Маву?
     - Маву -  хокарэм,  -  ответил  Стенхе.  -  Только  характер  у  него
нелегкий. И зачем Руттулу в нем сомневаться?
     - Маву не любит Руттула.
     - Руттул не девушка, чтобы его любить, - отозвался Стенхе. -  Хокарэм
может ненавидеть хозяина, но служить ему обязан. Если уж на то пошло, то и
мне не очень нравится быть его слугой.
     - Почему? - спросила Сава. - Ты же всегда такой доброжелательный...
     Стенхе не  ответил.  Он  не  считал  нужным  посвящать  Саву  в  свои
предположения.
     "...Потому  что  Руттул  тоже  хокарэм.  Хокарэм  на  какой-то   свой
заморский лад, как будто не  очень  знакомый  с  боевыми  искусствами,  но
обладающий другими качествами хокарэма.
     Он  свободен.  Это  самое  главное  качество  хокарэма  -  внутренняя
свобода, умение смотреть на обстоятельства не из-под  чьей-то  руки  и  не
через очки суеверий. Он обладает уверенностью в себе.  Это  тоже  одно  из
проявлений свободы, и как  ценящий  свободу  человек,  он  не  дает  своим
чувствам одержать верх над собой.
     Он ценит жизнь, причем  не  только  свою.  Как  ни  странно  это  для
постороннего человека звучит, но хокарэмы тоже  не  любят  убивать;  любая
смерть - это нарушение равновесия.
     Взвесь все и действуй - гласит неписанная заповедь.
     Согласно ей поступают многие, даже те, кто о ней  не  подозревает;  и
каждый взвешивает на свой лад: иные мгновенно, иные тянут время".
     Руттул взвешивает по-хокарэмски: скоро, отметая  сомнения,  не  боясь
своих ошибок. О верности его решений  Стенхе  судить  не  брался,  но  раз
Сургара двадцать лет доводила до отчаяния  соседних  государей,  что-то  у
Руттула получалось.
     Такой результат мог бы быть простым везением, но сам Руттул, в беседе
наедине со Стенхе, сказал, что человек он невезучий.
     - Из грязи в князья, - напомнил тогда смело Стенхе.
     - Наоборот, - возразил Руттул. - Говорил бы ты сейчас со мной, если б
у меня джампер не сломался.
     Стенхе запомнил незнакомое слово "джампер", а сам спросил:
     - Сан принца низок для тебя, государь?
     Руттул не задумался:
     - Не в этом дело,  Стенхе.  Просто  у  меня  было  бы  совсем  другое
положение...
     Именно тогда Стенхе и понял, что Руттул - чужеземный хокарэм.
     А хокарэм не может быть слугой хокарэму - это против заповедей.
     Поэтому-то Стенхе и не хотел относиться к Руттулу с полным уважением.
Не показывать настоящего своего происхождения  на  людях  -  это  одно,  а
скрывать его от своих - это совсем другое.
     - Стенхе, - сказала Сава. - Мы незаметно вернемся  и  проследим,  что
Маву будет делать.
     - Вот морока, - пробормотал Стенхе, боясь в  душе,  как  бы  Маву  не
сглупил да не отправился догонять Саву сегодня же.
     В засаде они сидели четыре дня. Маву все это  время  как  привязанный
торчал в Савитри около Руттула; вид у него был, как обычно, легкомысленный
донельзя.
     - Не хватит ли, госпожа? - спросил Стенхе утром пятого дня.
     Сава молчала, глядя в сторону Савитри.
     - Не успеем до Миттаура добраться, госпожа,  -  продолжил  Стенхе.  -
Дожди пойдут.
     - Ладно, - решила Сава. - Седлай коней, Стенхе.
     Ехали они быстро, на перевале Твалли были через пять дней, но к  тому
времени Маву, спрятавшись в скалах, смотрел на них сверху. Он  видел,  как
Сава оглянулась назад. Кого она искала там? Вероятно, его и искала.
     "А я здесь! Ку-ку, милая госпожа, - подумал Маву  весело.  -  Значит,
все-таки дня три пыталась меня перехитрить".
     Стенхе, увидев на дороге выложенный камешками тайный знак, оглянулся,
оценивая, где может скрываться Маву. "Хорошо, - одобрил Стенхе.  -  Вдвоем
будет легче".
     Он направил коня так, чтобы тот как бы невзначай  ступил  на  знак  и
разрушил его.
     - Что? - спросила Сава, настороженная таким странным маневром.
     - Горный лев, - сказал Стенхе спокойно. - Видишь?
     Он указал на склон горы.
     - Баран, - возразила Сава, приглядевшись.
     - Баран в пятнышках? -  сыронизировал  Стенхе.  -  Что-то  новенькое,
госпожа.
     - Вон то пятнистое? Это же камень! - удивилась Сава.  -  И  вовсе  не
госпожа, а Карой. Тебя разве учить надо?
     - Извини, Карой, забыл, - попросил прощения Стенхе. На  его  счастье,
горный лев действительно появился на склоне; это позволило хокарэму ткнуть
пальцем в гибкий кошачий силуэт среди камней: - Вон же он, Карой!
     Сава проводила взглядом пятнистую, сливающуюся с камнями фигуру.
     - Может, поймаем? - предложила она.
     - Зачем? - откликнулся Стенхе. - Тебе он мешает?
     - Шкура красивая...
     - Куплю я тебе шкуру в Миттауре. Или ты хочешь шкуру с приключениями?
     Сава промолчала.
     - И потом, - добавил Стенхе. - У этого льва шкура плохая  будет.  Лев
старый, облезлый...
     - Стенхе! - воскликнула Сава. - Ты не можешь видеть, что он облезлый!
     - Я по повадке вижу, - объяснил Стенхе. - Видно же, что старый.
     Маву, поглядывая сверху, забавлялся ситуацией: "Шкуру  горного  льва,
госпожа, я тебе добуду, а вот попробуй-ка ты меня найди..."
     Сава, похоже, поверила, что  Маву  остался  при  Руттуле;  во  всяком
случае, если она и оглядывалась, то совсем не  так,  как  если  бы  хотела
отыскать Маву.
     - Что ты вертишься, Карой? - спросил Стенхе.
     - Мне кажется, кто-то смотрит на нас.
     - Мне не кажется, - возразил Стенхе.
     ...Город Интави, столица Миттаура, открылся перед Савой внезапно,  за
поворотом дороги.
     Увидела она перед собой  сборище  каменных  башен,  жмущихся  одна  к
другой.
     - Это Интави? - спросила Сава Стенхе.
     - Интави, - кивнул он.
     Интави ничуть не был похож  на  города,  уже  виденные  Савой,  да  и
бывалые путешественники, посетившие не одну страну, утверждали, что ничего
подобного нигде нет.
     - Здесь каждый дом - крепость! - восхищенно воскликнула Сава, но  что
иное она могла ожидать в Городе Тысячи Крепостей?
     Одной стороной Интави жался  к  пропасти,  другую  защищала  каменная
стена. Издали стена казалась не такой уж высокой, но когда Сава  и  Стенхе
приблизились, они обнаружили, что стена буквально нависает над ними.
     У городских ворот им пришлось  подождать.  Правда,  Стенхе  растолкал
простолюдинов, но  процедура  пропуска  чужестранцев  оказалась  в  Интави
довольно томительной; им полчаса пришлось просидеть на лавке  в  караулке,
пока стража решала, может ли проехать седобородый ирауский купец.
     - Я Стенхе из Лорцо, - когда  подошла  их  очередь,  сказал  хокарэм,
предъявляя  сфальсифицированные  подорожные,  согласно  которых   он   был
служилым человеком гортуского наследника. - Прибыл по частным делам.
     - С тобой должны  следовать  два  сына,  Маву  и  Карой,  -  прочитал
чиновник в пергаменте.
     - Карой - вот он, - показал Стенхе. Сава проворно вскочила с лавки  и
поклонилась. Чиновник поглядел на Саву и опять обратился к документам:
     - Карой, четырнадцати лет, глаза голубые, волосы темные,  аоликанское
обличье. Да, похож. А старший где?
     - Он заболел и ему пришлось вернуться домой.
     - Какая болезнь? - осведомился чиновник.
     - Рожа, - ответил Стенхе. - Совсем колено  разнесло.  Какой  из  него
путешественник...
     Чиновник согласился:
     - Да, рожа - болезнь неприятная. Говорят,  если  прикладывать  листья
красного копытника, помогает...
     - Лучше к шептуну сходить, -  возразил  Стенхе,  хотя  знахарство  не
признавал совершенно.
     Чиновник начертал в пергаменте несколько знаков.
     - Торговать чем-нибудь собираешься, Лорцовен Стенхе?
     - Я не купец, - сдержанно ответил Стенхе.
     - Разумеется, - кивнул чиновник. - Но это обязательный вопрос. Ты  же
знаешь, что в Миттауре чужеземец торговать не в праве.
     - Да, конечно, - проговорил Стенхе.
     - С тебя пошлина пол-кроунто, - сказал чиновник. - И  с  твоего  сына
четверть.
     - У меня нет миттауских денег, -  сказал  Стенхе.  -  Сколько  это  в
таннери?
     Чиновнику обратился к счетам и ловко подсчитал:
     - Три таннери с четвертью.
     Стенхе вручил ему требуемую сумму, и они смогли проехать в город.
     - Я забыл, - обратился Стенхе к чиновнику.  -  Улица  Серебряных  Дел
Мастеров - это где?
     Чиновник объяснил. Стенхе поблагодарил его и сел на коня.
     - В Миттауре очень вежливые люди, - заметил Стенхе Саве, едущей рядом
с ним.
     - Да, - сказала Сава. - Но три  четверти  кроунто  -  это  не  три  с
четвертью таннери. Это таннери и  три  уттаэри.  Меняльный  процент  шесть
уттаэри. А где еще три уттаэри?
     - Так чиновник не обязан брать майярские деньги, - объяснил Стенхе. -
Да и запомни, что в Миттауре на уттаэри никто  не  считает.  Самая  мелкая
майярская монета здесь - четверть таннери. А если  мелочь  попадается,  ее
девушкам на мониста  отдают.  В  Миттауре  деньги  дешевые.  А  ты  хорошо
разговор понял, Карой?
     - Ага. Только они очень быстро говорят. Ты медленнее  говоришь,  -  и
Сава добавила: - И на улицах у них галдеж невероятный...
     Да, такой гам в Гертвире стоял только на рыночных площадях; на тесных
же улочках прохожие старались прошмыгнуть мимо друг друга,  не  вступая  в
разговоры; разве что хозяйки  перекликались  с  соседками  из  окон  своих
домов.
     А в Тавине даже на базаре гомона не было; сургарские купцы и в обычае
не держат зазывать покупателей; они с достоинством ждут, пока к их  товару
не подойдут.
     Здесь же говорили громко, и не только торговцы, но простые  прохожие;
уж казалось, и новостей-то никаких нет, о чем разговаривать можно?
     - Город Сплетников, - сказал Стенхе тихо. - Так его тоже называют.  -
Он приглядывался к домам на улице Серебряных Дел Мастеров. - Нам, кажется,
сюда, Карой.
     Миттауский купец Павутро был доверенным человеком Руттула; через него
сургарский принц получал сведения о происходящем в этой  стране.  Сведения
эти касались в основном дел торговых - о чем еще может сообщать купец?  Но
были  новости  и  политического  характера,  и  Руттул  считал  их  весьма
интересными.
     А кроме того Павутро вел торговые дела Руттула, те, которые Руттул не
мог проводить от своего имени; для  торговых  операций  на  счету  Руттула
лежали значительные суммы, и  на  эти  деньги,  рассчитывал  Руттул,  Сава
безбедно сможет прожить много лет.
     О том, кто такая Сава, Стенхе сообщил Павутро не сразу:  сначала  был
плотный обед, потом отдых, а вечером, когда Сава  осматривала  мастерскую,
где работал брат Павутро, Ктаури, Стенхе и купец собрались побеседовать.
     - Очень трудно, - проговорил задумчиво Павутро, узнав, в чем дело.  -
В Интави от кого-либо новости скрыть невозможно. Она... прошу  прощения  -
Карой, ведь очень хорошо понимает по-миттауски.
     - Я хотел увезти ее в горы, пока  новости,  которых  мы  ожидаем,  не
перестанут быть новостями, и о них прекратят говорить.
     - Да, но под каким предлогом? - спросил  Павутро.  -  Вряд  ли  Карою
захочется посмотреть стада моего дедушки...
     - В Миттауре много древних крепостей и храмов,  -  сказал  Стенхе.  -
Карой любит смотреть старинные здания.
     - Ну, в Миттауре все здания на один лад, - возразил Павутро. -  О!  Я
знаю! Рудники Нтангра и пещерный храм.
     - Пещерный храм? - почесал нос Стенхе. - Хорошо. А вот рудники...  Не
знаю. Вообще-то Карой, насколько  я  понял,  решил  посмотреть  знаменитое
миттауское оружие.
     - Зачем оно ей?  -  удивился  Павутро.  Я  думал,  она  драгоценности
покупать приехала. Но если ей нужно оружие, то надо ехать в Арзрау.
     - А нас туда пустят?
     - Вот уж не знаю. И вряд  ли  что  там  вам  продадут.  Вот  если  бы
подарили...
     - Не всякому такое везение... А в  Арзрау  из  Интави  долго  новости
идут?
     - Да нет, не долго, - ответил Павутро. - Но понимаешь ли, там говорят
так своеобразно, что даже не все миттаусцы хорошо понимают. И вдобавок там
нет обычая рассказывать чужеземцам новости.
     - Отлично, - одобрил Стенхе.
     - А праздник Атулитоки можно посмотреть в  долине  Гарали.  Там  тоже
малопонятный  говор,  и  тому  же  там  народ  не  любознателен.  То,  что
происходит за пределами долины, их не интересует.
     - Ладно, - согласился Стенхе. - А потом еще что-нибудь придумаем.
     - И... еще, - сказал  после  паузы  Павутро.  -  Скажи  мне,  как  ты
думаешь, сколько дней есть в моем распоряжении? Я хочу привести в  порядок
мои торговые дела.
     - Около недели, - ответил Стенхе, наблюдая за тенью на лице  Павутро.
- Что, очень мало?
     - За неделю можно горы своротить.
     Стенхе увез Саву на пятый день после этого разговора. Все эти дни  он
ходил с Савой по ювелирным и оружейным лавкам.  Он  посматривал  на  Саву.
Сава равнодушно глядела на те драгоценности, которые он покупал,  зато  по
ее взглядам Стенхе догадался, что Сава подыскивает меч, кинжал  и  дорогой
пояс с перевязью.
     "Подарок Руттулу, - догадался он. - Ох, девчонка, девчонка..."
     Он все понял, как если  бы  поприсутствовал  при  разговоре,  который
недавно Сава вела с Маву с Савитри.
     - Маву, - позвала тогда Сава,  а  Маву  откликнулся,  не  поворачивая
головы. Он был занят делом, он точил свой меч, хотя зачем  ему  нужен  был
меч? Разве что для утренних разминок со Стенхе. - Маву, почему Руттул меня
не любит?
     - Ну и не любит, - возразил Маву, не отрываясь от дела. - Нянчится  с
тобой, что тебе еще надо?
     - Я хочу стать его женой, - сказала Сава.
     - А сейчас ты кто? - осведомился Маву.
     - Приемная дочка.
     - Тоже неплохо, - проговорил  Маву,  проверяя  остроту  меча.  -  Вот
подрастешь, подыщешь себе кавалера...
     - Я хочу быть женой Руттула!
     - Ну, это глупости, - рассудительно возразил Маву. - Ты  для  Руттула
не женщина, а детеныш. У Руттула Хаби есть; видная, красивая,  понятливая;
станет он на пигалицу глядеть...
     - Я  пигалица?  -  переспросила  Сава.  -  Карми?  -  она  припомнила
искореженное словечко, которым обозвал ее принц Катрано.
     - Карми, - рассеянно согласился Маву.
     - Я же у тебя совета прошу! - зло толкнула его Сава.
     Маву вскочил на ноги.
     -  Конечно  -  карми,  -  рассерженно  рявкнул  он.  -  Ты  что,   не
соображаешь, что у меня в руках оружие? И очень острое оружие!
     Он взмахнул мечом и  сверкающим  лезвием  скосил  небольшое  деревце,
росшее рядом.
     На Саву это впечатления не произвело.
     - Маву, - сказала Сава тихо. - Скажи Руттулу, что я его люблю.
     Такие подвиги были Маву не под силу.
     - С ума сошла! - воскликнул Маву. - Постыдилась бы!  Разве  поступают
так высокорожденные девушки? Как можно вешаться мужчине на шею!
     - А как можно?
     - Никак не можно! - взвился Маву. - О  боже,  совсем  распустил  тебя
Руттул.
     Сава, не обращая внимания на его растерянность и смущение, продолжала
допытываться:
     - Неужели девушка даже знака не может подать мужчине, которого  любит
и который не обращает на него никакого внимания?
     - Это неприлично, - убеждал ее Маву.
     - Что же мне делать?
     - А знаешь, - припомнил вдруг Маву. - Знатные девушки все-таки  могут
дать знать мужчине о своей любви. Такой обычай есть. Надо подарить Руттулу
оружие.
     - Оружие?
     - Ну да, - оживился Маву. - Дай мне денег, я съезжу в  Тавин,  выберу
что-нибудь для него.
     - Не что-нибудь, а самое лучшее, - уточнила Сава.
     - Разумеется, - отозвался  Маву.  -  Только  жаль,  что  тебе  сейчас
приспичило. Караван с оружием приходит из Миттаура весной, вот весной-то и
бывает лучшее оружие.
     - Из Миттаура? - переспросила Сава. - А гортуское?
     - Ну где же ты купишь гортуское? - разочаровал ее Маву. - Да и  зачем
Руттулу гортуское? Оно для  боя,  а  из  Руттула  мечник  никудышный.  Ему
парадное нужно, богатое, княжеское. А как раз миттауское и для боя делают,
и для роскошества.
     Сава подумала.
     - Маву, - сказала она вдруг. - Давай поедем в Миттаур!
     - Ну что ты! - воскликнул Маву. - Руттул тебя не отпустит!
     Но Руттул совершенно неожиданно разрешил ей съездить в Миттаур.  Сава
поняла это так: Руттул считает ее достаточно взрослой,  чтобы  можно  было
безболезненно отпускать ее хоть на край света, и в то же время он рад, что
она не будет путаться под ногами.
     Изменит ли что-нибудь оружие, которое она подарит Руттулу?  Вряд  ли,
понимала Сава. И хотя она проявляла какой-то интерес к  оружейным  лавкам,
настроение ее становилось все хуже и хуже.
     Стенхе это ухудшение уловил.
     - А знаешь что, Карой, - сказал он. - Давай-ка в Арзрау съездим?  Там
лучшее оружие во всем Миттауре делают. Да  и  вообще  поездить  по  стране
неплохо. Не сидеть же нам в Интави до самого Атулитоки.
     - Хорошо, - ответила Сава. - Пусть будет Арзрау. Когда поедем?
     - Да хоть завтра.
     Нтангрские рудники большого впечатления на Саву не  произвели,  разве
что  обрыв,  расцвеченный  полосой   драгоценной   пламенеющей   киновари,
запомнился ей. Все остальное она осмотрела как по обязанности,  в  желании
убить время.
     Зато Нтангрский пещерный храм, более трех тысяч лет назад сотворенный
давно исчезнувшим народом, интерес вызвал неподдельный.
     Миттаусцы по своим обычаям народ веротерпимый;  не  то  что  майярцы;
богов они почитают и своих и чужих; поэтому древний храм не разрушили и не
разграбили  -  наоборот,  монахи  из  ближайшего  монастыря  не   забывали
поддерживать огонь в светильниках,  хотя  поклонялись  они  совсем  другим
богам. Не пришло им в голову и переоборудовать храм для своих обрядов:  по
мнению миттаусцев, это стало бы началом конца света.
     Сава провела в пещерах больше двух недель; ее восторги  не  могли  не
порадовать ревниво относящимся к красотам родного края миттауских монахов.
Стенхе тоже радовался, но совсем по иной причине. По его расчетам в Интави
уже должны были дойти вести о большом наводнении в Сургаре.
     Когда восхищение Савы стало стихать, Стенхе напомнил о Арзрау.  Ехать
туда  Саве  не  очень  хотелось;  она  полагала,  что  эта  поездка  будет
неинтересной и бесплодной; она ничего от Арзрау не ожидала, потому  что  о
арзраусцах шла молва, как о людях суровых и не любящих  чужаков;  но  Сава
обнаружила, что  слухи  эти  не  точны,  когда  в  долину  Нтангра  прибыл
владетель Арзрау.
     Уже за два дня в монастырском  постоялом  дворе  поднялась  суматоха.
Готовили покои для знатного гостя и его свиты. Стенхе уж подумывал  уехать
от греха подальше, но решил все же, что все, что в мире не делается, все к
лучшему.
     Уз уважения к чужеземцу настоятель зашел предупредить, что тот должен
быть представлен принцу Арзрау. Стенхе поблагодарил настоятеля за внимание
и отправился с Савой знакомиться со знатным постояльцем.
     Принцу Арзрау уже доложили, что в монастыре  живет  старый  гортуский
воин со своим сыном; доложили также и о том, что пребывает он  в  Миттауре
явно под надуманным предлогом, наверняка с тайной миссией, но  вот  в  чем
заключается эта миссия - совершенно неясно. Во всяком случае, это вряд  ли
шпионаж, поскольку  никакой  воин  таким  постыдным  делом  заниматься  не
станет.
     Стенхе великолепно  понимал,  что  причину  приезда  в  Миттаур  надо
называть, пусть даже и очевидно вымышленную. Ложь - еще не самый  страшный
из пороков, пусть уж принц Арзрау видит, что Стенхе из Лорцо врет неумело;
главным же сейчас было понравиться принцу и приобрести в Миттауре высокого
покровителя.
     И Стенхе не прилагал особых усилий, чтобы  понравиться;  внешность  у
него, он знал, была располагающая: хоть и  не  слишком  благообразная,  но
вполне подходящая для воина; Стенхе  лишь  убрал  из  своей  речи  книжный
говор, более подобающий монаху.
     И своего он добился.
     Старый заслуженный солдат, честный вояка, с достоинством и  почтением
взирающий на благородных господ, и его юный сын,  ясноглазый  и  по-детски
робкий, принцу Арзрау понравились.
     - Пригожий у тебя мальчик, Стенхе, - заметил принц. - Сколько ему?
     - Четырнадцать исполнилось, государь, - с поклоном отвечал Стенхе.
     - Тогда он ровесник Паору, - принц указал на  своего  сына,  стоящего
рядом.
     Стенхе поклонился молодому принцу.
     - Твой сын не очень похож на тебя, - заметил принц.
     - Он пошел в  мать,  -  отвечал  Стенхе.  -  Она  была  из  настоящих
аоликану. Я же, сами видите, породой не вышел.
     - Да, - согласился принц. - Твой сын сделает хорошую  карьеру,  когда
вырастет. У вас в Майяре самое главное - иметь благородную внешность.
     Принц был прав. Здесь, в Миттауре,  где  население  было  однородным,
смешным казался Майяр, где особенно ценились темные волосы, серые  (а  еще
лучше голубые) глаза и тонкий прямой нос. Правда, за четыреста лет пришлые
аоликану  уже  довольно  сильно  смешались  с  завоеванным  ими  майярским
населением, но старые предрассудки сохранились.
     Внешность Савы вполне соответствовала стандартам  майярской  красоты,
хотя с одной поправкой: по тамошним  меркам  ее  красота  была  скорее  на
мужской лад. Сава была безукоризненно здоровой, смугловатой от загара да и
физически  неплохо  тренированной;  признанные  же   майярские   красавицы
поголовно были рахитичными,  бледными  до  полупрозрачности.  Саве  сильно
повезло в раннем детстве, потому что методы воспитания Стенхе уберегли  ее
от неизбежных для знатной девочки хвороб. Но все  же  сравниться  силой  и
умениями с мальчиками-одногодками Сава не  могла,  поэтому  Стенхе,  когда
принц предложил своему сыну  помериться  силой  с  Савой-Кароем,  поспешно
сказал:
     - Боюсь, Карой неподходящий противник высокорожденному Паору. У Кароя
недавно была сломана правая рука; он еще не восстановил силу.
     Принц  настаивал.  Принесли  учебные  мечи,  тупые;  предложил   Саве
выбирать - первым выбирает гость. Сава выбрала один из длинных  мечей;  он
был немного тяжелее, но рукоять у него была большая; Сава взялась за  него
обеими руками: фехтование одной рукой было не для нее.
     Принц Паор был чуть выше и гораздо плотнее ее. Он вооружился коротким
мечом и кинжалом; вероятно, он любил сирайский стиль.
     - Саутханская защита, - сказал  Стенхе  почти  неслышно  над  головой
Савы; Сава поняла, что он хотел сказать.
     Поединок было решено провести во дворе; собрались посмотреть все, кто
только мог,  даже  монахи.  Правда,  этот  бой  не  обещал  быть  особенно
интересным, но в Миттауре очень любят благородное искусство мечного боя.
     Сава приняла классическую саутханскую стойку: ноги  расставлены,  обе
руки на рукояти меча,  опущенного  прямо  перед  собой.  Паор  стоял,  как
ожидалось, в сирайской стойке, очень популярной в Миттауре: вполоборота  к
противнику, правое плечо вперед.
     Зрители шумно обсудили  выгоды  и  недостатки  этих  положений.  Надо
отдать справедливость, болели собравшиеся не  только  за  своего  молодого
принца; кое-кто сделал ставки на  никому  неизвестного  мальчика  Кароя  -
понравилась его уверенность.
     Принц нападал. Конечно, его умение ни в  какое  сравнение  не  шло  с
умением Маву или Стенхе, но дрался он азартно, не щадя противника, и  Сава
с трудом отбивала удары. Саутханская  защита  -  из  приемов  незрелищных.
Стой, отбивайся от нападающих да сам выбирай время для атаки,  когда  твой
противник  выдохнется  или  откроется;  Сава  рассчитывала,   что   сможет
некоторое время продержаться, а там глядишь -  и  принц  прыть  убавит.  В
крайнем случае - не стыдно и сдаться.
     Но руки у нее были все же слишком слабы: сильным ударом  принц  выбил
ее меч. Паор воодушевился и ринулся  в  атаку  -  уж  очень  ему  хотелось
завершить бой эффектно, с приставленным к горлу противника кинжалом.  Сава
отпрыгнула в сторону. Такой  оборот  дела  ей  не  понравился.  Одно  дело
сдаться с оружием в руках; другое - безоружным.
     - Сдавайся! - орали зрители. - Сдавайся, малыш!
     Принц издал арзрауский боевой клич и бросился для последнего удара. И
крик его захлебнулся. Потрясенные зрители увидели лишь, что  он  лежит  на
земле, а Карой, прижав коленом его грудь, отбирает у него меч.
     - Великолепно! - воскликнул принц Арзрау в наступившей тишине. - Твой
сын достоин уважения.
     Сава выпрямилась.  Восхищенные  зрители  похлопывали  ее  по  плечам,
совали  в  руки   монеты,   изъявляли   свои   восторги.   Паор   оказался
незлопамятным. Поражение его,  конечно,  огорчило,  но  неожиданный  конец
поединка  ему  понравился,  хотя  он  даже  не  успел  понять,  как   его,
собственно, победили. И он, обхватив Кароя за плечи, даже не сбив со своей
одежды пыль, повел своего победителя к принцу Арзрау.
     - Ты удачлив, - сказал Арзрау, даровав Карою перстень со своей  руки.
- Не очень силен, но ловок и быстр. И не теряешься. Хочешь остаться у меня
на службе? У меня тебе будет не хуже, чем в вашем Горту, ты должен знать.
     - Да, государь, - чуть смущенно отвечала Сава. - Но я не могу принять
твое милостивое приглашение.
     - Карой уж записан в свиту гортуского наследника, - пояснил Стенхе. -
Ты извини, государь, но он уже при деле.
     - Жаль, жаль... - проговорил Арзрау. - Но надеюсь  по  крайней  мере,
что вы с отцом сможете у нас еще погостить?
     - Ты очень добр, государь, - смущаясь, поклонилась Сава.
     Положение гостей принца куда  выше  положения  простых  чужеземцев  в
Миттауре; это было даже больше того, на что надеялся  Стенхе.  Он  объявил
Саве, когда они ушли от принцев и остались одни:
     -  Твои  шансы  приобрести  для   Руттула   действительно   княжеское
вооружение довольно велики.
     Сава промолчала.
     - Откуда ты знаешь? Маву тебе сказал? - спросила она.
     - Я сам догадался, - пожал плечами Стенхе. - Разве не верно?
     Следующие дни для них обоих были наполнены шумом, от которого они уже
отвыкли; приходилось постоянно находиться на виду принцев, есть с ними  за
одним столом; Сава еще несколько раз пришлось участвовать в поединках (она
во всех была побежденной).
     - Мне это надоело, - заявила наконец Сава  Стенхе.  -  Я  уже  вся  в
синяках. И еще немного - у меня мышцы  буграми  станут,  как  у  призового
борца.
     - Потерпи, - утешал ее Стенхе. - Или давай заявим, что  у  тебя  рука
разболелась.
     - Тогда для меня лекаря позовут, - возразила Сава.
     - Недельку потерпишь? Еще неделя - и уедем. Так, сразу, неприлично.
     Но неделю терпеть не пришлось.
     Нравы при Арзрауском дворе значительно проще майярских; никому  здесь
и в голову не придет окружать наследного принца  таким  же  блеском,  как,
скажем, наследника принца Горту. У Паора, к примеру, свиты не  было,  один
только слуга, и поведение Паора не регламентировалось особым этикетом, так
что почти все время он мог проводить с Кароем. Конечно, при дворе его отца
было  еще  несколько  его  сверстников,  но  испытываемое   юным   принцем
любопытство заставляло его вертеться вокруг чужеземцев.  Вертеться  -  это
Самое подходящее слово; Сава вела себя очень сдержанно,  особенно  потому,
что обстановка вокруг ей нравилась все меньше, а нетерпение заставляло  ее
придумывать способы, какими можно  было  бы  раздобыть  Руттулу  наилучшее
оружие.
     И как Стенхе не оберегал Саву от  постороннего  глаза,  Паор  кое-что
приметил  и  заподозрил  Кароя.   Заподозрив,   стал   приглядываться,   а
приглядевшись, пришел к некоторым выводам, впрочем, не вполне верным.
     Сделав же эти выводы, он пошел к Стенхе и, встав против него, заявил:
     - Стенхе, я прошу вас с Кароем как можно быстрее покинуть двор  моего
отца.
     - Почему же, мой принц? - насторожился Стенхе.
     - Ты требуешь объяснений?
     - Да, мой принц.
     Паор помолчал, подбирая слова.
     - Хорошо, - сказал он. - Я объясню. Дело в  том,  что  ты  бесчестишь
свое имя, имя твоего покровителя и имя моего отца, позволив себе  выдавать
твою любовницу за сына.
     - Любовницу? - Тут Стенхе, пожалуй, даже растерялся.
     - Стенхе, - позвала Сава, появляясь в комнате. Ее встревожило то, что
Паор только что прошел мимо нее, хмуро отворачиваясь, и она  поспешила  за
ним. Объяснение  Паора  она  слышала;  теперь,  по  ее  мнению,  следовало
разъяснить кое-что Паору. Так что она сказала: - Стенхе, оставь нас.
     Голос ее был властен,  а  Стенхе  повиновался  с  таким  почтительным
поклоном, что Паор сообразил: в выводах своих он довольно сильно ошибся.
     - Если мое присутствие здесь ты считаешь  оскорбительным,  -  заявила
Сава, - то я немедленно уеду. И  то  сказать,  тут  мне  порядком  надоело
изображать из себя мальчишку. Но могу ли я надеяться, что ты не  раскроешь
никому мое инкогнито?
     - У меня нет тайн от отца, - ответил Паор. - Ты сейчас  ведешь  себя,
как знатная дама, но откуда я  могу  знать,  что  ты  не  притворяешься  и
сейчас? Назови свое имя.
     - Нет, - сказала Сава. - Ты же утверждал, что я веду себя недостойно.
Как я могу назвать свое имя и опозорить имя моего мужа? Я лучше умру.
     Принц сконфузился.
     - Я не хочу вреда тебе, - пробормотал он. - Но кто может подтвердить,
что ты - действительно знатная дама? Только Стенхе, а он твой слуга.
     - Да, - подтвердила Сава, - и он скажет все, что я захочу,  а  других
доказательств у меня нет. И что с того?
     Говоря так, она сняла куртку и высвободила косу из капюшона. Паор еще
больше смутился и потупился.
     - Извини, госпожа, я должен рассказать о  тебе  отцу,  -  еле  слышно
проговорил он.
     Сава же, вернув хоть частично  женственный  вид,  почувствовала  себя
увереннее:
     - Вероятно, мне действительно следует говорить не с тобой, а с  твоим
отцом, - заявила она, и Паор, хоть и был ее ровесником, ощутил себя  рядом
с ней совсем мальчишкой. И чтобы перебороть это чувство, Паор объявил:
     - Ты должна мне объяснить, в чем дело?
     - Должна? - вскинула брови Сава. - Нет, ты ошибаешься.  Что  мне  это
даст? Разве ты поможешь мне сохранить мою тайну?
     - Да, - сказал Паор твердо. - Это я могу обещать тебе, госпожа.
     - Но имен я называть не буду, - усмехнулась Сава. - Не трудно  и  так
догадаться. - Она  помолчала,  потом  произнесла:  -  Я  хотела  купить  в
Миттауре подарок для моего мужа.
     - Ты так любишь мужа, что готова на край света поехать,  только  чтоб
ему угодить?
     - Да, люблю, - согласилась Сава. - Только он меня не любит, иначе  бы
не позволил уехать так далеко и надолго. И я хочу найти ему такой подарок,
чтобы он обратил внимание на меня.
     - Вооружение, - догадался Паор. - Княжеское миттауское вооружение.
     - Об этом я и не мечтаю, - возразила Сава. - Такое оружие не  купишь,
это я знаю. Но самое лучшее из того, что можно купить за деньги, я  найду.
У меня еще есть время. Мой муж рекомендовал мне посмотреть Атулитоки.
     - Ты с ума сошла! - проговорил Паор. - Без охраны,  без  служанок,  с
одним-единственным старым слугой...
     - Стенхе - хокарэм, - ответила Сава. - Да и я не так уж беспомощна.
     - Зачем ты научилась фехтованию? - спросил Паор.
     - Я хотела стать для моего мужа тем же,  чем  была  для  Тавури  Анги
госпожа Палли Коэри Ану Тар. Хотя,  впрочем,  ты  можешь  не  знать  этого
сказания.
     - Нет, - возразил Паор. - Я знаю. У тебя, кажется, это получается.
     - Спасибо на добром слове, - улыбнулась Сава. А сейчас я пошлю Стенхе
сообщить твоему отцу, что мы должны уехать.
     Паор поклонился.
     - Госпожа, - сказал он. - Назови какое-нибудь из своих имен.  Я  хочу
стать твоим рыцарем.
     И было видно, что он не хитрит, что он действительно  хочет  объявить
Саву своей прекрасной дамой.
     - Если хочешь, - улыбнулась она, - можешь звать меня  Савой.  Но  это
неофициальное имя.
     Она протянула ему руку. Паор опустился на колено и поднес ее  руку  к
губам.
     Отцу в тот день он ничего не сказал.
     Сава и Стенхе пустились в путь назавтра; Паор вышел  их  проводить  и
только тогда направился к принцу Арзрау. Хитрить с отцом он не умел и чуть
не с порога объявил ему, что хочет подарить Карою княжеское оружие.
     - Ну что ты, - мягко возразил Арзрау. - Такие подарки ему не по чину.
     - Ему нужно это оружие, - объяснил Паор. - Они со  Стенхе  приезжали,
чтобы купить самое лучшее  оружие,  какое  только  смогут  найти.  Оружие,
которое не стыдно подарить князю.
     - Они искали его в Нтангра? - осведомился Арзрау. - Глупо.
     - Они искали его в Интави. И сейчас там ищет оружие их посредник.
     - Зачем им оружие? Карой сказал тебе?
     - Да. Одна знатная майярская дама хочет  подарить  оружие...  -  Паор
замялся, - ...другу своего сердца.
     - Какая же из Гортуских принцесс?
     - Они не из Горту, - ответил Паор. - У них подложные подорожные.
     - Тогда они преступники, - заметил принц.
     - Я верю Карою.
     Арзрау встал и прошел в свою опочивальню.  Там  он  открыл  сундук  и
вынул из него завернутые в шелковый лоскут меч и узорный пояс с перевязью.
     - Имя этого меча -  Миррутан  Сэви  Тар,  Падучая  звезда,  -  сказал
Арзрау. - Я хотел подарить его младшему Ирау. Но раз уж ты считаешь  своим
долгом...
     - Спасибо, государь, - проговорил Паор, принимая меч.
     Стенхе и Сава были уже за пределами  долины  Нтангра,  когда  хокарэм
насторожился.
     - Догоняют, - сказал он. - Приготовься.
     - Догоняют нас?
     - Может быть, и нас, - отозвался  Стенхе.  -  Наши  россказни  белыми
нитками шиты; так что, возможно, арзраусцы все-таки решили  выяснить,  что
мы такое. - И добавил тише: - Не нарушая законов гостеприимства.
     - Что делать будем?
     - Пока нас это не касается, - ответил Стенхе. - А  там  видно  будет.
Может, это не за нами.
     Но догоняли именно их; трое всадников поравнялись с ними,  и  старший
сказал, обращаясь к Саве:
     - Молодой принц Арзрау посылает тебе, принц, подарок.
     Он спешился и принял из  рук  одного  из  своих  спутников  увесистый
сверток;  сверток  был  вручен  Саве  с  подобающим  почтением;  вероятно,
именовать Саву принцем велел Паор. Странного в этом  арзраусцы  ничего  не
усмотрели: в Миттауре принцы бывают и совсем нищие;  богатство  значит  не
так уж и много.
     Сава взяла подарок, не выказав никакого удивления; она сказала:
     - Передайте молодому принцу, что я  найду  возможность  отблагодарить
его за щедрость.
     Арзраусец поклонился, сел в седло, и они разъехались.
     - К чему бы это? - спросила Сава, уже догадываясь, в чем дело.
     Она развернула замшевый лоскут, потом соболиную полость и  обнаружила
укутанный в кусок шелка меч.
     - Ты счастливая, - заметил Стенхе. - Такую роскошь  не  всякий  принц
имеет. Это настоящий арзрауский меч; он ценится даже выше  старогортуских.
Миррутан Сэви Тар, - прочитал он надпись на рукояти.
     - Теперь можно поворачивать в Сургару, - сказала Сава.
     - Ну что ты? -  возразил  Стенхе.  -  Всего-то  неделя  до  Атулитоки
осталась. Руттул советовал посмотреть...
     - Я хочу домой.
     - В  конце-концов,  это  попросту  невежливо,  -  объявил  Стенхе.  -
Неприлично уезжать сразу же, как ты получила  подарок.  Вообще  при  твоем
сане неприлично то и дело менять намерения.
     - И правда, Стенхе, - вздохнула Сава. - Я не подумала. Что ж, поехали
смотреть Атулитоки.
     Но ни им, ни принцу  Паору  не  довелось  в  этот  год  отпраздновать
Атулитоки согласно обычаю.
     В канун  Атулитоки  принц  Арзрау  принимал  важного  гостя.  Приехал
младший принц Ирау, хотя "младший" - это в данной  случае  обозначало  то,
что он - наследник ныне правящего принца Ирау. Сам же наследник был  всего
на десяток лет младше своего престарелого брата.
     Паор в разговор не вступал, хотя этикет позволял ему вести беседы  со
старшими; только под вечер, когда младший Ирау  уже  сильно  повеселел  от
выпитого вина, Паор решился задать вопрос:
     - Не скажет ли уважаемый принц, у какой из майярских знатных дам есть
домашнее прозвище Сава?
     Ирау не смог припомнить такой дамы.
     - Извините, - смутился Паор.
     - Хотя вообще-то я знаю даму по имени Сава, -  вспомнил  Ирау.  -  Но
вряд ли ты, мальчик, имеешь в виду ее. Она не совсем майярка.
     - Пожалуйста, назови ее, принц, - попросил Паор.
     - Сейчас ей четырнадцать лет, она настоящая  аоликану  по  виду...  -
начал Ирау.
     - Но больше похожа на пригожего мальчика, чем на женщину?  -  спросил
Паор.
     - Верно, - согласился Ирау. - Кто тебе ее описывал?
     Паор, не отвечая, задал вопрос:
     - Кто же эта дама?
     - Принцесса Карэна, жена Руттула, дочь короля Лаави.
     - Сургарская принцесса? - переспросил потрясенный Паор.
     Ирау подтвердил.  Арзрау  бросил  на  сына  испытующий  взгляд.  Паор
сделался задумчив, а после ужина, решившись, попросил отца  разрешить  ему
уехать и дать в сопровождающие несколько человек.
     - Когда ты собираешься ехать? - спросил Арзрау.
     - Сейчас, - ответил Паор. - Завтра выезжать будет неприлично. А  дело
срочное, отлагательств не терпит.
     - Ты хочешь вернуть  меч?  -  спросил  Арзрау.  -  По-твоему,  Руттул
недостоин такого меча?
     - Дареное не отбирают, - возразил Паор. Нет, меня беспокоит не это. Я
боюсь за принцессу Карэна. Ведь из Сургары доходят страшные вести.  А  она
ничего не знает, - проговорил Паор. - Ей никто ничего не сказал  -  у  нас
ведь никогда ничего не сообщают чужеземцам. Майярцы ненавидят Руттула,  не
любят и ее. Кто ей поможет?
     - Ты? - спросил Арзрау грустно.
     - Надо отыскать и укрыть ее, - горячо сказал Паор. - Я не хочу, чтобы
с ней случилось что-нибудь плохое.
     - Ты найдешь ее и все ей расскажешь, - возразил Арзрау, - а  она  тут
же помчится в Сургару. В такие минуты она захочет быть дома.
     - Я удержу ее силой, - пылко сказал Паор.  -  Я  спрячу  ее  в  замке
Драван. И не выпущу, пока не пройдет опасность.
     - Этим ты обесчестишь  ее,  -  напомнил  Арзрау.  -  Захочет  ли  она
спасения такой ценой?
     - Я женюсь на ней, если Руттул ее бросит, - объявил Паор.
     - Смотри, - предупредил его Арзрау. - Слово принца - тверже клятвы.
     - Мне не потребуется напоминать о том, - возразил Паор. - Я еду. Могу
ли я взять с собой человек семь-восемь?
     Арзрау согласился.
     Паор  уехал  немедленно,  собираясь  наводить   справки   в   дороге.
Выслеживать путь принцессы по Миттауру он не считал нужным - так  можно  и
опоздать. Принцесса сказала, что собирается посмотреть праздник  Атулитоки
- значит, пока не окончится праздник, надо успеть добраться до  границы  с
Сургарой. Времени хватало в самый обрез.



                                    4

     Во вторую ночь Атулитоки  Сава,  проснувшись  вдруг,  поняла,  что  в
Сургаре что-то происходит. Она села в постели, нащупала около себя  одежду
и натянула на себя. Все было просто, так  просто,  что  оставалось  только
диву даваться, какой дурой Сава оказалась.
     Руттул отпустил ее с одним Стенхе. Стенхе стар и хотя  очень  опытен,
все-таки осуществлять полноценную охрану не в состоянии. Возможно,  Руттул
тайком направил Маву за ней; но очень похоже, что Руттул  хотел  отправить
Саву подальше от себя, все равно куда. И это  странное  прощание,  которое
должно было ее насторожить...
     Теперь припомним.
     Хаби должна была отправиться в горы - как будто бы ненадолго, но ведь
любой срок можно удлинить.
     Сауве  находился  с  посольством  в   Саутхо   и   должен   был,   по
предварительным расчетам, пробыть там до весны. Сауве - второй  в  Сургаре
после Руттула; ехать в Саутхо он не так уж и хотел;  Руттул  заставил  его
туда поехать довольно ловким ходом - Сауве решил, что его  интересы  хотят
обойти.
     Малтэр, третий после Руттула, осень обычно проводил  в  Миттауре,  на
родине своей жены. Насколько знала Сава, у него был довольно богатый дом в
Интави и земли в окрестностях города - приданное.
     Совпадение было зловещим. А если вспомнить, что  под  самыми  разными
предлогами Руттул отправил в другие  страны  большинство  ученых,  которых
раньше так настойчиво приглашал в Сургару?
     Что-то опасное Руттул поджидал в своей стране.
     Сава поискала другое решение этой задачки. Нечто подобное,  вероятно,
Руттул предпринял  бы,  если  бы  собрался  навсегда  уйти  из  Сургары  -
вернуться к себе на родину, например. Но сам же Руттул сказал, что его зов
о помощи дойдет до его соотечественников еще только лет через десять.
     - А раньше? - спросила тогда Сава.
     - А раньше, наугад, им меня не найти, - ответил Руттул.
     В любом случае, решила Сава, ей следовало бы вернуться в Сургару.
     Но  оставался  Стенхе,  который  наверняка  что-то  знал:  уж   очень
подозрительными казались его уговоры подольше задержаться в Миттауре.
     Как, как можно убежать из-под его опеки? Каким способом обмануть его?
     ...Стенхе перехитрил сам себя. Ему  уже  приходилось  задумываться  о
том, что  каким-то  образом  нужно  задержать  Саву  в  Миттауре  и  после
Атулитоки. Но долго ли он мог тянуть? И под каким, собственно,  предлогом?
Стенхе уже совсем было решил совершить  какое-нибудь  не  очень  серьезное
преступление, из тех, что в Миттауре наказываются крупным штрафом. Он  мог
бы тогда, предупредив Павутро, объявить, что денег у него нет. Павутро,  к
которому в первую очередь кинулась бы Сава, тоже ответил  бы  отказом  под
каким-нибудь  благовидным  предлогом.  В   подобных   случаях   миттауское
правосудие предпочитает взять залог. А что у них с Савой с собой  ценного?
Только княжеское вооружение, но его Сава никогда в залог не отдаст. Тогда,
понимал Стенхе, судья предложит ему оставить в залог "сына".
     Стенхе  (ничего  не  поделаешь!),  конечно,  согласится,  хотя  и   с
мучительными  душевными  переживаниями.  Он  уедет,  а  Сава  останется  в
Миттауре.  Относительно  ее  положения  Стенхе   ничуть   не   сомневался.
Миттаусцев никто никогда  не  мог  обвинить  в  жестокости  к  заложникам,
особенно же мягко они относятся к женщинам, детям и подросткам.  И  Стенхе
мог бы на целый год оставить Саву под присмотром  миттауского  правосудия,
если бы...  если  бы  не  Савино  нетерпение.  Уж  конечно,  с  положением
заложника она не смирится; будет теребить Павутро, и Стенхе очень и  очень
опасался, что Павутро этого нажима не выдержит. А ведь еще  существуют  на
свете арзрауские принцы, младший из которых, Паор, знает  о  Саве  многое.
Сава могла бы прибегнуть и к его помощи; судя  по  богатому  подарку,  уже
полученному Савой, в помощи ей Паор не  откажет.  Так  что  на  год  этого
варианта явно не хватит, и Стенхе оставил его не крайний случай,  если  уж
совсем не найдет никаких возможностей задержаться в Сургаре.
     Пока же Стенхе решил притвориться больным. Если он заболеет сразу  же
после Атулитоки, это будет  выглядеть  подозрительно:  Сава  его  раскусит
обязательно. И Стенхе начал готовить почву для "болезни" загодя.
     Он разок, как будто невзначай,  проронил  словечко  и  том,  что  ему
больно  разогнуться.  Сава  это  пропустила  мимо  ушей,  а  Стенхе  начал
усиливать впечатление. Пару раз он охнул, выпрямляясь, а в  седло  садился
так неуклюже, что впору было его подсаживать.
     Прострел,  выбранный  Стенхе  в  качестве  докучливой  хворобы,   был
достаточно  убедительной  причиной  задержки  и   к   тому   же   довольно
правдоподобной. Кто  заподозрит  старого  деда  в  том,  что  он  попросту
притворяется? Вдобавок Стенхе уже  когда-то  несколько  раз  полной  мерой
испытал удовольствие от застуженной  поясницы,  так  что  картина  болезни
основывалась на собственном опыте  и  была  совершенно  достоверной.  И  к
началу Атулитоки Сава уже была убеждена в том, что ее  хокарэм  -  дряхлый
старик.
     Но неожиданное, молниеносное прозрение Савы, которого Стенхе никак не
мог ожидать, разрушило его хитрости.
     Теперь, когда Сава знала, что в Сургаре творится что-то  неладное,  а
ее нарочно держат в Миттауре, она не могла не понять, что Стенхе посвящен,
хотя, может быть, и не полностью, в планы Руттула и помогать ей  вернуться
в Сургару не будет. Наоборот,  от  него  следовало  бы,  пожалуй,  ожидать
помех.
     И будь Стенхе здоров или болен, в расчет необходимо принимать его как
здорового; надо было искать случая, и случай этот подвернулся Саве, совсем
нечаянный случай.
     В  монастырь,  где  они  со  Стенхе  остановились,   приехала   целая
кавалькада молодых людей; они совершали паломничество по святым  местам  и
пригласили "мальчика Кароя" поехать с ними, потому что в  Атулитоки  юноши
должны  путешествовать,  устраивать  шествия  ряженых,  петь  и   плясать,
веселиться, а не торчать привязанными около больных стариков.
     Сава растерянно оглянулась на Стенхе; тот кивнул: езжай, мол.
     - Кто ж тебя бальзамом натирать будет? - тихо спросила она.
     - Монахов попрошу. Езжай, Карой. - И Стенхе обратился к  предводителю
кавалькады юному принцу Твирани: - Прошу тебя, господин, присмотри за моим
Кароем, он чужеземец в Миттауре и немного робок.  Будь  ему  покровителем,
прошу тебя.
     Твирани, который и был-то на пару лет  старше  Савы,  ответил  учтиво
по-майярски:
     - Не беспокойся, мы присмотрим за твоим сыном.
     Сава побежала седлать коня; Стенхе приготовил ей  припасы  в  дорогу;
его развлекал в это время один из юношей, рассказывающий о том, какой путь
они собираются совершить.
     Сава сразу поняла, что  другого  такого  случая  не  подвернется,  но
нельзя было показать Стенхе, что она задумала.
     - Выздоравливай побыстрее, - шепнула она на прощание. - Как только  я
вернусь, поедем домой.
     И Стенхе поверил ей, и стал ждать, когда она вернется. Вообще-то, ему
полагалось  бы  следить  за  ней  неотступно,  прячась  согласно  правилам
хокарэмской науки "невидимости", но Миттаур - плохая страна  для  шпионов:
глаза у миттаусцев слишком придирчивые, и чужаков здесь  не  очень  любят.
Бросить все и скрываться, следя за Савой, означало серьезное  преступление
против законов Миттаура. А шпионов, пойманных с поличным, вешают.
     Конечно, Стенхе не сомневался, что  повесить  его  -  для  миттаусцев
задача непосильная, но  такое  положение  создавало  лишние  сложности,  а
Стенхе этого не хотел. Поручив же  Саву  покровительству  принца  Твирани,
Стенхе мог быть уверен, что с принцессой  не  случится  ничего  дурного  -
разве что какой-либо несчастный случай, но несчастному случаю и хокарэм не
помеха.
     А Сава, едва отъехав от него, начала изыскивать повод  избавиться  от
горячего гостеприимства миттаусцев. Она нашла его на  первом  же  привале,
когда веселые паломники остановились перекусить.
     Сава, случайно споткнувшись о трухлявый  пень,  увидела,  как  из-под
коры  выскочил  огромный  паук.  Сава  и  сообразить  ничего  не   успела;
действовала, как бог на душу положит, очень  быстро,  но,  как  оказалось,
верно. Она упала на землю, как будто  потеряла  равновесие,  вскрикнула  и
принялась колотить  по  мечущемуся  пауку  подхваченной  с  земли  палкой.
Действовала она как будто неуклюже, но не давала пауку прыгнуть на  нее  и
укусить.
     Кто-то из подскочивших парней раздавил паука сапогом.
     - Что там? - спросили у него.
     - Ануури, - ответил парень, разглядывая паука. - Он тебя  не  укусил,
Карой.
     - Укусил, - заявила Сава, показывая подходящую царапину  на  руке.  -
Кисть судорогой сводит. Это яд, да? - и лицо ее было таким испуганным, что
миттаусец начал успокаивать ее.
     - Ничего, не умрешь, - сказал он. - Только к вечеру рука распухнет, и
жар, может быть,  поднимется.  Что  делать-то  будем?  -  обернулся  он  к
остальным.
     - Надо его к отцу  отправить,  -  предложил  Твирани.  -  Это  совсем
недалеко, и к тому же монахи противоядие дадут.  Лармир,  Тивэ,  проводите
его, а потом нас догоните.
     - Не надо, - ответила  Сава.  -  Я  дорогу  помню.  Не  беспокойтесь,
господа.
     - Да уж нет, Карой, - проговорил Твирани. - Больно ты невезучий.  Это
надо, в такую пору на ануури наткнуться. Кто тебя знает, в  какую  историю
ты попадешь по дороге...
     Теперь перед Савой встала проблема: как избавиться от  провожатых,  а
не то через пару часов они сдадут ее прямо в отеческие объятия Стенхе.  На
ее счастье, миттаусцы вовсе не  горели  желанием  сопровождать  укушенного
пауком майярского подростка в  то  время  как  из  приятели  развлекаются.
Примерно в полулиге от монастыря Саве, наконец, удалось  их  убедить,  что
она  не  настолько  плохо  себя  чувствует,  чтобы  вывалиться  из  седла.
"Укушенная" рука, покрасневшая  от  тайных  щипков  и  массажа,  выглядела
правдоподобно, но не очень опасно; миттаусцы решили, что яда попало не так
уж и много, и согласились, что  "мальчик  Карой"  может  доехать  и  один.
Поэтому  миттаусцы  распрощались  и  помчались  догонять   своих   друзей.
Получилось удачно и то, что Стенхе перед ее отъездом отвлекли. Сава успела
подменить и спрятать сверток с  арзрауским  мечом.  Теперь  ей  предстояло
забрать его и отправиться в Сургару. Она опасалась, что Стенхе  следит  за
ней украдкой, но издали она рассмотрела, как хокарэм степенно  беседует  с
настоятелем - Стенхе ничего не  знал  и,  надеялась  Сава,  не  узнает  на
протяжении всей недели Атулитоки.
     Неделя форы - это было бы великолепно, но Сава разрешила себе  думать
только о двух днях и, как оказалось, не очень ошиблась.
     Стенхе узнал о ее побеге на четвертый день Атулитоки.
     В монастырь,  где  Стенхе  усердно  симулировал  радикулит,  приехала
очередная компания юных паломников, и среди них оказался молодой  человек,
который несколько дней назад ездил с принцем Твирани.
     - Добрый день, сударь! - поздоровался он со Стенхе.  -  Как  здоровье
Кароя?
     Стенхе замер.
     - Что ты имеешь в виду? - спросил он медленно.
     - Ты не узнаешь меня? - юноша снял маску.
     - Узнаю, - ответил Стенхе. - Но последний раз я видел Кароя, когда он
уезжал с компанией принца Твирани.
     - Его в тот же  день  укусил  ануури,  и  он  отправился  обратно,  -
недоуменно рассказал юноша. - Он не доехал? Как же так?
     Стенхе, забыв о простреле, вбежал в комнаты. Он распотрошил  сверток,
в котором, полагал он раньше, находился арзрауский меч.
     "Обманула... - понял Стенхе (что тут было  не  понять?).  -  Три  дня
назад. Ничего, до Сургары еще догоню".
     Он немало удивил миттаусцев невесть откуда взявшейся прытью; конь его
не выдержал и пал за несколько лиг до Интави; эти лиги Стенхе  бежал  -  в
Миттауре коня чужаку никто не продаст.
     Вот когда он понял, что уже старик.
     "Глупый старик, - твердил он себе, теряя дыхание. Он был так  уверен,
что по крайней мере до  конца  Атулитоки  сумеет  удержать  принцессу;  он
приказал Маву быть в Интави и только после праздника уходить караулить  на
перевал. Теперь же окажется, что Сава минует перевал раньше их.
     Но когда он был уже около Интави, Сава опережала его не более чем  на
день - это он установил, расспросив ирауского купца. Ей приходилось беречь
коня; если Стенхе знал, что Павутро даст  ему  другого,  то  Саве  на  это
рассчитывать не приходилось.
     Когда до Интави оставалось не больше лиги, Стенхе остановился.  Город
лежал перед ним как на ладони; с крутого склона горы можно  было  смотреть
как с высоты птичьего полета.
     Было утро, а  если  вспомнить,  что  это  было  утро  последнего  дня
Атулитоки, то и вовсе можно было сказать, что утро было ранним. Жители еще
не проснулись после ночного веселья; город был тихий и сонный.
     И в городе наверняка был слышен звонкий "хокарэмский"  свист  Стенхе.
Этим свистом он приказывал Маву немедленно выезжать за  ворота,  имея  еще
одну лошадь для него.
     Слышал ли Маву? Ответного сигнала Стенхе не получил, но к Интави  уже
не побежал, а пошел быстро.
     Выехал за ворота города всадник, ведущий за собой оседланную  лошадь,
заворочал головой, высматривая Стенхе.  Тот  коротко  свистнул,  привлекая
внимание.
     - Сбежала? - поинтересовался Маву.
     - Сбежала, - устало подтвердил Стенхе и рассказал, как было дело.
     - Догоним, - легкомысленно рассмеялся Маву. - Кони у  нас  свежие,  а
обогнала она нас не более чем на сутки.
     - Ох, - проговорил Стенхе. - Не говори "гоп"...
     - Ты пока отдыхаешь, я еду, - предложил Маву. - Так?  Я  ее  догоняю,
задержу и поеду тебе навстречу.
     - Да, - согласился Стенхе. - Но если ты ее не догонишь...
     - Ну что ж, - рассмеялся Маву. - Тогда ты с меня три шкуры  спустишь,
я знаю.
     "Он догонит, - думал Стенхе устало труся на лошади вслед  умчавшемуся
Маву. - В  этой  части  Миттаура  нравы  не  такие  строгие,  прохожие  не
откажутся подсказать, выдели ли они подростка-майярца".
     Действительно, встречные помогали Маву определить, далеко ли  ускакал
"его братишка", - и довольно много выиграл  у  беглянки,  но  на  развилке
Тавинирона, у часовни, монах указал не дорогу в Майяр, и далее на  перевал
Твалли, на почти непроходимую в это время года тропу к верховьям Ландры.
     "Так, - сообразил Маву. - Значит, она  думает,  что  Руттул  будет  у
озера Праери. Может быть, может быть..."
     Он  двинулся  по  тропе.  Очень  скоро  он   обнаружил,   что   перед
головокружительным ветхим оврингом  Сава  бросила  коня  и  пошла  пешком.
Пожалуй, она поступила правильно, избавившись в опасном месте от  уставшей
лошади, но в этом случае шансы Маву ее догнать повышались, и он  наверняка
догнал бы ее, если  б  на  скользком  обледенелом  склоне  лошадь  его  не
поскользнулась и не упала  с  тропы.  На  его  счастье,  склон  здесь  был
сравнительно полог; разбиться он не разбился, но в результате  падения  он
лишился всех преимуществ перед Савой: лошадь его пропорола себе  брюхо  на
остром осколке скалы и ее пришлось прирезать; сам он был изрядно  помят  в
этом падении, и хотя переломов и вывихов как будто  не  было,  ступать  на
правую ногу стало больно. Вдобавок он довольно много времени  потратил  на
карабканье до тропы, так что в долину Праери  он  добрался,  когда  совсем
стемнело.
     Савы в долине не было. Маву настойчиво прислушивался к каждому звуку;
в ночной тишине он услышал бы любой  шорох,  но  ничто  не  тревожило  его
чуткие уши. Он проковылял к обычному месту стоянки. Здесь стояли шатры, но
не понравился их вид хокарэму; не было в этих шатрах ни единой живой души.
Заиндевевшие холсты порезаны в клочья, шатровые шесты завалились  кое-где,
в неглубоком снегу валялись окоченевшие  трупы.  Маву  стер  снег  с  лица
одного из мертвых, навзничь лежащего у шатра и узнал конюха Тарву. Судя по
всему, резня произошла уже давно, по крайней мере недели полторы назад.
     А где  искать  Саву?  Хокарэм  понял,  что  этой  ночью  искать  Саву
бессмысленно. До Сургары, если она пойдет туда, еще  далеко;  Маву  сумеет
перехватить ее. Была, конечно, опасность, что она  попадет  в  беду,  пока
одна, но Маву знал, что Сава,  предупрежденная  страшным  зрелищем,  будет
настороже. Поэтому он счел себя вправе отдохнуть и устроился на  ночлег  в
одном из наиболее уцелевших шатров, завернулся в меховой  плащ  и  заснул,
ничуть не тревожась мыслью, что тут же рядом лежит мертвец.
     Проснулся он с первыми лучами  зари.  Побаливало  тело  от  вчерашних
ушибов, неплохо было бы искупаться в теплой воде и сделать массаж - но  об
этом приходилось надолго забыть.
     Маву взял из своей сумки кусок  промерзшей  солонины,  вяло  пожевал,
поглядывая по сторонам, потом подумал и закусил черствой лепешкой, глотнул
их фляги меду. Мед показался обжигающим, и Маву почувствовал себя бодрее.
     Когда совсем стемнело, Маву заметил в стороне от своих следов цепочку
маленьких. Сава была  в  лагере  прошлым  вечером.  Он  пошел  по  следам,
покружил по лагерю, стараясь смотреть на него глазами  Савы.  Что  он  мог
сказать? Руттула среди мертвых не было; была Хаби и многие хорошо знакомые
Маву слуги. Нападение, судя по всему, произвели саутханцы.
     Но действия Савы оказались непонятными для  хокарэма.  Ему  думалось,
что, не найдя Руттула, Сава двинется на юг, в Сургару. Она пошла на восток
по берегу озера. Маву шел по ее следам, не  видя  никакой  причины  такого
похода. Но он не подозревал, что следы вдруг оборвутся.
     Он оторопело посмотрел на цепочку следов, ведущую в никуда. Последние
следы были чуть четче, как если б Сава подпрыгнула.  Но?..  Подпрыгнула  и
осталась висеть в воздухе? Маву в подобные вознесения не верил.
     А вокруг был только тонкий слой снега, на котором отпечатались  следы
Савы, следы Маву и еще восемь каких-то странных отпечатков,  расположенных
по окружности. И как раз в центре этой окружности обрывались следы Савы.
     Маву еще раз прошел вдоль полоски Савиных следов. Шагов  за  двадцать
до конца пути Маву заметил: она  помялась,  задержалась  ненадолго,  после
чего пошла дальше и исчезла.
     Маву присел у одного из странных отпечатков. Что бы это  могло  быть?
Лезли в голову Стенхевы побасенки об огромных драконах, птицах  Кгантри  и
прочих чудищах. Маву такие объяснения принять не мог, но не  мог  найти  и
разумной причины исчезновения Савы. В таком-то оцепенении Маву и пребывал,
когда услышал конский топот. Приближающийся отряд был  немногочисленным  -
всего девять человек. "Арзраусцы, - узнал Маву. -  Что,  тоже  за  поживой
слетелись?" Он приготовился драться; хорошая драка - это как раз  то,  что
сейчас ему было нужно; Маву не любил думать о непонятном.
     Арзраусцы приближались; вид Маву тоже не внушал им доверия, да и кому
мог внушить доверие коренастый дюжий детина, обтрепанный и  расцарапанный?
И к тому же арзраусцы, спрашивая прохожих о "мальчике Карое",  уже  знали,
что от Интави следом за ним отправился какой-то  подозрительный  парень  с
кэйвеским выговором. Немудрено, что Паор (а именно он был во главе отряда)
заподозрил недоброе.
     - Эй ты! - закричал он. - Что ты сделал с принцессой Арет-Руттул?
     - Чего? - отозвался удивленный Маву.
     - Что ты сделал с  высокой  госпожой,  бродяга?  -  прикрикнул  Паор,
надвигаясь на хокарэма.
     - А кто ты такой, господин, чтобы думать  о  безопасности  сургарской
принцессы? - осведомился Маву, как показалось арзраусцам, довольно нагло.
     - Разве я обязан давать тебе отчет, смерд?
     Маву стащил с себя куртку; на его рубашке засиял золотом  и  кармином
герб Карэна.
     - Я хокарэм принцессы Арет-Руттул, - многозначительно ответил Маву. -
А вот что вам от нее нужно, господа?
     - Но где же она? - воскликнул Паор. -  Ведь  ей  угрожает  опасность.
Разве майярцы пощадят жену Руттула?
     - Она майярская принцесса, - напомнил Маву.
     - Она настоящая сургарка, - возразил Паор. - Разве майярские  женщины
бывают такими, как она? Но что ты тянешь время, хокарэм принцессы?  Ты  не
доверяешь мне?
     - Доверяю, -  ответил  Маву.  -  Я  всем  доверяю.  Я  доверчив,  как
последний дурак. Но скажу вам, господа, честно, что я не знаю, где  сейчас
находится принцесса.
     - Не обманывай, - покачал головой Паор.
     - Не обманываю, - с горечью усмехнулся Маву. - Вчера госпожа  была  в
этой долине. Где она сейчас - мне не известно.
     - Она не могла далеко уйти,  -  сообразил  Паор.  -  Ищите  все!  Кто
найдет, получит от меня перстень с рубином...
     Всадники оставили Маву  одного.  Хокарэм  поискал  затоптанные  следы
странных лап, а потом, так ничего и  не  поняв,  пошел  по  направлению  к
Тавину. Для Стенхе он на на видном  месте  оставил  под  камнем  подробную
записку.
     Одно было ясно Маву: он непростительно опоздал.



                                    5

     Сава, едва поняв, что в горном  лагере  Руттула  нет  ни  живого,  ни
мертвого, первым делом, не разбирая дороги бросилась к озеру. Если бы Маву
не карабкался в это время по ненадежному склону, выбираясь  из  осыпи,  он
нашел бы ее в темноте по тому шуму, который она производила, спотыкаясь  и
падая.
     На счастье, "стажерский ключ" был при ней; она носила его  на  шнурке
на шее, как иные люди носят талисманы; она скорее рассталась бы со  знаком
Оланти, чем с подарком Руттула.
     Глайдер был на месте; она почувствовала  это,  едва  включив  "ключ".
Взволнованная,  она  чуть  не  посадила  глайдер  на  себя;  она   вовремя
отпрыгнула в сторону, когда над ней завис темный цилиндр,  появившийся  из
туманной мглы.
     Сава не приняла в расчет  порывов  ветра;  догадалась  об  этом  и  с
поспешностью велела выпустить ступоходы.
     В  глайдере  было  тепло.  Сава,  бросив  куда  пришлось  драгоценный
арзрауский меч, прогрела застывшие пальцы  у  голубого  шара  гравитора  и
подняла глайдер примерно на лигу вверх. У нее было мало  сил;  она  решила
поесть. Когда-то (сто лет назад?) Руттул, показывая ей диковинки глайдера,
показал и запасы пищи, которые могли годами не портиться.  Сава  тогда  не
рискнула попробовать то, что было приготовлено много лет назад, когда и ее
самой на свете не было, но сейчас ей необходимо было хоть немного  поесть.
Она  сделала  все  так,  как  было  нарисовано   на   забавных   рисунках,
опоясывающих шаровидную, чуть сплюснутую  банку:  отвернула  полушарие  на
четверть оборота, сильно встряхнула и, когда банка нагрелась,  открыла  ее
полностью. Она осторожно сняла пленочку, прикрывавшую  одно  из  полушарий
плошек. Пахло странно, незнакомо, но совсем не неприятно. И уж  во  всяком
случае суп, который оказался в этой плошке, был вовсе  не  испорчен.  Сава
выпила суп единым глотком, сожалея, что его так  мало.  Во  второй  плошке
было мясо, тушеное с  какими-то  овощами,  блюдо  на  вкус  и  запах  тоже
незнакомое, но вполне съедобное.
     Поев, Сава бросила посуду в "утилизатор" и занялась  делом.  Курс  на
Тавин глайдеру был знаком, и  несколько  минут  спустя  Сава  зависла  над
городом, пытаясь разобраться  на  "экранах",  что  случилось  со  столицей
Сургары. Но ночь все скрывала, и даже "инфракрасный режим" не очень  помог
Саве. Все-таки кое-что  она  рассмотрела:  вокруг  Тавинского  озера  было
разбито несколько  лагерей.  Кто  это  был?  Зачем?  Почему?  Сава  решила
спускаться в город: город, несмотря ни на что, был  обитаем,  и  там,  она
надеялась, найдется кто-нибудь, кто объяснит ей ситуацию.
     Ночь была темна, безлунна и беззвездна; Сава  понимала,  что  посадку
глайдера никто не увидит, и смело  повесила  глайдер  над  широкой  крышей
конюшни во дворе дома Руттула. Ступоходы она  выпускать  не  стала,  ловко
спрыгнула с тяжелым свертком на покатую крышу и отправила глайдер высоко в
небо (если послать его вверх на несколько десятков лиг вверх, никто его не
увидит даже днем).
     В Руттуловом доме было темно, как и полагалось  бы  ночью,  но  когда
Сава спустилась с крыши вниз, она даже впотьмах обнаружила, что  здесь  не
все благополучно. Коней не было, сено пропахло гнилью, а земля под  ногами
противно чавкает, превратившись в грязь.  Чавканье  это  привлекло  чье-то
внимание; Сава  услышала,  как  над  головой  стукнула  ставня  и  хриплый
незнакомый голос спросил:
     - Эй, кто здесь?
     - Я здесь, - ответила Сава спокойно.
     Сверху из окна  высунулась  рука  с  фонарем.  Незнакомый  привратник
оглядел Саву с головы до ног и проворчал:
     - Что тебе?
     - Я хочу войти, - объяснила Сава.
     - Ладно, - после некоторого раздумья сказал привратник. - Если ты там
не один, пеняй на себя.
     Сава ждала. С каких это пор в доме  Руттула  стали  опасаться  ночных
гостей? Раньше двери не запирали:  в  доме  всегда  были  рады  гостям,  а
недруги сами побаивались Руттула.
     Стукнул засов. Дверь нешироко отворилась.
     - Чего ждешь? - спросил привратник. - Входи живо.
     Сава прошмыгнула в дверь и остановилась у порога, вытирая  о  циновку
грязь с сапожек.
     - Да брось, - миролюбиво оттолкнул ее привратник. - Что уж  тут...  -
он закрыл дверь на засов. - Зачем тебе сюда?
     Сава молчала. Что-то чужое было в атмосфере родного  дома.  У  них  в
людской никогда не было такого беспорядка. Стены на пять пядей снизу  были
попорчены водой; штукатурка отсырела и местами поотваливалась. Мебель тоже
пострадала. Запах гнили и сырости был здесь, и еще какой-то  знакомый,  но
совершенно неуместный в доме Руттула запах.
     - Ладаном пахнет... - проговорила Сава.
     - Как же еще будет пахнуть, если в доме покойник.
     - Кто умер? - быстро спросила Сава.
     - Ты разве не знаешь, малыш? - переспросил привратник. - Руттул умер.
     Новость эта не очень ошеломила Саву. К чему-то  такому,  страшному  и
невероятному, она была готова. Но голос ее дрогнул, когда она спросила:
     - Кто распоряжается в доме?
     - Я распоряжаюсь, - услышала она голос с лестницы.
     Она обернулась.
     С лестничной площадки на нее смотрел Малтэр;  он  не  узнал  Саву:  -
Зачем ты пришел, кто ты?
     - Меня трудно узнать, Малтэр? - проговорила Сава.
     Тут он узнал ее и поспешил навстречу. Привратник с интересом смотрел,
как Малтэр целует руку Саве.
     - Пойдем, государыня, - повел ее вглубь дома Малтэр. -  Ты  устала  с
дороги? Может быть, голодна.
     - Нет, - качнула головой Сава. - Когда умер Руттул?
     - Вчера утром, государыня, - тихо ответил Малтэр.
     - Где он сейчас?
     - Но... Госпожа моя, - сказал растерянно Малтэр. - Не собираешься  же
ты идти к покойнику в таком виде?
     Сава опустила глаза на свои грязные сапоги.
     - Да, - согласилась она. - Ты прав, Малтэр.
     Она двинулась в свои покои. Малтэр, озабоченный  ее  спокойным,  даже
бесчувственным поведением, последовал за ней, по пути подавая знаки  своим
людям. Сава шла по комнатам,  никого  и  ничего  не  замечая.  Слух  о  ее
появлении уже разнесся  по  всему  дому;  люди  Малтэра  оглядывали  ее  с
любопытством, знакомые слуги  кланялись,  кое-кто  пытался  поцеловать  ей
руку.
     - Не надо, - бросала Сава отрывисто, потом, узнав слугу, приказала: -
Принеси ведро воды, Мирау.
     В ее комнатах было пусто. Малтэр мысленно похвалил себя  за  то,  что
запретил своим людям входить в покои принцессы и апартаменты Руттула.
     Слуга с ведром теплой  воды  вбежал  в  ее  комнату  сразу  за  ними,
остановился, кланяясь, на пороге.
     Сава затопталась, стаскивая с ноги сапог. Слуга подскочил,  опустился
на колено, помог снять обувь и унес ее. Сава нетерпеливо дернула  шнуровку
капюшона и тут же запутала узел. Эта резкость была единственным  признаком
ее волнения. Малтэр  подошел,  потрогал  узел  крепкими  пальцами,  поддел
булавкой и распустил шнуровку.
     - А, - сказала Сава равнодушно. - Ты еще здесь?
     - Я сейчас уйду, - проговорил Малтэр. - Тебе кого-нибудь прислать?
     Сава качнула головой:
     - Нет. Зайди через часок.
     Малтэр легко поклонился и затворил за собой дверь.
     Сава разделась, поплескалась в еле теплой воде, которая тут же  стала
грязно-мутной, вытерлась насухо большим льняным полотенцем  и  застыла  на
сундуком со своими нарядами.
     Что ей надеть? Не было у нее траурных платьев.
     Сава припомнила не очень давний разговор с Руттулом. Она  увидела  на
улице похоронную процессию и, загоревшись интересом, спросила, какой  цвет
на его родине считается траурным.
     - Вот в Майяре  это  белый,  а  в  Миттауре,  наоборот,  лиловый  или
синий...
     - У нас - черный, - ответил Руттул,  погруженный  в  бумаги.  -  А  в
некоторых местах, насколько я знаю,  белый.  Но  если  ты  выбираешь  цвет
платья на мои похороны, то советую тебе траура не надевать. Я  хочу,  чтоб
на моих похоронах ты была в красивом платье. В  самом  красивом,  какое  у
тебя только найдется.
     Сава перебирала в сундуке наряды. Здесь их  было  не  так  уж  много,
большинство платьев она держала в Савитри, но здесь были самые  роскошные,
самые дорогие, в которых она при случае поражала гостей Руттула.
     Вот платье из белого шелка, но с вышитыми алыми и  золотыми  цветами,
совершенно  легкомысленное,   совсем   не   соответствующее   сегодняшнему
настроению Савы. Вот сине-зеленое,  вот  голубое...  Все  пестрое,  яркое,
раздражающе-веселое.
     Она вспомнила о новом, ни разу еще не надеванном платье, которое Хаби
обещала отослать в Тавин. В сундуке его не было. Сава нервно пробежала  по
комнатам. Сверток она нашла в спальне, на широкой тахте; Сава развернула -
да, это было оно.
     Черный  бархат,  золотое  шитье...  С  этим  шитьем,  помнится,  Сава
намучилась, пытаясь повторить рисунок шитья на Руттуловом костюме. Сколько
драгоценного бархата  было  испорчено,  пока  она  не  добилась  сходства;
девушки-златошвейки натерпелись с этим платьем, и Саве было немного стыдно
из-за своего самодурства.
     Она хотела поразить Руттула,  а  потом,  когда  загорелась  мыслью  о
миттауском мече, вздумала надеть именно это  платье,  когда  будет  дарить
меч; поэтому она попросила Хаби после мелких доделок  отправить  платье  в
Тавин.
     Сава расправила платье, вгляделась в черноту бархата. Да, она наденет
именно его.
     Сава окунулась  в  шелестящую  ткань.  Зеркало  отразило  ее  фигуру,
облитую черным бархатом. Сава тщательно застегнула пуговички. К платью она
заранее приготовила воротник золотистого игольчатого  кружева,  но  сейчас
передумала и  выбрала  шарф  из  золотой  парчи.  Дополнили  наряд  черные
замшевые башмачки на невысоком каблуке.
     Когда-то к этому платью она придумывала замысловатую прическу  и  для
этой прически заказала ювелиру  заколки,  но  заколки  остались  лежать  в
шкатулке для драгоценностей. Она решила ничего не делать с косой, даже  не
стала расчесывать, только чуть  пригладила.  Сава  перекинула  косу  через
плечо, растрепала заплетенный в крысиный хвостик конец,  провела  по  нему
щеткой.
     Коса у нее была всем на заглядение, толстая  и  пушистая,  длиной  по
колено. Иногда вдовы в  знак  печали  остригают  волосы;  Сава  их  теперь
понимала: ей хотелось вцепиться в косу и рвать  ее.  Но  Руттула  этим  не
воскресишь.
     В дверь постучали. Сава откликнулась.
     Вошел Малтэр, для  которого  неожиданностью  оказался  вид  Савы.  Он
призадумался, оглядывая ее.
     - Пусть будет так, - пробормотал он немного погодя.
     Сава подняла сверток с арзрауским мечом, сняла грубую холстину.
     - Дай я понесу, - предложил Малтэр.
     - Нет, - качнула головой Сава. - Я сама. Веди к Руттулу.
     Малтэр отворил перед ней двери. Сава пошла,  поддерживаемая  Малтэром
под локоток, в малую залу Руттуловых апартаментов.
     Увидев безжизненное тело,  Сава  пошатнулась.  Малтэр  подхватил  ее,
подвел к стулу и усадил. Но сколько он не всматривался в  лицо  принцессы,
ни одной слезинки он не заметил.
     Сава взяла себя в  руки.  Она  встала,  драгоценный  свой  арзрауский
сверток оставила на стуле  и  подошла  к  Руттулу.  Смерть  изменила  лицо
Руттула; оно окаменело, погрубело, стало совсем чужим.
     Сава поцеловала его в лоб и с печалью  стала  смотреть  на  покойного
сургарского принца.
     - Ты, конечно, хочешь знать, как он умер... - произнес  над  ее  ухом
почти неслышный голос Малтэра.
     - Зачем мне знать? Я могу догадаться, - возразила Сава негромко, но в
тишине зала ее голос прозвучал пронзительно-резко. -  Он  внезапно  тяжело
заболел и вчера умер. Мне этого достаточно. Надо ли мне знать больше?
     Малтэр промолчал. Немного погодя он решил продолжить:
     - Госпожа моя, как ты прикажешь хоронить его? В завещании принца  нет
ни слова о способе погребения...
     Ответа он не услышал. Сава смотрела на Руттула.
     Малтэр мог кое-что разъяснить Саве. Высокий Майяр давал за живого или
мертвого Руттула огромную награду. Предать им живого - над этим Малтэр еще
подумал бы, но выдавать тело мертвого на поругание врагам -  этого  Малтэр
допустить не мог. К таким делам он вообще относился щепетильно  и  никогда
не позволял своим людям глумиться над  телами  убитых  врагов.  Руттул  же
последние пятнадцать лет был его другом, пусть не очень  близким  и  вовсе
малопонятным, но другом, верным и надежным. И  Малтэр  понимал,  что  даже
если б над могилой Руттула вознесся курган в сто саженей высотой,  майярцы
все равно бы его срыли, только чтобы добраться до тела ненавистного врага.
     Малтэр подумывал об огненном погребении - как в древние  времена,  но
каковы на этот счет были обычаи той страны, откуда пришел Руттул? Вдруг он
вышел из народа огнепоклонников, подобных кринассцам, почитающих  предание
мертвого огню  осквернением  божества?  Малтэр,  правда,  припоминал,  что
Руттул скорее поклонялся одной из  звезд  в  созвездии  Горного  Льва.  Он
посматривал порой на эту звезду в ясные ночи,  она  неизменно  притягивала
его взгляд, может быть, он и  молился  ей  украдкой.  Но  все-таки,  думал
Малтэр, как же он отнесся бы к  огненному  погребению?  Малтэру  вовсе  не
хотелось поступать кощунственно с его духом.
     Сава отрешенно смотрела на мертвого  принца.  Малтэр  еще  раз  решил
нарушить молчание:
     - Ладно  ли  будет  предать  его  земле?  Придут  майярцы  и  разроют
могилу...
     - Майярцы? - переспросила Сава. - Придут? Почему? - Она  осеклась  и,
глянув на Малтэра, глухо проговорила: - Нет, об этом  после.  А  сейчас...
сейчас вели приготовить  лодку  и...  прикажи  Мирау  подать  черный  плащ
Руттула - тот самый, праздничный.
     - Лодку? Но, госпожа моя, на том берегу майярцы...
     - Да? Потом расскажешь, - отозвалась Сава.
     Малтэр поклонился. Когда он ушел, Сава распеленала арзрауский  меч  и
подошла к Руттулу. В руках его, сложенных на  груди,  она  вдруг  заметила
странные четки, которых никогда не  видела  раньше  в  доме  Руттула.  Она
осторожно высвободила из его пальцев  нитку  янтарных  бус  и  поднесла  к
глазам.
     А ведь бусы-то эти ей знакомы. Сава видела  их...  Да  что  там,  она
играла ими когда-то очень-очень давно. Потом они незаметно куда-то исчезли
- и вот объявились на другом конце  страны  в  руках  покойного  правителя
Сургары.
     Малтэр тихо появился рядом, заинтересованно кося взгляд на арзрауский
меч.
     - Откуда это? - спросила Сава, показывая бусы.
     - Это четки Руттула, - ответил негромко Малтэр.
     Сава обмотала бусы вокруг запястья и указала на меч:
     - Помоги мне...
     Вдвоем они опоясали тело Руттула арзраускими раззолоченными  ремнями;
Малтэр, с почтением рассмотрев меч, поцеловал его и вложил в ножны.  Мирау
стоял рядом  с  лучшим  плащом  Руттула,  которому  предстояло  стать  его
саваном.
     Сургарского принца укутали в просторный плащ, и Сава, перед тем,  как
черная пушистая шерсть скрыла лицо Руттула, еще раз поцеловала его.
     - Отнесите его в лодку, - приказала Сава.
     Сама она следовала за его  телом.  Когда  она  вышла  во  двор,  Сава
машинально подобрала подол, чтобы драгоценный бархат  не  пачкался  о  еще
сырой ил, нанесенный наводнением.
     Тело положили в лодку, и Сава села  рядом.  Гребцы  в  предрассветных
сумерках отвели лодку согласно приказу к глубокому омуту.
     - Бросайте, - приказала Сава. Один из гребцов привязал к телу Руттула
Тяжелый кувшин с  золотом.  Главным  предназначением  этого  кувшина  было
снабжение сургарского принца в загробном мире наличными деньгами; вдобавок
он должен был послужить грузом, чтобы тело не всплыло.
     Гребцы перевалили  тело  за  борт.  Сава  в  оцепенении  смотрела  на
уходящее в темную воду черное пятно. Она собиралась бросить вслед  телу  и
бусы, но что-то удержало ее от этого; может быть, приятная теплота  бусин,
совсем неказистых на вид. Теплота бусин...
     Эти невзрачные бусы были в его руках, когда он умирал, они  согревали
его пальцы, когда стыла кровь, они вобрали в себя его дыхание...
     Нет, эти бусы Сава не выбросит.
     -  Здесь  глубоко,  -  сказал  один  из  гребцов,  подумав,  что  она
сомневается, надежна ли могила. - Омут бездонный.
     Бездонный? Нет, конечно. Но даже в самую  сильную  засуху  глубина  в
этом месте оставалась не менее двадцати саженей; Руттул когда-то  промерял
озеро, подыскивая тайник для глайдера. Он отметил здесь  еще  мощный  слой
ила. Глайдер тут держать было нельзя - он становился  прямо-таки  мохнатым
от грязи... Ах да, глайдер!
     Сава вынула "стажерский ключ" и отправила глайдер  в  горя,  в  озеро
Праери, где  глайдер  прятался  до  прошлого  вечера.  Сава  очень  быстро
ощутила, что глайдер вышел из поля действия "ключа"; случайно она поднесла
"ключ" к бусам, и тот крепко прицепился к крайней из бусин. Сава  с  силой
отцепила "ключ", а потом опять вернула его на прежнее место. Похоже,  одни
руки сделали и "ключ", и "бусы"...
     Лодка  уткнулась  в  берег.  Сава  вышла  из  задумчивости.   Малтэр,
встревоженный, расхаживал по берегу.
     - Тебе, наверное, надо отдохнуть, госпожа моя, - сказал Малтэр, когда
они возвращались к дому.
     - Я не хочу отдыхать, Малтэр, - проговорила Сава. Она остановилась  и
глянула на него сухими глазами. - Я вообще не хочу жить, Малтэр.
     - Так нельзя говорить, - ответил быстро  Малтэр.  -  Тебе  плохо,  ты
устала, у тебя горе. Но так говорить нельзя. Не гневи богов. Поплачь,  моя
госпожа. Слезы смягчают горе...
     - Я знаю, Малтэр, - послушно кивнула Сава. - Но я  не  могу  плакать,
хоть у меня на сердце камень. Тяжело, Малтэр.  И  знаешь,  у  меня  сейчас
такое чувство, будто я не живу,  а  смотрю  со  стороны  на  себя  как  на
чужую...
     - Пойдем,  -  протянул  руку  Малтэр.  -  Тебе  надо  ознакомиться  с
завещанием.
     Сава вошла в приемную Руттула и села в кресло для посетителей. Малтэр
подозвал нотариуса. Тот развернул свиток.
     "Я, Эрих Кениг, именуемый Руттул,  завещаю  супруге  моей  государыне
Карэне Оль-Лааву владетельное право на Сургару. Также завещаю ей все,  что
имею, и даю разрешение на повторный брак по  собственному  выбору,  но  не
ранее трех лет после моей смерти".
     Сава глянула на пергамент. Подпись Руттула,  печать  Руттула,  печати
свидетелей и расписка нотариуса. Какое короткое завещание... Иные господа,
знатные и не очень, перечисляют в  завещании  каждую  подушку  или  ночную
сорочку; Руттул же обошелся двумя фразами...
     А мог бы и не писать завещания вовсе,  подумала  Сава.  К  чему  оно,
завещание?  Что  завещать-то,  благородные  господа?  Страна  разорена;  в
верховьях Ландры рыскают саутханцы, а майярцами осажден  полупустой  после
наводнения Тавин.
     Что, что теперь будет с высокой государыней Оль-Лааву? И что будет  с
тобой, Сургара?
     ...Жила-была девочка. Но сейчас ей вовсе не хотелось жить...

                  ЗДЕСЬ ЗАВЕРШАЕТСЯ ПЕРВАЯ КНИГА СТРАНСТВИЙ
                    ПРИНЦЕССЫ КАРЭНЫ УР-РУТТУЛ ОЛЬ-ЛААВУ,
              вошедшей в сказания Великого Майяра под именем
                               ХЭЙМИ КАРМИ




                         КНИГА ВТОРАЯ. ГОД ГРИФОНА


                               ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


                                    1

   Всякий раз, когда приходит ночь, на монастырь Инвауто-та-Ваунхо
опускается тишина, нарушаемая разве что свистом ветра и резкими криками
морских птиц. Но в каменных коридорах эти звуки теряются, и мертвенная
тишь до утренних молитв охраняет сон монахинь.
   Последнее время, едва наступит ночная тишина, одна из девушек в белых
холщовых одеяниях отбрасывала дневное дремотное оцепенение и отправлялась
по темным коридорам искать что-то, что могло бы помочь ей выбраться из
суровых стен Святого острова.
   Звериный инстинкт заставлял целый день таиться, притворяться больной,
потерявшей разум, зато долгая зимняя ночь была в ее распоряжении. В ночных
блужданиях она уже украла длинную веревку, достаточно крепкую, чтобы не
оборвалась под ее весом, и место, куда зацепить веревку, она подыскала;
оставалось только выбрать ночь, когда можно рискнуть.
   Пока им мешал сильный холодный ветер, по-зимнему пронизывающий
насквозь. Да и куда она денется, покинув монастырь? Заросшие редким
кустарником холмы не могли служить серьезной защитой от стужи. Двух лиг,
которые ей предстояло проплыть до гортуского берега, она не очень боялась;
теплое течение омывает этот берег, вызывая частые туманы; можно не
опасаться, что застынешь в воде. И к тому же девушка надеялась на вязаную
рубаху и толстые чулки из пушистой шерсти.
   Продуктов она запасла мало; ведь ей не под силу будет вплавь
переправиться с большим узлом, да и весна уж совсем близко. Она
рассчитывала, что отыщет в лесу молодые побеги папоротника или трэссава,
запас прошлогодних орехов или перезимовавшие горьковатые ягоды пэттара.
   Каждую ночь она начинала с того, что выбиралась на башню - проверить
ветер. И однажды, бесшумно пробравшись по пустынным коридорам, она вышла
на освещенную восходящей луной площадку и чуть не закричала от восторга.
   Ветра не было. Наступила ночь побега!
   Девушка метнулась во двор за веревкой, спрятанной в выщербленной
стене, потом пробралась к давно облюбованному для спуска месту. Она
опасливо глянула вниз, но ничего невозможно было увидеть в сплошной тени,
тем более, что и луну почти скрыли тучи.
   Руки двигались будто сами по себе - вязали узел, крепили веревку на
крюк. Когда-то давно (можно подумать, что с тех пор прошли десятилетия),
ей показали, как можно спуститься со стены, забрав с собой потом веревку.
Теперь хотелось повторить этот фокус: пусть поломают голову, куда она
исчезла.
   Девушка спустила веревку со стены. Глупо получится, если веревки не
хватит; когда смотришь сверху, нетрудно ошибиться. Правда, она просчитала
расстояния по теням, но опять-таки ошибка могла составлять две-три сажени.
   Крепко сжав в руках веревку, она спустилась вниз. Веревки хватило,
остался даже с лишком. Девушка развязала узел, потянула на себя веревку;
второй конец мягко упал рядом. Беглянка аккуратно собрала веревку в моток
и спрятала среди камней так, чтобы при свете дня никто ничего не нашел.
   Теперь предстояло отыскать убежище на день, но девушка знала, что эта
задача несложная. На острове Ваунхо всегда было много заброшенных
отшельничьих скитов, можно было поселиться в такой лачуге и выжидать, пока
не удастся перебраться на материковый берег.
   И такой вросший в землю домишко беглянка нашла; долго
присматривалась, но скит был совершенно необитаем, давно заброшен. Уже
светало, когда она, стараясь оставлять как можно меньше следов, осторожно
скользнула в мрачную, выстуженную за зиму хижину, устроилась на груде
полуистлевшей соломы и безмятежно заснула.
   Ее сон не был бы так спокоен, если бы она знала, что недалеко от нее
в таком же заброшенном скиту, но совсем не таясь, остановились на ночлег
пять мальчишек-хокарэмов из Орвит-Ралло. Самому старшему было лет
семнадцать, самому младшему - около восьми. Поход, который они предприняли
на далекий юг, был чисто учебным; один из них, Ролнек, заменял наставника
и в требованиях своих бывал более строгим, чем Старик Логри. Он, правда,
вовсе не лез из кожи, чтобы казаться видавшим виды хокарэмом, опытным
специалистом по тайным операциям, человеком-волком, почти оборотнем, но
юношеская гордыня заставляла его помнить, что очень скоро он даст клятву
одному из майярских государей и будет верно служить, пока смерть не
разорвет этой клятвы. Он считал себя уже почти взрослым, и неосознанное
снисходительное превосходство сквозило в его отношениях с "малышами".
   Логри знал, что может доверить Ролнеку младших: придирчивость юноши
никогда не была пустой, основанной только на желании командовать; Ролнек
был добросовестен, он заботился о каждом из своих подопечных, оберегая от
лишних травм и наказывая за малейшие проявления безрассудного
мальчишества. Логри полагал, что эти качества Ролнека очень хороши для
хокарэма при каком-нибудь юном принце, хокарэма не столько телохранителя,
сколько воспитателя и наставника, и Логри видел, что подходящего Ролнеку
места пока нет и не предвидится, а отдавать парня в простые боевики -
слишком расточительно, поэтому Логри решил придержать Ролнека в замке
Ралло в качестве своего помощника. Сам юноша об этом ничего еще не знал;
он думал - будущее его определиться в ближайшие месяцы, и если бы сказали
ему, что принесение клятвы откладывается на неизвестный срок, он бы сильно
огорчился.
   Ролнек выглядел немного старше своих лет и не подозревал, что его
гладкая кожа, тугие мускулы и густые вьющиеся волосы, которые он рассеянно
ерошил, уже начинают покорять сердца юных девиц.
   В то утро, когда беглянка наконец заснула в старом скиту, Ролнек был
давно уже на ногах. Он развел огонь в полуразвалившемся очаге и, решив
побаловать мальчишек в честь праздника святого Карву, принялся готовить
оладьи на кислом молоке. Заманчивый запах разбудил его подопечных, один за
другим мальчишки выскакивали в утренний туман на обычную пробежку. Ролнек
не контролировал; мальчишки и сами должны знать, что если они не будут
усердны в занятиях, до совершеннолетия им дожить не удастся (в это утро,
правда, он позволил небольшую поблажку - закрыл глаза на то, что они
вернулись чересчур быстро, якобы добежав до берега моря и обратно. Но за
это он вдоволь погоняет их как-нибудь после).
   Торжественному завтраку должна соответствовать неспешная прогулка.
Это понятие мальчишки из Орвит-Ралло толкуют так: идти вольным шагом и
разговаривать, перекрикивая друг друга - иначе все удовольствие от
прогулки пропадает. В такие минуты их компания напоминала о замке Ралло
только одеждой, в остальном же ничем не отличаясь от стайки обыкновенных
деревенских мальчишек. Тем ни менее их галдеж распугивал встречных.
Конечно, крестьяне, богомольцы и монахи знали, что мальчишки не имеют права
без крайней необходимости причинить им какой-либо вред, но страшная слава
настоящих, взрослых хокарамов заставляла путников держаться настороже. И к
тому же неизвестно, что именно эти мальчишки сочтут крайней
необходимостью...
   Около громады Инвауто-та-Ваунхо мальчишки застали странное, необычное
для этого места оживление. Мрачные люди, большей частью монахи, искали
что-то под обрывом, в широкой полосе, откуда с отливом ушло море.
   - Что случилось? - спросил Ролнек монаха, который выглядел не очень
пугливым.
   - Монахиня сошла с ума и бросилась со стены. Теперь тело ищем. Но
кажется, море утащило с собой...
   Ролнек повел свою команду дальше. Мальчишки были сыты и поэтому
равнодушно смотрели на дары отступившего моря, разве что иногда нагибались
за горьковатыми ярко-зелеными лопушками водорослей; эти водоросли
считались лакомством из-за своеобразного вкуса.
   - А может, эта женщина вовсе не сошла с ума, - заявил вдруг рыжий
Смирол, который по годам был немного старше Ролнека, но выглядел не так
солидно из-за тонкого, даже хлипкого сложения. Многие удивлялись, как он,
такой слабый, ухитрился дожить до самого совершеннолетия, но Смирол
компенсировал недостаток силы ловкостью, умением изворачиваться, в
конце-концов - каким-то непостижимым нюхом на опасность.
   Ролнек спросил его, куда в таком случае делась женщина.
   - Может, в монастыре где-то прячется, - отозвался Рыжий. - А скорее
всего - сбежала. Я бы тоже в монастыре долго не высидел.
   - Да как же она сбежала? - спросил Ролнек.
   - Ну что, я еще тебя учить буду? - удивился его непонятливости Рыжий.
- По веревке спустилась.
   - А ее сообщница отвязала веревку и спрятала?
   - Она могла и сама веревку отвязать, - объявил Рыжий.
   По мнению Ролнека, Смирол увлекся беспочвенными выдумками.
   - Представляю, как эта баба спускается вниз, - презрительно сказал
Ролнек.
   Смирол не слушал, он уже приглядывался к стенам, прикидывая, где
могла спуститься беглянка. Ребята шли за ним. Младший, Таву-аро,
внимательно глядел по сторонам. Двое других тоже увлеклись поисками, а
Ролнек брел за ними, посмеиваясь.
   Таву-аро первым заметил камень, который недавно двигали. Смирол, как
коршун, кинулся туда, тщательно осмотрел и, вскричав: "Ну, что я говорил?",
откатил камень в сторону. Аккуратно сложенная веревка лежала там.
   - Что скажешь? - спросил он Ролнека.
   Тот прикидывал высоту стены.
   - Похоже, ты прав, - согласился Ролнек.
   - Похоже!.. - фыркнул Рыжий.
   Ролнек сказал:
   - Давайте поищем!
   - Вопрос, - проговорил один из мальчишек.
   - Какой?
   - Должны ли эти, - мальчишка махнул в сторону полосы отлива, - знать,
что она жива?
   - А зачем? - возразил Ролнек. - Какое нам до них дело? Пусть ищут
утопленницу. Рыжий, веревку забери с собой.
   Мальчишки разбежались в поисках следов. Ролнек придержал Смирола:
   - Не спеши, пусть младшие потренируются.
   Смирол пожал плечами; он и так был доволен, что его выдумка оказалась
правдой.
   - Пусть ищут, - сказал он весело. - Только боюсь, не так уж легко и
найдут. У девки были хорошие учителя.
   - Да, - согласился Ролнек. - Этот трюк с веревкой - из хокарэмского
арсенала.
   Смиролу не понравилась ирония Ролнека.
   - А как мало следов? - добавил Рыжий, - ведь она шла ночью.
   Они неторопливо следовали за убежавшими вперед малышами. Следов и
вправду было мало, мальчики то и дело разбредались, разыскивая очередной
след, найдя же, подзывали к себе короткими возгласами, который несведущий
человек мог принять за крики какой-нибудь птицы.
   Но беглянка тоже имела кое-какой опыт, и негромкие голоса разбудили
ее. Она прислушалась. Хокарэмы? Что-то невероятное. Хокарэмам нечего
делать на Святом острове. Под страхом смерти им запрещается посещать
Ваунхо без разрешения канцелярии Высочайшего Союза. А у этих, похоже, есть
разрешение, раз они в открытую занимаются охотой на людей.
   Хокарэмы приближались. "Они ищут меня", - догадалась девушка. Она
осторожно выбралась из хижины, прислушалась, определяя, где находятся
хокарэмы. Когда-то ее учили ходить бесшумно, не оставляя за собой следов,
и она, хоть окружающий ее кустарник казался совершенно чужим, побежала по
редколесью, путая след. Первым движением было - бежать в сторону,
противоположную той, откуда шли хокарэмы, но она быстро опомнилась и
скользнула влево, туда, где в отдалении шумело море. У нее было время;
пока она еще могла бежать, пока хокарэмы были еще слишком далеко; их
полуптичьи голоса только-только всплеснулись перекличкой, показавшей, что
они обнаружили избушку, в которой она ночевала.
   Трое мальчишек, которые шли по следу, девушку не заметили, но двое,
которые шли сзади, цепко подмечали то, что упустили младшие. С холма они
углядели среди темно-зеленого можжевельника белый лоскут и неторопливо
свернули туда, оставив деловито рыскающих по перелеску малышей по правую
руку.
   Девушка оглянулась и замерла. С высокого пригорка, заслоняя солнце,
прямо к ней спускались двое, и подчеркнутая подтянутость их фигур не
позволяла сомневаться в том, кто это.
   Беглянка метнулась в сторону, хотя поняла, что уже поздно. Не
оставалось ни единого шанса на удачу, однако смотреть, как неспешно
приближаются к ней враги, не нашлось сил. Она пустилась бежать, но далеко
убежать не успела: нога вдруг провалилась в нору и чьи-то острые зубы
впились в щиколотку.
   Когда не везет - не везет во всем. Девушка с усилием вытащила ногу,
на которой висел намертво вцепившийся серый боратхо. Боратхо - зверь
хищный, но интересуется обычно лесными пичугами, не унижаясь до разбоев в
курятниках. Нрав у него мирный, однако при сильном испуге, кусая, боратхо
сжимает зубы и разжать их уже не может.
   Беглянка опустилась на одно колено, взялась за сведенные челюсти
зверя, но отцепить его не смогла.
   Юноши подошли к ней. Ролнек присел рядом, просунул между челюстями
зверька свой нож и, действуя им, как рычагом, освободил ногу девушки.
   Брошенный на землю боратхо с явственным звуком вздохнул, нервно
зевнул, показывая длинные клыки, и бочком, бочком, пока на него никто не
обращает внимания, сбежал, метя за собой пушистым хвостом с черным
кончиком.
   Ролнек разглядывал рану. Она не была опасной, но зубы боратхо были
грязными, и эта грязь, безусловно, могла попасть глубоко в рану. А может
оказаться и еще серьезнее: Ролнек слышал о случаях, когда после вот таких
укусов люди заболевали бешенством или, упаси боже, чумой. Правда, боратхо
не выглядел больным.
   Ролнек из ладанки присыпал рану еле видным слоем порошка лисьего
корня и, оторвав полоску от подола монашеского одеяния девушки, забинтовал
ногу.
   - Больно? - спросил он, подняв глаза на побледневшее лицо беглянки.
   Она не ответила.
   - Таву-аро, - сказал Ролнек, - беги-ка домой, разводи огонь и готовь
обед.
   Мальчик, возникший у него за спиной, чуть слышно отозвался и бесшумно
убежал. Ролнек повернул голову к высокому кустарнику, из которого
появились еще двое.
   - Мангер, - приказал Ролнек. - Сбегай к Инвауто, узнай, как там идут
поиски.
   Исчез второй мальчишка.
   - А ты, - продолжал Ролнек, обращаясь к третьему, - прибери тут, чтобы
ничто не вызывало подозрений. И ты, Рыжий, присмотри, чтобы нас никто не
заметил.
   Смирол кивнул и растворился в кустарнике. Ролнек выпрямился.
   - Пойдем, - сказал он. - Я помогу тебе идти.
   - Ну нет, - зло отозвалась она. - Сбежать я сбежала, а обратно не
пойду, хоть убей. Так что сам тащи, если тебе хочется.
   - Разве я сказал, что поведу тебя в Инвауто?
   - А куда? - спросила девушка. - Как тебе приказали?
   - Я сам отдаю приказы, - чуть высокомерно ответил Ролнек. - И я
думаю, грех держать в монашку девку с такими талантами, как у тебя.
   - Что ты знаешь о моих талантах, сволочь? - Девушка намеренно
грубила.
   - А кто научил тебя оэр-рау? - вопросом ответил Ролнек, потому что по
движениям девушки, плавным, уверенным и бесшумным одновременно можно было
видеть: она кое-что понимает в хокарэмской науке "невидимости" - оэр-рау.
   Девушка молчала.
   - Как тебя зовут?
   - Тебе что за забота?
   Ролнек рывком поднял девушку на ноги и крепко обнял ее правой рукой
вокруг талии. Беглянка не противилась, она знала, что это бесполезно. Все,
что ей оставалось - это злить грубым разговором много воображающего о себе
мальчишку.
   По возрасту они были, вероятно, ровесниками, хотя девушка в своем
белом монашеском одеянии казалась младше. Шла она, осторожно ступая на
укушенную ногу, почти не опираясь на юношу. Пару раз она сказала тихо:
   - Подожди, я отдохну.
   Ролнек послушно останавливался, ждал, пока девушка, чуть шевеля
ногой, пережидала приступ боли.
   В избушке было тепло. Таву-аро поставил на огонь котелок, в котором
разогревал мясную, несмотря на пост, похлебку, и второй, в котором густо
заварил стружку засушенного клубня эривату.
   Ролнек усадил гостью у очага, снял с ее ног промокшие от бега по
сырой траве башмаки и протянул свои носки, связанные из тванговой шерсти с
козьим пухом.
   - Кровью измажу, - возразила девушка, глядя на пушистые узорчатые
носки.
   - Отстираем, - заверил Ролнек, собираясь надеть их ей на ноги. Она
отобрала носки и натянула сама. Ролнек тут же принес запасную одежду
Смирола, подходящую ей по размеру.
   - Твое платье отсырело, - сказал он, - а тебе нужно сейчас быть в
сухом и теплом.
   Он ожидал возмущения, но девушка спокойно, как будто не видела в этом
ничего особенного, переоделась в хокарэмскую форму. Смирол, вошедший после
этого в избушку, с удовольствием прищелкнул языком.
   - Ох, какой у нас приятель объявился, - сказал он одобрительно. - А
Мангер говорит, у Инвауто по-прежнему ищут утопленницу. - Сунув нос в пар
над котелком с эриватовой заваркой, он заявил: по его мнению, питье
готово. Таву-аро вручил девушке плошку, и Ролнек присмотрел, чтобы горькая
горячая жидкость была выпита до дна. Не в обычае хокарэмов ожидать, пока
полученная рана загноится; они предпочитают заранее, если это можно,
предупредить неприятности.
   - Как тебя зовут? - спросил Смирол, протягивая девушке кусочек
засахарившегося меда, чтобы заесть горечь.
   Девушка не ответила.
   - Все время грубит, - сказал Ролнек.
   - Конечно, обидно, - ответил ему Смирол. - Если б не мы, все бы
решили, что она мертва. Хорошо было сделано, - улыбнулся он девушке. -
Наверное, твоя мать была хокарэми?
   - Нет, - ответила она.
   - А у тебя есть родственники?
   - Да.
   - Ты к ним бежала?
   - Нет.
   - А к кому?
   Молчание.
   - Просто бежала, чтобы в монастыре не оставаться? - спросил Смирол.
   - Да.
   - И куда же ты теперь?
   - А тебе что за дело?
   - Грубит, - заметил Ролнек.
   - Я бы тоже грубил, если б у меня выхода не было, - отозвался Смирол и
обратился к девушке: - Ты считаешь нас врагами?
   - Да.
   - Но мы не желаем тебе зла! - сказал Смирол. - Разве мы тебя
чем-нибудь обидели?
   - Нет.
   - Так в чем же дело?
   - Вы хокарэмы, - сказала девушка. - Волки Майяра.
   - А чем это плохо? - спросил Смирол.
   - Вы делаете то, что прикажут ваши господа.
   - У меня нет никакого господина, - сказал Смирол.
   - Сейчас тебе приказывает этот, - она указала на Ролнек, - а в Ралло
тебе будет приказывать Логри.
   - Меня зовут Ролнек, - строго поправил ее юноша, а второй восхитился:
   - Ишь ты, Логри знает!
   - Откуда? - спросил Ролнек.
   - Слыхала о нем.
   - Ну что ж, - сказал Ролнек медленно. - Значит, тебе придется с ним
познакомиться.
   - А как ты собираешься переправить ее на материк? - спросил своего
приятеля Смирол.
   - Она очень похожа на хокарэми, не так ли? - с ударением сказал
Ролнек.
   - Нас прибыло на Ваунхо пятеро - и убыть должно пятеро, - напомнил
Смирол.
   - А нас и будет пятеро, - ответил Ролнек.
   Смирол склонил голову к плечу:
   - Ты предлагаешь мне выбираться, как получится?
   - Именно, - согласился Ролнек. - Разве ты не справишься с этим?
   - Справлюсь, - усмехнулся Смирол. - Но понимаешь ли, загвоздочка
есть...
   Загвоздочка состояла в следующем: хоть люди и не имеют привычки
вглядываться в лица хокарэмам, все-таки они не слепы. А Смирол, вместо
которого Ролнек собирался вывезти с Ваунхо беглянку, как-никак обладал
довольно приметной внешностью. И кое-кого может удивить, если вместо
рыжего мальчишки вдруг объявится темноволосый.
   Ролнек, однако, вовсе не считал это серьезной проблемой.
   - Единственная примета - медные волосы, - сказал он. - А девку мы
перекрасим, это не сложно. Хоть попрактикуемся в маскировке.
   Девушка настороженно слушала их разговор.
   Ролнек чуть осветлил ей волосы растертыми в кашицу морскими улитками
и заставил еще полдня просидеть в колпаке, согревающем месиво из молотых
орешков лотарна и измельченной коры крарану. После этого, смыв малоприятно
пахнущее снадобье и прополоскав ей голову водой с кислым молоком, Ролнек
собственноручно насухо вытер ее коротко, по-монашьи, стриженные волосы и
воскликнул торжествующе:
   - Ага, получилось!
   Малыш Таву-аро, сравнив полученный цвет с природной окраской
Смироловой шевелюры, сказал критически:
   - Чуть-чуть отличается.
   - Сойдет, - заявил другой. - Они же рядом ходить не будут.
   Смирол, который, как бы он не старался, цвета своей коротко
стриженной прически увидеть не мог, объявил, подыскивая, к чему бы
придраться:
   - Но ее стрижка все равно вызывает воспоминания о женском монастыре...
   - Сейчас мы это поправим, - безмятежно ответил Ролнек, готовя острый
нож.
   - ...И ресницы у нее подозрительно черные, - продолжал смирол.
   В самом деле, перекрашивая волосы и брови девушки, Ролнек не рискнул
тронуть пушистые ресницы, и их чернота сводила на нет все старания
Ролнека, тут же показывая фальшь окраски. Но Ролнек не растерялся.
   - Ресницы мы припудрим светлым порошком, - заявил он.
   Девушка терпеливо сносила его цирюльничьи ухищрения: перекрасил - так
перекрасил, остриг волосы нарочно небрежными прядями - ладно, лишь бы
выбраться со Святого острова, а там видно будет.



                                    2

   Эрван, хокарэм принца Марутту, сидел на носу трехмачтового цангра.
Цангр, который чаше называли плавучим дворцом, поднимался с приливной
волной от моря к городу Тиэртхо, расположенному в одиннадцати лигах от
морского побережья. Ланн, Золотая река, в этот час повернул вспять свое
тихое течение, смешав воды с соленой водой, растекся по низинным болотам
Тланнау. Низкорослые полузатопленные рощи служили приютом морским
бродягам, пиратам и разбойникам самых разных рангов, от беглых рабов до
чересчур предприимчивых солдат, но ни один из них не рискнул бы напасть на
гордо проплывающий цангр принца Марутту, блистающий богатством убранства.
   Высокий принц не вышел на палубу даже после того, как цангр
остановился у устланной коврами пристани.
   Встречающие своего государя горожане полтора часа ожидали, когда он
соизволит сойти на землю; ждали и семьи моряков, пришедшие встретить своих
кормильцев - ибо никто не смел покинуть корабль, пока на борту находится
принц.
   Эрван все это время цепко рассматривал обстановку на пристани. Ничего
угрожающего не было, зато, к своему удовольствию, Эрван заметил шестерку
юных хокарэмов, с любопытством наблюдающих за маневрами великолепного
цангра. Предстоящей встрече с ними Эрван искренне обрадовался; не так уж
часто встречаются в Майяре хокарэмы; разговор в любом случае обещал быть
интересным, и вдобавок имелась возможность послать весточку в замок Ралло.
   Старших мальчиков Эрван знал: Ролнек, тайная гордость старика Логри,
и Смирол, считающийся слабаком; у него из-за этого были проблемы с поиском
места службы. Имени третьего паренька, и такого же тонкокостого, Эрван
припомнить не мог, но лицо показалось ему знакомым. Остальные же мальчишки
слишком малы, чтобы Эрван что-то мог знать о них, им было примерно от
восьми до одиннадцати лет.
   Когда принц наконец соизволил сойти с корабля на берег, Ролнек
протолкался через толпу отбивающих поклоны горожан и мелкой знати. На его
сдержанное приветствие принц ответил ласково, пригласил
мальчишек-хокарэмов пообедать за его столом. Такое гостеприимство вовсе не
в диковинку среди майярских аристократов: хокарэмы, несмотря на
малочисленность, немалая сила в Майяре, и знать не упускала возможности
показать им свое расположение.
   Принц Марутту особо приказал Эрвану позаботиться о мальчиках
(впрочем, при ближайшем рассмотрении один из них - рыжий, похожий на
Смирола - оказался девушкой).
   По пути в свой замок Марутту расспросил Эрвана о трех старших;
младшие его не интересовали, новый хокарэм нужен был Марутту в этом году.
   Эрван предупредил, что Ролнека Логри не отдаст.
   - Жаль, жаль, - пробормотал принц. - А девочка, что она?
   Эрван признался, что об этой девочке ничего не помнит.
   - Она хороша, - заметил принц. - Полукровка, конечно, но с изрядной
примесью благородной крови. Эти рыжие волосы делают лицо каким-то диким...
Хороша! - повторил Марутту.
   - Не очень, - отозвался Эрван. - Она слаба; не иначе, как ее растили
в щадящем режиме. Не представляю, как она дожила до этих лет. - Он подумал
и добавил: - Похоже, у нее есть хозяин, а то почему с ней нянчатся...
   Марутту понял его мысль: очень вероятно, эта девушка из незаконных
детей какого-нибудь знатного человека, тот отдал ее обучиться хокарэмским
наукам, чтобы потом продать за хорошие деньги. Последнее время начал
возрождаться в Майяре древний обычай - иметь наложниц-телохранительниц. В
таком качестве, конечно, лучше настоящая хокарэми, подготовленная без
скидок, но и такие, с неполной выучкой, тоже хороши. К тому же они много
дешевле, и потом - зачем, собственно, они нужны - телохранительницы, если
у каждого мало-мальски знатного человека есть надежная охрана.
   - Все-таки разузнай, кому она принадлежит, - сказал Марктту. - Может
быть, удастся ее купить. И... пожалуй, я сделаю ей подарок, - добавил он,
ибо обычаем не запрещалось одаривать питомцев замка Ралло.
   Подарок принесли, когда юные хокарэмы, расположившись в отведенном им
покое, деловито приводили одежду в порядок, чтобы не стыдиться показаться
в трапезном зале. Смиролу было не очень ловко: ему пришлось поделиться с
девушкой одеждой, и ободранные его штаны, в которых он выбирался с острова
Ваунхо, его сильно смущали. Сейчас он, обернув бедра повязкой,
сосредоточенно штопал свои многострадальные штаны, а девушка ему помогала,
отчищая его куртку, густо замазанную глиной. Ролнек чинил Смироловы
сапоги.
   - А может, я буду ходить босиком? - риторически вопрошал Смирол.
   - И в набедренной повязке, как рыбак, - ехидно добавлял Таву-аро.
   - Любопытно, - молвил Смирол, разглядывая штаны на просвет. - Даст ли
нам Марутту денег? Не могу же я в драных штанах через весь Майяр топать.
   - Эрван одолжит, - спокойно отозвался Ролнек, вырезая из своей куртки
кусочек кожи для заплатки. - И вообще, хокарэм может быть совсем голым,
главное, чтобы он был хокарэм.
   - Неприлично, - смеялся Смирол, показывая мелкие белые зубы, ровные и
безупречные. - С нами дама.
   Ролнек, бросив взгляд на девушку, промолчал. На даму она никак не
тянула. Теперь, после того, как Смирол, тайком выбравшись с острова
Ваунхо, присоединился к ним, Ролнек не считал необходимым по-прежнему
маскировать ее под мальчишку. Но поведение ее ставило Ролнека в тупик:
девушка явственно представлялась плодом хокарэмского воспитания, и в то же
время повадка ее была совершенно чужой.
   Она казалась уверенной в себе, но эта уверенность тоже была чужой, не
хокарэмской, она не опиралась ни на силу, ни на хитрость или умение.
Ролнек не представлял, какое ее качество могло придать ей бесстрашное
спокойствие. Она не боялась их - хокарэмов, позволяла себе сказать порой
что-нибудь презрительное, но неизменно оставалась послушной, не желая
испытывать на себе хокарэмское принуждение. Ролнека порой подмывало
сделать и ее язык таким же покорным, но припоминались ему слова
Логри: "Раздражение от бранных слов - признак слабости", - и Ролнек гнал от
себя эту слабость.
   Мужской костюм был ей, похоже, в привычку; в нем шаг ее был широк и
тверд. Выправка у нее не хокарэмская, но Ролнек не стал бы утверждать, что
она хуже. И Ролнек был уверен, что на посторонний, неопытный взгляд эта
беглая монашка кажется хокарэми.
   И еще одно обстоятельство, совсем уже не лезущее ни в какие ворота:
иголку в руках она держала неуклюже, как будто это был непривычный ей
инструмент. Скажите-ка, в каком из майярских сословий могла вырасти
девица, не обученная шитью? Даже очень знатные дамы, даже королевские
дочери почти все свое время посвящают шитью или вышиванию.
   - Я не прошу золота! - взорвался вдруг Смирол, под иголкой которого
все нечаянно скукожилось. - Я прошу лишь новые штаны!
   Будто в ответ на его просьбу вошли слуги Марутту, несущие на подносе
сверток. И Смирол выжидающе выпрямился: а вдруг, чем черт не шутит, это
действительно штаны для него. Но слуга обратился к девушке:
   - Госпожа, государь шлет тебе подарок. - Он поклонился.
   Девушка перевела взгляд на Ролнека. Тот, бросив Смиролову обувку на
пол, встал и, подойдя, взял с подноса сверток и развернул. Этот было
красивое, на вкус Ролнека, платье из очень тонкой шерсти, сшитое на
сургарский манер.
   Девушка тронула платье, взяла в руки, каким-то чисто женским
движением приложила к себе.
   Слуги, не дожидаясь ее ответа, ушли.
   - Здорово! - оценил Смирол, по-прежнему сидящий на полу со штанами в
руках. - Тебе очень пойдет. - Он уже сообразил, что если девушка наденет
платье, его почти новые штаны вернутся к нему. - Померяй!
   - Нет, - сказала она равнодушно, аккуратно сложив платье и бросив на
лавку.
   - Ты обманешь ожидания нашего радушного хозяина, - заявил Смирол,
возвращаясь к штопке штанов. - Он определенно положил на тебя глаз.
   - Мерзкий паук, - отозвалась девушка.
   - Я уверен, он пошлет гонца к Логри, чтобы тебя отдали ему, -
проговорил Смирол лукаво. - Что же ты тогда будешь делать? Откажешься?
   - Нет, - ответила девушка спокойно. - Не откажусь.
   Ролнек вскинул на нее глаза. Что-то недоброе почудилось ему в
интонации. Почудилось? Или в самом деле скрытая угроза? Ох, святые
небеса, да что же это за девка такая?
   Марутту сразу заметил, что его подарок остался без внимания.
   - Почему ты не приняла платье? - спросил он.
   - Не хочу, - сказала она. - В платье неудобно.
   Марутту улыбнулся:
   - Зато, я уверен, в нем бы ты была красавицей.
   - Ты смеешься надо мной, государь? - кротко спросила она.
   Она не была красивой, и вряд ли это могло исправить самое красивое
платье. Неровно стриженные рыжеватые волосы, черты лица, более подходящие
смазливому мальчику, чем женщине, уже не новая хокарэмская одежда... Да,
пожалуй, красивой ее не назовешь. Но что-то безусловно привлекательное
было в ней - может быть, ее спокойная непринужденная гибкость, может быть,
что-то другое, что станет более заметным с годами.
   Марутту устремил глаза на небрежно развязанный ворот ее рубахи,
намекающий, что за ним скрывается вовсе не плоская мальчишеская грудь.
   "Куплю, - решил Марутту. - За любые деньги. Велю нашить платьев, как
на сургарском сервизе. Сургарские платья - как раз для нее..."
   Появляются порой в Майяре девушки, в жилах которых возрождается кровь
языческой богини Карасуо-виангэ, - думалось Марутту, - девушки, которые
сводят мужчин с ума неженской духовной силой, девушки, "которые сотрясают
княжества и волнуют океаны". Такой была Анги Таоли Сана, такой была
Лавика-аорри, такой была Хэлсли Анда Оль-Карими... И такой могла бы стать
сургарская принцесса Карэна Оль-Лааву, вдова Руттула, могла бы стать, если
бы ее не сломило горе.
   Эта девочка, пока еще безымянная для Марутту, была чуть пониже
сургарской принцессы, покрепче той и куда худшей породы; конечно,
полукровка, что с нее взять, и благородного воспитания она не получила, но
все же, если окрасить волосы в черный цвет, лишив их этого ржавого
невольничьего оттенка, ее можно будет принять за чистокровную аоликану.
   Черные волосы, платье в сургарском стиле, немножко благородных манер...
и, пожалуй, чуть-чуть смуглой пудры, прикинул Марутту. Да, это именно
то, что нужно. Лет через пять вряд ли кто отличит эту рабыню от настоящей
принцессы Карэны. "Значит, - решил принц, пора подумать, как выкрасть
полубезумную сургарскую принцессу и подменить ее поддельной."
   - Как ее зовут? - спросил Марутту Ролнека.
   - Сэллик, - немедленно отозвался тот, припомнив первое подвернувшееся
женское имя.
   "Сэллик... - принц попробовал имя на вкус. - Низкое имя, разве что
для торговки. Как ее назвать? Высокую госпожу принцессу называли Савири
или Сава... Саур, - придумал принц. - Саур - буду называть ее так".
   После обеда Марутту захотел увидеть умения рыжей Сэллик.
   - Принеси мне лаангра, Сэллик, - сказал он ей, указывая в конец
двора. - Посмотрим, какая ты ловкая.
   Ролнек обеспокоенно привстал.
   Эрван проговорил тихо, уловив это беспокойство:
   - Я полагаю, она с этим не справится, государь.
   - Пусть попробует, - сказал Марутту.
   Сэллик, не говоря ни слова, отправилась в тот угол двора, где стояли
клетки с лаанграми - небольшими ушастыми зверьками, похожими на
куцехвостых лисят. Используются лаангры на охоте, их запускают в лисьи или
тохиарьи норы, и зверь этот, пожалуй, еще более дикий, чем сами лисы. В
норы лаангров запускают не иначе, как на цепях, а брать их в руки в замке
Марутту мог только один, специально приставленный к ним человек.
   Марутту наблюдал за действиями Сэллик. Эрван, оставив его, подошел к
Ролнеку.
   - Что ты тревожишься? - Негромко спросил он. - Ну покусает ее лаангр...
Она же из Орвит-Ралло, должна быть привычной.
   - Она не из наших, - сдавленно отвечал Ролнек. - Сколько себя помню,
в Ралло ее не видал.
   - Как же так? - спрашивал Эрван. - А мне показалось, я видел ее там.
Лицо знакомое...
   - Не было ее там, хоть у Рыжего спроси...
   Эрван глянул на Сэллик. Она, пройдя неспешно около клеток, выбрала
зверька, открыла дверцу и сунула туда обе руки сразу. Извлеченного из
клетки зверька она держала одной рукой за загривок, другой - за ухо, где
сжимала пальцами определенное, редко кому известное место. От резкой боли
зверьку пришлось забыть, как кусаться.
   Марутту, с удовольствием посмотрев это представление, шепнул что-то
стоящему рядом с ним охраннику. Тот кивнул и пошел навстречу девушке.
   Эрван все еще стоял рядом с Ролнеком.
   - Я ее видел, - повторил он. - Но где? Видишь ли, малыш, у меня
непростительно плохая память на лица...
   - Я не знаю, кто она, - сказал Ролнек. - Но может быть, тебе помогут
два обстоятельства: волосы у нее не рыжие, а сама она беглая из
Инвауто-та-Ваунхо.
   Да, эти сведения Эрвану помогли. Ролнек впервые в жизни увидел, как у
хокарэма от изумления отвисает челюсть.
   - Что? - спросил Ролнек тревожно.
   Эрван, опомнившись, возвратил челюсть на место и повернул голову к
Сэллик.
   - О небеса! - выдохнул он. - Ее сейчас убьют!
   Воин, пошедший навстречу девушке, выдернул из ножен меч и преградил
ее дорогу. Сэллик чуть недоуменно попробовала обойти его, но он не
позволил, протянул меч вперед и слегка кольнул ее. Девушка отступила на
шаг; поняв же, что стражник не отстанет от нее, что ему приказано вызвать
рыжую Сэллик на поединок, она бросила взгляд на Марутту.
   Воин не собирался пережидать ее сомнения: он взмахнул мечом -
девушка едва успела отскочить в сторону.
   Марутту хотел, чтобы она показала, какова она в защите. Но чем,
собственно говоря, защищаться - хокарэмы ученики, как всем известно,
оружия при себе обычно не носят, особенно вот так, в гостях. Все, чем
могла защищаться Сэллик, это небольшой бурый зверек в руках. Зверек,
которого Марутту требовал принести ему.
   Чтобы принять решение, понадобилась доля мгновения. Сэллик, не
отнимая пальцев от уха зверька, сунула лаангра за пазуху, освободив этим
вторую руку. Эта рука, взметнувшись над головой, сделала знак "стрела", на
который у всякого нормального хокарэма есть одна реакция - метнуть лапару.
   И Эрван мгновенно бросил свою лапару в руку Сэллик и только потом
сообразил, что жест "стрела" - чисто хокарэмский жест, как и лапара -
чисто хокарэмское оружие.
   Сэллик, едва поймав лапару, сразу приняла на нее удар меча - таким же
отработанным движением, каким бы встретили удар и сам Эрван, или Ролнек,
или Смирол. И увидев это, Ролнек наполовину восхищенно, наполовину
удивленно чертыхнулся. Лапара, хокарэмская лапара была знакома загадочной
девчонке.
   Конечно, ее умение вовсе не было совершенным, да и сила у нее не
мужская: удар она могла принимать только на вытянутую навстречу руку, но в
ее уверенных движениях была та автоматическая тренированность, которая
выдавала довольно долгие упражнения с лапарой.
   Другой человек, менее опытный, уже давно бы лишился пальцев, пытайся
он отбивать удары лапарой. Но меч стражника неизменно опускался на железо
- пусть даже в полудюйме от нежной девичьей кисти.
   И Сэллик не только отбивала удары стражника, но и ухитрилась
неожиданным маневром оказаться за его спиной. Острие лапары тут же
оказалось в опасной близости с сонной артерией...
   - Хватит, - закричал Марутту, вовсе не ожидавший такого оборота. -
Прекрати!
   Сэллик, оттолкнув стражника, чуть заметно пожала плечами и продолжила
путь к Марутту.
   Полузадохшегося зверька она бросила под ноги принцу. Лаангр, не имея
силы убежать, вцепился в сапог Марутту. Принц брезгливо пнул зверя и
протянул Сэллик перстень и кошелек с десятком золотых эрау.
   Девушка поклонилась коротким, не очень старательным - совершенно
хокарэмским - поклоном и отошла. Золотые она отдала Ролнеку, перстень
надела на большой палец правой руки.
   Смирол сказал озабоченно:
   - Рука не болит?
   - Пока нет, - ответила она.
   - Будет болеть, - знающе проговорил Смирол. - У тебя плечо слабое.
   Девушка кивнула.
   - Компресс сделать? - спросила она.
   - Конечно, - сказал Смирол. - И лучше сейчас, пока синяки не
запеклись. Пойдем, я помогу.
   Они ушли. Эрван проводил их взглядом.
   - Так ты знаешь, кто она? - спросил Ролнек.
   - Знаю, - кивнул Эрван. - Да, знаю.



                                    3

   Майярские армии, растекаясь от устья Вэнгэ, заполнили Сургару,
практически не встречая сопротивления. Только в районе Тавина, где
местное, исконно сургарское население разбавлено значительной долей
пришлых майярских мятежников, армии были остановлены. Но положение
сургарских войск оставалось безнадежным; зажатые в кольцо, они не могли
надеяться на отход, поэтому сражались с ожесточением смертников. Горту и
Марутту, которые привели майярцев, тратить время на затяжную осаду не
могли; следовало опасаться, что саутханцы воспользуются этой войной, чтобы
напасть на побережье Майяра - то есть в первую очередь на территории Горту
и, возможно, Марутту.
   Поэтому мир нужен был обеим сторонам - и Майяру, раз уж не удалась
быстрая война, и Тавину, потому что его граждане хотели сохранить свои
жизни и жизни своих семей.
   Малтэр, ставший из-за болезни Руттула правителем Тавина, выслал к
Горту тайных посланцев. Действовал он от имени Руттула; никто не
подозревал, что сургарский принц умирает, и Малтэр понимал: узнай об этом
майярцы, мир с ними был бы не так уж выгоден. Руттул - это имя имело вес,
Малтэр - увы, было не таким весомым. И Малтэр с внезапной злостью понял,
что остался для Майяра только второстепенной фигурой. Даже третьестепенной
- осознал Малтэр, когда получил ответ от Горту. Горту мог заставить Майяр
пойти на мир с Руттулом, но Малтэр был совершенно неприемлем в качестве
партнера по переговорам - он мог быть представителем сургарской стороны,
на это Майяр соглашался, но договор о мире не мог быть подписан его рукой.
   Малтэр бесился от негодования. А кого, скажите на милость, он мог
представить Майяру? Руттул при смерти, а юная его супруга, принцесса
Карэна Оль-Лааву в настоящее время находится бог знает где. И Малтэр
тянул, тянул время, уже мало на что надеясь, а майярцы пока верили его
объяснениям.
   Руттул умер на рассвете третьего дня года Грифона. В иное время
подобное событие отменило бы новогодние праздники и погрузило страну в
траур, но сейчас не было желающий праздновать в разоренной наводнением и
чужими войсками стране - она и так была в трауре.
   Малтэр, призрачные надежды которого на выздоровление Руттула
развеялись, решил дожидаться двенадцатой новогодней ночи, когда, согласно
майярскому обычаю, строжайше запрещено убивать, и идти с тавинцами на
прорыв кольца, ибо больше ждать было уже нечего, но вдруг в начале пятой
ночи в Тавине объявилась принцесса Карэна. Ее появление Малтэр был склонен
объяснять не иначе как чудом; будто какие-то могущественные духи перенесли
ее через майярские заставы и ощетинившуюся оружием цепь защитников Тавина.
Разве она могла незамеченной пробраться на осажденный остров?
   Но она была здесь, и Малтэр, получив отсрочку смертного часа,
повеселел и тут же послал человека к Горту с сообщением, что договор будет
заключен от имени принцессы Карэны.
   Горту получил это известие в тот момент, когда его сын показывал ему
сундуки с добытыми в Савитри документами. Записи Руттула Горту счел
незначащими, на табличках и тетрадях, заполненных скорописью на
неизвестном языке, задержал взгляд и велел сохранить, а архив принцессы, в
большинстве состоящий из переписки с Малтэром и красочных эскизов платьев,
счел сокровищем даже большим, чем сундук с драгоценными шелковыми и
бархатными нарядами, также прихваченный молодым Горту из Савитри.
   Гонец вошел, когда Горту рассматривал платье, в котором принцесса
явилась на заседание Высочайшего Союза.
   - Ладно, спрячь, - бросил Горту сыну и обернулся к посланцу. - Ну как
там Малтэр?
   Гонец пересказал послание.
   - От имени принцессы? - поднял брови Горту. - Разве она в Тавине?
   - Да, господин, - ответил гонец, кланяясь. - Я видел государыню. Она
в Тавине.
   Горту, ничего пока не знавший о смерти Руттула, вовсе не ломал голову
над тем, почему вдруг принцесса Карэна решила взять власть в свои руки.
Горту давно понимал, что принцесса одержима, а смысл действий одержимых -
хэймов - всегда остается темным для обычных людей. Но удивительным
показалось Горту, что Руттул позволил принцессе поступать по своему.
Впрочем, решил Горту, Руттул не сумасшедший. Если самолюбие не позволяет
ему подписать договор, кто его осудит, когда он предоставит эту неприятную
обязанность своей высочайшей супруге.
   К подписанию договора уже все было готово; Малтэр и Горту успели
обсудить все статьи договора и прийти в конце-концов к единогласию. У
Горту порой возникало подозрение, что за Малтэром никого нет. Казалось
Горту, что Малтэр ведет переговоры с двумя сторонами сразу; его топтания
на месте и сомнения казались вызванными тем, что он не имел поддержки в
Тавине. Горту готов был уже оборвать с ним переговоры и поискать связи с
самим Руттулом, но вот, наконец, Малтэр чего-то добился и в самом Тавине.
   - Примут ли наших парламентеров?
   - Да, - ответил гонец. - Все готово к встрече.
   Малтэр действительно тщательно готовился к подписанию договора. Не в
его, конечно, власти было ликвидировать все следы недавнего наводнения в
городе Тавине, но по крайней мере дом Руттула, где он готовил встречу,
должен был выглядеть достойно. Поэтому в доме, который повелением Малтэра
приводили в порядок, возникла суматоха. В Большой зале, куда придут
парламентеры, переставляли мебель; часть вытаскивали в другие комнаты, а
кое-что и вносили. Роскошные шандалы принесли из дома Малтэра, оттуда же
приволокли ковры и стелили их на изуродованный водой паркет. Малтэр
клялся, что повесит всякого, кто грязной лапой ступит на ковер, но
несколько отпечатков уже запятнали ворс, и слуги отчищали грязь мокрыми
щетками.
   За этими хлопотами Малтэр забыл о принцессе, рассудив, что если ей
что-то понадобится, она всегда найдет кому приказать; когда же лодки с
парламентерами отплыли от того берега, Малтэр вспомнил о сургарской
государыне.
   - Где госпожа? - спросил он.
   - В кабинете Руттула, - ответили ему.
   Малтэр бросился туда. Едва он распахнул дверь, в лицо ему ударил
отвратительный запах горелой кожи.
   Малтэр остолбенел. Принцесса жгла архив Руттула. Ей помогали трое
слуг: один поддерживал в камине большой огонь, другой выдирал из книг и
тетрадей листы, третий скоблил вощеные дощечки.
   Принцесса выдергивала их шкафов свитки и книги, бегло просматривала
их и бросала то своим помощникам, то в угол, где грудой валялись
документы, уничтожению не подлежащие.
   - Госпожа моя, - воскликнул Малтэр. - Что ты делаешь?
   Принцесса обернулась к нему, и Малтэр, обожженный ее полубезумным
взглядом, решил, что видит перед собой не юную девушку, пусть даже и
королевской крови, а какое-то потустороннее существо, принявшее ее облик.
   "О боги, - пронеслось у него в голове. - Оборотень, настоящий
оборотень. И в черное с золотом вырядилась... И тело Руттула схоронила в
воде..."
   В миг в сознании Малтэра выстроилось непротиворечивое объяснение
происходящего. Существуют бессмертные хэйо, демоны, пожирающие
человеческие души. Они вселяются в тело человека, подчиняют его своей воле
и поглощают душу его, лишая надежды возродиться после смерти. И доев душу
(а бренные тела от этого умирают), подыскивают другое тело. Грешник или
праведник одинаково беззащитны против хэйо; существуют заклятия, которые
навеки могут заключить хэйо в захваченном теле, но спасти от захвата не
может ничто. И Малтэр мысленно восхвалил богов за то, что страшная участь
минула его.
   Почему никто не подозревал, что Руттул одержим хэйо? Ведь это
очевидно. Хэйо захватил Руттула (да нет, какого-то безвестного человека) и
провел его по жизни, подчинив своей воле. Обычно такие люди умирают очень
быстро, но хэйо Руттула был, возможно, изгнанным ангелом, ведь такие духи
редко проявляют алчность, а больше стремятся возвыситься хотя бы в земной
жизни, раз уж не вышло это среди богов.
   И следующей своей жертвой ангел-хэйо выбрал не абы кого, а
высокорожденную даму, обладательницу знака Оланти.
   Принцесса изменила своим привычкам; принцесса надела, как Руттул,
черное платье с золотом - вопреки траурным обычаям; принцесса похоронила
тело мужа в озере - зная, вероятно, что процедура похорон ничего не даст
уничтоженной душе покойного.
   "Но меч, - вспомнил Малтэр. - Почему она похоронила принца с оружием?
Это имело бы смысл, если бы душа Руттула была жива. Ох, темны дела хэйо..."
   - Прошу прошения, государыня, - с поклоном проговорил Малтэр, -
сейчас прибудут майярские послы. Ты должна их встретить...
   - Должна? - нахмурилась принцесса.
   Малтэр, испугавшись, что ляпнул неподобающее, низко склонился перед
ней.
   - Я уже почти все закончила, - сказала принцесса. - С ними ничего не
случится, если минуту подождут.
   - Прошу прощения, государыня, - повторил Малтэр. - Но... Как же знак
Оланти?..
   Принцесса ответила:
   - Да, принеси его. Он у меня в спальне в лаковом ларце.
   Малтэр, торопливо поклонившись, метнулся за ларцом.
   Парламентеры уже высадились на тавинской пристани, когда он,
запыхавшись, преподнес ларец принцессе и бросился встречать майярцев.
   Он успел принять почтенный вид и с достоинством проводить послов в
Большую залу Руттулова дома. Для майярцев были приготовлены мягкие кресла;
напротив них стояло почти такое же кресло, но более высокая спинка
подчеркивала сан той, кто займет это кресло.
   Раз уж принцесса запаздывает, это должно выглядеть церемониально,
решил Малтэр, и когда принцесса, завершив сожжение Руттулова архива,
направилась к Большой зале, Малтэр шепотом спросил, как объявлять титул
- "вдова Руттула" или "жена Руттула".
   - Объяви - Карэна и все, - сказала принцесса. - Нечего лишний раз
марать имя Руттула о их подлые уши.
   Подлые? Тут Малтэр мог бы возразить, но перечить не стал. Майяр
выслал послами знатных господ; выше прочих - сан молодого Горту, но он еще
слишком юн, и главой посольства был объявлен Ваорутиан, второй сын
младшего Ирау.
   Герольд выкрикнул имя принцессы, и та вошла, принимая поклоны послов.
Она была побежденной, но высокий сан защищал ее от неуважения.
   Она села. Дождавшись этого, опустились в свои кресла знатные майярцы.
Малтэр встал рядом с принцессой. Он принял от майярцев заготовленный
документ, уже утвержденный печатями Горту, Марутту и Кэйве, передал писцу,
прочитавшему его вслух, а потом вручил принцессе.
   Она взяла в руки развернутый пергаментный свиток, просмотрела
каллиграфически выписанный текст и протянула руку за пером.
   - У меня еще нет печати с моим полным титулом, - сказала она, подняв
синие глаза на Ваорутиана. - Устроит ли великий Майяр моя рукописная
подпись?
   Ваорутиан склонил голову:
   - Разумеется, государыня. Но прошу подписаться полным титулом.
   Принцесса задержала на нем взгляд, потом опустила глаза и решительно
начертала на пергаменте: "Принцесса Карэна, государыня Сургары,
владетельная госпожа Арлатто и Арицо, дочь Лаави, сына Аргруу, потомка
Нуверре отважного, вдова Герикке Руттула, сургарского государя".
   Писец тут же посыпал написанное песком.
   Принцесса встала и этим заставила майярцев стоя выслушать следующее:
   - Государь Сургары, мой супруг, умер. Волею его я назначена
наследницей. Прошу передать это Высочайшему Союзу.
   "После чего, - вспоминал Ваорутиан, - государыня удалилась".
   - Лиса, - отозвался Горту о Малтэре. - Крутил, крутил, а все-таки
нашел принцессу. Какова она? - спросил он сына.
   - Мне показалось, она больна, - ответил юноша. - В зале холодно было,
а она ворот теребила - задыхалась. И лицо горело...
   - Когда займем Тавин, первым делом отыщешь ее, - приказал Горту. -
Будь предупредительным и старайся ей не перечить, но будь рядом, понял?
   - Да, конечно, - сказал юноша. Он сдержал слово; не тратя времени, он
занял дом Руттула, выставив оттуда Малтэровых слуг, оставив только тех,
кто служил прежде Руттулу. Принцесса была там, и вид ее подтверждал
предположения о ее болезни. Она куталась в плащ из золотистых лис и бродила
по дому, как показалось молодому Горту, в совершенно невменяемом
состоянии. Слуги готовили ей обжигающе-горячее ранаговое питье, но она,
согревая руки о кружку, делала несколько глотков и рассеянно отставляла
кружку в сторону. Если она присаживалась в какой-нибудь комнате, слуги тут
же начинали разводить огонь в камине или печи, но надолго она нигде не
задерживалась, вскакивала на ноги и продолжала свое бесцельное кружение по
комнатам.
   Молодой Горту изредка объявлялся рядом с ней, уговаривал прилечь или
съесть что-нибудь, но она только качала головой: "Нет".
   Когда к дому Руттула приехал принц Горту, сопровождаемый малтэром,
молодой принц, выбившись из сил, дремал в кресле у дверей кабинета. Увидев
отца, он вскочил на ноги.
   - Она больна, - доложил он.
   - Этого и следовало ожидать, принц, - заявил Малтэр, уже успевший
изложить Горту свою догадку о хэйо. - Когда в человека вселяется демон, он
первое время болеет, пока не привыкнет, - сказал он.
   Горту качнул головой:
   - Она и раньше была одержимой, - ответил он. - Разве ты не замечал,
Малтэр?
   - Не замечал, - отозвался Малтэр. - Она всегда была обычным ребенком;
может быть, чуть более непоседливой, чем это полагалось бы девочке.
   - А ты никогда не спрашивал себя, почему ее отдали в Сургару? -
спросил Горту.
   - Из государственных интересов, - ухмыльнулся Малтэр.
   - Не только, - покачал головой Горту. - А скажи-ка, Малтэр, где ее
знак Оланти?
   - У нее, - ответил Малтэр.
   - У нее, - подтвердил молодой Горту.
   - Необходимо заставить ее отказаться от Оланти, - сказал Горту. -
Безразлично, кому она его передаст, главное, чтоб отдала.
   Молодой Горту заметил сигнал одного из своих людей.
   - Она идет сюда, - предупредил он, и почти сразу же в дверях
появилась бредущая как во сне принцесса. Она равнодушно кивнула в ответ на
поклоны мужчин.
   - Прошу прошения, государыня моя... - проговорил Горту, и она
остановилась, выжидающе глядя в сторону.
   "Небеса святые! - вздохнул Горту, разглядывая ее. - Бедная, она и в
самом деле больна..."
   Спутанные волосы, обмотанные парчовым шарфом, наброшенный на плечи
невесомый лисий плащ, оттеняющий бледное лицо и глядящие бесчувственно
потухшие глаза.
   - Как ты собираешься теперь жить, государыня? - спросил Горту.
   Она, чуть двинув плечом, подтянула сползающий плащ и сказала тихо:
   - Не знаю.
   - Позволю себе посоветовать, государыня, - мягко сказал Горту. - Тебе
надо сейчас уйти от дел, отдохнуть от суеты жизни в тихом месте, а
управление Сургарой поручить... ну скажем... Малтэру.
   - Ладно, - равнодушно согласилась она.
   - ...А твой знак Оланти надо отдать на хранение Пайре или кому другому
из твоих вассалов.
   - Ладно, - опять согласилась она.
   - Где же твой Оланти? - спросил Горту.
   Принцесса рассеянно провела ладонью по груди и сказала тихо:
   - Не знаю.
   Горту метнул в сына убийственный взгляд: "Не уследил!". Тот, при всем
своем почтении к отцу, только пожал плечами: разве было приказано следить
за Оланти?
   Принцесса между тем побрела дальше. Горту, придя в себя, велел
обыскать весь дом, а сам занялся устройством дальнейшей судьбы принцессы,
пока дух, которым она одержима, никак не проявлял себя. Следовало
торопиться, и Горту, как только нашлась возможность, тут же отослал
принцессу в один из монастырей острова Ваунхо.
   Безучастно повинуясь учтивым просьбам свиты, принцесса села в портшез
и ее унесли к короблю, который доставит ее на Ваунхо. Она не протестовала,
даже слова не сказала, молчала, как немая - да и похоже, обращенные к ней
речи слышала плохо: они проходили мимо ее сознания.
   А через три дня в Тавин пришел усталый путник. Одежда его была
обыкновенной; если судить по ней, был путник небогатым человеком из
воинского сословия, однако когда его попытались задержать майярцы, он
властно прикрикнул на солдат и дружески поздоровался с хокарэмом принца
Марутту.
   - Одного поля ягоды, - сказал кто-то из солдат, когда эти двое
отошли. - Тоже хокарэм, волчья кровь...
   - Где ты разгуливал, Стенхе? - спросил телохранитель Марутту. - Или
при принцессе ты оставлял Маву?
   - Где принцесса? - спросил Стенхе. - Она здесь? Ты видел ее?
   - Здесь ее нет, - ответил Эрван. - Третьего дня ее отправили на
Ваунхо.
   - Третьего дня? - переспросил Стенхе и прибавил задумчиво: - Однако...
   - Что? - полюбопытствовал Эрван.
   - Ничего, - качнул головой Стенхе. - Ты извини, Эрван, но я не
расположен откровенничать, пока сам во всем не разберусь.
   - Почему принцесса осталась без охраны? - не унимался Эрван.
   - Это мой просчет, - отозвался Стенхе. - А в какой из монастырей
отправили принцессу?
   - Спроси у Горту. По-моему, об этом знает только он.
   Стенхе пожал плечами. Приставать с расспросами к высочайшему принцу?
На это он был совершенно неспособен.
   - Ты не можешь расспросить? - спросил он. - Может, из свиты Марутту
кто-то знает?
   - Попробую, - пожал плечами Эрван. - Но вряд ли. Горту послал с
принцессой своих людей. И по-моему, они с Ваунхо отправятся сразу в Лорцо.
   Стенхе несколько дней потерся в разоренном Тавине, и, не найдя
никаких сведений о принцессе, исчез.



                                    4

   Все это пронеслось в сознании Эрвана; Ролнек между тем спрашивал:
   - Так кто же она?
   Эрван глянул на него:
   - Извини, малыш, но это я скажу только Старику.
   Ролнек отозвался настойчиво:
   - Это так серьезно?
   - Еще бы! - воскликнул Эрван. - Ее обязательно надо доставить в
Ралло, да только боюсь, ты с ней не справишься. Не оставлять же мне ее при
себе?
   - Не думаю, что выйдет лучше, - медленно проговорил Ролнек. - Мне
кажется, она относится к твоему принцу так же неприязненно, как и к нам,
хокарэмам. - Он пересказал реплики девушки, которые были ответом на
подтрунивания Смирола.
   - Очень может быть, - согласился Эрван. - И оставлять ее рядом с ним
очень опасно.
   - Опасно для нее или для принца?
   - Опасно для обоих. Святые небеса, девочка с такими задатками! Как я
защищу от нее принца? Разве что лягу третьим в их постель... Нет, малыш,
девочку здесь оставлять нельзя. Но только ты ее упустишь, я думаю;
наверняка упустишь.
   Эрван поговорил и со Смиролом - опять-таки скрывая, кто эта беглянка
из Инвауто. И на прощание он сказал Ролнеку, что месяца через полтора,
когда Марутту отпустит его на пару недель, он обязательно доберется до
Ралло, чтобы рассказать обо всем Старику.
   Ролнек и Смирол, как и предполагал Эрван, не укараулили свою
пленницу.
   Примерно через месяц, после неспешного путешествия по Золотой Реке на
парусных лодках, Ролнек выгрузил свою группу на обрывистом берегу у
крепости Гатавис и повел по тропе на Катрано.
   Сэллик, как продолжал называть ее Ролнек, не пыталась удрать, но
по-прежнему грубила, находя удовольствие в том, чтобы выводить из себя
самоуверенных мальчишек. Покорное ее поведение успокаивало Ролнека, но все
больше настораживало Смирола, несмотря на то, что как раз у него
налаживались с Сэллик теплые отношения. Даже чересчур теплые, с
раздражением отмечал Ролнек. Рыжий то и дело норовил облапить девушку или
ненароком прижаться и с невинным видом отходил в сторону, услышав окрик
Ролнека. Сэллик находила в этом еще один повод позлить Ролнека:
   - Ревнуешь? - спрашивала она с усмешечкой, и Ролнек злился, тем
более, что доля истины в этом была.
   На дневных привалах она снимала куртку и подставляла солнцу небольшие
округлые груди, а Ролнек, сначала спокойно относившийся к ее наготе,
теперь виновато, как будто видел что-то недозволенное, отводил глаза.
Смирол же как ни в чем не бывало бесстыже перебрасывался с Сэллик
насмешливыми словами. Ролнек, стиснув зубы, пытался уследить за тем, чтобы
эти веселые перепалки так и остались невинными, не имеющими следствий
беседами, но лукавое благоволение Сэллик к Смиролу непременно должно было
перерасти в нечто большее.
   Правда, Ролнек, встревоженный словами Эрвана, предполагал, что Сэллик
имеет какой-то особый статус, и однажды, отведя Смирола в сторону,
посоветовал ему быть осторожнее.
   - Идиот! - прошептал в ответ Рыжий. - Девка прямо в руки падает;
думаешь просто так, по бабьей слабости? Задумала она что-то, друг мой
Ролнек, задумала... Не хочет в замок Ралло идти. А я, - продолжал он
насмешливо, - я, слабый, легкомысленный рыжий полукровка, буду ходить за
ней, как привязанный, надеясь где-то в укромном месте урвать свое,
соображаешь, дубина?
   - Соображаю, - тихо отозвался Ролнек. - Крутишь ты что-то, приятель...
   - Следи за мной, - сказал Смирол с нажимом. - А я постараюсь уследить
за ней. Не нравится мне, что она начала приучать меня к прогулкам под
вечерним небом - как будто за день мало нагуливаемся! Замышляет она
что-то, точно говорю. Только куда она собирается улизнуть среди этих
пустошей - не понимаю.
   - Тут много пещер, - напомнил Ролнек. - И есть довольно большие.
   - Она не сунется в пещеры без должного снаряжения, - возразил Смирол.
   И в тот же день Ролнек запретил Сэллик и Смиролу далеко уходить от
группы.
   - Очень нужно, скотина, - отозвалась насмешливо девушка.
   И в тот же день, едва солнце склонилось к закату, Сэллик, шедшая со
Смиролом чуть поодаль от остальных, внезапно исчезла.
   - Обманула, - заорал Смирол, и все мальчишки кинулись к нему, а он
уже ринулся в темную нору, прикрытую кустом.
   Впрочем, почти сразу же он выскочил обратно.
   - Огня! - крикнул он, а Ролнек уже чиркал огнивом, пытаясь зажечь
сухой мох.
   Рыжий подхватил наспех зажженную хворостину и бросился опять в пещеру.
Ролнек, вооруженный факелом посолиднее, скоро присоединился к нему.
   - Ушла, - сказал Смирол запальчиво. - Ушла девка, ай, молодец какой!
   - Отыщем, - решил Ролнек.
   - Где уж...
   Смирол вернулся к входу в пещеру и посветил там.
   - Обжитое место, приятель, - сказал он. - Тут и трасса была проложена
вглубь пещеры.
   - Разбойнички или люди Малтэра? - осведомился Ролнек задумчиво.
   - А может, и те, и другие, - отозвался Смирол. - Ай да мы! Так
осрамиться, это ж надо...
   - Может, пещера не так уж и велика, и второй выход где-нибудь
поблизости?
   - Вряд ли, - вздохнул хитроумный Смирол. - Думаю, выход где-то за
ираускими заставами. А может, и за катранскими. Место, клянусь небесами,
уж больно удачное... Ну, пошли в Ралло, порадуем Старика, что ученички у
него лопухи, каких мало...
   Пошли в Ралло, порадовали Логри и стали дожидаться появления Эрвана,
который бы все объяснил. Но вместо него пришли вести о чуме, охватившей
Сургару, а потом и княжество Марутту и - частью - Горту.
   Эрван не пришел. Он умер в девятый день первой недели месяца инхасо.




                              ЧАСТЬ ВТОРАЯ


                                    1

   Высокая государыня Карэны и Сургары, принцесса Ур-Руттул Оль-Лааву
пережидала короткий весенний дождик в вымытой полой водой нише глинистой
стены глубокого оврага. Теперь она опять была свободной, но что делать с
этой свободой, не знала.
   При побеге из Инвауто она не преследовала никакой цели, кроме как
избавиться от докучливой опеки святых сестер.
   Во всем, даже в смерти Руттула, винила она майярцев. Может быть, это
было несправедливо, но логика, трезвая рассудочность, которая когда-то
беспокоила Стенхе, оставила ее. Безусловно, это была болезнь.
   Потрясение, которое принцесса испытала, когда поняла, что Руттул
нарочно держит ее в Миттауре, лихорадочная гонка по пути в Сургару -
верхом, пешком, а потом на глайдере - все эти страхи и усталость не могли
не повлиять на нее, но все бы прошло после отдыха, короткого или
продолжительного. Да только отдыха в конце пути не было.
   Новые удары обрушились на нее: известия о смерти Руттула и о том, что
майярские орды разоряют Сургару; на фоне этих бед ухищрения Малтэра спасти
свою шкуру казались невинной самозащитой, хотя он, бедняга, полагал, что
его предательство рассердит ее. Сердиться? На что? Каким все мелким стало
казаться после смерти Руттула. И груз, придавивший ее плечи, становился
все тяжелее.
   "Возьми все в свои руки, - шептал на ухо рассудительный бес. - Думай,
действуй. Пусть майярцы узнают, кто хозяин в Сургаре..." Но голос беса был
почти неразличим в том облаке равнодушия ко всему миру, которое опустилось
на нее.
   "Все кончилось, - вертелось в голове. - Все кончилось, не успев даже
начаться".
   Мысли о самоубийстве неизменно сопутствовали ей. В кольце отчуждения,
которое окутало ее, вряд ли бы кто кто помешал этому, но спас ее
рассудительный демон, враг Стенхе.
   "Руттул бы не одобрил этого шага", - печально напомнил демон еле
слышно. - Держись, Сава..."
   Она держалась. Не из последних сил - сил уже больше не осталось, но
по какой-то безразличной ко всему инерции.
   Это была болезнь. Потом, спустя недели, когда она начала приходить в
себя среди неуютных монастырских стен, она обнаружила, что память, обычно
безотказная, теперь не повинуется ей. Сейчас она не могла вспомнить
многого, что происходило в те дни; плотная серая завеса поглотила события,
и к примеру, никак не могла она припомнить, чья рука взяла из ее вялой
бесчувственной ладони Руттуловы бусы с прицепившимся к ним "стажерским
ключом". И этот непростительный момент был более важен для нее, чем почти
все долгое путешествие на Ваунхо, также растворившееся в небытии.
   Все к ней относились, как к душевнобольной. Святые сестры хлопотали
вокруг нее, уговаривая ласково или бормоча молитвы; их голоса сливались в
гул, дремотный, навевающий сон, и она спала все время или бездумно лежала
в постели.
   Тогда и стало приходить к ней выздоровление. В благотворной дреме
возвращались к ней силы; невыносимый груз понемногу спадал с ее плеч, и
однажды ночью, когда монастырь затих, она встала с постели и,
подстрекаемая жаждой деятельности, побежала из своей кельи. Слякотный
студеный ветер тотчас отрезвил ее; но глоток воздуха, не замутненного
фимиамами, оказался действенным лекарством.
   С тех пор ночные экспедиции по монастырю сделались постоянными. Она
исследовала монастырь, а отсыпалась днем, успокаивая опекающих ее монахинь
вялой, апатичной покорностью. Зла она на монахинь как будто не держала, но
один небольшой счет к ним был: во время одного из многочисленных обрядов,
связанных с вступлением в обитель еще одной инокини, великолепная коса
принцессы, каких мало встретишь - длинная, по колено, и густая,
шелковистая - была безжалостно острижена. Тогда это было принцессе
безразлично, потом же, когда с возвращением равновесия стала возвращаться
и забота о внешности, косу стало жалко. Девушка понимала, что такую косу
вырастить уже не удастся и, приглаживая безобразно короткие волосы,
обещала мысленно монахиням это припомнить.
   Кроме же этого, сердиться на них не было причин. Женщины жалели ее,
сочувствовали несчастной, пытались развеселить, угощая каким-нибудь
лакомством или рассказывая возвышенные истории о освещающих душу чудесах.
   Келья у принцессы была большая, и сначала в ней оставались две
женщины, однако их ночные вздохи и сопение раздражали тогда больную, и эту
скромную прислугу убрали, переместив в соседние кельи. Теперь одиночество
обернулось удобством. Дверь, опять-таки со смазанными петлями, чтоб не
беспокоить привередливую больную, теперь бесшумно выпускала ее во двор, а
потом, однажды, выпустила ее и в вольный мир.
   Затем долгих полтора месяца она ломала голову, как освободиться от
назойливых мальчишек-хокарэмов. Всякое бывало: она ругалась, дразнила
Ролнека, а когда гостили они в замке Марутту, они была близка к мысли
объявить, что она сургарская принцесса.
   Оценивающий взгляд Марутту остановил ее; он не узнал принцессу в
рыжеватой девочке, одетой в потертую хокарэмскую одежду. Где уж было
Марутту узнать принцессу! В жизни своей он видел ее два... или нет, три
раза; все это время она была одета хоть и непривычно, но как знатная дама;
волосы тогда не торчали, безжалостно обкорнанные, упрямыми вихрами и вовсе
не напоминали цветом ржавую болотную воду; тогда они были длинными,
пушистыми, блестящими, пахнущими специально подобранными травками. И
носила она тогда туфли на довольно высоком каблуке, который делал рост
выше, фигуру - тоньше, а походку - красивее.
   Сейчас же она была жалким пугалом и, несмотря на это, нашлось
все-таки нечто, что привлекло к ней взгляд Марутту. Ответ на этот вопрос,
конечно, предельно прост: принцу нужна была хокарэми, однако же в глазах
Марутту беглая принцесса увидела и что-то совсем другое.
   Что ж, высокий принц, заглатывай, заглатывай наживку, а бывшая
госпожа принцесса уж найдет способ сквитаться с тобой за разоренный Тавин...
И она, размечтавшись, вообразила, что вместе с мальчишками приходит в
Ралло, а потом Марутту, ищущий хокарэми, присылает за ней, и она, принеся
ему клятву, входит в его замок... И был там еще острый нож, или
старогортуская лапара, такая же, как у Стенхе, или же кубок с ядом. Но
юная мстительница, увидев перед прощанием с замком Марутту лицо Эрвана,
сообразила, что мечты так и останутся мечтами, что Эрван узнал ее и угадал
ее желание отомстить и, разумеется, этого ни в коем случае не допустит. И
поняла принцесса, что настоящих, опытных хокарэмов ей обмануть не удастся.
Тогда она опять стала подумывать, как избавиться от мальчишек.
   Правда, ничего толкового не приходило ей в голову до той поры, пока
их небольшой отряд не сошел с речного пути и не отправился по катранской
дороге.
   Впереди лежала широкая холмистая равнина, под которой подземные воды
прорыли обширный пещерный лабиринт. И принцессе оставалось молить богов, в
которых она не верила, чтобы Ролнеку не взбрело в голову свернуть с тракта
на какую-нибудь из тропинок до того момента, когда они достигнут
Ирмастовой пещеры.
   Принцесса не знала, узнали ли хокарэмы тайну Ирмаста-контрабандиста;
очень вероятно, они могли знать ее, и, может
быть, Ролнек со Смиролом тоже посвящены в этот секрет, но принцесса
надеялась на то, что при ее внезапном побеге мальчишки замешкаются и
потеряют ее из виду.
   Пещера находилась чуть в стороне от дороги, и принцесса заранее
начала приучать Смирола к прогулкам. Рыжий с удовольствием принимал эту
игру, ему нравилось притворяться влюбленным сорванцом, и он с нагловатой
усмешкой, но очень нежно обнимал ее, шепча на ухо совершенную чепуху, в то
время как девушка в ответ говорила тоже что-то не слишком умное.
   Конечно, кокетничанье со Смиролом было делом опасным; если бы не
скорый побег, девушка не осмелилась бы на это - игра в любовь с хокарэмом
ни к чему хорошему не приведет, но пока она то заигрывала с Рыжим, то с
капризным видом высвобождалась из его объятий, мечтая только о том, чтобы
поскорее наступил миг побега.
   Такое притворное негодование она разыграла буквально в десяти шагах
от входа в Ирмастову пещеру: спровоцировала Смирола на объятья, а потом,
когда он, демонстрируя нетерпение, облапил ее, изобразила возмущение и
отскочила в сторону.
   - Не подходи ко мне, - объявила она, - слышишь, чудовище рыжее!
   Смирол смеялся, показывая красивые зубы; такая игра была уже
привычной для него; он думал, что все эти ухищрения имеют целью соблазнить
его, чтобы он помог девушке бежать. Зная же, что старания девчонки
бесполезны, он весело вертел головой, поглядывая на Ролнека, но вдруг
заметил, что девушка, стоявшая в десяти шагах от него, исчезла, как сквозь
землю провалилась. И тогда он заорал и бросился в пещеру, услышав в
подземном лабиринте только затихающий звук спотыкающихся шагов.
   Девушка, нырнув под куст, имела уже наготове отточенную, как бритва,
бронзовую пряжку, какие мальчишки-хокарэмы обычно используют вместо ножа.
Этой пряжкой, едва увидев змеящуюся в тень провала веревку, чирканула по
ней и, подхватив конец, побежала в густую темноту, наматывая веревку на
локоть.
   Смирол, вскочивший в нору на несколько мгновений позже, не мог
понять, куда в эту темноту идти, и вернулся на дневную поверхность
несолоно хлебавши. Догадаться, в какой из многочисленных ходов скрылась
девушка, ориентируясь только на далекий еле слышный топот, было совершенно
невозможно.
   Когда беглянка поняла, что побег удался, она убавила резвость. Теперь
можно было уже не бежать, рискуя разбить голову о какой-нибудь выступ. Она
знала, что там, где оканчивается веревка, Ирмаст устроил тайник с факелами
и всякими припасами, которые могут пригодиться путешествующему под землей.
И когда веревка привела к крепко вбитому крюку, от которого начиналась
другая веревка, принцесса не пошла дальше, но пошарила в нише, ища кремни.
Они лежали наготове, и девушка, запалив костерок из меленьких стружек,
нашла факел. Тьма чуть расступилась, и вооруженная светом, девушка могла
идти по пещерному лабиринту без страха. Не выпуская из руки путеводной
бечевки, она шла вперед и благодарила судьбу за то, что год назад она
привела в дом Руттула в Тавине матерого контрабандиста Ирмаста. Принцесса
с любопытством расспрашивала его о тайных тропах, и он, польщенный
вниманием вельможной девчонки, рассказал о тайнах своей пещеры. Он не
думал, что она запомнит его указания и немудреную, однако точную карту
местности, нарисованную на вощеной дощечке.
   "Надеюсь, он не заплутается в своей пещере оттого, что я обрезала
бечевку у входа", - думала принцесса. Рядом шевелились тени; девушка
несколько раз вздрагивала и тут же сердилась на себя: ишь, какая пугливая
стала! На ум, однако, несмотря ни на что, лезли нянькины рассказы о
подземных демонах.
   Бечевка привела к воде. Быстрый ручей бежал по полу пещеры и уходил в
стену. Здесь был еще один крюк, к которому была привязана веревка
посолиднее. Вот эта веревка и уходила с потоком. В нише около крюка лежали
в изобилии веревки и кожаные мешки-поплавки, на которых Ирмаст перевозил
свои грузы.
   Девушка разделась и сложила одежду в один из кожаных мешков, упаковав
его так плотно, как только смогла, чтобы вода не проникла вовнутрь. Сапоги
пришлось оставить на ногах - бить босые ноги о каменные уступы не очень
хотелось. Она крепко ухватилась за веревку и прыгнула в поток. Дно
оказалось неожиданно далеким. Рослым мужикам, подобным Ирмасту, здесь,
вероятно, было по грудь; девушке же приходилось оставаться на плаву.
   Факел перед ручьем она затушила; сейчас его все равно не удалось бы
сохранить. Шаря во тьме перед собой, она то и дело едва успевала нырнуть,
чтобы не удариться головой. Как ей удавалось все это: плыть, одной рукой
держаться за веревку, другой оберегать голову, поправлять сползающий с
плеч мешок? Она уже чувствовала, что вот-вот утонет, но вдруг веревка
стала задираться вверх, и девушка нащупала надежную загогулину крюка.
Уцепившись обеими руками за крюк, она повисела на нем, накапливая силы,
потом подтянулась на дрожащих руках и выбралась на высокий берег. Она
нащупала следующую веревку и упала на нее, отдыхая. Потом, немного придя в
себя и вспомнив, что можно согреться одевшись, она распаковала мешок и с
наслаждением облачилась в сухую шерсть и кожу. Сапоги же, наоборот, сняла
и устроила их в нище, чтобы они ненароком не свалились в поток. Она
понимала, что вряд ли сапоги высохнут в сыром воздухе пещеры, поэтому не
очень печалилась, всовывая ноги в раскисшую обувку, когда отдохнула
достаточно, чтобы продолжить путь.
   Она потеряла счет веревкам и веревочкам, тянущимся от крюка к крюку,
подъемам и спускам, поворотам, камням под ногами и камням над головой.
Несколько раз коридоры сужались так, что приходилось ползти на
четвереньках или протискиваться боком. В одной из таких щелей пришлось
поудивляться, как там проскальзывал рослый и широкоплечий Ирмаст. Был и
еще один переход по воде - но на этот раз, к величайшему облегчению,
глубиной всего по колено, зато через огромную пещеру, залитую мелким
озером. Впрочем, скорее всего, мелким это озеро было только в тех местах,
где на гибких вешках были натянуты веревки.
   Один Ирмаст никак не мог отыскать и снабдить веревочной трассой весь
этот грандиозный путь; наверняка здесь потрудились целые поколения
смельчаков, невесть зачем рыскавших под землей. И наверняка эту подземную
дорогу должны были знать хокарэмы - девушке очень повезло, что мальчишки
ее не поймали.
   "А может, - мелькнула мысль, - они давно ждут меня у выхода?"
   Но у выхода ее никто не ждал.
   Она внезапно пришла к крюку, от которого не начиналось новой веревки,
и испугалась, потому что это значило бы, что надо будет разыскивать путь
самой, тыкаясь в тупики и задыхаясь от ужаса. Но догадка осенила ее, и она
потушила факел, увидев наконец неровный круг призрачного света.
   Она вышла, и сразу же волна густых запахов весеннего леса упала на
нее.
   Была ночь. Сквозь легкое облачко светила луна. И не было вокруг
никого. Никого.
   Девушка сняла мокрые сапоги и побрела по прохладной траве куда-то в
сторону, не очень задумываясь о том, куда идет.
   На рассвете, когда лучи солнца зажгли горизонт, а потом затмили блеск
Утренних Сестер, она развела костерок и, натянув на колышки сырые сапоги и
носки, присела у огня, прислонясь спиной к поваленному стволу огромной
сосны. Хотелось есть, но не настолько, чтобы удалось преодолеть ленивую
усталость, и она задремала.
   Дымок затухающего костра привлек двух лихих разбойничков, но
хокарэмская одежда спящей отпугнула их, и они поспешили скрыться, пока
девушка не проснулась.
   Больше ее никто не тревожил. Она проснулась перед закатом, прошла по
темнеющему лесу, съев при этом около полуфунта молодых побегов папоротника
и, вероятно, столько же горьковато-кислых цветочных почек гертави. Побеги
трэссава были бы и вкуснее, и сытнее, но трэссав в западном Ирау почти не
растет.
   Дождь прервал ее гастрономические изыскания, загнав под отвесную
стенку глинистого оврага, и там, пережидая, пока небо высохнет, она
наконец стала соображать, куда бы ей пойти.
   Пока она знала одно: в замок Ралло ей вовсе не хочется, и пораскинув
мозгами, она решила как можно быстрее увеличить расстояние между собой и
Орвит-Ралло.
   Таким образом, предстояло идти на юг. И не следовало бы, пожалуй,
маячить в хокарэмской одежде, ибо это слишком яркая примета.



                                    2

   Незадолго до наступления темноты, когда стража уже собиралась
запирать городские ворота и перегораживать улицы цепями, в Марнвир вошла
хокарэми. Поглядывая по сторонам, она быстро нашла на базарной площади
лавку, хозяин которой еще не ушел домой, и немедленно вошла туда.
   - Что ты так припозднился, сударь? - обратился к покупателю купец, но
разглядев, кто зашел в гости, выжидающе замолчал. Хокарэми нет интереса
выслушивать многословные излияния и похвалы продаваемому товару; она
найдет сама, что ей нужно, а вот будет ли платить - неизвестно.
   Девушка углядела на столе несъеденную хозяином лепешку и опустилась
рядом на табурет.
   - Мне нужны деньги, - сказала она, кладя на стол золотой перстень.
   Хозяин взял его, внимательно рассматривая в круге света у лампы.
Девушка тем временем съела лепешку, запивая ее хозяйской простоквашей.
   - Сколько ты хочешь? - спросил наконец хозяин, убедившись, что рубин
в кольце неплох.
   - Три эрау, да еще на эрау серебра, половину можно ираускими
монетами, - сказала девушка. - И вдобавок какую-нибудь неприметную одежду.
   Купец согласился. Если девка возьмет не очень богатую одежду, выгода
явная. Он взял кошели с золотом и серебром и стал отсчитывать монеты,
выбирая для опасной гостьи деньги поновее да непорченные.
   Девушка как будто не следила за его пальцами, но когда он окончил
отсчет, проговорила:
   - Разве я просила одинаково ирауских и прочих таннери? Я просила на
пол-эрау таких и на пол-эрау таких.
   Торговец торопливо добавил еще несколько монет.
   - Отлично, - сказала девушка, собирая деньги и увязывая в льняной
лоскуток. - Теперь тряпки.
   Купец принес груду разного барахла. Брезгливо ковыряя поношенное
тряпье, девушка выбрала сорочку, просторную длинную юбку и огромный
выгоревший платок, достаточно теплый, чтобы уберечь от весенней прохлады.
Чтобы спрятать стриженные волосы, девушка выбрала сравнительно чистый
беленький платочек, а хозяин принес старую соломенную шляпу.
   В довершение ко всему девушка потребовала сумку из какой-нибудь
плотной тряпки, чтобы унести выбранные вещи, уложила их, чуть примяв
шляпу, спросила у хозяина, где поблизости можно переночевать, и ушла, тут
же растворившись в ночной темноте.
   Купец торопливо побросал разворошенные вещи в угол, затушил лампу,
запер лавку и побыстрее, пока не остановили ночные грабители, побежал
домой.
   Девушка же, обходя многочисленные лужи, побрела к храму богини Таоли
Навирик Ану Соллин, толкнула решетчатую калитку, огласившую улицу
противным скрипом, вошла в молельную залу и в потемках, чуть-чуть
развеваемых редкими масляными светильниками, поискала местечко, где можно
лечь. Пристроив под головой мешок, она мгновенно заснула и проснулась
только утром, обнаружив при этом, что вокруг нее образовался довольно
заметный зияющий пустотой круг - те из соседей, кто среди ночи заметил
рядом присутствие хокарэми, поспешили убраться подальше.
   На базарной площади уже кипела жизнь. Крики продавцов, шум, гомон,
толкотня... А вокруг девушки в одежде хокарэми неизменно образовывался
кружок молчания; поэтому задерживаться на базаре она не стала, купила
только полкаравая хлеба, небольшую лепешку сыра и пару крупных фиолетовых
луковиц.
   Прошагав по южной дороге около половины лиги, девушка свернула в
сторону и в глухом кустарнике переоделась. Хокарэмские одежки она
аккуратно сложила и засунула в мешок, отправив туда же и полуразвалившиеся
хокарэмские сапоги.
   Теперь по южной дороге, разметая пыль подолом расклешенной юбки, шла
бедная крестьянка неопределенного возраста.
   Однако были неудобства и в таком наряде. Он укрывал ее от хокарэмских
глаз, но вовсе не отпугивал других людей, падких на чужое добро. Вблизи от
города, где по дороге шло и ехало верхом довольно много людей, это было не
очень важно - у лихих людей была добыча и побогаче, однако дальше
местность все более пустела, и одинокая фигура стала привлекать внимание.
   Внезапно перед ней выросли двое:
   - Эй, бабенка, далеко ли собралась?
   Девушка молчала. Мужички подошли ближе, заглянули под шляпу,
скрывающую лицо:
   - О, да ты совсем молоденькая! - сказал один из них. - Не бойся, девка,
не убьем...
   Другой деловито взялся за ее сумку, вытряхнул на траву сверток с
хокарэмской одеждой и сапогами, потянул, разворачивая, и вскрикнул
испуганно. Первый, лапавший в это время девушку, обернулся и тут же
выпустил ее из рук.
   - Посмотрели? - резко спросила девушка, налюбовавшись на остолбенение
разбойничков. - Теперь сложи все обратно как было, живо!
   Тот, что обыскивал сумку, торопливо уложил хокарэмскую одежду; второй
в это время пятился, отодвигался от опасности, которую сам на себя вызвал.
   Девушка забрала свою сумку, повесила на плечо и не оглядываясь пошла
прочь.
   Подобные инциденты неизбежно могли повториться и в дальнейшем;
девушка задумалась, ища выход из этой неприятной ситуации, но ничего не
удавалось придумать, пока на одном из перекрестков она не увидела неспешно
бредущего к югу странствующего певца.
   Девушка догнала его и объявила:
   - Я иду с тобой.
   - Куда? - полюбопытствовал удивленный ее появлением певец.
   - Не все равно, куда? - отозвалась она. - Главное, нам по дороге.
   - Как тебя зовут, дитя? - спросил ее певец. Это был невысокий старик,
одетый в небогатую, но новую и чистую одежду, с кэйвеской лютней за
плечом.
   - Тебе-то что за дело? - раздраженно ответила вопросом девушка. Она
шагала рядом со стариком; такой спутник ее устраивал - грабители не
нападают на певцов, даже на богатых: певцов охраняет обычай.
   - Мое имя Ашар, - сообщил старик. - В этом нет тайны. А ты знаешь
какие-нибудь песни?
   - Знаю, - буркнула девушка. - Спеть тебе?
   - Не надо, дикая моя лаангри, - ответил он. - Похоже, ты не в том
настроении, в котором поют песни...
   Девушка между тем подумывала, что напрасно она нагрубила, отказавшись
назвать свое имя. Но, с другой стороны, какое же имя назвать старику?
Савири или Сава? Но первое имя - явно вельможное, а второе - явно
сургарское. Сэллик, как назвал ее Ролнек? Не нравилось ей это имя, да и не
следовало, пожалуй, его упоминать.
   И тогда она вспомнила еще одно имя, а точнее прозвище.
   - Можешь называть меня Карми, дед, - проговорила она.
   - Это катранское имя? - полюбопытствовал старик.
   - Это прозвище, - отозвалась она.
   Старик замурлыкал какую-то песенку, а Карми, слушая его, вдруг
вспомнила, что уже почти полгода ей не приходило в голову что-то напевать.
Наоборот, слишком часто она ловила себя на том, что у нее крепко стиснуты
зубы. А Стенхе, помнится, говорил: "Если женщина не поет, значит - она
больна", и она подумала: "Наверное, болезнь не отпустила меня". Чтобы
пересилить эту дурацкую хворь, Карми и стала старательно подпевать
старику.
   Певец, поощренный поддержкой, негромко завел другую песню, а потом и
третью, но эту третью Карми никогда не доводилось слушать, и она
примолкла, вслушиваясь.
   - Это новая песня? - спросила она с сомнением.
   - Это очень старая песня, - ответил певец. - Ее уж и редко кто
помнит.
   - Повтори начало, - сказала Карми.
   И когда певец начал первую строфу, стала подпевать, вспоминая только
что услышанные слова. На два голоса зазвучала среди полей древняя песнь о
том, как луговая пичуга жаловалась богине Айохо Палло Сабви, что гнездо ее
затаптывают табуны диких лошадей.
   - А есть еще одна песня, тоже старая, - воскликнул Ашар,
воодушевленный сложившимся дуэтом. - Она о Ваору Тунву и Сангави Толнэй
Эсад.
   - Не эта, что начинается - "Смелый воин..."?
   - Да, ты знаешь? - И Ашар запел торжественно: "Смелый воин, грозный
всадник Танву-Ларо э Ваори..." Карми подхватила, смолкая тогда, когда
песня велась от имени легендарного героя и, в свою очередь, в одиночку
ведя те строфы, где речь держала премудрая красавица Эсад.
   - Святые небеса! - проговорил Ашар, когда песня кончилась. - Да
откуда ты эту песню знаешь? Она ведь не из деревенских, девочка моя.
   - Ну что тебе с того, откуда знаю, - с внезапно вспыхнувшим
раздражением ответила Карми. - Знаю - и ладно. Что ты все допытываешься,
дед?
   - Ты не девка, а дикая лаангри, - с усмешкой отвечал певец. - Хорошо,
не буду тебя спрашивать, Карми-лаангри...
   И так они шли сначала по Ирау, а потом по северному Горту, распевая
песни, получая за это еду и деньги от слушателей и разучивая новые
мелодии. Конечно, Ашар знал песен куда больше, чем Карми, и самых разных:
господских и простонародных, городских и деревенских; зато Карми помнила
много стихов из старинных книг и пела их то на знакомые мотивы, то на
новые, придуманные на ходу. Порой Ашар поддразнивал ее наскоро сочиненной
песенкой о лаангри по имени Карми, диком зверьке, который кусает всех, кто
ни подвернется, потому что не любит чужих, и который дремлет в своей
уютной норке, потому что сыт... Песенка была без конца, и в ней появлялись
новые куплеты, и оказывалось, что лаангри по имени Карми - зверек ленивый,
и неутомимый в ходьбе, и очень любящий сладкое, и умный, и сердитый - и
все это в зависимости от обстоятельств.
   ...Недалеко от города Лорцо их остановил важный господин,
возглавлявший отряд, сопровождающий крытую повозку, в которой, судя по
всему, ехала знатная дама, жена этого господина. Ашар поклонился
почтительно, но не забывая и своего уважаемого всеми положения; Карми
поклонилась ниже.
   - Знаешь ли ты балладу о даме из замка Кассор?
   - Знаю, господин, - поклонился Ашар. - Прикажешь нам спеть ее?
   - Да, - отозвался господин. - И если хорошо споете, награжу
по-царски.
   Хорошо петь, считается по-майярски, - это значит петь так, чтобы
слезы катились из глаз слушателей; в Майяре всегда любили трогательные
грустные баллады, и певцы непрерывно сочиняли новые - еще более
слезоточивые.
   Ашар, сняв лютню с плеча, глянул на Карми. Карми кивнула; эту балладу
она помнила. И ее одинокий голос, печальный и звонкий, начал выпевать
незатейливую мелодию. Ашар подпевал ей, помогая в конце строф, когда
чувствовалось, что Карми не хватает голоса, или же пел те строфы, где
требовался мужской голос - и тогда уже Карми подпевала ему, сплетая два
голоса - густой гулкий Ашара и свой, чистый и ясный - в причудливый
рисунок двухголосья на кэйвеский лад.
   И не удивительно, что девичий прозрачный голос, взлетевший к высокому
небу, исторг у слушателей потоки искренних слез, хотя, Карми показалось,
что и без песни плакала дама, которая сидела в повозке.
   Господин был доволен. Он дал золотой Ашару, а Карми дал серебряную
монетку:
   - Купи себе сережки, певунья...
   И отряд уехал. Ашар долго смотрел ему вслед:
   - Скоро еще одна баллада появится в Горту.
   Карми, которая сидя на обочине шарила в своей котомке, подняла
голову:
   - Что ты там разузнал, дед?
   - Не разузнал, - ответил Ашар. - Догадываюсь... Хорошо еще, если он с
супругой разведется, а то ведь и повесить имеет право.
   - Бедняжка, - отозвалась Карми. Не то чтобы ей стало жалко уличенную
в измене даму, просто она посочувствовала молодой женщине, всю свою жизнь
обреченную прожить в одних и тех же четырех стенах, без развлечений и
приятного общества. И чтобы изгнать это снисходительное чувство, она бойко
запела песню о трех женах, на спор обманувших своих мужей.
   Ашар эту песню знал, но исполнял нечасто, только среди простонародья
и только тогда, когда компания была уже изрядно подогрета выпивкой; петь
же ее так, среди поля, да когда навстречу люди попадаются, Ашар считал
предосудительным, и он зашикал на девушку.
   Она засмеялась, наслаждаясь его благочестивым испугом.
   - Это непристойно! - заявил Ашар. - Не позорь мои седины, Карми, а то
подумают еще, что я с потаскушкой связался.
   Карми смеялась. Продолжать, однако, эту песню она не стала: а завела
другую, о чудесах, совершенных святым Калви из Лорцо, и Ашар подхватил ее,
и так они дошли до самого города Лорцо. Чем ближе к городским стенам, тем
больше становилось у них попутчиков: во-первых, любопытно людям услышать
какую-нибудь новую песню, а во-вторых, всем известно, что пение
распугивает злых духов, так что так безопаснее. Кто из путников был
побогаче, давал монетки в пол-уттаэри, тем же, кто был бедней, приходилось
предлагать что-нибудь из еды, но Ашар от съестных припасов отказывался: не
стоило являться в дом лорцоского цехового старшины с полной сумкой -
хозяева ведь наверняка обидятся.
   В городские ворота Ашара впустили без уплаты пошлины; Ашар ткнул
пальцем в девушку, заявил стражнику:
   - Это моя внучка, - и пошел спокойно вперед, ничуть не беспокоясь
тем, задержат ее или нет.
   - Как звать тебя? - спросил стражник.
   - Карми, - ответила девушка, и стражник махнул ей: проходи. Будь она
покрасивее, стражник задержал бы девушку подольше, но ее неприветливое
пасмурное лицо не показалось ему привлекательным.
   Карми, придерживая хлопающую по бедру сумку, догнала Ашара, степенно
здоровавшегося со знакомыми горожанами.
   - Куда мы идем? - спросила она.
   - Куда ты идешь - не знаю, - отозвался Ашар, мстя за нелюбовь Карми
отвечать на вопросы. - А я иду к оружейнику Горахо.
   - Предлагаешь мне поискать кого другого в попутчики? - резко спросила
Карми.
   - Иди со мной, коли хочешь, - мирно ответил Ашар. - Девочка, да ведь
я с тобой больше денег заработаю.
   - А я с этого что буду иметь? - хмуро спросила Карми.
   - Что тебе дадут, все твое, - великодушно пообещал Ашар. - Тебе ведь
надо себе платье красивое купить, да ожерелий, бус каких-нибудь, да
серьги. И шаль хорошую - а еще лучше две, чтоб из одной тюрбан сделать и
голову твою стриженную скрыть.
   - Не твое дело, - процедила Карми. - Меня и эти тряпки устраивают.
   - Нам сюда, - объявил Ашар. Он вошел в оружейную лавку и попал в
крепкие объятья пожилого оружейника. Старики, оба еще бодрые, похлопывали
друг друга по плечам, а Карми скромно ожидала у порога.
   - А, - вспомнил наконец Ашар. - Эта девочка со мной. Пусть о ней
позаботятся.
   - Родственница? - спросил Горахо.
   - Дальняя, - туманно отозвался Ашар. - Иди, иди, Карми.
   Девушка ушла со служанкой.
   - Внебрачная внучка? - с улыбкой спросил Горахо.
   - Что-то вроде, - рассмеялся Ашар. - Случайная попутчица. Девка злая,
как лаангри, но песни поет на удивление хорошо. И песни-то какие знает!
Меня за пояс заткнет.
   - Не верю, - отозвался Горохо. - Из каких она?
   - Не говорит, - ответил Ашар. - Думаю, из тех байстрючек, которых
воспитывают по-благородному, да потом не по-благородному с ними обходятся.
Злая она, - повторил Ашар. - И волосы стриженные. А на вопросы отвечать не
хочет.
   - Она может вовлечь тебя в историю, - задумчиво сказал Горахо.
   - В похищении благородной девицы меня не обвинить, - возразил Ашар. - А
остальное мне не страшно.
   - А если она воровка?
   - Не думаю, - качнул головой Ашар. - Деньги ей, конечно, нужны, но
пением она больше заработает. Голос у нее хороший, хоть и слабоват, песен
она знает много, ты напрасно не веришь, да только подбор этих песен
довольно странный.



                                    3

   Лорцоские горожане хорошо относились к Ашару, хорошо отнеслись и к
певунье, которую он привел с собой. Горахова невестка подарила Карми шаль,
и та, уступив настояниям щедрой женщины, украсила голову цветистым
тюрбаном по северогортуской моде. Сорочку Карми все-таки пришлось купить
себе новую, а юбку она тщательно выстирала да подлатала так, что она
больше не выглядела нищенскими лохмотьями. В уступку лорцоским приличиям
Карми купила черную кофту-карэхе и по-летнему коротенькими рукавами и
большим вырезом на груди. Петь ей приходилось много, и ей много платили,
не так щедро, конечно, как Ашару, но, поставь она себе целью сколотить
приданное, при таких темпах у нее скоро бы отбоя не было от женихов из
числа небогатых горожан.
   - Не думай, что всегда так, - предупреждал ее Ашар. - Лорцо - город
богатый, и люди здесь щедры, но ты учти, что на юге сейчас чума.
   - Ну и что? - рассеяно отозвалась Карми.
   - А то, что в Лорцо поверье: мор не придет в город, если в городе
весело поют да рассказывают смешные истории.
   - А если все-таки придет? - хмуро спросила Карми.
   - Значит, мало смеялись, - ответил Ашар.
   - А ты чумы не боишься? - спросила Карми.
   - Я старый, мною чума побрезгует. Вот ты чего к югу идешь?
   - Мне на севере делать нечего, - отозвалась Карми. - Разве что после
как-нибудь. Но знаешь, мне горло драть надоело, так и без голоса остаться
можно.
   - А ты не усердствуй, - посоветовал Ашар. - Много петь надо перед
трезвыми, а как понемногу слушатели напьются, так и сами петь начинают.
Тут уж моя забота, - сказал Ашар. - А ты отдыхать можешь. Да и нечего тебе
перед парнями юбкой вертеть, то не только волосы остригут, но и обреют.
   - Пусть сперва свидетелей найдут, - презрительно откликнулась Карми.
   От пьяных застолий Карми избавляться научилась, но на женских
половинах богатых лорцоских домов пили мало, а песен требовали много.
Карми выговаривала для себя минуты отдыха, но женщины обычно просили петь
еще и еще, и тогда Карми начинала притворно кашлять. Тут же ее пичкали
лекарствами для восстановления голоса: подогретым вином, яйцами, взбитыми
с медом и бархатистым муксоэровым молочком.
   Пока она отдыхала, попивая ароматное лекарство, женщины развлекались
забавными городскими рассказами, в основе которых чаще всего лежали
подлинные истории, произошедшие недавно или несколько поколений назад. Вид
эти повести имели самый разный - от короткого анекдота до весьма
продолжительной, рассказываемой в несколько вечеров новеллы. Да и цели их
были самыми разными: от откровенно развлекательных до
религиозно-нравоучительных. Карми эти рассказы слушала с удовольствием и
сама могла кое-что рассказать, но взятая на себя роль певицы с
перетруженным горлом заставляла ее оставаться в тени.
   Все же она однажды не сдержалась и в одном доме, хозяйкой которого
была очень красивая молодая женщина, взялась рассказывать историю о
проказах трех юношей.
   О, лучше бы она молчала! Лучше бы она пела или, спрятавшись в темном
углу, пила теплое вино. А впрочем, неизвестно, что было бы лучше.
   ...Принц Горту пришел вечером в дом, хозяйкой которого была его
любовница Аласанэ Тови. С тех пор, как он пять лет назад взял в жены дочь
Марутту, он стал осторожнее в любовных делах; Марутту попрекал Горту за
невнимание к молодой жене и требовал соблюдения ее прав. Горту не хотел
ссориться с Марутту, поэтому приходилось окружать свои любовные похождения
тайной.
   В этот вечер высокий принц вышел в город в простом темном плаще,
похожий на небогатого офицера из своей свиты. Сопровождавший его хокарэм
Шэрхо был одет почти так же, чтобы не привлекать внимания встречных.
   В дом Тови принц вошел через калитку из переулка, миновал пустынный
темный дворик и поднялся по лестнице в покои молодой женщины. Он никогда
не предупреждал Тови заранее; проходил обычно сразу в спальню и поджидал,
пока позовут прекрасную хозяйку.
   Он и в этот раз направился туда, но в коридоре его остановил звук
голоса, который в соседней комнате рассказывал одну из тех забавных
историй, которые так популярны в Гертвире. Голос показался ему знакомым;
настолько знакомым, что принца взяла оторопь - ведь юная дама, которой он,
по воспоминаниям Горту принадлежал, погибла больше двух месяцев назад.
   Он осторожно отодвинул край портьеры, закрывавшей дверной проем, и
увидел - опять-таки знакомый - профиль. Рядом с рассказчицей поставили
двусвечный шандал, и лицо девушки живо напомнило принцу о предпоследнем
собрании Высочайшего Союза и о разграбленном, разоренном Тавине.
   "Она жива, - понял Горту. - Не может быть совпадением это лицо,
уверенный голос и чуть архаичная, на кэйвеский лад,
безукоризненно-правильная речь". Для лорцоских горожан, конечно, ее
выговор был просто северным говором - с твердыми звуками там, где южные
диалекты без разбору употребляют мягкие, с явственным различием свистящих
и шипящих - просто смешной северный говор, но для Горту, который и в
молодости, и сейчас с тщанием следил за своей речью, раздраженный
насмешками над южным варварским выговором, для Горту, который ревниво
прислушивался к произношению других, именно эта чопорность в выговоре была
единственно верной приметой, по которой он мог судить, что девочка в
небогатом городском наряде была бывшей сургарской принцессой.
   Горту задумался. Предстоящее любовное свидание потеряло для него
всякую ценность, он повернулся и пошел из этого дома прочь, домой, в
Хольстау-Ольвит. Шэрхо молча шел за ним: причуды хозяина не его дело. Но
едва придя в свой замок, принц позвал к себе одного их хокарэмов, Эльсти,
и отпустил его на полтора месяца - на отдых. Наутро, после того, как
Эльсти уехал, торопливо собравшись в дорогу, Горту отослал другого
хокарэма, Кароя, с посланием в Гертвир, заодно поручив ему разузнать,
какие мнения слагаются в Майяре к следующему собранию Высочайшего Союза.
   Шэрхо был третьим, последним из хокарэмов. Когда Горту вызвал его, он
сказал:
   - Меня ты тоже хочешь отослать, государь? С кем же ты тогда
останешься?
   Горту усмехнулся:
   - Нет, Шэрхо, ты мне нужен здесь. Обратил ли ты внимание в доме Тови
на девушку, которая рассказывала какие-то байки?
   - Маленькая кэйвирка? - вскинул брови Шэрхо. - Конечно. Я видел, она
пела с Ашаром.
   - Отыщи и приведи ее сюда, - приказал Горту. - В Круглую башню.
   Шэрхо кивнул.
   - Обращайся с ней как можно мягче, - добавил Горту. - Иди.
   Шэрхо поклонился и пошел. Поскольку в приказе не было сказано, чтобы
он поторопился, он присел недалеко от фонтанчика на улице Оружейников и
стал рассеяно наблюдать за входящими и выходящими из дома Горахо -
насколько он знал, Карми с Ашаром жили там.
   Карми появилась довольно скоро - у нее вошло в привычку бродить по
Лорцо утром, когда горожане не очень расположены к песням.
   Она подошла к площади, на которой шумел небольшой базарчик,
приценилась к засахаренным орешкам, но торговец, который слышал вчера ее
пение, насыпал ей их в тряпичную кошелку даром, заодно выяснив текст
одного из куплетов, что она пела вчера. Карми негромко напела неясное
место, и торговец, запомнив слова, добавил еще полдюжины сухих абрикосов.
   Потом Карми, пройдя по базарным рядам, купила ранних летних ягод в
небольшом берестяном коробке и съела тут же, на рынке, глазея на драку
бойцовых петухов. Шэрхо решил, что вполне может позволить ей эти невинные
удовольствия; он подошел к ней только потом, когда она, уйдя с рынка,
углубилась в пустынный узкий переулок.
   Шэрхо, увеличив шаги, догнал ее.
   - Принц Горту приказал привести тебя в замок, - сказал он.
   - Ашара он тоже зовет? - ничуть не испугавшись и не смутившись,
однако хмуро и неприветливо спросила девушка.
   - Ашар ему не нужен, - отозвался Шэрхо, - зато ему понравилось, как
ты вчера рассказывала в доме Тови.
   - Он меня видел?
   - Да, малышка, - усмехнулся Шэрхо. - И ты произвела на него
неотразимое впечатление. Послушай-ка, девочка, - удивился он. - Где твой
кэйвеский говор? - Ибо сейчас девушка говорила, как северогортуская
крестьянка. - Разве ты не из Кэйвира?
   - Нет, я не из Кэйвира, - передразнила она его
подчеркнуто-гертвирскую речь. - Да и ты ведь не в Гертвире вырос.
   - Я - другое дело, - ответил Шэрхо. - Меня учили.
   - Меня тоже учили, хоть я не хокарэми, - откликнулась девушка и
добавила: - Я не хочу идти к Горту.
   - Тогда я тебя туда на плече отнесу, - шутя сказал Шэрхо. Он протянул
к ней руки, но Карми проворно отскочила в сторону.
   - Ладно уж, - проворчала она. - Посмотрим, зачем я понадобилась
высокому принцу.
   Высокий принц, прежде чем увидеть девушку, долго выспрашивал
хокарэма, как она вела себя. Узнав о ершистом и отнюдь не пугливом
характере, Горту прошептал: "Да, это она", и отправился в Круглую башню,
где в пустынном зале, требующем значительного ремонта после прошлогоднего
землетрясения, ожидала его Карми.
   - Я был рад узнать, что ты жива.
   - Еще бы, - ядовито ответила Карми. - Небось подумываешь прибрать к
рукам...
   Горту прервал ее резким жестом. Проследив за его взглядом, Карми
посмотрела в лицо Шэрхо и пробормотала, пожав плечами:
   - Первый раз вижу, чтобы стеснялись хокарэмов.
   - Зачем посвящать в наши дела Орвит-Ралло? - возразил Горту.
   - И то верно, - согласилась Карми. - Но как же мы будем
разговаривать? Намеками? Однако мы можем намекать на разные вещи.
   - Я намекаю только на одну вещь, - Горту будто невзначай коснулся
знака Оланти на своей груди. - Ты знаешь, я всегда старался относиться к
тебе хорошо И я вовсе не намерен силой отбирать у тебя что-либо. Я могу
быть щедрым. Я достаточно богат и влиятелен, чтобы помочь тебе вернуть все
то, чего ты лишилась.
   - Моего мужа ты тоже можешь вернуть? - холодно спросила Карми.
   - Нет, разумеется, но разве в его смерти есть моя вина?
   - Я ни в чем тебя не виню, высокий принц, - ответила Карми. - Но
только после его смерти ничто не имеет для меня ценности достаточно
большой, чтобы об этом следовало говорить.
   - Значит, и вещь, которую я хочу получить от тебя, тоже не дорога?
   - Ее я хочу сохранить, - объявила Карми. - Это единственная память о
тех временах. И неужели тебе мало того, что ты имеешь? Пройдет град, и
тебе не надо будет ничего, - усмехнулась она.
   Горту сказал медленно:
   - Тогда я вынужден просить тебя, чтобы ты оставалась в моем замке. Я
даю тебе время, чтобы ты передумала. Если тебе понадобятся служанки, скажи
Шэрхо, он распорядится.
   - К твоим услугам, сударыня, - поклонился с усмешкой Шэрхо, понявший,
что Карми - вовсе не безродная простолюдинка.
   - На черта мне служанки? - благородный кэйвеский выговор в этот
момент звучал дико. - Пусть дадут мне пару одеял и какой-нибудь тюфяк...
   ...Ашар, разыскивавший вечером Карми, узнал от Керти, племянника
Горахо, что тот видел, как девушку увел в замок хокарэм принца. "Позвали
петь? - подумал Ашар. - Но почему же тогда не пригласили меня? Или это то,
чего она опасалась, когда отказывалась отвечать на вопросы?"
   Когда Карми не вернулась и завтра, и послезавтра, и через несколько
дней, Ашар понял, что здесь дела темные, тайные, к пению никакого
отношения не имеющие. А тут еще пришли с юга вести, что чума отступила;
ашаровские слушатели вспомнили о молитвах, перестали сорить деньгами, и
Ашар стал подумывать о том, что пора перебираться петь в другие края, не
так избалованные его вниманием.
   Перед уходом он занялся приведением в порядок денежных дел. С собой в
странствия он собрался взять лишь два золотых и немного серебра - на
дорожные расходы; весь же свой заработок в Лорцо он оставил Горахо с тем,
чтобы тот, если надо, пользовался деньгами. Ашар был человеком богатым и
мог бы жить в свое удовольствие в огромном фруктовом саду в окрестностях
Лорцо. Но там распоряжался сын Ашара, а старик, не желая баловать сына
подачками, предпочитал копить деньги в сундуке Горахо, чтобы сын получил
их после его смерти. Да и жить, считал Ашар, лучше богатым человеком, чем
все отдавшим родственникам старым дедом, никому не нужным и только
путающимся под ногами. По пути из Лорцо Ашар собирался зайти к сыну и
запасся хорошими подарками и для сына, и для невестки, и особенно для
внучат, чтобы дети с восторгом встречали каждое появление дедушки.
   - Погоди, погоди, - вспомнил Горахо. - А эта девка, Карми? Ты ее
сумку возьмешь с собой?
   - Пусть останется у тебя, - ответил Ашар. - Если она заявится, то
непременно придет к тебе.
   - А если она скажет, что в ее сумке что-то ценное было, а теперь
пропало? - предложил Горахо.
   - Что ты! - поднял на него глаза Ашар. - Неужели ты, цеховой мастер,
с безвестной девкой не справишься?
   - Странная она девка, - напомнил Горахо. - Вдруг из благородных?
   - Давай посмотрим, что в ее сумке, - предложил Ашар. - Я свидетелем
буду, если что затеется.
   Он принес сумку Карми и вытряхнул на лавку содержимое. Увесистый
сверток с монетами шлепнулся, скользнув, на пол. Горахо поднял его, но,
разгибаясь, услышал растерянный голос Ашара:
   - Знаешь, приятель, свидетелем я тебе не буду.
   Горахо глянул. Ашар держал в руках хокарэмское одеяние.
   - Ладно, - сказал с тяжелым сердцем Горахо. - Давай-ка уложим все на
место.



                                    4

   В день святого Сауаро, ближе к вечеру, ветер приволок с севера черную
зловещую тучу. Лучи заходящего солнца окрашивали края тучи в пурпурный
цвет, еще больше оттеняя ее темноту.
   Горту к небу не присматривался; пока он находился в своем замке,
погода его не интересовала; хлынувший дождь не мог нарушить его планов.
   Но дворовый мальчишка, прибежав в залу, закричал восторженно: "Град,
град!", и Горту, повинуясь внезапному предчувствию, выглянул, отодвинув
ставню, из окна.
   Да, туча принесла с собой град. Полупрозрачные бесцветные горошины с
дробным стуком сыпались во двор, отскакивали от каменных стен, впрыгивали
в открытое окно.
   "Пройдет град - и тебе не нужно будет ничего", - так сказала
несколько дней назад бывшая сургарская принцесса. И вот град пошел.
   "Прокляла, - догадался Горту. - Она прокляла меня!"
   Разве мог он забыть, что госпожа Карэна, или Ур-Руттул, или Карми -
как бы она себя не называла - не простая смертная. Она хэйми, одержимая, в
ее силах налагать проклятия или снимать проклятия, исцелять или насылать
неведомые хвори...
   "Прокляла... - в глубоком испуге догадывался высокий принц, который
вовсе не был трусом. - Зачем, зачем я с ней связался!"
   Смерть холодной рукой коснулась его груди; дыхание перехватило.
   - Шэрхо, - хотел крикнуть Горту, но голос стал сипящим, слабым.
   Однако хокарэм услышал, вбежал в покой, увидел побледневшего принца,
сползающего на пол, отирая дорогим кафтаном прокопченную побелку на стене.
   - Карми, - прохрипел принц, - позови Карми.
   - Немедленно, - кивнул хокарэм и, выскочив за двери, послал одного из
слуг позвать девушку: - Чтоб сей миг была здесь!
   Шэрхо в два прыжка вернулся к принцу, перетащил поближе пестрый
саутханский ковер и уложил принца прямо так, на пол, едва прикрытый грубой
шерстью.
   Он расстегнул кафтан и рубаху, тер грудь, попытался сделать массаж,
которому учился когда-то в Орвит-Ралло. Слуги, привлеченные его криком,
заглядывали в двери, толпились в коридоре. Кто-то побежал доложить
молодому принцу, и тот, встревоженный, прибежал на мгновение раньше Карми.
Девушка вбежала вслед за ним и с разбегу упала на колени около тела.
   - Прокляла, - бормотал принц, - прокляла меня, хэйми. - Глаза его уже не
видели.
   - Что ты, - ласково сказала потрясенная Карми. - Что ты испугался,
дядюшка...
   Голос ее проник в сознание умирающего; в глазах появилось осмысленное
выражение.
   - Ты не проклинала? - прошептал он.
   - Нет, нет, конечно, что ты, - убеждала его девушка.
   - Тогда я сейчас встану, - шептал принц. - Отдохну и встану... Только
отдохну...
   Он умер несколько минут спустя, затянутый смертельной усталостью в
глубокую дрему.
   - Умер, - сказал Шэрхо, опуская руки, но стоя, как стоял, на коленях
у тела.
   Стало тихо, и в этой тишине слышен был приглушенный плач Оль-Марутте,
всхлипывания служанок и вздохи слуг.
   Карми поднялась с колен. Казалось ей, что все смотрят на нее с
ненавистью; она попятилась, выбралась в коридор и, желая оказаться
подальше от замка, поспешила к воротам, еще не запертым на ночь, но
молодой Горту, задыхаясь, догнал ее, схватил за руку, развернул к себе.
   - Погоди, госпожа моя, - говорил он. - Погоди! Прокляла и убегаешь?
   - Нет, нет, - твердила она. - Поверь, это не я. Я не хотела...
   Молодой принц, однако, тащил ее за собой - не в те покои, где только
что умер его отец, а в другие; он втолкнул девушку в комнату и, плотно
закрыв дверь, привалился в изнеможении к стене.
   - Послушай, госпожа моя, я не хочу жить под твоими проклятиями. Сними
проклятья с моего рода, с моего замка, с мачехи моей и брата, уж не знаю,
кого ты еще могла проклясть; сними - и я клятву дам, что сделаю для тебя
все, что ты только пожелаешь...
   - Теперь ты послушай! - воскликнула Карми. - Клянусь хлебом, солнцем
над головой и святыми небесами, что я вовсе не желала смерти твоему отцу.
Моя вина в его смерти есть, я не отрицаю, но клянусь, что никто больше не
умрет от того, что я разозлилась на твоего отца. И мне не нужно ничего от
тебя, Горту, я не торгую ни жизнью, ни смертью, поверь мне!
   - Я хочу верить тебе, госпожа, - сказал молодой Горту. - Отец всегда
предупреждал меня, чтобы я был осторожен с тобой, а сам, видишь, не
уберегся.
   - Всегда предупреждал? - поразилась Карми. - О чем ты?
   - Ты же хэйми, а хэйми нельзя сердить.
   - Я - хэйми? - вскричала Карми. - Да что за чушь! Какая я хэйми?
   - Ты опять начинаешь сердиться, госпожа, - заметил принц.
   - Я не сержусь, - раздраженно ответила Карми. - Но что за выдумки
дурацкие?
   - Это не выдумки, - возразил принц. - Разве ты не знаешь, почему тебя
почти десять лет назад отдали Руттулу?
   - Да в чем, в чем я хэйми?
   - Во всем! Я не верил раньше, но теперь вижу - мой отец был прав. Ты
не похожа на благородную, но и на простолюдинку не похожа - откуда это в
тебе, госпожа? Конечно, ты хэйми. И я прошу тебя, госпожа моя, уходи из
Лорцо - или присутствие твое навлечет на наш город неисчислимые бедствия.
Я согласен отдать тебе все, что мы привезли из Сургары, только уходи,
пожалуйста.
   Карми попросила:
   - Покажи мне, что вы привезли из Сургары.
   Молодой Горту стремительно повел ее через комнаты.
   Весть о смерти высокого принца уже разбежалась по всему замку, как
круги по воде. Правда, никто пока еще не связывал кончину принца с
присутствием в замке Карми, но, очень вероятно, скоро дворня вспомнит, что
горту назвал Карми хэйми. Пока же поведение молодого принца вызывало
удивленные взгляды - ему надлежало быть у тела отца, а не бегать по замку
наперегонки с бродячей певичкой.
   В покоях, куда принц привел Карми, она сразу узнала собственный
сундучок с архивом. Принц быстро распахнул перед ней крышку и бросился к
громоздкому шкафу, вываливая на широкий стол сургарские трофеи. Карми
безразлично передирала все это.
   - Я сейчас позову людей, это упакуют, - проговорил принц, наполовину
обернувшись.
   - Мне это не нужно, - равнодушно откликнулась Карми, вороша
пергаменты. - Разве что... Дневник Руттула у тебя?
   - Это он? - принц показал ей толстые тетради. Карми приняла одну из
них в руки, быстро перелистала страницы, исписанные чужеземной скорописью.
   - Храни его, - сказала Карми, поднимая глаза на юношу. - Мне он не
нужен, но когда-нибудь его у тебя спросят. А мне его не сохранить...
   Принц кивнул и бережно спрятал тетради в потайной ящик в стене, вынув
оттуда шкатулку.
   - Твои драгоценности, - сказал принц, открывая шкатулку.
   - Да бог с ними, - махнула рукой Карми, но лежащие поверх всего бусы
заставили ее остановиться. - Погоди! Вот это я возьму.
   В ее руки скользнули знакомые ей янтарные бусы Руттула. "Стажерский
ключ" по-прежнему был прицеплен к одной из бусин.
   - Я отдам тебе за него Оланти, - сказала Карми, нежно поглаживая это
странное ожерелье.
   - Не надо, - отозвался принц. - Зачем мне второй Оланти?
   - Смотри, - усмехнулась Карми. - Я еще раз не предложу.
   - Мне ничего от тебя не нужно, - твердо повторил принц.
   - Если б я знала... - проговорила Карми, вертя в руках "стажерский
ключ". - Если б я знала, что эта вещь у твоего отца, я бы обменяла ее на
Оланти.
   - То, что случилось, не изменишь, - ответил молодой принц. - А я не
хочу от тебя ничего брать.
   - Мне нужны только эти бусы и тетради Руттула, - сказала Карми. -
Остальное я могу тебе подарить. Если хочешь, можно и дарственную запись
составить.
   Принц глянул на нее зверем:
   - Вот что, госпожа моя, если ты взяла все, что тебе нужно, уходи и
оставь меня в покое. А насмешек твоих я терпеть не намерен - будь даже ты
трижды хэйми.
   Карми пожала плечами:
   - Извини, принц, если можешь... Да, я пойду, пожалуй. Прощай!
   Она уверенно двинулась прочь. Ворота замка были еще открыты; стража,
получив известие о смерти хозяина, обсуждала происшествие, забыв о своих
обязанностях, несмотря на то, что начали сгущаться сумерки.
   Карми беспрепятственно миновала ворота и вышла на мрачные улочки
города Лорцо. Сумерки - не самое лучше время для прогулок одиноких
девушек, и Карми несколько раз приходилось переходить на бег, чтобы
избавиться от пьяных ухаживаний, а разок, уже недалеко от дома Горахо, ей
пришлось показать, что она умеет драться.
   Горахо, обеспокоенный неясными слухами, стоял у дверей своей лавки.
Карми подошла и скромно, как подобает небогатой девушке, поздоровалась с
ним, спросив об Ашаре.
   - Ашар ушел, госпожа хокарэми, - ответил Горахо почтительно.
   - А, - поняла Карми. - В моей сумке пошарили, похоже?
   Горахо пропустил ее в дом.
   - Говорят, в замке что-то произошло? - спросил он.
   - Горту умер, - кивнула Карми, вытаскивая из-под скамьи свою сумку.
   - Святые небеса! - воскликнул Горахо. - Отчего же он умер, моя
госпожа?
   Карми, достав из сумки Смироловы хокарэмские одежки, сказала
равнодушно:
   - От проклятия хэйми.
   Она тут же начала переодеваться, и Горахо стыдливо отвел глаза.
   - Собери лучше мне чего-нибудь поесть в дорогу, - сказала Карми,
заметив его смущение.
   Горахо метнулся за провизией и мигом принес каравай хлеба и солидный
кусок вяленого мяса; в широкие листья раннего летнего транги был завернут
липкий комок сухого варенья, а в лыковом туеске лежало полдюжины яиц.
   - Ну-ну, - сказала Карми, вертя в руках драные хокарэмские сапоги. -
Куда мне столько? - Она побросала съестные припасы в сумку, оставив часть
на скамье, бросила, решившись, сверху и сапоги, подумав, что лучше ходить
в удобных башмаках бродячей певуньи. - И не продашь ли ты мне нож?
   - Метательный, боевой или... - начал горахо.
   - Или, - усмехнулась Карми. - Есть ножи на саутханский лад, знаешь
такие?
   - Конечно, госпожа. - Горахо тут же принес несколько ножей - довольно
тяжелых и длинных. Среди них был один наиболее ценный, в кожаных ножнах,
украшенных серебряными блестками, очень дорогой, но Горахо охотно бы
пожертвовал им, лишь бы избавиться от опасной гостьи.
   Как он и ожидал, нож привлек внимание Карми.
   - У меня на него денег не хватит, - проговорила она, примеряясь к
рукояти. - В долг поверишь?
   - Да, конечно.
   - Сколько за него хочешь?
   - Шестнадцать эрау, - ответил Горахо, называя не ту цену, которую
запрашивал с покупателей, а ту, за которую в конце-концов продал бы нож
после упорного торга.
   - Я заплачу не позднее чем через два месяца, - сказала Карми,
прикидывая в уме лорцоский ростовщический процент. Получалось, что через
два месяца ей придется заплатить почти двадцать пять эрау.
   - Заплатишь, когда тебе будет угодно, госпожа, - поклонился Горахо,
вовсе не надеющийся когда-то получить за нож деньги.
   Карми нацепила ножны с ножом на пояс, затянула ремень, одернула
куртку и, подхватив котомку, ушла. Когда она подошла к городским воротам,
было уже совсем темно, и они были заперты; однако стражники из уважения к
хокарэмскому сословию выпустили Карми через гонцовскую калитку. Конечно,
они узнали "Ашарову внучку", но задавать вопросы хокарэми ни у кого не
повернулся язык.
   И Карми направилась на запад по Миттаускому тракту, спеша побыстрее
оказаться у горного озера, где сейчас стоял глайдер.
   Шэрхо, получив возможность отлучиться от похоронной суеты только на
второй день, явился к Горахо наводить справки о таинственной хэйми.
Оружейник тут же заявил, что хокарэми ушла в тот самый вечер, когда умер
принц.
   Шэрхо, услыхав, что Карми именуют хокарэми, удивился, но вида не
показал.
   - Ты уверен, что она хокарэми? - спросил Шэрхо. - Лучше помолчать,
чем выдумывать невесть что.
   - Но она на глазах у меня переоделась в хокарэмскую одежду, -
объяснил Горахо.
   - А, тогда действительно, - равнодушно согласился Шэрхо, скрывая
недоумение. - Но я бы не советовал тебе об этом кому-нибудь рассказывать.
   - Да весь город уже болтает, - возразил Горахо. И не с моих слов,
поверь.
   К Шэрхо он мог позволить себе отнестись более фамильярно. Шэрхо был
давно всем известен, он был свой, лорцоский, и оружие, случалось, Шэрхо
покупал у Горахо.
   - Все же лучше не болтать, - проговорил Шэрхо на прощание.
   Получалось, чем дальше, тем больше загадок задавала странная девчонка
Карми. Конечно, она не могла быть хокарэми, Шэрхо в этом не сомневался,
однако откуда же она могла взять хокарэмскую одежду непонятно. И поведение
Карми ставило в тупик: слишком вольно она себя держала и с Шэрхо, и с
принцем.
   "И для того, чтобы связаться с Карми, - вспомнил Шэрхо, - принц
отослал двоих хокарэмов - которые, как я понимаю, могли ее узнать."
   Позже, когда весть о смерти хозяина дошла до этих двоих, они
вернулись, но ни один, ни другой не могли понять, кто эта девушка.
Приметы, которые тщательно описал Шэрхо, никого не напомнили двум
хокарэмам, каждый из которых не менее трех раз видел принцессу Сургарскую.
Но разве какой-нибудь хокарэм мог допустить, что аристократка может вести
себя подобным образом?
   Стенхе и Маву, конечно, могли бы рассказать о своей подопечной
принцессе, но никто из майярский хокарэмов уже давно не видал их; ходили
даже слухи, что они погибли в Сургаре.
   Из майярский хокарэмов кое-что о сургарской принцессе мог бы поведать
Мангурре, телохранитель Готтиса Пайры, но Мангурре, определив как-то
принцессу как забавную девицу, по обыкновению своему в подробности
вдаваться не стал, полагая, что чем меньше о женщине говорят, тем для нее
лучше.



                                    5

   Горное озеро встретило Карми безлюдьем, и хорошо знакомый пейзаж
воскресил в ее душе воспоминания о тех деньках, которые когда-то проводила
здесь маленькая принцесса Сава. Но когда она, миновав скалистый мыс,
далеко вдающийся в озеро, увидела со склона долину, в которой прежде
располагался лагерь Руттула, она поняла, что и здесь остались следы резни,
которая полгода назад пронеслась по Сургаре.
   Шесты и рваные клочья шатров еще валялись на каменистой земле, а в
том месте, где раньше стояла палатка Руттула, был насыпан огромный курган
из небольших камней. Шест, стоящий на вершине кургана, пестрел вьющимися
на ветру лиловыми, оранжевыми и белыми лентами, и Карми по этому
поминальному знаку поняла, что весной, когда сошел снег, миттауские монахи
похоронили мертвых. Вероятно, где-то рядом они устроили и монастырь, и
Карми завертела головой, отыскивая их следы. Почти сразу она увидела
островерхих шатер из свежесрубленных бревен - часовню - и рядом -
недостроенную избу. Двое монахов тащили бревно, а еще один, совсем старый,
сидел у часовни, твердя молитвы.
   Карми спустилась к постройкам и, подойдя к часовне, села около
монаха, а тот, не обращая на нее внимания, тянул речитатив на древнем
языке, на котором тысячу лет назад говорило все население этого края от
западного Майяра до восточного Саутхо. Современный миттауский был ему
родственен, но, зная этот язык достаточно хорошо, Карми могла только
догадываться, о чем ведет речь старый монах. Перед ним лежала книга, и
старик даже перелистывал ее страницы, но текст монах бормотал наизусть,
лишь изредка сверяясь с книгой.
   Дочитав до конца главы, монах остановился. Он потянулся за кувшином с
питьем, но Карми опередила его, услужливо налив пахучий мятный напиток в
затейливо разукрашенную глиняную чашку.
   Монах поблагодарил ее на ломаном майярском; Карми поспешно ответила
по-миттауски. У монахов с хокарэмами отношения сложные, но миттауские
монахи более терпимы к людям, чем майярские; тем более, что и девушка в
хокарэмской одежде не склонна была задирать служителей божьих.
   Как надо разговаривать с миттаускими монахами, Карми не знала; в дни
ее прошлогоднего путешествия в Миттаур с монахами разговаривал Стенхе, для
нее же самой они были тогда неинтересным приложением к пещерным храмам
Нтангра и монастырю Карали-лори. Теперь приходилось пенять себе за
невнимательность, и Карми, вздохнув, начала нащупывать манеру общения.
   Она заговорила о красотах нтангрских храмов - эта тема была приятна
миттаусцам; монах, благосклонно предложив ей поесть с дороги, вручил чашку
со своим питьем. Карми, с удовольствием прихлебывая из чашки прохладный
напиток, выслушала притчу о трех путниках, сама тут же рассказала другую
притчу, и монах, с каждой минутой все дружелюбней относящийся к девушке,
вдруг сказал:
   - Мне кажется, тебе лучше сейчас спрятаться.
   Карми обернулась и глянула назад. По майярской тропе, которая недавно
привела ее в долину, скакали всадники. По длинному двухвостому вымпелу на
древке копья одного из них можно было судить, что это миттаусцы.
   - Ты из замка Ралло, - напомнил монах. - Таких, как ты, в Миттауре не
любят. И я не верен, что в моей власти защитить тебя от воинов. Спрячься;
это вовсе не трусость.
   - Они меня уже заметили, - отозвалась Карми.
   Она испугалась впервые за последние месяцы; глупо получилось - ее
могут убить за то, что на ней одежда хокарэма. Надо же было слоняться по
Пограничью в такой одежде!
   Она, не переменив позы, подносила к лицу чашку с напитком, который
потерял для нее всякий вкус. Теперь ее жизнь зависела оттого, кто
приближался к ней: дружина какого-нибудь миттауского рыцаря или же просто
отряд независимых воинов, наполовину разбойников, не связанных никакими
дипломатическими обязательствами. В первом случае существовала надежда
выкрутиться, наврав рыцарю о друзьях, которые где-то рядом; во втором
случае пощады ожидать не приходится.
   И уж, ожидая всякого, следовало не подавать виду, что сердце упало
куда-то в пятки. Следовало также напомнить этому трусливому сердцу, что
совсем рядом, в озере стоит глайдер, и в самом крайнем случае можно
попробовать устрашить миттаусцев невиданным чудом.
   - Эй ты, боратхи, дочь боратхо! - крикнул подскакавший всадник. -
Кого ты поджидаешь здесь?
   Карми молчала, опустив глаза в чашку с напитком. Вот уж чего никак не
следовало делать - это отвечать на оскорбления. Впрочем, ее оскорбления
мало задевали, ведь это для хокарэмов, волков Майяра, сравнение с
нечистоплотным трусливым зверьком было обидным.
   "Однако миттаусцы смелы до безрассудства, - мелькнуло в голове Карми.
- Неужели они не подозревают, что хокарэми тоже могут быть опасны?"
   Трое из всадников были слишком, слишком близко; для настоящего
хокарэма не составило бы труда расправиться с ними и приняться за прочих.
Но миттаусцев было чересчур много - даже настоящий хокарэм сложил бы
голову в этом бою. И всадники, окружив Карми полукругом, смеялись над ней
- потому что смеяться над слабым врагом не грешно.
   Лихорадочно подыскивая выход из дурацкого положения, Карми почти не
вслушивалась в обидные слова. Скоро им надоест дразнить затравленного
зверя, и они захотят прикончить ее... И в тот момент, когда Карми уже
надумала вызывать из озера глайдер, до нее дошло, что выговор всадников уж
очень похож на арзрауский. Конечно, она могла ошибиться. Чужеземцу легко
спутать миттауские говоры; но она уже знала, как поступить, если это
действительно арзраусцы.
   - Хороша ли была весна в Арзрау? - спросила она громко, не отрывая
своего внимательного взгляда от чашки. Карми вовсе не ставила целью
перекричать миттаусцев; они сами утихли, заметив, что пленница хочет
что-то сказать. Но слова Карми они восприняли как насмешку.
   - Эй ты, не смей касаться имени Арзрау грязным языком! - закричал
один, а Карми облегченно вздохнула: это точно были арзраусцы. Шансы
выкрутиться невредимой увеличивались.
   - Перед Атулитоки я была гостьей принца Арзрау, - спокойно и громко
произнесла Карми. Это заявление поставило Карми в довольно двусмысленное
положение. С одной стороны, объявление человека гостем в Арзрау
равносильно признанию его родственником; эти узы обычно сохранялись на всю
жизнь. С другой стороны, принц Арзрау не мог объявить гостем человека в
хокарэмской одежде - а значит, хокарэми позволила себе вероломный обман.
Не удивительно, что утверждение девушки возмутило арзраусцев.
   Карми же маленькими глоточками прихлебывала из чашки.
   - Постыдилась бы признаваться в бесчестном обмане, - бросали ей горцы
укоры, которые ее вовсе не трогали.
   Карми, выдержав паузу, чтобы ранее сказанное утряслось в головах
арзраусцев, добавила:
   - Арзравен Паор испытывал ко мне нежные чувства.
   Эти слова и подавно взбеленили арзраусцев; Карми даже подумала, что
слегка переборщила.
   - Ты решила, что принц Паор подтвердит твое вранье? - кричали ей. -
Сейчас он скажет, что с тобой делать.
   - Он здесь? - спросила Карми. Она впервые подняла глаза. Паор с двумя
спутниками был еще далеко; он приближался не спеша, Карми показалось, он не
очень уверенно сидит в седле - что для миттаусца довольно странно. "Он
ранен, - догадалась Карми. - Не удивительно, что его сородичи такие
возбужденные."
   Она неторопливо поставила чашку на низенький столик рядом с собой и
встала.
   Арзраусцы подались в стороны, освобождая дорожку между ней и принцем.
   - Здравствуй, Паор, - сказала она. - Узнаешь?
   Он замер. Конечно, он узнал ее - даже в грязной обтрепавшейся
одежде. Но появление девушки было слишком неожиданным.
   - Ты дух или человек? - спросил он осторожно. - Я слышал - ты умерла.
   - Я обманула их, Паор, - усмехнулась Карми. - Ты же знаешь, я отпетая
обманщица...
   Паор с помощью рослого воина спустился с коня.
   - Где это тебя так потрепали? - поинтересовалась Карми. Паор махнул
рукой и, приблизившись, по миттаускому обычаю ткнулся губами в ее щеку.
Карми ответила тем же; потом, взяв его за руку, подвела к кошме, на
которой только что сидела. Паор стоял, пока она не села.
   - Расскажи сначала о себе, госпожа моя, - попросил он. - Почему ты в
этой одежде?
   - Я украла ее, Паор, - смеялась Карми. - Удобная одежка, чтобы
шляться по Майяру; но, как оказалось, она вовсе не для Пограничья. Мне
пришлось поволноваться, брат мой. Ведь миттаусцы не любят людей в такой
одежде и убивают всякий раз, когда имеют преимущество.
   - Нет, - качнул головой Паор. - Полгода назад мы встретили здесь
хокарэма и не тронули его.
   - Ты о чем?
   - Он назвался твоим хокарэмом, госпожа. Такой невысокий красивый
парень...
   - Маву, - кивнула она. - А ведь я приказывала ему оставаться в
Тавине. Плохо меня слушались слуги, Паор, хорошо, что сейчас некому мне
перечить. Но где ты получил рану, брат? Расскажи, я умираю от любопытства.
   (Толпа арзраусцев, убедившись, что у Паора с Карми дружеские
отношения, успокоилась и занялась своими делами. Позаботившись о лошадях,
часть из них принялась за приготовление обеда, другие взялись помочь
монахам в строительстве. Старый монах, как прежде Карми, предложил Паору
свое мятное питье. Развлекать же гостей не было необходимости, и монах
застыл молчаливой статуей, неподвижность которой нарушалась лишь
завораживающе-быстрым движением пальцев, перебирающих четки.)
   - Я думал, ты умерла, - сказал Паор. - Я решил отомстить за тебя
Майяру.
   Карми усмехнулась. Паор заметил и горячо сказал:
   - Конечно, я не мог затевать войну или хотя бы устроить набег на
Горту или Ирау. Но я бросил клич, что собираюсь выкрасть из
Колахи-та-Майярэй Миттауский меч, и эти люди, - он повел рукой вокруг, -
составили мой отряд.
   - Миттауский меч? - подняла брови Карми. - Ну, брат ты мой, вот
глупость. Не так уж это и легко.
   - Я решил выкрасть меч и убивать им майярских принцев, - упрямо
сказал Паор.
   - Всех сразу? - засмеялась Карми.
   - Я бы выслеживал их по одному.
   - Умеешь ты, Паор, ставить себе задачи, - качнула головой Карми. - Не
обижайся, я не смеюсь над тобой, но цели, которые ты поставил себе
недостижимы. Подумать только: выкрасть меч и убивать им принцев! Это
ребячество.
   - Я не шучу.
   - Ох, какой ты серьезный, - засмеялась Карми. - Это от раны,
наверное. Я ведь не ошибаюсь, из Колахи ты привез не меч, а рану?
   - За нами гналось пол-Майяра, - похвастал Паор, тоже рассмеявшись. -
А остальная половина ждет нас на перевале. Но мы схитрили - свернули на
сургарскую тропу и разобрали за собой овринги.
   - Забавно, - проговорила Карми. - Вовремя меня сюда принесло. Я ведь
тоже по этой тропе шла. Припоздай я - и пришлось бы мне делать круг через
Миттаур и Саутхо.
   - Так ты из Майяра пришла?
   Карми кивнула.
   - Что ты там так долго делала? - удивился Паор. - За полгода сюда от
Ваунхо можно на коленях приползти.
   - Мне незачем было спешить в Сургару, - кротко ответила Карми. - А
теперь дела тут появились.
   - А, - догадался Паор. - Ты, наверное, искала способы отомстить своим
врагам? Скажи, кого убить, я сделаю.
   - Я уже убила Горту, - медленно произнесла Карми. - Только удовольствия
мне это не доставило. Мстить я не буду, Паор. Горту, понимаешь ли, мне
жалко. Он мне нравился, Паор. Он всегда был честен и приветлив со мной. И
всегда говорил со мною так, как будто за мной стояла какая-то
могущественная сила. А я, дура, слишком поздно поняла, что это за сила. И
уж если бы я вздумала мстить, то в последнюю очередь - Горту. Хотя... -
она невесело улыбнулась, - у меня возникали мстительные мысли, когда я
была у Марутту. Но нет, Паор, мстить я не буду. Послушай-ка, брат, - она
решила переменить тему, ибо пришли арзраусцы и принесли еду. - Прилично ли
мне есть рядом с тобой? - она обвела взглядом рассаживающихся вокруг
горцев. - У вас в Миттауре женщинам не место за мужским столом.
   - Ты моя гостья, - напомнил Паор. - А что касается этого обычая, то у
нас считается, что если мужчина будет есть за одним столом с женщинами, он
и меч будет держать в руках, как женщина. Однако я этого не опасаюсь - я
знаю, ты хорошо фехтуешь.
   - Ты льстишь мне, - возразила Карми. - Меч тяжел для меня. Мое оружие
- это хокарэмская лапара. Вот чего мне не хватало, когда я прогуливалась
по майярским дорогам.
   Паор неожиданно сказал:
   - Тибатто, прошу, подари госпоже свой трофей.
   Невысокий седой арзраусец без слов встал, приблизился и положил перед
Карми лапару старинной гортуской работы с клеймом мастера Тхорина-аро,
которое, как говорил когда-то Стенхе, хокарэмы называют "жуком".
Лапары-"жуки" были в Майяре наперечет; каждая, как и хороший меч, делалась
годами, проходя в процессе обработки множество операций, придающих железу
почти невероятные качества. "Жуки" бывают двух разновидностей: "твердые" и
"мягкие". Мягкой называется длинная упругая лапара, которая, будучи
согнутой в кольцо, распрямлялась и оставалась такой же прямой, как и
прежде. Твердые не отличаются подобной гибкостью, но зато от ударов по
такой лапаре ломаются мечи. Стенхе утверждал, что двух этих лапар - твердой
и мягкой - достаточно, чтобы чувствовать себя вооруженным в любой
ситуации.
   Лапара, которую отдал Карми Тибатто, была из разряда твердых.
   - Это очень дорогое оружие, - сказала Карми, подняв глаза на воина. -
Могу ли я как-то отблагодарить тебя?
   - Ты гостья принца, - ответил Тибатто. - И, кроме того, госпожа, в
Арзрау это не оружие, а боевое отличие. Оружие - это меч.
   - О, воин! - засмеялась Карми. - Меч - это слишком тяжело для меня.
Лапара - другое дело. Моими воспитателями были хокарэмы, Паор. И я
научилась у них всему, чему могла.
   - Женщину должны воспитывать и обучать женщины, - сказал Паор.
   - Ну нет, - возразила Карми. - Руттул говорил иначе: девочку должен
воспитывать отец, а учить - мать, мальчика должна воспитывать мать, а
учить - отец. Моему настоящему отцу, сам знаешь, было не до меня, зато мне
повезло - меня воспитывали Руттул и Стенхе. А матерью для меня стала Хаби,
но боюсь, я была неприлежной ученицей. - Карми обернулась к старому
монаху, который из учтивости к гостям угощался принесенными ими сушеными
фруктами и изюмом, запивая это обычной для миттауских монастырей болтушкой
из молока и ячменной муки (все прочие ели копченое мясо и жареную рыбу,
только что выловленную в ручье, закусывали диким луком и огромными сочными
лопухами горного щавеля, запивали обжигающим напитком из воды, молока,
меда, вина и толченой коры дерева, которое, как когда-то слыхала Карми,
растет только в Арзрау. А старый монах, не обращая внимания на
соблазнительные запахи, запивал своей нищенской болтушкой розовый изюм).
   - Скажи, святой человек, - проговорила Карми. - Я хочу почтить память
погибших здесь сургарцев по нашему обычаю, с колокольчиками. Вы похоронили
их по-миттауски, но...
   - Конечно, госпожа, - сказал монах, - ты вправе приказывать, чтобы
покойникам был оказан полный почет. Возможно, ты захочешь перезахоронить
их в полном соответствии с предписаниями вашей религии...
   - Нет, - сказала Карми. - Оставим мертвых в покое. Но вот
колокольчики навесить нужно. И я бы хотела поблагодарить вас за заботу.
Что я могу сделать для вашего монастыря?
   Монах замялся, оценивая финансовые возможности Карми.
   - Вот если бы ты, госпожа, пожертвовала несколько монет на бронзовую
статую Шертвани-Комалхи Тао... - проговорил он неуверенно. - Но ты,
госпожа, иной веры, а у вас в Майяре...
   - Я оплачу эту статую, - перебила Карми. - У кого вы собираетесь ее
заказывать? - Она выслушала объяснения старого монаха и кивнула: -
Заказывайте самую лучшую статую.
   - Ты уверена, что у тебя хватит денег? - тихо спросил Паор. - Твоими
богатствами распоряжаются теперь другие люди.
   - Малтэр и Пайра, - подтвердила она. - Но я знаю, как вразумлять этих
господ. Не беспокойся, Паор. Я похожа на нищенку, но я богата...
   Арзраусцы, окончив трапезу, разбрелись по лугу. Карми, Паор и старый
монах остались одни. Девушка вертела в рукой подаренную лапару, привыкая к
ее тяжести. Паор приглядывался к упражнениям.
   - Тебе и в самом деле в привычку этот кусок железа, - произнес Паор.
   Карми, усмехнувшись, упрятала оружие в специально скроенный
карман-ножны на штанах.
   - Святой человек, - сказала она вдруг. - Погадай-ка мне по книге,
пожалуйста...
   Старик согласился и пошел во временный шалаш за книгой. Паор
подхватился ему помочь, сам желая принести книгу, но Карми усадила его:
   - Ты раненный, сиди.
   - Сходи тогда сама, - предложил он.
   - Нет уж, Паор, - проговорила она лукаво. - Пусть старик сходит сам и
найдет в книге подходящее для меня пророчество. Не мешай ему пометить
страницу, чтобы книга открылась именно там... Ага, вот он уже идет.
   Старый монах принес толстую книгу, сшитую из листов пергамента,
опустился на кошму рядом с молодыми людьми и положил книгу перед собой. Он
велел Карми опустить обе руки на книгу и произнес благословляющую молитву,
воздев руки над ее головой. Потом он разрешил Карми убрать руки и открыл
книгу.

                       "Путник в одежде пыльной,
                       Да будет легок твой шаг!
                       Путь твой,
                       В котором пеший обгонит конного,
                       Укажет тебе Тио Данови Кола!
                       Путь твой далек..."

   Карми с удовольствием выслушала предсказание. Как она и предполагала,
монах подобрал для нее подходящий, по его мнению, текст. Кое-что, впрочем,
осталось неясным.
   - Кто это - Тио Данови Кола? - тихо спросила она Паора.
   - Какое-то наше божество, - отозвался тот легкомысленно.
   - Майярцы называют его Ангелом Судьбы, - пояснил монах.
   - А, - кивнула Карми. - Тогда понятно. - Она окинула взглядом долину.
Солнце уже садилось за гору. - Пожалуй, я пойду, брат, - сказала Карми. -
Спасибо за угощение. - Она поднялась на ноги. Паор завозился, собираясь
встать. - Не надо, - проговорила она. - Мне не нужны провожатые.
   Паор опять опустился на кошму.
   - Куда ж ты одна, в ночь...
   Она пожала плечами:
   - Не впервой. И... скажи-ка на прощание, брат. Что для тебя важнее:
получить миттауский меч или добыть его самому?
   Паор замешкался с ответом:
   - Конечно, хотелось бы добыть его самому, - проговорил он чуть
погодя. - Но, кажется, это невозможно. Так что меня вполне устроит, если я
каким-то чудом получу этот меч.
   - Я у тебя в долгу, - сказала Карми. - Я попытаюсь добыть меч. Твердо
обещать не могу, сам понимаешь, но...
   - Если это будет опасно, то лучше не надо! - поспешно произнес Паор.
   Карми махнула рукой:
   - Не беспокойся, брат. Прощай!
   - Погоди, - остановил ее Паор.
   Она замерла, обернувшись.
   - Возьми коня, - предложил Паор. - Зачем тебе ноги бить?
   - Брат, ты забыл? В моем пути пеший обгонит конного, - рассмеялась
Карми. - Все-таки прощай, брат. Может быть, еще увидимся...
   - До свиданья, - крикнул ей вслед Паор.
   Невысокая тонкая фигурка спустилась к берегу озера и пошла вдоль
линии воды. Перед тем, как скрыться за скалой, Карми обернулась и помахала
рукой.
   Паора к тому времени уже затмила тень горы, но он тоже помахал ей,
хотя она этого не увидела.
   Она прошла поллиги, пока окончательно не стемнело. Когда на небе,
кроме Вечерних сестер, стали видны и другие звезды, она вынула из
кожаного кошеля "стажерский ключ" и вызвала к себе глайдер. Громоздкая
тень нависла над ней и опустилась рядом на галечный берег. Открылся люк.
Карми поднялась на гравитационном лифте в кабину и отправилась в путь,
который не мог бы одолеть никакой конный: в стремительный кольцевой путь
вокруг Экуны.
   Карми провела на орбите несколько часов, практически ничего не делая.
Она включила экраны и лежала в невесомости, бездумно глядя на звезды. Это
было какое-то подобие дремы - ни сон, ни бодрствование, и когда Карми
наконец нашла в себе силы стряхнуть завораживающую тишину звезд, она
решила, что это состояние опасно.
   Тогда Карми отыскала в Южном море сравнительно недалеко от побережья
Марутту крохотный островок и опустила глайдер туда. Здесь не было ничего,
кроме моря, скал, крупного песка и нескольких кривеньких деревьев. Карми
рассеяно бродила по острову, поглядывая, впрочем, под ноги, чтобы не
наступить босыми ногами на какую-нибудь ядовитую гадость. Башмаки она
бросила у глайдера, там же оставила и рубаху, а позже сняла и штаны,
потому что солнце припекало, а на острове почти не было тени.
   Карми впервые в этом году вволю накупалась - ведь всю весну и начало
лета она бродила по слишком людным местам, чтобы можно было позволить себе
купаться тогда и столько, когда и сколько хотелось.
   Потом она полежала на камне в пятнистой тени чахлого деревца, а позже
пошла бродить по островку, ища, чего бы поесть. Консервы в глайдере она
приберегла на крайний случай: умереть от голода рядом с морем почти
невозможно.
   Она нашла двух больших морских раков и много креветок-тлави,
считающихся в Майяре деликатесом; на мелководье выдрала рыхлый клубок
водорослей, имеющих приятный, чуть кислый вкус. Можно было набрать и
ракушек, но Карми, объевшись тлави, решила оставить их до следующего раза.
   А вечером, когда в Тавине, по расчетам Карми, была уже темнота,
глайдер поднялся вверх.



                                    6

   Полгода назад, спеша из Миттаура, Карми высадилась из глайдера прямо
на крышу конюшни во дворе Руттулова дома. Теперь она не рискнула повторить
подобное безрассудство; Карми хорошо знала тавинцев: наверняка найдутся в
летнюю безоблачную ночь желающие полюбоваться ясным небом; так зачем же
смущать их зрение темным пятном, заслоняющим звезды.
   Поэтому она опустила глайдер на поляне Толельского леса, буквально в
двух шагах от уже вновь построенного моста, связывающего Тавин со всем
прочим миром.
   Если не считать свежего дерева в настиле моста, ничто не напоминало о
произошедших полгода назад событиях; плавучие секции моста не были
подтянуты к острову, как будто тавинцы не ожидали нападения.
   Но подойдя вплотную к острову, Карми увидела, что знаменитых стен
Тавина нет - вернее, в стенах пробиты большие бреши.
   "Ах да, - вспомнила Карми. - Это все договор. Это согласно договору
разрушили стены и не убирают на ночь мост. Святые небеса! - сообразила
она. - Это же означает, что ночами по улицам Тавина прогуливаются не
влюбленные парочки, а грабители..."
   Однако тут же она убедилась, что город не так беззащитен, как на это
рассчитывали завоеватели. В густой тьме, созданной тенью деревьев, она с
ходу уперлась в растянутую сеть. Тотчас на это неожиданное столкновение
откликнулось несколько колокольчиков.
   Карми на шаг отступила от сети и замерла.
   - Кто там бродит? - послышался голос, и Карми откликнулась, невольно
передразнивая родной тавинский диалект:
   - Прошу прошения, дядюшка, но мне нужно видеть господина Малтэра.
   Стражник откуда-то выдернул зажженный фонарь и неспешно приближался к
Карми, проговаривая по пути:
   - Что за спешка по ночам... - он подошел ближе и проворчал
благодушно: - Ну где же ты, девка?
   Карми окликнула его. Стражник шагнул в ее сторону, поднял фонарь и
осветил хокарэмскую одежду. Тут его благодушие как рукой сняло.
   - Что ты по ночам бродишь, госпожа хокарэми? До утра подождать не
можешь?
   - Могу, - отозвалась Карми. - Но не хочу. - Стражника она узнала;
много раз видала его раньше. Но он не мог узнать ее - хокарэмам обычно в
лицо не глядят. - У вас тут новшества, - продолжала она. - И надежны эти
сети?
   Стражник не ответил, зато спросил:
   - А подорожные у тебя есть, госпожа?
   - Дядь, ты смеешься надо мной? - рассмеялась Карми. - Какие подорожные,
опомнись...
   Стражник, хмурясь, посматривал на нее:
   - Ну зачем тебе Малтэр, госпожа? - проговорил он ворчливо. -
Приходишь среди ночи, беспокоишь людей... Нехорошо, госпожа...
   Карми опять рассмеялась, узнавая тавинскую манеру подыгрывать
собеседнику, если разговор складывается не очень приятный и грозит вот-вот
перерасти в скандал или драку.
   - Ну не ворчи, дядька, - сказала она мирно. - Я могу и подождать.
Посидим, поболтаем, а? - предложила она, опускаясь на землю.
   Стражник, не уверенный, что успеет вовремя подняться, оглянулся,
подыскивая, куда бы присесть, и нашел неподалеку каменную тумбу; там он и
уселся, поставив рядом с собой на камень фонарь.
   - Как здоровье, дядя? - начала Карми светский разговор.
   - Не жалуюсь, госпожа, - отозвался тавинец. - А твое?
   - Спасибо, в порядке, - откликнулась Карми, веселясь. - А здоров ли
Малтэр?
   - Не слыхал я, чтобы он болел, - ответил стражник осторожно и
продолжил в том же духе: - А как здоровье твоего уважаемого хозяина?
   "Забавный получается разговор", - подумалось Карми.
   - Я райин, - сказала она. - У меня нет хозяина.
   - Что ж тебя принесло в Тавин? - безмятежно спросил стражник.
   "Ну, тавинцы! - восхитилась Карми. - Они и с богами будут
разговаривать, как с равными."
   - Частные дела, - ответила она. - Малтэр мне кое-что должен.
   Стражник кивнул, принимая к сведению. Действительно, почему бы
Малтэру не иметь общих дел с хокарэми-райин?
   - Почем я знаю, какие у тебя с ним расчеты, - объявил он тем не
менее. - Может, он чем тебя обидел, и ты за его головой пришла.
   - Ну, дядя, - протянула Карми укоризненно. - За кого ты меня
принимаешь?
   - А вот туссин идет, - сказал он спокойно. - Пускай решает, можно
тебя впустить или нет.
   Карми с интересом повернула голову к подошедшему человеку. Туссин
(десятский или - если переводить буквально - дюжинный) тоже оказался
знакомым Карми. Он учтиво поздоровался с невесть зачем припершейся в Тавин
хокарэми, глянул, против майярского обыкновения, ей прямо в лицо и
остолбенел, оборвав свои речи на полуслове.
   - Это ты, госпожа? - растерянно проговорил он.
   - Язык дан человеку для того, чтобы держать его за зубами, - сказала
Карми, вставая, - а не для того, чтобы болтать о том, что ты видишь.
   Стражник присмотрелся повнимательней:
   - О небеса! - ахнул он. - А я тебя держу, госпожа...
   - Руби сеть, - приказал туссин.
   - Но-но, - прикрикнула Карми. - Нечего мне трезвон разводить. Ведь
все сбегутся, верно? - Туссин подтвердил. - А что, у вас нет калиток - для
гонцов, скажем?
   - Ну как же можно тебя в обход вести, госпожа моя? - растерялся Туссин.
   - Можно, - сказала Карми. - Как и всех прочих. Давайте без лишнего
шума.
   - Но, государыня...
   - Во-первых, не государыня, а во-вторых, не прекословь мне. Ну, куда
идти?
   Туссин, сокрушаясь о неучтивости, повел Карми к проходу между сетями.
   - Хорошо придумано, - заметила Карми, - но кажется ненадежным.
   - От ночных грабителей кое-как защищаемся, - отозвался туссин. - Но
если б можно было хотя бы мост убирать...
   - Слышала, в Сургаре была чума?
   - Да, госпожа, - помолчав, отозвался туссин. - Но не в Тавине, небо
помиловало. На востоке, куда беглецы от наводнения подались. А в Тавине
холера была в начале лета, но сейчас окончилась, кажется. И еще желтуха, -
добавил мрачно тавинец. - Вода сейчас в озере плохая.
   Карми кивнула.
   - Как вы тут? - спросила она.
   - Строимся помаленьку, - отозвался туссин. - Но Тавин совсем не тот,
что раньше.
   - А Малтэр что?
   - Похудел и франтить стал меньше, - ответил туссин. - И чуть не
развелся с интавинкой.
   Карми кивнула, улыбаясь сплетням.
   - А у нас тут слухи ходили, что тебя убили, добавил туссин.
   - Малтэр отмалчивался? - поинтересовалась Карми.
   - Говорил, что неправда.
   - Ишь ты, лис, - улыбнулась Карми. Малтэр-то должен был считать, что
она мертва: ему наверняка сообщили, что она покончила с собой в
Инвауто-та-Ваунхо. Горту говорил, Высочайший Союз решил, что пока не
найдется знак Оланти, о смерти принцессы будут молчать, а Малтэру
пообещали, что если он найдет Оланти, то станет наследником принцессы;
правда, условием было поставлено, что он должен будет развестись в этом
случае с женой, которая была родом из Миттаура, и жениться на другой даме,
которая была бы безупречно-благородного майярского происхождения.
   - Как тавинцы смотрят на Малтэра? - спросила Карми.
   - А как на него смотреть, госпожа? - вольно отозвался туссин. - Он
твой наместник.
   Карми посматривала вокруг. Тавин скрывала темнота, но главное
бросалось в глаза именно потому, что была ночь. Не так было раньше в
ночном Тавине. Не так.
   Город по-прежнему казался переживающим бедствие.
   Туссин привел Карми к дому Руттула.
   - Нет, - качнула головой она. - Мне нужно к Малтэру.
   - Сейчас он живет здесь, - сказал туссин. - Семья осталась в его
доме, Малтэр живет здесь. - Он помолчал и добавил тревожно: - Что-то не
так?
   - Безразлично, - отозвалась Карми. - Но... Что же мы не идем в дом?
   Туссин взбежал на крыльцо и стукнул в дверь. Из дома почти немедленно
ответили, и туссин заговорил тихо, оглядываясь на Карми.
   Дверь тут же отворилась.
   - Входи, государыня, - с поклоном пригласил Туссин.
   Карми вошла в тускло освещенную одной свечой прихожую и сказала
туссину:
   - Можешь идти. Спасибо, что проводил... Карис, - добавила она,
вспомнив наконец имя туссина. Тот, просияв, поклонился еще ниже и исчез.
   Карми медленно поднялась по лестнице к красной гостиной. Бесшумно
возникшие слуги почти тотчас зажгли пятисвечный шандал и принесли поднос с
фруктами. Старый слуга тихо осведомился, не желает ли государыня
поужинать, получив отказ, сообщил, что Малтэр сейчас выйдет.
   Малтэр появился несколько минут спустя, еще застегивая на ходу
пуговицы кафтана.
   - Ты жива, - констатировал он, и Карми почудился оттенок безумия в
благородных чертах его лица.
   - Здравствуй, Малтэр, - сказала Карми и указала на кресло напротив
себя. - Садись. Надеюсь, я не очень разочаровала тебя своим появлением?
   Малтэр тяжело опустился в кресло и ответил:
   - Я знал, что ты жива. Я не верил известию о твое смерти.
   - С чего бы это ты так был уверен, что я жива? - полюбопытствовала
Карми.
   - Ты сердишься на меня? - тревожно спросил Малтэр.
   - Нет, - удивленно отозвалась Карми. - Почему это тебя волнует?
   - Ты хэйми, госпожа, а гнев хэймов бывает убийственен.
   - Еще один, - молвила Карми. - Объясни, почему я хэйми?
   - Я понял это, когда ты жгла архив Руттула, - сказал Малтэр отважно.
- В тебя переселился хэйо Руттула.
   - Вы будто сговорились все, - устало усмехнулась Карми.
   - Ты все-таки сердишься, государыня?
   - Нет. И зови меня Карми, - твердо сказала девушка. - Я не хочу
взваливать на себя высокие титулы. Это не мой путь.
   - А где твой путь? - осторожно спросил Малтэр. - В мщении?
   - Нет, Малтэр, мстить я не буду, - отозвалась Карми. - Месть не принесет
мне удовольствия; когда я убила Горту...
   - ТЫ УБИЛА ГОРТУ? - Малтэр настолько поразился, что позволил себе
перебить хэйми.
   - ...Когда я убила Горту, - повторила Карми, - я почувствовала, что
поступила дурно. А разве ты не знал, что Горту умер?
   - Знал, - ответил Малтэр. - Третьего дня здесь был гонец. Но он не
сказал, отчего умер Горту, и не сказал, что ты причастна к его смерти.
Отчего умер Горту?
   - От гнева хэйми, - сказала Карми. - Видишь ли, я совсем не ожидала
этого. Я говорила с ним, он требовал отдать ему Оланти, и я ему сказала
сургарскую поговорку о граде, знаешь ее?
   - Пройдет град - и тебе ничего не понадобится? - проговорил Малтэр.
   - Да, именно, - кивнула Карми. - И надо ж было так случиться, что на
той же неделе пошел град... Это Горту и доконало.
   Малтэр промолчал. Карми оценила выражение его лица и решила переменить
тему:
   - Ладно, хватит об этом. Ты не знаешь, Малтэр, жив ли Красту?
   - Красту? - переспросил Малтэр. - Что за Красту?
   - Портной, - пояснила Карми. - Помнится, он шил для Маву и Стенхе.
   - А, этот жив, - проговорил Малтэр. - Послать за ним?
   - Да, пожалуйста. И скажи, в этом доме найдется что-нибудь, во что я
смогу переодеться?
   - Конечно, - ответил Малтэр. - В твоих покоях никто не тронул ни
одной вещи.
   - С трудом верится... - протянула Карми.
   - Я все сберег.
   - Спасибо, Малтэр, - Карми встала. - Нет, провожать не надо.
   ...Малтэр постучал в дверь принцессиной комнаты.
   - Да, входи, - отозвалась она.
   Он открыл дверь и увидел Карми, которая сидела в кресле уже
переодетая в легкое розовое платье. В руках она держала замшевые туфельки;
еще несколько пар валялись на полу, вынутые из сундука.
   - Знаешь, Малтэр, я выросла за эти полгода, - сказала Карми, подняв
голову. - Туфли стали тесными, а платья - короткими.
   - Ничего удивительного, госпожа моя, - отозвался Малтэр. - В твоем
возрасте это в порядке вещей. Я прикажу сшить новые туфли...
   - Не надо, - качнула головой Карми. - Не стоит. У тебя хватит
расходов и помимо этого. Но... Красту пришел?
   - Да, госпожа моя.
   - Зови, - приказал Карми. И когда вошел говорливый толстячок Красту,
она отдала ему потрепанный Смиролов костюм, велев его подлатать. - К
следующей ночи справишься? - спросила она. - Мне не к спеху, но все равно
хочется быстрее.
   - К следующей ночи я новый успею сшить, ясная моя госпожа, -
улыбнулся Красту.
   - Новый? Но мне совсем не нужен костюм новый, с иголочки. Он должен
быть старым.
   - Пошью новый, как старый, - заверил Красту. - Будет в меру
поношенный, как Стенхе любил.
   - И к следующей ночи? - усомнилась Карми.
   - Постараемся, - сказал Красту с улыбкой.
   - Ах, - вспомнила Карми. - О сапожнике-то я забыла!
   - Не беспокойся, ласковая госпожа, - поклонился Красту. - Я отнесу. Я
знаю, кому отдать. Не беспокойся, госпожа. Все будет сделано.
   Он сложил пыльное хокарэмское тряпье в узел и поспешил в свою
мастерскую, чтобы побыстрее взяться за работу.
   - Вот и еще один расход для твоей казны, - сказала Карми, обернувшись
к Малтэру. - Я собираюсь ее хорошенько потрясти.
   - Сургара принадлежит тебе, государыня, - отозвался Малтэр. - Правда,
сейчас это не очень завидное владение. Зато у Павутро из Интави на твоем
счету записано достаточно, чтобы ты могла безбедно жить всю свою жизнь. Не
на широкую ногу, как ты привыкла раньше, но тоже вполне достойно.
   - Ты меня успокоил, Малтэр. Но не пошлет ли Павутро меня к черту? И
до него могли дойти слухи о моей смерти.
   - Дошли, - кивнул Малтэр. - Он недавно присылал мне запрос, как
относиться к этим известиям.
   - И ты?
   - Я ответил, что пока не увижу тебя мертвой, буду считать, что ты
жива. Ты хэйми, а хэйми так просто не умирают.
   Карми вздохнула, не желая опять ввязываться в споры.
   - Ладно, - мрачно проговорила она. - Займемся делами. Закажи
восемнадцать поминальных колокольцев для погибших в лагере Праери.
   - Какие имена на них выгравировать? - без удивления спросил Малтэр.
Карми достала из бюро вощеную дощечку и быстро написала стилом имена.
Малтэр взял дощечку, прочитал и положил на стол, ожидая дальнейших
распоряжений.
   - Там в долине у озера обосновались миттауские монахи, - сказала
Карми. - Так что ты пошли туда кого-нибудь учтивого, не задиристого; пусть
развесит колокольцы вокруг кургана.
   - Кургана? - переспросил Малтэр.
   - Да, монахи похоронили мертвых по своему обычаю.
   Малтэр поднял брови, собираясь уточнить.
   - Нет, - качнула головой Карми. - Перезахоранивать не надо. Только
развесить колокольцы. И еще надо передать Павутро, чтобы оплатил мой
подарок монахам. - Карми рассказала о статуе какого-то бога, заказанной
интавийскому скульптору (Малтэр, у которого возникли какие-то возражения
чисто религиозного свойства, решил все-таки промолчать). - Далее, -
вспоминала Карми, - пошли кого-нибудь в гортуский Лорцо заплатить
оружейнику Горахо за саутханский нож две дюжины золотых. Причем прошу тебя
запомнить, что покупала нож не сургарская принцесса, а некая
Карми. - (Малтэр принял к сведению). - И наконец, самое главное, - сказала
Карми. - Мне нужно десять локтей золотой парчи и Руттулов плащ из золотых
тохиаров. Парча, кажется, была у меня в сундуке, а вот плащ... Что ты
мнешься? Небось сплавил уже куда?
   - Пришлось подарить его Марутту, - признался Малтэр. - И сервиз для
ранаги-кори тоже.
   - Сервиз? - удивилась Карми. - Зачем он Марутту? Что он будет с ним
делать? Пить вино из расписных чашечек?
   - Сервиз немало стоит, - пояснил Малтэр. - Марутту его поставит в
буфетный шкаф, запрет и изредка будет показывать особо знатным гостям. Но
где сейчас взять плащ, не приложу ума, - продолжал он. - Серых тохиаров,
обычных, много, конечно, но и ценности-то в них...
   Карми подошла к сундуку, где хранила меха, и начала вываливать все на
пол.
   - А где мой плащ из золотых лисиц? - вспомнила она.
   - Госпожа, - решился напомнить Малтэр. - В нем тебя увезли зимой.
   - Ах, чертовщина! - воскликнула Карми. - Как некстати!
   - Вот выдра, - указал Малтэро. - Очень хороший мех.
   - Выдра? - переспросила Карми. - Ну-ка посмотрим, не пожрала ли моль...
- Они вдвоем внимательно рассмотрели мех.
   - Прекрасно, - сказала Карми. - Выдра ничуть не хуже тохиаров или
лис, правда, смотрится не так роскошно, но...
   Она вдруг решила, что на нее напал приступ болтливости, и замолчала.
В молчании она разыскала кусок золотой парчи и, развернув, оценила - не
слишком ли легкомысленный рисунок. Плащ и ткань она старательно сложила и
положила на тахту.
   - Какие-нибудь еще указания? - спросил Малтэр.
   - Послушай-ка, а кто тебе готовит? Твой кухарь или Руттулов?
   - Руттулов, - отозвался Малтэр.
   - Тогда пойдем разбудим его, - сказала Карми.
   - Ты думаешь, кто-нибудь в доме спит? - спросил Малтэр. - Я думаю, в
Тавине сейчас спят лишь малые дети.
   - Да, - согласилась Карми. - Уж нашумела я нынче.
   Она спустилась в кухню, к ужасу Малтэра по-свойски заговорила с
кухарем, попросив его приготовить жареное мясо по-марнвирски, "летний
суп" и "деревенский салат" со сметаной. Кухарь с готовностью заверил ее,
что все будет сделано должным образом.
   Карми попила сливок, поболтала с кухонной прислугой и вняла, наконец,
умоляющим взглядам Малтэра. Она опять поднялась наверх, снова в Красную
гостиную.
   - Утро уже, - молвила она, подходя к окну. - А в городе шумновато,
однако.
   - Еще бы, ведь ты вернулась, - проговорил Малтэр. Карми слушала
внимательно, и он решил, наконец, выговориться. - В городе назревает бунт,
- сказал Малтэр. - Горожане мною недовольны. Планы строятся глупейшие.
Хотят перебить майярский гарнизон на Лесном мысу, да и вообще перебить
всех чужаков в Сургаре.
   - А у кого в руках Ворота Сургары и устье Вэнгэ? - быстро спросила
Карми.
   - В том-то и дело, что у майярцев, - в сердцах бросил Малтэр. - Они
сомнут Сургару в два счета. Раз, два - и мы опять вернемся к последним
дням прошлого года. Но я совсем не уверен, что смогу удержать Тавин. Меня
сметут. А тут еще ты.
   - Что - я? - отозвалась Карми.
   - Ходили слухи в городе, что тебя тайком убили, и я этому убийству
помогал, - рассказал Малтэр.
   - А, - догадалась Карми. - Поэтому-то город и переполошился, когда я
объявилась здоровехонькой.
   - С чего бы это в Тавине такая любовь к тебе? - спросил Малтэр. - Я
живу в Сургаре побольше тебя, однако считают меня майярцем, а ты здесь -
своя.
   - Ты в Сургаре жил, а я выросла, - ответила Карми. - Они знают меня чуть
ли не с пеленок. Но... послушай-ка, Малтэр, а о Сауве какие-нибудь вести
были?
   - Его убили в Саутхо, - отозвался Малтэр. - Глупо получилось. Сидел
бы там тихо, не горячился - никто его не тронул бы. А он договоры начал
вспоминать...
   - Странно, - откликнулась Карми. - А я-то думала, что Сауве - человек
очень сдержанный.
   - Да, - согласился Малтэр. - Но иногда его прорывало. Руттул иной раз
этим пользовался. Соберемся, поссоримся, раскричимся - потом, когда
остынем, начинаем думать...
   Малтэр осекся. У Карми окаменело лицо; разговор о Руттуле был слишком
болезненным для нее, и Малтэр искренно обрадовался, когда слуги доложили,
что заказанный завтрак подан.
   За завтраком Карми снова оттаяла; с удовольствием съела холодный
"летний суп", в то время как Малтэр с недоумением водил ложкой в
серебряной миске с холопским кушаньем. При виде мяса он оживился и съел
его с аппетитом, опять-таки с недоумением разглядывая салат по-деревенски.
Карми уделила внимание и мясу, и салату. Мясо она ела, как было заведено в
доме Руттула, ножом и вилкой; Малтэр обходился без вилки, отрезанные куски
он брал руками, и это получалось у него настолько изящно, что Карми
засмотрелась.
   После завтрака, раздав похвалы поварам, Карми сказала Малтэру, что ей
захотелось спать.
   - Последнее время я сплю, когда хочется, - объяснила Карми. - Да и в
ближайшем будущем мне придется ночью не спать. Так что... Я вздремну, а к
вечеру ты меня разбуди.
   В ее спальне ничто не напоминало о случившихся за последний год
событиях. Карми разделась, села на мягкую кровать и провела ладонью по
льняному летнему покрывалу. Как давно ей не доводилось спать в белой,
неправдоподобно чистой постели! "В лебедях", - приговаривала когда-то
нянька, укладывая маленькую принцессу спать в эту постель.
   "Что ж, посплю напоследок "в лебедях", вероятно, не скоро еще
доведется..."
   Она отвыкла от простыней, пахнущий мыльным корнем и лавандой. Она
отвыкла спать раздевшись. Она отвыкла чувствовать себя свободной, и ей
приснилось, что она идет по Майяру голая, а все встречные указывают на нее
пальцами и смеются...
   Карми с усилием вырвалась из неприятного сна и села в постели. В
комнате было душно; может быть, эта духота и вызвала острое чувство стыда
и незащищенности.
   Она встала и опять натянула розовое платье. Подошла к туалетному
столику и распахнула створки, открывая зеркало.
   "О небеса, - вздохнула она, изучая свое отражение. - Да ка же меня
еще люди узнают? Я бы себя не узнала".
   Совсем другая девушка, вовсе не прежняя Сава смотрела на нее; чужая,
с непривычной прической, но - как отметила Карми - куда красивее той,
прежней. Правда, сходство с хорошеньким мальчиком увеличилось, но
увеличилось и своеобразие ее внешности.
   "Надо бы посмотреть на себя в хокарэмской одежде", - подумалось Карми. -
А пока надо бы чем-нибудь прикрыть голову, чтобы не пугать людей".
   Она подобрала белый кружевной шарф и удовольствовалась полученным
результатом. Правда, шарф подчеркивал смуглую от загара кожу, но Карми
никогда не боялась показаться чернушкой. Приведя в порядок свою внешность,
Карми, бесшумно ступая босыми ногами по гладкому паркету, пошла по дому.
   В доме было неспокойно. Карми тут же уловила приглушенные далекие
голоса и пошла на звук. Люди собрались в неузнаваемо переменившейся
приемной Руттула, которую теперь занимал Малтэр.
   Карми потянула на себя тяжелую дубовую дверь и заглянула в щель. В
приемной было около двадцати человек: Малтэр, стоящий спиной к окну,
выходящему во внутренний дворик, трое его солдат, с нарочито безразличными
лицами сидящих на полу недалеко от него, а остальные были тавинские
горожане - почти всех их знала Карми. Это были городские старшины;
большинство из них - бывшие мятежники из отрядов Сауве и Лавитхе, люди
довольно опасные и, как говорил когда-то Руттул, трудноуправляемые.
Коренных сургарцев можно было легко отличить от них - сургарцы держались
спокойнее и пытались урезонить вспыльчивых сограждан. Правда, горячие
головы были и среди коренных сургарцев, как были рассудительные люди и
среди мятежников, но в общем картина складывалась такая: одни желали
немедленно начать истребление майярцев, другие понимали, что шансов на
победу почти нет, но и те, и другие хотели видеть принцессу Ур-Руттул и
говорить с ней.
   Малтэр отмалчивался, то и дело напоминая:
   - Потише, господа, государыня спит.
   Шум ненадолго стихал, но вскоре возбужденные голоса опять переходили
на крик.
   Карми отступила. Что они собираются говорить ей? Как с ними говорить?
И разве есть у нее что сказать им?
   Но тавинцы не успокоятся, пока не поговорят с ней, поняла Карми. "Ну
что ж, - решила она. - Тогда поговорим."
   Она резко распахнула двери и решительно вошла в комнату.
   - Здравствуйте, господа, - сказала она холодно. - Почему вы кричите?
   Малтэр устремился навстречу ей, подвел к креслу, усадил. Тавинские
старшины отвешивали поклоны.
   - В чем дело, господа? - повторила Карми. - Вы хотели говорить со
мной? О чем, интересно? Что может сказать Тавину неразумная девчонка? - Но
тон ее был сух и обдавал презрением собравшихся.
   Они хотели поговорить с Ур-Руттул? Они с ней поговорят.
   Ответили сразу несколько человек. Карми властно подняла ладонь:
   - Стоп! Пусть говорит кто-нибудь один.
   После паузы заговорил Ласвэ из Гертвира:
   - Госпожа, Руттул завещал правление тебе, а правит Малтэр.
   - Ну и что? - отозвалась Карми. - Разве на него есть жалобы?
   Ласвэ вывалил все обвинения против Малтэра: он заключил с майярцами
позорный, кабальный договор и точно придерживается его, разоряя Сургару
безбожными поборами. Тавин разграблен и наполовину разрушен, а Малтэр
требует еще и еще, отстаивая интересы майярцев. Да и сам он майярец. Хоть
и незаконный, но сын бывшего принца Марутту, родич всех этих
высокорожденных правителей Майяра.
   Малтэр бледнел, выслушивая обвинения. Они были и верными, и
несправедливыми одновременно. Он не мог позволить себе нарушить
заключенный договор ни в единой букве; майярские гарнизоны были сильны и
тотчас же привели бы его к послушанию - и все зимние ухищрения Малтэра
сошли бы на нет. Рано было нарушать договор - еще не высохли чернила,
которыми он был подписан, и не было в Сургаре силы, которая могла бы это
сделать, и нет человека, который бы направил эту силу. Малтэр отчетливо
понимал, что этим человеком ему не быть, потому что авторитет его в Тавине
стремительно падает, и можно уже даже ожидать расправы. Правда, до
появления в Тавине Карми (да, именно Карми, пусть хэйми называет себя как
хочет, ведь эта девушка уже явно не принцесса и принцессой не будет), так
вот, до появления Карми тавинцы держали при себе свои мысли; теперь же,
когда обвинения были выдвинуты, все зависело от того, как поведет себя
хэйми. Если она найдет недовольство тавинцев справедливым, а действия
Малтэра - преступными, до следующего утра Малтэр, пожалуй, не доживет.
   И Малтэр взмолился мысленно: "О ангел-хэйо, помоги, ведь не для
выгоды своей все делал, а для пользы сургарской".
   Карми выслушала обвинения, не перебивая. Потом, когда Ласвэ завершил
речь, она сказала жестко:
   - Не понимаю, господа, чем вы недовольны. Майяр обошелся с вами на
редкость мягко. - Она жестом оборвала ропот тавинцев. - Разве вас
повесили, как это полагается делать с мятежниками? Вас никто пальцем не
тронул. Вспомнили о гордости сургарской? А не поздно ли, господа? Где была
ваша гордость прошлой осенью? Когда надо было драться на Вэнгэ, вы спасали
от наводнения свои сундуки с добром! Вольность тавинская и свобода...
Вольно вам было не слушать Руттула, так что вы вспоминаете о свободе,
господа? Нет в Тавине мужчин, нет и не было! Стыдно мне даже имя
произносить тавинское! Разве люди в Тавине живут? Нет, бараны безмозглые!
Люди достойные все погибли в воротах Сургары, а лучше б вам умереть, а им
остаться. Когда надо было драться, вы добро свое берегли, а теперь, когда
и свободу потеряли, и добро не уберегли, размахиваете вы кулаками и
кричите о предательстве. Хорошо же кулаками махать после драки! И кричать
о предательстве тем, кто и сам предавал! Уходите прочь, господа! Лучше
быть нищей, чем править в Тавине!
   Так говорила Ур-Руттул, которая теперь называла себя Карми, и слушая
эти горькие слова, буяны притихли. Она была права - тавинцы взялись за
оружие, когда враг подходил к городу, а Руттул требовал этого уже тогда,
когда о майярцах и слышно не было; требовал усилить приморские гарнизоны,
чтобы не допустить высадки.
   - Уходите, - повторила Карми устало, и пристыженные тавинцы подались
к дверям. Теперь вперед выступил Архас, все предки которого были
сургарцами.
   - Госпожа моя, - сказал он. - Сейчас мы уйдем. Но позволь нам еще
немного занять твое внимание.
   - Говори, - отозвалась Карми.
   - Сегодня перед рассветом, когда мы узнали о твоем возвращении,
госпожа, мы гадали - и странным получилось наше гадание. Помоги нам,
прошу.
   Карми ожидала.
   - Дощечки сказали нам, что правителем будет мужчина.
   - Разумеется, - подтвердила Карми. - Мой наместник - Малтэр, я не
собираюсь его смещать.
   - Имя твое легло в Третий Круг - и не просто легло, а пересекло
пополам Линию Власти. И в Звездном Кругу твоими оказались Одинокая Звезда,
Северная Стрела и Соляной Тракт. Значит ли это, что ты слагаешь с себя
власть и уходишь в монахини?
   - Нет, - проговорил Малтэр, и все взгляды обратились к нему. - Скажи
им, госпожа... Скажи...
   Карми взвесила все обстоятельства. Да, пожалуй, момент подходящий.
Именно сейчас стоило обозначить свое место в мире поднебесном; именно
сейчас, чтобы придать особую значимость гневной речи Ур-Руттул. Итак,
решено. И пути назад уже не будет.
   - Недавно мне гадал миттауский монах, - негромко сказала Карми в
хрупкой тишине. Она повторила изречение из священной книги, и громко ахнул
Малтэр, услышав имя Тио Данови Кола. Он, знакомый с миттаускими
божествами, понял все так, как никогда не поняла бы это Карми.
   - Тио Данови Кола, - повторил он, - Третий Круг, Северная Стрела.
   Карми, по его реакции понявшая пока только то, что случайности
складываются в какую-то невероятную картину, продолжала:
   - Я не буду править, ибо зовет меня далекий путь, но одиночество мое
будет не одиночеством монахини, а одиночеством хэйми. - Слово было
сказано. Тавинцы попятились и, кланяясь, стали поспешно выходить, толпясь
в дверях. Следом, повинуясь знаку Малтэра, вышли и солдаты.
   - Госпожа моя, - сказал Малтэр, когда они остались вдвоем. - Ты сама
еще не понимаешь, что сказала.
   - Похоже, что так, - отозвалась Карми. - Что ты ахал, как барышня?
Чего я особенного наговорила?
   - Теперь я знаю, кто твой хэйо, - осторожно сказал Малтэр.
   - И кто же? - поинтересовалась Карми. - Скажи мне, а то я не
догадываюсь.
   - Я не сумасшедший, чтобы звать хэйо, когда разговариваю с хэйми, -
ответил Малтэр. - Подумай сама - что общего у Северной Стрелы с Третьим
Кругом? Какой небожитель?
   - Третий ангел, - медленно произнесла Карми. - Ангел Судьбы.
   - И миттауское пророчество...
   - Хорошая шуточка получилась, - усмехнулась Карми. - Ничего, это даже
лучше. Лучше иметь в хэйо ангела, чем безвестного демона.
   Малтэр смотрел во все глаза: Карми говорила так, как будто могла
выбирать между разными хэйо. "Святые небеса, - вздохнул Малтэр. - Вот еще
задачка... Почему она открыла имя своего хэйо? Ведь это означает, что хэйо
становится беззащитным перед заклятием? Ох, темны дела хэйо..."
   - Ладно, - сказала Карми, налюбовавшись на растерянное лицо Малтэра.
- Есть еще одно дело, которым стоит заняться. Скажи-ка, Малтэр, что
принадлежит мне в Сургаре?
   - Принадлежит?
   - Ну да, - подтвердила Карми. - Что мне принадлежит помимо княжеского
правления?
   Теперь Малтэр понял, что надо давать отчет.
   - Прошу в кабинет, госпожа моя.
   Карми вошла в бывший кабинет Руттула и с любопытством огляделась.
   - Все переменил... - заметила она. - Мебель-то зачем было
перетаскивать?
   Малтэр рассказал, что майярцы, грабя Тавин, не минули и Руттулова
дома.
   - В моих покоях все по-прежнему, - отозвалась Карми.
   - А кто тронет вещи хэйми? - вопросом ответил Малтэр.
   - Вот как? - отметила Карми. - Ладно, продолжай.
   Малтэр разложил перед ней вощеные таблички с записями, касающимися ее
имущества.
   - Полный отчет я собирался сделать к концу года, госпожа, - сказал
Малтэр. Он держался уверенно, но Карми, вслушавшись в его голос, учуяла
какие-то странные интонации, как будто Малтэр чувствовал себя виноватым,
но не собирался в этом признаваться.
   Карми, разобравшись в денежных счетах, нашла объяснение этой
виноватости: Малтэр вовсю использовал ее состояние (поместье в Савитри,
долю в каперских экспедициях и в фарфоровой мастерской), использовал, как
полагал Малтэр, исключительно для того, чтобы сохранить свое положение
наместника. Дань майярцам была на треть уплачена ее деньгами и на восьмую
- деньгами Малтэра; Малтэр не рискнул давить на тавинских горожан,
опасаясь бунта. В результате таких мер сургарская принцесса оказалась на
грани разорения, но Малтэр надеялся, что неопытная девушка этого не
заметит. Однако он не знал, с кем связался.
   - Ты хороший управляющий, - заявила Карми, изучив счета, и Малтэр
насторожился, заподозрив насмешку. Но Карми была серьезной. - Я бы сама,
пожалуй, не сделала бы лучше. Деньги мне не нужны; сам понимаешь - двор я
держать не собираюсь. Для меня важнее, чтобы Сургара быстрее вернулась к
своему величию. Поэтому мне нравится все, что ты сделал, но... все-таки у
меня есть замечания...
   - Слушаю, госпожа.
   - Поместье в Савитри следует продать. Долину в пограничных горах я
оставляю за собой. Пай в каперах продать. Долю в мастерских пусть выкупят
купцы из Соланхо; они давно этого хотели и наверняка пожелают
воспользоваться моментом. Все добро, что сохранилось в моих покоях, тоже
продай; надеюсь, ты не продешевишь. И все вырученные деньги употребишь на
уплату дани.
   - Но, госпожа моя... - воскликнул потрясенный Малтэр. Все это
означало, что сургарская принцесса собственными руками разоряет себя.
Правда, оставался еще ежегодный сбор налогов с Сургары.
   - Налоги уменьшать не будем, - сказала Карми. - Мне важно как можно
быстрей выплатить установленную контрибуцию, чтобы потом требовать у
Высочайшего Союза признание независимости Сургары, понимаешь? Хотя бы
такой независимости, какой пользуются Байланто и Карэна. Я поговорю с
Павутро - какую часть моих денег он может без убытка для себя отдать.
   - Госпожа моя, но на что же ты жить собираешься? - спросил Малтэр в
изумлении.
   - Сейчас мне не нужно много денег, - отозвалась она. - А потом, если
понадобится, я найду, где взять деньги. - Она усмехнулась. - Убрать бы
только из Сургары майярские гарнизоны, а уж тогда с тавинцами я справлюсь
голыми руками.
   Малтэр вскинул брови на такую самоуверенность малолетней девчонки, но
тут же понял, что говорит это не девушка, а ангел-хэйо, перед которым
трепещут и небожители.
   - Хорошо, госпожа, - согласился он. - Будут ли еще распоряжения?
   - Нет, - поднялась из кресла Карми. - Ты справляешься с моими делами
лучше меня.
   Они вышли и в приемной увидели терпеливо дожидающегося Красту.
   - А, подлатали? - обрадовалась она.
   - Новое сшили, госпожа моя, - поклонился портной.
   Новой одежда никак не выглядела; было впечатление, что она уже успела
выгореть на солнце и несколько износиться.
   - Отлично, - одобрила Карми. - А сапоги?
   Мягкие хокарэмские сапожки тоже не блистали новизной. Внутрь были
положены скрученные клубочками три пары вязаных носков - одни толстые, с
пухом, две другие - тонкие.
   - То, что надо, - с удовольствием сказала Карми. - Все добротное и не
развалится быстро.
   Портной радовался, глядя на ее восторг, кланялся и благодарил за
добрые слова.
   Карми подхватила только что сшитые одежки и побежала переодеваться.
Портной был мастером своего дела: все было по размеру, а вернее, чуть
больше, на вырост. Сапоги тоже пришлись по ноге. Карми решила выйти, чтобы
порадовать Красту, но задержалась, чтобы посмотреть в зеркало.
   Чужое лицо увидела она в отражении; непривычная прическа и
непривычная одежда - это полдела; чужим было и выражение лица. Неприятное
лицо было у хэйми Карми. Она попробовала улыбнуться, но и с этой деланной
улыбкой лицо приятнее не стало. "Неудивительно, что все принимают меня за
привидение. Впрочем, ладно! Что есть, то есть".
   Она осторожно сдвинула створки зеркала и в последний раз окинула
взглядом комнаты. Больше она сюда не вернется. Никогда.
   И она ушла.
   Малтэр поджидал ее во внутреннем дворике, глубокомысленно наблюдая за
струйкой фонтана.
   - Надо бы прочистить, - заметила Карми. - Едва сочится.
   - Хорошо, это сделают, госпожа, - кивнул Малтэр.
   - Да нет, - возразила Карми. - Это не приказ, а совет. Дом теперь не
мне принадлежать будет. А... скажи, Малтэр, почему ты решил здесь жить?
   - Это дом Руттула, - ответил Малтэр. - Дом Власти. Кому принадлежит
он, тому принадлежит и власть в Тавине.
   Карми усмехнулась:
   - Так значит, этот дом выкупишь ты? Я не против. Хочешь, тайничок
подскажу?
   Малтэр, удивленный, молчал. Карми, постучав по плиткам, которыми была
выложена стенка бассейна фонтана, подцепила одну из плиток ножом и открыла
небольшое углубление, в котором лежал какой-то сверточек.
   Карми достала сверточек и развернула его. У Малтэра перехватило дух.
На ее ладони лежал Драгоценнейший Оланти.
   - О-ох, - выдохнул Малтэр.
   - Не думал, что тайник так прост? - засмеялась Карми, но Малтэр,
похоже, испытывал вовсе не те чувства, которые ожидала она.
   - Уберегли небеса, - пробормотал Малтэр. - Искушение велико было, но
уберегли боги!
   Карми с недоумением смотрела на его искреннюю радость. Малтэр
радовался тому, что НЕ НАШЕЛ Оланти, который принадлежал принцессе. Боги
уберегли его от похищения вещи, из-за которой на него могла обрушить свой
гнев могущественная хэйми.



                                    7

   Храм Колахи-та-Майярэй, заложенный еще лет двести назад велением
короля Арринхо, не был достроен до сих пор, хотя службы здесь велись с
того времени, когда на массивном фундаменте храма был установлен алтарь.
Карми здесь прежде не бывала, но полагала, что сумеет ввести в храм
глайдер - хотя бы через огромные ворота. Однако, войдя в храм, она
убедилась, что этого рискованного трюка не потребуется. Над храмом не было
потолка. Правда, строители уже почти завершили возведение каркаса для
купола, но смять этот каркас для глайдера не составляло труда.
   Другое дело - следовало выяснить, возможно ли вообще извлечь
вмурованный в алтарь Миттауский меч. То, что для этого придется
разворотить алтарь, совершая тем самым святотатство, Карми мало
беспокоило: богов для нее не существовало. Но дать майярскому самомнению
здоровенную затрещину - это, по мнению Карми, могло стать равноценной
заменой мщению, от которого она, что уж тут скрывать, все-таки
отказываться не хотела.
   Колахи-та-Майярэй в народе часто называли Храмом на мече, и Карми со
злорадством предвидела уже время, когда Колахи станет Храмом ни на чем. К
алтарю она приблизиться не рискнула, но, присматриваясь издали, решила,
что для манипуляторов глайдера алтарь затруднений не представит.
   И Карми, внимательно все осмотрев, направилась к выходу, но что-то
знакомое услышала в речитативе монаха, сидящего у колонны. Вообще-то все
молитвенные речитативы на один лад, но Карми оглянулась и узнала. У
колонны сидел Агнер, еще год назад бывший учителем малолетней принцессы
Савири Сургарской.
   "Однако, где встретиться довелось..."
   Агнер сидел, уставившись в пол, и тянул молитву. Карми потянуло за
язык сказать: "Хорошо устроился, Агнер!", но она сдержалась, нашарила в
потайном кармашке пояса мелкую монету и бросила в чашку, стоящую перед
Агнером. Тот, заметив это, прервал бормотание и стал ожидать обычной
просьбы помолиться за чье-нибудь здоровье или что-нибудь еще.
   Карми помедлила, потом чуть слышно сказала, стараясь, чтобы голос
изменился от северогортуского выговора:
   - Расскажи о Третьем Ангеле, святой человек.
   Агнер не заподозрил ничего необычного. Монастырский устав запрещал
ему поднимать глаза на женщин, но если бы он даже и поднял глаза к лицу
Карми, он не узнал бы в этой бедной гортуской паломнице свою бывшую
ученицу.
   Однако напрягать голосовые связки за одну монетку ему не хотелось,
поэтому он заорал на весь храм, привлекая внимание других паломников:
   - Кто хочет услышать поучительную историю о возвышении и падении
Третьего Ангела, Ангела Судьбы, Ангела, Ведущего в Дорогу?
   Его истошный вопль, гулко разошедшийся в стенах храма, обратил на
себя внимание еще нескольких человек, и в чашке для подаяний заметно
прибавилось. Тогда Агнер начал рассказ, одновременно пытаясь заполучить
себе новых слушателей.
   - Слушайте историю удивительную о делах божественных, истоки которой
в седой древности, а конца ей и не видно! Слушайте о том, как восстал
Третий Ангел против Лучезарного Накоми Нанхо Ванра - а случилось это
совсем недавно по часом небесным! Дед моего деда видел, как сияла в небе
звезда Третьего Ангела, и видел, как вспыхнула она ярко, и видел, как
погасла она. Так слушайте же, вот повесть о мятежном ангеле! - Походили
люди, тоже желающие приобщиться к тайнам небесным, и бросали в чашку
Агнера монеты. Агнер воодушевленно продолжал: - Отец наш Накоми Ванр
правил в Мире под Хрустальными сводами, и никто - ни ангелы, ни демоны -
не решался бросить ему вызов. Иные боги сражались между собой, но все
споры прекращались, когда звучал голос Накоми Нанхо Ванра, потому что
никто не смел перечить лучезарному. И в те годы озаряли северный небосклон
три звезды, три ангела, три брата. Первым был Ангел Жизни, Ангел Рождений,
Ангел в Красном. Вторым был Ангел, Несущий Смерть, Гибельный Ангел, Ангел
в Белом. И третьим был Ангел Судьбы, Ангел в Черном. Каждый из этих
ангелов обладает могуществом, ибо боги рождаются, как и мы, люди; умирают,
хотя, если брать их жизнь и жизнь человеческую, богов можно считать
бессмертными. И перед Судьбой равны боги и люди, и эта сила, которую имеет
над земными и небесными созданиями Третий Ангел, придала ему непомерную
гордыню. О люди! Иногда, говоря о каком-нибудь человеке, терпящем бедствия
жизни, мы произносим с сожалением: "Такова его судьба", но это неверно,
слушайте меня, люди! Что за забота Божественной Судьбе беспокоиться о
жизни какого-нибудь смерда, или купца, или даже меня, смиренного инока?
Нет, люди майярские, нас, простых смертных, в пути нашем земном ведут иные
божества, те, кому мы ежедневно возносим молитвы, кому приносим наши
скромные пожертвования, или, наоборот, кого забываем мы почтить, погрязая
в неверии. А Судьба Божественная сотрясает царства и меняет судьбы
народов, она влияет на деяния богов и их помыслы. И Ангел в Черном
возомнил себя настолько сильным, что решил: он может соперничать с
Лучезарным Ванром, и решил: он сам может править под Хрустальными
небесами, и решил: он может затмить Лучезарного. Говорю вам, дед моего
деда видел, как начал крепнуть свет Звезды Третьего Ангела, и как однажды
свет Звезды пробил дневное сияние Лучезарного, и как среди бела дня в небе
появилась Звезда, более яркая, чем Вечерние или Утренние Сестры! И ваши
предки видели то же самое, люди, если, конечно, не были слепцами. И ждали
люди тогда смерти, ибо, если бы Звезда стала ярче Ванра, было бы сожжено
все в подлунном мире. О, как близок казался тогда конец света! Но Царь в
Огненной Короне, Сияющий Щит Вселенной, Отец всего живого спас пылинку у
его ног. Он метнул в Третьего Ангела Копье-Пламень и сбил мятежного ангела
на грешную нашу землю, ибо нельзя убить ни Первого Ангела, ни Второго, ни
Третьего - они родные братья Лучезарного и бессмертны так же, как и он! И
сказал Царь-Огонь своему мятежному брату: "Вот мир грешный, живи тут, как
хочешь, стремись к главенству, в сферы же хрустальные путь тебе заказан,
пока на веки вечные не признаешь себя моим покорным вассалом!" И ответил
Ангел в Черном Лучезарному Владыке: "Нет, ты этого не дождешься", и ушел
Ангел смеясь, Ангел в одеждах черных, ушел смеясь, и больше никто о нем
ничего не слыхал... Но мы еще услышим, люди, не сомневайтесь в этом!
   Успокоив слушателей последней фразой, Агнер молитвенно сложил руки и
стал поджидать, когда представится еще возможность испытать щедрость
паломников. Те, кто только что прослушал повесть о мятежном ангеле,
разошлись, и монах немного удивился, когда опять увидел рядом с собой
пыльный подол длинной юбки девушки из Северного Горту. В чашку упал
свиточек бересты, и девушка удалилась.
   Монах недоуменно развернул свиточек.
   "Агнер выйди жду тебя у реки очень важно".
   Монах оторопел. Его назвали Агнером! Кто-то, знающий его по Сургаре?
Он ссыпал монетки в один рукав просторной рясы, чашку для подаяний сунул в
другой, поднялся на ноги и побрел за спешащей впереди девушкой из Горту.
Когда он приблизился к берегу реки, он уже решил, что девушка не более
чем посыльная, однако девица хотела поговорить с ним сама. Она
остановилась, поджидая монаха, и сказала весело:
   - Не узнаешь старых знакомых, Агнер? Свято чтишь устав и на женщин ни
глазком?
   - Госпожа моя! - выдохнул Агнер. - А Стенхе тебя на Ваунхо ищет.
   - Пусть поищет, - насмешливо сказала Карми. - Или ты думаешь, я без
него шагу не могу ступить?
   Агнер обдумал ситуацию.
   - Как прикажешь тебе служить? - осторожно спросил он.
   Карми рассмеялась:
   - Не беспокойся, Агнер, мне нужно от тебя очень немногое. Расскажи-ка
мне о распорядке жизни в Колахи-та-Майярэй.
   - Зачем тебе это, госпожа?
   - Рассказывай, рассказывай, - усмехнулась она. - Мне пригодится.
   Агнер, недоумевая, начал рассказывать о благочестивой жизни Великого
Колахи, а его сильно повзрослевшая госпожа слушала его с недоброй
улыбочкой.
   - Значит, в замом храме паломники не ночуют? - спросила она наконец.
   - Нет, госпожа моя. Ворота запираются.
   - А если кто услышит ночью шум в храме?
   - Я думаю, и слышать-то шум некому, - пожал плечами Агнер. - Службы
далеко от храма.
   - Отлично, - проговорила Карми. - Ну что ж, Агнер, могу только
посоветовать тебе на прощание не гулять ночами вблизи храма.
   - А что такое? - осмелился спросить он. - Скоро узнаешь, - кивнула
Карми. - Прощай!
   Ночью она пошумела изрядно. Манипуляторы выламывали железные прутья
из каркаса с оглушительным треском, но это не привлекло внимания - в эту
самую ночь разразилась гроза, и Карми, пожалуй, могла бы разобрать под
шумок и весь храм, но ей, конечно, не это было нужно. Алтарь неожиданно
оказался крепким орешком; манипуляторы не могли справиться с ним грубой
силой, пришлось резать каменные плиты лучевым резаком, и Карми
побаивалась, что заправки резака не хватит. Она плохо знала возможности
резака и обращалась с ним по-варварски; имей она хоть небольшую
подготовку, ей не пришлось бы, втихомолку чертыхаясь, резать камень
вторично по только что сделанному, но уже застывшему и спекшемуся шву.
Потом она наловчилась и в рабочем запале чуть было не разрезала меч - как
раз через мгновение после того, как ей пришло в голову, что меча-то там
может и не оказаться. Но старинные строители храма были люди честные. Меч
оказался лежащим внутри своеобразной гробницы, и Карми, вернув Резак в
глайдер и опустив манипуляторы-ступоходы вниз, выскочила из глайдера.
   Меч был невероятно тяжелым; огромный, длинный, двуручный, он наглядно
свидетельствовал, что миттауский принц-правитель Каррин Могучий был
действительно человеком незаурядной физической силы. Относительно же силы
его ума Стенхе в свое время выражал сомнения, так как именно под
руководством принца Каррина миттауские войска потерпели сокрушительное
поражение от довольно разрозненных майярских отрядов. Но даже если меч и
был утерян миттаусцами из-за глупости принца Каррина, прошло уже двести
лет, и мечу пора уже вернуться на родину.
   "Не надорваться бы", - подумалось Карми, когда она переносила меч к
гравитационному лифту. В невесомости было проще, но Карми пришло в голову,
что свободно плавающий меч может быть опасен, и она с трудом втиснула его
в стенной шкафчик.
   Потом ей пришло в голову поозорничать, и Карми светящейся краской на
самом видном месте, как, чтоб было видно сразу, как войдешь в храм,
изобразила двенадцатиконечную звезду - ангельский знак. Впрочем, озорство
удалось не в полной мере. Краска оказалась бесцветной, и когда утром в
храм вошли люди, они первым делом увидели развороченных алтарь. Звезда
была замечена только вечером. Краска к тому времени высохла и не
размазывалась, когда по ней водили пальцами. Зрелище было впечатляющее:
нежно-голубая звезда была настолько яркой, что резала глаз.
   Агнер, полюбовавшись издали на звезду, решил, что поступит правильно,
если не только не будет околачиваться вокруг храма ночью, но и вообще
уйдет. Из Колахи отправился он к югу, имея настоятельную потребность
посовещаться со старым недругом Стенхе. Чтобы не разминуться, он в каждом
монашеском братстве по дороге оставлял для брата Стенхе из Лорцо подробные
указания относительно своего маршрута. Когда он был уже недалеко от
побережья Торского моря, Стенхе, получивший одну из весточек, его нашел.
   - Что случилось в Колахи? - спросил он, едва поздоровавшись.
   Агнер многозначительно обвел глазами шумную улицу, на которой они
повстречались, и сказал:
   - Брат мой, не лучше ли нам удалиться под сень дерев?
   Стенхе хмуро кивнул, пошел вслед за ним.
   - Если ты мне голову морочишь, старый болтун... - пробормотал он
сквозь зубы, когда они с Агнером вышли за пределы города и углубились в
кедровую рощу.
   - Может быть, и морочу, - неожиданно кротко согласился Агнер. - Но
кой-какие новости у меня для тебя есть. Я видел госпожу.
   - Какую госпожу? - насторожился Стенхе.
   - Нашу госпожу Савири.
   - Ты видел ее во сне? - насмешливо спросил Стенхе.
   - Ну что вы все надо мною смеетесь? - отозвался обиженно Агнер. -
Никакого почтения к ученому человеку.
   - То есть ты в самом деле видел ее?
   - Как тебя, - ответил Агнер. - И говорил с ней.
   - Что же она тебе говорила?
   - Ничего. Это я рассказывал ей. Сначала легенду о Третьем Ангеле,
потом о распорядке в храме.
   - Стоп, - сказал Стенхе. - Ну-ка, давай все по порядку.
   Агнер рассказал все по порядку. В конце он описал погром в храме и
выразил уверенность, что сургарская принцесса как-то связана с этим.
   - С миттаусцами она связана, вот что, - раздраженно бросил Стенхе. -
Значит, и искать ее надо в Миттауре.
   Агнер засомневался.
   - Да не может быть...
   - А ты что, считаешь, она нежными своими ручками алтарь разбила?
   - Алтарь был распилен, - медленно проговорил Агнер. - И на спиле камень
был оплавлен. Как будто резали алтарь огненным мечом...
   - Знаешь, не рассказывай мне сказки.
   - Иди в Колахи и увидишь.
   - Вот еще - круги по Майяру делать, - насмешливо отозвался Стенхе. -
Неужели ты думаешь, что я пойду в Колахи проверять твои бредни?
   Агнер обиженно промолчал.
   Но Стенхе, хоть и выказывал недоверие, все-таки в Колахи побывал,
правда, очень нескоро, на обратном пути из Миттаура и Сургары. Он позволил
себе безрассудство и рискнул явиться к принцу Арзрау, но тот ничего не мог
сказать о местопребывании бывшей сургарской принцессы. Ничего не мог
поведать и Паор. Он пересказал старому хокарэму, о чем они беседовали с
Карми у горного озера, но никаких предположений о том, куда она двинулась,
Паор строить не стал. Миттауский меч он получил через третьи руки,
упакованный в шелка и мех, как полагается; если же Стенхе думает, что этот
меч должен быть возвращен в Колахи...
   - Какое мне дело до меча, принц Паор? - возразил Стенхе. - Я ищу
государыню сургарскую. Лучше, если можно, покажи, во что был упакован меч.
   Паор показал парчу и плащ из выдры. Стенхе сразу вспомнил, что этот
плащ из вещей принцессы, которые хранились в тавинском доме Руттула. И
Стенхе направился в Тавин.
   Малтэр встретил Стенхе радушно, но история, которую он поведал
хокарэму, тому не понравилась. Какая-то странная путаница возникала со
временем.
   Итак:
   Принц Горту умер в день святого Сауаро. По словам Малтэра, принцесса
утверждала, что убила Горту. Проклятие хэйми, вообще-то, может убивать и
на расстоянии, но даже если она и находилась в момент смерти принца в
Лорцо Гортуском, она вполне могла оказаться в третий день Колиари по
миттаускому календарю у горного озера, где повстречалась с Паором
Арзрауским;
   Далее же начинается непонятное. По словам Малтэра, принцесса
объявилась в Тавине в канун дня подвижника Криассо, то есть на следующий
же день после встречи с Паором;
   Агнер видел ее в Колахи через два дня после этого - срок опять-таки
невероятно малый. И через три дня принцесса отдала меч Раханхо из Арзрау -
в месте, отстоящем от Колахи на неделю пути. Этот последний отрезок вполне
можно объяснить наличием у принцессы быстроногого скакуна, но как же
объяснить все остальное?
   И ведь не в первый раз Стенхе сталкивается с подобным
несоответствием. Зимой принцессе понадобилась тоже только одна ночь, чтобы
из Пограничных гор, где ее упустил Маву, добраться до Тавина.
   Так кто же растолкует, в чем тут дело, старому хокарэму?



                                    8

   Карми долго присматривалась, пока подошла к Раханхо. Будь он из
майярцев, она бы быстрее разобралась в нем; но миттаусцы, а тем более
арзраусцы - люди темные и чужаков не любят. Наконец она решилась и
вечером, когда караван миттауских торговцев расположился на ночлег,
подошла к костру, у которого сушил свои сапоги арзраусец.
   Раханхо мельком глянул на присевшую у костра девчонку и опять обратил
внимание на свои сапоги. Сейчас его беспокоил вопрос, продержится ли
подметка до конца путешествия.
   - Ты из Арзрау? - спросила Карми по-миттауски.
   - Арзрау, Крахи, - назвал он свой городок.
   - Ты не можешь ли передать кое-что принцу Паору?
   - Привет сердечному дружку? - поинтересовался Раханхо.
   - Да, - улыбнулась Карми. - Так ты согласен?
   - Хорошо, передам, - согласился Раханхо. - Давай свою посылочку.
   - Мой привет весьма весомый, - предупредила Карми.
   - Ладно, тащи, - рассмеялся арзраусец. Девчонка не очень красивая, но
бойкая. Вероятно, они с Паором неплохо проводили время. Уж не метит ли она
в арзрауские принцессы? Надо бы девку предупредить, что принцы женятся
только на девушках из Арзрау или - из политических соображений - на
родовитых майярских княжнах.
   Карми бесшумно объявилась рядом, неся в охапку увесистый сверток.
   - О, если и любовь твоя велика, как твои подарки... - начал Раханхо, но
замолчал, рассматривая лицо девушки. - Погоди-ка, а Карой из Лорцо не родич
тебе?
   - Родич, - улыбнулась Карми. - Ты его знаешь?
   - Видал в прошлом году. Не бойся, доставлю твою посылочку.
   - Спасибо, - шепнула девушка и исчезла.
   Раханхо был человеком любопытным и не удержался, пощупал сверток;
потрогав в нескольких местах, он определил, что в свертке меч. Тогда,
заинтересованный до предела, он развернул упаковку и увидел старинное
почерневшее оружие. "Однако... - подумалось ему. - Подарок княжеский, так
может и девка из княжон?" Но, прочитав надпись на рукояти, он онемел.
   Ирга Хоколи Таро Сан. Пламя, пронизывающее небеса.
   Легендарный меч принца Каррина Могучего девчонка в обтрепанной юбке
посылает в подарок принцу Паору.
   Раханхо быстро упаковал меч в парчу и меха. Опасная посылочка.
Караван находится сейчас на миттауской территории, но майярцы позволяют
себе набеги на эти места. Да и местных майярцев здесь хватает, поэтому-то
Раханхо и не удивился, когда рядом объявилась эта девочка. Вздумала бы она
объявиться хотя бы еще через один переход!
   Он снял сапоги с колышков, обулся, оседлал лошадь и привязал сверток
с мечом. Ведя лошадь за собой, он отыскал среди караванщиков главного,
растолкал его, уже спящего, и сообщил ему, что уезжает.
   - В чем дело? - спросил сонно караванщик.
   - Важное дело, - ответил Раханхо. - Моих мулов пусть загонят в Интави
к моему двоюродному брату.
   - Да что случилось-то?
   - Не знаю, - тихо сказал Раханхо. - Но случилось, и поэтому я не могу
оставаться.
   По горным тропам, вдали от торного тракта, Раханхо добирался до
Интави. Его предосторожности не оказались напрасными: тот караван, в
котором он следовал до получения опасной посылки, на следующее же утро
настиг и обыскал майярский отряд.
   Карми, которая проследила за тем, чтобы Раханхо отреагировал на
неожиданное поручение именно так, как ей хотелось, облегченно вздохнула,
когда он отправился в путь окольными тропами. Теперь пусть Миттауский меч
добирается до Арзрау сам; не ее вина будет, если арзраусцы не сумеют
удержать у себя свое драгоценное оружие.
   После этого Карми решила, что сделала для Паора все, что должна была
сделать, забралась в глайдер и утром следующего дня оказалась в Кэйве.
Несколько дней она потратила на то, чтобы подыскать подходящее укрытие для
глайдера; отправлять его обратно в Сургару не хотелось, хотелось иметь его
поблизости, на севере, потому что, понимала Карми, после того шума,
который она подняла на юго-востоке, Стенхе в первую очередь кинется искать
ее следы там. Там же ее будут искать и люди, посланные Высочайшим Союзом;
в том, что Высочайший Союз ее разыскивает, Карми не сомневалась, зато были
сомнения, что в этих розысках принимают участие хокарэмы - у Карми были
сведения, что Высочайший Союз последнее время избегает впутывать хокарэмов
в личные распри между членами Союза. Другое дело - применять хокарэмов для
запугивания вассалов или расправ с чужеземными врагами.
   Но у Карми оставались все-таки причины опасаться хокарэмов. В замке
Ралло должна была сохраниться память о странной девице по имени Сэллик,
однажды встреченной Ролнеком и Смиролом на Святом острове. Все же
позволить себе обходиться без хокарэмской одежды Карми не могла. Одинокая
девчонка, да еще одетая не по-здешнему, по-гортуски, неизменно привлекла
бы внимание недобрых людей. От хокарэмской же одежды глаза людские
отворачиваются: куда спокойнее не видеть, что хокарэм делает. Хокарэмскую
куртку можно сравнить с шапкой-невидимкой, ее обладатель остается
незамеченным всеми; такая невосприимчивость к хокарэмам была воспитана
веками службы правителям страны "волков Майяра".
   И Карми, облачившись в эту спасительную одежду, рыскала по Кэйве,
подыскивая сравнительно укромное место, где можно было бы пережить суровую
северную зиму. В этом краю было довольно много заброшенных замков или
хуторов, но Карми то не нравились мрачные руины, которые невозможно
утеплить и отопить, или же не нравилось, что поблизости нет достаточно
богатого села, чтобы она могла иметь за деньги то убранство, которое бы ей
захотелось, или же по еще каким-нибудь причинам. Ей не нравился
по-осеннему пронизывающий ветер на побережье, и она, перейдя через
водораздел, углубилась в районы, пограничные с княжеством Карэна. В родные
места Карми не тянуло; она и так уж слишком близко оказалась от замка
Ралло; одно было успокоение, что она выбирала путь вдали от кэйвирского
тракта, в глуши, где хокарэмам-то и делать нечего.
   Однажды, когда она миновала большое село у реки, за околицей ее
окликнул высокий человек могучего сложения, с сильной фигурой которого
совершенно не сочетались почтительный наклон спины и просительное выражение
лица.
   - Прощения прошу, госпожа хокарэми...
   Карми остановилась, хмуро глядя на кэйвирца. По одежде это был
зажиточный купец, уже не очень молодой, но крепкий, из тех торговых людей,
что отважно пересекают Майяр, не обращая внимания на угрозу ограбления или
безбожные поборы, взимаемые владельцами дорог.
   - Что тебе? - грубо спросила Карми не в меру осмелевшего купца.
   - Позволю себе спросить у ласковой госпожи, - купец без счета
отвешивал поклоны, - не в сторону ли Хоролхо госпожа направляется? Не
сочти за наглость, ясная госпожа, мне в ту сторону, а ехать один опасаюсь.
Неспокойно в этих местах, а со мною груза на сотню эрау. А тебе я дам три
золотых, если согласишься стать мне попутчицей, и коня своего одолжу.
   Три эрау? Карми прикинула. В ее положении золотыми бросаться не
приходилось, тем более что заработать их можно одним только присутствием
рядом с дорогим грузом. К тому же ей действительно по дороге, и конь был
бы кстати - надоело ноги бить.
   - Хорошо, - сказала она. - Где твой груз?
   - Сейчас, сейчас, госпожа моя! - обрадованно воскликнул купец и,
исчезнув, вскоре появился с четырьмя навьюченными мулами и пятнистой
лохматой лошаденкой.
   - Что только люди не называют конем! - насмешливо проговорила Карми,
рассматривая это неказистое создание.
   - Тебе не нравится? - испуганно спросил кэйвирец.
   Карми потрепала желтую гриву лошади и пришла к выводу, что лошадь не
так уж и плоха. Конечно, любой рыцарь с негодованием отвернулся бы от
лошади такой масти и таких статей, но для низших сословий эта лошадь была
хороша. Из-за коротких ног она казалась неуклюжей, но главным качеством
этой породы была выносливость и неприхотливость.
   - Как ее зовут? - спросила Карми, поднося к губам лошади кусок
лепешки.
   - Имха, госпожа, - подобострастно отозвался купец. - А мое имя Герхо.
   Имени хокарэми он спрашивать не стал: бесполезно; только рассердят ее
расспросы.
   Кэйвеского образца седло показалось Карми слишком высоким, потом она
приноровилась, хотя и осталась во мнении, что в южногортуских седлах
сидеть удобнее.
   Герхо трусил рядом на рослом муле. Иногда, когда не требовалось
подгонять вьючных мулов, он начинал рассказывать какие-то истории,
выполняя докучливую обязанность развлекать опасную, но очень необходимую
попутчицу. Карми слушала его невнимательно, больше предпочитая изучать
окрестности. Рассказы Герхо она не обрывала, даже порой, обращая к нему
слух, задавала вопросы или междометиями поощряла Герхо продолжать.
   У перекрестка, откуда уходила дорога на Хоролхо, Герхо почтительно
спросил:
   - Разве ты не знаешь, госпожа, что Сантярский мост сожгли аргирцы?
   - Ну и что? - отозвалась Карми.
   - Ты-то переправишься на тот берег, госпожа, а как же мне моих скотов
перевести? - озабоченно спросил Герхо.
   - И что ты предлагаешь?
   - Может быть, свернем к Орхаухскому броду? - с надеждой проговорил
кэйвирец. Само присутствие хокарэми - лучшая охрана, и ему не хотелось
этой охраны лишаться.
   - Хорошо, - пожала плечами Карми. - Поехали через Орхаух.
   Нельзя сказать, что внезапное изменение направления не встревожило
Карми; вдруг оказалось, что маршрут ее пройдет на несколько лиг ближе к
замку Ралло - что же тут хорошего? И еще что-то тревожило Карми, но
понять, в чем дело, она не могла, пока Имха переставляла копыта по пыльной
дороге. Карми попыталась разобраться в своих подозрениях, но не видела
абсолютно никаких несоответствий в поведении Герхо. И все же, всякий раз,
когда он приближался, Карми вдруг начинала чувствовать опасность.
   "В чем дело? - ломала она голову. - Уйти, бросить Герхо? Но не стыдно
ли шарахаться от неясной тени?"
   Когда же наступил вечер, и Герхо засуетился, разводя костер и
устраивая грозную госпожу хокарэми поудобнее, Карми наконец поняла, чем ей
не нравится услужливый кэйвирский купец.
   Запах. Тонкий, почти неразличимый среди других смешанный запах
полыни, листьев лисянки и масла из плодов корахэ.
   Полынью и лисянкой обтирают хокарэмы кожу, избавляясь от кровососущих
насекомых, а кораховое масло применяется при массаже. Стенхе и Маву всегда
были окружены этим горьковатым пряным запахом. Но кэйвирский купец,
благоухающий этим ароматом? Что-то невероятное, знала Карми. "Он вовсе не
благоухает, - поправила себя Карми. - Запах почти неразличим среди других
запахов, более подходящих к обличью купца. А Стенхе когда-то говорил, что
у женщин более тонкое обоняние..."
   Итак, Герхо - хокарэм.
   Карми вяло поужинала, пытаясь не выдать своего изменившегося
настроения. Герхо хокарэм, и он сразу увидел, что Карми не из питомцев
замка Ралло; ничего удивительного в том, что он решил задержать и
доставить странную попутчицу в Орвит-Ралло.
   Карми рассеяно поворошила веткой дотлевающие головешки. Герхо, сидя
напротив, старательно показывал, что пора спать - пытался сдерживать
зевоту из почтения к госпоже хокарэми.
   - Что страдаешь? - равнодушно проговорила Карми. - Спи, не
беспокойся.
   Герхо стал укладываться на ночлег. Карми потянулась за котелком с
водой, нечаянно опрокинула его, подхватила, когда на дне осталось
несколько глотков, с сожалением заглянула вовнутрь, потом выпила воду,
вздохнула и встала.
   - Спи, - кивнула она подхватившемуся было Герхо. - Я сама.
   Не делая особого шума, но и не пытаясь идти осторожно, она спустилась
к ручью, бережно поставила у воды котелок и глянула вверх. Она увидела
озаренную неясным светом угасающего костра фигуру поднявшегося Герхо и
сообразила, что, хоть он и смотрит вниз, ничего не увидит в темноте. И он
еще не знает, что Карми в полной мере владеет хокарэмским искусством
"невидимости".
   Она бесшумно скользнула прочь, пытаясь разобраться, в каком
направлении хокарэм Герхо будет вести поиски исчезнувшей самозванки; она
знала, что для того, чтобы отыскать ее в ночном лесу, Герхо потребуется
не только умение, но и везение - и самой ей понадобятся умение и удача.
   Но удача изменила ей. Карми выскочила на край обрыва, определила, что
это настоящий каньон, пробитый рекой в твердых каменных породах,
неправильно взяла направление, желая обойти одно из разветвлений этого
гигантского оврага, заплуталась и к рассвету оказалась на пустоши, где ее
одежда четко выделялась среди красных песков. Карми старательно втерла
красную пыль в одежду, отчего та приняла бурый оттенок, и затаилась среди
камней. Осеннее солнце еще припекало, но Карми сообразила, что если она
полежит так до вечера, то простудится. К тому же над ней начали кружить
несколько зловещих птиц, и Карми решила, что пора отсюда выбираться. Где
ползком, где перебежками она двинулась к виднеющейся вдали рощице. Она
была внимательна и осторожна, но вдруг один из валунов зашевелился,
превратился в Герхо, и хокарэм насмешливо сказал:
   - Ну, девочка, куда ты?
   Карми выпрямилась, машинально похлопала по штанам, отряхивая пыль.
   - Хорошо бегаешь, - благодушно проговорил Герхо.
   - Что ты ко мне привязался? - вяло спросила Карми.
   - Ты уж извини, малышка, но придется тебе прогуляться до Орвит-Ралло.
   Карми фыркнула:
   - Вот еще!
   - На тебе одежда, которую ты не имеешь права носить.
   - Ишь ты, законник, - с недоброй улыбкой сказала Карми. - Хокарэмы
права разбирают, подумать только...
   Но Герхо не был склонен выслушивать ее дерзости. Он хлестко ударил ее
по шее, и резкая боль опрокинула Карми на землю. Когда она опять обрела
способность дышать, Герхо стоял над ней и держал в руках лапару,
подаренную арзраусцем. Нож, который Карми купила в Лорцо, уже был у него
за поясом.
   - Где взяла? - Герхо сунул лапару под нос Карми. Карми сидела,
держась за горло. Дышать было больно, голос отказывал. - Где взяла? -
Герхо с силой встряхнул Карми за плечи. У Карми мотнулась голова, причинив
еще большую боль горлу. Она закашлялась.
   - Отцепись, - прохрипела она. - Буду разговаривать только с Логри.
   Герхо еще раз хлестко ударил ее. Карми, придя в себя после удара,
демонстративно зажала в зубах шнурок от куртки. Герхо присел перед ней на
корточки и повернул к себе ее лицо, посмотрел на крепко сцепленные зубы и
проговорил:
   - Ладно, милая моя. Логри так Логри. Вставай!
   Тон его не предвещал ничего хорошего. Карми послушно поднялась на
ноги и остановилась, ожидая приказаний. Герхо - опытный хокарэм, не
мальчишка, как рыжий Смирол, обмануть его нелегко, да и не удастся - он
настороже, он уже знает, на что Карми способна. И Карми знала, что, если
она будет вести себя неразумно, попытается применить те приемы боя,
которым когда-то учил ее Стенхе, Герхо попросту убьет ее или искалечит.
   В молчании, нарушаемом только короткими приказами Герхо, они
вернулись к месту стоянки. Герхо собрал своих мулов, и они опять двинулись
в путь, только на лошади на этот раз ехал Герхо, а Карми шла пешком.
   Дорога на Орхаухский брод осталась далеко в стороне; Герхо теперь не
было необходимости хитрить, и он направился к Орвит-Ралло напрямик.
   Ночь наступила очень быстро; они слишком много времени потратили на
игру в "кошки-мышки", и теперь уже Герхо, которому спать хотелось
непритворно, не мог позволить, чтобы Карми сбежала еще раз. Он ее связал,
связал не очень крепко, чтобы не нарушилось кровообращение; щадящий способ
он мог выбрать и потому, что Карми с ее довольно неразвитой мускулатурой
не способна на ухищрения, к которым обычно прибегают связанные хокарэмы;
она не умеет заметно изменять объем своих мышц.
   - Спокойной ночи, - с иронией сказал Герхо, укрывая ее одеялом из
заячьего меха. С парнем он бы так церемониться не стал, но женщина в
беспомощном положении, полагал Герхо, должна иметь право на какое-то
снисхождение.
   - Послушай-ка, злючка, - спросил он вдруг, размягченный собственной
добротой. - Как ты меня раскусила? Почему? Потому, что я тебя к
Орвит-Ралло тянул?
   - По запаху, - отозвалась Карми сонно. Веревки и заячья полость
сковывали свободу, но не резали кожу, и было тепло, так что поблажку она
оценила. - Полынь, лисянка и массажное масло.
   Герхо недоуменно обнюхал свое запястье.
   - У мужиков никуда не годный нюх, - добавила Карми, отворачиваясь от
костра.
   Утром Герхо поднял ее чуть свет, долго распутывал свои замысловатые
узлы, потом разрешил ей умыться, дал кусок лепешки с вяленым мясом и три
сушеных груши.
   - Сегодня будем в Орвит-Ралло, - заметил Герхо, садясь в седло.
   Карми промолчала. Что уж и говорить, ее совсем не тянуло в замок
Ралло, но избавиться от опеки Герхо она не видела возможности.
   Так они и прибыли в Орвит-Ралло: Герхо, восседающий на пегой
лошаденке, четыре тяжело груженных мула и Карми, устало бредущая пешком.
Не обошлось без старых знакомых: малыш Таву-аро, увидев Карми, закричал
восторженно:
   - Ух ты! Смиролов костюмчик вернулся!
   Ролнек, невесть откуда возникший рядом с ним, напомнил малышу о
необходимости сдерживаться затрещиной.
   - Присмотрись-ка получше, Таву! - Он-то сразу увидел, что одежда у
Карми уже другая.
   Гортах, на которого в свое отсутствие Логри оставил замок, спросил:
   - Кто ты, девка, почему в этом наряде?
   - Ты Логри? - спросила Карми.
   - Я Гортах, - ответил хокарэм.
   - Буду разговаривать только с Логри.
   Герхо тычком заставил ее замолчать.
   - Оставь ее, приятель, - сказал ему Гортах. - У нее есть такое право.
Ролнек, накорми гостью и покажи, где она будет спать.
   - Пойдем, Сэллик, - пригласил Ролнек.
   - Я не хочу есть, - проговорила Карми, когда они отошли.
   - Молочка тогда попьешь, - отозвался Ролнек.
   - А Смирол где?
   - Смирол уже служит, - ответил Ролнек.
   - А-а, - протянула Карми. - Вам сильно повредило, что я от вас
сбежала?
   - Да нет, не очень.
   Ролнек привел Карми в подвал, очень мрачный сейчас, в сумерках. У
очага чистила медный таз старуха, одетая на хокарэмский лад. Более
странного зрелища Карми в своей жизни не видела.
   - Нелама, это пленница, - сказал Ролнек. - Дай ей молока, и пусть она
ночует у тебя.
   - Хорошо, - кивнула старуха. - Садись, девочка. Молоко в кувшине на
столе. Там, в корзине, ягоды возьми, вкуснее будет. И хлеба отломай, хлеб
свежий, вкусный. А курточку сними, она грязная, да и тебе самой бы
помыться надо.
   Карми, поставив на стол кружку с молоком и миску с ягодами,
выпрямилась, спрашивая:
   - А где умыться можно?
   - Выйди за те двери, там сразу справа и источник, - показала старуха. -
Погоди, я тебе келани дам; твои-то тряпки как следует почистить надо.
   Карми получила домотканую короткую рубаху-келани и льняное полотенце,
в потемках вышла за дверь и прислушалась. Справа нежное журчание, а где-то
недалеко хрюкнула свинья; вообще же тихо, и тишина эта такая мирная,
деревенская, что у Карми защемило сердце.
   Она наощупь отыскала источник. О боги! Вода оказалась горячей. По
деревянному желобу из скалы стекала струйка воды и падала в круглую
облицованную камнем ванну. И Карми, предчувствуя блаженство, стащила с
себя одежду и залезла в горячую воду. Сколько она так сидела, растирая
тело ладонями, Карми вряд ли могла сказать; вылезать из тепла не хотелось,
разве что, когда Карми чувствовала, что перегревается, она вылезала из
воды посидеть на каменном бортике.
   Нелама, встревоженная долгим отсутствием пленницы, вышла и позвала:
   - Э-эй, девочка...
   Карми полусонно откликнулась.
   - А, сморило тебя, - заговорила старуха. - Ну давай, давай,
поднимайся, вот тебе полотеничко...
   Карми нехотя выбралась из воды, взъерошила волосы полотенцем,
потянулась за келани и оделась. Нелама унесла ее грязную одежду, и Карми
подумалось, что обратно свою одежду она уже не получит - придется ей
обходиться куцей рубашкой-келани.
   Но в подвале после горячей воды Карми показалось холодно. Нелама,
поняв ее, дала ей просторный суконный балахон и пригласила к столу. Кроме
молока и ягод, на столе появилась и плошка с чем-то желтоватым.
   - Спасибо, я не хочу есть.
   - А ты попробуй, - ласково предложила Нелама.
   Карми пальцами зачерпнула скользкую желеобразную массу и отправила в
рот.
   - О-о! - искренне восхитилась она. - Как вкусно!
   - Как тебя звать? - спросила Нелама.
   - Карми.
   - А кто ты?
   Карми, помолчав, ответила:
   - Извини, но допрашивать себя позволю только Логри.
   - Да бог с тобой, девочка, - откликнулась Нелама. - Я же не во вред
тебе.
   Карми молчала, не забывая наполнять рот лакомством.
   - Ты, наверное, и сама еще не знаешь, на что напросилась, нося нашу
одежду, - продолжила Нелама.
   - На что же? - отозвалась Карми бесстрастно.
   - Лет двадцать назад один паренек из Корнве задумал бежать из плена.
   - Да-а?..
   - Одежду раздобыл, украл, что ли, да только его увидели и поймали. И
чтоб впредь не повадно было одежду хокарэмскую носить, палач в Корнвире и
снял с него одежду вместе с кожей, - рассказала Нелама.
   - Так поступают с мужчинами, - возразила Карми.
   - Да, но так или иначе ты умрешь.
   - Так или иначе я когда-нибудь умру, - сказала Карми легкомысленно. -
Так почему бы не завтра?
   Нелама пожала плечами.
   - Ложись-ка лучше спать.
   Она указала Карми угол, где можно лечь, и бросила туда ворох шкур.
Карми, не возражая, допила молоко и потащила через голову балахон, чтобы
не путаться в нем ночью.
   Во сне она увидела Руттула. Руттул угощал ее ягодами с молоком, и
Карми, с удовольствием попивая из консервной банки, смотрела, как на
экране в звездном окружении проплывает фотонник. Кисейный хвост стелился
за ним: она по-прежнему видела его как огромную, в несколько лиг длиной,
иглу, и полупрозрачный хвост был, как нитка, заправлен в ушко этой
громадной иголки. Потом Руттул сказал: "Пойдем со мной", и Карми, вместе с
ним покинув глайдер, оказалась внутри фотонника. На что это было похоже?
Пожалуй, на переходы Лорцоского замка - с такими же нишами и бойницами.
Навстречу попадаются люди, одетые в такую же одежду, как у Руттула, только
других цветов, а один из них показался Карми совсем знакомым. Смирол!
Тонкий, изящный, рыжий Смирол в ярко-синем костюме, отделанном золотом.
Его глаза с улыбкой смотрят на нее, да только согнутый крюком большой
палец правой руки будто ненароком поднесен к горлу в хокарэмском знаке
молчания. Потом они вдруг оказались рядом, одни, и уже можно поговорить...
"Не выдавай, - просит Рыжий, застенчиво улыбаясь. - Не выдавай меня". -
"Что ты, Рыжий, миленький, зачем ты здесь, тебя же убьют!" "Не убьют, если
ты промолчишь", - улыбается Смирол.
   - Тебе что-то приятное снилось, девочка? - спрашивает Нелама,
осторожно будя Карми. - Логри вернулся, вставай, не иначе, тебя скоро
позовет. А что, хороший был сон, зря разбудила?
   - Может, и хороший, - рассмеялась Карми. - Да говорят, когда покойник
во сне чем-то угощает, не к добру это.
   - Не к добру, - подтвердила Нелама. - К смерти это.
   - О-ой, - молвила Карми. - Разве ж хокарэмы в вещие сны верят?
   - Не верят, - отвечала Нелама. - Да только я на старости лет
суеверной малость стала.
   - Сегодня я не умру, - сказала Карми. - Я это знаю.
   - Не пройдет и суток, как "сегодня" кончится, - отозвалась Нелама.
   - Ну и что? Наступит новое "сегодня", - с улыбкой сказала Карми.
   Нелама улыбнулась тоже:
   - Бессмертных только четверо, и ты не из их числа.
   "Ой ли? - хотелось возразить Карми, недаром же она объявила себя
одним из Четырех, Которые Были Всегда. Все-таки она промолчала. Для
хокарэмов это не аргумент. Бессмертных не бывает. И Накоми когда нибудь
сгорит дотла.
   Карми вышла к источнику и осмотрелась. Дворик казался совсем обычным.
Где-то в глубине - хлев, по двору, кудахча, разгуливают пестрые куры, а за
ними присматривает степенный петух с великолепным хвостом, отливающим
зеленью. К изумлению Карми, облицовка источника оказалась из розового, с
багряными прожилками мрамора и была совсем недавней. "Однако... -
удивилась Карми. - Вот тебе и скромный уклад хокарэмов!"
   Она ополоснула лицо, зачерпывая из бассейна. Скрипнув дверью, вышел
из кухни Герхо:
   - Вот ты где! Пойдем-ка...
   Он цепко ухватил Карми выше локтя и потянул за собой.
   - Что тащишь? - воскликнула Карми. - Я и сама могу идти. О-ох!
Больно!
   Герхо, не обращая внимания на протесты, грубо волок ее за собой.
Логри ожидал на террасе, и Герхо, втащив ее туда, толкнул ее так сильно,
что она с трудом удержалась на ногах. Самообладания это ее, однако, не
лишило.
   - Вот ублюдок, - сказала она тихо, но достаточно четко. - Синяки
теперь останутся.
   - Да, это она, - услышала Карми голос за спиной. - Это девка, что
убила Горту!
   - Убила? - обернулась Карми. - Меня еще и в этом обвиняют?
   - Разве это не правда?
   - Ты, хокарэм, - сказала Карми с презрением. - А что делал в это
время ты? Ты прекрасно знаешь и сам, что Горту умер от испуга.
   - Шэрхо! И ты, девка! - прикрикнул Логри. - Помолчите пока!
   Карми, демонстрируя почтительную готовность слушать, повернулась к
Логри.
   - Как тебя зовут? - спросил Логри.
   Она не преминула вывернуть вопрос наизнанку:
   - Я называю себя Карми.
   - Из какого ты сословия?
   - Я вне сословий. Я хэйми.
   Логри задал вопрос:
   - А кто первым назвал тебя хэйми - ты сама или люди?
   - Люди, - улыбнулась Карми. - И я решила не возражать.
   - Я бы хотел, чтобы ты ответила не несколько вопросов, - сказал
Логри.
   - Разве я не отвечаю на них?
   - Почему ты носишь хокарэмскую одежду?
   - Так безопаснее, - объяснила Карми. - Разве нет?
   - Но какое ты имеешь право?
   - Я заплатила за нее портному, - сказала Карми лукаво. - Разве есть
закон, запрещающий покупать одежду?
   - Почему бы тебе не купить платье принцессы?
   - Я не так богата, - ответила Карми. - И разве есть закон, который
запрещает простым смертным носить хокарэмскую одежду?
   - Хорошо, - улыбнулся Логри. - В этом ты невиновна. А вот какое ты
имеешь право носить лапару?
   - Мне ее подарили, - ответила Карми. - И я не помню закона,
запрещающего принимать подарки.
   - Эта лапара пятнадцать лет как пропала в Миттауре вместе с Доуми, -
произнес Логри и добавил: - Доуми - хокарэм.
   - Разве тот, кто его убил, не завладел лапарой по праву? - вопросом
ответила Карми. - И разве он не имел права подарить ее?
   - Ты хочешь сказать, тебе подарил лапару человек из Миттаура?
   - Да, из Арзрау.
   - Подарил? - подчеркнул Логри.
   - Подумаешь, - небрежно сказала Карми. - Принц Паор и не то для меня
сделает.
   Логри в зародыше подавил замешательство.
   - Он в меня влюблен, - объявила Карми.
   - И если мы тебя убьем, войну Майяру объявит? - с усмешкой спросил
Логри.
   - Да, или еще какую-нибудь глупость устроит, - отозвалась Карми. -
Только зачем вам меня убивать? Какие еще преступления мне приписывают?
Впрочем, валите все на меня, не не страшно - за все отчитаюсь. Мой хэйо -
Третий Ангел, а нам с ним все нипочем.
   - А это откуда у тебя? - спросил Логри, показывая "стажерский ключ" с
прицепленными бусами. - Тебе это подарили или ты купила? У кого?
   Карми молчала. У нее перехватило дыхание. Бусы Руттула должны к ней
вернуться.
   - Не размахивай бусами, Логри, - сказала она изменившимся голосом. -
Имей уважение к скрытому могуществу.
   - Да, - ответил Логри, укладывая бусы в кисет. - Это действительно
Амулет, но я хочу знать, как он попал в твои руки. Или ты найдешь
какой-нибудь закон, которым не возбраняется тебе владеть краденой вещью?
   - Краденой? - переспросила Карми. - Да, мне случалось воровать, но я
не думала, что можно назвать украденной вещь, которая не пригодится
мертвому.
   - Тогда это не кража, а мародерство, - бросил Логри.
   - Ключ мой, - сказала Карми. - И я могу поклясться на хлебе и крови,
что мне его подарили. А бусы я взяла, чтобы иметь память, ведь они лучше,
чем что-нибудь другое, напомнят мне о покойном.
   - Разве ты не знаешь, что у мертвого хокарэма нельзя брать никакие
вещи, кроме оружия? Или ты хочешь назвать это оружием? - продолжал
допрашивать Логри.
   - Погоди... - растерянно сказала Карми. - О ком ты, Логри? Я не
понимаю.
   - О Стенхе, хокарэме принцессе Сургарской.
   - Но... Логри, разве эта вещь могла принадлежать Стенхе? О нет,
принадлежала она совсем другому человеку.
   - Лет десять назад я видел эти бусы в руках Стенхе, - сказал Логри. -
Правда, без этого... "ключа", ты так это назвала?
   - Бусы и ключ сделали одни руки, разве это не видно? И если они нашли
друг друга, значит, они нашли хозяина. А Стенхе... Не знаю... Почему бы
тебе не спросить у него самого?
   - Разве он жив?
   - Почему нет? Я думаю, он сейчас на юго-востоке, в Колахи или в
Пограничных горах Сургары.
   Логри помолчал.
   - Боюсь, тебе придется пожить у нас, пока мы его не найдем.
   Но и у Карми, пока он размышлял, тоже было над чем подумать.
   - Я не против. Но бусы ты сейчас отдашь мне. Они мои. Я - Ур-Руттул.
   Логри, онемев, смотрел на босоногую девчонку в короткой келани,
девчонку, которую разыскивали сейчас по всему Майяру, как опаснейшую
мятежницу, девчонку, в жилах которой текла самая благородная кровь в
королевстве, потому что, как узнал Логри вчера, король Лаави умер, а
наследник был всего лишь младшим братом - младшим братом девчонки в
короткой келани.

          ЗДЕСЬ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ВТОРАЯ КНИГА СТРАНСТВИЙ ХЭЙМИ КАРМИ,
            НАЗЫВАЕМОЙ ТАКЖЕ ЖИВЫМ ВОПЛОЩЕНИЕМ АНГЕЛА В ЧЕРНОМ.




                    КНИГА ТРЕТЬЯ. ПЛЕННИЦА ЗАМКА РАЛЛО


                               ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


                                    1

     Высокие  небеса,  премудрые  и  преблагие!  С  какой  такой   причины
невзлюбили вы девушку Карми, бывшую Сургарскую принцессу? Что вам до  нее,
великие боги? Что за радость вам мучить ее превратностями судьбы?
     Не привыкла молиться юная принцесса Ур-Руттул  Оль-Лааву.  В  богатом
доме сургарского принца вела она беспечную жизнь, не  зная  ни  тягот,  ни
печалей. Зачем ей было молиться? Нечего ей было выпрашивать  у  всемогущих
богов.
     Иное дело сейчас; но Хэйми Карми не могла надеяться только на то, что
мольбы смягчат ее судьбу.  Карми  знала  молитвы,  а  рассказы  наставника
Агнера и старух-служанок могли  подсказать,  каким  богам  следует  сейчас
молиться, но в безбожном доме Руттула юная госпожа принцесса не  могла  не
получить снисходительного отношения к религиозным действам. Все  это  было
для других, не для нее - она же знала, что стихии не укротишь молитвой,  а
события, переменившие ее судьбу, были такими же стихийными.
     Жила себе не  ведая  хлопот  в  загородном  доме  сургарского  принца
веселая и смышленая девочка, дочь майярского короля. Майяра она почти и не
знала; отправили ее в Сургару шести лет  от  роду,  отправили,  чтобы  она
впоследствии стала супругой сургарского  принца  Руттула.  Ей  не  было  и
пятнадцати, когда Руттул  умер.  Смерть  Руттула,  наводнение  в  Сургаре,
вторжение майярских войск с юга и саутханских с северо-востока -  все  это
навалилось разом на плечи юной девушки, волею судеб ставшей правительницей
Сургары.
     Майярцы не приняли ее всерьез; воспользовавшись  тем,  что  она  была
почти  больна  от  безумно  стремительных  событий,  они  отправили  ее  в
монастырь, и там она  должна  была  окончить  свои  дни  среди  божеств  и
фимиамов, но принцы Майярские не знали, что имеют  дело  не  с  безгласной
невежественной девочкой. Вот когда принцессе довелось поблагодарить судьбу
за то, что прежде не посвящала свои дни исключительно рукоделию, вот когда
она как счастливый случай вспоминала давнее  происшествие,  побудившее  ее
начать изучать хокарэмские способы защиты.
     Для своего сословия, для своего  высокого  сана  она  была  сильна  и
ловка; девочки из благородных  семей  обычно  бывали  слишком  хрупкими  и
слабыми, чтобы решиться совершить побег из монастыря Инвауто-та-Ваунхо.
     Она бежала. И так началась ее новая жизнь. Не сразу пришло к  нее  ее
новое имя - Карми, не сразу пришло к  ней  ее  новое  положение  -  хэйми,
одержимая, да и не поняла она пока, что ей нужно от этой трудно обретенной
свободы. Что же ей нужно? Пока она знала одно: не нужны ей  ни  богатства,
ни громкие титулы: все это не обережет от предательства. И цель у нее была
одна - дожить до появления в  Майяре  Руттуловых  соотечественников;  ведь
должны же они появиться в конце концов,  так  говорил  Руттул.  Как  будет
выглядеть  это  появление,  и  каковы  будут  эти  люди,  Карми  не  могла
представить. О чем говорить с ними - об этом она еще тоже не  думала.  Там
будет видно. Несомненным казалось одно: она покажет им  могилу  Руттула  и
расскажет, какой это был  замечательный  человек...  Или  нет,  передумала
Карми, она просто скажет им, кто он был для Сургары и Майяра, а  остальное
пусть уж сами узнают от людей - так никто не посмеет упрекнуть ее  в  том,
что она пристрастна.
     Но сумеет ли она дожить до этих дней?
     В тот  самый  год  Грифона,  который  одел  ее  в  траур,  упрятал  в
монастырь, а потом дал свободу,  Карми  наделала  много  ошибок  -  и  это
опять-таки привело к потере свободы, а потом, может  быть,  приведет  и  к
смерти.
     Как ее подловил Герхо - что называется, привел как на  убой  прямо  в
замок Ралло, а она даже сбежать от него толком не  сумела.  Ох,  глупость,
глупость! Правду говорят: задним умом человек  крепок.  Теперь,  вспоминая
бесславный свой побег, Карми понимала, что не стоило ей стремиться  удрать
от Герхо подальше; надо было затаиться поблизости, пока  Герхо  прочесывал
окрестности. Он лучше знал  местность,  но  и  Карми  кое-что  понимает  в
хокарэмской  науке  "невидимости".  Действие  игры  в  прятки  не   прошли
бесследно - Карми могла обмануть и Маву, и Стенхе, а ведь они  отлично  ее
знали, вырастив чуть ли не с пеленок. Обманула бы она и Герхо - он  ничего
о ней не  знал  и  не  мог  ожидать  от  нее  искушенности  в  хокарэмских
искусствах.
     Что он мог знать о ней? Только то, что она смелая  девчонка,  похоже,
что  беглая  рабыня,  ради  пущей  безопасности  переодевшаяся  в   одежду
хокарэма, да только позабывшую, что замок Ралло - оплот хокарэмов - совсем
рядом. Может быть, и не глупо с ее стороны было надеяться, что ей  удастся
проскочить незамеченной, но раз уж Герхо  ее  заметил  и  сумел  изловить,
предстояло ей держать ответ за свое самозванство.
     Замок Ралло, который  по  ходившим  в  Майяре  рассказам  был  местом
страшным, полным невообразимых ужасов и тайн, показался  Карми  спокойным,
по-семейному теплым, родным. Помимо воли ей захотелось, чтобы он и в самом
деле стал ее  новым  домом,  чтобы  здесь  можно  было  надолго  остаться,
отдохнуть от накопившейся за год усталости.
     Старая хокарэми  Нелама  говорила  о  мучительной  смерти,  ожидающей
самозванцев, но при этом угощала Карми  разными  осенними  лакомствами,  а
Старик Логри, мастер хокарэмов, о котором Карми слыхала,  говорили  как  о
хладнокровном, никогда не теряющемся, не знающем чувств хокарэме,  заметно
удивился, узнав, кого послала судьба в подчиненный ему замок.
     Он быстро справился с собой, сказал:
     - Что ж, госпожа моя, жизнью твоей я распоряжаться  не  могу.  Но  не
могу и отпустить тебя.
     Карми молчала. Конечно, как можно  отпустить  беглую  принцессу,  бог
знает чего натворившую в Майяре?
     Герхо, который только  что  был  демонстративно  груб,  проговорил  с
ухмылкой:
     - Прошу прощения, высокая госпожа...
     Карми молчала.
     - Я думаю, ты можешь пока вернуться к Неламе, - сказал Логри.
     Карми, которая уже  привыкла  не  обращать  внимания  на  грубость  и
непочтительность, мотнула головой,  изображая  поклон,  и  отправилась  на
кухню к Неламе.
     Старая хокарэми сейчас не имела времени на ласку к пленнице; ей  надо
было накормить всех обитателей замка. Карми предложила помощь,  но  Нелама
только покачала головой и споро продолжала свою работу. Карми,  видя,  что
ее услуги не нужны, села к старшим ученикам.
     Стол старших учеников находился посреди трапезной залы; за ним сидело
около дюжины человек, из них две девушки. Во главе стола сидел Ролнек;  он
был важен, серьезен и немного смешон. Карми пристроилась на скамью рядом с
ним; ребята радушно подвинулись, освобождая ей место.
     Ролнек гостеприимно протянул гостье ложку.
     Карми покачала головой:
     - Не надо, я сыта. Меня хорошо покормили вчера.
     - Смотри, до следующей еды еще далеко, - предупредил Ролнек.
     - Кто  это,  браток?  -  спросил  один  из  мальчишек,  беззастенчиво
разглядывая Карми.
     - Это та девица,  из-за  которой  Рыжий  потерял  голову,  -  ответил
Ролнек.
     - Ну-ну, - возразила Карми. - Рыжий голову так просто не потеряет,  и
уж во всяком случае не из-за меня.
     - Он принял на себя вину за то, что упустил тебя, - объяснил Ролнек.
     - Ты-то в этом виноват не меньше его, - молвила Карми.
     - Виноват, - согласился Ролнек. - И что с  того?  -  он  обернулся  к
девушке в вытертых штанах и келани, которая только что подошла к  столу  и
собралась было сесть. - В чем дело, Гелати? Почему опаздываешь?
     - Старик задержал, - ответила Гелати. - У нас в  Ралло,  оказывается,
объявилась знатная особа. - Она окинула оценивающим взглядом Карми.  -  Но
на знатную ты что-то не похожа, госпожа, - добавила она вольно.
     - Меня зовут Карми.
     -  К  услугам  твоим,  госпожа  Карми,  -  преувеличенно  почтительно
поклонилась девушка.
     - Меня зовут Карми, а не госпожа и не как-нибудь  еще,  -  последовал
упрямый ответ.
     - Карми! - фыркнула Гелати. - И имени-то такого нет! - Она растолкала
мальчишек и села за стол напротив Карми.
     - Что ты топорщишься? - упрекнул Ролнек гостью. - Я еще летом  сказал
Логри, что ты из высокой семьи.
     - С чего ты взял? - отозвалась  Карми.  -  Неужто  я  так  похожа  на
знатную даму?
     - На знатную даму - нет, конечно.  Но  крови  ты  самой  благородной,
аоликанской, держишься вольно, а такая привычка за один день не возникает,
да и уши у тебя...
     - Что - уши? - подозрительно переспросила Карми.
     - Дырочки для серег у тебя длинные - сразу видно, что  серьги  тяжелы
были. А простолюдинкам тяжелые серьги запрещено носить королевским указом.
     Карми задумчиво потрогала мочку уха, уже  год  как  забывшую  тяжесть
серег.
     - А Смирол этого не заметил, - хвастливо продолжал Ролнек. - Знала бы
ты, как ему попало от Старика за ненаблюдательность!
     - Если бы не Смирол, - напомнила  Карми,  вы  бы  не  заметили  моего
побега из Инвауто.
     - Да, - согласился Ролнек. - Уж это точно.
     - Если бы вы не заметили меня, я бы почти наверняка погибла, говорила
Карми. - Я ведь вплавь хотела одолеть пролив между Ваунхо и берегом, а там
течение сильное; меня бы в море унесло.
     - Да-а, пожалуй, - кивнул Ролнек, раздумывая. - Лодки сильно сносило.
     - Так что Смирол спас меня, - завершила Карми.
     - Можно и так сказать...
     - Да здравствует Смирол! - насмешливо воскликнула Гелати. -  Он  спас
знатную даму и достоин награды.
     - Ты что-то имеешь против Смирола? - обернулась к ней Карми.
     Гелати не ожидала вопроса и чуть не поперхнулась.
     - Рыжий над Гелати смеялся, - вдруг сказала одна из девушек, сидевших
на другом конце стола.
     - О, еще бы! Он  ведь  Особенный!  -  наконец  выговорила  Гелати.  -
Представляешь ли, госпожа моя, он механику изучал  -  это  в  свободное-то
время, когда отдыхать положено.
     - Что же плохого в механике? - вяло отозвалась Карми.  -  Механика  -
дело полезное.
     - Да для кого дело? - возразила Гелати. - Для хокарэма?
     - Чудной он - Смирол, - снисходительно проронил Ролнек.
     - А где он сейчас? - поинтересовалась Карми.
     - В Байланто, - ответил Ролнек. Сама  высокая  госпожа  Байланто-Киву
приезжала выбрать себе хокарэма. И выбрала, - фыркнул Ролнек. - Самого что
ни на есть лучшего...
     Карми после паузы произнесла:
     - Не знаю достоинств сидящих за этим столом молодых людей, но если бы
мне предложили выбирать между тобой и Рыжим, я бы выбрала Рыжего.
     - Почему? - весело отозвался Ролнек, уверенный, что по  сравнению  со
Смиролом выглядит куда привлекательней.
     Карми хотела было объяснить ему, что со Смиролом не в пример приятнее
общаться, но в это время над ее ухом раздался грозный окрик:
     - Что за посиделки?
     Она подняла  голову.  Сердитый  Герхо  счел  своим  долгом  разогнать
разболтавшихся учеников. Карми улыбнулась. Она рассмеялась бы ему в  лицо,
если б знала, что Герхо только что получил от Логри выволочку за  то,  что
тянет в Ралло  бог  знает  кого.  Появление  бывшей  сургарской  принцессы
создавало для Логри трудноразрешимые проблемы. С одной стороны  -  высоким
особам обычай запрещал появление в замке Ралло,  с  другой  -  спокойствия
Майяра ради принцессу Карэну надлежало удержать в своих руках. Куда  проще
жилось  бы  Логри,  если  бы  Герхо  не  обратил  внимания  на  девушку  в
хокарэмской одежде!
     Решить обе проблемы одним махом  было  бы  возможно,  если  отправить
странную госпожу Карэну в Горячие Ключи. Но, сообразил  Логри,  при  ее-то
прыти, девушку лучше иметь постоянно в поле зрения. Если  она  сумела  про
пройти через храм Катахли, то кто может поручиться, что у нее в запасе нет
больше сюрпризов, которые могут обмануть самого  опытного  хокарэма?  Будь
она не  принцесса,  а  простая  хэйми,  Логри  приказал  бы  ей  неотлучно
находиться около него, как говориться, спал бы с ней в одной постели и  ел
из одной  миски.  Высокий  же  сан  требовал  уважения  к  этой  голоногой
девчонке.
     Выход, который придумал Логри, ему не нравился, и в  глубине  души  у
него тлело убеждение, что он совершает ошибку: Логри  приставил  к  беглой
принцессе Гелати.
     Гелати была не в восторге от свалившейся ей на плечи обязанности,  но
ее мнения никто не спрашивал. Однако девушка,  которую  велел  ей  опекать
Логри, показалась ей довольно занятной. Карми была похожа на хокарэми -  и
в то же время была совершенно  другой.  "И  это  принцесса?  -  поразилась
Гелати. - Да нет, Логри шутит!"
     - Госпожа моя, - сладко обратилась Гелати к Карми. - Пойдем, я покажу
тебе покои, где ты будешь жить.
     Карми даже не повернула к ней головы.
     - Госпожа, - Гелати коснулась ее плеча. - Пойдем.
     - Так ты ко мне? - обернулась Карми. -  А  я  то  думаю,  кого  здесь
госпожой называют... Ведь я - Карми, я говорила уже...
     Насмешка, явственно звучавшая в словах  Карми,  могла  бы  рассердить
любого, но не хокарэма.
     Гелати сказала:
     - Логри велел называть тебя госпожой.
     - Вот как? - Карми наконец встала с опустевшей  скамьи.  -  Пойдем-ка
поищем Логри.
     Искать его не  пришлось  -  он  сам  появился  на  пороге,  собираясь
завтракать.
     - Мастер, - обратилась к нему Карми. - Кто  из  нас  путает?  Кому  я
госпожа? Я просто Карми.
     - Хорошо, - согласился Логри.  -  Карми  так  Карми.  Но  я  полагал,
приставляя к тебе служанку, что будет лучше, если она будет  обращаться  к
тебе, как это принято в Майяре.
     - Служанку? - подняла брови Карми. - О,  Логри!  Я  в  растерянности.
Зачем мне служанка. Я все могу делать сама.
     - Тебе нужна служанка, - твердо сказал Логри. - Помимо всего  прочего
Гелати будет присматриваться за тобой...
     - Тогда это называется совсем другим словом, - рассмеялась Карми. - И
это меняет дело. - Она обратилась к Гелати. - Пойдем, сестренка...
     Гелати привела ее в большую комнату на  верхнем  этаже  Южной  башни.
Комната уже давно не знала жильцов; пыль и сор  лежали  толстым  слоем.  В
нише за грязным обтрепанным занавесом стояла большая кровать - сколоченный
из досок ящик, заполненный соломенной трухой и тряпками. Рядом  с  большим
полукруглым окном валялся на полу щелястый щит-ставень;  холодный  осенний
ветер свободно гулял в этом неуютном жилье.
     "В том замке, где я хотела устроиться на зимовку, было бы не  лучше",
- равнодушно подумала Карми, созерцая  грязь  и  беспорядок.  Ни  в  какое
сравнение с Руттуловым домом в Тавине эта комната идти не могла.
     Но Гелати  была  настроена  оптимистичней.  Оглядев  беспорядок,  она
далеко высунулась из окна и заорала, обращаясь куда-то вдаль:
     - Эй, Караиту, а ну не бездельничай! Живо тащи сюда ведра с водой.  А
ты, Даллик, искупаться потом успеешь, идем помогать, слышишь?
     Она сползла с подоконника и обернулась к Карми:
     - Не переживай, сестренка, сейчас порядок наведем...
     - Холодно здесь, - заметила Карми.
     - Да нет, не очень, - отозвалась  Гелати.  -  Хотя  ты  же  южанка...
Потеплее одевайся.
     Она сорвала прикроватный занавес, расстелила на полу и стала сгребать
на него слежавшуюся солому из  кровати.  Карми  взялась  помогать.  Пришла
Даллик - девушка, которая за завтраком сказала,  что  Смирол  смеялся  над
Гелати, заглянула нелама, поманила за  собой  Даллик,  увела.  Появился  с
двумя ведрами на коромысле коренастый подросток. Гелати тут же погнала его
за стремянкой и палками - обметать пыль и  паутину  с  потолка.  Вернулась
даллик, принесла с собой три соломенных  веника.  Потом  пришла  еще  одна
девушка, Тануми, тоже взялась за работу.
     Сначала Карми казалось, что подобный беспорядок за день разобрать  не
удастся, но уже  через  два  часа  комната  преобразилась.  Покоробившуюся
ставню выкинули во двор; Ролнек в это  время  сколотил  раму  и  оббил  ее
промасленным  полотном,  он  же  поправил  чуть  покосившуюся  расшатанную
кровать и как следует укрепил  жердь,  на  которую  потом  навесили  новый
занавес. Принесли гору душистого сена и заново наполнили, вместо  матраса,
ящик. Нелама дала Даллик плотные домотканые покрывала и  пуховые  подушки,
полость из меха серого тохиара и этого же меха  огромное  одеяло  из  двух
слоев шкурок - действительно царское ложе.  Карми  с  раннего  детства  не
доводилось спать по-северному, в мехах, она с сомнением потрогала  постель
рукой, не решаясь лечь. Зато Гелати сомнений не имела: с  воплем  восторга
прыгнула в кровать, потянув за собой Даллик. Даллик покорно  откинулась  в
серый мех.
     - И в самом деле - хорошо, - мечтательно проговорила она. -  Можно  к
тебе в гости приходить, Карми? Понежиться в постели...
     Карми, решившись, легла рядом с  ней  и  потянула  на  себя  пушистое
одеяло.
     - Святые небеса, - вздохнула Карми.  -  Тепло,  мягко...  Век  бы  не
вставала.
     На лестнице послышались  стуки  и  сопение.  Спотыкаясь  на  неровных
ступеньках, Караиту приволок почерневшую жаровню. Следом за ним Ролнек,  с
трудом поворачиваясь на тесной  лестнице,  внес  широкую  доску,  с  одной
стороны обитую сеткой из бронзовых проволочек. Все это было  поставлено  в
угол, и Ролнек велел Караиту принести растопку, а сам рухнул  на  кровать,
придавив ноги Карми и  Даллик.  Даллик  немедленно  отогнала  его;  Ролнек
откатился к края кровати, растянулся во весь рост на спине,  закинул  руки
за голову.
     - Не постель, а чудо, - заявил он, кося глаз на Карми. -  Хотя  тебя,
госпожа моя, такой постелью, наверное, не удивишь. Всю жизнь,  небось,  на
таких спала?
     - Нет, - отозвалась Карми. - Варварство какое - меховая постель...
     - А  я  думала,  вся  знать  в  таких  постелях  спит,  -  неожиданно
проговорила Даллик.
     - Зачем в Сургаре меховая постель? - возразила Карми.  -  У  нас  там
тепло круглый год. Редко в какую зиму вода ледком покрывается.
     - Не знаю, не знаю, - задумчиво молвил Ролнек.  -  Сургара  вроде  не
южнее Ваунхо, а на Ваунхо зима бывает. Паршивая, правда, зима - слякоть да
снежная каша.
     - В Сургаре зима теплее, сказала Карми.  -  Сургара  от  трех  ветров
горами закрыта, а с юга ветел не холод, а дождь приносит.
     - Так ты мерзнешь, наверное, в одном келани? - спросила Даллик.
     - Мерзну, - призналась Карми. - В Тавине в такую погоду уже в  зимнем
плаще ходила, а у вас здесь она летней считается.
     На лестнице послышалось привычное  уже  спотыкающиеся  шаги.  Караиту
принес в охапке поленья и сложил в углу.  Следом  за  ним  тенью  появился
Логри. Увидев его, Ролнек и хокарэми тут же покинули постель. Карми  села,
натягивая на спину угол одеяла.
     Логри осмотрел комнату, остановил взгляд на Карми.
     - Как тебе твои покои? - спросил он. - Все ли удобно?
     - Чересчур роскошно, - ответила Карми.
     - Ей нужна теплая одежда, - сказал Ролнек. - Она южанка - мерзнет.
     - Нелама даст, - кивнул Логри.
     Карми спросила:
     - Могу ли я приглашать твоих учеников в гости?
     - Ты можешь распоряжаться ими, как тебе угодно, - сказал Логри. - Они
должны знать, что ты из высокого сословия.
     - Но, мастер, - начал Ролнек.
     - Тебе запрещается только одно - покидать пределы замка, -  продолжил
Логри, не обращая на него внимания.
     - Хорошо, - сказала Карми. - Да меня и не тянет никуда на зиму глядя.
     Ее и в самом деле никуда не тянуло; замок  Ралло,  которого  она  так
боялась  так  раньше,  оказался  местом  совсем  не  страшным.  И  радушие
обитателей замка целебным бальзамом проливалось на сердце. Карми,  правда,
знала, что в этом радушии мало действительно дружеских чувств; она отлично
понимала, что хокарэмы бесстрастно относятся к любому, кто не  принадлежит
их замкнутому клану.
     Карми быстро разобралась в порядках замка Ралло.  Были  они  довольно
суровыми, но как раз к пленникам  отношение  было  самым  мягким.  Труднее
всего жилось младшим ученикам -  коттари;  именно  среди  них  была  самая
высокая  в  Майяре  смертность,  именно  им  доставалась   жизнь,   полная
опасностей  и  тревог.  Однако  если  коттари  ухитрялся  дожить  лет   до
четырнадцати,  он   считался   уже   взрослым,   совершеннолетним,   почти
полноправным хокарэмом; в этом  случае  его  называли  уже  гэнкар.  После
сурового детства жизнь гэнкара казалась райской, однако не надо  забывать,
что не всякий  посторонний  человек  выдержал  бы  то  обилие  тренировок,
которыми  продолжали  заниматься  гэнкары.  В  это  самое  время   к   ним
присматривались посланцы высоких  принцев,  подыскивающие  своим  господам
хокарэмов. И после принесения клятвы  кому  либо  из  майярских  государей
гэнкары становились  товиахо-танай,  "услужающими"  или,  как  это  точнее
переводится  с  древнего  языка,  "рабами".  Вывести  хокарэма  из   этого
состояния могла либо смерть хозяина -  и  тогда  хокарэм  назывался  райи,
"свободный", либо неизлечимая болезнь  или  тяжелое  увечье,  и  тогда  он
становился гелаки, "отосланным".
     Если вспоминать  знакомых  Карми  хокарэмов,  то  Смирол  был  сейчас
товиахо-танай, Ролнек гэнкар,  Гелати  и  Даллик  -  гэнкари,  Таву-аро  и
Караиту - коттари, Логри и Герхо - райи, а Нелама - гелаки.
     Стенхе, рыскающий по Майяру в поисках сургарской принцессы,  считался
товиахо-танай, а безвестно сгинувший Маву попадал в  разряд  "молчащих"  -
эрраи.
     Распорядок в замке тоже был весьма прост - два раза в день звонили  в
колокол, созывая на завтрак и поздний обед; можешь  приходить,  можешь  не
приходить - никто не станет выяснять, почему у тебя нет аппетита.  Коттари
и гэнкары спали в одних и тех же комнатах; но  если  гэнкарам  разрешалось
заворачиваться в одеяла, коттари в суровые зимние ночи  спали  сбившись  в
клубок на жиденькой подстилке из соломы. Заболевшим тоже разрешалось взять
одеяло, но много ли тепла могло дать оно в выстуженных комнатах замка, где
спокойно гулял ветер. Одеждой коттари чаще всего были  обноски  -  правда,
неизменно чистые, чистота среди хокарэмов  считалась  одним  из  важнейших
условий здоровья. Гэнкары одевались  в  лучшие  одежды,  но  и  гэнкары  и
коттари за пределами  замка  одевались  одинаково  -  старшие  порой  даже
позволяли себе небрежность.  Гораздо  большее  внимание  хокарэмы  уделяли
обуви. Мальчишка мог быть почти голым даже в мороз, но  неизменно  у  него
были хорошие сапожки и две пары шерстяных носков. Сапожничание или вязание
поэтому считались в замке Ралло отдыхом; портянки или крестьянская  обувка
- талари - полагались почти неприличными.
     Девушки, насколько заметила Карми, ни одеждой, ни чем другим почти не
отличались от парней. Хотя хокарэмы довольно мягко относятся  к  женщинам,
хокарэми  никаких  снисхождений  не  делалось.  Хокарэми  -  не   женщина,
считалось в Майяре. Удел женщины -  рожать  детей  и  вести  хозяйство,  а
хокарэми трудно представить в таком  качестве.  По  традиции  велось,  что
хокарэми должны хранить невинность  для  своего  хозяина,  но  практически
мастера замка сквозь пальцы  смотрели  на  любовные  приключения  гэнкари;
главное,  чтобы   девушка   не   оказалась   беременной.   При   этом   за
нравственностью мальчишек следили безукоризненно; всякие любовные  истории
в стенах замка Ралло наказывались жесточайшим образом, хотя  поведение  их
за пределами долины Горячих ключей оставалось неконтролируемым.
     Гелати в этом отношении жизнь вела очень веселую и не видела в  своем
поведении ничего дурного. Она в первый же  вечер  спросила,  не  хочет  ли
Карми пригласить кого-нибудь из парней - погреть постель.
     - Нет, - качнула головой закутавшаяся в одеяло Карми.
     - Ролнека, может быть? - настаивала  Гелати,  уверенная  в  том,  что
Карми смущается.
     - Ролнека? - возмущенно переспросила Карми. - Вот уж счастье-то...
     - Можно и другого, - отозвалась Гелати, стоя  на  бортике  кровати  и
поправляя сбившийся занавес.
     - Ну уж нет, - заявила Карми. - Последней дурой буду, если  позову  в
постель  хокарэма.  Меня  все  предают,  а  хокарэмы  -  дважды  и  трижды
предатели.
     - Неправда, - возразила Гелати. - Хокарэмы не предают.
     - Предают, - сказала Карми. - Только делают это изощренно - так,  что
вроде и упрекнуть не за что.
     - Ты о чем?
     Карми вздохнула. Если бы Стенхе не скрывал от нее прошлой осенью, что
в Сургаре затевается неладное! Он ведь что-то знал, Карми  могла  спорить,
что знал и намеренно удерживал ее в Миттауре. А что делал  Маву  в  долине
Праери, когда его встретил Арзравен Паор? Он  должен  был  находиться  при
Руттуле. Руттул послал его к ней?  Когда?  Только  тогда,  когда  заболел,
чтобы  она  помогла  Руттулу  добраться  до  глайдера  и  попробовала  его
излечить? Или же гораздо раньше -  для  того,  чтобы  опять-таки  подольше
удержать ее в Миттауре?
     А ведь если бы она узнала о происходящем сразу же, как вести дошли до
Миттаура, все могло бы быть иначе. В  глайдере  есть  механизм-лекарь,  и,
может быть, он сумел бы вылечить внезапно заболевшего Руттула. Кто виноват
в том, что больной Руттул не смог добраться до глайдера,  а  супруга  его,
сургарская принцесса, в это время глазела на нтангрские храмы. Кто виноват
в этом? Она, ее хокарэмы или же сам Руттул? Кто виноват? Он умирал, а  она
в это время готовилась праздновать Атулитоки. И когда она, догадавшись обо
всем, мчалась в Сургару, он уже умер.
     Карми подняла голову и глянула на Гелати. Гэнкари безмятежно спала.



                                    2

     Логри пришлось затратить немало  времени,  пока  он  разыскал  Логри.
Определенного его местонахождения он не знал, поэтому пришлось "распускать
паутину" - слать гонцов-райи во все места, отмеченные в этом  году  бурной
деятельностью  сургарской  принцессы.  Удовольствие  получилось   довольно
дорогое  -  по  всем  канонам  "распускание  паутины"  на  такой   большой
территории требовало групп хокарэмов численностью не менее  трех  человек,
поэтому для прочесывания потребовалось тринадцать райи -  трое  на  Лорцо,
трое на Колахи, трое на Миттаур и четверо на Сургару. На Миттаур, если  уж
честно признаться, потребовалось бы  гораздо  больше,  но  отправить  туда
большую группу Логри не рискнул: уж очень нетерпимо в Миттауре  относились
к хокарэмам.
     Карми ничуть не возражала против поисков, даже написала Паору письмо,
в котором просила помочь. Паор немедленно ответил, что, к сожалению, гонцы
несколько припоздали: Стенхе был у него, но уже давно ушел, не  сообщив  -
куда. Паор слал также сургарской  принцессе  свои  наилучшие  пожелания  и
небольшой подарок.
     Тючок, который притащил в Ралло гонец, и в самом деле  был  не  очень
велик и довольно легок. В нем оказался полный  убор  миттауской  княжны  -
платья,  сорочки,  нижние  юбки,  вуали,  и  покрывала,  узорчатые   шали,
браслеты, ожерелья, наголовные украшения и в довершение всему роскошный из
пятнистого меха горного льва.
     - Кажется, он сватается к тебе, -  сказал  Логри,  глядя,  как  Карми
перебирает подарки.
     - Да, - согласилась Карми.
     - Что ты теперь будешь делать? - спросил хокарэм.
     - Ничего, - отозвалась Карми. - Я не хочу выходить замуж. Да и  права
такого пока не имею. Прошел только год после смерти Руттула.
     - Но непохоже, чтобы ты была в трауре, - заметил Логри.
     - Руттул не хотел, чтобы я носила траур. И потом, видишь  ли,  Логри,
если я надену траур, меня неправильно поймут. На родине  Руттула  траурный
цвет - черный.
     - Да, - усмехнулся Логри. - Черная одежда - это уже чересчур.
     Черный цвет - цвет Ангела Судьбы, а Карми в последнее время  объявила
божество своим хэйо.
     Он бросил еще один взгляд на богатство убора и ушел. На  лестнице  он
разминулся  с  Даллик.  Та  вошла,  и  как  зачарованная   уставилась   на
разложенное на кровати платье.
     - Я посмотрю, - спросила Даллик, неожиданно оробев. - Можно?
     - Конечно, - улыбнулась Карми.
     - Интересно, и каково чувствовать  себя  принцессой...  -  проговорил
Даллик.
     -  Интересно?  -  переспросила  Карми.  -  Раздевайся!  Что  глядишь?
Раздевайся, сейчас примеришь...
     Когда заявилась Гелати, ходившая за  водой,  Даллик  стояла  все  еще
полуодетая. Карми пристраивала к  ее  шее  богатое  ожерелье  -  настоящий
воротник из золотых пластинок. Этот воротник был довольно высок, и  Даллик
тянула шею, пытаясь избавиться от давления.
     - У них что, шеи  длиннее,  чем  у  нас?  -  спросила  она,  переводя
дыхание.
     - Длинная шея - это очень  красиво,  -  отозвалась  Карми,  возясь  с
застежками. - Погоди, сейчас эту цепочку отцеплю. Вот... Так удобнее?
     - Да.
     Карми  поправила  застежку,  потом,  осмотрев  ожерелье   придирчивым
взглядом взялась надевать на Даллик тяжелый вышитый лиф.
     - Помоги-ка, - бросила она Гелати. Гелати тронула шнуровку.
     - Затягивай, - приказала Карми.
     - О-ох, - выдохнула Даллик. - Дышать-то как?
     - Терпи. Теперь подними руки. -  Карми  обрушила  не  нее  шелестящее
платье.
     - Ты правильно надеваешь?  -  засомневалась  Гелати.  -  Ожерелий  же
наполовину не будет видно.
     - Они должны  виднеться  через  кружево,  -  ответила  Карми.  -  Все
правильно, не беспокойся.
     Она взяла кушак из золотой парчи и завязала на  поясе  узлом  "цветок
ириса", после этого велела сесть и принялась за волосы.
     - Счастье твое, что волосы у тебя коротки, - заметила Карми.  -  Если
бы у тебя волосы были, как у меня раньше, пришлось бы часа два укладывать.
     - Два часа! - ужаснулась Даллик. Ее волосы доходили до ключиц, но и с
ними Карми провозилась довольно много, пока не пристроила на голову Даллик
пять золоченых гребней и налобник с крупными рубинами.
     После этого Карми повязала на голову Даллик ажурную шаль, концы  шали
спустила за спину, скрепив на уровне лопаток  золотым  диском  размером  с
ладонь. Затем пришла очередь наголовника -  шапочки  из  золотых  бусинок:
Карми старательно укрепила его на голове Даллик, следя за  тем,  чтобы  на
лбу из-под него не выбивалась  шаль.  В  золотые  кольца  у  висков  Карми
пропустила еще  одну  шаль  -  очерчивающую  овал  лица  и  подчеркивающую
подбородок.
     - Теперь шубу? - спросила Гелати.
     - Это плащ - керэна, - пояснила Карми.
     Керэна сшиты по странной моде - в них сделаны коротенькие, по локоть,
широкие рукава.
     - Неудобно, - заметила Гелати. -  В  ветер  мороз  будет  под  плащом
гулять.
     - Какой мороз? - возразила Карми. - Миттауские  женщины  всегда  дома
сидят.
     После керэна пришел черед вуали. Карми тщательно расправила складки и
надела поверх меховую шапочку.
     - Боже, - выдохнула Даллик. - А зачем же мы тогда все это  золото  на
голову цепляли?
     - Летом поверх вуали вот этот обруч надевают, - Карми показала  литую
золотую диадему с множеством подвесок.
     Даллик скосила глаза на остатки наряда.
     - О боги! Неужели все это должно висеть на мне?
     Карми оглянулась:
     - Чертовщина, браслеты забыла. Гелати, придержи вуаль.
     Тяжелые браслеты сковали руки Даллик от кисти до локтя.
     - Ой, - вскрикнула Даллик. - Кожу защемила.
     - Извини, сестренка,  -  проговорила  Карми.  -  А  теперь,  наконец,
покрывало.
     Она накинула  на  Даллик  богато  вышитое  покрывало  и  отступила  в
сторону, любуясь делом своих рук.
     - Ну как, - заинтересованно спросила Гелати. - Пошевелиться можешь?
     Даллик сделала несколько шагов.
     - Подумать только, - выговорила она.  -  Выходит,  дамы  эту  красоту
потом поливают.
     - Да уж, - согласилась Карми. -  До  сих  пор  помню  свое  свадебное
платье. Я в нем самостоятельно  двигаться  не  могла  -  оно  больше  меня
весило.
     - Ужасно, - сказала Даллик.  -  Всю  жизнь  быть  закованной  в  этот
панцирь... Не  удивительно,  что  тебя  после  нее  к  хокарэмской  одежде
потянуло.
     - Как раз нет, - ответила Карми. -  Разве  ты  ничего  не  слыхала  о
сургарском стиле?
     - Ролнек  идет,  -  воскликнула  Гелати,  прислушавшись  к  шагам  на
лестнице. - Удивим его, а?
     Карми и Гелати нырнули за занавеску у кровати. Даллик осталась стоять
посреди комнаты. До сих пор с Карми Ролнек обращался свободно, но  сейчас,
увидев даму, сияющую в  солнечном  луче  богатством  украшений  и  золотом
вышивок, немного оробел. Вуаль скрывала лицо дамы, и Ролнек решил, что это
Карми.
     - Что с тобой, госпожа принцесса? К чему такой блеск?
     Из-за занавесок послышалось смешливое прысканье. Ролнек ринулся туда.
Гелати и Карми, обнявшись, смеялись друг другу в плечо.
     - О-ох, - выговорила Карми. - Стоит девку в золоченые тряпки обрядить
- и она уже принцесса... О-ох, - она рукавом вытерла веселые слезы.
     - А это кто ж? - спросил Ролнек.
     - А угадай, - предложила Гелати.
     - Даллик, Тилина или Крати, -  сказал  Ролнек,  собираясь  приподнять
вуаль.
     - Ну нет, не заглядывай.
     - Даллик, - уверенно сказал Ролнек.
     - Почему Даллик?
     - А Тилина и Крати - во дворе, - показал он в окно.
     Гелати выглянула.
     - И верно. У-у, глазастый, и как тебя обмануть?
     - Обманывать? - спросил Ролнек. - Зачем?
     - Девочки! - закричала Гелати, высунувшись  в  окно.  -  Идите  сюда,
полюбуйтесь.
     - Нет, сказала Даллик. - Давай лучше я вниз спущусь. Хочется  мастеру
показаться и Неламе.
     - Ты полагаешь, это так просто?
     Даллик попробовала приподнять Вуаль - покрывало  поползло  с  головы.
Гелати придержала покрывало и откинула вуаль назад.
     - Ролнек, вперед, - скомандовала она юноше. - Будешь страховать, если
Даллик оступится.
     Ролнек вышел на лестницу; Даллик двинулась за ним. Стало слышно,  как
Ролнек отгоняет подозванных девушек:
     - Назад, назад, мы уже спускаемся.
     Даллик,  изображая  из  себя  знатную  даму,  преувеличенно  охала  и
говорила томным голосом:
     - О, неужели эти ступени никогда не окончатся?..
     В этот день в замке Ралло царило веселье. Гэнкары откуда-то  вытащили
паланкин  и,  усадив  в  него  Даллик,  взялись  носить  его  по  замку  и
окрестностям. Все встречные мальчишки кланялись и выпрашивали  у  "госпожи
принцессы"  какие-то  невероятные  милости.  Даллик  кивала   надменно   и
отвечала: "Я распоряжусь. Напомни, Гелати". Карми, войдя  в  роль,  палкой
принялась разгонять зрителей,  когда  с  головы  "принцессы"  соскользнуло
покрывало. Малышня со смехом  разбежалась,  чтобы,  когда  приличия  будут
восстановлены, снова собраться вокруг Даллик и ее свиты.
     - Она совсем ребенок, - молвила Нелама, глядя на поднявшуюся  веселую
суматоху.
     Логри понял, кого Нелама имеет в виду.
     - Она и есть ребенок,  -  отозвался  он.  -  Балованный  ребенок.  Ей
слишком многое разрешалось в  доме  Руттула.  Правда,  жизнь  ее  немножко
побила в этом году... Но она быстро придет в себя.
     Нелама смотрела на бывшую сургарскую принцессу и думала  о  том,  что
сегодня у нее хороший смех, идущий от души. А раньше,  сколько  видела  ее
Нелами, девочка улыбалась редко, да и улыбка ее была неприятной, недоброй.
     - Отпусти ее на праздник Кавили, - сказала Нелама. - Зачем ей  сидеть
в замке.
     Логри демонстративно  поморщился.  Неламе  слишком  приглянулась  эта
сургарская девчонка; Нелама ее жалеет. А нужна ли Карми жалость?



                                    3

     О прибытии Стенхе Логри  знал  до  его  появления;  правда,  гонец  с
сообщением  ненамного  опередил  хокарэма  сургарской  принцессы:   Стенхе
передвигался по Майяру с необычной для  его  лет  прытью.  А  был  он  уже
немолод, и силы оставили его, когда Логри пришел к своему брату.
     - Что-то ты, приятель мой, плохо  выглядишь...  -  проговорил  Логри.
Стенхе  в  ответ  выругался,  и  это  тоже  было  признаком  его   плохого
самочувствия. Жизнь в Сургаре разнежила его,  и  события  последнего  года
оказались слишком тяжелой ношей.
     - Как я еще жив, не знаю...
     - Видел уже свою госпожу?
     - Что мне перед ее глазами в таком виде появляться...
     - А ты не сомневаешься, что это именно твоя госпожа?
     - Ты сомневаешься, я вижу.
     Уж очень она бойкая, брат. Хотя Арзравен Паор  принял  ее  письмо  за
подлинное.
     - Это она, - уверенно сказал Стенхе. - Не  представляю  другой  такой
девицы, которая стала бы разгуливать по Майяра в хокарэмской одежде.
     Логри пожал плечами.
     - Как ты мог упустить ее? - задал Логри  вопрос,  который  его  давно
беспокоил. - Ты был болен? Ранен? И где Маву?
     - Она не говорит?
     Логри качнул головой.
     - И я тоже говорить не буду, - сказал Стенхе. - Мне еще во много надо
разобраться.
     Считалось неприличным хокарэму говорить  о  тайнах  хозяина;  правда,
этот обычай соблюдался  не  строго,  но  Логри  оставил  Стенхе  в  покое.
Встретив Карми, Логри  сообщил  ей,  что  прибыл  Стенхе;  она  равнодушно
восприняла известие, спросила, где он, но не выразила  желание  немедленно
повидаться с ним.
     Стенхе сам, отдохнув немного, пошел искать ее и нашел  в  комнате  на
верхнем этаже башни; она  сидела  в  постели,  укрывшись  теплым  одеялом,
вязала носок; рядом сидела Гелати, зашивая обширные прорехи в  обветшавшей
меховой куртке. В ногах кровати на широкой доске стояла жаровня, но  проку
от нее было мало - в нище, где расположена кровать, было ненамного теплее,
чем на открытом воздухе.
     Стенхе сел рядом с Карми  и  погнал  Гелати  из  комнаты.  Гелати  не
возражала, подхватила куртку и ушла.
     - Вот и  встретиться  довелось,  госпожа  моя,  -  грустно  промолвил
Стенхе.
     - Лучше бы нам вообще не встречаться, - сказала Карми, уставившись на
спицы. - Что тебе за радость слоняться передо мною?
     Она знала, что ее слова больно ранят Стенхе,  но  не  могла  сдержать
своего раздражения. Слишком яркими были воспоминания о том, как он обманом
удерживал ее в Миттауре.
     - Послушай, госпожа...
     - Послушай, Стенхе, - твердо  перебила  его  Карми.  -  Госпожа  Сава
умерла и похоронена рядом с Руттулом. Ее уже не воскресить. Я тебе  я  век
не забуду, что ты обманывал меня  в  Миттауре.  Никогда,  слышишь?  Можешь
больше не считать меня своей госпожой;  если  нужны  отпускные  письма,  я
напишу их, не беспокойся; но слуги мне больше не нужны, и тем более мне не
нужны хокарэмы.
     Непроизвольным жестом она сунула руку за пазуху и, вытащив  Руттуловы
бусы, провела пальцами по гладким  теплым  камешкам.  Стенхе,  собравшийся
было уйти, остановился.
     - Они опять у тебя, - медленно проговорил  он.  -  Не  к  добру  это.
Амулет не приносит счастья, госпожа моя. Прошу, не бери его в руки.
     Карми вспомнила, как Логри принял бусы за собственность Стенхе.
     - Погоди-ка, - сказала она. - А ну-ка говори, что ты знаешь  об  этих
бусах...
     - Нет, - качнул головой Стенхе. - Не надо тебе это знать.
     - Убирайся, - жестоко выкрикнула Карми.  -  И  не  попадайся  мне  на
глаза. Иначе, когда тебя встречу, буду делать горэки, слышишь?
     Обряд горэки искони был самым большим  средством  оскорбить  майярца.
Состоял он в следующем: брали дохлого боратхо или его шкурку, разрезали на
кусочки и бросали в "двенадцать огней". Магический смысл обряда уже  давно
забылся, но страшнее ее для майярца  не  было  ничего.  Даже  хокарэмы  не
оставались равнодушными к  этому  обряду.  Оскорбление  могло  быть  смыто
только кровью, но очень часто только смертью обидчика  не  ограничивались,
мстили всей его семье.
     Без сомнения, Стенхе не мог допустить, чтобы Карми поступила подобным
образом; он вздохнул и согласился.
     Рассказ его был длинен и подробен. Как  раньше  он  ничего  не  хотел
говорить, так теперь он ничего не хотел скрывать. Он  вываливал  на  Карми
все  подробности  старого  происшествия,  переменившего  жизнь   принцессы
Оль-Лааву.  Он  не  скрывал,   что   считает   зачинщиком   всего   принца
Байланто-Киву, который  совершил  чудовищную  подлость.  Неизвестно  каким
образом в его руки попал Настоящий Амулет, утерянный Руттулом, но поступил
он далеко не  самым  лучшим  образом:  он  велел  своим  людям  подбросить
опасные, но невинные на первый  взгляд  бусы  маленькой  принцессе  Савири
Оль-Лааву.
     Стенхе  рассказал  о   том,   как   три   примерно   недели   спустя,
заинтересовавшись неожиданной принцессиной сообразительностью в играх, они
с  Маву  обнаружили,  что  маленькая  принцесса  без  посторонней   помощи
научилась читать. Именно  тогда  внимание  Стенхе  привлекли  таинственные
бусы; трудно было заметить их колдовскую сущность, но еще  труднее,  после
того, как это вышло  наружу,  не  замечать  волшебства.  Безусловно,  бусы
сделаны не с Майяре;  Стенхе  вообще  не  мог  представить  себе  мастера,
который мог бы изготовить эти бусы.
     Вот когда Стенхе  пожалел,  что  взял  на  себя  заботу  о  маленькой
принцессе. А он-то полагал, что жизнь его будет простой и  спокойной,  как
только может быть легкой  и  спокойной  служба  хокарэма  при  девушке  из
знатной семьи. Но разве тогда он  мог  подумать,  что  этот  Амулет  будет
настолько силен, что превратит высокую госпожу Оль-Лааву в нищую хэйми?
     - Ну, Стенхе, - снисходительно пробормотала Карми. - Вот об  этом  не
надо. Лучше расскажи, что было дальше.
     Что рассказывать? Дальше все покатилось под  гору.  Испугавшись,  что
слухи о невероятном уме маленькой  госпожи  Оль-Лааву  пойдут  по  Майяру,
Стенхе увез девочку, чтобы  спрятать  среди  хокарэмов  в  долине  Горячих
ключей ("О, так я уже бывала здесь? А я-то гадала, почему мне все  кажется
мне таким знакомым, - воскликнула Карми. - Как будто  домой  вернулась!").
Отобранные у девочки бусы он показал коллегам, но никто  не  смог  понять,
что  это  такое.  Тем  не   менее   некоторые   хокарэмы   воспользовались
необъяснимыми свойствами Амулета; Глухой Нуатхо, например, научился читать
разговор по губам - именно с тех пор этому и  начали  учить  мальчишек,  а
раньше ничего подобного никто и представить не мог.
     Увоз принцессы не помог. Байланто знал, в чем дело;  Байланто  поднял
вопрос о принцессе на собрании Высочайшего Союза, и мечты деда принцессы -
принца Карэны - разлетелись в прах. Как  хотел  он,  чтобы  девочка  стала
королевой после смерти своего венценосного отца;  она  бы  была  Верховной
правительницей, а Карэна стал бы регентом - вторым, а по сути дела  первым
человеком в государстве. Происки же Байланто означали, что в случае смерти
чрезвычайно болезненного принца  Аррина  маленькая  принцесса,  отмеченная
печатью таинственного Амулета, престол наследовать не сможет.  Карэна  мог
бы надеяться на младшего брата принцессы,  того  самого,  который  и  стал
сейчас королем, но как узнал Стенхе в Гертвире, мальчик не здоров  и  вряд
ли переживет зиму; Карэна даже не стал вмешиваться в дела государства: что
толку ехать в замок Лабану, если по  дороге  туда  в  любой  момент  может
оказаться, что маленький король умер, и  на  престол  должна  взойти  дочь
принца Байланто? Между прочим, что-то неясное творится и с дочками  принца
Байланто-Киву. Почему он, едва узнав о смерти короля Лааву, тут же передал
свой знак Оланти и право на место в Высочайшем Союзе своей старшей дочери,
двадцатипятилетней Тимали Саур Оль-Байланту? Вследствие этого  наследницей
тринадцатилетнего  короля,  пока  у  него  не  появятся  дети,  становится
двадцатитрехлетняя Те Олали  Оль-Байланту.  Действия  принца  были  весьма
подозрительными:  уж  не  является  ли  старшая  Оль-Байланту  сестрой  по
несчастью госпожи  Оль-Лааву.  Может  быть,  именно  у  нее  Байланто-Киву
отобрал злополучный Амулет?
     Стенхе позволил  себе  поподробнее  рассказать  новости  королевского
двора. Принц  Герато,  бывший  Байланто-Киву,  хотел  бы,  чтобы  упрочить
положение своей старшей дочери, выдать ее за короля, тем более что девушка
была  до  сих  пор  не  сосватана,  но  епископ  Орота,   младший   Кэйве,
воспротивился этому, поскольку нельзя допускать, чтобы разница в  возрасте
супругов была не больше не меньше как двенадцать лет; вдобавок и  родились
они в один месяц, так что брак вообще становился  совершенно  невозможным;
поэтому юному  королю  сосватали  пятнадцатилетнюю  Оль-Катрану,  когда-то
выданную за младшего Марутту, но овдовевшую еще семь лет назад. Катрано от
этого брака не получал практически ничего; зато  Марутту,  имеющий  полное
право распоряжаться судьбой невестки, тут же  стал  предъявлять  права  на
регентство. Теперь очень многое зависело от того,  успеет  ли  Оль-Катрану
родить от короля ребенка; Марутту, не считаясь с приличиями, даже  отослал
в  свиту  короля  своего  племянника,  дюжего  и  пригожего   молодца,   с
конфиденциальным поручением.
     - Заварили кашу, - усмехнулась Карми. - Но  ты  лучше  рассказывай  о
том, что было со мной.
     Стенхе  продолжал.  Он,  конечно,  не   присутствовал   на   собрании
Высочайшего Союза,  где  решили  судьбу  маленькой  принцессы,  но  он  не
сомневался, что это решение далеко не каждому из высоких принцев  пришлось
по вкусу. Принц Карэна вернулся мрачный как туча, он  сказал  Стенхе,  что
сочтено опасным держать в Майяре  даму  столь  высокого  происхождения,  и
самым лучшим выходом будет выдать ее за сургарца Герикке Руттула.  Раз  уж
нельзя справиться с сургарскими  мятежниками  военными  средствами,  пусть
попробует их одолеть таинственный волшебный Амулет.
     - Вот оно как! - рассмеялась Карми. - Ишь, умники!
     - Не смейся, - качнул головой Стенхе. -  Я  думаю,  именно  Амулет  и
погубил Руттула. Все это время, что мы жили в Сургаре, Амулет оставался со
мной, но когда мы собрались в Миттаур...
     - Погоди, погоди, - перебила его Карми. - Расскажи, как тебя Руттул в
Миттаур отправлял.
     Стенхе замялся.
     - Рассказывай, - зло усмехнулась Карми. -  Хочу  знать,  какой  дурой
была.
     Стенхе рассказал, как Руттул, чувствуя, что власть уходит из его рук,
решил обезопасить принцессу Оль-Лааву  от  превратностей  судьбы;  как  он
искренне обрадовался ее желанию съездить в  Миттаур  и  как  велел  Стенхе
побольше задержать ее там.
     - А ты и рад был стараться...
     - Я должен был думать о твоей безопасности.
     - Боги небесные! - воскликнула Карми.  -  Моя  безопасность!  Стенхе,
если бы ты мне тогда же все рассказал, Руттул бы не не умер так глупо.
     - Ну что ты могла сделать? - возразил Стенхе. - Он бы на руках у тебя
умер.
     - Хватит, - заявила Карми. - Поговорили.
     Она отвернулась и взялась за вязания, показывая всем своим видом, что
разговор окончен.
     Стенхе, однако, вовсе не считал так.
     - Ну нет, - дорогая моя госпожа, я еще не  все  сказал,  -  отозвался
Стенхе, не желая уходить. Он начал рассказывать о  том,  как  обнаружил  в
Миттауре ее исчезновение, и  как  спешил  он,  догоняя  ее,  и  как  Маву,
встреченный в Интави, преследовал ее до самой долины Праери... И  как  они
потеряли ее след.
     Стенхе разыскивал принцессу, но как бы он не старался,  с  тех  самых
пор он только опаздывал. Узнав, что  принцессу  отправили  на  Ваунхо,  он
ринулся туда, но не смог найти никаких следов. Тогда он метнулся в  Горту,
отыскал  людей,  сопровождавших  ее  до  Святого   острова,   вернулся   к
Инвауто-та-Ваунхо - но опоздал. Она исчезла, и первоначально  Стенхе  даже
допускал, что принцесса совершила самоубийство. Но допуская это, Стенхе не
оставлял поисков; правда, как оказалось, искал он вовсе не там. Беглянка с
хокарэмами направилась в  Марутту,  он  же,  полагая,  что  она  попробует
вернуться в Сургару, рыскал по юго-восточному Горту. Будь у  него  деньги,
он бы попробовал нанять кого-нибудь из райи, но денег у него было в  самый
обрез,   приходилось   обходиться   собственными   силами.   Должен    был
присоединиться Маву, но о нем нет никаких сведений. А когда наконец осенью
со Стенхе связался Агнер, заявлявший, что  принцесса  действительно  жива,
Стенхе кинулся по горячим следам,  но  опять-таки  всюду  опоздал.  Именно
поэтому, едва услышав, что принцесса объявилась  в  Ралло,  Стенхе,  боясь
опоздать, спешил со всех ног.
     - В этот год мне довелось побегать, как никогда, - вздохнул Стенхе. -
Объясни-ка мне, госпожа, как ты  ухитрилась  оказаться  в  Колахи  уже  на
следующий день после того, как тебя видели в Тавине?
     - Это не твое дело, старик, - ответила  Карми.  -  Это  мои  дела,  и
посвящать тебя в них я не собираюсь.
     Хокарэма обидеть трудно, почти  невозможно,  но  Карми  это  удалось.
Стенхе, помолчав, махнул рукой и  отправился  прочь.  Подумать  только,  с
пеленок нянчить вельможную девчонку, а  сейчас,  когда  она  запуталась  в
смертельных опасностях, она не хочет даже быть искренней.



                                    4

     Тилина-гэнкари к Карми  заходила  редко,  разве  что  за  компанию  с
другими  девушками.  Объяснением  этому  вряд   ли   была   застенчивость;
застенчивостью хокарэми никогда не  страдали;  просто  Тилина  не  считала
необходимым часто появляться на глаза принцессы. То, что Карми сейчас была
явно в опале, ничего не меняло; высокие господа  умеют  изворачиваться  из
самых неприятных положений.
     Но когда Тилина решила, что Карми в силах ей помочь, она зашла к  ней
без стеснения.
     - Прошу прощения, Карми, - сказала Тилина. - Не можешь ли ты мне дать
на несколько дней миттауское платье?
     - Бери, - немедленно отозвалась Карми. - Но учти, что одна ты  в  это
платье не нарядишься, обязательно нужна камеристка.
     - Мне Даллик поможет, - ответила Тилина.
     - Да зачем  тебе  это  платье?  -  рассмеялась  Карми.  -  Оно  очень
неудобно, в нем трудно пошевелиться.
     - Зато оно красивое, - сказала Тилина. - В нем любая женщина  кажется
красавицей.
     - Ты хочешь кому-то понравиться! - вскинула брови  Карми.  -  Неужели
какой-нибудь райи стоит таких приготовлений?
     - Я хочу понравиться господину Кортхави, - призналась Тилина, - он на
меня не смотрит, для него хокарэми не женщины.
     - А ты хочешь, чтобы он взял тебя к себе?
     - Да, - сказала Тилина. - Он молодой, красивый, сильный.
     - Конечно, бери платье, - великодушно проговорила Карми. - Кортхави -
мой родич по матери, а  в  этом  роду  все  мужчины  красивые.  А  где  ты
собираешься его обольщать?
     - Через неделю праздник Коори, - сказала Тилина. - На него обычно все
гэнкары уходят в Орвит-Карэну. В эти дни всем разрешается ходить ряжеными;
так, я думаю, и на меня никто в обиде не будет, если  я  надену  княжеское
платье.
     - Конечно, - согласилась Карми. - Но что-то много  у  вас  на  Севере
праздников. Совсем недавно Коотахо прошел, а до него Текуно...
     - Праздники зиму укорачивают, - отозвалась Тилина. - Не заметишь, как
весна подойдет.
     - О, скорее бы! - вздохнула Карми.
     - Тебе просто скучно, - сказала Тилина. - Ты все сидишь в  Ралло,  за
ворота не выходишь, да и дел у тебя никаких нет. Этак можно от  меланхолии
сдохнуть...
     Карми рассмеялась:
     - Да, Логри, наверно, того и добивается...
     Конечно, Логри был далек от мысли этого добиваться, хотя с  тех  пор,
как Карми без каких-либо душевных колебаний прогнала со своих глаз Стенхе,
относился он к бывшей сургарской принцессе  с  заметным  холодком.  Однако
позволить себе быть по отношению к ней несправедливым он не мог,  и  когда
она заявила, что должна повидаться с Пайрой, он спросил только, должен  ли
он пригласить этого вельможу.
     - Я бы хотела совместить приятное с полезным, - ответила Карми. -  На
праздник Коори Пайра будет в Орвит-Карэну. Если это возможно, я хотела  бы
поговорить с ним там.
     - Хорошо, госпожа моя, - ответил  Логри.  -  Может  быть,  ты  вообще
хочешь покинуть Ралло?
     - И куда я пойду? - спросила Карми. - Ты же лучше  меня  знаешь,  что
идти мне некуда.
     Логри возразил, что она может жить у Пайры.
     - О, Логри, - воскликнула Карми. - Разве ты плохо знаешь Пайру? Денег
он даст, но к себе не пустит. Зачем ему связываться с  Высочайшим  Союзом?
Да существую ли я для Союза? Кто я для  вас  для  всех?  Преступница?  Или
самозванка?
     - Тебе плохо придется на Высочайшем Союзе, - проговорил Логри.
     - А здесь мне хорошо? -  отозвалась  Карми.  -  Здесь  спокойно,  это
правда, и я отдыхаю, но из-за этого холода...
     - Ладно, - сказал Логри. - Зиму я тебе отменить не могу.
     Карми пожала плечами:
     - Подумаешь - зима... Ты только Стенхе ко мне не подсылай -  смотреть
на него тошно.
     - Да уж, госпожа моя, - усмехнулся Логри. - Со Стенхе тебе  лучше  не
встречаться.
     Он действительно хотел держать Стенхе подальше от  бывшей  сургарской
принцессы: она не простила молчаливого обмана, да и сам  Стенхе,  которого
прежде сомнений в правильности своих действий не было, чувствовал, что  не
стоило ему той черной осенью утаивать от девочки правду.
     В Орвит-Карэну Карми отправилась в компании  гэнкаров.  Предвкушавшие
праздник подростки добирались  в  замок  на  лыжах.  Их  скорость  заметно
сдерживалась возможностями Карми - хотя она и научилась  за  зиму  немного
бегать на лыжах, все же хокарэмского темпа выдержать не могла.
     В замке  их  встретили  приветливо;  отвели  хорошие  покои  и  сытно
накормили с дороги. Карми старалась держаться в тени: вокруг было довольно
много людей, знающих ее в лицо. Правда,  вряд  ли  кто  из  них  узнал  бы
сургарскую принцессу в ясноглазой гэнкари, да и на следующий день они  уже
были переряженными.
     Пайра к началу праздника припоздал. Он вошел  в  зал,  когда  ряженые
гэнкары уже заканчивали представление о Ваору Танву и принцессе Тио  Таили
Саан. Историю эту они выбрали именно для того, чтобы  был  повод  показать
миттауское облачение Тилины.
     Ваору Танву изображал Ролнек в старинного образца кожаных доспехах  и
золотом шлеме из коллекции древнего  вооружения,  принадлежащего  молодому
Кортхави. Меч был старогортуский, давно не  знавший  точильного  камня,  и
Ролнек как следует отчистил его перед представлением. Петь Ролнек не умел,
единственное,  чему  его  обучили,  это  отсчитывать   по   бусинам   ритм
речитатива; этим незамысловатым средством удалось замаскировать отсутствие
музыкального слуха. И поскольку танцор из него тоже был неважный, играл он
в стиле "улитка" - подолгу застывая в какой-либо картинной позе.
     Тилина, которой трудно было  двигаться  в  громоздком  одеянии,  тоже
избрала этот стиль. Из всех участников представления только у нее на  лице
не было маски; она предпочла просто подкрасить глаза и губы,  напудрить  и
подрумянить лицо. Покрывало она решила  не  накидывать.  Вуаль,  откинутая
назад, поддерживалась диадемой с подвесками. Молодой красавец Кортхави, на
которого Тилина застенчиво поглядывала, не отрывал от нее глаз:  Тилина  в
княжеском уборе казалась поистине сказочно-прекрасной.
     Остальные действующие лица были наряжены не столь тщательно,  но,  по
сути, именно от них и зависело действие. Пока Ролнек и Тилина,  стоя  друг
против друга в изысканных позах, изредка читали нараспев стихи, вокруг них
вертелись, танцуя и распевая песни,  остальные  ряженые.  Карми  принимала
посильное участие; танцев, правда, она не знала, зато, замаскированная под
лесного духа, спела несколько баллад.
     Деятельней всех был коттари  по  имени  Стэрр.  Он  выступал  в  роли
Карани-тари,  и  был,  на  взгляд  Карми,  лучшим  Карани,  которого   она
когда-либо видела - живой, непоседливый, горластый, он носился по залу, не
ограничиваясь отведенной ряженым площадкой. Маска  ему  порой  мешала,  он
срывал ее с головы, размахивал ее в такт пляски, нахлобучивал на несколько
минут на головы зрителей, перебрасывался ее со зрителями, как мячом... Да,
Карани он был замечательный, но Тануми-гэнкари, стоявшая  рядом  с  Карми,
сказала недовольно:
     - О, как он из кожи лезет...
     - Разве он плохо играет? - обернулась к ней Карми.
     - Хорошо, но Рыжий играет лучше, - проговорила Тануми.
     -  Да-да,  -  подтвердила  Гелати.  -  Вот  уж   кто   умеет   играть
Геанто-Карани.
     - Видела бы ты, каков танцор Смирол, - оглянулся на Карми  гэнкар  по
имени Солан. - Вот  уж  действительно  -  Особенный.  Принцесса  Байланто,
увидев, как он танцует хиаро, тут же выбрала его себе в хокарэмы.
     - Смирол вообще красиво двигается, - проговорила  даллик.  -  Он  как
горный лев. - Даллик прислушалась к выпеваемым Тилиной стихам и  двинулась
вперед, запев на мотив "В цветущих лугах":

                          Эл тиано хао ронхо.
                          Эл кирэни дэи саа.
                          Тэ геои,
                          Тэ лиаки,
                          Ран се лонхо тэ ират!

     Гелати подхватила:

                          Эл тиано гэй отари.
                          Эл кирэ лотао каса.
                          Зан геои,
                          Зан лиаки,
                          Ран хи лонхо за герат!

     Древние слова  песни  зрители  понимали  неплохо,  хотя  говорить  на
архаическом языке не смогли бы. Стэрр, от которого на несколько  мгновений
отвлеклось внимание, оказался около Солана и Карми. Маску свою он сунул  в
Руки девушке, а сам приник губами к глиняной кружке  с  чуть  подкрашенной
виноградным вином водой.
     - Замаялся, - проговорил он, утирая губы рукавом. - О! - смутился он,
заметив, кому сунул маску. - Прости меня...
     Карми остановила его жестом. Он  замолк  и  забрал  гривастую  пестро
окрашенную маску. Лет ему  было,  похоже,  около  четырнадцати;  он  почти
достиг возраста гэнкара и поэтому с гэнкарами держался свободно, почти как
с равными.
     Карми сказала:
     - Ребята говорят, Смирол танцует лучше.
     - Лучше, - кивнул Стэрр.  -  Он  удивительно  танцует.  Но  Смирол  -
Особенный, ты же знаешь.
     - Ты тоже хорошо танцуешь, - сказала Карми. - Я видела в роли  Карани
Артавину и Баллахо, то  теперь  они  мне  кажутся  просто  неповоротливыми
чурбанами.
     - О да, - согласился без  стеснения  Стэрр.  -  Роль  Карани,  думаю,
способен хорошо сыграть только хокарэм,  обычному  человеку  не  под  силу
такой темп... - Он хотел бы развить  свою  мысль,  но  ход  спектакля  уже
требовал его вмешательства, и он  убежал,  одной  рукой  прижимая  к  себе
маску, а другой размахивая кстати пришедшейся кружкой.
     Приблизительно в это время в зале и появился Пайра. Увидев его, Карми
незаметно перебралась поближе.
     Пайра рассматривал богатый убор Тилины. Он оценил красоту девушки,  и
тонкий ее стан, и высокий голос...  Пайра  оглянулся,  заметил  неподалеку
ряженого, поманил к себе. Карми подошла.
     - Эта девушка, - спросил Пайра. - Кто она?
     - Тилина-гэнкари, - ответила Карми. - Но она не для тебя, господин, а
для Кортхави.
     - Ты мне указываешь? - холодно удивился Пайра.
     - Стоит навешать  на  гэнкари  блесток,  и  она  уже  всем  нужна,  -
продолжала Карми.
     Пайра протянул руку и стянул с нее маску.
     - Вот как... - медленно произнес он.
     - Поговорим?  -  предложила  Карми.  -  Или  не  будем  портить  тебе
праздник? - Она вернула маску на место. Мне не к спеху.
     - Пойдем, - поднялся из кресла Пайра.
     Мангурре, сидевший у его ног, оглянулся:
     - Мне с тобой, государь?
     Мангурре оценивающе смерил взглядом девушку, улыбнулся:
     - Здравствуй, Карми.
     - Мангурре! - негромко прикрикнул Пайра.
     - Все правильно, - откликнулась Карми. - Пойдем.
     Они поднялись в покои, отведенные Пайре. Здесь никого  не  было;  вся
челядь смотрела представление.
     Карми бросила на стол маску  и  упала  в  кресло.  Пайра  остановился
напротив нее.
     - Садись, - сказала Карми. - Что молчишь?
     - Я знал, что  ты  жива,  -  сказал  Пайра,  опускаясь  в  кресло.  -
Малтэр...
     Карми закивала головой:
     - Да-да, Малтэр ведь должен был передать тебе мои распоряжения...
     - Он любит таинственность,  -  проговорил  Пайра.  -  Столько  туману
нагнал...
     - Я не все предусмотрела, - призналась Карми. -  Мне  надо  выплатить
отпускные деньги Стенхе и Маву.
     - Это так необходимо? - спросил Пайра.
     - Да. Я и так достаточно нанесла обид своим хокарэмам. Теперь же  они
мне вообще не нужны.
     - Госпожа моя...
     - Пайра, - молвила Карми. - Помнишь ли сказание о  Родали  Онхо?  Мне
кажется, у меня есть нечто общее с ним.
     - Пожалуй, - согласился Пайра. Судьба Родали Онхо, четвертого  принца
Байланто, пришла к недоброму концу - он был приговорен Высочайшим Союзом к
смерти и выпил яд.
     Пайра  припомнил  преступления,  вменявшиеся  ему   в   вину.   Да-а,
получалось,  что  недолго  Оланти-Карэну  оставаться  в  руках  сургарской
принцессы.
     - Всякое может  случиться,  -  улыбнулась  Карми.  -  Но  долги  надо
выплачивать сейчас, пока в моих руках есть деньги.
     - Ты права. Но послушай, госпожа  моя,  может  быть,  тебе  лучше  не
ожидать собрания Высочайшего Союза? Почему бы тебе не исчезнуть? Я слышал,
у тебя хорошие отношения с Арзрау...
     - Не думала, Пайра, услышать от  тебя  такое.  Ты  всегда  был  верен
долгу..
     - Да, - подтвердил Пайра. - Но сейчас мой долг - служить тебе.
     - Мне? О, Пайра! Я сгинула где-то на Ваунхо, меня нет, я  призрак,  я
самозванка...
     - Госпожа моя, ты же знаешь...
     - А иначе почему молчит Высочайший Союз? Почему молчишь  ты?  Вы  все
ждете, что я сбегу в Миттаур и стану несчастной приживалкой в доме Арзрау,
наложницей его сына...
     - Госпожа!
     - Хотя Паор, возможно, и предложит мне  законный  брак,  -  задумчиво
продолжала Карми.
     - Госпожа...
     - Пайра, разве не  правда:  насколько  бы  стало  проще,  если  бы  я
исчезла... Всем стало бы легче, ни у кого  бы  не  было  никаких  проблем.
Может быть, мне выплатили бы что-нибудь взамен знака Оланти...
     Пайра,  ранее  желавший  именно  этого,  теперь  остро   почувствовал
оскорбительность этой ситуации.
     - Ты права, - госпожа моя, - выговорил он медленно. -  Лучше  смерть.
Такая жизнь несовместима с честью.
     - О, Пайра, я вовсе не хочу умирать. Я хочу жить, но разве это жизнь?
     - Госпожа моя, - твердо сказал Пайра. - Я был, есть и останусь  твоим
вассалом.
     Карми задержала на его лице взгляд.
     - Ах, Пайра,  -  вздохнула  вдруг  она.  -  Давай-ка  лучше  займемся
денежными делами.
     Утром следующего дня, когда молодые хокарэмы  возвращались  в  Ралло,
Карми спросила Тилину:
     - Как у тебя с Кортхави?
     - Все в порядке, - откликнулась Тилина. - Спасибо тебе. А  ты  решила
свои дела?
     - Да, - ответила Карми.
     Помолчав, Тилина добавила:
     - Но как все-таки ужасно ходить в такой одежде целыми днями...



                                    5

     Гертвир оставался таким  же,  каким  был  во  все  времена:  грязным,
шумным, звонящим в колокола храмов, толкующим  о  торговой  выгоде.  Самым
шумным и самым грязным был,  разумеется,  вынесенный  за  городские  стены
район причалов, складов, рыбных и овощных рынков - Ланндхивир.
     Ланн - Золотая река - щедро вскормил на своем  берегу  этот  пригород
майярской столицы; сюда стекались товары из земель Верховного короля, семи
великих княжеств Майяра, а также из-за пределов страны.
     Войны не беспокоили Ланндхивир. Обычай охранял  Гертвир,  а  пригород
его лучше всяких стен охраняли торговые сделки, заключаемые  купцами  всех
семи княжеств. Конечно, не обходилось без налетов грабительских  шаек,  но
нападения  эти  скорее  напоминали  комариные  укусы  и   большей   частью
воспринимались населением Ланндхивира как невинное  молодечество.  Правда,
если городская стража ухитрялась поймать грабителей, ожидала их чаще всего
смертная казнь.
     Как на дрожжах, разросся вокруг Геертвира буйный речной  пригород,  и
ка бы не называли себя жители  приречного  предместья,  для  всего  Майяра
Ланндхивир оставался частью Гертвира.
     Во второй  половине  дня  святого  Нксори,  накануне  первой  встречи
принцев Высочайшего Союза к причалу карэнского купца Артари подошла  ладья
с грузом пушнины и прошлогоднего засахарившегося меда. Кроме приказчика  и
работников  Артари,  прибыло  трое  пассажиров,  и  они,  едва   с   ладьи
перебросили тряские сходни, сошли на берег.
     Это были хокарэмы -  двое  немолодых  мужчин  и  девушка.  Одинаковая
одежда подчеркивала сходство мужчин; были  они,  вернее  всего,  братьями.
Девушка одета была так, как летом предпочитают одеваться молодые хокарэмы;
стройные гладкие загорелые ноги были открыты от коротких штанов до  легких
сапожек. Хокарэми еще никогда  не  оскорблял  нескромный  взгляд;  девушка
равнодушно   пропустила   мимо   внимания   заинтересованное   оцепенение,
охватившее пристань. Впрочем, если она  нечаянно  останавливала  глаза  на
одном из зевак, тот неизменно старался показать, что вовсе не  смотрит  на
бесстыже оголенные ноги.
     Рядом с хокарэмами объявился еще один - юный, тонкий, гибкий,  волосы
отливают золотом, а кожа слишком белая, как это обычно и бывает у рыжих.
     - Здравствуйте, заулыбался он. - Рад вас видеть.
     По лукавому взору, брошенному на девушку, можно было понять, что  рад
он видеть не столько стариков, сколько именно ее.
     - Мы поболтаем, а? - спросила девушка, обернувшись к своим спутникам.
     - Ты ведь знаешь, куда идти? - спросил один из мужчин.
     - Да, - ответила девушка.
     - Не беспокойся, мастер, я провожу ее, - заверил парень.
     - Хорошо, - разрешил старик. - А у тебе дела идут отлично, я вижу?
     - О да! - воскликнул рыжий. - Жаловаться не на что, мастер.
     Старики ушли, а парень обратился к девушке, обвивая  руки  вокруг  ее
талии:
     - Итак, госпожа Сэллик все-таки попала в Ралло?
     - Да уж, - согласилась девушка, - привели дороги. Только я  последнее
время называю себя Карми.
     -  Рад  познакомиться,  Карми,  -  парень  убрал  руки  и   церемонно
поклонился. - Меня зовут Смирол.
     Он собрался вернуть руки обратно, но  Карми  взяла  его  под  руку  и
повела по набережной. Смирол решил, что  выдергивать  локоть  невежливо  и
подчинился.
     - А ты здорово подрос за этот год, - заметила Карми.  -  Теперь  твои
одежки висели бы на мне, как на пугале.
     - Растем, - усмехнулся  Смирол.  -  А  ты  перекусить,  случайно,  не
хочешь? Я проголодался, признаться...
     - Деньги лишние?  -  поинтересовалась  Карми.  -  Нас  ведь  накормят
вечером. Или в Байланто не считаю нужным кормить хокарэмов?
     - Я рыбки жареной хочу, - заявил Смирол смеясь.
     Он потянул девушку к  жаровням,  бросил  пару  монет  лысому  дядьке,
показал на корзину, где в траве еще трепетали только что пойманные рыбины.
     - Вон того, - ткнул он пальцем. -  И...  вот  этого,  пожалуй.  А?  -
обернулся он к Карми.
     Карми кивнула. Отказаться от только что выловленной,  поджаренной  на
глазах рыбы не было никаких сил.
     Лысый торговец моментально выпотрошил  выбранную  рыбу,  ополоснул  в
стоящем рядом ведре с порозовевшей от  крови  водой,  посолил,  бросил  на
угли, накрошил зелень, репчатый лиловый лук  и  -  стружечкой  -  терпкого
вкуса клубень лавли, подхватил  с  жаровни  соседки  две  тонкие  лепешки,
горками насыпал на них только что нерезанную рыбу.
     Свою порцию Смирол сжевал в одно мгновение и, пока Карми  освобождала
от белого мяса рыбий скелет, проглотил еще пирог с сыром и луком.
     - Да ты и верно проголодался, - заметила Карми, вытирая руки о шерсть
вертевшейся под ногами раскормленной кошки. Обо что вытер  руки  Смирол  -
неизвестно, но оставался он таким же чистеньким и аккуратным, как всегда.
     - Ягод? - предложил он.
     - Да, попируем, - согласилась Карми.
     Смирол увлек ее к ягодным рядам, подхватив невесть откуда  сплетенное
из  лыка  блюдо,  выпачканное  соком.  Как  ветел  он  прошел  по   рядам,
рассматривая   товар,   пробуя,   спрашивая   о    ценах,    пока    после
головокружительного виража не выбрался  с  базара,  неся  в  руках  блюдо,
заполненное, пожалуй, всеми видами ягод, какие могла предложить в середине
лета майярская земля.
     - За ягоды платить, по-моему, просто грех, - объявил он, посмеиваясь.
- По горсточке с каждого лотка - и никому не обидно.
     Он выбрал местечко на берегу, где штабелями были  уложены  побелевшие
сухие доски, и они сели, поставив блюда с ягодами между собой.
     - Это ведь Стенхе был с вами? - спросил Смирол, выплевывая  в  речную
воду косточки.
     - Угу.
     - Ты его ученица? - продолжал Смирол. - Я ведь знал, что ты сургарка,
хоть ты и ловко притворялась.
     - С чего бы это? - осведомилась Карми.
     - А ты эриватовый взвар пила, как ранаговый  чай.  -  Он  свел  руки,
показывая, как она держала кружку. - Я думаю, ты Малтэрова шпионка...
     - Почему Стенхе обучал шпионку для Малтэра? - спросила Карми.
     - Мало ли что мог приказать ему Руттул, - пожал плечами Смирол.
     - Почему же тогда не Руттулова шпионка? - равнодушно проронила Карми.
- И почему вообще шпионка?
     - Если не Малтэра, то как ты могла знать ты пещеру, - говорил Смирол.
- Я ведь наводил справки - этой пещерой пользуются контрабандисты Ирмаста.
А если Ирмаст - то и люди Малтэра; с ними ты и могла там раньше побывать.
     - Я была там один-единственный раз, - ответила Карми. - Просто Ирмаст
имел неосторожность нарисовать  для  меня  карту  входа.  Мне  повезло;  я
отыскала пещеру и не сломала шею в темноте. Я вообще очень везучая...
     Да-а? - Смирол пошарил на блюде и обнаружил, что оно опустело.  Он  с
сожалением отправил в рот последние три полураздавленные ягодки и  запулил
блюдо в речную гладь.
     - Хорошо, - вздохнула Карми, обозревая простор.  -  Ладно,  пошли  по
домам. Нехорошо заставлять Стенхе нервничать.
     - Стенхе?
     - Ну да, ведь он сейчас где-то сидит и следит за  нами,  -  объяснила
Карми. - Не думаю, что он меня оставит без присмотра. Ведь ты один раз  уж
меня упустил, так можешь упустить и еще.
     - А... тебе нужно бежать? - медленно спросил Смирол.
     - Хотелось бы, - призналась Карми. - Но нельзя. Я  не  могу  упускать
единственный шанс на спасение. - Она помолчала. - Меня  ведь  убьют,  я  в
этом уверена. Но есть, знаешь ли,  маленькая  надежда.  А  если  я  сейчас
убегу, а потом попадусь опять, надежды уже не будет. Понимаешь?
     - Понимаю, - Смирол поразмышлял и встал. - Ну что ж, пошли.
     В молчании они миновали гертвирские крепостные ворота.  Смирол  вдруг
сказал тихо:
     - Если дела пойдут плохо, найди  возможность  связаться  со  мной.  Я
помогу.
     - Ты не пойдешь против замка Ралло, - возразила Карми.
     - Пойду, - негромко, но твердо проговорил он. -  Мне  далеко  не  все
нравится в тех порядках, которые там заведены.
     - Не стоит тебе вмешиваться, - бросила в ответ Карми. - Слушай, давай
заглянем в храм Орота...
     - А нужно ли? -  усомнился  Смирол.  Люди  в  хокарэмской  одежде  не
жаловали своим вниманием храмы.
     - Зайдем, - тянула его Карми. - Я же не молиться тебя туда веду.
     Они вошли прозрачную тень Орота, протолкались через толпу молящихся и
уткнулись в деревянную резную решетку.
     - К чему бы это? - удивился Смирол.
     Карми вместо ответа бесцеремонно пнула ногой калитку. На шум заспешил
юркий монашек:
     - Прошу, входите, господа...
     Карми   вошла   в   огороженный   угол.   Смирол,    забавляясь    ее
целеустремленностью, невозмутимо следовал за ней. Он скользнул взглядом по
незавершенному горельефу, изображающему триаду, но Карми  увлекла  его  за
собой и, отведя в известную ей точку, оглянулась.
     Смирол проследил ее взгляд. Оказывается, горельеф завершен, сообразил
он.  Но  фокус  с  появлением  Третьего  Ангела  мало  его  трогал,   зато
притягивала почти вплотную стоящая рядом девушка.
     Он привлек ее к себе и поцеловал.
     Карми не сопротивлялась, с изумлением принимая его поцелуи.
     -  Нашли  место,  -  услышали  они  неодобрительный   голос.   Старый
священник, из-за возраста уже не боящийся  хокарэмского  гнева,  держал  в
руках поднос с чашками-кадильницами.
     Смирол нехотя выпустил девушку  из  своих  объятий.  Священник  молча
прошел мимо них, поставил перед каждым из ангелов по кадильнице и,  отойдя
к многосвечному шандалу, взял свечу.
     Карми наблюдала,  как  священник  возжигает  фимиамы,  потом  шагнула
вперед и вдохнула дымок из кадильницы, предназначенной Третьему Ангелу.
     - Не озорничай, - окликнул ее Смирол.
     Карми,  смерив  его  холодным  взглядом,  направилась  к  выходу   из
огороженного закутка:
     - Ладно, пошли.
     Смирол поспешил за ней:
     - Ну зачем ты? Видела бы, какое лицо было у этого старикана!
     Еще бы! Ведь только что  Карми  совершила  святотатство:  перехватила
частичку жертвоприношений, полагавшихся божеству.
     На ярко освещенной солнцем площади перед храмом холодок,  пробежавший
между Смиролом и Карми, как будто исчез.
     - Ты мне изюму не купишь? - спросила она как ни в чем  ни  бывало.  -
Сладенького хочется...
     Смирол послушно купил у торговки около полуфунта отборного изюма.
     - Умеешь ты покупать, - заметила Карми. - Как-то у  тебя  получается,
что ты выбираешь самое лучшее...
     - Тебе куда? - спросил Смирол, пропустив похвалу мимо ушей.
     - В Орвит-Пайер.
     - Но там остановился Малтэр! - воскликнул Смирол.
     - Там еще и Пайра должен жить, - отозвалась Карми. - Он приехал?
     - Конечно. И говорят еще, - Смирол оглянулся, - что  ожидают  госпожу
Карэну. Она жива, и ее привезут на Собрание Союза. А  ты  встречала  ее  в
Сургаре?
     - Приходилось...
     Примолкнув, они дошли до Орвит-Пайер, миновали ворота.
     - Сдам тебя на руки Стенхе, - сказал Смирол неторопливо  жующей  изюм
девушке.
     - Он сзади, - ответила Карми, выплевывая попавшуюся косточку.
     Смирол повернул голову.
     - А, это ты? Тоже прогуливаешься? - заулыбался он старому хокарэму.
     - Тебе лучше не шляться по двору, - хмуро сказал Стенхе девушке.
     - Ладно-ладно, - засмеялась она. - До свиданья, Рыжий!
     - До свиданья, - откликнулся Смирол. - Все будет в порядке, Карми.  И
тебе, Стенхе, всего доброго...
     - Иди уже, болботун, - буркнул Стенхе.
     Выпроводив Смирола, он прошел  в  отведенные  принцессе  Карэнской  и
Сургарской покои. Карми валялась на застеленной драгоценным ковром тахте.
     - Похоже, этот парень не знает, кто ты, госпожа? - спросил Стенхе.
     - Похоже, не знает, - согласилась Карми.
     - Тут Малтэр околачивается, - сообщил Стенхе. -  Платья  привез,  так
что надо бы тебе померить, вдруг что расшивать придется.
     Карми похлопала себя по бедру, прикрытому короткой грубой штаниной:
     - Вот мои платья.
     Стенхе онемел.
     - Ты... собираешься появиться на Собрании  Союза  в  этом  тряпье?  -
выговорил наконец он.
     - Ну, Стенхе, - дурачилась Карми. - Как же можно  так  отзываться  об
одежде своего сословия?
     - Но тебе этого нельзя! - воскликнул Стенхе.
     - Мне это нужно, - возразила Карми. - Это часть моего метода  защиты.
Или ты хочешь моей смерти?
     - Делай как хочешь, - махнул рукой  хокарэм.  -  По-моему,  от  всего
этого тебе будет только хуже.
     Он полагал, что Карми шутит,  что  утром  она  затеет  шумную  суету,
примеривая и подгоняя под фигуру платья, но ошибся.
     Утром Карми вычистила и надела хокарэмскую одежду.
     Стенхе хмуро смотрел, как она, стоя перед огромным - во весь  рост  -
зеркалом, доводил свой костюм до необходимого ей состояния.
     - Может, все-таки передумаешь? -  поинтересовался  он,  впрочем,  без
особой надежды. Карми бросила на него насмешливый взгляд:
     - Не беспокойся, старик!
     Стенхе чувствовал себя подлецом. Что же  это  получается:  он  привез
сюда принцессу на верную смерть? О, если бы он сумел укараулить ее тогда в
Миттауре,  девочка  не  натворила  бы  столько  глупостей!  А  теперь  суд
Высочайшего  Союза  наверняка  сочтет  ее  действия  достойными  наказания
смертью.
     Боги небесные, ну что она ведет себя как ни в чем ни бывало?  Что  за
ветер сейчас в ее голове? Есть  ли  там  хоть  единая  мысль?  Неужели  не
понимает она, чего добьется своим вызывающим поведением?
     Стенхе следовал за своей неразумной госпожой до самого приемного зала
Артва-Орвит. Здесь он собирался остаться, а  Карми  должна  была  войти  в
Круглую залу Собраний.
     Ее остановил церемониймейстер.
     Старый служака, не подчиняющийся ни королю, ни кому-либо  из  великих
принцев, а подчиняющийся единственно законам Высочайшего Союза, бросил  на
пол под ноги Карми красную ленту. Карми остановилась как вкопанная, однако
же, надо признаться, она ожидала чего-то в этом роде.
     Красная лента свидетельствовала, что по  крайней  мере  трое  принцев
Союза считают действия принцессы Оль-Лааву преступными и требуют суда  над
ней. По обычаю, теперь Карми не следовало входить в  залу,  где  остальные
члены Союза обсудят преступления  принцессы  и  -  каждый  -  сформулируют
пункты обвинения. Ей же надлежало удалиться и ожидать вызова на  собрание.
Обычай требовал, чтобы обвиняемый вельможа пришпилил ленту  к  полу  ножом
или стилетом, практически же можно было просто бросить нож на пол.
     Но ни ножа, ни стилета при Карми не было. Не размышляя, она  извлекла
из сапожка лапару и с силой воткнула в пол, после чего повернулась и пошла
прочь.
     У выхода из зала она встретила Байланто-Киву  с  ее  немногочисленной
свитой. Высокие принцессы - одна в лиловом бархате, другая в  серо-зеленом
холсте - сдержанно обменялись  поклонами.  Подтянутый  щеголеватый  Смирол
выглядывал из-за плеча принцессы Байланто, но Карми не удостоила его  даже
мимолетным взором.
     Заседание шести членов Союза  было  недолгим.  Уже  через  час  после
полудня  в  Орвит-Пайер  явился  церемониймейстер,  торжественно   несущий
поднос, прикрытый расшитым золотом ярким платком.
     Стенхе тут же препроводил  его  к  своей  госпоже.  Карми,  выказывая
уважение вассалу  Союза,  встретила  его  стоя.  Церемониймейстер  глубоко
поклонился и поставил на табурет перед Карми принесенный поднос. Платок он
сдернул  несколько  театральным  жестом,  и  Карми  увидела  свою  лапару,
завернутую в белоснежный шелковый лоскут.
     Белый цвет - цвет  смерти.  Он  еще  не  означал,  что  приговор  уже
вынесен, но он показывал:  положение  Карми  настолько  серьезно,  что  ей
придется доказывать свое право жить.
     - Будет ли госпожа высокая принцесса возражать против присутствия  на
собрании   Союза   мастера   Логри   из   Ралло-Орвит?    -    осведомился
церемониймейстер.
     Это  было  еще  одним  напоминанием  о   смерти.   Мастер   хокарэмов
приглашался на суд над  принцем  Союза  только  в  исключительном  случае.
Собственно, и вопрос церемониймейстера был сущей формальностью.
     - Я не имею никаких оснований возражать, - ответила Карми.
     Церемониймейстер поклонился, сообщил, в какой  час  завтрашнего  утра
состоится суд, и ушел.
     Карми задумчиво протерла белым лоскутом лапару, сунула ее в  ножны  и
села на кушетку. Руки ее рассеяно дергали из лоскута нитки.
     Против  приговора   Высочайшего   Союза,   подтвержденного   мастером
хокарэмов, ничего не поделаешь. Тут уж не поможет Стенхе, наоборот, он  из
телохранителя превратится в палача. Приговор Высочайшего суда означал, что
ей предложат совершить самоубийство, а если  она  станет  противиться,  то
хокарэмы - Стенхе и Логри - помогут ей умереть.
     "Но я не дам им возможности убить меня,  -  думала  Карми,  превращая
шелковый лоскут в кучу ни на что не пригодных ошметков. - Я имею право  на
последнее пожелание, а пожелаю я повидаться с  дедом.  А  уж  в  княжестве
Карэнском они меня не укараулят... Переберусь поближе к глайдеру  и  сбегу
из Майяра... О-ох, - поняла она. - А ведь не доберусь я до глайдера".
     Она  прислушалась.  За  дверями  шел  оживленный   разговор.   Стенхе
уговаривал кого-то уйти, не докучать принцессе.
     Карми  лениво  поднялась  и  пошла  к  дверям;  оставаться  одной  не
хотелось, а общество Стенхе, Малтэра или Пайры  вовсе  не  вдохновляло  на
предстоящие завтра подвиги. Может быть, нечаянный гость будет поприятнее?
     Она вслушалась в звучащие за дверями голоса.  Смирол  уверял  Стенхе,
что ему просто необходимо поговорить с высокой госпожой принцессой:
     - Ну сам же видел, я ведь не знал, с кем имею дело, ну и  держался  с
ней, как с девицей из неблагородных. А ты тоже хорош, старик,  что  же  ты
меня не предупредил, мне теперь только со стыда останется сгореть!
     Однако стыдливых переживаний в его  нагловатом  насмешливом  тоне  не
чувствовалось.
     Карми распахнула двери:
     -  Что  вы  тут  шумите?   А,   Рыжий?   Заходи,   соври   что-нибудь
веселенькое...
     Стенхе отступил; принцессу и в  самом  деле  следовало  отвлекать  от
тяжких дум. Конечно, был бы под рукой Маву, гнал бы  Стенхе  этого  рыжего
хитрого лиса, но Маву сгинул где-то в Сургаре, а  сам  старый  хокарэм  не
имел таланта развлекать юных девиц.
     Впустив парня в комнату, Карми плотно затворила двери.
     - Если ты пришел извиняться, сказала она негромко,  -  то  не  стоило
стараться.
     - Я пришел за другим, - возразил серьезно Смирол. - Я пришел сказать,
что мое предложение остается в силе.
     Карми замоталась в тонкое шерстяное одеяло  и  устроилась  в  кресле,
подобрав под себя ноги.
     Смирол присел на кушетку,  потом  -  в  течение  разговора  -  вольно
откинулся на подушки, а потом и вовсе полулег;  этакий  грациозный  лесной
кот, такой же рыжий и такой же обманчиво добродушный.
     - Откуда я могу знать, что тебе можно довериться? - спросила Карми. -
Я не доверяю никому, и уж в самую последнюю очередь поверю хокарэму.
     - Я - Особенный, - улыбнулся Смирол.
     - Хотела бы я знать, что  ты  искренен,  -  проговорила  Карми.  -  А
Байланто что?
     - А что - Байланто? - переспросил Смирол.
     - Как она посмотрит на твое предложение?
     - Она предоставит меня в твое полное распоряжение  до  того  момента,
когда удастся обеспечить твою безопасность. При твоих и моих талантах  это
не будет слишком длинным сроком.
     - Она не боится за свою  безопасность?  -  спросила  Карми.  -  Ведь,
насколько я знаю, ты у нее единственный хокарэм.
     О святые небеса, кому  и  когда  приходило  в  голову  покушаться  на
принцев Байланто? - вздохнул Смирол.
     - Все же это неосторожно.
     - На этот год она наняла одного из райи, - сказал Смирол.
     - Большой расход, - заметила Карми.
     - Разве можно скупиться, когда в Майяре такие события?
     - Но есть еще одна загвоздка, - проговорила Карми. - Ведь ты любовник
Байланто, разве не верно?
     - Да с чего ты взяла!
     - О, только не говори, что это неправда, и что я  неправильно  поняла
ваши отношения...
     - А-а, - успокоился Смирол. - А я было решил,  что  эта  новость  уже
гуляет по Майяру.
     - Разве в этом есть что-то дурное?
     - Нет, но зачем же лишний раз людям очи колоть? В общем же наши с ней
отношения не должны тебя беспокоить. Я могу  посвятить  несколько  месяцев
твоему похищению.
     Но стоит ли верить словам рыжего хитреца? Карми сомневалась.
     - Мы с тобой вдвоем против  всего  Майяра,  -  добавил  Смирол  почти
всерьез.
     О Смирол! Кто ты, лукавый насмешливый предатель? Что  ты  предаешь  -
замок Ралло, святыню для не знающих других  святостей  хокарэмов,  или  же
принцессу Сургарскую, до которой-то тебе и дела нет? Ох, опасалась  Карми,
сравнение-то не в ее пользу будет.
     Но, с другой стороны, а кому еще можно довериться? И кому  еще  можно
открыть свои тайны?
     - Сможешь придти ко мне, если меня приговорят? - спросила Карми.
     - Приду, - просто ответил Смирол.
     - Вот тогда я и скажу тебе, как меня спасать, - сказала Карми.
     - Может быть, стоит обсудить все заранее? - спросил Смирол. -  Боюсь,
тогда в нашем распоряжении будет мало времени.
     - Обсуждать нечего, поверь мне, -  качнула  головой  Карми.  -  План,
который сработает наверняка, но только мне нужен в помощь один человек. Ты
все узнаешь. А пока... приготовься на всякий случай в дальнюю дорогу.
     - Куда, если не секрет?
     - В Кэйве.
     - Хорошо, - сказал Смирол. - Байланто даст мне поручение в Кэйвире.
     - Правильно, - кивнула Карми. - Лучше будет, если твое путешествие не
будут связывать с моими делами.
     Смирол безмятежно улыбался:
     - Пойду я, пожалуй.
     Карми проводила его до дверей.
     - Погоди, - остановила она его  на  пороге.  Смирол  предупредительно
остановился. - Ты ведь знаешь, какие обвинения на меня возводят.
     - О да, - поклонился Смирол.
     - Как ты думаешь, есть у меня шанс выкрутиться?
     - Есть, когда его не бывает, - усмехнулся Смирол.  -  Но  легче  жить
вывернутому наизнанку, чем с таким букетом неприятностей.
     - Развеселил, называется, - улыбнулась  Карми.  -  Заходи  как-нибудь
еще.
     Смирол вышел. В смежной комнате в углу под  факелом  играли  в  кости
Стенхе и Маву.
     - Как дела, браток? - осведомился Смирол,  с  удовольствием  лицезрея
честное лицо Мангурре.
     - Не везет, - отозвался тот меланхолично. - Третий вечер - с  кем  не
играю, только мелочь выпадает. А Стенхе сегодня сплошь крупное валит.
     - У меня кости поддельные, - невозмутимо ответил Стенхе.
     - Я так и знал, что ты жульничаешь! - вскричал  Мангурре.  -  Что  за
шуточки, старик?
     - Денег нет, - отозвался Стенхе. - Не могу же я принцессу на хлебе  и
воде держать.
     - А доходы с Карэны и Сургары? - спросил Смирол.
     Мангурре, подтянув к себе кучку монет, выигранных Стенхе, ответил:
     - Да понимаешь, с Сургары  пока  никаких  доходов  нет,  а  половиной
карэнских денег заплатили за пребывание госпожи в замке  Ралло.  Остальную
половину она трогать запретила и требует, чтобы Стенхе продал  те  платья,
что Малтэр привез из Тавина.
     - Позор какой! - проворчал Стенхе. - Где же это видано, чтобы  принцы
майярские платьем торговали? Принцы платье даруют.
     - Пару платьев я пристроил госпоже Пайра, -  поведал  Мангурре.  -  А
остальное куда девать?
     - А сколько осталось? - спросил Смирол.
     - Восемь, - ответил Мангурре.
     - Семь, - поправил Стенхе. -  Два  платья  Малтэр  взял  для  госпожи
Ховини.
     Мангурре в недоумении стал загибать пальцы, считая.
     - Да, точно, семь.
     - Давайте, я продам, - предложил Смирол. - Звезда в небе  не  узнает,
что платья принцесса продает.
     - По дешевке, наверное, спустишь, - неодобрительно проворчал Стенхе.
     - Оцените, назначьте цену, - небрежно отозвался Смирол.  -  Деньги  я
вам принесу. А что выручу сверх вашей цены, возьму себе за комиссионные.
     - Ловкач, - одобрительно сказал Мангурре.
     - А туфли, чулочки, белье возьмешь? - спросил Стенхе.
     - Возьму, - кивнул Смирол. - Только давайте барахлишко сейчас,  а  то
моя госпожа, кажется, собирается на днях  послать  меня  в  Кэйве.  Но  не
беспокойтесь, деньги я вам принесу перед отъездом...
     Он ушел изрядно нагруженным.
     - Ну и мальчик, - сказал, качая головой, Стенхе.
     - Он не только хитрый, но и умный, - возразил Мангурре.  -  На  одной
хитрости до его лет хокарэм не доживет.
     - Зачем ему возиться с тряпками?
     - Он пристроит их  Байланто.  Госпожа  принцесса  уже  интересовалась
сургарским стилем.
     - Откуда она возьмет столько денег? - спросил Стенхе.  -  Байланто  -
совсем нищие.
     - Что мы знаем о Байланто? - отозвался Мангурре. - Только то, что они
сами нам говорят.



                                    6

     Карми  вошла  в  Зал  Собраний  Союза,  подошла  к  своему  креслу  и
обнаружила, что никто не потрудился положить на сиденье подушку. Сидеть же
без подушки было неудобно: мебель была рассчитана на дюжих мужчин,  а  так
ее нос оказывался почти на одном уровне со столешницей.
     Требовать, чтобы принесли подушку? На Карми не хотела с первой минуты
начинать   отстаивать   свои   права.   Требовать    подушку,    заставить
церемониймейстера добрый час искать ее, а  высочайших  принцев  поджидать,
пока усядется с должным почетом принцесса  Сургарская?  А  самой  все  это
время стоять у кресла и переминаться с ноги на  ногу?  Или  демонстративно
уйти из Зала Собраний? Ну нет, господа, не с этого следовало начинать.
     И она, лишь на мгновение замешкавшись, села в кресло,  скрестив  ноги
под собой. Голые ее коленки заставили сидящего рядом Кэйве  отвернуться  и
плюнуть на пол. А Карми  как  ни  в  чем  ни  бывало  оглядела  Высочайшее
собрание.
     Шесть лиц, которые  были  уже  ей  знакомы;  шесть  человек,  которым
предстояло решить ее судьбу. Карми медленно, останавливая взгляд на каждом
лице,  повела  глазами.  Теперь  она  видела  их   иначе,   чем   когда-то
невообразимо давно, в тот единственный  день,  когда  она  сидела  в  этом
кресле.
     Кэйве. В прошлый раз он показался ей чудаковатым дяденькой, теперь же
Карми знала, что видит перед собой законченного лицемера.
     Байланто. Ее Карми как следует не знала,  однако  же  некрасивое,  но
умное лицо молодой -  лет  двадцати  пяти  -  женщины  вызывало  симпатию.
"Погоди-ка, - подумала Карми. - А почему же их не представляли Высочайшему
Союзу? Ее да Горту, ведь они здесь в  первый  раз?  Ах  да,  -  сообразила
Карми. - Они же были представлены вчера, на том заседании,  куда  меня  не
допустили". Как будет действовать Байланто, Карми не  знала;  сохранит  ли
она назойливый обычай своего папаши или же изберет новую линию?
     Горту. Об этом сразу можно сказать -  мальчишка,  хоть  он  и  старше
Карми на два года. Наверняка будет поддерживать Марутту и Ирау.
     Ирау оставался все тем же скупым старичком. Сургарскую  принцессу  он
терпеть не мог и обвинения на нее вывалит полной мерой.
     Марутту. Этому тоже хочется убрать строптивую принцессу,  раз  уж  из
нее нельзя сделать послушную марионетку.
     Катрано, к удивлению Карми, оказался не таким  уж  древним,  как  это
почудилось ей в прошлый раз. Он был стар, но не дряхл, и на  оголенные  ее
коленки, как заметила Карми, посматривал не без интереса. Вряд ли он будет
поддерживать  Ирау  и  Марутту  всерьез;  Катрано  настолько   не   терпел
гонористых южан, что только из духа противоречия может объявить Карми ни в
чем не повинной.
     Итак, трое обвинителей: Ирау, Марутту и... Кэйве или Горту?  Пожалуй,
Кэйве. Горту в присутствии хэйми Карми вперед лезть не будет,  он  паренек
осторожный. Обвинение он поддержит, может быть, не  во  всех  пунктах,  но
поддержит.
     Остаются пока неясные Байланто-Киву и Катрано. И еще - Логри.
     -  Пригласи   мастера   Логри   из   Ралло-Орвит,   -   сказал   Ирау
церемониймейстеру. Тот тут же вышел, и в зал вошел Логри.  Его  пригласили
сесть, но в отличие от принцев, предложено ему было не кресло, а  табурет.
Логри отвесил общий поклон и сел, скрестив руки на  столе.  Эта  поза  еще
больше подчеркнула его обособленность: никто из принцев не держал руки  на
столе; для рук были подлокотники, и даже Карми положила ладони на колени.
     - Ну что ж, начнем, -  решил  Ирау.  Он  произнес  небольшую  речь  о
необходимости поддержания порядка в Великом  Майяре,  а  потом  перешел  к
обвинениям против принцессы. Перечень его обвинений был велик: - Я обвиняю
сестру мою Карэну во внесении смуты в государство майярское. Смута вызвана
кощунственным похищением меча из храма Колахи и передачей его Миттауру.  Я
обвиняю сестру мою Карэну в святотатстве, совершенном в  храме  Колахи.  Я
обвиняю сестру мою Карэну в подлом убийстве брата нашего Горту  с  помощью
колдовства. Я обвиняю сестру мою Карэну  в  вопиющем  нарушении  сословных
привилегий; ибо чем, как не нарушением оных, можно  еще  назвать  то,  что
она, пренебрегая одеждой, которая соответствует ее полу и  высокому  сану,
предпочла носить хокарэмскую одежду. И еще я обвиняю сестру мою  Карэну  в
нарушении иноческого обета.
     "О-ох, - подумала Карми. - И впрямь: вывалил  так  вывалил.  Смута  -
ссылка, святотатство -  смерть,  убийство  -  ну,  тут  ссылка  и  выплата
крупного штрафа наследнику, но колдовство опять-таки сводит все к  смерти.
Одежда - это  пустяки;  смертью  это  ненаказуемо,  однако  общую  тяжесть
обвинений  усугубляет.  И,  наконец,  нарушение  иноческого  обета  -  это
заключение в каменный мешок, то есть, по сути дела, та же  смерть,  только
медленная. Неплохо, брат мой Ирау".
     Она перевела взгляд на Марутту, к которому перешла очередь  говорить.
Марутту повторил обвинения Ирау. Похоже было,  что  список  обвинений  они
составляли вместе.
     Потом подошла очередь к Катрано.
     Тот, помедлив,  обвинил  Карми  в  святотатстве.  Затем,  в  видимому
негодованию Ирау, он объявил, что других обвинений не имеет.
     Кэйве повторил весь перечень. Байланто-Киву тут же объявила,  что  не
видит, в чем можно обвинить высокую госпожу Карэну.
     Горту же повторил весь список обвинений, исключив,  однако,  убийство
своего отца.
     - А убийство? - не выдержал Ирау. - Да как же можно?
     - Я не  считаю  возможным,  -  упрямо  сказал  Горту,  -  обвинять  в
убийстве. И думаю, что и вы  не  имеете  права  предъявлять  Карэне  такие
обвинения.
     - Хорошо,  -  после  паузы  отозвался  Ирау.  -  Но  должно  остаться
обвинение в колдовстве...
     Горту обвинения в колдовстве решил не поддерживать.
     Тогда Ирау обратился к Логри.
     - А что скажешь ты, мастер?
     - Из всех обвинения считаю  необходимым  поддержать  только  пункт  о
внесении смуты, - сказал Логри. - Но вовсе не  думаю,  что  обвинение  это
достаточно серьезно для наказания смертью.
     Теперь принцесса Сургарская должна  была  отвечать.  Карми  выдержала
паузу.
     - А может быть, вы  выслушаете  меня?  -  с  вызовом  спросила  Карми
наконец. - Я обвиняю принцев Марутту, Ирау и Кэйве в том, что они  вопреки
договорам развязали войну против Сургары, воспользовавшись наводнением, на
борьбу с которым было отвлечено внимание сургарцев. Я  обвиняю  Марутту  и
Ирау в том, что  они  в  дни  болезни  моей  поспешили  отправить  меня  в
Инвауто-та-Ваунхо и принудили принять  иноческий  чин.  Если  бы  был  жив
Горту, я адресовала бы мои обвинения и ему, но с Горту наши счета закрыты:
он мертв. К господам же Катрано и Байланто-Киву  я  никаких  претензий  не
имею.
     - Я  поддерживаю  обвинения  сестры  моей  Карэны,  -  заявила  вдруг
принцесса Байланто.
     - Я поддерживаю обвинения принцессы Карэны,  чуть  помедлив,  объявил
Катрано. Воцарилось молчание. Зачинщики  суда  над  сургарской  принцессой
явно не ожидали такого поворота. Марутту начал  подумывать,  что  пора  бы
подыскать  какой-нибудь  компромисс.  Ирау   и   Кэйве,   похоже,   больше
негодовали, чем думали. Горту  же,  рассмотрев  проблему  с  точки  зрения
Карми, во всеуслышание заявил, что снимает обвинения с принцессы Карэны.
     "Маятник", - презрительно подумала о  нем  Карми,  однако  для  Ирау,
Марутту и Кэйве это отступничество было серьезным ударом.
     - Боюсь, я действительно погорячилась  с  храмом  Колахи,  -  заявила
Карми, выводя собрание из  оцепенения.  -  Но  должна  же  я  была  как-то
отблагодарить Арзравен Паора... Он не  отвернулся  от  меня  в  час  моего
унижения, предложил свою помощь, чтобы отомстить за меня.
     "О святые небеса!" - до Ирау дошло наконец,  что  он  на  волосок  от
войны с Миттауром. Марутту, однако, пограничные конфликты волновали  мало;
Миттаур не был ему соседом.
     Ссылка... Ссылка, не больше! Карми торжествовала победу. Однако же со
знаком Оланти и местом в Высочайшем Союзе надлежало проститься.
     - Будьте свидетелями, господа, - проговорила Карми. - Я уступаю  свое
место в Высочайшем Союзе и право на знак Оланти и клянусь святыми небесами
в этом.
     Марутту тронул руку Ирау, тот, опомнившись, осведомился:
     - Кого же ты выбрала себе в преемники?
     -  Преемником  своим  назначаю  Томаса  Кенига,  сына  Эриха  Кенига,
называемого также Руттулом. Он самый близкий мой родич, - пояснила Карми.
     Кэйве охнул, схватившись за сердце.
     - Разве у Руттула есть сын? - спросил Марутту.
     - Незадолго до того, как Руттул попал в Майяр, у него родился сын,  -
проинформировала Высочайший Союз Карми. -  Когда  он  или  его  наследник,
назначенный в соответствии с законом, приедет  в  Майяр,  он  получит  мой
Оланти.
     -  Это  бесчестно!  -  взвился  Кэйве.  -  Отдавать  Оланти  чужакам?
Невозможно!
     - Почему? - возразил, еле сдерживаясь, Марутту. - Все законно, тут не
к чему придраться.
     "Ну что ж, госпожа моя, сама напросилась", - думал Марутту. Он  решил
применить все свое старание, чтобы ссылка проходила  на  как  можно  более
унизительных условиях. Сильно ограничить свободу  Карми  ему  не  удалось.
Марутту, впрочем, сумел-таки  определить  местом  пребывания  Карми  замок
Ралло - как место, где ее жизнь будет  подвергаться  ежечасному  контролю,
однако тем не менее Байланто выговорила более сносные условия для опальной
принцессы: госпоже Оль-Лааву позволялось уходить из Ралло, но не более чем
на две недели. Если бы не Кэйве, удалось бы выговорить и полный месяц,  но
тот, прикинув расстояния, встрепенулся и запротивился - уж  очень  ему  не
хотелось как-нибудь встретить Карми в Кэйвире. Относительно  же  посещения
Карми восточных окраин своего княжества  он  возражать  не  стал;  в  этом
пустынном краю, где практически не было дорог, Карми могла  странствовать,
сколько ей заблагорассудится.
     Карми, не говоря ни слова, поглядывала на высоких  принцев.  Знал  бы
Марутту, что она  как  никто  другой  довольна  решением  Собрания  Союза.
Во-первых, она будет жить. Во-вторых, она будет жить  в  Ралло-Орвит,  где
можно  научиться  разным  полезным  наукам.  В  третьих,  она  будет  жить
сравнительно рядом с тем тайником в Кэйве, где спрятала глайдер, а значит,
те две недели, которыми собираются ограничить ее свободу,  превращаются  в
ничто. Она не сумеет за две недели добраться до Кэйвира?  Чепуха!  За  две
недели она может не единожды побывать в каждом  из  княжеств  Майяра.  Вот
если бы определили  ей  местом  ссылки,  например,  Сургару,  пришлось  бы
поломать голову, как перетянуть глайдер поближе к себе.
     Волна радости захлестнула Карми. С пеленок въевшаяся в душу княжеская
привычка  сдерживать  свои  чувства  спасала  ее,   заставляя   сидеть   с
невозмутимой заносчивой физиономией и деланно-равнодушно переносить взгляд
с одного высочайшего принца на другого, но чувствовала Карми, что долго ей
не продержаться.
     На счастье ее, теперь, когда она отреклась от Оланти, не  нужно  было
ей оставаться в зале после того, как утвердили приговор.  Принцы  остались
решать другие дела, а Карми, торжествуя, покинула Зал  Собраний  вместе  с
Логри.
     В приемной отдельной от всех прочих группой  расположились  хокарэмы.
От них никто не требовал соблюдения приличий, и  они  валялись  на  мягком
ковре  или  подпирали  спиной  стены,  обтирая  грубыми  куртками   нежные
гобелены.
     При виде своей госпожи Стенхе вскочил, но Карми подошла в вольно села
на ковер.
     - Теперь я не высокая госпожа, а просто высокорожденная,  -  сообщила
она смеясь.
     - Соболезную, - отозвался бойкий Тхаур, хокарэм молодого Горту.
     - Лучше бы поздравил, - возразила Карми весело. - У меня  ведь  жизнь
будет куда проще.
     Смирол, не теряя легкомысленной улыбочки, тихо спросил Логри:
     - Неужели все обошлось?
     - Выкрутилась, - беззвучно шевельнул губами  Логри.  -  Будет  теперь
жить у нас в Ралло.
     - Ты не возражал?
     - Нет, - отозвался Логри. - Почему я должен возражать?
     - Ну держись теперь, замок Ралло, - усмехнулся Смирол.
     - Что ты имеешь в виду?
     Смирол не ответил.
     - Что ты имеешь в виду? - повторил Логри.
     - Увидишь, - сказал Смирол. - Ты впускаешь лису в курятник.
     Логри пока так не считал.  Он  пока  видел  издерганную  девчонку,  с
ожесточением дерущуюся за свою жизнь. Ее действия вызывали уважение,  хотя
и не были безупречными как по замыслам, так и по исполнению; опасности  от
нее для замка Ралло  Логри  не  замечал.  Что  она  может  сделать  против
сплоченного клана хокарэмов?
     И ее презрительный отзыв о хокарэмах,  который  прозвучал  вечером  в
Орвит-Пайер, не насторожил его.
     - Неужели ты полагаешь, - сказала она Логри в  присутствии  Стенхе  и
Мангурре, - что от того, что вас называют "восьмым княжеством Майяра",  вы
перестаете быть рабами? Вы рабы больше, чем забитые  бедняки,  которых  вы
так презираете. Вас боятся все сословия, с вами считаются высокие  принцы,
но что стоят ваши знания  и  умения,  если  вы  по  сути  не  идете  далее
покорного служения Майярским государям?
     - Не говори глупости, - возразил Логри. -  Чего  ты  от  нас  хочешь?
Чтобы мы захватили власть в стране? Мы это смогли бы. Но зачем?
     - Разве я говорю о захвате власти? - возразила Карми. -  Я  говорю  о
вашей рабской покорности.
     - Она права, - послышался от дверей голос. Смирол без улыбки  смотрел
на Логри. - Хокарэмы достойны куда лучшей участи. Тратить  свою  жизнь  на
служение господину? Я не хочу.
     - Смирол! - прикрикнул Стенхе. - Разве сегодня ночь Тэлани?
     - Не надо, брат, - остановил его Логри. - Он хокарэм  и  имеет  право
говорить.
     - Да, имею, - подтвердил Смирол. - А если б и не имел, все  равно  бы
сказал. Почему обычай зажимает нам рот,  пока  мы  мальчишки  и  не  имеем
службы? А когда наконец наступает ночь Тэлани, полученная свобода опьяняет
нас, и мы размениваем ее на пустяки. Ты помнишь, Логри,  каким  ты  был  в
отрочестве? Ты забыл, на какие темы гэнкары разговаривают, когда не слышит
наставник?  Почему  им  можно  обсуждать   все,   кроме   государственного
устройства Майяра и причин сословных различий?  Хокарэмам  не  следует  об
этом думать? Или в те времена, Логри, когда ты был  мальчишкой,  ты  таких
разговоров не слышал? Их тогда не велось?  Или  ты  был  тогда  помощником
наставника,  каким,  как  сейчас  у  тебя  Ролнек?  При  Ролнеке  язык  не
поворачивается болтать на слишком вольные темы; он хочет быть безупречней,
чем ты; из кожи вон лезет...
     - А я полагал, - сказал медленно Логри, - что  ты  доволен  тем,  как
устроился у Байланто.
     - Не буду спорить, - ответил Смирол. - Но почему я  до  самой  могилы
должен быть прикован к высочайшей госпоже Байланто-Киву? Я  чувствую  себя
дураком на этой дурацкой службе. К старости я и вовсе  отупею,  да?  Но  я
хочу жить, и хочу, чтобы жила госпожа Байланто;  я  ее  искренне  люблю  и
уважаю, однако не до такой же степени, чтобы всю жизнь  прожить  у  нее  в
комнатных собачках! И  клянусь  демоном  мрака,  нет  никакой  возможности
развязать эту веревку, которой связаны мы, хокарэмы.
     - А тебя крепко задело, - проговорила Карми.
     Логри бросил на нее внимательный  взгляд.  Карми,  склонив  голову  к
плечу, разглядывала Смирола, и на лице  ее  застыла  обычная  для  высоких
принцев неподвижная маска.
     Смирол, остановленный ее замечанием, мгновенно преобразился,  расцвел
улыбкой и сказал как ни в чем ни бывало, протянув кошель с деньгами:
     - Я тут распродал твои платья, госпожа моя...
     Стенхе забрал кошель из его рук.
     - Однако, - проговорил он. - И хитер же ты, братец!
     А в это время в Артва-Орвит  собрались  на  тайное  совещание  принцы
Ирау, Кэйве, Марутту и Горту.
     Кэйве с хитрым видом выложил на стол  завернутый  в  шелковый  лоскут
пакет.
     - Что там? - спросил Горту.
     - Разверни, - предложил Кэйве. - Увидишь.
     Горту развернул. В пакете оказалась длинная и толстая  девичья  коса.
Горту непроизвольно погладил темные шелковистые волосы.
     - Это коса госпожи Ур-Руттул, - объяснил Кэйве.  -  Ее  доставили  из
Инвауто-та-Ваунхо.
     Не сообразить, для чего принесли косу принцессы, было  трудно.  Горту
схватил волосы и ринулся из комнаты. Марутту проявил неожиданную  прыть  и
встретил его в дверях. Тогда Горту швырнул косу в пламя светильни. Запахло
жженой шерстью, но Кэйве вынул косу из светильни  в  общем-то  невредимой,
хотя и насквозь промокшей в масле.
     - Это... это... - задыхался Горту. - Да что вы задумали, господа?  Мы
обвиняли Ур-Руттул в колдовстве, а сами чем задумали заняться?
     - Так ты не согласен?
     - Нет, - заявил Горту. - В такие дела я вмешиваться не желаю.
     Марутту отступил от выхода. Горту ушел,  громко  захлопнув  за  собой
дверь.



                                    7

     Утром следующего дня  Стенхе,  едва  выйдя  во  двор,  столкнулся  со
Смиролом.
     - Как, опять ты?
     - Я с поручением от моей госпожи, - живо отозвался Смирол.  -  Встала
ли госпожа Карми?
     - Встала, встала...
     - Когда вы отъезжаете в Ралло?
     - Через пару дней. Логри думает присоединиться к Катрано.
     - А, тогда все в порядке.
     Смирол хотел прошмыгнуть в дверь, Стенхе поймал его за куртку:
     - Постой, постой, сынок! Сначала я, потом ты, если тебе позволят.
     Смирол со смиренным видом пропустил вперед Стенхе.
     Карми была рада опять увидеть Смирола:
     - Здравствуй, Рыжий, зачем пожаловал?
     Смирол, встав в почтительную позу, передал госпоже хэйми  Карми,  что
государыня Байланто-Киву желает с ней повидаться. Если  госпожа  Карми  не
может посетить Орвит-Киив, государыня найдет время приехать в Орвит-Пайер.
     - Что за  выдумки!  -  воскликнул  Стенхе.  -  Нечего  твоей  госпоже
обсуждать с Савой.
     - Стенхе, - ледяным тоном молвила Карми. - Не мешайся не в свое дело.
Ты уже давно получил отпускной документ, так почему же ты  вмешиваешься  в
мои дела?
     Стенхе возразил:
     - Я охраняю тебя по поручению Логри.
     Неизвестно, дал ли бы Логри такое поручение своему брату, если бы тот
на нем не настаивал.
     Карми сказала:
     - Слышал, Рыжий, поищи Логри да  спроси  разрешения.  Я  же  согласна
повидать высокую государыню Байланто-Киву в ее замке Киив.
     Смирол поклонился, ушел и в течение часа развил бурную  деятельность,
разыскивая Логри. Он нашел  его  в  Артва-Орвит;  Логри  беседовал  там  с
Хранителем реликвий. Смирол подождал. Когда Логри вышел,  он  изложил  ему
свою просьбу. Логри просьба тоже не понравилась, но он не  нашел,  к  чему
придраться и разрешил Карми сходить в Орвит-Киив.
     - Только без Стенхе, пожалуйста, - попросил Смирол.  -  Зачем  он?  Я
беру на себя всю ответственность. Не беспокойся,  доставлю  ее  обратно  в
целости и сохранности.
     Логри посмотрел в безупречно-честные глаза хитрого рыжего хокарэма  и
разрешил.
     Смирол  немедленно  вернулся  в  Орвит-Пайер,   поставил   Стенхе   в
известность, что Логри дал разрешение, и увел Карми.
     Высокая государыня Байланто-Киву встретила  бывшую  принцессу  Карэну
очень радушно. Несмотря на то, что госпожа Байланто была старше на  десять
лет, относилась она к принцессе-хэйми уважительно, по достоинству оценивая
ее поступки.
     - Ты действуешь смело и без оглядки, - сказала Байланто. - Как  бы  я
хотела быть такой же решительной.
     - Мне легко быть смелой, - ответила  Карми,  уютно  расположившись  в
кресле. - Мне не на что оглядываться, сестра моя.
     - И ты ничего не боишься...
     - Боюсь, госпожа, - рассмеялась  Карми.  -  Да,  боюсь,  конечно.  Но
почему-то страхи мои оказываются безосновательными.
     Байланто сделала знак  Смиролу.  Тот,  исчезнув  на  минуту,  внес  в
комнату поднос, прикрытый шелковым платком.
     - Вчера вечером, - сказала Байланто, - Горту с  негодованием  поведал
мне о вероломстве Ирау и Марутту.
     - Что же они задумали? - осведомилась Карми.
     Байланто сняла платок с подноса. Карми увидела сплетенную из  длинных
темных волос двенадцатиконечную звезду.
     Прежде Карми только рассказы слыхала об обряде каравиату;  теперь  же
она впервые увидела магическую "звезду  Ошира-Латэ",  сплетенную  по  всем
предписаниям книги "Ле канги дэ аосо".
     - Марутту каким-то образом раздобыл твою косу, остриженную монашками.
     - О-ох, Марутту, - рассмеялась Карми. - Так как же звезда оказалась у
тебя?
     - Я ее выкрал, - ответил Смирол. - Не думай, что это было легко.
     Карми с любопытством рассматривала  магическую  звезду.  Да,  сильно,
похоже, напуганы высокие  принцы.  "Звезда  Ошира-Латэ"  -  самое  могучее
средство извести человека, из чьих волос она сплетена, да еще  вдобавок  и
способное свести  в  могилу  трех  самых  близких  его  родственников.  По
майярским обычая, самым близким родственником вдовы были дети ее покойного
мужа.  Самыми  близкими  родственниками  Карми,  бывшей  принцессы  Карэны
Ур-Руттул, были: сын Руттула, Томас Кениг, возможно, его  дети,  поскольку
Томас был давно уже взрослым, а также брат Руттула Рудольф и  первая  жена
Руттула Лидия. Марутту прицелился не только в  Карми,  но  и  в  человека,
которому она передала знак Оланти.
     -  Я  позову  астрологов,  сестра,  -  сказала  Байланто.   -   Пусть
посоветуют, как изничтожить колдовские чары.
     - О, госпожа моя, - отозвалась Карми. - Не  беспокойся.  Ни  мне,  ни
родичам моего покойного мужа эта звезда урона не нанесет. Но чтобы не было
у кого-то соблазна, пусть Смирол сожжет ее, а  пепел  развеет.  Пустим  на
ветер колдовство; пусть оно не обратится против кого-то  из  моих  врагов.
Хватит моей совести и одного Горту.
     Смирол, почтительно поклонившись, унес "звезду" в соседнюю комнату  и
скоро оттуда потянуло паленым волосом.
     - Рыжий, - прикрикнула Карми. - Обязательно  жечь  всякую  дрянь  под
нашим носом?
     Смирол невнятно отозвался. Байланто, чтобы перебить неприятный запах,
зажгла ароматическую свечу. Благовонные ароматы тоже  не  доставили  Карми
удовольствия; она, расчихавшись,  предложила  Байланто  перейти  в  другую
комнату.
     - Ты беспечна, - укорила ее Байланто, когда  они  вышли  на  открытую
ветрам террасу. - Разве можно так легко относиться к магическим предметам?
     - Ох, как здесь хорошо! - вздохнула Карми. - А ты  в  четырех  стенах
сидишь, госпожа моя.
     Байланто зябко куталась в шаль. Карми  села  на  каменное  ограждение
спиной к лежащему далеко внизу двору замка.
     - Ты не слушаешь меня, сестра, - сказала Байланто.
     - Ах, сестра  моя,  -  отозвалась  Карми.  С  пеленок  меня  окружают
магические предметы. - Она сунула руку за пазуху и  вытащила  таинственный
амулет в виде янтарных бус, сыгравший в ее судьбе такую большую роль.
     - О-ох! - вскрикнула Байланто.  -  Это  они!  Выбрось  их!  Они  тебя
погубят!
     - Они принесли мне удачу, - покачала головой  Карми.  -  Они  привели
меня к Руттулу. А могли бы привести тебя, разве не верно?
     - Они привели бы меня к могиле, - возразила Байланто. -  Знаешь,  что
они со мной сделали? Меня на добрых полгода парализовало; я несколько  лет
заново училась ходить.
     - Да что ты!
     - Да, да! Когда я нашла их на берегу реки, я  сразу  обнаружила,  что
они волшебные. Только на беду свою я их не выбросила - и день,  и  ночь  с
ними не расставалась. А где-то через месяц однажды утром открываю глаза  -
и не могу пошевелить ни рукой, ни ногой; все тело онемело,  не  слушалось,
даже лицо одеревенело.
     - О! - воскликнула Карми. - Да как же это?
     Байланто, не отводя глаз от Руттулова Амулета, рассказала, как, узнав
о силе бус, ее отец решил подбросить их маленькой принцессе Савири.
     - Это бесчестно, конечно, - признала Байланто. - Но он был вне себя.
     Байланто  поведала  давнишнюю  историю.  В  свое  время  не   нашлось
охотников  взять  в  жены  принцесс  Оль-Байланту;  отец  их  считался  из
полунищих, и высокие князья пренебрегали им. Отдавать же дочерей за  людей
малознатных принц не захотел, как не захотел и отдать их  в  монахини.  Он
выжидал, и если бы не болезнь пятнадцатилетней дочери, нынешней  принцессы
Байланто, выжидание его  увенчалось  бы  успехом:  умерла  супруга  принца
Таррау, и Байланто почти сумел сговорить за него свою старшую дочь. Однако
канцлер  Гаури  какими-то  окольными  путями  узнал  о   болезни   старшей
Оль-Байланту и воспротивился этому браку. Он указал королю, что даже и  на
сестре больной девушки жениться не стоит, ибо болезнь может  оказаться  из
наследственных...
     - Да, - согласилась Карми. - От этого можно озвереть.
     Смирол вышел на террасу, стряхнул с подноса  пепел  и  демонстративно
сдул с подноса все пылинки.
     - Принеси вина, - попросила его Байланто и обернулась к Карми. -  Вот
так, сестра моя, я и осталась в старых девах.
     - Что ж тут плохого? -  отозвалась  Карми.  -  По  майярским  законам
женщине вовсе не обязательно выходить замуж, чтобы родить себе наследника.
     - А если наследник будет рыжим? - с усмешкой спросила Байланто.
     - В законах нет ограничения насчет цвета волос, - ответила  Карми.  -
Мне хуже, чем  тебе.  Я  не  могу  завести  ребенка,  не  оскорбив  памяти
покойного мужа.
     Неслышной тенью появился Смирол, разлил по серебряным бокалам вино.
     - А ты с нами не выпьешь? - спросила Карми.
     Смирол, скосив глаза на Байланто, лукаво  извлек  откуда-то  глиняный
стаканчик.
     Несколько глотков излечили Байланто от воспоминаний,  а  Карми  -  от
неловкости. Они разговорились, на этот  раз  имея  темой  покрой  платьев.
Байланто заинтересовалась "сургарским стилем"; Смирол не поленился, сбегал
за вощеными дощечками, и Карми в  нескольких  быстрых  рисунках  объяснила
основные фасоны.  Байланто  придирчиво  расспрашивала;  Смирол  равнодушно
рисовал на одной из дощечек кота, охотящегося за бабочкой.
     Домашняя, семейная сцена.




                               ЧАСТЬ ВТОРАЯ


                                    1

     Принц Катрано, с которым мастер Логри предпочел возвращаться в Ралло,
Карми очень понравился, да и в общем  катранцы,  о  которых  Карми  прежде
слыхала только анекдоты, оказались людьми очень интересными.
     В Майяре, особенно в южном  Майяре,  о  катранцах  отзываются  как  о
варварах; живущие в своих высокогорьях,  говорящие  на  своем  языке,  они
вызывают недоумение в древних Майярских землях, тем более что и  облик  их
близок к варварскому.
     Из-за того, что в жилах катранцев изрядная доля исилийской крови, или
же из-за родственных браков, среди катранцев много светловолосых, а  порой
и вовсе беловолосых людей, а  майярцы  искони  относились  к  блондинам  с
подозрением. Катранцы на это внимания не  обращали,  специально  осветляли
волосы, щеголяя пестро окрашенными прядями.
     Карми без стеснения рассматривала прически катранцев; фантазия и опыт
целых поколений приводили ее в восторг.  Старшие  катранцы  ограничивались
обычно просто белым цветом; юноши же разнообразили свои прически не только
окраской, но и цветными птичьими перьями, лентами,  вплетенными  в  волосы
золотыми шнурами с нанизанными бусами. В буйстве причесок выделялась лысая
голова одного  из  воинов  -  плешь  не  стала  для  него  проклятьем  или
неудобством; он нанес на нее татуировку лишь в Катрано известным способом,
и лысина блестела теперь серебристым узором.
     Принц Катрано с удовольствием принимал восторги  Карми.  Собеседником
он был неважным, Карми с трудом понимала его каркающий горский  говор,  но
чувства взаимной симпатии подпитывались взглядами.
     Возраст Катрано ставил Карми в тупик. В первый раз  он  показался  ей
глубоким стариком - вероятно, из-за длинных белых волос, во второй раз она
обнаружила, что  на  его  лице  не  так  уж  много  морщин,  а  когда  они
отправились на север, оказалось, что принц  Катрано  по-юношески  силен  и
ловок.
     Карми спросила о возрасте принца у Логри, и тот, посчитав по пальцам,
ответил, что принц на три года младше  его.  Получалось,  что  принцу  без
малого пятьдесят пять лет, а это было больше, чем думала Карми.
     Возраст не мешал принцу предаваться земным  радостям;  Карми  еще  на
Собрании Высочайшего Союза отметила на себе его заинтересованный взгляд, а
через пару недель после начала путешествия принц завел разговор о том, что
до конца траурного срока Карми осталось всего полтора года и не думает  ли
она...
     - Не думаю, - рассмеялась Карми. -  Оставь  этот  разговор,  дядюшка.
Что-то мне не хочется опять становиться принцессой.
     Катранский принц принял отказ с сожалением, но без злобы.
     - Вероятно, ты права, сестра моя, - молвил он с усмешкой. - Хватит  с
тебя и одного старика. А молодые женихи у тебя всегда найдутся. Взять того
же Паора из Арзрау.
     - Ах, дядюшка... - вздохнула Карми. - Разве ты сваха?
     - Паор мой родич, он мне внучатый  племянник,  -  сказал  Катрано.  -
Юноша статный, достойный, приятный в обхождении...
     - Не спорю, - откликнулась Карми. - Только не хочу я замуж  выходить,
дядюшка.
     - Ах, керид авер (дитя мое), - ласково молвил  принц.  -  За  полтора
года еще все переменится.
     - Не спорю, - ответила Карми. - Вот через полтора года и посмотрим.
     Катрано, впрочем, не оставлял  мысли  развеять  ее  печаль;  заметила
Карми, что Катрано велел сопровождать ее трем юношам из его  свиты,  очень
красивым и сильным молодым людям. Не  хочет  Ур-Руттул  нового  мужа,  так
почему бы не предоставить ей  любовников?  -  полагал  Катрано.  Мораль  в
Катрано немного отличалась от майярской;  здесь  совершенно  не  понимали,
почему молодая здоровая девушка должна  жить  без  любви.  За  неслыханную
женскую свободу в Майяре считали катранцев дикарями и рассказывали грязные
истории о семейных отношениях в Катрано.
     Двадцатилетняя Ликети, жена Катрано, без смущения  рассказала  Карми,
что после возвращения домой поговорит с мужем о разводе; у  нее  уже  есть
предварительный сговор о новом браке. Жених не так знатен,  как  принц,  и
намного моложе, но Ликети Сабир любит его настолько, что  готова  простить
ему эти недостатки.
     - А дети? - спросила Карми. - У тебя же двое детей от принца.
     Ликети не поняла, о чем спрашивает Карми.
     - Причем здесь принц? - спросила она, подняв брови. - Мои дети -  это
забота моих братьев.
     - Извини, не понимаю, - проговорила Карми. - Кто наследник принца?
     - Сын его сестры, - ответила Ликети Сабир.
     - Но у принца же есть дети?
     До ликети наконец дошло, о чем спрашивает Карми.
     - А, вот ты о чем? Но у нас  наследниками  становятся  не  дети  жены
мужчины, а дети его сестры. А у вас, в Большом Майяре, не так.
     Карми обдумала услышанное:
     - Значит, если принц женится на мне, и у  меня  будут  дети,  то  они
будут претендовать на Майярский престол? - медленно проговорила она.
     Ликети Сабир задумалась.
     - Нет, наверное, - сказала она наконец. - Майярцы ведь наши обычаи ни
в грош не ставят.
     До самого приезда в долину Горячих ключей Карми не догадывалась,  что
будущий муж Ликети находится в свите принца, но когда  отряд  расположился
лагерем  у  Теплого  озера,  Ликети,  встретив  Карми  у  шатров,  сказала
радостно:
     - Ты слышала, госпожа? Принц берет в  жены  девушку  из  Ралло  и  не
возражает против моего ухода.
     Поздравляю!
     - Не хочешь ли подписаться в  моей  разводной  записи?  -  предложила
Ликети. - Принц говорит, ты счастливая.
     - Да? - удивилась Карми.
     - Ангел смерти уж занес над тобой свой меч,  а  ты  его  избежала.  И
говорят еще, ты хэйми Ангела Судьбы, а  значит,  не  можешь  не  приносить
удачу.
     - Но могу принести и горе, - возразила Карми.
     - Разве ты на меня сердишься? - откликнулась Ликети Сабир.
     - Я приду, - пообещала Карми.
     Она разыскала Логри.
     - Я слышала, Катрано женится? - спросила она.
     - Да, на Даллик, - подтвердил Логри. - Погоди, - попросил он, увидев,
что она хочет уйти. - Не можешь ли ты пока пожить здесь, в Горячих ключах?
     - В чем дело? - спросила Карми.
     - Я не хочу, чтобы ты говорила Даллик, что ты не в восторге от  этого
брака.
     - Я не против, - удивленно  проговорила  Карми.  -  Но  скажи-ка  мне
Логри, Даллик будет женой или все-таки наложницей? Кем будут ее дети?
     - Я вижу, ты очень серьезно подходишь  к  этому  вопросу,  -  заметил
Логри.
     Карми, не слушая его, отправилась в Ралло.
     В комнате, где она жила  последние  месяцы,  велись  приготовления  к
свадьбе. Здесь были: сама Даллик,  две  гэнкари  -  Таними  и  Крати  -  и
немолодая  катранка  Китори.  Посреди  комнаты  стояла   большая   лохань,
окруженная ведрами с горячей и холодной водой.  Даллик  сидела  в  лохани,
Китори терла ее, макая мочалку в раствор мыльного корня, Крати по  команде
обдавала намыленную подругу водой, Тануми гладила богато расшитое платье.
     - Даллик выходит замуж, - сказала Тануми, увидев Карми.
     - Поздравляю, - сказала Карми протирающей глаза  Даллик.  -  Ты  сама
этого хочешь или таков приказ Логри?
     -  Конечно,  сама,  -  отвечала   Тануми,   растолковывая   невнятное
восклицание Даллик. - А если бы она не согласилась, я бы сама пошла.
     - Разве большое счастье выйти за старого принца? - спросила Карми.
     - Что с того, что он стар? - сказала Даллик, принимая  из  рук  Крати
полотенце и вытирая им голову. - Он любит женщин и он будет хорошо ко  мне
относиться. Он очень богат, и если у меня будут дети, он щедро одарит  их.
И разве он некрасив? У него благородная внешность, хотя, конечно, в  жилах
его очень мало аоликанской крови... Крати, дай еще полотенце,  это  совсем
мокрое.
     - Да, - протянула Карми. - Я вижу, ты в самом деле хочешь  стать  его
женой.
     Даллик  еще  раз  взъерошила  голову  полотенцем.  Китори  взяла  это
полотенце из ее рук и насухо вытерла ее тело.
     - Волосы быстро высохнут, - сказала Даллик,  тряхнув  головой.  -  Уж
очень они у меня коротки.
     - Ну-ну, не кокетничай, -  рассмеялась  Тануми,  проведя  ладонью  по
своим обкорнанным волосам. - Тебе-то на длину волос жаловаться?
     Даллик имела волосы необычной для хокарэми длины -  они  доходили  до
лопаток. Крати сунула ей в руки гребешок; Даллик присела на край  кровати,
тщательно расчесала волосы. Китори поднесла шкатулку с сурьмой  и  прочими
косметическими средствами:
     - Ну что, давай наводить красоту, милая девушка.
     Она нанесла на лицо девушки светлую пудру, подчеркивая более  темными
штрихами овал лица,  потом  занялась  глазами,  наложив  на  верхние  веки
полоски голубых теней, а над  ними,  под  бровями,  нежно-розовую  краску,
подчеркивающую изгиб бровей.
     - Брови у тебя красивые, девушка, - молвила Китори, проводя кисточкой
с золотой пыльцой у виска. - Брови сурьмить не будем...
     Но на ресницы сурьму она наложила густо. Даллик, совсем к  такому  не
привыкшая, заморгала; Китори прикрикнула:
     - Ну-ка, не размазывай краску!
     Даллик покорно замерла.
     Китори,  подправив  грим  и  наложив  румяна,  отступила  в  сторону,
рассматривая лицо Даллик, после чего занялась ее  ногтями.  Она  тщательно
опилила каждый ноготь, стараясь придать благородную форму, хотя  это  было
почти невозможно; ногти у Даллик были короткие, и  ничего  с  этим  нельзя
было поделать.
     Обмакнув кисточку в червленую краску,  Китори  нарисовала  на  каждом
ногте "звездные знаки", подчеркнув их золотыми штрихами.
     Затем она нанесла на соски  Даллик  красно-коричневую  краску  -  для
того, чтобы груди выделялись  под  тонкой  рубашкой,  после  чего,  решила
Китори, можно было приступать к одеванию.
     Одевание началось с обуви. Надев  на  ноги  Даллик  короткие  розовые
чулки, Китори завязала под коленями подвязки и принесла башмачки из тонкой
кожи, расшитые  жемчужным  бисером  и  золотыми  нитями.  Затем,  наконец,
подошла очередь рубашки.
     К облегчению Даллик, катранский свадебный  наряд  оказался  не  таким
громоздким, как миттауский. Две нижние юбки, потом платье,  очень  тяжелое
от жемчужных  вышивок  -  и  пришла  пора  драгоценностей.  Уложив  рукава
красивыми складками, Китори скрепила их браслетами - от кисти до  локтя  и
немного выше локтя. На каждый палец  Китори  надела  по  кольцу  и  каждое
кольцо, кроме тех, что были на  больших  пальцах,  соединила  цепочками  с
браслетами.
     На грудь Даллик опустилась тяжесть ожерелий, и Китори в  конце-концов
занялась волосами. Если бы у Даллик  были  очень  длинные  волосы,  Китори
заплела бы их на три косы, переплетая нитями украшений. Короткие же волосы
пришлось  уложить  в  сложную  прическу.  Сплетенный  из  мелких  жемчужин
налобник компенсировал вес нитей с жемчугом в волосах.
     После этого Китори  попросила  Даллик  встать,  но  в  это  время  на
лестнице послышался подчеркнуто громкий топот. Тануми выглянула.
     - Госпожа Карми, это тебя спрашивают, - обернулась она в комнату.
     Карми вышла. На лестнице ее поджидал красивый юноша -  один  из  тех,
что Катрано определил в ее свиту на время путешествия.
     - Прошу прощения, - изысканно  поклонился  он,  -  но  госпожа  Карми
обещала быть на церемонии развода.
     Карми кивнула и, обернувшись, пожелала Даллик всего  доброго;  Даллик
ответила возгласом - в это время ее  затягивали  в  тяжелый  пояс,  богато
украшенный жемчугом.
     До лагеря в долине  Горячих  ключей  Карми  добралась  очень  быстро;
катранский красавец прибыл в Ралло на  игреневом  скакуне,  да  такого  же
привел с собой; ехать на нам было одно удовольствие;  хокарэмские  жеребцы
после этого казались жалкими одрами.
     Ожидали только  Карми.  Принц  учтиво  пригласил  ее  сесть,  называя
любезно принцессой. На этот раз Карми не возражала - зачем  портить  людям
церемонию. Ликети  Сабир  официально  попросила  стать  свидетельницей  ее
развода и с поклоном поднесла Карми дорогую шаль.
     Карми встала и с поклоном приняла шаль, но замешкалась;  как  ей  уже
растолковывал красавчик, полагалось  эту  шаль  набросить  на  голову  или
плечи, однако подобное действие было нелепо при  ее  хокарэмском  костюме.
Растерянность Карми длилась недолго; она быстро свернула шаль  и  повязала
вокруг пояса как кушак.
     Подписать после этого разводной  документ  было  делом  минутным,  но
катранцы растянули  эту  церемонию  на  два  часа,  а  затем,  не  мешкая,
приступили к свадебным торжествам.
     В роли родственников невесты выступали хокарэмы  -  райи  и  гэнкары.
Принц прислал целое посольство к Логри, и Логри прислал целое посольство с
ответом. Гэнкары не могли сравняться с катранцами пестротой  и  богатством
одежды, но держались совершенно беззастенчиво, компенсирую  внешний  блеск
невыносимым гвалтом; катранцы тоже были довольно крикливы, но  перекричать
гэнкаров не могли. Райи вели себя сдержанней, как были сдержаны и  старшие
катранцы. Девушки-гэнкари поделили между собой  части  миттауского  наряда
Карми; юбок, драгоценностей и шалей с  лихвой  хватило  на  всех,  зато  с
обувью вышла незадача: получалось, что из-под шелковых,  расшитых  золотом
юбок  выглядывали  босые  ноги.  Впрочем,  никто  не  считал  это  большим
недостатком.
     После  долгих  переговоров  из  Ралло  принесли  наконец  паланкин  с
невестой. За мать была Нелама, отыскавшая среди  своих  тряпок  платье  из
тонкого сукна и пожелтевшие от времени кружевные шали;  нашлись  у  нее  и
драгоценности, так что выглядела она необычайно почтенно.
     Карми была свидетельницей при подписании брачного документа; отказать
Даллик она не решилась; невесте так хотелось, чтобы в брачной записи  было
знатное имя - и Карми с с  удовольствием  начертала  на  пергаменте  весть
букет имен, на которые еще имела право.
     Даллик блистала красотой.  На  взгляд  Карми,  она  и  в  хокарэмском
костюме была хороша, но расшитое  жемчугами  платье  и  ажурные  покрывала
придали ее  красоте  царственную  значительность.  Миттауское  платье  шло
Даллик гораздо меньше; его насыщенные цвета огрубляли лицо,  перламутровые
же оттенки катранского подчеркивали нежно-розовую кожу и  большие  голубые
глаза.
     Карми обернулась к одному  из  молодых  людей,  приставленных  к  ней
принцем; звали этого юношу Корабу, и был он действительно очень красивым -
профиль его был безупречен, нос тонок, кожа смугла. По катранской моде  он
красил волосы в желтый цвет и вплетал в них алые ленты: но Карми не  стала
бы возражать против подобного украшательства. Будь она более легкомысленно
настроена, Корабу сумел бы ее соблазнить, однако  поддаваться  на  лукавые
маневры Катрано ей не хотелось хотя бы из чувства  противоречия.  Молодому
человеку Карми заметно нравилась; он явно действовал не только по приказу.
Карми, впрочем, не  обольщалась:  куда  больше,  чем  внешность,  катранца
привлекало ее происхождение; его привлекала кровь королей,  текущая  в  ее
жилах, и он ничуть не считал обидным выказываемое Карми пренебрежение.
     Будущее положение Даллик уже не интересовало Карми; раз уж  она  того
хочет, зачем же  мешать?  Однако  Карми  все-таки  расспросила  Корабу  об
отношении в Катрано к чужеземкам.
     Женщины из чужих краев пользовались в Катрано теми же свободами,  что
и местные уроженки, хуже, однако, приходилось их сыновьям. У них  не  было
покровителей-дядей, оставалось только довольствоваться крохами, уделяемыми
из  милости  мужьями  матерей.  Даллик  в  этом  отношении  находилась  вы
несколько более выгодном положении - хокарэмы, как везде в Майяре, были  в
Катрано заметной силой,  и  дети  Даллик  имели  право  занять  достаточно
высокое положение. Правда, им не от кого  было  ожидать  наследства  -  но
какой настоящий воин будет ожидать пожалованных денег? Источник  золота  -
военные походы, и дети хокарэми имеют шанс в них отличиться...
     Карми вдруг поняла, чего не хватает ей с тех пор, как она вернулась в
Ралло.
     - Послушай, Тануми, - обратилась она к сидевшей неподалеку гэнкари. -
А где же Гелати? Она тоже нашла себе хозяина?
     - Гелати умерла, - ответила Тануми.
     - Как, отчего?
     - Нагуляла живот, сделала выкидыш, но неудачно, - сказала  Тануми.  -
Не повезло бедняжке. - И она добавила равнодушно: - Логри  сказал,  теперь
твоей служанкой буду я.
     Корабу, обняв Карми за плечи, потянул ее к себе:
     - Госпожа моя, не надо говорить о таком на свадьбе.
     Карми опустила голову ему на плечо:
     - Да, конечно, не надо.
     - Какая красивая пара! - воскликнула Ликети Сабир. -  Может  быть,  и
твою свадьбу справим, а, госпожа?
     Карми высвободилась из объятий.
     - Госпожа подумает еще полтора года, - задорно улыбнулся Корабу.



                                    2

     Начало новогодней недели в замке  Ралло  отмечается  ночью  Тэлани  -
праздником шумным, веселым, который коттари и гэнкары ожидают целый год.
     Как и в прошлый раз, Карми  в  этом  празднике  никакого  участия  не
принимала; новый год приносил ей не неделю  праздников,  а  напоминание  о
смерти  Руттула.  В  прошлом  году,  узнав,  что  хокарэмы  не   чуждаются
празднеств, Карми поговорила с Логри, и он разрешил ей провести эти дни  в
давно заброшенном храме какой-то старинной богини - Карми даже и не  могла
сказать, какой именно. В этот раз отпрашиваться  не  пришлось,  ибо  Карми
имела законное право отлучаться из Ралло. Она собрала в мешок  необходимые
вещи, пожелала Тануми весело встретить новый год, встала на лыжи и ушла.
     Древний  храм  был  наполовину  занесен  снегом;  Карми   старательно
расчистила вход и настежь распахнула  невысокие  двустворчатые  двери.  Их
храма пахнуло теплым воздухом - внутри был бассейн с горячим источником.
     Карми почистила лампу перед  статуей  богини,  налила  масла,  зажгла
светильник.  Потом  пришел  черед  девяти  светильников  вокруг   круглого
бассейна. Вечерний сумеречный свет едва  проникал  сквозь  низкий  дверной
проем; погода была безветренной, и Карми решила не запирать двери, оставив
доступ свежему воздуху.
     Утром третьего дня нового года Карми совершила поминальную церемонию:
прочитала необходимые молитвы, потом насыпала на жертвенник перед  статуей
богине отборные  семечки  "двенадцати  растений",  другую  порцию  семечек
размолола в ритуальной мельничке и испекла из этой муки две лепешки.  Одну
из лепешек она положила на поднос и  вынесла  на  залитую  солнцем  поляну
перед храмом. Потом она бросила по горсти семечек на "пять сторон света" и
села на пороге храма со второй лепешкой в руках, читая молитвы.
     Долго ждать не пришлось; очень быстро стайка  драчливых  мелких  птиц
затеяла над подносом шумную возню - жертва принята,  и  Карми  съела  свою
лепешку.
     Она не стала бы  утверждать,  что  верит  в  мистический  смысл  этой
церемонии, но казалось несправедливым, что  никто  не  вспоминает  Руттула
добрым словом. Он был всем чужим при жизни, и остался чужим после  смерти.
И раз уж Карми взялась совершать поминальные обряды,  следовало  совершать
их по всем правилам - так, например, прошлой зимой была в этот день вьюга,
и Карми пришлось после  окончания  вьюги  откапывать  поднос  из  сугроба.
Вообще-то откапывать лепешку было нельзя, как  нельзя  было  есть  до  той
поры, пока лепешку не  начнут  клевать  птицы,  но  Карми  можно  было  не
поститься до самой весны - ведь Руттул  дал  ей  разрешение  на  повторный
брак, и значит, этот обычай можно было соблюдать не очень строго.
     Карми  вернулась  в  Ралло  после  недели  отшельничьей  жизни.   Как
оказалось, ее  ожидали  две  новости,  связанные  одна  с  другой.  Первой
новостью было известие о смерти короля. Ушла династия Старших Нуверриосов!
Пришел черед младшей ветви потомков аоликанского короля.
     Брат-король был совсем чужим человеком для Карми; известие  о  смерти
ее огорчило не сильно, и вовсе не огорчило ее известие о воцарении  другой
династии.
     Второй новостью был приезд  в  Горячие  ключи  овдовевшей  государыни
Геллик Самар Оль-Катрану.
     - Зачем это она сюда? - удивилась Карми.
     - А куда еще? - тоже удивился хокарэм Кабир, доставивший государыню в
Ралло. - Ведь ближе у нее родственников нет.
     - Глупости какие! - возразила Карми. - Отец-то ее жив.
     Логри молвил укоризненно:
     - Госпожа моя Карми! Ты вспоминаешь о родственных узах только  тогда,
когда тебе это выгодно...
     Он был прав. Когда  Карми  оскорбляла  Высочайший  Союз,  она  твердо
помнила, кто является  ее  самым  близким  родственником;  сейчас  же  она
забыла, что в роду, который  она  представляет,  самой  старшей  по  праву
осталась она - сестра короля, дочь короля, внучка короля, да и  каждый  из
ее предков по мужской линии был королем -  и  так  было  по  крайней  мере
четыреста лет. По рангу Карми была  выше  матери  и  бабушки,  королевских
вдов, и могла бы  распоряжаться  их  судьбой,  да  только  мать  принцессы
Оль-Лааву умерла прошлой зимой, а бабка уже много лет  назад  удалилась  в
одну из женских общин на Ваунхо.
     Так что Карми стала главой семьи, да только всей  семьи  у  нее  была
одна Оль-Катрану.
     - Где она? - спросила Карми.
     - Я же сказал - в Горячих ключах, - улыбнулся Кабир. - Я  оставил  ее
на попечении Килени.
     (Старая Килени в тот год была экономкой дома в Горячих Ключах.)
     - Странно, - подняла брови Карми. - Почему ты не с ней?
     - Государыня не хочет больше меня видеть, - ответил Кабир.
     - С чего бы это?
     - По дороге сюда между  нами  кое-что  было,  -  признался  Кабир.  -
Возможно, сейчас госпожа считает, что этого не должно было быть.
     - Ты что, удержаться не мог?
     - Она этого хотела сама.
     Карми помолчала.
     - Ладно, - сказала она наконец. - Об этом пока не будем.  Расскажи-ка
лучше, что она думает обо мне.
     Кабир вздохнул.
     - О, госпожа моя! Ей почти всю жизнь говорили  гадости  о  Катрано  и
Сургаре, да и тебя помоями поливали...
     - Ясно, - отозвалась Карми. - Что можешь сказать еще?
     - Будь поосторожнее, госпожа, - предупредил Кабир. - Я вшей набрался,
пока ее вез.
     - Что ж ты ее не вымыл?
     - О, госпожа...
     Карми прекрасно поняла его укоризненное восклицание. Кабир мог вымыть
вдовствующую королеву  только  силком,  поскольку  Оль-Катрану  с  детства
внушали, что раздеваться догола - грех, а мыться  -  грех  вдвойне,  да  и
вредно это - можно простудиться  насмерть.  Обычно  с  рук  грязь  стирали
щеткам, а с лица - салфетками, смоченными благовонными настоями;  понятно,
что при таком отношении к гигиене в любом слое майярского общества хватало
вшей.
     Учтя это, Карми решила начать свое знакомство с Геллик Самар с  бани.
Они с Тануми собрали все необходимое и пошли в Горячие ключи, распевая  по
дороге песни.
     Килени вывела на террасу рослую девушку  в  придворном  наряде.  Было
заметно, что Оль-Катрану, несмотря на владеющий  ей  страх,  готовилась  к
встрече со  старшей  родственницей  тщательно,  чтобы  избежать  упрека  в
пренебрежении. Испуг читался на лице Геллик Самар, но она поприветствовала
Карми в полном соответствии с этикетом и замерла в почтительном поклоне.
     Карми шагнула вперед и обняла родственницу.
     - Не надо мне поклонов, сестричка, - ласково сказала она. - Мы ведь с
тобой обе вдовы, обе  знаем,  как  это  несладко.  С  тобой  хорошо  здесь
обращались? Может быть обидели чем-то?  Или  в  дороге?..  Я  слышала,  ты
отослала своего хокарэма...
     - О нет, госпожа, ко мне все добры, и Кабира я  отослала  не  потому,
что он в чем-то провинился, - тихо ответила Геллик Самар. - Если этого  не
надо было делать, в этом...
     - Сестричка моя, не надо оправданий, - прервала ее  Карми.  -  Я,  ты
видишь, ни перед кем ни оправдываюсь - так проще живется. Пошли-ка мыться.
Смоем с себя все грехи - легче станет.
     В этом Геллик Самар сомневалась, но ослушаться не посмела  и  покорно
пошла за Карми на берег Теплого озера.  За  пределами  долины  была  зима,
лежал глубокий снег, а здесь было тепло, зеленела  травка  и  вовсю  цвели
крохотные голубые и белые перволетники. У  самого  озера  было  и  подавно
жарко; по берегу и на неглубоком дне били горячие источники; из  некоторых
вода   выходила   под   давлением,   выплескиваясь    тугими    фонтанами,
сопровождающимися клубами пара. Запах стоял очень неприятный.
     Геллик Самар  было  страшно.  Она  крепко  сжимала  руку  Карми  и  с
отчаянным ужасом озиралась - место было дурное, бесовское. Поняв ее, Карми
отдала свой узел Тануми и обняла невестку за плечи. Не  велика  защита  от
суеверных страхов, но Геллик Самар чуть приободрилась, тесно прижавшись  к
Карми.
     Зимняя купальня уютно расположилась между двумя скалами; на меленькой
гальке лежали толстые соломенные циновки; их часто меняли, потому  что  от
постоянной влажности они быстро подгнивали. Дно в этом месте было мелким и
ровным, вода - приятно горячей, но не обжигающей.
     Тануми, шедшая впереди, заметила вполголоса:
     - Там кто-то есть. - Она закричала: -  Э-эй,  покупались,  теперь  мы
хотим.
     Отозвался мужской голос, предложил покупаться вместе.
     - Нет-нет, - откликнулась Тануми. - Со мною принцессы; неприлично.
     Геллик Самар, потупившись, пережидала, пока  хокарэмы  оденутся.  Она
покраснела до ушей. Проходя мимо нее,  мужчины  немногословно  извинялись;
это были райи средних лет, и в их движения  не  было  ни  поспешности,  ни
излишней  почтительности;  они  одевались  на  ходу,   и   Геллик   Самар,
окончательно смутившись, закрыла ладонями лицо.



        

            
[X]