Алексей КОШКИН

                                    УКАЗКА

                                    Повесть

     ...эти  обстоятельства  имеют  тенденцию  включать  в  себя социально и
исторически специфические пути культурного производства употребления...
     (Реферат начала XXI века)

     ГЛАВА ПЕРВАЯ

     Муж  у  Нины  идиот.  Ставит тапочки на стул. Это чтобы Мурка не нашла.
Утром  Нина, не в силах еще открыть глаза, включила чайник и присела на этот
самый  стул.  Но  Мурка-то  не  идиотка.  Мурка  за ночь нашла тапочки. Нина
второпях  искала другое платье. Испорченное платье положила на подушку перед
спящим мужем (может, проймет), а время бежало, и на кофе его не осталось.
     Кофе  она  выпила  только  на  работе.  Затемненный  коридор повернул и
уткнулся  в  дверь,  ключ  от  которой  Нина приносила с собой (второй был у
Кати;  Катя  дежурила  ночью).  Нина  заперлась, поставила галочку в журнале
"Пришла-ушла".  Пока  включался  компьютер,  пока кончались последние минуты
перед  открытием  окошечка,  вот  тогда  она  заварила  кофе и расслабилась.
Хорошо...
     Открыла  окошечко.  Только  что сел самолет. Опять возвращенцев привез.
Новых  иммигрантов.  Нине  их  жаль.  Идут  мимо окошечка, несут чемоданы, а
смотрят  под  ноги.  Стыдно,  что уехали когда-то. А теперь - неизвестность.
Хотя  бояться-то  нечего. У нас всем найдется место. Будете в театры ходить.
Спортом  заниматься.  На  рыбалку  ездить.  А главное - дети будут довольны.
Одухотворятся дети...
     ...Пассажир крутился на месте.
     Милиционер,   стоявший  поодаль,  остановил  на  нем  взгляд.  Поправил
фуражку и подошел.
     При  виде  милиционера  пассажир  потупился  и  поджал губы. После чего
распрямился  постарался  придать лицу уверенность. Нина тихонько засмеялась.
Это выглядело, как сцена из комедии.
     - Простите,  сударь! - начал милиционер, вытягиваясь и отдавая честь. -
Я  старший  сержант  патрульно-постовой  службы  Иванов.  Не  нужна  ли  вам
какая-нибудь помощь?
     Пассажир  протянул  ему  свои  бумажки.  Он  побледнел и, быстро мигая,
смотрел на милиционера. Сержант Иванов тоже растерялся. Бумажки не принял.
     - Простите?.. - сказал он.
     Пассажир заторопился:
     - Вы  ведь потребовали мои документы... Вот удостоверение личности, вот
билет, вот разрешение на иммиграцию...
     Милиционер перестал отдавать честь.
     - Я  ничего  не  требовал,  - сказал он. - Я думал, помощь моя нужна...
Если  вам, сударь, показалось, что я был груб, то я прошу у вас извинения...
Если  это  возможно,  не  подавайте  жалобу  моему  начальству, - добавил он
упавшим голосом.
     Пассажир спрятал документы.
     - Ну...   Ладно...  -  сказал  он.  -  А  помощь  и  вправду  нужна.  Я
подозреваю,  что  у  меня из кармана вытащили бумажник. Понимаете, я попал в
толпу встречающих...
     - А вы уверены, что бумажник не мог вывалиться сам?
     - Он  был  во внутреннем кармане пальто. И пристегнут ремешком. Ремешок
как будто обрезан...
     Нина  перестала  посмеиваться.  Бедняга,  подумала  она. Не потому, что
деньги   потерял.   Деньги-то  найдут,  а  вот  как  он  испугался  обычного
милиционера!  Сразу видно, что страхи свои с Запада привез. Нина читала, что
на  Западе  полицейские хуже уголовников. Взятки вымогают, избивают. И убить
могут,  если  не  понравишься им ты. А тело закопают на городской свалке. По
телевизору  видела:  там  огромные  свалки мусора в черте города, а над ними
вороны  кружат.  И чайки, если у моря. От этих свалок там и вонь, и болезни.
А  властям никакого дела нет. Власти там только о том и думают, как побольше
под  себя  добра  подгрести.  Да  только  добра там никакого уж не осталось.
Давно  все  разворовали,  да еще из Африки все золото вывезли, чтобы на него
порнографию производить и нам нелегально подбрасывать...
     О  чем  это  я?  А, иммигранты. Дети-то ваши одухотворятся в России. На
Западе-то  в  школах  (которые еще остались) православие не изучают. Там все
баскетбол да бейсбол, а еще - страшно сказать! - половое воспитание.
     А еще на Западе белых мучают...
     ...Телефон.
     Нина приготовила улыбку и взяла трубку.
     - Доброе утро! Администратор.
     - Ниночка, это я...
     Муж. Можно без улыбки.
     - Ниночка, ты куда мои лыжи убрала?..
     Да, сегодня ведь среда...
     Нина говорит, что лыжи в шкафу.
     - Что значит - в шкафу? У нас шкафов много...
     Шкафов много. Они вышли у мужа из-под контроля.
     Нина дает координаты искомого шкафа.
     ...Да,  так  о  чем это я? А, на Западе белых мучают. А что, разве нет?
Черные  полицейские  как  только видят белого, тут же давай его обыскивать -
вдруг  у  того  бомба?  А  тот и сделать ничего не может. Ведь у кого черная
кожа,  те  высокие  и  мускулистые,  а  белые - все в очках и на компьютерах
работают.  Говорят,  белых там к компьютерам приковывают наручниками, а если
даже  нет,  то  в  каждом  офисе  подвешена  видеокамера.  Стоит  белому  от
компьютера  отойти,  сразу  идет  сигнал. Возвращается белый, а на его месте
уже чернокожий сидит и ножом поигрывает: уходи, мол.
     А  у  черных-то  мускулы  и правда ничего. Нина видела в журнале. И все
остальное  тоже  ничего.  Нина  чуть  позавидовала  белым  женщинам, которых
мучают  такие  черные  парни. Надо бы мужу показать: вот как надо. Да только
куда там!..
     Пассажир,   который   потерял   деньги,  постучался  в  окошечко.  Нина
заметила,  что  он прилетел почти без вещей. Все уже получили свои чемоданы,
а у этого была лишь сумка через плечо. Пассажир сказал:
     - Сержант  говорит,  что  заявление  о  потере  денег  нужно написать и
отдать  вам...  А  сам  уже  пошел  вора  искать. Только глянул, как ремешок
отрезан. И сразу говорит, что это работа какого-то Старобабина.
     Нина улыбнулась. Сначала с сочувствием, а потом - ободряюще.
     - Ну,  Старобабин  у  нас  один  на  весь  город...  Деньги  непременно
найдутся. Вот, заполните форму...
     "Все? Нет".
     - Возьмите ручку и присядьте за столик - так вам будет удобнее.
     "Все,  пишет.  Правда,  я  не  добавила  "сударь",  но  он, кажется, не
заметил".
     Телефон.
     - Доброе утро - администратор.
     - Ниночка, извини. Там только лыжи, а палок нет.
     - Может, не пойдешь сегодня на лыжах?
     - Но ведь сегодня среда!
     - Тогда попробуй без палок. Раз-раз, как на коньках.
     - Придется...  Ниночка, представляешь, до чего Мурка дошла? Ты оставила
где-то  свое  платье.  А  Мурка  -  мало того, что помочилась на платье, она
затащила его в нашу постель и положила на подушку...
     Опять заглянул пассажир.
     - Готово заявление. Простите, не знаю вашего имени...
     Нина спохватилась, поправила табличку на груди.
     - Нина,  у  меня  к  вам  такой  вопрос. Я подозреваю, что, если деньги
найдутся,  то  милиционер их мне не вернет. Как вы думаете?.. Там ведь почти
тысяча долларов!
     Нина склонила головку набок, не потеряв улыбки.
     - Тысяча?  А  что  он  будет  делать  с  вашей  тысячей?  Буфет  у  нас
бесплатный...  Да  и  вообще...  -  Нина  куснула  губу,  но  не удержалась,
спросила: - Вы на Западе где жили?
     - В Нью-Йорке...
     Нина почувствовала холодок.
     - Понятно... Что же, у нас, слава Богу, не Нью-Йорк.
     ...Нью-Йорк.  Пугающая  тишина. Слышно, как плещутся волны в Ист-ривер.
В  спину  светит  луна.  Тень  на  асфальте шевелит руками, тянет их к Нине.
Больше  всего  Нина  боится кого-нибудь встретить. Нина знает английский, но
сейчас он вылетел из головы. И сухой язык неподвижен во рту.
     Вдруг  -  машина.  Все  ближе,  ближе.  Нина  беззвучно  плачет. В ушах
нарастает  звон.  Из машины выходят люди. В руках у них ничего нет. Они идут
к  Нине.  Нина пытается убежать. Ее догоняют. Валят ничком. Нина слышит, как
с  нее  сдирают платье, но она уже далеко... Рядом с мужем. Муж храпит. Нина
заплакала  по-настоящему. Пошла к книжной полке, достала атлас мира. Вот он,
Нью-Йорк.  Вот  Ист-ривер. Ногтями Нина царапает карту, выдирает ее и кидает
в мусорное ведро.
     Все. Можно спать.
     ...Осень.  Густая  трава  на  пустыре.  Такая сухая, что когда идешь по
тонкой  тропинке  мимо шахматных столиков, так шуршит, что слышно в соседнем
дворе.  Темно  и  холодит; Нина в короткой юбке. Впереди стоят бритые парни,
курят и сплевывают. Смотрят на Нину, как она подходит.
     - Это  кто  вам  разрешил  курить? - сердится Нина. - Наверняка вам еще
нет  восемнадцати... И кто вам дал право собираться и загораживать дорогу? И
тем более плеваться?!.
     Парням делается совестно.
     - Простите,  сударыня.  Мы  завтра  идем  Родине  служить. Вот, гуляем,
прощаемся.  Решили  покурить  один  раз  -  хоть узнаем, каково это. В армии
курить уже не разрешается. А восемнадцать нам есть, честное слово!..
     ...Нет,  не  все. Нина не может уснуть, хотя муж больше не храпит. Нина
идет  в  другую комнату. В третью. В четвертую. Находит Мурку только в пятой
комнате.  Мурка обожает спать на пуховых креслах. Нина будит Мурку, целует в
спинку  и  вздыхает.  Подходит  к окну. За окном ее город. Близкие и далекие
многоэтажки  подсвечиваются  прожекторами.  В  парке  мигают  фонарики. Луна
совсем  не страшная. Мурка на руках сворачивается в клубочек. Нина кладет ее
обратно  на кресла, одевается и торопится в парк. Там, кажется, праздник. Ну
а если нет, то можно просто походить по ночным улицам...
     ...Нина видит, что парни говорят правду. Она смягчается:
     - Ну,  ладно,  гуляйте...  Служить  в  вооруженных силах нашей Родины -
великая  честь.  Она  выпадает не всякому, а лишь самым достойным. Я рада за
вас.
     Парни довольны хорошими словами.
     - Прощайте, сударыня... Счастливо вам!
     ...Иногда  все-таки  приходили  какие-то видения из прошлого. Казалось,
они  до  сих  пор  не  оставили надежды просочиться в реальность. Тогда Нина
старалась проснуться, а если не получалось - включала радио.
     В третий раз заглянул пассажир. Он махал руками и сиял.
     - Нашли!..  Вернули!.. Правда, этот Старобабин сумел убежать, но за ним
следят через спутник...
     Нина говорит:
     - Администрация  приносит  вам извинения за эту маленькую неприятность.
Надеюсь, вы сохраните хорошее настроение.
     - Спасибо вам! Спасибо! Вы были так добры...
     Нина улыбнулась чуть шире.
     - Прощайте!  -  сказал  пассажир. - Как я рад, что вернулся! Как я рад!
Только бы это не было обманом...
     ...Телефон.
     - Доброе утро - администратор.
     - Ниночка, только не сердись...
     - Ты уже третий раз звонишь по служебному номеру!
     - Я не бегал. Лыжа сломалась...
     Нина побледнела.
     - Отремонтируй...
     - Я уже пробовал. Только она еще больше сломалась...
     - Идиот!  Козел!  -  крикнула  Нина.  -  Хочешь  нас  совсем  без денег
оставить!
     Она   замахнулась   трубкой.   Разбить,  уничтожить!  Не  слышать  мужа
никогда!..
     В  это  мгновение  над  аэропортом  включилось  радио.  Ударили  первые
аккорды.  Под  потолком, как воздушные шары, полетели медленные звуки трубы.
Вступили  струнные.  Стало  свежо  и  спокойно,  как посреди облака золотого
света.  Плечи  Нины  опустились.  Она  положила  трубку  и  встала, прямая и
печальная хорошей печалью...

     ...налог на владение персональным компьютером.
     Я  как про эту хрень узнал, быстренько все провода повыдергал, железо в
чемодан  сложил.  Эти, из налоговой, в любой момент могут облаву устроить. У
меня  что, доллары лишние? И пошел бродить по окрестностям с этим чемоданом.
А  это  где-то  в  полдень было. Жарко, отовсюду солнце лупит. А на деревьях
теперь листьев мало совсем, тени никакой.
     Я  пару  кварталов прошел, слышу - едет кто-то. Ну, я присел за дерево,
гляжу  поверх  чемодана. Не очень прятался, потому что в нашем районе ничего
такого еще не началось.
     Смотрю  -  автобус  идет.  Не  очень  быстро. Понятно, пассажиров ищет.
Внутри  только  водила.  Водила  ко  мне  подруливает.  Высунулся  в  окно и
говорит:
     - Подбросить куда?
     А  сам  так  глянул  вокруг - есть со мной кто, или нет. Понятно, дурак
он, что ли, компанию подвозить? Я спросил его:
     - А ты где обычно ездишь-то? Вроде, следов на тебе нет никаких...
     Это  я  про  то,  что  на автобусе ни пулевых отверстий, ни осколочных.
Вообще  ничего.  Гладкий  такой, белый с синей полосой и блестит. А районных
обозначений,  вроде  как  раньше писали: "Q" или там "Bx", сейчас не ставят,
чтобы террористам сложнее ориентироваться было.
     Водила усмехнулся и говорит:
     - Да  это новый автобус! Их еще перед всем этим делом построить успели,
а  потом  забыли. Раньше я по Джерси гонял. Там мой старый автобус и сгорел.
А сейчас я здесь. Второй день езжу. Так тебе куда?..
     - Никуда, - говорю. - Хочешь я тебе комп отдам? За десять баксов?
     - Пошел ты, - говорит. А сам ехать собирается.
     - Сам пошел, - отвечаю. - Ну, давай, пять баксов?
     Тут   он   поехал.  Ладно,  думаю,  езжай  куда  хочешь.  Недолго  тебе
гладеньким быть. Уж кто-нибудь, да пальнет.
     Я  с  чемоданом  этим  еще  походил.  Никто брать не хочет. Посылать-то
прямо  в лицо никто больше не решается, а так, намеками только. Ну, я понял,
что  все  уже про этот налог дурацкий прослышали. Сами небось не знают, куда
свои компы девать.
     Поставил  я  тогда  чемодан на тротуар, пнул так легонько, вроде как на
прощание,  а  сам домой пошел. Вообще-то жалко, думаю. Давно он у меня, комп
этот.  Потом  думаю:  нет,  не  жалко.  Все  равно  Интернет  во всех Штатах
запретили. А монитор сороконожками загажен.
     Сороконожки,  думаю.  Говорят,  они не опасные. Но я так думаю, что раз
они  во  всем  Нью-Йорке  тараканов  сожрали, то и человеку навредить могут.
Надо ими заняться. Надоели уже по дивану моему ползать.
     Дома  я  из  подвала мешок какой-то выволок. Нюхнул аккуратно - похоже,
то,  что  надо.  Стал я эту отраву по всем углам разбрасывать, а сороконожки
от  меня  убегать  давай. По всему полу расползлись, ступить некуда. Я тогда
вообще  стал  в  них  эту  отраву  горстями  кидать,  руку  какой-то тряпкой
обернул.  Мне  их  давить  противно,  да и потом они отскребаются плохо, а я
чистоту люблю.
     Смотрю,  они от отравы вроде не дохнут. Тут меня зло взяло. Что, думаю,
в  этой  стране  вообще  уже служб никаких не осталось?.. Я телефон схватил,
"девятьсот одиннадцать" набрал. Жду, что будет.
     Минуты  две,  наверно,  ждал.  Потом  слышу - отозвался кто-то, а голос
вроде как спросонья.
     - Что, уже купил? - спрашивает. - А чего не едешь?
     - Ничего я не купил, - говорю. - Это спасатели? У меня тут проблема.
     Он вроде как не въехал.
     - Какая, - говорит, - проблема? Что, не продают?..
     - Але,  спасатель!  -  кричу ему. - У меня тут сороконожки-людоеды! Они
размножаются  прямо  на глазах. Вы должны с ними бороться. Вы спасатели еще?
Или...
     Тут я им сказал, за кого я их держу.
     А  спасатель  какой-то флегматик попался, вроде финна. Отвечает прежним
голосом:
     - Зачем  куда-то ехать?.. Ты, парень, Чипа с Дейлом насмотрелся. Давай,
я  тебя  научу,  как  самому  справиться. Мы тут ловушку разработали, каждый
может сделать.
     - Давай, - говорю.
     - Их там много? - спрашивает. - Ну вот, поймай одну.
     Я бумажку взял, сороконожку одну подсадил и завернул. Держу в кулаке.
     - Поймал?
     - Ну, поймал.
     - А  теперь,  -  говорит,  -  засунь  ее  себе  в  задницу.  Когда  она
задохнется, следующую лови, и так далее... Все понял?
     - Понял,  -  говорю.  -  Думаешь,  я  тебя  не  найду?  Нью-Йорк  город
маленький, восемьсот тысяч жителей всего. Я твой голос хорошо запомнил...
     Думал, он заржет хотя бы, но, наверно, я не один такой звоню.
     Сороконожка  в  бумажке  у  меня  сидит.  Я эту тварь в мешок с отравой
кинул.  Что  за  бумажка, думаю. Смотрю, а это записка от Паулины. Вот ведь,
думаю! Два месяца эту записку не рвал, валялась она везде...

     ГЛАВА ВТОРАЯ

     Все  сотрудники  газеты "Наше слово", были обеспеченными людьми. Потому
что   газета   была,   что   называется,   настоящей.  Полезной  обществу  и
государству.  У всех были, конечно, квартиры и автомобили, даже у корректора
Антоши, который в редакции не так давно. У всех были загородные дома.
     Только  у  верстальщика  Витьки  не  было загородного дома. И отдельной
квартиры не было. А жил он с матерью.
     Все  приходили  к  десяти  часам.  Включали  телевизор  со  спортивными
новостями.  Андрей  Иванович,  ответственный  секретарь,  варил  кофе. Когда
кончались   спортивные   новости,   начинались  новости  международные.  Вся
редакция  с волнением следила за печальными и радостными событиями. Никто не
оставался  равнодушным.  Наборщица  Тоня  Алексеевна  даже  заплакала, когда
узнала, что в Аргентине переизбрали президента. Корректор Антоша ее утешал:
     - Не  плачьте,  Тоня  Алексеевна!  В  Аргентине  еще  много президентов
осталось. Если уж их за последний год сменилось двадцать восемь человек...
     Андрей Иванович тоже был тронут слезами Тони Алексеевны.
     - Кроме  того, дорогая Тоня Алексеевна, - добавил он, - Аргентина - это
ведь  так  далеко.  Нас  больше  должны интересовать российские события, а в
России все хорошо. Президента никто не переизбирал уже тридцать лет.
     И Тоня Алексеевна перестала плакать.
     Но  не  все  в  редакции  были столь чувствительны. Верстальщик Витька,
увидев,  как  упал  новейший  монгольский  авиалайнер  с  четырьмя  тысячами
пассажирами на борту, рейс Улан-Батор - Кызыл, ехидничать начал:
     - Рожденный ползать...
     Корреспондент  Евгений  Викторович,  слышавший эту безобразную реплику,
оборвал насмешника:
     - Вам  должно  быть стыдно! Это позор - насмехаться над таким уважаемым
и многого добившимся своими силами народом, как монголы.
     Верстальщик Витька рукой махнул.
     - Но  ведь  обошлось  без  жертв,  - сказал он. - Никто не пострадал. У
каждого  пассажира  и  члена  экипажа  был маленький парашют, разработанный,
между прочим, в самом Китае. Я про современную авиацию все читал...
     Андрей  Иванович,  видя  эту  перепалку, только вздохнул. Беспокоил его
Витька. Да, беспокоил...
     Позвонил главный редактор Петр Леонидович Кабинетов.
     - Андрей  Иванович!  У  нас  несостыковка.  Надо  убрать рекламу зубной
пасты "Премьер-министр"!
     - Это где фотография премьер-министра с белоснежными зубами?
     - Да!   Вышло   дополнение   к   Закону.   Осквернение   образа  людей,
олицетворяющих Обновленную Россию.
     Андрей Иванович похолодел.
     - В чем же тут осквернение?
     - Товарищ  Советов  говорит,  что  зубы  на  газетной  бумаге  выглядят
недостаточно белыми.
     Андрей  Иванович  положил  трубку  и  заторопился.  Хорошо, что еще все
можно исправить!
     - Витенька,  пора  за  работу!  Включи  страничку  рекламы  и  убери из
шаблона зубную пасту. Вставь Деда Мороза. Все-таки скоро Новый Год.
     - Если  людям  не  напоминать  про  Новый  Год на каждой странице, они,
разумеется, забудут его встретить, - заметил Витька.
     Андрей Иванович снова вздохнул. Ну как с ним быть?
     - Шурик идет! - крикнула Тоня Алексеевна.
     То  был  известный  в  городе  автор  коротких рассказов, который вел в
"Нашем  слове"  молодежную  рубрику  "Страничка  творчества".  То  есть,  со
вчерашнего  дня  он  ее  не  вел.  Ведь  вчера  редактор  Кабинетов публично
выступил  с  беспощадной  критикой,  не  столько "Странички", сколько самого
Шурика. Петр Леонидович говорил:
     - "Наше  слово"  читают  миллионы  россиян. Газета пользуется небывалой
популярностью.  Но  если рассмотреть отдельно "Страничку творчества", то она
никуда  не  годится. Мало материалов, посвященных современной жизни россиян,
нет  ни  одного  рассказа или эссе о президенте, о его достижениях в области
политики и спорта.
     Шурик  стоял  рядом  с  упрямым и развязным видом. Это разъярило обычно
тихого Петра Леонидовича.
     - Я  специально  считал!  -  крикнул  редактор. - За последний месяц вы
допустили  к  публикации  пять  так  называемых  литературных произведений с
непристойными  выражениями,  не  оправданными  художественным  замыслом!  Вы
приваживаете  авторов  с  сомнительным  вкусом!  Все  рассказы,  которые вам
приносят,   посвящены   либо  алкоголизму,  либо  наркомании,  либо  половым
извращениям!  Этих  понятий давно уже не существует в Обновленной России! Вы
предпочитаете  смотреть  в  прошлое,  в котором такому человеку, как вы, без
сомнения, было бы место!..
     Петр  Леонидович  отдышался.  Андрей  Иванович  принес ему стакан воды.
Петр Леонидович выпил воду большими глотками.
     - Я  вас  увольняю,  -  сказал  он  Шурику.  -  А  вы, Андрей Иванович,
напишите по этому поводу статью...
     Это  было вчера... И вот Шурик появился в дверях. Он держал сегодняшний
номер  "Нашего  слова"  со  статьей,  которая  называлась "Грязный журналист
оккупировал "Страничку творчества".
     - Доброе  утро!  -  подскочил к Шурику Евгений Викторович. - Я ни в чем
не замешан.
     Андрей Иванович, Витька и Антоша ничего не сказали.
     Шурик потоптался, не заметив Евгения Викторовича, и выкрикнул:
     - Вы...   вы...   Вы   тоже   неблагонадежные   граждане!  Вы  тоже  не
соответствуете! И вообще, вы недостойны называться россиянами! Вот...
     Повернулся  и  вышел.  Евгений Викторович выбежал следом, приговаривая:
"Мир,  мир...  Как  сказал Шекспир, худой мир лучше доброй ссоры". Корректор
Антоша вскочил с места.
     - Я никому не позволю так меня называть!
     Андрей Иванович удержал его.
     - Вы  очень вспыльчивы, Антоша. Вам надо смотреть телепередачу "Хорошее
настроение"  не  два  раза  в день, а три или четыре... Вспомните, как редко
Шурик  ее  смотрел!  В  результате,  для  него  оказался чуждым яркий пример
собранности,  работоспособности,  ответственности  и  здравомыслия.  Пример,
который ежедневно подает нам президент!
     Молчавший до сих пор Витька спросил:
     - А  вы,  Андрей  Иванович, правда видели вчера во всех подробностях?..
Своими  глазами?  Как  он,  а?.. Нет, ну как он, а? Жаль, что я видел только
замедленный повтор...
     Андрей  Иванович  насторожился.  Неужели здесь есть место для ехидства?
Нет, надо это прекратить. Он сказал:
     - Президент не щадит себя ради страны!
     И  посмотрел  на  Антошу,  поддержит  ли  он  его.  Антоша откашлялся и
сказал:
     - Я горд, что у нас такой президент!
     Речь  была  вот  о  чем. Всем известно, что во вторник, среду и пятницу
президент  берет лыжи и идет в парк. Рассекая воздух и поднимая снежную пыль
он  несется  вниз  по склону - это показывают по телевизору. Личным примером
президент  побуждает  миллионы простых граждан встать на путь оздоровления и
борьбы  с  неправильным  образом  жизни.  Все  мужское  население  страны по
вторникам,  средам  и  пятницам  также  надевает  лыжи и катается с горы или
бегает  по  лыжне  в  парке.  После  этого люди приходят на работу в хорошем
настроении, чувствуя прилив сил и энергии.
     Вчера,  как  обычно,  была утренняя трансляция. И вся страна в страшном
испуге  вздрогнула,  вскочила  с  кресел  и  затрепетала.  Президент  то  ли
задумался,  то  ли  увлекся  скоростью. И на повороте он... Ну, в общем... В
общем,  все обошлось. Через секунду он уже был на ногах и улыбался в камеру,
как всегда подтянутый и смелый. Комментатор трансляции обрел голос:
     - Ой,  уважаемые  россияне!  Вы сами только что видели, какие опасности
сулит  работа  президента!  Сколько  неожиданных  подводных  камней скрывает
лыжня!  Но  вы заметили, как быстро наш президент встал на ноги? Это говорит
не  только  о его ловкости, но также и о постоянной готовности к преодолению
трудностей...  Боже!  У  него  сломана  одна  лыжа!  И,  кажется, повреждено
крепление на другой...
     Потом редакцию посетил товарищ Советов. И сказал:
     - Мы  разработали программу. Важное социологическое исследование и в то
же время веселое развлечение масс. Ваша газета участвует.
     Больше  всех  радовался  этому важному исследованию Андрей Иванович. Он
немедленно написал такую статью:
     "Мы  все обеспокоены, что будет с дальнейшим развитием спорта в России.
Конечно,  всем  известная маленькая неурядица не выбьет нашего президента из
колеи,  не  лишит его сил и энергии. Также мы надеемся, что простые россияне
не  станут поголовно подражать нашему президенту, и не станут утруждать себя
ритуальными падениями в разных уголках нашей великой Родины.
     Между   тем   выяснилось,   что  лыжи  нашего  президента  не  подлежат
восстановлению.  Этот  лыжный  комплект изготовлен фирмой SONY, которую, как
вы  знаете,  недавно  купил  у  голодающей Японии преуспевающий бизнесмен из
Камбоджи.   На   пресс-конференции,   посвященной   давешнему  событию,  наш
президент  признался,  что  его  зарплаты  не  хватает,  чтобы  купить новый
комплект.  Мы  верим  нашему  дорогому  президенту,  ведь зарплата у него не
больше,  чем  у  простого  россиянина.  Да  и  кто,  в  сущности,  такой наш
президент,  как не простой россиянин, призванный своим народом исполнять эту
святую обязанность!
     Поможем   соотечественнику,   чуть   не  пострадавшему  при  исполнении
почетного  долга!  Пусть  новые  лыжи  подарит  президенту  вся страна! Если
каждый  из  двадцати  двух миллионов россиян переведет на счет редакции хотя
бы  одну  копейку,  то собранной суммы хватит, чтобы сделать нашему дорогому
президенту  такой  подарок. Так давайте, докажем сами себе, что мы настоящие
граждане   великой   страны!   И  пожелаем  президенту  новых  спортивных  и
творческих достижений!"
     А  у  Витьки  такое  ехидное  лицо было, когда он этот текст вставлял в
макет...  Андрей  Иванович  даже  передернулся,  когда  вспомнил.  Нет, надо
сказать Кабинетову...
     Заглянула Алена из отдела рекламы.
     - У вас есть йод и бинты? Евгению Викторовичу надо.
     Витька расхохотался:
     - Что, неужели Шурик его отделал?
     - Да нет. Евгений Викторович в туалете за шпингалет пальцем зацепился.
     - Он вбегал или выбегал?
     Андрей  Иванович  был  уже  донельзя  расстроен  подобными шуточками. К
счастью,  появился  Петр Леонидович Кабинетов. Он был в спортивном костюме и
шапочке. Тащил за собой лыжи.
     - Здравствуйте,   Петр  Леонидович!  -  хором  сказали  все  сотрудники
редакции, включая Витьку.
     Андрей Иванович спросил:
     - А почему вы без погон, Петр Леонидович?
     Кабинетов похлопал себя по боку.
     - Они  в  кармане!  Сейчас  булавками  пристегну. Не успел переодеться.
Спешил... А вы, Виктор, сегодня опять не бегали?
     Верстальщик втянул голову в плечи и уставился в монитор.
     - Замечание,  -  сказал  Кабинетов. - Ладно, побежите после работы. Или
мне придется вас уволить.
     Вот,  пожалуйста,  подумал  Андрей Иванович. Он не только ехидный, этот
Витька.  Он  еще и про лыжи забывает. Словно и не заботится о своем здоровье
и  всестороннем  развитии.  А  значит,  не  заботится  и  о  престиже  нашей
спортивной   Родины.   Петр   Леонидович   имел   право  уволить  нерадивого
верстальщика  еще  месяц  назад,  когда  тот  проспал  торжественный  забег,
посвященный дню рождения президента...

     ...в  машине  загоготали  и  показали палец. Поднялась пыль. Дурак я их
догонять?  Их  там  чуть ли не десять придурков. Я подошел к упавшему ящику.
Раньше я бы новый купил. А сейчас зачем он мне?
     Смотрю,  там  внутри  бумажка  лежит.  Конверт.  Я поднял. Вот черт! От
отца.  Я огляделся, нет ли еще машин, но все как будто вымерло. Ящик не стал
поднимать. Все равно собьют. Пошел в дом.
     Я  думал,  почему  он  не  пишет.  А он, оказывается, рыбачит. Где-то в
Бенгальском  заливе.  А  когда  уезжал,  говорил, что миллионером будет. Как
сейчас помню, хотя это десять лет назад было.
     С  тех  пор он всего семь раз писал. Все ерунду какую-то. Даже про тетю
Катю с Генкой не спрашивал.
     Мать  у  меня  на  самолете летела, и самолет в море упал. Это когда мы
еще  в России жили. Я тогда как раз с Генкой познакомился. А потом его мать,
тетя  Катя,  за  моего  отца вышла. А отец с тетей Катей не ссорился. Просто
когда мы в США прилетели, тут не до семьи стало.
     Началось-то   все   с  Рождества.  К  нам  Санта-Клаусы  приехали.  Мне
одиннадцать  лет  было,  а Генке восемь. Санта-Клаусы оказались ненастоящие.
Мы  глядим - они всю нашу технику к себе в фургон тащат. Отец на полу лежит,
а его тетя Катя поднимает. Потом фургон уехал.
     Потом  соседи  все  заболели  и  умерли. Приехали врачи. Врачи походили
везде  и  сказали,  что  это  мы виноваты. Написали акт. А потом стали денег
просить.  Ну,  отец  дал  им  денег,  сто  тысяч долларов. Потом нас из дома
выгнали.  Мы  тогда  в  Джамайке  жили, в Квинсе. Ну, отец плюнул на все и в
Индию  уехал.  Денег  хотел заработать. Здесь-то его с работы уволили. Потом
еще  несколько  лет прошло, пока тетя Катя с Генкой в Эквадор не уехали. Я в
колледже  остался.  Потом  пошел метро чистить, следить там за всем. А когда
метро  закрываться  стало,  я  по стране поехал. Ну, там уже и не вспомнить,
где подрабатывал...
     А  письмо  целый  год шло. Через Тибет, Китай, Туву, Россию. Я на марку
посмотрел.  И  тут  у  меня  слезы  побежали,  хотя чего там, в России, если
разобраться...  Я  конверт  к глазам прижал. От него воняло рыбой или клеем,
черт  его  знает.  Но  читать  дальше расхотелось. Заглянул в конец. В конце
просит  меня  не приезжать. Или, наоборот, приехать просит. Не поймешь. Да и
неохота разбираться.
     Телефон  до  сих  пор  не отключили. Когда затрезвонил, я аж подскочил.
Сразу в стойку, как она там называется... Трубку взял, а меня сразу матом:
     - Ты за свет будешь платить?
     Я говорю:
     - А за воздух?
     А там снова матом.
     Тут  за  стеной  шаги  раздались.  Я  как  ругнулся,  это  на  шаги,  а
получилось, что в трубку. Там вообще залаяли, но я уже не слушал.
     Я  подумал,  это  наркоманы ходят. Потом вспомнил про старика Джонсона.
Он  проект  "Союз-Аполлон" создает. Из газет. Натащил газет ко мне на кухню.
Когда  я  его  первый  раз  застукал, я радостный был. Потому что прощальную
записку  от  Паулины получил. Ругаться ни с кем не хотелось. Говорю ему, как
бы в шутку:
     - Когда построите свой проект, позовите посмотреть.
     А  надо  было сразу прогнать. Теперь, как только его из тюрьмы вытурят,
он отлежится, а потом снова ко мне.
     Я  пошел  на  кухню. Ничего не сказал. Просто стал смотреть, как старик
Джонсон  в газетах шебуршится. Смотрю на него и злюсь, потому что он меня не
видит. Куда-то очки девал. Я говорю:
     - Опять?
     Он голову поднял и затряс ей:
     - Еще не готово! Уходи.
     - Совсем спятил? Я тут живу. Ты мне мешаешь.
     Он сказал:
     - Я  всегда  мечтал  уехать  отсюда. Не получилось. Меня все бросили. Я
мечтал  о  России.  Я  знал,  что  это  великая страна. Моя супруга ничего и
слышать  не  хотела.  Нашла  себе  молодого  вьетнамца.  Старшая  дочь нашла
старого вьетнамца. А младшая - молодую кореянку.
     Он согнулся в пояснице. Встал почти на четвереньки.
     - Это  ты,  - говорит. - Ты будешь таким же. Если не уедешь. Помоги мне
разогнуться.
     Потом  он  сказал,  что  купил пирожное. Нес мне. Но увидел детей. Дети
были  босиком.  Он подарил им пирожное. Дети бросили в него камнем. Тогда он
решил  принести  мне  камень. Но увидел полицейскую машину. Внутри никого не
было.  Он  бросил  камень  и  разбил  в  машине  стекло.  Из  дома  выбежали
полицейские.  Они  стали  искать,  кто  это сделал. Он во всем признался. Но
полицейские  ему не поверили. Они подумали, что это дети разбили стекло. Они
стали  стрелять  в  них  из  пистолета.  А дети в ответ показывали задницы и
мочились  в  сторону  полицейских.  Полицейские были пьяные и никак не могли
прицелиться.  Потом  сели  в  автомобиль  и  врезались  в витрину. В витрине
что-то взорвалось.
     Старик Джонсон сказал:
     - То  есть,  я не понял, что именно. Может, это взорвалось и не в самой
витрине.  Может,  в  них бросили гранату. Я не знаю. Я снова думал о России.
Уезжайте отсюда. У вас ведь есть возможность.
     Я  смотрю, он даже руку к груди прижал, для пущего убеждения. И головой
еще больше затряс. Я спросил:
     - А вам-то какое дело до меня?
     Он хихикнул, как все старики хихикают:
     - Вы  -  русский.  Вы для меня как солнышко. Вы из того мира, куда я не
попаду  в  этой  жизни.  Я  смотрю  на  вас  и  думаю:  вот,  где-то там, за
океаном... Между прочим, жена ваша не вернулась?
     - Нет. Она где-то в Бронксе.
     Он как вылупится на меня:
     - В Бронксе?.. Да ведь там везде канадцы!
     Я говорю:
     - И слава Богу.
     Тут он подмигнул.
     - А  если  вдруг  вернется? Одной Божьей помощи мало, - сказал. И снова
подмигнул. - Понимаете меня?
     Это  когда  он  тут  обосновался уже, я его все Паулиной пугал, что она
вернется.  Наверно  потому,  что  сам боялся. А он в ответ подмигивал. Уж на
что он там намекал - не знаю.
     Меня  вообще-то  тронуло, как он за меня переживает. Но в комнаты я его
все  равно  не позвал. Пошел делать ему кофе. И хлеб согрел в микроволновке.
А  микроволновка  замигала, замигала и вырубилась. Тогда я взял и разбил ее.
Вот  ведь,  а?..  Теперь  холодное  придется  жрать. Вспомнил про камин. Ну,
думаю, старик, теперь пригодятся твои газеты...
     Потом  опять  конверт взял. Заглянул еще раз. Смотрю, а отец-то мне три
китайских  юаня  послал.  Ну,  думаю, это он молодец. Правда, за юани сейчас
можно на четыре года сесть, но я знаю, где их меняют...

     ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     Андрей  Иванович  советовал  Сенечке  купить  автомобиль,  а  не ездить
всякий раз на такси. Однако Сенечка противился.
     - Не  хочу,  дядя  Андрей,  -  говорил  он. - Автомобили здесь какие-то
бешеные.  Носятся  чуть  ли не под двести километров. Вот у меня в Нью-Йорке
была  "Феррари".  Спокойная  такая  девочка.  Надавишь на газ - она подумает
сначала,  а  потом уже разгоняется. Дистанцию соблюдает... Я ее новенькую за
триста  долларов купил. Жалко, быстро сломалась. Там, в Штатах, не дороги, а
кошмар...
     Андрей  Иванович  только  головой  качал. Из всей редакции еще только у
верстальщика  Витьки  не  было  автомобиля.  А  Сенечка-то  не  верстальщик.
Верстальщик  в  редакции  сидит и на людях не показывается. А Сенечке ездить
приходится.  Петр  Леонидович  Кабинетов  его  корреспондентом  взял. Погоны
выдал,  зарплату  назначил. А Сенечка вроде даже и благодарности не испытал.
Все приставал к Андрею Ивановичу:
     - А   здесь   точно  зарплату  каждый  месяц  повышают?  А  может,  еще
какую-нибудь работу поискать? Где в России больше всего платят?
     Андрей Иванович отвечал:
     - Много  зарабатывать  - это похвальное стремление. Но не надо забывать
об  интересах  общества  и  государства. Ты будешь писать о жизни на Западе.
Народ  должен  знать  о  бедах  несчастных  американцев. Так товарищ Советов
сказал,  когда  Кабинетов с ним о тебе разговаривал. Да и потом, больше, чем
журналистам,  в  обновленной России никому не платят. Только милиционерам...
Ну, еще спортсменам, конечно.
     Сенечка спросил:
     - Дядя  Андрей,  а чем сейчас милиция занимается? Ведь преступности уже
нету.
     - Как  это нету? - воскликнул Андрей Иванович. - А Старобабин? Он всему
городу  спать не дает. То тут украдет, то там... Этого Старобабина, говорят,
уже  несколько  раз  арестовывали,  но ему всегда удавалось уйти. А как - до
сих  пор непонятно. Вот милиционерам и повышают зарплату, чтобы они усерднее
трудились...
     Еще  Андрей  Иванович  удивлялся:  почему  Сенечка  квартиру  не  хочет
купить?  Ведь  можно  в  кредит,  и  через  каких-то  два месяца весь кредит
Сенечка  уже  погасит. А Сенечка ничего не объяснил Андрею Ивановичу, просто
снял совсем небольшую комнату. Хозяйку комнаты зовут Марина Ивановна.
     Так  вот,  Сенечке  нравилось  ездить  на  такси.  Можно расслабиться в
кресле,  отдыхать  взглядом  на  белых многоэтажках, от них солнце на закате
отражается.  Все  покрашено,  даже  урны, вокруг ни соринки. Тоня Алексеевна
спросила у Сенечки, чем Россия от Запада отличается, а он ей в ответ:
     - На  Западе  все  выглядело, как на фотографии с размытой резкостью, а
здесь - все очень четко.
     Не  все  спокойно  в  городе.  Прав  Андрей Иванович: где-то поблизости
Старобабин.  Про Старобабина пишут все газеты, про него делают телепередачи.
Никто его поймать не может, а он все ворует, ворует и ничего не боится...
     Старый таксист окинул Сенечку взглядом.
     - С Запада?
     - С Запада, - кивнул Сенечка. - Как вы узнали?
     - А  все вы, кто вернулся, по сторонам глазеете. У нас и правда ничего.
Чисто. И народ теперь культурный. Читает много. Я вот вчера книгу осилил...
     Он  щелкнул  чистым ногтем по томику, лежащему у лобового стекла. Томик
назывался "Как осознать себя русским. Том третий".
     - Меня  Фёдорыч  звать,  -  продолжал  таксист. - Раньше народ и спорту
внимания  не  уделял.  Теперь  каждый метит в чемпионы. Мальчишки во дворе в
шахматы  играют.  Девчонки  в  синхронном  плавании участвуют. А все почему?
Культура. Президентская программа. Для оздоровления нации.
     - А наркотики?
     Машина вильнула.
     - Ты  эти  свои  западные  штучки  брось,  -  сказал  шофер. - Ишь чего
вспомнил!  Наш  народ  к  наркотикам  не  приучен. Или у тебя к ним интерес?
Тогда  вылазь.  Пешком иди. Только далеко не уйдешь. У милиции теперь собаки
новой породы. За полкилометра чуют наркомана.
     - Нет, нет. Я ничего такого, - сказал Сенечка.
     Такси  поехало  мимо лесопарка. Несколько раз на дороге возникали то ли
белочки, то ли зайцы, и замирали столбиком на разделительной полосе.
     - Не задавим? - спросил Сенечка.
     Фёдорыч оживился и в то же время обиделся:
     - Это  частники  давят!  У  всех такси особые датчики. Ощупывают дорогу
лучами.  Если  впереди  зверек  побежал,  то идет ультразвук. Ты ведь видел:
зверек заранее пугается и убегает в лес.
     Действительно,  не  успевала машина приблизиться настолько, чтобы можно
было разглядеть зверей, как они исчезали с дороги.
     - Здорово, - сказал Сенечка.
     - Президентская  программа,  -  сообщил  Фёдорыч.  - Каждому автомобилю
такой  прибор.  Таксистам  бесплатно.  А частников скоро штрафовать будут за
его  отсутствие.  И  правильно.  Зверей приказано любить. Мы ведь культурный
народ.
     - А еще какие были программы? - спросил Сенечка.
     Фёдорыч помолчал. Вздохнул.
     - Пьянство...  Как  боролись  с  пьянством! Началось-то все с таблеток.
Сладенькие   такие.   Говорили,   что-то  вроде  постепенного  заменителя  и
вытеснителя из организма алкогольной зависимости.
     - Помогало?
     Фёдорыч оскалился.
     - Насчет  заменителя-то  правда. Кто совсем не мог, тот хлоп сразу пять
таблеток,  и  будто  бутылку  водки  того... А потом говорят: побочный, мол,
эффект. В общем, изъяли таблетки.
     - А дальше?
     - Дальше?  Зубную пасту стали делать. Утром почистил зубы - замедленное
действие  началось.  До  самого  вечера  на  спиртное  смотреть  не можешь -
тошнит.  А  только отвернулся, посмотрел, например, вдаль, где трамваи ходят
-  отпустило.  А  вечером опять тянет зубы чистить и - в постельку. Говорят,
потенция  сильно  повышалась от этой пасты. Я вообще-то один живу. Но правда
в  том,  что  если  кто все время о бабе думал, то после этой пасты без бабы
никак нельзя было. Просто беда...
     - А не было программы, чтобы каждому по бабе? - спросил Сенечка.
     Фёдорыч расхохотался. Хлопнул себя по ляжке.
     - Не-е-ет!..  Зато  придумали такие леденцы, дополнительные. Чтобы бабу
это... меньше хотелось.
     - Помогли леденцы?
     Фёдорыч помрачнел.
     - Помогли.
     Сенечка переменил тему.
     - А куда девалась железная дорога? Она шла вдоль этой улицы.
     - Убрали,  -  махнул рукой Фёдорыч. - Поезд создавал шум. И вообще, эта
ветка  оказалась  не нужна. Она ведь вела к военному заводу. Теперь там сад.
Бананы растут.
     - Зимой тоже?
     - Там   не   бывает  зимы.  Сад  под  стеклом.  По  новейшей  китайской
технологии.
     Перед Фёдорычем зажглась лампочка.
     - Эх, - сказал Фёдорыч. - Да ладно. С кем не бывает.
     - Что такое?
     - Соловья задавили. Диспетчер штраф запишет.
     - А ультразвук? - сказал Сенечка. - А президентская программа?
     - Птицы дураки. На них не действует.
     Сенечка  всегда  выходил  не  у самого дома, а у подземного перехода, в
котором  стояли  киоски. Хозяйка его, Марина Ивановна... она не всегда могла
приготовить ужин, поэтому Сенечке приходилось заботиться о еде самому.
     Продавцы  киосков кланялись через стекло пешеходам. Сенечка знал, что в
киосках  установлены  видеокамеры,  и  оператор  следит  за  мимикой каждого
продавца,   чтобы   те   всегда  были  вежливыми  и  приветливыми,  иначе  -
увольнение.  И  правильно,  думал Сенечка. Покупатель не должен бояться, что
его  будут  торопить  или  даже  оскорблять.  Вот  в Америке - там у каждого
продавца под прилавком пистолет. И никаких улыбок.
     В  переходе  было людно, но прохожие не толкались. А если один все-таки
толкнул  другого,  то  немедленно следует извиниться. Говорят, была когда-то
президентская  программа для пешеходов. Если толкнул и не извинился, то идет
сигнал  на  работу,  и  начальник  заносит замечание. После трех замечаний -
опять-таки  увольнение.  Ну да сейчас все о программе уже забыли. И без того
все вежливые...
     Сенечка  купил  молоко,  хлеб  и  консервы из краба. Продавщица его уже
запомнила,  и, наверно, считала его безработным. Ведь все остальные покупали
у  нее  соки,  деликатесы  из Китая и не забывали бесплатные оздоровительные
йогурты.  Потом  Сенечка купил пива, потому что его просила Марина Ивановна.
Тут  уж  продавщица  даже  покачала головой. Разве этот покупатель не знает,
что  пиво  негативно  влияет  на  печень?  Хорошо  еще, что по президентской
программе, он не имеет права купить больше одной бутылки в день...
     Сенечка  сунул  продукты  в мешок и повернулся к выходу из перехода. Но
вдруг  вздрогнул  и  резко  вгляделся  сквозь  толпу.  Вдоль  киосков  шагал
кудрявый  парень  без  шапки,  в  погонах  торговца  компьютерной  техникой.
Сенечка широко улыбнулся и раскинул руки.
     - Здравствуй, Алекс! - закричал он. - Как поживаешь?
     Кудрявый Алекс запнулся и отыскал Сенечку взглядом.
     - Добрый вечер, сударь, - ответил он.
     Сенечка подбежал и схватил его за плечи.
     - Думал,  я  тебя  не  найду?  -  спросил он. - Ты же мне десять баксов
должен!  Это  же  почти  рубль!  Но  так и быть, я тебя прощаю... Как ты мог
тогда уехать и не попрощаться?
     Алекс  наклонил  голову,  прислушиваясь  к  словам  Сенечки.  Наконец в
глазах его появились признаки понимания.
     - Вы,  наверно,  обознались,  -  сказал  он  и улыбнулся. - Но вы такой
напористый.  Если  вы  так  сильно  желаете  познакомиться,  то  можно пойти
поболтать за чашечкой кофе.
     - Ни  хрена  я  не обознался, - сказал Сенечка. - А ну, бросай все свои
дела,  и пойдем посидим где-нибудь. Никакого кофе! Самое слабое из того, что
ты пьешь, это пиво.
     - Я  должен  вас  предупредить,  -  сказал  Алекс,  оглядываясь вокруг,
словно  ища  поддержки  у  прохожих,  - что я занимаюсь фигурным катанием. И
тренер запрещает мне употреблять этот вредный напиток...
     Сенечка сузил глаза.
     - Ну  ты  и  подлец,  -  сказал  он, отталкивая Алекса, - ты всегда был
придурком...
     Алекс перестал улыбаться и приложил руку к груди.
     - Если я вас обидел, сударь...
     - Заткнись,  - сказал Сенечка, - Ты всегда был придурком, но никогда не
разговаривал,  как педик. Мы же с тобой в Квинсе квартиру снимали! Ты каждый
вечер  новую  девчонку  приводил.  В  основном, негритянок... А помнишь, как
тебя из колледжа выгнали? За то, что ты директору по морде дал?..
     - Я  вас  не  помню, - сказал Алекс, пытаясь освободиться от Сенечки. -
Кроме того, сударь, вы мне неприятны.
     - Ты  мне теперь тоже неприятен, - сказал Сенечка. - Зато я тебя помню.
У  тебя,  придурок,  на  руке,  вот  здесь, татуировка. "Ненавижу Россию!" И
портрет  президента  с  усиками, как у Гитлера... Ты же, Алекс, всегда таким
панком был! Эк тебя ссучило...
     Алекс  прищурился  и  внимательно посмотрел на Сенечку, потом прошептал
что-то  неслышное, и оголил тонкое и волосатое запястье. Главной на запястье
была  татуировка:  "Я  люблю  тебя,  Россия!" И рядом - портрет президента в
лыжной шапочке...
     - Вы  меня  сильно  оскорбили, - сказал Алекс. - Это чтобы у меня-то...
на  руке...  какая-то  грязь...  Вы  не  имеете права касаться моих чувств к
России!
     Он ссутулился и зашагал прочь.
     И  в этот самый миг, когда Сенечка стоял посреди перехода и недоумевал,
как он мог так обознаться, переход задрожал. Зазвенел. И смолкло.
     За   последним  киоском  стоял  скрипач.  Скрипачка.  Вновь  начиналась
музыка.  Девушка  была  без  погон.  Сенечке она не понравилась. Он не понял
почему.  Он  перевел  взгляд  на прохожих. Они улыбались и кивали скрипачке.
Они  были  румяные  и  несли  портфели.  Сенечка  перевел взгляд на девушку.
Девушка  была  изможденная. Ее веснушки напоминали детский диатез. Смычок ее
спешил,  но  мелодия,  казалось, опаздывала. Перед скрипачкой лежал футляр с
мелкими монетами. Кто-то, проходя мимо, бросил еще одну.
     - Вы тоже ничего не видите? - спросила скрипачка, переставая играть.
     Сенечка увидел, что обращаются к нему.
     - Что?..
     Скрипачка  расширила  глаза.  Но  не  как  от  удивления,  а  словно ее
обидели.
     - Вы  ничего  не видели! - сказала она, бессильно опуская скрипку. - Но
зато  я  все  видела.  Только  что вас не узнал человек, которого вы считали
старым другом, а вы до сих пор ничего не видите! Зачем же я тогда играю?..
     Сенечка подошел поближе.
     - Что же я должен видеть? - спросил он.
     Девушка чуть улыбнулась.
     - Все то, что вижу я, - сказала она. И снова подняла скрипку...

     ...толкнул его в грудь. Куда там! Такая гора. Он даже не заметил.
     - Ты  к вдове? - говорит. - А вдова не принимает никого. Она с утра под
кайфом.
     - А  это  не  мое  дело, - говорю. - Ты на часы посмотри. Цифры в школе
учил? Вдова принимает. Когда это у вас порядки менялись?
     Тут вдова из-за двери голос подает:
     - А ну пусти его! Он всегда пользу приносит.
     Ни  под  каким  кайфом  она  не была. Просто лежала одна. Курила. Голые
ноги положила на полку с дисками. Я вошел. Она скосила глаза.
     - Чего надо?
     Я говорю:
     - Да вот, вдова. Я тут кое-что поменять принес.
     Она потушила сигарету. Я смотрю - "Бонд".
     - Откуда? - спросил ее.
     - Не твое дело. Ник подарил.
     - Какой Ник?
     - Которому нос откусили. Ты что, не помнишь?
     - Чего это он расщедрился?
     Она смерила меня взглядом.
     - Уметь надо... Так за каким чертом ты явился?
     Я показал ей юань. Только один. Да и то издали. Рисковать я не люблю.
     Она и говорит:
     - Девяносто.
     Я ушам не поверил.
     - Ты  что, вдова! Их везде по сто тридцать берут! Мне Джордж еще на той
неделе говорил.
     Она снова сигарету зажгла.
     - Вот и иди в это "везде" и там меняй. А Джорджа твоего вчера пришили.
     - За что?
     - Да там канадец на мотоцикле ехал. А Джордж на тротуаре стоял.
     - Так ложиться надо было!
     - Да он обдолбанный был. Ничего не соображал.
     Ладно, думаю, хрен с ним. Джордж всегда психом был.
     Вижу,  я вдове надоел. Она еще так дым от меня рукой отмахивает к себе,
чтобы  я им не дышал. Дыма ей жалко. Я за дверь заглянул, не слушает ли кто.
Потом спрашиваю:
     - Ладно, вдова. А за три юаня сколько дашь?
     Она на меня так посмотрела, чуть не сплюнула.
     - Будет тебе врать! Где ты их взял?
     - В лотерею выиграл, - говорю. - Так что? Сколько?
     - Ну, если за три... Получается, двести семьдесят.
     - И твою пачку, - говорю. И слежу за ее реакцией.
     Она  отвернулась  от  меня, словно размышляет, а пальчиками-то еще одну
сигаретку из пачки - раз! - и спрятала. Ладно, черт с ней.
     - Согласна,  -  говорит.  - Только чтобы я тебя здесь больше не видела.
Во  всяком  случае,  неделю. Нет. Две недели. Понял? Если раньше придешь, то
мы тебя как Стива...
     Я  не  хотел  слушать  про  Стива.  Но  выслушал. Стиву не повезло. Его
связали   и   положили  поперек  дороги.  А  по  дороге  -  то  канадцы,  то
полицейские...
     Я как представил... Ладно, думаю, Стив тоже был психом.
     - О'кей,  вдова,  -  говорю.  -  Гони деньги и "Бонд", а юани я на стол
положу. Да не дергайся, не фальшивые.
     - Сама  знаю,  -  говорит, и даже голос у нее дрогнул. - Я их, родимых,
на расстоянии по запаху различаю, какие фальшивые, а какие нет.
     Совершили  мы  обмен.  Я  уже  совсем  уходить  собрался,  да  она меня
остановила. И как-то вбок смотрит.
     - Слушай, - говорит, - а чего это ты в свою Россию не едешь?
     Я рукой махнул. Только и слышу от всех...
     Вдова говорит:
     - Ты, вроде, женат был?
     - Жена, - говорю, - давно отдельно живет. Где-то в Бронксе...
     Она так помахала пальцами возле головы, вроде как я с ума сошел.
     - Ну  ты  вообще...  В  Бронксе! Так ее уже пришили, наверное... Плюнь.
Все русские уезжают. Давай и ты вали.
     И вдруг:
     - Потом вызов мне пришлешь.
     Не  понять, всерьез она или со злости. И снова - голые ноги на полку. Я
пошел прочь. Все равно ее даже с моим вызовом не пустят.
     Никто меня не задержал...

     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     Литературные елки проходили в Музее молодежи.
     Собственно,  музей  был  только  в  одной  комнате.  Вдоль стены стояли
стеклянные  шкафы, в которых лежали книги молодых авторов. Во всех остальных
комнатах  мебели  не  было,  а  только  висели  разноцветные листы ватмана в
рамках. Сенечка прошелся вдоль этих листов.
     - Картины молодых художников, - пояснили ему.
     Сенечка улыбнулся:
     - Я видел похожие на выставке в Нью-Йорке...
     Кто-то обиделся:
     - Не нравится - не смотрите.
     По  коридорам  бродил бородатый юноша в ярко-желтом пиджаке. Он пытался
раздавать книжицы, на которых было написано:
     "Начни новую жизнь".
     "Избавься от страха".
     "Найди себя".
     "Научись себя любить".
     "Научись приносить пользу Родине".
     "Жизнь как форма существования. Счастье как форма жизни".
     Юноша  не  переставал  улыбаться  с задумчивым видом, хотя книги у него
вежливо не брали.
     - Я все это уже читала, - сказала одна девушка.
     Всех  пригласили  в зал, похожий на зал маленького кинотеатра. Молодежи
было  много. Сенечка еще не вполне разбирался в погонах, но сейчас он видел,
что  на  большинстве  гостей  были  погоны начинающих писателей. Попались на
глаза  два  маститых  писателя, а впереди мелькнул и тут же пропал низенький
человек. Погоны его блестели золотом и серебром.
     - Признанный классик, - прошептал кто-то, и назвал фамилию.
     Прежде  Сенечка  слышал  разговоры,  что  на  елках воспитывается новое
поколение  свободомыслящих  литераторов, будущих продолжателей идеи полной и
окончательной  демократизации  общества.  Старших  писателей  смущало только
одно.  В  произведениях молодежи тут и там проскакивали слова вроде "кайф" и
"секс", и появлялись даже совсем грубые.
     Сейчас  Сенечке  поведали,  что,  когда на чтениях произносят такие вот
слова,  слушателям полагается прикрывать глаза и качать головой с понимающей
улыбкой.
     - Почему? - спросил Сенечка.
     - Вы  как  бы  показываете  свое понимание текста. Все эти ругательства
оправданы  авторским  замыслом и в кульминации подвергнутся острой критике и
разоблачению.
     Всех позвали, начались чтения. Ими руководил организатор Иван Концов.
     - И   вновь   собралась   прогрессивно   мыслящая  молодежь,  -  сказал
организатор  Концов. - Не может не радовать это завидное постоянство. И, как
всегда,  я  приветствую  на  нашем  собрании  представителя  прессы,  - и он
показал на Сенечкины знаки отличия. Сенечка привстал и поклонился.
     Организатор Концов объявил первую поэтессу.
     На  глазах  поэтессы  Аллы  Небесинской  блестели слезинки. Небесинская
опустила  уголки  губ  и  молчала.  И видно было всем, как тяжело ей, но она
готова,  готова  излить  свою душу, ибо не в силах более носить в себе такую
трагедию, такую драгоценность! Вот эту:

     - Я вздыхаю. Остались одни небеса,
     На которых последняя гаснет слеза.
     Ты не спишь, в небеса ты глядишь и молчишь.
     За разлуку меня уже меньше винишь.

     Я вернулась к тебе с ароматом весны,
     Нам опять стали сниться счастливые сны.
     Мы вдвоем наконец-то узнали покой,
     Я теперь никогда не расстанусь с тобой!

     Зал  загрустил  в  начале, но когда все кончилось хорошо, поэтесса и ее
любимый  встретились,  то раздался вздох облегчения. А Небесинская воспряла.
Подарила еще одну драгоценность.

     - Мне деревья кивают,
     Как будто они что-то знают.
     Может знают они,
     Что тебя не вернуть.
     Чуть погасли огни,
     Я отправилась в путь.
     Вздох на небе ночном
     Вдруг послышался мне.
     Расскажи мне, о чем
     Ты вздыхаешь во сне?
     Ночью солнца не видно,
     Не хватает живого огня.
     Мне немного обидно,
     Что оно испугалось меня.
     Ну и пусть. Небо ждет.
     Я лечу в высоту.
     Снова солнце взойдет,
     И тебя я найду!

     Зал проводил Небесинскую.
     Организатор Концов представил следующего поэта:
     - Сатирик  и  пародист - Роман... вижу, все уже смеются... Итак - Роман
Буйный!
     Поэт   Роман  Буйный  выскочил  на  сцену  и  замер  в  странной  позе.
Послышался его тихий голос.
     Совсем тихий:

     - Я смотрю тебе в глаза,
     А в глазах твоих гроза.
     Нашей встречи снова жди,
     Если кончатся дожди.
     А они не кончатся...

     Тут Роман подмигнул Алле Небесинской, подпрыгнул и заорал:

     - Потому что все СУКИ, СУКИ!

     Бешеные  аплодисменты; смех. Сенечка, как его учили, прикрывает глаза и
качает головой.
     Роман вновь стоит неподвижно. Вскинул руку:

     - Посмотрите, как летает
     Эта пара голубей!
     Целый день они играют
     И не думают о ней -
     СМЕРТЬ! СМЕРТЬ!

     Снова заорал и упал на колени. Подхватил микрофон.
     - Белый стих! - объявил он. Медленно поднимаясь, начал:

     - Мама, почему
     В детстве я был маленький?
     А теперь такой большой
     И круглый?
     "Ромочка, но в детстве
     Ты очень мало кушал.
     А сейчас
     Ты сидишь
     У меня на шее.
     И все время
     ЖРЕШЬ, ЖРЕШЬ, ЖРЕШЬ!"

     - Но  это  не  Ромкина автобиография, - посмеиваясь, сказал организатор
Концов.
     Роман Буйный вновь поднялся с колен.
     - Да  уж... Я много работаю. Пишу стихи... Никто не обвинит меня, что я
сижу у кого-то на шее... Напоследок прочитаю лирическое четверостишие:

     - Пали прозрачные пряди,
     В лунном играя свете.
     Рыжеволосые б...ди
     Практиковались в минете.

     После  этого  иссяк Роман. Зал сидел с закрытыми глазами. Сенечка ждал,
когда непристойность будет разоблачена.
     К нему нагнулись справа, и он услышал деликатный шепот:
     - Простите,  мне  показалось,  вам  требуется объяснение происходящего.
Роман  Буйный в нашем кругу всегда воспринимается, как весельчак. Ему многое
прощают.   Хотя,   если  слушать  внимательно,  то  можно  заметить  элемент
разоблачения  грубости  в  самих  стихах,  начиная  с  первой  строчки.  Это
называется "самоирония".
     - Как вас зовут? - спросил Сенечка.
     - Поэтесса Галина Опахалова. Что вы делаете после елок?
     - Вероятно, ужинаю с вами в ресторане "Гармония", - ответил Сенечка.
     Руку Сенечки нащупали и сжали.
     Организатор Концов вновь выступил вперед.
     - Сейчас...  Не  побоюсь  этого слова: один из самых умных поэтов. Серж
Нелюдимов! Давай, Серж!
     Длинный  юноша  в  пиджаке  до  колен с мрачным видом разворачивал свои
листки. Потом что-то сказал.
     - Громче, громче! - закричали из зала.
     - Я  говорю,  что мои стихи все равно никому не интересны, - огрызнулся
Нелюдимов. - Но это неважно.

     - Мой дом стоит на дне колодца,
     Закрыт на внутренний засов.
     И три веселых змееборца
     В меня стреляют из кустов.

     В моем песке играют дети,
     Мешают прах и лунный свет.
     А я один живу на свете,
     Хожу в кино и туалет.

     Когда я выхожу за двери,
     Не знаю, как с колодцем быть:
     Одной линейкой не измерить,
     Одной ладошкой не накрыть.

     - О чем это стихи? - спросил Сенечка.
     - Наверное,  о  себе, - шепотом сказала Опахалова. - Об одиночестве. Не
спрашивать   же   его...  Все  равно  он  гораздо  лучше,  чем  эта  Аллочка
Небесинская. Умнее.
     - А есть кто-нибудь такой же умный, как Нелюдимов?
     Опахалова подумала.
     - Было  еще  несколько.  Но  они  уже в нормальные страны уехали. Кто в
Монголию, кто в Китай. А один даже в Тувинскую Республику.
     - Наверно, уже миллионером стал, - сказал Сенечка.
     Тем  временем  в  зале  завозились.  Располагались поудобнее. Нелюдимов
разворачивал второй стих:
     - А  это... хотя всем все равно... Написано по мотивам русской народной
песни. Но это неважно...

     Манька дома, водки нет.
     Ванька в коме, видит свет.
     За окном летят гробы.
     Но мешают нам горбы.
     Я бы тоже стал похожим
     На верблюда, только позже.
     Манька дома бьет посуду.
     Покажите мне Иуду.
     Ванька в коме видит свет,
     Манька делает минет.
     Полетели журавли,
     Мы предвидеть не могли:
     Прискакали два верблюда,
     Манька хуже, чем Иуда.
     Вот и дома, Ванька встал,
     И всему конец настал.

     - Снова понятно только одно. Это про минет, - хмыкнул Сенечка.
     - Сексология  у  нас  самая  популярная  тема, - сказала Опахалова. - С
некоторых  пор авторов, которые не пишут про минет, не воспринимают всерьез.
Это называется "конъюнктура".
     Вновь поднялся организатор Концов:
     - А  сейчас  мой  старинный  друг  Коля Кокошников выступит с небольшой
лекцией на тему: "Как писать книги".
     Пауза.   Перед  рядами  появился  Коля  Кокошников.  В  зале  раздались
перешептывания, возгласы:
     - Чего он нас учить вздумал?
     - Сам-то он много написал?
     - Да кто это вообще такой?
     - И погоны у него какие-то непонятные...
     - Это  мой  старинный  друг,  -  повторил  организатор  Концов. - Автор
литературоведческих   и  философских  статей.  "Как  читать  Пушкина",  "Как
поверить  в  Бога",  "Как  обходиться  без спичек в походе" и многих других.
Впрочем, пусть о себе расскажет он сам - встречайте!..
     Жидкие  хлопки.  Говорил  Коля  очень  быстро и потирал розовые детские
ладошки.
     - Знаю,  что  многие  из  вас мучаются, не в силах завершить начатое, -
сказал  Кокошников.  -  Столько  замыслов,  которые пропадают, не дождавшись
воплощения!  А  все  из-за  нашей лени, нерадивости, инфантилизма. Например,
мне  мама  говорит,  что  я  ничего  не  довожу  до  конца. Но это неправда,
доказательством  чему  я  сам,  то есть, это мое выступление. Выступление-то
готово, значит мама моя не совсем права. Но это к слову...
     Как  быть?  Как  быстрее  писать  и не отвлекаться на мелочи? Некоторые
счастливцы,  у  которых уже опубликованы одна-две книги, скажут: сила воли и
терпение. И я с ними соглашусь. Но как воспитать силу воли и терпение?
     Однажды  мы  с мамой были в Москве. Я читал свой художественный рассказ
"Как  научиться  летать".  Впереди  сидела  красивая  девушка.  Я  все время
смотрел на нее. А потом упал. Тоже на нее. Так я познакомился с девушкой...
     Коля  мечтательно  улыбнулся.  Казалось, на секунду он забыл читать. Но
потом продолжал.
     - Она  рассказала  мне, как ей удается писать по десять страниц в день.
Вот  один  из  способов:  она  съедает стакан грецких орехов, а иногда - два
стакана.  Затем  бутылку  кока-колы  ставит  поодаль, но чтобы ее видеть. Не
пьет, пока не выполнит дневную норму.
     Мы  с  мамой  много думали об этом. Мама говорит, что это пригодно лишь
для  Москвы,  а  у  нас  люди  вообще  лишены  выдержки,  и бутылка долго не
простоит  - неважно, что там с текстом. Я не стал проверять, насколько права
мама,  а  придумал вот что: если есть (а у кого из нас их нет, если честно!)
вредная  жена  или  ребенок,  или вредные родители, или кто-нибудь еще более
вредный,  отдайте  им  бутылку. Вы должны быть уверены, что они не дадут вам
пить,  пока  вы не выполните дневную норму. Нужна лишь минимальная выдержка,
чтобы не наброситься на родственников. Но это так, к слову...
     Если    вы    пишете   что-то   судьбоносное,   способное   перевернуть
представления  людей  об  искусстве, космосе, Боге, то есть если вы взвалили
на  себя  ответственность  мессии,  то  приготовьтесь искусить себя смертью.
Выпейте   яд,  действующий  через  несколько  часов.  Противоядие  спрячьте.
Опять-таки  запретите  себе  прикасаться  к нему, пока не выполните норму на
день...
     Руку Сенечки снова сжали.
     - Пойдемте в курительную комнату, - предложила Галина Опахалова.
     - Я  не  курю,  но  с  удовольствием составлю вам компанию, - отозвался
Сенечка.
     Перед курительной комнатой стоял милиционер.
     - Простите,  сударь  и  сударыня,  -  сказал  он.  -  Но согласно указу
президента,   в   курительную  комнату  разрешено  входить  только  с  одной
сигаретой  и  не  чаще  одного  раза  за  вечер.  Надо  беречь  организм  от
никотинового   отравления.  Позвольте  вас  попросить:  отдайте  мне  лишние
сигареты.  И  распишитесь  в  журнале  посещения  курительной  комнаты. Ваши
фамилии внесут в компьютер.
     Галина Опахалова отдала ему пачку. Милиционер извинился за задержку.
     Галина  была стройна, высока. Тяжеловата походкой. Наверно, жали черные
туфельки. Взмах руки: закурила; выдохнула, повернулась анфас.
     - Вы  предлагали  мне  вечер в ресторане, - сказала она. - Согласитесь,
лекция Кокошникова не слишком интересна... Не хотите ли пойти прямо сейчас?
     - Не  раньше, чем я закончу свои дела здесь... Мне ведь надо написать о
каком-нибудь из молодых авторов...
     Галина подумала.
     - Я  могу  вам  порекомендовать  одного. Толя Горшков. Вы его видели. В
желтом  пиджаке,  книжки  раздавал.  Раньше пил много и бездельничал. Теперь
совершенно переменился. Берется за всякую работу.
     Назавтра Сенечка принес Андрею Ивановичу такой текст:
     "Мы даем краткий обзор творчества молодого прозаика Анатолия Горшкова.
     Анатолий  Горшков  прославился  первым  же рассказом. Рассказ назывался
"Она  не  звонит"  и,  как  утверждает  автор,  был  написан  за один день в
"довольно  унылом настроении". "Она не звонит" вызвал небывалое оживление на
очередном собрании городского литературного клуба.
     Второй  рассказ  "Голубая  звезда" имел еще больший успех, особенно его
дополненное  Интернет-издание,  имевшее окончательное название "Когда она не
нужна".  В  редакцию пришло много отзывов, как позитивных, так и негативных.
На  нашем  сайте  развернулась  настоящая  дискуссия,  не  затухавшая  много
месяцев.  Сам  автор  уверял,  что  он  не придавал большого значения своему
творению,  заявляя,  что  во  время  написания  "Голубой  звезды"  был занят
решением серьезных личных проблем.
     Далее   ожидание   читателей   было  вознаграждено  появлением  повести
"Женский  сюрприз".  Повесть  вызвала массу откликов в критической прессе. В
одном   из  интервью  автор  признался,  что  "Женский  сюрприз"  написан  в
состоянии  депрессии.  Повесть,  пронизанная  болью  и  тоской о несбывшихся
мечтах,  вышла  отдельной  книгой  и  выдвигалась  на областную литературную
премию "Рост".
     Затем  последовала  повесть  "Коррозия" (Интернет-название "Эрозия"), о
которой  автор  говорил,  что она явилась плодом личных переживаний. Это был
своего  рода  прорыв  на  новый  качественный  уровень.  С  небывалой  силой
убеждения   Горшков   рассказал  нам  историю  несостоявшейся  любви  нищего
юноши-иммигранта  и  дочери  преуспевающего  майора  милиции. Свежесть темы,
непредсказуемость   сюжета,   красочные  образы  и  легкий,  доступный  язык
покорили  множество  читателей  и  поставили  автора  в один ряд с маститыми
писателями.
     На  фоне "Коррозии" не остался незамеченным рассказ "Упадок". По мнению
Анатолия   Горшкова,   этот   рассказ   является   вершиной  его  творческих
достижений, несмотря на то, что работе над ним мешала тяжелая болезнь.
     Анатолий  Горшков  признается,  что  над  следующим  рассказом  "Черный
витамин"  он  работал  в  состоянии  глубокой  депрессии,  выйти  из которой
помогли занятия нейро-лингвистическим программированием.
     Последнее  произведение  нашего нового сотрудника называется "Солнечная
мурава".  "Наконец-то  я обрел почву под ногами, - делится Анатолий Горшков.
-  Различил  впереди  свет, почувствовал, что жизнь ждет от меня признания в
любви.  Это  мой скромный вклад в литературу Обновленной России". Отрывки из
"Солнечной муравы" выйдут в наших ближайших номерах.
     Мы  выражаем  надежду,  что Анатолий Горшков найдет общий язык с нашими
читателями".

     ...прямо  на  мою  дверь.  Подхожу  поближе  - и правда, полицейский. Я
пошел  медленней.  Ну,  думаю,  он  не просто так приперся. Смотрю - поодаль
стоит машина с мигалкой, а в ней еще двое.
     Полицейский,  что  у  двери,  ширинку  застегнул. Меня увидел и пальцем
поманил. А ноги у меня вдруг как встанут! Он говорит:
     - Да  поди  сюда! - и ругаться давай. А я стою. Прикидываю, как убегать
буду.  А  потом  куда?  Меня  на остановке перехватят, или вообще весь район
оцепят. Они это любят. Уже почти неделю не оцепляли. А этот опять:
     - Это ты здесь живешь? Ты мне только бумагу подпиши! И я тебя отпущу.
     Чего,  думаю, он такой добрый? Даже кобуру не расстегнул. Ну, подхожу к
нему маленькими шажками. Он мне бумагу протягивает. Я спросил:
     - В чем дело?
     Полицейский весь как-то расплылся. Такой ласковый стал:
     - За  свет  не  платишь?  Раз. За телефон? Два. Бродяг к себе пускаешь?
Три.  Грязь  разводишь, сороконожек. Машину не ремонтируешь. А это позор для
настоящего  американца...  -  Тут он назвал меня вонючим русским и сказал: -
Городские  власти у тебя дом отбирают со всем имуществом. Так что подписывай
и убирайся...
     Дом...
     Тут я как заору на него! Это на полицейского-то.
     Никогда  так не орал. Все словосочетания вспомнил. И перемешал их так и
сяк.  Потом  вспомнил,  как  в  Лас-Вегасе ругаются. Снова перемешал. Он все
ласковей  смотрит. Кобуру расстегнул. Мне сначала наплевать было. Я еще пару
слов  сказал,  а  потом  думаю:  ну,  вот... Тогда я как будто слезливости в
голос  подбавил  и власти штата несколько раз обругал. Вспомнил, что полиция
любит,  когда  власти  штата  ругают.  Он  на свою машину оглянулся, где его
дружки сидели, и говорит:
     - Пять  секунд  тебе, чтобы подпись поставить. И штраф сто долларов, за
оскорбление должностного лица. Если не хочешь, чтоб тебя в участок отвезли.
     В участок...
     Я  быстро так посмотрел вдоль улицы. Может, хоть канадец какой поедет с
автоматом,  или араб появится, почему-то забывший бороду сбрить. Да где там!
Когда  надо,  канадцы только когда не надо появляются. А арабов и вообще уже
не  осталось. Это я так просто, в отчаянии головой вертел. Потом зубы сцепил
и   подмахнул  эту  проклятую  бумагу.  И  вообще,  черт  с  ним,  с  домом.
Действительно, сороконожек много.
     - Сто долларов, - говорит этот тип. И снова на машину оглядывается.
     Тут  я  соврал  ему.  Одну  сотенную я в автобусе разменял, когда билет
покупал. И у меня восемьдесят с чем-то мелочью осталось. Я и говорю:
     - У меня восемьдесят.
     Он  лапу  свою  протянул. Сам тюфяк жирный, и лапу хорошо так протянул,
удобно.  Ох,  как бы я ему вделал! Потом пистолет бы забрал, и пистолетом по
шее...  Если  бы  не те два придурка в машине... Да где там! Они меньше, чем
по  трое, сейчас не ездят. А откуда я знаю, может, в машине у них автомат. И
рация  есть.  В  общем,  отдал я ему эти проклятые восемьдесят баксов. Потом
спрашиваю:
     - А где тот старик, который на кухне сидел?
     Этот  тип только буркнул: увезли, мол. И велел убираться поживее. Потом
повернулся  и  в  дом  пошел.  За  вещами,  конечно. Выбирать для себя самые
дорогие.  Хрен  ему.  Все  дорогие  вещи я давно продал. Фотография, где я с
семьей,  у  меня вместе с документами лежит. А деньги в кроссовках, конечно.
Что я, дурак, их дома оставлять?..
     Пошел  я  в  закусочную. Меня там знали, и не стали стрелять. Я десятку
за вход отдал и говорю:
     - Позвонить бы. Мобильник есть у кого-нибудь?
     Там  за  столиками  человек  пять  сидело.  Все  жуют, друг на друга не
смотрят.  В  любой момент готовы на пол упасть, это если что начнется. Я их,
кажется,  чуть  ли  не  напугал.  Жевать перестали, а глаз не подняли. Потом
один говорит:
     - Что  толку  в  этих мобильниках? Спутники-то все попадали. Еще на той
неделе вся связь вырубилась...
     А  я  ждал  чего-то  такого.  Да  и  вообще,  сколько  можно!  Интернет
накрылся,  по  телевизору  один  канал  идет,  а  мобильники  все работали и
работали. Я говорю:
     - Ну, тогда ладно. Есть тут нормальный телефон?
     Мне  на стенку показывают. Смотрю - а там не телефон, а какой-то ржавый
унитаз с проводами. Наушник взял - работает.
     Я думал, долго ждать придется. Нет, трубку сразу взяли:
     - Полицейский  участок. Напоминаю: за розыгрыш, неверную информацию или
ложный вызов по законам штата Нью-Йорк полагается смертная казнь...
     - Плохо,  Вовка,  -  говорю,  -  ты в законах разбираешься. Не смертная
казнь, а пожизненное заключение...
     Вовка помолчал секунду.
     - А,  это ты... Понимаешь, все время распространители звонят. Героин по
сниженным ценам... А тебе чего?
     Ну, я объяснил ему, что меня из дому выгнали.
     - Можно, - спрашиваю, - к тебе подъехать? Пока квартиру не найду?
     Слышу, он запыхтел и говорит:
     - Да  нет...  Не  надо.  Понимаешь,  я  тут уезжаю на пару дней... Да и
вообще,  соседи у меня... Тут такой хиппи есть, Роджер его зовут. Он тебе не
понравится. А главное, ты ему тоже не понравишься...
     - Ладно, - говорю. - Я пока пустую квартиру найду.
     Он сразу повеселел как-то.
     - Да,  -  кричит,  -  а если тебе что-то нужно будет, звони. Я для тебя
что  угодно  достану.  Хоть  машину,  хоть  катер... А хочешь, пистолет тебе
продам? С пистолетом не пропадешь...
     - Успеется, - говорю. - Ты не знаешь, как Алексу позвонить?
     - А Алекс уехал уже...
     - Да ты что? Алекс уехал?..
     - Месяц  назад,  -  сказал  Вовка.  -  Его  сначала эти, в консульстве,
пускать не хотели. У него ведь на руке татуировка "Ненавижу Россию"...
     Да,  думаю, удивительно, что Алекс уехал. Он ведь всегда какой-то такой
был,  идейный.  Говорил, что Америку даже сейчас любит, когда бардак кругом.
Впрочем, ладно, трепаться мы все умеем...
     Я  подумал, подумал. В центр надо ехать. Ну, я на метро пошел. Из всего
метро  только  линия "N" осталась. Хорошо хоть, что поезда часто ходят, один
в полтора часа. Ночью где-нибудь в пустом Центре Рокфеллера отсижусь...

     ГЛАВА ПЯТАЯ

     Андрей  Иванович  ощущал  беспокойство. Его племянник наотрез отказался
заниматься  физкультурой.  Если так будет продолжаться, от Кабинетова трудно
будет  скрыть  нерадивость  Сенечки. А Петр Леонидович бесконечно терпеть не
будет.  Ему  перед  товарищем Советовым отчитываться. Кто сколько километров
пробежал,  с  какими  результатами.  Ну  да  результаты - Бог с ними, даже у
самого  редактора  они  не  очень-то  олимпийские,  не  говоря уже об Андрее
Ивановиче.  Но  бегать-то  все  равно  надо. Доказывать усердие в стремлении
соответствовать  образу  всесторонни развитой личности, настоящего русского,
гражданина  Обновленной  России.  А  также  демонстрировать  своим товарищам
полное    понимание   необходимости   выполнения   президентской   программы
оздоровления населения.
     Но Сенечка отказывается демонстрировать.
     - Я  еще не гражданин России, - сказал он. - До рассмотрения моего дела
осталось полгода. На меня эти лыжные правила не действуют...
     Андрей  Иванович  заглянул  в  Конституцию,  в  популярное  издание.  И
правда, не действуют...
     Редактор    Кабинетов   попросил   Сенечку   подготовить   какой-нибудь
новогодний  материал.  Интересный и в то же время с политической подоплекой.
У Сенечки моментально готов замысел.
     - Хотите   историю   про  лидера  оппозиции,  который  оставляет  своих
единомышленников  праздновать  Новый Год, а сам в это время крадет деньги из
партийной  кассы  и  удирает  в  Китай? Но случается новогоднее чудо, и вора
ловит  за  шиворот  сам  Дед Мороз, отбирает деньги и жертвует их голодающей
Японии?
     - Пожалуй, не стоит, - сказал Кабинетов. - Лучше что-нибудь из жизни.
     - Тогда  я расскажу о том, чему сам был свидетелем, - сказал Сенечка. -
Как  в  Майами  к Рождеству построили ледяной городок. Там всегда собиралось
много  людей,  ведь  в  непраздничное время у них так мало радостей. Сделали
дорогую  автостоянку.  И однажды вечером шведские террористы взорвали на ней
бомбу.  Люди  побежали  и подавили друг друга. Их хваленая полиция ничего не
смогла  поделать.  А власть, чтобы не создавать панику, солгала, что это был
взрыв русской петарды...
     Петр Леонидович подумал.
     - Ладно...  Только  не  перегибайте  палку.  Не  надо слишком уж пугать
читателей ужасами жизни на Западе...
     В  работе  нередко  возникали  задержки.  От  полуденного  гимна  и  до
оздоровительной  вечерней  закуски в редакции нечего было делать, потому что
еще  не  принесли  материал.  Антоша  глядел на фотографию президента, потом
вставал  и  снова  напевал гимн. Витька играл с компьютером в поддавки. Тоня
Алексеевна красила ногти.
     Евгений Викторович появлялся с первым материалом в пятом часу.
     - О человеческой халатности, - сообщал он.
     "Кто  из нас не был в здании Управления Повышением Цен на Нефть? Кто из
нас  не  обращал внимание на величественный вестибюль с мраморными колоннами
в  два  ряда  и  фресками, изображающими интеграцию нашего нефтяного рынка в
Юго-Восточную   Азию?   Нас   поражала  поистине  китайская  аккуратность  и
предупредительность  охранников и почти узбекская обязательность чиновников.
Мы  всегда  гордились  зданием  УПЦН  как  украшением  и  одной  из основных
достопримечательностей нашего города.
     Можете  себе  представить,  каким  шоком было для меня наблюдать в УПЦН
дичайший  случай проявления разгильдяйства и беспечности со стороны рабочих,
приглашенных  делать  ремонт  потолка  на четвертом этаже здания! Проходя по
коридору,  я  увидел  в  углу  несколько  десятков  ртутных  ламп, буквально
сваленных  в  бесформенную  груду.  И  сотрудники  как  ни  в  чем не бывало
проходили  мимо,  словно  и  не  знали,  как  опасны для здоровья эти лампы,
особенно с нарушенной целостностью.
     Как  выяснилось,  никто из сотрудников не знает, откуда и с какой целью
здесь  находятся ртутные лампы. И тем более не знают они, кто отвечает за их
складирование  и  транспортировку.  Тогда  я обратился с вопросом к товарищу
Бобрыкину, бригадиру ремонтников.
     - Это  нелепая  случайность,  -  чутко  реагирует  товарищ  Бобрыкин. -
Несомненно,  ошибка  будет  исправлена.  Возможно,  благодаря своевременному
вмешательству журналистов, была предотвращена настоящая катастрофа.
     Быстро провели расследование.
     Как  выяснилось,  бригада  ремонтников  только  наполовину  состоит  из
русских.  Остальные  - это большей частью эмигранты из Финляндии и Норвегии.
До  сих  пор  существующий языковой барьер мешает взаимопониманию в бригаде.
Иногда   распоряжения   товарища  Бобрыкина  понимаются  превратно.  Следует
думать, что именно это и привело к созданию опасной ситуации.
     - Однако  надо встать на место этих бедняг, - делится товарищ Бобрыкин.
-  Издерганные,  измученные,  еще  не  верящие  в  свое освобождение от оков
космополитизма,  они  появляются  на работе невыспавшиеся, ведь у них до сих
пор  не  всегда  есть  время  на  оздоровительные  лыжные  упражнения. Но мы
работаем в этом направлении.
     Нам  остается пожелать товарищу Бобрыкину, а также и всему УПЦН в целом
успешной работы и новых трудовых и творческих успехов".
     Сенечка прочитал эту статью и полез к Кабинетову.
     - Скажите  этому  Евгению Викторовичу, что если уж он приходит только с
одним  материалом  про  лампы,  то  можно  было  бы  появиться  и  пораньше.
Например, хотя бы в полдень!
     - Не вам учить людей работать, - ответил Кабинетов.
     - Почему?  -  удивился  Сенечка. - Я работаю в три раза больше, чем все
остальные.   Пока  какой-нибудь  Евгений  Викторович  одарит  нас  очередным
творением, я успеваю написать три или четыре статьи, а то и пять!
     - Это интересно, - сказал Кабинетов. - Где они?
     - Это  не  совсем  статьи,  -  сказал  Андрей  Иванович. - Он пишет их,
никуда  не  выезжая,  и  я  был  уверен,  что  это  рассказы  для "Странички
творчества".
     - Вы,  дядя  Андрей,  их  даже читать не стали, - сказал Сенечка. - Мои
статьи  гораздо  интереснее,  чем рассказы про ртутные лампы. Я давал читать
Витьке  и  Антоше. Им было очень смешно, и они сказали: класс! Смеялась даже
Тоня Алексеевна, хотя она не читала, а просто смотрела на нас.
     - Ваша  энергия  мешает  нам  заниматься  делом,  - сказал Кабинетов. -
Андрей  Иванович  устал  править  ваш стиль. Взять хотя бы статью о взрыве в
Майами... Никуда не годится!
     Сенечка заговорил на повышенных тонах.
     - Ах  вот  как!  Значит,  и вы к этому руку приложили, Петр Леонидович?
Кому   не  понравилась  строчка:  "Когда  ударил  взрыв,  люди  замолчали  и
повернули  головы  в  ту  сторону,  откуда  поднимался густой дым..."? Зачем
заменили  "ударил  взрыв"  на  "прогремел  взрыв"? Ведь это беспомощнейший в
мире  газетный  штамп!  Так не пишут даже в "Комсомольской правде"! А почему
убрали детский плач?..
     - Мы издаем обычную газету, а не сборник беллетристики.
     - А  почему бы не попробовать и не начать писать художественным языком?
-  сказал  Сенечка. - В Обновленной России, Петр Леонидович, и газеты должны
быть  обновленными,  то  есть  говорить  с  читателем  на свежем языке!.. На
таком, каким я пишу свои статьи!
     Андрей Иванович смутился. Ему было неудобно за племянника.
     Конечно,   Сенечка   слишком   долго   жил   на   Западе.   Отсюда  его
агрессивность.  Там,  в  этих  диких  странах, люди, которые не верят в свои
силы или не самоутверждаются за счет других, рано или поздно погибают.
     Еще  Сенечка был недоволен, что в редакции все работают медленно. И все
время  отвлекаются,  когда  гимн  по  радио  передают. И когда президента по
телевизору   показывают.   Тогда,  сказал  Сенечка,  вообще  в  коридоре  не
протолкнуться.  Все  из  своих кабинетов выбегают и к телевизору лезут. А уж
когда  по  улице  после  обеда Флаг проносят, так все готовы окна выдавить и
выпрыгнуть навстречу.
     Но  Андрей  Иванович отвечал, что задержки не мешают регулярному выходу
газеты.  Правда, засиживаться приходится допоздна. В шесть ли начали, в семь
-  верстку  должны  подготовить к полуночи и послать на визирование товарищу
Советову.  И  если  оплошность  допустили, которую товарищ Советов заметит и
зачеркнет красным карандашом, то все быстро переделывать приходится.
     Но  эти задержки не ослабляли боевой дух редакции. Ведь Андрей Иванович
поддерживал  этот  самый  боевой дух как мог! Он обходил каждого и хлопал по
плечу.  Когда по радио играл гимн, он пел громче других. Антоша тоже пытался
подпевать,  но  у  него  не  получалось  перекричать Андрея Ивановича. А еще
Андрей  Иванович  рассказывал  анекдоты.  Слушать их прибегали чуть ли не со
всего Дома печати.
     А  вот  верстальщик  Витька  не пел. И анекдотов не слушал. Чем ближе к
вечеру,   тем   с   меньшей  охотой  он  отвечал  на  участливые  вопросы  и
подбадривания  Андрея  Ивановича.  Работать  наловчился  так, что рука почти
срасталась с мышкой, и порой он не сразу мог разжать пальцы.
     С  Витькой  вообще  что-то  странное  творилось.  Над столом он повесил
плакатик,  нарисованный  на  развороте  школьной  тетради.  Синий мультяшный
человечек  сидел,  обхватив  голову  и  повесив  нос. Из носа падала большая
капля. Главной была надпись:
     "Вирсдальчиг - с амая пичяльная прафесия".
     Еще  он создал гирлянду из разноцветных скрепок и протянул ее от окна к
своему месту. Кабинетов увидел и пожал плечами.
     - Порча редакционного имущества, - сказал он.
     Витька огорчался и работал еще быстрее...
     Однажды  в редакцию пришел грузный человек с погонами директора детской
театральной студии. Представился:
     - Борис Невзрослейко. К вашим услугам.
     Его сопровождали трое детей.
     Сенечка объяснил:
     - Это  я  их пригласил, чтобы они посмотрели, как делают газету. Дети -
исполнители  главных  ролей  в  спектакле  "Славься,  великая  Россия". Этот
мальчик играет Нефтяника; это Разведчик, а это Спецназовец.
     - Был еще Менеджер-по-Рекламе, но он заболел, - сказал Спецназовец.
     - А  я  играл  самого  президента,  -  сказал  Борис Невзрослейко. - По
секрету  скажу:  слишком  большая  ответственность,  чтобы доверять эту роль
детишкам.
     Сенечка положил перед Кабинетовым приготовленную статью.
     "Детская   театральная  студия  под  руководством  Бориса  Невзрослейко
поставила спектакль "Славься, великая Россия".
     Хотят  ли  эти  дети,  так  живо  воплотившие  на  сцене патриотические
настроения  миллионов  юных россиян, стать настоящими актерами и попробовать
себя  в  кино?  Когда  по  городу  идет человек с погонами актера, вслед ему
оборачиваются,  узнают.  И даже если с ходу не узнали, то все равно автограф
просят.   Спрашивают:   "Вы,   простите,   в  каком  патриотическом  сериале
снимались? "Брат" или "Сибирский цирюльник"?"
     Но  пока  они  еще дети. Они учатся в школе, играют в хоккей и шахматы,
подражая  лучшим  российским  мастерам.  Помогают  родителям. Правда, не все
гладко  в  жизни  юных  актеров. Например, им не нравятся, что их заставляют
заниматься синхронным плаванием.
     Директор   Невзрослейко:  Не  заставляют,  а  доказывают  необходимость
разностороннего развития личности. Артист должен уметь все.
     Юные актеры: Если, например, придется девчонок играть...
     Ребята смеются. Видно, что они любят своего директора.
     Корр.:  Помню,  когда  я  был  в  вашем  возрасте,  в  жизни было много
проблем.  Сейчас  всем  живется  легче, но все же, наверно, никуда не делись
споры  с  друзьями и родителями, необходимость отстаивать свою точку зрения.
Порой,  наверно,  хочется  спрятаться  в  свой собственный мир. Нет ли у вас
чего-то, что отвлекает от суеты?
     Невзрослейко:  Они  артисты,  хоть  и  дети.  И  если,  скажем, ребенок
поспорил  с  родителями  или обиделся на сверстников, то он приходит к нам и
растворяется в мире искусства.
     Корр.:  А  не  было  у  вас  иногда  ощущения,  что  все  зыбко и может
измениться? Поэтому обиды и споры реального мира как бы не считаются?
     Юные  актеры:  Точно, все еще изменится! Театр в Камбоджу и Лаос поедет
на гастроли... И мы там кучу денег заработаем.
     Смех.
     Разведчик:  Однажды я поругался с братом и пошел гулять. День был очень
хороший,  а  мне было не очень хорошо... Я понимаю, что такое суета. Я пошел
в  школу,  только не в саму школу, а на школьный двор. Мы там играем. И вот,
я  ходил там просто так, а в это время прошел мимо один... Это был, наверно,
учитель.  У него в руке была острая указка. И мне стало очень страшно... Мне
показалось,  что  он  ткнет  меня,  если я не помирюсь с братом своим... И я
пошел и помирился.
     Корр.: А почему он должен был тебя ткнуть?
     Разведчик:  Потому  что у меня было плохое настроение... Я оглянулся на
бегу,  потому  что  зашумели  заросли.  Знаете,  там  такие заросли густые и
колючие.  Они  всегда  шумят от ветра. За ними ничего не видно, и лазать там
больно. Он прямо в эти заросли пошел. И там пропал.
     Невзрослейко:  Внезапная  фантазия  восстановила  мир  в семье. Артисту
часто  приходят  в  голову  образы  - смешные и пугающие. От этого никуда не
деться.
     Пожелаем  юным  актерам  и  их  директору  новых  творческих фантазий и
успешного воплощения их на сцене".
     - Хорошая  статья, - сказал Кабинетов. - Есть шероховатости, но главное
-  тема  нужная. Патриотический спектакль... Только вот историю про человека
с указкой мы уберем.
     - Почему?  -  удивился  Сенечка.  -  Это  самое интересное! Мир детских
эмоций...
     Кабинетов поднял глаза.
     - Вы не понимаете? - спросил он.
     - Нет, - сказал Сенечка.
     Кабинетов подумал.
     - Идите,  - сказал он. - Кстати, я забыл сказать - зарплата ваша теперь
больше в два раза.
     После  вечернего  гимна  Андрей  Иванович  приготовил  кофе и разнес по
редакции.
     - Вы  очень  добрый  человек,  Андрей  Иванович,  - сказал Витька. - Мы
вместе работаем уже четыре года. Я к вам привык.
     - Спасибо,  Витенька,  -  сказал  Андрей Иванович. Чашечка с кофе в его
руке задрожала.
     - А  я  злой,  - продолжал Витька. - И устал от всего. По утрам мне так
печально  и  одиноко.  Каждое  утро  я мучаюсь: пойти выпить или кому-нибудь
морду набить. Быть или не быть, как говорит Евгений Викторович...
     - Зачем  уж  так-то,  Витенька...  Ты пугаешь меня. Попробуй сходить на
внеочередной  киносеанс  нового  успокоительного фильма "Работа Министерства
по  чрезвычайным  ситуациям".  Или  вот...  Во  Дворце  Милицейской Культуры
читают  лекцию "Еврей или цыган. Кто лучше?" Очень поднимает настроение... А
кроме  того, спортом надо заниматься. Посмотри на президента. Он не ленится.
Каждую  среду бегает на лыжах, а в понедельник занимается фигурным катанием.
Даже  в  хоккей играет по пятницам, а в остальные дни плавает в бассейне. Он
гораздо старше тебя, но всегда бодрый и здоровый.
     Вошел редактор Кабинетов.
     - Я  подсчитал,  -  сказал  он.  -  Денег, которые приходят в редакцию,
президенту  хватит не только на лыжи, но даже и на китайский снегоход. Пусть
спорт  в  России  развивается...  Андрей  Иванович, готовьте соответствующую
статью, а я позвоню товарищу Советову.
     Антоша, сидевший до сих пор молча, оторвался от корректуры.
     - А как вы думаете, Андрей Иванович, скоро Россия догонит Китай?
     - Сначала надо Таиланд догнать, - сказал Андрей Иванович.
     - А вы были в Таиланде?
     - Был.
     - Ну и как?
     - Эх,  Антоша!  -  вздохнул  Андрей  Иванович.  - У каждого народа своя
судьба. Но, в общем-то, и мы неплохо живем.
     Этим   вечером   работа   двигалась   медленнее,   чем  обычно.  Шумели
компьютеры,  горели  лампы.  Кабинетов  принес  откуда-то круглую штуковину,
щелкнул  выключателем,  и  редакция  наполнилась  ароматом сирени и каким-то
еще.
     - В  инструкции написано: бодрит и повышает работоспособность, - сказал
он. - Сделано в Бангладеш.
     - Дорогой,  наверно,  -  сказал  Антоша.  -  Только  не  разбейте, Петр
Леонидович.
     Кабинетов оглядел нас по очереди.
     - А где Виктор? - вдруг сказал он.
     За монитором, на котором обозначался неготовый макет, никого не было.
     - Он   никуда  не  уходил!  -  крикнула  Тоня  Алексеевна,  сидевшая  у
единственного выхода.
     - Не мог же он раствориться в воздухе, - сказал Сенечка.
     Андрей  Иванович  и Антоша переглянулись и потупились. Кабинетов махнул
рукой и, пробормотав что-то, сел за компьютер сам. Он был очень зол...

     ...и теперь ни одного голубя в Нью-Йорке нет.
     Тем временем, я довольно близко подошел. Вдруг слышу:
     - Стой!
     Я  сначала  даже  присел.  Оглянулся  по сторонам. Не дай Бог, канадцы.
Потом  сообразил:  да  это  же  мне  русский  охранник кричит, из укрытия. А
канадцы, кстати, вообще не кричат "стой". Они сразу палят.
     - Руки в стороны!
     Я встал каким-то самолетиком. Говорю по-русски:
     - Да я ваш! Я по вопросу возвращения на Родину...
     Долгая пауза.
     Потом снова голос:
     - Иди сюда. Руки не опускай. И не дергайся.
     А, вот он где прячется. На втором этаже. Целится из окна.
     А  говорит  со  мной не он. Над дверью переговорное устройство. Динамик
небольшой,  а  голос  совсем  не искажается. Вот это техника! Китайская, что
ли?
     Голос говорит:
     - Сейчас  откроется  дверь.  Сразу входи. И смотри, чтобы не прищемило.
Она сразу захлопнется.
     Дверь  тяжеленная.  На  каких-то бесшумных рычагах. Я шагнул в темноту.
За спиной сразу как бухнет железом! И замок щелкнул. Я стою, жду.
     И,  конечно,  прожектором  по  глазам!  И,  кажется, не одним. Вот ведь
соотечественники!  Я  зажмурился,  а меня за руки взяли, в стену ими уперли.
Ощупали меня во всех местах. Я им сказал:
     - Что же в задницу забыли заглянуть?
     Нет ответа.
     Я  до  сих  пор  ничего  не  видел.  Только  что  вокруг было несколько
человек, а теперь остался один, и он повел меня по лестнице. Я говорю:
     - Что, большая очередь?
     Слышу, он хмыкнул:
     - Да какая очередь! Все русские уехали уже.
     Чувствую,  меня  перестали  считать  опасным.  Тот,  кто рядом идет, не
следит  за  мной, а просто дорогу показывает. Еще и словоохотливый оказался.
Рассказал,  что  в  основном  к  ним  приходят американцы, у которых дальние
родственники  давно  уже  в  России  живут.  Хотя  объявлено  было,  что для
эмиграции  этого недостаточно. Сначала от них просто документы не принимали,
а  теперь вообще не подпускают, стреляют поверх голов. Все окна напротив уже
повыбиты.  А  еще  придурки  из  белорусской  общины  манифестацию  провели.
Своего-то  консульства  у  них  нет, вот и решили снова к старшему брату под
крыло...  А когда поперли их, так они две гранаты швырнули. Хорошо хоть, что
американские  гранаты,  последней  модели.  Одна,  которая  в  окно влетела,
пошипела,  пошипела  и  все,  а  вторая  вообще  в  воздухе  на три детальки
распалась, и ни одна деталька не взорвалась.
     Мы  пошли  по коридору, в конце которого горел один плафон. Оказались у
двери. Мой проводник кнопку нажал и говорит:
     - Игорь Вадимович! Русский парень домой просится.
     - Не   он   первый...   -   был   ответ   из  динамика.  -  На  предмет
ножей-пистолетов-пулеметов-гранатометов хорошо проверили?
     - Обижаете, Игорь Вадимович!..
     - Ладно, сейчас пущу...
     Дверь поехала на роликах. Мой проводник говорит:
     - Удачи!
     И хлопнул меня по плечу.
     Я  зашел.  Смотрю - комната без окон. Лампы дневного света. Черный стол
блестит,  как  озеро.  Ноутбук  стоит. На стене Высоцкий во все лицо. В углу
саксофон  на  подставке. В другом - мусорка. Из мусорки бутылки от "Байкала"
вываливаются.  А  напротив  меня высокий мужик стоит. Не старый, но седой. Я
хотел  ему  руку  подать.  Только  руку  ушиб:  там  стекло  было от пола до
потолка. Чистое, невидимое. Мужик говорит с довольным видом:
     - Легко  отделались!  А вот который до вас приходил, так он себе вообще
нос расквасил.
     Я спросил:
     - А как же я вам документы отдам?
     А он сам мне мои документы показывает:
     - Они  уже  у  меня.  Доставлены на специальном лифте. Правда, я еще не
ознакомился.
     Смотрю  -  и  правда,  у  меня  в  кармане  пусто.  Еще  внизу, значит,
вытащили. Я стою, не знаю, что делать. На саксофон в углу показываю:
     - Это вы играете?
     Он говорит:
     - Иногда... Вы присаживайтесь, поговорим...
     Рядом  с  дверью  стул  стоял.  Этот  Игорь  Вадимович тоже сел по свою
сторону  стекла,  бумаги  мои  на столе разложил. Задумался, как гадалка над
картами.  Потом  даже  напевать  стал.  Я через стекло его слышал прекрасно.
Конечно, опять какая-то техника работает.
     Игорь Вадимович говорит:
     - Что  же вы, молодой человек, русское-то гражданство не стали получать
по достижении совершеннолетия? Никаких бы проблем...
     Я говорю:
     - Я  подавал  документы.  Но  я тогда в Лас-Вегасе жил. Вы же знаете, в
тамошнем  вашем департаменте Партия Освобождения Невады концлагерь устроила.
И все мои анкеты с доказательствами русского происхождения потерялись.
     Игорь Вадимович по клавишам ноутбука постучал. Вдруг говорит:
     - Нет,   они  не  потерялись.  То  есть,  они  остались  в  электронном
варианте.  Вижу,  вы действительно не собирались терять связи с корнями. Это
говорит в вашу пользу...
     И  давай  глазами по экрану бегать. Я так обрадовался! Может, думаю, не
зря  я сюда пришел. Только слово "корни" я всегда не любил. Что он понимает!
Один  мой  корень  в Бенгальском заливе рыбу ловит, а второй вообще где-то в
джунглях  потерялся.  Это  я  о  тете Кате подумал. А вдруг!.. Ведь из Южной
Америки  в  Россию,  говорят, проще вернуться. Колумбийцев, например, вообще
везде  без  визы  пускают,  как  китайцев.  Там  у  них  страна процветающей
демократии.  И  перуанцев  тоже  везде  пускают.  Только они никуда ехать не
хотят.  Им и дома хорошо. Ведь как только золото инков нашли, так Перу сразу
по уровню жизни на первое место выскочило.
     Игорь Вадимович говорит:
     - Ну  что  же,  молодой человек! Ваше русское происхождение несомненно.
Опыт  работы  есть,  и  справки о несудимости настоящие. Но, тем не менее, у
вас очень небольшие шансы.
     Я  сюда  вообще  безо  всяких  шансов  шел,  а оказалось - "небольшие".
Правда,  "очень небольшие". У меня сердце-то упало, конечно, но я решил, что
он еще советов надает, раз сразу не выгнал.
     - А что? - говорю.
     Он на меня глаза поднял.
     - Вы,  -  спрашивает,  -  женились-то  по  любви  или  как? Мы не можем
пустить  в Россию человека, женатого на американке. Ваша жена где, простите,
родилась?
     - В Бостоне, - говорю.
     Он кивнул.
     - Вот  видите... Тем более, не можем. У Бостона сейчас такая репутация!
По  подсчетам  китайских  социологов,  в  штате  Массачусетс  преступность в
девяносто раз превышает преступность в Нью-Йорке.
     - Но  моя  жена родилась двадцать два года назад! И в пять лет уехала в
Нью-Йорк...
     - Это  неважно.  У  консульства  есть  свои  стандарты, - ответил Игорь
Вадимович. И опять защелкал клавишами.
     Минут  пятнадцать  щелкал.  Я  ждал,  ждал.  А  Игорь  Вадимович  ка-ак
долбанет  по  своему  ноутбуку!  Потом кнопку под столом нажал, наклонился и
говорит:
     - Леха,  ты?..  - и сразу как закричит: - Слушай, Леха! Как ты тридцать
пять  тысяч  очков  набрал,  а?  Я  все  время  в  эту  яму падаю... Десятый
уровень...
     Незнакомый ехидный голос сказал:
     - Умный в яму не пойдет. Умный яму перепрыгнет с помощью трамплина.
     - Тут нет никакого трамплина!..
     - Есть. Только он в стене спрятан. Под зеленой мишенью...
     Игорь  Вадимович  задумчиво  так  на экран посмотрел и головой покачал.
Потом встал и вышел в боковую дверь. Мне ничего не сказал.
     Ну,  думаю, плевать на Россию и на все это дурацкое возвращение. Сейчас
пойду,   денег   достану,  автомат  куплю,  да  и  в  Южную  Америку  пешком
отправлюсь.  И  будь,  что  будет. Может, повезет. Жив останусь, тетю Катю с
Генкой  найду,  тогда  вместе что-нибудь придумаем. Я даже стулом заскрипел,
так  мне уйти захотелось. Я дверь подергал - закрыта, конечно. У них тут все
автоматическое. Да и как я уйду? Документы-то у консула на столе.
     А  скоро  вечер,  кстати.  Как  я домой-то поеду, в темноте, один, безо
всего?  Хоть бы кастет какой-нибудь... Может, у охраны внизу попросить? Хотя
они,  конечно,  хрен  дадут.  А  если как тогда, в автобус не пустят? Я губу
закусил.  Придется  машину угонять. Никогда не угонял. Или подожду хозяина и
дам по башке...
     Тут  Игорь  Вадимович входит. Документы мои собрал в стопочку. Словно и
не  видит,  как  я на него посмотрел. Впрочем, я сразу успокоился. И правда,
не  мне  тут  порядки  устанавливать...  Игорь  Вадимович  педальку нажал, и
стекло  вверх  поползло. Он стоит, ждет. Смотрит, как медленно оно ползет. Я
не удержался:
     - Значит, все-таки полное доверие соотечественнику?
     А он серьезно так говорит:
     - Конечно,  полное  доверие.  Сейчас вы напишете заявление, что желаете
вернуться.  И  заполните анкету, только не упоминайте о том, что вы состоите
в  браке.  Мы  нашли для вас выход, только вам надо спешить - консульство на
той неделе закрывается...

     ГЛАВА ШЕСТАЯ

     - ...Все  с ним ясно, с этим Витькой, - сказала Галина. - А вам? До сих
пор ничего не ясно?
     - Нет, - ответил Сенечка.
     Он  встретил  поэтессу  Галину  Опахалову,  когда  вышел из Дома печати
поздним  вечером.  Она  свернула  руку калачиком и попросила проводить ее до
дому.  Сенечка  проводил  и  рассказал,  как  Витька  из  редакции  исчез. И
Кабинетов  ничего  выяснять  не  стал,  сразу  объявление написал о том, что
газета нового верстальщика ищет.
     - А  вот  взять,  например,  Тольку Горшкова, - продолжала Галина. - Он
тоже...
     - Что - тоже?
     Галина посмотрела на Сенечку, как на маленького.
     - О  таких  вещах  не  говорят,  -  сказала  она. - Но вам, так и быть,
расскажу  один  случай.  Собрались  мы  в  клубе,  стихи читать, да и просто
поболтать.  Толька  Горшков  пришел.  А мы, когда он приходил, всегда знали,
что  он ныть будет. Так и в тот раз - сел он на подоконник, смотрит на улицу
и  ноет.  Все  ему  не  нравится.  Город  скучный,  мы  скучные, стихи у нас
скучные.  Мы  ему говорим: "Чего ты ноешь? Смотри, у тебя повести и рассказы
печатают,  деньги  платят!"  А  он одно твердит: нет, мол, у него в повестях
жизни,  одно  уныние.  А  он сам как уныние! Надоел он нам - спасу нет. А он
как  раз  про свою персону начал разглагольствовать. И какой он печальный, и
одинокий,  и перспективы-то у него нет. К счастью, в это время гимн по радио
заиграли,   мы  слушать  пошли.  А  Горшков  на  подоконнике  остался.  Гимн
кончился,  мы  приходим  -  исчез  Горшков. Вот в точности, как твой Витька,
когда  вроде  бы и выйти незамеченным не мог. Мы сначала искали, а потом все
поняли.
     - Да  ладно,  -  сказал  Сенечка.  -  Мало  ли кто чего не мог. Это вы,
наверное, гимну громко подпевали, а он взял и вышел.
     - Может  быть,  -  согласилась  Галина. - Только на следующий день, или
через  день  -  не  помню,  встретили  мы  Тольку.  Ну, думаем, сейчас опять
придется  про  жизнь  его  тяжелую  слушать.  Ничего  подобного!  Идет себе,
подпрыгивает  -  нам  подмигнул,  кричит:  "Я новую повесть начал! Повесть о
счастии!"   Упрыгал   он,   а  через  неделю  повесть  закончил.  Называется
"Солнечная мурава"... Читал?
     - Надо  будет  прочитать, - сказал Сенечка. - Только я все равно ничего
не  понял.  Не  вижу  связи.  Когда я в Америке в колледже учился, там у нас
один  тип  английский  язык  преподавал.  Тот  еще  тип,  волосатый такой, в
коже...  Так  он  прямо  посреди  урока исчезал. Мы, вообще-то, за уроком не
очень  следили, все свои дела обсуждали - ну, там пойти уделать кого-то, или
где с девчонкой побыть...
     - О, романтика...
     - Да,  -  кивнул  Сенечка. - Так вот, тип этот сначала все про Диккенса
бормочет,  про  Толкиена,  а  потом  - бац! - в воздухе растворился. Ну, его
никто  особенно  не ищет, а он к сам вечеру выползает из какой-нибудь щели -
рожа  синяя, воняет от него, а сам - счастливый!.. Тоже, наверное, повесть о
счастье был способен написать.
     Галина  посмеялась.  Они  прошли  пешком  до  самого  ее  дома.  Галина
призналась,  что  ей  хочется  курить,  но на улице, конечно, курить нельзя.
Сенечка  сказал,  что  у  него  есть  антикурительные таблетки, потому что в
Америке он без сигарет тоже долго не мог.
     - А  почему,  - вдруг спросила Галина, - вы сейчас вздрогнули и головой
так повели по-странному?
     Сенечка помедлил секунду и сказал:
     - Мне послышалось, что мотоцикл едет...
     - Вы  не  любите  мотоциклы?  - удивилась Галина. - Они у нас на каждом
шагу встречаются. Молодежи их бесплатно раздают...
     Сенечка не ответил.
     - Лучше  почитайте  ваши стихи, - попросил он. - Наверное, они получше,
чем у Аллы Небесинской?
     Галина усмехнулась.
     - Аллочка  Небесинская...  она  не  очень-то  умна.  Ездила во Вьетнам,
подзаработать  хотела.  Читала  стихи на улицах. А вьетнамцы-то богатые все,
им  на  Аллочку  наплевать. Идут себе мимо, деньги свои в уме считают. Так и
вернулась  ни  с  чем.  Я  за  это  время многого добилась. Диплом защитила.
Теперь  у  меня  еще  одни  погоны  есть, не только поэтессы молодой. Погоны
ветеринара.  Я  тоже  уехать  могла.  Мне  предлагали  в Корее работу, собак
лечить. Но я отказалась. Можно ведь и в России неплохо зарабатывать.
     - А у вас много стихов? - спросил Сенечка.
     - Да уж побольше, чем у Аллочки Небесинской...
     Галина прищурилась и посмотрела вдаль.
     - Сейчас...  Вот,  слушайте.  -  сказала  она.  -  Стихи, правда, очень
личные.  Бывает  так,  что  мечтаешь  о  высоком,  но в то же время о чем-то
внутреннем. О том, что исходит из самого сердца...

     Хочу насладиться я сладким моментом,
     Когда я брожу в темноте с президентом.
     И слышно, как в парке поет соловей.
     И я просыпаюсь в постели своей.

     Когда говорят: "Позабудь свои грезы",
     Я только вздыхаю, и капают слезы.
     Погоны мои недостойны любви,
     Но снова надежду мне дарят они.

     Зачем мне Вьетнам, и зачем мне Корея,
     Когда я родные погоны имею?
     Когда-нибудь статус я свой подниму,
     И гордо тогда к президенту пойду...

     - Да,   очень  хорошие  стихи,  -  сказал  Сенечка.  -  И  что  же?  Их
напечатали?
     - Напечатали,  конечно!  И  деньги  большие  заплатили. Ведь это и есть
настоящая  поэзия.  Патриотизм,  а  не  всякие  там самокопания... И вообще,
струю надо ловить. Писать про то, как народ президента любит...
     Проводив  Галину,  Сенечка,  как обычно, поймал такси и поехал домой. В
переходе  снова  играла  та  скрипачка.  Мелодию  играла какую-то известную,
только  гораздо  медленнее,  чем надо. Перед девушкой снова лежал скрипичный
футляр,  в  который  она собирала деньги. Сенечка замедлил шаги, нашаривая в
кармане рубль.
     Тут  он увидел, что не он один слушает скрипачку. Прямо перед ней стоял
человек  в  странной  одежде.  Сенечка не сразу понял, что человек этот, сам
маленького роста, одет в просторный ватник. Погон на ватнике не было.
     Скрипачка  встретилась  с  Сенечкой глазами, и Сенечка улыбнулся ей. Но
девушка  не  ответила  на  улыбку.  Сенечке  показалось,  что  ей даже стало
неприятно.
     Тем  временем,  приземистый  человек в ватнике наклонился чуть ли не до
земли  и  сунулся  ближе  к  скрипачке.  Он  что-то делал руками, но широкий
ватник  мешал  рассмотреть,  что  именно.  Потом  полы ватника закачались, и
Сенечка все понял.
     - Старобабин!   -  закричал  он  и  рванулся.  Наскочив  на  нескольких
прохожих,  которые  как  раз  замерли  и  стали  озираться,  он  оказался на
свободном  пространстве  и  успел увидеть, как приземистый человек в ватнике
прячет в карман деньги. Деньги, украденные у скрипачки.
     Сенечка  прыгнул.  Под  ноги  ему  попался  скрипичный футляр. Раздался
картонный  хруст.  Сама  девушка,  казалось, только сейчас очнулась от своей
музыки.  А  могла  бы  подставить  человеку в ватнике подножку. Но скрипачка
только сжалась и хлопала глазами.
     Человек  в  ватнике  увернулся  от  Сенечки и быстро-быстро засеменил к
выходу.   Сенечка   по  инерции  пролетел  несколько  метров  и  затормозил,
ухватившись за чье-то пальто.
     - Держите Старобабина!
     Человек  в  ватнике  был  уже  на  самой  верхней  ступеньке. Огромными
прыжками Сенечка настигал его. Перед ним расступались.
     Тут  Сенечка  увидел милиционера. Милиционер был как раз между Сенечкой
и Старобабиным.
     - Ловите  его,  товарищ  милиционер!  -  закричал  Сенечка.  -  Это сам
Старобабин! Он украл деньги у бедной девушки!
     В  это  время  Старобабин  выбежал из перехода и исчез из виду. Сенечка
собирался  последовать за ним. Он пробежал еще несколько шагов, и тут понял,
что  милиционер,  судя  по  всему,  не  сообразил, кого надо ловить. Сенечка
натолкнулся прямо на него, заметив погоны старшего сержанта.
     Милиционер,  конечно,  дружелюбно  улыбался.  В  обновленной России все
милиционеры  были  дружелюбными.  Сенечка припомнил аэропорт, где Старобабин
украл  у него деньги, и обозлился на вора еще больше. Сейчас он все объяснит
сержанту, и Старобабину не уйти.
     - Документы, - сказал милиционер.
     - Там Старобабин! - выдохнул Сенечка, не слушая.
     - Ты что, глухой? Документы, я сказал.
     Улыбка  у милиционера была уже не очень дружелюбная. Сенечка на секунду
даже  забыл  про  Старобабина.  Он  прищурился, сунул руки в карманы, смерил
милиционера взглядом и спросил:
     - А вежливость?
     Милиционеру не понравилась насмешка.
     - Вынь руки из карманов! - крикнул он. И выругался.
     Пальцами   с  грязными  ногтями  сержант  стал  копаться  в  Сенечкином
паспорте.  Потом  Сенечку  охлопали  по  бокам,  повернули  спиной  и  снова
охлопали. Сняли сумку, заглянули внутрь.
     - Вы... кто? - спросил Сенечка.
     Милиционер ухмыльнулся. Глазки его сузились.
     - Старший   сержант   Шнурко.   Районное   отделение  милиции.  Оружие,
наркотики,  взрывчатые  вещества?  Запрещенные газеты, листовки? Изображения
полумесяца,  шестиконечные  звезды?..  Что  молчишь?  Я  спрашиваю, есть при
себе, или нет?..
     Рот у Сенечки открылся.
     - Что, у меня?
     - Ну, не у меня же... С какой целью здесь находишься?
     - Я  живу  здесь,  -  сказал  Сенечка. - То есть, я живу там. Вон в том
доме...
     - Руками-то  не  махай,  -  посоветовал  сержант Шнурко. - А то оторвет
кто-нибудь. Так! Сумку взял. Пошли в участок.
     Рот у Сенечки закрылся.
     - Какой участок?..
     - Ты что, тупой? - спросил сержант Шнурко. - Или шибко умный?
     К  удивлению  Сенечки, они пошли к его дому. "Видимо, участок находится
в  подвале", - решил Сенечка. Он помнил про подвалы Нью-Йорка, вернее, целые
катакомбы,  ведущие в заброшенное метро. Там воняло химическими реакциями, а
под  лестницей  орали  крысы-мутанты.  Полицейские  были безмятежны и курили
траву.  Один  из  них  пытался  застегнуть наручники на шее Сенечки, а потом
упал,  не переставая смеяться. Упавшего запинали насмерть, видимо, перепутав
с  задержанным.  Потом  разбудили какую-то итальянку с полуоторванной губой.
Она  была  слепая.  Полицейские  забыли  про Сенечку, и он развязал веревку.
После  чего  выбрался  наружу,  измазавшись  в  какой-то слизи. Нью-Йорк был
темный и пустой, как замолчавший барабан.
     Но  участок  сержанта Шнурко находился не в подвале, а на втором этаже.
Сенечка  разглядел  надпись  на  стене:  "Бей ментовскую козлятину!" Сержант
Шнурко  подтолкнул  Сенечку, и Сенечка перешагнул порог. Это, судя по всему,
была  обыкновенная  квартира,  переделанная  для  нужд  милиции.  Сенечка  с
вопросом оглянулся на сержанта Шнурко. Милиционер запер дверь.
     - Простите,  в  какой  год  я  попал?  -  мигая,  спросил Сенечка. Этот
вопрос, казалось, окончательно лишил терпения сержанта Шнурко.
     - Что  тебе  не нравится? - заорал сержант Шнурко. - Быстро к столу. Не
двигаться и молчать!
     Сенечка  послушался.  Глазки  сержанта  Шнурко превратились в спичечные
головки и заблестели, как будто их кто-то лизнул.
     - Так! Вынул все из карманов.
     Сенечка поспешил вынуть.
     - Положил на стол.
     Сенечка положил.
     - А теперь пошел на свое место. И дверь закрыл за собой.
     И  Сенечка  увидел,  что  угол  комнаты  огорожен стальной решеткой. За
решеткой  стоял  стул. Сенечка сел на стул. Сейчас бы "Холстен", подумал он.
Или  "Миллер".  Или  то  и  другое.  В неограниченном количестве. Тогда бы я
что-нибудь понял.
     - Иди  сюда,  -  сказал  сержант Шнурко две минуты спустя. - Так! Ручку
взял. Расписался.
     - Я могу хотя бы...
     - Расписался! - надавил на голос сержант Шнурко.
     Сенечка  увидел, что это заполненная форма. "Протокол, - прочитал он. -
Такого-то  числа...  Находясь  в  таком-то месте... В нетрезвом состоянии...
Общественный порядок... Совершил..."
     - Не  хочешь  расписываться,  -  сказал сержант Шнурко. - Сопротивление
сотрудникам органов милиции... Так! Сел на место.
     Окно  было завешено толстой шторой. Под потолком горела яркая лампочка.
Сержант Шнурко выпятил нижнюю губу и играл карандашом.
     Где-то  включилось  радио,  и  заиграли  гимн.  За  стеной  упал  стул.
Отчетливый  женский  голос  произнес:  "Чего  ты  так вскочил? Никто ведь не
видит..."  Сержант Шнурко встал и вздернул подбородок. Он даже пытался петь,
но  получалось  тихо и шершаво. Потом он сел. Крякнул, словно не был доволен
своим  пением.  Гимн кончился. Женский голос за стеной сказал: "Мент-то наш,
бедолага,   снова   развлекается.  Задержанного  привел".  "Бу-бу-бу-бу",  -
ответил мужской голос, и раздался звонкий хохот.
     - Подошел сюда, - сказал сержант Шнурко.
     Сенечка снова вышел из клетки.
     - Сел. Будешь подписывать протокол?
     - Мы   не   в  Америке,  -  сказал  Сенечка.  -  У  нас  цивилизованное
государство. Вы нарушаете все нормы поведения должностного лица.
     Сержант Шнурко смотрел непонятно.
     - Я  корреспондент  государственного  издания,  -  продолжал Сенечка. -
Завтра  же  вас  уволят  из  милиции.  Достаточно  будет одной моей статьи и
заявления в прокуратуру.
     Сержант  Шнурко  сжал  кулаки и взмахнул ими. Но смотрел не на Сенечку.
Сенечка даже оглянулся - нет ли кого за спиной.
     - Вот  так  всегда!  -  закричал сержант Шнурко. И смахнул со стола все
бумаги,  после  чего ударил кулаком по приемнику. Приемник сорвался со стены
и разбился. Сенечка отпрыгнул.
     - Все  вы одинаковы, - сказал сержант Шнурко и погрозил пальцем. В носу
у  него  набухала  сопля. - Правила поведения знаете! Прокуратура! Уволят! А
меня,  между  прочим,  давно  уволили, - вдруг тихо сказал он и вытер нос. -
Президентская  программа.  Облагораживание  милиции.  А Старобабин ворует! -
снова  закричал  он. - В тюрьме телевизоры понаставили, компьютеры, домой на
выходные  отпускают.  А  я,  между  прочим, свое дело любил. С преступностью
боролся. Не пряником, а кнутом...
     - Прекратите немедленно, - сказал Сенечка.
     Сержант Шнурко побагровел.
     - Вот  посмел  бы  ты  мне так сказать в добрые времена! Живо бы тебя к
порядку  призвали.  А  теперь...  Эх!  Милиции не боятся. Мимо идут - даже в
землю  не  смотрят.  Вообще  замечать перестали. Стражи порядка в официантов
превратились.  "Чего  изволите?" "Позвольте вас попросить!" На лыжах бегают.
На   коньках.  Плавают,  как  бабы.  Тьфу...  Ничего!  Скоро  вся  уголовная
сволочь-то  повылезает,  позарится  на  халяву.  Вот тут-то мы и поднимемся.
Погоним  ее,  как  встарь.  Старая  гвардия!  А  такие, как ты, умненькие, -
продолжал он, - снова у нас запоете. А ну, встать!..
     И он схватил Сенечку за руку.
     Сенечка выпрямился.
     Сержант  Шнурко  схватился  за стену и выровнял полет. Он был круглый и
тяжелый. Остановился, держась за батарею.
     Сенечка отдышался.
     - Я  жил  в  Америке,  -  сказал  он.  -  И  даже канадцев французского
происхождения не боялся...
     Сержант Шнурко набычился и потирал вывихнутый локоть.
     - А  я-то  думал,  что  проснулся,  -  со смешком сказал Сенечка. - Ты,
сержант,  молодец.  Даже  спасибо  тебе  за  приключение.  Я  словно в своем
детстве  оказался. Только мираж-то этот вечный. Никакой старой гвардии. Все,
прощай...
     - Постой, парень!
     Сержант Шнурко сопел и смотрел в пол.
     - Ну  их  всех...  -  сказал он. - Ты, я вижу, тоже ничего в этой новой
жизни не смыслишь... Заходил бы иногда, что ли?..

     ...бросил  собачий  череп.  Окно  разбилось.  Я  пошел  по улице. Потом
подошли  двое  черных.  В  белых жилетках и трусах. Жмурились на солнышко. Я
тоже  давай  жмуриться.  Солнышко  для  меня  далекое и родное, а они - нет.
Говорят:
     - Ну что? Как там твоя русская национальная идея?
     Мне стало интересно. Они что, газеты читают?
     - Впервые слышу.
     Один худой и подвижный, а другой - баскетболист. Баскетболист говорит:
     - Чем расплачиваться будешь?
     Где-то я их видел. И они меня видели. Не помню.
     У  подвижного  ножик.  У  баскетболиста,  как ни странно, мяч. Повторил
свой вопрос мокрыми губами. Отвечаю:
     - Позволю тебе отсосать у меня. Только недолго...
     Все  было  быстро.  Подвижный  ткнул  баскетболиста ножиком. Глубоко. И
совсем  не  в  мяч.  А  потом боднул светофор. Светофор дрогнул и зажегся. Я
говорю:
     - Выворачивай карманы.
     Подвижный   (впрочем,   уже  не  подвижный)  сморщил  рожицу.  Протянул
свернутую бумажку.
     Я  пошел  в переулок. По стене ползали сороконожки. Присел на лестницу,
на  пятой  ступеньке.  В  бумажке  трава.  Закурил. Прижег сороконожку. Стал
считать. Тридцать две секунды. Потом подохла.
     Вспомнил,  где  их  видел.  Кто-то  лез  в окно. Я подошел. Они стояли.
Говорят:
     - Это твоя машина?
     Смотрю: старый "Форд". Измазан каким-то дерьмом.
     - Моя.
     Подарил им этот "Форд".
     Они  сказали,  что  снимают кино. Машина нужна им для взрыва. Потом они
попросили  деньги  на съемки. Я сказал, что буду в доле, иначе не дам. Потом
они...
     В  небе  между  домами  полетел  самолет. Значит, летают еще. Наверное,
китайский.  Не  боятся  летать  над  городом.  Впрочем,  ракет  здесь уже не
осталось.  Какие  рассыпались,  какие  продали  Ирану...  А на истребителях,
какие  еще  исправны  были,  летчики  все на Кубу рванули. Загнали их там по
тысяче  долларов,  работу  себе нашли. Я об этом в новостях слышал, Си-Эн-Эн
тогда еще не закрыли...
     Нет,  это  другие.  Видел  еще раньше. В колледже. Того, который на нож
напоролся,  зовут  Мак.  Он  хвастался, что гей. Выяснилось, врал. Потом ему
вкололи  полторы  дозы  прямо  на  занятиях. И он валялся на куче ободранной
штукатурки...  А  второй,  Луи,  залезал на чердак и блевал там. Пока его не
сбросили. У него еще сестра была, у которой серьги выдрали...
     Наверху  открылась дверь. Выглянула китаянка. Я ошалел, когда увидел. В
таком гнилом доме... Может, все-таки японка? Она говорит:
     - Иди сюда.
     Нет, китаянка. Я поднялся. Спрятал траву в карман.
     - Заходи.
     Я зашел. Слышу:
     - Сюда  только  черным  ходом  можно  попасть.  Это ничего. Подъезд все
равно  вонял.  Теперь  обгорел.  Почти не воняет. Пак его заколотил досками.
Никто не проломит.
     - Это почему? - спрашиваю.
     - Он гвозди воткнул и смазал чем-то желтым. Ты туда не суйся.
     Она  маленькая, темнолицая. Все время грозит кому-то пальцем. Не мне. И
кожа на лбу во все стороны ползет.
     Хвать меня и тащит.
     - Я  все  выкрасила,  -  говорит.  - Кроме потолка. Но ты на потолок не
смотри.  Ты  смотри  в  окно.  Во  всем районе только один канадец. Да и тот
однорукий. Хороший район. Здесь мэр жил, пока его не переизбрали.
     - А теперь он где живет?
     Она уставилась на меня.
     - Его  же  переизбрали,  -  говорит. - Прямо в этом доме. Давно. Хочешь
чаю?
     Я спросил:
     - А если я не захочу смотреть в окно?
     Она забегала.
     - Так ты что, не покупатель?
     - Нет.
     Она остановилась.
     - Я же сегодня уезжаю, - сказала. - У меня денег не хватает...
     Я достал траву. Опять закурил.
     - Двести долларов! - крикнула она. - Покупай!
     - Мне очень жаль, - говорю.
     Она прищурилась.
     - Вежливый... А мне насрать. Сто пятьдесят! Выкладывай.
     Замолчала. Дергалась, как кобра. Я говорю:
     - Пятьдесят.
     Она  что-то  крикнула  по-своему.  Вижу,  рот  у  нее поехал вниз. Тихо
говорит:
     - Ведь  последний  программный  рейс. Потом обычные пойдут. Там дорогие
места... Ладно! Бери за сотню!
     - Ладно, - говорю. - Сотня так сотня.
     Взяла.  Перестала  грозить  пальцем.  Стала  совать лист на владение. Я
говорю:
     - Ключ давай. И второй тоже.
     Сел,  играю  ключами.  Она стала вертеться, собирать сумку. Потом вышла
на середину комнаты, вроде как запоет сейчас. Слышу:
     - У меня месячные...
     Я  только  привстал.  Она  давай  дальше  вертеться.  Испугалась. Трава
закончилась.  Смотрю  в  окно - те ушли. Баскетболист, наверно, сам ушел. Не
мог же тот, второй, его волочить...
     Она  вещи  собрала.  Я  смотрю  в  полглаза.  Стоит  в углу. Беседует с
кем-то.  Вижу,  что-то  мокрое.  А  это зеркало, все в пыли. А по нему слезы
текут. Я говорю:
     - Ты чего?
     Она:
     - Раньше   я   была  другая.  Красивая.  А  сейчас  зубы  гнилые.  Если
присмотреться. Хочешь, поехали со мной?
     - Вот еще, - говорю. - Только я квартиру купил...
     Тут до меня дошло. Зачем, думаю, купил? Все равно уезжать собрался...
     Она  как засмеется! Потом вижу - застыла. И лицо неподвижное. А у двери
китаец стоит. На меня не смотрит. Я тихонечко к окну. Невысоко.
     Он говорит:
     - Ты еще здесь, дура?
     Она  села на корточки и ну изгибаться, как в коликах. Руки заломила. Он
говорит:
     - Я тебя везде искал. Достал деньги. Пойдем.
     Она  - ноль внимания, как в задумчивости. Он шагнул, взял ее за волосы,
и  они  вышли.  Про меня забыли. А у меня теперь на сто долларов меньше... Я
дверь  запер,  пол подмел, дохлую собачонку в мусорку бросил и на диван лег.
На потолок смотреть и правда нельзя. Я глаза закрыл.
     Да,  озадачил  меня  Игорь Вадимович этот, из консульства. Чтобы вышло,
как  он  советовал,  так  для  этого  мне  пистолет  нужен.  Без  оружия  не
справиться.  А  где его взять? Отобрать у кого-нибудь? Так оружие для того и
носят,  чтобы  ничего  отобрать  нельзя  было...  К  вдове  сейчас  тоже  не
сунешься...  Ладно!  К  Вовке, конечно, неохота обращаться, а надо. Только я
теперь звонить не буду, а то он опять отвертится. Прямо к нему поеду...
     ...Нет,  вспомнил. Не из какого они не из колледжа. Сидели мы однажды в
клубе.  Димка  все  о  русской идее говорил. Про то, как он из России тысячу
парней привезет, и они здесь порядок наведут. Вовка говорит:
     - Да кто сюда поедет, в эту Америку?
     В это время свист раздался шелестящий.
     Димка крикнул:
     - Бомба!
     И  отовсюду  дым  повалил.  Меня  кто-то бац по голове. Ну, я свалился.
Внизу  дыма  меньше.  Я  смотрю  - ноги. Много черных ног в сандалиях. Вовка
заверещал. А Алекс просто сказал:
     - Не тронь видак. Убью.
     Потом  как  выстрелит!  И  снаружи  кто-то выстрелил. А когда америкосы
убегали  с  нашим видаком, я выглянул и хорошо запомнил их. Просто это давно
было.
     Нет, баскетболист не загнется, наверное. Надо было ему еще добавить...

     ГЛАВА СЕДЬМАЯ

     Андрей Иванович огорчался все больше.
     Племянник  его  Сенечка  принес  в  редакцию какую-то черную штуковину.
Положил  на  стол  и давай что-то в ней клеить. У Андрея Ивановича от запаха
клея заболела голова. Он потребовал объяснений.
     - Это скрипичный футляр, - сказал Сенечка.
     Голова  у Андрея Ивановича заболела еще больше. Да что же это творится?
Племянник  его,  Сенечка,  стал  учиться играть на скрипке! Разве ему некуда
девать  свободное  время?  Ходил  бы в театр! Он ведь так ни разу и не был в
театре.  А  там  новая  патриотическая  пьеса идет. Называется "По вагонам -
разойдись!"
     - Это  чужой футляр, - объяснил Сенечка. - Я на него случайно наступил.
Обещал  склеить  и  сегодня вечером отдать. Не волнуйтесь, я недолго. Сейчас
все высохнет, и запах исчезнет.
     - А работать кто будет? - спросил Кабинетов.
     - Я уже написал статью, - сказал Сенечка.
     - О чем?
     - О милиции. Отдал ее Андрею Ивановичу.
     Евгений  Викторович  в  этот  день  появился  раньше  обычного.  Принес
короткий, но яркий материал об изменении городских телефонных номеров:
     "Все  мы довольны безупречной работой нашей телефонной службы. Россияне
могут бесплатно позвонить в любой уголок земного шара.
     Каждый  ребенок  знает,  какие  цифры  набирать, если пришла беда. Всем
известны  службы  срочного  вызова.  Над  каждым уличным телефоном привинчен
этот  перечень:  "Пожарные". "Милиция". "Скорая помощь". "Речные спасатели".
И  не такие тревожные: "Пейджинговая". "Справочная". "Психиатрическая Помощь
Животным".   И   многие  другие.  Нет  человека,  который  хотя  бы  раз  не
воспользовался одной из этих служб.
     Прекрасно! Блестяще! Слава российским телефонистам!
     Но  почему  россияне,  имея  возможность связаться, например, с Китаем,
Америкой  или  голодающей  Японией, не знают, как и кому выразить восторг по
поводу  великолепия  Обновленной  России,  восхищения  ее успехами в труде и
спорте?  Почему  нет  номера,  набрав  который, россиянин может похвастаться
своими личными достижениями и поговорить о своем светлом будущем?
     Именно  таким  вопросом задался директор Российской телефонной компании
Алексей  Чудозвонов.  Он  выдвинул  свой  проект  решения  этой  проблемы. И
теперь,  к  искренней  радости  всех  двадцати  двух  миллионов россиян, эта
проблема решена.
     - Теперь  на  всей  территории  Обновленной  России  есть новая срочная
служба,   -   говорит   Чудозвонов.   -   Она  называется  "Телефон  доверия
президенту".   Каждый  из  россиян,  восхищенных  нашим  президентом,  может
позвонить  в  эту  службу  и  лично  выразить  свой  восторг,  поговорив  со
специалистами  по  общественному  мнению.  Также  приветствуются  беседы  на
патриотические  темы.  Если  же вдруг у россиян возникнут пожелания или даже
легкая  критика политики президента, лучшие специалисты смогут разрешить все
сомнения и ответить на все вопросы.
     Поздравим  Российскую телефонную компанию и лично Алексея Чудозвонова с
великолепным   нововведением   и  пожелаем  им  трудовых  успехов  на  благо
обновленной России!"
     А  Андрей  Иванович  в  это  время  читал  Сенечкину  статью.  И  снова
огорчался.  Статья  была  о милиционере, который скучает по старым порядкам.
Не  хочет  быть  вежливым,  придирается  к  прохожим,  насмехается, не боясь
получить  взыскание от начальника (потому что милиционера этого давным-давно
уволили).  Расхаживает  себе  по  городу,  поигрывает  резиновой  дубинкой и
огорчается, что никто от него не шарахается.
     Наоборот!  Люди смеются над милиционером, показывают на него пальцем. А
он  смотрит  на  всех букой, ненавидит всех за этот смех. И все мечтает, что
когда  вернутся  старые  порядки,  когда  милиция  вновь  будет всесильной и
сможет  творить  свои  дела  с  полной  безнаказанностью, он всех этих людей
дубинкой своей посчитает...
     Андрей  Иванович  ересь-то  эту  и  дочитывать не стал. Подозвал к себе
племянника и сказал ему:
     - Так   не   бывает!   Зачем  писать  такие  злые  несправедливости?  В
обновленной  России нет людей, которые не были бы довольны новыми порядками.
А  милиционеры  -  они ведь самые учтивые и интеллигентные на свете люди! Ты
же сам рассказывал, как в аэропорту, когда ты только прилетел...
     - Ну,  знаете!  -  сказал  Сенечка. - Я все описал, как есть. А что нет
недовольных  людей - это ерунда. Полным-полно недовольных! Хотя бы тех, кому
курить  хочется,  а  ему  запрещают.  Хотя бы тех, кто элементарно устает на
работе. Вот, хотя бы как верстальщик Витька...
     Тут  подошел  редактор Кабинетов. Он жестом остановил Сенечку и сказал,
переглянувшись с Андреем Ивановичем:
     - А вы забыли, что вы сами говорили тогда про Витьку?
     - Что? - спросил Сенечка.
     - То,  что  он  не  мог  испариться в воздухе, - сказал Кабинетов. - Вы
искали  его  по  всей редакции, но не нашли. Так вот, в воздухе он, конечно,
не  испарился,  но... В общем, эту тему, если вы не возражаете, мы обсудим в
другой раз.
     - Нет,  я  возражаю,  - сказал Сенечка. - Мы обсудим ее сейчас. Что все
это значит?..
     И тут все услышали:
     - Здравствуйте, господа журналисты!
     В дверях стоял Витька.
     Нет,  ну  это  был, конечно, не Витька. Витька не носил такой костюм со
стрелками  и галстук, такие блестящие туфли и еще - от него не пахло дорогим
китайским  одеколоном.  А  еще  у  Витьки  не  было таких широких серебряных
погон, как у этого молодого человека, который стоял в дверях.
     Но  все-таки  лицо  и  фигура  у него были как у верстальщика Витьки. И
Сенечка  шагнул  вперед,  протягивая  руку  для  пожатия.  Кабинетов, Андрей
Иванович и Антоша молча встали.
     Молодой  человек  с  лицом  Витьки недоуменно нахмурился, прикоснулся к
Сенечкиной руке и обошел его, направляясь к Петру Леонидовичу.
     - Здравствуйте,  товарищ  редактор! Очень приятно с вами познакомиться.
Меня зовут Виктор Николаевич. Я теперь буду вместо товарища Советова.
     Подскочил   Андрей   Иванович,   подставил   стул.   Виктор  Николаевич
благожелательно кивнул и сел.
     - Товарищ  Советов  пошел  на  повышение,  -  сообщил  он.  - Теперь вы
работаете   со   мной...   Вы...   вас,   кажется,  Андрей  Иванович  зовут?
Приготовьте-ка кофейку, а мы пока побеседуем с Петром Леонидовичем.
     - Я слушаю вас, Виктор Николаевич, - сказал Кабинетов.
     - Итак,   товарищ  Советов  передал  мне  все  дела,  -  сказал  Виктор
Николаевич.  -  Прежде  всего  меня интересует, действительно ли ваша газета
собрала достаточно средств, чтобы преподнести президенту лыжный набор?
     Кабинетов часто закивал.
     - Тогда,  -  продолжал  Виктор  Николаевич, - нужны люди, которые купят
этот  набор  в  самой  Камбодже.  Знаете,  на  нашем рынке полно подделок из
Германии,  Австрии  и  даже  Швейцарии... Этим людям мы доверим всю сумму, и
они  отвезут  их  прямо на фирму SONY. Мы устроим им торжественную встречу у
трапа  самолета, с прямым эфиром, когда сам растроганный президент с горячей
благодарностью примет этой ценный подарок от своего народа...
     Виктор  Николаевич  помолчал.  Никто  не  смел  вставить хотя бы слово.
Андрей Иванович на цыпочках принес кофе.
     - Кстати,  Петр  Леонидович,  -  сказал  Виктор  Николаевич, отхлебывая
кофе,  - а где вы храните деньги? Конечно, никому из добропорядочных россиян
не  придет  в  голову  их  присвоить,  но  есть в нашем городе одна одиозная
личность... Вы знаете, о ком я говорю?...
     - О Старобабине, конечно, - сказал Кабинетов.
     - Да,  о  Старобабине,  -  кивнул Виктор Николаевич. - Он всегда где-то
рядом.  Тут  и  там  мелькает  его  грязный ватник. Я хочу знать, какие меры
безопасности предприняты вами?
     Кабинетов потупился.
     - Да  почти  никаких,  -  сказал  он.  - Все уже привыкли, что можно не
прятать  деньги  в  сейфы. Я складываю купюры в ящик своего стола... Но ящик
прочный и запирается на ключ!
     - Разумно,  -  сказал  Виктор  Николаевич.  -  Но  Старобабина  это  не
остановит...
     В этот момент Сенечка не вытерпел и вышел на середину комнаты.
     - Что  это  за  комедия?  -  спросил  он,  пристально  глядя на Виктора
Николаевича.  -  Верстальщик  прогулял  два  дня, а теперь вырядился в такой
дурацкий  костюм...  Да  ты  же,  Витька,  сам прекрасно знаешь, где у Петра
Леонидовича те деньги!
     Андрей  Иванович  охнул  и закрыл глаза. Антоша последовал его примеру.
Кабинетов смерил Сенечку взглядом.
     - Идите  домой,  товарищ  корреспондент,  - сказал он. - Не волнуйтесь,
Виктор Николаевич! Это наш сотрудник. Он еще молод и неопытен...

     ...вся  комната  в  крови. А по телевизору порнуху крутят. С китайскими
субтитрами.  Я  подошел,  выключил. Везде этот Китай... Смотрю, в луже крови
бутылка  лежит. "Мадера". Вовка всегда "Мадеру" пил. Вот ведь, думаю, что же
здесь случилось...
     Черт возьми, какая разница? Главное, Вовки дома нет.
     Тут слышу за спиной:
     - Ты трахаться пришел?
     Поворачиваюсь.  Девчонка стоит. Руки за спиной держит. В лучшем случае,
лет четырнадцать. В самом лучшем.
     Я говорю:
     - Куда здесь все делись?
     Она плечиками пожала.
     - Не  знаю...  Я  как  раз  дозу  приняла. Кайф сначала не шел, а потом
ка-ак... Так ты трахаться?
     - Я ищу тут одного русского...
     Она посмотрела как бы разочарованно:
     - Так  тебе Вовка нужен! (Так и сказала "Vofka".) Значит, трахаться. Он
ведь педик. Все вы, русские, педики. Потому и богатые...
     - С чего ты взяла, что он педик?
     - А у него на девчонок не встает.
     Я смотрю, она руки-то опустила, а в руках пистолет.
     - Не  бойся,  -  говорит.  -  Газовый.  Упадешь  и будешь задыхаться. И
плакать. Целых пять минут. Я люблю смотреть...
     Я говорю:
     - А Вовка здесь один жил?
     Она удивилась.
     - Вовка?   Один?  Как  же!  Человек  восемь,  каждую  ночь.  Роджер  их
предупреждал, предупреждал... А потом всех в окно побросал. Вот, смотри.
     Она  подошла  к окну и оторвала штору. Стекло и вправду было выдавлено.
На оставшихся в раме стеклах висели чьи-то трусы. Ай да Роджер!
     Я заляпанные стены ей показываю:
     - Так это все Роджер натворил?
     И она снова плечиками:
     - Не знаю... Говорю ведь: дозу приняла. А кайф сначала не шел...
     Да,  Вовка,  где  тебя теперь искать, подумал я. Впрочем, на кой ты мне
сдался,  если так дела обстоят. Если вас восьмерых можно в окно побросать, и
у тебя на девчонок не встает... Я спрашиваю:
     - А у тебя нормального пистолета нет? Я бы купил.
     Она плечиками:
     - Ну, не знаю... Надо Роджера спросить. Иди за мной.
     - А он не убьет меня, этот твой Роджер?
     Плечиками.
     Прекрасно.
     Я смотрю, она меня во двор ведет. Это хорошо. Убегать будет проще.
     Вышли мы во двор.
     Во  дворе  раньше  бассейн  был.  Так  вот, над бывшим бассейном что-то
густое  и разноцветное колышется. Смотрю - дым. И пахнет. У меня сразу глаза
стали  закрываться.  А  дым  стелется вроде как слоями. Ползет мне под ноги.
Девчонка в этот дым нырнула и вынырнула.
     - Надо пять минут подождать.
     Я  как  сел,  так  и не встал, так на меня этот дым подействовал. Потом
очухался, смотрю - это девчонка меня за плечо теребит.
     - Роджер  закончил  медитировать,  - говорит. - Я ему сказала, что тебе
пушку  надо.  Он  хочет  на  тебя  посмотреть. Иди к нему, только на пури не
наступи. Там пури лежат.
     Я пошел на цыпочках. Чем дальше иду - тем туман гуще.
     Да,  думаю, стильно. Ай да Роджер! Там, в бывшем бассейне, что-то вроде
Индии,  только  я  в  этом не очень разбираюсь. Везде ковры висят и какие-то
блюдечки  стоят,  а  от  блюдечек  этот  самый  дым и поднимается. А еще там
колокольчики  висят  на подставках, как для микрофона, а подставки красивые,
индийские.  А  колокольчики сами по себе звонят, только не очень разборчиво.
А  в  середине  этого  бывшего бассейна волосатый парень сидит. Смотрю, он в
одних  шортах.  Ноги  сложил, как и полагается, а ноги худые какие-то, и сам
он  худой. И во рту у него вроде как дудочка, только от дудочки тонкая кишка
тянется,  и  другим  концом  прямо в колбу стеклянную. А в колбе темно-синяя
жидкость булькает.
     Я  в  эту  Индию  спрыгнул  и сел напротив Роджера. Вижу, он смотрит на
меня.  Вот  ведь,  думаю, и чего это я боялся? Глаза вроде как не злые. Тоже
темно-синие, как и жидкость эта...
     Кивнул мне:
     - Знаю, зачем ты пришел...
     И  давай из своей дудочки дым потягивать. Ага, думаю, знаешь. Тебе ведь
девчонка  твоя  уже сказала. Или сестра, кто она там тебе... Я руку протянул
и  кишку  его  с  дудкой  двумя  пальцами  защипнул.  Я сюда не на посиделки
пришел. Он прищурился и говорит:
     - Я тебя где-то видел. Ты джиу-джитсу у миссис Пайпер не учился?
     - Нет...
     - А айкидо?
     - Тоже...
     Он голову наклонил.
     - Но, похоже, драться ты умеешь...
     Я говорю:
     - Да нет, толкаюсь только. А ты вон как Вовку-то с компанией...
     Он  подбородок  почесал,  потом  откуда-то гребешок деревянный достал и
давай  свои  баки в порядок приводить. Медлительный такой, как в воде. Потом
говорит:
     - Это все Бог. Я ничего не делал. Да и вообще, это давно было.
     - Так это Бог, - спрашиваю, - их в окно побросал?
     Он отвечает:
     - Бог  не  любит,  когда  людям  спокойно медитировать не дают. А Вовка
твой в Бога не верил. Теперь, должно быть, верит.
     - А где он сейчас?
     Этот Роджер нахмурился.
     - Да  они  ночью бутылками дрались. Потом хотели дом поджечь. Я рискнул
-  полицию  вызвал. Полицейские ничего оказались, трезвые. Так что если тебе
Вовка нужен, то не раньше, чем через месяц.
     И снова стал дымок потягивать. Я говорю:
     - Мне пистолет нужен. Продашь?
     Он промычал что-то - продам, мол, все нормально.
     Я  хотел  свою цену предложить, но он так рукой замахал: погоди, мол, я
еще  два  раза затянусь из своей дудочки, и мы все решим. Ну, затянулся он и
говорит:
     - Мне кажется, ты не очень хороший человек.
     Вот ведь, думаю!
     - Ну, предположим, - говорю. - Что дальше?
     Он мне и выдал:
     - Ты не очень достоин того, чтобы я тебе пистолет продавал.
     - Зато у меня деньги есть!
     - Да  Бог  с ними, с деньгами, - отмахнулся он. - У меня они тоже есть.
Я  вообще-то  пури  делаю на продажу. Ты, когда шел, на пури-то не наступил?
Ты смотри, не наступай. Пури - это мой хлеб, а оружие - так, баловство.
     Ну, достал он меня. Я говорю:
     - Так как насчет этого дела? Есть у тебя пушка или нет?
     А он снова дымок из дудочки потянул. Кивнул только.
     Я спросил его:
     - Так что, мне уходить? Вроде как недостоин я?
     Сейчас,  думаю, только повтори! Сразу тебе конец. Думаешь, Вовку в окно
побросал, так теперь все можно, что ли?
     Этот Роджер говорит:
     - Хочешь свою судьбу узнать? Я будущее вижу.
     - Ладно,  -  говорю, - кончай... Последний раз говорю. Мне пушка нужна,
понял?
     Он меня не слышит:
     - Вижу,  что настигнет тебя небывалая прежде скука. А потом все встанет
на свои места...
     Все,  с  меня хватит. Сейчас дам ему по волосатой башке, а потом возьму
дудочку  его  и...  Хотя,  на  самом-то деле, поостеречься стоит. Кто знает,
чему  он  тут  в  своей Индии научился... Я, наверно, побледнел даже оттого,
как  нервы все натянулись. Я всегда, когда с собой борюсь, бледнеть начинаю.
И посвистывать сквозь зубы...
     Он увидел, что я слушать его не хочу.
     - Значит,  - говорит, - не нужно тебе будущее знать... Это, в общем-то,
верное  решение,  ладно.  Тогда давай, я Бога попрошу, чтобы он какое-нибудь
твое желание исполнил?
     - Хочу  быть  терпеливым,  - говорю как можно ласковей, - и добрым. Как
бой-скаут. Только побыстрее. Для нас обоих лучше будет...
     А  сам  прикидываю,  как сейчас начну его в ковер закатывать. Сам потом
найду, где у тебя оружие лежит...
     Тут он как засмеется и давай руку мне совать.
     - Мы  с  Богом,  - говорит, - тобой довольны. Бог говорит: "Так и быть,
дай ему пистолет. Сейчас можно".
     Ну,  думаю,  это  другое  дело. Я-то думал он просто издевается, потому
что  он  такой  в себе уверенный и крутой. А на самом деле, это что-то вроде
ритуала.  Ладно,  мне  не  жалко.  Смотрю, он продолжает руку протягивает. Я
пожал. Ну, думаю, ничего себе! И говорю ему:
     - Ну ты и замерз! Рука-то как лед.
     А он глядит, как ни в чем ни бывало.
     Тут  меня  понесло,  я даже не совсем соображал, что говорю. Так бывает
иногда:  проймет  вдруг,  и  надо выговориться, чтобы с мыслями развязаться.
Говорю ему:
     - У  тебя  что,  одежды  никакой  нет?  Чего  голый сидишь? Ерундой тут
занимаешься,  а на здоровье наплевать! У тебя оружия много. Если ты помрешь,
кому  оно  достанется?  Вовке,  что  ли?  Или  девчонке  этой? Что она с ним
делать-то  будет?  Да и вообще, куда она без тебя денется? Ты бы хоть следил
за своей сестрой...
     Ну,  я  понимаю,  что  это  все не мое дело, но наверно это дым на меня
подействовал.  Я  даже  и  про  пистолет  думать забыл. Чуть-чуть на крик не
сорвался, голос только охрип.
     - Стыдно,  Роджер!  По  какому праву ты в эту Индию от действительности
спрятался?  Девчонка  черт  знает  чем  занимается,  а ты ей позволяешь! Вот
из-за такого безразличия вся Америка к чертовой матери пошла...
     Тут он меня остановил:
     - Ладно,  мы  с сестрой разберемся. А пистолет я тебе бесплатно дам, но
ты обещай мне его обратно принести.
     - Само  собой,  -  говорю. - Только ты мне газовый найди, как у сестры.
Чтобы из него убить было нельзя...

     ГЛАВА ВОСЬМАЯ

     Марина Ивановна, Сенечкина хозяйка, шла по городу. Ей было холодно.
     Шли  улыбающиеся  люди,  они словно не замечали навалившегося на Марину
Ивановну холода. Марина Ивановна шла все медленнее.
     Мимо  Марины Ивановны шла стройненькая администратор Нина. Она думала о
Мурке  и улыбалась. Думала о муже, который починил лыжи и опять их сломал, и
переставала  улыбаться.  Думала о себе и об иностранных журналах с неграми и
снова делала улыбку.
     Директор  детской  студии  Петр  Невзрослейко  парами  вел  детей. Дети
ступали   в   ногу.   "Ваш  долг  -  гармоничное  развитие,  -  внушал  Петр
Невзрослейко.   -  Поэтому  не  спорьте.  Сегодня  все  идем  на  синхронное
плавание".
     А  вон  пошел,  подпрыгивая,  Анатолий  Горшков. На плечах у него новые
погоны  редактора  "Странички  творчества".  Он  смеется  и,  не  переставая
подпрыгивать,  раскланивается  с  прохожими.  Он завел себе собачку. Собачка
встречает  Толика  с  работы.  В зубах она несет книжицу "Как сделать, чтобы
люди тебя любили".
     Вот  поехал  таксист  Фёдорыч.  Он  поставил  новый бесплатный датчик с
ультразвуком.  Этот  датчик  рассчитан также и на птиц. Но до сих пор прибор
несовершенен.  Культурный  таксист  не  должен  давить  лягушек и ящериц. Но
ультразвук   не  действует  на  лягушек  и  ящериц.  Испытания  комиссии  по
шоферским  датчикам  при  президенте это доказали. Таксист Фёдорыч не вполне
доверяет  испытаниям.  Он  надеется,  что  летом,  когда  появятся лягушки и
ящерицы,  ультразвук  на  них  все-таки подействует. А если нет - то Фёдорыч
своими руками усовершенствует прибор.
     Марина  Ивановна  захотела пива. Но ее не пустили в магазин, а в киоске
просто  вежливо  отказались  обслуживать.  Потом  на  Марину Ивановну залаял
карликовый  пудель,  хотя  ему  явно  мешал  лаять  крепкий  намордник.  (По
президентской  программе  все  собаки на улице должны быть в наморднике.) Но
неприятности  Марины  Ивановны  на этом не кончились. Возвращаясь домой, она
столкнулась у подъезда с Романом Афанасьевичем, членом профсоюза.
     - Вы,  Марина Ивановна, постыдились бы пальто надевать на нижнее белье,
-  заметил  Роман  Афанасьевич. - И умылись бы хоть разок. От вас даже кошки
отворачиваются.
     Марина  Ивановна  прошмыгнула  на лестницу, запахнув засаленное пальто.
Навстречу  спускалась  Света,  кандидат  наук. Увидев Марину Ивановну, Света
пошла пятнами.
     - Вы!..  -  сказала  она.  -  Муж  мне  все  рассказал. Если еще раз вы
посмеете  выражаться  матом в присутствии моего ребенка, я сделаю все, чтобы
вас насильно освидетельствовал психиатр.
     Напротив квартиры сержанта Шнурко было написано:
     "Бей ментовскую козлятину".
     Марина  Ивановна  знала,  что сержант Шнурко собственноручно сделал эту
надпись. Надпись напоминала милиционеру о героическом прошлом.
     На  третьем  этаже  Марину  Ивановну поджидала Настя, нянечка в детском
саду.
     - Опять  у тебя из-за двери газом несет! - крикнула она. - Взорвать нас
решила, террористка скандинавская? Я тебе покажу!
     - Нету газа, - прошептала Марина Ивановна.
     - Как  это  нету?  Ты  нюхай,  нюхай своим поганым носом! А даже если и
нету?  Все  равно  -  было.  Хорошо,  в  тот  раз  спасатели  приехали,  газ
ликвидировали.  А  ну  как  больше  не приедут? Ты гляди за квартирой, не то
вылетишь с жилплощади, чтобы нормальных людей опасности не подвергать.
     Оказавшись  дома,  Марина  Ивановна  припала к крану и напилась водицы.
После  чего  пальцы  ее  сжались,  показались  слезы,  и  она  оборотилась к
заветному уголку.
     - Господи Иисусе Христе, - сказала она, - иже еси на небесех...
     В  квартире  темнело.  Сверху  ребенок  Светы  играл  гамму.  За стеной
загремели  в  руках Насти сковороды и кастрюли. Марина Ивановна облокотилась
на подоконник. Подоконник был ледяной.
     - Слабая я, - сказала Марина Ивановна.
     Она  потянулась  к  розетке  и включила электрообогреватель. После чего
заснула.  Все  осталось,  как  было,  только  на  приборе зажглась оранжевая
лампочка. И газом не пахло, что бы там ни говорила нянечка Настя...
     Прошло  несколько  минут.  Марина  Ивановна  дремала.  Но  частичка  ее
все-таки  следила  за  тем,  что  происходит  вокруг.  И  вот  эта  частичка
встрепенулась  и  вспомнила  что-то,  какую-то  маленькую надежду на большие
дела,  когда  всем  воздастся  по  заслугам,  и  каждый окончательно обретет
счастье.
     И тут - чпок! И все.

     ...свезли  в Центральный парк, свалили кучами и сожгли вместе с парком.
А  директора  Си-Эн-Эн  и  помощника  его схватили, когда они уже в вертолет
садились. И прямо возле вертолета переизбрали...
     Слышу,  мотоцикл затрещал. И - р-раз - по дуге прямо на середину улицы.
Я  только  глянул.  И  уже на четвереньках стою. Впереди куча мусора была. Я
пополз, залег... Заметил или нет? Канадец. Один. Слава Богу, один!
     Ну, где ты там? Я тебе не Джордж.
     Мотоцикл  было  слышно.  А близко, далеко - не понять. Я поднял голову.
Ну  и  вонь  от  этого  мусора!  А  улица  пустая. Все попрятались, конечно.
Канадец  где-то  разъезжает.  Похоже, круги выписывает. Вот черт его возьми!
Заметил, значит. Угораздило же меня...
     Провода  хорошо  свисают.  Почти до самого асфальта. Под током или нет?
Если  бы под током... Я бы на месте этого канадца взял бы, да и въехал прямо
в  эти  провода.  Чтобы никому жизнь не осложнять. Где он, кстати? Почему не
слыхать? Уехал, что ли?
     Значит, уехал...
     Тут  как взревет над самым ухом! Ага, конечно, уехал! Дурак он, что ли,
уезжать,  когда  тут  человек  без  автомата  за  кучей  мусора  лежит! И за
небольшой, оказывается, кучей...
     А  канадец, кстати, тоже без автомата. Остановился, стоит в пяти шагах.
И  только  я  на  него  свою  пукалку навел, слышу, меня по имени зовут. Вот
ведь, думаю!
     На  шлеме  у  него флажок канадский - кленовый лист и скрещенные кости.
Снял шлем и смотрит на меня.
     Тут  я  на  него орать стал. И как! Как на того типа из полиции. Только
по-русски.  Так,  чтоб  проняло  гада. Чтобы совесть в нем проснулась. Чтобы
губы он себе закусал до крови. Чтобы башкой об землю в раскаянии расшибся.
     Хрен. Не расшибся. Он меня утешать стал.
     - Не  бойся,  -  говорит.  - Я тебя еще издалека узнал. А ты сразу хлоп
носом в эту кучу. Я думал, ты стрелять будешь. Да и потом, вдруг это не ты.
     Я говорю:
     - Последний  ты  человек, Генка. Самый что ни на есть подлец. Значит, с
канадцами связался. За людьми охотишься. Совести у тебя нет!
     Он нахмурился.
     - Дурак  ты,  -  говорит. - Канадцы к себе никого не берут. Это я у них
мотоцикл угнал. Прямо из Бронкса.
     Я  не  удержался.  Давай  на  него  пальцем показывать, чтобы вся улица
видела.  Да  только  к  нам никто не подходил. Как увидели, что я с канадцем
разговор веду, так еще больше попрятались.
     Генка говорит:
     - А что это у тебя? Я не стрелял, честно.
     Я  смотрю, а у меня кровь. И закололо сразу. Ну, я испугался сначала, а
потом  вспомнил,  что  это  когда  я  падал, там из асфальта торчало что-то,
колючее  такое. Я нагнулся посмотреть, а это скаутский значок острым уголком
кверху в асфальт вплавился. Ну, думаю, где теперь тот скаут...
     Генка сразу говорит:
     - Заразы вокруг полно. Царапину обработать надо.
     Что-то  я  за  ним  такой  заботливости  раньше не замечал. Смотрю, а в
глазах  его  усталость  какая-то.  Сам  он худенький такой, а я же вижу, как
ноги  все время напружинены. Готов в любой момент сорваться и то ли напасть,
то ли деру дать. Я спросил его:
     - А как ты, Генка, мотоцикл-то смог у канадцев угнать?
     Он говорит:
     - Я  там  две недели жил. Канадцы меня сначала не трогали, потому что я
с  хоккейной  клюшкой  ходил...  Они  там все хоккей любят... А потом до них
дошло,  что я русский. Ну, мне прятаться пришлось. А потом я понял, что меня
найдут  все равно, я и пошел искать, на чем можно из Бронкса уехать. Смотрю:
мотоцикл. Это пять часов утра было. Там почти все спали. Я завел и поехал.
     И легко так об этом говорит! Ну, я ему поверил.
     - А шлем где взял?
     Тут он глаза отвел.
     - Да  ну... - говорит. - Шлем я там снял с одного... Автомат тоже взял.
Правда,  когда  я  из  Бронкса  уезжал, у меня рожок по пути кончился. Ну, и
выбросил я все это дело с моста...
     Посадил  он меня за спину, и поехали мы в одно местечко. Хозяин сначала
спрятался, конечно. Тогда я Генку снаружи оставил. Вошел и говорю:
     - Что же это ты моего брата испугался?
     А  хозяин  знакомый  был. Он как узнал, что Генка не канадец, так сразу
из-под стола вылез и даже руку мне пожал. А на глазах слезы.
     Сидим  мы  с  Генкой,  коктейль заказали. В окно поглядываем. Я пукалку
свою на стол выложил. Генка повертел ее в руках, потом спрашивает:
     - А ты почему нормальный пистолет не купишь? Или ты пацифистом стал?
     - Может  и  стал,  -  отвечаю.  -  Да и вообще хорошая штука: нажал - и
пятеро валятся. Я его, кстати, вернуть должен...
     Генка хмыкнул так, с сомнением, и о другом заговорил:
     - А ты в Россию еще не намылился?
     - Намылился,  -  говорю.  -  И  тебе советую. Консульство на той неделе
закрывается.
     Он так глянул на меня, исподлобья, и говорит:
     - Это  мне-то?..  В  Россию?..  Знаешь,  я  об этом подумываю, конечно.
Только я думал про Китай.
     - А чего тебе Китай?
     Генка вздохнул.
     - Там денег можно заработать...
     Я говорю:
     - В  России  тоже  можно заработать. А Китай я не люблю. Китайцы сейчас
по  всему  миру  порядок  наводят,  как  полицейские  какие. Скоро до Штатов
доберутся...  Да  ну  его,  Китай, ты мне лучше ответь, где ты мать оставил?
Или вы вместе приехали?
     Он чего-то отнекиваться стал, глаза отводить.
     - Да  вот,  -  говорит,  -  она  тебя  часто вспоминала. Виноватой себя
чувствовала,  что  меня тогда увезла, а тебя забыла. Чуть ли не казнилась. А
по-моему,  правильно  мы  без  тебя  уехали.  Ты тут пристроен был, а там, в
Эквадоре,  еще  всяко  могло повернуться. В случае чего мы бы обратно к тебе
приехали.
     - Ну-ну,  -  говорю.  - А все-таки казнилась. Наверно, даже материнские
чувства испытывала.
     Ну, Генка сжался весь и говорит прямо в лоб:
     - Она тебе не мать. Заткнись лучше!
     Я  смотрю, он заплакать готов. Мне как-то сразу холодно стало. Я его за
плечо взял.
     - Что случилось? - спрашиваю.
     А  он  уже  в  себя  пришел.  Рукой  так сделал в сторону, как будто от
глупости какой-то отмахивается.
     - Она в тюрьме... - говорит. - Ну, а от отца что слыхать?
     Тут  я  как разозлюсь! Что он на какие-то посторонние темы соскакивает,
когда я еще ничего не понял?.. Как глянул на него:
     - Всю  жизнь  тебя учил: не называй его отцом! Он тебе не отец... Давай
лучше рассказывай, что с тетей Катей!
     Ну,  он  помялся,  помялся,  и  поехал  рассказывать.  Я  еще  коктейля
заказал,  а  про  себя  ругаюсь.  Это я на телевидение ругаюсь, что новостей
никаких не показывают. А так бы я про Эквадор этот еще раньше узнал.
     В  общем, жили они в своем Эквадоре. Тетя Катя бизнесом занималась. Ну,
и  по инженерной своей специальности тоже. Старые перуанские мины покупала у
крестьян,  развинчивала  на  детальки, каждую детальку чистила, собирала всё
обратно.  А потом на рынке эти мины продавала как новые. Генка ей помогал. А
тетя  Катя  там  еще  какие-то  усовершенствования внутри придумала, так что
жили  не  бедно.  А  по  тамошним  понятиям  даже  очень  богато. У них даже
кухонный комбайн был.
     В  общем,  тетю  Катю  все уважали и даже выбирали в какое-то собрание.
Она  гражданство  купила.  А  потом  война кончилась, и Эквадор на две части
поделили.  Северную  колумбийцы  взяли, а южную перуанцы. Тетя Катя с Генкой
на  южной половине оказались. Потом у них дома эти мины дурацкие нашли. Тете
Кате пожизненный срок дали. Генку тоже в тюрьму посадили.
     А  через год, когда у перуанцев золото инков кончилось, в тюрьмах стало
еды  не  хватать. Тогда самых важных преступников оставили, среди них - тетю
Катю, а таких, как Генка, колумбийцам отдали.
     - Колумбийцы  со  мной  возюкаться не стали, - сказал Генка. - Привезли
на  панамскую  границу и пнули под зад. Ну, я решил тебя найти. Только я еще
полгода  сюда  добирался. Транспорта ведь там нету нормального. Джунгли, то,
сё...  Через  канал  по  ржавым  кораблям  перелазил... Возле Манагуа в меня
гранату  бросили,  когда  я  автобус останавливал. Вот, смотри... (Он задрал
футболку  и  показал рубец под ребрами.) Но потом я на дороге автомат нашел,
ехать  стало  получаться быстрее... В Мексике я каких-то придурков встретил.
Мы  вместе  вагоны  по  рельсам  разгоняли и так до самой границы добрались.
Границы-то,  конечно,  нет  никакой...  А  там  придурки эти какой-то дрянью
обкололись  и  загнулись  за несколько часов. Ну, я всю дрянь, что после них
осталась,  продал  и  билет до Нью-Йорка купил. От границы поезда уже ходят.
Только  меня  в  вагон  не пускали, пока я автомат не выбросил. В поезде так
хорошо  было  после  всего...  Почувствовал прелесть цивилизации, подумал: а
ведь  Штаты  не самая плохая страна... "Прелесть цивилизации" - помнишь, так
отец, то есть дядя Юра, любил говорить... Так ты знаешь, где он?
     Я  показал  ему  письмо  от  отца.  И  про юани рассказал. Генка только
головой покачал от зависти.
     - Я,  -  говорит,  -  юани  эти  даже не видел никогда... Может, к нему
поедем?  Если  он  такой  богатый,  он еще юаней даст, и можно будет мать из
тюрьмы выкупить.
     Я  смотрю - вроде он не шутит. Генка увидел, что я ничего не понимаю, и
говорит:
     - Все  по  закону  делается. При мне одного выкупили. Он, правда, шизик
был,  не  хотел  на  свободу. За решетки цеплялся и кричал, что он президент
Аргентины. Его такая толпа пришла вызволять...
     Ну,  я  Генке про себя рассказывать давай. Как колледж закончил, как на
Паулине  женился,  как  меня  чуть танк не задавил, как Паулина сбежала, как
машина  сломалась, как дом отобрали, и как я квартиру купил за сто долларов.
Генка спросил:
     - А чего она сбежала-то?
     Я объяснил:
     - Она  за  меня  вышла,  потому что думала, что мы в Россию поедем. А я
сначала  не  собирался,  а потом американок пускать перестали. Хоть с мужем,
хоть с кем...
     - А где она сейчас?
     - Где-то в Бронксе...
     Генка  только  промолчал.  Я  понял,  что он старается проявить такт. Я
похлопал его по плечу.
     - Да  ладно,  -  говорю. - Не все же там так паршиво, в этом Бронксе...
Даже  справочное  работает  по  Бронксу.  Я  адрес узнал. Конечно, она могла
переехать...
     - И  какой адрес? - спросил Генка. Я сказал ему адрес. Генка нахмурился
и  чертыхнулся.  И  было  понятно,  он этот адрес уже где-то слышал. Но я не
стал пока уточнять.
     - Генка! - говорю ему. - Поехали быстрее в консульство...

     ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

     ...Россия  на  себя не похожа. И только девчонка эта, скрипачка, как из
прежнего  мира. Глаза ее все время припухшие, лицо исхудалое, веснушки резко
так выделяются. Словно она несколько ночей не спала, на скрипке играла.
     Она  сама так и говорит: я, мол, не спала. И сейчас не сплю. Все вокруг
спят,  погоны  надели,  на  лыжах  бегают, гимн поют. И всем им кажется, что
дома  вокруг  чистые,  улицы  ухоженные,  на деревьях соловьи поют. А это не
соловьи,  а  вороны!  Серые,  грязные,  наглые. Она одна это видит. А другие
даже смотреть не хотят.
     - Я  ведь  почему  играю  на  скрипке? - зашептала она. - Когда скрипка
играет,  людям  все  невидимое  ближе  становится.  Если приглядеться, можно
соловья от вороны отличить. А люди просто мимо идут. Монетки мне кидают...
     И вдруг она как закричит:
     - Но  ведь  не  только  люди  спят!  Весь  город  спит, вся страна. Вся
Земля... И сны какие-то дурацкие!
     - А ты почему не спишь?
     Она говорит:
     - Я играю на скрипке... Уходи. Мне пора играть.
     - Нет...
     - А  ты  слушай  перекресток.  Машины все медленнее. Дома сейчас умрут.
Каркают одни вороны.
     - Это соловьи...
     - Гнилой  воздух...  Я  должна  разогнать  его!  -  кричит она. - Люди,
больные одиночеством, ждут моей музыки!
     - Люди счастливы, каждый со своими погонами!
     Скрипачка сказала:
     - Думаешь,  люди  счастливы?  Может, вместо них счастлив кто-то? Кто-то
или  что-то...  Чья-то  воля.  Ничто  не  может  противостоять  этому. Это в
каждом. Указка.
     - Что?
     - Указка,  -  повторила  она.  -  Очень  просто. И быстро. То, что было
сейчас в твоей квартире.

     - ...почему статуя Свободы почернела?..
     Я говорю:
     - От копоти, наверно. Это уже давно.
     Мы  из  консульства  возвращались.  Генка  всю  дорогу нервничал, рулем
дергал  и  вопросами  меня  донимал.  Забыл  совсем, что вопросы его до меня
только  наполовину  доходят.  Мотоцикл  канадский-то  трещал  громко.  Мы  и
переругивались поэтому.
     Но  Генка,  в  общем,  по-радостному  нервничал.  Игорь Вадимович этот,
консул-то,  сказал,  что  Генка  хоть сейчас может на самолет садиться, визу
ему без проблем оформят. Но Генка без меня не захотел.
     Я,  конечно,  благодарен  ему  был так, что и сказать нельзя. Хоть и не
ожидал  от  него,  в  общем-то,  мы  же  в детстве не слишком-то ладили. Ну,
сначала  все  нормально  было,  а когда наши родители поженились, там всякая
ерунда  началась.  И дрались мы часто. Ну, я, понятно, в полную силу не бил,
а  он этим пользовался: увернется от меня и зубами норовит схватить. Однажды
чуть палец не откусил, зараза.
     Генка снова мне вопрос кричит:
     - А что это за запах такой в Нью-Йорке? Как от апельсинов?
     Я в ответ тоже кричу:
     - Это  крысиный  яд! Химики от правительства задание получили - химикат
найти,  чтобы  люди  лучше жить стали. Ну, понимаешь, глотнул таблетку, и ты
поумнел сразу, тебе работать захотелось, и законы чтоб не нарушать.
     - Дальше что?
     - Как  -  что?  Придумали они препарат. Но химики, они ведь сначала все
на  крысах  пробуют.  Вот  крысы и поумнели. Химиков убили, препарат украли.
Стали  его  сами  делать.  В  профсоюзы  объединились.  В Конгресс, говорят,
протест  подали,  мол, президент незаконный, потому что они его не выбирали.
Ну,  крыс  этих  послали, конечно. А они в ответ все метро завоевали. Только
тогда  военные  приехали  и  везде  эту  отраву  разлили. Метро с тех пор не
работает, кроме "N"-линии... Оно дохлыми крысами забито.
     Едем  мы  с  ним,  а от нас все прохожие прячутся. Кто в магазин, кто в
переулок, а кто, в точности как я, за кучу мусора падает. Я говорю:
     - Снял  бы  ты  этот  флажок с костями! Чего народ зря пугать? Тебя вон
наши, в консульстве, чуть не пристрелили сначала...
     Генка отвечает:
     - А если настоящие канадцы встретятся? Что тогда?
     - А вдруг на полицейских нарвемся?
     - У  полицейских  машины  медленные!  -  кричит Генка. - За мной четыре
раза гнались. Два раза - трезвые. Все равно не поймали...
     Вечера  мы  с  Генкой никак дождаться не могли. Предстояло нам в Бронкс
ехать,  жену  мою  искать,  чтобы  согласие  ее  с  подписью  в  консульство
принести.  Ведь  чтобы меня в Россию пустили, надо было мне развод оформить.
Игорь  Вадимович сказал, что это не совсем по закону, но если я еще согласие
Паулины  достану,  то  вообще проблем не будет. А без документов, он сказал,
не может.
     Посидели  мы с Генкой в квартире, которую я у китаянки купил, телевизор
посмотрели.  Там,  конечно, порнуху крутили, опять с китайскими иероглифами.
Мы  с  Генкой не только из-за порнухи смотрели, а еще пытались по иероглифам
китайский язык изучать. Генка сказал:
     - А  то,  может,  из  России  в Китай попадем. Там можно быстрее деньги
заработать.
     - А  помнишь,  -  спрашиваю,  -  как  раньше все в Америку пробивались,
чтобы тут себе состояние сколотить?
     - Сейчас уже и не верится, - ответил Генка.
     Так вот, дождались мы вечера.
     Я говорю:
     - Зря мы утром у того араба канистру с бензином отобрали.
     Генка возмущаться давай.
     - Как  это  зря?  Он ведь кричал, что самосожжение совершит. Может, это
последний  араб в Штатах. Музейный экспонат. Да и вообще, заправиться-то нам
надо было?
     - А ты понял, почему он такой отчаянный был?
     - Конечно,  -  сказал Генка. - Его вроде как на родину не пускают. Там,
в арабских странах, сейчас во как американских террористов боятся!
     И  поехали  мы  в  Бронкс.  Но  прежде  Генка  у меня пистолет отобрал.
Сказал, что сам будет всем руководить.
     Еще  Генка  сказал, что по адресу этому, который мне в справочной дали,
наверняка  баронский дом стоит. Там всю эту улицу канадские бароны заселили.
Правда,  целых-то  домов  там мало, так вот, какие остались... Бароны в этих
домах  не  сами живут, а гаремы свои держат. Потому что между канадцами тоже
иногда  разборки  случаются,  так  вот,  жены баронские всегда отдельно жить
должны.
     - Это  если  барона  будут в собственном доме взрывать, то жены чтоб не
пострадали,  -  так  Генка  мне  объяснил. - Жены всегда от одного канадца к
другому переходят, который в разборке уцелел...
     - Так что, - спрашиваю, - жена моя, значит, в гареме теперь?
     - Проверим...
     В  Бронксе,  конечно,  не только канадцы жили. Это уже почти ночь была,
когда  мы  доехали.  Но на улицах нам всякие прохожие попадались, и с детьми
тоже.  Генка  объяснил,  что  канадцы  редко  в самом Бронксе стреляют, если
только их не провоцировать.
     - А ты провоцировал? - спрашиваю.
     - Еще как!..
     Я  в  Бронксе  второй  раз  в  жизни  был,  никаких улиц не знал. Генка
говорит:
     - Вот  этот  дом.  По  виду  -  точно,  женщин  там  содержат.  Видишь,
электричество  только  на  одном  этаже горит? Это потому, что с женщинами в
одном  доме  канадцы  никого не селят, даже родственников барона. А гарем-то
не  очень  большой, но женщин на один этаж сгоняют, чтобы они друг за другом
наблюдали.
     - А охрана? - спрашиваю.
     Генка только плечами пожал - не знаю, мол.
     - Ладно, - говорю, - на месте разберемся.
     В  общем,  ворвались  мы  в  этот  дом.  Думаю, рожи у нас были смешные
очень, до того нам было страшно.
     А  в  доме  тихо  было.  Охраны  никакой.  Я смотрю - в коридоре только
старуха лысая сидит. Я ее за ухо схватил, кричу в это ухо:
     - Где женщин содержат?
     Она  пальчиком  показала,  а сама вроде как молиться начала, чтобы я ее
не  убил.  Тут мне вдруг стыдно стало, я давай извинения бормотать, да Генка
меня толкнул:
     - Хватит замирать! Скоро сюда весь Бронкс сбежится...
     Слышим  мы,  за  дверью,  которую  нам надо, словно дыхание испуганное.
Много  людей  дышит.  Мы  налегли,  дверь  открылась. Мы чуть не задохнулись
сразу.  Комната  какой-то  дрянью  провоняла, вроде как духами, только всеми
сразу,  а  еще  ядом  крысиным, конечно. А комнате чуть ли не тридцать девок
было.  Все  они  сначала  на  колени  попадали, вроде как перед хозяевами, а
потом  растерялись  и  ждут,  что  мы  делать будем. Ну, пока они визжать не
начали,  я  посмотрел  повнимательней  на  каждую.  Глаза у них разные были,
жалкие, злобные, но в общем-то, все испуганные.
     - Генка,  -  говорю,  -  тут  какая-то  ошибка. Нет моей Паулины. Пошли
другой гарем искать.
     Тут одна девчонка голос подала.
     - Вы, - говорит, - старшую жену ищете? Она за ширмой...
     Смотрю  - угол какой-то ерундой огорожен, с цветочками. Мы с Генкой эту
ерунду  сломали,  а  там  моя  жена  сидит.  Вся  напряглась,  рукой от меня
закрылась.
     - Привет, - говорю. - Как дела?
     - Все о'кей, - отвечает. - Записку мою получил?
     - Получил.
     - Так  какого  черта,  -  спрашивает,  -  тебе  от меня надо, проклятый
русский?
     Тут  Генка  пистолет вытащил и на нее наставил. Ну, думаю, это он рано,
ведь все еще можно было добром решить. А Генка сказал ей с такой злобой:
     - Так  это  ты  трахала  моего  брата,  только  чтобы свалить отсюда на
русские  хлеба?  Давай,  подписывай согласие на развод. А то как потрачу всю
обойму прямо в твою физиономию - никакие притирания не помогут.
     А я бумагу свою достал и протянул жене. Паулина говорит:
     - Сейчас  охранник  придет,  который  за  домом приглядывает. Тогда вам
ваша пукалка не поможет.
     Я  боялся,  что  остальные  девчонки на нас кидаться начнут, чтобы свою
старшую  защитить. Потом до меня дошло, что они ее недолюбливают. Смотрят на
нас  с  таким  любопытством,  без  страха  уже.  Понятно, им ведь интересно,
почему  русские  в  Бронксе  оказались.  А  еще, наверно, интересно, как эти
русские отсюда выбираться будут...
     Я говорю по-русски:
     - Слушай,  Генка, с ней так нельзя. Она поломаться любит. Надо ей денег
предложить.
     Генка тогда сказал:
     - Бери ее.
     И к выходу пошел.
     Я  Паулину  за руку взял и - за ним. Девчонки перед нами расступались и
вслед глядели.
     Ну,  как  только  мы  вышли,  они  и  завизжали сразу. И впрямь, думаю,
настоящий  восточный  гарем  из  кино.  А  родители  их,  наверно, на Гавайи
ездили, с терроризмом боролись и акциями владели. А всё канадцы эти...
     Идем  это  мы с Паулиной, а Генка с пистолетом нас сзади прикрывает. Но
мы до самого выхода не встретили никого, даже ту лысую старуху.
     Паулина говорит:
     - Все  равно  ничего  не  подпишу.  Только  если  вы меня тоже в Россию
увезете, понятно?
     Я говорю Генке:
     - Надо  сваливать  из  этого  Бронкса. Ее с собой возьмем и потом с ней
поговорим.
     - На мотоцикле втроем не уехать...
     Он подумал и рукой махнул.
     - Ладно!  Канадцы  иногда  на таких фургончиках ездят. Я сейчас пригоню
один. А ты пока в тень отойди.
     Это  мы с Генкой, конечно, по-русски говорили, чтобы только нам понятно
было. Жена моя стоит себе и глазками так мигает, словно кинозвезда какая.
     Генка  мотоцикл  оседлал,  мотором  затрещал и разгоняться давай. Я его
проводил глазами, а Паулину не отпускаю.
     И  тут  она  как  начнет  меня  колотить!  И ногтями своими в глаза мне
лезет!  Чего  она, думаю? Это потому что Генка пистолет мне не оставил? Да я
тебя и без пистолета...
     Только  я хотел ей дать побольнее, как смотрю - Генка с мотоцикла упал.
Еще  и  скорость  набрать  не успел. И тут я не понял ничего - то ли на него
петлю  накинули,  вроде  как ковбои в кино, то ли веревка эта поперек дороги
была натянута. В общем, упал он, а мотоцикл дальше уехал.
     А  Паулина  в это время меня как-то так схватила, что я тоже повалился.
Смотрю,  а это не Паулина. Это какой-то тип сбоку подошел. И только я встать
хотел,  а  тип  этот бац мне башмаком своим! Я на спине валяюсь, а сам вижу,
что  на  нем  форма, в какой раньше в хоккей играли. "Пламя Калгари". Ладно,
думаю,  хорошо  еще,  что  ты  без  коньков,  а то челюсть мою можно было бы
отдельно в музей сдавать.
     Я  это  подумать успел, а он мне опять - бац! Тут Паулина вмешалась, за
руку его ухватила.
     - Погоди, - говорит, - это муж мой. Мы его сразу убивать не будем.
     Тип этот, "пламя", спрашивает:
     - А кого это я там веревкой поймал? Он из наших, что ли?..
     - Потом разберемся...
     Я  смотрю  -  Генка  без движения лежит. И мотоцикл в десяти шагах. Ну,
думаю,  только  бы мне встать... Хотел обложить их всех, вместе с женой, рот
открыл, а челюсть не слушается. Онемело все.
     А жена встала надо мной и давай насмехаться:
     - Все  вы,  русские,  идиоты!  Надо было тебе раньше задницей ворочать.
Тогда  бы  и  уехали вместе. А теперь мне и тут хорошо, с канадцами. Мы весь
ваш  Нью-Йорк  на  уши  поставили,  мы тут главные. Это мы мэра переизбрали.
Теперь поедем президента переизбирать. А бумажку свою засунь...
     Вот  ведь, думаю! Единственное, что от старой Америки осталось, так это
то, что они все время про задницу вспоминают.
     Смотрю,  а  "пламя"  автомат  держит.  Еще не навел на меня, смотрит на
Паулину.  Вроде  как  разрешения  просит.  Тут у меня в голове как взорвется
что-то! Все мне ясно стало. И голос сразу прорезался, хриплый такой.
     - Эй!  -  кричу,  - ты, наверно, за гаремом приглядываешь? И давно тебе
все  твои прибамбасы отрезали? Как оно тебе, с автоматом заместо этого дела?
Часто вставляешь его себе?..
     У  него,  у  "пламени"  этого,  всю рожу-то перекосило. Автомат поднял,
меня  глазками  сверлит.  Стрелять-то  он  не  может, потому как еще сказать
чего-то  должен,  гадость  какую-нибудь. Иначе получится, что он языком тоже
работать не умеет, а тут Паулина смотрит.
     - Ну, - "пламя" говорит, - ты медленно умирать будешь...
     А  я примерно представил уже, как у него автомат отобрать. Только бы он
поближе подошел...
     Тут  как  взвоет  что-то! А это Генка к мотоциклу подполз, завел его, и
изо  всех  сил  ногой оттолкнувшись, прямо в канадца-то и врезался. Канадец,
пока  в  воздухе  кувыркался,  пальнул  вокруг  из  своего  автомата,  да  и
брякнулся  мордой  вниз. А Паулина тоже как взвоет! Смотрю, Генка ее схватил
не  поймешь  за  что,  сам  на мотоцикле дугу делает, а жену мою за собой по
асфальту везет.
     Тип  этот, "пламя", без движения лежал. Я автомат схватил, глянул вдоль
улицы. Там, далеко, кто-то уже факелы зажигает. Вроде как тревога.
     Генка ко мне подъехал.
     - Сейчас вовсю удирать придется! - кричит. - Садись!
     - А жена? - спрашиваю.
     - Ладно,  -  говорит, - я тут останусь. Потом выберусь как-нибудь. А ты
ее увози. И сразу в консульство за визой...
     Тут  у меня челюсть-то как отвиснет, это по которой канадец врезал. Ну,
и заболела сразу, словно ее на две части раскололи. Я Генке говорю:
     - Козел  ты!  Зачем  ты меня сюда привез? Чтобы я брата своего канадцам
на съедение оставил? Поехали без нее!
     Он ухмыльнулся, словно я глупость какую сказал.
     - Тебе визу не дадут.
     Ну, я как скажу ему:
     - Плевать  на  визу. На кой хрен мне эта долбанная Россия нужна, если я
подлецом окажусь? И что я тете Кате скажу, когда за ней в тюрьму приеду?
     А  Паулина, которая до сих пор якобы без сознания валялась, как вскочит
и как завизжит:
     - Сюда! Сюда! Меня русские изнасиловать хотят!
     И  побежала  к  факелам.  Генка так побледнел, что я даже в темноте это
увидел  (фару  он  не включал). Ну, тут мы действовать начали. Вернее, я как
столб  с  автоматом стоял, а Генка мотором взревел, догнал Паулину, выхватил
пистолет  и  выстрелил.  Она  захрипела  сразу,  набок шмякнулась и кататься
давай по асфальту. Генка ко мне подъехал.
     - Ну  что, - говорит, - садись. Хватит раздумывать. Если что заметишь -
пали из автомата.
     И  тут  как  начнется! Как мы по этому Бронксу петляли! Казалось, везде
канадцы  были.  Правда,  сознание  у  меня  вроде  как  выключилось,  я и не
запомнил  ничего.  Помню  только,  что на каждом повороте я оглядывался и из
автомата палил, как Генка и советовал.
     Потом  вроде  оторвались.  Мы  как  раз через пустошь ехали, где раньше
Гарлем  был.  Канадцы  еще  постреляли  нам  вслед,  да только мы в какие-то
заросли  нырнули,  вроде  чертополоха в человеческий рост. Генка прямо через
колючки  гнал. Автомат у меня из рук вырвало, я едва успевал лицо закрывать,
а  Генка  все  едет.  Мне это надоело. Я как раз в эту минуту злиться начал,
что  с  Паулиной  у  нас не вышло. Стал орать ему, чтобы он на ровную дорогу
выезжал. Да куда там! Опять мотор все заглушает.
     Тогда  я  Генку  как  пихну  в  бок.  Ну,  он  сразу  головой завертел.
Спрашивает меня:
     - Куда это мы едем?
     - Я-то откуда знаю?..
     Генка говорит:
     - Погоди.  Я тут, кажется, отрубаюсь потихоньку. Этот придурок-хоккеист
в меня из автомата попал.
     Он  сбросил скорость, мотоцикл к куче какого-то хлама подвел. Свалились
мы на эту кучу. Генка говорит:
     - Сейчас, отдышусь - дальше поедем.
     Я ощупал его - он мокрый весь. Вот ведь, думаю!
     - Что  же  это,  -  говорю,  -  ты так с дыркой и ехал? Почему сразу не
сказал?
     А он отвечает:
     - Я тебя расстраивать не хотел...

     ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

     Андрей Иванович плакал.
     Антоша сидел в уголке и глядел в стену.
     Кабинетов заперся и не отвечал на стук.
     Тоня Алексеевна пила лекарство от головной боли.
     В редакции был поздний вечер. Евгений Викторович написал статью:
     "Сегодня   в   редакции  газеты  "Наше  слово"  произошло  печальное  и
ужасающее  событие.  Как, разумеется, помнят наши читатели, газета проводила
сбор  средств  на  покупку  лыжного  набора  для президента. Поздно вечером,
уходя  с  работы,  главный редактор Петр Кабинетов решил проверить, на месте
ли  деньги,  которые  в  течение  всего  месяца приходили в редакцию со всей
страны.   Деньги   исчезли!   Следственные   органы,   прибывшие   на  место
происшествия,  располагают доказательствами, что кража - дело рук известного
рецидивиста Старобабина.
     Вся    страна    пребывает   в   шоке.   Старобабин,   и   так   всегда
демонстрировавший  пренебрежение  к  законам Обновленной России, на этот раз
превзошел  сам  себя в цинизме и безнравственности. Судя по всему, он, надев
погоны  журналиста,  проник  в  здание  Дома  печати  и  открыл  ящик  стола
обыкновенной заколкой для волос. После чего следы его потерялись.
     Наш  народ  вправе задать вопрос - неужели мы так привыкли к отсутствию
в  стране преступности? Неужели россияне потеряли бдительность? И где была в
это  время  наша  хваленая  милиция, до сих пор не способная поймать наконец
этого Старобабина?
     Но  не  надо  быть  слишком строгими. Действительно, россияне настолько
уверены  в  своем  благополучии,  что  никому и в голову не приходит прятать
деньги  подальше.  К  сожалению,  Старобабин  уже  не  первый раз пользуется
беспечностью  законопослушных  граждан.  Значит  ли  это, что в России снова
назревает  взрыв  преступности?  Значит ли это, что россиянам снова придется
сидеть  за  железными дверьми, опасаясь за свою жизнь и имущество? Значит ли
это, что у Старобабина найдутся ученики и последователи?
     Мы   верим   -   НЕТ!   Обновленная  Россия  сильна  своими  традициями
цивилизованного  общества. Это в какой-нибудь Америке преступников уважают и
завидуют им. А в России преступники подвергаются позору и забвению.
     Старобабин  будет  пойман. Деньги будут найдены. Правосудие обновленной
России будет торжествовать!"
     Телевидение   весь   вечер   показывало   экстренный  выпуск  новостей.
Взволнованные  голоса  дикторов  перебивали  один  другой.  Все телевизоры в
стране  работали,  а  вокруг них толпились телезрители. И только один вопрос
звучал сегодня в Обновленной России:
     - Будет ли, наконец, пойман Старобабин?
     Между  тем,  никто,  пока  не  знал, что этим вечером, после первого же
выпуска новостей, известного жулика Старобабина поймал сержант Шнурко.
     Старобабин  был в нетрезвом состоянии и без ватника. Он не заметил, как
сержант  Шнурко  подкрался к нему сзади и пристегнул к себе наручниками. Тут
только он очнулся и попробовал было убежать. Но наручники держали крепко.
     - Ну что, Старобабин, - сказал сержант Шнурко. - Пойдем в участок.
     - Отпустите,  гражданин  начальник!  - заныл Старобабин. - Нельзя мне в
тюрьму садиться...
     - Почему? - удивился сержант Шнурко.
     Старобабин ударил себя кулаком в грудь:
     - Я  ведь  последний  вор!  Если  я  сяду,  больше никого не останется.
Смотрите,  гражданин  начальник: какая Россия без вора? Пусть хоть она самая
что  ни  на  есть  обновленная...  Рухнет  все, понимаете? Хоть один вор, но
должен быть в России, для противовесу!
     Но  сержант  Шнурко,  не  слушая  негодяя,  привел  его  к себе домой и
посадил  за  решетку,  как  недавно Сенечку. Только Старобабин, в отличие от
Сенечки,  за  решеткой  расслабился. Снял ватник. С веселым интересом следил
за сержантом Шнурко. Тот уселся за стол и погрузился в размышления.
     - Чую  я  - все изменится, - сказал Старобабин. - Воровским своим носом
- чую!
     - Что  ты  там  чуешь?..  - спросил сержант Шнурко. - Почему я, мент со
стажем, ничего не чую?
     - Значит,  интуиция  у тебя хреновая, начальник, - сказал Старобабин. -
Скоро   опять   все  по-старому  будет.  И  ворье  опять  полезет,  и  менты
нормальными  сделаются. Вот тут бы тебе и развернуться. Ты ведь все эти годы
форму не терял.
     - Не верю я в это, - отвечал сержант Шнурко.
     - Будет,  будет,  -  ласково  пообещал  Старобабин.  - Я тебе воровское
слово свое даю... Эх, сейчас бы водочки!
     Сержант   Шнурко  покряхтел,  да  и  вытащил  из-под  стола  прозрачную
бутылку.
     - Ну... давай! - сказал он.
     - Через  решетку  нельзя,  начальник, - ответил Старобабин. - Давай-ка,
пожалуй  в  гости.  Да  не  бойся  подвоха - мы с тобой навек братья. Оба из
прежнего  мира.  Обоим  нам тут жизни нет. Ты без работы остался, а мне шагу
нельзя  сделать,  чтобы  не  засветиться...  Ничего! Скоро все на свои места
встанет...
     Сержант Шнурко зашел за решетку.
     - Вот  за  это  и  выпьем, - сказал он. - Только дверь я сначала запру,
чтобы ты не мог неожиданно выскочить.
     С  этими  словами  он,  просунув  через  решетку руки, повесил на петли
замок.
     Прошло  несколько  минут.  Старобабин  и  сержант  Шнурко допили водку,
привалились  друг  к  другу  и  вспоминали  свои  прошлые похождения, полные
опасностей и геройских поступков. И в этот самый момент дом содрогнулся.
     Точную  причину взрыва установить не удалось. Скорее все, обогреватель,
включенный   Мариной  Ивановной  и  незамеченный  Сенечкой,  был  не  совсем
исправен.  Вряд  ли он раскалился и поджег занавеску на окне, которую Марина
Ивановна  в  молодости  вышивала  своими  руками.  Видимо,  все-таки  просто
произошло  короткое  замыкание. Как бы то ни было, в доме, где жили кандидат
наук  Светлана,  нянечка  Настя,  член  профсоюза  Роман  Афанасьевич, и где
Сенечка  снимал  комнату,  случилось  возгорание. Однако возгоранием дело не
ограничилось.  Как  и  боялись  соседи,  взорвался  газ. Неизвестно, была ли
утечка  газа изначально, или просто загорелся или оплавился резиновый шланг,
по  которому  газ  поступал  в  плиту.  В  общем, как написали потом газеты,
используя нелюбимый Сенечкин штамп, "в доме прогремел взрыв".
     И  очень  громко  прогремел.  Сержант  Шнурко и Старобабин увидели, как
полетел кусок стены. Они вскочили и поняли, что попали в ловушку.
     Казалось,  что  жулик и милиционер успеют выбраться. Пожар подбирался к
ним  неохотно.  Сначала  пламя, явившись из пролома, съело бумаги на столе и
оконную  занавеску,  потом  принялось за сам стол и стулья, захватив по пути
шкаф.
     Но  беда  в  этот  вечер  все-таки  случилась.  Замок  сержанта  Шнурко
защелкнулся, а ключ застрял и отказывался поворачиваться.
     - Проклятая  китайская  технология! - закричал сержант Шнурко. - Сейчас
во всех милицейских участках такие замки.
     Старобабин внимательно посмотрел на сержанта Шнурко.
     - Раз  суждено  нам  вместе  умереть, - сказал жулик, - то, может быть,
сделаем, как встарь?
     - Что именно? - спросил сержант Шнурко.
     Старобабин взял его за руку.
     - Всегда  мы  вас,  ментов, е...ли, - сказал он. - Пока вся эта хрень с
обновлением России не случилась.
     Сержант  Шнурко  кашлянул.  Дым  сгущался  и  попадал  ему в рот. Потом
сержант  Шнурко согнулся в пояснице и уперся руками о скамеечку. Он вздохнул
и закрыл глаза.
     - Последний раз... - прошептал Старобабин.
     Он пристраивался позади милиционера.
     Если  бы в комнате был кто-то третий, он бы все равно ничего не увидел.
Всю  комнату  заволокло  дымом. Слышно было, как трещат от жара перекрытия и
лопаются  пузыри  краски на стенах. Из гибнущего дома выбегали люди. Нянечка
Настя  захватила  кастрюли.  Кандидат  наук  Светлана  тащила  свои  научные
работы.  Ее  муж  нес  ребенка.  Член профсоюза Роман Афанасьевич прижимал к
груди членский билет и портрет президента.
     Когда  потом  осматривали  место  пожара, то нашли два обгорелых трупа,
лежащих  так,  словно  в  последнюю  минуту  жизни они ходили паровозиком. В
трупах опознали бывшего сержанта Шнурко и известного вора Старобабина.
     Следственные  органы  пребывали  в  недоумении,  с  какой  целью бывший
сержант  Шнурко  привел  Старобабина  в свою квартиру, а не сдал его органам
милиции.  Только  через  несколько  дней  было готово заключение психологов.
Психологи     обосновывали    версию,    что    сержант    Шнурко    страдал
маниакально-депрессивным  расстройством и действовал, подчиняясь эмоциям. То
есть,  всякий  раз,  когда  сержант  Шнурко  сознавал свою бесполезность для
общества,  он  выслеживал Старобабина, задерживал и отводил в свою квартиру.
Вместо  того, чтобы сообщить о поимке рецидивиста властям, на следующий день
сержант  Шнурко  отпускал  Старобабина,  чтобы  в  будущем иметь возможность
вновь задержать его.
     Таким  образом,  объяснились  случаи,  когда  известного  всему  городу
Старобабина,  схваченного  на месте преступления простыми гражданами, уводил
человек  в  милицейской  форме,  а  наутро этот же Старобабин совершал новое
преступление.
     Все  газеты  сообщили  об  этой новости: в городе больше не осталось ни
одного  криминального  элемента,  и  законопослушные  граждане  могут  спать
спокойно.  Сам  президент  выступил по телевизору, воздав должное отставному
сержанту   Шнурко,   благодаря  которому  с  преступностью  было  покончено.
Президент   также   посетовал  на  скоропалительное  решение  об  увольнении
сержанта из органов.
     Президент, в частности, сказал:
     - Хотя   сержант   Шнурко   был   человеком,   как   говорят,  чересчур
эмоциональным,  не  вполне адекватно реагирующим на нашу действительность, в
итоге и он оказался полезным Обновленной России...

     ...кажется, что-то взорвалось. Это совсем недалеко!
     - Какая разница? - сказала она. - Или ты хочешь сбегать посмотреть?
     Что это с ней, думаю, случилось?
     А  она  пальчиками  застывшими  скрипочку сжимает. Словно скрипочкой от
взрыва защищается.
     Только  что  была  бойкая,  шутила. Надо мной подшучивала, что я ничего
насчет  Марины Ивановны не понял. Да мне все они надоели уже, честное слово!
Все  загадки  у  них,  недомолвки.  То  Кабинетов,  то Галина эта... Галина,
кстати,  уверенная  такая, со своими рассуждениями. А скрипачка эта - совсем
другая. Я-то вижу - она в горячке какой-то, вроде лихорадки.
     Ну,  я  ее за плечи взял, приблизил. Она не отстранилась, вялая стояла.
Личико свое отвернула.
     - Я боюсь, - говорит.
     - Чего?
     - Вообще. Я боюсь этих людей. Города. Подземного перехода.
     - Почему?   Город  безопасный.  Один  Старобабин  где-то  бегает.  А  в
переходе  всегда  тепло.  Киоски  светятся.  Люди  улыбаются,  и  ничего  не
боятся...
     - Люди?  - переспросила она. - Я все знаю про этих людей. На самом деле
они  не  такие.  Просто  они  спят.  Как  младенцы,  когда у них пузырьки на
губах... И кажутся добрыми. Не верь.
     - Ладно,  не  верю. Но я видел по-настоящему злых людей. В Америке. И я
тоже  был злой. Придурка какого-нибудь на нож насадить? Легко. Но я встретил
человека,  который  с  Богом  разговаривал.  О  чем они обычно говорили - не
знаю,  но  человек  этот  посмотрел на меня и попросил Бога, чтобы он сделал
меня добрым. И Бог, видимо, сделал. Как в сказке. Ты читала сказки?
     - Читала... Только мне сейчас не до сказок.
     Смотрю,  ей со мной все меньше интереса так стоять. Словно чего-то ждет
от  меня.  Ну,  я  давай ей рассказывать, как сейчас в Америке плохо. Не то,
что  здесь!  Там-то  никому  ничего  не  кажется  - соловьи там, вороны, еще
ерунда  какая...  Никто там не спит, все за жизнь свою дрожат. А если бы кто
в  Нью-Йорке,  скажем,  в  погонах  на  улицу  вышел,  так  его  бы  тут  же
полицейские пристрелили.
     Рассказал  ей  про  последний  свой  месяц  перед отъездом. Про старика
Джонсона, вдову, Роджера, Генку. Она спрашивает:
     - А что, твой брат, значит, так и умер на этом пустыре?
     Я как поглядел на нее, чтобы она лишнего не говорила:
     - Генка  не умер! Еще чего... Он только сознание терял все время. Ну, я
за  руль  сел,  а  он сзади за меня держался. Мне все время казалось, что он
падает. Потом на нормальные улицы выехали, там я машину нашел.
     Она посмотрела на меня с осуждением.
     - Вот так просто взял и нашел?
     - А  что  было  делать?  Метро  не  работает,  автобусы  больше  одного
человека  за раз не подсаживают, потому что боятся. Да и не ходят там теперь
по  ночам  автобусы...  Ну  вот, машину я нашел, Генку назад положил и повез
его к Роджеру. Ну, к тому парню, который все время в Индию играл.
     - Почему к Роджеру? - спросила она.
     - Да  не  знаю  я...  Он мне каким-то нормальным показался. То есть, не
нормальным,  конечно,  а...  В  общем, не знаю. Все равно, мне надо было ему
пистолет  вернуть.  Так  вот,  сестра этого Роджера сразу о Генке заботиться
начала. Целые сутки рядом сидела, пока ему лучше не стало.
     - А как тебе развод оформили? Без согласия-то...
     Я  в  затылке почесал. Неудобно ведь о своей глупости рассказывать. Ну,
рассказал   все-таки,   как  подпись  на  документах  вместо  Паулины  вдова
поставила.  Один в один скопировала. И еще все время пальцем у виска крутила
-  мол,  что  я  сам  не догадался, а в этот Бронкс проклятый сунулся. Игорь
Вадимович-то,  из  консульства, намекал мне, намекал, да я дурак не понял. А
прямо   он   сказать   не   мог,  чтобы  я  подпись  подделал  -  там  везде
подслушивающие   устройства  стоят,  а  власти  американские  всегда  готовы
нечестного  российского  чиновника  в  свою тюрьму посадить, наплевав на его
неприкосновенность.  А  если  бы  он  мне визу без развода сделал, его бы из
дипломатов навсегда выгнали.
     Я  думал,  скрипачке интересно было все это слушать, а в конце смотрю -
она  опять  понурая  стоит.  Сжалась  вся. Ну, думаю, что же ты так, хоть бы
играть начала, согрелась бы. А она говорит:
     - А ты моим рассказам не веришь. Только смеешься...
     - Каким рассказам? Я верю...
     Она головой качает - нет, мол...
     - Ну  что,  -  говорю, - я тебе поверю. И не буду смеяться... Почему ты
такая грустная?
     Она отвечает:
     - Мне надоело видеть то, чего не видят другие...
     - А ты можешь показать мне, что ты видишь?
     - Могу. Только захоти.
     По спине у меня мурашки побежали. Ладно, думаю...
     - Ну, показывай!
     И  она  подняла  скрипку  и  коснулась смычком верхней струны. Зачем-то
пошла  к лестнице, я - за ней. Вышли мы наверх, прохожих не было, конечно. Я
смотрю  -  из двора, где мой дом стоит, дым поднимается. Я уже хотел плюнуть
на все и пойти посмотреть, что с домом, а скрипачка как раз и говорит:
     - Теперь будет видно. Оглянись и приготовься.
     Ну,  оглянулся  я  вокруг.  Поднапрягся  внутренне.  Неизвестно же, что
сейчас будет...
     Скрипачка  играла  все  громче.  Лица  ее я не видел, она будто нарочно
отвернулась  от  фонаря.  Шажок  за шажком, она брела по очищенному ото льда
тротуару, не прекращая играть. Я догнал ее:
     - Может, не надо? Не слишком-то все это забавно...
     - Зато ты все увидишь, - сказала она. - Смотри!
     И  она  повела  мелодию  резко  вверх.  И  на  последней  ноте меня как
ударило.
     Да.
     Она была права. По улице ползли люди.
     Они  были везде. Вокруг нас. Близко. Далеко. Выползали из переулков. Из
всех  дверей. Из окон. Выползали из верхних окон, шлепались на снег и ползли
дальше.  Они застревали в кустах. Раздирали одежду о застывшие ветки. Многие
были голыми. Я увидел, как на их белых телах застывает кровь.
     Скрипачка  заиграла  тише и медленней. Просто водила смычком туда-сюда,
извлекая две или три ноты.
     - Они хотят встретить его, - сказала она.
     Все  ползли в одну сторону. На улице стало тесно. Люди прижимались друг
к другу, почти слипаясь телами. Но словно никто ничего не замечал.
     Из-за  множества  людей,  ползущих перед нами, мы не могли идти дальше.
Да и не хотелось. Мы отошли к стене.
     - А вот и он, - сказала скрипачка. И перестала играть.
     Да,  скрипка  уже  была  не  нужна.  Я научился видеть без скрипки. И я
увидел,  что  впереди  мелькает  легкая  тень.  Люди ползли к этой тени. Без
всякого  труда  тень  проходила  сквозь  людей,  или она ступала по ним. Мне
показалось,  что  людей  становится  меньше.  Я  почувствовал  тошноту. Люди
лопались, как мыльные пузыри.
     - Он их убивает? - спросил я.
     - Он в них тычет.
     Ей тоже было противно.
     Тень  приблизилась,  и я перестал ее видеть как тень. Это был человек с
погонами тени. Он улыбался и помахивал указкой.
     Вот  женщина  с  голыми  ободранными локтями подняла голову и заглянула
ему  в  лицо.  Ее  обкусанные губы растянулись в улыбке. Так в последний раз
улыбаются  детям их куклы, прежде чем дети ради интереса бросают их в огонь.
Человек  с  погонами  тени  приостановился.  Он смотрел на женщину с веселым
удивлением. Потом пожал плечами и протянул к ней указку. Чпок!
     - Чему он улыбается? - спросил я.
     - Он  узнает этих людей. Ему смешно, что они лопаются, а назавтра снова
ползут к нему. Одни и те же!..
     Человек  с  указкой  был  в двадцати шагах. Смотрю, а скрипачка на него
идет.  Я  ее  окликнул,  а  она  как  во  сне.  Смычок  поднимает, как будто
фехтовать  с  ним хочет. А человек-то с указкой - невысокий такой. Лысоватый
и  с  морщинками  возле  губ.  Мне  он понравился. Ну, думаю, ему бы клерком
работать  или страховым агентом, людей-то уговаривать. Таким всегда верят. А
он  в  это  время  указкой,  как тросточкой, помахал, будто скрипачке дорогу
расчистил, а она идет. Ну, я догнал ее:
     - Ты чего хочешь делать? - спросил я.
     - Я хочу, чтобы его не было.
     - Кто это?
     Она так отвечает, как будто я и так все давно знаю:
     - Как - кто? Это президентская программа.
     Смотрю,  у  нее  слезы  потекли.  Ну,  я  слушаю,  а  сам на человека с
указкой-то  поглядываю, что он делать собирается. А он будто устал махать по
сторонам, встал и стоит себе.
     - Почему он программа? - спрашиваю.
     - Сначала  я  тоже  не  понимала,  -  сказала  она.  - Когда поняла, то
перестала  спать  по  ночам.  Потом  захотела  тоже  так...  Потому  что это
программа,  которая  делает  россиян  счастливыми и преуспевающими. Если они
устали,   то  появляется  он...  Тык!  Программа  всегда  знает,  кого  куда
направить.  Человек,  который  часто  бывал  в плохом настроении, не находил
себе  места, беспокоился - лопается, как мыльный пузырь, а потом просыпается
обновленный и забывает все лишнее... Его направили туда, где он нужен.
     Ну,  я после всего, что в Обновленной России повидал, этой новой ерунде
не  удивился.  Только мне было дядю Андрея и Кабинетова жалко, как они перед
обновленным Витькой расстилались. Взять бы, да надавать Витьке по морде...
     - Ладно,  -  говорю.  - А что, эти люди, которые ползут не первый раз -
они  разве  не  обновляются? Почему их так много? И почему их не было видно,
пока ты не заиграла?
     - Их  не было видно, потому что это тоже часть программы. К нам ведь из
цивилизованных  стран  приезжают,  из Китая, например. Нельзя им показывать,
сколько у нас слабаков.
     - Каких слабаков?
     - На  которых не действует президентская программа. Кто ничего не хочет
делать  сам. А только верит человеку с указкой... Что он сделает их сильнее,
благороднее,  добрее. А он - чпок! И назавтра им снова приходится ползти. Он
ведь не умеет по-другому. Он только тычет.
     - Вот,  черт,  -  сказал  я. - Давай уйдем. И сделай, чтобы я больше не
видел эту программу. И указку.
     Тут я почувствовал, какой холод вокруг скрипачки. Она выпрямилась.
     - Не  могу,  -  сказала  она  и  усмехнулась.  -  Теперь  это навсегда.
Когда-то  и  я  увидела  указку  впервые. Еще ее видели Старобабин и сержант
Шнурко. Да и все, кто из того, старого мира. Мира, который не заснул...
     Я  помню,  как  мы  с  отцом,  тетей  Катей  и  Генкой впервые ехали по
Нью-Йорку  из  аэропорта  Кеннеди.  Повсюду были пробки. Наш автобус подолгу
застревал  на  перекрестках,  и  я  помню,  как я смотрел на новый город. Он
тогда  еще  был  сильный,  а  я  оглядывался, как кошка, которую принесли на
порог   новой   квартиры.   А   город  встречал  меня  крепким  американским
рукопожатием.
     Но  вот,  оказалось,  что  сила  Америки  не  навсегда.  И  вот,  кошка
облизывается  посреди  обломков  некогда нового и богатого жилья и чувствует
себя  настоящей  хозяйкой в доме, раз уж не осталось никого из людей. Может,
кошки  тоже  ненавидят  своих хозяев, как русские всегда ненавидели Америку?
Но  нет, кошки хотя бы ласковы. Наверно, речь можно вести о злобной обезьяне
с  бритвой,  которая точила эту бритву, да не успела прирезать человека - он
сам  ушел из жизни, повинуясь накопившейся усталости. Обезьяна машет бритвой
и  налаживает  связи  с  такими  же обезьянами, строит с ними цивилизованное
общество.
     Хорошо,  что  никто,  ни скрипачка, ни президентская программа не знают
этих  моих  мыслей. Мне стыдно перед самим собой. Животным я никогда не был,
а  американцы  не  были  моими  хозяевами.  Но я начал было жить в том самом
доме,  который  развалился  потом  у  меня  на  глазах,  придавив  не только
американцев,  но  и  мою  семью.  Лучше  бы  в  меня,  действительно, ткнули
президентской  указкой  и  заставили  забыть  о  годах жизни, потраченных на
обезьянью злобу.
     Ошибка.
     Если  обезьяне  нравится  строить  цивилизованное  общество, обкарнывая
бритвой  все недостатки, которые обезьяне померещатся, то обезьяна не станет
человеком и не построит новый дом...
     Я  последний  раз  взглянул  на  скрипачку,  потом оценил расстояние до
человека  с  указкой  и  снял куртку. Холодный ветер окатил меня со спины. Я
взял куртку за оба рукава и махнул, пробуя ее тяжесть.
     ...Он  был  ловкий,  этот  тип с указкой. Несколько раз я чуть не попал
под  его  удары.  Хотя  он, видимо, быстро понял, что ему не удастся уколоть
меня,  и  он стал действовать свободной рукой и даже ногами. Наверно, он был
растерян.  Мне показалось даже, что в первые секунды он и не видел меня, как
и  я  не  видел  его  весь  этот  месяц. Я не силен в таких вещах, как обмен
ударами.  Поэтому  я только уворачивался, не выпуская ни куртки, ни футляра,
который  так  давно  был  у  меня  под мышкой, что я даже забыл положить его
перед схваткой.
     Все-таки  он  пытается  действовать  указкой, как рапирой. Хотя даже он
сам,  наверно,  не знал, куда я попаду, если лопну, как мыльный пузырь. Да и
лопну  ли  я  вообще?  В Америке меня приучили не ныть и не чувствовать себя
слабаком.
     Я  ударил  его курткой по лицу. Он сморгнул и отмахнулся указкой. Тогда
я  ударил  его  с  другой  стороны и понял, что он не успевает. А что теперь
делать?  На  какую-то  долю  секунды  он  потерял  ориентировку и я зачем-то
сделал  шаг.  Может,  я  хотел  попробовать  уронить  его?  Но  он схватился
свободной  рукой  за куртку и притянул меня вплотную. Я извернулся, и указка
запуталась  в  куртке.  И  куртка  исчезла  со странным звуком, напоминающим
треск ткани, но я был уверен, что ткань осталась цела...
     - Осторожно! - крикнула скрипачка.
     Что  она  делала  - я не видел. Меня душил человек с указкой. Я даже не
мог  теперь  уронить футляр от скрипки. Человек плотно прижал меня к себе. Я
не пускал его указку ткнуть меня, но долго это продолжаться не могло.
     И вдруг он исчез. Как мыльный пузырь. А я упал.
     Скрипачка засмеялась.
     - Я ткнула его смычком, - сказала она.
     Я  поднялся.  Подобрал  с  земли  указку.  Она  была теплая, и мне даже
показалось,  что  она  заряжена электричеством. Когда я провел по ней рукой,
ладонь защекотало...
     - Как  все  просто,  -  сказал  я. - Один укол смычком... А что теперь?
Указка теперь у нас. Теперь она не действует, без программы?
     Скрипачка странно глянула на меня.
     - Теперь  мы сами - программа, - сказала она и взялась за конец указки.
И  не  успел  я  что-либо  сделать,  как  она ткнула себя острием в грудь. Я
почувствовал, что по указке пробежала новая волна электричества.
     - Я не исчезла, - сказала скрипачка.
     И  я  увидел...  Только  что  их  не  было, но теперь они появились. На
плечах скрипачки были маленькие золотые погоны. Она расхохоталась.
     - Ты чего смеешься? - спросил я, делая шаг назад.
     Она глянула так, словно извинялась, но в то же время весело:
     - Снова  не  понимаешь...  Я  всегда  этого  хотела,  только  человек с
указкой  не видел меня. А я хотела быть такой, как все. Счастливой. Веселой.
Ходить  на  работу.  Иметь  друзей.  И  не видеть таких, как сержант Шнурко,
Старобабин и... как я.
     И тут вокруг стало легко.
     - Стать как все? - переспросил я. - Поздно.

     ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

     В  этот  вечер  в  Музее  молодежи было шумно. Организатор Концов вновь
собрал молодых писателей и поэтов.
     Коля Кокошников принес рассказ "Как я встретился с президентом".
     Там  рассказывалось о том, как Коля с мамой пошел кататься на лыжах. Он
спускался  с  горы  и  упал.  И  тут  случилось  чудо. К ним с мамой подошел
невысокий  человек  в лыжной шапочке и помог Коле встать. Но Коля немедленно
упал  снова,  потому  что  узнал  президента.  Мама  тоже  упала.  Президент
засмеялся и стал учить Колю. К концу дня Коля уже катался гораздо лучше.
     После  прочтения рассказа планировалось обсуждение. Тема была затронута
важная  и  жизненная,  и многие задавали друг другу вопрос: действительны ли
события в рассказе, или вымышлены.
     Но  вдруг  все  замолчали.  И  листки  с  рассказом  выпали из рук Коли
Кокошникова.  И в точности также листки со списком выступающих выпали из рук
организатора   Концова.  И  еще  многие  присутствующие  выронили  портмоне,
блокноты  и  дамские  сумочки.  Молодые  писатели  и  поэты прислушивались к
чему-то далекому, непонятному, происходящему за стенами Музея Молодежи.
     Организатор Концов встал. Он выглядел очень растерянным.
     - Что происходит? - крикнул кто-то.
     - Не знаю, - сказал организатор Концов. - Но догадываюсь. А вы?
     И тут в зале раздался смешок, непонятно чей, и кто-то сказал:
     - По-моему, всему конец...
     И   в   этот   момент   где-то   включилось  радио.  Писатели  и  поэты
запереглядывались.  Они  словно  не  ожидали  услышать  сейчас  эти  тяжелые
аккорды.  Привычно  запела  труба.  Мелодия  зашагала  поверх  голов. Кто-то
сказал:
     - Десять часов вечера. Все правильно...
     Молодые  люди  возились  на  своих  местах, переговаривались и пожимали
плечами.  Никто  не встал, а Коля Кокошников, ни слова не говоря, потихоньку
ушел  со  сцены  на  свое  место.  Организатор Концов один был на ногах. Все
взоры  были  обращены  к  нему  -  не  он  ли  придумал  включить  радио? Но
организатор  Концов  только  поморщился.  Он скрестил руки и сел в кресло, с
видом превосходства оглядев зал.
     - Браво! - крикнул кто-то.
     И  тут  начался гвалт. Кричали: "Уберите музыку!" "Выключите! Надоело!"
"Какой  придурок  принес радио?" Кто-то пытался поставленным голосом шутить:
"Внимание!  Всем  построиться! Сейчас лыжи будут раздавать..." И когда стало
стихать, один голос крикнул:
     - Где Роман Буйный?
     И  все больше голосов стало требовать Буйного, а через несколько секунд
уже весь зал скандировал:
     - Буй-ный! Буй-ный!
     Роман  Буйный  появился перед рядами и одним прыжком оказался на сцене.
Он взмахнул руками и стал читать:

     Хоть порой бывало туго,
     И наелся я говна,
     Я люблю тебя, подруга,
     Моя лыжная страна!

     Хоть парик твой оторвался,
     И испортился протез,
     На тебя, готов поклясться,
     Я б немедленно залез!

     Только я устал любиться,
     Все висит, как ни качай.
     Я поеду за границу,
     Ты, подруга, не скучай.

     Ты возьмешь мои погоны,
     Толстой трубочкой свернешь.
     Успокоятся гормоны,
     Ты поплачешь и уснешь.

     Плакать нам теперь не стыдно,
     Ты проснулась, как в аду:
     То, что было нам не видно,
     Нынче снова на виду.

     Долго я ушами хлопал,
     Не сводил с тебя я глаз...
     Предложилась мне Европа,
     По десяточке за раз!

     Прочитав  стихотворение,  Роман  Буйный  подпрыгнул  и завопил так, что
последние мощные аккорды гимна пропали за этим воплем:
     - Погоны!.. Срывайте погоны!
     И  сам,  подавая  пример, ухватил себя за круглые плечи и что есть силы
дернул. Послышался треск. Буйный швырнул погоны к потолку.
     - Ура!
     И  все  другие  присутствующие словно проснулись. Снова стало ничего не
разобрать  за криками "Ура!" и "Ну их на фиг!" Полетели вверх погоны молодых
писателей и поэтов. И когда упал последний погон, кто-то вдруг сказал:
     - Интересно,  а  русским  в  Европу до сих пор легко визы получить? Или
там уже сообразили?..
     И  тут  молодые  литераторы  засуетились,  затолкались, стремясь раньше
других попасть к выходу.
     А  у выхода стоял подполковник. На лице его была смесь удовлетворения и
брезгливости.  Молодые  писатели  и  поэты  остановились.  Никто  не решился
пройти мимо подполковника.
     Подполковник сказал:
     - Эх,  вы!  Докатились.  Во  время  гимна не встаете. Погоны испортили.
Собрались в Европу драпать. Поносите нашу великую Обновленную Россию!
     - А  она  уже  не  обновленная,  -  ответил  Роман  Буйный  очень тихим
голосом. - Разве вы не чувствуете?
     - Но  она  все  еще  великая, - возразил подполковник. - И у нас хватит
указок  и людей в погонах, чтобы снова ее обновить... Давайте-ка, ребята, по
хорошему: все ложимся на пол, руки за голову, и помалкиваем. Лады?..
     Молодые  писатели  и  поэты  стояли  молча.  Никто не лег. Подполковник
нахмурился и отошел от двери, освобождая проход.
     - Начинайте! - громко сказал он.
     И  подчиняясь  команде,  в  зал  вбежали  люди  в  черных  масках  и  с
автоматами.  Точными  пинками  они  укладывали  на  пол  молодых писателей и
поэтов, изящно заламывали им руки за спину и щелкали наручниками.
     Организатор  Концов оказал сопротивление, уклонившись от первого пинка,
за  что  поплатился  восемью  выбитыми  зубами.  Поэтесса  Алла  Небесинская
попыталась  защищаться  лакированной  сумочкой, из-за чего лишилась изрядной
части   своей   прически.   Коля   Кокошников   некоторое   время  прятался,
завернувшись  в  занавес.  Галина  Опахалова  от  волнения так вспотела, что
наручники  с  нее сваливались, и их пришлось заменить резиночками для волос.
Чтобы  удержать  Романа  Буйного, три милиционера сели на него верхом, и еще
двое  держали  его  за волосы. Легче всех было Сержу Нелюдимову. Сразу после
начала операции он ушел в себя и перестал замечать окружающих.
     Кто-то   возмущался   вслух.  Кто-то  стонал.  Но  никто  не  удивлялся
неожиданному  напору работников милиции. Все ведь понимали, что этим вечером
милиция уже не была обновленной. Но все еще оставалась великой...

     ...Она подошла. Я отстранил ее.
     - Дай футляр, - сказала она. - Я спрячу скрипку.
     - Не дам, - сказал я.
     Она по-детски насупилась.
     - Я  так  не  хочу.  Я устала. Давай спрячем скрипку и пойдем домой. Ко
мне домой...
     - Не пойдем, - сказал я.
     - А  что  ты  еще  хочешь  делать  здесь?  - спросила она. - Я тебе все
показала. Ты был очень хорош.
     - Тебе виднее...
     Она отступила на два шага. Голос ее изменился.
     - Я  ведь  не  навязываюсь,  - сказала она. - Не хочешь - не надо. И не
провожай меня. Обойдусь. Дай футляр.
     Я  прислушался  к  ночному городу. Кажется, началось. Я тихо засмеялся.
Там,  где  раньше  был  военный  завод, осыпалась стеклянная крыша банановой
теплицы.  Тихий  перезвон  дополнял  странный  звук,  как будто кто-то давил
ногами   сырые   грибы.  Я  был  уверен,  что  это  прорастают  убранные  за
ненадобностью  рельсы.  Земля дрогнула. С домов начала осыпаться штукатурка.
Половина  фонарей  погасла.  Многие  окна  домов  потрескались  и  оказались
залеплены  обрывками скотча. Я уже не мог смотреть на эти дома. Они казались
мне ничтожными уродцами по сравнению с многоэтажными демиургами Нью-Йорка.
     На  улицу выполз человек. Я был счастлив видеть его. Это был не мыльный
пузырь,  это  был  самый  настоящий  человек  из прошлого, в куцем пальтишке
перевязанном  тесемкой,  в валенках. Он посмотрел на меня мутными глазами, и
я увидел, что у него не хватает зубов, и что на лбу у него шишка.
     - Менты  козлы...  - сказал он и вдруг заорал: - А ну, мент! Поди сюда!
Чего вылупился? Думаешь, Сталин помер, так все можно, что ли? Эх!..
     - Кто это? - спросила скрипачка.
     - Это  алкаш,  - ответил я. - Русский алкаш. Пойдем, мне тоже есть, что
тебе показать. Ты хотела проснуться? Просыпайся.
     Я вел ее на площадь.
     Воздух  тоже изменился. Мне показалось, что нос у меня забит свинцовыми
опилками.  Я вспомнил, что раньше по всему городу стояли заводы. Значит, все
они  снова  появились.  И  идти  было  трудно.  Мы  все  время  запинались и
скользили. На тротуарах лежал толстый слой бугристого льда.
     Президент  катался  на  лыжах  на  виду  у  всего города. Но ветшающему
городу  было  не до президента. Президент был отлит из бронзы. Вокруг статуи
лежали  горы  живых  цветов. Они скукожились на морозе. Я пошел прямо сквозь
цветы, раскидывая их ногами. Скрипачка остановилась поодаль.
     - Что... что ты хочешь делать? - крикнула она.
     Я махнул указкой.
     - Смотри!
     Я  ожидал,  что  это  будет  звук, как если бы уронили крохотный медный
колокольчик.  Хотя,  может  он  и  был,  но  в ушах у меня уже ревел будущий
Нью-Йорк. Поэтому мне показалось, что статуя исчезла бесшумно.
     Я посмотрел под ноги. Цветы тоже исчезли.
     Послышался вой сирен. Он приближался со всех сторон.
     Скрипачка упала на колени и уронила скрипку.
     - Что это?!.
     - Это менты, - ответил я, посмеиваясь. - Ловят меня.
     - За что? Неужели ты... Что у тебя в моем футляре?..
     Я отщелкнул замок и показал ей, что футляре.
     - Зачем ты это сделал? - закричала она. - Как ты мог украсть их?
     - Нам   с  Генкой  нужны  деньги,  -  сказал  я.  -  Больше,  чем  лыжи
президенту.  Да  и  зачем  ему  лыжи,  если  мир  проснулся? Сейчас я владею
указкой. У меня есть право отправить эти деньги туда, куда я считаю нужным.
     На  площадь вылетели милицейские машины. Бежать было некуда. Скрипачка,
казалось,  обрела  спокойствие.  Выпрямилась  и  отошла  в сторону, чтобы не
прикрывать меня от выскочивших из машин милиционеров.
     Я услышал голос дяди Андрея:
     - Сенечка!  Мы  все  знаем...  Это  ужасно!  Я  прошу тебя, не оказывай
сопротивления...
     Голос Кабинетова:
     - Только деньги отдай! И я обеспечу тебя хорошим адвокатом...
     Голос Горшкова:
     - Он мне сразу не понравился...
     И самый властный голос, во много раз усиленный ржавым мегафоном:
     - Приказываю  сдаться!  Лечь  на живот, вытянуть руки и раскинуть ноги.
Оружие выбросить на десять шагов. Ни с места!..
     Что  они  приняли  за  оружие?  Указку?  Футляр?..  Я  видел,  что  все
пистолеты уже наведены.
     - ...Лечь на живот, вытянуть руки, раскинуть ноги...
     - Подождите  минуту,  пожалуйста,  - попросил я. - Мне еще надо уладить
семейные неприятности...
     Я  посмотрел в ночное небо. Луна была не страшная. Я улыбнулся, положил
на снег футляр и ткнул в него указкой.
     - Эх,  ты!..  -  послышалось с той стороны, где стояла скрипачка. Да, я
понимаю, что ей жалко футляр, но...
     И  тут  защелкали выстрелы. Тоже мне, выстрелы! Генка из газовика в два
раза  громче  стрелял...  А  у этих дураков совсем выдержки нет, как же я им
объясню, что мне надо в Нью-Йорк...
     В  меня  попали  пули,  и я стоять не могу. Это смешно, что упал сейчас
прямо на задницу. Они совсем сдурели, что ли?.. Я погрозил им указкой.
     И   тут  мне  стало  страшно.  Померещились  залитые  ядовитым  солнцем
пустынные  улицы, свисающие на асфальт провода и люди в мотоциклетных шлемах
с  красно-белыми  флажками.  Люди смотрели на меня, а в руках их бесновались
автоматы.
     - Канадцы!   Канадцы!  -  закричал  я  и  из  последних  сил  попытался
перевернуться  на  живот,  чтобы  отползти.  Что-то кольнуло меня под ребро.
Указка? Не знаю.
     А!   Я   же  объяснял  тебе,  Генка,  это  бойскаутский  значок  лежал,
вдавленный в асфальт... До чего больно мне теперь, Генка...

     ________________________

--------------------------------------------------------------------
Данное художественное  произведение  распространяется  в электронной
форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой
основе при условии сохранения  целостности  и  неизменности  текста,
включая  сохранение  настоящего   уведомления.   Любое  коммерческое
использование  настоящего  текста  без  ведома  и  прямого  согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 21.05.2003 13:23




        

            
[X]