Михаил Кривич, Ольгерт Ольгин
Сладкие песни сирен
1
Неумытый пассажирский поезд, пропустив на разъезде товарный состав,
приближался к областному городу Н.
Семен Семенович от нечего делать курил в тамбуре и поучал между
затяжками своего попутчика, студента молочного техникума, державшего путь в
облцентр, погостевать у родной тетки, набраться культуры и купить кое-что
из вещей.
- Ты, студент,- строго говорил Семен Семенович,- скорыми поездами не
обольщайся. На что они тебе? Вот едешь ты в Крым.
Студент кивнул головой, будто только в Крым и ездил.
- И вот по пути в Крым встретился тебе город Орел. Что ты увидишь в
таком значительном населенном пункте? Ничего. Поезд стоит там от силы пять
минут. А Мценск он и вовсе проскочит. Писатель Тургенев там останавливался,
а ты не моги, потому что поезд скорый.
Студент опять кивнул, завидуя писателю Тургеневу.
Поезд между тем миновал пакгаузы, мощеный переезд со шлагбаумом и
надписи на откосе: "Решения Съезда выполним!" - к югу от переезда и
"Счастливого пути!" - к северу, обе выложенные битым белым кирпичом. Семен
Семенович торопливо загасил окурок о подметку.
- Десять минут стоим,- сказал он студенту.- Двигай к своей тетке, и я
с тобой выйду, может, перехвачу чего-нибудь горяченького.
Так он и вышел на перрон в тренировочном синем костюме, только
набросил на плечи коричневый в клетку пиджак, не столько от холода, сколько
опасаясь оставлять в вагоне мелкую наличность, лежащую во внутреннем
кармане.
На перроне было безлюдно. То ли неурожай произошел в ту неделю, то ли
местный торг оплошал, но не видно было ни бойких торговок пирожками
недельной давности, ни бабок с ведрами, где под крышками и белыми тряпицами
спрятаны от милицейского взора рассыпчатые картошки и хрусткие огурцы. На
зеленых дверях вокзального ресторана висел тяжелый амбарный замок.
- Как же так...- забормотал Семен Семенович, ища поддержки у
студента,- что же это получается? Если ты, к примеру, голоден...
Речь его оборвалась внезапно. Произнеся слово "голоден", Семен
Семенович смолк и только озирался ошалело, крутил головой, силясь понять,
откуда полились вдруг волшебные звуки:
Путник усталый, скажи мне, куда и зачем ты стремишься?
Гонит тебя и терзает странствий могучая сила.
Вечно ты ищешь, безумный, то, что найти невозможно,
И, не найдя утешенья, горько склоняешь главу.
Чистые женские голоса вели мелодию с легким придыханием, нежно
проглатывая шипящие звуки. Трехдольная имитация древнего гекзаметра
схватила усталых путников за горло и поволокла на вокзальную площадь.
Вечный скиталец, неужто в ложной гордыне отринешь
Тихую пристань, обитель, ложе и мирный очаг?
- Нет, не отрину,- прошептал студент, вперив взор в вышину. Семен же
Семенович протянул в волнении руку, и пальцы его коснулись холодного
металла. То был борт грузовика с надписью "специальный". В кузове стояла
металлическая вышка, с каких обыкновенно чинят уличные фонари. На ее перила
положена была гладко оструганная доска. Вцепившись в доску когтистыми
лапами, грустноглазая брюнетка с распущенными волосами выводила густым
контральто печальный, берущий за самую душу мотив. Ее живот и бедра обильно
заросли тугим пером.
- Что это, Семен Семенович? - прошептал студент.
- Не знаю, только влипли мы с тобой, это как пить дать, - тоже шепотом
отвечал Семен Семенович.- Прощай, вольная жизнь, прощай, жена моя Ульяна
Георгиевна.
Вдалеке, у самого конца перрона, взвыл настороженно тепловоз и поволок
за собой прочь от города Н. нескорый пыльный состав.
2
История, которую мы намерены вам поведать, в общих чертах известна,
она освещалась в отечественной и зарубежной печати, были и передачи по
телевидению, в том числе памятный многим телемост Н.- Нью-Орлеан, во время
которого забредшие в студию на огонек энчане от души врезали ньюорлеанцам
по части безработицы и инфляции.
Высокие инстанции приняли по данному вопросу особое постановление,
называлось оно "О мерах по закреплению и дальнейшему наращиванию трудовых
ресурсов Н-ской области". Нет, не так: "О работе н-ских организаций по
дальнейшему закреплению кадров на предприятиях области". Уточнить название
не имеем возможности, так как постановление, в связи с деликатностью
вопроса, не для печати, а до права чтения таких государственных документов
у нас нос не дорос.
Расскажем коротко про областной центр Н. Он славен своей историей,
своими трудовыми и революционными традициями, а также промышленной
продукцией, которая поступает в 37 зарубежных стран на всех континентах, за
исключением Америки и Австралии. У руководителя области товарища Н. висит в
кабинете красивая карта мира, на которой стрелками показано, куда именно
идут изделия н-ских предприятий. Если внимательно пересчитать стрелочки, то
их как раз окажется 37, не больше и не меньше. Сейчас, впрочем, некоторые
стрелки пришлось замазать белилами, поскольку отдельные зарубежные страны
стали предъявлять неоправданно высокие требования к качеству н-ских
товаров. Не хотят - и не надо. Нам же больше останется, верно?
Как вы понимаете, у товарища Н. есть фамилия. Его фамилия Нечитайло.
Но так как товарищ Н. значительно поднялся за последнее время по служебной
линии и занимает сейчас видный пост почти на самом верху, мы его фамилию
умышленно помещаем не полностью, а только в сокращении - товарищ Н., во
избежание нежелательных толков. А то, что город Н. и товарищ Н. начинаются
на одну и ту же букву, будем пока считать случайным совпадением.
Вы, наверное, знаете город Н.- там еще площадь в самом центре и
пожарная каланча напротив облисполкома. С прошлого года ее охраняет от
сноса, памятуя о судьбе питерского "Англетера", самодеятельная группа
энтузиастов "Пращур", хотя, по правде сказать, на каланчу никто и не
замахивался - не до нее. На тот случай, если вы давно здесь не были:
кинотеатру имени Ворошилова уже месяц как вернули исторически справедливое
название "Иллюзион".
В этом самом кинотеатре, тогда еще имени Первого Маршала, выступая
перед общественностью, товарищ Н. сказал как-то знаменательные слова. "Мы
не можем,- сказал он,- мы просто не имеем права, нам этого не простят,
ждать милостей от природы". И в самом деле - ничего путного от нее ждать
энчанам не приходится. Полезных ископаемых нет, ни одной завалящей алмазной
трубки, нефтепровод Мурмыл - Андерлехт прошел мимо, вместо калийных
удобрений третий год подряд присылают фосфорные, которые и так девать
некуда, и черт его знает, где взять стройматериалы для давно обещанного
широкого жилищного строительства.
Ничего этого товарищ Н., конечно, не говорил, чтобы не ронять
авторитета областной власти, а, напротив, нажимал на экспортные изделия,
которых область, не ожидая милостей от прижимистой природы, производит
больше, чем Непал, Гондурас и Сомали, вместе взятые, то есть очень много,
больше даже, чем нужно, но хватает еще, товарищи, и белых пятен.
Еще совсем немного, и мы перейдем к обещанной истории, не забудем ни
Семена Семеновича, ни безымянного пока студента, ни безымянную же его
тетку, вовлеченных вместе с другими нашими, не представленными до сих пор,
героями в орбиту редкого по содержательности эксперимента. Буквально еще
одну минуту про товарища Н., с которым нам тоже предстоит познакомиться
поближе, и не только с ним, но, что особенно приятно, и с его семьей. Тут
следует честно признаться: из понятной осторожности - мало ли что, человек,
можно сказать, у кормила власти,- мы с умыслом исказили его фамилию.
Нечитайло - это наша выдумка. На самом деле он Не-листайло. Но это - строго
между нами. Для всех остальных он останется товарищем Н.
Летним утром, когда часть энских рабочих и служащих уже приступила к
трудовой деятельности, а часть только к ней готовилась, то есть умывалась,
брилась, подводила глаза и накладывала румяна, завтракала и слушала сводку
погоды, на всех предприятиях и стройках, в общежитиях, парикмахерских,
воинских частях и подразделениях - словом, везде и всюду, где были включены
репродукторы и телевизоры, самые популярные в городе Н. средства массовой
информации, вдруг наступила тишина. Не успели граждане осознать, что
происходит, отчего дикторы областного радио и телевидения не хотят больше
делиться с ними новостями, как из тысяч динамиков, в домах и цехах, на
улицах и площадях, потекла тягучая, странная, манящая мелодия. Женский
голос с легким, едва заметным акцентом, как если бы Иосиф Кобзон пел
по-французски, выводил в объявшей город тишине:
Путник усталый, что едет в жестком купейном вагоне,
Или в плацкартном, а то и в вагоне СВ для начальства,
Мимо коринфских колонн энского желдорвокзала...
И другой голос, помягче, совсем уже с легчайшим акцентом, как... ну да
ладно, неважно, как у кого, подхватил мелодию:
Путник печальный, о путник, давно ожидающий рейса,
Из-за нехватки горючего вылет отложен на завтра.
Снова ты будешь томиться, не находя себе места,
В здании аэропорта славной Калиновки-два...
Никогда еще ни одна передача не брала так за душу жителей города и
области. Ни одна! Даже выступление товарища Н. об итогах объединенного
пленума районных комитетов, даже ежемесячная программа "Для пап и мам", где
говорят такое - ого-го! - даже концерт лучшей областной рок-группы "Хабеас
Корпус". Не было в городе человека, который при первых же звуках не отложил
бы ложку, зубную щетку, гаечный ключ, авторучку, лопату, скальпель, не снял
бы рук с рулевого колеса, клавиш компьютера, пульта управления большого
азимутального телескопа. На полуслове оборвали назидания - матери, плач -
младенцы, перекличку - лейтенанты, перебранку - жена и сын товарища Н. И
все, все, от младенцев до лейтенантов, устремили взоры куда-то вдаль, как
будто оттуда, а не из радиоточек, доносились женские голоса, которые были
сладостнее всего, что доводилось слышать прежде, не исключая даже Аллу
Пугачеву,- и не спорьте с нами.
Сколько певиц прошлого, настоящего и будущего отказались бы от
прижизненной славы ради того, чтобы хоть на минуту обрести эту власть над
душами!
Путник унылый, что мчится по кольцевой автотрассе
Или томится часами в очереди на колонке,
Где уже долгое время даже не пахнет бензином,
Путник, стремящийся тщетно к цели своей иллюзорной,
Цели, достигнув которой, разочаруешься скоро...
Знаток дактило-хореического стиха заметит некоторые несовершенства в
паузных ритмических ходах и отступления от классического трехдольника. Но
мелодия, но голос, но страстная сила - они искупали все.
Резво из поезда выйди, путник железнодорожный,
На привокзальную площадь быстрые стопы направь.
Борт самолета покинь, путник авиационный,
Чтобы, на землю ступив, обрести долгожданный покой.
Преподаватель античной философии Энского пединститута Степан
Сильвестрович Рейсмус при этих словах заплакал. Впервые в жизни он понял,
что не зря зубрил просодию и не зря профессор Букреев трижды гонял его с
экзамена по греческой литературе. Во всем городе один только Рейсмус знал,
как нелегко дается такое полногласие в стихе. Он прижал ухо к приемнику, и
слезы капали на красную клавишу "выкл.".
Правую ногу, о путник, затекшую в долгой дороге,
Сбрось без раздумий с педали, что газ прибавляет мотору,
Перенеси ее влево и тотчас начни торможенье,
Свой автотранспорт приблизив к бордюрному камню дороги...
О, этот третий голос, девичье сопрано, Царица Ночи! Даже товарищ Н. и
его ближайшие сподвижники, для которых не были неожиданными ни пенье, ни
произведенный им эффект, даже они, собравшись в главном кабинете области,
прервали беседу и с доброжелательным вниманием, как подобает руководителям
большой области, внимали звукам, сидя по ранжиру за длинным, под зеленым
сукном, столом. Товарищ Н. помимо воли отстукивал такт хорошо очиненным
карандашом.
Спросишь ты, гость долгожданный, застигнутый песней в дороге,
Что за причина просить тебя в городе нашем остаться?
Не для забавы, о путник, а ради возвышенной цели -
Чтобы собою пополнить ресурс, поредевший изрядно,
Области нашей, родной, четырежды орденоносной,
Правда, в последние годы несколько снизившей темп...
- Гарно спивают,- раздумчиво вымолвил заведующий отделом
промышленности. Родом из-под Вологды, он вынес свой украинский
словарь-минимум из санатория "Донбасс", где раза два или три делил с
шахтерами нелегкое бремя горняцкого отдыха. Слова он учил старательно, чтоб
влезли в голову навсегда, и особенно долго тренировался выговаривать букву
"г" с придыханием, как издавна принято произносить ее с самых высоких
трибун, и с той поры крепко держался за свою шахтерскую мову.
- Хорошо поют, - согласился товарищ Н. И собравшиеся закивали
головами: "...Хорошо... стоящее дело... верное решение приняли..."
- За работу, товарищи,- сказал товарищ Н. и первым встал из-за стола.
- Все по объектам. Сейчас главное - быть с народом. Нам кабинетный стиль не
к лицу. Люди нас ждут, они нам доверили власть, они на нас надеются.
И направился к двери, остальные вслед за ним. А вдогонку, заполняя
сладчайшими звуками кабинет, и приемную товарища Н., и коридоры, устланные
мягкими натуральными коврами, те самые коридоры, которые справедливо
называют коридорами власти, и все здание, главное в городе и области, и
площадь, на которой оно горделиво высилось, и прилегающие улицы, и дальние
переулки,- вдогонку им неслась манящая, привораживающая песнь, лучшая из
слышанных ими когда-нибудь:
Не покидай нас, прошу, останься в городе нашем,
Ждет тебя ткацкая фабрика имени Всех революций,
Также завод ЖБИ - созидатель железобетона
И предприятие номер АГ-518,
Коему срочно конструкторы всех категорий потребны,
Слесари, старший бухгалтер и меткие ВОХРа стрелки...
3
В эту самую минуту столичный актер Борис Взгорский, повинуясь
охватившему его безумному порыву, резко сбросил газ и ногой в адидасовской
кроссовке что было силы нажал на педаль тормоза своего автомобиля марки
ВАЗ-2105 (двигатель от "шестерки").
С визгом и скрежетом машина вылетела на обочину, разбрасывая гравий и
оставляя за собой...
Нет, лучше мы начнем эту главу не так.
Клавдия Михайловна была не прочь рискнуть. В конце концов, кто не
рискует, тот не выигрывает. И сейчас, когда смятыми, захватанными рублями,
трешками, десятками уже полны были карманы ее ватной фуфайки...
Опять не так. Попробуем иначе.
Через дыру в бетонном заборе конструктор третьей категории по имени
Вячеслав покинул территорию режимного предприятия с тем, чтобы...
Или лучше так?
Сережа понял, что самолет резко теряет высоту, проваливается в
пропасть, и, чтобы в этом страшном паденье остаться рядом с Верочкой, он
крепко ухватил ее за тонкое запястье. Крутобедрая стюардесса...
Нет, нет и еще раз нет. Ерунда сплошная. От спешки, должно быть.
Но, если подумать, куда спешить-то? Мы не американцы какие-нибудь,
чтобы фабулу торопить. Пока то да се, дела да случаи, глядишь, и дойдет
повествование до нужного места само собой. А пока повествование помимо воли
авторов не разогналось еще, порассуждаем немного о странном
административном обстоятельстве. Мы давно уже обратили на него внимание. И
вы, должно быть, заметили, что название области и фамилия ее руководителя
начинаются на одну и ту же букву. Версию простого совпадения, некоего
стечения обстоятельств, давно пора отбросить. Совпадение... Как бы не так!
Кто до недавней поры возглавлял у нас республику Узбекистан? Верно,
Усманходжаев. А кто заправлял делами в Казахстане? Тоже верно, Кунаев. Кто,
наконец, был первым человеком в Азербайджане? Верно, Алиев! Так будем и
дальше талдычить о случайном совпадении или же, твердо встав на позиции
диалектического материализма, заявим наконец уверенно: есть, есть в этом
историческая закономерность. Сама судьба, то есть, простите, объективные
общественные законы распоряжается так, чтобы во главе республики, во главе
региона (вот словечко, будто только что отчеканенный пятак - как им не
щегольнуть?) или области встал человек, чья фамилия начинается с той же
буквы, что и название его вотчины.
Вы станете спорить с нашими выводами, приведете контрпримеры?
Оставьте. Исключения только подтверждают правила. Или возьмем для сравнения
опыт зарубежных друзей. Лидерами каких стран являются дорогие товарищи
Кастро Фидель и Ким Ир Сен? И стоит ли удивляться поражению сенатора
Дукакиса на президентских выборах в США? У него не было никаких шансов, у
вашего Дукакиса, это с самого начала всем было ясно. А вот если бы он
выставил свою кандидатуру в Дании, или в Доминиканской республике, или на
худой конец в Днепропетровске, то вполне мог бы заткнуть за пояс своих
конкурентов.
Мы это написали и заспорили - а мог бы товарищ Н. возглавить
Нидерланды или Новую Зеландию? Загибистый вопрос, с ходу не ответить. Но,
думаем, потянул бы.
Кстати, настоящая фамилия товарища Н.- Нехватайло. Но это не для
передачи за рубеж.
4
Как ни жаль прерывать рассуждения о роли личности в истории и
географии, придется сделать это и вернуться на грешную землю, в город Н.
Н-ской области, завороженный в данную минуту волшебным сладкоголосым
пением. Глава с порядковым номером 4 перенесет нас в недавнее прошлое. Мы
попытаемся изложить факты сжато, можно сказать, в конспективной форме.
Перед городом и областью давно и недвусмысленно были поставлены
большие задачи. Не будем напоминать о зарубежных поставках, о развитии
большой и многопрофильной н-ской индустрии. Скажем только, что неподалеку
от областного центра, в живописной уютной ложбине, началось строительство
Н-ской АЭС такой мощности, что дух захватывает. И еще принято было
принципиальное решение о переброске части стока восточных и западных рек
для подпитки прудов области, что необходимо для развития прудового
рыбоводства. Очень хотелось энчанам и их соседям свежей рыбки, и
руководство области не останавливалось ни перед чем, лишь бы удовлетворить
возрастающие запросы трудящихся.
Увы, на пути всех этих грандиозных, мы бы даже сказали, величественных
планов возникло серьезное препятствие: трудонедостаточность. Проще говоря,
дефицит кадров. А сказать совсем просто, некому было работать ни на заводе
ЖБИ, ни на ткацкой фабрике имени Всех революций, ни даже на предприятии
номер АГ-518, где зарплата побольше и премии почаще. Некому было возводить
корпуса для ядерных реакторов НАЭС, некому было рыть каналы, по которым
животворная влага потечет из дальних краев в областные пруды, чтобы напоить
нагуливающего вес зеркального карпа.
Не закреплялись кадры в городе Н. и Н-ской области. Хуже того, кадры
не пришлые, а свои, здесь родившиеся, окончившие ПТУ и пединститут, кадры,
которым бы с гордостью произносить: "Мы - энчане!", утекали - ив том
смысле, что как сквозь пальцы, и в том, что драпали. Утекали в обоих
смыслах, чтобы в других краях, дальних и близких, обрести работу,
какое-никакое жилье и более разнообразный рацион. Оно конечно, спинка
минтая и ставрида обезглавленная - продукты немалых достоинств, но от их
постоянного употребления у энчан случалась изжога. Оно конечно, в городе Н.
велось массовое жилищное строительство (совсем недавно, к слову сказать,
сдали в эксплуатацию трехэтажный палевокирпичный дом улучшенной планировки,
в которой въехали товарищ Н. с семьей и другие уважаемые люди города), но
как-то не очень спешно велось. Вот и утекали.
И однажды положение в городе стало критическим. То есть критическим
оно было и раньше, но тут стало совсем критическим. Мало того, что
испортилась холодильная секция, где хранился трехсуточный запас спинки
минтая, мало того, что смежники не поставили заводу ЖБИ обещанные вагоны
цемента, а на ткацкой фабрике в одночасье перегорели все пробки и не
нашлось монтера их починить, - мало этого: молокозавод, гордость города Н.,
не справился с поставкой спецпродукции новоселам палево-кирпичного дома в
связи с непривозом сырья из спецотделения совхоза "Изобильный", и товарищ
Н. вынужден был распорядиться о ввозе ограниченного количества молочных
спецпродуктов из соседней области. Отдал и еще одно распоряжение - собрать
через час в своем кабинете городских руководителей на совещание с повесткой
дня "О некоторых упущениях и недостатках в дальнейшем развитии и
материально-техническом снабжении Н-ского промышленного узла", или, если
перевести это точное и исчерпывающее название на расплывчатый, вялый,
семантически неоднозначный обывательский язык,- "Как жить дальше".
Знаете, как собирается актив на такие совещания? Смолят сигареты с
папиросами в отведенных местах, флиртуют - без всяких там умыслов, а по
доброму обычаю - с секретаршами, утрясают на ходу свои дела, судачат о том
о сем, иногда и шуточку ввернут про Первого, а потом, одернув пиджаки и
поправив галстуки, с зажатыми под мышкой папками - мало ли какая
понадобится справка - деловито заходят в кабинет, рассаживаются, и никаких
больше вольностей, работа есть работа.
Все ждали доклада товарища Н. о переброске стока отдаленных рек в
местные пруды. В целом вопрос был решен, согласован с ведомствами в центре,
даже кое-какая документация подготовлена, однако оставались
непроработанными некоторые технические детали. Например, из каких именно
отдаленных рек забирать воду. Тут мнения разошлись, можно сказать,
поляризовались. Одна группа хозяйственников и ученых склонялась к бассейну
реки Амур. Сторонники такого решения - их называли "восточниками" -
оказались в большинстве, и в последнее время духовой оркестр Управления
пожарной охраны все чаще играл в городском парке вальс "Амурские волны".
Но, как нередко бывает, меньшинство, если в него входят сильные люди, может
навязать и свою точку зрения. А она была такой: копать канал от реки
Миссисипи, а там, где на его пути встретятся большие водные преграды,
прокладывать трубы, чтобы пресная вода не смешивалась с соленой, океанской.
Получалось несколько дороже, чем по первому варианту, но были у
"западников" и свои козыри, как-то: новые международные связи, обмен
делегациями, поездки в города-побратимы, а со временем, может быть, и
Н-ская зона свободной торговли. Сторонники миссисипского варианта, в пику
духовому оркестру, протаскивали в эфир через областное радиовещание блюзы и
совсем уж что-то непонятное в стиле "кантри", и вечерами в парке валторны и
корнеты пожарников схлестывались с негритянскими (из громкоговорителей)
саксофонами.
Товарищ Н. колебался, чью сторону принять, и все ждали его решения.
Вот и сейчас он сидел, большой, лобастый, в массивных очках, и рассеянно
крутил глобус, на котором красным цветом были прочерчены два канала:
Амуро-Энский и Миссисипи-Энский. Каково же было удивление собравшихся,
когда товарищ Н. заговорил совсем о другом. Какой же мелкой, даже ничтожной
показалась собравшимся тема его доклада по сравнению со стройкой века. Но
велик, ох велик был авторитет товарища Н. в городских и областных
организациях! Вскоре актив настроился на деловую волну, а потом, когда
доклад был окончен и отзвучали аплодисменты, выступавшие в прениях все как
один поддержали положения и выводы товарища Н. о закреплении трудовых
ресурсов области. И, покритиковав себя за недостаточное внимание к вопросу,
стали вносить конкретные предложения. Была, в частности, высказана идея
воздвигнуть за пределами городской застройки надувной шатер, километр на
километр, а под ним разместить всех, кто нуждается в улучшении жилищных
условий. Завотделом промышленности высловыв потаемную думку об удвоении
производительности труда путем всеобщей и полной роботизации. Вирна думка,
ничего не скажешь. Начальник Н-ского горпищеторга не ударил в грязь лицом и
выложил на стол, как принято нынче говорить, целый пакет предложений.
Некоторые из них мы просто обязаны предать гласности: первое - собрать
силами пионеров и комсомольцев побольше макулатуры и поменять ее в
Аргентине на мясо и в Уругвае на бананы; второе - побрататься с несколькими
городами, каждый из которых славен и богат каким-то пищевым продуктом (он
называл для примера Рокфор, Коньяк, Изюм, Кальмар и финский населенный
пункт Салями - не уверены, что такой есть, но начальнику пищеторга виднее),
и пусть делятся по-братски; третье - понастроить в области кроличьи и
заячьи фермы с тем, чтобы благодаря плодовитости этих малых животных на
прилавках не переводились крольчатина и зайчатина; четвертое - временно
поднять розничные цены на все продукты, а то переедает народ, и нездорово
это, и прилавки пустые...
Вот как бурлила творческая мысль. Интересные все предложения,
нестандартные, многообещающие, но по ряду причин с ходу их не реализовать.
А надо было с ходу.
Совещание зашло в тупик. Товарищ Н. хмурился, постукивал карандашом по
столу, прерывал выступавших резкими нелицеприятными репликами. Все шло к
тому, что совещание, по логике событий, с минуты на минуту прервется и, как
не раз уже бывало, товарищ Н., посоветовавшись по телефону с Москвой,
объявит волевое, но в данных обстоятельствах единственно правильное
решение. Тут, однако, неожиданно для всех слово попросил секретарь
областной писательской организации. Первый писатель области - человек
чтимый (хотя, к сожалению, не очень читаемый), к его совету не раз прибегал
сам товарищ Н., когда ему надо было определить собственное отношение к тому
или иному явлению областной культуры, будь то исторический роман на местные
темы или эскизы праздничного оформления главной площади. В гуманитарной
сфере командир писательского взвода слыл большим авторитетом; но зачем же
он лезет в чужую епархию, в заповедную зону принятия решений?
Ох, как хозяйственники недооценивают порой духовное начало в
экономике! Как неправы они, когда, ссылаясь на занятость, редко посещают
филармонию и почти не заглядывают в краеведческий музей, где целых два зала
отданы под картины энских художников...
Писатель тем временем пересказывал в общих чертах содержание какой-то
старинной книги, нечто вроде записок греческого мореплавателя, не лишенных
занятности, однако путаных, не всегда реалистических и далеких от задач
сегодняшнего дня. Сциллы, Харибды, чертовщина какая-то.
Вполуха слушал актив, тихо болтал о своем, посмеивался. Надо ли
осуждать его? Требуется государственный ум, чтобы в шелухе древнегреческой
сказочки разглядеть рациональное народнохозяйственное зерно. Людей с таким
умом у нас не так уж и много. И не дорожим мы такими умами. Лишь когда
лежит человек средь красного кумача и елового лапника, доходит до нас, кого
лишились, кто жил и работал рядом с нами...
Это не к тому, что товарищ Н. скончался. Слава Богу, жив и здоров, на
повышение пошел, тянет государственную лямку. Однако следовало бы нам быть
повнимательнее к нашим руководителям, не орать на всех углах о казенных
"Волгах", госдачах, спецполиклиниках и спецзаказах, а беречь старших
товарищей, пушинки с них сдувать, брать с них пример.
Товарищ Н. внимательно слушал писателя и не перебивал, что редко с ним
бывало. А когда вожак энской литературы, скромно склонив голову, замолк,
товарищ Н. обернулся к портрету, висевшему за его спиной, будто обратился
за советом. И человек на портрете, такой же, как товарищ Н., основательный,
крепкий, вроде бы кивнул головой одобрительно. "Сирены, говоришь?" И все
смолкли, потому что в реплике этой были и заинтересованность, и
требовательность, и доверие к человеку.
Здесь мы вынуждены опустить значительную часть истории, ибо, честно
говоря, не располагаем достоверной информацией, а на предположениях да на
слухах в нашу эпоху гласности далеко не уедешь - быстро попросят слезть.
Огромный пласт государственной работы прячется в глубоких недрах аппарата.
И правильно. Окажись он на поверхности, на виду у всех, первый же досужий
наблюдатель, почесывая в затылке, станет вмешиваться, давать нелепые
советы, писать пустое в газету, а там рады, печатают что ни попадя - как
же, гласность наступила! Ну и пусть ее. Гласность делу не помеха. Все
равно, государственный этот пласт разрабатывается в недрах, под сводами
канцелярий и секретариатов; по штрекам и штольням согласований текут
запросы и справки, твердыми, размашистыми подписями вгрызаются в
исполнительские забои инструкции, директивные и рекомендательные письма. И
только потом выдается на-гора то, что нам положено знать,- решения,
постановления, указы. Нет, не всем быть шахтерами, а досужему наблюдателю
нечего делать в забоях, штольнях и штреках государственной власти.
Доподлинно нам известно только одно: сразу же после совещания товарищ
Н. лично прочитал (так хотелось сказать - собственноручно, но это слово
вроде бы здесь не подходит, ибо собственноручно читают, как известно, лишь
незрячие граждане) доставленную ему из городской библиотеки старинную
греческую историю и - тут это слово, бесспорно, уместно - собственноручно
сделал необходимые выписки. А затем дал аппарату распоряжения. Насколько
внимательно, насколько вдумчиво и творчески прочитал товарищ Н. книгу
зарубежного автора, мы осознаем гораздо позже, в критическую для области
минуту. Так выдающийся гроссмейстер, проанализировав творческое наследие и
прощупав слабые места соперника, вдруг ни с того ни с сего выдвигает
какую-то зачуханную пешку, тихо дремлющую вдалеке от поля боя. Недоумевают
зрители, разводят руками комментаторы, строят догадки другие гроссмейстеры
- на кой ляд он потерял драгоценный темп? А партия идет себе и идет, и
давно забыта уже выдвинутая на шажок вперед сонная пешка, как вдруг она
оказывается в центре событий, на том самом месте, где ей надлежит быть,
чтобы сорвать коварный замысел противника.
Товарищ Н. в своем деле был гроссмейстером из гроссмейстеров, да
простится нам это сомнительно звучащее слово в применении к такому
значительному уму. Но, впрочем, может быть, ввести подобные титулы и для
руководящих работников? А что, совсем не плохо: заслуженный гроссмейстер
управляющего аппарата товарищ Незнайло...
Надо же, проговорились, зарапортовались. Будем считать, что вы
настоящую фамилию товарища Н. не прочитали, а мы ее не написали. Все.
Итак, аппарат получил указания, закрутился маховик, подпитываемый
неуемной энергией товарища Н., набрал обороты и выработал документ под
названием "Экономическое и техническое обоснование необходимости
привлечения импортных сирен для дальнейшего улучшения работы с кадрами на
предприятиях и организациях Н-ской области и предложения по выделению
валютных средств в указанных целях". Документ пригладили, вылизали и
направили в Москву.
Москва, как мы знаем, слезам не верит. Не верит она и легковесным,
непродуманным, тяп-ляп составленным бумагам. Она, надо вам сказать, при
всей своей отзывчивости, сердечности и известном всему миру гостеприимстве,
довольно недоверчива.
Наше беглое упоминание тяп-ляп составленных бумаг не имеет никакого
отношения к "Обоснованию", под которым стояла подпись товарища Н. Никогда в
жизни не позволял он себе подписать что-либо сомнительное. Тем не менее
пришедший из Москвы ответ был сух и категоричен: "Звуковоспроизводящая и
звукоусилительная аппаратура строго фондирована... соответствующие
устройства поставляются в специальных целях по установленным правилам...
изыскать до конца пятилетки не представляется возможным..." - и все в том
же духе.
От досады товарищ Н. стукнул кулаком по столу и привстал в своем
кресле. Он так и остался стоять, потому что зазвонил телефон, да не
простой, а для самых крупных руководящих товарищей, его номер из автомата
или из частной квартиры не наберешь, да из какого-нибудь собеса или
облздрава тоже. Некоторые называют его вертушкой - согласитесь, излишне
фамильярно. Из этой вертушки и раздался властный голос, и то же самое лицо,
что поставило свою подпись под ответом Москвы, пожурило область за
недовыполнение и за недопонимание требований момента. На сей раз товарищ Н.
кулаком по столу не стучал и досады вслух не высказывал - что он, враг
себе, что ли? - и только несколько раз повторил, что все понял и будет
исполнено, и еще поблагодарил собеседника за внимание к нуждам области. "Не
подкачаешь? - спросило лицо.- А то, вишь ты, по гудкам фабричным
соскучился!" "Шутит", - догадался товарищ Н., но свою ответную шутку
сдержал, не к месту она и не ко времени, а сказал только: "Сделаем". Сам
же, хитрец, велел супруге собрать вещички и ближайшим же рейсом махнул в
столицу. И пошел, пошел по кабинетам, забирая все выше, пока не был принят
совсем наверху.
От спекуляций по сему поводу воздержимся, не тот случай, чтобы
гипотезы строить, а скажем только, что после этого визита предложение
области было тщательно изучено с привлечением специалистов по балканским
странам, МИДа, Внешторга, Комитета по радиовещанию и телевидению и еще
двух-трех серьезных комитетов, которым до всех мало-мальски важных
государственных вопросов есть дело. Не верит Москва слезам, а инициативе с
мест верит, поддержит перспективные предложения. И пошел опять товарищ Н.
по кабинетам, теперь уже сверху вниз, и как же приятен был этот путь! Вот
уже написаны запросы и справки, вот уже получены согласующие подписи, вот
уже посланы бумаги в надлежащие страны и прямо посреди пятилетки найдены
валютные средства. И чего это в газетах долдонят - нет валюты, нет валюты;
для настоящего дела она всегда найдется: здесь сэкономим, там одолжим, тут
клюквы с нефтью продадим - сколько-нибудь да наскребем. Это и есть
государственный подход.
Вернулся товарищ Н. в Н. окрыленный.
Город бурлил. По чьей-то безответственности словечко "сирены"
выпорхнуло из недр аппарата, где должно было храниться в пухлых папках для
служебного пользования, в несгораемых шкафах и в курьерских портфелях,
выпорхнуло и пошло себе гулять. Старушки в очередях судачили о новой
океанической рыбе, что должны со дня на день завезти, оно конечно, не
бельдюга и не макрурус, но, говорят, питательная, а если варить подольше,
то бульончик - пальчики оближешь. Отчаянный директор гастронома, из
молодых, вывесил плакат: "Добро пожаловать, гостья из Средиземноморья!" - и
на всякий случай велел написать рядом норму отпуска гостьи в одни руки.
Прошел слух, что "западники" утерли "восточникам" нос, раздобыли где-то
валюту и теперь воду будут перебрасывать все-таки из Миссисипи, однако
заокеанские правители потребовали идеологическую уступку: по всей области
ус-становить единый политчас, о котором будут оповещать сиренами греческого
производства, потому что Греция входит в состав НАТО, а пропагандистов
пришлют из штаб-квартиры в Брюсселе. Доходило до нелепостей: мол, промторг
получил партию моющихся обоев из Одессы, сиреневых в цветочек.
В местной газете появилась редакционная статья, выдержанная в
спокойном, взвешенном тоне. Океаническая рыба новых сортов, сообщала газета
со ссылкой на информированные крути, ожидается в следующем квартале и будет
распределяться по предприятиям, пока же диетологи рекомендуют гражданам
минтая и маргарин "Очарование" - продукты, содержащие полный набор
незаменимых веществ. Обоев в городе не предвидится из-за отсутствия заявок
торгующих организаций, и это только к лучшему, потому что обои, даже
моющиеся, негигиеничны, и гораздо лучше покрывать стены масляной краской,
которая в достаточном ассортименте - черная, коричневая, серая - всегда в
наличии. Кроме того, газета строго и справедливо намекала, кому на руку
непроверенные слухи.
В аппарате над городскими слухами посмеивались и привычно ожидали, что
будет дальше. По правде говоря, и здесь не все было известно до конца,
однако наверху слухи гуляют свои, не пустые, обывательские, а масштабные.
Поговаривали, что валютных средств, выделенных на сиренизацию области,
заведомо не хватит, да к тому же часть их уже потрачена на отдых (тут
называлась фамилия) в Греции по высшему разряду, с семьей. Вот уж нелепость
- для этого есть совсем другая смета, идейно зрелым кадрам надо бы это
знать. Другая версия представлялась более интересной - вроде бы одна
средиземноморская страна предложила провернуть дело по безвалютному обмену:
сирены едут к нам, а мы посылаем туда разных наших -специалистов - по
сельскому хозяйству или по заготовкам. И хотя мысль по зрелом размышлении
оказывалась небогатой - ив самом деле, на хрена им наши зоотехники,- так
хотелось верить в поездку к теплому морю! За курсом драхмы следили
внимательно, и, встречаясь в коридорах, работники аппарата перемигивались и
спрашивали друг у друга: "Ну, как там на Эгейщине?"
Лишь товарищ Н. был полностью в курсе дела. А оно двигалось медленно.
Шла какая-то вялая переписка, Греция темнила, предлагала вместо сирен то
сандалии, то оливковое масло - девать им его, что ли, некуда. Шут с ними, с
сандалиями, думал товарищ Н., почесывая авторучкой "паркер" за ухом, а вот
оливковое масло сгодилось бы, не прокисло; однако, понимал он, стоит дать
слабину, как вопрос с сиренами сам собой исчезнет. Знал, ох, знал товарищ
Н. тонкие экономические механизмы!
Пришлось супруге вновь собирать товарищу Н. чемодан. И на сей раз
поездка оказалась незряшной - кому следует дано было указание срочно
послать в Грецию торгово-экономическую делегацию. В самую последнюю минуту,
можно сказать, уже в тронувшийся поезд товарищ Н. воткнул в ее состав
своего единственного сына Климентия. Были по этому поводу ненужные толки,
мы же считаем поступок руководителя и отца политически оправданным. Как раз
в то время сын Климентий готовился к поступлению в Институт международных
отношений, а будущему дипломату зарубежная поездка только на пользу. Мария
Афанасьевна, супруга товарища Н. и соответственно мать Климентия, считала к
тому же, что лучше помыкаться недельку-другую на чужбине, чем гонять н-ских
собак - того и гляди попадешь в дурную компанию.
Климентий вернулся в город месяц спустя. Вытянулся, загорел, привез
видеомагнитофон и кучу обклеенных яркими наклейками кассет. Вечером в
палевокирпичном доме собрались мальчишки и девчонки, крутили кассеты. Мария
Афанасьевна заглянула в комнату сына, но тут же вылетела как ошпаренная:
вот уж непотребство! А сам товарищ Н., когда ребятки разошлись по домам,
посмотрел один фильм и нашел его занимательным, хотя, конечно, по идеологии
он здорово недотягивал. Впрочем, куда больше, чем голые красотки,
предающиеся сомнительным средиземноморским забавам, его интересовало, с
каким багажом вернулась на родину делегация. И, твердой рукой выключив
аппарат, товарищ Н. обратился к сыну:
- Ты, сынок, совсем уже взрослый мужик, оказывается. Так давай
поговорим как мужчина с мужчиной, как руководитель со своим младшим
товарищем, которому доверили... Ты хоть помнишь, что тебе доверили?
- Опять ты за свое, батя...- отмахнулся Климентий.
- А за чье же еще? Расскажешь ты мне, как отцу родному, что у вас там
было с этими сиренами проклятыми? Гляди, Клим, определю в ракетную
академию, век заграницы не увидишь!
- Да не знаю я никаких сирен! Что я, виноват, что их там сроду не
было? И вообще Иван Максимович и Сурен Оникович меня с собой не брали...
Убедившись, что из балбеса ничего больше не вытянуть, товарищ Н. на
следующее же утро связался по вертушке с Москвой. Ему сообщили, что
делегация моталась в Афины зазря, накладка вышла: оказывается, никаких
сирен в Греции сроду не было, их местожительство находится, согласно
мифологии, где-то между Сциллой и Харибдой, а это, по нынешнему
административному делению, район Сицилии, где, как известно, на каждом шагу
мафия, крестные отцы и беззащитные комиссары полиции. "Ух ты! - присвистнул
мысленно товарищ Н. - Эк дело-то поворачивается". Но присвистнул,
повторяем, мысленно, поскольку свистеть по вертушке так же неуместно, как в
церкви.
Из дальнейшего разговора товарищу Н. стало известно, что вопрос
передан для проработки из балканских отделов в южноевропейские и что надо
ждать, потому что быстро только кошки рожают.
Грубоватое выражение, но справедливое. К нашей истории оно тоже имеет
отношение. Намеревались мы сделать эту главу короткой, и так старались, и
этак - не выходит. Сложны государственные дела! Склонные жаловаться на
нехватку того и отсутствие этого, поймите вы, наконец, сколь труден путь к
конечной цели, к нашему, то есть, всеобщему и полному благосостоянию.
Двинемся, однако, дальше.
Много воды утекло в великих реках Амуре и Миссисипи с того памятного
дня, когда товарищ Н. вник в суть вопроса и произнес свое вещее "Сирены,
говоришь?". Не меньше утекло кадров с предприятий города и области. Очень
большая была у них текучесть. Произошли и другие события. Климентий
поступил в Институт международных отношений, но был отчислен после первой
сессии; в кабинете товарища Н. поменяли портреты; вопрос о переброске рек
оставался до конца не решенным, но подготовительные работы уже начались -
пруды стали расчищать в ожидании большой воды; область торжественно
отметила юбилей товарища Н., по случаю которого он был удостоен высокой
награды; Мария Афанасьевна справила новую норковую шубу; в торговую сеть
дважды поступало вымя говяжье; Степан Сильвестрович Рейсмус защитил
кандидатскую диссертацию; цех ширпотреба предприятия АГ-518 освоил выпуск
набора "Землекоп-любитель" (лопата штыковая, лопата совковая, кайло,
тачка); опять не уродились зерновые - впрочем, это событие касалось всего
Несуглинья, в которое органично входит Н-ская область...
Останавливаться подробно на этих событиях нет никакого смысла, ибо
наша повесть - не "Война и мир", а мы, как ни горько это признавать, не
яснополянские старцы. Так пусть бегло перечисленные факты из жизни города
Н. служат фоном, этаким театральным задником для тех удивительных сцен,
которые мы вам покажем. Свет на сцену! - как говорит в таких случаях еще не
известный вам актер Борис Взгорский.
На исходе лета товарищу Н. позвонило из Москвы то самое лицо, которое,
если помните, поначалу подшучивало над смелой инициативой области.
Порасспросив о ходе уборочных работ, о подготовке к зиме и прочем, лицо
напоследок сказало товарищу Н. буквально следующее:
- Тут у нас сложилось мнение, что пора провести широкий эксперимент по
сиренизации Несуглинья. У тебя, помнится, были соображения на этот счет,
тебе и карты в руки. На днях жди гостей. Смотри не подведи нас.
А кого "нас" - не сказал.
Товарищу Н. достало ума, чтобы и полсловом не напомнить, что не
соображения какие-то были у него, а готовую идею положил он на стол и всю
подготовительную работу провернул. Вы думаете, он славы не хотел? Еще как
хотел. Но если сиренизация себя не оправдает, рассуждал товарищ Н., то
зачем подставляться?
Вот государственный ум, вот тактик! Не случайно настоящая его фамилия
Невылезайло. Как говорили древние римляне, имя - это предзнаменование. Или
это говорили древние греки?
Ждать пришлось недолго. На следующей неделе пришел телекс: завтра
спецвагоном на станцию Н.-пассажирская прибывают в распоряжение области
сирены средиземноморские стандартные. Так и было напечатано, слово в слово:
средиземноморские стандартные. И о чем они там в Москве себе думают? Если
стандартные, так хоть номер стандарта сообщи.
В назначенный час товарищ Н. и сопровождающие его оживленные лица
вошли под своды горвокзала.
От рядовой публики перрон был очищен, состав подали на дальний путь, а
спецвагон отцепили и подогнали точно к зданию вокзала. Вагон был не наш, с
какими-то ступенечками и поручнями, с бронзовыми накладками и разными
финтифлюшками, даже цвета не нашего. Духовой оркестр вскинул трубы, дирижер
в фуражке и кителе взмахнул рукой, и томительные звуки "Амурских волн"
полились над перроном. Весь цвет областного аппарата древнегреческим хором
выстроился перед спецвагоном - все люди статные, горделивые, в светло-серых
летних шляпах, товарищ Н. посередине и чуть впереди, остальные на полшага
сзади.
Появился микрофон. Товарищ Н. привычно шагнул к нему и нацепил очки,
помощник протянул аккуратные четвертушки бумаги с напечатанной речью. По
мановению дирижера смолк оркестр. Но вагонная дверь оставалась закрытой,
выступать было не перед кем. Товарищ Н. нахмурился и подозвал жестом
растерянного распорядителя с красной повязкой на рукаве. Выслушав указания,
распорядитель бросился к вагону - и в этот момент двери распахнулись. Все
затаили дыхание, распорядитель застыл на месте, товарищ Н. опять надел очки
и придвинулся к микрофону. Однако вместо сирен из двери, держась за
бронзовый поручень, вышел хорошо одетый молодой человек. Небрежно, как
может позволить себе только столичный чиновник, да и то не всякий, он
кивнул встречающим и коротко спросил:
- Где насест?
Вот те-на! Так все продумали, последние мелочи учли и расписали, даже
хлеб-соль на жостовском подносе под рушником держали наготове во втором
ряду, а о насесте забыли...
Общеобразовательный уровень нынче настолько высок, что мы не сочли
нужным знакомить читателя с приключениями древнегреческого путешественника,
полагая, что о них всяк знает сам, если не по подлиннику, то хотя бы
понаслышке. А потом спросили одного собрата-литератора, и не какого-нибудь,
а из кругов, близких к секретариату союза, дачу в Тарусе имеет,- кто это
такие, сирены?
А он усмехнулся презрительно и отвечает - вы что, ребята, сами не
знаете? Это такие полубабы-полурыбы, с хвостом от пупка и с грудями.
Насчет грудей - это он попал в самую точку, но случайно. Он сирен с
русалками спутал. Сирены же, да вы и сами знаете, вовсе не рыбы, а
полуженщины-полуптицы, иными словами, голова и верхняя часть тела у них
женская, а нижняя - птичья. Всякий читатель, достигший шестнадцатилетнего
возраста, способен, независимо от своего пола, представить в общих чертах,
как сирены выглядят.
Теперь вам понятна растерянность встречающих? Если нижняя часть тела
птичья, без насеста не обойтись.
- Начальника вокзала ко мне,- шепотом приказал товарищ Н.
Через минуту запыхавшийся начальник вокзала, распорядитель с повязкой
и несколько носильщиков приволокли на перрон железные барьеры, какими в
случае чего закрывают проходы туда, где посторонним делать нечего. Пока
барьеры тащили, в вагонном окне мелькнуло любопытное женское лицо, к стеклу
прижался изящный носик, а потом видение исчезло. Да на окно никто и не
смотрел. В дверях появились одна за другой три сирены и, взмахнув крыльями,
перепорхнули на свои временные насесты. Собравшиеся на перроне уставились
на них, разинув рты.
Одна из сирен была молоденькая, совсем девочка, лет восемнадцати.
Простое и милое, чуть не сказали русское, конечно же античное лицо: прямой
носик, чистый, без единой морщинки, лоб, редкой белизны кожа, легкий
румянец на щеках, золотистые, падающие на плечи волосы. "Елена, дочь
Ипполита", - представил ее сопровождающий. Елена улыбнулась так доверчиво,
что даже товарищ Н. ощутил под галстуком неожиданный приток тепла, словно
от горчичников. А сын его, непутевый Климентам, прошедший на церемонию в
качестве члена семьи, не мог оторвать взора от огромных серых глаз Елены,
от стройной ее шейки, от маленькой, прекрасно очерченной груди, на которой
спелыми ягодами алели соски.
Кстати, о грудях. Кроме голубой ленты в волосах, на Елене, так же, как
на ее спутницах, ничего не было. Да и есть ли надобность в одежде по
теплому времени года, если почти все тело покрыто нежным, но плотным пухом,
вроде гагачьего, а кое-где и нарядным светлым пером? Однако руки, однако
плечи, однако грудь...
Впрочем, если грудь Елены нельзя было не признать совершенной - на чем
позже, пусть и со скрипом, сошлись даже жены аппарата, - то у двух других
сирен, постарше, эти атрибуты женственности оказались вполне заурядными.
Дорида, дочь Вакха, и Гегемона, дочь Гефеста, оказались дамами в возрасте и
в условиях нездорового, жаркого климата Средиземноморья, а может, и по
каким-то другим причинам, не сумели сохранить свежесть и красоту грудей.
Впрочем, если разобраться, приехали они в город Н. дело делать, а не стати
свои показывать. Наша держава, в конце концов, тоже посылает за рубеж
прежде всего опытных и морально устойчивых специалистов, а какая там у них
грудь и все прочее, это никого не касается.
Представленные публике Елена, Дорида и Гегемона приветливо улыбались,
перебирая по насесту крепкими птичьими лапами. Елена кокетливо расправляла
крылья, а старшие сирены, чернявые и довольно носатые, изредка произносили
гортанные слова на непонятном языке. Не верилось, что с такими голосами они
могут петь не то что сладостно, как отмечено в первоисточнике, но и вообще
как бы то ни было.
- Молодуха вроде бы ничего, - сказал завотделом промышленности
директору завода ЖБИ.- Эх, чому я не сокил! А те, что постарше, на евреек
смахивают.
- Дурят нашего брата! - согласился директор.- А мы и берем что дают. -
Он имел веские основания так говорить, ибо последние годы получал такой
цемент, что рассказать - не поверите.
- Своих евреек не хватает, что ли? - продолжал завотделом.- Да зайди в
любую поликлинику... - Но тут на них зашикали: товарищ Н. прокашлялся и
начал читать приветственную речь.
Речь ему готовили Рейсмус и заведующий промышленным отделом - тот
самый, который усомнился в национальности Дориды и Гегемоны. Естественно,
первый уделил большое внимание гуманитарным проблемам, позволил себе
вкрапить в текст стихотворные строки, второй же налегал на текущие проблемы
города и области. Прочитать речь загодя товарищу Н. по занятости не
удалось, так что он на ходу ужимал часть гуманитарную в пользу
хозяйственной и сбился всего лишь раз-другой, да и то по вине Рейсмуса,
который натыкал в текст непонятных слов, вроде Сциллы и Харибды. Вот и
заявил товарищ Н., что руководство области умело прокладывает курс между
Цилями и Говбиндерами. (Говбиндером звали бывшего начальника
санэпидемстанции, человека склочного, неуживчивого, не раз портившего
своими придирками кровь руководству н-ских предприятий,- ну, подумаешь,
выброс аммиака, нарочно, что ли, с кем не бывает. Потом Говбиндера сняли, и
дышать стало легче - в фигуральном смысле, конечно.) Но в общем речь
удалась. Особенно то место - о животворном потоке вод, что потекут в
область из далеких речных бассейнов под звуки прославленного трио, имелись
в виду Елена, Дорида и Гегемона. И вообще: добро пожаловать, дорогие
зарубежные гостьи! Вот вам наши хлеб да соль, как говорится, не
побрезгуйте...
Вынесли-таки хлеб да соль. Сирены, должно быть привыкшие к иной пище,
с недоумением глядели на расписной поднос с караваем и солонкой.
Сопровождающий шепнул им что-то по-английски, те откусили от каравая по
крошке и брезгливо сжевали. Потом они стали кланяться, крылом слали публике
воздушные поцелуи, но от ответного слова воздержались.
Оркестр грянул "Прощание славянки", и товарищ Н. со свитой направился
к машине. По дороге он бросил заму по идеологии:
- Распорядись, чтобы им срам прикрыли. Неудобно все-таки. Молодежь
смотреть будет, дети.
Весь товарищ Н. в этом: ничего не упустит, все лично проконтролирует.
Потому и высока в области исполнительская дисциплина.
В тот же день в городском универмаге были закуплены розовые
бюстгальтеры н-ской галантерейной фабрики, их отвезли в профилакторий
химкомбината, где временно разместили сирен, заблаговременно выселив
надышавшихся аммиаком химиков. Сопровождающий разъяснил гостьям, как мог,
что ношение бюстгальтеров такого типа есть местный обычай, сложившийся
исторически. Елене и Дориде обнова пришлась впору, с полногрудой Гегемоной
вышла промашка. Поскольку купленное белье не обменивают, принесли иголки,
нитки и какую-то тесьму; лифчик, и без того не маленький, расставили, и
Гегемона, дочь Гефеста, поворчав себе что-то под крючковатый нос,
смирилась.
Товарищ же Н., вернувшись в свой кабинет, вызвал к себе ближайших
подчиненных и устроил им выволочку. За этих сирен народные средства
плачены, причем инвалютные, так что же мы резину тянем, товарищи? Пусть
начинают деньги отрабатывать, то есть петь, то есть закреплять кадры на
предприятиях города и области. Вы что, запамятовали, для чего все это
затеяно? Нет, товарищи ничего не забыли, но наперед надо решить ряд
вопросов. Как-то: определить первоочередные объекты, утвердить места для
пения, наладить акустическую аппаратуру, подготовить тексты и
соответствующую музыку, подключив для этого, наряду с отделом культуры,
лучших областных поэтов и композиторов, провести тексты через
художественные советы, получить где надо разрешение на их публичное
исполнение, в том числе по радио и телевидению, и прочее, и прочее, включая
смету расходов и технико-экономическое обоснование.
- Столько времени прошло, а вопросы не подготовлены! - бушевал товарищ
Н. Крут он был, но справедлив.- Нам такое дело доверено! Все Несуглинье на
нас смотрит, вся страна! Не возражать! Для начала создаем управление по
сиренизации. Да, так и назвать, потом уточним название в рабочем порядке.
Возглавишь ты, это твой вопрос. Ставок у тебя нет? У всех нет! По заводам
людей оформишь. Для них же все делается.
Умел товарищ Н. поднять людей, повести за собой. И поднялись люди, и
пошли, и горы бы свернули, но встало на их пути непреодолимое препятствие,
почище всякой горы - языковой барьер.
Это только говорится, что весь мир изучает наш язык. В мире-то вон еще
сколько лености и косности. Ни бельмеса не понимали по-русски ни прекрасная
Елена, ни ее старшие подруги Дорида и Гегемона. Говорили они на каком-то
сицилийском диалекте, древнегреческого, на котором с грехом пополам мог
объясниться кандидат наук Рейсмус, сроду не знали. Понимали немножко птичий
английский, куиить-продать-поесть-попить, но не больше. Как же петь им свои
сладкие песни? "Твоя-моя-работай-надо"? Или по-сицилийски? Да кто поймет
этот сицилийский! Уж на что японские острова крупнее Сицилии, так недавно
японская делегация приезжала - и никто без переводчика ничего понять не
мог.
Сирен засадили за изучение русского языка. А это работенка не на день
и не на неделю. Одних падежей сколько у нас - помните? Верно, шесть.
О чем же, спрашивается, при таком количестве падежей вы раньше думали,
товарищи энчане?
Мы нередко покупаем за рубежом то, чего у нас нет и не предвидится или
есть, но лучше бы не было. Привозят это, закупленное, в красивой упаковке,
липучкой обмотано, ленточкой перевязано. Разворачивают, расколачивают -
мать моя родная! Ручки, кнопочки, стрелочки, и возле каждой надпись на
чужеземном языке. Даже инструкция приложена - что, куда и зачем вставлять,
и одна только незадача: язык-то чужеземный.
Конечно, из-за того же зарубежья, где эту штуку с кнопками смастерили,
можно выписать специалиста. Многое можно, да кто денег даст? Вот и кличут
умельца Петровича из ремонтно-механического. Он и блоху может подковать, и
первую главу "Капитала" недавно на фасоли выгравировал - если есть под
рукой очень сильный микроскоп, можно взять и прочитать. Однако дело это
сколь удивительное, столь же и бесполезное. Упаси Бог, не подумайте, будто
последнее наше замечание касается великой книги. И мысли такой никогда бы
себе не позволили. Говоря о бесполезности, мы имеем в виду совсем другое:
зачем расходовать зерна на непищевые цели, когда в стране и так нехватка
зерна, зачем ускорять износ дорогого микроскопа и портить глаза, читая
мелкий шрифт, когда можно зайти в городскую библиотеку, взять книгу и
прочесть хоть первую главу, хоть весь том, от корки до корки. Что не
умаляет редкого таланта Петровича, коим мы искренне восхищены.
Так вот, приходит наш ковец блохи, наш гравировщик по фасоли, крутит
так и этак зарубежную штучку и в толк не может взять, зачем она и для чего.
А тут еще голова после вчерашнего арбузом колется. Однако нельзя Петровичу
срамиться перед миром. Глаза боятся, а руки делают - берет умелец одну
деталь, сует в другую, ан не лезет, тогда он бормочет: "Где наша не
пропадала, едрена рашпиль" - и загоняет "папу" в "маму" с хрустом и
скрежетом. А выучился бы Петрович английскому или японскому, прочел бы,
куда вставлять и как поворачивать, и вошла бы деталь в деталь, как нож в
масло.
Какое, спросите, имеет отношение эта вставная история к событиям в
городе Н.? Да самое прямое. Можно было все продумать заранее и выписать
сирен со знанием русского языка. А если бы вдруг таких не нашлось или
заломили бы за них несусветную цену, то послали бы туда нашего человека
пожить месяц-другой между Сциллой и Харибдой, подучить Елену, Дориду и
Гегемону русскому языку.
Но теперь не было этого месяца у товарища Н. и его аппарата. В любой
момент Москва могла спросить - а как там у вас идет сиренизация области?
как окупаются валютные средства? и не пора ли раздвигать рамки
эксперимента, сделать его, так сказать, достоянием всего Несуглинья, а то и
сопредельных областей? Не ответишь же, что-де сирены пока не задействованы,
не поют - не телятся, зубрят, как школьницы, падежи и спряжения, а валютные
средства тем временем заморожены.
Каждый день начинался с пятиминутки по сиренам. Вел ее лично товарищ
Н. Вопросы решались оперативно. Прежде всего наладили быт Елены, Дориды и
Гегемоны. Поначалу их хотели перевести в гостиницу, разумеется, не в
городскую, где теснился забитый командированный люд, а в маленькую, тихую,
без вывески, которая почему-то называлась общежитием. В небольшом доме,
позади драмтеатра, отдыхали после государственных дел посланцы столицы и
союзных республик; холодильники таили в себе благородные напитки, в вазах
стояли свежие цветы, на блюдах лежали спелые фрукты - что твоя Сицилия. Но,
подумав, отказались от этой затеи. Во-первых, сирены своим внешним видом не
вписывались в строгую обстановку общежития, а во-вторых, они имели
обыкновение время от времени затягивать в полный голос что-то заунывное на
своем родном наречии, что вряд ли пришлось бы по вкусу обитателям скромного
общежития.
А что, если оставить Елену, Дориду и Гегемону там, где они есть,- в
профилактории химиков? Славная мысль! А чтобы не было пересудов, объявили,
будто профилакторий закрыт на реконструкцию и что временно там будут
проживать приезжие специалисты по эстетике и дизайну.
Проблема питания тоже худо-бедно решилась. Приписать сирен к
городскому общепиту или кормить их продуктами из магазинов не рискнули -
потравились бы и расторгли контракт. На н-ском же колхозном рынке цены
несусветные, да и кто даст наличные на закупки съестного? Кончилось тем,
что прикрепили сирен к одному буфету, поставили их на лечебное питание -
так это называется. Продукты там всегда свежие и совсем дешевые. Почему так
- понять не можем, там проводится, должно быть, какой-то эксперимент в
области ценообразования; но мы, увы, не экономисты, а скромные
бытописатели.
Надо ли перечислять продукты, которые выдавались в том буфете для
лечебного питания заслуженных граждан города Н.? Может, и надо, но,
составив короткий список, мы поняли, что многое знаем лишь по наименованию,
а кое-что - всякие там балычки, паштетики и нежнейшие сосисочки, стоящие в
банках одна к одной, как на митинге,- помним, но неотчетливо. А браться за
образ, который ты можешь создать только в своем воображении, да и то лишь
приблизительно, хорошо еще, если по памяти,- занятие для художника пустое.
Сколько талантов потерпело неудачи из-за безрассудного желания рассказать о
том, чего не видели своими глазами!
Елена ела совсем немного: орехи, апельсины, свежую зелень, иногда
немножко бульону и ножку цыпленка на обед. Дорида и Гегемона, дамы
дородные, предпочитали еду поплотнее - отбивные, поросенка с хреном, судака
в тесте, кулебяку. Но все три обнаружили общую гастрономическую страсть.
Первым словом, которое они произнесли по-нашему, было короткое и гордое
слово - икра. Как только приближалось время трапезы, сирены взлетали на
насест и выкрикивали с нетерпением и тревогой - Елена нежно и напевно,
Дорида и Гегемона будто каркали: "Ик-кра-а, ик-кра-а!"
Вскоре к этому слову прибавилось много других. Похоже, что у себя на
родине сирены привыкли честно отрабатывать свой хлеб. Вот и русский язык
они изучали в поте лица, и не как-нибудь, а по самой прогрессивной методе -
в непринужденных беседах, играх, музицировании и застолье. По счастливому
стечению обстоятельств, в Н-ском пединституте на кафедре германских языков
отыскалась энтузиастка и знаток прогрессивных педагогических течений
Пелагея Артуровна Коноплева-Ланкастер, женщина большой интеллигентности,
потомок двух знатных родов - нашего, российского, и тамошнего, английского,
сильно обветшавших в прошлом веке, а еще сильнее в тридцатые годы
нынешнего, когда и одного знатного рода для обветшания хватало с головой.
В помощь Пелагее Артуровне откомандированы были Степан Сильвестрович
Рейсмус и сынок товарища Н. недоросль Климентий. Насчет недоросля это мы
так, для красного словца. На самом деле Климентий был не чужд
педагогической науке: чтоб собак не гонял (это выражение его уважаемого
отца), одаренного юношу приставили лаборантом к кафедре, где доценствовал
Рейсмус. Вот как переплетаются человеческие судьбы, и зря критики бранятся,
что авторы распоряжаются своими героями как хотят. Сама жизнь, знаете,
подбрасывает такие сюжеты!
К слову сказать, собак Климентий вовсе и не гонял, а проводил время в
компании хорошеньких девиц и воспитанных юношей. Помимо просмотров
зарубежной видеопродукции, компания потанцовывала, выпивала и закусывала, а
также покуривала разное и предавалась другим приятным занятиям - дело
молодое. А собак и в помине не было, это товарищ Н., опытный оратор,
вставлял их в речь для образности. Собак и кошек в городе Н. перевели: в
городские инстанции поступали письма трудящихся, что, дескать, из-за них,
из-за кошек и собак то есть, людям есть стало нечего, и продовольственную
программу нам не решить, пока эти твари будут поедать мясо тоннами. А если
их передавить, то заодно можно решить проблему острого дефицита меховых
изделий. На пожелания трудящихся положено откликаться, в городе Н. так
заведено, и собак сохранили лишь редкие вольнодумцы, вроде упоминавшегося
(и отнюдь не добрым словом) диссидента Говбиндера.
Климентий, вступив на педагогическое поприще, не баловал кафедру
частыми посещениями, но, к удивлению Рейсмуса, вызвался помогать ему и
почтенной Коноплевой-Ланкастер.
Как жаль, что занятия в профилактории остались в прошлом и вы,
уважаемый читатель, даже одним глазком не можете заглянуть в спортивный
зал, где блистательный режиссер, несравненная Пелагея Артуровна ставила
свой педагогический спектакль!
- Сегодня мы с вами, дорогие друзья, на ткацкой фабрике, - громко и
внятно говорила Пелагея Артуровна, наигрывая на фортепиано "Марш
энтузиастов". - Вы, Гегемона Гефестовна, знатная молодая ткачиха, не правда
ли?
- Я есть ткачиха, - мрачно соглашалась Гегемона. Она сидела
нахохлившись на гимнастической перекладине, облаченная в полюбившийся ей
розовый шелковый лифчик.- Я сверхвыполнила государственный приказ на
значительное число процентов.
- Перевыполнила, милочка, перевыполнила, - поправляла доброжелательно
Коноплева-Ланкастер.- И не приказ. Мы говорим "план".
- Хочу быть передовичка! Передовуха? - капризно кричала, раскачиваясь
на кольцах, Елена и хлопала белоснежными, под стать плечам и шее, крыльями.
- Я намерена быть начальник месткома, лидер рабочего движения, -
вступала в игру Дорида.- Мне указано отправлять передовую работницу во
здравницу. Каждый владеет правом отдыхать, не так ли?
Потом хором пели "Марш энтузиастов". И Климентий, немного циничный,
как вся нынешняя молодежь, но это напускное, это от застенчивости,
Климентий тоже подпевал, не спуская глаз с прекрасной Елены.
Еще была сцена сватовства: Пелагея Артуровна исполняла марш
Мендельсона, а Климентий с букетом роз объяснялся в своих чувствах Елене.
- Вы противный мальчишка! - кричала она в ответ.- Молотовоз... нет,
молоконос! Я хочу пожениться на солидный мужчина.
- Выйти замуж, милочка! - задыхалась от смеха Пелагея Артуровна.
Гегемона Гефестовна и Дорида Вакховна презрительно улыбались.
Климентий, надо отдать ему должное, никаким молотовозом, а тем более
молоконосом, не был. Обращаться с девицами он умел и порою в этой невинной
игре позволял себе лишнее. Тогда Елена хлопала его крылом, приговаривая:
"Противник такой!" Климентий краснел, отдергивал руку и бормотал: "Ну,
Ленка..."
Споро двигалось изучение языка. И другие дела на месте не стояли.
Написаны были тексты, положены на музыку. Облгорлит в трехдневный срок
рассмотрел песни сирен и предложил изъять из них названия некоторых
предприятий, наименования некоторых видов продукции и объемы производства,
а также рекомендовал, ни на чем не настаивая, смягчить определенные
формулировки, чтобы не заострять внимания слушателей на отдельных
негативных явлениях жизни города и области. Формулировки смягчили, жалко,
что ли.
Наконец все было готово. Прямо скажем, вовремя, потому что по городу
вновь поползли слухи.
Повинен в них был все тот же бывший начальник санэпидемстанции Евсей
Савельевич Говбиндер, заслуженно пострадавший за свою настырность и страсть
быть всякой бочке затычкой. "Ишь, природоборец, чистого воздуха ему
захотелось! - приговаривал товарищ Н. уже после того, как Говбиндера
отправили на пенсию. - Экология, видишь ли, страдает. И слово-то какое
выдумали: эко-логия! Русских слов им мало... Иди-ка, друг, на заслуженный
отдых и размышляй там о своей экологии".
И Евсей Савельевич размышлял. Особенно во время прогулок с
фокстерьером Выбросом - собаку он так назвал исключительно для того, чтобы
досадить руководству городской промышленности. Он и письма писал в разные
инстанции. Когда в Энку шарахнули по нерасторопности цистерну мазута, по
сигналу правдолюбца приехала из Москвы комиссия. Факт подтвердился, но
решено было мер не принимать, поскольку вскоре, после переброски то ли
амурских, то ли миссисипских вод, это уж как решат, вода в Энке так
разбавится живительной влагой, что в нее хоть цианистый калий сыпь ведрами.
Такие жалобы товарищу Н. что тебе булавочные уколы. Не опасно, но
надоедливо. В лечебницу бы таких отправлять, да вышло уже из моды. На учет
в психдиспансер Говбиндера все же поставили - на всякий случай.
В один прекрасный день Выброс затащил Евсея Савельевича на окраину
города к профилакторию химиков. И там он ни с того ни с сего залился лаем,
вылез из ошейника, мерзавец, и, найдя дыру в ограде, рванул что есть мочи
на территорию, где выгул собак запрещен категорически. Говбиндер кряхтя
тоже полез в дыру и остолбенел: меж акаций разгуливали три гигантские, не
меньше страуса, птицы и время от времени издавали гортанные звуки:
ик-крра-а!
Тут Евсею Савельевичу все стало ясно: прикрываясь липовой
реконструкцией, превратили, значит, оздоровительное учреждение в закрытое
откормочное хозяйство. Причем наверняка после забоя птица в торговую сеть
не попадет, а разойдется по буфетам.
В праведном гневе Евсей Савельевич позвонил из уличного автомата в
газету. С редактором его, конечно, не соединили, он вылил свой гнев на
секретаршу, та шепнула словечко подруге, и весть об откормленных спецптицах
пошла гулять по городу.
Никакого воображения не хватит, чтобы описать, какие громы и молнии
метал товарищ Н., когда ему доложили об этих нелепых слухах. Отбушевав же,
он начал действовать. Прежде всего связался с компетентными органами и
попросил проследить происхождение слухов. (Нелишне заметить, что в городе
Н, и одноименной области некомпетентных органов нет и быть не может, мы
просто отдаем дань традиции.) Компетентные без труда вышли на пенсионера
Говбиндера и провели с ним беседу, которой оказалось достаточно, чтобы он с
той поры выгуливал Выброса исключительно на своем дворе, а в чужие дворы и
дела больше не совался.
Далее товарищ Н. вызвал к себе редактора городской газеты и поручил
ему подготовить публикацию, что тот и выполнил лично, не доверяясь даже
лучшим перьям области.
Статья получилась как игрушка. В разделе новостей искусства под
изящным заголовком "Все музы - в гости к нам" сообщалось, что по
приглашению областной филармонии в городе гостит вокальное трио из Сицилии,
которое в скором времени выступит перед энчанами с исполнением старинных и
современных сицилийских народных песен, и что выступают певицы, согласно
национальной традиции, в особых костюмах, стилизованных под птичье
оперение, а для репетиций им передан временно профилакторий химиков,
реконструкция которого вот-вот начнется. Еще редактор хотел в конце статьи
пошутить и написал - хороши бы мы были, если бы, подобно
туземцам-каннибалам, замахнулись ножом и вилкой на наших дорогих зарубежных
гостей.
Шутка в газету не попала, вы ее там не ищите: товарищ Н. решительно
вычеркнул ее в гранках остро отточенным синим карандашом. Государственный
ум проявляется не столько в словах, сколько в действиях.
5
Как же распухла, однако, четвертая глава! Но короче нельзя. Не имеем
права. Сколько раз бывало такое, что с водой выплескивали ребенка. Нет уж,
пусть воды поболе, зато ребенок останется.
Теперь наконец мы подошли вплотную к тому погожему летнему утру, когда
над городом Н. и его окрестностями впервые полилась сладкая сиренья песнь.
В этот день ответственные работники заняли свои рабочие места не в
девять утра, как им положено, а с первыми петухами. Это так говорится - с
петухами, где их возьмешь, разве что мороженых венгерских из Москвы с
проводником или с оказией. Не все аппаратчики знали, для чего велено им
явиться на службу так рано (вот вам еще языковая закавыка - совсем недавно
аппаратчиками называли лиц скромной рабочей профессии, а ныне так именуют и
людей высокого полета, которые в своих кабинетах размышляют о наших с вами
судьбах и решают, что нам с вами нужно и полезно,- метаморфоза покруче, чем
с первыми петухами). Но и те, кто не знал, точно так же, как посвященные в
курс дела, дисциплинированно выполняли свои функции, с вопросами к
начальству не лезли, разъяснений не требовали. Каждый знал свой маневр.
Хорошо отлаженный аппарат создал товарищ Н. в городе и области!
Пользуясь случаем, сообщим сугубо конфиденциально то, что упорно скрывали
прежде, более того, пытались то и дело повести читателя по ложному следу.
На этом, ключевом этапе повествования наш читатель вправе знать настоящую
фамилию товарища Н.: Нехватайло.
Вам приходилось бывать когда-нибудь на командном пункте фронта или
хотя бы армии за час-другой до генерального наступления? Нет? Нам тоже.
Однако, начитавшись мемуарной литературы и насмотревшись военных фильмов,
мы живо представляем себе эти КП - в филевской ли избе, в фамильном ли
средневековом замке или в блиндаже на лесной опушке.
За столом сидит немолодой человек с волевым подбородком, его полевой
маршальский мундир скромно украшен рядами орденских планок. Нет, скорее, он
расхаживает по комнате, мельком бросая взгляд на карту, расстеленную на
большом столе. В комнату то и дело вбегают бойкие штабные офицеры,
порученцы и ординарцы, заходят и вытягиваются перед командующим
бритоголовые генералы. Они в который раз склоняются над картой будущего
сражения, перебрасываются короткими репликами и поглядывают на часы.
Последние указания - командующим артиллерией, связью, авиацией,
бронетанковыми войсками. И вот уже самое время, скрывая напряжение, размять
пальцами папиросу, глубоко затянуться, бросить мужскую, соленую, солдатскую
шутку, всем вместе хохотнуть над нею и вновь отдернуть левый рукав кителя,
чтобы глянуть на часы...
Нечто подобное происходило в кабинете товарища Н. Один за другим по
его вызову входили заместители и помощники, заведующие отделами и
начальники управлений, руководители предприятий.
- Проверить! Об исполнении доложить! Идите. У вас все готово? Хорошо.
Люди расставлены? Техника не подведет? Идите...
В круговерти последних проверок товарищ Н. не забыл вызвать к себе
начальника горпромторга. Если продолжить наши, не знаем уж, уместные ли,
аналогии с КП, этого не последнего в городе Н. человека следует сравнить с
командующим тылом - есть такая военная должность. Ничего не имеет права
упускать полководец, всякое упущение может обернуться разгромом: потому что
в кузнице не было гвоздя... Но зачем же в такие напряженнейшие минуты
вызвал товарищ Н. начальника промторга, человека, повторяем, влиятельного,
но не имеющего вроде бы никакого отношения к предстоящей операции?
Когда торговый руководитель вошел в кабинет, товарищ Н. поманил его
пальцем и велел приблизиться. Чеканя шаг по ковровой дорожке, начальник
горпромторга приблизился. Товарищ Н. велел ему наклониться. Тот наклонился.
И только тогда товарищ Н., чуть приподнявшись в кресле, шепнул на ухо
распоряжение. Кроме них, в кабинете не было в ту минуту ни единой живой
души; надо понимать, какой секретности было это распоряжение, если товарищ
Н. дал его шепотом!
Теперь, по прошествии времени, можно, наверное, рассказать, что же
шепнул товарищ Н. на ухо своему подчиненному. По прошествии времени и не
такие государственные тайны раскрываются.
Помните ли вы наше рассуждение о тихом гроссмейстерском ходе, который
скажется еще не скоро, но в конце концов решит шахматную партию? Товарищ
Н., гроссмейстер управления, хотел лично убедиться в том, что этот тихий
ход уже сделан.
Чтобы не томить читателей, скажем прямо: товарищ Н. распорядился
изъять из продажи некоторые промтовары, не очень-то ходовые, из числа тех,
что и при известных издержках нашей торговли почти всегда можно найти в
хозяйственных... Пет! Ни слова больше. Мы и так слишком много выболтали -
беда всех литераторов, творящих в соавторстве: один, может, и промолчал бы,
а вдвоем никак не удержаться. За примерами ходить недалеко, всевозможные
братья эвон как расписались: Гонкуры, Гриммы, Стругацкие, Вайнеры. И мы не
исключение. Впрочем, нашему читателю мы доверяем полностью, зная, что любой
сообщенный ему факт дальше никуда не пойдет.
Под ветром шелестела листва, чирикали воробьи, солнце поднималось в
небо. Приближался час "икс".
Товарищ Н., отогнув белоснежную манжету, смотрел на циферблат наручных
часов. Брови нахмурены, властные губы твердо сжаты, подбородок чуть
приподнят. Рядом - верные соратники, тоже смотрят на часы, каждый на свои.
Бегут круг за кругом секундные стрелки, ни одна не опережает и не отстает,
все выверены по главной стрелке, той, что на часах "Сейко" товарища Н. Вот
уже пошла она последний круг, и товарищ Н. разомкнул сжатые губы, начал
считать.
Будто отпуская в просторы Вселенной космический корабль, товарищ Н.
вел обратный счет: десять... девять... восемь... И соратники его, не отводя
глаз от своих циферблатов, согласно кивали головами и шептали про себя:
семь... шесть... пять... В унисон, простите за штамп, но иначе не скажешь,
бились их руководящие сердца: четыре... три... два... один...
Товарищ Н. поднял от часов тяжелую лобастую голову, откинулся в
кресле, улыбнулся доброй, неповторимой своей улыбкой и сказал простое,
душевное "поехали". И махнул рукой.
6
Настоящая фамилия товарища Н.: Невидайло, Неслыхайло, Несказайло
(нужное подчеркнуть).
7
И только товарищ Н. махнул рукой, как над городом понеслась песнь:
Путник усталый, скажи мне, куда и зачем ты стремишься?
Гонит тебя и терзает странствий могучая сила...
Диспозиция была продумана загодя. Сирен разместили не в студии, а
более демократично - на виду у народа, с тем, однако, чтобы вести прямые
репортажи и по местному радио и телевидению. Дориде доверили важнейший пост
у желдорвокзала, где ее одним из первых услышал и увидел Семен Семенович,
путник не столько усталый, сколько проголодавшийся, а также студент
молочного техникума Алеша, который, скажем это сразу, так и не повидался со
своей теткой и ничегошеньки не купил в Н-ской торговой сети. Гегемона
разместилась поближе к окраине города, на колхозном рынке. И это место,
если вдуматься, надо признать удачным. Во-первых, на рынок съезжались со
своим недешевым товаром труженики села из других областей и даже республик;
во-вторых, поблизости находился городской автовокзал, сюда приходили и
отсюда уходили вдаль усталые автобусы, связывающие город с населенными
пунктами Несуглинья; в-третьих, и это, быть может, важнее всего, рядом
проходила окружная автодорога, по которой день и ночь мчались мимо города
Н. чужие, незакрепленные трудовые ресурсы.
Соблазнительно было устроить сиренный пункт и в аэропорту Калиновка-2,
где частенько по метеоусловиям далеких и близких портов, по неприбытию
самолетов и еще черт знает почему, по причинам, неведомым самому Аэрофлоту,
всегда томились представители всех слоев и прослоек нашего общества. Но в
наличии были только три сирены. Мало, конечно, но какому еще областному
руководителю удалось бы выбить и столько? В аэропорту поставили
репродуктор, и сладкая сиренья песнь пошла в межзвездный эфир, а заодно и
местную радиосеть, заполняя паузы между сообщениями о задержанных,
неприбывших и заблудившихся рейсах.
Поставив на фланги Дориду и Гегемону, товарищ Н. принял стратегическое
решение бросить основные силы в центр. Там, на острие удара, находилась
прекрасная Елена, дочь Ипполита. У нас и в мыслях нет кинуть тень на
выдающиеся вокальные данные Дориды и Гегемоны, но женская привлекательность
Елены - ее глаза, белоснежные зубы, атласная (там, где нет перьев) кожа,
лебединые перья (там, где они прикрывают атласную кожу), мраморные плечи,
наконец, безукоризненная грудь, да, грудь, мы не побоимся этого слова - ее
женская привлекательность, дополненная сладостным голосом, должна была как
магнитом тянуть к себе мужские трудовые ресурсы. О, как сексапильна Елена,
дочь Ипполита, что подтвердит и Климентий, сын товарища Н.!
На площади, спиной к главному дому города и области и лицом к пожарной
каланче, охраняемой обществом "Пращур", поставили добротно сколоченную,
солидно выкрашенную деревянную трибуну, ту самую, на которую по праздничным
дням выходили самые уважаемые руководители во главе с товарищем Н.
Нескончаемым потоком (такой образ несколько раз использовала городская
газета) шли мимо трибуны трудящиеся, несли разные портреты и картинки,
изображающие изобилие, а также лозунги - дадим! выполним! реализуем!
повернем! (это о реках) и прочие категорические обещания неизвестно кому.
Еще несли по площади образцы продукции своих прославленных предприятий -
мешки с удобрениями, огромные молочные бутылки, пустые, конечно,
декоративные, снаружи, по картону, крашенные белилами, везли на грузовиках
тяжеленные квартирные блоки, катили на серебристых тележках штуки сукна и
драпа - все выставляли на обозрение, исключая, разумеется, ту продукцию,
которую не то что показывать, но и называть не везде дозволяется. Поэтому
колонну предприятия АГ-518 украшали плакаты и лозунги общеполитического
характера, а в тележках на дутых, от автомобиля "Москвич", шинах лучшие
люди завода везли в качестве образцов продукции не... надо же, чуть не
проговорились, словом, везли любовно отполированные лопаты из набора
"Землекоп-любитель". Из висящих по углам площади репродукторов неслись,
поддерживая ритм, бодрые призывы, а трудящиеся каждый из них завершали
раскатистым "ур-рр-ра!", будто собирались отбить у французов батарею
Раевского или на худой конец занять трибуну, захваченную товарищем Н. и его
приближенными. Конечно же, мирным горожанам и в голову не приходило брать
батареи и трибуны, кричали они отчасти по привычке, отчасти из опасения
быть неверно понятыми. Тем более что лозунги были правильные, понятные.
Поддерживали люди линию, которую проводил в Н-ской области товарищ Н.
(Окончательно и бесповоротно назовем в этом месте повествования его верное
имя: Нехлебайло.) А товарищ Н., строгий и добрый, стоял на трибуне,- то
подымал руку в легионерском приветствии, то прикладывал ее, как бы отдавая
воинскую честь - все мы солдаты,- к головному убору, серой мягкой шляпе или
серой же каракулевой шапке, по сезону.
Великий, переломный для города Н. день, день начала сиренизации
Несуглинья - может быть, когда-нибудь станут писать его с большой буквы? -
не пришелся ни на один из больших праздников. Тем не менее трибуна сверкала
на солнце, и прямо на ней, уцепившись крашеными коготками за верхнюю доску,
где крепятся микрофоны, восседала Прекрасная Елена. Кумач по ее требованию
сняли - скользит под когтями.
Как она была хороша! Нежные щечки, едва тронутые румянами, золотистые
локоны... Лучшие перья человечества бессильны, когда речь заходит о женской
красоте: куда уж нам, грешным. Даже бюстгальтер, выданный Елене по
распоряжению товарища Н., лишь подчеркивал изящество ее юной груди,
заставляя думать о том, что же там, под розовым шелком. Прекрасное
отличается от обыденного тем, что его ничем не испортишь, даже лифчиком или
какой другой деталью туалета.
Устремив взор куда-то вдаль, Елена воздушным сопрано вела свою партию:
Вечный скиталец, неужто в ложной гордыне отринешь
Тихую пристань, обитель, ложе и мирный очаг?
А с желдорвокзала и колхозного рынка ей вторили переданные по радио и
усиленные громкоговорителями более низкие, глубокие, грудные (простите, что
слова с этим корнем часто вплетаются в ткань нашего повествования) голоса
Дориды и Гегемоны. Они тоже пели о скитальце, об усталом путнике, которому
надо бы бросить наконец долгие свои странствия и обрести приют на заводе
ЖБИ, молокозаводе или номерном предприятии, где так нужны конструкторы всех
категорий, старший бухгалтер и меткие ВОХРа стрелки.
Все три голоса звали, все три манили и приковывали. Но если в устах
Дориды и Гегемоны строка о ложе и мирном очаге звучала просто обещанием
отдохновения в конце пути или, к примеру, после трудового дня на
молокозаводе, то в пении Елены слышался едва уловимый намек и на иные
радости, которые путник найдет на означенном ложе.
Кстати, о ложах. По распоряжению товарища Н. в город загодя завезли
раскладушки и никелированные кровати с панцирными сетками.
Хотя и можно было послушать сирен по радио и посмотреть по телевизору,
уже через минуту после того, как Елена, Дорида и Гегемона по сигналу
товарища Н. взяли первые ноты, возле каждой сирены собралась толпа. Самая
большая возле Елены. Опустели людные улицы, лишь несколько тугих на ухо
энчан недоуменно оглядывались, силясь понять, куда подевались их
сограждане, только что спешившие по своим делам, толкавшие друг друга на
узких тротуарах и, не извинившись, убегавшие прочь.
Заметили, сколько в предыдущей фразе собралось всех этих "ивших" и
"авших", от употребления которых предостерегают студентов уже на первом
курсе литинститута? Дорого обходится нам неумелость, неуклюжесть наших
перьев, точнее сказать, пишущих машинок. Какими сочными красками можно бы
нарисовать и кабинет товарища Н., и цеха предприятия АГ-518, и перышки
Елены, и чувства, которые снедали Климентия, и коварство пенсионера
Говбиндера. Стоят перед глазами живые картины, но только заправишь в
машинку "Башкирия" белый лист, как блекнут краски, расплываются контуры,
теряют объемность фигуры. Так и тянет бросить начатое, так и хочется сжечь
написанное, как поступил некогда один взыскательный художник... Хочется, да
нельзя. Кто еще может оставить свидетельство о незабываемых событиях в
городе Н.? Вот и приходится нести непосильную ношу, печатать страницу за
страницей, зачеркивать, восстанавливать и опять зачеркивать, а машинистки
знаете сколько набавляют за грязную рукопись? Это только больших писателей
печатают, что они там ни напишут, да еще преданные жены перебеляют их
перемаранные черновики...
Будет ныть. Перечитали написанное, кое-что поправили, ничего
получается. Бывает и поплоше, да еще выдумано от первого слова до
последнего, а глядишь - и напечатано массовым тиражом. У нас же каждое
слово правда.
До сих пор в событиях, нами очерченных, участвовал ограниченный
контингент лиц, а в подобных случаях - это вам всякий оперативник скажет -
за каждым фигурантом можно без труда проследить, что мы и делали в меру
своего таланта. А о товарище Н. и говорить не приходится, он весь на виду,
в перекрестье прожекторов, каждый шаг его известен. Смотри и записывай.
Фамилия же его - на сей раз святая правда, ей-ей - Непринимайло. Странно
даже, как иной раз расходятся фамилия и характер человека - товарищ Н.
охотно принимал все новое, передовое, да и граждан принимал, вторую пятницу
каждого месяца, с шестнадцати до семнадцати тридцати.
Теперь нам предстоит перенести действие в народную гущу, от крупного
плана перейти к массовкам. Многим ли великим драматургам и выдающимся
режиссерам удавались массовые сцены, движения толпы? Это вам не монолог
какой-нибудь, это бери повыше.
За многочисленными персонажами этой истории нам все едино не уследить,
а уследили бы - так жизни не хватило бы обо всех написать. Да и есть ли в
том надобность? Собрались мы было взять по-научному социологические срезы,
отобрать репрезентативных героев, выявить типичное и типическое, а потом
умелой рукой вылепить обобщенные образы. Но поди разберись, где типичное, а
где типическое, что есть частное, а что обобщенное. Один из нас позвонил
сгоряча в Институт мировой литературы, пробился к самому директору,
который, поговаривают, типичное от типического за три версты отличает, да
толку что? Одни любезности и пожелания больших творческих успехов. Отстали
наши гуманитарии от требований времени, мало дают практических, зрелых
советов простым труженикам. Зарплату между тем требуют из народных денег.
Не получив квалифицированного совета от флагмана советской и мировой
литературы, мы на собственный страх и риск решили поступить так: из тысяч
людей, которые в качестве трудовых ресурсов были втянуты сиренами в орбиту
городской промышленности, взяли наугад нескольких. Семена Семеновича со
студентом Алешей, что прибыли поездом на н-ский желдорвокзал и были
завлечены Доридой; столичного актера Взгорского; молодоженов Верочку и
Сережу, только что закончивших мединститут; Клавдию Михайловну, которую
пение застало на колхозном рынке, где она торговала молодой картошкой;
бухгалтера-ревизора Вилниса; жителя города Н. конструктора третьей
категории Вячеслава. Смотрите, как удачно полу-чается: есть рабочий - Семен
Семенович, есть колхозница, есть служащий, есть представители интеллигенции
- научной, технической и творческой - и даже наша прекрасная молодежь имеет
своего представителя в лице Алеши.
Надо же, брали случайно, на глазок, ан вот тебе, получилось как на
подбор --- что твоя социология.
До чего же сильная штука, эта литература, до чего независимая!
8
Столичный актер Борис Взгорский, премьер театра-студии "У Ильинских
ворот", ехал на периферийную киностудию сниматься в остросюжетном фильме,
где он получил роль чекиста. Сценарий ему понравился. Он уже видел себя
человеком с горячим сердцем и чистыми руками, погруженным в раздумья под
строгим портретом человека с бородкой. Борис Взгорский умел привнести в
роль нечто свое, интимное, не предусмотренное драматургом, и сейчас, когда
он мчался в собственных "Жигулях" (пятая модель, двигатель от "шестерки")
по трассе Север - Юг, обгоняя "Запорожцы" с ручным управлением, запыленные
местные автобусы, грузовики, в трясущихся кузовах которых парни в мятых
кепках ухитрялись щупать грудастых - вот привязалось, будь оно неладно,-
девок, дымящие по-черному трайлеры и самосвалы, тракторы и зерновые
комбайны, прущие по шоссе, словно по полю, обгоняя всю эту гремящую,
тарахтящую, изношенную, обдающую нездоровым выхлопом технику, смаковал
только что придуманную деталь: простенькая ромашка в нагрудном кармане
пиджака, пробитого бандитской пулей и грубо заштопанного неумелой мужской
рукой. И еще он шлифовал реплику, что пришла в голову минуту назад, когда
мелькнул за окном пост ГАИ: "Пока вина не доказана, человек - наш, а нашему
человеку надо верить!" Хорошая реплика. Актер Борис Взгорский бросит ее
усталым от бессонных ночей голосом, когда прокурор, вздорный, всех
подозревающий выскочка, предложит ему взять под стражу честного,
оклеветанного человека...
Взгорский был опытным водителем, можно сказать, профессионалом, ибо в
свободные от спектаклей дни к негустым своим актерским заработкам добавлял
доходы от частного извоза. Такой приработок, да еще в столице, недоступен
тем, кто чувствует себя за рулем неуверенно. Обдумывая свою роль, Взгорский
конечно же не упускал ни одной детали дорожной обстановки. Он своевременно
воспринял информацию о том, что трасса покидает Л-скую область и вливается
в Н-скую, хотя это обстоятельство не представляло для него ни малейшего
интереса.
В Н-ской области вдоль обочины были обильно расставлены раскрашенные
фанерные щиты, сообщающие путнику о внешнеэкономических связях области
(тридцать семь стрелок), о том, сколько цемента, мяса, молока и яиц даст
область стране в нынешней пятилетке. Конкретная информация перемежалась
лозунгами, которые уверяли проезжего человека, что все планы будут
выполнены, или просто, без вывертов, славили наши государственные и
общественные институты. Надо отдать должное товарищу Н.- он никогда не
упускал из виду такой важный вопрос, как наглядная агитация.
Агитация эта легла на сердце путнику в "Жигулях". Не вся, конечно, но
касательно мяса, молока и яиц - это без сомнений. Взгорскому смертельно
захотелось есть. Но и дальше мелькали вдоль дорог призывы и лозунги, а
долгожданного дорожного знака с ножом и вилкой все не было и не было. Борис
Взгорский выругался и сглотнул слюну.
Трасса сделала плавный изгиб, и взору открылся могучий придорожный
камень с выбитым на нем и раскрашенным геральдическим изображением. Снизив
из любопытства скорость, Борис Взгорский успел рассмотреть на щите колосья,
кузничную наковальню, радиолампу, коровье вымя, гору яиц, напоминающих
артиллерийские ядра, а также уходящую вдаль голубую ленту, должно быть,
водную артерию. Надо вам сказать, что товарищ Н. лично инструктировал
художника, которому поручили создать новый, соответствующий эпохе, герб
города, его, так сказать, визитную карточку. Товарищ Н. распорядился, чтобы
ничто значительное в энской жизни из герба не выпало. А уж художник,
артистично интерпретируя указание, искусно вплел в изображение символы
молочного изобилия (вымя), грядущей переброски рек (голубая артерия) и
прочее, деликатно намекнув и на сугубо закрытые отрасли экономики
(наковальня и радиолампа). Товарищ Н. затвердил эскиз с одной поправкой,
подсказанной ему супругой Марией Афанасьевной: Мария Афанасьевна с детства
обожала куриные яйца.
Пищевая символика на гербе усилила аппетит Бориса Взгорского, однако
он решил не задерживаться (и правильно, наверное, решил - особых разносолов
в городе Н. в то время не водилось, впрочем, как и сейчас). Сверившись с
картой, на которой километров через двадцать значились долгожданные нож с
вилкой, он глубже вдавил педаль газа. Машина послушно прибавила скорость, и
через опущенное окно ворвалось:
Правую ногу, о путник, затекшую в долгой дороге,
Сбрось без раздумий с педали, что газ прибавляет мотору,
Перенеси ее влево и тотчас начни торможенье,
Свой автотранспорт приблизив к бордюрному камню дороги...
Неведомая сила сняла ногу Бориса Взгорского с педали акселератора
("что газ прибавляет мотору") и перенесла стопу, обутую в добротную
кроссовку, на педаль тормоза. Она же, эта сила, придала рукам вращательное
движение, руль повернулся вправо, машина вылетела на обочину, выбрасывая
гравий из-под колес, и остановилась.
Много времени спустя, вернувшись в родной театр, с неизменным успехом
играя Гамлета и Дон Жуана, Борис Взгорский размышлял о случившемся в
областном центре Н., но так и не смог понять, что заставило его остановить
машину, вытолкнуло из нее и потянуло прямиком к автовокзалу и колхозному
рынку. Неужто он, солидный мужчина, которого знают по имени-отчеству все
официанты ресторана "Актер", потерял голову, как мальчишка, и опрометью
бросился за позвавшей его бабой? Да ни в коем случае! Взгорский отлично
помнил, как, быстрым шагом пересекая шоссе, он думал об оставленной дома
жене, тоже актрисе, которая вот уже пятнадцать лет играла вместе с ним в
"Гамлете" - понятное дело, Офелию, а не королеву-мать, думал с любовью и
чувством вины. Но и это воспоминание не заставило его вернуться к машине,
хотя бы для того, чтобы запереть ее на ключ.
Так и остались его "Жигули" на обочине, с ключами в замке зажигания. В
другое время не прошло бы и получаса, как кто-нибудь влез бы в брошенную
машину и угнал, если не из корыстных побуждений, так из чистого озорства, и
не видать бы актеру Взгорскому своей пятой модели, разве что нашли бы ее
через месяц-другой раскуроченную в дальнем овраге. Но это в другое время, а
в то, о котором наш рассказ, все от мала до велика, включая
угонщиков-профессионалов и хулиганов-любителей, обрывали свои дела и
тянулись на сладкие голоса сирен. Машина же... нет, мы не бросим ее на
обочине, она еще возникнет самым неожиданным образом, но после, после...
Актер Взгорский скорым шагом, почти бегом, двинулся на чарующий голос
в сторону рынка. Несмотря на свои сорок пять лет и склонность к полноте, он
держался в форме и в случае надобности мог сделать на сцене кувырок через
голову и, пожалуй, шпагат, коли потребуется. Взгорский уверенно продвигался
вперед в людском потоке, состоявшем по преимуществу из молодых мужчин, надо
полагать, шоферов и дорожных рабочих. В иное время его непременно заметили
бы и узнали - в телевизионных спектаклях Взгорский добыл толику славы, и
его крупное, слегка порочное лицо - внешность, как всегда, обманчива - было
памятно многим.
Одним из первых Борис Взгорский вынырнул из заросшего сорной травой
переулка, пересек плохо выметенную площадь и вбежал в ворота рынка. Прямо у
входа, в рядах, где торговали когда-то битой птицей, на первом же прилавке
сидела взъерошенная, немало напоминающая огромную ворону, Гегемона, дочь
Гефеста, и тщательно выводила слова своей сладкой песни. Высокие ноты
давались ей с трудом - она закатывала выпуклые темно-карие глаза и картинно
заламывала руки, сложенные на пышном, не сиреньего образца бюсте. "Какие
формы,- уважительно подумал Взгорский, - и какой голос!" - но тут же забыл
о формах, ибо песнь Гегемоны полностью захватила его.
Переведем стрелки часов, отсчитывающие время нашего повествования,
минут этак на двадцать назад, к тому моменту, когда актер Борис Взгорский,
томимый голодом, гнал свой автомобиль мимо средств наглядной агитации,
столь же характерных для всего Несуглинья и, в частности, для полей и
перелесков Н-ской области, как придорожные мотели и рестораны для некоторых
других регионов нашего континента. Нам необходимо вернуться назад, чтобы
представить остальных, наугад выбранных героев.
...Не забывая поглядывать на стоящие подле нее мешки с товаром,
Клавдия Михайловна бойко расторговывала розовые крепкие клубни.
- Почем картошечка, хозяюшка? - спрашивали ее покупатели. Неужели они
надеялись, что уменьшительно-ласкательные суффиксы могут как-то повлиять на
цену? Вот вам наглядный пример привнесения внеэкономических методов и
категорий в товарно-денежные отношения.
- Два рубля кило. Бери, не пожалеешь, - вкусная, рассыпчатая!
- А не дороговато ли? Государственная-то вон почем...
- Где же она, государственная? Ты ее сначала найди у государства, а
потом почисти и погляди, что останется, - резонно отвечала Клавдия
Михайловна. И была абсолютно права. Мы как-то купили пакет в овощном за
каланчой - вспоминать не хочется.
Тут нам придется отвлечься ненадолго, чтобы самым решительным образом
отмежеваться от вольного, в корне неправильного употребления слова
"государственный" применительно к продуктам питания. Давайте рассуждать
логически. Пища, независимо от ее происхождения, потребляется гражданами
более или менее равномерно. В самом деле, и молодой, тратящий много энергии
Климентий, не испытывающий трудностей в поиске и выборе пищи, и, скажем,
пенсионер Говбиндер, который добывает свое скудное пропитание в боях
местного значения на колхозном рынке и в магазинах горпищеторга, - так вот,
и тот и другой, взятые в качестве потребительских полюсов, нуждаются для
поддержания жизнедеятельности примерно в одном и том же количестве
питательных веществ. А коль скоро они живут, то есть осуществляют
жизнедеятельность, значит, получают все-таки положенные им по законам
природы питательные вещества! Откуда? Да какая разница. Будь то
распределитель, пардон, буфет, к которому прикреплен вместе с семьей
товарищ Н., или магазин "Продукты", куда хаживает Говбиндер и иже с ним,
или пыльный мешок Клавдии Михайловны - все это источники государственные.
Ибо, как справедливо сказал кто-то из знаменитых, государство - это мы. Так
что и икра зернистая осетровая, и колбаса ливерная растительная, которую
Говбиндер тщетно пытается скормить привередливому фокстерьеру Выбросу, и
картошка Клавдии Михайловны суть продукты государственные. Они, как
говорили в старину, дары Божьи, а кто их передает людям, организация или
частное лицо,- какое это имеет значение?
Хорошо, споро шла торговля у частного лица Клавдии Михайловны. Как
права была она, что не послушала супруга своего Алевтина Ивановича, который
полагал, что картошку следовало бы немного попридержать. Алевтин Иванович,
отдадим ему должное, был хозяин бережливый, рачительный, но без полета
воображения. Скажем прямо, прижимистый. Из своего Ефимьева без особой
надобности выезжать не любил: в городе, понятно, заработок, но и траты
немалые, неизвестно еще, найдешь или потеряешь. Клавдия Михайловна,
напротив, на подъем была легка, любила рискнуть. А кто не рискует, как
приговаривает актер Взгорский, объявляя мизер при сомнительном раскладе,
тот не выигрывает. Клавдия Михайловна настояла на своем, попутным "КАМАЗом"
добралась до рынка с полными мешками, и сейчас смятые бумажки одна за
другой сами лезут в карман ватной ее фуфайки - хоть и тепло, в телогрейке
торговать сподручнее.
Энчане, конечно, жались поначалу, но деваться им было некуда, так что
выкладывали они свои трешки и пятерки как миленькие и, наполнив картошкой
авоськи и пластиковые сумки, говорили Клавдии Михайловне: "Спасибо,
хозяюшка",- а она отвечала им, как в пищеторге никогда не ответят, хоть что
с ними делай: "Кушайте на здоровье". Но с другой стороны, если вдуматься,
какое же здоровье от пищеторговской картошки?
Клавдия Михайловна развязывала уже последний свой мешок, как услышала
женский голос:
Щедрый Меркурия дар, покровителя вольной торговли,
Да не оставит тебя, торговец дарами Природы.
Но не прельщайся, молю тебя, звоном монет полновесных:
Молота звон и серпа еще более городу нужен.
Пусть же приезжий купец, владелец сокровищ несметных,
Равно как тот, кто плоды у него приобрел для вкушенья,
За руки взявшись, как братья, внемлют словам Гегемоны,-
Коим и боги с Олимпа порой благосклонно внимают.
При этих словах товарищ Н., внимательно слушавший репортаж в своем
кабинете, недовольно поморщился и черкнул в настольном календаре: "Куда см.
Глвлт? Богов к едр. матери". А Клавдия Михайловна так и застыла над мешком.
Она не знала, кто такой Меркурий, но чуяла, что в песне поется и про нее
тоже. А когда посмотрела вокруг, то увидела, что очередей нигде нет, что
все бегут куда-то к воротам. И она, немолодая грузная женщина, неуклюже
побежала куда все, на ходу перепрятывая наторгованные деньги из кармана
телогрейки в абсолютно надежное, как швейцарские банки, место, где женщины
всех сословий испокон веку хранят сокровища и жалкие гроши.
...Конструктор третьей категории Вячеслав, обладатель выданного
престижным московским вузом красного диплома, распределенный в город Н.
пять лет назад, взял у машинистки лист белой бумаги и написал давно
вынашиваемое заявление об уходе. Пять лет он проработал в почтовом ящике
АГ-518 - предприятии сугубо секретном, настолько секретном, что автобусный
кондуктор, объявляя остановку, понижал голос. "Следующая остановка, -
говорил он доверительным шепотом, словно близкому другу на ушко,- следующая
остановка "Военный завод". И помятые в автобусной давке, намаявшиеся в
тесноте работники предприятия спрашивали друг у друга таким же шепотом, но
почему-то на южный манер, будто они тоже каждое лето отдыхали в санатории
"Донбасс": "Вы встаете на следующей?" - хотя знали отлично, что на
следующей встают все.
В городе Н., отдадим должное кому следует, тщательно охранялась
государственная тайна.
Итак, конструктор Вячеслав. Пять лет житья в общаге для молодых
специалистов, пять лет пустого ожидания в неподвижной, как воды Великих
Н-ских прудов, очереди на комнату, пять лет каждодневного стояния в
очередях за кефиром и плавленым сырком, пять лет вычерчивания на ватмане
одной и той же цапфы (какой именно, сказать по известным соображениям не
можем), пять лет посещений по субботам кинотеатра имени Ворошилова, пять
лет платонического (за отсутствием комнаты) ухаживания за копировщицей из
отдела главного механика. К черту! Хоть на БАМ, хоть на целинные и залежные
земли, если таковые остались в наличии. Нет, не дрогнула рука Вячеслава,
когда он вывел на белом листе: "Прошу освободить меня..." Отнес лист куда
следует - и ни слова об этом больше, дабы не раскрыть случайно хорошо
продуманную структуру оборонного предприятия, - тьфу ты, опять
проговорились, это нечаянно. Честное слово. Передав заявление в нужные
руки, Вячеслав вышел на заводской двор, прошел за корпус № 17 и через дыру
в высоком бетонном заборе выбрался на улицу, вернее, в тихий переулок,
застроенный жестяными гаражами. Конечно, удобнее было бы через проходную,
но там бы его не выпустили до восемнадцати ноль-ноль.
Территорию завода Вячеслав покинул не насовсем, а проветриться,
перевести дух после отчаянного решения. Выйдя из проулка на улицу, он
увидел бегущую толпу. Не понимая зачем, побежал он вместе со всеми, и толпа
вынесла его на площадь, на которой акустически безупречно, будто в
миланской опере, разливался неслыханной красоты женский голос:
Если, влекомый соблазном, тягою к дальним скитаньям,
С просьбою ты обратился к старшим и власть предержащим
Дать тебе полный расчет,- осознай же, о нетерпеливый,
Шаг неразумный ты сделал. Возьми заявленье обратно,
Не уезжай на чужбину, о коей ты знаешь так мало,-
Льготы и выплаты там, мне поверь, далеко не обильны...
Вячеслав поднял голову и встретился с лучезарными глазами Елены.
"Может, забрать заявление?" - мелькнула у него мысль и тут же уступила
место удивительному, безотчетному восторгу. "Чего уставился, козел? - грубо
сказал ему стоявший рядом Климентий и ткнул кулаком под ребро.- Сирен не
видел? Я тебе попялюсь!" Но Вячеслав не почувствовал боли и не услышал
угрозы. Он растворился в голосе, в глазах Елены, дочери Ипполита.
"...Наш полет протекает на высоте одиннадцать тысяч метров со
скоростью девятьсот пятьдесят километров в час. Температура за бортом минус
пятьдесят градусов",- сахарным голосом стюардессы рассказывал репродуктор.
Верочка повернула личико к мужу, взгляд ее говорил: как славно, что за
бортом мороз, а здесь тепло и мы вместе. Сережа провел пальцами по щечке
жены, большего он не мог себе позволить - рядом сидел полковник инженерной
службы.
"Через несколько минут наш самолет будет пролетать над городом Н.,-
продолжала стюардесса.- Город Н. связан экономическими связями с тридцатью
семью зарубежными странами, здесь развита промышленность, есть пединститут,
драматический театр, краеведческий музей, ряд величественных памятников. А
сейчас, - сказал репродуктор без всякой связи с предыдущим,- вам будут
предложены прохладительные на..."
В репродукторе что-то щелкнуло, зашипело, зашелестело, и прерываемый
атмосферными помехами голос запел:
Вам я пою, пассажиры, летящие в сумрачном чреве
Птицы могучей и гордой, которую лайнером кличут...
По рядам пассажиров, как рябь по воде, пробежало беспокойное
шевеление. Быстрым шагом прошла стюардесса, задевая крутыми бедрами кресла
и плечи пассажиров.
Скорость гаси и берись за штурвал, командир экипажа,
Первого класса пилот, машину веди на сниженье,
Ей уготовано место в нашей Калиновке-два...
Сережа почувствовал, что самолет куда-то проваливается, и, чтобы не
потерять в этом страшном падении Верочку, крепко ухватил ее за тонкое
запястье. Заложило уши, он не слышал, что кричала ему жена, и по
шевелящимся ее губам пытался угадать смысл слов.
За несколько секунд самолет прорубил толстые ватные облака, и
пассажиры с ужасом увидели в иллюминаторы падающую на них землю.
Крутобедрая стюардесса бегала по проходу, умоляя людей пристегнуться.
Сережа крепко стиснул Верочкину руку и закрыл глаза.
Ах, что за прелесть эти стюардессы! Машина только коснулась земли,
затряслась на бетонной полосе, а из репродуктора полилась спокойная, будто
записанная на магнитофон речь: "Наш самолет совершил посадку в аэропорту
Калиновка-два. Просим всех оставаться на своих местах до полной остановки
двигателей. Вы будете приглашены к выходу. Командир и экипаж..." Но
стюардессу опять перебили:
Трап подают к самолету. Спустись же на землю по трапу.
Славная Н-ская область ждет не дождется тебя...
Самолет качнуло - это подали трап. Но никто к выходу не приглашал. Не
обращая внимания на растерянных пассажиров, мимо них пробежали к выходу
мужчины в синих костюмах с золотыми позументами, а вслед за ними и
стюардессы. Оставленные на произвол судьбы пассажиры молча и остервенело
бросились к трапу, чтобы как можно скорее добраться до ждущей их неведомой
н-ской земли. Измятые, забыв про багаж и ручную кладь, они шли к зданию
аэровокзала, влекомые волшебными звуками.
Уже на трапе, прижимая к себе онемевшую от ужаса Верочку, Сережа вновь
услышал пение, которое ворвалось в эфир во время полета, оно неслось из
громкоговорителей и, со всей очевидностью оставляя Верочку равнодушной,
тянуло Сережу, как звуки волшебной флейты. Сережу и Верочку куда-то понесла
толпа, неизвестно как они очутились в такси с чужими людьми, потными и
измятыми, из приемника лилась та же песнь, и таксист гнал как сумасшедший,
презрев дорожные знаки и сигналы светофоров. Они затормозили у вокзала, и
все, вместе с шофером, вылезли из машины и двинулись на голос.
Полуженщина-полуптица пела в микрофон, установленный в кузове грузовика.
Мы-то знаем, что это была Дорида, дочь Вакха. С другой стороны, от
вокзального перрона, к тому же грузовику в тот же час шли завороженные
пением Дориды Семен Семенович и его юный попутчик Алеша.
Бухгалтер-ревизор Вилнис проснулся в "полулюксе" городской гостиницы
довольно поздно. Проснулся он от сильной головной боли, происхождение
которой не вызвало бы сомнений даже у Верочки и Сережи, хотя дипломы врачей
они получили лишь на прошлой неделе. Конечно, Вилниса они пока не знали, им
еще предстоит познакомиться, мы это просто к тому, что поставить диагноз в
данном случае было сущим пустяком.
Вчера очередной наш герой закончил финансовую ревизию на молокозаводе.
Тот руководитель, который без греха, пусть первым бросит камень в
бухгалтера-ревизора Вилниса или в скромных авторов этих строк. Вот и в
данном случае руководство молокозавода камней не бросало, а, напротив,
предприняло попытки сунуть нечто на ощупь совсем не твердое в карман его
пиджака. Вилнис проявил твердость духа, даваемого не принял, руководству
указал на преступное неприличие поступка, но вот за ужином, увы, не устоял
- за день не выдалось времени перекусить, а на голодный желудок, сами
знаете...
Постанывая от боли в висках и отвратительной тошноты, Вилнис опустил
ноги с кровати и, пошатываясь, встал. Какая гадость эта местная водка! Из
чего они ее гонят, злодеи, из нафталина, что ли? Встряхнуться, принять
таблетку, взбодрить себя громкой музыкой, принять душ. Вилнис доковылял до
письменного стола, на котором стоял гостиничный репродуктор, включил его,
но ничего не услышал. С перепоя (он был безжалостен к себе и называл вещи
своими именами) Вилнис совсем забыл, что с вечера по обыкновению сунул в
уши особые тампоны - изобретение большого московского ученого, - дающие
возможность отключиться от внешнего мира, забыться и заснуть.
Бухгалтер-ревизор Вилнис извлек затычки из своих крупных, заросших
волосом ушей и услышал... Вы уже знаете, что услышал бухгалтер-ревизор
Вилнис. И потому не удивитесь, что через несколько минут он уже стоял в
безмолвной толпе и жадно впитывал в себя сладкую песнь. Вы спросите, где он
очутился - на главной площади, у желдорвокзала, на колхозном рынке? Да
какая разница!
Для нашего повествования это не имеет ровно никакого значения. Важно,
что Вилнис прибежал сюда в чем спал, то есть в сатиновой пижаме -
темно-коричневой в зеленую полоску; если бы она не была так измята
беспокойной минувшей ночью, ее, пожалуй, издалека можно было принять за
пиджачную пару. Вы по-прежнему настаиваете? Хорошо. Бухгалтер-ревизор
Вилнис находился на площади перед трибуной, с которой пела Елена. Сами бы
могли догадаться: гостиница в городе Н. построена в самом центре, между
каланчой и горсоветом.
9
Подровняв наших героев во времени, вернем стрелки часов на прежнее
место. Но, прежде чем двинуться дальше, в который уже раз подивимся вместе
поразительной прозорливости товарища Н., его умению концентрировать силы и
средства на решении главной задачи. Однако не перегибаем ли мы палку,
всякий раз превознося достоинства нашего главного героя? Увы, вопрос в духе
времени, времени переменчивого и смутного, характернейшая особенность
которого - во всем сомневаться, очернять наше прошлое и настоящее,
расшатывать устои, мазать дегтем и вываливать в перьях достойнейших людей,
единственная вина которых заключается в том, что они занимают руководящие
кресла. Ну да ладно, не об этом здесь речь, просто вырвалось, что в душе
наболело.
Если помните, в истории, которую поведал человечеству наш
древнегреческий коллега-литератор (а не помните - перечитайте, а не читали
- прочтите, любопытная вещица - на уровне своей эпохи, разумеется), сирены
завлекали несчастных моряков на свой уютный островок и там делали с ними
что хотели. Если говорить откровенно, такое удается и самым что ни на есть
обыкновенным женщинам, не то что без голоса и слуха, а и без многого чего
еще.
Задача же, поставленная товарищем Н. перед сиренами и всем городским
активом, была качественно иной. Требовалось не просто завлечь, морально
заинтересовать усталых путников, но и превратить их в трудовые ресурсы. То
есть направить проснувшуюся мужскую энергию в производительное русло.
Больше часа уже пели сирены. Вокруг Елены, Дориды и Гегемоны собрались
многотысячные толпы - там, будто притянутые магнитом, находились все
путники, попавшие в зону звуковой досягаемости, независимо от избранного
ими способа путешествия. Если бы переброска рек была к тому времени уже
завершена, то нет сомнения, что и речные путешественники примкнули бы к
трудовому воинству, собранному под энскими знаменами.
Говоря деловым языком, кадры были собраны. Оставалось их закрепить.
Кто бывал в Н., тот не мог хоть раз не пройтись по проспекту, гордости
и славе города. Он берет начало от главной площади и, оставляя слева
краеведческий музей, а справа кинотеатр имени Ворошилова (трудно избавиться
от старых привычек, "Иллюзиона", конечно же, "Иллюзиона"), прошивает
насквозь всю городскую застройку, строго держа курс на восток. Это очень
широкий, не побоимся сказать, столичный проспект, засаженный молодыми, но
уже далеко окрест разбрасывающими свой белоснежный пух тополями (и на это
успел нажаловаться сующий во все свой нос пенсионер Говбиндер), застроенный
современными зданиями - те, что постарше, с колоннами и богатой лепниной,
со статуями трудящихся на крышах, а те, которые поновее,- без излишеств,
бетонные блоки и окна без форточек; все как у людей. Когда-то, говорят,
здесь была паутина старых улочек, торчали маковки церквей, уходили в землю
замшелые стены лабазов и мещанских домов. Много потрудились местные зодчие
и строители, чтобы снести весь этот хлам до основания, а затем - построить
новую городскую артерию.
Вот только с названием проспекту не везло: устали вывески менять. То
назовут в честь лица, чье имя год-другой спустя и упоминать становится
неприлично, то в честь события, о котором стараются забыть поскорее.
Последний раз нарекли его проспектом Энтузиастов Переброски. Казалось бы,
надолго, но уже к тому моменту, на котором мы задержали ваше внимание,
пошли зловредные разговоры о том, что, дескать, Москва не согласна ни на
Амур, ни на Миссисипи, так что, возможно, придется еще раз свинчивать с
домов вывески. Надо ли говорить, что у истоков этих ненужных разговоров был
все тот же Говбиндер?
В проспект Энтузиастов Переброски впадали в тот день три потока - с
площади, вокзала и рынка. Слившись воедино, полноводная людская река катила
свои волны под тополями. Впереди на автомобильной платформе, как на ладье,
плыли Елена, Дорида и Гегемона. Их голоса соединились в безукоризненное
трио:
Вспомни метанья свои, путь свой тернистый и тяжкий.
О, как ты был одинок, боги забыли тебя.
Ныне же ты в коллективе; каждый, кто рядом с тобою,
Это опора твоя, друг, товарищ и брат.
Товарищ Н. в своем кабинете прислушивался к льющейся из репродукторов
песне. Он согласно кивал головой и лишь слегка поморщился и раздраженно
потеребил депутатский значок на груди (простите, опять это слово, но никуда
не денешься - депутатские значки только на груди и носят) при очередном
упоминании о богах: не надо бы этого. А тысячам людей, которые неотступно
следовали за платформой, было не до Бога и не до черта. Отталкивая друг
друга, они стремились пробиться поближе к платформе; молодые и ловкие висли
на бортах, протягивали руки к сиренам, но тщетно, тщетно...
Вся эта суета в микромире толпы - непредсказуемое, броуновское
движение ее частиц - не отражалась на целеустремленности макромира. Хорошо
спланированный поток ровно катился по проспекту Энтузиастов Переброски,
миновал последние городские строения, пересек полноводную Энку по мосту
имени Энсовета и устремился по шоссе на восток. Полчаса спустя платформа с
сиренами - и толпа вслед за нею - свернула на грунтовую дорогу и вскоре
остановилась возле высокой бетонной ограды напротив двустворчатых ворот,
крепко сработанных из толстых железных прутьев. Свежий пригородный ветер
выгибал красный кумач, натянутый 'над воротами, с начертанными на нем
словами:
"ОТВЕТИМ УДАРНЫМ ТРУДОМ НА ПЕНИЕ СИРЕН!"
Лозунг придумал лично товарищ Н. Сначала он поручил подготовку
призывов редактору областной газеты, бросив ему на подмогу доцента
Рейсмуса. Те насочиняли много всякого интеллигентского - фразы долгие,
корявые, все в запятых и двоеточиях; пока доберешься до конца, забудешь
начало. Товарищ Н. ознакомился, взял синий карандаш, перекрестил написанное
и начертал свое, вам уже известное. Вызвал к себе завотделом промышленности
- тот слыл большим докой по части подъема трудового энтузиазма - и сказал:
"Твое мнение?" Завотделом прочел, перечитал, посмаковал немного, покатал на
языке и одобрил: "О це дило!" И он был во всех отношениях прав, потому что
слово и дело у нас никогда не расходятся.
На следующий день лозунг, гарно намалеванный лучшими специалистами
художественного комбината, был натянут над воротами, уже известными вам,
дорогой читатель.
Едва процессия с сиренами во главе появилась из-за поворота дороги,
ворота со скрипом отворились, и сирены, не прерывая пения, въехали за
ограду. Толпа было хлынула за ними, но на ее пути появились неведомо откуда
крепкие молодые мужчины в ладно сидящих костюмах, вроде бы все разные, но в
то же время как будто все одинаковые. "Соблюдайте порядок, граждане! -
призывали молодые мужчины.- На этой территории размещаются только приезжие!
Просим предъявлять паспорт. У кого местная прописка - пожалуйста, по домам.
Остальные проходите, не задерживайтесь..."
Быстро и решительно был наведен порядок. Сирены ненадолго смолкли, и
тем временем местных жителей повернули назад, в город. Как ни хотелось
послушать еще, сказано же было: по домам, - а исполнительская дисциплина
поставлена была в городе Н. на значительную высоту. Итак, свои отбыли, а
приезжих одного за другим всосали ворота. Всосали и захлопнулись. И снова
запели сирены.
Потом всякое говорили и об этих воротах, и об ограде, и о порядках на
территории. Всякое и ненужное. Про колючую проволоку, про вышку с часовыми,
про караульных собак. Вздор все это.
Да, вышки были, не станем отрицать. При большом скоплении народа
возможны разного рода нарушения общественного порядка, а за порядком лучше
всего наблюдать именно с вышки: сверху виднее. Проволоки не было вовсе, не
было в ней нужды, потому что вокруг мест, куда стягивались трудовые
ресурсы, привлеченные пением сирен, заблаговременно возвели железобетонную
ограду в два человеческих роста - завод ЖБИ ради этого встал на ударную
вахту. Между прочим, и это было сделано по прозорливому распоряжению
товарища Н., подлинная фамилия которого - тут мы вынуждены раскрыть все
карты - Недремайло. Товарищ Н. и эскизы набросал, и высоту указал: 3,5 м.
Так и начертал синим карандашом: "Высота 3,5 м".
Что же до караульных собак, тут вообще смех один. Это надо же принять
за караульных собак фокстерьера Выброса! Спору нет, голос у него звонкий,
но тембр совсем другой, пустой тембр, брех, а не лай. Так что и здесь
имеется налицо массовое заблуждение, возможно, что и провокация. К тому же
возникает вопрос: как попал вздорный пес в места сосредоточения трудовых
ресурсов, столь удаленные от домовладения, в котором прописан его хозяин
пенсионер Говбиндер? Может, фокстерьер потерялся? сбежал из дому? Увлекся
какой-то течной сучонкой и потерял голову? Нет и еще раз нет. Бывал он за
железобетонным забором вместе с хозяином. А что там делал Говбиндер, как
проникал за ограду - представить нетрудно: мы имели уже немало случаев
убедиться в его настырности и неусыпном желании всюду совать свой длинный
нос.
Мы отвлеклись единственно затем, чтобы решительным образом отмести
нелепые слухи. Вернемся же к реальным событиям.
Всосав последнего усталого путника, ворота захлопнулись. Грузовик с
сиренами остановился в дальнем конце обширного плаца, толпа рассыпалась,
заколыхалась, деловитые молодые люди в костюмах быстренько превратили ее в
правильное каре. Живописность при этом исчезла, зато восторжествовал
порядок. Извечная истина: для выигрыша в большом надо пожертвовать малым.
Быстро были переписаны имена и профессии, в считанные минуты тысячи
людей были распределены по баракам. Не стоит морщиться, не стоит, слово как
слово, типовые сборные дома, аккуратные, совсем новые, каждый на сотню
обитателей, просторные помещения с трехэтажными спальными местами, крепко
сколоченными, пахнущими свежей стружкой. На каждом спальном месте
постельное белье и опрятное серое одеяло, все подровнено, все складочки
параллельны. Удобства, сами понимаете, во дворе, но чисто, ладно,
продуманно: алюминиевые умывальники в ряд, отверстия в отхожем месте как по
линейке. В каждом доме - все-таки слово "барак" здесь не совсем уместно,
скорее подходит "коттедж", разумеется, коттедж, как это мы раньше не
сообразили! - в каждом коттедже свой красный уголок с соответствующими
плакатами, шашками и домино, с особым окошечком, над которым написано:
"Выдача письменных принадлежностей с 20 до 21 часа". Все предусмотрено, во
всем полный порядок.
Колонной по четыре двинулись к столовой, получили ложки с мисками,
расселись за длинными столами, а тут повара в белых халатах поверх полевой
формы приволокли бачки с обжигающим супом. И не их, поваров, вина, что
позже вошло в обиход обидное, кривым зеркалом отражающее действительность,
название, "баланда". Есть еще среди нас люди, которые тщатся принизить наши
достижения, выпятить недостатки, облить все, вплоть до самого святого,
грязью. Не выйдет! Питательный был суп, не лишенный некоторых вкусовых
свойств, полностью удовлетворяющий средние физиологические потребности. А
они - баланда...
Организованно откушали суп, встали разом, ополоснули миски и ложки,
построились. Конечно, не сами вдруг построились, а по команде - веселой,
бодрой, но требовательной. Иной команда и быть не может, на то она и
команда, не просьба, не приглашение.
За железобетонной оградой с вышками, кои необходимы для поддержания
общественного порядка в местах массового сосредоточения трудовых ресурсов,
по плану, утвержденному товарищем Н., в рекордно короткие, не ведомые ни
одной стране мира сроки, было воздвигнуто немалое число коттеджей. Число
это в точности нам не известно, поскольку и мы не ко всем документам
допущены. По прикидкам же старика Говбиндера, который знает больше, чем ему
положено, коттеджей было не меньше трех десятков. Однако и того не хватало:
не каждому из тех, кто добровольно собрался за оградой по зову Елены,
Дориды и Гегемоны, досталось свое спальное место. Пришлось выставить в
проходах раскладушки и кровати с панцирными сетками - те, что завезли
загодя по личному распоряжению, конечно же, всевидящего товарища Н., чье
имя, простите авторам невинную ложь, к которой они то и дело прибегают из
соображений высшего порядка, чье истинное имя Недоставайло.
Да и так ли уж важно в конце концов, сколько было коттеджей - тридцать
или сорок? Во всех нам все равно не побывать, так давайте же прибегнем к
старому как мир литературному приему: покажем общее через частное. То есть
через типичное (или типическое? вот позор-то, ведь так и не удосужились
разобраться, а дела-то всего на десять минут). Как там ни называй лопату,
она лопатой и останется. В общем, будем вести наблюдения лишь за одним
коттеджем, за тем, в котором по воле случая собрались наши герои. Или
наоборот - они стали нашими героями как раз потому, что собрались в одном
коттедже? Признаемся, что в нашем писательском досье заведены тысячи
карточек на участников тех событий, но как этим бесценным материалом
распорядиться - ума не приложим. До чего же нелегко управлять ладьей
повествования в безбрежном море человеческого материала! Как непросто ярким
штрихом высветить характер героя, подноготную его поступков и всякое
прочее, что отличает художественную прозу от свидетельских показаний! В
который уже раз созревает в наших душах неотвязное желание отложить перья и
зачехлить машинки, бросить свое поганое ремесло и заняться какой-нибудь
остродефицитной деятельностью - мыло, что ли, варить или пиво. Но нельзя,
не дано нам такого права. История не простит. Так что продолжим, стиснув
зубы, наш рассказ, а гигантский массив материалов, оставленный за бортом,
скрепя сердце сдадим в архив.
Кстати, в какой? Куда нести исписанные мелким почерком блокноты,
тщательно разложенные по папкам справки, письма, объяснительные записки,
проездные билеты, авансовые отчеты, газетные вырезки, ресторанные счета,
накладные, квитанции, доверенности и многое прочее? В ИМЛ или в ИМЛИ, в ЦПА
или ЦА МО, в ЦГАЛИ или ЦГАНХ? Подскажите, читатель!
10
Трудовые ресурсы, привлеченные в зону сосредоточения1, как уже
говорилось, представляли собою по преимуществу мужские трудовые ресурсы. На
то и был расчет: сирены древние и нынешние воздействуют на извечные,
изначально заложенные в особях мужского пола психофизиологические
механизмы, побуждающие нас тосковать вечерами, ходить на танцы и в
дискотеки, подавать объявления в отделы знакомств местных газет, ежедневно
бриться или аккуратно подстригать бороды, освежаться одеколоном "Шанс",
покупать джинсы по несусветной цене и совершать иные, здравым смыслом не
объяснимые поступки, а также испытывать томление от запаха сирени, пения
Аллы Пугачевой и ритмических строк с созвучными концевыми слогами. Одним
словом, в зоне сосредоточения (в дальнейшем для краткости будем звать ее
просто зоной) собрались в основном мужчины. В основном - но не
исключительно.
В доставшемся нам волею судьбы коттедже женщин было двое. Верочка не
могла бросить Сережу, а Клавдия Михайловна завлечена была в зону никак не
физиологическими мотивами, скорее социальными: вдосталь настоявшись в своей
жизни в очередях, она привыкла двигаться куда все и оставаться где все.
Пока не выйдут и не скажут: больше ничего не будет, можете расходиться.
Верочку и Клавдию Михайловну устроили на нарах за цветастой
занавеской. Неудивительно, что в их уголке, по-домашнему уютном, собрались
после вечерней поверки наши герои. С утра им предстояло выйти на работы -
кому куда, по состоявшемуся уже распределению. Алеша как студент молочного
техникума был направлен на молокозавод; туда же, памятуя о своих недавних
связях, напросился и бухгалтер-ревизор Вилнис. Семена Семеновича отрядили
на завод ЖБИ, остальных - на земляные работы в район Великих Прудов.
Вячеслава хотели вернуть в постылое КБ, но он прознал, что Елена будет петь
на прудах, и добился, чтобы его послали на земляные работы. Вот она, наша
молодежь, она своего всегда добьется! Борис Взгорский, напротив, на пруды
не рвался, он устроился заведующим красным уголком в своем коттедже с
возложением обязанностей выдавать под расписку шашки и письменные
принадлежности. Это было правильное решение, потому что Борис Взгорский
находился ближе к вершинам культуры, чем его товарищи по спальным местам.
До отбоя еще оставалось время, свет в коттедже не гасили. Уютно сиделось
нашим героям за занавесочкой. Борис Взгорский раздобыл картишки и показывал
Верочке фокусы. Вилнис, человек бывалый, рассказывал потрясающие
воображение истории, каких у каждого бухгалтера-ревизора найдется
предостаточно. Клавдия Михайловна вздыхала: надо же, какие деньжищи по
свету гуляют. Когда рассказчик делал паузу, откуда-то издалека доносился
нежный голос:
Посох у входа оставь и сними свою обувь, о путник!
Ужин с нами вкусив, можешь на ложе возлечь.
Счастлив ли ты, наконец? Так расслабь же усталые члены
В зоне нашей уютной, прибежище мирном твоем...
Тут некоторые обитатели мирного прибежища, из тех, кто помоложе,
вскакивали и рвались к дверям коттеджа, но вскоре по настоянию охраны и под
ее надзором возвращались. И правильно: люди собрались здесь работать и
расслаблять члены, а не шляться затемно.
Клавдия Михайловна, покидая окончательно рынок, прихватила с собой
немного картошки. Она испекла ее на угольях, что тлели в железной печурке в
дальнем конце коттеджа. Перекатывая в ладонях горячую картофелину, Семен
Семенович поучал Алешу:
- Ничего, парень, теперь при деле будешь. Это тебе не по книжкам
молочную технологию постигать. Всё рабочие руки создают. Вот такие руки,
смотри. - И он совал Алеше под нос толстые пятерни.- А книжки - да зачем
они тебе? Что они знают, книжники эти? Толку от них чуть, один гонор да
пыль в глаза...
Клавдия Михайловна согласно кивала головой и думала, что Семен
Семенович мужик правильный, не то что ее прижимистый домосед Алевтин
Иванович. Сережа с Верочкой не разделяли взглядов Семена Семеныча, но в
спор не вступали, а Борис Взгорский и Вилнис даже не прислушивались, потому
что затеяли свой интеллигентский разговор: ах, Дастин Хоффман! ах, Буба
Кикабидзе!
Странное дело, всего несколько часов эти люди и еще несколько тысяч
собранных в зоне строили какие-то планы, куда-то спешили, а тут словно
забыли обо всем и зажили так, будто нет для них на свете другого места. Вот
уж верно все рассчитал знаток человеческой души, дальновидный товарищ Н.,
чье истинное имя, право, теперь не лукавим, Ненюхайло. На слух и на вид не
особенно благозвучно, потому и скрывали мы его до поры до времени. Но
хватит, время такое, что и неказистую правду надобно в глаза говорить. Да,
фамилия товарища Н.- Неплевайло. Так и запишите себе в блокнотик.
Некрасиво, но как уж есть: Недоверяйло, и дело с концом.
Забыли трудовые ресурсы о своем, начисто забыли, а если кто-то из
трудящихся, добровольно, просим заметить, добровольно взявшихся помочь
Н-ской области выйти из прорыва, вспоминал об отложенных делах, если на
секунду отвлекался от действительности и уходил мыслями в прошлое, сразу же
в его настороженные уши, словно воздух в прохудившуюся вакуумную камеру,
проникала сладкая, успокаивающая душу песнь:
Прочь отгони от себя жизни минувшей виденья,
Праздные воспоминанья пусть не тревожат тебя.
В мирной обители сей успокоится дух твой мятежный,
И полноводной рекою тихая жизнь потечет.
Кто это пел? Елена, Дорида, Гегемона? Не разобрать уже в поздний
вечерний час. Но касалась эта песнь потаенной струны и уносила праздные
воспоминанья, и угасал мятежный дух, и не вспоминалось более, кто куда
держал путь и что кому было нужно, и хорошо становилось на душе и дремотно.
Вскоре в коттеджах притушили свет, все разбрелись по спальным местам и
быстро заснули. Спали, как дети, без сновидений. Сирен тоже увезли на отдых
- день выдался тяжелый, на ужин они получили в профилактории двойную порцию
икры, взгромоздились на насесты, их жаркие в дневное время очи
затуманились, головки склонились набок, и задремали Елена, Дорида и
Гегемона. Уснули в своих постелях работники аппарата, приняв кто таблетку
радедорма, а кто рюмку-другую коньяка. Товарищ Н. надел шелковую пижаму и
домашние очки, внимательно прочитал передовую областной газеты и тоже лег в
постель. На соседней кровати, через полированную тумбочку светлого дерева,
почти неслышно дышала во сне с легким посвистом супруга Мария Афанасьевна.
С нежностью смотрел на нее товарищ Н., но усталость и дремота уже
завладевали его крупным, сильным еще телом. Погружаясь в сон, он с
сожалением и печалью подумал о том, как редко людям его круга по занятости
и многообразию дел доводится ласкать своих верных подруг, как им, подругам,
и, в частности, Марии Афанасьевне, нелегко жить обделенными супружеской
лаской, но как твердо следуют они избранному пути, не жалуются, не ропщут,
понимая высокое предназначение своих мужей и, в частности, его, товарища
Н., высокое предназначение. Тут можно бы написать, что такой была последняя
перед отходом ко сну мысль товарища Н., но тогда мы погрешили бы против
истины ради красного словца. О подругах, о ласках предпоследняя была мысль,
а последняя - о деле: надо с утра проконтролировать, создан ли на
предприятиях города фронт работ для дополнительных трудовых ресурсов, выдан
ли инструмент, какая ожидается по наметкам производительность... Слово
"труда", неотъемлемую часть этой экономической категории, товарищ Н. не
додумал. Он заснул. Последним из руководителей города и области.
Но не дремали часовые на вышках вокруг зоны сосредоточения трудовых
ресурсов, не смыкали глаз дежурные на областном радио. Выполняя приказ, они
денно и нощно давали в эфир сладкие песни сирен, записанные на пленку.
Жители города, и области вольны были на ночь выключать радио в своих
квартирах, но в зоне сосредоточения и на несколько километров в округе
репродукторы не отключались. Когда из коттеджа выскакивал по своим делам
сонный его обитатель, он непременно слышал негромкий нежный голос:
Отдых заслуженный твой да ничто не нарушит отныне.
На тюфяке полосатом спи, не зная забот.
Если ж возникнет нужда и настанет час облегчиться -
Сделай что надо скорей и в объятья Морфея вернись...
И обитатель коттеджа возвращался, ежась от ночной прохлады, к
освещенной прожектором двери, на ощупь находил не остывшее еще ложе и
засыпал умиротворенный. Сны о прошедшем не мучили его. Хорошо потрудилась
под руководством товарища Н. и его ближайших сотрудников группа
спецназначения во главе со Степаном Сильвестровичем Рейсмусом, которому
приданы были лучшие части местных писательских соединений. Можете не
сомневаться: сирены пели не что попало, не с чьего-нибудь, а с их
проверенного голоса. Творческой интеллигенции необходимо твердое идейное
руководство, против этой истины не попрешь.
Поутру заколотило, зазвенело, забилось железо о рельс - побудка.
Бодрые, отдохнувшие, умылись обитатели коттеджей, с аппетитом поели каши
ячневой, дробленой, выпили чаю из алюминиевых кружек, построились в колонны
и пошли на работу. Нежно пела им со своего насеста Прекрасная Елена, да
так, что каждому казалось, будто ее песня - для него одного, не для кого-то
еще. Так заворожила она конструктора третьей категории Вячеслава, что он
как вкопанный встал на плацу, мешая движению колонны, и стоял там, пока
распорядитель в костюме и с красной повязкой на рукаве не подтолкнул его
энергично в спину. Вячеслав занял свое место в строю и двинулся вместе со
всеми за ворота, но все оглядывался и оглядывался - и тогда даже, когда не
было больше видно милой головки над автомобильной платформой и только
слышался усиленный динамиками чарующий голос:
Друг мой! Лопату возьми или даже носилки ручные,
Илистый грунт подымай из глубин Великих Прудов.
К вечеру день подойдет, бригадир сочтет кубометры -
Кто хорошо поработал, тот и лучше поест.
Конструктор третьей категории, обладатель красного диплома Вячеслав
шире расправил широкие спортивные плечи, надежнее примостил на одном из них
лопату штыковую вверх штыком и твердо стал печатать шаг. Не пропитания
ради, не за почет и славу, а только под чарами сиреньих голосов - или
только одного из них, голоса Елены, дочери Ипполита? Даже не оглядываясь по
сторонам, он почувствовал, что справа от него и слева, впереди и сзади люди
подтянулись, поступь их слилась в едином ритме, и не надо было никого
тыкать под ребра. Быстрее пошла колонна, чтобы поскорее вонзить в
податливый прудовый грунт заточенные клинки лихих черенковых лопат.
Нам часто доводилось слышать неумные, вредные разговоры о том, что,
дескать, трудовой энтузиазм в чистом виде, не подкрепленный жирными кусками
материальной заинтересованности, есть выдумка, не имеющая отношения к
экономическим реалиям. Вздор! Мы, с первого дня эксперимента находившиеся в
самом его горниле, то есть в кабинете товарища Н. и прилегающих к нему
служебных помещениях, мы свидетельствуем, что трудовой энтузиазм,
разбуженный пением Елены, Дориды и Гегемоны, стал созидательной силой. В
кабинет товарища Н., как на командный пункт наступающей армии, стали
поступать донесения о кубометрах вынутого грунта, тоннах молока и молочных
продуктов, о бетонных блоках и штуках текстиля, а также об изделиях номер
семнадцать-эм, согласно номенклатуре предприятия АГ-518. И если ткани
оказались линялыми, блоки - с недовложением цемента, а гектолитры разлитой
по молочным бутылкам жидкости имели нездоровый синеватый оттенок, то это
все следует отнести к издержкам первого шага. Знаете, сколько физики
раскручивают свой циклотрон, чтобы вмазать наконец ядром по ядру? Но уж
если вмажут, если предъявят документы и надежных свидетелей, то все: гром
победы раздавайся.
Ах, этот радостный угар первых побед! Тут как на войне: противник смят
и отброшен, на плечах неприятеля войска врываются в населенные пункты, с
ходу форсируют водные преграды и, оставляя за собой рассеянные вражеские
группировки, неумолимо движутся вперед. Растянуты коммуникации? Потом
подтянем. Давно не подвозили горячую пищу? Потом накормим. На каком-то
участке фронта неприятель зубами вгрызся в землю и не хочет отходить? Потом
уничтожим. А пока - только вперед!..
К середине дня поступила сводка с молокозавода: кончилось сырье.
Коровы дали все что могли в конкретных, исторически сложившихся условиях.
"Не сметь останавливать производство! - кричал в телефонную трубку товарищ
Н. - Партбилет положишь на стол! Молока нет? Не маленький, сам знаешь, что
делать. Не знаешь? Разбавляй! Чем разбавлять? Водой, мать твою так,
водой... Люди ждут молока, дети ждут молока, а ты не знаешь, чем
разбавлять? Какой еще, к матери, ГОСТ? Пиши временные условия. Вечером
слушаем тебя на бюро..." И - хрясь телефонную трубку на рычаг.
После обеда позвонили с Великих Прудов: фронт земляных работ, с
опережением графика продвигавшийся в заданном направлении, совершенно
неожиданно и в полном противоречии с проектом вышел на скальный грунт.
"Рвать!" - приказал товарищ Неунывайло, и над Великими Прудами загрохотали
взрывы. Кого-то засыпало. Раненых перевязывали на месте, и все, кто мог еще
держать в руках носилки, возвращались в строй. Большие сражения не
обходятся без жертв. Главное, что линия фронта, затормозившая было у
скального грунта, вновь покатилась вперед.
Стоп. Нет, это мы не о фронте работ в районе Великих Прудов. Это мы по
поводу собственных писаний. Увлекшись изложением героических событий,
заразившись энтузиазмом их участников, мы потеряли бдительность и бездумно
залепили в текст полную фамилию товарища Н., что, поверьте, не входило в
планы, да и кто бы такое позволил нам, скромным бытописателям тех огненных
дней? Но слово произнесено, а такое - это совсем не воробей. Неунывайло -
вы видите в этом имени хоть что-нибудь воробьиное? Напротив, налицо
редкостный этимологический феномен: товарищ Н. и впрямь никогда не
поддавался унынию, ему были чужды пессимизм, нытье, колебания.
...Есть крохотные бытовые черточки, которыми жива настоящая
литература: стакан крепчайшего чая на столе командарма, наполеоновская
походная кровать, мягкие сапоги и короткая гнутая трубка - ну, вы знаете,
что мы имеем в виду. Мы тоже нашли такую черточку и спешим познакомить с
нею читателя: ни товарищ Н., ни ближайшие его сподвижники не обедали в
первый день эксперимента. Миловидные девушки в белых фартучках разносили по
кабинетам бутерброды с чем Бог послал, все кушали на своих рабочих местах,
и никто не роптал, понимая необходимость жертвовать малым во имя великого.
Кстати, о великом. На Великих Прудах тоже обедали прямо на рабочих местах.
Подтянули походные кухни, раздали хлеб, плеснули каждому супу - по черпаку
в миску. Поели люди, подкрепились - и за работу. Потому что в конечном
счете самое главное для нас не что-то там этакое, не абстрактные посулы, не
всякая разлюли-малина, а производительность труда.
11
Теперь, когда наша история близится к концу, всякому читателю должно
быть абсолютно ясно, что пишется она вовсе не как производственная проза -
хотя и отвергаемый некоторыми, но объективно очень нужный литературный
жанр,- а скорее как проза историческая, может быть, даже
нравственно-историческая или нравственно-бытописательная; трудно уложить
полет мысли в прокрустово ложе жанра. Во всяком случае - ни слова больше о
трудовых буднях и праздниках, о закрытии дневных норм, о передовиках и
отстающих (были, увы, и такие), о технологии земляных работ,
молокопродуктов и железобетона, не говоря уже о продукции предприятия
АГ-518, о которой мы и сами имеем смутное представление,- нам бы только
довершить начатое, досказать в общих чертах историю выдающегося
эксперимента по сиренизации Несуглинья, одобренного суровой, но
справедливой Москвой и блестяще проведенного аппаратом, который долгие годы
возглавлял товарищ Н. Вон какая длинная фраза вышла - зато одним махом мы
сформулировали стоящие перед нами задачи и отмели неоправданные ожидания
некоторых представителей нашего, самого читающего в мире народа.
Вот уж действительно - самый читающий народ. Что для него ни издай,
каким тиражом ни запузырь - все равно раскупят и прочтут. А не прочтут, так
все равно раскупят - надо же на что-то деньги тратить, зря, что ли, их
печатают (это равно относится как к деньгам, так и к книгам). Но
справедливо и обратное: то, что не издают, все равно читают. Скажем, еще
очень плохо и недостаточными тиражами издают у нас произведения авторов
этих строк, однако куда ни приедешь - в тот же город Н. на читательскую
конференцию или в Сочи на ежегодный слет любителей бытовой прозы,- всюду
просят автографы. Или возьмем путевые заметки старого грека, который,
говорят, к тому же был и слепым, но, несмотря на это, натолкнул товарища Н.
на блестящую идею. Грека тоже плохо издают. Если бы мы его книгу увидели,
то обязательно купили бы.
Наш самый читающий в мире народ в первые же дни эксперимента, узнав по
кратким газетным сообщениям, а больше из быстро распространявшихся по
Несуглинью слухов о сиренах, неведомо где раздобыл писания слепца и
размножил каким-то способом, хотя все множительные аппараты в Н-ской
области, как, впрочем, и во всех других, спрятаны были в комнатах за
железными дверями и опечатаны пломбами.
А прочитав описанную греком историю, люди быстро смекнули, как
уберечься от притягательной силы сиреньего пения.
Пилоты и штурманы-радисты, едва самолет входил в воздушное
пространство Н-ской области, переходили на запасные частоты, недоступные
н-скому радиовещанию. На автотранспорте все оказалось еще проще: подними
стекла в окнах да покрепче пристегнись сам и пристегни ремнями своих
пассажиров, как это и предписано правилами Госавтоинспекции. Уже на второй
день эксперимента на автодорогах города и области бились, извивались в
привязных ремнях, силясь освободиться и броситься на зов Елены, Дориды и
Гегемоны, тысячи людей. Но ремни были крепки, на все протяжение области
хватало их запаса прочности. А уйдя за пределы слышимости, путники могли и
отстегнуться. Сложнее обстояло дело на железнодорожном транспорте, где
ремни пока не предусмотрены. Но и тут выход был найден в произведениях
слепого старца: пассажиры стали затыкать и залеплять свои уши во время
остановок на станции Н.-Пассажирская. Кто пользовался в этих целях пчелиным
воском, кто приладил стеариновые свечи и лыжные мази, кто - аптечные
затычки. А молодые люди нацепляли наушники и, цинично посмеиваясь, слушали
совсем не сладкие, а грубые и вызывающие песни зарубежных и доморощенных
горе-рок-певцов.
Ответственные лица, которым доверено у нас решать, что, когда и кому
следует читать - а такое регулирование просто необходимо для самого
читающего в мире народа, без него неизбежно наступят читательская анархия,
вакханалия, разгул библиофильского вольнодумства,- эти ответственные лица
приняли единственно верное в сложившихся обстоятельствах решение: ставшие
объективно вредными произведения грека, место рождения которого оспаривают
семь городов, изъяли в библиотеках из общего доступа и перевели в спецхран.
Ну-ка, вслушайтесь: специальное хранение - это что-то расплывчатое,
мягкотелое, а усеченные и соединенные вместе два эти слова звучат неумолимо
и строго, как хруст сапог по брусчатой мостовой. Спецхран - это такое
место, где собраны книги, которые не то чтобы вообще нельзя читать, а не
следует читать кому ни попадя. Чтобы проникнуть в спецхран, надо получить
разрешение, однако если ты человек нелегкомысленный, надежный, проверенный,
если спецхранимая книга требуется тебе не просто так, а для
государственного дела, если ты не станешь пересказывать прочитанное каждому
встречному и поперечному, ты непременно и в свой срок это разрешение
получишь. И тогда читай - не хочу. Вот что такое спецхран, если кто не
знает.
В городе Н. и во многих других городах Несуглинья сказочки слепого
грека перевели в спецхран довольно быстро, но, должно быть, все-таки
опоздали на несколько часов. Сами понимаете, указания не на крыльях летают,
пока передадут, примут, зарегистрируют, направят куда следует... И
крохотное это опоздание, в другом деле ничего не значащее, обернулось
политической ошибкой: самые читающие в мире граждане получили информацию о
том, как уберечь себя от сиреньих песен.
Если же говорить начистоту - а мы с читателем другого разговора не
признаем,- то не стоило и затевать всю эту волынку со спецхраном. И не
такие секреты просачиваются. К тому же городу Н., как выяснилось, с головой
хватило трудовых ресурсов, привлеченных в первый же день эксперимента. С
сырьем на городских предприятиях дела все равно обстояли неважно, ткацкие
станки ломались что ни день, для железобетона не завезли арматуру, так и не
было решено, в каком направлении копать каналы, по которым потекут
неизвестно чьи воды, и только предприятие АГ-518, худо-бедно, как ему и
положено, получало свое довольствие. И если бы на приманку Елены, Дориды и
Гегемоны клюнули новые проезжие ресурсы, это лишь прибавило бы товарищу Н.
новую головную боль. А хватало и старой. Конечно, до безработицы не дошло
бы, такой проблемы у нас нет, и для лишнего миллиона занятие придумают, но
ведь придумывать надо...
Печатая эти строки в четыре пальца, авторы буквально ерзают на своих
просиженных стульях. Отчего? От нетерпения, от чего же еще. Не терпится нам
узнать, когда наконец искушенный читатель отложит в сторону книжку, когда
он оторвет глаза от строчек, чтобы задать нам каверзные вопросы. Если
тысячи проезжих быстренько сообразили, как избежать сиреньей ловушки,
почему же тогда в эту ловушку угодившие не воспользовались древнегреческим
приемом, столь хорошо себя зарекомендовавшим? Отчего не залили себе уши
воском и не дунули, сверкая пятками, восвояси? Разве они не плоть от плоти
читающего народа? Неужто среди них не нашлось ни одного, кто читал раньше
эту самую греческую книжку?
Плоть от плоти. Нашлись и читавшие. Некоторые даже знали имя автора и
краткую биографию героя - того самого, который велел команде залить уши
воском, а себя привязать к корабельной мачте, чтобы все услышать, но не
поддаться призывному пению.
А не нашлось бы таких умников, какой-нибудь Говбиндер обязательно бы
протрепался.
Вездесущий пенсионер Евсей Савельевич Говбиндер зачастил в зону со
своим фокстерьером Выбросом с первого же дня эксперимента. Делать ему там
было абсолютно нечего, и никто бы его туда и не пустил: в пионерский лагерь
- и то посторонних не пускают. Но хитроумный пенсионер придумал трюк почище
греческого. Всем обитателям коттеджей выдали одинаковые, почти новые и, мы
бы сказали, очень удобные ватные фуфайки и брюки, у которых есть
официальное название "ватный трус" - емкий, запоминающийся термин. И на
правый рукав каждой фуфайки был нашит особый знак - изящный голубой ромб с
темным силуэтом полуженщины-полуптицы. Нашивочка эта и служила документом,
по которому пропускали в зону. В конце концов, не давать же каждому
служебное удостоверение в пухлых красных корочках или контрамарки, как в
театре. Зона вам не театр.
И вот этот самый Говбиндер купил себе телогрейку, нашил на нее голубой
ромб и стал шастать в зону, как к себе домой. Придет - и не уходит, пока
его силой не выставят. Мало того, что он вечно путался под ногами - и на
построениях, и во время отдыха в коттеджах, и на общих работах,- мало того,
что фокстерьер Выброс без причины облаивал ни в чем не повинных работников,
поддерживающих общественный порядок в зоне сосредоточения, и порвал одному
из них форменные брюки от костюма, всего этого мало. Говбиндер собирал
вокруг себя людей и нес всякую ахинею, наподобие того, что сосредоточенные
трудовые ресурсы должны бороться за свои права и требовать улучшения
бытовых условий. Чистейшей воды демагогия: условия в зоне, как мы знаем,
были вполне приличными - чистое белье, раз в неделю помывка в бане,
трехразовое питание. Конечно, определенная неустроенность имела место, но
можно ли требовать каких-то особых, тепличных условий, когда решаются
судьбы города и всей области?
А Говбиндер нес и нес свою околесицу; повторять неудобно.
Деликатничали с этим человеком, ограничивались выдворением из зоны и
устными предупреждениями, а зря. Именно он стал призывать жителей зоны
сосредоточения, а также всех энчан, залеплять уши воском. То ли сам
додумался, то ли был подучен доцентом Рейсмусом, прежде человеком неизменно
лояльным, даже консультировавшим, если помните, самого товарища Н., но
теперь впавшим чуть ли не в диссидентство, и все из-за того, что писания
древнегреческого старца перевели, видите ли, в спецхран! Ох уж эти
интеллигенты; сколько волка ни корми, он все в лес смотрит - это о них
сказано, не иначе.
Мы ждали от вас каверзного вопроса, не дождались, сами его задали,
сами и ответили. Действительно, все знали, что для обретения свободы
следует залепить уши воском. Но где он, этот воск? Вот в чем вопрос
вопросов.
И тут - внимание, слушайте все! - мы открываем наконец жгучую тайну
нашего повествования. Пожалуйста, вспомните, а не сможете, так не
поленитесь перечитать, как товарищ Н. отдавал руководству энского промторга
распоряжение изъять из продажи некий товар отнюдь не повышенного спроса. Мы
еще сравнили это распоряжение с тихим гроссмейстерским ходом, который
сначала вызывает недоумение зрителей и непонимание специалистов, но потом,
в решающей стадии шахматной партии, на ее переломе, на переходе из
запутанного миттельшпиля в кристально ясный эндшпиль решает ее судьбу.
Теперь, когда мы вплотную подошли к переломному моменту нашей
хозяйственно-экономической партии, мы обязаны не общими словами, а
предельно точно обозначить провидческий ход гроссмейстера Н. - простите за
невольную оговорку, товарища Н. Что же велел он тогда изъять из небогатых
запасов энских промтоварных магазинов? Совершенно верно: воск, а также
свечи, пластилин и все прочее, чем можно затыкать уши, в том числе мастику
для натирки полов - хотя и пахнет не очень приятно, но эта публика и не на
такое пойдет, лишь бы уйти в бега.
И вот, когда противник был уже готов сделать спасительный, как ему
казалось, ход - изолировать свои органы слуха от сладких песен Елены,
Дориды и Гегемоны,- он обнаружил, что хода этого у него нет. И сдал
безнадежную партию.
12
Потянулись долгие трудовые будни. Работы на объектах, в том числе и на
самом важном, у Великих Прудов, шли ни шатко ни валко. Сладкие песни сирен
закрепляли и держали в узде трудовые ресурсы, но не могли повысить ни на
йоту производительность труда, фондоотдачу и другие плановые показатели.
Возникла легковесная идея прибегнуть к материальному стимулированию -
скажем, давать передовикам талоны на право пользования ларьком. Но товарищ
Н., посоветовавшись с ближайшими помощниками, отверг эту идею как
противоречащую условиям эксперимента, а высказавшему ее работнику аппарата,
из столичных умников-экономистов, публично врезали на ближайшем
партхозактиве.
Из столицы тем временем пришли новые, усовершенствованные формы
отчетности, специально для инвалютного эксперимента. Москву интересовало
все - и загрузка сирен, и отдача от пения в стоимостном и натуральном
выражении. Последний пасаж при поверхностном чтении обнаруживает некоторую
фривольную двусмысленность, однако авторы решительно протестуют против
легковесного прочтения их повести; а намеки можно обнаружить где угодно,
если очень постараться. Инстанции, наделенные правом контроля, требовали,
чтобы за потраченную валюту и приличные порции икры на завтрак Елена,
Дорида и Гегемона пели от восхода до заката, поддерживая трудовой порыв. Те
в свою очередь заявляли, что ни одна девушка их профессии не допустит таких
нагрузок на голосовые связки, и пригрозили забастовкой. Бастуйте, сказали
им, сколько душе угодно, будем крутить ваши песни в записи на пленку.
Крутите, сказали сирены, но с той поры, как вы подключились к Женевской
конвенции, вам этот крутеж встанет в инвалютную копеечку. ("Что еще за
конвенция?" - поинтересовался товарищ Н. Ему объяснили - мол, с семьдесят
третьего года просто так, без спросу, воровать у заграницы ничего нельзя,
во всяком случае, в открытую - авторское право, международный суд и все
такое. "Едрена карета",- сказал товарищ Н.)
Впрочем, ни та, ни другая сторона не были заинтересованы ни в
расторжении договора, ни в международном суде. Наши руководящие организации
планировали эксперимент расширять, для чего личное присутствие сирен -
особенно Елены - было необходимо: российскому человеку если не потрогать,
так хоть посмотреть. Сирены же привыкли к пайку и тихому житью в
пансионате, им вовсе не светило возвращаться к скудным сицилийским рационам
и постоянной угрозе безработицы. Сошлись на восьмичасовом рабочем дне и
пенье под фонограмму, как то принято у наших певцов и певиц, берегущих свой
голос для нашего народа, самого слушающего в мире.
Поскольку и в городе, и на желдорвокзале дел больше не было, сирены
пели только в зоне и на работах, пели по очереди, в три смены. Елена в
свободное время читала книжки и брала уроки сольфеджио, а Дорида с
Гегемоной ходили на колхозный рынок, как в клуб, и пели там для народа,
задаром. К ним привыкли. Добрые колхозники из местных подкармливали их
медом, творожком и черноплодной рябиной, а приезжие южане - фруктами и
грецким орехом. Но более всего Дорида и Гегемона пристрастились к семечкам.
Вокруг их насестов все было засыпано лузгой. Директор рынка и дежурные
милиционеры пытались сделать сиренам замечание, но те громко отвечали
крепким словцом под шумное одобрение торгующего люда. Дорида и Гегемона
заметно расширили свой лексикон в специфическом рыночном направлении. Так,
Дорида спела однажды к случаю:
Если тебя, покупатель, цены пугают на рынке,
Не по карману тебе туши животных и злаки,-
Можешь катиться в горторг, где дерьмо продают по дешевке,
Или же к матери той, каковую видали мы там-то и там-то.
Это единственная из цитированных нами строф, в которой пришлось
сделать редакторскую правку для соблюдения литературных приличий.
Народу же бойкий язык Дориды и Гегемоны нравился. И когда
представители экстремистского крыла объединения "Пращур" устроили возле
насеста митинг с антимасонскими лозунгами, требуя выслать сирен и иже с
ними на их историческую родину и привлечь взамен отечественных жар-птиц, то
получили от рыночной публики решительный отпор: ну и что с того, что
внешность масонская, вы послушайте, как говорят - по-нашему говорят. Сирены
в подтверждение произнесли нараспев несколько слов. С той поры их оставили
в покое, звали уважительно Дорида Вакховна и Гегемона Гефестовна.
Пристыженные пращуровцы покинули поле сражения и перебазировались к
кинотеатру "Иллюзион", требуя сорвать маски с тех, кто дал кинотеатру
постыдное зарубежное имя.
Что же касается очаровательной Елены, дивной Елены, Прекрасной Елены,
то даже самые подозрительные пращуровцы не смогли заподозрить ее в
причастности к тайным или явным злокозненным организациям. Они смотрели на
нее и, простите, балдели. И было от чего. Как хороша была она, как
изысканна в выражениях! Елена тоже день ото дня совершенствовала свой
русский язык, однако впитывала в себя слова и выражения только чистые,
благородные; самому взыскательному редактору в олову бы не пришло поправить
хоть что-нибудь в ее безукоризненных строфах. И семечек она в рот не брала.
Елена старалась попасть на работу в дневную смену, чтобы почаще бывать
у Великих Прудов, на свежем воздухе. Ее личико слегка загорело - и, надо
признаться, загар ей шел не меньше, чем томная бледность. Конечно,
руководителям работ не очень-то нравилось, что рабочая сила, побросав
лопаты и носилки, толпится вокруг насеста. Но, признаться, особой нужды в
высоких темпах уже не было: грунта вынули вон сколько, пруды углубили, а
куда копать дальше - к Амуру или к Миссисипи,- указаний не поступало. Да и
поклонники, наглядевшись и наслушавшись, начали постепенно расходиться,
потому что Елена была равно мила со всеми и никому не выказывала
предпочтения. А в наш скоростной век на долгие ухаживания времени нету, и
на короткие-то не всегда хватает.
Вскоре у насеста Елены остались два самых верных ее поклонника -
Климентий и Вячеслав.
Линии их поведения разнились заметно. Климентий, истинный сын своего
выдающегося отца, был храбр в словах и активен в действиях. Он говорил
рискованные комплименты, делал недвусмысленные намеки и несколько раз
пытался погладить нежные перья и то, что над перьями, за что, впрочем,
немедленно получал увесистые шлепки крылом. Елена при этом не переставала
кокетливо улыбаться, демонстрируя таким образом высокое профессиональное
мастерство, но в то же время со всей определенностью давала понять, что
руки распускать не позволит. Гордая была девушка, хотя родом из небогатых
мест, что между Сциллой и Харибдой.
Вячеслав, напротив, был застенчив и робок. Нам было мучительно видеть,
как он тает на глазах от неразделенной любви, и мы, вспоминая собственные
юные годы, скромный опыт тех далеких и незабываемых лет, несколько раз
порывались дать Вячеславу совет - набраться храбрости и, к примеру, в один
прекрасный день обнять свою избранницу за плечи, не нахально как-нибудь, не
облапить, что присуще скорее Климентию, а бережно заключить в объятия.
Однако, поразмыслив, воздержались, ибо каждый должен ковать свое счастье
самостоятельно, без подсказок.
Должно быть, на родине Елены, в Сцилло-Харибдском регионе, хватает
своих, местных нахалов, охочих распускать руки, а таких, как Вячеслав,
раз-два и обчелся. Оттого в его присутствии Елена становилась серьезной и
задумчивой и бросала на Вячеслава долгие взгляды из-под своих
средиземноморских ресниц. Заметив это, ходок Климентий взъярился и стал
искать ссоры с соперником.
Как-то вечером, незадолго до отбоя, Климентий и Вячеслав сшивались
возле Еленина насеста. Рабочий день у Елены закончился, за ней уже приехала
из профилактория машина, но юная сирена отчего-то медлила и задумчиво
покачивалась на жердочке, напевая вполголоса что-то печальное на своем
языке. Вдруг ни с того ни с сего она взъерошилась, резким движением
выдернула большое перо из крыла и швырнула наземь.
- Вот что, мальчики,- сказала она раздраженно.- Не надоело вам тут
кружить? Ни к чему все это. Прощайте. Бай-бай. Чао.
С этими словами Елена перепорхнула в кузов грузовика и уехала не
оглядываясь. Едва за машиной закрылись ворота зоны, как Климентий и
Вячеслав бросились к перу, лежавшему на вытоптанной земле, и стали
ожесточенно за него сражаться. Наше неискушенное в спортивной тематике перо
вряд ли даст представление об этой схватке, тут требуется настоящий,
большой талант специального корреспондента газеты "Советский спорт". В
калейдоскопе атак и защит мелькали приемы классической и вольной борьбы,
дзюдо и каратэ, таиландского бокса и перуанской икувале, сенегальской
комбу-гомбу и маорийской тнтву, эскимосской ыканарети и древнегреческой
борьбы на перевязях. Климентий поначалу теснил соперника - благодаря
лечебному питанию в отчем доме он был крепче и тяжелее, однако Вячеслав не
уступал без боя ни пяди земли на подступах к перу. Вскоре выяснилось, что
он подвижнее соперника и что несколько тяжеловесный Климентий запаздывает в
постановке блоков катаки-цуки в ответ на резкие тао-дзу Вячеслава.
Зрители обступили бойцов и ждали исхода поединка. Вячеслав только что
провел серию резких тык-рубалов из тайного арсенала древней полинезийской
мапуамапубу, которая в последние годы была особенно популярна в
добровольной народной дружине города Н. (Вячеслав регулярно выходил на
дежурства, хотя и без всякой к тому охоты, Климентий же взял освобождение
по состоянию здоровья с диагнозом "вегетодистония".) Не поспевая за
соперником, а может быть, из-за этой самой вегетодистонии, Климентий
разорвал дистанцию и, угрюмо отдуваясь, готовился прямолинейно, как бык на
корриде, броситься на ненавистного врага. И в этот момент Вячеслав
неожиданно для всех в прыжке распластался на земле, дотянулся пальцами до
заветного пера и крепко зажал его в левой ладони. Климентий уже мчался на
него, набирая скорость, но Вячеслав сгруппировался, сделал кувырок и твердо
встал в классическую кхмерскую стойку сувонг. С диким криком: "Ну, погоди,
козел вонючий!" - Климентий сделал выпад, но промахнулся и оказался спиной
к неприятелю. Зрители затаили дыханье.
Выждав, когда противник повернется к нему лицом, Вячеслав разжал левую
руку, бросил взгляд на перо своей избранницы и с протяжным, нарастающим по
мощи победным криком "гла-анц!" выбросил раскрытую ладонь правой руки в
сторону Климентия.
Климентий рухнул наземь.
Среди зрителей, которые следили за поединком, были, конечно,
сотрудники охраны общественного порядка в зоне сосредоточения трудовых
ресурсов. Отчего же они не вмешивались в ход поединка? Оттого, что были
уверены в конечной победе Климентия. Зная крутой нрав товарищей Н., как
отца, так и сына, а также их боевой дух, они не сомневались в исходе
схватки. И напрасно. Все, без исключения все, надо подвергать сомнению,
кроме, быть может, самого главного, что сомнению не подлежит.
Сотрудники подняли Климентия, отряхнули пыль с джинсов и для видимости
придерживали его, пока он, всхлипывая, кричал: "Отдай перо, не то хуже
будет!" - и действительно, Вячеславу стало хуже, поскольку человек десять
из охраны, мешая друг другу, навалились на него, потащили к коттеджу и
затолкали в тамбур. Там он и лежал, обессиленный, пока о него не
споткнулась ходившая с чайником по воду Клавдия Михайловна.
Вячеслава перенесли на нары. Семен Семенович сунул ему под голову свою
телогрейку, Алеша сходил за иодом, Верочка с Сережей смазали его боевые
царапины. Вячеслав лежал молча, он чувствовал себя никому не нужным,
поглаживал тайком теплое пушистое перо и время от времени тихо вздыхал.
- Будет тебе, старик, - тяжелым актерским баритоном рокотал у него над
ухом Борис Взгорский. - Было бы из-за чего! Претендента ты отделал, а на
Елене твоей свет клином не сошелся. У нас в труппе, знаешь ли, есть одна
штучка...
Вилнис же, напротив, выговаривал Вячеславу:
- Не могу понять, когда интеллигентные молодые люди бьются, как
дикари, из-за какой-то юбки!
- Тем более что на даме, как я понимаю, никакой юбки и не было, -
ерничал Борис Взгорский, привыкший в кругу столичных актеров и актрис нести
и не такое.
- Оставьте мальца в покое! - сердилась Клавдия Михайловна.- Вот
выберемся отсюда, поедем в Ефимьево, подыщем тебе девку - работящую, в
теле, не чета этой крале в перьях. У меня есть одна на примете - гладкая и
в хозяйстве понимает.
- Как же, выберешься отсюда, - возражал Клавдии Михайловне Семен
Семенович и прислушивался к сладкой песне, которая, несмотря на поздний
час, доносилась снаружи. Динамик не отключали и ночью, только малость
приглушали звук.
- Что значит не выберемся? - раздражался Вилнис. - По-вашему, мне до
конца жизни разбавленное молоко по бутылкам разливать? Я в Москву писать
буду!
- Пиши, писатель,- отвечал ему Семен Семенович.- В Москве только твоих
писем и ждут. Туда вся страна пишет, а оттуда песни одни, вроде этой.
- А правда, домой ужас как хочется, - сказал наивный мечтатель студент
Алеша.- Придешь себе вечером из молочного техникума и делай что хочешь. И
постель мягкая, и телевизор, и на танцы можно пойти.
Все помолчали, и каждый подумал, что бы он хотел делать, придя домой
вечером.
- Только бы до машины моей добраться,- мечтательно сказал Борис
Взгорский, - и двинули бы по домам. Знаешь что, поехали в Москву. Я бы с
дороги позвонил Гуревичу, он сообразит насчет бани, мы тебя в момент на
ноги поставим.
- Знаем мы эти бани московские, знаем ваших гуревичей-шмулевичей. В
нашу ефимьевскую бы, попариться с кваском...
- Хватит вам о банях! - Это уже Вилнис. - Вы, Семен Семенович, среди
нас, кажется, единственный представитель правящего класса. Неужели вы не
можете найти выход из положения?
- Ну, ты даешь! - уклончиво ответил Семен Семенович и стал скручивать
козью ножку.
- Пожалуйста, не курите при больном, - вступила в разговор Верочка. -
Лучше все вместе подумаем, чем заткнуть уши. Если бы хоть вата была...
- Вата не годится,- сказал Сережа.- Я ставил на себе эксперимент. Вата
не обеспечивает надежной звукоизоляции. Сирены прошибают любой материал из
тех, которые мы можем достать.
- Кроме воска, ничто не годится, - вставил Алеша.
- А воск в торговле отсутствует, - сказал Вилнис, - следовательно,
нечего травить душу себе и другим.
- Слушайте, родненькие! - встрепенулась Клавдия Михайловна.- Насчет
души я совсем позабыла, вот память проклятая. Будто на торговле свет клином
сошелся. Будет нам воск, завтра же будет.
- Говорите яснее,- попросил Взгорский.- Что это за намеки о душе и при
чем здесь торговля?
Клавдия Михайловна сказала яснее, и Взгорский, профессионально раскрыв
объятья, заключил в них бывшую огородницу и торговку картофелем, а ныне
добровольную пленницу великого энского эксперимента.
Наутро Клавдия Михайловна, сославшись на ломоту в спине, осталась в
зоне. Товарищи из охраны посмотрели на это сквозь пальцы. В последнее время
они не проявляли былого рвения, ибо фронт работ в районе Великих Прудов
сузился до таких пределов, что привлеченные трудовые ресурсы только мешали
друг другу, толпясь с лопатами на глиняном пятачке, от которого - решения
из центра так и не поступило - неизвестно было, куда двигаться: на восток
или на запад.
Пошептав что-то на дорожку, Клавдия Михайловна повязала черный платок
и тихо выскользнула из зоны. Полевой дорогой она пошла в направлении города
Н. и полчаса спустя подошла к холму на окраине, где стояла старая церковь с
колокольней, с которой по праздникам разносился по окрестностям
однообразный звон, напоминавший энчанам о частичной потере музыкальных и
некоторых прочих традиций.
В церкви было сумеречно и тихо. Батюшка не допустил трансляции в храме
сиреньих песен. Перед началом эксперимента к нему приезжали наделенные
полномочиями товарищи и предлагали установить радиоточки, но получили
вежливый отказ на том основании, что церковь, во-первых, отделена от
государства, а во-вторых, языческие песнопения несовместимы с верой,
которую исповедуют прихожане. Не найдя аргументов, представители города
отбыли ни с чем.
Клавдия Михайловна, памятуя о душе, перекрестилась раз и другой,
купила тонких желтых свечей, одну поставила перед Николой-угодником,
оберегающим в странствиях, остальные завернула в платочек и направилась в
зону. К обеду как раз и обернулась.
О, неподчиненная правилам Минторга и командам местных властей вольная
церковная купля и продажа! Как же не учел сего обстоятельства, малой этой
малости товарищ Н., как прошел мимо! Ну, не мог, предположим, изъять из
храма свечи, опасаясь плеснуть воды на мельницу наших идейных недругов - им
только дай про свободу совести поболтать; но уж оцепление вокруг церкви
достало бы ума выставить. Ан нет! Запамятовал, из головы вон. А ведь,
казалось бы, должен помнить всякую мелочь, не зря его предки передали ему
вместе с твердым характером и подсознательным чувством нового, передового,
можно сказать, вручили ему по наследству свою гордую фамилию Незабывайло. А
товарищ Н. взял да и забыл. Вот беда. С кем не бывает.
И никто теперь не мог помочь ему, ни главный писатель области, ни
цикавый завотделом промышленности, ни родной сын Климентий, ни жена Мария
Афанасьевна, ни директор завода ЖБИ. А раз так, то расстанемся с ними
решительно и навсегда, все равно от них никакого толку.
13
После вечерней переклички и отбоя поплыл над нарами густой храп
привлеченных трудовых ресурсов.
У женщин за занавесочкой Вилнис зажег одну из свечей, и в колышущемся
язычке пламени Борис Взгорский оплавил наломанные из свечей ушные затычки,
чтобы мягче садились в устье, слухового прохода. Каждый приладил затычки
себе по уху. Стараясь не шуметь, выбрались из коттеджа. Охрана, давно
растерявшая бдительность, где-то дремала, песни сирен сквозь добротный
церковный воск не пробивались. На бетонную стену накинули самодельную
лестницу, нарезанную из свитого лозунгового кумача, и в наступившей лично
для них тишине выбрались из зоны.
Как, однако, наблюдательны бывали древние авторы, в том числе
греческой национальности! Подобно тому как Одиссею и его команде
расхотелось причаливать к скалам, едва они перестали улавливать чутким
матросским слухом нежное пенье, так и наших героев уже не тянуло оставаться
в зоне, и ноги сами несли их к городу, через площадь, мимо темных домов,
мимо каланчи и клумбы на главном газоне города - к колхозному рынку, к тому
шоссе, где Борис Взгорский бросил свой автомобиль ВАЗ-2105 (с двигателем от
"шестерки") и надеялся там же его найти. Они шли быстро, не оглядываясь,
только Вячеслав время от времени останавливался, трепетной рукой лез в
нагрудный карман, нащупывал перо и с тоской обращал взор в ту сторону, где
в бывшем профилактории химиков располагалась тихая сиренья обитель. Борис
Взгорский строго оборачивался на отставшего товарища, жестом как бы
поправлял в ушах затычки и взмахом руки приказывал Вячеславу следовать за
собой.
Вот и освещенная луной жемчужно-серая лента дороги, вот и одинокое
транспортное средство на обочине. Взгорский бросился к своей машине.
Если бы рядом находился человек, способный воспринимать звуки внешнего
мира, он услышал бы достаточно громкие восклицания, едва ли проводимые даже
через нынешнюю, излишне мягкую цензуру. Это Борис Взгорский обнаруживал
пропажи. Исчезли: дорожный саквояж, стереофонический магнитофон, две бутыли
чачи, журнал "Дружба народов" № 7 и сценарий про чекистов, расписанный по
ролям. Но - уймитесь, Борис! - машина была на ходу и завелась без хлопот.
Пока прогревался, мирно урча, двигатель "шестерки", Борис Взгорский
распихивал пассажиров в тесном салоне: тучного Вилниса вперед, рядом с
собой, на заднее сиденье - Семена Семеновича, Алешу и Сережу, к ним на
колени - Верочку и Клавдию Михайловну.
Постойте, однако, все ли в машине? Так и есть, недоглядели.
- Ах! - закричала Верочка, тыча пальцем в заднее стекло.- Вячеслав!
Где Вячеслав?
Все обернулись. Устремив взор куда-то вдаль - можно предположить, что
к громкоговорителю на фонарном столбе,- Вячеслав выковыривал из ушей
кусочки воска.
- Остановись, сынок! - закричала Клавдия Михайловна, не слыша
собственного голоса. Алеша и Взгорский выскочили из машины и бросились к
Вячеславу.
Но было поздно. Сиреньи голоса вновь поймали его в свои сети. Вячеслав
извивался, пытаясь ухватиться за багажник и задние крылья легковушки, его
рот был раскрыт в мучительном крике. Если бы они могли что-то услышать, то
услышали бы душераздирающую мольбу:
- Привяжите меня к бамперу!
И тут же могучая сила оторвала его от машины, перебросила через
обочину и погнала в сторону города. Растаял в придорожной тени, канул во
тьму добровольный узник неразделенной любви.
Когда они отъехали от города на несколько километров, Взгорский
показал что-то Вилнису. Тот понял, закивал головой и запустил себе в ухо
довольно толстый мизинец, перетянутый серебрянным массивным перстнем.
Поковырял в ухе, не без труда извлек затычку, повертел головой влево и
вправо, вынул вторую затычку, настороженно вслушался и, расплывшись в
улыбке, кивнул головой - можно. Взгорский притормозил и жестом показал
своим пассажирам, что странная полоса в их жизни завершилась, что отныне
каждый волен поступать так, как ему заблагорассудится, и слушать то, что
ему хочется слушать.
С обеих сторон дорогу обступал лес. Взгорский заглушил двигатель, все
вытащили воск из ушей - и ничего, ровным счетом ничего в мире не
изменилось.
В ночном лесу стояла тишина.
14
Вернемся в город и, дабы не обременять вас долгими описаниями,
прибегнем к емкому сравнению.
Подобно тому как тоненький ручеек, нашедший щель в бетонном теле
плотины, превращается вскоре в могучий поток, сметающий все на своем пути,
так и бегство наших героев стало началом всеобщего бегства, массового
исхода или, как назвало это явление энское радио,- "коллективного
оставления трудовыми ресурсами бывших районов их сосредоточения".
Чутко улавливающий веяния времени товарищ Н. устным распоряжением
наложил вето на слово "зона". Вернее говоря, он произнес "налагаю эмбарго",
но подчиненные поняли его как следует. Умеет товарищ Н. работать с кадрами,
воспитывать в них самостоятельность!
Слово "зона" с той поры в городе Н. и его окрестностях не
употребляется ни в каких смыслах, и когда товарищ Н. незадолго до отъезда в
Центр открывал межобластной съезд землепашцев, он сказал в приветственном
обращении: "В наших краях, товарищи, в нашей Несуглинной, так сказать,
ограниченной территории..." И все его правильно поняли.
Эксперимент был завершен, итоги его, никем не подведенные, нам
неизвестны.
На этом, выполнив свой гражданский и литературный долг, мы могли бы с
чистой совестью поставить точку. Однако повременим немного и оттянем наше
прощанье на несколько абзацев.
Мы достаточно скромны, чтобы не трубить о своем таланте, если таковой
имеется; оставим это критикам, если таковые найдутся. Но начитанность наша,
согласитесь, вне всяких сомнений. Из прочитанного мы вынесли, в частности,
что историко-литературный труд, охватывающий широкий круг лиц и событий,
должен быть завершен эпилогом. Например: судьба героев в дальнейшем
сложилась счастливо. Или как-то иначе. Ведь каждому же интересно, что было
потом, некоторые только ради этого и читают.
Эпилог
Перво-наперво, понятное дело, о судьбе товарища Н. Не раз и не два,
отдавая ему должное, мы упоминали, что он пошел на повышение, хотя в первое
время после завершения эксперимента были у него небольшие неприятности, но
все обошлось, такими людьми у нас не бросаются, и теперь товарищ Н. залетел
так высоко, что и задрав голову не увидишь. Тут самое время назвать
истинное имя товарища Н., которое мы берегли до эпилога, лукаво подсовывая
читателю всякие ложные и подложные имена, можно сказать, псевдонимы. Так
вот, настоящая его фамилия Неумейло. Если бы наш рассказ не подходил к
концу, вполне возможно, что пришлось бы рано или поздно назвать последнюю и
единственно верную фамилию товарища Н., самую что ни на есть настоящую. Но
поздно. Пусть все остается как есть.
Областной аппарат удалось сохранить в неприкосновенности, а возглавил
его твердый руководитель с широким кругозором и фамилией, которая,
естественно, также начинается на букву "Н". Хороших традиций не так уж
много, их надо бережно сохранять.
Само собой разумеется, что Мария Афанасьевна поехала в Москву вместе с
супругом, такие женщины своих мужей не бросают ни в радости, ни в печали.
Климентий тоже отправился в Москву, где закончил учебное заведение. Теперь
он работает в аппарате экономического советника одной из развивающихся
стран, названной в честь какой-то части тела экзотического животного -
кажется, Берег Страусиного Яйца. Или нет, Земля Носорожьего Уха; надо бы
заглянуть в географический атлас. Благодаря экономическим советам Климентия
эта страна, населенная маленьким, но свободолюбивым народом, развивается
хорошими темпами в нужном направлении.
Евсей Савельевич Говбиндер по-прежнему полон энергии и суется не в
свои дела, но времена меняются, и его побивают каменьями существенно реже,
чем раньше.
Семен Семенович и Алеша... Вот напасть! Мы же с них, можно сказать,
начали, вроде бы прочили их в главные герои и потом, чтобы не совсем
потерять их из виду, время от времени давали понять намеком, фразой,
словечком, что помним о наших вагонных попутчиках, вот, мол, еще немного -
и займемся ими вплотную. Не успели! Простите нас, люди! А теперь уже
поздно, закругляться пора.
Поэтому скоренько.
Доцент Рейсмус принялся за новую и новейшую сиренологию, опубликовал с
дюжину статей и написал докторскую диссертацию.
Верочка и Сережа лечат больных и в диагнозах, по мере возможности, не
ошибаются.
Бухгалтер-ревизор Вилнис в рот не берет спиртного.
Борис Взгорский недурно сыграл роль чекиста. За ее исполнение он
получил именную премию республиканского комитета. А в театре-студии "У
Ильинских ворот" он показал зрителям новую интерпретацию "Гамлета", не
забыв, по своему обыкновению, внести в текст Принца Датского свое, личное,
выстраданное. В известном вам, возможно, монологе он произносит: "Быть или
ну его - вот, я вам доложу, проблема!" Его хорошо принимают зрители. Много
цветов под занавес.
О сиренах. Оставшись не у дел, Дорида и Гегемона отправились домой и
где-то на скале между бывшей Сциллой и бывшей Харибдой вернулись к прежнему
занятию: пением завлекают к себе моряков. Дорида ходит по старинке нагишом,
а Гегемона так привыкла к розовому лифчику, что, уезжая на родину,
прихватила с собой дюжину-другую и носит, не снимая. Там у них, говорят, с
нижним бельем неплохо, но такого товара, как у нас, не сыскать.
Обе дамы и до поездки в Н. были не первой молодости, а после
нервотрепки на чужбине несколько сдали, погрузнели, поблекли. Но когда
месяц-другой поболтаешься в открытом море... Матросня во всем мире
одинакова, и наша не исключение, как бы ни пыжились судовые замполиты. Это
мы пишем с полной симпатией к советским и иностранным морякам, у которых
сирены пользуются большой популярностью. Иногда Дорида Вакховна и Гегемона
Гефестовна, завидев красный флаг на гюйсе, поют и на русском языке. Сами мы
не слышали, но нам рассказывали наши туристы, совершавшие круиз по
Средиземному морю.
А вот Елена, дочь Ипполита, навсегда связала свою судьбу с городом Н.
Ее часто можно встретить на энском колхозном рынке, где она покупает
картофель и другие корнеплоды у Клавдии Михайловны или ее супруга Алевтина
Ивановича. Работает Елена Ипполитовна в городской филармонии, выступает с
сольными концертами на предприятиях. Пела она и на молокозаводе, и на
заводе ЖБИ, и перед тружениками предприятия АГ-518. Голос у нее по-прежнему
хорош, репертуар разнообразный - старинные русские романсы, неаполитанские
песни, произведения советских композиторов. Елена Ипполитовна замужем. Ее
муж, Вячеслав, тоже прилично зарабатывает. Недавно у них родился первенец.
Вот вам единственная неразгаданная загадка в этой реалистической
повести: как появился на свет малыш? Из яйца? Или обычным способом? Хорошо
бы спросить, да, знаете, как-то неловко. В свое время не поинтересовались,
а теперь ради такой пустяковины мотаться в Н. и обратно...
Когда попадете в город Н.- сами и спросите.
15
Нет такого закона, что за эпилогом больше ничего не должно следовать.
Как правило - не должно. Но в отдельных случаях можно. А в исключительных -
даже нужно.
Наш случай вы сразу и безоговорочно сочтете исключительным, как только
узнаете о жгучей тайне, скрываемой нами до сей поры. Но время настало.
Знайте же: нет и не было никакого города Н.! И реки Энки не было! И
н-ского завода ЖБИ! И товарища Н. не было! Не бы-ло ни-че-го! Все изменено
до неузнаваемости из высших государственных соображений.
Но теперь, когда можно, а порой даже нужно, мы раскроем перед вами, а
также перед всеми другими отечественными и зарубежными читателями самое
сокровенное. Гласность - так до конца. Без изъятий и недоговоренностей.
Будь что будет.
Значит, так.
Не было и нет города Н., речки Энки, завода, тов. Н. и прочая, и
прочая.
Был город М. на реке Эмке. И завод называли Эмским Краснознаменным
заводом ЖБИ. И возглавлял Эмскую область не кто иной, как тов. М., чью
подлинную фамилию мы, несмотря на гласность и отсутствие запретных тем,
раскрыть не смеем. И не Амур и Миссисипи значились на картах эмских
землеустроителей, а Лена и Амазонка. И не "Иллюзион" называется там
кинотеатр, который на главной площади возле пожарной каланчи, а "Синема". И
не Климентием зовут сына тов. М., а Лаврентием. И не в Африке он работает,
а в Латинской Америке. И хек в эмских магазинах бывает регулярно, и
Вайнтраубова пуделя зовут не Выброс, а Выхлоп.
Но все остальное - чистая правда.
1 Полностью так: "Зона сосредоточения дополнительных трудовых ресурсов
города Н. и одноименной области" (см. Сборник решений и постановлений
н-ских организаций, т. VII, с. 18).- Авт.
Музей человека. Фантастические повести и рассказы. Составители В. Т.
Бабенко, В. Л. Гопман. - М.: Всесоюзный центр кино и телевидения для детей
и юношества, 1990. - 350 с.
Стр. 111-190.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 01.08.2003 12:06