Вениамин Каверин.

     Пятый странник

     ПРЕДИСЛОВИЕ

   Я говорю не в укор и не в осуждение: я -- человек из  глины.

Точнее: я хочу слепить человека из глины.

   4-го   декабря   1921  года,  я  сделал  это  необыкновенное

открытие, которое несомненно будет иметь  огромное  влияние  на

всю   мою   последующую   жизнь.   Убедившись   в   совершенной

непреложности странного случая, я пытался исследовать  причины,

которыми он был вызван и пришел к следующим результатам:

   Я  не  был  рожден  человеком  из глины и стал таковым очень

недавно, повидимому в октябре прошлого года,  или  около  того.

Здесь  было  бы  уместно напомнить старинную еврейскую легенду,

которая  дает  нам  несколько  весьма   рациональных   советов,

касающихся  того, каким образом оживить человека, сделанного из

глины. Мне известно  также,  что  многие  раввины,  нуждаясь  в

добросовестном служке синагоги, делали себе человека из глины и

оживляли его, пользуясь упомянутыми советами.

   Кроме  того, я бы мог рассказать о том, что в одном из самых

прекрасных  городов  Российского  государства,  живут  и  часто

встречаются  десять человек, которые и не подозревают даже, что

они сделаны из самой лучшей глины. Но я этого не скажу, потому,

что я скромен и молчалив по природе. Прошли века, прежде, чем я

родился, и пройдут века, после того, как я умру.

   Если бы остальные  четыре  странника  могли  сказать  то  же

самое, то пятый не написал бы столь странного предисловия.

   Вечер  наступает, куклы готовы к представлению, все на своих

местах.

   Внимание!

   Занавес поднимается.

                            Посвящается Серапионовым Братьям.

      * Глава I *

     1

   -- Любезные сограждане! Я --  рыжего  цвета.  Вы  не  должны

сомневаться в том, что я -- рыжего цвета.

   И точно: клок ярко-рыжих волос торчал из-под колпака.

   --  Более  того:  я  умен,  я  красноречив, я умею ходить по

канату.  У  меня  есть   Пикельгеринг,   любезные   сограждане,

Пикельгеринг,  знаток в схоластической философии и самая лучшая

кукла из всех, которые вам когда-либо приходилось видеть.

   Пикельгеринг  высунулся  из-под  ситцевого  полога,   мигнул

бубенчиком и поклонился с необыкновенным достоинством.

   --   Словом   я   --   самое  достопримечательное  на  обоих

полушариях, а что касается моих полушарий,  то  они-то  и  есть

самое во мне примечательное.

   Полушария  показались  было из-под раздвинутых занавесок, но

как бы устыдясь столь обширного  общества  вновь  скрылись  под

приветливую сень полога.

   --  Но  я буду краток. Я не хочу надолго задерживать на себе

ваше благородное  внимание.  Позднее  время  не  позволяет  мне

развернуть в пространной речи природные мои дарования. Любезные

сограждане! Я -- шарлатан!

   И  тут рыжий клок с некоторым упорством пронзил отсыревший в

погребе воздух.

   Мастеровые:  кузнецы,  кровельщики,   стекольщики,   портные

закройщики и портные, кладущие заплаты на старое платье, купцы,

матросы  и  веселые  девушки в одеждах голубых и синих с желтой

лентой в волосах, указывающей на их ремесло  --  все  смешалось

между  узкими  столами в веселую и дымную массу. За стойкой, на

огромной бочке  сидела  хозяйка  и  она  отличалась  от  своего

сиденья только цветом лица. Оно было кирпичного цвета.

   Особняком от всех в дальнем углу сидела докторская тога.

   --   Благородный   герцог  Пикельгеринг  вздыхает  по  своей

возлюбленной герцогине, -- закричал шарлатан.

   Пикельгеринг сел и принялся вздыхать с треском.

   -- Не извольте беспокоиться, --  продолжал  шарлатан,  --  у

него  немного  испортилась  пружина. Однако, судя по гороскопу,

составленному     знаменитым,     неподражаемым      астрологом

Лангшнейдериусом, ему суждена долгая и счастливая жизнь.

   Организм  его  крепок  и  вынослив,  ибо  он сделан мастером

Лангедоком из  Шверина,  а  куклам  мастера  Лангедока  суждено

бессмертие.  Но  ныне печаль по упомянутой герцогине заставляет

его проливать горчайшие слезы.

   И точно: благородный герцог проливал слезы, но почему-то  не

из  того  места, откуда они по всем естественным законам должны

были бы проливаться.

   -- Освальд Швериндох -- схоласт -- ты жив, или ты уже  умер,

--  говорил  с  горечью  человек  в докторской тоге, -- если ты

умер, то отправляйся на кладбище, если же ты еще жив, то что ты

делаешь в этом грязном трактире?

   -- Я пьян, -- отвечал он сам себе с  некоторым  достоинством

-- я пьян, пивной стакан в моих руках, а колба в моем кармане.

   Под  привычными  шарлатановыми руками герцогиня с величайшей

охотой изменила  благородному  супругу,  заболела,  как  и  он,

испорченной  пружиной  и  призвала  к  себе  почтенного доктора

маленького роста, но зато с огромной бутылкой в руках.

   Тогда   Пикельгеринг    очнулся    от    своей    бесплодной

мечтательности    и    под   неустанным   наблюдением   умелого

руководителя с грозным видом приблизился  к  виновной  супруге.

Виновная  супруга  встала  на колени, склонила голову и покорно

ожидала решения своей участи. Шарлатан решил ее  участь,  вытер

пот со лба и закричал...

   -- Любезные сограждане, представленье кончается.

   Потом  отошел  в  сторону,  потянул  за  веревку  и ситцевые

занавески скрыли  под  собой  дальнейшие  приключения  грозного

Пикельгеринга и злосчастной супруги.

   -- Гомункулюс, -- говорил схоласт, хлопая себя по карману --

ты меня слышишь, Гомункулюс. Ага, ты не слышишь меня, мерзавец,

ты не слышишь меня, я тебя выдумал, а ты мертв!

   Шарлатан сложил свои куклы и подошел к стойке.

   --  Хозяйка,  --  сказал  он, -- сегодня последний день моей

работы. Наступает ночь, я устал,  и  ты  должна  угостить  меня

пивом.

   Одна бочка кивнула головой с благожелательством, а из другой

шарлатан проворно нацедил себе кружку пива.

   Человек  в докторской тоге оторвался от предмета, который он

созерцал с горечью, и пошатываясь подошел к нему.

   -- Любезный друг, -- сказал он негромко, -- все бренно,  все

пройдет и на свете нет ничего вечного.

   --  Не смею противоречить, -- отвечал шарлатан, -- хотя и не

имею возможности проверить ваше проникновенное заключенье.

   Тога уселась напротив него и некоторое время они пили молча.

   -- Дорогой шарлатан, -- снова заговорил человек в тоге, -- я

не сомневаюсь, что вам известно мое имя и мое звание, ибо я  --

Освальд Швериндох, ученый схоласт, и я выдумал Гомункулюса.

   --  Мой  дед  катопромант Вирнебург, -- отвечал шарлатан, --

научил меня многим фокусам и если вам угодно...

   -- Не то, -- промолвил схоласт, -- не то. Гомункулюс сидит в

колбе, колба в моем кармане, но я  несчастный  человек,  потому

что он -- мертв как дерево.

   --  Если  вам угодно, -- продолжал шарлатан, -- я вскрою вас

ланцетом и совершенно безболезненно удалю из вашей души мучащее

вас несчастье.

   -- Пойми, -- сказал схоласт, --  пойми,  он  не  оживает.  Я

сделал  его,  я его выдумал, я потратил на него всю мою жизнь и

теперь он не хочет оправдать возложенных на него ожиданий.

   Кабачок пустел. Мастеровые  покидали  его  парами,  одна  за

другой.  Слуги  гасили  свечи,  а хозяйка зевала раз за разом с

хрипеньем и легким свистом.

   -- Гомункулюс, -- с задумчивостью повторил шарлатан,  --  не

могу   ли,   я   сударь,  попросить  вас  показать  мне  вашего

Гомункулюса?

   -- Вот он, --  сказал  схоласт  и  вынул  колбу  из  заднего

кармана тоги.

   Точно:  за  тонкой  стенкой  стекла,  в  какой-то прозрачной

жидкости плавал  маленький,  голенький  человечек  с  закрытыми

глазами  и  с  полной  безмятежностью  во  всех  органах  тела.

Шарлатан взял его в руки, разглядел и с осторожностью  поставил

на стол.

   --  Herr  Швериндох,  --  начал  он  с некоторым волнением в

голосе, -- вы ищете средства оживить вашего Гомункулюса?

   -- Так, -- отвечал схоласт, -- я ищу его. Это точно.

   -- Я же ищу нечто другое.  Нечто  необычайное  и  в  высокой

степени благородное.

   Докторская  тога  уставилась  лицом  в  рыжий  клок и начала

внимательно прислушиваться.

   -- Вы поймите меня, -- вскричал шарлатан. --  Во  мне  нашли

убежища  многие  достоинства,  и  я прошу вас выслушать меня со

вниманием.

   Схоласт слушал внимательно.

   -- Ночь близка,  свечи  гаснут,  все  разошлись,  и  я  буду

краток.   Мой  дед  катопромант,  геомант  и  некромант  Генрих

Вирнебург перед своим таинственным исчезновением, призвал  меня

к себе и нарек своим единственным преемником и продолжателем. В

моих  руках,  согласно  этому  завещанию,  сосредоточилась  вся

власть черной, желтой, белой, синей, красной, голубой и зеленой

магии.

   Он вытащил огромную трубку,  набил  ее  табаком,  закурил  и

продолжал:

   --  Но  я  был  одарен  этой силой с одним условием: всю мою

жизнь я не  должен  был  касаться  ни  одной  женщины.  И  вот,

любезный ученый, и вот мне исполнилось 18 лет.

   Лицо его искривилось при этих словах, как будто он проглотил

что-либо очень горькое, а рыжий клок пронзил воздух с особенным

упорством.

   --  Все  бренно,  -- сказал схоласт, -- все минет, ничему не

суждено бессмертие.

   -- Не смею противоречить, -- с охотой отвечал  шарлатан,  --

но  именно  тогда  и  случилось  некоторое  печальное  событие,

которое  навсегда  или  почти  навсегда  уничтожило  все  силы,

которыми меня одарил Генрих Вирнебург.

   Вскоре затем, глубокой ночью ко мне явилась тень моего деда,

которая пообещала возвратить мне потерянное под новым условием.

Под  новым  условием,  дорогой  схоласт,  и  это  то  условие и

заставляет меня бродить из города в город с куклами  и  в  этом

шутовском одеяньи. Я должен найти ослиный помет.

   -- Ослиный помет?

   Хмель  мигом выскочил из головы схоласта и, хромая побежал к

двери. Там он поежился немного, как бы  не  желая  выходить  на

холодный воздух, наконец скользнул в щелку и исчез.

   Схоласт переспросил с изумленьем:

   -- Ослиный помет?

   -- Да, сударь, но не простой ослиный помет, который мы можем

видеть   ежедневно,   а  ослиный  помет  из  золота,  усыпанный

драгоценными камнями. Я купил осла, чудесного осла; я ежедневно

слежу за некоторыми, необходимыми с его стороны  испражненьями,

и ничего. Ничего, сударь, ничего и ничего не вижу.

   Лампы  погасли.  Поздняя  ночь разогнала всех посетителей. И

даже бочка, сидевшая за прилавком, покинула насиженное место  и

покатилась к двери.

   --  Пора,  -- сказал шарлатан, поднимаясь, -- завтра утром я

отправлюсь далее.

   -- Искать ослиный помет?

   -- Да, -- с некоторой грустью в голосе ответил шарлатан,  --

да, ослиный помет.

   --  Все  бренно,  --  повторил  схоласт,  выходя  и  глубоко

задумавшись,  --  все  минет,  все  минет,  ничему  не  суждено

бессмертия.

     2

   -- Старая ведьма! Бочка с пивом, или лучше сказать бочка без

пива,  бочка  с  гнилой  водой,  пустая  бочка,  проснешься  ты

наконец, или нет?

   -- Я не проснусь, -- отвечала хозяйка,  --  я  не  проснусь,

рыжая кукла, я просыпаюсь позднее.

   --  Мой  осел ждет меня на дворе, он уже снаряжен, куклы мои

уложены. Ты мне  скажи  прямо:  проснешься  ты,  или  нет?  Или

точнее:  уплатишь ты мне деньги, или нет? Если да, то я подожду

немного. Если же нет, то я  ударю  тебя  коленом.  --  Выбирай,

старая ведьма, выбирай.

   -- Приходи за деньгами через час, -- отвечала хозяйка, -- не

буди  меня и не тревожь мой отдых. Моему истощенному телу нужно

краткое успокоение.

   -- Пусть каждая минута будет  занозой  в  твоих  пятках,  --

отвечал шарлатан.

   Он  постоял  еще минуту, а потом быстро побежал вниз, потому

что увидел, что мальчишки подобрались  к  его  ослу  с  длинной

хворостиной.

   Он  поймал одного и стал тягать за волосы. Мальчишка визжал,

шарлатан ругался, а осел поднял голову  и  с  явным  презреньем

поглядывал на расправу. Наконец, шарлатан закурил трубку, сел у

крыльца и задумался.

   --  Я  тощ,  --  сказал  он мысленно самому себе, -- сегодня

ночью служанка Луиза говорила мне, что у меня ноги  тонкие  как

вязальные   спицы   и   очень  холодный  живот.  Это  --  почти

необ'яснимо. Тонкость колен  еще  может  быть  об'яснена  худым

телосложением  и  высоким  ростом,  но как об'яснить холодность

живота. Но, с другой стороны, не ошиблась ли Луиза и не спутала

ли она меня с кем-нибудь другим?

   Он ощупал рукою живот и продолжал говорить себе мысленно.

   -- Я думаю, что если это и в самом деле так, то  мне  должен

помочь  шарлахбергер.  Сегодня  на ночь непременно нужно выпить

шарлахбергера. Но может быть всему виною то обстоятельство, что

у Луизы был слишком теплый живот?

   Он  неуспел  еще  решить  этого  в  высшей  степени  важного

вопроса,  как  в  ворота  прошла  докторская  тога  и, дойдя до

крыльца, остановилась перед ним.

   -- Вы уже  снарядили  вашего  осла,  любезный  шарлатан?  --

спросил схоласт.

   --  Это  так,  -- отвечал шарлатан, вставая, -- мой осел и я

сам готовы в путь.

   -- Чудесно, -- сказал ученый, -- я отправляюсь с вами.

   Шарлатан  принял  сосредоточенный  вид  и  поблагодарил   за

внимание.  Схоласт  потуже  закутался  в  тогу  и  ответствовал

благодарностью за готовность сопутствовать. Так  они  кланялись

друг  другу  до  тех  пор,  пока  хозяйка  не  вышла на крыльцо

посмотреть что случилось. Шарлатан  потребовал  у  нее  уплаты,

получил  деньги,  и  взобрался  на  осла. Он поехал к воротам в

сопровождении ученого, который шел рядом с  ним.  Но  когда  он

проезжал  под  воротами,  то заметил молодую девицу, загонявшую

кур в клети.

   -- Девица, -- крикнул он, -- не хочешь  ли  ты,  кроме  кур,

изловить петушка? У меня есть такой петушок, какого ты у других

не увидишь.

   И осел закричал отрывисто.

     3

   Они  странствовали  вместе  много  дней.  Шарлатан показывал

фокусы, а ученый давал ему уроки латыни. А по вечерам Швериндох

вынимал колбу и начинал с тяжкими вздохами рассматривать своего

Гомункулюса. И Гомункулюс  был  недвижим  по-прежнему  и  всеми

органами своего тела выражал полную беззаботность.

   Шарлатан же часто слезал с осла, поднимал ему хвост и глядел

с ожиданием и надеждой.

   После  долгого пути они пришли в город Вюртемберг голодные и

усталые.

     4

   --  Вюртембержцы,  --  кричал  шарлатан,  --   приветствуйте

шарлатана  Гансвурста,  его  осла и его оруженосца. Он -- самый

остроумный  шут  от  Кельна  до   Кенигсберга,   включая   сюда

прирейнскую  область,  его  осла  зовут философом Кунцом, а его

оруженосец из пакли.

   Они проехали городские ворота и сторож с  огромными  ключами

за  поясом тотчас побежал на площадь, сообщить о приезде нового

шута верхом на осле, с оруженосцем, сделанным из пакли.

   В  узких  вюртембержских  улицах  из  окон  высовывались  то

веселые  бородатые  лица  с трубками, то круглые, как дно бочки

рожи вюртембержских хозяек, то очаровательные  личики  девиц  в

белых чепцах с голубыми лентами.

   На площади огромная толпа мигом окружила их.

   --  Кузнецу -- железо, свечнику -- воск, -- кричал шарлатан,

-- кровельщику -- солома, а шарлатану  и  фигляру  --  кукол  и

вюртембержцев! Мы счастливо приехали, дорогой схоласт, в городе

ярмарка.

   И  точно:  в  Вюртемберге  была  ярмарка.  В  12 часов судьи

проехали по городу на городских конях, приняли у  стражи  ключи

от  города,  на обратном пути проверили часы на главном рынке и

вернулись в магистрат, чтобы избрать особого  бургомистра,  для

управления городом, во время ярмарки.

   В деревянных лавках торговали купцы городов и пригородов.

   --  Любезный  шарлатан,  -- отвечал схоласт, -- я держусь за

хвост вашего осла, чтобы не потерять вас, но мне кажется, что я

все-таки вас потеряю.

   -- Печнику -- кирпичей и глины,  --  кричал  шарлатан  диким

голосом.  --  Вюртембержцы  -- приветствуйте меня, я почтил вас

своим приездом.

   Пожилой бюргер сказал ему:

   -- Говори понятнее, шут. Здесь и без тебя много шуму. У  нас

уже есть один такой -- как ты, и он говорит смешнее и понятнее.

К тому же на шута ежегодно тратятся городские суммы.

   --  Каждому  свое,  --  отвечал  шарлатан,  -- лудильщику --

олово, оружейнику -- железо для шомполов, ворам  --  содержимое

ваших карманов. Бюргер, взгляни, где твои часы.

   В  это  время  воришка  стащил  часы  у пожилого бюргера. Он

бросился за ним, а шарлатан двинулся  далее,  раздвигая  толпу.

Швериндох  давно  уже  упустил  хвост  осла, а теперь, оттертый

толпой, потерял и самого шарлатана. Некоторое  время  он  видел

еще  рыжую  голову,  но  потом  потерял  и  ее и остался один в

незнакомом городе.

     5

   Наступила ночь. Усталый Гансвурст  ехал  на  своем  осле  по

окраинам   города.  Он  был  сыт  и  пьян,  но  хотел  спать  и

покачивался взад и вперед, как петля на готовой виселице.  Было

темно  вокруг, огни уже не горели в окнах. Иногда навстречу ему

попадались солдаты и слышалось бряцанье шпор и оружья.  Но  они

оставались  за ним, и вокруг снова темнота и безлюдье. Но вдруг

на повороте мелькнуло освещенное окно. Он очнулся от дремоты  и

поднял голову. Потом осторожно под'ехал к окну и встал на спине

осла на колени.

   На  высоком  столе,  усеянном  ретортами, колбами, трубками,

горел  зеленоватый  огонь.  Расплавленное  стекло  тянулось   и

свивалось   невиданными  фигурами  над  раскаленной  пластинкой

железа. Высокий человек в остроконечной шапке  и  длинной  тоге

склонялся  над  огнем  и  в лице его выражалось вниманье, самое

напряженное.

   -- Как, -- сказал шарлатан,  --  как  ученый  Швериндох  уже

нашел  себе пристанище в благородном городе Вюртемберге? Он уже

производит опыты. Быть может, он уже нашел и  средство  оживить

своего Гомункулюса?

   И Гансвурст постучал в окно.

   Остроконечный колпак принял вертикальное положенье.

   --  Схоласт,  --  крикнул шарлатан, -- отворите окно, я буду

очень рад снова увидеться с вами.

   -- Кто меня зовет, --  отвечал  схоласт,  приближая  лицо  к

стеклу, -- обойди угол, там дверь моего дома.

   -- Но куда я дену осла? -- возразил шарлатан, -- осел -- это

все мои надежды в будущем и настоящем.

   -- Значит, ты не житель нашего города, -- сказал Швериндох и

на этот  раз  лицо  его показалось шарлатану старше, -- в таком

случае привяжи осла к фонарю, а сам пройди туда, куда я  указал

тебе.

   Схоласт  отошел  от  окна  и  снова  склонился  под  зеленым

пламенем.

   -- Господи помилуй, -- бормотал шарлатан,  привязывая  осла,

-- он так возгордился, что не хочет уже узнавать старых друзей.

Но  откуда  взялся  этот чудесный дом у моего ученого? И почему

лицо его показалось мне таким старым? Я бродил по городу, шутил

и показывал фокусы, а он в это время купил дом,  кучу  бутылок,

свечи,  уже оживил, наверное, свою проклятую колбу и даже успел

состариться.

   Привязав осла, он подошел к двери, толкнул ее и  очутился  в

комнате, которую видел у окна.

   Швериндох   снял  свой  колпак,  потушил  зеленый  огонь  и,

опираясь на палку, поднялся к нему навстречу.

   -- Любезный схоласт, -- быстро заговорил  шарлатан,  --  все

бренно, все минет, ничему не суждено бессмертия.

   --  Да, -- отвечал схоласт, -- не смею противоречить. Ничему

не суждено бессмертия.

   -- А этот дом, -- говорил шарлатан, -- а эти  бутылки,  этот

колпак, эта комната -- они исчезнут, как дым.

   --  Исчезнут, -- отвечал схоласт, -- как исчезнем когда-либо

и мы сами.

   -- Так для чего же вы все это купили? -- продолжал шарлатан:

-- или вы сделали все это в ваших бутылках?

   -- Чужестранец, -- отвечал Швериндох, -- ты меня  удивляешь.

Ты говоришь со мною так, как будто, мы знакомы много лет. Между

тем я вижу тебя впервые.

   --  Впервые?  --  сказал  шарлатан  с обидой в голосе: -- мы

расстались сегодня днем. Нас разделила толпа на площади.

   -- Чужестранец, -- отвечал Швериндох, снова  --  я  не  имею

права не верить тебе, но ты меня удивляешь. Я видел много людей

на  своем  веку  и может быть ученые работы несколько осла били

мое зрение.

   --  Освальд  Швериндох,  ученый  схоласт,  --   начал   было

шарлатан,  подходя  к  нему  ближе,  --  нас разлучила толпа на

площади. Поглядите на моего осла. Неужели вы и его забыли?

   -- Как ты назвал меня? -- переспросил Швериндох  и  нахмурил

брови.  --  Ты  принял  меня за кого-то другого. Имя мое Иоганн

Фауст.

     6

   Наступила ночь. Схоласт усталый и  голодный  шел  по  пустым

улицам Вюртенберга.

   -- Гомункулюс, -- говорил он, похлопывая себя по карману, --

ты слышишь,  Гомункулюс  --  я  покинут,  я оставлен всеми. Мой

единственный друг -- это ты, и ты  никогда  не  покинешь  меня,

потому что я тебя выдумал.

   Он сел на тумбу и сказал мысленно:

   Навстречу мне целый вечер попадались бюргеры, что шествовали

с чрезвычайной  важностью.  Каждый из них имеет дома жену, а по

вечерам -- ужин. Но я не имею ни того, ни другого. Я --  ученый

баккалавр. Я -- maqister scholarium.

   Улица была темна и безлюдна.

   --  Доктор  Фауст, -- закричал вдруг, прямо перед ним голос,

-- что делаете вы, одни, поздней ночью, на улице города?

   Швериндох поднял голову. Никого не было вокруг?

   -- С вами произошла какая-то странная перемена, -- продолжал

голос, -- мне кажется, что на вашем благородном лице  несколько

разгладились морщины.

   --  Простите,  -- пробормотал огорченный Швериндох, -- прошу

прощения, повидимому мои  глаза  несколько  ослабли  от  ученых

занятий и я никого не различаю в темноте.

   --  Это  --  странно,  -- удивился голос, -- с каких пор вы,

дорогой учитель, перестали узнавать ваших добрых друзей?

   --  Друзей?  --  переспросил   Швериндох,   тщетно   пытаясь

разглядеть  что-либо  перед  собою,  --  осмелюсь  просить  вам

напомнить мне, где и когда мы с вами встречались?

   -- Право, -- с беспокойством продолжал  голос  --  право,  я

боюсь,  дорогой учитель, что чрезмерные занятия слишком утомили

вас. Не лучше  ли  вам  будет  отправиться  домой  и  отдохнуть

немного.

   --  Нет,  нет,  --  вскричал Швериндох, -- нет, нет, я прошу

раз'яснения. Где и когда мы с вами встречались и  почему  я  не

вижу вас?

   --  Извольте,  --  отвечал  голос  с обидой, -- извольте. Мы

встречались в вашем доме в Вюртемберге, и вы  знаете  меня  так

давно, что вероятно шутите, не узнавая.

   --  Непонятно,  -- отвечал Швериндох, -- непонятно. Назовите

мне ваше имя.

   -- Курт, сын стекольщика.

   -- Сын стекольщика, -- переспросил Швериндох, --  это  очень

странное имя.

   --  Доктор  -- вы нездоровы, -- сказал голос и на этот раз с

чрезвычайной решимостью, ночь  близится  к  концу  и  вам  пора

домой, доктор!

   С  этими  словами  схоласт почувствовал, как нечто осязаемое

схватило его под руки и повлекло по темным улицам Вюртемберга.

     7

   Шарлатан сидел против доктора Иоганна  Фауста  и  взирал  на

него с тайным почтением.

   В окно заглянул уже серый утренний свет.

   --  Сорок  лет  тому  назад,  -- заговорил доктор, -- старый

еврей из Лейпцига подарил мне белый порошок,  который  обладает

чудесной силой в нахождении философского камня.

   --  Осмелюсь вас спросить, -- сказал шарлатан очень тихо и с

некоторой  печальной  вежливостью,  --  для   чего   вы   ищете

филосфоский камень?

   -- Чужестранец, -- отвечал, оборотясь, доктор, -- ты получил

приют в моем жилище. Ты -- мой гость, но я прошу тебя не мешать

в моей работе.

   --  Простите,  --  промолвил  шарлатан,  --  но  среди  моих

немногих друзей есть некто Освальд Швериндох. Он ищет  средства

оживить  Гомункулюса,  и  я  подумал,  не одно и тоже ли служит

целью ваших стремлений.

   Доктор не отвечал ему. Подойдя к  столу,  он  собрал  пепел,

оставшийся на стекляной пластинке, смешал его с другим порошком

и  всыпал  полученную  смесь в реторту. Снова запылал маленький

горн и два пламени соединились в одно, раскаляя железо.

   -- Гомункулюс? -- сказал он, вспоминая о вопросе Гансвурста,

-- пустое, Гомункулюса выдумал я еще в молодых годах, и оживить

его -- невозможно.

   -- Вероятно, так же невозможно, -- пробормотал шарлатан,  --

как найти золотой помет от осла, усеянный драгоценными камнями.

   Он  умолк.  Голубая  жидкость  кипела  в  реторте, маленькие

пузырьки отделялись от нее и через стеклянную  трубку  выходили

под  прозрачный  колпак  и  оседали  на  его стенках блестящими

каплями.

   -- Работай при восходе солнца, -- снова сказал Фауст и снова

более себе, нежели своему  собеседнику,  --  с  запада  иди  на

север,  туда,  где  полная  луна.  Он  был  уже  в  моих руках,

философский камень.

   Но шарлатан никогда не узнал о причинах исчезновения из  рук

Иоганна   Фауста   философского  камня,  потому  что  на  улице

раздались неверные шаги,  и  дверь  распахнулась,  как  бы  под

сильным ударом.

     8

   Добровольное  условие,  дано  в  городе  Вюртемберге  в день

седьмой мая месяца, года 14.

   Закреплено  в  оный  день  советником  магистрата  Фридрихом

Бауером.

   Мы,   бургомистры   и   совет,   выслушав   согласные   речи

нижепоименованных граждан Вольных Германских городов  о  добром

путешествии,   ими  замышляемом,  с  целью  разысканья  многих,

полезных науке, мираклей и соответствуя твердому настоянию, ими

утвержденному, сим положили:

   В день восьмой, месяца  мая,  года  14..  доктор  и  магистр

философии  и многих наук Иоганн Фауст из Вюртемберга, схоласт и

также магистр многих наук  Освальд  Швериндох,  шут  из  Берна,

именем    Гансвурст   и   мастеровой   из   Вюртемберга,   цеха

стекольщиков,  именем  Курт,  покидают   город   для   вольного

путешествия   сроком   на   полтора   года.  По  прошествии  же

положенного времени должны возвратиться в город наш  и  кто  из

них  возвратится  ранее  прочих,  имея цели свои решенными, тот

получает право на, остальными странниками открытые  и  полезные

науки, миракли.

   Таковая  воля  магистратом  утверждена  и  печатью  вольного

Вюртемберга запечатана.

   Советник магистрата: Фридрих Бауер.

   Примечание  к  памяти:  Упомянутый  мастеровой  Курт  города

нашего,   подлинного   телесного   вида,  при  заключении  сего

договора, показать не пожелал, отговариваясь неимением.  Однако

звучал   голосом   и   был  признан  существующим  по  уверению

почтенного  доктора  и  магистра  философии   Иоганна   Фауста.

Советник Фридрих Бауер.

      * Глава II. Путь схоласта Освальда Швериндоха *

     1

   Дни  проходят  и  дни уходят и Рейн протекает так же, как он

протекал сотни лет тому назад. И как сотни лет  тому  назад  на

берегу  его  виден Кельн, сложенный из камней. Город этот очень

древний город, но камни, из которых он сложен, -- древнее  его.

Старая  ратуша  не  однажды  жаловалась  дому  бургомистра:  --

разница лет между мною и моими камнями все та же и та же,  меня

огорчает  эта  неизменность  --  и  она двигала стрелками своих

часов с неизменной последовательностью: час за часом, минута за

минутой, пока сторож  Фрунсберг  из  Шмалькальдена  не  позабыл

завести часы.

   Это  было  ранним  утром  и  в тот самый день, когда схоласт

прошел через городские ворота. Он первый  увидел,  как  стрелки

часов дрогнули последний раз и остановились.

   --  Увы,  --  сказал  он,  пораженный  горестью, -- граждане

города Кельна расточают драгоценное время -- бесплодно.

   И так как он был человек добрый, то не замедлил  сообщить  о

своем открытии первому встречному бюргеру.

   --  Herr,  --  начал  он, подступая к нему с вежливостью, --

Herr, простите меня  за  то,  что  я  столь  нечаянным  образом

нарушаю  ваше  спокойствие.  Никакие обстоятельства не могли бы

принудить меня к такому поступку, но судьба наша  неведома  нам

совершенно  и сторож ратуши, быть может, и не подозревает даже,

какое ужасное событие случилось с ним.

   -- Herr, -- отвечал бюргер, так же с вежливостью, однако  же

и   с   чувством  собственного  достоинства.  --  Ему  впрочем,

чрезвычайно понравилась обходительность Швериндоха. -- Herr, не

тревожьтесь о моем спокойствии, ибо мое спокойствие  есть  плод

долгих размышлений и зрелого возраста. Впрочем, если вы чужой в

нашем городе, то я сочту своим долгом дать вам приют. Позвольте

также  переспросить  вас, какое замечание изволили вы высказать

относительно сторожа ратуши?

   -- Herr, -- отвечал  Швериндох,  отступая  на  шаг  и  низко

кланяясь,  --  ваша  догадка  относительно  моего происхождения

поражает меня своей прозорливостью. Я, действительно, пришлец в

вашем городе и ваше гостеприимство делает ему  честь.  Впрочем,

Herr, я упомянул о том, что наша судьба нам совершенно неведома

и  сторож  ратуши,  быть  может,  напрасно не заботится о своей

безопасности.

   -- Herr, -- отвечал бюргер с величественностью, -- вы должны

были знать, что наш город, это  самый  гостеприимный  город  во

всей  Германии  и  мне, как бургомистру этого города, вдвойне и

втройне  надлежит  оказать   гостеприимство   гостю.   Впрочем,

позвольте  узнать,  о  какой  беде,  грозящей  сторожу  ратуши,

изволите вы говорить?

   -- Herr, -- отвечал Швериндох с нежностью прикладывая руку к

сердцу, -- сам Яков Шпренгер не мог бы ожидать в  вашем  городе

такого  счастья,  которое посетило меня, в виде встречи с одним

из самых  высоких  его  представителей.  Я  --  ученый  схоласт

Освальд  Швериндох,  а, впрочем, упоминая незадолго перед тем о

стороже  ратуши,  я  имел  ввиду  некоторое  странное   событие

случившееся на моих глазах в пределах вашего города.

   --  Herr,  --  отвечал  бургомистр,  --  поверьте,  ничто не

заставило бы нас нарушить святые законы и что сам Яков Шпренгер

остался бы доволен тем приемом, который мы  оказали  бы  ему  в

нашем  городе.  Впрочем, Herr, что именно подразумеваете вы под

странным событием, случившемся на ваших глазах?.

   -- Herr бургомистр, -- отвечал Швериндох, глядя  на  него  с

сожаленьем. -- Наука бессильна перед законами природы, ничто не

в  силах  задержать собою их течение, и лишь великий Аристотель

est praecursor Christi in rebus naturalibus. Впрочем, уважаемый

Herr бургомистр, под странным  событьем,  случившимся  на  моих

глазах,  я  считал  нечто  действительно  странное, случившееся

действительно на моих глазах.

   --  Herr  scholast,  --  отвечал  бургомистр,  --  я  вполне

согласен  с  истиной, только что высказанной вами. И тем более,

что  сам  я  именуюсь  в  грамотах  города  "Magister  civium".

Впрочем,  позвольте  также узнать, что именно подразумеваете вы

под чем-то действительно странным, случившемся действительно на

ваших глазах?...

   Так, говоря, они дошли до дома бургомистра и лишь подходя  к

своему  дому бургомистр узнал о проступке сторожа Фрунсберга из

Шмалькальдена. И он вернулся и  отправился  в  магистрат,  а  к

вечеру  сторожа повесили, потому что часы не останавливались со

времени короля Карла и король Карл завел их своими руками.

     2

   -- Гомункулюс, -- говорил Швериндох, поздней ночью ложась  в

постель  в  доме  бургомистра,  -- Гомункулюс, ты слышишь меня,

Гомункулюс. Я принят в доме бургомистра, я -- учитель его сына,

но минет год и я должен буду вернуться в Вюртемберг  с  пустыми

руками. Я говорю тебе, а ты не слышишь.

   Он  с  горечью  смотрел на колбу, а в ней по-прежнему плавал

голенький человечек и во всех членах его тела видна была полная

беззаботность.

   -- Схоласт, -- промолвила медная статуя воина, что стояла  в

углу  комнаты,  отведенной схоласту, -- каждую секунду я ощущаю

шлемом, как мимо меня протекает время и пройдет  еще  600  лет,

прежде чем ты оживишь своего Гомункулюса.

   --  Рыцарь,  --  отвечал  ночной  колпак, с горделивым видом

сидевший на голове Швериндоха  --  опустите  забрало  и  крепче

сожмите   губы.   Я  говорю:  нет  ничего  проще,  как  оживить

Гомункулюса.

   -- Я сплю, -- сказал Швериндох, --  я  боюсь,  что  мне  это

только снится.

   --  Ночь  еще  только  что  началась,  -- отвечал рыцарь, --

расскажите мне, что думаете вы об этом.

   -- Ночь приходит к концу, -- сказал колпак, -- еще не  время

оживить   Гомункулюса.   Четыре   странника   еще   не   прошли

предназначенного им пути.

   -- Освальд Швериндох, баккалавр, magister scholarium  --  ты

спишь?  --  И  он ответил сам себе: -- Я сплю, но вижу странные

сны похожие на правду.

   -- Вижу лишь одного странника, -- ответствовал рыцарь, --  и

не знаю, спит он, или бодрствует. Ночь еще только что началась,

расскажите мне о том, как оживить Гомункулюса.

   --  Ночь  приходит  к концу, -- повторил колпак, -- но чтобы

оживить Гомункулюса, стоит лишь подыскать для  него  подходящую

по размеру душу.

   -- Это надо запомнить, -- сказал Швериндох, натягивая одеяло

до подбородка, -- это мне нужно запомнить.

   И он уснул окончательно.

     3

   Бургомистра города Кельна звали Иоганн Шварценберг и он имел

сына  Ансельма,  школьника.  На  утро Швериндох дал первый урок

своему ученику.

   -- Sub virga degere, -- сказал он,  усаживаясь  в  кресло  и

кладя  подле  себе  огромную  розгу,  -- sub virga -- magistiri

constitutum essue.

   Ансельм выкатил глаза и поглядел на него со страхом.

   -- Так, так, -- сказал бургомистр, -- точно, Herr Швериндох,

вы говорите святые истины.

   -- Ансельм, -- продолжал учитель, -- вот книга,  которую  ты

будешь читать вместе со мной.

   Ансельм  издал звук весьма неопределенный и во всяком случае

не вполне одобрительный.

   -- Первое,  что  ты  должен  будешь  изучить,  --  продолжал

схоласт,   --   это   наука  грамматики.  Septemplex  sapientia

заключает в себе семь наук и на первом месте -- грамматика.

   -- Точно -- повторил бургомистр,  с  удовольствием  поднимая

палец, -- на первом месте -- грамматика.

   Gram. loquitur; dia. Vera docet; ih verba colorat.

   Mus. canit; ar. numerat; geo ponderat; as colit astra.

   Пропел Швериндох.

   --  Grammatica  loquitur,  --  повторил  он,  --  грамматика

читает.

   Ансельм снова  издал  довольно  гулкий  звук,  на  этот  раз

неясный по месту своего происхождения.

   --  Точно  -- сказал бургомистр, и с одобреньем посмотрел на

Ансельма, -- точно, Ансельм, повтори ка.

   -- Способный мальчик,  --  вскричал  Швериндох,  --  у  него

удивительная память.

   Ансельм  повторял теми же звуками и так они занимались много

дней.

     4

   Однажды ночью схоласт сел  на  постели  и  принялся  укорять

себя.

   --  День проходит за днем, скоро уж минет положенный срок, а

ты не достиг еще намеченной цели. К чему ведет тебя  пребыванье

в  доме бургомистра? Если память не изменила тебе, то ты должен

похитить для Гомункулюса небольшую, но  добротную  душу.  Но  у

кого же тебе похитить эту душу, схоласт?

   Он сидел на кровати и чесал голову в недоумении.

   --  У  бургомистра,  --  сказал колпак шопотом, -- я отлично

знаю все качества характера бургомистра Шварценберга. Он в меру

чувствителен и в меру благороден.

   -- Я полагаю, -- продолжал схоласт думать вслух -- что лучше

всего похитить душу у бургомистра.  Я  его  знаю.  Он  обладает

чувствительной  и  благородной душой. Но как это сделать? Какие

меры принять для этого, схоласт?

   -- Я думаю, щипцами для сахара, -- сказал колпак, -- щипцами

для сахара, бургомистр спит с полуоткрытым ртом.

   -- Эта мысль делает честь твоей сообразительности,  схоласт.

Щипцами для сахара, поздней ночью.

   --  Ты  присваиваешь  себе  мои  мысли,  --  сказал  колпак,

огорчившись.

   Но схоласт повернулся на другой бок и уснул.

     5

   Дом бургомистра был очень велик и имел предлинные  коридоры.

В   начале  каждого  коридора  горела  свеча  и  всего  в  доме

бургомистра каждую ночь горело 17 свечей.

   Схоласт зажег восемнадцатую, оделся и отправился по коридору

от комнаты, ему отведенной, до лестницы, над которой помещалась

комната бургомистра.

   -- Gloria tibi, Domine -- сказал Швериндох,  когда  добрался

до этой лестницы, -- самая трудная часть пути пройдена.

   В  одной  руке он держал свечу, а в другой большие щипцы для

сахара. И в кармане имел еще свечу и еще щипцы, поменьше.

   -- Не  торопись,  схоласт,  --  говорил  он,  поднимаясь  по

лестнице  и,  от дуновенья, в его руках колебалось пламя свечи.

Он  поднялся  и   уже   собирался   проскользнуть   в   комнату

бургомистра,   как   вдруг   на   повороте   он   встретился  с

Анной-Марией, молоденькой служанкой в доме. Она, увидев учителя

в таком странном виде, со свечой и со щипцами  в  руках,  очень

удивилась, но сказала со скромностью:

   -- Добрый вечер, Herr Швериндох.

   -- Добрый вечер, -- Анна-Мария, отвечал смущенный схоласт.

   Так  они  стояли  молча, покамест кто-то не затушил свечу. И

схоласт, хоть и не вернулся до утра в свою комнату,  однако  же

не дошел в эту ночь до комнаты бургомистра.

   Но  в  следующую  ночь  он снова собрался итти и снова зажег

свечу и взял с собою щипцы для сахару и другие щипцы поменьше и

повторяя в уме молитвы, он добрался до комнаты бургомистра.

   Маленькая лампочка горела  над  кроватью  бургомистра  и  он

спал, полуоткрыв рот и вытянув вперед губы.

   -- Sanctum et terribile nomen ejus, -- прошептал схоласт, --

initum sapientia timor domini.

   Колпак  плясал  на  его  голове,  потому что голова тряслась

неудержимо. Но он плясал от радости.

   --  Памятуя  гостеприимство,  --   прошептал   он   на   ухо

Швериндоху,   --  вы  не  должны  бы  были,  разумеется,  этого

совершать. Но Гомункулюс оживет, а  пути  судьбы  неведомы  нам

совершенно.

   --  Nisi  dominus  custodierat civitatem, -- шептал схоласт,

наклоняя  свечу  и  пытаясь  осветить  бургомистра,  --  frusta

vigilat, qui custoditeam.

   --   Щипцами  для  сахара,  --  говорил  колпак,  размахивая

кисточкой, -- стоит только поглубже  засунуть  щипцы,  покрепче

сжать  их  в  своей  руке,  и  вы,  дорогой  ученый, непременно

вытащите душу. И эта душа соединившись с  вашим  детищем  узами

химических    соединений,    подарит    миру    нечто    вполне

необыкновенное. Решайтесь, решайтесь, любезнейший Швериндох.

   И видя что Швериндох уже просунул щипцы сквозь  полуоткрытые

губы, он засмеялся и заплясал на его голове снова.

   --  Conquissabit  capita  --  шептал  схоласт, зажимая концы

щипцов и переступая охладевшими ногами --  conquissabit  capita

interra multorum.

   И он потащил щипцы.

   Душа  бургомистра,  со  одной  стороны  как  бы коренастая и

неуклюжая, с  другой  являла  вид  вполне  очаровательный.  Она

повисла  на  щипцах  с  необыкновенной легкостью и переливалась

всеми цветами радуги и не-радуги, при свете свечи и лампы.

   Схоласт стянул с головы колпак, подхватил бургомистрову душу

другой парой щипцов и, не касаясь пальцами осторожно, уложил ее

на дно колпака. Затем бросился вон из комнаты.

   Бургомистр перевернулся на другой  бок  и  крякнул.  Немного

погодя  вздохнул  с  сожаленьем  и  опять  крякнул. От сильного

дыханья ночник погас.

     6

   -- Пока луна еще не побледнела и звезды на небе, --  скорей!

Ученый, баккалавр, magister scholarium, скорее, скорее!

   Он  открыл  колбу  и  вытащил  из  нее своего Гомункулюса. И

маленький  человечек  лежал   перед   ним   с   равнодушием   и

спокойствием,  и  во  всех  органах  его тела видна была полная

беззаботность.

   Схоласт  дрожащими  руками  открыл  его  рот,  взял  щипцами

бургомистрову душу и, сотворив новую молитву, попытался вложить

ее  в  Гомункулюса,  подобно  тому, как после урока с Ансельмом

вкладывал в футляр очки. И вдруг остановился с изумлением:

   -- Схоласт, -- говорил Гомункулюс, --  четыре  странника  не

прошли  еще  предназначенного  им пути, а бургомистрова душа не

подходит для меня  по  размеру.  Ступай  в  ад,  ступай  в  ад,

схоласт,  там  много  душ,  и  среди  них  ты  найдешь для меня

подходящую.

   Тут он умолк, и Швериндох опомнился от своего изумления.

   Но душа уже воспользовалась  этой  минутой  и  из  открытого

колпака улетела на небо.

   -- Anno domini, -- сказал колпак, прыгал в руках схоласта от

огорчения. -- Anno domini, ante lucem, vobiscum.

     7

   И  тогда  Освальд Швериндох вновь закупорил колбу, застегнул

свою тогу и, даже не успев одеть на голову колпака,  отправился

прямо  на дно, от крайней растерянности и огорчения, не получив

от бургомистра платы, следуемой ему за уроки, которые он  давал

сыну бургомистра, Ансельму, школьнику.

   И  пятый странник захлопнул за ним крышку ящика и промолвил:

"А вот".

      * Глава III. Путь сына стекольщика, именем Курт *

     1

   -- Память мне говорит -- будь тверд, а судьба говорит  иное.

Я  устал.  Сегодня  к  ночи  мне не дойти до Геттингена, а ночь

будет дождлива и пасмурна. О, сын  стекольщика,  будь  тверд  в

испытаниях.

   Так он говорил с горечью, и по дороге гулял ветер, а на небе

зажигались звезды.

   --  Курт,  если  даже  ты встретишь крестьянскую повозку, то

никакой крестьянин не позволит невидимому человеку отдохнуть на

своей повозке.  Точнее:  когда  неловкий  человек  загораживает

собою  свет,  нужный  для работы, ему говорят: -- отойди, ты не

сын стекольщика.

   Он шел неутомимо и к ночи  пришел  в  Геттинген  и,  проходя

через городские ворота, повторял со вздохом:

   -- Память мне говорит -- будь тверд, а судьба говорит иное.

     2

   В  Геттингене  философы не живут. Живут мастера, подмастерья

или просто почтенные бюргеры, и к философии у  них  наклонности

не имеется. День за днем проходит незаметно, и если бы не часы,

то геттингенцами вовсе не примечено было бы время.

   Фрау Шнеллеркопф содержательница гостиницы на Шмиденштрассе,

не однажды  говорила  своему  мужу,  что  жизнь в Геттингене за

делами продолжается не более, как час  или  два,  на  что  Herr

Шнеллеркопф  отвечал  глубокомысленно  "ho"  и смотрел на часы.

Часы тикали, время  шло  предлинными  шагами,  сын  стекольщика

также  шел  предлинными шагами, покамест не постучался у дверей

гостиницы.

   Была поздняя ночь. Herr Шнеллеркопф уже  спал,  и  его  жена

пошла отворить двери.

   -- Кто стучит?

   --  Я,  --  отвечал  сын  стекольщика,  --  сын стекольщика,

уважаемая фрейлен.

   -- Я не фрейлен, -- отвечала хозяйка, -- что вам нужно?

   -- Переночевать в вашей гостинице, любезная фрау.

   --  Да,  --  отвечала  хозяйка  с  достоинством,  --   фрау.

Подождите, я зажгу свечу и отворю двери.

   Она вернулась с зажженой свечей и отворила двери.

   -- Благодарю вас, -- сказал сын стекольщика и ступил шаг.

   -- Боже мой, -- закричала хозяйка, -- да где же вы? Я никого

не вижу.

   --  Вы  вероятно  страдаете  глазами,  --  отвечал странник,

оборотясь  к  ней,  --  впрочем,  действительно   меня   трудно

заметить.  Вы  совершенно  справедливо  отметили  это печальное

обстоятельство.

   -- Что такое, -- говорила фрау, поводя вокруг свечею, --  вы

меня не испугаете. Я не пугливая женщина.

   -- Боже меня сохрани пугать вас, -- отвечал сын стекольщика,

-- я человек грустного характера и тверд в испытаниях. Надеюсь,

вы не  будете  возражать мне, что твердость есть одно из лучших

качеств моего характера.

   -- Помилуйте, -- возразила хозяйка, --  твердость,  конечно,

качество, но вы явились сюда в столь странном виде...

   --  Теченье  судьбы  скрыто  от  людей,  --  в  свою очередь

возразил сын стекольщика, -- но я уверяю вас, что я  совершенно

невиновен в том, что мой отец слишком любил свое ремесло.

   --  В  таком  случае  я  не  могу  пустить вас в мой дом, --

продолжала хозяйка, по-прежнему размахивая  дрожащей  свечей  в

воздухе.

   --  Любезная  хозяйка,  --  сказал сын стекольщика, -- вы не

можете уверить меня в том, что имеете столь жестокое сердце.  Я

очень  давно  в  пути, я устал, и вы не можете оставить меня за

дверьми вашего почтенного дома.

   Фрау Шнеллеркопф задумалась.

   -- Хорошо, -- сказала она, наконец, я провожу вас в комнату,

но только, пожалуйста, с утра примите ваш настоящий вид.

   -- Увы, -- отвечал  странник,  --  увы,  любезная  фрау,  вы

никогда  не  увидите  меня  в моем настоящем виде, потому что я

имею только один -- ненастоящий -- вид, и в нем я совершенно не

поддаюсь описанию.

   Фрау Шнеллеркопф проводила своего  постояльца  в  отведенную

ему  комнату,  пожелала  ему  доброй  ночи  и  озадаченная этим

странным происшествием, вернулась к мужу.

   Herr Шнеллеркопф крепко спал, но разбуженный женой  выслушал

ее внимательно, сел на постели и сказал с сожалением: "ho".

     3

   На  утро  сын  стекольщика  бродил  по  городу Геттингену, с

печалью глядел вдоль узких улиц и снова говорил сам с собой.

   -- Я ищу осязаемое ничто. Оно не  покажется  на  этой  узкой

улице.  А  если бы оно и попалось мне навстречу, я все равно не

узнал бы его, потому что я его никогда не видел.

   Он тихо шел, внимательно разглядывая  почтенных  бюргеров  и

полных фрау, что попадались ему навстречу.

   --  Курт,  Курт,  --  снова говорил он, -- на что ты тратишь

свою злосчастную жизнь? День проходит за днем, минута  отлетает

за минутой.

   Тут он наткнулся на седого старика с длинной палкой в руках,

который  шел  по  левой  стороне  улицы, высоко задрав голову и

что-то пристально разглядывая на совершенно безоблачном небе.

   -- Невежа, -- спокойно сказал старик, не опуская головы,  --

мерзавец,  не  уважающий  старости  и  ученых  познаний во всех

областях науки.

   -- Простите, Herr, --  отвечал  сын  стекольщика,  несколько

озадаченный,  --  но  вы немного ошиблись в вашем, поразительно

полном определении моего ума и характера.  Мой  характер  имеет

твердость  во  всех  испытаниях жизни, а что касается ума то он

проникает в самую суть человеческого познания.

   -- Не вижу, -- сказал старик, еще выше задирая голову, -- не

вижу,  ибо  слежу  невооруженным  глазом  за  звездой   Сириус,

совершающей сегодня свой обычный путь по ниспадающей параболе.

   --  Не  вижу,  --  в  свою  очередь ответил странник, в свою

очередь задирая голову, -- небо совершенно безоблачно и ясно.

   -- Что ты можешь увидеть, -- с презрением отвечал старик  --

звезду Сириус можно увидеть лишь по личному с нею уговору.

   --  Если  память мне не изменяет, -- сказал сын стекольщика,

-- то кроме Сириуса по личному уговору  можно  увидеть  Большую

Медведицу и Близнецов.

   --  Левая  лапа Большой Медведицы не поддается уговору, -- с

важностью  продолжал  старик,  --  что  же  касается  головы  и

остальных лап, то ты не ошибся.

   -- Я не ошибся и относительно Близнецов?

   --   Что  касается  Близнецов,  то  это  вопрос  чрезвычайно

спорный.  На  собрании  астрологов  в  Бренне,  Близнецы   были

признаны  достойными  уговора.  Вообще  же говоря, прохожий, ты

можешь за мною следовать до вечера.  Вечером  я  опущу  голову,

увижу  тебя,  и  мы  подробнее  поговорим об этих занимательных

вопросах.

   -- Я очень боюсь, -- отвечал сын  стекольщика,  --  я  очень

боюсь, любезный астролог, что меня и по уговору нельзя увидеть.

Я в этом отношении гораздо неподатливее левой лапы благородного

созвездия.

   --  Пустое,  --  сказал  старик,  --  в твоей речи я замечаю

логическую ошибку. Большая посылка не соответствует выводу.  Ты

не  есть  звездное  тело. Следовательно, тебя можно увидеть без

всякого уговора.

   -- Дорогой астролог,  --  возразил  сын  стекольщика,  --  я

советую  вам  убедиться  в истине моих слов вооруженным глазом.

Что же касается вашего предложения пробыть с вами до вечера, то

я не вижу в этом прямой необходимости. Я буду  сейчас  смотреть

на  Сириус, а вы смотрите на меня. Посмотрим, кто из нас скорее

что-либо увидит.

   --  Бездельник,  --  возразил  астролог,  --   не   отвлекай

скромного  ученого,  от его высоких занятий. К тому, же если бы

даже я и пожелал согласиться с тобой, то я все равно не мог  бы

опустить головы, потому что у меня затекла шея.

   Сын  стекольщика  прислонил  к  его  глазам  руку  и сказал,

смеясь: "Вот вам ясное доказательство моих слов"  --  и  другой

рукой с силой дернул его за бороду.

   --  Парабола!  --  закричал  старик,  --  ты  заставил  меня

упустить нисхождение!

   -- Я прошу прощения за мой дерзкий поступок, -- отвечал  сын

стекольщика, -- но взгляните на меня. Видите вы что-нибудь!

   -- Я ничего не вижу, -- возразил астролог с спокойствием, --

но не сомневаюсь, что мог бы увидеть тебя по уговору.

   Вокруг них собралась толпа.

   --  Астролог  Лангшнейдериус,  повидимому,  сошел  с ума, --

сказал один бюргер другому и выпучил глаза на астролога, --  он

стоит посреди улицы и разговаривает сам с собою двумя голосами.

   --  Астролог  Лангшнейдериус,  повидимому,  сошел  с  ума --

сказал второй  бюргер  третьему  и  так  же  выпучил  глаза  на

астролога,  --  в  его руках шляпа и палка, одежда наброшена на

плечо, и он говорит сам с собой двумя голосами.

   Но в это время виновники странного  приключения  последовали

далее по Геттингенским улицам.

     4

   --  Если  память мне не изменяет, -- начал старик, когда они

добрались до его дома и уселись  в  кресла,  --  то  ты  ученик

знаменитого ученого и философа Гебера.

   --  Старик принимает меня за кого-то другого, -- подумал сын

стекольщика и сказал: -- Точно, Herr Astrolog я ученик Гебера.

   -- Давно-ли  ты  оставил  своего  благородного  учителя?  --

продолжал старик.

   --  Недавно,  --  отвечал  странник с некоторым сожаленьем в

голосе, -- недавно, всего лишь года два тому назад.

   -- Года два  тому  назад?  --  вскрикнул  астролог,  --  это

странно. Гебер уже 8 лет как умер.

   -- Я не могу ответить на ваше ошибочное заключение -- сказал

странник,  --  потому  что вы, несмотря на то, что я оказал вам

уважение,  которое  я  питаю  ко  всем  лицам  старческого  или

дряхлого возраста, повернулись спиной ко мне и к моему креслу.

   -- Странник, -- отвечал астролог и на этот раз действительно

повернулся  к  нему  спиной,  -- тебе должно быть известно, что

зрение у астрологов вообще не отличается остротою. Кроме  того,

тебе,  как  ученику Гебера, ведомы многие тайны нашей священной

науки.  Твое  исчезновенье  есть,  конечно,  прямое   следствие

занятий магией и астрологией.

   --  Не  совсем,  --  отвечал  сын стекольщика, делаясь вдруг

необыкновенно мрачным, --  не  совсем.  Мое  исчезновенье  есть

прямое  следствие  слишком  сильной  любви  моего отца к своему

ремеслу.

   -- Непонятно, -- сказал старик, -- значит, твоему отцу  были

известны эти тайны?

   --  Мой отец, -- начал сын стекольщика, -- был стекольщик. А

моя мать, дорогой астролог, была пугливая женщина. Он так любил

свое ремесло, что  каждую  неделю  выбивал  все  окна  в  нашем

маленьком  доме,  исключительно  для того, чтобы вставить новые

стекла, а что касается будущего  ребенка,  то  не  хотел  иметь

никакого  другого,  кроме  как  в совершенстве похожего на свое

ремесло. Не знаю, как это случилось, но родился я, родился  сын

стекольщика,  и  я  родился,  увы,  совершенно  прозрачным. Это

обстоятельство однажды заставило моего  отца  вставить  меня  в

раму.  По  счастливой случайности эта рама находилась в комнате

доктора Иоганна Фауста, и вот так я познакомился  с  знаменитым

ученым,  который  руководил  мною во время всей моей дальнейшей

жизни.

   -- Фауст? -- сказал старик, -- не помню.

   -- И он, любопытствуя, научил меня многим наукам. Я брожу по

многим городам нашей страны, но через год я должен вернуться  в

Вюртемберг. До сих пор я не придумал еще каким путем итти мне к

моему открытию.

   -- Что же ты ищешь?

   -- Осязаемое ничто.

   --  Осязаемое  ничто?  --  повторил старик, -- но что значит

осязаемое ничто, и для чего ты его ищешь?

   -- Я ищу его,  --  отвечал  странник,  --  для  того,  чтобы

убедиться, что осязаемое ничто ничего не значит.

   --  Известно-ли  тебе -- с глубоким убежденьем начал старик,

-- что я теперь не только не знаю худ ты, или толст, высок  или

мал, но даже имеешь ли ты голову на плечах?

   --  Имею,  --  отвечал  сын  стекольщика,  поднимая  руку  и

ощупывая голову, -- имею. Я ее осязаю.

   -- Осязаешь?

   -- Осязаю, -- сказал сын стекольщика и задумался надолго.

   Задумался и старик. Но они ничего не придумали,  потому  что

пятый странник уже держал открытым ящик для кукол.

   Вечером же старик сказал сыну стекольщика:

   -- В городе Аугсбурге живет некий Амедей Вендт. Явись к нему

и скажи, что тебя послал астролог Лангшнейдериус, и он направит

твои шаги по отысканию искомого.

     5

   --  В  путь,  в  путь!  По  дороге  ветер. С неба сумерки, и

зажигаются звезды.

   -- Память мне говорит -- будь тверд,  --  а  судьба  говорит

иное.

   Так  он  говорил,  повторяя эти слова снова и снова, пока не

добрался до города Аугсбурга.

   Он долго искал Амедея Вендта в этом городе, но не нашел его,

да и не мог найти, потому что Амедей Вендт родился ровно  через

200 лет, после его путешествия.

   Тогда  он  сел  на  камень  и  горько заплакал. А на утро он

пустился в дальнейший путь.

     6

   Из Аугсбурга в Ульм, из  Ульма  в  Лейпциг,  из  Лейпцига  в

Кенигсберг,  из  Кенигсберга  в  Вюртемберг,  из  Вюртемберга в

Шильду, из Шильды в  Билефельд,  из  Билефельда  в  Штетин,  из

Штетина в Бауцен, из Бауцена в Штетин.

   А  когда  он  добрался  до Свинемюнде, то оттуда прямо в ад,

потому что хозяйка гостиницы в Свинемюнде сказала  ему,  что  в

аду  есть  осязаемое  ничто.  В  аду  такая  мгла, что ее можно

схватить руками.

   Пятый странник захлопнул над ним крышку ящика и молвил.

   -- А вот.

      * Глава IV. Путь шарлатана Гансвурста *

     1

   Дорога убегала под ногами осла, а он пофыркивал,  поплевывал

и   бодро   задирал  морду  в  голубое  небо.  Шарлатан  сидел,

подпрыгивая, размахивал одной рукой,  а  другой  придерживал  у

рта, свою огромную трубку.

   --  Куда  я  еду?  -- говорил он с печалью -- никто не знает

даже моего имени, а меня зовут Гансвурст, и я  родился  на  два

века  позже  моего  Пикельринга. -- Дымок вился за его головой,

трубка хрипела и плакала, мимо  уходили  поля  и  кустарник,  и

леса,  и  бесплодные  земли.  Так  он ехал много дней, осел его

утомился и утомился он сам, когда однажды,  поздней  ночью,  он

добрался до города Данцига.

   --   Отворите,   --  закричал  он,  остановившись  у  дверей

гостинницы на самой окраине города --  отворите  мне,  я  очень

устал,  и  осел мой тоже устал. А ныне поздняя ночь, и уже пора

отдохнуть в теплой постели от тяжелого путешествия.

   Дверь отворилась, и он был в пущен в гостиницу. По дороге он

поцеловал девушку, отворившую ему дверь, и сказал: --  Девушка,

я  не должен бы был касаться тебя, но я знаю, что у тебя свежие

губы, -- и, добравшись до постели, тотчас  свалился  на  нее  и

уснул.

   Осла  же  отвели  к  другим  ослам,  и он там жевал жвачку и

жаловался соседям на легкомыслие своего господина.

     2

   Утром шарлатан откинул одеяло, сел  на  постели  и  принялся

думать. Потом оделся и спустился вниз в общую залу, где топился

камин и за столом сидели посетители.

   Он  тоже уселся и попросил себе кофе. Но у него не было, чем

расплатиться, и он сказал девушке:

   -- Девушка, известно ли тебе, что у меня  нет  денег,  чтобы

заплатить за твое кофе?

   --  Кофе  принадлежит  моей  хозяйке,  сударь,  --  отвечала

девушка, -- а впрочем, сударь, вы, вероятно, шутите.

   -- А где же находится твоя хозяйка, девушка?

   -- Она еще спит, сударь, ее комната наверху.

   -- Но  в  это  время  хозяйка  гостиницы,  высокая  и  худая

женщина, спустилась по лестнице вниз.

   --  Хозяйка,  --  приветливо сказал шарлатан, -- известно ли

вам, что у меня нет денег, чтобы  заплатить  вам  за  кофе,  за

ночлег и за корм моего осла?

   --  Ты  не  уедешь  отсюда,  пока  не  заплатишь  денег,  --

отвечала, хмурясь, хозяйка, -- или оставишь взамен денег своего

осла.

   -- Лучше останусь, -- сказал шарлатан. И остался.

   Так он жил три дня и все думал, а на четвертый снова  пришел

к ней и сказал:

   --  Хозяйка,  я  уплачу  вам все деньги, но прежде вы должны

подарить мне помет всех ослов, что останавливались за это время

в гостинице.

   -- Помет стоит денег, -- отвечала хозяйка, -- если  я  отдам

тебе  его,  то  к  твоему  счету  придется  прибавить несколько

талеров.

   -- Хорошо! -- вскричал шарлатан, -- но  вы  должны  провести

меня в стойло.

   И его провели в стойло.

   --  Ослы!  --  бодро  закричал он, -- ослы, помогите бедному

страннику, помогите шарлатану Гансвурсту, у меня к вам нижайшая

просьба.

   Ослы подняли морды и очень дружно закричали в ответ.

   -- Ослы! -- продолжал шарлатан. -- Видит бог, я всегда любил

вас,  я  всегда  заботился  о  вас,  и  мой  осел  не  замедлит

подтвердить  вам  это. Я назвал его философом Кунцем -- в честь

философа Кунца, и вы видите, как он любит своего хозяина.

   Философ Кунц фыркнул и в  знак  одобрения  трижды  поднял  и

опустил хвост.

   --  Помогите,  -- продолжал шарлатан, -- мне нечем заплатить

за ночлег и за корм -- хозяйка повесит меня, если я не  заплачу

ей за ночлег и за корм, а я еще молод и хочу жить.

   -- Испражняйтесь! -- вдруг закричал он с отчаянием в голосе,

-- я  уже  вижу,  что  ваш  вчерашний  помет  не  оправдал моих

ожиданий.

   Но ослы стояли неподвижно. И только один,  самый  молодой  и

глупый, поднял хвост, собираясь исполнить просьбу.

   --  Ну,  ну,  --  говорил  шарлатан,  -- ну, ну, понатужься,

дорогой осел, помоги странствующему шарлатану.

   И осел понатужился.

   -- Не то, не то, -- закричал шарлатан, --  не  то.  Золотом,

золотом, не то. Золотом, усеянным драгоценными камнями. И когда

он не увидел золота, то сел на землю и горько заплакал.

   Горожане,  девушки  и  посетители  гостиницы  стояли  за его

спиной и переговаривались о том, что шут должно  быть  сошел  с

ума и может натворить многие беды в гостинице.

   --  Сударь, -- сказала давешняя девушка, сжалившись над ним,

-- сударь, пожалуйте в  вашу  комнату.  Вы  должно  быть  очень

устали, сударь, от долгого путешествия.

   Тогда он отправился в свою комнату и лег на постель.

   И  вновь  прожил  в  этой гостинице три дня, и его перестали

кормить, как других посетителей гостиницы.

   Однажды вечером девушка пришла к нему и сказала:

   -- Сударь, вам нечем заплатить, но если вы честный  человек,

то я одолжу вам деньги.

   --  Девушка,  -- отвечал шарлатан, -- когда-нибудь ты будешь

жить  в  стеклянном  дворце  на  берегу  рая  и  ангелы   будут

прислуживать тебе золотыми пальцами.

   Он крепко поцеловал ее в губы, а потом взял деньги и уплатил

их хозяйке. На утро же вновь уселся на своего осла и отправился

в дальнейший путь.

     3

   Дорога  убегала под ногами осла, а он пофыркивал, поплевывал

и бодро задирал морду в голубое небо.

   -- Куда ты ведешь меня, пыльная дорога? -- говорил  шарлатан

--  на  краях  твоих  уже  нет кустарников и вдали не виднеется

леса. Камни и пыль -- куда я еду?

   -- В город Ульм, -- отвечали камни, а пыль молчала и  только

кружилась вихрем под острыми копытами осла.

   --  Согласен,  -- вскричал шарлатан, и к вечеру ворота Ульма

раскрылись перед ним.

     4

   -- Ну, -- говорил он, проезжая по Ульмским  улицам,  --  ну,

умный странник, ну шарлатан Гансвурст, что ты придумаешь в этом

городе,  чтобы  найти  золотой помет. Доколе будут продолжаться

твои странствия?

   И он склонялся на шею своего осла в великой печали.  Так  он

доехал  до площади, слез с осла, привязал его к фонарю и уселся

на крыльцо дома в глубокой задумчивости.

   -- Траузенбах -- золотых  дел  мастер,  --  сказал  над  ним

чей-то голос. Он поднял голову. -- Никого не было вокруг.

   -- Траузенбах, Траузенбах, золотых дел мастер, -- настойчиво

повторил  голос,  и  тогда  он  догадался,  что  это  он  сам в

задумчивости произносил эти слова.

   -- И точно, -- сказал  он  раздумчиво,  --  в  городе  Ульме

проживает Траузенбах.

   -- Осел поднял морду.

   --   Золотых  дел  мастер!  --  вскричал  шарлатан  и  снова

задумался. Потом весело вскочил, сел на осла и поехал дальше по

Ульмским улицам.

   -- Шут, -- сказал ему пожилой бюргер, когда он остановился у

небольшого  домика,  с   твердым   намерением   найти   в   нем

Траузенбаха,  -- шут, ты знаешь, что по закону вольного Ульма в

городе может быть только один шут, и что всех прочих повесят на

его воротах.

   -- Я кнехт, -- с гордостью сказал Гансвурст, -- я не шут.  Я

кнехт золотых дел мастера Траузенбаха.

   --  Ты  --  кнехт  Траузенбаха,  -- с изумлением переспросил

бюргер, -- я очень хорошо знаю каждого из кнехтов Траузенбаха и

могу поклясться, что не встречал тебя среди них.

   -- Пустое, -- отвечал шарлатан, -- пустое.  И  он  поворотил

осла.

   --  Подожди,  --  крикнул  бюргер, -- там ты не найдешь дома

Траузенбаха, а что ты  чужестранец,  я  вижу  по  твоему  ослу.

Зайди-ка в этот дом, не найдешь ли ты там того, кого ищешь?

   Когда  же  шарлатан  в'ехал  в  ворота и слез с осла, бюргер

позвал дочку и спросил у нее:

   -- Дочка, видела ли ты  когда-нибудь  этого  человека  среди

моих кнехтов?

   Девушка близко подошла к шарлатану.

   --  Мейстер,  -- сказал он, оборотясь к бюргеру, -- простите

мне, что я, только надеясь стать вашим кнехтом, уже назвал себя

этим почетным именем.

   -- Хорошо, хорошо, -- отвечал мейстер, -- заходи,  заходи  в

дом.

   Шарлатан вошел в дом.

     5

   На  утро  мейстер  обратился  к нему с такими словами: -- ты

хочешь быть моим кнехтом, а у кого ты работал до сих пор.

   -- У Агриппы, -- отвечал шарлатан, -- у философа Кунца  и  у

Никласгаузенского проповедника.

   -- Как? -- удивился мейстер, -- я не знаю этих имен!

   --  Это были славные мастера, -- промолвил Гансвурст, -- они

научили меня многому в нашем благородном мастерстве.

   -- Наше ремесло воистину благородно, -- отвечал  мейстер,  а

наш  цех -- это самый богатый цех в городе Ульме. Ты же славный

парень, чужестранец, и ты будешь у меня первым кнехтом.

   Так Гансвурст стал кнехтом у золотых дел мастера.

   Он работал три или четыре дня, а потом явился к  мейстеру  и

сказал:

   -- Мейстер я сыт и мой осел тоже сыт.

   -- Очень рад за вас обоих, -- отвечал мейстер.

   --  Однако,  -- продолжал шарлатан, -- чтобы стать мастером,

нужно работать 9 лет кнехтом.

   -- Так, -- отвечал  Траузенбах,  --  8  лет  или  9  лет  по

соглашению.

   --  По  соглашению,  --  сказал шарлатан, -- или 5 лет или 4

года.

   --  Точно,  --  отвечал  мейстер,  --  если  одарить  своего

мейстера, то и меньше 8 лет.

   --  По  соглашению  --  или  два года, или даже один год, по

соглашению, мейстер.

   -- Точно, -- повторил Траузенбах, -- все  зависит  от  того,

как одарить своего мейстера.

   Потом они помолчали немного.

   Кнехту  не  дают  золота для работы, -- думал шарлатан, -- а

если он сделает меня подмастерьем, то я утащу золото и накормлю

им своего осла".

   Он теребил свой клок в раздумьи и тяжком молчании.

   -- Имеешь ты чем одарить? -- спросил Траузенбах.

   --  Имею,  --  отвечал  Гансвурст,  --  мы  можем   заверить

обязательство в магистрате.

   И  они заверили обязательство в магистрате на 50 талеров. Он

сделался подмастерьем,  а  чтобы  стать  мастером,  должен  был

выполнить образцовую работу.

     6

   На   другой   день   мейстер  передал  ему  золото  в  своей

мастерской.

   -- Ты сделаешь кольцо, -- сказал он, --  кольцо,  а  на  нем

герб  свободного  города Ульма: два орла, а между ними знамя, а

на знамени -- Stadt ohne FreihIit, Leib ohne Leben.

   -- Хорошо -- отвечал шарлатан --  я  сделаю  это,  нибудь  я

странник Гансвурст.

   На другой день с утра он отправился к своему ослу.

   --  Философ Кунц, -- сказал он, -- я придумал знатный способ

вернуть себе власть синей, белой, красной,  голубой  и  зеленой

магии.  Я  размельчил  золото в тончайший порошок -- и ты с'ешь

его с хлебом, а в помете твоем я найду это золото.

   Осел глядел на него жалобными глазами.  А  он  смешал  мякиш

хлеба  с золотым порошком и заставил своего философа с'есть эту

смесь. И осел с'ел.

   -- Мейстер, -- сказал Гансвурст, возвращаясь  к  Траузенбаху

--  к  вечеру  я отдам вам ваши 50 талеров и потом я подарю вам

еще 50 талеров и ваших кнехтов  я  одарю,  как  граф,  или  как

купец, который может купит целый Ульм.

   --  В  добрый  час, отвечал мейстер и поглядел на него очень

внимательно.

   А Гансвурст затанцовал на месте и снова отправился к  своему

ослу.

   --  Ну  философ,  ну  дорогой  осел,  как  ты  поживаешь, ты

перевариваешь его, а? Ты его перевариваешь, любезный друг?

   Он  прикладывал  ухо  к  животу  осла  и  слушал,  как   тот

переваривал.  Но  когда  он  пришел  к вечеру, то нашел простой

ослиный помет и в нем не было золота и  драгоценных  камней.  И

тогда,  горько  плача,  он оседлал осла и ночью бежал из города

Ульма, оставив там мейстера Траузенбаха и  своих  кукол  и  все

свои разбитые надежды.

   Мейстер  Траузенбах  ругался день и ночь и снова день, куклы

лежали спокойно в углу мастерской, а разбитые надежды  побежали

вслед за своим хозяином.

     7

   Дорога  уходила под ногами осла, а он пофыркивал, поплевывал

и задирал морду в голубое небо.

   -- Теперь я одинок, -- говорил шарлатан, -- я  потерял  даже

моего Пикельгеринга:

   Мимо  него  проходили  поля и леса и снова поля и бесплодные

земли.

   -- Куда я еду? -- говорил он с печалью, -- куда  лежит  путь

мой, в какие земли?

   Дымок  вился  за  его  головою,  прохожие чаще попадались по

дороге и оставались позади его.

   -- В город Кельн, -- отвечали придорожные камни, -- в  город

Кельн.

   И после трех дней пути он прибыл в город Кельн.

     8

   Фонари погасли, потому что уже наступило утро, солнце встало

над  шпилем  ратуши, а луна, бледная и печальная, спряталась за

башнями церкви св. Цецилии.

   Потом она побледнела еще больше,  но  Гансвурст  в  туманном

свете был еще бледнее и печальнее.

   --  День  встает,  --  сказал  он,  --  день  встает  и ночь

окончилась. А я -- шарлатан и странник Гансвурст  не  имею  чем

прокормить себя и своего осла.

   Осел услышал своего хозяина и закачал ушами.

   Так  они  пробирались  по  Кельнским  улицам,  но на площади

Гансвурст слез с осла и, припав к нему на  грудь,  стал  рыдать

столь громким голосом, что почтенная старушка фрау Гегебенфлакс

даже  подумала, что шведский король снова собирается на Пруссию

с неисчислимым войском, а бородатый император потонувший в реке

по  несчастной  случайности,  встал   уже   из   гроба,   чтобы

предотвратить  грозные  беды,  что  надвигаются  на  его  милое

отечество.

   И фрау Гегебенфлакс послала служанку на площадь.

   -- Увы! -- кричал шарлатан совершенно  невероятным  голосом,

-- увы, я гибну, или уже погиб; о, граждане города Кельна! Я не

могу  найти золотой помет, я не могу прокормить моего осла и ни

один осел  в  целой  Германии  не  желает  помочь  мне  в  моих

несчастьях.  Вот  уже  год,  как я покинул Вюртемберг и вот уже

скоро минет еще полгода, когда я должен буду  вернутся  туда  с

пустыми  руками.  -- Увы! -- возопил он снова -- увы, с пустыми

руками! А все другие верно  нашли  уже  то,  что  они  ищут.  И

схоласт  Швериндох  уже нашел дух для своего Гомункулюса, и сын

стекольщика отыскал свое ничто, и доктор Фауст свой философский

камень.

   Так он рыдал горько, а осел качал ушами, переступал  с  ноги

на  ногу,  или,  оборотясь задом, помахивал хвостом над головой

своего хозяина.

   Тогда многие граждане Кельна покинули свои дома и  собрались

вокруг него, слушая печальную повесть о его бедствиях.

   --   Чужестранец,  --  сказала  ему  одна  девушка,  --  что

случилось с тобой? Ты проиграл деньги в тридцать один, или тебя

покинула твоя возлюбленная? Если второе, то позабудь  о  ней  и

пойдем  со  мной.  Я  тебя утешу, чужестранец, хотя волосы твои

рыжего цвета, а ноги напоминают палки.

   -- Нет, девушка, нет, -- отвечал шарлатан, -- нет,  меня  не

покинула  моя  возлюбленная,  но  я не могу найти золотой помет

осла, и приближается срок, когда  я  должен  буду  вернуться  в

Вюртемберг с пустыми руками.

   --  Гансвурст, -- сказал ему один гражданин (он тотчас узнал

в нем своего Пикельгеринга). -- Пойдем со мной,  я  укажу  тебе

верный путь, чтобы отыскать то, что ты так долго ищешь.

   Они  покинули  площадь и втроем направились дальше по улицам

Кельна.

   -- Направо за углом этой улицы, -- сказал  Пикельгеринг,  --

живет  аптекарь  Трауенбир.  Он  даст  тебе  такое снадобье, от

которого философ Кунц начнет испражняться золотым пометом.

   -- Я не верю тебе, -- вскричал шарлатан,  --  но  он  слушал

внимательно.

   --  Ты  пойдешь  к  нему,  --  продолжал  Пикельгеринг, -- и

скажешь ему, что я прислал тебя за корнем готтейи. И  когда  он

даст  тебе этот корень, то ты заставишь своего осла с'есть этот

корень.

   --  Как,  --  вскричал  шарлатан,  --  корень  готтейи?  Но,

обернувшись,   он  не  увидел  Пикельгеринга,  и  только  ветер

кружился вокруг него и насвистывал в уши непонятные песни.

   На утро он отправился к аптекарю Трауенбиру и, придя, увидал

маленького человечка в длинном сюртуке, с большой головой.

   -- Сударь, -- начал он, -- вы -- аптекарь Трауенбир?

   -- И не только аптекарь --  ответил  маленький  человечек  с

необыкновенной быстротой набивая нос табаком, -- а также доктор

естественных  наук, философии и алхимии, магистр университета в

Лейпциге, цирюльник в Аугсбурге.

   -- Сударь, -- перебил его шарлатан, с  вежливостью  поддавая

воздух   рыжим   клоком,  --  ваши  многочисленные  достоинства

поддерживают во  мне  счастливую  уверенность  в  том,  что  вы

поможете мне найти выход из всех моих злоключений.

   Аптекарь,  магистр,  доктор  и  т.д.  поднялся  на  ноги и с

любезностью во всех движениях тела  сунул  табакерку  к  самому

носу шарлатана.

   Странник   с   вежливостью   отказался  и,  закурив  трубку,

рассказал аптекарю о всех своих бедствиях.  И  аптекарь  слушал

его, покачивая головой с сочувствием, а когда Гансвурст кончил,

он вынес ему из задней комнаты корень готтейи...

   И  осел  с'ел  его.  А когда с'ел, то взбесился и так ударил

шарлатана копытом, что тому показалось, что он отправился прямо

в ад за золотым пометом.

   И пятый странник захлопнул над ним крышку ящика.

      * Глава V. Путь доктора философии и магистра многих наук Иоганна Фауста *

     1

   Путь доктора Фауста был короче пути Швериндоха и короче пути

шарлатана Гансвурста и короче пути сына стекольщика.

   Вернувшись  из магистрата, он уселся у камина в молчании. Но

потом сказал:

   -- Вот слова моей  молодости:  --  я  бы  море  превратил  в

золото,  если  бы  оно  было  из  ртути. Я стар и дряхл. Минуло

время, и я не нашел философский камень.

   Звенели реторты. Он поднялся, зажег свечу  и  стал  обходить

свои приборы.

   И это были первые века его путешествия.

     2

   --  Свинец -- легкоплавкий, он -- отец благородных металлов.

Краску, которая  окрасит  жидкое  серебро  --  неверную  ртуть,

назови философским камнем.

   Он  качал  головой  и  шел  дальше.  Под ударами ног звенели

реторты и колбы.

   -- Я стар и дряхл, глаза мои слабнут, голова седа  --  я  не

нашел философский камень.

   -- Металлы растут в земле, -- сказала реторта, что стояла на

краю  стола,  между  горелкой и тонкой колбой. Она засмеялась и

повторила: -- Металлы растут в земле.

   Но Фауст остановился молча и смешал вино с ядом.

   И это были вторые века его путешествия.

     3

   -- Возьми кусочек боба, размельчи его  в  тонкий  порошок  и

смешай  с  порошком  красным. И тогда вся смесь станет красной.

Возьми частицу этой смеси и раствори в ней тысячу унций  ртути.

И не забудь заклинаний.

   -- Ртуть -- Меркурий, -- сказала та же реторта, -- солнце --

золото,  а свинец -- Венера. Не забудьте о планетах, доктор. Но

мы готовы, попытайтесь, попытайтесь еще раз.

   -- Поздно -- отвечал доктор -- скоро смерть явится за  мной.

На  плечи  --  саван  вместо тоги схоласта. Я оставлю вас. Быть

может я в аду найду философский камень?

   Он разбил приборы и растоптал  стекла  со  звоном.  И  тогда

выпил  вино и яд и так отправился в путь за философским камнем.

С запада на север, где полная луна, по точным законам алхимии.

   И это были третьи и последние века его путешествия.

     Заключение

   Милостивые  государи  и  милостивые  государыни:  шарлатаны,

ученые,  мастера  и  подмастерья, все умершие и все живые и все

еще не рожденные, города, страны, реки,  горы  и  все  небесные

светила: Занавес опускается.

   Рассказ  о  4-х  странниках окончен. Приходит время показать

вам пятого странника.

   Куклы в ящике, ящик  за  спину,  палочка  в  руки  --  пятый

странник отправляется в дальнейшее путешествие.

   Октябрь -- декабрь 1921 г.