Виталий Каплан
Алексей Соколов


                              ПОЛОСА НЕВЕЗЕНИЯ

                                  Пролог.

     Просто так кирпич на голову не  падает.  Я  узнал  об  этом  в  третьем
классе  и  страшно  гордился  своей  причастностью.   Тупые   одноклассники,
читавшие одну лишь "Родную речь", разумеется, верили во всякие  там  "вдруг"
и "авось". Я же хранил загадочную улыбку - правда, мало кто ее замечал.
     Сейчас в улыбке моей не было ничего  загадочного.  А  вот  ощерившегося
вампира я очень даже напоминал. Липкие  дорожки  крови  на  заросших  щеках,
встрепанные волосы... Возможно,  в  лунном  свете  глаза  отливают  красным.
Правда, здесь, в грузовике, зеркала почему-то не было...
     Нам не стали завязывать глаза. Сквозь плотные борта не  пробиться  даже
лучику, да и фиксируй мы все дорожные повороты, что толку?
     Значит, правда. Но ведь хочется усомниться, хочется... И хотя  ситуация
ясна как на ладони,  где  линии  отнюдь  не  рифмуются  с  инеем...  Утешусь
прикладной философией - все остальное еще хуже.
     Трясло   изрядно.   Грузовик,   несомненно,   стар.   Прямой    потомок
динозавров... Ну, или мамонтов... взяли какой не  жалко.  Дело  известное  -
после акции его загонят  в  кювет,  пробьют  бензобак...  Пять  минут  геены
огненной - и все кончено, господа криминалисты отдыхают.
     Впрочем, они и так  не  станут  беспокоиться.  Не  вчера  же  родились,
понимают - "Струна".
     Это будет как в боевиках с ядовитыми обложками? Выведут в  чисто  поле,
поставят мордой к стенке, пустят пулю в затылок?  Или  "Струна"  на  выдумку
хитра? Люди шептались о всяком. И где тут фольклор, где крупица истины...  В
темноте не разобрать.
     Я сам себе удивлялся. Будто  не  меня  везут  лунной  ночью  в  древнем
грузовике - убивать.  Будто  я  расположился  на  диване,  укутался  зеленым
пледом, прихлебываю чай с лимоном - и читаю новый роман фантаста Зарова.
     Да, понятно, защитная реакция, мозг ставит фильтры. И  словно  не  было
подвала  с  засиженной  мухами  лампочкой,  лохани  с  вонючей  жижей,  а  в
завершении  -  Высокого  Суда  в  Мраморном  зале.  Неужели  ирония  -   это
единственное, что из меня не смогли вышибить?
     Грузовик вновь дернулся, надсадно взревел раненым буйволом  -  и  вдруг
затих. Мелко-мелко затрясся, выдохнул из себя остатки жизни. Приехали,  надо
полагать.
     Товарищи мои по несчастью никак не комментировали  прибытие.  Да  и  не
стоило загрязнять оставшиеся минуты словами. И так  уж  их  было  сказано  с
избытком.
     Пару минут ничего не происходило. Потом коротко лязгнули дверцы.
     - Ну-ну,  глиняные!  Засиделись?  -  послышался   хриплый,   ломающийся
басок. - Выходить строго по одному, руки за голову...
     Никогда в жизни не пробовал вылезать из кузова  с  руками  на  затылке.
Очень неудобно.
     Естественно, подножки я не нащупал и  смачно  шлепнулся  в  грязь  -  с
полутораметровой высоты. Умудрился же водила причалить  прямо  в  необъятную
лужу...
     Понежиться мне, ясное дело, не дали. Коротко,  без  замаха,  пнули  под
ребра - и пришлось, кряхтя, подниматься. За не сцепленные на затылке руки  я
тут же заработал второй гостинец. И как-то очень быстро понял,  что  умирать
надо  с  максимально  возможным  комфортом.  Это  значит  -  не  рыпаться  и
выполнять команды быстро и точно.
     Да в самом деле, перед кем тут вставать  в  гордую  позу?  Затянутым  в
черное  ребятишкам  такое  не  впервой.   Время   Мраморного   зала,   время
торжественных слов кончилось.
     Мы стояли коротенькой строчкой-шеренгой,  лицом  к  выщербленному  шару
луны, а они стояли напротив -  гибкие  черные  тени,  ноги  слегка  согнуты,
точно  готовые  распрямиться  пружины.   Короткие,   кажущиеся   игрушечными
автоматы направлены нам в животы, а вот лица  совершенно  не  видны.  Просто
головы, затянутые то ли темными платками, то ли танкистскими шлемами.
     Сзади дохнуло холодным ночным ветром, запах пожухлой травы  сливался  с
горьковатым далеким дымом,  и  где-то  у  самого  горизонта  мерцали  слабые
огоньки - не то окна заброшенной деревушки, не то рыжие языки  костров.  Кто
и зачем развел их тут?
     А поле казалось покрытым россыпями серебряных монеток, и хотя  я  знал,
что это блестит в  лунном  свете  изморозь,  но  глаза  сейчас  были  мудрее
мозгов.
     Тишина стояла какая-то нереальная, невозможная. Ни птичьих  криков,  ни
мышиных  шорохов,  ни  еле  слышного  лязга  электрички  вдали.  Будь  время
вслушаться - и впрямь различишь, как звезда со звездою говорит...
     Но времени уже не было. Один из черных комбинезонов  выдвинулся  вперед
и глуховато сказал:
     - Что ж, господа глиняные. Вы  знали,  чем  кончите.  Зло,  принесенное
вами в мир, нельзя изгладить, но можно остановить. А вы,  носители  пустоты,
в пустоту и уйдете.
     Он запнулся, зачем-то оглянулся назад, и луна отразилась в его  глазах,
блеснувших  сквозь  прорези  матерчатой  маски.  Похоже,  еще  не  затвердил
наизусть ритуальную формулу.
     - Но Высокая Струна все же не обделила вас своим  милосердием.  Каждому
из вас она дает шанс и помилует тех, в ком остались еще  ростки  света,  кто
способен  прозвенеть  в  ответ.  Тех  ждет  не  пустота,  но   долгий   путь
искупления, в далеких мирах, за гранью тишины...
     - Короче, глиняные, -  прервал  его  другой  голос,  постарше,  с  едва
различимой ироничной хрипотцой. - Сейчас вы по  команде  бежите  туда!  -  и
обладатель  голоса,  невысокий  и  кряжистый,  вытянул  руку  к   невидимому
горизонту. - Помните, в глаза вам должна  светить  луна.  Шаг  в  сторону  -
сразу пуля. Бойцы стоят с обеих сторон. Кто добежит до горизонта, спасется.
     Он затих на пару секунд, а потом коротко выдохнул:
     - Пошли!
     Еще секунду наша шеренга смертников стояла,  оцепенев,  а  потом  вдруг
разломалась - и вот я уже бегу, и колотится клубок  боли  в  левом  боку,  а
впереди,  разбрызгивая  лужи,  мчатся  неловкие  фигуры  моих  товарищей  по
несчастью.  Но  тишины  уже  нет,  сломалась  тишина,  сзади   не   умолкает
автоматный треск, слышится тонкий, истерически пронзительный свист,  похожий
на птичий - только птички эти весят девять граммов и сделаны из свинца.
     Никогда  раньше  не   приходилось   мне   бежать   по   ночному   полю,
оскальзываясь на лезущих под ноги кочках, путаясь  в  усохшем,  но  все  еще
цепком и плотном бурьяне, загребая ботинками  из  глубоких  луж.  Брюки  мои
вымокли  по  колено,  хоть  выжимай,  колотье  в  боку  с  каждой   секундой
становилось сильнее, боль впивалась в потроха жадным, злым язычком  огня,  а
в голове стоял серый, безнадежный туман.
     Ни страха, ни надежды, ни досады -  лишь  монотонный,  одуряющий  ритм,
бесконечное мельтешение синих кругов перед глазами, а вокруг -  сухой  треск
очередей, и  все  меньше  фигур  впереди,  равнодушное  лунное  око  озирает
застывшие среди мертвой травы темные пятна. А я все  бегу,  хотя  давно  уже
пора словить свинцовую  птичку,  растянуться  таким  же  нелепым  пятном  на
холодной осенней земле... Ночь в тоскливом октябре... да,  вот  как  оно  на
самом деле...
     А потом - сумасшедшая, такой не  бывает,  не  должно  быть!  -  боль  в
правой ступне, точно над ней сомкнулись железные челюсти,  и  опрокидывается
щербатый горизонт, лунный шар скачет через  все  небо,  и  острые  стебельки
колют шею, а в ушах плещется ледяная вода. Плещется  -  и  затягивает  небо,
луну, всё...
     Остается один лишь звон. То ли комариный,  то  ли  оборвалась  гитарная
струна...


     Часть первая.
                              В железных зубах

                                     1.

     День начинался удачно -  изрядно  потеплело.  Еще  с  вечера  заволокло
горизонт свинцово-серыми тучами, и плясала  метель,  свистела  и  откидывала
коленца. А к утру незаметно сменилась мелким, промозглым дождичком. Само  по
себе тоже не сахар, но с прежним морозом не сравнить. Нога ноет,  зато  хоть
на улицу сунуться можно без риска превратиться в ледяной столб.
     А еще я нашел золотую россыпь. Ну, не золотую,  -  стеклянную.  Никогда
раньше  не  замечал  этой  забегаловки.  Вроде  кабак  как   кабак,   ничего
особенного, а вот концентрация тары вблизи - выше всякой статистики.
     И, что самое интересное, об этом Эльдорадо еще не пронюхали  вездесущие
местные  бабушки.  Счастлив  мой  Бог,  иначе  не  уйти  мне  оттуда.   Стая
разъяренных бабок пострашнее и ментов, и рыжего Коляна  со  свитой.  Те  еще
могут ограничиться понтами, но бабушки - никогда. Они  борются  за  жизнь  в
полном соответствии с теорией  Дарвина.  Не  угрожают  и  не  глумятся.  Они
бьют - с обреченной беспощадностью. Или с  беспощадной  обреченностью.  Хуже
бабок, пожалуй, разве что стая бродячих псов, особенно если вожак у  них  из
благородных, овчар какой-нибудь или бультерьер,  и  обуревает  его  высокое,
почти  человеческое  чувство  -  месть.  Месть  жестокому   людскому   роду,
вышвыривающему своих мохнатых друзей на помойку.
     Я неплохо понимал этих умных зверей  -  и  старался  держаться  от  них
подальше. Пока  проносило,  а  вот  Маню-Варежку  на  той  неделе  погрызли.
Изрядно погрызли -  по-хорошему  в  надо  больницу,  только  кто  ж  ее  без
документов оформит? Отлежалась в подвале, и ничего. На улицу,  правда,  пока
не выходит...
     В общем, к часу у меня было уже рублей двадцать. И даже  если  отделить
долю рыжему Коляну, и отложить  на  жратву,  остается  еще  что  положить  в
нагрудный мешочек. Еще бы месяц такого  везения  -  и  хватит  на  билет  до
Северск-Дальнего. Без билета никак, наэкспериментировался. Ребро-то  до  сих
пор не срослось, ментовские дубинки дело свое знают.
     - О, какие люди! -  прервал  мои  мысли  насмешливый  голос.  Я  поднял
глаза.
     Ну вот так всегда. Стоит о них подумать -  и  накличешь.  А  тем  более
этот, сержант Венька Копалкин.  Белокурая  бестия  из  местного  околотка...
Знаю я его прекрасно... Эх, как же здорово день начинался. И вот...
     - Привет  работникам  помоечного  фронта!  -  Венька  вскинул  руку   в
шутливом приветствии.
     И какая кикимора  притащила  его  сюда,  за  пять  кварталов  от  места
беспорочной службы? Или он сейчас отдыхает? Хотя в форме...
     - День добрый, Вениамин Андреевич.  Как  жизнь,  как  настроение?  -  Я
пытался сделать беззаботный вид, но получилось, конечно, плохо. Нет  у  меня
актерских данных. Это мне еще и  в  школе  изрядно  мешало,  а  уж  в  новой
жизни - и подавно.
     - Настроение у меня, как ты  знаешь,  всегда  замечательное.  -  Венька
остановился, опершись плечом о стену забора. Я мысленно пожалел, что  стенка
не свежепокрашенная. Да он, похоже, никуда не торопится. Совсем хреново.
     - Так вот, Хромой, о настроении, - сообщил Венька, вынимая сигарету  из
распатроненной пачки "Кэмела". - Оно бывает хорошее, а  бывает  и  отличное.
Потому что  лучшее,  как  известно,  друг  хорошего.  Однако  настроение,  -
наставительно поднял он палец, -  есть  функция  человеческого  облика.  Вот
посмотри на себя, Хромой.  Что  мы  имеем  на  лабораторном  столе?  Грязное
млекопитающее, облюбованное вшами и прочей фауной.  Его  засаленные  тряпки,
по недоразумению именуемые одеждой, нуждаются в очистительном  пламени.  Его
серая, сморщенная кожица не годится даже на  абажур  настольной  лампы.  Его
спутанные патлы, никогда не знавшие парикмахерских  ножниц,  навевают  мысль
содрать скальп, согласно методике ирокезов. Что скажешь, существо?
     Вся беда в том, что Венька Копалкин - философ. Из  той  гнусной  породы
доморощенных гениев, которых надо сразу топить в ведре.  Во  всяком  случае,
не допускать до грамоты. Читать им крайне вредно -  начинают  много  о  себе
понимать. От наших подвальных я слышал, будто Венька  поступал  в  столичный
университет, и то ли сразу ему обломилось, то ли он  вылетел  на  первой  же
сессии... Только вернулся в родной курятник он  до  крайности  обиженным  на
человечество. Зачем-то подался в милицию, и его  взяли  с  радостью.  Все  ж
таки десять классов за спиной, а с кадрами в Мухинске всегда был недобор.
     Как ни странно, Копалкин в органах прижился, хотя выше сержанта  так  и
не взлетел. Посылали его куда-то повышать свою  квалификацию,  но  кончилось
это дело позором - или не ту морду набил, или не на того и не тому  стукнул,
а может, выпил не там, где надо... В итоге  здешнему  начальству  намекнули,
что выше головы оно не прыгнет, и сержантские лычки - его потолок.
     Впрочем, Венька  не  сильно  стремился  к  карьере.  Патрульно-постовая
служба  давала  ему  некоторые  доходы,  а  свободное  время   он   посвящал
философическому   самоусовершенствованию:   покупал   на    лотках    книжки
Блаватской, "Протоколы мудрецов", технику йогического секса и  разнообразную
фантастику с вызывающе безвкусными обложками - всякие  там  "Обломы  добра",
"Разрешенные  глюки",  "Скотобойню"  и  "Заподляну".  Говорят,  вечерами  он
иногда  медитирует  со  своей  пассией  Ленкой  Охапкиной,  продавщицей   из
универмага на площади Труда.
     Самое скверное - недоносок нуждался в слушателях. С цивильной  публикой
ему особо не светило, а вот  наш  брат-бродяга  -  существо  зависимое,  ему
характер проявлять для здоровья опасно. Не то  чтобы  Венька  был  таким  уж
кровавым садистом. Хотя  и  числилось  за  ним  кое-что  -  и  дубинкой  под
настроение помахать мог, и палец недавно сломал старому ханыге Лучникову,  и
в мусарне тоже мог мокрым полотенцем по почкам  отходить...  Хуже  другое  -
иногда Копалкин вдруг выказывал принципиальность и  задерживал  бродягу  "на
предмет опознания". А дальше начинала крутиться известная машина, и не  всем
удавалось выскочить из бетонных ее жерновов.
     - Ваша правда, Вениамин Андреевич,  -  пряча  глаза,  подтвердил  я.  -
Совсем, блин, опустился... Эх, жисть...
     Прыщавый мозгляк утвердительно кивнул, глядя на меня сверху  вниз.  Как
уж такое получалось, понять не могу. Хотя,  рассуждая  абстрактно,  мы  сами
себя опускаем. С  каким  наслаждением  я  взял  бы  Веньку  за  шкирятник  и
аккуратно размазал прыщами по занозистому забору. Но мечты, мечты...
     - О! - наставительно изрек Копалкин, воздымая вверх палец. На  запястье
его встрепенулся синий дракон, чем-то  смахивавший  на  курицу.  Татуировку,
видать, еще в школьные годы делал.
     - О! - повторил  он,  затягиваясь  сигаретой.  -  Но  фактор  осознания
своего падения  не  всегда  является  вектором  направленной  эволюции!  Вот
суетишься ты, Хромой, портишь воздух и настроение порядочным людям, а  какой
в этом метафизический смысл? Ну вот скажи мне, зачем ты живешь?
     Из опыта я знал, что молчать себе дороже. Надо попасть в струю.
     - Да уж как-то получается так, Вениамин Андреевич...  Жить-то  надо,  и
некогда об ее смысле нам думать. Мы люди простые, книжками не балуемся...
     - А я, значит, балуюсь? - моментально окрысился Венька. Надо  ж,  какую
чушь я сморозил. Теперь начнется пурга по заявкам трудящихся...
     - Я неправильно выразился, Вениамин Андреевич, - выдавил  я  пересохшим
горлом. - Вы уж меня простите...
     - Ну уж нет,  давай  начистоту,  Хромой,  -  завелся  Копалкин  и  даже
сигарету изо рта  вынул.  -  По-твоему,  выходит,  что  мы,  люди  думающие,
стремящиеся  к  духовности,  элита  нации  -  это  детские   погремушки?   А
назначение человека,  значит,  рыться  в  помойках  и  откармливать  клопов?
Высоты разума для вас недоступны и потому зловещи, и  потому  вы  стремитесь
опустить всех до своего скотского уровня! О, вы куда опаснее, чем  кажетесь!
Такие, как вы, когда-то зажгли костры инквизиции! На вашей совести и  Бруно,
и Галилей, и Пушкин с Лермонтовым! Хищные и жалкие твари, вы  хотите  отнять
у нас Небо!
     Венька изливался еще минут пять, и даже щечки у него  разрумянились,  а
мышиные бусинки глазок победно посверкивали в хилых  лучах  уползающего  под
горизонт солнца.
     Все.  Он  заимел  свой  кайф,  он  испытывал  райское  наслаждение,   и
наверняка все  бы  кончилось  оргазмом.  Не  подведи  меня  опять  шкодливый
язык...
     - Вениамин Андреевич, - вставил я в краткий миг  паузы,  пока  Копалкин
затягивался сигаретой. - А это вы в  какой  книжке  вычитали,  или  так,  из
головы?
     Кажется, Венька поперхнулся дымом.
     - Та-а-к,  -  откашлявшись,  пролаял  он  казенным  тоном.  -  Умничать
изволим? А с чего  бы  это  нам  такими  умными  быть?  Уж  не  с  целью  ли
совершения противоправных деяний? Документики, гражданин!
     Насчет моих "документиков" Веньке все было известно. Во всяком  случае,
то, что ему следовало знать.  Но  сейчас  в  голове  его  закрутилась  новая
лента - "Суровая Фемида, или жизнь по Уставу".
     - А ну-ка, лицом к  стене,  руки  развести,  ноги  на  ширину  плеч!  -
скомандовал Копалкин. - Оружие, наркотики, драгоценности имеются?
     Стоя в идиотской позе, я лишь судорожно вздохнул.
     - А если поискать? - задумчиво протянул  Венька  и  не  спеша  принялся
исследовать мои карманы. Я не дергался, зная, что все уже  бесполезно.  Хоть
бы не в обезьянник... что угодно, лишь бы не в обезьянник.
     - О, как интересно! - причмокнул Копалкин, нашарив у  меня  за  пазухой
полотняный мешочек. Мой, можно сказать, сейф. - И что же там внутри?
     Внутри было двести сорок рублей бумажками. Треть  стоимости  билета  до
Северск-Дальнего. Все, что имелось у меня в этой  новой,  неизвестно  кем  и
для чего подаренной мне жизни.
     - А  мы,  оказывается,  богатенькие  буратино,  -  сокрушенно   покачал
головой Венька. - Чего и следовало ожидать. Рваные тряпки у нас -  это  лишь
видимость, иллюзия... А содержание -  темное  и  таинственное.  И  уж  не  в
розыске  ли  находится  сия  дрожащая  тварь?  -  риторически  вопросил   он
окрестности. Но место было пустынным,  и  лишь  крадущаяся  по  своим  делам
облезлая рыжая кошка могла слышать его слова.
     - А уж неизвестно каким, но явно не честным  трудом  полученные  доходы
безусловно являются отягчающим обстоятельством. И думается мне, в  горотделе
крайне заинтересуются подобной темной личностью.
     Все было понятно.
     - Вениамин Андреевич, а может, так разойдемся?  -  подал  я  голос,  не
отрывая лица от пропитанных сырым холодом досок забора.  -  Вы  же  гуманный
человек, интеллигент...
     - Хм... - задумчиво  протянул  Копалкин,  помахивая  пачкой  засаленных
червонцев. - Если  посмотреть  на  это  дело  философски...  Короче,  можешь
отлипнуть. На, держи, - протянул он  мне  пару  бумажек.  -  Можно  сказать,
материальную помощь тебе оказываю, Хромой. И не надо благодарить!  -  пресек
он  готовые  вырваться  у  меня  звуки.  -  Пшел  вон,  и  чтобы  на  второй
космической скорости!
     Венька величественно повернулся и  направился  вдоль  улицы,  по  своим
государственно  важным  делам.  А  я,  подбирая  со  снега   полуразорванный
мешочек, прокручивал в голове фразу мудрого маркиза де  Кюстина:  "Абсурдная
жестокость  российских  законов  смягчается  разве  что   безобразным   оных
исполнением". Долго я эти слова смаковал. С разными интонациями.
     Ладно, могло и хуже кончиться. А так - все теперь по новой  придется...
Видно, не судьба мне вырваться из этого  загаженного  Мухинска.  Потому  что
кто я теперь, если вдуматься? Не более, чем муха в паутине.


                                     2.

     Солнце давно уже уползло за далекие крыши Промзоны,  и  лимонно-розовое
марево на западе готово  было  раствориться  в  синих  чернилах  наступающей
тьмы. Тонким острым  лезвием  нависал  надо  мной  молодой  лунный  серп,  и
вспоминался отчего-то "Колодец и маятник" Эдгара По. Я и впрямь ощущал  себя
беспомощной, привязанной к скамье жертвой, и  шныряли  вокруг  наглые  серые
крысы, сверлили меня темными бусинками глаз, а огромное  стальное  острие  с
каждым взмахом становилось все ближе и ближе.
     Ощутимо похолодало - видать, сегодняшняя  оттепель  оказалась  явлением
временным. Пока еще терпимо, но  если  процесс  пойдет  развиваться,  драное
пальто, наследство дяди Коржика, меня не спасет. Тогда и носу из подвала  не
высунуть. А значит, в долгий  ящик  отправляется  вожделенный  билет,  да  и
попросту оголодаю. Конечно, кое-кто из наших,  подвальных,  поделится.  Люди
всюду есть, пропасть не дадут.
     Только вот стыдно объедать ту же Маню-Варежку. Стыдно  получать  кусок,
который мог бы пойти ей... Или Севке,  недавно  прибившемуся  к  нашей  стае
пацаненку. Ох, ведь... Ребенка же лечить надо,  и  срочно,  но  куда  там  -
вместо белого  потолка  клиники,  грязный  подвал,  тучи  злобного  комарья,
засилье тараканов... И все равно, если судить беспристрастно, для  мальчишки
это лучше, чем так называемый родной дом.
     ...Парализованная  бабка  и  проспиртованная  особь,  которую  язык  не
поворачивается назвать матерью. Синяки по всему телу -  и  дистрофия  первой
степени.  Смешно  сказать,  он  у  нас  в  подвале  отъелся   как   следует.
Маня-Варежка над ним шефствует, проявляет лучшую часть своей натуры.  Худшую
проявит, когда сможет выбираться на улицу, да и потеплеет. Я тоже  пообщался
с Севкой. Да... Умственное развитие  оставляет  желать...  Какой  там  пятый
класс,  в  коем,  согласно  бумагам,  он  обучается!  Там  и  первого-то  не
наберется. Едва читает, счет в пределах десятка... "А  нафига  мне"  -  тихо
бурчит, не поднимая глаза. В общем-то, он прав.
     Помочь ему нечем. Ну, посуетится  образовательное  начальство,  засунет
пацана в интернат для слабоумных. И толку? Либо сбежит оттуда  через  месяц,
либо  окончательно  спятит...  Смешно  сказать,  но  была  у  меня  мысль  о
"Струне". Глядишь, и был бы  толк.  Но  я  вовремя  выкинул  ее  из  головы.
Слишком уж явственно помнил  холодное  лунное  поле  и  чириканье  птичек...
которые вовсе не птички.
     ...Ну, остается надеяться, что морозы не окажутся чересчур жесткими.  В
пределах возможностей пальто. Хороший был  мужик  дядя  Коржик!  Собственно,
он-то меня в подвал и притащил, и опекал всячески, и даже  с  рыжим  Коляном
потолковал, чтобы тот хоть  поначалу  расценки  для  меня  скостил.  "Ты  же
видишь, - простуженно гудел он, раскуривая "Беломорину", -  интеллигент  наш
Костик, весь как есть гнилой и к жизни неприспособленный. Ему учиться еще  и
учиться. Так что с паршивой овцы... А то еще по дури чего сотворит - и  тебе
без пользы, и нам хлопоты".
     Да, умен был дядя Коржик! Еще бы пил меньше... А так  -  до  пятидесяти
не дотянул. Плохо помер, в одиночестве... Его только  на  второй  день  наши
отыскали. Делили вещи потом, конечно. Да там и  вещей-то...  смех  один.  Но
вот пальто мне досталось.  И  даром  что  замызганное,  а  оказалось  впору.
Габаритами мы с дядей Коржиком сходились.
     Что ж, теперь придется начинать  по  новой.  Жалеть  себя  -  последнее
дело. Ну, пускай полгода пройдет - но  наберу  я  в  конце  концов  на  этот
вожделенный билет. И прямиком -  в  Северск-Дальний.  Интересно,  узнает  ли
меня Леха? Давно мы не переписывались. Но как бы там ни было  -  поможет.  А
там, в тихом сибирском городке,  вполне  можно  жить.  Какая-никакая  работа
найдется... особенно если выправить новые документы. А у Лехи как раз  тесть
в тамошней милиции служит... если еще не на пенсии, конечно.  Глядишь  и  по
специальности устроюсь, там  же  наверняка  дикая  нехватка  учителей.  Как,
впрочем, и везде.
     В принципе, ничто мне не мешало написать Лехе  хоть  прямо  сейчас.  Но
что-то удерживало меня  от  этого.  Правду  все  равно  в  письме  не  стоит
излагать. Конечно, вероятность лишних глаз минимальна...  И  все-таки...  Не
хотел я  подставлять  Леху...  пускай  и  с  вероятностью  ноль  целых  ноль
десятых. Подписаться-то на конверте в любом случае нельзя - вроде как  новое
почтовое  оборудование  сканирует  адреса  и   подписи...   Для   облегчения
сортировки и надежности доставки. А сие означает, что в  некой  базе  данных
вполне может оказаться моя  фамилия.  И  все,  этого  достаточно.  Хакеры  в
"Струне", надо полагать, высшего класса, наверняка содержимое  почтовых  баз
отслеживают. А ведь они не успокоятся, пока  меня  не  отыщут...  Дедушка  с
бабушкой гонятся за Колобком...
     ...Как-то незаметно  исчезли  всякие  признаки  заката,  небо  блестело
ломкими льдинками звезд, и им  не  мешал  ни  юный  месяц,  ни  редкий  свет
городских  фонарей.  Все-таки   Мухинск   -   глухая   дыра.   Несмотря   на
полумиллионное население, по сути он большая деревня.  Заводы  стоят,  дымом
атмосферу не портят.  И  расстилается  над  головой  иссиня-черная  пустыня,
перечеркнутая размытой полосой Млечного Пути. В Столице такого не увидишь.
     Мне не хотелось возвращаться в подвал. Ну чего я там  не  видел?  Вонь,
испарения давно не  мытых  тел,  пьяные,  с  надрывом,  песни  вперемешку  с
руганью. Бесконечные разговоры об одном  и  том  же,  сто  раз  пережеванные
исповеди и обиды... Двух  десяток,  оставленных  поганцем  Венькой,  хватит,
чтобы уплатить ежедневную мзду рыжему Коляну...
     А сегодня ничего уже не светит. В темноте бутылок  не  найти.  Магазины
кончили работу, ни погрузить, ни разгрузить не выйдет. Разве что  завтра.  А
сейчас - почему бы мне просто не погулять? Без всякой цели, забыв  о  суете,
забыв о больной ноге и лунном поле? Погулять,  будто  время  сделало  петлю,
прыгнуло назад на целый год. Погулять, как мы гуляли с Лариской... Пускай  и
без Лариски.
     А до Нового года меньше недели осталось...  Может,  рискнуть,  открытку
ей выслать? Без подписи, с одними лишь словами: "Жив.  Люблю.  Надеюсь".  По
почерку она все поймет. Увы, нельзя. Знаю я  Лариску,  в  себе  не  удержит,
поделится с моими... А там - пойдет клубочек мотаться по ниточкам...
     ...Странно - мне казалось, что Мухинск я изучил уже  вдоль  и  поперек,
но сейчас, оторвавшись от привычного потока мыслей, я вдруг понял, что  этих
мест  не  знаю.  Какие-то  глухие  длиннющие  заборы,  огромные  одноэтажные
строения без окон - наверняка склады. Слева,  плохо  различимая  в  темноте,
раскинулась брошенная стройка. Опять, наверное, финансы у города накрылись.
     Прямо по курсу - помойка. Толпились, чуть ли не наезжая друг на  друга,
железные контейнеры. Их было множество,  но  мусору  все  равно  не  хватало
места, и недавно выпавший, не успевший еще потерять белизну снег  был  усеян
битым стеклом, картофельными очистками, рваными газетами...
     Мимо проскользнула кошка, решительно устремилась к контейнерам.  Может,
ты самая  рыжая,  что  уже  встречалась  мне  сегодня,  но  в  темноте,  как
известно, все они серы. Тем более, фонарей тут раз два и обчелся, и  главную
подсветку давал все тот же юный месяц. Почему-то здесь он заметно ярче,  чем
дома. Представляю, что творится в полнолуние!
     И еще, в отличие от Столицы, стояла невозможная, абсолютная тишина.  Ни
лязга трамваев, ни гудков машин, ни льющейся из окон  музыки...  Первобытное
безмолвие, точь-в-точь как  на  лунном  поле.  Лунное  поле...  Я  попытался
выбросить его из головы, но не смог. В  безмолвном  воздухе,  как  и  тогда,
дрожала невидимыми нитями  тревога.  Еще  несколько  минут  назад  все  было
иначе.  А  потом  что-то  вдруг  поломалось,  и  тишина   начала   набухать,
наполняться темной, готовой взорваться тяжестью.
     И взорвалось.
     В первую секунду я даже и не понял, что это крик. Но потом  ударило  по
мозгам - детский отчаянный вопль, почти визг, наполненный болью и ужасом.
     Проклятая нога! Неловко загребая снег, я бежал к черным -  куда  чернее
неба - руинам стройки и матерился на бегу. Ни  раньше,  ни  позже  -  именно
сейчас горячо и весело выплеснулась  боль,  почти  такая  же,  как  и  в  ту
октябрьскую ночь.
     Спасительная боль.
     Однако железные челюсти работали не  в  полную  силу  -  я  вполне  мог
бежать, хоть и стреляло при каждом скачке острыми  вспышками,  отдавалось  в
мозгу.
     Крик не утихал - он то прерывался, то вновь  оглашал  окрестности,  но,
ясное дело, никого здесь  не  нашлось  кроме  меня  -  случайного  гуляющего
идиота.
     А идиоту опять зачем-то приспичило искать  приключений  на  свою  битую
задницу. А тут еще стройка... Не загреметь бы, не добравшись до цели.
     Так... Вот и добежал все-таки. Два силуэта на почти черном  снегу,  меж
двух штабелей огромных стальных балок. Большой силуэт и маленький.
     Мужчина в короткой, но плотной куртке, вязанной шапочке. Тащит  куда-то
вглубь стройки, в беспорядочные джунгли бетонных плит  извивающуюся  детскую
фигурку. Я даже и не понял, мальчик то был или девочка.
     - Пусти-и-те меня! Пу-у-стите! - захлебывался плачем ребенок.
     Так...  Ситуация  не  оставляла  вариантов.  И  полностью  подтверждала
слухи, циркулирующие по городу вот уже с месяц.
     - Притормози, мужик! -  негромко,  но  отчетливо  выдохнул  я  морозный
воздух. Отчетливо несло помоечной гнилью.
     Мужчина дернулся и мгновенно подобрался.  Косой,  брошенный  исподлобья
взгляд. Не выпуская ребенка, он быстро завел его за спину и процедил:
     - Гуляй, дядя. У нас тут свои... разборочки.
     - Твой, что ли, пацан? - поинтересовался я, подходя вплотную.
     - Да блин, бумажник у меня вынул, гаденыш! - сейчас мужик держался  уже
уверенней. Тем более, мой затрапезный вид явно не  внушал  ему  опасений.  -
Едва догнал. В ментовку вон волоку... Так что не боись, все путем.
     Ну-ну, баранки  гну.  Шито  не  то  что  белыми  нитками  -  пеньковыми
канатами. Даже подзаборного алканавта отфутболить - и то не катит.
     - Всякое, знаешь ли, бывает, мужик, - отозвался я. - Может, и путем,  а
может, и не путем. Или не тем путем. А потому давай-ка втроем  до  отделения
прогуляемся, там и разъясним... Да и тебе все одно легче,  подмогну  тащить,
ежели что...
     Ничего  более  глупого  я  родить   не   мог.   Беспаспортный   бродяга
намеревается разбираться в мусарне с приличного  вида  господином,  у  коего
документы,  надо  полагать,  в  идеальном  порядке.   После   чего   бродяга
помещается  в  обезьянник   с   последующей   перспективой   отправиться   в
приемник-распределитель. Дубинки подразумеваются.
     Но прав  был  Коржик,  гнилой  я  интеллигент,  настоящей  и  жизни  не
нюхавший. Нет чтобы сразу влепить дяде  по  загривку...  зачем-то  разговоры
завел.
     - Ты не понял,  козел?  -  ощерился  мужик.  В  лунном  свете  блеснули
металлические зубы. Так-так...
     Пацаненок за его спиной  судорожно  всхлипывал  -  видно,  ему  уже  не
хватало дыхания на крик. Все, кончилось время слов.
     Я схватил мужика  за  руку.  Вернее,  попытался  схватить.  Со  змеиной
ловкостью тот увернулся, отступил назад. Миг - и левой рукой  он  держит  за
горло мальчишку, загораживаясь им, а в правой - в  правой  у  него  скалится
нож. Лезвием почти упирается пацану в бок.
     - Тебе же сказали, козел - гуляй, - хмуро бросил  мужик.  -  И  мальчик
целее будет, и ты...
     Никогда я не увлекался модными ныне восточными единоборствами, да  и  в
армии тихо отслужил два года в войсках  связи,  ничему  такому  не  учили...
Единственные мои козыри - это рост и вес, но я понимал, как мало они  сейчас
значат. Мужик был хоть и меньше меня  габаритами,  но  жилистый  и  явно  не
"чайник". Достаточно взглянуть,  как  он  держал  нож.  Короткий  клинок  не
оставался  неподвижным,  нет.  Он  прямо-таки  плясал  в   цепких   пальцах,
вычерчивая сложные фигуры... Приходилось мне слышать о таком.
     И чего теперь делать? Прыгать  нельзя,  загубишь  ребенка...  Напугать?
Чем же эту тварь напугаешь? Ну  помогите  же  хоть  кто-нибудь!  Ну  неужели
действительно  там  нет  никого,  кроме  математически  строго   очерченного
лунного серпа? Внешняя дуга - окружность, внутренняя - эллипс.
     - Слышь,  дядя,  а  куда  направлены  ветви  параболы  с  положительным
дискриминантом?
     - А? - зрачки  мужика  метнулись,  и  я  получил  необходимую  секунду.
Падая... блин, на больную-то ногу! - я все же  сумел  другой  ногой  врезать
ему под коленную чашечку, и тут же, дико боясь потерять темп, обеими  руками
вцепился в сжимавшую  нож  кисть,  резко  повернул...  Все-таки  силой  меня
природа не обидела. Послышался отчетливый хруст, и крик, в  котором  боль  и
досада слились в единую смесь. Гремучую.
     Все трое мы загремели на стоптанный  снег,  пацан  оказался  под  нами.
Задавим, подумал я, но он  точно  уженок  выскользнул  из-под  моей  туши  и
метнулся куда-то вглубь штабелей. А мы с врагом  катались  по  земле,  то  и
дело стукаясь об острые  края  балок  и  грязно  матерясь.  Да,  по  весу  я
превосходил его изрядно, но тренированности ему было не занимать. Рука  его,
к несчастью, оказалась всего лишь вывихнута, и сейчас он примерялся к  моему
горлу. Вдобавок я пропустил удар коленом между ног  и,  взвыв  от  одуряющей
боли, потерял пару секунд, которых мужику хватило, чтобы, оказавшись на  мне
сверху, что есть силы надавить на сонную артерию.
     Блин, неужели на этот раз действительно все, - промелькнула  неожиданно
сухая, лишенная эмоций мысль. Выходит, не  лунное  поле,  а  черный  снег...
Снег, набившийся мне за  шиворот  и  растекающийся  холодными  струйками  по
телу. Снег, заморозивший мозги, изгнавший из меня человека и превративший  в
агонизирующее животное.
     А животное и действовало свойственным ему образом. Миг  -  и  зубы  мои
вцепились врагу в нос, судорожно, отчаянно сжались -  и  сейчас  же  горячая
чужая кровь наполнила  мой  рот,  и  я  захлебнулся  ею,  забулькал,  но  не
разжимал зубов, и отовсюду - и снаружи,  и  изнутри  головы  не  прекращался
крик.
     А  потом  вдруг  все  кончилось.  Слепящий  свет   армейского   фонаря,
заскользившие повсюду быстрые гибкие тени, и вот уже сильные руки  поднимают
меня, ставят на ноги. Все пляшет и кривится перед глазами,  лунный  серп  то
взмывает  в  небо,  то  наискось  рубит  землю  казацкой  шашкой,  а  где-то
далеко-далеко, в двух шагах, корчится, расплывается на  сером  снегу  черное
пятно - поверженный враг, и тени весело лупят его ботинками под ребра.
     Откуда-то слева вывернулся мальчишка. Тонкий, восторженный голос:
     - А вот его ножик, я сразу подобрал. А можно я его себе оставлю?
     И только сейчас я узнал этот  голос.  Севка.  Битый-ломанный  шакаленок
Севка из нашего подвала...
     Но  подумать  на  сей  счет  я  уже  ничего  не  успел.  Земля   плавно
вывернулась у меня из-под ног, перед глазами все подернулось  переливающимся
серым дрожанием, а дальше  не  было  ничего.  Кроме  совершенно  невозможной
звездной музыки.
     Но я ее не запомнил.


                                     3.

     - Ну что, маленько оклемался? - выдернул  меня  из  бесцветной  пустоты
незнакомый голос. Молодой, уверенный, в нем так и искрилась энергия.
     Мне ничего не  оставалось,  как  разлепить  глаза.  Контраст  и  впрямь
впечатлял. Вместо грязного снега  и  заброшенной  стройки  -  уютная  чистая
комната, белый потолок, накрахмаленная простыня... Неяркий свет  сочится  из
бронзового,  под  старину,  настенного  бра,  обои  цвета   морской   волны,
испещренные  парусными  корабликами,  по  дальней  стене   тянутся   книжные
полки... Это случаем не тот свет? Хотя сомнительно. Больше похоже на глюк.
     - Ну ты как вообще? - вновь раздалось над ухом.
     Теперь я видел вопрошавшего. Им оказался молодой,  вряд  ли  многим  за
двадцать,  парень.  Худощавый,  с  вытянутым,  слегка   треугольным   лицом,
внимательными серыми глазами и  густой,  цвета  намокшей  соломы  шевелюрой.
Одет он был по-домашнему: футболка под цвет обоев  подчеркивает  мускулистые
загорелые руки, спортивные брюки изрядно  помяты,  в  довершение  картины  -
мохнатые тапочки. А все-таки на квартиру непохоже - кроме дивана  подо  мной
да пары стульев, тут ничего и нет.
     - Да вроде в порядке, - глупо улыбаясь, протянул я  неожиданно  хриплым
голосом. - Вроде, цел.
     Да так оно, в общем, и было. Разве что слегка гудело в голове.  Похоже,
память о ночной стройке.
     Стройка... Все нахлынуло опять - хищный оскал клинка, лунный  блеск  на
стальных зубах, и одуряюще соленый вкус чужой крови...
     - Тут тебя наша медицина посмотрела, - сказал парень, оседлав  один  из
стульев. -  И  где  ж  ты,  дядя,  так  ногу  повредил?  Травма-то,  похоже,
давняя...
     - Вывихнул...  месяца  два  назад,  -  честно  признался  я,   принимая
полусидячее положение. Теперь надо быть  внимательным  и  осторожным.  Если,
конечно, мои догадки верны. Впрочем, в любом случае  дозированная  правда  -
наилучший способ лжи. - От милиции удирал...  -  добавил  я  после  недолгой
паузы.
     - Ну, понятно... - протянул парень. -  Жизнь,  значит,  бурная.  Да  ты
расслабься, неприятности позади. Теперь все нормально будет.
     В последнем я несколько сомневался.  Если,  конечно,  правильно  сложил
одно с другим.
     - Меня, кстати, Женей звать, - дружелюбно представился мой собеседник.
     - Костя, - кивнул я в ответ. Лучше уж назваться  родным  именем.  Слава
Богу, не особо редкое. Зато меньше риска лопухнуться впоследствии.
     - Давно бомжуешь-то, Костя? - поинтересовался Женя делано сухим тоном.
     - С августа. - Я вздохнул. Пришло время заранее заготовленной легенды.
     - А что так?
     - Да, в общем-то, обычная история. Я сам из Дальнегорска. Беженец.  Ну,
какие там дела творятся, объяснять  не  буду,  это  общеизвестно.  Вот  и  у
меня... Жена была, и дочка... - Я помолчал.  -  Словом,  всех...  Никого  не
осталось.  Миротворческая  миссия,  блин...  Что  такое  установка   "Смерч"
знаешь? Был дом - и нет дома. И всех... в ошметки... А я как  раз  с  работы
шел... Задержался на полчаса, доделать там надо было одну фичу... Ну  вот...
Лучше бы не опаздывать. Чтоб уж со своими...
     Я  старательно  и  замысловато  выругался...   Пригодилась   подвальная
выучка.
     История была почти реальная. Отличалась лишь  фамилия  главного  героя.
Костик Ковылев. Мой однокурсник. Перезванивались, в командировки  он  ездил,
у нас останавливался.
     Только не задержался  на  полчаса.  В  вечерних  новостях  объявили:  в
очередной раз неопознанным террористическим формированием  обстреляны  жилые
кварталы Дальнегорска. Среди населения имеются  жертвы.  Министр  внутренних
дел заверяет, что будут предприняты самые  решительные  меры...  А  потом  -
телефонные трели в полседьмого утра, серый туман за окном, и  я,  заспанный,
нащупываю тапочки. И еще не взяв трубку, уже чувствую холод...
     Прости, тезка. Видишь, как обернулось.  Я,  живой,  прикрываюсь  тобой,
мертвым. Одолжи мне свою жизнь, Костян. Может статься, ненадолго.
     - Ты... это... - подался вперед Женя. - Не надо...  Я  сейчас  воды!  -
метнулся он к двери. - Или, может, чего покрепче?
     - Да сядь, не суетись! - вяло махнул я рукой. - Мне уж сто раз про  это
рассказывать приходилось, ничего... привык... А насчет покрепче - ни в  коем
случае, Жень. Не стоит. Боюсь  с  нарезки  сорваться...  Тогда  уж  все,  не
подымешься...
     Я и тут не врал. Еще в подвале решительно перевел себя на сухой  закон.
Не из высокоморальных соображений -по трезвому расчету.  С  моими  коллегами
по  несчастью  только  так  и  нужно.  Непьющего  чудика  они  еще  способны
воспринять  адекватно,  но  вот  того,  кто  употребляет  мало  и  лишь  под
настроение,  господа  бомжи  не  потерпели  бы.  Сочли  бы  себя  смертельно
оскорбленными. А ужираться в их меру значило бы просадить все доходы.  Тогда
из Мухинска уже не вырваться. И вряд ли  такая  судьба  лучше,  чем  застыть
кляксой на лунном поле.
     - Принципы уважаю! - кивнул Женя и вновь уселся напротив меня. -  А  ты
кем работал, Костя?
     - Да  считай  что  программистом.  Институт  я  педагогический  кончил,
только ведь этим сейчас не прожить, тем более в наших краях. По полгода  без
зарплаты люди сидят, да и не зарплата это совсем... А когда у тебя  семья...
Ну,  сориентировался,  освоил  комп.  Всякие  торговые  базы  данных  писал.
Находились клиенты...
     Здесь было тонкое место. Если ребята посадят меня за клавиатуру...  Ну,
на "кречете" или "вольфе" еще чего-нибудь сваяю продуктоподобное,  а  вот  в
современных технологиях я полный чайник.
     - Оно и видно, -  утвердительно  кивнул  Женя.  -  Интеллигентность  не
скроешь, она под любыми лохмотьями чувствуется.
     - Увы, - не стал спорить я. - Потому и гоняли меня, что ни просить,  ни
воровать не умею.
     - И как же ты дальше? После того... обстрела?
     - Да как-то завертелось всё... Там делать мне было  уже  нечего,  решил
перебираться на историческую родину, в Федерацию. У меня же дед в  пятьдесят
пятом в Дальнегорск попал по распределению, там и осел. А так корни  отсюда.
К дядьке я думал податься, в Сибирь. Дядька-то хоть и троюродный, но все  же
родной человек,  как-нибудь  да  посодействовал  бы.  Правда,  мы  давно  не
общались, но человек он душевный, дядя Саша... Ты, Жень, сам  посмотри  -  у
меня с собой только паспорт в кармане да денег  двадцать  рублей...  Все  же
сгорело тогда... С моими вместе... Тыркнулся  по  инстанциям,  только  ты  ж
понимаешь, до нас таких дела никому нет... Погоняли из кабинета  в  кабинет,
а я же не слепой, вижу - толку ноль. Спасение утопающих  известно  чьих  рук
дело. В общем,  плюнул  я  на  инстанции  и  решил  своим  ходом  до  дядьки
добираться. Он тем более у себя там, в Боровом, в УВД служит, уж  как-нибудь
помог бы.
     Я  благоразумно  не  стал  уточнять,   что   Костин   дядя,   Александр
Васильевич, уже пару лет  как  скончался.  Цирроз  печени.  Профессиональная
болезнь.  Вы   проверяйте,   ребята,   проверяйте,   отрабатывайте   версию.
Обломитесь. Очень даже просто Костя Ковылев мог не знать о дядиной смерти.
     - Ну, а дальше все перемешалось. То электричками  добирался,  а  то  на
товарняках,  если  получалось...  Вот  и  доездился.  Ребро  мне   поломали,
станционная милиция. Я по дурости в вагоне уснул... Ребро-то ладно,  а  ведь
могли и нераскрытые  дела  на  меня  скинуть.  Как  это  у  них  называется,
"висяки"? Не в моем бомжовом обличии за адвоката хвататься. Ну,  Господь  не
выдал, свинья не съела. Все-таки удалось мне  удрать,  только  без  паспорта
уже. Тогда и ногу повредил, ну да нога - не голова.
     Здесь я был спокоен  -  даже  если  заставят  вспомнить,  что  была  за
станция, то без толку интересоваться моим паспортом. Ясное ж  дело  -  никто
на пьяного бродягу протокола там не составлял, и куда делся его паспорт,  да
и был ли он, выяснять без толку.
     - Так вот и очутился здесь, в Мухинске, - ухмыльнулся я. - Поймал  меня
ваш городишко как в паутину. Сейчас-то еще ладно, а в первые дни  ходить  не
мог,  ступню  разнесло.  Спасибо  одному  доброму  человеку,  увидел   меня,
приволок в подвал... И кормил, и даже чем-то  ногу  смазывал.  А  сам  через
месяц помер. Пальто, что на мне было - его наследство.
     Я усиленно  заозирался.  В  самом  деле,  где  основной  предмет  моего
гардероба?
     - Да ты не дергайся, Костя. Мир праху твоего  пальто,  -  Женя  хлопнул
себя по коленке. - Мы над твоими шмотками сразу аутодафе учинили. Такой  там
зверинец - и клопы, и блохи. Я уж про вшей молчу. Это, можно  сказать,  была
константа твоего бытия. Которая, к счастью, не определяла сознание.  Ничего,
пока ты спал, устроили мы тебе санобработку по полной программе.  Ты  вообще
о мелочах  не  суетись.  К  прошлому  возврата  больше  нет!  -  пропел  он,
немилосердно фальшивя.
     - Слушай, а вообще - это что? Это где? - пришла мне пора  удивляться  и
крутить головой. Чем дальше, тем больше укреплялся я  в  своей  догадке,  но
тем опаснее было это проявить.
     - А ты вообще помнишь, что вчера было? - озадачил меня  Женя  встречным
вопросом.
     - Вчера?
     - А то ж! - Женя вновь засмеялся. - Ты же чуть  ли  не  сутки  проспал.
Сперва  потеря  сознания,  потом  медицина  тебе  пару  кубиков  вкатила   в
мягкое... Ну как, ход событий помнишь?
     - Да вроде, - не спеша кивнул я.  -  Под  вечер  бродил  по  городу.  В
расстроенных чувствах  был,  меня  один  мент  обул  больше  чем  на  двести
деревянных. На билет копил, блин... До дяди... Ну вот, не захотелось  мне  в
подвал  миазмы  вдыхать,  забрел  сам  не  знаю  куда  -  склады   какие-то,
промзоны...
     - Постой-постой, это который мент? - перебил меня Женя.
     - Да есть тут  одно  такое  чучело,  -  охотно  отозвался  я.  -  Некто
Копалкин, его величество сержант.
     - Ага, - коротко кивнул мой  собеседник  и  щелкнул  пальцами,  как  бы
делая себе пометку. - Давай дальше.
     - Ну вот, дышу  я  воздухом,  звездами  любуюсь,  от  ближайшей  свалки
воняет омерзительно - и вдруг крик! Детский. Со стороны стройки. Ну,  думаю,
что за дела? Разворачиваюсь на девяносто градусов - и туда. Время-то  отнюдь
не детское, да и место такое... малорасполагающее. Прибегаю.  Вижу  -  некий
хмырь  тащит  куда-то  мальчишку.  Маленького,  как  мне   показалось,   лет
восемь-девять. Тот,  разумеется,  вопит  благим  матом.  Картина  совершенно
понятная, да и разговоры по городу давно уже ходят  -  там  мальчик  пропал,
здесь не вернулся... Вроде как монстр завелся... В народе его,  кстати,  так
и прозвали - Железнозубый. По характерному оскалу.  Может,  кто  из  детишек
вывернулся и приятелем рассказал?
     В общем, надо чего-то делать, а я же ничего не умею, ты не смотри,  что
я большой и тяжелый. Спортом никогда толком не  занимался,  да  и  от  армии
откосил в свое время. Сейчас-то понимаю: сразу нужно было хватать ребенка  и
валить  оттуда,  а  я  зачем-то  разговор  сперва  затеял.  Так  он  пацаном
прикрылся и на ноже держал. Туда  бы  спецназовца...  а  я...  Ну  а  дальше
толком и не помню. Как-то само все  получилось.  Сцепились.  Главное,  пацан
ускакал, а мы - с переменным успехом. Под конец я ему нос чуть не отгрыз,  а
дальше уже люди подоспели. Я так и не понял,  кто,  откуда...  На  омоновцев
вроде  не  похожи...  Но  растащили  нас,   Железнозубого,   вроде,   ногами
обрабатывали... А дальше ничего не помню, все оборвалось.
     - Ну что ж, - кивнул Женя. - Вполне адекватно. А вот  скажи,  зачем  ты
туда полез? В смысле, на урода этого?
     - То есть как зачем? - у меня вполне искренно отвисла челюсть.
     - Сам посуди, - Женя прищелкнул пальцами, - ты  же  рисковал,  и  круто
рисковал. Железнозубый этот, кстати, когда-то как раз  спецназовцом  в  свое
время и служил. И замочить тебя мог с высокой  вероятностью.  И  ты,  думаю,
хотя бы частично это просек. Он же тебе, наверное, отвалить предлагал?
     - Ну, - согласился я. - Предлагал. А как ты это, Женя, представляешь  -
оставить ему ребенка на растерзание? А жить потом как? И зачем?
     - Все с тобой ясно,  Константин  Антоныч,  -подытожил  Женя.  -  Ты  не
удивляйся, я, можно сказать, прикололся. Ну, интересно мне было, как ты  сам
сформулируешь.
     - Приколист из тебя... - проворчал я, комкая край одеяла.  -  Ты  лучше
скажи, чем дальше кончилось. Взяли Железнозубого?
     - Да куда ж оно  с  подводной  лодки  денется?  -  недоуменно  протянул
Женя.  -  Оно  сидит  сейчас.  Точнее,  по  полу  ползает.  В  боксе   номер
семнадцать.
     Теперь уже сомнений у меня не оставалось. Никакой мент или капээнщик  в
такие  откровенности  не  пустился  б.  Кстати,  откуда  ему  известно   мое
"легендарное" отчество? Я же пока не назвал.
     - Да, а самое главное! - обеспокоился я. - С пацаном-то все в порядке?
     - А-а-а! - в голос захохотал Женя, - чего этому  чертенку  сделается...
Севка! - крикнул он в  мелкую  черную  кругляшку,  более  всего  похожую  на
мыльницу, - Подь сюды!
     А я и не заметил, откуда он мобильник  извлек.  Хотя  на  мобильник  не
слишком похоже. Или у них тут спецмодели какие-то?
     Дверь распахнулась, и в комнату влетел мой давний знакомец, Севка.
     Только теперь его было не узнать. Румяный, тщательно отмытый,  в  такой
же, как у Жени, ультрамариновой футболке  и  наглаженных  шортиках.  И  даже
вполне причесанный...
     - Здорово, дядь Жень, здорово, дядь Кость! - завопил он с порога.  -  А
я в "Контре" только что по третьему разу всех  тероров  завалил!  -  сообщил
он, поблескивая шкодливыми глазенками. - Между прочим, ты так не  умеешь.  -
А как ваша нога, дядь  Кость?  -  повернулся  мальчишка  ко  мне.  -  Вы  не
бойтесь, у нас тут знаете какие хорошие доктора! Они вас быстро починят!
     Ну что ж, и  этого  следовало  ожидать.  Все  укладывается  в  то,  что
доводилось мне слышать.
     - Скажи-ка мне,  Севка,  одну  лишь  вещь,  -  я  попытался  изобразить
максимально строгий, скрипучий  тон.  -  Какова  площадь  прямоугольника  со
сторонами 2/3 и 3/4 метра?
     - Половина квадратного метра, - не моргнув глазом,  выдал  пацан.  -  А
что?
     - Просто, помнится, в подвале ты и таблицы умножения  не  знал.  А  тут
такой прогресс. Это на тебя так санобработка повлияла?
     - А то ж! - прыснул Женя. - Мы с него  грязь  напильником  отдирали.  С
крупной насечкой.
     - И ничего не напильником! - обиделся Севка. - А всего  лишь  мочалкой.
Колючей... - честно добавил он, помолчав.
     Что ж, настало время расстановки последних точек.
     - Слушайте, ребята, -  протянул  я  недоумевающим  тоном.  -  Все  это,
конечно, здорово и весело, но скажут ли мне когда-нибудь, куда я попал?
     - А он еще не знает? - весело  кивнул  на  меня  Севка.  -  Ты  еще  не
говорил?
     - Да как-то не успел, - развел руками Женя, поднимаясь со стула.  -  Ты
в  хорошее  место  попал,  Константин  Антоныч.  Федеральный   фонд   помощи
несовершеннолетним. Проще говоря, "Струна". Доводилось слышать такое слово?
     Я молча кивнул.
     Доводилось. Ох как доводилось...


                                     4.

     В Мраморном зале уместны были бы факелы.  Настоящие,  средневековые,  в
ржавых кольцах... И солома на  полу,  для  вящего  эффекта.  И  стражники  в
нишах.
     На самом деле зал освещали укрепленные вдоль стен люминесцентные  лампы
и никаких ниш не  наблюдалось  -  видимо,  архитектор  не  питал  страсти  к
исторической атрибутике. Роль стражников успешно  играли  крепкого  сложения
молодые люди в ультрамариновых куртках. На первый взгляд  оружия  у  них  не
было, но мне уже хватило поводов убедиться  -  с  этими  ребятами  лучше  не
шутить. Жаль, не сразу, дурак, это понял.
     Зал не зря звался Мраморным. Его  высокие,  в  три  человеческих  роста
стены были облицованы черным, в мутно-зеленых прожилках мрамором, местами  -
зеленым, в чернильных разводах. Подстать стенам гляделся пол и - все  та  же
черно-зеленая плоскость, расчерченная узкими стальными полосами на  метровые
квадраты.
     В центре, под  самым  потолком,  что-то  равномерно  двигалось.  То  ли
старинные ходики, то ли чудной конструкции вентилятор. Но  приглядевшись,  я
понял:  это  метроном.  Зачем-то  опрокинутый  вниз,  острием  к   шахматной
плоскости пола.
     Размеры зала подавляли. Тут не то что  в  футбол  -  зерновые  культуры
можно сажать. А бесконечные квадраты, сходящиеся к трудно различимым  стыкам
стен, лишь  усиливали  впечатление.  Вдобавок  не  наблюдалось  дверей.  Все
четыре стены - ровные и гладкие. Интересно, как же меня сюда привели?
     Ну,  это,  наверняка,  самое  простое.  Точная   механика   пополам   с
электроникой. В нужный момент часть стены отъезжает в сторону...
     А еще здесь казалось пусто и безлюдно -  хотя  люди  имелись,  даже  не
считая замерших манекенами охранников.  В  противоположном  конце  зала,  на
невысокой кафедре, расположился длинный, покрытый черным бархатом  стол.  За
столом сидело семеро.
     Почему-то я никак не мог увидеть их  лиц  -  сколько  ни  всматривался.
Хотя эти, в отличие от моих  дознавателей,  не  скрывались  под  матерчатыми
масками, мне никак не удавалось зацепиться за них взглядом -  то  и  дело  в
поле зрения оказывалась почему-то или  синевато-розовая  трубка  лампы,  или
идеально ровные края мраморных квадратов, или дурацкая  пирамида  метронома.
Словно некое колдовство отводило мне глаза.
     Сам я пребывал в центре зала. Ерзал на низенькой скамеечке все из  того
же унылого мрамора. Скамеечка вырастала  прямо  из  пола.  Словно  аппендикс
необъятного чудовища. Холодная и неуютная.
     Впрочем, я не слишком долго изучал окрестности.
     Минута-другая  -  и  возникла  Музыка.  Из   неоткуда,   из   плотного,
пружинящего воздуха. Сперва я даже не понял, что случилось -  но  вздрогнуло
пустое пространство, поплыли мраморные стены, и  тягучая,  грустная  мелодия
заполнила все. Низкая, на пределе слышимости, она  тем  не  менее  заглушила
все прочие  звуки  -  и  размеренный  стук  метронома,  и  дыхание  людей  в
ультрамарине, и бешеные скачки моего  собственного  сердца.  Сразу  потеряли
значение и страхи, и надежды, и назойливая пляска  мыслей,  и  перечеркнутое
прошлое, и зависшее в воздухе будущее. Невыразимо печальная  музыка  утешала
неведомое горе, растворяла бесполезные  теперь  радости,  подводила  итог  и
звала, звала в дымную, клубящуюся пустоту.
     Краем глаза я видел, как вытянулись семеро за столом  -  точно  готовые
прозвенеть гитарные струны,  как  замерли  ультрамариновые,  жадно  впитывая
льющуюся на нас Силу. Иначе и не скажешь -  разве  объяснить  такое  хитрыми
законами акустики?
     Сколько прошло времени, я так и не понял. Может, минута, может, час.  А
потом все схлынуло - так же внезапно, как  и  началось.  Неслышно  выдохнуло
пространство,  превращаясь  в   обычную,   пронизанную   холодным   воздухом
трехмерность. Обмякли и расслабились фигуры  вдоль  стен,  вновь  послышался
скучный стук метронома...
     - Высокая Струна сказала свое слово! -  послышался  негромкий,  чуточку
усталый голос.
     Один из тех, семерых, называвшихся Трибуналом.
     - Мы вправе начать  слушания  по  делу  Константина  Демидова,  бывшего
учителя, вступившего на Темную Дорогу. Проведены  ли  должные  изыскания  по
сим обстоятельствам? - немного  обождав,  вопросил  говоривший.  И  вновь  я
глядел на них, семерых, но так и не мог понять, чей же голос я слышу.
     - Проведены, Хранитель, и результаты их приобщены к делу.
     Миг -  и  на  черном  бархате  стола  возникла  пухлая  зеленая  папка.
Наверняка декоративная, сами-то  материалы  хранятся  в  электронных  мозгах
компьютеров.  Но  тут,  очевидно,  следуют  старому  ритуалу,  что  довольно
странно - впервые о "Струне" слухи возникли не  столь  уж  давно,  несколько
лет назад.
     И все эти годы так и оставались слухами.  Я  поначалу  тоже  не  верил,
даже получив "черный конверт". Посмеялся, смял бумажонку в  кулаке,  выкинул
в мусорное ведро. И, моментально забыв о грустном, набрал Ларискин номер.  С
улицы в открытые настежь окна несло тополиный пух, звенели во дворе  детские
крики, и весна почти уже превратилась в лето.
     Это была уже почти и не весна.
     Просто май, как ему и положено, кружил головы и сводил с  ума.  К  тому
же выдался он в этом году неожиданно теплым и даже  жарким.  Я,  к  примеру,
после утомительной череды праздников вышел  на  работу  без  пиджака.  Слава
Богу, не старые времена, когда за такую вольность пришлось  бы  сражаться  с
любимой администрацией. Сейчас  на  фоне  демократии  и  невыданных  зарплат
предания  старины  глубокой  кажутся  дичью.  Глубочайшей.   О   воздействии
внешнего вида учителя на нравственность  юношества  теперь  предпочитают  не
заикаться. Зато цепляются к другому. Например, к тому,  что  опаздываешь  на
оперативки.
     На возмущенные высказывания завучихи Тамары  Михайловны  можно  было  и
наплевать. Если, конечно, плеваться  и  дальше  -  к  примеру,  на  грядущую
аттестацию. А та уже не за горами, точнехонько в  сентябре  ждет  подарочек.
Нас разделяет лишь узкая полоска лета. А двенадцатый разряд  нужен  мне  как
кровь из носу. Не из-за микроскопической  прибавки  в  деньгах,  но  главным
образом для солидности моей трудовой книжки. Потому что из  здешнего  543-го
гадюшника пора линять, это ясно и полудохлым  рыбкам  в  кабинете  биологии.
Еще год отработаю, но куда уж больше? Главное, есть определенные  зацепки  в
гуманитарном колледже, но опять же требуется разряд...
     А значит, придется сносить придирки Царицы  Тамары.  Дети  ее  обозвали
совершенно правильно. Плюс к тому директриса Антонина, которая  вечно  всего
боится, и страхи ее, изливаемые в  окружающее  пространство,  еще  гадостнее
Тамариных воплей. А на закуску - баба Катя, престарелая  грымза-математичка,
председатель методобъединения.  Самое  печальное  -  она  дура  искренняя  и
самоотверженная. Она же по правде хочет помочь. Только вот  не  знаешь  куда
от ее помощи деваться.
     Короче говоря, к началу первого урока я был уже на взводе. Восьмой  "Б"
шумно втекал в душные недра класса - поганцы-дежурные вчера, разумеется,  не
проветрили. Восьмому "Б"  все  было  пофигу  -  от  алгебры-геометрии  с  ее
полномочным  представителем  Константином  Дмитриевичем  до  физкультуры   и
труда. В  полном  соответствии  с  теорией  вероятности  здесь  имела  места
флюктуация, собравшая вместе самых отъявленных сачков города.
     Искать с ними контакт было бессмысленно,  кроме  жвачки  и  электронных
игр их ничего не трогало. Давить двойками и немереными  домашними  заданиями
тоже оказалось без толку - на вопрос: "Что  у  вас,  ребята,  в  дневниках?"
они, наморщив непривычные к такому интеллектуальному усилию лбы,  разве  что
интересовались  в  ответ:  "А  что  такое  дневники?"  И   невинно   глядели
стеклянными глазами. А также деревянными и оловянными, что,  впрочем,  здесь
одно и то же.
     - Ну, что у нас творится с домашним заданием? - хмуро спросил я,  когда
ученическая масса наконец уместилась за партами. - Вопросы есть?
     Ответом мне  было  столь  же  хмурое  молчание.  В  самом  деле,  зачем
спрашивать, если и так все ясно: отдельные  ботаны  все  решили,  остальному
народу - влом.
     - Ну, если у матросов нет вопросов, тогда пожалуйте к доске, - я  кинул
взгляд в журнал и поежился.  -  Ну,  хотя  бы  вот  вы,  леди,  -  и  кивнул
пухленькой  Леночке  Башиловой.  -  У  вас  не  закрыта  двойка  за  прошлую
контрольную, а конец года уже близок. Поэтому я вправе рассчитывать  на  ваш
энтузиазм.
     Ни на что я, понятное дело, не рассчитывал, но  надо  же  дать  девочке
шанс. Хотя глядеть, как несчастное создание пытается упростить  и  без  того
примитивный многочлен,  было  муторно.  Задавая  наводящие  вопросы,  я  тем
временем  прошелся   по   рядам,   изучил   содержимое   тетрадей,   парочку
конфисковал - дабы на досуге поглядеть основательнее.
     - А  левая  скобка  тебе  ничего  не  напоминает?  -  намекнул  я  леди
Башиловой. Та, тиская мел потными пальцами, глядела на меня так, будто я  ей
задолжал штуку баксов. - Смотри, икс в квадрате, игрек тоже,  между  ними  -
минус. Значит...
     Ничего это для нее не значило. Годовую  тройку  ей  обеспечит  мама,  в
этом Леночка была совершенно уверена.  С  прежней  учительницей,  ушедшей  в
декрет Светлаковой, такие номера проходили. А что  я  конвертиков  не  беру,
мама упорно не хотела понять в течение всего года.
     Ну зачем навязали мне этот восьмой "Б"? Тем более  в  середине  третьей
четверти! Мало разве мне было моих  семиклассников?  Но  Людочка  Светлакова
стремительно забеременела, образовалась брешь, Царица Тамара  надавила  -  и
вот, изучаю вопрос: может ли растение мыслить?
     Хотя чего уж там? Все давно понятно. Пора ставить точку.
     - Увы, леди. Ничем не могу вам помочь,  -  вздохнул  я  и  потянулся  к
поблескивающему красной кожей журналу. - На  дополнительные  занятия  вы  не
ходите, домашние задания не  выполняете...  Так  что  получайте  заслуженную
оценку.
     - Какую? - на что-то еще надеясь, пропищала Леночка.
     - Плохую. - Найдя нужную клетку, я посадил в нее синего лебедя,  закрыв
журнал. - И должен напомнить, что до конца года осталось две  недели.  Шансы
на итоговую тройку у вас еще остались, но придется работать как папе Карло.
     - Буратину рожать? - хихикнули со второго ряда.
     - Не смешно, - отозвался я. - Причем ситуация касается многих. У нас  с
вами осталось две контрольных, одна завершающая по теме "решение  квадратных
неравенств", другая годовая. Помимо этого - не  забывайте  о  дополнительных
по вторникам и пятницам, с трех часов.  Как  видите,  возможность  исправить
положение пока еще есть. Вопрос в желании. Ладно, это лирика. А проза  жизни
заключается в повторении наших любимых неравенств. Для чего придется  решить
752-й номер из учебника. А к доске мы пригласим...
     Я  сделал  паузу,  бросив  взгляд  на  тетрадку  с  планами  уроков.  И
остолбенел.
     На столе, рядом с искомой тетрадкой,  красовался  лист  бумаги  формата
А4, с картинкой, распечатанной на хорошем цветном струйнике. Летний  пейзаж,
голубое небо с облачками, подобными заставке Windows. А на их фоне  -  мы  с
Ларисой. В костюмах Адама и Евы. Причем то, что изображалось  ниже  пояса...
От такого содрогнулись бы и Дали с Босхом.
     Я  молчал,  тупо  глядя  в  пакостную  распечатку.  Сволочи!  Какие  же
сволочи!
     Лариску они могли щелкнуть неделю назад, на майских  праздниках,  когда
мы с ней вытащили этих дрисливых щенков  в  двухдневный  поход.  По  крайней
мере четверо вооружились "Полароидами" - из тех, где не нужно ничего  уметь,
смотришь в окуляр, жмешь на кнопку - и из  щели  выползает  мутная  поначалу
фотокарточка.
     Дальнейшее тоже не нуждалось в комментариях. Сканер, надыбанные в  сети
порнографические фотки,  затем  коллаж  средствами  PhotoStudio  5.0.  Далее
струйный принтер с хорошим разрешением - и вот она, пакость.
     В классе стало очень тихо. Даже воробьи за  окном  и  те  примолкли.  А
может, мне показалось. Я видел сейчас лишь тридцать пар настороженных  глаз,
скрывающих рвущееся наружу злорадство.
     - Та-а-к... - одеревеневшими губами протянул я. - Кто...
     Бессмысленный вопрос вырвался у меня механически.  И  улетел  в  ватную
пустоту. Ответа и не предполагалось.
     Они молча глядели на меня - все тридцать. А у  меня  в  горле  вырастал
тяжелый холодный ком. Всякого я навидался от этих  поганцев,  но  вот  такой
подлости... Сейчас я уже не брал в расчет, что негодяев-затейников  максимум
двое-трое, остальные - лишь зрители. Глаза застлало красной  пеленой,  стало
очень трудно дышать.
     И  тут  раздался  смешок.  Кто-то  не  удержался-таки   и   фыркнул   в
пространство.
     Я вскинулся.
     Вот он, прыщавый паршивец, Димка Соболев, хулиган из хулиганов. Вот  он
развалился  на  парте  и  ржет,  не  в  силах  сдержать  позывы   идиотского
квакающего хохота.  Темные,  до  плеч  отрощенные  патлы  колышутся  в  такт
дергающимся плечам, в глазах бегают чертенята...
     Я плохо помню, что  случилось  дальше.  Кусочки  целого  напластовались
друг на друга, точно апрельские льдины. А между ними - черные паузы,  глухие
провалы.
     Вот я в два прыжка очутился возле  его  парты.  Миг  -  и  мои  неумело
сжатые в кулак пальцы пронзают плотный, наэлектризованный воздух,  втыкаются
в жесткую скулу. Раз, другой. Лохматая  голова  мотается  на  тонкой,  плохо
вымытой шее точно шарик под ветром... И что-то темное,  пахнущее  железом...
Фонтаном льется из разбитого носа, стекает на пол,  на  светлые  брюки...  И
моя рука в крови... в чужой...
     Потом - провал. Кажется, я опираюсь обеими руками на крышку стола  и  у
меня трясутся плечи... Рука задевает журнал - и  расплывается  бурое  пятно,
почти незаметное на его  красной  кожаной  обложке.  Вот  Димкина  изогнутая
фигура в дверном проеме... Прижатые к лицу ладони. Истошный, срывающийся  на
петуха крик: "Ну все! Теперь я... Теперь вы у меня!  Ну  все..."  Кто-то  из
девчонок  побежал  за  завучем.  Кажется,   я   куда-то   иду,   механически
переставляя ноги. Мне суют какую-то таблетку, зубы  пляшут,  соприкасаясь  с
краем граненого стакана. Перекошенное от ужаса лицо  Царицы  Тамары.  "Вы...
Вы соображаете... Что же теперь будет..." Ей, впрочем, хватает  ума  понять,
что сейчас со мной говорить бесполезно - и меня  отпускают  домой,  несмотря
на то, что сегодня мне осталось еще три урока. На  них  меня  подменит  Баба
Катя. С поджатыми губами, глядя  мимо  меня,  она  выходит  из  учительской.
Дальше понеслись совсем уж несуразные  обрывки.  Выходящий  из  медицинского
кабинета Димка Соболев, брошенный на меня  ненавидящий  взгляд...  Дипломат,
кто-то сует мне дипломат в  негнущиеся  пальцы...  которые  уже  отмыты  под
струей холодной воды... но все равно ощущение кровавой  липкости  никуда  не
делось...
     В отличие от мерзкой картинки. Та, как выяснилось,  исчезла  бесследно.
А словам моим вроде бы и верят, но... А может, и вовсе не верят.  И  даже  я
сам порой ловлю себя на сомнениях - а был ли он, тот гнусный листок  формата
А4?
     Я встряхнулся, выбросив из головы майские воспоминания. Не было  сейчас
никакого мая, никакого солнца - лишь темные мраморные стены, синеватые  дуги
ламп и семеро за черным бархатом стола. Главный, тот, кого называли  Старшим
Хранителем, что-то проникновенным голосом вещал, но  я  пропустил  начало  и
теперь  с  трудом  вслушивался,  пытаясь  собрать  воедино  осколки  слов  и
уловить, наконец, их смысл.
     - Нет и не осталось никаких сомнений, следственные изыскания  полностью
установили  истину.  Подсудимый  действительно  избивал   ребенка,   избивал
жестоко  и  хладнокровно,  пользуясь  своей  взрослой  силой  и  учительской
властью. Что вызвало вспышку его бесовской ярости - озорная ли  мальчишеская
улыбка, солнечный ли луч, упавший на детское лицо, поток ли свежего ветра  -
не суть важно. Темны и недоступны глубины души Константина  Демидова,  и  не
нам,  Трибуналу  Высокой  Струны,  спускаться  в  сию  мрачную  пропасть   и
разглядывать таящихся  на  ее  дне  чудовищ...  Однако  мы  можем  и  должны
оценивать дела подсудимого, а дело его  обагренных  кровью  рук  -  избиение
невинного, чистого ребенка. Избиение, которое лишь по  воле  Высокой  Струны
не стало убийством -  лишь  в  последний,  могущий  стать  роковым  миг  она
дрогнула,  испустив  исполненный  боли  стон  -  и   незримые   силы   эфира
парализовали злодея. Но становится ли  от  этого  его  преступление  меньше?
Становится ли сам Демидов менее опасным для человечества, для  его  наиболее
светлой, прозрачной, открытой добру и Музыке части - для детей?
     Хранитель сделал паузу, достал белый  платок  и  утер  ускользающее  от
моего взгляда лицо. Затем продолжил:
     - Самое гадкое и скверное,  что  обвиняемый  для  своих  гнусных  целей
прикрывался  высоким  достоинством  учителя,  пользовался   своей   властью.
Пользовался жестоко и сладострастно. Избиение беззащитного мальчика  Мити  -
лишь завершающий аккорд... Увы, к этому все шло. Как  установило  следствие,
он и раньше отличался черствостью и жестокостью. Немало жгучих детских  слез
вызвал он несправедливо поставленными двойками. Жгучих  слез  -  и  семейных
трагедий, могущих кончиться печально. Так, например,  два  года  назад  чуть
было не  покончил  жизнь  самоубийством  тринадцатилетний  Кирилл  Байгушев,
получивший незаслуженную  двойку  на  переводном  экзамене  по  геометрии  и
оставленный  на  осеннюю  переэкзаменовку.  Все  лето  -  жаркий   солнечный
праздник!  -  разбилось  осколками  слякотных,  беспросветных  дней,   когда
мальчишка должен был ходить на обязательные занятия в школу. "Я не хочу  так
жить!" - рыдал он после экзамена в школьном коридоре на пятом  этаже,  возле
раскрытого настежь окна, и  лишь  присутствие  одноклассников  предотвратило
несчастье. И подобных случаев можно было бы привести немало.
     Вновь  пауза,  заполнившая  собою  пространство.  И   вновь   безумные,
чудовищные, идиотские речи:
     - Таким образом, мы видим,  что  обвиняемый  -  потенциальный  источник
опасности, потенциальная угроза детским жизням. Уже одно  это  требовало  от
нас, Хранителей, принять жесткие меры.
     Но Высокая Струна милосердна. Поначалу, рассмотрев первичные  материалы
дела, мы постановили ограничиться  блокадой.  Демидову  был  послан  "черный
конверт". Но  как  вы  думаете,  что  сделал  подсудимый?  Рассмеявшись,  он
скомкал его и выбросил в мусорное ведро.  Наивный,  он  полагал,  что  в  те
минуты  некому  его  увидеть...  И  с  тем  же  издевательским  смехом  этот
нравственный  импотент  позвонил  невесте...   К   счастью,   та   оказалась
благоразумной девушкой, вовремя сообразив, с каким чудовищем  чуть  было  не
связала свою судьбу...
     Я невольно дернулся вперед. Да как он смеет! Про Лариску...
     Происходило что-то совсем уже запредельное. Ну как психически  здоровый
человек способен не то что произносить - хотя бы всерьез  выслушивать  бред,
что  нес  Старший  Хранитель?  Все  это  походило  на  дурной  анекдот,   на
тягостный, беспросветный роман Кафки - в который я попал в  качестве  героя.
Но даже у Кафки было поизящнее. Ведь глупейший  же  фарс!  Ну  какой  в  нем
смысл?
     И все-таки я чувствовал, что смысл есть...  Какой-то  тяжелый,  мутный,
и,  конечно,  совсем  не  тот,  что  вытекал  из  гладких  отточенных  речей
Хранителя.
     - Итак,  обвиняемый  наплевал  на  наше  предостережение,   не   бросил
педагогическую  работу,  не  выплатил  указанной  нами  суммы   на   лечение
искалеченного мальчика... Мы дали ему достаточный  срок  одуматься  -  целое
лето, но он не воспользовался  своим  шансом.  Вообразите  ужас  и  отчаянье
детей, когда  первого  сентября,  войдя  в  кабинет  математики,  они  вновь
увидели Константина Дмитриевича Демидова, палача и  садиста.  Увы,  школьная
администрация проявила формализм и приверженность  чести  мундира.  Мундира,
замазанного детской кровью! Видите ли, не имелось  официальных  поводов  для
увольнения. Впрочем, эти начальственные дамы - вопрос отдельный, с ними  уже
работают иные наши структуры. Мы же вернемся к Демидову, нагло  наплевавшему
на милостивое предупреждение Струны. После этого медлить было уже  нельзя  -
и Оперативная часть  Столицы  произвела  изъятие  преступника.  Далее  имели
место  следственные  мероприятия,  полностью  подтвердившие   обвинения.   А
посему...
     Хранитель сделал короткую передышку,  глотнув  из  ребристого  графина.
Странно, а я и не заметил, откуда тот взялся. Впрочем,  после  "следственных
мероприятий"  я  много  чего  перестал  замечать.   Совершенно   разладилось
восприятие.
     - А посему, - продолжал он, - Трибунал Высокой Струны, рассмотрев  дело
бывшего учителя Константина Дмитриевича Демидова,  вынес  свое  решение.  За
насилие, совершенное над светлым ребенком, за  предательство  и  жестокость,
учитывая потенциальную  опасность  преступника  -  вывести  его  за  пределы
Тональности.  Для  чего  передать  Демидова  в  распоряжение  Исполнительной
Части, дабы та поступила с Демидовым милосердно и безболезненно.
     Он замолчал, утирая лоб все тем же белым платочком. Да... Стилистика  у
них... Во времена Святейшей Инквизиции формулировка  звучала  весьма  схоже.
"Предать в руки светской власти, дабы поступила  она  с  ним  кротко  и  без
пролития крови"... Недалеко  же  эти  ушли.  А  уж  как  эвфемизмы  любят...
Вывести за пределы Тональности. Если учесть, что  "Тональность"  -  это,  по
словам следователя, вся наша Вселенная, весь видимый мир...
     В общем-то, я даже не особо испугался. К тому все шло.
     - А сейчас, - вновь возбудился Хранитель, - Демидов  пройдет  Коридором
Прощения. Но сперва, - махнул он кому-то невидимому  рукой,  -  чтобы  ни  у
кого не возникло сомнений в справедливости суда Струны...
     По мановению его ладони в мраморной стене появился  проем,  за  которым
зияла чернота.
     - Ну давай же, иди! - нетерпеливо бросил Хранитель.
     Из черноты осторожно выдвинулась невысокая фигурка.
     Ничего себе! Я узнал его сразу, несмотря на разительные перемены.
     Димка Соболев оставался самим  собой,  хоть  и  одет  был  в  лазоревую
футболку и такого же цвета шорты. Волосы его, некогда касавшиеся плеч,  были
коротко  острижены,  и  оттого   он   казался   значительно   моложе   своих
четырнадцати лет.
     Димка замер на пороге, с недоумением оглядывая Мраморный зал.
     - Гляди,  отрок!  -  обернувшись   к   нему,   торжественно   возгласил
Хранитель. - Высокая Струна справедлива, она не  медлит  покарать  зло.  Вот
он, жестокий негодяй, сладострастно избивавший  тебя,  надеявшийся  на  свою
грубую  силу  и  учительскую  неприкосновенность.  Вот  он   замер   сейчас,
огорошенный строгим приговором,  жалкий  червяк,  что  и  соответствует  его
глубинной сути. Не должен быть он в  мире,  не  должен  осквернять  мерзкими
своими звуками нашу  чистую  Тональность.  И  потому  будет  изъят  из  нее.
Никогда больше не ударит беззащитного ребенка, никогда  не  прольется  из-за
него светлая детская  слеза.  Ибо  Высокая  Струна  справедлива.  Гляди  же,
отрок! Пусть в сердце твоем укрепится вера в милосердную защиту "Струны"...
     Чем больше разливался  соловьем  Хранитель,  тем  недоуменнее  казалось
Димкино лицо.
     А я не мог отвести от него глаза. Димка  Соболев...  Поганец,  сунувший
мне мерзкую  картинку...  Димка  Соболев,  хрестоматийный  пример  "трудного
подростка"...  Не  умеющий  решать  квадратные  уравнения...  и  голова  его
металась как воздушный шарик под моими ударами... и бурая  кровь  не  хотела
отмываться под струей холодной воды...
     - Константин  Дмитрич!  -  вдруг  выкрикнул  он   неожиданно   хриплым,
начинающим ломаться голосом. -  Это  не  я!  Тогда,  с  фотографией!  Вы  не
думайте, я не хотел...
     Лица членов Трибунала как по команде скривились. Хранитель  раздраженно
махнул рукой, и Димка дернулся - казалось, кто-то, невидимый потащил его  за
шиворот.
     - Итак, пострадавший ребенок  видел  торжество  справедливого  суда!  -
торопливо подвел итог Хранитель. - А теперь...
     - Не надо! - истошно проорал исчезающий в черном проеме Димка. -  Я  не
хочу! Не трогайте...
     - А теперь, -  вернувшись  к  прежнему  невозмутимому  тону,  продолжал
Хранитель, - уходящий в иную Тональность  преступник  должен  очистить  свою
душу. И потому он пройдет Коридором Прощения.
     Хранитель тяжело опустился на скамью, и ему тотчас услужливо  протянули
граненый стакан. Похоже, за  время  судебного  заседания  графин  наполовину
опустел.
     И тотчас я ощутил на своем плече жесткую руку. Поднял  глаза  -  так  и
есть, ультрамариновая куртка, скучные серые глаза.
     - Ну, пойдем, глиняный... Не держи зла.
     Широкий  прямой  коридор  казался  бесконечным.  Что-то   случилось   с
законами перспективы, а может, изменилась геометрия  пространства  -  но  не
было ему конца, лишь неясное бурое марево плыло перед глазами.
     Я медленно шагал вперед, отчего-то припадая на  правую  ногу,  с  обеих
сторон  стояли  дети.  Разного  возраста  -  от  семи  лет  и,  похоже,   до
тринадцати, но одинакового облика - всё мальчики в футболках  цвета  морской
волны. Коротенькие шорты, приглаженные волосы, сверлами  вонзившиеся  мне  в
спину глаза. И шепот, монотонный, словно бьющаяся о песчаный  берег  морская
волна.
     - Мы прощаем тебя, Уходящий... Мы прощаем тебя... Исчезай с миром...
     Не было конца этому унылому шествию. Дети-марионетки  всё  повторяли  и
повторяли одно и то же. Должно быть, и им это  надоело  -  приглядевшись,  я
заметил, что  кое-кто  лишь  разевает  рот  в  такт  остальным.  Кое-кто  из
старших, раздвинув указательный и  большой  пальцы,  вздымали  над  головами
малышей "козу", а  те,  напротив,  относились  к  своей  задаче  как  нельзя
серьезнее. Сосредоточенные лица, широко распахнутые глаза, подрагивающие  от
усталости загорелые ноги, в неживом  свете  люминесцентных  ламп  казавшиеся
сиреневыми, точно обтянутыми дамскими колготками.
     - Мы прощаем тебя, Уходящий... исчезай с миром...
     Откуда взялись эти дети? Почему  они  такие  одинаковые,  отчего  живет
упрямая грусть в их широко  распахнутых  глазах,  зачем  им  все  это  надо?
Струна... Загадочная, нелогичная, жестокая и запредельная Струна. И  дети...
Бесконечные, равнодушно глядящие  мне  вслед  шеренги  детей,  завороженных,
околдованных неслышным уху звоном, магической  мелодией.  Жертвы  Крысолова?
Или жертвы Струны?
     Время будто замкнулось перекрученной петлей...  Я  все  шел  и  шел,  а
коридор  не  кончался,  и  отражались  от  стен  -  теперь  уж  обычных,  не
мраморных, а всего лишь бетонных стен слова - "мы прощаем тебя,  Уходящий...
мы прощаем тебя..."
     А, все равно, хуже теперь не будет, так почему бы и нет?
     - Ребятишки, - резко остановившись, произнес я как можно  громче,  -  а
почему вы меня прощаете? Тут найдется хоть один, кого  я  обидел?  Если  да,
пускай шагнет вперед. Нужно ведь еще и иметь это право - прощать...
     Дети на секунду замерли - но лишь те, кто находился рядом.  А  стоявшие
позади и те, до которых я еще  не  дошел,  словно  ничего  и  не  случилось,
продолжали заученно бубнить  "мы  прощаем  тебя..."  Мне  тут  же  пришло  в
голову, что их, этих бедняг, наверняка мучили  долгими  тренировками.  Иначе
как объяснить такую ритмичность, такой слаженный хор мальчиков?
     Впрочем,  долго  задумываться  мне  не  дали.  Болезненный  тычок   меж
лопаток - и мой ультрамариновый провожатый злобно прошептал:
     - Ну ты, козел, еще выступать будешь? С  тобой  поговорить  напоследок,
да?
     Я обречено двинулся вперед. Что  означает  "поговорить",  я  уже  знал.
Общения со скрывшимися под  черными  масками  следователями  мне  более  чем
хватило.  Действительно,  какой  такой  гуманизм   по   отношению   к   нам,
"глиняным"?
     А коридор никак не хотел кончаться, и порой ловил я себя на мысли  -  а
может, всё уже свершилось, и это и есть она, загробная вечность...  Потертый
линолеум пола, мертвый свет ламп, монотонно шевелящиеся детские губы...  "Мы
прощаем тебя, Уходящий"...


                                     5.

     - Ну, готов? Спускайся, поехали! - мелькнув на пороге комнаты,  крикнул
Женя. И тут же куда-то умчался, этакий живчик.
     Отчего бы и не поехать? Ничего  другого  и  не  остается.  Альтернативы
нет, не считая, конечно, лунного поля... А там теперь  снег  лежит,  толстым
слоем. Новый снег, нового года. И не осталось никаких следов от  тех  черных
клякс в сухой траве... Разве что тени кружатся, белесые такие,  стенающие...
Увы, и этого нет, не верю  я  во  всю  подобную  мистику.  В  конце  концов,
случившееся со мной куда более странно.
     Я  спустился  во  двор.  Там,  фыркая   прогреваемым   мотором,   стоял
приземистый "бизон", а на грязном,  тающем  снегу  топтались  Шура  и  Миха,
ребята  из  Жениной  группы.  Докуривали,  о  чем-то   негромко   толковали,
пересмеиваясь. Неплохие парни, мы не раз уже  пообщались  в  бильярдной,  не
говоря уже о здешнем баре, "На Дороге". Кто сказал,  что  люди  "Струны"  не
уважают пиво? Обывательские домыслы, господа! Особенно если завезут  "Темное
олларское"... это же такой букет! И как положено - раки,  соленые  сухарики,
копченый судак... Бармен, старик Боксис, знает свое дело...
     С сухим законом пришлось проститься в первые же дни.  "Все,  старик!  -
решительно заявил Женя, - кончились у тебя дни воздержания. Вместе с  опытом
погружения на дно. Так возьми  от  жизни  ее  природные  дары,  не  гнушайся
простыми человеческими радостями!".
     И я  взял  -  стараясь,  конечно,  выдерживать  меру.  Не  хватало  еще
потерять контроль. И пускай я не склонен  к  излишней  болтливости,  но  все
равно, не стоит забывать  -  хожу  по  мосту  тоньше  конского  волоса.  Шаг
вправо, шаг влево... Забавно, еще две недели назад, обретаясь  в  подвале  и
подрабатывая разгрузкой да сбором  бутылок,  я  чувствовал  себя  в  большей
безопасности. А здесь - тепло  и  свет,  великолепное  трехразовое  питание,
приветливые люди, с виду непохожие на мрачных аскетов...  И  тем  сильнее  я
ощущал себя пешкой, стоящей под боем. Рано ли, поздно ли  -  собьют.  Наивно
полагать, что тогда, осенью не пересчитали  кляксы,  не  отволокли  трупы  в
грузовик. А еще наивнее думать, что исполнители и  сами  верят  в  сказку  о
милосердии Струны. Далекие миры за гранью тишины... Ну как же! Ищут меня.  С
сервера  на   сервер   перескакивают   запросы,   сканируются   мало-мальски
подозрительные  физиономии,  обстоятельно   расспрашиваются   многочисленные
"друзья Струны"... И рано или поздно кончится  эта  безмятежность...  Я  вот
сейчас отъедаюсь  и  отсыпаюсь,  хожу  на  медицинские  процедуры,  играю  в
бильярд  и  потягиваю  пиво   в   компании   симпатичных   и   даже   слегка
интеллигентных парней.  А  тем  временем  кто-то  скрупулезно  изучает  дело
Константина  Ковылева,   запрашивает   свидетелей   дальнегорского   взрыва,
сопоставляет факты и даты... Это лишь на первый взгляд моя  легенда  кажется
железобетонной, а как знать,  сколько  зияет  в  ней  трещин  и  откровенных
дыр... Вот и остается просто жить - не загадывая на долгий срок.
     Хлопнула тяжелая дверь, вылетел во двор суетливый Женя, на ходу  что-то
втолковывая высокому, мрачному парню.  Такой  вполне  мог  бы  играть  Кощея
Бессмертного на  детских  утренниках.  Хотя  именно  он  здесь,  на  "базе",
изображал  в  новогоднюю  ночь  Деда  Мороза.  Талантливо  изображал,   надо
сказать. Из его  объемистого  мешка  мне  досталась  простенькая  деревянная
дудочка. И что мне с ней было делать, при моем-то отсутствии слуха?
     Разумеется, вертелся  здесь  же  и  непоседливый  козленок  Севка.  То,
неслышно приближаясь, подслушивал разговоры куривших  и,  подпрыгнув  за  их
спинами, радостно визжал, убегая. То сосредоточенно  пинал  смятую  жестянку
из-под пива, то лепил снежок и начинал обстрел. Правда, чаще  всего  попадал
в "молоко", а после единственного удачного броска был изловлен  пострадавшим
Михой, поднят за шиворот пуховика и звонко  шлепнут  пониже  спины.  Правда,
сие воспитательное действо у него обиды не вызвало.
     - Ну все, мужики, время! - сообщил Женя. - Погнали.
     Мы забрались во вместительное нутро "бизона". Севку, чтоб  не  баловал,
зажали  между  Михой  и  Шурой,  рядом  со  мной,  сложившись   в   четверо,
примостился экс-Дед Мороз, а Женя  сел  рядом  с  водителем,  толстеньким  и
усатеньким коротышкой.
     Мы рванули, машина, круто развернувшись, вылетела из  предусмотрительно
открытых ворот, которые тут же сомкнулись  за  нашей  спиной.  Поворот,  еще
один - и вот уже гоним по широкому шоссе. С обеих сторон  высятся  огромные,
едва ли не в человеческий рост сугробы, тянутся белые,  исчерченные  темными
проталинами поля, а вдали, у горизонта, смыкается  с  небом  неровная  стена
леса. Времени уже четвертый час, но еще не начали  сгущаться  сумерки,  хотя
вроде им пора. Еще полчаса, не больше - и растекутся вязким  синим  киселем,
растворят в себе грязную белизну низкого неба.
     - Народ, а куда мы едем-то? -  отчего-то  негромко  поинтересовался  я,
сдвигаясь поудобнее.
     Шура хмыкнул, Миха присвистнул, а Женя изогнулся  ко  мне  с  переднего
сиденья:
     - Точку ставить будем, Константин! Над буквой  "i".  Поглядишь  на  акт
справедливости.
     Я поежился. Слишком часто я в последнее время слышал это слово.
     - А конкретнее?
     - Да чего там! - рассмеялся Женя. - Лучше один раз увидеть, чем  тысячу
раз... Привыкай, тебе полезно.
     Ну ладно. Все равно ведь никуда это от меня не денется.
     - А ехать долго? - все же  спросил  я,  провожая  глазами  однообразный
пейзаж.
     - Не боись, ногу не  отсидишь.  Еще  полчаса  где-то.  Так,  Базиль?  -
повернулся он к водителю. Тот молча кивнул. - Или тебе отлить?  -  участливо
предположил Женя. - Так  ноу  проблем,  сейчас  тормознем.  Ты  проще  будь,
Костян, проще...
     Ну куда уж нам до такой простоты...
     - Да в порядке я, в порядке. Не опекай меня без  нужды,  -  пробормотал
я, отчего-то смутившись.
     - Севка, а тебе? -  моментально  переключился  Женя.  -  Перед  выездом
сходил куда следует?
     - Что я, маленький? - насупился пацан, теребя  застежки  своей  меховой
шапки.
     - Ну и славно! - Женя отвернулся от нас и скомандовал водителю:
     - Еще газку, Степаныч!
     - А навернуться? - не отрываясь от баранки, проворчал тот. - Не  видишь
сам, какая голо... - дернул он досадливо плечами... - короче, гололедица.
     Видно, не будь тут мальчишки, он бы выразился проще.
     Белую плоскость пересекло черным. Так  и  есть  -  железная  дорога.  В
стороне темнеют неказистые будки, жмутся сиротливые вагончики,  поблескивает
синим далекий семафор.
     - Ну все, тормози, Базиль, - скомандовал Женя. - Прибыли.
     - А где ж эти-то? - мрачно поинтересовался Дед  Мороз.  -  Не  подвезли
еще?
     Женя кинул взгляд на часы.
     - Все путем, у нас еще десять минут в  резерве.  Кости  пока  разомнем,
перекурим...
     Толстенький  Вася  остановил  машину  метрах  в  десяти  от   переезда.
Вокруг - одно белое безмолвие. Меня это и раньше удивляло - если не  считать
пары дальнобойщиков, никто  не  встретился  нам  по  пути.  Впрочем,  это  ж
провинция. Нельзя тут судить по столичным меркам.
     Мы вылезли, Миха с  Шурой  тотчас  утопали  куда-то  влево  по  снежной
целине, к рельсам. Потом Шура  вернулся,  вытащил  из  машины  туго  набитый
мешок и, взвалив на спину, заковылял к ожидавшему Михе.
     - Заодно и площадку подготовят, - одобрительно заметил Женя.
     Дед Мороз кивнул, раскуривая сигарету.
     - Вот они! - махнул рукой водитель Базиль. - Везут!
     И впрямь, в тишине послышалось негромкое тарахтение, а вскоре  на  фоне
темнеющего неба показался похожий на деловитого жука "Рафик".
     - А Демьянов во сколько должен быть? - все так  же  хмуро  уточнил  Дед
Мороз.
     - Ровно через полчаса.  Все  рассчитано,  -  усмехнулся  Женя.  -  Пока
разложим, пока напутствие дадим... Еще и стемнеть по-настоящему не успеет.
     - Жень, так что сейчас? - мне просто надоело молчать. -  Может,  помочь
чем?
     - Да не, не надо, -  отмахнулся  тот  перчаткой.  -  Ребята  дело  свое
знают. А ты смотри, привыкай. Осваивайся, в общем.
     Протяжно фыркнув, "Рафик" затормозил возле  нашего  "бизона".  Лязгнув,
раскрылась задняя дверца, выпрыгнули  на  снег  двое  крепышей  в  лазоревых
пуховиках.
     - Здорово,  коллеги!  -  приветствовал  их  Женя.  -  Ну,  как,  он   в
состоянии?
     - А то! - довольно прогудел один из прибывших. - Мы что тебе,  чайники?
Выдержали нужную кондицию. Сейчас сам увидишь.
     В недрах "Рафика" послышалась быстрая возня, миг -  и  оттуда  выползли
еще двое лазоревых. А в руках их болтался... Нет, никаких сомнений. Это  он.
Мой  старый  знакомец,  Железнозубый.  Даже  грязные   лохмотья   напоминали
тогдашнюю его одежду. Та самая куртка, та самая шапка. И  тот  же  взгляд  -
цепко-настороженный, волчий.
     - Ну что, - осклабился Женя, - кончаются времена и сроки, а? Пора  тебе
тональность поменять, пора... Вон туда! - махнул он перчаткой  лазоревым.  -
Во-он туда, где ребята наши.
     Сосредоточенные крепыши, не тратя слов, быстро потащили  обмякшее  тело
по снегу, иногда проваливаясь чуть ли не по пояс. Вот они уже возле  Михи  и
Шуры, вот они опрокидывают тушу и деловито  возятся  над  ней.  В  темнеющем
воздухе разносятся монотонные удары - железом о железо.
     - Ну что, потопали и мы! -  махнул  нам  рукою  Женя.  -  Не  отставай,
Севка, - подбодрил он отчего-то  поскучневшего  пацана.  В  самом  деле,  от
недавней его резвости и следа не осталось. То ли в машине сомлел, то ли  еще
что...
     И мы поплелись по свежим следам.
     Идти пришлось недолго - метров двести. Склон там  не  отличался  особой
крутизной, и на изрядно утоптанном снегу стоять можно было свободно.  Ребята
и стояли свободно, покуривали, и искорки сигарет тускло  светились  на  фоне
грязно-синего неба. А поперек рельсов растянут был Железнозубый.  Кисти  его
рук стягивала веревка, привязанная  к  вбитому  в  мерзлый  грунт  стальному
колышку.  То  же  и  с  ногами,  но  уже  по  другую  сторону  насыпи.   Шея
Железнозубого касалась холодного  металла  одного  рельса,  задняя  часть  -
второго. А сам он тихо подвывал, и пена пузырилась на его опухших губах.
     - Минут десять осталось, - взглянув на часы, сообщил Женя.  -  Демьянов
уже из Овражков выехал, полным  ходом  поспевает  сюда.  Ладно,  пора  итоги
подвести. Не люблю я речей говорить, а положено. Короче, что мы видим  перед
собой? Андрея Ивановича Ложкина, сорока трех лет отроду,  слесаря-сантехника
по основной специальности. А по совместительству Андрей  Иванович  занимался
и другими делами... Он очень любил детей... специфической  любовью.  Правда,
мало кто из  них  мог  после  поделиться  впечатлениями.  Как  правило,  наш
сантехник не оставлял следов. Переезжая с семьей с места на место,  якобы  в
поисках лучшего заработка. Хотя искал он совсем не  то.  Да  уж,  ребята  из
нашего следственного нашли в подвале  дома  двенадцать  по  улице  Оловянной
много интересного... Именно в этом подвале он с  прошлой  осени  предпочитал
развлекаться с мальчиками. Справедливости  ради  отмечу,  что  не  брезговал
товарищ   и   девочками.   Часто   применял   он   различные    механические
приспособления - еще бы, золотые руки, прямо-таки самородок-умелец.
     Женя, не удержавшись, смачно сплюнул на снег. И продолжал:
     - Что  забавно,  в  своей  дневной  жизни  он  был   вполне   заурядным
семьянином. Жена Ксения Павловна, трехлетняя  дочь  Дашенька...  И  зарплату
наш  сантехник  приносил  домой  исправно,  не  пропивал,   не   тратил   на
глупости... Дома у них уютно, аккуратно, прямо-таки глаз радует.
     Вот и  стоны  истязуемых  детей  доставляли  Андрею  Васильевичу  чисто
эстетическую радость... Не только же плотским  пробавляться,  господа...  Да
ты морду-то не вороти, урод, здесь, можно сказать,  летопись  твоей  веселой
жизни зачитывается... А как же он избавлялся  от  трупов?  Ведь  трупов,  по
самым скромным подсчетам, должно было скопиться десятка полтора...  Хотя  бы
за те пять лет, в течение которых Андрей  Иванович  чтил  своим  пребыванием
скромный город Мухинск. Но голь, как известно, на выдумки хитра. И он  ловко
приспособился расчленять то, что оставалось от его жертв.  Далее  части  эти
оставлялись в канализационных колодцах. А  там  же  обитают  крысы,  дорогие
мои. Голодные, плотоядные крысы. Им и кости перемолоть - как чихнуть. И  все
было шито-крыто, рыдали потерявшие детей матери... впрочем, в основном  дядя
специализировался на бродяжках. А наша доблестная милиция не  чесалась,  это
же не из алкашей последнюю деньгу дубинками вышибать, тут уметь надо...
     Ползли и размножались слухи, Иваныч посмеивался и  продолжал  время  от
времени развлекаться. Он, обладая несвойственным рядовому сантехнику  острым
аналитическим умом, упустил лишь одну ма-а-аленькую деталь.  Помимо  милиции
и Комитета есть и иные структуры... Не старающиеся быть  на  виду,  но  куда
более эффективные. Короче, наш Дрюня  не  учел  существование  "Струны".  Не
думал он, что имеются у "Струны" такие возможности,  которые  и  не  снились
различным спецслужбам. И вычислить дядю оказалось не особо  сложно.  С  этим
вполне справилось наше региональное управление.
     Оставалось   сделать   последнюю   проверку,   она   же   -   последнее
доказательство.  И  тогда,  незадолго  до  Нового  года,   чисто   случайно,
разумеется,  попался  нашему  слесарю  маленький  оборвыш  Севка.  Покажись,
малыш, - и Женя легонько подтолкнул  пацана  ладонью.  -  Погляди,  погляди,
Андрей Иваныч, - хмуро продолжил он. - Что ты  намеревался  сделать  с  этим
мальчиком?  После  того,   как   потешишь   неувядающую   плоть?   Распилить
циркуляркой? Жечь паяльной лампой? Или всего лишь повесить? Жалеешь, что  не
вышло, господин Ложкин? А  вот  не  все  коту  масленица.  Тут  и  гражданин
некстати вмешался, - кивнул он на меня. - Совсем уж некстати, да?  Нос  как,
не беспокоит?
     - В общем, господа, - скучным голосом  закончил  Женя,  -  это  и  есть
история жизни сантехника Ложкина. История, начавшаяся более сорока трех  лет
назад, а завершившаяся... Через  пять  минут  она  завершится.  Ты,  Иваныч,
читал когда-нибудь такую книгу - "Анна Каренина"? Чувствую, что читал.
     Женя помолчал, собираясь с мыслями. Хотя чего  ему  собираться  -  язык
подвешен  весьма  неплохо.  Глядишь,  мог  бы  и  писателем  стать.  А  стал
человеком "Струны".
     Удивляло меня другое - почему я не чувствую  жалости  к  распластанному
на рельсах Железнозубому? Ведь тоже человек,  тоже  дышит...  Ну  правильно,
нелюдь он, тварь... Так  и  вычесть  его  из  человечества  можно  без  этих
изысков. Пуля в затылок... и расплывется клякса на лунном поле... Но  робкие
аргументы ума сейчас заглушались колотящимся  сердцем.  Я  прямо-таки  всеми
печенками ощущал странную вибрацию.  То  ли  это  дрожал  наполненный  болью
сырой воздух, то ли сотрясал почву невидимый пока состав... А может,  что-то
другое  происходило  сейчас...  рождалась  из  сумерек  невозможная  музыка.
Невозможная - и все же знакомая. Еще по Мраморному залу.
     - Итак, перейдем к официальной части, - вновь заговорил  Женя.  На  сей
раз голос его был сух и деловит. - Местное отделение "Струны" произвело  все
необходимые следственные изыскания.  Дело  представляется  абсолютно  ясным,
нет  надобности  обременять  Трибунал.  Мера  наказания  также  не  вызывает
сомнения. Преступник переводится в иную Тональность. И Высокая  Струна  дала
на это  свое  соизволение.  Способ  избран  гуманный,  хотя  из  соображений
механической  справедливости  можно  было  бы  заставить  Ложкина  на   себе
испытать мучения жертв. Но Струна милосердна. Ты  уйдешь  из  жизни  быстро,
Ложкин. Быстро - но без Коридора Прощения. Ты не заслужил его.
     Справа показался желтый глаз надвигающегося поезда.
     - Вот уже и Демьянов на подходе, - удовлетворенно хмыкнул Женя.
     Кто-то колыхнулся в густеющих сумерках.
     - Дядь Жень, - насупленный Севка  дернул  Женю  за  рукав.  -  Можно  я
туда, - махнул он рукой за  спину.  -  Ну,  к  машинам...  Мне  отлить...  И
вообще... - прошептал он виноватым голосом.
     - Боишься, Колокольчик? - резко повернулся к нему  Женя.  -  Тогда,  на
стройке, под ножом, не боялся? А сейчас дрейфишь? А, ладно,  как  знаешь.  -
Голос его затвердел. - Миха, проводи ребенка к  "бизону".  И  подождите  там
нас.
     Две черные фигуры побрели по бурому снегу,  на  фоне  облитого  липкими
чернилами  неба.  Большая  и  маленькая.  Неловко,  медленно,  оступаясь   в
глубоких сугробах...
     - Вот, - устало заметил Женя. - Страшно мальчишке стало.  Не  хочет  на
смерть смотреть. Ибо чистый ребенок. А ты, Дрюня, смаковал...
     Поезд надвигался  неспешно,  но  в  самой  этой  неспешности  ощущалась
неотвратимость. Желтая  точка  фонаря  превратилась  уже  в  слепящий  глаз,
глухо, ритмично позвякивали рельсы, тряслась под ногами разбуженная земля.
     - Отойдем чуток, - Женя тронул меня за плечо.  -  А  то  еще  воздушным
потоком закрутит...
     Я послушно шагнул вниз, под насыпь. Сейчас мне было уже все равно,  все
смешалось - тяжелый лязг рельсов, дрожание земли,  задевающий  лицо  влажный
ветер. Всё сорвалось  со  своих  мест,  всё  стало  неслышной  музыкой,  всё
утонуло сейчас в низких, густых, разрывающих ткань реальности звуках.  Время
вздохнуло, расползлось тающим в пальцах снегом,  необъятные  черные  провалы
надвинулись, потянули в пропахшие горьковатым полынным дымом слои...
     - Чуешь Струну? - шепнул  мне  в  самое  ухо  Женя.  -  Чуешь...  Я  же
говорил, наш человек.
     А звук как-то сразу вдруг прекратился. Унесся в черную  мглу  товарняк,
растворился в сумерках, пролязгал бесконечной гусеницей вагонов.
     Мне не хотелось оборачиваться.
     - Шура, Гена!  -  негромко  скомандовал  Женя.  -  Мешок  при  вас?  Ну
давайте,  действуйте...  Ничего  не  забывая.  Не  мне  вас  учить.   Пошли,
Костян! - легонько хлопнул он меня по спине. - Ребята сами справятся.
     И мы пошли. Но дернуло же что-то меня обернуться. Обернуться и  тут  же
пожалеть.
     Подсвечивая себе мощными  армейскими  фонарями,  деловито  шуровали  на
насыпи ребята. И  вывернувшийся  луч  выхватил  из  тьмы  что-то  небольшое,
круглое... Похожее на футбольный мяч. Правда, мячи не  бывают  мохнатыми.  И
не блестят у них железные зубы.


                                     6.

     - Ну заходите, ребята, заходите...  Присаживайтесь...  Чувствуйте  себя
как дома... Собственно говоря, вы и так...
     Аркадий Кузьмич широко улыбался, развернувшись черным  кожаным  креслом
в нашу сторону. Кресло, величественно-необъятное, могло вместить по  меньшей
мере  троих   таких   Кузьмичей   -   худеньких,   лысеньких,   с   озорными
маслинами-глазками.  Как-то  не  вязалась  простецкая   внешность   Старшего
Хранителя с более чем серьезным кабинетом.
     Боясь показаться невоспитанным, я лишь короткими  взглядами  сканировал
окружающую среду. А было на что посмотреть. Сам кабинет, вытянутый в  длину,
вполне мог принадлежать когда-то  большому  здешнему  начальству.  Директору
комбината, секретарю райкома... Ну,  на  худой  конец,  редактору  областной
"Правды". Масштабы, как и  положено,  подавляли.  Здесь  и  танцевать  можно
было, и в снежки играть - дело лишь за снегом.
     Вдоль стен стояли не стулья даже, а ряды кресел  -  в  меру  роскошных,
обтянутых  красным  бархатом,  но  ни  в  какое  сравнение   не   идущих   с
местообитанием  Кузьмича.  Сами  стены,   отделанные   розоватым   мрамором,
навевали неприятные воспоминания. Не то ритуальный зал, не то еще  похуже...
Спасибо, мрамор хоть не зеленый. И наверняка фальшивый.
     Слева  со  стены  глядел  огромный  портрет.  Седой   мужчина,   слегка
прищуренные глаза, плотно сжатые губы. Казалось, был  он  чем-то  недоволен,
но полагал  ниже  своего  достоинства  поднимать  вопрос...  Нет,  вроде  бы
совершенно незнакомая личность... Хотя  что-то  все  же  такое  вертелось  в
мозгах... Вертелось - и мгновенно таяло, ускользало.
     На противоположной стене  разместилась  неожиданная,  неуместная  здесь
коллекция. Не холодного оружия - напротив,  более  чем  мирная.  Висели  тут
музыкальные инструменты. Благородные изгибы  темных,  сверкающих  полировкой
скрипок гармонировали с изящными,  напоминающими  знаки  интеграла  гобоями,
огненно-рыжие  гитары  поблескивали  серебристыми,   разлиновавшими   черные
грифы, струнами. Огромный  контрабас  чудом  не  обрывался  под  собственным
весом,  а  легкомысленного  поведения  мандолины,  казалось,   готовы   были
взметнуть шквал каких-нибудь южных страстей.
     Чего тут только не было! И  легкие,  тоскующие  по  девичьим  пальчикам
арфы,  и  старинные,  затейливо  расписанные  гусли,  и  пузатый   охотничий
рожок... Неужели Кузьмич на всем этом играет?  -  мелькнула  шальная  мысль.
Нет, скорее всего инструменты имеют ритуальное предназначение.
     - Вот,  Аркадий  Кузьмич,  -  кашлянув,  начал  Женя.  -  Это  и   есть
Константин Антонович Ковылев, о котором вам уже докладывали.
     - Очень, приятно, Константин Антонович! -  живо  подхватил  Кузьмич.  -
Наслышан, и изрядно. Знаю, вам сильно не повезло. Не стану  говорить  всяких
стандартных утешений, о всяких там темных и  светлых  жизненных  полосках  -
наверняка уже наслышались такого по самое "не  могу".  Но  ведь  вы  устояли
все-таки, Константин, не сломались. И это не случайно. Значит, есть в  вашей
душе некая струнка,  отзывающаяся  на  звучание  иной,  изначальной  Струны.
Собственно, она и привела вас сюда, к нам. Всё очень символично.
     Жестикуляция у Кузьмича была подстать  патетической  речи.  Пальцы  его
нервно  бегали  по  черной  столешнице,  мимические  фигуры  поражали  своей
утонченностью, а глаза чуть ли не выползали из орбит. На  стебельках  они  у
него, что ли, как у насекомого? Часом, не дразнят ли его тараканом?
     - Итак, я  рад,  Константин  Антонович,  что  вы,  оказавшись  в  сфере
нашего... э-э... притяжения, проявили неподдельный интерес к нам и к  нашему
делу, готовы влиться в наши ряды, занять, если можно  так  выразиться,  свою
линейку на нотном стане...
     Надо же, как поэтически излагает!  Ох,  очень,  очень  осторожным  надо
быть с этим доброжелательным тараканом.
     А речь таракана гладко лилась дальше:
     - Согласно традиции мне, как начальнику регионального  отделения  нашей
организации,  положено  произнести  несколько  слов  о  нас  и  нашем  деле.
Наверняка я скажу сейчас банальные, хорошо известные вам  вещи,  но  порядок
есть  порядок.  Тем  более,  в  обществе  имеют   место   и   невежественные
предрассудки, и  высокоинтеллигентское  предубеждение,  замешанное,  кстати,
всё на том же невежестве.
     Кузьмич поучающе поднял палец:
     - Итак,  официально  мы  называемся  "Федеральным  фондом  защиты  прав
несовершеннолетних". Но вы сами понимаете, это лишь вывеска.  Сами  себя  мы
называем "Струной". Почему именно такое  название  -  это  особый  и  долгий
разговор. Скажу лишь, что мы стараемся быть созвучными  Высокой  Изначальной
Струне,  колебания  которой  мы,  люди,  воспринимаем  как  свет,   доброту,
милосердие... Наше движение озабоченно  одной  из  самых  важных,  возможно,
основной проблемой человечества - детьми. Спасением детей от жестокости,  от
зла, творимого людьми, обществом, природой...  Казалось  бы,  сие  -  основа
основ, но люди согласны с этим лишь на  словах.  А  на  деле  тупой  эгоизм,
боязнь заглянуть в собственную душу, неумение  за  сегодняшним  днем  видеть
будущее. Государство, которое, казалось бы,  и  существует  ради  людей,  на
самом деле полностью устранилось  от  этих  проблем.  Устранилось,  если  не
сказать хуже. Фактически оно,  государство,  вносит  свою  немалую  лепту  в
общее зло. Причины всем понятны, не будем о грязи.
     Тут я с Кузьмичом  был  полностью  согласен.  Уж  грязи  я  насмотрелся
вдоволь, причем не только после Лунного поля.
     А Кузьмич проникновенно вещал:
     - Что же  оставалось  делать  людям,  в  сердцах  которых  не  замолкла
Высокая  Струна,  людям,  которые  любят  детей  и  не  могут  смириться   с
ежедневным потоком  зла?  Тихо  страдать  в  одиночку?  Очень  благородно  и
красиво, но  кому  от  этого  станет  лучше?  Обращаться  в  государственные
инстанции, бить в  набат  и  раскачивать  язык  колокола?  Без  толку,  сами
знаете. Многие пробовали, а  результат  нулевой.  Перемелют  жернова  власти
любого. Ибо цель власти - сама власть, не более того.  С  ней  можно  иногда
взаимодействовать, но упаси Боже возлагать на  нее  хоть  какие-то  надежды.
Кидаться за помощью в иные общественные институты? Ни у одного  из  них  нет
реального влияния, нет рычагов. От перестановки слов не происходит  дел.  Да
и не  видят  они  по  существу  волнующую  нас  проблему.  Озабочены  своими
целями...
     Странное дело, Кузьмич говорил заскорузлые  банальности,  но  речь  его
между тем звучала неким откровением. Может, дело не в словах, а во мне?  Или
в какой-то непонятной атмосфере, невидимо обволакивающей кабинет?
     - Итак, естественной кажется мысль  объединиться.  -  Кузьмич,  похоже,
перешел к самому интересному. - Объединиться не ради  слов,  не  чтобы  петь
красивые песни или обсуждать  добрые  книжки.  Объединяться  надо  для  дел,
реальных, конкретных дел. Пьяные родители  истязают  ребенка.  И  никто,  ни
соседи, ни милиция, ни школа не вмешивается. Вмешаемся  мы.  Деловые  ребята
продают школьникам наркоту. Все видят, все молчат, никто ничего не  сделает.
А мы - сделаем. И так сделаем, что напрочь отобьем  охоту  у  деловых  ребят
этим заниматься. Или, допустим, не хватает  денег  на  закупку  оборудования
для детского онкологического центра.  Зато  рядом  строится  казино.  И  все
возмущаются, и никто ничего не может. А мы - можем.  Мы  переставим  местами
не слова, а деньги.
     - И хозяева казино не  будут  возражать?  -  механически  брякнул  я  в
пространство. Хотя кто меня за язык дергал?
     Однако распалившийся  Кузьмич  явно  обрадовался  моим  словам.  Он  аж
привстал в кресле, точно всадник в стременах,  и  в  лысине  его  отразилась
апельсиново-яркая  люстра.  Торжествующе  воздев  тонкий  палец,   Хранитель
ликующе рассмеялся.
     - Вот! Вот она, суть! Главное - задать  правильный  вопрос.  Константин
Антонович, отвечаю. Не будут возражать крутые пальцевёрты, ох как не  будут.
Напротив, приползут  на  брюхе  с  чековыми  книжками  в  зубах.  А  мы  еще
подумаем, что с ними делать. Потому что у нас  сила.  -  Слово  это  Кузьмич
протянул медленно, со вкусом. - У нас Сила, и они, те,  кто  поумнее,  давно
уже с нами считаются. Понимают, что обижать детей стало небезопасно.
     - А кто поглупее? - вновь зачем-то  выскочил  я.  На  сей  раз  прыснул
Женя.
     - А тех, кто поглупее, Костян, -  выдавил  он  сквозь  распиравший  его
смех, - находят в разных местах. Кого в канаве, кого  на  собственном  ложе.
И, что характерно, очень молчаливых. И с гитарной струной  вместо  галстука.
Хотя таких кретинов уже  не  много.  Деловые,  они  же  только  в  анекдотах
пальцами крутят. А по жизни мигом просекают фишку...
     - Но! - вновь воздел все тот же палец Кузьмич. - Вы спросите: а  откуда
же берется сила? Ведь мало объединиться.  Ну  что  могут  сделать  несколько
хилых очкастых интеллигентов с дряблыми мышцами  и  тощими  бумажниками?  По
инстанциям бегать,  чинушам  что-то  доказывать?  Морду  садисту-воспитателю
набить? Так еще кто кому  набьет...  Не-е-е,  объединиться  мало!  Надо  еще
кое-чем обладать. Не деньгами, не стволами, не  связями  -  все  это  придет
потом, это вторично. Нужно главное. Нужно вслушаться в себя,  найти  в  себе
Музыку, научиться жить согласно неслышимой мелодии, надо войти в резонанс  с
Высокой Изначальной Струной. И тогда уже не мы делаем - она, Струна,  творит
через нас свою волю, а воля ее - добро и свет.
     Я едва удержался, чтоб не присвистнуть... Мгновенный переход от  ясной,
вменяемой речи к мистическому бреду! Явная  клиника...  Правда,  не  походил
Кузьмич на свихнувшегося фанатика, а еще меньше походил на него Женя.  Да  и
раньше звучали такие фразочки - милосердие  Высокой  Струны,  справедливость
Высокой Струны, воля Высокой Струны... Всякие  там  Тональности,  Резонансы,
Вибрации...  Неужели  здесь   что-то   большее,   чем   просто   поэтическая
атрибутика?
     - Так вот, - продолжал Кузьмич, - Высокая Струна прозвенела в нас  -  и
дала нам часть своей силы. И дает, но лишь когда  мы,  отрешившись  от  всей
грязи и бессмыслицы этого мира, творим добро, творим дела милосердия...
     Гм... Расплывающиеся кляксы на  лунном  поле,  посвист  девятиграммовых
птичек... Нечто, попавшее под луч фонаря, похожее на футбольный мяч,  но  не
бывает у мячей волос, и железных  зубов  не  бывает,  и  снег  под  ними  не
становится бурым...
     - Мы не стремимся к власти,  -  каким-то  даже  скучным  тоном  сообщил
Аркадий  Кузьмич,  -  не  рвемся  на  политический  Олимп.  Зачем  нам  это?
Утверждение, будто сменой режима можно улучшишь людскую жизнь - это ложь,  и
опасная ложь. Пытаясь взять власть, мы породили бы лишь  очередную  кровавую
смуту, в которой всем придется плохо, но в первую очередь - детям. Пойдя  по
такому  революционному  пути,  мы  разорвали  бы  в  себе   незримые   нити,
соединяющие нас с Высокой Струной. Да, не стану  скрывать,  были  среди  нас
горячие головы, ищущие  легких  решений,  опьяненные  первыми  успехами.  Но
Главному Хранителю хватило мудрости вовремя остановить нетерпеливых.  У  нас
есть свое дело, и мы его будем делать при любой власти, при любом режиме.  И
еще - власть составляют люди. А с людьми,  как  бы  высоко  они  ни  сидели,
"Струна" чаще всего договорится. Не враги же они самим  себе...  К  тому  же
многие из них, людей власти, вполне  способны  проникнуться  нашими  идеями,
посильно  содействовать  нам.  Собственно,  и  официальная   наша   вывеска,
"Федеральный    фонд",    создана    при    помощи    некоторых    вменяемых
господ-парламентариев. Или взять тот же пример с казино  -  зачем  применять
высокие и тайные пути, когда можно сделать пару телефонных звонков?
     Я слушал, моргал  и  время  от  времени  кивал  головой.  Что  мне  еще
оставалось? Как иначе скрыл бы  я  страх  -  а  мне  сейчас  и  впрямь  было
страшно. В этом уютном кабинете  с  развешанными  гитарами  и  скрипками,  с
говорливым Кузьмичом мне  было  куда  страшнее,  чем  тогда,  в  пронизанном
напряженной тишиной Мраморном зале. И даже страшнее, чем на лунном  поле.  С
каждым словом Хранителя страх сгущался,  цепкими  коготками  щекотал  горло,
отдавался в ушах едва слышным звоном.
     Да, сейчас я  был  в  безопасности,  никто  не  грозил  мне,  напротив,
нечеловеческая сила, о которой соловьем разливался Кузьмич, явно  собиралась
взять меня под свое крыло.  Только  вот  стоит  ли  совать  туда  голову?  В
Мраморном зале я понимал, что  дело  идет  к  смертному  приговору.  Сейчас,
похоже, дело идет  к  чему-то  пострашнее.  Впрочем,  уже  поздно  выбирать,
развилка осталась позади. На лунном поле, на  залитой  тьмой  стройплощадке,
на заснеженной насыпи...
     - И потому вы, Константин Антонович, соприкоснувшись  с  нашей  жизнью,
узнав правду о Высокой Струне, о нашем деле, должны сейчас решить -  с  нами
ли вы.  Войдете  ли  вы  в  резонанс  со  Струной,  предпочтете  ли  тусклую
обыденную жизнь. Реализуйте же вашу свободу, скажите слово,  которое  станет
завершающей точкой.
     Гм... Не нравились мне эти слова о завершающей  точке.  Что-то  похожее
уже приходилось слышать совсем недавно. Точку  ставить  будем,  Костян!  Над
буквой "i". А  потом  тяжелый  грохот  товарняка,  острый  луч  рассекающего
сумерки фонаря...
     Впрочем, сейчас не до лирики. Похоже, от меня  ждут  каких-то  слов,  и
тянуть больше нельзя. А не встать ли сейчас, не сказать  ли,  гордо  откинув
голову: "Мне не по пути с бандитами!"?
     - Да чего решать? Все уже решено,  -  голос  мой  звучал  на  удивление
спокойно, даже  слегка  суховато.  -  "Струна"  делает  правильные  вещи.  Я
принимаю ее умом и сердцем, хочу внести свой вклад...
     В памяти тяжело шевелились  какие-то  давние,  заплесневевшие  слова...
Кажется, это из "торжественного обещания"... или  нет,  это  я  заявление  о
приеме  в  комсомол  так  писал.  "Хочу  учавствовать  в  передовых  рядах".
Переписывать ведь заставляли, блюстители орфографии... Ругались  -  казенный
бланк испоганил, неуч...
     - Другого  мы  и  не  ждали!  -  весело  ответил  Кузьмич.  Лысина  его
засверкала еще  ярче,  он  неуловимым  движением  выскользнул  из  кресла  и
принялся восторженно трясти мою руку. Ладонь его, надо  заметить,  оказалась
на удивление крепкой.
     - Остались формальности, - сообщил он  наконец,  потеряв  вдруг  всякий
интерес к моей кисти. - Во-первых, заявление подписать. Это мы  сейчас,  это
мы быстро. А во-вторых, и это главное,  надо  пройти  некий...  ну,  скажем,
ритуал. Как бы зримо  зафиксировать  свою  причастность...  Скажем,  сегодня
вечером... а лучше где-то около полуночи. Вечерком мы в "  Дороге"  посидим,
отметим,  так  сказать,  событие...  Да  вот  тут,  вот   тут   распишитесь,
Константин Антонович.
     Передо мной внезапно оказалась раскрыта огромная  кожаная  папка,  а  в
пальцы мне Женя пихал толстую авторучку. Ого, а перо-то, кажется, золотое!
     - Ну не кровью же, - понимающе усмехнулся Женя. - И не как в  ведомости
на аванс.
     Я  вгляделся  в  плотный,   синевато-белый   лист.   Текст,   набранный
затейливым, в мелких завитушках шрифтом, был не  слишком  обилен.  Несколько
строк, не больше. Только вот почему-то мне никак не удавалось  прочесть  их.
Каждая буква сама по себе выглядела привычно,  но  вместе...  Текст  плыл  у
меня перед глазами, прыгал и переливался, точно воздух между мною  и  листом
бумаги был затянут радужной пленкой. Не хотели слова складываться во  что-то
единое  -  стоило  лишь  вглядеться  в  них  пристальнее,  они  разбегались,
оборачивались тонкими крысиными хвостиками.
     А, ладно! Какая разница, что здесь написано? Моя жизнь все  равно  ведь
зависит не от этих завитушек.
     Внизу страницы я, плотно  надавливая  на  перо,  оставил  стилизованную
букву "К". Хорошо, что здесь я назвался родным именем. Не пришлось  на  ходу
изобретать себе новую подпись. А то ведь с этих станется... На любой  мелочи
можно погореть.
     - Прекрасно, прекрасно! - проворковал Кузьмич, убирая куда-то  папку  с
моим автографом. - В  вашем  лице,  Константин  Антонович,  мы,  несомненно,
приобрели ценного сотрудника, а главное, единомышленника. Есть  мнение,  что
это дело стоит завершить водной процедурой.
     Подскочив к мраморной стене, Кузьмич ткнул в нее пальцем - и сейчас  же
испещренная розоватыми прожилками панель отъехала  вбок,  являя  нам  темное
углубление. Миг - и из потайной ниши Кузьмич извлек пузатую  темную  бутылку
и три хрустальные рюмочки, которые он тут  же  водрузил  на  невесть  откуда
взявшийся поднос.
     - Рекомендую!   Настоящий   ангхмарсанский   коньяк,   пятнадцатилетняя
выдержка, коллекционный экземпляр, в магазине вам такого не предложат.
     Не дожидаясь указаний, Женя ловко свинтил бутылке крышку  и  разлил  по
рюмкам искрящийся в электрическом свете янтарный напиток. Нежный, и в то  же
время пряный аромат ударил мне в ноздри.
     - Ну, за вступление! - шевеля бусинками зрачков, возгласил  Кузьмич.  -
За наше общее дело!
     Мы чокнулись высокими рюмками.  Прозрачный  звон  поплыл  по  кабинету,
задел серебристые струны гитар, и те отозвались едва слышным рокотом.
     - И чтобы нам звенеть, как этот благородный хрусталь! - добавил Женя.
     Следовало что-то произнести и мне.
     - За Истинную  Музыку!  -  слова  сами  собой  сорвались  с  моих  губ.
Странные слова, будто и не совсем мои. Но углубляться в это не хотелось -  и
я пригубил отливающую медом жидкость.
     Лучшего я никогда и не пил! Неземной, запредельный букет,  растворенная
в золоте мелодия, дыхание степных трав под ласковым солнцем, песня  ястреба,
зависшего неподвижной точкой в белесом от жара небе, готового  стремительной
молнией низринуться вниз...
     - Ну а вечером - в баре, с  народом!  -  напомнил  забравшийся  в  свое
монументальное кресло Кузьмич. - А пока не  смею  вас  задерживать,  друзья.
Вас ждут великие дела! Да пребудет с вами вибрация Высокой Струны...
     Вибрация и впрямь ощущалась. Какое-то время.


                                     7.

     Народу было немного, человек десять от силы. Оно и хорошо  -  не  люблю
огромных сборищ. К тому же большая толпа сама собой  распадается  на  мелкие
островки, на разных концах стола  долдонят  о  чем-то  своем,  и  отдельные,
несвязанные речи со стороны кажутся  монотонным,  размеренным  гулом  -  так
волны уныло и обречено накатываются на холодный океанский берег.
     Но здесь все по-другому. Бар "На Дороге" и сам-то не особо велик, да  и
народу на нашей базе куда меньше, чем казалось мне поначалу. К тому же,  кто
на задании сейчас, а кто,  умаявшись  после  оного,  дрыхнет  в  общежитской
койке.
     Вокруг сидели только те, кого я уже успел более-менее  узнать  -  Женя,
Миха с Шурой, мрачный  Гена-Дед  Мороз,  строгая  девушка  Валя,  убежденная
трезвенница... И разумеется, шеф.  Кузьмич.  Хранитель.  Как  потом  уточнил
Женя, его титул - Старший Хранитель по региону.
     Кроме нас, лишь двое огромных  парней  сидели  за  дальним  столом,  не
спеша потягивали темное пиво, негромко толковали о  своем.  Да  еще  бармен,
старый бородатый Боксис, колдовал над чем-то за стойкой.
     Бревенчатые стены навевали  забытые,  дачные  воспоминания.  И  хотя  я
понимал, что янтарные прожилки волокон, сучки и  трещинки  -  не  более  чем
пластик, искусно изготовленная декорация, все же иллюзия не развеивалась.
     Развешанные по стенам медные бра давали достаточно света, чтобы  видеть
всё, что нужно - и в то же время здесь  висела  уютная,  домашняя  полутьма.
Вдобавок еще и музыка, негромко льющаяся из скрытых под потолком  динамиков,
приходилась как нельзя  кстати.  Гитарная  классика,  конец  прошлого  века.
Наверняка Иванова-Крамского. Потом стоит у Боксиса поинтересоваться диском.
     - А вот еще был у меня случай, - зевая, сообщил Миха.  -  Года  полтора
назад, или два... Нет, полтора, это  летом  было.  Ездили  мы  по  вызову  в
деревню одну, в Комарской области.
     - Это когда ты еще в Лагутине служил? -спросила Валя.
     - Ага, мой первый год в  "Струне".  Ну  вот,  я  же  говорю  -  лето  в
разгаре, июль, жара обалденная.  В  такую  жару  вообще  надо  из  речки  не
вылезать.
     - А уж без холодного пивка  -  вообще  гибель!  -  растягивая  гласные,
добавил Кузьмич. После пятой кружки он был слегка рассеян.
     - А то! - кивнул Миха. - Но какое там пиво, глухая  деревня,  ближайший
магазин в пяти километрах. Пятеро бабок, трое алкашей - вот, считай,  и  все
население.  Ну,  летом,  понятно,  дачники.   Один   из   них,   кстати,   и
сигнализировал нашим. Насчет этого, блин, фермера.
     - А, "комарские бомжата", что ли? - хмуро поинтересовался Женя.
     - Они самые. Стандартный случай.
     Я оторвался от изучения внутренностей кружки. Видно, близок тот  рубеж,
когда надо сделать перерыв. Иначе количество перейдет в совершенно  ненужное
качество.
     - Ребят, мне бы объяснили, розовому и наивному. Что это за  стандартный
такой случай и какая тут связь?
     - Да просто все как пять копеек, - зло ухмыльнулся  Миха.  -  Фермер  -
это такой, знаешь ли, овощ... Ему же рабсила нужна, особенно когда  техникой
нифига не сделаешь. Прополка там, улиток собирать, то се...  Нанять  кого  -
жаба душит, да и дураков нет, работа кропотливая, плата грошовая.  В  общем,
едет такой дядька до ближайшего города с вокзалом, там, на  вокзалах,  ясное
дело, пацанье бездомное крутится. Ну, он им баки  заливает,  райское  житье,
то се... Привозит в  свое,  значит,  поместье.  И  натуральное  рабовладение
получается. За миску супа детишки весь день корячатся. А на ночь их в  сарай
запирают. Да и псы,  овчарки  горные...  Не  особо  побегаешь,  разорвут.  А
вкалывать  на  сто  процентов  приходится,  палка  у  дяденьки   тяжелая   и
суковатая... Или чего похуже. Вот в Залесье, говорят, был один жирный  хрен,
так тот вообще не лупил - он в  погреб  с  крысами  на  ночь  запирал.  Одну
девчушку до смерти изгрызли. Когда ребята приехали, увидели такое дело,  так
они и на инструкцию плюнули, и на устав... Плохо  мужичок  помер,  в  общем.
Как  говорится,  "несчастный  случай  в  виду  обстоятельств   непреодолимой
силы". - Миха замолчал, основательно приложившись к кружке.
     - Что,  Константин  Антонович,  не  слышал  о  таком?  -  вклинился   в
возникшую было паузу Кузьмич. - Вот смотри, живут люди, и  пока  все  у  них
хорошо, о разных таких  пакостях  ни  сном  ни  духом.  А  между  тем  дряни
вокруг... Ты слушай, слушай, мотай на ус. Вскоре  сам  с  таким  разбираться
будешь. Впрочем, одному упырю ты уже нос откусил.  Теперь  можешь  звездочки
рисовать на фюзеляже.
     - Колян, тот вообще наколки на груди предпочитал,  -  усмехнулся  вдруг
молчаливый Дед Мороз. - В форме морских звёзд.
     - Хороший человек был, - кивнул  Кузьмич.  -  Темный,  правда,  никакой
культуры... Но душевный и правильный... Ладно, ты продолжай, Мишель...
     - Да я же говорю, стандартный  случай...  -  пробасил  Миха.  -  Ничего
интересного. Работы на  десять  минут.  Ну,  пришли.  Вечер  такой,  блин...
насыщенный. Луна  светит,  звезды  там,  запахи...  Ну,  забор  перескочили,
собачек порезали, чтобы под ногами не путались. Нас  тогда  трое  было,  еще
Лешка Подколзин и Паша Свинченко. Выбегает этот...  латифундист  плешивый...
Ну, мы ему - здравствуй, дядя Федор. Мы, блин,  к  тебе  с  чисто  дружеским
визитом. Он - бочком-бочком, и в дом шныряет, а обратно уже с обрезом  прет.
Типа  крутой.  Ладно,  отобрали  мы  обрез,  дали  по  лысине,  привязали  к
яблоньке. Потом с инспекцией по всей фазенде. Нашли, ясное дело. В  дровяном
сарае. Четверо пацанят и девчонка. Всем лет по  десять  примерно.  Так  этот
змей их мало что запер, еще и на цепь... Такую, знаете ли, типа колодезной.
     - И что потом? - угрюмо поинтересовался я, чувствуя, что  стоит  налить
по новой. Цепь, значит... Урод...
     - Да чего потом? - удивился Миха. - Потом уже следствие работало.
     - Прокуратура? - уточнил я.
     - Сам ты прокуратора, - снисходительно протянул Миха. -  Наше,  говорю,
следствие, "Струны". Наша  б  воля,  мы  бы  там  керосинчиком  пшикнули,  и
спичечку... Но нельзя. В общем, дядю Федю сдали в следственный  отдел.  Хотя
что там расследовать, ежику все понятно. Дня два с ним следаки повозились  -
и в Трибунал. А дальше ясно, дальше Коридором Прощения  -  и  на  свалку.  И
правильно мы тогда удержались, не пожгли  хозяйство.  Там  ведь  на  хорошую
сумму всего  было.  Ну,  этим  уже  финансовая  часть  занималась.  Успешно,
говорят, продали...
     - А дети-то как же? - снова проявил я свою желторотость.
     - Да как обычно, -  развел  руками  Миха.  -  Сперва  в  наш  областной
распределитель, а там уж разобрались с ними. У одного из ребятишек  родители
нашлись, просто, паршивец, из дому удрал,  приключений,  значит,  захотелось
на свою задницу. Сделали  ему  внушение  и  с  рук  на  руки  передали...  С
остальными хуже. Там и родители такие,  что  лучше  б  и  не  было,  и  сами
детишки  больные.  Девчоночка,  к  примеру,  была  уже  с   полным   букетом
венерических... Так что в колонию пришлось...
     - За что ж таких маленьких? - я  удивленно  взглянул  на  Миху.  -  Они
разве ж виноваты?
     - Да ты что? - хлопнул меня по плечу Женя. - Тебя что,  Костян,  птичка
"перепил" клюнула? Мы же не про ту колонию, что ты подумал. У нас, к  твоему
сведению,  есть  собственная  система  детских  учреждений...  короче,  типа
летнего лагеря,  только  круглогодичные.  Называются  "учебно-воспитательные
приюты". Вот Валю поспрошай, - кивнул он на  строгую  девушку,  потягивавшую
апельсиновый сок, - она там три  года  отработала,  в  Борисовской  области.
Эксперт, можно сказать. Или тот же Севка, я  ж  его  всего  полгода  как  из
приюта взял.
     "Чтобы маньяков на живца ловить?" - едва сдержал  я  готовые  сорваться
слова. Спокойно, Костя, спокойно. Не забывай, что ты теперь  Ковылев,  да  к
тому же и Антонович. Следи за собой, будь осторожен...
     - А чего Севка? - расслаблено протянул я.
     - А того, - погрустнел Женя. - Ему  одиннадцати  еще  нет,  а  так  его
жизнью переехало... То, что он тебе в городе, в подвале тогда говорил -  это
же правда.  Только  не  вся.  На  самом  деле  всё  гораздо  хуже.  Он  ведь
наркоманом был, Костя, когда в приют наш попал. Торчком. Причем там  история
такая, что и говорить тошно. Три года его  лечили.  Можно  сказать,  повезло
ему, что с нами встретился. Тогда ведь у нас и приютов было всего-ничего,  и
людей... Но главное, ты просекаешь - семилетний наркоман? Ладно,  саму  тягу
сняли, Струна  прозвучала.  Так  ведь  болезней  у  него  всяких...  А  наши
целители тоже не боги... Да  там  еще  и  с  психикой...  Не  может  жить  в
коллективе, ну совсем не может. Невроз  на  неврозе.  Пришлось  забирать  на
индивидуальный контроль.
     - Но вы не думайте, Костя, - решительно вклинилась в разговор  Валя,  -
у нас очень хорошие приюты, там атмосфера  гуманизма,  там  работают  лучшие
наши специалисты. Дети там буквально расцветают...
     - И кстати, Константин Антоныч, еще такой  момент,  -  протянул  доселе
молчавший Кузьмич. - Имущество того фермера  изъяли,  озеленили  -  и  детям
этим на сберкнижку. Ну, не  все,  конечно,  но  солидную  долю.  Счет  расти
будет, а выдадим к совершеннолетию.
     - А если банк лопнет? - грустно усмехнулся я.
     - Наши банки не лопаются, Костя,  -  наставительно  сказал  Кузьмич.  -
Другие могут, у других всякие кризисы, а у нас - нет. Мы ж  "Струна"...  Так
что не волнуйся за ребятишек. Не с пустыми руками в мир выйдут. Ибо  недаром
сей дядя  Федя  приумножал  богатство  неправедное.  В  конечном  счете  оно
оказалось во благо... Ох, непросто колеблется Струна, непросто. А не  налить
ли нам? - добавил он без всякого перехода. - Почему  внутри  пусто?  Боксис,
ау!
     Старик Боксис уже спешил к нам с уставленным кружками подносом.
     - Вот и я смотрю, - скрипуче процедил он, выгружая  содержимое  подноса
на стол. - Вы чего сюда пришли, пиво пить  или  языки  чесать?  Слушаю  вас,
слушаю, и хочется взять большую  палку.  Для  приведения  ума  в  надлежащее
состояние. Короче, всем веселиться!  -  велел  старик  и  убрел  к  себе  за
стойку.
     - Серьезный человек, - кивнул ему вслед Кузьмич. -  Старая  гвардия,  у
самых истоков стоял. С ним шутки плохи.
     Мы сдвинули кружки.
     - Так к чему ты это, Миха, начал? - спустя пару минут спросил  Женя.  -
Ты же о чем-то рассказать хотел, ведь не про фермера же?
     - Угу,  -  грызя  соленый  сухарик,  откликнулся  Миха.  -  Просто  все
интересное дальше было. Как мы ханурика  и  детишек  сдали,  нам  начальство
говорит - неделю  дополнительного  отпуска,  блин,  все  равно  тихая  пора,
сигналов  нет...  Но  чтобы  тихо  все,  без  безобразий.  Короче,  мы   так
пораскинули - речка тут есть, пивом немерено закупились, лес, ягоды,  грибы,
серьезный  продукт  в  магазине  всегда  имеется.  В  общем,  решили  там  и
расслабиться... И вот...
     Наклонившись к моему уху, Кузьмич неожиданно трезвым голосом шепнул:
     - Костя,  больше  не  пейте.  Нам  скоро  предстоит  идти...   Помните,
надеюсь?
     Я молча кивнул. Тут и рад бы, да не забудешь.


                                     8.

     Казалось, лестница никогда  не  кончится.  Составленная  из  решетчатых
стальных пластин, скрепленных стальными  же  стержнями,  она  змеилась  вниз
унылой спиралью - не иначе как к самому  центру  Земли.  Не  люблю  винтовых
лестниц,  они  крадут  пространство,  и  путь  кажется   бессмысленным.   Не
разобрать, то ли идешь, то ли топчешься на месте.
     У меня неплохое чувство времени, все-таки опыт преподавания  что-то  да
значит. Но сейчас это чувство напрочь отказало, я  не  понимал,  пять  минут
прошло или час. Затуманенная  пивом  голова  слегка  кружилась,  и  предметы
потеряли четкость очертаний, размазались, как на плохой фотографии.  Страшно
было подумать, как мы, совершив положенное, будет  подниматься  вверх.  Тоже
мне, могущественная структура, тайная ложа... Лифта устроить не могли.
     - Что, и в самом деле нет лифта? - повернулся я к шагавшему  чуть  выше
Кузьмичу. Однако ответил не он, а мерно топавший впереди Женя:
     - Здесь нет. Не положено.
     Что-то странное творилось тут с акустикой, слова, сказанные вроде бы  и
негромко,  многократным   эхом   отражались   от   сложенных   из   грубого,
необработанного камня стен.
     Кузьмич заметил:
     - Не разговаривай сейчас, не надо. Твой путь уже начался, Приходящий.
     Приходящий? Как интересно. Всего  четыре  месяца  назад  меня  называли
Уходящим. И тогдашний путь тоже казался  бесконечным,  и  те  же  странности
творились со временем.
     Что ж, ритуал так ритуал. Хочется взрослым  дядькам  играть  в  детские
игры - ладно, подыграю.  Всю  жизнь  я  смеялся  над  человеческой  тягой  к
мистике. Особенно в последние годы, когда ранее запрещенное стало не  только
разрешено, но и  как  бы  рекомендовано,  книжные  лотки  заиграли  цветовой
гаммой  оккультятины  в  супере,  вчерашние  атеисты,  наспех  осеняя   себя
крестным знамением, кинулись жечь  свечки  по  храмам...  Смешно  и  грустно
глядеть на торжество человеческой глупости - такой  разительный  контраст  с
моей родной математикой. Негде было угнездиться  иррациональному  в  формуле
остатка  сходящегося  ряда,  в  понятии  интеграла  Лебега   или   в   гордо
вознесшемся графике тангенса.
     Моих новых знакомых, выходит, тоже коснулось поветрие. Струна,  которой
они   поклоняются   точно   Богу...    таинственные    намеки    на    некие
сверхвозможности... Радость служения Великой Истине...  они  так  и  лучатся
Светом.
     Впрочем, ни Женя, ни Кузьмич на восторженных  фанатов  смахивали  мало.
Вот Трибунал - там да, там колыхание белых риз,  неизреченные  глаголы...  И
еще - Музыка. Непонятная, невозможная, выворачивающая наизнанку  мир.  Слово
Струны, значит. Это - было? Ну, тут объяснение простое - после допросов  еще
и не такое пригрезится. Когда тебя долго, методично, без  какой-либо  злости
и даже с некоторой ленцой лупят бамбуковой тростью по голове,  иного  финала
и ждать не стоит.
     Ну ладно, Мраморный зал примем за глюк.  А  еще  была  снежная  насыпь,
лязгающий, словно нож гильотины, поезд. И снова из  каких-то  темных  глубин
выплыла эта музыка,  невозможная  и  нереальная.  Ее  и  музыкой-то  назвать
сложно. Ни мелодии в привычном смысле, ни ритма... Но все-таки музыка.  Тоже
глюк? Но тогда я был вполне  здоров,  меня  две  недели  откармливали  точно
спасенного  из  нацистского  лагеря  узника,  надо  мною  хлопотали  здешние
врачи - и необъятный, смахивающий на индийского  слоноголового  бога  Ганешу
Степан Александрович, чьи похожие на  сардельки  пальцы  поражали  ювелирной
точностью, и веселая, разбитная Виктория ("Просто  Виктория!  Без  отчества,
Костя, без отчества! А  то  обижусь!"),  при  виде  которой  даже  смешно  и
неловко  было  за  свои  болячки...  Обременять  прекрасную  женщину   такой
ерундой...
     Кстати, на ноги меня поставили быстро,  даже  фантастически  быстро.  В
обычной больнице я бы с искореженной ногой пару месяцев провалялся... Или  я
и в самом деле слегка подвинулся после следственных процедур?
     Бессмысленных,  нелогичных...  Все,  что  только  можно,  черные  маски
выжали из меня в самом начале,  но  деловито  продолжали  обработку,  словно
надеясь на какое-то глубочайшее откровение. А может, развлекались просто?
     Интересно, способны ли здешние ребята  так  развлекаться?  Вот  тот  же
благоприобретенный друг Женя - мог  бы  он,  укрывшись  под  черной  маской,
взять в руки бамбуковую палку? Макал бы в мутную, вонючую  жижу,  держа  мою
голову за волосы? Причем  на  руке  -  предусмотрительно  надетая  резиновая
перчатка...
     О чем это я? Здешний народ, конечно, небезгрешен - но  нормальные  ведь
все люди! Эти черную маску не наденут. Хотя тоже "Струна". Под  одну  музыку
балдеют...
     А ведь слабая тень этих звуков  коснулась  уже  и  меня  -  в  кабинете
Кузьмича, когда пили коньяк. И еще странность - как это я не смог  прочитать
текст, под которым оставил подпись? Чтобы я,  придирчивый  и  осторожный  я,
подписывал бумаги не читая? Да никогда! Но факт остается фактом -  текст  от
меня попросту спрятался. Точно так же, как в  Мраморном  зале,  лица  членов
Трибунала. Точно невидимую пленку повесили... Прозрачную - и в то  же  время
искажающую...
     Наверное, и этому есть объяснение. Пускай не  лежащее  на  поверхности,
пускай цепочка причин и следствий прячется во тьме, но ни  к  чему  умножать
сущности.
     Вот  и  случай  с  телефоном  при  желании  тоже  тянет  на  магические
заморочки, хотя, если вдуматься, все довольно  рационально.  А  хорош  бы  я
был, поверь в чудо... А может, зря не поверил?
     ...Август, теплый и сухой август, последний осколок разбившегося  лета.
Солнце,  бесконечно  сползающее  к  изрезанному  зубьями   крыш   горизонту.
Золотисто-оранжевое, точно очищенный, налитый соком апельсин.  Чуть  слышный
лязг трамвая за  окном,  звуки  чьего-то  телевизора...  Я,  разомлевший  от
жаркого, полного беготни и суеты дня, лежу на диване, я  опустошил  упаковку
мягкого  пива  "Хольстен",  я  погружен  в  новый  роман  Зарова.   Родители
блаженствуют на даче, я же отдыхаю и от них, и от  осточертевшего  сельского
хозяйства.
     Правда, через неделю мне выходить из отпуска, а значит,  нужно  наваять
нечто  вроде  перспективного   планирования,   тематического   планирования,
обновить арсенал заданий на карточках... Это все действительно надо  делать,
но не  сегодня,  а  завтра.  Или  послезавтра.  А  сегодня  я  погружаюсь  в
обманчивую, невинную и жестокую виртуальность, где люди меняются местами  со
своими электронными  двойниками,  где  врут  зеркала,  а  сделанные  детским
карандашом наброски говорят правду - слишком страшную,  чтобы  ее  смогли  и
захотели понять. Правду, которая может многое  -  превращать  изображение  в
оригинал, отменять физические законы и создавать красоту из пустоты.  Одного
она не может - защитить себя...
     Я лежу на диване, и рядом, на столе, красный телефонный аппарат.  Толку
от него как от пьяного ежика - третий  день  авария  на  линии,  и  судя  по
всему, чинить не торопятся, люди же еще в отпусках.
     А  потом  аппарат  взрывается  непривычно  низким,  мрачным  гудком.  Я
подскакиваю, книжка валится на пол, почему-то я все никак не  могу  схватить
трубку, хотя она  рядом,  руку  протянуть...  И  что-то  обрывается  внутри,
становится зябко, а телефон трезвонит, и это  даже  не  звон,  это  рычание,
хищное, голодное...
     - Я слушаю! Алло! - кричу я в трескучую тишину.
     - Костя? - слышится скучный, совершенно незнакомый голос.  -  Плохо  ты
себя ведешь, Костя... Тебя предупредили, по-хорошему,  гуманно...  А  толку?
Ты трубочку-то не клади,  ты  послушай.  Ты  когда  конвертик  наш  получил?
Правильно, в июне. А сейчас что? Угу,  август.  Два  месяца  ты  думал,  да,
видать, ничего не надумал. Где твое заявление?
     - Кто это? С кем имею честь? - я пытаюсь говорить  жестко  и  уверенно,
но выходит лишь сдавленный писк.
     - Чести ты не имеешь, Демидов, - усмехаются в трубке.  -  Но  вдобавок,
не имеешь еще и мозгов. Короче, если до конца недели не  увольняешься  и  не
платишь положенный штраф, будет плохо. Звонить больше не станем. Только  вот
с родителями попрощаться не забудь... Все, Демидов, салют! Конец связи.
     И короткие гудки, острыми иглами в ухо.
     Несколько минут я тупо сижу на полу. Потом резко  хватаю  брошенную  на
рычаг трубку.  Там  ватная  тишина.  Ни  шороха,  ни  писка.  Авария,  линия
обесточена...  И  мне,  наверное,  почудилось...  Только  вот  валяется   на
паркетном полу книга, страницы смялись, а солнце за  окном  еще  висит,  еще
лижет огненным краем горизонт. И веет легким  ветерком  от  раскрытой  двери
балкона... Вьется под потолком, зудит одинокий комар...
     Значит, до конца недели? Увольняйся, значит, гони  три  штуки  зеленых?
Как же! Разбежались!
     Я встаю, поднимаю  пострадавшую  книгу,  отряхиваю  от  возможной  пыли
страницы.  Включаю  настенное  бра  -  в  комнате  стало  слишком   темно...
Выдергиваю телефонный шнур из розетки - просто так,  сорвать  злость.  Какая
теперь разница?
     Ну и как прикажете сие понимать? Такого не может быть,  потому  что  не
может быть никогда? Выбросить  из  головы?  Нет,  применяем  бритву  Оккама.
Отстаиваем рациональную картину мира.  Ну,  телефонный  звонок,  хотя  линия
обесточена.   А   что   значит    "обесточена"?    Это    значит,    ведутся
восстановительные работы. Кем ведутся? Правильно,  людьми.  В  том  числе  и
заинтересованными. Наверняка у этих бандюг имеется свой человек на  АТС.  На
пару минут подключился, позвонил,  нагадил  в  трубку  -  и  снова  отключил
питание.  Или  более  изощренный   вариант.   Техника,   воздействующая   на
неподключенный  аппарат.  Какое-нибудь  пульсирующее  электромагнитное  поле
генерится... Если и фантастика, то  ближнего  прицела.  Говорят,  спецслужбы
такое уже применяют.
     Да, все  объяснимо.  Если  найти  объяснение...  Наверняка  и  Вибрация
Великой Струны - тоже  какая-то  секретная  разработка,  типа  инфразвуковых
излучателей с тщательно подобранными  параметрами.  Создается  гипнотический
эффект, и...
     - Стой! - раздался приглушенный голос Жени. - Пришли.
     - Сейчас тихо! -  шепнул  подобравшийся  сзади  Кузьмич.  -  Сейчас  ни
одного слова, кроме как по моей команде.
     Перед нами - массивная железная  дверь.  Замочной  скважины  в  ней  не
видно. Впрочем, несложно догадаться, что такие двери запираются иначе.
     Кузьмич, вывернувшись из-за моего плеча,  подошел  к  двери,  несколько
секунд  стоял  неподвижно,  затем  извлек  откуда-то  маленькую   деревянную
дудочку. Потом обернулся к нам, предостерегающе поднял палец  -  и  заиграл.
Вот уж не думал я, что из дешевой  игрушки  можно  извлекать  такую  чистую,
прозрачную мелодию.
     Спустя секунду-другую дверь беззвучно дрогнула - и поползла в  сторону.
Открылся темный проем, дохнуло холодом.
     - Сюда! - глазами показал Кузьмич.
     И мы шагнули в плотную, густую тьму.
     Сперва  ничего  не  было.  Потом,  медленно  и  словно   нехотя   начал
разгораться свет.  Сперва  едва  заметное  зеленоватое  мерцание,  точно  от
гниющего дерева, потом пляска лазурных огней перед глазами, клочья  лилового
тумана, пронизанные яркими голубыми лучами -  и  вот  уже  видно  стало  как
днем.
     Оглядевшись, я беззвучно охнул.
     Мы стояли в Мраморном зале. Те  же  черно-зеленые,  в  узких  прожилках
стены, те же дуги люминесцентных  ламп,  тот  же  расчерченный  на  метровые
квадраты пол. Разве что не было молчаливых людей в лазоревом и не  стоял  на
возвышении судейский стол. Зато, как  и  в  прошлый  раз,  опрокидывалась  с
потолка острая пирамида-метроном, и сухие четкие удары  разрезали  застывший
холодный воздух.
     Но было и новшество. Тонкая прямая колонна, вырастая из  пола,  уходила
в полутьму потолка и терялась там. Впрочем, слишком уж  тонка  эта  колонна.
Не толще каната. Не сравню с корабельным, не доводилось видеть, но  в  любом
спортивном зале есть такой же.
     От   колонны   исходил   слабый,    но    все-таки    заметный    свет.
Голубовато-лазоревое   сияние,   некая   полупрозрачная   дымка.   Странная,
совершенно неуместная аналогия пришла  мне  в  голову.  Бледная  поганка  на
длинной тонкой ножке. Настолько длинной, что и шляпки  не  видать,  теряется
на фоне потолка. Или сам потолок и есть шляпка чудовищного гриба?
     - Мы пришли! - медленно проговорил Кузьмич. Тяжелые слова, точно  гири,
падали на черно-зеленый пол. - Мы пришли, и с нами - Приходящий,  взыскующий
твоей музыки, Струна. Он отрекся от зла и суеты внешнего  мира,  просты  его
слова и чисты намерения. За его плечами исполненный скорбей путь, но  сердце
горит светлым пламенем  любви.  Мы,  недостойные  твои  служители,  рассудив
по-земному, приняли решение. Но что наши мысли  пред  твоей  волей,  Струна?
Скажи свое слово,  прими  этого  человека  либо  угаси  его  свет,  наполнив
последней тишиной.
     Он замолчал, но эхо его слов долго еще кружилось по залу, отражаясь  от
слепых стен, вплетаясь сухой травой в размеренное щелканье метронома.
     Потом Кузьмич обернулся ко мне:
     - Гляди, Приходящий. Ты в зале Испытания, Великая Струна  слышит  тебя.
Та, чьи вибрации порождают  жизнь,  свет,  радость.  Та,  благодаря  которой
существует и наш мир, и множество  других,  звучащих  в  иных  тональностях.
Сейчас Струна заглянет в твою душу, впитает твою сущность и  изречет  слово.
Знай - у тебя есть еще возможность  повернуться  и  уйти.  Ибо  если  Струна
найдет в тебе скрытую тьму, ты не выйдешь из этого зала.  Тело  твое  умрет,
застынет горой праха, а душа отправится  в  басовые  тональности,  в  темные
миры Искупления. Если же Струна найдет в тебе свет, она прозвенит - и с  той
минуты ты полностью с нами. Решайся же, Приходящий.
     Интересно, что же конкретно от меня ожидают? Я бы спросил,  да  Кузьмич
сам не велел рта открывать. Оставалось лишь растерянно моргать.
     - Если ты готов довериться воле Струны, просто подойди к ней и  коснись
рукой. Струна скажет свое слово - и либо зазвучит в тебе, либо...
     Кузьмич замолчал. Оба они с Женей испытующе поглядели на меня.
     А что тут, собственно говоря, решать? Убьет ли меня  эта  самая  штука,
еще неизвестно, а вот отказаться - значит поставить на себе  крест.  Ажурный
такой металлический крест на могилку. Хотя, разумеется, не  будет  ни  того,
ни другого. Утилизируют биомассу. Может, человека с улицы  они  и  отпустили
бы восвояси, настрого запретив рассказывать о Струне.
     Но я - не с улицы, новые друзья вцепятся в  меня  по-бульдожьи,  заново
прошерстят всю мою легенду - и поползет она гнилыми нитками...  Трудно,  что
ли, затребовать из Дальнегорска все материалы по Косте  Ковылеву?  Наверняка
найдется и что-то написанное его рукой, и какие-нибудь снимки, да  и  просто
знавшие его люди. Смешно думать, что в Дальнегорске у  "Струны"  нет  своего
отделения. Тоже детей защищают от взрослой жестокости...
     Только вот Костиных девочек почему-то не спасли. И десятки тысяч  таких
вот девочек и мальчиков,  погибших  при  бомбежке,  застреленных  в  "акциях
умиротворения", да и просто умерших от голода и холода...
     В конце концов, должна же у них быть картотека разыскиваемых врагов?  С
фотографиями, графологическими  образцами,  записями  голоса  и  отпечатками
пальцев. Ведь не могли  они  прекратить  поиски.  Такое  ж  дело  -  исчезло
тело... Чудо, что до сих пор меня не раскрыли. Неужели замкнуло что-то в  их
чудовищной системе?
     В общем, хуже не будет. Как говорится, "чего  тут  думать?  Наливай  да
пей".
     Я кивнул Кузьмичу с Женей  и  медленно  пошел  вглубь  зала,  к  тонкой
колонне-поганке...
     Идти  почему-то  было  чем  дальше,   тем   труднее.   Воздух   заметно
уплотнился, я не чувствовал ветра, но  какая-то  огромная  невидимая  ладонь
тормозила меня, и вскоре мне почудилось,  будто  я  иду  по  горло  в  воде,
движения мои легки и плавны, но скорость  черепашья,  ноги  способны  делать
лишь крошечные шажки, а быстрее никак не получается.
     К тому же странные чудеса стали твориться с освещением. Нет, никуда  не
делись лампы со стен,  но  свет  их  простирался  едва  ли  на  метр,  стены
виднелись ясно, а вот всю сердцевину зала точно заволокло темным облаком.  Я
с трудом различал свои руки и ноги, а оглянувшись назад,  вообще  не  увидел
Женю с Кузьмичом, их силуэты размыло нахлынувшей тьмой. Зато  колонна-Струна
с каждым шагом светилась все ярче, голубоватое сияние набирало силу,  слегка
пульсировало и, если меня не подводили глаза, тянулось ко мне.  Струна  явно
меня почуяла - и встрепенулась, точно гигантское хищное растение.
     А в довершение всего тишина сменилась  негромким  рокотом.  Сперва  это
напоминало шум бьющихся о парапет  волн,  но  затем  рокот  стал  тяжелее  и
громче, заглушая даже щелканье метронома.  Если  поначалу  звук  можно  было
списать на шум крови в ушах, то сейчас я понимал - гудела сама Струна.  И  с
каждым моим  шагом  гудела  она  тоньше  и  жалобней.  Постепенно  стоны  ее
превратились в музыку, ту странную  музыку  без  мелодии  и  ритма,  музыку,
которая  нарушала  все  каноны,  выворачивала  наизнанку  всё,  что   только
возможно, и даже то, что нельзя.
     Пространство  раздвинулось,  время   растянулось   бесконечно   упругой
резиной, не было уже ни Мраморного зала, ни пола, ни  потолка,  над  головой
плыли звезды, которым нисколько не мешало жгучее  злое  солнце,  под  ногами
без всякого ветра колыхалась жесткая рыжая трава, огромные тени  вставали  и
справа, и слева - не  то  далекие  горы,  не  то  наклонившиеся  надо  мной,
готовые стереть  в  порошок  исполины.  А  впереди,  у  бесконечно  далекого
горизонта высилась лазоревая колонна, уходящая в черное небо и исчезающая  в
нем круглым голубым облаком. Грибовидным, разумеется.
     Похоже, в этом мире не было воздуха, я пробовал вдохнуть -  и  не  мог.
Но это нисколько мне  не  мешало.  Более  того,  все  происходящее  казалось
естественным, хотя я не забыл ни себя, ни своих обстоятельств, хотя  умом  я
понимал, что по-прежнему нахожусь в Мраморном зале, а все  это  -  тщательно
наведенная галлюцинация.
     - Это не галлюцинация! - раздался над  ухом  высокий,  чуть  ломающийся
голос.
     Я резко обернулся.
     За  моим   плечом   стоял   мальчишка.   Лет   тринадцати-четырнадцати,
рыжеволосый, в  желтой  застиранной  футболке  и  надорванных  под  коленями
джинсах. На футболке черными, похожими на японские  иероглифы  буквами  было
написано: "спроси меня - и я не скажу".
     - Это не галлюцинация, Константин Дмитриевич, - повторил  мальчишка.  -
Это хуже, гораздо хуже. Но идти все равно надо.
     Я  вгляделся  в  загорелое,  усыпанное  веснушками  лицо.  Зеленоватые,
глубоко посаженные глаза,  прыщик  над  губой,  щербатые  зубы,  открывшиеся
неуверенной улыбкой. Нет, я никогда раньше его не видел, и все же  это  лицо
было мне смутно знакомо.
     - А почему надо? - хриплым голосом  спросил  я,  замедляя  и  без  того
медленные шаги. - Потому что меня убьют, если вернусь?
     - Это не самое страшное,  Константин  Дмитриевич,  -  серьезно  ответил
пацан, приноравливаясь к моей скорости. - Зато если вы дойдете до нее  -  вы
можете убить себя. Сами.
     - Интересно, как это мы разговариваем, ведь  тут  нет  воздуха?  -  мне
захотелось переключиться на что-нибудь более спокойное.
     - У меня нет времени на глупости! - резко  оборвал  меня  мальчишка.  -
Меня не для того к вам послали, чтобы лясы точить.
     - Ты всегда грубишь старшим? - не нашелся я что сказать.
     - Нет, только по вторникам, - ухмыльнулся  пацан.  -  Слушайте,  у  вас
есть еще шанс. Остаться собой. Но это очень трудно. Многие пытались -  и  не
смогли. Не смогли захотеть. И тогда она их высасывала...
     - Она - это кто?
     - Струна, - махнул мальчишка рукой в сторону лазоревой колонны.
     - И чем же она тебе не нравится? - протянул я иронично.  -  Живая  она,
что ли?
     - Блин, да ты тупой! - взорвался мальчишка  и  воспроизвел  характерный
жест пальцем у виска. - Тоже нашелся поклонничек. Вспомни лунное поле!
     - А ты откуда знаешь? - глупо таращась на него, выдавил я.
     - Ладно, - вздохнул мальчишка. - Не хотите - как хотите.  Думаете,  мне
легко сюда пройти было? И опять все зря... В  общем,  я  пошел.  А  вы  сами
решайте. Только когда дойдете... вы это... не касайтесь  ее.  Ни  рукой,  ни
чем... Может, и  удастся  вытянуть...  -  непонятно  произнес  он  и,  резко
повернувшись, двинулся назад.
     - Постой, - окликнул его я. - Скажи хоть, как тебя звать?
     - Да на кой вам? - обернулся пацан. - Меньше знаешь - крепче  спишь.  И
вообще, пора мне...
     Он сделал шаг, другой - и вот уже нет  на  дороге  никакого  мальчишки,
только желтая сухая глина.  И  все  так  же  соседствуют  в  небе  звезды  с
солнцем, а впереди раскинулась Струна, она зовет,  она  тянется  ко  мне,  и
надо шагать вперед, к горизонту. Потому что  позади  -  смерть.  А  впереди,
наверное, тоже...
     Что было дальше, я просто не запомнил. Черный всплеск, пустота - и  вот
я сижу на холодном полу, изумленно таращу глаза, и  всё  кажется  необычайно
ярким, четким - и линии квадратов, и  синеватые  лампы,  свет  которых,  как
выясняется, способен слепить,  и,  конечно,  замершая  в  отдалении  колонна
Струны - та прямо-таки сочится голубоватым сиянием, меркнет на  мгновенье  и
тут же вспыхивает, кидает в пространство пучки лазоревых молний.
     Голова прямо-таки раскалывается, а  в  ушах  звенит,  как  при  высокой
температуре. Мышцы болят, словно я целый день долбил ломом  вечную  мерзлоту
или еще как издевался над своим телом.
     А самое главное - я не знал, что же  случилось  после  того,  как  этот
непонятно  откуда  взявшийся  мальчишка  непонятно  куда  и  делся.   Смутно
припоминал, как упрямо тащился к горизонту, и с  каждым  моим  шагом  Струна
делалась ярче, тонкая ножка  чудовищного  гриба  изгибалась  в  безвоздушной
черноте, тянулась ко мне, а  потом...  Не  было  никакого  "потом".  Провал,
абсолютное ничто, где ни метров, ни секунд, ни вкуса, ни цвета, там  даже  и
меня, наверное, не было, и единственное, что осталось - это тупая,  саднящая
обида.
     Ну и что теперь? Струна-то, может, и  сказала  какое-то  слово,  только
вот я его не услышал. Не удивлюсь,  если  слово  то  оказалось  нецензурным.
Правда, если верить Кузьмичу, неугодных ей Струна просто убивает, а я  вроде
еще жив. Но не зря же сидит во мне досада пополам с обидой.  Значит,  что-то
где-то не срослось... Сейчас Женя с Кузьмичом достанут пистолеты...
     Женя с  Кузьмичом  достали  -  один  пластиковый  стаканчик,  другой  -
пузатую темную бутылку, с которой мы все  трое  уже  пообщались  сегодняшним
утром. Вернее, вчерашним - на моих часах половина второго ночи.
     - Ну, давай! - до краев набулькал мне  в  стаканчик  Кузьмич.  -  После
этого дела всегда полагается. Как лекарство. Ты сейчас залпом!
     Залпом так залпом. Горло обожгло, слезы выступили на глазах, но тут  же
исчезли под воздействием чудесного напитка.  И  вновь  всколыхнулся  во  мне
запах горячих степных трав, и тот же ястреб в том  же  небе  застыл  той  же
мертвой точкой, и теплая волна прокатилась по желудку...
     - Ну, пошли, пошли! - скомандовал Кузьмич,  и  они  с  Женей  буквально
потащили меня к стене, которая тут  же  отъехала  перед  нами,  явив  черный
коридор,  кончавшийся  знакомой  уже  стальной  дверью.  На   сей   раз   не
понадобилась и дудочка - дверь была  открыта.  И  вот  мы  уже  на  стальной
лестнице, дверь, выполнив долг, неслышно задвигается за нами.
     Я прислонился к шершавой каменной стене.
     - Ну и каковы результаты? - мне не  хотелось  ждать.  В  конце  концов,
самое страшное уже случилось. Или все-таки нет?
     - Ну ты дал, мужик! - широко осклабился Женя.  -  Струна  аж  полыхнула
вся, от пола до потолка. И звон такой, вроде как колокольный... Такое с  ней
редко бывает.
     - Поздравляю,  Константин  Антонович,  -  тиснул  мою  руку   довольный
Кузьмич. - Высокая Струна вас признала, теперь уже никаких сомнений.  Теперь
вы полностью наш.
     Я кивнул. Не хотелось мне быть чьим-то, хотелось - своим.
     - Сейчас, айн момент! - Кузьмич провел пальцем по дикому  камню  стены,
брызнуло сияние невесть откуда  возникшей  кнопки,  а  потом  тонкой  линией
света в камнях очертились двери. Створки разъехались  в  стороны,  обнаружив
за собой просторный, сверкающий лифт.
     - Ну, чего  стоишь?  -  толкнул  меня  в  плечо  Женя.  -  Поехали.  Не
заниматься же альпинизмом...
     - Угу, с меня хватило и спелеологии, - ответил я уже внутри.
     Кузьмич  надавил  неприметную  кнопку  на  серебристой  панели,   двери
сомкнулись - и нас потащило вверх.
     - Зачем же мы спускались как дикие люди? - не выдержал я.
     - Ну как зачем? - усмехнулся Кузьмич.  -  Так  положено  ритуалом.  Для
приведения чувств в надлежащее состояние. Проще говоря, на горку  пешком,  с
горки на санках. Только наоборот.


     Часть вторая.
                                Приструнение

                                     1.

     Ветер удачи ломится в дверь,
     Ветер удачи стучит в стекло,
     Эхо вчерашних твоих потерь
     Жертвенной кровью на пол стекло...
     Я уменьшил громкость. И без того хватало шуму.
     - Зачем? - спросил сидевший за рулем Женя. - Надоели "Погорельцы"?
     Сам он от этой группы мало что не фанател. Вроде бы и  взрослый  мужик,
под тридцать, а словно прыщавый старшеклассник.
     - Ты сам-то не устал от них? Круглые ж сутки гоняешь. - Я  прокашлялся.
Все-таки  боком  вышла  мне  вчерашняя  прогулка  под  дождичком.   Конечно,
середина мая - это не  стылый  ноябрь,  но  когда,  купившись  на  жару,  ты
фланируешь по улицам в легкой рубашке...  В  итоге  -  катаральные  дела.  И
мелочь  вроде,   стыдно   с   таким   к   слоноподобному   доктору   Степану
Александровичу бегать, а в то же время весьма неудобственно.
     - Великое не надоедает, - торжественно изрек Женя,  чуть  притормаживая
и пропуская вперед похожую на бронтозавра тушу фургона-дальнобоя.  -  Просто
отдельные, упертые на классике личности не в силах оценить.
     - Зато в силах приглушить, - мрачно отозвался я. -  И  вообще,  отдохни
от эстетических переживаний, за дорогой вон лучше смотри.  Сверзимся  сейчас
в кювет, а после Кузьмич скажет: "Работа, конечно, проделана большая..."
     Я и не знал, блуждая во тьме,
     Бешеной музыкой ей платя,
     Что у больной судьбы на уме,
     И для чего принесли дитя.
     Хоть и негромко, а рваный ритм песни бил по ушам. Нет, не люблю я  этих
"Погорельцев", хоть у них и осмысленные  тексты.  Как  будто  жуткие  сюжеты
Гоголя проросли в современной реальности. Пускай это и поэзия, но не в  моем
вкусе. Музыка, правда, неплохая, в чем-то шокирующая, в чем-то заводящая...
     - Кстати, прошлым летом я в похожей операции работал,  -  точно  прочтя
мои мысли, ухмыльнулся Женя. - Та же фиговина,  жертвенная  чаша,  кремневые
ножи, ну и само собой, ребятенок в саване. Сатанисты, понимаешь.
     - Что, и впрямь человеческие жертвы? - присвистнул  я.  До  сих  пор  о
подобном мне доводилось читать  лишь  в  газетах,  падких  на  обжаренных  в
собственном сале уток.
     - А как  ты  думаешь?  -  отозвался  Женя.  -  Начинается,  конечно,  с
кошечек-собачек,  потом  хочется  чего-нибудь  поострее.  И   пошло-поехало.
Особенно когда вожак у  них  без  тормозов,  да  еще  дурью  люди  балуются.
Короче, это в Ель-Пожарском было, отсюда  километров  двести.  Глухое  село,
три бабки доживают свое, зато дачники на лето  ездят.  Там  избу  купить  за
копейки можно, добираться, правда, хреново, даже и  с  машиной.  Дорог,  сам
понимаешь,  никаких.  Ну  вот,  там  заброшенная   церковь   есть,   вернее,
развалины. Как в тридцатых  взорвали  пережиток,  так  и  осталось  -  купол
снесло, стены покорежило, но все-таки стоит. Ну  и  повадилась  туда  теплая
компашка ездить, в черные  мессы  по  ночам  играть.  Компашка  так,  ничего
особенного, молодежь  сопливая,  двадцати  нет.  Только  вот  что  смешно  -
заправляла у них бабка. Изрядно  так  за  шестьдесят.  Потомственная,  блин,
гадалка, целительница и всякое такое... Короче, на черной магии у нее  крыша
поехала.
     - А мы тут при чем? - удивился я. - Ну, в смысле, "Струна"?
     - Да вроде не при чем, - вздохнул Женя. - Там же все  совершеннолетние,
то есть нас как бы  и  не  касается.  Дерьмо,  конечно,  зверюшек  мучают...
стоило  бы  шкуру  спустить  в  воспитательных  целях...  Но  все-таки,  сам
понимаешь, не наш объект.  Тем  более  что  и  по  закону  не  прикопаешься.
Демократия, всяк по-своему с  ума  сходит.  Но  вот  видишь  ли,  в  деревне
дачники летом отдыхают. С детьми, что характерно. И вот как-то пожилая  чета
идет в лес с корзинками. Рыжиков тьма там была. И натыкаются они  на  рыхлую
такую свежекопанную землю, и оттуда, из земли, торчит что-то  белое.  Мелкий
такой краешек. Дедок, надо заметить, попался энергичный, потом с сыном  туда
пришли, с лопатами... В общем, детский трупик.  Обескровленный.  В  какую-то
простыню завернутый, что ли. Козлы и закопать-то как  следует  не  закопали,
видать, под дурью были.
     Ну, ясное дело, паника в деревне, милицию вызвали,  приехал  полупьяный
участковый, почиркал в блокноте и укатил в райцентр.  А  дальше  -  никакого
шевеления. Ты сам прикинь  -  дело  тяжелое,  надо  возиться...  Землю  рыть
буквально...  За  обгрызенную  штуку  деревянных.   Тем   более,   заявления
безутешных родителей нет. Мусора на это  дело  плюнули  за  раз,  но  мы  не
менты, менты не мы! - Женя гордо воздел к потолку палец. - Кузьмич  решил  -
надо съездить, посмотреть. Ну мы и поехали с Лешкой Ольшевским,  ты  его  не
знаешь, его еще осенью в Павловск перевели,  с  повышением.  Остановились  у
одной бабки сознательной, вроде как родня. Кстати, неплохо -  речка,  лес...
Природа, блин. Неделю мы там загорали, приглядывались. Полнолуния ждали.
     - Дождались?
     - А то! - судя по тону, Женя хотел  сплюнуть,  но  не  рискнул  открыть
пепельницу. Месяц назад он забросил курить и пока  что  упорно  держался.  -
Залегли мы с биноклями, наблюдаем. Приехали наконец  господа  бесноватые,  и
что ты думаешь - вытаскивают из джипа ребятенка. Совсем  мелкого,  лет  пяти
от силы. Такая вот сомнабулка - видать, вкололи ему чего.
     Ну, порядку ради  мы  дождались,  когда  они  свою  бодягу  доведут  до
кондиции и мальца на камень положат. Тут уже пора настала двигаться.
     - И чего? - сглотнул я.
     - А чего? - удивился Женя. - Повязали мы их. Быстро и культурно.
     - Так вас же только двое было?
     - А разницы? - Женя снисходительно хохотнул. - Мы же тогда в  Резонансе
были. Десять ублюдков да бабка - это не проблема, когда  вибрируешь.  А,  ты
еще этого не видел. Бережет тебя  Кузьмич,  на  боевые  выходы  не  пускает.
Короче, когда в тебе Струна звучит, пофигу,  сколько  их  и  чем  вооружены.
Правда,  бабуська  непроста  оказалось,  ее  чуть  не  упустили.  Как  потом
выяснилось, тоже кой-чего умела.
     - И чего вы дальше с ними? - в горле у меня вновь пересохло. -  Привели
в исполнение?
     - Хотелось бы, - зевнул Женя. - А не положено. Тут же сам глянь  -  без
следствия не обойтись. Сколько и когда детей  погибло  узнать,  связи  опять
же. Так  что  вызвали  мы  нашу  бригаду,  приехали  ребята,  отконвоировали
нечисть в Столицу. Тут ведь уже и  не  региональный  масштаб.  Ну  а  потом,
конечно,  их  в  другую  тональность  транспонировали.  Причем,  подозреваю,
помирали они плохо. Но заслужили. Вот... А ты говоришь...
     - Да я ничего  и  не  говорю,  -  вздохнул  я,  отворачиваясь  к  окну.
Мелькавшие вдоль дороги перелески покрылись уже клейкими,  готовыми  вот-вот
раскрыться листьями, и оттого  казались  опушенными  светло-зеленым  снегом.
Лишь  вкрапления  темных,  величественных  елей  нарушали  мягкую   цветовую
гамму - синее, у горизонта подернутое клочьями облаков  небо,  серая  стрела
шоссе,  а  по  обеим  его  сторонам   ликующее,   согретое   рыжим   солнцем
разнотравье.
     Май плыл над миром, жаркий и  ласковый.  Точно  такой  же,  как  и  год
назад.
     Ветер удачи лупит в лицо,
     Ветер удачи дождем кропит...
     Вот и замкнулось время в кольцо.
     Сколько же этих колец в цепи!
     Думал ли я, опаздывая на утреннюю получасовую пятиминутку, что  пройдет
год - всего год, веточка на дереве жизни - и это дерево  окажется  в  совсем
ином лесу. Прощай Столица, прощай мама с папой... я так и не решился  подать
весточку. Знаю только, что они  живы,  звонил  по  междугородному  автомату,
слушал взволнованное "Алло?" и клал трубку. Увы, большего я сделать не  мог.
Если за утерянной чернильной  кляксой  Демидовым  идет  охота,  любая  такая
засветка губительна. И не только для меня. Стоит маме  проговориться...  тем
же соседкам, подругам - и не исключено, что как-то вечером в дверь  позвонят
вежливые ребята из следственного отдела. "Мы хотим  вам,  Мария  Николаевна,
задать всего пару вопросов..." По тем же  причинам  исключались  друзья.  Уж
если  моим  пожилым  родителям  лучше  не  встречаться  со   "Струной",   то
друзьям-то...
     Допрашивать наши следаки умеют... Помню, все помню, и  расщепленную  на
конце бамбуковую палку, и  веревочную  петлю,  которой  стягивают  череп,  и
лохань с вонючей дрянью, в ней даже и не топят,  а  так...  притапливают.  В
самом деле, чего церемониться с глиняным? Когда на карту  поставлена  судьба
несчастных детей... и тут  какие-то  козлы  уважения  требуют?  Абстрактного
гуманизму хотите? Хрен вам, гипсовые болваны, у нас гуманизм  конкретный.  И
весьма действенный. Нам некогда решать неразрешимые вопросы,  нам  детей  от
Мирового Зла спасать надо. Любой ценой. А  чего  дергаться?  Струна  сказала
свое слово... Так что бывай, Уходящий, не кашляй!
     И мне приходилось кивать, слыша это от нынешних своих коллег.  За  меня
взялись всерьез. Ежедневные тренировки в спортзале,  одуряющие  медитации  в
темной  комнате  -  "учись  слушать  Струну...  Расслабься...   Дай   Струне
прозвенеть в тебе...". И конечно, изучение материалов... Странно, как  я  не
покрылся сединой, читая их файлы? Сколько же свинства и  грязи,  сколько  же
крови... Давно уж у меня не было светлых иллюзий, знал я,  что  мир  во  зле
лежит. Но одно дело знать теоретически, из прессы, а другое - вот эти  сухие
сводки по региону. А в скольких случаях наши не успели... Я все  чаще  ловил
себя на этом словечке "наши".
     А ведь все наоборот, и здесь я обретаюсь чем-то вроде Штирлица.  Только
вот нет у него связи с Центром, да и Центра нет, и что ему делать кроме  как
спасаться - неясно. Мимикрировать, лавировать, оттягивая неизбежную  встречу
со  свинцовой  птичкой...  Рано  или  поздно,  я  понимал  это,  все  должно
кончиться. От Струны можно бегать долго, но не вечно. И то, что меня до  сих
пор хранит судьба... или какая-то сила...  само  по  себе  удивительно.  Все
чаще я вспоминал слова рыжего мальчишки из своего не то глюка, не то  сна  -
"меня к тебе послали". Вот бы тогда спросить -  кто  послал?  Нет  же,  чушь
какую-то нес...
     Да и сам мой случай тоже не вписывался ни в какие рамки. Уж я  подобных
дел за последние три месяца  вдоволь  наизучался.  Распустил  учитель  руки,
доложили  в  "Струну".   Далее   схема   стандартная.   Являются   двое-трое
мордоворотов  к  нему  домой,  проводят,  как  это  называется   в   отчетах
"умеренное физическое воздействие", а после предупреждают харкающего  кровью
бедолагу: увольняйся по-хорошему. И плати к тому  же  крутые  бабки  бедному
ребенку. На лечение там,  на  моральный  ущерб...  Ну,  то  есть  не  самому
ребенку, конечно, а вот на такой-то расчетный счет.
     А на прощание "принимают в клиенты".  Обвязывают  вокруг  шеи  гитарную
струну. Обычно потолще берут. Стягивают,  чтобы  легонько  придушить,  потом
отпускают - подумай, мол.  Не  послушался  учитель,  не  подал  заявление  -
являются снова, в отчете теперь  будет  "решительное  физическое  внушение",
включается счетчик. Если и на сей  раз  упертый  педагог  держится  за  свое
место, рвется сеять разумное, доброе,  вечное  -  он  попадает  в  больницу.
Мизерная пенсия по инвалидности - это все, что ему в дальнейшем светит.
     И никаких  совместительств  -  у  "Струны"  имеется  черный  список,  и
выложен  он  в  Сети  в  открытый  доступ...  Формально  как  бы  и  ничего,
виртуальная пыль, а принимая человека на работу, начальник, ежели не  дурак,
обязательно  зайдет  на  всем  известный  сайт...  Зачем  начальнику  лишняя
головная боль?
     Мне еще, можно сказать, "повезло". Вечнобоязливая  директриса  Антонина
Ивановна слишком стара оказалась, чтобы шарить по Сети. И о "Струне" до  нее
доходили  лишь  обрывочные  слухи.  На  всякий  случай  она  боялась,  но...
"Струна" была лишь одним из параметров ее мира, причем  не  главным.  А  вот
скандал в департаменте пугал ее пуще ядерной войны. И  потому  на  следующий
день после случившегося предложила мне слинять без шума, "по собственному".
     Уроки уже кончились, в школе было  непривычно  тихо.  Солнце  протыкало
острыми своими лучами незашторенные окна директорского кабинета,  и  пылинки
плясали в световом столбе, демонстрируя броуновское движение.
     - Садитесь, Константин Дмитриевич, - сухо  кивнула  Антонина,  указывая
на стул, притулившийся возле ее массивного, заваленного  бумагами  стола.  -
Вы, естественно, понимаете, о чем у нас будет разговор.
     Я, естественно, понимал, и оттого молчал.
     - В таком случае вы должны понять, Константин Дмитриевич, что  ситуация
крайне неприятная, крайне... До сих  пор  вы  были  прекрасным  учителем,  у
администрации не было к вам никаких нареканий...
     "Ну конечно, - мысленно усмехнулся я.  -  Если  не  считать  списка  из
тысячи пунктов..."
     - Но вчерашнее событие... оно ужасно! Поднять  руку  на  ребенка...  на
ученика. Прилюдно. Спровоцировать скандал...
     - Вы хотите сказать, лучше бы я его в туалете отлупил? - я  огрызнулся,
сверля взглядом половицы паркета. - Чтобы без свидетелей, без шума?
     - Нет, ну зачем вы так? - сейчас же вскинулась Антонина. - Я ни к  чему
такому не призывала, но...  Вы  понимаете,  что  теперь  начнется?  Милиция,
следствие, такой позор... и это перед фронтальной проверкой школы...  А  что
скажет родительский комитет? Ну  хорошо  это  Соболев  был,  неблагополучная
семья, низкая успеваемость... два привода  в  милицию...  может,  там  и  не
станут жаловаться... Но какой резонанс! Учитель... ребенка... ни с того,  ни
с сего...
     - Ну, положим, с того и  с  сего,  -  мне  было  противно  говорить  об
этом. -  Причину  вы  знаете,  наверняка  с  детьми  поговорили.  И  давайте
условимся - это мы обсуждать не будем. Никогда. Просто вот представьте  себя
на моем месте.
     - Уверена,  я  бы  нашла  верное  педагогическое  решение,  -   грустно
взглянула на меня Антонина. -  Да,  конечно,  это  свинство  с  их  стороны,
испорченность... А что же вы хотите,  такое  время,  телевизор,  пресса  эта
демократическая, фильмы развратные... Но надо быть мудрым,  надо  быть  выше
этого. И потом... рисунка же этого после не нашлось, так?
     Я нехотя кивнул:
     - Естественно не нашлось. Мне, знаете, не до  того  было,  чтобы  сразу
сцапать. А после дети подсуетились. Изъяли, в общем, компромат.
     - Вот именно, - устало подтвердила директриса. -  И  потому  теперь  вы
никому ничего не докажете. Со стороны  это  выглядит,  что  неуравновешенный
педагог ни за что ни про что избил  мальчишку...  Кстати,  а  вы  уверены  в
своем  здоровье?  Может,  имеет   смысл   показаться   доктору,   Константин
Дмитриевич? В вашем случае это даже полезно. А то  ведь  в  принципе  статья
вам полагается, Константин Дмитриевич. Нехорошая статья.  Уж  поверьте  мне,
за тридцать лет работы  я  таких  случаев  насмотрелась.  И  вижу  в  данной
ситуации только один выход...
     Не нужно было профессионально заниматься предсказаниями, чтобы  угадать
этот выход.
     - Вам лучше уйти из школы, Константин Дмитриевич.  Поверьте,  мне  жаль
терять сильного предметника, мне нелегко будет заткнуть дыру  в  расписании,
но ничего другого не  остается.  Поверьте,  вы  не  останетесь  без  работы,
сейчас такая нехватка кадров... я могу даже Киселеву позвонить,  в  194-ю...
Конечно, далековато, и школа не из лучших, прямо скажем, но лучше  так,  чем
никак... Или 182-я, как только там капитальный ремонт кончится,  может,  уже
к сентябрю...
     - Что  ж,  Антонина  Ивановна,  -  я  вздохнул,  глядя   на   близоруко
щурившееся начальство. - Я благодарен вам  за  заботу,  но...  Никуда  я  не
уйду. Наша школа меня вполне устраивает, и не вижу оснований...  Что  же  до
ситуации... Мне кажется,  вы  преувеличиваете.  Через  неделю  об  этом  уже
забудут, тем более, учебный год кончается, а  там  каникулы  все  спишут.  Я
уверяю  вас,  что  больше  такого  не  повторится,  я  буду  тщательно  себя
контролировать. А в данном случае вряд  ли  возможны  какие-то  последствия.
Родители Соболева, как вы правильно  заметили,  вряд  ли  будут  жаловаться.
Скорее, они своему отпрыску по-свойски добавят. Да и сам Дима  не  может  не
понимать, что получил за дело. В  общем,  мне  кажется,  нам  лучше  сделать
выводы  из  этой  истории  и  забыть  о  ней.  Простите,  что  доставил  вам
беспокойство, уверяю, это единичный случай...
     - Константин Дмитриевич, - протянула Антонина. -  Не  все  так  просто.
Возможны всякого  рода  неприятности...  не  только  те,  о  которых  я  уже
упоминала. Мне не хотелось бы этого  говорить...  -  она  сглотнула,  сделав
долгую паузу.
     - Что  вы  имеете  в  виду?  Если  не  милиция,  не   департамент,   не
родительский комитет...
     - Ну... - поджала бледные губы директриса, - есть  такая  информация...
В общем, у учителей в подобных случаях  бывают  всякие  сложности.  У  этого
Соболева вполне могут  найтись  криминальные  знакомства...  Вы  же  знаете,
мальчик он трудный, по таким колония плачет... Сейчас ведь ужасное  время...
Стоит лишь, как эта шпана выражается, заказать человека... А  кроме  того...
Есть ведь и  разные  общественные  организации...  иногда,  -  понизила  она
голос,  -  экстремистского  толка.  Были  уже  подобные  случаи.   Поверьте,
обращаться в милицию бесполезно. У них все схвачено.
     - Это вы  насчет  "Струны",  что  ли?  -  я  невольно  рассмеялся.  Над
полугодовой давности газетной статейкой только ленивый не смеялся. Все  было
понятно, пресса желтая, сенсация  жареная,  хотя  написано  и  весьма  лихо.
Виктор Паклин, заслуженная акула пера, вновь оказался в своем репертуаре.
     - На вашем месте я бы не смеялась, -  сухо  заметила  Антонина.  -  Да,
конечно, в той статье сильно преувеличено, но дыма без огня не  бывает.  Так
что подумайте, хорошенько подумайте,  Константин  Дмитриевич.  Увы,  я  могу
лишь просить - у меня нет формальных оснований для увольнения, тем более  вы
с вашим характером еще шум бы подняли... совершенно ненужный шум.  В  первую
очередь вам самому. Вы этого не видите,  а  я  вижу.  Прислушайтесь  к  моим
словам, Константин Дмитриевич... Я же вам только добра желаю.
     - Хорошо, Антонина Ивановна, - сказал  я,  поднимаясь  со  стула.  -  Я
обещаю вам, что подумаю. Но уходить из школы не буду, мне здесь нравится...
     О  том,  что  мне  бы  только  переаттестацию  пройти,  после  чего  из
гадюшника надо линять, я дипломатично умолчал. Пускай Антонина видит,  какой
я патриот здешних стен...
     Уже выходя из кабинета, я невольно  обернулся.  Директриса,  прищурясь,
глядела на меня. С грустью глядела и, как мне показалось, с пониманием.
     - Мы не опоздаем? - бросил я взгляд на серебристый браслет часов.
     - Вроде не должны,  -  рассеянно  бросил  Женя.  -  У  нас  резерв  еще
получасовой. Наоборот, ждать будем, пока  остальные  подтянутся.  Кстати,  -
обернулся он ко мне, - а почему ты отказался вождению учиться? Это  ж  такое
дело, это нужно. Вот повертишь руль - сам поймешь. И Кузьмич тебе  тоже  все
время твердит: учись, мол.
     - И пускай себе твердит, - надоедливо отмахнулся  я  точно  от  упрямой
мухи. - Пока мне и без того дел хватает. И  рукопашный  бой,  и  стрельба...
Блин, вы из меня что,  боевика  лепите?  Я-то,  наивный,  полагал,  будто  в
аналитическом отделе работаю...
     - Ты до сих пор не понял, что деление на отделы  -  это  условность?  -
усмехнулся Женя. - Людям "Струны"  приходится  всем  понемножку  заниматься,
смотря по обстановке.  Так  что  гордись,  из  тебя  тут  лепят  специалиста
широкого профиля.
     - Это что ж, и следователем придется поработать? - не  удержался  я  от
явно лишнего вопроса. Но Женя понимающе кивнул.
     - Хочешь чистенькие ручки сохранить? Похвально, похвально.  Только  вот
не уверен, что получится. Мало нас, понимаешь. Мало! Тебе, небось,  поначалу
казалось, вон она какая мощная, "Струна", и связи,  и  деньги,  и  поддержка
сам понимаешь откуда... - оторвав на мгновенье левую ладонь от  баранки,  он
ткнул пальцев в крышу. - А по делу иллюзия это. Не хватает нас на всех,  КПД
у нас процентов десять от силы. Именно оттого, что  народу  мало.  То  есть,
конечно, были такие настроения - набрать огромную толпу, поставить задачи  -
и вперед...
     - И через несколько лет "Струна" превратится в одну большую мафию.  Или
партию, что еще хуже...
     - Раньше, Костян, раньше... - уныло откликнулся Женя.  -  Эту  ситуацию
Главный Хранитель просчитал, еще когда все начиналось. Главная сила-то не  в
количестве людей, сила в качестве. И  вот  потому  раз  в  год  мы  проходим
Испытание Струной. Так вот, об этом среди наших как-то не принято  говорить,
но есть смертные случаи, есть. Струна недостойных убирает.
     - А что мешает пропустить через Струну  огромную  толпу?  -  усмехнулся
я. - Пускай каждый десятый подойдет, это уже много.
     - А про девять десятых подумал? Тоже сказал... - невозмутимо  парировал
Женя. - Струна тебе что, мясорубка? И, кстати, какое к  нам  отношение  было
бы в народе?
     - А сейчас какое к нам  отношение?  -  очень  искренне  удивился  я.  -
По-моему, никакого. Я вот в Дальнегорске вообще про вас  ничего  не  слышал.
Хорошо замаскировались.
     - Ну,  не  совсем  так.  Иногда  пускаем  кусок  информации.   Статейка
Малкина, к примеру.  Полезная  вышла  статейка.  Понимаешь,  сволота  всякая
должна нас бояться. А страх должен быть адресный. Типа обидишь маленького  -
придут крутые дяди, строго накажут. Для того и галстуки  клиентам  надеваем.
Чтобы не дай Бог нас с мафией не перепутали.  Был  у  меня,  к  слову,  один
такой клиент непонятливый. Из этих, "новых славян". Все откупиться  пытался,
все выяснял, кому дорожку перешел. А всего-то надо было дяде сына своего  не
обижать. А то, видишь ли, ручонки шаловливые... Короче, один ремень  мы  его
схарчить заставили, второй... На третьем  дошло.  -  Женя  рассмеялся,  явно
вспоминая незадачливого папашу.
     - Так что, Малкин разве  ваш  человек?  То  есть  наш...  -  немедленно
поправился я.
     - Не-а... Зачем он нам такой? Просто слили выверенную дозу  информации,
он зацепился. Ему наши потом конвертик  прислали,  как  бы  второй  гонорар.
Раза так в три  побольше  того,  что  в  газете  он  получил.  Типа  "работа
проделана большая, полезная"...  Так  ты  представляешь,  этот  урод  вообще
перестал  для  нас  писать.  И  конвертик  со  всем  содержимым  отослал  на
абонентский ящик, который мы ему вместе с  материалом  залили.  Типа  "чтобы
больше  никогда...  я  честный  человек...   вы   подтвердили   мои   худшие
подозрения..." Вот, а ты спрашиваешь, наш ли это человек.  Зачем  нам  такие
нервные? Спринтеры, блин, с коротким дыханием... -  со  вкусом  процитировал
он.
     Когда Женя ударил по тормозам, я сперва даже не понял,  что  случилось.
Просто  дернулась  грудь,  наискось   перехваченная   ремнем   безопасности,
неприятно екнуло в животе, а серая лента шоссе застыла, словно убитая змея.
     - Ты чего? - вырвалось у меня, но Женя явно не  собирался  пускаться  в
объяснения. Спина его отвердела, руки вздулись веревками вен,  а  отраженный
зеркальцем взгляд сделался злым и колючим.
     Впрочем, причина отчетливо обрисовалась впереди. Метрах в  двадцати  от
нас, поперек полосы, стояла милицейская "Волга"  с  включенной  мигалкой.  И
направлялся к нам постовой с  полосатым  жезлом,  и  вид  он  имел  какой-то
встрепанный и диковатый.
     Что такое? С каких пор  милиция  тормозит  "Струну"?  Что  наши  номера
известны всем местным гаишникам, я не сомневался. А мы к тому  же  ничего  и
не нарушали.
     - Костян, - почти не разжимая губ, процедил Женя, - не  дергайся  и  не
пытайся геройствовать. Сиди тихо, я разберусь сам.
     - Да что вообще творится? - отчего-то прошептал я.
     Не отвечая,  Женя  быстро  выхватил  "мыльницу",  с  бешеной  скоростью
принялся давить кнопки. Потом, щелкая замком дверцы, сказал:
     - Тебя это не касается. Главное - ни во что не встревай. Наши сюда  уже
едут.
     И уже вылезая наружу, посоветовал:
     - Назад, кстати, глянь.
     Я глянул. Объемистый джип перегораживал шоссе, а в  придорожных  кустах
наблюдалось какое-то нехорошее колыхание.
     Женя хлопнул дверцей и вылез навстречу гаишнику. Тот подходил не  спеша
и как-то неуверенно, точно не решив, что ему с  нами  делать.  Впрочем,  его
тут же отодвинул непонятно откуда взявшийся плотного телосложения  дядька  в
камуфляжном комбинезоне.
     Они встретились в пяти шагах от  машины  -  пружинистый,  неестественно
улыбающийся Женя и, точно по контрасту,  мрачный  багроволицый  мужик.  Мне,
терявшемуся в догадках, оставалось лишь слушать их разговор.
     - Ну что, Гусев, нагулялся? Пора в стойло. - Голос камуфляжного  мужика
был скучным, тусклым, словно горящая вполнакала лампочка. Но  отчего-то  мне
казалось, что вот-вот она вспыхнет свирепым пламенем.
     - Не понимаю, к чему эти игры? - холодно ответил Женя. - Еще в  прошлом
году я по официальным каналам подал  вполне  официальный  рапорт.  По-моему,
предыдущее  начальство  восприняло  его  вполне  адекватно.  Будь   ко   мне
претензии - наверняка об этом стало бы известно и мне, и моему  руководству.
Нынешнему руководству, - со вкусом выделил он это слово.
     - Ты,  блин,  Гусев,  хорош  мозги  засерать,  -  перебил  его  мрачный
полковник. - Тебе сказать, как твое паскудство  по  уставу  называется?  Или
сам знаешь?
     - Товарищ полковник, - Женя вел  себя  на  удивление  мирно,  -  вы  не
первый день на земле, должны вроде понимать, что  ничего  в  этой  жизни  не
делается по уставам. Можете считать, я просто поменял место службы.
     - Погавкай мне тут, щенок, -  ощерился  полковник  стальными  коронками
зубов. Ох, и неприятные же воспоминания навеял мне его  оскал!  Тонкий  серп
месяца...   темный,   утоптанный   снег...   заброшенная   стройка...   лязг
товарняка...
     - Слушайте, - все  тем  же  миролюбивым  тоном  продолжал  Женя,  -  да
отнеситесь вы к этому философски. Ну нельзя же так, закрыть глаза  и  махать
оглоблей. Поверьте, всем в итоге станут только  хуже.  И,  в  конце  концов,
зачем вам понадобился этот цирк? - обвел  он  рукой  нечто,  скрывавшееся  в
кустах по обе стороны шоссе. - Не проще ли пожаловать к нам на базу  и  там,
в присутствии нашего руководства, все  и  обсудим?  Вы  что  же,  всерьез  в
"зарницу" играть собрались?
     Да, правильно я предполагал - эта тусклая  лампочка  была  способна  на
большее. Полковник взорвался.
     - Ты сука, мля, интеллигентская, меня еще поучи, гной пиджачный.  Да  у
твоей мамки  столько  хахалей  не  было,  сколько  у  меня  операций!  Гнида
гэбэшная: сдриснул при первом порыве,  а  теперь  строит  себе  памятник  из
говна! Герой, ёшь тыть, незримого фронта!
     И гордый полковник ввернул такое определение, что не смог бы  придумать
и самый маститый врач-гинеколог.
     Женя, однако, прослушал все это спокойно и лишь заявил,  глядя  куда-то
в перспективу:
     - Ну и  к  чему  так  нервничать?  У  вас  ведь  и  давление  наверняка
подскочило, и сердце тоже... второй свежести. Резюме-то какое будет?
     - Тебе, говнюк, еще и резюме? - вновь  раздулся  полковник.  -  Ну  так
получай мое резюме! Вы арестованы, гражданин Гусев.
     - И на каком же основании? - деланно удивился Женя.  -  Ордер  военного
прокурора у вас, или в столе остался?
     Полковник коротко,  без  замаха,  ударил  Женю  каблуком  под  коленную
чашечку.
     - Лежать, падла! Мордой в асфальт! Ствол на землю!
     - Простите, а в какой последовательности? - точно и не  заметив  удара,
поинтересовался Женя. - Сперва ствол бросать или ложиться? Кстати, у меня  и
ствола-то при себе нет.
     - Ща поймешь, - и полковник ловко выхватил из-за пояс пистолет. С  виду
обычный ПМ, на самом деле ствол представлял из себя  нечто  жуткое.  Видать,
очередное изделие тульских левшей, специально для  Комитета.  И,  что  самое
страшное, обладатель оружия выстрелил. В Женю. С двух шагов. Очередью.
     Странное дело - треска я  не  услышал.  Да  и  Женя  не  думал  падать,
пробитый добрым килограммом свинца.
     Происходило  что-то  невообразимое.  Женя,  казалось,   размазался   по
пространству, он был всюду -  и  в  то  же  время  нигде.  Полковничьи  пули
промчались мимо, уйдя в пустоту.
     - Ты чего творишь, чмо окопное! - резко выкрикнул увернувшийся Женя.
     Полковник отпрыгнул, проворно взмахнул рукой - и тут же раздался  треск
автоматных очередей. Лупили, казалось, сразу со всех сторон.
     Да, наверное, это все-таки трусость. Но  вместо  того,  чтобы  геройски
выскочить наружу, навстречу пулям, я резко согнулся, едва ли  не  сполз  под
сиденье.
     И  вовремя.  Переднее  стекло  страшно  дзинькнуло,  покрылось  паучьей
сеткой трещин и медленно - или это  вновь  фокусы  восприятия?  -  осыпалось
внутрь. Дробь осколков забарабанила по  спине,  что-то  чиркнуло  над  ухом,
липкая соленая струйка стекла мне на губу - но  при  этом  я  совершенно  не
чувствовал боли.
     Как-то вдруг сразу я понял, что из машины все-таки надо убраться.  Если
хоть одна  пуля  пробьет  бензобак...  в  таком  случае  у  меня  вообще  не
останется шанса.
     Рванув со всей силы дверцу, я тяжело вывалился  на  асфальт.  Навстречу
гостеприимным свинцовым птичкам, столь давно вившимся в  моих  поисках,  тем
самым... которых почему-то уже не было.
     Тишина стояла над миром, теплая майская тишина, и шел в этой тишине  на
негнущихся ногах Женя. Что-то поблескивало у него  между  пальцев  -  не  то
шпага, не то хлыст... Да нет, какая там шпага  -  обычная  гитарная  струна,
"ре" малой октавы.  В  серебристой  оплетке,  хищно  извивающаяся,  жаждущая
крови.
     Впрочем, она, похоже, насытилась.  Вдали,  привалившись  к  милицейской
"Волге", сидел гаишник. То ли дремал, то ли что похуже. А  совсем  рядом,  в
двух шагах, лежал посреди  шоссе  полковник.  Клякса,  пятнистая  клякса  на
сером.
     - И еще пятнадцать человек, - точно прочитав мои мысли, устало  сообщил
Женя. - В кустах. Некоторых я просто оглушил, а остальные...
     Он не договорил. И так было понятно.
     - Блин, -  спустя  мучительно  долгую  паузу  выдохнул  он,  -  как  же
идиотски сложилось... Ну ладно  сам  козел,  моча  в  мозги  ударила,  крыша
поехала, но ребят-то жалко...  армейский  спецназ.  Эти-то  и  вовсе  ни  за
что...
     - И ты... один? - во рту у меня давно уже пересохло, но лишь  сейчас  я
это ощутил в полной мере.
     - Ну да, - печально кивнул Женя. - Боевой Резонанс  Струны  -  вот  так
это называется. А что делать, Костян? Изрешетили бы  они  нас.  Сам-то  цел?
Чего с ухом-то?
     - Да пустяки, - отмахнулся я. - Стеклом мазнуло.  Жень,  а  что  вообще
было? Кто эти люди?
     Вопросы так и рвались из меня , но  Женя  не  спешил  отвечать.  Вместо
этого  он  нагнулся  над  поверженной  тушей  полковника,  с  явным  усилием
перевернул на спину.
     Сейчас я видел  опавшие  бугры  мышц,  холодное,  чуждое  загара  лицо.
Закрытые  узенькие  глазки...  которые  внезапно  открываются  -  и   что-то
происходит.  Из  складок  камуфляжной  куртки,  где   утонула   левая   рука
полковника, брызжет  огнем...  внизу  сверх.  Мертвые  губы  расплываются  в
печальной улыбке... а потом вдруг лицо  его  взрывается  и  опадает,  улыбки
больше нет... и глаза остаются открытыми... навсегда...
     И снова ослепительно-черная  пауза,  провал  восприятия...  а  потом  -
птичий щебет, легкий ветерок, одуряюще-вязкий запах  весеннего  разнотравья.
И  Женя,  привалившийся  к  зелено-коричневой  куче  тряпья...  не  сразу  я
сообразил, что это за куча.
     Валялась рядом его черная, зачем-то дымящаяся "мыльница", а  сам  он...
Скрючился, сжимая  ладонями  живот,  и  между  пальцев,  под  желтой  тканью
футболки, набухало темное пятно.
     - Зацепил-таки, гад... Эх, дурак я.... не  учел...  -  слова  с  трудом
выползали из узкой, изломанной щели  рта.  -  Это  ж  Мартыненко,  волк  еще
тот... А мог бы и тебя зацепить...
     - Куда он  попал?  -  пытаясь  говорить  деловито,  выдохнул  я.  -  За
аптечкой бежать?
     - Успокойся, - прохрипел Женя. - Ты еще, пожалуй,  намудришь...  Сейчас
наши подъедут, все по уму  сделают.  Иди,  встречай.  А  я  тут  посижу,  на
ветерке... Эх, хорошо  хоть  Севку  не  взяли...  Он  ведь  ужом  извивался,
просился... Шашлыков захотелось... Ладно, ступай.
     А сзади уже раздавались звуки тормозящих колес.
     Я и представить не мог, что их окажется так много. Или  это  у  меня  в
глазах мутилось?
     - Там... Живот... Врача... - пролепетал  я,  падая  в  плотную,  глухую
тьму.
     Крепкие руки не дали мне расшибиться об асфальт.


                                     2.

     Не  хотелось  включать  свет,  хотя  лиловые  сумерки  за  окном  давно
перетекли в плотную, наполненную мокрым ветром тьму. Не хотелось вставать  с
неразобранной кровати, нащупывать тапки, щелкать выключателем. Зачем?  Чтобы
комнату затопил свет - желтый, точно  лимонный  концентрат?  Чтобы  предметы
обрели острые свои очертания,  чтобы  всё  вокруг  стало  беспощадно  ясным,
расчерченным на большие квадраты? Нет, сейчас мне нужна  была  именно  тьма.
Она обволакивала, она лечила, она милосердно скрывала от меня очевидное...
     Что самое смешное, физически я был  здоров  -  ну,  не  считая  смешной
царапины за ухом. Это Женя сейчас в  реанимации,  под  капельницей,  и  хотя
доктор Павел Александрович, тряся кудлатой головой, уверял, что шансы  есть,
и вполне реальные  шансы,  я  понимал  -  сейчас  Женя  похож  на  лодку  со
сломанной мачтой, без весел. Несут,  крутят  непредсказуемые  течения,  и  к
какому еще берегу ее  прибьет  -  сие  неведомо  никому.  Будь  я  верующим,
наверняка бы сейчас молился.
     Но это - не мое. Я даже Севке ничего путного не сумел сказать, да и  ни
к чему... "Скрыть все равно  ведь  не  скроешь,  -  Кузьмич  говорил  сухим,
безжизненным голосом. - А ложь он нам никогда  не  простит.  Значит,  скажем
как есть..." Правда, после первого приступа слез Севка держался куда  лучше,
чем я предполагал. Поселился  в  реанимационном  отделении,  и  выгнать  его
оттуда не удалось еще никому - несколько не по разуму усердных медиков  было
уже покусано, и Кузьмич дал команду - оставить.  В  конце  концов,  его  там
как-то приспособили к делу - что-то подтирать, выносить...
     Два дня уже прошло, а лодка-душа так и моталась между  двумя  одинаково
неприветливыми берегами. Я недоумевал: ну как  же  это?  Мощная,  обладающая
тайными средствами медицина "Струны" должна творить чудеса. Как вот  с  моей
ногой. На эти  мои  недоумения  Кузьмич  мрачно  высказался,  что  на  то  и
"Струна"  -  в  любой  другой  больнице,  будь  то  сельский  медпункт   или
"кремлевка", смерть наступила б спустя три-четыре часа после  выстрела.  Без
вопросов. "Ты хоть  понимаешь,  Константин,  что  такое  пуля  со  смещенным
центром тяжести? - проскрипел  он,  не  поднимая  на  меня  глаз.  -  Должен
понимать, не зря ж  четыре  месяца  занимался...  Он  сейчас  не  таблетками
держится и не уколами. А тонкими вибрациями Струны... Это  максимум,  что  в
наших силах".
     Я честно пытался понять, хотя  получалось  не  слишком.  Да,  уж  очень
многое я здесь видел, чтобы всерьез отнестись к словам  про  эти  загадочные
"вибрации", но все-таки до конца принять не мог. Ну не  укладывалось  оно  в
мои материалистический мозги. И даже последнее доказательство,  расплывшееся
по пространству тело, прозрачное  для  свирепого  автоматного  огня,  так  и
подмывало объяснить случайностью.
     Но я уже понимал - что-то необратимо изменилось.  Что-то  сдвинулось  в
моей душе, открылись какие-то доселе  наглухо  забитые  дверцы,  и  потянуло
оттуда зябким сквознячком. Хотелось согреться, но тут ни камин  не  поможет,
ни одеяло, ни даже крепкие мужские напитки.
     Давно ли я учил детей решать квадратные  уравнения?  И  вот  всего  год
спустя... Смог бы я вот сейчас выйти к доске,  объяснять  забавные  свойства
дискриминанта? Ведь параллельно в голове  все  равно  крутилась  бы  мертвая
лента шоссе, треснувшее  лобовое  стекло,  блеклые,  отражающие  синее  небо
глаза полковника - за миг до того, как разлететься алыми брызгами...
     У  сегодняшнего  полковника  глаза  были  такие  же.   Тусклые   словно
бутылочное стекло. Разительный контраст с  мягким,  проникновенным  голосом,
прямо-таки излучающим доверительность и расположение.
     Беседа  в  кабинете  Кузьмича  проходила  довольно  странно.  Когда  я,
получив по "мыльнице" срочный вызов, шел туда, то уж никак  не  предполагал,
что встречусь с посторонними. Видно, привык за последние  месяцы  к  тесному
кругу здешних людей.
     Но  посторонние  были.  Во-первых,  тощий  и   длинный,   точно   копье
крестоносца, лысый дядечка в очень  приличном  костюме,  скромно  сидящий  в
кресле у стенки. Я как-то сразу понял, что он в штатском. Но  под  серым,  в
мелкую розоватую искру  пиджаком  вполне  могли  скрываться  погоны.  Причем
полковничьи. Почему? В разговоре так и не всплыло звание. Но  вот  влезло  в
голову - и все. Про себя я окрестил  его  Полковником  -  и  это  очень  ему
подошло.
     Во-вторых, молодая женщина. Худенькая блондинка  в  голубом  костюмчике
изящного,  но  вместе  с  тем  строгого  покроя,  в  качестве   прически   -
стандартная "химия", в ушах дешевенькие пластмассовые клипсы...  заостренное
бледное лицо, на котором, точно выводок  лисичек,  едва  пробившийся  сквозь
слой хвои, спрятались веснушки.  Тонкие  пальцы  задумчиво  крутят  какую-то
бумажку, носок белой туфли слегка покачивается.
     Почему-то  все  эти  детали  сами  собой  сложились   в   образ   некой
романтичной особы, которая, дожив чуть ли не до тридцати,  еще  не  утратила
прелестный, прямо-таки детской наивности.
     Только вот что она здесь делает? Или Кузьмич решил секретаршу  завести?
Раньше вроде б и так обходился.
     - Привет,  Константин  Антоныч!  -  кивнул  мне  привставший  в   своем
исполинском кресле Кузьмич. - Присаживайся куда-нибудь. Тут у нас  небольшое
совещаньице  сейчас  пройдет.  Надо  все-таки  несколько  уточнить   контуры
недавних  событий...  ну  да  ты  понимаешь.   Поскольку   ты   единственный
очевидец... И люди хотят тебя послушать. Вот, кстати,  познакомься.  Это,  -
обернулся он к откровенно скучающей женщине, - Елена Ивановна.  Из  Столицы.
Наша с тобой коллега. А это, - кивнул он  в  сторону  Полковника,  -  Сергей
Борисович,  Зам.директора  областного  Управления   Комитета   Политического
Надзора. Надо полагать, уже директор .  Я  не  ошибаюсь,  Сергей  Борисович?
Вроде со дня на день должен быть приказ о назначении...  А  это,  -  широким
жестом представил он меня,  -  Константин  Антонович  Ковылев.  Наш  молодой
сотрудник, очень многообещающий юноша. Позавчера он был  вместе  с  Гусевым.
Так что, как понимаете, видел все своими глазами.
     - Очень приятно познакомиться, Константин  Антонович!  -  подскочил  со
стула Полковник и мгновенно  оказался  рядом,  а  моя  ладонь  тут  же  была
стиснута его мощной дланью. Чем-то это походило на то, как вел себя  Кузьмич
при первом знакомстве. Та же  суетливая  радушность  на  переднем  плане,  а
поглубже - некая настороженность.
     - Да, действительно, очень приятно, - подала голос столичная тетка,  не
торопясь, однако, совершать какие-либо телодвижения. -  Надеюсь,  мы  быстро
со всем разберемся...
     - Видишь ли, Константин Антоныч, - перехватил темп Кузьмич, -  ситуация
получается  довольно  неприятная.  Восемь  человек  погибло.   Кстати,   при
исполнении порученного им задания. И наш Евгений, сам знаешь... Всё  бывает,
все под Струной ходим. Проблема в том, что надо же это как-то... э...
     - Оформить, -  негромко  подсказал  Полковник.  -  А  то  ведь  картина
ужасающая. Подразделение армейского спецназа, приданное в помощь  полковнику
Мартыненко,  недавнему  шефу  областного  УКПН,   наполовину   погибло   при
невыясненных  обстоятельствах.  А  вторая,  выжившая  половина,  ничего   не
помнит. Картина, напоминающая глубокую контузию.
     - Да уж постарались, - не без гордости кивнул Кузьмич. -  Два  часа  мы
им вытерли начисто.
     - Да все равно, - скривился Полковник.  -  В  любом  случае  -  пресса,
родственники убитых опять же... они ведь не успокоятся. Не  стану  скрывать,
в произошедшем есть и доля нашей вины.  К  сожалению,  полковник  Мартыненко
никого, в том  числе  и  меня,  не  поставил  в  известность  о  готовящейся
операции.  Нехорошо,  конечно,  так  о  покойном  отзываться,  но   Всеволод
Аркадьевич   отличался   волюнтаристским   стилем   руководства.   Армейская
косточка, да... Уверен, будь операция включена в официальный план,  трагедии
б не случилось.
     - И что за операция? - бесцветным голосом спросила Елена Ивановна. -  В
чем, собственно, состояла ее суть?
     - Да вы не стесняйтесь, Сергей Борисович,  чего  уж  там...  -  грустно
улыбнулся Кузьмич. - Сейчас не время играть в служебные тайны...  Да  и  все
свои тут. В каком-то  общефилософском  смысле  мы  с  вами,  можно  сказать,
коллеги...
     - Я бы выразилась  -  параллельные  миры...  -  пробормотала  столичная
визитерша.
     - Ну... - замялся Полковник,  -  фактически  я  не  в  курсе  некоторых
деталей...   Но   согласитесь,   вокруг   Евгения   Викторовича    сложилась
действительно сложная ситуация... Сперва почти  год  полное  молчание...  ни
единого отчета. Он не отзывался на сообщения, мы не могли  с  ним  связаться
ни нашими методами, ни через Сеть... Потом этот его  рапорт  об  отставке...
странный рапорт, откровенно говоря. Я понимаю, насколько все  непросто...  и
прежний начальник Управления, Максимов, понимал... потому  и  не  форсировал
событий... ни вам, ни нам не нужно резких движений, верно?
     Он вздохнул, скривился, точно надкусил больной зуб.
     - А  потом  начались   кадровые   перестановки.   Максимову   присвоили
генерал-майора и перевели в Столицу, а нам  прислали  Всеволода  Аркадьевича
Мартыненко. Десантника...  Кто-то  решил,  что  именно  такими  вот  боевыми
кадрами, прошедшими огонь, воду и канализацию надо укреплять  Комитет...  Ну
и начал этот Десантник руководить...  разгребать,  как  он  выразился,  наше
дерьмо. Ну и представьте его реакцию на Гусевское дело...
     Я с трудом переваривал услышанное. И чем больше я  слушал,  тем  меньше
мне все это нравилось.  Действительно,  странная  картина.  Женя...  Веселый
парень Женя...
     - Да, Константин, - печальным тоном поведал Кузьмич. - Ты  единственный
не в курсе... Впрочем, тебе и не надо было знать... лишнего. Но раз  уж  так
сложилось... Теперь глупо скрывать... В общем,  наш  дорогой  Женя,  Евгений
Викторович Гусев - старший лейтенант КПН.  И  три  года  назад  был  внедрен
органами в "Струну". Для сбора оперативной информации. В  общем,  нормальное
дело, интересы КПН всеобъемлющи, мы это знаем и понимаем. Разумеется,  когда
"Струна" еще создавалась,  мы  предусмотрели  такую  возможность.  И  ничего
слишком уж страшного в этом нет.  Ведь  не  мы  выбираем  людей  -  выбирает
Струна. Мы лишь приводим человека к ней... А  раз  уж  Струна  сказала  свое
слово, какие могут быть возражения? Евгений Викторович действительно  принял
нашу деятельность по зову сердца. Спецзадание, конечно, спецзаданием,  но  я
подозреваю, Женя и так бы пришел к нам. Рано или  поздно.  Он  действительно
любил детей... любит,  -  быстро  одернул  себя  Кузьмич.  -  Страдал,  видя
творящиеся безобразия. Только вот сделать ничего не мог,  несмотря  на  свою
службу. Увы, - повернулся Кузьмич к Полковнику, - в  вашей  системе  вы  все
повязаны инструкциями, да и профиль несколько иной...
     - Инструкции - это не столь уж плохо, -  усмехнулся  Полковник.  -  Это
цепи, не позволяющие распасться целому. И не дай  Бог  если  мы  сорвемся  с
наших цепей... Кстати говоря мы тоже кое-что делаем. Хотя бы вот недавно  по
области, операция "Невинность", по борьбе с детским порнобизнесом.
     - Ладно, ладно, - неожиданно желчно оборвал его Кузьмич. - Мы в  курсе,
как вы поборолись. Потом ведь пришлось за вами хвосты  подчищать.  А  почему
Сергунчика не изъяли? А "Сестру Машу"?
     - Для оперативного наблюдения, - терпеливо ответил Полковник.  -  Можно
подумать, мы своего дела не знаем. В отличие от некоторых, мы не  дилетанты.
И  не  подменяем  лихими  наскоками  кропотливую,  многолетнюю   оперативную
работу.
     - Результаты этой работы очевидны,  -  с  ленцой  протянул  Кузьмич.  -
"Железнозубого" пасли полтора года? Семерых детишек  потеряли?  Потеряли.  А
если бы мы не транспонировали ту же "Сестру Машу", в Мухинске до сих пор  бы
на Медянке притон был...
     - Мужики, а мужики, - вклинилась в разговор столичная штучка  Елена.  -
А может, не надо членами меряться? Старый и безнадежный спор. Вы, -  одарила
она Полковника вспышкой огромных серых глаз, -  тащитесь  своим  путем.  Мы,
"Струна", идем своим. Это ясно. Поэтому давайте к делу.
     Я,  признаться,  был  несколько  ошарашен  ее  лексикой.  Вот  тебе   и
"трогательная детская  наивность  с  веснушками"...  Насколько  же  плохо  я
разбираюсь в женщинах...
     - Да, вы правы, - согласился Кузьмич. - Простите, Сергей Борисович,  не
туда меня что-то занесло. Вы, несомненно, тоже вносите весомый вклад...
     Обо мне, похоже, все трое забыли, и я решил  подать  голос.  Все  время
молчать - тоже ведь, наверное, странно смотрится.
     - Простите,  но  так  что  же  натворил  Женя  такого,  что  вы  начали
стрельбу? - хмуро спросил я Полковника. - Как чуть было не застреленный,  я,
видимо, имею право поинтересоваться?
     - Да не мы это! - чуть что не простонал Сергей  Борисович.  -  То  есть
мы, но... не мы. Я тут не при чем, да и столичное начальство  тоже  вряд  ли
утвердило бы операцию... Эх, если б Мартыненко с людьми советовался,  прежде
чем художества свои творить....
     - Константин, - участливо протянул Кузьмич, -  ты  успокойся.  Лично  к
нашему гостю ни у "Струны", ни у нас с тобой, полагаю, претензий  нет.  Наши
орлы  тоже  подчас  такое  наворотят,  за  что  краснеть  приходится.  Давай
действительно к делу... В общем,  Женя  начал  работать,  и  постепенно  все
более понимал и нас, и наше дело, и душа его  отзывалась  на  голос  Высокой
Струны. Короче, с какого-то момента он сам себя начал считать  прежде  всего
Хранителем первой категории, а уже в десятую очередь - старшим  лейтенантом.
Вот такой конфликт долга и совести... Прямо хоть роман пиши... Ну  и  порвал
он свои прежние контакты. Резко. Пожалуй, даже излишне  резко...  Я  говорил
ему... Он ведь еще год назад мне во  всем  признался.  Хотя  и  раньше  было
более-менее понятно. Мы ведь тоже тут не дилетанты, - иронично  заметил  он,
косясь на Полковника.
     Я  вздрогнул.  Если  офицера  КПН,  профессионала,  здесь   так   легко
вычислили, то уж я-то, я-то, беглый смертник, на что могу  рассчитывать?  На
чье-то головотяпство или на доброту Кузьмича?
     - Остальное понятно, - добавила Елена Ивановна. -  Господин  Мартыненко
изучил папочку по Гусеву и натурально озверел. А поскольку на  все  гордиевы
узлы у  него  имеется  верный  штык-нож...  Короче,  Мартыненко  решился  на
жесткие меры. Подготовил операцию по изъятию  объекта.  Подготовил,  кстати,
бездарно. Вы согласны, Сергей Борисович? Обратился  к  командующему  местным
гарнизоном,  Синельникову,  с  которым  когда-то  вместе  служил  на   южной
границе. Взял взвод  армейского  спецназа...  между  прочим,  в  обход  всех
мыслимых уставов  и  инструкций.  Но,  видно,  не  доверял  он  своим  новым
подчиненным. "Надзиралы ноль, армия - сила". Так, вроде, вояки выражаются?
     Я снова сидел, захлебываясь мыслями. Вот тебе и "наивность-2".  Похоже,
эта  Елена  Ивановна  знакома  с  жизнью  местного  КПН  едва  ли  не  лучше
Полковника. Только одного я не понимал - меня-то сюда  зачем  притащили?  До
сих пор они либо ругались между собою, либо что-то втолковывали мне, но  вот
ни одного вопроса так и не задали. Шла какая-то малопонятная  игра,  и  даже
не понять, шахматы это или домино...
     - Да,  увы,  все  так,  Елена  Ивановна,  -  согласился  Полковник.   -
Мартыненко  напортачил,  конечно...  Все  можно  было  б  организовать  куда
грамотнее... -  он  осекся.  -  В  общем,  плохо  дело,  да...  Вот  теперь,
Константин Антонович, мне бы очень хотелось послушать вас.  Расскажите,  как
все  происходило.  Желательно  поминутно,  или  хотя  бы  соблюдая   строгую
хронологическую последовательность.
     Я кашлянул.
     - Ну что ж,  попробую...  Рассказывал  уже,  и  не  раз.  Хотя,  честно
признаюсь, в голове до сих пор такой сумбур...  Не  привык  я  еще  к  таким
вещам.
     - Ничего, привыкнете, - мрачно утешил меня Полковник. -  Вы  находитесь
в начале славного пути... Итак, я вас слушаю.
     Собравшись с мыслями, я заговорил.
     ...Как ни странно, весь калейдоскоп событий уместился в моем  изложении
минут в десять. Полковник молчал, лишь пару  раз  уточнил  какие-то  мелочи.
Особенно его волновало, как вел себя гаишник. Про побоище он слушал едва  ли
не скучая.
     - Ну, спасибо вам, Константин  Антонович,  -  произнес  он  наконец.  -
Теперь картина складывается довольно ясная. Остается ее оформить...
     - Ну, примерно так, -  вмешался  Кузьмич.  -  Двое  приятелей  ехали  в
машине  на  шашлыки.  В  дороге   они   подверглись   нападению   бандитской
группировки, за которой велось в тот момент оперативное  наблюдение.  Силами
того самого спецназа и лично  товарища  Мартыненко.  Бандиты,  переодетые  в
милицейскую форму, заставили молодых людей остановить автомобиль и выйти  из
него, затем угрозами принудили их зайти в лес.
     - Стрельба по машине? - деловито спросил Полковник.
     - Незачем, - отмахнулся Кузьмич. - Свидетелей нет, шоссе,  по  Костиным
словам, было безлюдно. Машину мы, конечно, уничтожили...
     - Ну разумеется, безлюдно, -  кивнул  Покловник.  -  Мартыненко  же  не
совсем дурак, перекрыл трассу с двух сторон. К счастью,  он  хоть  догадался
не посвящать тех людей в суть операции.
     - Тем лучше. Значит, хоть с ними не надо  работу  проводить.  В  общем,
оперативники наблюдали ситуацию из укрытия. В самый последний момент,  когда
обоих юношей заставили рыть себе же  могилу,  Мартыненко  принял  решение  о
захвате. Могилу мы, кстати, уже вырыли.
     - Повышенной комфортности, - невинно уточнила Елена Ивановна.
     По-моему,  не  только  я  поперхнулся,  но  и  Кузьмич  с  Полковником.
Впрочем, Кузьмич после секундной задержки продолжил:
     - Завязался  бой,  бандиты  побежали  к  шоссе,  к  своему  джипу...  и
основное побоище случилось близ дороги. Надеюсь, джип уже утилизировали?
     - А как иначе? - искренне удивился Полковник. - Разобрали на части.
     - Вот,  далее,  в  завязавшейся  перестрелке  восемь  человек,  включая
Мартыненко, было уничтожено огнем бандитов.
     - Да  смешно  звучит,  Аркаша!   Чтобы   опытный   спецназ,   прошедший
Дальнегорск и всякое такое, перестреляли как цыплят?
     - А бандиты, - желчно усмехнулся Кузьмич,  -  они,  по-твоему,  сосунки
зеленые? Они тоже в тех  же  спецвойсках  служили,  а  кто-то  и  в  органах
работал, пока  там  еще  хоть  какую-то  зарплату  платили...  Короче,  тоже
обкатанные  мальчики.  Кроме  того,  ваши  ребята   допустили   элементарную
ошибку - не проверили, ждут ли устроивших засаду на дороге свои  же  люди  в
лесу. В результате неверно оценили численность банды...
     - Хорошо, а трупы?
     - Думаешь, журналюги и в морг пролезут? Ладно, с этим  мы  подсобим,  в
соседнем регионе как раз сегодняшней  ночью  глиняных  транспонировали,  там
молодые и здоровые... Я уже попросил, чтобы жмуриков привезли. Дырки  нужные
сделают. Оформить их в мухинском морге - уже твои дела.
     - Там неприятная тетка заведующая, - задумчиво  протянул  Полковник.  -
Упертая. Но это ладно, это мы подкрутим. Ты вот  лучше  скажи,  с  нашими-то
телами как быть?
     - Они где сейчас? У вас? - осведомился Кузьмич.
     - Скажешь тоже! - сердито махнул рукой Полковник. - В общегородском.
     - У вас что, теперь и морга своего нет? -  присвистнул  Кузьмич.  -  Ну
вы, ребята, дожили...
     - Угу, спасибо дерьмократам, - раздраженно бросил Полковник.
     Я поежился. У них нет, а у нас, в "Струне", значит, есть и своей  морг?
Чтобы в случае чего тихо, без лишних осложнений?
     - Из-за этого вашего идиотского оружия мы не можем  допустить  к  телам
родных, - Полковник удрученно стукнул  ребром  ладони  по  колену.  -  Тогда
сразу повисает версия обычной перестрелки.  Ведь  порублены  тела.  Господи,
обычная ж гитарная струна... Как это чисто физически возможно?
     - Умеем, - согласился Кузьмич. - А ты и не допускай родных. - Там  ведь
не  просто  перестрелка  была,  бандюган  один  гранату  рванул.   Так   что
покорежило ребят... Наши на месте все прибрали уже, теперь там  чисто...  не
прикопаешься. Ребят - в цинковые гробы. Родичам - выплатить  все  положенное
сразу и без скрипа. Лично проконтролируй, а  то  ведь  по-всякому  бывает  -
сучка какая-нибудь в  бухгалтерии  напутает  или  нахамит,  а  убитая  горем
вдова...  сам  знаешь,  какой  тут  возможен  крик.  Вот  тебе  и  журналюги
обеспечены.
     - Не учи дедушку кашлять, - отрезал Полковник. - Не в  первый  же  раз.
Тут другое хуже. Общественность-то мы с тобой сделаем, так ведь  к  нам  уже
комиссия из Столицы едет.
     - Медленно что-то едет, -  Кузьмич  с  улыбкой  поглядел  на  загадочно
молчавшую Елену. - Но как доедет, бандюги уже должны быть кремированы.
     - Но идентификация? - прервал его Полковник.
     - А что? Посмотри по архивам, кто у ментов  в  долгом  розыске,  сделай
выборку...  Чтобы  чисто  теоретически   все   они   могли   встретиться   и
скорешиться. Фотографии трупов только вовремя замени настоящими  фотками.  В
общем, развалить это, конечно, можно, но только если очень  постараться.  Но
вроде в Столице под тебя не копают, Борисыч? Скорее  наоборот...  А  ты  эту
комиссию еще и прими  по-хорошему...  Ну,  не  мне  тебя  учить,  баня  там,
рыбалка... У нас же места красивые... Девственная,  блин,  природа,  -  лицо
его дернулось, точно от ожога.
     - В первом приближении оно катит, -  задумчиво  протянул  Полковник.  -
Только вот гладко оно на словах, или на бумаге, а как еще повернется...
     - Вот когда повернется, тогда и будем смотреть! - отрезал Кузьмич. -  В
общем, вроде как закрываем  тему,  да?  Тогда  есть  предложение  перейти  к
неофициальной части.
     Выскользнув из кресла, Кузьмич тут же направился к  своему  скрытому  в
стене сейфу, и сейчас же на свет извлечена была бутылочка коньяка  и  четыре
бокала.
     - Только без меня!  -  сейчас  же  предупредила  Елена  Ивановна.  -  Я
спиртного не потребляю!
     - Ну  разве  что  символически?  -  предложил  Кузьмич,  ловко  нарезая
дольками невесть откуда взявшийся лимон.
     - И даже символически! - заявила столичная гостья. - Я, по-моему,  ясно
выразилась - не употребляю вообще. Могли  бы,  кстати,  заранее  озаботиться
безалкогольным.
     - Нет проблем! - расцвел мой шеф. - Костя, сбегай в "Дорогу", возьми  у
Боксиса какого-нибудь лимонаду.
     - Я предпочла бы нарзан... - задумчиво хмыкнула Елена Ивановна...
     Всё это казалось по меньшей мере странным. Будто  специально  для  меня
разыгрывался  спектакль  -  настолько   слаженно   действовали   Кузьмич   с
Полковником. Да и вообще были они  похожи,  точно  родные  братья  -  тощие,
лысые, жилистые, стремительные в движениях и осторожные в словах. Отними  от
Полковника сантиметров двадцать - и у моего шефа  получился  бы  натуральный
близнец.
     Наверняка они знакомы  с  давних  времен.  Аркаша  -  называл  Кузьмича
Полковник,  и  тот  принимал  это  как  должное.  Воистину  близнецы-братья.
Только, судя по всему, Кузьмич из  этой  парочки  старший.  Некоторые  звери
равнее других...
     Только вот зачем? Зачем нужно было таскать меня и выспрашивать  о  том,
что я и так уже десять раз рассказывал, о чем  я  сразу  же,  по  требованию
Кузьмича, написал объяснение... Неужели только затем, чтобы полюбоваться  на
мою скуластую физиономию? А сам разговор... Как это было  похоже  на  старый
фильм - черные лошади, белые маски... или наоборот...
     И  совершенно  не  вписывалась  ни  во  что  столичная  дамочка   Елена
Ивановна.  Зачем  она  здесь?  Ее  что,  специально  прислали   из   Столицы
разбираться с инцидентом? Сомнительно. Похоже, она по  крайней  мере  неделю
торчит здесь - иначе откуда такие познания  в  местной  специфике?  Кузьмич,
столкнувшись со мной  в  коридоре  этажа,  вскользь  обмолвился,  что  Елена
Ивановна прислана сюда не случайно,  а  со  спецмиссией  и  соответственными
полномочиями...
     Фраза, которую можно трактовать как угодно.
     Нет, не  так  представлял  я  посетившее  нас  столичное  начальство...
Пластмассовые клипсы...  обветренные  губы...  темно-серые,  точно  грозовые
тучи, глаза. Интересно, каковы скрытые в этих тучах молнии?  И  никакая  она
не романтичная девочка - это я уже понял. Ей, наверное, уже  за  тридцать...
Хотя с такими особами ни в чем нельзя ручаться заранее.
     И наверняка она поработала с моим личным делом...  Логично?  Вполне.  А
ну как начнет копать? Последние месяцы  я  сильно  расслабился,  втянулся  в
здешнюю кутерьму, а ведь мое существовании подвешено  на  тонкой,  невидимой
глазу ниточке. Любая глупая случайность, нелепое  совпадение  -  и  нынешние
друзья-приятели, хищно оскалясь, обгрызут до костей... А ведь  громкое  дело
может получиться -  враг-глиняный  пробрался  в  Цитадель  Света,  прикрылся
овечьей шкурой... И плевать, что здешние овцы имеют острые клыки и  питаются
волчатиной.
     Я рывком встал с койки, не надевая тапок,  подошел  к  окну,  распахнул
его. Мокрый, пахнущий  дымом  ветер  ворвался  в  комнату,  выдувая  из  нее
затхлое  тепло  зачем-то  работавших  батарей.  Нет,  определенно  нажалуюсь
завтра завхозу. Лето уже на пороге, а тут как при старом режиме - борьба  за
расход топлива...
     Я едва ли  не  по  пояс  высунулся  в  окно,  ловя  губами  наполненный
крошечными холодными брызгами воздух.  Абсолютной  тьмы  не  было  -  фонари
исправно горели, и светились синеватые  огни  на  горизонте  -  начинавшийся
город. Да и мутное белесое пятно нет-нет да и мелькало в разрывах туч -  это
неумело пряталась луна. А ведь сегодня  полнолуние,  неожиданно  подумал  я.
Оборотни, не в силах  сдерживать  позывы,  обрастают  волчьей  шерстью...  И
тогда, осенью,  тоже  было  полнолуние...  И  застывали  черные  кляксы  под
равнодушной желтой мордочкой...
     Ладно, что будет - то будет. В конце концов, вместо свинцовой птички  в
затылок я смотрю довольно занятное кино. Хотя могу  и  не  увидеть  конца  -
строгие контролеры выведут безбилетника из зала.
     ...Лирика - оно, конечно, здорово, мильон  терзаний  и  интеллигентская
рефлексия, но насущных дел никто не отменял. А мне еще поработать с  данными
надо, завтрашний выезд нельзя откладывать. Эх, собирались  с  Женей,  и  все
было б легко и просто. А теперь придется самому. И чувствовал я себя  крайне
неуверенно.
      Пришлось щелкнуть выключателем, и желтый,  точно  апельсиновый  сироп,
свет залил комнату.
     Терзания подождут. До времени.


                                     3.

     Я задумчиво доедал яичницу и потягивал остывший кофе, когда  в  кармане
моем заверещало. Вынул "мыльницу", недоуменно поднес ее к  уху.  Ну  и  кого
там черт принес?
     Черт, разумеется, принес  Кузьмича.  Шеф  попросил  меня  прямо  сейчас
зайти к нему в кабинет. И тут же дал отбой, суховатый голос  его  растаял  в
комарином писке фонового сигнала.
     Мне это, мягко  говоря,  не  понравилось.  Особенно  в  свете  недавних
событий. И тут же вспомнился глупый и мутный сон,  навалившийся  на  меня  в
третьем часу, когда я все же оторвался от монитора, ощущая гулкую пустоту  в
голове.  По  идее,  там  не  пустоте  должно  быть  место,  а  утрамбованной
информации по фирме "Комфорт-А". Только  вот  глупая  голова  не  могла  уже
принимать  байты,  и  сил  моих  хватило  разве  что  разобрать  постель   и
шмякнуться щекой в пахнущую грозовыми облаками подушку. И  тут  же  растаяла
дневная суета, сменившись странным.
     Я шел по зимнему парку, чистому и безлюдному, где  припорошенные  белым
еловые  лапы  прямо-таки  просились  на  новогоднюю  открытку,  а  в  мягких
солнечных лучах искрился еще не тронутый оттепелью снег.  И  лишь  спутанные
цепочки птичьих следов заполняли пустоту этих ненаписанных никем страниц.
     Однако настроение мое ничуть не отвечало  окружающей  безмятежности.  Я
знал: ничего уже не изменить, грядущее записано и  оприходовано  в  каком-то
потертом гроссбухе, и  мне  остается  лишь  идти  по  скрипучей,  утоптанной
дорожке навстречу тоске. Даже повернись  я  и  шагни  обратно  -  все  равно
дорожка, лукаво искривившись, привела  бы  меня  в  залитый  бледным  светом
Мраморный зал, где уже выгнулась  мне  навстречу  огромной  голубой  запятой
Струна, а в наэлектризованном воздухе сгустилась музыка.
     Расплыться  кляксой  под  осенней  луной  сейчас   казалось   милостью,
незаслуженным подарком судьбы. Пуля в затылок - и конец. Ни стыда, ни  боли,
ни гниловатого привкуса несбывшихся надежд... Увы, все будет иначе.  Пустота
прогнется, треснет, вырвется на волю бешеная музыка, тонким  сверлом  войдет
в мой мозг, подчиняя себе,  выдавливая  из  съежившейся  души  то,  что  еще
оставалось моим.
     А вокруг, по колено в сугробах, стояли  они,  в  кургузых  курточках  и
вязаных серых шапках. Посиневшие губы слегка  дергались,  время  от  времени
выдавливая сгустки слов:
     - Мы прощаем тебя, Уходящий... Мы прощаем тебя...
     И с каждым выдохом взлетало морозное облачко, возносясь  к  подернутому
неясной дымкой небу. А там, над  головой,  яичным  желтком  плавало  солнце,
больше похожее на луну - ту самую, скучно  взиравшую  на  пролитые  в  сухую
траву человеческие кляксы.
     Я хмуро шагал мимо них, стараясь не встречаться глазами с  напряженными
детскими лицами. Кто  же  пригнал  их  сюда,  выстроил  шеренгами,  заставив
твердить безнадежно-ледяные слова? Им бы не это, им  бы  в  салочки  сейчас,
или на санках - но, похоже, детской в них осталась  лишь  оболочка.  А  душу
выгрызла  та  самая,  хищно  изогнутая  голубая  запятая,   раздувшийся   на
горизонте исполинский червь - то ли смерч, то ли выползший из темных  сказок
дракон. Добрый дракон, заботливый... Ему виднее, ему и  карты  в  руки...  и
карты, и планы, и автоматы, и бамбуковые, расщепленные на конце палки.
     Увести бы их отсюда, из этой стылой неподвижности, туда, где  настоящее
солнце и настоящая трава... только нету уже таких мест.
     И тут кто-то коснулся моего плеча. Вздрогнув, я обернулся.
     Это был он, рыжий пацан с ломающимся голосом. Все в той же  футболке  и
застиранных джинсах.
     - Ну,  привет,  -  удивленно  пробормотал  я,  уставясь  в   скуластое,
испещренное капельками веснушек лицо.
     - Взаимно, - кивнул мальчишка, и в воздухе повисла бесцветная пауза.
     - Не холодно тебе?  -  наконец  сказал  я,  окидывая  его  взглядом.  -
Одежда, мягко говоря, не по сезону.
     - Мне-то не холодно, - пацан смотрел под ноги. - Я же  не  отсюда.  Вот
им, - кивнул он на замершие ребячьи шеренги,  -  им  холодно.  А  будет  еще
холоднее.
     - Ну и что теперь делать?
     - Этим  другие  займутся,  Константин  Дмитриевич,  -  устало  протянул
пацан. - А у вас своя дорога.
     - Туда, что ли?  -  я  показал  глазами  на  вздыбившуюся  у  горизонта
Струну.
     - Угу, - кивнул он. - Только иначе, чем вы думаете.
     - Откуда ты знаешь, что я думаю? - ухмыльнулся  я.  -  Экстрасенс,  что
ли?
     - Если бы... - без улыбки произнес мальчишка.  -  Только  это  неважно.
Важно другое. Меня к вам послали, чтобы  передать:  она  рвется.  Запомнили?
Она рвется.
     - Ладно, - кивнул я машинально, совершенно не понимая, о чем речь. -  А
знаешь... - неожиданно выдохнул  я,  -  вот  уже  полгода,  как  меня  никто
Константином Дмитриевичем не звал. Только Антоновичем.
     - Как его? - махнул рукой вбок пацан, и, глянув туда, я увидел...
     Костя стоял в снегу, но не тонул в нем  -  казалось,  снег  расступался
возле его ног. Потому что белое  его  лицо  было  белее  всех  снегов  мира,
вместе взятых.
     - Привет, тезка... - едва двигая губами, прошелестел он, и  хотя  между
нами было не больше двух метров, мне показалось,  будто  звук  доносится  из
невообразимых, за миллионы световых лет далей.
     - П-привет... - лязгнув зубами, отозвался я. Не то чтобы мне  сделалось
страшно  -  хуже,  чем  было  еще  совсем  недавно,  видимо,  и  не  бывает,
обрадуешься  любому  страху,  если  он  заменит  скучную  безнадежность.  Но
все-таки  мурашки  пробежали  у  меня  по  спине,  и  что-то   встрепенулось
глубоко-глубоко, точно форточка где-то во мне открылась.
     - Все нормально, тезка... - медленно сказал он. -  И  что  именем  моим
назвался - правильно. Ты даже сам не знаешь, насколько  правильно.  Но  тебе
надо знать... про меня, и Ленку, и девчонок...  кто  тогда  отдал  приказ...
Кто кого спасал на самом деле... И ты узнаешь... когда-нибудь. И  вот  когда
узнаешь - не мсти, понял? Им уже взвешено и отмерено.  А  сейчас  мне  пора,
зовут меня.
     - Мне тоже пора, - сообщил рыжий мальчишка.
     - Ты хоть  скажи,  как  тебя  звать,  командир?  А  то  неловко  как-то
общаться с безымянным.
     - Вы будете смеяться, - ответил пацан, - но я тоже Костя.
     - Трое тезок на снегу...  -  прошелестел  Ковылев.  -  Картина  маслом.
Ладно, ребята, разбегаемся...
     Мне вдруг совершенно непонятно отчего стало весело.
     - Слушай, - повернулся я к младшему  из  нас,  -  а  ты  умеешь  решать
квадратные неравенства?
     Тот сморщил переносицу
     - Так себе, - минуту подумав, честно признался он. - У меня  вообще  по
алгебре был тройбан.
     - Ну, это лечится, - хмыкнул я, и хотел еще что-то добавить, но  воздух
неожиданно дрогнул, переливаясь крошечными рыжими огоньками,  дохнул  мне  в
лицо полынной горечью,  сгустившись,  выгнулся  сверху  какими-то  округлыми
сводами.
     А пространство, точно упругая,  до  предела  натянутая  пружина,  вдруг
взорвалось ломким, рассыпающимся тысячей льдинок колокольным звоном, и я  не
сразу понял, что это верещит мой  настроенный  на  мелодию  "вечерний  звон"
будильник.  И  нет  ни  окоченевших  ребятишек,  ни  обоих  моих  тезок,  ни
рассыпчатых снегов. А только дождливое утро понедельника.
     - Вот,  -  возгласил  Кузьмич,  покинув  свое  кресло,  -  настал   тот
знаменательный день, когда... Короче, сегодня - первый твой  самостоятельный
выход. Жаль, конечно, что без Гусева, он бы поднатаскал, ну да ладно,  будем
жить по принципу "здесь и сейчас". И потому  в  помощь  тебе,  -  он  сделал
паузу,  мечтательно  оглядывая  развешанные  скрипки,  -   вызвалась   Елена
Ивановна.
     - Так она ж начальство! - присвистнул  я.  -  Столичное,  да  еще  и  с
инспекцией. Или я ничего не понимаю?
     - Или, - согласился Кузьмич. -  Запомни,  Костя:  у  начальства  всегда
свои причуды. Я вон инструменты  коллекционирую,  хотя  в  жизни  смычок  не
держал, кое-кто пластмассовые самолетики клеит, а вот Елена Ивановна  решила
к тебе в подчиненные податься. Ну, ты ж не  маленький,  понимаешь:  ей  надо
свою миссию  выполнять.  Причем  не  только  бумажки  изучая,  а  еще  и  на
местности ориентируясь. В общем, сейчас она подойдет, и  вы  отправитесь.  А
пока... - он облизнул губы, - мой тебе совет: будь естественней.
     - Не понял? Это вы о чем, Аркадий Кузьмич?
     - Да ладно, не бери  в  голову...  Так,  стариковская  болтовня.  Елена
Ивановна - работник проверенный,  опытный.  Подстрахует,  если  что.  Ладно,
какая у тебя программа?
     Я раскрыл расположившуюся у меня на коленях коричневую папку.
     - Да вроде бы все уже оговорено. Сперва в контору...
     - Как ее, "Комфорт-Б"? - поинтересовался Кузьмич.
     - "Комфорт-А", -  уточнил  я,  стряхивая  невесть  как  очутившуюся  на
брюках белую ниточку. - Хотя правильнее  бы  "Комфорт-Я".  Там,  в  конторе,
идем к Генеральному и беседуем.  Мирно.  Потом  вызываем  туда  нотариуса  с
делом, чистим мозги и бумаги. Дальше  заезжаем  за  парнишкой,  вызываем  от
него машину, ну, там вещей-то и нет фактически, "Лани" вполне хватит.  Потом
на квартиру, объясняем суть событий господину Абдульминову, а дальше  уже  -
работа грузчиков. Вот, в принципе, и все. Во всяком случае, мы так  с  Женей
наметили... - я вздохнул, разглядывая тускло поблескивающие паркетины.
     - Ему, кстати, чуть лучше, - ободрил меня Кузьмич. - Буквально за  пять
минут до тебя Степа  звонил,  говорит,  непосредственной  угрозы  для  жизни
теперь нет,  так  что  длительная  программа  восстановления  и  все  такое.
Музотерапию применили. Ты, наверное, про такое и не слышал?
     - Где уж, - честно признался я. - Я вообще пока мало что слышал.
     - Все впереди, - ободряюще хмыкнул Кузьмич.  -  А  музотерапия  -  это,
дорогой мой,  средство  посильнее  скальпелей.  Когда  она  в  резонансе  со
Струной. Спустя  недельку-другую  Женю  уже  можно  навещать  будет.  Ладно,
вернемся к нашим овцам и козлищам. Ты мне сейчас нарисовал ветку  идеального
варианта. А теперь давай про овраги.  Во-первых,  все  ли  фигуры  на  своих
клетках?
     - А как же, Аркадий Кузьмич? Как вы сами заметили, я не маленький...  -
мои метр девяносто давали мне полное право на такие заявления. -  Пасюков  с
утра в офисе, я звонил. Игорек сидит в своей комнатенке. Еще вчера я  сделал
ему внушение, чтобы ни на шаг от телефона.  Господин  Абдульминов  либо  еще
спит после вчерашних шашлыков, либо мучается головной болью.  "Таракан",  во
всяком случае, ничего иного не напищал.
     - Ладно,  -  согласился  Кузьмич.  -  Поехали  дальше.  А  ежели  Федор
Иванович Пасюков не захочет с тобой беседовать? Просто не  впустит  к  себе,
мордоворотов своих вызовет. А?
     - Нет, это вряд ли... - я слегка бравировал, но именно  что  слегка.  -
Дядя Федя, судя по материалам, отнюдь не дурак и интеллигентного  посетителя
сходу гнать не станет. А дальше уже надо правильно разговор повести.
     - Только без рукомашеств, - предупредил Кузьмич. - Не забывай:  в  этом
деле ты только язык Высокой Струны,  не  более.  Надо  будет,  кинешь  мыло,
приедут Шура с Михой и все сделают изящно. Но  лучше  без  этого.  И  вообще
лучше все в один день закончить. Согласись, смотреться оно будет  эффектней.
А значит,  и  молва,  и  общественное  мнение,  и  тем  самым  облегчение  в
дальнейшей работе.
     - Угу, - кивнул я. Рекомендации  Кузьмича  как  нельзя  более  отвечали
моему настроению. Я все-таки по натуре  существо  мирное.  Хотя  при  чтении
материалов мне порой  и  хотелось  озадачить  дядю  Федю  Пасюкова  услугами
дантиста. Но будем все же интеллигентными людьми... пока это еще возможно.
     - Главное -  тщательным  образом  проверь  все  новые  документы.  Этим
зверькам лишь зацепочку дай... Только суда нам и не хватало. Тем более,  там
сидит такая  непонятливая  тетка...  Еще  годик  подождем,  потом,  если  не
исправится, будем что-то с ней решать. Ладно, это лирика.  Давай  о  физике.
Возьмете вы парнишкин багаж, погрузитесь, поедете на Вторую  Самолетную.  Ты
уверен, что не нужна дополнительная поддержка?
     - Уверен. Видел я этого Абдульминыча, грузный дядька, но хлипкий.  Вряд
ли станет особо возникать.
     - А ты помнишь, что у  хлипкого  дядьки  имеется  ствол?  -  прищурился
Кузьмич. - И отнюдь не газовый. А ты  пойдешь  туда  с  голыми  руками.  Тем
более, там и грузчики будут, и парнишка. Как бы их не  зацепило,  если  что.
Эх, я бы тебе наших дал, хоть Гену, хоть тех же Миху с Шуркой, только все  и
так в мыле бегают. Что ж ты хочешь, весна. Самый пик,  вплоть  до  июля  так
будет. Поэтому грузчиков возьмешь обычных, из "Гранта". С ними договорено?
     - И вчера говорил, и сегодня контрольный звонок делал. Все  в  порядке.
Сориентировал их на  четырнадцать  ноль-ноль.  Хотя,  думаю,  у  Игорька  мы
раньше будем.
     - Человек,  знаешь,   предполагает...   -   Кузьмич   задумчиво   потер
переносицу.  -  Насчет   Абдульминова...   Тоже,   знаешь,   постарайся   по
возможности мирно. В конце концов, он в этой истории  меньше  всех  виноват.
Денюжку-то для него получил?
     Я молча кивнул на дипломат.
     - Сколько он в итоге теряет?
     Мне и прикидывать незачем было - все уже давно сосчитано.
     - Фактически, двадцать тонн  зелеными.  По  договору-то  вообще  чепуха
проходит,  пятнадцать  тысяч  опилок.  Их  он  и   получит...   Ну   ничего,
дяденька-то отнюдь не бедный,  уж  как-нибудь  перетопчется,  без  крыши  не
останется.
     - Ну,  с  "крышей"-то  мы  ему  поможем,  -  многозначительно  протянул
Кузьмич. - Ладно, будем  считать  -  ты  готов.  А  вот  и  наша  прекрасная
половина! - расцвел он свежеотмороженной розой.
     В кабинет с деловитым видом вошла Елена Ивановна. Все в том же  строгом
костюмчике, сухая, собранная.
     - Привет, мужики! Что, наболтались? Тогда пошли! - бросила она на  меня
холодный взгляд. - Время, как я понимаю, не терпит.
     - Ну, ради  таких  красавиц  время  можно  и  притормозить,  -  светски
улыбнулся Кузьмич.
     - Я не красавица, и вы это знаете не хуже меня,  -  отрезало  столичное
начальство.  -  Так  что  обойдемся  без  дешевых  комплиментов  и   опасных
темпоральных опытов. Пойдемте, Костя.
     С машиной все решилось  просто.  В  гараже  мы  нашли  явно  скучающего
Василия,  которого  местный   народ   чаще   звал   котом   Базилио   -   за
соответствующие усы и повадки. Как и следовало  ожидать,  Базиль  поломался,
бурча о машинах в разгоне, о намерении чего-то  там  перебрать,  а  также  о
больной пояснице. Я уж собирался пугнуть его Кузьмичом,  но  Елена  Ивановна
поступила мудрее. Подняв на толстенького шофера свои скучающие серые  глаза,
она вдруг очаровательно улыбнулась (надо же,  умеет!)  и  тоном  лисы  Алисы
проворковала:
     - Друг мой, Василий, неужели вы способны отказать даме?
     Вот уж чего-чего, а на это Базиль клюнул. Еще  бы,  о  его  похождениях
анекдоты на базе ходили. Толстенький, усатенький, резвый точно капля  ртути,
он пользовался у прекрасного пола  завидным  успехом.  Но  и  падок  был  на
женскую лесть.
     Вот  и  сейчас  в  недрах  гаража  неожиданно  отыскался  отлаженный  и
заправленный "Гепард", а кот Базилио вызвался лично нас транспортировать.  В
знак благодарности Елена Ивановна позволила ему приложиться к своей  бледной
ручке - и тут же круто обломала:
     - Спасибо, Василий. Вы благородны, и даже излишне. Я прекрасно  знакома
с этой моделью, права у меня есть, опыт вождения не хуже  чем  у  прочих.  И
потому не будем отвлекать вас  от  переборки  карбюратора...  Пошли,  Костя,
время не терпит.
     - Ничего, что я его прогнала? - улыбнулась она, уже выводя "Гепард"  из
ворот Базы. - Но он такой нудный, и слишком откровенно  воздыхает.  А  я  не
люблю прельщать ложными надеждами...
     - Да нет, все путем, - механически отозвался я, глядя на ее  тонкие,  в
синих жилках проступающих вен руки. - Только он  водитель  классный.  А  вы,
Елена Ивановна, давно машину водите?
     - Угу. То есть давно, - она коротко рассмеялась. - Слушай, а зачем  так
официально - на "вы" и с отчеством?  Неужели  нельзя  просто  называть  меня
Лена? Честное слово, я не обижусь, а совсем даже наоборот.
     - Принято, - слегка недоуменно кивнул я.  С  одной  стороны,  это  было
естественным - молодая женщина, не выносит официального  обращения.  Правда,
несколько настораживала скорость, с какой она выскочила  из  начальственного
образа. Не говоря уж о том, зачем ей вообще все  это  надо  -  таскаться  со
мной на пустяковые - в ее масштабе - задания, тратить  время,  вместо  того,
чтобы...
     А чтобы что? Зачем ее вообще занесло в  здешнюю  провинциальную  глушь?
Проверка? Неужели сейчас, на краю века, это делается столь топорно - "к  нам
едет ревизор"? Настоящая проверка  -  это  не  отходя  от  монитора.  Так  я
полагал и в прежней своей жизни, так меня учили и здесь.
     - Но тогда и я уже  пускай  буду  не  Антонычем,  а  просто  Костей,  -
добавил я.
     - Принято, - охотно отозвалась Елена  Ивановна,  вернее,  уже  Лена.  -
Кстати, расскажи о нашем текущем деле. Ты можешь смеяться, но  я  совершенно
не в курсе. Просто захотелось посмотреть на вашу жизнь изнутри, вот  Аркадий
и предложил с тобой съездить. А почему, собственно, и не  провести  время  в
обществе обаятельного мужчины?
     Гм... А почему, собственно, "гм"? Она молодая женщина, я вроде тоже  не
урод. Возможно, все объясняется этим? Видела бы она меня  полгода  назад,  в
бомжовом облике... Да, но каков Кузьмич! "Аркадий  предложил"...  А  мне-то,
наивному, показалось, что он  тоже  слегка  ошарашен  намерениями  столичной
гостьи. Да и вообще, если я хоть  что-то  способен  читать  по  его  сияющей
лысине, он не в  восторге  от  этого  визита.  Оно  понятно,  кому  нравится
проверка свыше? Даже в нашей, столь  напоминающей  большую  семью  "Струне",
где всему есть место - и доброму слову, и веселым посиделкам  с  гитарой,  и
подвалам следственной части...
     Интересно, а вот эта сидящая слева молодая особа  когда-нибудь  видела,
как  бамбуковой  палкой  превращают  спину  в  лохмотья?   Как   перекрывают
дыхательную трубку в  противогазе?  Впрочем,  зачем  теперь  об  этом?  Май,
тепло, дождь перестал, солнышко нет-нет  да  и  высунет  в  разрывы  облаков
хитрую мордочку...
     - Да что говорить, Лена, обычная история. Жил-был в городе Мухинске,  в
трехкомнатной квартире мальчик Игорек, были у него мама с  папой.  Пять  лет
назад родители поехали навестить бабушку, мамину маму, жившую в  области,  в
деревне Таракановка.  В  электричке  компания  пьяных  недочеловеков  начала
приставать к  маме,  папа  ввязался  в  драку.  Итог  -  зарезали  обоих.  У
несчастной бабушки, естественно, инфаркт, третий, который она  не  пережила.
Близких родственников у Игорька не  было,  так  что  мальчишку  отправили  в
детский дом. Квартира,  естественно,  была  опечатана  и  дожидалась  своего
законного владельца. Недавно  Игорю  исполнилось  16  лет,  из  детдома  его
выпустили, устроили в электромеханическое училище. Но...
     - Ох, как я это понимаю... - вздохнула Лена. - И что, своей  жилплощади
мальчик так и не увидел?
     - Ну, примерно, -  мрачно  усмехнулся  я.  -  Почти  неделю  прожил.  В
течение этой недели его убеждали продать квартиру. Серьезные люди  убеждали,
участкового с собой водили. Грозили в случае непокорства  на  зону  загнать,
навесив на него всякие  нераскрытые  дела.  Деньгами  соблазняли,  огромными
деньгами - пятнадцать тонн опилок. Коньяком  угощали...  В  общем,  сломался
парнишка. Лопух, да и что ты хочешь, из детдома, жизни  не  нюхал.  Выселили
его в глухую берлогу, в комнатенку в коммуналке. Оформили  мгновенно,  фирма
"Комфорт-А" свое  дело  знает.  Разумеется,  есть  и  формальные  нарушения.
Согласие органов опеки имеется, но визу поставила  баба,  не  имеющая  права
подписи. С ней чуть попозже надо  будет  разобраться.  Метраж  в  результате
сделки купли-продажи уменьшился, а  парень  еще  несовершеннолетний.  Только
вот Мухинск - не Столица. Секретарь суда -  дядя  жены  господина  Пасюкова,
гендиректора "Комфорт-А". Так  что  и  адвокату,  буде  таковой  нашелся  б,
пришлось бы  нелегко.  Только  вот  откуда?  Парень  о  своих  правах  и  не
догадывается, понимает, что обжулили, но что он может? И родных нет...
     - А как  сигнал  пришел  к  нам?  -  поинтересовалась  Лена,  аккуратно
объезжая расположившуюся посередине дороги исполинскую лужу.
     - К счастью, Игорек сообразил поплакаться о своих горестях  в  училище.
А тамошняя  завуч  -  наш  информатор.  Наблюдатель  194/713.  Ну  а  дальше
стандартная процедура, ускоренная  проверка  фактов...  Короче,  в  квартире
сейчас  проживает  некто  Абдульминов  Марат  Николаевич,   предприниматель,
занимается  оптовыми  поставками  чая  и  кофе...  Заплатил  он   "Комфорту"
двадцать две тонны  зеленых,  договор  же  официальный  оформлен  на  те  же
пятнадцать опилочных тысяч.
     - Короче, будет Абдульминову кофе  с  какавой,  -  задумчиво  протянула
Лена. - В Столице такие дела вести сложнее,  -  помолчав,  добавила  она.  -
Крючкотворов, знаешь... Что грязи.
     - Да что Абдульминов? - махнул я рукой. - Он тут меньше всех,  по  сути
дела, виноват. То есть виноват, конечно, знал,  что  квартира  паленая,  что
пацан... Но Пасюков - вот это гнусь помасштабнее. Вот кого  нужно  в  первую
очередь лечить... И участковый. Ну, этим, Кузьмич сказал, лично займется.
     - Ох  уж  эти  хирурги,  все  бы  вам  резать,  -  улыбнулась  Лена.  -
Понимаешь, Костя, в таких делах важна не только конкретика -  мальчик  этот,
Игорек,  Пасюков,  Абдульминов...  Ну  не  Пасюков  будет,  а   какой-нибудь
Крысюков, все равно от перемены мест слагаемых... И  случаев  таких  десятки
тысяч, а мы способны  реагировать  лишь  на  жалкие  проценты  -  мало  нас,
Костя... И потому гораздо важнее  породить  резонанс.  Люди  должны  бояться
покупать такие квартиры. Абдульминов  у  нас  обделается  со  страху,  будет
плакаться о своих горестях, поползет  инфа...  накладываясь  на  аналогичную
инфу с других мест. Потому главная наша цель - конечный пользователь.
     - Да, мне уже Кузьмич внушал нечто подобное, - вздохнул я. -  И  я  все
понимаю, резонанс, просчет отдаленных последствий,  искусство  комбинаций...
Но что же все-таки с Пасюковыми делать?
     - Кровожадный ты, Костя, - мелко ощерилась Лена,  приоткрыв  два  рядка
желтых (уж не прокуренных ли?) зубов. - С Пасюковыми  само  все  образуется,
когда Абдульминовы не станут пользоваться их  услугами.  Ибо  стра-а-шно,  -
протянула она мечтательно. -  Тогда  им  останется  или  заниматься  честной
деятельностью, или сворачивать коммерцию.  Так,  ладно,  въезжаем  в  город.
Говори, куда рулить?
     - Пока прямо, по аллее Михайлова, потом свернем  налево,  на  Огородный
проезд... - я покосился на белый клипс,  украшавший  Ленино  ухо.  По-моему,
эти клипсы ее лишь уродуют. Как и серовато-синий, "для деловых  мероприятий"
костюмчик. Тем более что ноги у  нее,  как  я  успел  заметить,  очень  даже
ничего.  Как  говорил  мой  покойный  тезка  Ковылев,  "вполне  боеспособные
ноги"...
     Разумеется, господин  Пасюков  изволил  нас  принять.  Альтернативы  не
было - мы  с  Леной  прошли  мимо  обалдевшей  от  подобной  наглости  рыжей
секретарши и запросто вломились в кабинет.
     Федор Иванович пил  чай,  не  отрываясь  от  просмотра  бумаг,  да  еще
умудряясь говорить сразу по двум телефонам. Даст указание  -  и  откусит  от
полуобгрызенного бутерброда с ветчиной, выслушает другую трубку, кивнет -  и
запьет темным, дымящимся чаем, не  выпуская  из  пальцев  ручку  серебряного
подстаканника. Да и  пузатый  заварочный  чайничек,  обретавшийся  рядом  на
изящном подносе, тоже отнюдь не на барахолке был куплен.  Похоже,  компонент
коллекционного сервиза.
     Кабинет бил в глаза показной роскошью. Стены, оформленные под белый,  с
розовыми  прожилками  мрамор  (я  непроизвольно   поморщился),   картины   в
золоченных рамах, изображающие мирные сельские пейзажи, персидский ковер  на
полу... Оно и понятно - клиент должен  проникнуться  солидностью  фирмы,  ее
древними,   восходящими   к    позапрошлому    веку    традициями,    тонким
аристократизмом руководителя... И если не знать, что до Великой Смуты  Федор
Иванович трудился официантом в третьеразрядном ресторанчике -  можно  совсем
уж уверовать в содержимое рекламных проспектов...
     Впрочем, особо изучать обстановку нам было некогда.  Секретарша,  ясное
дело, вызовет местных  секьюрити,  и  потому  оставалось  лишь  за  ничтожно
короткий отрезок времени убедить Пасюкова, что это  зря,  что  разговор  тут
будет, и очень даже приватный.
     - Ну что ж, - хмыкнул я, разглядывая сразу  насторожившегося  босса,  -
для  начала  здравствуйте,  Федор  Иванович.  Спешу   сообщить   -   у   вас
неприятности. Но  вызывать  охрану  не  стоит,  иначе  простые  неприятности
превратятся в трагический катаклизм...
     - Короче, Федя, не дергайся, а то огребешь  подляну,  -  тихим  голосом
поддержала меня напарница, после чего сделала легкое, чем-то смахивающее  на
бальный пируэт движение, тускло сверкнуло что-то в тонких ее пальчиках  -  и
перерезанные телефонные провода обвисли дохлыми ужами.
     - Вы... Вы кто? - прохрипел пытающийся  вылезти  из-за  стола  Пасюков.
Плотное  лицо  его  пошло  багровыми  пятнами,  седеющий  ежик   воинственно
вздыбился. - Да вы понимаете, щенки, на кого хвост подняли?
     - А как же? - я изобразил веселое  удивление.  -  На  Федора  Ивановича
Пасюкова, генерального директора  фирмы  "Комфорт-А",  серьезного  человека,
недоплатившего за прошлый год сто пятьдесят  зеленых  тон  налогу,  имеющего
крышу у Бомбардира, примерного семьянина,  равно  как  и  большого  любителя
стриптиз-шоу, причем на пару с уважаемым нашим мэром, и прочая, прочая...
     Обитая черной кожей  дверь  кабинета  с  грохотом  распахнулась,  и  на
пороге появились двое бритых крепышей с телескопическими дубинками и  самыми
серьезными намерениями наперевес. За их спинами маячила секретарша.
     - Шеф, с которыми  разбираться?  -  сходу  выпалил  тот,  что  гляделся
помоложе, с жесткой щеточкой усов над оттопыренной губой.
     - Свободны, ребята, - вяло махнул рукой Пасюков. - Ошибочка вышла.
     - Да, и бутербродов принесите! - внесла свою лепту  Елена.  -  И  чаек,
само собой. Озадачьте эту вон рыжую.
     Остолбенев от подобной наглости, секьюрити вывалились в  предбанник,  а
Федор Иванович, глотнув ненароком остывшего чая, захлебнулся, заперхал...
     Лена, тут же зайдя с тылу, принялась  участливо  хлопать  директора  по
спине. И похоже, тонко выбирала места - взвыв от  боли,  Пасюков  неожиданно
спокойным тоном произнес:
     - Ну ладно, ребята, давайте к делу? Вас Горелый, что ли, прислал?
     - Гляди, не понимает! - хохотнула Лена. - Он нас за бандитов принял!
     - А  мы  не  бандиты,  Федор  Иванович,  -  улыбнулся  я  всеми  своими
пролеченными зубами. - Мы гораздо хуже. Неужто до сих пор не поняли?
     Говоря это, я вынул  из  кармана  джинсов  скрученную  кольцом  басовую
гитарную  струну,  быстренько  размотал  и  покрутил  в  воздухе   свистящей
полоской металла.
     - Знакомо? Слышали, может, от друзей, в сборнике анекдотов читали?
     - Или некрологов,  -  добавила  Лена,  все  еще  стоя  за  директорской
спиной. - Тоже бывает.
     - А сейчас мы вас примем в почетные клиенты, - я  поймал  второй  конец
тонко вибрировавшей струны и, подойдя  к  столу,  небрежно  смахнул  на  пол
угнездившиеся там папки, затем, усевшись на  очищенную  столешницу,  затянул
струну узлом вокруг  Пасюковской  шеи.  -  Фирменный  галстук  от  "Струны".
Новинка сезона!
     - Слушайте, молодой человек,  кончайте  страдать  фигней,  -  прохрипел
полузадушенный Пасюков. - Я уже понял, откуда вы. Не  пойму  лишь,  чего  от
меня-то вам надо? Я вроде детишек не ем.
     - Ладно, перейдем к делу, - я сел  в  стоявшее  возле  стола  бархатное
кресло и щелкнул замками дипломата. - Итак, три недели  назад  ваша  контора
осуществила  сделки  по  договору  334/5   с   господином   Ганиным   Игорем
Михайловичем  и  по  договору  334/6  с  господином  Абдульминовым   Маратом
Николаевичем. Короче говоря, кинули парнишку шестнадцатилетнего,  провернули
вкусное дельце... вегетарианец вы наш... Только  вот  забыли  одну  малость.
Существует этакий, знаете ли, фондик  защиты.  То  есть  мы.  Неужели  сочли
информацию  трепом?  Зря,  батенька.  Серьезные  люди  все  учитывают.   Или
полагали, это не наша компетенция? Тоже несолидно. Мальчику еще два года  до
совершеннолетия, опять же детдомовский, а такие у нас на особом  контроле...
Ну-с, что будем делать, Федор Иванович?
     Пасюков, набычившись, уставился на меня. Похоже, он  хотел  изъясниться
крепко и по-мужски, но не решался в присутствии Лены. Надо  же,  этот  боров
не лишен остатков галантности...
     - Все было по закону, можете проверять. Согласие,  заверенное  подписью
прежнего  владельца,  имеется  и  заверено  нотариально...  Органы  опеки  и
попечительства дали визу, метраж новой  площади  соответствует  нормам,  так
что все по закону.
     - Ты чего пургу гонишь,  Иваныч?  -  сурово  протянула  Лена  и  слегка
дернула его за новинку сезона. - Во-первых, какой, на хрен,  закон?  Тут  не
закон, тут понятия рулят. Костя, объясни этому тупому...
     - Вот, господин Пасюков, полюбуйтесь, - я вытащил  из  дипломата  пачку
фотографий  и,  словно  карточную  колоду,  раскинул  их   перед   ошалевшим
директором. - Посмотрите на этих людей. Видите,  какие  солидные,  уважаемые
господа... или, вернее, товарищи... Ни одного из них, к счастью, нет  уже  в
мире сем. Умерли они по-разному, но причина общая - товарищи не поняли,  что
означает предупреждение "Струны". Вот этот, - указал я  пальцем  на  худого,
остроносого блондина, - никак не понимал,  что  детям  ширево  продавать  не
стоит.  Его  нашли  с  отрезанной  головой.   Надо   аккуратнее   переходить
трамвайные пути. Вон тот, - мой палец уперся в представительного  дядечку  с
пузиком, - никак не понимал, чем порнография отличается от  эротики.  И  еще
он не понимал, что наша контора - это не компашка чокнутых рэкетиров.  Чисто
случайно у него в квартире взорвалась газовая плита...
     - Долго по полю бантик летал, - радостно улыбаясь, сообщила Лена.
     - Угу, - кивнул я.  -  А  вот  этот  любил  развлекаться.  Почему-то  с
мальчиками. Странно, не правда ли?  Причем  должность  областного  прокурора
казалась ему хорошим щитом. Что тоже весьма странно. Да  он  и  умер  как-то
непонятно, Федор Иванович. Совершенно необъяснимым образом оказался  висящим
на дереве за вывернутые шаловливые ручонки. Ноги его не доставали  до  земли
всего каких-то пяти сантиметров,  и  был  он  почему-то  без  штанов.  Волею
судьбы там оказалась стая бродячих собак, обиженных на  все  человечество  и
лично на  товарища  Гульченко.  Собаки  в  таких  случаях  почему-то  всегда
начинают с гениталий... Вот, полюбуйтесь,  групповой  портрет  в  интерьере,
Гульченко и друзья  человека...  -  Я  выудил  из  дипломата  омерзительного
содержания фотку и поводил ею перед глазами Пасюкова. - И  знаете,  что  еще
интересно? Каждому из означенных товарищей в свое время было надето  на  шею
то самое, что сейчас украшает вас. Басовая струна "ми"  большой  октавы.  На
гитаре случаем не играете, Федор Иванович?
     - Ну и чего же вы хотите? - уныло осведомился генеральный.
     - Да все элементарно, Иваныч, - похлопал я его по плечу.  -  Мы  же  не
монстры, мы тебе яйца резать не будем. Пока.
     - Просто все вертается взад, - улыбнулась Лена.
     - Угу,  -  подтвердил  я.  -   Оба   договора   расторгаются,   мальчик
возвращается в свою квартиру, Абдульминов уж как-нибудь  сам  порешает  свой
жилищный вопрос...
     - А как же деньги? - сходу ухватил быка за рога Пасюков.
     - А что деньги? - я демонстративно поджал губы. -  Деньги  -  это  зло,
они губят людей. О деньгах речи  не  идет.  Никто  ничего  никому  не  будет
платить, запомнили? Просто все документы  по  обоим  договорам  изымаются  и
уничтожаются,  в  то  время  как  нотариус  Пончикова  чистит  свои  записи,
уподобляясь в этом жилищному комитету и БТИ. Не было никаких 334/5 и  334/6,
никто не платил вам никаких денег, в вашем фонде  даже  остается  комната  в
коммуналке на Ударников, 13.
     - А  если  Абдульминов  обжалует  в  суде?  -  не  сдавался   настырный
Иваныч. - У него наверняка имеются копии всех документов.
     Лена  коротко  прыснула  -  и   залилась   по-жеребячьи,   совсем   как
девчушка-пятиклашка, которой на  контрольной  по  математике  попала  в  рот
смешинка...
     - Как вы думаете, похож оптовик Абдульминов на идиота?  -  отсмеявшись,
спросила она. - Да он счастлив будет, что вообще шкурой не ответил...
     - Вам, наверное,  кажется,  что  все  вам  сойдет  с  рук...  -  мрачно
выдохнул Пасюков. - Замочили пару отморозков - и  думаете,  что  крутые.  Да
вас просто серьезные люди еще не просчитали, а как просчитают  -  вашими  же
кишками и накормят. Эх, молодежь...
     - Ну, это уже лирика, - холодно  заметил  я.  -  А  пока  что  займемся
физикой. Приготовьте все документы по  Ганину  и  Абдульминову  и  вызывайте
вашего нотариуса мадам Пончикову. Мы все  вместе,  дружно,  посмотрим  в  ее
честные карие глаза. И научим четырем действиям арифметики.
     - Особенно вычитанию и делению... - мечтательно промурлыкала Лена.
     Парнишка  распахнул  дверь  после  первого  же  звонка.  Вид  он   имел
встрепанный  и  суетливый.  События  последних  дней  и  чудом   открывшиеся
перспективы явно ударили его пыльным мешком. Не то по голове, не то по  иной
части тела.
     - Здрасте! -  растерянно  пробасил  он  и  тут  же  дал  петуха.  -  Вы
проходите, проходите.
     - Здравствуй,  Игорек,  -  хлопнул  я  его  по   плечу   и   миролюбиво
улыбнулся. - Вот, познакомься с дамой.
     Лена  предостерегающе  зыркнула  на  меня  -  не  дай  Бог   представлю
Ивановной...
     - Лена, - протянула она жилистую руку с коротко  остриженными  ногтями.
Не то для поцелуя, не  то  для  пожатия.  Игорь  тоже  сходу  не  сообразил,
заметался глазами, потом  все  же  осторожно,  боясь  побеспокоить,  стиснул
дамскую длань. Не понимал, бедный, что  женщины  "Струны",  особенно  такие,
как Лена, шутя способны раздавить его хилую подростковую лапку.
     - Ну что, котяра,  вещи  упаковал?  -  спросил  я,  когда,  пробравшись
узким, заставленным неопределенного вида коробками коридором,  мы  очутились
в комнате.
     Да, господин Пасюков и впрямь расстарался. Целых десять метров. Окно  с
видом на помойку, драные, невесть когда наклеенные обои, в  одном  углу  они
оторвались вконец, и видны древние  газеты.  "Выше  знамя  соцсоревнования".
Да... Обстановка мало сказать что спартанская - вообще  никакая.  Кровать  с
продавленной сеткой, пара расшатанных табуреток (уж  не  с  помойки  ли  под
окном?), тумбочка с инвентарным номером "0064", скорее  всего,  интернатское
наследство.
     - Ага,  -  парнишка  кивнул  на  две  объемистые   картонные   коробки,
сдвинутые в дальний угол. - Вы  присаживайтесь,  -  он  указал  взглядом  на
табуретки.
     - Ты полагаешь, что на  этом  можно  сидеть?  -  осведомилась  Лена  и,
небрежно пнув ногой хлипкое седалище, тут же уселась на пол. Невзирая ни  на
аккуратный свой костюм, ни на культурные традиции...  Правда,  участок  пола
интуитивно выбрала тот, что почище.
     - Я  во  всем  люблю  естественность,  -   заявила   она,   ничуть   не
смутившись. - Или хороший стул, или хороший пол.
     - Между прочим, мог  бы  и  прибарахлиться!  -  педагогическим  голосом
заметил я пацану. - Все-таки пятнадцать тон опилок на руки тебе выдали...
     - Да я не успел еще! - стоя столбом посреди комнаты, принялся  неуклюже
оправдываться Игорек. - Я вон сперва технику... - махнул он рукой в  сторону
коробок.
     - Ну и ладно, так даже меньше проблем, - заметила снизу Лена.  -  Здесь
и грузчики не понадобятся, это все  к  нам  в  машину  влезет,  а  грузчиков
вызовем уже на Агаркова.  Абдульминовское  барахло  выносить.  Там,  кстати,
много? - обратила  она  ко  мне  бледное,  оттененное  желтоватыми  локонами
завивки лицо.
     - Там прилично, - кивнул я. - Работа для троих серьезных мужиков.
     - Сам проверял?
     - Ну  зачем?  -  я  искренне  удивился.  -  С  бабушками   у   подъезда
побеседовал.
     - Бабушки - это наша преторианская гвардия, - улыбнулась Лена. -  А  ты
представляешь, сколько пищи сегодня будет для старческих ихних мозгов?
     - И какой пойдет резонанс... - кивнул я. - Ну что, звоним?
     - Вам, может, чаю? -  деликатно  предложил  Игорь.  Его  встрепанность,
по-моему, лишь усилилась. Длинный, худой  как  стебель  камыша,  треугольное
лицо сплошь в прыщах... Возрастное...  Стискивает  потные  руки,  волнуется.
Похоже, он до конца еще не верит, что все это правда, а  не  затяжной  глюк,
что скоро он вернется домой. Ведь нельзя  же  эту  берлогу  всерьез  считать
домом.
     - Но нам не до чаю, мы рвемся скорей... - промурлыкала Лена  и  плавным
движением поднялась с пола. - Давай, Костя, вызывай мужиков на  Агаркова.  И
погнали.
     Вынув из внутреннего  кармана  мыльницу,  я  пощелкал  кнопками.  Самое
забавное, ее можно было использовать и как обычный телефон.  Неограниченного
радиуса  действия.  Прочие  же  функции  -  связь  по  "Струне",   индикатор
местонахождения, оружие, аптечка - в рекламе не нуждались. Впрочем,  рекламы
и  не  могло  быть.  Внутренняя   разработка   научно-технического   отдела,
исключительно для своих. Хотя, как пояснил Женя, ничего  сверхъестественного
в мыльницах нет, энергии Струны не задействованы.
     Просто инженерный гений Кирилл Банщиков очень  любил  детей.  Вел  даже
кружок "юный техник", жил на  сто  зеленых  с  больной  старенькой  мамой...
"Струна" вышла на него совершенно случайно.  У  кружка  отобрали  помещение,
устроили там оптовый склад. Наивный и  неукротимый  Банщиков  начал  обивать
пороги, раздражал всех, кого можно и кого нельзя, дважды был бит в  подъезде
собственного дома и один раз -  в  милиции.  А  потом  кто-то  подкинул  ему
телефонный номерок. И понеслось...
     Сейчас Кирилл Александрович заведует у  нас  лабораторией,  медицинские
проблемы решились нечувствительно, а давнишние  сто  "огурцов"  кажутся  ему
кошмарным сном. "Кружком,  ясное  дело,  пришлось  пожертвовать,  -  добавил
Женя, - но согласись, у нас он приносит детям куда больше пользы..."
     Долго дозваниваться в бюро перевозок не пришлось, милый  женский  голос
пообещал пригнать транспорт с рабсилой ровно и точно.
     - Ну, пошли, что ли, - хмыкнул я, ухватывая одну из коробок.  -  Давай,
юноша, займись физическим трудом. Машина у нас возле подъезда.
     Игорь с сомнением глядел на тумбочку.
     - Да забудь ты этот хлам! - уловила его движение Лена. - Там, на  твоей
квартире, стоит весьма приличная мебель...
     - Но... - непонимающе протянул парнишка... - Ведь это же его...  Марата
Николаевича...
     - Ну, дяденька ж не буйвол, -  сверкнув  неровными  зубами,  парировала
Лена. - И тебе кое-что достанется, малыш...
     Игорь замялся, потом все-таки пробормотал:
     - Знаете, я все-таки ее возьму... Я к ней привык, она пять  лет  уже  у
меня в детдоме стояла. Я и чинил ее, когда дверца ломалась...
     - Ладно, - кивнул я. - Твоя игрушка - ты  ее  и  потащишь.  На  верхний
багажник закинем. Да... - спохватился я. -  Паспорт  давай.  Завтра  занесу,
там уже правильная прописка будет.
     - С соседями попрощаться не хочешь? - спросила Лена.
     - Да нафиг они мне... - Игорь, похоже, с  трудом  удержался,  чтобы  не
сплюнуть на неметеный пол.  -  Они  только  и  знают  ругаться,  что  музыка
громко. И наркоманом обзывают.
     - А ты ни  сном  ни  духом?  -  прищурился  я,  поудобнее  перехватывая
коробку.
     - Нет! А  что?  -  с  некоторой  паузой  сообщил  пацан,  и  пауза  эта
показалась мне подозрительной.
     - Ты, котяра, смотри... - усмехнулся я.  -  Струна  тебе  помогает,  но
Струна о тебе и помнит... Узнаю, что травкой балуешься - задницу надерем,  и
мало не покажется. Ладно, пошли. Да не суетись ты,  не  мелькай,  успеем  за
той коробкой. Дверь пока подержишь...
     А вот как быть, если господин Абдульминов откажется нас  принять,  я  и
не подумал. И Кузьмич тоже хорош, не выставил мне  соответствующую  галочку.
Но теперь, глядя на массивную железную  дверь  с  глазком,  я  проклял  свою
беспечность. Когда готовились к акции, я о таких  мелочах  и  не  вспоминал,
надеясь на  Женю.  Но  сейчас  Женя  лежал  на  больничной  койке,  уставясь
взглядом в запредельные сферы, и ничем не мог помочь, даже советом.
     Правда, рядом стояла Лена, матерая, судя по всему, волчица, но  просить
ее о помощи мне совершенно не хотелось. Ладно еще Игорька внизу оставили,  в
машине. Нечего  ему  смотреть  на  наши  разборки  с  Маратом  Николаевичем.
Педагогически вредно. Самое поганое, что минут через сорок должны  подъехать
грузчики. И что я им скажу? Кидать  мыло  на  базу?  Возможно,  и  придется,
только неохота позориться. Ладно, оставим на крайний случай.
     - Ну чего,  Костя?  Побеспокоим  дяденьку?  -  вопросительно  взглянула
Лена.
     - Слушай, я даже не знаю...  А  ну  как  пошлет  он  нас?  Дверь-то  не
выбить,  тут  базука  нужна.  Эх,   не   догадался   я   милицейскую   форму
прихватить...
     - Зачем?  -  удивилась  Лена.  -  Господи,  Костя,  ну  это  же  просто
делается. Например, так. Смотри!
     Двумя легкими касаниями она поправила  прическу,  провела  ладонями  по
лицу - и как-то неуловимо  преобразилась.  Нет,  никуда  не  исчезли  острые
скулы, не выправились мелкие неровные зубки, не удлинился  разрез  глаз.  Но
Лена вдруг похорошела, даже  помолодела  вроде  и  в  тот  же  миг  сама  же
растрепала собственную прическу, после чего надавила на кнопку звонка.
     Несколько секунд  ничего  не  происходило,  потом  послышались  тяжелые
шаги.
     - Кто? - не открывая двери, поинтересовался мрачный баритон.
     - Вы меня извините, - не  своим  голосом  залепетала  Лена.  -  Я  ваша
соседка. Вы понимаете у меня на кухне дверь заклинило, а муж  на  работе,  а
там молоко убегает... Мы замок  туда  поставили,  когда  у  соседей  свадьба
была, они к нам через черную лестницу...
     Продолжать историю не пришлось.
     Раздался скрежет проворачиваемых запоров и дверь слегка приоткрылась.
     Дальше все было  быстро.  Мне  не  пришлось  даже  дернутся,  Лена  все
сделала в одиночку. Сильным рывком выдернула хозяина за порог  -  и  тут  же
втянула обратно, но сама уже находясь внутри.
     Я скользнул следом,  аккуратно  закрыв  дверь  и  с  интересом  оглядел
Абдульминова.  Тот  был   облачен   в   роскошный   халат,   с   грациозными
дальневосточными драконами. Судя по всему, Марат Николаевич  совсем  недавно
принимал ванну.
     Сейчас  он  стоял,  прижатый  к  стене,  боясь  пошевелиться.   Причина
понятная - правая рука  Лены,  скользнув  под  халат,  сжимала  главные  его
достоинства.  Несильно  сжимала,  но  вполне  достаточно  для  приведения  к
нужному знаменателю.
     - Ну что, Абдульминов, будешь себя хорошо  вести?  -  сухо  спросил  я,
разглядывая массивного, почти моих  габаритов  мужчину.  А  брюшко  у  него,
кстати, куда основательнее... Пиво, небось, гиподинамия...
     - А... у... ну да... - выдавил Марат Николаевич пересохшими губами.
     - Вот и славненько, - заметил я. - Ну, что же мы в  коридоре  топчемся?
Пойдем в комнату, поговорим. Разговор у нас намечается интересный...
     Уже в комнате Абдульминов, усаженный в огромное, почти как у  Кузьмича,
кожаное кресло, угрюмо протянул:
     - Я... Ребят вы что хотите, вообще?
     Елена Ивановна суховато улыбнулась.
     - Сейчас поймешь, Марат.
     - Это с жилищем твоим новообретенным связано, - добавил я. -  Документы
на квартиру, пожалуйста.
     Абдульминов  попытался  выбраться  из  кресла,  но  легким  тычком  был
отправлен обратно.
     - Не суетись, - пояснила Лена, - тебе двигаться  вредно.  Просто  скажи
где.
     Секунду он соображал.
     - Вон, в столе, в тумбе нижний ящик, там синяя папка...
     - Очень хорошо, - откликнулся я, извлекая добычу. -  Скажи  им  "Адью",
больше ты их не увидишь... равно как и квартиры. Не дергайся,  не  дергайся,
у нас мало времени. Через полчаса грузчики приедут, барахлишко твое  вынесут
и доставят, куда сам скажешь.
     - Какого хрена? - пискнул Абдульминов.
     - Грубо, Марат, грубо, - печально  прокомментировал  я,  вытаскивая  из
кармана свернутую струну. - Тем более при даме. А суть, дорогой мой, в  том,
что   ты   здесь   больше   не   живешь.   Договор   купли-продажи   признан
недействительным и аннулирован. Ибо осуществлен  был  с  нарушением  закона.
Вот, - помахал я перед его носом объемистой пачкой бумаг. - Тут и  документы
от риэлтера, и заверенное объяснение нотариуса, и все твои расписки.
     - Да вы чего, ребята,  стебетесь?  -  вскинулся  Марат.  -  Какого  еще
лешего? Да вы-то кто, какое у вас право?
     - О правах заговорили... - лукаво  протянула  Лена.  -  Кость,  объясни
ему, убогому.
     - А вот по какому, - помахал я перед его носом кончиком  струны.  -  Ты
знаешь, что это такое?
     Абдульминов хмуро молчал.
     - Так вот, ты хочешь посмотреть  корочки?  Ну  ладно,  взгляни.  Может,
наведет тебя на какие-нибудь разумные мысли.
     Сунув Марату под нос  развернутое  удостоверение,  я  несколько  секунд
любовался недоуменным выражением его лица.
     - Да... Непонятно? При чем тут какой-то  зачуханный  Фонд  защиты  прав
несовершеннолетних? Ты прав, Марат, все на самом деле  куда  интереснее,  но
ты же хотел официальности? А насчет защиты прав - так оно  все  и  есть.  Ты
купил  квартиру,  принадлежавшую  мальчику,  только-только  вернувшемуся  из
детского дома. Согласно закону, мальчик не  вправе  еще  совершать  подобные
сделки,  он  не  достиг  возраста  полной  гражданской  зрелости,  и  потому
продажей могли заниматься только родители или  заменяющие  их  лица.  Да,  я
знаю,  что  за  двести  "огурцов"  мадам  Артюхова  из  департамента   опеки
подмахнула  соответствующие  бумажки.  Уравняв,  кстати,   одним   росчерком
трехкомнатную квартиру и конурку в коммуналке. Тем  самым  жилищные  условия
подростка были явно ухудшены. Не стыдно?
     Судя по бешеным  глазам  Марата,  кипевшее  в  его  потрясенных  мозгах
чувство ничего общего со стыдом не имело. Пожалуй, будь я один, не  обошлось
бы без криков и рук.  Но  Лена,  похоже,  внушала  ему  непреодолимый  ужас.
Ручаюсь, таких женщин он до сих пор не встречал.
     - Да я что, знал, что ли? - хмуро пробормотал он, глядя в пол.
     - А вот теперь имеет место  явная  ложь,  -  с  удовольствием  заметила
Лена. - Ты прекрасно знал, Абдульминов, кто здесь прописан,  ты  его  видел,
когда  вы  пятнадцатого  апреля  в  двадцать   ноль-ноль,   в   компании   с
представителем фирмы  "Комфорт-А"  и  с  участковым  уполномоченным  явились
осматривать площадь. Напугали ребенка до полусмерти...
     - Нашли  ребенка,  блин,  -  чуть  не  сплюнул   на   роскошный   ковер
Абдульминов. - Повыше меня будет...
     - Ребенок он, ребенок, -  пренебрежительно  отмахнулась  Лена.  -  Ноги
длинные, мозги короткие...
     - "Струна" сама определяет, кто ребенок, а кто нет, - добавил я,  играя
зажатой  меж  пальцев  стальной  нитью.  "Си"  малой   октавы.   Расчерчивая
крест-накрест  застоявшийся   воздух,   я   дал   возможность   Абдульминову
насладиться тонким,  похожим  на  птичий  свистом.  Между  прочим,  страшное
оружие. Шоссе, Женя, взвод спецназа... Даже и без энергий Струны -  хлестким
ударом можно рассечь мясо до кости. А уж сонную артерию  -  это  вообще  как
два пальца об асфальт...
     - В общем, нам  некогда  чистить  тебе  черепушку...  -  мне  понемногу
надоедал весь  этот  спектакль.  И  даже  жалко  становилось  самодовольного
торговца, с которого так легко оказалось сбить спесь. - Я думаю,  ты  о  нас
слышал. И наверняка знаешь, что с нами лучше не спорить.
     - На дешевые понты берете, - облизнул  он  сухие  губы.  -  Этак  любой
фраер из подворотни за Шварцнегера сработает.
     - Ой, плохо, Абдульминов, ой плохо! - присвистнула  от  такой  наглости
Лена. - Наказывать, однако, надо. Кость, дай-ка  мне  инструмент  и  подержи
дядю.
     Приняв у меня тонкую струну, Лена  быстренько  освободила  Абдульминова
от халата. Я же, встав позади кресла, пресекал всяческое трепыхание.
     - Ну что за мужик, - ругалась  меж  тем  Лена.  -  Носить  трусы  такой
пошлой расцветки... Никакой культуры, блин.
     Невесть откуда она извлекла маленькие ножнички и,  вжикнув,  перерезала
резинку. Господин Абдульминов остался в чем есть. То есть, собственно, ни  в
чем.
     Лена деловито, будто ей приходилось делать  это  десятки  раз  на  дню,
захлестнула струну вокруг гениталий, держа ее за кончики.
     - Ну вот, Марат Николаевич, ты зачислен в наши  клиенты.  Детей  ты  не
любишь, как показало следствие, значит, они тебе в дальнейшем и  ни  к  чему
будут...
     - А... Сука, мля... -  захрипел,  захлебываясь  пеной,  Абдульминов,  с
ужасом глядя на врезающийся в плоть металл.
     - Ругаешься...   Нехорошими   словами    ругаешься,    -    бесстрастно
прокомментировала Лена, не ослабляя нажима. - Это наказуемо.
     - Не буду... - взвыл Марат, тяжело дыша. На  лбу  его  мелкими  каплями
выступил пот. - Я больше не буду...
     - Золотые слова, - усмехнулась Лена. -  Начинаешь  понимать...  Слушай,
Кость, а может, пожалеем его  на  первый  раз?  -  обернулась  она  ко  мне,
старательно пытаясь скрыть в голосе искорки смеха.
     - Хех... - глубокомысленно кашлянул я.  Понемногу  к  горлу  подступала
тошнота. Нет, слаб я все же, не готов еще к таким мероприятиям.  -  Учитывая
искреннее раскаяние клиента... Ты ведь раскаялся, Абдульминов?  -  участливо
спросил я жертву.
     - Да! Да! Да! - энергично затряс челюстью Марат.
     - Ну вот и славненько,  -  с  искренней  радостью  сказал  я.  -  Лена,
освободи товарища от ненужного уже устройства.
     Бедняга оптовик в ужасе окаменел, неправильно истолковав мои  слова.  И
облегченно выдохнул, когда Лена сняла с его  хозяйства  струну  и  принялась
аккуратно сматывать ее.
     - Вот, Марат Николаевич, делай выводы. С нашим  оглодом  габузиться  не
сростно. А чтобы  избавить  тебя  от  лишних  телодвижений...  Сейчас,  если
хочешь, мы позвоним твоей крыше, Альберту, и ты можешь  совершенно  свободно
высказать все свои эмоции и пожелания.  А  потом  я  возьму  трубу  и  скажу
Альбертику пару слов. После чего крыша у тебя уедет, и придется  подыскивать
другую. Ну что, звоним? - лукаво спросил я, вынимая мыльницу.
     Абдульминов обреченно завертел головой.
     - Ладно, этот пункт проехали. Теперь переходим к приятной  части.  Вот,
распишитесь в получении, гражданин!
     Я вынул из дипломата перетянутую резинкой толстую пачку купюр.
     - Вот, пересчитай. Пятнадцать тонн опилок, указанная в договоре  сумма.
Мы работаем честно.  Договор  расторгается,  оплаченная  сумма  возвращается
покупателю. Можно было бы, конечно,  за  вычетом  налога,  но  не  будем  уж
мелочиться.
     - Вы что, ребята? - печально произнес  Абдульминов.  -  Я  же  двадцать
тонн зелени за эту квартиру платил. Издеваетесь, да?
     - Какие десять копеек? Ничего не знаем! - строго произнесла Лена.. -  В
договоре четко и ясно указано.  Пятнадцать  тысяч  рублей.  А  о  чем  вы  с
Пасюковым сверху договаривались, нас не колышет. Разбирайтесь между собой.
     - Ну что, будем расписываться? -  мрачно  спросил  я,  крутя  платежкой
перед испуганной мордой клиента. -  Или  жертвуешь  опилки  на  защиту  прав
несовершеннолетних? - я улыбнулся как можно лучезарнее.
     Марат молча принял у меня ручку и чиркнул загогулину.  После  чего,  не
пересчитывая, швырнул пачку на стол.
     - Правильно... Они, может быть, деньги скромные, но ведь  тоже  зря  не
валяются, - участливо заметила Лена. - А насчет несовершеннолетних  подумай,
Абдульминов, хорошенько подумай. Не дай тебе Бог еще кого-нибудь  обидеть...
Ты же теперь  наш  клиент,  ты  теперь  на  контроле...  Насчет  ежемесячных
взносов тебя известят, - как бы между делом  пробормотала  она,  разглядывая
узор на обоях.
     - Чего? - сейчас же вскинулся Марат. - Каких таких взносов?
     - Ну ты же теперь клиент, -  устало,  точно  тупому  ребенку,  пояснила
Лена. - А клиенты вносят взносы. На благородное дело,  на  защиту  детей  от
всяческой мрази. Ты не пугайся раньше времени, там совсем  не  те  проценты,
которых надо бояться. Ты Альберту больше платишь. Зато совесть чиста  будет.
Но запомни, платить надо аккуратно.  Это  тебе  не  сотовая  связь.  Зато  и
качество обслуживания на уровне, - усмехнулась она.
     Я стоял, опершись о спинку  кресла.  Такой  поворот  событий  удивил  и
меня. О взносах ни Кузьмич, ни Женя не предупреждали. Впрочем, само по  себе
логично. Деньги "Струны", не из воздуха же берутся.  Наверное,  Женя  просто
не  хотел  раньше  времени   шокировать   новичка.   А   Кузьмич,   учитывая
изменившийся расклад, передоверил деликатную миссию опытному  товарищу...  А
может,  это  вообще  настолько  очевидно,  что  меня  всего-навсего   забыли
просветить?
     - Вот тебе, кстати, визитка, - точно бумажного голубя, кинула ему  Лена
бирюзовый прямоугольник. -  Будут  какие  конфликты  с  несовершеннолетними,
звони. Ну там с  машины  все  поснимают,  стекла  побьют...  Или  рожу...  К
ментам, сам знаешь, бесполезно. А мы эти проблемы решаем быстро.
     Абдульминов, механически улыбаясь, принял визитку.
     - Ты бы оделся, что ли, Марат,  -  мягко  посоветовала  Лена.  -  А  то
неудобно, стоишь как Аполлон Бельведерский, а сейчас ведь грузчики  приедут.
Бог знает, что о нас подумают...
     - И  еще,  -  добавил  я,  -  покажи-ка  нам  свою  обстановку.  А  то,
понимаешь, въедет сюда сейчас Игорек,  ему  же  мебель  надо,  тарелки  там,
чашки, простыни, то-се... Ну зачем тебе лишний груз везти? Новое  купишь.  А
перед  мальчиком  ты  и  так  виноват,  грех  надо  загладить.  Я  правильно
рассуждаю, Елена Ивановна?
     - Ну конечно же, Константин Антонович,  вы  попали  в  самую  точку!  -
радушно улыбнулась Лена. А потом, встав на цыпочки и  дотянувшись  до  моего
уха, прошептала:
     - Еще раз назовешь Ивановной, укушу. И больно!
     - Ну вот, - подытожил я, ставя на огонь чайник, - дело сделано.  Завтра
занесу тебе паспорт, документы на квартиру  вот,  не  потеряй  смотри.  Если
будут звонить, Абдульминова звать - просто трубку клади,  не  базарь.  Ну  а
если чего, телефон знаешь.
     Хорошая  была  у  Абдульминова  плита,  и  кухня  хорошая,   отделанная
мраморной плиткой. И чего их всех так на мрамор  тянет?  Ведь  ассоциации  с
надгробным памятником очевидны.
     - А он больше не придет? - настороженно спросил Игорь,  тиская  потными
ладонями колени. Похоже, до сих пор не чувствовал себя дома. Как в  музее  -
боялся ненароком дотронуться до чужих и непривычных  вещей.  Абдульминов  не
просто купил эту квартиру, он изгнал отсюда всё, что  напоминало  о  прежних
хозяевах.  Скандинавская  мебель,  византийская  сантехника,   атлантическая
кухонная утварь... Пожалуй,  не  зря  пацан  притащил  сюда  тумбочку.  Хоть
что-то привычное.
     - Не бойся, Марат Николаевич умный дядя, он себе не враг,  -  ободряюще
хлопнул я его по плечу.
     - А вещи как же? - не поверил  Игорь.  -  Это  же  все  стоит,  небось,
миллионы. Он что, так и оставит?
     - Так и оставит, - подтвердила Лена. - Вещи дело наживное,  а  здоровье
не купишь. Ничего, мужик он небедный, а урок ему  на  будущее  дан.  Поэтому
пользуйся, теперь это все твое.
     - Да я же не умею, я поломаю все... - с тоской  протянул  Игорь.  -  Не
туда чего включу, и вообще... Тяжело здесь как-то стало.
     - Привыкнешь, - жестко оборвал  его  я.  -  Не  боги  горшки  обжигают.
Приучайся жить по-человечески.
     - Как же я раньше жил? - краем губ усмехнулся парень.  -  По-звериному,
что ли?
     - По-насекомьи, - желчно усмехнулась Лена.  Окинув  хозяйским  взглядом
обстановку, она что-то сложила в уме и добавила:
     - Не  вздумай  продавать  обстановку.  К  тебе  сейчас  всякие   типусы
подъезжать будут. А ты цену деньгам не знаешь.  Поэтому  сразу  отправляй  в
эротическое странствие. В  конце  концов,  телефончик  у  тебя  есть,  нашим
звякнешь, окажем посреднические услуги.
     - И чтоб не водил сюда толп, - сурово протянул я. - Еще не  хватало  из
такой квартиры тусняк устроить.
     Игорь удивленно взглянул на меня.
     - Я же вроде не маленький, - негромко заметил он.  -  Что  я,  не  могу
друзей пригласить? Это ж вроде моя квартира...
     - Вроде, - хмыкнул я. - Но теперь послушай и постарайся понять.  Ты  ни
разу не задумывался, какого этакого хрена нам надо было для тебя  стараться?
Наша  контора,  Игорек,  не  заповедник  ушибленных.  Мы  помогаем  ребятам,
попавшим в трудные ситуации,  иногда  при  этом  очень  вольно  обращаясь  с
законом. Что поделать, в такой уж стране живем. И уж наверно не  ради  того,
чтобы из одной неприятности юный балбес попал в другую. Знаешь такие  слова:
"ты в ответе за тех, кого приручил?" Вот и мы в  ответе.  Мы  тебе  помогли,
дело сделано, но "до свиданья"  говорить  рановато.  Теперь  ты  у  нас  под
контролем. Сам себе ты, может, и кажешься взрослым мужиком, но по  сути  все
выглядит  иначе.  Поэтому   самостоятельность   ты   получишь...   в   четко
оговоренных пределах. Выйдешь за пределы - накажем.
     Игорь бросил на меня косой взгляд, но ничего не сказал.
     - Чем вообще собираешься заняться? - поинтересовалась  Лена,  снимая  с
огня фыркающий чайник. - Ну, училище окончишь, а дальше?
     - Ну, в армию, а там видно будет... -  помолчав,  ответил  парнишка.  -
Чего далеко загадывать.
     - Насчет армии мы еще подумаем, - заметил я, шаря в  буфете  в  поисках
сахарницы. - Первую медкомиссию ты прошел зимой, да? Приписное  получил.  Но
через годик ты пройдешь наших врачей, в "Струне". И  если  какие  нарушения,
от службы тебя освободим.
     - Это как? - скептически хмыкнул Игорь. - Ваша "Струна"  уже  и  вместо
военкомата?
     - Зачем вместо? - терпеливо пояснила Лена. - Просто военкоматы  с  нами
считаются.
     - И вообще, - добавил я, отыскав, наконец, все  необходимое  к  чаю,  -
служить Родине можно не только в зеленой форме... И не  только  на  границах
или в "горячих точках". Есть еще и внутренние  фронты.  Но  все  это  вопрос
второй. А вопрос первый - сколько тебе ложек сахара класть?
     - Жалко все же его... - задумчиво протянула Лена,  выводя  "Гепард"  на
широкий проспект. - Вот так ни за что ни про что влипнуть...
     - Ты про кого? - я мысленно все еще прокручивал  разговор  с  Игорьком.
Пожалуй, все прозвучало правильно. Не  припугни  я  парня  -  ошалел  бы  от
приоткрывшихся перспектив.
     - Ну то есть как? - она кинула в меня быструю молнию серых глаз  и  тут
же уставилась на дорогу.  -  Марата,  конечно...  Не  хватало  еще  мальчика
жалеть. Ему это вредно.
     - А Абдульминову не вредно?
     - Ты  о  его  жене  лучше  подумай.  Ей-то   хуже   всего   придется...
Последствия ведь могут быть всякие...
     - Это ты о чем? - я решительно не понимал, почему более всего  надлежит
жалеть супругу Марата  Николаевича,  с  которой  он,  согласно  сводке,  жил
совершенно по-граждански.
     - Ох, Костя-Костя, какой ты  еще  все-таки  теленок,  -  снисходительно
усмехнулась Лена. - Вспомни, как я Марата убеждала струной. От  этого  же  у
половины клиентов импотенция случается. И в конечном счете  ни  за  что,  ни
про что страдают бедные  женщины.  Только  ведь  вы,  мужики,  редко  о  нас
думаете.
     - Ну и не убеждала  бы...  -  мрачно  обронил  я.  -  Существуют  же  и
цивилизованные способы...
     - Это "фирменный галстук сезона"? - скептически  осведомилась  Лена.  -
Как с Пасюковым? Увы, не покатило  бы.  Федор  Иванович  умный  дядька,  про
"Струну" слышал, он бы и без галстука все понял.  А  этот,  Абдульминов,  он
гордый.  Его  чтобы  убедить,  сперва  сломать  надо.  А  как   еще   мужика
сломаешь? -  риторически  вопросила  она  притихшее  пространство.  -  Самой
противно, а делать нечего. Методика отработанная.
     - И что, часто приходилось использовать? - грустно спросил я.
     - Ну как тебе сказать...  Вообще-то  я  обычно  занимаюсь  немножко  не
этим. Но у моего отдела настолько широкий круг задач...
     Она взглянула на свои часики, сокрушенно покачала головой.  Похоже,  ей
не слишком-то хотелось посвящать меня в широкий круг своих задач.
     Я вообще не понимал, чего ей хотелось.


                                     4.

     - И зачем сдавать? - ворчал Базиль, принимая у Лены ключи. -  Все  одно
пригодилась бы, пока вы тут у нас... Не пешком же по делам бегать.
     - Пешая ходьба  полезна  для  здоровья,  -  отрезала  Лена,  глядя  ему
куда-то выше переносицы. - Также полезны автобусы, троллейбусы, трамваи...
     - Верблюды... - добавил я, хотя вновь ничего не понимал. Ну  покатались
по делам, ну вернули "Гепард" в гараж, но зачем так демонстративно-то?
     - Всю жизнь мечтала проехаться на верблюде, - подхватила Лена, едва  мы
вышли на воздух. - Но не судьба. Придется сейчас тридцать вторым  автобусом.
А он, зараза, ходит ре-е-едко, - она облизнула краешком языка бледные губы.
     - Это куда же? - вновь  не  понял  я.  Предполагалось,  что  сейчас  мы
пойдем докладывать Кузьмичу об успешно проведенной операции, а  после...  Ну
не знал я, что будет после.
     - В гостиницу, - устало  улыбнулась  Лена.  -  В  городскую  гостиницу,
гордость стольного града Мухинска. Я там остановилась.
     Дела...  Знал  ведь,  что  Елена  Ивановна  подобна  матрешке,   внутри
сюрпризы, а внутри сюрпризов... Но чтобы так? Что у  нас,  на  базе,  тесно?
Мне стало даже слегка обидно, словно  радушному  хозяину,  услыхавшему,  что
дорогой гость желает спать на коврике в прихожей.
     Дорогой гостье, впрочем, не составило труда прочитать все это  на  моем
вытянувшемся лице.
     - Тоже  удивляешься?  -  усмехнулась  она  как-то  невесело.  -  Вашего
Кузьмича едва кондратий  не  хватил,  когда  я  про  гостиницу  сказала.  Но
знаешь, Костя, у меня принципы. У меня  много  принципов,  и  никто  с  этим
ничего не может поделать. Даже я сама.
     - И в чем же тут принцип? - я попытался улыбнуться. Получилось  так  же
естественно, как ария Греманна в исполнении ежика.
     - Пойдем, - только и сказала Лена, -  проводи  до  остановки.  Подождет
твой Кузьмич, не растает  без  доклада.  А  принцип  такой,  -  без  всякого
перехода начала она. - Вот  смотри,  кто  я  тут  такая?  Столичная  штучка,
Старший Хранитель, по рангу Кузьмичу равна. Не иначе как с  инспекцией,  да?
К нам едет ревизор и все дела. И отношение соответствующее.  А  я  этого  не
терплю! - Слова ее звучали сухо и едва ли не по складам. - Не терплю,  когда
улыбаются, а про себя  думают...  всякое.  Когда  выделяют  лучшую  площадь,
лучшую машину... охрану...  Когда  вьются  вокруг  тебя,  спрашивают,  чего,
блин, изволите... Короче, я если  куда  в  регионы  по  делам  езжу,  всегда
останавливаюсь или в гостинице, или на частной  квартире.  И  сама  за  себя
плачу. Ну вот такая я забавная зверушка.
     Я  сам  не  заметил,  как  под  аккомпанемент  ее  речей  мы  вышли  за
предупредительно открывшиеся ворота  базы  (умная  электроника  знала,  кого
впускать  и  выпускать).  Потянулась  извилистая,  мокрая  после   недавнего
дождика асфальтовая дорожка - к шоссе, где  подальше,  в  нескольких  сотнях
метров, располагалась автобусная остановка.
     - А на самом деле все не так? Ты хоть и высокое  начальство,  но  вовсе
здесь не с инспекцией?
     Я тут же проклял свой болтливый  язык.  Сейчас  ответит  и,  в  порядке
обмена любезностями, начнет расспрашивать обо мне... уточнять всякие  мелкие
детали... которые я вполне мог и подзабыть.
     - Всё вам, провинциалам, тень ревизора мерещится, -  хмыкнула  Лена.  -
Успокойся, меньше всего меня волнует вассальное княжество  Кузьмича.  Просто
у  меня  тут,  в  Мухинске,  дела...  никакого  отношения  к   региональному
управлению не имеющие. Я же говорила - мой отдел занимается  самыми  разными
вещами... и не только внутри Садового кольца. Так получилось,  что  посылать
некого, все перегружены сверх меры, пришлось вот самой съездить.  Ну  и  как
не нанести коллегам визит вежливости? Тем  более,  что  и  некоторая  помощь
требовалась. Естественно, они вообразили, что ревизия... а их, ну,  то  есть
вас, давно уже не проверяли. Мухинск  на  хорошем  счету.  Короче,  начались
всякие шмансы-реверансы... Терпеть ненавижу!
     Ну что ж, бывает. Приходилось мне  видеть  такие  характеры.  Но  здесь
какая-то чудовищная концентрация. Ну ладно, ну гостиница. Но на  автобусе-то
зачем? Ну неужели тот же Базиль не подбросил бы?  Или  игры  в  конспирацию?
Можно подумать, Кузьмич не знает,  где  остановилась  загадочная  гостья.  А
может... Если мне показалось верно, и есть у них с моим шефом  некие  мелкие
трения, то отказ от квартиры-машины-столовой - это не  просто  дурь,  это  -
демонстрация.  То  есть  тоже,  конечно,  дурь.  Во  всяком   случае,   мне,
укатившемуся  с  лунного  поля   колобку,   надо   держаться   подальше   от
начальственных дрязг. Увы, эту истину я еще постиг не вполне.
     Народу на остановке скопилось изрядно. Немудрено, шесть  вечера,  конец
рабочего дня, а здесь неподалеку мясокомбинат, овощная  база,  еще  какие-то
дышащие на ладан заводишки. До города пятнадцать  километров,  по  столичным
меркам чепуха. Но для местных полчаса в  автобусе  -  это  кошмар  длиною  в
жизнь. И звереют они в транспорте моментально.
     Минут через десять на горизонте показался неспешный автобус  -  длинная
желтая гусеница, чье нутро уже плотно  набито  людьми.  Неужели  нам  хватит
места?
     Нам... Я что, уже решил провожать ее до  гостиницы?  Не  дай  Бог,  это
будет воспринято как ухаживание. Вполне может статься,  Елена  Ивановна  сие
ненавидит - равно как и  естественную  заботу  коллег.  И  зачем  она  такая
нервная? Тень ревизора... как будто предложить  стол  и  кров  гостю  -  это
что-то   подозрительное.   Пускай   и    столичному    гостю.    Пускай    и
высокопоставленному...  Нет,  определенно  в  ее   обрамленной   химическими
кудрями головке не без тараканов.
     Правда, когда я  вслед  за  Леной  протиснулся  в  душные  внутренности
автобуса, та не изволила протестовать. Напротив, слегка кивнула -  мол,  все
правильно...
     Давно, однако, я не ездил в автобусах! Больше полугода  выходит.  Отвык
уже от этой давки и тряски. За что  держаться,  непонятно.  За  воздух,  как
злобно посоветовала тетка в коричневой болонье, не  получалось.  Я  не  стал
спорить  и  рассказывать  о  неумолимых  законах   ньютоновской   физики   -
промолчал. Думал, само рассосется.
     Увы, дальше было только хуже.  Беда  приключилась  с  нашей  загадочной
гостьей - неловко повернувшись в поисках опоры,  та  всем  своим,  пускай  и
мелким, весом отдавила ногу внушительных размеров краснолицему дяденьке.
     - Извините, я не  хотела,  -  выдохнула  она,  но  сие  не  помогло.  В
дяденьке будто некую кнопку нажали. Видимо, сказалось всё  -  тяжелый  день,
ноющая после тяжелой работы спина, ссора с мастером участка, потребленный  в
курилке стакан бормотухи... Так или иначе, извинений он не принял,  а  попер
в бой, точно раненый медведь на охотника.
     - Не, ну ни фига себе сучка! Извиняется еще!  Специально  ж  наступила,
что я, не видел? У, тварь! Да ты знаешь, на кого поперла? Ты у  меня  сейчас
вылетишь отсюда... - и он подробно объяснил, в какую  именно  дырку  вылетит
наглая девица.
     Я похолодел. Этот  немолодой  уже  обрюзгший  дядька  напоминал  сейчас
пацана, с увлечением колотящего молотком найденную в овраге  мину.  Знал  бы
он, кто стоит перед ним с виноватым видом! Сейчас... Только бы не  калечила!
Существуют  же  и  гуманные  способы!  Страшно  подумать,  чем  обернется  в
переполненном автобусе Боевой Резонанс Струны.
     Но с Леной творилось что-то странное. Она побледнела так,  что  все  ее
веснушки проявились отчетливо, словно брызги от  малярной  кисти.  Несколько
раз мигнула и - натуральная фантастика! - всхлипнула.
     - Простите меня, пожалуйста! Я же не специально... тут  же  повернуться
негде... я не видела...
     Глаза  ее  мне  не  понравились...  какое-то  мутное  облачко   в   них
проявилось. Похоже, она близка к обмороку.
     Оскорбленный мужик, однако, лишь накручивал обороты. Небрежно  отпихнув
локтем попавшуюся на пути тетку (ту самую, в болонье), он дотянулся-таки  до
Лены своей здоровенной, похожей на ковш экскаватора ручищей. Крепко  ухватил
за плечо.
     - Понаехали  сюда  всякие  уроды  из  деревни...  Че  мордой   крутишь,
потаскуха? Со всей дури! По ноге! Да я тебя сейчас в окошко выкину! -  понес
он уже полную дичь.
     Нет, не впала Лена в Боевой Резонанс. Сейчас  не  было  здесь  Старшего
Хранителя,  хладнокровно   затягивающего   струну   на   мужском   хозяйстве
"клиента", не было экстравагантной дамочки, способной  и  на  пол  сесть,  и
полковника КПН осадить  одним  взглядом.  Была  лишь  насмерть  перепуганная
девчонка, трепещущая перед пьяным хамлом, беззащитная.
     Да  что  со  мной  происходит?  Я-то  чего  столбом  стою?   Врожденная
интеллигентская тонкость, она же трусость? Нет,  правильно  стыд  уподобляют
едкой кислоте! Самое точное сравнение.
     Я сам не заметил,  как,  отодвинув  плечом  ту  самую  многострадальную
тетку-болонью, оказался в полуметре с мужиком лицом к лицу.
     - Ну-ка быстро руки убрал! - скомандовал я, но, видать,  неубедительно.
Дяденька не только не отпустил близкую к обмороку Лену,  но  второй  лапищей
потянулся ко мне.
     - Это что еще, блин, за козел? - прохрипел  он  с  интонацией  любителя
уличных драк. Точно мальчишка двадцатилетний,  а  не  человек,  чей  возраст
располагает к солидности. Впрочем, он, видно, душою был вечно молод.
     В дальнейшие дебаты я вступать не стал -  бесполезно.  Просто  коротко,
без замаха, влепил ему в нос.
     Да, я никогда не был мастером единоборств, и  за  несколько  месяцев  в
"Струне" еще не успел этому делу обучиться как следует. Но хотя  дяденька  и
отличался крупной комплекцией, мои габариты были все же масштабнее.
     Будь ему куда лететь - улетел бы далеко. Но  в  переполненном  автобусе
это невозможно. Просто, подавившись криком, осел на пол -  точно  распоротый
снизу мешок муки. Густая, темная кровь радостно хлынула из  разбитого  носа,
залила его серую куртку. Сейчас же, как и положено, раздался  женский  визг,
вопли. "Милиция!", "Убили! Человека убили!".  И  тут  же  шибануло  железным
запахом... таким знакомым... Паршивец Димка Соболев,  мотающаяся  на  тонкой
шее  голова...  "Ну  всё!  Ну   теперь   всё!"...   Навалившийся   на   меня
Железнозубый... горячая соленая жидкость у меня во рту...
     - Костя, пойдем! Пойдем!
     Кто-то  тянул  меня  за  локоть.  Оказалось,  что  Лена,  перепуганная,
дрожащая. На светлой блузке -  несколько  кровавых  пятен.  Попали,  значит,
брызги...
     Автобус как раз притормозил  возле  очередной  остановки,  двери  шумно
раскрылись, и, увлекаемый Леной, я выскочил на асфальт.  Вовремя,  кстати  -
еще разборок с милицией не  хватало.  Конечно,  Кузьмич  отмазал  бы  в  две
минуты, мыльница-то в кармане. Но сколько было бы шуму и нервов! Хватит  нам
уже того, что есть.
     - Нам отсюда до гостиницы минут пятнадцать, - тихонько сказала Лена.  -
Давай лучше пешком пойдем... Не хочу опять в автобус... там воздух плохой.
     Я едва удержался, чтобы не ввернуть насчет "Гепарда", на котором мы  бы
докатили быстро, с ветерком и без  неприятных  попутчиков.  Но  поглядел  на
Лену - и лишь головой покачал.
     - А дойдешь? Вид у тебя, знаешь  ли,  такой...  Может,  "скорую"?  -  я
потянулся за мыльницей.
     - Еще чего! - Лена гневно  фыркнула,  и  на  миг  в  ней  проскользнуло
что-то прежнее. Впрочем, только на миг.
     По-моему, обморок все еще крутился где-то возле нее.
     - Дойду,  конечно.  Чепуха  ведь...  Глупо  как  получилось...  Извини,
втравила тебя. Понимаю, противная история... Но кто же знал... Это  здесь  в
первый раз такое...
     Я посмотрел на нее - напряженную, бледную, сероглазую. И ведь  веснушки
еще не успели сбежать с лица. Еще сигнализируют об опасности.  Для  нее  ли,
для меня - поди разбери.
     - Ну пойдем. Где тут этот самый пятизвездочный отель?
     Я и впрямь не знал. За  месяцы  бродяжьей  осени  как-то  не  привелось
оказаться рядом. Ну чего там у гостиницы  бомжу  делать?  Наше  место  -  на
отшибе, в тени. И после, живя на  базе  "Струны",  в  городе  я  бывал  лишь
наскоками,  исключительно  по  делу.  И  на  колесах.  Много  ли  увидишь  с
пассажирского сидения? А чтобы просто побродить по городу - не было  такого.
Сейчас я впервые шел по Мухинским улицам, не  боясь  нарваться  на  вредного
мента или конкурента по охоте на стеклотару.  Даже  встреться  нам  по  пути
кто-нибудь из прежних знакомых  -  не  узнал  бы.  Прилично  одетый,  гладко
выбритый господин не может иметь ничего общего с пропавшим где-то под  Новый
Год  Костиком-Невезухой.  Того,  видать,  загрызли  бездомные  собаки,   или
провалился в  канализационный  люк,  или  попросту  замерз  на  какой-нибудь
обочине. Нет больше  того  Костика.  Есть  я  -  господин  Ковылев,  человек
"Струны", и даже с соответствующими корочками. Но ведь это все  равно  -  не
я, это  маска,  роль...  Где  же  я  -  настоящий  Костя  Демидов?  В  каких
пространствах заплутал?
     - Ну скажешь тоже! - непритворно  засмеялась  Лена.  -  Пятизвездочный!
Это ведь бывший Дом колхозника! Один туалет на этаж,  и  без  горячей  воды.
Впрочем, цены вполне божеские.
     Я не стал интересоваться размером ее зарплаты.  Уж  наверняка  побольше
того,  что  выдавали  мне  в   нашей   "струнной"   бухгалтерии,   заставляя
расписаться в графе "младший инспектор Ковылев К.А.". А выдавали мне раза  в
три поболее, чем некогда в 543-м гадюшнике... Только  не  на  что  было  эти
деньги тратить. И не пошлешь ведь своим... Сколько мне еще  осталось  играть
в  прятки?  Год?  Неделю?  До  старческого  маразма?  И  угораздило  ж  меня
поступать в педагогический!  Был  бы  сейчас  инженером-железнодорожником  -
горя б не знал.
     - Лена, а почему... - Я замялся. Вопрос-то мой был естественным, а  вот
не окажется ли ответ искусственным? - А почему  ты  этому  мужику...  ну,  в
общем, позволила на себя кричать? С господином Абдульминовым  ты  была  куда
как строже... Неужели, не окажись  меня  рядом,  ты  бы  всю  дорогу  так  и
терпела? Ты, человек "Струны"... с такими-то возможностями...
     Лена вместо ответа лишь  взглянула  на  меня.  Совершенно  беззащитный,
растерянный, совсем детский взгляд. Именно вот детский - как у  дошкольницы,
которая потерялась в огромном супермаркете.
     - Понимаешь, - наконец выдохнула  она,  -  это  же  совсем  другое.  То
работа, служение... а то жизнь. Струна дает нам силу не для того,  чтобы  ее
на свои цели тратить. Неужели Кузьмич тебе об этом лекцию не читал?
     Я молча  кивнул.  Читал,  еще  как  читал.  Бескорыстие,  чистые  руки,
холодная лысина... Всё правильно, но не доводить же  до  абсурда!  Я  честно
попытался представить смиренного Женю, трепещущего перед  автобусным  хамом.
Не получилось. Струной бы, конечно, не махал,  но  уж  остальное...  Есть  у
него  изящное  выражение  "выписать  в  дыню".  И  выписал  бы...  в  десяти
экземплярах.  Это  нетрудно,  когда  тело  твое  натренировано  в  спортзале
"Струны", когда возможные милицейские разборки мгновенно  снимутся  звонком,
когда, в конце концов, ты  ощущаешь  себя  не  просто  каким-то  там  Васей,
Женей, Костей, а человеком Струны, Хранителем. У тебя светлая миссия, а  тут
какое-то пьяное отродье настройку сбивает...
     - Как это ты себе представлял? - снова заговорила Лена.  -  Что  я  бью
этого дядечку пяткой в лоб? Интеллигентная дама, в присутствии  народа?  Или
обложить его на подзаборной фене? И потом мыть  рот  с  мылом?  Ну  противно
это, пойми! Нет, ну всякие есть штучки у  нас,  со  стороны  незаметные,  но
эффективные. Энергии Струны много чего могут... только вот не для  того  они
даны. Вот если бы этот кретин при нас ребенка обидел...
     Или  мне  показалось,  или  и  впрямь   в   ее   голосе   проскользнули
мечтательные нотки. Да, за ребенка Елена Ивановна горло порвет  только  так.
Ребенок - это карт-бланш, это неограниченный доступ. Можно разрешить себе  и
некоторую избыточную жестокость...
     - А самое главное - я элементарно растерялась, - продолжала Лена. -  Я,
наверное, тебе этакой крутой девахой  казалась,  да?  Феминистка-пофигистка?
Бой-баба?  Да  маска  это,  Косточка   ты   мой,   маска!   Профессиональный
инструмент. Удобная маска, между  прочим.  При  нашей-то  специфике...  А  в
жизни я не такая. Я даже тараканов боюсь, - призналась она. -  И  еще  много
кого. А сегодня тем более... Я же давно сама на силовые акции  не  ездила...
немножко потеряла форму.
     - Это ты-то? -  присвистнул  я,  озадаченный  в  равной  степени  и  ее
словами, и обращением "Косточка". - Я сегодня смотрел на тебя и  восхищался!
Прямо боевая машина!
     Комплимент, однако, вышел сомнительным. Вот так у меня  всегда  -  хочу
как лучше...
     - Ну да, боевая машина, - вздохнула Лена. - Но  это  ведь  только  одна
программа. А отработала она - и ты как бы нажимаешь кнопку и  переключаешься
на себя настоящую. Только потом такой  отходняк  бывает...  словно  мешки  с
картошкой целый день таскала... Чего так смотришь? Мне  однажды  пришлось...
А когда еще и давление скачет, и вегетодистония... Хорошо, что  ты  со  мной
поехал. А то я просто не знаю, что было бы... разревелась бы  как  девчонка.
Кстати, мы пришли уже.
     И впрямь - невдалеке громоздилась  пятиэтажное  бетонное  строение.  Не
будь там нормального размера окон - легко примешь за тюрьму.  Но  здесь  это
называется отель "Коломбина".
     То есть бывший Дом Колхозника.
     Внутри  всё  тоже  продолжало  традиции  соцреализма.  Тусклого  окраса
стены, матовые плафоны под потолком, пальма  в  деревянной  кадке.  А  возле
лестницы -  большое,  в  человеческий  рост,  зеркало.  Наверное,  считается
шиком. "Ах, вестибюль мой, вестибюль, окруженный  декоративной  решеткой"...
то есть на языке оригинала сени новые,  кленовые.  Эти  сени  уж  во  всяком
случае новыми не были. Равно  как  и  суровая  тетка,  сидевшая  за  стойкой
дежурной, возле доски с ключами.
     Оторвавшись от  газеты  с  кроссвордом,  она  окинула  нас  оценивающим
взглядом. Похоже, мы оба ей  не  понравились.  Поджав  и  без  того  тонкие,
вымазанные лиловой косметикой губы,  она  вдруг  выдала  неожиданно  хриплым
голосом:
     - Гражданочка!
     Лена, снимавшая с гвоздика ключ, недоуменно повернулась в ее сторону.
     - Я к вам обращаюсь, гражданочка из двести восемнадцатого!  У  нас  тут
распорядок! Чтобы после одиннадцати никаких мне тут гостей! Сама  поднимусь,
проверю! А то милицию...
     Господи! Ну прямо заповедник социализма! Я даже чуть  умилился.  Словно
машина времени перебросила меня на десять лет назад, в  счастливое  прошлое.
Никаких инфляций, Дальнегорсков,  никакой  Заводской  площади...  И  никаких
"Струн", ясное дело.  Как  мы  тогда,  молодые  щенята,  спешили  жить!  Как
издевались над издыхающим режимом, как верили в полярное сияние миражей...
     А потом, случайно посмотревшись в зеркало, я  поймал  в  нем  отражение
Лены. Та очень спокойно повернулась к дежурной и всего-то лишь спросила:
     - Вы что-то сказали? - и посмотрела на тетку.
     Нет, ее взгляд я бы не назвал испепеляющим. Не было в  нем  ни  ярости,
ни бешеного напора энергии. Но вот заживо заморозить  таким  взглядом  можно
запросто. Так смотрят на подыхающую  мышь,  прежде  чем  освободить  пружину
мышеловки. Человек, попавший под этот взор, сразу понимает:  он  не  то  что
ноль, он еще меньше. На числовой прямой ему вообще нет места...  ни  в  мире
чисел, ни в  мире  людей.  Он  вычеркнут  изо  всех  списков,  стерт  легким
движением курсора. Ему даже не обязательно  растворяться  в  душном  воздухе
вестибюля, он всё равно ничего уже не значит.
     А ведь я поймал лишь  отражение...  словно  Персей  со  своим  идеально
надраенным щитом... с поправкой на запыленность здешнего  зеркала.  Основная
доза досталась администраторше.
     Увяла тетенька. Как-то вдруг разом  посерела,  сплющилась...  согнулась
над  своим  кроссвордом,  словно  единственное  ее  спасение  -  это  срочно
отыскать слово из восьми букв.
     - Пойдем, Костя.
     Я перевел взгляд на Лену - всё такую же  бледную,  усталую,  что  и  на
улице. Веснушки хоть и спрятались, но  не  до  конца.  В  глазах  -  детская
растерянность. Словно кто-то совсем другой еще  секунду  назад  сидел  в  ее
теле. "Энергии Струны много что могут". И ведь пускай не звон, а  лишь  тень
звона какое-то мгновение дрожала в воздухе... Впрочем, наверное, это у  меня
в ушах звенело.
     На лестнице  Лена,  идущая  чуть  впереди,  вдруг  пошатнулась,  и  мне
пришлось выставить руку, поддержать за тонкое и теплое плечо.
     - Спасибо! - обернулась она. - Шатает чего-то. Ерунда, это  давление  и
нервы. Скоро пройдет...

     Не так уж и плох оказался номер. Да,  не  евростандарт,  но  чистенько.
Кровать застелена белым покрывалом, на столе в вазочке - засохшие  гвоздики,
и даже окно тщательно вымыто.
     - Не обольщайся, - без труда прочла мои мысли  Лена.  -  Сама  тут  всё
драила.  Свинарник  же  был...  А  я  так  не  могу.  На  здешних  горничных
надеяться - это всё равно  что  на  доброго  Президента...  Присаживайся,  я
сейчас.
     Налила из графина воды, из сумочки достала упаковку таблеток.
     - Повышает давление, - пояснила она. -  У  меня  оно  вообще  по  жизни
низкое, вегетодистония и прочие радости. Но жить можно, и  это  главное.  Ты
чай будешь?
     Я кивнул. Не то чтобы ужасно  хотелось  чая,  но  просто  приятно  было
смотреть, как тонкие, в синих жилках  руки  наливают  воду  в  электрический
чайник, достают из тумбочки заварку, сахар, сушки и леденцы.
     - Только этим и питаешься? - мне захотелось разрушить набухшую паузу.
     - Тут в двух шагах неплохая столовая есть, - возразила Лена.  -  Только
иногда ну так ломает туда тащиться... Да мне не особо и надо, желудок как  у
котенка, с наперсток.
     - И дома, в Столице, тоже самое?
     - Нет, в офисе у нас неплохой  буфет.  -  Она  напряженно  смотрела  на
чайник, будто от ее пристального взгляда тот быстрее закипит.  -  А  дома...
по-всякому.
     Тускло как-то прозвучал ее голос - точно расстроенная  гитара,  которую
долго и безжалостно терзали неумелые пальцы.
     - А что... - я помедлил. - Дома за твоим питанием следить некому?
     Лена, казалось, не услышала вопроса. Глядела на шумный  чайник,  молча,
неподвижно. Как вырезанная из слоновой кости статуэтка.
     - Некому, - вдруг ответила она. - Совсем некому.
     И снова закаменела. Что скрывалось  в  ее  неподвижности  -  готовность
взорваться или, напротив, тихо погаснуть? Кажется,  я  попал  ей  в  болевую
точку.
     - Извини, - глотая звуки, пробормотал я. - Не надо  было  спрашивать...
всё язык мой дурной.
     Лена глухо рассмеялась. Точно костяные шарики, стукаясь друг  о  друга,
покатились россыпью.
     - Ты-то здесь при чем, Косточка? Ну спросил и спросил. Нормально.  А  я
ответила... то есть нет,  конечно.  Разве  это  ответ...  Тут  надо  уж  всё
рассказывать, а это так долго... и так страшно... Может, потом. А сейчас  не
надо, ладно? Снова туда возвращаться... в этот дым,  в  этот  ад...  Короче,
пять лет уже. Потому я и в "Струну" пошла... Чтобы не напрасно всё...  чтобы
хотя бы других вытянуть...
     Она замолчала, посмотрела на меня своими огромными -  оказывается,  они
огромные! - серыми глазами. Словно что-то пыталась передать,  что-то  такое,
что не вмещается в слова.
     А потом отвернулась, вздрогнула - и плечи  ее  мелко  затряслись.  Лена
старалась плакать беззвучно, но это не получалось. Тонкие всхлипы, словно  у
ребенка, давно уже потерявшего всякую  надежду.  Навсегда  заблудившегося  в
чужом мире. Угодившего в черную паутину.
     Меня точно захлестнуло волной жалости. Ничего уже в ней не осталось  от
лихой начальственной дамы - сейчас  это  была  маленькая,  глупая  девчонка,
попавшая в беду. И холод пробежал у меня по спине, чтобы  тут  же  смениться
поднявшимся из самых глубин жарким облаком.
     Я не стал ничего говорить - просто подошел, обнял  за  плечи.  Прижался
щекой к ее уху, маленькому и теплому.  И  время  тут  же  остановилось.  Всё
постороннее исчезло,  растаяло  в  убегающем  от  нас  пространстве.  Ничего
больше не было, кроме нас - потерявшихся детей. И ее сердце гнало  по  жилам
горячую кровь,  стучало  часто-часто,  сухими  щелчками  -  как  опрокинутый
метроном в некоем зале... Только и зал сейчас выветрился из памяти, все  эти
залы, Струны, Трибуналы - какая же это мелочь и глупость по  сравнению...  Я
не хотел подбирать сравнения, не до того мне было, задыхающемуся от  боли  и
нежности.
     - Ой, чайник! - вскрикнула вдруг Лена, и время  вернулось,  зашелестело
осыпающимся песком.
     Чайник и впрямь едва  не  выкипел.  Он-то,  неживой,  не  погружался  в
бесконечное "сейчас".
     - Прости! - утирая глаза рукавом, сказала Лена. - Не обращай  внимания,
просто истерика. Знаешь, у меня бывает. Ну не  железная  я!  Знаешь,  я  так
боялась в автобусе... На какую-то секунду  вдруг  почувствовала,  что  теряю
контроль... что я этого мужика сейчас... ну ты понимаешь.
     Я понимал. Что такое Боевой Резонанс, не надо было объяснять.
     - И это не впервые, - сокрушенно добавила она. - Еще не  срывалась,  но
бывала  так  близко...  Мне,  наверное,  лечиться  надо.  Бросить  всю   эту
канитель, и закатиться в хороший санаторий  на  полгодика...  Только  нельзя
ведь, рассыпется без меня. Не потянут.
     Я поискал глазами заварочный чайник. Не найдя, просто  сыпанул  заварки
в оба стакана. Залил свежим, еще булькающим кипятком.
     - Сахара мне не клади! - предупредила Лена. - Всегда пью несладкий.
     - А говорят, незаменимых нет,  -  усмехнулся  я  через  силу.  -  Врут,
выходит?
     - Врут! - радостно подтвердила она. - Нагло и беспардонно. В  "Струне",
Косточка, самое главное - это не резонансы,  не  связи  и  не  деньги.  Люди
главное, их души. Всё остальное вторично. Не партия же мы, в самом деле.  Мы
ли нашли Струну, она ли нас, без толку разбирать. Только она  ведь  сама  по
себе, без нас, ни на что не способна. Нет гитариста, нет - музыки.
     Кузьмич, помнится, говорил немного иначе. Голос  его,  обычно  живой  и
самую чуточку наигранный, в тот раз звучал по-другому  -  сухо  и,  пожалуй,
печально.
     Мы сидели вдвоем в небольшой, с завешенными окнами, комнате.  На  столе
горели три свечи в бронзовом подсвечнике, изображающем девочку-арфистку.  По
стенам едва угадывались контуры гитар и скрипок.
     Это было  первое  мое  занятие  по  "резонированию"  -  так  в  здешнем
просторечии называлось  нечто  странное  и  мне  пока  малопонятное.  То  ли
медитация, то ли какая-то магия - в любом случае оно плохо вмещалось  в  мои
рациональные, материалистические мозги.
     - Только ты не относишь к  этому  как  к  общеобязательному  учению,  -
сразу предупредил Кузьмич. - Никакого догматизма, упаси  Боже!  Просто  есть
некие вещи, и есть наши попытки их осмыслить. А осмыслить-то сложно,  Костя.
У кого-то выходит  лучше,  у  кого-то  хуже...  Первым  это  сделал  Главный
Хранитель,  и  большинство  с  ним  согласны.  Просто  потому   что   ничего
убедительнее никто не придумал.
     По словам  Кузьмича  выходило,  что  весь  окружающий  мир  -порождение
какой-то мистической сущности. Вернее, не порождение, а  в  каком-то  смысле
отражение. Отзвук.
     - Это что же, получается, Бог? - непроизвольно  съязвил  я.  -  Господь
Вседержитель?
     - Не знаю, Костя, не знаю, - пожевал губами Кузьмич.  -  "Бог"  слишком
неопределенное слово, каждый вкладывает в него что-то свое. Может  быть,  ты
прав, и Струна - это Бог. В каком-то смысле, конечно. Но мы слишком  мало  о
ней знаем, чтобы утверждать наверняка. Мы  знаем,  что  она  есть.  Что  она
превыше нашего мира,  нашей  вселенной.  Что  она  открывается  нам  в  виде
струны...   какой-то   особой,   изначальной   струны.   Может   быть,   это
первооснова... идея... как там у Платона? Что мы  еще  знаем?  Ее  колебания
влияют на мир... вернее, на миры... Наша вселенная не  единственная,  Костя.
Струна одновременно колеблется в разных тональностях. Каждая  тональность  -
мир. И их не семь, по числу нот. Их бесконечно много.
     - Вообще-то не слишком оригинально, - возразил я и  сразу  же  прикусил
язык. Еще не хватало препираться по поводу Единственно Верного  Учения.  При
всех оговорках шефа я понимал, что излагает он мне  не  личные  раздумья,  а
некую общепринятую здесь концепцию.
     - Кость, а никто и не стремится к оригинальности, -  спокойно  возразил
Кузьмич. - Это когда что-то своё сочиняешь, вот тут и оригинальность  нужна,
и свежий взгляд, и чего там еще... А здесь - всего  лишь  попытки  объяснить
нечто необъяснимое... объяснить привычными понятиями. Усвой самое главное  -
Струне все равно, что мы  по  ее  поводу  думаем  и  как  ее  сущность  себе
объясняем. Она нашла нас не для теологических штудий. Мы ей нужны для  дела.
И вот тут тебе придется  просто  поверить  в  некоторые  вещи.  Поверить,  а
потом, как и мы все, убедиться на практике, что так оно и есть.  Костя,  то,
что мы привыкли называть словами "свет", "добро", "разум" - это  именно  что
ее, Высокой Струны, проявления. Отголоски великой  музыки.  Только  в  нашем
мире  она  порою  искажена   до   неузнаваемости.   Тупостью,   жестокостью,
равнодушием. И вот чтобы очистить музыку, Струна зовет нас.
     - И  чем  же  это  мы  от  остальных  отличаемся?  -  позволил  я  себе
естественный вопрос.
     - Может, и не отличаемся, - вздохнул Кузьмич. - Не слишком  отличаемся.
Но есть в каждом из нас что-то такое... какая-то жилка,  ниточка...  которая
резонирует в тон Высокой  Струне.  Наверное,  у  нас  просто  этот  резонанс
сильнее... и потому мы здесь. Мы ведь  каждый  не  случайно  тут  оказались.
Струна позвала. У каждого сложились обстоятельства... у всех по-разному,  но
всем пришлось сделать выбор. Мы тут, потому  что  так  выбрали...  незаметно
для себя. Кто выбрал иное - он остался там, в обычной жизни.
     "Или на лунном поле, черной кляксой", - добавил я  мысленно.  Гладко  и
красиво всё это у Кузьмича выходило... и будь я настоящим Костей  Ковылевым,
поверил бы сразу, не колеблясь.  Но  я-то...  после  лунного  поля...  после
Мраморного  зала...  Коридора  Прощания...  Удивительное  дело  -  мне  тоже
хотелось поверить. Наперекор царапающим сомнениям.
     - Мы многого не знаем, Костя, - продолжал Кузьмич. - Мы не знаем  даже,
можно ли ее воспринимать как разумную личность... или это  некий  принцип...
или, допустим, работающая  программа...  но  где  же  тогда  Программист?  И
знаешь, это, наверное, даже лучше, что не знаем.  Так  у  нас  есть  свобода
искать собственные объяснения... кому оно надо. Мне вот лично надо, я  мужик
от природы подозрительный... Думаю, надо и  тебе.  Поэтому  думай,  Костя...
думай, смотри, ищи... А пока займемся практикой... научимся слушать Струну.

     Сейчас,  глядя,  как  Лена,  обжигаясь,  пьет   почти   черный,   круто
заваренный чай, я вдруг почувствовал то же, что и на  этих  занятиях,  когда
после слов Кузьмич задул свечи. Разом наваливалась темнота, но не  страшная,
не чужая - наоборот, сквозило в ней какое-то понимание... участие...  Словно
кто-то  большой  и  сильный  кладет  тебе  неощутимую  руку  на  голову.   И
постепенно уходят звуки - сперва дальние, потом те, что ближе, под конец  не
различаешь и собственного дыхания.  И  в  сгустившейся  тишине  слабо,  едва
уловимо начинает разгораться музыка. Именно разгораться  -  маленькая  рыжая
точка, искорка. В комнате по-прежнему абсолютно  темно,  искорка  не  здесь,
внутри. А музыка... ее просто не с чем сравнить. Ее и  музыкой-то  называешь
за неимением другого слова. И в ней звук неотделим от сияния...
     Правда, на большее меня не хватало. Дотянуть ее до огонька, а после  до
огромного пламени, чего хотел Кузьмич, я не мог. Висела искорка,  дрожала  -
и гасла, точно ее задувало холодным ветром.
     Нет, сейчас не было никакой искорки. И странной музыки тоже не было.  А
вот чувство - было. Я всей кожей, всеми напрягшимися  волосами  ощущал,  как
меняется вокруг нас мир. Как тает, уходит всё фальшивое, чужое...
     - Глупый! - звонко рассмеялась Лена, отставив недопитый стакан.  -  Иди
ко мне.
     И когда наши истосковавшиеся губы встретились, когда  внутреннее  пламя
подхватило меня и  понесло,  я  вдруг  понял  -  получилось!  Вспыхнула  моя
искорка настоящим костром. Пускай это совсем и  не  тот  костер,  о  котором
твердил Кузьмич.
     Очнулся  я  в  темноте.  Глухо  рокотало  вдали,  дробный  стук  капель
сливался в монотонную не то песню, не то горячечный шепот.
     Темнота, впрочем, была не  столь  уж  чернильной.  Вот  слабо  светится
зеленым циферблат наручных  часов.  Ого!  Половина  второго!  И  уже,  между
прочим, вторник... Если бы кто-то раньше сказал  мне,  что  несколько  часов
могут напрочь исчезнуть из моего сознания - лишь рассмеялся бы. Уж  чем-чем,
а провалами памяти никогда не страдал. И однако же...
     С Ларисой такого не было. Веселая, нежная, доверчивая  близость  -  это
да. Мои губы, перебирающие ее темные локоны. "Жвачное!" -  смех  и  ласковый
шлепок. И самое  глубокое,  взрывное,  после  чего  ощущаешь  вкус  какой-то
невероятно нужной победы...
     Сейчас, однако, это вспоминалось смутно. Почти год,  как  нас  оторвало
друг от друга... И  не  вернуться,  надо  же  отдавать  отчет  самому  себе.
Убежать... подставить ее. И что она все эти  месяцы?  Как  там  в  Мраморном
зале говорил обвинитель? "К счастью, та  оказалась  благоразумной  девушкой,
вовремя сообразив, с каким чудовищем чуть  было  не  связала  свою  судьбу".
Врал?  Хотел  напоследок  помучить  еще  и  этим?  Или...  Или  правда?  Моя
благоразумная Лариса... или уже не моя?
     Лена шевельнулась под накрывавшим нас  тонким  одеялом,  сонно  втянула
губами воздух. Наши горячие тела вновь соприкоснулись, и вновь окатило  меня
острой, пряной волной.  Прости,  Лариска...  Видишь,  как  оно  повернулось.
Впрочем, не видишь, и это хорошо. Что  сказала  бы  ты,  взглянув  на  Лену?
Мымра - не самое сильное, что есть в твоем лексиконе. Только вот эта  мымра,
эта  язвительная  женщина,  эта  большая  столичная  шишка...  эта   бледная
перепуганная девочка... она мне теперь дороже всего.
     Я с трудом сдерживался, чтобы вновь не притянуть ее к себе,  не  зажечь
в ней опять то самое  невидимое  пламя...  но  сейчас  не  стоило...  пускай
поспит, родная... намучилась за сегодня... то есть за вчера... Потом...
     Какой там "потом"? - пробудился во мне трезвый и мокрый  разум.  Думать
же надо иногда! Головой думать, а не тем, что ниже! Нашел время  влюбляться!
Ты,  беглец,  недостреленный!  Ты  -  чей  удел  теперь  прятаться,   лгать,
маскироваться!
     И  в  кого?  В  Старшего  Хранителя,   начальницу   какого-то   крутого
столичного отдела? В умную, цепкую, подозрительную! Она же в два счета  тебя
разложит на простые множители... извлечет  корень  и  вычислит  предел...  С
ней-то ведь не получится все время быть настороже...  постель  -  не  лучшее
место для осторожности. В постели теряют голову... в  постели  развязываются
языки... в постели двое становятся одним, и нет уже ни покровов, ни  тайн...
Что же ты наделал-то?
     Что я наделал? Как теперь отступить?
     Лена заворочалась, потянулась  ко  мне...  И  разум  скользкой  ящеркой
заструился куда-то вниз, в темные  щели...  Будущего  не  было,  и  не  было
страха, всё изгнала, растворила и затопила  горячая,  безумная  нежность.  И
вновь сплелись наши тела и души, и где кончается душа и начинается  тело,  я
уже не мог разобрать.
     Да и не хотел...
     - Завтракать будем сушками! - Лена в легком  халатике,  не  закрывавшем
коленки, хлопотала  возле  стола.  -  Честно  говоря,  ломает  одеваться,  в
ближайший  магазин  идти.  Но  я-то  ладно,  привычная.  А   ты,   Косточка,
переживешь?
     Я поднялся на локте.  Сколько  времени-то!  Ничего  себе!  Одиннадцатый
час. Кузьмич, небось, с ума сходит.  Мыльницу-то  я  еще  вчера  отключил...
Поиск  по  все  стране...  по  всей  Струне...  А  я   тут,   в   пятнадцати
километрах... под одеялом и без трусов... Ну вот же блин так блин!
     - Кстати, я Аркадию позвонила. - Лена бросила в мой  стакан  три  куска
сахара. Задумалась - и  прибавила  еще  один.  -  Всё  в  порядке,  он  тебе
выходной дал.
     Я задохнулся...
     - Ты... Ты сказала ему?!
     - Конечно, сказала, - повела  плечами  Лена,  и  халатик  всколыхнулся,
открывая незагорелое бедро. - Сказала, что ты немножко  приболел...  нервная
горячка, после вчерашней операции. Такое бывает с новичками,  обычное  дело.
Вид струны на чьих-то яйцах не внушает оптимизма... Особенно в случае  таких
тонких интеллигентов. Короче, я побоялась тебя отпускать в  таком  состоянии
на базу. А вызывать за тобой машину - ты  ведь  обиделся  бы,  правда?  Типа
незачем тебя так опекать и все дела... Он, между прочим, почти поверил.
     - Почти? - хмыкнул я, вылезая  из-под  одеяла.  Никакой  неловкости  не
было - и это при моей-то вечной стеснительности! Ночь изменила всё.
     - Ну, такие люди, как Аркадий... - начала Лена.  -  О  них  никогда  не
знаешь, что на самом деле думают. Их можно  мерить  эхолотом,  но  на  самом
деле они глубже. Так что примем за рабочую гипотезу,  что  поверил.  Ну  так
как в смысле сушек? - без всякого перехода продолжила она.
     - Сушки! - это здорово, - согласился я, залезая в брюки. - И  чай  тоже
здорово. И вообще всё просто сказка.
     - Мы с тобой сделали ее былью,  -  заметила  Лена.  -  То  есть  начали
делать... А вот что будет дальше...
     - А что будет дальше? - вырвалось у меня.
     Лена помолчала. Поболтала ложечкой в  моем  стакане.  Поправила  слегка
растрепанные волосы - на мой взгляд, зря. Растрепанные гляделись лучше.
     - Косточка! - произнесла она наконец. - Ты не  удивляйся  тому,  что  я
сейчас скажу. Ты сядь лучше...
     Ничего себе! К горлу подступил вдруг плотный комок и  холодно  стало  в
желудке. Я послушно опустился на стул. И  что  же  мне  предстоит  услышать?
"Твоя игра окончена, глиняный! Ты арестован!"  Это?  И  сверкнет  в  воздухе
серебристая струна?
     - Косточка, - сказала Лена, - а не засиделся ли  ты  в  этом  Мухинске?
Перебирайся-ка ты в Столицу. Ко мне в отдел.
     Вот это номер! Вот это  и  впрямь  пыльным  мешком  по  лысине...  если
абстрагироваться от моей вполне еще жизнеспособной шевелюры.
     - В Столицу? - я пожал плечами. - В отдел? Между прочим,  я  так  и  не
понял толком, чем он занимается.
     - Чаю хлебни, полегчает, - посоветовала  Лена.  -  А  отдел  называется
просто - "отдел контроля и специальных  программ".  По  сути  мы  занимаемся
анализом общей ситуации... вот представь, разные отделы "Струны" -  это  как
колесики в часовом механизме. В идеале  все  крутится  без  проблем,  но  на
практике возникают разные сложности. И запинаются колесики друг о  друга,  и
смазки требуют, и  подкрутить  иногда...  или  притормозить...  Структура-то
большая,  накладок  соответственно  тоже  много.  И  выправить   это   чисто
административным  путем  нельзя.  Иногда   приходится   или   продублировать
какую-то службу, или разобраться, что у  них  не  так  и  почему...  Короче,
взглянуть на проблему свежими глазами... у тех,  кто  зациклился  на  чем-то
одном,  это  не   получается.   Например,   нашим   оперативникам,   которые
наркотиками  занимаются...  в  смысле,  ловят  распространителей...  вот  им
кажется, что всё у них тип-топ... что почти прижали барыг  к  ногтю.  А  что
при  этом  побочный  эффект  появился,  детская  проституция  усилилась,  им
невдомек... И вот не им, а нам приходится думать,  как  бы  так  перестроить
методику, чтобы...
     - Чтобы и рыбку съесть, и на ёлку взлезть? - уточнил я.
     - Именно! - улыбнулась Лена. - Я же чувствовала, ты сходу  поймешь.  Но
для этого надо иметь особый взгляд. Ну,  не  только  взгляд,  -  поправилась
она. -  Иногда  возникают  разные  тончайшие  ситуации...  когда  приходится
выполнять за какой-нибудь отдел его  работу...  причем  так,  чтобы  там  не
догадались... потому что им такое поручать нельзя, дров наломают... и  в  то
же время они не должны чувствовать, будто их отодвинули в сторону... все  мы
люди, понимаешь? Обидки, эмоции... делу это не на пользу.
     - Ну... - медленно протянул я, глотая вязкий воздух. - А я-то с  какого
боку? Я же вроде тут уже прижился, пользу приношу.  А  там  буду  не  пришей
кобыле веник.
     Лена грустно усмехнулась.
     - Косточка, ну поверь ты мне, я три года уже отдел веду. Я нутром  чую,
кто веник, а кто кобыла. Ты человек именно такого склада, какой  нам  нужен.
И таких, прямо скажу, очень немного.
     - Но я же ничего такого не умею! Сама же сказала, подменять  конкретные
службы... то есть, получается, надо быть вообще этаким универсалом?
     - Да не бойся ты, - она тряхнула волосами, и те,  наконец,  рассыпались
как надо. - Не один же ты будешь  работать.  Подстрахуют  и  по  технической
части, и по боевой... Но вот глаза - твои глаза - это  или  есть,  или  нет.
Как талант и деньги. А чему надо, научишься в процессе.
     Я допил чай, сгрыз каменной твердости  сушку.  Хотелось  чего-то  более
существенного. Нет, надо все-таки сейчас отвести Лену в ту  самую  "неплохую
столовую". Беда лишь в том, что денег-то с  собой  я,  дурак,  не  взял.  На
базе, в бумажнике. Ну кто же знал, что "проводить до  автобусной  остановки"
обернется вот так?
     - А как же здешняя работа? Мухинск? Мне казалось, я вроде вписался.
     - Костя, - Лена посмотрела на меня всё с той же непонятной  грустью.  -
Не хотела тебе этого говорить, но... Видишь ли,  тебе  только  кажется,  что
здесь ты вписался. Посмотри правде в глаза.  Мухинск  и  окрестности  -  это
достаточно стандартный регион. Достаточно стандартные проблемы. И  требуются
тут люди несколько иного склада. Экстраверты. Практики.  Вот  Женя  Гусев  -
идеальный работник... для местных условий. Сила,  энергия,  решительность...
Ум тоже, ясное дело, но ум вообще всюду нужен.  Вот  сам  посмотри,  чем  ты
здесь  занимаешься.  "Аналитический  отдел"  здесь   означает   всего   лишь
обработку стекающейся информации. Это может делать любой, у кого  есть  хоть
немного  мозгов  и  усидчивости.  А   конкретные   операции...   Уничтожение
притонов,  разборки  со  шпаной,   терроризирующей   местных   подростков...
квартирные эти  дела,  как  вот  вчера  с  дядей  Крысюковым...  то  бишь  с
господином Пасюковым... Ну елки-палки, не твой это профиль! Уж чего-чего,  а
парней с холодной головой, крепкими кулаками и аккуратностью в делах  полно.
В том числе и здесь, в Мухинском управлении.
     - Но как же... - пролепетал я. - Мне же  казалось...  И  Кузьмич  вроде
был доволен, как у меня пошло.
     - Косточка, милый, - Лена подошла ко мне сзади,  обняла  за  плечи.  Ну
точь-в-точь, как я вчера. - Пойми такую простую вещь - они тут очень  добрые
люди. Они тебя жалеют. И  по-человечески  очень  даже  любят.  Но  при  этом
трезво видят, что как практический работник - ты ноль. Ну, или  около  нуля.
Гораздо разумнее с деловой точки зрения тебе вообще ничего  не  поручать,  а
запрячь кого-то другого. Ты что думаешь, тому же Гусеву в одиночку  было  бы
сложнее работать, чем с тобой на пару? А уж Кузьмич... Вот к примеру,  вчера
мы с тобой день на все про все угрохали, и то потому что  я  с  тобой  была.
Женя решил бы все за час.  А  Кузьмич  -  тот  мог  просто  снять  трубку  и
позвонить Пасюкову. И сказал бы он ему такое, что бедный  дядя  Федя  сперва
испачкал  штаны,  а  после  сам  кинулся   все   проблемки   решать.   И   с
Абдульминовым, и с нотариусом, и со всеми конторами. И решил  бы,  быстро  и
качественно. "Струне" осталось бы лишь Игорька опекать.
     - Но почему же тогда? - внутри  у  меня  все  оборвалось.  Я,  кажется,
начинал понимать.
     - Дело  в  том,  Косточка,  -  продолжала   Лена   с   профессиональной
безжалостностью полевого хирурга, - что они тут все  очень  порядочные.  Они
чувствуют, что отвечают за тебя. Они  ведь,  откровенно  говоря,  с  помойки
тебя подобрали. В самом прямом смысле. И далее  все  по  принципу  -  "ты  в
ответе за тех, кого приручил". Вот они и создают  тебе  иллюзию  нужности...
востребованности. Повторяю - очень хорошие  они  тут  люди.  Прямо  скажу  -
лучше  столичных.  У  нас  ведь  хватает  здорового  цинизма.  А  иногда   и
нездорового. Но здесь  ты  вечно  будешь  опекаемым.  Тебя  постоянно  будут
подстраховывать... тайно переделывать  твою  работу.  Может,  особого  вреда
нашему общему делу от этого и не будет, но вот ты сам... Ну подумай  -  тебе
оно надо? А ведь так может тянуться годами... десятилетиями...
     Я сжал зубы до хруста, до тупой боли.  Даром  что  мне  тут  все  дырки
заделали... Она права! Блин,  она  права  на  тысячу  процентов!  Как  же  я
раньше-то не замечал? А  теперь  все  мелкие  детальки,  случайные  взгляды,
обмолвочки - всё сложилось в яркую и жестокую картину.
     Нет, я никого не винил -  напротив.  Благородные  люди,  чего  уж  там.
Вытащили со дна, обогрели, полечили... дали подержаться за  большое  дело...
этакий я сын полка. Вроде постреленка Севки. Но у того-то всё впереди, а  я?
Позади - лунное поле, а впереди? Есть ли вообще  что-нибудь  в  этом  мутном
тумане.
     Но в Столицу... Я зажмурился, качнул головой. Как-то сразу  увидел  три
вещи... три красные точки... три вершины одного треугольника.
     Во-первых,  возвращаться  туда  -  смертельно  опасно.  Хоть  город   и
большой, а народу я знал немало. Рано  или  поздно  с  кем-нибудь  доведется
встретиться. Как ни скрывайся, от судьбы не убежишь. Может, с  коллегами  из
543-го гадюшника. Или с тамошними сорванцами... Может, с  Ларисой...  Или  с
мамой... лицом к лицу на улице... Страшно... До холодного пота страшно.
     Во-вторых, здесь и впрямь оставаться нельзя. Лена  открыла  мне  глаза,
но рано или поздно я бы и сам дозрел до  этой  мысли.  Здесь  -  тупик...  В
тупике можно отсидеться, залечить раны... Но в тупике нельзя жить.
     И наконец, я понимал - ясно  и  четко,  как  на  старинной  фотографии.
Понимал,  что  уже  не  смогу  без  этой  худенькой  женщины...  язвительной
стервы... испуганной девочки... Ну просто не смогу, и всё. Она  скоро  уедет
обратно, а я? Останусь тут с душой, разодранной пополам?
     Точки эти не стояли на месте - они кружились  перед  мысленным  взором,
плясали, мигали. А потом разом наложились друг  на  друга,  слились  в  одну
ослепительную рыжую искорку. И та вспыхнула, взвилась костром.
     - Ну и когда мы едем? - только и спросил я.


     Часть третья
                            Дорогая моя Столица!

                                     1.

     - Переключи. Попсой уже задолбали!
     Молчаливый  водитель  протянул  руку  и  щелкнул  тумблером  магнитолы.
Разудалый  девичий  голос,  вещающий  о  пламенной  и   безответной   любви,
оборвался на полуслове. Пару  секунд  было  тихо  -  словно  некто,  живущий
внутри динамиков,  пытался  уловить  очередной  хозяйский  заказ.  Потом  на
кабину обрушился грохот, тот самый пресловутый хард-рок, который, по  мнению
всезнающих оболтусов из гадюшника №543, уже выходил из моды.
     Маус явно так не считал.
     Развалившись на переднем сиденье, он с видом удалого лесного стрелка  и
непринужденностью  покорителя  Запада  возложил  свои  ноги  на  бордачок  и
довольный озирался по сторонам.  Его  синий  берет  съехал  почти  до  носа,
ветер, заползая в окно, трепал мятую, выцветшую  ветровку.  А  я,  глядя  на
Мауса,  думал,  что  при  ином  раскладе  сидел  бы  сей  экземпляр  раннего
взросления за институтской партой, а какой-нибудь уставший от  жизни  доцент
ходил бы вдоль доски и тщетно талдычил ему о частных производных.
     Не судьба.
     И почему все пошло не так? Может, не  стоило  президенту  отпускать  на
волю цены и мятежные окраинные республики? Или  копнуть  еще  раньше,  когда
неожиданно для страны молодой и проворный секретарь  ЦК  обошел  "лубянского
кардинала" и вместо  него  занял  освободившийся  от  шамкающего  Бровеносца
трон? И уж несомненно виноват Дальнегорск с его бесконечной  бойней,  с  его
Заводской площадью, чья мостовая, похоже, на тысячи  лет  залита  кровью.  А
есть еще и такое мнение - все беды из-за меня, и стало быть, незачем  пенять
на кривое зеркало родной истории.
     Как бы там ни было, сейчас я сижу на заднем сиденье "Тойоты",  гляжу  в
окно, а Маус развалился спереди и слушает свой метал.
     Дорогая моя, Столица!
     Я люблю твои светлые лица!
     вклинилось из окна "жигуленка", старого, еле влекущего пассажиров.
     Страна уже десять страдает без гимна. Собственно, чем хвалиться-то?  Не
Дальнегорском же вкупе с кремлевской  мафией?  Зато  расторопный,  упитанный
мэр для начала продвинул закон, разрешивший Столице  свой  гимн,  и  тут  же
этот самый гимн выдумал.
     Быстрый  мэр,  оборотистый.  Вовремя   понял,   что   платные   стоянки
прибыльней спортивных коробок - а  вот  детские  площадки  не  тронул.  Даже
пробовать не стал. Очень умный мужик. Чует ветер.
     - Не, надо колеса менять, - вещал меж тем Маус. - Слышь,  Сайфер?  Чего
скажешь?
     - Денег нет, - водитель не отличался болтливостью.
     Высокий,  похожий  бородкой  на  Мефистофеля,  он  походил   на   героя
"Матрицы" куда больше чем его собрат по прозвищу. Порой, взглянув в  острые,
крысиные глазки, я ловил себя на  том,  что  невольно  озираюсь,  подыскивая
пути отступления. До сих пор не могу понять, что  он  тут  делает?  Впрочем,
"Струна" не ошибается. Если уж выбрала  человека,  значит,  они  друг  другу
нужны. Только вот держит здешний народ не одна лишь любовь  к  подрастающему
поколению.
     Кто знает, может быть не один я тут бывший глиняный?
     - А ты, что их у "тети Лены" клянчешь? - Маус  пальцем  приподнял  свой
берет и уставился на напарника. - Да? Так она в нашей  тачке  не  ездит!  Ей
техника на ходу и ладно. А мне вот по колдобинам прыгать не в  мазу!  Ты  не
умеешь, Сайф, ну не умеешь ты...
     Водитель молча крутил баранку.
     - Вот смотри как надо, - Маус повернулся ко мне, совершенно  ничего  не
стесняясь. - Шеф.  В  смысле,  Константин  Антонович,  как  вы  смотрите  на
проблему... мнэээээ... подвижного состава в свете... ээээ... возложенных  на
нас обязаностей?
     Я усмехнулся.
     Все-таки это Столица. Мухинск... в нем тоже говорят по-русски, пьют  ту
же водку и смотрят те же программы. Но Столица живет в  своем  ритме,  и  ты
ему  либо  соответствуешь,  либо  пытаешь   угнаться,   подобно   отставшему
пассажиру. Если первое - ты Маус, сидишь на переднем  сиденье  в  ковбойской
позе  и  знаешь,  куда  мы  едем  средь  всех  этих  заворотов  и   третьего
транспортного  кольца.  Если  второе  -  ты  пытаешься   вникнуть   в   речь
собеседника и, как Сократ, понимаешь, что ничегошеньки не понимаешь.
     Честно скажу, прожил в этом городе всю свою  жизнь,  но  здешние  места
помню только по елке в "Театре кошек". Тогда мне, помнится, было лет пять.
     Вот Маус - нечто иное. Здесь он на месте.
     Вообще-то должность его - Технический Хранитель. Говоря проще -  хакер.
Но Лена считает, что парня пора  приучать  "к  настоящей"  работе.  Хотя  бы
потому, что, тыкая кнопки в прокуренной  ночной  комнате,  он  и  близко  не
видит что делает "Струна". А главное, для кого.
     - Ну  как,  Константин  Антонович?   Матбаза   будет   наращиваться   в
соответствии с пятилетним планом или по мере необходимости?
     Вот ведь! Последняя  пятилетка  завершилась,  когда  он  еще  в  детсад
ходил. И откуда нахватался?
     - Хорошо, - усмехнулся я. - Поговорю  с  Еленой  Ивановной.  Не  плачь,
будут тебе игрушки.
     - Уря! - Маус вновь отвернулся к окну, на мгновение замолчал,  а  потом
вдруг подпрыгнул на месте:
     - Сворачивай, блин, давай! Ща мы на  кольце  встрянем  по  уши,  там  к
Ленинскому с утра вечно пробка.
     - А как еще? - хмуро ответил Сайфер.
     - В подворотню вон давай, я там проезд знаю!
     - Куда проезд? - Сайферовский пофигизм вовсе не отрицал скептицизма.
     - Туда! Куда надо. За раз проскользнем!
     Машина свернула влево.
     Порой мне кажется, что я жил в  другом  городе.  Наше  Отрадное  с  его
школами, детсадами, киношками, равно как институт, а потом 543-й гадюшник  -
они  совсем  рядом,  порой  на  соседних  улицах,  но  мы,  как  и  положено
параллельным прямым, никогда не пересечемся.
     "Струна" существует отдельно.
     Поначалу я до одури боялся, что встречусь  на  улице  с  кем-нибудь  из
знакомых, а то, не дай Бог, с матерью или с отцом.  Друзья  могут  подумать,
что ошиблись, не разобрали лица, но вот родители... Оказалось,  что  все  не
так страшно - и вместе с тем намного страшнее. Дома трубку никто не брал,  а
съездить посмотреть я не решался. Если в третьем часу ночи, обмирая,  ждать,
пока хоть кто-то из сонных домашних отыщет тапочки и доберется до  телефона,
а в результате получать длинную очередь бесконечно  долгих  гудков  -  какой
смысл ездить?
     Родителей дома не было. То ли на  даче,  то  ли  продали  квартиру,  то
ли... додумывать не хотелось. А проверять опасно.
     Не знаю, круглосуточно ли наблюдала за мною "Струна"? Не  мне  о  таком
судить: "наружка" у нас лучше, чем  в  КПН.  Правда,  будут  ли  меня  столь
тщательно "пасти"? В конце концов, дальнегорец вполне мог  иметь  в  Столице
знакомства. Звоню - значит надо. В отличие  от  героев  дешевой  литературы,
люди "Струны" не таятся, а живут  весьма  полнокровно.  Маус  вон,  кажется,
даже играет в какой-то регги-группе. Разумеется, в свободное от  героической
службы время.
     Значит, и я  могу  звякнуть  далеким  столичным  приятелям.  Но  совсем
иное - приехать в Отрадное и ностальгически  бродить  под  окнами.  Это  уже
подозрительно.
     Единственное, что помогало отвлечься - работа. Если я  и  не  привык  к
ней, то она со мною сроднилась. Как и  предупреждала  Лена,  дел  в  Столице
оказалось "выше крыши", народу, что удивительно, не  хватало,  а  пополнение
предстояло еще учить. Себя я, впрочем, тоже относил к "желторотикам".
     Преданные мне в помощь Маус и Сайфер - типичная парочка  для  столичной
"Струны" и нечто вовсе невообразимое для окраины - числились  в  рядах  чуть
больше года. Почти как я. Правда, до сих пор они считались  пешками.  А  кем
считался я? Такой же пешкой?  Или  легкой  фигурой?  Или  вообще  доминошной
костяшкой на шахматной доске?
     - Вот, - заботливо сказала  Лена.  -  Поиграй-ка  ты,  Костик,  с  ними
двумя. Дел много, работа порой - ваших мухосранских наизнанку  вывернет,  но
действовать надо. Приступай. Заодно присмотришься, поднатаскаешься...
     И я, естественно, приступил. Куда мне было деваться?
     Начать мне пришлось с охоты на сетевых педофилов.  Не  знаю  уж,  какие
стратегические резоны были у Лены, зачем ей понадобилось дублировать  работу
отдела компьютерных преступлений? То ли доказывала высшему  начальству,  что
парни из ОКП мышей не ловят, то ли решила начать мое обучение  с  простых  и
ясных дел.
     Дело, однако же, оказалось столь же простым, сколь и  дурным.  Вдобавок
я подключился уже к завершающей фазе.
     Ловко изображая двенадцатилетнего  "настаящего  хакира",  Маус  как  бы
невзначай нарвался на  свидание  с  неким  господином,  носящим  характерный
никнейм CoolBoy. "Классного  парня"  Маус  выловил  в  каком-то  музыкальном
чате, куда  порой,  охотясь  на  тусующихся  подростков,  забредают  сетевые
педофилы. На  контакт  CoolBoy  пошел  легко,  отпустил  немерено  восторгов
"класной  прагараме",  написанной  юным   хакером.   Давясь   смехом,   Маус
признался,  что  самым  сложным  было  написать   эти   несколько   десятков
безграмотных  строчек  кода.  "Давил,  блин,  в  себе  программера   большой
советской давилкой". Естественно, от дел компьютерных перешли  к  трепу  "за
жизнь", потом Классный Парень предложил обменяться фотками... и понеслось.
     Историческая встреча двух профи должна была случиться  в  Нагатино,  на
задворках какого-то клуба, и, конечно, лишь  с  наступлением  темноты.  Ведь
"настаящие хакиры" пьют пиво, чатятся и встречаются лишь по ночам!
     Я усмехнулся, прикрыл глаза. Состоялась встреча...

     Мы сидели в машине, припаркованной в двадцати шагах от дверей клуба.  Я
тогда  еще  подумал:  ну  прямо  как  в   дешевых   боевичках   с   гнусавым
переводчиком, от  коих  фанатеют  подопечные  нашей  конторой.  Микроавтобус
напичканный  аппаратурой.  Хмурый  Сайфер  сидит,  привалившись   к   стене,
погруженный в свои мысли. Маус, склонившись над монитором, быстро стучит  по
клавишам ноутбука, я с умным видом сижу у него за спиной.
     Мне  нельзя  забывать,   что   в   Дальнегорске   Костя   Ковылев   был
программистом. Не важно каким. Сейчас  так  называют  и  истинных  ассов,  и
умельцев, способных с  грехом  пополам  слепить  пару  худосочных  макросов.
Главное - проявить интерес к делу, это основной показатель.
     Я и проявлял, благо было что оценить.  Ловкость  Мауса  потрясала  меня
ничуть не меньше, чем его самого - рабочие машины "Струны".
     - Так, - очередь тихих  ударов  по  клавишам.  -  Момент.  Да,  неплохо
ребята засели. Может, у  них  там  не  только  компы,  а?  -  Взгляд  в  мою
сторону. - Шеф, проверить бы. Детишки ж ходят, играют там и прочее...
     Это про компьютерный клуб, в чью систему он только  что  влез.  Точнее,
только  что  вернулся  вновь  проторенной  дорожкой.  Какой-то  левый  гейт,
засвеченный узел со старым паролем доступа... Сказать по  правде,  для  меня
все это - китайская грамота.
     - Проверим, - не спорю я. Тут у меня со "Струной" никаких  разногласий.
Если хозяева здешней Инет-кофейни и впрямь  подносят  подросткам  не  только
кофе, то им прямая дорога в Мраморный  зал.  Не  стану  возражать  и  против
расщепленного бамбука.
     - Ладно. - Маус вновь погружается в недра сетей. - Потом.  Так,  это  у
них что такое? О! Во, мне об этом и говорили. Круто. Шеф, гляньте!
     Я уныло смотрю в монитор. Одна радость -  вместо  текста  какого-нибудь
юникса по экрану рассыпаны милые сердцу окна "форточек". Впрочем,  в  каждом
из них текст, и не слишком  вразумительный.  Какая  разница:  в  графической
оболочке или на черном фоне?
     - Их "дядя большой начальник" явно любит смотреть за хозяйством.  Клик!
И на рабочем  компе  картинка  с  любой  камеры-наружки!  -  Маус  нажал  на
клавишу, и в развернувшемся поперек экрана окне появилось изображение  зала.
Длинный ряд компьютеров, две официантки разносят кофе, пара десятков  людей,
склонившись над мониторами, пасется в недрах глобальной сети.
     - Отлично! - Маус стучит по кнопкам, внизу  возникает  новое  окошко  с
какими-то клавишами. Похоже, переключение камер.
     - А на внешние он потянет? - мне даже не верится нашей удаче.
     - Вполне.  Момент.  Во.  Это  зал  геймеров,  кулисы,  мужской  сортир,
женский... минутку...
     - Дальше.
     - Простите, шеф. Так, это у нас  что?  Ага,  холл.  Опа!  Даже  дежурка
наших бритых друзей.
     В узкой комнате сидят двое. Оба в форме охраны клуба. На столе  пиво  и
какая-то плохо различимая снедь. Ребята заняты. Изволят кушать.
     - Ладно, вот крыльцо, - Маус ткнул куда-то одноименным манипулятором  и
с сожаление заявил: - А заднего двора нет.
     Вот и  все  преимущества  информационного  века!  Нет,  знал,  господин
CoolBoy, где и кого надо клеить! Умный попался. За пять копеек не купишь.
     - Есть там камера,  -  подал  вдруг  голос  Сайфер.  -  Я  там  с  утра
побродил. Слышь, Мышкин, а что если они эту хрень отрубили?
     Маус  взглянул  на  него  с  уважением,  медленно  покачал  головой   и
раскинулся в кресле. Этот жест означал, что компьютерщик думает. Как он  сам
любил повторять: я мыслю, следовательно - не отвлекайте меня.
     Право отвлекать остальных наш гений оставлял за собой.
     - Значит, отключена,  -  развел  он  руками,  будто  общался  с  кем-то
невидимым. - То есть либо пришел чувак и вырвал провода, либо  чувак  никуда
не ходил, но отключил рубильник, либо...
     Он резко рванулся к  клавиатуре,  застучал  по  клавишам,  углубился  в
недра подпунктов разворачивающихся меню, потом, вновь откинувшись в  кресле,
сказал:
     - Удаленное управление питанием! Ес! Йа-йа, даст ист фантастиш!
     - Включается с пульта, - догадался я.
     - Нажатием пары кнопок на клаве, - Маус сделал  эффектную  паузу.  -  А
если быть архиточным - на нашей клаве. Вот на этой.
     Он выдал еще одну очередь, распахнув новое окно.
     - Мама  миа!  Да  они  половину  переферийной  аппаратуры  вырубили  за
каким-то, я извиняюсь...
     - И что? - не понял я.
     - И сейчас будем смотреть.
     Маус вновь углубился в машинные будни. Его работа во тьме...
     Я вдруг  подумал,  что  через  пару  минут  мне  и  Маусу  с  Сайфером,
возможно, предстоит вполне реальная драка. Ни на Мауса, ни даже  на  себя  я
ставки не делал. Основная наша боевая мощь - конечно же, Сайфер. Тот  у  нас
мастер ударной силы и  ударяет,  мягко  говоря,  неплохо,  причем  даже  без
Боевого Резонанса. По словам Лены, рано  еще  его  таким  делам  обучать.  И
значит, кроме мордобития - никаких чудес. А вот  на  что  способен  Классный
Парень - лишь предстоит выяснить. Среди наших  клиентов  попадаются  те  еще
подарочки.
     ...Пустые, неосвещенные улицы  Мухина,  где  на  центральном  проспекте
светло как в дальней  столичной  арке.  Грязь  под  ногами  и  хищный  оскал
человека... Человека ли? Ты знаешь, что не выстоишь. Но ты  должен  драться,
потому   что   тонко,   отчаянно   кричит,   захлебывается    криком    дитя
человеческое...
     Раньше я думал, что  на  детей  охотятся  лишь  те,  кто  не  отважится
связаться со взрослыми. В прошлом году пришлось  убедиться  в  обратном.  На
слабых нападают не только трусы.
     - Ой, шеф, а я его вижу!
     Маус отодвигается от монитора.
     Да, он у нас и впрямь гений. Камера-то очень даже работает,  хотя  вряд
ли сей факт известен работникам клуба. Ее оптический глаз нацелен куда-то  в
недра задворок, где между пустыми ящиками, помойкой  и  грязной,  исписанной
граффити стеной  молча  бродит  молодой  человек  с  несвойственной  здешним
местам внешностью.
     - Похоже, он, - говорит Маус.
     - Похоже, да, - соглашаюсь я.
     Господин  CoolBoy  смахивает  на  студента-отличника  или  на  молодого
преподавателя. Несмотря на прохладную ночь, одет  лишь  в  черный  свитер  и
синие джинсы, за спиной  рюкзак,  на  носу  круглые  очки.  Хозяев  таких  в
трамваях обзывают интеллигентами.
     Он мнется с ноги на ногу, как школьник на первом  свидании.  Все  время
озирается по сторонам и изредка глядит на часы.  Похоже,  волнуется,  причем
сильно.
     Еще бы! С такой внешностью, да в таком месте. Что Мухинск, что  Столица
обладают одним  общим  свойством:  их  задворки  не  любят  интеллигентов  с
рюкзачками и в круглых очках.
     - Не нравится он мне, - раздается над ухом голос Сайфера.
     Я  оборачиваюсь  назад.  Наша  боевая  мощь   задумчиво   гладит   свою
"мефистофельскую" бородку.
     - Двигается как-то... На профи похож. Хотя...
     Я вновь смотрю на экран. Там все тоже. CoolBoy молча бродит по  пятачку
у черного хода клуба, озирается по сторонам. Ждет. Волнуется.
     - Ладно. Прощупаем, шеф?
     Вопрос обращен ко мне. Я  должен  ответить,  хотя  и  не  знаю,  зачем.
Кажется, Маус и Сайфер отлично работали без меня. К чему им главный -  никак
не возьму в толк. Пока что в их обществе я ощущаю себя желторотым стажером.
     - Как?
     - Под гопу местную сработаем. Повяжем, отвезем разобраться.
     Я только молча киваю, давая понять, что план ясен. Чего тут темного?
     Вот ходит себе господин CoolBoy по задворкам.  Ждет  мальчика-"хакира".
Зачем? Теоретически возможны два исхода, но вероятность распределена  отнюдь
не равномерно. Девяносто девять и девять в периоде, что этот  самый  CoolBoy
мечтает лишь об одном. Всем ясно, о чем...
     Но мы же не Дао. Можем и ошибаться.
     Пустое поле и только черные пятна на нем.
     Мы прощаем тебя, Уходящий, исчезай с миром...
     - Так что, шеф? - они, кажется, заметили мою растерянность.
     А что шеф? Шеф понимает, что если уж  вероятность  девяносто  девять  и
девять...
     - Вперед, ребята, - выдохнул я и понял, что от меня  больше  ничего  не
зависит.
     - Отлично, Мышкин, зайди через арку, а я дыру в заборе поищу.
     Мы прощаем тебя, Уходящий, исчезни...

     Маус явно видел во всех этих  граффити  смысл.  Мы  шли  вдоль  забора,
огибая здание клуба. Ни фонарей, ни горящих окон в округе не было. Дальше  к
востоку тянулась сплошная промзона, с остальных сторон  к  клубу  подступили
пятиэтажки, давно задремавшие вместе со своими обитателями. Столицу  накрыла
ночь.
     - Во, блин! - шепнул Маус,  тыча  в  очередную  наскальную  надпись.  -
Зерги рулят! Какая старина, а еще не замазано!  Да,  живо  дело  Старкрафта!
Живо. Впрочем, Контра тоже не в ауте...
     Надписи на  заборе  волновали  его  куда  больше,  чем  некто  с  ником
CoolBoy.
     - Терроры  фореве!  Вали  контров!  Америкосы  отстой!   Блин,   редкие
экземпляры. Шеф, может прихватим.
     - Что? - не понял я.
     - Сегмент  стеночки.  Потом  продадим.  Экземпляры  редкой   наскальной
работы конца двадцатого -  начала  двадцать  первого  века...  Арройо  будет
жить, ешкин! Надо будет сюда заглянуть как-нибудь. Тоже чего напишу.
     Мы свернули в  арку.  Теперь  оставалось  пройти  еще  метров  пять.  В
принципе, CoolBoy мог уже слышать наши шаги.  Если  он  и  впрямь  настолько
крут... если Сайфер не ошибается...
     - Пошел клуб знакомств www.chuvaki.com.  Круто.  Может,  www.struna.org
написать?
     Нравы в столичном отделении просто удивительные.
     - Ладно. Все. Идем. - Маус, похоже, уловил-таки мое недовольство.
     - Только говорить будешь ты, - заявил я. -  Тебе  как-то  ближе  эта...
среда.
     - Ясно. Я уже даже и не обиделся. Смотрите, шеф, и учитесь.
     Мы вышли из арки, я даже успел бросить взгляд  на  камеру,  прежде  чем
заметил КулБоя, а он заметил нас. Заметил, обернулся и  застыл  как  тигр...
вернее, как старый помоечный кот. Готовность атаковать.
     - Эй, мужик, - не мудрствуя лукаво, начал Маус. - Закурить есть?
     - Нет, - холодно отозвался CoolBoy. - Не курю.
     И как на это отвечают? Ну да Маусу лучше знать.
     Я предпочел позицию  созерцателя.  Прямо  скажем,  весьма  обшарпанного
зрителя, более смахивающего на мухинского бомжа, нежели на  респектабельного
сотрудника некоего  солидного  фонда...  Впрочем,  предполагалось,  что  мои
габариты все же произведут на клиента нужное впечатление.
     - Что ж так? - удивился Маус. - Все  нормальные  пацаны  курят,  а  ты,
блин, как еврей прям.
     - Да т-т-ты тоже, в с-с-своей шапочке, - CoolBoy разволновался.  Понял,
что Мауса так не проглотишь. Хотя кто знает? Может, военная хитрость.
     Однако наш хакер и сам стушевался. Похоже,  дал  где-то  маху.  Беретку
свою не снял? А что в ней такого?
     - А тебя колышет в чем я хожу, да? - он двинулся к собеседнику.
     Сделал пару шагов и застыл. Не  глуп  он,  наш  Маус,  лезть  под  руку
непонятному типу с понятными намерениями.
     - Ты  не  строй  из  себя,  -  совладав  с   заиканием,   ответил   наш
загадочный. - Гопу, блин.
     - Слышь, чувак, - из  темноты,  словно  пройдя  по  изнанке  Вселенной,
возник Сайфер с какой-то дубинкой в руках. - Ты че, восстал, да? Ты как  нас
назвал, ты сам-то слышал?
     Мистер CoolBoy  затравленно  оглянулся.  Похоже,  сейчас  опять  начнет
заикаться. Или нет?
     Мухинск. Грязная, темная окраина. Человек со звериным оскалом.
     Он хочет жить. Больше всего на свете желает остаться в живых. И  потому
сделает все. Проложит себе дорогу, по трупам, по крови... Он будет  драться.
До самой последней капли.
     - Ребят, - голос Классного Парня вдруг изменился. И очень даже  знакомо
изменился. Не к добру. Ох, не к добру. - Ребят, шли бы вы. Не путались?
     На этот раз даже Сайфер - и тот растерялся.
     Конечно, вот так ответил бы каждый.  Но...  Интонация.  Очень  знакомая
интонация того, кто действительно может. Вот только что? Узнать бы, пока  он
не смог.
     - Ну ты, блин, гигант, - выдал Маус. - Ты ваще крут на хрен.
     - Видит, Бог, - покачал головой CoolBoy. - Я не хотел, ребята.
     И он рванулся.
     Не к Сайферу, как сделал  бы  каждый  -"ударник"  не  выглядел  слишком
крутым и притом был в единственном экземпляре - к нам. Вернее, к Маусу.
     Удар. Я слышал лишь свист рассекшей воздух ладони. CoolBoy бил  не  абы
как - явно пытался ударить приемом. Видать,  в  какую-то  заумную  точку  за
шеей, способную обездвижить кого угодно - и  громадного  "качка"  и  уж  тем
более хлюпика Мауса.
     Но и хакер был не  так  прост,  как  доселе  казалось.  На  полноценный
контрудар его не хватило,  он  лишь  увернулся,  смазав  вражью  челюсть  по
касательной. Гляделось оно эффектно, а вот чем кончится...
     Я почувствовал, как трещит по швам наш разработанный сценарий.
     - Сайф, давай!
     Что-то треснуло, кажется, роговица очков господина КулБоя. Тот,  однако
же, подсуетился и с силой толкнул Мауса ногой в живот. Не ударил,  а  именно
толкнул, отскочив благодаря этому на пару метров.  "Мышкин"  не  выдержал  и
повалился назад, вовремя облокотившись на груду ящиков.
     - Маза фака! - крикнул он. - Сайф, блин, прикрой!
     Я с ужасом понял, что следующий  удар  назначается  мне,  и  если  Маус
сейчас не вернется в строй... Боевой резонанас... Ох,  и  пригодился  бы  он
сейчас... только я до этих вершин  не  дорос.  Вызвать  внутри,  даже  не  в
голове, а чуть выше живота некое  дрожание...  не  звон,  а  лишь  отголосок
звона... вслушаться, слиться, зажечь искорку...  Искорка-то  зажигалась,  но
упорно не желала разгораться пламенем. Не дорос...  и  этой  синей  ночи  не
суждено взвиться костром.
     CoolBoy смотрелся в разбитых очках  как  интеллигент  из  анекдота  про
пивной ларек. Вид у него был решительный. Похоже, влипли.
     Что делать? Что делать?
     Резонанс... в конце концов, есть еще и Маус,  и  кто  знает,  чему  его
учили... Лена на его счет изъяснялась как-то скомкано. Хотя этот вряд  ли...
техник, прикладник...
     По лицу КулБоя течет кровь.  Крыса  ранена.  Крыса  загнана  в  угол...
отчего же так страшно кошкам?
     И страх вдруг как-то  сразу  переплавился  в  стыд  -  желтый,  жгучий,
разъедающий  кожу  и  душу.  На  моих  глазах   сейчас   затопчут   насмерть
человека... мышонка... который сам  угодил  в  мышеловку...  превратился  из
охотника в дичь. И все оттого, что я ничего не могу... и не  разгорается  во
мне поганая искра, дрожит во внутреннем  пространстве  издевательской  рыжей
запятой...  и  всего-то  надо  на  нее  дунуть...  всей  своей  болью,  всем
переполняющим легкие  стыдом...  вот  так...  до  вспышки...  до  солнечного
взрыва!
     И  сразу  мир  изменился.  Лохматый  апельсиновый  костер  сместился  в
какой-то иной слой, наполняя все тело сухим жаром. И жар лился из моих  рук,
из моих глаз, обволакивал ночь, переливался в темно-синем воздухе.
     Все вокруг стало медлительным, тягучим. Как неприятный сон, который  ты
изо  всех  сил  пытаешься  оборвать,  но  без  толку...   CoolBoy,   готовый
атаковать, но не выбравший  еще  жертвы.  Маус,  медленно  поднимавшийся  на
ноги. Сайфер, плывший за нашими спинами.
     CoolBoy невыносимо долго изучал меня прищуренным взглядом, потом  резко
(для остальных, а для меня - неспешно) рванулся,  будто  вперед,  но  плавно
развернулся и, словно танцуя, направился Сайферу. Тот явно  напрягся,  но  в
следующий миг, когда в руках у Классного Парня что-то сверкнуло,  неожиданно
замер, а потом рассмеялся...
     Удар! Говорила ведь Лена, что  Резонанс  завершается  вот  так,  словно
рядом пронесся  сверхзвуковой  истребитель.  Воздух  взорвался,  обдав  меня
жесткой волной холода. Перехватило дыхание, а секундой позднее я уже  стоял,
удивленно озираясь по сторонам. Всё погасло -  и  стыд,  и  рыжее  пламя,  и
истекающий из меня жар.
     Сайфер смеялся. CoolBoy непонимающе застыл  возле  него,  опустив  свое
невидимое оружие. Маус, уже поднявшийся на ноги,  тоже  стоял  и  совершенно
по-детски улыбался. В отличие от меня, он уже понял.
     - Коллега, ну блин, в натуре зерги  рулят,  а  терроры  лохи,  -  изрек
хакер.
     CoolBoy повернулся в  нашу  сторону.  В  пальцах  он  крутил  струну  -
хорошую, наверное, даже титановую.
     - Нас недавно создали, - сказал Игорь Николаевич  Валуев,  известный  в
определенных кругах под именем CoolBoy. - Полгода назад. Ну, вы должны  были
слышать.
     Мы только кивали.
     Уютное кафе, неподалеку от Полянки, разительно отличалось от  задворков
нагатинского клуба. Публика здесь была весьма приличная, атмосфера -  тихая,
цены не слишком кусачие. Недаром Лена показала мне это  место  в  первые  же
мои столичные дни.
     Судя по  ее  словам,  ей  и  самой  время  от  времени  нравилось  сюда
захаживать.
     - Отдел  нестандартных  воспитательных  акций,   -   задумчиво   сказал
Сайфер. - Знаем.
     - Правильно, - кивнул Игорь.  -  Приюты  для  беспризорников,  патронаж
проблемных  семей,  поддержка  детских  организаций  -  это  всё   отдельное
ведомство. То есть  патронажный  отдел.  Мы  -  нечто  другое.  Близкое,  но
отдельно от них. Конкретнее - всякие разовые и индивидуальные проекты.
     - То есть? - откровенно не понял я.
     Игорь замялся. Он заказал себе крабовый салат, несказанно  удивив  этим
официантку, и теперь ковырял его пластиковой вилкой, стараясь  не  поднимать
на нас глаз. Похоже, ему было стыдно. В отличие от нас.
     Ну, Сайферу и так всё поровну, Маус - тот вообще  тихо  хихикал,  когда
стеснительный  очкарик  Игорь  поворачивался  спиной.  А  я?  Ну  что  здесь
комичного? Не выхвати он струну (а выхватил он  ее  совершенно  машинально),
уложили бы мы друг друга. Коллеги...
     - Ну  вот  возьмем  к  примеру  какую-нибудь  школу,  -  развел  руками
Игорь. - Допустим, 1947-е богоугодное заведение.  Не  столь  уж  она  плоха.
Педагогический состав сильный. Наблюдателей наших  аж  четверо,  директор  с
нами сотрудничает активно, помощь принимает. И дети тоже ничего.  Но  вот  в
старших классах...
     Я понимающе усмехнулся. Старшие классы - больное место  любой  массовой
школы. Младшие тоже не отстают, но уж шестнадцатилетним-то парням  в  стенах
общеобразовательных ведомств  совсем  неуютно,  особенно  когда  под  ногами
мелочь всякая путается. Знаем-с,  сами  родителей  не  раз  вызывали.  Война
лягушек с мышами...
     - Вот, в 1947-ой был в десятом классе некий юноша Исаев. Вся  школа  от
него стонала. Ну, у младших деньги выбивал,  ясное  дело,  компании  всякие,
драки... Родительский комитет на него жалобы вечно писал, милицейский  учет,
само собой. Всё катилось к колонии. Но толку-то  с  того?  Упекут  парня  за
решетку, просидит пару лет за хулиганство или кражу,  а  потом  что?  Выйдет
уркой законченным и в  тот  же  район  вернется.  В  общем,  один  из  наших
наблюдателей попросил помочь. Ладно,  милицию  мы  успокоили,  с  прокурором
перетерли, а с пацаном-то что делать? Он уже  и  наркоту  в  школу  потащил.
"Братва" теперь поумнела. Все руками малолетних идиотов...
     Да, мысленно кивнул я. Десятикласснику Исаеву крупно повезло.  "Струна"
не любит ждать, да и время не терпит. А то  спустя  два  годика,  едва  лишь
стукнет юному хулигану восемнадцать - пожалуйте, петелька  из  титана.  Если
не на шею, то куда-нибудь ниже.
     - А на самом же деле с ним самим работать надо, - Игорь  воткнул  вилку
в салат. - Один из самых удачных наших проектов. -  В  голосе  проскользнули
нотки гордости. - Парень-то смышленый оказался,  только  общался  не  с  тем
кругом...
     - И  как  же  это   вам   удалось?   -   поинтересовался   я.   -   Ну,
перевоспитать...
     Игорь довольно прищурился.
     - Ну, двумя словами не опишешь.  К  тому  же  есть  и  профессиональные
секреты.  Разработаны  у  нас  весьма   и   весьма   эффективные   методики,
проверенные делом. Но никакая методика не  работает  сама  по  себе.  Прежде
всего, надо быть истинным педагогом. Не по должности  только,  а  по  складу
души...
     Ну, конечно. Бесспорно. Куда нам, программистам, до вас - педагогов.
     - А если б не вышло? - глядя в свой кофе, спросил вдруг Маус.
     - Что, простите, молодой человек?  -  Игорь,  лет  на  пять  обогнавший
нашего хакера в возрастной гонке, недовольно наклонил голову.
     - Если б не удалось его... - развел руками Маус. -  Перевоспитать.  Ну,
трудный бы он оказался, - в голосе компьютерщика мелькнула ирония. -  Бывает
же такое, да?
     - У нас еще не было,  -  снисходительно  улыбнулся  Игорь.  -  Если  вы
озаботитесь ознакомиться с нашими методиками, то сами увидите,  что  они  не
дают сбоев.
     - А все же. Игорь... Николаевич, встречаются ведь всякие. Спившегося  к
пятнадцати годам пацана  из  рабочих  пригородов,  или  панка,  сидящего  на
игле... как, простите, наш Верховный, в президентском кресле - куда их?
     Игорь нахмурился, вновь взял  в  руки  вилку  и  принялся  ковырять  ею
салат, причем делал это с такой  туповатой  жестокостью,  будто  рыл  в  нем
кому-то могилу. Похоже, Маус сам того не желая (или наоборот?)  задел  тему,
не  слишком  приятную  для  "Отдела  нестандартных  воспитательных   акций".
Похоже,  за  свои  полгода  очень  уж  они  привыкли  к  своим   "отраслевым
стандартам".
     Интересно,  а  будь  у  меня  выбор  -  остаться   тут   или   идти   к
"коллегам-педагогам" - куда бы я двинул свои стопы?  Ответ,  впрочем,  лежит
на  поверхности.  Не  то  чтобы  я  совсем  не  верил  в   перевоспитавшихся
хулиганов, но все эти "акции" - уколы слона английской булавкой.
     - А вы считаете их  детьми?  -  проскрипел  Игорь.  -  Этих...  как  вы
изволили сказать, пацанов из пригорода, или... панков? Молодой  человек,  вы
знаете, что по-английски значит "панк"?
     - Yes, I know English, - улыбаясь кивнул ему Маус. - Not so  good,  but
some words I can understand, and I know that for Russian  "punk"  is  свинья
or падаль.
     Игорь пропустил это мимо ушей, продолжая.
     - Так вот, если, по-вашему, это дети, то мы,  молодой  человек,  служим
совсем разным идеалам. Это... - наш собеседник даже побагровел. - Это я  сам
не знаю что! Но не дети, уж точно... Такие, как они,  совершили  достаточно,
дабы лишиться права называть себя ребенком! Относиться к ним следует как  ко
всем прочим, как не ко времени повзрослевшим негодяям.
     Он замолчал, тяжело дыша, и я даже  успел  испугаться.  Вдруг  у  парня
сердце? Кто  его  знает,  этого  неуклюжего  бедолагу-учителя,  чья  система
ценностей пришлась явно не ко двору в государственных школах.  Довелось  мне
в свое время посмотреть  на  таких  новаторов-одиночек...  В  реальность  их
пылкие идеи,  гладкие  лишь  на  бумаге,  вписывались  не  слишком.  Зато  в
"Струну"...
     Интересно, он выразил мнение всего отдела, свое личное, или нашу  новую
глобальную политику? "Струна" карает детей! Не смешно. "Струна" отлучает  от
детства... Странно? Конечно! Но разве я еще не привык  к  этим  странностям,
разве я еще не усвоил, что самое невероятное и есть истина?
     "Настоящим мы,  совет  Хранителей,  принимаем  решение  исключить  Петю
Васечкина из детей и предать  его  в  руки  взрослого  мира,  слезно  умоляя
обойтись с ним как  можно  гуманней  и  оставить  в  пределах  Тональности".
Древние инквизиторы небось в гробах перевернутся от зависти.
     Я оглядел своих спутников.  Очкарик  Игорь,  каменный  Сайфер,  Маус  в
своем беретике... Ну, что господа, мы стоим у истоков новой, теперь  уже  не
испанской Супремы?
     - Извините, - Игорь поправил свои очки и отложил  вилку  в  сторону.  -
Я... пожалуй, что я немного забылся. Мне пора... Рапорт еще писать...
     - Рапорт? - не понял я. - А, о чем собственно?
     Тот взглянул на меня с нескрываемым удивлением.
     - А как же? Акцию  планировал  не  я,  а  зам  начальника  отдела  Олег
Сладких. Планировалось отловить этого малолетнего "хакира", провести  с  ним
воспитательную работу... объяснить, какой опасности  он  себя  подвергает  в
этих омерзительных чатах... А попались вы. Ну кто же знал?! Так что  рапорт,
рапорт первым делом! Я, конечно, скрашу, но все-таки...
     С этими словами он поднялся из-за стола и неуклюже двинулся к выходу.
     Похоже, на сей раз пробрало даже Сайфера. Он  провожал  Игоря  взглядом
таким, словно тот был минимум снежным человеком, укравшим  у  него  домашние
тапочки.
     Да, дорогая моя Столица, я люблю твои светлые лица!
     - Педагоги и Магоги, - задумчиво изрек Маус. - Ладно, босс,  все  равно
ему никто не поверит. - Кивок  вверх.  -  Странный,  блин,  у  них  какой-то
отдел.  Наверное,  закроют  его  со  дня  на  день.  Помяните   мое   слово.
Поэкскрементировали - и будя... Но! - он воздел к небу палец. - Нам бы  тоже
черкнуть пару строк. А то кто его знает...
     - Черкнем, - заверил я. - В лучших традициях.
     Уж отчеты строчить школа приучила меня на совесть. Да и Лена  -  фигура
наверняка посерьезнее, чем этот  загадочный  Олег  Сладких,  вознамерившийся
поодиночке  переловить  всех  потенциальных  жертв  Сети  и  прочистить   им
засорившиеся мозги.
     Лена... Я закусил губу... Как же всё здесь оказалось  сложно...  не  то
что в номере мухинской гостиницы...
     - Пока отдохнем, - решил Маус. - Утро вечера бодунее.
     Он нацепил наушники и погрузился в пучину  творчества  группы  "Paprika
Korps ", закрыв глаза и забыв обо всем. Отчет писать не ему.

     Потом было много различной фразеологии. Долго  и  заковыристо  ругалась
Лена,  будь  рядом  какой-нибудь  бравый  морской  волк  -  обзавидовался  б
вусмерть. Какие-то высокие  канцелярии  выясняли  друг  с  другом  проблемы,
совещались и торговались. Как говорит  нынешняя  элита,  "терли  базары".  А
кончилось все  банально.  Выхода  было  ровно  три:  плюнуть  на  педофилов,
плюнуть на "воспитуемых", согласовывать действия.
     Последнее неподвластно даже "Струне", первое означает  усилить  "работу
в рядах молодежи". Но высшему струнному начальству хватило ума  понять,  что
Валуевский отдел такое явно не потянет. Значит - надо  ловить  "дяденек".  В
итоге  всех  педофилов   скинули   на   отдел   компьютерных   преступлений.
Предполагалось, что ребята из ОКПа будут вычислять злодеев... а проводить  с
оными активные мероприятия будет вечно бронебойный боевой отдел.
     На остальных фронтах обстановка накалялась еще сильнее.  Работал  я  по
двенадцать часов в сутки,  выматывался  почти  как  в  студенческой  юности,
когда по ночам разгружал на Казанском  вокзале  вагоны.  Мысли  о  родителях
постепенно сместились на задний план. Все равно сейчас мало что выяснишь,  а
вот привлечь к себе внимание - это легко.
     В конце концов, человеческие проверки у нас  тоже  могут  быть.  Струна
Струной, восхождение восхождением, а в промежутках все же какой-то  контроль
необходим. А значит, ничего не  кончилось.  Надо  завязать  язык  узелком  и
помнить о крысиных глазках, буравящих спину...
     ... Машина миновала очередной двор,  свернула  за  исписанные  новейшим
жаргоном гаражи и резко остановилась. Из динамиков магнитолы в салон  лилась
чарующая музыка группы "Раммштайн". Маус, надвинув берет на глаза  и  балдея
от знойных  берлинских  ритмов,  сделал  рукой  знак  остановиться.  Значит,
приехали. Ему видно лучше. Даже из-под берета.
     Сайфер заглушил мотор.
     Интересно, а почему они так не любят своих настоящих  имен?  Стесняются
что ли?  Один  из  них  Дмитрий  Михайлович,  другой  -  Григорий  Иванович.
Неоригинально. В Столице куда как удобней быть Сайфером.
     - Шеф, - донеслось из-под беретки. - Мы  прибыли!  -  он  усмехнулся  и
процитировал родной фильм. - Агенты уже здесь!
     Хорошо, что на сей раз не по-английски. С языком Шекспира,  Толкиена  и
Кондализы Райс у меня еще с институтских времен сложные отношения.
     Я открыл дверь  и  выбрался  наружу,  вдохнув  мягкий  осенний  воздух.
"Тойота", конечно, не "москвич", а все-таки духота... и  бензиновыми  парами
хоть немного, а тянет. Главное - глубоко вздохнуть. Потом уже  озираться  по
сторонам.
     Хотя что тут озираться? Дворик как дворик. Старушки у  подъезда  сидят,
дети играют, мужики в гараже возятся.  На  наш  дойтчен-гвалт  из  магнитолы
никто даже внимания не обратил, что, впрочем, и  было  частью  расчета.  Вот
подкати мы ночью, да в тишине - дежурные бабушки к  утру  знали  бы  больше,
чем столичное УКПН. А  так  все  цивильно.  Опять  какие-то  молодые  буржуи
простому народу отдыхать мешают, фашисты...
     Я даже на миг устыдился своего вида. Костюм немодный, дешевенькие  очки
на носу. То  ли  дело  Сайфер,  а  уж  тем  более  Маус.  Типичная  "золотая
молодеж".  Хоть  сейчас  карикатуры  для  "Советской   Родины"   рисуй.   Не
ошибешься.
     Мои подручные тоже выбрались из машины. Маус, как и положено,  двигался
немного в развалку. Сайфер будто бы плыл  над  землей.  Бородкой  и  ростом,
особенно на фоне Мауса,  он  сильно  напоминал  юного  Дон  Кихота.  Правда,
отнюдь не романтика.
     - Hier kommt die Sonne! Ля-ля, - Маус сунул  руки  в  карманы,  как  бы
между делом огляделся по сторонам, и взглянул на меня, ожидая приказов.
     Сайфер  просто  застыл  рядом.  Единственное,  что  отличало   его   от
литературного двойника - это, пожалуй, жвачка "Орбит", которую наш  водитель
мусолил постоянно, особенно во время операций.
     - Так! - начал я. - Ну, объяснять вам суть дела, наверное, не надо.
     Еще бы! О ней, сути, я сам узнал всего пару часов назад.  Лена  вызвала
меня в свой кабинет и поведала о случившемся. Поначалу я даже и не  поверил.
Не вмещалось такое в сознание. И лишь потом, посмотрев фотографии...
     Двадцатипятилетняя  Ира  Хакимова   возвращалась   домой   из   детской
поликлиники вместе с  трехлетним  сыном  Андрюшей.  Зашла  в  подъезд  (если
верить схеме и фотографиям, вон тот, ближайший к гаражам),  села  в  лифт  и
нажала кнопку пятого этажа.
     Лифт, впрочем, остановился на третьем и  в  него  вошли  двое.  "Оба  в
кожанках и морды как  у  имбецилов"  -  на  этом  описание  внешности  можно
считать законченным, да и чего добьешься  от  женщины,  у  которой  вот  уже
сутки не прекращается истерика? Имбецилы или нет - еще  предстоит  выяснить.
Но  то,  что  случилось  дальше,  потрясает  своей   безумной,   нелепой   и
бессмысленной жестокостью.
     Ударив Иру по голове,  эти  двое  оставили  ее  лежать  в  лифте,  сами
поднялись на  последний,  десятый,  этаж,  вытащили  Андрюшу  на  лестничную
площадку и вышвырнули из окна.
     Зачем? Если вынести за скобки все  чувства,  что  вызывают  милицейские
фотографии,  бессвязные  показания  матери  и  тело  трехлетнего   мальчика,
лежащее в городском морге, - задаешь себе один-единственный вопрос. Зачем  и
кому это нужно?
     Секта? Пьяные отморозки? Нет... Ну не бывает  так.  Не  бывает.  Потому
что не может быть никогда.
     Милиция, ясное дело, ничего найти не смогла.  Откуда?  Через  три  часа
Ира пришла в себя и позвонила по "02". Что дальше? Приехал  наряд,  покачали
головами, повздыхали, составили протокол и принялись искать свидетелей.
     Тщетно, естественно. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал.  Ни
одна живая душа - в отличие от бездушной техники...
     Фирма  "Л&К-корпорейшн",  нечто  зачуханное,  расположенное  в  подвале
напротив, обладала на удивление бойкой системой переферийной охраны.  Это  и
не удивительно, если знать, что как раз тут,  в  этом  самом  "корпорейшене"
дворовых масштабов, помещался командный штаб,  где  регулировались  проблемы
окрестных предпринимателей. Говоря проще - "крыша".
     Следователь из УГРО, участковый и прочие не могли не заметить  здоровой
камеры, постоянно снимавшей весь  двор,  но  как  бы  они  ни  вздыхали,  ни
плакали и ни старались, даже  капитан  Экстудиантов,  сыщик  из  "уголовки",
ведущий  все  это  дело,   не   рискнул   постучаться   в   железную   дверь
"Л&К-корпорейшн".
     Мы же и не  пытались.  Конечно,  явись  туда  кто-нибудь  из  "Струны",
"братки" моментально бы отдали материалы.  Уж  где-где,  а  в  отечественном
уголовном мире иерархия сохранилась на удивление четко. Можно  было  забрать
все самим  или  даже  потребовать  принести  пленки,  приползти  с  ними  на
коленях, все что угодно... Но как метко подметил  еще  Кузьмич:  лицо  фирмы
важнее ее эффективности.
     Посему ни один человек из "Л&К-корпорейшн" не узнал о  том  факте,  что
камеры их охраны поработали на "Струну". Ранним утром Маус просто  зашел  на
их сервер и скачал  все  искомые  файлы.  Благо  дорожки  во  все  "локалки"
столичной "братвы" были проторены нашим хакерским составом уже давно.
     Дальше все было просто.  Ускоренный  просмотр  изображения,  фотографии
персоналий, входивших в подъезд, и прочее. Обычная рутина, ничего сложного.
     Парочка вскоре нашлась.  "Л&К-корпорейшн"  не  скупилась  на  установки
слежения, явно ожидая нападения со всех сторон разом и думая, что  в  случае
чего штурмовать ее будет как минимум  пара  дивизий.  Мы  получили  отличные
снимки и даже обрывки фраз, над которыми  Маус  поклялся  поработать  позже.
Кроме этих двоих и матери с ребенком в тот час вообще  никто  в  подъезд  не
входил, и это лишь упростило нам работу.
     Осталось прибыть на место и разобраться.
     - Предложения? - сказал я, понимая, что  сам  не  готов  изречь  ничего
умного.
     - Как же никто не заметил ребенка? - задумчиво спросил Сайфер.
     - А он на ту сторону выпал, - сморщился Маус. - Там помойка,  гаражи...
Сколько времени-то было? Восемь вечера? К тому же облачный день,  тучи...  В
общем, довольно темно. Так что реально.
     Я покосился на машину. Двери ее захлопнули, но окна закрывать не  стали
и "Раммштайн" не выключили. Под грохот бас-гитар и прочего  немцы  вещали  о
многом, но я разбирал лишь "муттер" - мама. И страшно было думать о  молодой
маме Ире Хакимовой, лежащей пока что под капельницей. Где-то  я  читал,  что
сочувствие длится ровно до той минуты, когда  несчастный  исчезает  с  твоих
глаз. А вот сострадание - это надолго. В идеале -  навсегда.  Просто  берешь
боль чужого человека и несешь как свою. Готов ли я на такое? Углубляться  не
хотелось.
     - Первый вариант - они из местных, - сказал я.
     - Да, - кивнул Маус. - Значит - участковый.
     - Разорались тут, - вклинился в разговор какой-то дедок  с  недовольным
видом, ковылявший мимо "тойоты".
     - Панки -  хой,  дед!  -  наигранно  изрек  Маус  и,  приняв  позу  еще
вольготней прежней, добавил: - Так что пойдем у него на хазе потремся.  Вон,
в соседнем дворе. Тут, блин, спят и гадят неподалеку!
     Дед,  что-то  шепча  о  Нюрнбергском  трибунале,  удалился  в   сторону
проспекта, мы же повернулись туда, куда показывал Маус.
     Надпись "Опорный пункт"  предваряла  собою  подъезд,  наглухо  запертый
железной дверью. Очень опорный,  никто  не  ворвется,  ни  танк,  ни  горный
тролль. Окно, впрочем, распахнуто настежь, из него льется  музыка  (кажется,
та самая, которую умолял отключить Маус), изредка слышится звон бутылок.
     - Да, наша милиция... - не сдержался я.
     - Наша, - кивнул Сайфер. - Совсем открывать или стучаться?
     Подумав, я пришел к выводу, что нас, похоже, не пустят. С  чего  вдруг?
Тут же милиция - и вдруг какие-то люди! Натопчат еще господину уряднику.
     Мне вспомнился сержант и философ Венька Копалкин.
     Как это было давно! Почти в иной жизни. С кем-то другим,  не  со  мной,
Костей Ковылевым,  человеком  "Струны",  столь  спокойно  переносящим  удары
судьбы и столь хладнокровно раздающим их. Тот, другой, стоит  в  заснеженном
парке, улыбается мне, протягивает руку и  что-то  говорит.  Но  я  не  слышу
его - все перекрывают осипшие детские голоса.
     В этом белом парке, отделившем меня  от  меня,  сотни  замерзших  детей
поют на мотив группы "Раммштайн":
     "Мы прощаем тебя, Уходящий... Мы прощаем тебя... Исчезай с миром..."
     - Как же ты ее откроешь? - мрачно оглядев блестящие  кнопочки  кодового
замка, я лишний  раз  выставил  себе  двойку.  Хранитель  второй  категории,
начальник группы... не озаботился заранее код узнать.  Теперь  вот  придется
возвращаться  в  машину,  Маус  начнет   долбиться   в   сеть,   вытаскивать
вожделенную цифровую комбинацию.
     Маус хихикнул.
     - Шеф, вы определенно живете в облаках! Что, никогда  таких  замков  не
видели? Ща мы его хацкнем, он испугаться не успеет!
     Его тонкие  пальцы  заплясали  по  стальным  кнопкам,  точно  перебирая
какие-то мудреные аккорды на гитарном грифе. Послышался тяжелый всхлип  -  и
дверь медленно поползла наружу.
     - И все дела! Замок-то типовой, лоховский...
     Интонация у него была сейчас точь-в-точь как у Жени... который  до  сих
пор в реанимации... болтается между  двумя  берегами...  между  тем  и  этим
светом... Да, ребята из Мухинска, славные вы парни. Подумать только, и  трех
месяцев не прошло, а мне вас недостает.  Не  зря  же  Лена  предупреждала  -
здесь  "Струна"  звучит  иначе.  Положим,  преувеличивала  она  тогда.  Если
вдуматься, примерно так  же.  Пафосу  поменьше,  зато  в  сотню  раз  больше
делают.
     По крайней мере, двери открывают отлично.
     - Ну вот! Пошли.
     Сайфер  заходит  первым,  я  за  ним,  последним  -  Маус.   Это,   как
выяснилось, и впрямь  подъезд.  Обычный  подъезд  -  лифт,  газетные  ящики,
лестница. Даже наскальная  живопись.  Правда,  вместо  одной  из  квартир  -
кабинетная дверь с надписью "Опорный пункт правопорядка".  Дорога  к  опорам
прав свободна. На этот раз никаких замков нет.
     - Да, - Сайфер как всегда  немногословен.  Проходит  внутрь,  встает  у
стола, я захожу следом и вижу причину его словесной скупости.
     - Старший лейтенант Мартынов, участковый инспектор,  -  сообщает  из-за
спины  всезнайка  Маус,  уже  прикрывший  за  собой  дверь.  -   Обычно   не
употребляет.
     Последнее сказано с явным удивлением в голосе.
     Если  не  употребляет,  значит  -  не  употребляет.  Базы  данных  ГУВД
содержат обычно удивительно подробные и точные  характеристики  сотрудников,
с добавлением кучи доносов, анонимок и справок. Маус, конечно же,  судит  по
ним, а значит - имеет право на удивление.
     Впрочем, ГУВД не Дао. Может и ошибиться...
     Участковый инспектор  Мартынов  лежал  на  столе.  Точнее  сказать,  он
сидел, но вот голова его лежала поверх оргстекла, а руки  страстно  обнимали
бутылку "Столичной", стоящую здесь же, неподалеку от стаканов. Бутылка  была
почти полной, но на полу, возле ног  участкового  расположилась  ее  сестра.
Сухая, будто Каракум.
     - Не употребляет, - произнес Сайфер  и  в  соответствии  с  его  ролью,
молча подвинулся в сторону.
     Движение воздуха, порожденное этим, заставило участкового пробудиться.
     - А... Что... Вы...
     - Здрасте! - Маус радостно улыбнулся. Помимо компьютеров  он  прекрасно
владел искусством завязывать знакомства.
     - Пошел в жопу... завтра... в восемь...
     - А пораньше туда нельзя?
     - Завтра...  в  восемь...  прием,  сейчас  все  закрыто,  -   лейтенант
Мартынов приподнялся, мигнул, словно бы сдвинул цистерну,  и  повторил  чуть
более связно: - Прием участковых инспекторов завтра с  восьми...  Ик!  Пошли
теперь в жопу!
     Да. Интересно, а кто же тогда в глазах столичного  ГУВД  "употребляет"?
Кажется, господин Мартынов даже не в курсе, что  вчера  у  него  на  участке
свершилось какое-то преступление. Да и при чем тут он? Пусть кто  надо,  тот
и разбирается.
     - Да ладно, - Маус только рукой махнул. - Давай лучше по одной.
     - Ты потребляешь? - спросил я, подсев  к  участковому.  Стоило  принять
правила этой игры, иначе на результат можно и не надеяться.
     Тот медленно, словно башню Т-34,  повернул  свою  голову.  Одарил  меня
взглядом  -  пьяным,   но,   удивительное   дело,   не   лишенным   остатков
выразительности.  Что-то  было  не  так  с  этим   лейтенантом   Мартыновым,
немолодым уже человеком, чья приглаженная форма  вовсе  не  выдавала  в  нем
пьяницы.
     То ли Струна во мне подала свой голосок, то  ли  простая  интуиция,  то
ли... совесть? Вполне возможно.
     - Сам, что ли, не видишь? - спросил вдруг Мартынов.
     Голос его был практически трезвым.
     - Видим  все,  мужик.  Все  видим,  -  Маус  оседлал  табуретку,  мирно
пасшуюся неподалеку, уверено взял  бутылку  и  наполнил  стакан  доверху.  -
Давай. За милицию.
     Участковый дал. Без промедления. Моментально.
     Отвернулся от меня, обратил свой взор к  граненому  другу,  сгреб  его,
словно пылкий любовник предмет своей страсти, и залпом  выпил.  Не  закусив,
не занюхав и не поморщившись.
     - Не чекаясь, мля! - хрипло выплюнул  он.  -  Суки  мы  все,  менты,  и
уроды.
     Такого поворота не ждал даже Маус. Он так  и  остался  сидеть,  раскрыв
рот. Глаза Технического Хранителя округлились до состояния CD-дисков,  а  на
лице проступило немое удивление.
     Даже Сайфер в углу громко хмыкнул.
     - Вот так, - участковый Мартынов поставил стакан  на  место,  откинулся
на своем стуле, героически заскрипевшем, после  чего  столь  же  пьяно,  как
раньше, сказал: - А... я ж их знал, мля! И  Ирку,  и  мать  ее  с  отцом,  и
брата-придурка-олуха... Всех знал. Даже Андрюшку, малого ее, - он  запнулся.
В комнате было тихо.
     - Все мы суки. И эти падлы, и мы, менты поганые. Все...  Вся  страна  -
суки, коли такое творится.
     И сразу все стало ясно. Даже тот Костя, с  той  стороны  парка,  глядел
теперь по-другому. И на меня, и на непьющего участкового Мартынова. На  всех
нас, на мир, что остался по эту сторону.
     - Что я могу? - спросил лейтенант. - Скажи, вот я - что смогу? Или  эти
жлобы с Петровки. Полкан их с каждым вором сивуху глушит, с  каждой  шалавой
на казенной хазе пихается, а Андрюшке только три года было.
     А может, и Венька Копалкин, случись это с ним, думал бы так  же.  Сидел
бы и глушил  водку,  понимая,  что  ни  на  что  не  способен.  Плакался  бы
подруге-продавщице, да клял всех ментов на планете за  то,  что  ловить  уже
некого, а мальчик Андрюша уже там, откуда никакая "Струна" его не вернет.
     Впрочем, это я ему льстил. Венька Копалкин залез бы в книги по дзяню  и
дзыню, отрыл бы там умные словеса и решил бы, что все приключилось  по  воле
Кармы, а может быть, и нет никакого  мира,  что,  собственно,  и  влечет  за
собой отсутствие смерти, но повальную необходимость органов правопорядка.
     На то он и Венька Копалкин, тем он и отличен от участкового Мартынова.
     - Ладно, отец, - как-то резко переменив тон, произнес Маус.  -  Ты  вот
что, не плачь. Ты ж офицер, тебе нас охранять надо, а  не  наоборот,  -  при
этом поклонник цинизма в рок-музыке и не  подумал  усмехнуться.  Он  говорил
серьезно, будто и сам верил в свои слова. - Ты вот, что, - на столе рядом  с
бутылкой  возникли  две  распечатки  -  рожи  с   камер,   обработанные   на
компьютере. - Помоги-ка нам их  сыскать,  пока  далеко  не  смылись.  Может,
знаешь их? Может, местные?
     Как-то с трудом я верил, что по размытому изображению в  хлипком  свете
ночных фонарей можно понять хоть что-то. Да и не станет  никто  гадить  там,
где живет. Разве только пьяные, или под кайфом. Нет,  вряд  ли  поможет  нам
участковый Мартынов. Одна надежда - на случай.
     - Хе... Мля...  Да  если  б  за  ними  погоня  была  б...  Они  ж...  -
участковый громко икнул и, опершись о стол,  попробовал  встать.  Не  тут-то
было. Полторы бутылки - и для  бывалого  "бойца"  доза  львиная,  а  уж  для
непьющего Мартынова - вообще роковая.
     - Сиди, мужик, - я  рванулся  к  лейтенанту,  чтобы  поддержать  его  в
героической попытке сохранить равновесие. Успел как раз вовремя.  Участковый
почти упал, причем в непосредственной близости от  опасного  угла  тумбочки.
Обошлось.
     - Если б... - он покрутил головой. - Вы, ребят,  идите-ка  отсюда.  Еще
вас не хватало потерять. Вы молодые... я то... а вы...
     - Ну уж нет, отец,  -  усмехнулся  Маус.  -  Мы  отсюда  вряд  ли  куда
двинем,  -  он  слегка  моргнул,  цепляя  на  лицо  свою  обычную,   малость
дурашливую маску. - Работа у  нас  такая.  Защищать  самое  ценное...  Ну  и
наказывать тоже, ясен веник...  Так  что  давай,  вспоминай,  может  помнишь
чего...
     - Так,  -  голос  с  грохотом  рухнул  на  нас  от  дверей.  -   Почему
посторонние в неурочные часы? Семеныч, ты куда смотришь, а?
     В дверях  возвышался  сержант  в  серой  милицейской  форме.  Очевидно,
парень прекрасно питался, посещал  тренажерный  зал  и  вел  активный  образ
милицейской жизни. Щеки так и сверкали  румянцем,  а  в  сапогах  отражалось
если не небо, то потолок уж точно.
     - Завтра в восемь, а пока давайте-ка отсюда, - он весело улыбнулся и  в
три шага достиг стола.
     Я оглянулся. Обычно речь  начинал  кто-то  другой,  но  формально-то  я
главный, и если разборки с участковыми можно предоставить  Маусу,  то  здесь
уж я должен сам.
     - Видите ли, товарищ сержант... - начал я.
     - Раззззговорчики, - столь же весело произнес он, затем  повернулся  ко
мне и ласково сообщил: - Взял. И вышел. До завтра.
     - Видите ли, сержант, - повторил я. - Никак  не  могу  отнести  себя  к
посторонним...
     На сержантской физиономии изобразился некоторый интерес.
     - И потому, уж простите, не выйду. Ни я, ни мои... ээээ... товарищи.
     Страж закона, спокойствия и порядка насупился.
     Похоже, он понял, что кто-то здесь посмел  рыпнуться.  И  на  кого!  На
сержанта внутренних дел! Бунт и катастрофа в одном немытом  стакане!  Венька
Копалкин, тот, конечно, стал бы рассуждать. Но Венька был гуманист,  философ
и вообще любил свой народ. Это благодетель. Дано не всем.  Почти  никому  не
дано.
     - И кто мы  такие?  -  наклонив  голову  в  бок,  изволил  осведомиться
сержант.
     Интересных ксив у нас нет, этот факт молодой Шерлок  Холмс  уже  понял.
Оставалось выяснить, чьи это так шалят, и надавать наглой троице по шеям,  а
еще лучше вызвать наряд, дабы парни тоже отвели душу.
     Ладно. Отведем-ка душу мы. Как там принято начинать?
     - Мы, товарищ сержант, как  бы  это  выразиться...  представляем  здесь
одну  общественную  организацию,  заинтересованную  в  том,  чтобы   молодое
поколение подрастало в должных условиях. Вы понимаете меня?
     Нет, судя по выражению крысиных глазок, ничего он не понимал.  Копилась
в нем сейчас темная, мусорная ярость.
     Пришлось достать свернутую в моток струну "ре",  в  тонкой  серебристой
оплетке. Распустить, помотать в воздухе...
     - Теперь улавливаете?
      - А, "Струна", - скривился сержант. - Ясно.  -  На  всякий  случай  он
покосился на  Сайфера,  стоящего  возле  входа  словно  каменный  истукан  с
острова Пасхи. - Да, ребята. Я думал,  вы  только  по  Дальнегорскам  всяким
шалите. А вы и тут.
     - Мы всюду, - я постарался изобразить ту улыбку,  которой  мои  коллеги
вгоняли ментов в холодный страх, напоминая им  те  времена,  когда  КПН  еще
имел свои личные морги при областных  управлениях.  Не  знаю  уж,  насколько
похоже получилось.
     - Все понятно, - продолжил сержант. - Что ж, простите. Это уже  не  моя
компетенция. Сейчас... - он потянул руку к телефонному аппарату.
     - Стоять, - процедил я.
     В руках Сайфера блеснула струна. Вторая, "си".
     Похоже, подействовало. Или не совсем. Или...
     - Ребят, вы чего? - Нет, не подействовало. - У меня пушка, кстати.
     - У нас тоже, - из-за спины произнес Маус. -  Только  ружья  -  это  не
интересно. Раз - и всё. А вот ножи... они наводят страх! Когда  от  человека
по  кусочку,  по  ломтику  срезать  живую  плоть,  тогда  в  мозгах   бывает
проясненье. Но тщетно - красоту уж не вернешь, и  девушек  любить  уж  будет
нечем...
     Ни фига себе! Откуда он цитирует? Или сам сочинил? С него станется...
     Сержант, однако же, съежился. Поэзия - убойная сила.
     - Послушайте, - миролюбиво сказал я. - Мы здесь не отдыхаем и не  водку
пьем. У нас дело, и ваша дальнейшая  жизнь,  равно  как  и  судьба,  всецело
зависит от желания сотрудничать с нами. Вы понимаете?
     Ответить "понимаю"  было  для  него  слишком  унизительным.  Но  совсем
промолчать -  это  уже  тупое  геройство.  Столичный  сержант  МВД,  как  ни
странно,  сметливей  провинциального  предпринимателя,  а  потому  отозвался
быстрее гордого Абдульминова.
     - Что у вас?
     - Да ничего, - Маус сгреб со стола фотки и,  обойдя  коренастую  фигуру
сержанта, предстал перед ним, тасуя фотографии на манер карточной колоды.  -
Надо только подумать и сообщить: что это за девочки и где они живут. Ясно?
     Для  пущей  наглядности  листки  оказались  поднесены  к  самому   носу
сержанта. Тот сглотнул и ничего не ответил. Его глаза изучающе  вперились  в
фотки, но я почему-то уже понял - он узнал эту парочку.
     Маус переглянулся  со  мной,  не  забыв  при  этом  хищно  усмехнуться.
Похоже, я в своих догадках не одинок.
     За столом заворочался  участковый  Мартынов.  Кажется,  рвался  принять
участие. Может, и в самом деле протрезвить его, да расспросить? Ведь  что-то
он  такое  говорил.  Похоже,  даже  знал  отморозков.  Только  был  он  куда
разговорчивей сержанта... как там его зовут? А  мы  и  не  спросили.  Как-то
непрезентабельно это смотрелось бы.
     - Да ну, ребят, - милиционер пожал плечами. - Да это  кто  хочешь  быть
может. Где вы такие отстойные фотки нашли? Тут  же  не  разберешь.  В  таких
куртках теперь полгорода шляется. А рожи, так то вообще...
     Он хотел сказать еще что-то, но тут в дверях снова послышался грохот  и
сильно прокуренный голос изрек:
     - Блин, Санёк, чо ты тут тупишь? Пошли уже.
     И с этой высокопарной речью в дверях возник мощный качок в кожанке.

     Мгновение мы молчали.
     Я  как-то  даже  не  верил,  что  может  вот  так   повезти.   Сержант,
оказавшийся заурядным Саньком, впал в ступор  глубоко  и  надолго,  Мартынов
опять шлепнулся мордой на стол, Сайфер застыл, как гаргулья с  рассветом,  а
в руках Мауса что-то сверкнуло. Что-то... Будто не ясно  что.  "Соль"  малой
октавы. Его излюбленная нота.
     Качок в дверях, он же качок с фотографии, глупо таращился то  на  меня,
то на сержанта Санька, то на всю композицию разом.  Он  явно  во  что-то  не
въезжал и понять не мог, во что. В узких глазках,  похожих  на  сайферовы  в
лучшие фото-моменты, сверкнула искорка подозрения.
     - Ну ты еще пропал, - раздался жующий голос. - Где там Санёк?
     За спиной первого появился второй.
     Сегодня явно наш день. День "Струны".
     Мы замерли, понимая, что все  это  стояние  на  Угре  должно  кончиться
быстро и очень кроваво. Чем-то похоже на фильм про ковбоев.  Главное  -  кто
первым выхватит "кольт", а там уже убегай, куда можешь. Веселая жизнь  Дикой
Средней Полосы.
     Первый качок еще раз  оглядел  все  вокруг.  Меня,  застывшего  соляным
столбом Санька, даже Мартынова и бутылку, потом бросил взгляд на руки  Мауса
и высказал удивительно мудрую мысль:
     - "Струна".
     Слишком часто приходилось мне слышать, как произносят это слово.  Да  и
сам я не раз говорил с придыханием, страхом и трепетом, когда дело  касалось
родной конторы. Не надо было быть глиняным, дабы понять причины.
     - "Струна"! Тикай, братан!
     Первый толкнул второго, то ли спасая друга, то ли устраняя  препятствие
к бегству. Сержант по имени Санёк глупо топтался на поле грядущей битвы.  Он
уже понял, что лучше не путаться под ногами, только как  это  сделать  -  не
знал.
     - Иди отсюда, - Маус толкнул его, и страж порядка  с  грохотом  полетел
наземь.
     - За ними! - больше для порядка крикнул я.
     Участковый Мартынов проворчал что-то невразумительное.
     Погоня. Да, по сути, она и есть та самая  первобытная  охота.  Будь  ты
гением или кретином, тебе не избавиться от этого чувства. Ты бежишь -  ветер
свистит в ушах. Ты догоняешь - а добыча пытается скрыться.
     Можно сказать  много  красивых  слов,  но...  все  эти  слова  гудят  и
глохнут, словно потравленные мухи.
     А человек "Струны" Костя бежит сейчас по двору в районе  Комсомольского
проспекта, двое братков мчатся от него, еще один Костя, тот, что  остался  в
холодном парке, машет рукой, прощаясь, а дети поют все громче и громче:
     "Мы прощаем тебя, Уходящий! Исчезай с миром..."
     Hier kommt die Sonne.
     Мы бежим.
     Маус первый, я за ним,  Сайфер  сзади.  Он  как  всегда  не  торопится.
Похоже, даже теперь не идет, а плывет, словно какой-то персонаж  Толкиена  в
эльфийской ладье. Посмотрим, докуда он на ней доберется.
     - Стоять! - кричу для острастки.
     Улица, крыльцо подъезда. Маус уже вырвался  вперед,  но  двое  беглецов
еще проворней, да вдобавок...  Метрах  в  тридцати  "братков"  ждет  машина:
громадный джип "Круизер", а также двое конкретных  ребят,  один  из  которых
роется в недрах автомобиля. Не к добру.
     - Братва, прикройте!
     Это один из беглецов.
     - Длинный, влево давай!
     Диспозиция - дрянь. Лена сказала  бы  круче.  Маус,  наверное,  подумал
совсем по-черному.
     Я стоял  на  крыльце.  Сайфер  еще  возился  в  подъезде  (что  он  там
мешкает?!), зато хакер наш доморощенный бежал нынче точно посередине  двора,
а качок у машины уже вытащил АКС и...
     - На, сука!!!
     Короткая очередь извергла во двор громкий стрекот  и  целый  рой  пуль.
Стрелок явно владел ментовским автоматом много лучше сержанта  Санька.  Что,
впрочем, не привело ни к каким особенным результатам.
     На миг я подумал, что меня тоже задело, но это  был  вовсе  не  пулевой
удар. Просто мир дрогнул всей своею тональностью,  пропуская  в  него  нечто
новое, совсем неестественное для этой реальности. Человек "Струны" входил  в
Резонанс.  Теперь-то  уже  не  требовалось   мучительно   концентрироваться,
разжигать усилием воли мерцающую искорку. После того  нелепого  и  вместе  с
тем жуткого случая с педагогом Валуевым всё пошло легко. Точно  вылетела  из
меня,  как  из  горлышка  бутылки,  некая  плотная   пробка.   Приспособился
организм, снисходительно поясняла Лена.
     - На, сука!!!
     То ли снова, то ли еще в прошлый раз  кричал  автоматчик,  а  Маус  уже
застыл в своем беге и, будто герой любимого фильма, уворачивался от пуль.  Я
тоже  видел  их  -  точки,  маленькие  темные  птички,   плывущие   мимо   с
неспешностью тополиного пуха, бояться было нечего. Теперь уже ни  грязи,  ни
холодного ночного поля, ни летящих в спину убийственных свинцовых капель.
     Все изменилось.  Были  людские  игрушки,  не  способные  причинить  мне
вреда, был человеческий страх - и были мы, слуги Высокой  Струны,  те,  кому
мир человеческой  крови  представляется  просто  красивой  игрой,  не  более
опасной, чем пейнтбол.
     В дверях появился Сайфер, в руках он  сжимал  нечто...  Откуда  у  него
это?!
     Я плохо разбираюсь в оружии, но  это  явно  что-то  западное  и  что-то
ужасное. Похоже на помповое ружье безумного,  невозможного  колибра.  Откуда
оно только взялось? Я даже не знал, что мой официальный помощник  таскает  с
собой нечто этакое, зато теперь понял, почему тот задержался в подъезде.
     Такую штуку надо еще собрать.
     Маус кружился, ускользая  от  выстрелов,  а  Сайфер  уже  вскинул  свою
псевдобазуку и, крикнув что-то вроде "Пригнись!", выстрелил в джип.  Он  был
прав: никакой Резонанс не спасет от волны огня и  свинца,  если  вовремя  не
увернуться.
     В тот миг, когда взрыв обдал спину  стрелка  сотней  мелких  стекольных
осколков, автоматная очередь оборвалась, но огонь,  ошметки  машины  и  даже
куски асфальта, вырванные ударной волной, хлынули Маусу  прямо  в  лицо.  От
такого не увернешься. Волна шла единым, несокрушимым фронтом, деваться  было
некуда.
     Маус развернулся, бросился прочь. Он не мог обогнать взрыв, но тот  всё
не дотягивался до него. Скорости сравнялись, а время застыло липкой смолой.
     Где-то сзади уже рычали двое братков. Один  из  них  был  почти  мертв,
второму предстояло помучиться. Сайфер медленно выцеливал убегающих,  а  Маус
мчался.
     - Давай! - не сдержался я. - Давай!
     Точно болельщик на стадионе. Только ставка иная.
     Вот он, спасительный газон. Взрыв почти  выдохся.  Еще  мгновение  и...
Они не полетят дальше. У них не хватит ни мощи, ни злости. Давай!
     Водила дернулся. Последний раз  забрал  ртом  воздух  -  и  уже  спустя
мгновение его мозг не выдержал. Как и сердце.
     Маус прыгнул в гущу газона. Успел-таки. Успел!
     Бац!
     Сайфер выстрелил вновь. Бил он не на поражение, взрыв  прогремел  возле
самой помойки, свалив одного из беглецов. Второй лишь  споткнулся,  пробежал
пару метров и затравлено огляделся.
     Щелкнул помповый затвор. Громадный  патрон  неспешно  выпал  на  землю.
Дуло уставилось на последнего  из  выживших  врагов.  Тот  медленно  вскинул
руки.
     - Ну ты дал  своим  слонобоем!  -  послышалось  от  газона,  где  залег
Маус. - Меня, блин, самого чуть в мясо не порвало. Ты думай вообще, на фиг!
     - Не стреляйте! Не стреляйте!!! - браток упал на колени. -  Братва,  не
стреляйте! Гадом буду! Ну братва же!
     Я гадливо передернул плечами.
     - Как скажете...


                                     2.

     - Так мы ж это... мы, в общем, выпили. Ну знаете ж,  как  бывает.  Сели
вечером, после дел и давай кумарить, а Длинный тогда в общем...  Ну  пьяный,
короче был, а мы ж пьяные, мы не понимаем ничего. Мы же это... В  общем,  ну
понятно, да?
     - Нет, - незримый следователь был недоволен.
     - Так это ж... мы... ну поспорили мы, понимаете! - браток почти  кричал
и, кажется, собирался заплакать. - Пьяные были, а все из-за "Струны".
     - Причем здесь "Струна"?
     - Так Длинный как про  нее...  про  вас  услышал,  так  и  говорит:  да
насрать мне на всех этих гитаристов! Пусть попробуют меня поймать. Вот мы  и
проверили.
     - Что проверили?
     - Как что, мать твою... найдете вы нас или нет, - браток замер  на  миг
и тяжело задышал. - Ну чо, рви теперь сука! На части  рви  хоть,  все  равно
кончишь, собака! Рви давай!
     - Вот примерно таким образом, - Лена  нажала  кнопку,  и  экран  залила
чернота.
     Я лишь вздохнул.
     За   окном   простиралась   Столица.   Отсюда,   с   двадцатого   этажа
административной башни, висевшей над  рекой  подобно  Домоклову  мечу,  было
видно почти все. Там, в Заречье дымили трубы заводов, ползли  букашки  машин
и молекулы-люди.  Солнце  садилось  за  дальние  крыши,  оставляя  на  нашей
стороне лишь черные силуэты домов.
     "Струна" не особо маскировалась. Все здание заполняли  ее  службы,  при
входе  висела  скромная  доска  с  золочеными   буквами,   повествующими   о
федеральном  фонде.  Торчавшие  на  другом  берегу  небоскребы  "Газхима"  и
"Государственной  Банковской  Системы"  были  куда  массивнее   нашего,   но
пропустить сооружение в двадцать  два  этажа,  да  еще  в  столь  дорогом  и
престижном районе возможным не представлялось.
     Ленин кабинет, кстати, был  здесь  на  самом  верху.  Дальше  шли  лишь
технические службы. Где заседало руководство я даже  не  представлял.  Хотя,
вполне может быть, что и под землей.  Быть  может,  там  же,  где  Мраморный
зал - в недрах.
     - "Л&К-корпорейшен", туда их налево, - Лена  взяла  со  стола  пачку  и
извлекла из нее длинную  дамскую  сигаретку.  -  Нажрались,  поспорили,  что
самые крутые, а теперь еще нас обвиняют. Мол, сами виноваты.  Не  будь  вас,
никого бы не тронули. Представляешь, какой сучонок?
     - Не будет ему Коридора Прощения, - как бы между делом отметил я.
     - Да уж наверно, - фыркнула она. - Третьего б еще сыскать. Спорщика.
     - Третьего? - я даже привстал из кресла. - Как? Их же двое там было.  И
мать показала, и камера засняла, откуда тогда...
     - Кость! - Лена  даже  руками  всплеснула.  -  Ну  ты  прям  порою  как
маленький. С кем они спорили-то? С Длинным? Нет. Там еще был.  Третий.  Тот,
который на нас поставил. Он, пока эта парочка ребенка из окна выкидывала,  в
стороне стоял, похоже, и впрямь в нас верил.
     - И что? - усмехнулся я. - Думает теперь, что до него не доберемся?
     - Думает.
     Я кивнул.
     "Струна"  не  обошла  никого.  Ни  фирму,  столь   распустившую   своих
сотрудников, ни сержанта Санька, потворствовавшего укрывательству.  "Струна"
работала, как гигантская мясорубка - и тому был повод.
     Вряд ли кто-то осмелился бы сказать, что вся честная компания  получила
не по заслугам. И то мало. Слишком мало для таких...
     Чем дальше, тем больше я понимаю, что "Струна" имеет право  на  ошибку.
Без ошибок вообще  невозможно,  но  даже  не  это  главное.  Ошибки  -  лишь
оборотная  сторона  медали.  Зато  лицевая...  Вот  с  тем   же   трехлетним
Андрюшей... Если бы не мы - ведь и не почесался  б  никто,  ни  милиция,  ни
прокуратура, ни КПН... Так и  ходили  бы  нелюди,  рассекали  б  на  джипах,
оттягивались в барах... Наглые, уверенные, что платить не придется.  А  ведь
пришлось, господа. И мне не хотелось думать, что не будь нас -  не  было  бы
вообще всей  этой  истории.  Была  бы  какая-нибудь  другая,  не  лучше.  От
перемены мест грязи...
     - Так  что  теперь  надо  этого  третьего  ловить,  -   Лена   щелкнула
зажигалкой и затянулась. Ненавижу эту ее привычку. Но ничего  не  поделаешь.
Прошло то время, когда мое мнение здесь что-то значило.  -  Без  него  этого
урода в Мраморный зал не потащишь. Их вместе надо. Сам понимаешь.
     - Понимаю.
     - Ну так вот следаки  из  нашего  друга,  -  кивок  в  сторону  темного
экрана, - имя-отчество вытянут, а там, глядишь, и самого спорщика отроем.
     - Да он, небось, за бугром уже. На островах теперь греется.
     - Нет, - Ленка мотнула головой. - Некуда ему, как говорил ваш  Кузьмич,
с подводной лодки деваться. Во-первых, он явно из этой  мафиозной  компашки,
а, во-вторых, никто его никуда не выпустит.
     - Да? Уже даже так?
     - А ты думал? Таможня и погранцы - это тебе не КПН даже. Давно  с  нами
дружат. Прямо как мэр здешний.
     "Струна"  полна  сюрпризов.  Впрочем,  все  это  очень  логично.  Стоит
вспомнить главу мухинской тайной полиции - и  удивляться  уже  нечему.  Игра
идет всерьез.
     - Ну да третий этот пока не  твоя  проблема,  -  продолжила  Лена,  она
сбила пепел, развалилась в своем кресле  и,  прищурившись,  будто  довольная
кошка, промурлыкала: - Тебя, Косточка, теперь другие дела ждут.  Хватит  уже
как маленькому по улицам бегать, - она усмехнулась. -  Ты  мальчик  хороший,
кто надо это понял. Так что тебе ныне особое задание. Не в Столице, но  зато
полностью самостоятельно будешь работать.
     - Да, - механически кивнул я. - Что ж это такое страшное? А?
     Лена улыбнулась.
     Ее кабинет наполнял какой-то удивительный запах,  такого  здесь  больше
нигде не было. Ни в одной комнате.  Может  какие-то  благовония,  или  духи.
Никогда не сталкивался с этим запахом. Даже в первые дни в Столице...  когда
мы еще были вместе... Ну... женщина, одно слово.
     Да и обстановка здесь не то что у  Кузьмича.  На  полу  лежит  тигриная
шкура, на стенах картины, на столе часы в виде  пирамиды  Хеопса.  Очень  не
вязалось это с мухинской гостиницей, электрочайником и сушками из  пакетика.
Неужели  когда-то  мне  казалось,  что  я  понимаю  эту  женщину?  Худенькая
обиженная девочка... язвительная  стерва...  это  лишь  отдельные  грани,  а
сколько таких граней от меня скрыто? Причем, возможно, навсегда.
     - Поедешь, Кость, с ревизией, - сказала  Лена  и  тут  же,  поймав  мой
взгляд, сообщила. - Сама терпеть не могу роль проверяющего, но  придется.  В
конце концов, это же не госинтернаты. "Струна".
     - Какие интернаты? - не понял я.
     - То есть? - она снова стряхнула пепел. - Кость, ты что не понял? Ты  в
Можаевкую область,  в  наш  лучший  детский  приют  поедешь,  проверять  его
состояние. Что тут странного?
     Я только руками развел. Мол, ничего.
     Что у "Струны" имеется сеть воспитательных заведений, я узнал в  первые
же мухинские дни. Она достаточно широка и основательно удалена  от  Столицы.
Содержатся  там  беспризорники,  большей  частью  "Струной"  же  от  чего-то
(вернее, кого-то) спасенные.  Помню,  как  на  "базе"  в  Мухинске  красивая
девушка  Валя  расписывала  мне  все  достоинства  этих   приютов.   Звучало
убедительно.
     - А почему я, Лен? Я же в этом ни ухом ни рылом. Тут же педагогом  надо
быть, чтобы разбираться...
     - Вот именно поэтому, -  развела  руками  моя  начальница.  -  "Струна"
посылает туда не профессионалов, а людей со свежим взглядом,  людей  как  бы
посторонних. Работа там особых  навыков  не  требует,  зато  дружить  домами
руководство и ревизор не будут. Они вообще  друг  друга  не  знают,  -  Лена
вздохнула. - Сам понимаешь, коррупция такая штука - в любую  щель  пролезет.
Даже к нам, - она затушила сигарету о пепельницу. -  Ну,  коррупция,  может,
громко сказано.  Кумовство,  приятельство...  и  недостатки  покрываются,  и
решения принимают не в интересах дела, а по личным симпатиям.
     Часы-пирамида затянули какую-то странную мелодию.  Кажется,  закос  под
нечто китайское, не берусь судить, на сколько точный.  На  лотках  продается
целый океан ширпотреба, но Лену отличает строгий вкус...
     - Заодно познакомишься с тамошним руководителем. Юра Осоргин -  человек
интересный, - она хитро прищурилась. - И очень перспективный. Вот увидишь.
     Интересно, это  намек?  Мол,  пользуйся  шансом.  Выше  лезешь,  дальше
будешь? Не думал я, что кого-то здесь беспокоит рост моей карьеры.  Впрочем,
времена меняются, а мне, может, даже  и  полезно  вскарабкаться  повыше.  По
крайней мере, это лучше, чем жить в полуподвешенном состоянии между  "низко"
и "совсем высоко".
     Посмотрим, Елена Ивановна, посмотрим.
     - Нет, правда, - сказала она. - Чувствую, Юра  тебе  понравится.  Да  и
приют у него образцовый. Второго такого нет... - она поморщилась.  -  Честно
говоря, плоховато  у  нас  это  дело  поставлено,  воспитательное.  Условия,
конечно, хорошие, с государственной системой не сравнить, а все  равно.  Это
ж на порядок сложнее, чем за бандитами с базукой гоняться. Вот и  шарахаемся
из крайности в крайность. Дети, бывает,  от  наших  экспериментаторов  не  в
восторге. Есть случаи побегов. А это, знаешь ли, симптом.  У  Осоргина-то  с
детьми порядок, но именно потому не все его  в  нашей  системе  любят.  Были
разные сигналы. Вот, в частности, потому ты и едешь туда.  Пойми,  никто  не
требует от тебя копаться в финансовой отчетности и  прочей  лабуде.  Гораздо
важнее твои собственные ощущения. Короче, поживешь там  несколько  дней,  на
свежем  воздухе.  Заодно  и  малость   отдохнешь   от   наших   гонок...   с
препятствиями.
     А что мне оставалось? Лишь взять под несуществующий козырек.
     "Струна" не стремится к показной роскоши. Зачем?
     Однако думать о лице фирмы приходится. Потому и  здание  наше  выглядит
соответственно. Внизу - охрана в строгих костюмах. Выше -  всякие  карточки,
уровни допуска и, конечно же, лифты.
     В кабинетах - твори что хочешь. Благо народу  у  нас  не  так  много  и
большая часть помещений пустует. Многие вообще  закрыты,  там  царит  вечный
хлам со времен прежних хозяев, но вот в  коридорах  властвуют  строгий  уют,
чистота и порядок. Видимо, кому-то из наших самых  главных  хочется  особой,
столичной  респектабельности.  Мухинская   "база"   в   сравнении   с   этим
небоскребом выглядит заурядным разбойничьим логовом.
     Приятно  звякнув,  лифт  гостеприимно  распахнул  двери.  Внутри   было
просторно, отделанные под малахит  стены  навевали  романтические  мысли.  Я
бросил взгляд  на  зеркало  и,  решив,  что  костюм  мне  идет  куда  больше
бомжового прикида, надавил кнопку с цифрой десять.
     Световой    счетчик    взялся    отсчитывать    этажи.    Девятнадцать,
восемнадцать...
     Ну  что  еще  за  инспекция?  Странное  какое-то  задание.  Странное  и
подозрительное. Да  и  то  сказать,  в  последнее  время  я  непозволительно
расслабился. Да, непрестанный взгляд все еще буравил мою спину,  однако  чем
дальше,  тем  слабее.  Электрическую  дрель   заменили   маломощным   ручным
коловоротом. И страх  мой,  внутренний  зверь  мой,  старый  помоечный  кот,
оказавшись в тепле, свернулся клубком и задремал.  Но  вечный  сон  возможен
лишь там, от чего я и непонятно зачем спасаюсь.
     Скоро предстоит новое, теперь уж плановое восхожденье к Струне.  И  что
будет на сей раз? Раздавит всею своей музыкой?  Удушит  молчанием?  Или  всё
будет как  прежде?  "Взвешен,  измерен  и  найден  легким"?  А  другие  что,
тяжелее? Чем лучше Сайфер или тот же Маус?  Бескорыстные  бойцы  за  детское
счастье? Да ни слова я об этом от  них  не  слышал.  Им  только  приключения
подавай, и непременно  чтобы  с  зарплатой.  А  еще,  должно  быть,  власть.
Микроскопическая власть над  растленным  КулБоем,  над  продажным  сержантом
Саньком... Микроскопическая - но от того лишь более острая.
     Двенадцать, одиннадцать, десять...
     Лифт снова звякнул. Двери разъехались  в  разные  стороны,  я  вышел  в
коридор. Интересно, кто проектировал здание? Не "Струна" и не по ее  заказу.
"Федеральный фонд" въехал в здание после того,  как  располагавшееся  в  нем
министерство непонятно  какой  промышленности  объединили  с  понятно  каким
Государственным Комитетом.
     Ремонт, конечно, проделали мы. Не было у нищего департамента  денег  на
малахитовые  лифты,  систему  наружной  охраны  и  прочее.  Однако  в  целом
планировка осталась той же.
     Лифт находился не в центре здания, а в восточном крыле. Налево от  него
начинался шикарный холл,  озелененный  разнообразными  пальмами  и  цветами.
Никаких служебных помещений там не водилось. На некоторых  этажах  эстетизма
ради силами местных  сотрудников  возвели  небольшие  фонтанчики,  по  углам
располагались диваны, где можно было отдохнуть от работы, любуясь в окна  на
жизнь Столицы.
     Свернув же направо, ты попадал в лабиринт  коридоров,  два  из  которых
опоясывали здание с обеих сторон, а остальные пронизывали насквозь,  образуя
множество  помещений  без  окон.  Они  были  либо  закрыты,  либо   помечены
табличками  "Только  для  обслуживающего  персонала!".  Впрочем,  мне  и  не
слишком хотелось соваться в эти недра.
     Похоже,  там,  в   темноте   загадочных   подсобок   тянутся   какие-то
коммуникации, корнями уходящие вниз, к Мраморному залу,  если  вообще  не  к
центру Земли. Туда, где не бывает никто за исключением Старших Хранителей.
     Возможно, именно там находились  и  лифты,  ведущие  вниз.  По  крайней
мере, основная лифтовая секция дальше первого этажа не  шла,  а  официальные
подвалы "Фонда" не представляли из себя ничего особенного.
     Как глубоко расположен Мраморный зал? Вполне  возможно  -  ниже  любого
армейского или правительственного бункера,  а  уж  охраняется  получше,  чем
пентагоновские объекты. Куда там штатникам до нашей Высокой Струны!
     Миновав северный коридор, я свернул в закоулок, прошел  по  освещенному
ярким оранжевым светом аппендиксу и  распахнул  дверь  кабинета  за  номером
1014.
     Дохнуло чем-то знакомым.
     Подумать только, за такой срок, а уже  привык  к  месту!  Не  мое  оно,
конечно, а Мауса. Что-то (вернее, почти все) я бы тут поменял. Даже имею  на
это право, но...
     Я тут гость, хоть  и  главный,  а  гость  должен  не  забывать  великую
мудрость про монастырь и его нормативные акты.
     В комнате царила полутьма. Окон  тут  тоже  не  было  (чином  не  вышли
хозяева), но к  служебным  секциям  данный  сегмент  не  имел  ни  малейшего
отношения. Я заметил, что на остальных  этажах  ему  соответствуют  кладовые
хозчасти.
     Верхний свет не горел, его без проблем замещал монитор и  висевшая  над
ним лампа. Шкаф в дальнем углу, узкий,  неудобный  диван,  стол,  заваленный
книгами и, естественно, компьютер в углу, куда уж тут без него.
     Маус сидел в своем рабочем кресле, читая  книжку,  на  мониторе  ползла
какая-то  шкала.  Что-то  у  него  инсталлировалось,   издалека   особо   не
разберешь. В колонках играла музыка. Все как всегда.
     Я вошел и хлопнул дверью. Маус вздрогнул и обернулся.
     - Ух, шеф, напугали!
     - А что ты не закрылся? - спросил я. Тот лишь плечами пожал.
     - Да, так... Сам не знаю, - он глупо улыбнулся. - Забыл.
     Я посмотрел на часы. Десять вечера. Скоро  стемнеет,  уже  все-таки  не
июнь. Катится солнце на зиму, лето на жару...
     - Уезжаете, шеф? - спросил Маус.  Откуда  он  знает?  Лена  только  что
осчастливила меня новостью, а этот тут как тут.
     - С чего ты взял?
     Похоже, вопрос был задан вовремя. Хакер в замешательстве  отвел  глаза.
Так делают те, кого смогли уличить. В чем только, хотелось бы знать?
     Вот так поневоле и  задумаешься:  а  не  продолжаются  ли  проверки,  о
которых ты, Костя, уже  позабыл?  Не  затем  ли  тебя  привезли  в  Столицу,
отправили  на  серию,  прямо  скажем,  непонятных  заданий,  а  теперь   еще
препоручили какую-то инспекцию?
     А я то думал, все будет просто и ясно. Нажмут  пару  кнопок  -  и  все!
Нет. Здесь доверяют не столько машинам, сколько людям, а те в  свою  очередь
отлично знают дело. Ты думаешь, что игра уже кончилась, что ты вышел из  нее
победителем, но тут-то как раз все и  начинается,  и  плетется  вокруг  тебя
липкая паутина. Причем плетется совсем  не  тем,  от  кого  ты  ждешь  такой
пакости.
     Как же еще? По-другому  нельзя.  Логика  любой  спецслужбы  описывается
десятком очевидных аксиом.
     - А, слухами земля полнится, - пожал плечами Маус. -  Вот  куда  -  сие
мне  неведомо,  а  об  остальном  и  в  отделе  поддержки  узнать  можно,  у
Маринки, - он задорно мне подмигнул.
     Я сделал вид, что поверил. Вряд ли Марина из  отдела  поддержки  станет
болтать всем подряд, кому и какие командировочные выписала,  но  все-таки...
Пока разойдемся на заготовленные позиции, а там посмотрим. В  конце  концов,
ну что такого, если Мауса "попросили" чуть-чуть за мной  приглядеть?  Ничего
странного. Удивительно было, сложись все наоборот.
     Интересно, а может, в его компетенцию входит также  подать  знак  другу
Сайфу, если я покажусь ему странным? А "друг Сайф" и не задумается -  просто
всадит мне пулю  из  своей  очередной  игрушки  и  пойдет  пить  кофе  в  то
заведение на Полянке. Он ведь профи, работу делает быстро и идеально.
     Что за мысли? Недаром говорится - самая первая мысль самая верная.
     - Еду я к некоему господину Осоргину, в  приют  для  несовершеннолетних
воспитанников, - нарочито канцелярским тоном изрек я, хотя  командировочного
предписания еще в глаза не видел и о формулировке мог лишь догадываться.
     - А, "дети Струны", - понимающе кивнул хакер. - И дядя Юра  впереди.  В
белом кителе на бледном коне.
     - Кстати, а почему в кителе? - я сел на диван.
     Похоже, Маус знал несколько  больше,  чем  положено  ему  по  чину.  По
крайней мере, Осоргин для него не пустой звук. Уже интересно.
     - Как почему? -  компьютерщик  удивился.  -  Он  же  моряк  бывший.  На
авианосце служил, в Южноморском флоте. Да вы в его этот лагерь поедете,  все
сразу поймете. У него этого  хозяйства  немерено.  Шхуны,  фрегаты,  яхты...
Пацанам мелким нравится. Девчонкам тоже.
     - А ты знаешь его? - решился я на вопрос.
     В конце концов, чем черт не шутит, может, и знает? Тогда  будет  проще.
Хоть немного. Приеду туда подготовленным.
     - Кто ж его не знает? - Маус смотрел на меня с  удивлением.  Теперь  он
лишний  раз  убедился,  что  я  Мухинском  взращен  и  дальше   его   окраин
ориентируюсь погано. Даже в делах "Струны". Что, собственно, и есть правда.
     - Осоргин у нас человек большого полета! Везде успел  поучаствовать.  И
в южных делах, после Смуты. Там, его наши как раз  заприметили.  Потом  уже,
когда человеком "Струны" стал - и с работорговцами в Азии  разбирался,  и  с
"наркомами", и вот с беспризорщиной. Короче, везде  поспел  наш  пострел,  -
Маус оттолкнулся ногою от столика. Его кресло  на  колесиках  подкатилось  к
дивану. Хакер показным шепотом сообщил:
     - Осоргин - такой человек! Его и Старшие  Хранители  слушают.  Говорят,
вплоть до... - он кивнул вверх и замолк.
     Почему никогда, никогда "Струна" не называет по  имени  своего  лидера?
Кто во главе пирамиды?  Кто  стоит  выше  Лены  и  кучки  остальных  Старших
Хранителей? Сразу наш загадочный Главный Хранитель или  кто-то  есть  между?
Некое политбюро?  И  почему  вообще  вокруг  этого  клубится  мутное  облако
таинственности?
     - Впрочем, не зря у него этот вес, -  покачал  головой  хакер.  -  Есть
повод. По крайней мере, если этот его лагерь  с  другими  сравнить...  Будет
заметно. Я даже не понимаю  -  чего  там  инспектировать?  Никаких  гвоздей,
блин. Вот Уральский наш приют - другое дело. А Осоргин...
     Он задумчиво смолк.  Похоже,  и  впрямь  был  удивлен.  Да  и  что  тут
странного? Будь он хоть трижды моим "дозорным", всей правды не знал  бы  так
и так, а порассуждать Маус любит. Не зря же умственным трудом занят!
     - Короче, странная у  вас  командировочка,  ну  да  мы  вас  тут  будем
ждать, - он наигранно прослезился. - И ждать, и ждать! Шеф, не бросайте  нас
в терновый куст, возвращайтесь скорее.
     - Хотелось бы, - честно признался я. - Мне с вами как-то спокойней.
     Лицом  Мауса  вдруг  изменилось.  Он  стал  каким-то  серьезным.   Даже
взрослее немного, чем раньше. Удивительно. Вот так  общаешься  с  человеком,
долго общаешься, а не знаешь о нем  ничего.  В  самом  деле,  ровным  счетом
ничего. Чтобы личный файл его просмотреть, рангом я пока не вышел, а о  себе
Маус умеет не говорить. Чуть повернется тема  в  ненужную  сторону  -  легко
перекинет стрелки.
     И в этом я хорошо его понимаю.
     - Нам с вами тоже, - произнес Маус. - Спокойнее.
     В этот миг за спиной у него поверх музыки вклинился длинный гудок.
     - Message! - оповестил женский голос.
     - Звиняйте, - компьютерщик повернулся к машине,  вновь  подкатившись  к
ней на своем кресле. - Похоже, "мыло" пришло. Похоже, личное.
     - Ну, коли так, - заключил я, -  принимай  мои  скудные  дела.  Хотя  и
принимать нечего, я так зашел, сказать, что уезжаю. Тем более, ты и сам  все
знаешь.
     - Работа такая, - углубившись в систему, ответил Маус.
     - Ну, коли так, читай свое личное "мыло", а я пошел...
     - Эй, - он вновь повернулся ко мне. - Шеф, вы только, когда  вернетесь,
сразу звякните мне. Хорошо?

     Малахитовый лифт довез меня до первого этажа. Все дорогу я  прибывал  в
гордом одиночестве. То ли  слишком  рано  было  для  нашей  конторы,  то  ли
слишком поздно. Не обвыкся я еще  со  столичным  ритмом,  да  и  расписанием
тоже.
     Внизу  было  тихо.  Сквозь  прозрачные  стены  виднелся   тонкий   серп
растущего месяца. Как в древней детской  передаче  "спят  усталые  игрушки".
Охрана у выхода вяло ждала посетителей. Таковых не наблюдалось.
     - До свиданья, - машинально произнес я.
     - Всего хорошего, -  парень-"секьюрити"  не  шелохнулся.  Как  стоял  в
своем строгом костюме в паре шагов  от  металоискателя,  так  и  остался  на
месте. Интересно, а откуда берутся такие, как он?
     Тоже "люди Струны"? Тоже проходят ежегодное восхождение? Или,  сидя  на
первом этаже, ребята и знать не знают, что находится выше? Но  выяснить  сие
невозможно. Начальник наружной  охраны  Гришин,  молчаливый  худой  человек,
пару раз заходивший к Лене в кабинет, наверняка вышколил своих  подчиненных,
и заводить с ними посторонние  беседы  -  занятие  столь  же  увлекательное,
сколь общение с многоуважаемым шкафом.
     За разъехавшимися в сторону дверями начинался город,  Столица.  Сперва,
конечно, тянулось крыльцо, потом огороженная территория с  автостоянкой,  ну
а потом уже - собственно город.
     Я оглянулся назад.
     "Федеральный фонд защиты прав несовершеннолетних"  -  золотились  буквы
на черном мраморе. На самом деле  мы  числимся  при  какой-то  парламентской
фракции, хотя в реальности фракция числится при нас.  "Струна"  не  лезет  в
политику, но среди государственных мужей  так  же  много  наших  "друзей"  и
"клиентов", как и в мире уголовного бизнеса.
     Уж кому-кому, а им "Струна" привила любовь к детям всерьез и надолго.
     Я вышел за ограду  и  двинулся  к  метро.  Офисный  центр,  построенный
ловким  столичным  мэром  чуть  в  отдалении  от  Кремля  и   правительства,
соседствовал с простыми кварталами. Здесь тянулись и новостройки,  и  старые
пятиэтажки времен повальной кукурузации,  в  узких  переулках  располагались
мелкие фабрички,  конторы  и  коммунальные  службы.  Ходили  разговоры,  что
большая часть этих строений уже обречена - в недрах  мэрии  вызревают  планы
коренной реконструкции центра. Ничего хорошего я от мэрских планов не  ждал,
но и поделать ничего не мог.  Здесь  кончались  возможности  "Струны".  Если
никакие дети не пострадают - то и ладно.
     Быть  может,  через  год   здесь   воздвигнутся   очередные   банки   и
супермаркеты - бетон, стекло, металл. Только вот души в них  уже  не  будет,
исчезнет  душа,  просочится  в  канализацию,  уплывет  из  некогда  великого
города.
     Хорошо хоть метро останется на месте. Хоть какая-то константа  бытия  в
утекающем, как песок сквозь пальцы, мире.

     И все-таки метро - место  довольно  странное.  Вот  взять,  к  примеру,
отражения.  Стекло  вагонных  дверей  -  это   неправильное   зеркало,   оно
показывает нас куда старше, чем на самом деле. Женщина не  первой  молодости
выглядит дряхлой старухой, розовощекий школьник, выдувающий пузыри жвачки  -
существом неопределенного возраста и  пола,  а  я  сам  -  мрачным  дядькой,
которому пора уже всерьез задумываться о пенсии. В мои-то тридцать!
     Чутье подсказывало, однако, что  пенсия  -  это  не  для  меня.  В  той
пестрой и хищной жизни,  в  которую  я  с  головой  окунулся  (вернее,  меня
окунули) до пенсии надо еще дотянуть. Избежать  пули  в  затылок,  обширного
инфаркта, Мраморного зала... Сумею ли я  пройти  по  невидимой  ниточке  над
жадной, дымящейся  мутными  клубами  пропастью?  По  тоненькой,  до  предела
натянутой ниточке... струнке... Струне.
     На  Площади  Революции   вагон   заметно   уполовинился,   образовались
свободные места, чем  грех  было  не  воспользоваться.  Пускай  я  и  не  то
болезненное создание, каким видит меня  темное  стекло  дверей,  но  все  же
умотался сегодня до предела. Весь день на ногах, в  бегах...  а  еще  эта  в
высшей  степени  странная  командировка  в   колонию...   или,   официально,
"Учебно-воспитательный  приют  "Струны"",  в  просторечии  -  "упс".   Лена,
правда, таких слов не любит, но частенько, забываясь,  сама  же  и  говорит.
"Упс..." - выдохну я с облегчением, вернувшись через неделю из поездки.
     Бабка,  сидящая  напротив,  посмотрела  на  меня  неодобрительно.  Что,
храплю? А  вполне  может  быть.  Вагон  так  плавно  покачивается,  мелькают
бледно-желтые лампы в заоконной черноте - как будто по  ночной  реке  плывут
лимоны... огромные, с детскую голову,  чудовищные  лимоны-мутанты,  выросшие
на отравленных радиацией землях Окраины... а может, в щедро  политых  кровью
садах Дальнегорска... щедро политых, удобренных пеплом и углями...  уголь  -
это же калий, самое то для подкормки растений... да хотя бы тех же  огурцов,
какие наверняка выращивает эта вот бабка на своих шести сотках. И  не  знает
наивная женщина, что вырастет у нее совсем иное -  темно-синее,  упругое,  с
острыми, как у осоки, краями.
     ...Темно-синие травы приходилось  раздвигать  руками,  и  они  тут  же,
недобро шелестя, смыкались за моей спиной.  Я  успел  порезать  руки,  а  не
прошел и километра в этих травяных  джунглях.  Мягко  зеленело  над  головой
небо, и не было в нем ни солнца, ни луны. Я чувствовал себя потерявшимся  на
плоскости муравьем, и знал, что путь мой никогда не кончится, что впереди  -
угрюмая синяя бесконечность.
     Но бесконечно бродить  мне  не  пришлось.  Слева  колыхнулось  травяное
море, и выскользнул мне  навстречу  мальчишка.  Тот  самый,  рыжеволосый,  в
мятой футболке, в продранных выше колена джинсах.
     - Здрасте, Константин Дмитриевич!
     Я даже и не особо удивился. Мало ли чего  водится  в  синей  траве  под
зеленым небом?
     - И тебе здоровья, тезка. Что новенького?
     - Многое изменилось, Костик, - послышался  низкий  баритон  справа,  и,
раздвигая упругие стебли, вышел из травы Ковылев. Был он сейчас почему-то  в
пиджаке,  при  галстуке,  только  измазанные  глиной  брюки  портили   общее
впечатление. И на  бледном,  бумажном  каком-то  лице  отчетливо  выделялись
темные, внимательные глаза.
     - Многое изменилось, Костик, - повторил он, -  и  еще  будет  меняться.
Причем чем дальше, тем сложнее. Извини, не получилось вовремя  предупредить.
Мы вот с ним, - взъерошил он мальчишкины  волосы,  -  уже  сколько  идем,  а
только сейчас удалось. Вокруг тебя стенка, и не пробиться. Вон, гляди!
     Ковылев  взмахнул  рукой  (лацканы  пиджака  обтрепались,   механически
отметил я), и сейчас же внизу, в траве, началось кишение,  шелест,  стрекот,
писк. Черные маленькие точки множились, выползая то ли из норок в земле,  то
ли выпрыгивая из теплого, застывшего воздуха. Сперва мне  почудилось,  будто
это жуки или мухи, потом, когда они поднялись вверх и выстроились в  сложные
фигуры, я принял их за крошечные, в миллион раз  уменьшенные  самолеты.  Но,
лишь хорошенько приглядевшись, понял, что это.
     Паузы. Черные  музыкальные  знаки,  отменяющие  звук,  дарящие  тишину.
Ненадолго - на полтакта, на четверть, на восьмую, самые мелкие и юркие -  на
шестнадцатую. Казалось, они слетели со страниц всех  нот  мира  и  собрались
здесь, передо мной.
     Я протянул ладонь, осторожно  коснулся  ближайшего  знака,  похожей  на
рыболовный крючок восьмушки. Наощупь она оказалась холодной,  словно  только
что вынутой из морозильной камеры.
     - Вот то-то и оно, - назидательно произнес пацан. -  Эта  дрянь  вокруг
тебя летает и все глушит, а  ты  не  видишь.  Попробуй-ка  пробиться  сквозь
них... Знаешь, как больно кусаются? Вон, посмотри.
     Он продемонстрировал мне свои загорелые руки, сплошь и  рядом  усеянные
багровыми пятнышками, местами подживающими, покрытыми корочкой, а местами  и
свежими.
     - А что делать, Костя? - вздохнул Ковылев. - Есть такое слово, надо.
     Я не понял, к кому из нас троих он обратился. Вполне возможно, что и  к
себе.
     - Ладно, времени у нас мало, - продолжил  он  сухо.  -  Скоро  вибрация
погаснет и наши тональности разойдутся. Поэтому слушай  не  перебивая.  Там,
куда тебе предстоит идти,  все  окажется  гораздо  сложнее,  чем  ты  сейчас
думаешь. Ненависть, любовь,  стыд  и  страх  спутаны  там  в  один  огромный
клубок, и тебе придется потянуть за ниточку. Именно  тебе,  пойми  это.  Так
вышло, что на твоей душе скрестились взгляды,  надежды  и  тревоги,  и  тебе
самому решать, как с этим быть. И быть ли вообще. А это  страшно,  решать  и
решаться. Это больно, это неуютно.
     Он ненадолго замолчал, то ли прислушиваясь к чему-то  внутри  себя,  то
ли превозмогая нахлынувшую боль. Во всяком  случае,  лицо  его  еще  сильнее
побледнело, хотя куда уж дальше-то? И так оно словно вырезано  из  мелованой
бумаги.
     - Помни, - наконец продолжил он, - никто  не  в  силах  заставить  тебя
решить. Никто не вправе и решить за тебя, и даже подсказать  тебе  никто  не
может, ни мы, ни они... Пойми вот еще что - сил  твоего  разума  не  хватит,
чтобы во всем разобраться, чтобы распутать. Но у тебя  есть  не  только  ум,
больше доверяй своему сердцу. В миг, когда все покажется  потерянным,  когда
все  смешается,  исказится  окончательно  -  тогда  заставь  замолчать  свой
рассудок, прислушайся к тишине... Но не к этой, - махнул он рукой в  сторону
неподвижных значков-пауз, - а к настоящей тишине, которая выше и  дальше.  И
только тогда оттуда, из вышины, о которой ты не хочешь знать, придет  ответ.
И другой ответ поднимется снизу, из глубины, о которой ты  тоже  не  знаешь.
Придется выбрать только один... и вот  на  этот  выбор  повлиять  не  сможет
вообще никто. Мы с Костей, конечно, будем рядом, где сможем,  там  прикроем,
но сам видишь, это не слишком у нас получается.  Я  сам  не  понимаю,  зачем
послали нас двоих... когда есть настоящие... Ладно, проехали.  Короче,  будь
очень внимателен и очень осторожен. Никому не верь безоглядно...  но  никому
и не откажи в своем доверии. Сложно, да? Прости, но  сказать  конкретнее  не
могу. Запрещено. Будущего нельзя знать, о нем можно лишь догадываться...
     - Ну что, пошли? - прервал его речь пацан. - Ты всё болтаешь, а  я  уже
замучился их держать!
     - Ладно, отпускай, - повернулся к нему Ковылев.
     И сейчас же паузы дрогнули,  разорвали  свой  сложный  узор  и,  жужжа,
начали  расползаться.  Я  даже  не  сумел  понять,   куда.   Вот   их   было
видимо-невидимо, и вот уже последние исчезают,  тают  в  воздухе,  уходят  в
землю, темными огоньками растворяются в зеленом небе.
     - Тебе туда! -  рыжий  указал  мне  ладонью  вперед,  к  невидимому  за
травяными зарослями горизонту. - Иди и  не  оглядывайся,  а  то  заблудишься
еще, ищи тебя потом по замыканиям... И вот еще что, ты,  если  увидишь  его,
передай, что  я...  что  мне...  ну,  в  общем...  нет,  короче,  ничего  не
передавай, а то он испугается. Все, ползи.
     И я пополз, если только можно так обозвать медленное  странствие  среди
невозможных, неземных трав, чьи стебли доходили  до  моего  лица,  а  листья
формой напоминали сабли... иззубренные жестокие  клинки.  Смыкаясь  за  моей
спиной, они, словно рассерженные змеи, шипели  вслед,  они  не  хотели  меня
отпускать из этого пространства,  и  неподвижный  воздух  звенел,  как  если
чайной ложечкой слегка ударить по хрустальному бокалу.  Но  пить  оттуда  не
следовало,  там,  в  хрустале,  плескался   яд...   невидимый,   неощутимый,
настоенный на здешних жестоких травах...
     - Слышь, парень, ты это... ты свою остановку не проехал? Вроде бы и  не
пьяный. Может, сердце прихватило, а?
     Надо мной склонилось  полное  участливое  лицо.  Немолодая,  изжеванная
жизнью тетка. Тетка, чье отражение в стеклянной двери старше ее как  минимум
лет на двадцать.
     Я  вздрогнул.  Травяные  синие  джунгли,  оборванные   струны,   черные
мухи-паузы - ничего этого не было, а был почти пустой вагон  и  бесстрастный
механический голос:
     - Станция "Первомайская".
     - Спасибо! - дернулся я, сам толком не поняв, кого  именно  благодарил:
живую тетку или ту, из динамика.
     И уже выскочив на платформу, скользнул взглядом по  своим  ладоням.  По
свежеисцарапанным ладоням. Да, мощная трава...


     Часть четвертая
                           Взвейтесь кострами...

                                     1.

     Микроавтобус свернул с бетонки  и  покатил  куда-то  в  лес.  Сзади,  в
недрах машины, завозились коробки, предназначавшиеся  для  приюта.  Водитель
Егор сбавил скорость и выключил радио...
     ...Хорошо.  Пять  часов  в  дороге,  Можайск  остался  далеко   позади.
Кажется, еще пара минут - и въедем мы в колыбель цивилизации,  Европу.  Мимо
проносятся фуры, пахнет соляркой, трассой  и  кока-колой.  Солнце  бежит  за
нами по небу, проливая на шоссе белый океан света.  Жарко,  по  обе  стороны
плывут  поля  (хоть  бы  один  лесочек!),  и  вообще  пейзаж   подозрительно
напоминает пустыню. Дорога вызывает уже  тихую  ненависть,  а  столбики  все
бегут и бегут.
     200, 250, 300...
     Учебный приют "Струны" с милым, а главное, редким  названьем  "Березки"
расположен недалеко - не то что крымские  и  уральские  заведения.  Впрочем,
добраться сюда немногим легче. Сначала  по  шоссе  (прав,  прав  был  старик
Карамзин!), потом по сельской бетонке, ведущей,  если  верить  указателю,  в
поселок Мастыкино.
     Жара  клонила  в  сон,  пить  "Пепси"  меня  не   тянуло,   хотя   Егор
настоятельно предлагал. Пепси - это для его поколения...  Останавливаться  в
придорожных  забегаловках  тем  более  не  хотелось  -  бессонная   ночь   и
чудовищная дорога сделали свое дело.
     Не спалось мне перед этой поездкой... Недавний  сон  в  метро,  похоже,
перебил все ритмы организма,  но  не  снял  ни  усталости,  ни  раздражения.
Ковылев... Что ты пытался сказать мне, мистический мой тезка? Что меня  ждет
здесь, в милом приюте?
     ...Незаметно впереди  исчезли  горбатые  бетонные  плиты,  вновь  пошел
асфальт, хороший  и  ровный,  словно  мы  вернулись  на  трассу,  бегущую  к
приграничному Закрайску, а далее - до Берлина и Парижа.
     Куда там! Обычный лес - березки, липы... Родная природа, а впереди...
     - Сейчас приедем, - Егор высунул руку  в  окно.  Дорога  свернула  чуть
вправо, из-за деревьев выплыл забор со встроенным в него зданием КПП. То  ли
бывший пионерлагерь, то ли турбаза. Такого добра  с  былых  времен  осталось
немало. Что-то ветшает,  что-то  скупают  ловкие  коммерсанты,  превращая  в
"центры рекреации" для "конкретных пацанов", что-то  кое-как  доживает  свой
век,  продолжая  снабжать  ветеранов  труда  путевками  на  минералочку   за
полцены.  Профсоюз  еще  жив,  понял,  где  его   место,   и   бучу   против
правительства на поддержал. За то и кормится крошками  с  хозяйского  стола.
Сам ест и своих не обносит.
     - Вот, пожалуйста. Типа прибыли.  -  Егор  вдавил  тормоз,  и  японский
самурай "Ниссан" покорно замер перед воротами "упса". Водитель посигналил.
     Да, тогда в городе, пробираясь сквозь пробку,  он  очень  метко  назвал
наш  гудок  "воплем  гибнущего  динозавра".  Есть  в  нем  что-то   древнее,
обреченное и усталое. Как и во мне - после сегодняшней ночи...
     ... В три часа, отчаявшись задремать, я поднялся  с  кушетки  и  сел  к
компьютеру. Минут пять поиграл в "Тетрис", надеясь, что это нагонит сон.  Не
нагнало.
     Я зачем-то огляделся по сторонам, нажал на  картинку  с  краю  рабочего
стола и быстрым движением вбил свой пароль и логин.
     Сеть "Струны" - самая мощная и большая  система  на  всем  пространстве
нашей некогда великой державы. Кстати, Маус говорил  -  нет  нигде  в  мире.
Дело не в масштабах - система защиты, скорость, информативность...
     Маус мог и приукрасить. В его-то возрасте,  тем  более  в  разговоре  о
любимых железках... Хотя я был склонен  поверить.  Вряд  ли  "пентагоновские
ястребы" применяют в своих сетях нечто иное, нежели  технологии  современной
кибернетики. А вот "Струна"... ну не может  она  без  Резонансов,  Вибраций,
Обертонов Тональности.
     Я  посидел  минут  пять,  изучая  все,  что  там  было  по  "Березкам".
Формальности были соблюдены, и я зашел в базу данных.
     Где ее взяли? Украли у КПН? Нет,  скорее  купили.  Или  забрали.  Такое
тоже возможно. Узнай либеральная общественность об  этих  файлах  -  ох,  не
стала бы так восторгаться своей недавно обретенной свободой.
     Каждый жучок, каждая букашка... Родился, умер, болел, служил,  работал,
учился, подвизался... Меня, правда, нет. Почему - не знаю. Совсем нет.
     Вот родители - есть. Все про них сказано. Где живут,  кто  сын  (данная
ссылка не работает - видать, локальные ограничения системы),  где  работают,
где учились. Даже телефон есть. Наш. Домашний.
     Я снял трубку. Набрал номер. Тишина.
     Длинный гудок. Еще один, еще...
     И тут стало страшно. Липкий, противный  страх,  столь  плотно  питающий
воображение,  и  сам,  точно  вампир,  присосавшийся  к   моим   тревогам...
Представилась мне комната  в  недрах  "струнного"  небоскреба.  Полумрак,  в
музыкальном центре играют польские  растаманы,  а  за  экраном,  пробавляясь
холодным "Спрайтом" (эти уже не детки,  в  пиво  не  играют)  сидят  Маус  с
парой-тройкой своих коллег. Сидят и наблюдают.
     Потом он снимает трубку. Уж его-то абонент всегда на связи.
     - Алло, Елена Ивановна? С вас коньяк! Мы его нашли.
     Вспотевшими пальцами я закрыл окно базы, перешел в раздел карт и  долго
изучал Мастыкинское озеро, к берегу которого прижался УПС "Березки".  Словно
хотелось мне  показать  незримому  наблюдателю,  что  все  так  же  я  верен
"Струне", так же готов бороться и  за  правое,  и  за  левое  дело,  так  же
трепещу...
     ...Водитель вновь  посигналил.  И  сразу  дверь  КПП  распахнулась,  на
крыльце появился  парнишка  лет  четырнадцати,  в  джинсах  и  майке  группы
"Алиса". Из-за спины надрывалось радио. Снова госпожа  Земфира  с  песней  о
тяжкой судьбе молодежи. Хорошо еще не о детях.
     Только не о детях! О чем угодно!
     Парень-"алисоман" спустился с  крыльца,  сделал  пару  шагов  и  замер.
Похоже, он ждал не нас. Уставился взглядом  на  столичные  номера,  покрутил
головой и присвистнул. Егор давеча сказал - у "Струны" скоро  появится  своя
серия номеров.
     Пока приходится использовать просто  "блатные".  Так  что  особо  и  не
поймешь, свои ли приехали или слишком обнаглевшие "беспредельщики".  Курьезы
уже случались.
     "Алисоман" обернулся и крикнул:
     - Ник, Ник! Давай сюда!
     - Картина Репина "Не ждали"! - усмехнулся  Егор.  Он  посмотрел  назад,
туда где примостились коробки, и заметил: - Сюрприз детишкам устроили.
     Интересно, а что в коробках? Грузили их аккуратно, а вот  везли...  Ну,
как у нас возят, известно. У отца  на  работе  однажды  грузили  спутник,  и
крановщик ударил контейнер о стенку цеха.  Ничего,  летал  аппарат,  на  год
больше расчетного срока.
     В   дверях   возник   еще   один   парень.   Этот   был   старше,   лет
шестнадцати-семнадцати. По случаю жары на нем были лишь обрезанные джинсы  и
хайратник  на  лбу.  В  руках   красовалась   бутылка   "Орловского"   пива,
отвратительной, дешевой муры...
     Похоже,  это  и  есть  Ник.  Интересно,  кто  сие  -  воспитуемый   или
воспитующий?
     Терзаться  вопросами  мне  не  дали.  Парень  с  бутылкой   подошел   к
опущенному стеклу и произнес:
     - Здравствуйте. Вы по какому вопросу?
     - Я Ковылев, из столичного управления, - сказал я, ощущая  себя  как-то
странно.  Кто  бы  мог  подумать!  Не  хватает   только   костюма-тройки   и
чемоданчика... Хотя нет. Чемоданчики  теперь  не  в  моде.  Чиновники  любят
свободные руки. Разве что папочки при себе держат. Или  портмоне.  Появилась
недавно такая мода.
     Ник согласно кивнул и тут же представился.
     - Старший дежурный по КПП Власов. Дядя Юра вас ждет.  Сейчас  объясним,
куда ехать, - он повернулся к "алисоману" и  произнес:  -  Шустрик,  проводи
гостей к "сваям".
     Затем старший дежурный Ник-Власов махнул кому-то рукой, повернувшись  к
воротам, и те с утробным урчаньем поехали в сторону.  Нашем  взору  предстал
УПС "Березки".
     - Пусть к нам сюда сядет, - сказал Егор.
     Удивительно, всю поездку он умудрился общаться со мною так, что даже  и
непонятно: на "ты" или на "вы".
     Я открыл дверь и подвинулся, благо  в  "Ниссане"  на  переднем  сиденье
помещается если не три, то уж  два  с  половиной  человека  точно.  Шустрик,
сойдя за половинку, запрыгнул рядом, лихо захлопнул дверь  и  показал  рукой
вперед.
     - Тут просто, - небрежно сообщил он. - К "сваям" - вперед. По  основной
аллее.
     - А "сваи" - это что? - полюбопытствовал я.
     - "Сваи", - Шустрик повернулся ко мне. - Наследие  темного  пионерского
прошлого. Корпус директора...
     Машина плавно вплыла в ворота и покатила по центральной аллее.
     Погода была самой что ни есть пионерской: солнце, жара - так и  хочется
самому  окунуться  в  холодную  воду   Мастыкинского   озера.   Может,   еще
приведется. Уж пляж-то здесь непременно должен  быть,  а  если  по  каким-то
причинам и нету... Я покосился  на  Шустрика.  Наверняка  местное  население
как-то решило проблему.
     - Построили над озером, - продолжал разъяснять  Шустрик.  -  От  лагеря
смотришь -  цивильно  все,  с  колоннами,  а  от  озера  видно,  что  сваями
подперто, - он усмехнулся и полушепотом произнес. - "Сваи"  еще  "От  заката
до рассвета" называют. Помните, там с одной стороны  бар  был,  а  с  другой
пирамида индейская...
     Я, естественно, не помнил. Он про фильм, что ли?
     - ... Только дядя Юра обижается сильно, - Шустрик пожал плечами.  -  Не
знаю почему. Никто не знает.
     Он перевел взгляд обратно, внимательно изучая дорогу.
     Мимо плыл до боли родной  пейзаж.  Руины  гипсовых  пионеров,  заросшая
бурьяном линейка со  сценой  для  речей  и  ржавым  флагштоком,  площадка  с
какими-то блеклыми стендами.
     - Мы оттуда все перетащили, - поймав мой  взгляд,  пояснил  Шустрик.  -
Флаг теперь на площадке у свай поднимаем, а остальное... - он поморщился.  -
Не пригодилось.
     С другой  стороны  я  заметил  одноэтажный,  барачного  типа  корпус  с
чудовищным числом окон. Видать, столовая. К тому же в проеме  боковой  двери
нарисовался массивный дядька при белом поварском колпаке и двух  здоровенных
бидонах. Вслед за ним брели трое пацанов, примерно ровесники Шустрика.  Двое
тащили кастрюлю размером  с  рогатую  океанскую  мину,  еще  один  страховал
товарищей, придерживая ее сзади.
     - По  кухне  сами  дежурим,  -  вновь  заметив  мой  взгляд,  разъяснил
Шустрик. - Девчонки в основном. Парни только таскать помогают... Ой,  налево
теперь надо! Налево!
     Егор резко крутанул руль. Коробки подняли шум. "Ниссан" тряхнуло, но  с
пути мы не сбились, выйдя на финишную прямую.
     - Там дальше жилые корпуса, -  указав  на  центральную  аллею,  добавил
Шустрик. - А вот и "сваи".
     Мы въехали  на  площадку,  предварявшую  лестницу  весьма  характерного
здания. Мраморные колонны до второго  этажа,  облупившиеся  стены...  Почему
советские архитекторы так любили копировать барские усадьбы? Ностальгия  или
скрытое диссидентство?
     "Ниссан"  обогнул  лужайку  с  воткнутым  в  нее  флагштоком  и   двумя
асфальтированными  тропинками.  Не  хватает   только   выложенного   цветами
слоника...
     На вершине флагштока плескалось белое знамя.  Что  на  нем  изобразили,
так сразу и  не  разобрать.  Похоже,  рука  сжимает  меч,  кажется,  рука  -
детская.
     Странно. Что это? Местный герб? В базе такого не было.
     Машина остановилась  у  входа.  Шустрик  открыл  дверь  и  спрыгнул  на
щербатый асфальт. Я последовал его  примеру,  покинул  гостеприимную  утробу
"Ниссана".
     - Дверь клинит, хлопать сильнее надо, - заметил Егор.
     Вроде как ни к кому конкретно не обращаясь. От того и  не  "ты",  и  не
"вы".
     - Ща, - Шустрик претворил директиву в жизнь.
     Егор остался сидеть внутри. Похоже, чего-то ждал.
     - Здравствуйте! - послышалось из-за спины.
     Я обернулся. На крыльце стоял человек. Простой  такой  мужик,  примерно
моих габаритов, но заметно  постарше  -  лет  эдак  сорока  с  хвостиком.  В
линялых штанах и обвисшей майке. На носу очки, волосы немного растрепаны.
     Он приветственно махнул, а Шустрик доложился:
     - Здравствуйте, дядя Юра! К нам гости!
     Осоргин подошел ко мне и протянул руку:
     - Юрий, очень приятно.
     Широкий  прохладный  холл  служил  когда-то  прибежищем  всяким  доскам
объявлений, пионерским знаменам и прочей атрибутике. Теперь он был пуст.  От
недавно покрашенных стен тянуло олифой,  зеркала  отражали  следы  недавнего
ремонта, и мне на миг показалось, что всю  эту  красоту  навели  перед  моим
приездом.
     Хотя, собственно, ну что в этом такого?  УПС  "Березки"  -  не  ближний
свет, столичная музыка звучит здесь нечасто.  И  значит,  хочется  блеснуть.
"Сваи" - это неплохо, но лучше бы уж небоскреб...
     Интересно, что на таких мыслях себя я пока не ловил. Уж в чем в чем,  а
в отсутствии рвения "Струну" не упрекнуть.  И  в  Мухинске,  и  в  Мраморном
зале...
     Я содрогнулся. Уж больно явно припомнился мне тот день.
     ...Мы прощаем тебя, Уходящий, исчезай с миром...
     Да, во взглядах полусонных детей, твердивших свою  зазубренную  мантру,
сквозила  скучная  пустота,  но  Хранители,  администраторы,  простые   люди
"Струны"... нет, невозможно.
     Может, Столица так повлияла? Градус  идейности  в  моем  родном  городе
всегда был пониже, чем в наивной провинции.
     Впрочем, вряд ли это затронуло "Струну".  Очень  уж  непростыми  путями
приходят  в  нее  люди.  И  Лена,  и  гениальный  педагог  Валуев,  и   даже
неразлучная парочка  -  Маус  с  Сайфером  -  всех  их  порядком  обожгло  и
поломало, прежде чем они стали тем, кем стали. Или хотя бы взять меня...
     Наверное, мне самому хочется, чтобы нашелся какой-то изъян,  чтобы  вся
эта фасадная красота оказалась "потемкинской деревней", чтобы  за  ней  было
пусто и холодно. Вот тогда можно было бы сказать: "Негодяи! Я знал!". И  все
станет просто, все понятно. Красивые направо, умные налево...
     - Вот, - Осоргин обвел руками  помещение.  -  Тут  у  нас  нечто  вроде
администрации.  На  первом  этаже  хозяйственные  помещения.   Далее   жилые
квартиры. На третьем этаже кабинеты, канцелярия и прочее...
     - Квартиры? - не понял я. - Для работников?
     - Именно, - Осоргин поморщился. - Жить тут особо негде. Сами  видите  -
мы тут аки отшельники. Ближайший поселок -  Мастыкино,  место  неприглядное,
да и не близкое. Уж лучше тут. Мы думаем  домики  на  территории  построить,
где раньше линейка была пионерская. Ну, это планы на светлое  будущее.  Пока
текучку бы раскидать. Кстати, спасибо что компьютеры  привезли.  Очень  даже
пригодятся.
     Я обернулся. Сквозь стеклянные двери холла  был  виден  "Ниссан".  Трое
парней лет шестнадцати под надзором Егора  таскали  из  машины  коробки.  Те
самые, гремевшие в пути... Компьютеры?! А я боялся, что апельсины помнем.
     - У нас один класс уже есть.  Только  машины  там  древние,  -  Осоргин
поморщился. - Кое-кто из ребят программированию учится, но этого мало. -  Он
весело прищурился и подмигнул мне. - Им же и поиграться охота! Нельзя  людям
в простой детской радости отказать, - он опять сделал паузу. - Да и  учиться
на таких руинах - глупость. Две машины уже совсем померли, еще три на  ладан
дышат, остальные ползают как черепахи. Компьютерный класс называется!
     Пока он рассказывал, мы поднимались по лестнице.  Как  и  все  подобные
"дворцы", "сваи" выделялись несуразной  помпезностью.  Лестница  шириной  не
уступала своей сестре из Зимнего, мраморные перила были натерты  до  блеска,
хотя я почему-то был уверен, что здешние  обитатели  (причем  не  одни  лишь
дети) не раз полировали их методом скоростного спуска.
     - Сейчас познакомитесь с коллективом, - Осоргин взглянул на часы.  -  У
нас как раз перерыв, - он усмехнулся. - В народе "громкий  час"  называется.
Оболтусов этих, конечно,  спать  не  уложишь,  но  воспитателям  тоже  отдых
нужен! Вот у нас тут пауза и случается.
     Я с интересом слушал рассказ. Честно говоря, на детский  дом  заведение
походило не слишком, да я того и не ждал. Специфика "Струны"...
     - Нам сюда, - Осоргин указал  вглубь  коридора,  где  в  дальнем  конце
слышались голоса. И не только голоса, кстати. Еще и характерный звон.
     Свернув с лестницы на этаж, мы в тот же миг оказались атакованы  пылью.
Такое чувство, будто здесь, в "канцелярии на сваях",  хранятся  дела  где-то
века начиная с десятого. Или все проще, по формуле с попом и  приходом.  Шеф
сие место не любит - никто и не ухаживает.
     - Тут у нас бардак определенный, - бодро сообщил Осоргин. - Руки  никак
не дойдут. За два года территорию никак не  благоустроим,  а  уж  о  здешнем
хозяйстве и не говорите!
     Мы миновали темную полосу, часть коридора, где  не  было  ни  окон,  ни
лампочек, а только лишь однообразные двери. Надо сказать, в последнее  время
я не слишком люблю такие места. Побывал уже в одном коридорчике...
     - Ну вот, прошу любить и  жаловать,  -  Осоргин  зашел  чуть  вперед  и
толкнул приоткрытую дверь, сквозь которую в темное  царство  проникали  лучи
света.
     В тот же миг на нас, будто холодный поток, обрушились голоса,  звуки  и
запахи.
     - О, Юра вернулся не один!
     - Ну чего, скоро разгрузят?
     В средних размеров комнате, большую часть которой  занимал  здоровенный
стол, обнаружилось  человек  десять-пятнадцать.  Мужчины,  женщины.  Разного
возраста, хотя в основном мои ровесники  (всего  две  пожилых  дамы  и  один
парень лет двадцати, похоже, сам из недавних воспитуемых). Человек в  драных
джинсах, свитере, при усах  и  очках,  сидел  у  окна  и  внимательно  мучил
гитару, дергая струны так, будто  видел  их  первый  раз  в  жизни.  Похоже,
вспоминал мудреные аккорды.
     - Познакомьтесь,  -  сказал  Осоргин.  -  Вот,   Константин   Антонович
Ковылев, из Столицы. Хранитель второй категории. Привез нам  технику,  да  и
на нас посмотреть приехал.
     - То есть, Юрий, - тонким голосом сказал одна  из  пожилых  дам,  -  вы
хотите сообщить нам пренеприятное известие?
     - Увы,  я  слегка  запоздал,  -  развел  руками  Осоргин.  -  Простите,
любезная Софья Михайловна. Ревизор уже прибыл.
     - Настоящий? - притворно нахмурилась вторая старушка.
     - Настоящий, - смутился я.
     Странно, но это спокойное,  неформальное  вступление  помогло.  Куда-то
исчезла неловкость, а вместе с нею и страх. Чего я боялся? Оказаться  не  на
своем месте? Или косых взглядов? Пожалуй, что так.
     - Ах, ну если настоящий, - всплеснула руками  Софья  Михайловна.  -  То
проходите, господин ревизор, садитесь. Гостем будете.
     Она улыбнулась.
     Сидевший с краю человек (чем-то сильно похожий на Валуева) поднялся  со
своего места и протянул мне руку.
     - Аркаша. Пеликанов Аркаша. Не слышали?
     Интересно,  с  чего  это  мне  показалось,  что  он  чем-то  похож   на
выдающегося московского педагога? Ничего общего. Хотя, есть... есть в  людях
"Струны" что-то такое, роднящее их друг с другом. Все  они...  то  есть  мы,
делимся на несколько типовых пород. Вот этого я бы отнес в подвид Валуевых.
     - Нет. Не слышал.
     Пеликанов, похоже, смутился.
     - Я раньше служил в Столице, - пояснил он. - Так что, может,  меня  там
и помнят.
     Он бросил короткий взгляд на своих коллег и вновь уселся на место.
     - Андрей, - протянул мне руку следующий  по  списку.  Этот  был  больше
похож на Осоргина. Правда, существенно моложе  -  на  вид  мой  ровесник.  -
Куратор старших групп.
     Наверное, титул сей пришел на смену вожатому первого  отряда.  Впрочем,
тут не летний лагерь, тут иная специфика и, наверно, иная табель о рангах.
     - Константин.
     Человек с гитарой предпочел лезть без очереди.
     - Игорь.
     - Константин.
     - Софья Михайловна, - пожилая дама галантно протянула мне руку.
     - Константин.
     - Анастасия Ивановна.
     - Очень приятно...
     ... Ритуал затянулся надолго. Как  оказалось  гитарист  Игорь  поступил
так вовсе не от отсутствия воспитания, но предвидя грядущее. Сидевшие  между
ним и Андреем девушка по имени Манана и молодой парень Крис (какая  экзотика
среди родных "Березок"!) замучили меня  разговором.  Быстро  представившись,
оба просто впились в меня, выясняя подробности современной столичной  жизни.
Причем оба старались не для себя. Вовсе нет.
     Манану волновал вопрос о каком-то договоре  подряда,  который  "Струна"
(то есть "Фонд ") заключала  с  некой  строительной  фирмой.  Предполагалось
возводить новые корпуса для трех приютов,  в  том  числе  и  для  "Березок".
Говорили, что скоро сеть "упсов" расширят, но точное их число назвать  никто
не решался.
     Как я понял, денег "Струне" хватало. Вот кадров - нет. Хотя  нормальные
воспитатели, медики, учителя и  рвались  на  службу  в  УПС  табунами,  сюда
пускали отнюдь не всех. Многих "Струна" заворачивала на входе, а кое-кто  по
неведомым мне причинам был вынужден оставаться в оперативных отделах или  же
примыкать к коллегам Валуева.
     А приюты продолжали стенать о нехватке рук.
     Криса  волновало  другое.  Как   оказалось,   помимо   работы   простым
воспитателем он занимался преподаванием компьютерных  хитростей  (вел  курсы
программистов),  так  что  новый  класс  вызвал  в  нем  живейший   интерес.
Обладатель столь странного имени буквально  засыпал  меня  вопросами:  какая
конфигурация, кто  осуществляет  гарантию,  что  привезли  из  периферии.  Я
чувствовал себя глупо, отбалтывался и отшучивался.  Признаться  в  неведении
мне не хватало духу.
     К  счастью,  первый  раунд  экзекуции   скоро   окончился.   Мне   были
представлены остальные. Воспитательница  младших  групп  Лена  -  девушка  с
жидкими  русыми  волосами,  обладательница  громадных  очков,  преподаватели
Станислав и Михаил, громадных размеров человек по имени Паша и  по  прозвищу
Толстой - его место в здешнем хозяйстве  я  так  и  не  выяснил).  Еще  один
молодой человек Дима и  кавказец  Варужан  ограничились  приветствиями,  ибо
сидели в недосягаемой зоне, возле окна,  и  дабы  добраться  до  моей  руки,
должны были проделать долгий, полный опасностей путь.
     Сразу  же  после  формальностей  меня  ждало  потрясение.  Несмотря  на
недавно услышанный характерный звон, "за знакомство" мне  не  налили,  да  и
бутылок на столе не  оказалось.  Мне  предложили  чаю  или  кофе  (я  выбрал
первое), усадили  напротив  окна  и  приступили  к  жестокому  перекрестному
допросу, выясняя Столичные новости.
     Особенно усердствовала Манана. Крис,  к  счастью,  откланялся  и  ушел.
Кажется, отбыл смотреть компьютеры. Вот вам пожалуйста - человек  из  породы
Мауса.
     Волновало "упсовцев" всё. И город, и тамошние  дела  и  даже  ремонт  в
здании центрального аппарата "Струны", который я, кажется,  уже  не  застал.
Последнее вызывало особенный интерес. Непонятно, правда, почему.
     Выручил меня все тот же добрый дядя Юра.
     - Экий ты, однако, бледный! Похоже, три дня не ел, три  ночи  не  спал.
Господа, я предлагаю окончить сеанс вербальной пытки  и  проводить  гостя  в
его апартаменты. Блин, успеете еще наболтаться.
     Апартаменты   оказались   вполне   приличным   местом,   нечто    вроде
гостиничного номера средней руки. Небольшая, но  уютная  комнатка,  половину
которой   занимал   здоровенный   многоместный   диван,   душевая   кабинка,
совмещенная с прочими удобствами. На фоне ультрамариновых обоев - картина  в
позолоченной раме. Девочка откровенно  дошкольного  возраста  кормит  булкой
лебедей. Почти безвкусно, зато трогательно.
     По словам  Осоргина,  обстановка  осталась  от  прежних  хозяев.  После
пионеров ими какое-то время была  чисто  конкретная  фирма  с  расплывчатыми
намерениями. Однако вот уже четвертый  год,  как  фирма  сама  стала  чистой
абстракцией, ибо натворила грешки по нашей части.
     - Короче, ты сейчас поешь - и  отсыпайся,  -  распорядился  Осоргин.  -
Обед ребятишки принесут. А вечером нормально пообщаемся, по-людски.
     Этому общительному  дядьке  явно  не  было  чуждо  ничто  человеческое.
Интересно, и кто на него капнул? Лена же обмолвилась о каких-то  "сигналах",
якобы имевших место. Неужели среди здешних воспитателей,  на  первый  взгляд
столь дружных, идет обычная грызня, столь характерная и для  543-го,  и  для
прочих гадюшников? Не хотелось так  думать.  Все  же  "Струна"  умеет  людей
отбирать... чаще всего. Почему-то подумалось мне, что педагог Валуев  здесь,
в "Березках", не очень-то и прижился бы. Хотя что я  знаю  о  "Березках"?  И
что о Валуеве?
     Минут пятнадцать я наслаждался  тишиной  и  легким  ветерком,  играющим
занавеской.  Под  потолком  чуть  слышно  шелестел   кондиционер,   создавал
гуманный микроклимат, навевая мысли о разумном, добром и вечном.
     Потом дверь содрогнулась от чьего-то пинка, и  на  пороге  нарисовались
двое пацанов лет тринадцати, нагруженные никелированными судками.
     - Киллеров вызывали? - поинтересовался  стриженный  под  ежик  блондин,
чей загар мог бы вполне соперничать с южноморским.
     Я не нашелся, что ответить, лишь неопределенно хмыкнув.
     - Тогда с вас шестьсот баксов за ложный  вызов,  -  заметил  второй,  в
обрезанных до колен джинсах.  Обе  руки  его  от  плеч  до  локтей  обвивали
сине-зеленые драконы с красными языками. Поначалу я принял это  за  реальную
татуировку, но вскоре понял, что здесь поработали банальные фломастеры.
     - Хорош пугать, - усмехнулся "ежик", - а то дяденька ревизор и  вправду
подумает...
     Однако... Похоже,  все  население  "Березок"  уже  в  курсе  и  о  моем
появлении, и о статусе. Скорость поистине сверхзвуковая.
     - Вон  тут  суп,  -  сгружая  судки  на  журнальный  столик,   деловито
комментировал  "ежик".  -  Рисовый,   с   фрикадельками.   А   это   второе,
картофельное пюре с очень жирной и вредной для печени  котлетой.  Компота  -
полный термос, хоть обпейтесь.
     Роль метрдотеля его явно забавляла.
     - Интересно, - механически заметил я, - это тут всех  так  кормят,  или
персональная забота о страшном столичном чиновнике?
     В глазах второго мальчишки, которого  я  мысленно  прозвал  "драконом",
мелькнули характерные искорки.
     - Ну что  вы,  гражданин  начальник?  Разве  ж  можно?  Нас  тут  морят
голодом. Раз в день - тухлая баланда, в которой плавают дохлые черви.
     Я слегка поморщился. Слышать такое перед обедом...
     - И  еще  дают  ма-а-ленькую  корочку  хлеба,  -  театральным   голосом
продолжал "дракон".
     - На ночь нас сажают на цепь, - в тон ему добавил  "ежик"  и  с  трудом
удержался, чтобы не прыснуть.
     - А ежели что не так, - жалостливо всхлипнул "дракон", - то  дерут  как
сидорову козу. Этими... как их... розгами.
     Я изобразил, как в ужасе закатываю глаза.  Демонстративно  потянулся  к
сумке, вынул блокнот.
     - А еще... -  задумался  "дракон",  но  "ежик"  вдруг  шлепнул  его  по
затылку.
     - Кончай, Дрон! А то еще по правде подумают.  Мы  пошутили,  Константин
Антонович, - серьезно пояснил он. - Вы не думайте, что на самом деле...  Тут
на самом деле классно...
     Даже имя с отчеством прознали. Да, дела...
     - Да я как бы и сам догадался, - я не смог подавить  ухмылку.  -  Но  у
вас получилось . В драмкружке не занимаетесь?
     - Неа, - отмотался "ежик". -  Мы  с  Дроном  на  айкидо  ходим,  и  еще
вождению учимся.
     - А  еще  музыкой,  -  вставил  "дракон"-Дрон.  -  На  ритм-гитаре,  на
саксофоне...
     - На нервах, - взял заключительный аккорд "ежик".
     ...Минут пять я задумчиво взирал на закрывшуюся за  ребятишками  дверь.
Да, интересно, интересно. Эти пацаны  совершенно  не  походили  ни  на  моих
пакостных питомцев из 543-го гадюшника, ни, тем более,  на  тех  выстроенных
вдоль Коридора Прощения.
     Мы прощаем тебя, Уходящий.
     Если такие - не исключение в  "Березках",  и  если  сами  "Березки"  не
исключение среди прочих "упсов", значит, Высокая Струна способна звучать  не
только в миноре.
     И это поднимало настроение.


                                     2.

     Солнце  давно  уже  укатилось  за  условную  линию  горизонта,  где-то,
наверное, разлился в  полнеба  рыжий  закат,  но  я  его  не  видел  -  окна
смотрительского кабинета выходили на восток.
     Было тихо и душно. Вечер вливался  в  комнату  точно  липкий  удав.  Ни
малейшего дуновения ветра - мертвый штиль. Деревья поодаль замерли,  понурив
листья.
      Даже воспитуемые не подавали голосов, хотя  до  отбоя  еще  оставалось
изрядно времени. Им бы носиться мимо "свай", корпусов и столовой-барака  или
петь под гитару на лавочке главной аллеи... или трястись под  бешеные  ритмы
на дискотеке... если, конечно, здесь такое практикуется. Струна ревнива.
     - Во жара! - Осоргин деловито расставлял снедь - салатницу  с  окрошкой
из огурцов и помидоров, миску  с  малосольными  огурцами,  крупными  ломтями
нарезанную колбасу, банку маринованных  грибов.  -  Даже,  -  кивнул  он  за
окно, - эти угомонились. Возможно,  не  к  добру.  Помяни  слово  старого  и
помятого педагога...
     Я грустно взглянул на стакан.
     Откровенно говоря, в питейных  делах  я  не  боец.  Во  всяком  случае,
против бывшего моряка. Выбор оружия крайне скуден: водка и коньяк. И  то,  и
то продавалось в мастыкинском "супермаркете". А поскольку здешний  коньяк  -
это технический спирт, слегка подкрашенный акварелью, - то  водка  и  только
водка!
     Не хватало еще всю инспекцию проваляться  в  лазарете.  Правда,  я  все
равно не представлял, что же именно здесь надо инспектировать и  не  имел  к
тому ни малейшей склонности. Но, представив, какие вслед за мной поползут  в
Столицу слухи, я зябко передернул плечами.
     - Да, Юр. - Мне хотелось что-нибудь сказать. Все равно что.  -  Тихо  у
вас тут на удивление. Это всегда так?
     - Сам поражаюсь! - он прищурился. - Может,  тебя  боятся?  Узнали,  что
ревизор приехал... слава Богу, не землемер...
     - И съест их с маслом,  -  повторил  я,  вспомнив  давешних  "ежика"  с
"драконом". Как же, съешь таких...
     - Скорее меня, - Осоргин уселся напротив. Сейчас, в  драных  джинсах  и
полосатой матроске он и вовсе преобразился. Не было  больше  интеллигентного
педагога в очках, на его месте сидел  настоящий  морской  волк.  Какими  они
бывают если не в жизни, то в романтических книжках.
     Правда, не похож Юра Осоргин на книжного героя.
     Краем глаза я покосился на его  руки.  Наколка  на  месте.  Все  точно,
действительно - южноморец. Впрочем, в чьих словах я сомневался? В Лениных?
     - Когда мы только начинали... - Юрий вдруг стал  неожиданно  серьезным,
куда серьезней, чем при первой нашей встрече. -  Вот  тогда  было  и  впрямь
туго. Знаешь, я  Макаренко  еще  на  флоте  прочитал.  Смеялся.  Думал,  вот
втирает мужик! Тоже мне, чекист-перевоспитатель... Гуру в  штатском...  Я  и
не верил, что это правда. Думал, все по-другому делается.
     - И что? - механически спросил я.
     - И то. - Он воззрился на  помидоры,  точно  средневековый  алхимик  на
неудавшийся философский камень. - Война - она много чего объясняет. И  много
кому. Думаешь, я сюда из педагогического института приехал? Нет,  с  Кавказа
нашего с тобой родного...
     На миг я успел испугаться. Вторая рюмка уже притупила  остатки  чувств,
но страх оказался сильней алкоголя. Опять, вот уж  в  который  раз,  желудок
знакомо свело, к горлу подступил ком, сердце забилось сильнее прежнего.
     Юрка ж действительно... Моряк. В прошлом военный... С Кавказа...
     Дальнегорск...
     Нет. Пожелай кто в "Струне"  показать  меня  потенциальному  свидетелю,
поступил бы  иначе.  Смотрителя  приюта  "Березки"  под  каким-нибудь  милым
предлогом вызвали бы в Столицу, а там - пара пустяков  свести  нас  лицом  к
лицу. А тут почему-то гора пошла к Магомету.
     И что с того? Да, "Струна"  не  всесильна,  успел  уже  убедиться.  Сам
живой (пока еще живой) пример. Но ведь бывают и просто совпадения,  которые,
в отличие от кирпича, могут свалиться на голову в силу пресловутого  "закона
бутерброда" Почему бы Костику Ковылеву  не  познакомиться  в  свое  время  с
моряком южноморского флота? Дальнегорск - город маленький... И теперь  моряк
пристально всматривается в мое потное  лицо,  пытаясь  воскресить  в  памяти
давние воспоминания... Все очень даже возможно. Равно как  и  то,  что  весь
наш разговор - простой треп.
     Хватит. Между первой и второй... непотребных мыслей рой... Надо  выпить
еще и забыть. Забыть, но не  забыться!  И  избегать  разговоров  о  Кавказе.
Благо, Юрик, похоже, и сам не настроен.
     - В других приютах не так, - сказал он.  -  Там  люди  очень  грамотные
рулят, с идеями... Со светлыми, ясен пень. Новаторы,  экспериментаторы...  -
лицо Осоргина исказила гримаса недовольства. - И  всё  из  своей  гениальной
головы. Будто кроме "Сто сорок проблем между детьми и родителями", ни  одной
книжки не прочли!
     Я слушал  молча.  Я,  Костя,  который  совсем  не  с  Кавказа,  а  даже
наоборот - из  педа...  В  родном  гадюшнике  я  не  заморачивался  высокими
устремлениями "растить будущую  смену".  Честно  пытался  научить  обормотов
квадратным  уравнениям  и  признакам  параллелограмма...  чтобы  не  одичали
вконец... Наверное, я просто не романтик. И потому в  "Струне",  озабоченной
высоким детским  счастьем,  я  ощущал  себя  глухим,  забредшим  на  концерт
классической  музыки.  По  сути,  какой  из  меня  учитель?  Еще  хуже,  чем
программист.
     Давно уже я убедился, что спор о методах воспитания  в  конечном  счете
приводит к рукоприкладству.  Чаще,  правда,  моральному.  Концепций  чертова
уйма, все разные - и все правильные! Нет только той, которую нам  читали  на
педагогике и психологии. Эта уж не действует точно. Проверено, и не  раз.  И
не только мною.
     - Играют  они  там.  В  книжных   мальчиков...   -   Осоргин   невесело
усмехнулся. - Ну, завтра "Вега" к нам доберется, сам увидишь.
     О "Веге" я уже слышал. Есть,  оказывается,  такая  славная  традиция  в
наших струнных "упсах"  -  обмениваться  дружественными  визитами.  Как  раз
завтра  в  "Березках"  ожидалась  делегация  из  Сибири,   из   центрального
тамошнего  приюта  "Вега".  Предполагалась  по  этому  поводу  торжественная
встреча, обильная культурная программа, потом - совместный поход в  какую-то
лесную глушь... А то им своей тайги не хватает... В общем, призрак  пионерии
бродит по родным буеракам.
     - Как, продолжим? - спохватился вдруг Осоргин.
     - Конечно! - я даже спорить не стал. Разбег, похоже, только  начинался.
Тем  более,  отстаю  от  собеседника  на  целую   стопку.   Неприлично   же!
Неспортивно!
     Хотя и мы не лыком шиты,  не  лаптем  биты.  Да  наш  пед  кого  хочешь
перепьет! Любых моряков... Вот железнодорожников  вряд  ли.  Есть  печальный
опыт. Как-то в институтские годы случилось у нас соревнование  по  питию  со
студентами-путейцами. До сих пор вспоминаю - мороз по коже и голова болит.
     - Ну, тогда покатили!
     Из-под  стола   появилась   бутылка.   Все   та   же.   Старая   добрая
"Провинциалка", наследие былых времен.
     Качество, надежность, авторитет...
     В какой еще стране, мог появиться такой вот слоган в рекламе спирта?
     - Хорошо, точно дозируем.
     Оторвавшись на миг от своей "педагогической  поэмы",  Юрик  внимательно
наблюдал за журчащим потоком,  струящимся  в  мой  стакан.  Ровно  половина.
Похоже, в этих делах он имел опыт ничуть не меньший, нежели  в  мореплавании
или воспитании.
     Не знаю уж, каким  он  был  матросом,  но  вот  учитель...  Не  каждого
назовут дядей Юрой, тем более в присутствии ревизора из Столицы.
     - Вот, это тебе на третье, - он приподнял бутылку и потянулся к  своему
стакану.
     Улица меж тем разразилась истошными  воплями.  Мальчишки  будто  решили
развеять мои сомнения. Здесь они, никуда не делись. Я посмотрел в окно.
     Почти стемнело. Десять часов, самое оно. Обычно  в  это  время  сгоняют
спать. В летних лагерях, интернатах... Но тут, видно, своя  специфика.  Своя
музыка....
     Трое пацанов лет двенадцати бежали по главной аллее в  сторону  КПП.  В
сумерках их было почти не видно, правда, мне показалось - все трое  одеты  в
одинаковые майки с какими-то буквами на спинах.
     - Братцы Лизовы, - не глядя  в  окно,  уверенно  сказал  Юрик.  -  Двое
близнецов постарше, и младший еще один. Тяжелая семья...  за  гранью  нищеты
жили...
     - Бомжевали?  -  деловито  уточнил  я,  вспоминая   вонючие   мухинские
подвалы.
     - Представь себе, нет. - Осоргин вгрызся в малосольный огурец.  -  Даже
в школу ходили... Только вот родителям фатально не везло. Вроде и  непьющие,
и работящие, а  всё  из  рук  уплывает.  Прямо  какая-то  полоса  невезения,
шириною  в  жизнь.  Многодетная  семья  -  а  никаких  им  пособий,  никаких
квартир... Типа как потеряли их  документы...  Дом  в  аварийном  состоянии,
насчет ремонта и речи нет. Нет фондов, нет речей. Главное, эти  родители,  -
Юрик сделал рукой неопределенный жест, - считали, что  все  нормально.  Типа
так всегда, типа подотрись и не кашляй. Вот  и  представь  -  у  детей  была
самая натуральная дистрофия, ходили  в  обносках,  мерзли...  И,  что  самое
поганое, никто вокруг ничего не замечал.
     - Как же на них вышли-то? - спросил  я,  думая  совсем  о  другом.  Мир
перед глазами начинал  плыть,  вращаться,  а  ведь  еще  предстояли  немалые
градусы...
     - Как всегда, - ухмыльнулся  Осоргин.  -  То  есть  случайно.  Там  еще
старший  братец  есть,  на  пороге  совершеннолетия...  короче,  подался   в
бандиты, шестерил... А бандиты по нашей части оказались, крышевали  видео  с
детским  порно...  Ну  и  когда  оперативный   отдел   их   повязал,   стали
разбираться... Оно и вскрылось. Короче, младших к нам, а  старшего...  -  Он
пожал плечами... - Разные  у  нас  в  "Струне"  есть  места...  для  слишком
запущенных случаев...
     С озера долетел гул моторки. То ли кто-то катался на ночь глядя, то  ли
на ночную рыбалку намылился. Над водой звук  обманчив,  но,  кажется,  лодка
идет далеко. Наверное, вдоль того берега, целиком заросшего камышом.
     - Ну, ты будешь спиваться? - послышался из-за спины недовольный голос.
     Я повернулся к нему. Мой стакан выжидательно пялился на  меня  гранями,
а осоргинский уже находился в руке, готовый к моментальному  потреблению.  Я
как всегда опаздывал. Педагог...
     - Ну, поехали! За Гагарина!
     Дзинь! Почему-то я ждал, что тост будет по  делу.  За  Тональность,  за
Хранителей, за мудрость "Струны". Однако смотритель  приюта  "Березки"  Юрий
Осоргин не спешил сыпать пафосом.
     Приехали!  Ой  как  хорошо  в  родной  провинции!   Так,   глядишь,   и
железнодорожники дрогнут пред  нами,  скромными  разночинцами-грамотеями.  В
гробу наш достославный альма-матер видел Императорское  Инженерное  Училище,
со всеми его путями сообщения!
     Юрка схватил помидор и смачно его укусил. Проглоти он его полностью,  я
бы не удивился.
     - Присоединяйся, - Осоргин поморщился.
     - Спешу, - я взял овощ  поменьше  и  отгрыз  от  него  половину.  Стало
как-то   на   удивление   легко.   Захотелось   выпорхнуть    в    окно    и
полететь-полететь... Вниз.
     Рожденный ходить порхать не может. Будь он  хоть  трижды  в  Резонансе.
Стоп! Костя, тебя уже заносит. Железнодорожникам легче - у них есть рельсы.
     А вот ты можешь и заблудиться. Аккуратней.
     - Вот так-то лучше! - Юрка водрузил стакан обратно на стол.
     Я развалился в кресле и довольно  прикрыл  глаза.  Обстановка  комнаты,
похоже, осталась еще с доисторических времен:  древний  диван  вдоль  стены,
антикварный шкаф, да и кресла тоже... И стол...
     Хорошо. Нафталином воняет как чем-то родным,  тем,  без  чего  немыслим
настоящий дом. А ведь эти узкие комнаты дом и есть. Юркин  дом,  который  он
любит, лелеет и холит.
     - Когда все начиналось, - глухо сказал  Осоргин,  -  они  совсем  дикие
были. Все. Не знали, куда это их привезли. Кто поменьше,  по  маме  плакали.
Ты представь - она его вместе с квартирой за пузырь продала,  а  он  плакал.
Другие думали зиму тут  пережить,  а  потом  обратно  "дела  делать",  -  он
усмехнулся. - Крутые были. Немерено.
     - И не держал бы таких, - заметил я. -  Мало,  что  ли,  кого  приютить
стоит? Миллионы...
     - Да, много, -  не  стал  спорить  он.  -  Но  и  тут  были  колоритные
личности... Заводил я, честно скажу, выгнал и не особо о том жалею.
     - Куда выгнал-то? - рот у меня сам собою открылся. - На улицу?  Обратно
в подвалы?
     Юрик скривился так, будто вместо огурца  прожевал  сейчас  как  минимум
дохлую крысу.
     - Ты не беспокойся,  такие  не  пропадут.  Это  не  жертвы...  то  есть
жертвы, конечно, но уже не только и не столько. Мне лично  плевать,  что  им
восемнадцать не стукнуло. Дерьмо - оно обратно в конфетку не  превратится...
как ты над ним ни прыгай,  ни  воспитывай.  Так  что  погуляют  на  воле  до
совершеннолетия, а после - по всей строгости.
     У меня это в голове не умещалось. Впрочем, в ней,  гудящей  и  тяжелой,
вообще  уже  ничего  не  умещалось.  Некстати  вспомнился  великий   педагог
Валуев... что-то похожее он когда-то внушал, ковыряясь вилкой в  салате.  И,
что самое ужасное, я понимал: Осоргин прав.
     - Ну а тем, которые просто  тупые  и  наглые,  -  продолжал  тот,  -  я
показал, на что способен - и всё... одноразовая горькая микстура.
     - Не понял?!
     - А что тут понимать? -  присвистнул  Юрик.  -  Тут  не  понимать,  тут
пороть надо... Банально и ремнем. Чтобы помнила мелочь...
     Вот так  вот.  Мир  обрушился  на  меня  бетонной  плитой,  придавил  и
расплющил. В "Струне"?! Ремнем, и главное - банально?! А  ты,  Костя,  всего
лишь  врезал  школьному  хулигану,  посмевшему  над  тобой   издеваться.   И
пожалуйста, тебе весь джентльменский  набор  -  тайные  казематы,  Мраморный
зал, Коридор Прощения... И в качестве финального аккорда - Лунное поле.
     Мы прощаем тебя, Уходящий, исчезай с миром...
     Да сгинете вы и ваш спятивший мир! Ни за что. Просто за оплеуху,  в  то
время как судьи твои... А что, собственно,  судьи?  Осоргина  среди  них  не
было. Иначе не сидели бы  мы  сейчас  за  ополовиненной  бутылкой...  какой,
кстати, по счету? Ладно, я тогда не сумел разглядеть лиц моих судей,  но  уж
они-то меня изучили вдоль и поперек...
     Значит, и Юрика могут  вот  так  же  взять  за  шиворот  и  уволочь  на
допросы? А после - коридорчиком? Уж его-то щадить  не  станут  -  предатель,
враг, прокравшийся в ряды. Поленьев ему в  костер,  поленьев!  Мне,  кстати,
тоже. Тоже ведь прокрался, и в любой момент могут взять за ушко...  особенно
если потеряю самоконтроль... а я  его  уже  потерял...  "всё  плывет  и  всё
качается, то ли  вечер,  то  ли  день...  вот  такая  получается,  извините,
дребедень".
     Нет, хватит этих железнодорожных соревнований.
     - А теперь видишь как  тихо,  -  он  явно  хвалился.  Даже  не  скрывал
этого. - Десять вечера, а все почти спят. Даже  воспитатели...  Некоторые...
У нас порядок не для галочки и  дисциплина  не  для  начальства.  Ровно  тот
минимум, без которого всё сползает в бардак. Всё по уму делали...  чтобы  не
перегибалась палка... но и чтобы всё-таки она была. Березовая...
     И вновь  вспомнился  господин  Валуев  со  своим  своими  таинственными
методами воспитания хулигана Исаева.
     - А что, дружки  "с  воли"  не  подкатывали?  -  задал  я  естественный
вопрос.
     - Почему же? - Юрик слегка удивился. -  Само  собой,  крутились  около.
Возбухали, понятия пытались втолковать.
     - И как?
     - А легко! - Осоргина,  кажется  все-таки  слегка  повело.  -  Спросишь
такого вот великовозрастного: тебе сколько, милок? Он  говорит:  "двадцать".
Ну, я ему и объясняю политику "Струны" в действии.
     Я невольно покосился на  кулак  с  наколкой.  Аргумент  увесистый,  нет
спора. Только вот насколько долгоиграющий?
     - И отвалили? - из вредности усомнился я. - Не верится как-то.
     - Нет, естественно, - Юрка протянул руки к гитаре и, взяв ее,  погладил
струны. Будто бы успокаивал: ничего, мол, эти мучители больше  не  вернутся.
По крайней мере, сегодня. Все на боевых воспитательных постах.
     Юрка заиграл неспешную мелодию. Взял пару аккордов и запел:
     - Восходя дорогой горной,
     Прямо к бездне голубой.
     Не печалься, брат мой гордый,
     Будет нам еще с тобой...
     Будет. Вот прямо в этот самый стакан.  Я  уже  чувствую,  что  будет  и
скоро. Мозгам уже нельзя, а нутро  еще  принимает,  оно  у  меня  большое  и
глупое. И скоро я, наверное, о  чем-нибудь  проболтаюсь.  Язык...  "надлежит
отсечь... ибо сказано: язык твой - враг мой". Или наоборот?
     Юрик бросил напевать и заиграл что-то, похоже, испанское.
     - Они и сейчас порой возвращаются, -  выдержав  долгую  паузу,  добавил
он. - Когда подросшие, с зоны, проблем никаких. А вот если  шпана,  тут  уже
хуже. Тут уже просто так не пугнешь. Работать с ними приходится.  Тяжело,  а
надо. - Он усмехнулся. - Ведь тоже дети, еще глупее наших будут!
     Я вдруг заметил, что  улыбаюсь.  Какая-то  легкость,  проникшая  в  мое
тело, заставляла переживать  все  совсем  по-другому,  и  даже  отмороженные
вшивые бомжата, способные убить пьяницу за десять рублей, и те казались  мне
чем-то близким, родным и жаждущим нашей опеки. И  Высокая  Струна  здесь  не
при чем. Это было совсем другое.
     Может быть, ветер? Он, прокравшись наконец в нашу комнату,  оживил  мое
полудохлое настроение, напомнил, что мир -  это  не  душная  пустота  внутри
черепной коробки, а накатившие  из  темноты  лесные  запахи,  негромкие,  но
отчетливые птичьи голоса, игрушечные фонарики звезд...
     - Работаем, стараемся, - Осоргин улыбнулся в ответ.  Его  пальцы  ловко
перебирали струны,  инструмент,  словно  признав  хозяина,  звучал  четко  и
радостно. Совсем по-земному. В отличие от той Струны.
     - Остался тут кто-нибудь?
     - А как же. Еще как остался! Самые активные стали. Видел Ника?
     Я кивнул. Тот парень с КПП. Тоже, видно, не  из  престижного  лицея  он
тут взялся. Почти  у  всех  здешних  за  спиной  -  "наркомовские"  подвалы,
панель, темное, илистое дно...
     - Видишь, сумели ж мы его завлечь. Чем, главное? Оружием.
     Еще одна невидимая, но оттого не менее  бетонная  плита  шлепнулась  на
мою бренную голову.
     - Да не в  том  смысле!  Холодным  оружием,  старинным.  Парень  раньше
только одно  и  думал,  как  бы  слинять.  Злоязыкий  такой  был,  даже  мне
доставалось. Чуть что - в кулаки. Даже на  меня  рыпаться  пробовал,  ну,  я
физиотерапию ему провел, чуть помогло, да вот именно что чуть.
     Юрик  ударил  по  струнам,  и  музыка  изменилась.  Теперь  она   стала
медленной, плавной и удивительно сонной. Самое время  для  ночных  тропинок,
пьянящего запаха жасмина. Плюс к тому факелы, шпаги и благородные идальго.
     - А потом, - продолжи он, -  я  экскурсию  нашим  гаврикам  устроил.  В
Столицу, в Оружейную Палату. Привез их  туда  и  давай  рассказывать.  Вижу,
господин Власов у стенда с мечами застыл, рот распахнул и слова  сказать  не
может. Первый раз заткнулся! Ну, думаю, Юрка, процесс пошел...
     Он взглянул  на  меня  столь  выразительно,  что  я  практически  сразу
сообразил, что мне следует делать.  Рука,  будто  сама  собой  потянулась  к
бутылке. Помидоры сжались на своем блюдце, словно понимая, что двое  из  них
очень скоро навеки покинут ряды.
     Эх, "Провинциалка"! Хорошо, когда все родное. Безо всяких гуашей!
     - А потом уже началось! - сказал Юрик. -  Сейчас-то  Ник  у  нас  спец.
Малышню фехтованию обучает, сам уже  на  кандидата  в  мастера  идет,  да  и
профессию себе выбрал...
     - Историк, - безапелляционно заявил я.
     - Правильно.  Совершенно  верно.  Уже  поступил  на   истфак.   Правда,
университет не потянули. В педагогический.
     Мне  малость  полегчало.  Временно,  конечно.  Еще  аукнется  мне   эта
"Провинциалка". Ох и аукнется!
     - Слушай, - спросил я. - Как вот ты это делаешь?
     - Что? - прищурился он.
     - Ну, учебную часть тут реализуешь?  Вот  кто-то  у  тебя  гуманитарий,
кто-то технарь, кто-то червячками небось увлекается...
     - Угу, есть тут один такой. Абалкин фамилия, - усмехнулся Юрик.
     - ... Ну все равно... Вот скажи, как ты их к  институтам  готовишь?  Из
Столицы репетиторов сюда возишь, что ли?
     - Зачем? - не понял он и снова заиграл другую  мелодию.  Теперь  что-то
невообразимое. Современное, видимо. - Все-таки  тут  большинство  никуда  не
стремится. Технарь в областном центре - для них предел  мечтаний.  Кто-то  у
нас диплом программера или поварихи получит - и вперед по волнам жизни.  Так
что если кто выше соберется, то у нас тут, почитай, праздник.  Все  обсудим,
взвесим, институт вместе подберем, а там уж и Столица подключается.  Кстати,
если надо, то и репетиторов приглашаем.
     Масштабики у дяди Юры! Масштабики!
     Я наполнил стакан, перегнулся через стол  и  тщательно  сцедил  остатки
"Провинциалки" "смотрителю Осоргину".  Оказалось,  примерно  поровну.  Можно
было б восстановить справедливость, но я  боялся,  что  смогу  промахнуться.
Руки уже дрожали, и ощутимо...
     - Живем пока, - вздохнул он. - Авось и дальше так будет. Ну, Кость,  за
тебя.
     Стаканы встретились, звякнув, и тут же отправились к  нашим  ртам.  Ну,
держись железнодорожная промышленность! Или как  там  тебя...  Не  помню!  С
грохотом оба "граненых  друга"  вернулись  на  стол.  Мы  с  Юркой  негласно
соревновались, кто стукнет сильнее.
     Эх, помидоры! А нужны ли  вы?  Может,  помиловать  в  честь  праздника?
Какой у нас там праздник?  День  рождения  великих  мыслей  в  голове  моего
величества.
     Юрка потянулся к гитаре, запел:
     - Мундир весь в дырках, мундир мой до дыр!
     Хватит этой кровавой борьбы за мир!
     На хрена нам война!
     Пошла она на...
     Хватит этой кровавой борьбы за мир!


                                     3.

     Утром мне было плохо. Паровозным гудком просыпался  вдали  новый  день.
Слышались за окном издевательские  песни.  Наверное,  птички.  Нет,  не  так
безобидна оказалась эта "Провинциалка", как мнилось  мне  вчера.  Небось,  и
тут не обошлось без мастыкинского народного промысла.
     Тяжелым и грустным было мое похмелье. Конечно,  голова  разрывалась  на
части, будто по ней ночью разъезжали паровозы, но главное  -  это  живот.  В
нем развернулось нешуточное сражение. Одни  наступали,  другие  оборонялись.
Обе стороны несли потери, стреляли из  пушек,  топтали  поле  битвы  сотнями
тысяч ног...
     Полю было плохо.
     - Ребята, ребята, ну что же вы! Петя, ну куда  ты  опять  полез?  Ну  и
что, что жук! Он уже от тебя устал! Саша, следи за Ксюшенькой.
     Это воспитатели младшей группы вели детишек на  обед.  Не  на  завтрак!
Тот окончился давным-давно - наверное, в те самые минуты, когда я  плавал  в
мучительном вязком сне, похожем  одновременно  на  слизь  и  желе.  Из  ночи
помнилось лишь то, как я мучился, пытаясь переменить крайне неудобную  позу.
Но тщетно...
     Ужас!  Как  же  так  вышло?  Ведь  выпил-то   всего   ничего.   Бутылка
"Провинциалки"... Одна бутылка! А может, их все-таки  две  было?  Не  помню.
Позор.
     - Ксюшенька, не плачь. Ну давай с тобой тут поиграем еще. Хорошо?
     Эх, педагоги-теоретики... Послать бы все  ваши  теории  куда  подальше.
Вот глядите, практика. Заставьте-ка маленькую Ксюшу сходить пообедать...
     Ужас!
     Я знал, что должен подняться. Юрик... в смысле, Осоргин... ну, то  есть
Юрик зайдет за мной, как только появится отряд "Веги". Велико  же  будет  их
удивление, когда обнаружат они  не  столичного  ревизора,  а  классического,
хрестоматийного алкаша.
     Да, съездил к деткам. Отправляясь в "Березки", я вовсе не  предполагал,
что все может вот так повернуться. Даже не взял с собой никаких таблеток.  А
теперь придется справляться своими силами, каковых почти и не осталось.
     Усилием воли, способным, наверное, сдвинуть небольшую  гору,  я  поднял
себя с кровати, поставил на ноги и направил  в  ванную.  Правда,  ванны  как
таковой здесь не было - только душевая кабинка.
     Зато была вода - и холодная, и  горячая.  Впрочем,  мне  бы  хватило  и
первой. Вторая лишь искушала.
     Так. Обдать себя ледяной струей...
     Ну... Ну! Решайся, блин, разночинец-педагог, блин!
     А!!!
     Ладно. Сделаем потеплее. Голова немного кружилась. Зря  я  все  же  так
резко  дернулся.  Где-то  в  районе  правого   полушария   теперь   усиленно
прокладывали рельсы, забивая костыли  прямиком  мне  в  извилины.  Это  была
пытка, достойная инквизитора-виртуоза.
     Как в том анекдоте. Ну, мы же не звери, Петька...
     Я взглянул в зеркало. Нечто небритое, с гримасой  тяжких  мук  на  лице
воззрилось оттуда на несчастного меня. Смотреть было  больно.  И  стыдно,  и
глаза сами собой закрывались.
     - Приехали, проверяющий Ковылев, - сказал я сам себе. И почти тут же  в
дверь постучали.
     Час от часу не легче.
     - Иду,  -  выдавил  пересохшим  горлом,  стараясь  не  выказать  своего
состояния. - Сейчас. Кто там?
     - А это тебя пришли арестовывать!  -  Юрин  голос  был  бодр  и  весел.
Словно он и не пил вчера...
     Вот же гад! Больше меня нагрузился, и изрядно больше, а самому хоть  бы
хны. Это надо уметь! А главное...
     Я замер, облокотившись о стену душа.  Что  я  ему  вчера  наболтал?  Не
помню. Господи! Не помню! Впервые за все это  время  попался.  И  куда  -  в
элементарнейшую ловушку! Им не пришлось применять магии, шпионов или  хитрой
техники. Просто бутылка водки, и вот уже язычок дяди  Кости  развязался  сам
собой.
     На чем вчера я остановился? Ну хоть примерно. Хоть  немного  вспомнить.
На хрена нам война... И всё.
     - Иду.
     Я сделал несколько  шагов,  стараясь  казаться...  ну  хотя  бы  просто
жертвой похмелья, но никак не испуганным.
     - Сейчас.
     Я щелкнул замком (такую защелку  любой  юный  "упсовец"  в  пять  минут
раскусит!) и открыл дверь...
     Юрик стоял по ту сторону, радостный и  довольный  собой.  Он  буквально
светился. Как солнце уходящего лета.
     - Здорово! - отсалютовал он, потом пригляделся и участливо подметил:  -
Вижу, тебе мучительно больно за целенаправленно пропитые часы?
     Я только кивнул. Зачем лишний раз говорить, если это столь противно?
     - Ясно, - отчеканил Осоргин. - Принимаю  командование  на  себя.  Игорь
там уже всех построил, а мы с тобой тут сидим.
     - Кого? - не понял я. - Какой Игорь?
     - Грачёв, - непонятно ответил Юрик, потом стал совсем  хмурым.  -  Так,
вижу, придется тебя по-нашему протрезвлять... По-южноморски...

     Это было чудовищно! Честное слово,  так  страшно,  что  даже  строители
железной дороги через мои мозги - и те  предпочли  убраться  куда  подальше.
Смешанная Юриком жидкость, вопреки своему  цвету  и  компонентам,  оказалась
вполне  пригодна  для  питья.  От  нее  пахло  кофе,  и  даже  привкус   был
соответственный.
     Поначалу... Где-то полминуты.
     Потом началось.
     - Эй, ты куда?
     Он мог и не спрашивать.
     Ринувшись к фарфоровому другу,  я  даже  не  стал  закрывать  за  собой
дверь, а лишь набросился на него, словно хищный зверь, и высказал  все,  что
думал о водке "Провинциалка" и самогонщиках из  поселка  Мастыкино.  Унитаз,
ничего не ответив, смиренно принял свою роль, а  также  всё  мое  внутреннее
содержимое.
     Осоргин у меня за спиной боялся пошевелиться.  Кажется,  он  и  сам  не
ожидал такого эффекта -  хотя  "похмелку"  бывший  моряк  смешивал  с  видом
знатока. Только  когда  я  вдоволь  наобщался  со  здешней  сантехникой,  он
спросил:
     - Ну как?
     - Хорошо, - слегка приврал я. То ли хотел пошутить, то  ли  впрямь  уже
ощущал, как в недрах моих затихает утреннее побоище.
     Впрочем, хорошо - не отлично. Удар шпалой все еще отдавался  в  мозгах,
а лицо, наверное, сохраняло все тот же вид. Добрый и ласковый...
     - Тогда давай, собирайся, и идем.
     - Куда? - не поворачиваясь, спросил я.
     - Вежата вот-вот появятся, - Юрик даже удивился моему  незнанию.  -  Ты
что, забыл?
     Нет, я помнил!

     Грачёв, который уже всех построил, оказался тем самым усатым  мучителем
гитары. Построил  он,  как  выяснилось,  среднюю  группу  -  подростков  лет
тринадцати-пятнадцати. Разглядел я в этом не слишком-то ровном строю и  моих
знакомцев - "ежика" с "драконом".
     И страх опять убрался восвояси. Никто меня не схватил, не потащил ни  в
какой Мраморный зал. Пока мы спускались по лестнице, Осоргин балагурил  пуще
прежнего, хотя  просьбу  не  говорить  о  спиртном  все-таки  выполнил.  Мне
полегчало, удар шпалы уже не  чувствовался,  и  только  затишье  на  фронтах
желудка вызывало определенное беспокойство.
     Кажется, там передышка, а  вовсе  не  окончательный  мир.  Битва  может
возобновиться, и, как всегда, в самый неожиданный момент.
     - Добрый день, - Грачёв суховато пожал  мне  руку.  -  Ну,  мы  готовы.
"Вега" на подходе. Через полчаса будут.
     Я покосился на Юрку, тот поспешил разъяснить:
     - По мыльнице звонили.
     В этом -  вся  "Струна".  Нет  чтобы  цивилизованно  приехать  сюда  на
автобусе,  уж  наверняка  в  столичном  нашем  автопарке   отыщется   лишний
"Икарус".  Это  не  отвечает  высоким  идеалам.  Высоким  идеалам   отвечала
двухчасовая езда в  набитой  электричке,  а  потом  -  долгое  блуждание  по
здешним лесам. Поход зато, романтика... Предполагается, что  дети  счастливы
по уши.
     - А мы-то зачем тут строимся? - спросил я.
     За спиной  Грачёва  копошился  отряд  средней  группы.  Ребята  шутили,
слегка возились, двое девчонок  лет  пятнадцати  курили  чуть  в  отдалении,
весело болтая о  чем-то  своем.  Остальные  внимательно  слушали  объяснения
какого-то мальчишки лет тринадцати о  том,  как  пройти  без  кодов  седьмой
уровень непонятно чего. В общем, очередные подростковые дела.
     Вроде бы вчера я спрашивал у Юрика, почему он не борется с курением,  и
тот даже ответил. Вот что он сказал -  не  помню.  Голос  плавает  в  мутных
водах вчерашней памяти, изрекая лишь редкие членораздельные фразы.
     - А как их отучить? Они с семи лет в своих шарагах  дымят.  Хорошо  еще
если  табак.  Ну  да  с  другим  у  нас  строго...  Если  кто  дурью  начнет
баловаться...  Ну,  парни  его  сами  отучают.  Жестко,   зато   эффективно.
Старшие-то надышались уже на десять жизней вперед...
     Он говорил еще что-то.  Не  помню.  И,  тем  не  менее,  результат  был
налицо. Курить-то воспитанники курили, но... два-три человека  на  несколько
десятков. Для вчерашних беспризорников неплохо.
     - Строимся мы потому, - сказал Грачёв, - что такова традиция.
     - Традиция чего?
     - Встречи коллег  из  другого  приюта,  -  Юрик  усмехнулся.  -  Точнее
сказать, встречи коллег из "Веги". Они в  этом  деле  особо  усердствуют,  в
церемониале.
     Грачёв повернулся к  парню,  самому  старшему  из  отряда,  и  принялся
внимательно  слушать.  Тот,  в  свою  очередь,  объяснял  двум   мальчишкам,
высоким, но явно помладше:
     - Потом ты этот ихний флаг возьмешь, а ты отдашь вот эту  хреновину,  -
указательный взмах куда-то в сторону. Я повернулся в заданном направлении  и
обнаружил, что к крайнему дереву прислонено  знамя  "Березок",  точно  такое
же, как и на флагштоке у "свай", только меньше.
     - А на фига это все? - тот, что повыше, деловито сплюнул в сторону.
     - А я знаю? - ответил старший.
     - Ну так и не делать ничего. Пусть сами разбираются.
     - Точно! - подтвердил третий. - Со своим уставом в чужой  монастырь  не
ходят.
     - Ага. У тебя-то проблем не будет. А у других...
     - Да чего  ты  боишься?  Сделаем  мы  все,  что  прям  будем  дядю  Юру
подставлять? Перетащим твою палку с пеленкой, не обломаемся.
     В приюте "Березки" царит патриотическое отношение к альма матер  и  дух
единого братства. Хорошая фраза для отчета. Лена, правда, не оценит.
     В юрином кармане запищала "мыльница". Куда от нее денешься...
     - Да... Ясно... Хорошо...
     "Мыльница" скрылась обратно.
     - Чего там? - спросил я.
     - Прилетела  "Вега"  в  наш  космопорт.  Так  что  пойдем-ка   отдавать
почести, - Юрка повернулся к воротам и тяжко вздохнул.

     Отряд "Веги" смотрелся  странно.  На  фоне  десятка  "берёзовских"  эта
странность  становилась  только  заметней.  Здешние  застыли  чуть  поодаль,
переминаясь с ноги на ногу. Сопровождавший их  воспитатель  и  его  помощник
(Ник-Власов) привалились к сосне и грустно смотрели куда-то вдаль
     "Вегинцы", в просторечии - "вежата" -  стояли  посередине.  Анархия  их
рядам и не снилась. Все построились  ровной  шеренгой,  и  высокая  девушка,
возглавлявшая, видимо, всю делегацию, выступала  вперед,  точно  знаменосец.
Хотя нет - таковой тоже имелся. Стоял он у нее за спиной, сине-зеленый  флаг
с изображением серебристой многолучевой звезды развивался  над  ним,  будучи
прикручен к длинной железной палке.
     Они что, вот такое через лес тащили?!
     - Вот, Костя, это наши коллеги, представители  УПС  "Вега".  Старшая  у
них Оля Стогова... - он сделал паузу, будто бы подбирая  слова.  -  Неплохой
человек...  И   воспитатель   тоже.   Профессионал.   Не   в   пример   нам,
кустарям-одиночкам.
     Девушка здорово походила на своих воспитуемых. На ней, как и на них  на
всех, были шорты и майка с  эмблемой...  кажется,  какого-то  фестиваля  или
слета. За плечом у нее висела гитара. Слегка неформально, но это ее как  раз
не смущало.
     - Сейчас обменяемся струнами, потом знаменами, - шепнул Осоргин.
     Он явно был не в восторге от того, что происходит.
     - А кто начинает?
     - Они, - смотритель обречено вздохнул.
     Они. Что в них не так? Ну, конечно, фенечек  всяких  нет,  хайратников,
ни одного в черной майке какого-нибудь "Кино" или "Арии". Как-то  все  очень
уж по-пионерски, и в то же время совсем не так.
     Странно и совсем не по-здешнему.
     Вперед выступила девчонка из "Веги".  Похоже,  ей  предстояло  прочесть
нам речь. Послушаем, послушаем. Только вот что-то тут не так...
     Только теперь я понял. Ощутил напряженный, нервный какой-то взгляд.  На
меня  смотрят,  смотрят  не   отрываясь,   так,   будто   я   нечто   совсем
удивительное - воскресший мертвец или, того хуже, зомби.
     Парнишка, на вид класса из девятого, стоя  с  края  шеренги,  застыл  с
открытым ртом, ошеломленно таращась на меня. Не волновала его  ни  церемония
встречи "упсов", ни друзья, ни ребята  из  "Березок",  ни  Осоргин,  ни  Оля
Стогова. Он смотрел исключительно на  меня  и  имел  на  то  вполне  весомый
повод.
     Я, наверное, не особо изменился с  тех  пор.  Может,  и  не  слишком  я
сейчас  походил  на  изнуренного  допросами  смертника,  но  вот   на   себя
прежнего - вполне. Его, подросшего, я не сразу и узнал. Зато он  меня  узнал
несомненно.
     Среди прочих в шеренге "вежат" стоял Димка Соболев.


                                     3.

     Как окончилась церемония, я не помню.
     В глазах у меня потемнело, я пошатнулся, и Юрик, заметив это,  тревожно
спросил:
     - Ты чего?
     - Не знаю, - соврал я. - Похоже, не работает твоя  "будиловка".  Клинит
меня.
     - Что? Опять? - недоверчиво покосился Осоргин. - Вроде ж прошло все.
     - Все прошло, а боль осталась, - с отвращением  пошутил  я.  Не  стоило
сейчас казаться серьезным.
     - Понятно, - вздохнул он. - . Ну ладно, в холле нас подожди.
     Я двинулся прочь, а за спиной у  меня  продолжалась  церемония  встречи
"упсов", Оля Стогова читала проникновенный стишок, о  парусах,  о  дружбе  и
взаимовыручке.
     И что теперь? Бежать? Далеко же ты  убежишь,  Хранитель  Костя!  Кругом
лес  и  вода.  Хватятся  тебя  почти  сразу,  периметр  тут  наверняка   под
наблюдением. Так что и с километр ты не пройдешь, как узнает про это  Юра  и
бросится выяснять,  с  чего  бы  это  столичному  ревизору  удирать  подобно
мелкому воришке.
     Нет. Главное, как говорил Карлсон, это спокойствие.
     Главная аллея показалась мне длинной, как  внутренности  удава.  Солнце
жарило, да так, что все вокруг едва ли  не  кипело,  неслышно  булькая  -  и
асфальт, и мои мозги, и даже вязкий как  кисель  воздух.  Голову  и  вправду
мутило, хотелось сесть и не двигаться больше никуда
     - Здравствуйте! - донеслось откуда-то из-за спины.
     Я обернулся, тут  же  заработав  очередной  тычок  невидимой  шпалы,  и
сбавив от этого темп. Где-то среди извилин издевательски звонили колокола.
     - Привет, - я улыбнулся моему новому собеседнику.
     Шустрик стоял сзади, метрах в пяти. За спиной его маячила  целая  толпа
сверстников. Да,  приют  "Березки"  действительно  не  слишком  заботится  о
внешней  атрибутике.  Многие  были  стрижены  налысо,  а  один  даже   курил
сигарету. Похоже, подцепил привычку еще "на  воле",  где  пускать  дым  было
модно и ценилось как признак крутизны.
     В руках  у  Шустрика  я  заметил  бутылку  "Аква-минерале".  Интересно,
откуда? Тут в "Березках" не продают. Значит, бегали  в  Мастыкино.  Конечно,
не велико деяние - пару-трешку километров по лесу туда и обратно. Тем  более
для таких вот  деток  с  опытом.  Удивительно  другое  -  что  детей  вообще
отпускают в поселок.
     Не возбранять курить - это одно, а разрешать шляться по всей  округе  -
совсем иной коленкор. А ну как стыкнутся с  местными.  Тем  более,  по  этим
видно - могут.
     - Слушай, дай глотнуть, - попросил  я.  Мне  что-то  совсем  поплохело.
Горло пересохло, словно я  неделю  шлялся  по  Сахаре  от  одного  миража  к
другому, и теперь его точно мелкие иголоки покалывали.
     - Держите, - Шустрик протянул мне бутылку.
     - Спасибо.
     Теплая, почти горячая вода (на таком-то солнцепеке!) все же  показалась
мне живительной росой. Шикарно! Лучше и быть не может! Победа сил добра  над
силами жажды.
     Шустрик принял  бутылку  и  теперь  глотнул  сам,  затем  передал  тару
соседу, облизал губы и с интересом спросил, махнув в сторону КПП:
     - А это типа "вежата"?
     - Да, - кивнул я. - Приехали.
     - Придурки, - сообщил один из шустриковых спутников.
     - Да ладно, - вступился другой. - Нормальные пацаны. Только  гоняют  их
там,  вот  это  да!  Воспитатели  у  них...  -   он   неожиданно   замолчал,
подозрительно глянув на меня.
     - Дядя Юра лучше? - позволил  я  себе  провокационный  вопрос.  Сам  не
знаю - зачем. Просто сорвалось с языка. Словно мозг мой  раньше  меня  знал,
что надо спросить, дабы показаться нормальным, веселым и спокойным.
     - Конечно,  -  фыркнул  очередной  воспитуемый.  Вопрос  показался  ему
глупым. Сравнил тоже! Дядя Юра и эти...
     Похоже, "вежат" тут не любили.
     - Ладно, - снова приняв бутылку, заметил Шустрик. - Мы  пойдем.  Нечего
перед этими... ну ребятами, в общем, маячить. Вам оставить бутылку?
     Почему-то вспомнились мухинские времена,  когда  я  бродил  по  улицам,
подбирая пустую тару из-под пива. За такими вот молокососами, в частности.
     Наверное, следовало отказаться, но уж слишком хотелось  пить.  Вдобавок
к прочим бедам прибавилась тошнота, внезапно подкатившая к горлу.
     - Ну, мы пошли, - Шустрик махнул мне рукой. - До свиданья.
     Я остался ждать посланцев "Веги". Стоять просто так уже  не  было  сил,
но, к счастью, рядом нашелся вертикальный труп очередной статуи,  о  который
я  благополучно  облокотился.  Пионер  с   моделью   самолета,   в   полторы
натуральных величины.
     А гости уже приближались по главной алее.
     Сейчас они потеряли былую стройность. Оля Стогова вышагивала  вместе  с
Грачёвым впереди всей процессии, о чем-то яростно споря. Чуть  дальше  брела
группка "вежат", затем Ник-Власов и Осоргин, несколько  здешних  ребят  -  и
снова гости. Анархия придавала процессии живость и я  подумал,  что  не  все
так уж плохо, как я было  подумал.  "Вега",  оказывается,  не  всегда  ходит
строем, не распевает боевых песен и не чурается собратьев-"упсовцев".
     Значит, и оголтелых фанатиков, эдакий струнный-спецназ из этих  детишек
делать никто не намерен. Просто  кто-то  из  тамошних  педагогов  реализовал
переполняющий его пафос.
     Лена приветливо мне кивнула, Грачёв что-то сказал, кажется, пошутил,  я
не расслышал.
     - Ты идешь? - спросил  Осоргин,  на  миг  оторвавшись  от  разговора  с
Ником.
     - Да, сейчас, - подтвердил я. - Посижу немного.
     - Помочь? - насторожено спросил Ник.
     - Спасибо, не надо. Как-нибудь сам.
     Тот только руками развел. Мол,  наше  дело  предложить.  Я  остался  на
месте. "Вежата" брели  мимо.  Кто-то  из  них  разговаривал  громко,  кто-то
смеялся и перешептывался. Похоже, они устали от церемонии не меньше наших.
     Забавно, забавно. "Берёзовские", выходит, для меня уже  "наши"?  Быстро
же я интегрировался в здешнюю  среду...  На  миг  мелькнула  соблазнительная
мысль - попроситься сюда насовсем. Шут с ними,  с  активными  мероприятиями,
Резонансами, беготней по крышам и сетевыми войнами... Шут с ней, с  Леной...
С глаз долой, а из сердца... Поглядим. Всё равно будет не так больно -  если
не видеть ее каждый день. Да и маскироваться здесь,  вдали  от  цивилизации,
существенно проще. Особенно если пить меньше... Эх, мечты,  мечты.  И  ёжику
понятно - никто меня из Столицы не пустит...
     - Константин Дмитриевич, - раздалось у  меня  над  ухом.  Я  постарался
остаться спокойным. Настолько спокойным,  насколько  это  было  возможно.  -
Константин Дмитриевич, это я.
     Я обернулся.
     Димка Соболев, хулиган из 8 "Б", смотрелся теперь занятно  и  как-то...
неестественно что ли? Зеленая курточка (только теперь  я  понял,  что  такие
носили почти все "вежата" - и мальчишки, и девчонки. Наверное,  коллективный
заказ), на рукаве - эмблема, такая же, как  на  флаге.  Шорты,  поцарапанные
коленки...  Настоящий  юный  пионер.  Прямо  как  эти,   гипсовые...   Почти
глиняные... Разве что не такой бледный, как стоявшие вдоль коридора...
     Мы прощаем тебя, Уходящий.
     - Константин Дмитриевич, вы не бойтесь.  Я  никому  не  скажу,  что  вы
здесь. Я не хочу, чтобы они вас снова туда... - он запнулся.
     - Как ты до жизни такой дошел? - хрипло спросил я.
     - Я расскажу, - отрывисто произнес он. - Только потом. Вечером. Ладно?
     Я только кивнул, а он, перейдя на бег, принялся догонять группу.

     Глупо играть в  шпионов,  особенно  если  никто  тебя  не  ловит.  Если
ощущение липкого взгляда - это  всего  лишь  твой  привычный  домысел,  твой
старый  страх-симбионт.  И  совершенно  незачем  оглядываться?   Какой   тут
криминал? Более того - я в своем  праве.  Ревизор  как-никак.  Должен  лично
облазить все задворки инспектируемого приюта. Разговоры - это одно,  а  свои
глазки - другое. Не помешает. Так я и скажу, если кто-нибудь  спросит...  Да
только ведь не спросят же... А вот что подумают - поди разбери...
     Дорогу  я  примерно  представлял,  да  и  блуждать  тут   было   негде.
Асфальтовые тропинки стянули всю  территорию  приюта  сетью  ненужных  детям
коммуникаций. Как-то слабо мне верилось, что Шустрик, братцы Лизовы или  кто
помельче чинно разгуливают по официальным дорожкам. Шныряют, ясное дело,  по
зарослям, невзирая на всяческую крапиву.
     "Сваи" остались у меня за спиной.  С  обеих  сторон  подступили  кусты,
высоченные и небритые, как великаны из волшебных сказок. Похоже, никто и  не
думал прореживать здешние джунгли. Наоборот, их будто  специально  содержали
в естественном виде. Наверное, ради  маленьких.  Надо  же  где-то  играть  в
прятки!
     Откуда-то из-за зеленой стены доносились детские голоса  и  характерные
удары ракеткой. Похоже, там играли  в  бадминтон.  По  перекрестной  дорожке
промчались две девочки лет десяти.
     "Березки" плавно переползали середину  дня,  продираясь  сквозь  липкую
сонливость сиесты. Встреча "вежат" прошла успешно. Все,  кто  не  знал  друг
друга,  перезнакомились,  остальные  повспоминали  прошлогодний   совместный
поход (на Каму, кажется, я не разобрал).  Потом,  как  водится,  воспитатель
Ольга Стогова присоединилась к здешнему руководству,  отправившись  отмечать
встречу, "вежат" увели показывать их места, а я улизнул, сославшись на  тягу
к свежему воздуху.
     Осоргин не возражал. Мое самочувствие вызывало у него  самые  искренние
опасения. Он здорово удивлялся моему непонятному "отравлению". Ну не  бывает
такого с поллитра пусть и дешевой, но все же не самой  ядовитой  водки.  Тем
более не у хлюпика какого, а у мужика  с  моей  комплекцией.  Впрочем,  Юрик
утешил меня, сказав, что  до  смертельной  дозы  -  восемь  граммов  чистого
алкоголя на килограмм массы - я так и так не дотянул.
     С Димкой мы столкнулись еще  один  раз,  он  объяснил  мне,  куда  надо
идти - и вот я бреду себе к "северному забору", понурив голову и не зная,  о
чем говорить.  Год  назад  я  бы  просто  надрал  паршивцу  уши.  Полгода  -
опрометью сбежал бы от него куда угодно, хоть и на воображаемый край  земли.
Но сейчас... Всё настолько запуталось... Я даже не понимал,  кем  в  большей
степени был сейчас - Ковылевым или Демидовым.
     Димка Соболев сидел на лавочке. До стены оставалось еще метров  десять,
она уже показалась из-за орешника. Бывший герой 8-го  "Б"  разглядывал  свои
потертые кеды и словно боялся поднять глаза.
     Я подошел и сел рядом.
     - Ну, здравствуй, Дима.
     Он оторвался от муравьев, ползавших мимо него  по  горячей  щебенке,  и
взглянул на меня. И взгляд его... Надо же! Видать, не одного меня окунули  в
другую жизнь.
     Не было больше мелкого хулигана, грозы первоклашек,  считавшего  высшим
шиком курение за школьными гаражами и изучение  тайком  от  мамы  творчества
"Сектора Газа". Впрочем, последнее не о Димке. Насколько я  помню  разговоры
в  учительской,  семья  его  отличалась  свободой  нравов.   Говоря   проще,
родителям было плевать, что слушает их чадо,  чем  ширяется  и  кого  ночами
прижимает в темных переулках.
     ... Все это кончилось, и, похоже, навсегда.  Его  барабанные  перепонки
тоже лопнули от нечеловеческой музыки Струны.
     На  меня  смотрел  вполне  взрослый  пацан.  Пускай  биологически   еще
подросток - а тем не менее совсем взрослый. Пожалуй, если  не  фиксироваться
на одежде, манере сидеть и внешних пережитках  детства,  он  покажется  даже
старше, чем, допустим, великий педагог Валуев. Наверное,  Димка  Соболев  не
стал бы пугать ночных гопников сверкающей гитарной струной.
     - Здравствуйте, Константин Дмитриевич, - полушепотом произнес он.  -  Я
вас правильно называю?
     А в самом деле, правильно  ли?  Много  ли  во  мне  осталось  от  Кости
Демидова?
     - Лучше  Антоныч,  Дима.  Ты  угадал.  Я  здесь...  ну,   скажем   так,
нелегально.
     - Понятно, - он кивнул и даже не стал расспрашивать.
     Не было в нем никакого детского любопытства.
     - А ты что же? Как ты тут очутился?
     Он вздохнул.
     - А вот так, Константин Дмитриевич... простите  Антонович,  после  того
как вас туда... - он вдруг дернулся и  затравленно  огляделся  по  сторонам.
Даже вверх зачем-то посмотрел, где,  закрыв  собой  небо,  дрожали  верхушки
сосен. -  Сначала  все  было  как  раньше.  Домой  меня  отвезли,  какого-то
лекарства дали. Я утром проснулся - думаю: ну и сон! Митрича мафия  за  меня
хацкнула! Так и ходил  пару  дней,  даже  в  школе  пацанам  рассказал.  Они
поржали, поржали, а потом задумались. Нам  ведь  сказали  -  вы  заболели  и
уволились. А потом... - он вздохнул. - А потом эти пришли... Из сна.
     Димка странно поежился. Боится он что ли? Чего? Неужели  "Струны"?  Так
ведь он же для них - святое! Ему еще целых четыре года святости отмерено.
     Впрочем, не совсем же он дурак. Вряд ли поверил в сказку о  белоснежных
детских душах. Да и сам понимает - ну какое там, к свиньям, из  него  чистое
дитя?
     - И что они тебе сказали? - спросил я.
     - А  вы  как  думаете?  -  буркнул  он.  -  Говорят,   семья   у   тебя
неблагополучная, не получаешь правильного воспитания. Типа батя твой хоть  и
много денег гребет, но не  уделяет  тебе  должного  внимания.  А  тем  более
мать... Она у меня сами знаете.
     - Не знаю. - Я виновато улыбнулся. - Дима, я же ваш  класс  практически
не знаю. Думаешь, мне на вас смотреть приятно было? Не больше,  чем  вам  на
меня. Навязали нас друг другу, вот и вся правда.
     Он взглянул с удивлением. Может быть, детство  его  уже  кончилось,  но
старые представления еще не успели разрушиться. Как  вот  сейчас.  Наверняка
ведь считал, будто учителям всё о нем известно,  будто  вся  его  жизнь  для
педсовета - нечто вроде сгустка грязи, изучаемого сквозь  огромную  лупу.  А
тут вдруг пришлось взглянуть на учителя, как на самого обычного человека.
     Секунду он хлопал глазами, потом отвернулся и вновь уставился  на  свои
кеды. А я подумал, что и действительно плохо знал своих учеников.  Судил  по
их школьному поведению да по успеваемости. Сам ведь понимал,  насколько  это
глупо, а тем не менее... Тот, кто на перемене - мелкая шкода, а в  классе  -
отличник  и  кандидат  на  грамоту  по  окончанию  года,  может   с   равной
вероятностью продавать  первоклашкам  марихуану,  фанатеть  от  Гитлера  или
посещать литературный кружок (все три пункта не исключают друг друга).
     - Батя у меня - дальнобойщик. В Европу ходит, - Димка развел руками.  -
А мать... - он поморщился. - Скучно ей тут одной.  Понимаете,  Константин...
мнэээ Антонович, извините, еще не привык...
     - Ладно, - сдался я. - Пусть будет Дмитриевич.
     - Нет уж, еще при других ляпну.
     Я понимал. Чего уж тут не понять?
     - Отцу до меня дела почти не было, да и  ей  тоже.  То  есть  они  меня
любили, конечно. Типа кота. Возьмут, погладят... А когда эти...  Ну  вы  уже
сами знаете...
     - И что, родители твои не возражали?
     - Почему же? - Димка вновь  удивился.  -  Еще  как!  Узнали,  что  меня
забирают - такое началось! Отец  рейс  отменил,  у  мамки  с  сердцем  плохо
стало.  Забегали,  звонить  куда-то  начали...  Тогда   участковый   пришел,
поговорил  с  ними.  Сказал,  что  раз  уж  это   инициатива   "Фонда   прав
несовершеннолетних", то  ничего  не  поделать...  Серьезная  организация.  А
потом говорит - если  возникать  будете,  тогда  придется  официальное  дело
завести. Есть,  мол,  за  что.  Сыночек  ваш  в  школе  с  плохой  компанией
связался, жалоб на него вагон, а вы всё сидели и в ус не дули. А ему,  между
прочим,  только   четырнадцать   стукнуло,   неполная,   значит,   уголовная
ответственность. Так что  за  ряд  совершенных  им  противоправных  действий
материальную  и  административную  ответственность  нести   будут   законные
представители несовершеннолетнего, - сказав  это  на  одном  дыхании,  Димка
смачно плюнул в щебенку и распугал копошащихся  там  муравьев.  -  Вот  так,
Константин Антонович. А на  другой  день  приехали  за  мной.  Мама  чемодан
кинулась собирать, а эти сказали - уймитесь, мамаша. Там он на всем  готовом
будет...
     Я сидел, боясь  шевельнуться.  По  спине  пробежал  липкий  холодок,  а
сердце вдруг оказалось зажато в чьей-то невидимой ладони...
     Когда-то,  во  времена  моего  детства,  был  такой   мультик,   фашизм
представлялся там громадным спрутом,  опутывающим  планету.  Слава  Богу,  с
Гитлером не сбылось, а вот со "Струной"...
     Отбирать детей у родителей? Может, не у  самых  примерных,  но  все  же
относительно благополучных родителей? Это  все-таки  за  гранью...  Конечно,
спец во всех делах разом господин  Валуев  знает,  как  заботиться  о  детях
лучше родной матери.  Особенно  такой,  как  у  Соболева.  Да  любой!  Любой
женщины, которая не звучит в унисон с Высокой Струной...
     Только почему вдруг Димка? Пускай о нем я мало что знаю, но  в  том  же
гадюшнике полным-полно  было  детей,  чьи  родители  -  хронические  алкаши,
бывшие урки, наркоманы... У Соболева, конечно, тоже  не  подарок.  Знаем  мы
этих, скучающих без мужней ласки.
     Но как-то необъяснимо расходует "Струна" свои  силы.  С  одной  стороны
помогает, с другой - делает  это  столь  избирательно.  Я  бы  даже  сказал,
необъяснимо избирательно. Почему этот, а не тот?
     Вспомнился  Игорек,  счастливо  обретший  квартиру  и  "колпак"  Струны
впридачу.
     Похоже, в последнее время я подзабыл, насколько все запущено.
     - Да, Дим, хлебнул ты с ними,  -  заметил  я,  обращая  свой  взгляд  к
муравьям  на  щебенке.  Первый  их  испуг  миновал,  и  теперь   бесконечные
стройотряды маленьких насекомых вновь принялись за дело.
     - Я-то что, - ломающимся голосом произнес  он.  -  Вот  вы,  Константин
Антонович. Я-то так думал... что они вас того, блин. Совсем хотели...
     - А они и хотели, - признался я. Сам не знаю, зачем.
     Сломалось во мне что-то.  Надоела  вся  эта  возня,  игрушечные  тайны,
двойная жизнь. Ведь я уже целый год не мог никому сказать правды. Никому!
     - А как же...
     - Сбежал я от них тогда... А теперь вот прячусь, - я снова взглянул  на
него. Димка не моргая следил за мною. - Читал  Киплинга?  Прятаться  надо  у
кита под боком. Тогда он тебя и не найдет.
     Соболев раскрыл рот. Похоже, такого поворота он  не  ждал.  Думал,  что
всё хоть как-то проще... Наверное. Не в моих это силах: влезть  в  голову  к
бывшей грозе 8-го "Б".
     Из-за кустов донесся чей-то истошный крик. Ничего страшного в  этом  не
было. Мелкие просто играли в салочки и один указывал другому,  куда  бежать.
Но шумовую завесу они устроили на целый пехотный полк.
     Я вдруг заметил, что жара начинает спадать. Ветер в кои-то  веки  подул
со  стороны  Мастыкинского  озера.  Будь  мне  действительно   плохо   после
вчерашней железнодорожной эпопеи, сейчас бы вздохнул с облегчением.
     - Знаете, Константин Дмитриевич, - сказал наконец Димка. -  нам  тогда,
наверно, не стоит больше видеться. А то подумают еще  чего-то.  У  них  тут,
наверно,  везде  шпионы.  Если  они  вас  проглядели,  то  это  просто   вам
повезло...
     - Вот и я тоже думаю, - честно признался я. - Везет мне как-то,  Димка,
не к добру...
     Он улыбнулся, словно пытаясь меня подбодрить.
     - Да ладно, Константин Антонович (похоже уже привык),  мне  тут  иногда
даже  нравится.  Пацаны  хорошие  попались.  Правда,  порядки  у  них  здесь
дурацкие...
     - Где? В "Веге"?
     - Угу, - кивнул он. - Им почему-то  кажется,  что  все  мы  совсем  еще
маленькие, что всем нам должно нравиться то, что им в детстве  нравилось,  а
мы... Знаете, тут у одного  парня  в  тумбочке  кассеты  нашли.  "КиШ"  там,
"Ария", "Коловрат" даже! Такое началось! Главное,  "коловратов"  пропустили,
а вот к "Арии" прицепились, типа, это сатанисты. Так это все ладно.  Знаете,
как его наказали... -  он  огляделся  по  сторонам  и,  давя  в  себе  смех,
сообщил: - Погоны с него сорвали.
     - Какие? - не понял я.
     - Да у нас  там  в  "Веге"  все  что-то  вроде  формы  носят.  Дурацкая
такая, - он даже поморщился. - Как у скаутов бывает. Знаете,  наверно...  Да
вот куртки у нас от нее же, только там с погонами.  "Отряды  юных  трубачей"
называется... Так вот, с этого парня погоны сорвали,  простым  воспитанником
сделали, а ему с того не холодно  и  не  жарко.  Как  и  всем  нам.  А  они,
воспитатели, думают, что наказали нас типа. Только  не  понятно:  за  что  и
как? - он вновь усмехнулся.
     - Тут такого нет, - нерешительно заметил я.
     - Конечно! - с жаром ответил Димка. - Дядя Юра себе такие  глупости  не
позволяет. Я  со  здешними  уже  потусовался  немного,  да  мне  и  "старые"
рассказывали. Кто с ними на Каму  в  прошлом  году  ходил,  -  Соболев  даже
прикрыл глаза, замечтавшись. - Тут прикольно. Парням  нравится.  Только  мне
не светит...
     - Почему? - удивился я.
     - Распределили. Значит, теперь уже  никаких  переводов...  -  Он  опять
усмехнулся по-взрослому. - Если б не это, все  бы  сюда  сбежали.  В  других
приютах и не осталось бы никого.
     - Понятно, - кивнул я. И в этот момент откуда-то  с  соседней  тропинки
послышались голоса:
     - А Соболев ща проспит все опять, а потом будет  волну  гнать,  что  мы
его не позвали!
     - Блин, ты точно смотрел? Может он все-таки в палате спал?
     - Да не было его там, Женек. Уковылял куда-то. Ищи его теперь.
     Я поглядел на Димку.
     - По твою душу.
     - Ага, - кивнул он. - Я пойду . Пусть они не знают, что мы знакомы.
     Я ничего не ответил, да и не надо  было  ничего  отвечать.  Все  и  так
предельно ясно. Оставалось лишь разводить  руками.  Иди,  мол,  кто  ж  тебя
держит?
     Он вскочил с лавочки, вмиг растеряв всю свою взрослость, и чуть  ли  не
вприпрыжку  кинулся  к  повороту   тропинки,   из-за   которого   собирались
возникнуть его друзья. Мне же вновь досталась  роль  "сидячего  дополнения",
чья обязанность - оставаться на заднем плане,  когда  герой  идет  на  новые
свои подвиги.
     Ну, ничего. Кто-то же должен сидеть в кустах...


                                     4.

     С самого начала я понял, что дела плохи. Слишком уж сух и напряжен  был
Юркин  голос,  когда  он  попросил  меня  срочно  явиться  в  смотрительский
кабинет, где уже собрался народ.
     - Что, педсовет? - хмыкнул я, вспоминая гадюшник.
     - Хуже! - коротко обронил Юрик и дал отбой.
     Еще с порога я заметил, насколько мрачны  лица  собравшихся.  Мелькнула
было мысль, что вот, наконец, я и попался и  теперь  начнется  судилище  над
глиняным. Мало  ли  каких  "жучков"  подсадили  мне  на  одежду?  Подслушали
разговор с Димкой - и пошла писать губерния. Но тут же  я  себя  и  одернул.
Хватит этой паранойи, скоро начну шарахаться от собственной тени. Что,  свет
на мне клином сошелся? Без меня тут неприятностей не бывает?
     А  неприятностями  пахло.  Грачёв  и  Ник-Власов,  сидевшие   рядом   с
Осоргиным, не отрывали взгляд от стола, другие  воззрились  на  меня,  будто
ожидали чуда. Было сумрачно и душно. В  кабинет  набилось  по  меньшей  мере
человек десять - в основном старшие воспитатели.
     Все молчали. Похоже, и впрямь дожидались меня.
     - Садись, Костя - Юрик указал на свободное кресло. - А то упадешь.
     Я подчинился.
     На миг возникло движение. Сидевшие рядом расступались,  освобождая  мне
место.  Рабочий  кабинет  смотрителя  размером  не  выделялся.  Похоже,  его
использовали лишь для приватных бесед, а не для общих собраний.
     Вывод - Осоргину есть что скрывать.
     - Итак, товарищи, - на последнем слове его лицо исказила  сардоническая
ухмылка, - мы ждали, ждали и наконец дождались...
     - Само собой, - сейчас же вставил Грачёв. - А что вы хотели? Все и  так
было ясно.
     - Я говорила, - произнесла одна  из  старушек-воспитательниц.  -  Нужна
своевременная профилактика.  Нужна  обязательно,  без  этого  никуда...  Без
этого вот мы и приехали.
     Она чем-то напоминала Хрущева, как его  любили  показывать  в  фильмах.
Такое чувство, что в  пылу  речи  Никита  Сергеевич  вот-вот  продавит  стол
пальцем.
     - И в чем же сия профилактика должна была состоять? - спросил кто-то.
     - А  вот  это  надо  было  продумать  заранее,  -  повернулась  к  нему
старушка. - Мы же и не садились за этот вопрос...
     - Есть один способ, - буркнул Ник-Власов.
     - С этим успеется, - одернул его Осоргин.
     - Мы  с  любым  успеем,  -  словно  обидевшись,  отозвался  Ник.  -  Не
случилось же ничего.
     Юрка повернулся к нему.
     - Случился прецедент, теперь у нас меньше возможностей для действия.
     - И так-то их было...
     - Может, объясните мне, что  случилось,  -  я  окончательно  запутался.
Похоже, среди "упсовцев" назрела давняя перепалка, и о столичном  госте  они
забыли.
     Сразу же после моей реплики в комнате воцарилось  молчание.  Ник-Власов
оборвался на полуслове, и  стало  слышно,  как  где-то  под  потолком  парит
громадная, жирная муха.
     - Мастыкинцы,  -  бросил   Грачёв   и   снова   уткнулся   взглядом   в
столешницу. - Мастыкинские патриоты родных болот.
     - Напали? - сообразил я.
     Осоргин кивнул.
     - Группа младших ребят с воспитателем пошли в лес. За  южный  холм  ...
ты не знаешь еще, наверное. Там  малины  заросли,  не  отошла  еще...  грибы
опять  же.  И  нескольких  оторвавшихся  от  общей  толпы  детей   подловили
мастыкинцы. Герои, блин.
     Моряк Юра еле сдержался, чтобы не выразиться многоякорно.
     - Что, первый раз, что ли? - недоверчиво спросил я.
     - Так - в первый, - вздохнул он.
     - Как "так"?
     Муха под потолком пошла на снижение, совершила пике над моей головой  и
вновь  набрала  высоты,  чуть  было  не   врезавшись   в   Грачёва.   Словно
истребитель, идущий на "таран".
      Юрик обвел глазами собравшихся. И  снова  я  почуял  аромат  кондового
педсовета, уж на таких-то посиделках мне немало привелось мучаться.
     - Было все, - пояснил Осоргин.  -  И  через  забор  лаялись,  и  мелочь
возилась. Ну так без этого никуда. Первоклашки сцепятся и давай  друг  друга
мутузить. Естественно было!
     - А теперь? - спросил я.
     - А теперь у нас "белый порядок", - подал голос Ник-Власов. Он  выдавил
это  сквозь  зубы,  и  мне  показалось,  что  окажись  перед  ним   виновник
происшествия - порвал бы того голыми руками.
     - Говоря проще, скины, - во всеуслышание объявил Юрик. - Что  смотрите?
Вы бы еще слова "секс" постеснялись. - Он снова обвел нас взглядом.  -  Если
верить доблестной милиции, так их вообще нет, этих самых "арийских  воинов".
А на детей в лесу так - футбольные фанаты напали.
     - Вот надо было не фанатеть, а действительно в футбол поиграть. Наши  с
мастыкинскими, - не к месту вставила старушка. - Может, и подружились бы...
     - Не исключено, - Ник-Власов  усмехнулся  так,  что  всем  стало  ясно:
совершенным образом невозможно.
     - Вы что-то разболтались, - одернул их Осоргин. Тон его  не  вязался  с
образом рубахи-парня, толкующего за жизнь между первой и второй. Было в  нем
сейчас нечто армейское,  некий  лязгающий  металл.  -  Некогда  о  глупостях
болтать, надо с главными делами решать чего-то.
     - Так чего скины? - спросил я.
     - Все то же, - скривился  Юрик.  -  Они  у  нас  люди  полувоенные.  На
противника малыми силами не налетают, а вот крупными - за  милую  душу.  Там
детей-то  было  всего  пятеро.  Оторвались  от  основной  группы,  решили  в
свободное плавание... в малинник то есть. Троим  и  десяти  не  исполнилось.
Старшему - одиннадцать.
     - А этим? - ощутив странный холодок в груди, спросил я.
     - Не менее шестнадцати. Старшему - семнадцать с половиной. Почти  вышли
на грань, но еще не успели  вот...  Милые  детки,  -  такие  слова  в  устах
человека "Струны", причем не последнего человека, звучали  неожиданно.  И  в
то же время целиком укладывались в мое понимание Осоргина.
     - И что?
     - Да ты из первых уст послушай, - он нажал кнопку  селектора,  скрытого
от посетителей разлапистой геранью, и сказал: - Пусть зайдут.
     Я оглянулся на дверь.
     Та приоткрылась, впуская  еще  одного  воспитателя  и  двух  зареванных
пацанов лет восьми. Воспитателя, кажется, звали Коля. Я точно не помнил.
     - Ну что, ребят, оклемались немного? - спросил Осоргин.
     Те закивали.
     - Вот, Константин Антоныч. Это Сашка  и  Ромка,  а  это  Коля.  Педагог
младшей группы.
     Я внимательней пригляделся к ребятам. Им, похоже, совсем не досталось.
     - Давай, Коль, расскажи, - кивнул ему Осоргин.
     - Да там и рассказывать нечего. Налетели на наших и давай  избивать,  -
подал голос молодой воспитатель. - Еще  орут,  главное,  чего-то  про  белый
порядок... Они ж правильные, а те, кто в детдомах - ублюдки.  Их  искоренять
надо. Во всех возрастах...
     - Успели хоть? - спросил я, уже понимая,  что  мой  вопрос  можно  было
понять двояко.
     - Дашеньку раз ударили, - повернувшись  ко  мне,  сказала  старушка.  -
Один раз, но сильно. У нее теперь трещина  в  ребре.  Представляете?  Хорошо
еще, скрутили их вовремя.
     - Вот эти двое  сообразили,  -  Коля  показал  на  пацанов.  -  ко  мне
кинулись. Ну а дальше-то дело нехитрое.
     - А что мы могли? - подал голос один из мальчишек. - Мы б с  ними  сами
не справились. А они ж выше нас намного! Девчонок избивать стали...
     На миг снова повисло молчание.
     Использовав это, муха рванулась вниз и ловко упала в  стакан  с  водой,
стоявший напротив Осоргина. Тот, кажется, и не заметил такой пакости.
     - Да все правильно вы сделали,  ребята!  -  успокоил  малышню  Юрик.  -
Ладно, идите. А мы уж тут с этими лбами как-нибудь да разберемся.
     - Сильные лбы, - пространно заметил Коля. - Иного взрослого стоят.
     - Еще бы! - не выдержала старушка. - Всю жизнь только мышцы и качают.
     - Да и драться умеют... А уж бегать...Двое сбежали. Недалеко,  впрочем.
До первого мента...
     - А остальные? - не понял я.
     Коля взглянул на меня,  будто  пытаясь  понять:  может,  начальство  из
Столицы не верит в его силы?
     - Куда ж они от Резонанса-то денутся?
     - Само собой, - согласился Осоргин. - Что бы мы без  Резонанса  делали?
Без Резонанса мы вообще... кучка гнилых интеллигентов с претензиями.  Ладно,
народ. Базарить можно без конца, а время не терпит. В общем,  так.  С  этими
белыми воинами мы чуть позже побеседуем. Ну, часика через полтора... а  пока
декорации подготовим. Все свободны до двадцати одного ноль-ноль.  В  смысле,
ступайте ужинать...

     Войдя  в  комнату,  я  моментально  проникся   к   Юркику   глубочайшем
уважением.  Такое  требовало  изрядной  фантазии.  Импровизация  или  ранняя
заготовка? Может, здесь уже применяли подобный метод?
     Не было тут ни палача в характерном колпаке,  ни  испанских  сапог,  ни
перчаток разного рода великомучениц. Даже решеток на окнах  не  наблюдалось.
Наоборот: жалюзи, пластик, компьютер на столе, пальма...
     Почему Осоргин свой кабинет так не обставил? Я и  знать  не  знал,  что
здесь, на последнем этаже  "свай",  есть  помещение,  способное  тягаться  с
лучшими  кабинетами  столичного  небоскреба.   Одни   фикусы   чего   стоят:
громадные, разлапистые, ленивые...
     И  вся  эта  фирменная  красота  -  на  фоне   практически   бесшумного
кондиционера.
     Принимая меня, посланца из Столицы, Юрик не счел нужным  открывать  эту
комнатку, а вот ради пленных скинов -  пожалуйста.  И  в  чем  же  суть  его
коварного плана? Ладно, разберемся.
     - А, Костян, заходи, - не отрываясь от бумаг на столе, бросил Осоргин.
     Я оправил костюм, ощущая в нем себя немногим лучше,  чем  в  водолазном
скафандре, подтянул  узел  галстука  и  шагнул  в  комнату.  Дверь  за  мной
моментально закрыли.
     Помимо меня, Юрика и двух бритых парней в камуфляжных штанах и  тяжелых
ботинках,  в  комнате  было  еще  четверо:  Грачёв,  Коля  и  двое   рядовых
воспитателей "Березок", выделявшихся удивительной комплекцией (на их фоне  я
мгновенно ощутил себя мелким и хлипким).  Всех  четверых  Юрка  запаковал  в
одинаковые  костюмы,  троих  поставил  у  стены,  а  четвертого  к  двери  -
швейцаром.
     Команда, что и говорить, смотрелась зловеще.
     - Вот любуйся, - Осоргин махнул рукой в сторону пленников. -  Наши  как
бы "гости".
     - Они? - стараясь держаться как можно вальяжней, спросил я.
     - Они. Герои уличных невидимых боев. Так, да? - он взглянул  на  скинов
и снова уткнулся в бумаги. - Угу, по мордам вижу.
     - Ну,  что  субчики,  -  подхватив  игру,  произнес  я.  -  Как   будем
крутиться? В какую сторону?
     Пацаны молчали. Ничего грозного в них уже  не  было.  Не  знай  я,  что
обоим исполнилось шестнадцать - не дал бы и больше  четырнадцати.  Тот,  что
слева, еще ничего: низенький, крепкий. Похоже, качается. А вот дружок его  -
совсем плох. Бледненький, худенький. Наверно, больной. А все  же  ребеночек.
Святыня наша "струнная".
     - Закурить можно? - прохрипел "левый".
     - В ментовке дадут, - приподнял очки Осоргин. - Там вас  любят.  У  них
права человека всякие, порядки, законы... Вот там и  раскумаритесь,  друзья,
а у нас нечего комнату засерать. - Он  вновь  уткнулся  в  бумаги  и,  будто
найдя там какой-то листик, воскликнул. - О, Костян! Подь сюды!
     Он поманил меня рукой, и я подошел к столу,  взглянув  на  разбросанные
документы. Очень интересные  бумажки:  меню  приютской  столовой,  счета  на
закупку спортивного оборудования... Зато какие цифры!  Конечно,  если  знать
"Струну" лучше или просто разбираться в столичных  ценах...  Там,  в  сердце
нашей Родины, мастыкинской зарплаты хватит на  пару  достойных  обедов,  так
что подгляди наши пленники хоть что-то, они (если,  конечно,  умеют  читать)
испугались бы не на шутку.
     - Серьезно, - сказал я, любуясь завтрашним меню. - А не лопнут они?
     - Уж как-нибудь. Ладно, я тебя  не  за  этим  позвал,  с  этими  решать
что-то надо - Юрик выразительно взглянул на пугливо  озирающихся  скинов.  -
Впрочем, если им объяснить, как они встряли...
     - А мы чего? - спросил "правый".  Голос  у  него  был  совсем  детский.
Такому  в  школе  уроки  отвечать  -  одни  пятерки  будут,  за  "ангельский
голосок". Интересно послушать, как он объясняет  "темным  соотечественникам"
и "грязным чужакам" что-нибудь про их хваленую... как они  ее  зовут?  White
power?
     - Вы ничего. Куда вам,  -  грустно  улыбнулся  Юрик.  -  А  вот  дружки
ваши...
     - Это которые? - вытаращил глаза "левый".
     - Которые склад подпалили.
     - А там добра было... - заметил  я.  -  Вы  столько  за  всю  жизнь  не
видали.
     - Какой склад? Не трогали мы никакого склада! Нас  пацаны  подговорили,
мы  и  поперлись  ваших  поучить...   Ну,   блин,   мы   ж   только   так...
Попробовать... - залепетал "правый".
     Он был не так  глуп,  как  могло  показаться.  Сразу  понял,  что  надо
сказать. Тупо твердить, будто они  были  только  вдвоем  -  бесполезно.  Вот
доказать это как бы между делом...Мол, мы только разведка. Вот,  пожалуйста.
Даже готовы признать, что за ними кто-то стоял, "пацаны" некие. Но  это  все
так. Никто больше "на дело" не ходил.
     Ладно. Не знают детки еще, с кем связались. Юрик Осоргин без  козыря  в
рукаве не играет.
     - Вот тут уже конфликт версий, - заметил он,  углубляясь  в  бумаги.  -
Вы-то молодцы. Всего-навсего малышей избили... двое сейчас в реанимации.  Но
это еще ладно, мы их родителям страховую компенсацию, конечно, выплатим.  Вы
чего думали, уроды - здесь  типа  детдом?  Тут  у  нас  лесная  школа.  Сюда
серьезные люди  детей  устраивают.  И  когда  они  узнают,  кто  их  детишек
покалечил... о ментовке тогда молить будете.  Но  это  ладно,  это  меня  не
особо скребет. А вот что друзья ваши наворотили - это уже покруче.
     - Какие еще друзья? - "левый" играл много хуже напарника.
     - Вот такие. Которые склад  подожгли,  а  потом  на  вас  все  свалили.
Сечете фишку? Все бабло на вас теперь висит.
     Как сказал в свое время поэт: "И воцарилась тишина,  согретая  дыханьем
зала". Лучше и не описать той тягучей и  долгой  паузы,  что  настала  после
Юриных слов.
     Осоргин снова зарылся в бумаги (похоже, действительно что-то искал).  Я
склонился над ним, словно понимал  всю  эту  мудреную  бухгалтерию.  Четверо
наших импровизированных "быков", внимательно озирались  по  сторонам,  делая
свои взгляды максимально тупыми.
     Парочка пленных молчала.
     Я посмотрел на окна. Они выходили на озеро  и  были  наглухо  задраены.
Хороший стеклопакет, полная звукоизоляция.  Сейчас  на  улице  ночь,  звуков
почти нет, но все-таки детские голоса могли бы  смазать  картину.  А  так  -
страшнее. Даже на помощь не позовешь. Впрочем, кого звать-то?
     - Ну ладно, - подал наконец голос "правый". - Да не делали  мы  ничего.
Что прям так... Это ж не по понятиям даже...
     Ух, ты! А парень не столь уж глуп. Сообразил, что  беспредельщики  вряд
ли могут вот так шиковать, а, значит, определенный,  пусть  даже  воровской,
закон соблюдаться должен. Нашел себе щит, правда, не  слишком  арийский,  но
все же...
     - Что ты сказал? - Осоргин разом позабыл обо всех  документах.  -  Чего
ты там ляпнул, сучонок? Какие там понятия вспомнил, а?
     Ребята у стены шелохнулись, и пленники синхронно  вздрогнули.  "Левый",
кажется, был готов. Он вспотел и весь сжался, а вот дружок его  -  наоборот.
Угроза лишь распалила его, отступать  было  некуда.  Крысенок,  загнанный  в
угол.
     - Ну, блин, слажали мы! - выкрикнул он. - Ну дали  пару  щелбанов  этим
вашим сопливым! Так что на нас все  подряд  вешать,  а?  Мы  чо  тут,  самые
крайние?
     - А кто? - спросил я. - Мы, что ли? У нас все чики-пики,  а  вот  вы  в
дерьме, так что давайте...
     - Вот, - Юрик вытащил из-под груды бумаг странный  листик.  Этот  ничем
не походил на предыдущие - белоснежные, усеянные четкой принтерной  печатью.
Наоборот, от такой бумаги разило мастыкинской канцелярией.
     Старые желтый  листочек,  явно  из  какой-то  амбарной  книги.  Жирные,
толстые полоски,  за  которыми  не  видно  текста.  И  все  свободное  место
заполнено ровным, умелым подчерком. Внизу какие-то подписи.
     - Читайте, - вздохнул Юрка. - Знакомая, должно быть,  бумага.  Протокол
ментовский.
     "Левый" сейчас был в таком состоянии, что не смог бы разобрать  и  пары
строк, а вот "правый" выхватил бумагу из рук и  забегал  по  ней  глазами  с
потрясающей  скоростью.  Наверное,  пропускал  давно  заученные  официальные
обороты.
     - Капитан Куницын ваш дело знает, - нахмурившись, кивнул  Юрик.  -  Все
"по понятиям", как ты выразиться изволил. Показания, подписи.
     Глаза "правого" все  округлялись.  Он  побледнел  и  глупо  вперился  в
нижний край бумаги, где под обычным таким мастыкинским доносом  (доносом  на
него, спасавшего их шкуры) стояли подписи его друзей.
     Может, "белые воины" сами сдали своих  подельников  доблестным  стражам
порядка, а может, не обошлось без умельцев "Струны", способных изготовить  и
не такой шедевр каллиграфии. Или, что скорее всего,  имело  место  и  то,  и
другое. Взаимодействие с местными органами у нас на высоте.  Вспомнить  хотя
бы мухинский КПН...
     Не важно все это. Главное -  эффект.  И  даже  разрушенная,  еще  почти
детская дружба совсем меня не волновала. Было  что  припомнить  этим  бритым
"святыням", было за что мстить. И не важно - дети они или кто.
     По крайней мере, оба заслужили Коридор Прощения куда больше меня...
     Впрочем, одернул я себя, к чему так распаляться-то?  Проще  надо  быть,
спокойнее.
     - Суки, - медленно выдавил "правый". -  Суки  они,  Денис.  Сдали  нас,
б...
     - А вот не надо так, -  прервал  его  Осоргин.  -  У  нас  тут  контора
серьезная, а не ваш засранский сельсовет. Так что язык прикусите  и  давайте
решать, как бабки нам возвращать будете. - Он осклабился, наклонив голову  и
ласково поглядел на "левого"-Дениса. -  Может,  натурой?  В  Столице  ты  бы
кой-кому приглянулся...
     - Да причем тут мы! - последний ход оказался эффектней всех прошлых.  -
Да они, б..., простите... я сказать хотел... они ж это... да мы... я...
     Парень вскочил, на глаза у него навернулись слезы. Губы тряслись.
     - Да,  гражданин  начальник,  причем  тут...  Врут  они!  Ну  врут  же,
господин начальник!
     - Ха, уже гражданин, - заметил я. -  Юрец,  ты  так  скоро  в  генералы
выйдешь.
     Тот лишь улыбался,  глядя  на  Дениса,  словно  мысль  продать  "белого
война" в столичный бордель до сих пор не оставляла его коварного ума.
     - Ну что нам-то вас обманывать, -  парень  плакал,  слезы  были  совсем
детские - большие и тяжелые.
     - Да  есть  резон,  -  Юрка  взял  крайнюю  бумажку  и,   оглядев   ее,
произнес. - Колян, отнеси-ка ее в бухгалтерию, пусть там пробьют проплату.
     Тот кивнул и подошел,  протянув  за  листком  руку.  При  этом  старший
воспитатель не преминул деловито переспросить:
     - А по какому счету проводить-то? У нас же два теперь.
     - Да они сами  дотумкают,  -  успокоил  его  Юрик.  -  У  них  там  это
моментально меняется, пока мы сидим, уже все не так... Ну,  понимаешь  меня?
Что, я должен им звонить, спрашивать?
     - Нет, - притворно смутился Коля. - Просто мало ли, - он пригляделся  к
записям. - Может, это особое чего-то.
     - Нет, - махнул  рукой  Юрик.  -  Товарная  накладная  и  все.  Никаких
заморочек. Пусть просто по безналу оплатят, я все там подписал.
     - Хорошо. Сейчас.
     Коля повернулся и направился  к  выходу.  "Швейцар"  открыл  перед  ним
дверь,  а  Юрик,  направив  своего  порученца,  и  вовсе  впал  в   какую-то
прострацию, позабыв и о плачущем скине, и обо  всех  остальных.  Всем  своим
видом он подчеркивал: надоело. Счета,  стрелки,  разборки  -  и  так  каждый
день.
     Скукота...
     Вот еще двоих мочить придется. Возиться с ними...
     - Гражданин начальник, я  же...  Ну...  -  речь  "левого"  окончательно
потеряла всяческую  стройность.  "Правый"  сидел,  будто  каменный.  Он  уже
понял, что просто так вырваться не получится,  да  и  думать  о  собственной
шкуре уже не хотелось.
     Он верил. Действительно верил в своих друзей, а те...
     - Короче так, - решил Осоргин. - Пишите заяву на них.
     - Какую?
     - Ментовскую. Обычную. Ну вы чо, не умеете?
     - О... о чем? - "правый" нахмурился.
     - Вам сейчас объяснят, - Юрик повернулся к Грачёву и сказал:  -  Игорь,
отведи их в приемную. Пусть накатают по полной форме и распишутся. Ясно?
     - Да. Так точно, - Грачёв сейчас походил на гестаповца,  холодного  как
нордическое лето.
     - Нечего мне. Самому.  Такой  фигней.  Страдать,  -  Юрик  взглянул  на
скинов, на "охрану" и бросил: - Идите. Костян, ты задержись.
     - Пошли, - один из "псевдобыков" толкнул "правого". Тот тихо  поднялся.
"Левый", сообразивший, что вроде бы  как  обошлось,  вскочил  и,  погоняемый
лично  Грачёвым,  пулей  вылетел  из  кабинета  впереди  охраны.   Остальные
последовали за ним.
     - Дверь закройте, - крикнул им Юрик.
     Последний из выходивших неслышно  исполнил  приказ.  В  кабинете  стало
тихо и мне на миг показалось, что я слышу голоса с улицы.
     Нет.  Это  невозможно.  Если  звук  и  проник  бы   сквозь   новомодные
стеклопакеты - внизу просто некому говорить. Как-никак двенадцатый час...
     - Отлично, - заметил Осоргин. - Подержим их у себя пару деньков,  потом
отпустим. Надо только предлог по-лучше выдумать...
     Я кивнул, но все-таки не сдержался.
     - А что они там напишут?
     - Да дурь всякую, ничего страшного.
     - На друзей донос?
     - Упаси Бог! - он в притворном ужасе  замахал  руками.  -  Да  ты  что!
Чтобы я такими делами занимался...
     Вот это меня удивило. Я  уж  было  окончательно  уверился  в  том,  что
"заявление братьев по борьбе" и впрямь поддельное. А выходит, нет.  Написали
его сами, чистосердечно, причем без какого-либо  насилия.  Вряд  ли  местные
менты рискнут применить свои излюбленные методы к несовершеннолетним.
     Все же "Струна" под боком. Никого не упустит.
     - Как бы они друг друга не передушили потом, - заметил я.
     - Не передушат, - ухмыльнулся Юрик. - Я  уж  позабочусь.  Вот  соваться
сюда больше не станут...
     И тут уже я не сдержался. Прорвало меня, потянуло на откровенность:
     - А как же их детские души? Мы же за них в ответе, -  даже  ироническую
улыбку скрыть не удалось. Ладно, "дядя Юра".  Уж  тут  мы  с  тобой  вдвоем.
Ежели хочешь, стучи на неблаговидного соратника.  -  Перевоспитывать  их  не
будем?
     - А может, их еще  с  ложечки  кормить?  -  Юрик  взглянул  на  меня  с
нескрываемым  удивлением.  Похоже,  принял  слова  за  чистую  монету.  Или,
скорее, дал понять, что не ценит моего юмора. - Нам бы тех отбить, кого  еще
можно. А... - он подался вперед, предварительно оглядевшись по  сторонам.  -
А скинов и нариков, которых через два года по этапу отправят, если  наши  же
и  не  задушат,  вот  этих  -  пускай  "Вега"  мучит.  У  них  там  любят...
"бесперспективных".
     В коридоре хлопнула дверь.
     - Ладно, ступай, - сказал Осоргин. - А то не выспимся сегодня. Нам  еще
завтра куча дел...


                                     5.

     Отсидеться в сторонке, возле двери не удалось - меня очень  уважительно
и вместе с тем уверенно пригласили на сцену. Так сказать, в  президиум.  Эх,
если б и впрямь президиум, пустые речи,  торжественные  обещания  провернуть
пятилетку в три года... С каким облегчением я бы вздохнул.
     Все было гораздо хуже.  Уж  чего-чего,  а  даже  в  самых  гадких  моих
кошмарах  мне  не  доводилось  принимать  участие   в   струнном   судилище.
Оказывается,  дело  не  ограничивается  Мраморным  залом  для  всякого  рода
глиняных. Есть еще, оказывается, "детский суд" - нечто вроде высшей  меры  в
приютах-"упсах". Виновато улыбаясь, Осоргин сообщил мне, что мера сия  ранее
в "Березках"  не  применялась,  но  тут  уж  такой  случай,  что  ничего  не
поделаешь.
     - Сам видишь,  Костян,  какое  у  нас  сложное...  гм...  международное
положение.  Приходится  считаться.  Попробуем,  конечно,  как-то   по-тихому
разрулить, но тут уж как получится.
     Я не верил, что  получится.  Достаточно  было  поглядеть  на  стройную,
резкую в  движениях,  так  и  искрящуюся  энергией  Оленьку  Стогову,  чтобы
оптимизм съежился до бесконечно  малых.  Оленькин  возмущенный  разум  кипел
праведным гневом, голос ее звенел, на  щеках  разгорались  румяные  пятна  -
словно красные сигналы светофоров.
     Девушку можно понять - стремительно, в одночасье разрушилась ее  модель
мира, треснуло над головой лазоревое  небо,  и  оттуда,  из  черных  трещин,
потянуло космическим холодом. Значит - стиснув зубы и до последней  гранаты.
Восстановить, склеить, завинтить для надежности здоровенными болтами.  Какая
уж тут жалость...
     Зал, несмотря на поздний час, оказался набит  под  завязку.  В  обычное
время   тут,   видно,   кино   крутили   и   устраивали   концерты   местной
самодеятельности. Детей кстати, как шепнул Юрик, никто  специально  сюда  не
сгонял - сами набежали. Еще бы, такое зрелище раз в сто лет  бывает.  Почище
кометы Галлея.
     Разумеется, и пришельцы с Веги явились в полном составе. Заняли  первые
ряды, нахохлившиеся, понурые. Уж чего-чего,  а  такого  они  не  ждали,  тем
более, от своего. Не знаю как насчет космического  холода,  но  вот  что  им
страшно - это было видно невооруженным глазом.
     Мы сидели за длинным столом, лазоревое  полотнище  с  успехом  заменяло
отсутствующее сукно. Никакого метронома под потолком, конечно,  не  стучало,
и пол не разделялся на квадраты,  обычный  линолеум,  стоящие  в  ряд  синие
кожаные кресла.
     И все же не покидало меня ощущение, что Мраморный  зал  -  здесь.  Ведь
он, Мраморный, не только место, но и нечто большее. То ли воздух  такой,  то
ли тени так легли, то ли просто оттенки настроения - но в голове то  и  дело
вертелось то самое: "Мы прощаем тебя, Уходящий".
     Уходящий  сидел  справа  от  стола,  на  низеньком   черном   табурете,
развернутый  лицом  к  залу.  Конечно,   это   просто   совпадение,   черные
пластмассовые табуреты не столь уж редки -  дешевая  техническая  мебель.  И
все-таки - "а на черной скамье, на скамье подсудимых".
     Он и сам, похоже, ощущал нечто подобное.  Плечи  сгорбились,  лазоревая
рубашка, несмотря на жару, застегнута до горла, вместо  обычных  шортиков  -
длинные, со стрелкой, брюки. Видать, переодели в парадное. А  может,  просто
сочли недостойным носить "вежатскую" одежду. При  том,  что  формально  суда
пока не было. Как раз сейчас начинался.
     Впрочем, и так все ясно. Понурившийся Димка не шевелился,  не  поднимал
глаз.  В  коротком  и  сумбурном  разбирательстве,   час   тому   назад,   в
смотрительском кабинете, он и не думал отрицать свою  вину.  Просто  буркнул
один раз "да, это я", а после молчал, изо всех сил стараясь не  разреветься.
Ему удавалось. О его мотивах оставалось только догадываться. Да и что бы  он
мог сказать собравшейся толпе педагогов, под  аккомпанемент  душераздирающих
воплей Ольги Александровны Стоговой?
     Именно она и  настояла  на  созыве  "детского  суда".  Осоргин  пытался
возражать, но тщетно -  Оленька  была  в  своем  праве.  Сейчас,  возглавляя
делегацию "Веги", она имела все  полномочия  смотрителя.  И  значит,  мозгла
собрать этот самый суд без чьего-либо разрешения свыше. Юрик,  конечно,  мог
бы не дать ей зал, не пустить  на  слушание  здешних  ребят,  сославшись  на
поздний час и режим - но так было бы  только  хуже.  "Вежата"  и  на  лесной
полянке исполнили бы  сей  ритуал,  а  вот  Димкина  судьба  в  этом  случае
решилась бы по самому жесткму варианту. Ну а уж скандал на весь мир,  "война
упсов"  -  это  уж  ни  в  какие  ворота  не  лезло.  И  Осоргину   пришлось
согласиться, а скрип его зубов никто не слышал.
     История и впрямь  была  странной,  если  не  сказать  идиотской.  Димка
Соболев, воспитанник приюта "Вега", непонятно  с  какого  перепугу  выпустил
запертых в подвальном закутке скинов. Тех самых, кому предстояло денька  два
посидеть в голых стенах, мучаясь жуткими перспективами.  Потом,  по  Юриному
плану, предполагалось выгнать их пинками под зад и предоставить  собственной
участи. Но оболтусы не просидели и суток. Сегодня после ужина Димка  Соболев
прокрался  по  лестнице  в  подвал,  отодвинул  засов  и  вывел  узников  из
заточения. Причем мало того, что открыл им дверь - так проводил  до  забора,
до удобного для перелезания места. И вдобавок стоял на шухере.
     О том, что в "Березках" имеются видеокамеры, он то ли не  знал,  то  ли
забыл. А может, попросту наплевал.
     Теперь предстояла расплата.

     Началось, конечно, с обвинительной речи,  и  конечно,  держала  ее  Оля
Стогова. Кому  же  еще?  Её  ведь  воспитанник  проштрафился,  бросил  тень,
опозорил - и так далее.
     Встав из-за стола, Стогова вышла к самому краю сцены -  точно  актриса,
напрашивающаяся на аплодисменты. Но аплодисментов не было  -  только  глухое
молчание, разбавленное тихим шепотом  и  сопением.  Выдержав  точную  паузу,
Ольга произнесла:
     - Я  обращаюсь  к  вам,  ребята,  и  прежде  всего  -  к  воспитанникам
"Березок".  Мне  трудно  говорить.  Трудно,  потому  что   стыдно.   Сегодня
случилось отвратительное, гадкое преступление, да  что  там  преступление  -
предательство. И совершил его не какой-то чужой  злобный  человек,  а  свой.
Наш мальчик, из приюта "Вега", Дмитрий Соболев. Вот он сидит перед вами,  но
не смотрит на вас. А знаете, почему не  смотрит?  Нет,  ему  не  стыдно.  Он
просто-напросто боится вас, боится взглянуть в глаза.  Боится  вашего  суда.
Но ему не стыдно. Стыдно - мне. Это я оказалась глупа, недальновидна,  я  не
сумела воспитать в этом мальчике  если  не  совесть  и  честь,  то  хотя  бы
простую человеческую порядочность.
     Ольга перевела дыхание. Сейчас, в мощном  свете  множества  укрепленных
под потолком ламп, красные пятна на ее щеках уже  не  гляделись  перезрелыми
помидорами. Съежились пятна, поблекли. Да и сама  она  была  бледна,  сжатые
губы формой напоминали кривой клинок, и чувствовалось,  что  Стогова  готова
рубить  наотмашь.  Были  у  нас  в  институте   такие   девочки,   пламенные
комсомолки. За светлые идеалы готовые хоть на субботник, хоть на эшафот.  На
субботник, правда, получалось чаще. Меня самого на втором курсе обличали  за
прогулы и общественную пассивность - с таким вот жаром в глазах и  сталью  в
голосе. Ох, не поздоровится Димке! Идиот, ну зачем  он?  Что  с  ним  вообще
стряслось?  Взыграли  старые  хулиганские   симпатии?   Выручать   подонков,
избивавших малышей? Неужели эти скины ему не противны?  А  вот  выходит,  не
противны. Не дурак же Димка,  понимал,  чем  рискует.  Что  же  за  безумное
чувство его обуяло?
     - Я не знаю, почему Дмитрий совершил это предательство,  -  передохнув,
продолжала Ольга. - Он отказался отвечать на этот вопрос. Поэтому  я  просто
напомню вам всем, как  было  дело.  Вы  знаете,  что  случилось  вчера.  Как
местные хулиганы набросились в лесу на маленьких  ребят  из  младшей  группы
"Березок", долго  и  жестоко  избивали  их,  одной  девочке  сломали  ребро.
Здоровые лбы, по шестнадцать лет, сильные, наглые, жестокие. Но сделали  это
они не из обычной подростковой жестокости. Все  гораздо  хуже.  Эти  подонки
основали  в  своем  поселке  фашистскую  организацию,  назвали   ее   "белый
порядок". А вас всех, тут  собравшихся,  детей  с  нелегкими  судьбами,  они
считают отбросами, недостойными жить. Они хотят очистить от вас землю.  Будь
у них реальная возможность, никого из вас уже  не  было  бы  на  свете.  Вас
сожгли бы в газовых камерах...
     Я поморщился. Для вящего эффекта Оленька объединила  газовые  камеры  и
лагерные крематории в один флакон. Впрочем, современные дети  и  не  заметят
накладки.
     - Но, к счастью, настоящей силы у них нет  и  не  будет!  -  отчеканила
Стогова. - Даже если наше государство, погрязшее  в  смутах  и  пороках,  не
сумеет противостоять, то есть, как все вы знаете, и другая  сила  -  Высокая
Струна. И она никогда не допустит... Однако, - в ее  голосе  появился  намек
на язвительность, - здешние мерзавцы этого покуда  не  поняли.  Они  считают
себя достаточно крутыми, чтобы избивать  детей.  Мозгов  нет,  так  накачали
кулаки...
     В зале кто-то хмыкнул и тут же заткнулся.  Да  уж,  Оленька  сказанула.
Впрочем, она ничего и не заметила, распаленная собственным красноречием.
     - Я  продолжаю.  Этих  подлецов  удалось  поймать.  И  вот  они  сидели
запертые в подвальном помещении, пока  руководители  вашего  приюта  решали,
как с ними поступить. Ситуация, прямо вам скажу,  сложная  и  неоднозначная,
непонятно, как лучше - завести официально уголовное  дело  или  наказать  их
как-то иначе... Впрочем, сейчас речь о другом. Дмитрий Соболев,  воспитанник
приюта "Вега", выпустил из-под замка арестованных. Выпустил и помог  бежать.
Хотя бежать этим негодяям и некуда, но неважно... Соболев во - время  ужина,
когда большинство народа было в столовой, прокрался  в  подвал  и  отодвинул
засов. Вы же понимаете, в  наших  струнных  приютах  нет  и  не  может  быть
никаких настоящих карцеров, у нас не колонии.  Поэтому  негодяев  заперли  в
обычной кладовке, закрывающейся снаружи засовом. Никому и в голову не  могло
прийти, что у молодых фашистов найдется сообщник. Между  прочим,  оказалось,
что поступок Соболева вполне обдуман. Сразу  как  обнаружился  побег,  мы  с
руководством "Березок" проглядели видеозаписи. И оказалось, что еще днем,  в
тихий час, Соболев бегал к этой  кладовке  и  о  чем-то  с  теми  хулиганами
разговаривал. Звук, к  сожалению,  здесь  почему-то  не  записывают,  только
видеоряд... Вот так обстояло дело.
     Ольга тяжело  вздохнула  и,  по  всему  видать,  вознамерилась  сделать
большой перерыв. Однако за стол к  нам  не  вернулась,  а  скорбной  статуей
застыла на сцене.
     Осоргин,  которому  волей-неволей  пришлось  играть  роль  председателя
суда, откашлялся.
     - Да, Ольга Александровна, вы совершенно точно изложили  имевшие  место
факты. Но теперь предстоит самое главное - разобраться  в  мотивах  Дмитрия.
Очень легко осудить человека, глядя лишь на  фактическую  сторону  дела.  Но
чем она обусловлена? Тут возможны столь многообразные нюансы...
     Юрик  вновь  меня  удивил.  Слышал  я  от  него  шутки,  слышал  вполне
матросскую  лексику,  слышал  и  официальную  речь.  Но  подобная   кошачья,
адвокатская манера - это что-то новенькое.
     - Поэтому сейчас я предлагаю спросить  самого  Дмитрия,  и  лишь  потом
оценивать его действия.
     Он повернулся, и я поймал его кислый, скептический  взгляд.  Да  и  так
было понятно, что сейчас ничего толкового от  Димки  не  добиться.  Сидя  на
черном табурете перед возмущенным залом - какая уж тут откровенность?
     - Дима,  -  Осоргин  мягко  выскользнул  из-за  стола  и  как-то  сразу
очутился возле поникшего мальчишки. - Я понимаю,  что  ты  поступил  так  не
случайно. У тебя были ведь какие-то  соображения,  какие-то  мысли,  правда?
Ольга Александровна тут говорила много и эмоционально, и в  ее  словах  есть
своя правда. Но ведь и у тебя тоже есть за душой  какая-то  правота?  Ты  не
похож на человека, который совершает необдуманные поступки. Ты понимал,  чем
рискуешь, знал, что будешь наказан. И все-таки пошел на это. Так объясни,  и
поверь, мы все постараемся тебя понять. Ладно?
     Димка молчал. Он даже не изменил позы.  Чувствовалась  в  нем  какая-то
закаменелость.  Я  вздрогнул  -  столь  явственно  вспомнился  мне   Коридор
Прощения, но не тот, настоящий, а из снов. Посиневшие от холода  и  отчаяния
дети, вросшие в неприветливую снежную вечность...
     - Я понимаю, -  участливо  кивнул  Осоргин.  -  Трудно  вот  так  сходу
собраться, найти подходящие слова. Но ты не спеши, ты подумай. Мы никуда  не
торопимся... Режим дня все равно вверх тормашками полетел, завтра подъем  на
полтора часа позже будет... Подумай, Дима.
     Да уж, сколь точен был  поэт...  Воцарилась  именно  та  самая  тишина,
согретая дыханьем зала. Только за этим мальчиком не  стояла  ни  страна,  ни
тем более Струна. Вообще ничего не стояло. Ничего и никого.
     Димка  поднял  голову,  неуверенно  обвел  взглядом   нас,   вершителей
правосудия. Почему-то дольше всего глядел на меня  -  устало  и  затравлено.
Доводилось мне видеть  такие  глаза  в  мухинских  подвалах.  Да  и  сам  я,
наверное,  точно  так  же  глядел  когда-то  на   приснопамятного   философа
Копалкина. Героические мы тут, в "Струне", личности. Детей типа защищаем...
     - Ну... - хрипло выдохнул он наконец. - Мне просто  их  жалко  стало...
Они там сидели, в темноте. И думали, их мочить будут...  Или  еще  хуже.  Ну
нельзя так... что  вы  тут  все  гоните...  фашисты,  ублюдки...  Нормальные
пацаны по жизни... ну игрались во всякую дурь... а мы  тут  что?  Тоже  типа
играем... шевроны, знамена...
     Сообразив,  что  ляпнул  лишнее,  Димка  замолк  на  полуслове.   Вновь
обхватил голову ладонями и уставился во что-то, видное лишь ему одному.
     - Так-так!  -  выжидающая  доселе   Стогова   сейчас   же   перехватила
инициативу. - Вот и выясняются  интересные  подробности.  Оказывается,  весь
год, что Соболев провел в нашем приюте, он втайне копил злобу.  Притворялся,
лицемерил, а на самом деле ненавидел наши  знамена,  наши  идеалы.  Будь  он
смелым человеком - открыто высказал бы свои мысли при всех, в лицо. Но,  как
всякий трус, он улыбался и держал при том фигу в кармане. Но  шила  в  мешке
не  утаишь.  Если  человек  по  натуре  предатель,  то   рано   или   поздно
предательство его проявится в делах. Не случись вот этой истории  с  местным
отребьем, позже было бы что-то  другое.  Знаете,  я  даже  рада,  что  нарыв
вскрылся именно сейчас. Иначе Соболев мог бы совершить куда  более  страшное
предательство. Возможно, пострадали бы десятки людей,  сотни...  К  счастью,
он уже сам себя разоблачил.
     В душном воздухе ощутимо повеяло тридцать седьмым годом. У нас  еще  от
дедушки остались подшивки тех газет, и в  юности  я  немало  прикалывался  с
приятелями, выхватывая особо идиотские фразы. И ни разу не было  мысли,  что
это может повториться - вот таким странным образом. "По-струнному".
     - С другой стороны, Ольга  Александровна,  -  подал  голос  Осоргин,  -
все-таки определенный резон в Диминых словах есть. По крайней  мере,  мотивы
его по-человечески вполне понятны. Другое дело, что он  не  дал  себе  труда
подумать, к чему приведет его неразумная, несвоевременная  жалость.  А  ведь
мог бы сообразить, что мы, служители Высокой Струны, знаем, что  делаем.  Мы
никогда не причиним вреда детям, пускай даже таким гнилым  переросткам,  как
эти... белые воины... Но мы достаточно опытны, чтобы решать,  в  чем  именно
для них вред, а в чем польза. Посидеть взаперти и  подумать  им  было  очень
полезно. Да, неприятно, да, страшно. Но ведь мы и не  собирались  развлекать
их и утешать. Они заслужили наказание за свою подлость.  Заслужил  наказание
и Соболев - за свою глупость и самонадеянность...
     Юрик изо всех сил вытягивал Димку, но что-то сквозило в  его  голосе  -
вялое, хлипкое. Похоже,  он  сам  не  верил,  что  удастся  прошибить  стены
Ольгиной твердыни. В конечном счете, как я понимал, решать все  равно  будет
она. Димка же ее подопечный, а власть Осоргина на "Вегу" ни в коей  мере  не
распространялась. Детский суд - в это могут верить лишь дети. Даже если  все
воспитанники "Березок" - а их в зале большинство  -  дружно  проголосуют  за
вариант "дяди  Юры",  то  все  равно  их  голоса  рекомендательные.  Реально
вынесут приговор "вежата" - то есть милосердная леди Стогова, которая  рулит
ими как трехколесным велосипедом.
     - Поэтому, - продолжил Осоргин, - сейчас надо и перейти к  этой  части.
То есть к  тому,  какое  взыскание  вынести  Дмитрию  Соболеву.  Мы  обсудим
варианты, но в итоге, ребята, все будет зависеть от  вашего  решения.  После
обсуждения вы  проголосуете.  Видите,  в  том  углу  стоит  ящик?  Вам  всем
раздадут  бумажки.  Кто  считает,  что  Соболев  действительно   виновен   в
предательстве - рисует плюс. Кто думает, что это  всего  лишь  недомыслие  -
ставит минус. И опускаете бумажки в щель, а потом расходитесь  по  корпусам.
К утру мы подчитаем голоса и на их основе вынесем решение. Всем понятно?
     Глухое сопение и шепот были ему ответом.
     - Тогда давайте высказываться, - вздохнул он. - Поскольку  Дима  -  наш
гость, то первое слово - ребятам из "Веги". Есть желающие?
     Ольга выразительно обвела взглядом первые ряды,  где  сидели  "вежата".
Те ерзали, мялись, разглядывали кто свои кроссовки, кто натертый  до  блеска
пол. Когда немая сцена опасно затянулась, встала худощавая девица,  кажется,
та, что читала торжественный стишок на церемонии встречи.
     - Я  считаю,  это  просто  подлость.  И  предательство!  Он  всех   нас
предал! - затараторила девчонка. - Он выпустил врагов, а значит,  он  и  сам
враг!
     Осоргин хотел было что-то сказать, но  сдержался.  Похоже,  эта  дурная
комедия мучила  его  ничуть  не  меньше  меня.  Нормальный  ведь  мужик,  не
поддающийся идейному гипнозу... А он ведь тут  главный,  и  получается,  вся
ответственность на нем.
     - И я вот лично не хочу, чтобы Соболев  оставался  в  нашей  "Веге"!  -
девчоночий голос до того  звенел,  что,  казалось,  вот-вот  лопнет,  словно
перетянутая бельевая веревка. - Его надо выгнать, и пускай идет куда хочет!
     Из задних рядов поднялся кто-то из мальчишек. Приглядевшись, я  опознал
в нем Шустрика.
     - Ну прямо, разогналась!  Куда  он,  блин,  пойдет,  если  выгонять?  В
подвалы, да? Вам, конечно, клево  будет,  все  такие  чистенькие  у  себя  в
"Веге" останетесь. В белых бантиках  из  роз!  -  выдал  он  вдруг.  Однако!
Образованные, оказывается, здесь ребятишки. Не всё  им,  значит,  под  попсу
балдеть.
     - А ты нашу "Вегу" не трогай! - сейчас же вскинулась девица. - На  себя
посмотри!
     - А я и смотрю! - парировал Шустрик. - Два уха, один рот.
     Осоргин многозначительно кашлянул. Акустика здесь  была  отличная,  без
всякого микрофона звук достиг задних рядов.
     - Ладно, - примирительно сказал Шустрик. - Я, короче, предлагаю  к  нам
его, в "Березки" перевести. Типа на перевоспитание.
     Да,  это  было  бы  наилучшим  выходом.  Только  нереально  -   никаких
переводов из приюта в  приют  не  практиковалось.  Видимо,  высшая  политика
"Струны" предполагала, что подопечным детям в "упсах" не  может  быть  плохо
ни при каком раскладе. А тогда к чему  лишние  движения?  Совсем  недавно  и
Димка мне об этом говорил. Выходит, Шустрик не в курсе генеральной линии?
     - Кое в чем ты прав! -  вмешалась  Оленька  Стогова.  -  Действительно,
Соболева нельзя просто так вот  выгнать  на  улицу.  Во-первых,  он  все  же
несовершеннолетний, и раз уж "Струна" взялась опекать его, то не  бросит.  А
во-вторых, это попросту опасно для  окружающих.  На  улице,  предоставленный
своим  дурным  наклонностям,  Соболев  моментально  попадет  в  какую-нибудь
молодежную банду, запишется в тот же самый "белый  порядок".  И  как  знать,
сколько людей пострадает от его рук? Но ты, мальчик, не прав в другом. Я  не
говорю уже о том, что переводы  из  приюта  в  приют  допускаются  только  с
личного разрешения Главного Хранителя, в исключительных  случаях.  Но  самое
главное - "Березки" Соболева не  исправят.  Здесь  слишком  либеральная  для
этого атмосфера, - одарила она Юрика снисходительным  взглядом.  -  Здесь  у
вас Соболев лишь почует безнаказанность  и  покатится  дальше  по  наклонной
плоскости. Это слишком уж запущенный случай,  и  в  обычном  приюте  ему  не
место. К счастью, в нашей системе имеется специальное  заведение  для  таких
вот неисправимых юных негодяев. Центр психокоррекции в Заполье. Вот туда,  я
убеждена, и следует отправить Соболева. Других вариантов не вижу!
     Ничего себе! Оказывается,  в  нашей  милой  "Струне"  существует  некий
"Центр психокоррекции", о котором я и понятия не имел.  Никто  и  словом  не
обмолвился - ни Лена, ни тем более Маус.  Даже  великий  педагог  Валуев  со
своими радикальными взглядами - и тот, похоже, был не в курсе, раз уж  тогда
в споре не упомянул. И в материалах по детским заведениям "Струны",  которые
я  просматривал  перед  поездкой,  тоже  ни  о  чем  таком  не   говорилось.
Сверхсекретная информация? Отчего же какая-то Стогова - даже  не  смотритель
"Веги", а всего лишь заместитель - знает о таких вещах? И не  просто  знает,
а говорит вслух. Более того - публично. Ex cafedra.
     Я поглядел на Юрика. Тот сидел с таким видом, будто  все  его  тридцать
два зуба одновременно подверглись атаке хищного кариеса, и лишь  несгибаемая
воля бывшего моряка препятствует ему бегать по стенкам.
     Как я его  хорошо  понимал.  Омерзительное  ощущение,  когда  на  твоих
глазах творится мерзость, а ты ничего - ничего -  не  можешь  поделать.  Ну,
Хранитель второй  категории  Ковылев!  Или  уж  Демидов,  без  разницы.  Что
предпримешь? В Боевой Резонанс впадешь, Оленьке Стоговой горло порвешь?  Или
она тебе, тоже, небось, девица обученная... А  всего  вернее,  позвонишь  по
"мыльнице" Лене и нажалуешься на вопиющую несправедливость. Да, позвонишь  -
и услышишь сонный голос: "Косточка, ты, кажется, переволновался. Ты  знаешь,
который час? И вообще, в мою компетенцию такие  дела  не  входят.  Случай-то
типичный,  надо  действовать  по  инструкции.  Наши  инструкции  отнюдь   не
дураками написаны. Поэтому давай завтра продолжим, а сейчас,  извини,  спать
хочется". И мы ляжем спать - я тут, а она  в  своей  столичной  квартире,  в
гордом одиночестве... или уже и не в одиночестве? Фиг ее разберешь.
     Может,  я  слишком  плохо  о  ней  думаю?  Может,   все-таки   пожалеет
мальчишку,  по  своей  глупости  угодившего  в  жернова   самой   доброй   и
детолюбивой машины? Только ведь как ей объяснить, кто такой Димка? И  почему
я так о нем встревожился?
     - Ну  вот  что,  -  поднялся  Осоргин.  -   Говорить   тут   можно   до
бесконечности, но время уже  позднее,  и  надо  как-то  завершать.  В  любом
случае, окончательное решение по Соболеву мы сможем принять  только  подведя
итоги вашего голосования. Поэтому  сейчас  вы  возьмёте  бумажки,  поставите
плюс  или  минус.  Напоминаю  -  плюс  означает,  что  Соболев  предатель  и
недостоин быть воспитанником  приюта,  минус  -  что  все  не  так  страшно.
Опустите  в  урну  -  и  живо  по  корпусам,  спать.   Да   и   нам,   Ольга
Александровна, - повернулся он к Стоговой, - надо  бы  перерыв  сделать,  до
утра.  К  тому  времени  и  голоса  подсчитают.  Ник,  займись  техническими
деталями, а мы, пожалуй, пойдем.
     - А Соболева куда? - негромко спросил Грачёв.  -  Не  надо  бы  его  со
своими, в гостевой корпус. Избить могут...
     - Есть  такое  чудесное  место.  Называется  "изолятор".  Вот  туда   и
поместите. Да, ну и меры соответствующие, ты же понимаешь.  Нам  суицида  не
нужно. И побега тоже.

     В смотрительском кабинете летал ночной мотылек.  Нет,  летал  -  не  то
слово. Суетился, мчался из угла  в  угол,  трещал  крыльями.  Никак  ему  не
удавалось найти распахнутое настежь окно, откуда остро,  пронзительно  пахло
травой и дымом костра. И кто же это у нас по ночам костры жжет?
     - Вежата, - усмехнулся Осоргин. - Как отголосовались, Стогова их  сразу
на костровую поляну увела. Плевать на режим, на  отбой  -  она  и  из  этого
"воспитующий момент" слепит.  Сейчас  они,  наверное,  обсуждают  низость  и
подлость изменника Соболева, а вдобавок  выясняют,  как  это  все  оказались
такими  близорукими.  Каются  друг  перед   другом   в   преступной   потере
бдительности и решают на будущее,  как  бы  гайки  завинтить  потуже.  Я  их
порядки знаю. Пионеры по сравнению с ними - щенки.
     Я завалился на очень уютный кожаный  диванчик,  облокотился  о  плотный
краевой валик. Тут было темновато, свет Юрик не зажег, и  лишь  полная  луна
заливала комнату  светом.  Спать  хотелось  неимоверно,  хотя  в  эту  ночь,
похоже, не придется. Последняя моя ночь  в  "Березках".  Семнадцатое  число,
инспекция моя кончилась, так, фактически, и не начавшись. Уж не устроила  ли
мне добрая Лена недельку дополнительного отпуска?
     Не очень-то он веселый вышел, отпуск. Встреча с Димкой... дурацкие  эти
скины... и уж апофеоз - недавнее судилище. Что ж теперь с парнем будет?
     - Хороший, кстати, парнишка, хоть и дурак, - вновь откликнулся  на  мои
мысли Осоргин. - И угораздило же его в эту самую "Вегу" попасть.  Интересно,
кто же так хорошо придумал?
     - Наверное, хотели, чтобы подальше от дома, - предположил  я.  -  Чтобы
не сбегал к непутевой маме.
     Так!  Я  прикусил  кончик  языка  чуть  ли  не  до  крови.  Вот  так  и
раскрываются тайные агенты глиняных. Откуда  мне  может  быть  известно  про
веселого поведения Димкину мать?
     Осоргин,  однако,  нисколько  не  оживился.  Помолчал,   потом,   резко
выбросив вперед руку, поймал заблудившегося мотылька и выпустил его в  окно,
в свободный полет.
     - Что уж теперь чужие локти кусать, - хмыкнул он и потер пальцы друг  о
друга, счищая налипшую пыльцу. - Теперь надо думать,  как  с  пацаном  быть.
Замордует его эта Стогова. Как пить дать отправит в этот психоцентр.
     - Слушай, - не сдержал я любопытства, - а что это за  такое  загадочное
место? В Столице мне никто о нем не говорил, и даже  в  базе  его  не  было.
Может, я рылом не вышел, чтобы допуск к сим тайнам получить?
     Юрик посмотрел на меня грустно.
     - Нормальное у тебя рыло, не комплексуй. Если еще и побрить  смальца...
Короче, это не секретные  сведения,  а  обычное  наше  раздолбайство,  когда
правая рука не дружит с левой.  В  общем,  это  новая  идея  воспитательного
департамента. Они же, знаешь, такие  экспериментаторы-новаторы,  им  энергию
девать  некуда.  А  уж  от  любви  к  детям  скоро  лопнут.  То  они   отдел
нестандартных воспитательных зафигачат, то аж на  целый  центр  размахнутся.
Мудрецы...
     Я поежился, вспомнив педагога Валуева.
     - Так  вот,  -  продолжил  Юрик,  -  с  месяц  назад  в  недрах  нашего
струнноугодного ведомства родился проект. Что делать  с  несовершеннолетними
отморозками?  С  такими,  которые  никакому  перевоспитанию  не   поддаются?
Которые в  свои  пятнадцать-шестнадцать  лет  уже  законченные  подонки,  за
плечами у которых насилие, кровь и все такое? Убивать? Может, и  стоило  бы,
да Высокая Струна не велит. Дети все ж таки. Пороть тоже  поздно,  да  и  не
одобряются у нас такие методы.
     Я механически кивнул. Очень, очень они у нас не одобряются!  Вплоть  до
Коридора Прощения и свинцовых  птичек  на  Лунном  поле.  Если  за  какую-то
оплеуху...
     - Вот и додумались наши светлые  умы  до  Центра  психокоррекции.  Если
убивать западло, а перевоспитать невозможно - значит, будем лечить.  Стирать
из психики агрессию. Книжки читал всякие? "Возвращение со звезд",  "Заводной
апельсин"? Главное, дело-то  нехитрое.  Либо  лоботомию,  либо  психотропами
задавить. И выйдут оттуда тихие-тихие дети, неспособные ни  по  морде  дать,
ни тарелку каши съесть без посторонней помощи.  Короче,  предполагается  там
этот педагогический  брак  обнулить  и  держать  до  восемнадцати,  а  после
передавать в государственные интернаты для идиотов.  Конечно,  на  словах-то
все у них красиво лепится, дескать, не все так  просто,  помимо  стандартных
методов еще и тонкие энергии  Струны,  ведутся  исследования  по  сохранению
высших разделов психики... только если они когда-нибудь  и  подберут  нужную
частоту вибраций, скольких искалечить к тому времени успеют? Но, однако  же,
выделены средства, им отдали в Заполье хорошее помещение,  бывший  оборонный
"ящик", набирают штат. И вроде бы с  сентября  начинают  прием  контингента.
Вот так, Костян. Чуешь, какие ветры дуют?
     Я чуял. Гнилью теперь тянуло из августовской  ночи,  и  раздавались  по
углам какие-то мышиные шорохи.
     - И что, никакого выхода нет? - пробурчал я. - Зверство же. И ладно  бы
какой-нибудь  шестнадцатилетний  маньяк-расчленитель,  а  то   ведь...   Мне
показалось, вполне нормальный парень. Диковатый  малость,  импульсивный.  Но
за это - ломать мозги? Уж честнее пулю в затылок...
     - Да и я тебе про что толкую, - вздохнул Осоргин. - Он, если уж  правду
говорить, вообще ни в чем не  виноват.  Выпустил  скинов,  пожалел.  Значит,
сердце у человека есть. Значит, может сочувствовать,  понимает,  каково  это
сидеть в темноте и расстрела ждать. Вдобавок смелый, знал  ведь,  что  потом
по головке не погладят. Правда, не настолько смелый, чтобы ко мне  прийти  в
кабинет и кулаком стукнуть - что,  типа,  за  садизм  такой,  зачем  пацанам
психологическую пытку  устроили?  Ну,  то  есть,  конечно,  другими  словами
сказал бы. Но это ведь понятно - не доверяют они нам до конца, вот  и  лезут
поперек нас в пекло. А вылезать оттуда не умеют. Дети есть дети.
     - То есть будь он не в "Веге", а у тебя  в  "Березках",  и  выпусти  он
точно так же этих белых воинов...
     - То все свелось бы к тому, что вызвал бы я его вот  сюда,  посадил  бы
на этот диванчик и полчаса бы мозги прочищал. На предмет что  бывает,  когда
хотят "как лучше". Но он - в "Веге", а это такой... заповедник. И я ни  чего
с ними не могу поделать, у ихнего  смотрителя,  Ситрека,  в  совете  Старших
Хранителей огромное влияние.
     Когда я готовился к  поездке  в  "Березки",  то,  разумеется,  полистал
сведения и о прочих "упсах". Но на "Веге" взгляд тогда не зафиксировался,  и
кто там рулит, я благополучно забыл. Оказалось - зря.
     - Володя Ситрек - сложная штучка,  -  продолжал  Осоргин.  -  Абсолютно
убежденный  в  своей  правоте,  неподкупный,  кристально  честный,  в   быту
аскетичен, вредных привычек не имеет.  Детей  любит  фанатично.  Вот  скажи,
чего нашей Высокой Струне еще надо? Будь он нечист на руку или  если  бы,  к
примеру, тайно развлекался с пятилетними девочками - Струна  при  первом  же
восхождении его б и сожгла. А так - ничего с ним не  поделать,  упертость  и
странные фантазии Струна не фиксит.
     Я мысленно хмыкнул. Что ж это тогда  меня  она  не  придушила,  тайного
беглеца? Остается признать: Струна - дело  тонкое.  А  где  тонко  -  там  и
рвется.
     - Ну и что теперь? Жаловаться на самый верх? Главному?
     Осоргин не ответил. Повернувшись лицом к окну,  он  молчал,  плечи  его
как-то  странно  закаменели,  а  пальцы  со  всей  силы  вцепились  в  белый
подоконник, словно желая его отломить.
     - Смотри, какой расклад, - наконец отозвался он. -  К  утру  подсчитают
детские голоса. И уверяю тебя, большинство скажет, что Соболев -  предатель,
и с ним надо по всей строгости.  Ты  не  забывай  про  ту  малышню,  которых
избили. Дашеньку, которой ребро сломали. У нас, знаешь, старшие мелких  мало
сказать не обижают, а вообще за них горой. Самому же пришлось внедрять...  А
Соболев, кстати, для них почти чужой.  Вот  и  смотри.  А  дальше,  учитывая
демократическое  волеизблевание  нашей  детской  массы,  нам  троим  -  мне,
Стоговой и тебе - придется  решать  судьбу  Соболева.  При  этом  невозможно
оставить его в "Веге". Невозможно перевести в "Березки" -  если  я  и  стану
этого добиваться, то на волокиту уйдет хорошо если месяц. А ждать "Вега"  не
станет - зафигачит пацана в Заполье. На улицу его тоже не выгнать.  Патронаж
"Струны". Получается, либо Заполье, либо...
     Он вновь замолчал и потянулся  за  сигаретой.  Желтое  пламя  зажигалки
ударило меня по глазам, рассыпалось множеством розовых точек-искорок.
     - Что "либо"? - почему-то шепотом спросил я.
     - Есть один вариант, -  Осоргин  затянулся  и  выпустил  сизое  колечко
дыма. -  Называется  "индивидуальный  патронаж".  В  исключительных  случаях
ребенка, может взять на воспитание кто-то из наших  людей,  рангом  не  ниже
Хранителя второй категории. С разрешения его начальства. И  взяв,  он  несет
за  него  ответственность  вплоть  до  совершеннолетия.  Ответственность  не
только моральную. При  восхождении  к  Струне  отвечать  придется  сразу  за
двоих. Имей это в виду. Ну, на государственном уровне,  как  сам  понимаешь,
оформляется опекунство... Вот и смотри сам. Утром  мы  будем  решать.  Ольга
начнет орать про свою любимую психокоррекцию. А я напомню об  исключительном
варианте. И тут вопрос в  кандидатуре.  Я  отпадаю,  поскольку  и  так  веду
приют, мне просто  не  разрешат  его  взять,  типа  недопустимое  совмещение
обязанностей. Ольга, ясен веник, его не возьмет.  Остаешься  ты.  До  второй
категории  дослужился...  И  если  тебе  даст  добро  твое  непосредственное
начальство, то есть Елена Ивановна...
     Я сидел и  чувствовал,  как  кто-то  огрел  меня  по  голове  невидимой
подушкой. Хоть и  мягкой,  но  более  чем  увесистой.  Взять  на  воспитание
хулигана Соболева... хотя какого  уж  там  хулигана...  Димку,  который  мне
доверился... и которому доверился  я...  Да  о  чем  вообще  разговор,  если
альтернатива - вырезанные  скальпелем  мозги?  И  в  то  же  время  холодный
трезвый голосок у меня в мозгу шептал, что  ожидает  меня  веселое  будущее.
Что с Димкой мне придется трудно, характер отнюдь не  сахарный...  Что  если
меня все же когда-нибудь разоблачат, то не пожалеют и пацана. Это ж  надо  -
мальчик находился под длительным воздействием глиняного и сам от него  глины
набрался. Значит, как минимум  очередной  приют,  а  как  максимум  -  центр
психокоррекции в Заполье. А  если  разоблачение  случится  лет  через  пять,
когда Димка вырастет? Станут ли тогда с ним церемониться?
     Впрочем, я и сам понимал,  что  все  это  шкура  неубитого  медведя,  а
решать надо сейчас. В эту вот пропитанную лунным светом,  пропахшую  полынью
секунду.
     - О чем разговор, Юра? Конечно, я согласен. Спасать так спасать,  самое
струнное дело. Только вот разрешит ли Елена Ивановна?
     - Так позвони, - пожал плечами Осоргин.
     - Сейчас?  -  присвистнул  я.  -  В  половину  третьего  ночи?  Да   ты
понимаешь, куда она нас обоих пошлет?
     - Ты больной, да? - скорбно посмотрел на  меня  Юрик.  -  При  чем  тут
ночь,  когда  такие  дела  варятся.  Короче,  подотри   сопли   и   доставай
"мыльницу".
     Тон его ощутимо изменился. Так,  наверное,  офицер  Осоргин  командовал
своими солдатами - там, в душном  и  пыльном  Дальнегорске,  где  в  воздухе
дрожало марево из испарений крови, ненависти и боли. И  попробуй  такому  не
подчинись - мигом разложит на простые множители.
     Хмуро кивнув, я вынул мыльницу, пощелкал  кнопками.  Долго  шли  гудки,
потом прорезался мрачный голос:
     - Ну, Косточка, что еще у нас плохого?
     Как ни странно, я успокоился и минуты за две  вкратце  рассказал  ей  о
здешних событиях. Потом перешел к главному  -  к  варианту  "индивидуального
патронажа".
     Лена слушала внимательно,  не  перебивала.  Лишь  хмыкала  в  некоторых
местах.
     - Ладно, я все поняла, - вздохнула она. - Маразм крепчает. Хорошо  меня
там у вас не было, я бы этой дуре всю  ее  гладкую  морду  расцарапала  б...
Шучу, шучу, есть же бесконтактные методы... В общем, что  мне  говорить?  Вы
там с Юрием все правильно решили. Так что забирай мальчика, какие  проблемы.
Заодно, - в голосе ее прорезалась ирония, - будет практическая польза.  Типа
постирать там, продуктов купить, полы помыть... А  то  живешь  как  безумный
ученый из древней фантастики...  некому  о  тебе  и  заботиться.  Ты,  между
прочим, раз уж за такое дело берешься, то с этим,  как  его...  Димой...  ты
построже. Не то от рук отобьется, мальчик-то явно не подарок. Сразу  поставь
его на место. Он  типа  как  твой  ординарец,  и  значит,  дисциплина  чтобы
военная.
     Осоргин,  которому  прекрасно  был  слышен  Ленин  голос,  одобрительно
кивал.
     - А как приедешь завтра, напишешь подробнейший  отчет,  по  этой  самой
"Веге" и лично госпоже  Стоговой.  Начнем  позиционную  войну.  Ситрек  этот
совсем уже оборзел. Ладно, чао. А то я тут как раз спала...
     Я отчетливо представил, как при этих словах она  сладко  потянулась.  И
по телу пробежала жаркая волна. Лена, Ленка, Елена Ивановна!  Ну  почему  та
ночь оказалась первой  и  последней?  Почему  в  Столице  ничего  у  нас  не
срослось? Может, оно и к лучшему, спекся бы я от ее  пламени...  И  все  же,
все же...
     В "мыльнице" послышался писк тонких гудков.
     - Ну вот, а ты боялся, - наставительно воздел палец Осоргин.  -  Теперь
переходим ко второму пункту нашей программы.
     Он  вдруг  оказался  возле   стоящего   в   дальнем   углу   маленького
холодильничка, с метр высотой. Я вообще  раньше  принимал  этот  агрегат  за
тумбочку. Миг - и оттуда, из освещенного  тусклой  лампочкой  нутра  явилась
запотевшая бутылка водки "Командор", а затем -  неприхотливая,  но  обильная
закуска.
     - Это с какой радости? - ошалел я.
     - Радости? - уставился на меня Юрик. - Ты  что,  родной,  забыл,  какое
сегодня число?
     - Семнадцатое августа. А что?
     Осоргин одарил меня долгим и внимательным взглядом. Как  будто  ледяные
иголочки, выползая из его глаз, кололи мне  кожу  на  лице.  И  я,  конечно,
вспомнил. Семнадцатое августа! Кровавый и бессмысленный штурм  Дальнегорска,
танки на Заводской  площади...  невнятица  газетных  заголовков.  Годовщина,
однако.
     - Извини,  Юр,  совсем  из  головы  вылетело,  за  нашей-то   суетой...
Грустная дата.
     - Куда уж веселее, - кивнул  Юрик  и  резко  свинтил  бутылке  жестяную
пробку. - Отметить надо. Помянуть ребят. Ты не бойся,  тебя  я  спаивать  не
буду. День завтра сложный, боевой... а ты, объективно говоря, по этой  части
не силен. - Он постучал  ногтем  по  горлышку  бутылки.  -  Так  что  глотни
символически. А я уж... Расслабиться, короче, надо.
     Он разлил водку по стаканам в неравной пропорции - мне на  два  пальца,
себе - почти до края.
     - Ну давай! Пусть им всем земля будет пухом, кто там остался. И  гореть
в аду тем, кто все это дерьмо затеял!
     Мы выпили одновременно. Водка обожгла горло, но я  не  обратил  на  это
внимания. Заботливый Юрик, однако, сейчас же накормил меня огурцом.
     - Давай! Кушай хорошо, утром чтобы  ни  следов.  А  то  представь,  что
Стогова о нас подумает...  Блин...  О  каких  мы  глупостях.  Там  все  было
иначе... Там таких Стоговых...
     На этот раз он пьянел быстро. Видно, душа просила. Глаза его  блестели,
речь сделалась отрывистой.
     - Думаешь, я тот мост забыл? Фигли...  Он  же  мне  снится,  понимаешь?
Часто... Ты должен понимать, тебя тоже обожгло. Я  ж  тогда  молодой  был...
Прапорщик. С флота уже уволился,  остался  на  сверхсрочную.  Переподготовку
прошел... У нас  спецподразделение  было.  Знаешь,  держали  когда-то  таких
универсалов на границах с капстранами. Преследование по берегу,  по  морю...
Хоть в космосе, хоть у  шайтана  в  жопе...  Вот.  Я  и  еще  восемь  ребят,
срочников, но тоже не очкастых  плоскостопиков.  Мы  сторожили  границу,  мы
знали как оборонять, но  нападение...  Ну  вот,  и  когда  наши  руководящие
крысюки начали  свой  "дранг  нах  остен",  нас  как  раз  и  бросили,  типа
прикрывать пехоту. Ты прикинь, у нас специализация - оборона, в землю  чтобы
зубами и держаться, пока  регулярные  части  не  подойдут.  А  нас  туда,  в
наступление - типа вы там близко, фактор внезапности и все дела!
     Он добавил извилистое матросское  выражение  и  снова  плеснул  себе  в
стакан. Махнул, зажевал соленым помидором и продолжал:
     - И смотри - кинули они  в  наступление  пехтуру,  пацанов-салажат,  ни
фига не обученных. Те и ломят грудью, а мы сзади, прикрываем типа.  То  есть
зачищаем. Знаешь, как? Знаешь. Чуть где в окне шевельнется  что  -  гранату.
Подвал - и туда гранату. У родины боеприпасов  много,  чего  жалеть,  да?  К
вечеру никто и не шевелился. А мальчишки  гибнут,  косяками.  А  мы  идем  и
подбираем тела. Весело, да? Те-то, ублюдки, они уже смылись, по горам  своим
засели...  кроме  тех,  что  с  генералами  нашими  водку  пьют  и   гешефты
перетирают... А тут крови... Ты  поверишь,  я  потом  уже,  когда  вернулся,
сдвинулся слегка. Руки по десять раз в день  мыл,  всё  запах  мерещился.  И
сны... И тот мост... Они ведь к нам тогда бежали...  а  расстояние  большое,
сходу не разберешь. Да и не приучены мы разбирать, у нас же  рефлексы...  Ну
и засадил со всей дури... из миномета... и мост в клочья, и...
     Он с такой силой сдавил стакан, что я испугался  -  сейчас  раздавит  и
порежется  осколками.  Но  обошлось.  То  ли  стаканы  у  Юрика   повышенной
устойчивости, то ли сам он не настолько уж потерял самоконтроль.  И  все  же
надо было увести его от слишком уж опасных воспоминаний. Еще немного - и  он
полезет в мою заимствованную душу.
     - Слушай, а как получилось, что ты в "Струну" попал? Как я понимаю,  ты
один из первых?
     Осоргин задумчиво посмотрел на стакан в своей руке,  на  почти  допитую
бутылку. Помотал головой.
     - Да, мне тоже хватит... А насчет "Струны".  Да,  так  вот  получилось.
Уволился я из рядов, после Дальнегорска. И контузия была, и вообще... ну  ты
понял. Поехал домой к себе,  в  Южный.  Ну  а  там  встретил  человека.  Вот
именно - человека! - он выделил голосом это слово. - Ну,  узнал  про  всякое
такое... Тогда ведь ничего еще у нас не было. Только  Струна,  да  несколько
одиночек, сбившихся в стаю... Решали местные вопросы. Потом уже  сегменты  в
других  городах  появились,  первые  приюты  тогда  же...  Потом  все  стало
организовано...  как  видишь,  даже  слишком...  Поначалу  всерьез  нас   не
принимали. КПН, ясное дело, рыл, но эти-то люди мудрые, всего  насмотрелись,
таких "секретных материалов", что  никаким  янки  не  снилось.  Поняли,  что
лучше с нами дружить, тем более, ничего вредного мы вроде как  не  хотим.  А
вот "братва" долго не верила. Потом уж догнала, что со Струной шутки  плохи,
но у них мысли на одну тему  настроены  -  как  бы  бабла  срубить,  -  Юрик
ухмыльнулся.  -  Союзы  нам  предлагали,  на  "стрелки"  звали,  в  киллеры,
прикинь, переманивали... Кое-кто командовать даже пробовал. Один  пахан  так
и сказал: "Пацаны, ну вы ж втыкаете, такое своевольничать  -  это  ж  не  по
понятиям!" Покойник держал в Южном порнобизнес...
     Было в нем  что-то  от  героев  детских  книжек  -  героев,  которых  в
нормальной, взрослой жизни не бывает.  Вот  ведь,  кажется,  простой  мужик,
сидит в мятой майке,  водку  пьет,  а  прозвенела  у  него  внутри  какая-то
струнка - и готово дело, хату покинул,  пошел  воевать.  Нутряная  какая-то,
былинная сила жила в нем. И не от Высокой Струны питалась эта  сила,  сейчас
я чувствовал это совершенно явственно. Такой вот Илья-Муромец  тридцать  три
года валяется на печи, а потом как встанет -  горы  свернет  и  всем  темным
силам даст прикурить "Беломора". А после  сядет  пить  горькую,  потому  что
тесно ему в наших  земных  рамках,  тесно  и  безысходно.  Рубит  он  чудищу
поганому головы, а те отрастают в геометрической прогрессии...
     - Ты пойми, - сказал он вдруг совершенно трезво, - всё  у  нас  гораздо
сложнее, чем кажется. Это многие понимают, это  даже  Старик  понимает.  Его
многие  недооценивают,  считают  "логотипом  фирмы",   этаким   дедушкой   в
маразме - а он ведь всё знает, он всё видит... С  ним  пытаются  заигрывать,
им хотят вертеть-крутить, только хрен им... Он еще держит вожжи... Пока  еще
держит... И понимает, как запутался. Пожалуй, только он один и понимает.
     "А как же ты?" - чуть было не спросил я, но вовремя удержался.
     - А, ладно! Не в раковину  же  выливать,  -  вдруг  рассмеялся  Осоргин
наполнил стакан остатками водки. Залпом жахнул,  выдохнул  и  повернулся  ко
мне:
     - Будешь говорить со Стариком - не забудь, что  я  сказал.  Пригодится.
Понял?
     Я кивнул. Что еще оставалось? Хотя о каком Старике идет речь, и  почему
это  с  ним  надо  говорить,  я  упорно  не  понимал.  Кто-то   из   высшего
руководства? Может, спросить у Лены? А еще лучше  не  спрашивать...  Сколько
раз убеждался: язык мой - враг мой...
     - Ты как, Костя? В норме? - Юрик подошел ко мне,  присел  на  корточки,
всмотрелся в мои глаза. - Плывешь уже, чую. Так что иди-ка ты спать,  завтра
с утра в бой. Сделаем  мы  эту  дамочку,  не  боись.  И  пацана  выручим,  и
вообще...  прорвемся,  Костян!  Ты  иди...  а  я  тут   посижу,   кузнечиков
послушаю... чувство такое, знаешь... как перед расстрелом...
     Он был хорош - причем сразу и во  всех  смыслах.  И  пожелав  спокойной
ночи, я удалился. И еще стоя на пороге, понял, что пожелал невозможного.


     Часть пятая
                           Прогулки с Флейтистом

                                     1.

     - Ну что, бурная неделя получилась, да? -  Лена  расплылась  в  улыбке.
Неподражаемо она улыбается, уникально. Всё тут  смешано  -  и  удивление,  и
женское кокетство, и усталая ирония тертой жизнью бабы.  Лариса  -  та  была
проще... все равно что букварь против средневекового китайского  трактата  о
сущности пустоты. И года не прошло, а уже лицо  ее  вспоминается  с  трудом.
Впрочем, это и к лучшему. Меньше боли.
     - Да уж, - подтвердил я.  -  Можно  сказать,  расслабился  на  природе.
Разве что шашлыков не было. Правда, барана чуть было не зарезали...
     - Преувеличиваешь. Довольно неглупый парнишка.  Даже  перспективный.  Я
тут его личное дело полистала... Кстати, и тебе не мешает ознакомиться,  раз
уж оформляем индивидуальный патронаж.
      В животе у меня зашевелилось нечто склизкое. Впрочем, не  столь  уж  и
активно. Видимо, начинаю привыкать к этому. Балансировать  на  грани  -  оно
ведь тоже приедается.
     - Почитаю на досуге, - кивнул я. - Тут-то что было?
     - А, - махнула она рукой. - В основном - по мелочи.
     Здесь она поскромничала. За время моего  непродолжительного  отсутствия
кабинет радикально  преобразился.  Ремонт,  ползущий  с  целеустремленностью
голодного удава от подвала к крыше,  не  миновал  и  нашего  отдела.  Теперь
стены оббили светло-серой кожей, в потолке утопили светильник, формой  своей
изображающий греческую арфу. Мягкие кресла словно  обнимали  тебя,  избавляя
от усталости, нервов и прочей суеты, а  непонятно  где  скрытый  кондиционер
навевал прохладу вкупе с мыслями о вечном.
     - Ну как тебе вообще "Березки"? - мягко спросила Лена.
     - Понравилось, - признался я. - А тебя в каком смысле интересует? Я  же
в отчете...
     - Да читала я твой отчет, читала, -  сморщилась  Лена.  -  Сразу  видно
бывшего  программиста,  творившего  хелпы.  Разжевано  все  до  консистенции
манной каши. Так  ведь  ты  не  для  того  туда  катался,  чтобы  писать  об
отсутствии нарушений или высоко поставленной воспитательной работе. Отчет  -
это вообще пустая формальность. А вот внутренние  ощущения  как?  Ничего  не
царапнуло, не задело?
     Я выдержал паузу и хмыкнул:
     - Еще как царапнуло! Судилище вот это идиотское, извини уж за  прямоту.
Только ведь не "Березки" это уже, а "Вега". Вот если б меня туда  послали  -
я вернулся бы весь в ранах и язвах, а также в невидимых миру слезах.
     Лена терпеливо кивнула.
     - Разумеется. Потому и не  послали.  Надо  же  щадить  тонкое  душевное
равновесие наших сотрудников. Откровенно говоря,  опасно  это,  под  Ситрека
копать. Крепко  сидит  дядька,  этакий  железный  дровосек.  Щепки  летят...
Впрочем, все  равно  толку  бы  не  было.  Ходили  бы  там  за  тобой  толпы
воспитателей,  изображали  бы  рай  земной,  и  хрен  бы   ты   увидел   что
неположенно. С этим Димой твоим еще не самое  худшее...  у  меня  на  "Вегу"
такая информашка есть, что хоть стой, хоть падай. Но, к несчастью,  никакого
криминала. В Мраморный зал  не  потянешь.  Высокая  Струна  -  она  ж  такая
высокая, что мелочи ей и неразличимы... с птичьего полета. А мы-то  с  тобой
знаем, кто имеет привычку прятаться в мелочах.
     - Но делать же что-то надо? - заметил я. С Леной  не  соскучишься.  Вот
уже прозвучала тонкая критика нашего  загадочного  божества,  Высокой  нашей
Струны...  Интересно,  до  каких  глубин  ереси  она  дооткровенничается   в
дальнейшем? И ведь, главное, мне это нравится!
     - "Тихо ползи, улитка..." Делаем. Вот напишем с тобой подробный  рапорт
о случае Соболева, в сентябре будет очередной Совет Хранителей,  вот  там  и
попробуем укусить. Но пока  рано.  Между  прочим,  эта  девица  Стогова  уже
накатала рапорт на тебя. Типа недопустимое легкомыслие,  фактическая  защита
преступника, недостойного именоваться ребенком, и  прочая  лабуда.  Еще  бы,
вырвал добычу  из  пасти.  Ну  да  чепуха,  мы  в  броне,  пускай  какашками
кидается.
     Так-так...  Наконец-то  я  нажил  в  "Струне"  врага!  Это  показатель.
Значит,  по-настоящему  становлюсь  тут  своим  человеком.  Врастаю,  пускаю
корни... скоро, наверное, зацвету...
     - Кстати, как  твой  подопечный?  -  Лена  переменила  тему.  -  Сильно
шокирован всеми этими приключениями?
     Сказать, что Димка был шокирован - это ничего не сказать. Как он  потом
признался, труднее всего ему было скрыть  радость.  Наконец-то  вырвался  из
опостылевшей "Веги". Прилетел, так сказать, на Землю. К  своим.  Я  понимал,
конечно, что эйфория скоро пройдет, и вот тогда начнутся  проблемы.  Но  два
дня - слишком малый срок.
     - Да ничего, вроде бы. Отвыкает от казарменной  жизни.  В  компьютерные
игры режется...
     - Ты его не распускай, -  напомнила  Лена.  -  Сразу  возьми  в  ежовые
руковицы. Жаль, что нет у тебя педагогического опыта,  не  знаешь,  как  это
делается... ну да ничего, мы тут все тебе поможем. Кстати,  скоро  сентябрь,
ему в школу надо.
     - В прежнюю? - выдохнул я в ужасе, представив, как  Димка  отправляется
в 543-й гадюшник, навстречу своему (а также моему) прошлому.
     - Ну вот еще глупости! - отрезала Лена. - В нормальную школу пойдет.  В
нашу, струнную. У наших людей, между прочим, тоже есть дети, и  люди  хотят,
чтобы  те  учились  не  в  помойке,  а  как  следует.  Так  что   называется
"нетрадиционная гимназия №101".
     - Нетрадиционная? - пожал я плечами.
     - Не боись, никаких экспериментов  в  духе  "Веги".  Нормальная  школа,
обычные  методики,  сильные  предметники.  Специально  подбирали,  чтобы  не
энтузиасты с горящими глазами, а опытные учителя старой закалки.
     - В чем же тогда нетрадиционность? - удивился я.
     - В названии.  Так  оказалось  проще  зарегистрировать  в  департаменте
образования. По многим  причинам  не  стоило  давить  наши  обычные  рычаги.
Незачем чиновному люду догадываться, что ниточки ведут к Фонду... Короче,  я
к чему - тебе сегодня оттуда позвонят, объяснят, что и как. Так что  ребенку
намекни, типа кончаются каникулы...
     - Угу, намекну.
     - Они, кстати, и для тебя кончаются, -  лукаво  добавила  Лена.  -  Тут
наша шестая группа напортачила делов, надо разгребать.  Я  на  твой  аккаунт
уже перебросила материалы, займись с  понедельника.  Там  ситуация  какая-то
непонятная, а ребята по  привычке  решили  в  лоб...  и  промахнулись.  Надо
как-то  тоньше,  интеллигентнее.  Так  что   с   понедельника   займись.   А
завтра... - облизнула она губы, - завтра мы будем отдыхать.
     И на что же это намек? Дернулась  у  меня  внутри  какая-то  жилка,  но
разум тут же пролил на нее холодный душ. Не так  все  было  бы,  решись  она
вернуть то, мухинское...
     - И каким же именно образом? - я старался говорить как можно суше.
     - На даче. Лужайка, шашлыки, вино... И люди. Очень интересные люди.
     Ну вот, разумеется. И нечего было мечтать.
     - А по поводу?
     Лена поглядела на меня странно.
     - Ты что, Косточка, совсем не ориентируешься во времени?  Юбилей  же  у
нас.
     - В смысле, у "Струны"? - уточнил я на всякий случай.
     - Именно.  Годовщина  первого  Восхождения.  По  сложившейся   традиции
положено отмечать в  непринужденной  обстановке.  Так  что  готовься...  там
большие люди будут. Самые большие. Ты меня понимаешь?
     Я сглотнул. Какие-то рыхлые у нее намеки. Вроде и все ясно,  и,  однако
же, ощущается некая странность. С трудом  удалось  удержаться  от  фразы  из
анекдота - "а можно не приходить?"  Но  вряд  ли  ответом  было  бы  "так  и
запишем". Здесь не лес, здесь водятся  твари  страшнее  львов.  И  очень  не
хочется  с  ними  встречаться.  Как  знать,  может,  там  в  полном  составе
соберутся мои судьи... те самые, чьих лиц я так  и  не  сумел  разглядеть  в
Мраморном зале. Впрочем, сомнительно. Чтобы по  поводу  заурядного  учителя,
влепившего  заурядному  школьнику  заурядную  пощечину,  собирались   "самые
большие люди"? Это даже не из пушки по воробьям, это скорее  атомной  бомбой
по инфузории.
     - И какая форма одежды? В смысле, что с собой брать,  для  шашлыков-то?
Овощей, может, вина?
     Я сам понимал, что несу чушь,  но  почему-то  не  хотелось  затыкаться.
Росло у меня  внутри  мутное,  пасмурное  раздражение.  Что  ж  ты,  девочка
Леночка, со мною так? Зачем эти игры?  Ты  не  кошка,  а  я  не  бумажка  на
веревочке. Даже если сия веревочка называется Высокой Струной.
     - Форма одежды обычная, -  вроде  ничего  и  не  заметив,  откликнулась
Лена. - С собой брать ничего не надо, давно  уже  закупились  и  затарились.
Завтра в десять за тобой Микки Маус заедет.
     - А с Димой чего? С собой брать?
     Лена отрицательно качнула головой.
     - Что он,  маленький?  Посидит  до  вечера  в  одиночестве...  о  жизни
подумает. Монстров на компе постреляет. А в  наши  взрослые  игры  ему  пока
рано.
     - А мне, значит, уже пора? Дозрел до компании высокого начальства?
     - Именно. Ты измерен, взвешен и признан достаточно  большим  мальчиком.
И не хмурься, никто тебя не съест, честное слово!
     Неужели у меня такое красноречивое лицо?

     В коридоре  было  заметно  прохладней.  Или  здесь  кондиционеры  такие
мощные, или, что вернее, здание не успело еще прожариться до сердцевины.
     Я шел к  лифту,  не  задумываясь  о  направлении.  В  голове  крутилось
завтрашнее "мероприятие". Почему на подобную  встречу,  в  компанию  Старших
Хранителей, пригласили  вполне  рядового  сотрудника...  ладно,  пусть  даже
начальника группы.
     Может, я  наконец  дождался  сеанса  с  разоблачением?  "Струна"  любит
делать красиво. Ренегата, глиняного, пробравшегося в  славные  ряды,  решено
предъявить высшему руководству? Вот, мол, каких мышей мы умеем  ловить...  И
там, под сенью сосенок, на даче Самого Главного Струниста,  меня  и  возьмут
под белые рученьки...
     ...и не будет мне ни прощения, ни коридора...
     Не ездить? В конце  концов,  есть  чудесная  отговорка  -  солнце  ныне
жаркое и бьет очень больно. Даже и притворяться не нужно - достаточно  прямо
сейчас погулять с непокрытой головой. Часика три-четыре...
     А толку? Если я прав, и если у них не получиться красивого  жеста  -  я
просто тихо скончаюсь в своей постели.
     А нужен ли им красивый жест?
     Двери лифта открылись. В громадной  кабине  оказался  всего  лишь  один
пассажир - Маус. На нем были джинсы и майка с ухмыляющейся  рожицей  Масяни.
В руках хакер крутил струну, просто так, тренировки ради...
     - О, шеф! - восторженно изрек он. - Вы  не  поверите,  как  велика  моя
радость от встречи с вами!
     - Поверю, - произнес я, заходя в кабину.
     - Вам вниз? Какое совпадение!
     Кабина дернулась, и на миг я ощутил, как уменьшилось земное  тяготение.
Все-таки не слишком это приятный транспорт - скоростные лифты.
     - А мы вас тут уже заждались, - заметил Маус. - Работы  никакой.  Компы
вот-вот плавиться начнут, головы тоже... Вы там с собой дождь  из  "Березок"
не прихватили?
     - Как-то забыл, - вяло ответил я, глядя то на дверь, то  на  отражавшее
кабину зеркало.
     - Жалко. У нас тут, как видите, напряженка...
     - Заметил уже... Чем там наши ублюдки-спорщики кончились?
     - С эти двумя следаки работают, - Маус только плечами пожал,  но  потом
вдруг оживился. - А с тем третьим вообще такая  кора  приключилась.  Поймали
мы его. Даже в Столице... Даже поймали. Короче, на Шаболовке  бордель  есть,
ну во дворах там, как к Добрынинской идти. Вот, звонит Сайфу  одна  тамошняя
кадровая сотрудница. Она вообще-то ментам барабанит, ну  и  нам  постукивает
порой... Вот, говорит,  явился  ваш  Лысый.  Он,  прикиньте,  не  только  по
прозвищу такой, но и по жизни. Мы с Сайфом поехали его брать,  а  он...  Не,
ну умный же мужик, главное! Понял, что никакой Милан ему не светит,  на  юга
ломанулся. Чтобы, типа, к беспределу поближе. Вот. Документы  собрал,  денег
с друзей посшибал - и к бабам.  Лежит  себе  разом  с  двумя,  рассказывает,
какой  крутой.  Прямо  классическая  сцена.  Они  его  слушают,  а  он  баки
заливает, как какого-то лоха  застремал...  Я  думаю,  будет  тебе,  дружок,
"Достучаться до  небес".  Подхожу  сзади,  типа  крутой  как  три  Тарантино
вместе, пушку ко лбу подвожу, а он вдруг как  вскочит,  прямо  с  кровати  в
стойку айкидошную! Заорал - в борделе  чуть  стены  не  треснули,  на  месте
подпрыгнул, поскользнулся и башкой прямо о столик. Насмерть,  представляете?
Вот так вот. Высокая Струна по-разному звенит. Порою слушаешь ее -  сплошной
саундтрек, никакому Голливуду не снилось.
     Двери разверзлись, выпуская нас в залитый солнцем холл.
     - Вы куда, шеф?
     - Домой.
     - Счастье какое! А мне еще тут работать  и  работать!  После  того  как
этот придурошный жрицам любви  мебель  попортил,  меня  на  затыкание  дырок
бросили. В отдел техподдержки. Тете Лене, по ходу, не приглянулось,  что  мы
его с Сайфом  не  поймали.  Покуда  вы  в  отлучке,  временно  прикреплен  к
технической группе здания... а это вам не кот написал...
     - Сочувствую, - неубедительно вздохнул я.
     - Нет, почему? - развел он руками. - Очень интересные коммуникации...
     Мне никогда не понять его жизненных пристрастий.
     - Ладно, до скорого!
     - До свиданья, шеф!
     Уже на улице я вынул "мыльницу" и набрал свой домашний  номер.  На  всё
про всё оставалось не так  много  времени.  Не  дай  Бог  Димка  куда-нибудь
сбежит погулять...


                                     2.

     Никуда он,  конечно,  не  сбежал.  Как  мы  и  условились,  ждал  возле
Нескучного Сада, на набережной. Всё  в  той  же  "вежатской"  одежде,  разве
только лазоревую рубашку  с  погончиками  сменил  на  черную  майку,  откуда
радостно  скалилась  тигриная  морда.  Оказалось,  выменял  у   кого-то   из
"березовских" ребят. Я не стал спрашивать, на что.
     - Здрасте,  Константин  Антонович,  -  расплылся  он  не  хуже   своего
нагрудного тигра.
     - Привет, хищник, - кивнул я, бросив взгляд на часы. - Нам сейчас  надо
в темпе, чтобы за сегодня всё успеть. Поедем в "Аргентум", там и закупимся.
     Вот они, опекунские будни. Раньше мне и в голову не приходило, что  это
такое - содержать четырнадцатилетнего подростка. Одежда, обувь,  канцтовары,
учебники... не говоря уже о  бесчисленных  бытовых  мелочах.  Ладно  хоть  с
деньгами не вопрос, а вот раньше, в дострунные времена  -  ведь  не  потянул
бы, со всеми подработками.
     - А разве не на рынок? - удивился Димка. Привык,  видимо,  затариваться
по дешевке на толкучках.
     - А! - махнул я рукой. - Деньги не жалей, за  пиво  платит  король.  То
есть не король, а "Струна", и не за пиво, а за кефир... но  ты  меня  понял,
да?
     Он с некоторым сомнением кивнул.
     - Вот, кстати, держи! - я  протянул  ему  мобильник,  купленный  только
что, в салоне  связи  на  Фрунзенской.  Надо  сказать,  добрался  я  сюда  с
определенным трудом. Впервые в жизни поймал такси, и  все  лишь  ради  того,
чтобы встретится тут, поближе  к  Ленинскому  с  его  шикарными  магазинами.
Можно было бы сунуться в центр, но... Такие места  продолжали  меня  пугать.
Логикой-то я всё понимал, но вот подсознание...
     - Зачем это? - вытаращился на меня Димка.
     - Для связи. Чтобы мне спокойнее было. Ты же не будешь вечно  сидеть  в
четырех  стенах...  даже  четвертая  "мечом  и  магией"  когда-нибудь   тебе
надоест... Захочется погулять... Не привязывать же тебя на  цепь...  Коровам
в старину тоже колокольчик на шею вешали. Ты, главное, помни наш уговор.
     - Да помню я, - он сунул мобильник в карман и  отвернулся  к  реке.  Та
изгибалась,  обвив  спорткомплекс  на  другом  берегу,  и  солнечная   рябь,
смешанная с  грязноватой  пеной,  расплывалась  на  воде.  Вниз  по  течению
ползла,  негромко  урча,  самоходная  баржа,  а  за  нашими  спинами   шумел
оживленный проспект.
     Договор Димка помнил. Ему категорически запрещалось  появляться  вблизи
бывшего своего дома, общаться с кем-либо из прежних приятелей, не говоря  уж
о  родителях.  Правила  конспирации  он  принял  без  особого  восторга,  но
возражать не стал. Знал ведь, что не от хорошей жизни...
     Ему еще предстояло этому научиться на практике. Каково это -  проходить
мимо дома, где живет подруга матери,  ехать  в  троллейбусе  мимо  отцовской
работы, заходить в магазин, в котором покупал подарки друзьям...  Всё  время
преодолевая  тяжелое,  навязчивое  искушение   позвонить,   разбить   стенку
неизвестности...  Впору  позавидовать  киношному  Штирлицу  -  всё-таки   на
чужбине оно как-то проще.
     Живы  ли  родители?  Здоровы  ли?  Как  сестра,  не  развелась  еще?  А
племянница Люська? А Лариска?  Ведь,  оказывается,  нечто  еще  шевелится  в
глубине.
     Я мог  бы  в  подробностях  разъяснить  это  Димке,  но  зачем?  Парень
неглупый, и сам понимает. Да и  что  ему  мои  переживания,  когда  огромная
собственная беда заслонила ему всё? Теперь ему придется  свыкнуться  с  ней,
срастись - иначе гибель. Если выяснится, что он знал обо мне правду...  знал
и молчал... Защищать ведь его будет уже некому.  И  Центр  психокоррекции  -
наверняка не самое страшное  из  того,  на  что  способна  пойти  обозленная
"Струна".
     - Наверное, в "Веге" тебе было легче, - все-таки предположил  я.  -  По
крайней мере, там не приходилось прятаться и шарахаться от каждой тени.  Там
тебя никто не знал.
     - Нет,  -  помолчав,  отозвался  Димка.  -  Там  нельзя  говорить,  что
думаешь. И не только при взрослых... с ребятами тоже.  Настучат  как  нечего
делать. Типа искренняя забота...
     Да  уж...  сразу   вспомнилось   судилище   в   "Березках",   пламенная
девочка-обличительница. Пускай там и не  все  такие,  но  если  даже  каждый
десятый,  то  держись...  это  ведь  все  равно,  что  современному  ребенку
провалиться в прошлое, в какой-нибудь  пионерских  отряд  тридцать  седьмого
года...
     Со  стороны  вокзала  показался  речной  трамвайчик.  Небольшой   белый
пароходик медленно плыл, огибая  все  тот  же  спорткомплекс,  на  сей  раз,
правда, в другую сторону.
     - Вот еще что, - продолжил я. - Завтра с утра мне придется  уехать.  На
день... может, на два. Если всё хорошо получится.
     - А может получиться плохо? - сейчас же вскинулся Димка.
     - Вряд ли, - поспешно  возразил  я.  -  Просто  такова  наша  шпионская
жизнь, в любой момент будь готов, что  возьмут  за  ушко...  и  выдернут  на
солнышко. Вероятность небольшая. Короче, я к чему. У нас как  с  продуктами?
В холодильнике есть что-нибудь?
     Димка скривился.
     - Что-нибудь есть.
     - Значит, нет, - подытожил я. - А ведь просил же  утром,  сходи,  купи.
Деньги выдал. Так и просидел за мечами?
     Мальчишка уныло кивнул.
     - Значит, кроме шмоток, еще и жратвой закупаться... и всё  это  тащить.
А то ведь оголодаешь, знаю я тебя, фаната игрушек.
     - Тащить-то зачем? - не понял Димка. -  Можно  ведь  и  рядом  с  домом
взять.
     Теоретически он  был  прав,  но  не  объяснять  же  ему,  что  "Струна"
поселила меня крайне неудачно. Приличных вещевых магазинов  нет  даже  возле
метро, а продуктовые... отравиться, может, и не отравишься, но мы  же  не  в
походе, чтобы хлебом да консервами обходиться.
     Вот я и  предпочитал  закупаться  в  цивилизованных  местах.  В  таких,
которые я неплохо знал, а вот вероятность встретить там знакомых  колебалась
возле нулевой отметки.
     Да, как гласит мудрость древних: кто чего боится, то с тем и  случится.
И в самый неподходящий момент.
     - Димас, блин! Да ты где был? Пиво пил?
     Голос   я   распознал   не   сразу.   Некто    Митрохин,    еще    один
герой-восьмиклассник из незабвенного гадюшника. Я вспомнил, как  юный  Ромео
увивался за Леночкой Башиловой и хвалился перед  восхищенными  сверстниками,
как однажды пил пиво под партою на уроке литературы.
     Не зря гадюшник №543 метил  в  элитные  серпентарии.  Такие  редкостные
экземпляры там водятся...
     Несколько раз я видел из окна, как, подходя к ребятам на  пару  классов
младше, Митрохин радостно раскрывал объятия, а потом  резко  бил  кулаком  в
живот. Прикол казался ему забавным, несмотря на то, что всей  школе  было  о
нем известно. Попробуй увернись - получишь вдвойне. Несчастным  шестиклашкам
приходится молча  стоять,  ощущая  как  приближается  к  тебе  боль  в  лице
довольного жизнью школьного хулигана.
     - Димас, еш ты-ть!  -  Митрохин  и  впрямь  здорово  обалдел,  встретив
бывшего одноклассника. И, как мне помнилось, давнего другана...
     Меня, коротко стриженного и без усов, юный боксер к счастью, не узнал.
     - Митрохыч! - Димка  аж  подпрыгнул  на  месте  и  двинулся  к  бывшему
однокласснику. - Ты чо тут зажигаешь-то?
     - Я наших ищу. Они куда-то сюда на "стрелу"  прикоцали,  а  где,  я  не
втыкаю. Вот и трусь тут как лох голимый!
     Двое школьников двинулись  навстречу  друг  другу.  Я  остался  стоять,
лихорадочно соображая, что делать дальше. Димка и не думал  нарушать  нашего
уговора, но тот нарушался уже сам собой...
     Совершенно незнакомый район, никто тут не живет...  Только  ведь  всего
не учтешь. Стрелку они тут, понимаешь ли, забили. Вот он, закон  подлости  в
действии.
     - А мы, блин, все уж извелись, еш ты, куда, мля, Димас заныкался!  Даже
к родакам твоим ходили, только их дома не было! Три раза подряд. А  ты  тут,
блин!
     - Я тут, Митрохыч! Тут я. Дай я тебя обниму, блин!
     Я даже и подумать не мог, что  парень  купится  на  сей  подвох,  но...
Пожалуй, не ждал он такого от друга-Димаса, с которым не виделся едва ли  не
целый год.
     Только Митрохин раскрыл объятия,  Димка  удивительно  ловким  и  метким
движением врезал ему в живот. Соболев еще  там,  в  гадюшнике,  хлюпиком  не
был - напротив, первый парень на деревне.
     Но такой прыти не ждал даже я.
     Из глотки Митрохина донесся сдавленный хрип, он  согнулся,  держась  за
грудь (кажется, Димка бил не в живот, а в солнечное сплетение), и,  шатаясь,
облокотился рукой о  ближайший  фонарь.  Бутылка  пива  выпала  из  рук,  на
асфальте расплылось темное пятно, живописно  заблестели  в  солнечных  лучах
осколки.
     - Да ты, мать... - Он попробовал  разогнуться,  но,  получив  от  Димки
мастерскую подсечку, не удержался и брякнулся наземь.
     - Получай, сука, - Соболев размахнулся и  со  всей  силы  заехал  парню
ногой в лицо.
     И тут уже я не выдержал. Плевать на конспирацию, пошла она...
     - Ты что творишь, идиот!
     Похоже, мой голос произвел должное впечатление.
     Димка мгновенно обернулся  и,  встретившись  со  мной  взглядом,  замер
точно кролик перед удавом. Из-за его спины доносились стоны и отборный  мат.
Митрохыч проклинал бывшего  друга,  грозя  ему  всевозможными  бедами  и  не
советуя появляться в родном районе.
     В общем, все как всегда.

     - Я бы так его не свалил.  Неожиданность  помогла,  -  сказал  Соболев,
глядя себе под ноги. - Надо же! Всю жизнь он всех на  это  ловил,  а  теперь
сам попался... Придурок.
     Я огляделся по сторонам. Вагон был  почти  пуст.  Странно,  время-то  -
шестой час, все должны ехать с работы. То ли жара, то ли все резко  на  дачи
рванули... А скорее всего - случайность. Такая же  нелепая,  как  встреча  с
другом Митрохычем.
     - Он  никому  не  скажет,  -  Димка  взглянул  на   меня,   будто   ища
оправдание. - Его спросят: откуда  синяки?  Он  ответит  -  семеро  здоровых
колдырей обработали. А про меня не скажет... А если и скажет,  то  неправду.
Только зачем ему это?
     Поезд набирал обороты. Вагон бросало из стороны в сторону. На  какой-то
момент грохот начал глушить голоса, но это было и к лучшему.
     Я просто молчал. Молчал и пытался понять...
     Судьба опять объясняла мне, кто  дурак.  Снова  и  снова...  На  что  я
надеюсь, виляя по городу, где за каждым углом меня поджидает  гибель?  Зачем
я тащу с собой Димку? Ради чего я взял его с собой?  Ради  него?  Спасая  от
психокоррекции? Или чтобы спрятаться от собственного одиночества?
     А так ли это  важно?  Фарш  невозможно  провернуть  назад,  и  остается
одно - отвечать за тех, кого приручил...
     Почему Димка поступил так глупо? Что им двигало?
     ...Поезд ворвался на станцию. На миг пришла в  голову  идея  поехать  с
двумя пересадками - по кольцу, зато не через центр. Лишь бы  не  встретиться
с избитым Митрохиным, который, наверное, возвращается нынче домой.
     Нет. Так нельзя. Если я начну шарахаться от собственной тени,  то  лишь
наделаю  новых  ошибок,  а  я  уже  на  пределе,  мой  запас  везения  почти
израсходован. Осталось совсем немного.
     Я не побегу. Ни сейчас, ни завтра. Будь что будет...
     - Он говорил, родителей не было дома, - неожиданно  выдохнул  Димка.  -
Понимаете? Они три раза заходили...
     - Это ничего не значит,  -  ровным  голосом  сказал  я.  Главное  -  не
показывать собственного волнения. - Они могли  зайти  в  неурочное  время...
Твой отец все время в разъездах, мама тоже, наверное, на месте не сидит...
     - Я тоже так подумал, - кивнул Димка.
     Колеса стучали, отбивая свой вечный ритм. За долгие годы  они  привыкли
к собственной участи. Равномерный гул и медленное движение по кругу...
     - А вы знаете, Константин Дмитриевич, - снова сказал Димка. - Я  думал,
не надо об этом говорить... Это же вроде как предательство. Но  вы  меня  не
поймете, будете думать - я  дурак  просто  или  выпендриться  хотел,  вот  и
побычил на него... Просто это он...
     - Кто он? - насторожился я.
     - Он сделал... ну фотографию ту. Я уже потом узнал, когда  с  вами  все
случилось. И не от него, а  от  ребят...  Митрохыч  сам  испугался.  Боялся,
наверное, что я ему съезжу по соплям, чтобы других не подставлял. Ну  вот...
я и съездил.
     Есть ли мне какое-то дело до той старой, давно забытой  истории?  Какая
разница, с чего всё началось? Могла быть и  не  фотография,  а  что-то  еще.
Судьба ведь если хочет укусить, то зубы найдет.
     - Знаешь, Димка, - вдруг сказал я. - По-моему, завтра что-то  случится.
Может, и хорошее...
     - Где случится? - не понял он. - Там, куда вы едете?
     - Да. Наверное...
     Поезд сбрасывал скорость. Это еще  не  станция  -  просто  он  вырвался
далеко вперед и догнал своего предшественника. Нас  снова  тряхнуло,  теперь
уже в последний раз - и грохот стих. Где-то впереди, в душной черноте  горел
красный глаз семафора, преграждавший дорогу.
     Зачем я сказал Димке про завтрашний день?  Снова  захотелось  с  кем-то
поделиться, вот и брякнул... А пацан теперь дергаться будет.
     Нас снова тряхнуло. Похоже, не все потеряно. Столичное  метро  -  самое
быстрое метро в мире.
     - Позвоните мне оттуда,  хорошо?  -  сказал  Димка.  -  Чтобы  я  знал,
случилось с вами что-то или нет.
     - Угу, - отозвался я.  -  Если  не  позвоню  до  понедельника,  значит,
случилось. И тогда... даже не знаю, что тебе посоветовать. Только не  бойся,
я обязательно позвоню.


                                     3.

     И вдруг я вспомнил, где видел этого человека. Да, именно так!  Огромный
портрет в кабинете Кузьмича. И не маслом по  холсту  -  скорее,  увеличенная
цветная фотография.  Седой,  слегка  обрюзгший  дядька  с  холодными,  чуть,
может, раздраженными глазами. Тогда я не отважился на вопросы -  и  в  итоге
все же получил ответ.
     А ведь еще в тот раз шевельнулось смутное воспоминание. Шевельнулось  -
и сейчас же юркнуло во тьму. А теперь, в тени рыжих дачных сосен,  в  теплом
запахе хвои и яблок, на фоне доносившейся из сада музыки,  я  наконец  узнал
его.
     Карпинский  Максим  Павлович,  народный  артист,  тогда  еще   Союза...
Конечно, это  был  он  -  первая  флейта  оркестра  имени  Казакова.  Первая
флейта... Нет, даже не так. Просто первый.
     Кажется, Люда, сестра моего одноклассника Сашки Антонова,  проходила  у
него в консерватории  мастер-класс.  Или  ее  Лерой  звали?  Выветрилось  из
головы. Зато я прекрасно помнил, как в розовые  годы  моего  младшеклассного
детства он вел передачу по  третьему.  Как  же  она  называлась...  Ах,  да,
"Волшебная флейта".
     Детишкам о музыкальной классике. Очень, знаете ли, поучительно.
     Правда, особых пристрастий к музыке я в ту пору не испытывал, и  потому
в памяти  отложилось  немногое.  Обрывки  какой-то  ужасно  бодрой  мелодии,
добродушное улыбчивое лицо, старомодный,  но  аккуратный  фрак  и  громадный
бант на шее. Тогда он был совсем еще не стар - народный  артист  Карпинский.
Тот самый, что сидел сейчас передо мною в широком кресле-качалке.
     Карпинский...  Я  был  почему-то  уверен,  что  он  давным-давно  умер.
Последние десять лет его совсем не  вспоминали,  да  и  крутилось  что-то  в
голове... то ли авария, то ли "тяжелая продолжительная болезнь". Или я  чего
путаю?
     - Вот, Максим Павлович, - Лена широко улыбнулась. - Познакомьтесь,  наш
молодой,  но  подающий  надежды  сотрудник.  Константин  Антонович  Ковылев.
Служит у нас меньше года, а уже Хранитель второй  категории.  Причем  вполне
заслужено.
     Она усмехнулась как-то смущенно,  и  я  вдруг  понял,  что  она  слегка
стесняется этого человека и  уж  точно  боится  опозориться  в  его  глазах,
словно маленькая девочка-ученица, влюбленная в своего учителя.
     Робость? Вот уж не думал, что это свойственно Лене. Еще недавно,  когда
она знакомила меня со здешней компанией, в голосе ее  причудливо  сочетались
смеховые нотки и острые льдинки. Казалось, намекала: тут, Косточка,  всё  не
так просто.
     Это я и сам понимал. Старый  и  тихий  дачный  поселок,  погруженный  в
августовскую  жару...  Странный,  если  вдуматься,  поселок,  таких   сейчас
осталось немного. Не  было  тут  ни  новорусских  коттеджей,  притворяющихся
старинными европейскими замками, ни двухэтажных  курятников  на  распаханных
до последнего сантиметра шести сотках. Почти все участки заросли  соснами  и
березами, всюду тень и прохлада,  словно  солнце  и  не  жарит  с  удвоенной
силой - быть может, последний раз в этом году.
     Поселок явно появился  на  свет  не  в  наше  смутное  время.  Судя  по
деревьям, ему никак  не  меньше  полувека.  Номенклатурные  дачи?  Огромные,
теряющиеся в глубине участки, казалось, подтверждали  эту  гипотезу.  Только
вот не было тут ни внушительного забора с колючкой, ни будки  охраны.  Да  и
смешно сказать -  асфальта  не  было.  От  шоссе  мы  едва  ли  не  километр
двигались по грунтовке... вполне приличной грунтовке, но что здесь  творится
в осеннюю распутицу?
     Мы с Маусом проехали почти до конца длинной и прямой  улицы.  Метрах  в
ста,  за  невысоким  сетчатым  заборчиком,  уже  начинался  бескрайний  лес.
"Запросто заблудиться можно", - пояснил юный  хакер  с  таким  видом,  будто
регулярно скитался в здешних джунглях.
     Джунгли, впрочем, были  и  на  самом  участке  -  между  соснами  росла
высокая, едва ли не в пояс, трава, то и дело встречались  одичавшие  кустики
некогда садовой малины, пара яблонь перед домом гляделась как-то  чужеродно,
словно  по  ошибке  занесенный  сюда  осколок  стандартного  дачного  бытия.
Всезнающий Маус пояснил, что траву не косят специально - Старик любит  дикую
природу и терпеть не может организованных клумб или, того хуже, грядок.
     Что ж, видимо, он мог себе это позволить.
     Впрочем, с  северной  стороны  дома  обнаружилась  и  вполне  цивильная
лужайка, где вовсю развлекалось высокое  струнное  начальство.  Пряно  пахло
шашлыками, тянулся в небо еле заметный в таком безветрии дым от мангалов,  а
разложенная  прямо  на  траве  клеенчатая  скатерть  была   подстать   своей
сказочной сестре. Во всяком случае, в плане изобилия.
     Народу оказалось куда больше, чем я расчитывал.  Человек  тридцать,  не
меньше. Неужели все они - Старшие Хранители? И  это  ведь  только  столичное
начальство...
     Лена, на сей раз облаченная в светло-серые джинсы и легкую, едва ли  не
воздушную блузку, приветливо махнула нам с Маусом рукой, но не подошла.  Она
колдовала  над  шашлыками,   и   надо   сказать,   довольно   умело.   Молча
присоединившись, мы начали помогать.
     - Ну вот, и этот можно ставить, -  промолвила  она  спустя  пять  минут
тишины. - Ты, грызун, последи пока за шампурами, а  я  твоего  начальника  с
народом познакомлю.
     Спустя десять минут интенсивных рукопожатий и не особо тонких  шуток  у
меня все перемешалось в голове. Запомнил я лишь полного, идеально  выбритого
господина в полосатых шортах - им  оказался  начальник  Патронажного  отдела
Геннадий ("Зачем вам отчество, Костя? Просто  Геннадий,  лады?").  Наверное,
именно он должен на днях прочитать мой отчет о событиях в "Березках".  Легко
представить, как это луноподобное лицо неприятно сморщится. Сейчас,  однако,
оно лучилось добродушием. "Ни слова о делах!  -  успела  шепнуть  мне  Лена,
подводя к слегка уже набравшимся гостям. - У  нас  тут  теплая  неформальная
обстановка, а всё остальное с понедельника".
     Более того, с веселым и  очень  дружеским  выражением  она  познакомила
меня с высоким, сухим  дядькой,  перебиравшим  гитарные  струны  в  поисках,
должно быть, каких-то несуществующих в мире аккордов.
     - Вот, это Володя!  -  представила  она  гитариста.  -  Володя  Ситрек,
инопланетянин. Прилетел к нам с Веги. Эксклюзив, цените. А это Костя,  очень
многообещающий наш молодой кадр. Думаю, вам будет друг с другом интересно.
     Не знаю уж, что думал на сей счет  руководитель  "Веги",  но  лицо  его
осталось безмятежным. Крепко пожав мне  руку,  он  попросил  меня  быть  как
дома - и вновь предался своим  музыкальным  опытам.  На  мой  вкус,  звучало
вполне посредственно.
     После Ситрека был куратор неформальных детских организаций -  в  памяти
отложилось  что-то  мелкое   и   ужасно   суетливое,   затем   -   начальник
информационного отдела, главный техник, главный юрист, главный... лица  этих
главных слились в некое обобщенное пятно, напрочь лишенное каких  бы  то  ни
было деталей. Нечто подобное однажды уже со мной было -  в  Мраморном  зале,
когда я, как ни вглядывался, совершенно не мог  разглядеть  своих  судей.  И
хотя логика подсказывала мне, что здесь  их  нет,  здесь  собрались  крупные
шишки, с самой вершины нашей музыкальной ёлки - но что-то скреблось  внутри.
Какой-то маленький, упрямый птичий коготок. А может, крысиный.
     Странное дело, но когда Лена  в  конце  концов  потащила  меня  в  дом,
знакомить с Самым Главным, мне стало ощутимо легче дышать. То  ли  сказалась
прохлада старого деревянного дома, то ли просто надоело дергаться.  В  конце
концов, всё равно не убежишь. Ни от судьбы, ни от  Струны...  которые,  если
вдуматься, одно и то же.

     Максим Павлович не спеша поднялся и протянул мне руку:
     - Здравствуйте, Константин. Простите уж мою медлительность.  Ну  да  из
этого кресла и молодой не скоро выберется. Мало что качается,  еще  и  такое
бездонное. Очень приятно познакомиться.
     - Мне тоже, - произнес я и  добавил.  -  Я  видел  ваши  передачи...  В
детстве.
     Лена странно кашлянула,  будто  призывая  меня  быть  осторожней,  и  я
осекся. Кажется, ляпнул что-то не то. Очень даже не то.
     Максим Павлович слегка поморщился и  по  лицу  его,  как  выразился  бы
классик, пробежала тучка. Морщины на лбу проступили  еще  сильнее,  а  глаза
сузились. Но спустя мгновение все прошло.
     - Да, - отрывисто сказал он. - Была даным-давно  такая  нота...  Хотите
чаю?
     - Ну... - замялся я.
     - Не стесняйтесь. Он у меня не обычный, на травах. У  нас  тут  варенье
свое, земляники-то в лесу много. А также малины, черники, брусники, -  начал
он перечислять со вкусом.
     - И что, не обирают? - во мне проснулся дремавший до сей поры дачник.
     - Да нет, - криво улыбнувшись, ответил он. -  Здесь,  знаете  ли,  мало
кто живет. Все старики  больше.  Дети  либо  не  ездят  сюда,  либо  уже  по
Рублевскому строятся. А тут стало как-то пусто... Зато грибы...  вот  спадет
жара, дождички прольются - и пойдут лавиной.
     - Замечательно, - я вовремя заткнулся, едва не ляпнув: "Никогда тут  не
бывал почему-то, надо бы съездить".
     Да уж. Никогда, Штирлиц, ты не был столь близок к провалу!  Откуда  это
у дальнегорца  хобби:  путешествовать  по  лесам  вокруг  Столицы?  Странный
какой-то дальнегорец.
     Кажется,  хлопотливый  Максим  Павлович  с  его   чайком   на   травах,
земляничным вареньем и пропахшей  теплым  деревом  мансардой  заставил  меня
расслабиться, вдохнуть нечто родное.
     А мне нельзя... Нельзя забывать, что именно он  -  создатель  всего.  И
Мраморного зала, и лунного поля...
     - Так как насчет чая? - спросил он.
     - Да... вы знаете... - протянул я.
     - Мы тут до вас... Шашлыки... и прочие напитки... - извинилась за  меня
Лена. - Он как бы уже...
     А ведь я здешнее изобилие только понюхать успел, пока меня  знакомиться
не потащили. И сейчас вот лишают чая... Впрочем, я ее  понимал.  Чай  -  это
здесь, наверное, долго, обстоятельно, а ей не хочется утомлять старика.
     - Ясно, - неожиданно согласился Карпинский. - Ну, ваше дело  молодое...
Понимаю.  В  таком  случае  пойдемте  на  балкон.  Просто  посидим,  подышим
воздухом.  Я  вижу,  вам  наши  дачные  причуды  не  чужды.  В  отличии   от
некоторых,  -  его  глаза  хитро  блеснули,  одарив  Лену  многозначительным
взглядом. - Пойдемте, Костя. Леночка, ты как?
     - Нет, нет, нет! - замахала  та  руками.  -  Я  пойду-ка  быть  с  моим
народом... Там, где мой народ, к несчастью, есть.
     Максим Павлович грустно вздохнул  и  указал  мне  рукой  на  прозрачную
дверь, выводившую на широкий балкон.
     Даже в "Березках" не было так хорошо.  "Березки"  на  то  и  зовутся  в
честь знаменитого русского дерева, ибо  оно  произрастает  там  повсеместно.
Ничего не имею против, вот только березовый лес - светлый,  солнечный.  А  я
почему-то люблю полумрак.
     Здесь же царили сосны.
     Балкон выходил на другую сторону, и звуки торжества  доносились  к  нам
лишь частично. Слышались бодрые восклицания, музыка... Порой  мне  казалось,
что я различаю знакомые голоса: Лены, главпедагога Геннадия и даже Мауса.
     Похоже, несмотря на низкую  должность,  он  был  вхож  в  этот  круг  -
наверное, в силу исполняемых обязанностей. Да "Струна"  и  так  не  страдала
особым чинопочитанием.
     Мы молча качались в креслах, глядя на реку, скользившую  где-то  внизу,
за  поросшим  синеватыми  молоденькими  соснами  холмом.  Солнце   сверкало,
отражаясь в воде, так и норовя пробраться к нам в тень, сквозь  плотный  щит
хвойных крон. Приятно пахло смолой.
     - Вы  знаете,  Константин,  -  сказал  вдруг  Максим  Павлович.   -   я
познакомился с вашим делом, но только мельком. С одной стороны, людей у  нас
немного, сильно не  хватает  людей...  А  все  равно  не  удается  с  каждым
побывать накоротке. Вот о вас я  только  слышал...  Вы  здесь  меньше  года,
наверное, много не  знаете.  Мне  показалось,  вам  захочется  о  чем-нибудь
спросить у меня. Я не прав?
     Такого поворота я совершенно не ждал.  Может,  снова  проверка?  Может,
анализируя, чем я в первую очередь интересуюсь, они...
     А что я хотел бы спросить? Не знаю.  Кажется,  еще  недавно  была  куча
вопросов, но большинство из них не задашь вот так, в лоб, а другие... Как  и
бывает в подобные минуты, всё мгновенно вылетело из головы.
     - Понимаете, Константин, - сказал  Максим  Павлович,  -  порой  молодые
наши сотрудники долго не  могут  сориентироваться...  Есть  у  нас  любители
пороть горячку, а есть и такие, кто опасается сделать шаг, размышляя  о  его
отдаленных последствиях. Но первых больше. Представьте себе все  эти  модные
зарубежные боевики. Да и наши отечественные тоже... Военное братство,  месть
за погибших товарищей, восстановление  попранной  справедливости.  И  полный
хэппи-энд.
     - Да, - согласился я. - Знакомая тенденция.
     - "Струна" не такая, - резко произнес он. -  Возможно,  кому-то  она  и
кажется   жестокой,   но...   Какое   время,   такие   песни...   и    такой
аккомпанемент... - Максим Павлович вздохнул и  продолжил.  -  Я  жил  дольше
вас, Константин, и могу рассказать кое-что о временах. И о тех, и  об  этих.
Кто-то скажет: они всегда  одинаковые.  Помните  песенку:  "в  них  живут  и
умирают"? Пожалуй, да. Иногда бывает чуть лучше, иногда чуть хуже. Страна  и
нация - это очень уж глобальные, незыблемые понятия. Инварианты. И  то,  что
современникам кажется крахом - все  эти  революции,  перевороты,  реформы  -
просто-напросто полоса невезения. Она случается в каждой жизни. Судьба  есть
у всех - и у кошки, и у страны, и  у  нас  с  вами.  Просто-напросто  за  то
время, что мы разбираемся  с  мелкой  проблемой,  для  какой-нибудь  букашки
может пройти вся  жизнь.  И  вот  страна  минует  свои  неудачи,  все  снова
вернется на круги своя, но целое поколение будет  потеряно.  Вся  его  жизнь
пройдет в сумерках темной полосы. Да и "поколение"  -  тоже  не  то.  Та  же
абстракция... Пока философы, политики и прочие светлые  умы  будут  бороться
за его спасение, они  не  заметят  как  сгинет  кто-то  один,  кто-то  такой
незначительный даже в масштабе своей  полосы,  не  то  что  истории,  кто-то
такой, о ком никогда и не вспомнят...
     Мне показалось, будто он заглянул в мою душу.  Просто  прочел  ее,  как
бумажку, и вся она теперь здесь. Повисла в воздухе звуками его голоса...
     - В таких ситуациях модно сравнивать себя с медициной,  -  говорил  тем
временем он. - Волки - санитары леса, милиция - санитары каменных  джунглей.
Такие термины неоспоримы, потому что все знают: лечение это благо. И  каждый
негодяй, начиная от Гитлера и кончая современными, как их зовут,  "крутыми",
прячется за ширмы из громких названий. От себя, между прочим,  прячется.  От
своей души.
     - Вы хотите сказать, "Струна" переживает то же самое? - не выдержал я.
     - В какой-то мере. - согласился Максим Павлович. -  Ведь  мы  и  впрямь
преследуем медицинскую цель. Мы тоже - социальная медицина. Но стать  врачом
может не каждый. Для этого нужно  долго  учиться,  практиковаться,  защищать
диплом и давать клятву Гиппократа. И нужна медицинская школа...  Если  брать
мир болезней человеческих, то видно, что на ее создание ушли тысячелетия...
     - А как же Струна? - вновь рискнул я. - Ежегодное восхождение...
     - Это не более чем экзамен, - невозмутимо ответил Максим Павлович. -  В
каждом институте два раза в год  случается  сессия,  но  любой  связанный  с
высшим образованием человек знает: она нужна исключительно  для  поддержания
формы. Настоящим специалистом человек становится только на практике. Как  вы
считаете, Константин, чем должна заниматься "Струна"?
     Вопрос так меня огорошил, что  я  на  мгновение  растерялся.  Несколько
секунд глотал теплый хвойный  воздух,  тупо  вслушиваясь  в  жаркую  пустоту
уходящего лета. А потом вдруг неожиданно  понял,  что  не  просто  знаю  как
следует отвечать, но и хочу так  ответить.  За  этот  неполный  год,  что  я
присматривался к жизни своих новых  коллег,  к  их  взглядам  и  судьбам,  я
сделал некоторые выводы. И сейчас  мне  просто  хотелось  с  кем-нибудь  ими
поделиться.
     - Если говорить о нас как о  хирургах  общества...  -  осторожно  начал
я. - Это, конечно, напыщенно и красиво, вы правы. Но  тут  можно  вспомнить,
что хирургия бывает "макро" и "микро". Так вот,  мы  должны  быть  в  первую
очередь микрохирургами. По-моему, в этом основное  предназначение  "Струны".
Вы же сами сказали,  Максим  Павлович  -  страдает  не  столько  Общество  и
История, сколько конкретные люди, а вот о них-то как раз никто и не помнит.
     Он повернулся ко мне, и  в  старческих  глазах  я  прочел  нескрываемый
интерес. Ему явно пришелся по душе мой ответ...
     Тогда на телевидении это был совсем другой человек. Сколько с  тех  пор
прошло? Двадцать лет? Тридцать? Сейчас  передо  мной  сидел  старик.  А  еще
лучше к нему подошло бы слово "старец".. Действительно, сколько он прожил  и
пережил? Сколько застал эпох?
     - Мне очень приятно было это услышать, - сказал Максим Павлович.  -  Вы
не поверите, да и не поймете  пока...  Я  просто  счастлив,  что  именно  вы
сказали мне эти слова..
     Я  немного  смутился.  Не  знаю  отчего,  но  похвала  этого   человека
показалась мне очень лестной. Не потому что он - Главный Хранитель,  вершина
могущественной пирамиды. Нет, это была  не  радость  чиновника,  замеченного
руководством. Просто меня оценил  человек,  сам  заслуживший  уважение.  Мое
уважение.
     - Микрохирурги, - сказал Максим Павлович. - Как верно подмечено.

     ...За домом надрывно, ностальгически звенели струны. Гитарная  классика
в живом исполнении, и кто-то еще аккомпанировал на скрипке. Похоже,  старшие
Хранители действительно неплохо владели инструментами. Интересно,  много  ли
среди них профессиональных музыкантов?
     Кем они были до того, как пришли сюда?
     Я вспомнил Женьку,  такого  дружелюбного  и  открытого,  так  заботливо
возившегося с маленьким Севкой. Тайный агент КПН.
     Кем была Лена? Молчит, и не станешь  ведь  домогаться,  выспрашивать...
Или Сайфер? Я хожу по кругу, задавая одни и те же  вопросы  -  самому  себе.
Наверное, так и буду кружиться  возле  недоступной  точки...  возле  Струны,
если, конечно, вспомнить лекции по проективной геометрии и взглянуть на  нее
из бесконечности...
     Ветер шумел в кронах сосен. Жара тут не особо  чувствовалась  -  не  то
что в пропитанной смогом Столице. Хотелось остаться здесь  навсегда.  Сидеть
по вечерам у костра,  вести  вдумчивые  беседы...  Все  эти  люди,  там,  на
поляне, могли быть прекрасными собеседниками.
     - Большую часть своей жизни я делал не то и был не там, -  тихо,  точно
себе самому, говорил Максим Павлович. - Детство, за  которое  мы  сражаемся,
оно ведь было у каждого из нас. Каждый человек "Струны" когда-то и  сам  был
ребенком...
     Гитара за домом смолкла. Похоже, переходила из рук в  руки.  Скрипичная
партия тоже  оборвалась.  Потом  зазвучала  какая-то  песня.  Слов  было  не
разобрать.
     - ...Я ходил в музыкальную школу на Второй Портовой, учился  играть  на
флейте, но очков у меня не было, и, видимо, это  сыграло  решающую  роль.  В
дворовой компании я был своим,  хотя  и  заработал  кличку  Флейтист.  Я  не
обижался, наоборот, подчеркивал эту свою особенность, ведь ею я выделялся.
     Мне оставалось молчать и слушать. Было страшно -  вдруг  он  спросит  о
моем детстве и тогда придется врать, а врать этому человеку я не хотел.
     - Они до сих пор называют меня Флейтистом?
     - Кто? - не сразу сообразил я.
     - Они...  -  Карпинский  неопределенно  повел  рукой.  -  Мы  создавали
"Струну" в Южном. Там еще помнили мое  прозвище.  Сам  не  знаю  как...  оно
перебралось сюда. Может  быть,  просто  все  повторилось.  Это  же  логично.
Играет на флейте - значит Флейтист.
     И точно! В памяти  всплыли  отрывки  каких-то  былых  разговоров.  Люди
"Струны"  упоминали  Флейтиста...  Почему  они  не  называли  его  настоящим
именем?
     - Потом, в консерватории, все как-то устаканилось, - он  усмехнулся.  -
Ну, в студенческой среде так всегда. Там все флейтисты, целый  поток.  Затем
снова, но люди были уже не те... Вы можете решить, Константин, что я  просто
мечтаю о тех временах, можете даже подумать,  что  я  уверовал,  как  и  все
старики, что трава тогда зеленее...
     - Наоборот. Вы же не крутите время назад, - поспешил возразить я.  -  У
каждого свое детство, и каждый имеет на него право.
     - Спасибо, - кивнул он. - Жаль только,  что  права  у  нас  соблюдаются
очень плохо. Как сказал бы какой-нибудь оратор из нынешних, все они пошли  в
топку нашего общего судна, благо оно у нас опять в полосе штормов.
     В полосе невезения, добавил мысленно я.
     - Нет, детство действительно святое время и дети  действительно  святы.
В некотором смысле. Но мы-то с вами  не  индусы,  чтобы  преклоняться  перед
коровами. У нас совсем другой менталитет. Мы и сопли утрем,  и  подзатыльник
отвесим... По-моему, это прекрасно!
     Мне захотелось спросить: ощущает ли он себя на месте  в  "Струне"?  Или
даже тут, в стенах своего детища, смотрит сам на себя как на гостя. Но я  не
решился. И не потому, что не  отважился  навлечь  на  себя  царский  гнев  -
скорее, побоялся обидеть хорошего человека. Быть может, именно на это  он  и
намекал, вспоминая далекое детство в Южном.
     - Что-то мы  с  вами  загрустили,  Константин,  -  неожиданно  оживился
Флейтист.  -  Знаете,  философия  в  наше  время   полос   невезения   очень
располагает  к  депрессии.  А,  между  прочим,  сегодня   какой-никакой,   а
праздник. Давайте спустимся вниз, к гостям. Негоже оставлять их надолго.
     Я согласно кивнул, закрыв глаза и прощаясь с прохладным ветром.


     Часть шестая
                            Реквием на проспекте

                                     1.

     - Без махаловки не выйдет, - авторитетно заявил Маус. - Эти уроды  вряд
ли нам поверят... Они ведь считают, что всегда можно договориться.
     Он расположился справа от водительского  сиденья,  рядом  с  молчаливым
Сайфером. Ну что ж, всё вернулось на круги  своя.  Вновь  обычная,  рутинная
работа по "Струне". Никаких сонат с каприччио - одни лишь нудные гаммы.  Так
может, и впрямь все недавние события были проверкой? И поездка в  "Березки",
и встреча с Максимом Павловичем? А теперь вот моя надежность подтверждена  и
меня вновь можно бросать в  бой  за  лазоревое  детское  счастье...  И  даже
мелькнула  у  меня  шальная  мысль:  а  что  если  все  мы   подловлены   на
каких-нибудь злодеяниях  и  работаем  столь  ревностно  исключительно  из-за
страха разоблачения?
     Мысль была интересной. Я посмотрел на хмурого  Сайфера,  на  болтливого
Мауса... И эти  тоже,  значит,  маскируются?  Дрожат  по  ночам,  обдумывают
каждую фразу, тайно насмехаются над струнной атрибутикой? Свои среди чужих?
     Очевидная глупость. Хотя, надо признать, красивая.
     - С чего ты взял? - спросил я, взглянув в глаза хакеру  (тот  будто  бы
специально повернулся назад).
     - Знаю я таких людей, - осклабился он. - Ума  у  них  немного,  зато  -
хватка. Наша логика для них темный лес. Как это можно жить, никого на  бабло
не разводя?! Такого они не поймут, сразу за волыну схватятся. Вы  как,  шеф,
Резонанс не забыли?
     "Не разводя на бабло"?  Вспомнилось  мне,  как  Лена  походя  намекнула
бедному  Марату  насчет  "ежемесячных  взносов".  Но  спорить  с  Маусом  не
хотелось. Если уж случилось такое чудо и наш всезнающий  хакер  не  в  курсе
этой низкой прозы - так стоит ли подрывать его юношеский идеализм?
     - Может, ты и прав, - сухо заметил я.
     - Точно прав, - кивнул Маус. - Не, они, конечно,  не  поголовно  такие.
Но те, кто ни во что окромя бабок не  въезжает,  выделяются  как  вороны  на
снегу. Им даже власть не нужна.
     Сайфер, как  всегда  избегающий  споров,  молча  свернул  с  дороги  на
тротуар, сбросил скорость и остановился неподалеку  от  дома,  сообщив  лишь
короткое:
     - Прибыли.
     Мотор хрюкнул и затих.
     - Вот увидите, шеф, - сказал Маус. - Так всё и будет.
     Я промолчал.
     Борьба с фирмой "Зимин и Сыновья" началась у нас три дня  назад,  когда
в понедельник я приступил к изучению ее  дела.  Типичный  случай.  Помещение
районного центра детского творчества удивительным образом оказалось в  руках
неких частных владельцев, к детям  имеющих  такое  же  отношение,  как  и  к
полетам на Марс.
     По  моей  просьбе  Маус   поднял   компьютерные   архивы   департамента
образования - и всплыли довольно интересные подробности.  Помещение  (первый
этаж высотного, многоквартирного дома) с подачи некоей  чиновничьей  подписи
неожиданно изменило свое назначение. Оставаясь собственностью  департамента,
оно было превращено из центра детского творчества  в  общественную  столовую
для  сотрудников  ведомства.  Причина  -  аварийное   состояние   помещений,
необходимость капитального ремонта и прочее...
     Непонятно, почему именно там образованные люди  намеривались  питаться,
однако по просьбе господина  Зимина  (и  его  шустрых  сынишек)  объект  был
временно  передан  под   его   управление   по   какой-то   там   хитроумной
доверенности.  Уже  разработали  и  будущий   проект   заведения.   Столовая
департамента значилась в  нем  как  ночной  бар  "Дворовый  Кот",  а  проект
интерьера... Ну, с этим понятно.
     А кружки, занимавшиеся  в  центре  детского  творчества,  попросили  на
улицу. Вопросы питания  важнее.  Теперь  под  гостеприимную  образовательную
крышу въехали "настоящие парни, которые не боятся рисковать".  Точнее,  пока
еще не въехали, но вот уже с минуты на минуту должны были заявиться.
     "Струна" одинакова везде. Ее мухинские  дела  мало  чем  отличаются  от
столичных. Везде одно и тоже - сплошная бюрократическая борьба - ну  и  плюс
несколько нестандартных аргументов.
     Самым странным в истории с центром оказалось совсем не то,  что  братва
вновь оттяпала  что-то  у  государства.  К  нашему  удивлению,  руководитель
центра, некто Николай Натанович Цыпенко,  ни  в  какую  не  желал  принимать
помощь "Струны". Предыдущая группа, та самая, на которую долго  и  витиевато
ругалась Лена, просто не сумела договориться с ним о совместных действиях  и
вынуждена была отступить.
     Николай Натанович, будто забыв, в какой стране он живет, отправился  со
своим делом  в  суд,  а  "Струна"  столкнулась  с  редкой,  и  пожалуй,  что
единственной в своем роде ситуацией.
     Маус опасался проблем с бандитами - но это как раз чепуха. Вот  Николай
Натанович волновал меня куда больше, хотя пока я и сам не понимал, чем.
     - Вон их дверь,  -  сказал  хакер,  указав  на  крыльцо  возле  второго
подъезда. - Открыта вроде.
     Он окинул здание недовольным взглядом. Что ему тут не нравится?  Может,
архитектурный стиль не укладывается в  представления  Мауса  о  планировании
этого района города? А может, у него зуб разболелся?
     Всё в жизни бывает.
     - Пойдем, - сказал я, сделав им знак следовать за мной.
     Сайфер молча двинулся следом, его же напарник шепнул мне на ухо:
     - Шеф, давайте так: если там братва уже зажигает, то я с  ними  базарю.
Зато с Натановичем - вы. Вы  с  ним  как-то  друг  друга  больше  разумеете,
одного ж поколения ягоды все-таки...
     Я хмыкнул. Николай Натанович был старше меня без малого в два раза,  но
с точки зрения нашего Технического Хранителя - это бесконечно малые  высшего
порядка. Всё, что старше двадцати пяти - уже седая древность...
     - Ладно? - продолжал настаивать Маус. - Только вы на  него  не  давите.
Он же боится нас почему-то. Вот вы и узнайте - почему.
     Я только кивал, принимая всю эту речь к сведению. Похоже,  Маус  и  сам
слегка  побаивался  нашего  будущего  клиента.  В  отличие  от   "крутых   и
конкретных", которых и впрямь стоит  поручить  хакеру.  С  теми-то  он  враз
найдет общий язык. Общую, так сказать, феню.
     Я вошел в холл  и  потянул  на  себя  внутреннюю  дверь.  Поначалу  мне
показалось, что она-то как раз и закрыта, но это было не так.
     - А нас ждут! - громко возвестил Маус.
     Сегодня по неясной  причине  он  к  своему  стандартному  наряду  вновь
присовокупил  широченный  берет,  отчего  окончательно  сделался  похож   на
бандита новой формации.
     Впрочем, мне, при моей комплекции, не важно,  во  что  одеваться,  дабы
производить впечатление.
     - Аварийность помещения налицо, - уже  шепотом  добавил  хакер.  -  Да,
шеф?
     Я ничего не ответил.
     Центр детского творчества явно  не  бедствовал,  хотя  и  шикарным  его
положение не назовешь. Крашенные двумя цветами школьные стены  соседствовали
здесь с фикусами в  кадках  и  подвесными  потолками.  Двери  явно  заменили
совсем недавно, а по стенам висели картины...
     Приглядевшись  к  одной  из  них,   я   заметил   надпись   на   рамке,
подтвердившую мои догадки. Так и  есть  -  кружок  живописи.  Хороший,  надо
сказать, кружок.
     - Это уже вы? А где рабочие, вы что не будете выносить ничего?
     - Что выносить? - не понял я, повернувшись  к  возникшему  в  одном  из
проемов человеку.
     Конечно же, он меня не узнал, зато я его  -  сразу.  Николай  Натанович
Цыпенко, директор центра... Высокий худой старик  в  интеллигентских  очках,
правая  дужка  надломилась  и  потому  прихвачена  скотчем.   Точная   копия
собственной фотографии.
     - Мольберты, рояль... - он недоуменно поглядел на меня. - Или  все  это
вам пригодится? Дело, конечно, не  мое,  но  вы  же  не  собираетесь  здесь,
простите, музицировать и баловаться живописью... Я правильно понял?
     Последние слова прозвучали как настоящая угроза.
     - В конце концов, вам передано помещение, - добавил он. - А реквизит  -
государственная собственность. Пока... Поэтому необходим акт передачи...
     - Вы, кажется, ошиблись, Николай Натанович, - перебил его я.  -  Мы  не
из фирмы.
     Он сделал пару шагов вперед. Посмотрел сперва на неподвижного  Сайфера,
буравившего взглядом светлый линолеум, потом на хитрую  рожу  Мауса.  Изучив
мою свиту, директор повернулся ко мне.
     - Понятно, - сухо заключил он. - Это  опять  вы.  Надо  понимать,  ваши
предыдущие коллеги вернулись ни с чем и их, так сказать, заменили...
     Я хотел возразить, но ничего путного в голову не пришло.
     - Я  ответил  вам  вполне  конкретно,   -   покачал   головой   Николай
Натанович. - На что вы надеетесь? На давление со  стороны  этих...  как  там
модно их называть: "новых русских", "братков"...
     - Ни в коей мере, - попытался я  вклиниться  в  поток  его  язвительных
фраз.  -  Возможно,  наши   предшественники   неправильно   себя   повели...
предложили вам некорректные условия помощи. Забудьте о них, мы  с  вами  всё
можем изменить... Наш Фонд - организация благотворительная. Принимая от  нас
помощь, вы ничем себя не обязываете.
     И тут глаза  Николая  Натановича  вспыхнули  удивительной  яростью.  На
мгновенье мне стало страшно - взгляд его прожег меня буквально насквозь.  Не
будь это метафорой и умей человек нагревать  и  остужать  предметы,  мы  все
трое давно бы уже обуглились.
     Как  истинный  русский  интеллигент,  Николай  Натанович  способен  был
копить в себе ярость годами, чтобы затем разом выплеснуть всю порцию.
     - В сравнении с вами дальнегорская мафия - это Орден Милосердия!  И  вы
еще смеете заявлять, что...
     Он замолчал, не сумев подобрать слова. Впрочем, это и  не  требовалось.
Тон был куда красноречивее слов. Николай Натанович смотрел на  нас  с  такой
злобой, которую вряд ли позволил себе в отношении Зимина с сыновьями.
     Он ненавидел нас, а в нашем лице и всё государство  с  его  ревизорами,
аварийными    состояниями,    судейскими    крысами    и    распальцованными
коммерсантами. Еще немного и он готов был сорваться, а, значит,  надо  брать
быка за рога.
     - Послушайте,  Николай  Натанович,  -  сказал   я   как   можно   более
миролюбиво, - я понимаю ваше возмущение. Понимаю  и  искренне  разделяю.  Но
поймите, мы с вами на одной стороне. Наша организация готова оказать  помощь
при любых обстоятельствах. Мы не заинтересованы ни в каких  Зиминых.  Зимины
ничего не получат, уж поверьте мне.  Очень  жаль,  что  наши  сотрудники  не
нашли с вами общего языка.  Я  приношу  за  них  глубочайшие  извинения.  Но
давайте перенесем выяснение наших отношений на более поздний срок  -  сейчас
первым  делом  надо  выставить  этот  общепитовское   семейство.   Если   вы
опасаетесь принимать нашу помощь, давайте хотя бы  просто  поговорим...  Это
ни к чему вас не обяжет, правда?
     Николай Натанович ничего не ответил. Взгляд его слегка  остыл,  морщины
разгладились, и только судорожно сжимаемые пальцы выдавали тревогу.  Похоже,
вспышка гнева была действительно адресована  не  столько  "Струне",  сколько
всему неправедному,  во  зле  лежащему  миру,  исторгавшему  из  себя  центр
детского творчества.
     - Мы подождем на улице, - сказал Маус. - Встретим этих ребят заодно.
     Я кивнул.
     Кажется,  мои  "сопровождающие"  угнетали  своим  присутствием  Николая
Натановича.
     - Пойдемте,  -  неожиданно  сказал  он.  -  Надеюсь,  от  чая   вы   не
откажетесь?
     - Ни в коем разе! Буду исключительно благодарен!
     - И то хорошо. Господа адвокаты гражданина  Зимина,  заявили  мне,  что
пьют только коньяк, и то после работы.
     Я не нашел в его словах ничего удивительного.

     - Ваша основная проблема в том,  что  сделка  оформлена  официально,  -
сказал я, отхлебнув из чашки ромашкового  чая.  -  Спасибо  большое,  у  вас
замечательная заварка.
     - Официально? - Николай Натанович даже скривился от этого  слова.  -  А
что бывает и по-другому?
     - В Столице уже нет, - признал я. - Но в провинции  еще  случается.  Вы
видели передачи о Горавтомаше?
     - Это комбинат, который штурмуют бандиты?
     Я согласно кивнул.
     - Именно. А ведь это крупное  предприятие,  журналисты  следят  за  его
судьбой практически постоянно... Да и город там большой...  Понимаете  меня,
Николай Натанович?
     Он присел напротив, поставив заварочный чайник на стол.
     - Вы хотите сказать, этот господин Зимин мог просто  вломиться  сюда  и
всё? - похоже, директор был и впрямь удивлен.
     - Не исключено. Пожелай он выбросить вас таким образом,  вы  бы  сейчас
уже были в лучше случае на улице.
     - А в худшем?
     - В следственном изоляторе, по делу о сопротивлении органам милиции.  А
уж эти органы господин Зимин сумел бы подмазать в лучшем виде.
     Николай Натанович содрогнулся. Кажется, он до сих пор  не  мог  понять,
как такое возможно. Долгие годы он жил в стране,  существовавшей  по  совсем
другим  законам.  Там  тоже  были  проблемы  -  страшные,  безнадежные,   но
привычные как сердечная боль,  как  мокрый  октябрьский  воздух,  как  вечно
темный, пропахший котами подъезд. Но всё же проблемы те измерялись совсем  в
другой  системе  координат.  А  к  нынешней  искривленной   реальности,   не
вписывающейся ни в какие прежние рамки, пожилой  человек  приспособиться  не
мог. Да и не хотел.
     Он даже не знал, что сказать, и я, чувствуя это, старался говорить  как
можно больше, хоть и сам не всегда понимал наш дивный новый мир.
     - Однако  господин  Зимин  оказался  умнее.  Его  путь  -   официальное
выдавливание.  Это  занимает  несколько  больше  времени,  зато  надежней  и
долговечней прямого физического насилия.
     - Я подал документы в суд, - сообщил мне новость Николай Натанович.
     Я скривился, борясь с едва не выскочившей на лицо улыбкой.
     - Понимаете, как бы вам это сказать... Я ни  в  коем  случае  не  желаю
осуждать вашего поступка, просто...  Вряд  ли  это  принесет  хоть  какую-то
пользу. Что вы хотите добиться подобным шагом?
     - Справедливости, - коротко ответил Николай Натанович.
     - А зря... - сейчас я сам  себе  напоминал  умудренного  жизнью  мента,
который убеждает "потерпевших" в тщетности борьбы с тем или иным видом  зла.
Он знает, что пытаться добиться чего-то - бесполезно, и знает,  что  ему  не
верят, придумывая какие-то иные объяснения его словам. - Николай  Натанович,
мы внимательно изучили все дело  и  пришли  к  выводу,  что  юридически  оно
оформлено идеально. Опротестовать бумаги практически невозможно,  для  этого
придется создать группу "независимых экспертов", то есть  вместо  закрывшего
вас чиновника  придет  его  напарник  из  той  же  продавшейся  с  потрохами
конторы. Понимаете, Николай Натанович,  с  юридической  точки  зрения  факты
работают против вас. В конце  концов,  в  команде  господина  Зимина  играют
профессионалы, а вы даже не можете позволить себе адвоката...
     Интересно, с каких это пор  речь  моя  так  изменилась?  Я  говорю  как
гангстер из фильмов про Чикаго тридцатых. Вряд ли  это  располагает  ко  мне
моего пожилого собеседника.
     - Вы прекрасно осведомлены о ходе дела, -  язвительно  заметил  Николай
Натанович. - Просто поразительно!
     - Мы работаем с ним, - как ни в чем не бывало ответил я. -  Прежде  чем
приступить к оказанию помощи, наш Фонд...
     - "Струна", - перебил меня Николай Натанович.
     - Как вам угодно. Пусть даже так, это не важно.
     - Важно, - он привстал. - Простите, Константин, но именно этот  факт  и
препятствует каким-либо нашим взаимным отношениям. Мы люди  разного  типа...
если хотите, разных миров. У нас  разный  базис.  И  мы  никогда  не  сумеем
договориться.
     За кого он меня принял? За бандита? За фашиствующего фанатика?
     А за  кого  я  держал  "Струну",  проходя  Коридором  Прощения?  Как  я
представлял себе создателей этого молоха еще неделю назад, до  моей  встречи
с Максимом Павловичем?
     Мне было обидно. Обидно до слез, потому что эти слова про базис  сказал
именно Николай Натанович, человек, с  которым  я  бы  ни  за  что  не  хотел
оказаться в разных окопах. Не хотел, да и не смог  бы.  То,  что  он  походя
отвергал какую бы то ни было общность со мной, мучило и жгло.  Точно  именно
сейчас, а не в Мраморном зале меня подвергли  полнейшему  остракизму,  лишив
возможности вернуться к своим.
     - Вы ошибаетесь, - пробурчал я. Говорить  стало  трудно,  я  просто  не
знал, что ответить. Зато  понимал:  еще  немного  -  и  начну  лепетать  как
пойманный за проказой школьник. - Всё куда сложнее чем может показаться.  Вы
думаете, что "Струна" пытается установить за вами контроль, что  ее  главная
цель - подмять вас под себя... С чего вы это взяли?  А  главное,  почему  вы
этого так боитесь? Ведь вам сейчас кажется, что всю эту авантюру  с  Зиминым
тоже  начали  мы.  Зачем?  Чтобы  в  центре  детского  творчества  сменилось
руководство и приоритеты. Ведь так? Вы не  думали,  что  сделать  это  через
государственные переворот было бы еще сложнее?
     Николай Натанович прошелся по своему  узкому  кабинету.  Надо  сказать,
что убранством помещение не блистало.  Кроме  все  тех  же  картин,  фикуса,
шкафа с книгами и стола здесь ничего не было. Даже  компьютера,  который  бы
обязательно тут возник, прими центр помощь "Струны".
     - Да,  -  вздохнул  он.  -  Я  считаю  именно  так.  Я  имею  основания
подозревать вас в попытке,  как  вы  изволили  выражаться,  захвата  власти.
Почему нет? Ваши предшественники недвусмысленно мне  намекнули,  что  помощь
не ограничится защитой от этих  "бандисменов".  На  вашем  языке  дальнейший
способ взаимодействия именуется "патронаж", так ведь? Что это значит?
     - Ничего, - развел я руками, подумав, что в данный момент  основательно
покривил душой. Вполне возможно, если патронажный  отдел  загребет  центр  к
себе, очень  скоро  тот  превратится  в  еще  один  филиал  "Веги".  Вот  уж
разгуляются   господа   Валуев   да   Ситрек,   под   чутким    руководством
главвоспитателя  Геннадия...  того,  который  без  отчества...   -   Николай
Натанович,  бандиты  желающие  превратить  ваш  центр  в   бордель   -   это
реальность. Никакие Фонды защиты прав несовершеннолетних не насылали на  вас
братву. Поймите, никакая это  не  "разводка".  Все  произошло  исключительно
само собой, потому что это сейчас творится  по  всей  стране!  Вы  разве  не
замечаете? У вас есть выбор - оставить все как  есть  или  же  принять  нашу
сторону. Мы не будем требовать от вас...
     - Будете, - Николай Натанович удивительно быстро  метнулся  к  столу  и
склонился надо мной, сильно подавшись вперед. - Будете - и  все  станет  как
раньше. Как в  те  годы,  когда  к  нам  толпами  ходили  комиссии,  пытаясь
проверить нашу благонадежность, повесить  еще  десяток  портретов  вождей  и
вбить в детей лишнюю тонну политинформации! Вы понимаете,  к  чему  всё  это
ведет? Вся эта ваша "Струна"?! Понимаете?
     - Николай Натанович, - мне показалось, что директор близок к  истерике.
Впрочем, теперь стало яснее, почему  он  столь  болезненно  отнесся  к  идее
контроля сверху. - Николай Натанович, мы  же  с  вами  интеллигентные  люди.
Давайте наконец возьмем себя в руки.
     Похоже, он был близок к тому состоянию, когда человек еще  хорохорится,
но некая внутренняя  преграда  в  его  душе  уже  сломалась.  Упоминание  об
интеллигентности, тем более в моих устах, заставило  его  успокоиться  и  он
снова уселся напротив.
     - Мы не намеренны проводить какую-то идеологию,  учить  чему-то  детей,
что-то разрешать или  запрещать.  Мы  лишь  хотим  сохранить  здесь  детское
учреждение, а не бар или казино. Понимаете, Николай Натанович,  у  нас  есть
главное направление, от которого мы никогда не отступим, остальное же  можно
менять в достаточно широких пределах. Вы согласны?
     - Да, - часто закивал он.  -  Согласен...  Послушайте,  Константин,  вы
ведь и правда поможете нам, даже если мы не примем ваши условия. Ведь так?
     Интересно, что следует ответить? Принципы дипломатии  требуют  надавить
еще раз, но я не могу больше врать.
     - Да, - сказал я. - Поможем.
     Какое-то время он молчал, глядя на дно своей чашки, к которой так и  не
притронулся. В линзах его очков я видел блики солнца, отражавшиеся  до  того
в чае. Николай Натанович размышлял. Он тоже не знал, что сказать.
     - Что ж, это великое дело, - наконец произнес он. - Великое и  опасное,
Константин. Вы взяли на  себя  огромную  ответственность,  и  вы,  возможно,
единственные, кто действительно преисполнены благих  намерений.  А  помните,
куда они ведут? Вы великие люди, но вы слепы... Возможно,  молодость...  Да,
пожалуй. Вы просто  не  понимаете  последовательности.  Идеология  неизбежно
порождает  контроль,  а  контроль  в  свою  очередь   питается   идеологией.
Возникает   устойчивая   связка...   Возможность   диктата   всегда    ведет
исключительно к диктатуре.  Это  семя  зла,  которое  рано  или  поздно,  но
обязательно всходит - такова уж наша почва... Нужно  быть  величайшим  умом,
гением  гениев,  чтобы  вовремя  суметь  свернуть.  И  в  истории  таких  не
наблюдается. Кроме разве что Будды или  Христа.  Да  и  то...  Вы  понимаете
меня, Константин?
     - Да, - кивнул я. - Мы делаем все, чтобы этого не случилось, а  уж  как
получается...
     - Делай что должно, и будь что будет? -  понимающе  прищурился  Николай
Натанович.
     Такая откровенность с посторонним! Пожалуй, меня не успеют  разоблачить
по-настоящему, я раньше  погорю  на  нарушении  внутренних  правил  и  снова
отправлюсь в любимый мой коридорчик.
     В родной закуток...
     - Я постараюсь  оказать  вам  помощь,  -  сказал  я.  -  Вы  не  хотите
протекции с нашей стороны. Только разовое вмешательство. Не более...
     В этот миг у меня сработала "мыльница".
     - Простите, служба.
     Он виновато  улыбнулся  и  только  руками  развел.  Разумеется,  черная
кругляшка вызвала у него ассоциации не с инвентарем  педагога-энтузиаста,  а
с экипировкой спецслужб.
     - Шеф, у нас гости! - по голосу чувствовалось, что Маус кривляется.
     - Сейчас подойду. Не впускайте их, - я  спрятал  "мыльницу"  обратно  в
карман. - Хотите вы или нет, но поработать нам  все  же  придется.  Приехали
наши милые "бандисмены". Уж простите, Николай Натанович.
     - Что вы! - усмехнулся он. - Никаких проблем! Работайте на здоровье!
     Он издевался. Он все еще нам не верил.

     Грузчиками дело не ограничилось. Помимо "Газели" с курившими возле  нее
мужиками я заметил еще и хозяев, приехавших контролировать  процесс.  И  это
как раз было нам на руку.
     Какой толк говорить с пролетариями, которые  даже  не  знают,  на  кого
работают? Разумеется, фирма "Зимин  и  сыновья"  прибегла  к  помощи  службы
платных перевозок. Опыт  показывает,  что  с  простыми  парнями,  у  которых
ничего кроме рук,  машины  и  заказа  отродясь  не  было,  бороться  гораздо
труднее. Их не интересуют разборки боссов, но своего куска они не упустят.
     Сегодня нам определенно везло: на новенькой "ауди"  к  центру  детского
творчества  подкатили  двое  крупногабаритных   парней,   стриженых   словно
английский газон, а с ними  -  молодой  человек  в  дорогих  золотых  очках.
Видимо, адвокат.
     Еще из-за двери я услышал  их  разговор.  "Гости"  пытались  прорваться
внутрь, но Маус и Сайфер держали оборону прочно, а, главное, убедительно.
     - Слышь, ты чо ваще? - высказывался один  из  бритых.  -  У  нас  заказ
сюда. Это наша шарага, ты не въехал, да?
     - Не кипятись, братан, - у Мауса даже голос изменился. Уж чего-чего,  а
артистизма ему не занимать. - Сейчас босс  выйдет,  и  перетрете  всё,  чего
тебе с нами вязаться?
     - Ну зови его, давай!
     - Уже позвал.
     "Зиминцы" поступили правильно. Прежде чем затевать драку  с  шестеркой,
стоит взглянуть на основного. Тот ведь, может быть, вполне себе крут.
     Я открыл дверь, выбрался на крыльцо и внимательно оглядел  всю  честную
компанию. Они тоже уставились на меня.  Грузчики  -  безучастно,  адвокат  в
очках - отрешенно, будто изучал воздух за моей  спиной,  ну  а  братки  -  с
нескрываемым интересом.
     Возможно,   они   ждали   появления   кого-то   знакомого.   Известного
конкурента, уже польстившегося на столь удобное помещение, или, быть  может,
Николая  Натановича,  решившего  во  чтобы  то  ни   стало   отстоять   свою
территорию.
     - Так, что тут у нас? - нарочито скучным тоном спросил я у Мауса.
     Тот хотел было ответить, но не успел.
     - Так  я  не  понял,  братва,  -  встрял  один  из  "зиминцев",  видимо
старший. - Чо тут за хрень творится? Вы вообще чьи?
     - А вы сами-то чьих будете? - атаковал я.
     Не помню, у  кого  из  новых  "коллег"  перенял  я  подобную  хитрость.
Кажется, у незабвенного Кузьмича.
     Смысл в  том,  что  подобные  личности  не  всегда  успевают  правильно
среагировать на подобный вопрос. Что значит чьи? Мухинские мы, в натуре!  Но
ответить так всё же нельзя, отчего в мозгах у "конкретных парней"  конкретно
заклинивает.
     - Мы... эээ...  фирма  "Зимин  и  сыновья",  -  выпалил  он,  совладав,
наконец  с  нестандартной  задачей.  -  И  это  помещение  передано  нам   в
соответствии с постановлением департамента...
     - В том-то и загвоздка,  -  садистски  растягивая  слова  сказал  я.  -
Помещение передано вам в собственность по причине удаления  из  него  центра
детского творчества,  который  на  основании  решения  проверяющей  комиссии
должен быть закрыт по причине угрозы жизни детей... Да?
     - Да, - старший "зиминовец"  хотел  оглянуться  назад  в  поисках  хоть
какой-то поддержки, но сдержался.
     - Так вот, - проникновенно поведал я. - Есть мнение, и не  только  мое,
что данные проверки не  соответствуют  реальности.  Именно  поэтому  процесс
смены владельца помещения временно прекращен вплоть до прояснения ситуации.
     "Браток" удивленно моргнул. Такого поворота он просто не ждал и  теперь
искренне удивлялся той наглости, с которой  против  него,  а,  главное,  его
боссов, выступили какие-то совершенно "не авторитетные" люди.
     Такого просто не могло быть! Это же беспредел...
     Впрочем, теперь  он  умывает  руки.  Умные  слова,  произнесенные  мной
(совершенно бессмысленные, надо заметить) не входили в  компетенцию  бравого
"быка".
     - Савельич, - он повернулся к парню в золотых очках.  -  Это  по  твоей
части. Давай.
     Адвокат выступил вперед и, ласково улыбаясь, спросил:
     - Простите, а на основании  какого  решения  вы  не  допускаете  нас  в
помещение, которое согласно последним  постановлениям  все-таки  передано  в
нашу собственность? У вас есть документ, отменяющий это решение?
     Ничего у нас не было. Откуда чему-то взяться?
     - Ну, в данный момент официальных бумаг мы  предоставить  не  можем,  -
произнес я, спустившись на  ступеньку  вниз,  так,  чтобы  Сайфер  с  Маусом
остались у меня за спиной. - Это связано с  тем,  что  юридически  процедура
исправления ошибки ревизионной комиссии еще не началась.
     Адвокат расплылся в улыбке. Столь легкой победы он даже не  ожидал.  За
его  оппонентами  не  было  ничего.  Официально  они  были  просто  бандиты,
захватившие чужую частную собственность. Соответственно, бороться с ними  не
только "можно", но как бы даже  и  "нужно".  А  уж  бороться  такие  честные
работяги, как Зимин и все его семейство, умели.
     - Удивительно, - адвокат вскинул брови. - Выходит,  все  ваши  действия
откровенный захват? Господа, так дела не делаются!  Извольте  представиться.
Вы частные лица или представляете какую-то организацию? Мне очень  жаль,  но
ваши действия будут классифицированы как противоправные, в силу чего...
     - Мы  выполняем  свою  работу,  -  прервал  я  его.   Прения   начинали
надоедать. - Мы выполняем работу  и  представляем  организацию.  Федеральный
фонд защиты прав несовершеннолетних...
     Адвокат замер с раскрытым ртом.  Кажется,  в  мыслях  он  трижды  успел
проклясть свою глупость. Причем совершенно  заслуженно.  В  деле  с  центром
творчества он забыл ключевое слово  "детский",  а  потому  не  учел  некоего
существенного фактора. То есть нас.
     Непростительный шаг для современного столичного юриста.
     - Вы... хотите сказать...
     - Да, - кивнул я. - Хочу. И уже сказал. Так что вы  изрядно  поспешили.
Мы уже приняли решение, осталось лишь официально его провести.
     Адвокат сделал шаг назад. Он уже понял, а  вот  браток  еще  нет.  Наше
официальное название было известно не столь широко...
     - Я чо то не воткнул, Савельич, - не сводя с меня глаз, произнес он.  -
Это чо, беспредельный захват что ли?
     - Поехали отсюда, Корявый, - не своим голосом отозвался  юрист.  -  Тут
все нормально...
     Браток мог чего-то не понимать, но полным  кретином  назвать  его  было
нельзя. Люди его специальности порой неплохо разбираются в законах, и наш  с
адвокатом разговор не стал для него темным лесом.
     - Куда  ехать?  Ты  чо  тупишь?  Они  ж   тут   без   единой   бумажки.
Правозащитники, мать их... Да я ща ментам звякну, пусть вышвырнут их  отсюда
к чертовой матери!
     - Ты мне еще в морду дать погрози, - неожиданно вступил Маус.
     - Тебе? - Браток, превосходивший  хакера  размером  раза  эдак  в  два,
посмотрел на него, как на наглого таракана.  -  Ты  чо,  наехал?  Ну  давай!
Давай!
     - Даю! - Маус сделал какой-то невразумительный взмах, и в руке  у  него
сверкнула натянутая струна.
     Браток на мгновение замер.
     Похоже, хакер не выдержал и решил перейти на знакомый пацанам язык.  Не
скажу, что это  было  столь  уж  необходимо,  зато  эффект  проявился  почти
моментально.
     Адвокат сделал еще пару шагов назад. Теперь это и  вовсе  было  не  его
дело. Угодить в "клиенты Струны" ему совершенно  не  улыбалось.  Всем  своим
видом юрист показывал, что теперь он не с бритоголовой парочкой,  а  как  бы
отдельно. Клумбу вон разглядывает, наслаждается эстетикой...
     Помощник старшего "зиминовца" отступил на шаг. Похоже, и  он  струхнул,
увидев в руках Мауса оружие, знакомое ему по новым городским легендам.  Даже
грузчики - и те оживились.
     - Ребят, да вы чо творите? - вытаращил глаза старший. - Вы  чо,  ребят,
могли сразу сказать, в чем тут маза? А?
     - Мы тебе всё разжевывать должны? -  спросил  я.  -  Так,  что  ли,  не
понял?
     - Да мы  ж  это...  Предупреждать  надо,  откуда  нам  знать,  что  вас
касается, а что нет? Может, тут не ваш интерес, заявили б хоть...
     - Всё, что касается детей - интерес "Струны".
     Адвокат сжался и чуть было  не  присел,  услышав  слово,  которого  так
боялся.
     - Валите отсюда. Быстро. Чтоб духу вашего тут не было. Ясно?
     - Да, ладно, - отступил браток. - Понятно всё. Уходим уже, чего  там...
Мы ж только эта... Ну ясно, короче, пацаны, что ж мы, не свои,  что  ли?  Не
договоримся? Мы ж...
     Увидив, что на всю эту эскападу ни я, ни Маус, ни, тем более Сайфер  не
реагируем, браток сделал  пару  шагов  назад  и  махнул  рукой,  давая  знак
сворачиваться.
     Бригадир рабочих хотел  было  подойти,  выяснить,  что  происходит,  но
очень быстро смекнул, что сейчас под горячую руку лучше не лезть.
     Я посмотрел в сторону, туда, где из-за крайнего  окна  центра  детского
творчества за мной наблюдал Николай Натанович. По-моему, он глядел на нас  с
ужасом.


                                     2.

     Небоскреб нависал над нами, и  казалось,  что  он  и  впрямь  подпирает
плоское  небо,  а   облака   -   всего   лишь   изображение   на   громадном
кристаллическом мониторе. Машина за нашими  спинами  фыркнула  и  укатила  в
подземный гараж, а  мы  с  Маусом  просто  стояли,  смотрели  на  высоченное
здание, размышляя каждый о своем.
     Я вспоминал Николая  Натановича...  Взгляд,  которым  он  провожал  нас
после встречи с выводком  Зиминых...  И  непонятно,  что  скреблось  у  меня
внутри - совесть ли, раздражение или попросту накопившаяся усталость?
     Зачем я вступал  в  "Струну"?  Ведь  не  затем  же,  чтобы  бороться  с
системой изнутри? Не  ловкий  Штирлиц,  а  трусливый  заяц,  спасавший  свою
драгоценную шкурку.  А  что  не  только  свою  -  так  это,  как  выражается
поколение Мауса, голимая отмазка. "Струна" не церемонится  с  врагами  -  но
ведь не мстит до  седьмого  колена.  Не  тронули  б  они  ни  родителей,  ни
сестру... Или все же? Я до сих пор не знаю  ответа.  Слишком  разные  у  нас
люди. Я даже не знаю, чей именно отдел охотился на  меня  по  всем  правилам
струнной музыки. Не рыться же в базе данных... я все-таки не совсем идиот.
     И как раз  по  этой  причине,  подписывая  в  кабинете  Кузьмича  некую
бумажку, я уже тогда знал, что меня ждет. К примеру, такие вот взгляды  тех,
кого раньше я считал своими единомышленниками. Хотя, конечно, на одну  доску
с Николаем  Натановичем  мне  никогда  не  встать.  Он  всю  жизнь  посвятил
любимому делу, он , видимо, педагог от Бога, а я... Вылетел в свое время  из
инженеров  транспорта,  перевелся  на   матфак   педагогического...   Честно
отучился, честно учил... то есть пытался учить. Но при всем при том -  мы  с
ним люди одного мира, одного воздуха...  и  тридцатилетняя  разница  тут  не
помеха, в то время как поколение Мауса - это уже совсем иная реальность.
     - Красиво, - вклинился он в мои сумбурные мысли. - Правда, шеф?
     Пришлось кивнуть.
     "Струна" прирезала внушительную территорию.  Теперь  наш  офис  окружал
забор, отделивший от города автостоянку и даже небольшой скверик.  На  входе
проверяли документы, но вывеску "Фонда" все же  оставили.  Хотя  конспирация
была уже ни к чему. Все и так знали, кто квартирует в этом сооружении.
     Я повернулся к реке. По  другую  ее  сторону  тянулся  точно  такой  же
деловой  квартал,  Бизнес-Сити.  Там  тоже  строились,  прокладывали  метро,
возводили новые небоскребы.
     "Струна" поселилась в чудесном месте. Соседи просто прекрасные, но...
     Мы стоим на одном берегу, они - на другом. Рядом и все  же  не  вместе.
Интересно, так и задумывалось?
     - Красиво!  -  повторил  Маус,  пробежавшись  взглядом  по   новенькому
забору. - Помните шеф, во время путча  там  за  поворотом  домик  с  гербом?
Победители на лужайках вокруг сидели,  в  шахматы  играли.  Победа,  короче,
демократии. А потом,  когда  парламент  погнали,  там  все  забором  обнесли
километровым и вертухаев понатыкали. Кончилась, блин, вольница.
     Я ничего не ответил.
     Какое-то время  мы  еще  наслаждались  пейзажем,  затем  хакер  все  же
сказал:
     - Ладно, шеф. Пойдемте. Нам  еще  дела  за  сегодня  закрывать.  Раньше
сядешь, раньше выйдешь...
     Я так не думал. Домой меня не тянуло. Еще  с  того  субботнего  вечера,
когда мы поругались с Димкой.
     Не стоило мне после разговора с Максимом Павловичем столь  самозабвенно
оттягиваться на лужайке, обильно, слишком обильно  запивая  шашлыки.  Не  то
чтобы вернулся я в состоянии полного нестояния -  хотя  довозивший  меня  до
дома Маус порой многозначительно хмыкал.  И  уж  тем  более  не  стоило  мне
устраивать ту, если вдуматься, идиотскую сцену.
     Застав пустую квартиру, я, конечно, живо вообразил несколько  картинок,
одна другой хлеще. Димка, убежавший к родителям. Димка, которого по  наводке
Митрохыча выловили прежние дружки и теперь прессуют  в  каком-нибудь  сыром,
пропахшим крысами и  героином  подвале.  Димка,  по  которому  на  проспекте
проехалось несколько "КАМАЗов"... Самой шикарной была фантазия о  том,,  как
злобные Ситрек и Стогова  похитили  своего  бывшего  воспитанника  и  сейчас
везут в ужасное Заполье, в Центр психокоррекции. Десять минут я сидел  точно
на включенной конфорке электроплиты  и  не  знал,  за  что  хвататься  -  за
"мыльницу",  за  третью  струну  "соль"  или  за  банальный  телефон,   дабы
обзванивать ментовки, больницы и морги. Предположить  самое  простое  -  что
пацан сбегал до магазина за продуктами, мне в пьяную голову не пришло.
     Хуже всего, я совершенно не помню, что тогда ему наговорил. Наутро  всё
словно ластиком из мозгов стерли. А спрашивать я не решился.
     С тех пор Димка дулся на  меня,  делая  все  нарочито  верно  и  молча.
Поначалу мне казалось,  что  эта  его  педантичность  -  явление  временное.
Действительно, сколько можно? Но вот уже четыре дня, как обида  Соболева  не
проходила, и я понимал, что долго так продолжаться не может.
     Конечно, надо извиниться. И  ёжику  понятно,  что  это  самый  разумный
выход. Но  что-то,  глубоко  проросшее  во  мне,  глухо  сопротивлялось,  не
пускало. Да и в чём извиняться? В словах, которые я напрочь  не  помню?  Тем
более, что в стратегическом смысле я все же прав.  Ему  и  впрямь  не  стоит
лишний раз светиться на улице. Сто раз конспирация! А извиняясь, я  косвенно
поощряю  его  свободу  и  безответственность.  С  другой   стороны,   а   не
уподобляюсь ли я сейчас великому педагогу Валуеву? И не отмазки ли  все  мои
логические конструкции?
     Очень не хотелось об этом думать, потому что выхода я не видел.  Именно
поэтому и работал с такой радостью и энергией, как никогда раньше.
     - Прохлада!  -  Маус  раскинул   руки   и   глубоко   вдохнул   воздух,
замороженный немецкими кондиционерами. - Прохлада и счастье! - он подошел  к
лифту и нажал кнопку вызова. - Шеф, а вы куда сейчас?
     - На ковер, - однозначно произнес я.
     - Понятно!  А  я  к  нам  в  коморку.  Посижу,  кофе  попью...   -   от
удовольствия он даже закрыл глаза. - А потом, вечером, к  Марине  поеду,  по
холодку. У нее сегодня выходной...
     - К какой Марине... - начал было я и тут же спохватился.
     Улыбчивая рыжая девушка из отдела обеспечения никому бы  не  рассказала
о моей грядущей командировке, но Маусу все-таки заикнулась.  И  я,  конечно,
увидел во всем этом заговор, потому что в моем  воспаленном  донельзя  мозгу
помещались одни лишь интриги,  а  в  нарисованной  мною  реальности  молодым
людям нечем было заняться, кроме как вечерами выслеживать  глиняных.  Словно
в старых советских фильмах.
     - Хорошая  девчонка,  на  Тимерзяевской  живет,  в  контексте,  что  на
Тимирязевской.
     Я кивнул и улыбнулся.
     Двери лифта раскрылись, оттуда скопом вывалились  трое  парней  и  одну
молодая девушка, вооруженная блокнотиком. Я их совершенно  не  знал,  а  вот
Маус явно состоял с ними в приятельских отношениях.
     - Ну, блин! - разлыбился один из парней. -  Ваще,  чудо!  Мышатник,  ты
чего тут прописался, что ли? Каждый день на работу ходишь! Забурел?
     - Долг!  -  Маус  встал  по  стойке  "смирно",  выпятил  вперед   губы,
отсалютовав двумя пальцами. -  Не  хочу  посрамить  звездно-полосатый  флаг,
сэр!
     Второй парень похлопал его по плечу и заметил:
     - Ты молодец, сынок. Я верю, ты  настоящий  американский  солдат  и  не
испугаешься этих сербских стариков и детей,  когда  начнешь  швырять  в  них
бомбы!
     - Кстати, - заметил  первый.  -  Слышь,  Маус,  есть  тема  на  ночь  в
"контру" засесть?
     - Ага! - усмехнулся тот. - Я вот как раз клуб один в  Нагатино  рульный
знаю. Там и в Инете можно и погамится.
     - Вот и круто. Надо на днях...
     - Надо. Звякни мне завтра ближе к  утру,  часиков  двенадцать,  -  Маус
повернулся к девушке и отвесил глубокий поклон. -  Приветствую  вас,  Оксана
свет Степановна, как дела ваши на тяжком поприще?
     - Тяжело, - бросила та. - Просто надрываюсь, ну да ты нас понимаешь!
     - Всецело!
     На этих словах Маус вслед  за  мной  прыгнул  в  кабину  и  со  словами
"Пересечемся!" нажал кнопку закрытия дверей.
     Я проводил взглядом группу странных его  знакомых,  отметив  про  себя,
что пошли они вовсе не к выходу, а в те самые служебные  помещения,  куда  я
не только не должен был, но и не имел желания забираться.
     Все эти подсобки и коридоры  нижних  этажей  вызывали  во  мне  смутную
тревогу. Слишком уж близко к легендарным подвалам, к Мраморному залу...
     - Переживают ребята, - поделился мыслями Маус и, заметив, что я не  все
понял, внес ясность: - Служба технического обеспечения. У них сейчас  работы
выше крыши. Вот и бегают как оглашенные.  Оксанка  опять  с  ног  до  головы
трясется, как бы чего не вышло. Она у них типа босс...
     - А что такого? - задал я невинный вопрос,  но  хакер  отреагировал  на
него как-то неадекватно.
     Глаза его округлились, и взгляд  мне  совсем  не  понравился.  Конечно,
столичный обитатель Маус понимал мои  временные  проблемы.  Мухинск  наложил
свой отпечаток на мой кругозор, но не до такой же степени...
     Все это я успел прочитать на его лице, прежде чем хакер произнес:
     - Шеф, алло! Вы знаете, какой сегодня день? Проснитесь!
     - А что такого? - произнес я, усиленно вспоминая число.
     - Главное Восхождение на носу! Еще пара дней и...
     - Так, - оборвал его я. - С этого места подробней.
     Лифт  замер,  добравшись  до  нужного  этажа.   На   этом   наши   пути
расходились, но Маус не стал выходить, а лишь встал  так,  чтобы  загородить
фотоэлемент, и полушепотом произнес:
     - В ближайшие дни станет известно о дате Главного  Восхождения.  О  ней
всегда сообщают в последний момент. Секретность, видите ли, неясно,  правда,
от кого,  -  взгляд  его  изменился.  Похоже,  Маус  нашел  объяснение  всем
вопросам. - Вы, наверное, в Мухинске и не слышали о таком!
     - Увы! Куда уж нам, чайникам да кофейникам.
     Маус оглянулся на коридор и быстрым шепотом произнес:
     - Это и есть  наш  настоящий  юбилей.  Говорят,  что  вначале  "Струна"
возникла в задумке, а уже потом Флейтист впервые увидел Ее.
     - Кто увидел? - не сразу понял я.
     - Флейтист,   -   Маус   выразительно   указал   куда-то   вверх.   Моя
некомпетентность больше не удивляла его, Технический  Хранитель  списал  все
на различие провинциального и столичного  жаргона.  -  Самый  первый.  Самый
главный. Вы же говорили с ним, да?
     - Да, - кивнул я, сам не зная что ляпнул.
     Впрочем, по тону Мауса было видно: он не сомневается, что я говорил.
     - Так вот. В этот день к Струне идет он. Понимаете, мы  все  одинаковы.
Даже Старшие Хранители. Даже Главный Хранитель.
     Маус оглянулся назад и быстро, уже во весь голос, сказал:
     - Упс, ща тут орать  начнут.  Народ  к  лифту  валит.  Ладно,  шеф.  До
скорого!
     Он отпустил дверь, а я нажал кнопку своего этажа.
     Почему он говорил в полголоса? Неужели просто не хотел меня позорить?

     Лену было не узнать - глаза весело блестят, всегда бледные щеки  слегка
порозовели,  и  вся  она  как  будто  светилась  изнутри.  Может  и   впрямь
обрадовалась мне?
     - Привет, Косточка, ну как дела?
     Я не стал шутить  про  дела,  которые  у  прокурора  -  воспоминания  о
дознавателях нашего следственного отдела навсегда вышибли из  меня  подобный
юмор.
     - Хорошо  дела.  Мы  еще  подготовим  отчет,  но  в  общих  чертах  все
разъяснилось. Шестая группа сработала топорно, надавили  на  интеллигентного
старичка будто на  какого-нибудь  Абдульминова...  Ну,  тот  и  всполошился,
вообразил, будто мы из них секту делать будем.
     - Надо же...  -  поморщилась  Лена.  -  Велика  слава  "Струны".  Между
прочим,  этот  твой  Николай  Натанович  -  пример  довольно  показательный.
Представь, какой крик устроят эти старперы-шестидесятники, вздумай мы  выйти
из тени. И заткнуть их праведные рты посложнее, чем  всяким  там  Пасюковым.
Идейные люди, уважаю. Но "Струну" не примут, слишком уж закоснели.
     - Я  обнадежил  дедушку,  что  никто  не  станет  совать  нос   в   его
воспитательные дела. Просто спасем от наглых Зиминых и отойдем  в  сторонку.
В тенёчек.
     - Ну и правильно. Мы за  ним,  конечно,  присмотрим.  Мало  ли  чего...
Маньяки именно из таких правильных товарищей бывают...
     Я хмыкнул. Представить Натаныча в  роли  Железнозубого  оказалось  выше
моих умственных способностей.
     - Но проследим незаметно.  Так...  банальная  предосторожность.  Дедуля
ничего и не почувствует...
     Не понравилась мне  эта  фраза,  а  особенно  сопровождавшая  ее  слова
улыбочка.
     - Кость, это все не то, - помолчав, добавила Лена. - Не  заморачивайся.
Я  совсем  по  другому  поводу  тебя  вызвала,  -  она  выдержала  паузу.  -
Понимаешь, тут возникла еще одна проблема... Надо тебе о ней знать.
     Я напрягся. О чем это она? Таким тоном говорят, если  хотят  как  можно
дольше тянуть время. Нелегко это - сообщать пренеприятное известие...
     - Тут, как бы тебе это сказать... к нам в отдел пришла разнарядка.  Для
выполнения  особой  работы  необходимо  отрядить  группу  сотрудников.   Все
подразделения  сейчас  загружены  по  уши  и  перебросить  цельную   единицу
невозможно. Придется надергать людей из разных команд. Понимаешь меня?
     Я кивнул.
     - Я вот тут прикинула, - она вновь покосилась на документы. -  Судя  по
роду деятельности, твой Хлестаков подойдет идеально...
     Я даже не сразу понял -  кто  это.  Потом  сообразил:  Сайфер.  Слишком
частое общение с Маусом вредно для человека моего поколения.
     - То есть его переведут...
     - Только на время, - подняла она вверх указательный  палец.  -  Тем  не
менее подпиши вот эту бумагу. Это что-то типа уведомления. Понимаешь?
     Я с удивлением взглянул на бланк.
     Да,  в  "Струне"  все  же  была  бюрократия.  Организация   разрослась,
требовала  хорошей  канцелярии  и  бухгалтерии.  Частенько  случались  сбои,
бумаги и файлы терялись, одно не состыковывалось с другим, порой  маячили  и
ослиные уши. Но до  маразма  система  еще  не  дошла  и  доходить  вовсе  не
собиралась.
     Если  надо  что-нибудь  подписать,  значит,  в  этом  есть   конкретная
необходимость. Интересно, какая?
     - Ты что, Кость? Задумался так...
     - Да, ничего, - сказал я, скользнув по бланку глазами. - Готово.
     Лена выхватила подписанный лист и спрятала его в толстую  папку.  После
чего одарила меня очаровательной улыбкой.
     - Теперь ты не несешь за его действия никакой  ответственности.  Да  он
тебе, насколько я понимаю, в ближайшие дни и не понадобится. Правильно ли  я
понимаю, что палить в гражданина Зимина из базуки уже незачем?
     На секунду я задумался.
     - Да, в общем, там  осталась  одна  бюрократия.  Требуется  официальная
бумага о пересмотре решения санитарной комиссии.  Соответственно,  документы
об  отмене  указа  департамента  имущества...  Зимин,  впрочем,  больше   не
сунется. Он уже понял, что центр под нашей "крышей".
     - Ясно, - кивнула она. - А еще надо нанести визит одной важной  тете  и
убедить ее, что есть вещи важнее, чем пополнение  личного  счета.  Я  думаю,
Кость, ты и сам с этим справишься. Без базуки. А своему Хлестакову  скажи  -
пускай отправляется в путь. Машина отходит в десять вечера.
     - Чего так поздно? - просто ради приличия спросил я.
     - Ну, пока всех соберут... - задумчиво протянула Лена. -  Да  и  какого
им по жаре шляться? А так, по холодку, к утру на месте будут.
     Какое же дело им сватают?
     - Тогда я пока отправляюсь в путь-дорогу, - вздохнул я. - Пойду  нанесу
тете визит перед сном...
     Лена сейчас же замахала руками, призывая  меня  не  совершать  подобной
глупости, а затем строго взглянув, сообщила участливым тоном:
     - А вот  спешка  хороша  только  при  ловле  блох.  Ты  лучше  выспись,
отдохни. А с теткой торопиться незачем, выбить пыль  из  руководящих  кресел
мы всегда успеем. Тем более, сейчас уже она  ничего  не  решает.  Ты  завтра
лучше комиссию сделай.
     - А почему бы все-таки не рассказать тетушке на ночь  страшную  сказку?
По-моему, сейчас я бодр как никогда...
     - Угу. Аки лимон после долгого и тщательного отжима.
     Она искренне хотела меня разгрузить. Откуда ей знать,  как  не  хочется
мне в родную и уютную квартиру?
     - Так точно, мой командир! - произнес я и натянуто улыбнулся.
     - Вот и отлично, Косточка. Иди-ка  ты  домой.  Отдыхай,  набирайся  сил
перед боем...


                                     3.

     ...Машины приближались от Кольцевой. Два "Гепарда"  двигались  впереди,
громадный как мановар джип катился чуть  сзади.  Он  будто  нарочно  отстал,
оставив себе место для разворота.  Ведущий  автомобиль  держал  скорость  на
уровне. Похоже, что пассажиры спешили.
     Поклонная Гора со своим монументом осталась  чуть  в  стороне,  впереди
начинался Кутузовский - охраняемая федеральная трасса.
     Кортеж не сбавлял скорости. Машины  двигались  так  же  быстро,  как  и
раньше, благо на этой дороге проблем со светофорами  никогда  не  случалось.
Разве что у простых водил...
     Десять вечера. Пятница. Людей немного -  все,  кто  мог,  вырвались  из
душного города на дачи. Видно, как по широким, размашистым тротуарам  ползут
редкие пешеходы. Кто-то идет в магазин, кто-то  спешит  с  работы,  где  его
задержали допоздна, кто-то направляется к Поклонной Горе.
     Последних больше  всего.  В  основном  молодежь:  студенты,  школьники.
Десять вечера...  В  такую  жару  у  многих  основательно  сбилось  ощущение
времени. Кое-кто целый день сидит дома и выходит лишь в  сумерках.  Примерно
как сейчас.
     На Кутузовском людей мало, а машин  и  того  меньше.  Простые  водители
избегают  удобной,  но  слишком  непредсказуемой   трассы,   где   внезапное
появление  "федерального  транспорта"  создает  бесконечные   пробки.   Куда
надежнее параллельные, пусть и дальние улицы.
     Вот и сейчас навстречу кортежу со свистом промчалась машина,  увешанная
мигалкой и громадным флажком на номерах.  Старенькая  копейка,  невесть  как
залетевшая в этот район, испуганно шарахнулась прочь.
     Кортеж набирал обороты. Проблесковые маячки придавали ему солидности.
     Движущихся в сторону центра машин почти не было. Наоборот,  рвались  на
волю,  загород.  Где-то  далеко  впереди  маячила  "газель"   с   раскраской
столичной компьютерной фирмы. Чуть ближе мчался блестящий "круизер",  далеко
позади маячило несколько иномарок.
     Планировщики  движения  поработали  на  славу.  Время  было  рассчитано
точно, а может, кое-где даже и поработали со светофорами.  Ни  "пробок",  ни
обычных заторов в пути не предвиделось.  Не  было  ни  малейшей  вероятности
оказаться зажатым в плотном потоке машин.
     Третье транспортное кольцо. Когда-то здесь было  только  метро  и  пути
железной дороги.  Теперь  -  громадная  развязка,  служащая  вдобавок  некой
границей. Центр начинается много дальше, но окраина кончается именно  здесь.
Дальше идет просто Столица, ее старые, основные районы.
     Проспект не сужается. Дома все так же далеки друг  от  друга,  но  сами
они несколько изменились, всё больше становится высоких  сталинских  громад,
с мемориальными табличками на стенах. В свое время вожди народа жили  именно
здесь, в громадных квартирах, больше похожих на маленькие дворцы или музеи.
     Дом 35/38 - длинное загнутое сооружение. Дом 33, мало чем  отличающийся
от своего собрата. По другую сторону от дороги  проносятся  узенький  сквер,
поворот на улицу, ведущую прямо  к  реке.  На  следующем  повороте  придется
свернуть. Это самый опасный участок  -  съезд  с  правительственной  трассы,
узкий переулок, близко расположенные дома.
     Правда,  и  конечный  пункт  не  столь  уж  далек.  Если   что,   можно
рассчитывать на поддержку. Да  только  опоздает  она.  Враги,  буде  таковые
найдутся, ударят сразу и наверняка.
     До поворота осталось пятьдесят секунд, сорок пять, сорок...
     "Круизер", маячивший перед кортежем  и  шедший  уже  на  самом  пределе
дозволенных  скоростей,  неожиданно  разражается  жуткий  свистом.  Водитель
ударил  по  тормозам,  стирая  инвалютные  шины  о  новый  асфальт.  Тяжелый
квадратный корпус резко повело  вперед,  развернув  на  девяносто  градусов,
двери автомобиля распахнулись, и в следующий миг время изменило свой бег...
     Оно будто вляпалось в лужицу слизи, став тягучим и липким,  растянулось
раза в  два,  если  не  больше.  Замерли  редкие  автомобили,  прохожие,  и,
наверное, облака, которые, впрочем, и так никуда не спешили.
     Было  видно,  как  из  передней  распахнутой  двери  вырывается   нечто
тяжелое, похожее на маленькое ядро, а гильза медленно  валится  на  асфальт.
Черная точка, прогрызая воздух, устремляется  вперед  -  к  лобовому  стеклу
первого "Гепарда", а с заднего сиденья "круизера"  уже  выплывает  невысокий
человек в черных джинсах и белой рубашке. В его руках новенький  АКМ,  ствол
направлен в  сторону  кортежа,  короткая  очередь  изрыгает  в  пространство
выводок пуль, и они приближаются лобовому стеклу неспешною стайкой.
     Вслед за автоматчиком появляется еще один пассажир -  крупный  амбал  с
двумя облегченными автоматами "узи". Такой, пожалуй, рискнет  стрелять  и  с
двух рук, не опасаясь сильнейшей отдачи.
     Но эти  двое  уже  не  успеют.  Задняя  дверь  "Гепарда"  распахнулась,
выпустив прямо на трассу  одного  из  своих  пассажиров.  Молодой  парень  с
черной повязкой на голове прыгает на асфальт прямо из движущейся машины.  Он
тоже словно плывет, но намного быстрее, чем  остальные,  оставаясь  почти  в
реальном времени.
     Пока двое стрелков выбираются из  "круизера",  он  успевает  не  только
выпрыгнуть, удержаться на ногах и занять позицию, но и дать быструю  очередь
из своей сверкающей "кобры". Человек с АКМ успевает  лишь  повернуться.  Его
пули только-только достигли стекла, оставив на нем короткие полосы  (похоже,
оно бронебойное), а сам он уже падает на асфальт, глупо  взмахнув  руками  и
выронив автомат. Его белая рубашка медленно покрывается кровью.
     Второй начинает бежать. Нет... не бежать  -  плыть,  старясь  выйти  из
зоны стрелка с "коброй". При этом сам он не прекращает стрелять ни на миг.
     Черный предмет достиг своей цели. Он движется медленней  пуль,  но  при
этом  как-то  странно  вращается,  подобно  "звездочке"  ниндзя.   Громадная
трещина рассекает лобовое стекло, предмет рушится в недра  машины,  шипит  и
мечется там, словно горящая белка.
     Салон охватывает пламя. Часть пуль, посланных амбалом с  УЗИ,  успевает
задеть сидящего рядом с водителем...
     Человек с "коброй" палит  по  "круизеру".  Кажется,  он  уже  застрелил
сидящего  рядом  с  водителем  и  теперь  поливает  салон,  пытаясь   задеть
оставшихся  двух  пассажиров.  Второй  "Гепард"  объезжает  первого  справа,
вырываясь на тротуар. Проблесковые маячки освещают  округу  бешеным  голубым
пламенем.
     Двое стоящих на дороге парней  уже  целятся  по  машинам  из  новеньких
скорострельных  винтовок.  Еще  один  валится  на  стекло  крайней  витрины,
забрызгав всю ее кровью.
     Из салона второго "Гепрда" выпрыгивают  еще  двое:  молодая  девушка  с
такой же "коброй", как и у парня в  повязке,  и  высокий  человек  с  тонкой
бородкой - Сайфер.
     У него в руках только помповое ружье, то самое, что  он  всегда  таскал
под своим долгополым плащом. Девушка сразу бросается к  парню,  повернувшись
к нему боком и быстро стреляя по людям на  тротуаре.  Один  из  них  падает,
ухватившись за раненое плечо, но добить его просто нет времени...
     Сайфер поворачивается назад.
     Джип неожиданно идет на обгон, пытаясь вырулить  на  встречную  полосу.
Из него выпрыгивают еще двое. Такое уже не под силу  ни  одному  нормальному
человеку, а значит, они в Резонансе. Впрочем, этим двоим удивительно  везет,
ибо откуда-то сверху, кажется,  с  крыши,  на  проезжую  часть  уже  рушатся
маленькие черные ядра, вроде тех, каким подожгли салон первого "Гепарда".
     Стрелявший все-таки промахнулся. Ядро  падает  точно  перед  машиной  и
разрывается. Оно никакое не зажигательное - простая мина. Асфальт  рвется  в
клочья, поднимается вверх и летит во  все  стороны.  Один  из  особо  рьяных
кусков падает аж на противоположный тротуар.
     Второй "Гепард" тормозит, выпуская остальных своих  пассажиров.  Сзади,
со  стороны  Кутузовского  переулка  появляются   две   машины.   Двери   их
раскрываются на ходу, выпуская еще шестерых стрелков, стремящихся как  можно
скорее рассредоточиться.
     Сайфер быстро стреляет, и  крайний  левый  из  этой  шестерки  медленно
оседает наземь.
     Еще одна мина рушится сверху, снова мимо, но в этот раз много  удачней.
Джип бросает в сторону, он падает на бок и вылетает на  встречную.  Водитель
новенькой  "Волги",  по  глупости  не  успевший  свернуть   в   какой-нибудь
переулок, подальше от бойни, пытается избежать столкновения,  но  не  может.
Громадный  корпус  джипа  ударяет  в  нее,  калеча  кузов  и  изменяя   свое
направление.
     Его скорость так велика,  что  "Волгу"  швыряет  о  придорожный  столб,
плюща салон в гармошку, а исковерканная иномарка продолжает  лететь  куда-то
вперед.
     "Круизер" неожиданно взрывается, кажется, ему пробили бензобак,  парень
с повязкой  поднимает  свою  "кобру"  вверх,  стреляя  по  крышам.  Девушка,
прикрывающая его сзади, поворачивается к проезжей части. Все  трое  стрелков
с тротуара уже готовы, и теперь она пытается нашарить того амбала  с  "узи".
Рядом пылает первый "Гепард", кажется,  у  него  просто-напросто  загорелась
обивка, но дым вокруг валит столь смрадный, что  разглядеть  за  ним  ничего
невозможно.
     Сайфер стреляет еще раз. Еще...
     Он бьет редко, но метко.  От  напавшей  сзади  шестерки  осталось  лишь
трое. Одна машина стоит, изрешеченная пулями,  другая  рвется  вперед.  Двое
выскочивших из второго "Гепарда" стреляют в нее, пытаясь  достать  водителя,
но тот скрылся за бронированным стеклом. Кажется, он просто  пытается  сбить
врагов на полном ходу.
     Ему это почти удается. В  последний  момент  оба  стрелявших  бросаются
врассыпную,   машина   налетает   на   бампер   "Гепарда"    и,    ударяясь,
переворачивается... Падая на бок, она все-таки сбивает одного  из  стрелков,
но второй продолжает палить на бегу,  зацепив  еще  одного  из  атакующих  с
тыла.
     Парень с повязкой опускает свое оружие  и  оборачивается.  Прикрывавшая
его девушка неожиданно бросает "кобру"  и  удивительно  быстро,  на  той  же
скорости, на которой и двигалась, падает на асфальт.
     Парень оборачивается на выстрел и бежит в  эту  сторону,  уклоняясь  от
редких пуль. Стреляют откуда-то спереди, из-за горящего "круизера".
     Сайфер стреляет еще раз, но теперь уже мимо. Ударившая в спину  очередь
подбрасывает его вверх, а в следующий миг...
     - Стоп!

     Изображение замерло, и я тут же закрыл глаза.
     Ломило виски, перед глазами плясали бесконечные искры.  Такое  чувство,
будто я не спал трое суток подряд. Голоса раздаются  словно  издалека,  а  в
голове беспрерывно крутится мысль: в какой из машин был Юрик?  В  первой?  В
последней? Где?
     Сайфер роняет свое ружье... Он так привык к нему, так ему доверял...
     - Шикарно... - процедила сквозь зубы Ленка.
     - Terrorist wins! - пошутил кто-то.
     - Заткнись, Саломатин.
     Я пересилил себя и все же открыл глаза.
     Искры забегали чуть быстрее. Громадный экран над столом в  комнате  для
совещаний показывал все то же, что и раньше: застывшего в полете Сайфера.
     Кутузовский - федеральная трасса. Вместо обычных  гаишных  игрушек  тут
установлены камеры КПН - последнее слово шпионской техники. Из их-то  съемок
как раз и смонтировали столь занимательное кино...
     Интересно, а почему наши воины плаща и кинжала не следят  за  соседними
переулками,  теми  самыми,  из  которых  возникла   самая   крупная   группа
нападающих? Может быть, не хватает средств? А может, ума?
     - Вот так, - заключила Лена. -  В  ходе  столкновения  погибло  шестеро
наших людей и двадцать пять нападавших.
     - Двадцать пять? - переспросил кто-то.
     - Да. Плюс еще трое ранены. Здесь просто не до конца...
     На какое-то время в комнате  стало  тихо.  Я  вновь  обвел  собравшихся
взглядом. Я, Лена, еще несколько человек моего ранга, за  компьютером  сидит
Маус. Из соображений секретности штатного техника к совещанию не допустили.
     Всю ночь он провел в своей комнате, компонуя записи  камер,  но  сонным
вовсе не казался. То ли на его подпитали энергиями Струны, то ли он  слишком
волновался, чтобы спать.
     - Итак, я хочу выслушать ваши соображения,  -  железным  тоном  сказала
Лена.
     Когда она говорит таким тоном, с ней лучше не спорить.
     - О чем?
     - О случившемся, Хвостов. Вам, что нечего добавить к происшедшему?
     - А что? - Он глядит грустно и устало. - В принципе,  мы  ожидали,  что
это случится. Мы представляем, кто это сделал,  и,  по-моему,  сейчас  нужно
решить вопрос о том, как...
     - Вы  представляете?  -  язвительно  бросила  Лена.  -   Ну,   Хвостов,
поделитесь тогда с нами вашей великой мудростью!
     - Послушайте, Елена Ивановна, - по слогам выговорил  Хвостов.  Он  тоже
взвинчен и сдерживается из последних сил. - Вам ведь  прекрасно  известно  -
КПН предупредил нас. Именно поэтому мы усилили охрану. И уж если по  причине
чьего-то разгильдяйства это не принесло никакой пользы...
     Лена ничего не ответила. Видимо, чтобы не высказать  какую-нибудь  злую
колкость, о которой потом придется пожалеть. О чем  ее  предупредил  КПН?  Я
ничего не слышал, равно как и многие из собравшихся.
     Снова игра в секреты.
     - Несмотря на их численный и, так сказать, тактический перевес, даже  с
учетом  внезапности  -  у  нас  слишком  большие  жертвы,  -  хмуро  заметил
кто-то. - Слишком...
     - Против лома нет приема, - вздохнул Саломатин. -  Видели  минометчиков
на крыше? Эту парочку слишком поздно сняли...
     Значит, с крыши стрелял не один.
     Да, кто бы ни были нападавшие, они знали  о  возможностях  Резонанса  и
постарались предусмотреть всё. Тем не менее они все  же  не  справились.  Их
было больше, на их стороне внезапность, да и оружием эти  ребята  обзавелись
неплохим. Они знали, с кем им придется столкнуться...
     Интересно, кто это такой смелый?
     - Да, - кивнула Лена. - Пожалуй, вы правы, ну это теперь не  актуально.
Они одержали Пиррову победу. Я просто теряюсь в догадках, ради чего все  это
затевалось.
     - А кто это был? - спросил я. - Что за история с КПН?
     Вопрос был рискованным, и я знал это, но... Мне надо было узнать.  Там,
на Кутузовском, под грудой металла, в которую превратился  его  джип,  погиб
не  кто-нибудь,  не  какой-то  там  абстрактный  деятель  -  Юрик   Осоргин.
Единственный здесь человек, которого я считал своим другом.
     У меня было право задать вопрос.
     - Теперь уже нет смысла скрывать,  -  развела  руками  Лена.  -  Мы  не
вводили в курс операции весь отдел, в этом не  было  необходимости...  Ну  а
теперь чего ж... -  она  отвернулась  от  собеседников,  разглядывая  что-то
интересное на обоях. - Несколько дней назад  Комитет  Политического  Надзора
предупредил нас о  некой  неопределенной  опасности.  Их  агентура  в  среде
столичной организованной преступности донесла о  появлении  в  городе  новой
конкурирующей силы.
     - Залетные? - удивленно произнес Саломатин. - Из Дальнегорска?
     - Нет, - отмахнулась Лена. - С этими бы проблем не возникло.  Ребятишки
прибыли из Сибири,  с  востока.  Сначала  явилась,  так  сказать  делегация.
Пытались разнюхать, как тут дела, потом пожелали встретиться  с  нами...  Мы
знали об этом, но во встрече отказали. Тогда нам казалось, что  в  этом  нет
смысла. Тем более, их главарь, некто  Владимир  Дьяченко,  требовал  встречи
исключительно с руководителями высшего ранга.
     - Со Старшими Хранителями? Или... с Флейтистом?
     Лена пожала плечами:
     - Я даже не знаю, откуда это дитё  возникло.  Он  не  знал  о  "Струне"
ровным счетом ничего. Это неудивительно. В некоторых  областях  департаменты
еще в стадии создания, и если эти ребята не имели хороших прочных  связей  с
вертикалью  мафиозной  власти,  они  могли  видеть  в  нас   обычных   своих
конкурентов... Вдобавок  там  примешаны  наркотики.  Знаете,  эти  отморозки
обычно из числа наркоманов. Берсерки хреновы...
     - Но они не могли находиться в Столице, да еще в таком количестве и  не
понимать с кем связываются! - не выдержал Саломатин. - Елена  Ивановна,  это
просто невозможно...
     - Да ну? - вскинулась она. - Это вот  тоже  невозможно.  Так  ведь,  по
вашей теории? - она указала в  экран  с  застывшей  картинкой,  потом  вновь
опустила глаза и на какое-то время замолкла.
     Я сидел, стараясь понять, что же это такое творится, но  мысли  застыли
на месте. Все, что происходило вокруг, не поддавалось никакому анализу.  Это
смахивало на фарс, разыгранный кем-то расчетливым  и  умелым...  Вот  только
кем? Узнать бы...
     Зачем каким-то сибирским бандюгам устраивать эффектное побоище,  рискуя
положить всех своих? Не просматривалось в этом  никакой  выгоды,  одна  лишь
звериная злоба. А значит, у злых зверей был дрессировщик.  Тот,  кто  сказал
"фас". Наверняка он действовал со смыслом, он закрутил  тонкую  политическую
игру, из которой получит выгоду. Может быть,  даже  и  не  для  себя,  может
быть, для народа или какого-то благого дела, но... Юрик остался  лежать  под
искореженным автомобильным кузовом, а обитатели "Березок" в одночасье  стали
сиротами.
     Фарс... Я ничего не понимаю во внутренних бандитских  взаимоотношениях.
Насколько я помню, введенный в курс дела Хвостов  как  раз  числится  у  нас
первым специалистом в вопросах "братвы". Но он молчит, будто  не  зная,  что
говорить.
     Кажется, он и сам плохо верит в эту историю. А может  быть,  просто  не
знает, что делать дальше. "Струна" впервые угодила в подобное положение.
     А еще я не понимал, почему именно Юрик? Зачем его с такой помпой  везти
в Столицу? Ей-Богу, воспользуйся  он  электричкой  и  троллейбусом,  ничего,
быть может, и не случилось. Так нет - шикарный кортеж,  покруче,  чем  любой
министерский... Да кому он вообще нужен, смотритель Осоргин? Не в  таком  уж
и большом чине. Ну да, Старший Хранитель. Как  Лена,  как  Кузьмич,  как  та
толпа на даче... Почему жертвой выбрали его?
     - Итак, относительно наших дальнейших  действий,  -  будто  прочтя  мои
мысли, вздохнула Лена. - Вопрос решен на высшем уровне и нам  остается  лишь
воплотить его в жизнь... - на мгновение в зале  повисла  мертвая  тишина.  -
Оставить  ситуацию  как  есть  -  значит  подорвать  авторитет  организации.
Подорвать авторитет - значит пустить насмарку все то, что мы  наработали  за
годы. Выхода нет. "Струна" будет мстить. Вернее, не мстить. Не мстим  же  мы
тараканам, когда их морим. С преступностью пора кончать. Радикально.
     По помещению прокатился легкий шорох. Такой шум  бывает  всегда,  когда
совещавшиеся  обсуждают  окончательное  решение.  Никто  не  возмущался,  не
кричал во весь голос. Все было на  удивление  штатно,  будто  бы  ничего  не
случилось.
     - Именно поэтому, - продолжала Лена, -  мне  поручено  создать  группу,
ответственную за проведение операции. Я бы хотела услышать ваши  предложения
о ее составе.
     Она бросила короткий взгляд в мою сторону, но  я  быстро  отвел  глаза,
обозначая свою позицию. Мстить  у  меня  не  выходит.  Не  мое  это  амплуа.
Фиговый из меня Зорро... А уж морильщик тараканов - и вовсе никакой.


     Часть седьмая
                                Восхождение

                                     1.

     Я опаздывал - безнадежно и глупо. Ну что мне стоило вернуться  хотя  бы
пятью минутами раньше? А теперь оставалось глядеть из  окна,  как  эти  двое
вытаскивают Димку из подъезда.
     Огромные - раза в  полтора  больше  меня,  затянутые  в  черно-зеленую,
переливающуюся чешуей кожу. Во дворе, безлюдном по ночному времени, ждет  их
готовый к отправке "круизер". Димка трепыхается в их руках, и с  левой  ноги
слетает желтая тапочка.
     Пятый этаж - слишком высоко чтобы прыгать, а  бежать  по  лестнице  уже
некогда.  Ну  почему,  почему  я  отказался  от  пистолета?  Предлагали  же!
Понадеялся, дурак, на Резонанс.
     А на что еще надеяться? Резко  распахнув  испуганные  створки  окна,  я
нашел в себе желтое пятнышко, огонек свечи, раздул его до жаркого  костра  и
нырнул в гудящее пламя. Мир как  всегда  дернулся,  замер  на  мгновение,  а
после повернулся ко мне другой своей стороной, где время  застыло  как  мёд,
где высота стала нестрашной, и лишь темная музыка сыпалась  из  подсвеченных
фонарями облаков.
     Я прыгнул, и воздух подхватил меня, понес в сторону "круизера".  Я  уже
видел перекошенное  Димкино  лицо,  оставалось  какое-то  мгновение,  чтобы,
приземлившись возле машины, рвануть дверцу, но... Оказалось, "круизер"  тоже
умеет обгонять застывшее время. Взревел мотор, и вот уже нет никого,  только
метель бьет в лицо, острая, колючая, я бегу, хватая ртом ледяные осколки,  а
луна сверху смотрит своим равнодушным глазом, ей такое не впервой.
     Вот, где-то впереди, на горизонте. Но как догонишь?  Даже  в  Резонансе
нельзя бежать быстрее иномарки... она рассекает под полтораста кэмэ,  и  нет
никакого транспорта...
     Нет,  есть!  Вот  он,  троллейбус,  последний  и   случайный,   изнутри
подсвеченный лазоревым сиянием. Сквозь замерзшие окна не  разобрать  ничего,
но и не надо.
     Я бегу ему вслед, проваливаясь по колено  в  сугробы,  и  он  тормозит!
Искра проскакивает над дугой, задняя  дверь  открывается,  и  я  запрыгиваю.
Теперь не уйдут!
     В троллейбусе тепло и  пусто.  На  стенке  наклеена  реклама  мобильных
телефонов "ямаха", зачем они мне сейчас? Впрочем, надо  срочно  звякнуть  по
"мыльнице" Сайферу, пускай хватает свой помповик и срочно дует сюда.  Только
нет "мыльницы", забыл!
     - Это еще не самое главное, что ты забыл, -  говорит  Лена.  Она  стоит
сзади, в белой до пят  ночной  сорочке,  с  распущенными  волосами  (и  куда
делась химическая завивка?). Что-то с ней неправильно, я не могу понять,  но
уже и незачем, она обнимает меня так нежно, как это было в тот  единственный
раз в Мухинске, она впивается в мои  плечи  удивительно  сильными  пальцами,
наклоняется ко мне...
     И тут я понимаю, что же в ней не так.  Она  не  дышит.  Что  не  мешает
игриво кусать меня за мочку уха, нашептывая всякие глупости, а  потом  вдруг
ослепительно сверкнувшими клыками - белее  полуденного  снега!  -  впивается
мне в горло. Не спеша - ведь оба мы в  Резонансе  -  сочится  черная  кровь,
падает кляксами на ее сорочку. Расплываются кляксы, застывают  навсегда,  не
спасти.
     Самому бы спастись! Я, задыхаясь, бегу, никогда еще не приходилось  так
бегать - даже на Лунном поле, удирая от свинцовых птичек. Но, как  и  тогда,
судорожная боль пронзает мою лодыжку, я валюсь навзничь, зарываюсь  в  снег,
разгребаю его обмороженными пальцами, а под  снегом  -  синий  лед,  а  подо
льдом - узкий, как кишки удава, лаз.  Извиваясь,  я  ползу  по-пластунски  в
колючей тьме, у меня еще есть шанс успеть, догнать, отбить.  Я  знаю,  я  не
сомневаюсь в этом, потому что так говорил Юрик!
     Лаз то и дело меняет направление, тут тесно, не поднять головы,  не  то
что встать  на  четвереньки,  но  я  всё  ближе  к  цели,  я  уже  здесь,  я
вываливаюсь из пыльного платяного шкафа в  гостевой  квартирке  корпуса  "на
сваях".
     "Березки" спят. Я бегу  по  длинным  пустым  коридорам,  выскакиваю  на
улицу. Метель торжествует, облака наползают на  побледневшую  луну,  но  вот
уже костровая поляна, и вкопан  в  мерзлую  землю  весь  в  капельках  смолы
сосновый столб, обложен поленьями, а к столбу высоко, в полутора  метрах  от
земли, привязан Димка. Эти  двое  суетятся  ,  пытаются  поджечь  отсыревшие
дрова, ползают внизу точно два огромных черно-зеленых паука.
     Я узнал их - Стогова и Ситрек, добились-таки своего, дорвались! Бегу  к
ним, но воздух  становится  вдруг  плотным  точно  резина,  отталкивает,  не
пускает.
     А мальчишка со столба удивленно глядит на меня, ветер трепет его  рыжие
волосы, веснушки проступают на  бледном  лице,  и  это,  конечно,  не  Димка
Соболев, это он, странный мой знакомец Костя.
     - Думаешь, впервой? - мальчишка показывает глазами  на  первые,  робкие
еще язычки огня, просочившиеся в щели между дровами.
     И я понимаю, что он прав, и знаю, что не успею  догнать  его,  бегущего
по  железному,  басовито  гудящему  мосту,  протянувшемуся  от  одного  края
бесконечности к другому. Костя  мчится  вперед  как  выпущенный  из  рогатки
камень, волосы налипают на лоб, в глазах у него красное марево, а  в  голове
лишь одна мысль - не надо! Что нагоняет его сзади? Ни свет  и  ни  тьма,  ни
живое, ни мертвое, у него ни  имени,  ни  формы,  и  оттого  лишь  страшнее.
Успеть! Вперед, вперед!
     А  оттуда,  спереди  -  тонкий  свист   и   ослепительно-рыжий,   точно
неочищенный  апельсин,  шквал  жадного  огня.  Ревущее,  обезумевшее  пламя,
огромная, слепая, не сознающая себя сила. И  не  догнать,  не  ухватить,  не
встать между ним и этой оглушительной стеной. Вот  она  накатилась,  хлынула
внутрь бессмысленной болью, сдавила сердце...

     На кухне шипела сковорода. Это было первое, что я услышал наяву.  Потом
уже  прорезались  сквозь  плотную  тишину  шум  города  за  окном,  карканье
голосистой  вороны  и  громкое  тиканье  старых   ходиков   -   единственной
антикварной вещи в квартире.
     Оказалось, уснул я вовсе не  в  кровати.  Затылок  упирался  во  что-то
жеткое, саднило горло,  прерывистой  болью  стреляло  в  спине.  Вот  только
остеохондроза мне и не хватало для полного счастья.
     Даже открыв глаза, я не сразу сообразил, в чем же дело. Солнечный  свет
падал мне прямо в лицо, а шипение сковородки  доносилось  откуда-то  справа.
Оказалось, я задремал на диване, напротив тихо бормочущего телевизора.
     Канал еще не работал (наверное, профилактика), а вчера я уснул прямо  с
пультом  в  руках,  изучая  ночные  программы  новостей.  Так   что   ничего
странного. Диванчик, рассчитанный на крохотные  коробки  советских  квартир,
совершенно не предназначен для  сна,  а  его  деревянная  спинка  похожа  на
нижнюю часть гильотины. Наверное, в свое время Прокруст  работал  с  похожей
установкой.
     Я нажал кнопку пульта, канал моментально переключился.
     - Но чтобы  солить  огурцы,  нужно  взять  еще  чеснок  и...  -  вещала
какая-то полная дама.  Ведущая  программы  "Доброе  утро!"  затаив  дыхание,
слушала этот  рассказ,  словно  никогда  раньше  не  видела  самой  народной
закуски.
     Я  вновь  нажал  кнопку.  Фильм  про  американских  гангстеров.  Еще  -
какая-то передача о культуре. Вслушиваться времени не было.  Я  взглянул  на
часы и, убедившись, что новости будут нескоро, поднялся.
     Уснул я, конечно, в одежде,  причем  в  той  самой,  в  которой  пришел
домой. Разве только ботинки сменил на тапочки - не более  того.  Шипение  на
кухне все возрастало. Чем там Димка занят?
     - Здравствуйте, Константин Антонович, -  не  отрываясь  от  сковородки,
произнес он.
     - Привет, - кисло отозвался я. Так, что мы имеем?  Банка  кофе,  масло,
сыр, паштет, чайник... Грустно, но что поделаешь? Бегать  по  магазинам  нет
времени... Сказать, что ли, Димке пару слов на эту тему? А если  огрызнется?
Хотя вроде не должен, не до того нам сейчас обоим,  чтобы  в  глупые  обидки
играть. Юрика  нет.  Совсем,  без  вариантов.  И  потому  всё  вокруг  будто
пропиталось невидимой пылью.
     Я открыл банку "Нескафе", протянул руку  к  буфету  и  достал  из  него
чайную ложку.
     - Константин Дмитриевич, - Димка снял сковороду с газа. - Звиняйте,  но
кроме яичницы ничего нету.
     - А ты? - спросил я.
     - Уже. Вам кофе делать?
     - Конечно.
     В душном воздухе повисла пауза.  Я,  работая  вилкой,  поедал  яичницу,
Димка  дожевывал  свой  бутерброд  и  отхлебывал  кофе.  Мысли  как   всегда
разбредались. Слишком много проблем и слишком о  многом  надо  подумать,  но
голова после целой ночи на Прокрустовом диванчике болит, а  шея  тем  более,
да и трезво размышлять после отвратительного сна не получалось. Что  же  там
такое было? Я не помнил ничего, кроме тяжелой, подкатывавшей к горлу  тоски.
Не успеть, я уже опоздал. Во всех смыслах. Ничего  не  вернуть.  Не  вернуть
раздавленного в лепешку Юрика. Не вернуть Женю Гусева, который до сих пор  в
коме - я только недавно звонил в Мухинск, справлялся у Кузьмича. Не  вернуть
свою прежнюю, человеческую  жизнь.  Да  и  этого  вот  Димку  не  вернуть  к
родителям. Какие-никакие, а всё лучше, чем  настырная  забота  "Струны".  Мы
творим великую музыку, от которой вибрирует Тональность - но не врём  ли  мы
в каждой отдельно взятой ноте?
     - Константин Антонович, можно спросить?
     - Да, конечно.
     Между нами почти не осталось  напряжения.  Совсем  не  так,  как  днями
раньше, когда тяжело было слово друг другу сказать, когда легло  между  нами
какое-то мутное, грязное пятно. Смерть  Осоргина  прошлась  по  этому  пятну
ластиком. Мелко, глупо и мелко всё  это,  недостойно  каждого  из  нас.  Так
почему же я стесняюсь  попросить  прощения?  Почему  в  горле  тугим  комком
шебуршится гордость? Неужели я так и не смогу ее выплюнуть?
     - Вы знаете, как погиб дядя Юра?
     - Его убили, - тусклым тоном ответил я. - Его и  несколько  человек  из
охраны...
     Сайфер падает на асфальт, роняет  свое  ружье  и  застывает  на  четком
стоп-кадре капээновской камеры... Еще секунду назад он  был  жив...  Я  знал
его хуже, чем проныру Мауса. Даже настоящую  фамилию  -  Хлестаков  -  и  то
вспомнил не сразу. Да уж, посмеялся бы Гоголь. Сквозь невидимые миру слёзы.
     - Он мучился? - как-то глупо, совсем по-детски, спросил Димка.
     - Нет. Всё случилось быстро.
     Я старался говорить твердо  и  выглядеть  убедительней.  Получалось  не
слишком. Наши люди ведь даже тела его не нашли - там была  равномерная  каша
из крови, железа и костей. Одно ясно - он умер. Наверное, и впрямь быстро.
     - И что теперь? - Димка закусил губу.
     - То есть? - не понял я.
     - Что теперь будет? Это ж не просто так...
     На мгновение мне показалось, что Димка  знает  много  больше  меня.  Но
потом сообразил, что вновь  ошибся.  Опять  игра  на  полутонах,  виртуозная
музыкальная техника...
     - Ничего, - сказал я.  -  Вряд  ли  погибнет  кто-то  еще.  Это  стоило
нападавшим громадной крови, а те, кто выжил, вряд  ли  уйдут  от  возмездия.
"Струна" умеет мстить, когда  надо.  Вполне  возможно,  что  в  этой  стране
больше не будет бандитов...
     Слова мои прозвучали столь  пафосно,  что  я  подавился  ими.  Точно  в
детстве, поедая манную кашу с комками.
     - Вы поэтому "ящик" вчера смотрели? Да?
     - Да, - кивнул я. Это была правда. Другое дело, что ничего путного  мне
не  попалось.  В  "Столичном  криминале"  обошли  вниманием  даже  бойню  на
Кутузовском.  Похоже,  журналистов  умело  заткнули.  Либо   непосредственно
"Струна", либо, что вероятнее, КПН по нашей деликатной просьбе.
     - Они же из блатных... ну эти, которые стреляли? - предположил Димка.
     - Не совсем, - я постарался внести ясность. - Они... ну бандиты, но  не
уважаемые. Даже не здешние.
     - Залетные, - подытожил Димка. - Гастролеры...
     Он поднес чашку к губам и,  не  сделав  глотка,  поставил  ее  обратно.
Словно забыл. Давным-давно, в гадюшнике №543, я  размышлял  о  судьбе  своих
учеников. Куда они денутся после школы?  Тогда  мне  казалось,  что  Соболев
очень удачно пополнит  ряды  шантрапы,  мечтающей  назваться  гордым  именем
"братва".
     Подсознательно я относил его к тем, кто преклоняется перед этой  "новой
элитой", копирует их повадки и жаждет стать рыночным бригадиром, как в  свое
время мальчики мечтали об отряде космонавтов.  Я  ничего  не  знаю  о  своих
учениках.
     - Сволочи, - сказал Димка. - Ненавижу их всех, ублюдков!
     - Кого?
     - Бандитов,  -  скривился  он.  -  Знаете,  как  моему  отцу   от   них
доставалось. Приедет такая задница на тачке чуть ли не из  золота,  построит
водил на автобазе и давай их лечить, кто тут "быки",  а  кто  "бараны".  Сам
еще глазами зыркает, и дружки  его  за  пушки  чуть  чего  хватаются.  Понты
пихает, а сам зассал  уже  сто  лет  как!  Ублюдки...  Всех  бы  их  в  одну
"братанскую" могилу, мать их... - тут Димка вдруг спохватился.  -  Простите,
Константин Дмитриевич, я хотел сказать...
     - Ничего, - неловко улыбнулся я. - С педагогической точки  зрения  тебе
надо бы прочесть мораль, но с человеческой я тебя поддерживаю. А педагог  из
меня сам видишь - никакой! Так что...
     В этот миг моя "мыльница" разразилась своим прерывистым  звоном.  Я  аж
подпрыгнул. Сам не знаю, почему - заклинило в мозгах что-то.
     Димка тоже вздрогнул от неожиданности, но секунду спустя тихо  задрожал
в накатившей на него истерике. Едва не пролив кофе, он с  грохотом  водрузил
чашку на стол, одной  рукой  схватился  за  живот,  а  указательным  пальцем
правой тыкал в меня, заливаясь в беззвучном хохоте.
     - Что такого? - спросил я, вытаскивая "мыльницу".
     - Вы б себя видели, Константин Антонович! Дерганый  слон  на  прогулке!
Ну ваще...
     - Слушаю, - произнес я, стараясь не заразиться от него смешинкой.  Вряд
ли мне сейчас скажут что-то веселое.
     - Косточка, - судя по голосу, Лена была взволнована. - Слушай, тут  всё
поменялось. Есть срочная работа  в  офисе.  Сам  понимаешь,  у  нас  все  на
военном положении.
     - Конечно, - я даже кивнул, хоть она и не могла меня видеть.  Наверняка
что-то связанное с "карательной акцией". Уж не дала  ли  нам  организованная
преступность организованный отпор?
     - Твой Маус заедет к тебе. Хорошо?
     - Когда?
     - Минут через пять. Он уже в дороге.
     - А как же... - я покосился на Димку. Как я оставлю его одного? А  если
и впрямь бандиты перешли в наступление и зачищают  людей  "Струны"?  В  этом
случае вполне может статься, что и я, и этот адресок значатся в их  списках.
Вероятность мала, как у нас возможна утечка? И в то  же  время  зароились  в
мозгу самые нехорошие подозрения.
     - Ты про Диму? - угадала мои мысли Лена. - Он  сейчас  рядом,  да?  Всё
нормально будет, но подробнее поговорим, когда приедешь. Давай, до встречи!
     - До встречи.
     "Мыльница" пискнула и отключилась. Я посмотрел  на  Димку,  и  все  мои
навеянные сном предчувствия снова зашевелилось где-то в животе.


                                     2.

     - Дубининская улица, - голосом экскурсовода возвестил  Маус.  -  Справа
тянутся   корпуса   одного   из    крупнейших    предприятий    Столицы    -
электромеханического завода имени Владимира Ильича Ленина, слева -  жилые  и
административные здания,  а  также  пути  павелецкого  направления  железной
дороги...
     Машина мчалась по узкой и совершенно безлюдной улочке. С  минуту  назад
обогнав трамвай, мы оказались одни  в  лабиринте  старых  домов,  заборов  и
всякого заводского хлама. Благодаря Маусу я вновь оказался в районе, где  не
был ни разу в жизни.
     А ведь вовсе не окраина. От Садового кольца - километр, не больше.
     - Зачем мы тут? -  спросил  я.  Извилистый,  в  обход  центра,  маршрут
начинал меня раздражать.
     - Да так, катаемся, любуемся столичным пейзажем,  -  Маус  покосился  в
сторону зеркала. - Назад поглядываем.
     Я непроизвольно обернулся. Улица была чистой.  Ни  одной  машины.  Даже
удивительно.
     - Что, даже так? - спросил я, вновь вернувшись к переднему виду.
     - Ну да, - кивнул Маус. - Собственно, ни  за  кем  слежки  выявлено  не
было. И тем не менее Елена Прекрасная распорядилась...  Сами  знаете...  она
перестраховщица.
     Справа от нас осталась  пятерка  мотоциклистов  -  громадные  бородатые
парни в косухах и черных очках, плюс девушка, отличавшаяся  от  парней  лишь
отсутствием бороды. Вся честная компания мирно  болтала  о  чем-то,  стоя  в
арке старого темно-кирпичного дома.
     - Байкеры, - бросил Маус. - Можно расслабиться.
     - Уверен? - зачем-то уточнил я.
     - На все сто. Этих я знаю.
     Мы пулей промчались мимо целой россыпи переулков, не свернув ни в  один
из них и, лишь когда улица повернула в сторону, увлекая за собой  трамвайные
пути, Маус решил влиться в поток.
     Заборы  слева  вдруг  кончились,  уступив  место  белокаменным   стенам
монастыря. Свято-Даниловский...  Надо  же!  Кто  бы  мог  подумать,  где  мы
окажемся. Интересно, как Маус думает ехать дальше?
     - Все на ушах стоят, - неожиданно сказал он. - Знаете,  шеф,  по-моему,
что-то страшное грядет. Зуб даю!
     - С чего ты взял?
     - С того, что это сильнейшее наше поражение. Бедные "братки",  конечно,
уже дохнут "не по-пацански", только авторитета  это  нам  не  прибавит.  Всё
слишком пошатнулось. Они поняли, что на нас можно и рыпнуться,  что  никакие
мы не бессмертные демоны. Это раз. А два - Осоргин-то мертв.
     - И что? - не уловил я связи одного с другим.
     - И ничего. А вы не забыли, шеф, что он был Сменяющим?
     - Кем?
     Маус свернул в переулок, старательно  избегая  площади  перед  станцией
Тульская, и, обернувшись, одарил меня  таким  взглядом,  что  я  даже  начал
краснеть.
     - Шеф, разъясняю. Флейтист никогда не восходит к  Струне  один.  С  ним
должен быть сменщик, на случай если она покарает пришедшего.
     - Зачем?
     - Чтобы вручить ему силу Главного Хранителя. Чтобы ни случилось, мы  не
должны потерять своего руководителя. Если его нет - значит, у  "Струны"  нет
Струны. - он улыбнулся с таким видом, будто ему прямо сейчас должны  выдрать
зуб.
     Я кивнул.
     - Ну не знал я. Провинция...
     - Так спросили бы. Никакой тайны из  этого  никто  не  делает.  Вообще,
шеф, вы патологически нелюбопытны. Так нельзя.
     - Ну, спасибо, что просветил темного.
     Каким-то чудом мы оказались на развилке Третьего Транспортного  Кольца.
Ловким маневром Маус пристроился в общий поток  машин,  шнырявших  откуда-то
из-под моста на главную дорогу. Я отметил  про  себя,  что  номерной  серией
"Струна" так и не обзавелась.  Впрочем,  на  нашей  машине  были  не  просто
блатные - сверхблатные знаки.  Вместо  регионального  кода  раскинул  крылья
державный орел - гроза дорожной милиции, подставлял и крутых иномарок.
     Похоже, Маус умело все это использует.  По  крайней  мере,  гоняет  как
только умеет.
     Мы выскочили на кольцо, оказавшись на  самой  вершине  моста.  Со  всех
сторон дорогу обступил город. Внизу проносились машины, сверху плыли  редкие
облака,  а  дальше,  над  ними,  в  неведомую  мне  бесконечность  уносилось
далекое, пронзительно-синее небо.
     Ветер ударил в лицо.  Свободной  рукой  Маус  придержал  свою  беретку,
другой аккуратно выправил машину. Мы  мчались  по  крайнему  ряду,  я  снова
видел, как где-то внизу остается утонувшая в свете Столица.
     Все как раньше...
     - Сайф обожал гонять здесь, - неожиданно сказал Маус.  -  Знаете,  шеф,
мы, бывало, возвращались с работы, так он нарочно выезжал с  Кутузовской  на
поворот и мчал куда-нибудь на полных парах...  У  него  была  своя  тачка  с
откидным верхом. Представляете? Мы катались на ней по кругу...  Он  говорил,
что  это  самое  красивое  место  в  мире,  место,  где   он   действительно
счастлив... - Маус отпустил свою беретку и переключил скорость. -  Наверное,
это и к лучшему, что он умер неподалеку отсюда...
     Я вдруг подумал, что был для них лишним. Я, коренной житель Столицы,  с
легкостью  сошел  за  кого-то  с   обочины.   Дальнегорец,   подобранный   и
приставленный к делу в далеком Мухинске...
     Пожалуй, я никогда их не пойму. Слишком разные пути свели  нас  вместе.
И кто знает, какой шлейф тянется  за  всеми  за  ними...  за  Кузьмичом,  за
Маусом, за Леной.
     - Ты не знаешь,  почему  он  пошел  в  "Струну"?  -  решил  я  развеять
репутацию "патологически нелюбопытного".
     - Не знаю, шеф. Про такое как-то не принято рассказывать.  Кажется,  он
кого-то или  что-то  потерял,  и  потому  так  любил  носиться  по  открытым
трассам. Он был одинок, ему нравилось, когда можно забыться.  А  "Струна"...
Он ведь практик и реалист, не то что мы с вами. Ему  казалось,  что  бросить
всё и закрыться - нельзя. Нужно приносить  пользу  таким  какой  ты  есть...
тем, что умеешь. А мы с вами знаем, что он умел. Вот и все.
     Маус щелкнул выключателем магнитолы.
     - Простите, шеф. Но  раз  уж  о  том  зашло...  Это  была  его  любимая
кассета.
     Технический Хранитель откинулся в кресле, стянул  с  головы  беретку  и
швырнул ее на заднее сиденье.
     Мы проскочили Ленинский проспект, я неожиданно понял, что  минут  через
десять мы будем на  том  самом  месте,  где  убили  Юрика.  Осталось  только
проехать еще один мост и... и что ж теперь? Они мертвы - но мы  еще  нет,  а
значит, они живут в нас.
     Солнце светит мимо кассы,
     Тень забилась в угол и дрожит.
     Все на свете из пластмассы
     И вокруг пластмассовая жизнь...

     На входе в  здание  нас  поджидала  охрана.  Крепкие  парни  в  строгих
костюмах стояли сразу же за входными дверями. Темные очки на глазах были  не
столько данью моде, сколько необходимостью. Сквозь широкие  стекла  сверкало
не по-августовски свирепое солнце.
     Еще совсем недавно, когда я отбывал на инспекцию в "Березки",  проверку
сотрудники проходили именно тут, но с тех  пор  КПП  вынесли  на  периферию.
Внутри я даже не  заметил  охраны.  Видимо,  служба  безопасности  применяла
какие-то не совсем стандартные методы для внутреннего контроля.
     Что-то из области струнной магии. Наверняка ведь Резонанс - это  далеко
не всё, что вручила нам Струна.
     Мы  с  Маусом  молча  прошли  автоматические  двери   и   остановились,
дожидаясь, пока один из  охранников  не  облазит  нас  с  датчиком  в  руке.
Кажется, это был не  просто  металлоискатель.  По  крайней  мере,  на  наших
магнитных  карточках-пропусках  проверяющий  задержался   и   долго   изучал
содержимое небольшого экранчика.
     - Проходите, - коротко произнес старший "секьюрити".
     Мы молча миновали пункт проверки, оказавшись, наконец,  в  холле  перед
лифтами. Удивительно, но я уже привык к  этому  месту.  Не  скажу,  что  оно
стало родным, но будь я в долгой отлучке - непременно бы вспоминал.
     Что меня связывает с ним, кроме отрезка жизни, причем далеко не  самого
лучшего? Лена? Маус? Сайфер? Я до сих пор не определился в своих  мыслях.  В
Мухинске все было проще, а здесь... Я чувствую  Мраморный  зал,  ощущаю  его
всей своей кожей.
     А ведь мои незримые судьи должны были быть где-то поблизости.
     Для меня есть три "Струны". Та первая - это мрачные залы, игры не то  в
Кафку, не то в розенкрейцеров. Готический  пафос  Третьего  рейха,  холодное
поле, залитое равнодушным лунным светом.  Другая  -  Мухинский  департамент:
любитель выпивки Кузьмич, крепкая мужская дружба и  искренняя,  быть  может,
наивная вера в справедливость. В свое понимание справедливости...
     Третья "Струна" - то, что я вижу сейчас. Они не  любят  красивых  фраз,
они не мечтают о Коридоре Прощения для всех и каждого. Здесь  просто  делают
дело. Хорошее ли, плохое, кажется, они сами не знают. Просто привыкли.
     Каждый находится на своем месте. От каждого -  по  способностям,  а  за
это - положенная плата. Деньгами ли,  моральным  ли  удовлетворением...  Это
Столица, здесь иначе не бывает.
     Двери лифта неожиданно распахнулись. В пустой кабине,  залитой  тусклым
светом, стояла Лена. Сейчас она была одета в брючный костюм и блузку  отчего
как  никогда  походила  на  обычную  даму   из   бухгалтерии   какого-нибудь
"Горремонтлифта". Наверно, ей нравился этот имидж.
     - Здравствуйте,  мальчики,  -  улыбнулась  она.  -   Хорошо,   что   вы
поспешили. Как на дорогах?
     - Дороги чисты, словно слезинка младенца, - ответил Маус, и я  подумал,
что эта шутка в глазах "Струны" граничит с кощунством.
     Но Лена никак не  отреагировала.  Она  лишь  махнула  рукой,  приглашая
войти, и сказала:
     - Я только вас и ждала. Ты как, Косточка? Оправился?
     Она взглянула на  меня,  будто  я  перенес  тяжелейшую  болезнь,  и  на
мгновение мне стало обидно. Эта ее  забота  -  типичная  реакция  на  немощь
чувствительного и всецело несчастного человека.  Так  смотрят,  лишь  ощущая
собственное превосходство. Будто и не было гостиницы в  Мухинске  и  слабой,
измученной девочки.
     Я не плакался ей  и  даже  не  давал  повода  думать,  будто  придавлен
случившимся. Но ей почему-то кажется,  что  она  улавливает  мои  чувства  и
читает мысли.
     А ведь будь это правдой, я давно бы уже вернулся в Мраморный зал.
     - Поехали! - произнесла Лена,  и  только  теперь  я  заметил,  что  она
держит включенную "мыльницу" с горящим индикатором связи. - Ребят, давайте.
     Лифт двинулся вверх, хотя кнопки  этажа  никто  не  нажал.  Похоже,  мы
направлялись в какое-то необычное место.  Может  быть...  Нет.  Слава  Богу,
едем вверх.
     Панелька счетчика этажей не горела. Можно было лишь  догадываться,  где
мы находимся.
     - Знаете, куда направляемся? - безучастным голосом спросила Лена.
     - VIP-этаж? - предположил Маус.
     - Правильно, - она иронически прищурилась. - Вижу, твой опыт  работы  в
отделе поддержки сказывается до сих пор.
     - Стараемся, ваше благородие, - отрапортовал хакер.
     Интересно, он со всем начальством так фамильярен  или  только  с  теми,
кто позволяет? Лена, по крайней мере, не обижается. Она  даже  не  снисходит
до ответов в подобном же тоне.
     То ли Маус для нее слишком мелкая  величина,  то  ли  ей  нравятся  его
повадки...
     - Кость, - она вдруг стала еще серьезней. - Я все  понимаю.  Ты  не  по
тому делу, но людей у  нас  сейчас  не  хватает.  Сам  видишь,  какая  нынче
ситуация. И есть еще одно обстоятельство... - Лена замялась. - Ты потом  сам
поймешь. Когда придет время... Короче, это все не важно. Главное,  ты  нужен
нам для работы немного не такой, к какой привык. Тебе  хотят  доверить  одну
очень важную жизнь. Жизнь человека, ценнее которого и быть не может.
     Тут кабина остановилась. Сделала она это слишком резко. Я,  признаться,
уже привык к здешнему лифту и помнил, что тормозит он достаточно  плавно,  а
тут нас швырнуло изо всех сил. Видимо, издержки привилегированного этажа.
     - Тебя тоже касается, - Лена повернулась к  Маусу.  -  Ну  да  тебе  не
впервой, связист ты наш, - она вновь улыбнулась. - Горнист-барабанщик.
     Двери медленно распахнулись.
     Здесь не оказалось никаких коридоров, да и вообще обстановка  напомнила
мне фильмы о роскошной западной жизни. Кабина  прибывала  прямо  в  огромную
комнату, больше похожую на зал. Пол был застелен  коврами,  мебель  наводила
на мысли скорее  о  квартире  миллионера,  чем  об  офисе,  пускай  и  самом
престижном.
     Возле широкого, во всю стену, окна стоял и смотрел  на  город  человек.
При нашем появлении он неловко обернулся, и Лена поспешно произнесла:
     - Здравствуйте, Максим Павлович!


                                     3.

     - Ну вот, Константин, мы и встретились снова, - сказал он, усевшись  на
мягкий диван, раза в два больше того, на котором я провел  эту  ночь.  -  Вы
здесь, кажется, никогда не были?  Располагайтесь.  Можете  в  кресло  сесть.
Очень удобное.
     ...Конечно,  обстановку  тут  создавал  какой-то  дизайнер,  полагавший
Штаты центром Вселенной и, стало  быть,  для  подражания.  Пластик,  светлые
тона, бар возле  центральной  колонны.  Я,  вдруг,  представил,  как  Максим
Павлович киношным жестом подходит к нему, извлекает бутылку виски, стакан  с
кубиками льда и принимается готовить себе вечерний коктейль.
     Как бы фильм назывался? "Флейтист знает всё"?
     - Мне здесь тоже не нравится, - проследив мой взгляд,  вздохнул  Максим
Павлович. - Когда они показали  мне  это  место  я  даже  сперва  испугался.
Леночка говорит, что так модно  на  Западе,  и  когда  оформляли  эту  часть
здания, пришлось поступиться собственным вкусом во  имя  конспирации.  Пусть
де, рабочие думают, что строят для очередного  нувориша.  Только,  по-моему,
это глупо. И так всем известно, кто здесь расположился, а нам теперь жить  в
потустороннем интерьере...
     Честно  говоря,  я  бы  мог  назвать  многих  людей  "Струны",  готовых
восторгаться такой  архитектурой.  Да  что  далеко  ходить:  вот  он,  рядом
суетится.
     - Максим Павлович, я стол с машиной  к  окну  подтащу,  чтобы  вид  был
получше. Не возражаете?
     - Давай, Мышкин. Распоряжайся. - Флейтист  покладисто  улыбнулся.  -  А
вы, Константин, можете осмотреть все получше. Ему-то здесь не  в  первой,  -
кивок в сторону хакера. - Надежда нашей кибернетики.
     - Вот, - не вылезая из недр компьютера, Маус воздел к потолку палец.  -
Вот, прошу отметить, что знающие люди употребляют  это  слово  именно  когда
оно необходимо! - Хакер возник из-за системного блока. - В наше время  науке
о способах передачи информации  уделяется  слишком  мало  внимания.  А  ведь
техническая кибернетика является  одной  из  важнейших  наук  в  современном
исследовательском поле. И кто же говорит, будто слово устарело, равно как  и
весь термин, а также понятие, должен запомнить,  что  сам  он  такой  модный
просто  сукосный  маздай  и  имхо.  Максим  Павлович,   вот   вы   прекрасно
улавливаете чаяния молодых поколений!
     Флейтист смущенно заулыбался и развел руками. Между прочим,  в  общении
с ним Маус заметно убавлял градусы своей  фамильярности.  Одно  это  "Максим
Павлович"  звучало  в  устах  хакера  подобно  каким-нибудь  "полноте"   или
"отнюдь".
     Впрочем, мне и самому трудно было воспринимать Главного  Хранителя  как
обычную руководящую шишку. Может, сказалось его положение,  может,  возраст,
а, может... Он ничуть не походил  на  других.  Я  только  понять  не  мог  -
почему?
     - Но, если  возвращаться  к  обстановке,  -  продолжил  Флейтист.  -  Я
кое-что изменил. Это, конечно, не слишком сказалось  на  общей  картине,  но
все-таки... Не желаете взглянуть? Я перенес сюда часть своей коллекции.  Там
хоть что-то напоминает мне о доме.
     - Конечно, - не посмел спорить я.
     Максим Павлович поднялся с кресла и произнес:
     - А ты, Мышкин, будь другом, щелкни чайничек. Вон  он  рядом  с  тобой.
Сейчас будем чаи гонять.
     - Не ранее, как эта кибернетическая система изволит начать работать,  -
Маус обежал компьютер, сжимая в руках какой-то толстенный кабель и  принялся
укреплять его в одном из слотов на  задней  стенке  корпуса.  -  Ну  это  на
секунду работы, и тем не менее - информация превыше всего.
     - Твоя идейность делает тебе честь, друг мой, - Флейтист улыбнулся  еще
раз и, указав на колонну, сказал: - Пойдемте, Константин, это там, с  другой
стороны.
     С  другой  стороны  -  означало  с  противоположной  части  небоскреба.
Центральная колонна - та самая, через которую  шли  лифтовые  и  технические
шахты,  представляла  собой  единственную  преграду  VIP-этажа.  Чем-то  его
архитектура напоминала ресторан - смотровую площадку Останкинской башни.
     Мы побрели вдоль  стеклянных  стен,  за  которыми  начиналась  Столица.
Крайнее  высотное  здание  -  гостиница  "Украина",  оказалось  единственным
препятствием, ловко закрывшим  вид  на  Кремль.  Все  остальные  направления
отлично просматривались, и я мог любоваться родным  своим  городом  во  всем
его красе и величии.
     Это действительно очень приятно, не зря  же  Маус  подтащил  свой  стол
ближе к окну.
     - Знаете, Константин, - неожиданно сказал Максим Павлович.  -  Когда  я
смотрю туда мне становится стыдно.
     Я вопросительно уставился на него.
     - Мне кажется, что нельзя не любить того места, в котором  живешь.  Это
и трудно, потому что вокруг  тебя  нет  ничего  родного,  и  просто-напросто
неприлично. Ведь здесь тебе были рады, здесь  тебе  позволили  остаться.  Не
любить такое место - просто неблагодарно.
     - Вы не любите Столицу? - спросил я.
     - Наверно, - кивнул он. - Вся моя жизнь прошла совсем в  другом  месте.
Вы были когда-нибудь в Южном?
     Я отрицательно покачал головой.
     - Это  маленький  портовый  городок.  Многие  из   столичных   жителей,
оказавшись там, не поверят, что такие места еще существуют. Он  куда  больше
похож на книги Грина, чем на нашу тусклую реальность.  Да,  Костя,  это  был
мой мир, совсем не похожий на вселенную, скажем, нашего Мышкина. Нам  тяжело
ужиться вместе. Почему-то мне кажется, вы  способны  это  понять.  Пойдемте,
вон мои питомцы.
     С противоположной от бара стороны, как оказалось, был расположен  точно
такой же шкафчик, но вместо бутылок за стеклом  в  нем  скрывались  клеенные
модельки.
     На мгновение я остановился, разглядывая эту  красоту.  Максим  Павлович
действительно  виртуозно  овладел  своим   хобби.   Здесь   все   самолетики
располагались на аккуратных деревянный постаментиках, на каждом  из  которых
имелась   железная   табличка   с   выгравированным   названием   и   датами
эксплуатации.
     - К несчастью, гравировкой я так  и  не  овладел,  -  признался  Максим
Павлович. - Приходится заказывать на стороне. У меня есть неплохой мастер  в
Кратово, мы с ним уже давние  знакомцы  он  даже  делает  для  меня  скидку.
Периодически захожу к нему...  -  тут  он  вдруг  стал  каким-то  неожиданно
серьезным  и  произнес.  -  Константин,  вы  не  знаете,  сколько  все   это
продлится?
     - Что "это"? - спросил я.
     - Этот их усиленный режим. Леночка нынче распоряжается вовсю,  пытается
нормализовать ситуацию, но меня  уже  начинает  беспокоить  происходящее.  И
ладно бы проблема была масштабной. Что-то  крупное,  представляющее  угрозу,
требующее вмешательства  Её....  А  то  ведь  шпана,  самая  натуральная.  А
столько шуму... из-за ничего. Честно говоря, - он огляделся по  сторонам,  -
я чувствую себя неуютно. Что-то такое сгущается в воздухе...
     Я кивнул. Еще бы мне его не понять.
     - Мне как-то не верится, что эти залетные  разбойники  продолжат  охоту
на людей "Струны". У них нет ни сил, ни возможностей...  Жаль,  что  с  Юрой
вышло так грустно... - он на мгновение замер, а потом  спросил.  -  Вы  ведь
знали его?
     - Да. Я был у него в "Березках".
     - Отличный приют. Именно то, о чем  мы  с  ним  когда-то  мечтали...  -
Максим Павлович обернулся и указал на столик у себя за спиной.  -  Если  вам
не трудно, Костя, не могли бы вы мне помочь? Я  думаю,  чай  мы  будем  пить
здесь. Принесите чайник, а я пока достану сервиз. Он вон там, в шкафу.
     - Хорошо, - я кивнул и побрел обратно, в обход колонны...
     Честно говоря,  стариковские  воспоминания  Флейтиста  сейчас  меня  не
слишком трогали. Гораздо  больше  я  дергался  по  поводу  Димки.  Сумбурный
разговор с  Леной,  перед  тем,  как  она  уехала  отсюда  вниз,  ничего  не
прояснил. Сюда взять Димку почему-то ни в коем случае нельзя.  А  приставить
к нему временного опекуна не получится - все люди задействованы в  охоте  на
бандитов, даже из технических служб. "Ничего страшного, -  сказала  Лена.  -
Посидит немного один, поиграет на компьютере. Главное,  чтобы  дверь  никому
не открывал. Ну да не маленький, понимает..."
     Ну, раз Лена полагает, что там он в безопасности...  А  вдруг  все-таки
не усидит, пойдет в город? А  в  городе  может  случиться  все  что  угодно.
События на Кутузовском - лишь цветочек,  а  каковы  будут  ягодки?  Лишь  по
счастливой случайности тогда не зацепило никого из обычных  людей.  Повезло,
фантастически повезло. Но такое везение длится недолго.
     Что  задумала  Лена?  Карательную  акцию  или  очередные  десять  дней,
способные  потрясти  мир?   По   моим   личным   представлениям   на   отлов
разбежавшейся по стране банды у "Струны" уйдет двое  суток.  Первые  уже  на
исходе - значит завтра все будет кончено и этот плен, соответственно, тоже.
     Если только Лена ограничится отловом  залетных  сибирских  бандюков.  А
если  это  правда?  Если  она  и  впрямь  начинает  массовый  террор  против
оргпреступности?  Если  сейчас  наши  ребята  из  боевых  отделов  бегают  в
Резонансе и мочат братков по всей стране? Но ведь невозможно,  кишка  у  нас
на это тонка. Пускай вместо кишки  и  Струна,  а  все  же...  Если  огромные
регионы вообще не охвачены нашим влиянием...
     Целый день... Я здесь, а  Димка,  почему-то  там.  Один,  без  надзора.
Попросить кого-то чтобы о нем  позаботились?  Кого?  Люди  "Струны"  тут  же
бросятся в мою квартиру, стоит им услышать о том, что чистое  дитя  осталось
без присмотра, но для такого исхода нужно как минимум  этих  людей  "Струны"
найти.
     Почему они не перевезли его сюда? Это же настоящая халатность!
     Маус сидел за компьютером  и  быстро  стучал  по  клавишам.  Рядом  уже
закипал электрический чайник.
     - Шеф,  здрасте,  -  произнес  он  не  оборачиваясь.   -   Можете   нас
поздравить: мы в системе!
     - Уже? - вяло спросил я.
     - Всецело! Инет просто летает. Сами  поглядите.  Какой  сайт  изволите?
Новости музыки?  Видеорынка?  Туризмом  не  увлекаетесь?  -  он  прокручивал
передо мною подборку какого-то поискового сервера.
     - Криминала, - сообщил я.
     Маус не стал задавать никакого поиска, просто перешел  в  другое  окно.
На экране развернулся  новостной  сайт  с  мелким  и  бесчисленным  текстом.
Сбоку, на самой границе зеленой рамочки,  красовалась  роскошная  фотография
какие-то люди возле горящего "круизера".
     Жирный  заголовок  гласил:  "Бородино  2,  Судный   День   Кутузовского
проспекта".
     - Разборка  двух  мафиозных  кланов  привела   к   гибели   одного   из
авторитетов,  контролировавших  часть  районов  области,  -  разъяснил   мне
Маус. - По данным правоохранительных  органов,  убитый  главарь  мафии  имел
связи с небезызвестной организацией "Струна",  существование  которой  столь
яростно отрицается руководством МВД...
     - И все? - спросил я.
     - А вы что хотели? Это же СМИ, а не Большой Всепланетный Информаторий!
     Я кивнул и достал  из  кармана  "мыльницу",  быстрым  движением  вызвав
необходимый номер.
     - Вот  еще:  разборка   в   Замоскворечье.   На   улице   Якиманка,   в
непосредственной близости от Президент-отеля,  в  машине  "вольво"  номерные
знаки такие-то обнаружены трупы двоих мужчин. Судя по документам это  дважды
судимый гражданин Вересов Валерий Николаевич, уроженец  города  Норильска  и
состоящий в федеральном  розыске  его  земляк  Голдовский  Яков  Михайлович.
Примечательно, что оба убитых были задушены  гитарными  струнами...  Чикаго,
шеф. Ну чисто дон Капонне. Я бы так сказал, донна...
     - Да, - послышалось в трубке.
     - Димка, - сказал я. - Ты дома?
     - Конечно, Константин Антонович. Вы же сказали.
     - Никому  не  открывай,  никуда  не  выходи.  Я  постараюсь  за   тобой
кого-нибудь прислать. Хорошо
     - Да, но почему так...
     - Ну, - протянул я. - Так вышло.
     - Ладно, - на этот раз  в  его  голосе  нет  обиды  -  одно  удивление.
Кажется, мой рассказ насторожил его и заставил разволноваться. - У  вас  все
в порядке, Константин Антонович?
     - Да, у меня все нормально. Не волнуйся, пожалуйста.
     - Хорошо. Тогда до свиданья.
     - Пока, - я убрал "мыльницу" в карман.
     - Вряд ли за ним кто-то поедет, - не вставая  из-за  компьютера  сказал
Маус. - В здании одна охрана. Даже техники все  куда-то  подевались.  Райком
закрыт, все ушли на фронт!
     Надо же! Я думал, его поколение уже и слов таких не знает...


                                     4.

     Я совершенно не понимал, зачем мне идти туда, в  пыльную  пустоту  -  и
тем не менее шел, поднимался по серым выщербленным  ступеням.  Усталости  не
было, хотя счет ступеням наверняка перевалил бы за тысячу, если  бы  я  и  в
самом деле вздумал их считать.
     И справа, и слева тянулись бетонные стены - неокрашенные, в трещинах  и
выбоинах, словно по ним долго и сладострастно лупили из  пулемета.  Но  если
правая стена была монолитной, то в левой изредка встречались темные ниши.  В
моем фонарике, похоже, разрядились батарейки, он  светил  тускло  и  скучно.
Наверное, скоро мне придется идти наощупь. Туда, на самый верх, в  ту  самую
жуть, которую я боялся назвать по имени, хотя и догадывался, что она такое.
     Стояла тишина, но не та, какая означает всего лишь  отсутствие  звуков.
В этой тишине угадывалось некое присутствие. И когда впереди,  из  ближайшей
ниши, раздался всхлип, я даже не удивился.
     Там, в метровом углублении, стоял  мальчик  лет  десяти-одиннадцати,  в
лазоревой майке и застиранных шортах. На бледном лице  россыпью  разлетелись
веснушки,  а  тонкие  словно   карандаш   пальцы   сжимали   нечто,   сперва
показавшееся мне  короткой  дубинкой.  Но  при  ближайшем  рассмотрении  это
оказалась деревянная флейта.
     Выходит, Коридор Прощения превратился в Лестницу? И значит,  мне  туда,
в Нижние Тональности?
     Сейчас я принял это спокойно. В  нижние  так  в  нижние.  Какая  теперь
разница, если нет больше ни Юрика, ни Димки, если ревущее желто-рыжее  пламя
сожрало странного мальчика Костю?
     - Стоишь? - попросту, словно давнего знакомого,  спросил  я  мальчишку.
Страха не было - лишь печаль и холод.
     - Ага, - тихо, глядя себе под ноги, отозвался тот.
     - А зачем? Ты не можешь уйти? Или не хочешь?
     Мальчик поднял на меня глаза.
     - Очень хочу. Но отпустить меня может только Флейтист. Только  сюда  не
дойдет, не сумеет... это же внутри, а он ее знает только снаружи...
     Я ничего не понял.
     - Ты можешь  объяснить  нормально?  Кто  такая  "она"?  Кто  тебя  сюда
поставил и зачем? При чем тут Флейтист?
     - Слишком много  вопросов,  -  как-то  очень  не  по-детски  усмехнулся
мальчишка. - Но тебе и в самом деле нужны ответы? Ты  не  боишься,  что  они
тебя раздавят?
     - Все равно хуже уже не будет, - махнул я рукой с фонарем, и  метнулись
по стене огромные зверовидные тени. - Я и так слишком далеко зашел.
     - Это  верно,  -  кивнул  мальчик.  -  Но  все  равно  тебе  с  ней  не
справиться - она ведь выросла не из твоего сердца. И  нет  у  тебя  над  ней
власти.
     - Опять загадки? Да кто такая "она"?
     - Ты и сам знаешь ответ,  только  боишься  признаться  самому  себе,  -
вздохнул мальчишка. - Струна. Это Струна.
     - Так что же, - задохнулся я, - ты  хочешь  сказать,  что  мы  с  тобой
внутри Струны?
     - Вот, ты ведь всё понимаешь, - кивнул он. - Все вы  думаете,  что  она
исполнена тайн, а на самом деле она пустая и темная. И нет в ней  ни  добра,
ни зла - вы сами это придумали. И сила ее - вовсе не ее сила.
     - Тогда ответь: зачем я здесь?
     - Думаешь, я знаю? - мальчишка понуро опустил взгляд. - Этого никто  не
знает, даже она. Только ты сам.
     Мне сразу стало холодно, как и в ту ночь, на Лунном поле.
     - Хорошо, а что я могу сделать для тебя? Как тебя освободить?  Привести
сюда Флейтиста?
     - Я же говорю, - вздохнул мальчик,  -  ему  сюда  дороги  нет.  Но  уже
скоро... Ты, наверное, сможешь, - он одарил меня  скептическим  взглядом.  -
Если успеешь. И если тебе помогут.
     Я опять ничего не понял, но почувствовал -  это  уже  неважно.  Не  для
понимания я сюда пришел... или был приведен... для чего-то другого.
     - Вот, - мальчишка протянул мне флейту. - Возьми и сыграй, пожалуйста.
     - Да ты чего! -  опешил  я.  -  Сроду  на  флейте  не  играл,  не  умею
совершенно. Понятия не имею, как это делается.
     - Нет, ты должен сыграть, -  упрямо  повторил  он.  -  Ты  не  поймешь,
поэтому просто поверь: это очень важно. Без этого ничего не получится.
     Можно ли отказать страдающему ребенку?
     - Ладно, - неожиданно для самого себя я взъерошил ему волосы  и  принял
из мальчишеских рук флейту. Едва ли не с локоть длиной, из  темно-коричневой
древесины, отполированная до зеркальной гладкости... Ну не  умею  я  на  ней
играть. Куда  дуть-то?  Вот  в  эту  дырочку?  А  эти  отверстия  перебирать
пальцами?
     Я набрал  столько  воздуху,  сколько  смог  -  и  резко  дунул.  Так  в
полузабытом детстве мы  стреляли  жеваной  промокашкой  из  трубочек.  Лучше
всего годились полые стебли лопуха...
     Звук пришел сразу - точно весь окружающий воздух был полон  им  и  ждал
лишь команды, чтобы из тайного стать явным. Так  от  одной  маленькой  искры
вспыхивает рассыпанный порох, так от одного слова срывается горная лавина.
     Описать  этот  звук  было  попросту  нельзя  -  он  отличался  от  всей
слышанной ранее музыки как  настоящий  "боинг"  от  пластмассовой  модельки.
Звук вобрал в себя все, растворил и стены, и ступени, и  нас  с  мальчишкой.
Он был всем, а мы были в нем.
     И точно судорога поразила  пыльное  пространство,  оно  разорвалось  по
всем своим бесчисленным измерениям, осыпалось само в себя. И последнее,  что
я запомнил прежде чем меня засосало в черную воронку - это глаза  мальчишки.
Чего в них было больше, ужаса или радости, я так и  не  понял.  Да  и  не  в
понимании дело - меня позвали сюда для другого. И теперь, падая  в  пустоту,
я знал, для чего.

     Все в мире повторяется. И хотя в одну реку не войти дважды, но в  очень
похожую - запросто. Вновь начинался  день,  и  вновь  я  обнаружил  себя  на
диване. Разница лишь в том, что этот не  в  пример  удобнее.  Здешний  диван
вполне мог бы служить двуспальной кроватью. А то и трехспальной.
     Где-то рядом слышался дробный стук клавиш. Я повернул голову  и  увидел
спину Мауса, склонившегося над своей любимой "кибернетической системой".  За
широкими окнами разгорался рассвет. Город лежал внизу, утыканный  крошечными
светлячками фонарей,  а  где-то  далеко  на  востоке,  за  Кремлем,  Садовым
Кольцом   и   бесконечными    трубами    небо    уже    зажглось    какой-то
неестественно-чистой бирюзой.
     Вторые сутки войны... если это и впрямь война.
     Я поднялся и подошел к Маусу.  Тот  сосредоточенно  копался  в  сетевых
дебрях. Рядом с компьютером громоздилась полупустая бутылка от "Кока-колы".
     - Ну как, шеф, проснулись?
     - Как видишь. А что Максим Павлович?
     - Спит там у себя  на  диванчике,  -  ловким  движением  вбив  какой-то
сетевой адрес, отозвался Маус. - Под сенью родных моделек.
     - Ясно, - ответил я. - Что нового?
     - Ничего. На Сходне обнаружили еще одну машину.  Теперь  целая  троица.
Все "приструнены" по полной программе.
     - А что в Сети треплются?
     - В Сети? - присвистнул он. - В Сети, шеф,  уже  давным-давно  как  раз
просто треплются. Ничего путного вы там не  отыщите.  Болтают  о  вселенском
заговоре жидо-масонского оркестра  бешеных  гитаристов.  Вас  это  удивляет?
Кстати, а вы на гитаре играете?
     - Весьма посредственно, - я пожал плечами. - На трех аккордах.
     - Ничего, еще научитесь, - утешил Маус. - Если оно вообще вам надо.
     Я посмотрел на часы. Димка, наверное, еще спит. А если режется в  игры?
Надо б напомнить ему о существовании слова "режим". Правда, если он  все  же
спит... "Больной, проснитесь! Доктор велел передать, что  Вам  нужно  хорошо
выспаться перед ампутацией..." А, ладно!
     Кнопки "мыльницы" податливо запрыгали.
     - Милиция молчит, обвиняя во всем мафиозные группировки, избравшие  сей
новомодный метод для решения возникших между ними  разногласий,  -  прочитал
Маус. - Тем не  менее,  слухи  о  существовании  глубоко  законспирированной
организации под названием  "Струна"  продолжают  будоражить  столичные  умы.
Многим идея  возникновения  подобного  экстремистского  консорциума  кажется
фантастической в силу тех бесчисленных легенд, которыми  ныне  окружено  имя
"Струны". Но в то же  время,  если  отбросить  мистику,  придется  признать:
"Струна" есть и деться от этого некуда.
     - Алло, - донесся из трубки удивительно бодрый голос.
     - Димка, ты что, не спишь? - спросил я.
     - Ну... да. Я тут на компе в HMM четвертый зажигаю.
     Я с трудом удержался, чтобы подавить в  себе  педагога.  Шесть  утра...
спать пора...
     - Ты как там? - сухо спросил я. - Держишься? Не оголодал?
     - Да нет, - удивленно отозвался Димка. - Еще яйца остались,  и  сыр,  и
полбатона. Все нормально, Константин Антонович. А что?
     - Ничего, - отозвался я. - Просто проверка.
     - У меня все нормально. Я тут сижу, жду, когда  вы  вернетесь...  -  он
запнулся, потом продолжил. - А у вас как дела?
     - Все тихо-мирно. Ты там, главное, никуда не ходи. Даже мусор  выносить
не надо. Если что, сразу звони. Понял? Вот тебе в  дверь  постучат,  скажут,
что от меня, так ты сначала мне позвони, а потом открывай.
     - Понял, не дурак, - кислым тоном ответил Димка. - Все понял.
     - Ну, вот и хорошо. И все-таки поспи,  хоть  немного.  Никакая  НММ  не
стоит здоровья. Давай! Я на связи.
     - ОК, до свидания.
     - Пока.
     Я выключил "мыльницу" и опять повернулся  к  Маусу.  Тот  оторвался  от
компьютера и грустно глядел на меня. Мне показалось, что он  очень  устал  и
нет никакого смысла от его бдений за монитором..
     Зачем Лена вообще придумала ему это странное дежурство?  Будто  Максиму
Павловичу может срочно потребоваться специалист  такого  уровня.  Зачем?  По
Сети лазить? Глупо. Может, у "Струны" есть какой-то резервный  канал  связи?
Тайная сеть? Значит, Лена полагает, что "мыльницы" не надежны? И  кто  может
перехватить сообщение? Бандиты? Или кто-то пострашнее? Кто-то, кто  крутится
среди нас - и при том не боится Восхождения?
     Нет, странно все это. Ничуть не менее странное, чем мои сны.
     - Небось, кошмары снились? - угадал Маус.
     - Типа того, - кивнул я. - Ты бы тоже поспал немного.
     - Будет еще время. Вы вот заступили, теперь и я вздремнуть могу. А  то,
действительно, крыша медленно съезжает.
     - Ну так ложись. Я уж как-нибудь и сам мир спасу.
     Он отрицательно покачал головой:
     - Елена Ивановна мессадж изволила выслать.
     - Какой еще... - не сразу сообразил я. - О чем?
     Выходит, канал все же есть.
     - Они скоро будут. Я, честно говоря, минут  через  пять  сам  собирался
вас толкнуть.
     Такого поворота я просто не ожидал. С  чего  бы  вдруг  Лене  заявиться
сюда ранним утром? Может,  опять  что  случилось?  Скольких  еще  стриженных
парней  без  прописки  и  места  работы  наши   доблестные   органы   отыщут
намотанными на гитарные струны?
     - Разбудите Максима Павловича, пожалуйста, - добавил Маус.  -  А  то  я
для такого подвига чином мелковат.

     Прежде чем пасть лифта распахнулась,  раздался  мягкий  и  еле  слышный
звонок. Мы сидели напротив  дверей:  Максим  Павлович  на  диванчике,  мы  с
Маусом - в креслах.
     Кабина разверзлась, явив  свои  сверкающие  недра,  и  я  подумал,  что
каждый день ездил в ней, воспринимая ее исключительно как служебный  лифт  и
не думая, что он может вести в личные покои Флейтиста.
     Лена была не одна.  Вместе  с  ней  вошли  еще  трое.  В  одном  из  ее
спутников я узнал начальника  Патронажного  отдела,  третьим  был  худощавый
мужчина средних лет  с  роскошной  белой  шевелюрой.  Его  я  видел  на  той
памятной даче, но лишь краем глаза. Видимо, кто-то  из  Старших  Хранителей,
возглавляет отдел или региональный департамент.
     Они появились в гробовом молчании, беззвучно вышли из лифта и  замерли,
дожидаясь, когда кабина сомкнет челюсти и унесется куда-то вниз  (на  уровне
VIP-этажа  она  никогда  не  оставалась,  видимо,  тут  было  иное  средство
экстренной эвакуации). Максим Павлович опустил  свою  чашку  на  блюдечко  и
аккуратно поднялся.
     Делал он это медленно, по-стариковски.  Мы  успели  отложить  чаепитие,
подняться  следом  и  даже  переглянуться.  Во  взгляде   Мауса   я   прочел
"Началось!". Кажется, предстоит нечто грандиозное.
     Не суд ли над предателем Ковылевым-Демидовым? Решили не  тратить  время
на Мраморный зал?.
     Максим Павлович стоял напротив своих визитеров, мы  -  за  его  спиной.
Явившаяся троица застыла у лифта, причем Лена стояла  посередине.  От  этого
они походили на скульптуру героев-партизанов со станции Измайловский Парк.
     Тишина была столь гнетущей, что даже тихий гул от компьютера  слился  с
ней, растворившись в  общем  безмолвии.  Два  полюса.  И  вот-вот  проскочит
заряд...
     - Главный Хранитель, -  Лена  почтительно  склонила  голову.  -  Спешим
уведомить тебя, что месть "Струны"  свершилась.  Враги,  поднявшие  руку  на
наших людей, мертвы.
     - Принимаю твои слова, Хранитель Порядка. - Лицо  Флейтиста  неожиданно
изменилось. Я видел его лишь со стороны, но  сразу  понял,  что  теперь  это
именно Флейтист, а не Максим Павлович. Пришло время официального ритуала.
     Действительно, началось.
     - Мы не можем пока сказать точно - все  ли  враги  мертвы  и  стоит  ли
ждать  какой-то  иной  угрозы.  Но  время  не  терпит  и  потому  мы  должны
действовать. Наши люди на улицах города готовы обеспечить безопасность...  -
она оборвалась, смутилась на миг,  из  Хранителя  Порядка  сделавшись  самой
обычной Леной. - Безопасность Восхождения.
     Флейтист склонил голову, будто задумался о чем-то важном,  вгляделся  в
замысловатые узоры ковра, затем быстро кивнул и снова поднял глаза:
     - Вы нашли достойную замену?
     Его взгляд остановился сначала на худощавом, затем на  главвоспитателе,
ну а потом и на Лене. Все трое явно смутились, и я понял: что-то не  клеится
у "Струны".
     - Нет, Главный Хранитель, мы никого не нашли.
     Восхождение,  о  котором  когда-то  мельком  рассказывал  Маус,   Юрик,
оказавшийся не столь простым, как это гляделось  со  стороны,  его  огненная
смерть, отсутствие Сменяющего...
     "Вы нашли достойную замену?"
     "Нет, Главный Хранитель".
     Такое попросту немыслимо. Что  будет,  если  "Струна"  не  прибегнет  к
своему ежегодному ритуалу? Они не могли не подстраховаться на такой случай.
     "Вы нашли достойную замену?"
     - Что ж, - вздохнул Максим Павлович.  -  Если  все  так  повернулось...
Лена, говори ты. У тебя это лучше получится.
     И сразу же внутри у меня  стало  холодно  и  пусто.  Сердце  прерывисто
колотилось, но ниточку, на которой оно держалось, уже обрезали, и я  сам  не
понимал, как оно не провалилось ниже пола - туда, вглубь, в мраморный  ужас.
Сейчас она произнесет - и я, кажется, знаю, что.
     - Костя, - тихо и как-то слишком уж спокойно сказала она. -  Костя,  ты
только, пожалуйста, не волнуйся. Ты послушай. Ты сейчас поймешь,  почему  мы
не могли сказать тебе об  этом  раньше.  Мы  попросту  боялись,  что  ты  не
обрадуешься этому... и  не  захочешь...  -  она  вздохнула  и  закрыла  лицо
руками, точно повествуя мужу о пламенной страсти к бывшему однокласснику.  -
Ты знаешь, кто такой Сменяющий?
     - Да, - сказалось как-то само.
     Кажется, этим я избавил их от лишних разъяснений.
     - Тогда лучше. А тебе известно, что стать им может  не  каждый,  далеко
не каждый? - Она печально улыбнулась.  -  Фактически,  на  данный  момент  в
"Струне" есть лишь один такой человек...
     - Я.
     - Да, Костя, ты. Ты единственный, кто способен заменить  Юру  Осоргина,
ты единственный, кто способен стать  Сменяющим  и  тебе,  как  присягнувшему
Высокой Струне, придется сделать это.
     В комнате стало удивительно тихо. Я, стараясь не глядеть на  Флейтиста,
повернулся к окну - и встретился взглядом  с  Маусом.  Хакер  был  потрясен.
Выходит, он снова чисто случайно попал на  секретное  совещание  и  коснулся
великих тайн. Или все-таки не чисто и не случайно?
     Впрочем, всё это явно не тянуло на  тайну.  Я  -  заместитель  Главного
Хранителя?! Даже не смешно. Какая-то дурацкая шутка,  начавшаяся  на  Лунном
поле, протянувшаяся цепочкой клякс...и в итоге  вместо  предназначенных  мне
"нижних Тональностей" принесшая меня сюда.
     Заместитель Флейтиста? Я,  Костя  то  ли  Демидов,  то  ли  уже  совсем
Ковылев. Что скажет Димка?
     - Когда вы узнали? - вяло спросил я.
     - Давно, - призналась Лена. - Еще там, в  Мухинске.  Потому  и  позвали
тебя в Столицу.
     Я молча кивнул . Говорить не хотелось. Понимание наваливалось  на  меня
словно тяжелая медвежья шуба - какие носили бояре, если,  конечно,  не  врут
учебники истории.
     - Накануне я прочла твое личное дело. А там отмечено,  как  удивительно
вспыхнула Струна в день твоего первого Восхождения. Это явный знак,  тут  ни
с чем не перепутаешь, Она выбрала тебя...
     Я смотрел мимо Мауса - туда, где первые  солнечные  лучи  уже  облизали
стены домов. "Утро красит нежным цветом"... Крыши, шпили, трубы... Родной  и
в то же время такой далекий мне город. Город, который  не  создал  "Струны",
но смог ее изменить. Изменить почти что до неузнаваемости.
     - Мы просмотрели дела всех наших людей, которые... Ну,  в  общем,  тех,
чьи Восхождения чем-то отличались. Ты - единственный.
     - Что, совсем? - я по-прежнему не верил. Неужели  никто  из  нескольких
тысяч "людей Струны" не был  отмечен  подобным  знаком?  И  лишь  я,  не  то
перебежчик, не то резидент... а вернее  всего,  канатоходец...  Шаг  вправо,
шаг влево.. "Чуть правее наклон - и его не спасти..."
     - Именно. И дело не только в яркости Струны. Важен и ты сам. То, что  в
тебе есть. Ведь случись что, и...
     Я отвернулся от окна, оглядел собравшихся. Время, что  я  отмерил  себе
на успокоение нервов,  истекло.  Сердце,  впрочем,  колотилось  все  так  же
быстро, но это уже ничего не значило.
     Они молча ждали моих слов. Будто у меня есть выбор.
     - Что нужно делать?
     - Ничего, Константин, - заговорил  Максим  Павлович.  -  Вы  не  должны
будете делать ровным счетом ничего. Сегодня вечером я отправлюсь  к  Высокой
Струне. А вы просто пойдете со мной. Все будет как обычно. Просто  коснуться
Ее придется лишь  мне.  Если  Она  уличит  меня  в  чем-то,  я  покину  нашу
Тональность, Вы же заступите на мое место.
     - Каким образом? - не понял я.
     Флейтист только руками развел:
     - Просто вся сила, которой раньше владел я, сразу перельется в  Вас.  И
вы займете место Главного Хранителя.
     - Но  ничего  подобного,  сами  понимаете,  не  случалось,  -   заметил
худощавый спутник Лены. - И вряд ли случится теперь...
     Лена с главвоспитателем одновременно кивнули.
     Я перевел взгляд на часы, висевшие над  кабинкой  лифта.  Восемь  утра.
Они сказали, что Восхождение начнется вечером. Еще  очень  не  скоро.  Время
есть, совершенно бесполезное, тягучее время.
     - Разумеется, никуда отсюда уходить нельзя, - добавила Лена. -  Знаете,
если уж быть совсем честной, я пока ни в чем не уверена. Мы  схватили  двоих
главарей  этих   отморозков.   Пришлось   расконсервировать   лучших   наших
следаков, - она как-то странно  покосилась  на  главвопитателя.  -  Бандюги,
естественно, давным-давно говорят, и говорят, конечно  же,  правду.  Но  вот
всю ли? Это надо будет проверить.
     - Куда нам  идти?  -  усмехнулся  Максим  Павлович.  -  Мы  уже,  можно
сказать, пришли. В самом широком философском смысле.
     - Это верно, - кивнул я. - Но время, значит, есть?
     - Времени полно, - подтвердила Лена. - Целый день, почитай вечность...


                                     5.

     Похожая на любимое орудие графа Цепеша, целилась в небо  Стела  Победы.
Солнце,  коснувшись  ее  верхушки,  уверенно  сползало  к   недалекому   уже
горизонту. Западный ветер, смирный внизу, здесь, на высоте, обретал  силу  и
наглость -  и  наотмашь  лупил  мне  в  лицо.  Я  сидел  спиной  к  бетонной
надстройке возле шпиля и смотрел на город.
     Чуть левее гудел проспект, под завязку  забитый  сейчас  машинами.  Тот
самый  проспект,  где  еще  совсем  недавно  перевернулся  тяжелый  джип   с
бронированными стеклами... Автомобили текли  к  центру  города,  исчезая  за
Бородинским мостом. Другие, наоборот, спешили как можно скорее  прочь,  мимо
Парка Победы, дальше к окраине переползая с проспекта на Можайское шоссе.
     Где-то   там,   далеко   за   горизонтом   остался   приют   "Березки",
обезглавленный и застывший от ужаса в ожидании своей  новой  судьбы.  Что  с
ними будет? Начнут бегать, как из обычного  интерната?  Нет,  это  вряд  ли.
"Струна" свое дело знает. Не бегает же никто из  "Веги"...  Пришлют  другого
смотрителя...  честность  и   преданность   делу   гарантированы   ежегодным
Восхождением... а остальное как получится. Во всяком случае,  как  у  Юрика,
уже не будет.
     Юрик... У меня и в мыслях не было, что это ты... Что  именно  ты  стоял
рядом с Флейтистом, когда он создавал "структуру". Во зло ли, во  благо  ли?
Как там сказал странный мальчик из  недавнего  сна?  Не  помню...  А  вот  в
"Столичном      обзоре"       пишут:       "Экстремистская       организация
религиозно-политического толка,  берущая  на  себя  права  законных  органов
государственной власти..."
     Да уж во всяком случае "Струна" была бы для страны лучшей властью,  чем
эта, нынешняя... Да, есть Мраморный зал, есть Лунное поле... Не  вычеркнуть,
да и не надо. Но что моя искалеченная судьба в сравнении с  десятками  тысяч
попавших  под  бездушный  каток  государственной  машины?   Флейтист   порой
ошибается, он ведь тоже человек, но он не  страдающий  болезнью  Альцгеймера
Верховный Главнокомандующий, с очередного перепоя развязавший  Дальнегорскую
кампанию.
     Выходит, "Струна" действительно милосердна - особенно когда есть с  чем
сравнивать.
     Я  поймал  себя  на  мысли,  что  думаю  обо  всем  этом  как  о  вещах
посторонних. Точно  я  укутался  пледом,  прихлебываю  чай  с  лимоном  и  с
интересом читаю новый роман Зарова. Кстати, не так давно  Лена  обмолвилась,
что  решено  создать  новый  отдел  -  литературного  контроля.  Бороться  с
засильем жестокости и цинизма  в  книгах  для  детей  и  подростков.  Этакая
теневая цензура. А ведь многим моим любимым писателям не поздоровится,  если
заправлять там будут люди, подобные Стоговой или Валуеву...
     А хорошо бы всё,  случившееся  со  мной  за  последний  год,  и  впрямь
оказалось чьим-то романом. И вот дочитана последняя страница, поставлена  на
полку  книжка  -  и  надо  составлять  планы  уроков  на  завтра,   печатать
индивидуальные  задания  на  карточках,  и  не  забыть   позвонить   Ларисе,
договориться насчет субботы...
     Нет, этот старый мир я уже не верну.  Даже  если  не  станет  "Струны",
если оборвутся все видимые и невидимые связи, если я снова вернусь домой,  а
Димка к своим родителям -  останется  слишком  многое.  Лунное  поле  -  это
ладно, это лирика, но перевернутый джип... странный и молчаливый  человек  с
громким  саксонским  прозвищем  Сайфер...  Женька,  танцующий   под   пулями
свихнувшегося офицера КПН...
     Они уже со мной, во мне.  Они  уже  не  "Струна",  они  -  часть  меня.
Возможно, не столь большая. Но если -вырвать - изойдешь кровью и болью.
     Зачем я пойду туда, вниз? Только чтобы не  услышать  "Предатель"  и  не
заработать выстрел в спину? Нет, это не  главное.  Тогда,  в  Мухинске,  мне
просто очень не хотелось умирать. Как и любому загнанному  зверю.  Теперь  у
меня есть нечто более ценное, то, ради чего надо жить.
     Машины внизу были медлительны, точно сонные рыбы  в  аквариуме.  Отсюда
казалось, будто они аккуратно, беззвучно ползут по  проезжим  частям.  Точно
так же тащилась по серой глади  реки  какая-то  захудалая  баржа.  Городские
морские трамвайчики не заходят дальше Юго-восточного вокзала. Здесь  царство
частных  посудин,  транспортных   барж   и   усталого   старика-чистильщика,
выбирающего со дна реки целый музей пестрой столичной жизни.
      Справа, за рекой, лезут вверх строительные дебри. Молодой,  но  бойкий
капитал возводит свои хоромы. Он на одном берегу, "Струна" на другом...
     Мыльница вдруг зазвонила.
     - Да?
     - Константин Антонович, это я.
     - Да, Дим, - я аж привстал. - Ты где? Что случилось?
     - Все нормально, - сказал он. - Я просто звоню вас  проверить.  Вы  так
давно не связывались со мной. Целый день. Я и решил...
     Дурак. Какой же я дурак!  Разнервничался,  размяк  и  напрочь  забыл  о
главном, о том, ради чего все и делается. О  Димке.  Целый  день,  с  самого
утра, с  того  момента,  когда  Лена  сообщила  мне  о  моей  новой  миссии.
Неожиданно и быстро...
     Я  хотел  успокоиться  чем-нибудь  крепким,  но  Максим  Павлович  сего
намерения не одобрил.  Струне  все  равно,  я  помнил  это  еще  по  первому
Восхождению, когда явился к ней, мягко говоря, "подготовленным".  Но  сейчас
я пойду не один.
     Лена сказала  -  мне  нужно  будет  только  тащиться  следом.  Флейтист
промолчал.
     Но он знает, что следует делать, а Лена... Она никогда не была там,  ей
ничего не известно. Сейчас Максим Павлович надеется на меня, и раз уж он  не
хочет видеть меня "начитанным", я воздержусь.  В  конце  концов,  он  важнее
мне, чем все Струны из всех Тональностей.
     - Да ты не дергайся, Димка. Все хорошо. Скоро у нас  военное  положение
снимут, все будет как раньше. Ты новости смотришь?
     - Да.
     - Видел?
     - На Сходне?
     - Не только. Главари уже схвачены, скоро отловят разбежавшуюся  мелочь,
и тогда уже всё успокоится. Мы не только сравняли счет, но и вломили  им  по
самые сопли...
     На том конце молчали. Я  слышал  лишь  прерывистое  Димкино  дыхание  и
думал, что  поступил  очень  глупо,  не  позвонив  ему.  Впрочем,  меня  так
огорошили... Да и не стоит ему знать, что мне предстоит.
     - Константин Антонович, - наконец сказал он. - Я и сам понимаю, что  им
полный абзац. Только вы поскорее возвращайтесь, ладно?
     - Хорошо, - я попробовал говорить веселым тоном. - Уж  постараюсь.  Как
только начальство даст увольнительную...
     - Вы мне позвоните вечером, я долго еще спать не буду.
     - Это еще почему? Тебе к  утру  надо  бодрым  быть,  а  не  подремавшим
полчаса. Так, братец-кролик, не пойдет.
     - Ну... - замялся Димка. - Хорошо. Я тут немного посижу в HMM, а  потом
лягу. Только я вашего звонка все равно дождусь. Позвоните?
     - Как только смогу, - сказал я и тут почувствовал, что за  моей  спиною
кто-то стоит. Я поднялся на ноги и обернулся. Лена. -  Ладно,  Дим,  ко  мне
тут пришли. Давай кончать связь. Не возражаешь?
     - Нет, Константин Антонович... - он немного замялся. - Удачи  вам...  И
простите, пожалуйста, за ту фигню... ну, что я наговорил,  когда  вы  с  той
вечеринки вернулись. До свидания.
     "Мыльница" пискнула, подтвердив отключение.
     - Пора, - скучно  сообщила  мне  Лена.  -  Давай,  Косточка,  время  не
терпит.
     Я убрал "мыльницу" в карман куртки и снова оглянулся на город.
     Он оставался таким же.  Машины,  люди,  витрины...  Мне  придется  уйти
отсюда. Ненадолго, но это не важно... Куда  мы  пойдем?  К  Высокой  Струне?
Которая то ли гигантская запятая, то  ли  полая  внутри  башня?  А  если  ее
свернуть, как  обычную  "соль"  в  медной  оплётке?  Что  получится?  Кольцо
Всевластья?
     - Все будет нормально, - Лена неожиданно  улыбнулась  и  положила  руку
мне на плечо. - Не  волнуйся,  Кость,  мы  все  верим  в  тебя  и  все  тебя
поддерживаем. Ну что такого? Все равно бы  тебе  пришлось  идти  к  Ней.  Ты
думаешь,  Она  тебя  не  признает?  Да  ты  сама  святость  в  сравнении   с
большинством из нас! - она опустила глаза и  как-то  задумчиво  добавила:  -
Возможно, поэтому ты и волнуешься.
     - Я  спокоен,  -  как  можно  холоднее  сказал  я.  Голос  предательски
дрогнул. - Пойдем, - и первым направился  к  двери,  за  которой  начиналась
лестница, ведущая вниз.
     Лена осталась у меня за спиной.
     - Он очень надеется на тебя, хотя понятно, что Струна не  откажет  ему,
но все-таки...

     Максим Павлович стоял возле стенда с любимыми  модельками  и  увлеченно
рассказывал  что-то  двум  утренним  Лениным  спутникам.  Те,   периодически
улыбаясь, указывали то  на  одну  модель,  то  на  другую.  Похоже,  процесс
доставлял удовольствие всем.
     Маус всё так же сидел за компьютером.  На  голове  у  него  красовались
наушники с тонкой лапкой микрофона у рта. Кажется, хакер  пытался  с  кем-то
связаться. На экране царствовала чехарда неизвестных мне программ...
     - А вот на таком у меня отец летал, - заметил главвоспитатель. - Еще  в
войну... Их же на юге такие применяли, чтобы над водой.
     - Ну  да,  -  заинтересовано  кивал  Флейтист.  -  Планировалось  и  на
северо-запад крыло перебросить, а потом как-то не сподобились.
     - Вот. И отец мне рассказывает, он механиком был. Идут  они  ночью  над
Южным Лиманом. Кругом вода. До берега-то вроде и недалеко, да и  как  бы  не
близко. Если прямо пиликать, через полчаса  уже  суша,  да  немцы  им  такой
радости не дали. Из облаков вдруг "фокер"  как  выскочит  и  давай  по  нему
садить, а наши-то всем хороши, кроме маневренности. Стрелок  в  своей  башне
крутится, а какой у него обзор? Всё, что сверху. "Фокер" бак и  пробил.  Мой
отец кричит: "Всё, не дотянем!". Горючки у них до полуночи было, а  осталось
на пять минут. Короче, не спастись. И тут...
     Лена  многозначительно  кашлянула,  и  стесняющийся   своего   отчества
Геннадий прервал монолог. Все моментально повернулись  в  ее  сторону,  даже
Флейтист бережно  водрузил  обратно  модельку  транспортного  самолетика,  о
которой, видимо, и шла речь, а потом закрыл шкафчик.
     - Что, Леночка?
     Она лишь развела руками.
     - Пора.
     - Уже? - Максим Павлович бросил взгляд за окно, где солнце  еще  только
пряталось за домами. Весь запад Столицы тонул в багровой агонии вечера.
     - Маус? - коротко бросила Лена.
     - Коды разблокированы, - непонятно  произнес  он.  -  Доступ  на  минус
третий ярус открыт.
     На миг воцарилось молчание. Все  словно  переваривали  услышанное.  Мне
вдруг показалось - собравшиеся как-то странно напряжены. Даже Маус за  своим
пультом склонился почти к экрану  и  застывшими  глазами  таращится  в  одну
какую-то точку, забыв отслеживать препорученные ему данные.
     Только Максим Павлович, поймав мой  взгляд,  ласково  улыбнулся,  будто
стараясь подбодрить. Ему-то не впервой.
     - Раньше сядешь, раньше выйдешь, - натянуто пошутил худощавый.
     - И то правда, - кивнула Лена. - Точно все открыто?
     - На тысячу процентов, - не оборачиваясь,  отозвался  Маус.  -  Система
безопасности оповещена. Они знают, что вы спускаетесь.
     Все вновь замолчали, но  теперь  уже  совсем  ненадолго,  ибо  молчание
почти сразу прервал сам Флейтист.
     - Что ж! Если так, то будем и правда  спускаться.  Только...  -  он  на
секунду замер, потом  быстрым  движением  открыл  шкафчик  и  что-то  оттуда
достал. - Вот. Это талисман. Не более того.
     Он снова захлопнул дверцу и повернулся ко мне:
     - Пойдемте, Константин. Дорога ждет нас.
     - Да ладно Вам, Максим Павлович, - сейчас же заулыбалась  Лена.  -  Что
вы прямо! Через полчаса отметим ваше возвращение! Что вы прямо как в  первый
раз.
     - Не бойся, Ленок, - улыбнулся Флейтист.  -  Это  я  так.  Стариковские
нервы. Лет через пятьдесят и ты...
     - Полно вам, -  отмахнулась  Лена,  и  мне  показалось,  что  она  даже
покраснела, но тут же взяла себя в руки. - Делай, Мышкин.
     Мне показалось, что он будет вбивать  какой-то  код,  и  я  даже  успел
удивиться: как это хакеру оперативного отдела доверили столь  важный  пароль
на секретные комплексы небоскреба. Но Маус просто ударил по  паре  клавиш  и
произнес в микрофон:
     - Верхний предел нижнему. Даем добро. Погнали.
     В следующий миг шкафчик с модельками плавно поехал в сторону...


                                     6.

     Лифт спускался вниз - рывками, натужно рыча мотором.  Тусклая  лампочка
под потолком давала ровно столько света, чтобы  видеть  друг  друга.  Сквозь
щели в верхней части стенок изредка  вспыхивали  отблески  ламп,  освещавших
шахту. Типичный лифт из забытого ЖЭКом подъезда. Разве  что  нет  наскальных
граффити, стены ровные и сверкают наведенной чистотой. И это лишь  добавляет
жути.
     Мы медленно опускаемся вниз.
     Здесь нет лестницы, нет ступенек  и  винтовых  изгибов.  Только  шахта,
лифт, просверки ламп и мерный лязг. И кажется, спуск  будет  длиться  вечно.
Как у Алисы... Только внизу вовсе не Страна Чудес, и населена она отнюдь  не
добродушными Чеширскими Котами.
     Осоргин спускался сюда не  раз.  Каждый  год  он  шел  рядом  со  своим
старым, согнувшимся под тяжестью лет и событий другом. Теперь вместо него  -
я. Почему? Чем таким отличился я, глиняный, Константин  Дмитриевич  Демидов,
враг этого места, враг этих людей...
     Враг этих людей? То есть враг Юрика, Мауса, Женьки? Чушь какая! А  ведь
правда.
     - Мы уже погружаемся, - шепнул Максим Павлович. - Первый этаж  пройден.
Теперь пойдут подземные ярусы.
     А я-то был уверен, что мы уже где-то в  глубинах  земли.  Сколько  лифт
ехал сюда? Не знаю, забыл посмотреть на часы.  Скоростные  кабины  доносятся
до последнего этажа за минуту. Здание наше, конечно, приличных размеров,  но
все же не фантастических. Значит...
     - Долго еще? - брякнул я.
     - Трудно сказать, - пожал плечами Максим Павлович.  -  Раз  на  раз  не
приходится. По-всякому бывает, от получаса до пары минут.
     Вот и начались странности. Сердце кольнуло еще тогда, при виде  скрытой
шкафом кабины. Она торчала из гладкой,  обитой  пластиком  стены  как  некое
инородное тело. Как старый, заржавевший полвека  назад  снаряд,  вырытый  на
дачном участке при копании грядок.
     Неужели обычные люди "Струны" спускаются  в  Мраморный  зал  на  таком?
Интересно, а как мы поедем обратно?
     - Костя. - Флейтист неожиданно повернулся ко мне. -  Я  хотел  бы  тебя
попросить...
     Наконец-то он обратился ко мне на "ты". Что-то,  выходит,  пробило  его
обычную броню доброжелательной вежливости...
     - Да, Максим Павлович?
     - Ты знаешь, что кардинал Ришелье держал целый питомник кошек?
     - Ну, вроде бы где-то слышал, - промямлил я.
     Слышать-то  я  слышал,  но  вот  где...  Кажется,  в  старом  советском
мультфильме, где собаки были мушкетерами, а кошки гвардейцами.  А  может,  и
читал в какой-то газете.
     - А ты знаешь, что с ними стало потом?
     - Когда? - не понял я.
     - Потом, когда Ришелье умер?
     Я ничего не  ответил,  да  и  что  было  мне  говорить?  Мульфильм  сих
деликатных материй не касался.
     - Их задушили, - сказал  Флейтист.  -  Всех.  Понимаешь,  Костя?  -  он
запустил руку в карман и неожиданно достал  оттуда  маленький  пластмассовый
самолетик-талисман. - Возьми.  И,  пожалуйста,  сохрани.  Вряд  ли  от  моей
коллекции останется что-то еще. А так... хоть одна безделушка.
     Я молчал. До дрожи в селезенке понимая, что говорить  сейчас  не  надо.
Да и что я отвечу? Возьмусь  убеждать,  что  Максим  Павлович  еще  проживет
много лет, двадцать, а то и тридцать... склеит десятки пластмассовых  птичек
и завещает все это Политехническому музею?
     Ведь глупо. Ясно, что коли Флейтист заговорил  в  таком  тоне,  то  это
неспроста.
     - Знаешь, где мы, Костя? -  спросил  он.  -  В  единственном  месте  не
свете, где нас никто не услышит. Никто.
     Я посмотрел вверх. Железный потолок лифта скрывал за  собой  бесконечно
далекую вершину шахты, где возле отодвинутого шкафа,  возможно,  еще  стояли
Лена и ее спутники.
     "Струна" на выдумку хитра... Но Высокая  Струна  еще  хитрее.  Акустика
тут могла оказаться получше, чем в опере, но после минус первого  яруса  это
уже ничего не значило. Я вдруг отчетливо понял - мы  уже  были  не  здесь...
Вернее, не там. Не в мире.
     - Не знаю, сколько нам еще ехать, - честно признался Флейтист. -  И  уж
тем более не знаю, сколько потом идти... Мне надо о многом тебе  сказать,  а
главное, предупредить.
     - Почему? - спросил я.
     - Потому что от Нее Главным Хранителем выйду  не  я,  а  некто  Демидов
Константин Дмитриевич.
     Я  задохнулся.  Сердце  затряслось  как  старый  холостой  дизель.  Мое
настоящее  имя  прозвучало  в  устах  Флейтиста  словно   приговор,   словно
окончательный штрих, объясняющий все...
     Он знал. Знал уже давно, знал  еще  там,  наверху,  на  своем  огромном
этаже... А может быть, и раньше. Может, еще на даче... Так  что  же,  сейчас
двери лифта раскроются и Мраморный зал предстанет пред нами  во  всей  своей
кафкианской  красе?   Снова   дознаватель,   лазоревая   охрана,   судьи   с
ускользающими от взора лицами?
     "Мы прощаем тебя, Уходящий, исчезай с миром..."
     - Да не бойся ты, Костя, - как-то ласково и  совершенно  по-стариковски
сказал вдруг Флейтист. - Не бойся. Мраморный зал, Коридор Прощения - это  не
для тебя. Еще немного - и ты окажешься во главе, причем никто уже не  сумеет
этому помешать.
     Я смотрел в одну точку - туда,  где  смыкаются  створки  лифта.  Редкие
полосы света от ламп, вспыхнув, уносились прочь. А я все смотрел. Я  начинал
понимать.
     - Они, там, наверху... Они знают?
     - Да, - кивнул Флейтист.
     - Давно?
     - С самого начала, - теперь  его  голос  стал  сух  и  спокоен,  словно
метроном под потолком Мраморного зала. -  Они  знали  даже  раньше  меня.  В
конце концов, ты их детище.
     ...Рисунок,  возникший  и  исчезнувший  неизвестно  куда,   звонки   по
отключенному телефону... Бетонный пол в подвале, бамбуковая палка и  вонючая
жижа в ведре... Мраморный  зал,  семеро  инквизиторов...  Коридор  Прощения,
навсегда замерзшие внутри себя  дети...  Лунное  поле,  свинцовые  птички...
словно кусачие паузы-восьмушки...  Сержант  Венька  Копалкин,  Железнозубый,
веселый парень Женька... Любитель хорошего коньяка  Кузьмич...  Незадачливый
Абдульминов, Лена... Та единственная ночь в мухинской гостинице...  Столица.
Сайфер.  Маус...  "Березки",  Юрик,  Димка...  Залитый  солнцем  проспект  и
перевернутый джип...
     - Ты прожил настоящую жизнь, - подтвердил Флейтист.  -  Ты  сражался  с
настоящим злом и завел настоящих друзей. Но все  это  время  тебя  аккуратно
направляли.
     - Кто? - еле выдавил я.
     - Те, кто хотел привести тебя сюда. Кто сначала сделал  из  тебя  врага
"Струны", затем ее друга. Они заставили тебя полюбить  своих  новых  друзей,
которые, в свою очередь, полюбили тебя... Они приучили наш  мир  к  тебе,  а
тебя к нашему миру.
     ... Столица, центр детского творчества, пробка, лихие  рассказы  Женьки
и шуточки Мауса,  черный  двор  в  Нагатино,  отступившие  в  ужасе  отродья
господина Зимина... Лена, Кузьмич, Женька, Димка...
     - Зачем? - я понял, что близок к истерике. Изображать спокойствие  было
уже невозможно. Да и ни к чему.
     - Я ведь сказал, - повернулся ко мне Флейтист.  -  Они  думали,  мы  не
знаем. Я не знаю. Они думают - я  мечтатель,  клеящий  глупенькие  модельки,
верящий в дружбу и светлое небо. Они давно уже врут мне, Костя. Так же,  как
и тебе. Но они не знают, что мне все известно. Так вот, скоро  я  подойду  к
Струне и Она убьет меня, потому что я пошел против  Нее.  Против  своего  же
создания.
     - То есть они...
     - Да. Подготовили марионетку - тебя Костя, человека, способного  занять
мою должность.  Способного  сделать  это  и  не  заметить,  как  именно  это
случилось.
     Я не выдержал и опустился на пол, закрыв лицо руками. Стенка кабины,  к
которой я прижался спиной, была холодной, мне  казалось,  что  с  другой  ее
стороны давно царит вечная ночь - бесконечность, уходящая во  мрак,  и  лишь
редкие глаза далеких чудовищ - обитателей черной  пустоты  -  заглядывают  к
нам через щели под потолком.
     Перед закрытыми глазами всё мелькали картинки. Чаще  почему-то  Мухинск
и его обитатели. Даже мент Венька Копалкин казался теперь родным и  близким.
Там был мой мир, мир, где я скрывался и прятался,  мир,  где  я  врал  самым
близким своим друзьям, где обманывал и сражался...
     Но это был мой мир, а не наведенная иллюзия.
     - Когда ты вернешься, то, разумеется, не потянешь  всю  эту  ношу.  Сам
понимаешь, чудовищная ответственность, то се... И тогда они  подставят  тебе
свои верные плечи, помогут,  научат,  подскажут...  на  этих  верных  плечах
внесут тебя в новый мир... - старик вздохнул. - В тот самый, где мне уже  не
будет места.
     - Что они хотят, Максим Павлович? - я едва  не  плакал.  Ну  зачем,  ну
почему всё это свалилось на меня?
     - Власти... - отрешенно произнес он. - Настоящей, большой власти.  Нет,
не для  себя...  Алчные  маньяки,  желающие  напиться  вседозволенности,  не
прошли бы контроль Струны. Здесь другое, Костя. Они  ведь  очень  правильные
люди... очень идейные. Им обязательно нужно спасти этот мир, уничтожить  все
зло... Всё сразу и навсегда. На меньшее они не согласны. Затем им и  власть.
Сначала в стране...
     Глаза-лампочки проносились мимо кабины. Мы опускались все ниже и  ниже,
прочь от утопавшей в закате Столицы, от охранников с датчиками при  входе  и
от всего бесконечного арсенала "Струны".
     Здесь  было  совсем  иное.  И  даже  не  параллельный  мир,  не  другая
Тональность - нечто такое, что лежит вовне.
     - На  первый  взгляд,  их  можно  понять,  -  устало  продолжил  Максим
Павлович. - Сам погляди. В Кремле сидит очень везучая  банда  мошенников.  С
одной стороны, им действительно хочется управлять государством,  вытаскивать
его из болота. Но руки у них все равно просто тянутся к  деньгам  и  они  не
могут уже иначе.  Жадность  и  трусость  сильнее  их.  Какие  еще  варианты?
Армия  -  вотчина   спившихся   генералов,   милиция   -   ничто,   служанка
преступности. КПН... Нет уже больше никакого КПН. Его лучшие люди,  те,  кто
остался верен стране, либо у нас, либо выкинуты на грошовую пенсию.
     - То есть государственный переворот? - уточнил я.
     - Громко  сказано,  -  улыбнулся  Флейтист.  -  Просто   утром   страна
проснется, а президент не вернулся с очередной попойки. Ну  и  ладно.  Пусть
пьет себе дальше. Для революции у "Струны" имеется бархат лучшего  качества.
Все произойдет быстро,  не  особо  кроваво  и  даже  с  соблюдением  внешних
приличий. План разработан уже давно, и грамотно  разработан.  Они,  конечно,
полагали, я не в курсе...
     Глаза-лампочки, мерный лязг в поднебесье.  Никто  не  услышит  нас,  мы
одни  в  этом  маленьком  мирке,  в  этой  тишине,  равноудаленной  от  всех
Тональностей.
     Я - Консантин  Демидов,  наконец-то  ставший  самим  собой.  Константин
Демидов, человек "Струны". Наконец я преодолел свою раздвоенность.
     - Почему вы рассказываете об этом? - спросил я.
     - Потому что я старый дурак, - неожиданно резко сказал  Флейтист.  -  Я
создавал Орден Милосердия, рыцарский орден, с мечом в руке - не  буду  этого
скрывать, но таково наше время... Путь меча... Всегда и  во  все  времена...
Тогда, в Южном,  я  очень  долго  и  много  думал,  вспоминал  своих  Аню  и
Костеньку... Сперва мне хотелось все крушить и рвать, потом я  все  же  взял
себя в руки... Я успокоился...  насколько  это  возможно,  когда  теряешь  и
детей, и внуков... Я пытался понять причины,  найти  внутреннюю  связь...  Я
думал, как уберечь от зла хоть кого-то,  и  мне  показалось,  что  я  нашел,
наконец, ответ. Все остальное время ушло на поиск ошибки.
     Он   замолчал.   Глаза-лампочки   вспыхивали   и   гасли   с   завидной
регулярностью.
     - Дон Кихоты бывают разные.  Кто-то  сражается  с  мельницей  и  ломает
собственные ребра, а кто-то с цирюльником  и  отнимает  его  осла.  "Струна"
служит честно и незаметно. Наша работа  во  тьме  и  может  быть  такой  еще
долгие годы, - он странно кашлянул. -  Я  стар,  но  могу  прожить  еще  лет
двадцать. Если, конечно, захочу. Они хотят слепить  из  "Струны"  всезнающую
партию, но я смогу придержать их намерения. Долго, но не вечно... А  значит,
нельзя тянуть. Чем дальше, тем хуже всё это кончится.
     Я слушал.  Мне  ничего  больше  не  оставалось.  Слушать,  смотреть  на
глаза-лампочки и ждать... когда же  кабина  достигнет  цели,  остановится  и
замрет, готовясь распахнуть дверцы.
     - Я, можно сказать, высидел яйцо - и  вылупился  дракончик.  Маленький,
ручной. Милая зверюшка. Полезная в хозяйстве... С мышами там  справиться,  с
крысами... Но скоро он вырастет, и тогда... Да что я  буду  объяснять  тебе,
Костя? Ты и сам все отлично понимаешь. Ты, наверное, мог  простить  "Струну"
такую, какова она есть... Но представь, какой она станет... может стать...
     Он повернулся и впервые взглянул мне в глаза.
     Наши взгляды встретились, и я  даже  поднялся,  чтобы  быть  вровень  с
Флейтистом. С тем Флейтистом, кто  не  позволил  набрать  в  "Струну"  армию
"борцов за светлое завтра",  кто  запретил  ей  участвовать  в  политических
играх и выходить за пределы своих полномочий.
     Он знал, когда меня избивали на следствии, когда  я  бежал  по  лунному
полю, когда мне ломали ребро  в  электричке...  Он  ненавидел  политику,  но
таким учеником мог бы гордиться Маккиавели.
     Ради чего?
     - Ты должен остановить их, - медленно и отчетливо произнес Флейтист.  -
Не знаю как, но должен. Иначе... Прежняя "Струна" всё  равно  умрет,  а  та,
что  придет  ей  на  смену...  Ты  вспомни  "Вегу",  вспомни  очаровательную
Стогову... Ситрека... Производство  штурмовиков  поставлено  на  конвейер...
Глупая девочка Лена думает,  что  сумеет  их  обуздать...  Глупая  и  гордая
девочка...  как  она  стыдится  своей  наивности...  маскирует  цинизмом   и
показной мудростью. Съедят ее партайгенносе.
     Глаз-лампочка проскользнул мимо нас.
     - Почему я? - вопрос звучал  глупо.  Как  в  сказках,  где  добрая  фея
ответит: "Потому что ты чист душой...", а окажись у нее в руках не  палочка,
а струна, прибавила бы:  "Ибо  только  светлые  дети  способны  проникнуться
истинной гармонией нашей Тональности".
     Как же меня тошнит от этих музыкальных сказок!
     - Они думают, что познали Струну  и  даже  могут  в  какой-то  мере  Ею
управлять, - помолчав, ответил Флейтист. - Кое в чем это  верно...  но  лишь
отчасти. Кажется, они еще не знают главного. Струна рвется.
     Я поперхнулся холодным воздухом и закашлявшись поглядел  на  Флейтиста,
в надежде, что тот разъяснит.
     То, что связало Тональности, не может лопнуть как перетянутая  гитарная
струна... И что же будет с миром? С бесчисленными мирами?
     - Она рвется, Костя, - повторил Флейтист, глядя мне прямо в глаза. -  Я
слишком долго общался с Ней. И чувствую это.
     - Максим Павлович, - надо было взять паузу. - Вы сказали: общался?
     Он вновь кивнул.
     - Никто не  знает,  что  Она  такое.  Тебе  говорили,  что  это  основа
мироздания, стержень, пронизывающий  Вселенные...  то,  что  питает  их,  не
позволяя обратиться  в  хаос.  Что  ее  вибрации  порождают  свет,  радость,
жизнь... Так вот, Костя, всё это - не более чем фантазии наших  умников.  Им
хотелось доктрины... хотелось заполнить чем-то вакуум. А  на  самом  деле...
Да я понятия не имею, что такое Она. Знаю лишь, что раньше Ее не  было.  Она
выросла... быть может, выросла из моего сердца... когда я  очень  сильно  Ее
захотел. Все мы мечтаем, но  редко  чьи  мечты  сбываются.  Эта  -  сбылась.
Почему, в  силу  каких  случайностей  или  законов  природы?  Или  благодаря
чьей-то воле? Я искренне пытался понять. Без толку.  Думаешь,  Она  отвечает
на такие вопросы? И все-таки  мне  кажется  -  Она  живая.  Не  в  состоянии
объяснить, просто так чувствую.
     - Мне тоже иногда это казалось, -  облизав  пересохшие  губы,  зачем-то
прошептал я. - Но чаще всего я  считал  ее  бездушным  механизмом.  Голем...
Музыкальная шкатулка.
     - Видимо, Она боится, что мы догадаемся, - добавил Максим  Павлович.  -
Думает, мы верим в Ее несокрушимость. Собственно, почти никто и не знает...
     - Знаете вы. И... и я.
     Он кивнул.
     - Но как?
     - Понятия не имею, - Флейтист развел руками. -  Порвать  Ее  сможет  не
каждый, равно как не каждый, сможет пройти Ее испытания,  не  каждый  сможет
занять мое место. Знаешь, я еще год назад  пытался  Ее  порвать.  Не  вышло.
Просто ударило... как током. Юрка потом двое суток меня на себе  тащил...  Я
не стал ему говорить, хотя, наверное, о чем-то он все же догадывался.  Потом
уж я понял - не гожусь. Может, как раз  потому,  что  породил  Ее.  Это  все
равно что вырвать себе сердце. Должен кто-то другой...  когда  меня  уже  не
будет.  Все-таки  есть  между  нами  связь...  сейчас  Она  -  моя  мечта...
бывшая... А потом станет ничьей мечтой. Но без  хозяина  Она  не  сможет.  И
подчинится тому, кто заменит меня. Но ты ведь не подчинишься ей...
     Мимо промчался еще один глаз. На этот раз синий.
     Господи, где мы теперь? Если только уместно говорить  "здесь".  Если  и
пространство, и время  истончились,  растаяли,  какой  смысл  интересоваться
расстояниями и сроками?
     Я вдруг понял, что мы можем ехать  здесь  вечно.  Стоит  только  Струне
захотеть.
     - Ты должен с Ней справиться, - упрямо повторил Флейтист. -  Иначе  те,
кто сейчас наверху, очень скоро справятся с тобой. И  с  тобой,  и  с  нашим
бедным государством... Но  государство  ладно...  я,  знаешь,  устал  о  нем
думать. Зато люди... Да хотя бы этот мальчик  Дима,  которого  ты  вырвал  у
Стоговой... которому ты теперь вроде отца...
     Димка! Со всеми этими откровениями я едва не забыл о  нем.  А  он  ведь
сейчас там, в мире... в Тональности...  Сидит  возле  телефона,  ждет  моего
звонка. Он ни о чем не знает, но как-то все  же  чует...  кожей,  нервами...
Насупившись,  гоняет  компьютерных  страшилищ,  но  все  равно  это  ему  не
помогает. То и дело поглядывает на телефон, на часы... А  значит,  я  должен
вернуться. И как можно скорее...
     Мне вдруг представились лица людей, ожидающих нас наверху.  Лена,  этот
неизвестный сухощавый и господин главвоспитатель Генадий. Наверно они  будут
в шоке, забегают, запричитают.
     - Максим Павлович, - спросил я, - а кто этот худой товарищ с  проседью?
Ну, который приехал вместе с Леной?
     - Этот товарищ, - со вкусом произнес Флейтист, -  Степан  Сальников.  -
Начальник боевого отдела. На всякий  случай  имей  в  виду  -  с  Леной  они
вместе. Единомышленники. И вообще...
     Я понял  это  "вообще".  Все  сразу  стало  ясным,  мозаика  сложилась,
пасьянс сошелся. Значит, все так просто? Так легко и цинично?
     ... Они устроят собрание и утроят охрану, провозгласят и  возвестят.  А
потом, когда все уйдут, Лена тихо подсядет ко мне, обнимет,  жарко  дунет  в
ухо... И ласково, по-дружески, скажет, что надо жить дальше, что  она  будет
мне всецело помогать... и в трудном моем служении,  и  "вообще"...  И  в  ее
глазах я прочту всё  что  потребуется  -  покорность,  нежность,  готовность
кормить с ложечки... Да. Все будет именно так,  ведь  они  не  начнут  своей
экспансии сразу.
     - Мы подъезжаем, - сказал вдруг Флейтист.
     - Откуда вы знаете? - спросил я.
     - Слишком хорошо знаю это место. Этот лифт. С детства...
     Я взглянул на него с нескрываемым удивлением.
     - Его поставили в нашем доме, когда я был еще  маленьким.  Первый  лифт
во всем Южном. Мальчишки с соседних улиц прибегали  кататься,  чтобы  просто
взглянуть на чудо техники. Наш лифт поставили, да так и не меняли... В  него
я садился, уезжая в Столицу,  в  консерваторию,  в  него  я  садился,  когда
вернулся назад, и в него я сел тогда, ночью, когда сказал себе,  что  просто
хочу пойти вниз, погулять, а  на  самом  деле  мечтал  уехать  куда  угодно,
только подальше от нашего мира... И уехал...
     Так вот, значит, как он впервые увидел Струну...  Все  знали,  что  это
случилось в Южном, знали даже, какого числа, но  вот  как  оно  произошло...
Похоже, они признавали за вождем право на тайну.
     И, похоже, вождь больше не считает себя вождем.
     - Он всегда начинает тормозить задолго  до  срока,  но  потом  его  все
равно сильно встряхивает, когда останавливается.
     Нас сильно встряхнуло. Кабина замерла, и где-то  там,  в  пустоте,  где
плавают чьи-то горящие взгляды, лязгнул старый и больной механизм.
     - Костя, - сказал Максим Павлович. - Я верю  -  ты  справишься.  Больше
мне уже не во что верить.
     Я кивнул.
     - Да, Главный Хранитель. Справлюсь.


                                     7.

     Поначалу мне показалось, что будет холодно.  Степь,  уходившая  к  едва
различимому горизонту, содрогалась от ветра. Травы гнулись почти  до  земли.
Не было ни намека на солнце. Здесь, наверно, его никогда не  бывает.  Только
серый полумрак облаков. Кончается серый день, начинаются серые сумерки...
     Я поежился, предвкушая очередной порыв ветра  -  но  так  ничего  и  не
дождался. Было тихо и, как ни странно, тепло, словно вся эта осень не  имела
ни малейшего отношения к нашему прежнему миру, где сентябрь уже  стучится  в
двери. Тут  природа  жила  по  совсем  иным  законам...  если  вообще  слова
"природа" и "закон" сохранили здесь хоть малейший смысл.
     - Нам нужно пройти вперед, - пояснил Флейтист. - Да что я тебе  говорю,
ты и сам все прекрасно знаешь.
     Нет, я не знал. Люди мы тут неместные...
     Тонкая колонна, прошившая собой небо, высилась где-то слева,  дожидаясь
нас с Флейтистом. Чем-то она напоминала иглу Останкинской телебашни,  и  мне
казалось, что сквозь тихий шелест трав я слышу Ее, Она зовет  меня.  Я  даже
не знаю - какая она вблизи. Понятия не имею...
     Флейтист  молча  шел  рядом.  Он  как-то  вдруг  сразу  состарился,  но
старался при том выглядеть бодрым и деловитым, точно  направлялся  к  своему
шкафчику, показать мне пару новых моделек.
     - Вы знаете, - начал я. - В тот раз... Я ничего не помню. Я очнулся,  а
мне сказали, что я подошел к Ней, но я не...
     На мгновенье он остановился и посмотрел на меня.
     Его мягкий взгляд заметно отвердел, сделался настороженным, и  какая-то
тень страха проскользнула в нем.
     - Может быть, это и есть тот самый знак? - непонятно пробормотал он.  -
О такой странной амнезии я раньше не слышал. Все, кто  восходили  к  Струне,
говорят потом, что  это  самое  яркое  воспоминание,  что  это  врезалось  в
душу... и ведь не врут.
     Мы постояли  какое-то  время,  не  решаясь  продолжить  путь.  Флейтист
медлил, а я понимал, что поперек батьки в пекло  не  лезут.  Поэтому  просто
стоял по колено в траве и ждал, когда же снова подует ветер.
     Флейтист наконец повернулся вперед и сделал шаг в нужную сторону.
     - Я не знаю, когда  они  все  это  начали,  -  сказал  он  извиняющимся
тоном. - Наверное, уже два года как. Конечно, все делалось в  тайне.  Правду
знало всего лишь несколько человек, и ни один из  них  не  захотел  быть  со
мной достаточно откровенным. И  все-таки  я  узнал.  Из-за  Нее,  махнул  он
ладонью куда-то влево и вверх. - Точнее, прямо от Нее. Сила  Струны  велика,
это все наши знают. Тут тебе и Резонанс, и целебные  энергии,  и  подчинение
чужого сознания... есть у нас умельцы,  которые  с  помощью  энергий  Струны
даже мысли читать наловчились... достоверность более 95 процентов.  Но  мало
кто знает, что со Струной можно просто поговорить. Если, конечно,  Она  сама
захочет.  Они  всё  же   пронюхали...   и   попытались   завязать   контакт.
Бесполезно - Она не хотела говорить ни с кем из них. Даже с Леной.
     - С Леной?
     Я оступился. Надо же, тут в этой приструнной  степи,  тоже  встречаются
обычные колдобины. Надо смотреть под  ноги.  Удивительно  точная  иллюзия...
Если это вообще иллюзия. Запах полыни ну  точь-в-точь  как  на  поле  позади
нашего дачного поселка. В старые времена там сажали клевер,  но  с  тех  пор
поле одичало, заросло сорняками и совсем уж превратилось в  частицу  Великой
Степи. Кабы не ветер, заболела б голова.
     - Да, и даже с Леной. А ведь она - наш талант,  наша  надежа  и  опора.
Удивительный случай самородка.
     - КПН? - сухо спросил я.
     - В том-то и дело, что  нет.  Ты  же,  наверно,  встречался  с  такими.
Прости, не стал изучать по тебе материалы, боялся привлечь внимание. Но  вот
этот ваш Аркадий Кузьмич, в Мухинске, он же бывший их офицер...  -  Флейтист
на мгновение замолчал,  внимательно  уставившись  под  ноги.  Кажется,  тоже
боялся оступиться. В его возрасте это  по-настоящему  опасно.  -  Такие  уже
приелись интригами, они специалисты  высшего  класса...  гроссмейстеры.  Или
вон посмотри на нашего юного друга Мауса. Он часто рассказывает о  тонкостях
тестирования сетевых протоколов или о механизмах действия вирусов-червей?  А
почему? Еще недавно это была его страсть и восторженные слова перли из  него
фонтаном. А теперь привык, теперь - это работа, в которой  он  виртуоз.  Так
вот, те, кто пришли из КПН, очень похожи на нашего  Технического  Хранителя.
Они прекрасные исполнители, куда уж до них нам, нытикам-интеллигентам, но  в
политику они не полезут. Успели уже нахлебаться  на  всю  оставшуюся  жизнь.
Они могут стать  опорой  новой  власти,  но  никогда  не  отважатся  шагнуть
первыми.
     Я вдруг понял, что Струна стала ближе.  А  ведь  прошли  всего  ничего.
Видать, тут и впрямь расстояния  не  подчиняются  метрике  старого  Евклида.
Струна  лично  решает,  когда  ей  быть   ближе,   а   когда   скрыться   от
нежелательного визитера...
     - Лена сама по себе талант. Есть талантливые  музыканты,  есть  жулики,
есть  полицейские...  В  каждом  деле  нужна  одаренность.  Так  вот  она  -
гениальный политик. Увы, я слишком поздно разглядел это в ней. А  потом  уже
тихой сапой появилась оппозиция... состоящая, как правило, из  лучших  наших
людей...
     - Она у них главная?
     - Официально - вряд ли. Скорее уж серый кардинал. Я вообще  не  уверен,
что, захватив власть, они провозгласят некоего диктатора. Больше  шансов  за
"коллективное руководство". Я знаю, кто перешел к ним, но  не  знаю,  как  у
них распределяются роли. - Он усмехнулся. - Честно говоря, я  и  о  заговоре
узнал лишь когда они попытались воздействовать на Струну через Юрку.  У  них
был козырь... они знали о Дальнегорске.
     - О Дальнегорске? Он говорил про...
     - Не знаю, насколько ты в своей реальной жизни  следил  за  войной.  Но
все-таки должен помнить историю  с  Восточным  Мостом.  Громкое  было  дело,
скандальное.
     - Что-то очень смутно, Максим Павлович. Вы напомните?
     Глаза его затвердели, затянулись стальными льдинками.
     - Боевики обстреляли  автобус  с  детьми,  направлявшийся  на  северный
берег, в расположение  федеральных  сил.  Акцию  проводил  красный  крест...
тогда  еще  с  ним  считались  обе   стороны...   Вернее,   считалось,   что
"считаются". Часть детей сумела выбраться из горящего  автобуса  и  побежала
по мосту на северный берег, к своим... к федералам.  А  те  приняли  это  за
провокацию, или просто не  разглядели,  что  там  дети,  а  не  "духи"  -  и
засадили из миномета. Потом были статьи в газетах,  разбирательства  военной
прокуратуры, но никто так и не понес ответственность. А  между  прочим,  как
раз среди этих детей... - он не смог договорить. По сизым, сморщенным  щекам
потекли две узкие полоски слёз.
     И тут же я ощутил нечто сравнимое если не с ударом грома,  то  разрядом
тока никак не меньше двухсот вольт.
     "...и сны... И тот мост... Они ведь к нам тогда бежали... а  расстояние
большое, сходу не разберешь. Да  и  не  приучены  мы  разбирать,  у  нас  же
рефлексы... Ну и засадил со всей дури... из миномета...  и  мост  в  клочья,
и..."
     - Он нес это в себе, не  говорил  никому.  Даже  мне.  Я-то  по  Струне
узнал... умеет Она рисовать картинки  прошлого...  Но  до  сих  пор  ума  не
приложу, как им стало известно.  Наверное,  тоже  без  струнных  энергий  не
обошлось. Знаешь, Костя, его воротило  от  всей  нашей  следственной  части,
всей этой игры в инквизицию, трибуналов... Мне кажется, он просто знал,  что
первым обязан пройти Коридором...
     - Но Струна прощала его? - удивился я.
     - Струна прощает многих. Она судит  не  поступки  -  только  содержимое
души, а он не ведал, что творил. И потому судил себя куда страшнее, чем  это
сделали бы тысячи струн. Хотя я не исключаю,  что  сигнал  к  трибуналу  над
"отступником Осоргиным" Она могла и дать. Знаешь, я так и не смог понять  Ее
до конца. Но, по-моему, Она его никогда не любила. Терпела,  да...  Но  лишь
из-за меня.
     Флейтист снова остановился и, запрокинув голову, взглянул в небо.
     - Я забыл попрощаться с ним.
     - С кем?
     - С солнцем. Здесь его нет. Здесь облака то  не  наши,  Ее...  Юрка  не
говорил  никому,  даже  мне,  а   они   шантажировали   его.   Хладнокровно,
расчетливо. Этот ваш вечно в черном сударь КПН... там бы так  не  смогли.  А
Лена могла, потому что думала, никто не  знает.  Никто  и  не  знал.  Только
я... - он глубоко вздохнул,  а  потом  неожиданно  повернулся  назад,  туда,
откуда мы с ним пришли. - Посмотри, Костя.
     Я обернулся.
     Степь... Бескрайняя во все  стороны,  до  туманной  полоски  горизонта.
Трава, трава, трава. Ветер воет и плачет,  а  где-то  совсем  далеко  темные
тучи срастаются  с  бесконечной  травой,  и  так  в  никуда...  как  фон  на
страничках глобальной сети... Маленькие, идентичные  квадратики  слеплены  в
громадное панно, целый мир, "псевдотональность".
     - Ты видишь, откуда мы пришли?
     - Нет.
     - Вот именно. Ни разу не возвращался тем же путем,  да  и  нету  его  у
нас. Наверное, если  ты  сейчас  повернешь,  будешь  вечно  бродить  в  этих
землях, но даже деревьев и то не будет. Ни деревьев, ни сусликов, ни птиц.
     Я вздрогнул. Было не то что страшно - жутко. Людей  я  уже  не  боялся,
попросту  устал.  Но  что  люди  по  сравнению  с  такими   нечеловеческими,
запредельными силами?
     - Послушай, Костя, я не хочу навязывать тебе решение, - глядя туда  же,
на зыбкий горизонт, сказал Флейтист. - Ты должен всё выбрать сам  и  сделать
сам. Только, пожалуйста, помни о главном - нас ждет  группа  умных  и  очень
толковых  людей,  прекрасная  заготовка  для  замечательной  хунты.  Они  не
допустят ни новой войны, ни разрухи. Они обеспечат порядок  железной  рукой.
В дамской бархатной перчатке. И потому расстрелы на площадях  станут  частью
воскресного  развлечения,   и   многим   благополучным   господам   придется
переселиться в сибирские  бараки.  Зато  как  грибы  после  теплого  дождика
вырастут новые школы, больницы, библиотеки... И  вся  ответственность  ляжет
на тебя, и ты, как это свойственно  человеку  твоего  склада,  рванешься  не
допустить и пресечь террор. Пожалуйста, вспомни, о чем  мы  говорили  тогда,
на даче. Микрохирургия...
     Я  посмотрел  на  него.  Взгляд   Флейтиста   остановился,   он   будто
высматривал что-то вдали у самого горизонта, мечтал увидеть,  да  так  и  не
мог.
     - Нашу страну обязательно вытащат. Но не мы, не  Хранители.  Наше  дело
совсем в другом. Спасаются лишь те корабли, где штурвал  держит  рулевой,  а
еду готовит кок. Не думай о странах, народах и  их  трагедиях.  Тебе,  твоим
близким хватит и персонального пайка тьмы.  Думай  о  них,  может  что-то  и
выйдет.
     Я снова взглянул на него.
     - Зачем вы все это говорите?
     - Просто так, - сказал он. - Я  старый  человек  и  многое  понял.  Мне
больше не хочется спасать мир, я хочу увидеть тех, ради кого  в  свое  время
отправлялся записывать передачи на телевидение, а потом стоял  в  очереди  в
обычный советский магазин  за  простыми  советскими  дефицитами.  Я  надеюсь
увидеть их очень скоро. И я их увижу. Просто я волнуюсь за  тебя,  Костя,  -
неожиданно мне показалось, что  он  вновь  заплакал.  -  За  тебя,  за  них,
дураков, ну и за эту страну. Я могу говорить, что угодно,  но  я  служил  ей
как мог. Ведь она моя Родина...
     Он обернулся и я последовал его примеру.
     Струна была здесь.
     Она молчала. Просто высилась, вырвавшись  из  земли  и  проткнув  собою
низкое небо. Прочный и узкий штырь. И ради вот  этой  железной  мачты  мы  с
Флейтистом бродили по осенней степи? Не чувствовалось в Ней  величия,  да  и
не такая уж Она была высокая. Возможно, облака скрадывали расстояния.
     - Всех спасти не удастся, - вздохнул он.  -  А  значит,  надо  спасать,
спасать и спасать. Всех, до кого дотянется рука.... Поверь мне,  я  знаю,  я
это видел... Корабль не перевернется, да. Но за борт вылетят многие.  Береги
их, Сменяющий... Пожалуйста.
     Я хотел открыть рот, но в следующий миг  он  уже  повернулся  к  Ней  и
сказал:
     - Без надрыва, ладно? Ты ведь все уже  понимаешь?  Мы  были  близки.  И
сейчас расстанемся по-хорошему, как воспитанные люди...
     Старческая, испещренная вздувшимися венами рука осторожно коснулась  Ее
гладкой, почти блестящей поверхности...

     Струна плакала. Никогда не слышал  Ее  такой.  Тихая  грусть,  залившая
мир - не только этот,  ненастоящий,  но  и  все  бесконечные  Тональности...
хотя, быть может, никаких Тональностей вовсе и нет... но чем это слово  хуже
других?  Нет,  раньше  такого  не  было  -  ни  пафос  Мраморного  зала,  ни
ослепительный прыжок в Резонанс, ни то, что звучало  в  день  первого  моего
Восхождения.
     Это был реквием - долгий  и  грустный,  но  грусть  не  растворялась  в
безнадежности. Что-то вспыхивало за горизонтом тоски, ощущались  призрачные,
зелено-розовые сполохи надежды. Наверняка кто-то сейчас радуется. А траур  -
это всего лишь темные одежды. Король умер. Да здравствует король!
     Я стоял, словно боялся пошевелиться, изучая свое отражение  в  гладкой,
блестящей Струне. Всего в  паре  шагов  от  меня,  в  примятой  траве  лежал
старик, обычный такой пожилой человек, из тех, что  толпятся  в  сберкассах,
получая свои куцые пенсии. Руки немного  раскинуты,  рот  полуоткрыт,  глаза
закатились. Я знал, что он мертв, и даже не пытался в этом удостовериться.
     Я смотрел на Струну, а Она на меня. Мы оба ждали.
     Поздравляю, господин Главный Хранитель.
     Я закрыл  глаза.  Лицо  Флейтиста  представилось  мне  каким-то  совсем
другим. Еще молодой, с редкой проседью и забавным, нелепым  бантом  на  шее.
Таким он вел свои передачи? Нет. Это какой-то  промежуточный  случай,  между
тем народным артистом и этим народным инквизитором.
     Инквизиция... Я не боюсь этого слова и никого  не  хочу  обвинить.  Тем
более его, Флейтиста.
     Я открыл глаза. Ветер дул все  сильнее,  трепал  мой  дурацкий  пиджак,
такой логичный в крупном столичном офисе  и  столь  нелепый  здесь,  в  этой
проклятой степи. Травы гнулись сильнее, удары воздуха  нарастали,  и  только
Струна оставалась такой же прочной, совершенно неколебимой.
     Ничего не менялось. Я оставался здесь, в плену мира... Один.
     - Он умер только что? - послышалось из-за спины.
     Я вздрогнул, словно  боялся  увидеть  призрака.  А  кого  же  еще?  Вот
встреть я тут Веньку Копалкина с его риторическим "Нарушаем?", можно было  б
и впрямь испугаться. А так... Коренной житель.
     Костик стоял в траве, метрах  в  пятнадцати  от  меня.  Рыжеволосый,  в
мятой майке и драных джинсах. Просто несовершеннолетний дух откуда-то  из-за
пределов Тональности, но такой родной, такой близкий и теплый.
     - Умер. Я... он сам выбрал это. Он решился...  -  я  понял  вдруг,  что
пробую оправдаться, а этот некто в мятой майке и с рыжими волосами изо  всех
сил  сдерживается,  чтобы  не  заплакать,   как   это   полагается   обычным
мальчишкам. А может ли заплакать тот, кто много лет уже как  исчез  в  рыжем
пламени? Способно ли его новое эфемерное тело на слёзы?
     Костик медленно, словно проталкиваясь сквозь  невидимую  вязкую  среду,
опустился на колени возле Флейтиста. Положил ему обе руки на  лоб.  Посидел,
помолчал. И лишь плечи подергивались. Затем он бережно закрыл старику  глаза
и поднялся на ноги.
     - Теперь  держись,  тезка,  -  Ковылев  возник  рядом.  Я  и  не  думал
удивляться. Секунду назад там  была  только  трава  и  дальний  горизонт,  а
теперь стоял он - давно умерший под завалами  собственного  дома,  вместе  с
семьей, с соседями...
     Я совсем не боюсь мертвых. Я к ним привык, как  к  живым.  Может  быть,
где-то там, в другом мире, где есть городские морги  и  лохматый  футбольный
мяч с железными зубами катится параллельно рельсам... А здесь?
     Сам-то я жив? С чего вдруг такая уверенность?
     - Придумал, что будешь делать? - спросил Ковылев.
     Я только плечами пожал.
     - Константин Дмитриевич, - Костик как-то затравленно оглянулся. - Я  не
могу его  увести...  как  это  полагается...  Как  всех  уводят...  Она  его
держит, - он с ненавистью указал на сверкающий стержень  Струны.  -  Как  на
цепи, понимаете? А эти уже здесь, у вас нет времени... Вам надо решать.
     - Слушайся их, - Ковылев сделал шаг в мою сторону и  положил  руку  мне
на плечо. - Слушайся, тезка, хотя бы поначалу. Другого выхода нет.
     Я вопросительно взглянул.
     - Бороться можно, только имея какой-то план, а его у тебя нет.  У  тебя
есть только они и Струна. Кому ты веришь?
     - Никому, - честно признался я. - Даже вам, вы ведь просто призраки.  А
я... Я тоже убит на лунном поле почти год назад, я просто  грязная  точка...
Мне больше некому верить. Разве что правда... вы обещали совет.
     Я взглянул на взволнованного Костика-младшего, он продолжал  озираться,
ощущая чье-то приближение, но, поймав на себе мой взгляд,  посмотрел  мне  в
глаза.
     - А ты что скажешь, дитя  наше  светлое?  -  изо  всех  сил  выдавливая
улыбку, произнес я.
     - То, что нефига ржать, - как-то совсем  по-взрослому  вздохнул  он.  -
Вот спроси его, он чего-нибудь умное скажет. Ваше, математическое.
     Я снова перевел взгляд на Ковылева. Тот  виновато  улыбнулся  и  развел
руками:
     - Пространство тут, как видишь, дедушке Евклиду  не  подчиняется.  Учти
это. Может помочь... - он как-то смутился, даже глаза опустил, уставился  на
собственные ботинки, старые, тертые, но все еще надежные.  -  Может  помочь,
хотя пока что навредило. Дозвониться сюда даже на "мыльницу"...
     - Все, поздно, дядь Кость! - неожиданно вскрикнул  младший.  -  Поздно!
Их тут вся стая!
     - Прости,  тезка,  -  Ковылев  виновато  развел  руками.  -   Прощаться
некогда, а увидеться больше не выйдет. Разве что потом, когда и все. А  тебе
еще долго осталось...
     Он отступил на шаг, и я вдруг понял, что спустя миг  он  будет  так  же
далек от меня, как и некогда Струна.
     Костя. Потерявший все,  что  возможно,  ушедший  отсюда  и  вернувшийся
назад ради меня... Как ты рвался обратно? С чем  ты  там  встретился,  кроме
этих поганых мошек? Чей гнев вызвал, нарушая законы и правила?
     Прости, тезка. Если б не  ты...  Да  не  было  б  давным-давно  ничего.
Только тихое лунное поле. И кляксы укрыл бы первый снег.
     - А я с вами  останусь,  Константин  Дмитриевич,  -  неожиданно  сказал
рыжеволосый. - Меня они не заметят.
     Я посмотрел на него.
     - Лучше уходи. Что ты с ними...
     - А что они со мной?  -  ехидно  заметил  он.  -  Да  и  деда  не  могу
оставить. Может, все-таки получится...
     - Твой дед был великим человеком, - сказал я.
     - Не заметят они меня, Константин Дмитриевич. Это вы берегитесь.  А  то
ведь...
     Договорить он не смог. Не успел...


                                     8.

     Все изменилось мгновенно. Реальность раскололась на кусочки,  на  яркие
частички  мозаики  -  трава,  облако,  туманный  горизонт.  Всё  это  сейчас
перемешалось, все это вращалось с бешеной скоростью, на  мгновения  застывая
странными  сочетаниями  -  и  вновь  разрушаясь.  Как  рассмотреть  картинки
калейдоскопа, если ты сам - не более чем одно из цветных стеклышек?
     А потом тряска закончилась и я наконец-то смог оглядеться.
     Струна, совсем  недавно  ужалившая  Флейтиста,  росла  там  же,  где  и
раньше. Гладкая, блестящая, твердая... Но  упиралась  она  уже  не  в  серое
облачное небо, да и высокие травы  исчезли,  прихватив  в  собой  бесконечно
раскинувшиеся степные пространства.
     Это был Мраморный зал, такой привычный и такой неожиданный. Не  хватало
лишь метронома,  да  и  весь  потолок  сильно  изменился.  Он  стал  выше  и
освещался дополнительными рядами ламп, словно на новых  станциях  столичного
метро. И в самом центре его зияло  отверстие,  неровный  круг,  из  которого
сочилась черная пустота. Точно такая  же  дыра  имелась  в  мраморном  полу.
Между ними и протянулась Струна, опускаясь из тьмы и убегая во тьму.
     Я вновь огляделся.
     Они  были  здесь,  стояли  в  дверях  лифта.  Да  и  куда  им   деться?
Восхождение окончено,  доступ  в  зал  разблокирован.  Лена,  гладковыбритый
Геннадий и худощавый глава боевиков Сальников.  Руководящая  тройка.  Ферзи,
примеряющие колону.
     А вот  лифт,  на  котором  сюда  приехала  честная  компания,  я  видел
впервые. Очередной секрет "Струны". Странно только,  почему  такой  светлый?
Весь белый, словно идеальная больничная палата.
     Я стоял у Струны, троица мялась в лифтовой кабине, не решаясь  выйти  в
зал. Краем глаза я различил  нечеткий,  расплывающийся  силуэт  рыжеволосого
Кости и вдруг понял, что его замечаю лишь я.
     - Он мертв? - Лена кивком указала на тело Флейтиста.
     Кажется,  приближаться  она  боялась.  Сила,  неподвластная   геометрии
Евклида, вряд ли подчинится Старшему Хранителю Елене Ивановне.
     Та провела ладонью по лбу и, вздохнув, прошептала:
     - Держись, Кость. Ну кто же  знал,  что  этим  все  кончится?  Мы  были
уверены, что всё как всегда...
     Я стоял,  украдкой  посматривая  в  сторону  Костика,  но  старался  не
отрывать глаз и от троицы. Кто их знает, какие  у  них  в  запасе  хитрости,
какие тайные дорожки имеются у них к глиняному Демидову?
     - Пойдем, - так же отрывисто, явно  сдерживая  слезы,  велела  Лена.  -
Давай в лифт, скорее...
     - А он? - я перевел взгляд на труп Максима Павловича.
     Теперь,  когда  странное  поле  исчезло,  все  выглядело  по-настоящему
страшно и неизбежно. Пожилой человек в старомодном пиджаке лежит  на  черном
мраморном полу, рот едва приоткрыт, глаза тоже...
     Сердечный приступ в метро. Суетливые люди, голова идет кругом, нет  сил
удержаться, ты падаешь, из последних сил пытаясь найти  за  что  схватиться,
сердце раздается болью по всему  плечу,  дама,  которую  ты  зацепил  рукой,
возмущенно оборачивается, потом, сообразив,  в  чем  дело,  что-то  говорит,
больно и холодно... А потом усталый от долгой смены сержант, сидит  рядом  и
пишет ручкой в замызганном бланке со слов свидетельницы:
     "...Я почувствовала сильный толчок сзади,  обернулась  и  увидела,  что
какой-то  старик  падает,  попыталась  ему  помочь,  но  не  смогла.   Когда
подоспели мужчины..."
     Сержант машинально записывает,  стараясь  оставить  место  для  подписи
свидетеля, и  думает,  что  нет  процедуры  глупее.  Окажись  это  тщательно
скрытым убийством,  никто  все  равно  не  дойдет  до  истины.  Надо  скорее
составить опись вещей и вызывать труповозку...
     ...Я дернулся - столь живо представилась  мне  эта  картина.  Но  голос
Лены напомнил мне, где я и кто.
     - Идем, Кость, быстрее. Струна оставляет таких себе.  В  следующий  раз
его не будет.
     Какая глупая  фраза.  Будто  не  из  жизни,  а  из  фильма  Тарковского
"Сталкер". Хотя у Стругацких Зона вела себя как-то приличней.
     - Иди,  -  шепнул  рыжий  Костик.  -  Они  о  чем-то  подозревают.   Не
усугубляй.
     - Струна, - произнес я. - Она забирает виновных...
     - Всегда, - кивнул худощавый Сальников.
     Мне почему-то казалось, он попытается обогнуть эту тему.
     - Все это все, - попробовал я. - Но Флейтист - это Флейтист.  Он  -  не
все. Я не чувствую необходимости оставлять его. Я не верю, что  Она  требует
этого. Это же варварство, в конце концов.
     - Идем же, Кость, какой же ты все-таки... - в голосе  Лены  послышались
раздраженные  нотки.  -  Она  никогда  этого  не  требует.  Это  само  собой
разумеется. Так должно быть!
     - Почему? Откуда это известно? Кто напел? Если не  Высокая  Струна,  то
кто же? А давай вот сейчас  Ее  спросим,  а?  Раз  уж  ко  мне  перешла  его
сила... - сам не понимая, что делаю, я воздел  руки  к  темному  потолку.  -
Высокая Струна, скажи свое слово!
     Рыжий Костик предостерегающе зашипел, но было поздно.  Я  понимал,  что
творю нечто безумное, но уже не мог остановиться. Наконец-то я убил  в  себе
этот барьер не то страха, не то  просто  инстинкта  самосохранения.  Убил  и
понял, что не хочу больше ничего. Совсем ничего, никакого исхода.
     Без меня... без меня, как и раньше. Ведь кем бы я ни был во  всей  этой
нелепой  истории,  этой  карикатуре  на  справедливость,  я  оставался  лишь
кляксой на  Лунном  поле,  маленькой  и  неподвижной.  Мимо  меня  проходили
какие-то  люди,  им  было  нужно  добраться  до  цели,  и  дороги  их  столь
различались, что темнело в глазах.
     Зимин с потомками рвался открыть новый  бар,  "Струна"  -  спасти  всех
детей на Земле, КПН - остаться собой, просто тайной полицией, ибо  секретные
службы очень быстро превращаются в самодостаточные структуры. Даже  у  Пашки
Копалкина была цель. Мечтал же  он,  как  чакры  его  разверзнутся,  а  мозг
зальет хлынувшим из астральных сфер Добром.
     А я? Как был, так и остался  бомжом,  собирающим  бутылки.  Как  старая
космическая станция, работающая лишь на поддержание внутренней  температуры.
Я просто существовал. Надоело.
     Надоело существовать.
     - Что же ты молчишь, Высокая Струна? - усмехнулся я, глядя на  дырку  в
потолке. - Не в голосе ныне, или не в тоне?
     - Достаточно, - прервала меня Лена, а рыжий успел лишь шепнуть:
     - Они просто не могут подойти  к  тебе.  Их  не  пускает...  Это  очень
смелая женщина, стоит на самой границе...
     И тут уже я рассмеялся.
     Главвоспитатель и главбоевик стояли в кабине  лифта.  Одна  лишь  Елена
Ивановна, Леночка, Ленка отважилась сделать несколько шагов вперед.
     Дорога к Струне.
     Можно дотронутся до Нее, если та разрешит,  а  не  скроется  как  вечно
отдаляющийся горизонт. А ведь обратного  пути  нет.  Есть  лишь  бесконечные
травы, шум ветра и облака. Псевдотональность. Заготовка для сайта...
     - Послушай, Демидов, - голос у нее изменился. Сейчас он был сух,  и  не
осталось в нем ни ласки, ни иронии, ни даже той кошачьей угрозы,  которой  в
свое время удостоился гордый торговец Абдульминов.
     - Послушай, Демидов. Ты можешь сидеть  тут  всю  жизнь.  И  похоже,  ты
сделаешь это, потому что  ты  -  русский  интеллигент,  а  значит  -  дурак.
Устроишь себе то ли скит, то ли логово... А может, вдруг озвереешь... -  она
осеклась, позволив себе улыбнуться. - Помнится, в Мухинске ты  уже  доказал,
что и без Резонанса готов на ратные подвиги. Но  выслушай  меня  сначала,  а
потом уже кидайся ломать самовластие и писать на нем граффити.
     - Да я слушаю. -  Мне  удался  спокойный  тон.  -  Только  пока  ничего
интересного не услышал.
     - Так послушай. Сейчас мы даем  тебе  то,  о  чем  так  долго  и  много
говорилось - свободу. Ты  можешь  выбраться...  -  она  вновь  осеклась,  но
теперь замолчала как-то совсем по-другому, опустив голову.  Мне  показалось,
она попросту глотает слезы. Да нет, быть такого не может. - Максим  Павлович
обрисовал тебе свою сторону медали, взгляни теперь на нашу...
     Она откашлялась, будто собираясь начать лекцию.
     - Наверное, ты считаешь нас кровожадной хунтой, Косточка?  Власть  ради
власти, цель оправдывает средства, историю не делают в белых перчатках,  да?
Максим Павлович не пожалел красок?
     Я молчал. Не хватало еще пересказывать наши разговоры с Флейтистом.  Да
и спорить не хотелось, и даже неинтересно было, что еще скажет  Лена,  какие
найдет тропинки к моему сердцу, чем станет обольщать. И так  ясно,  что  это
она умеет мастерски.
     - Так  вот,  Костя.  Давай  уж  откровенно.  Вся  эта  наша  "струнная"
деятельность ни черта не стоит. Это даже не капля в  море,  это  молекула...
Аш-два-о. "Струна" действует более пяти лет. У нас, казалось бы, есть всё  -
и сила, и деньги, и связи. А  толку?  Мы  спасаем  детей  -  одного,  двоих,
десятерых... Ты статистикой нашей не  нашел  времени  поинтересоваться?  Это
ведь даже  не  закрытая  база.  Видать,  боялся  лишний  раз  нос  высунуть,
маскировался... И тебе даже в голову не приходило,  что  столь  нелюбопытные
сотрудники уже  именно  этим  подозрительны...  Так  вот,  база  статистики.
Уничтожено  наркоторговцев,  сажавших  на  иглу  несовершеннолетних  -   три
процента от средней оценки по стране. Притонов - семь процентов.  Сутенеров,
торгующих детским телом - два  процента!  Прикинь,  это  великая  и  ужасная
"Струна". Ты знаешь, сколько всего детей охвачено  системой  наших  приютов?
Двенадцать  тысяч  пятьсот.  А  всего  по  стране  беспризорников   -   пять
миллионов.
     Она перевела дыхание, взглянула на меня негодующе, словно лично  я  был
виноват в столь низкой эффективности.
     - О,  как  это  благородно  -   отнять   ребенка   у   отца-садиста   и
матери-шлюхи, спасти и обогреть! Сразу ощущаешь себя героем. И плевать,  что
миллионы других детей где-то там, во тьме... ну  не  доходят  до  них  руки,
понимаешь. Потом, когда-нибудь... в будущем веке...  А  этот  отдел  сетевой
преступности... эти наши  борцы  с  интернетовскими  педофилами...  Глупо  и
смешно. Закроют десяток сайтов, выловят парочку шизиков -  и  вагон  счастья
ребятам . Надо  же  их  чем-то  занять,  поставить  на  Великое  Служение...
особенно если ни к чему практическому  непригодны...  Да  ты  себя  вспомни,
свою  судьбу.  Ужаснейшее  преступление,  прыщавому  отморозку   по   мордам
съездил. Ты знаешь, что каждый пятый  старшеклассник  в  этой  твоей  бывшей
школе балуется травкой, а то и чем покруче? Тебе  сказать  процент  будущего
бесплодия среди раскованных девочек?  Так  нет,  вместо  того,  чтобы  делом
заниматься, мы в игрушки играем,  в  инквизицию  наряжаемся,  эти  дебильные
Коридоры Прощения устраиваем.
     - Насчет дебильности - совершенно согласен, - не смог я  удержаться  от
комментария.
     - А насчет всего остального? Ты что же, не понимаешь главного? Все  эти
наши маразмы  имеют  единственную  причину  -  мы  бессильны  по  сути.  Нам
остается корчить из себя неуловимых мстителей, а отсюда и  прочие  глупости.
А ведь все очень  просто,  Косточка.  Нельзя  лечить  симптомы.  Это  же  не
насморк, это рак. И как бы даже не запущенный.  Операция  нужна.  Настоящая,
профессиональная.  Не  микрохирургия  дилетантская,  о  которой  вы  всё   с
Максимом Павловичем шушукались.
     - Жучки,  микрофончики?  -  хмыкнул  я.   -   А   не   совестно   своих
подслушивать?
     - Косточка, - вздохнула  Лена,  -  у  тебя  у  самого-то  очень  чистая
совесть? Снежно-кристальная? Ну так вот когда воссияешь аки ангел  небесный,
тогда и нас, темненьких, суди. Не думаешь же  ты,  что  мы  вас  из  чистого
удовольствия слушали?
     - Как можно, Елена Ивановна? - развел я руками. - Долг. А также  высшие
интересы.
     Лена поглядела на меня как-то очень странно. Нельзя  сказать,  чтобы  с
сожалением или с обидой, но и радости в ее глазах  совершенно  не  осталось.
Сквозила в них унылая правильность, с которой бесполезно спорить.
     - Не кривляйся, - наконец сказала она. - Не идет тебе,  совершенно.  Ты
вообще можешь подумать о чем-нибудь, кроме  как  о  себе  любимом,  о  своих
болячках и обидках? Так вот, изначально порочна была сама идея.  Благородные
рыцари, неизвестно откуда прилетающие на  крылатых  конях,  водятся  лишь  в
сказке. А в  жизни  все  так  переплетено.  Вот  ты  лучше  подумай,  откуда
берутся, к примеру, бездомные дети.  А  также,  откуда  у  "Струны"  берутся
деньги. Мы спасли хорошего мальчика Игорька, помнишь? А заодно  посадили  на
"оброк" Пасюкова с  Абдульминовым.  Откуда  же  они  деньги  на  "клиентские
взносы" берут? А все оттуда же. Языком милицейских протоколов -  "вступая  в
контакты с оргпреступностью,  содействуя  коррупции  и  теневой  экономике".
Короче говоря, сами же мы эту преступность плодим.  Одной  рукой  наказываем
бандитов, другой - кормим и  защищаем.  И  иначе  ведь  не  выйдет,  Высокая
Струна баксы из воздуха  не  рожает.  И  тянется  этот  порочный  круг,  эта
ловушка "малых дел". Хватит, Костя! - Ее  голос  налился  медным  звоном.  -
Безобразие надо кончать.  Причина  детских  несчастий  -  в  несчастье  этой
страны. Пока здесь такая власть, пока здесь такой воздух  -  такая  будет  и
жизнь. Надо прекращать. И "Струна" может это сделать.  Может  взять  власть.
Может вывести корабль из темной полосы.
     - Красиво говоришь, - заметил я. - Хоть бы что новое услышать...
     - Ну да, - кивнула она. - Типичное  ваше  с  Флейтистом  чистоплюйство.
Руки испачкать боитесь. Как настоящие русские  интеллигенты,  вы  только  на
кухнях болтать горазды, а как доходит до дела - так в кусты. Ну ладно,  хотя
бы и в кусты. Главное - не мешай нам. Тем, кто может.
     - "Кто знает, как надо", - ввернул я  давно  уже  ставшую  банальностью
строчку.
     - Да чего тут знать? Тоже мне, бином  Ньютона.  Чем  сильней  загноится
рана, тем больше зеленки придется налить. Если мы сделаем  это  сейчас,  все
получится быстро и тихо. Но через десять лет... Вот тогда это  будет  террор
высшего класса. Впрочем, страну когда-нибудь спасут. Причем именно  полиция,
та или иная. Если  не  "Струна"  сегодня,  то  какой-нибудь  военизированный
клан. Годом раньше, годом позже...  Государственный  ли,  самопальный...  Но
тогда уже будет не до детей. Ты уверен,  что  Заводская  площадь  не  придет
сюда? Ты уверен, что переулки Столицы  не  перегородят  баррикадами?  И  кто
будет виноват?
     Если предполагалось, что сейчас я упаду под  грузом  собственной  вины,
то Лена явно просчиталась. Мне было всего лишь пусто и холодно.
     - Всё это я читал в предвыборных  плакатах.  И  уже  не  верю.  Знаешь,
почему? Тебе... вам всем... почему-то всем  вам,  спасателям,  кажется,  что
жизнь укладывается в ваши стройные схемы. Вы считаете на десятилетия... и  у
вас всё так гладко на бумаге...
     И тут она не выдержала.
     - Хорош болтать! - на бледных щеках выросли красные пятна - точно  розы
на снегу. - Иди к нам. Ты нам нужен. Сила Высокой Струны  живет  в  тебе.  И
только через тебя мы все причастны этой силе.  Пойми,  идиот,  мы  не  можем
тебя заставить... опутать проводами... качать энергию как  из  генератора...
Ты должен сам...
     - Кому должен? Вам или Струне? Мне почему-то  казалось,  что  все  свои
долги я давно выплатил.
     Она отрицательно покачала головой  и  улыбнулась.  Теперь  уже  улыбкой
женщины, знающей о своем превосходстве над любым мужчиной -  невнимательным,
неспособным различить ее ложь.
     Она знает меня. Видит  насквозь,  даже  глубже.  Слышит  до  последнего
звука моей внутренней музыки, до  сотой  доли  полутона.  Старший  Хранитель
может не играть на скрипке, но слух иметь просто обязан.
     - Ты сам не знаешь, что хочешь, - словно врач заключила она.  -  То  ли
сломать всё, то ли построить по-своему,  то  ли  просто  лежать  на  диване,
кутаясь в плед и читая романчик... Ты сам не знаешь... А всего поганее,  что
и не хочешь знать.
     Я сделал шаг в ее сторону. Всего один, ведь хуже не будет.
     - Аккуратнее, Константин Дмитриевич, - шепнул рыжий тезка. - Здесь  все
меняется очень быстро. С каждым шагом, с  каждым  миллиметром.  Постарайтесь
увидеть... Вглядитесь...
     Во что? - чуть было не спросил я. В их души? Но Костик ответил сам:
     - Мысли их от вас скрыты, значит, смотрите на дела...
     - А если  наши  взгляды  на  будущее  страны  не  слишком  совпадут?  -
заинтересовался я. - Тоже неудачное Восхождение?
     Лена прыснула, словно девчонка-пятиклашка:
     - Ты думаешь, тут мясорубка? Костик, ты правда поверил  ему?  Будто  мы
научились убивать неугодных Струной?
     - Ну вот еще, - утешил я. - Силенок у вас на такое не хватит.
     Я сделал  еще  один  шаг,  маленький  шажок  в  сторону  этих  странных
путчистов.
     - Знаете, Константин Дмитриевич...
     Я оглянулся и неожиданно понял, что Костик стоит на месте. Он  не  идет
за мной, и скоро мне станет трудно его расслышать. Еще пара  шагов  -  и  за
скрученным воздухом и пространством его ломающийся голос растает,  развеется
горьковатым дымком. Навсегда.
     - Знаете, Константин Дмитриевич, - сказал мой рыжий тезка. - Они  очень
пекутся о тех, кто служит в обеспечении яруса. Из техников на  Нижние  Этажи
опускалась лишь их бригадирша, ваш друг Маус и еще двое узких  специалистов.
Но и они никогда не входили в Мраморный зал... Правда,  лифт  и  пограничный
подвал... тот, куда уже не пускают, но связь со зданием еще есть... Вы  сами
увидите.
     Странное чувство, будто весь мир вокруг  вертится,  точно  взбесившийся
вентилятор... Меня едва не сбило на черный, в зеленоватых прожилках  пол,  а
глаза уже видели, видели...
     Камера в стенке лифта,  бесконечные  провода.  Пульт  безопасности,  не
доверенный  даже  шефу  охраны  Гришину.  Только   Маус   там,   в   верхних
апартаментах  аккуратно  заливает  на  диск  съемки  происходящего  в  белой
кабине. Но и у него нет времени просматривать  постоянно  растущий  файл,  к
тому же приходится проверять - не желает ли это же  сделать  кто-то  другой.
Увы, Технический Хранитель, твое искусство сейчас бесполезно -  я  ведь  все
равно вижу. И неважно, чьей силой - Струны  ли,  рыжеволосого  ли  призрака.
Вижу.

     Кабина медленно, с гулом катилась вниз. Ее почти  не  трясло,  свет  не
дрожал. Это был люкс, на котором обратно, в Тональность, повезут короля.
     - Все будет в порядке, он же неглупый парень. Покричит, повздыхает -  и
поймет, что иначе нельзя.
     Это Лена. Усталое, совсем пожухлое лицо. То ли так  упал  свет,  то  ли
слишком намучилась за последние дни - но ей сейчас можно  дать  и  сорок,  и
больше.
     - Не факт, - возразил худощавый. - Этот товарищ непредсказуем.
     - Другого не было. - В голосе Лены шелестит осенняя трава.
     - Но мне кажется... Ого!
     Их все же слегка тряхнуло.
     - Поздравляю, коллега...
     У Геннадия удивительно белые, здоровые зубы. Мечта дантиста.
     - Мир кончился, открылось Ее пространство.
     - Ехать еще долго... - задумчиво продолжал Сальников. -  Лена,  мы  это
уже десять раз обсуждали, но я все-таки до сих пор сомневаюсь. Ну почему  вы
так уверены в нем?
     - Просто чувствую, -  улыбнулась  она.  -  Женскую  интуицию  не  стоит
недооценивать.
     Лифт  опускался  все  ниже  и  ниже  -  сюда,  к  залу,  где  все   уже
разрешилось, а я стою молча над трупом Флейтиста и думаю, как  он  похож  на
обычного старика. Может быть, Ковылев уже появился и я сейчас говорю с ним?
     Что  он  хотел  сказать?  Пространство  Евклиду  неподвластно.  А  кому
подвластно?
     - Так что там насчет страховки? - помолчав, спросил Сальников.
     Повисла тягучая пауза. Затем Геннадий сказал:
     - Я уже давно послал своего человека. Очень  умелый  человек.  Доставит
без проблем.
     - А какие вообще могут быть проблемы? - искренне удивилась Лена.
     Сальников с Геннадием быстро переглянулись.
     - Все в порядке, Леночка, - улыбнулся главвоспитатель. - Ты уж  на  нас
положись, не забивай голову мелочевкой. Мы ведь уже не маленькие,  кой  чего
соображаем.
     Я перевел взгляд на "мыльницу", висевшую все это время у пояса,  словно
заурядный мобильник. Что там говорили мои тезки? Сюда нельзя  дозвониться...
Дозвониться оттуда...
     Я снова поднял глаза на троицу. Не на ту, что  в  записи  -  а  которая
здесь и сейчас. Три комка нервов. Три бомбы, способные если и не на всё,  то
уж по крайней мере на многое.
     - Чего они хотят? - громко, во весь голос произнес я.
     - Они уже взяли его... - коротко отозвался  Костик.  -  Везут  сюда.  В
минус первом есть камеры... Ты сам там бывал.
     Геннадий с Сальниковым переглянулись:
     - Кто с тобой? - коротко и жестко спросил главный боевик.
     Почему бы и не ответить?
     - Тот, кого уже не надо спасать. Тот, кто знает правду.
     Ну-ка, поломайте головы над загадкой.
     - ...Этот человек. Он из отдела нестандартных акций, - быстро  зашептал
Костик. - Ему дали вводную. Сказали, что этот ваш Димка торгует травкой  для
младших классов. Сказали, родителей нет  дома  и  его  надо  просто  изъять,
чтобы поработать с ним здесь, в "Струне"...  Дали  добро  на  самые  жесткие
меры.

     ... Железная дверь квартиры. Димка с одной стороны - Валуев  с  другой.
Их быстрый и малопонятный  разговор.  Димка  бросается  в  комнату,  хватает
мобильник, набирает мой номер.
     Валуев достает "Резак-М", универсальную капээновскую отмычку  (я  видел
такую у Сайфера). Он понятия не имеет,  что  это  -  квартира  "Струны",  он
просто нашел наконец ту заразу, что, просочившись в ряды  ясноглазых  детей,
потеряла право зваться ребенком.
     "Абонент не отвечает или временно недоступен..."

     Нет, никакого ясновидения - просто я знаю, что все было именно  так.  И
некогда задаваться вопросом "откуда". Знаю - и всё.
     - Он привез его. Минут пять назад... -  быстро  шепчет  Костик.  Он  не
боится. Кажется, уверен, что сделать ему ничего тут не сделают.  Знает,  что
не по зубам  ни  Лене,  ни  этим  двоим.  А  ведь  Лена,  похоже,  о  чем-то
догадалась.
     - Ребята, вы что? Какого дьявола? - прошептала она,  отступая  на  шаг.
Как это тошно - осознать, что и за твоей спиной могут устраивать  игры.  Три
ферзя - это многовато. Один, ну максимум - два...
     - Тут всё не по  правильной  геометрии,  -  шепнул  рыжий.  -  Тебе  же
сказали. Беги.
     - Как?
     - Просто беги вперед, а я попробую изменить путь. Дядя  Костя  поможет,
он ушел недалеко...

     ...Коридор был мне смутно знаком. Кажется,  я  уже  был  здесь,  точнее
сказать: меня были. Я ничего не помню  из  того  времени,  да  и  что  можно
помнить, если весь мир превратился в мутную  жижу,  куда  тебя  погружают  с
головой... и удары по почкам - будто вонзают раскаленный штырь.
     А потом милосердие следователя - и  палач...  как  там  это  зовется  в
нашей любимой "Струне"? - какой-то Исполняющий  Хранитель  волочит  тебя  за
ноги в одну из вонючих камер, а мимо тянется  этот  нелепый,  неестественный
коридор, непохожий ни на что на свете.
     Боль заливает тебя крутым кипятком, рвется наружу, мечется и  не  может
отыскать выхода, глаза почти не видят, на них стекает жижа с  волос,  словно
адский шампунь, изготовленный сумасшедшим  химиком.  Где-то  там,  в  мутной
дали, проползают шершавые стены и редкие лампы,  закрытые  не  плафонами,  а
решетками, как в переходах на городских окраинах.
     Коридор, я плохо помню тебя, но узнаю всегда и везде...
     Мерные шаги. Димка! С отросшими волосами  (не  смог  я  выгнать  его  в
парикмахерскую, а в "Веге"  оболтуса  стригли!),  глаза  опущены  в  пол  и,
похоже, внимательно считают  плиты.  Руки  заложены  за  спину,  сзади  идет
конвоир.
     Тишина, долгая, вековая... Такая, наверное,  бывает  в  аду,  где  лишь
одна пустота, ты ждешь, а с тобой  ничего  не  случается.  Ничего,  никогда,
никогда...
     - Вы кто? Вы "Струна"? - угрюмо  спрашивает  Димка,  но  получает  лишь
"Иди!" и сильнейший тычок в спину. Конвоир знает, что это  уже  не  ребенок.
Высокая Струна, источник добра и света, отлучила его от  детства.  За  того,
кто продавал смерть, уже бесполезно бороться. Можно лишь бороться с ним.
     Он должен идти туда... Туда, Где Примут Решение.
     - Этот человек... сопровождающий... - голос  рыжего  Костика  прозвучал
ниоткуда, мальчишка остался там, в Мраморном зале, а я... где  сейчас  я?  -
Он единственный из отдела служил раньше в следственном.
     Я вгляделся. Свет очередной  зарешеченной  лампочки  пробежал  по  лицу
конвоира...
     Валуев Игорь,  человек  "Струны".  Отдел  нестандартных  воспитательных
акций.
     Это было написано на маленькой  нагрудной  карточке,  пропуск  к  минус
первому ярусу, но мне не требовалось читать, я и так узнал  его:  эти  очки,
этот странный холодный взгляд.
     Так не может смотреть убийца, бандит  или  тайный  агент  КПН.  Так  не
смотрят обычные люди "Струны"... Неуловимый мститель, вчерашний  интеллигент
и очкарик,  поэт,  на  новом  витке  революции  оказавшийся  в  департаменте
безопасности. Он уже не поэт, он кует людям новое счастье. Теперь  изо  всех
сил он будет казаться жестоким, расчетливым и холодным...  ибо  другой  поэт
сказал: "Помой руки и положи в холодильник сердце".
     Он морально готовился. Может  быть,  не  спал  ночами,  кусал  подушку,
задыхаясь от страха, стыда и надежды. Он  избивал  бамбуковой  палкой  Врага
Детей - Константина Демидова... Он ли? А почему нет? По  времени  совпадает.
Вряд ли у "Струны" слишком много  палачей...  пока,  во  всяком  случае.  Он
готовился стать солдатом, чтобы придуманная им сказка стала былью... Он.  Он
ждет приказа - набросить струну, ту самую,  назначенную  очередному  маньяку
или бандиту. Набросить на Димкину шею...
     Но зачем? Кто на самом деле заварил эту кашу, а главное, кого  собрался
ею  кормить?  Такой  вот  короткий  поводок  для  Главного  Хранителя?   Для
дрессированного короля Демидова? Это и есть их "подстраховка"?
     - Он не сделает этого. Он не решится убить ребенка, - шептал  над  ухом
мой рыжий тезка. - Просто будет пугать. Успокойтесь, Константин  Дмитриевич.
Держитесь, вам надо быть осторожным...

     "Струна" создавалась во  благо.  Благо  ее  просто.  Опытнейший  убийца
Сайфер никогда бы не поднял руки на ребенка. И  не  только  он,  согнувшийся
под грузом своего тайного горя. Никто. "Струна" -  благо.  Но  лишь  до  тех
пор, пока у нее есть черта, линия,  за  которую  можно  спрятаться.  Полоса,
отделяющая жизнь от безумия. "Струна" не сможет стать палачом и  судьей  для
страны. Не сможет, пока не сломает свои же оковы.
     И вот идет он, человек, готовый сделать это...  Человек,  переступивший
себя. Ради... Он сам не знает, ради чего.
     А ради чего я? Какое мне дело до этих дрязг, до интриг,  до  завтрашней
телепрограммы? Не всё ли мне равно, кого увидеть  на  экране:  вороватых  ли
чиновников и страдающего похмельем Законноизбранного - или Лену в  окружении
хищно  озирающейся  охраны  и  адъютанта  Мауса  с  чемоданчиком  Верховного
Командующего...
     Да, мне есть до всего этого дело. Как только я буду знать -  Димку  всё
это не коснется...

     - Стой, Костик! - Ленкин голос дрожит испугом. - Это опасно, не  делай!
Ты что, с ума сошел?
     Она боялась. То ли за себя, то ли за свое великое  дело,  то  ли...  за
меня.
     - У него же оружие есть! - кричу я Костику, влетая  в  какой-то  поток,
вновь закруживший меня по залу.
     - Трусишь? - усмехается рыжий тезка,  и  в  словах  его  звучит  что-то
похожее на обиду.
     - Я думаю, чем мне драться! - доказывать ему что-либо нет  ни  сил,  ни
желания, ни, главное, времени.
     - Ты ведь Хранитель. Неужели забыл?
     Какой глупый ответ. Или он снова корит меня за бездействие?
     - Ты же человек  "Струны".  Струны,  понимаешь?  Ну  неужели  ты  такой
дурак?
     ...Выдернул кол  из  плетня  и  пошел  на  урядника.  Фраза  из  книжки
полувековой  давности.  Тогда   прибить   урядника   считалось   исторически
прогрессивным деянием.  И  что  изменилось?  Все  те  же  лица,  все  та  же
полицейская машина - хищная и кровожадная, сожравшая сперва народ,  а  затем
тех,  кто  честно  пытался  его  защитить.  Остался  лишь  отдел  внутренней
контрразведки. Да и то...
     ...Выдернул кол...
     Я рванул Струну на себя - зная, что это не только  самоубийственно,  но
и попросту глупо. Всё равно что свалить плечом небоскреб. И  даже  не  сразу
понял - получилось! В темных  глубинах,  в  недрах  иных  тональностей,  она
будто слетела с шарнира и зашаталась, как гнилой зуб в распухшей десне.
     - Не надо! -  крикнула  Лена  и  присела  на  корточки,  закрыв  голову
руками. - Дурак, кретин, идиот... Ты же ничего не понимаешь!  По-другому  же
надо! Ну зачем, зачем?
     Ее спутники отступили подальше  в  лифт.  Может,  бросят  ее  и  уедут?
Плевать.
     Струна... Я, дурак, и впрямь принял ее за  какой-то  вселенский  штырь,
скрепляющий миры? Поверил сказкам? Ничего с ней на самом деле не  случилось,
вот же стоит, как и  раньше.  Но  вибрация,  льющаяся  откуда-то  с  черного
потолка, ударила по мне - и я понял, что касаюсь Струны второй, а  может,  и
первый раз в жизни. Сейчас она просто убьет меня, как обычную мошку,  рискни
та играть  на  гитаре  и  оттяни  басовую  "ми".  Ударит,  сожжет,  вывернет
наизнанку...
     Прости меня, Димка, я и в самом деле дурак.
     Странный  звук,  вспыхнувший  повсюду  разом,   будто   взвыла   тысяча
Тональностей, собрался в моей  руке  и  ударил  по  ней  беспощадным  током,
чудовищной  музыкой,  оглушающей  и  ослепляющей.  Музыка   разодрала   меня
изнутри, швырнула прочь, в лабиринт неевклидовых провалов и бездн,  где  все
подчинялось  отвратительному,  совершенно  немузыкальному  звону.  Наверное,
что-то сломалось в мире. Или во мне.
     Не люблю разрушителей...


                                     9.

     Валуев, может, о чем-то и догадывался. Туманные слухи о  нижних  ярусах
наверняка  долетали  и  до  него.  Он  вполне   мог   ждать   самых   разных
неожиданностей, но такого...
     ...Свет, мгновенно ослепивший меня, схлынул,  унося  с  собой  звенящую
тьму. То ли это своего рода контузия, то ли очередные шутки  Струны...  Лена
говорила, что тогда, в Мухинске,  Она  тоже  сверкнула  как  миллион  молний
сразу.
     Ну и что? Плевать я хотел на эти Тональности, Струны и Музыки.
     Димка оказался чуть сбоку,  Валуев  -  точно  передо  мной.  Мир  вновь
крутанулся, причем тут уж я  был  точно  уверен  -  именно  мир,  а  не  мое
восприятие. И значит, медлить  нельзя.  Как  тогда,  на  темной  заснеженной
стройке...
     Что, Костя? Ждешь Резонанса? Хватит глупостей, не поможет тебе  Струна,
не простит... Попросим ручками, маэстро.
     И я ударил. Словно в уличной драке, просто и незатейливо  -  кулаком  в
челюсть.
     - Ах, ты... - из Валуева вырвалось выражение, совершенно  неуместное  в
присутствии детей.
     Интересно,  хулигана  Исаева  он  тоже  перевоспитал  ругательствами  и
пинками?
     - Константин Антонович! - Димка отскочил в сторону.  Он  хотел  сказать
еще что-то, но не успел...
     - Получай!!  -  выплюнул  я  отдающее   медным   привкусом   слово.   И
растерявшийся Валуев заработал новый, не менее хлесткий удар.
     Не умел я никогда по-настоящему драться, и  приемы  мои  не  отличались
изощренностью. Зато их эффективность была на лицо... На лице. На  лице  этой
твари, в которой сошлась  вся  та  мерзость,  всё  то  дерьмо,  что  человек
обязательно несет в себе, даже если  выходит  в  путь  лишь  со  светлыми  и
добрыми мыслями.
     Валуев шатнулся, попробовал блокировать удар, но не смог.  Все  же  моя
комплекция пригодилась в деле, и теперь у великого педагога не было шансов.
     Еще! Снова удар, той же рукой, чтобы не давать и секундной передышки.
     Валуев отлетел к стене, приложившись к ней спиной,  и  я  резко  ударил
его в живот, вложив в этот удар последние капли своей звериной ненависти...
     Как тогда, в  солнечном  классе,  когда  на  столе  лежала  злосчастная
распечатка.
     Хранитель   Третьей   Категории,   сотрудник    отдела    нестандартных
воспитательных акций Валуев скрючился на полу и тихо матерился, не  в  силах
подняться. Я занес было ногу - добить, но вдруг понял: не смогу.
     И в тот же миг чудовищный оркестр, гремевший в моей голове, смолк...

     - Константин Антонович, я хотел предупредить. Но телефон не отвечал.
     Голос Димки донесшейся  откуда-то  сзади,  вывел  меня  из  прострации.
Сначала я увидел знакомые фонари и шершавые стены, потом уже перевел  взгляд
на себя...
     Кулаки были в крови. Я вновь ничего не помнил, вновь не соображал,  что
наделал, а главное, как. Здоровый медведь наломал  сдуру  дров  -  и  теперь
будет хуже.
     - Я так испугался, - всхлипнул Димка. -  Блин...  Ваще...  Вы  прям  из
воздуха, из темноты, оттуда... где фонарь не горел, я уж...
     Он был растерян. Испуган, растерян, беззащитен... Здесь было холодно  и
могла пригодится форменная курточка "Веги", а  то  в  одной  майке  можно  и
простыть. Накануне первого сентября...
     Димка Соболев, хулиган  из  гадюшника  №543.  Мальчик  с  растрепанными
волосами, целый год не видевший мамы.
     - Что вы стоите,  Константин  Дмитриевич,  -  я  повернулся  туда,  где
действительно на повороте не было  фонаря  и  из  темноты  доносился  другой
детский голос, тоже знакомый и близкий.  -  Бегите,  пока  не  разблокирован
доступ. Вперед, третья дверь налево, сунете  карточку,  вы  же  до  сих  пор
значитесь  в  базе   охранником   Флейтиста...   Вам   откроется.   За   ней
коммуникационный туннель, через сто метров лестница наверх, выход  во  дворе
на том берегу реки...
     Я все ждал, что Костик появится и я еще раз увижу его рыжие волосы...
     Но со мной говорила лишь чернота, мрак между расступившихся стен.
     - Они нас догонят, - зачем-то сказал я, забыв, что  не  следует  пугать
Димку.
     - Нет, - ответила темнота голосом Костика. -  Зачем  вы  схватились  за
Нее?
     Мне вдруг  стало  стыдно.  Господи,  как  же  глупо!  Но  ведь  он  сам
подсказал мне?
     - Ты предложил использовать Струну?
     - Не так же грубо! - в его голосе родилась настоящая детская  обида.  -
Вы же гвозди телевизором не забиваете?
     - А что, эффективно, наверное, - брякнул я.
     - Да! - кажется, Костик  вновь  обиделся  на  мою  глупость.  -  Только
телевизор потом сломается!  Такого  Резонанса  еще  не  было!  Никогда!  Вас
швырнуло через несколько слоев сразу, и еще повезло, что сюда. Могло  совсем
в другой подвал, а могло и...
     Он замолчал. Не сказал ни слова, но я вдруг понял,  что  под  Мраморным
залом скрывалось что-то еще. Что-то такое, о чем не знал никто в "Струне"  -
ни Максим Павлович, ни тем более Лена.
     - Да что вы стоите! - раздраженно воскликнул Костик. - Бегите же!
     - А они... - вяло, обречено, как и тогда,  смывая  кровь  с  кулаков  в
школьном умывальнике, спросил я.
     - Они  пока  в  ужасе...  -  коротко  бросил  Костик,  а  потом   вдруг
добавил. - Высокая Струна лопнула. Вы порвали ее. Случайно.
     Я стоял, глядя в слепую пустоту, и не мог понять, что же чувствую.
     Вот  и  всё.  Споры  о  будущем,  о  стране  и  о  благе,  диктатуре  и
демократии, правах  и  нарушениях,  наименьшем  зле  и  политике  пряника  с
кнутом...
     Вся болтовня, на которую завязана судьба целого государства.
     И один дуралей, попытавшийся спасти мальчика... От чего? Не  стали  бы,
в самом деле, его пытать - даже этот дурак Валуев, что  корчится  сейчас  на
полу. Хотя вот он как раз... кто его знает.
     Плевать, я нашел свою цель. И цель моя скоро замерзнет в  своей  тонкой
майке.
     - Прощайте,  Константин  Дмитриевич,  -  выдохнула  темнота.  -  Бегите
скорее и загляните в карман пиджака...
     Я повернулся к Димке.
     - Ну что, ясноглазое дитя? Кажется, отсюда пора делать ноги?


     Эпилог

     Последний раз я был в "Макдональдсе" года три назад. Сходили  как-то  с
Лариской... тогда это еще считалось некоторым шиком. Только  не  сюда,  а  в
самый крупный, на Пушкинской. Как в цирк ходили.  Из  всех  ресторанчиков  с
национальной кухней - самый дешевый. Американцам, наверное, русские блины  с
икрой обходятся куда как дороже...
     ...Эти  места  никак  не  могли  считаться  городским  центром,  но   и
спальными  районами  их  все  же  не  назовешь.  Станция  метро  под  боком.
Удобно... А еще удобнее - снять деньги  с  карточки  в  банкомате  напротив,
послать  Димку  занять  столик  где-то  в  углу,  а  потом  притащить   туда
пластиковый поднос, ломящийся от заморских яств.
     Димка смотрел на меня  отрешенно.  Ни  роскошный  заказ,  ни  спокойная
обстановка, ни моя показная расслабленность не ослабили его тревоги.  Бывшая
гроза восьмого "Б" сидел напротив и молча следил за  тем,  как  я  разгружаю
поднос от  стаканов  "Колы",  картошки,  пузатых  чизбургеров.  Он  даже  по
сторонам не смотрел, словно ничего уже не боялся. По-моему,  на  самом  деле
больше всего он боялся обнаружить свой страх.
     А я вот вокруг посматривал.
     Ничего  интересного.  Народу  на   удивление   мало.   Стайка   девушек
студенческого вида, серьезные  молодые  ребята  при  костюмах  и  галстуках,
пара-трешка  семейств  плюс  размашисто  отдыхающая  компания   -   кажется,
какие-то туристы. Для воскресного вечера - более чем скудно.
     Интересно пролетело время. Вот  только  что  была  суббота,  отъехавший
шкафчик с  модельками,  пожухлые  травы  и  облака  псевдотональности...  По
внутреннему ощущению - минуты. На самом же деле - почти сутки.
     - Как вы думаете, Константин Дмитриевич, -  сказал  вдруг  Димка,  едва
лишь я уселся на место. - Они знают, как мы... ну ушли?
     Я только плечами пожал.
     Путь из небоскреба "Струны" запомнился мне  смутно.  Сначала  долгие  и
мрачные, но чистые коридоры  -  наше  хозяйство.  Потом  дверь  на  чудесном
электронном замке, а с другой стороны она так сливается  со  стеной,  что  с
первого взгляда не отличишь.
     Настоящий потайной выход - в лучших мушкетерских традициях. Только  вот
вместо лесочка где-то за Лувром - огромная труба. На дне  -  тонкая  струйка
проточной воды, ног при всём желании не промочишь.
     Кто знает, зачем это строили?  Может,  просто  сточная  канава,  может,
шахта с кабелями - их вдоль стен тянулось много. А  может,  и  что  покруче.
Секретный тоннель  легендарной  системы  М8,  стянувшей  собою  все  бункеры
верховного командования.
     Со "Струны" станется.
     Запомнился еще  двор,  где  мы  выбрались  на  свободу,  маршрутка,  от
которой, несмотря на внешний  лоск,  повеяло  славным  Мухинском,  переулки,
переулки, переулки...
     - Константин... Дмитриевич, - Димка опустил глаза и  уставился  в  край
стола. Он вновь отучался от моего старого отчества. - Что вы  теперь  будете
делать?
     - Не знаю, - честно и без запинки признался я. - Ты пойми, Дим, мне  до
героя далековато. А выкручиваться как-то надо.
     - Понимаю, - всё так же изучая  стол,  кивнул  он.  -  Я  тогда  пойду,
наверное. Мне так кажется, они нас вместе быстрее...
     - Чего? - не сразу сообразил я. - Куда это ты пойдешь?
     - Ну не станете же вы меня за собой-то таскать всюду? - спросил  он.  -
Нас же так по любому схватят, да еще и на вас всяких  люлей  навесят.  Типа,
"прикрываясь  невинным  ребенком,  негодяй  пытался  избежать  справедливого
возмездия..." - он выпятил грудь и повторил столь знакомую  интонацию.  Один
в один.
     Хороший бы  пародист  из  тебя  вышел,  Дима  Соболев.  Жаль,  вряд  ли
сбудется.
     - Мне все равно, - сказал я. -  Схватят  так  схватят.  Я  тебя  в  это
втравил, и прорываться будем вместе. Хотя еще даже не знаю, куда.
     Он  поднял  на  меня  глаза.  Казалось,  из  них  выползали  тонкие   и
удивительно острые иглы. Мне вдруг почудилось, будто юный  хулиган  Соболев,
получивший от меня в свое время  основательную  затрещину,  перебрал  подряд
все мои мысли, оценил, взвесил и снова сложил обратно.
     Я начинаю бояться детей.
     - А вы... - он вновь взглянул на  меня,  теперь  уже  как-то  отрывисто
и... испугано, что ли? - Вы Ее чувствуете?
     Я положил шикарно упакованный чизбургер обратно в коробочку.
     Я - Константин  Демидов-Ковылев,  человек  "Струны",  Хранитель  второй
категории. А может, даже и Главный  Хранитель...  Я  тот,  с  кем  не  стоит
шутить. Вовсе не забавный  учитель  математики  Константин  Дмитриевич,  над
глупым лицом которого можно было смеяться вволю.
     Тот смешной и безобидный дядька,  стоявший  в  свое  время  у  школьной
доски, ушел куда-то прочь из Мраморного  зала.  А  вернулся  совсем  другой,
измененный, обожженный нечеловеческой музыкой Струны.
     - Дим, - как-то жалостливо промямлил я. - Да ты что, ты  боишься  меня?
Ты...
     - Нет, - коротко отозвался он. - Я вас не боюсь. Мне бы тогда всего  на
свете пришлось бояться. - Он отодвинул прочь высокий стакан  с  коктейлем  и
добавил: - Я знаю всё, что мне положено знать. Мы  не  в  американском  кино
для семейного просмотра. Я не Маккалей Калкин,  а  вы  не  Брюс  Уиллис.  Мы
совсем в другой стране и мы совсем другие  люди.  Константин  Дмитриевич,  я
еще пацан, конечно, но уже знаю, что будет дальше... - тут  он  запнулся.  -
По крайней мере, знаю, что было бы, если бы ничего этого не случилось.
     А что было бы? Закончить девятый класс, потом пристроиться  у  отца  на
базе, затем армия, а после - карьера шофера-дальнобойщика. Сперва  вместе  с
отцом, потом вместе с молодым напарником... Как в дурацком сериале.
     Да. Он бы вырос и стал настоящим мужиком, а я бы так и остался  мямлей,
твердящим о свойствах параболы с отрицательным дискриминантом. Так бы все  и
случилось, но...
     Но  я  -  человек  "Струны",   этого   непонятного   инородного   тела,
вонзившегося в наш мир. А он еще мальчик, которому самое  время  становиться
мужчиной. И время это пришлось на темную полосу жизни  -  и  нашей,  и  всей
страны. Полосу невезения.
     - Я всегда очень плохо Ее чувствовал, а теперь и вовсе...  -  я  честно
попробовал улыбнуться. - Дима, ты  знаешь...  Я  тут  подумал.  Показываться
нашим близким нельзя. Но вряд ли тебя станут так уж сильно искать. Им  нужен
я, а значит...
     - Я...
     - Помолчи, - в моем жесте было что-то учительское, но выслушивать,  как
"он сам справится", мне не хотелось. - Подожди. Надо решить и...
     - Хайле Силасье, братья растафары!  -  прервал  нас  до  жути  знакомый
голос, и я  почувствовал  странный  холод  в  животе,  словно  там  завелась
какая-то очередная неевклидовость.
     Маус уселся на третий свободный стул,  придвинутый  к  нашему  столику.
Выглядел он  еще  экстравагантнее,  чем  прежде.  К  наряду  его  добавились
зеленые штаны, странного фасона куртка,  а  всегдашнюю  беретку  сменила  ее
сестра красно-желто-зеленого цвета.
     На Арбате его б и не заметили, а тут...
     "Струна" на выдумку хитра.
     Хакер подтянул стул поближе  и  каким-то  удивительно  профессиональным
жестом положил руки на стол. Похоже, набрался от Сайфера.
     - Здрасте, босс. Вы, я вижу, пируете тут  в  центре  Вавилона,  посреди
чумы.
     Я смотрел на него, краем глаза пытаясь оценить обстановку.  Сколько  их
тут? Почему  подошел  он?  Переговорщик?  Чего  же  они  мешкают?  Опасаются
ненароком задеть невинное дитя?
     Интересно, а если без Резонанса - кто  из  нас  кого  поборет?  Вопрос.
Забавный.
     - Ну что вы так молчите? - Маус забарабанил пальцами  по  столу.  -  Не
видите, что ли -  глупый  технарский  вьюноша  не  знает,  как  начать  нашу
высокую беседу, а вы даже не протянете ему руку помощи. Вы же педагог!
     - Нет, - сухо ответил  я.  -  Теперь  имею  честь  служить  по  другому
ведомству.
     Маус посмотрел на меня и как-то вяло усмехнулся. Потом вновь  выбил  по
столу дробь и грустно покачал головой.
     - Ну вот уж нет, босс. Ныне мы с вами не  имеем  никакой  чести,  равно
как и ведомства. Говоря словами киноклассика, "Май ка из  кирдык!"  Так  что
вспоминайте первичную профессию, авось пригодится.
     Я снова оглядел зал.
     Серьезные парни в галстуках оказались не столь  уж  серьезны.  Один  из
них подсел к стайке студенточек,  инициировав  тем  самым  процесс  диффузии
коллективов.  Семейства  кушали.  Туристы   ржали   над   какими-то   своими
анекдотами, точно пьяные лошади.
     Да ну их. Все равно никого  не  увижу.  Равно  как  не  пойму,  с  чьей
помощью нас отыскали.
     - Никто не  знает,  -  холодным,  как  сухой  лед  мороженщика  голосом
сообщил Маус. Никогда он так раньше не говорил - без тени иронии, с  истинно
математической точностью. - Она лопнула, но почувствуют это не  скоро.  Пока
в курсе человек пятнадцать, не более.
     - Все из руководства "Струны"? - невольно подхватив  его  тон,  спросил
я.
     - Конечно, - он вновь усмехнулся. - Было б  не  так,  мы  бы  здесь  не
сидели. Кредитку не покажете?
     - Вот, - я протянул ему пластиковую карточку.
     - Хорошие тут урны, - хакер привычным  движением  завсегдатая  отправил
мою кредитку к отбросам. - Наша основная сетка упала сразу, как  только  все
лопнуло. Ребята не могут понять, в чем дело, Ивановна скормила им  муть  про
какие-то там "разрывы сопряжения Тональностей" и  типа  нужно  пока  поднять
все без энергий Струны... - Он уставился в  потолок  и  добавил:  -  на  это
уйдет где-то пара дней. Но я бы не обольщался. Программеры  у  нас  сильные,
их много, все бэкапы в порядке... - Маус укоризненно  взглянул  на  меня.  -
Через пару часов, шеф, к банкомату подвалили бы ребята из отдела.
     - Какого отдела? - не понял я.
     - Активных мероприятий, - с будничным спокойствием разъяснил  он.  Мол,
знаем мы, шеф, что вы малость туповаты. Ну так на то вы и босс!
     Я только кивнул, соглашаясь с собственной глупостью.
     Вот ведь оно как. Всего лишь кредитка - и неверие в жутковатые  легенды
о системе оперативно-розыскных мероприятий в  Сети.  Меня  больше  никто  не
опекает, а полоса невезения для нас с Димкой только еще начинается.
     Нерадивый  ученик  куда  правее  своего  учителя.  Уедем  мы  на   пару
остановок метро, не дальше.
     - А ты как? - спросил я у Мауса.
     - Как, - пожав плечами, невесело усмехнулся он. -  Компы  Флейтиста  на
то и созданы, чтобы и без струнной подпитки не падать. Пока там  анархия,  я
со своим админским паролем по руинам пошарил. Гляжу -  вы!  Вот  попрощаться
зашел, подарок оставить и кучу мудрых советов.
     Он вытащил из кармана и бросил на стол какой-то пакет.
     - Это что? - поднял я брови.
     - Деньги, ваш резервный паспорт, который у вас в столе  остался.  Я  по
нему инфу из базы стер. Ну и документы "Фонда".
     - Какие?
     - Такие. О том, что сотрудник  "Фонда"  имярек  сопровождает  подростка
такого-то... Короче, дня два эта штука продержится,  а  потом  "Струна"  вас
спалит. Я не волшебник, мне даже учиться не дают,  но  этого  нам  за  глаза
хватит. Да! Билеты я тоже вам раздобыл. Правда, на следующий рейс.
     - Куда летим? - хмуро спросил я. По правде говоря, не хотелось никуда.
     - Дурацкий вопрос, вы уж извините, - ухмыльнулся хакер. - Джа ждет  нас
в  благословенных  карибских  водах!  -   и   тут   же   сам   себе   подпел
гребенщиковское:
     - Мама, в каникулы мы едем на Джамейку,
     Мама, в каникулы мы едем на Джамейку,
     Работать над куреньем травы...
     Я посмотрел на него еще раз и наконец понял, что его на должно  быть  в
Столице. Уж кому-кому, а оператору основного узла, повидавшему "Струну" и  в
форме точек  на  карте  Федерации,  и  в  забрызганном  кровью  реале,  ему,
случайно посвященной пешке, давно пора сделать ноги, а он...
     - Спасибо, - произнес я.

     - Пару дней все продержится, -  авторитетно  объяснял  Маус.  -  Дальше
ребята из КПН поймут, что у нас проблемы... Наверное, я что-то не  втыкаю  в
наших дружеских отношениях. Может, кто-то из "Струны" все-таки  перейдет  на
барабанные установки, может, в КПН на ребят надавят, но к  концу  недели  по
работе нашей сети они поймут...
     - Как? - встрял в разговор Димка. Похоже, компьютерные  дела  волновали
его  весьма  серьезно.  Ох,  поспешил   я   с   прописанной   ему   карьерой
дальнобойщика.
     - СОРМ,  -  коротко  пояснил  Маус.  -   Система   Оперативно-Розыскных
Мероприятий КПН. Мы подключены к ней и постоянно качаем их  инфу.  Они  даже
рады. Тут единственный гейт между нашими конторами,  только  здесь  и  можно
что-то понять о "Струне" со  стороны.  Вот  они  и  поймут.  Если  только  с
ребятами из техуправления Комитета не провели "активного мероприятия".
     Мы поделились с хакером частью своего  не  особо  скромного  ужина.  Он
молча грыз гамбургер, что, впрочем, не мешало ему говорить.
     - Событий море... Плановые восхождения первым делом  отменили.  Крупные
операции тоже. Елена свет Ивановна объявлена Главным  Хранителем.  Больше-то
некому... Дорошенко и Сальников отпали... самым естественным путем.  Вернее,
самым неестественным.
     - Ты о чем? И какой такой Дорошенко?
     - Да Гена наш, Хранитель Надзора. Ну, то  есть  Патронажный  отдел.  Вы
что, и правда его по фамилии не знали?
     Три комка нервов, три ферзя на краю доски...
     - Так  что  с  ними  стряслось-то?  -  выдавил  я  из  себя.  Почему-то
сделалось жутко.
     - Долбануло их... Струной... Ну,  когда  вы...  Что-то  такое,  видимо,
случилось с пространством. У меня сбой в записи... Короче,  после  того  как
тетя Лена вам закричала, чтобы не трогали, они... ну, и не добежали до  вас.
Когда Мраморный зал разблокировали, их уже и  не  откачать  было.  Потом  на
вскрытии оказалось, что у обоих сердца... всмятку, короче.
     Вот так... Пусто и холодно. Не питал я к обоим теплых чувств, но  живые
ведь люди... были. А вина - моя.
     - Ладно, с этим ясно. А потом?
     - Дальше  все  логично.  Отсутствие  активности  списали  на  траур  по
Флейтисту...  Не  удивлюсь,  если  отсутствие  Резонанса  и  прочих   штучек
объяснят типа того, что "Струна скорбит". Впрочем, это без меня. Я  отправил
директиву по запасным каналам  и  сразу  рванул  оттуда  когти.  И  что  там
творится сейчас, понятия не имею.
     Он посмотрел на меня, видимо ожидая каких-нибудь разъяснений.  Но  я  и
впрямь не знал, что теперь говорить. Маус прав  -  теперь,  извне,  о  делах
"Струны" можно лишь догадываться, но все эти догадки -  не  более  чем  игра
ума.
     - Ты их знаешь, - сказал я.  -  Как  думаешь,  Лена...  Елена  Ивановна
удержит ситуацию?
     - Угу,  -  кивнул  он,  продолжая  грызть  то,  что  сам  же   именовал
"вавилонской пищей". - Теперь она - сила. Самый крутой  отдел  выполняет  ее
распоряжения напрямую, и у нее осталась часть  ключей  к  запасным  каналам,
которые я должен был охранять для Флейтиста.  А  остальные  -  хлюпики.  Все
больше  интеллигенты  криворукие.  Им  без  начальства   никак,   им   нужна
руководящая и направляющая рука. Да и сеть наша ёкнулась, звиняйте  уж,  что
о наболевшем твержу. Думаю, власть в "Струне" делить не будут.  Да  никто  и
не решится. Кто решился бы, те уже в морозильнике... Наверняка будут  пышные
похороны.
     Я кивнул. Непонятно откуда, вливалось в  мою  гудящую  голову  холодное
понимание. Как же всё просто и гнусно! Трем ферзям тесно на  одной  доске...
и  два  ферзя  временно  объединяются...  о  чем  узнает   третий...   Белая
Королева... Нет, упаси Боже, у нее и в мыслях не было  мучить  Димку  руками
психа Валуева.
     Но  она  знала,  какой  короткий  поводок  измыслили   ее   конкуренты.
Ограниченные люди, не просекающие  тонкой  психологии  Косточки...  Как  всё
просто! Взбешенный  Косточка,  переполненный  энергиями  Струны,  впадает  в
Резонанс... или еще во что... То ли он молниями испепеляет подлецов,  то  ли
рвет их голыми руками - негодяев,  способных  отдать  чудовищный  приказ.  А
Белая Королева как бы ни о чем и не знала... во всяком случае,  не  знала  о
такой подстраховке. Возможно, она и намекнула бы неуравновешенному  Костику,
что скит в Мраморном зале как-то не слишком совместим с ответственностью  за
мальчишку... но никакого насилия, никакого Валуева, ты  что,  Косточка?  Как
ты мог подумать?
     А глупый Косточка ни с того ни с сего взял и все испортил. Обидно...
     - Вот я и говорю! - не замечая моих раздумий,  продолжал  Маус.  -  Все
тете Лене в рот глядят. Мол, спаси нас, о  великий  махди!  Ты  знаешь,  как
выпутаться, вылезти и вымыться!
     Я посмотрел на пакет, лежащий возле подноса. Похоже на  бандероль.  Еще
бы печатей сверху побольше и, желательно, не столичных, а  мухинских.  Чтобы
снова провинция, снова...
     Мухинск. А это, кстати, мысль.
     - Шеф! Константин Дмитриевич, - неожиданно сказал  Маус.  -  Можно  вас
спросить?
     - Конечно, - слегка удивившись, ответил я.
     - У меня-то все получится. Можете не волноваться. Завтра будет  Ямайка,
регги и Сен Симилья. По-аглицки я, слава Богу, нормально чешу. Только вы  не
подумайте, что мне на все плевать... Родина-то моя тут. Так  что  с  ними  я
приживусь. Им бы в Африку, а мне бы сюда...
     Я слушал и молча кивал.
     Люди "Струны" - большие патриоты. Начиная с Главного Хранителя, и...
     - Как, по-вашему, что тут будет?
     Вот это вопрос. Кого он спрашивает? Школьного учителя,  которого  целый
год водили за нос и тычками, будто слепого котенка гнали в  нужную  сторону?
Я знаю, что я ничего не знаю.
     На что ты надеешься, Маус? На мой возраст? На должность? Так разница  в
десять лет - это ничто, а должность... по должности я теперь снова  бомж.  И
вообще - с твоим креслом у пульта спецсвязи  ты  знал  во  сто  крат  больше
меня.
     - КПН подомнет "Струну", - сказал  я.  -  Лена...  никуда  не  денется.
Прогнется под... А Юрика уже нет...
     - Так ли всё плохо? - наклонил голову Маус.
     - Этой страной всегда правила полиция, - почти  цитатой  ответил  я.  -
Какая разница, мы сегодня или  другой  клан  завтра?  Надеюсь,  хоть  кто-то
возьмется лечить страну. У нас ведь война.
     - "Струна" не пойдет за КПН дружными рядами, - покачал головой Маус.  -
Будет много несогласных.
     - Ты бы пошел? - резко спросил я.
     - Да, - спокойно признался он. - Если бы мне дали  работать  там  же  и
так же. Шеф, вы разве еще не поняли? Я ведь по  ходу  стал  обычным  ментом,
только шансов на справедливость у моих  клиентов  больше,  чем  у  тех,  кто
обратился в столичное ГУВД. Вы можете в  чем-то  меня  обвинить?  Я  помогал
людям, чьи дела поступали к нашей  бригаде.  Плохо  работал?  Вы  шеф  -  вы
скажите.
     - Ты молодец, - утешил его я. - И  все  вы  молодцы.  Только  я  бы  не
вернулся, даже если б они позвали.
     - И Сайф тоже... - глядя куда-то в пустоту, сказал Маус.
     За окном темнело. Прозрачные сумерки  на  исходе  лета  превращались  в
короткую и яркую столичную ночь. Все как обычно в этом разномастном  городе,
потерявшем сегодня еще и лучших своих стражей. Обидно.
     - Вы летите? - спросил Маус и снова забарабанил по столу. - Я  отвечаю,
рейс не проверят. Пройдете только так.
     Я посмотрел на Димку, задержал взгляд всего на секунду и произнес:
     - Нет. Мы уж как-нибудь тут. Знаешь, есть один человек... мне  кажется,
он не захочет назад в КПН. А главное, там, в  его  городе  никто  не  обидит
ребенка. Как бы ни звучали струны и какие бы генеральные кривые  не  строили
наши партии.
     - Скорее ломаные, - кивнул Маус. - Старший Хранитель  Мухинска  получил
директиву, как и все остальные, но ответа от  него  не  пришло.  Впрочем,  я
успел принять только половину подтверждений. Окольные пути тяжелы...
     Сейчас мы почему-то понимали друг друга с полуслова. А точнее, и  вовсе
без слов.
     Маус поглядел на часы.
     - Ладно, шеф. Хватит мне придаваться  вавилонским  искушениям.  Корабль
Джа вылетает через четыре часа. Регистрация на рейс  начинается  за  час  до
отправления, - он протянул мне руку, и я пожал ее.
     - Бывай, Димон.
     - И ты не  кашляй,  -  снова  в  нарочито  шутовской  манере  отозвался
Соболев. - Привези оттуда "корабль" по-реальнее, чтоб торкнуло на хрен!
     - Да, чувак. Притараню такой, все драг-диллеры с горя сопьются.
     - Я вам покажу, - рефлексы педагога, оказывается, никуда не делись.
     Маус поднялся.
     - Не бойтесь, шеф. Высокая Струна не допустит.  По  крайней  мере,  та,
что натянута в наших душах, хотя никакая хрень из подпространства  ей  и  не
отзывается.
     - Да не нужна мне марихуана, -  как-то  по-детски,  обиженно  пробурчал
Димка. - Ты сам возвращайся, Маус. Не теряй нас.
     - Я-то уж не потеряю, - усмехнулся тот. - Даже оттуда! Адиос, сеньоры.
     Он повернулся, чтобы уйти, и только тут я понял, о чем  же  должен  его
спросить. Между нами остался один вопрос, задать который я почему-то  так  и
не решился.
     А ведь должен был спросить.
     - Эй!
     Экс-Технический Хранитель обернулся.
     - Забыл, а Маринка-то твоя как?
     Маус застыл на месте - точно с разбега налетел на невидимую стенк.
     - Со мной едет. Я  говорил,  что  не  стоит.  Предлагал  в  Штаты  визу
пробить. И ей, и семье... А она со мной хочет. Мы ведь, шеф, еще  молодые  и
глупые.
     - Слава Богу, - произнес я. - От старых  и  умудренных  слегка  тошнит.
Особенно, когда смотрюсь в зеркало.
     Маус согласно кивнул.
     - Значит, сочтем это за постскриптум.
     Он махнул нам рукой и двинулся к выходу.

     Было совсем темно, когда мы с Димкой вышли на улицу.
     Маус, наверное, был уже где-то  в  аэропорту,  и  замечаний  о  красоте
городских фонарей нам послушать не довелось. Впрочем,  на  банальности  меня
не тянуло.
     К ночи заметно похолодало, а одеты мы по-прежнему были довольно  легко.
Завтра придется закупиться... где-нибудь... Знать бы еще,  где  мы  окажемся
завтра...
     Вдали все так же сверкало огнями  метро.  Возле  него  толпились  люди,
изредка подбираемые трамваем, светились  ларьки  и  даже  играли  музыканты,
приглашенные летним кафе - главным конкурентом "Макдональдса".
     Здесь, в переулке, машин почти не было. Улицу освещали  лишь  фонари  и
множество окон.  Мы  стояли  на  углу,  возле  старого  кирпичного  дома,  и
предавались созерцанию.
     - А теперь куда? - спросил Димка.
     Я прикинул еще раз - и спросил:
     - Ты в автостопе сечешь?
     - Ну  да...  Только  нам  с  вами  как-то...   Подозрительны   мы   для
путешественников таких. Понимаете, Константин Дмитриевич.  Вот  если  бы  по
отдельности, тогда нормально, а так...
     Вокзал меня не прельщал. Знал я, что такое вокзалы. Да еще  не  в  меру
глубокая  компьютеризация  МПС...  Возможно,  Маус  все-таки  ошибся  и  ему
подыскали замену. Тогда регистрация билета обойдется нам  куда  дороже,  чем
невинный визит в "Макдональдс" неподалеку от банкомата.
     Впрочем, это все здесь - в  Столице.  Надо  лишь  немного  отъехать  за
Кольцевую дорогу...
     - А все-таки? С чего бы ты начал?
     - На базу пошел бы и к мужикам  попросился,  -  как-то  уже  совсем  не
по-детски вздохнул Димка. - Если знать как, пустят... - он  посмотрел  вверх
и будто что-то прикинул в уме. - Могу, в принципе, намутить разок...
     - А больше и не надо, - заметил я. - На сотню километров нас забросят?
     - Да уж наверное, - усмехнулся Димка.
     Я посмотрел туда же, куда и он. Где-то  наверху,  в  черном  небе,  над
нами дрожали звезды.
     - Тогда пошли.
     Он ничего не ответил, только поправил сбившуюся майку и двинулся  вслед
за мной, через какой-то проходной двор, где даже не было фонаря.
     Только темная полоса города.
                                                                 1998 - 2003

                 (c) Виталий Каплан, Алексей Соколов. http://kapvit.narod.ru

--------------------------------------------------------------------
Данное художественное  произведение  распространяется  в электронной
форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой
основе при условии сохранения  целостности  и  неизменности  текста,
включая  сохранение  настоящего   уведомления.   Любое  коммерческое
использование  настоящего  текста  без  ведома  и  прямого  согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 15.01.2004 12:33




        

            
[X]