Александр КАМЕНЕЦКИЙ
СПАСАТЕЛЬ
"Zum letzten Mal wird nun Appell geblasen,
Zum Kampfe steh'n wir alle schon bereit..."
Horst Wessel Lied
Это было в тысяча девятьсот недавнем году, когда над миром еще сияли
лучистые красные звезды, сурово и твердо покоилась на глобусе одна шестая
часть суши, скрывая в своем щедром лоне спящие ростки грядущих бедствий,
иностранные вещи продавались из-под полы, а иностранные государства вели
себя гораздо сдержаннее, чем сейчас. Античное теплое море ласково омывало
тогда еще общий блаженный полуостров, и узкую береговую кромку, гальку и
песок, устилали своими телами граждане полусонной, но грозной временами
Империи, уставшие от долгих зим и получившие, наконец, свои небогатые
отпускные. Они торопились отмыть в теплых бархатных волнах заводскую
копоть и гарь, въевшуюся в поры пыль секретных и несекретных КБ,
чернильные пятна партячеек и просто всяческий вздор, накопившийся за год.
Сперва они обгорали до пунцового оттенка государственного стяга,
страдальчески мазали спины одеколоном и кефиром, их дети лежали с
температурой под сорок и распухшими гландами, переживая акклиматизацию, но
затем, примерно через неделю, это все проходило без следа, кожа
приобретала благородный бронзовый оттенок, отвисшие груди и животы
переставали внушать отвращение и даже как будто подтягивались, а малышня,
засев в море с утра, набиралась, как тогда говорили, здоровья - по
неофициальной статистике, примерно до ноября месяца.
Собственно, и сейчас, приехав в город А., вы найдете его таким же, как и
в тысяча девятьсот совсем недавнем прошлом. Солнце, море, горы, цветы и
люди остались прежними, поскольку принадлежат к вечным категориям; все
остальное, если смотреть философски, несущественно. Правда, вы не
обнаружите в А. одной из важнейших его достопримечательностей - знаменитой
Будки Спасателей в Лисьей бухте, на самом уютном из тамошних пляжей. Да и
Лисьей-то бухты тоже, по сути дела, нет: там, где при тоталитарном режиме
ставил свой латаный вигвам длинноволосый дикарь с расстроенной гитарой и
веселой подружкой, а местные жители, как туземцы капитану Куку, тащили
дикарю сухое красное вино в пластмассовых канистрах и помидоры "бычье
сердце", высится теперь казенное заведение - вилла, санаторий или, быть
может, секретный военный объект. Разумеется, Будку убрали; за покоем
купальщиков там теперь отовсюду наблюдают телекамеры, а, быть может,
случайная гибель в пучине одного из них новому хозяину только на руку, и
телекамер никаких нет. Проверить это нет никакой возможности: прямо на
автовокзале местные шепотом сообщают всем новоприбывшим, что в "Лису" ход
закрыт раз и навсегда; ходят слухи о каких-то "инцидентах", но что нам до
слухов, если самого главного, Будки, в "Лисе" уже нет.
Мы, ветераны, верные А. так, как не были верны ни одной из своих женщин,
обретаемся теперь "на Мызе", в полукилометре от нашей второй родины,
занятой неизвестными нам оккупантами, и с прежней неутолимой страстью
предаемся обычным радостям отпуска: вину, любви, волейболу и картам. Хотя
теперь, с годами, от первых трех занятий мы устаем гораздо быстрее, потому
все больше времени занимает последнее; знаю, настанет пора, когда дни
напролет мы будем проводить за одним лишь преферансом, лежа в тени и
жалуясь друг другу на несварение желудка. Что ж, я нахожу это
справедливым: мы, жадные жить, успели взять свое, и даже больше, чем
положено на стандартную человеческую душу; чего только не навидалось
здешнее море, смущенно подкатывая к нашим палаткам! Хотя тела уже не
выдерживают прежнего пыла, в сердцах слой за слоем откладывается нечто
гораздо более ценное. На мой личный, непросвещенный взгляд человека,
читавшего "Архипелаг ГУЛаг" отнюдь не в вагоне метро, как его дети, люди
созревают вместе со своими воспоминаниями; из них, как стену линиями
кирпича, выстраивают они бастион собственной души, который, естественно,
превращается со временем в саркофаг и становится последним убежищем, в
котором можно окончательно скрыться от безумия объективной реальности,
данной при любой, даже самой гуманной власти все-таки в ощущениях и
восприятиях.
Так вот, ничто и никогда не сотрет из моей памяти Будку Спасателей. Это
хрупкое дощатое сооружение на высоких сваях-ногах, выбеленное до рези в
зрачке солеными ветрами и штормом, парило над Лисьей Бухтой, словно
буддийский храм в Лаосе или Камбодже, - невесомый, прозрачный, как будто
подвешенный невидимой нитью к ослепительно лазурному небу. Ее строгие,
аскетичные формы, лишенные даже намека на архитектуру, выглядели, тем не
менее, окончательным творением подлинного мастера, постигшего на склоне
лет природу вещей, - такою же простотой было наполнено здесь все: и
угловатые гранитные валуны на берегу, и зубчатая кромка гор, и перистые
облака, разбросанные небрежными мазками, и незамысловатые песни чаек, и
монотонный шум прибоя. Без нее, без Будки - если закрыть глаза и
представить, что Будки нет, - в пейзаже тотчас возникала дыра,
незаживающая, кровоточащая рана; такими ранами покрывается картина, если
плеснуть на нее серной кислотой.
С течением лет подобные сооружения волей-неволей обрастают легендами,
само их совершенство уже вынуждает людей бессознательно приписывать им
особые свойства; если бы Будка простояла на своем месте век или два, она,
несомненно, сделалась бы местом паломничества или, наоборот, осквернения,
что в сущности одно и то же, но, к сожалению, ей не хватило времени для
того, чтобы обрести ритуальную неуязвимость, - люди, набросившиеся на нее
с топорами, оказались сильнее истории. Но кое-что, один из мифов
(наверное, их было больше, но мне известен только один), сохранилось по
сей день. Для нас, подлинных хозяев "Лисы", эта история абсолютно
правдива, хотя мы не были ей свидетелями, - наверное, потому, что здесь,
среди скал и чаек, на крохотном, выжженном солнцем пятачке пляжа, любая
ложь видна издали, да и Будка, открытая всем ветрам, свидетельствует сама
за себя. Впрочем, сейчас люди оплетают сплетнями высокие бетонные заборы,
отделяющие от них Лисью Бухту, и дела давно минувших дней забавляют их все
реже. Скоро совершенно некому будет вспомнить о Павке Корчагине, имя
которого неотделимо от Будки Спасателей, и человек этот, незаслуженно
забытый, будет окончательно погребен под руинами той страны, где выпало
ему родиться и совершать свои подвиги.
Что мы знаем об этом герое, наследником которого был спасатель Сергей,
наш старый друг, хранитель легенды? Каким представляем его себе? Вот парит
над морем, восхищая ажурной белизной, Будка; вот стоит там на шатких
мостках красивый мужчина, издали удивительно похожий на голливудского
"Оскара", - литой металл торса и бедер, высокая посадка головы, плавные,
мягко изгибающиеся линии сплошной полированной стали от макушки до пят,
немного женственные округлые движения, полные сосредоточенной силы, от
которых трудно отвести взгляд, темная, выдубленная кожа морского волка или
ковбоя, всегда соленая на вкус, как и его поцелуй, аккуратно подбритый
затылок спортсмена, ясные, лучистые глаза кинозвезды, узкая алая полоска
плавок, облегающая напряженные выпуклые ягодицы, простые часы "Слава" на
левом запястье, которые сверкают, слепя влюбленных девушек... Ну, еще,
пожалуй, спасательный круг в руках... или нет, спасательный круг висит на
своем месте, а в руках у Павки мощный бинокль... или, на худой конец,
бутылка жигулевского пива. Верен ли этот портрет, ручаться не берусь,
скорее всего, таким видели этого парня те, кто хотел видеть, а настоящее
его лицо предание благоразумно скрывает от нас.
Однажды, гласит оно, один маленький мальчик впервые увидел море. Это
случилось с ним лет в пять-шесть, когда его отец защитил наконец-то свою
докторскую диссертацию, и вся семья, вздохнув с огромным облегчением,
вылетела из Омска или Новосибирска по льготной путевке в направлении
ближайшего пляжа. Можно легко представить себе этого худенького
академического ребенка, плод любви двух людей с плохим зрением,
проводивших над книгами определенно больше времени, чем в постели,
ребенка, уже умевшего читать, переболевшего всеми детскими хворями, вечно
простуженного, с редкими кудрявыми волосиками цвета выгоревшей степной
травы, перекормленного рыбьим жиром, в нелепой панамке, сползающей на
ухо... Вот он осторожно, кривясь и охая, ступает по круглой раскаленной
гальке, обжигая ступни, вот он, обгоревший, температурит, над ним
склоняется аккуратная докторша в белоснежном крахмальном халате и слушает
его стетоскопом, вот от выплевывает ложку с санаторской манной кашей и
разражается отчаянным плачем... Вот он, очарованный, не веря, сон это или
явь, впивается глазами в горизонт, в то место, где небо превращается в
море, пытаясь понять, насколько огромен мир, в котором ему выпало жить, и
взаимоотношения пространства с временем, над которыми одиннадцать месяцев
в году ломают головы его ученые родители, становятся вдруг ясными и
очевидными, как будто приоткрылась некая дверка прямо посреди толпы
отдыхающих, его поманили туда и все быстренько показали.
На самом деле, так происходит со всеми, и особенно в юные дни на морском
берегу: однажды бесшумно растворяются невидимые врата в Запретный Сад, и
ты входишь туда, где растет Древо Познания, срываешь яблоко, откусываешь,
познаешь... Но затем, увлекшись, ты срываешь и плод с Древа Забвения,
врата все так же бесшумно закрываются за твоей спиной, и мир опять
приобретает знакомые очертания. Однако с академическим ребенком вышло
по-другому: не то природная рассеянность, не то родительские гены помешали
ему отведать обязательный, как манная каша на завтрак, второй плод, и
нечто смутное навсегда осталось в его неокрепшей душе. Это смутное он увез
с собой в Омск или Новосибирск вместе с полиэтиленовым мешком гальки и
рапанов, засушенными крабами и первым в своей жизни настоящим морским
загаром. Загар сошел, крабы рассыпались в прах, галька и рапаны
растворились во времени, но нечто, в материальном существовании которого
сомневалась вся современная мальчику наука, оказалось удивительно живым и
стойким.
Оно, видимо, и привело однажды Павлушу в плавательный бассейн, хотя более
прозаический вариант легенды утверждает, что плавание ему прописали врачи.
Как бы там ни было, но сперва отступили простуды, затем вытянулись и
окрепли члены, а спустя пару-тройку лет отрок Павел был любимцем тренера и
надеждой юношеской сборной - опять-таки, то ли Омска, то ли Новосибирска.
Страсть к победам увлекла его не на шутку, тем более, что будущий Павка
стремился быть первым во всем. Председатель школьного Совета пионерской
дружины, комсорг курса, а затем и факультета - эти вещи давались ему так
же легко, как и девичьи сердца. Молодой легкокрылый бог, он и впрямь был
похож на краснозвездного героя известной книги - в те романтические
времена, когда физики и лирики сходились в отчаянных схватках, а после
вместе слушали пластинки на ребрах и поглощали в больших количествах
забытые сейчас напитки "777" и "Агдам", комсорг, КМС и донжуан был наречен
прозвищем Корчагин, которое носил с гордостью до конца своих дней, о
котором нам, к сожалению, ничего не известно.
Мифология склонна к преувеличениям, которые, впрочем, только подчеркивают
истинный смысл: так, например, она соединила в лице Павки Корчагина
спортивный, организаторский и научный таланты, приписав ему одновременно
победу на всесоюзных соревнованиях, успешную защиту диссертации и
стремительное вступление в партию. Честно говоря, у меня нет оснований
всерьез не верить этому: время требовало своих героев, эпоха бурлила и
играла всеми цветами радуги, эпоха восхищалась и гордилась собой, так что
ей, по сути, ничего не стоило взрастить Павку Корчагина именно таким,
каким его рисует нам миф. Однако, о том, что случилось дальше, миф
умалчивает, ибо известные нам последствия трагичны: изгнание из рядов, из
сборной и из университета, личная драма, предательство друзей и прочее.
Версии, конечно, есть; наиболее патетической из них следует считать
участие в некоем диссидентском кружке, сочинение листовок и даже попытка
учинить демонстрацию. Сам спасатель Сергей, хранитель памяти Павки
Корчагина, преемник его по Будке, склонен все упрощать: "Ну, была у него
одна девка, ее папашка сильно Би-Би-Си любил слушать... ну, она тоже там
тряпки всякие себе покупала, лекции прогуливала, в комсомол не вступила...
ну, ему сказали, мол, кончай с этой дурой, она несоветский элемент, с ними
со всеми в другом месте очень скоро разбираться будут, о себе, мол,
подумай... ну, а он ни в какую, буром попер... ну, тут ему и устроили...
зависть человеческая, блядь..."
Обывателю такой вариант подходит, конечно, больше, но моя задача -
соблюсти объективность, поэтому от оценок воздержусь. Главное в том, что
Павка исчез из своего Омска или Новосибирска и объявился в Лисьей Бухте.
По-моему, такая работа - спасать тонущих людей - подходила его характеру
больше любой другой. На пляже свои законы, свой порядок, свои взгляды на
жизнь, и по всей совокупности этих законов, порядков и взглядов выходило,
что Павка - король. Достаточно было посмотреть на то, как неспешно
подходит он к подножию своей Будки, в ослепительно белой рубашке и таких
же брюках, подстриженный и выбритый, как покровительственно оглядывает
зрителей, даря им скупые улыбки, затем медленно, наслаждаясь каждым
движением, поднимается по скрипучей лесенке, выходит на мостки и так же
медленно, смакуя, снимает сперва рубашку... брюки... Тощие москвичи,
бледные ленинградцы, холодные, как рыбы, прибалты, толстые волосатые гости
из Азии рыдают от тоски и ревности, замечая горящие взгляды своих подруг,
направленные на него одного, Ахиллеса, Меркурия, молодого легкокрылого
бога. Но это еще не все: Павка сладко потягивается всем телом, отчего по
пляжу прокатывается восхищенный вздох, и идет к самому краю мостков...
делает пару шагов назад... разбегается... Ах, как великолепно, наверное,
летел он в воду, скользя в упругом воздухе, как бесшумно ввинчивался в
волну, как долго - так, что весь пляж замирал - плыл среди невидимых рыб,
и как ликовали все, когда его голова спустя несколько неправдоподобно
долгих минут появлялась так далеко, у самого буйка, за буйком!..
Неудержимая фантазия мифотворцев предлагает нам самые разнообразные
картины: вот Павка у ночного костра покоряет молодежь игрой на гитаре и
пением, вот он спорит с заезжим столичным умником о поэзии Цветаевой, вот
соревнуется в плавании с неким бывшим олимпийцем и, конечно, побеждает,
вот выпивает, не отрываясь, на спор, не пьянея, целый литр вина, вот
доставляет в отделение милиции сразу троих мускулистых хулиганов, униженно
молящих о пощаде, вот соблазняет законную жену известной особы, раня ее
сердце навеки... Не будем утруждать себя опровержением этих фактов,
поскольку никаких фактов для опровержения у нас нет. Зато есть совершенно
реальные вымпелы, почетные грамоты и медали - их нам показывал Сергей. За
семь лет своего владычества в Лисьей Бухте, свидетельствуют они, Павка
Корчагин спас ровно 42 утопающих, 70% из которых - женщины и дети.
Говорят, он был действительно гомеровский персонаж, атлет, герой, рыцарь
без страха и упрека, спасатель человеческих жизней, эстет и умница. Почему
же он ушел из Лисьей Бухты, покинул свою Башню-храм, своих многочисленных
поклонниц, этот теплый благодатный край, щедрый вином и солнцем? Почему мы
ничего о нем больше не знаем? Вот что сообщает нам официальная версия.
24 сентября 19... года, под конец бархатного сезона, который в тот год
необыкновенно затянулся, молодая пара из Кзыл-Орды взяла лодку и совершала
прогулку по воде. К вечеру погода испортилась: подул сильный юго-западный
ветер, резко заштормило, к тому же небо затянуло тучами, разразился
ливень, и пара потеряла ориентацию. Около 20.00 лодка перевернулась, люди
оказались в воде и стали звать на помощь. Женщина совсем не умела плавать,
ее муж плавал кое-как, но море уже было довольно холодным, а силы
стремительно убывали. Трагедия разыгрывалась в зоне буйков, в пределах
видимости и, конечно, слышимости с Башни, где в это время находился
смертельно пьяный Павка. Он спал; люди звали на помощь, а он спал, хотя
обязан был бодрствующим и трезвым находиться на посту, где вел ночное
дежурство. Наконец, случилось неизбежное: отдыхающие из Кзыл-Орды, молодая
пара, ему 25, ей 20 лет, утонули в морской пучине. На следующий день
заслуженный спасатель, трижды награжденный медалью, многократно вымпелами
и почетными грамотами, снискавший бессчетное количество устных
благодарностей, был с позором выдворен с Башни, ввергнут под следствие,
оправдан на суде, и затем следы его теряются.
Но могло ли случиться такое?
Нет, я не верю вымыслам милицейского протокола, они слишком пошлы и
плоски для такой личности, как Павка Корчагин. Миф - а мы все, законные
хозяева "Лисы", творим этот миф, укрепляем и шлифуем его в наших сердцах -
говорит совсем о другом. Перенеситесь на Башню 24 сентября, почувствуйте,
как скрипит она под напором могучего юго-западного ветра, злого Борея
близкой осени, налетающего всегда внезапно, словно шайка грабителей на
ночной дороге или сама Смерть; услышьте его вой, как будто гигантские
органные трубы ревут под пальцами безумного Вагнера, летящими по скользким
от морской пены клавишам, и вслед за ними врываются в бухту ненасытные
валькирии, чудовищные берсерки, обрушивая свои мечи и молоты на скалы;
целые утесы, куски гранитной породы низвергаются в море, и оно вскипает,
расступаясь в гневе во все стороны и снова смыкая свои ледяные объятия, и
вот уже все вместе - море, ветер, брызги камней - все сливается в
дьявольском водовороте, и берсерки, истекая слюной, выхватывают из воды на
лету перепуганных серебристых наяд, чтобы вонзить в них кроваво-красные
фаллосы, исписанные заклинаниями на древнем языке арийских прародителей, а
валькирии рвут на себе пряди седых волос от гнева и швыряют в берсерков
сверкающие молнии, которые рассыпают искры; море вскипает под ударами этих
молний, и в клубах пара кричат и стонут от страсти голосами чаек
серебристые наяды...
И вот, у самого края бездны, на хрупких мостках, которые вот-вот
оборвутся в первозданный хаос миротворения, возвышается, играя мускулами,
молодой легкокрылый бог, Ахиллес, Вотан, герой легенды Павка Корчагин,
неуязвимый для судьбы. Это он, никто иной, именно он превратил себя из
рахитичного ребенка в атлета, витязя, он первым достигал финиша и стоял на
пьедестале почета, внимая восторженным возгласам, он был первым во всем,
чего бы ни касалась его рука, он посмел встать лицом к лицу с самыми
мрачными из всех демонов и выжил, пожертвовав всем - карьерой, будущим,
успехом, славой, но не предал, не уронил себя, он начал все заново и
спасал человеческие жизни, он заслужил любовь женщин и уважение мужчин, он
молод, силен и бесстрашен, у самого края бури он весел и невозмутим, как
небожитель. Да человек ли он сам? Разве осмелился бы человек созерцать
сейчас эту пляску космических энергий, вдыхать, не обжигаясь, полыхающий
огонь самого ада? Нет, люди прячутся в своих каменных норах, под крышей,
они затворяют плотнее окна и качают головами, глядя во двор. Нет, людям
здесь не место, в этой схватке Сил, они слишком малы и ничтожны, чтобы
участвовать в великом камлании Космоса, их сотрут здесь в порошок и
развеют в бесконечном пространстве...
Но что это за голоса? Кто там стонет среди волн, кто там захлебывается
криком? Неужто нашлись такие смельчаки? О, нет, это несчастные жертвы,
которых застигла буря, они взывают о помощи, они зовут его, глотая соленые
брызги, их страшит скорая и страшная смерть в водоворотах пены, они вне
себя от ужаса при виде разъяренных валькирий и истекающих семенем
берсерков, чьи кроваво-красные фаллосы исписаны древними рунами, понятными
лишь ему одному, молодому легкокрылому богу, побывавшему в Запретном Саду
и сохранившему в сердце прапамять поколений, которые из этих мест, именно
отсюда растеклись затем в страны северных варваров, в Вавилон, к Эгейскому
морю и к далекой реке Ганг... Но чем же он, еще не воспетый герой,
отличается от них, жалких и бессильных существ, барахтающихся в воде?
Разве не смертными были его мать с отцом? Какой же шаг отделяет его от
воплощенного божества? Какая последняя победа ждет его?
Он слышит крики бедствия, которые тонут в завываниях ветра и шуме
громового прибоя, он слышит эти крики и уже инстинктивно выгибает свое
тело из упругой стали, чтобы швырнуть его в воду, чтобы стремительно
плыть, рассекая волны несокрушимым плечом воина, чтобы спасать, спасать,
спасать... И вдруг он все понимает, все - до последней точки, он видит
истину так же ясно, как видел ее тогда, много лет назад, когда затворилась
за ним тихая калитка Запретного Сада. Он видит Волю, которая отличает
смертное существо от бессмертного, он сознает, что сила Божества в том,
чтобы и спасать, и ввергать в пучину, он понимает, что стал рабом
обыкновенной человеческой слабости, возбуждающей маленькое зловредное эго,
которому не место в этом божественном литом теле, должном стать
вместилищем такого же совершенного духа... И он делает шаг назад... еще
один шаг назад... Свет и Мрак обрушивают на него одновременно бесчисленные
тяжкие удары, но он тверд и прям, он стоит, словно монумент, когда тайфуны
и цунами пытаются сорвать его с шатких дощатых мостков, он высоко держит
голову, и когда крики окончательно стихают, неповторимое блаженство
окутывает Павку Корчагина...
Таким я хочу его видеть, этого безвестного спасателя, достигшего в ту
грозовую ночь высшей победы, которая подвластна человеку. Он ушел, неся на
себе тайную печать изначальной правды, окончательного свершения, и где бы
ни лежала сейчас его тропа, в этом мире или в ином, Павка всегда останется
для нас путеводной звездой, единственным доказательством того, что наша
бессмысленная борьба когда-нибудь несомненно окончится величайшим
торжеством.
--------------------------------------------------------------------
Данное художественное произведение распространяется в электронной
форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой
основе при условии сохранения целостности и неизменности текста,
включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое
использование настоящего текста без ведома и прямого согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 04.07.2003 12:22