Берье Круна. Космическая музыка

   -----------------------------------------------------------------------

   Пер. с шведск. - А.Афиногенова.

   Сб. "Интегральное скерцо". М., "Музыка, 1990.

   & spellcheck by HarryFan, 2 April 2001

   -----------------------------------------------------------------------

   Конечно, господин судья, я знаю, что совершил преступление. Я вовсе  не

любитель подраться, и, если бы не произошло всего остального, мне бы  и  в

голову не пришло кого-нибудь ударить... особенно  кого-нибудь  из  них.  Я

понимаю, это может повредить нашим торговым связям  или  даже  привести  к

исключению. А виноват во всем Ивар - да, именно Ивар,  -  и  если  у  суда

хватит терпения  выслушать  меня,  я  расскажу,  как  все  случилось.  Да,

конечно, постараюсь покороче.

   Все началось в Хернесанде - так назывался  город  до  звездной  эры,  а

вернее, все началось в ресторане городской гостиницы. Только мы  проиграли

первые такты "Колыбельной" Ивара, как  в  его  усилителе  раздался  треск.

Теперь-то вы уже все сыты по горло этой мелодией - хотя я  все  равно,  до

самого смертного часа, буду  утверждать,  что  она  никуда  не  годится  и

сочинил ее халтурщик, - но в то время ее еще  никто  не  знал.  Публика  -

сонный коммивояжер, читавший газету за  угловым  столиком,  -  раздраженно

посмотрела на нас, а я прошипел Ивару: "Немедленно  выключи  эту  бодягу".

Бертиль, гитарист, подмигнул мне, и я понял, что он думает то же, что и я:

"Ох уж эти мне аккордеонисты".

   Я как раз получил трехмесячный ангажемент на  выступления  в  городской

гостинице... вы, может, слышали о трио Хельге Хернберга? Не слышали?..  Ну

тут мне и подвернулся Ивар вместо моего  прежнего  аккордеониста,  который

взял расчет. Бертиль работал со мной уже год и почти  столько  же  времени

талдычил, чтобы я заменил аккордеон роялем. Дурак был, что не послушался.

   Пожалуйста, господин судья, не подумайте,  что  я  кощунствую,  но  мне

действительно никогда особо аккордеон не нравился. В нашем трио  есть  еще

бас-гитара (это мой инструмент) и гитара. А за аккордеон  я  держался  так

упорно потому, что нам довольно-таки часто приходится мотаться  по  разным

ресторанам и кафе. Сами понимаете, аккордеон таскать с  собой  легче,  чем

рояль.

   Аккордеонисты  -  большинство,  по  крайней  мере,  -  народ   немножко

необычный, говорю по опыту, поэтому, наверное, когда-то и они  сами  и  их

инструмент вызывали легкую насмешку. Но Ивар побил все рекорды. Во-первых,

ему,  видите  ли,  понадобился  микрофон  и  усилитель  для  аккордеона  -

наверное, просто было лень как следует растягивать мехи. Во-вторых, он был

убежден в своей способности сочинять музыку. И, в-третьих... если я  скажу

"звездный  диалект",  думаю,  нет  нужды  в   дополнительных   пояснениях.

Музыканты всегда говорят на своем особом жаргоне, но когда  раскрывал  рот

Ивар, даже мы с трудом его понимали.

   - Смените пластинку, старики, уши вянут от такой дохлятины, - выдал  он

нам на первой репетиции.

   Я предложил прорепетировать венский вальс, но для Ивара все, что звучит

не в такте четыре четверти,  -  "дохлятина".  Больше  всего  ему  хотелось

играть свои собственные мелодии,  например  этот  вот  медленный  фокстрот

"Колыбельная". Я, как никак, тоже пишу музыку,  кое-что  даже  исполнялось

публично. Вы, может, слышали вот эту, которая начинается  так...  Да,  да,

господин судья, извините, я просто подумал... Ну не надо, так не надо...

   Да, так на чем я остановился? Ну конечно, на Хернесанде.  Итак,  как  я

уже сказал, в усилителе Ивара раздался  треск  и  единственный  посетитель

ресторана метнул на нас злой взгляд. К счастью, до  двенадцати  оставалось

всего несколько минут, поэтому я сказал:

   - Трио Хельге Хернберга благодарит вас за внимание и  надеется  увидеть

вас здесь снова.

   Публика насмешливо ухмыльнулась и опять уткнулась в газету.

   Наш гонорар включал,  как  обычно,  питание  и  жилье.  Мы  с  Бертилем

отправились в нашу маленькую мансарду и  только  успели  повесить  в  шкаф

концертные костюмы и налить по стаканчику грога, как ввалился Ивар, волоча

свой усилитель. Обычный фабричный усилитель стоил две тысячи крон, а такая

сумма была Ивару не по зубам. По крайней мере, тогда.  Поэтому  он  сделал

усилитель сам. Размером с эмигрантский сундук и почти такой же тяжелый,  а

в нем -  каша  из  проводов  и  ламп.  Ивар  увидел  описание  в  каком-то

техническом журнале, накупил деталей, чего-то там паял и  крутил,  и  хотя

штуковина,  которую  он  соорудил,  имела  весьма  отдаленное  сходство  с

описанием, она, как ни странно, работала.

   Но сейчас Ивар выглядел озабоченным.

   - Похоже, вся фиговина разболталась, - вздохнул он.

   Он хотел сказать, как вы догадываетесь, что ему не  удалось  обнаружить

причину треска. Ивар вынул отвертку и начал копаться в сплетении проводов.

   - Пошел бы к радиотехнику, - предложил я.

   - Э, эти гаврики ни черта не секут, - с презрением ответил  Ивар.  -  Я

показал его как-то одному такому охламону, когда у меня неуправочка вышла,

так у того чуть  котелок  не  лопнул.  Утверждал,  что  разъемы  барахлят.

"Шутишь, парень, - сказал я ему, - в этой штуке нет никаких  разъемов".  И

верно, оказалось, нужно было только поменять одну лампу, это  я  уж  потом

обнаружил.

   Мы с Бертилем переглянулись и занялись грогом.

   Не знаю, что уж там Ивар сделал - вряд ли он и сам это знал, -  но  ему

удалось исправить усилитель, и два следующих вечера он работал безупречно.

Несчастья начались только в субботу.

   В ресторане  были  танцы  и,  как  никогда,  полно  народу.  Мы  играли

медленный фокстрот - снова "Колыбельную"  Ивара  (видите  ли,  я  стараюсь

поддерживать в моих  музыкантах  хорошее  настроение,  поэтому  мы  обычно

исполняли эту мелодию один раз за вечер), как вдруг из усилителя  раздался

ужасающий вой. Танцующие от страха все  разом  аж  подпрыгнули,  а  в  зал

влетел хозяин ресторана узнать, в чем дело. Ивар бросился к усилителю,  но

прежде чем он успел его выключить, вой  вдруг  сменился  мужским  голосом.

Голос звучал возбужденно и взволнованно, бормоча что-то нечленораздельное,

вроде "Аяр акабоб... аяр акабоб... аяр акабоб..."  Наконец  Ивар  повернул

выключатель - и во всей гостинице перегорели пробки.

   Что тут началось! Хозяин крыл меня на все корки и грозился пожаловаться

в Союз музыкантов. Когда же все кончилось  и  официантки  задували  свечи,

раздобытые в спешке,  пока  вызванный  электрик  менял  счетчик  -  старый

разлетелся на мелкие кусочки, - я принялся за Ивара.

   - Послушай, олух царя небесного, - сказал я ему в конце своей пламенной

речи, - если ты немедленно не выбросишь эту дурынду в  море  и  не  купишь

себе фабричный, придется тебе, милок, обходиться без усилителя.

   Ивар послушно кивнул и обещал исправиться,  в  то  же  время  рассеянно

нащупывая в кармане отвертку.

   - Ящик, наверное, поймал какую-то иностранную  станцию,  -  пробормотал

он. - Я где-то не то спаял. Но если...

   - Почему ты его не выгонишь? - прошептал Бертиль.

   Если бы я это сделал!

   Не купил себе Ивар нового усилителя. Нет  уж,  он  бы  предпочел  вовсе

никакого не иметь. Каждую свободную  минуту  он  нырял  в  свой  сундук  и

копался в проводах и лампах. Нам оставалась  всего  неделя  ангажемента  в

Хернесанде, когда Ивар заявил:

   - Ну, капельмейстер, теперь я железно уверен, что барахлянка кончилась.

В усилителе, - пояснил он, поймав мой недоуменный взгляд. - Можно я включу

его сегодня, в последний час, только на пробу?

   - Нет, Ивар, - я старался говорить решительно.  -  Ты  же  знаешь,  как

получилось в последний раз...

   - Я гарантирую, что барахлянка кончилась. А потом у  меня  жутко  болят

руки,  когда  я  жму  на  все  пуговицы  без  усилителя.  Будь  человеком,

капельмейстер! А я за это сбацаю твои песенки.

   Утверждение Ивара о том, что у него болят руки от игры  без  усилителя,

произвело на меня гораздо меньшее впечатление, чем  обещание  сыграть  мои

мелодии. До сих пор он называл их  не  иначе  как  "тягомотина"  и  упрямо

отказывался исполнять, разве что на репетициях.  Я  мог  бы,  конечно  же,

ударить кулаком по столу, но... Ивар был  парнем  смазливым,  да  и  играл

недурственно, и часть  публики  -  женщины,  естественно,  -  приходила  в

ресторан только  из-за  него.  Мы  с  Бертилем  тоже  извлекали  из  этого

определенную выгоду - с одной стороны, потому, что это давало нашему  трио

хорошую репутацию, а с другой... Ивар ведь не мог провожать  всех  девушек

после выступления - даже если бы ему этого очень хотелось, - а  музыкантам

во время гастролей вредно одиночество.

   Посему я обычно уступал. Уступил и теперь. Хельге Хернберг,  безмозглый

ты идиот!

   Ивар включил усилитель и сыграл, как  и  обещал,  парочку  моих  вещей.

Ласкающие вальсовые мелодии публике, казалось,  пришлись  по  вкусу,  хотя

никто и не хлопал. Одна мелодия звучала так... О простите, господин судья,

я вовсе не хотел... Да, да, буду держаться ближе к делу, я только хотел...

Ну не надо, так не надо...

   Как бы то ни  было,  Ивар,  очевидно,  заметил,  что  я  польщен  якобы

замеченным мной у публики признанием, что настроение у меня  поднялось,  и

воспользовался моментом, чтобы ковать железо, пока горячо.  Он  скосил  на

меня умоляющий взгляд, я кивнул в знак согласия, сделал знак Бертилю, и мы

заиграли одно из сочинений Ивара. "Колыбельную".

   Нет, на сей раз усилитель не разразился воем, не было  слышно  никакого

возмущенного мужского голоса, не погасли  лампы.  Но  одна  из  официанток

вдруг уронила тяжело нагруженный поднос и завопила благим матом:

   - Глядите! - и показала рукой на окно...

   Улица внезапно озарилась ярким солнечным  светом,  хотя  на  дворе  был

конец марта, а часы показывали одиннадцать вечера. Это было невероятно.  Я

отшвырнул свою бас-гитару и подошел к окну  за  эстрадой.  У  других  окон

столпились официантки и посетители. Ивар продолжал, как в  трансе,  играть

"Колыбельную", не отрывая взгляда от окна.

   Свет, заливавший тротуар и набережную,  исходил  не  от  солнца,  а  от

гигантского огненного шара, покачивающегося  на  высоте  всего  нескольких

сотен метров. Сияние его было настолько нестерпимым, что  я  вынужден  был

отвернуться, но все же успел заметить, что шар медленно опускается.

   Послышался глухой удар, и все здание задрожало. Свет от  шара  проникал

теперь во все уголки зала. Через минуту открылась дверь и вошли трое.

   Три рослых человека в форме из металлической пряжи и с эмблемой в  виде

горящего солнца на шлемах. Они подошли к эстраде как  раз  в  тот  момент,

когда в мертвой тишине звучали  последние  жалобные  такты  "Колыбельной".

Никто из нас, - ни посетители, ни персонал, ни  сам  хозяин  -  не  мог  и

пальцем  пошевельнуть.  Но  аккордеонисты,  как  я  уже   говорил,   народ

особенный. Если уж Ивар начал играть, он должен был закончить,  даже  если

бы вокруг рушился мир.

   Главный среди тех троих в форме громко отдал приказ - несколько слов на

непонятном языке - и его спутники  начали  выносить...  сначала  усилитель

Ивара, потом его аккордеон и наконец его самого. Это  было  чересчур  даже

для аккордеониста. Исчезая в вертящихся дверях, Ивар визжал как резаный  и

бешено брыкался. Через несколько секунд здание снова задрожало и  огненное

свечение погасло.

   Я без сил рухнул на стул, отирая холодный  пот  со  лба.  Кругом  стоял

невообразимый гвалт - выйдя из оцепенения,  все  вдруг  заговорили  разом,

перебивая друг друга. А мой затуманенный мозг  сверлила  одна-единственная

мысль. Голос! Голос вожака! Где я его слышал?

   Дальнейшее всем настолько хорошо известно, что мне, пожалуй, не  стоило

бы отнимать у вас время на пересказ. Книга хозяина ресторана "48 часов  до

звездной эры"  вышла  миллионными  тиражами  и,  насколько  мне  известно,

изучается сейчас даже в школах. Многие фактические данные он  почерпнул  у

самого Ивара, когда тот  спустя  два  дня  с  триумфом  приземлился  около

гостиницы в том же огненном  шаре.  К  тому  времени  радиопослание  шара,

вернее, корабля с Веги, уже стало известно всему миру.

   Я  сохранил  вырезку  из  газеты  с  фотографией   церемонии   встречи.

Генеральный  секретарь  ООН  пожимает  руку  командиру  корабля,  а   Ивар

покровительственно обнимает вегетянина за плечи. Ивар Енссон.  Мой  бывший

аккордеонист.

   Я до сих пор не знаю, что получилось с этим чертовым усилителем, - могу

побиться об заклад, что и Ивар этого не знает. Но что благодаря  ему  была

решена извечная галактическая проблема - это-то уж в меня вколотили.  Ведь

оказалось, что жители  Веги  -  и  некоторых  других  планетных  систем  -

тысячелетиями  бороздят  космос  в  кораблях,  идущих  со  скоростью  выше

световой... а заставить радиоволны идти со сверхсветовой скоростью до  сих

пор не удавалось. Командир корабля сам  рассказал,  как  он  был  поражен,

услышав там, в космосе, звуки - и,  по  его  мнению,  сказочно  прекрасные

звуки - из включенного по ошибке приемника. А счетчик в  гостинице  сгорел

из-за слишком мощного сигнала пеленга и вызова, посланного кораблем. Самые

острые умы Галактики до сих пор  пытаются  найти  техническое  объяснение,

почему сигналы радио Енссона -  до  чего  смешное  название!  -  мгновенно

принимаются на любом расстоянии, превышающем световой год.  Тем  не  менее

копии усилителя в огромных количествах производятся  на  заводах  концерна

Енссона  для  установки  на  всех  космических   кораблях   Вселенной.   А

"изобретатель", Ивар, стал мультимиллиардером.

   Я признаю, что последствия в  большинстве  своем  оказались  для  Земли

благом.  Земля  благодаря  этому  эпохальному  открытию  была  принята   в

галактическое содружество, по крайней мере, на тысячу лет раньше, чем  это

могло  бы  произойти  при  нормальных  условиях,  и  уровень  жизни  людей

повысился необычайно. Но все-таки, мне кажется, космические торговцы могли

бы выучить и другие земные языки,  а  не  довольствоваться  языком  Ивара,

которому они обучились за два дня. А их возражение, будто  бы  мы  сами  в

этом виноваты, не введя у себя единого мирового языка, звучит, по  меньшей

мере, надменно. Знаю,  знаю,  наши  самые  выдающиеся  лингвисты  вот  уже

пятнадцать лет пытаются выучить космический язык, и пока безуспешно...

   Самым неожиданным во всем этом  оказалось  то,  что  первейшей  статьей

нашего экспорта наряду с радио Енссона стали аккордеоны,  а  "Колыбельная"

Ивара - или та тональная  частота,  которая  придала  нейтронам  катодного

субраспада, или как они там называются, нужное колебание, или чего-то  там

еще, сделавшее  возможным  радиосвязь  между  гостиницей  в  Хернесанде  и

кораблем с Веги, -  сделалась  любимой  мелодией  на  всех  цивилизованных

планетах. Меня же - а я, как-никак,  могу  считаться  почти  первопричиной

всех  событий,  потому  что  это  я  разрешил  Ивару  включить  усилитель,

благодаря чему корабль смог  запеленговать  сигналы,  когда  вегетяне  уже

совсем потеряли  всякую  надежду,  -  меня,  естественно,  забыли.  Я  был

капельмейстером,  я  разрешил  включить  усилитель,  несмотря  на  прежние

злоключения, и меня же выставили вон, как  только  хозяин  очухался  после

отбытия корабля в тот вечер. А в наступившие сразу за возвращением корабля

Дни Великих Перемен ни у кого не нашлось времени  подумать  о  безработном

гитаристе.

   Я вижу, господин судья косится на часы. Позвольте мне  только  добавить

следующее.  Я  знаю,  что  в  нашем  современном  обществе  насильственное

преступление рассматривается как нечто ужасающее. Я знаю также, что,  если

коммивояжер с Веги пожалуется в  Галактический  Союз,  Землю  исключат  из

сообщества и уровень жизни здесь немедленно понизится. Но когда после всех

этих лет музыкальное посредническое бюро  наконец-то  смилостивилось  надо

мной  и  я  опять  играл  в  ресторане  гостиницы  Хернесанда  -   вернее,

Иварополиса, как он теперь называется, - а к эстраде подошел  этот  тип  в

вегетянском шлеме с эмблемой в  виде  горящего  солнца...  во  мне  что-то

взорвалось. Нет, не потому, что он подошел. Но когда вегетянин  на  беглом

звездном диалекте, языке, которому его народ научился у Ивара, сказал:

   - Смените пластинку, старики, уши вянут от  вашей  дохлятины.  Сбацайте

лучше "Колыбельную" Ивара...

   Вот тогда, господин судья, я уже не смог  сдержаться.  Тогда  я  ему  и

врезал.