Ksu Datch

 

Владислав КРАПИВИН

ЗАСТАВА НА ЯКОРНОМ ПОЛЕ

 

 

Обсерватория "Сфера".

 

Расширенное заседание комиссии по итогам квартальной деятельности спецгруппы "Кристалл-2".

 

Стенограмма. Фрагмент

Научный сотрудник Михаил Скицын: ...Таким образом, после очередного возмущения четырехмерных полей типа "VITA" и "Gloria" в наблюдаемом секторе мы можем видеть четко зафиксированное явление класса "Туннель" между гипотетическими гранями D и Е. Причем туннель этот имеет...

Профессор Карло д'Эспозито: А собственно, почему "гипотетическими", молодой человек?

М. С.: Это, увы, не моя терминология. На ней настаивает Центр.

К. д'Э.: "Доколе же ты, о Катилина..."

М. С.: Согласен с вами.

Голос аудитории: Туннель стабилен?

М. С.: В том-то и дело! Как никогда!.. С одной стороны, это противоречит привычной схеме с Мёбиус-вектором, поскольку направление обратно течению темпорального кольца...

Голос: Не обратно, а поперек!..

М. С.: Вы правы. А с другой стороны, этот факт - увесистая гиря на чашу весов общей теории "Кристалла"...

Профессор Ян Таурин (лаборатория "Грин"): Однако, коллега, здесь противоречие...

М. С.: В чем, елки-палки, противоречие?! Мы пока подбираемся к исходным данным о Переходе робко и на пузе, как мыши к миске спящего кота. Не знаем еще, простите, ни фига! А вы малейшее отклонение объявляете противоречием! Нельзя же судить о "Кристалле" с позиции учебника формальной логики для пятиклассников!..

Шум в аудитории.

Председатель: Михаил Петрович... Ваш тон...

М. С.: Виноват. Прошу винения за тон. Но не за туннель. Он - факт, виняться за него бессмысленно, если даже он кому-то не нравится.

К. д'Э.: Синьор Скицын, а справедливо ли утверждение, что вы как-то увязываете возникновение туннеля со вспышкой сверхновой на меридиане... гм... "гипотетической" грани D?

М. С.: Увязываю лишь во времени, но не вижу причинной связи...

Я. Т.: Однако ходят разговоры, что вы заявляли: "Эта штука, братцы, загорелась неспроста". И... странно как-то... именовали новую звезду весьма фамильярно: не то Гришкой, не то Степкой.

М. С.: Мало ли какие ходят обо мне разговоры...

Голос (обрадованно): Это верно!

М. С.: ...А что касается "фамильярного" наименования сверхновой, то идея эта не моя, а Якова Матвеича Скицына, автора трудов по аналогии кристаллических структур, почетного академика и...

Я. Т.: Вашего прадеда? Но он ведь... э-э, так сказать...

М. С.: Вы, так сказать, заблуждаетесь. Яков Матвеич вполне здравствует, несмотря на преклонные годы... Кстати, позвольте встречный вопрос: что вас так волнует эта сверхновая? Вы же недавно утверждали, что ее не существует!

Я. Т.: Естественно, коллега! Я не могу поверить в звезду, которая объявлена сверхъяркой, но не видна ни в один телескоп.

М. С.: Ни в один обычных телескопов грани А...

К. д'Э. (язвительно): Гипотетической.

Смешки в аудитории.

Голос (детский): Доколе же ты, о Микаэлло, будешь настаивать на нашем грешном существовании?!

М. С.: ...А если взглянете на экран межпространственных пересекающихся радаров...

Я. Т.: Я астроном, а не... алхимик.

М. С.: Ваша твердость сама по себе вызывает восхищение. Но она похожа на твердость святых отцов, не желавших смотреть в телескоп Галилея.

Я. Т.: Вы, я полагаю, еще не Галилей.

М. С.: Да и вы... прямо скажем, если и отец, то не святой. Ваша статья в "Астрономическом вестнике"...

Шум в аудитории.

Председатель: Товарищи! Господа! Михаил Петрович...

Голос: А как быть с эффектом "поперек"?

Второй голос (детский): Миш, расскажи про обратную спираль! Как хвост у Жучки!..

Оживление. Смех.

Председатель: В чем дело? Откуда здесь дети?

Секретарь: Это Витька... То есть Виктор Мохов, внук директора обсерватории, который, как вы, знаете, сейчас в Центре и...

Председатель: Ну и... тем не менее. Здесь не кружок юных фиков.

М. С.: Он же пограничник.

Я. Т.: Что? Детей уже берут на военную службу?

М. С.: Великие Хранители!

 

***

 

- ...Я так намучилась за эту смену! Вожатые все девчонки-первокурсницы, толку никакого, всё на нас, на воспитателях. А нынешние дети - сама знаешь...

- Иди ты с этой работы. Пока не поздно.

- Ох, не говори! Хоть в вахтеры ушла бы. Да ведь стаж... В этой смене триста человек - и дебил на дебиле. Из-за одного чуть не кончилась, был такой Ромка Рогулин в пятом отряде. По прозвищу Ро-ро. В родительский день гляжу, он несется по коридору и через две стеклянные двери - навылет! Я и села мимо скамейки. "Врача!" - ору. Сама думаю: "Его в реанимацию, меня к прокурору". А он - хоть бы хны, только щека поцарапалась. Не остановился даже. Я ему вслед: "Вернись, паразит, ты куда?!" А он: "К ма-а-аме!.."

(Из разговора в автобусе)

 

1. КОЛЬЦО. ГОЛОС

 

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - Малый ипподром...

На Большом Кольце поезда с перрона А идут по часовой стрелке, с перрона Б - наоборот. И никогда не меняют направлений - кольцо есть кольцо. Поэтому хвостовых моторных вагонов у них нет. Задний вагон такого поезда - с закругленной кормовой стенкой. Узкий диван гибается вместе с ней подковою. А над упругой спинкой - сплошное, тоже выгнутое, стекло.

Если встать коленками на прохладную искусственную замшу сиденья и положить подбородок на нижнюю планку окна, видно, как убегает назад черный, с бледными огоньками туннель, как быстро уменьшается светящийся полукруг - выезд со станции. Потом этот желтый ноготок исчезает за поворотом, туннель делается светлее. Бегут, не отставая, по гладкой полосе антиграва отблески хвостовых сигналов, ярче становятся фонари. При замедлении хода можно различить пористую кладку стен, замурованные арки, а кое-где - черные провалы и в них смутно белеющие мраморные колонны. Поезд прошивает вестковые и бутовые толщи древнего Полуострова с его катакомбами, подземными храмами, пещерными городами, подвалами крепостей и тайными библиотеками.

Тысячи лет в этих каменных пластах гнездились тайны. Великое множество. Тысячи лет, наверно, нужно, чтобы все разгадать. Если будет на то у людей охота... Еще недавно рассказы о кладах и подземельях волновали до замирания души. А сейчас все равно. Лучше не смотреть, закрыть глаза. Тогда голос делается будто не стереодинамиков, а совершенно живой. Будто совсем рядышком, за спиной:

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - Магазин "Радуга"...

В хвостовом вагоне пассажиров всегда немного. А сейчас, в послеобеденную пору, совсем пусто. Лишь в другом конце сидят двое-трое. Никто не заворчит на мальчишку, забравшегося с ногами на сиденье. Впрочем, сандалии он оставил на полу.

В скрытые щели вентиляции тянет сквознячок, щекочет голые пятки, пушистыми зверьками пробегает по ногам, прыгает под светло-серую капитанку с закатанными рукавами. Между лопаток - словно мохнатой лапой провели. На спине шелковистая аэроткань надувается пузырем.

...Несколько раз он задумывался: почему эти полукурточки-полурубашки со множеством застежек и хлястиков, с пряжками и погонами называются капитанками. Никто взрослых не ходит в такой форме: ни моряки, ни офицеры Космофлота, ни Патрульная служба, ни дежурные Дорожной сети. Это чисто ребячья одежда - на все случаи неспокойного мальчишечьего бытия. Не рвется, не мнется, не льнет к репейникам, за минуту отстирывается от любых пятен в холодной воде. Отталкивает жгучие лучи и хранит тепло в зябкую погоду. А больших карманов и потайных карманчиков столько, что и сам хозяин не всегда помнит. В холодную погоду у капитанки раскатываются рукава, подол заправляется под ремень длинных брюк (обычно с узорно-чеканной пряжкой), пристегивается откидной воротник-капюшон - и ходи хоть среди метели.

Хотя какая тут метель! Конечно, Полуостров - не настоящий Юг, но снег выпадает лишь на Рождество, да и то если очень постарается Служба погоды. Говорят, лет пятнадцать назад случилась такая зима, что пролив у Грюн-Капа на полмесяца затянуло льдом. Но нынешние мальчишки ничего подобного не помнят. Лето здесь тянется до конца октября. А сейчас лишь сентябрь, и в вагоне прохладнее, чем на улице. Там, наверху, не просто жара, а влажная духота. И небо - желто-серое, нкое, солнце вязнет в липком воздухе. Ничего не поделаешь - парниковый эффект. "Погодники" воюют с ним, как могут, да пока могут не очень.

Хорош бы он оказался, если бы поехал в лицейской форме. Встречные пялились бы на пацана в казенных, с лампасами, штанах до пят, в галстуке и тесной черной курточке с галунами. Нет, в таком костюме не жарко, специальная "мундирная" синтетика даже холодит тело. Но что хорошего, когда на тебя все таращат глаза, как на сбежавшего заповедника павлина, а мальчишки радостно орут вслед: "Ослы - на тот свет послы!"

"Ослы" - это -за нарукавного шеврона. На нем концы золотого лаврового венка торчат, как ослиные уши, и тут же - буквы: О С Л. Особый суперлицей. Супер - потому что учит человека от "нулевки" до высшего диплома. Особый - потому что для всяких сверхталантов ("Господи, а у меня-то какой талант?"). Многие считают, что одаренные сверх меры дети на этом свете не заживаются. Вот и "послы на тот свет".

Кантор вроде бы с шутливой ноткой, но в общем-то серьезно любит напоминать, поднявши пухлый палец:

- Господа лицеисты, понятие "честь мундира" есть понятие не устаревшее, а вечное. Будьте выше праздного любопытства и насмешек обывателей и гордитесь принадлежностью к славной когорте. Вы соль будущего интеллекта общества...

В переводе на нормальный язык - на занятия в мундире, в город в мундире.

Есть, конечно, такие, кому нравится ображать гвардейцев и аристократов позапрошлого века. Дело их. Пускай берегут мундирную честь. А он сюда, в "ослы", не просился.

...Час назад он вышел лицейского парка, пешком добрался до Южного вокзала, в электронной камере хранения взял сверток с тем, что привык носить раньше, в прежние, домашние времена. Бесшумно переоделся в кабинке туалета. Все казенное затолкал в прежнюю бронированную ячейку, придавил тяжелой дверцей. И все. И превратился в обычного пацана, затерялся среди миллионного ребячьего народа Полуострова...

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - Дом Капитанов.

"Да, я знаю... Помнишь, мы там выходили, чтобы посмотреть на этот дом? Это когда я еще маленький был, и мы гуляли вдвоем... Он длинный, белый, с круглыми окнами и корабельной вышкой. На вышке мачта со всякими висячими знаками - шарами, треугольниками. А выше знаков - флаг. Синий, с золотыми полосами и вензелем, как на капитанском рукаве. А может, "капитанка" - потому, что на нее тоже пришивают всякие шевроны и знаки?"

Да, на погоны обычно шьют полоски разного цвета, на рукав - эмблему своего отряда или общества. А иногда и просто всякие значки и надписи. Но он ничего не пришил. Если просто так, картинки, - это неинтересно. А по званию ничего не полагается. В прежней школе, весной, он записался в клуб "Морские орлята" и уже почти прошел кандидатский срок, и должны были скоро дать синие лычки на погоны и нарукавный знак с крылатым корабликом. Но инструктор неожиданно уехал на стажировку в летное училище.

"Ты тогда утешала: "Не горюй, в сентябре получишь все, что полагается. Может, еще и медаль дадут..."

"За что медаль-то?"

"За терпение... Не шмыгай носом, время быстро бежит".

Бежит-то оно быстро. Только если бы знать заранее - куда.

- Станция Дом Капитанов. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - Отель "Кочевники".

Все здесь вестно. Все расписание он знает наусть, каждую станцию, каждую нотку в голосе. Сколько витков он сделал по Кольцу за свою жнь!

- Святые Хранители, это что же такое! Ночь на дворе! Где тебя носило?

Он в дверях - коленки вместе, пятки врозь, пальцы дергают подол капитанки. Так стоят люди виноватые и упрямые. Голова ниже плеч, волосы упали вперед. Чтобы глянуть исподлобья, надо их раздуть. Но для этого необходимо оттопырить нижнюю губу, а губы сжаты. Пока...

- Я тебя спрашиваю, несчастье мое! Где ты был? Только не вздумай сочинять!

"Несчастье мое" - это хорошо. Это трещина в суровой сердитости. Только вот не вовремя намокли ресницы... А сочинять он не имеет привычки. Или молчит, или уж правду говорит.

- Скажешь ты, наконец, или решил меня уморить?

- По Кольцу ездил... - Это сипло и тихо.

- Новое дело! Зачем?

Дело совсем не новое. Не первый раз. И ей это, конечно, вестно. Но... у таких разговоров есть свои правила.

- За-чем, я спрашиваю.

Он отдувает наконец волосы. Похожие на волокно растрепанного ногтями льняного троса (натурального, конечно), они взлетают легко и опускаются не сразу. Он успевает посмотреть. Глаза в глаза. Потом - опять в пол. Носом втягивает воздух и говорит с легким вызовом:

- Тебя слушал... Как ты объявляешь.

Она опускается на кухонный стул, руки ложатся на хрустящий новый передник (он сине-зеленый, блестящий, с белыми и желтыми морскими коньками).

- Еще одна новость. - А в голосе уже что-то вроде просьбы. - Тебе что, дома меня не хватает?

Он вскидывает лицо. Волосы ладонью - в сторону (будто комара скользящим ударом бьет по лбу). Смотрит ей в лицо опять и тут же - в дверной косяк. Говорит сквозь предательскую хрипотцу, но уже с затаенной (очень затаенной) дурашливой ноткой. Со спрятанной надеждой на прощение:

- Да-а... Там у тебя голос хороший, ты не сердишься, не ругаешь.

- На-адо же... - Она склоняет набок голову (капелька-сережка над плечом). - Значит, там я лучше, чем дома. Очень большое спасибо.

"Очень большое пожалуйста", - едва шевелит он губами. Так, для себя. И совсем неискренне, остатков вредности.

- Но там я говорю свои слова для тысяч людей. И ни один них не сделал ничего плохого. Ни один, я уверена, не доводит свою мать до нервной икоты...

- Ох уж, до икоты... - Это он косяку. - Чего уж я такого сделал-то...

- Не бубни! Ни один нормальный человек не лазает со своими приятелями по всяким подвалам и катакомбам, рискуя свернуть себе шею или оказаться в завале.

- Ох уж, в завале! Там все безопасно, туда еще наш учитель истории спускался, когда такой же был... как мы.

- Вот и лазил бы туда с учителем. А не с этим шалопаем Яриком.

- Это Ярик-то шалопай?! Сама говорила, чтобы пример с него брал!

- Я ошибалась. И очень горько. Два сапога пара, и обоих следует вздуть одинаково. Я вот позвоню его маме.

- Да знает она, знает. Тебе звонить обещала.

- Какое приятное вестие! Археологи липовые...

Но это уже так. Это почти игра.

- Марш в ванную. Чучело, а не сын.

Ванная - это потом. А сперва... сперва потоптаться, посопеть у двери, потом побрести с опущенной головой, постоять, ткнуться носом в теплое плечо рядом с клеенчатой лямкой передника. Вздохнуть, получив невесомый хлопок по затылку. Снова посопеть, потереться о ее плечо лицом.

- Нечего об меня нос вытирать. Я тут чуть с ума не сошла: то днем исчез, то вечером...

- М-м...

- Подла.

- М-м...

- Не мычи, а говори, если хочешь что-то сказать.

Она знает, что он хочет сказать. Вечное, как мир, и самое непрочное мальчишечье обещание: "Больше не буду..." Но даже в полную ласки и раскаяния минуту он не может выдавить себя эти слова. Такой характер.

Теплая ладонь с растопыренными пальцами ложится на его заросший затылок. Пальцы треплют, теребят пряди. Вроде бы сердито.

- До чего упрямый...

Он стыдливо хихикает:

- Сама придумала, что Ежики.

...Прозвище, казалось бы, ну, совсем не для него. Вот у Ярика на темени две спиралью завитых макушки с жесткими хохолками - и правда, как ежики. Но Ярик - человек покладистый, "не то, что эта колючка".

Да какая он колючка! Просто повелось так с дошкольных еще времен. "Ты долго будешь с книжкой сидеть?" - "Счас..." - "Не "счас", а спать. Кому сказала!" - "Ну, маленько еще..." - "Брысь в постель!" Хвать его в охапку. "Следующая станция - Нос-в-подушку!"

Он, конечно, верещит и ногами дергает.

"Не ребенок, а ежики..."

"Ха-ха-ха, почему?"

"Потому! Чуть что - иголки наружу: не хочу-у..."

"Ха-ха-ха! Тогда уж один ежик!"

"Один - это мало. У одного хоть живот пушистый, а у тебя всюду колючки торчат. Куча ежат, все упрямо вжат..."

"Я никогда не вжу. Даже от щекотки. Ай, не надо! И-и-и!.."

"Вот так-то, Ежики... Спать".

Ежики так Ежики. И прожил с этим именем до одиннадцати с половиной лет.

И вот сейчас тоже:

- Эх ты, Ежики, колючки непутевые. Ладно, не сопи, иди мыться. Шагом-марш!

Это уже совсем прощение. Он дурашливо марширует в холл, потом в кафельную кабину с ванной-бассейном. Весело командует, задвигая дверь:

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - Океанский пляж!

- Я покажу тебе пляж! Не смей устраивать наводнение!

А за дверью уже: ш-ш-ш, буль-буль-буль, плюх-плюх!

- Ну, только выйди, будет тебе "плюх"!

Он выходит, важно кутаясь в длиннополый мохнатый халат, как в шкуру-плащ туземного вождя. Слипшиеся волосы торчат длинными сосульками.

- Хоть бы вытерся как следует. Чучело и есть чучело. Не ежики, а дикобраз...

Он шествует к похожему на присевшего бегемота креслу и погружается в его податливую мякоть. Говорит оттуда:

- А я знаю, почему твой голос записали... У вас там специальные дикторы есть, а ты вовсе и не диктор, а консультант, а для Кольца записали не их, а тебя. Потому что...

- Любопытно. Почему же?

Он вдруг теряется, прячет нос в махровый рукав.

- Ну, потому что он такой голос...

- Какой же? А? - Ей и правда интересно.

- Ну... как ты сама.

Голос и в самом деле вовсе не дикторский. Он слишком... домашний, что ли. И в словах, если очень прислушаться, есть неправильность - крошечная такая шепелявость. "Р" звучит мягко, "ж" похоже на "ш". И постоянное "осторожно" проносится с еле заметным ласковым пришептыванием - "осторёшно"... Нет, не так, разумеется, но с намеком на "ё" и "ш"...

Ежики сам видел не раз, как люди, услыхав этот голос, поднимают глаза к динамику и чуть улыбаются.

...И "Ежики" она тоже говорила мягко. Почти как "Ешики"...

"Ешики, опять с ногами на сиденье? Ну-ка брысь!" ("Бр-ись...")

Он вздыхает, сползает коленками с сиденья, садится, опустив ноги. На полу при стремительных поворотах вагона елозят туда-сюда расстегнутые и брошенные сандалии. Ежики сует в одну них ногу, нагибается, чтобы прижать к металлическому язычку магнитную пряжку. На ноге сбоку, выше косточки, белый рубец с точками по краям - след шва... Конечно, можно было бы убрать его за два дня специальной мазью (называется "ре-ге-не-ра-ци-онная"). Да и без мази он сумел бы сгладить шрам за неделю. Но не хочет. Пусть. Хорошо он все-таки врезал тогда Кантору, жаль, что нога срикошетила...

Ремешок с пряжкой - будто живой: дергается, хитрит, выскальзывает пальцев. А тут еще опять поворот, и мягкая сила валит Ежики на бок. Он сердито покоряется ей и так, лежа, дожидается шелестящего торможения и затем - знакомых слов:

- Станция Восточные ворота... Осторожно, двери закрываются. Следующая станция...

"Знаю. Эстакада..."

Он придвигается к боковому окну. Поезд, набрав ход, вырывается туннельного сумрака в громадное дымчато-желтое пространство. Неяркое, похожее на грейпфрут солнце невысоко висит во влажном воздухе, высвечивает море, обрывы Грюн-Капа и бесконечные кварталы мегаполиса, что раскинулся почти на треть Полуострова. Кварталы эти - белые, стеклянные, разноцветные, убегающие в необозримые края по холмам и равнине - медленно поворачиваются за окном, словно за бортом аэробуса. А под полом, под тугой упругостью антигравитационной подушки, мягко гудит стальная эстакада. Она соединяет Крепостной холм, где стоят остатки тысячелетней Цитадели, со склоном горы Эдуарда. А глубоко вну курчавятся верхушки парковых массивов Посейдоновой балки.

Посреди эстакады стеклянный павильон станции. Последние два пассажира вышли здесь вагона. Поедут, наверно, на лифте вн, в парковые дебри. А может, застрянут на смотровой площадке.

Ежики лбом прижимается к окну. Сквозь стекла вагона и станции виден склон горы Эдуарда, а левее - гребешок дальнего пологого холма, на котором щетинятся кипарисы - черные на желтом небе. За теми кипарисами есть скользкий от ракушек спуск садовых тропинок, а дальше - дом. Его дом. Родной до каждой щелки на дереве старых перил, до последней царапинки на облицовочном пластике. Родной и... чужой. Нет, не надо сейчас о доме. А то не поможет и аутотренинг иттов.

Вон там, где торчит самый высокий кипарис, есть очень старая ракушечная лестница, она ведет к школе. На ней почему-то всегда любят играть первоклассники. Такую игру знают, наверно, только в этой школе: вроде классиков, но прыгать надо не по ровному месту, а по ступеням.

Две ступеньки,

Три ступеньки,

Жил-был рыжий кот у Сеньки...

"Сестра Анна, где вы? К вам опять очередь с разбитыми коленками!"

"Святая Дева, я не напасусь бактерицидки! Когда сроют эту окаянную лестницу!"

Попробуй срой! Все ребята крик подымут... Там не только замечательные ступени, там еще широкий парапет сверху дону, а по нему тянется желоб. Такой лоток, отполированный штанами школьников многих поколений. Садишься наверху, пятки вскидываешь - и пошел! Многие перед уроками специально забираются на верхнюю площадку, чтобы подкатить к школьному крыльцу с таким шиком. Но нельзя зевать в конце спуска: там есть выступ вроде трамплинчика. Если расслабишься, так хряпнет, что на первом уроке не сидишь, а страдаешь. Но Ежики никогда не зевал. И Ярик не зевал.

Поезд уже ушел с эстакады, вонзился в толщу горы Эдуарда, а в глазах у Ежики по-прежнему желтый свет. И небо, и зелень. И, вскинув темно-ореховые ноги в красных кроссовках, летит вн по каменному желобу хохочущий Ярик...

...Точно говорят, что беда не приходит одна. Точно и горько. Ведь всего за две недели до черного дня Ярик с матерью и ее новым мужем улетели на другой край Земли. Туда, где пояс городов Золотого Рога. Насовсем. Конечно, в наши дни это не так уж далеко. Подумаешь, Золотой Рог, если даже с Марсом прямая связь (только без видео). Но ведь за руку теперь Ярика не возьмешь, не схватишься - кто кого повалит на траве Замковой лужайки, не полезешь с ним искать ржавые наконечники стрел в подвалах Цитадели. Осталось только глядеть друг на друга на экране да говорить со странной неловкостью: "У вас как там? Нормально? У нас тоже нормально..."

Он как раз набирал на пульте код Золотого Рога, чтобы вызвать Ярика к экрану, когда пришли эти двое: мужчина в форме летчика Внутреннего флота и тетка Опекунской комиссии...

Не надо про это. Лучше про школу... Как он забавно боялся, что его не возьмут в первый класс, потому что болел и опоздал на два дня. Но все же пошел один, без мамы. Сам отыскал учительницу.

"Очень хорошо, что ты пришел, мы тебя ждали... Полное имя твое у меня записано, а как тебя зовут дома?"

Он сказал чуть насупленно:

"Ежики".

"Ежик?"

"Е-жи-ки".

"А... ну, замечательно. Скажи, Ежики, кто твоя мама?"

"Она... как это? Где работает, что ли?.. Ну, она в Управлении Дорожной сети. Консультант в инженерной группе..."

"Умница".

Кто папа, спрашивать не принято. С папами в наши дни сложно. Многие пацаны ничего про них и не знают. У Ежики в этом отношении положение, пожалуй, лучше, чем у других. По крайней мере, он точно, без выдумок и сказок, знает, кто был отец. Несколько раз они с мамой летали в Парк памяти. Там громадная стена желтого пористого камня, а в ней ячейки, ячейки, закрытые мраморными плитками (чем-то похоже на вокзальную камеру хранения). И на одной плитке, в третьем сну ряду, надпись:

Виктор Юлиус

РАДОМИР

Музыкант

Он был дирижер и автор музыки фильмов, которые идут иногда и сейчас. А еще чемпион Полуострова по теннису и фехтованию. Мама говорила, что он был высокий, черноусый, гибкий, как храбрый капитан д'Эбервиль фильма "Третья эскадра". А Ежики - светлый, круглолицый, нос сапожком.

"Как у Петрушки, - и пальцем нажимает ему кончик носа. - Был в старинном кукольном театре такой персонаж, Петрушка-растрепа".

"Какой же Петрушка, если сама говоришь: Ежики..."

"Ежики - по характеру, а растрепа по наружности. И в кого такой?"

"А говорила, что похож на отца".

"Ну... не носом же. Прыгучестью да замашками похож... когда вы с Яриком друг друга вашими пластмассовыми шпагами тыкаете..."

Наверно, он и характером похож на Виктора Юлиуса Радомира. Хоть немного. Недаром столько времени продержался тогда в доме.

Ох нет! Он же обещал себе не думать сейчас про это...

А все же недаром, видимо, перешло к нему второе имя отца - Юлиус. А полностью - Матвей Юлиус Радомир. Так его именуют в лицее. Лишь Кантор говорит иногда мягче: "Матиуш". Но и Кантор, скорее всего, не знает, что лицеист Радомир - Ежики. Никто здесь не знает. А в школе про него, наверно, уже не вспоминают. И Ярик далеко. А мамы нет, нет, нет.

Разве так бывает, что был человек, и теперь нет его совсем? Значит, бывает.

Сколько времени прошло? Чуть больше года. А кажется - сто лет.

А тоска не уходит. И когда совсем уже невмочь, остается одно: бежать лицея, садиться в хвостовой вагон и слушать Голос.

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция...

"Знаю, мама, знаю. Площадь Карнавалов". Голос настоящий, знакомый до последней крошечной нотки. Но он не скажет ничего нового.

- ...Следующая станция - Якорное поле.

 

2. ИГРА В ШАРЫ. РОСТОК

 

Его тряхнуло - нервно и жестко. Словно голой рукой задел открытые контакты блока питания в домашнем комбайне "Уют". (Уют уютом, а трахнет так, что озноб в каждой клеточке тела и волосы торчком.)

Он коротко вздохнул, замер. Не от испуга, от неожиданности. Но... и от испуга тоже. Хотя чего бояться?

Да, не было на Кольце такой станции. Ну и что? Значит, построили. Чего вздрагивать-то? А когда построили? И разве сумели бы так незаметно? Прошлый раз он ехал здесь неделю назад... А может, это какой-то временный объезд? Но такой станции никогда не было нигде... Какое там наверху может быть поле? Между станцией Солнечные часы и площадью Карнавалов? А может, это какое-нибудь незаметное кафе с таким названием или кинотеатр? Ну да, разве стали бы называть их именем станцию!

И все-таки что ты так подскочил, Ежики? Аж сердце колотится. Будто ночью, когда снится падение с Соборной башни и просыпаешься, хватая губами воздух. Так нельзя, не надо.

Нужно выйти и посмотреть, что это за новое явление на Большом кольце. На дороге, к которой он привык настолько, что чувствовал себя почти хозяином. Все было так знакомо, и вдруг...

Ну ладно, он успокоился. По крайней мере, почти успокоился. Ехал и ждал. Не только станции. Вообще ждал.

Казалось, поезд увяз во времени. Ежики вскинул глаза на вагонные часы. Желтые цифры на круглом угольном табло менялись очень медленно, секунды как бы застревали в черном безвременье. Можно было не спеша сосчитать до десяти, пока одна сменит другую... Наконец заторможенное время лопнуло, как тугая пленка. Желтые секунды замелькали, пневмотормоза плавно зашипели, мамин голос (будто не в динамике, а рядом, у плеча) сказал:

- Станция Якорное... поле...

Ощутимым, как теплое дыхание, живым было ее ласковое пришептывание. А после слова "Якорное" мама чуть запнулась, сделала маленький вдох.

Ежики метнулся с дивана, дверь отошла. Он шагнул на перрон... и остановился - будто носом о стенку.

Нет, стенки рядом не было, но теснота станции поражала. Не зал, не привычный яркий вестибюль, а небольшой подвал. Серая бетонная комната, голые, без плафонов, трубки ламп. Ежики быстро оглянулся. Поезду не хватило места, он ушел головой в туннель, и только два последних вагона оказались у платформы.

"А как же выходят остальных? А где же..." Мысли отсек резкий шелест и стук задвинувшихся дверей - без объявления! Поезд взял с места сразу, так быстро, что воздух взвихрился, рванул капитанку, щекочуще закрутился у ног и задергал так и не застегнутые ремешки сандалий.

Ежики сел на корточки, машинально сцепил пряжки и, не вставая, осмотрелся опять. Вот что еще удивляло (и странно пугало даже): не было противоположного перрона, не было полотна для встречных поездов. В пяти шагах от Ежики плиточный пол смыкался со стеной. На ней - ни указателей, ни привычных стеклянных букв названий. Лишь белой краской - аккуратно, однако явно ручной кистью, даже без трафарета, - на бетоне крупно выведено:

ЯКОРНОЕ ПОЛЕ

Яркость букв и сама необычность названия спорили с унылостью бетона. А кроме того, гнетущую придавленность и тесноту разбивало желтое окно. Большое, с переплетом в виде буквы "Т", как в старых домах, оно неярко, но празднично светилось в левой торцовой стене.

Ежики, привыкая к странности случившегося, тихо подошел. За окном была ниша с грубой облицовкой песчаника. Там, за стеклами, под светом скрытых наверху ламп стояла метровая модель парусного корабля.

Судя по всему, это был старинный галион - с высокой узорчатой кормой, с фигуркой морской девы под крутым бушпритом, на котором подымалась тонкая вспомогательная мачта. А основных мачт было четыре - все в переплетении сеток и снастей, увешанных тяжелыми горошинами блоков.

Ежики когда-то любил рассматривать такие модели в музеях. И при этом он думал не столько о приключениях и дальних плаваниях, сколько о мастерах. О тех живших в прошлые века людях, которые строили эти маленькие корабли. Как они в комнатах, заваленных толстыми кожаными книгами, с медным звездным глобусом в углу, при свете масляного фонаря плели хитроумный такелаж, резали коричневого дуба узоры, клеили слюдяные окна кормовых надстроек. В песочных часах шуршала сухая струйка, за стенами, у блкого мола, вздыхало море, и стекла подрагивали в частых переплетах.

Люди эти были, конечно, старые капитаны - мудрые, много повидавшие на своем веку. Жаль, что их уже нет.

И эта модель, без сомнения, была очень старая. Тоже, наверно, какого-то музея. Дерево от древности стало все одного, почти черного цвета. И снасти такие же. Материя туго скатанных, привязанных к реям парусов сделалась кофейно-бежевой. Лишь точеные столбики подставки светились новой лаковой древесиной. Нижними концами они уходили в толстый слой песка и мелких ракушек. Под этим слоем угадывалось тело небольшого якоря, а перед моделью, у самого стекла, торчала песка треугольная красно-ржавая лапа.

Ежики смотрел на это, рассеянно отмечая, что на снастях кое-где серая пыль, что пушечные люки закрыты, в слюдяных фонарях на корме белеют крошечные, но, кажется, настоящие - наполовину сгоревшие - свечки, а в закрепленном на палубе баркасе лежит бочонок величиной с наперсток.

А среди мелких ракушек валяется сухая крабья клешня.

От якорной лапы Ежики опять скользнул взглядом по мачтам и вантам, вздохнул, слегка потянулся. Положил сцепленные пальцами ладони на темя - была у него такая привычка.

...Когда-нибудь Матвей Юлиус Радомир станет взрослым и, возможно, прочитает старинное сочинение под названием "Книга кораблей". И там ему попадутся слова капитан-командора Космофлота Элиота Красса д'Эспинозы - командира знаменитой "Терры": "В тяжкие времена безотчетного страха и неясности судьбы я нашел простое и доступное всякому лекарство от душевной смуты: в Доме Капитанов я неспешно разглядывал судовые модели. Созерцание крошечных каравелл и фрегатов, где сочеталась неторопливая мудрость, кропотливость мастеров с воспоминаниями о плаваниях вокруг неоткрытого мира, успокаивает человека, возвращая ему равновесие духа, ясное сознание и надежду..."

Сейчас ничего этого Ежики не знал. Но успокоенность уже пришла к нему. Он с ровным, неторопливым любопытством разглядывал галион, покачивая разведенными в стороны локтями и трогая коленом холодную цепь ограждения.

Провисшая цепь была натянута у окна между нкими чугунными столбиками. Приглядевшись, Ежики понял, что это старые корабельные пушки. Они были врыты в пол вн дульными срезами. Цепь, несомненно, тоже была с корабля: якорная, массивная, с поперечинками в каждом звене. Ежики еще раз толкнул тяжелые кольца коленом, сел на цепь боком к окну, покачался.

Осмотрелся опять.

Теперь тесный бетонный подвал не был унылым и гнетущим. Окно с моделью сделало его каким-то домашним. Уютно щелкали часы над темной аркой туннеля. Они показывали, что прошло уже семь с половиной минут, а следующего поезда все не было. Странно... Эта странность, однако, не тревожила Ежики. Даже тихо радовала. Так же, как и то, что не было на станции ни одного человека. Громадный город, казалось, остался далеко-далеко - с его колоссальными коробками домов, вокзалами, миллионами людей, с лицеем, с Кантором, с несчастьями. Сидеть бы здесь, качаться бы вот так долго-долго...

Но все-таки надо было узнать: что за Якорное поле там наверху?

Ежики встал. И только сейчас понял: со станции нет выхода.

Ой нет, выход, кажется, был. Только тоже очень странный. В противоположной торцовой стене, слева от туннеля, чернел узкий пустой прямоугольник.

Оглянувшись еще на окно с галионом, Ежики протопал через подвал и шагнул в темноту.

Темнота была лишь несколько шагов. Потом за плавным поворотом коридора засветилась под потолком лампочка. За ней еще, еще. Закругляясь, коридор пошел вверх, началась крутая лестница. Никаких тебе эскалаторов. Стертые ступени, стены бугристого камня. Скорее всего, это был остаток древнего крепостного подземелья, к которому прилепилась станция.

Ежики поднимался не спеша. Раскинув руки, трогал неровности теплых стен. Лестница тоже не торопилась, делая округлые повороты. Но в конце концов забрезжил впереди уличный свет. И тогда - в смешанном свете лампочки и дня - Ежики увидел на лестнице шар.

Он лежал в выемке ступени, темный, блестящий, размером с небольшое яблоко. Ежики поднял его. Шар оказался тяжелый, литого вишневого стекла. Ежики глянул сквозь него на лампочку - в стекле забрезжил рубиновый огонек.

Перекладывая находку ладони в ладонь, Ежики поднялся к выходу...

Если бы он однажды утром вышел своего дома и вместо привычного садика с кафельным бассейном и фонтаном увидел незнакомый двор, то, наверно, испытал бы такое же чувство.

Сейчас он был уверен, что окажется где-то неподалеку от площади Карнавалов, увидит башню старой ратуши с курантами и гигантский стеклянный карандаш отеля "Трамонтана". Но увидел он обширный бугристый пустырь. С пологими холмами и купами деревьев по краям. За деревьями не было и намека на город. Только в двух сотнях шагов раскинулось угловатой подковой премистое здание красного кирпича. Длинное, с тремя рядами узких черных окон. Посреди его стояла широкая квадратная башня с зубцами и покосившимся флагштоком.

Ежики растерянно глянул назад. Оказалось, он вышел каменного домика, похожего на старинную трансформаторную будку, какие иногда попадаются еще на окраинных улицах. Но города не было и здесь. Позади будки тянулся прямой и неширокий канал, облицованный серым гранитом. Справа и слева, далеко, он уходил в нависшие деревья. Ежики вышел на берег. Здесь на нких каменных постаментах лежали два адмиралтейских якоря. Ржавые, трехметровые. Они были положены наклонно, упирались в плиты деревянными поперечинами-штоками. Дубовые штоки были ъедены морским червем, их железные оковки кое-где лопнули.

Ежики задумчиво потрогал якорную лапу. Он почти не удивлялся. Так не удивляются странностям во сне. Он глянул вн. У берега к вделанному в гранит кольцу была привязана лодка. В ней тоже лежал якорь, но маленький и новый. Лодка была неподвижна, потому что не двигалась и темная гладкая вода. "Холодная", - понял Ежики и даже передернул плечами.

Впрочем, зябкости в воздухе не ощущалось. Но не было и духоты, как в городе. Все здесь оказалось не так. Воздух стоял ясным, в нем растворялась прохлада с еле заметным запахом северных тополей. В небе исчезла желтна. Часть его укрывали серовато-белые, с пасмурным налетом облака, и солнце пряталось за ними. Но половина неба оставалась чистой и светилась бледной голубной, в которой был уже намек на вечер.

Ежики опять взглянул на кирпичное, похожее на крепость здание. И пошел к нему по траве. Среди тишины и безлюдья.

Невысокая трава казалась седой от множества отцветших и опушенных семенами одуванчиков. Они были крупные, с кулак Ежики. Он старался не задевать пушистые эти шары, но их было очень много, и семена-парашютики то и дело стаями взлетали до коленей. Тогда он перестал смотреть под ноги и снова глянул кругом.

И увидел то, что раньше не бросилось в глаза. Всюду были якоря.

Заросшие, ушедшие в землю почти целиком, наполовину или совсем немного, они лежали и торчали там и тут. Маленькие, как в лодке, и крупные, и громадные, как на камнях у канала. Большей частью ржавые, но были и такие, что темнели чистым железом. Чаще всего попадались якоря старых, знакомых по картинкам форм, но встречались и современные - с поворотными и выдвижными лапами, хитрыми скобами, огнутыми и составными штоками... В общем, куда ни глянешь - якоря. Видимо, сюда их свозили отовсюду - и те, что снимали со старых кораблей, и те, что находили на дне моря, на местах давних битв и крушений. Как в музей под открытым небом. Свозили, свозили и забывали...

Несколько больших якорей стояли на пригорках, как памятники. Один них - четырехпалый, со странно выгнутым туловищем-веретеном - показался Ежики особенно интересным. Он пошел к этому якорю, а навстречу, -за бугра, вышли трое ребят.

Девочка и двое мальчишек.

Старшему было лет четырнадцать, девочка - наверно, ровесница Ежики, а младший - совсем пацаненок, лет восьми. Подходили медленно, и Ежики успел разглядеть каждого.

Малыш - босиком, в голубой полинялой майке и серых, похожих на юбочку штанах: они забавно болтались вокруг бедер. Большеголовый он был и чумазый или такой чернявый, что просто казался неумытым. Девочка - в бледно-желтом клетчатом платьице, а поверх него замшевая курточка без рукавов и со шнурками вместо пуговиц. Старший - в зеленой рубашке и в пятнистых, как у десантников кино, брюках-комбинезоне. Он и девочка - светлоголовые, с тонкими, даже острыми лицами и спокойными глазами. Они шли шеренгой (малыш посредине) и смотрели на Ежики. По-хорошему смотрели, он сразу понял, что от них не будет ни обиды, ни насмешки.

- Здравствуй, - сказал старший, когда все остановились.

И Ежики поймал себя, что ответил лицейским коротким наклоном головы (вот ведь, въелось все-таки!). И торопливо сказал:

- Здрасте... - Замигал от неловкости.

Старший мальчик спросил с ноткой тревожной заботы:

- Скажи, ты кого-то ищешь?

- Я... нет. Не знаю. Я ехал, и тут эта станция. Раньше не было. Я пошел... посмотреть.

Девочка слегка улыбнулась и сказала участливо:

- Ты, наверно, пришел поиграть?

- Не знаю. Поиграть... как?

- Ну, у тебя же вот... - Она острым подбородком указала на шар в руке у Ежики.

- А... Я нашел его там, на лестнице. Иду, а он лежит.

- Тогда это, значит, мой! - подпрыгнул чумазый пацаненок. - Он вчера укатился, а мы не нашли!..

- Филипп! - строго сказала девочка.

Мальчишка со странным взрослым именем Филипп дернулся, отвернулся. Глянул -за плеча, как сердитый вороненок -за приподнятого крылышка.

Было немного жаль находку, но как препираться с маленьким? Да к тому же это и в самом деле его шар, наверно...

- Возьми, раз твой.

Филипп обрадованно протянул руку, а старший сказал мягко, но решительно:

- Так ведь нельзя. Кто нашел - того и шар. А хочешь, чтобы снова твой был, надо выиграть.

- Ну, тогда давайте играть, - потребовал Филипп громко и со слезинкой.

- А правда, - примирительно проговорила девочка. - Пошли играть в шары.

- А... как это? - Ежики никогда не слышал про такую игру.

- Да просто это. Любой сразу поймет, - сказал старший мальчик. - Пошли, площадка тут рядом...

Пока шагали, Ежики спросил наконец:

- А что здесь такое? Ну, вокруг, вот это...

Старший мальчик (он шел впереди) ответил сразу, но со спрятанной неохотой:

- Так, заповедник. Старый...

- Музей?

- Ну... вроде...

- А еще застава, - сунулся сбоку Филипп. - Видишь кронверк? - Он махнул в сторону красного дома. - Там раньше пушки стояли, а теперь...

- Фи-ли-ипп, - сказала девочка. А старший быстро спросил у Ежики:

- Но скажи: ты правда никого не ищешь?

- Да нет же... Кого мне искать?

В душе уже появилось чувство, что он и правда хочет найти кого-то или что-то. Но как скажешь о неясном?

- А может, ты тоже пограничник? - опять ввинтился в разговор малыш.

- Фи-ли-ипп...

Он снова превратился в сердитого вороненка:

- Ну чего?.. Спросить нельзя.

Ежики сказал, чтобы замять неловкость:

- Это, что ли, игра такая - пограничники?

- Вроде... - отозвался старший и быстро глянул на Филиппа. - Вот, пришли...

Среди мелких горок открылась хотя и заросшая, тоже в одуванчиках, но ровная поляна.

Игра в шары оказалась похожей сразу на крокет, бильярд, гольф и кегельбан. Но правила и правда были нехитрые. Нужно было пустить по земле свой шар, попасть им по другому и тот, другой, загнать в лунку или воротца проволоки. Лунка - три очка, воротца - пять, а через воротца в лунку - сразу пятнадцать. Кто сто очков набрал, тот и победитель.

Тяжелые, небьющегося сплошного стекла, шары без задержки летели сквозь траву, отряхивали одуванчики. И рикошетно стукались друг о друга - чак, чак... Все одного размера, блестящие, но такого красивого, как у Ежики, вишневого, больше не было. Были белые, прозрачные, или бутылочно-зеленые, да еще два лимонных...

Ежики увлекся игрой. Он купался в веселой беззаботности: как птаха, удравшая клетки. Все вокруг было так не похоже на недавнюю жнь, на лицей, на громады и многолюдье мегаполиса. И дышалось так... ну, будто долго-долго сидел он в духоте липкой желтой палатки, и вдруг кто-то с размаху распорол тканевый полог. И оказалось, что снаружи - чистота и свежесть... Ежики сбросил капитанку. Он смеялся, отдувал от лица семена-парашютики и пускал сквозь траву скользкий шар. Научился он быстро...

Где-то позади азарта и радости в памяти у него сидело: "Надо все-таки выяснить до конца, откуда станция и что за Якорное поле..." Но шары притягивали к себе, и порой казалось даже, что это не совсем игра, а еще и задача. Словно у Кая в сказке про Снежную королеву, когда он должен был сложить льдин заветное слово. Если Ежики выиграет, может случиться что-то хорошее. Или раскроется какая-то загадка. "Какая?" - облачком набегала секундная тревога. И улетала...

Никто пока не выигрывал. У всех почти поровну очков, даже Филипп отстал не намного.

- Филипп, у тебя совесть-то есть? Опять шар пяткой подталкиваешь!

- Я?! Подталкиваю?! Рэм, ну чего она!.. Мне камушек под пятку попал, нога и дернулась! А шар и не двинулся...

- Не ходил бы босиком, не попадались бы камешки, - снисходительно сказал старший мальчик.

В ребячьих компаниях, когда собираются для игры, не принято знакомиться специально. Имена узнают между делом, в считалках, в перекличках... Итак, Филипп и Рэм. Девочку же окликали коротко: "Лис!" А полное имя Ежики узнал, когда поспорил. Она сказала:

- Постой... Твой шар сдвинул воротца.

- Где же сдвинул! - Ссориться не хотелось, но "ежики" в характере ощетинили колючки. К тому же сдвинутые воротца - это минус десять очков. - Их просто стеблем качнуло. А стебель ведь не шар!

- Но все равно же сдвинулись, - спокойно сказала она.

- Но я-то при чем?

- Но они же даже чуть не опрокинулись...

- Елавета, - насупленно сказал Рэм.

"Лис" лучше, чем "Елавета", - подумал Ежики и быстро глянул ей в лицо. И встретился с ее глазами: светлыми, серовато-синими и чуть обиженными. И неожиданно затеплели уши.

- Правда... сдвинулись, - пробормотал он. И тихо выдохнул: - Извини.

Елавета-Лис прикусила губу, дернула себя за светлый, почти белый локон у щеки.

- Да нет... наверно, в самом деле травой качнуло...

- Чтоб не спорить, пусть перебьет, - решил Рэм.

- Ага, как же! - обиженно взвыл Филипп. - Как для моего шара подставка, так сразу "пусть перебьет"!

Шар Ежики лежал в метре от лунки на ровной накатанной полосе - прямо сам просился в ямку. Бить должен был Филипп и, конечно, не хотел упускать момент.

- Ладно уж, бей, - сказала Лис, неловко отвернувшись от Ежики. - Пусть он бьет, мальчики...

- Пусть... - прошептал Ежики.

Филипп деловито подтянул штаны и пустил свой белый шар. Он ударился о вишневый, тот подкатился к лунке. Но нехотя. И сантиметрах в десяти замер.

Стало понятно, что Филипп вот-вот заревет.

- Он очень метко бьет, - утешительно заметил Рэм. - Только силы немного не хватает. Тяжелые все-таки шары-то...

А вишневый шар полежал, качнулся вдруг, почуяв неприметный уклон, и скатился в лунку.

- Ура-а!! - Филипп выхватил его, перекинул ладони в ладонь. - Теперь он мой насовсем! Я его три раза подряд загнал! Вчера два раза и сейчас! Если третий раз подряд, значит, насовсем...

- Филипп, ты что! Вчера же другая игра была! - как-то беспомощно возмутился Рэм. - Вчера же мы без... ну, не вчетвером же играли! Если бы ты вчера трижды загнал...

- А я виноват, что он потерялся?! - Филипп опять стал рассерженным птенцом ворона.

- Да пусть берет... Бери насовсем, - сказал Ежики. И снова быстро глянул на Лис.

Филипп засопел победно, затолкал шар в карман штанов-юбочки. Карман отдулся, штаны сразу поехали вн. Он подхватил их, подозрительно глянул: не смеются ли? Никто не смеялся. Тогда он засмеялся сам, вытащил опять шар. Поморщился:

- Царапается... - Затолкал в карман полруки и достал что-то спрятанное в кулаке. Протянул кулачок Ежики, разжал: - На... Это тебе за шар...

На ладони лежал черный якорек. Такой маленький, что можно было бы спрятать в грецкий орех. Славный такой.

Ежики оглянулся на Лис и Рэма: "Можно взять?" Лис кивнула, якорек упал к Ежики на ладонь, и все склонились над ним.

- Кроха какая, - ласково усмехнулась Лис. - Где взял, Филипп?

- Утром, под лопухами...

- Ишь какой пророс, - заметил Рэм.

"Пророс?.. Что они, растут здесь разве?.. А ведь и правда - Якорное поле..."

Якорь-росток был в точности как настоящий - адмиралтейской формы, с деревянным, набранным крошечных реек штоком, с ювелирно тонкими скобками-бугелями на них, с кусочком якорной цепи... Зацарапался у Ежики какой-то намек на догадку...

- Спасибо, Филипп...

- Ага... А тебя как звать-то? - Филипп, он без лишних церемоний. Взял да и спросил.

Как ответить? "Ежики"? Но это не для случайных знакомых. Пускай они хорошие, но ведь не мама, не Ярик... Сказать "Матвей"? Но он не терпит, когда так зовут его, это отдает лицеем... И он растерянно сказал свое второе имя, которое раньше лишь писалось в документах:

- Юлиус... Юлеш...

- Или Юлек? - спросила Лис.

- Ага...

Пускай он будет для них Юлеком. Не все ли равно? И все-таки он чувствовал неловкость, как от обмана. И поэтому слишком пристально смотрел на якорек.

Такой крошечный... Конечно, это шутка, что он вырос здесь. Наверно, от какой-то модели. От маленькой... Если прикинуть к тому галиону, то годится он там лишь для палубного баркаса...

Галион в желтом окне вспомнился отчетливо. Как-то сразу. И так же сразу, резким толчком вернулась тревога: "Где я? Что же все это?"

Он дернул на бедре клапан бокового кармана, сунул туда якорек, суетливо, почти испуганно оглянулся.

- Ребята. А... какой это заповедник? Откуда он тут взялся?

- Всегда здесь был, - сказала Лис. - Он старый... Видишь, кронверк. - Она махнула белым хвостиком волос. - Это остатки крепости. Сейчас там ничего нет...

- А почему не видно города?

- Холмы же, - быстро сказал Рэм. - И деревья. Если забраться на башню, все видно. И город...

- А станция... Откуда она взялась?

- Ну, откуда берутся станции... - чуть улыбнулась Лис.

- Но ее же никогда не было! Она где? На Кольце? Или это радиус? Может, тупик какой-то?

Филипп, который был занят шаром, вдруг поднял голову и сказал солидно:

- Скорее уж не тупик, а тамбур...

Рэм посмотрел на него.

- Наверно, она на Кольце, Юлеш... Ты ведь ехал по Кольцу? Ну вот...

Обращение "Юлеш" царапнуло Ежики, но это была мелочь.

- Почему же я раньше здесь не проезжал? Я знаю все Кольцо.

- А раньше станции и не было, - как-то нарочито легко отозвалась Лис. - То есть была, но... не станция. А теперь приспособили. Поезда-то пошли три дня назад... Да, Рэм?

- Да, - нахмуренно согласился он. - Первый поезд пустили позавчера. А до того никто и не пытался.

- Да, но как же... - И Ежики замолчал. Все вопросы стали не важными. Кроме одного. Того, что беспокойно и неосознанно зрел в нем и теперь взорвался - короткими слезами и вскриком. И нестерпимой, как боль, надеждой!

Он бросился с поляны - к будке, где вход на станцию! Кажется, ребята что-то кричали вслед. Он мчался, рвались под ногами стебли, сквозь подкладку кармана больно царапал кожу якорек. Липли к мокрым щекам седые семена... Вход, лестница... Вн, вн! На стремительном повороте он чиркнул плечом о камень, вырвал клок короткого рукава майки... Вот и подвал, желтое окно с черным кораблем! Не до него сейчас! У перрона блестит стеклами хвостовой вагон.

Пусто в вагоне...

Ежики боком повалился на замшевый диван. Дернул -за пояса подол майки, отер лицо... Отдышаться бы...

- Осторожно, двери закрываются...

"Мама!"

- ...Следующая станция - Площадь Карнавалов.

Значит, все-таки Кольцо!

За площадью Карнавалов - станция Большой Маяк. На ней главный диспетчерский пункт Кольца. Там, конечно, знают всё! Должны знать...

 

3. ПАУТИНА. КАНТОР

 

- ...А теперь давайте про все еще раз, по порядку. Хорошо? - Заботливый голос, внимательные глаза под седыми бровями, спокойное морщинистое лицо...

Сперва-то на мальчишку прикрикнули: ворвался, мешает работать, что за дети пошли! Потом примолкли, позвали вот этого. Судя по широким шевронам Дорожной сети - главного диспетчера. Он сразу попросил выйти дежурной комнаты всех, кроме мальчика. Усадил его. Обратился на "вы", хотя нескладно притулившийся на краешке кресла посетитель - в перемазанной, порванной майке, с грязными полосками на лице, с каким-то мусором в волосах - явно не тянул на роль серьезного собеседника.

- ...Все, как говорится, разложим по полочкам... Вы - лицеист шестого класса Матвей Радомир...

- Да... ("Господи, какая разница! При чем тут это?")

- Вы говорите, что ваша мама погибла год назад, когда возвращалась на аэротакси-автомате Бельта. Взорвался двигатель-антиграв...

Да, так ему сказали. Эти двое, которые пришли тогда... Летчик и тетка опекунской конторы. Когда взрывается антиграв, остается облачко атомной пыли. И никакого следа от человека. Разве что эмалевый медальон на серой стене в Парке памяти. Зачем он, медальон... Взрыв этот - редчайший случай. И вот же, ударила злая судьба. И не кого-нибудь, а маму. И его, Ежики...

Он закричал тогда этим двоим, что они врут и пусть убираются. Летчик стоял молча, закусив белые губы, а опекунская чиновница деловито совала Ежики под нос какую-то пахучую дрянь и говорила, что он должен куда-то пойти. Вместе с ней, с этой теткой... Он оттолкнул ее плечом, заперся в своей комнате, залился слезами. Случившемуся он поверил сразу, хотя и кричал, что это неправда... Не раз он видел в жутких снах, что с мамой случилось непоправимое. И просыпался с мокрым лицом, перепуганный и благодарный за вернувшееся счастье. А теперь не проснешься, не стряхнешь эту страшную черноту... А может, опять сон?! Нет... Нет, хоть голову расколи о глухую дверь.

Из-за двери кричали, уговаривали, чтобы вышел.

Они что? Мало им, что нет мамы, они хотят, чтобы он оставил дом! Его дом! Где все его и мамино!

Он прижался к полукруглому цоколю кондиционера. Пластик был холодный... Как труба в том бункере... Как песок в красной пустыне, когда лежишь навзничь и смотришь в лиловое небо, где звезды и маленькое колючее солнце... Не надо об этом, так нечестно защищаться от горя. Это будет мена маме!.. Но как иначе выдержать, как отстоять дом?.. Всадники-итты подъезжают, смотрят с высоты боевых седел на упавшего мальчишку. Они не ведают ни боли, ни горечи, ни страха. Они - как марсианский лед...

Нет, горе не стало тогда слабее, но сжалось в тугой черный ком. Слезы остановились. Мысли стали четкими, и в руках появилась сила. Через окно он выскочил в сад, ухватил травы шланг, подключил к вентилю большого давления. Протянул резиновую змею к себе в комнату, с медным наконечником наперевес вышел в холл.

"Уходите..."

"Мальчик! Мы понимаем, что..."

"Уходите. Это наш с мамой дом".

"Но..."

Тугая струя вымела крытого стеклом холла чужих людей. Тогда он сорвал на щитке пломбу и включил силовое поле...

- Да, мне сказали... - прошептал он. - Что она...

- Я понимаю, вам тяжело, хотя и время прошло... Вы говорите, что ваша мама работала у нас в системе консультантом и что это ее голос записан для объявлений на Кольце... Да, замечательный голос... И сейчас ты услышал его на какой-то новой станции?

- Да! - Ежики дернулся вперед.

- Но послушай, мальчик... - Диспетчер мягко перешел на "ты". - Я понимаю, тебе хочется такого вот... чуда, одним словом. И ты решил, что ее записали недавно, да? Господи Боже ты мой... По-твоему, значит, тебя обманули и мама где-то прячется? Но зачем это? Подумай...

Он думал! Пока бежал и ехал, столько было горячечных мыслей, что болью и звоном отдавались в голове... Может, она попала в аварию и стала калекой, и хирурги бессильны, и она не захотела жить с сыном, чтобы не пугать его уродством... Или встретила какого-то человека, полюбила его, и они решили пожениться, а человек этот не хочет, чтобы у нее был сын... Дико думать такое про маму, но все же это было бы в миллион раз лучше, чем ее совсем нет на свете... Ну, пусть она не хочет его видеть, лишь бы она была!..

- Малыш, - неуверенно сказал диспетчер. - Ну как тебе объяснить? Ты ведь уже не маленький...

Ежики не заметил этой нелепицы - "малыш не маленький". Он сказал тихо и отчаянно:

- Голос-то ведь есть. Откуда он взялся?

- Голос... Да акустический компьютер смоделирует по образцу любую речь. Чтобы не отличалась от других объявлений.

- Нет... - Ежики упрямо махнул волосами (и полетели семена-парашютики). - Так не смоделирует, это живой голос. Ну зачем компьютер станет делать вдох между словами? Сперва "Якорное", потом... такое короткое дыхание и тогда уж - "поле"...

- А... что это за слова?

- Ну, название станции! Я же объясняю...

- Постой, мальчик... - Диспетчер нагнулся к нему так быстро, что Ежики, словно защищаясь, вскинул коленки, вдавился в кресло. - Послушай, малыш... такой станции нет.

- Как это нет?!

- "Якорное поле"?

- Да!

- Нет. Ты что-то... путаешь, наверно...

- Но я был там только что! Она перед Площадью Карнавалов! Маленькая такая станция, с окном и кораблем! А наверху поле и якоря!..

Ежики хотел уклониться, но диспетчер все же дотянулся, большой холодной ладонью потрогал ему лоб.

- Вы что, думаете, я больной?

Диспетчер вздохнул:

- Думаю - зачем ты морочишь мне голову?

- Вы сами морочите мне голову! - Ежики крикнул это с дерзостью отчаяния. Вскочил. Диспетчер смотрел внимательно и печально. Ежики обмяк, прошептал: - Можно же убедиться, тут ехать три минуты. Сразу за Площадью Карнавалов... Ой нет, надо сперва назад, до Солнечных часов, а потом обратно...

- Почему? - спросил диспетчер строго и чуть насмешливо.

- Ну... там же, на Якорном поле, только один путь, линия Б... Там маленькая станция, даже поезд весь не влазит... - Под взглядом диспетчера Ежики совсем сник. Но тут же сердито вскинулся: - Вы сами должны знать, вы главный!..

- Угу... - неопределенно отозвался тот. - Посиди минутку, я кое-что выясню... - И вышел.

"Зачем он скрывает? Военная тайна? Но в нынешнее время уже не бывает военных тайн... Никакой компьютер так не сделает мамин голос..."

Но надежда становилась все меньше, а тоска была большая. И пусто было, тяжело и тихо. Лишь еле слышно гудели за могучими стенами поезда.

Диспетчер вошел. Ежики опять сказал ему сквозь подобравшиеся слезы:

- Можно же поехать и проверить...

- Да зачем же ездить-то? Смотри... - Во всю стену диспетчерского пункта засветилась схема путей. Желтая паутина - Внутреннее, Среднее и Большое Кольцо, ломаные линии частых радиусов. И в этой паутине, как разноцветные мухи, бьются огоньки станций. С красными буквами названий. - Иди сюда.

Ежики через силу подошел.

- Смотри: вот Площадь Карнавалов, вот Солнечные часы... Где здесь Якорное поле?

Не было Поля.

- А может, в другом месте? - сказал диспетчер. - Пожалуйста. Набери название сам.

Светящиеся клавиши пульта плохо были видны сквозь мокро-липкие ресницы. Ежики проморгался, без всякой надежды набрал по буквам: Я-К-О-Р-Н-О-Е П-О-Л-Е. Пискнуло в динамике, зажглось на экране: "Извините, такой станции нет..."

- Но она же совсем новая... - прошептал Ежики.

- Надеюсь, ты не думаешь, что новую станцию могут не подключить к сигнальной сети?

Именно так он и думал! Но ничего не сказал. Светящаяся схема путей нависала над ним и словно придвигалась. Будто хотела опутать клейкой паутиной... Она была лживая, эта схема! Ежики так и хотел крикнуть. Но горло распухло от подступивших слез. Он закашлялся. Поплыло в глазах. Ежики шагнул назад, опять сел. Уперся лбом в ладони, локтями в колени. Жалким клочком мотнулся у плеча полуоторванный рукав.

Ведь именно там, на станции, он порвал майку! На лестнице! Значит, лестница - есть! Станция - есть! Он поедет сейчас туда опять, увидит, докажет себе и другим!

Он хотел это яростно бросить диспетчеру, вскинул на него мокрые глаза. Но диспетчер смотрел мимо Ежики, на дверь. Сказал торопливо:

- Да-да, прошу вас...

Ежики сел пружинисто и прямо. В дверях стоял Кантор.

Оказалось, что на улице уже лиловый вечер. Такой же липкий и душный, как день. Но под прозрачный колпак автомобиля тут же накачало свежего воздуха. Даже с запахом сосны. Кантор сказал в микрофонный раструб автоводителя:

- Сектор "Зэт", четвертая линия, на тройном желтом два отрезка налево...

Он всегда точен и спокоен, Кантор...

Поехали... За прозрачным пластиком исказилась, уплыла назад светящаяся башня "Трамонтаны", по мягким гибам стекла побежали отблески рекламы. Ежики вдавился в пухлые подушки заднего сиденья.

Кантор сидел впереди. Видны были крупные покатые плечи, лысина, маленькие круглые уши и край очков. На тонкой никелевой оправе загорались искорки.

Зачем он носит очки с оптическими стеклами - такую дикую старомодность? Хочет показать, что весь в заботах и нет у него времени на возню с контактными линзами или на операцию с гибким хрусталиком?.. И лысина. Не больше недели надо, чтобы в парикмахерской вырастили человеку шевелюру любой пышности, а он... Или считает, что такая внешность самая подходящая для педагога-профессора и ректора?

Кантор, без сомнения, чувствовал взгляд лицеиста Радомира. Но не оборачивался и молчал. В молчании была деликатная укорна и в то же время как бы понимание и уважение странностей своего ученика. "Что делать, господа, в лицее каждый ученик - тысяча загадок и проблем..."

"Однако долго вы не промолчите, господин ректор, я вас знаю..."

- Право же, Матиуш, такого я не ожидал... - Кантор слегка обернулся.

- А что случилось-то? - сказал Ежики уютных подушек. - Разве я не имею права гулять по городу, когда нет занятий?

- Имеете, конечно... Однако ваши приключения, ваш вид...

- А что - вид? Просто забыл капитанку на поле... А потешать прохожих вицмундиром я все равно не буду! Пацаны вслед орут...

- Ну и речь у вас... Понимаю, это способ самоутверждения. Хорошо, хорошо, не носите "вицмундир", это ваше дело. Мы живем в свободном обществе... Но ваше поведение в диспетчерской, ваши фантазии...

Ежики отвернулся и каменно замолчал.

- Понимаю, вы не хотите снисходить до спора... И прекрасно вижу, что вы искренне верите в это ваше... э... Якорное поле. Но оно же не более чем результат ваших... так сказать, прогулок. Я от души вам сочувствую, Матиуш... Но все хорошо в меру...

- Что в меру? Сочувствие? - не сдержал ехидства Ежики.

- Я имею в виду ваши путешествия. Нервы, переутомление - и вот результат...

- Значит, по-вашему, мне все это привиделось...

- Не совсем точный термин, но... Мати, мальчик мой, при ваших способностях, если их не держать под контролем, и не такое может случиться. Я не удивлюсь, если вы однажды силою мысли ничего создадите реальные предметы... Это шутка, разумеется, но... и не совсем шутка. Вы же знаете, индекс вашего воображения выше всех вестных нормативов... И вам следует беречь себя, Матиуш, ради всех нас, ради общества, которое...

Речь Кантора стала клейкой, обволакивающей. Как паутина. Ежики тряхнул головой...

Кантор... По-испански это слово означает "певец". Но у Ежики в сознании оно складывается двух других: "ментор" - занудный учитель и "катэр", что по-немецки означает "кот" (сытый и невозмутимый). Самодовольно-ласковый, уверенный в себе. Эта уверенность и ласковость просто как наваждение какое-то, не устоять. Ежики уступает, становится послушным (надо, в конце концов, порой к кому-то и прислониться, отдохнуть душой). Но потом опять - хмурая осторожность и скрытая обида.

Если бы не Кантор, черта с два кто-то выцарапал бы Ежики его дома!

...Дом тогда взяли в настоящую осаду. Набежали, конечно, и просто любопытные: мальчишка, говорят, заперся наглухо, не пускает взрослых, видать, натворил что-то. Но прежде всего, были тут дядьки и тетки Опекунской комиссии, директорша школы, чины Охраны правопорядка и всякие другие чины. Уговаривали через мегафоны - то поодиночке, то наперебой. Ежики не слушал. Скорчился в своей комнате на диване, притиснул к себе мамину фотографию, и его скручивало от рыданий. Один раз даже показалось, что сейчас умрет, и он обрадовался. Но наступила только черная усталость, уже без слез. И тогда он опять услыхал приглушенные силовой защитой мегафоны.

Вышел в стеклянный холл. Люди в трех шагах от нкой садовой городи с распахнутой калиткой тыкались руками и грудью в невидимую силовую стенку. Заметили его, опять зашумели, замахали. Кажется, даже угрожающе.

Ежики не боялся. Чем они могли его напугать? Самое страшное, что могло случиться в жни, уже случилось: мамы нет... Он долго смотрел на них, потом сказал:

- Уходите...

Защитное поле работало лишь в одну сторону, наружу. И звуковые волны, и любой брошенный предмет оно выталкивало себя с утроенной силой. Мальчишечий голос резанул столпившихся. И все затихли на минуту. Потом круглая дама выплыла вперед и почти запела в мегафон, пряча в сладком голосе раздраженные нотки:

- Милый мальчик! Мы все тебя понимаем и как раз поэтому считаем, что тебе не следует оставаться одному. Это очень тяжело для тебя. Совет опекунов решил, что...

Ежики (милый воспитанный Ежики!) вспомнил язык "садовых троликов" бункера и отчетливо сказал даме, чтобы шла... вместе с советом опекунов. Даму в полуобмороке оттащили в задние ряды. Ежики засмеялся, закашлялся слезами, опять засмеялся. Беспощадно. Он ненавидел всех, кто там собрался. Они пришли, чтобы вырвать его родного дома. Из жни, которая связывала его с мамой. Конечно, он все равно скоро умрет, но умрет здесь. А их не пустит на порог. Ни за что!

Уже потом он понял, что эта война, эта ненависть помогла ему пережить горе. Но сейчас он просто смотрел на толпу со спокойной яростью смертника.

- Матвей! Ежики... - Это директорша школы.

Ей он не хотел плохого. Он сказал сумрачно:

- Идите домой, пожалуйста...

Вышел вперед грузный майор Охраны правопорядка в парадной фуражке и витых погонах.

- Матвей Юлиус Радомир! Поговорим по-мужски! Вы учали в школе основы законов и должны знать, что бывает за сопротивление властям. Вы нарушаете...

Пятиклассник Радомир учал основы законов.

- Я ничего не нарушаю! Вы сами нарушаете! Дом неприкосновенен!

- Никто не посягает на дом! Он останется как есть! Но гражданин, не достигший совершеннолетия, не может жить и воспитываться один!

- У меня есть родственники!

В самом деле! Ведь есть же тетя Аса! Старшая сестра отца. И ее муж! Не очень-то знакомая родня, виделись всего несколько раз, но к Ежики она всегда хорошо относилась, по голове гладила. Пожилая, добрая такая тетенька, почти старушка. Разве она откажется пожить здесь, пока племянник не подрастет?

- Чтобы оформить опекунство родственников, необходимо время, а пока...

Ежики бросился к экрану видеосвязи. Тетя Аса жила в Лесном поясе, связаться можно за полминуты! Но индикатор не светился.

- Мерзавцы! Зачем вы отключили связь?!

- Мы отключим все!.. Даже линию доставки!.. Останешься без еды! - восклицала -за голов дама-опекунша.

Ежики опять зло засмеялся. Он хотя и маленький, а понимает, какой крик поднимут газеты всего мира: "Власти Полуострова уморили мальчишку в его собственном доме!" Есть, в конце концов, Комитет защиты детства!

- ...Есть, в конце концов, специнтернаты, куда направляют детей, злостно не подчиняющихся законам страны! - Это опять майор.

- А куда направляют взрослых, которые врываются в чужие дома?!

- Мы не врываемся, мы просим выйти тебя!

- Я никуда не поеду! Это мой дом!

Это его дом. И мамин. Мама стала жить здесь давным-давно, когда вышла за отца. Это старый дом Радомиров, его строил дед Ежики, папин отец, архитектор Дан Цезарь Радомир, когда не было на Полуострове никакого мегаполиса... А мама все тут отладила, настроила своими руками: каждый светильник, каждую полочку, каждую штору на окне. Даже сигналы кухонного автомата наиграла и записала сама... Здесь все - мама. А его, Ежики, хотят вырвать отсюда, увезти куда-то, оборвать все ниточки, все корни... Он будет защищаться до смерти. Потому что здесь он защищает и дом, и себя, и маму...

Известие о маминой гибели принесли утром, а сейчас был уже вечер, густой, синий (а казалось, что прошло уже много дней и вечеров, потому что в один день такое горе вместиться просто не могло!). Люди, окружившие дом, казались черными. Ежики включил в доме свет. Плафоны засветились ярко, почти празднично, мигнули и пожелтели. Словно вырубилась электролиния и включились аварийные энергонакопители. Ударил по стеклам прожектор подъехавшей машины. Толпа качнулась вперед, будто общим напором решила преодолеть поле. Остановилась.

- Уходите! - звеняще сказал Ежики.

Они суетливо махали руками, переговаривались и, кажется, чему-то очень удивлялись.

- Мальчик, мы последний раз тебе...

Он расставил ноги, вскинул медный наконечник шланга. Усиленная полем струя хлестнула по темным ненавистным людям без лиц. А, побежали!.. Но тут же напор ослаб, струйка тонко полилась на паркет. Выключили воду в саду... Ну и черт с вами! Все равно не возьмете! Поле непробиваемо, хоть стреляйте!

Он встал посреди холла, скрестил руки - упрямый, как камень. Неудержимый лучатель злой силы и решимости... Он видел, как два сержанта на мотоциклах с разгона попытались пробить силовой барьер и проскочить в широкую калитку. Упругая защита вышвырнула их, как мячики, в разбежавшуюся толпу. Ежики засмеялся, не разжимая губ: идиоты... И почти сразу увидел небывалое.

Оборачиваясь к людям, что-то говоря им, подошел большой лысый мужчина в очках. Люди послушали его, отошли. Он вынул белый платок и, вскинув его (парламентер!), зашагал к калитке, потом к стеклянному входу. Он двигался с натугой, как бы расталкивая плечом плотность защитного поля, но без остановки. Ежики обмер. Потом кинулся к двери, чтобы включить запоры. Но человек уже вошел. Он печально и ласково смотрел сквозь блестящие очки.

- Матвей... Матиуш, мальчик... Я не с ними, - он кивнул за стекла, - я сам. К тебе... поговорим... - Он тихо подходил.

Ежики попятился, наткнулся на твердый диван у камина, упал на него, судорожно сел.

- Я ректор Особого суперлицея Командорской общины. Профессор Кантор. Я делаю тебе дружеское, честное предложение...

Он приближался к Ежики, нагибался - большой, серый, как слон. Вроде бы добродушный. Тянулся пухлой пятерней. Чтобы погладить по голове? Или схватить?

Ежики вернулся, отчаянно ударил Кантора пяткой в колено. Ступня рикошетом ушла вбок. Чугунный узор боковой стенки камина горячо резанул по ноге. Ежики скатился на пол, сел, сцепив зубы, пружинисто приготовился к прыжку...

Профессор стоял, опять вскинув над головой платок: сдаюсь, мол. Белая манжета съехала вн, над ней блеснула квадратная пластинка. Ежики рванулся в сторону. Но вязкая чернота властно легла на мальчишку...

Потом Кантор не раз клялся, что не было у него паралатора. Просто Матиуш потерял сознание, не выдержал органм. Немудрено! Сколько всего разом свалилось на мальчишку. И страшная весть, и тот бой, который он вел целый день... Нет, он, Кантор, не осуждает Матиуша за сопротивление. Тот был по-своему прав. И мужествен... И все-таки истинное мужество ("ты уж поверь, мой мальчик") не в слепом сопротивлении, а в четком анале обстоятельств и в умении где-то спорить с ними, а где-то в силу необходимости подчиниться ("чтобы потом эти же обстоятельства подчинить себе...").

Ежики почти верил Кантору. А иногда совсем верил. Тот был терпелив и добр. Ни разу не повысил голоса ни на кого лицеистов. И для каждого находил время.

Пока Ежики лежал в лицейской клинике у молчаливого доктора Клана, Кантор появлялся там ежедневно. Разговаривал недолго и без навязчивости, но своего добивался... Он говорил, что, конечно, мальчик может жить, где хочет, но обязательно со взрослыми. А оформление опекунства - дело хлопотное. И что не лучше ли Матиушу временно пожить здесь и стать воспитанником одного лучших в стране учебных заведений? Тысячи ребят мечтают об этом... А с домом - ничего не сделается, служба Охраны правопорядка, пока суд да дело, возьмет его под свой контроль. А Матвей сможет с кем-нибудь старших бывать там, когда соскучится, брать нужные вещи, игрушки, одежду (так потом и было)...

Ежики был слаб, как после долгой болезни. Часто плакал - не только от мыслей о маме, но и от ласкового слова. Кантор уговорил его.

...Все это случилось в июне. Две недели Ежики провел в клинике, потом жил в лицейском интернате под заботливым надзором Кантора и молодого воспитателя Янца. Янц был высок, худ, лишне суетлив, предан Кантору и малость глуповат. Но в общем-то ничего, не очень докучал. Они водили Ежики с несколькими другими ребятами по музеям, возили на Львиные острова. Порой было даже интересно. И все-таки Ежики смотрел на жнь отрешенно, как сквозь дымчатую пленку.

В конце августа начались вводные занятия. Многое оказалось не как в школе: сравнительная история древних мифов, начала общего языкознания, классическая литература, основы нейрокомпьютерной техники. Лицеист-новичок Радомир учился без охоты, но и без лени. Случалось даже, что на какое-то время и увлекался. Вернее - отвлекался. От мыслей о маме, о доме. Казалось иногда, что прошло много-много времени и он давно уже не прежний Ежики. Но порой его словно обдавало зябким ветром, горе опять подступало вплотную. И тоска... Правда, уже не такая резкая. И он прятал ее от других...

Конечно, Ежики разговаривал по видеосвязи с Яриком. Не раз даже. Но разговоры были стесненные, скомканные. Ярик мучился, будто виноват был, что у него все в порядке, когда Ежики - сирота. Он сказал один раз, что его мама справлялась, можно ли им взять Ежики к себе. Но в Опекунской комиссии ответили, что все не так просто: нужна масса решений, обследований, постановлений. Ежики только вздохнул. Хороню, конечно, было бы жить вместе с Яриком, но уезжать в такую даль от дома, совсем отрываться... Да и так ли всерьез предлагала это мать Ярика? Она недавно вышла замуж, хватало забот и без чужого мальчишки.

Осенью приезжала тетя Аса. Сказала, что они с мужем готовы переехать в мегаполис, чтобы жить с мальчиком, но Опекунская комиссия отложила решение до зимы. Пусть, мол, мальчик успокоится, придет в себя и сам примет здравое решение. А пока нет смысла вырывать ребенка такого замечательного учебного заведения - Особого суперлицея.

Зимой, однако, тоже ничего не решилось. И Кантор наконец объяснил ему откровенно: дамы в Опекунской комиссии злы на Матвея Радомира за тот бой, который он дал им тогда, в своем доме... Нет, он-то, Кантор, все понимает, но что поделаешь с оскорбленными чиновницами? Они говорили даже, что мальчишку следует поставить на спецучет в службе Охраны правопорядка. А тогда чуть что - и в штрафную школу. Есть ли смысл рисковать? А в лицее Матиуш как за каменной стеной. Лицей, слава Богу, не подчинен этой идиотской системе Просвещения и Общественного Воспитания, у него свое ведомство.

Ежики сказал, что плевать ему на угрозы глупых теток и он согласен рисковать. И Кантор обещал честно похлопотать о его возвращении домой. Но хлопоты затягивались. И прошел уже год. Иногда казалось, что это был один, растянутый в чудовищной бесконечности день с заведенным распорядком: завтрак, занятия, обед, какие-то ненужные развлечения и пустые игры, ужин, вечернее сидение у экрана - и спать... Во сне приходила мама. Такая живая, настоящая, что не было и мысли, будто это сон... Тем горше было просыпаться.

Но он жил. Как все. Порой улыбался, гонял мяч с другими ребятами в лицейском парке. Играл Задумчивого Кролика в спектакле на рождественской елке. Но ни с кем не подружился.

Лицеисты были самые разные - от малышей-приготовишек до взрослых дядек - выпускников высшего курса. А всего - не больше полутора сотен. Каждый класс или курс - десять человек. И ровесников Ежики тоже не больше десятка. Причем все какие-то... ну, каждый в своей скорлупе. Со своими заботами и мыслями. Как и сам Ежики. Наверно, это и объяснимо: почти все лицеисты были сиротами...

Летом Ежики летал к Ярику. Было там неплохо. Отчим Ярика оказался добрый дядька, возил ребят на катере вдоль океанского побережья и на Птичьи скалы с великанскими гротами... Но все же что-то не ладилось в семье у Ярика, и полной радости не было. Потом Ярик перекупался, схватил резкую простуду, пришлось даже в клинику отправить. И Ежики уехал, не дождавшись конца каникул. Навестил в Лесном поясе тетю Асу. Она сказала, что теперь Опекунская комиссия упирается -за того, что у нее, у тети Асы, "преклонный возраст".

- Намекают: вы, мол, помрете, а мальчик опять останется один. - Она сухо засмеялась. - Ладно, племянничек. Стукнет четырнадцать лет, сможешь сам решать...

Но до четырнадцати лет столько еще ждать!

У тети Асы было скучно. Ежики вернулся на Полуостров. Дом стоял запертый, с пломбой на дверях. Но можно было уговорить Кантора или Янца взять в Управлении Охраны правопорядка ключ, побыть в доме хоть часик. Дважды Ежики так и делал. А потом не стал: слишком грустно было уходить дома.

Мама теперь снилась реже. И оставалась одна горькая отрада - Кольцо. Мамин голос...

У каждого лицеиста была своя комната. У Ежики - угловая, на втором этаже, окнами в парк.

...Кантор включил свет.

- Вы прилягте, Матиуш. Я позову доктора.

- Зачем? Ничего со мной не случилось.

- Ну, все-таки...

Ежики лег на узкую тахту. Она была твердая (мальчикам не следует нежиться в мягких постелях). Кантор присел на краешек. "Сейчас начнется: будет нагонять дремоту". Мягкие ладони легли на лоб.

- Ох как ты устал, мальчик...

"Знаем мы эти трюки". Ежики запросто мог бы не подчиниться усыпляющему воркованию, но не все ли равно?

Дрема накатывалась. Ладони прошлись по щекам, по плечам, по рукам, по телу, задержались на бедрах. Скользнули по ногам, смывая с них саднящую усталость. Осторожно сняли сандалии (Ежики сквозь вязкое забытье уловил укорненный вздох: ох, мальчик, в обуви на тахту...).

Потом Кантор, кажется, вышел. Лежать было хорошо, но остатки колючего беспокойства - последние такие иголочки - мешали полному покою. И Ежики резким толчком нервов разорвал сон.

Он лежал теперь, по-прежнему неподвижный, с прикрытыми глазами, но с ясной головой. Сквозь сомкнутые ресницы видел на потолке рельефный узор с темными глазками в завитках орнамента. Каждый лицеист знал, что в одном глазков - широкоугольный объектив ректорского экрана. Дабы ведомо было ректору, чем заняты подопечные чада наедине. И ректор знал, что лицеисты это знают и заклеивают глазки. И был поэтому еще один объектив - укрытый за решетками зимнего обогревателя. Знали и про такой, закрывали, если надо. Но были, говорят, и еще - совсем хитрые и, скорее всего, с инфракрасным приемником, чтобы темнота не укрывала воспитанников от наставнического ока. Ну и наплевать! Ежики скрывать нечего. Разве что Яшку. Но поди разбери на экране, что там делает мальчишка с маленьким школьным компьютером типа "Собеседник"...

Однако сейчас Ежики хитрил, притворялся дремлющим. Увидел -под опущенных век вошедшего опять Кантора и доктора Клана - высокого, со щетинкой седых волос и лицом старого гусарского полковника кино про наполеоновские войны. Без халата, в старомодном парусиновом пиджаке.

- Эк ведь умаялся бедняга... - Доктор мягко взял Ежики за локоть.

Ежики неразборчиво бормотнул, как положено человеку в липкой дремоте полугипноза. Выше локтя ткнулся холодный пятачок безболезненного шприца (наверно, с бактерицидкой на всякий случай). Датчики докторской машинки - тоже холодные и влажные - присосались у пульсирующих жилок: на шее, у ключицы, на запястье, под коленкой... Ежики дернулся от щекотки (это можно и во сне).

- Ничего, ничего, вояка... сейчас... По-моему, профессор, все в порядке. - Доктор говорил громко. Не только ректору, но так, чтобы и мальчик слышал сквозь дрему. - По-моему, все в пределах нормы. А то, что вы сказали... Эта станция, поезд... Такое бывает в начале переходного возраста. Особенно у этих ребят. Своего рода сон наяву. И твердая уверенность в реальности этого сна...

"Неужели и в самом деле сон? Доктор не Кантор, он вроде бы никогда не хитрит..."

- Значит, никакого лечения? - так же громко спросил Кантор.

- Никакого... Стоит понаблюдать немного. А вообще это объяснимо и даже естественно у мальчика с таким индексом воображения.

...Ох уж этот индекс воображения! Как его мерили, откуда взяли, что он у Матвея Радомира выше всех в лицее? Люди с воображением стихи пишут, картины рисуют, в артисты стремятся. Или музыку сочиняют. А он в музыке ну совсем ни бум-бум, хоть и сын композитора и дирижера... Он даже Задумчивого Кролика-то сыграл благополучно лишь потому, что там одно требовалось: быть задумчивым. Но Кантор говорит, что раннее проявление таланта не обязательно. Все в свое время. Главное пока - постигать программу лицея. Ведь недаром же Матиуш попал сюда. В Особый суперлицей берут лишь тех, у кого какие-то сверхспособности. В самых разных проявлениях...

Однажды Ежики спросил: как это Кантор сумел разглядеть его "индекс воображения" там, во время осады, сквозь силовое поле и стекла. Кантор сказал, что в тот вечер, проходя мимо, он просто увидел в стеклянном холле мальчишку, которому грозила толпа не очень умных людей. И бросился на защиту. Конечно, задача Командорской общины, которой принадлежит лицей, - прежде всего забота о детях с особой одаренностью, ибо за ними будущее. Но если плохо любому ребенку, какой командор пройдет мимо?.. Однако уже там, в доме, он, Кантор, увидел, что мальчик действительно с большими способностями...

"Наверно, когда я вас трахнул ногой", - не раз порывался сказать Ежики. Но молчал, конечно. Хотелось ему и спросить: "Как вы прошли сквозь поле?" Но он понимал, что Кантор отвертится: когда, мол, ребенок в беде, у меня появляются сверхсилы, должность такая. Или еще что-нибудь в этом роде...

Доктор Клан ушел. Ежики расслабленно пошевелился, открыл глаза. Кантор стоял спиной к нему у растворенного окна. Почуяв движение и взгляд, вздрогнул, неловко дернул рукой. Обернулся. За ним, в окне, был черный парк, клейкая, без прохлады, ночь... Сдвинуть бы стекла и включить кондиционер...

Ежики медленно сел.

Кантор сказал добродушно:

- Доктор уверен, что все в порядке. Вам надо просто отдохнуть. Стелите постель и ложитесь... Или хотите ужинать?

- Лягу...

- Вам помочь?

- Что я, умирающий?

- Ну, не ершись, мальчик... Я прошу, не выключай ночник, чтобы дежурный мог понаблюдать, как ты спишь. Доктор велел... Глазок не заткнут?

- А что, инфракрасный не работает? - мстительно спросил Ежики. Откровенность за откровенность.

- Ох, Матиуш... Ну откуда эти выдумки?

- Индекс воображения...

Ежики чувствовал себя вполне бодро. Не было усталости. Лишь на бедре царапалась маленькая, но надоедливая боль. Ежики украдкой поддернул коротенькую штанину. На коже припухли царапины - словно след кошачьей лапы.

Но ведь это... Ладно, про порванную майку ничего не докажешь, но здесь-то - след от якорька!

Ежики торопливо зашарил в кармане. Якорька не было. Не было якорька-малыша, выросшего под лопухом на холмистом заброшенном поле.

Но ведь раньше-то он был! Вот царапины от колючей лапки. И вишневый стеклянный шар - был. И Филипп, и Рэм, и Лис!.. Идите вы к черту с вашим индексом воображения!

Кантор смотрел пристально и шевелил пальцами сложенных на груди рук. Пальцы - пухлые, большие, но - ловкие. Прошлись по майке, по карманам...

Они встретились глазами. Кантор встал странно, левым плечом вперед. Словно против сильного ветра. Или против силового поля, когда он шел от калитки к дому.

А все-таки, все-таки как он сумел пройти сквозь силовой барьер, который не может преодолеть никто?.. Кто вы, господин Кантор? И зачем вы мне врете?.. Или не только мне?

Мальчик Ежики опустил глаза. Не от робости. От боязни, что Кантор догадается, о чем думает Матиуш, Надо быть хитрым. Матвей Юлиус Радомир ступил на тропу войны. Невестно с кем, с каким злом. Но это - зло. Это - война. И сдержанность нужна сейчас, как маскировочный комбинезон десантнику.

Ежики зевнул:

- Все-таки голова гудит. Лягу...

- Конечно, конечно...

- Значит, доктор считает, что все мне приснилось?

- Ну, Матиуш, посуди сам...

- Ладно...

- У меня к тебе просьба, мальчик. Не уходи несколько дней лицея. Сам понимаешь...

- А форменный костюм? Он же в камере хранения.

- Пустяки, я скажу, утром принесут новый... Хотя, по-моему, он тебе и не нужен. Мне кажется, у тебя на лицейскую форму просто аллергия какая-то.

Ежики повел плечом: что, мол, поделаешь...

- Не понимаю, мальчик, почему ты до сих пор не полюбил наш лицей. К тебе здесь всей душой... Не понимаю...

- А я не понимаю, почему меня не пускают домой! Давно мог бы жить там с тетей Асой...

- Ты же знаешь: я искренне хлопочу...

"Ага, хлопочешь ты..."

- Кстати, Матиуш, завтра вам лучше не ходить на занятия. Почитайте, посмотрите кино, отдохните. Доктор зайдет.

- Ну да, целый день в комнате сидеть! Пойду в школу.

 

4. ХРАНИТЕЛИ. ЯШКА

 

Утром Ежики увидел в шкафу новый форменный костюм - со всеми позументами и лампасами. Но сделал вид, что не заметил его. Назло лицейским нравам выбрал пеструю рубашку - с черными и белыми чертенятами на малиновой материи. Конечно, не следовало слишком дразнить Кантора и воспитателей, но и притворяться чересчур послушным не стоило - это ведь тоже подозрительно.

К тому же сегодня был "гуманитарный" день, лекции по истории и литературе читались не во внутренних классах, а в здании старой Классической гимназии, на них сходились ребята разных школ и училищ, где не было никакой формы. И Ежики знал, что, отличаясь от лицеистов, он зато не будет выделяться основной разноцветной толпы.

Гимназия стояла в трех кварталах от лицейского парка, на маленькой площади Наук с памятником Копернику. Серый камень, узкие окна, колонны, широкая лестница ведет к входу. Обычно перед занятиями на лестнице пестрым-пестро: и сидят, и скачут, и по-всякому играют... Но сейчас было еще рано. Ежики ушел лицея задолго до начала лекций, на ходу ухватил в столовой стакан сока и кекс. Не хотелось никого встречать, ни с кем говорить. Вчерашнее помнилось четко, однако уже без тоскливой тревоги. Была у Ежики надежда. И ожидание. Что-то должно было случиться. Непонятно, что именно, однако - все к лучшему. Он теперь не надеялся на какое-то особенное чудо: утро приносит мыслям ясность и прогоняет сказки. И все-таки... Якорное поле есть. И те ребята есть. И значит, что-то еще будет... Грустно было, но дрожала в этой грусти капелька радости...

По краям гимназической лестницы на невысоких гранитных пьедесталах в давние времена были поставлены бронзовые скульптуры. Справа - задумчивая тетенька в широком и длинном, со складками, платье, в венке на волосах. Она сидела и чертила веткой у своих ног букву "А". Скульптура называлась "Знание". У складчатого подола приткнулись два голых пухлощеких пацаненка с приоткрытыми ртами: постигали азы премудрости. На тетеньку и ее учеников никто не обращал внимания.

Зато вторую скульптуру любили. Это была "Наука". Вздыбился бронзовый конь, а на него пытается вскочить гибкий мальчишка с длинным шарфом за плечами. Хочет оседлать и покорить Науку. Вцепился в гриву, закинул ногу, а другая нога свесилась. Она совсем не высоко. И голая пятка мальчика блестит свежей бронзой. Сильно стерта. Потому что многие школьники, когда бегут на уроки, подскакивают и щекочут пятку. Считается, что, если пощекочешь мальчишку, он поможет тебе не нахватать плохих отметок...

Ежики никогда не подпрыгивал и не тянулся к бронзовой пятке. Потому что не хотел верить приметам, в которые верили другие лицеисты. Но мальчик на коне ему нравился. Иногда казалось даже, что он чуть-чуть похож на Ярика. И Ежики взглядывал на маленького наездника с симпатией. Взглянул и сейчас...

А вну, у гранитного постамента, Ежики увидел другого мальчика - настоящего. В белой блузе с красным откидным воротником. Небольшого - лет восьми-девяти. Он сидел на ступенях, раскинув ноги в разлапистых сандалиях с длинной, выше щиколоток, оплеткой. Сандалии были помидорного цвета. "Гусенок лапчатый", - с неожиданной ласковостью усмехнулся Ежики. И вспомнил опять Филиппа. Хотя нисколько, вот ни капельки не были похожи Филипп и Гусенок. Этот - светло-русый, веселый. Что-то насвистывал и жонглировал темными мохнатыми шариками.

На миг они встретились глазами. Ежики смущенно мигнул, прошел вверх. Хотелось оглянуться и почему-то неловко было. И вдруг он услышал сзади:

- Ежики...

Замер. Обернулся рывком:

- Что?!

Мальчик стоял ниже на пять ступенек. Улыбался. Держал на ладонях два крупных колючих каштана.

- Правда, как ежики? Все ладони мне истыкали.

Ежики молчал, по нему волной прошли досада и облегчение. А у мальчишки в глазах за веселостью мелькнуло беспокойство.

Тогда, чтобы не обидеть, не испугать Гусенка, Ежики шагнул ниже, тронул шипы каштанов.

- Ага... Где нарвал такие?

- Да на бульваре! - Он махнул назад волосами. - Сами нападали, полным-полно...

И замолчали оба. Вдруг потупились.

Чтобы не молчать долго, Ежики спросил:

- А чего ты тут... сидишь один-то?

- А так... сижу... - Гусенок переступил помидорными лапами. Посмотрел на бронзового наездника. - Прыгал, прыгал, чтоб до пятки его достать. Не достал... - И глянул вопросительно.

- Ну, давай, - усмехнулся Ежики.

Мальчишка задрал подол широкой, как платьице, блузы, в карман мятых шортиков безжалостно запихал каштаны, растопырил локти, чуть присел.

- Я сам прыгну, ты только подтолкни.

Ежики метнул его, пружинистого, легкого, над головой. Взлетел красный воротник, волосы. Мальчик мазнул пальцем по блестящей бронзе. Премлился на корточки, вскочил.

- Теперь хорошо... Спасибо тебе. - И вдруг сморщился, засопел. Снова вздернул блузу. - Царапается там...

- Конечно, дикобразы такие, - сказал Ежики. - Вытащи ты их...

Но Гусенок вытащил не каштаны. Из другого кармашка вынул, положил на ладонь черный якорек.

...Тот самый?

По крайней мере, в точности такой же.

Рука у Ежики сама дернулась к якорьку. И так же дернулась - назад - ладонь мальчика. Сжались пальцы. Ежики смущенно и сердито опустил руку. Гусенок виновато улыбнулся, разжал кулак.

Ежики сказал насупленно:

- Не бойся.

- Я и не боюсь... Смотри, если хочешь.

Ежики тронул пальцем колючую лапку.

- Ты где его взял?

- Вчера нашел в парке, - охотно прнался Гусенок.

Сердце у Ежики - бух, бух, бух...

- В каком парке?

- В нашем, лицейском...

"Спокойно, Ежики, спокойно... Кантор тогда стоял у окна, рукой махнул. Выбросил?.. Подожди, надо по порядку. И не надо пугать маленького..."

- Разве ты в лицее учишься? Я тебя не видел.

- Я недавно... А тебя я видел, в столовой...

- А почему ты без формы?

- Ты вот тоже без формы, - с хитринкой заметил мальчик.

- Я ее терпеть не могу.

- А я... не знаю. Может, я тоже... Но пока мне ее просто не дали.

- А якорек... Ты нашел недалеко от угла, где спальное крыло?

- Да... Я играл там. Знаешь, где старый пень от дуба?

- Постой... Темно ведь было! Так поздно играл?

Гусенок слегка смешался:

- Ага... Ты не говори никому. Я там с фонариком бродил. Посветил под ноги, а он лежит в траве.

- Из моего окна вылетел, - не сдержался, вздохнул Ежики.

У мальчика лицо стало огорченным и озабоченным. Набухла нижняя губа, сошлись маленькие светлые брови.

- Не веришь? Я им вчера тоже исцарапался. Вот, смотри... И в кармане от него дырки... - Ежики вывернул подкладку. - Видишь...

- Тогда бери, - печально сказал Гусенок. - Раз он твой...

Ежики протянул было пальцы. Не взял. Зачем? Главное, что якорек есть!

"Есть, есть, есть!" - радостными толчками отдалось в нем. А у кого якорек хранится - не важно. Важно, что Ежики про себя знает: он был вчера на Якорном поле! В самом деле был!

И хороший этот пацаненок в помидорных сандалиях пускай тоже радуется.

Ежики весело сказал вестную считалку-поговорку:

Кто гребет -

Того и лодка,

Кто нашел -

Того находка,

- и добавил: - Оставь себе.

Гусенок серьезно возразил:

- Находка - это если не знаешь, кто потерял. А я ведь знаю.

- Ну... тогда я его тебе дарю.

Мальчик мигнул, заулыбался.

- Да? Тогда ладно... спасибо. Это будет у меня "йхоло"...

"Йхоло" или просто "холо" - это маленький талисман, амулет для хорошей жни, для защиты от всего плохого...

- А я тебе тоже... - Гусенок с натугой вытащил кармана каштаны, потом еще что-то совсем небольшое. Спрятал в кулаке. - Это не в обмен, а тоже... подарок. На...

В ладонь Ежики легла монетка. Он глянул и... не то чтобы вздрогнул, но нервным холодком царапнуло спину.

"Та самая?.. Та, кажется, была сильнее потерта. Но как похожа!"

В какую бы пору ни жил человек - в каменном веке, в средневековье или в эпоху космических полетов, он все равно верит в приметы. Ну, пускай не каждый, но многие верят. Даже капитаны межпланетных десантных лодок и крейсеров. А чего уж говорить о мальчишках... И Ежики порой горько размышлял: уж не наказала ли его судьба за трусость? За то, что отдал тогда монетку этим психам Садового бункера.

"Но ведь она же не была йхоло! Я только думал сделать ее талисманом, но еще не успел!"

...Этот маленький странный клад они с Яриком нашли, когда лазили в подземный ход под остатками Квадратной башни у Земляного вала. Перебирались там через нкую полуразваленную стенку, Ярик зацепил камень, тот скатился, стукнул Ежики по ноге. Ежики ойкнул, сел на корточки и в метнувшемся луче фонарика увидел монетки. Они кучкой лежали в похожем на блюдце углублении ракушечной плиты, под нависшим каменным блоком.

Кто их здесь положил? В древности или недавно? Чьи монеты, каких народов и времен?

Оказалось, что очень разных. Были - прошлого века, а были - черные, неровные, с полустертыми фигурками кентавров и львов, наверно, тысячелетней давности. Все небольшие, с ноготь взрослого мужчины.

Ежики и Ярик честно разделили находку в отряде Морских орлят. Себе оставили только по одной монетке. Правда, взяли самые красивые. Разыграли их между собой. Ярику досталась денежка с двухмачтовым корабликом. На кораблике - раздутые пузырями паруса и длинные флаги. Ежики выиграл другую - с курносым и лохматым профилем - явно мальчишечьим. Конечно, ему больше хотелось кораблик, но жребий есть жребий. Да и мальчишка на монетке был ничего, славный такой...

Вокруг мальчишечьего портрета (и вокруг кораблика тоже) тянулись латинские полустертые буковки непонятной надписи. А на другой стороне обеих денежек - никакой надписи, только число 10 и под ним отчеканен колосок с крошечными зернами и усиками...

Через день после экспедиции (получив дома нахлобучку и прощение) показал Ежики монетку маме.

- Ма-а, ты как думаешь, это кто?

- "Лехтен... стаарн", - с трудом прочитала мама. - Кажется, город такой, очень старый. А мальчик... Возможно, это связано с легендами о Хранителях...

- О ком? О святых? - Ежики глянул хитровато. - Которых ты поминаешь?

Мама нередко говорила: "Святые Хранители, это что за ребенок!.. Великие Хранители, я опаздываю на работу!.."

Мама растрепала Ежики волосы и сказала, что научилась этим словам у его отца. Виктор Юлиус Радомир много знал о Хранителях. Это были люди, которые в разные времена героически защищали свои народы, свои города, а то и просто попавшего в беду человека. И случалось, отдавали за это жни... Потом таких людей объявляли святыми и даже строили в их честь храмы. К сожалению, мама не знала подробностей. Историей религий она не интересовалась и просто историей тоже. И видимо, это к лучшему. По крайней мере, она не приходила домой с землей в волосах и драной одежде...

Ежики засопел: было нечестно возвращаться к старой теме, когда уже все позади. Мама спохватилась, сделала все шуткой, потом взяла монетку на ладонь.

- Славный мальчик... Ты его береги.

Ежики не сберег монетку. До сих пор горько и стыдно вспоминать.

...Когда самодельный бумеранг не вернулся к его ногам и улетел в заросли дрока, Ежики бросился на поиски. Охая и чертыхаясь, продрался он сквозь джунгли и оказался на квадратной, мощенной ракушечными плитками площадке.

Здесь он увидел тех.

Компания пяти мальчишек сидела кружком, и старший держал бумеранг.

Ежики вырвался кустов со скоростью, с разгона, и не сразу смог остановиться. Подлетел прямо к сидящим. Все уставились на него. А старший заулыбался - с нехорошим таким, с ненастоящим добродушием:

- Здрасте. Это что за исцарапанное чудо? - У него было длинное, в мелких прыщиках лицо, щетинистая короткая стрижка и мокрые красные губы.

Ежики обомлел. Он был не простачок, знал, что всякие бывают компании. И взрослые, и ребячьи. Не раз объясняли учителя и дикторы детских передач, что "в них объединяются те, кто не хочет нормально жить в обществе прогресса и благоденствия". Одни просто хулиганят от безделья, другие что-то "глотают" или "курят травку", а есть и такие, кто ограбить может. Мало того, ходили среди ребят слухи и о злодеях, которые поймают мальчишку или девчонку и мучают ради своего удовольствия... В прежние времена таких шаек было полным-полно, а сейчас, конечно, Охрана порядка прижала их крепко. И все-таки...

До сих пор Ежики везло, в злые лапы ни разу в жни он не попадал. Но теперь, увидев компанию, сразу вспомнил все разговоры и слухи.

Было уже не до бумеранга, назад бы без оглядки. Но ослабели ноги, да и все равно поймают в чаще.

А те смотрели с ухмылками. Разные были ребята - и такие, как Ежики, и старше. И лица разные, но чем-то похожие. Выражением. И словно одинаково припудренные серой пыльцой. Старшему было лет пятнадцать - волоски уже над мокрой растянувшейся губой.

Лучась улыбками и прыщиками, предводитель встал:

- Охотишься, значит... А ну-ка, подойди, мой хороший...

Ежики сделал два слабеньких шага. Все равно не убежать.

- Не... я не охочусь. Я просто так бросал. - Голос каким-то противно тоненьким сделался.

Предводитель сказал:

- Охотишься, охотишься... Все охотятся в этой жни друг за другом. И получается - сперва ты охотник, потом ты же добыча. Судьба - индейка, жнь - копейка... Копейки есть?

- Не...

- Если есть, отдай сам. А то проверим и... Жижа, что бывает тем, кто говорит неправду?

Тощенький большеухий Жижа сидел по-турецки. Он поднял печальное треугольное личико, сказал пискляво:

- Больно бывает... ой как больно, прямо даже нестерпимо.

Ежики испугался не боли. Испугался бессилия, зловещей невестности, чужих грязных пальцев, которые вцепятся в него.

- Ребята, я... у меня только вот... - Он суетливо зашарил в кармане. - Но на нее ведь ничего не купишь, она старая...

- Ну-ка, ну-ка... - Монетка перешла к предводителю. - Глядите, детки.

Мальчишки вскочили, застукались лбами над добычей.

- Фи, - сказал писклявый Жижа. - С голого петушка - ни пера, ни гребешка. Тын, давайте его лучше почешем.

- Дурень, - отозвался предводитель Тын. - Это ан-тик-ва-ри-ат...

"Что же я наделал!" - ахнул наконец Ежики. Чуть не заплакал:

- Ребята, отдайте... Ну пожалуйста! Это же йхоло!

По всем законам отбирать йхоло было нельзя. Но этим оказалось наплевать на честные правила ребячьего мира. Толстый сопящий мальчишка оглянулся на Ежики.

- Нам-то что? Хоть йхоло, хоть... дуля с колом, - сказал он. Даже похлеще сказал.

Но Тын оказался хитрее.

- Йхоло? А поклясться двумя кольцами можешь?

Ничего особенного не было в такой клятве. Надо сцепить правый и левый минцы, потом дернуть, разорвать и сказать, глядя прямо в глаза тому, с кем говоришь:

Если лопнут два кольца,

Буду гадом без лица.

Просто, зато железно. Редко кто мог под такой клятвой схитрить. Это уж если совсем никакой совести и стыда перед собой нет.

Ежики пробормотал:

- Кто по пустякам такие клятвы дает...

- Йхоло разве пустяк? А?

Поймал его Тын! И смотрел, ухмыляясь.

Монетка не была еще йхоло. Чтобы вещь стала таким талисманом, надо ее поносить с собой, привыкнуть. А потом подержать в кулаке над пламенем настоящей свечки - до тех пор, пока терпит рука. Вот тогда - йхоло... А Ежики еще не успел. Он и забормотал про это - умоляюще, с плаксивой ноткой. И безнадежно...

- А обманывать нехорошо, - ласково перебил Тын. - Жижа, что бывает тем, кто обманывает?

- Ой, что бывает!.. - с готовностью запищал Жижа. - Ой, даже совсем ужасно...

Двое ухватили Ежики за локти, один - за плечи и уперся коленом ему в поясницу. А мерзкий Жижа присел, стиснул ему клейкими ладонями щиколотки. Ежики понял, что пришел в жни миг отчаянной битвы. Насмерть! Он рванулся с такой яростной силой, что все четверо отлетели кто в кусты, кто на камни. Отскочил и Тын. Округлив рот мокрой буквой "О".

Враги полежали, отдохнули и, пригибаясь, начали подбираться. Отчаяние гудело в Ежики...

- Сто-оп, - вдруг сказал Тын. - Мальчик-то не прост...

Ежики метнулся, схватил с камней бумеранг.

- Храбрых мы уважаем, - задумчиво сказал Тын.

Ежики выдохнул:

- Отдавайте монету...

- Ну уж, так сразу... Ты ее сам отдал. Теперь за монету выкуп.

- Какой?

- А такой... Да не маши загогулиной то. Если надо будет, все равно скрутим и причешем. Лучше слушай. Три дня будешь приносить нам дань. Подарки. Потом отдадим твою деньгу... Идет?

Куда деваться-то? Ярость и сила уже оставили Ежики. Он понуро кивнул.

- Колечками пусть поклянется, - предложил один мальчишек. Тын возразил:

- А на шиша. Если хочет монету, придет без клятвы.

...Три дня подряд платил Ежики дань "садовым троликам" - так называла себя компания Тына ("тролик" - это помесь подземного тролля и дикого австралийского кролика, так объяснил Тын). В сводчатом подземелье, под фундаментом срытой усадьбы, у троликов было убежище - они называли его бункером. Ежики, маясь от стыда, носил в бункер то банку натуральных засахаренных вишен, то коробку с большими орехами, где в некоторых не ядрышки, а мелкие игрушки-сюрпры, то магнитный диск с фильмом-серией про Маугли. Носил, конечно, тайком от мамы, и потому было тошно вдвойне. И никому ничего не говорил.

Можно было прнаться во всем Ярику, можно было поднять на ноги Морских орлят. Уж отряду-то шайка троликов была вполне по силам. Но пришлось бы рассказать ребятам, как позорно, без боя отдал монетку. При мысли об этом лицо и уши обдавало горячим паром.

Тролики встречали Ежики добродушно. Говорили спасибо. Усаживали с собой. Угощали сваренным на старой микроволновой печке густым, как смола, чаем. Рассказывали истории, от которых было тошно, будто босыми ногами вляпался в какую-то мерзость. Один раз дали даже глотнуть дыма старинного черного мундштука с набалдашником - трубка мира, мол. Он закашлялся, поплыло в глазах.

- Хватит! - приказал Тын. - Мальчик нежный, мужские забавы не для него...

Ежики все терпел. Ради монетки. Потому что вернуть ее было для него теперь самым важным делом на свете. Казалось, что тогда искупит он свою трусость, а мальчика - того, чей портрет на денежке, - вызволит постыдного плена.

И на третий день, уже притерпевшись к компании и осмелев, Ежики потребовал:

- Все! Давайте монету!

Тролики захихикали.

- У вас хоть какая-то совесть есть? - опять чуть не заплакал Ежики.

- Есть, есть, - успокоил Тын. - Только все надо по правилам. Сперва ты должен пройти испытание и вступить в наше общество.

- Не буду я вступать! Мы не договаривались!

- Как хочешь. А испытание все равно пройти обязан. Тебе же на пользу. Научишься аутотренингу иттов.

- Чего?

- Не "чего", а "кого". Иттов... Было такое племя на древнем Марсе. Суровые воины. Им ни жара, ни холод, ни боль не страшны, они как камень. Могли неделями на раскаленных вулканических камнях лежать или, наоборот, на льду, врага поджидать. И не дрогнут, не шелохнутся, будто по правде каменные. Скажут себе: "Я ничего не чувствую, я итт, я неподвижен". И как мертвые...

Тын все врал. Никаких иттов на Марсе никогда не было. Там, правда, найдены остатки длинных стен и строений, но ученые не знают, кто и когда их построил... Странно даже, что Тын говорил так серьезно, будто и сам верил.

- Не хочу я, - сказал Ежики, - никаких иттов...

- Не хочешь - гуляй.

- Сами обещали, а теперь...

- А мы с трусами честных дел не имеем. Труса надуть - себя порадовать!

- Я не трус, я просто не хочу! Вы опять обманете!

Тын сцепил минцы:

- Кто сломает два кольца, будет гадом без лица!.. Выдержишь испытание иттов - отдадим деньгу!

В общем, велели ему снять майку. Положили спиной на широкую, как ствол дуба, железную трубу - она проходила по краю подвала. Какая-то подземная фабрика сливала по ней в дальние отстойники свои отходы. Труба иногда была тепловатой, а иногда горячей. Сейчас - нормально, терпеть можно сколько хочешь.

- Ну, и что дальше?

- Подожди...

Привязали его за ноги, за живот, за плечи толстой веревкой. Рядом, на каменный выступ стены, поставили песочные часы.

- Вот! Если выдержишь, пока весь песок не пересыплется, получишь монету и звание итта-оруженосца. Заорешь раньше - сам виноват.

Колбочки часов были с мелкий апельсин. Ежики прикинул, что песка в часах - минут на десять. Ладно, плевать. Металл вовсе не обжигает, приятно даже...

Тын куда-то ушел. Четверо сели в дальнем углу играть в шери-раш на орехи, которые принес вчера Ежики. Играли без шума, ругались шепотом. Стало слышно даже, как шуршит струйка в часах...

А может, в самом деле были на свете марсианские воины-итты? Наверно, на конях, в бронзовых панцирях и шлемах. Лица коричнево-красные, как марсианский песок... Конские копыта мягко ступают по песку. На нем - длинные тени: маленькое солнце в лиловом небе висит нко над дюнами...

Стало припекать. Горячие мухи побежали по лопаткам, по икрам. Ладно, ничего... Лучше не смотреть на часы, смотреть вверх и представлять холодное марсианское небо. А мимо проезжают всадники, поглядывают на лежащего мальчишку... А кусачие мухи - вовсе не горячие. Это, наоборот, уколы холода от песка, заледеневшего на вечной мерзлоте... А всадники едут, едут мимо мальчишки, который, наверно, и не настоящий вовсе, а вырезан гранита древними мастерами...

- А-а!! Вы что, психи!! - Это ворвался в бункер Тын. Полоснул ножом по веревкам. Рванул Ежики с трубы. Орал и замахивался на троликов, которые с испуга роняли выигранные орехи. - Сволочи! Оставить нельзя одних!.. Он же совсем жарился!

Ежики недоуменно глянул на часы. Песок пересыпался. Видимо, давно. Болел надавленный железом затылок. Но больше ничего не болело. Мальчишки щупали, оглаживали его спину и ноги.

- Никаких же следов нету, Тын...

Ежики дернулся, чтобы не лапали, коснулся ногой трубы. Ахнул, отскочил. Тронул ладонью. Труба была как раскаленная электропечь.

Он обвел глазами растерянных троликов. Резко сказал:

- Монету!

- Отдай, - велел Тын Жиже. Тот замигал. - Ну! - грозно пронес Тын. - Я обещал, что без обмана.

- Нету же ее... - Жижа осип с перепугу. - Я... ее...

- Что-о? - Тын взял писклявика за свитер на груди. - Убью, киса...

Жижа тихонько заревел:

- Я думал, он все равно не выдержит... Я ее вчера на лучатель поменял для фотонного самострела... а-а...

- Вот и доверяй таким, - скорбно сказал Тын. - Что я теперь объясню Консулу?.. У, рожа... Гудзик и Лапочка, веревку! И... пшигу.

Услышав про невестную Ежики и, видимо, страшную "пшигу", Жижа заорал благим матом:

- Я все отдам! Не надо!! А-а! Я ему Яшку отдам!

И стало тихо.

- Чего-чего? - не поверил Тын.

- Я... Яшку...

- Откуда он у тебя?

- Выиграл у Канючки... На той неделе...

- И молчал, м-морда...

Ежики не верил ушам. Яшка - это было главное богатство среди ребячьих ценностей. По крайней мере, в границах Полуострова. Дороже всяких игрушек и многосерийных дисков. О нем ходили легенды. По слухам, он попадал то к одному, то к другому счастливчику: то как выигрыш в споре, то в обмен на какие-то сокровища... Ни сам Ежики, ни его друзья никогда Яшку не видели. И не надеялись увидеть... И вдруг - У этого писклявого тролика...

- Покажи! - велел Тын. - Да... Черт возьми, это он, хоть кольцами, хоть чем поклянусь... Везет же всяким недоумкам.

- Не надо отдавать, - сказал толстый Куча.

- Дурак! Консул обещал: если обманем, головы снимет. Ну что, берешь Яшку? Монету все равно не вернуть. Бери... И больше у нас носа не кажи. На...

Холодный, синевато-прозрачный, размером с огрызок толстого карандаша кристалл впечатался в ладонь Ежики.

Про Яшку рассказывали всякое. Говорили даже, что он - пришелец с какой-то звездной системы, где кристаллическая жнь. Мол, скорее всего, летели эти жители в экспедицию к другим звездам, корабль взорвался, а Яшку занесло на Землю. От взрыва Яшка "сдвинулся в уме" и многое забыл. А может, он был просто пацаненок среди взрослых кристаллов-космонавтов и поэтому толком ничего объяснить не может. Как малыш, потерявшийся в центральном супермаркете...

Более рассудительные люди высказывали догадку, что Яшка - осколок кристаллической памяти со станции-спутника "Око". Эту станцию с искусственным мозгом Всемирный институт прогнозов запустил на дальнюю орбиту семь лет назад, чтобы вести наблюдения за всей жнью планеты и давать предсказания во всех областях человеческой жни. В общем, был это эксперимент большущего масштаба, и ученые возлагали на всевидящее "Око" массу надежд. Но станция, выйдя на орбиту, рванула белым пламенем и разлетелась на мелкие осколки...

Взрослые, однако, утверждали, что память "Ока" была не кристаллическая, а биомассы искусственных нейронов. Ну да взрослые всегда спорят с ребятами, а потом выясняется, что все напутали...

Несмотря на кашу в голове (если представить, что у Яшки была голова), знал он ужасно много. Примерно как целая Академия наук. Обладатель Яшки мог не заботиться о школьных письменных заданиях: маленький кристалл выдавал на принтер сочинения по любому вопросу, причем ловко подделывал стиль ученика. Он мог рассказывать сказки и всякие истории о людях неведомых стран, делал расчеты для электронных моделей, показывал удивительные фильмы, о которых никто раньше и слыхом не слыхивал. Или просто болтал и пел песенки. Но все это - если Яшка был в ударе. В хорошем настроении. А случалось и так, что он показывал на экране большую стереоскопическую фигу и выдавал стихотворную дразнилку, да такую ехидную, что хотелось расшибить дисплей и самого Яшку (но его поди расшиби, он как алмаз).

Бывало (и нередко), что Яшка просто нес околесицу - как справочный робот, у которого перепутались волноводы...

...Это все, конечно, Ежики знал, как и всякий мальчишка Полуострова. Сжал он холодный кристалл во взмокшей от волнения ладони и кинулся бункера домой. Схватил там свой школьный "Собеседник", свинтил заднюю крышку (что, разумеется, не разрешалось), выдернул блок расшифровки программ, разогнул контакты и вставил между ними Яшку.

Экран мигнул. На нем появился большой знак вопроса - в виде червяка с кукольной головкой: глазки, уши и капрный рот.

- Ну, чего надо? - отозвался Яшка голосом невыспавшегося дошкольника.

- Я... не знаю... Здравствуй, - выдохнул Ежики.

- Чего-чего? - тоненько удивился Яшка.

- Здравствуй, - опять сказал Ежики и почему-то застеснялся.

- Это ты со мной здороваешься? - подозрительно спросил Яшка.

- Ну... да. А что?

- Тогда хорошо, - совсем по-мальчишечьи вздохнул Яшка. Знак вопроса исчез, побежали цветные волны. - Я думал, дразниться будешь.

- Я? Зачем?

- Не знаю... Все дразнятся. По крайней мере, сперва, когда знакомятся.

- Не, я не буду...

Они оба замолчали. На целую минуту. Потом Яшка спросил:

- Тебе что? Сочинение?

- Нет... У нас ведь каникулы.

- Тогда кино?

- Нет. Я просто так. Поговорить...

- Правда? Тогда говори.

- Яшка... Ты кто?

Цветные полосы метнулись, на экране расплылась черная амеба. Яшкин голосок обиженно задребезжал:

- А говорил, не будешь дразниться!

- Да я же... Чего я такого сказал-то?

- Я тыщ-щ-щу раз объяснял: не помню я, кто я такой! Чтоб не приставали! А ты опять!

- Но я же не знал! Я с тобой первый раз!.. Яшка... ну, вини.

Махнуло розовым светом, затем почему-то появились на экране желтые одуванчики, по одному шла божья коровка.

- Ладно... Я же правда не знаю, кто я... У меня на этом месте скол...

- Что?

- Ну, ты же видел! С одного конца я острый, а с другого обломанный. Это я откололся от корня... Там, за этим обломом, осталось такое... ну, не помню... Тебя как зовут?

- M-м... Матвей Юлиус Радомир.

- Покороче-то можно?

- M-м... можно... Ежики.

- Ежики... Ты почему молчишь?

- Не знаю...

- Нет, по-че-му?

- А что говорить?.. Мне тебя жалко. Что ты откололся, - прнался Ежики.

Божья коровка улетела, одуванчики стремительно отцвели, опушились, потом на них дунуло, семена унеслись. Только один парашютик повис посреди экрана. Увеличился. Превратился в силуэт человечка. Смешно почесал ножку о ножку. Яшка сказал со снисходительным вздохом:

- Ты ничего парнишка. Я у такого давно не был...

- Можно я тебя с Яриком познакомлю? - неловко спросил Ежики.

- А он хороший? Как ты?

- Да в сто раз лучше! - искренне сказал Ежики.

Но с Яриком он Яшку не познакомил. Не мог решиться. Надо было тогда рассказать Ярику про все. И как струсил, отдал монетку. И как таскал "садовым троликам" постыдную дань... Конечно, потом он выдержал испытание иттов, и тролики его даже зауважали. Но ведь монетку он все равно не вернул...

"Это же пустяк, - уговаривал себя Ежики. - Она ведь не была еще йхоло. Зато - Яшка!.. Он же гораздо лучше этой денежки. И я выручил его от тех, кто его дразнил... А Ярику можно просто сказать, что выменял Яшку на монетку. Это почти правда..."

"Почти..."

Ежики знал, что соврать Ярику он не сможет, а сказать правду... надо собраться с духом. Он бы, конечно, сказал... Но скоро случилось то, что поломало жнь. И стало не до Яшки. Лишь через три месяца Ежики побывал дома, забрал кое-какие вещи. Тогда и Яшку нашел в кармане старой капитанки.

Ночью, сделав шалаш одеяла, Ежики устроился в нем с дисплеем.

- Яшка...

Экран ответил темной глубиной.

- Яш... - испуганно повторил Ежики.

- Чего? - Голосок был обиженный.

- Ты сердишься?

- Почему ты меня так долго не включал?

- Яшка... у меня... - Капля побежала по выпуклости экрана.

- Да знаю я, что тебе плохо, - насупленно отозвался Яшка.

- Все знаешь?

- Не все. Я ведь был отключен. Просто чувствую... Ну, чего там у тебя, говори...

Ежики, тихонько плача под одеялом, рассказал.

- Ты, значит, тоже откололся от корня... - тихим мальчишечьим шепотом пронес Яшка. Мелькнул на экране блеск стеклянного лома, затем - на полсекунды - возникло лицо растрепанного пацаненка с тоскливыми глазами и мокрыми щеками. Ежики судорожно вздохнул и погладил выпуклость экрана... Яшка сказал: - А все-таки тебе легче...

- Почему?! - горестно возмутился Ежики.

- Ты хотя бы помнишь свою маму... А я...

- А у тебя... разве тоже была?

- Но ведь я живой! Кто-то меня родил на свет.

Тогда Ежики спросил о том, что давно его мучило:

- Яш... Есть на свете Судьба?

Взвихрились на экране спирали, пересеклись белые и черные линии, словно Яшка хотел выстроить схему Судьбы. Потом распались. Появился плоский ребячий рисунок: домик и человечек.

- Не знаю... - сумрачно сказал Яшка. - По-моему, никто во Вселенной не знает.

- А ты знаешь про всю Вселенную?

- Если это не за сколом... Зачем тебе Судьба?

- Яш... А может, это мне... то, что случилось... это мне за то, что отдал монетку? Мама сказала, что на ней Хранитель. А я его... будто предал. И он меня не сохранил...

Человечек на рисунке заложил руки за спину, ушел в дом. На крыльце сердито оглянулся. Яшка отозвался взрослым тоном:

- Что за чушь говоришь. Судьба не может быть такая подлая, а Хранители не мстят. Особенно детям...

- Расскажи про Хранителей.

Рисунок стал цветным - синий вечер. В домике зажглось желтым светом окошко. Яшка сказал неуверенно:

- Про них много легенд. Но я путаюсь... Это как раз на грани скола... Опиши мне монетку. Она какая?

Ежики, вздыхая, рассказал про буквы, про колосок, про мальчика. На экране заметались пятна.

- Вот помнится что-то... а не знаю, - печально прнался Яшка. И другим уже голосом твердо пообещал: - Раз эта монетка такая дорогая тебе, то вернется.

- Теперь-то зачем? - горько сказал Ежики. - Чем она мне поможет?

Яшка, погасив экран, прошептал:

- Ну, не тебе, так мне... - И вдруг спохватился. Проговорил, почти как мама: - Спи, Ежики, спи...

Она вернулась, монетка! Может, не та самая, но такая же! В этом было продолжение вчерашних чудес и тревог...

- Хранитель... - тихо сказал Ежики и поглядел на Гусенка. - Откуда?

Тот смотрел доверчиво, без всякой загадочности:

- У меня знакомый есть в Белогорске, у него коллекция... Таких у него много, он говорит, их в древнем городе Лехтенстаарне чеканили...

"Какой-то старый североевропейский язык. Лехтенстаарн - Свет звезды, - отметил про себе Ежики, знакомый теперь с азами сравнительного языкознания. - Из коллекции? Значит, не та... Но все равно..."

- А этот мальчик на ней - он кто?

- Ты же сам сказал - Хранитель!

- Но я не знаю точно...

- Точно и я не знаю, - вздохнул Гусенок. - Его, кажется, звали Итан. Он, говорят, спас город, когда напали враги. Заиграл тревогу, хотя его могли убить.

- Не убили?

- Нет... Его братишка спас: оттолкнул, и копье пролетело мимо... А может, не братишка, а сестренка...

Ежики спрятал монетку в кулаке. Все, что случилось, уже не помещалось в сознании. Надо было выплеснуть, рассказать, выяснить, обсудить! Спросить совета!

У кого? Только у Яшки. У того, кто все (или почти все) на свете знает, и с кем Ежики в долгих разговорах много раз отводил душу.

Но Яшка остался в кармане форменных брюк, в камере хранения. Всегда-всегда Ежики носил его с собой, но если убегал на Кольцо - оставлял. Яшка был живой, значит - попутчик. А на Кольце, где Голос, Ежики хотел быть совсем один.

Солнце встало уже высоко. С лестницы видно было, как за платанами бульвара Трех Адмиралов ртутным блеском сияет море. Становилось жарко. Сну по лестнице бежали стайки учеников. Хорошо, что пока ни одного лицеиста. Не увидят, как Ежики "линяет" от гимназии... Впрочем, Кантор сам разрешил не ходить сегодня на лекции.

Мальчик с якорьком нерешительно переступил рядом помидорными сандалиями. Словно напоминал о себе.

- Спасибо тебе, - шепотом сказал Ежики. И побежал вн.

 

5. РЕТТЕРХАЛЬМ. КРИСТАЛЛ

 

Ежики любил вокзалы. А этот, Южный, - с громадными подземными залами, запутанными переходами, с неожиданно открывающимися закутками кафе, видеокомнат, "зеленых уголков" с фонтанами - любил особенно. Здесь у Ежики возникало ожидание. Странная надежда, что может в его жни случиться что-то новое. Чувство это смешивалось с другим - с ощущением Дороги.

Загадочная Дорога жила везде - в цветных светящихся указателях, в широких экранах оповещения и мерцающих табло, в шорохе эскалаторов и официальных голосах динамиков. В особом вокзальном запахе и мелькании тысяч людей.

Отсюда уходили за Перешеек дальние поезда, разбегались по всему Полуострову автобусы. Они увозили пассажиров и к взлетным полосам Воздушных линий, и к стартовым полям далекого Новочельского космопорта.

Ежики отсюда никуда не уезжал. Только на Кольцо. Но Кольцо - тоже Дорога. Думаете, замкнутая, без выхода? Но вот же - вывела на Якорное поле! Ожидание не обмануло...

Рассказать про все Яшке, спросить, что он про это думает... Бедный Яшка! Ежики теперь мучила совесть: оставил Яшку в глухой железной камере почти на сутки!

Прыгая по эскалаторам, виляя в толпе, как электронный заяц в старой игре "Ну, погоди!", ныряя под плывущие на спинах туристов рюкзаки, он примчался в зал хранения багажа. Вот и дверца с любимым числом 333, вторая сну... Чуть присев, Ежики прижал правую ладонь к черной пластине дешифратора. Сейчас, в полсекунды, электронные датчики снимут рисунок кожи, проверят и пересчитают тепловые точки... Ну же!

Бронированная дверца не шевелилась. А над ней, на матовом стекле, зажглось:

"Извините, Вы пользуетесь этой камерой уже десятый раз. Следует заплатить 15 к."

Новое дело! Вот тебе и любимые цифры! Брал бы каждый раз новую ячейку - никаких забот. А теперь... Конечно, пятнашка - сумма грошовая, да в кармане-то ничего, кроме нескольких мелких дырок. Будь у Ежики, как у взрослого, магнитная чековая плашка, прижал бы к дешифратору, и все дела. Плашка такая есть, с мамиными сбережениями, но она у Кантора. Чтобы получить мелочь на всякие пустяки, надо каждый раз идти, выпрашивать. Противно. А сейчас тем более: "Матиуш, я же просил вас не уходить лицея..." Да и бежать туда-обратно - полчаса уйдет!

Ежики остервенело почесал затылок сжатым кулаком. А в кулаке-то - монетка...

Размером точно с пятнашку...

Попробовать?

"Не надо, Ежики. Один раз уже отдал..."

"Но тогда я с перепугу! А сейчас, чтобы Яшку выручить!"

"Полчаса-то еще он потерпит..."

Но сам Ежики терпеть столько не мог. И слова кристаллика о том, что монетка, если вернется, поможет ему, Яшке, вспомнились отчетливо. Чего же тут думать!

А все же не по себе. Будто опять он делает что-то не то... Но ничего страшного с ним случиться все равно не может. Оно уже случилось год и три месяца назад...

Жаль монетку? Но -за этой жалости он мучает Яшку... Один раз уже он получил его за денежку в десять колосков, надо и теперь... А то Яшка, чего доброго, обидится и разговаривать не станет...

Чтобы не мучить больше себя колебаниями, Ежики задержал дыхание, суетливо толкнул монетку в щель. Она звякнула где-то среди электронных потрохов. Надпись погасла.

Дверца не шелохнулась.

Ежики перепуганно, беспомощно дернул ее за рычаг. Потом уронил руки. Вот... Добился, дурак, чего хотел, да? Сразу все повернулось в голове по-другому: второй раз отдал монетку с Хранителем, вместо того чтобы сделать йхоло, сам накликал беду! Ничего страшного не может случиться? А если... если он больше не попадет на Якорное поле?

Показалось, что малыш Гусенок стоит сзади и с печальной укорной смотрит в затылок. Ежики обернулся рывком. Проходили мимо люди, никто не глядел на мальчишку... А дверца камеры с никелированным рычагом на уровне живота была стальная, ей все равно... Ежики всхлипнул еще раз дернул рычаг. И чтобы отомстить уже не дверце, а себе, трахнул по нижнему краю коленом!

Съежился, присел, переглатывая боль. Зажмурился... А когда разлепил ресницы, на матовом стекле горело крупно и ярко:

ВОЗВРАТ!

Звякнуло, выдвинулся рядом с дверцей латунный желобок. В него съехала монетка.

Милая ты моя! Он стиснул ее в кулаке, а кулак прижал к рубашке. Мячик сердца нервно прыгал и колотился под костяшками.

Ежики глянул на дверцу: "А с тобой мы еще поговорим!" И тогда случилось второе чудо: он увидел, что дверца отошла - между ней и стенкой растет щель...

Бить ногой по стали - дело неразумное. Всю дорогу до лицея Ежики хромал. Но не шел - бежал. И жалел даже полминуты, чтобы накрыть ушиб ладонью, унять боль. И про иттов не вспоминал. Дышал часто и нервно. Ох как не терпелось поговорить с Яшкой! Он сжимал его во вспотевшем кулаке, вместе с монеткой (сжимал так, что потом оказалось: грани кристалла поцарапали число 10 и колосок).

В комнате схватил он "Собеседник" - и в парк. Никого вокруг не было, но Ежики, как подраненная птаха, уковылял в самую лопуховую чащу: подальше от дежурных воспитателей, от объективов.

- Яшка... Привет, Яш... Ты не обижайся, ладно?

Медленно, важно и с тихим торжеством Яшка сказал своим мальчишечьим голосом:

- Спасибо тебе, Ежики.

Может, насмехается Яшка? Ежики растерялся, испугался даже:

- За что?

- Ты нес меня вместе с монеткой. Она мне помогла... - В углу экрана спокойно и радостно засветилось желтое окошко с переплетом в виде буквы "Т". Нет, Яшка не шутил.

- А... как помогла?

- Я - вспомнил! Знаю - кто я!

Желтое окно крошечно уменьшилось, вокруг зажглось еще множество таких же окошек. Вокруг них образовались в вечерней синеве дома с крутыми крышами и башни. Старинный город. Все было так неожиданно, что Ежики на минуту забыл о своих тревогах.

- Кто ты, Яшка?

Он сказал с ноткой ребячьего самодовольства:

- Меня вырастила и взлелеяла Валентина фон Зеехафен, самая ученая на свете женщина, бакалавр всяческих наук... Слушай...

Эта история - о городе Реттерхальме и его жителях. ("Реттерхальм" - "Рыцарский шлем", - отметил про себя Ежики.) Случилась она давным-давно, однако уже и в те времена город был старинным. И жила там на улице Рыжего кота вестная всему Реттерхальму очень мудрая женщина. Знакомые и друзья звали ее, несмотря на почтенный возраст и ученость, просто мадам Валентина. Была она добрая душа, хотя и со странностями. Одна странностей - та, что среди друзей мадам Валентины водилось множество мальчишек...

Однажды мальчишки принесли и показали мадам Валентине монетку города Лехтенстаарна... Да-да, в точности такую же: с профилем мальчика, числом "десять" и колоском. Эту монетку разглядел далека (а вернее, ощутил с помощью нервов-лучей) маленький кристалл, который подрастал у мадам Валентины на подоконнике среди кактусов.

И сейчас он, Яшка, сразу узнал монетку! А узнав ее - вспомнил остальное!

Да-да, он вырос в обычном цветочном горшке. Но вовсе не обычного зерна, а редчайшей звездной жемчужины, какие иногда прилетают на Землю космоса в период густых августовских звездопадов... И растила его мадам Валентина не просто так. Она создавала крошечную модель всеобщего Мироздания. Потому что была уверена: Вселенная имеет форму кристалла...

Обо всем этом кристаллический детеныш узнал впервые разговора мадам Валентины с мальчишками - как раз в тот день, когда они принесли монетку. Потому так все и запомнилось...

Потом Яшка узнавал и другие подробности: и о мадам Валентине, и о Реттерхальме, и о всей Планете. И о Вселенной. Мадам Валентина учила его, читала ему умные книги, знакомила с науками.

И кажется, любила...

- Потому что она... раз она меня вырастила капельки... она ведь все равно как мама, да, Ежики?

Ежики торопливо кивнул. Он почти не дышал и не двигался, только машинально тискал пальцами припухшее колено.

Яшка сказал:

- А еще меня любил один мальчик. По имени Лотик, по прозвищу Головастик. Самый младший всех ребят. Хороший... Он сбежал от своих трех теток и жил у мадам Валентины. И поливал меня самой чистой водой, чтобы я рос быстрее... А потом желтой бумаги сделал и наклеил на меня вот такое окошко... - На экране, заслонив город, опять выросло светящееся окно. - Мадам Валентина сперва рассердилась, а он говорит: "Это же Вселенная, значит, дом для всех, кто в ней живет..." Она тогда засмеялась...

- А потом? - тихо спросил Ежики. Он видел перед собой другое окно - там, на станции...

- Потом... - В Яшкином голосе послышался вздох. - Начались дожди. Они шли и шли, и совсем даже не стало солнца, на несколько лет. Что-то сделалось с природой. Дома стали сползать со склонов холма, люди начали уезжать... Наш дом тоже однажды пополз и развалился. Подоконник перекосило, на меня упала стена, я откололся от корня... А скоро я увяз под развалинами в жидкой глине. Надолго...

- А мадам Валентина не искала тебя?

- Наверно, искала, да не нашла...

- И долго ты там лежал? - стесненно спросил Ежики.

- Ой долго... Но в общем-то я умею отключаться... Меня разбудили радиоволны. Защекотали так... Это когда вы, люди, придумали радио.

- Значит, ты как детектор сделался?

- Н-не знаю... Тут другое... У меня каждая грань - антенна для всех частот... И я начал впитывать информацию...

- Поэтому ты и знаешь столько всего...

- Ага... - Желтое окошко на экране замигало. - Но много путаницы. К тому же у меня скол, нарушенная структура... Я понимаю, во мне нет системы...

- А кто тебя нашел? - Ежики хотелось отвлечь Яшку от грустных мыслей.

- Мальчишки. Они приехали школы, города Черемховска, чтобы делать раскопки на месте Реттерхальма. Хотели найти всякую старину... Только ничего, кроме меня, не нашли...

- Почему?

- Тут у меня путается... Не могу толком объяснить. Но, видимо, потому, что мадам Валентина перенесла город через Грань... Да, конечно! И ушла сама. Поэтому она меня и не отыскала. Так просто она бы меня не бросила... Она же... вырастила.

Желтое окошко разбилось на крупные капли, они скользнули за край дисплея.

- Как это "за Грань"? - спросил Ежики. Под рубашкой скользнул холодок - зябкое касание тревожной и неясной догадки. Намека на догадку...

- Ну, как... Ты разве не учил в школе? Если Вселенная - кристалл, у нее множество граней. Только они - не плоские, как у меня, а каждая - целый мир...

Крупный зеленоватый кристалл возник в глубине стереоэкрана. Потом его плоские грани-зеркальца вспухли пузырями, в них появились деревья, домики. И в каждом пузыре зажглось крошечное солнце.

- Вот, - самодовольно сказал Яшка. - Примитивно, зато наглядно. Конечно, это очень простая модель, на самом деле все во множество раз сложнее...

- И мадам Валентина перенесла город в другой... пузырь?

- Сам ты пузырь... Да, перенесла!

- Тут же сто тысяч машин и экскаваторов надо, - сказал Ежики, притворяясь глупее, чем он есть.

- Ты совсем бестолковый! - взвинтился Яшка и мигнул на розовом экране черными зигзагами. - При чем тут машины! Она создала эффект Мёбиус-вектора, она говорила, что умеет...

- Да ты не злись!.. Что такое Мёбиус-вектор?

- Скручивание и соединение пространств... - Яшкин голосок вдруг потускнел. - Я ведь тоже не все знаю... Я не целый кристалл, не взрослый, а только росток... Да к тому же отколовшийся.

"Яшка - росток. И якорек - росток..." - толкнулось у Ежики. И он сказал примирительно, осторожно:

- Не сердись, Яш... Послушай теперь меня. Как ты думаешь... Можно уехать на другую грань на поезде?

- На каком? - буркнул Яшка (экран не светился).

- На местном... По Кольцу.

- По Кольцу все можно, - отозвался Яшка насупленно. - Если Мёбиус-вектор... Вселенная вся завязана в кольцо...

- Да я не про Вселенную, а про наш город, про местную линию... Ты послушай...

Яшка выслушал историю про Якорное поле, не перебивая, не включая экран. И молчал, когда Ежики закончил.

- Яш... Может быть такое?

- Ты же сам говоришь - было.

- А как объяснить?

Яшка не ответил.

- Яш...

- Я думаю, не мешай...

- Ладно, я подожду.

Яшка молчал долго. Ежики сидел, откинувшись, упираясь ладонями в травянистую землю. Кругом просвечивали зеленью большущие, как слоновые уши, лопухи.

Ежики думал: отчего Яшка сегодня такой? Рассеянный какой-то и раздражительный. Озадачен своим открытием? Или обиделся? Почуял, что в истории про Якорное поле Ежики не сказал всей правды? Ежики умолчал о Голосе. О своем разговоре с диспетчером. Не мог он про это... Даже сам с собой говорить про это боялся. Отчаянная надежда, вспыхнувшая вчера, сегодня была уже крошечной, как еле живой огонек. Но ведь была... Однажды они с Яриком полезли искать старинное оружие в катакомбах под Бастионным сквером и для интереса взяли не фонарики, а свечки, которые зажигают на именинах и новогодних праздниках. Свечки потрескивали, огоньки дрожали. "Не смотри на них, - прошептал Ярик, - они боятся взгляда..." Вот так и надежда Ежики боялась внимательного взгляда, слишком пристальной мысли. Могла мигнуть и погаснуть...

Что-то защекотало тыльную сторону ладони. Ежики скосил глаза. По руке шла крупная черно-зеленая гусеница. Мохнатая, с глазами-точками.

- Куда, глупая... - сказал Ежики.

Гусеница преодолела запястье и стала подниматься к локтю. Ежики повел плечами, но терпел. Мохнатая гостья путалась ножками в незаметных волосках на коже и упрямо шла вверх. Ежики взглядом провел ниже локтя черту: "Дальше не смей". Гусеница остановилась. Подняла переднюю часть туловища с головкой.

- Будешь соваться куда не надо, никогда не станешь бабочкой, - шепотом предупредил Ежики. Гусеница подумала и пошла назад. "Быстрее, - мысленно приказал Ежики. - Ну-ка брысь!" Незваная гостья свернулась калачиком и упала в траву.

- Здорово ты ее! - звонко сказал Яшка. Ежики вздрогнул. "Собеседник" лежал рядом, на лопухе. На экране плясал человечек с головой-картошкой.

Ежики положил компьютер на колени (поморщился - больно еще). Человечек упрыгал, опять появился вечерний городок. Среди домов проскочил крошечный трамвай с огоньками.

- Ну что, Яш? Подумал?

- Здорово ты ее! Сделал черту и - щелк!.. Ты, наверно, койво?

- Кто?

- А, ты не знаешь... Так у нас в Реттерхальме назывались люди, которые умеют всякое необыкновенное. Как мадам Валентина... Или вот он...

Ежики увидел на экране мальчишку. Длинноволосого, босого, в мятой парусиновой рубахе с синим воротником, в узких штанах до колен. Мальчик стоял на каменном уступе, смотрел куда-то. И так четко все было - ну прямо кино!

- Кто это?

- Тот, кто принес монетку... А потом его выгнали города. Сказали, будто -за него сошел с рельсов трамвай, когда ребята играли у путей. Но это неправда... А потом он спас город. Остановил в полете бомбу, когда враги выстрелили с корабля.

- Как остановил?

- Посмотрел на нее, и она не долетела.

- Сказки, - вздохнул Ежики.

- Не сказки. Ему поставили памятник.

Мальчик на экране сделался неподвижным, потемнел. И стало видно, что он бронзы...

- А ты тоже... Гусеницу остановил, - напомнил Яшка.

- Это же пустяк! Сравнил: гусеница и бомба!

- Все равно. В тебе особый талант.

- Ну, тогда здесь, в лицее, каждый - койво. У любого особый талант. Да и не в лицее тоже. Каждый умеет что-нибудь... такое. Ярик, например, может бумажными голубями управлять: запустит, и они летают, летают, всякие петли делают...

- У тебя не только это...

- У меня, говорят, индекс воображения выше нормы... Вот, говорят, и представил себе Якорное поле... Яшка, ты скажи! Ты уже подумал? Разве может быть, чтоб такое просто привиделось? Ведь и якорек есть... и вообще...

- Мне бы твои заботы. - С человеческим вздохом Яшка выключил экран.

- Ты же обещал подумать!

- Я думал не об этом... Про Поле ты можешь решить сам. Поедешь и поглядишь: есть оно или нет.

Ежики опять зябко шевельнул плечами. Проще всего - поехать. Об этом он думает все время. Но... вдруг там ничего нет?

- А если я скажу, что нет, - проницательно заметил Яшка, - ты ведь все равно поедешь искать.

Ежики вздохнул. А Яшка попросил шепотом:

- Ты лучше скажи: мне-то что делать?

- А... что? - не понял и растерялся Ежики.

- Ну, зачем я на свете?.. Вырастили меня... Модель Вселенной... А что дальше? Так и буду болтаться по карманам?

- Я... не знаю. Не думал, - прнался Ежики.

- И я не думал, пока себя не помнил... И сейчас ничего не придумывается. Каша в голове... - Это было ничуть не смешно, хотя, казалось бы, какая у Яшки голова.

Ежики виновато молчал.

- Мне нужна система, - хмуро сказал Яшка. - Чтобы все привести в порядок. - На экране возникли белые концентрические кольца. - Чтобы ясность была... Мне нужна какая-то философская концепция... Ты можешь соединить меня с Всеобщим Информаторием?

- Я... нет, наверно, Яш... Через "Собеседник" нельзя, с Информаторием только через главный компьютер соединяются. И надо каждый раз Кантора спрашивать... И как туда тебя затолкаешь?

- Не надо меня толкать! Мне бы только к кабелю Информатория. Прильнуть к нему... Хотя бы на часик!

В лицее жили не очень-то общительные ребята. А Ежики был вообще тех, кого называют "рак-отшельник". Но не всегда же и он, и другие сидели в своих "раковинах". Случалось играть вместе, шастать по парку и по лицейским старинным подвалам. И Ежики знал, где по бетонному подвальному коридору (кстати, незапертому) тянется разноцветная лента пластиковых проводов и труб - жилы различных служб и связей. А то, что у кабеля Всеобщего Информатория оранжевый цвет, знает каждый первоклассник.

Через дверь он все-таки не пошел. Отодвинул решетку подвального окошка в гранитном цоколе, среди высокого белоцвета, пролез, прыгнул в сухую каменную прохладу (колюче отозвалось в колене). Апельсиновый пластик оляции светился среди других проводов. Ежики двинулся вдоль линии, запинаясь в сумраке за неровности плит. "Собеседник" болтался на ремешке через плечо. В конце подвала, у самой стены, был бетонный квадратный столб, провода уходили за него.

- Вот, Яшка, здесь тебя спрячу... Никто не увидит.

- Ага... Я чую провод... Ежики, ты на меня не обижайся.

- Я и не думаю...

- Нет, ты обиделся. Но не надо...

- Ладно, - тихо вздохнул Ежики. - Все равно, кроме тебя, у меня здесь друзей нет.

Яшка вдруг спросил:

- Из Опекунской комиссии не было новостей?

- Ректор говорит, пока не было.

- А почему ты сам не выяснишь? Обратился бы во Всемирный Комитет по охране детства.

- Ты скажешь... Будут они слушать пацана!

- А на фига они нужны, если не будут?.. Ну, ладно... Устраивай меня. А завтра заберешь.

Ежики вытащил кристалл компьютера, прикинул, как его приспособить к пластику.

Кабель был толщиной в два пальца, оляция скользкая. Прижать соседним проводом? Но он тоже круглый и гладкий... Вот балда, не взял чем привязать. Не идти же обратно...

Морщась, Ежики нагнулся, рванул от сандалии мягкий ремешок искусственной кожи. С магнитной пряжкой и клепками. Обмотал вместе Яшку и кабель, притянул. Прижал пряжку к металлической клепке. Вот так, держись...

В парке он, хлюпая сандалией, добрался до скамейки у мраморной скульптуры "Мальчик с воздушным змеем" (змей символировал мечту). Мальчик был ничего, славный, но змей тяжелый, тоже мраморный. Никогда он не сможет взлететь. И Ежики не первый раз уже посочувствовал кудрявому пацаненку... Впрочем, он каменный и никогда не был настоящим... А тот мальчишка в матроске - сперва живой, а потом бронзы... Зачем? Людям, которых уже нет, хоть по тыще памятников поставь, не оживишь... Почему так - сперва есть, а потом нет? И зачем тогда всё? Вот и Яшка, хотя и не человек, задумался - зачем он на свете? А сам Ежики - зачем?

Сверху упал тяжелый каштан, колюче прокатился по ноге.

Каштан... Гусенок в помидорных лапотках... ("Что-то все у меня птичьи сравнения: вчера Вороненок, сегодня Гусенок...") Монетка. "Вот она, моя хорошая, в кармашке у пояса. Открыла камеру и сама вернулась... Теперь ты точно будешь моим йхоло. Поможешь мне?"

"В чем?"

"Сам не знаю, в голове каша, как у Яшки... Хоть какой-то кончик найти бы у этого клубка".

Ежики соединил в "Собеседнике" разогнутые контакты дешифратора. Выдвинул на всю длину антенну. На цифровой клавиатуре набрал три ноля и пятерку - вызов общего пункта учебных консультаций. Звякнул сигнал ответа, на экране возникло внимательно-приветливое лицо дежурного учителя.

- Добрый день... Лицеист Матвей Радомир... У меня вопрос по общей теории Космоса.

- Добрый день, рад вам помочь, Радомир... А почему вас нет у меня на экране?

- Я не по общей связи, а через "Собеседник". Я... в парке занимаюсь.

- На лоне природы? Ну что ж... слушаю вас.

- Можно узнать о теории кристаллического строения Вселенной?

- M-м... - Доброе интеллигентное лицо слегка затуманилось. - Зачем вам? Это же далеко за рамками учебных программ.

- Ну и что...

- Видите ли... Это даже не теория. Это одна устаревших гипотез строения мира. Довольно наивная, давно прнанная несостоятельной, исключенная сферы научных проблем. Ну, скажем, как вечный двигатель... Заниматься ею сейчас - все равно, что возвращаться к вопросу: не стоит ли Земля на черепахе и трех слонах...

- Но если в историческом плане...

- В историческом... Но это за пределами нашего консультационного материала. Свяжитесь с отделом научных гипотез в Информатории. Только, разумеется, не через "Собеседник"...

- Благодарю, господин профессор.

Тот дернул бородкой, отключился.

Ежики отнес в комнату бесполезный компьютер. Потом спустился в столовую. Есть еще не хотелось, но потом, когда захочется, здесь будет полно лицеистов. А ему сейчас не до встреч, не до приветствий и бесед...

Пожевав без охоты (даже не заметил что), глотнув какого-то газированного питья, опять пошел в парк. Мраморный мальчик все так же пытался запустить змея. Бедняга... Ежики двинулся дальше, загребая сандалиями песок аллеи...

- Матиуш! Здравствуйте...

Очки Кантора искрились на солнце. Ежики склонил в лицейском поклоне голову.

- Как вы себя чувствуете, Матиуш?

- Вполне... Благодарю вас.

- На занятия, как вижу, не пошли?

"Как вижу"! Наверняка следил с утра... Спокойно, Ежики..."

- Я сперва пошел в гимназию, но раздумал... Сидел в парке, решал задачки с "Собеседником".

- Похвально... А скажи-ка мне, мальчик, почему тебя вдруг заинтересовала теория кристаллической Вселенной?

Надо было оставаться хитрым. Сдержанным. Ежики, однако, не сдержался:

- Настучали уже?

- Ну право же, Матвей, что за термин... Учитель Бельский сообщил о необычном интересе лицеиста Радомира. Это обязанность любого консультанта.

- А что в моем интересе необычного? - Ежики глянул в сторону, усмехнулся. - У меня же индекс воображения, фантазии всякие. Вчера Якорное поле, сегодня Кристалл...

- Но... м-м... Кристалл - не совсем фантазия. Такая гипотеза на самом деле бытовала. Вот мне и стало интересно: где вы про нее узнали?

- Я... - Ежики смешался. Опустил глаза. Сразу-то ничего не придумаешь...

- Ну, секрет так секрет, - добродушно сказал Кантор. - Дело ваше... - И тоже опустил глаза. - О... а что у вас с ногой?

- Оторвался ремешок.

- Я про колено...

- Стукнулся где-то. Прошло уже... - И опять не выдержал: - У меня привычка лупить ногой по неподходящим предметам

Кантор проглотил и это.

- Сходите к доктору Клану.

- Ну вот, -за болячки ходить в медпункт.

- Я все-таки прошу вас...

Ежики поглядел в очки. И сказал, что думал (наплевать!):

- Вас интересует не нога моя, а голова. Чтобы доктор Клан проверил, не свихнулся ли я совсем.

- Радомир... Я знаю вашу антипатию ко мне, хотя и не понимаю причин. Однако есть же нормы приличий и лицейской этики...

- А я не соответствую, да? Но я сюда и не просился... Почему я не могу жить дома?

- Вот в чем дело! Понимаю. Но я не виноват... Хорошо, я сегодня же сделаю очередной запрос Комиссии.

"Сделаешь ты..."

- А к доктору все-таки зайдите, Матиуш, не ершитесь. Я вас умоляю.

Не пошел он к доктору Клану. Тот своей врачебной властью (с которой не поспоришь!) уложит, чего доброго, его в тихую палату. У тебя, мол, мальчик, нервное перенапряжение... Пока такого не случилось, подальше от лицея! И вообще, почему он, Матвей Юлиус Радомир, боязливо медлит? Давно уже мог бы оказаться там!

Это "там" все равно есть! Лишь бы неведомые силы не закрыли к нему путь...

Все как в прошлый раз. Хвостовой вагон - сперва почти пустой, потом пустой совершенно. Шуршит вентиляция, воздух шевелит рубашку и волосы. Успокаивает?

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - Малый ипподром...

"Скорее же, мама!"...

- Следующая станция - Магазин "Радуга"...

- ...Дом капитанов...

- ...Отель "Кочевники"...

- ...Эстакада...

- ...Солнечные часы...

"Не обмани меня! Ну, пожалуйста!!"

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - Якорное... поле.

 

6. КРОНВЕРК. ЧЕРНЫЙ ТЕЛЕФОН

 

И здесь было все как вчера. Знакомо-знакомо, словно Ежики приехал сюда не второй раз в жни, а тысячный.

Поезд ушел. Ежики медленно и с облегчением оглянулся еще раз. Страх и напряжение оставили его. Он чувствовал себя как человек, наконец-то укрывшийся от неясных тревог и угроз за стенами прочного дружеского дома.

Светило окно.

Хлопая сандалией с оторванным ремешком, прихрамывая, подошел Ежики к окну. Приласкал глазами старую модель. Ой, здесь была новинка. У точеного столбика подставки лежал на песке стеклянный шар! Зеленый... Из тех, какими играли вчера? Едва ли. Этот был оплетен сеткой волокнистого троса. Было в нем что-то знакомое, где-то уже виденное. И Ежики вспомнил: в кино про рыбаков! Такие стеклянные шары в сетках служили в старину поплавками для сетей... Но ведь они были пустые, легкие, а этот - литой! Вон, даже пузырек виден в толще стекла... А, понятно! Такие подвешивались к нижнему краю сети. Грузила...

Эта маленькая догадка почему-то обрадовала и еще больше успокоила Ежики. Он постоял, тихо улыбаясь, покачал коленом якорную цепь (касание холодного металла прогнало остатки надоевшей боли). И неторопливо пошел к выходу на лестницу. Там оглянулся, еще раз посмотрел на корабль за Т-образным переплетом...

На лестнице на сей раз не оказалось никаких находок. Ежики без задержки выбрался на свет.

...Неужели он так долго ехал сюда по Кольцу? Из лицея ушел он сразу после полудня, а здесь, похоже, блок был вечер. Как вчера, светило -за облаков невысокое чистое солнце. И опять - вместо липкой жары - прохлада с запахом воды и травяного сока. Те же седые от одуванчиков пригорки, те же якоря. Пусто. Тихо. Знакомо...

Ежики пошел к площадке, где вчера играл с ребятами. Сандалия болталась. Ежики разулся, оставил сандалии на приметной глыбе ракушечника с врытым в землю метровым якорем-кошкой. Трава под ступнями оказалась мягкой и теплой. А парашютики семян так же, как и накануне, повисали в неподвижном воздухе.

На площадке с лунками никого не было. Ежики огорчился, но только чуть-чуть. В конце концов, никто не знал, что он придет, никто не обязан был ждать.

Может, и лучше, что никого пока нет. Будет время поразмышлять, о чем он спросит ребят и как объяснит свое вчерашнее бегство...

А как объяснить? Разве расскажешь почти незнакомым людям, что на душе? И какая там живет маленькая, но неистребимая тайная надежда...

Но беспокойства у Ежики не было. Неторопливо, почти бездумно сел он у края лужайки, прислонился спиной к упругому кусту сухого репейника... Солнце сквозь стебли мягко светило в затылок. А на северо-востоке висела в бледной синеве большая, но слабо различимая луна. Полная на две трети. "Лицо" ее было похоже на портрет человека с распухшей щекой. Это называется, кажется, флюс. Раньше так распухали щеки у тех, кто не лечил зубы. Ежики смотрел старую кинокомедию про дядьку, от которого ушла невеста, потому что он показался ей трусом: не хотел идти к дантисту, и ему перекосило фиономию... А Ежики пошел бы, если в зуб - не безболезненным лучом, а стальным сверлом? Бр-р - плечи передернуло холодком...

А ведь и в самом деле зябко. Особенно после городской духоты. Рубашка невесомая, на голое тело... Сколько же так ждать? Ежики вытянул шею, глянул вокруг... Вздрогнул. Показалось - за кустами чертополоха человек.

Нет, это на торчащей травы балке висела его капитанка!

Ежики вскочил, подбежал. Кто-то повесил капитанку на ъеденный червями дубовый шток скрытого в траве якоря. Ежики схватил ее за капюшон. Всегда такая легонькая, капитанка сейчас потянула руку вн. Что-то увесистое лежало в кармане!

Ежики с натугой вытащил самого большого, бокового кармана стеклянный шар.

На этот раз шар был бесцветный. Разве что с чуть заметным намеком на зеленоватость. Чей-то подарок? Напоминание? Намек?

Перекладывая шар ладони в ладонь, Ежики натянул капитанку. Снова стало уютно, тепло на Якорном поле. Ежики вытянул руку, глянул сквозь шар на белый свет. Мир перевернулся, выгнулся в этой большой капле, сделался маленьким. Но остался в шаре целиком: седое от одуванчиков поле с якорями, небо с ватными клочками облаков, красная полоска - кирпичный кронверк. И две искры: поярче - солнышко, побледнев - луна. Ежики смотрел, пока не устала рука. Потом глянул на шар вбли.

Пальцы сквозь выпуклое стекло казались громадными. Рисунок на коже - как рельефный узор на подошвах кроссовок. Вот это увеличивает! Ежики поразглядывал ноготь, волоски на запястье, ткань капитанки (она превратилась в рогожу). Пуговицу, ставшую громадной, как блюдце... Сорвал травинку с крошечным, не больше песчинки, цветком. Цветок показался орхидеей...

Ежики подумал: что бы еще поразглядывать? И вспомнил - монетка!

И перепугался: не потерял ли?

Нет, она была на месте, в кармашке у пояса. Ежики положил ее на ладонь, под шар. Прижатая к стеклу часть виднелась четко, а края терялись в размытой глубине. Пошевеливая шаром, Ежики видел то большой глаз мальчишки, то вздернутый нос, то ухо - величиной, как у настоящего человека. То кольца волос на затылке... Потом вдруг показалось, что маленький Хранитель может обидеться на такое бесцеремонное разглядывание. И Ежики перевел фокус на буквы... "Фрее стаат Лехтенстаарн..." "Свободный город Звездосвет". Где он такой? Сейчас, наверно, и нет его на Земле... А как называлась денежка? Десять - чего? Копеек, грошей, франков, пенсов? Зерен, колосков?..

Зернышки колоска были под стеклом каждое с ноготь. Усики - толщиной с карандаш. А на цифрах - борозды - следы царапин от Яшки... Ежики приставил монетку к шару ребром. Он думал - край гладкий. Но с широкой, как обруч, желто-белой полосы смотрела сквозь стекло выдавленная в металле буква "N"...

- Ан веек нект штеен нект гранц фор фреенд...

Корни старых северных языков потолкались в памяти, подсказали перевод: "Не стой на пути, нет границ для свободных..." Или "для дружных"?.. Или вообще совсем не то?

Как бы ни переводились древние слова, к Ежики они отношения не имели. Может быть, это была поговорка жителей вольного города. Или дев Хранителей... Но ведь можно понять и так: "Не останавливайся на Дороге, шагай через Границу свободно"!

Что такое Дорога, Ежики знал. Она привела его сюда и теперь снова тонким звоном запела в нем. А Граница?.. Ребята вчера сказали - здесь застава. Именно у границ бывают заставы...

Он бегом отнес шар к ракушечной глыбе, положил рядом с сандалиями. Монетку сунул в нагрудный карман капитанки - легче проверять, на месте ли. И кинулся к тускло-оранжевому кронверку, что дугой раскинулся за пригорками, на краю Поля...

Прежде всего, если никого не встретит, надо подняться на башню. Рэм говорил: с башни виден город. И можно будет наконец сообразить: в каком же квартале мегаполиса это Якорное поле?

 

Вбли кирпичные стены с окнами вовсе не казались премистыми. А башня стала совсем высоченной. В ней был арочный проход с воротами решетчатого железа. На них висел кованый средневековый замок. Но в левой створке ворот оказалась калитка - тоже железной решетки с завитками. Ежики осторожно пошатал ее. Петли завжали, калитка отошла.

Под кирпичными сводами было сумрачно и неуютно, даже мурашки побежали. Шумно отдавалось дыхание. В конце прохода видна была серая, валунов, стена, нее торчали ржавые петли (наверное, для факелов). Идти туда не хотелось, да и незачем. Нужно было на башню. Ежики потоптался, зябко поджимая ноги. И увидел справа и слева, в кирпичной толще, узкие двери. Обе они были приоткрыты (железные створки даже в землю вросли).

В таких случаях для Ежики не было вопроса, в какую сторону идти. В любой игре или когда бродил по незнакомому саду или среди запутанных улиц, если приходилось выбирать дорогу, он сворачивал налево. Мама говорила, что это у него с рожденья запрограммировано: всегда поперек, всегда против часовой стрелки. И сейчас он, конечно, шагнул в левую дверь.

Потянулась наверх лестница - почти в полной темноте, среди тесных кирпичных стен. Ежики насчитал сорок две ступени и четыре поворота, когда забрезжил свет. За аркой открылся широкий коридор с окнами на две стороны. Он плавно гибался.

Коридор явно уводил от башни, но иного пути не было. Не спускаться же обратно. Ежики осторожно пошел по холодному чугуну плит. Их рельефный рисунок впечатывался в босые ступни. Под высоким сводчатым потолком шепталось эхо. Изогнутые балки перекрытий поднимались от пола между окнами и на потолке сходились стрельчатыми арками.

Слева светило в узкие окна совсем уже нкое солнце. И видны были все те же пригорки, деревья вдали и небо. Никакого города. Справа - тоже небольшие холмы, но слабо различимые. Небо стало там совсем вечерним, и луна теперь сделалась гораздо заметнее - розовая, выпуклая.

Странно все это было: слева почти день, справа почти ночь. И этот коридор - будто внутренность дракона с ребрами. И полное безлюдье...

Тревожное замирание стиснуло Ежики. Такое же случалось, когда он забирался в старые подземелья с надеждой отыскать редкости и клады. Но там он был не один и к тому же точно знал, где он.

А здесь? Зачем он сюда попал, куда идет?

Желание повернуть назад, помчаться прочь стало упругим, как силовое поле. Он остановился. Уйти?.. А там, сзади, что? Лицей, прежняя жнь. Вернуться в нее, ничего не узнав? Но... маленькая надежда, о которой он боится даже думать... она тогда исчезнет совсем.

И кроме того, что написано на ребре монетки! "На Дороге не останавливайся! Через Границу шагай смело!" Ну, пусть не совсем так, но смысл такой!

Ежики ладонью прижал карман с монеткой. То ли ладонь была горячая, то ли сама монетка нагрета - толчок хорошей такой теплоты прошел по сердцу. И Ежики зашагал быстрее. Не бесконечен же путь! Куда-нибудь приведет!

Коридор привел в квадратный зал с потолком-куполом. Там, в высоте, тоже сходились ребра перекрытий. Окна были круглые, небольшие, под верхним карном. На тяжелой цепи спускалась черная (наверно, древней бронзы) громадная люстра без лампочек и свечей. Она висела так нко, что, если подпрыгнуть, достанешь рукой.

Ежики подпрыгнул - сердито, без охоты. Из чащи бронзовых загогулин вылетел воробей! Умчался в разбитое окно.

Ежики присел на корточки. Отдышался. Потом сказал себе: "Не стыдно, а?" Но сердце еще долго колотилось невпопад...

Потом он успокоился. Прислушался... И в него проникло то полное безлюдье, которое наполняло все громадное здание. Мало того, и за окнами - далеко вокруг - не было ни одного человека. Ежики теперь это чувствовал и знал точно. Даже всяких духов и привидений (если допустить, что они водятся на свете) здесь не было.

Нельзя сказать, что это открытие абсолютного одиночества обрадовало Ежики. Но и бояться он почти перестал. Из квадратного зала он вышел в другой коридор, короткий, окнами к солнцу (оно уже висело у самой холмистой кромки, среди длинных облачных волокон)... Потом была на пути небольшая круглая комната с неразборчивой мозаикой на стене и овальным окном в потолке. После нее запутался Ежики в тесных темных переходах и на гулких винтовых лестницах (вверх, вверх!). И снова коридор. Теперь окна - в сторону ночи. Именно ночи, потому что небо там уже зеленое, а луна светит, как фонарь. И на полу (теперь, кажется, деревянном, теплом) - полосы от окон.

Снова стало страшно: как он выберется отсюда, как найдет дорогу в темноте?

"А зачем тебе дорога назад? Тебе нужна просто Дорога..." И монетка опять зазвенела в нем тихонько и обещающе: что-то будет впереди...

Впереди, когда коридор плавно повернул, засветилась острой желтой буквой "Г" приоткрытая дверь. Засветилась, отошла без звука.

В пустой и просторной комнате без окон горел у потолка матовый шар-плафон. А напротив двери висели часы. Старые, музейного вида, в резном деревянном шкафчике, со стрелками и римскими цифрами на белом круге. Они по-домашнему щелкали, качая медным маятником. Но показывали они чепуху: десять минут четвертого.

А который час на самом деле?

Ежики не носил часов. Там, где он жил, гулял, играл, табло и циферблаты были на каждом углу, на каждой стене. Зачем таскать на руке браслет? Но здесь, в кронверке, время перепуталось, как перепутались лестницы и коридоры... А может, уже глубокая ночь?

Ох и переполох в лицее!

Но эта мысль его не испугала. Скользнула и ушла. Хуже было другое. Мало того, что он, как в дремучем лесу, заблудился в пустой крепости. Он заблудился во времени... А может, он вообще уже не на Земле?

Зацепиться бы хоть за что-то привычное, знакомое, прочное... Он зашарил глазами по голой, с трещинами штукатурке, по полу... И увидел то, что не замечал до этой секунды.

У стены, прямо на расколотых паркетных плитках, стоял черный переговорный аппарат. Да, телефон. Такая штука с трубкой и дырчатым диском, чтобы крутить его и набирать номера. Похожие аппараты есть в Старом Городе, где всё, как в прошлых веках: кино, кафе, автомобили старых марок. Даже лошади с экипажами. А будки с телефоном каждый может позвонить домой или знакомым - как прошлого века! Ежики, когда гулял с мамой в этом городе-музее, сам звонил Ярику!

Ежики сел на корточки у телефона. Зачем-то оглянулся. Взял трубку. По-комариному запищало в наушнике. Действует! Значит, можно хотя бы узнать время!

Диск поворачивался с трудом, срывался, аппарат елозил по паркету. Ежики стиснул трубку между коленями, левой рукой прижал телефонную коробку к полу, палец правой снова сунул в отверстие диска. Повернул с натугой: ноль... ноль... один... Прижал к уху трубку.

Комар в наушнике уже не пищал. Там была большая прозрачная тишина пространства. Вдруг в ней что-то щелкнуло.

- Ежики... - сказал блкий, очень знакомый голос ("Ешики"!). - Ешики, это ты?

Он задохнулся. Оглушительно застучали старые часы. Но сквозь этот стук донеслось опять:

- Ешики, это ты, малыш?

- Да... - выдохнул он со всхлипом.

- Ешики... В дверь налево, потом лестница на третий этаж. Там комната триста тридцать три. Беги, малыш, беги, пока светит луна...

Оглушающий звон опустился на него... Нет, это опять звенит в наушнике! Ежики бросил трубку. Метнулся... Дверь налево...

О, как мчался он по лестнице, по коридору, сквозь полосы бьющей в окна луны! Он рвал эти полосы ногами и грудью, рвал воздух, рвал расстояние!.. Но где же хоть одна дверь? Где?!

Наверно, здесь не третий этаж! Надо вверх!.. Какие-то ступени в темноте, круглый поворот стен, пол идет наклонно, все выше, опять поворот... Прогудел под ногами металл невидимого решетчатого трапа над пустотой. Потом - р-раз! - и пустота эта ухнула, раскрылась впереди, сжала грудь.

Нет, он упал не глубоко, с высоты не больше метра. И не на камни, на упругий пластик. Вскочил. Было пусто, темно, гулко. Лишь далеко где-то сочился лунный свет.

Куда бежать?

И тогда Ежики закричал в горе и отчаянье:

- Мама, где я?!

Щелкнуло в темноте. Мягкий мужской голос (явно динамика) сказал:

- Что случилось?

- Где третий этаж?!

- Здесь третий этаж.

Пустота налилась розоватым светом. Круглый вестибюль и - двери, двери, двери... Над одной бьются, пульсируют стеклянные жилки цифры: 333.

Ежики задохнулся опять, со стремительного разбега ударился о дверь, откинул ее...

В белой комнате за черным столом сидели Кантор, незнакомый человек и доктор Клан.

Темно стало.

Ничего не стало...

 

7. АУТОТРЕНИНГ ИТТОВ

 

- ...И когда они поймут, что секрет в темпоральной направленности кольца...

- Понять - не значит справиться...

- Справятся и с этим, уж коли сделали заставу. И превратят тамбур в туннель. А точнее, в проходной двор...

- Тише, прошу вас...

- Тише или громче, какая разница... Вы говорили, там пустыня, редкие поселки на уровне позапрошлого века и всего несколько сотен людей, нет ни одного инженера. А они вон что отгрохали.

- Всегда можно ошибиться, если имеешь дело с Сопредельем...

- Это верно. А мальчик вот не ошибся. Ухватили в последний миг. И какой ценой! Генеральная блокада ради одного мальчишки...

- Тсс...

- Да бросьте вы!..

- Мне показалось, что он пошевелился.

- Это осела подушка... И потом, что он поймет, если даже услышит?

- Но вы уверены, что все-таки не услышит?

- До утра он будет спать как убитый. Это даже не сон, а кома. Вернее, состояние, блкое к ней... А в потолке к тому же гипнолучатель...

"Фиг вам, а не лучатель, доктор Клан... Воины-итты не теряют сознания надолго. Они могут лежать, как окоченевшие на песке трупы, но слышат всё, и голова у них ясная..."

- ...Сам готов свалиться как мертвый. Я истратил энергии, наверное, не меньше, чем все наши накопители...

- ...Которые теперь пусты.

- Теперь это не страшно. По крайней мере некоторое время. Мы поставили заслон.

- Надолго ли...

- На третьи сутки грань выйдет меридиана. До следующего цикла у нас полгода.

- И вы уверены, что сумеем накопить энергию?

- Правительство поможет. У нас там свои люди.

- Есть свои, а есть и...

- Ну, ей-богу же, доктор, ваш скепсис хорош, но в разумных дозах.

- Это не скепсис, любезный Кантор. Уже не скепсис... Боюсь, что это общее фундаментальное неверие.

- Вы сошли с ума...

- Благодарю.

- Но в конце концов... капитан-резидент Клан! Вас тем не менее никто не освобождал от выполнения обязанностей.

- А я и не уклоняюсь, как видите, любезный консул...

"Кто? Святые Хранители, кто?!"

- ...Не уклоняюсь. Но смысл?.. И вам ни разу в вашу безусловно талантливую голову не приходила мысль, что Идея порочна начально?

- Нет! Не приходила! Такая мысль несовместима с командорским обетом, который мы все давали и нарушение которого...

- Ну, давали, давали... Обет прекрасен, Идея благородна - Всеобщая Гармония Мира... А почему мы приняли на себя роль носителей абсолютной истины? Почему Гармония в нашем понимании должна быть Гармонией, приемлемой для всех?

- С точки зрения бронтозавра или каннибала с Пальмовых островов, она, безусловно, смотрится иначе...

- Не ящеры и не каннибалы восстают против глобальных экспериментов. Помните идеологов Мыслящей Галактики? Как начался их крах... Кстати, тоже на Полуострове, хотя и не похожем на наш. И... о Господи... раньше-то как-то и не думал: первым поднялся лицей. А уж потом по шло по меридиану...

- Если делать столь наивные сопоставления... Вы устали, доктор.

- Не надо так, мон женераль. Я врач, гуманитарий, штатский человек, но тоже офицер общины и...

- Все мы гуманитарии...

- ...и позволяю себе уставать не больше других. Но мое офицерство, надеюсь, не лишает меня права аналировать ситуацию?

- Аналируйте, ради всех святых. Но при чем здесь эти... с Мыслящей Галактикой? Они были даже не люди.

- Ну ладно! А Западная Федерация? Ближайшее Сопределье... Крах машинной системы никому ничего не доказал?

- Работа громадна, доктор. А слепых случайностей масса...

- Это не случайности. По крайней мере, есть одна закономерность: первыми поднимаются дети. Существа с незамутненной психикой и не растерявшие бескорыстных чувств. И как правило, ничего с ними нельзя сделать.

- Но мы ничего и не делаем с ними! Там с ними воевали, а мы - наоборот.

- А мы воюем с их родителями. Вышвыриваем их в сопредельные резервации и... чем это лучше убийства?

- Не говорите глупостей! Убийство несовместимо с постулатами командорства... Тем более что нельзя исключать гипотезу о реальности некротического поля, дающего вспышку в момент гибели. Чуткие нервы наших вундеркиндов могут уловить ее...

- Но мы все равно внушаем детям, что родителей нет...

- Это не одно и то же... И кто виноват, что такова природа?

- При чем здесь природа?

- Я имею в виду, что свойства таких детей активируются именно при ощущении некомфортности, одиночества. Видимо, это защитная реакция детства... А в привычной жни, при родительской ласке эти таланты обычно спят.

- Ну да, мутанты на почве сиротства... Господи, и я, врач, оказался соучастником. Да если бы...

- Но это в их же интересах! Выросшие, с окрепшими способностями творить необычайное, они станут вершителями судеб Мира!

- Или рычагами тех, кто хочет этим Миром вертеть?

- Что с вами, доктор? Вы кого имеете в виду?

- Да не вас. Вы все-таки лишь консул...

- Но подозревать высших командоров... И потом, почему вы решили, что наши мальчики, когда вырастут, позволят себе стать чьими-то рычагами? С их-то способностями!

- Несмотря на способности, мальчики ущербны... Да, не удивляйтесь. Мы растим экстрасенсов и гигантов телекинеза, надеемся открыть среди них суперталантов, умеющих шагать через грани и бороться с темпоральным потоком...

- Кажется, уже открыли одного. На свою голову...

- Да... Пичкаем мальчика науками и категориями морали, а сами украли у него главное: дом и маму...

"Мама!"

"Ежики... Тихо, Ежики, тихо, родной. Иначе это просто опасно..."

"Я - тихо... Только давит, наваливается сон. Видно, все-таки это лучатель..."

Итты от колючих лучей космоса закрывались медными плоскими щитами. Жесткое дыхание звездного неба бессильно перед заговоренным металлом... Нет щита? Есть монетка в нагрудном кармане капитанки. Она растет, превращается в тяжелый диск, давит на грудь... Ничего, зато - щит... Хранитель Итан, спаси мальчика Ежики, спаси от врагов, как спас тебя от копья твой братишка... Помоги все услышать и понять...

- ...Нарушаем самый естественный закон: привязанность к матери. И природа все равно отомстит нам за нарушение естества.

- Она давно уже мстит. Не нам, а человечеству... Естество, вечный закон! Что же тогда, любезный доктор, тысячи матерей бросают детей, спихивая их в приюты, благотворительным общинам и электронным нянькам? А отцов вообще не сыщешь... Кто ломает установки природы?

- Бросают, да... А дети с этим смириться не могут. Значит, закон все же есть.

- Закон развивается, как и все на свете. Будущим детям нужны не родители, а наставники. И мы прваны нести этот крест. Вы добровольно приняли заповеди Командора и...

- А что общего у этих заповедей с нашими методами? Первый Командор дал сжечь себя, чтобы спасти для детей их матерей-заложниц... Элиот Красс парусником таранил стальной броненосец, чтобы тот не разрушил мирные дома на побережье...

- Красс не был командором в полном смысле. И кроме того, он сам увел мальчишку семьи, заменив ему отца и мать. Как мы...

- Отнюдь не "как мы". Он хотел вернуть мальчика домой, но Реттерхальма уже не было... А капитан Глас! Его решетили на шоссе за то, что он вернул десятилетнему мальчику родителей! Жив он остался чудом...

- Но он авантюрист, а никакой не капитан! Бывший клерк, свихнувшийся на дешевых киносериях! А его "Белые гуси" давно порвали с командорством.

- Сами они так не считают... Тут как смотреть: они порвали или мы?

- Они отрицают генеральный тезис!

- Тезис о том, что главная задача командоров - спасать особо одаренных детей? Глас просто вернул тезису начальный смысл: надо спасать страдающих. Так и делал Первый Командор... А то, что у обиженных судьбой детей чаще бывают яркие вспышки нервных сил, это уже второй вопрос...

- Гм... Прежний Командорский круг объявил бы ваши взгляды ересью...

- На костер доктора Клана!

- Не те времена... Однако с чего вдруг... такой поворот в ваших взглядах?

- Не вдруг... хотя и на старости лет. Я вечный холостяк, милый Кантор, а в детстве с младенчества жил у чужих людей или в казарме... К тому же я хирург, а милосердие хирурга - штука суровая, не до сантиментов. Тем не менее, человеческое когда-нибудь все равно прорастает... Впрочем, не у каждого, наверно...

- Хотите сказать, что я этой опасности лишен?.. А между прочим, вы видели, что я чуть не схватил сердечный приступ -за мальчишки.

- Из-за страха, что он уйдет...

- Это вы зря. Я искренне привязан к нему.

- Возможно... Возможно, вы к нему привязаны по-своему...

"Кантор-то? Смешно даже..."

И стало в самом деле смешно. Не веселый смех, а так, нервное дерганье губ. А тут еще словно мохнатая муха пошла по босой ступне... Откуда мухи в стерильной палате доктора Клана?.. Опять идет. Сил нет, до чего щекотно!

Ежики дернул губами, дрыгнул ногой. Не то промычал, не то простонал - будто пришел в себя сию секунду. И сразу сквозь ресницы увидел над собой два лица: худое, офицерское - доктора, круглое, очкастое - Кантора.

- Как вы себя чувствуете, Матиуш? - Это Кантор. И он же шепотом доктору: - А вы говорили - до утра...

Доктор - тоже одними губами:

- Уникальное дитя...

Кантор наклонился ниже:

- Матиуш... вы меня слышите?

"Давай, Ежики, держись. Хитри. Это твоя война..."

- Слышу... только плохо... Почему я здесь? Это клиника?

- Вы не совсем здоровы... Вы все помните, что с вами было?

Он все помнил. Правда, сквозь тусклую серую тяжесть - она обволакивала голову. И потому воспоминание было чужим, отстраненным. Словно кто-то другой, не Ежики, слышал в телефоне голос, а потом рвался на зов по темным лестницам и лунным коридорам... Наверно, лучатель все-таки сработал, хотя и не совсем.

Но все равно... держись, Ежики.

- А что... со мной было?

- Вас подобрали в поезде, в пустом вагоне. Вы... не то спали, не то...

"Ага, значит, будет втолковывать: ты поехал по Кольцу и там от своих воображаемых приключений потерял сознание... А капитанку я тоже нашел в поезде?"

- Так, значит, вы ничего не помните?

Ежики медленно (и будто со смущением) пожал плечами.

- Почему?.. Поезд помню... А еще где-то сандалии бросил, в траве. Одна хлюпала без ремешка...

- Это, наверно, в парке. Еще до поезда...

- Может быть...

"Нет, не может! Кто пустит босого пассажира на эскалатор большой станции? Там контролеров понатыкано у каждого входа - и электронных, и живых!"

- Ох, мальчик, мальчик...

- А что такого? Нельзя прокатиться по Кольцу?

- Но я же просил: не надо этого делать хотя бы несколько дней... Впрочем, не будем сейчас... - Он глянул с мягкой укорной и опустил очки: мол, с больного, с пострадавшего, какой спрос.

Ежики тоже продолжил игру: упрямо поджал губы - ослабевший, но капрный мальчик. Вроде бы и чувствует, что виноват, а прнаться не хочет.

- Вы можете подняться?

Ежики уперся в подушку локтем, сел.

- Вам надо принять ванну, переодеться в пижаму... Доктор, позовите сестру, чтобы помогла мальчику.

- Еще чего! - Он быстро встал. Покачнулся вполне натурально. - Я сам...

- Не надо ванну, это лишняя суета, - усмехнулся доктор. - Пусть валится так и спит сколько влезет. Лучшее лекарство...

- Да, но... взгляните на его ноги.

- Ну и что? Ни один мальчишка на свете не помер оттого, что лег спать с немытыми пятками.

Ежики, сердито сопя, переоделся в невесомую голубую пижамку. (Все, голубчик, теперь ты арестант. Одежду Кантор, конечно, заберет.) Незаметно он выхватил кармана капитанки монетку, спрятал в кулаке. Потом забрался в стерильную прохладу больничной постели. Натянул простыню до глаз. Все тем же больным и капрным тоном сказал доктору:

- Здесь потолок лучает, я чувствую. Выключите. Я и так усну.

Доктор кивнул:

- Чуткий ребенок... Я выключу, не волнуйся.

Они встретились глазами - мальчишка и старый хирург. И Ежики увидел, что доктор его отлично понимает. Знает, что Ежики все помнит.

- Идемте, господин ректор.

Ежики глянул вслед, на седой затылок и прямые военные плечи доктора.

"А вот возьму и спрошу его завтра обо всем прямо! Он такой... наверно, не соврет..."

А пока надо было выгнать головы серую давящую муть, разобраться, вспомнить все по порядку, ясно... "Ежики... Беги, малыш, беги, пока светит луна..."

Это смоделировать нельзя. Значит... Что значит?..

Но вязкая усталость навалилась тяжело и властно. Или сказалось все недавнее, или кто-то не выключил лучатель. Ежики дернулся, чтобы скатиться с кровати, -под лучей. И не смог. Последнее, что почувствовал, - муху, которая опять шла по ступне.

Он проснулся около полудня. Вялый и спокойный. Но в глубине души - решительный. Сразу стал ждать доктора Клана. Но сперва пришла сестра Клара - веселая, с веснушками. Прикатила на столике какую-то тертую еду и сок. Щелкнула Ежики пальцем по носу.

- Выспался, бродяга? Встать можешь? Или помочь тебе... во всех делах?

Он сердито вскочил. За окном было пасмурно. Может, осень начинается? Да нет, это серый светофильтр...

- Сестра Клара, уберите там, с окна... Придумали тоже...

- Если больной скандалит, значит, дело идет на поправку...

Сидя на постели, он безучастно сжевал больничный завтрак. Темная и гулкая, как коридоры кронверка, тревога опять нарастала в нем... Пришел врач. Но не Клан, а молодой, с желтой аккуратной бородкой. С ним ассистент - чернявый и молчаливый.

- Ну, юноша, как дела?

- А где доктор Клан?

- Прихворнул.

"Все ясно".

- Нигде ничего не болит?

- Бока болят... Отлежал.

- Эт-то не смертельно...

"Они все добрые. Все ласковые... И вязнешь, как в сладком киселе..."

- Что снилось?

- Не помню... Я не понимаю: зачем меня здесь держат?! Я здоровый...

- Э, голубчик! Мы, врачи, все эгоисты. Мы тоже хотим работать. Ни одного больного в лицее за все лето, и вдруг - такой подарок. Дайте нам попрактиковаться на вас с недельку...

- С недельку?!

- Ну, пару дней... Коллега, сперва датчики, потом инъекция и массаж...

Мягкие пальцы, жужжание массажера... Полудремота... И опять уходит, сглаживается острая зыбь тревоги... Нельзя, чтобы уходила! Воины-итты, на помощь!.. Марсиане сдвигают над мальчиком щиты. Темная нанка щитов - как сумрак той круглой комнаты, куда он сорвался с трапа. "Мама, где я?!"

- Что с вами? Беспокоит?

Итты не выдают ни мыслей, ни чувств. По крайней мере, истинных...

- Ничего. Ноге почему-то щекотно. Будто муха...

- Это бывает. Коллега, смените частоту...

Под вечер пришел Кантор.

- Как самочувствие, мальчик?

- Они задавили мне голову этим лучением...

- Да не выдумывайте, лучения нет. А голова... что поделаешь, это, Матиуш, видимо, от нервов и перегрузки... Доктор говорит, что вам полезно было бы полежать в клинике Института психотерапии у профессора Карловича.

- Какой доктор? Клан или... этот?

- Оба...

- Никуда я не поеду! Они там постараются... вместе с вами! Вы хотите, чтобы я все забыл!

- О чем вы?

Ох, Ежики! Ты же на тропе войны. Где хитрость, где сдержанность? Где итты, которые не ведают слез?

- Вы знаете о чем! О Якорном поле!.. Вы думаете, я ничего не помню? Как вы... там...

- Вы опять о своем. А я-то надеялся, что все позади... Ну, хорошо, хорошо, в любом случае плакать не следует...

- Не поеду я в клинику! Хоть силой волоките!

Кантор встал. Сказал сухо:

- Я и не настаиваю. Это будут решать ваши родственники... Вашей... э... тетушке разрешено опекунство, и через три дня вы можете отправиться домой.

Ежики откинулся на подушку, рукавом пижамы отер мокрое лицо. Вот это новость!.. Хотя... удивление и радость все равно где-то позади главного. Позади воспоминания о кронверке. О ловушке...

- ...Только не делайте вид, что это для вас новость, - с упреком говорил Кантор. - Направляя жалобу во Всемирный Комитет по охране детства, вы ведь ждали именно такого ответа, не так ли?

- Во Всемирный... Я не...

- Боже мой, но зачем вы сейчас-то обманываете? Если не вы, то кто? Я туда не обращался, считал, что бессмысленно, дело увязнет в инстанциях... Тетушка тоже... А тут сообщение: жалоба лицеиста Радомира на якобы вопиющее ущемление его интересов и прав... Когда во Всемирный Комитет жалуется мальчик, они работают молниеносно. Надо же показать всему свету чуткость и оперативность... - Кантор был явно раздосадован.

Ежики молчал, соображая.

- Вы ведете себя так, будто и в самом деле ни при чем, - уязвленно сказал Кантор. - А зачем отпираться? Подавать жалобы - право любого человека, к вам не может быть никаких претензий... Разве что одно: окольный путь, который вы брали... Надо же додуматься! Так рассчитать схему связи и воспользоваться линией Всеобщего Информатория! Честное слово, я восхищен.

"Яшка... Родной мой Яшка, спасибо тебе!"

- Ну, слава Богу, вы улыбаетесь... Действительно, можно гордиться такой выдумкой. Я давно знал, что вы подключаете "Собеседник" куда не следует, контакты там совершенно разворочены...

- Вы и это выследили, - сказал Ежики с пренебрежительной ноткой.

- Странный упрек, Матиуш. О своих воспитанниках я обязан знать все.

"А знает он, как я его ненавижу? И боюсь... Нет, не боюсь, но..."

Опять вернулось ощущение непонятной опасной игры вокруг него, Матиуша Радомира. Как при вчерашнем подслушанном разговоре. Нет, не игры...

- Господин Кантор, вините, я устал...

- Ну... хорошо, мальчик. Извини и ты, я был резок. Мы потом еще побеседуем, ладно?

Кантор не ушел - выплыл. А Ежики стал думать о Яшке. О замечательном друге Яшке, который пустил в Кантора и в местную Опекунскую комиссию такую торпеду!

"А я про тебя совсем забыл. Прости... Ты мне и снова поможешь, верно? Вдвоем-то мы во всем разберемся..."

Так он думал весь вечер. До позднего, самого подходящего часа.

 

8. "Я - ЗВЕЗДА". ЖЕЛТОЕ ОКНО

 

В прихожей больничного блока дежурила опять сестра Клара. Читала книгу у зеленого абажура. От света лампы веснушки Клары казались частыми и темными. Чуткая была сестра, сразу подняла голову:

- Ты что не спишь, Мати? Болит что-то?

- Да не... - Он подошел к столику. - Сестра Клара, можно мне на минутку в парк?

- Мати, ты с ума сошел?

- Ну, мне очень надо... Пожалуйста...

- Доктор говорил, чтобы никуда... И господин Кантор.

- Но они же не знают, как мне надо.

- Ночью... Что за фантазии?

- Да не фантазии... - Он смущенно переступил на теплом пластике. - Понимаете... У меня там йхоло. Зарыто под старым дубом. А сегодня - срок взять его. Так полагается, а то оно силу потеряет...

Сестра Клара не так уж давно была школьницей. Знала, что если речь идет о йхоло, о связанных с ним обрядах и секретах, дело это серьезное.

- Ох, Мати... Господин Кантор очень строго говорил, что...

- Да он боится, что я опять рвану на Кольцо! А куда я вот так-то?! - Ежики дурашливо поддернул пижамные штаны, опять потоптался.

- Говорят, ты уже гулял босиком...

- Но не в этой же арестантской хламиде!

- Ох... я не знаю...

Ежики сцепил два минца:

- Вот! Двумя кольцами клянусь - через десять минут приду обратно.

Такими клятвами не шутят, это Клара тоже знала.

- Но... неужели нельзя подождать до утра? Темнотища же в парке...

- А вы дайте ваш фонарик.

- Ох, Мати, - снова сказала Клара. И дала фонарик, с которым дежурные сестры обходят ночные палаты.

Очень старое, построенное в духе классицма здание лицея левым крылом с маленьким боковым фасадом выходило на тихую улицу Бакалавров. А с трех сторон окружал его парк. Ежики вышел через больничный служебный вход, с тыльной стороны. Окно, ведущее в подвал, было недалеко. Ежики пробрался через лопухи и белоцвет. Потянул решетку...

Влажная ночная зябкость забралась под легонькую пижаму. А может, и не зябкость. В каком бы веке ни жил мальчишка, а средневековый страх старых подвалов просыпается обязательно, если надо вот так, ночью... К тому же после вчерашнего...

Если там, у столба, выступит темноты Кантор? Если опять ловушка? Он даже остановился на миг. Но пересилил себя.

Все оказалось в порядке. Никто не помешал, и милый Яшка был на месте. Ежики отцепил кристалл от кабеля, подышал на него, как на озябшего птенца. В ответ ласково щекотнуло в ладонях.

Теперь скорее назад...

- Спасибо, сестра Клара. Я быстро, да?

- Ох, я вся перенервничала... Марш в постель, путешественник.

Нет, постель подождет. Сперва - Яшка! А... куда подключать-то?

От великой досады Ежики кулаком с Яшкой треснул себя по лбу. Ведь "Собеседника"-то нет! И скорее всего, нет его и в комнате у Ежики. Кантор его проверял и наверняка отдал чинить контакты. Значит, умолять Клару, чтобы отпустила снова, за компьютером, нет никакого смысла.

А может, у нее есть с собой что-то подходящее? Сейчас, ночью, не даст...

Здесь, в палате, был, конечно, экран. Однако даже если и отколупаешь панель (а как в темноте-то?), поди разберись, где там нужные клеммы... Да и большущий он, как засветится - Клара сразу увидит сквозь стеклянную дверь.

Ежики замычал от беспомощности и сел на пол у кровати... И опять защекотало в кулаке. Словно пойманный кузнечик шевелился... Нет, не кузнечик! Будто тихий приемник-ракушка с внутренней антенной - есть такие: любители их вешают на ухо, как серьгу.

Ежики, не веря еще, прижал кристалл к уху. Бился, жужжал неразборчивый капрный голосок.

- Ой... Яшка, это ты?

Сквозь жужжанье донеслось:

- Не толкай меня в ухо, пожалуйста, я не затычка! Возьми в руку вместе с монетой, она - отражатель.

Ежики -под матраца выхватил спрятанную там монетку. Стиснул ее вместе с Яшкой в ладони. И отдалось в коже, в нервах, пробежало по жилам, отозвалось в ушных перепонках (а может, просто в голове):

- Ты чего так долго не шел за мной?!

- Яшка, прости... Тут такое было...

- Я тебя звал, звал. Даже луч посылал пятку щекотать... А ты...

- Я все объясню, Яшка... Не сердись.

- "Не сердись..." - В Яшкином голосе появилась снисходительная нотка. Будто у мальчишки, который еще дуется на обидчика, но не всерьез, а для порядка. - Я весь Информаторий переписал в себя за час, а потом лежу, лежу в этой дыре. Думал, насовсем...

"Информаторий!"

- Ой, Яшка! Спасибо тебе! Это ведь ты просигналил во Всемирный Комитет? Как у тебя получилось?

- Делов-то... - буркнул Яшка. - Помогло?

- Еще бы!.. - обрадованно отозвался Ежики. И осекся. Сообразил наконец, что происходит невероятное. - Яш... А как это ты... сейчас-то! Без компьютера... Как у тебя получается?

Яшка ответил серьезно:

- Это у тебя получается... Любой человек чувствительней компьютера, а уж если койво...

- А я, значит, правда койво?

- Я всегда говорю правду... Ты что, все еще на полу? Ложись давай...

Ежики тут же подчинился ворчливом приказу. И уже в постели сказал:

- А ты... в тебе, наверно, целый миллион койво, в одном. Ты вон какие чудеса творишь... - Он слегка подмазывался к Яшке, потому что Яшка, хотя и знает все на свете разбирается в тысячах вещей, а сейчас еще к тому же вобрал в себя целый Информаторий, но по характеру все равно пацаненок - добрый, но капрный и упрямый... Интересно, как бы он выглядел, если был бы настоящим мальчишкой?

Казалось, Яшка усмехнулся. И стало ясно, что Ежикины мысли он прочитал.

- Глянь на экран...

Ежики посмотрел. Там - не на экране, а перед ним - просветлел воздух. И в воздухе этом обрисовался мальчик - большеголовый, кудлатый, лет девяти. В потрепанной, старинного вида матроске, в залатанных штанах с порванными застежками у колен, с перекрученной лямкой через плечо. Босой...

- Ой, Яшка!.. Это ты?!

- Тише... Можешь не говорить, а просто думать. Только отчетливо.

- Это ты, Яша? - отчетливо подумал и на всякий случай шевельнул губами Ежики.

- Не знаю... Такой был Лотик. Тот, который сделал мне окошко. По-моему, мы похожи... Теперь это я.

Мальчик шагнул от экрана, сел на край пластиковой кадки, которой росла высоченная, под потолок, пальма. На левое колено положил правую ступню, стал осторожно трогать на косточке подсохшую болячку. Облнул губы...

Как с таким говорить о серьезном? О самом главном?

Но Лотик-Яшка глянул исподлобья печально и требовательно. Черными глазами. Ежики понял: можно.

- Яшка... Я хочу попросить тебя о помощи.

У мальчика шевельнулись губы.

- Я тоже... - отдалось в Ежики.

- Подожди! У меня очень важное дело! Ну, прямо дело жни!

- И у меня... - Теперь уже будто не кристалл давал звук, а сам Яшка-Лотик говорил -под пальмы. - У меня важнее! Я первый!

Что с ним было делать? Заспоришь - обидится.

- Ну, рассказывай, - вздохнул Ежики.

Яшка сел прямо. Взялся за края кадки. Волосы отбросил рывком головы.

- Я - звезда.

Он стал даже чуточку взрослее и красивее. И это "я - звезда" сказал со скромной и настоящей гордостью.

А Ежики растерянно мигал.

Яшка проговорил снисходительно:

- Ты спрашиваешь: какая звезда? Объясняю: еще не вспыхнувшая... Теперь у меня в голове все разложено по полочкам, я знаю смысл.

- Какой... смысл? - почему-то испугался Ежики.

- Слушай. Из меня растили модель Мироздания. Так? Так... Но целой Вселенной я стать не могу, ведь я только модель...

Ежики вспомнил метровый галион в желтом окне.

- Ну да, - кивнул Яшка. - Как модель кораблика не может стать кораблем. Но все равно она немножко корабль... А я... Во мне ведь есть что-то космическое. И одним атомом Вселенной - одной звездой - я сделаться могу! Ведь во мне звездное вещество.

- Ну... а как ты ею сделаешься? Звездой-то... - робко сказал Ежики.

- Я должен вспыхнуть! А ты мне поможешь.

- Ну уж дудки! - Ежики решил, что спятивший Яшка хочет окунуться в какую-то горючку, а потом чтобы его зажигалкой! Причем он забыл в этот миг, что настоящий-то Яшка - кристалл, а не мальчик.

Яшка-Лотик на краю кадки вдруг опрокинулся, привалился к пальме (она, правда, не шелохнулась), задрал коленки и начал хохотать. Звонко так! Будто правдашний мальчишка:

- Да ты что придумал! Это же совсем не так! Ой, не могу!..

- Это что у тебя за веселье?! - За дверью послышались шаги.

Яшка прыгнул с кадки, стремительно уменьшился, кинулся к Ежики под простыню, юркнул в кулак. Повозился там и пропал - видимо, забрался внутрь кристалла.

Сестра Клара с фонариком возникла на пороге.

- Ты что, экран включал?

- А?

- Мне показалось, что у тебя экран работает. Или есть кто-то...

- Кто?

- Вот я и спрашиваю...

Яшка тихо хихикал в кулаке.

- Я спал, - вполне натурально соврал Ежики. - А вы мне про экран... Я не знаю, где его тут включают...

- Извини, Мати. Наверно, я сама задремала... Бывает же...

Она тихо притворила дверь.

Яшка-мальчик всплыл над кроватью и повис у потолка, будто подвешенный за лямку. Несмотря на нелепость позы, он сказал очень веско:

- Я все науки перетряхнул в Информатории. Все узнал и рассчитал. Звезды часто зажигаются от столкновения. Летят в пространстве два камешка или две песчинки, и если скорость световая и если они сталкиваются - трах! - масса возрастает ужасно бесконечно и вспыхивает.

Ежики и сам слышал про такое. Но...

- А как встретишь-то? И как наберешь скорость?

- Наберу, - сказал Яшка, покачивая босыми ступнями (к одной прилипло семечко клена). - Ты поможешь.

- Как?!

- Да тише ты... Слушай и молчи. Ты сам себя не знаешь. А я чувствую - ты сможешь, ты же койво... Ты мне дай только первый толчок. Запусти чего-нибудь или подбрось. И толкай взглядом! Представь, будто магнитным лучом гонишь меня вперед, вперед, все выше!.. Это для начала, первые секунды. А дальше я полечу сам.

- А энергия?

- В Космосе знаешь сколько энергии! Главное, настроиться на нужную волну.

Ежики поверил. И в то, что Яшка взлетит, и в то, что настроится на нужную волну и наберет скорость. Но грустно стало. И страшно за Яшку.

- Там же пустота... А если ты миллиард лет будешь лететь и не встретишь никакой песчинки? И не вспыхнешь?

- Когда-нибудь все равно встречу. Хоть в бесконечности...

- А если... когда вспыхнешь... Ты не боишься?

Яшка сверху упал на постель. Ежики пискнул и зажмурился, ожидая удара. Но даже простыня не шелохнулась. Яшка - настоящий, с репьем в кудлатой голове, однако совершенно невесомый - сел на край кровати. Зябко взял себя за плечи.

- Страшно маленько... А все равно. Раз я могу стать звездой - я должен. Иначе зачем я на свете? Валяться в чужих карманах?

Ежики тихо сказал:

- Не в чужих, а в моем.

Яшка быстро оглянулся на него через плечо. Отвернулся опять. И ответил так же тихо:

- Я ведь все равно не могу быть твоим йхоло. Я живой...

- Разве я говорил, что йхоло? Я думал... что друг...

- А друзей в клетках не держат...

Что тут можно было возразить?

А Яшка, не оборачиваясь, проговорил:

- И дружба ведь не бывает вечная...

- Почему?

- Ну... ты вырастешь...

- А потом умру, - подсказал Ежики. Ему было не страшно, только горько.

- Я не про то... Но люди, они ведь часто забывают. Я куда-нибудь завалюсь опять... Или ты вдруг потеряешь свою силу, когда взрослым станешь. А кроме тебя, никто меня в полет не отправит.

Ежики сказал медленно и твердо:

- Ну, хорошо. Но сначала ты поможешь мне.

- Как?

- Слушай.

- Ты не говори. Ты просто думай. Только отчетливыми словами.

Но оказалось, что отчетливых слов нет. Не находятся. И фразы все перепутались, и мысли. И было гораздо проще и легче разреветься в подушку, чем начать рассказ о кронверке и о засаде. Потому что чувство загнанности, тревога, тоска по маме все время были рядом. Они лишь чуть-чуть забылись во время Яшкиного рассказа. А теперь...

И это второй раз сегодня! Сперва перед Кантором, а сейчас при Яшке. Вот тебе и воины-итты...

Яшка тронул его за плечо. (Надо же! Невесомый, а чувствуется.)

- Ежики... ты вот что... Сунь меня под подушку вместе с монеткой. И думай, про что хочешь. Я попробую сам разобраться...

Он пропал. Сидел рядом - и нет. Лишь опять шевельнулось в кулаке. Ежики послушно затолкал кристалл и монетку под подушку. Вдавился в нее щекой. И стал думать про все, что недавно было. Вспоминать. Снова загудели коридоры кронверка, снова телефон, голос (Ежики опять всхлипнул). И белая комната, и эти трое!

Зачем?

"Яшка, зачем?"

Потом потемнело все, запуталось. И Ежики увидел во сне маму.

В те дальние и счастливые времена, когда Ежики жил в своем доме, ему нередко случалось оставаться одному. Мама уезжала на день-два то в дачный поселок Пески к знакомым, то куда-то по служебным делам, то на экскурсию вдоль побережья. А бывало и так, что звонила вечером:

- Ежики, меня просили срочно съездить на станцию Черная Балка, у них капрничают диспетчерские схемы. Я вернусь утром. Долго не сиди у экрана - поужинай и ложись...

Ежики понимал, что мама свои поездки не всегда объясняет точно. Может, ничего и не случилось на Черной Балке со схемами... Но он не обижался, зная, что есть у мамы взрослая жнь, про которую рассказывать ей не хочется... У него тоже была своя жнь, и порой он тоже хитрил: "Ма-а, я с ребятами на площадку в Школьный сад!" Сперва - на площадку, а потом, глядишь, на развалины башен или в катакомбы... Он считал, что эти хитрости - без обидного обмана. Просто чтобы не волновать друг друга...

Оставлять Ежики одного мама не боялась. Что может случиться с мальчиком в доме, который напичкан предохранительными системами от подвала до чердака? Сыну грозила единственная опасность: мог загрустить в одиночестве.

"Позови ночевать Ярика. Только не переворачивайте дом вверх ногами..."

Однако Ярика отпускали не каждый раз. "Не скучай", - просила мама, уезжая. Но бывало, что Ежики скучал. Особенно по вечерам. Чтобы справиться с печалью, он брал тяжелый альбом со стереоснимками. Там была мама. Разная: и одна, и с отцом, и с ним, с Ежики, и с друзьями...

Теперь этот альбом остался в доме, Ежики не взял его в лицей. Потому что - зачем? Разглядывать карточки хорошо, когда вестно, что мама завтра вернется. А так... лишь ком в горле и тоска. Другое дело - Голос. Он живой. Он такой, будто мама есть сейчас, рядом...

Был в альбоме снимок, на котором мама - девочка. Десяти лет. Хитровато-веселая, с пушистой светлой головой и растрепанными на концах косами, в мальчишечьей майке и полукомбинезоне с подвернутыми штанинами. Она сидит в развилке платана и держит на колене самодельный лук и стрелы с перьями птеропластика. Забавно так: будто Ежикина одноклассница, и в то же время знаешь - мама.

В ту пору ему снилось иногда, что в саду с поваленной решеткой и заросшими беседками они вдвоем играют в индейцев и в пряталки. Пускают стрелы в сделанные репейников и палок страшилища, укрываются друг от друга за постаментами замшелых статуй, продираются сквозь джунгли дрока и пахучих кустов, на которых синие квадратные цветы со странным названием "кабинетики"... Потом они гоняются друг за дружкой, борются на мягкой лужайке, и силы у них равные. (Они с мамой и наяву иногда дурачились, но взрослая мама в конце концов обязательно заталкивала Ежики в глубокое кресло: "Вот так мы поступаем с пиратами и немытыми хулиганами!" - "Это нечестно, ты щекотишься!.. И вообще я тебе сам поддался!" - "Ох уж, рыцарь какой! Лягался, как сумасшедший кенгуру...")

Да, силы были равные, но Ежики все-таки не решался всерьез швырять девочку на землю и применять всякие мальчишечьи приемы. И оказывался на лопатках. И смеялся... Она прижимала к земле его руки, вставала твердыми коленками на грудь и тоже смеялась. Наклонялась нко-нко. Пушистые косы щекотали Ежикины голые плечи, а светлая челка девочки падала ему на лицо. И мама-девочка смотрела сквозь нее. А Ежики, чтобы увидеть ее глаза, отдувал эту челку от своего лица...

Потом они опять носились по старому саду, и наконец Ежики нашел у развалившейся беседки длинную доску. Перебросил через поваленный ствол. Качели!

- Давай полетаем!

- Подожди, я запыхалась...

А он ничуть не запыхался! И немного хвастаясь, подпрыгивает, цепляется за горонтальный дубовый сук, закидывает на него ноги, садится. Потом встает на нем, балансируя. Смотрит на девочку с высоты. У нее на ноге распустилась широкая штанина. Девочка подворачивает ее, стоя на конце доски. И поглядывает вверх.

Злая сила шепчет Ежики: "Она тебя победила, когда боролись, отплати ей! Прыгни на другой конец! Знаешь как полетит!"

Он пугается этой мысли, гонит ее! Никакой обиды нет у него на девочку! К тому же она, хотя и девчонка, и он зовет ее Вешкой (потому что полное мамино имя - Иветта), все равно это мама. И разве он может сделать ей хоть самую капельку плохого?!

Но кто-то коварный толкает Ежики, и он летит вн - ногами точно на поднятый конец доски. И Вешка, нелепо взмахнув руками, взлетает. На миг она замирает в воздухе, прижимает руки к бокам, вытягивается и стрелой начинает уходить вверх. "Ты этого хотел, да?"

- Я не хотел! Не надо! Вернись!

Но она все меньше, меньше, и вот уже только пустое небо. И пустой сад. И весь белый свет - пуст. И пустота эта начинает наливаться безвыходным отчаянием.

- Ма-ма-а!!

И вдруг - шевеление в кустах. Не то вздох, не то стон... Ежики бросается сквозь чащу. Вешка, болезненно съежившись, лежит на примятых сучьях. Под носом и на подбородке кровь.

Радость захлестывает Ежики - оттого, что мама здесь. И страх за нее! И новое отчаяние: она думает, наверно, что он нарочно!

- Тебе больно? Я же не хотел! Мама, прости! Ну, прости, мама!..

От ее боли он зажмуривается, как от своей. И в наступившей тишине слышит голос:

- Ежики, ты что?

- Мама, я не хотел...

- Да знаю я, знаю... - Теперь мама большая, сидит на краю постели, гладит его плечо. Он хватает ее пальцы двумя руками.

- Ты уже приехала?

- Нет, я приеду утром. А пока я тебе снюсь...

Ну, все равно. Не выпуская ее руки, он опять закрывает глаза, успокоенный, почти счастливый...

Проснулся Ежики, когда за окном среди черных листьев еле наметилось серое утро. Ощущение, что он держит мамины пальцы, было таким настоящим, что несколько секунд Ежики не шевелился и не дышал. Но уже понимал, что это остаток сна. И уходил сон безжалостно и быстро...

А может, и Яшка приснился?

Нет, кристалл и монетка были под подушкой. Нервно и нетерпеливо Ежики сжал их в кулаке. И сразу Яшка зажужжал - торопливо и слегка обиженно:

- Ты же сам виноват. Прежде ты никогда не говорил про мамин Голос. И про Кольцо. Нужно было сразу...

- Я сейчас... Я скажу...

- Теперь не нужно. Знаю и так... - Яшкин голосок стал чище, тише и печальнее. - Только я не отвечу на твои вопросы.

- Почему?

- Не могу построить ответ... Я же ничего не знаю о Сопределье, о его законах. Об этом нигде ни слова. И в Информатории... В нем все - только про здешнее пространство...

- Яшка, я не понимаю!.. Ведь Якорное поле - оно же есть!

- Оно-то, видимо, есть, - невесело отозвался Яшка. - Я не знаю про другое...

- Про что?

- Есть ли там... твоя мама.

Ежики подавленно молчал. Потом сказал через силу:

- А голос... в телефоне...

- Могло показаться. Или приманка... Или вообще не было ничего... Или было.

- А тот разговор... Кантора и доктора... Что они выбрасывают людей куда-то...

- Если бы я сам слышал разговор... А тебе запомнилось перепутанно... А может, и приснилось.

- Да нет же!

Неужели и Яшка не поверит, не поймет?

Яшка ответил виновато:

- Я ведь не говорю, что не было... Я просто не знаю.

- А как узнать?!

- Это можешь только ты. Сам.

- Как?

- Иди опять. Пробивайся. Две попытки уже было, третий раз, может, повезет...

"Как в сказке", - с ознобом подумал Ежики.

- Как в сказке, - серьезно отозвался Яшка. - Поэтому смотри: третий раз не пробьешься - значит, все... Наверно, такой закон.

- Но второй раз была засада. А если и сейчас?

- А ты плюй на все правила! На все Мёбиус-векторы, темпоральные кольца и меридианы. Рвись напропалую! - совершенно непонятно и сердито посоветовал Яшка.

- Знать бы, на что плевать! Я об этих векторах и так ничего не знаю! Я просто ехал, шел, бежал, вот и все...

- Значит, надо снова, - неуверенно сказал Яшка. - Ехать, идти, бежать. Только еще быстрее... прямей. Это же третий раз...

- Яш... А ты будешь со мной? Поможешь?

Неловко крутнулось в ладони. Словно крошечный Яшка-мальчик смущенно помотал косматой головой.

- Я не могу... Ты сначала должен отправить меня.

Вот так... Вот тебе и друг.

- Но ведь это же последний раз! А потом - лети!

- Ну да! - капрно откликнулся Яшка. - А если с тобой что-то случится? Кто отправит меня?

- Боишься...

- Боюсь... Вдруг тебя поймают, засадят в клинику, меня отберут, выбросят... Тогда что? Опять валяться в мусоре сто лет?.. Ежики... я ведь и так сделал для тебя, что умел...

А и в самом деле! Что еще требовалось с Яшки?

- Тебе ведь не выбраться нынче днем на Поле, - опять зажужжал Яшка. - А для меня, для взлета, сегодня последний вечер. Завтра меридиан выйдет совмещенных плоскостей, и это на полгода. Опять столько ждать... Я потому и рассчитал, я тороплюсь...

- А мне говорил: плюй на все эти законы и векторы...

- Так у тебя же своя дорога. А у меня своя, и законы свои...

Возможно, Яшка хитрил. Просто хотел улететь скорее. Но Ежики уже не спорил. "Своя дорога... - отдалось в нем. - Своя Дорога..."

- Ладно...

Днем все было как полагается: врач, процедуры, возня с диагностическими датчиками. Завтрак и обед, безвкусные, как жеваная бумага. Доктор позволил включить экран, и Ежики включил, чтобы не вызвать подозрений. Чтобы никто не понял, что внутри у него нетерпение, как взведенная пружина. Он говорил, что чувствует себя вполне здоровым, только скучно ему. Врач советовал поскучать пару дней.

После обеда приходил Кантор. Сообщил, что послезавтра приедет тетя Аса.

- Но, Матиуш... у меня к вам просьба. Даже если вы станете жить с родственниками, учиться можно все равно в лицее. При ваших способностях это наилучший вариант. Подумайте, а?

Чтобы он отвязался, Ежики обещал подумать. Но думал о другом. О послезавтрашнем дне. Когда вырвется наконец лицея и снова - на Кольцо. На Поле! Третья попытка.

Нет, он не будет спешить, кидаться очертя голову в незнакомые коридоры. Он дождется или разыщет Рэма, Лис, Филиппа. Он расспросит их, "пограничников", досконально, подробно. Он терпеливо и обдуманно будет искать нужную Дорогу. Пока есть Дорога - есть надежда...

Но прежде всего надо было отправить Яшку.

Около одиннадцати вечера Ежики украдкой выглянул в прихожую. Дежурила сестра Лотта - пожилая и неприступная. Ладно...

С тех пор как живут на свете мальчишки, существует нехитрый прием: в постель - чучело, а сам - на улицу. Ежики, очень стараясь не шуметь, содрал со столика пластиковое покрытие, свернул трубу, увязал ее скрученной в жгут салфеткой. Добавил к трубе махровый халат. Очень удачно, что среди оставленного врачом лечебного имущества оказалась плоская электрогрелка с терморегулятором. Ежики поставил его на "тридцать шесть и шесть" и сунул грелку тоже под простыню. Теперь инфракрасный шпион, если он есть, зафиксирует спокойно спящего мальчика с нормальной температурой.

Ежики выключил свет. Притих на минутку. Затем на цыпочках подошел к окну. Медицинский блок находился в новой пристройке. Окна - сплошные, овальные, выгнутые. Открывались они редко и с трудом - не следовало нарушать медицинский микроклимат с его кондиционированным и стерильным воздухом. Но Ежики еще днем расшатал и ослабил упоры. Теперь надавил, и прозрачный щит нехотя отодвинулся на шарнирах.

Воздух ночного сада вошел в палату. В нем не было сейчас привычной влажной духоты. Прохладный он был, хороший. Все-таки скоро осень. Словно радуясь долгожданной свежести, особенно бойко стрекотали ночные кузнечики.

Палата была на втором этаже. Ладно, не привыкать. Главное - сгруппироваться правильно... Легкая пижамная курточка вздулась, как парашют...

Ежики с полминуты посидел в траве на четвереньках, потер отбитые пятки, послушал: нет ли там, наверху, тревоги? И, пригибаясь, пошел в парковую глубину.

Впрочем, прятаться было не от кого, да и темнота стояла полная. Мощные стволы, кусты и пространство между ними - все черное. И трава. И небо... Хотя нет - небо черное, но не совсем. Потому что еще чернее листья дубов и платанов над головой. А сквозь них бьют колючими лучами звезды. Те, к которым так хочется Яшке.

Ежики взял в кулак монетку и кристалл.

- Ну вот, Яшка, скоро...

Тот пожужжал щекочуще и неразборчиво. Потом спросил:

- Из окна, что ли, прыгал?

- Ага...

- А как обратно попадешь?

Ох, Ежики об этом и не подумал!

- А, пусть! Пойду мимо сестры.

- Крик будет...

- Пусть кричит. Все равно я здесь последние дни... Это ты постарался, Яш, спасибо.

- Ежики...

- Что?

- Ты не обижайся... что я улетаю...

Ежики теперь и не обижался. Было только грустно. И беспокойно за Яшку: как он там полетит в громадном пустом мраке... Но главный страх - вдруг ничего не выйдет?

- Лишь бы получилось...

- Ты уж постарайся, - виновато попросил Яшка.

- Ладно... Яш, а когда ты столкнешься и вспыхнешь... ты ведь сделаешься совсем другой. И наверно, все забудешь, что было на Земле.

- Я уж думал... Нет, не забуду. Ни за что...

Ежики вышел к мраморному мальчику со змеем (тот еле различимо выступал темноты). Где-то неподалеку валялась метровая доска от разломанной скамейки. Ежики нашел ее на ощупь. Нашел в траве и несколько кирпичей - них были сделаны раньше опоры скамейки.

Минут десять он возился, подкладывая кирпичи под середину доски и под один конец: высчитывал угол, чтобы после удара Яшка взлетел точно по вертикали. В зенит...

- Ну все, Яш... Попробуем?

- Пробовать нельзя, надо сразу. Если я упаду, ты не найдешь меня в траве.

Да, это правильно. Надо о всех сил... С замиранием в груди Ежики сказал:

- Тогда готовься. не будем прощаться долго.

- Не будем... Я тебя не забуду, пускай хоть как вспыхну...

- Счастливой Дороги, Яшка.

На секунду он прижал кристалл к щеке. И положил на конец доски. На самый краешек. Подождал, чтобы от сердца отступила обморочная пустота. Сжал в кулаке монетку, вскрикнул и грянул пяткой сверху вн по доске! По другому, торчащему концу! И - то ли показалось, то ли в самом деле - мигнувшей чертой ушла вверх белая искра. Отражение звезд в кристалле! И Ежики догнал летящего Яшку глазами, подтолкнул его - взглядом, мыслью, желанием: скорее, скорее! Мчись!

Мало того, он сам помчался следом, выбросив перед собой магнитный луч. И гнал, гнал Яшку этим лучом в раскинувшийся черно-звездный мир. Воздух шумел, обтягивая на нем пижаму. А потом и воздуха не стало, просто звенящая пустота. Выплыл -за горонта громадный ноздреватый шар луны и быстро остался вну. Сдвигали свои контуры, перемещались созвездия... И наконец искрящийся граненый камешек ушел далеко вперед, затерялся в звездной пыли... И Ежики упал обратно в траву.

Нет, в самом деле упал. Будто и правда вернулся Космоса. Посидел, трогая ушибленную о доску пятку. Он при ударе отбил ее гораздо сильнее, чем при прыжке окна.

Надо было вставать. Идти. Но страдальчески не хотелось в палату. В белые стены, где в каждом углу чудится подозрительный зрачок ненавистного Кантора... Хотя и ненависти сейчас не было. Только усталость и опустошение какое-то. Яшка улетел. Никого рядом...

Он все-таки встал. С равнодушным злорадством подумал о воплях сестры Лотты, когда она его увидит. Наплевать. Но к больничному крылу все-таки не пошел, а двинулся через траву наугад.

И без удивления, с тихой печалью увидел, как светит среди мохнатой тьмы крошечное желтое окно.

Словно притаился в траве игрушечный домик.

Это и был домик. Размером с коробку от "Собеседника". Крыша - двух дощечек, стены кусочков пластика. И окошко с переплетом в виде буквы "Т" было заслонено желтоватым пластиком - тонким, пропускающим свет. А задней стенки не было совсем. Ежики обошел домик, присел.

Внутри горела свечка. Настоящая, с потрескивающим ярким огоньком. А рядом в колючей скорлупе каштана, как в люльке, лежал якорек.

Тот самый...

"Гусенок..." - подумал Ежики. Ласково так подумал. И будто в ответ, шевельнулись за спиной кусты. Глаза Ежики давно уже привыкли к сумраку, а тут еще и свет домика. И Ежики сразу разглядел мальчика. Это и правда был Гусенок. Только без своих сандалий-лапотков, босой, как и Ежики. В трусиках и майке. Смотрел он спокойно, не удивился и не испугался. Видимо, сразу узнал.

- Играешь? - негромко сказал Ежики и подвинулся.

- Ага... - Мальчик присел рядом. Вплотную. Теплый, остроплечий, доверчивый.

- Сбежал спальни?

Он чуть улыбнулся:

- Сбежал... И ты?

- И я...

Гусенок поправил свечку, поровнее поставил "люльку" с якорьком. Объяснил шепотом:

- Он для меня как живой. А у всякого живого должен быть дом, верно?

Ежики медленно кивнул.

- И хорошо, если кто-нибудь еще есть в доме, - прошептал Гусенок у щеки Ежики. - Верно?

- А у тебя... - вырвалось у Ежики. Но он замолчал. Хотел спросить: "А кто у тебя есть? Мама есть?" Но какое он имел право трогать чужую печаль?

Гусенок не удивился.

- У меня сестренка. Она, правда, не кровная, у нее другие были мама и папа, но все равно мы родные... А ты? Тоже ищешь кого-то?

- Да... - выдохнул Ежики. И встал, шагнул назад.

Гусенок смотрел на него сну, через плечо. И вдруг спросил:

- А ты знаешь, почему якорь на пуговицах у моряков?

Это был простой вопрос, хотя и неожиданный. Но Ежики не стал отвечать. Попросил шепотом:

- Скажи.

- Потому что якорь - знак надежды. Раньше, когда моряки уплывали в дальние моря, от якорей зависело их спасение. Во время бури, когда суша недалеко. Чтоб не разбило о скалы... Надежда, что вернутся домой.

"Якорное поле, - вспомнил Ежики. И подумал: - Поле надежды. Какие-то якоря состарились, вросли в землю, их корабли отплавали свое. Но есть ведь и ростки... А чего я жду?.. Яшка советовал - сквозь правила и законы пространства, по прямой! Зачем тогда ждать? Лучше всего - мчаться на Поле сейчас, когда об этом не знает никто! И никто не задержит!"

Одно только держало - Гусенок. Нельзя было уйти и никак не попрощаться. Ежики смотрел на его птичьи, сведенные будто от озноба плечи. Потом дернул с себя пижамную распашонку. Хоть и тонкая, легонькая, но все-таки... Укрыл Гусенка. Тот опять глянул через плечо. И вздохнул:

- Уже который раз...

- Что?

- Куртку дарят. Когда я в дороге... Накинут и уходят...

Не было здесь упрека. И однако Ежики затоптался на месте.

- Понимаешь, я должен идти... Мне обязательно надо...

- Да понимаю я, - снова со вздохом отозвался Гусенок. И добавил деловито: - Переоденься только. А то скажут: "Один едет, да еще голый, в пижамных штанах. Ты куда, мальчик?"

Он... что-то знал! Но не было времени на расспросы. Главное, что Гусенок не обиделся. Не будет лишней тяжести на душе. Хотя... не будет ли?

- Прощай, - прошептал Ежики.

- Счастливой дороги...

Как он сказал? "Счастливой Дороги"?

 

9. ГЕНЕРАТОР

 

Надо было проскользнуть в жилое крыло лицея. Пробраться на второй этаж, к себе в комнату...

Вну, в вестибюле, светилась дверь дежурной комнаты. В ней беседовали молодой воспитатель Янц и кто-то еще, спиной сидел... Слава маленькому Хранителю Итану - не услышали осторожных шагов мальчишки. А на лестнице совсем хорошо - ковровая дорожка... В коридоре второго этажа мягкий ночной свет. И вот удача - опять никого! Да и кому ходить? Лицеисты - маленькие и большие - видят в своих комнатах полуночные сны. Тишина за шеренгой прикрытых одинаковых дверей...

Комната оказалась заперта. Ежики, отчаянно спеша, набрал на замке любимый код. 333. Замок не сработал. Наверно, Кантор запер его по-своему.

Так, да?.. В старинном лицейском доме и двери старинные - прочного дерева с резьбой. Но замки хлипкие, просто для порядка. Мол, каждый лицеист - хозяин в своей комнате...

А если разбежаться и грянуть плечом?

О том, что получится опасный шум, Ежики от злости забыл. Разбежался и... влетел в комнату, едва коснувшись двери. Словно дверь сама поспешно распахнулась перед полным сердитой решимости мальчишкой. Автоматически включился дежурный светильник.

Ежики бросился к шкафу. Разворошил, раздергал на вешалке рубашки, куртки, спортивные фуфайки. Он чувствовал, что надо обязательно быть одетым так же, как в первый раз. Чтобы ребята, если встретятся, скорее узнали его. Чтобы само Поле узнало... К счастью, оказались на месте и шорты с продырявленной подкладкой кармана, и капитанка. Только майку искать было некогда, капитанку надел на голое тело. И прежних сандалий нет, остались на Поле. В ящике с обувью отыскал Ежики старые кроссовки. Тесноваты, да ладно... Сел на корточки, приклеивая липкие хлястики застежек. И тут натянутые нервы его уловили, что в дальнем конце коридора - мягкие шаги.

Ну конечно! В комнате когда не положенo зажегся свет, на пульте в дежурном помещении - сигнал! И сразу - в три объектива: что там не спится лицеисту? Опять ты дал маху, Ежики... Ничего! Он успеет...

Ежики отпрянул к окну. Локтем нажал на бронзовый рычажок. От такого нажатия оконная рама (с частыми переплетами, под старину) всегда легко разъезжалась в стороны.

Однако сейчас - не шелохнулась.

Ежики отчаянно давил и давил рычаг. А потом перестал. Потому что в двери появился Кантор.

Молчаливый, укорненный.

Монетка была в нагрудном кармане капитанки. Ежики выхватил ее, прижал большим пальцем к ладони, а ладонью заслонил голову. Со стороны могло показаться, что мальчик приветствует ректора каким-то ритуальным салютом... Конечно, монетка маленькая, но все же металл частично отразит и рассеет луч, если Кантор опять посмеет...

Сорвавшимся голосом Ежики сказал:

- Не вздумайте... паралатором. Это нельзя с детьми. Я пожалуюсь в Охрану детства... вам попадет.

Кантор шагнул в комнату, сел понурившись. В кресло сел. А кресло это было единственным предметом, который любил здесь Ежики. Потому что оно было его. Привезли дома... А Кантор сел в это кресло, и Ежики разозлился. И злость убавила страх.

Кантор сказал печально:

- Все-таки вы в самом деле серьезно больны.

- С чего вы взяли?

- Сужу по вашему поведению... По вашим нелепым подозрениям. И по тому, как часто вы лжете. Обещали не уходить и вот собрались опять... Нормальный мальчик не может лгать постоянно, это патология.

- А взрослый? Может? - со звонкой ненавистью спросил Ежики.

- Вы имеете в виду меня, Радомир?

- Вас... господин Кантор.

- Боже мой... когда я вам лгал? Хотя бы в мелочах?

- Вы врете все время! Но я не про мелочи, а про главное... Вы даже не Кантор!

- Еще новость, - отозвался он ровно, без удивления. - Кто же я в таком случае?

- Вы - Консул!

Кантор сидел, нко согнувшись, устало вжав голову и подняв лицо. Так, сну вверх, он смотрел сквозь очки на Ежики.

- Ну... и что? Вы будто пригвоздить меня хотите, Радомир. Я - консул. Это звание в нашем обществе, в Командорской дружине. Чин такой старинный, традиция. Почему это должно мешать мне быть Кантором?

"А в самом деле?" - растерянно подумал Ежики. Но не сдался:

- Тогда почему вы это скрывали? Никто не скрывает свои звания!

Кантор шумно вздохнул, отвалился в глубину кресла, толстыми пальцами похлопал по пухлым подлокотникам.

- Да... Человек порою вынужден кое о чем умалчивать. Это не значит, однако, что он лжет... Хорошо, я буду сегодня откровенен с вами до конца. Судя по всему, вы имеете право на это. И надо же когда-то расставить все точки... Да опустите вы руку, нет у меня ничего. Ни паралатора, ни... даже сердечного стимулятора, который нужен мне все чаще...

Ежики встал свободнее, прислонившись к косяку.

- Дело в том, - устало и доверительно сказал Кантор, - что Командорская дружина работает в очень трудных условиях. Кое-кто нас, правда, поддерживает, есть сторонники в высших сферах, но мало... мало, Матиуш. А главное, все равнодушны к нашей основной Идее.

- К Всеобщей Гармонии Мира? - не сдержался Ежики. Впрочем, теперь было все равно. Напролом так напролом.

Очки у Кантора блеснули и погасли.

- Вам опять или приснилось что-то, или кто-то наговорил эту чушь... Задача наша более проста и насущна: попытаться исправить нынешнее общество. Оно гибнет от сытости, от провозглашенного "всеобщего благоденствия"! Извините, но вы еще ребенок, вы этого просто не видите. Да и большинство взрослых не видит... Людям кажется, что они достигли желанных высот бытия, у них все есть, и теперь настала эра удовольствий... И все отдается в жертву удовольствиям: науки, открытия, смысл жни. Любовь стала развлечением на час (вините, это не детский разговор, но это так). Нормальные семьи настолько редки, что скоро их будут заносить в Красную книгу. И во всем этом кроется пока незаметное начало гибели... И спасение - только в вас.

- Во мне?!

- В вас, в детях! Нынешний взрослый мир обречен. Только те, кто сейчас еще не отравлен этим миром, способны спасти человечество. Установить в мире твердый порядок, в котором каждый человек знает свою роль, свой смысл бытия.

- Так ведь было уже такое... твердый порядок. Сколько раз! Мы учили. И всегда - кровь.

- Вы путаете, Матиуш. Порядок порядку рознь. К власти приходили диктаторы, державшие народ в страхе. А когда придут люди разумные, осознавшие свою великую и ответственную роль... Когда они поймут, что их задача - спасение всей цивилации, тогда и родится новый мир.

- Были ведь и такие, - сказал Ежики. - Про них тоже есть в Истории. Их убивали...

- Да! Да! Потому что это были честные, но слабые люди! А должны вырасти наконец те, кто сильнее людского недоверия и зла. Те, чьи силы, свойства и души не в пример масштабнее, чем у массы остальных людей. Те, кто будут неуязвимы. Они станут владеть тайнами пространства и времени и, может быть, тайной бессмертия...

- Зачем мне бессмертие, если нету мамы... - шепотом сказал Ежики.

Кантор опять качнулся вперед. Сильно наклонившись и глядя в пол, проговорил глухо:

- Вот здесь я бессилен, малыш...

- Чтобы куда-то отправить маму, силы нашлись!! - Ежики словно с обрыва шагнул, ухнуло сердце.

Но Кантор ответил по-прежнему ровно и устало:

- Я понимаю. Сквозь сон... или как там называет это доктор... вы слышали наш разговор. Наш давний теоретический спор о крисе современной семьи. Все перепуталось у вас в голове, фантазии с явью...

- И поэтому доктор куда-то исчез! Может... туда же?

- Доктор болен и лежит дома. Если хотите, можем его навестить, он подтвердит мои слова... Поверьте, Матиуш, я не хитрю с вами. Зачем это мне? В конце концов, через несколько дней вы вернетесь домой и, скорее всего, не захотите оставаться лицеистом...

- Не гожусь я во владыки мира, - горько и язвительно сказал Ежики. И подумал: "Если выскочить в дверь и промчаться по коридору? Не перехватят?"

- Мы и не воспитываем владык. У командоров другие цели и другие традиции... Вы ведь, насколько мне вестно, до сих пор не знаете нашей теории...

- И знать не хочу... - вырвалось у Ежики.

- А напрасно... Еще в древности Первый Командор учил: людям нужны просветители, те, кто поведет их к добру и всеобщему знанию. На острове Сэйнеш у него была школа. Когда враги осадили город, они взяли в деревнях пятьдесят женщин-заложниц и поставили условие: или жители выдадут им Командора, или они утопят женщин в озере, а город сожгут греческим огнем вместе со всеми жителями, со школой, где было сто талантливейших учеников, от которых зависело будущее народа. И человек этот... - Кантор вскинул голову, заблестел очками. - Человек этот добровольно отдался царю Эгосу, и тот сжег его на холме, на виду у всего города. И ушел...

- Ну и что? - сказал Ежики.

- Как... "ну и что"?

- Он был хороший человек, он всех спас... А вы...

- А что - я?

- А вы все врете... - выдохнул Ежики. Потому что очень хотелось заплакать. Потому что в этот миг опять вспомнился черный телефон, голос в трубке (ну ведь было же это, было!). И как он рвался сквозь лунные полосы, сквозь темноту...

 

Кантор сдержался. Только сел прямо.

- Я обманул вас лишь в одном. И сделал это в ваших же интересах. Я сейчас, Матиуш, объясню вам все, и это будет чистая правда, и, может быть, вы поймете меня. И станете союзником.

У Ежики криво дернулся рот. Но Кантор сказал ровно и даже с ноткой печальной торжественности:

- Нет у вас чересчур высокого индекса воображения... Точнее говоря, он есть, но не в нем дело. Дело в том, что вы - генератор силового поля... Помните тот вечер, когда я пришел к вам?

- Ну... и что?

- Я случайно проходил мимо вашего дома. В толпе узнал, что происходит. В этот момент Служба охраны отключила от дома энергию... Да-да, свет остался, от аварийного источника, но источник этот слаб, создать силовое поле он не может. Два мотоциклиста рванулись к дому... и вылетели назад, как пробки! Это было замечательно, мальчик! Ты в своей справедливой ярости (я ничуть тебя за это не осуждаю), в своем нежелании расставаться с домом держал поле сам! Силой своей души! И еще какой-то неведомой силой! И тогда я понял - вот находка для лицея! Разве я был не прав?

- Как же вы сами-то прошли через мое поле? - Ежики спросил то, что давно его мучило и тревожило. А то, что он - генератор, его ничуть не взволновало.

- Я... многое умею, мальчик. Но гораздо больше будете уметь вы, когда разовьете свои способности. И мы с вами... и с другими вам подобными... сможем наконец кое-что сделать на планете... Матиуш, это ли не цель жни? Ну, согласитесь...

- Ладно! Если только вернете маму...

Кантор уронил руки между коленями. И голову опустил. И сидел так в молчании с минуту. Потом сказал в пол:

- Нет, вы в самом деле больны... Я думал, что моя откровенность будет для вас...

Ежики перебил:

- Нет у вас никакой откровенности! Вы опять соврали! Что оказались у дома случайно! - Эти вскрики он выбрасывал горячими толчками. - Вы еще раньше следили за мной, давно! Вы всех мальчишек, наверно, так вылавливаете! С помощью всяких "садовых троликов"! А потом испытания!.. Я слышал в бункере, как они боялись Консула!

- Еще новый бред!

- Да, я понял! Они ловят ребят по приказу Консула, а потом...

- Разве я виноват, что у какого-то предводителя хулиганской шайки такое имя?!

- Вы все тут одна шайка! - выпалил Ежики.

- Радомир, вы сейчас отправитесь в клинику. Пока вы еще лицеист, и я отвечаю за ваше здоровье.

- Не отправлюсь!

- Я буду вынужден настоять.

- Попробуйте! Я... я поставлю поле!..

- Не каждый раз это получается. К тому же вы видели, что я умею его преодолевать.

- Вы многое умеете... - всхлипнул Ежики. - Даже там, на заставе... ловушка такая... Почему вы не пустили меня к маме?

Кантор взялся за щеки.

- Боже, Боже мой... Ну где, где я тебя в ней не пустил?

- Там, в кронверке!

- Но я же объяснял тебе, что не был в кронверке!

- Да?

- Да!

- Нет, не объясняли, - с ощущением горькой победы сказал Ежики. - Я раньше о нем не говорил. Только о Якорном поле. Откуда же вы знаете про кронверк?

- Я... ничего не знаю! Ты пытаешься поймать меня на слове!

- А я и поймал!

Лицо Кантора пошло красными пятнами. Перекосились очки. Ежики впервые видел ректора таким.

- Ты скверный мальчишка, - сказал Кантор со злым присвистом. - Жаль, что мы живем не в прежние времена. Я приказал бы сейчас подать розги... Или надавал бы тебе пощечин...

Поле не поле, но ярость полыхнула от Ежики, видимо, с ощутимой силой. Кантора вдавило в спинку кресла.

- Но-но... - сказал он.

Ежики, однако, был уже совсем другой. Сейчас перед ректором стоял нуренный, поникший мальчишка.

- Господин Кантор, ну пожалуйста... Ну, делайте со мной что вздумаете... Хоть насовсем убейте. Только скажите, где моя мама...

 

10. ПОЛЕ НАДЕЖДЫ

 

Кантор опять нко опустил голову, подхватил упавшие очки. Сквозь редкие волоски блестел зайчик лысины. Кантор пронес безнадежно и очень искренне:

- Ну как... как мне убедить тебя? Как доказать, что все это - лишь твоя фантазия?.. Конечно, я понимаю, тебе не хочется расставаться с надеждой... Но если надежда бессмысленна...

Ежики медленно скручивал в себе нахлынувшую слабость и покорность. Сказал сумрачно и с новой упрямой ноткой:

- Ничего не доказывайте. Просто не мешайте... Не вмешивайтесь больше, когда я буду... искать.

- Ты собираешься туда опять?

- А вы как думали!

- Но...

- Вы что, хотите удержать меня? - спросил Ежики тихо и бесстрашно. - Тогда вам надо меня убить.

- Нет, ты помешался на этом. По-твоему, Командорская община только и думает, как убить двенадцатилетнего Радомира... Есть более безобидный способ разрешения спора.

Ежики вскинул глаза.

- Докажите в конце концов, что это Якорное поле существует! - Кантор плотно посадил очки и встал. - И на том закончим нашу дискуссию...

- Как я докажу?! Вы это сами знаете, а...

- Доказать проще простого. Мы вместе поедем по Кольцу и убедимся: есть такая станция или нет ее...

- И там увяжетесь за мной!

- Я клянусь: как только услышу "Станция Якорное поле", оставлю вас и не подойду к вам более никогда. Ни как ректор, ни как... человек, который к вам... в достаточной степени привязан.

Тень подозрения мелькнула у Ежики. Но... ведь если станция и застава есть - значит, они есть! И в самом деле, проще всего поехать и выяснить раз и навсегда!

Однако на что рассчитывает Кантор? Ведь он же знает, он там был... Или не был? Может, Ежики привиделась эта белая комната, где сидели Кантор, доктор и незнакомец? Может, он просто потерял сознание от страха и отчаяния, когда заблудился в кронверке?.. А потом сам не помнил, как добрался до станции, сел в поезд...

Или так! Люди в комнате были, но другие, незнакомые, а Ежики показалось, что ректор и доктор Клан... И возможно, эти люди отвели (или отнесли) мальчишку в вагон...

Но зачем?

И почему такой обман? Почему не пустили туда, куда он рвался всей душой? Фальшивый номер засветили над дверью...

А может быть, и телефон приснился? И Голос?

Нет!..

"Ежики... Беги, малыш, беги, пока светит луна..."

Он не добежал... Но луна-то светит и сейчас. По крайней мере, там светит! Сегодня - даже ярче вчерашнего: стала еще круглее...

- Едем, - сказал Ежики, будто камень уронил.

- Сейчас? - начал Кантор. Обжегся мальчишкиным взглядом. - Ну... конечно, такой час, это не в правилах лицея, но... раз такая ситуация... Но у меня одна просьба!

Ежики смотрел сумрачно и нетерпеливо.

- ...Даже не просьба, условие: возьмем с собой воспитателя Янца. Клянусь, я ничего не замышляю! Но посудите сами: нам нужен свидетель. Третий человек! Беспристрастный. А господин Янц как раз отличается... гм... бесхитростным нравом и прямотой суждений.

- Как хотите...

С этой минуты в Ежики стало расти горькое понимание, что ничего не выйдет... В машине он скорчился между Кантором и почтительно-безмолвным исполнительным Янцем. За прозрачным колпаком разворачивался, катился назад громадный город - разноцветная карусель огней, струящихся реклам, светящихся стеклянных стен, иллюминаций. Тысячи людей спешили веселиться, смотрели на площади кино, толпились в открытых кафе, шли куда-то карнавальной толпой... Праздничный беззаботный вихрь.

И если в этом вихре плохо и одиноко одной какой-то затерянной песчинке, что с того? А если даже и не одной... Сколько таких песчинок? Мчится в машине сгорбленный тоскливым предчувствием Ежики. Летит где-то в черном пространстве без воздуха и тепла не нашедший себя на Земле Яшка... А может, и не летит. Может, ничего не вышло, и он свалился назад, в травяную гущу лицейского парка... А в траве, у игрушечного домика, один на один со своей печалью съежился маленький Гусенок...

"Так и не узнал, как его зовут... Теперь, наверно, и не узнаю. Потому что не вернусь..."

Откуда это странное чувство, что он не вернется в лицей? Была бы надежда, что все-таки попадет на заставу, - тогда еще понятно. Однако надежды этой все меньше и меньшее. А вместо нее ощущение, что увозят его в какой-то пасмурный, совсем безрадостный край.

...Сели в поезд у Южного вокзала. Как полагается, в хвостовой вагон. Но все было не так. И Ежики даже не удивился, когда следующую станцию объявил чужой, незнакомый голос.

- Голос другой... - сказал Ежики, глядя за черное стекло.

Кантор, кажется, пожал круглыми плечами. Тогда Ежики сказал злее:

- Это вы подстроили.

Кантор вздохнул: мол, стерплю и это.

- Я не занимаюсь проблемами Службы движения... Голос, возможно, решили сменить после того случая в диспетчерской. Специально, чтобы не травмировать вас...

Почти без волнения, без ожидания слушал Ежики названия станций. И не удивился, только совсем поник, услыхав после Солнечных часов: "Следующая станция - Площадь Карнавалов"...

...Там, на Площади, они вышли вагона. Ежики встал у края платформы. Свет плафонов казался серым... Кантор нерешительно, виновато даже переступил рядом своими мягкими башмаками.

- Ну... что? Поедем домой?

Ежики молча помотал головой.

- Ну... а что вы предлагаете, Матиуш?

Ежики молчал. Ничего он не предлагал. Ничего не хотел... Улететь бы, как Яшка, в черноту, чтобы не видеть, не слышать. Никого, ничего...

Воспитатель Янц молчал рядом почтительно и с готовностью делать, что скажет ректор. Судя по всему, он не очень понимал, что происходит.

Кантор сказал опять:

- Матиуш, мальчик мой, я же не виноват...

- Виноваты.

Ежики бросил это просто так, последним толчком упрямства. Но следом за словом толкнулась и догадка - слабенько так, намеком...

- Да в чем же опять вы меня обвиняете? - Это у Кантора получилось театрально. Даже люди на платформе заоглядывались.

- Потому что я ехал с вами... Вот если бы один...

Кантор не стал обвинять его ни в глупости, ни в упрямстве, ни в нелепой вере в потусторонние чудеса. Он сказал кротко и утомленно:

- Господин Янц. Вы с мальчиком вернетесь на станцию Солнечные часы. Там Радомир сядет на встречный поезд и приедет сюда один. Я встречу... Или нет, встретите вы. А отвезу его туда я...

Надежда затеплела в душе у Ежики. Но лишь на полминуты. Когда он услышал опять чужой голос, понял, что все зря. И на перроне Солнечных часов, оставленный Кантором, сел в хвостовой вагон безнадежно, как арестант.

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - Площадь Карнавалов...

Там он покорно сошел, сразу увидел Янца с вопросительно-заботливым лицом. Длиняого, доброго, ничего не понимающего человека. И от этой беспонятливой тупой доброты, оттого, что сейчас надо ехать в лицей, оттого, что на Кольце он никогда уже не услышит маминого голоса, и оттого, что не будет в жни Якорного поля, Ежики проткнула беспощадная тоскливая боль... раньше он только в книжках читал, что от горя может болеть сердце. Даже тогда, при страшном вестии о маме, оно замирало, колотилось неровно, однако без боли. А теперь у него, у мальчишки, не ведавшего раньше ни одной серьезной хвори, в сердце словно вошла стальная спица.

Ежики согнулся, хватанул губами воздух, понял, что сейчас умрет, и не испугался. Даже наоборот. Только не надо, чтобы так больно. Он прижал к ребрам растопыренную ладонь. Стало легче. Сквозь материю нагрудного кармана в ладонь ласково ткнулось круглое пятнышко теплоты. В ладонь - и обратно в грудь... Возможно, это в ладони пульсировала жилка, но казалось, что монетка в кармане бьется - с колоском и профилем Хранителя-мальчишки. Живет под рукою. И посылает сердцу мягкие толчки спасительной теплоты... И колючая спица тает, и можно вздохнуть...

Спасибо, Хранитель Итан, спасибо, колосок... Спасибо, йхоло...

А ведь там, на ребре монетки, написано: "На Дороге не останавливайся, шагай через Границу смело"... Он сам прочитал эти слова через шар. Прочитал там... Не могло же и это быть бредом! Есть оно, есть Якорное поле!

И Ежики, как наяву, увидел его: ночное, под круглой белой луной. Мохнатые седые одуванчики рассыпались по пригоркам, светятся в голубоватых лучах. Чернеют якоря. И яркой искрой горит отражение луны в оставленном на глыбе ракушечника шаре...

Там же, совсем недалеко, - комната с часами и телефоном. "Ешики... Беги, малыш..." Второй раз он не попался бы в ловушку!

И до всего этого рукой подать! Просто они закрыли путь. Спрятали от Ежики станцию! А она совсем рядом, за толщей камней, в конце короткого туннеля! Может быть, всего в сотне шагов!..

- Радомир, что с вами? Сейчас приедет господин Кантор и отправимся домой, потерпите... Радомир!

Ежики, не разгибаясь, прыгнул с платформы на полотно. Магнитная резина спружинила под кроссовками. Как пластик стадионной дорожки.

- Радоми-и-ир!!

Нет, сердце больше не болело. Оно стучало, как нетерпеливый мотор, а встречный воздух рвал волосы и капитанку. Скорей! Скорей! Наконец-то решена задача, открыт секрет пути! Радостная догадка - нет, не догадка, а знание, что вот-вот откроется слева уходящий к Якорному полю туннель, - несла Ежики со скоростью луча.

Еще секунда! Сейчас...

Мелькали желтые лампы, туннель плавно уходил вправо. И вот, скользя -за поворота, возник и разгорелся на бетонной стене белый набегающий свет... Что это?!

Это был, конечно, поезд. Он возник в дальнем сужающемся полукружье - две фары, солнечный прожектор наверху, стеклянная выпуклость моторной кабины. Ежики показалось даже, что он видит синие, широко разнесенные оптические "глаза" автомашиниста. Скользя по подушке антиграва, стеклянная сигара летела на Ежики, толкая перед собой упругую толщу воздуха.

"Не успел!"

И не было по сторонам ни спасительной ниши, ни щели. Но Ежики подумал об этом лишь мельком. Ему не нужна была щель!

Он, не сбавляя скорости, рассекал воздух плечом. В нарастании свистящего шума и огней в эти последние секунды к нему пришло ясное понимание: нет бокового туннеля. Есть один путь - прямой! Как у летящего в Космосе Яшки - с его надеждой на столкновение! Удариться - и стать звездой! Тогда пробьешься...

Свистело в ушах, свистело вокруг. Даже не свист, а тысячи голосов. Как на стадионе, когда впереди всех рвешься по дорожке к финишному поперечному лучу... Но среди этого рева - ясно и негромко: "Беги, малыш, беги, пока светит луна..."

Он выхватил нагрудного кармана монетку, сжал в пульсирующей ладони. Главное - не сбавить скорость, тогда не страшно...

Слепящий свет охватил его со всех сторон, белый, нестерпимый... Но в последний миг свет сжалился, смягчился, него соткалось желтое окно с переплетом в виде буквы "Т". И мальчика Ежики приняла мягкая милосердная тьма.

...Выйдя вагона, Кантор стал свидетелем странной суеты, даже паники. Куда-то бежали люди в форме служащих Дорожной сети, неприлично всхлипывал и дергал руками Янц. Его поддерживали несколько пассажиров. Белое, чужое лицо было у Янца. Беспомощный мокрый рот...

- Но почему, почему! - выкрикивал Янц. - Почему не сработала автоматика?! Человек на пути! Так не бывает! Я... нет, он прыгнул, а я... Должен быть сигнал "стоп"!

Человек в малиновой пилотке дежурного подошел, сказал со сдержанным раздражением:

- Такого не может быть. Включились бы все сигналы, поезд бы не прошел.

- А он прошел, да... - Янц обмяк. И вдруг вытаращил глаза. Он и окружающие стояли в самом конце платформы, где Янц только что безуспешно пытался отыскать пульт с ручным аварийным сигналом. Теперь он увидел рядом круглый нос моторного вагона. Стеклянную оконечность громадной сигары, линзы объективов, черную подошву антиграва, неяркий при боковом свечении прожектор...

Янц хлопнул губами, посмотрел на Кантора, заулыбался просительно, облегченно, виновато.

- Значит... да, конечно. Он спрятался там в какой-то нише. Надо сказать, найти...

Кантор обратился к собравшимся мягко, но веско:

- Господа, с ним был мальчик и куда-то убежал. А... господину Янцу показалось, что он прыгнул на полотно. Такое... э... бывает иногда с господином Янцем... Пойдемте, голубчик, я отвезу вас домой.

Людям - что! Удивились и побежали по своим делам. Пожав плечами, отошел дежурный. Он-то уж точно знал: лазерные контролеры остановят поезд наверняка, если кто-то на пути.

- Но ведь надо сказать. Найти... Если он в какой-нибудь нише! - опять вскрикнул Янц.

Кантор тихо приказал:

- Прекратите истерику, болван... И не дергайтесь, там нет никаких ниш.

- А... да! Но...

- Когда это случилось?

- Он вышел вагона и... Но он же спасся, верно? Ведь на поезде... никаких следов, да?.. Ведь мне сперва показалось... поезд выходит, а на нем, впереди... Это... так страшно...

Кантор снял очки и стал вытирать их очень белым платком.

- Это в самом деле было бы страшно... Боюсь, однако, что случилось более страшное...

Янц дернулся и опять открыл рот. Кантор убрал очки в карман, прикрыл ладонями глаза.

- Боюсь, что он все-таки пробился.

- Я... не понимаю...

- И я не понимаю. Ведь он пошел по часовой... Как же он сумел?.. Хотя, конечно, масса встречного поезда...

- Господин ректор, он жив? Мне... нам не придется отвечать?

- Если жив - придется... Ведь он уведет многих, а главное - приведет тех...

- Кого?

Кантор опустил руки. Выпрямился.

- Да нет, не мог он. Такая блокада... Видимо, легкая вспышка - и все. Будем надеяться, что он ничего не почувствовал... Господин Янц, завтра сообщите в Опекунскую комиссию, что мальчик самовольно покинул лицей и бесследно исчез...

- Да, но...

- Помолчите, Янц. Думаете, мне легко? Такой забавный был малыш. Способный. Я его... почти что любил...

* * *

Видимо, он все-таки пробился.

Потому что, когда тьма посерела и разошлась, он увидел перед собой зеленые размытые пятна. Они пахли горьковатой травой... Это и была трава: пятна отодвинулись, обрели форму круглых и продолговатых листьев. Над листьями - зонтики соцветий и колоски...

Он сел. В ушах все еще гудело, но гул этот угасал и скоро сменился тишиной. Не глухой, не звенящей, а обычной: с шелестом стеблей, с еле слышным чириканьем далекой пичуги. А еще цвиркал где-то рядом одинокий кузнечик, хотя погода была для кузнечиков не самая подходящая. Стоял прохладный, пасмурный, блкий к вечеру день. Впрочем, хотя и пахло дождиком, но трава была суха, а за рябью облаков угадывалось солнце. И было ясно, что скоро оно проглянет в щель чистого неба между облачным краем и горонтом.

Мальчик сидел, обхватив колени. Туннель и слепящий свет - все это, казалось, было очень давно. А может, и в самом деле давно: ведь сейчас день, а не ночь... Удивления он не чувствовал. И почти не думал, как это все получилось. Возможно, в последний миг само собой сработало силовое поле и швырнуло мальчишку напролом через всякие грани, векторы и меридианы. А может, еще что-то... Это "что-то" все равно должно было случиться: кто же в двенадцать с половиной лет до конца поверит в собственную гибель!

Мысли скользили рассеянно, обрывками, не вызывая тревоги и напряжения. То, что он чувствовал, можно, пожалуй, передать словами: "Вот посижу немного, встану и пойду..." А еще нравилось, как стрекочет кузнечик...

Но вот кузнечик умолк. И мальчик встал (немного болело левое плечо, а так все в порядке). Посмотрел перед собой. Вокруг было поле. Нет, не Якорное, - без пригорков, якорей и кронверка. Ровное. Со всякой травой, островками лопухов. Были и пушистые одуванчики, хотя не так много, как на Якорном поле. Вдали стояли белые и красные домики какого-то поселка с высокими антеннами и широкой решеткой радара. А гораздо ближе, в двух сотнях шагов, поднималась травы узкая стеклянная будка. Вроде тех, что в Старом Городе, где музейные телефоны-автоматы...

И когда мальчик понял, что это такое, радость, страх и надежда разом хлынули на него. Он вдохнул воздух так, будто не дышал перед этим пять минут. И качнулся вперед, кинуться хотел к будке. Он знал, что теперь надо сделать: схватить в будке трубку, набрать цифры "ноль, ноль, один"... и услышать...

Тугие плети травы запутали ему ноги, остановили. Словно сдержали: "Не спеши, успокойся..." И он остановился. И правда немного успокоился. И увидел, как будки кто-то вышел. Кажется, паренек. Светловолосый, в синей безрукавке, в серых брюках... Посмотрел далека в сторону мальчишки, опять ушел в будку. Побыл там с полминуты. Вышел снова, поднял травы велосипед и, виляя, поехал навстречу мальчику. Видимо, в траве пряталась тропинка.

И мальчик пошел ему навстречу. Нерешительно, без спешки, но и без остановок...

Было между ними шагов пять, когда остановились оба. Паренек - с узким лицом и толстогубым большим ртом, очень похожий на Рэма, только чуть постарше - наклонил к плечу голову. Прошелся по мальчику светлыми глазами:

- Ты - Ежики?

Да! Он Ежики! Кто здесь это может знать?

- Да...

- Наконец-то... Садись давай, поехали...

- Куда? - сдавленно сказал Ежики.

- Хоть куда. На багажник, на раму, как хочешь...

- Куда... ехать?

- Домой, конечно... - усмехнулся паренек.

- А... - начал Ежики. И не смог спросить. Не посмел сказать самое простое и трепетное слово. Только глянул со страхом и умоляюще.

- Поехали, - без усмешки уже отозвался паренек. - Она ждет. Извелась вся...

Нет, не было оглушительного удара счастья, ликования сердца, ослепительной радости. Просто тепло стало, будто выкатилось пушистое солнце... В конце концов, случилось то, чего он ждал. Все как надо...

Но оставался еще страх: вдруг ошибка? Приеду, а там... Нет, не может быть ошибки!

И все же опасение до конца не ушло. Маленькое, но скреблось оно под сердцем. Тогда, чтобы оттянуть миг, который мог стать и радостным, и страшным, чтобы продлить время счастливой надежды, Ежики попросил:

- Пойдем лучше пешком...

И они пошли, путаясь ногами в траве. А велосипед между ними ехал по тропинке, хозяин вел его за руль. Ежики тоже хотел взяться за руль... и охнул от испуга:

- Монетка... В руке была. А сейчас нет... - Он беспомощно оглянулся. Без сомнения, потеря эта грозила непоправимым несчастьем.

Но паренек сказал снисходительно:

- Конечно, нет ее. Отработала свое и ушла к другому...

- Значит... так и надо?

Паренек опять усмехнулся:

- Эх ты... Ежики.

С облегчением, с возвращенной радостью глянул Ежики сбоку на полузнакомое лицо.

- А ты... Рэм?

- Вот еще... - Паренек хмыкнул, надул губы. - Скажи лучше, что тебе вздумалось пудрить людям мозги? Там, на Якорном... Сказал бы сразу, как зовут, не было бы никаких хлопот. А то - "Юлеш"...

Ежики виновато повесил голову. Виновато, но с радостью: значит, все совпадает.

Паренек сказал примирительно:

- Я Рэмкин брат. А он, дурень, ногу вывихнул, сидит дома с припарками.

"А Лис? А Филипп?" - хотел спросить Ежики. Но, подумав о Филиппе, вспомнил и другого мальчишку. И резкое эхо одиночества отозвалось в нем холодком.

- Послушай... Как ты думаешь, нам можно будет взять к себе одного... ну, как братишку?

Это была еще и наивная хитрость, разведка - "нам". То есть ему и...

- А кто это? - Рэмкин брат, кажется, не удивился.

- Ну... - Ежики беспомощно замолчал. Не скажешь ведь "Гусенок". - Просто мальчик... - Он слабо улыбнулся. - Такой... в красных сандалиях...

- А! Да это Юкки! - Рэмкин брат глянул понимающе. - Но у него же сестренка...

- Ну... можно и с ней, - совсем смутился Ежики.

- Можно, конечно... Только он не пойдет, его многие звали, не хочет.

- Почему?

- Ну... так. Своя дорога...

"Своя Дорога?"

- Он ведь не навсегда в пограничниках, - насупленно сказал Рэмкин брат. - Найдет сестренку и отправится дальше...

Ежики хотел спросить: кто такие пограничники. Но Рэмкин брат остановился и придержал велосипед.

- Ну вот... смотри, кто идет.

И Ежики посмотрел.

Крайние дома поселка были уже блко, вдоль них тянулась мощеная дорожка, и там... по ней...

Он оттолкнул велосипед и побежал. Навстречу! Хотел закричать. Но мгновенно и безжалостно вспыхнули, накатили, облили горячим светом огни летящего поезда. И Ежики в тоске понял: все, что сейчас было, - лишь мгновенный сон, последнее видение перед ударом. Позади - туннель, впереди - ничто. И сжался в черный комок...

...Но не было удара. Вспышка сама оказалась мгновенным сном. Последним эхом прежних бед. Ежики открыл глаза.

Бежать он уже не мог. Просто стоял и ждал. Измученный и счастливый. Вытирал с мокрых щек прилипший пух летучих семян.

В траве опять затрещал негромкий кузнечик...