Владислав КРАПИВИН

КРИК ПЕТУХА

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ДАЧНАЯ ЖИЗНЬ ВИТЬКИ МОХОВА

 

Кригер 1

 

Первый раз Витька появился в обсерватории "Сфера", когда окончил четвертый класс. Два дня бродил он всюду, раскрыв рот и распахнув глаза. Удивлялся башням, куполам и локаторам, гигантской решетчатой чаше РМП. А еще больше - скалам и дикому шиповнику, густоте окрестного леса, чистоте высокого неба и прозрачности ближнего озера. На третий день он ложил свое мировосприятие в стихах, которые немедленно были напечатаны в обсерваторской газете "Пятый угол".

 

Я от счастья чуть не плачу:

Вот приехал я на дачу.

Здравствуй, мой любимый дед,

Здравствуй, мой велосипед!

 

Буду я на нем кататься

Буду в озере купаться,

Буду плавать и нырять

Кверху пупом загорать.

 

Мне на пузо сядет мошка

И поест меня немножко

А насытив аппетит,

Снова в небо улетит.

 

Я обед ей не нарушу,

Мошка тоже хочет кушать.

Я к букашкам всей душой:

Мошки - крошки, я - большой.

 

Во саду и в огороде

Равновесие в природе.

Ходят куры у куста,

Вот какая красота!

 

Стихи обрели шумную популярность. Их цитировали по всякому поводу. Толстая лаборантка Вероника Куггель положила их на музыку и пела под гитару. Лишь директор обсерватории Аркадий Ильич Даренский не разделял общего энтузиазма. Во-первых, он вообще смотрел на все явления со здравой долей скепсиса. Во-вторых, Аркадий Ильич (в силу этой же привычки) углядел в словах "буду я на нем кататься" некоторую двусмысленность. Так ли прост этот внешне симпатичный, но почти незнакомый (и к тому же похожий на отца) десятилетний отпрыск Михаила Мохова?

Кроме того, профессор Даренский придерживался вполне логичного мнения, что специальное научное учреждение закрытого (насколько это возможно в нынешние времена!) профиля отнюдь не должно служить местом дачного отдыха для кого бы то ни было. Пусть это даже родной внук директора обсерватории.

Но, с другой стороны, делать было нечего. Витькина мать активно занималась решением личных проблем. Витькин отец, который числился сотрудником "Сферы", был официально объявлен пребывающим в далекой и длительной командировке, а на самом деле находился невестно где. То есть не совсем невестно, но... Впрочем, это особый и отдельный разговор... Так или иначе, а кроме "любимого деда", приютить Витьку на каникулы оказалось некому. Это и заявила Аркадию Ильичу дочь Кларисса:

- Можешь ты хоть раз в жни позаботиться о единственном внуке?

Аркадий Ильич пытался возражать. Единственному внуку, мол, самое место в летнем лагере, а не в обсерватории среди взрослых и занятых важными делами мужиков и теток... Выяснилось, однако, что внук "малость чокнутый" (видимо, в папочку). В лагерной толпе жнерадостных и дружных сверстников он сохнет, бледнеет, а по ночам (если верить бдительным воспитательницам) часто не спит, сидит на подоконнике и смотрит "куда-то в небесные пространства". Так было в прошлом году.

- А в этом он вообще уперся, как упрямая коза: "Не поеду, там скучища!"

В довершение слов Кларисса начала всхлипывать. Профессор Даренский, в работе своей человек твердый и решительный, в семейных коллиях таких свойств не проявлял. Ну и вот...

Витька оказался вовсе не похожим на замкнутое, одинокое дитя. В обсерватории он со всеми зажил душа в душу. А лучшим его другом сделался младший научный сотрудник Михаил Скицын, по поводу чего дед буркнул: "Рыбак рыбака..."

Замечание деда было не совсем понятным. На Витьку Скицын вовсе не походил. Черный, как головешка, какой-то немного кривобокий, с крупным носом и ехидными, сидящими на разном уровне глазами, он был вестен как скандалист и автор сумасбродных идей. Временами оказывалось, что идеи не столь уж сумасбродны, а потому и скандалы объяснимы, но слава оставалась.

В отличие от других Скицын с Витькой не церемонился. То и дело подначивал и критиковал. Так было и со стихами. Скицын заявил, что выражения "обед ей не нарушу" и "насытив аппетит" неграмотные, а в последнем четверостишии - лишняя умилительность. Это было уже просто бессовестно! Ведь кто-кто, а уж Мишенька-то лучше всех должен был ощутить ироничность Витькиных виршей. - Все понимаешь, а цепляешься!

- Ну ладно... - смягчился Скицын. - А врать все равно не стоило. Какие здесь куры? Один петух...

Витька сказал, что сочинял стихи, а не перепись птичьего двора и куры - это... как его... поэтический образ.

Скицын сморщился, нос его больше обычного отъехал в сторону.

- "Образ"... Такого красавца поменял на каких-то дохлых абстрактных куриц... Такого рыцаря и героя!

Витька глянул подозрительно: нет ли здесь намека? Не видел ли случайно Скицын, каким скандальным было знакомство с пернатым "героем и рыцарем"? Петуха звали Кригер.

Безусловно, этот горластый красавец был одной важных достопримечательностей "Сферы". Приезжавшие сюда иностранцы просили показать "господина Кригера" наряду с новейшим четырехмерным телескопом - преобразователем пространства, построенным группой "Кристалл-2".

Не было в обсерватории человека, который относился бы к "господину Кригеру" безразлично. Поклонники петуха восхищались его внешностью. Перья Кригера отливали всеми оттенками меди, латуни и даже червонного золота. Хвост напоминал оранжево-алый плюмаж рыцарского шлема. Крылья были оторочены бархатисто-траурной каймой, а тяжелая двойная бородка и свисавший на сторону гребень словно состояли прозрачных икринок, налитых гранатовым соком.

Но, по мнению многих, роскошное оперение Кригера не искупало его коварного нрава. Этот разбойник имел привычку подкрадываться далека, потом налетать с боевым воплем и клевать ноги, а то и спину. Случалось, что он получал отпор, но и тогда не покидал поле боя, а разбегался и повторял атаку. Однако даже самые лютые недруги Кригера отдавали должное одному его несомненному качеству пунктуальности. С точностью до десятых долей секунды это уникальное существо оповещало всех о наступлении астрономического полдня и полночи и так же строго отмечало четырехчасовые отрезки суток.

Без сомнения, Кригер считал "Сферу" своим родовым поместьем. Он появился на свет здесь - вылупился купленного на рынке яйца в самодельном инкубаторе под коробкой терморегулятора базового гироскопа. Выдумка с инкубатором, естественно, принадлежала Скицыну. И конечно же, Михаил объяснял астрономическую точность Кригера тем, что он родился на осевой линии Кристалла. "А вредность у него от "крестного папы", - не упускал случая добавить Аркадий Ильич Даренский.

В первые дни судьба не сталкивала Витьку и Кригера. Витька слышал петушиные вопли, видел далека этого медью сверкающего крикуна, однако особо им не интересовался. Кригер Витькой - тоже. Но на четвертый день (уже после стихов в газете) Витька лежал животом на каменном ограждении садового бассейна, беспокоил щепкой ленивых декоративных карасиков и вдруг услыхал сзади шумный шелест и топанье. Не успел он оглянуться, как в ногу пониже коленного сгиба воткнулось копье. Или стрела. Витька взвгнул, кувыркнулся в бассейн, обалдело вскочил по пояс в воде. Кригер - перья и гребень торчком - бил крыльями по ракушечному барьеру. Глядел непримиримо и прицельно.

- Чё надо! - постыдно завопил Витька и в бегстве взбаламутил пятиметровый водоем от края до края. Господин Кригер преодолел то же расстояние на крыльях. Дальше он гнал перепуганного пацаненка по плиточной дороге между двух заросших подпорных стен, и дорога эта привела в предательский тупик. Витька ладонями с размаха уперся в железные ворота гаража, обернулся... Кригер не спешил. Топтался в пяти шагах, подметая крыльями пыль. Готовился. Примерялся... Витька беспомощно съежился и, глядя в петушиный оранжевый глаз, жалобно прошептал:

- Не смей, скотина... Нельзя. Не подходи. Между нами это... стенка. Понял? Стенка...

- Ко-о... - презрительно сказал Кригер, шумно разбежался... С отчаянного перепуга Витька мысленно грянул перед собой с неба стену броневого стекла. И... рыжий бандит шмякнулся о невидимое! Ошеломленно сел на хвост, по-человечьи раскинув растопыренные лапы. Икнул. "Получилось!" - Витька и возликовал, и даже испугался. До сих пор его опыты с гипнозом и внушением терпели провал. Кригер встал. Пошатался. Шагнул прочь. Оглянулся. Подумал, наверно: не попробовать ли еще?

- Иди, иди, - сказал Витька. И вообразил сидящую рядом, у ноги, лису - большую, зубастую, с густой апельсиновой шерстью. Так вообразил, что лисья шерсть будто по правде защекотала ему ногу. А Кригер, позабыв о гордости, с воплем ударился в бега.

Витька отдышался, огляделся. Не видел ли кто его недавнего малодушия? Кажется, нет... А то ведь не спасся бы он от ехидно-ласковых расспросов и подначек, несмотря на свою поэтическую славу.

Он вытряс -под рубашки трепещущего карасика, отнес его в бассейн. Потом занялся "раной": вывернув ногу и шею, глянул себе под коленку. Была крупная кровавая точка, была припухшая синева вокруг. Все это рядом с большой, похожей на арбузное семечко родинкой. Может, Кригер и метил в родинку? Принял за жучка или зернышко? "Красивый, а дурень", - подумал Витька уже добродушно, он был человек не злопамятный. У себя в комнате он смазал след от клюва бактерицидкой. Тот быстро подсох, но потом иногда еще побаливал. А на ноге осталось темное пятнышко - будто вторая родинка...

С той поры, встречая Кригера, Витька моментально вспоминал зубастую лису. И мысленно пристраивал ее рядом как собаку на поводке. Кригер торопливо удалялся. Правда, в этой поспешности уже не было заметной паники. Кригер делал вид, что ему срочно нужно куда-то по важному делу, а мальчишку с лисой он вроде бы и не видит.

Потом лиса сделалась не нужна. Кригер привык обходить Витьку стороной. А если они и оказывались рядом, то смотрели друга на друга без интереса. Словно был между ними молчаливый уговор: сохранять нейтралитет. Скицын, который обожал Кригера, говорил с ноткой разочарования: - Смотри-ка, не лезет. Чует, чей внук... Дело в том, что такой же нейтралитет сохранялся между петухом и директором "Сферы". Кригер, видимо, нутром чуял начальство. А профессор Даренский хотя и не любил "рыжего пирата", но терпел.

Продолжая рассказ о Кригере, следует отметить еще одно его свойство. Крайнее любопытство. Особенно любил он шумные споры. Когда в круглой комнате дискуссионного центра группа "Кристалл-2" наваливалась (во главе со Скицыным) на своих оппонентов, Кригер устраивался в проеме открытого окна и слушал, склонив гранатовый гребень. Услыхав особо удачный аргумент или крайне запальчивую фразу, Кригер возбужденно переступал шпористыми лапами и довольно говорил: "Ко-о..."

Любил Кригер и перепалки между директором "Сферы" и его другом профессором д'Эспозито, который месяцами жил в обсерватории - прикипел к проблемам Кристалла. Особых разногласий в объяснении принципов Перехода и теории совмещенных пространств у Аркадия Ильича и Карло д’Эспозито не наблюдалось. Но пылкий старый итальянец был воспитанником иезуитского колледжа, ревностным католиком и все сложности мироздания объяснял начальной мудростью Творца. Это приводило ярого материалиста Даренского то в горячее негодование, то в состояние холодного ехидства.

Трудно понять, что привлекало Кригера в спорах двух научных светил. Витька по крайней мере в них ничего не понимал. И все-таки иногда они (Витька в кресле, в углу дедова кабинета, Кригер на перилах балкона) слушали, как Аркадий Ильич и д’Эспозито у редакторского компьютера препираются по поводу совместной статьи для "Академического вестника".

- Послушай, Карло, а если записать так: "Явление столетней давности, вестное под названием "Черемховский эффект" и давшее в наши дни резонанс, адекватный современному фактору типа "эхо", свидетельствует, что..."

- А нельзя более по-русски, если уж писать на этом языке? - Я не Лев Толстой! - Это да...

- ...Не Лев Толстой! И кроме того, ученые мужи в Центре иную терминологию все равно не приемлют! Главное - суть! А она в том, что "возникновение резонанса между так называемыми субъективными болевыми точками индивидуума и гипотетическим всеобщим психогенным полем ведет к практически мгновенному менению пространственно-временной структуры в данном витке Кристалла...".

- "Витке Кристалла"! О Господи... звучит-то до чего дико!

- Не более дико, любезный Карло, чем "о Господи" в у:тах одного основателей новой теории пространственно-временных структур...

- Которые, кстати, никоим образом не отрицают участия Творца в их создании и развитии...

- Так и записать? - язвительно спрашивал Аркадий Ильич.

- Это незачем записывать! Это ясно любому разумному человеку!.. А неясно вот что: при чем вообще виток и пере- стройка структур в "Черемховском эффекте", если там имело место лишь линейное перемещение в одном пространстве? - А "эхо", возникшее в иных гранях почти через век! - И тем не менее там действовал принцип тривиального линейного вектора, с Мебиус-вектором не имеющий ничего общего...

- Карло, я тысячу раз просил! Не смей при мне упоминать о Мебиус-векторе, этой дикой выдумке авантюриста Мохова. Он еще больший мракобес, чем ты, и... Виктор! А ты что здесь торчишь? Неужели, кроме моего кабинета, нет места, чтобы бездельничать?

- Здесь кресло удобное, - безмятежно отвечал Витька, делая вид, что не слышал упоминания об отце. - Ступай отсюда...

- Дядя Карло, а вы меня тоже прогоняете, да? - Не ходи никуда, Витторио! Сиди здесь... Слушай, как твой дед льет мыльную воду с пузырями на своего старого друга! Сейчас он будет бить меня по лысине футляром от меридианного дубль-гироскопа Кларенса... - Ко-о... - с удовольствием говорил на балконе Кригер. - Очень нужна мне твоя глупая лысина, - ворчал Аркадий Ильич. - Виктор, марш гулять!

- Щас... - Витька поудобнее усаживался в кресле. Морщась, трогал под коленкой след петушиного клюва. Слегка болело. Но на Кригера он не злился. Сейчас они были вроде как союзники.

Дед отворачивался от Витьки к дисплею. " - За что мне это наказание?.. Кларисса, конечно, поступила мудро, она всегда была практичная девица. А я - плати по векселям...

- Ну, а... - вполголоса говорил д'Эспозито и замолкал. - Увы... - так же тихо откликался дед. - Никакой информации? - Никакой. Даже у Скицына.

- А при чем Скицын? Ведь с ним-то он как раз воевал больше, чем со всеми.

- Ну, знаешь ли... Милые бранятся - только тешатся... - Гм... А чем он там все-таки занят? - Ты меня спрашиваешь? Может, он шлет научные отчеты?.. Скорее всего он ничем не занят. Полагает, что сам факт его перехода есть подтверждение всех его дилетантских теорий...

- "Дилетантских"... Помилуй, Аркадио! Ты же сам понимаешь, что...

- Ничего я не хочу понимать! Авантюрм и наука несовместимы! Витька равнодушно плевал себе на ногу и растирал по ней следы машинной смазки - она осталась после ремонта старенького, расхлябанного велосипеда "Кондорито", найденного для директорского внука среди обсерваторского утиля. Взрослые, видимо, думали, что он их разговора не понимает, не догадывается, что речь идет об отце.

О том, что случилось с отцом год назад, все говорили уклончиво. Даже Скицын. И все-таки кое-что Витька знал. Михаил Алексеевич Мохов был одним сотрудников группы "Кристалл-2", резко ушел в исследованиях в сторону от главной темы и настаивал на практической проверке своих выводов. Ввел понятия пятимерной системы межпространственных координат и Мебиус-вектора. Все это достаточно ошарашивало всех, кроме младшего научного сотрудника Скицына. Однако и он в чем-то поддерживал Мохова, а в чем-то с ним яростно не соглашался. До крика и хрипоты. Дело осложнялось тем, что у Мохова не было диплома фика. Он кончил биологический и философский факультеты. В теорию межпространственных полей он пришел, можно сказать, самоучкой. Это и дало повод директору "Сферы" обозвать своего зятя в пылу очередного спора дилетантом. После чего Михаил Мохов исчез, оставив письмо. Что в письме - никто, кроме Аркадия Ильича, не знал. Теперь было вестно, что научный сотрудник Мохов поселился на окраине Реттерберга и занимается незапланированными экспериментами на свой страх и риск. . Все это было бы еще ничего, если бы не маленькая деталь: ни в одном самых укромных уголков "Генерального Атласа Земли" город Реттерберг не значился.

Однако об этом факте говорить в обсерватории было не принято. Витька хорошо чуял, что можно, а что нельзя, и лишних вопросов не задавал. Но кажется, он удивился меньше других, когда нежданно-негаданно отец объявился в "Сфере".

Впрочем, открытого удивления не выказал никто. Но все говорили вполголоса и, кажется, ощущали неловкость и виноватость - как в семье, когда вдруг вернулся далеких нерадостных мест полузабытый и не очень любимый родственник.

Тем не менее сам Михаил Алексеевич смущения не показывал. Суховато раскланивался со встречными. К директору не пошел. Расспросил, где найти сына, и заперся с Витькой в его комнате.

О чем говорили отец с сыном, Витька никому не рассказывал. После беседы старший Мохов исчез - будто растворился. А Витька до вечера ходил один. Пинал на дорожках сосновые шишки, меланхолично и неумело насвистывал. Из деликатности его ни о чем не расспрашивали, хотя дед злился, а Скицын млел от любопытства. Вечером Витька попросился у Скицына к вспомогательному компьютеру четырехмерного преобразователя и до полуночи сидел у стереоэкрана. Там же и уснул на жесткой пластмассовой кушетке. Скицын, вздыхая, сунул ему под голову свой свитер и накрыл Мохова-младшего снятой с окна портьерой.

Экран остался невыключенным. В глубине его висела странная конфигурация цветных спиралей и пентаграмм. Конфигурацию косо пересекала голубая линия со знаком Генерального меридиана. Скицын присвистнул и с минуту молча стоял над спящим сыном Михаила Алексеевича.

Через два дня Витька Мохов исчез. Утром он укатил на своем "Кондорито" в сторону озера. К обеду не вернулся. К вечеру тоже. Разумеется, дед переполошился. Да и остальные...

Утешало одно: потонуть Мохов-младший не мог. Раз и навсегда Витька обещал деду и Скицыну не купаться в одиночку, а он был человеком слова. Вариант, что директорский внук свернул шею на горных тропинках, по которым любил носиться на дребезжащем велосипеде, тоже отпал: брошенный "Кондорито" нашли в кустах за водокачкой... Заплутал в окрестном лесу! Но не такой уж этот лес безлюдный...

Витька объявился в сумерки, когда Аркадий Ильич пребывал в состоянии тихой паники и собирался вызывать Центра патрульные и спасательные вертолеты.

- Что за шум? - сказал Витька пренебрежительно, когда к нему подскочили с расспросами и упреками. - Ну, загулял маленько, не рассчитал время...

Однако, увидев подходившего деда, Витька не стал дальше демонстрировать равнодушие и спокойствие. Быстро забрался на решетчатую пятиметровую мачту бета-ретранслятора и встал на перекладине у отражателя. Дело было на площадке у базовой подстанции, при свете шаровых фонарей. Их белое лучение придавало происходящему лишне драматический и несколько цирковой эффект. - Марш вн, с-стервец, - велел Аркадий Ильич. - Не-а... - сказал Витька с высоты. - Снять, - металлическим голосом приказал директор. Два аспиранта, мешая друг другу, полезли вверх. Витька, словно канатоходец Тибул в старом фильме, ступил на наклонную проволоку-оттяжку. - Не смей! - взвгнул дед. Но Витька, балансируя, быстро пошел вн, оттяжка уходила за кусты сирени. На полпути он закачался на одной ноге.

- Господи Исусе, - громко выдохнул профессор Да-ренский.

Витька быстро закончил путь и высунул растрепанную голову листьев.

- Я устал, а вы тут с облавой... Я кушать хочу о всех сил. Дядя Карло, скажите им...

- Аркадио, ребенок хочет кушать! - немедленно возвысил голос профессор д'Эспозито. - Как вам не стыдно!

- Дайте мне сюда этого... - потребовал Аркадий Ильич. - Я устрою ему ужин... с помощью тех методов, которые применялись в иезуитском колледже к самым беспутным воспитанникам.

- Там не применялось никаких методов! - возмущенным фальцетом завопил д’Эспозито. Он явно отвлекал огонь на себя: - Это гуманное учреждение. У тебя средневековые представления! - Ну да! Отцы иезуиты и гуманм... - Сравнивать иезуитский колледж с орденом иезуитов так же нелепо, как грамматику с граммофоном!

- Ты и есть старый граммофон! Болтун! - окончательно потерял академическую выдержку Аркадий Ильич. - Ты мне портишь ребенка! Ты учишь мальчика не слушаться родного деда! Это и есть твоя христианская мораль?

- Ко-о, - осудил профессора д’Эспозито возникший рядом Кригер. Но тот невозмутимо ответил директору:

- Я защищаю Витторио от твоих иезуитских методов воспитания.

- Синьор д’Эспозито! Отныне я поддерживаю с вами лишь официальные отношения.

- Можешь никаких не поддерживать. Только не кричи "Господи Исусе", если ты такой ярый материалист...

Собравшаяся научная общественность почтительно внимала полемике двух корифеев. Но при последних словах кто-то неосторожно хихикнул. И профессор Даренский печально сказал итальянцу: - Иди ты знаешь куда...

Профессор д’Эспозито знал. Но пошел в столовую, где рассчитывал найти Витьку и Скицына. Витька, однако, в это время сидел у Скицына в комнате, лопал банки холодную тушенку и делал вид, что не замечает любопытно-вопрошающих взглядов Михаила. Наконец, тот спросил в упор: - Ну?

- Что? - Витька пальцем подобрал с колен мясные крошки.

- Значит, был - Был.

- Ну и... что. - Что "что"?

- Вообще, - терпеливо сказал Михаил. - Как там? - Там-то? Всяко...

Скицын явно подавил в себе желание дать жующему собеседнику подзатыльник. И сказал печально:

- Понятно, беседовать не хочешь... Видно, там тебе уже объясняли, какой я нехороший.

- Не-е, не объясняли этого... Почти... - Витька рукавом вытер губы, встал. Обошел сидевшего на табурете Михаила. Неторопливо прыгнул к нему на спину, обхватил руками и ногами. Пообещал примирительно: - Миш, я все расскажу. Завтра. А сейчас я хочу спа-а-ть... - Он зевнул прямо в ухо Скицыну.

- Обормот, - пробурчал размякший Михаил и понес непутевого приятеля на диван. Стряхнул Витьку с себя, сдернул с его пыльных побитых ног кроссовки. Витька сонно сообщил: - Здесь переночую. - Иди умойся хотя бы... - Не-а... - зевнул Витька. - Лодырь. - Ага...

- Ко-о... - сказал с подоконника Кригер. - Наш петел везде поспел, - одобрительно заметил Скицын и пояснил: - "Петел" по-старинному "петух". Витька опять зевнул:

- Зна-аю... Только не "петел", а "петел"... - Откуда такая эрудиция? - От Римского-Заболотова. Михаил вопросительно возвел брови. - Ну, - неохотно пояснил Витька, - того... маминого мужа. Он же специалист по всяким старым языкам... Говорят, он добром не кончит.

- За что ты его так? Сам же говорил - хороший мужик... - Да я о Кригере, - Витька хихикнул. Вывернув шею, глянул на окно. Створки были распахнуты. Кригер, освещенный лампой, стоял на подоконнике, словно бронзовый. За ним было черное небо и очень яркие звезды.

- Вчера мы разговаривали, я и... папа... - Слово "папа" Витька проговорил с чуть заметной запинкой, но и с легким вызовом. - Ну, и он... Кригер то есть... так же вот сел на подоконник, подслушивает. Папа и говорит: "Эта птица погибнет от собственного любопытства". - Ко-о, - презрительно сказал Кригер. И канул в ночь. Вну раздались крики: там, в кустах сирени, видимо, целовались аспирант Боря и толстая лаборантка Вероника Куггель...

Пророчество Мохова-старшего исполнилось. Правда, не в те дни, а зимой, когда группа "Кристалл-2" отважилась на первый опытный прокол пространства. До максимальной концентрации энергополя оставалось полминуты, все уже были в укрытии, по бетону экспериментальной площадки мела сухая поземка, вот тут-то и возник нежданно-негаданно господин Кригер. Прямо между метровыми блестящими пластинами контактов У СП - установки совмещенных полей.

- Убрать идиота! - завопил в бункере руководитель группы Румянцев.

- Кыш, скотина!.. - Динамики разнесли над "Сферой" этот вопль. Но в тот же миг шарахнуло разрядом, над площадкой возник и растаял обрывок летнего пейзажа с березками, а красавец Кригер бесследно растворился в небытие.

По мнению большинства (так и записали в протоколе), любопытного "петела" разнесло на атомы. Но скорбевший Скицын утверждал, что силою многомерных полей отважный Кригер перенесен в иные пространства и сейчас обитает в надзвездных мирах. Это не спасло его, Скицына, от нагоняя со стороны Румянцева ("Смотреть надо было за своим горлопаном!"), Румянцев же схватил выговор от директора, а сам профессор Даренский имел объяснение с Центром, ибо всеми было однозначно прнано, что эксперимент провалился. Нового теперь ждать и ждать, потому что у Центра энергии не допросишься, а свои накопители "дырявы, как ржавые чайники".

Скицын в память о Кригере вырубил листовой латуни метровую фигуру петуха и прибил ее высоко на кирпичной стене вспомогательной подстанции.

Витька о всех зимних событиях узнал лишь следующим летом, когда вновь осчастливил деда своим появлением. Гибель Кригера Витьку искренне огорчила. Несколько минут он задумчиво стоял у стены с блестящим петушиным силуэтом. В щель между кирпичами воткнул ветку цветущего шиповника.

Да и потом не раз, проходя мимо подстанции, Витька замедлял шаг и смотрел на латунного Кригера со смесью удивления и печали. ...Но что его привело "к петуху" в тот пасмурный день,

Витька так никогда и не понял. Случай? Предчувствие какое-то, интуиция? Тревога?

Тревога вообще-то была растворена в воздухе. Вместе с электричеством. С утра было душно, и над зелеными горами собирались обещавшие грозу тучи. Сый налет от них даже ложился на белые купола обсерваторских башен. Витька малость побаивался грозы, особенно если она заставала его на открытом месте. Но сейчас он стоял на площадке перед стеной с петухом и словно чего-то ждал. Вдали, над поросшими дубняком склонами, глухо грохнуло. Стало совсем сумрачно. Только латунь Кригера светилась, будто отражала невидимый фонарь. Странно это было. Ой, что-то здесь не то...

Витька поддернул свои пятнистые шорты, которые сшила ему плащ-палаточной ткани Вероника Куггель, потрогал под коленкой "кригерову точку" (осталась навсегда и опять побаливала), почесал ногу о ногу. Этими будничными движениями он хотел прогнать непонятную нервную слабость. И все смотрел на металлического петуха.

Самый длинный зубец петушиного гребня был отогнут от кирпича и светился особенно ярко. Вдруг на нем вспыхнул огонек, похожий на пламя свечки. Вырос, превратился в желто-лиловый мохнатый шарик. Размером с крупный абрикос. Кажется, он быстро-быстро вертелся.

"Шаровая молния, - ахнул про себя Витька. -А заземления нет..."

В таких случаях лучше не шевелиться. И Витька не двигался. И не отрывал глаз от бледно светящегося шарика. А тот... приподнялся над зубцом и медленно двинулся к Витьке. По линии его взгляда - как по струне.

Витька драпать не стал. Не смог. И даже не зажмурился. Только слабо поднял перед собой левую руку с полусогнутыми пальцами. Так в нехорошем сне защищаются от всяких страхов. Шарик повисел над рукой, отбросил несколько искорок и... медленно сел к Витьке на сгиб указательного пальца.

И странное дело: ощутив ласковое, как тополиный пух, касание, Витька перестал бояться. Во-первых, он почуял нутром, что это не обычная шаровая молния, а нечто иное. Сгусток неведомых каких-то полей, энергий и сил (здесь, на Генеральном меридиане, может быть всякое). Во-вторых, ему стало ясно, что шарик понимает и чувствует его,' Витьку. И не хочет ему плохого. Наоборот, он даже готов слушаться мальчишку, как доверчивая птаха. И он правда послушался, когда Витька попросил его пересесть с пальца на оттопыренный локоть... А на суставе, где раньше чернела засохшая болячка, осталось пятнышко чистой, здоровой кожи. Розовой, незагорелой. "Дела-а", - осторожно обрадовался Витька. И глазами попросил шарик пройтись от локтя до запястья. И шарик прошелся, смазывая царапины, ссадины и коросточки. Было ничуть не горячо, только слегка щекотало кожу и торчком вставали незаметные волоски.

- Ну, ты даешь, - сказал Витька шарику, будто приятелю. Подставил под него ладонь. Изогнулся, вывернул ногу, перенес шарик под коленку, где след Кригерова клюва набухал опять красным бугорком. Шарик в несколько секунд залечил надоевшую болячку, убрал ее начисто. А заодно и похожую на арбузное семечко родинку.

Родинку Витька пожалел - своя все-таки, привычная. Но потеря была невелика, а открытие - замечательное. Не хуже, чем путь в Реттерберг.

- Ты теперь всегда будешь жить у меня? - шепотом спросил Витька.

"Не-а..." - словно сказал шарик. Вытянулся в светлую полоску и пропал.

Витька опечалился. Побрел задумчиво прочь. Но потом его будто подтолкнуло. Он вытянул вверх палец, напряг в себе какие-то неведомые электрические жилки. И шарик-молния, возникнув воздуха, сел ему на ноготь. Это был уже другой шарик - поярче и покрупнее, но такой же дружеский и послушный.

Через несколько дней Витька умел вызывать маленькие шаровые молнии (или не молнии?), когда вздумается. Легче всего это выходило перед грозой, но если постараться - получалось при любой погоде. Бывало, лежит он где-нибудь на лужайке, закинув ногу на ногу, а на оттопыренном большом пальце ступни вертится и стреляет искорками электрическое яблоко...

Один раз Витька похвалился своими новыми способностями перед Скицыным. Но когда Михаил поманил шарик себе на ладонь, тот желтой стрелой метнулся в сторону и с грохотом разнес аппарат внутренней связи. Запахло оляцией и озоном.

- Ну тебя на фиг, - сказал Скицын. - Ты, Витторио, допрыгаешься... По крайней мере помалкивай об этом. У других все равно не получится, это только твое.

И Витька помалкивал. Но еще одному человеку он решил доверить свою тайну. Люсе...

Люсины плечи - худые и беззащитно-незагорелые - всегда были исцарапаны колючками и ветками. Если снимать царапины шариком, то можно как бы случайно коснуться ладонью плеча и тоненькой ключицы, над которой проклюнулась голубая дрожащая жилка. При тайной мысли об этом Витька переставал дышать от ласкового замирания.

Люся была дочка здешнего лесничего. Их дом стоял в двух километрах от южной кромки кратера, где лежала гигантская чаша РМП - радара межпространственных полей В прошлом году Витька с Люсей не встречался и даже не знал про нее, а в начале этого лета увиделись они в лесу Ну, сперва, конечно, смущенно косились друг на друга, потом разговорились. А через пару дней сделались друзьями

Хотя "друзья" - здесь неточное слово. При Люсе Витька становился кротким и радостно-послушным, а она при нем - сдержанно-строгой и рассудительной. Каждое утро Витька являлся к ее крыльцу, как на службу, готовый выполнить любой приказ. И только если слышал "вини, Витя, я сегодня занята", со вздохом возвращался в обсерваторию.

Однажды Скицын с досадой и даже некоторой ревностью сказал профессору д'Эспозито: - Что он нашел в этой пятнистой швабре? Люся и правда была не красавица. Костлявое бледное существо одиннадцати лет. Жидкие растрепанные хвостики бесцветных волос, перехваченные резиновыми колечками от аптечных пузырьков. А лицо... Такие лица принято сравнивать с перепелиными яйцами. Избитое сравнение, не лучшего не придумаешь. Продолговато-овальное, с равно мерной россыпью коричневых веснушек.

А среди этой россыпи бледно-зеленые неулыбчивые глаза. Они-то, видно, и завораживали Витьку.

Но Карло д’Эспозито видел причину в другом. Он сказал Скицыну серьезно и со знанием дела:

- Микель, тут не столько первая влюбленность в девочку, сколько рыцарский дух Витторио. Его душе необходима Прекрасная Дама... Михаил хмыкнул.

- А кроме того... - задумчиво сказал д’Эспозито. - Что?

- Мне кажется... мальчику не хватает мамы, хотя она у него и есть... А в каждой девочке дремлет материнское начало. Вспомните, как она вчера пробирала его за неряшливость и вытаскивала волос у него репьи... - А он таял, - вздохнул Скицын. ...Конечно, Люся сперва перепугалась, увидев шаровую молнию. Витька терпеливо уговаривал. Для убедительности храбро рассадил о ствол дуба костяки пальцев и тут же залечил.

- Но это же свежие ссадины, - нерешительно сопротивлялась Люся. - А у меня все засохшие, старые.

- И старые берет! - Витька брякнулся в траву, показав ногу. - Видишь, раньше прошлогодняя болячка была, а теперь где... Даже родинку слнуло.

- Да? - вдруг оживилась Люся. - Значит, тогда и.. веснушки может? - У нее покраснели уши и даже плечи сделались розовыми.

Витька сел (шарик вертелся у него над коленкой). Помигал. Насупился. И впервые заспорил с Люсей: - Не-е... Не надо.

-Но ты же сам говоришь - не опасно. - Да не в этом дело... - Думаешь, не получится?

- Да пойми же ты, - тихо и отчаянно сказал Витька. - Если убрать веснушки, что останется! У тебя в них вся красота

Он тут же перепугался: кажется, сказал не то. Но Люся... она не рассердилась. Потупилась, дернула себя за хвостик волос. - Ох уж, красота...

- Ну, честное же слово! - обрадованно поклялся Витька. - Ладно... - Она шевельнула плечом с тонким крылышком безрукавого платьица. - Убирай царапины...

Потом Люся уехала к родственникам в город Теплый Порт. На остаток лета. И Витька - один на поляне у старого дуба - откровенно и долго плакал: себя-то чего стыдиться. Так, с полосками на щеках, и вернулся в обсерваторию. Михаил сказал прямо:

- Не убивайся. Следующим летом увидитесь опять. - Это же вечность, - вздохнул Витька. - И вообще. через год будет уже не то...

Летом следующего года Люся уезжала куда-то с матерью, а потом отдыхала в крымском лагере. С Витькой они увиделись только в начале августа. Витька оказался прав - было уже не то. Люся не была теперь маленькой, костлявой и растрепанной. Волосы стали гуще, и пышные хвостики их перехватывались не резинками, а зажимами в виде божьих коровок. Такие же божьи коровки висели на мочках ушей - клипсы. Видимо, Люся понимала, что эти пятнистые жучки идут ее веснушчатому лицу. Впрочем, веснушки были не очень заметны на крымском загаре.

- Наконец-то загорела по-человечески, - усмехнулся Витька, когда они встретились на южной кромке РМП. - И вообще...

- Что? - спросила Люся и потупилась. Она выросла за год, обогнала Витьку на полголовы. Казалось бы, еще больше должна поглядывать на него свысока. Но и Витька был сейчас не такой, как раньше. Ростом, правда, остался почти прежний, а в душе... Во-первых, то ли одиннадцать с половиной, то ли почти тринадцать лет. Разница! Во-вторых, он хлебнул всяких событий в Реттерберге, владел теперь двумя языками Западной Федерации, знал жутковатую тайну прямого перехода, бывал у Башни, а в июне Рэм Погорский дал им с Цезарем тяжелые значки медных петушков. Их отливали нетускнеющей меди в стране, которой владел верховный князь Юр-Танка...

Ничего такого не знала Люся. На значок, что оттягивал Витькину рубашку, глянула мельком, не спросила, откуда такой. Ее больше занимали свои бусы и брошки. И одевалась она теперь не в потрепанные платьица или комбинезоны, а так, будто с утра на праздник собирается...

В прошлом году, когда купались в озере, Люся была совсем как пацаненок, плавала в одних мальчишечьих трусиках, а в этом году Витька увидел на ней поперек груди полоску с двумя плоскими матерчатыми кружками. И опять снисходительно хмыкнул. Однако Люся не обижалась на его снисходительность, а то и на командирский тон. Ей, кажется, нравилось, что роли поменялись. Это порой удивляло Витьку. Он сам понять не мог: лучше стало или хуже?

Впрочем, как бы там ни было, а все равно дружба сохранилась, а это уже хорошо.

И утром того дня, когда они собрались в Итта-даг, настроение у Витьки было вполне лучезарное.

 

Детские песенки 1

 

В какие-то очень древние времена в ложбину среди горных складок Яртышского отрога грянулся небесный камень. Во много тысяч пудов. Ахнул так, что кратер сохранился до наших дней. В восемнадцатом веке один открывателей здешних мест, побывавший в котловине с отрядом казаков, писал в берг-коллегию:

"...А ямища сия зело обширна, кругла и склонами крута. Во глубину, ежели до уровня земли по отвесу, не менее сотни сажен, а в ширину будет более полуверсты, так что с края до края не докричишься. От верху по самую глубь заросла нким дубом, можжевельником и всяким стлаником и травами, кои по невежеству в ботанической науке назвать не умею..." Не так давно (в год, когда родился Витька Мохов) горные бульдозеры хорошенько расчистили кратер и придали ему форму параболической чаши. Затем грузовые дирижабли уложили на склоны концентрические кольца титановых желобов метрового диаметра. Сверху протянули через них радиусы - от центральной площадки до верхней кромки кратера. Так и возник знаменитый среди межпространственников Радар МП.

Гигантская решетчатая антенна была неподвижна. Ни вращать се, ни менять угол не требовалось: совмещенные поля многомерных пространств, по официальной теории МП, лучали сигналы независимо от трехмерных координат.

Рядом с чашей РМП выросла обсерватория с башнями, куполами, антеннами, жилыми коттеджами и прочим хозяйством. В пяти километрах от нее лежал поселок Ново-Яртыш - тысяч пять жителей, школа, больница, кино, станция информатория, вокзал местной железнодорожной ветки, администрация заповедника. Ибо вся Яртышская котловина считалась заповедной зоной.

Говорили, что здесь второй Крым. Витька считал, что это не так. Во-первых, блко нет моря, во-вторых, горы не такие острые. Но что-то было и в самом деле как в Крыму, у коттеджей росли кипарисы. В апреле зацветал миндаль. А небо, если только не случалось грозы, всегда было безоблачным и чистым. Впрочем, последнее обстоятельство сотрудники "Сферы" не считали особенно важным. Несмотря на обилие телескопов, астрономией здесь занимались далеко не в первую очередь.

Наверно, правильнее было бы назвать обсерваторию не "Сферой", а "Кристаллом". Но название пошло от РМП, который напоминал внутренность зеленого полушария, выстланного серебристой радиальной сетью. Все равно не точно. Надо бы тогда "Полусфера". Витька думают об этом каждый раз, когда оказывался на краю гигантской антенной чаши...

К желобу номер пятьдесят девять Витька пробрался тайным путем, сквозь заросли у фундамента главного рефлектора. Солнце уже высоко стояло над заросшими дубняком склонами. Высушило кусты и травы, рассеяло туман. Однако в чаще сохранилась еще росистая влага. Витькина рубашка промокла, к лицу и ногам липли прошлогодние листики мелкой акации.

Отплевываясь, Витька выбрался к высокому бетонному парапету, который опоясывал весь РМП. Подтянулся, лег животом на край, потом встал на этой кольцевой стене, сложенной блоков метровой ширины. Вздохнул и засмеялся от простора и света. Рядом переливчато свистела какая-то птица, а вся великанская чаша антенны была наполнена стрекотом кузнечиков. И запахом скошенной травы. Густой клевер и ромашки среди титановых колец и радиусов косили вручную полуголые практиканты зоотехнической службы заповедника. Солнце вспыхивало на лезвиях кос.

Верхний конец радиального желоба вделан был в парапет на одном уровне с бетоном (рядом эмалевая табличка с числом 59). Первые несколько метров титановая отшлифованная полутруба уходила вн почти отвесно. Витька потоптался, вздохнул, как всегда, перед "стартом". Впрочем, это лишь две секунды. А на третьей он подпрыгнул, выкинул вперед ноги и ухнул в желоб.

Жуть падения ударила по сердцу. Почти как в тяжкие секунды прямого перехода. Свистел воздух, свистел по одежде металл. Но почти сразу Витьку прижала к титановому лотку центробежная сила. Несло его все еще очень быстро, но он уж не летел, а ехал. Наклон желоба уменьшался. Стараясь не чиркнуть о металл икрами и голыми локтями, Витька принял сидячее положение.

Витькины старенькие пятнистые шорты уже порядком обветшали, и недавно Вероника Куггель украсила их сзади большой кожаной заплатой. Это было очень удобно для велосипеда и для таких вот "поездок". (Скицын ехидничал, что еще и для того момента, когда у деда "окончательно и полностью лопнет всякое терпение".)

Желоб звенел, воздух шумел, а навстречу Витьке... мчалась тележка-робот! Двухметровая черепаха с длинными, похожими на растопыренные крылья локаторами. То есть мчался сам Витька, а набитая нейросхемами черепаха мирно ползла, цепляя шестеренками зубчики на краях титанового лотка. Но не все ли равно! Откуда она здесь, на радиусе №59! Святые Хранители... Откинувшись назад, можно пролететь под плоским днищем. Но за тележкой всегда тянется контактный щуп - толстенный конец кабеля с метелкой медной проволоки! Доигрался, мальчик! Сейчас тебя этот хвост в свинцовой оплетке разделает надвое, как селедку...

Все эти мысли - в один крошечный миг. А потом - как он успел?! - удар правой ногой по скользящему металлу, тело швырнуло влево, темное брюхо робота задело волосы, кабель свистнул рядом. Медной метелкой огрело по ступне, сорвало кроссовку. Витьку опять вынесло в середину желоба, перевернуло на живот. Так он и ехал - неловко растопырившись, обжигая о гладкий титан коленки и перепуганно глядя на удалявшуюся тележку. Ехал все тише и наконец уперся в край центральной площадки ногами - левой кроссовкой и правой босой ступней.

Витька полежал, глядя вверх, вдоль желоба. Тележка была уже высоко и казалась маленькой. Полосатой своей черно-желтой раскраской и полупрозрачными крылышками она далека напоминала пчелу. Их так и называли - "пчелы"... "У, с-скотина, - мысленно сказал ей Витька. - Чуть мокрое место не оставила..." Он передернулся, представив, как это могло быть. Чудом ведь вернулся, Видимо, сказалось умение водить уланский диск, там вовсю вертишься, тренировочка...

К носу медленно подъехал сорванный кабелем башмак. Он был цел, только поцарапан. Витька сел, взялся за ступню. Кожа сбоку разодрана, будто когтистой лапой. Ладно, сейчас не до лечения. Он стал натягивать кроссовку. Царапины не болели, но сильно болела пятка. В перепутанные от страха и досады мысли вдруг влезла не к месту (или к месту?) детская песенка - тех, что не одобряют взрослые. На мотив замедленной лезгинки: "Укусила пчелка собачку за больное место... гм... за пятку. Вот какая вышла подначка, надо будет ставить заплатку..."

Он усмехнулся: "Пчелка..." Глянул опять на тележку через плечо. "Откуда ты взялась на этом желобе?" Вот что самое непонятное и даже... страшное: откуда? Задача тележек-роботов была улавливать пространственные связи и конфигурации, которые мгновенно и без системы возникали в точках совмещения многомерных полей. У каждой "пчелы" - свой закрепленный на схеме путь. Ходили они только по четным радиусам, да и то не по всем. А тут...

Ну ладно, перенесли зачем-то. Но ведь любой человек в "Сфере" знает, что Витька пользуется пятьдесят девятым, когда надо пересечь РМП по прямой. Конечно, это запрещено "категорически, раз и навсегда, а то больше ноги твоей не будет в обсерватории", но он же все равно катается, и всем это вестно. И должны же были сказать: "Витька, не вздумай больше сигать по пятьдесят девятому, ставим "пчелу", расшибешь башку..."

А кто поставил? Почему именно на пятьдесят девятый? Как нарочно... Нарочно?

Обдало холодком - как в тесных улочках у Цитадели, когда рядом свистят и проносятся уланские патрули, а ты сидишь в заросшей белоцветом каменной щели и рядом у щеки дышит Цезарь, а под рубашкой катаются колючие шарики страха. Потому что опасность всерьез... "Хотя Цезаренок-то ничего не боится, кроме прямого перехода... Господи, а я чего боюсь? Здесь-то! Какие-то шляпы намудрили с тележкой, вот и все... Но кто?"

Теперь он крепко разозлился. И как всегда, страх от злости пропал. Витька вскочил, забрался на центральную площадку. Прихрамывая, пошел по гулким титановым листам. Сверху этот блестящий, диаметром в двадцать метров круг кажется небольшой тарелкой. И Витька знал, что он в своей темно-синей рубашке - как одинокая муха на этой тарелке. Все равно кто-нибудь заметит и наябедничает деду. Но сейчас Витьке было наплевать.

По желобу номер два подошла к площадке тележка. Толкнулась о край буфером-контактом, приготовилась ехать обратно. Витька прыгнул ей на выпуклую черно-желтую спину, в тень алюминиевого крыла. Лег животом, уперся ногами в страховочную скобу. Откинул крышку аппарата контрольной связи. С размаха вдавил девятую кнопку.

- "Кристалл-два", дежурная бригада, - отозвался динамик девичьим голосом.

- Скицына позови! - рявкнул Витька в черную воронку микрофона.

- Ты, Витенька, поздоровался бы сначала... - Скицына давай! Мне по делу, срочно! - Совсем ты, Витька, охамел, - обиделся голос, но крикнул в сторону: - Их величество Витторио Первый требуют Михаила Петровича! Категорически!

- Чего тебе? - сказал Михаил через две секунды. - Пожар?

- Какие дураки посадили "пчелу" на пятьдесят девятый радиус? - со звоном сказал Витька. Скицын сразу же понял: - Ты живой?

- А ты видел перепуганных покойников? - Целый?

- По счастливой случайности...

- Холера тебя носит! Смотреть надо, когда сигаешь вн башкой!

- На пятьдесят девятом смотреть? Там сроду ничего не было! - А сейчас откуда?

- Это я тебя спрашиваю... - сказал Витька. Его опять накрыло запоздалым страхом. Тележка между тем бодро ехала вверх. Скицын проговорил:

- Ничего я не знаю... Зачем переносить "пчелу"? Да и все бы про это слышали. Разве такое сделаешь незаметно? Полторы тонны...

"А в самом деле... - подумают Витька. - А может, ночью? Бесшумным грузовым дирижаблем? Но зачем?

- Слушай, ты, наверно, перепутал радиусы! Вечно носишься не глядя... - Сам ты... - устало сказал Витька. - Ты сейчас где? - Где надо... - Дуй домой, будем разбираться. - Ну уж фиг! - Витька приободрился. Он словно перелил свою тревогу Скицыну и освободился от неприятного груза. - Дома я буду только вечером, потому что иду Люсей в Итта-даг.

- Куда-куда? Опять в ту преисподнюю? Витька захлопнул крышку и мстительно хмыкнул, - представив, какой тарарам сейчас поднимется в "Сфере". И какую нахлобучку получат "новаторы", пересадившие "пчелу". Если... Если только... Да ну, чушь какая лезет в голову! Разозлившись на себя, он трахнул кулаком по спине ровно гудящей "пчелы". Потом подумал, что и самому ему не миновать вечером крупной нахлобучки. Это была мысль о привычном, и она успокоила Витьку.

Тележка ползла вверх уже очень круто, Витька теперь не лежал, а стоял на скобе, держась за крышку. А когда оставалось до края метров десять, он сильно толкнулся ногами, махнул через край желоба и упал в чащу орешника. Потом, цепляясь за ветки, выбрался наверх. Морщась от боли в пятке, залез на парапет. И сразу увидел, как от лесной опушки идет сквозь заросли иван-чая Люся.

Сразу все отодвинулось назад - "пчела", спор со Скицыным, глупый страх. Было утро, солнце, дорога. Витька прыгнул, пошел навстречу.

- Здравствуй, - сказал он, и - Здравствуй... Ух, какой ты…

Витька ответил без насмешки: - Зато ты красивая за двоих.

Она была в отглаженной теннисной юбочке, в желтой блузке с белыми горошинами и белым галстучком. На длинных ногах новенькие желтые гольфы и белые сандалетки. И улыбалась - зубы крупные и круглые, как те же горошины на блузке.

- Будто в парк собралась. Обдерешься ведь...

- А сам-то! Руки-ноги тоже...

- Меня никакие колючки не берут.

 - А меня, что ли, берут? Забыл, что я дочь лесничего.

Он сказал примирительно:

- Лесная фея...- Ладно, пошли.

- Напрямик через лес?

- А другой дороги и нет.

- Ох уж!

- Я серьезно говорю... Прямо по меридиану.

- Значит, строго на север? Или на юг?

- Ох, да не по тому меридиану. Вот так...

- Витька ладонью рубанул перед собой. - По гироскопу.

Люся вздохнула. Ничего, мол, я в этих делах все равно не понимаю...

Они перешли по пояс в траве поляну, пробрались через густой орешник опушки и оказались в полумраке под плотней широколиственной крышей. Здесь, в заповеднике, Витька до сих пор не знал всех названий деревьев. Лес был южный, среди могучих дубов и вязов стояли желтовато-серые, без коры, великаны с кружевными листьями. Их голые стволы оплетали мохнатыми канатами лианы с желтыми звездочками цветов. Чиркал по коленкам узорчатый густой папоротник и какие-то громадные ландыши. Воздух был как в прохладной гулкой аптеке - с валерьянкой и мятой. Кто-то шелестел и юрко шастал под ногами. Но змеи здесь не водились, шагать можно было без опаски.

Люся сказала вроде бы насмешливо, но со скрытой робостью:

- Все-то ты, Витенька, сочиняешь. Говоришь, всего пять километров идти... Я тут всю округу знаю, нет такого места. И папа говорит, что нету никакого Итта-дага.

Витька прошелся по лежащему стволу, заросшему и трухлявому. Оглянулся через плечо.

- Как же нет, если мы туда идем? Просто название я сам придумают. "Итта" - это... ну, по имени одного марсианского племени. А "даг" значит "горы", "предгорья"... Говорят, в древности сюда добирались кавказские племена. Может, от них там и развалины... - Сюда? Кавказские? Витька прыгнул со ствола, усмехнулся: - Ерстка... - Что?

- Слово такое... Означает: "Может, было, а может, нет...

- Это по-какому? По-реттербергски?

- Что? - развеселился он. - Вполне по-русски!.. А ты же говорила, что не веришь ни в какой Реттерберг.

- Но ты-то веришь... Ай!

- Предупреждал ведь, что обдерешься. Под ноги не глядишь...

- Пусти... - Люся легко перескочила мшистую, спрятанную в папоротнике корягу. - Просто я с тобой заболталась...

- Эн ганг найт цанг унд найт аогенданг, - назидательно сказал Витька на северном наречии Вест-Федерации... - Что означает...

- Да знаю! "На пути не мели языком, чтоб под глазом не быть с синяком"...

- Ух ты! - умился Витька. - Откуда! Она ответила с покровительственной ноткой, совсем как в прошлом году.

- Радость моя, зимой, когда ты грызешь науки в своем Ново-Томске, я, по-твоему, где? Здесь, в Яртышском интернате. А твои "эмигранты" где? Здесь же... От них и научилась.

- Но ведь... Их же, говорят, всех по домам разобрали, - неловко сказал Витька.

- Не всех... Да и учатся-то все равно они там, вместе... Уж будто бы ты не знал! Витька неопределенно повел плечом. Было дело, в прошлом августе он вывел своим путем Южной Пищевой слободы семерых мальчишек и шестерых девчонок - маленьких арестантов какой-то подлой тюремной школы. Кир, хозяин "Проколотого колеса", сказал - надо. Отец тоже. Витька тогда еще понятия не имел ни о Якорном поле, ни о Башне, но как поступать в таких случаях, знал не хуже Пограничников... Скандал, правда, случился немалый, и Витька всерьез поверил, что дед надерет ему уши, как "в старые добрые времена"... Но в скором времени дело замяли, тем более что ребятам все равно деваться было некуда... Потом Витьке и в голову не приходило, что кто-то будет об этом случае говорить и напоминать.

Он пожал плечами: нашла, мол, о чем разговаривать. Люся поджала губы: сам начал, не я. Тут они вышли на конную тропу. Навстречу проскакали на лошадях без седел трое практикантов учебного центра заповедника. Помахали руками.

Тропа вывела леса в ложбину с луговой травой и шапками кустарника. Воздух трепетал от кузнечиков и птичьего пересвиста. Сразу обдало солнцем. Прошли шагов двести среди высокой сурепки и белых зонтичных соцветий. С заросшего склона бежал среди кустов ручей. Вернее, даже речка шириной метра три. Вода была темная, но очень прозрачная, видны все камушки.

- Перескочишь? - без всякой задней мысли спросил Витька. Люся покосилась и, насупившись, стала расстегивать сандалетки. - Стой... - Витька присел, храбро ухватил ее за спину и под колени и, выгибаясь от тяжести, ступил в ручей. - Ай... Сумасшедший!.. Утопишь ведь...

- Ага... - И хотя ноги сводило от холода (вода-то горного родника), нарочно затоптался посреди речки, будто теряя равновесие. Ах, как здорово она завжала и вцепилась в него... А на берегу опять сказала: - Сумасшедший. И он опять сказал: - Ага...

Взяли влево, стали подниматься по склону, к зарослям. Люся наконец обратила внимание: - Ты почему хромаешь? - А... Укусила пчелка за пятку... - В прошлом году ты был гораздо серьезнее... - Ну и что? С возрастом все глупеют... Началась чаща дубняка, склон стал круче. Ветки хватали за плечи. Под рубашку Витьке скатился твердый желудь. - Тут тропинка, только ее не видно... Руку давай. Она послушно дала руку, но вдруг спросила:

- Вить... А Дину ты тоже носил на руках?

- Кого? - искренне удивился он.

- Ну, Дину Ясвицкую... которую ты с теми ребятами привел. - С чего ты взяла?

- Она говорила... Ты ее нес от платформы... - Святые Хранители! Состав стоял полминуты, насыпь высокая, дождь, скользко, они продрогли. Я и один их парнишка хватали всех на руки без разбора, тащили вн... Я даже не помню, как кого зовут!

Он говорил правду. Он помог этим ребятам и считал, что дело сделано. Потом он с ними почти не встречался. Потому что... потому что разные он и они, это было ясно сразу. Конечно, они хорошие люди, особенно старший (Антон, кажется), но... Витьке неловко было от их какой-то сдавленности, прижатости. Наверно, потом все у них наладилось. Теперь им хорошо, это главное. А для Витьки важны были не те, кого он вывел оттуда. Важен был тот, кто там остался. "Цезареныш..."

Никогда Витька вслух так его не называл. Ого, скажи-ка такое! Но далека-то, в мыслях, можно. И Витька заулыбался от наплыва радостной ласковости. И конечно, тут же толкнулось беспокойство: как он там?

А у Люси было свое на уме. И когда выбрались дубняка к черной, горячей от солнца сланцевой осыпи, Люся отдышалась и спросила, будто слегка дурачилась:

- Вить, а ты раньше с девочками дружил по-настоящему?

Он уточнил серьезно:

- Кроме тебя?

- Ну...

Тогда он глянул краем глаза и сказал покаянно - Что скрывать, было. В давнем детстве...

- Правда?

- Ага... Ее звали Зинаида.

Все ее, семилетнюю, так и звали, полным именем. И ребята, и взрослые. Несмотря на миловидное личико и роскошные ресницы, была она храбрая, самостоятельная и твердо знала, что дети ничуть не глупее учителей и родителей. А иногда и умнее... Витька же в ту пору был нерешительный мамин мальчик, и что нашла в нем Зинаида, навсегда осталось непонятным.

Если бы ей просто нравилось командовать Витькой, тогда ясно. Однако Зинаида не помыкала мальчишкой, как иные капрные примадонны. Она старательно тянула Витьку "до своего уровня". Учила - серьезно, без насмешек - давать сдачи обидчикам, не бояться лазать по деревьям и прыгать в крапиву, спорить с учительницей, свистеть сквозь дырку от зуба и делать вид, что тебе весело, если на самом деле страшно. Может, ей нравилось, что он такой доверчивый и послушный? Нет, что послушный, не нравилось. Однажды она вскипела:

- Ну что ты такая тютя! Мигаешь и молчишь! Хоть бы подрался со мной!

- Зачем? - тихо спросил Витька.

- Ну нельзя же быть таким синеглазым обланным теленком!

"Синеглазый обланный теленок" - это показалось оскорбительным. Витька подумал, вздохнул и стукнул. Она обрадованно треснула его по носу. Неведомые доселе чувства освободили в крайне обиженном первокласснике Мохове какие-то пружины: он коротко, без слез, взревел и кинулся в бой. И они подрались бурно и от души. В школьном буфете. И были доставлены в кабинет директорши, где после всяких грозных слов и поучений последовал приказ - мириться! Но мириться при директорше они не стали и покинули кабинет, показав друг другу кулаки.

Мир был заключен позже, после уроков, - крепкий и радостный. Зинаида храбро чмокнула Витьку в щеку и велела ему сделать с ней то же самое. И там, в уголке школьного весеннего сквера, по щиколотку в рыхлом снегу, они обещали друг другу "быть как сестра и брат".

С той поры Зинаида смотрела на Витьку как на равного. Но все же она была умудреннее в разных житейских делах. Чтобы Витька не отставал в развитии, она по-дружески посвящала его во всякие тайны. Так Витька узнал, например, что далеко не все младенцы выращиваются в пробирках в Институте охраны раннего детства. Наоборот, случается это довольно редко, а чаще всего они при вестных обстоятельствах заводятся в маминых животах, откуда и появляются на свет.

Витька поверил Зинаиде, но, потрясенный этим сообщением, решил уточнить подробности у мамы. И был большой крик, "чтобы ты больше не смел блко подходить к этой испорченной девчонке!" И мало того, мама пошла к учительнице. А учительница, поглядев на бледного Витьку и потом на маму, доверительно спросила:

- А что, он у вас в самом деле пробирочный? Мама увлекла несчастного Витьку за руку учительской почти по воздуху и заявила, что переводит его в другую школу.

И вот тут послушный и воспитанный мальчик Витя впервые устроил бунт. И объявил голодовку. Конечно, это был запрещенный прием. Но безотказный. Того, что "ребенок ничего не ест", мама боялась больше, чем всех испорченных девчонок на свете.

- Изверг... Кто мог подумать, что в тихом омуте вырастет такое чудовище? Впрочем, понятно в кого...

Тот, "в кого" было у Витьки все нехорошее, уже тогда жил отдельно от семьи. То в университетском поселке, то в "Сфере"...

Так или иначе, Витька выиграл сражение. И даже не поехал в летний лагерь, чтобы в каникулы быть с Зинаидой.

Они жили недалеко друг от друга, играли на пустыре позади остановленной стройки химкомбината. Иногда с ребятами, иногда вдвоем. Друг с другом им ни разу не было скучно. Даже если совсем нечего делать, можно просто сидеть в оконном проеме недостроенного цеха, качать ногами, болтать о чем-нибудь или петь всякие песни. А была еще такая забава: вытащат две гибкие доски оставленного на стройке штабеля, вставят их одним концом в щели между бетонными блоками в метре от земли, а на другой конец прыгают сами - каждый на свою доску. И качаются, летают вверх-вн друг перед другом. И хохочут. Или опять поют. Надо сказать, у Зинаиды был голос чистый и звонкий, да и у Витьки хороший дискант...

И вот так они однажды качались и пели. И поскольку была вокруг солнечная пустота и полная независимость от всяких запретов, пели они песню о Жучке, вестную всем с детсадовского возраста. Вдохновенно и трогательно:

Укусила пчелка собачку

За больное место.

Далее без церемоний называлось пострадавшее собачкино место и описывались мучения Жучки, атакованной вероломным насекомым. Ясные детские голоса выводили в тишине почившей стройки:

Стала Жучка охать и плакать,

"Как же я теперь буду..."

Но тут Витькин дискант осекся. И Зинаида в сольном варианте закончила куплет, повествующий о горестных сомнениях многострадального животного. Ибо она качалась спиной к тропинке и не видела возникших там прохожих.

Прохожие эти были полный очкастый дядька и Витькина мама.

- Атас... - пискнул наконец Витька. Зинаида по-балетному повернулась на носочке, скакнула в лебеду, сделала Витькиной маме и незнакомцу книксен: - Здрасте... Витечка, я пойду, вечером поговорим, как дела. Это не было малодушием и дезертирством. Это был реальный учет обстановки: помочь Витьке она все равно не могла и своим присутствием лишь сильнее раздосадовала бы его маму.

- Та-ак... - сказала мама. - Иди сюда. - И поскольку Витька стоял, как прибитый гвоздем, подошла сама. - Вот он, полюбуйтесь, Адам Феликсович... Я же говорила, что искать его следует на пустырях и помойках. Но я, по правде говоря, не ожидала, что он уже освоил такой... помойный репертуар... - В голосе мамы что-то стеклянно подрагивало...

- Да помилуйте, Кларисса Аркадьевна! - весело возгласил мамин спутник. - Это же детское устное творчество, оно корнями уходит в эпоху феодалма! Целый пласт нашей фольклористики, пока еще почти не тронутый...

- Ах, пласт... - Красивая интеллигентная мама выдернула стебель чертополоха и верхушкой огрела певца по ногам, а комлем по шее (за шиворот посыпались крошки).

- Кларочка, что ты делаешь! - Широкий Адам Феликсович быстро заслонил Витьку. Покрасневшая мама сказала: - Одно к другому. Пусть и воспитательные приемы уходят корнями в феодалм... - Она выпустила чертополох и отряхнула пальцы.- Жаль, что сбежала эта красавица... Чтобы я ее рядом с тобой больше не видела! Предупреждаю последний раз!

- Не буду обедать, - быстро сказал Витька -за локтя Адама Феликсовича.

- На здоровье! Можешь заодно не завтракать и не ужинать...

- И не буду... - сообщил Витька менее уверенно. - И... помру.

- Не успеешь. Отправишься в круглогодичный интернат, где тебя быстренько сделают человека. Витька заложил руки за спину и наклонил голову. - Это при живых-то родителях?

- Одному родителю до тебя нет дела, а второго... меня то есть... ты скоро вгонишь в гроб!

Витька был уже искушен в кое каких жненных ситуациях. Посмотрел на маминого знакомого, на маму. - Понятно... Значит, третий лишний, да?

- Виктор!

Адам Феликсович ухватил Витьку за плечи, прижал спиной к своему круглому животу, который весело колыхался.

- Кларочка! Этот гениальный ребенок попадет в интернат только через мой труп! А сделать меня труп не так-то легко.

...Вечером Зинаида спросила:

- Думаешь, поженятся?

- Факт.

- Ну и дела... Знаешь, Вить, ты им не мешай. Пусть.

 -Да я и не мешаю пока... А дальше видно будет...

- А отец-то навещает?

- Ага... нечасто. Почему-то он всегда грустный какой-то. - А чего ему веселиться, - сказала мудрая Зинаида. Новый мамин муж Адам Феликсович Римский-Заболотов и Витька зажили вполне по-дружески. Не то чтобы Адам очень нравился Витьке, однако нравилось то, что он не лезет в отцы и воспитатели. Ко всем жненным сложностям отчим относился легко и "без лишних мудростей". Такой подход не всегда устраивал маму, но это уже другой вопрос. Зато дружить с Зинаидой она больше не запрещала. Да и недолгий срок отпустила этой дружбе судьба.

Осенью Зинаидиного отца перевели в какой-то НИИ в Харьков, и она уехала вместе с родителями. Ну, погрустили оба, попереписывались немного, несколько раз говорили по видику. А потом... жнь есть жнь, у каждого своя. Но, конечно, Витька был рад всегда, что на восьмом году этой жни повстречалась ему Зинаида. Да и та, наверно, была рада...

- Дружил, - вздохнул Витька. - Только это у-у-у когда было... Осторожно! - он дернул Люсю за руку. Сверху со стуком ехала маленькая лавина сланцевых плиток. - Тут глядеть надо.

- Я здесь, оказывается, и не бывала ни разу. Склоны были теперь безлесными. Осыпь кончилась, справа и слева торчали скалы, похожие на громадные серые клыки. Между ними сновали какие-то пестрые птички с хохолками. Перекликались: "Черр... черр..." Скоро скалы - темные, ребристые - обступили со всех сторон. Этакий гигантский "сад камней". Люся смотрела уже с беспокойством:

- Вот странно. Будто и не рядом с домом, а где-то... Это и есть Итта-даг? - Не совсем еще. Но блко... - Жарко. Жаль, фляжку не взяли. - Здесь рядом родник.

Теперь скалы выстроились в два ряда. Казалось, что Люся и Витька идут между развалинами крепостных стен. Слева в толще дикого вестняка вдруг видна стала искусственная кладка - стенка желтоватых пористых камней, а в ней маленькая сводчатая ниша. Там каменного желоба падала стеклянная струйка.

Люся радостно взвгнула, прыгнула вперед, подставила ковшиком ладони. Уткнулась в них губами. Потом повернула к Витьке мокрое веселое лицо:

- Холодная какая... - Смахнула на него брызги с ладоней, засмеялась.

Витька тоже напился. От ледяной воды ломило руки и зубы.

Люся присела на плоский камень. - Отдохнем чуть-чуть, ладно?

Витька спиной прислонился к теплому вестняку. Сказал снисходительно:

- А говорила - не обдерешься. Вон дырки-то... Люсины желтые гольфы были порваны в нескольких местах - Подумаешь... - равнодушно отозвалась она. "Устала", - с беспокойством понял Витька.

- Ой... - Люся вдруг потянулась к травяному кустик; с мелкими желтовато-белыми цветами. - Я таких не видела - Не рви! - вскрикнул Витька. - Я не рву, что ты. Просто смотрю... Витька объяснил, будто виняясь: - Они редкие. - Реликт? - Не реликт, но все равно редкие. Только здесь растут... - Он сел перед кустиком на корточки. Листья были мелкие, как зеленые чешуйки. У каждого цветка пять лепестков, каждый лепесток - будто крошечная растопыренная ладошка. Витька сказал: - Они называются "андрюшки". - Почему? - Люся, кажется, повеселела. - Ну... так. Бывают васильки, анютины глазки, а эти - андрюшки.

- Ты, наверно, это сам придумал. Как Итта-даг... - Не-а...

"Андрюшек" придумал Цезарь. Ранним летом Витька выпросил его у родителей на два дня и привел сюда. Это случилось единственный раз, потому что путь через Окружную Пищевую не блкий, а прямого перехода Цезарь не знал. И знать не хотел, боялся. Однажды он виновато и прямо прнался в этом Витьке.

До той поры Витьке было вестно, что Цезарь Лот боится в жни лишь одного: что опять арестуют мать и отца. Но после судебной реформы и отмены обязательных индексов не так-то просто было в Западной Федерации кого-то арестовать. Особенно всем вестного штурмана Лота. ...Витька выпрямился.

- Люсь, может, пойдем? Недалеко уже. Скоро остатки крепости, там в фундаменте щель и подземный ход... - Ой... - Не боись, - дурашливо сказал Витька.

 

Храм без купола 1

 

Каменный коридор был высокий, но тесный, не шире метра. Он полого уходил вн, под толщу горного склона. Почти сразу стало темно. Витька вынул нагрудного кармана плоский фонарик-зеркальце. Эта штучка работала без батарейки, от тепла руки. Слой похожих на бисер микролампочек давал рассеянный, но яркий свет. "Зеркальце" Витька держал в левой руке, а правой взял Люсю за холодные пальцы. Она молчала.

Стены и свод были грубо выбиты в камне, но пол устилали ровные плиты. Кое-где даже со следами стершегося узора. Было сухо и чисто, словно только что подмели. И запах - словно не в подземелье, а от камней, согретых солнцем. Но скоро стало прохладно. Люся передернула плечами.

Вн повели крупные, плохо отесанные ступени. Витька знал - их шестнадцать. Потом опять пошел наклонный туннель.

Дыхание слышалось громко, а слова, наоборот, почему-то вязли в глухоте коридора. Люся сказала виновато: . - Мне под землей всегда не по себе. Кажется, будто она осядет и навалится.

- Тыщу лет не оседала, а теперь вдруг, как нарочно, да? - очень бодро и насмешливо отозвался Витька. - Вить, а кто это вырыл?

- Точно не вестно... То есть вообще ничего не вестно. - Ученые-то что говорят?

- А они ничего не знают про это. Не добирались сюда. - Почему? Это же совсем рядом! - А то, что рядом, их мало волнует, - уклончиво сказал Витька. - Потрошат и атомы, и галактики, а простых вещей до сих пор не знают. - Каких, например?

- Ну, например, почему человеку ни с того ни с сего бывает то весело, то грустно... Или почему сосульки вкуснее мороженого. - Да ну тебя, я серьезно. - А я, думаешь, нет?

- Ай!.. - Люся дернулась назад. Из глубины коридора кто-то смотрел широко расставленными глазами.

- Не бойся, - Витька потянул ее вперед. Коридор уперся в стену. На стене была мозаика - большой портрет старого человека с прямыми седыми волосами. Человек положил узловатые пальцы на широкую перекладину меча, подбородком уперся в головку рукояти и устало, но пристально смотрел на подошедших. Белки его глаз были выложены кусочков перламутровых раковин и белели свежо и чисто. А зрачки - глубокие и грустные. Глаза - в темных впадинах, да и все лицо темное... Местами тускло-цветные камешки мозаики осыпались, одна щека совсем исчезла. От этого лицо казалось еще печальнее. Но суровости в нем не было. - Это кто? - прошептала Люся. - Наверное, один Хранителей... - Кто?

- Это... ну, понимаешь, есть такие легенды всякие, истории... О людях, которые спасали и защищали других людей. В общем, о тех, кто всю свою жнь этому отдал. В некоторых странах они считаются как святые, им даже храмы строят. - Никогда не слыхала... - Услышишь... если захочешь...

Каким-то нехорошим получился этот ответ - с лишней важностью и хмуростью. И Витька сказал уже иначе, веселее:

- Скорей всего это портрет Первого Командора. Он жил в древности на каком-то средемном острове. Он считается главным Хранителем детей... Вот, значит, и нас с тобой. Годится? Люся отозвалась без улыбки:

- Какой-то... неласковый... Но все равно интересно. - Здесь еще в тыщу раз интереснее будет! Пошли! Слева был прямоугольный проход. И опять несколько ступеней вн. И там - большая квадратная комната.

- Ох... - выдохнула Люся, и это "ох" разнеслось под высоким сводчатым потолком.

Здесь не было полного мрака. В полукруглые, прорезанные у потолка окна проникал желтоватый рассеянный свет - словно много раз отраженные и потерявшие силу солнечные лучи.

- Вить, откуда это? - Люся недоуменно смотрела вверх. - Мы же под землей! Он сказал как можно беззаботнее: - Я тоже думал: откуда? Потом догадался. Наверх идут каналы, они выложены стеклом или перламутром от раковин. И получаются световоды. Древние строители много хитростей знали...

Витька придумал это объяснение на ходу. Едва ли были какие-то каналы. И откуда свет - неясно. Витьку, однако, эта неясность не пугала, он видел и не такое. А Люся боится непонятного, пусть думает, что световоды. Пока...

- Смотри, сколько тут всего! - Зеркальцем-фонариком Витька провел по стенам. Сумрачные фрески расцветали на свету. Переплетенные деревья, белые птицы, размахнувшие на полстены крылья; вздыбленные кони, воины среди зубцов крепостной стены. И лица - старые и совсем детские (но все равно неулыбчивые)... - А вот опять Хранитель...

Высокий безбородый старик - с тем же мечом, что на первой мозаике, в темно-вишневом плаще, стоял среди сумрака  созвездий. Прямой, со сжатым ртом. Одной рукой опирался на меч без ножен, другую выкинул над собой - ладонью вверх и вперед. Он будто останавливал какую-то идущую пространства опасность. Старик защищал не себя, он держал руку над мальчишкой. Мальчик - худенький, с проступившими под кожей ребрами - был беззащитен в своей наготе, как бледно-желтый росток на кромке гранитного обрыва. Но он не боялся. Он верил в оберегающую силу Хранителя. Он в отличие от всех других, кто здесь на стенах, даже слегка улыбался. Лицо мальчишки было запрокинуто. Встав на цыпочки, он тянулся вверх и сплетал над головой пальцы своих ладоней. Словно прикрывался от невидимых лучей и в то же время стремился им навстречу.

- Красиво... сделано, - скованно сказала Люся. И Витька догадался: ей неловко при нем смотреть на голого мальчишку, хоть это и картина.

Кое-где кусочки мозаики вывалились, и тело мальчика словно пробито было кубическими пулями. Но он все равно был беззаботный и живой.

- Гляди на его руки, - быстро сказал Витька. Видишь, как они соединяются? Одна ладонь вверх, другая вн. Это символ кольца Мебиуса.

- Да?

- Да... Древний знак соединенных пространств.

- Красиво, - опять сказала она. И добавила, помолчав: - Древние люди были настоящие мастера, верно?

- Еще бы! Они уже тогда знали, что здесь Меридиан. Поэтому и поставили обсерваторию.

- Я думала, это храм.

- И храм, и обсерватория... Пойдем. - Он потянул ее за руку, уловив еле ощутимое сопротивление. Впрочем, тут же она шагнула следом.

За коротким коридором было еще одно помещение. Вот уж действительно храм! Большой восьмиугольный зал. Точнее, квадратный, но со срезанными углами - четыре стены широкие и четыре узкие. В узких были прорезаны окна-щели, в них тоже сочился отраженный от камней свет. Широкое, как желтое одеяло, пятно от фонарика опять пошло по стенам, выхватывая лица, крылья, лошадиные головы и складки одежд. Потом в нише у самого пола заблестели громадные стеклянные колбы. Разбитые.

- Здесь были большие песочные часы.

- Жаль, что разбились, - послушно сказала Люся. - А там что?

В другой нише отражала желтые блики метровая медная доска с делениями, а рядом лежало черное, видимо чугунное, колесо.

- По-моему, это старинный гироскоп... - Витька хотел еще объяснить, почему он так думает и что такое гироскоп на Генеральном меридиане.

- А-а... - сказала Люся и посмотрела вверх. Витька повел туда фонариком. Стены, сужаясь, переходили в сводчатый потолок. Однако в центре храма потолка не было - пространство уходило вверх широкой цилиндрической пустотой. Как в церкви с круглой башней, увенчанной куполом. Но от края зала, от стены, всю внутренность башни и купола было не разглядеть. Видны были только нижние края узких окон, в которые шел все тот же нерешительный полусвет.

- Высотища, - вздохнула Люся.

- Да. Теперь идем, - Витька решительно повел ее к центру. - Смотри под ноги, не запнись.

Посреди храма поднимался круглый постамент камня. Высотой Витьке до колен. Или телескоп здесь когда-то стоял, или, может, статуя Хранителя... Витька вспрыгнул, потянул Люсю. Она ойкнула: оказывается, шла с закрытыми глазами. - Теперь смотри вверх.

Витька ожидал, что она вскрикнет. Или хотя бы охнет негромко. Но она только прижалась к его плечу. Помолчала испросила шепотом: - Вить, а как это сделано? Он слегка отодвинулся. - Это не сделано. Это по правде...

Купола не было. Вместо него - небо. Высокое, густо-черное, как в середине августовской ночи. С россыпью переливчатых далеких звезд.

Далеких - но по-разному. Одни виднелись просто далеко, другие - в страшной космической глубине. Некоторые, казалось, вот-вот взорвутся от бытка своего белого или голубого света. Но таких было не очень много. Больше - просто ярких. И не очень яркие были. И совсем крошечные искорки, они еле проклевывались сквозь великое пространство космоса. А всех вместе - громадное множество. Кое-где точками светлого дыма висели звездные туманности...

- Но мы же под землей... - тихо, потерянно сказала Люся.

- Ну... мы-то да... А храм уходит вверх. Сама видишь, какая высота.

- Но сейчас же день...

В окна-щели по-прежнему сочился неясный свет очень далекого отраженного солнца. А над этими окнами - чернота ночи и праздничный блеск созвездий.

- Видишь ли... - Витька подавил в себе неожиданный толчок досады. - Это... наверно, эффект колодца. Слышала, что со дна колодца можно увидеть звезды?

- Кажется, слышала... Но здесь же не колодец. Вон как широко... - Ну и все равно... Сама видишь. Конечно, про колодец - это ерунда. Ни другим, ни себе Витька не мог бы объяснить, почему здесь видно звездное небо. По силам ли ему, пацану-шестикласснику, разобраться во всем, что происходит на стыках граней Кристалла и в витках многомерного Сопределья? Но кое о чем рассказать он все-таки мог. Про Генеральный меридиан, про споры о Мебиус-векторе, который указывает путь с грани на грань. И про сам Кристалл Вселенной, где каждая бесчисленных граней - целый мир. А главное - про переходы одного такого мира в другие. Туда, где живут друзья. Пограничники...

Он и хотел рассказать про это. Еще недавно хотел. Когда шли сюда...

А что мешает сейчас? Да ничего... только... Почему она такая сделалась?

- Ты боишься? Люсь...

- Я? - сказала она чуть удивленно. Не опуская лица, мотнула головой. - Нисколько.

И не должна. Ведь локальный барьер у осыпи она прошла, не моргнула. Скицын и тот застрял при первом разе, а она даже не заметила...

Люся по-прежнему смотрела вверх. Потом, не опуская лица, шагнула вперед, соскочила с постамента, села, все так же "глядя в небо. Сказала тихо: - Смотри-ка, они движутся...

- Конечно! - обрадованно отозвался Витька. Сел рядом. Осторожно, почти незаметно звездное небо перемещалось в черном круге. Справа налево. - Гляди, сейчас появится... пятнышко такое...Вон, у синей большой звезды!

- Вижу... Это что, спутник?

- Какой же спутник! Приглядись внимательно. Оно как завиток, спираль... Видишь? - Кажется, да.

- Это галактика Гельки Травушкина.

- Кого?

- Мальчик был такой... В дальних краях. Он однажды порвал темпоральную петлю, чтобы спасти друзей...

- Что порвал?

- Ну, кольцо времени. Есть такое фическое понятие. Он для этого взорвал рельсы на мосту. И сорвался, упал.

- Разбился?

- Он... понимаешь, он ударился о планету. И родилась новая галактика.

- Это легенда?

Витька повел плечом. - Какая же легенда... если галактика вот она...

- А этот мальчик... он, значит, погиб?

- Наверно, он ожил в этой, в своей галактике. Она же его. Так Юкки говорит...

- Кто?

- Мальчик один, путешественник. Он ходит по всем... дорогам, знает кучу историй.

- Как он ходит по дорогам? Один?

- Иногда один, иногда с сестренкой.

- А кто их отпускает путешествовать?

- А кого они спрашивают? - вырвалось у Витьки. Люся вздохнула. Зябко шевельнула плечами, хотя было не холодно. Витька понял, что ей кажется, будто сверху дышит сам Космос. Она согнулась, натянула до отказа гольфы - так, что они закрыли коленки, потом попыталась натянуть посильнее и белую мятую юбочку. Поежилась опять, ухватила себя за локти.

Вот тут бы взять ее ладонями за плечи, придвинуть к себе. Ну, честное слово, без всяких мыслей о любви и объятиях и о всякой чуши, просто чтобы ей стало теплее от его рук. Не посмел. Почему? Сгреб ведь недавно в охапку и перетащил через ручей без всяких церемоний. А сейчас... Нет, ему мешала не мальчишеская робость, а что-то иное. То же, что мешало начать разговор о пространствах и Пограничниках...

Витька положил себе фонарик на колено - чтобы не гас без тепла. Стащил через голову рубашку, накинул Люсе на спину, как плащ, рукавами вперед. Тяжелый медный петушок царапнул ему ладонь.

- Вить... - вдруг вздохнула Люся.- Я за тебя боюсь.

- Да брось ты, мне не холодно, у меня еще майка.

- Я не про то...

А про что она? Ведь он же ничего еще ей не рассказал. Почему-то опять вспомнилась "пчела". И мохнатый шарик страха прокатился по спине. Витька спрятал тревогу под хмурой шуткой:

- Разве я тебя за этим сюда привел? Она промолчала, но будто спросила: "А зачем?" Гелькина галактика уже ушла за край круга. Теперь в его центре висела маленькая, с аккуратным хвостиком комета... - Посмотри, - сказал Витька с последней надеждой.

- Да... Забавная такая. Как на картинке.

- Я не про комету. Просто на звезды посмотри. Подольше... Похожи на что-нибудь?

Она смотрела целую минуту. Старательно.

- На огоньки. На искры... Они же разные... Цезарь, тот увидел почти сразу. Если глядеть пристально скоро многие звезды делались похожими на далекие-далекие светящиеся окна. Такие, как в маленьких, домах, на окраине старого города. С переплетом в виде буквы Т...

Но сейчас Витька смотреть не стал. Все равно свои глаза другому не подаришь... Он решительно взял Люсю за кисти рук.

- Пойдем... Ух, замерзла-то, вся в гусиной коже. Она не спорила. Только с какой-то мыслью свела брови и прикусила губу.

Вверх шли быстро и поднялись очень скоро. День ошарашил их своим жаром и светом. Люся зажмурилась, заулыбалась. Бросила на траву рубашку. Витька поднял, отцепил петушка. Скрутил рубашку жгутом, подпоясался. Значок приколол к майке, а фонарик стал заталкивать в карман на шортах.

- Откуда он такой? - спросила Люся с виноватой ноткой. - Никогда раньше не видела.

- Так... подарок.

Фонарик подарил Цезарь, здесь таких не делали.

- Знаешь, Вить, было очень интересно... - нерешительно сказала Люся. - Только я ужасно боюсь подземелий. Даже в погреб стараюсь не лазить лишний раз.

 - Ничего. Все уже позади, - хмыкнул Витька.

- Может, ты жалеешь, что взял меня сюда? Или боишься, что разболтаю?

- Ни капельки, - искренне сказал он. Потому что знал, никто без него не найдет сюда дорогу. - Ладно, пошли...

- Ой, а ты опять хромаешь. Нога снова болела.

- Ерунда. Я же говорю: стукнулся пяткой... - Может, вылечишь ее... своим шариком? - Неохота возиться. Почти не больно, дохромаю до дома. - Дорога-то все-таки длинная... Витька поморщился, Люся замолчала. Наверное, она думала, что он злится или обижается. А он - ни то, ни другое. Просто было скучно. Так бывает иногда среди затянувшейся игры. Вдруг понимаешь - все надоело. Кругом по-прежнему бегают, шумят, веселятся, а тебе уже не хочется. И знаешь - сегодня больше ничего интересного не будет. Лишь пустой вечер перед сном... Чтобы спрятать эту скуку, Витька сказал бодро: - Длинной дороги не бойся! Я ведь хитрый. Сейчас перевалим через горку, а там шоссе и автобусы, через Яртыш идут. Остановка у самой "Сферы". - Ой... а почему сюда не поехали на автобусе? - Для пущей романтики. Чтобы путешествие...

Не объяснять же теперь, что такое локальный барьер и почему в Итта-даг можно пойти лишь у осыпи...

"Горка" оказалась ничего себе, забирались минут двадцать. Опять через дубняк и всякие колючки. Люся еще больше обтрепала юбочку и блузку. Но лезла за Витькой послушно и неутомимо.

Для спуска нашли удобную тропинку. И скоро стояли на обочине теплой от солнца бетонки, рядом с решетчатым павильоном автобусной остановки "Солнечные часы".

Сами часы видны были через дорогу. Нкий гранитный цоколь, на нем трехметровый наклонный круг с медными ликами солнца и месяца, черные числа и блестящий, как меч, треугольный перпендикуляр нержавейки. Тень от него лежала между цифрами 4 и 5.

- Смотри-ка, уже половина пятого! То-то я такая голодная!

- Часы неправильно поставлены, - глядя вдоль тракта, сказал Витька. - Сейчас ровно четыре. То есть шестнадцать.

- Ох уж! Откуда ты знаешь?

Витька вынул и молча показал зеркальце. Под бисерным слоем микролампочек светилось красное, чуть размытое число 15.59 и прыгали, торопясь к нолям, секундные цифры.

- Подумаешь, - притворяясь беззаботно упрямой, зевнула Люся. - Может, как раз у тебя неправильно. Элементы сели...

- Здесь нет элементов... Не веришь мне, поверь петуху. Петухи всегда в четыре часа пополудни орут. Слышишь? - Не слышу...

- Да ты что! Вон там, за деревьями! Из-за росших вдоль тракта разлапистых кленов от какого-то недалекого поселка долетел отчетливый петушиный крик. - Не слышу, - снова сказала Люся. Петух опять веселым штопором ввинтил в воздух свой сигнал. В воздух? Или... Люська же вот не слышит...

А может, и правда снова удрал от Филиппа, сидит под колоколом и орет на всю... на весь Кристалл? А если не удрал? Если - нарочно? Черт, здесь никогда ничего не узнаешь. То ли дело в Реттерберге...

"Ты врешь, - сердито сказал себе Витька. - Тебе просто хочется туда. Раньше обещанного срока... Дед опять будет ругаться, а отец скажет: "Какая тебя муха укусила..." "Ага, укусила... Пчелка за пятку..." И сразу - жуть воспоминания: летящая навстречу махина тележки, рубящий пространство кабель... А если все это связано? Петух, "пчела", непонятный страх?

Витька зажмурился, вздохнул, словно вновь пропуская над собой стремительную тяжесть робота.

"Да при чем здесь "пчела"? Это же просто дурацкий случай... У тебя, Витторио, кислое настроение, потому что не получился там, в храме, разговор. А к такому настроению все дурацкие мысли и страхи клеятся..." А петух еле слышно, далеко, но все еще кричал. "Но я же боюсь не за себя, - понял Витька. И посмотрел на Люсю. -И не за нее. Она здесь тоже ни при чем..."

- Люсь, часики все-таки точные, - сказал он твердо. - Хочешь на память? На, держи... - Он вложил зеркальце ей в ладонь. Да, это был подарок Цезаря, а подарки отдавать другим не полагается, но сейчас ничего другого Витька придумать не мог. Чем-то надо было загладить вину перед Люсей. Ведь то, что он сделает через минуту, будет плохо. Обидно для нее, непонятно. Она смотрела и радостно, и неуверенно: - А... почему? Я же...

- Надо, - вздохнул он. Желто-красный автобус трех сцепок уже подкатывал, шипел тормозами.

Витька потянул Люсю к сложившейся в гармошку двери, пропустил вперед, подтолкнул:

- Давай... - И сам отскочил назад. - Сойдешь у "Сферы", забеги к Скицыну, скажи: Витька уехал на два дня. Миша поймет...

Люся испугалась по-настоящему:

- Куда ты?

- Срочно надо. Потом объясню.

Она качнулась к нему двери. Но он вскинул скрещенные ладони: "Все! Решено!"

И дверь шумно задвинулась, и автобус зашипел, приседая на шинах и набирая ход. И ушел, оставив мальчишку в пустоте жаркого дня. Петуха уже не было слышно, зато в траве у обочины ободряюще трещали кузнечики.

Витька прищуренно глянул через дорогу. Правее солнечных часов деревья словно таяли, размывались в воздухе. В открывшемся дымчатом пространстве косо торчал угол зеленоватого трехэтажного дома с квадратной башенкой над карном. "Значит, правильно. Все как надо..." Этот дом с обшарпанной штукатуркой, ржавым флажком-флюгером на шпиле башенки и мятой трубой водостока возникал везде, где Витьку настигало неодолимое желание оказаться там. И Витька знал, что позади дома, за разваленным каменным забором, идет по ложбине грузовая рельсовая линия, которая потом выходит на Окружную Пищевую. Надо только дождаться состава, который на подъеме "пых-пых", догнать заднюю платформу...

Стараясь не ступать на больную пятку, Витька перебежал горячий бетон, потом жесткую траву обочины. С размаха уперся ладонями в зеленую штукатурку. Отдышался, посмотрел назад. Не было тракта, часов и остановки. Были старые дома Рыночного пригорода, кирпичная башня церкви Смиренных искателей. Пыльные заросли стрелолиста.

У мусорного контейнера сидел мирный окраинный пес клочковатой реттербергской породы. Взглядом спрашивал: "Ты мне что-нибудь дашь?" Витька развел руками:

- Извини, сам лопать хочу, да ничего нет. Пес винил. Помахал хвостом. Негромко, далеко еще, прогудел грузовой локомотив.

 

Пробитое стекло 1

 

Товарный состав неспешно ехал по высокой насыпи через болотистую равнину. Над круглыми грудами кустов, над камышами и зеркальцами воды сновали темно-серые птички. Может быть, кулики?.. Витька сидел на порожнем ящике у левого борта платформы. Эта задняя открытая платформа была пуста, лишь перекатывалась туда-сюда гулкая жестяная канистра.

Слева и впереди открывался Реттерберг. Белые с разноцветными крышами коттеджи предместий, за ними блестящее на солнце стеклянное многоэтажье. Зеленая гора со старинной крепостью, иглы антенных вышек, маленькие на фоне небоскребов колокольни и средневековые башни...

Болото кончилось, потянулся луг. Насыпь стала делать плавный поворот, путь пошел на подъем. Состав сильно замедлил ход. Витька перебрался на подножку и прыгнул. Съехал на кожаной заплате по ровной траве откоса. И пошел через луг, путаясь кроссовками в нком клевере и раздвигая стебли высокого прянника - похожего на иван-чай, но с белыми цветами, которые разбрасывали густую пахучую пыльцу. Летали бабочки, что-то звенело в траве.

...После судебной реформы, скоропалительно проведенной правительством Западной Федерации, после всеобщей амнистии и отмены обязательных биоиндексов, отец перебрался таверны "Проколотое колесо" в Плоский квартал - старое предместье, которое треугольным мысом втыкалось в луговые окрестности Реттерберга на юго-западе.

Зачем он переехал? Кто его знает. Может, не хотел осложнять жнь Киру, хозяину "Колеса". Может, что-то вышло между ними (хотя едва ли: Кир на отца чуть не молился). Может, отцу и правда удобнее работать на новом месте? Хотя чем удобнее-то? Квартира маленькая, на верхнем этаже пыльного двухэтажного дома - комната да кухня. И делать все приходится самому, а в "Колесе" Анда помогала, дочка хозяйская. И безопаснее там было. Отец говорит: "Какая сейчас может быть опасность? Реформа же! Вот и уланский корпус передали в ведение муниципалитетов. И экран у меня к тому же..."

Экран - это конечно. Могучее защитное поле силового генератора с принципом действия, который невестен здешним властям и ученым деятелям. Да ведь на него энергии не напасешься...

Луг закончился, Витька прошел через квартал дощатых домишек с огородами и пленочными теплицами. Это были остатки знаменитого раньше "Деревянного колеса", где обитал всякий сомнительный люд. Местные пацаны с неулыбчивыми лицами играли на немощеной дороге в "банки-обручи". На Витьку смотрели без дружелюбия, но не приставали. Знали уже.

Потом потянулась Сухоречная улица с дешевыми кино, мастерскими и магазинчиками в первых этажах старых домов, чахлый сквер с громким названием "Сад принцессы Анны", а за сквером показался угловой дом, где и жил Михаил Алексеевич Мохов - эмигрант, частный экспериментатор, паспорт-браслет номер такой-то, индекса не имеет.

Вход был отдельный - на узкую деревянную лестницу. Витька, слегка нервничая, набрал на двери сложный семначный код плюс еще две цифры - свой позывной - чтобы отец не кричал через динамик: "Кого там несет?"

На лестнице пахло пылью давно не мытых ступеней. Дверь в комнату была приоткрыта. Отец оглянулся на шаги. Он сидел у обширного (и очень старого) стола, заваленного пленками, программными дисками и бумагами. На столе горела желтая лампа, окно было завешено черной шторой, в дырку на ней пробивался колючий лучик.

- Ну-с, - без особой ласковости пронес Мохов-старший. - Ваше сиятельство явилось. Как всегда, раньше графика... Чем обязан?

Витька скинул кроссовки. Сел на узкую кровать, привалился спиной к штукатурке. Поставил пятки на край жесткой постели (в правой опять толкнулась боль). Обнял белые от пыльцы прянника колени, взглянул -за них на отца. Тот, как обычно, всклокочен и небрит. Густо-густо, гораздо заметнее, чем раньше, блестит в щетине седина. - Ну... чего прискакал-то? - спросил отец уже мягче. - Соскучился, - сказал Витька тихо, но с вызовом. - Уж будто бы... - пробубнил отец. И отвернулся к столу. Витька вздохнул, подошел. Взял отца за плечи, грудью прилег на его костлявую спину. Почесал ухо о его колючую щеку. Прежде чем отец к этому как-то отнесся, шагнул в сторону. Взял наугад со стола листок с отпечатанными строчками. Забормотал с понимающим видом:

- "Соединение пространств и возникновение эффекта перехода вовсе не есть результат деформации Кристалла и предвестие всеобщего космического краха, как то пытаются представить нам господа Института философии. Это, наоборот, логическое следствие развития Вселенной, которая в результате своего совершенствования обретает новые формы и свойства... Логично то, что первыми носителями этих свойств в человеческом сообществе являются дети, не отягощенные консерватмом и так называемым "житейским здравомыслием"..."

- Ну и как? Все понятно? - ехидно поинтересовался отец. - Ага... Только ерстка.

- Что-что?

Витька хихикнул.

- Такое новое слово. Центр требует, чтобы в отчетах, когда объясняют всякие новые явления, было написано: "Если рассматривать с точки зрения теории Кристалла". Сокращенно: ЕРСТК, "ерстка"... Скицын теперь чуть что, сразу говорит: "Ерстку вам в поясницу".

При имени Скицына Мохов-старший демонстративно поморщился. Мохов-младший демонстративно этого не заметил. И посоветовал:

- Вот и здесь напиши "ерстка". На всякий случай. Михаил Алексеевич почти искренне вскипел: - При чем тут я? Ты что, считаешь, это моя статья?! Такая ахинея! Это бредятина некоего Корнелия Гласа, который усматривает спасение мира только в будущих поколениях... В таких шалопаях, как ты...

- Ну и что! - Витька дурашливо крутнулся перед отцом на пятке (скривился). - Можно и спасти... А Корнелий Глас - это который привел тогда в "Колесо" ребят, а сам с ними не пошел? Он теперь командор? - Витька потянул новый лист. - Никаких командоров нет. это чушь... И не лапай бумаги! - Жалко, что ли? _ Не жалко, а незачем голову забивать. Все равно не поймешь.

_ Ох уж... Скицын всегда дает читать отчеты. И ничего, разбираюсь...

_ Ха! - сказал Михаил Алексеевич и хлопнул себя по коленям. - Он разбирается!... На том, на вашем уровне это немудрено! Велика наука! Там все, даже твой ненаглядный Скицын, строят базисную теорию на детсадовской схеме пространства-времени, где время есть четвертое мерение! Хотя даже первокласснику должно быть ясно, что время не есть мерение в прямом смысле. А четвертым, пятым, десятым мерениями являются многовариантности развития, возрастающие по степеням, равным... Тьфу... Ладно, вырастешь - поймешь...

- Я и сейчас кое-что понимаю, - тихо сказал Витька. - Может, по-своему только...

- Понимаешь? Прекрасно! - Мохов-старший оттолкнул стул, скакнул к панели большого, во всю стену, нейрокомпьютера. - Возьмем простейший вариант. Многовариантность одного явления - горонтальная ось. Бесконечность самих явлений - вертикальная... А, черт, опять заедает включение...

Витька украдкой зевнул. Зевок, однако, был замечен Моховым-старшим. Тот угас. - Ладно... Если ты в чем-то и разбираешься, толку от этого...

- Па-а... - скучновато и осторожно сказал Витька. - Я и Скицына про это спрашивал, и Румянцева, и деда... Вообще, какой от этого толк? Ну, от всех учений?.. - От науки?! - негромко взревел отец. - Ну, ты не злись. Ты объясни. Зачем, если... - А, понимаю! Зачем нужны научные теории, исследования и всякая возня "взрослых мудрецов", если вы с приятелями без всякой науки шастаете по Сопределью! Так? Витька повел плечом.

- Ты похож на обезьяну... - печально сказал отец. - Да-да, на обезьяну в джунглях, которая нашла оставленный там космическими пришельцами белковый синтезатор. Научилась давить на кнопки, и синтезатор выдает ей бананы. И она радуется, угощает других... Ну и что! Подвинет эта находка обезьянье общество в развитии? Освоят макаки устройство прибора, научатся сами делать синтезаторы? Вступят в контакт с пришельцами?

- Спасибо за "обезьяну", - Витька снова устроился на кровати. Отец развернулся к нему со стулом.

- На здоровье... Кстати, ты думаешь, вы многого достигли? Ну, побывали в нескольких точках соседних граней. Полуостров, Поле, Луговой поселок... Это, кстати, лишь горонтальная ось. Разные (и даже не очень разные) варианты развития одной цивилации. Одинаковая культура, почти один уровень техники, сходные сюжеты мифов. И глупости человеческие одинаковы... - А княжество? - сказал Витька. - Ну... и что? Думаешь, другая ось? Просто капр темпоральной петли. Возможно, этот князь - наш давний предок... Вернее, не наш, а, судя по этническим особенностях, твоего приятеля Радомира.

Витька вспомнил Матвея Радомира по прозвищу Ежики... Какой он приятель? Они с этим пацаном виделись всего два раза... Хороший, конечно, парнишка. Главное, что счастливый. Случилось, что у него выслали в другое пространство мать, объявили ее умершей, а Матиуша запихали в спецшколу. А он не поверил, что она погибла, пробился к ней, нашел. И вернулись они в свой дом, а враги их получили сполна... или не сполна? Про это всякое говорят. Но главное, что у Ежики опять есть дом и мама... Ты чего это, Витька? Что вдруг так скребнуло по глазам? Он опять спрятал лицо за поднятые коленки. Сказал глуховато:

- Я же вовсе не про то говорю... Совсем не про то... Я про тебя.

Молчали они с отцом с полминуты. Потом отец проговорил неохотно, почти боязливо:

- То есть... Что значит про меня? Мы про Юр-Танку, по-моему...

- Про тебя... Ведь все это можно учать и там. У нас... Там сейчас такие новые блоки поставили. Уловители...

- Ах, уловители... - Отец заерзал. - Может, кому-то хочется и меня уловить? А зачем, скажи на милость, я там нужен? Опять слушать обвинения в дилетантстве?.. - Да вовсе нет! Наоборот, все говорят, что... - Говорить все умеют... Пойми, если бы даже я захотел вернуться, я должен сначала закончить работу здесь. Иметь результаты... Вернуться туда без ничего? Хорошо бы я выглядел!

- Ты о себе думаешь... - уже сквозь сжатые слезы сказал Витька.

- А о ком же я должен думать? О Скицыне? О твоем любимом деле? Но он... - Обо мне... - еле слышно проговорил Витька. - Ну... - сразу увял отец. - В каком, собственно, смысле? Мы что, редко видимся? По-моему, ты и так... тут...

- Я же не могу быть здесь все время. Сам говоришь - чужая страна... И вообще...

- А зачем все время-то? Ну, повидались и... Собственно, искусственная какая то проблема. Нет, я в самом деле...

- Ты не понимаешь, - выдохнул Витька. - Мне почти тринадцать... А детство, говорят, всего до четырнадцати. Ну, может, до пятнадцати, кто как растет. А я... так и не жил нормально... Чтобы окно светилось... - Какое окно? - тихо спросил отец. - Простое... Вот когда ребята на улице играют, и уже вечер, и отовсюду их зовут... кричат с балконов: "Иди домой, поздно уже!" И вот они идут, и каждый смотрит на свое окошко...

Отец, слушая, как-то механически покачивал головой. Она то заслоняла, то открывала дырку в шторе: колючий лучик угасал и вспыхивал... Потом отец сказал скованно:

- Я не понимаю. Разве... у тебя дома что-то не так? Адам к тебе плохо относится?

- Он ко мне отлично относится. И к маме... - Витька запнулся, лбом лег на колени.

- Тогда какое же здесь "но"? - с ненастоящим раздражением спросил Мохов-старший. - Ты же явно не договорил. Витька молчал.

- Кажется, я понимаю. Мама не так относится к Адаму... Но тебе-то, собственно, что? Витька поднял лицо.

- Она... они то разъезжаются, то опять... Все время как на вокзале...

- Послушай. Виктор. При всех обстоятельствах жаловаться на мать - это последнее дело...

-А я не на нее, - хрипловато сказал Витька. - Я вообще... Жаловаться, конечно, ни на кого нельзя. На тебя тоже...

- Да на меня жалуйся сколько угодно! - почти обрадовался Михаил Алексеевич. - Хоть маме, хоть деду, хоть Святым Хранителям!.. Я знаю, что я никудышный отец, я кругом виноват и толку от меня никакого... Ну и тем более! Какая тебе со мной жнь? Я холостяк, бобыль по натуре, я не то что о сыне, о себе заботиться не умею...

- Я бы тебе яичницу жарил... - шепотом сказал Витька. - С помидорами. Ты любишь...

- Ну... аргумент... - Отец старательно засопел.

- Ага... И чай вечером. Ты приходишь лаборатории, а я...

- Есть обстоятельства, -за которых я никак не могу уйти отсюда... Кстати, о яичнице! Небось, лопать хочешь, а?

Хочу, - безрадостно сказал Витька.

- Не дуйся, и пошли на кухню

Кухня была маленькая. А с тех пор как Витька побывал здесь последний раз, в ней стало вообще не повернуться. Все углы, простенки и свободное пространство на полу были заставлены черными кубиками энергосборников, серебристыми импульсаторами и дополнительными нейроблоками. И еще всякими аппаратами, в которых Витька ни бум-бум.

Отец по-журавлиному шагнул через ящик с кабелями к холодильнику, дернул дверцу.

- Гм... Ни яиц, ни помидоров... Слушай, консервированная каша с говядиной есть. Хочешь? - Не все ли равно... - Отлично! Сейчас разогрею, пообедаем... "Вернее, поужинаем", - сердито подумал Витька, время Реттерберга отставало от времени "Сферы" на три часа, но уже и здесь вечерело. Отец сказал:

- Ты тут не. болтайся, я один управлюсь. Иди в комнату... Только не поднимай штору, у машины левый нейроблок закапрничал, свет он, видите ли, не переносит, псих такой... Витька послушно ушел.

В комнате он потоптался, поморгал. Глаза все еще были мокрые. С дошкольных лет Витька знал примету: если вытирать слезы рукой - значит, они будут еще. А платка в карманах, конечно, не водилось. Витька подошел к окну, взялся за край мягкой ворсистой шторы. Она была туго натянута, закреплена вну, Витька потянул край к лицу. Сверху сорвался, зацепил его по плечу и грохнул об пол гулкий цилиндрический карн. В окно ударило вечернее солнце. Отец перепуганно ворвался в комнату. - Ведь я же просил! ...Я ее только сегодня повесил, временно, не закрепил еще, а ты...

Витька держался за плечо. Штора на полу, как живая, дергалась и уползала в щель карнной трубы. Но Витька не смотрел на нее. Смотрел на стекло. - Что это? - Где?

- Вот это, - со звоном сказал Витька. - Не видишь, что ли, дырка... - бормотнул Мохов-старший. Дырка была диаметром с копейку. Ровная, матовая по краям, с маленькими, как паучьи лапки, трещинками. И отец понимал, что Витьке вестно, как получаются такие дырки. И что от объяснений теперь никуда не деться. Витька молчал и ждал. И кажется, даже слышно было, как звенят в нем нервные жилки.

- Чепуха... Давно это, на той неделе еще, - хмуро сказал отец. - Меня дома не было... Говорят, в квартале случилась перепалка: уланы и кто-то еще. Может, со своими же схватились, с теми, кто не хочет подчиняться муниципальной власти, такое иногда бывает тут... Вот и влетела случайная... - А защита?! Поле?!

- Я же говорю - не было меня! А когда ухожу, поле убираю, переключаю на энергосборники. -Не хватает же на все-то... Ну, ты чего нос повесил?

Витька, ослабевший и поникший, опять забрался на кровать. Есть уже не хотелось. Он сказал унылым шепотом: - Зачем ты только перебрался сюда "Колеса"... - Здесь удобнее... И сколько можно жить нахлебником! Витька знал, что отец нахлебником не был. Он им там, в "Колесе", о-го-го сколько помогал! Может, ушел потому, что не хотел больше связываться с подпольем?.. Нет, он, конечно, не трус. Но он всегда говорил, что не его это дело - лезть в споры внутри чужой страны. Особенно когда занят наукой... - Куда вляпало-то! - хмуро спросил Витька. - А! Под потолок... Сну же палили. Пробило старый конденсорный блок, я сразу выкинул...

Витька снова прошелся глазами по нагромождению приборов.

- Зачем тебе столько всего?

- Ну зачем... Во-первых, координация граней. Во-вторых, коплю энергию, вечная проблема. Без нее что? Пшик, а не импульс... - А что за импульс?

- Что-что... Прокол! Должен же я наконец доказать, что это технически возможно! Своими силами! Не ползанье через локальные барьеры, а связь через прямой канал между гранями!

Витька незаметно пожал плечами. И отец сразу понял, о чем он думает: - Знаю, ты опять о ваших фокусах. Но невозможно же строить теорию на уровне мальчишечьей игры в догонялки-пряталки...

- А что даст этот твой импульс? - неохотно сказал Витька. - Ну, как это будет все выглядеть? В натуре?

- Это... Ай!

Из кухни понесло горелым. Отец метнулся туда. Витька хотел тоже... и передумал. Скакнул к пульту, надавил красный клавиш.

- Это ты, Витя? - дружеским баритоном спросил отцовский нейрокомпьютер. - Привет.

- Привет, Гектор... Тихо. Отвечай на дисплее. Что такое эксперимент с импульсом? На экране зажегся вопрос:

"Имеется в виду опыт с кодовым названием "Разбитое зеркало"?"

- Почему "Зеркало"?.. Я не знаю... Ну, наверно, да... Побежали зеленые строчки:

"Разбитое зеркало" - опыт, в результате которого с помощью энергетического импульса возникает связь между заданными точками двух параллельных пространств и становится возможным перенос точки А в точку В материального тела. К сожалению, на данном уровне разработки возможен так называемый зеркальный эффект, который в случае нехватки энергии может стать единственным реальным результатом эксперимента. Именно так это..."

Раздались шаги отца. Витька даванул отключение, мигом устроился на кровати. Отец вошел, держа за краешки алюминиевую тарелку. Глянул на пульт, на Витьку. - Шпионили, сударь?

- А чего... Нельзя, что ли, с Гектором поболтать? - Ну-ну... Ладно, ешь. Подгорело немного, но, по-моему, съедобно.

У стола было не пристроиться. Витька, сидя на кровати, взял тарелку на колени. Взвгнул, быстро поставил на одеяло: алюминиевое дно было горячим. - Я рад, что ты повеселел, - заметил отец. - Издеваешься, да? - Витька подул на колени, подобрал с одеяла в рот крошки, начал жевать подгоревшую гречку с жилками говядины. - Даже посуда у тебя не домашняя, а как у туристов... А я бы тебе нормальные тарелки купил. С цветочками... - Опять ты...

- Па-а... А перенос материального тела в точку "бэ"... Значит, ты сам перенесся бы?

- Гм... - сказал Мохов-старший. - Не исключено. - А если там что-нибудь не так! Вдруг заблудился бы? - В родных местах не заблудишься... - Ой... Значит, ты на "Сферу" импульс нацеливаешь?

- Ешь, не болтай...

- Эт-то хорошо!

- Витька глотнул полную ложку горелой крупы, даже не поморщился. - Правильно...А об-ратно как?

Ешь!! - гаркнул отец.

- Ладно...А что такое зеркальный эффект?

- Все тебе надо знать... - Отцу, видать, было неловко за неожиданный вскрик. - Такое явление... - Он хмыкнул. - Когда окружающее пространство в точке достижения импульса меняется, как в зеркале... Например, нос твоего дорогого Скицына оказался бы скособоченным не влево, как обычно, а вправо...

- А зачем это?

- Да ни за чем. Побочный эффект.

- А нельзя послать пол-импульса, чтобы нос выправился? Не вправо, а по центру сделался?

- Не имеет смысла, - поддержал юмор отец. - Это же всего на несколько секунд. Потом все возвращается на круги своя...

"Возвращается" - это слово он сказал неосторожно. "Все возвращается, кроме тебя", - подумалось Витьке, и он взглядом выдал эту мысль. Отец нервно сунул в карманы острые кулаки, отвернулся к окну с пробоиной. Сказал, не оглядываясь:

- Мама правильно говорила: ты весь в меня... И оба мы - эгоисты.

- Почему это?!

- Видишь ли... думаем прежде всего о себе. Ты говоришь: возвращайся, мне с тобой будет лучше. А я: мне лучше здесь...

- Я думаю о тебе... - сумрачно и дерзко сказал Витька. - Тебя здесь угробят.

- Не говори чушь... А если, скажем, поселились бы мы с тобой в "Сфере"? Или еще где-нибудь в тех краях... А дальше? Ты будешь по-прежнему шастать сюда, уже бесконтрольный и беспрорный. Все равно ведь не проживешь без своего ненаглядного Цезаря... А я буду водиться -за тебя больше, чем сейчас.

"Будто я сейчас "контрольный" и "прорный", - усмехнулся про себя Витька.

- Чего -за меня водиться-то, - пробурчал он. - Ты же знаешь, я от любой беды уйду в один миг...

Конечно, и отец, и сам Витька знали, что это неправда. Не от всякой опасности спасет прямой переход. Даже если Витька один. А если с Цезаренком...

- Поражаюсь, что ты до сих пор не звонишь ему, - сухо сказал отец, словно уловил Витькины мысли. "В самом деле! Что это я!.." Витька отодвинул тарелку. Прыгнул к пульту. - Не через компьютер! - рявкнул отец. - Что за мо-да дергать машину по пустякам! В передней телефон...

В темной и тесной, как чулан, прихожей висел старомодный дисковый аппарат. Диск ржаво попискивал при вращении. "Т-техника..." Наконец загудело, щелкнуло в наушнике. И ясный голос: - Дом штурмана Лота... - Чезаре! - Витька! Ты здесь? - Ага... Сбегаемся, ладно? - скорее- Па-а! Я к Цезарю! - Ясно. И конечно, до ночи.. - Я позвоню тебе... - Я к тому, что ночью меня не будет. Надо в "Колесе" побывать, и вообще... дела всякие. - Ну вот! Кто нас "шастает"! - Придешь, сразу включи защиту. Разогреешь ужин, поешь и ложись. На звонки не отвечай. Если надо, я свяжусь через него... - Да я лучше переночую у Цезаря! - Но без фокусов... - А ты... тоже. - Ох, распустил я тебя.

- Ага... Алло, Чек! Я мчусь! Что? Конечно, там же!.. Слушай, тебе не кажется, что сегодня орал петух!.. Да?.. Тогда я еще быстрей!

 

Театр в Верхнем парке 1

 

Встретились они, как всегда, на станции монорельса в квартале "Синяя деревня". Витька увидел Цезаря далека. На открытой платформе среди пестроты пассажиров мелькал светлый, почти белый, ровно подстриженный шар волос (-за этой прически голова у Чека всегда казалась чересчур большой). Они протолкались навстречу друг другу, чуть улыбнулись, широко отвели правые руки и звонко вляпали ладонь в ладонь. Потом Цезарь почему-то вздохнул и тихонько боднул Витьку в плечо упругой, густо-щетинистой своей шевелюрой. Ему это удалось легко, потому что ростом Цезарь как раз чуть повыше Витькиного плеча. Витька затеплел от этой совсем дитячей доверчивой ласки. Отвел глаза.

Он всегда был счастлив при встрече с Цезарем, оба они радовались. Но радовались, кажется, неодинаково. Чек - откровенно и ясно, весь он был как на ладони. А Витька не мог отвязаться от скрытого смущения и тайной виноватости. Дело в том, что Чек был уверен: они дружат на равных. И Витьке приходилось притворяться, что это так. А в душе-то он относился к Цезаренку как к младшему, которого надо защищать и оберегать. Впрочем, это одна сторона. А другая... Бывает, что друг меньше по годам, слабее по силам, а ты понимаешь, насколько он крепче духом и яснее душой. И ты благодарен ему за то, что он выбрал в самые лучшие друзья именно тебя.

...Подумать только, год назад. Витька смотрел на него со скрытой неприязнью и досадой!

Они видели друг друга, когда Витька наведывался к отцу в "Проколотое колесо". Незнакомый пацаненок не понравился ему сразу. Большеголовый, тонконогий, "обезьянистый" какой-то, с твердыми скулами на неулыбчивом лице. Держался он со взрослой вежливостью и очень отгороженно. "Подумаешь, принц в гнании", - подумал Витька с недовольной усмешкой. Потому что, несмотря на всю некрасивость, было в мальчишке что-то... такое вот, как у юного дворянина...

- Здравствуй, - говорил ему Витька при встречах так же, как и другим. Ни разу ни на капельку не показал, что мальчишка ему не нравится. Мало ли кто кому не нравился! Ведь ничего плохого этот пацан ему не сделал. Это во-первых. Во-вторых, он все-таки младше года на полтора или два. А кроме того, мальчишка, видать, успел хлебнуть в жни всякого. Иначе не был бы с родителями здесь, в таверне. Витька знал, что в "Колесе" не живут просто так. Здесь укрываются. Почему прячется в таверне семья Лотов и что с этими людьми случилось, Витька не спрашивал. Лишние вопросы были здесь не в обычае. В благоустроенном государстве Западная Федерация почти всякому гражданину с рождения был привит лучающий биологический индекс - несмываемый, нестираемый. Чуткие локаторы Системы Всеобщей Координации заботливо следили за каждым носителем индекса в течение всей его жни. А компьютеры Юридической службы постоянно оценивали эту жнь с точки зрения самых мудрых и беспристрастных в мире законов. Укрыться от этой мудрости, беспристрастности и всепроникающего наблюдения можно было лишь в нескольких убежищах. Одним них была таверна "Проколотое колесо". Владелец "Колеса" Кир считался старым и добросовестным осведомителем корпуса уланов. А скрытые в подвалах могучие энергосборники обеспечивали лучение поля, которое защищало обитателей таверны от локаторов и заодно стирало проблески подозрений в мозгах ревностных стражей правопорядка.

Разные люди приходили в таверну. У некоторых отвисали карманы от тяжелых пистолетов "дум-дум". Иногда о чем-то говорили с отцом. Отец после таких бесед был хмурый и молчаливый. Не хотел он вмешиваться в эти дела. Но людям с пистолетами помогал. Потому что и его самого в свое время приютил и укрыл от властей Вест-Федерации маленький, круглый, добродушный Кир.

Дважды случалось, что Кир и отец просили переправить людей туда. Витька понимающе кивал. Оба раза это были усталые, неразговорчивые мужчины. Когда товарный поезд уходил с Окружной Пищевой на прямую линию перехода, они разбирали свои пистолеты и по частям швыряли с катившейся платформы. Потом недалеко от "Сферы" прыгали с поезда вместе с Витькой, молча жали ему руку и уходили... Никто в "Сфере" не знал об этом. Кроме Скицына. А Скицын сказал однажды: "Ничего, Витторио, так надо. Там, у себя, им бы не выжить..."

Затем случилась история с тринадцатью беглецами тюремной спецшколы. Тут без шума не обошлось. Но в конце концов сошло Витьке и это.

А Цезарь Лот покидать родные края не собирался. Как узнал наконец Витька, этот мальчишка был той же спецшколы, но отказался уходить через грань, потому что искал родителей. И вот, выходит, нашел... Однажды Анда, дочь Кира, сказала: - Витенька, папа-мама Цезаря уехали, комната их занята, пусть Цезарь переночует с тобой... И свет у себя не включайте, ладно? Так надо...

Витька пожал плечами: надо - значит, надо. Когда он оставался в таверне на ночь, то спал обычно в узкой, похожей на коридор тесной комнатке, бывшей кладовке. Мебели не было, только у торцевой стены стоял сколоченный плах широченный топчан. Для Цезаря принесли раскладушку. Легли в темноте, за окнами стояла непроницаемая августовская ночь. Лишь редка мигал на недалекой грузовой станции прожектор. Из открытой форточки несло запахом увядающей лебеды и нагретых за день шпал.

Цезарь дышал тихо, но раскладушка была старая и ржаво пищала при малейшем шевелении.

- Извини, пожалуйста, -вдруг сказал Цезарь. - Я, кажется, мешаю тебе. Такая скрипучая кровать...

- Не мешаешь. Скрипи на здоровье, - отозвался Витька. Он думал, что до сентября три дня. Завтра возвращаться в "Сферу", послезавтра - в Ново-Томск, и здесь он окажется снова не раньше зимних каникул.

- Извини, - опять сказал Цезарь. - У тебя нет фонарика? "Вот не спится человеку..."

- Нет... - буркнул Витька. Цезарь как-то очень-очень притих. Даже раскладушка словно затаила дыхание. Витьку царапнуло: "Зачем я с ним так?" - Если надо не очень ярко, я могу посветить... Он поднял минец, привычно вобрал клетками кожи электрическое щекотание воздуха, согнал покалывающие токи к ногтю, сказал: "Гори..." Маленькая шаровая молния послушно и мирно засветилась над пальцем. Витька, будто жонглер, понес шарик на минце к Цезарю. Тот сел навстречу. Витька увидел, что он смотрит на шарик без удивления. Это Витьку слегка разочаровало. - Ну, где светить?

Цезарь повел голым плечом. На коже чернела маленькая бусина.

- Клещ присосался. Даже не знаю когда. Только сейчас нащупал.

- У, зверюга... - сказал Витька, наклонившись. Клещ был местной породы, водился в сорняках городских окраин. Пакостный и заразный. - Это зловредная тварь, так просто не вытащить.

- Ну уж... - отозвался Цезарь, и впервые в его голосе прозвучала еле заметная снисходительность. - Вылезет как миленький. - Он придвинул к набухшему клещу прямую, будто зеркальце, ладонь, пошептал что-то. Бусинка шевельнулась, задергалась, вытаскивая кожи крошечные лапки. Скатилась Цезарю на колено, потом на простыню. Он брезгливо взял клеща на помусоленный палец, шагнул к черному окну, встал на подоконник, щелчком сбросил "зверюгу" в форточку. Прыгнул на пол и сказал Витьке: - Большое спасибо.

- Подожди. Небось, он в тебя всякую дрянь занес. облучим шариком. Лучше всякой прививки будет... Ты этой штуки не бойся.

- Уверяю тебя, я ничуть не боюсь. - Цезарь подставил плечо. Витька почти коснулся светлым шариком припухшей на месте укуса кожи. И пока лучение убивало в крови Цезаря всякую заразу, Витька смотрел на ровный, недавно заросший рубец. Он розовел на руке у самого плеча. Словно Цезаря обожгло раскаленной проволокой. Не надо было спрашивать, но Витька не удержался: - Где тебя так?

Цезарь ответил без охоты, но и без промедления: - Чиркнуло тогда, в машине...

Наверно, он думал, что Витьке вестна его историй. А тот не знал ни про машину, ни про все другое. Но спрашивать не стал. Чем "чиркнуло", можно и так догадаться. Витька поежился, сказал неловко: - Если хочешь, можно сгладить.

- Спасибо, но нет смысла. Все уже прошло, не болит. Витька не настаивал. Может, рубец дорог Цезарю как память о приключениях. Дело хозяйское. Цезарь, словно виняясь за отказ, проговорил: - Я про эти твои шарики уже слышал. От Анды. Я знаю, ты Виктор, который увел ребят...

Витька шагнул назад, послал шарик в угол под потолок. Вернулся на топчан. Сказал оттуда: - Не Виктор, а Витька. В любом случае. - Извини, пожалуйста. - Что ты все время виняешься? Цезарь опять заскрипел раскладушкой. - Видишь ли... Мне показалось, что мои снова тебе неприятны.

- Ни в малейшей степени... - Витька спохватился, что передразнивает Цезаря. Прикусил язык, откинулся на подушку.

Желтый светящийся шарик проплыл под потолком и скользнул в форточку.

- Снова темно... - тихо сказал Цезарь. Кажется, не Витьке, а себе. И раскладушка скрипнула от его вздоха. Часто, в каком-то нехорошем ритме, стучал на дальнем пути поезд. Мелькнул прожектор, и еще глуше стала темнота. Где-то хлопнули негромко и безобидно два выстрела. Ржавого скрипа больше не было, зато проступило в тишине осторожное дыхание Цезаря. Какое-то чересчур затаенное. И Витька... да, он, кажется, понял. И сказал прямо, без всякой насмешки:

- Ты что, боишься спать в темноте? Раскладушка завжала без обиды, а скорее радостно. - Видишь ли, - тут же откликнулся Цезарь. - Я вообще-то этого никогда не боюсь. Но сегодня... должен прнаться, мне не по себе. - Бери постель и шагай сюда.

Цезарь послушался. Без лишней торопливости, но сразу. - Лезь за меня, к стенке. Места много, скрипа никакого. А если что... - Он хотел сказать: "а если что случится я рядом". Но резко устыдился почему-то. Однако Цезарь кажется, понял. Быстро и без суеты он устроился у стены задышал ровно и благодарно. Прошептал: - Спасибо. Здесь прекрасно.

"Чудо ты волосатое", - с каким-то непривычным ощущением подумал Витька. Впервые он чувствовал себя кем-то вроде защитника и покровителя. Цезарь сказал нерешительно: - Может случиться, что я толкну тебя во сне... - Лягайся хоть всю ночь. Я сплю, как убитый. - Спокойной ночи, Вик... Витька. - Угу... - пробормотал он в подушку. И в самом деле стал быстро засыпать.

Сны его, однако, не были спокойными. Сначала он бежал по скользким стеклянным ступеням - вн, вн, потом сорвался, ухнул в мерцающую искрами пустоту. Пустота стала плоской, выгнулась, гибко соединилась в кольцо Мебиуса. Кольцо лопнуло, разлетелось черными бабочками. Он оказался на утрамбованной, горячей от солнца глинистой площадке среди желтых скал под белесым знойным небом. Площадка, скалы и небо раскололись бесшумной черной трещиной, и Витька обреченно упал в эту трещину и летел, летел, умирая от жути падения, пока не оказался на подсолнуховом поле. Не успел он обрадоваться покою и громадным цветам, как цветы эти размазались в желтые полосы, опутали его густым серпантином, спеленали в кокон, и в этом коконе тугая сила вновь швырнула его в пропасть. Витька рвался, разрывал ленты, а они вдруг исчезли, и открывшаяся абсолютная пустота, в которой он повис, была страшнее всего на свете. Он висел в центре этой пустоты и в то же время падал, падал, падал, смутно понимая, что необходимо нащупать глазами и мозгом какою-то нить, скрестить ее с другой, найти в точке пересечения желтый узелок-горошину (которая в то же время - светящееся окошко), зацепиться за нее сознанием, остановить ужас падения...

Он не знал еще, что эти сны - первый сигнал о возможности прямого перехода. Что скоро клетки его тела, его нервы не во сне, а наяву научатся отыскивать среди граней мироздания межпространственные щели и он уже сам, добровольно, будет кидаться в этот страх чудовищного полета одного мира в другой. В страх, от которого нельзя бавиться и к которому нельзя привыкнуть...

И той ночью он метался и вскрикивал во сне, пока не понял, что все кончилось. Он с невероятным облегчением упал на заросшую ромашками поляну, перевернулся на спину и стал смотреть на облака в очень синем небе. Потом облака исчезли. Витька понял, что лежит на топчане и что уже утро, а над его головой - маленькая ладонь с растопыренными пальцами.

Это была рука Цезаря. Он сидел, склонившись над Витькой, и словно прикрывал его от кого-то.

- Извини... - Он убрал руку. - Ты так беспокойно спал. Я решил помочь немного...

- Умеешь, - весело сказал Витька с неожиданным предчувствием чего-то хорошего. - Спасибо. Только не виняйся так часто.

Цезарь как-то неожиданно по-простецки шмыгнул носом и вздохнул: - Ладно... Будем вставать?

- Ага... Только подвинься, ты мою простыню прижал. - Изв... Ой! - Цезарь испуганно округлил глаза и вдруг улыбнулся. И его жесткое некрасивое лицо от улыбки стало... тут сразу не скажешь словами. Совсем другим оно сделалось: по-настоящему мальчишечьим, доверчивым, .мягким, веселым. Таким, каким бывает, наверно, у самого лучшего друга. И Витька не сдержал радостного толчка, похожего на внезапное счастливое открытие. Он засмеялся, ухватил Цезаря за плечи, опрокинул на подушку, взъерошил ему густую щетину прически. И получил веселого тумака! И они с хохотом покатились с лежанки на половицы, комкая простыни и колотя друг друга ногами. И над ними стоял прибежавший на шум Кир, качал головой:

- Какие дети!.. Вставать надо, кушать надо. Витка, хватит. Витка, домой собираться надо. - Фиг!

В то же утро Витька смотался в "Сферу" и дал в Ново-Томск телеграмму, что задерживается у отца на неделю. И на первом товарняке умчался назад, предоставив деду и матери выяснять по телефону отношения и подробности. А родная школа в Ново-Томске проживет несколько дней и без шестиклассника Мохова...

Эта неделя была полностью счастливой. Отец не ругал Витьку за самовольное продление каникул. К Цезарю вернулись столицы родители - с хорошими новостями: следственная электронная машина прнала невиновными их самих и тех людей, которые помогли им вырваться Лебена. Раненый Корнелий Глас. тюремной больницы был переведен в частный госпиталь. Водителя машины Рибалтера амнистировали "в силу нестандартности обстоятельств". Люди, у которых по невестным причинам исчезли индексы, больше не объявлялись вне закона.

Витька и Цезарь целыми днями мотались по громадному Реттербергу, хотя в городе не было полного спокойствия: носились по улицам патрули, кого-то догоняли, кто-то даже отстреливался... Зато было в Реттерберге где; гулять и что посмотреть. А вечером на глухом и скрытом от глаз пустыре за насыпью Витька учил Цезаря ездить на мотодиске, который он месяц назад угнал у зазевавшегося улана.

По ночам они разговаривали. Про книжки, про Кристалл, про обнаруженную на Марсе цивилацию иттов, про построение многопространственных континиумов, про старинных коллекционных солдатиков олова. Про всякие свои дела и приключения в той жни, когда они еще не знали друг друга. Витька рассказал даже про Люсю. О том, каким горьким было расставание с ней. Цезарь понял это без ревности. Одно дело девчонки, другое - мужская дружба.

Но расставание с Цезарем, когда прошла неделя, оказалось не менее печальным. Цезарь, отводя мокрые глаза, спросил тихо:

- А раньше, чем зимой, тебе сюда никак нельзя? Витьке не хватило духа сказать, что никак. Пробормотал "посмотрим".

И главное -. не напишешь, не позвонишь. В другой-то мир, в другое пространство, которое вроде и рядом и которого в то же время будто и нет совсем... Нет?

Он водился в своем Ново-Томске сентябрь и половину октября, а сны с ощущением провала и падения были все чаще. И... ну, не дурак же он, Витька Мохов, понял в конце концов, что это такое. Так же, как понял год назад первую премудрость перехода через локальный барьер, потом через грань... Правда, тогда помогал отец, а сейчас...

А сейчас никто не поможет. Просто некому. Скицын рассчитал однажды, что прямой переход возможен теоретически. Даже вопреки принципу Мебиус-вектора. Но расчет одно, на самом деле... Однако снилось уже не раз, как это бывает.

"И ты, Витенька, знаешь, как это можно попробовать. И просто-напросто боишься".

Не неудачи он боялся, а, наоборот, - неистребимой жути, которая охватывает в межпространственном вакууме (значит, есть такой?). И все же... кто-то должен. Когда-то должен... Там Цезарь. И если получится, путь к нему будет занимать несколько секунд... Да, но каких секунд!.. И все равно...

А может, не так уж страшно? Зажмуриваешься, появляется в сознании тонкая зеленоватая нить, потом еще несколько - со светящимися узелками на перекрестьях. Их не видишь, а скорее чувствуешь. Потом возникает за светлым пятнышком одного узелка ощущение того места, куда ты стремишься. Например, путевая насыпь, покрытая красными листьями увядшей лебеды. Недалеко от таверны... Это очень блко. И в то же время чудовищно далеко в бесконечной глубине черной щели между неудержимо скользкими невидимыми плоскостями. И надо пересилить себя, зажать в себе ужас, шагнуть вн, в падение... - ...Ай, Витка! Ты почему здесь? Почему голый? Он сидел в лебеде у насыпи, в одних трусах, взмокший, со всхлипами в горле. Несколько минут назад у себя в Ново-Томске он, выключив будильник, делал зарядку, машинально махал руками, а мысли об этом жали все сильнее, сильнее. И, крикнув, он прыгнул на стул, а с него шагнул... в пустоту. Не во сне, по правде...

- Ой, Витка, что скажет Алексеич! - Кир подхватил его на руки. Витька мученно улыбнулся: - Получилось...

- Что получилось? Вот папа даст тебе "получилось"! - А у вас тут еще тепло... Кир, а где Цезарь? - Вот папа даст тебе Цезаря...

Парашютисты привыкают. Прыгуны с трамплина привыкают. Каскадеры, говорят, тоже привыкают к страху высоты и падения. А к этому привыкнуть было нельзя. Ужас был неотъемлемой частью, самим содержанием межпространственного вакуума. Бесконечные секунды, проведенные в нем, выкручивали душу тоскливым томлением... И все же не раз и не два решался Витька на такое. Осенью, зимой, весной... И потом все-таки казалось уже не так страшно... А наградой были дни с Цезарем.

Конечно, Витька рассказал о прямом переходе Цезарю. И не просто так рассказал, а с надеждой: вдруг и Цезарь сумеет? Ведь он же все чувствует и понимает. Когда говорили о Кристалле, о Мебиус-векторе, когда, развлекаясь, строили в глубине компьютерных стереоэкранов многомерные комбинации, Чек моментально схватывал Витькины идеи и тут же, смеясь, обгонял его и перестраивал по-своему - сложнее, веселее, интереснее. Что ему стоит постигнуть хитрости координационной сетки и межпространственных соединений? Только бы он решился...

Но Цезарь сказал:

- Извини, но, видимо, для меня это исключено... - Печально так сказал, со смущением, но откровенно. И прнался, что с младенчества боится высоты и "всякого такого".

- Один раз папа сунул меня в антиграв. Камера такая, тренажер невесомости у них в летном учебном центре. На минутку сунул, чтобы чуть-чуть попробовать... Меня еле откачали... А здесь, при переходе, все это в сто раз сильнее Я ведь понимаю. То есть предчувствую... Я бывал уж блко к этому. Ну, почти как на краю обрыва. Но шагнуть не смогу...

Витька неловко кивнул. Цезарь не заметил этого в тем ноте. Они разговаривали ночью, все на том же топчане узкой тесной комнате. Сидели рядом, привалившись к стене и обняв колени. Не дождавшись ответа. Цезарь сообщил словно покоряясь небежному:

- Видимо, никуда не деться от того, что я большой трус.. - Ты?!

- Конечно... Мы ведь и познакомились поэтому. Я боялся в темноте, помнишь?.. Но тогда я просто нервничал мама и папа уехали, я тревожился за них... А бывало такое, когда я совершенно отчаянно трясся за себя.

- Врешь ты все, - убежденно сказал Витька. Он уже многое знал о жни Цезаря. - То есть, может быть, ты и трясся, но все равно делал, что надо.

- К сожалению, не всегда. В тот раз, в машине, когда Корнелий выпрыгнул на дорогу и стал стрелять по уланам, я знал, что нельзя оставлять его одного. А вместо того чтобы прыгнуть за ним, сжался... как перепуганный дезертир. - Ты дурак! Ну зачем бы ты прыгнул? Какой был бы прок" - Да, я сейчас это понимаю. Но тоща-то я был уверен что прыгнуть необходимо. И не смог. Скорчился в машине

- Ну и... любой бы скорчился... - проворчал Витька. - Ну, не любой, но многие... Я бы точно... Когда в тебя палят очередями... Чек, а почему родители оказались в Лебене?

- Их туда в институт привезли и стали выпытывать, почему у меня пропал индекс. А они откуда знают? Если у меня такое биополе: погладил рукой - и нет индекса... Ты ведь тоже снял индекс Корнелию. Только ты шариком, а я себе - ладошкой. Провел нечаянно...

- Я Корнелию тоже нечаянно. Руку залечивал, вот V получилось так... А ты у многих снимал индексы?

- Вовсе нет! Первый раз у себя, потом у Рибалтера, папы и мамы, когда бежали Лебена... И еще у нескольких людей здесь в таверне. Я их не знаю... За ними следили, я и снял. Папа разрешил... - Чек... А что, без разрешения папы это нельзя? - очень осторожно, чтобы Цезарь, упаси господи, не заподозрил насмешки, спросил Витька.

- Сейчас-то, наверно, уже можно... Папа сказал: чем скорее развалится эта машинная демократия, тем лучше. Она вся на том и держится, что у людей индексы... Но ведь нельзя снимать у тех, кто не хочет. А ходить и спрашивать не будешь... - Цезарь! А если...

То, что они сделали, им самим потом казалось сумасшествием. Но это именно потом, когда подумали как следует... А сперва они дома у Цезаря отстукали на принтере сотню листовок:

"Граждане Реттерберга! Запомните! Все, кто посещает Верхний парк, могут лишиться индекса. Там особое лучение. Это правда! Те, кто идет смотреть театр в Верхнем парке, - знайте: вы можете вернуться домой безындексным человеком. Если идете, помните: вы сами решились на это!" И расклеили в разных кварталах и у парка. Таким образом они успокоили свою совесть. Верхний парк над рекой - старый, неухоженный - не был многолюдным. Главным образом туда ходили любители Театра Неожиданностей. Театр считался запрещенным, и все-таки люди собирались почти каждый вечер. Даже в ту зябкую ноябрьскую пору.

К открытой эстраде вело несколько запутанных и скользких тропинок - с лесенками, с мостиками через канавы. Одна канава - с крутыми, заросшими бурой травой стенками, с палыми листьями на дне - была очень глубокая. Витьке по макушку. Он и Цезарь в сумерках, когда к театру собирались зрители, сидели в канаве и время от времени жалобно просили: - Дяденька, помогите вылезти... - Как вас туда занесло, сорванцы? - Мы часы уронили. Спрыгнули, а выбраться не можем... "Дяденька" протягивал руки, причем кисти, как правило, вылезали обшлагов. Цезарь хватал спасателя за левое запястье горячее лучающей ладошкой. Нескольких мгновений было достаточно. Добрый прохожий шагал дальше, еще не подозревая, что пополнил число безындексных граждан Вест-Федерации.

Интересно, что число посетителей парка не убавилось и не прибавилось. Скорее всего никто не принял листовки всерьез. Но Цезарь и Витька убедили друг друга, что раз идут - значит, хотят бавиться от индекса. Или по крайней мере не боятся этого.

Два вечера их диверсионная работа шла как по маслу. На третий 'день Витьке и Цезарю захотелось новенького. Они пошли по заваленным листьями плохо освещенным аллеям. Витька держал на минце светящийся шарик. Цезарь звонко покрикивал:

- Господа! Кому снять индекс? Всего пять грошей! Дело нескольких секунд!

В общем, осмелели (а точнее, обнаглели) сверх всякой меры. Прохожие, конечно, посмеивались: дурачатся мальчишки. Начитались глупых листовок, вот и устроили аттракцион, собирают медяки на мороженое. Какую-то светящуюся штуку смастерили. Остроумные мальцы... Конечно, ходят слухи, что кто-то вернулся домой без индекса, но мало ли о чем болтают в трехмиллионном городе...

Те, кто более склонен к юмору, церемонно опускали монетки в вязаную шапку Цезаря. - Ну-с? Дальше что?

- Руку давайте, - нахально говорил Витька. - Не бойтесь, шарик не горячий... Вот и все. Поздравляем вас. Отныне вы бавлены от власти безмозглых электронных начальников... - Ну-ну' Предприимчивые детки! Взяли деток минут через сорок. Веселый круглолицый мужчина в шляпе на затылке, в распахнутой куртке швырнул Цезарю крупную монету, задрал обшлаг, надвинулся на Витьку; - Давай, дружище! Смелее! Витька нутром понял - беда! - Чек!..

Но Цезаря уже держали двое.

К счастью, Цезарь сильно присел, вырываясь. Шарик-молния (то ли по Витькиному мгновенному желанию, то ли сам) взлетел с пальца, вспыхнул над головами сыщиков белой трескучей звездой. Те завалились в кусты. - Витька, :а мной!

Цезарь тащил его через черные ломкие заросли долго, без остановок. Потом они отсиживались в глухой темноте какого-то подземелья (Цезарь, часто дыша, сказал: "Бункер под старинным фортом. Здесь не найдут...").

Поздней ночью, понурые и разом поумневшие, они появились в таверне. Еще по дороге решили: надо прнаваться, а то как бы не было хуже.

Самое интересное, что влетело им не так сильно, как они ожидали. Конечно, отец Витьке высказал многое: и "робин-гуды сопливые", и "чтоб ноги твоей здесь больше не было", и "скажи спасибо, что одышка, а то бы я тебя, террориста доморощенного...". Ну и всякое такое... Хуже всего были слова: "Ты же, балда, старше чуть не на два года! Где твоя голова? Если бы с мальчишкой что случилось, как бы ты жил?"

Витьку скорчило от запоздалого ужаса (такого не было даже в парке, когда поймали, даже при переходе...).

"В самом деле, как бы я жил?.. Хотя при чем здесь я? Главное, что с ним, с Чеком, могла быть настоящая беда... Ведь за ним-то охотились уже не первый раз! Наверно, и пристрелить могли..." Отец глянул через плечо. - Нечего теперь сырость разводить... Витька попросил совершенно искренне: - Если у тебя одышка, скажи Киру, пусть он отлупит меня чем-нибудь тяжелым. Я не пикну.

Но Кир только поглядывал и покачивал головой: "Ох, Витка, Витка..."

О чем говорил с Цезарем примчавшийся среди ночи в таверну штурман Лот, Витька не знал. И не спрашивал. Цезарь на другой день ходил понурый и неразговорчивый. Но то, чего Витька боялся больше всего, не случилось. Отец Чека не сказал сыну: "Не смей больше знаться со своим безмозглым другом". Этот молчаливый, смуглый, не старый еще, та совершенно седой человек здоровался потом с Витькой, словно ничего не проошло. И мама Цезаря (маленькая, похожая на улыбчивую девочку) - тоже. А встречались они в таверне часто. Потому что было решено: после таких событий семье Лотов полезно опять некоторое время отсидеться в "Колесе".

Впрочем, время это оказалось коротким. Исчезновение индексов у граждан славного города Реттерберга (а потом и всей Вест-Федерации) шло со скоростью и размахом лавины. Выяснилось, что многие тех, кто лишился индекса, обрели свойство снимать их у других. Ну и понеслось по нарастающей...

Нейрокомпьютерная система власти и суда трещала по швам. Трещали государственные и частные банки, лишённые способов электронного учета и контакта с вкладчиками. Федерация содрогалась от забастовок и дебатов, неумело и шумно выбирала человеческий парламент... Михаил Алексеевич сказал со странной ноткой: - Вот что натворили... две бактерии. Разговор шел в большой комнате у очага. Штурман Лот грел у огня худые коричневые руки. Он отозвался, не оборачиваясь:

- Это же закономерный результат. При чем здесь два мальчика? И властям, и корпусу улан было теперь, конечно, не до мальчишек и не до их родителей. Цезарь с отцом и матерью вернулся домой... А Витьке в Ново-Томске попало наконец за многочисленные прогулы уроков.

Бывало, что дома, среди школьных будней, Витька отключался от всего связанного с Реттербергом. Потому что никуда не денешься, надо жить, как все люди. На уроках надо сидеть, задачки решать, сочинения писать. Никто ребят, никто учителей не знал, конечно, что Витька Мохов, ученик шестого "Г", один немногих (а может, и единственный) на планете Земля, кто практически освоил способ прямого межпространственного перехода. И никто в заснеженном Ново-Томске этого не знал. А если бы узнали, то не поверили бы. Потому что это никак не укладывалось в заведенную жнь и было ей не нужно... И ничего никому не докажешь... То есть, может быть, и можно доказать, но зачем? Тем более что переход - явление, которым занимается (хотя и не очень успешно) "Сфера". А о том, чем занимается "Сфера", зря болтать не принято...

Мама тоже ничего не знала. Думала, что отбившийся от рук Витька при каждом удобном случае уезжает к отцу в Реттерберг, который что-то вроде научного поселка недалеко от "Сферы"...

Зимой Витька появлялся в Реттерберге не так уж часто. Был на празднике рождественской елки, потом еще два раза. Они с Цезарем гоняли на коньках по ледяным аллеям Голландского сада, бродили по громадному, построенному на площади дворцу Снежной королевы... Было в этом ощущение какой-то случайности, краткости. Будто и не по правде все. И честно говоря, Витьке казалось иногда, что зимние виты в Реттерберг словно приснились. Но потом была весна, май, Башня... И наконец - лето. Летом не было нужды в прямом "переходе. Хоть и дольше, но легче, без всяких переживаний был путь по рельсам - от "Сферы" прямо до окраины Реттерберга.

Лете - вообще самое чудесное время. Во всех мирах и пространствах. Так считали и Витька, и Цезарь. И даже радость, с которой Витька встречал Цезаря, была в такие дни особенная - летняя. Полным-полно солнца и беззаботности. ...Беззаботности? "Ох, Витка, Витка..."

С платформы они стали проталкиваться к нешумному Мельничному переулку. На Цезаре был туристский комбинезон оливковой шелковистой ткани. С карманами и карманчиками, с хлястиками и пряжками. - В поход, что ли, собрался?

_ Да нет... перевоспитываю себя, - как-то слишком небрежно отозвался Цезарь. Эта ненастоящая небрежность Витьку тут же встревожила. И с какой стати Чеку перевоспитываться? Цезарь сказал неохотно:

- Я этот костюм не люблю. Все кажется, если надену, опять что-нибудь случится... А нельзя же подчиняться приметам, надо отвыкать от глупостей.

Витька не считал, что все приметы - глупость. И спросил насупленно: - А что у тебя... с ним?

- Ну... - Чек неохотно повел плечом. На рукаве, пониже плечевого шва, была аккуратная штопка. Словно кто-то вырвал материи узкую ленточку. И Витька вспомнил, что как раз там, под штопкой, у Цезаренка шрам-ожог. И неуютно ему стало, печально и страшновато. И опять вспомнилось не к месту (или к месту?) - "пчела", дырка в стекле, крик петуха... - Зря ты это надел...

- Почему! - Цезарь беспечно скакнул с булыжника на булыжник на разбитой мостовой переулка.

- Что за польза от наряда, если от него настроение портится?

- А у меня уже не портится. Я почти привык. - Цезарь словно поддразнивал Витьку. И судьбу... Терпеливо, но настойчиво Витька сказал: - Посмотри. Эта роба тебе уже мала, ты подрос... И правда, рукава были коротковаты, незастегнутые манжеты штанин болтались выше щиколоток. Цезарь скакнул опять.

- Зато карманов много. Я и фонарик взял, и спички, и зерно для Петьки насыпал. - А что, мы в Луговой отправимся? - Почему в Луговой? К Башне. Ведь Петька-то там кричит, -под колокола. Мы оба слышали.

- Могло и показаться, - неохотно сказал Витька. Что-то расхотелось ему к Башне. То есть с Цезарем расхотелось. Боязнь какая-то.

- Как же может показаться сразу двоим? - наивно опросил Цезарь. Он еще не чувствовал Витькиных опасений.

- Очень просто, - буркнул Витька. - Петух орал где-нибудь в окрестностях, а я с дуру решил, что там. А тебе почудилось задним числом, когда я спросил.

Цезарь не заспорил против такой очевидной глупости. Сказал миролюбиво:

- Мы легко можем проверить, кричал ли Петька. Ты ведь знаешь где.

Витька знал. Но спросил с новым беспокойством: - А дома тебе что скажут? От Башни-то мы вернемся не раньше чем через сутки.

Дорога была не блкая. У храма Девяти Щитов надо нащупать (ощутить нервами) дрожащую нить Меридиана, двигаться точно по ней через камни и буераки около мили, потом - первый локальный барьер. Оказываешься в безлюдной всхолмленной местности, идешь на северо-восток по берегу быстрой реки, находишь старую плоскодонку (их всегда много, хотя людей не видать), спускаешься по течению до похожего на присевшую кошку мыса, там снова барьер. Затем в километре от деревеньки, где всегда перекликаются собаки, надо подождать, когда тень от сухой березы упадет на черный горбатый камень, и шагнуть через эту тень... И тогда Башня рядом...

А обратно - через Луговой. Оттуда на Якорное Поле, с него по туннелю на Полуостров и там, с Южного вокзала мегаполиса (с тихого запасного пути), уходит два раза в сутки товарный состав и после незаметного перехода через барьер оказывается на рельсах Окружной Пищевой... Цезарь сказал беззаботно (или почти беззаботно): - Папа в рейсе, мама на сутки в столицу уехала. Я велел Биму передать им, что ушел с тобой. Они... не очень волнуются, если мы вдвоем.

"Гм..." - подумал Витька. Но подумал уже почти весело. Боязнь уходила, не устояв перед доверчивостью Чека.

Да и в самом деле, что случилось-то? Ведь все хорошо. Солнце, лето. Цезарь топает рядом. И все это - настоящее, радостное. А страхи - смутные они были и пустые. Скорее всего -за досады после неудачного разговора с Люсей. Это, конечно, царапает душу, но... сколько можно-то? Надо радоваться тому, что есть. И тому, что будет. А будет встреча с .ребятами у Башни. Петух орал, конечно, не -за тревоги какой-то, а просто от полноты жни. Но раз орал, значит Пограничники там. Орал ли все-таки? Скоро узнаем. - Значит, в парк?

- Конечно! - решительно сказал Цезарь. - А может, я схожу один? А ты дома подождешь... - Фиг.

- Ты неправильно выражаешься, - поддел Витька. Надо говорить "вини, пожалуйста, но фиг тебе". Цезарь переливчато расхохотался, закидывая голову. Этакий мальчик-колокольчик "Городка в табакерке". "А еще трусом себя считает", - подумал Витька со смесью досады и удовольствия. Но сказал для очистки совести: - Лучше бы нам туда не соваться. - Ты это каждый раз говоришь.

Да, Витька это каждый раз говорил. Когда снова несла их нелегкая в Верхний парк. Не мог Витька без дрожи вспоминать, как агенты Охраны правопорядка чуть не сцапали там Цезаря. Почему он, Витька, мог тогда забыть, что не только собой рискует, а прежде всего Цезаренком? Приключений захотелось болвану! Закружило голову обманное чувство удачи и безнаказанности... Зато после того дня всегда звенела в нем настороженная струнка, если был он вместе с Чеком: радуйся, но не зевай...

- Идем, пожалуйста, - нетерпеливо сказал Цезарь. - Мы же быстро. И никому мы там не нужны...

Что ни говори, а Верхний парк обладал какой-то притягательной силой. Словно в заброшенных аллеях и глухих закоулках застоялся воздух прошлых времен - когда жили на свете рыцари, феи, мушкетеры и гномы. Можно было отыскать здесь подземелья старинных береговых батарей, заросшие часовни в честь Хранителей. Стояла на берегу полузабытая бронзовая скульптура мальчишки, который когда-то спас город от вражеского десанта. Говорят, он посадил на бетонные сваи прокравшийся в реку монитор противника с чудовищной дальнобойной мортирой...

Мальчик стоял на нком, затерявшемся в траве постаменте, смотрел в заречные дали. Босой, с длинными растрепанными волосами, в просторной матроске с галстуком, в мятых штанах до колен. Был он ростом с Витьку... Однажды, в октябре, Витька и Цезарь подошли к скульптуре и увидели пацаненка лет девяти и такую же девочку, которая накрывала плечи бронзового мальчика старой парусиновой курткой. Ребятишки глянули на подошедших серьёзно и без боязни. Мальчик сказал: - Ему холодно осенью. Пусть будет одетый... - Конечно, Юкки, - отозвался Цезарь. И объяснил Витьке: - Они здесь часто бывают. 'А откуда они - не знает никто... В этом тоже была загадка. Но главная загадка - Театр Неожиданностей. Собственно, никакого театра не было. Просто ветхая эстрада без крыши, с железной рамой, на которой когда-то, наверно, крепился занавес. Теперь от занавеса не осталось и воспоминаний. Не было и задника. Декорацией служил заречный пейзаж с вечерним небом. Спектакли всегда ставились после заката.

Может быть, когда-то были здесь скамейки, но теперь зрители смотрели спектакли стоя.

Играли в спектаклях любители. Но, видимо, какие-то особые любители. Было что-то завораживающее в их стремительных ломаных движениях, вскриках, настоящих слезах, долгих, томительных паузах, когда на весь парк наваливалась тишина... Ставили очень разные пьесы: "Короля Артура", "Гамлета", "Барабанщиков", "Сказку о Гадком утенке", "Золушку", "Царя Эдипа"... Случалось, что не хватало исполнителей, и тогда актеры стремительно протягивали к толпе руки: "Кто?!" Среди зрителей происходило движение, и один или несколько человек прыгали на сцену, включались в захватывающую игру - смесь декламации, странной пантомимы, фантазии и гипноза...

Почему-то не нравились эти спектакли властям. Иногда раздавались свистки, возникали уланы на своих черных мотодисках (они были похожи на чертей, оседлавших поставленные на ребро сковородки). Зрители, словно проснувшись, разбегались, ругали улан. Актеры же прыгали со сцены назад, в сторону реки. А несколько раз Витька и Цезарь видели, как актер вскидывал руки и словно прошибал собой блкое послеза-катное небо. На миг в небе возникала пробоина - черный, заполненный звездами силуэт. Скорее всего это был хитрый театральный эффект. Но может быть (почему бы и нет?), какой-то вестный этим людям способ перехода. Или ухода?..

Так или иначе, была здесь загадка, и ч мае Цезарю пришло в голову разобраться, в чем там дело. И -Витька волей-неволей отправился с ним. Днем на эстраде и вокруг было пусто. В солнечном тепле порхали желтые бабочки. Пахло гнилыми досками. Никакого волшебства на сцене, конечно, не обнаружилось. Только одно открытие сделали они - сцена была вертящаяся: посреди квадратной площадки, вровень с ней, - дощатый вращающийся круг. Механм, как ни странно, оказался хорошо смазанным. Встаешь на кромку круга, толкаешься ногой, и он послушно, с мягким урчанием подшипников катит тебя, как карусель.

Витька и Цезарь порадовались неожиданному аттракциону, покатались. Витька даже забыл о неуютности, которую всегда ощущал здесь после того ноябрьского вечера. А Цезарь вообще радовался, как дошколенок. Только на каждом обороте он почему-то ойкал и подпрыгивал. - Ты чего скачешь? - Тень по ногам щелкает. Как резинка...

Витька был в джинсах, а Цезарь уже по-летнему, в шортиках. И смешно потирал друг о дружку цыплячьи незагорелые ноги. Неужели правда щелкает тень?

Темная полоса тянулась через площадку от железной стойки до центра круга. Витька повел над ней ладонью. И - будто лопнула тугая бумажная ленточка.

- Странная тень... Чек, это и не тень вовсе. Солнце-то вон где! А это... так, полоска.

- А почему она не движется, когда вертится круг? - А правда... Но если тень, то... не солнце ее делает. - А что? - Не знаю... Что-то...

- Витька, смотри. Это была бы нормальная тень, если бы посредине круга стоял шест. Как раз от него. Как на солнечных часах. Смотри, здесь и цифры были!

На краю дощатого диска и правда краснели остатки стершейся краски. Приглядишься - следы чисел и линий...

- Но ведь никакого шеста нет! Вот, пусто! - Витька скакнул на центр круга. Цезарь за ним... И здесь, в середине круглой площадки, на них упала особенная, очень прозрачная тишина.

И в этой тишине отовсюду, не мешая друг другу, зазвучали голоса и звуки:

"Московское время девять часов пятнадцать минут..." "Внимание, "Сфера"! Эксперимент "Дельта" имеет своей особенностью..." (Это Скицын в радиорубке!)

"Уважаемые господа! Особая комиссия муниципалитета Рет-терберга вещает, что лица, лишившиеся биоиндексов, должны получить магнитные регистрационные карточки не позднее..." "Сашка, негодник! У тебя экзамены на носу, а ты!.." "...А ежели ты, воевода, со своими сотнями встанешь в Каменном урочище, им и совсем не пройти..."

Витька присвистнул. Цезарь смотрел на него с веселым непониманием.

- Узелок, - сказал Витька. - Ерстка... - Что?

- Если рассматривать с точки зрения теории Кристалла, здесь какой-то узелок на ребре граней. Аномалия. - Спасибо, очень понятно, - слегка обиделся Цезарь. - Не очень... Это вообще непонятно. Но Скицын и Румянцев предсказывали, что такие штуки могут быть. Сбегание волн разных граней в одной точке... Причем разного времени... Смотри, тень на девятке. А если... - Витька отбежал на край. Толкаясь пяткой, повернул круг гак, что тень легла на стертое число двенадцать. - Витька, часы!

В центре круга отчетливо слышалось, как бьют башенные часы невестных городов. В какой-то приморской крепости ухнула полуденная пушка.

"Уважаемые граждане Вест-Федерации! Двенадцать часов. Служба погоды сообщает, что осадков не ожидается..."

"...орбитальная станция "Марс-двадцать два". Информация для рейсовых грузовых судов: сектор номер четыре закрыт в связи с археологическими ысканиями. Внимание..."

А сквозь голоса - равномерное, редкое и знакомое "щелк... щелк... щелк...", отдающееся в глубине большого колокола.

- Маятник, - прошептал Цезарь. Потому что уже был один раз у Башни.

...Потом они приходили сюда еще несколько раз. И теперь шли снова, потому что этого хотел упрямый Цезарь.

- Чек... А почему твой отец сказал, что если ты со мной, то он не беспокоится? Ведь после того случая, осенью... казалось бы, он должен наоборот...

- Почему же наоборот? - Чек глянул ясными, удивленными глазами. - Он меня сперва отругал, а потом говорит: "Скажи спасибо Виктору, которого ты втянул в эту авантюру. Ведь он мог сразу уйти в свой прямой переход, а ему это в голову не пришло, тебя спасал, дурня..."

- Как это я мог уйти? - умился Витька. - Без тебя, что ли?

- Я понимаю... Ну, папа про это и говорил. - А .почему он сказал, что ты втянул меня в авантюру? Ведь это я тебя... '

- Да? - очень удивился Цезарь. - Я всегда был убежден, что наоборот...

Они выбрались к эстраде, где, как всегда, было пусто и тихо. Темная черта - "тень от ничего" - лежала на досках.

- Во сколько он орал? - деловито спросил Цезарь. - В шестнадцать по-вашему? Значит, в двенадцать пятьдесят по Реттербергу... Вот так... - Он, толкаясь сандалией, подвел под черту стершееся число 13, потом слегка отодвинул назад. И отбежал к центру диска. Витька стоял уже там.

Сначала был слышен один маятник. Он равномерно разбивал прозрачную тишину редкими толчками (и в колоколе У 'Башни отдавалось эхо). Потом зашелестели, захлопали крылья, и отчетливо, будто в соседних кустах, закричал петух.

Цезарь сказал озабоченно:

- Он не сам по себе. Он кричит так, когда Филипп командует: "Голос!"

"Пожалуй..." - хотел сказать Витька. Не успел. - Эй, вы! Что вы там делаете! - Невестно откуда возникла у эстрады дюжина улан. Со всех сторон. Скрестив руки, балансировали на дисках. Все в черном, лишь на одном вместо шлема офицерский берет песочного цвета. Офицер сказал опять казенным голосом: - Что вы там делаете? Идите сюда. Цезарь, сам того не заметив, притиснулся к Витьке. Сейчас - не вечер в ноябре, не убежишь.

А может быть, ничего особенного? Просто здесь нельзя играть? Отругают и отпустят?

Спешным горячим шепотом Цезарь сказал Витьке в щеку: - Я его знаю... Он был там, в тюремной школе... - Тогда держись, - выдохнул Витька. - Надо вытерпеть, Чек... - Он рывком поднял Цезаря на руки. Будто раненого. И тот прижался - отчаянно и доверчиво. Понял. - Эй! - слегка забеспокоился офицер. - Что с ним? - Сейчас... Подождите... - сказал Витька. И пошел к уланам, на край площадки.

На белесом лице офицера усилилось беспокойство. - Эй...

- Сейчас, - опять сказал Витька. Прижал Цезаря о всех сил и шагнул со сцены. В пустоту.

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

БАШНЯ И МАЯТНИК

 

Ярмарка 1

 

Идти на весеннюю ярмарку Филиппа уговаривали всем домом. - Там будет ох как интересно! Даже я, старая, иду, - постанывая, убеждала бабушка. И держалась за поясницу. - Что за дети нынешние, прости господи. Ничего им не надо, ни пряников, ни каруселей... "Нынешнее дитя" оттопыривало губу. - Айда, Филя, - гудел отец. - Мы там с тобой в электронные шахматы сыграем, будет такой аттракцион. - Ты же не умеешь в электронные... - А ты поучишь батьку... - Ты все равно уйдешь пиво пить. - Ну и... а потом в шахматы. - Не пойду...

- А между прочим, - глядя в пространство и будто даже не для Филиппа, а просто так, задумчиво пронесла мама, - будут, говорят, новые игрушки со Стеклянного завода. Целые "городки в табакерке"...

- У вас допросишься! В прошлый раз обещали вечный фонарик, а что было? - Но если не продавали! - Во-во! И сейчас так скажете.

Мама потеряла терпение, после чего была приглашена соседка Лавета тринадцати лет. Сокращенно - Лис.

- Дурень, - сказала Лис. - Все же идут.

- И Ежики?

- Вот бал... Извини. Но ты же знаешь, что Ежики вернулся.

- Ничего я не знаю, - искренне огорчился Филипп. Как вернулся? Туннель же заблокирован. - Для кого? Для Пограничников? Филипп засопел, досадуя на себя за глупость. - Пойдем, а? - мягко сказала Лис. - Что ты дома-то будешь делать, когда останешься? - Буду на стадионе змея запускать. - Один? - А чего...

Этого-то все и боялись. Оставить Филиппа одного, значит, не радоваться ярмарке, как все люди, а "быть на нерве". Думать: "Не выкинул ли он опять какой-нибудь фокус?" Талантов на фокусы у третьеклассника Филиппа Кукушкина больше, чем надо.

- Нам без тебя на ярмарке будет скучно, - с ненатуральной сладостью в голосе сообщила Лис.

- Да? А кто меня чехлом от зонтика лупил? Не было тогда скучно? А все смотрели, даже не заступились! - Рэм заступился! И Ежики!

- Это потом, когда ты три раза меня... - Филипп засопел опять. Громче и серьезнее. Лис насупленно сказала:

- Что старое вспоминать... А зонтик, думаешь, не жалко? Нашел чего парашют делать... - Зонтик ей жалко? А человека... - Ну, с "человеком" же ничего не случилось. А зонтик... - А тебе хотелось, чтоб наоборот, - злорадно подытожил Филипп. - Нормальные-то люди радуются, когда человек спасся, а она... чехлом... - Палкой надо было, - в сердцах сказала мама. - Да! Ну и идите на свою ярмарку... - И чего обижаете друг друга-то, - стала мирить всех бабушка. - Перед праздником! Хорошо ли?.. Пойдем, Филюшка, с нами. А я тебе для этого дня рубашку новую пошью, вот гляди-ка, матерьял какой, все смотреть на тебя будут да радоваться...

На стол с шорохом лег отрез пунцового ситца. Роскошного, с отпечатанными на нем желтыми и белыми монетами - разной величины, разных стран и времен. Были тут франки, динары, пфенниги, рубли, талеры, доллары, песо и совсем непонятные дырчатые денежки с иероглифами. И на них, на монетах, - львы, орлы, корабли, всякие портреты, слоны, гербы и даже кенгуру. И конечно, цифры и названия стран... Ну, прямо коллекция.

- А? - улыбнулась бабушка. - Вот будет рубашка... А хочешь, целый костюмчик летний. Филипп раздумчиво склонил черную кудлатую голову. Облал перемазанные чем-то губы. - Ладно... Костюм. С брюками.

- Спятил, - сказала Лис. - Из такой материи брюки? - Это он, чтоб колени не мыть перед ярмаркой, - разъяснила мама.

- Он их все равно никогда не моет... Филипп не реагировал на эти безответственные заявления. Его холодное молчание было яснее слов: я, мол, сказал свои условия, а дальше - как хотите.

- Ох, да ладно вам, - решила бабушка. - Пускай, коли ребенку хочется...

Так и получилось, что на ярмарку Филипп отправился в красной с монетами рубахе и таких же великолепных брюках, отороченных к тому же черным блестящим шелком с перламутровыми пуговками. У всех попутчиков этот наряд вызывал умленные взгляды и порой шумные высказывания, в основном одобрительные.

Попутчиков оказалось немало. Почти все население Лугового, растянувшись по неширокому асфальту, шагало на ярмарку. Можно было ехать на автобусе по недалекому отсюда шоссе, но до Гусиных лугов всего-то километра три, а майская погода стояла - ну, просто лето красное. Вот и двигались пешком.

К асфальту ручейками-притоками сбегались проселки и тропинки от хуторов, от ближней деревни Горенки, от села Стародубова, которое северным краем смыкается с поселком Луговым.

Сам-то Луговой появился здесь не так давно, лет десять назад. Сперва по соглашению с местными властями два приезжих инженера поставили среди лопуховой пустоши энергосборник и радарный импульсатор. Зачем это, никто особо не спрашивал. Эксперимент, наука. Главное, что станция платила Совету ближнего районного городка с красивым названием Соловьи положенные отчисления. Потом появились вокруг радара домики и лаборатории. И понемногу стало выясняться, что инженеры и другое население здесь не приезжие, а скорее ссыльные. Всякими неправдами их, судя по всему, срывали с насиженных мест и перебрасывали в этот небогатый и не очень развитый край. Где эти насиженные места, никто представить, точно не мог. В местных учебниках географии таких названий не значилось. За какие грехи этих людей разлучали с детьми или семьями, тоже было неясно. Зато ясно было, что люди хорошие, работа их местному населению не вредит, а сами они приносят всякую пользу. Поставили в Стародубове хорошую школу и дали учителей. Открыли больницу с такой хитрой аппаратурой, какой не то что в Соловьях, но и в далекой отсюда столице не увидишь... Кое-кто местных жителей стал перебираться в Луговой и находил там работу.

Про энергостанцию рассказывали всякое. Люди, мол, там хотят главного: пробить обратную дорогу через какое-то пространство, вернуться домой и отобрать своих ребятишек у злыдней, которые засадили их в специальные школы, чтобы дети жили и учились без родителей. Что ж, бывает, видать, и такое...

Работа шла туго, путь не пробивался. Могучие одноразовые импульсы образовывали каналы, но всего на несколько секунд. Это не решало вопроса. Тогда попробовали пробить стабильный туннель с Якорного Поля (место недалекое от Соловьев, но странное - не всякий туда находит дорогу). Туннель получился, его соединили с подземной транспортной сетью какого-то не вестного здешним жителям Полуострова. Но пользы опять вышло мало, потому что оказалось: оттуда на Якорное Поле кое-как попасть можно, а туда - шиш. Так бы и тянулось это дело, если бы в конце прошлого лета не пробился через туннель мальчишка - Матвейка Радомир, у которого жила здесь сосланная мать. К матери куда хочешь пробьешься. Он шарахнул навылет все энергетические толщи и межпространственные барьеры и вышел даже не на Якорное Поле, а прямо у Лугового. Инженеры охнули и принялись что-то считать и аналировать, а туннель с той поры сделался доступным для каждого, будто простой подземный переход под улицей.

Кое-кто ссыльных вернулся на Полуостров и поднял большой шум в тамошнем парламенте. Возникло громкое "дело Кантора" - бывшего ректора специального лицея. Кантор этот был в руководстве какой-то политической шайки. Он кое-как отмотался от тюрьмы и куда-то исчез. А туннеля полезли в Луговой всякие делегации с предложениями научных контактов и мирного сотрудничества. И с намеками, что поскольку, мол, в Луговом живут в основном граждане Полуострова, то и должен этот поселок ему, Полуострову, административно подчиняться.

Здесь, однако, терпеливые и добродушные соловьевские власть проявили решительность. Жители Лугового - тоже. Улыбчивым чиновникам параллельного пространства предложено было идти обратно с миром, после чего туннель надежно перекрыли и открывали только с особого разрешения районного Отдела по контактам и научного Совета станции. Мало того, объявлено было даже, что и виты на Якорное Поле нежелательны. Дорогу туда и до той поры знал не всякий: локальный барьер пространства - штука хитрая. А теперь энергостанция добавила к нему искусственную силовую блокаду.

Но все это мало касалось Филиппа, Лис, ее одноклассника Рэма и нескольких других юных жителей Лугового, для кого Якорное Поле было любимым местом. И локальный барьер, и блокада оказались для них не прочнее мыльной пленки. Взрослым приходилось смотреть на это сквозь пальцы. А что оставалось делать?

Сотрудники станции пытались, правда, обследовать ребят: откуда у этих мальчишек и этой девчонки такой дар природы? На каких частотах система их биополей входит в резонанс с окружающим энергополем? Но приборы не показывали никаких отклонений, сами же ребята лишь пожимали плечами: "Не знаем, как это получается..." А Филипп с самодовольной ноткой разъяснил: - Потому что мы Пограничники!

- Но ведь пограничники охраняют границы, а вы их наоборот...

- Ага, - нахально сказал он. А потом, когда на него наклеивали датчики, заорал, что боится щекотки, и удрал. А от Ежики отступились, когда он побледнел, покрылся капельками и сказал, что, как только начинает про такое думать, ему видится летящий на него поезд...

В общем, странно все это было. Но, с другой стороны, жителей Соловьевского района странности не удивляли. Такое уж, видать, это было место. С давних пор творилось тут всякое. То обнаруживался на местных лугах невесть откуда взявшийся табун золотистых нкорослых лошадок с гривами до копыт и очень умными глазами; то шлепался на болото крупный летательный аппарат с иллюминаторами по поясу и люди него - с продолговатыми глазами, оливковой кожей и странным акцентом - скупали в раймаге неходовой консервированный напиток "Фрукты-ягоды"; то ясным утром, без намека на дождик, возникало в небе чудное переплетение десятка радуг...

Газеты о таких штуках писали неохотно или не писали совсем. Потому что, если нельзя что-нибудь объяснить и нельзя доказать, что это "что-нибудь" не бывает, остается одно - не упоминать совсем. Мол, и так люди привыкнут. И привыкли. К разговорам о туннеле и к тому, что время в Соловьях ежегодно отстает от столичного на шестнадцать с половиной минут, что при цветении черемухи здесь никогда не бывает холодов; и к тому, что во время ярмарки появляются иногда люди с нездешним говором, в странных одеждах и с чудными товарами...

Семейство Кукушкиных двигалось по дороге неторопливо: у бабушки побаливала спина. Филипп шел впереди, но тоже не спешил. Иногда его обгоняли знакомые ребята, в том числе и одноклассники. Они отпускали шуточки по поводу наряда. Естественно, зависти. Филипп не реагировал.

Потом Филипп увидел, что сбоку пылит рясой по асфальту священник Стародубской церкви. Моложавый, с соломенной бородкой, в модных квадратных очках и твердой шляпе синтетической соломки.

- Здрасте, дядя Дима! - независимо сказал Филипп. - Приветствую... О-о! Ты будешь украшением ярмарки... Здравствуйте, - отец Дмитрий раскланялся и со всеми Кукушкиными. - Софья Митрофановна, как ваша поясница? - Грехи наши...

- Грехи грехами, а к доктору Платонову зашли бы все-таки. И пояс игольчатый рекомендую...

- Дмитрий Игоревич, я записала вас к протезисту на среду, - сказала мама. Она работала медсестрой в зубоврачебном кабинете. - Раньше никак... Филипп занесет талон. Все равно ведь не сегодня-завтра побежит к вам, не удержится. - Благодарствую...

- Наверно, надоел он, - неловко сказала мама. - То и дело торчит у вас...

- Помилуйте! У нас обоюдный интерес. Просто других партнеров такого уровня нет в округе... Да вы не волнуйтесь, Екатерина Михайловна, разговоров на религиозные темы у нас не бывает. Стихийный атем этого отрока настолько неколебим, что перед ним бессильна была бы целая духовная академия. У нас один с ним общий интерес - игра...

- Филя у нас голова, - сказал отец. - Он меня в шахматы общелкивает за дважды два.

- Все бы ему игра, - вздохнула мама. - Да ещё лазать куда не следует...

Именно стремление Филиппа лазать куда не следует было причиной знакомства его с отцом Дмитрием. В конце прошлого лета настоятель Стародубской церкви застал юного Кукушкина в своем саду сидящим в развилке яблони и дерзко жующим налитой "танькин мячик" - местный знаменитый сорт. Несколько других "мячиков" незваный гость держал в подоле майки.

- Спускайся, дитя мое, - суховато пригласил владелец сада. - Побеседуем, так сказать, на одном уровне. Филипп счел ниже своего достоинства трусливо отсиживаться. Сбросил в траву яблоки и слез. И ощутил на своем запястье прочные пальцы настоятеля.

- Чадо, - ласковым баском вопросил отец Дмитрий. - Ведома ли тебе древняя заповедь. Божья и человеческая, которая гласит: не укради?

Вырываться без надежды на успех было глупо и стыдно. Реветь - тоже стыдно. И главное, преждевременно. Филипп глотнул разжеванный кусок, потом сказал сумрачно и с вызовом: - Подумаешь, три яблочка...

- Сын мой, - усмехнулся в бородку отец Дмитрий. - Бывало, что и одно яблочко, не вовремя сорванное, меняло судьбы миров и народов. Например, яблоко познания, коим сатана в образе змия искусил Еву... Слыхал?

- Слыхал... Это поповские сказки, - заявил Филипп. Он тут же струхнул от собственной дерзости, но принципы надо было отстаивать.

- Отчего же обязательно сказки? - Голубые глазки отца Дмитрия за квадратными стеклами заблестели от любопытства. Филипп зажал в себе робость и заявил: - Потому что никакого бога нет.

_ Да? - отец Дмитрий словно обрадовался чему-то. - Но не Он ли предал тебя в мои руки, дабы возымела место справедливость? - Не он... Просто я зазевался.

- Ну что ж... - Отец Дмитрий погрустнел. - Оставим тогда богословскую тематику и займемся грешной земной проблемой: что с тобой делать. А?

В тоне священника Филипп уловил какой-то нехороший намек и на всякий случай смирил гордыню: - Я больше не буду...

- Да? - Бородка подозрительно зашевелилась. Не поймешь: смех в ней или еще что. - Но хотелось бы знать: искренне твое раскаяние или вызвано лишь страхом возмездия? - Чего-чего? - стыдливо бормотнул Филипп. - Я к тому, что мне надо решить: в соответствии с какими строками Писания поступить с тобой. Много в нем сказано о милосердии и прощении грехов своим ближним, но есть и такое поучение: "Урок же ему - урок. Лоза же ему - лоза"... Знаешь, что такое лоза?

Филипп догадывался. И понимал, что это гораздо неприятнее, чем пыльный чехол от Лаветиного зонтика - Не-е... - выдавил он. - Что "не"? Не лоза?

- Не имеете права, - угрюмо заявил Филипп. - Это отчего же? Если сказано в Писании, что...

- А оно тоже... неправильное! Раз бога нет, значит, и оно... - Дитя мое, - назидательно пронес отец Дмитрий. - Для тебя оно неправильное, а для меня истинно. Ведь не я у тебя, а ты у меня... гм, в гостях. В чужой монастырь со своим уставом, как вестно, не лезут... даже через забор. А посему - пойдем...

Зареветь было самое время. Филипп так бы и поступил, если бы имел дело с простым хозяином сада. Но отец Дмитрий был как бы идейный противник, и остатки гордости удержали Филиппа от унительных воплей. Слабо упираясь, он семенил за настоятелем.

Тот привел пленника в комнату с узким, защищенным витой решеткой окном, сказал: "Посиди, чадо" - и удалился, шурша одеянием. Щелкнул замок. Филипп беспомощно переступил босыми ногами и стал озираться.

Было сумрачно, тлел в углу огонек лампады, и темнели неразличимые лики в искрящихся золотистых обрамлениях. Могучие кожаные книги стояли на полках аж до самого потолка. На покрытом бархатной скатертью столе рядом с магнитофоном "Феникс" дрыхнул серый сытый кот. На подоконнике стоял берестяной туесок с черникой и какая-то странная штука - клетка тонких проволочных решеток с множеством разноцветных, шариков. Створки окна были распахнуты, но решетка начисто исключала возможность бегства.

- Чик!.. - орал в саду невидимый воробей. - Чик!.. - Он явно намекал Филиппу на предстоящие неприятности.

Раздались шаги, у Филиппа опустилось в желудок сердце, но отец Дмитрий явился не с орудием возмездия, а с корзинкой, полной "мячиков", самых отборных.

- Господь Бог милосерд, хотя его и нет, по твоему убеждению. Возьми и ступай с миром... Корзину потом не забудь принести.

- Да не надо... вот еще... - забормотал Филипп. - Мне и так хватило уж...

- Бери, бери... А коли захочешь снова, иди через калитку, она незаперта. На заборе же можно и штаны порвать, знаю по себе...

- Через калитку неинтересно, - насупленно прнался Филипп.

- Ну... дело вкуса, конечно. Можешь и через забор... Держи корзину-то.

Филипп взял. Вздохнул. Сказал "спасибо". Потоптался. - А это что? - подбородком он показал на странную клетку с шариками.

- Это?.. Это, брат, игра такая. Хитроумная. Вроде пространственных шашек. Когда они ходят не по доске, а в трехмерном объеме, да еще с учетом проекции на дополнительные пространства... Понял что-нибудь? - Чего не понять-то...

- Ну, дитя мое, от сомнений в себе ты не заболееешь... Даже я в этой штуке не сразу стал разбираться, хоття сам ее придумал. Давно, когда еще преподавал высшую математику в Южноморском политехе...

Филипп, стукая коленками по корзине, подошел к подоконнику. Провел глазами по блестящим проволокам.

- А если вот эти шарики... синий и красный вот так... пересекающая диагональ свободна для большого черного?

- Постой-ка, чадо, - быстро сказал отец Дмитрий. - Давай-ка поставим эту штуку на стол... Брысь ты, четвероногое... Вот так. Черный большой - это "дамка" с правом скользящего хода и поворота. А это... Нет, давай все в исходное положение.

Филипп уперся немытыми локтями в бархатную скатерть. Подпер щеки. - У меня будут черные и желтые... С той поры отец Дмитрий и обрел достойного соперника в игре, которую постигнуть до конца не могли даже ведущие аналитики Станции...

Матери Филиппа отец Дмитрий сказал правду. Споров о религии они больше не вели. Только иногда, охваченный победным азартом, Филипп нетактично поддевал соперника: - А что же вам бог-то не помогает? - Только ему и дела такой ерундой заниматься, - ворчал отец Дмитрий, переживая очередной проигрыш. А когда наконец выиграл два раза подряд, на радостях с показал Филиппу длинный розовый язык.

- А еще это... служитель культа, - сказал Филипп, крайне раздосадованный поражением.

- Грешен. Падок на соблазны и мирские радости... давай еще разок, а?

Ярмарка разноцветно и горласто заполнила Гусиные луга. Уже далека слышен был ее праздничный гул: рекламные крики динамиков, духовые марши и электронные "дзынь-бухи", слитный шум голосов, который прорезали чьи-то веселые и тонкие вопли. От всех этих волнующих звуков сердце колотилось, а ноги шагали все быстрее. Конечно, Филипп уже ни капельки не жалел, что пошел сюда. И вот ярмарка прихлынула вплотную, обняла со всех сторон. Обдала запахами свежих красок, фруктовых леденцов, бензина, лошадей, сиреневых букетов, соломы, стряпни и хлопушечного пороха. Оглушила, завертела...

В такие минуты хочется сразу оказаться везде, все увидеть, все купить, все попробовать. Мама и бабушка ухватили Филиппа за обе руки. Иначе, дело вестное, - не сыщешь. Он даже не спорил, только вертел черной кудлатой головой - ошеломленно и молчаливо. Машинально жевал печатный пряник с гербом города Соловьи (непонятная птица, а под ней два скрещенных музыкальных рожка).

Было отчего закружиться голове. Справа, в пяти шагах, на сцене театра-автофургона плясали игрушечные актеры кукольной труппы "Добрый Карабас". Ниток не было - видимо, в массивной крыше фургона пряталось гравитационное устройство с заданной на весь спектакль программой... Слева небритый дядька в удивительно разноцветных лохмотьях показывал Электронного попугая, который вытаскивал коробки карточки с предсказаниями судьбы и картаво орал что-то про пиастры. Сам дядька тоже орал:

- Граждане! Если через три дня предсказание не сбудется, плюньте мне на шляпу!

Адрес дома с крыльцом, где будет выставлена для этой цели шляпа, красовался на плакате на груди у дядьки...

На длинных прилавках громоздились разноцветные груды корзин, матрешек, шкатулок. Искрились и переливались хрустально-прозрачные звери, посудины, игрушки и бусы - продукция Соловьевского хрустального завода.

Тетки в пестрых сарафанах щедро и почти задаром - по копейке штука! - раздавали сверкающих сахарных петушков на пластмассовых стерженьках с названием фирмы (потом десять таких палочек можно обменять на одного петушка).

Худой коричневый старик в белой чалме продавал длинноногих чубатых верблюжат - ростом Филиппу до пояса, пушистых я с ласковыми глазами. Филипп ринулся к ним всем сердцем. Но оказалось, верблюжата искусственные, с программным управлением...

Реяли над головами большущие разноцветные шары с клоунскими рожами. А выше их Филипп краем глаза вдруг зацепил сверкающий самовар. Тоже - летающий?

Нет, самовар висел на верхушке высокого желтого столба. По столбу натужно лез парень в синей майке и красных штанах. Метрах в трех от самовара он остановился, посидел неподвижно несколько секунд и поехал вн. - Филюшка, ты куда? - Филипп, что за новости! Но он молча волок бабушку и мать через толпу. К столбу.

Там, у подножия, сидя по-турецки на коврике, командовал полный бритоголовый мужчина с темными, как сливы, глазами и похожим на банан носом. Он продавал билеты желающим лезть за самоваром. Впрочем, после съехавшего парня желающих не было.

- Пуп-то мозолить, - говорили в толпе. - Ишь, надрывайся тут для него... Он, глядишь, билетами-то на машину себе заработает, пока кто самовар его ухватит...

- Сколько стоит билет? - неласково сказал Филипп Банану (так он мысленно прозвал хозяина столба и самовара). Его задергали с двух сторон: "Филюшка, да ты что! У нас есть самовар... Филипп, ну что опять за фокусы! Хочешь шею свернуть?" Банан поднял глаза-сливы.

- Десять копеек... Ай, нет! Какой красивый мальчик! Лезь так. Детки бесплатно... Какой храбрый мальчик! Покажи им всем, что такое ловкость.

Филипп сунул в карман остатки пряника. Лягнув ногами воздух, сбросил растоптанные полукеды. Подвернул выше колен свои роскошные штаны.

- Фили-ипп... - сказала мама. Бабушка что-то шептала и постанывала. Отец посоветовал: - На ладони поплюй.

Филипп деловито поплевал. Облапил руками-ногами гладкое дерево. Полез рывками, будто приклеиваясь к столбу.

Вокруг притихли. Только отец лупил кулаком о ладош и басовито вскрикивал: - Филя, давай! Жми, сынок!

Мама его дергала за рукав. Она была воспитанная, а отец хотя и занимал интеллигентную должность старшего бухгалтера в группе снабжения Станции, часто "вел себя, как грузчик с автобазы". Мама в такие минуты его стеснялась. - Филя, не сдавайся!

Он и не сдавался. Лез. Сперва было не очень трудно ему - цепкому и легонькому. А на полпути стало ой-ей-ей, приходилось отдыхать. Но что это за отдых, если нельзя ни насколечко расслабить мускулы... Ладно, еще разок Еще... Заболело в животе, руки и ноги немели и слабели... Ну, еще чуточку... Вну шумел уже не только отец, а все зрители. Давай, мол, пацан, покажи этому наживало. А чего там "давай", когда уже сердце затылка выпрыгивает и в глазах что-то черно-зеленое... Обидно до чего: самовар-то вон он, всего за полметра. Еще бы рывочек, другой - и тогда пр, и слава, и восторг ярмарочной публики...

Не осталось сил для рывка. Филипп всхлипнул и обморочно поехал вн. ..Нет, насмешек не было. Наоборот, одобрительный гул: "Во малец! Выше всех забрался... Чемпион! Еще бы маленько... Да ему и так пр полагается, за рекорд!.." Филипп сунул ноги в полукеды. Сказал, ни на кого не глядя: - Конечно... У него он чем-то намазан, столб-то. Скользкий, как мыло...

- Ай, мальчик, зачем так говоришь! Ничего не мазано, все честно!

- Ты, дядя, не крути! - нажимали два крепких мужичка (видать, приятели отца). - Знаем мы твое "не мазано"! Мальчишка выше всех залез, ему все равно премия положена! За достижение!

Зрители вокруг шумно поддерживали эту идею. - Ай, граждане-товарищи! Почему премия? Хороший мальчик, да, но ведь не забрался! Если каждому, кто не забрался...

- Это не каждому! Это ребенок! Детям везде скидка полагается, сам говорил! - Ну какая скидка? Не достал самовар... - Пускай не самовар! какой другой пр! Пацан заработал!

- Какой такой другой, граждане?.. Ай, ну хорошо! Хороший мальчик, пусть! Я все понимаю! Реклама!.. Гляди, мальчик, выбирай! - Банан, - сидя по-турецки, плавно повел вокруг себя ладонями. На разостланных мешках стояли и лежали блестящие сапожки искусственного сафьяна, плюшевые альбомы с чеканкой, расписные кухонные доски, кованые сундучки и резная портретная рама с потертой позолотой.

Филипп, уже отдышавшийся и ободренный поддержкой масс, прошелся взглядом по этому добру. Спросил ревниво:

- А это что? - И дернул подбородком в сторону большущей круглой корзины - перевернутой и накрытой мешком. - Ай, ну что ты, мальчик! Это совсем не для тебя... - Давай-давай, дядя, показывай! - заволновались зрители. - Что за люди!... Пожалуйста, граждане... На, мальчик, смотри. Хочешь? - Банан поднял корзину.

У врытого в землю колышка, привязанный марлевой тесемкой, топтался огненный петух.

Зрители на миг притихли. Такой красавец! Кроваво-алый зернистый гребень был тяжел, как царская корона. Перья отливали всеми оттенками надраенной бронзы и меди. Шпоры на красных лапах как у старинного драгуна. Ослепленный пестротой и светом, петух помотал гребнем, вопросительно сказал: - Ко-о?

И вдруг вздыбил перья, рванулся, поднял крыльями вихрь. Что-то хрипло прокричал. Рванулся снова. На людей! Кое-кто попятился даже - Во... пр...

Филипп не попятился. Хотя, конечно, сердце боязливо застучало. Петух медленно поворачивал голову, словно выбирая среди зрителей жертву. Топорщился, греб свободной лапой пыль. Но великолепие этой птицы было в сто раз сильнее, ярче его свирепости. И Филипп в двух метрах от петуха сел на корточки. - Петя... Петя...

"Петя" обратил на мальчишку огненный взор. "Ох, беда", - понял Филипп, но поздно. Петух рванулся, оборвал завязку. Филипп кувыркнулся назад и бросился от этого сгустка перьев и злости. Под перепуганные и насмешливые вопли, под хохот...

За несколько секунд мальчишка и петух пролетели сотню шагов среди прилавков, ларьков, телег и автофургонов. На задах какого-то павильона поскользнулся Филипп на устилавшей землю соломе. Брякнулся, перелетел через голову. Сел. А петух... он тоже затормозил. Он ходил боком в трех шагах, клокотал, как раскаленный чайник, рыл солому когтями и тряс гребнем. И глядел на Филиппа глазом с оранжевым ободком. Филипп сообразил, что сию секунду петух еще не бросится. Чего-то ждет. Может, вырабатывает тактику? Обдумывает? Используя спасительную отсрочку, -Филипп торопливо сказал:

- Ты чего, дурак? Я с тобой по-хорошему... - Ко-о? - недоверчиво отозвался петух. В его оранжевом глазу, кажется, поубавилось непримиримости. - Ты такой красивый, - полушепотом приласкал его Филипп.

- Ко-о... - согласился петух со скромным самодоволь-ствбм и перестал рыть солому. Перья пригладились.

С ласковым упреком (в точности как Тамара Семеновна в их третьем классе) Филипп заговорил снова:

- Ты такой умный, а так себя ведешь. Ты же сам себя подводишь...

Петух шевельнул крыльями, (так люди смущенно поводят плечами). Бормотнул. Что, мол, такого я сделал-то...

Филипп нащупал в кармане огрызок пряника, раздавит его пальцами на крошки. - Петя, иди... На, поклюй.

Петух перекинул на другой бок гребень. И другим глазом глянул на Филиппа. Потоптался. Подумал. Подошел. Клюнул. Деликатно так поклевал крошки на ладони. - Ко-о... - Хороший... - Ко-о...

Филипп осторожно прошелся пальцами по шелковистым перьям. Погладил минцем гребень. И... то ли от его руки тепло передалось петуху, то ли от петуха Филиппу, или вообще это было что-то другое, но стало ясно: отныне Петька и Филипп никогда не сделают друг другу ничего плохого.

Не обращая внимания на сбежавшихся людей, Филипп выдернул полукедов шнурки, соединил морским узлом, привязал конец к петушиной лапе. - Пойдем, Петя...

Навстречу спешило все семейство Кукушкиных. - Ты с ума сошел! - Филюшка! Господь с тобой... - Ай да Филя!

- Вот, - сказал Филипп Банану. - Все. Я его забираю! - Филипп! Ты рехнулся? - Это мама, конечно. - Петуха нам еще не хватало! Где он будет жить? Товарищ э... продавец!..

- Ай, мальчик! Ты молодец, но это нельзя! Это не пр! Другой товар!.. Бери что хочешь: вот сапоги, вот сундук. Петуха нельзя!

- Сами же сказали, а теперь нельзя?! - взревел Филипп - Шутка была! Петух по другому списку. Вот, смотри прейскурант! Хочешь, доплачивай десять рублей. Или старый рубль серебром...

Филипп мокрыми глазами обвел толпу. Но то ли сменились уже зрители, то ли менилось их настроение.

- А ты потряси рубаху-то, - послышался добродушный совет. - Глядишь, и насыплешь денег, сколько надо Вон их на тебе... - Мама! - отчаянно сказал Филипп. - Не выдумывай!.. Отдай дяде веревочку. - Па-па! - Ну, Филя... Если мама...

Вот так! Когда на столб лезешь, "Филя, давай!". А тут - "если мама"... Филипп закусил губу, чтобы не реветь при всех, рывками раскрутил вн штанины и пошел прочь, ни на кого не глядя. Семейство Кукушкиных, смущенно окликая сына и внука, двинулось за ним. К счастью, очень скоро повстречались в толпе Лис, Рэм и Глеб - старший Рэмкин брат. - Ребята, скажите хоть вы ему! - взмолилась мама. -

Петуха захотел... Пусть он с вами погуляет, а нам еще надо в продуктовые ряды... Иван, ты где?.. Ну конечно! Сбежал уже пиво пить. Теперь не дождешься...

Филипп остался с ребятами. Но смотрел неласково. А как еще на них смотреть! Вчера только Лис уговаривала: "Нам без тебя скучно будет", а сегодня слиняли куда-то без него... Но Лис быстро сказала: - Погляди, что мы тебе купили.

Она протянула стеклянный мутновато-прозрачный шар величиной с отборный "танькин мячик". Внутри что-то шевелилось и переливалось. Шаромультик! Эти игрушки делали на Стеклянном заводе по какому-то хитрому и таинственному рецепту. Берешь такой шарик в руку, пристально смотришь на него, и внутри появляются всякие фигурки, звери, кораблики, домики. То ли от тепла, то ли от действия биополя. Если постараться, можно увидеть то, что задумал. И даже целое кино прокрутить силой своего воображения. Редкая была игрушка, многие о такой мечтали. И Филипп... В другое время он возликовал бы, конечно, и простил бы Лис все прошлые обиды. Но сейчас только сдержанно вздохнул: - Спасибо...

В шарике, который лег ему в ладонь, появился огненный петушок. А в голове - мысль: что если попытаться продать шаромультик за десять рублей? Или за старый серебряный рубль, какие ценились в Соловьях наряду с бумажными червонцами? Но кто купит у мальчишки?

Филипп глазами пробежался по толпе. И вдруг сказал быстро: - Стойте, я сейчас!

Через некоторое время с ярмарки домой двигалась такая компания. Впереди Филипп с тяжелым и смирным Петькой на руках. За ним - Лис, Рэм и Глеб. Потом охающая бабушка, смущенный отец (найденный в пивном павильоне "Оазис") и мама. Рядом пылил отец Дмитрий с набитым покупками спортивным рюкзаком. Он был тоже смущен. Мама говорила: - Ну, право же, Дмитрий Игоревич, вы сами как дитя. Один подлетает: "Дайте взаймы", а другой сразу...

- Но, Екатерина Михайловна, не взаймы я, а от души. Ибо сказано, что ежели во благо ближнему, то...

- Во благо этому ближнему! А нам каково? Где мы будем держать такое чудовище? - Что одно чудовище, что два... - хихикнула Лис. - Екатерина Михайловна! Да я же и не уразумел сразу, что за петух-то... Оно ведь как было. Чадо подбегает: "Ой, скорее, очень вас прошу, а то кто-нибудь раньше меня купит". Я полагал, игрушка какая-то, а не живая божья тварь... А в кармане с давней поры лежал этот рубль серебряный, с орлом еще, 'экспонат музейный, можно сказать. Я и не думал, что когда-то понадобится. А тут вижу: сам Господь предрасположил.

Филипп шевельнул лопатками, давая понять, что хотя он и благодарен отцу Дмитрию, но тем не менее отвергает его религиозную трактовку событий.

- Господь... - вздохнула мама, примиряясь с небежным. - Деньги Филипп занесет сегодня. Рубля такого нет, конечно, так что бумажную десятку...

- Помилуйте, Екатерина Михайловна! Я бескорыстно, чтобы дитя радовалось...

- Занесет, занесет... Все равно, небось, отправится к вам в эту сумасшедшую головоломку играть...

- Ага, мы придем, - сказал Филипп и ласково подул на Петькины перышки.

Стеклянные ступени 1

Сначала все шло обыкновенно. Рэм и Глеб выпросили на Станции несколько ящиков от аппаратуры, ловко разобрали их на рейки и сколотили во дворе у Кукушкиных большой курятник. Точнее, петушатник,. потому что это было персональное жилище для Петьки. Петька там ночевал. А днем ходил по всему Луговому, ухаживал за курицами, время от времени лупил местных петухов - то есть вел обычную жнь первого красавца и кавалера. Почти никого людей к себе не подпускал. Только к матери и бабушке Филиппа относился снисходительно, поскольку они подсыпали в петушатник зерно и ставили воду. И еще он побаивался Лис (может быть, -за лисьего имени этой девчонки, а скорее всего - вслед за хозяином). С некоторым уважением относился и к отцу Дмитрию. Возможно, и впрямь понимал, что благодаря ему попал к Филиппу.

Когда Филипп и отец Дмитрий в садовой беседке двигали по пересеченным проволокам похожие на зерна разноцветные шарики, петух, стоя на перилах, смотрел на это дело с одобрением и порой что-то советовал Филиппу: - Ко-о... С Филиппом они жили душа в душу. Где бы Петька ни гулял, стоило Филиппу посвистеть или покричать, как пышный кавалер оставлял млеющих от восторга хохлаток и пеструшек и мчался к своему другу. Часто они гуляли вместе (конечно, уже без всякого шнура на ноге). Бывало, что Петька в порыве нежности и преданности взлетал к Филиппу на плечо. Это, по правде говоря, было не очень приятно: лапы у него когтистые, сам тяжелый. Филиппа перекашивало на один бок, жесткие перья терли щеку и ухо. И все-таки это здорово: пройтись по поселку с такой грозной и роскошной птицей на плече. Правда, находились дураки и завистники, кричавшие в спину: "Ха-ха! Два петуха!" Они, очевидно, намекали на яркий костюм Филиппа. Но вестно, что умные люди на глупые шутки внимания не обращают. К тому же стоило обернуться, как насмешники драпали.

И все было прекрасно до одного странного случая. Шел Филипп с петухом на плече по главной улице Лугового (пустой по причине жары и рабочего времени), и вдруг Петька затоптался, заклекотал по-орлиному, махнул крыльями, перепугав и чуть не свалив хозяина с ног. Взмыл и... растворился в ясном воздухе - в тишине, солнце и запахе до цветающей сирени.

- Пе-еть! - заорал Филипп в пустоту. Потом потерянно и обиженно сел на край плиточного тротуара. Прям хоть плачь, хоть головой стукайся: "Что с ним? Куда он Неужели насовсем?"

Оказалось - не насовсем. Вскоре Петька шумно спла-нирова; пустоты и затоптался рядом. Он был, кажется, смущен,- однако прятал это под некоторой развязностью. Ничего, мол, не случилось, не стоит и говорить... - Ты где был, паразит?

Петька сделал вид, что внимательно оглядывает окрестности.

- Через барьер куда-то мотался? Умеешь, да? А кто разрешил?

- Ко-о... - уклончиво сказал Петька. - В следующий раз только попробуй смотаться один! Петька попробовал. Через сутки. Сидя на своем петушатнике, он дал тот же орлиный клич и вскинул крылья, но Филипп ухватил его за лапы.

...Махнуло ветром. Черным ветром пустоты, как во сне. Помчались мимо не то искры, не то звезды. И сам Филипп куда-то помчался - то ли вверх, то ли вн. Душа замерла сразу и от жути падения, и от восторга. Филипп заорал и зажмурился. Но глаза тут же "растопырились" опять. Пальцы отчаянно сжимали петушиные лапы. Петька разгонял крыльями черноту. И тоже орал - не то от ужаса, не то от радости.

...Они премлились на странной лестнице. Она висела среди звездного пространства и плавными поворотами уходила вверх и вн. Там и там в бесконечность. Филипп крепко щелкнул о ступень новыми (лишь накануне купленными), сандалиями, поскользнулся и сел. Ступени были очень скользкого стекла. Петька дернулся, вырвался, встал рядом, неловко заскреб лапами по стеклу. Сорвался, покатился по ступеням этакий вопящий "кукареку" шар огненных перьев. Филипп хотел вскочить, тут же грохнулся и тоже заскользил по лестнице, пересчитывая ступени. И через всю свою перепуганность и боль от ушибов замечал все-таки, что при каждом толчке, на каждой ступени он видит разное.

...Очень синее небо, а в нем похожие на планеты зеленые и коричнево-голубые шары.

...Переплетение громадных зеркал, в которых отразилось множество Филиппов и Петек, причем в разных позах.

...Скрученные винтом белые постройки и мосты над скалистыми бухтами, в которых клубилась темнота.

...Повисший в оранжевом пространстве жидкий, как исполинская капля воды, прозрачный шар, в котором плавали какие-то чешуйчатые звери.

...Поле с желтой травой, где сшибались в дикой скачке всадники в блестящих, как самовары, латах...

Наконец Филипп треснулся крепче прежнего и увидел себя на громадном - до горонта - поле ровного темного стекла. Глубоко под стеклом шевелились не то растения, не то щупальца. Это было страшновато, и Филипп глянул вверх. Светили сразу три солнца - два белых и голубое. Они слепяще отражались в стекле. Кое-где подымались высоченные белые сооружения, похожие на перевернутые шахматные фигуры - узкая часть вну, а наверху - круглая площадка. На одну такую площадку опустился с выхты большущий черный шар - мягкий, приплюснутый, с неприятным крысиным хвостом...

Петька плюхнулся рядом с Филиппом и опять скреб лапами по стеклу. Наконец встал. Махнул крыльями, и... нет его! - Ты куда?! - завопил Филипп. "...Да... да... да..." - звонко заголосило отовсюду эхо. Ох как жутко стало Филиппу. Он отчаянно заскользил, поднялся, брякнулся опять на коленки... Где он? Что теперь будет? - Ясно одно - реветь и звать на помощь бессмысленно. А подлый Петька рванул куда-то в одиночку. Куда?! Филипп зажмурился от горького отчаяния. И снова как бы увидел лестницу. Но не просто так, а в перекрестье светлых нитей... что-то очень напоминающих. Может, игру в многомерные шашки? На скрещениях нитей дрожали цветные огоньки, словно что-то подсказывали. Так бывает, если заблудишься среди улиц, на которых раньше не бывал, и вдруг видишь знакомое: трамвай с вестным тебе номером или привычную телевышку за чужими крышами... Такими были эти огоньки. И Филипп не успел разобраться, что означает каждый них, потому что ближний - оранжевый, трепыхающийся - был, безусловно, беглец Петька... Догнать бы только!

Филипп, скользя, опять встал. И опять зажмурился. Вытянул вслед за Петькой руки. Он знал, что надо лишь оттолкнуться для прыжка. Но подошвы снова раскатились. Филипп наконец догадался, сбросил сандалии. Босыми ногами стоять на стекле было надежнее. Оно оказалось прохладным и плотно прилегало к ступням. Филипп стремительно присел и прыгнул... в темноту, расчерченную светлыми нитями бесконечной координационной сетки. За петухом...

Они премлились прямо во дворе. Филипп сказал: - Ты у меня еще побегай, котлета по-киевски. Доиграешься... - Он был очень сердит. Но Петька повел себя виновато и льстиво. Ходил следом, говорил свое "ко-о" виняющимся тоном и словно объяснял: "Я же хотел как лучше".

А может, он и правда хотел научить Филиппа свободно путешествовать по космической лестнице и по всяким дальним краям?

...В следующий раз Филипп не стал хватать Петьку за ноги, а просто рванулся следом. И опять они оказались на лестнице. Петька держался рядом. Босой Филипп не скользил... Прежде всего он, зажмурившись, отыскал среди переплетений сетки точку вчерашней посадки на стеклянном поле. Надо было забрать сандалии, а то бабушка и мама покоя не давали: "Где ты, растяпа, их посеял?"

Дело едва не сорвалось. Потому что, премлившись на площади под тремя солнцами, Филипп увидел перед собой черный мягкий шар. Высотой метра два. Это была голова! С мясистым носом, толстыми губами и зелеными задумчивыми глазами (каждый - величиной с тарелку). От макушки тянулся тонкий-тонкий хвост. Кончиком хвоста шар держал сандалии Филиппа на уровне глаз, рассматривал.

Филипп шлепнулся. Толкаясь пятками, отъехал на заду подальше. И тоненько сказал "здрасте". Шар отвел сандалии от глаз и глянул наг Филиппа. И тому очень захотелось домой. Но... без сандалий-то совсем со свету сживут. Филипп глянул на них и робко сказал:

- Это мои. Я вчера оставил...

Голова улыбнулась, показав белые (размером со стакан), зубы и розовую внутренность метрового рта. Петька перепуганно завопил и кинулся в пространство. Филипп не кинулся, потому что обмер. Голова, улыбаясь, поставила перед ним сандалии, беззвучно взмыла и села на площадку ближней башни.

- Спасибо... - слабым голосом сказал Филипп и поспешил за Петькой.

...Потом они бывали в разных местах. Гуляли по громадному городу со стоэтажными домами, непонятными машинами и причудливо одетыми людьми, которые говорили на каком-то птичьем языке, а на мальчишку с петухом не обращали внимания. Премлялись на берегу зеленого озера, в глубине которого можно было разглядеть стеклянные здания с огоньками. Бродили по каменным коридорам с выбитыми на стенах непонятными надписями. Видели (правда, далека) стада косматых мамонтов на желтой равнине под бледно-полосатым холодным небом...

Конечно, Филипп хвастался перед ребятами своими путешествиями. Конечно, те не верили. До той поры, пока он однажды не исчез вместе с Петькой у них на глазах. Через десять минут он принес им керамическую плитку с улыбчивой шестилапой и крылатой кошкой - от пустого красивого здания, которое одиноко стояло посреди волнистых песков под зеленым безоблачным небом, где светило маленькое солнце и висел великанский бледный полумесяц. Тогда поверили. Рэм сказал:

- Ты там осторожнее, шею не свихни. - А что он мог еще сказать? Все равно не удержишь, не запретишь. А Лис заметила: - Ты небось там все стены исписал: "Здесь был Филя". - Сама такая... - обиделся Филипп. Что он, в самом деле, совсем дурак? В третьем классе уже проходили охрану памятников и заботу о природе...

Иногда Петьке все же удавалось удрать одному. И Филипп отправлялся на поиски. Теперь это было нехитрым делом: -с крыльца или с забора бултых в пустоту! Оглянешься в полете, прикинешь среди пространственной сети, где искать беглеца, - и туда. А он-то с дикими курами среди лиловых зарослей и громадных, похожих на беседки грибов, то червей ищет на берегу белого, как молоко, пруда, в котором басовито квакают исполинские, больше самого Петьки, лягушки... А однажды Филипп выследил Петьку на обыкновенном дворе, у дощатого дома рядом с железнодорожной насыпью. По двору ходили белые пыльные куры, но Петька был не с ними. Он беседовал с мальчишкой. Мальчишка этот старше Филиппа года на три, худой, в пятнистых шортах и майке, загорелый, хотя всего лишь начало лета, сидел на корточках и говорил Петьке: - Цып... Кригер... Откуда ты взялся? Это ты? Петька снисходительно кивал гребнем и говорил свое "ко-о", будто соглашался. Не нападал!

- Это не Кригер, а Петька, - ревниво и дерзко сказал Филипп. - Он мой!

Мальчишка встал. И обезоружил Филиппа улыбкой. - Здравствуй... Твой? Ну и хорошо. А где ты его нашел? Так Филипп Кукушкин познакомился с Витькой Моховым, а скоро и с Цезарем Лотом. Те не стали заявлять хозяйские права на петуха, хотя Витька твердо был уверен, что это Кригер, занесенный в Луговой в результате неудачного (или, наоборот, удачного) эксперимента. - Главное, что живой! - радовался Витька. Филипп все же спорил сначала:

- А почему он тогда к вам ни разу не прилетел обратно? - Я тоже удивляюсь... Может, напугался после того опыта и не хочет. А может, забыл дорогу... Все равно это он! Смотри, он откликается на Кригера! Так и звали потом - то Кригером, то Петькой. Витька и Цезарь оказались люди что надо! Над костюмом с монетами не смеялись, "неумытиком" не обзывали, разговаривали всегда так, будто они и Филипп одинаковые по возрасту. И все объясняли понятно. Витька сказал, что полеты в темном пространстве со звездами называются "прямой переход", и очень завидовал, что Филипп переносит это дело шутя. Сам Витька при каждом переходе непонятно от чего мучился, а Цезарь и совсем летать не мог. Но все равно они были отличные ребята, и Филипп даже сказал однажды Витьке: - Ты похож на Ежики... - На каких ежиков?

- На Ежики. Так одного моего друга зовут. Он тоже такой же... никогда не дразнится. Только он сейчас уехал на Полуостров. Через туннель. Жалко... - А разве ты не можешь его навестить? - Через туннель? Мама не пускает... - Да нет же! Переходом! - А как?.. Я... не знаю куда... Понадобилось несколько часов, чтобы обсудить все свойства прямого перехода и сделать кое-какие выводы (Цезарь, бедняга, конечно, только слушал да вздыхал). Стало ясно, что переходом этим попасть можно не в любую точку, не наобум куда-то, а лишь в такое место, где тебя кто-то ждет, или туда, где ты кого-то или что-то ищешь или с кем-то хочешь встретиться. Короче говоря, надо знать, куда стремишься...

- Петька, выходит, тоже знал, - заметил Филипп. - А ты думал! Кригер не дурак, зря не полезет... И обрати внимание: он ведь ни разу не сунулся в какой-нибудь мир с метановой или аммиачной атмосферой или с большими опасностями. Только туда, где можно жить и дышать...

- Ох, ребята, - вдруг встревожился Цезарь, - а если Филипп в каком-нибудь уголке Вселенной подцепит вредные бактерии и занесет к людям эпидемию? Всякое может быть. - Почему это именно я? - обиделся Филипп. - Но Витька ведь так далеко не летает... Филипп подумал.

- Не-е... По-моему, межпространственный вакуум, -он сказал эти новые для себя слова очень солидно, - уничтожает всякую заразу...А я уцелел. Значит, я хороший. - При чем здесь ты? - удивился Цезарь. - Лис вчера сказала, что я хуже чумы... Посмеялись. Потом порассуждали (в основном Витька) о различии между прорывом через локальные барьеры и прямым переходом. Пришли к выводу, что разница такая же, как между почтой восемнадцатого века и радио. У прямого перехода все другое - и фические законы, и скорость... Барьеры и туннели между гранями, видимо, кое-кому были вестны еще в древности. А вот чтобы мгновенно просверлить толщу Кристалла...

- Ну, расхвастались, - вдруг сказал Витька, посмотрев на Цезаря. - Сами еще как слепые котята...

Но конечно, не такие уж они были слепые. Ведь пространственную сеть с координатами они в полете видели оба - и Витька, и Филипп. Витька объяснил, что если Филипп захочет и постарается, то сможет, наверно, отыскать в этой сетке и Полуостров, где живет Ежики.

Филипп поверил. И попробовал. Полуостров и дом Ежики он вычислил и побывал там. Причем один, без Петьки. Но это мучилось позже. А сперва они побывали на Якорном Поле. Филипп и Витька, без Цезаря.

Наверно, Цезарю было обидно. По крайней мере так думал Витька. И пришлось немало поломать голову, пока наконец не нащупали путь от Реттерберга до Якорного Поля не прямым переходом, а через локальные барьеры и вдоль Меридиана.. Не блкая оказалась дорога, но все-таки однажды на поле, где лежали в сорняках ржавые якоря и стояла старая кирпичная крепость-кронверк, сошлись Филипп, Витька, Цезарь, Лис, Рэм и Ежики.

Разные и чем-то похожие друг на друга. Может, тем, что знали о переходе и умели проходить сквозь барьеры? Одни больше умели, другие меньше, но все равно каждый мог шагнуть хотя бы через одну границу пространства. Потому и Пограничники.

Они понимали друг друга, и потому им было хорошо вместе. А может быть, и не только поэтому. Просто на стыке, на границе разных пространств, судьба свела своими тропками людей, которым предназначено было стать друзьями. Тут не разберешься. Да никто и не думал разбираться. Сходились вместе и радовались друг другу...

Два раза собирались на Якорном Поле, а потом Филипп вывел их к Башне...

Лето было бесконечным. Казалось, кто-то растянул его, чтобы вместилось как можно больше событий. Стояла еще первая половина июня, а с Филиппом случилось такое множество приключений, что хватило бы на целый год: и полеты с Петькой, и новое знакомство, и вит на Полуостров, и встречи на Якорном Поле... А потом было вот что.

Однажды Петька удрал опять, и Филипп нашел его среди степи с клочковатым кустарником и пестрой травой. В траве кое-где стояли серые каменные идолы ростом со взрослого дядьку, но в три раза толще и с неласковыми лицами без ртов. Они были горячими от солнца. Солнце, белое, как расплавленное серебро, светило в бледном от зноя небе. Густо пахло какими-то цветами.

Петька разгребал землю у подножия идола. Он покосился на Филиппа, сказал свое "ко-о" с большим недовольством, замахал крыльями и пропал. Видимо, сбежал домой, уклоняясь от неприятных объяснений.

Филипп оглянулся. Место было неинтересное, разглядывать особенно нечего. Он зажмурился, чтобы сигануть вслед за Петькой. В глазах плавали от солнца зеленые пятна, сетка не появлялась.

Вначале Филипп не испугался. Вздохнул поглубже, зажмурился еще раз... и почувствовал себя как в душном, обложенном ватой мешке. Жара и сладкий запах кружили голову, лишали сил. И Филипп с нарастающим ужасом понял, что нет у него прежней силы, прежнего умения бросаться в пустоту между разными пространствами. Знойный воздух степи обволакивал, растворял его в себе. Он встряхнулся, отчаянно заорал: - Петька-а-а!

Но голос увяз в солнечной тишине. Степь держала мальчишку в плену.

Филипп заревел. Ужасно захотелось домой. И не то чтобы он понял умом, но ощутил душой, в какой страшной, непреодолимой дали оказался вдруг от своего Лугового... Это ощущение было таким жутким, что даже слезы остановились. И тут же высохли на щеках под белыми лучами. Филипп, раздвигая высокую траву с желтыми зонтиками цветов, побрел, не зная куда... Хотел еще раз крикнуть Петьку, но голос осекся...

Он шел довольно долго и вдруг услышал сзади равномерные толчки. Это рысью догонял Филиппа всадник. Полуголый мальчишка на рыжей длинногривой лошадке.

Нельзя сказать, что все в жни встречи с незнакомыми мальчишками проходили у Филиппа гладко. Но сейчас он просто возликовал. Все-таки живой человек, настоящий! Не какой-то каменный идол или громадная башка с крысиным хвостом. Тем более что похож был мальчишка на знакомого четвероклассника Стасика Блинова, человека незадиристого и разумного. Курносым лицом похож, короткой белобрысой стрижкой, редкими веснушками, глазами с золотинкой. Плечи у мальчишки шелушились от загара, на груди на цепочке висело что-то круглое и блестящее. Вместо штанов - не то повязка, не то юбочка с бахромой.

Это все разглядел Филипп, когда лошадь стала в двух шагах. Мальчик смотрел с седла спокойно и по-хорошему. Даже понимающе как-то.

- Ххто-у... - сказал он негромко. Или это означало "кто ты", или приветствие на здешнем языке.

- Филька я, - насупленно объяснил Филипп. - Кукушкин. Заблудился.. Из Лугового я. Понимаешь? - А что он мог еще сказать?

Мальчик, наверно, не понял. Но и не удивился. Проговорил что-то еще по-непонятному. Филипп виновато пожал плечами. Тогда всадник протянул руки: лезь ко мне. Нагнулся, ухватил Филиппа за локти (сильный такой!), дернул вверх. И Филипп оказался на лошади, впереди седла. Лошадь оглянулась, весело фыркнула, обдав ветром Филькины босые ноги.

И поехали... Было тряско, не очень-то удобно, зато здесь, повыше над землей, сонно-сладкий запах цветов был слабее. Словно сквознячком повеяло, и у Филиппа появилась надежда. Он хотел спросить: куда едем и зачем. Но мальчик сказал:

- Ха-атта! - И лошадь перешла на галоп. Верхушки трав захлестали Филиппа по ступням. Он ойкнул, вцепился в гриву. Налетела встречная тень, хотя в небе - ни облачка. Что-то лопнуло, зазвенело, будто проскочили сквозь натянутую пленку. Филипп увидел, что уже вечер - желтый закат над пологими холмами, которых до сих пор не было. Увидел странную, косо стоящую башню. Было прохладно, пахло осокой...

Лошадь стала, мальчик соскочил, помог слезть Филиппу. Повел по сторонам, тонкой рукой с расцарапанным локтем. Сказал что-то по-своему, но Филипп его понял. Не слова, а смысл понял: "Сейчас иди, не бойся. Отсюда дорога куда хочешь..."

Филипп зажмурился. И точно - все .теперь было как полагается. Светилась - в пространстве сеть, дрожал в ней желтый огонек - дом в Луговом.

Филипп открыл глаза, встретился взглядом с мальчиком и почему-то смутился, засопел. Мальчик смотрел, словно спрашивал: "Ну что? Все хорошо теперь?"

. - Ага... - сказал Филипп. - Спасибо... А ты кто? Ты сюда придешь еще? - Ему не хотелось почему-то расставаться.

Мальчик понял или не понял, но кивнул. Вскочил в седло, показал на башню, потом вокруг. Сказал что-то, улыбнулся, стукнул голыми пятками о лошадиные бока. Поскакал и пропал за башней, будто не было...

Прежде всего Филипп слетал домой. Изловил Петьку и посадил его за вредность на целый день в петушатник. И сразу вернулся к башне. Задрал голову. - Как ты не падаешь, а?

...Потом, когда ребята стали собираться здесь регулярно, они все разглядели внимательно. Однако многое осталось непонятным.

На свете давно вестны падающие башни: Панская, Невьянская, Дум-тоор в марсианской Долине Льда и так далее. Но эта всех них была, без сомнения, самая падающая. По всем законам гравитации следовало ей грохнуться и .рассыпаться. А она стояла неколебимо. И видимо, очень давно. В какие-то неведомые времена и неведомо кто сложил башню громадных, плохо отесанных глыб. Четырехгранная, с полукруглым входом без дверей, с черными щелями окон-бойниц на разной высоте, она сильно суживалась вверх, и увенчивала ее крыша в виде пирамиды, с кривым ржавым копьем. Скорее всего крыша была полуистлевшего теса, но как следует не разглядишь: высотища-то метров пятьдесят. Стояла башня так косо, что сперва и подходить было боязно. Потом привыкли. Тем более что внутри башня вовсе не казалась наклонной. Стены уходили вверх строго вертикально и терялись в желтоватой полумгле- потолка не было видно. Надо сказать, что вообще башня внутри казалась гораздо просторнее, чем снаружи; а высота представлялась совсем какой-то недосягаемой. И вот этой-то клубящейся к словно чуть-чуть подкрашенной закатом полумглы спускался ржавый, граненый, толщиной в руку стержень маятника.

О маятнике особая речь. Он был громаден. Литой, . потемневшей меди. метровый шар был надет на стержень невысоко от пола. Точнее - от круглой, размером почти с цирковую арену площадки, усыпанной крупным гравием и огороженной нкими гранитными брусками. Страх подумать, сколько этот шар весил.

Маятник двигался. Вечных двигателей, конечно, не бывает, но, видимо, качала его какая-то скрытая энергия; или запас начальной инерции был так велик, что сохранился на века. Шар плавно ходил над площадкой - семь секунд туда, семь обратно. Когда он останавливался на миг у гранитного поребрика, что-то звонко щелкало и отдавалось эхом, словно оконечность маятника цепляла металлическую пластинку. Но никакой пластинки не было.

Никто не мог разглядеть: прицеплен стержень к потолку или уходит в какие-то надзвездные дали. Возможно, что и уходил. В бесконечность. По крайней мере двигался он вертикально, без заметного угла наклона. А нижний конец его, под шаром, шел над площадкой в середине и у края на одной -высоте - сантиметрах в десяти от гравия.

Лис высказала мысль, что это маятник Фуко. Рэм возразил, что маятник наверняка сделан в те времена, когда Леона Фуко, знаменитого инженера и ученого, не было на свете. К тому же, как вестно, маятник Фуко не зависит от вращения Земли. Если он ходит долго, заметно, как линия его качания постепенно перемещается. Точнее, это поворачивается Земля, а линия остается в пространстве неменной. Здесь же острие стержня под шаром неменно ходило между желтыми и черными камнями, вмурованными в гранитную окружность.

- А ты уверена, что здесь Земля?, тихо спросил у Лис Ежики.

- А что? Вон бабочка-крапивница летает... - А может, этот маятник ходит вдаль Меридиана? осторожно предположил Витька. - Какого? - недовольно сказала Лис. - Генерального... - Что это за штука?

- Ну... считается, что направление вдоль ребер Кристалла. То есть границ, которые лежат между пространствами. Его не везде можно определить, только в редких местах... Это условное понятие, конечно.

- Понятие условное, а шарик-то ого какой... материальный, - заметил Рэм.

- К сожалению, мы едва ли сможем расшифровать надпись, - сказал Цезарь.

Шар по экватору был опоясан медной широкой лентой с отчеканенными знаками. Они напоминали старинные готические буквы, но были совершенно непонятны. Приклепанная к шару в нескольких местах лента кое-где отошла. Один конец был сильно отогнут.

- Будто кто-то отодрать хотел... - задумчиво сказал Филипп. - А может, и правда хотели... Великан какой-нибудь или чудовище.

Всем стало немного не по себе. Но вскоре убедились, что никаких великанов и чудовищ здесь не водится. Водились птицы в кустарнике, что разбросан был тут и там (в нем оказалось много сушняка, и это пригодилось для костров). Водились бабочки, жуки и стрекозы, а в мелких озерках, почти лужах, по вечерам кричали лягушки.

Кстати, когда бы здесь, ни появлялись ребята, обязательно стоял ясный, желтый от заката вечер. А стоило всем собраться - и быстро наступала ночь. Черная, с яркими звездами. Проходила она тоже очень быстро, буквально за два часа. Потом на эту маленькую, окруженную блкими, но туманными холмами равнину приходил жаркий безоблачный день. Тоже очень короткий. И все сутки получались часов шесть. Может, и правда другая планета? Или один темпоральных эффектов Меридиана?

К башне с одной стороны примыкала кубическая каменная пристройка. Может быть, когда-то в ней жил смотритель маятника. С другого бока стоял квадратный, сложенный гранитных брусьев столб. Метрах в пяти от земли он соединялся с башней могучим рельсом, на котором висел черный от старости колокол. Большой, двухметрового диаметра. Языка внутри колокола не было. Хочешь позвонить - бросай камушком. Впрочем, звук был глухой, впечатления не проводил. Зато, если встанешь под колоколом и что-то скажешь, разносится по всему полю. А может, и не только по нему. А если по просьбе Филиппа заорет Петька-Кригер, то хоть ложись и зажимай уши.

Петьке, кстати, нравилось это место. Он часто сидел под колоколом, на желтом, источенном временем камне, похожем на череп динозавра.

Несколько раз Филипп созывал Пограничников тем, что командовал Петьке: "Голос!" Без команды Петька орал здесь редко. Наверно, его смущала необычная краткость суток.

Сперва башня казалась неуютной и даже подавляла своей таинственностью. Но скоро ее полюбили. Она стала башней их - Пограничников. И называли они ее теперь как бы с большой буквы. Правда, внутри собирались нечасто. Только если уж очень донимала дневная жара, шли в каменную прохладу пристройки. Там, будто скамейки, лежали буквой П гранитные брусья. Очень удобно. И все-таки чаще всего ребята сидели снаружи, вокруг маленькой костровой площадки. Потому что неловко было шумом и разговорами беспокоить маятник, меривший семисекундными отрезками вечность.

Маятник уважали. Говорили рядом с ним вполголоса. Лишь Филипп, если был один, позволял себе нахальство. Вспрыгивал на шар и садился, растопырив ноги. Качался туда сюда, млея от удовольствия. Казалось бы, что за радость для мальчишки, который за один миг может "качнуться" в невероятные края? А вот поди ж ты... Одна была неприятность: соскальзывая с шара, Филипп часто цеплялся за отогнутый конец медной ленты и рвал штаны.

Если посчитать, сколько раз собирались у Башни, то вроде бы и немного. Но всем казалось, что случается это давно и многократно: и разговоры у костра, и небо в густых звездах, и негромкие "щелк... щелк..." маятника. И теплое, прочное ощущение, что все - свои, все - друзья... И смесь русского и реттербергского языков, на которой они говорили, тоже скоро сделалась привычной.

Таким вроде бы неменным все это стало, что Витька очень удивился, испугался даже, когда темноты шагнул однажды к костру незнакомый мальчик.

Небольшой, ровесник Филиппа. В летнем парусиновом костюмчике с якорем на кармане, в пыльных красных кроссовках. Светло-русый, давно не стриженный, с неприметным лицом, на улице и не обратишь внимания на такого. Но здесь... Откуда?

Витька смотрел на незваного гостя просто обалдело. Но... через несколько секунд сообразил: не такой уж он незнакомый. Виделись один раз - в Верхнем парке, у скульптуры. А остальные Пограничники - те просто-напросто обрадовались: - Юкки! Он заулыбался, хорошо так:

- Я иду, вижу огонь... Я погреюсь с вами, можно? Его усадили у костра. Ежики выкатил золы печеную картошку. Юкки сидел на корточках, молча ел, мазал угольной кожурой губы, слывал с коленок картофельные крошки. - Как дела на Дороге? - спросил наконец Рэм. - По-всякому, - тихо ответил Юкки. - Идешь, идешь... Много людей...

- А... сестренка? - осторожно сказал Ежики. - Она в Райдосаре сейчас, я узнал... Встретимся, не привыкать... Не в этом дело, - Юкки заметно погрустнел. - А в чем? - нерешительно спросил Ежики. - Вообще... В Дороге. Куда она?.. - Юкки вдруг улыбнулся, зевнул. - Я тут посплю, ладно? Рэм дал ему свою ветровку. - Закутайся и ложись...

...Однажды в полдень появился князь. Пеший. Лошадь вел ти поводу. Здесь уж все удивились. Кроме Филиппа, который невестно почему заорал "ура". Впрочем, и он тогда не знал, что это князь. Тот сказал с акцентом, но довольно понятно по-реттербергски:

- Колокол разносит шум. Я услышал. И еще мне говорил про вас Юкки... Можно к вам? - И улыбнулся, как улыбаются смирные ребята, когда не уверены, что их примут в компанию. Щуплый такой парнишка, губы в трещинах, зубы со щербинкой...

 

У костра 1

 

Красное солнце, едва Витька взглянул на него, скатилось в дымку над размытыми очертаниями холмов. Розовато-желтый закат растянулся по блкому волнистому горонту. Башня, стоявшая в двух сотнях шагов) казалась черной, Витька смотрел на нее через траву. Головки травы тоже казались черными. Не двигались. Было очень тепло, душно даже. Пахло всякими растительными соками и стоячей водой...

Витька лежал на спине. Цезарь - поперек его груди, лицом вн. Не шевелился. Но Витька ощущал сквозь рубашку редкие толчки его сердца. "Живой все-таки..." - как-то отрешенно подумал он. В ушах тонко звенело, в голове словно мокрая вата. Слабо дергая ногами, Витька выбрался -под Цезаря, перевернул его на спину. Лицо у Чека белое, мокрые ресницы слиплись, на щеках размазалась влага. Рот" приоткрыт, и нижняя губа оттопырена, как у обиженного во сне малыша.

Тяжелая вата в голове исчезла. Вместо нее горькая озабоченность и страх: "Опять я втянул его в скверное дело..." Витька резко встал, поискал глазами в траве бурые головки клопомора. Сорвать, разломить стебель, сунуть Чеку под нос - едкий запах продирает мозги не хуже аммиака... Черт, как назло, ни одного кустика...

Цезарь слабо шевельнулся, Витька с тревогой глянул на него. Цезарь лежал, неловко согнув руки и раскинув ноги. И... Витька охнул и сморщился. С досадой и жалостью. На комбинезоне Цезаренка вну живота и между ,штанин темнело широкое сырое пятно... Ну что тут поделаешь, бывает такое. Пусть смеется или дразнится тот, кто не испытывал прямого перехода. А Витька-то знает. Стыдно вспоминать, но и с ним однажды это было, только не в первом случае, а, кажется, в третьем. Сколько трудов стоило потом скрыть это от других, в таверне...

А Цезарю как? Он же не простит ни себе, ни Витьке, когда очнется... Вот еще забота!

Цезарь двинул ногами, шевельнул головой. Витька беспомощно оглянулся. Потом подхватил Цезаря (обвисшего, странно тяжелого) и понес, заплетаясь в траве. Шагах в двадцати было озерко. Крошечное, метров десять в ширину. Витька продрался сквозь осоку, увяз в илистом дне, застонал сквозь зубы (вода была ледяная от ключей) и плюхнул Цезаря.

Тот дернулся. Забарахтался. Ошалело сел в воде. Витька рывком поднял его на ноги. Цезарь содрогнулся, растопырил ресницы, затряс плечами, раскидывая брызги. Сказал, шатнувшись: - Ты что? Зачем?

- Я хотел тебя головой макнуть, чтобы ты очухался. И не удержал... Ну, ты как?

- Спасибо, я очухался, - вздрагивая, сообщил Цезарь. - Хотя и не совсем... Ты не мог придумать другого способа?

- Не мог. Я перепугался... - Витька потянул его воды. Цезарь сначала засопротивлялся почему-то, потом быстро вышел. Опять помотал головой. Сказал жалобно: - Извини, но ты псих...

Витька радостно засмеялся. Это был уже настоящий Цезарь.

- Сними все, высушись у костра. - Какой костер! Спички размокли. - Твои размокли, а у Башни все равно кто-нибудь костер разведет. - Значит, мы у Башни? - Ты что, не видишь?

-Ох, правильно... Значит... это был прямой переход? - А что же еще... - сказал Витька виновато. Цезарь помолчал, постоял. Сбросил набухший комбинезон, мокрую майку. Задрожал крупно и беспомощно. Витька накинул на него свою рубашку. - Плавки выжми... - И отвернулся. Помимо всего Чек был ужасно стеснительным. Потом они выкрутили комбинезон и майку. Рубашку

Цезарь вернул. - Спасибо, я уже согрелся. Здесь тепло... - И вдруг сел в траву. Скорчился. Маленький, костлявый. Сказал шепотом: -Я и не предполагал, что это так... ну, совершенно ужасно.

- Все ведь позади, Чек... .- Да... но все равно... - Зато ушли от улан.

Цезарь сну вверх печально смотрел на Витьку. - Благодаря тебе. Один бы я ни за что не решился, если бы даже умел. Сдался бы им...

- Человек никогда не знает заранее, на что может решиться, - насупленно сказал Витька.

- Я, к сожалению, знаю. Когда очень страшно, я съеживаюсь.

- Это ты опять про машину, что ли? - В том числе...

- Вовсе ты там не съеживался! - обрадованно разозлился Витька. - Ерунду мелешь! Ты орал: "Пустите меня к Корнелию!" и сдуру на всем ходу пытался выпрыгнуть на шоссе. А отец с матерью тебя тащили назад за ноги! - Кто тебе сказал такую чушь? - Рибалтер! Давно еще!

- Он не мог видеть, он сидел за рулем, ко мне спиной. - Ему рассказали твои мама и папа... Если бы ты не высовывался, как бы тебя зацепило по плечу? - Странно... Мне такого не говорили. И почему я сам не помню? - Потому что ты вбил себе в голову: "Трус, трус..."

Все бы такие трусы были... Пошли. И Чек повеселел. Пошел, размахивая скрученным в жгут комбинезоном. Но иногда все же хмурился и вздыхал.

У Башни их радостно встретил Филипп. А Петька-Кригер, стоя на камне под колоколом, покивал и одобрительно сказал "ко-о".

Филипп, оказывается, уже набрал веток и сухого репейника.

- Только спички я забыл, - он сокрушенно похлопал себя по бокам. Был Филипп, как и раньше, в своем "монетном" костюме (уже рядно потрепанном), но босой, и штаны подвернуты выше колен - так оно все-таки привычнее. И конечно, неумытый. Глядя на него и улыбаясь Цезарь сказал: - А наши спички размокли. - Чепуха! Давайте сюда!

Он присел, положил коробок и горку мокрых спичек ? лопух, сдвинул над ними ладошки. От коробки пошел пар спички высыхали на глазах.

- Вот это лученьице, - сказал Витька Цезарю. - Это тебе не индексы слывать... Втроем они запалили костерок.

- Хорошо... - солидно пронес Филипп. - А то мы с Петькой тут все без огня да без огня. А возвращаться домой неохота, сразу поймают: "Иди грядки полоть..." - Значит, ты тут давно?

- Вторые сутки. Здешние... Скоро все наши придут. И будут меня ругать, что сбежал. Они на плоту, вн, по речке, а я так, сразу...

Витька с завистью глядел на чумазого пацаненка, для которого прямой переход - "так".

- Значит, Кригер не зря орал? Все Пограничники собираются?

- Да... Юкки просил собрать. Что-то важное сказать хочет...

- Извини, но говорили, что Юкки опять ушел на До рогу...

- А что такое Дорога? - серьезно возразил Филипп. -Сегодня человек там, завтра опять здесь.. Ой, вон наши идут!

Из-за Башни появились Рэм, Лис, Матвей по прозвищ: Ежики и незнакомый мальчишка - с прической щетинистой, как у Цезаря, только потемнее и покороче.

- Привет! Это Ярик, - сообщил Ежики. - Видите, он тоже сумел через барьеры пробраться... Найдется для него медный петушок?

- Ярик, привет, - небрежно сказал Филипп, делая вид, что ничуть не боится Лис.

- Иди сюда, обормот, - потребовала Лис. - Здравствуйте, мальчики... Иди сюда, чудовище! Мы его там ждем, ждем, чтобы вместе ехать, а он...

- Пора бы привыкнуть, - скандальным от испуга голосом заявил Филипп. - Ребята, можно я ему всыплю? - жалобно спросила Лис. - Можно, - сказал Рэм.

- Нельзя, - сказал Ежики. - Что вы все цепляетесь к маленькому.

- Маленький!.. Чучело немытое. И опять штаны разодрал! Не крутись, все равно вижу. Иди сюда... - Шиш тебе. - Иди, дурень, зашью.

- Дай честное слово, что больше ничего не сделаешь. - Иди, говорю... Ну, даю, даю... Иди, а то хуже будет! И Филипп, который в секунду мог умчаться в дальние миры (или по крайней мере к себе в Луговой), вздохнул и пошел. Лис присела на плоский камень, поддернула джинсы, уложила "чудовище" животом к себе на колени. Из-под воротника блузки достала иглу с намотанной ниткой. Пока она работала иглой, ребята сошлись у огня и толковали, что вдруг вздумалось Юкки собирать народ раньше назначенного срока.

- Юкки зря не скажет, он человек серьезный, - подал голос Филипп.

- В отличие от тебя... Лежи спокойно! - А мне твердо лежать на твоих суставах... - Господи, что за создание! - Никакого господи не бывает... А-аН - Не дергайся, дурак! - Честное слово давала!

- Это не я, это тебя Бог покарал... которого нет... Лежи! А то так и будешь ходить в драных штанах при всех... Вон смотри, князь едет.

- Подумаешь, - буркнул Филипп. - Князь вообще не носит штанов, и то... Ай!

Князь Юр-Танка подъехал на смирной своей кобылке, прыгнул с седла. Одет он был не как владыка княжества, а как обычный мальчишка прибрежного города Юр-Тан-ка-пала, в котором почти круглый год лето. На нем был широкий набедренный пояс, с которого сзади и спереди свешиваются короткими фартучками гонцы полосатого чупа - пропущенного между ногами куска ткани. Правда, в ткани блестела дорогая серебряная нить, а босые ноги от щиколоток до колен закрывали чеканные поножи. Да и на груди золотая цепочка с медальоном или образком...

- Юрик, привет! - Филипп двинулся от Лис навстречу князю. - Привез петушков? А то у нас новичок! Юр-Танка взял его тихонько за плечи. - Привез, Филипп, здравствуй... Здравствуйте, все.

Ему обрадовались так же искренне и нешумно, как держался он сам. Обступили. Рэм взял его руку в обе ладони. - Здравствуй, князь. Почему тебя не было прошлый раз?

- Воевали, - сказал Юр-Танка невесело, но просто; как о надоевшей черной работе. - Хал? - спросил Рэм.

- Хал... И его племянник Саддар, у него тяжелая конница...

- Когда только это безобразие у вас кончится, - сказала Лис.

Чуть заметно Юр-Танка улыбнулся: - Кончилось уже... Они не рассчитали, влезли в долину между Желтыми холмами и Хребтом Змея. Думали, что мы далеко... А мы их взяли с двух Сторон - ни уйти, ни развернуться для боя. - И что? - подпрыгнул Филипп. - Командиры говорят: "Пришла пора, искрошим их; князь, и будет мир..."

Тихо сделалось, только огонь потрескивал да переступала копытами лошадь. Юр-Танка глянул на одного, на другого, .опустил глаза.

- На крови что за мир... Я поехал вот так, без доспехов, без меча. Один... Говорю: "Хал, зачем опять пришел? Ты был когда-то союзником отца..." А он злющий, старый, глядит -под шлема: "Почему приехал, как в гости? Я не убью - другие .убить могут... Проводите его, пусть дает команду своим сотням, а мы сумеем умереть как надо..." Я говорю: "Хал, зачем? Ну, будут опять кровавые ручьи, вороны жирные будут, а для чего? Что мы делим-то между собой?" А он: "Как что делим? Дикую долину!" А в Дикой долине - только буераки да камни, даже пахать нельзя. Ни княжеству нашему, ни Халдагею она, если подумать по-хорошему, не нужна... Я говорю: "Она и одной-то жни не стоит... Если возьмешь ее, спрячем мечи? Подумай..." Он отвечает: "Что думать, князь. До этой ли Дикой долины мне теперь? Воля твоя. Выпустишь - уйдем..."

- Выпустил? - нетерпеливо спросил новичок Ярик. На него посмотрели: не дело перебивать князя. Юр-Танка потерся ухом о голое облезлое плечо.

-Ага... Сотники и воеводы крик подняли. Нельзя, мол, случай терять. Выпустим, а потом он опять... Если, говорят, князь не желает, сами решим. Я говорю: "Посмеете - уйду. Насовсем". Они: "Куда, князь?" - "Знаю, -говорю, - куда. Где не врут, не убивают". - "Как уйдешь! Ты сын Юр-Око-Танки Славного, мы тебе на огне клялись!" - "Тогда исполняйте..."

- Ну... придумал тоже, -расстроился Филипп. Ребята запересмеивались. - Я пошутил, - сказал Юр-Танка. -Оружие можно только на оружие менять. Такой закон... - Не хочешь - не надо... А можно я тогда выстрелю?

Один разок. Как получится. А?

- Выстрели. Только не в нашу сторону и тупой стрелой. - С такой пробочкой на конце, я знаю. - Все ты знаешь, - опять улыбнулся Юр-Тайка. Все смотрели, как Филипп отъехал и пустил стрелу.

Потер отбитое тетивой предплечье, толкнул пятками лошадь, поехал за стрелой. Скоро вернулся. - Улетела куда-то. Темно уже, не видать. - Ужасно бестолковый, -- вздохнула Лис. - Верно, Юрик?

-Нет, Филипп хороший, - тихо возразил Юр-Танка. - Вот если бы у меня был такой брат... Все снова примолкли. А Филипп сказал с седла: - Я тебе шарик не за лук отдам, а за так. Он тебе все равно пригодится, когда ты Ежикин потеряешь. - Спасибо... Брось сюда плащ, Филипп. Мы расстелим, лучше будет сидеть. 2.

Пока шли разговоры, Витька то и дело поглядывал на Цезаря: совсем ли пришел он в себя? Какой-то уж очень молчаливый стал. Но нет, кажется, все в порядке. Высушил у огня и натянул комбинезон. Сходил к сухостою, за сучьями, подбросил в костер. Присел рядом с Витькой. Вдруг спросил: - Как ты думаешь, уланы специально следили за нами? - Что? -, Витька не понял сразу. Уланы. Реттерберг - все это было так далеко сейчас. - Нет, не думаю... Скорее просто патруль. Они между собой грызутся, вот и рыскают везде...

- Может быть, - неуверенно вздохнул Цезарь. - Но зачем же мы тогда бежали?

- Тот, которого ты помнишь по спецшколе... Он же узнал тебя. Мало ли что...

- Да, пожалуй... Но скорее всего я зря перепугался. "Скорее всего не зря", - подумал Витька. Но сказал: - Я тоже.

Когда развернули княжеский плащ, оказалось, что он очень большой. Из тонкой, но ласково-пушистой ткани. Все

Ну, ушел Хал и Саддара увел... Через неделю Хал-дагея гонцы: "Давай, князь, Дикую долину больше не делить, пусть коней пасут и охотятся все, кто пожелает. А посредине, где в прежние времена граница была, храм поставим в знак мира..." Сошлись люди, поставили церковь...

Филипп деликатно помолчал сколько надо, тронул князя за локоть:

- Юрик, можно я покатаюсь? Я недалеко... - Покатайся, конечно.

Было еще светло от заката. Гнедая кобылка князя послушно стояла неподалеку. На круп наброшен был темный плащ с меховой опушкой, у седла - сумка, маленький лук и колчан. Филипп обрадованно помчался к лошади. Довольно умело влез в седло. - Но-о...

- Сломает шею, - сказала Лис. Юр-Танка улыбнулся: - Не бойся.

Все подсели ближе к огню - кто на камни, кто в траву. Ежики и Ярик подбросили веток. Рэм сказал:

- Князь, ты ведь христианин. А Хал - язычник. Как же одна церковь? Он не нарушит обещания? Юр-Танка не удивился вопросу. Объяснил^ глядя в огонь: - Она общая. Церковь Матери Всех Живущих... Мать была у каждого, хоть он христианин, хоть язычник... Говорят, кто в эту церковь приходит, будто на какое-то время со своей матерью встречается. Если даже ее не помнит... - Говорят... или правда? - очень осторожно спросила Лис. Юр-Танка шевельнул губами: - Правда...

Потом несколько минут никто ничего не говорил. Зачем лищний раз трогать грустное...

Подъехал к огню Филипп, разбил молчание; - Юрик, ты как свой лук растягиваешь? У меня мускулов не меньше, а я больше чем наполовину не смог... - Кто тебе разрешил! - вскинулась Лис, - Я же вхолостую! - Здесь не в мускулах дело, - улыбнулся Филиппу Юр-Танка. -- Я потом покажу.

- Ладно... А давай меняться! Ты мне лук, а я тебе шарик стеклянный. В нем что хочешь, то и увидишь. Волшебная такая штука.

- У меня уже есть такой. Радомир подарил в прошлый раз. - У-у. Ну, давай на что-нибудь другое. - на петуха, - очень серьезно предложил Юр-Танка.

расселись на нем, кроме Рэма, который сидел на камне и следил за костром. Узкое лицо его с большим пухлогубым ртом казалось оранжевым от огня. Рэм глянул на всех поверх пламени. - Что примолкли?

А примолкли просто так. Бывают такие минуты у костра. - Жалко, Филипп где-то шастает, - вздохнула Лис. - А то порадовал бы опять нас историями: где бывал, что видел... Не поймешь, когда он правду говорит, когда сочиняет...

- По-моему, Филипп всегда говорит правду, - возразил Юр-Танка.

- Если бы... Витя, почему ты не слетаешь с ним хоть разок, не проверишь?

- Страшно, - сказал Витька и почувствовал, как вздрогнул Цезарь (они сидели теперь спина к спине). - Себе дороже...

Все помолчали, понимая, что Витька вроде бы шутит, но в шутке прячется правда... Опять подъехал темноты Филипп. - Юрик, а чего она не хочет быстрее скакать? Я говорю "но! но!", а она еле-еле... - Потому что она умная, - объяснила Лис. - Потому что. она девчонка, - мстительно сказал Филипп. - Все девчонки вредные... А вон еще одна! Ты чего к петуху лезешь! Кто разрешил?!

Это было так неожиданно, что многие повскакали. И увидели при отблесках огня, что под колоколом сидит девочка и кормит Петьку.

Негодный Петька охотно клевал что-то у девочки с ладони и благодарно ворковал.

- Ты откуда взялась тут? - опять заорал Филипп. Скорей от удивления, чем от злости. И оттого, что никто не разделяет его досады. Девочка поднялась. Ростом с Филиппа, с темными кудряшками, большеглазая, серьезная. В темном платьице. Сказала тихо и безбоязненно: - Я жду Юкки. Он должен скоро прийти. - Сестренка, - узнал Цезарь. - Вить, мы же ее видали... Юр-Танка быстро подошел к девочке, сказал что-то на своем старинном наречии. Та ответила так же. И сама о чем-то спросила. И засмеялась негромко.

Князь и девочка подошли к остальным. Юр-Танка попросил:

- Филипп, слезь пока. Она хочет покататься. Филипп набычился и прыгнул в траву. Юр-Танка мигом оказался в седле, протянул руки. Рэм быстро шагнул, подсадил девочку. Юр-Танка объяснил, словно виняясь:

- Мы поездим, поговорим кое о чем... И они скрылись за кругом света.

- Подумаешь, секреты у них, - проворчал Филипп. Он показал кулак Петьке и сердито сел на край плаща. Остальные тоже расселись. На прежние места. Лишь Витька лег на спину, и Чек рядом с ним.

Ночь не принесла прохлады. Теплый воздух с запахом нагретых трав по-прежнему лежал в этой плоской котловине среди невидимых холмов. Где-то печально ухала бессонная болотная птица. Петька под колоколом .дремотно бормотал. Небо нависало такой густотой звезд, что страшновато делалось. Это было то же небо, что в храме Итта-дага. Но там его ограничивал круг храмовой башни, а здесь оно обнимало ребят со всех сторон.

- Не одно небо, а будто несколько, - сказал Витька. - Будто наслаиваются друг на друга... Вон в Медведице, в ковше, сколько лишних звезд намешано... То есть не лишних, а... в общем, других.

-А Яшку видно? - спросил Цезарь. - Что-то 5 найду.

- Вон, правее "медвежьего хвоста", беленькая. Ежики быстро подполз к- ним на коленках. - А какой Яшка? Какая?

- Звездочка такая новая. У нас в "Сфере" ее Скицын предсказал. А ему про нее прадед говорил, академик. Он еще полвека назад вычислил, что она должна появиться...

- Пра-адед, - разочарованно сказал Ежики. - Тогда не то. - Что "не то"?

- Да так... Все равно не совпадает по времени. Полвека... - Видимо, Ежики не хотелось объяснять. Рэм сказал от костра:

- Совпадает, не совпадает... Что мы вообще знаем про время? Мы просто боимся про это говорить

- Боимся? - удивилась Лис. Ребята затихли. Филлип незаметно придвинулся к Лис.

- Ну... или стесняемся как-то, - спросил Рэм. - А разве не так?.. Потому что непонятное многое. А чтобы понятно стало, надо друг друга выспрашивать, будто в душу залезать. Витька неуверенно сказало

- А что... Мы и так ничего не скрываем друг от друга. - Не скрываем, а... просто не хотим. Боимся необьяснимого.

- Например? - недовольно спросил новичок Ярик. - Хорошо... Скандал с индексами в Реттерберге когда был? Витька и Цезарь считают, что в прошлом году... Ежики когда к нам в Луговой пришел? Тоже в прошлом году. А у него на Полуострове в ту пору считалось, что индексная система в Федерации развалилась давным-давно. И что Корнелий Глас - это старый деятель командорской общины... А Цезарь говорит, что Корнелий создал свою группу в начале этого года.

- Да, зимой, - тихонько отозвался Цезарь. - С командорами вообще какая-то чепуха, - подал голос Витька. - Слухи одни... Кто их видел? Я - только на фресках, в развалинах...

- Мы сейчас не о командорах, а о времени, - строго сказала Лис. - Рэм прав. Столько всего... Вот, например, Юкки. У него совсем другое время... Он знаете сколько ходит по всяким дорогам? Еще моя мама встречала его, когда была девочкой.. Но ведь он не карлик, не маленький старичок, просто мальчик.

- Это фокусы темпоральной петли, - скованно сказал Витька. - Наверно, это можно объяснить, если...

- Никакая тут не петля! - дерзко вмешался Филипп. - Он просто не хочет расти, пока не найдет, кого ищет... Я тоже не хочу.

- А кого он ищет? - спросил новичок Ярик. - Сестренку? Филипп сердито фыркнул:

- Сестренку! Он ее уже тыщу раз терял и находил. И она его тоже. Просто у них одна Дорога и на ней приключения всякие, попутные... А ищет он такого... такое... Я вам не скажу.

- Потому что сам не знаешь, - поддела Лис.. Филипп не обиделся. Повозился и устроился кудлатой головой у нее на коленях. Ярик осторожно спросил у Лис: - А может, твоя мама встречала другого Юкки? - Может быть, - неожиданно согласилась Лис. И ероша волосы Филиппу, добавила задумчиво: - Это ведь не меняет сути.

Все промолчали, хотя неясно было: почему не меняет? - Все-таки нам повезло, - сказал Рэм. - Будто кто-то нарочно постарался, чтобы мы встретились. Чтобы разного времени собрались у этой Башни. - Это я нашел Башню, - сонно напомнил Филипп. - Ты, ты... - сказала Лис. - спи, а то скоро утро. - Я не хочу спать... Юрик показал Башню мне, а я привел всех... Рэм заметил, оглядываясь за спину:

- Что-то долго они катаются. Похитил князь невесту, как в сказке...

- А они по правде поженятся, когда вырастут, - уверенно заявил Филипп. Лис опять взлохматила ему голову. - Ох и фантазер же... - Вот увидите!

- А откуда мы увидим? Что он.. на свадьбу нас позовет - Может, кого и позовет. Кто не вредный... - А кто вообще бывал в княжестве? -- спросит Цезарь. - Мы так мало про него знаем... . - Я был один раз. - сообщил Филипп. - Да..- подтвердила Лис, - Он соорудил себе полотенец. хоро-чуп вместо штанов и отправило?.. И притащил-оттуда старинный глиняный кувшин. Бабушки чтобы не ругала за полотенца.

Филипп не стал с ней спорить. Сказал спокойно: - Я был с князем в Юр-Танка-пале. Юрик притворился. что обыкновенный мальчишка, и мы гуляли... Там крепость такая большущая. И море, и пристань. И корабли с разноцветными парусами. А на улицах вместо милиции дядьки в шлемах и панцирях. Но ребят ниоткуда не гоняют...

- Ты везде успел... - усмехнулся Рэм. - А кроме Филиппа, никто не был. Напрашиваться неудобно, а князь не зовет... Может, стесняется, что у них средневековье... Витька почему-то обиделся за Юр-Танку: - В средневековье люди не глупее были. - Я не говорю, что глупее. Просто техники никакой... - Однако церковь на границе построили всего за месяц. Без всякой техники, - заметил Ярик.

Быстро светало. У Башни всегда светает быстро. Через- пят-надцать минут -за холмов выползет малиновое солнце и тут же разгорится белым светом. Но все по-прежнему сидели у костра: не хватило короткой ночи. Рэм подбросил веток.

- Рэм, а почему ты решил, что Юр-Танка христианин? - спросила Лис.

- У него же образок. Там Божья Матерь и Младенец... - Он в прошлый раз говорил, что это его мама, - как-то ревниво заметил Ежики.

- Он говорил: "Похожа на маму", -сказал Рэм. Филипп завозился и проговорил с непонятным упрямством:

- Он же не может же знать, похожа или нет. Она умерла, когда ему года не было. Разве он помнит? - Портреты могли остаться, - терпеливо объяснил Рэм. Филипп, видимо, от досады, что не все ему вестно про князя (хотя и. друг считается!), возразил капрным голосом: Старинные портреты не бывают похожие. А фотографий у них там нету.

Извини, Филипп, но ты несносен, - сказал Цезарь. -А ты уж очень сносен?.. "Извини, пожалуйста". -Нет, ребята, я все-таки ему всыплю, - печально по- обещала Лис, и Филипп кубарем откатился от нее. Лис ве-eела: - Иди сюда!

- Вон Юкки идет, - быстро сообщил Филипп. - И какой-то дядька.

...Юкки вел за руку высокого мужчину. Было уже совсем светло, золотилась кромка холмов, и все хорошо разглядели незнакомца. Это был высокий, очень старый человек. Седой, с длинным лицом и залысинами. В сером отутюженном костюме, который казался совершенно неподходящим тут, среди кустарников и камней.

Все встали. Юкки подвел незнакомца, посмотрел на него, на ребят. Сказал: - Вот... Пришли...

В это время быстро подъехал Юр-Танка с девочкой. Девочка прыгнула в траву, подбежала к Юкки. Втиснулась между ним и незнакомцем, взяла их за руки. Молчаливая, неулыбчивая. Незнакомец свободной рукой провел по ее кудряшкам. Посмотрел на Юр-Танку. Тот, держась за стремя, наклонил голову.

- Здравствуй, князь, - сказал незнакомец негромко. - Здравствуйте, все... Я хочу с вами поговорить. Можно?.. Вы меня не знаете, но я вас знаю...

Все чувствовали неловкость, которая бывает, когда взрослый человек просится в детскую игру. Рэм ответил наконец: - Пожалуйста.

Лис встряхнула и стала сворачивать плащ Юр-Танки. Потом, ни слова не говоря, отдала князю сверток. И остальные молчали. Тогда Юкки звонко проговорил: - Ребята! Это же обязательно... Это про нас про всех! Витька глянул на Цезаря, встретился с ним глазами. а поняли: "Что-то будет..." Витька сказал решительно: - Давайте пойдем в Башню. Здесь такой сейчас сделается .солнцепек...

Командоры

Расселись в пристройке на каменной П-образной скамье. Здесь стояла сумрачная прохлада. Между этой гранитной комнатой и главным помещением башни не было стены. Все видели, как: туда-сюда медленно ходит медный шар, опоясанный неразгаданной надписью. Он был зеленовато-черный, только вверху у стержня медь светилась, начищенная штанами Филиппа. Там горела желтая искра, солнце уже пробивалось в узкие окна. Луч упал и на лицо незнакомца, высветил резкие вертикальные морщины, впадины коричневых щек, бледную голубну глаз. Человек этот не зажмурился, не отвернулся, только провел по лицу ладонью, словно стирал прилипшую паутину.

- Кто он такой? - громким шепотом спросил Ярик. На него посмотрели, и он смутился. А незнакомец наконец улыбнулся:

- Я скажу, скажу... - Он придвинул к себе с одной стороны Юкки, с другой его сестренку. Опустил очень худые руки между колен, смотрел перед собой. Но говорить не спешил.

Маятник отмерял тишину: семь секунд - щелчок, семь секунд - щелчок. И долго это было, но все молчали и почти не дригались, потому что понимали - пришло что-то очень важное. И вот, дождавшись очередного щелчка, незнакомец заговорил. Подышал на кисти рук (словно хотел согреть под коричнево-пятнистой кожей тонкие кости и жилы) и сказал:

- Меня зовут Павел Находкин... Павел Евгеньевич Находкин..: Я был командиром звездного крейсера "Бумеранг", который впервые преодолел барьер скорости света... Впрочем, это неважно. Пожалуй, важнее другое: я похож на вас. Я ужасно стар, но- внутри себя очень похож на вас, потому что крепче всего на свете помню, как был таким же, какие вы сейчас. Помню сильнее, чем время звездолетов... Хотя и это не так уж важно. Самое главное вот что: я один последних настоящих Командоров... Вы слышали о Командорах?

- Еще бы... - негромко, но дерзко отозвался Ежики. И они с Яриком сели ближе друг к другу.

- Я имею в виду не лжекомандоров, от которых ты пострадал на Полуострове, Матиуш... Кантор и его помощники думали использовать ребят с редкими способностями для своей политики. Это были обманщики и преступники. - Извините, а "Белые гуси"... - подал голос Цезарь. - Ты говоришь о группе Корнелия Гласа и Рибалтера, Чезаре? Это героическое дело. Они заняты охраной детства. Они стараются защитить любого попавшего в беду ребенка, это, конечно, невозможно, но все равно они... в общем, молодцы они, что тут спорить. Но я о другом. Я говорю о командорстве в чистом виде. С давних пор были на свете люди, которые посвящали себя одной цели: сохранять для будущего мальчиков и девочек, которым природа подарила особые свойства. Тех, кто .как бы,разламывал рамки привычной жни и науки, Это были дети, которые надолго,, опередили свой век, и защитить их было нелегко. И не всегда удавалось. Ведь в тех, кто читает мысли других людей, зажигает взглядом огонь, чует рядом с собой другие миры или умеет за миг перенести себя на сотню верст, многие видели колдунов и врагов человечества... Да и постом, когда стыдно стало верить в колдунов и отыскивать где попало врагов, люди смотрели на непонятное с подо зрением... Даже сейчас... Витя Мохов, не потому ли обсерватория "Сфера" до сих пор на секретном режиме? - Наверно, потому, - сказал Витька с непонятно отчего возникшим злорадством. И опять страхом кольнуло воспоминание о "пчеле".

- А в самой "Сфере"... - слегка монотонно продолжал Павел Евгеньевич Находкин. - Когда Михаил Мохов опередил программу и поставил задачу, непонятную для других, вперед ним оказалась прочная стенка. Все были против... - Кроме Скицына... - буркнул Витька.

- Да, пожалуй... И Михаил Алексеевич ушел. Но, Витя, все-таки... все-таки уговори его вернуться. Едва ли он один добьется многого...

- Я говорил, он не хочет, - прошептал. Витька. И допустил голову, потому что все посмотрели на него. - Времена меняются, мальчик. Поговори еще, он, может быть, поверит тебе.

- Ага... - тихо выдохнул Витька. Он не обижался на этого человека и не стеснялся ребят, просто скребло в горле. Находкин сказал, словно спохватившись: - Я отвлекся... Я говорил, что люди часто не понимают. Мне самому, когда был мальчишкой, приходилось скрывать, что отчаянной силой желания могу перебросить себя в пространстве хоть на какие расстояния... Впрочем, и потом, когда я перебросил "Бумеранг" по линии полета, обгоняя свет, сказали, что нельзя. Что, мол, не пришел еще для таких дел черед и я опережаю -время.

- А почему его нельзя опережать? - слегка скандально сказал Филипп. - Что такого...

- А я не знаю, почему, - вдруг улыбнулся Находкин. Весь пошевелился, тряхнул плечами и стал немного моложе. - Но вообще-то со временем шутить опасно... Много-много лет назад в славном городе Реттерберге, который тогда назывался Реттерхальм, один мальчишка перевернул без спроса особые песочные часы - хронометр Комингса. И нарушил нормальный бег времени. Из-за этого опоздал на обеденный перерыв городской трамвай, проошло его крушение, одного местных ребят (его звали ГалиенТукк, Галька) сочли виновником этой беды, выслали города, он попал на броненосец... Капитан броненосца, судя по всему, был одним Командоров, цепь событий удалось кое в чем менить, но остановить их было уже нельзя. И в результате Реттерхальм оказался в другом пространстве, превратившись в нынешний Реттерберг...

- Галька - это тот бронзовый мальчик над обрывом? - спросил Цезарь без обычного "вините".

- Да, в Верхнем парке Реттерберга, недалеко от эстрады с вертящейся площадкой, похожей на солнечные часы... Впрочем, это и так часы. Только тень на них вовсе не тень, а черта .темпорального фиксатора на Генеральном меридиане... Два мальчика, развлекаясь, вертятся на этом круге, причем то в одну, то в другую сторону. Стоит ли удивляться после этого, что в совмещенных пространствах время пошло туда-сюда... Как говорили во времена моего детства - "враздрыг"...

Витька посмотрел на Цезаря, Цезарь на Витьку. - Мы же не знали, - сказал Витька, тыкаясь лбом в колени.

- А я что! - почти весело отозвался Находкин. - О том я и говорю. И мальчик в Реттерхальме не знал, когда переворачивал хронометр. И наверно, многие мальчишки в разных краях и пространствах, ничего не зная, вертят шестерни в непонятных механмах, забравшись в таинственный подвал, или хватаются за маятник загадочных часов... Или зеркальцем ловят луч звезды и бросают его на пересечение с Меридианом... Кстати, о звездах. Так ли уж странно, что в прошлом году мальчик Ежики швырнул в небо живой камушек-кристалл по имени Яшка и через сто лет Яшка этот столкнулся с летящей песчинкой и вспыхнул звездой, а прадед Михаила Скицына, которому сейчас девяносто пять, знал об этой звезде еще в детстве... Где-то очередной раз опоясала грани Кристалла временная петля... Помнится, я мальчишкой швырнул с речного обрыва монетку, а она была не монетка, а колоссальный энергонакопитель. И время сошлось в кольцо. Правда, всего на сутки, но эти сутки решили очень многое. В частности, то, что я сейчас здесь, с вами... А в тот вечер, в лесу, по дороге в Черемховск, я первый раз встретил Юкки. И вот ее... - Находкин ласково качнул за плечо Юккину сестренку. Девочка осталась серьезной, а Юкки улыбнулся чуть-чуть. Ребята переглядывались: правда, значит, что говорила Лис...

Находкин костлявой своей, похожей на птичью лапу рукой провел по волосам Юкки. Сказал ребятам: - Малыш не раз водил меня по разным граням. Сам-то я не научился до сих пор. В одном пространстве - хоть куда, а с грани на грань - только с проводником. Вот Юкки и был моим поводырем, хотя у него своя Дорога... Впрочем, сейчас Дороги, кажется, кончаются. И для меня, и для него...

Витька посмотрел испуганно. Юкки и девочка были, однако, спокойны.

- Я потому и собрал вас, - строже сказал Находкин. - Собственно говоря, попрощаться... Странно, да? Вы же меня не знаете... Но дело в том, что я-то знаю вас всех, я уже говорил. Вот так-то, друзья Пограничники... Я и другие Командоры (хотя я по сути дела уже последний старой гвардии) старались держать вас... как бы сказать...

- Под колпаком? - ехидно спросил Филипп. Лис дотянулась до него.

- Павел Евгеньевич, не обижайтесь на дурака. - Я ничуть... И Филипп не дурак... Нет, не "под колпаком", Филипп. К сожалению, это было невозможно. Просто в круге своего наблюдения. Мы помогали вам, чем могли, хотя это и не было заметно. Однако пора сказать честно: время нашего командорства кончилось. Как бы это объяснить понятнее?.. Мы - будто старые, достаточно мудрые и довольно сильные слоны. .Но слоны не могут охранять жаворонков и стрижей. Вы - летаете где хотите. Из мира в мир, легко и свободно... - Ох уж... - сказал Цезарь. - Простите, что перебил. - Я понимаю тебя, Чезаре. И все-таки... Теперь за вами не уследишь. Вы на пороге новых времен, новой жни, совершенно непохожей на нынешнюю. Пока взрослые исследуют межпространственные поля, спорят о Мёбиус-векторе и со страшными усилиями строят между гранями туннели, вы шутя обгоняете их, нащупав нервами или душой какой-то главный закон Кристалла. Как птицы без всякой техники и приборов нащупывают при дальних перелетах магнитное поле Земли... Скоро вас будет очень много. Вы учите переходу друг друга. Я говорю эти слова в начальном смысле: друг учит друга (а в том, что вы стали друзьями, есть и моя заслуга). Вот и Ежики привел с собой Ярика. Сперва через локальные барьеры, потом научит и прямому переходу... Не бойся. Ежики, ты при этом переходе больше не увидишь встречного поезда, его убрали с пути... А Витя Мохов научил уже Цезаря... - К сожалению, не научил! - Да?.. Ты просто плохо знаешь себя, Чезаре... Впрочем, я не утверждаю, что наука будет даваться легко. Но все-таки найдутся способные ученики. И если каждый на- учит двух друзей, а каждый тех - тоже двоих и так далее... Это пойдет с той же скоростью, с какой шло исчезновение индексов в Реттерберге...

- Я научу Лис и Рэма, - сказал Филипп. - И Ярика, если он еще не умеет. Только пускай Лис не придирается... "Не все захотят, - подумал Витька. - И не все сумеют..." - Не все захотят и не все сумеют, - словно откликнулся Находкин. - Но все равно это будет лавина...

- Но тогда, может быть, лучше не учить? - рассудительно отозвался Рэм. -

- Это нельзя остановить. Время пришло... И посуди сам: разве ты откажешься от владения прямым переходом, если надо кому-то помочь? Ну, например, вытащить Филиппа пространства номер сто сорок три, если он там заблудился или застрял?

- Бедное пространство, - сказала Лис. - Пусти козла в огород...

- Замечание, право же, очень здравое. К тому я и клоню... Юные первопроходцы кинутся по разным мирам с жаждой открытий и приключений. И... вспомните перевернутые часы или брошенную монетку. Раньше думали, что для больших событий нужны большие усилия. А оказывается, достаточно бывает одного щелчка, чтобы по граням мироздания пошли трещины... Но я боюсь не за мироздание, ему к трещинам не привыкать. Я боюсь за вас. И за тех, кто пойдет за вами... Как вас уберечь? - От чего? - непривычно смирно спросил Филипп. - Разве я знаю от чего? Разве можно предвидеть степень, риска?.. И не будет никого рядом, кто сказал бы: "Стоп! Оглянись и подумай..."

- Но... Павел Евгеньевич, мы и сами... не такие уж глупые, - осторожно проговорили Лис. - Правда, есть некоторые...

- Вот и остается надежда на вас, ребята, - устало сказал Находкин. - Да... И еще на то, что вы подрастете, прежде чем настанет время Большого Прорыва. Дай Бог, чтобы успели... И тогда, хотите вы или нет, вам придется быть новыми Командорами...

Он замолчал надолго. Сидел, зябко потирая кисти рук. "Щелк... щелк..." - ходил туда-сюда медный шар. Солнце быстро шло в небе над Башней, и косой луч узкого окна за-метнодля глаз двигался в пустом помещении. Скользил по ребятам, высвечивая их по очереди, словно помогал Командору Находкину рассмотреть и запомнить каждого. Рэм - узколицый, светловолосый, высокий и ломкий. Уже не мальчик, а скорее юноша. Он молчаливее и рассудительнее других. Может, просто потому, что старше? Достаточно ли прочности у него в душе?.. Лис. Она и в самые дальние пространства возьмет с собой иголку и нитку, чтобы зашивать штаны непутевому Филиппу... Такому ли уж непутевому? Вот он, забыв обиды, привалился к локтю Лис давно не чесанной головой, присмирел. Губами шевелит, : будто повторяет про себя что-то важное, заклинание какое-то... Князь, верховный владыка Юр-Танка-пала и окрестных земель. Будто четвероклассник, придумавший себе немудреный средневековый наряд к летнему карнавалу. В прошлый раз, когда гоняли среди камней мяч, трахнулся ногой о валун и всхлипывал, как обычный мальчишка (а Филипп его тихонько утешал). А потом на полях княжества - броненосные конные сотни, старый Хал, Дикая доли-на, спор с воеводами. "Тогда - исполняйте!" И церковь Матери Всех Живущих...

Ежики и Ярик. Недавно судьба их крепко тряхнула и раскидала по дальним краям. И теперь не нарадуются, что снова вместе. Все время рядом. И даже одеты одинаково - в серых курточках-капитанках с нашивками морского клуба. И салатные пятна старой бактерицидки одинаково наляпаны на пыльных, кофейного цвета ногах. Только волосы .разные: у Ежики мягкие и летучие, у Ярика - щетинка. Им бы поменяться именами или прическами... И еще разница: Ежики знает переход и, кроме того, может напряжением нервов поставить защитное силовое поле. А Ярик в Этаких делах пока новичок. Сидит, с интересом трогает на капитанке медного петушка, подаренного Юр-Танкой... Потом луч подошел к Цезарю, и Витька встряхнулся. и понял, что не старый Командор, а он, Витька Мохов, Осмотрит по очереди на ребят и размышляете них... Павел Евгеньевич словно дожидался, когда луч упадет на Цезаря.

-Друзья мои, наверно, я говорил непонятно. Но мно-aia непонятно и мне самому. Кроме одного -я свое дело сделал. А вам - продолжать... Вам, кстати, нужен будет командир... Не в общем смысле командир, вы все равные и рфузья. Но нужен будет главный Командор, когда придут... новые времена... Кто?

Рэм опустил глаза и незаметно, будто про себя, помотал головой...

Юр-Танка почему-то виновато улыбнулся. Филипп стрельнул глазами и что-то быстро зашептал на ухо Лис.

- Раз мы все здесь одинаковы, зачем главный? - насупленно сказал Ежики.

- Пока - ни за чем. Потом увидите... У меня есть давний знак командорства, очень простой. И очень старый. Видимо, еще от Командора Элиста Красса с броненосца... Я хочу отдать кому-то вас. Все молчали.

- Я думаю, пусть возьмет Цезарь, - тихо сказал Павел Евгеньевич.

- Почему?! - Цезарь вскинулся, как от укола. - С какой стати?.. Простите... - Ты никогда никого не бросишь в беде. - Во-первых, это неправда! - звонко сказал Цезарь. - То есть я не знаю. А во-вторых, почему вы думаете, что другие могут бросить?

-А я и не думаю. Наоборот... Но есть опыт, который позволяет мне решить... Это ведь не в обиду другим. Да никто и не возражает, по-моему. А?

Никто не возражал. С облегчением, с веселостью даже все подскакивали, встряхнулись, шумно заговорили, что так и надо.

- Бери, Чек, - сказал Витька, тоже чувствуя облегчение и радость. - Это справедливо.

- Это справедливо? - он чуть не плакал. - Вы просто не знаете...

- Цезарь, но если мы все так хотим, - негромко перебила его Лис. Тогда он притих, тоже встал. -Я совершенно не представляю, чем это продиктовано. - Временем, - вздохнул Командор. .-И наверно, судьбой... Если время можно порой крутить туда-сюда, то судьбу не обкрутишь... Подойди ко мне. Чек.

Из нагрудного кармана пиджака Находкин достал что-то маленькое, висящее на черном шнурке. Блеснула медная искра. Все сдвинулись, подтолкнули вперед Цезаря. На шнурке качалась форменная пуговица. На ней был отчеканен ободок витого тросика, якорь, за ним две скрещенные шпаги, а сверху - половинка встающего лучистого солнца.

- Разглядели? - сказал Находкин. - Вот и хорошо... -- Он встал и аккуратно надел шнурок Цезарю на шею. - Носи и береги... Командор Лот.

- Но я... совершенно не представляю, что мне делать в этой роли.

Все засмеялись. Не обидно, а словно обрадовались чему-то. И Находкин улыбаясь объяснил?

- Никто, пожалуй, не представляет. Пока... Живи, расти, там поймешь... А я, ребята, пойду. Смех утих.

- Пойду я, - опять сказал Находкин. - Князь Юр-Танка, возьми .меня с собой... Правду ли говорят, что есть у вас церковь, где можно увидеть... свою маму? - Да... - сказал Юр-Танка в навалившейся тишине. - Возьми меня с собой, мальчик... - Я ее видел в последний раз, когда мне было шесть лет...

Ни слова не сказав, ни на кого не посмотрев, Юр-Танка взял Находкина за худую руку. Юкки и девочка разом вскинули на Командора глаза.

- Их тоже возьмем, князь. Ладно? Ты же всегда хотел, чтобы у тебя был брат или сестра. Вот и будут, сразу двое... Юкки станет наконец трубачом, пора заканчивать и эту легенду как полагается...

- Хорошо, - еле слышно отозвался Юр-Танка. - Идем. Все, даже неугомонный Филипп, сообразили, что не надо прощаться, не надо ничего говорить. Находкин вышел первым. В дверном проеме он (темный на фоне солнечного дня) поднял над плечом руку, махнул слегка, сильно согнулся и шагнул в сторону. За ним ушел Юр-Танка - так же махнул ладонью. И за ними Юкки и девочка повторили этот жест. И - пусто у входа.

Д медный шар маятника ходил от стены к стене - вечный, непонятный. "Щелк... щелк... щелк..."

 

Маятник

 

Когда все вышли Башни, поблости никого уже не было. И вдали не было. Только шелестели стрекозы да над озером носились небольшие темные птицы, которых называют "озерные голуби". Было жарко, солнце сияло так, что в граните Башни искрились черные зеркальца слюды.

У всех осталась печаль от странного расставания. Цезарь крутил на шнурке пуговицу. Что-то шептал и покачивал ершистым своим шаром. На солнце, однако, печали и тревоги тают быстрее, чем в тени. Особенно если нет для них понятных причин. И Филипп сказал то, что чувствовал каждый: - Кушать-то все равно хочется...

Оказалось, что лишь Витька и Цезарь появились здесь без провии. Ежики и Ярик сказали, что у них два каравая и большая банка мясных консервов. Лис и Рэм прихватили дома .огурцы и картошку. И котелок. Даже у Филиппа отыскались в кармане замусоленные леденцы и ни разу не надкушенное яблоко...

- Проведем здесь еще ночку - и тогда уж по домам, - предложил Рэм. - Не так уж часто собираемся... Идет?

Все зашумели, что "идет", пряча за гвалтом остатки печали...

Витька сделал свою долю работы: натаскал сушняка ближних зарослей. Затем отошел, сел на солнышке у фундамента Башни. Спиной и затылком привалился к бугристому граниту.

Рэм и Филипп чистили у погасшего костра картошку, Лис лопухом протирала котелок. Цезарь, видать, забыл на время свои сомнения и гонял с Ежиком и Яриком по траве пустую банку -под говядины. Витька следил за ними ласково и успокоенно: "Совсем оклемался Цезаренок. Хорошо..." Но Цезарь перехватил его взгляд и тут же подошел. - Ты чего... такой?

- Я не "такой", - бодро сказал Витька. - Тоже банку погонял бы, да пятка болит. - Почему? - тут же заволновался Цезарь. - Отбил недавно. Разве я не говорил? "Я ничего ему не говорил. Ни про "пчелу", ни... про дыру в стекле... Опять это лезет в голову..."

- Разве не можешь вылечить? - подозрительно спросил Цезарь.

- Лень. Сама пройдет. , Цезарь сел рядом на корточки.

- Раз ты такой задумчивый... можно я спрошу? По-моему, это очень важный вопрос. Я ночью думал, думал... - О чем ты?

- Я думал: вот здесь, у Башни, и в Реттерберге, и где ты живешь, и где Ежики, и в Луговом - одно Солнце? Или разное? Ведь пространства-то разные...

- Я... даже не знаю, - растерялся Витька. - Не приходило как-то в голову... Наверно, это разные варианты одного Солнца. Мы ведь на одной горонтали... Это только Филипп с Кригером шастают вверх-вн. - Я не совсем понимаю про горонталь. - Это "ерстка", - усмехнулся Витька. -Толком, по-моему, никто не понимает.

- С одной стороны, хорошо, если Солнце одно. Уютнее как-то... А с другой, лучше, если разные. - Почему?

- Если одно когда-нибудь погаснет, люди смогут уйти к другому.

- Зачем ему гаснуть, - недовольно сказал Витька. - Выдумаешь тоже. - Когда-нибудь придется думать и об этом, - негром- ко и упрямо возразил Цезарь. - По-моему, это не так уж страшно. Не боятся же люди думать о смерти. Витька угрюмо сказал: . - Я боюсь... То есть не люблю...

- Так это сейчас. А потом... Командор Находкин вот не боится. - Откуда ты взял?

- Разве ты не понял? Зачем он ушел с князем... - Он пошел, чтобы побывать в той церкви, в Дикой долине... - Ох, не нравился Витьке этот разговор. -Ну да, сначала побывать. - А потом...

- Потом - суп с котом, - совсем уже по-дурацки брякнул Витька.

Цезарь придвинулся, заглянул ему в лицо: - Не понимаю, почему ты сердишься.

-Да не на тебя я! На себя...

- Надо было усадить Чека рядом и рассказать про все, что грызет душу. Но тут закричали Ежики и Ярик: - Цезарь! Твоя очередь по воротам бить! - Иди вляпай им пару банок, - сказал Витька. - Что-то мне уже не хочется... - Ну, зовут же люди.

Цезарь медленно поднялся. Встряхнулся, отбежал к игравшим.

Витька подумал о Находкине. "Почему Командор считает, что мы полезем куда не надо? Почему он боится, что будет большой риск? Разве мы кидаемся куда-то очертя голову? Мы не так уж и рвемся в непонятные пространства, мы просто не знаем туда дороги. Наша дорога - всегда друг к другу. В этом закон прямого перехода... Вот только Филипп этот закон нарушает. Да и то... Он же чаще всего гоняется за петухом! Тоже за другом... А куда устремляется Кригер? Кто поймет петуха... Может, он тоже не просто так летает, а кого-то ищет?.. Или хочет отыскать дорогу обратно в "Сферу", да не может найти - что-то сдвинулось после того эксперимента..."

Витька посмотрел на петуха. Тот бродил неподалеку, рылся в траве, поглядывал -под гребня на Витьку. Словно понимал его мысли.

- Ко-о... - тихонько сказал ему Витька. Кригер замер, поднял голову, прислушался. Но не к Витьке, а к чему-то далекому... :

"Почему Командор думает, что ребята станут все переворачивать вверх дном? Конечно, иногда бывало, что перевертывали часы или зря теребили Меридиан, но это же случайно, это где угодно и с кем угодно может быть. А нарочно мы никогда... Мы просто собираемся вместе, потому что друг с другом нам хорошо. У нас будто общий дом." с желтым окошком... Мы никогда не станем ломать свой дом. А вот если полезут взрослые, начнется кавардак: примутся все подряд учать, торговать начнут, делить что-нибудь... а может, и воевать. Вот тоща в самом деле трещины пойдут по всему Кристаллу. Что тут поделаешь? Между странами взрослые пограничники охраняют границы, их целая армия, а что можно сделать здесь? Что можем мы? Если даже нас будет много... Кто знает? Даже Цезарю это невдомек, хотя он и Командор... Юр-Танка, пожалуй, знает, он молодец. Может, так и надо - построить храмы на всех рубежах? Кто вспомнит о матери, наверное, уже не захочет воевать..." "Это те, кому повезло с матерями..." "А ну, перестань?" - одернул он себя. "А я что? Просто подумалось... Конечно, она любит меня. И я ее... А если один раз пожаловался отцу, так это просто вырвалось. Кому пожаловаться, если не отцу... А можно ведь построить на границе и храм Отца... А согласятся ли люди? Многие считают, что отцы хуже относятся к детям, чем матери. Бросают детей... А матери разве не бросают? Отцы, говорят, чаще... Кто считал! А надо ли считать, если у тебя у самого... А он не виноват! Его просто выжили "Сферы"! Не -за меня же ушел! И все равно он обо мне заботится!.. Не ври, он и о себе-то позаботиться толком не может..."

Витька отчетливо увидел отца - как недавно, при последней встрече. Будто отец сидит на фоне темной шторы, покачивает головой, а отверстия в шторе то и дело выскакивает колючий лучик... "А собственно, откуда отверстие в новой шторе?.. На том же уровне, что в стекле!" Витька-бухнулся в траву животом, охватил затылок. '"Только спокойно, без нервов! Не дергайся... Если вспомнить как следует, то... дырка в стекле чуть выше... Отец сказал: "Сну палили..." Нет, не сну! Скорее всего с дома напротив, с чердака! И не на прошлой неделе, а совсем недавно, когда штора уже была! Отец кричал: "Я ее только сегодня повесил, временно, не закрепил еще..."

Это случилось вчера. Но тогда... Тогда, значит, и защитное поле было снято вчера! Отец снимает его, чтобы экономить энергию вовремя эксперимента...Выходит, имульс он посылал лишь незадолго до прихода Витьки... А neacae "на той неделе", чтобы зря его не тревожить...

Как все цепляется одно за другое! Иди не цепляется? Нет, цепляется! Снятое поле, импульс, выстрел с чердака... Выходит, - они знали, следили, гады!.. Слава Хранителям, не попали сквозь штору... Пуля шарахнула, оборвала опыт.

Импульс не дошел, иначе отец оказался бы в "Сфере". Небось, прямо в центральной лаборатории, как с-потолка! Вот был бы переполох-то! "Витька, беги, твой папа откуда-то свалился!.." А Витьки нет, Витька в это время уже слинял дома, скользит на кожаном заду по пятьдесят девятому желобу РМП...

По пятьдесят девятому? Откуда там "пчела"? Несется навстречу со скоростью пули... Пуля - в энергосборник, эксперимент - стоп!.. А недотянутый опыт с импульсом дает зеркальный эффект. Это что? Нос Миши Скицына - слева направо... И только? Нет, это вообще, левое - на правое, стрелки часов - в обратную сторону, все задом наперед. Может, и мысли наоборот... Это у меня мысли наоборот... Нет, подожди... Значит, и нечетное меняется на четное! Пятьдесят девять на шестьдесят! Или на пятьдесят восемь, все равно... "Пчела" на четном радиусе... "Спасибо, папочка, за подарок. Еще бы чуть-чуть, и..." "Перестань, дурак! - мысленно гаркнул Витька. Словно дал себе оплеуху. - Он же не знал! Он ничего не знал... Он бы сам этого не пережил..."

"А и без того мог не пережить. Пуля-то прошла совсем рядом, он сидел у пульта спиной к окну..."

"Кто стрелял? Охрана правопорядка? Узнали, что был свя-'зан с подпольем? Нет, они постарались бы арестовать. Может, те, с кем он отказался работать? Из Института службы безопасности?.. Но ведь могут и опять! Он сядет за пульт, снова отключит поле, их индикаторы-шпионы тут же отметят это... А бн, чего доброго, и штору-то забудет повесить..."

"Почему я не подумал про это вчера?.. Потому что поверил: пуля - дело давнее, случайное..." "А сейчас? Что делать сейчас?"

Витька уже стоял. Весь, как в холодной воде, в тоскливом предчувствии беды. Подбежал Кригер, встал напротив. И вдруг взъерошился, -взлетел до Витькиного лица и заорал коротко и хрипло.

Впервые' Витька видел, чтобы петух кричал в прыжке, в полете.

Сбегались Пограничники. - Ребята.... Цезарь, - сказал Витька. - Мне надо в Реттерберг, честное слово. Мне кажется, что-то случилось с отцом. Я не знаю, но мне кажется... Если все хорошо, я тут же вернусь. Если нет... Рэм, тогда проводите Цезаря сами, обычным путем... Чек, не обижайся...

Он вскочил на выступ фундамента, шагнул... Мелькнул перед ребятами черный силуэт, хлестнуло ветром.

Филипп резко нагнулся, ухватил за лапы Петьку, тот замахал крыльями. - Витька! - заорав в пространство Филипп. - Я с тобой, подожди! Я буду связным!

- Не смей! - кинулась к нему Лис. Не успела. Все пригнулись от нового удара ветра. Словно это взлетевший Кригер смешал и поднял вихрем воздух разных пространств.

Только две-три секунды Витька приходил в себя. Он даже не упал - стоял, привалившись спиной к стволу старого тополя. У дома напротив - отцовского дома - приткнулся красный нкий автомобиль Рибалтера. Из дверей выносили отца - Рибалтер, Корнелий и незнакомый мужчина в вишневой сутане священника. Витька толкнулся лопатками от ствола и побежал.

Ноги и руки отца висели, как перебитые, но лицо было живое. Он сказал Витьке с. нелепо бодрой улыбкой:

- Да чепуха, бред. Это не пуля, а паралитическая ампула. Живым нужен им Мохов. Тепленького хотели взять, сволочи.

- Кто? - всхлипнул Витька.

- Наверно, те, Лебена. Решили, что я хороший специалист по стабилации индексов, кретины... - Речь отца была отрывистой и нервной. Промахнулись, господа. Пардон, не в то место попали. Конечности- брык, а голова варит...

- Все в машину, - быстро сказал Корнелий. Из воздуха шумно спланировал на Кригере Филипп. - Это кто еще? Витька не удивился и не разозлился - не до того. - Со мной, - сказал он. - В машину!

Отец ожил теперь на заднем сиденье. Мужчина в сутане задрал вишневый подол, вынул кармана брюк вороненый "дум-дум", сел у отца в. ногах.

- Да не будут они гнаться среди белого дня, - пренебрежительно сказал отец. - Понимают, что себе дороже... Хорошо, ребята, что я успел нажать сигнал и вы примчались. Спасибо...

- Помолчи, Алексеич, - попросил Корнелий. - Мальчики, в машину... А этого зверя зачем? - Надо! - крикнул Филипп. - Скорей!

Витька и Филипп скорчились между сиденьями, Филипп обнял и прижал притихшего Петьку. Только сейчас Витька спросил:

- Чего тебя принесло? - На всякий случай. "Ладно. Может, и правильно..."

Худой, лысый, с повисшими усами Рибалтер втиснулся за руль. Рядом - Корнелий. - В "Колесо"? - спросил Рибалтер. - Куда же еще... - бросил Корнелий. - Совсем вы рассекретите таверну, ребята, - сказал священник.

Машина рванулась. Витька ударился затылком о неживые ноги отца.

- Рассекретим - не рассекретим, а что сейчас делать-то?! - крикнул Корнелий.

- А если сразу на состав? Сын-то здесь... - Священник нагнулся над Витькой. - Ты Виктор Мохов, мальчик? - Да!

- Отца надо увозить! Туда, к вам! .Здесь больше нельзя! - Я знаю! Но ведь надо сперва к врачу! - Можно подождать. Это же паралатор! Через несколько дней и так пройдет! - А если сердце! У него сердце плохое! - У меня в кармане стимулятор! - громко, даже весело сказал отец.

Машину било на старой дороге. Витька, вздрагивая от толчков, спросил: - Который час? - Полдень!

- В двенадцать пятнадцать по Окружной пойдет состав! Можно успеть!

И подумал с горьким удовольствием: "Вот так, папочка. Не хотел, а теперь..." Но тут же резануло его раскаянием и страхом: - Папа, ты как? Ты живой? - Да живой я, живой, малыш.

Витька лбом вдавился в колени. И стукало его, и трясло на ухабах. А в Кригере что-то булькало и ухало, как в резиновой канистре...

Вырвались на кольцевое шоссе. Здесь ровно! И скорость! Потом - налево, в путаницу Южной Пищевой слободы, в заросшие полынью переулки. И наконец - дорога вдоль полотна. Справа - болотистые луга, слева насыпь... - Все, все! Вот здесь!

Минут пять у Башни все молчали. Словно прислушивались к тому невестному, что происходило в Реттерберге. Невестность - она давит, как беда. И сильнее всех она давила Цезаря: ведь не Филипп, а он должен был кинуться вслед за Витькой. И потому, что Витькин первый друг, и потому, что Командор. "Но разве я просился в Командоры?" "Просился или нет, сейчас это не имеет значения". Все понимали его, и все, видимо, жалели. Что поделаешь, раз не дано человеку. Цезарь отошел, сел в тени на выступ фундамента. Лишь бы никто не подходил, не вздумал утешать. И сидел так - виноватый без вины, без обиды обиженный. Потом услышал: - Если все в порядке, они вот-вот вернутся. - Это Рэм. - А если что не так, вернется хотя бы Филипп, - не очень уверенно сказал Ежики.

-- Ага, жди, - горько возразила Лис. - Он там обязательно влипнет в историю...

Цезарь увидел сквозь неплотно сдвинутые пальцы, как Ежики встал.

- Тогда пойду я... Попробую уловить их ориентир... - Сиди! - вскинулась Лис. - Не хватало еще, чтобы и ты исчез... Тогда последняя ниточка порвется.

- Надо ждать, - решил Рэм. - Может быть, ничего и не случилось.

"Может быть, не случилось, - будто ударило Цезаря. - А может быть... что?!"

И собственный стыд и обида сразу затерялись позади страха за Витьку. За Филиппа...

И страх стал ощутимым, как болезненный нарастающий звук.

Словно беда приближалась с воем вошедшего в пике самолета.

Она стремительно поглощала последние мгновения, в которые можно еще что-то сделать! Кинуться! Спасти!

...Цезарь и потом не мог понять, что его толкнуло. Он бросился в Башню! Шар только что подошел к гранитному краю. Щелкнуло. Шар медленно стал отходить. Цезарь схватил медную ленту, а ногами зацепятся за каменный поребрик. Остановить! Задержать. Сбить хоть на миг эту неумолимую равномерность!

Многопудовый маятник смахнул мальчишку с места, словно кузнечика. Цезаря потащило по гравию...

Подходящая платформа нашлась в середине состава, между глухими товарными вагонами. Почти пустая. Только у бортов лежали несколько тугих и пыльных мешков. Кажется, с цементом; Дощатый пол местами был покрыт пекшейся цементной коркой.

Рибалтер постелил свой пиджак. Отца положили на него спиной, а головой и плечами - на мешок. Витька сел рядом на корточках. Филипп устроился поодаль на мешке, с Петькой на руках.

- Возвращайся к Башне, - сказал Витька. -Чего тебе еще здесь... Ребята волнуются. Филипп рассудительно возразил:

- Вот убеждусь... то есть убедюсь, что все в порядке до конца, тогда вернусь.

Рибалтер, Корнелий и человек в сутане прыгнули через борт вн, потому что состав дернулся. Стояли под насыпью и смотрели, как едет платформа. Лысый, унылый Рибалтер нерешительно помахал рукой.

Витька поглядел на отца. Его омертвевшие руки и ноги вздрагивали в такт колесам. Но лицо было живое, он даже улыбался опять. - Ничего, малыш. Выскребемся...

До сегодняшнего дня он никогда не говорил "малыш". Витька прикусил губу и стал смотреть через борт.

Окраина Реттерберга быстро убежала назад, потянулись привычные заболоченные луга. Так и будет до того места, где поезд чиркнет по краю соседнего пространства, скрежетнет ржавым тормозом, остановится на пару минут. И тогда...

"Ох, а как я стащу его вн?" - подумал Витька об отце. Там, в Реттерберге, это никому почему-то не пришло в голову. Все, наверно, считали, что Витька уезжает в такой благословенный край, где не может быть никаких трудностей и проблем. Даже минутных.

"Ладно хоть, что Филипп не смотался", - подумал Витька и взглянул на него. Тот гладил присмиревшему Петьке гребень, тихонько теребил бородку... И вдруг Петька рванулся, прыгнул на трясущийся пол! Подскочил и заорал! Так же коротко и яростно, как недавно у Башни. Филипп кинулся к нему, Витька вскочил на ноги. И сразу увидел улан. Они мчались параллельно поезду на своих черных дисках - одноколесных мотоциклах без рулей. Пять человек. Справа и слева догоняли платформу. Размытые в воздухе от скорости диски едва касались травы. Два улана были метрах в пятидесяти, два других ближе. А один летел по насыпи рядом с платформой, Витька видел его голову в круглом шлеме и черные кожаные плечи. Вот он выгнулся, положил свои лапы на дощатый борт за спиной у Филиппа. Хочет прыгнуть на платформу?

- Филя! - заорал Витька. Филипп рывком оглянулся и (маленький, а молодчина!) босой пяткой вдарил по пальцам улана. Тот оскалился, отпустился на миг и вцепился в борт снова. И тут с грозным кликом ему в лицо ударился Кригер! Этакий ком взъерошенных от ярости перьев и когтей! Ударился, отскочил, упал на пол. Улан исчез. Прыгнув к борту, Витька увидел, что улан, как большая черная кукла, катится отдельно от диска по насыпи.

В это время ударили выстрелы. С двух сторон. Пули расщепили борта и ушли в стенку переднего вагона... Витька не испугался сперва, удивился только: "Они что, с ума сошли? Здесь же люди!" Пуля вспорола мешок, пыль попала в горло.

- Ложитесь, идиоты! - заорал отец. - Быстро! Витька толкнул Филиппа, тот послушно упал, ухватив и прижав Петьку. Сам Витька брякнулся на коленки, глянул через правый борт. Два улана мчались метрах в двадцати и картинно целились длинных пистолетов - держали их двумя руками.

Тут Витька наконец со всей ясностью понял, что их хотят убить. Отца, Филиппа, его самого - Витьку Мохова. Эта догадка тряхнула его и страхом, и отвращением. Отвращения было больше. Такого сильного, что электрическим зудом обожгло кожу.

- Ладно, - всхлипнув, сказал Витька. И даже не дернулся, когда свистнуло над головой. Только с радостью по думал, что отца и Филиппа защищают мешки. -Ложись! - опять заорал отец. - Сейчас...

Рядом, у колена, дребезжал обломок толстой крепежной проволоки. Витька с неожиданной для себя отчаянной силой согнул железный прут в виде буквы Р с длинным узким кольцом. "Получилось вроде пистолета: рукоять и ствол-стержень. Тут же Витька всеми клеточками тела вобрал в себя воздуха электричество и сжал энергию в тугой огненный шар. Посадил его на кулак, сжимающий рукоятку "пистолета".

...Ни разу в жни он раньше не делал такого. Там, в парке, когда их с Цезарем чуть не сцапали, шарик рванул все-таки сам. А. Витька эти шарики жалел. Он даже думал иногда, не живые ли они. Но сейчас выхода не было.

Витька навел стержень на мчащуюся черную фигурку толчком нервов метнул шарик вперед. Чтобы он взорвался перед лицом улана!

И белая звезда с треском вспыхнула! И наездник слетел с aenea, встал на голову и потом еще долго кувыркался в траве. Вот так!

Мстительное веселье подстегнуло Витьку. Он прыгнул к другому борту. Не слушая криков отца и Филиппа, вскочил на мешок. Зажег новый шарик. Рядом опять свистнуло, но теперь Витька был в яростной уверенности, что ни одна пуля его не зацепит. Он послал шарик в улана, и еще. один враг закувыркался вдоль насыпи, как набитый ватой манекен. - Не смей! - кричал отец. - Нагнись! Витенька! А Витька - опять у другого борта - целился еще в одного улана.

- Укусила пчелка собачку, - сказал он сквозь зубы. - За больное место... за спину... Ах, какая злая скотина... Вот какая вышла подначка... - Трах! Вот так...

Оставался всего один враг. Витька опять кинулся направо" Улан мчался уже метрах в семи - сбоку от платформы. Но тут отец хрипло, с паникой в голосе заорал опять:

- Ложись! Убьют же!.. - И покрыл Витьку таким жутким ругательством, что он брякнулся на тряский пол, будто получил доской под коленки. И взмок от обиды, от стыда за отца. Мельком увидел перепуганное лицо Филиппа, трепещущие крылья Кригера... Ладно, все потом... Глянул через борт. Улан мчался совсем рядом. Витька кожей, и нервами, и всей душой напрягся, вбирая в себя электрическое поле. Не вышло. То ли кончился запас сил,, то ли дикий крик отца подрубил его волю.

А улан летел с той же скоростью, что поезд, и потому казался неподвижным. Он сидел прямо, скрестив руки на груди, и смотрел на Витьку. Лицо его было деревянно-твердое, с насмешливо-жестким ртом...

- Кр-ран - как-то по-вороньи вдруг завопил Кригер и, вырвавшись от Филиппа, сел на борт рядом с Витькиной головой. Перья топорщились от летящего навстречу поезду воздуха. - Кр-ра-а!!!

И Витька увидел. И запоздало, беспомощно ужаснулся: в спрятанном под локоть кулаке улана был сжат маленький тупой револьвер. Глазок вспыхнул желтым огоньком.

В этот миг, равный самой малой фотовыдержке, Витька ясно и тоскливо понял - пуля ему в лицо...

...Цезаря подхватили, поставили. Гравий разорвал ему на животе и на коленях комбинезон. . Цезарь стоял, потерянно глядя перед собой. - Ты что? Зачем? - сказал Рэм и сердито, и жалобно. -Не знаю... - Цезарь облал расцарапанную губу. Шар, который чуть не раздавил его на обратном пути, невозмутимо ходил над круглой площадкой. С ровными щелчками. - Сумасшедший... - Лис потрогала лохмотья комбинезона. - Теперь и не зашить. И кожу содрал... Снимай, надо тебя мазать и бинтовать.

- Обойдусь... - Цезарь смотрел куда-то мимо ребят. Ярик сказал с нерешительным упреком:

- Этот... который Командор... Он же говорил, что ничего нельзя трогать, если это связано со временем. А ты... - Я знаю... Кажется, я хотел задержать...

Видимо, он все-таки задержал время. На микроскопический миг. Время полета пули. Платформа успела проскочить спасительные для Витьки сантиметры, и пуля не ударила ему в лицо. Но она ударила в Кригера.

Кригер взъерошенным рыжим комом с криком отлетел на середину платформы...

Витька не думая, инстинктивно, размахнулся и пустил в улана свой "пистолет". Он целил в голову, но попал в грудь, у горла. Едва ли удар был сильным, но улан, видимо, от неожиданности потерял равновесие. Слетел с диска итак же, как его сотоварищи, с десяток метров кувыркался среди травы. Словно таким образом старался не отстать от поезда.

Витька обернулся к Филиппу и Кригеру. Филипп сидел над петухом на корточках. Потом поднял неживого Петьку, сел на мешок. Положил петуха себе на колени. Петькины ляпы были скрючены, голова с подернутыми пленкой глазами качалась и вздрагивала у грязных досок пола. Петькина кровь бежала Филиппу на колено и стекала по ноге. Витька, пошатываясь, подошел, поднял тяжелую голову Кригера, спрятал ее под крыло. Взял петуха у Филиппа, положил на мешок. Филипп не сопротивлялся. Только спросил: - Это что? Все?..

- Да... - Глаза у Филиппа были сухие. Он спросил опять: - А в тебя не попало? - Нет...

Филипп снял свою разноцветную рубашку, подолом смазал с ноги кровь. Стал заворачивать в рубашку Кригера. Витька помог ему. И услышал: - Виктор...

Хлесткая, как пощечина, обида на отца все еще звенела в Витьке. Но он обернулся сразу.

- Все. Я сшиб последнего... - и поперхнулся. По от-цовскому лицу текли слезы. Он всхлипывал .и судорожно переглатывал. Витька, обожженный новым мгновенным страхом, кинулся к нему, упал рядом. -Папа! Что с тобой? Ранило, да?!

Отец, между всхлипами вытолкнул слова. - Стимулятор. В кармане. Дай...

Витька засунул трясущиеся пальцы в нагрудный карман отцовской рубашки. Выдернул крошечную кассету рубиновых ампул. - Одну. В зубы...

Витька рванул фольгу, сунул прозрачную пилюлю отцу между зубами. Тот сжал челюсти. Зажмурился. Лицо быстро порозовело. Он открыл глаза. Витька с облегчением хотел подняться. -- Не вставай! Дурак!

- Папа, да все уже! Никто не гонится. И я их всех... - Молчи! Ковбой зас... - Отец опять всхлипнул. - Папа, ну что с тобой? Сердце, да? - Заткнись!.. Сердце... - Отец опять прикрыл глаза, помолчал так несколько секунд и тихо сказал, не поднимая век: - Если ты когда-нибудь вырастешь, и у тебя, у бестолочи, будет сын, и он станет плясать под пулями, а ты не сможешь двинуться при этом... тогда узнаешь... сердце...

Щеки у отца были запавшие, с седой щетинкой, на коже - цементная пыль. И на желтой грязной рубашке пыль. А сквозь рубашку проступали ребра отцовского тела, худого и беспомощного. Витька задохнулся от жалости к отцу, просто подавился этой жалостью. Лбом упал ему на плечо.

- Папа... Ну все же... Ну нельзя было иначе, они же гнались. Один уже на платформу лез. Хорошо, что Филипп...

Он поднял лицо, посмотрел на Филиппа. Тот, с размазанной по ногам кровью, сидел, съежившись, на мешке, гладил пестрый сверток. Поезд стал тормозить.

Как они стаскивали с платформы отца, Витька потом долго вспоминал с дрожью. Надо было спешить, поезд стоял всего две-три минуты. А сил-то...

Сперва они с Филиппом за ноги и за плечи подтащили Михаила Алексеевича к правому борту. Надо было сходить с поезда только на правый скос насыпи. Сойдешь налево - и останешься в Западной Федерации. И придется ждать нового поезда, чтобы через него преодолеть барьер и оказаться в окрестностях "Сферы". Только так, иного пути нет...

Потом отца по мешкам прикинули на самую кромку полуметрового борта. До грани равновесия - так, что одним боком он повис над насыпью.

- Вы, ребята, не церемоньтесь, вы это... - говорил он. Только словами и мог помочь. - Это самое.,. Вн меня, как куль... Я все равно ничего не чувствую. Бросайте... Бросить они, конечно, не решились. Прыгнули на полотно, за рубашку и брюки потянули Михаила Алексеевича на себя. Он рухнул на них, подмял, втроем покатились под откос. Витька вскочил, стал переворачивать, укладывать отца среди лопухов. - Пап... ты как?

- Как огурчик... - У него был расцарапан подбородок. - А ты?.. А вы? Где этот-то? Пират кудлатый...

Филипп снова забрался на платформу и прыгнул с нее, прижимая запеленутого Петьку. Поезд лязгнул, пошел.

Филипп в трех шагах от Витьки и отца сел на корточки, развернул рубашку, смотрел на Петьку. Тихонько приподнял и опустил крыло. Отец скосил глаза. - Да-а... теперь только на суп годится, бедолага... Филипп стрельнул гневным взглядом. Витька весь напрягся. Отец жалобно заулыбался:

- Вы, ребята, это... простите. Я, конечно, старый циник. Только... главное-то, что с вами все в порядке... А что дальше? Витька поднялся.

- Тут в ста метрах контрольная будка с телефоном. Позвоню в "Сферу", пригонят вертолет.

- Сколько хлопот -за старого паралитика Мохова... Да, не так я хотел вернуться...

Витька поморщился. Но не от слов отца, а потому, что снова сильно заболела пятка, отбитая о "пчелу". - Филипп, я пошел. Ты подежурь... Тот молча кивнул.

...Аппарат в будке молчал, будто каменный. "Порядочки..." - сказал Витька и, хромая, побрел назад, чтобы сообщить: придется теперь ковылять ему до "Сферы" пешком, а это километра три. Или два километра до шоссе, где автобусы, машины, телефоны и всякая цивилация.

Филипп выслушал Витьку безучастно. Сидел, гладил Петьку. Отец сказал:

- Иди, за меня не волнуйся. .Мне даже хорошо. Когда тело неживое, душа отдыхает. Не часто бывает такое.,. Шутил еще. У Витьки опять зацарапало в горле. - Пойду. - Иди... Постой. Сядь рядом на минутку... Слушай, ты там не поднимай шума. Скажи Скицыну или кому еще потихонечку. Мне, сам понимаешь, ни к чему торжественная встреча...

- Ладно... - Витька хотел встать. И увидел, как вдоль насыпи вдет к ним, хромая, улан в порванной кожаной куртке и с разбитым лицом.

Медные петушки

. Это был тот самый улан, последними. Витька узнал его.

"Как он смог пробиться? По инерции, что ли? У самого барьера полетел с диска..."

Но эта мысль была не главной, мелькнувшей. Главная о пистолете.

Маленький револьвер улан, видимо, потерял и теперь держал в опущенной руке тяжелый казенный "дум-дум".

Он подошел, широко расставил ноги в похожих на черные бутылки крагах. Был он без шлема, пыльно-светлые волосы прилипли к разбитому лбу. Глядя на отца, улан спросил хрипло и официально: - Господин Михаил Мохов? - Допустим, - очень спокойно сказал отец. - Старший сержант спецбатальона корпуса черных улан Дуго Лобман... Никому не двигаться с места... - Я, как видите, и не могу... А детям почему нельзя? - Вы, господин Мохов, арестованы по обвинению в нелояльности и действиях, направленных на подрыв государственной системы Вест-Федераций. Он... - сержант качнул стволом в сторону Витьки, - за террористический акт в отношении сотрудников безопасности. Он... - это про Филиппа, - с профилактической целью.

- И кто же дал санкцию на арест? - с холодноватым интересом спросил отец.

- Командир спецбатальона.

- Но ведь уланы лишены права спецнадзора и судебной власти.

- Спецбатальон не лишен... Не двигаться. Я стреляю мгновенно.

Когда он говорил, губы шевелились, а побитое лицо оставалось деревянным.

- Старший сержант Лобман, - сказал отец. - Лучшее, что вы можете сделать, - это обратиться к врачу... А стрелять не надо, это весьма чревато для вас. Вы находитесь не в Западной Федерации, а на территории совершенно иного государства, где стрельба не поощряется. У Дуго Лобмана слегка шевельнулась рассеченная бровь. - Иное государство в часе езды от Реттерберга? Кому вы это говорите, господин Мохов! - Скоро вы убедитесь в этом.

- В чем бы я ни убедился, господин Мохов, это не пойдет вам на пользу. Если через полчаса здесь не появится уланское подкрепление с транспортом, я буду вынужден застрелить вас во исполнение инструкции, данной мне командованием. Вы ответите по всей строгости законов здешней страны. Дуго Лобман сказал без интонаций: - Если бы я даже поверил вам и опасался возмездия, это не помешало бы мне выполнить мой долг. Я улан. - А когда вы стреляли в мальчика на платформе, тоже выполняли свой долг?

-Да- "Бред какой-то! - отрывисто думал Витька. - На своей земле, в двух шагах от "Сферы",.. Кто мог ожидать? И ведь выстрелит, гад..."

Он сидел рядом с отцом. А Филипп, спокойно поглядывающий исподлобья, - в трех шагах. Ему, Филиппу, легче было бы вскочить и броситься в межпространство. А оттуда в - "Сферу". А найдет он "Сферу"? Найдет, если объяснить... А как объяснишь? Улан не даст... Да и не успеет Филипп: надо секунды две, чтобы уйти, сержант успеет выпустить пол-обоймы... А сам Витька и шевельнуться не сможет - сразу получит пулю. Да и как оставишь отца...

Вот идиотство-то! Нестрашно даже, а чертовски обидно... Одна надежда - случается, что по здешним рельсам ходит дрезина путевой службы... Или нет, не надо дрезины. Этот тип сразу выстрелит в отца... А что делать? Кинуться, вцепиться улану в руку? Срежет пулей в броске... Никакого пополнения старший сержант Дуго Лобман не дождется. Полчаса пройдет. И тогда... Он же дуб, слушать ничего не хочет, скотина!

- Сержант, отпустите хотя бы детей, - сказал отец. - Это исключено. -Но вы же должны понимать, что... - Советую вам помолчать и...

Мелькнула серо-зеленая тень. Пистолет грохнул, пуля взвгаула в метре от Витьки. Дуго Лобман огнулся в прыжке за отлетевшим в сторону "дум-думом"...

- Потом... вини, - сказал Цезарь, когда Лис опять начала говорить, что надо снять комбинезон и осмотреть царапины.

Он отошел от примолкших ребят и сел на прежнее место, на выступ фундамента. Тоскливая, уверенность, что Витьке сейчас очень плохо, буквально сверлила душу. Как сфокусированный пучок боли, луч такой, звенящий отчаянной тревогой, сигналом о спасении! Цезарь уткнул в ладони лицо и увидел этот луч -- рубиновый дрожащий шнур, прошивающий темноту. Устремленный бесконечности прямою нему, к Цезарю... И тогда он вскочил. Прыгнул на выступ. Крикнул. И шагнул, не открывая глаз, вдоль этого красного шнура... "А-а-а-а!" Все внутри скрутило до рвоты ужасом падения, страшного полета в никуда. Но круглой тенью возник рядом летящий в пустоте маятник, и Цезарь, спасаясь от гибели, вцепился в медную ленту. Как совсем недавно... - Маятник не поволок его по гравию. Тяжелый, как планета, шар плавно понес мальчишку в межпространственной пустоте. И... вынес его безнадежного липкого ужаса. Как черной духоты на свежий воздух.

По-прежнему было страшно, только с этим страхом Цезарь мог уже совладать. Мимо мчались не то искры, не то звезды, красный светящийся шнур дрожал, убегая вперед. И надо было лететь вдоль этого тревожного луча, чтобы успеть, чтобы спасти!

Успеет ли? Маятник одно свое качание проходит за семь секунд. Они ужасно долгие, эти секунды полета, но хватит ли их, чтобы долететь до Витьки?.. Вот замедляется движение шара. Вот уже совсем нет скорости. Щелчок... Цезарь запутался в траве и выпустил медную ленту. Открыл глаза.

Трава, в которой он лежал, была серо-голубая. Из нее торчали плоские метровые кактусы, похожие на бумеранги с шипами. На горонте стояли черные горы, над ними, как белый взрыв, полыхало громадное солнце. Было очень трудно дышать. Не успел!.. Но теперь он знал, что делать.

Зажмурился, сосчитал до семи, снова увидел пролетающий шар и опять ухватился за спасительную ленту-скобу.

И новые нескончаемые секунды летел за маятником, рассекавшим вакуум. А когда брякнулся в траву, то была это луговая кашка и подорожники. И лопухи.

Цезарь вскочил. Он был уверен, что увидит Витьку. Но увидел девочку.

Голова кружилась, в глазах все расплывалось, но все-таки ясно было, что это девочка, хотя в брюках и майке. Длинная и веснушчатая. Она подхватила Цезаря, потому что его вдруг повело в сторону. Испугалась: - Что с тобой? Ты откуда? Цезарь выпрямился: - А где Витька?

Она не удивилась. Но сказала почти с отчаянием: - Я не знаю... Я сама его... жду... Я... - Ему плохо!'

- Я чувствую. Но я не пойму... - А почему меня принесло к тебе?! - Я не знаю, - опять сказала девочка. Слезы у нее были уже блко. Она подняла руки к щекам, и Цезарь увидел сжатое в пальцах свое зеркальце. Фонарик.

Ясно! Это луч - Витькин крик, Витькин сигнал бедствия, Витькин страх - отражался в зеркальце и потом уже летел через грани к нему, к Цезарю!

- Я знаю, ты Люся, - быстро сказал он. - Где Витька может быть? Я думал - он здесь... Или у нас, в Реттерберге?

- Да нет же! Блко! Я всегда чувствую, если блко... Может, на насыпи? Он всегда возвращается от вас по насыпи! - Можешь сообщить .кому-нибудь? Только быстро! - Да... А ты? Ты же еле стоишь! Надо... - Ничего не надо! Скорее!.. А это дай мне, чтобы не сбивало! - Он выхватил у Люси зеркальце, шагнул назад и спиной бросился в черный провал.

...Маятник опять принес его под мохнатое белое солнце, в серо-голубую траву. На этот раз Цезарь передохнул, прислушался к себе. В голове стоял звон, а когда закроешь глаза - в них зеленые пятна-бабочки. Но вдруг эти пятна вытянулись в линии, линии замкнулись в концентрические круги. А в кругах, как в центре кольцевого прицела, зажглась рубиновая точка. Опять потянулась к Цезарю нитью. И вдаль нити маятник понес его снова. На это раз - точно к Витьке.

...Он упал шагах в десяти от насыпи. Хорошо упал - в куст упругого дикого укропа. И сквозь помятые стебли сразу увидел черного улана с пистолетом в согнутой руке. А потом уже Витьку, его отца и Филиппа.

Если бы он помедлил миг, если бы задумался - как лучше поступить? - неуверенность и боязнь облепили бы его, как паутина. И, спасаясь от этой паутины, Цезарь снова рванулся назад - в падение, в полет, под чужое солнце. (И мельком поразился тому, что прямой переход, которого он так отчаянно боялся, теперь все равно что качели в парке.) На знакомой уже планете с голубоватой травой он вырвал с корнем щипастый кактус-бумеранг, взял за корневище в правую руку. За маятник придется хвататься левой. И главное - рассчитать, чтобы прыгнуть сейчас точно рядом с уланом. Справа, где оружие... Не надо рассуждать и колебаться. Похожее один раз уже было. В Верхнем парке, в прошлом году, когда инспектор Мук тюремной школы и Корнелий Глас дрались -за пистолета... Ну!

...Земля ударила по ногам. Кактус-бумеранг врезался в кожаный рукав улана, выстрелом рвануло уши. И покатились по траве двое, трое, четверо. Дотянуться до вороненого "дум-дума" - до спасения, до победы! Дуго Лобман уже почти схватил рукоять, но Витька ударил пистолет ногой. Филипп зубами вцепился улану в палец. Сержант взвыл, отшвырнул кудлатого и щенка. Дру-гого отбил локтем, вскочил... Но мальчишка с головой, похожей на громадный одуванчик, стоял в трех штагах и держал пистолет двумя руками на уровне живота..".

Тот самый пацан со Второй Садовой, -за которого дрошлым летом такой сыр-бор! - А! Цезарь Лот!

- А! Сержант... , Дуго Лобман шагнул к мальчишке, но дважды ахнул "дум-дум", и дважды пули рванули траву у тупых уланинских башмаков. И в том же ритме, как бы на счет "три", ствол вскинулся выше, в грудь, и Дуго понял, что третий выстрел прозвучит без малейшей задержки. Он заорал и вскинул руки..... Цезарь не нажал спуск. Мотнул головой, словно отогнал муху. Потом сказал громко, но сипло: - Пять шагов назад! Быстрее, пожалуйста. Или... Дуго спиной вперед старательно шагнул пять раз. Це-зарь смотрел на него поверх ствола. - Что теперь с ним делать, Михаил Алеэссхсеевич? - Пусть подымается на насыпь и идет к чертовой матери. только чтоб не оглядывался. Будет нужно, его догонят и возьмут... - Мохов сказал это по-русски, и Цезарь понял только "к чертовой матери". Вопросительно двинул плечом. Витька встал с ним рядом. Приказал сержанту: - Подымитесь на рельсы и ступайте прочь. Не оглядывайтесь и не вздумайте возвращаться.

- Вы усугубляете вину, - мрачно сообщил Дуго Лобман и медленно опустил руки.

- Пошел вон, - сказал отец. - Чезаре, стреляй, если не пойдет. Дуго Лобман взглянул на Цезаря и полез наверх, к полотну. Там он оглянулся, несмотря на запрет, и пошел по шпалам. В ту сторону, где, по его мнению, был Реттерберг. Все смотрели вслед. Филипп отплевывался и вытерал губы- видимо, уланский палец был противный... . . - Ну и ну... - пронес Михаил Алексеевитич Мохов. Цезарь уронил пистолет и сел в траву. Увидел мертвого Кригера, взглянул на Филиппа, ничего не сказал. Придвинулся, стал гладить упругие медные перья. Филипп тихонько заплакал. Так они сидели довольно долго. Витька наконец спросил у Цезаря:

-Сумел, значит!

Цезарь кивнул. Растерянно повел пальцами по груди, словно что-то искал. И нащупал на шнурке пуговицу, уцелевшую во всех передрягах.

- Молодец ты, Цезаренок, - сказал Витька без. боязни обидеть Чека, потому что теперь они и в самом деле были равные. Или по крайней мере Чек не был младшим, подопечным. И он не обратил даже внимания на "Цезаренка". Он словно прислушался к чему-то и вспомнил:

- Кто-то должен отправиться к Башне. Там отходят с ума от беспокойства.

Это был Цезарь, как он есть. Витька-то и думать забыл о Пограничниках, которые ждут.

- Я не смогу... без Петьки... - всхлипывая, сказал Филипп.

- Но... ты же раньше летал и один. -А сейчас не смогу... Витька, разумеется, не мог оставить отца. -А я... - Цезарь поморщился, зажмурился. - Боюсь, что один, без вас, я сразу не найду дорогу...

Далеко-далеко возник и стал нарастать шум: винта. Вдоль насыпи шел маленький бело-синий вертолет. Он сел в двадцати шагах, и Витька увидел, как первой выпрыгнула Люся. Потом Скицын, молодой толстый доктор Жлопьев и пилот Владик.

Появлению Люси Витька ничуть не удивился. Словно так и должно было случиться. И он сильно обрадовался ей. Растаяла наконец, пропала заноза, которая позади всех мыслей, страхов и тревог все равно, оказывается, сидела в душе - та память о неудачном разговоре в храме Итта-дага. Теперь все стало проще, легче. И Витька даже не огорчился оттого, что Люся лишь мельком взглянула на него и бросилась к Филиппу: - Ой, смотрите, здесь мальчик весь в крови! - Это не моя, от петуха, - неласково сказал Филипп. Оставьте, мол, меня, в покое. Люся обернулась к Цезарю: - Дядя Женя, а вот еще один, весь ободранный! Доктор Хлопьев, однако, сохранил спокойствие: - Ободранный, но на ногах... А с тобой что, Алексеич? - Паралитическая ампула. Одно хорошо, нко попали, сволочи, я как раз встал, спиной к окну. А то бы сейчас дрыхнул непрошибаемо... Да ты, Женя, не суетись, дня через три само пройдет. А противоядия все равно нет. - Это там нет. А у нас будешь, вечером танцевать лезгинку, знаю я эти ампулы... Дай-ка, дорогой, я вкачу тебе первую дозу эликсира... А ты, молодой человек, откидывай свой десантный наряд и приготовься орать. Антисептик - зелье кусачее. - Не надо, мы сами, - сказал Витька. - А, это Виктор Михайлович со своей электротерапией! Ну, валяйте...

Витька помог Цезарю снять комбинезон. Мелкие царапины Цезарь ловко убирал ладонью сам, а широкие багровые ссадины "заделывал" горящим шариком Витька. Шарик этот зажегся у него на минце послушно и сразу...

Скицын поднял травы пахнувший теплым железом и порохом "дум-дум". Вопросительно посмотрел на Витьку. Витька молча махнул через плечо - в ту сторону, где далеко-далеко маячила на насыпи черная фигурка уходящего улана. Скицын присвистнул. Люся переводила с него на Витьку круглые, перепуганные глаза. - Ох, как мне это не нравится, - сказал Скицын. - А кому нравится, - сказал Витька. Скицын подошел к Филиппу, наклонился над Кригером. - Отлетался бедняга, откричал свое... Как же это, а, ребята?

- Потом, - отозвался Витька.

Вертолет был маленький, всех забрать не мог. Внесли отца, сел доктор Хлопьев. Пилот Владик сказал, что за ребятами и Скицыным вернется через полчаса. Улетели... Филипп тихо попросил: - Давайте похороним Петьку...

- А там, у себя, не хочешь? - нерешительно спросил Витька. Филипп помотал головой. - Мне его не унести... мертвого... - Пусть лежит в земле, на которой вывелся на свет, - сказал Скицын. Вынул кармана широкий складной нож, вырезал квадрат дерна, стал рыть яму. Мальчишки и Люся помогали кто чем мог - палками, найдённым в траве рельсовым костылем, крышкой от затвора "дум-дум". Земля была мягкая, копали без труда. Витька коротко рассказал Скицыну, что было. Скицын отряхнул о брюки ладонь, провел ею по волосам Цезаря, в которых застряли земляные крошки.

- Значит, вот как оно. Командор... Сразу получил крещение...

- Да у него и раньше хватало крещений, - хмуро напомнил Витька.

Цезарь все еще был без комбинезона - маленький, щуплый, молчаливый. Он старательно вгрызался в землю. Под майкой суетливо дергались колючие лопатки, а у груди качалась медная пуговица. После слов Скицына Цезарь вдруг отбросил затворную крышку, съежился в лебеде, спрятал лицо и затрясся от плача...

- Ну, ты чего... Чек... - потерянно сказал Витька. - Чего!.. Чего!.. - Цезаря сотрясали рыдания. - А чтобы... быть Командором... значит, надо стрелять в людей, да?! - Чек... ты же не стрелял... Ты не в него! - Да!.. А если бы он не поднял руки! Я бы третью пулю... в него... Потому что не было выхода!..

- Чек... Но выхода же правда не было, - беспомощно проговорил Витька. И подумал, что он тоже стреляла улан. Молниями. Правда, он не хотел убивать. Он рассчитывал, что они просто полетят с дисков от взрыва перед лицом. Но ведь могли сломать шеи... И может быть, сломали... А что было делать? - Чек... Они же первые полезли... - Ну и пусть! Я все равно не хочу никакого командорства! Я же не просил!.. Скицын в сердцах воткнул нож в землю. - Дурак я. Цезарь, я не то сказал... про командорское крещение... Ну, а если бы тебя не сделали Командором, разве ты не кинулся бы на помощь к Витьке, к Филиппу? Посуди сам...

Цезарь стал вздрагивать реже. Сердито вытер грязной ладонью лицо. Всхлипнул еще, пробормотал: - Я как-то не подумал об этом... вините... Не место, не время было для смеха, но Витька еле-еле задавил улыбку...

...Филипп стал опять заворачивать Петьку. - Так в рубашке и положишь? - спросила Люся. Он нахмуренно кивнул.

- Тогда хоть, петушка отцепи, - сказал Витька. Но Филипп молча покачал головой.. и опустил завернутого Петьку в яму.

Тогда и Витька отцепил своего петушка, положил значок на рубашку. И Цезарь - с перемазанным лицом, насупленный, стыдящийся недавних слез - подобрал комбинезон, снял с него петушка, положил рядом с Витькиным.

Скицын свинтил с безрукавки синий квадратик с белой буквой "С" - значок "Сферы". У Люси никакого значка не было. Она подумала и сняла с мочки уха клипсу - божью коровку...

Яму засыпали, сверху на плоский холмик положили квадрат дерна. Постояли с минуту над последним приютом Кригера... Улетел он, рыжий бродяга, за такие грани, откуда его никто не вернет. Сколько ни кричи на весь межпространственный вакуум: "Петька, где ты?!" - не откликнется...

- Нам надо возвращаться к Башне, - шепотом напомнил Цезарь. - Мне и Филиппу... -. А Филипп... Ты сможешь? Да... если с Чеком...

Конечно. Мы же вместе, - сказал Цезарь. Скицын быстро посмотрел на Витьку, словно опять сказал: "Ох, не нравится мне это..."

-Да у Башни-то совершенно безопасно, - обнадежил его Витька.

- Нигде не бывает совершенно безопасно, даже в нашей благословенной "Сфере"... Кстати, с чего ты взял, что на пятьдесят девятом была "пчела"? Сам перепутал и крик поднял... - Не перепутал я... - Витька слабо улыбнулся. - Слушай, а нос у тебя вчера не сворачивало на другую сторону? - Витторио, ты нахал... - Да я серьезно... Потому что все связано. - Что связано?

- Все, что было, - невесело усмехнулся Витька. - Ерстка... Вдали застрекотал вертолет.

эпилог Человек на рельсах

Дома Витька отыскал три запасных медных петушка - для Цезаря, для Филиппа и для себя. Но скоро значки понадобились еще. Потому что Люся привела к Пограничникам трех ребятишек - Илью, Ножика и его сестренку Тышку. Из той компании, которую вывез в прошлом году "Проколотого колеса" Витька. Теперь они учились в Яртышском интернате.

Петушки - дело нехитрое. Юр-Танка привез их целую горсть, когда в очередной раз встретились у Башни.

Привез он и грустную весть: Командор Находкин умер, и его похоронили рядом с церковью Матери Всех Живущих.

Юкки с сестренкой не появлялись, у них было много дел - Юкки стал командиром мальчишечьего отряда трубачей, и они несли вахту на стенах Юр-Танка-пала, потому что племянник Хала, темный князь Саддар, опять собирал по дальним урочьям конные сотни... А сестренка Юкки учила местных малышей играм и песням, о которых до той поры не ведал никто от Крайнего моря до Дикой долины.

Зато другие Пограничники теперь сходились у Башни более часто, чем прежде. В "Сфере", где Витька жил с отцом, в Реттерберге и даже княжестве Юр-Танка стояла глубокая осень, а здесь по-прежнему цвели травы и летали в жарком воздухе стрекозы. Собираться стало теперь проще потому, что Цезарь всех научил переходу в такте Большого Маятника. Не сразу, но научил. Даже яртышских ребят и

Люсю. У нее, кстати, первый переход получился даже лучше, чем у Лис, которая застряла поначалу на каком-то корявом и горячем астероиде...

Витька сперва был доволен, что все так хорошо складывается. Но результат оказался совершенно неожиданный: Люська по уши влюбилась в Цезаря. А Цезарь... он, бедняга, видимо, тоже. И радовался, и маялся. И сказал наконец Витьке чуть не со слезами:

- Это ставит меня в крайне двусмысленное положение...

- Да чего уж там... - вздохнул Витька. Дело в том, что он все больше невольно заглядывался на Лис. И чувствовал себя поэтому виноватым перед Рэмом. И был счастлив, когда Лис ему по секрету сообщила, что Рэм "окончательно спятил -за этой девятиклассницы Вальки, самой большой воображалы в Луговом...".

Конечно, все эти душевные терзания считались тайными, но на самом деле...

- Так у нас все свихнутся от этой дурацкой влюбленности, - озабоченно сказал Ежики Ярику и Филиппу.

- Ну уж фиг, - отозвался Филипп. - Я по крайней мере ума не выжил...

Он подрос, посерьезнел, Филипп Кукушкин. Стал молчаливее. Он очень тосковал по Петьке. Казалось бы, чем больше проходит времени, тем глуше печаль. Но у Филиппа было не так. Чуть закроет глаза - и кажется, что опять гладит он Петькины перья и теребит налитой гребень. "Ко-о..."

- Дядя Дима, - насупленно сказал он однажды , когда засиделись за своей многомерной и хитроумной игрой, - а можно по Петьке устроить службу? Ну, как это называется у вас, поминанье, что ли.

Отец Дмитрий смеяться не стал, но сказал строго: - Он, конечно, петух был знаменитый, да посуди сам, как же это сделать? Панихиды служат только по людям, ибо сказано, что лишь человек имеет бессмертную душу и надобно молиться, чтобы она обрела царство небесное...

- Но можно ведь просто так, - пробормотал Филипп. - Не надо ему царства...

Про бессмертие человеческих душ он никогда не задумывался, но что касается Петьки... Ушел же Кригер от гибели при эксперименте в "Сфере". Может, и сейчас... Ну, если не сам Петька, то, возможно, его тень где-нибудь летает в дальних пространствах. Иногда, во время своих путешествий по ступеням стеклянной лестницы, Филипп даже вздрагивал от ожидания: вот-вот шумно спланирует Петька пустоты, заворкует радостно. Не случилось пока такого и, наверно, не случится. Но вдруг... жалко вам, что ли, - уже с нехорошим щекотаньем в горле прошептал Филипп.

-Да не жалко, Филюшка, а не по обычаю это. Не по caeiio... Да и к чему тебе? Ты же самый что ни на есть неверующий!

-А я разве для себя? Я для него. Это... ну, как про-uaiea.-А то закопали - и будто не было... Ну, можно свечку зажечь?

-А почему же в церкви-то обязательно? -А где? На улице? Задует же... Филипп лег щекой на плюшевую скатерть и стал смотреть в черное окно. Ноябрь был, поздний вечер, -Грехи наши... - сказал отец Дмитрий. - Пошли... Они долго шагали по пустой и темной улице Лугового. Подморозило, летели в лицо невидимые редкие сне- Отец Дмитрии отпер тяжелую дверь. Потом отодвинул вторую, стеклянную.

Свет зажигать не будем, а то увидят с улицы... Они остановились у стены. Желтоватое пятно от фонарика разошлось по портрету печальной такой, большеглазой oaoaiuee с мальчиком на руках. Как на образке, что носит Юр-Танка. Картина эта, украшенная чеканным металлом, aenaea обрамлении белокаменной старинной резьбы. Круг света пошел по резьбе вн - по сплетениям цветов и ли-nouaa. A полуметре от пола тянулся широкий карн. Квадратная полуколонна с резьбой опиралась на него, и здесь, между каменных веток, завитков и соцветий, был вплетен в орнамент задорный, с растопыренными крыльями и раскрытым клювом петушок.

-Вот тут и поставь... Держи... - Отец Дмитрий протянул свечку. Тонкую, будто карандаш. Чиркнул зажигалкой. Филипп осторожно зажег фитилек, потом капнул воском на карн, прилепил свечку. Огонек трепетал и подмигивал, петушок будто шевелился. Он был не похож на Петьку... но все-таки чуть-чуть похож... . Филипп рукавом куртки вытер лицо, стал смотреть и iie?aou.

Свечка горела быстро, и когда убавилась до половины, отец Дмитрий сказал: -Пойдем... -А гасить не надо? - Догорит и сама погаснет. Они вышли на крыльцо. Стало еще холоднее, появились caacau.

-Ну, что? Проводить до дому? - спросил отец Дмитрий.

- Не... До свидания. Спасибо... - выдохнул Филипп. И с крыльца шагнул в межпространственный провал.

Когда ему бывало грустно, он летел не на стеклянную лестницу, а в какие-нибудь глухие и печальные места. Среди них было и такое: болотистая равнина под осенним серым небом, а на ней бесконечная, очень прямая насыпь с рельсами. По этой насыпи шел заросший человек в истрепанной кожаной одежде мотоциклиста. Шел и шел, днями и ночами. Не ведая конца.

Однажды Филипп рассказал о нем отцу Дмитрию. С каким-то смущением, с виноватостью даже. - Все идет, идет. Не может ни сесть, ни упасть... Отец Дмитрий ответил без привычной мягкости: -Сам себе выбрал такое... Он стрелял в детей. Возможно ли более черное дело?

- Он говорит, что не виноват, потому что выполнял приказ, - сумрачно объяснил Филипп на следующий день. - Никаким приказом нельзя оправдать этот грех... - Он говорит, что все понял и больше никогда не будет, - сказал Филипп еще через неделю. - Он просит, чтобы ему простили грех.

- Грех может быть отпущен, если человек раскаялся. -Но он же говорит... Он... Дмитрий Игоревич резко выпрямился: - Он лжет! Он просто хочет бавиться от тяжкого пути. Причем здесь отпущение грехов? Если человек раскаялся всей душой и ужаснулся своим делам, путь кончится и сам отпустит его...

...А пока через грани Кристалла, через многие пространства, все еще идет человек в черной коже. Тот, кто стрелял в детей и кто, если прикажут, будет стрелять снова.

И при мысли об этом Цезарь Лот иногда обрывает смех или разговор, хмурится и крутит на шнурке тяжелую медную пуговицу.