Саке Комацу.

Рассказы

 

 

Бумага или волосы?

Смерть Бикуни

Черная эмблема сакуры

 

 

    Саке Комацу.

    Бумага или волосы?

 

   -----------------------------------------------------------------------

   Журнал "Химия и жнь", 1966, N 8. Сокр.пер. с яп. - 3.Рахим.

   & spellcheck by HarryFan, 9 August 2000

   -----------------------------------------------------------------------

 

 

   Прежде чем начать, предупреждаю вас - читайте как можно быстрее!  Иначе

я не могу поручиться, что вам удастся дочитать эту историю до конца.

   Только ничего не  пропускайте!  Ведь  я  умею  рассказывать  только  по

порядку, и от вас может ускользнуть самое главное. Ах, как было бы хорошо,

если бы вы знали, чем кончается эта история! Во всяком  случае,  я  очень,

очень надеюсь... Что? Вы говорите, чтобы я не  тянул  и  сразу  выкладывал

суть дела? Но я же предупредил, что умею рассказывать только  по  порядку.

Такой уж у меня характер. Я и сам -за этого мучаюсь. И если бы  не  одно

невероятное происшествие, не бывать бы мне больше репортером...

 

 

   Так с чего же начать? Даже и не знаю. Впрочем, всегда надо  начинать  с

самого начала. В тот вечер, когда это случилось... Ну-ну,  пожалуйста,  не

подгоняйте меня!

   Так вот, в тот вечер я был у моего приятеля Номуры. Мы пили  с  ним  до

утра. Номура молодой, очень способный биохимик.  Он  заключил  контракт  с

одной крупной фирмой и теперь работает для  нее  над  какой-то  проблемой.

Разумеется, за солидное вознаграждение. Хотя вообще-то он не от мира сего,

маловато у него здравого смысла. С сумасшедшинкой человек.

   - Над чем ты работаешь? - спросил я его тогда.

   - Не могу сказать. Это секрет фирмы, - ответил Номура, выливая в  рюмку

остатки виски. - А не пора ли нам на боковую?

   - Подумать только, уже утро! - ответил я, взглянув  на  часы.  -  Скоро

первая электричка. Поеду домой и высплюсь хорошенько.

   Было самое  обыкновенное  утро.  Безлюдную  улицу  окутывал  туман.  На

перекрестке стоял молочный фургон. Шофер, разинув рот, смотрел  на  полки,

залитые молоком. Очевидно, от тряски лопнули пакеты.

   По дороге на станцию я встретил мальчишку-газетчика.  На  боку  у  него

болталась пустая сумка; наверно, он уже доставил все  газеты  подписчикам.

Только вид у паренька  был  какой-то  странный:  походка  неуверенная,  на

глазах слезы.

   На станции  тоже  было  пусто.  До  первой  электрички  еще  оставалось

несколько минут. Когда я, как обычно, протянул  контролеру  свой  сезонный

билет и хотел пройти на перрон, контролер вдруг схватил меня за руку.

   - Эй, вы! - сказал он не очень-то вежливо. - А билет где?

   - Да вы что, ослепли, что ли? - возмутился я и сунул ему под нос  билет

в пластмассовой обложке.

   И тут я увидел, что билета в обложке нет. Что за  черт!  Вчера  вечером

он, как всегда, лежал здесь.

   - Выронил, что ли?.. - пробормотал я. Исчез не только  сезонный  билет,

но и все витные карточки и билеты метро. Вернуться к Номуре? Но уж очень

хочется спать. Поеду домой, а там видно будет, - решил я.

   Кассу еще не открыли.  Я  подошел  к  билетному  автомату.  И  тут  мне

показалось, что станция как-то менилась. Я никак не мог  понять,  в  чем

дело, но что-то было не так. Я  опустил  монету  и  нажал  ручку.  Автомат

щелкнул и выбросил горсточку пыли. Никакого билета не появилось.

   - Эй, ты! - крикнул я  контролеру,  окончательно  разозлившись.  -  Чем

придираться, следил бы лучше за своими автоматами! Человек тратит  деньги,

а он испорчен.

   - Как это испорчен? Быть не может!

   - Может или не может, но он не работает. А  если  не  работает,  какого

черта горит лампочка?! Только людей обманываете!

   Касса все еще не открывалась. Было  слышно,  как  за  окошечком  кто-то

взволнованно говорит по телефону:

   - Да, да, все до единого! Что? У вас тоже? Что же делать?

   Между тем на станции скопилось довольно много народу. Некоторых так же,

как меня, задержал  контролер,  другие,  пошарив  по  карманам,  помчались

домой.  Человек  пять-шесть  безнадежно  пощелкали  ручкой   автомата   и,

убедившись, что он испорчен, обступили кассу. Они  барабанили  кулаками  и

орали:

   - Эй, что вы там, заснули, что ли? Давайте билеты!

   И тут меня вдруг осенило.

   Ну, конечно! Недаром мне показалось, что на станции что-то  менилось.

Оказывается, исчезли все плакаты. Схема, нарисованная масляной краской  на

железном листе, осталась. А пестрые рекламные плакаты  исчезли  бесследно!

На  зеленой  доске   объявлений   торчали   только   кнопки.   Вглядевшись

повнимательней, я обнаружил вну, на раме, тоненький слой пыли.

   У контроля уже назревал скандал. Толпа бушевала и у кассы.

   - Да что это за безобразие! Мы же опаздываем на работу! - кричали люди.

- Открывайте!

   Окошко с громким стуком открылось.

   - Не устраивайте скандала,  господа!  -  громко  сказал  кассир.  -  Мы

немедленно примем меры... Электричка все равно запаздывает. Я  сейчас  как

раз звоню по телефону, выясняю, как быть...

   - Да наплевать нам, что вы там выясняете! Билеты, билеты давайте!

   - Билетов нет. Ни одного нет... - кассир чуть не плакал.

   - Бюрократы! - заорал кто-то. - Тогда выдайте нам справки!

   - Но как же я дам вам справки, когда нет...

   Тут раздался грохот электрички. Толпа пассажиров с ревом  бросилась  на

перрон. Деревянная загородка с треском рухнула. Во мне заговорил репортер.

Я  вскочил  на  прилавок  какого-то  киоска  и  начал  щелкать   маленьким

фотоаппаратом, который всегда носил с  собой.  Великолепные  будут  кадры!

Потом я выбежал на шоссе, поймал такси,  плюхнулся  на  сиденье  и  назвал

адрес редакции. Но  тут  я  подумал,  что  за  такое  расстояние  придется

заплатить больше тысячи иен. Я поспешно полез в карман, вытащил бумажник и

хотел пересчитать свои капиталы. Но... бумажник был пуст! На  лбу  у  меня

выступил холодный пот. Еще бы! Ведь  я  отлично  помнил,  что  там  лежала

добрая  половина  моего  жалования.  Все  деньги  исчезли.  Осталась  лишь

крохотная горсточка сероватого порошка, похожего на пепел.

   И  только  тут  я  понял  -  что-то  творится  с  бумагой.  Она  начала

исчезать!..

   Почему, отчего - я не знал. Но факт -  бумага  исчезала!  Бесследно.  А

что, если она исчезнет вся, везде? И надо  же,  как  раз  тогда,  когда  я

отщелкал  чуть  ли  не  целую   пленку   сенсационных   снимков!   Значит,

опубликовать их будет нельзя... Да где там опубликовать, и  отпечатать  не

удастся: ведь фотобумага тоже могла исчезнуть...

 

 

   Когда мы подъехали к редакции, я подбежал к вахтеру.

   - Старина, одолжи-ка мне тысячу иен. Я тебе сразу верну!

   - Смеетесь, что ли? - ответил вахтер.  -  Денег-то  нет,  все  бумажные

деньги исчезли.

   - Ну давай тогда серебро, медяки...

   - Шутите! - вахтер  посмотрел  на  меня  в  упор.  -  Монеты  теперь  -

единственная ценность. Только они и остались.

   Я с досадой крякнул и отдал шоферу, стоявшему у меня  за  спиной,  свои

часы.

   - Когда расплачусь, вернете, - предупредил я, - они у меня  хорошие,  с

календарем.

   Я вошел в редакцию, и моим глазам  открылось  ужасающее  зрелище.  Одни

метались   по   комнате,   как   звери,   попавшие   в   клетку,   давая

нечленораздельные звуки, другие толпились по углам, размахивали  руками  и

ожесточенно спорили. Телефоны захлебывались. Кое-кто всхлипывал. Некоторые

сидели на стульях, бессмысленно уставившись в пространство.

   Ведь для газетчиков вся жнь - в бумаге.  Мы  оживляем  мертвые  белые

листы, и они начинают говорить. С утра до ночи мы утопаем в  бумаге,  -  и

вдруг, словно по  мановению  волшебной  палочки,  она  исчезла!  Все,  все

исчезло - документы, рукописи, папки, словари, книги,  верстки,  подшивки.

Ничего нет. Только пыль... На проволоке, протянутой под потолком,  грустно

висели зажимы; нечего им было больше держать. А еще  недавно  здесь  сохли

фотографии...

   В типографии и в экспедиции тоже творилось нечто невообразимое.

   Вернувшись в свой  отдел,  я  бессильно  опустился  на  стул.  Телефоны

трезвонили без конца, но сотрудники не обращали на них внимания.

   - Везде, везде, - бормотал кто-то, словно в бреду.

   - Как, по всей Японии? - спросил я.

   - Да, по всей стране, одновременно. Точнее, в течение полутора часов, с

трех двадцати ночи...

   - А за рубежом? - спросил я. - Что говорят в иностранном отделе?

   - Телетайп не работает. Пробовали слушать по радио... Кажется, во  всем

мире...

   Зазвонил телефон. Мой собеседник схватил трубку.

   - Да, да! Что-о? - не дослушав, он со всего маху швырнул трубку.

   - Объявлено осадное положение, формируются отряды самообороны, - сказал

он. - Нет, подумать только, какое величайшее свинство - творится такое,  а

написать нельзя!

   - Осадное положение? Да зачем? - умился я.

   - Ну, как - зачем? Начинается бунт. Толпа напала  на  банк.  Ты  только

подумай, банков исчезли  все  бумажные  деньги.  И  банковые  книги,  и

сберкнижки тоже... Магазины не продают товаров, боятся...

   - А как же наше жалование?

   - Какое там еще жалование! Тут не до  этого,  когда  газета  кончилась.

Теперь вся слава достанется радио и телевидению!

   Я попросил закурить.

   - Пожалуйста, если ты это можешь курить, на здоровье! - он усмехнулся и

вытащил кармана табачное крошево, завернутое  в  серебряную  фольгу.  -

Предупреждаю, что  рыскать  по  табачным  лавкам  бесполезно:  все  трубки

распроданы...

   -  Эй,  кто-нибудь  помнит  телефон  фирмы  "КК"?  -  крикнул  репортер

экономического отдела, появляясь в дверях. - Я слышал, они там  собирались

выпускать пластмассовую  бумагу.  Теперь,  поди,  от  радости  до  потолка

прыгают. Ну, кто же помнит их телефон?

   - Посмотри в телефонной книге.

   - Поди ты... От телефонной книги осталась кучка пыли.

   Он начал  звонить  в  справочную,  и  когда,  наконец,  соединили,  ему

ответили, что ничем помочь не могут. Ведь они тоже смотрят  по  книгам,  а

книги исчезли.

   Репортер выскочил комнаты.

   - Ох, уж эта репортерская жилка! - вздохнул кто-то. - Ведь  знает,  что

писать не на чем, а все-таки побежал.

   - Эй, ребята! Телевор заработал! - крикнул кто-то, и мы все бросились

к голубому экрану.

   Почему-то до этого ни радио, ни телеворы не  работали.  Впрочем,  это

естественно - ведь и у них все передачи записаны на  бумаге.  Должно  было

пройти некоторое время, пока они там  собрались  с  мыслями.  Прекратилась

даже радиосвязь. Говорили, что в приемниках тоже используется бумага.  Ну,

всякая оляция, бумажные конденсаторы. Все это тоже исчезло, и аппаратура

вышла строя. Когда заработал наш телевор, оказалось, что  он  онемел:

не работал динамик. Растерянный диктор то появлялся на экране, то исчезал,

смешно размахивая руками.

 

 

   Постепенно прояснились огромные масштабы бедствия.

   На заседании  кабинета  министров  было  устно  объявлено  чрезвычайное

положение.   Государственные   учреждения   были   паралованы.   Диктор,

прывавший народ к спокойствию, сам дрожал, как в лихорадке.

   - Слушай! - ко мне подбежал главный редактор и потряс меня за плечо.  -

Лети в Институт микроорганмов. Кажется, там один ученый,  мой  знакомый,

установил причины бедствия. Это сенсация!

   - А что делать с этой сенсацией?! Ведь газеты-то больше нет!

   - Напишем на листе фанеры и вывесим на дверях редакции!  -  заорал  он,

стукнув себя кулаком в грудь. - Вот где живет истинный дух газетчика!

   Я помчался вн по лестнице. У выхода меня  поймал  один  наш  молодой,

подававший большие надежды обозреватель.

   - Послушайте, что будет с  моим  гонораром  и  с  моими  рукописями?  Я

недавно передал их в редакцию, - сказал он. - Ведь я зарабатываю на  жнь

писанием. Что же мне теперь делать?

   Он был очень бледен.

   - Даже и не знаю, что вам посоветовать... Впрочем, научитесь петь!

   Я отмахнулся от него и выскочил на улицу.

 

 

   Улицы выглядели чистенько и приятно: ни  плакатов,  ни  объявлений,  ни

бумажного мусора.

   Я смотрел то в окно машины, то на  экран  установленного  перед  задним

сиденьем онемевшего телевора, где появлялись, фразы, написанные мелом на

классной доске. Судя по всему, бедствие принимало  все  более  грандиозные

размеры.

   Во-первых, сгинули все банкноты. Банки,  сейфы,  кошельки  опустели.  А

много ли у нас звонкой монеты? На финансовом фронте  назревала  невиданная

катастрофа. Исчезли все ценные  бумаги,  все  акции.  Что-то  творится  на

бирже! Как же вести деловые операции? Как  установить,  кому  принадлежали

акции, переходившие рук в руки?! А банки-то, банки...  Восстановить  по

памяти суммы вкладов невозможно, а верить на слово тоже нельзя...

   Вторым серьезным ударом было полное исчезновение  почты.  Растаяли  все

письма, телеграммы, денежные переводы.

   Государственные   учреждения   бездействовали.   Чиновники   переживали

настоящую   трагедию:   заявления,   прошения,   предписания,   ведомости,

циркуляры, памятки, приказы, счета, накладные больше не существуют. Не  на

чем писать  резолюции  и  ставить  подписи.  Прости-прощай,  милый  сердцу

бюрократм!

   Более серьезным  было  положение  в  судебных  органах  и  нотариальных

конторах. Сразу нашлись сотни ловкачей,  заявивших  свои  права  на  чужую

собственность.  Наиболее  наглые  и  предприимчивые  вторгались  в   чужие

особняки, вышвыривая на улицу законных владельцев. А что мог сделать суд?

   Но  самый  тяжкий,  самый  сокрушительный  удар  обрушился  на  учебные

заведения, научные институты и дательства.

   О фирмах, проводивших бумагу, не стоит и говорить. Они агонировали.

А дательское дело? Ведь на прилавках  и  полках  книжных  магазинов  нет

ничего, абсолютно ничего! Ни одной книги,  ни  одного  журнала,  ни  одной

самой  завалящей  брошюрки!  Я  вспомнил  пестрые  разноцветные   обложки,

пахнущие свежей типографской краской страницы, и мне стало не по себе...

   И тут я подумал - что же будет с человечеством?  Ведь  вся  наука,  вся

культура безвозвратно исчезли. Не только в  Японии,  но  и  во  всем  мире

опустели  все  .  Превратились  в  прах  все  книги,  письменные

документы, словари, справочники, научные работы, исследования...

   Бумага!  Подумать  только,  на   каком   хрупком   материале   основана

человеческая культура! Больше четырех тысяч лет люди доверяют свои знания,

свои духовные достижения этим ничтожным листочкам, которые  разрушаются  с

поразительной легкостью. И вот  бумага  исчезла.  И  человеку  не  на  что

опереться, нечем подтвердить, что  он  человек.  Он  снова  превратился  в

первобытного пещерного жителя, бессильного против устрашающих сил природы.

   ...Телевор продолжал работать. Обозреватель тыкал  указкой  в  черную

доску, исписанную неровными, неуклюжими буквами. "Дорогие зрители,  просим

вас сохранять спокойствие!  Причины  этого  необычайного  явления  еще  не

установлены. Однако правительство срочно принимает все  необходимые  меры.

Дорогие зрители! Мы обращаемся к вам!  Необходимо  восстановить  утерянную

культуру. Напрягите свою память. Ваша память - последняя надежда. Все, что

вспомните, запишите на чем угодно - на стене, на столе, на вашей  рубашке,

на спине соседа...".

 

 

   В Институте микроорганмов меня уже поджидал ученый, о котором говорил

мой шеф. Я удивился, увидев, что он ни капельки не подавлен,  а  наоборот,

весело улыбается и потирает руки.

   - Мне все ясно! - сказал он. - Это шалости одного вида бактерий.

   - Ничего себе шалости!

   А он уже тянул меня за рукав к микроскопу.

   - Крайне интересная и крайне редкая бактерия. Ее привезли с Марса.  Да,

молодой  человек,  преинтереснейший  вид,  преинтереснейший   -   "сильцис

майорис".

   - Но... если эта бацилла так опасна, почему же сразу не приняли мер?

   - Да что вы! Она совершенно безвредна. На человеческий органм  совсем

не действует. На Земле тысячи подобных ей бактерий,  которые  паразитируют

на   волокнах   хлопчатобумажных   тканей...   Я   думаю,    она    хорошо

акклиматировалась в наших условиях и смешалась с земными видами.

   - Но как же такая невинная крошка вызвала это чудовищное бедствие?

   - А-а, моя бацилла здесь не при чем! Это виноват искусственный вид.

   - Что-о? Искусственный?! - я поперхнулся. - То есть вы хотите  сказать,

что кто-то нарочно... вывел?..

   - Вот именно. Разумеется, это улучшенная порода.  Так  сказать,  элита.

Во-первых, эта бацилла размножается в двести раз быстрее, чем  исходная  -

одно  деление  за  десятые  доли  секунды.   Размножение   происходит   на

поверхности бумаги, и как  только  бацилла  делится,  она  тут  же  бумагу

поедает. Очевидно, вся бумага земного  шара  была  заражена  спорами  этой

бактерии.

   - Но кто же... Кому понадобилось выводить такой ужасный вид?

   - Не  знаю.  Споры  бациллы  "сильцис  майорис"  хранятся  в  Институте

космической биологии. Так что  можете  проверить  по  картотеке,  кому  их

выдавали.

 

 

   Никакой картотеки, разумеется,  не  было.  Да  что  там  картотека!  Со

стеклянных пробирок и ампул с культурами различных привезенных   космоса

бактерий  исчезли  наклейки.  Ученые  были  в   ужасе.   Невозможно   было

предвидеть, что  еще  может  проойти.  Обливаясь  слезами,  они  сжигали

ценнейшие экземпляры.

   Я хватал всех подряд за полы белых халатов  и  спрашивал  про  "сильцис

майорис".

   - Бактерия не представляет особого интереса, так что брали ее  мало.  В

основном лаборатории университетов. Вероятно,  там  строго  соблюдали  все

правила предосторожности.

   Я быстро записал названия лабораторий на манжете сорочки.

   - Ах, да! - крикнули мне вдогонку, когда я уже был на пороге. - Однажды

брали в лабораторию какой-то фирмы.  Какая-то  большая  химическая  фирма.

Кажется, называется "КК" или что-то в этом роде...

   И тут словно молния пронзила мой мозг! Так  и  есть!  Все  сходится!  Я

бросился к телефону и прежде всего позвонил к нам в экономический отдел. К

счастью, тот репортер, который ездил  в  фирму  "КК",  уже  вернулся:  там

никого не принимали. Я дал ему адрес Номуры и попросил немедленно  мчаться

туда. Ведь не кто иной, как Номура, вел исследовательские работы для фирмы

"КК"...

 

 

   Когда я приехал к Номуре, репортер экономического отдела уже ждал меня.

Номура был очень бледен.

   -  Что  ты  наделал?!  -  я  схватил  его  за  рубашку.  -  Зачем  тебе

понадобилась эта мерзкая бактерия?!

   - Это был несчастный случай, - задыхаясь, пролепетал Номура. - Я совсем

не  собирался  выводить  это  страшилище...  Они  просили  вывести   такую

бактерию, которая бы только чуть-чуть портила бумагу. И чтобы  на  нее  не

действовали обычные антибактериальные средства...

   - А ты знал, зачем она им нужна?

   - Н-нет... Я думал, для уничтожения макулатуры...

   - Эх вы, ученые! - вмешался репортер. -  Ничего-то  вы  не  смыслите  в

жни! Хочешь, я  тебе  разъясню,  зачем  им  твоя  бацилла?  Все  дело  в

пластмассовой бумаге. Компания "КК" совместно с одним крупным  иностранным

трестом разработала технологию проводства этой бумаги.  Но  как  они  ни

старались, ее себестоимость оставалась очень высокой. Да и качество ее  не

такое уж хорошее, если не считать водоупорности.  А  они  затратили  массу

денег. Понятно? - репортер насмешливо посмотрел на Номуру.

   - Понял, что ты наделал?! - я еще крепче вцепился в  Номуру.  -  Открой

глаза! Не то тебя заставят работать над новым видом чумы или над ядовитыми

газами... Ведь за океаном десятки тысяч  ученых  уже  работают  над  новым

оружием для истребления человечества...

   - Откуда же я знал? - Номура  жалко  хлопал  глазами.  -  Разве  я  мог

подумать, что получится такая  жнеспособная  бактерия?  Постой  же...  Я

понял,  в  чем  дело.  Виновата  установка  для   очистки   воздуха!   Там

используется лучение кобальта-60, потому что это дешево.

   - Ну и что?

   - Да ведь на Марсе космическое лучение гораздо сильнее, чем на Земле.

Значит, марсианские бактерии устойчивее против облучения, чем земные.  Вот

этого мы и не учли. Какая-то часть бактерий выжила и проникла  за  пределы

лаборатории... А может быть, облучение вызвало мутацию, и появился  новый,

совершенно невестный вид, и... и...

   - Можно как-нибудь уничтожить эту бактерию? - спросил репортер.

   - Полное уничтожение "сильцис" невозможно, - заикаясь, сказал Номура. -

Даже чумные бактерии существуют  в  различных  уголках  земного  тара,  за

пределами лабораторий. А эта бактерия чудовищно устойчива...

   - Значит, ничего нельзя сделать?

   - Да нет, пожалуй, я что-нибудь  придумаю.  Ведь  никто  не  знает  так

хорошо эту бактерию, как  я.  Может  быть,  мне  удастся  создать  бумагу,

способную ей противостоять...

   - Немедленно приступай к  работе!  -  я,  наконец,  отпустил  Номуру  и

подтолкнул его. - Если не добьешься успеха, мы выдадим тебя толпе.  Так  и

знай!

 

 

   Ну, вот... Вы дочитали до  этого  места?  Пока  вы  читали,  журнал  не

развалился, не рассыпался прахом? Что ж, очень хорошо. Хорошо и для меня и

для вас. Думаю, вы  догадались,  что  Номуре  кое-что  удалось.  Он  начал

пропитывать бумажную  массу  каким-то  раствором,  чтобы  защитить  ее  от

"сильцис майорис". Сначала бедная бумага жила всего два часа, потом шесть.

И вот, наконец, он добился трехсот часов. Удастся  ли  вернуть  бумаге  ее

былую долговечность - еще невестно...

   Ох, как я волновался, когда снова взял в руки чистые белые листы! Прямо

весь дрожал. Писать! Ну, еще бы, я ведь газетчик. А о чем писать - это  же

само собой  разумеется.  О  самой  грандиозной  сенсации  -  истории  этой

катастрофы!

   Ну, вот. Теперь я подошел к самому  главному.  К  тому,  о  чем  обещал

сказать  в  начале  моего  повествования.  Внимание,   дорогие   читатели!

Средство, которым пропитана бумага, видоменило  "сильцис  майорис".  Эта

бактерия  стала   безвредной   для   бумаги,   но...   передаваясь   через

прикосновение, поражает волосы. Человеческие волосы! Говоря  начистоту,  и

я, и Номура абсолютно лысые. Так что как только дочитаете этот  рассказик,

немедленно вымойте руки. Хотя, если во время чтения вы почесывали  голову,

тогда уже поздно...

   Но что значат волосы по сравнению с культурой человечества?!

   Вы что предпочитаете? Бумагу или волосы?..

 

 

 

    Саке Комацу.

    Смерть Бикуни

 

   -----------------------------------------------------------------------

   "Библиотека современной фантастики" т.21. Пер. с яп. - З.Рахим.

   & spellcheck by HarryFan, 28 August 2000

   -----------------------------------------------------------------------

 

 

   1

 

   Тяжелые свинцовые тучи стерли с неба синеву, опустились нко-нко над

почерневшим ледяным морем, и казалось, ничего нет на свете, кроме этих туч

и острого, как лезвие кинжала, ветра, встававшего пучины  и  терзавшего

плоть человеческую. Ветер  безумствовал,  гнал  с  моря  превратившиеся  в

ледяную дробь брызги, поднимал с земли холодный колючий песок. Тучи  росли

и ширились, клубились, заливали горонт тушью. Грохот волн и  вой  ветра,

заглушая друг друга, предвещали блкую снежную бурю.

   По этому  унылому  миру,  где  жили  и  враждовали  только  три  цвета,

рожденные холодом, - белый, черный и серый,  медленно  двигалась  одинокая

маленькая фигурка, такая же черно-белая,  как  и  все  окружающее.  Дзори,

надетые на босу ногу, оставляли едва приметные следы на прибрежном  песке,

а волны, алчные и торопливые,  слывали  их  длинным  языком  и,  оскалив

белопенные зубы, поспешно отступали  назад.  Море  и  ветер  охотились  за

путником, они с радостью поглотили бы его, растерзали и клочья, развеяли в

прах, но он  отважно  шел  все  дальше  и  дальше,  вдоль  косой  лучины

песчаного берега, отдавая на провол стихий лишь трепещущие полы  черного

кимоно и края белой ткани, прикрывавшей голову.

   И вдруг, разрывая пелену белого снега и серого тумана, вдали показались

черные тени. Их было  много.  Они  выходили  друг  за  другом    мглы  и

двигались навстречу путнику. И вот на середине лучины  тени  и  одинокий

путник встретились.

   Возникшие мглы и шагавшие теперь цепочкой  были  крепкие  и  сильные

люди. Но неодолимая усталость согнула их спины. Шаг  их  был  тяжел,  ноги

уходили глубоко в песок. Издали они казались воинами, закованными в темные

латы, но  вбли  латы  превратились  в  обыкновенное  облачение  бродячих

монахов: башлыки, грубые ринкеновские рясы. В руках -  коробы  со  святыми

сутрами и окованные железом посохи пилигримов. Лица, померкшие от  лишений

и холода, пепельно-серые, с обведенными черными кругами глазами, не  несли

на себе печати благости господней.

   Они медленно продвигались вперед, крепко опираясь на посохи,  а  цепкий

песок то и дело хватал их за ноги, словно не хотел пускать дальше.

   Одинокий путник, поравнявшись со странниками, слегка поклонился и хотел

следовать своей дорогой. На лицах  монахов  отразилось  недоумение,  потом

умление. Они ответили на поклон, и шедший во главе огромный, как  башня,

детина пронес зычным голосом:

   - Дозволь поговорить с тобой!..

   - Прошу...

   Голос прозвучал  серебряным  колокольчиком.  Ветер  налетел  с  моря  и

откинул со лба путника концы белого покрывала.

   Из-под трепещущего белого шелка на монахов смотрела женщина. Юная,  лет

двадцати, не старше. Холод расписал нежно-розовыми красками ее  по-девичьи

гладкие щеки. Глаза были ясные, как у ребенка.

   Они смотрели на женщину разинув рты.

   - Наш путь был долог и труден. Ближайшую дорогу завалило обвалом, и нам

пришлось идти в обход, по бездорожью. Здешних мест мы не знаем. Не скажешь

ли ты, сестра, есть ли где-нибудь поблости селение или хотя бы  одинокая

хижина, чтобы нам укрыться на ночь от непогоды?.. -  Монах  говорил  очень

учтиво,  по  возможности  стараясь  смягчить  свой  зычный  голос.  -  Уже

вечереет. Скоро на землю ляжет ночная мгла.  Успеем  ли  мы  добраться  до

жилья?

   - Бедные, как же вы, должно быть,  намаялись!  -  В  серебряном  голосе

прозвучало сочувствие. - Но блок конец вашим мучениям.  Видите  вон  тот

мыс? За ним рыбачий поселок. А если пойдете в сторону  гор,  там  примерно

через два с половиной ри будет буддийский храм.

   - Благодарствуй, сестра! - воскликнул  коренастый,  нкорослый  монах,

стоявший рядом с похожим на башню. - Слышали, братья, недолго нам осталось

маяться. Еще немного, и нас ждут тепло и сон. Вперед!

   - Желаю вам удачи в пути. Да хранит вас всеблагой!

   Женщина чуть склонила голову и пошла дальше. Но ее догнал голос монаха,

похожего на башню:

   - Досточтимая отшельница, неужто в такой холод и ураган ты держишь путь

одна?

   Монахиня улыбнулась, прикрыв рот краем рукава:

   - Не беспокойтесь, братья. Живу я тут долго,  здешние  места  для  меня

привычны. Да и келейка моя недалеко...

   И, еще раз поклонившись, она  пошла.  И  монахи  кланялись  ей,  и  она

отвечала каждому. Но когда женщина поравнялась с последним, похожим с виду

на нищенствующего монаха, голову которого прикрывала  глубокая  соломенная

шляпа, надвинутая до самых бровей, ее глаза вдруг широко раскрылись.

   - Прости меня... Ты ли это, господин? - пронесла она, невольно  делая

шаг в сторону нищенствующего монаха.

   Цепочка серых ряс замерла на мгновение, а  потом  по  ней  прошла  едва

заметная  дрожь.  Может  быть,  ветер  налетел  в  этот   миг   с   новой,

превосходящей прежнюю силой... Кое-кто монахов  схватился  за  рукоятки

мечей, скрытых под одеждой странников.

   Но монахиня, заметив, что последний в цепочке еще  глубже  надвинул  на

лицо  соломенную  шляпу,  дабы  не  встречаться  с  ней  взглядом,   снова

поклонилась и посмотрела на человека, похожего на башню,  наблюдавшего  за

ней горящими недобрым огнем глазами.

   - Молюсь и уповаю на благость всевышнего.  Да  сопутствует  она  вам  в

вашем трудном пути. Простите, коль сказала  что  не  так...  -  Ее  тонкие

пальцы молитвенно перебирали влеченные -за пазухи четки.

   Когда мелодичный, похожий на летнюю прохладу голос, прорвавшийся сквозь

ураган, долетел до первого монаха, она уже  повернулась  и  со  сложенными

молитвенно руками пошла прочь в снежную мглу.

   - Догадалась! Узнала! - простонал коренастый монах, похожий на краба. -

Места безлюдные, зарубить, чтобы греха не случилось?

   - Замолчи, Сабуро, - сказал похожий на башню. - Мы ведь монахи, хоть  и

не по доброй воле. И к тому же она все-таки женщина.

   - А если донесет?.. Придем в селение, а там нас ждет погоня...

   - Оставь, Сабуро, - хрипло сказал нищенствующий монах  и  повернулся  к

похожему на башню. - Все утомились, Бенкей. Надо спешить.

   Похожий на башню потряс посохом.

   - Слышал, Сабуро? Вот и господин  наш  говорит...  Судя  по  тому,  как

женщина нас напутствовала, не станет она доносить, даже  если  догадалась,

кто мы такие. Ну, пошли, чего стоять на таком холоде.

   Отряд тронулся. Косой ветер налетел с моря и ожег щеки  людей  колючими

ледяными брызгами.

   - Непонятно мне, - сказал Сабуро тому, кого нищенствующий молах  назвал

Бенкеем, - как это решилась женщина  пуститься  в  путь  по  этой  пустыне

одна-одинешенька, да еще в такой ураган. Даже если дом ее неподалеку.  Вон

и рыбаков не видно, небось все попрятались в свои хижины...

   - Да... чудеса! - прорычал  Бенкей.  -  И  ведь  ни  дороги,  ни  тропы

поблости. Мы нарочно выбрали самый дальний и самый безлюдный путь, чтобы

обмануть преследователей. Вот и насчет обвала пришлось соврать.

   - Не возьму все же я в толк, - не унимался Сабуро, -  как  это  молодая

красотка стала бикуни-отшельницей. Ты заметил, какие у  нее  глаза,  какие

брови? Недаром говорят, что в северных  провинциях  много  красавиц...  Но

здесь, в такой глуши, и вдруг - нежный весенний цветок...  Слушай,  может,

она и не отшельница вовсе, а оборотень? Снежная дева?

   Бенкей вдруг остановился. Слова Сабуро  напомнили  ему  легенду,  давно

слышанную им от здешних жителей.

   - Ты чего встал? -  спросил  Сабуро,  недоуменно  глядя  на  Бенкея.  -

Пошли... А все же  любопытно,  где  эта  отшельница  могла  видеть  нашего

господина Йосицунэ?..

 

 

 

   2

 

   Муж ее умер. На сорок девятый день Хама отслужила панихиду по  усопшему

и вернулась к повседневным делам - делам дома своего. Ее руки и глаза были

заняты, но память жила своей собственной, особой  жнью.  Память  уводила

Хаму в далекие, теперь уже очень далекие времена.

   И вспомнилась ей буря на побережье, и  случайная  встреча,  свидетелями

которой были море, холод и ветер... Лишь через десять лет Хама узнала, что

встретилась тогда с отрядом Йосицунэ... Да, не ведала она в тот  миг,  что

за люди эти странствующие монахи. Только один  был  ей  знаком  -  тот,  в

одеждах нищего, в глубоко надвинутой на  глаза  соломенной  шляпе.  Память

подсказала   ей,   кто   он:   сорванец-мальчишка,   смуглый,   скуластый,

растрепанный, с одранными в кровь коленками... Ну да, тот самый мальчик,

что частенько - в еще более далекие  времена  -  прибегал  напиться  в  ее

келью, находившуюся в окрестностях столицы Киото.

   А потом мальчик - Йосицунэ - сделался  первым  военачальником    рода

Минамото и прославился в боях  при  Симе  и  Дан-но-Ура.  А  потом  судьба

обернулась к нему спиной и превратила его в героя трагедии. А  потом  люди

стали рассказывать чудеса о его подвигах. Разве могла Хама предугадать все

это, когда он прибегал напиться в ее келью?..

   ...Годы шли. Хама уже знала о гибели Йосицунэ и его дружков. И  однажды

в глухом горном храме она встретилась -  опять  случайно  -  с  человеком,

принявшим монашеский сан и звавшимся Дзанму. И был этот монах не ивой кто,

как человек Йосицунэ,  носивший  некогда  имя  Сабуро.  Дзанму-Сабуро,  до

глубины души пораженный встречей с женщиной, спросил ее, она  ли  была  на

морском берегу, она ли указала  отряду  путь  к  жилью  человеческому,  и,

услышав утвердительный ответ, назвал свое имя,  прежнее  и  теперешнее,  и

поведал печальную историю Йосицунэ. Она молчала, он замолчал  тоже  и  все

смотрел на нее разинув рот, что вовсе уж не подобает служителю Будды,  ибо

человек, блкий к богу, не должен удивляться, а потом заговорил снова,  и

в голосе его звучала боль за господина своего  Йосицунэ  и  обида  и  гнев

против старшего брата Йосицунэ -  Еритомо.  Нет,  не  отрешился  монах  от

мирских дел, не стал истинным слугою божьим, а  так  и  остался  в  сердце

своем вассалом бывшего господина.

   Слушая такие его речи, Хама удивилась -  как  же  так,  когда  Йосицунэ

погиб в Хирайдзуке, его слуги-дружки спаслись бегством,  и  лишь  один 

двенадцати, Бенней, похожий на башню, бился с преследователями и  встретил

смерть грудью...

   Но ей было безразлично, и она промолчала.

   Только одно воспоминание отозвалось в ней жгучей печалью:  мальчишка  с

одранными коленками, чумазый, вихрастый, врывается в ее келью и  просит:

"Матушка, испить бы!" - и она подает ему воду, и  он  жадно  пьет,  отирая

тыльной стороной кисти бисеринки пота с крутого грязного лба... Мальчишка,

встретившийся  ей  много  позже  в  обличье   нищенствующего   монаха   на

истерзанном бурей побережье... Хама молчала и перебирала четки - да упокой

господь душу его!

   Монах Дзанму настоятельно просил ее открыться ему,  и  поведать  все  о

себе, и, если это возможно, помочь в составлении  жнеописания  господина

его Йосицунэ. Она уклонилась  от  ответа.  Ее  жнь  была  ее  жнью,  и

мужчины, врывавшиеся порой в  эту  жнь,  были  не  более  чем  обломками

крушений других жней, занесенными случайно и ненадолго  ветром  смутного

времени.

   После гибели Йосицунэ смуты не затихали, и все мужчины  Хамы,  воины  и

бунтари, умирали один за другим.

   В конце  тринадцатого  столетия,  в  тот  день,  когда  в  окрестностях

Этидзен-Канагасаки еще кипела знаменитая, вошедшая в летопись веков битва,

в ее  келью  принесли  воина  в  богатых  доспехах,  по-видимому  большого

военачальника. Он едва дышал. Хама ухаживала  за  ним  двадцать  дней.  За

двадцать дней он не пронес ни единого слова, а на двадцать первый умер.

   Все они умирали. И Хама всех их отлично помнила.

   Однажды, когда  князь  Сиба  Йосиери  пошел  войной  на  князя  Асакура

Такакагэ, к ней забрел свирепого вида воин, тоже  тяжело  раненный.  Этого

она выходила. В ночь, перед тем как  покинуть  ее  келью,  он  овладел  ею

силой. А потом сказал:

   - Прости меня, отшельница. Я ведь не ведаю, что готовит мне  завтрашний

день. Много грехов на моей совести. Не раз я поднимал меч против господина

моего, а теперь восстал на тебя, прислужницу Будды  великого...  и  отныне

уготована мне прямая дорога на самое дно ада...

   Она хотела утешить его, сказать, что нет никакого ада у Будды, что в ад

и рай в мире человеческом, только рай очень уж далек и найти его трудно...

Хотела она сказать, но... промолчала.

   Воин, Такэда было его имя, ушел, а потом  вернулся.  Бросил  доспехи  и

остался в ее келье. Нередко в те времена, во  время  смут  и  междоусобиц,

монахини-отшельницы служили утехой для воинов, но все же  Хама  испытывала

боль, когда в деревнях, куда она ходила за  подаянием,  на  нее  указывали

пальцем и говорили: "Смотрите, вот эта рабыня Будды завела себе мужчину  и

держит его в своей келье!" И было великим презрение людей, а милостыня  их

- малой. Зимой пришлось ей вместе с Такэдой, чтобы обмануть голод, хлебать

похлебку глины, приправленную древесной корой.

   Но как только наступили  теплые  дни,  начала  она  выкапывать  молодые

побеги корней бамбука, росшего на задах хижины,  да  выращивать  кое-какие

овощи на  крошечном,  с  кошкин  лоб,  огородике.  Она  старалась  угодить

мужчине, даже волосы отпустила на своей бритой голове.

   - Подумать только, как мы с  тобой  живем  -  тихо  да  незаметно...  В

наше-то время, в нашем-то смутном мире... - говаривал Такэда, глядя на нее

с галереи. И взгляд его был мягким и задумчивым, совсем не таким, как в ту

первую ночь. - Может быть, подобная жнь и есть истина. Такая же  истина,

как сама древность. Мудрость учеников Будды достойна удивления!

   И Хама в такие минуты смеялась. Весело, как девочка. И  прикрывала  рот

испачканной в огородной земле рукой, и комочки плодоносной земли прилипали

к ее розовым губам.

   - Мудрость учения Будды тут ни при чем, - отвечала она. - Это  мудрость

самого человека, вошедшая в него еще  в  те  незапамятные  времена,  когда

Сакья-Муни еще не родился. Человек учился, как надо жить, не обижая других

и сам не будучи обиженным. А потом глупая алчность и звериная ненасытность

заставили его позабыть первородную мудрость. И не людям  учиться  у  Будды

вере, и праведности, и миру душевному.  Будда  сам  позаимствовал  у  души

человеческой данное  ей  начала  светлое  спокойствие,  всепомогающее  и

исцеляющее от ненужных страданий.

   - Кто знает, кто знает... - задумчиво качал головой  мужчина.  -  Может

быть, настанут такие времена, когда даже тебя не  пощадит  бурливый  поток

времени. И окружающий мир вторгнется в  твою  келью  в  образе  одичавшего

разбойника, подобно зверю рыскающего по дорогам...

   - Пусть... Звери ли, разбойники - что мне до них? - ее голос  пел,  как

серебряный колокольчик, а пальцы ее ощипывали  листовую  капусту.  -  Если

найдут в моей келье что взять, пусть  берут.  Я  и  сама  отдам.  А  жнь

потребуют, тоже отдам, не жалко. Все  равно  ведь  умру  когда-нибудь.  Не

должен человек скупиться на подарки. Тебе я подарила лоно свое,  а  иному,

быть может, подарю жнь...

   И тогда мужчина встал, и протянул руки,  и  увлек  ее  в  келью.  А  на

галерею, кораблем плывшую в солнечном потоке,  прилетели  птицы  небесные,

сбежались обезьяны ближнего леса и разбросали семена листовой  капусты,

пока их не вспугнул возглас радости Хамы.

   А мужчина с грустью думал, что силы его уходят, что он стареет...

   И  прав  он  был,  когда  говорил  о  неспокойствии  смутного  времени.

Междоусобицы не утихали, правители  подавляли  народ,  народ  бунтовал,  и

каждый - обидчик и обиженный - наказывал ни в чем не повинную землю  огнем

и мечом. Деревни пылали, и крестьяне, поднявшись с  выжженной  земли  всем

миром, уходили бродить по дорогам.

   Однажды толпа одичавших людей, случайно проходивших мимо,  ворвалась  в

хижину и била мужчину до смерти, потому  что  он  не  хотел  отдать  две

рогожи, закрывавшие вход в келью.

   Мужчина, некогда могучий воин, недолго сопротивлялся:  был  он  уже  не

молод, и силы его иссякли. Труп его, раздетый донага, бросили в снег.

   А Хамы не было - она ушла в деревню за подаянием...

 

 

 

   3

 

   А потом...

   Хама  вспоминала.  Ее  пальцы,  привыкшие  перебирать   четки,   сейчас

перебирали пожелтевшие листы бумаги - памятные заметки о прошлом.

   А потом настали совсем уже страшные  времена.  Ода  Нобунага  напал  на

князя Асакура. Вслед  за  тем  Тоетоми  Хидэеси  пошел  усмирять  северные

провинции. До чего  же  любят  мужчины  заниматься  убийством,  войнами  и

проливать кровь! Разве есть в этом  смысл  -  отнимать  друг  у  друга  по

очереди земли и платить своей жнью за чужую жнь?..

   В памятных записках было много имен  -  все,  что  осталось  от  людей,

бывших некогда теплой и живой плотью. Хорошо, хоть имена сохранились - как

же бы иначе она помнила их в своих молитвах?

   Кем они были, эти люди, врывавшиеся в тихую душу Хамы, подобно  порывам

ураганного ветра? Военачальники и простые воины, мастера чайной  церемонии

и простые путники, сбившиеся с дороги. Их приводил к ней случай, и  случай

время от времени умыкал ее стен кельи и переносил в какой-нибудь замок,

где она становилась очередной наложницей  князя.  А  потом  на  замок  шел

войной другой князь и убивал хозяина, и Хама возвращалась в свою келью.

   Были и удивительные встречи.

   Однажды келью посетил человек, так же, как и Хама, принявший монашество

и носивший черную рясу и соломенную шляпу. Они сидели на  галерее,  и  мир

был серебряным от луны и звонким от пения цикад. И беседа их была полной и

пленительной, как округлая луна, катившаяся по небу. Монах,  на  удивление

сведущий в искусстве стихосложения, говорил  медленно  и  спокойно,  но  в

голосе его и во взгляде сквозило нечто, заставлявшее думать,  что  пережил

он глубокое потрясение и увидел воочию непостоянство мира. Воистину судьба

человеческая не более чем прихоть десницы господней!

   И Хама почувствовала любовь к мужчине -  это  случалось  с  ней  редко,

весьма редко - и  при  расставании  попросила  что-нибудь  на  память.  Он

грустно улыбнулся,  сказал:  "Ну  что  ж..."  и  начертал  на  поминальной

табличке стихи в стиле "дзекку", а под ними - дату и свое имя.

   - Прошу тебя, никому не показывай,  -  сказал  он,  и  они  расстались.

Прошло много-много лет. На свете воцарился мир. И так было тихо и спокойно

вокруг, что в деревне у подножия горы среди многоимущих  сельчан  завелось

немало любителей чайной церемонии и даже поэзии. Один   таких  любителей

часто поднимался в гору и приходил  в  келью  Хамы  на  чайную  церемонию.

Возможно, отшельница будила в нем смутное любопытство, или, может быть, он

и вправду с благоговением относился к ее домашнему алтарю - кто знает,  но

только однажды этот человек, бережно  перебирая  реликвии  Хамы,  случайно

обнаружил табличку со стихами невестного монаха. Он внимательно прочитал

и перечитал стихи и удивленно воскликнул:

   - Быть не может!  Подпись,  вне  всякого  сомнения,  принадлежит  Акэти

Мицухидэ!  Вне  всякого  сомнения...  Уважаемая  отшельница,  прошу   вас,

скажите, как очутилась здесь эта табличка?  Но  странно...  Дата...  тремя

годами после того, как Мицухидэ пал в Хоннодзи... Что? Странствующий монах

написал?.. Ха-ха-ха! Ну и ловкач! Провел он вас, госпожа отшельница,  этот

странник Будды!

   Ей было совершенно безразлично, посетил ли ее келью Акэти Мицухидэ, или

странствующий монах, поставивший его подпись, или еще  кто-то.  Какое  это

имеет значение? Разве не было той удивительной ночи и двух душ,  слившихся

воедино в серебряном и  звонком  мире,  где  властвовали  луна,  цикады  и

ароматные ночные травы?..

   А потом... Что же было потом?.. Да много разного.

   Был богач Эдо, большой любитель женского пола, протоптавший тропинку

в ее келью. Долго он уговаривал Хаму уступить его страсти и в конце концов

все-таки увез ее в Эдо и подарил ей дом.

   Был плотник, простодушный человек. Пожили они с ним  семьей,  честь  по

чести.

   Но мужчины рано или поздно умирали. И каждый раз, отслужив  заупокойную

службу, Хама возвращалась в свою келью.

   Шли  годы.  Сменялись  эпохи.  Изменялась  жнь.  Только   лишь   Хама

оставалась прежней.

 

 

   - Госпожа... - со стороны сада к галерее подошел слуга.  -  Дилижанс  у

ворот.

   - Сейчас иду...

   Хама спрятала в маленький  сверток  памятные  записки  -  имущество,  с

которым она некогда пришла в этот дом и с которым теперь уходила, еще раз,

благочестиво сложив  руки,  поклонилась  табличке  с  именем  покойника  и

встала.

   Этот последний ее муж был очень богат. Он  унаследовал  от  отца  целую

флотилию, ходившую в каботажное плавание, а с  наступлением  эпохи  Мейдзи

еще больше разбогател на торговле рисом. Хама приглянулась ему. Овладев ею

насильно, он заставил ее переехать в Токио, а когда у нее отросли  волосы,

сделал отшельницу своей официальной любовницей и подарил особняк.

   У этого богача было еще шесть любовниц,  и  у  каждой    них  -  свой

особняк. Законная жена жила в роскошном доме, именуемом дворцом,  денно  и

нощно оплакивая непостоянного мужа. Так она и умерла - в слезах и роскоши.

Две его содержанки, прихватив ценности, бежали с молодыми парнями, и тогда

он официально женился на Хаме. Свадьба,  правда,  была  скромной,  никаких

гостей не звали.

   Его дочь от первого брака унаследовала отцовскую дурную кровь - в  один

прекрасный день сбежала с рикшей и с той поры пошла по скользкой  дорожке.

Сын шлялся  по  притонам  и  в  конце  концов  по  сговору  с  несколькими

промотавшимися   и   прокутившимися   гуляками   и    игроками    покончил

самоубийством. Впрочем, умер только он, другие  выжили.  Муж  Хамы  и  сам

плохо кончил: за взятки чиновным лицам угодил в  тюрьму,  через  три  года

вернулся домой паралованный, в чесотке. За это время все  его  богатства

уплыли, сохранился лишь особняк, некогда пышно  именовавшийся  дворцом,  а

теперь превратившийся в настоящий дом с привидениями.

   Из челяди остались только двое - слуга и служанка. Хама  самоотверженно

ухаживала за несносным стариком - так же, как и за всеми.

 

 

 

   4

 

   -  Значит,  так...  -  сказал  начальник  строительства,   только   что

вернувшийся столицы. - Придется тужиться и закончить все работы на  две

недели раньше срока. От министра я получил хороший  нагоняй.  Все  дело  в

иностранцах. Делегация пожелала прибыть раньше,  чем  было  договорено,  и

незамедлительно осмотреть стройку.

   - Ничего не получится, - главный инженер пожал плечами.

   -  Должно  получиться.  Нам  дают  дополнительно   несколько   десятков

сверхмощных экскаваторов и атомных лопат, - начальник взглянул  на  ручные

часы. - По-моему, министр горит желанием установить новый рекорд в области

шоссейного строительства. Наверно, в эту  самую  минуту  в  аэропорту  уже

премляются транспортники-циклопы. А уж оттуда  оборудование  нам  в  два

счета доставят. На вертолетах "Самсон".

   - Бесполезно. Спешка тут не поможет, - возразил  один    мастеров.  -

Прорыть туннель не шутка. Проходчики идут с двух  сторон,  навстречу  друг

другу, по все равно меньше чем в десять дней не уложатся. Гора ведь, а  не

какой-нибудь холмик. Да дня четыре  на  облицовку,  бетонирование,  монтаж

электронного оборудования.

   - А мы не будем рыть! - начальник  окинул  присутствующих  победоносным

взглядом. - В проект внесены существенные поправки. Еще бы - не тратить же

столько времени на туннель! Итак, туннеля не будет! Мы взорвем гору!

   - Что? Взрыв?..  Да  ведь  это  же...  -  главный  инженер  начал  было

говорить, но испуганно смолк.

   На ровном как стол, находившемся неподалеку от строительства  поле  сел

вертолет. Из него горохом посыпались тяжеловооруженные солдаты.

   - Вот именно... -  сказал  начальник  строительства,  кисло  щурясь  от

яркого солнца и нестерпимого металлического блеска вертолета.  -  Взрыв...

Это... - он  махнул  рукой.  -  Все  сделают  за  нас.  Водородная  бомба,

бомба-крошка... Техника на грани  фантастики  -  адская  машина  для  нужд

строительства. Гора исчезнет как дым... Радиации не будет, и если  даже  и

будет, дело завершат не люди, а строительные автоматы.

   Главный инженер невольно взглянул на гору. Красивая  гора,  прекрасная,

удивительная. Царица среди прочих гор. Сплошь покрыта реликтовыми соснами.

Охранялась до сих пор как памятник культуры. И деревня  у  ее  подножия  -

тоже памятник. Деревня, сохранившаяся с древнейших времен...  В  эту  гору

сейчас упиралась лента скоростной шоссейной дороги. Удобная дорога. Ширина

сто метров.

   Голубая лента тянулась далека. От аэропорта далеко на юге,  пересекая

поля и рощи, перепрыгивая через ручейки и реки... А по ней  с  минимальной

скоростью   триста   километров   помчатся   автомобили   с   электронными

автоводителями...

   У подножия древней горы, поросшей такими  же  древними  лесами,  сейчас

копошились циклопические экскаваторы, высились башенные краны. И  вся  эта

машинерия скрежетала, хрипела и  ранила  тишину  бездушными  механическими

голосами.

   И вдруг завыла сирена.  Как  блкая  зарница,  синеву  неба  прочертил

красный флаг. И тотчас же машины начали отступление  -  отход  от  недавно

завоеванных позиций. Машины уступали место  другим,  еще  более  мощным  и

совершенным. Грохот взрывов смолк. В наступление пошли солдаты -  муравьи,

облаченные в униформу цвета хаки.  А  во  главе  армии  медленно  двигался

увенчанный алым, как свежая  кровь,  цилиндром  тягач.  Он  полз  прямо  к

отверстию недавно прорытого туннеля.

   - Внимание! Внимание! - заговорил  громкоговоритель,  установленный  на

тягаче. - Командир особой ударной группы просит  подтвердить,  что  вокруг

горы никого не осталось...

   - Кругом никого нет, - ответил начальник строительства  в  микрофон.  -

Местные жители эвакуированы еще до начала строительных работ.

   - Господин начальник! - воскликнул вдруг один молодых  инженеров.  У

парня лихорадочно блестели глаза. Из-за его  спины  выглядывало  несколько

сельчан, все - древние старики. - Люди говорят, что не все эвакуировались!

   - Что?! Как так не все? - начальник побледнел.

   - Один человек остался... Женщина... Она сказала,  что  туннель  ее  не

интересует... То есть... никакого ей дела  нет  до  туннеля...  Она  живет

здесь. Давно уже. Сейчас перебралась еще  выше,  почти  на  самую  вершину

горы. О ней и не знал никто. Вот только эти  старики  помнили,  что  живет

здесь,  на  горе,  женщина.  Они   пытались   уговорить   ее   перебраться

куда-нибудь, да она заупрямилась...

   - Она что, сумасшедшая? - начальник строительства прищелкнул  языком  и

нажал на кнопку сигнала тревоги.

   - Не знаю... Может, и сумасшедшая.  Но  говорят,  молодая,  красивая...

Монахиня... кажется...

   - Так, так... - начальник нахмурился. -  Монахиня,  молодая...  Ударный

отряд! - прокричал он затем в микрофон. - Внимание! Прошу подождать,  пока

я не разыщу эту женщину... Что? Да, конечно... Саперы говорят,  что  могут

ждать не более двух часов, иначе вся стройка выйдет графика.

   В мозгу молодого инженера молнией сверкнули схемы и  планы,  диаграммы,

графики. ЭВМ разработала в далекой  столице  график  стройки  тщательно  и

детально, как диспетчер - расписание движения поездов...

   ...Тик-так... тик-так... Часы тикали. Хронометр  отсчитывал  секунды  и

доли секунды. Бесчисленные шестерни вращались и тянули  бесконечную  ленту

голубоватой дороги - дальше, дальше, в недра горы.  С  юга  на  север.  От

цивилованных районов - в глушь, в глухомань. Километр за километром, шаг

за шагом. А теперь  старый  график  уплотнен  до  предела.  Старые  методы

полетели к  черту.  Срок  передвинулся,  проглотив  две  недели.  Шестерни

кружились с сумасшедшей скоростью...

   У начальника  побагровело  лицо.  Шутка  сказать,  человеческая  жнь!

Проклятая упрямая баба! Будь она хоть трижды монахиня, все  равно  взлетит

на воздух вместе со  своей  горой,  когда  сработает  водородная  бомба  -

переиначенная на новый лад адская машина древности...

   - Всем вертолетам - взлет! - хрипел начальник. - Найдите ее! Обратитесь

к ней по радио! Громкоговорители, звук! Рабочие и служащие, не принимающие

непосредственного  участия  во  взрывных  работах,  немедленно   в   гору!

Мобиловать все вездеходы!.. Времени в обрез. За тридцать минут до взрыва

прозвучит сирена, и тогда всем немедленно эвакуироваться!..

   Люди кинулись к вездеходам. Взвыли моторы.  Маленькие  юркие  машины  с

предельной скоростью помчались по горным склонам.

   А над горой простиралось безоблачное  голубое  небо.  И  в  нем  висели

вертолеты -  современные  серебристые  стрекозы    дюраля.  И  голос  их

громкоговорителей был пронзительным и  тревожным,  совсем  не  таким,  как

шелест прозрачных крыльев настоящих стрекоз.

   Полтора часа прошли. Они были бесконечно  долгими  и  мгновенными,  как

вздох. Потому что тревога растягивает время до бесконечности и укорачивает

века до пределов секунды.

   Взвыла сирена. Последняя перед взрывом. Может быть, это зловещая  птица

смерти - древний ворон - кричала и плакала, предвещая беду?..

   Поисковый отряд вернулся. Без результатов.

   Начальник, красный, как вареный краб, расстегнул ворот рубашки.

   -  Может,  она   сама   эвакуировалась?..   Не   дожидаясь   повторного

приглашения?.. Надеюсь, никто посланных не остался на горе?

   - Один... - сказал кто-то. - Но он тоже возвращается...

   С горы спускался  инженер.  Словно  подгоняя  его,  еще  раз  заплакала

сирена. Звериный вой  лег  непосильным  грузом  на  плечи  человеческие  -

пятнадцать минут до взрыва. И еще один вопль - десять минут до взрыва.

   - Эге-гей! -  крикнул  начальник.  -  Поторапливайся!  Давай  скорей  в

убежище! - потом он вгляделся в лицо молодого инженера. - Что с тобой?

   Тот плакал.

   - Ты видел ее? Нашел? - начальник схватил его за руку. - Да говори же!

   Молодой инженер опустился на пол. Холодный бетон. Серые стены  убежища.

И слезы на воспаленных красных глазах.

   - Я нашел ее, - сказал он.

   - Ну и?.. Почему ты не привел ее? - спазм сжал горло начальника. -  Она

же теперь не успеет! Да как же мы?!  Найти  человека  и  не  вывезти??  Ты

ответишь за это!

   Инженер покачал головой.

   - Не получилось, ничего не получилось... Гора погибнет, и она вместе  с

ней...

   - Эх, вы!.. Молодежь зеленая! - один мастеров в сердцах  сплюнул.  -

Не могли уговорить... Силой бы притащили. По морде бы надавали, что ли, но

притащили... Люди-то что скажут...

   Инженер опустил голову.

   - Она... Я нашел ее почти на вершине... В келье...  Маленькая-маленькая

келья. Из бамбуковых жердей... А вокруг -  лес.  И  цветы  в  палисаднике.

Удивительные, таких и нет больше на свете... И прямо  в  келье,    пола,

бьет ключ. Она угостила  меня  чаем...  Отшельница,  дочь  горы,  с  лицом

прекрасным и молодым, как цвет сакуры... Сколько  ей  лет?..  Может  быть,

двадцать, а может быть, тридцать, но уж  никак  не  больше...  Она  сидела

возле маленького столика для сутр... Мы пили чай...

   - Какой олух! - простонал начальник. - Подумать только - они пили  чай!

В такое-то время!.. Мы тут с ума сходили, а он...

   - Она очень долго жила, - продолжал инженер, не  обращая  ни  малейшего

внимания  на   начальника.   -   Вы   слышали   когда-нибудь   легенду   о

Хаппяку-бикуни,  отшельнице,  прожившей  восемьсот  лет  на  свете?  Очень

древняя легенда... Родившаяся на севере Японии... Юная девушка съела рыбу,

а это была не рыба, а русалка. И русалка подарила ей свою вечную юность. И

она навсегда осталась молодой и стала отшельницей.

   - Да ты что - рехнулся? -  мастер  посмотрел  на  молодого  инженера  с

откровенной насмешкой. - Уж не хочешь ли ты сказать, что эта  ненормальная

и есть сестрица Хаппяку-бикуни? Надо же, образованный и верит  в  подобную

чушь! Да если Хаппяку и жила когда-нибудь на  свете,  то  уж  давным-давно

померла...

   - Вы нелогичны! - раздраженно возразил инженер. - И если  не  верите  в

Хаппяку-бикуни, как  же  вы  можете  утверждать,  что  она  умерла?..  Эта

отшельница  необычная   женщина.   Она   рассказывала   мне   о   событиях

пятисотлетней давности так, словно это было только вчера. И намекнула, что

она и есть Хаппяку-бикуни. Не верите? А почему? Разве нет  людей,  которые

очень долго живут на свете? Сколько угодно примеров, и не только в Японии,

но и во всем мире. Какая, в  сущности,  разница  -  сто  лет  прожить  или

восемьсот...

   - Ладно, допустим, все так и есть, -  сказал  кто-то.  -  Но  если  она

прожила так долго, почему бы ей еще не  пожить?  А  теперь,  выходит,  она

решила умереть.

   - Почему? - молодой инженер на минуту умолк. У него опустились плечи. -

Она сказала почему. Да, жила она долго, и жнь не тяготила ее. Если бы ей

надоело, она бы могла в любую  минуту  покончить  с  собой.  Но...  Бикуни

сказала: "Жнь моя была тяжела, но не была бременем.  Люди  уходили.  Все

мои мужчины умирали один за  другим.  Мир  менялся.  Но  мир  до  сих  пор

сохранял мудрость, и менялось только то, чему положено меняться.  А  горы,

леса и степи оставались. Такими же, как в первый день творения. И покой  и

радость присутствовали в них вечно и неменно. Я беседовала с ними, когда

тоска камнем ложилась на мое сердце, и воскрешала образы ушедших людей.  И

становилась юной, как природа... Окружающий мир  хранил  свою  душу,  а  я

свою, и благо нам было... И память моя об ушедших  была  свежей,  как  моя

кожа..."

   - Пять минут осталось, - пробормотал кто-то.

   - "Но человек обрел силу и власть над природой, - продолжал инженер,  -

человек вознамерился менить природу. И горы поняли, что  они  не  вечны,

что они умрут и вместе с ними память о тех, кто созерцал их некогда. Разве

есть теперь на земле место,  где  можно  воскресить  былое,  где  человек,

ушедший некогда мира, продолжает жить и в добре,  совершенном  им  ради

ближнего, в зле, содеянном  им  по  незнанию  или  в  минуты  безысходного

отчаяния?" Вот так говорила она. А еще она сказала, что теперь сама  стала

частицей прошлого, ибо не осталось на свете ничего неменного  и  природа

умирает и не хочет больше заботиться о друзьях  своих.  Зачем  жить,  если

память вянет, как цветок осенью, и живая плоть становится легендой?

   - Н-да... - начальник глубокомысленно хмыкнул. - А время-то идет.

   Молодой инженер вздрогнул и поднял голову.

   - Скажите мне, разве  нет  на  свете  ничего  такого  прекрасного,  что

надлежало бы сохранить? Так ли уж необходима нам эта дорога? Что они такое

- бездушная дань времени сверхскоростных автомобилей, уступка  пассажирам,

вознамерившимся попасть одного пункта  в  другой  за  мгновение  ока...

Закроешь глаза - и нет юга, ты на севере...  А  дальше  что?  Ведь  модное

устаревает.  Пройдет  десяток  лет,  и  эта  удивительная   дорога,   чудо

современной техники, станет древней старушкой. На нее никто и взглянуть не

захочет... Разве нельзя провести дорогу в обход горы?.. Ведь  горы  -  это

плоть природы, одна    частиц  ее,  прекрасных  и  величественных.  Наши

прадеды любили эту гору, и прапрадеды, прапрадеды  их  прапрадедов...  Так

зачем же, зачем? Что это - жалкая уступка ЭВМ? Дань примитивной геометрии,

не терпящей вилистых линий?..

   Грохнул взрыв, и потолок убежища  свинцовой  тучей  навис  над  людьми.

Кто-то охнул. Серый ветер прошел над головами, словно  море  взволновалось

где-то, словно черной пучины  встал  ураган  и  заплакал  над  судьбами

человеческими.

   Гора разбухла, на  мгновение  увеличилась  вдвое  и  рухнула  в  бездну

багрового кипящего котла.

   И и клубах дыма мелькнули морской берег, и колючий,  вздыбленный  бурей

песок, и край черного кимоно, спорящего чернотой своей с горем окружающего

мира, и кончик белого головного платка, белого,  как  сон  и  забвение.  И

нежный лепесток розы мелькнул в них, неувядающий даже в непогоду. Роза  ли

была это или внезапный блик света на щеке юной девушки - кто знает?..

   А шагающие экскаваторы уже вгрызались в мертвое тело земли, и  башенные

краны возносили над ним свои холодные стальные бивни.

 

 

 

    Саке Комацу.

    Черная эмблема сакуры

 

   -----------------------------------------------------------------------

   "Библиотека современной фантастики" т.5. Пер. с яп. - З.Рахим.

   & spellcheck by HarryFan, 23 August 2000

   -----------------------------------------------------------------------

 

 

   Мелькнула человеческая  тень.  Он  машинально  спустил  предохранитель,

прицелился и затаил дыхание.  Впереди  тихо  покачивался  колос  мисканта.

Высокая пожелтелая  трава  зашуршала,  заколыхалась,  и  оттуда  высунулся

крестьянин плутоватого вида с  обмотанной  грязным  полотенцем  головой  и

вязанкой хвороста за плечами.

   Тогда он поднялся и шагнул навстречу старику, держа наготове карабин.

   Старик в ужасе шарахнулся. Испуганное лицо на миг исказилось злобой, но

тут же стало непроницаемым. Тот подошел вплотную.

   - Жратва есть? - спросил он. - Я голоден!

   Тусклыми, точно высушенная солнцем речная  галька,  глазами  крестьянин

смерил его с головы до ног. Под гноящимися веками снова  вспыхнул  злобный

огонек.

   Перед крестьянином стоял исхудалый мальчик в рваной, висевшей  клочьями

одежде. Его шею и тощие, как  куриные  лапки,  руки  покрывала  чешуйчатая

пыль.

   - Ты чего карабином тычешь! - сердито пролаял старик. -  Не  японец  я,

что ли?

   Парнишка опустил карабин дулом вн, но на предохранитель не поставил.

   - Ты где живешь? - спросил мальчик.

   - Недалеко... за горкой, - ответил крестьянин.

   - Мне жратва нужна! Сейчас поесть и на дорогу.

   Лицо крестьянина снова нахмурилось.  Он  злился.  Еще  бы  не  злиться!

Какой-то мальчишка ему угрожает, карабином в грудь тычет. Еще покрикивает.

Героя себя строит. Добро бы действительно солдат был,  так  не  так  уж

обидно, стерпеть можно, а то сопляк какой-то!..

   - Ты что, один или с дружками? - спросил крестьянин.

   Мальчик покачал головой. Огляделся по сторонам.

   - Один я. Меня в разведку послали. Вернулся. А наших всех  перебили.  А

кто жив остался, видать, в горы подался.

   - Всех поймали! - со злорадной усмешкой сказал старик.  -  Вон  по  той

тропиночке спускались, задрав руки.  Их  лупили,  подгоняли  прикладами...

даже раненых...

   - Не может быть, чтобы всех... кто-нибудь уцелел.

   - И ты зря прячешься... Все одно - рано или поздно схватят.

   Щелкнул  затвор.  Крестьянин  прикусил  язык  и  взглянул  на  мальчика

затравленными, налитыми кровью, как у быка, глазами.

   - В Синсю проберусь к нашим, - упрямо проговорил мальчик, поджав  губы.

- Там еще крепко держатся.

   - В Синсю? - ехидно переспросил крестьянин. - А  знаешь,  сколько  туда

добираться? Все дороги охраняются.

   - Ничего, без дорог, лесами, горами проберусь.

   - Все одно сцапают, - тихо пробурчал старик и  тут  же,  спохватившись,

искоса взглянул на мальчика; потом добавил с осторожностью: -  Сдавайся  в

плен... тебе же лучше будет.

   Мальчик вскинул карабин.

   Ну вот! Слова им не скажи - сразу на  рожон  лезут.  Бешеные  какие-то!

Такому ничего не стоит пальнуть. И дают же им оружие в руки!

   - Пре-датель! - прошипел парнишка сквозь зубы. - Из-за вас проиграли!

   - При чем тут мы? - пробормотал старик и торопливо добавил: - И  вы  не

виноваты... На их стороне сила. У них всего  вдоволь.  А  у  нас  что?  Ни

одного самолета, ни одного...

   - Это не поражение, - упрямо повторил мальчик.  -  Умереть  в  бою,  не

сдавшись врагу... Наши в Синсю будут держаться до конца!

   - Тогда всех японцев перебьют.

   - А что, по-твоему, лучше холуем быть, лишь бы в живых остаться?  -  Он

говорил таким тоном, точно отчитывал первоклассника. - Даже  ребята  вроде

меня сражаются в смертном бою. Эх, ты!.. А еще взрослый!..

   - Старуха у меня паралованная да дочка на  шее,  -  ворчливо  ответил

крестьянин,  -  а  вы-то  что  жрать  будете,  если   крестьяне   работать

перестанут?

   Но, увидев, что мальчик снова приходит в ярость, старик  повернулся  и,

сказав: "Пойдем!", зашагал прочь.

 

 

   Одинокий дом в долине. Тощая, с торчащими ребрами корова щиплет  траву,

на морде у нее выражение полного  безразличия  и  покорности.  Поля  вдоль

ущелья давно убраны, всюду, как великаны, высятся скирды рисовой соломы.

   - А их нет? - подозрительно спросил мальчик.

   Старик отрицательно покачал головой.

   - Все до одного ушли... тут неподалеку... в соседней  деревне,  кажись,

остался отряд...

   Голос крестьянина заставил мальчика еще больше  насторожиться.  С  этим

старым пугалом надо держать ухо востро.

   - Мать, это я! - крикнул крестьянин.

   Вбли дом казался большим. По двору бродили куры.  Пахло  перегноем  и

свежей соломой.

   От одной мысли о яичнице рот переполнился слюной.

   В доме кто-то заворочался. Старик вошел внутрь  и  с  кем-то  заговорил

вполголоса. Парнишка разглядел уставившиеся на него  выцветшие  старческие

глаза.  Старик  успокаивающе  говорил:  "Ничего,  обойдется",  а   старуха

требовала гнать оборвыша в шею.

   Он сел, вытер пот. Еле сдерживался, чтоб не уснуть. Сон одолевал его.

   - Сейчас приготовлю поесть, - сказал  старик  приветливым  голосом.  Он

прошел в кухню, неслышно ступая по земляному полу. - Дочери  дома  нет,  я

дам тебе пока холодного рису.

   - Ладно, все равно.

   Урчало даже в горле. Шутка ли сказать: вторые сутки  ничего  в  рот  не

брал. Так и спятить недолго.

   - Замори покамест червячка, а к вечеру курочку зарежем.  Переночуешь  у

нас, утречком уйдешь себе...

   - Оставь! Ни к чему это, - сказал мальчик,  недоверчиво  вслушиваясь  в

елейный голос старика. - Съем рис  и  на  дорогу  возьму  немного.  Курицу

резать жалко!

   - Чего ее жалеть. Старенькая. А то еще им достанется.

   - "Им" достанется не за так, а в обмен на что-нибудь.

   Старик расхаживал по кухне и сладко ворковал:

   - Ты наедайся, наедайся, а то до Синсю не доберешься.

   Рисовая каша, тушеные овощи, яйца, вяленая рыба.

   Он знал, много есть опасно - расстроится  желудок,  так  и  умереть  не

долго, но остановиться не мог. Он отхлебнул зеленого чая, с трудом подавив

в себе желание есть еще, набить желудок до отказа. Голод в нем сидел,  как

бес. Проклятый червь скребся не только в кишках, но и  во  всем  теле,  до

кончиков пальцев.

   Послышались шаги. Мальчик машинально  схватил  карабин.  Старик  глянул

искоса и процедил: "Это дочка моя!" Потом вышел во двор.  Не  выпуская 

рук карабина, мальчик подкрался к окну. Со двора доносился женский голос и

торопливый глухой голос старика. Говорили на местном диалекте. Казалось, о

чем-то спорили.

   Вдруг на миг к окну прижалось плоское женское лицо и  тут  же  исчезло.

Легкие удаляющиеся шаги затихли за домом. Тяжелой поступью в комнату вошел

старик,  насупленный,  мрачный,  но,  встретившись  глазами  с  мальчиком,

деланно улыбнулся.

   - Не слушает дочка отца... Да ты ложись, ложись, поспи...

   Даже    упрямства  не  было  сил  держать  глаза  открытыми.  Желудок

отяжелел, усталость сковала ноги, руки.

   - Поспи, а я пока баньку приготовлю.

   - Какую еще баньку? - нахмурился мальчик.

   - Помыться тебе надо, смотри, какой потный, грязный.

   - Ничего не надо. Понял?

   Веки слипались сами собой. Последним усилием воли он крепко сжал  одной

рукой карабин, другой - пистолет и заснул тяжелым свинцовым сном там,  где

сидел.

   Проснулся от боли в животе: это было  возмездие  за  обжорство.  Солнце

зашло, в полумраке комнаты при свете угасающего  дня  виднелись  очертания

предметов. В кухне  -  никого,  в  комнате  -  темнота.  Мальчик  окликнул

старика, хотел спросить, где уборная. Никто не отозвался, только в глубине

комнаты заворочалась паралованная старуха.

   Мальчик, взяв карабин, поплелся во двор. Обогнул дом. В глубине заднего

двора нашел отхожее место. Пронесло страшно.

   "Если старик к ужину зарежет курицу, все равно  буду  есть.  Подумаешь,

понос! Идти, правда, будет нелегко, но ничего,  от  курятины  не  умирают.

Куда же делся этот старик?"

   Мальчик вышел. Вдали слышался гул. Не придав  этому  значения,  мальчик

обследовал дом с задней стороны. В пристройке горел  свет.  Проходя  мимо,

мальчик взглянул в окно. Мелькнуло что-то розовое и красное.  Он  задержал

на минуту взгляд. На стене висели два платья: розовое и красное.

   Сидевшая перед зеркалом  девушка  испуганно  повернула  голову.  Сильно

напудренное лицо, подведенные брови, накрашенные губы. Девушка  смутилась,

точно застигнутая врасплох, отвела взгляд. Она хотела улыбнуться,  но  при

виде его сурового лица еще больше смешалась.

   В углу комнаты стояла раскрытая коробка. А в  ней  аккуратно  сложенные

вещи: пачки сигарет, лимонная эссенция, печенье. Из довольствия врага.

   - Вы... - девушка запнулась, голос у нее был хрипловатый.

   - Так вот кто сюда шляется! - прошипел парнишка.

   Девушка, точно приняв какое-то решение, прервала его:

   - Уходите! Сейчас же!!! Сегодня они не собирались приходить, но отец...

мог...

   Не докончив фразы, она прислушалась.

   - Значит, ты любовница врага! - вырвалось у него.

   Он  был  слишком  молод,  чтобы  делать  различие  между  мужчинами   и

женщинами. Его мать покончила с  собой,  перерезав  горло.  Сестра  скорее

всего погибла при бомбежке. Единственное исключение он делал  для  солдат,

попавших в плен ранеными. Ведь с ним  это  могло  случиться.  Но  женщина,

позволившая врагу осквернить себя,  ничего  с  собой  не  сделавшая  после

этого, не наложившая на себя руки... Он выхватил  пистолет,  сам  не  зная

еще, решится ли на что-нибудь. Девушка побледнела, глядя, как он судорожно

и бездумно ищет пальцем предохранитель. И вдруг она разразилась гневом:

   - Дурак! - крикнула она.

   Эта неожиданная вспышка заставила его отступить. Он дрожал  от  ярости,

однако, натолкнувшись на ответную ярость, на секунду поколебался.  На  миг

он сопоставил светлый образ матери, по его мнению, идеал женщины,  с  этой

девкой, которая, точно взбесившаяся корова, обрушила на него свой гнев.

   Вдруг послышался шум мотора. Парнишка испуганно оглянулся.  Затарахтели

выхлопы, заскрипели тормоза, и машина остановилась.  Чужая,  режущая  слух

речь смешалась с  тяжелой  поступью  многих  ног.  Девушка  одним  прыжком

очутилась в  углу  комнаты,  схватила  коробку  с  довольствием  и  сунула

мальчику.

   - На! Беги! - сказала она. - Леском можно пробраться в горы!

   Он  побежал.  Сзади  раздался  крик.  Мальчик  обернулся:  возле   окна

пристройки стоял старик, указывая рукой ему  вслед,  другой  рукой  старик

держал за шиворот дочь и тряс ее. Прежде чем прожектор нащупал мальчика  в

темноте, он обернулся и разрядил пистолет. Девушка,  словно  мешок,  осела

рядом со стариком. Тут же ударила автоматная очередь. Мальчик  спрыгнул  в

неглубокую ложбинку и пополз в сторону.  Он  сунул  пистолет  в  кобуру  и

сдернул с плеча карабин.  Сорвал  гранату,  подвешенную  к  плечу,  зубами

рванул предохранитель.

   - Come out! [Выходи! (англ.)]

   В промежутках между очередями автомата орали чужие сытые глотки.

   - Не уйдешь! Стой! Сопротивление бесполезно! Выходи!

   Он знал английский настолько, чтобы разгадать  значение  слов,  хотя  у

преподавателя в гимназии было скверное проношение. Не переставая ползти,

мальчик на глаз мерил расстояние до солдата с прожектором.  Расстроенный

желудок выматывал силы. Улучив момент, когда прожектор направили в  другую

сторону, он размахнулся и швырнул  гранату.  В  тот  самый  момент,  когда

прогремел взрыв, он спрыгнул с небольшого обрыва и бросился бежать к  лесу

у подножия горы. По ту сторону холма бешено застрекотали автоматы. Добежав

до леса, он юркнул в бурьян. Перевел дыхание. В  животе  урчало,  началась

резь.  Коробку  с  довольствием  он  где-то  обронил.  Голоса  и  выстрелы

отдалились, воздух наполнился гудением насекомых.

 

 

   ...Ни одного утешительного сообщения. Ни на  одном  участке  ничего  не

обнаружено.

   - Участок 1805! - вызвал начальник департамента.

   Из усилителя послышался неясный голос:

   - Пока никаких новостей.

   - Поторопитесь! - приказал начальник, стиснув  зубы.  -  Надо  спешить,

пока не случилось беды. Трагедия может повториться!

   - Есть спешить!

   - Людей вам подбросить?

   - Нет, обойдемся.

   Голос  умолк.  Начальник   нервно   похрустел   пальцами.   Сумасшедший

продолжает нагромождать одно преступление на другое. А они даже не  знали,

где он, этот бешеный.

   Вдруг вспыхнул сигнальный огонек вызова. Начальник вскочил с места.

   - Важное сообщение, начальник! - объявил голос.

 

 

   Послышался нарастающий гул мотора. Парнишка уткнулся в траву. Здесь,  в

горах, она редкая, короткая - ничего не стоит заметить человека сверху. Он

выпрямился и одним махом  юркнул  за  выступ  скалы.  Из  сырой  расщелины

выползла огромная сколопендра. Схватив ее  двумя  пальцами  возле  головы,

парнишка размозжил ей голову камнем. Жаль, масла нет, нее получилось бы

отличное лекарство.

   Над головой с диким ревом пронесся темно-зеленый самолет. До него  было

метров пятьдесят,  не  больше.  Выхваляется,  сволочь!  На  крыльях  четко

вырисовывались белые звезды, рыло  тупое,  точно  лоснящийся  жирный  нос.

Самолет сделал круг над вершиной и повернул обратно. Неужели засек?

   Пролетая над вершиной, самолет накренился, вот-вот коснется скалы.  Был

виден летчик в желтом шлеме, он смотрел  вн,  высунув  за  борт  сияющее

розовое лицо. Казалось,  до  него  можно  дотянуться.  Руки  крепче  сжали

карабин. У, гад! Пальнуть бы по нему! Но  если  промах,  тогда  конец!  На

голой горе нигде  не  укроешься.  Вспомнилось,  как  обучали  стрельбе 

карабина по самолетам. Можно со смеху лопнуть!.. Целься в  небо  -  ха!  -

точно по воробьям стрелять учили...

   Самолет с авианосца педантично готовился  сделать  новый  круг.  Тонкий

стройный корпус, уходящие назад, как у  чайки,  крылья  -  самолет  класса

"корсиа".  У   гиба   крыла   устрашающе   чернело   дуло   двухдюймовой

автоматической пушки, а под брюхом  висела  бомба  килограммов  на  двести

пятьдесят... Гад, гад, гад!.. Хоть бы один  свой  истребитель...  Самолет,

круто задрав нос и сверкнув ярким лезвием фюзеляжа, взмыл вверх, туда, где

плыли перистые облака. Вдруг  отчетливо  донеслось  пение  птицы.  Мальчик

поднялся и сделал шагов  сто  к  седловине  вершины.  В  горле  пересохло,

кружилась голова. Стоял ясный, погожий день бабьего лета. Даже зло  брало,

какая тихая погода!

   Достигнув  вершины,  мальчик  присел  на  камень,  вытер  пот,   сделал

последний глоток фляги. Болел живот, все еще несло. Интересно,  сколько

осталось до Синсю? Мальчик сдвинул брови,  прикинул  в  уме.  Он  случайно

взглянул за седловину, перед глазами блеснуло море.  Откуда  море?  Верно,

озеро?

   Нет. Все-таки море; чуть ниже горонта скользил черный длинный  силуэт

- авианосец!

   Разумеется, вражеский. Все  японские  военные  корабли,  и  "акаги",  и

"танкаку", и "секаку",  и  "синано",  давно  пущены  на  дно.  У  островов

японского архипелага не осталось и следа от боевых кораблей императорского

военно-морского флота, некогда приводившего  в  трепет  весь  мир.  Ходили

слухи, что несколько покалеченных легких крейсеров скрывается  в  Японском

морс, но их тоже потопят - это вопрос времени.

   Что за чушь! Откуда здесь море?.. Неужели он  сбился  с  дороги?  После

того как его  чуть  не  накрыли  в  доме  крестьянина,  он  шел  только  с

наступлением темноты. Ночи стояли безлунные,  ориентироваться  приходилось

по звездам, но какой они ориентир в горах: он постоянно сбивался  с  пути.

Горы тянутся на восток, значит море на юге. Что же это за  море?  Придется

поискать какое-нибудь человеческое жилье и узнать. Пожалуй,  на  этот  раз

лучше припрятать карабин и прикинуться бездомным сиротой. Обидно все-таки!

Прятаться в своей собственной стране! На петлицах его  формы  еще  имеются

черные эбонитовые знаки отличия - цветок сакуры. А это значит, что он боец

императорского отряда обороны. Он потрогал значок  рукой  и  посмотрел  на

небо.

   Стояла осень. В воздухе носились паутинки. Кончался октябрь. Еще месяц,

и все покроется инеем. До этого необходимо добраться до Синсю.  Это  самая

гористая местность Японии.  Там  еще  сражаются  десять  дивий.  Главная

ставка уже давно перенесена туда, в город Нагано, и его величество там.

   - Все равно доберусь! - сказал мальчик вслух.

   Слова  тут  же  унесло  ветром.  Вдруг  его  охватило  чувство   дикого

одиночества. Желтые, соломенные лучи солнца, горные массивы,  расцвеченные

багряными  кленами.  И  уходящая  в  бесконечную  даль   горная   цепь   с

поблескивающим в проемах морем. И он один,  сбившийся  с  пути,  голодный,

мученный, между небом и землей, на  вершине  какой-то  безымянной  горы,

открытый солнцу и ветру.

 

 

   - Обнаружен! - кричал  начальник  департамента  в  трубку  всем  членам

поисковой группы, рассеянным по разным участкам.

   - Всем бригадам, начиная от бригады DZ и до  бригады  MU  включительно,

переправиться на  участок  LSTU-3506!  Остальным  бригадам  оставаться  на

местах и продолжать поиски. Как только все бригады, от DZ до MU,  прибудут

на место, установить взаимную связь и объявить осадное положение.

   - Докладывает бригада QV... - раздался едва слышный  голос.  -  Участок

XT-6517 реагирует на сигналы.

   - RW! Алло! RW! Окажите помощь QV! Повторяю, окажите содействие QV!

   - Говорит RW, говорит RW! Вас понял!..

   Итак, дело подвигается. В двух местах уже засекли. Интересно,  есть  ли

еще где-нибудь? На участке  LSTU  обнаружили  совсем  случайно,  благодаря

сообщению внеучасткового сотрудника. Кто мог предположить!.. Значит,  надо

искать всюду... Этот психопат черт его знает что может натворить, если  не

обнаружить его самого.

   - До сих пор никак не найдут! - уже вслух проговорил начальник.

 

 

   Примерно 10 августа пронесся слух, что война  проиграна.  О  применении

нового смертоносного оружия - сверхмощной бомбы - слышали все. Об  этом  с

осторожностью сообщалось в газетах. Говорилось, что такую же бомбу бросили

в Хиросиме, но она не взорвалась и теперь учается военным ведомством.

   14 августа налета не было. Под палящими лучами солнца мальчики  шли 

общежития на завод, где проводилось новое оружие. Ребята гордились,  что

участвуют в создании нового оружия, хотя ничего  о  нем  не  знали,  кроме

названия: человек-торпеда. К вечеру пошли слухи, что завтра  в  двенадцать

часов ожидается важное сообщение и выступление по радио самого императора.

Газеты подтвердили  этот  слух,  и  учитель  с  подобающей  такому  случаю

торжественностью сообщил им об этом.

   15 августа опять выдался жаркий день. Снова ни одного налета. Незадолго

до двенадцати часов возле огромного станка в  цехе  собралась  толпа:  под

станком находилось бомбоубежище, правда не очень  надежное.  Радиоприемник

трещал, ничего нельзя было разобрать.

   В двенадцать часов две минуты голос диктора пронес:

   -  Назначенное  на  двенадцать  часов  выступление  его  императорского

величества, - тут защелкали каблуки: все вытянулись по стойке "смирно",  -

ввиду особых обстоятельств переносится на четырнадцать часов. Не  отходите

от приемников - сейчас будет передано важное сообщение.

   Все ждали.  Минуты  три  длилось  молчание,  потом  в  приемнике  снова

затрещало, и него полились бравурные  звуки  "Песни  ударного  отряда":

"Врагов десяток тысяч я выведу   строя  и  жнь  отдам  взамен".  Потом

исполнили "Песню мобилованных студентов" и "Марш победы".

   - Простите, что заставили напрасно ждать.  Передача  важного  сообщения

переносится на четырнадцать часов. Просим в  четырнадцать  часов  включить

радио.

   Все  взволновались.  Работа  не  ладилась.  О   предстоящем   сообщении

высказывались  самые  противоречивые  мнения.  Учитель  ходил  по   рядам,

подгоняя мальчиков, но и это  не  помогало.  Все  вдруг  поняли:  работать

бессмысленно. Это было страшнее всего. Сборочный цех разбомбили,  токарный

засыпало битым кирпичом. Правда, литейного  потоком  шло  литье,  но  в

станочном не было станков: ни двенадцатифутовых токарных, ни фрезерных, ни

револьверных,  так  что  обрабатывали  одну  мелочь.  Обработанные  детали

складывали прямо во дворе, ведь сборочного цеха больше не существовало.

   Передачу перенесли с двух часов на три.

   В три почему-то заиграли "Марш скорби":  "Выйдешь  в  море  -  трупы  в

волнах..." Все растерялись. Перед тем как  высочайший  голос  прозвучит  в

эфире, надлежало исполнять государственный "Кимигайо".

   -  Простите  за  вынужденное  ожидание.   По   особым   обстоятельствам

выступление его величества отменяется. Слушайте важное сообщение.  Сегодня

на рассвете во время экстренного заседания  Тайного  Совета  в  результате

несчастного случая погибли  и  получили  тяжелые  ранения  члены  кабинета

министров, старейшины: премьер-министр генерал Кантаро Судзуки...

   Далее следовали имена погибших и раненых.

   - Это конец! - тихо пронес кто-то.

   Все обернулись. Сзади стоял прванный по трудмобилации  рабочий  лет

сорока, он был бледен.

 

 

   Погибли  министр  военно-морского  флота  Йонай,  министр  двора  Кидо,

председатель Информационного бюро Ситамура и многие другие. Остальные были

тяжело ранены.

   - На заседании присутствовал  его  величество  император,  -  продолжал

диктор, - но благодаря милости небес высочайшая плоть не пострадала.

   Все заволновались. Самые легкомысленные восторженно закричали "банзай",

человек десять подхватило, но без воодушевления. Потом голоса стихли.

   - Полномочия премьер-министра временно взял  на  себя  военный  министр

Анами. Сегодня  ночью  будет  сформировано  новое  правительство...  Через

минуту вы услышите  речи  временного  премьера  генерала  Анами,  а  также

начальника Главного штаба военно-морских сил Тоета.

   Премьер-министр Анами  заговорил  скорбным  голосом.  Священная  родина

богов непобедима, послужим ей, исполним свой великий сыновний долг,  дадим

решительный отпор врагу на нашей  территории.  Подданные,  сплотитесь  еще

теснее, будьте готовы принять смерть у подножия трона высочайшей особы его

величества.

   Выступивший вслед за премьером Тоета сказал: для того чтобы дать  врагу

решительный бой, необходимы сплочение всех сил, мобилация всех ресурсов.

Все данные и расчеты  свидетельствуют  о  неукоснительной  и  обязательной

победе войск его величества.

   По  выступлениям  можно  было  догадаться,  что  именно  проошло.  Не

случайно ведь остался невредимым военный министр.  Не  случайно  уцелел  и

император.  Почти  весь  народ   догадывался   о   причине   происшедшего.

Догадывался,  о  чем  сказал  бы  в  своей  речи  его  величество.  Народ,

приученный не протестовать, как всегда,  молчаливо  принял  новый  кабинет

министров. Народ запел "Реформа Сева". Песня эта была в  моде  лет  десять

назад. Теперь ее вспомнили и запели. Ее можно было понять  двояко:  и  как

одобрение нового правительства и как осуждение его. И свыше был  дан  указ

запретить петь эту песню. И все же нет-нет да кто-нибудь замурлычет  ее  в

перерыве.

   16 августа возобновились бомбежки.  Массированные  и  длительные.  Весь

промышленный район приморья  был  полностью  уничтожен,  шесть  крупнейших

городов Японии, за исключением Киото, превратились и руины.

   Работать было негде. Заводов не стало.

   Ребят погнали строить укрепления на побережье. Тем  временем  Советская

Армия ураганом пронеслась с севера на юг Маньчжурии и отрезала Квантунской

армии путь к отступлению у маньчжуро-корейской  границы.  Через  несколько

дней гимназистов сколотили особый отряд  обороны  империи,  и  началась

муштра.  Каждому  хотелось,  чтобы  отряд  назывался  "Бяккотай",  но  так

назывался отряд юношей, выступивших за сегунат,  против  императора  [речь

идет о событиях 1868 года, так  называемой  "Революции  Мейдзи",  японской

буржуазной  революции;   сегунат,   военно-феодальная   диктатура,   столп

феодалма в Японии, был свергнут,  "восстановлены"  права  императора;  к

власти     пришла      буржуазия,      договорившаяся      с      крупными

аристократами-земледельцами; "Бяккотай" ("Отряд белых тигров") -  один 

отрядов добровольцев-юношей, выступивших на стороне сегуната].  И  назвали

его отряд Черной Сакуры.

   В отряд брали только добровольцев от пятнадцати  до  восемнадцати  лет.

Большей  частью  тут  были  пятнадцатилетние.   Ведь   им   представлялась

возможность принять участие в настоящей войне, с настоящим оружием.

   - Иди! - решительно сказала  ему  мать.  -  Сын  военного  должен  быть

достоин имени отца.

   В эвакуации они жили в чьем-то  доме,  на  втором  этаже.  В  полумраке

комнаты  на  фоне  домашнего  алтаря   лицо   матери   казалось   особенно

торжественным. Отец погиб на войне, не  дослужившись  даже  до  майорского

чина, но зато мать была дочерью генерал-майора.

   - Сын мой, за меня ты можешь быть спокоен.

   Она достала меч, оставшийся после отца, делие древних мастеров Сосю.

   - В критическую минуту... я думаю, ты  и  без  меня  знаешь,  как  тебе

следует поступить с собой.

   В первом  же  ночном  бою    восьмидесяти  человек  вернулись  живыми

семнадцать. Меч так и не пришлось ни разу вытащить ножен: его  разнесло

в щепки осколками снаряда.  На  душе  полегчало,  словно  с  нее  свалился

камень. К тому же этот чертов меч уже давно не воспринимался как память об

отце. Видимо, еще раньше в нем  самом  что-то  умерло.  Единственное,  что

осталось в душе, это нежелание свыкнуться с мыслью о поражении,  -  думать

об этом было слишком уж горько.

   В начале сентября между полуостровом Сапума и южным  побережьем  Сикоку

показались американские корабли. Значительно раньше,  чем  их  ожидали.  В

"нихякутока", в  двести  десятый  день  года,  время,  когда  над  Японией

проносятся ураганы, уничтожающие посевы, на  корабли  противника  налетели

истребители-смертники. Однако  под  защитой  превосходящих  воздушных  сил

вражеские корабли спокойно отступили на запад, затем, когда опасность  для

них миновала, вернулись.

   В середине сентября у города Теси появились другие корабли американцев,

пришедшие с Гавайских  островов.  Они  разделились  на  две  группы:  одна

направилась в Токийский залив, другая - к берегам Идзу.

   Ребята молча смотрели, как истребитель с иероглифами "као" на  фюзеляже

поднялся в воздух и исчез в южном направлении. Вероятно,  в  этой  машине,

словно специально предназначенной для самоубийства,  их  старший  товарищ,

уже безразличный ко всему, шел навстречу смерти. Всякий раз с появлением в

воздухе этих самолетов-смертников с авианосца противника в  небо  взмывало

звено истребителей. И на глазах мальчишек японский сигарообразный самолет,

рыгая рыжее пламя, накренялся и падал вн. Прежде  чем  он  врезался  в

воду, раздавался взрыв, поднимался высокий столб воды.

   Иногда со  стороны  моря  доносился  далекий  гул  орудий,  похожий  на

отдаленный гром.

   - Должно быть, бомбардировка с  кораблей,  -  проносил  кто-нибудь  в

окопе.

   Остальные молчали, сжавшись в комок.

   Они  были  вооружены  карабинами  устаревшего  образца   да   двадцатью

патронами.  Окопы  были  защищены  мешками  с  песком.  Но  останется   ли

что-нибудь  от  этих  позиций?  В  какую  кашу  превратятся   эти   десять

шестидюймовых гаубиц, пять  восьмидюймовых  полевых  орудий  да  несколько

станковых  пулеметов  и  противотанковых  ружей,  если  по  ним   шарахнут

шестнадцатидюймовые корабельные орудия "Миссури" или "Айовы"?

   Мальчишки сидели, сжавшись в комочек,  не  высказывая  своих  опасений.

Говори не говори - ничего от  этого  не  менится.  Они  потеряли  всякое

представление о войне, о смерти, о возможных потерях, и не было у них  сил

представить себе все это. Знали одно: сегодня обед состоит комочка риса

с соевым жмыхом да двух ломтиков горькой редьки.

   Тупо, равнодушно смотрели  они,  как  на  небесной  глади  поблескивали

эскадрильи Б-29, направлявшиеся бомбить  города.  Забыв  жару,  усталость,

голод, ребята упивались  этой  суровой  и  строгой  красотой.  Вдруг  небо

прорезала полоска белого дыма. Дым  еще  таял  в  небесной  лазури,  когда

донесся   глухой   отдаленный   треск   и   один   бомбардировщик    Б-29,

перекувырнувшись в воздухе, стал падать.  Началось  сдержанное  ликование.

Кто-то сообщил, что это и есть  ракетный  снаряд  "сюсуй".  Всем  хотелось

узнать о нем поподробней, но толком никто ничего не знал.

   А как-то раз, когда над ними кружили вражеские самолеты с  авианосца  и

мальчики, прижавшись к земле, сидели в замаскированном окопе, вдруг кто-то

завопил:

   - Самолет задом наперед летит!

   Все посмотрели вверх. Самолет с  уходящими  далеко  назад  крыльями,  с

ярко-красным ображением солнечного диска на фюзеляже скользил в воздухе,

почти  касаясь  земли.  Долетев  до  моря,  он  круто  взмыл  вверх.  Имея

преимущество в скорости и маневренности, он в одиночку вступил  в  бой  со

звеном "граманов". И тут  же  сбил  двоих.  На  этот  раз  все  завыли  от

восторга. Все в один голос повторяли одно слово: "Классически!"  Сбив  две

вражеские машины, этот  невиданный  самолет,  словно  поддразнивая  врага,

отказался преследовать остальные машины и исчез.

   Некоторое время только и было разговоров, что о новом самолете.  Каждый

день ждали его появления в воздухе. Думали, вот-вот мелькнет его  быстрая,

стремительная тень. Но вместо этого пришли вести  о  флотилии  неприятеля,

продвигающейся на север к Суйдо.

   Как всегда, эскадрилья шла под  прикрытием  истребителей.  Возле  Суйдо

навстречу  им  поднялись  два  истребителя-смертника.  Вероятно,   тыловой

аэродром был уже основательно разгромлен.

   Все застыли в своих  береговых  укреплениях,  когда  вражеские  корабли

проходили мимо. Затаив дыхание,  побледнев  от  страха,  смотрели  они  на

линкоры класса "Айова", тяжелые крейсеры и суетливо вертевшиеся вокруг них

эсминцы.

   "Кто же атакует  вражеские  корабли,  какие  самолеты  -  "сакурабана",

"татибана" или "кайтэн"?  Но  атаки  не  было:  флотилия  беспрепятственно

прошла мимо и исчезла. Вскоре  далека  донесся  глухой  грохот,  к  небу

поднялось множество белых облачков. Корабли бомбардировали город О.

   Когда вражеская флотилия на обратном пути проходила мимо,  с  холма  по

ней ударило орудие. Кто-то крикнул: "Идиоты! Что делают!"

   Вытянувшись в цепь, корабли развернулись бортом к берегу. От первого же

залпа двух линкоров батарея  умолкла.  Корабли  врага,  точно  забавляясь,

повернулись другим бортом и ударили  двумя  перекрестными  залпами:  слева

направо и справа налево. Снаряды легли где-то сзади, но от взрывной  волны

мальчишки оглохли и ослепли. Когда они подняли свои  землисто-серые  лица,

флотилии и след простыл. Стояла гробовая тишина.  Лишь  слышно  было,  как

кто-то, не то раненый, не то тронувшись  от  пережитого,  заунывно  плакал

высоким детским голосом.

   Не успели передохнуть, как был получен приказ выступать:  километрах  в

пятидесяти на безлюдном побережье  высадился  вражеский  десант  и  теперь

находился в тридцати километрах от них.

 

 

   Мальчик поднялся и стал спускаться  по  выступу  седловины.  Должна  же

где-то быть тропинка! Надо было найти человеческое жилье и набить желудок.

Солнце клонилось к закату, но жара не унималась. Коснувшись ногой  выступа

скалы, парнишка случайно взглянул на свои башмаки и  похолодел  от  ужаса:

они вот-вот развалятся. Долго им не выдержать!

 

 

   - Второй, третий, четвертый взводы, вперед!

   - Третий взвод, в цепь!

   На холмы, возвышавшиеся по  обеим  сторонам  белеющего  шоссе,  втащили

станковый пулемет и  противотанковое  орудие.  Трясущимися  руками  спешно

маскировались.  Прорвав  линию  фронта,  большой  вражеский  отряд  пехоты

продвинулся вперед и находился в двадцати  километрах.  Японский  танковый

батальон застрял где-то глубоко  в  тылу.  Было  неясно,  зачем  оказывать

сопротивление противнику именно здесь, почему не отойти на более  выгодные

позиции, прикрывая отход артиллерией. Но так решило командование: дать бой

именно здесь. Казалось, ими жертвовали как пешками. У  всех  были  бледные

лица, воспаленные глаза. Но еще хуже пришлось ребятам второго, третьего

и четвертого взводов. Те должны были  окопаться  у  самой  обочины  шоссе,

чтобы встретить врага гранатами. И не только бросать гранаты, но  и  самим

бросаться в обнимку с противотанковыми минами под вражеские танки.  Тощие,

можденные гимназисты спускались по откосам холма,  еле  волоча  ноги.  С

землистых, серых лиц градом струился пот. Что-то мягко шлепнулось: один

гимназистов  упал,  потеряв  сознание.  Командир  взвода,  старшеклассник,

подбежал и ударил упавшего по лицу.

   Какое счастье, что он не  попал  в  эти  подразделения:  всего  за  два

человека перед ним стоял последний, отобранный в это подразделение.

   У обочины показалась тень.

   - Не стрелять! - раздалась команда. - Свои!

   Еле волоча ноги, приближался отряд.  От  пыли  и  грязи  люди  казались

черными. Даже дали было видно, что они  вконец  мотаны.  Двух  раненых

несли на спине. У одного    них  голова  была  перевязана  окровавленным

бинтом. Вдруг   последнего  ряда  выскочил  солдат  и,  выбежав  вперед,

истошно завопил:

   - Танки!

   Несколько человек бросились  на  него.  Но  солдат  продолжал  отчаянно

вопить:

   - Танки! Танки! Танки!

   Издалека донесся нарастающий гул. Внезапно застрекотали кузнечики и тут

же  умолкли.  Он  прижал  к  плечу  приклад  ручного  пулемета   и   вдруг

почувствовал, как  под  штаниной  вн  по  ноге  поползла  теплая  липкая

жидкость.

 

 

   - Докладывает группа FT. Цель запеленгована!

   Долгожданная весть, наконец, пришла.

   - FT! Алло!  FT!  Слушайте  внимательно!  Координаты  цели  сообщите  в

Главный штаб и по всем участкам.

   - FT понял. Передаю координаты цели.

   Вскоре раздался свист вычислителей. Весь аппарат Главного штаба  пришел

в действие.

   - Говорит Главный штаб. Бригадам от DZ до MU направиться в  помощь  FT.

FT! FT!  Вам  посланы  две  боевые  машины.  Они  в  пути.  Сообщите  свое

местонахождение в течение ближайших сорока минут. Бригадам группы  Е  и

G,  находящимся  вбли  от  бригады,  оказать  содействие   в   установке

переключателя. Остальным продолжать поиски на своих участках.

   - DZ, MU поняли.

   - FT понял. Разрешите выслать разведывательный отряд для проверки.

   - Разрешаю. Высылайте, - сказал начальник. - Не  забывайте  докладывать

обстановку. Переходите на прямую связь.

 

 

   Хватаясь за стволы,  мальчик  спускался  с  крутого  склона,  поросшего

криптомериями.  Глазам  открылась  крохотная  поляна  с  одинокой  крышей.

Мальчик лег на живот и огляделся  по  сторонам.  Там,  где  кончался  лес,

виднелась скалистая площадка. Он пополз на животе  к  краю  обрыва.  Вну

показалось несколько домишек, между которыми, петляя, бежала дорога. Перед

домишками стояли палатка и два грузовика. По дороге, поднимая клубы  пыли,

приближалась колонна грузовиков  с  пехотинцами  и  боеприпасами.  Мальчик

выждал, пока грузовики поравняются с палаткой, и достал вещевого  мешка

бинокль. Этот бинокль достался ему от студента, его начальника, когда тому

размозжило голову снарядом. Мальчик давно зарился на этот  бинокль.  Из-за

него у них с мальчишкой другой гимназии даже вышла потасовка. Тот  тоже

имел виды на бинокль, но ему  тогда  так  досталось,  что  даже  вспомнить

страшно. Не начнись тогда атака, мальчишка наверняка применил бы оружие. А

ведь двоих ребят расстреляли за применение  оружия  в  драке.  По  приказу

старшего лейтенанта, этой  старой  развалины.  В  гимназии  он  преподавал

муштру. Там над ним вдоволь потешились, над этим лейтенантишкой...

   В бинокль мальчик увидел немолодое багровое лицо американского офицера.

Тот без умолку болтал, держа в зубах сигару.

   Потом в глаза бросилась походная кухня.  Она  стояла  рядом  с  большим

сараем,  перед  которым  прохаживался  часовой.  Очевидно,  там  хранились

какие-то припасы. Из сарая вышел другой солдат без оружия. Он что-то  нес,

вероятно, продовольствие. Да, склад охраняется  слабо,  можно  обойти  его

сзади и оттуда пробраться.

   Мальчик отполз от края обрыва и лег навзничь, дожидаясь темноты.

 

 

   Первый танк подбили одновременно  двумя  выстрелами    гранатомета  и

противотанкового ружья. Но заплатили за это гибелью  второго,  третьего  и

четвертого взводов: их в упор расстреляли снарядами и огнеметами.

   Сжав зубы и захлебываясь от слез, мальчик стрелял   пулемета.  Четыре

танка, повернув башни, ударили орудий по сопке. Гимназисты не  кричали,

сидели молча. Только некоторые вдруг  выскакивали    укрытий  и  тут  же

падали замертво. Один с оторванной рукой тихо скулил. Кричать уже не  было

сил.

   Тапки отступили. Дали команду прекратить стрельбу, и тогда стали слышны

стоны раненых.

   - Нужно отходить, - сказал младший сержант, уже побывавший на войне.

   Боевых  солдат  среди  них  было  только  тридцать   человек,   включая

артиллеристов.

   Командир колебался, не зная, на что решиться.

   - Заминируем шоссе и отступим.  А  то  сейчас  начнется  артиллерийский

обстрел, вот увидите, - уверенно сказал младший сержант.

   Не успел он договорить, как на шоссе разорвался первый снаряд.  Взвалив

на спину раненых, стали отступать. Но было поздно. Плотная огневая  завеса

поднялась спереди и  сзади.  Лейтенант,  стоявший  на  небольшом  бугорке,

взмахнул руками и исчез. Поднятые взрывами  снарядов  тучи  песка  и  пыли

мешали дышать.

   Ничего не соображая, мальчик перебрался на  ту  сторону  холма  и  стал

скатываться вн, на равнину.

   Положение резко ухудшилось. Довольно быстро их отрезали от главных сил,

и им оставалось только одно - отступать. Иногда, натолкнувшись  на  своих,

устраивали ночной привал, но ненадолго:  приходилось  снова  отходить.  По

шоссе на север тянулись нескончаемые потоки беженцев самого большого  в

этом районе города О. Старики и старухи едва плелись, нагруженные домашним

скарбом. Женщины с грудными младенцами  за  спиной  вели  за  руку  детей,

поддерживали самых дряхлых и больных. Молодые мужчины при виде вооруженных

людей опускали глаза, старались затеряться в толпе.

   К концу сентября  союзные  войска  создали  предмостные  укрепления  на

острове Сикоку, на  юге  острова  Кюсю,  на  берегу  Кудзюкури-хама  и  на

полуострове Кий. В начале октября провели десантную операцию у  Йоцукаити.

Почти в то же время у бухты  Цуру  высадились  две  советские  дивии.  7

октября западнее долины Сэкигахара  был  сброшен  американский  парашютный

десант. Американские линейные корабли, появившиеся в заливе  Исэ,  открыли

огонь по району Нагоя. Было совершенно  очевидно,  что  враг  намеревается

вклиниться в самый центр острова Хонсю и разделить его на две части.

   Предугадав замысел противника, центральный и  западный  военные  округа

мобиловали все силы, чтобы сорвать эту операцию. Сомкнувшиеся было части

неприятеля удалось разъединить, но ненадолго.  В  то  же  время  вражеские

войска, высадившиеся в районах Канто и Кинки, шаг за шагом продвигались  в

глубь страны, а флот, обстреляв и разрушив форты  Юра  и  Авадзи,  очистил

водные пути Кий, проник в Осакский залив, и вся  береговая  линия  обороны

оказалась под  ударом.  Войска,  обороняющие  Кинки,  терпя  поражение  за

поражением, быстро откатывались под натиском врага.

   Две дивии засели в горах Кий, у верховья реки Есино. В конце  октября

враг   повторил   попытку   проникнуть   в   глубь   страны   с    помощью

парашютно-десантных войск.

   К тому времени отряд Черной Сакуры уже состоял  всего  лишь    одного

взвода и, отрезанный от главных сил, скитался в горах.

 

 

   Наконец-то!.. Получена радостная весть: сумасшедший схвачен на  участке

VOOR 6877. Его  задержали  как  раз  в  тот  момент,  когда  он  готовился

совершить третье преступление. Он довольно быстро и легко  прнался,  что

назначил для своих преступных действий три основных пункта. В двух   них

он орудовал беспрепятственно, в третьем его задержали.

   - Благодарю тебя,  боже!  -  пронес  начальник  департамента  нелепую

фразу. - Благодарю тебя за то,  что  ты  оградил  его  от  совершения  еще

больших преступлений.

   Сумасшедший! Но полно - сумасшедший ли он? При таком-то уме! При  такой

энергии! Разве не знания высшего порядка толкнули его на ыскание  особых

средств для осуществления своих преступных  замыслов?..  А  если  так,  то

можно ли назвать это преступлением? Разве он  виноват,  что  его  открытие

определило  духовный  рост  человечества?  Всякое  великое  открытие  есть

предвосхищение  духовного  роста  человечества  и  требует  жертв.  Только

экспериментируя, то есть ошибаясь и исправляя ошибки, можно способствовать

духовному росту человечества... Как это ни печально.

 

 

   Наступила глубокая ночь. При тусклом  свете  звезд  он  соскользнул  со

скалы. Днем он заметил, что задняя стена сарая находится под обрывом. Если

туда удастся пробраться, то, вероятно, нетрудно будет проникнуть в  сарай.

А если обнаружат - справа от шоссе тянется лесок, - со всех ног  броситься

туда. Главное, перебежать шоссе.

   Затаив дыхание мальчик сполз с обрыва.  В  палатке  горел  свет,  порой

мелькали зажженные фары "виллисов". В темноте по площадке  взад  и  вперед

расхаживал часовой с автоматом. Когда часовой удалялся  в  противоположную

сторону, мальчик осторожно, часто останавливаясь, полз  к  сараю.  Наконец

рука коснулась задней стенки сарая. Доски прибиты крепко. С трудом удалось

отодрать конец одной доски,  но  сквозь  узкую  щель  рука  не  пролезала.

Часовой перестал  ходить,  закурил.  Воспользовавшись  шумом  проезжающего

грузовика,  мальчик  о  всех  сил  рванул   доску   на   себя.   Часовой

насторожился, прислушался  -  ничего.  В  образовавшееся  отверстие  легко

прошла рука. Пошарила. Нащупала деревянный ящик, руку ожгло  прикосновение

холодных металлических глыб. Видно, снаряды.  Парнишка  пошарил  в  другой

стороне. Кончики пальцев прикоснулись к гранатам. Он с трудом вытащил  две

штуки -  больше  рука  не  доставала.  Жратвы  никакой!  Полный  злости  и

отчаяния, он сунул гранаты в мешок и пополз  назад.  Взбираясь  на  обрыв,

обрушил камень.

   - Кто идет? - окликнул часовой.

   При тусклом сиянии неба блеснули черное лицо и белые зубы  -  негр.  Не

давая противнику опомниться, мальчик  выстрелил.  По  нелепой  случайности

пуля угодила в цель. Солдат-негр вскрикнул высоким, как флейта, голосом и,

словно для молитвы, воздев руки к небу, рухнул. Его автомат упал, полоснув

темноту ночи огненной очередью.  Возле  палатки  заметались  черные  тени.

Съежившись в комок, мальчик швырнул обе гранаты: одну - в сарай, другую  -

в палатку, и перебежал на  другую  сторону  шоссе.  Раздались  два  глухих

взрыва. Надо было убраться подальше, пока не взлетел  на  воздух  сарай  с

боеприпасами. Сверху хлестнули пресекающиеся струи огня.

   - Стой!

   Очередью автомата ему раздробило плечо.  В  тот  же  миг  за  спиной

раздался оглушительный  треск.  Взрывной  волной  его  подбросило  кверху.

Сознание  застлало  туманом.  Его  тело,  ударившись  обо  что-то,   глухо

шлепнулось на землю.

 

 

   Веки тяжелей свинца. Мальчику казалось, что глаза открыты, но он ничего

не видел. Мельтешили белые точки света.

   Вернулось сознание. Небо было усеяно звездами. С  двух  сторон  в  небо

вздымались рваные линии горонта. Все тело ныло. Зудящая, обжигающая боль

в плече. В горле пересохло. Левую щеку и лоб стягивала засохшая  грязь,  а

может, и кровь.

   Воздух звенел от неугомонных стенаний насекомых.

   Мальчик лежал навзничь на крутом склоне обрыва, зацепившись за  что-то.

Сердце бешено колотилось. Ощутив тупую  боль  в  правой  ноге,  попробовал

пошевельнуть ею и не мог.  Крик  разорвал  гортань.  Сломана!  Сломана!  В

затылке появилась тупая,  холодная,  приковывающая  к  земле  тяжесть.  Он

глубоко вздохнул и снова устремил глаза в небо. И только теперь  отчетливо

осознал, что вот он, Ясуо Коно, пятнадцати с половиной лет от роду, погиб,

защищая родину. При этом  он  уничтожил  склад  боеприпасов  и  вражеского

офицера. Эта мысль явно доставила ему  удовольствие,  он  усмехнулся.  Для

пятнадцати с половиной лет не так уж и плохо. Отец у пего  погиб,  и  мать

погибла, и старший брат, и старшая сестра - все погибли. Теперь пришла его

очередь - в этой горной глуши в единоборстве с противником погибнет и  он.

Японцы будут драться до последнего. Горы, леса и реки исчезнут под  грудой

трупов, земля пропитается кровью.

   Левой здоровой рукой  он  потрогал  раненое  плечо.  Оно  было  мокрое,

липкое, но боли уже не чувствовалось. Эта сковывающая слабость тоже  скоро

пройдет. Мальчик пошарил  у  себя  за  плечами,  рука  нащупала  последнюю

гранату. Он зажмурился и весь покрылся потом.  Вздохнул.  В  рюкзаке,  под

ним, был еще и пистолет, но до него не дотянуться.

   Не открывая глаз, мальчик зажал зубами  предохранитель.  "Должен  же  я

что-то чувствовать", - подумал он, но в голову  ничего  не  лезло.  Сжимая

зубами предохранитель, он в последний  раз  открыл  глаза  и  взглянул  на

звездное небо. И вдруг, ощутив чье-то присутствие, последним усилием  воли

повернул голову.

   Шагах в двадцати от себя он увидел тень. Судя по росту  и  облику,  это

был враг. Оружия у него не было.

   - Подожди! - крикнул он мальчику. - Не бросай!

   Странный акцент, с каким были сказаны эти  слова,  вызвал  определенный

рефлекс. Мальчик знал, что на двадцать шагов ему гранату не кинуть, и  все

же кинул. Граната упала рядом,  шагах  в  пяти-шести  от  него.  Он  снова

зажмурился в ожидании - сейчас его разорвет в  клочья.  Однако  взрыва  не

последовало. Мальчик потерял сознание.

 

 

   - Докладывает номер пятнадцатый    первого  отряда  бригады  FT...  -

затрещало  в  звукоприемнике,  телеприем  был  невозможен  -за  страшных

искривлений во времени-пространстве. - Говорит номер пятнадцатый...  Алло,

Главный штаб, как слышимость?

   - Слышимость нормальная, сообщите, как дела?

   - Страшнее не придумаешь... - голос пятнадцатого  стал  затухать.  -  В

десантной операции с обеих сторон погибло сто пятьдесят тысяч... Слышите?

   - Слышу, продолжайте.

   - Потери повсюду огромны. В рядах японцев сражаются и гибнут подростки,

почти дети. Алло, Главный штаб, примите  срочные  меры.  Остатки  японских

частей сосредоточиваются в центральных районах острова Хонсю...  Алло,  вы

слышите? С каждой минутой растет число самоубийств среди женщин и детей...

Лежи, лежи, не шевелись... Что, больно?.. Алло, Главный штаб!  Докладывает

номер пятнадцатый передового отряда бригады FT. Партаны в западном  и

центральном районах продолжают бои без всякого расчета на победу.

   - Алло! Пятнадцатый! - с беспокойством прервал начальник  департамента.

- Вы не один? Что это значит?..

   - Видите ли...

   - Вы нарушаете первый пункт устава!

   - Но он ранен...

   - Докладывает номер шестнадцатый передового отряда, - перебил другой

голос. - В промышленном районе Хансин восстали рабочие. Вы  меня  слышите?

Восстанием  руководят  японцы,  пользующиеся  покровительством   Советской

Армии.  Начались  вооруженные   стычки   между   разного   рода   рабочими

группировками, а также выступление против японских и американских  солдат.

Поторопитесь, пожалуйста, с Д-переключателем.

   - Алло, докладывает номер пятнадцатый передового отряда... - на этот

раз голос был едва слышен. -  Часть  японских  войск  перешла  на  сторону

союзников. Давайте Д-переключатель.

   Да, бесспорно, положение казалось хуже, чем  можно  было  предположить.

Что это? Неужели такая крохотная страна  намерена  бороться  против  всего

мира? Это же самоубийство!

   - Транспортная бригада! - вызвал  начальник  департамента.  -  Слышите?

Транспортная бригада, немедленно сообщите свои координаты! Поторопитесь  с

переключателями! Дорога каждая секунда, а то эти психопаты и в самом  деле

уничтожат себя!

   - Докладывает транспортная бригада,  -  ответил  бодрый  голос.  -  Оба

Д-переключателя  доставлены  в  полюса  указанных  зон,  приступаем  к  их

установке.

   - Группа Е! Группа G! Всем бригадам вернуться и оказать помощь  бригаде

FT. Поторопитесь с установкой переключателей.

   На участке  XT-6517  действие  разворачивалось  в  девятнадцатом  веке,

масштабы соответствующие, так что управится одна бригада  QV.  К  счастью,

третья  попытка  сумасшедшего  осталась  нереалованной.  Так  что  можно

сконцентрировать все свободные силы на участках LSTU и XT. В особенности в

LSTU...

   - QV, RW, - вызвал начальник. - Докладывайте, что у вас?

   - Говорит QV. Переключатель получен. Пока менений никаких!

   - Ладно, действуйте по своему усмотрению, полагаюсь на вас! - Начальник

обратился ко всем бригадам: - Всем отрядам поисковых групп перебраться  на

участок LSTU-3506. Помогите бригаде FT установить переключатель!

 

 

   - Болит? - спросил незнакомец.

   Мальчик открыл глаза. При свете звезд он увидел светлое прекрасное лицо

незнакомца. Плечо было плотно забинтовано, но когда мальчик дотронулся  до

него, нащупал что-то упругое, похожее на резину.

   - Хорошо бы тебе принять болеутоляющее, но я не медик: у меня  с  собой

только средства первой помощи.

   Мальчик  с  удивлением  прислушался  к  странному  акценту  незнакомца.

Происходило что-то необъяснимое. То незнакомец разговаривал  с  мальчиком,

то пропадал,  словно  превращаясь  в  невидимку,  потом  опять  появлялся.

Мальчик вспомнил, что незнакомец пропал и в тот момент,  когда  он  бросил

гранату. Потом возник совсем рядом с ним и снял шлем.

   Из-за скалы выглянул месяц.  При  его  свете  мальчик  увидел  красивые

золотистые волосы незнакомца. Он посмотрел мальчику в глаза и улыбнулся.

   - Убей! - пробормотал мальчик.

   Лицо незнакомца вытянулось от удивления.

   - Убей меня! - повторил мальчик.

   Боли он не чувствовал, но все равно жить не  хотелось,  особенно  после

всего случившегося.

   Незнакомец склонился над ним и ласково сказал:

   - Я же тебя спас.

   Мальчик пристально  взглянул  на  незнакомца,  и  лицо  его  осветилось

догадкой.

   - А-а-а, понимаю: вы немец. Верно? А то думаю, зачем вы меня спасли?

   Мужчина слегка покачал головой.

   - Нет, я не гитлеровец.

   - Кто же вы?

   - Я Службы времени, - ответил тот. - Хотя тебе этого  все  равно  не

понять.

   Послышались голоса. По небу скользнул луч прожектора.

   - Плохо, - пробормотал незнакомец. - Придется отступить. Не  сочтут  же

нарушением устава перемещение с одного места на другое.

   - Махни на это рукой, - сказал чей-то тихий голос.

   Мальчик повернул голову и посмотрел  туда,  откуда  донесся  голос,  но

никого, кроме золотоволосого незнакомца, вбли не было.  Незнакомец  взял

мальчика за руку. Раздался щелчок, похожий на звук откупориваемой бутылки.

Взор застлало серой пеленой.

 

 

   - Хочешь знать, кто я? - спросил незнакомец.

   Они очутились над обрывом и смотрели сверху на то место, которое только

что оставили. Это проошло в мгновение ока, точно во сне,  мальчика  даже

слегка поташнивало.

   - Скажи тебе - ты все равно не поверишь...

   Мальчик задумался, не в силах понять,  почему  это  он  не  поверит,  и

только сказал:

   - Главное - друг вы или враг?

   Мужчина задумчиво почесал в затылке. Вопрос был настолько  наивен,  что

он просто пришел в умиление.

   - На это ответить еще труднее. Дело в том, что я никакого отношения  не

имею к вашей эпохе.

   Мальчик, видимо, решил, что у того мозги не в порядке.

   - Почему ты не дал мне умереть? - сурово спросил он.

   - Мог ли я поступить иначе? - ответил тот. - Если бы мы обнаружили ваше

время часа на два раньше,  тебя  бы  вообще  не  ранили.  Разумеется,  при

условии, что мы с тобой встретились.

   - Что ты собираешься со мной делать? - снова спросил мальчик. - У  меня

сломана нога, плена мне не бежать. Сделай милость: убей меня!

   - Почему ты так торопишься умереть? -  спросил  мужчина,  в  недоумении

разведя руками. - Я не понимаю, что вы тут затеяли, но  через  пять  часов

этот мир все равно исчезнет.

   Мальчик  тряхнул  головой.  Какая  ерунда!  Мальчику  было   наплевать,

исчезнет мир или нет, - так или иначе его ожидала смерть.

   - Пожалуй, я выразился неточно.  Мир  не  исчезнет,  а  войдет  в  свою

историческую колею.

   - А мне плевать! - запальчиво выкрикнул мальчик. - Помоги мне добраться

до своих или убей. А впрочем, можешь оставить меня здесь!

   - Ну и оставлю! - вспылил  мужчина.  -  Безумный  мальчишка!..  А  я-то

думал, что японские гимназисты этой  эпохи  смышленее.  Я  и  так  нарушил

устав, вступив с тобой в контакт! Прощай! Я ухожу.

   - Стой! - крикнул вдогонку  мальчик  и,  проведя  рукой  по  воротнику,

нащупал на петличке значок черной сакуры, оторвал его и протянул  мужчине:

- На, возьми! Если встретишь по дороге наших,  скажи,  что  Ясуо  Коно 

1077-го отряда Черной Сакуры был тяжело ранен и не мог покончить с  собой,

но живым в плен не сдастся.

   Мужчина поглядел на мальчика долгим проникновенным взглядом и мгновенно

исчез. Значка черной сакуры он не взял. На  глазах  у  мальчика  выступили

слезы. Какой позор - не суметь умереть! Собрав последние силы, преодолевая

боль, мальчик перевернулся на живот, орудуя одной здоровой рукой  и  одной

ногой, пополз к краю обрыва и  бросился  вн.  Если  упасть  на  скалу  с

десятиметровой высоты, вполне  можно  разбиться...  Но  его  подхватили  в

воздухе.

   - Брось свои дурацкие штучки! - взмолился мужчина.  -  Не  дам  я  тебе

умереть у меня на глазах. Послушай, я тебе все  объясню,  только  дай  мне

слово, что перестанешь искать смерти...  Пойми:  сражения,  в  которых  ты

участвуешь, ненастоящие.

   - Как это ненастоящие?

   Ясуо, снова водворенный на скалу, со злостью накинулся на мужчину:

   - Мы участвуем в  исторической  битве!  Что  же  тут  ненастоящего?  Мы

сражаемся против этих хищников, американцев и англичан, и погибнем все  до

одного - сто миллионов человек. Знаешь, как разбивается  яшма?  Вдребезги!

Так же и мы. С нами его величество!.. Подданные японской империи до  конца

дней своих останутся верны чувству долга  и  справедливости.  Что  же  тут

ненастоящего?..

   - Пожалуй, "ненастоящее" - это  не  то  слово,  -  неторопливо  прервал

мужчина и тряхнул головой. - Я хотел сказать - все это неправильно. Потому

что на самом  деле  в  ваше  время  Япония  безоговорочно  капитулировала.

Пятнадцатого августа. По рескрипту, подписанному императором.

   -  Что?  Что  ты  сказал?  -  У  Ясуо  загорелись   глаза.   -   Япония

капитулировала?!

   - Но ведь так было на самом деле - это история.

   Мужчина снял шлем и пригладил золотистые волосы.

   Далеко в  небе  мерцала  Полярная  звезда,  она  переместилась.  Стояла

глубокая ночь. Мальчик взглянул в лицо  мужчины.  Оно  было  необыкновенно

добрым.

   - Ты хочешь сказать,  что  наша  война  невсамделишная?  -  с  девкой

спросил мальчик. -  Моя  мать  проткнула  себе  кинжалом  горло.  Все  мои

товарищи погибли. Все японцы -  женщины,  старики,  дети  -  сражаются  до

последней капли крови.  Я  убил  много  американских  солдат,  теперь  сам

умираю... И после этого ты осмеливаешься говорить, что все выдумка?

   - Я не сказал - выдумка, - с состраданием возразил мужчина. -  Я  хотел

сказать - придуманный ход истории. На самом деле все у вас было совсем  не

так.

   -  Ну  что  ты  понимаешь  в  нашей  истории?  По-твоему,  лучше   было

капитулировать, да? - почти крикнул Ясуо.

   Вдруг над обрывом вспыхнула ракета и упала, просвистев над головой.

   Мужчина ладонью прикрыл мальчику рот.

   - Подлец! Шпион! Рыжая сволочь!.. Что ты понимаешь!..

   - Молчи! - сказал мужчина. - Какой ты  бестолковый  мальчишка!  Неужели

тебе не ясно, что лучше всего было капитулировать пятнадцатого августа?

   - Чем же лучше? - заскрежетав зубами, гневно спросил Ясуо. -  Кто  тебе

дает право так говорить?!

   - Никто. Просто история должна быть такой, какой была  на  самом  деле.

Ход истории един. А если история выходит своего правильного русла,  наш

долг ее туда вернуть, иначе это нарушит ход всемирной истории.

   - Но кто вам дал на это право? -  злобно  повторил  Ясуо.  -  Разве  ты

поймешь, за что я воюю, за что умираю?.. Я  горжусь  тем,  что  умираю  за

императора... А ты готов все это разрушить!

   - Почему "разрушить?" Исправить! - горячо возразил  мужчина.  -  Пойми,

что с ликвидацией  неправильного  хода  истории  исчезнет  и  неправильное

осмысление событий. Понимаешь? Человек не может  ратовать  за  собственное

уничтожение. Он не ищет уничтожения. Наоборот, боится его.

   - Значит, в то, другое  время  Япония  капитулирует?..  -  с  сарказмом

пронес мальчик. - А я что же? Я-то ведь все равно покончу с собой!

   Мужчина взглянул на него строго,  точно  намереваясь  принять  какое-то

важное решение.

   - Не все ли равно, покончишь ты с собой или нет, - ответил  он  немного

погодя. - Пусть так. Но ведь то, что ты называешь "другим  временем",  все

равно существует, а это время, где ты  собираешься  умереть  в  пятнадцать

лет, само умрет через четыре часа. И ты  ничего  не  вспомнишь,  что  было

здесь. Эх, так и  быть,  сделаю  еще  одно  нарушение:  покажу  тебе  твою

настоящую жнь.

   Мужчина взял мальчика за руку и сказал:

   - Я не уверен, что разыщу тебя, но попробую. Где ты жил? Где учился?

   Мальчик сказал. В следующий миг его глаза снова застлало туманом. Когда

туман  рассеялся,  он  увидел  перед  собой  мрачную  картину.  Черные   и

коричневые развалины - следы пожарищ и бомбежек. Он сразу узнал  местность

- это были здания, прилегающие к гимназии. Рядом высился  и  ее  обгорелый

корпус.

   Ясуо не помнил,  чтобы  когда-нибудь  перед  станцией  железной  дороги

слонялось столько грязных оборванцев. Расстелив на  голой  земле  рогожки,

они торговали едой и всяким  хламом.  Тут  были  бататы,  ириски,  галеты,

кастрюли, сковородки. Неопрятно одетые мужчины с землистыми лицами сновали

взад и вперед, держа в руках  дырявые  мешки.  Вдруг  появились  ребята  с

гербами их гимназии на фуражках. Разговаривая между  собой,  гимназисты  с

жадностью поглядывали на еду.

   И среди ребят - он! Без обмоток на ногах,  в  таком  затрапезном  виде!

Промчался "виллис". Ребята  помахали  ему  вслед.  Водитель,  американский

солдат, бросил им пакетик жевательной резинки. Гимназисты  набросились  на

нее.

   - Подлец! - крикнул Ясуо. - Разве такое можно стерпеть!

   - Ты не торопись, - утихомирил его мужчина.

   По улице, едва прикрывшись каким-то тряпьем,  расхаживали  под  руку  с

американскими солдатами  японки...  Издалека  надвигалась  толпа.  Впереди

несли  красное  знамя.  Мужчины  с  решительными  лицами  пели:  "Вставай,

поднимайся, рабочий народ!"

   - Разве Японию заняли красные? - спросил мальчик.

   Мужчина  покачал  головой.  Картина  снова   сменилась.   Над   потоком

демонстрантов реяли полотнища лозунгов. "Эй, взяли! Эй, взяли!" - раздался

дружный  крик,  и  демонстранты  побежали  зигзагами.  И   вдруг   впереди

демонстрантов мальчик снова увидел себя, на этот раз студентом.

   Не вынеся этого, он закричал:

   - Это подлость!

   И вновь картина сменилась. На этот раз он гулял с  девушкой  вечером  в

парке. Он не поверил собственным глазам. Вдруг все исчезло.

   - Это преступление! - сказал светловолосый. - Нельзя сидеть сложа руки!

Мне сообщили, что Америка приготовила третью атомную бомбу.  С  Марианских

островов уже вылетел самолет Б-29.

   Он появится над  Синсю.  Начальник  департамента  приказал  переключить

установку преобразователя времени через полчаса. Надо устранить  этот  мир

до взрыва третьей атомной бомбы.  Нельзя  нагромождать  одну  трагедию  на

другую. Прощай!

   - Постой! - крикнул мальчик ему вслед. - Перенеси меня в Синсю. Я  хочу

умереть там, где его величество...

   Мужчина в недоумении пожал плечами  и  взял  мальчика  за  руку.  Глаза

застлало серой пеленой тумана... На этот раз мальчик  почувствовал  резкий

толчок. Он шлепнулся в траву, тронутую  первым  налетом  инея.  Перед  его

мутным  взором  поплыли  уходившая  вдаль  горная  цепь   с   ее   острыми

зазубренными  вершинами  на  фоне  безоблачного  неба.  Сознание  медленно

угасало.

   Он понял, что умирает. Он уже не чувствовал  ни  рук,  ни  ног.  Только

ощущал зудящую легкую боль в ране, точно по ней водили волоском. Этот  зуд

все удалялся, удалялся и отступил куда-то  далеко,  за  много  километров.

Холод смерти подступал сну - от ног, подбирался  к  животу,  полз  выше,

готовясь завладеть сердцем. Мелькнула мысль: человек  начинает  умирать  с

ног. Раза два-три волна мрака захлестывала сознание, а когда в промежутках

оно  возвращалось,  мальчик  видел  горы  и  небеса,  безмятежные,  словно

поверхность огромного озера. Он лежал на траве и глядел, как там, наверху,

точно примерзшие к небосводу, сияют тусклые звезды.

   Из горла вырвался предсмертный хрип. И Ясуо понял - конец. И  вдруг  он

вспомнил, что забыл исполнить последний долг: собрав последние силы, хотел

крикнуть: "Его величество банзай",  как  вдруг  перед  глазами  пронеслись

недавние видения. Япония потерпела  поражение!  Нет!  Глупости!  Этого  не

могло быть... Но  страшные  мысли  о  возможности  такого  исхода,  словно

прраки, роились в сознании. И он  опять  собрал  последние  силы,  чтобы

бороться уже с этими мыслями. Ведь это же чудовищно  -  на  пороге  смерти

потерять веру в Японию! Нет, нет,  это  невозможно!  Иначе  его  смерть  и

смерть  всех  японцев  окажется  бессмысленной...  Эта  внутренняя  борьба

поглотила все его силы. Он уже не мог крикнуть: "Его  величество  банзай!"

Он решил провозгласить эту здравицу в душе. Однако им завладела еще  более

неуместная и дурацкая мысль: "Куда я дел значок черной  сакуры?  Я  держал

его в руке и..."

 

 

   Перед Ямамото, начальником департамента особого управления  по  розыску

во  времени,  сидел  сумасшедший,  доставленный    далекого   иномерного

временного пространства. Желтоватая кожа, орлиный  нос,  черные  волосы...

Из-под нависающего лба класса "экстра-1" умственных  способностей  глядели

глаза страстного, почти одержимого человека. Бросало в дрожь при мысли  об

умственном потенциале этой феноменальной личности.  Безумие  и  властность

при исключительной гениальности - истинный князь тьмы!..

   - Как вы  решились  на  такой  чудовищный  поступок?  Во  имя  чего?  -

начальник департамента говорил вежливо; сидящий перед ним человек  все  же

был доктором наук. - В практике нашего  департамента  особого  розыска  во

времени вы - первый настоящий преступник против истории. Будем  надеяться,

что и последний тоже... Так ответьте, зачем вы это сделали?..

   В департаменте особого розыска было зарегистрировано  немало  нарушений

во времени.  Большей  частью  преступники  пытались  своим  вмешательством

менить ход истории. Однако чаще всего это были маньяки, фанатики и люди,

умственно неполноценные. Фантазии  у  них  хватало  только  на  то,  чтобы

отправиться  в  прошлое,  убить  какую-нибудь   историческую   личность...

Например, один преступников, начитавшись Паскаля, решил уродовать нос

Клеопатры. Он даже  понятия  не  имел  о  том,  что  Клеопатр  может  быть

несколько. Или, скажем, другой, который убил Наполеона  ребенком.  А  ведь

еще в XIX веке Жан Батист Перес отрицал существование  Наполеона.  Ну  что

дало убийство Наполеона? Ровным счетом ничего: появился  другой  Наполеон,

который и  стал  императором.  Свойство  Неопределенности  Частных  Фактов

(коэффициент НЧФ Симса) при неменяемости исторических  событий  прошлого

исключало возможность преступлений против истории.

   Однако   открытие    субпространственного    способа    космонавигации,

позволявшей скачкообразно передвигаться в разномерные  пространства,  дало

такую возможность. Соединение установки переключения мерений  с  машиной

времени допускало создание желаемого числа ходов истории одной  и  той  же

эпохи. Первым указал на эту возможность доктор Адольф  фон  Кита,  молодой

ученый Института истории. Однако поскольку это открытие сделал  человек

гуманитарной специальности, фики не придали ему значения и тем самым  не

учли той опасности, которую оно в себе таило.

   Лишь   инспектор   департамента   особого    розыска    Инри    Вовазан

заинтересовался этим открытием. И тотчас подал о нем  рапорт,  где,  между

прочим, указывал, что  доктор  Адольф  фон  Кита  -  натура  импульсивная,

склонная к действиям атавистического характера  -  состоит  членом  некоей

тайной органации; в области исторических наук  доктором  открыта  весьма

оригинальная теория о возможности менения ходов истории...

   И вдруг галактики Поллукса, откуда с давних пор велись наблюдения за

иномерными пространствами, было получено сообщение о появлении в иномерном

пространстве Солнечной системы. Благодаря бдительности инспектора Вовазана

департамент принял все меры предосторожности.

   -  Ответьте,  пожалуйста,  на  вопрос,   -   снова   сказал   начальник

департамента. - Вас не удивило, что мы вас так быстро нашли?

   - Я  предпочел  бы,  чтобы  меня  не  тревожили,  -  спокойным  голосом

проговорил сумасшедший.

   - Увы, простите, это невозможно, - возразил начальник  департамента.  -

Нельзя нарушать основной ход истории.

   - Ну вот еще! - закричал сумасшедший. - По какому праву вы судите?

   Пятнадцатый, стоявший возле начальника, вздрогнул. Это были слова  того

мальчика.

   - Скажем... - начальник на мгновение прикрыл глаза,  задумался  -  ...с

нравственной позиции.

   Сумасшедший расхохотался.

   - Теперь мне ясно, - сказал он. - В деле, которое вы  на  меня  завели,

написано:  маньяк,  поклонник  тиранов  и   героев-разрушителей.   Опьянен

самурайской моралью, существовавшей в Японии  примерно  с  десятого  века.

Темы научных работ: Калигула, Нерон,  сын  Люй-цзы  император  Ши,  Цезарь

Борджиа, Робеспьер, Наполеон, Гитлер. Последняя  тема  работы    истории

Японии.

   - Почему  вы  выбрали  Японию?  -  спросил  начальник  департамента.  -

Принесли победу войскам сегуната в реформации  Мейдзи,  применили  тактику

выжженной земли в войне сороковых годов  двадцатого  века...  Были  у  вас

какие-нибудь особые основания для такого выбора?..

   - Первый опыт, так сказать, проба сил, - ответил маньяк. -  И  потом  я

хорошо осведомлен об этом времени... Но, главное, во мне течет японская  и

немецкая кровь. Хотелось проэкспериментировать здесь, потом  приняться  за

другое...

   У начальника департамента потемнело лицо. Если бы этому  психу  удалось

создать несколько ходов истории, то в корне менилась бы мораль и система

современного мира.

   - В мои планы входило: принести победу нацистам на европейском фронте с

помощью атомных бомб и ФАУ; в Америке  принести  победу  на  президентских

выборах  не  Франклину  Рузвельту,  а  более  прогрессивному  кандидату  -

Уоллесу;  а  в  послевоенной  Франции   и   Италии   предоставить   власть

коммунистам...

   Доктор фон Кита перечислял, загибая пальцы.

   - Ну, зачем вам это! - не выдержав, крикнул  пятнадцатый.  -  Для  чего

столько перемен в двадцатом веке? Вы знаете,  сколько  это  породит  новых

трагедий? Я вам могу рассказать  про  одного  пятнадцатилетнего  мальчика,

которого там встретил...

   - Трагедия?! - у доктора загорелись глаза. - А разве бывает история без

трагедий? Вопрос в  том,  что  человечество  получает,  пройдя  через  эти

мучительные испытания. Во второй мировой войне погибли  десятки  миллионов

людей, почти половина них - зверски замученные евреи.  Но  ведь  вы  не

знаете, каким стал бы мир, если бы  тогда  действительно  были  уничтожены

десять  процентов  людей!  Понимаете  ли  вы,  к  чему  привела  тогдашняя

половинчатость? Вот тысяча лет прошло с тех пор, а ведь  человечество  еще

не освободилось от своих язв.

   Доктор  стукнул  кулаком  по  столу  и  вскочил  -   теперь   это   был

действительно сумасшедший. Его воспаленные глаза дико  горели,  в  уголках

губ выступила пена.

   - Жертвы принесены, а  я  вас  спрашиваю:  где  польза?  Такая  история

бессмысленна. Двадцатый век оказал  влияние  на  последующие  века  именно

своей половинчатостью. Оппортунм в  мировых  масштабах.  Короче  говоря,

жертвы, принесенные  во  второй  мировой  войне,  оказались  бесполезными.

Человечество, испугавшись ужасов, которые само  обрело,  побоялось  идти

путем трагедий и  пошло  на  компромисс.  В  Японии  рескрипта  императора

оказалось достаточно, чтобы все подняли  руки.  А  что  они  в  результате

получили?

   Инспектор  Вовазан  переглянулся  с  начальником  департамента,  и  тот

понимающе кивнул.

   - Японии следовало понести большие жертвы, но все же вырвать у  истории

что-нибудь по-настоящему дельное. Ведь  на  протяжении  долгих  веков  она

только и делала, что страдала. Какая же разница! Так не лучше ли пойти  на

самоуничтожение, применить тактику выжженной земли?  Не  лучше  ли,  чтобы

государство, именуемое Японией, вовсе перестало существовать?  Погибло  бы

одно государство, зато родился бы  новый  Человек,  проникнутый  сознанием

космической солидарности. В  истории  есть  такое  положение:  "Превратить

империалистическую войну в  гражданскую".  Когда  вы  меня  обнаружили,  в

Японии как раз вспыхнуло восстание рабочих.

   -  Доктор...  -  тихо  вмешался  инспектор  Вовазан,  -  насколько  нам

вестно, вы несколько раз побывали в Японии той эпохи, чтобы  учить  ее

историю?

   - Ну и что? - воскликнул сумасшедший.

   - Разве вам невестно, что пункт  первый  правил  водительства  машины

времени запрещает ездить в одну и ту же  эпоху  несколько  раз  подряд?  В

результате  длительного  пребывания  в  иновременных  условиях   наступают

нежелательные  мозговые  менения.  Возможна   потеря   памяти   и   даже

психическое заболевание.

   - Вы хотите сказать, что учение японской истории  сказалось  на  моей

психике? - спросил сумасшедший, осклабившись.

   - Нет, я хочу сказать,  что  вы  рассуждаете,  пожалуй,  как  некоторые

японцы той эпохи.

   - При чем тут та эпоха? Мой метод  годится  для  любой  эпохи  и  любой

страны, - раздраженно  возразил  доктор.  -  Почему  бы  не  менить  ход

истории, если это осуществимо? Можно же создать несколько  параллельных  и

независимых друг от друга ходов истории? Это принесет только пользу!  Если

человечество может испробовать безграничное число возможностей, зачем  ему

ограничиваться одним-единственным  историческим  вариантом?  Право  всегда

дается возможностью. Если мы  можем,  мы  вправе  выбрать  лучший  вариант

исторического события. - Сумасшедший воздел руки к  небу.  -  Я  освободил

человечество от небежности истории!

   - Вы ошибаетесь, - спокойно возразил  начальник  департамента.  -  Ваша

мания сама есть продукт исторической обусловленности.

   - Мания?! - с девкой  переспросил  сумасшедший.  -  Да  где  вам  это

понять!

   - Наша эра давно отказалась от такого подхода  к  истории,  -  спокойно

возразил  начальник  департамента,   барабаня   пальцами   по   столу.   -

Человечеству он не нужен, ибо, только живя  в  истории,  которая  едина  и

неменяема, человек остается человеком. Человек  отказывается  от  многих

исторических  перспектив   в   интересах   самосохранения,   -   начальник

департамента усмехнулся. - Даже таких рационалистических,  как,  например,

поедание друг друга... Человек отказался от хирургической операции, дающей

ему вечную жнь. Отказался от пересадки человеческого мозга в машину...

   - Вы консерваторы! Вы и есть преступники  против  истории!  -  закричал

сумасшедший  в  гневе.  -  Вы   лишили   человечество   его   безграничных

возможностей!

   - Для  того,  чтобы  сохранить  вид,  именуемый  человеком,  -  отвечал

начальник департамента.  -  История  -  это  монолитный  процесс,  она  не

нуждается в различных вариантах. Только  при  сохранении  ее  монолитности

каждая данная эпоха будет  иметь  свою,  соответствующую  ей  культуру.  В

условиях же многообразия исторических течений человек перестанет  понимать

самого  себя.  -  Начальник  обернулся  и   взглянул   на   хроноскоп.   -

Нравственность нашей эры заключается в том, чтобы  сохранить  существующий

порядок вещей. Она  сильно  напоминает  мораль,  существовавшую  несколько

десятков веков  назад...  Очевидно,  возврат  к  старинной  нравственности

происходит в силу исторической необходимости...

   - Идемте, - сказал инспектор Вовазан, беря доктора за локоть.

   - Итак, в Суд Времени?

   - Нет, в больницу, - спокойно поправил инспектор. - На  психиатрическую

эксперту. Я уверен, что вам удастся бежать судебного наказания.

   - Вопреки очевидности вы подозреваете меня в идиотме?

   - Мне неприятно говорить вам об этом. Но, вероятно, в связи  с  частыми

путешествиями во времени у вас проошло смещение исторического сознания.

   - Ну, знаете ли! Я же историк. Я просто увлечен конкретной исторической

эпохой.

   - Не в этом дело, доктор, - мягко улыбнулся инспектор. - Дело не только

в том, что вы рассуждаете как человек двадцатого века. Это можно  было  бы

отнести за счет сильной впечатлительности... А вы  действительно  считаете

себя нормальным?

   - Что за вопрос?

   - Вот это мне и хотелось знать. В разговоре с начальником  департамента

вы обмолвились, что раны двадцатого века сказываются на современности даже

теперь, спустя тысячу лет. То есть вы мыслите  и  чувствуете  как  человек

тридцатого века... Но ведь  со  времен  второй  мировой  войны  прошло  не

тысяча... а пять тысяч лет...

 

 

   - Яч-чя-ян!.. Ясухико-чян! - прозвучал женский голос.

   Жена звала ребенка. Ясуо закрыл книгу. Он как раз прочел  "Обнаруженное

время", главу книги Марселя Пруста "В поисках утраченного времени".  Он

мечтал об этом еще со студенческой скамьи. Ясуо развалился на траве.

   Над  головой  простиралось  бездонное  голубое  небо.  Веял  прохладный

осенний ветерок. От его прикосновения по телу  пробегал  озноб.  Это  было

плоскогорье Сига.

   Послышались голосок трехгодовалого сынишки и звучный альт жены.  Голоса

приближались. Ясуо слушал, прикрыв глаза.

   Мир на земле! Свет в небе!..

   Сейчас к нему направятся маленькие  ноги  и  в  лицо  уткнутся  нежные,

пахнущие молоком губы. Притворившись спящим, он ждал.

   Впервые после шести лет работы в  фирме  выдался  спокойный  отдых.  Но

завтра он снова пойдет на работу. Кончилось лето.

   Опять послышались голоса жены и сына.

   - Брось! Ясухико-чян! Фу! Бяка! Брось! Ты слышал, что я сказала?

   - Не-е-ет! - ответил упрямый ребенок.

   Упрямством мальчик пошел в него. Ясуо  невольно  улыбнулся.  Послышался

топот ножек,   травы  вынырнула  круглая  головенка,  и  сынишка  разжал

кулачок.

   - На, папочка!

   Улыбаясь,  Ясуо  взял    рук  мальчика  какую-то  круглую   маленькую

пластинку эбонита.

   - Ясухико-чян нехороший! Не слушается маму... Ясуо, что он там нашел?

   Ясуо стер с пластинки присохшую грязь, появился рисунок.

   - Какой-то значок, - ответил он жене. - Значок в виде цветка сакуры.

   - Не может быть! Какой сакуры?  -  рассмеялась  жена.  -  Разве  сакура

черная?

   И вдруг  он  сжал  в  кулаке  значок,  точно  вспоминая  о  чем-то.  На

мгновение, всего лишь на мгновение, темные глубины сознания сковал ледяной

холод. Все кругом потускнело, словно небо заволокло тучами. И все, что его

очаровывало: высокое чистое небо, отдых  в  кругу  семьи,  он  сам  и  все

окружающее - показалось таким серым,  темным,  позорным,  словно  от  него

исходило зловоние.

   Но это длилось всего лишь мгновение. Ясуо вернул значок малышу,  поднял

мальчика высоко в небо.

   - Ну, пошли в гостиницу. Пора обедать.

   - Я хочу есть, - торжественно пронес малыш.

   - А завтра поедем домой. Хорошо?

   - Папочка... красное, красное...

   Вдали опускалось огромное багряное солнце.

   Муж, жена и ребенок - все втроем запели: "День кончается пламенем  алой

зари... Мир - земле!.."

   - Ясухико-чян, дай мне, я это выброшу!..

   - Это бяка... Выброшу...

   Маленький черный значок, брошенный  детской  рукой,  полетел  в  траву,

пересекая багровый диск заходящего солнца.

   - Бай-бай! - кричит малыш.

   "Звонит колокол в храме на горе..."

   МИР - ЗЕМЛЕ!