ТЕМНАЯ БАШНЯ V

СМИРЕННЫЕ СЕСТРЫ ЭЛУРИИ

 

СТИВЕН КИНГ

 

 

 

     (Авторское пояснение: Цикл “Темная Башня” начинается с того, как Роланд Гилеада, последний стрелок исчезнувшего мира, который “сдвинулся”, преследует человека в черном, колдуна в черных одеждах. Преследование Уолтера затянулось надолго. В конце первой книги цикла Роланду удается настигнуть колдуна. Предлагаемая ниже история случилась с Роландом, когда он еще шел по следу Уолтера. Поэтому для понимания происходящих событий не обязательно знать, что происходило в четырех уже опубликованных книгах цикла. Надеюсь, вы с интересом (и с удовольствием) прочитаете этот маленький эпод жни Роланда.

     С.К.)

 

Глава 1

 

Полная Земля. Обезлюдевший город. Колокола. Мертвый юноша. Перевернутый фургон. Зеленые человечки

 

     Этот день на Полную Землю, когда Роланд подъехал к воротам маленького городка в Заброшенных горах, выдался таким жарким, что, казалось, высасывал воздух легких до того, как тело успевало использовать его. Роланд путешествовал один, верхом, хотя с тем же успехом мог идти на своих двоих. Всю последнюю неделю он безуспешно пытался найти ветеринара, но теперь уже смирился с мыслью о том, что теперь пользы от лошадиного доктора не будет, даже если таковой и обретался в лежащем перед ним городке. Чалый жеребец-двухлетка Роланда доживал последние часы.

     Распахнутые ворота в цветах, оставшихся после какого-то праздника, приглашали пожаловать в город, но царившая за ними тишина навевала тревожные мысли. Стрелок не слышал ни всхрапывания лошадей, ни скрипа колес фургонов, ни криков торговцев, расхваливающих свой товар на ярмарочной площади. До него доносились лишь монотонное стрекотание сверчков (или каких-то других насекомых, потому что сверчки стрекотали чуть в иной тональности), какое-то странное постукивание, вроде бы чем-то деревянным, да перезвон маленьких колоколов.

     Да и цветы в гирляндах, которыми горожане оплели стойки ворот, давно уже засохли.

     Топси дважды громко чихнул, и его повело в сторону. Роланд тут же спешился, заботясь как о лошади, так и о себе: не хотелось ему остаться на земле со сломанной ногой, если жеребец выберет этот самый момент для того, чтобы закончить свой жненный путь и сойти с тропы в пустошь.

     В запыленных сапогах, вылинявших джинсах, стрелок стоял рядом с жеребцом, поглаживая его шею да редка отвлекаясь, чтобы отогнать мух от слезящихся глаз Топси: пусть откладывают свои яйца и выводят личинок после смерти жеребца, но никак не раньше.

     Роланд гладил шею жеребца и вслушивался в далекий перезвон колоколов и странное деревянное постукивание. А вскоре перестал озираться по сторонам и пригляделся к распахнутым воротам.

     Крест над ними вроде бы чуть отличался от тех, к которым он привык, но в принципе такие же ворота встречали его в любом маленьком городке, а за последние десять месяцев он побывал во многих. Другие ворота, не столь внушительные, стояли и на выезде каждого городка. Ворота предназначались не для того, чтобы не пускать в город незваных гостей. Стояли они между стен розового песчаника, но стены эти обрывались в двадцати футах от дороги. Запри ворота, повесь на них тяжелые замки, но все эти усилия могли лишь удлинить путь незваного гостя на несколько десятков футов.

     За воротами Роланд видел обычную Главную улицу: гостиница, два салуна (один назывался “Веселый поросенок”, вывеска второго совершенно выцвела, так что названия Роланд прочитать не смог), торговая лавка, кузница, Дом собраний. Еще Роланд увидел небольшое, но красивое деревянное здание с колокольней и золотым крестом на двустворчатой двери. Крест, такой же, как и над воротами, подсказал Роланду, что перед ним храм тех, кто поклоняется Иисусу-человеку. Единой религии в Срединном мире не было. Там поклонялись и Баалу, и Асмадею, и сотням других богов. Вера, как и все остальное в этом мире, сдвинулась. Так что, с точки зрения Роланда, Бог Креста стоял в длинном ряду равных себе, а учил он тому, что любовь и убийство неразрывно связаны, чтобы в итоге Бог мог напиться крови.

     Насекомые продолжали стрекотать, ну совсем как сверчки, колокола позвякивать. Никуда не делся и стук. Словно кто-то размеренно колотил кулаком по двери. Или по крышке гроба.

     Что-то здесь не так, подумал Роланд. Берегись, стрелок, за воротами затаилась опасность.

     Но он повел Топси вперед, через ворота с засохшими цветами, на Главную улицу. На веранде торговой лавки, где обычно собираются старики, чтобы обсудить виды на урожай, политику и выходки молодых, стояли лишь пустые кресла-качалки. У одного, словно выпавшая обессиленной (или отрубленной) руки, лежала курительная трубка. Пустовала и коновязь у “Веселого поросенка”. Окна салуна напоминали черные дыры. Одну половинку двери, сорванную с петель, кто-то аккуратно прислонил к стене. Вторая наполовину приоткрылась. На зеленую дверцу щедро плесканули чем-то темно-красным. Роланд решил, что это не краска.

     Ворота конюшни стояли нетронутыми, зато от нее самой остались одни головешки. Пожар, должно быть, случился в дождливый день, подумал стрелок, иначе выгорел бы весь город.

     Церковь стояла по его правую руку, на полпути к городской площади. Зеленые газоны отделяли ее с одной стороны от Дома собраний, а с другой от маленького коттеджа, в котором жили священник и его семья (если, конечно, эта секта Христа разрешала своим шаманам жениться и иметь детей; были и такие, безусловно, ведомые сумасшедшими, которые требовали от священника обета безбрачия). Цветы на газонах, конечно, пожухли, но не завяли. Из этого Роланд сделал вывод, что городок опустел недавно. Учитывая жару, с неделю тому назад, максимум две.

     Топси вновь чихнул, устало поник головой.

     Стрелок обнаружил источник звона. Над золотым крестом на двери длинной дугой провисла веревка, на которой висели не меньше двух десятков миниатюрных серебряных колоколов. Ветра практически не было, но и малейших его дуновений хватало для того, чтобы колокольчики пребывали в постоянном движении. Оставалось только гадать, какой стоял шум при достаточно сильном ветре. Роланд даже подумал, что постоянное треньканье, пусть и мелодичное, не могло не действовать на нервы.

 

     Эй! позвал Роланд, глядя на вывеску гостиницы “Мягкие постели”.

     Эй, есть тут кто-нибудь?

     Ответа он не получил, лишь позвякивали колокола, стрекотали насекомые, да где-то что-то стучало по дереву. Ни ответа, ни движения... но кто-то тут был. То ли горожане, то ли... кто-то еще. Роланд чувствовал, что за ним наблюдают. И крохотные волоски у него на шее встали дыбом.

     Роланд двинулся дальше, к центру городка, ведя за собой Топси. Каждый шаг поднимал облачко пыли: Главную улицу не удосужились вымостить камнем. Вскоре стрелок остановился вновь, на этот раз перед нким зданием (каменный фундамент, деревянные стены, совсем как церковь), фронтон которого украшало короткое слово: “ЗАКОН”.

     За спиной Роланда все позвякивали колокола.

     Он оставил жеребца посреди улицы и поднялся на крыльцо. Колокола звенели, солнце палило, струйки пота текли по бокам. Роланд толкнул закрытую, но не запертую дверь, скорчил гримасу, поднял руку, прикрывая лицо от потока горячего воздуха, хлынувшего в щель. Если в закрытых помещениях такое пекло, подумал он, зерно в амбарах может и загореться. И если не пойдет дождь (пожарных-то тут уже нет), то городок вскорости может исчезнуть с лица земли.

     Роланд преступил порог, стараясь всасывать воздух, бегая глубоких вдохов. Тут же услышал гудение мух.

     К достаточно просторной комнате примыкала одна камера, пустая, с открытой дверью-решеткой. Пара заляпанных грязью сапог лежала у койки. Один просил каши. Большое пятно на койке цветом не отличалось от брызг на двери салуна “Веселый поросенок”. Над пятном и кружили мухи.

     На столе Роланд увидел гроссбух в кожаном переплете. Развернул его к себе, прочитал слова, выдавленные в коже:

 

     РЕГИСТРАЦИОННАЯ КНИГА

     ПРАВОНАРУШЕНИЙ И НАКАЗАНИЙ

     ВО СЛАВУ ГОСПОДА НАШЕГО

     ЭЛУРИЯ

 

     Вот он и узнал название городка. Элурия. Приятное на слух, но и в чем-то зловещее. Но, резонно рассудил Роланд, в такой ситуации любое название может показаться зловещим. Он повернулся, чтобы уйти, и тут заметил дверь, запертую на деревянный засов.

     Шагнул к ней, остановился, потом достал кобуры большой револьвер. Постоял несколько секунд, задумавшись (Катберт, его закадычный друг, не раз говорил, что соображает Роланд медленно, зато всегда принимает правильное решение), свободной рукой отодвинул засов. Открыл дверь и тут же отступил на шаг, ожидая, что на него вывалится тело (может, и шерифа Элурии) с перерезанным горлом и вырванными глазами, виновник ПРАВОНАРУШЕНИЯ и жертва НАКАЗАНИЯ...

     Никто не вывалился.

     За дверью обнаружилось с полдюжины грязных роб, которые, вероятно, полагалось носить арестованным, два лука, колчан со стрелами, старый, ржавый мотор, ружье, которого уже лет сто как не стреляли... и швабра. То есть, по разумению стрелка, ничего интересного. Чулан как чулан.

     Роланд вернулся к столу, раскрыл регистрационную книгу, пролистал. Даже страницы были теплыми, словно лежала книга в духовке. С другой стороны, по температуре кабинет шерифа если и уступал последней, то лишь на несколько градусов. Если бы Главной улицей Элурия отличалась от большинства других городков, Роланд ожидал бы найти в регистрационной книге множество преступлений против религии и, соответственно, записей о наказаниях грешников. Но соседство церкви Иисуса с двумя салунами указывало на то, что церковники мирились с человеческими слабостями.

     Поэтому в книге регистрировались обычные правонарушения, в том числе и тяжкие: убийство, кража лошади, недостойное поведение по отношению к даме (вероятно, подразумевалось насилование). Убийцу отправили в Лексингворт, где и повесили. Роланд никогда не слышал этого названия. В одной записей, ближе к концу, указывалось, что “Зеленых людей выслали прочь”. Что сие означало, Роланд не понял.

     Самая последняя гласила:

 

     12/ПЗ/Суд над Чес. Фриборном, конокрадом.

 

     Суд, как догадался Роланд, состоялся на двенадцатый день Полной Земли (в Элурии, видать, отказались от обычных названий календарных месяцев). Стрелок решил, что запись эту сделали в регистрационной книге незадолго до того, как на койке в камере появилось кровавое пятно, то есть Чес. Фриборн, конокрад, скорее всего уже прошел свою тропу до конца и ступил с нее в пустошь. Роланд вновь вышел под яркое солнце, к колокольному перезвону. Топси печально взглянул на стрелка и вновь опустил голову, словно надеялся найти в уличной пыли что-то съедобное. Хотя едва ли ему хотелось пощипать травку.

     Стрелок взялся за вожжи, стряхнул ими пыль с вылинявших джинсов и зашагал дальше. Деревянное постукивание становилось все громче (выходя кабинета шерифа, Роланд не убрал в кобуру револьвер), и, подходя к городской площади, где в лучшие времена, вероятно, располагался рынок, он наконец-то уловил какое-то движение.

     У дальнего конца площади Роланд увидел длинный желоб, выдолбленный железного дерева (в этих местах оно называлось секвойей). В лучшие времена вода в желоб поступала ржавой металлической трубы, которая висела над южным краем желоба. С желоба, примерно посередине, свешивалась нога в штанине серого материала и жеванном ковбойском сапоге.

     Жевал сапог здоровенный пес, с шерстью чуть более темной, чем парусина штанины. Роланд решил, что пес давно бы стянул сапог, но от жары нога, видать, сильно раздулась, поэтому псу не оставалось ничего другого, как зубами расправляться с препятствием. Пес хватал сапог и тряс стороны в сторону. То и дело каблук соприкасался с деревянным желобом, и глухой стук разносился по площади, долетая и до ворот. Так что стрелок не сильно ошибся, подумав, что кто-то стучит по крышке гроба.

     Почему бы ему не отойти на пару шагов и не запрыгнуть в желоб, удивился Роланд. Вода больше не течет, значит, пес не может бояться, что утонет.

     Топси в очередной раз натужно чихнул, и, когда пес обернулся на звук, Роланд понял, почему тому приходится жевать сапог: пес сломал переднюю лапу, которая потом неправильно срослась. Он и ходил с трудом, а о прыжках пришлось просто забыть. На груди пса Роланд увидел полоску грязно-белой шерсти. А на ней крест черной шерсти. Собака Иисуса, может, пришедшая к дневной проповеди.

     Впрочем, Роланд не заметил ничего религиозного ни в рычании, вырвавшемся пасти пса, ни в злобном взгляде налитых кровью глаз. Пес вскинул морду, оскалив внушающие уважение зубы.

 

     Остынь, бросил псу Роланд.

     Пока я добрый. Пес попятился, уперся спиной в свисающую с желоба жеванную ногу. На приближающегося человека он взирал с опаской, но не собирался сдавать позицию. Револьвер в руке Роланда его не пугал. Стрелка это не удивило: должно быть, пес никогда не видел револьвера и полагал, что он ничем не отличается от дубинки, которую можно бросить только один раз.

 

     Говорю тебе, проваливай, добавил Роланд, но пес не шевельнулся.

     Роланд мог бы застрелить пса, проку от него не было, собака, вкусившая человечины, ни на что уже не годится, но стрелять не хотелось. Убийство единственного в городе живого существа (если не считать поющих насекомых) могло накликать беду.

     И он выстрелил в пыль у здоровой передней лапы пса. Грохот выстрела разорвал сонную тишину жаркого дня и на какие-то мгновения заглушил насекомых. Пес-таки мог бегать, пусть и на трех лапах. В сердце Роланда даже шевельнулась жалость к несчастному животному. Он остановился у перевернутого фургона (на нем вроде бы тоже виднелись следы крови), оглянулся и завыл, отчего волоски на шее Роланда вздыбились еще сильнее, А потом пес обогнул перевернутый фургон и, прихрамывая, затрусил по проходу между домами. Как догадался Роланд, к воротам на выезде Элурии.

     Ведя за поводья умирающего жеребца, стрелок пересек площадь, приблился к желобу, заглянул в него.

     Изжеванный сапог принадлежал не мужчине, а молодому пареньку, на щеках которого только начала пробиваться борода. Тело его действительно раздулось, пролежав не один день под жарким солнцем в девяти дюймах воды на дне желоба.

     Глаза юноши, теперь белые бельма, напомнили стрелку глаза статуи. Волосы выцвели от пребывания в воде. Роланд решил, что едва ли ему больше шестнадцати лет. На шее юноши сквозь слой воды поблескивал под лучами солнца золотой медальон.

     С явной неохотой, перебарывая себя, Роланд опустил руку в воду, ухватился за медальон, потянул. Цепочка разорвалась, он достал медальон.

     Стрелок ожидал увидеть символ Иисуса-человека, который назывался распятием, но вместо этого у него в руке оказался маленький прямоугольник чистого золота. С выгравированной на нем надписью:

 

     Джеймс Любимец семьи. Любимец Господа

 

     Роланд, который едва заставил себя сунуть руку в отравленную воду (в более юном возрасте он никогда бы этого не сделал), теперь похвалил себя за решительность. Возможно, ему не доведется встретиться с теми, что любил Джеймса, но он знал, что пути ка неисповедимы, так что случиться могло всякое. В любом случае он поступил правильно. Теперь предстояло похоронить юношу... при условии, что ему удастся достать тело желоба: оно могло разлезться у него под руками.

     Жеребец со стоном повалился на землю. Роланд повернулся и увидел восемь человек, рядком, словно загонщики, направлявшихся к нему. Стрелку бросилась в глаза их необычная зеленая кожа. Люди с такой кожей светились в темноте словно прраки. Роланд не мог сказать, мужчины перед ним или женщины, да и какое это имело значение? То были заторможенные мутанты. Двигались они словно трупы, оживленные злым колдуном.

     Пыль, как ковер, заглушала их шаги. И могли подойти вплотную, если бы Топси не оказал Роланду последнюю услугу, своей смертью предупредив о грядущей опасности. Стрелкового оружия Роланд у мутантов не заметил, только дубинки. В основном ножки от стульев и столов, но у одного дубинка была настоящая, с утолщенным концом, утыканным ржавыми гвоздями. Роланд решил, что позаимствовали ее у вышибалы салуна, возможно, у того, кто следил за порядком в “Веселом поросенке”.

     Роланд поднял револьвер, взяв на мушку идущего по центру. Теперь он слышал шарканье их ног, свистящее, как при сильном бронхите, дыхание.

     Наверное, они пришли сюда прямиком шахт, подумал стрелок. Где-то здесь добывали радий. Отсюда и такой цвет кожи. Странно только, что их не убивают солнечные лучи.

     И тут, прямо у него на глазах, идущий с краю, существо с размытыми, словно вылепленными воска чертами лица, умер... или потерял сознание. У него (Роланд решил, что это мужчина) подогнулись колени, гортанный крик сорвался с губ, он протянул руку, схватился за идущего рядом, мутанта с лысой, шишкастой головой и красными язвами на шее. Лысый даже не повернулся к падающему. Не отрывая мутного взгляда от Роланда, он сбросил руку, чтобы не отстать от остальных.

 

     Стоять! крикнул Роланд.

     Не приближайтесь ко мне, если хотите дожить до заката! Настоятельно советую не приближаться!

     Обращался он главным образом к идущему по центру мутанту в красных помочах поверх лохмотьев рубашки и грязном котелке. У этого господина остался только один глаз, но глаз этот пожирал Роланда взглядом. Рядом с Котелком шла, судя по всему, женщина (за это, во всяком случае, говорили жалкие грудки, торчащие жилетки). Она бросила в Роланда ножку стула. Траекторию рассчитала правильно, но переоценила свои силы. Ножка упала в пыль, не долетев до стрелка десять футов.

     Роланд взвел курок револьвера и выстрелил вновь. На этот раз пуля взбила пыль у ноги Котелка, а не у собачьей лапы.

     Зеленокожие не убежали, как пес, но остановились, не сводя алчных глаз с Роланда. Неужели жители Элурии закончили жнь в желудках этих тварей? Роланду не хотелось в это верить... хотя он и знал, что каннибалм для заторможенных мутантов обычное дело (впрочем, о каннибалме речь идти не могла, потому что едва ли эти существа могли считаться людьми). Они слишком медлительные, слишком глупые. Если б они вернулись назад после того, как их прогнал шериф, горожане забросали бы их камнями и забили до смерти.

     Не думая о том, что делает, стремясь лишь освободить руку, чтобы выхватить второй револьвер на случай, если мутанты не услышат голоса разума, Роланд сунул медальон, который снял с убитого юноши, в карман джинсов, вместе с разорванной цепочкой.

     Они стояли, уставившись на него, отбрасывая странно огнутые тени. Что дальше? Приказать им убираться восвояси? Роланд не знал, подчинятся ли они. А с другой стороны, ему не хотелось терять их виду. Еще затаятся и нападут засады. Одна проблема, правда, благополучно разрешилась: о похоронах Джеймса вопрос больше не стоял.

 

     Стойте на месте, пронес он на нком наречии и попятился.

     Первый, кто сдвинется...

     Прежде чем он закончил фразу, один них, карлик с широченной грудью, вывернутыми губами и раздутой, как при свинке, шеей, бросился вперед, вереща что-то неразборчивое. Может, смеялся. Размахивая ножкой от рояля, зажатой в правой руке.

     Роланд выстрелил. Грудь карлика сложилась, как карточный домик. Он попятился, пытаясь удержаться на ногах, прижав к груди свободную руку. Одна нога в грязно-красном шлепанце зацепилась за другую, и карлик рухнул на землю. В горле у него что-то заклокотало, он выпустил пальцев дубинку, перекатился на бок, попытался встать, но вновь рухнул в пыль. Яркие солнечные лучи отражались от его широко раскрытых глаз, струйки белого пара начали подниматься от кожи, быстро теряющий зеленый цвет. Что-то зашипело, совсем как вода, если плеснуть ее на раскаленную сковородку.

     Надеюсь, одного наглядного урока им хватит, подумал Роланд.

 

     Сами видите, он был первым, кто сдвинулся с места. Кто хочет стать вторым?

     Желающих вроде бы не было. Мутанты стояли, наблюдая за ним, не подходили... но и не отступали. Он подумал (как и о псе), что ему следует их перебить, вытащить второй револьвер и положить одного за другим. На это, при его умении стрелять, ушло бы несколько секунд. Но он не мог заставить себя. Он еще не стал хладнокровным убийцей... пока еще не стал.

     Медленно, очень медленно, он начал пятиться. Сначала обошел желоб. А когда Котелок шагнул вперед, Роланд осадил и его, и остальных, вогнав пулю в пыль в дюйме от ноги Котелка.

 

     Это последнее предупреждение.

     Он продолжал говорить на нком наречии, не зная, понимают ли его мутанты. Впрочем, стрелка это не волновало. Язык пуль они понимали наверняка.

     Следующая пуля разорвет чье-нибудь сердце. Договариваемся так: вы остаетесь. А я ухожу. Это ваш единственный шанс. Те, кто последует за мной, умрут. Сейчас слишком жарко, чтобы говорить впустую, и я начинаю терять...

 

     Бух! раздалось у него за спиной. В голосе слышалось ликование. Боковым зрением Роланд увидел тень, выросшую тени перевернутого фургона, к которому он приблился практически вплотную, и осознал, что за фургоном прятался один зеленокожих.

     А когда стрелок начал поворачиваться, дубинка обрушилась на его правое плечо, и рука онемела. Роланд, однако, сумел поднять револьвер и выстрелить, но пуля попала в одно колес фургона, выбив деревянную спицу. Колесо со скрипом завертелось, а за спиной уже слышались вопли мутантов, устремившихся к фургону.

     За фургоном прятался монстр о двух головах. Одна бессильно свисала на грудь, зато вторая, тоже зеленая, жила полнокровной жнью. Широкие губы расползлись в улыбке, когда мутант поднял дубинку, чтобы ударить вновь.

     Роланд левой, не онемевшей, рукой выхватил второй револьвер. Успел всадить пулю в эту идиотскую улыбку. Кровь и зубы брызнули во все стороны, дубинка выпала ослабевших пальцев. И тут же подоспели остальные мутанты.

     Стрелку удалось уклониться от первых ударов, и он уже подумал, что сумеет оторваться от мутантов, ускользнув за фургон, а уж там повернется к ним лицом и расстреляет одного за другим. Конечно же, ему это удастся. Не мог же его поход к Темной Башне бесславно завершиться на залитой жаркими лучами солнца улочке крохотного затерянного на Западе городка. Не могли зеленокожие заторможенные мутанты взять верх над стрелком. Не могла ка быть такой жестокой.

     Но Котелок достал его своей дубинкой, и Роланд врезался в медленно вращающиеся колеса перевернутого фургона, вместо того чтобы проскользнуть мимо него. Он оказался на четвереньках, еще пытаясь подняться, увернуться от обрушивающихся на него ударов. Он уже видел, что зеленокожих не пять, не десять. А гораздо больше. С Главной улицы на городскую площадь спешили не меньше тридцати мутантов. Не горстка выродков, а целое племя! Да еще ясным днем, под жарким солнцем! Он-то привык считать, что заторможенные мутанты вылезают своих нор только в темноте, как жабы. А с такими, светоустойчивыми, он никогда не сталкивался. Они...

     В красной жилетке действительно была женщина. Ее голые груди стали последним, что увидел Роланд, когда мутанты сжали кольцо. Он еще пытался вскинуть один больших револьверов (перед глазами плыло, но едва ли это обстоятельство помогло бы мутантам, если б Роланду удалось открыть огонь: Джейми Дикарри говорил, что Роланд может стрелять с закрытыми глазами, потому что его пальцы имеют собственные глаза). Но револьвер вышибли его руки в пыль. И хотя пальцы второй по-прежнему сжимали рукоятку сандалового дерева, Роланд понял, что выстрелить ему не удастся.

     Он ощущал их запах, тошнотворный запах гниющей плоти. Или так пахли его руки, которые он поднял, чтобы защитить голову? Руки, которые побывали в отравленной воде, когда он снимал медальон с шеи убитого юноши?

     Дубинки обрушивались на него со всех сторон, словно зеленокожие хотели не только убить его, но размолотить все кости. И, проваливаясь в темноту, Роланд не сомневался, что это смерть. Он услышал стрекотание насекомых, лай собаки, перезвон колоколов, затем все звуки слились в один. Наконец оборвался и он. Темнота окончательно поглотила Роланда.

 

Глава 2

 

Возвращение в реальный мир. Между небом и землей. Белоснежная красота. Еще двое болезных. Медальон

 

     Таким путем возвращаться в реальный мир Роланду не доводилось. Приходить в себя после сильного удара (несколько раз случалось и такое) это одно, пробуждаться от сна другое. Тут он словно поднимался на поверхность темных глубин.

     Я умер, подумал он в какой-то момент... когда способность думать частично вернулась к нему. Умер и поднимаюсь в тот мир, где живут после жни. Так и должно быть. А пение, которое я слышу... это поют мертвые души.

     Чернильная тьма сменилась темной серостью грозовых облаков, затем молочной белной тумана. Наконец туман начал рассеиваться, редка сквозь него пробивались солнечные лучи. И все время ему казалось, что он поднимается, подхваченный мощным восходящим потоком.

     Но вот ощущение это начало слабеть, яркий свет все сильнее давил на закрытые веки, и только тогда Роланд окончательно поверил, что он все-таки жив. И убедило его в этом стрекотание насекомых. Ибо слышал он не пение мертвых душ, не пение ангелов, о которых иногда рассказывали проповедники Иисуса-человека, а стрекотание насекомых. Маленьких, как сверчки, но таких сладкоголосых. Тех самых, которых он слышал у ворот Элурии.

     С этой мыслью Роланд и открыл глаза.

     И уверенность в том, что он жив, разом пошатнулась, ибо Роланд обнаружил, что висит между небом и землей в мире ослепительной белны. Даже подумал, что парит в вышине между белоснежных облаков. Стрекотание насекомых обволакивало его со всех сторон. Слышал он и перезвон колоколов.

     Он попытался повернуть голову и качнулся в неком подобии гамака, который тут же протестующе заскрипел. Стрекотание насекомых точно так же стрекотали они в Гилеаде на закате дня, ровное и размеренное, словно сбилось с ритма. И тут же в спине Роланда словно выросло дерево боли. Он понятия не имел, куда протянулись жгущие огнем ветви этого дерева, но ствол точно совпадал с его позвоночником. А особенно сильный болевой удар пришелся на одну ног: оглушенный болью, стрелок даже не мог сказать, на какую именно. Должно быть, ту, по которой пришелся удар дубинки с гвоздями, подумал он. Боль отдалась и в голове. Прямо-таки не голова, а яйцо с разбитой скорлупой. Роланд вскрикнул и не поверил: каркающий звук, долетевший до ушей, сорвался с его губ. Вроде бы до него донесся и лай пса, которого он отогнал от убитого юноши, но скорее всего ему это лишь почудилось.

     Я умираю? Я еще раз очнулся перед самой смертью?

     Рука гладила его по лбу. Он ее чувствовал, но не видел: пальцы скользили по коже, останавливаясь, чтобы помассировать какую-то точку. Нежная рука, желанная, как стакан холодной воды в жаркий день. Он уже начал закрывать глаза, когда голову пронзила ужасная мысль: а если эта рука зеленая и принадлежит она тому чудищу в красной жилетке с болтающимися сиськами?

     А если и принадлежит ? Что ты можешь с этим поделать ?

 

     Лежи тихо, парень.

     Голос молодой женщины... может, даже девушки. Разумеется, первым делом Роланд подумал о Сюзан, девушке Меджиса.

 

     Где... где...

 

     Лежи спокойно. Не шевелись. Еще нельзя. Боль в спине уже утихала, образ боли дерево с огненными ветвями остался, потому что его кожа пребывала в непрерывном движении, словно листья на ветру. Как такое могло быть?

     Он отсек этот вопрос, отсек все вопросы, сосредоточившись лишь на миниатюрной прохладной руке, которая гладила его лоб.

 

     Успокойся, красавчик. Любовь Господа пребывает с тобой. Однако тебе сильно досталось. Лежи тихо. Лечись.

     Пес перестал лаять (если до стрелка долетал-таки его лай), а вот скрип послышался вновь. Он напомнил Роланду об упряже... и о веревке, на которой вешают преступников. Но о последней думать как-то не хотелось.

     Потом Роланд подумал о гамаке. Вспомнил, как еще мальчишкой видел мужчину, подвешенного над полом в комнатке ветеринара при конюшне за Большим дворцом. Конюх так обгорел, что его не могли положить на кровать. Он все-таки умер, но не сразу, и еще две ночи его крики оглашали конюшню.

     Неужели я так обгорел, что меня положили в гамак?

     Пальцы остановились на середине лба, разглаживая насупленные брови. Пальцы словно читали его мысли, выхватывая их нежными, мягкими подушечками.

 

     Если Бог пожелает, все у тебя будет в порядке, сэй, успокоил его голос.

     Но время принадлежит Богу, а не тебе.

     Нет, возразил бы Роланд, если б смог. Время принадлежит Башне.

     А потом он нырнул в глубину, опустившись туда так же легко, как и поднялся на поверхность, оставив наверху и нежную руку, и стрекотание насекомых, и перезвон колоколов.

     В какой-то момент ему показалось, что он слышит голос девушки, возвысившийся от ярости или страха, а может, и от того, и от другого. “Нет! воскликнула она.

     Ты не можешь забрать эту вещь, и ты это знаешь! Иди своим путем и больше об этом не упоминай!"

     Когда Роланд вновь пришел в сознание, сил у него не прибавилось, но соображать он стал лучше. Открыв глаза, он увидел, что находится отнюдь не среди облаков, однако первое ощущение белоснежной красоты, окружающей его со всех сторон, возникло и на этот раз. Никогда в жни Роланд не попадал в такое прекрасное место... частично ему так казалось и потому, что он остался в живых, но, главным образом -за царивших вокруг умиротворенности и покоя.

     Роланд находился в огромном зале, длиннющем, с высоченным потолком. Когда он осторожно, очень осторожно повернул голову, то прикинул, что длина зала составляет никак не меньше двухсот ярдов. Ширина, конечно, значительно уступала длине, но теряющийся в вышине потолок создавал особое ощущение простора.

     Впрочем, ни стен, ни потолка, к каким привык стрелок, и не было. Если огромный зал что-то напоминал, так это шатер. Над его головой солнечные лучи падали на вздымающиеся полотнища белого шелка. Их-то Роланд и принял за облака. А вот под шелковым пологом царил сумрак. Стены, также белого шелка, под легким ветерком надувались, как паруса. Вдоль каждой стены на веревках висели колокола. Они соприкасались с шелком и мелодично позвякивали, когда шелковая стена меняла свое положение.

     Широкий проход разделял длинный зал на две половины. С каждой стороны прохода стояли десятки кроватей, застеленных чистыми белыми простынями, с подушками в белых наволочках в головьях. По другую сторону прохода кроватей было не меньше сорока, все пустовали. Столько же стояло на стороне Роланда. Две были заняты, одна по правую руку стрелка. Этот человек...

     Это же юноша, совсем мальчик. Тот, что лежал в желобе.

     От этой мысли по рукам Роланда побежали мурашки. Он пристально всмотрелся в спящего юношу.

     Не может быть. Ты еще не очухался, вот и все. Такого просто не может быть.

     Однако и присмотревшись, Роланд не смог убедить себя в том, что ошибается. На кровати лежал юноша желоба, возможно, больной (иначе что ему делать в таком месте), но уж никак не мертвый. Роланд видел, как поднимается и опускается его грудь, как пальцы иногда перебирают простыню.

     Конечно, ты не успел как следует разглядеть его. Но после нескольких дней, проведенных в желобе с водой, его бы не прнала и родная мать.

     Но Роланд нашел и другое подтверждение своей догадки. На груди юноши поблескивал медальон. Перед тем как на Роланда напали зеленокожие, он снял медальон с тела этого юноши и сунул в карман. А теперь кто-то, скорее всего хозяева этого места, колдовскими чарами вернули юноше по имени Джеймс его прерванную жнь, взяли медальон у Роланда и отдали законному владельцу.

     Это сделала девушка с нежными, восхитительно прохладными руками? Не могла она подумать, что Роланд тех, кто грабит мертвецов? Стрелку очень хотелось надеяться, что нет. Проще смириться с мыслью о том, что юношу воскресили мертвых, чем выглядеть мародером в глазах этой чудесной девушки.

     Дальше по проходу, отделенный от юноши и Роланда Дискейна десятком пустых кроватей, лежал третий пациент. На первый взгляд, в четыре раза старше юноши, в два раза старше стрелка. С длинной бородой, обильно тронутой сединой, загорелым, морщинистым лицом, мешками под глазами. По левой щеке через переносицу тянулась широкая темная полоса. Роланд решил, что это шрам. Бородач то ли спал, то ли был без сознания

     Роланд слышал его храп и висел в трех футах над кроватью, поддерживаемый сложной конструкцией белых лент, поблескивающих в полумраке. Они перекрещивались, образуя восьмерки, которые облепили тело мужчины. Одет он был в белую больничную рубашку. Одна лент проходила между его ягодицами, приподнимая мошонку и пенис. Ноги мужчины напоминали темные сучковатые ветки. Оставалось только гадать, во скольких они переломаны местах. И при этом они вроде бы двигались. Как такое могло быть, если мужчина лежал без сознания? Возможно, обман зрения, подумал Роланд, игра света и теней. Может, за движения ног он принимал колыхание рубашки. Или...

     Роланд отвернулся, посмотрел наверх, на шелковые полотнища потолка, пытаясь успокоить учащенно забившееся сердце. То, что он видел, не могло быть ни игрой света и теней, ни колыханием рубашки. Ноги мужчины двигались, не двигаясь... точно так же, как, судя по ощущениям, двигалась спина Роланда. Он не знал, какие причины могли вызывать этот феномен, и не хотел знать. Во всяком случае, пока не хотел.

 

     Я еще не готов, прошептал стрелок. Губы у него пересохли. Он закрыл глаза, пытаясь заснуть, не желая думать о ногах бородатого мужчины. Но...

     Но тебе бы лучше подготовиться.

     То был голос, который всегда звучал в голове Роланда, когда он пытался дать себе послабление, увиливал от работы или, если встречалась преграда, искал не самый эффективный, а самый легкий обходной путь. Голос Корта, его старого учителя. Человека, чьей палки все мальчики боялись как огня. Но еще больший страх вызывал его язык. Если они пытались объяснить, почему им не удалось выполнить задание, или начинали жаловаться на жнь, его насмешки жалили как дикие пчелы.

     Стрелок ли ты, Роланд? Если да, то тебе лучше подготовиться.

     Роланд вновь открыл глаза, повернул голову влево. И почувствовал, как что-то шевельнулось у него на груди.

     Осторожно, очень осторожно приподнял правую руку. Это движение тут же отозвалось болью в спине. Роланд застыл, решил, что сильнее болеть не будет (если, конечно, не делать резких движений), и рука поползла дальше, пока не добралась до груди. Нащупала сотканную материю. Хлопок. Роланд вжал подбородок в шею и увидел, что на нем такая же длинная больничная рубашка, что и на бородатом мужчине.

     А в вырезе рубашки пальцы Роланда нашли цепочку. Двинулись дальше и добрались до металлического прямоугольника. Роланд догадался, что это за прямоугольник, но ему хотелось удостовериться в собственной правоте. Он вытащил прямоугольник -под рубашки, все еще двигаясь с великой осторожностью, стараясь не напрягать мышцы спины. Золотой медальон. Несмотря на боль, решился приподнять медальон, чтобы прочитать выгравированные на нем слова:

 

     Джеймс Любимец семьи. Любимец Господа

 

     Роланд засунул медальон под рубашку, посмотрел на юношу, спящего в соседней кровати, не подвешенного над ней, а лежащего под простыней. Простыня закрывала его лишь до грудной клетки, а медальон лежал на рубашке рядом с ключицей. Такой же медальон, что и у Роланда. Только...

     Роланд подумал, что он знает, в чем дело, и от этой догадки на душе у него полегчало.

     Он повернул голову к бородатому мужчине, и его ждал очередной сюрпр. Черный шрам, тянувшийся через щеку и переносицу, исчез. Вроде бы осталась розоватая полоска заживающей раны... или едва заметная царапина.

     Мне это привиделось.

     Нет, стрелок, вновь зазвучал голос Корта. Привидишься такого не может. И ты это знаешь.

     Усилия, потраченные на то, чтобы достать медальон -под рубашки и вернуть его на место, безмерно утомили Роланда. А может, его утомили размышления. Стрекотание насекомых и позвякивание колокольчиков слились в колыбельную. Глаза Роланда закрылись, он заснул.

 

Глава 3

 

Пятеро сестер. Дженна. Доктора Элурии. Медальон. Обещание молчать

 

     Когда Роланд проснулся, он решил, что все еще спит. И ему снится сон. Не просто сон кошмар.

     В свое время, когда он познакомился и влюбился в Сюзан Дельгадо, ему довелось повстречать колдунью по имени Риа, первую настоящую колдунью Срединного мира, с которой столкнула его жнь. Именно она обрекла Сюзан на страшную смерть, хотя и Роланд сыграл в этом определенную роль. А теперь, открыв глаза и увидев не одну Риа, а целых пять, он подумал: вот к чему приводят воспоминания. Я вызвал в памяти Сюзан, а следом за ней явилась и Риа с Кооса. Риа и ее сестры.

     Все пятеро были в рясах-балдахонах, таких же белоснежных как стены и полотнища потолка. Их древние, серые, морщинистые, напоминающие растрескавшуюся от жары землю лица обрамляли белые же накидки, закрывающие шею, подбородок и щеки. На шелковых шнурках поверх накидок висели крохотные колокольчики, которые позвякивали, когда женщины шли или разговаривали. На груди у каждой Роланд увидел вышитую на белом полотне рясы кроваво-красную розу... символ Темной Башни. Эти розы окончательно убедили Роланда, что он проснулся. Это не сон, подумал он. Старухи настоящие!

 

     Он просыпается! неожиданно кокетливым голоском воскликнула одна.

 

     О-о-о-о!

 

     О-о-о-о-х!

 

     Ах!

     Они защебетали как пташки. Одна, что стояла по центру, выступила вперед, и тут же их лица начали меняться, прямо на глазах у Роланда. Они совсем не старые, подумал он... среднего возраста, да, но не старые, Отнюдь. Они старухи. Ты видишь то, что они хотят тебе показать.

     Та, что шагнула к кровати, ростом повыше остальных, наклонилась к Роланду. Звякнули колокольчики. От этого звука стрелку стало не по себе, последние остатки сил разом покинули его. Их словно высосали ее карие глаза. Она коснулась его щеки, и кожа в месте ее прикосновения сразу онемела. Потом она бросила взгляд ему на грудь, на лице отразилась тревога, и руку она сразу же убрала.

 

     Ты проснулся, красавчик. Проснулся. Это хорошо.

 

     Кто вы? Где я?

 

     Мы

     Смиренные сестры Элурии, ответила она.

     Я сестра Мэри. Это сестра Луа, сестра Микела, сестра Кокуина...

 

     И сестра Тамра, представилась последняя.

     Очаровательная кошечка двадцати одного года от роду.

     Она захихикала. Лицо ее замерцало, пришло в движение, мгновение спустя она вновь превратилась в старуху. Серая кожа, нос крючком. Роланд вновь подумал о Риа.

     Они надвинулись на него, сгрудившись вокруг гамака, а когда Роланд отпрянул от них, спину и ногу пронзила такая боль, что он застонал. Гамак заскрипел.

 

     О-о-о-о!

 

     Больно!

 

     Ему больно!

 

     Так больно, что нет силы терпеть!

     Кольцо старух сжалось еще теснее, словно его боль манила их. Теперь Роланд ощущал их запах, запах сухой земли. Сестра Микела протянула руку...

 

     Уходите! Оставьте его! Разве я вам этого не говорила? Они отпрянули, словно внезапный окрик их спугнул. В глазах Мэри полыхнула злость. Но и она отступила на шаг, бросив короткий взгляд (в этом Роланд мог поклясться) на медальон, лежащий на груди. Перед тем как заснуть, стрелок убрал медальон под рубашку, но каким-то образом он вновь оказался снаружи.

     Появилась шестая сестра, протолкалась между Мэри и Тамрой. Эта действительно выглядела на двадцать один год: раскрасневшиеся щечки, гладкая кожа, черные глаза. А на белой рясе, как и у остальных, кроваво-красная роза.

 

     Уходите! Оставьте его в покое!

 

     О, дорогая моя.

     В голосе Луы звучали и смех, и раздражение.

     А вот и Дженна, наша младшенькая. Неужели она влюбилась в него?

 

     Точно влюбилась! рассмеялась Тамра.

     И готова отдать ему свое сердце!

 

     Воистину так! согласилась сестра Кокуина. Мэри повернулась к Дженне, губы ее превратились в узкую полоску.

 

     Тебе делать тут нечего, маленькая сладострастница.

 

     А я считаю, что есть, ответила сестра Дженна. Держалась она уже поувереннее. Черная кудряшка выскользнула -под накидки и улеглась на лоб.

     А теперь уходите. Он еще слишком слаб для ваших шуток и смеха.

 

     Не указывай нам, потому что мы никогда не шутим. И ты это знаешь, сестра Дженна.

     Лицо девушки чуть смягчилось, и Роланд увидел, что она боится.

 

     Оставьте его, повторила она.

     Еще не время. Разве другие не нуждаются в уходе?

     Сестра Мэри задумалась. Остальные смотрели на нее. Наконец она кивнула и улыбнулась Роланду. Лицо ее замерцало, его черты начали расплываться, между ней и Роландом словно возникло марево, какое бывает в жаркий летний день. И то, что увидел Роланд за этим маревом (или подумал, что увидел), повергло его в ужас.

 

     Отдыхай, красавчик. Попользуйся нашим гостеприимством, и мы тебя вылечим.

     Разве у меня есть выбор, подумал Роланд. Остальные защебетали, словно птички. Сестра Микела даже послала ему воздушный поцелуй.

 

     Пойдемте, дамы! воскликнула сестра Мэри.

     Оставим Дженну с ним уважения к ее матери, которую мы все очень любили! и двинулась по центральному проходу, увлекая за собой остальных.

 

     Спасибо тебе.

     Роланд вскинул глаза на ту, которая касалась прохладной рукой его лба... ибо он знал, что именно она успокаивала его, когда он еще не пришел в себя.

     Она взяла его руку в свои, погладила.

 

     Они не хотели причинить тебе вреда... Но Роланд видел, что она не верит тому, что говорит. Не поверил и он, осознавая, что над ним нависла смертельная опасность.

 

     Где я?

 

     У нас, ответила она.

     В доме Смиренных сестер Элурии. Если хочешь, в монастыре.

 

     Это не монастырь.

     Роланд окинул взглядом пустые кровати.

     Это лазарет, не так ли?

 

     Больница.

     Дженна все поглаживала его пальцы.

     Мы служим докторам... а они служат нам.

     Роланд не мог оторвать глаз от черной кудряшки, уютно устроившейся на молочной белне ее лба, хотел бы коснуться ее, если б осмелился поднять руку. Только для того, чтобы пощупать ее волосы. Как это красиво: черная, как воронье крыло, прядь на белом фоне. Чисто белый цвет потерял для него свое очарование.

     Мы медицинские сестры... или были ими до того, как мир сдвинулся.

 

     Вы поклоняетесь Иисусу-человеку?

     Она в умлении взглянула на него, потом рассмеялась.

 

     Нет, только не это!

 

     Если вы... медицинские сестры, то кто же доктора? Она посмотрела на него, потом прикусила губу, словно раздумывая о том, какое принять решение. Сомнения только добавили ей очарования, и Роланд подумал, что впервые после смерти Сюзан Дельгадо, а случилось это достаточно давно (с тех пор весь мир менился, и не в лучшую сторону), он смотрит на нее как на женщину, пусть и не может шевельнуть ни рукой, ни ногой.

 

     Ты действительно хочешь знать?

 

     Да, конечно.

     Теперь пришел черед удивляться Роланду. Но вместе с удивлением он почувствовал и смутную тревогу. Он подумал, что сейчас ее лицо начнет мерцать и меняться, как лица других сестер, но этого не проошло. И не пахло от нее сухой, мертвой землей.

     Не торопись с выводами, предостерег он себя. Здесь никому и ничему нельзя доверять, даже собственным чувствам. Пока нельзя.

 

     Наверное, тебе надо это знать, вздохнула Дженна. Звякнули колокольчики, цветом они были темнее, чем у остальных, пусть и не такие черные, как ее волосы. По звуку Роланд решил, что сделаны они чистого серебра.

     Только обещай мне, что не закричишь и не разбудишь этого мальчика, что лежит рядом с тобой.

 

     Обещаю, без малейшего промедления ответил Роланд.

     Я уже не помню, красотка, когда кричал в последний раз.

     Она зарделась, и розы на ее щечках казались куда как более живыми и естественными, чем вышитая на груди.

 

     Не называй красоткой женщину, которую еще не разглядел.

 

     Тогда сбрось с головы накидку.

     Ему ужасно хотелось увидеть ее волосы, водопад черных волос в окружающей его белне. Конечно, она могла их стричь, если того требовал устав их ордена, но почему-то он не сомневался в том, что волосы у Дженны длинные.

 

     Нет, это не разрешено.

 

     Кем?

 

     Старшей сестрой.

 

     Той, что зовет себя Мэри?

 

     Да.

     Дженна огляделась, дабы убедиться, что никто сестер не вернулся в белый шатер, вновь посмотрела на Роланда.

     Помни о своем обещании.

 

     Помню. Никаких криков.

     Она направилась к бородатому мужчине. В царящем вокруг сумраке, проходя мимо пустых кроватей, она отбрасывала на них едва заметную тень. Остановившись рядом с мужчиной (Роланд подумал, что тот не спит, а лежит без сознания), Дженна вновь посмотрела на стрелка. Он кивнул.

     Тогда сестра Дженна шагнула к гамаку с дальней стороны, так, чтобы он оказался между ней и Роландом, положила руки на грудь мужчины, наклонилась над ним... и покачала головой стороны в сторону, словно что-то отрицая. Колокольчики резко зазвенели, и Роланд снова почувствовал какое-то шевеление у себя на спине, сопровождаемое волной боли. Словно по его телу пробежала дрожь, но ни один мускул не шевельнулся. Словно дрожь эта пробежала во сне.

     Случившееся следом заставило бы его вскрикнуть, если бы невероятным усилием воли ему не удалось плотно сжать губы. Опять ноги лежащего без сознания мужчины задвигались... не двигаясь, потому что все движущееся сосредоточилось на коже. Волосатые голени, лодыжки и стопы мужчины торчали -под больничной рубашки. И теперь с них сбегала черная волна жучков. Они громко стрекотали, совсем как солдаты, марширующие в колонне. Роланд вспомнил черный шрам, исчезнувший с лица бородатого мужчины. Наверное, решил стрелок, за шрам он принял все тех же жучков, обрабатывающих рану на лице. И жучки обрабатывали его раны! Вот почему он мог дрожать, не шевельнув и мускулом. Они покрывали всю его спину. Врачевали его.

     Да уж, сдержать крик ему удалось, но с неимоверным трудом.

     Жучки добирались до кончиков пальцев на стопах мужчины, а потом скатывались вн, словно ныряя с бортика в бассейн. Потом строились в колонну на белоснежной простыне кровати, а перебравшись на пол, растворялись в царящем в тенте сумраке. Роланд не мог как следует разглядеть жучков, все-таки лежал далеко от бородача, но прикинул, что размерами они раза в два больше муравьев, но поменьше толстых пчел, которые кружились над цветочными клумбами Гилеада.

     Они стрекотали и стрекотали.

     А вот бородачу стало заметно хуже. Как только полчища жучков, покрывавших его ноги, поредели, он застонал, его начала бить дрожь. Молодая женщина положила руку ему на лоб, чтобы успокоить его, и Роланд, несмотря на отвращение от увиденного, почувствовал укол ревности.

     Впрочем, ничего особо ужасного он и не увидел. Лечили же в Гилеаде пиявками при опухолях на голове, под мышками, в паху. А когда дело касалось мозга, пиявкам, внешний вид которых ни у кого не мог вызвать положительных эмоций, всегда отдавалось предпочтение перед трепанацией.

     И все-таки чувствовалось в них что-то отталкивающее, может, потому, что он не мог как следует разглядеть жучков, может, от осознания того, что они ползают по его спине, а он, абсолютно беспомощный, подвешен в гамаке. Правда, они не стрекотали. Почему? Потому что ели? Или спали? И ели, и спали одновременно?

     Стоны бородача утихли. Колонны жучков исчезли: на белой простыне кровати, над которой висел бородатый мужчина, не осталось ни одной черной точки.

     Дженна вернулась к нему, в глазах застыла тревога.

 

     Ты держался молодцом. Однако я видела, что ты испытал. Твои чувства отражались на лице.

 

     Доктора, выдохнул Роланд.

 

     Да. Их могущество велико, но...

     Она понила голос.

     Я думаю, этому бедолаге они не смогут помочь. С ногами у него стало получше, лицо совсем зажило, но есть травмы, до которых доктора не смогут добраться.

     Она провела рукой по своему животу, показывая местонахождение этих травм.

 

     А мне? спросил Роланд.

 

     Тебя схватили зеленокожие, ответила Дженна.

     Должно быть, ты сильно их разозлил, раз они сразу не убили тебя. Обвязали тебе ноги веревкой и потащили в свое логово. Тамра, Микела и Луа собирали травы. Увидели, как зеленокожие тащат тебя, остановили их...

 

     Мутанты всегда подчиняются вам, сестра Дженна?

     Она улыбнулась, возможно, довольная тем, что он запомнил ее имя.

 

     Не всегда, но часто. В тот раз подчинились, иначе ты бы уже шагнул с тропы в пустошь.

 

     Скорее всего.

 

     Кожи на спине у тебя практически не осталось, от самой шеи до ягодиц. Теперь тебе всю жнь ходить со шрамами, но, спасибо докторам, ты быстро идешь на поправку.

 

     Понятно.

     Роланда вновь чуть не передернуло при мысли о том, что по открытым ранам на спине ползает несметное число жучков.

     Я вам прнателен и благодарен. Если я могу что-то для вас сделать...

 

     Скажи мне свое имя. Начнем с этого.

 

     Я

     Роланд Гилеада. Стрелок. У меня были револьверы, сестра Дженна. Ты их видела?

 

     Огнестрелов я не видела, ответила она, но отвела взгляд. И на щеках вновь вспыхнули розы. Роланд подумал, что ухаживать за пациентами она умеет, а вот врать нет. И порадовался этому. Врунов в этом мире хватало с лихвой. А вот честность стала редким товаром.

     Сейчас не стоит уличать ее во лжи, подумал Роланд. Скорее всего она чего-то боится, потому и говорит неправду.

 

     Дженна! донесся голос сокрытого сумраком дальнего конца лазарета, который, как показалось стрелку, стал еще длиннее, и сестра Дженна аж подпрыгнула.

     Уходи отсюда. Ты заговорила его! Дай ему поспать!

 

     Иду! ответила Дженна и посмотрела на Роланда.

     Только не говори им, что я показала тебе докторов.

 

     Я же обещал, что буду молчать, Дженна. Она замерла, прикусила губу, а потом резким движением сдвинула накидку на затылок. Нежно зазвенели колокольчики. Черные волосы заструились по щекам.

 

     Я красивая? Красивая? Скажи мне правду, Роланд Гилеада... только не надо льстить. Лесть долго не живет.

 

     Ты красива, как летняя ночь.

     Выражение его лица скорее всего понравилось ей даже больше, чем слова, потому что она ослепительно улыбнулась. Вернула накидку на место, быстро забрав под нее волосы.

 

     Все на месте?

 

     Конечно.

     Он осторожно поднял руку, указал ей на лоб.

     Только одна прядь... там.

 

     Да. Она всегда ускользает от меня.

     С милой гримаской Дженна справилась с ослушницей. Роланд же думал о том, как ему хочется поцеловать эти розовые щечки... да и алые губки.

 

     Теперь все в порядке, сообщил он Дженне.

 

     Дженна!

     В крике прибавилось требовательности.

     Пора медитировать!

 

     Уже иду!

     Девушка подобрала широкие полы рясы, но, прежде чем убежать, в последний раз повернулась к Роланду. Лицо стало очень серьезным.

     Золотой медальон... Ты его носишь, потому что он твой. Ты понимаешь меня... Джеймс?

 

     Да.

     Он искоса взглянул на спящего мальчика,

     А это мой брат.

 

     Если они спросят, да. Другой ответ грозит Дженне большими неприятностями.

     Роланд не стал спрашивать, что это за неприятности, да и не ответила бы она, потому что уже спешила по проходу между кроватями, подхватив подол одной рукой. Розы слетели с ее лица, щечки сразу посерели. Стрелок вспомнил, с какой жадностью смотрели на него остальные сестры, сгрудившись у его гамака... как мерцали, неуловимо меняясь, их лица.

     Шесть женщин пятеро старух, одна молодая.

     Доктора, которые стрекочут и уползают, подчиняясь звону колокольчиков.

     Об огромной больничной палате, в которой стояла добрая сотня кроватей, с потолком и стенами белого шелка...

     ... и о том, что все кровати, кроме трех, пустовали.

     Роланд понятия не имел, почему Дженна достала кармана его джинсов медальон, принадлежащий убитому пареньку, и надела ему на шею, но последняя фраза Дженны подсказала ему, что Смиренные сестры Элурии могли убить девушку, если б узнали о содеянном ею.

     Роланд закрыл глаза, и монотонное стрекотание жуков-докторов скоро убаюкало его. Стрелок заснул.

 

Глава 4

 

Миска супа. Юноша с соседней кровати. Ночные сиделки

 

     Роланду приснилось, что очень большой жук (возможно, жук-доктор) кружит над его головой и периодически бьет по носу. Удары эти скорее раздражали, чем вызывали боль. Он отгонял жука рукой, однако, хотя всегда славился быстротой реакции, ему не удавалось попасть в жука. А последний хихикал всякий раз, когда стрелок промахивался.

     Движения у меня такие медленные, потому что я болен, подумал Роланд.

     Нет, попал в засаду. Меня тащили по земле заторможенные мутанты, а потом спасли Смиренные сестры Элурии.

     Внезапно перед мысленным взором Роланда возникла тень мужчины, выросшая тени перевернутого фургона. Он услышал радостный крик: “Бах!"

     Просыпаясь, Роланд дернулся с такой силой, что качнул гамак. Женщина, которая стояла рядом, около головы, и хихикала, постукивая деревянной ложкой по носу стрелка, отступила на шаг. Отступила слишком быстро, и миска, которую она держала во второй руке, выскользнула пальцев.

     Руки Роланда метнулись навстречу миске, с реакцией у него все было в порядке, это только во сне он не мог попасть по жуку. Он поймал миску на лету, да так, что нее вылилось лишь несколько капель. У женщины, сестры Кокуины, от умления округлились глаза.

     Спину, конечно, пронзила боль, но совсем не такая острая, как раньше. И на коже Роланд не чувствовал никакого движения. Возможно, “доктора” спали, но он склонялся к мысли, что они уползли.

     Роланд протянул руку за ложкой, которой Кокуина постукивала его по носу (он, кстати, нисколько не удивился тому, что одна сестер могла так деваться над спящим и больным человеком; Правда, будь это Дженна, он бы удивился), и она тут же отдала ему ложку, еще не придя в себя от умления.

 

     Ну и шустрый же ты! воскликнула она.

     Такая реакция, да еще спросонья!

 

     Не забывай об этом, сэй, ответил Роланд и попробовал суп. Вроде бы обычный куриный бульон, но рядно проголодавшемуся Роланду он показался амброзией. Стрелок с жадностью набросился на еду.

 

     Что ты хочешь этим сказать? спросила Кокуина. В лазарете стало еще темнее, белые стены окрасились в оранжево-красные закатные тона. При таком освещении Кокуина выглядела молодой и симпатичной... но Роланд не сомневался, что все это лишь видимость, какой-то колдовской трюк.

 

     Ничего особенного.

     Роланд отбросил ложку и поднес миску ко рту. Четыре больших глотка, и она опустела.

     Вы были добры ко мне...

 

     Да, конечно!

     В голосе Кокуины слышалось возмущение.

 

     ...и я надеюсь, что доброта ваша искренняя. Если же нет, сестра, помни о том, какой я шустрый. И должен прнаться, я не всегда бываю добрым.

     Кокуина не ответила, взяла миску, которую протянул ей Роланд. Очень осторожно, дабы не коснуться его пальцев. Взгляд ее упал на то место, где лежал медальон, теперь упрятанный под больничную рубашку. А Роланд сменил тему, чтобы Кокуина не вспомнила о том, что сейчас он безоружен и лежит в гамаке, потому что его спина не может выдержать веса тела.

 

     Где сестра Дженна? спросил он.

 

     О-о-о...

     Кокуина насмешливо огнула бровь.

     Нам она понравилась, не так ли? Она заставила забиться наше сердце, и она похлопала рукой по вышитой на груди красной розе.

 

     Отнюдь, отнюдь, возразил Роланд, но она очень добра. И я уверен, что она не стала бы будить меня, постукивая ложкой по носу. Не то что некоторые.

     Улыбка сползла с лица сестры Кокуины, сменившись злобой и тревогой.

 

     Не говори об этом сестре Мэри, если она подойдет к тебе. У меня могут быть неприятности.

 

     А что мне до этого?

 

     Я могу поквитаться с тем, кто станет причиной моих неприятностей, усложнив жнь маленькой Дженне. Сейчас она все равно в немилости у Старшей сестры. Сестре Мэри не понравилось, как Дженна говорила с ней насчет тебя... Не нравится ей и то, что Дженна вернулась к нам с черными колокольчиками на накидке.

     Едва эти слова сорвались с губ сестры Кокуины, она прикрыла рот рукой, словно поняла, что сболтнула лишнее.

     Роланда заинтриговали слова Кокуины, но ему не хотелось, чтобы сестра это заметила. Поэтому он не стал допекать ее новыми вопросами.

 

     Я буду молчать, если ты не станешь жаловаться на Дженну сестре Мэри.

     По лицу Кокуины разлилось облегчение.

 

     Согласна.

     Она доверительно наклонилась к стрелку.

     Твоя подружка в Доме размышлений. Это маленькая пещера в холме, где мы медитируем, если Старшая сестра решит, что мы допустили проступок. Она останется там и будет обдумывать свое неподобающее поведение, пока Мэри не выпустит ее.

     Она помолчала, а потом выстрелила неожиданным вопросом.

     Кто лежит рядом с тобой? Ты знаешь?

     Роланд повернул голову и увидел, что юноша уже проснулся и внимательно прислушивается к разговору. Глаза у него были такие же черные, как и у Дженны.

 

     Знаю ли я?

     Роланд надеялся, что в голосе доставало девки.

     Отчего же мне не знать собственного брата?

 

     Если он твой брат, почему он такой молодой, а ты старый?

     Еще одна сестра материаловалась темноты, Тамра, которая не так давно прналась, что ей двадцать один годок. За мгновение до того, как она подошла к кровати, у нее было лицо столетней старухи. Потом оно замерцало, проошли неуловимые менения, и Роланд уже видел перед собой пышущую здоровьем тридцатилетнюю матрону. Настоящий возраст Тамры выдавали только глаза. С пожелтевшей роговицей, припухшие, настороженные.

 

     Он самый младший, я старший, ответил Роланд.

     Между нами еще семеро наших братьев и сестер и двадцать лет жни родителей.

 

     Как интересно. Если он твой брат, значит, ты знаешь его имя, не так ли? Знаешь очень хорошо.

     Прежде чем стрелок успел раскрыть рот и сослаться на провалы в памяти, юноша пришел ему на помощь.

 

     Они думают, что ты забыл столь простое имя, как Джон Норман. Просто удивительно, что такая мысль могла прийти им в головы, не так ли, Джимми?

     Кокуина и Тамра одарили юношу злобными взглядами. На этот раз они потерпели поражение и не скрывали досады.

 

     Вы уже накормили его своим дерьмом, продолжил юноша (теперь Роланд знал, что на его медальоне выгравировано: Джон. Любимец семьи. Любимец Господа).

     Почему бы вам не уйти, чтобы мы могли поговорить наедине?

 

     Однако! негодующе воскликнула Кокуина.

     Такую, значит, мы видим от тебя благодарность.

 

     Я привык благодарить за то, что мне дают, ответил юноша, глядя Кокуине в глаза, а не за то, что у меня отбирают.

     Тамра фыркнула, резко развернулась и зашагала по проходу. Кокуина задержалась на несколько мгновений, чтобы осадить молодого нахала.

 

     Придержи язык, а не то уже утром, а не через неделю, ты увидишь того, чей лик будет тебе приятнее моего.

     И, не дожидаясь ответа, она последовала за Тамрой.

     Роланд и Джон Норман дождались, пока они обе покинут лазарет. Потом юноша повернулся к стрелку и, понив голос, спросил: “Мой брат... Умер?"

     Роланд кивнул.

 

     Медальон я взял на случай, что встречусь с его родственниками. Он принадлежит тебе. Я очень сожалею, что твоя семья понесла такую утрату.

 

     Спасибо, сэй.

     Нижняя губа Джона Нормана задрожала, но лишь на мгновение.

     Я знаю, что зеленокожие сделали с тобой, хотя эти старухи ничего мне не сказали. Они поуродовали многих и уничтожили остальных.

 

     Может, сестры об этом не знали?

 

     Они знали. Тут сомнений нет. Они много не говорят, но знают предостаточно. Единственная, кто отличается от остальных,

     Дженна. Именно ее имела в виду эта старая карга, говоря “твоя подружка”. Так?

     Роланд кивнул.

 

     Она что-то сказала насчет черных колокольчиков. Хотелось бы знать об этом побольше.

 

     Дженна не такая, как другие сестры. Вроде принцессы. Ее статус определяется происхождением, кровью. Большую часть времени я лежу и притворяюсь спящим, думаю, так безопаснее, но я слышу их разговоры. Дженна вернулась к ним недавно. Эти черные колокольчики означают что-то особенное... но главная тут по-прежнему Мэри. Я думаю, черные колокольчики какой-то ритуальный атрибут вроде перстня, который у баронов передавался от отца сыну. Она надела тебе на шею медальон Джимми?

 

     Да.

 

     Никогда не снимай его.

     Лицо Джона Нормана напряглось, превратилось в маску.

     Не знаю, в чем причина, в золоте или Боге, но медальон не подпускает их ко мне. Думаю, только благодаря ему я еще жив.

     Тут его голос упал до шепота.

     Они не-люди!

 

     Слушай, они, конечно, владеют магией и...

 

     Нет!

     С усилием юноша приподнялся на локте. Пристально всмотрелся в Роланда.

     Ты говоришь о ведьмах или колдуньях. Они не ведьмы и не колдуньи. Они нелюди!

 

     Откуда же они взялись?

 

     Не знаю.

 

     А как ты попал сюда, Джон?

     Тихим голосом юноша рассказал Роланду о том, что проошло. Он с братом и еще четверо парней, у которых были хорошие лошади, нанялись для охраны каравана семи фургонов, перевозивших семена, еду, инструменты, почту и четырех невест. Путь они держали в Теджус, городок, расположенный в двухстах милях к западу от Элурии. Охранники разбились на две группы, которые попеременно сопровождали караван или разведывали местность. Норман объяснил, что они с братом находились в разных группах, потому что, находясь рядом, они цапались, как... как...

 

     Как братья, предложил Роланд. Джон Норман натужно улыбнулся.

 

     Вот-вот.

     Тройка, в состав которой входил Джон, уехала в дозор, когда караван угодил в засаду, устроенную в Элурии зеленокожими.

 

     Сколько ты видел фургонов? спросил он Роланда.

 

     Один. Перевернутый.

 

     А тел?

 

     Только одно. Твоего брата. Джон Норман мрачно кивнул.

 

     Они не забрали его -за медальона.

 

     Мутанты?

 

     Сестры. Мутантам плевать и на золото, и на Бога. А вот эти суки...

     Он всмотрелся в темноту, окутавшую лазарет. Роланд чувствовал, что его клонит в сон, но тогда он еще не понимал, что причина тому суп.

 

     А другие фургоны? Которые не перевернулись?

 

     Их забрали мутанты. Вместе с товарами, ответил Джон.

     Золото и Бог им до фонаря, а сестрам не нужны эти товары. Обычную еду они, похоже, не едят. Все у них не как у людей. Взять хотя бы этих жуков...

     Когда он и еще двое парней прискакали в Элурию, бой уже закончился. Кого-то убили, но большинство остались в живых. В том числе три невесты. Зеленокожие уводили их города. Джон Норман запомнил и мутанта в котелке, и его подругу в красной жилетке.

     Маленький отряд Нормана вступил в бой. Он увидел, как один парней упал, пронзенный стрелой, а потом его ударили дубинкой по голове и свет померк у него перед глазами.

     Роланд хотел спросить, не крикнул ли нападавший “Бух!” перед тем, как опустить дубинку на голову Джона, но в последний момент передумал и промолчал.

 

     Очнулся я уже здесь, продолжил Джон Норман.

     Увидел и остальных, которых лечили эти чертовы жуки.

 

     Остальных?

     Роланд оглядел пустые кровати. Белыми островками выступали они в море тьмы.

     И много сюда привели людей?

 

     Не меньше двадцати. Они выздоровели... жуки их вылечили... а потом исчезли один за другим. Засыпаешь вечером, а проснувшись утром, видишь, что на одного человека стало меньше. Один за другим они исчезли, пока не остались только я да этот бородач.

     Джон Норман посмотрел на Роланда.

 

     А теперь появился ты.

 

     Норман...

     Голова у Роланда шла кругом.

     Я...

 

     Я догадываюсь, что с тобой.

     Голос Джона Нормана доносился далека, может, даже -за горонта.

     Все дело в супе. Но мужчина должен есть. И женщина тоже. Если это обычная женщина. Эти не обычные. Даже сестра Дженна. Она хорошая, но тоже не человек.

     Голос удалялся и удалялся.

     И в конце концов она станет такой же, как эти. Помяни мое слово.

 

     Не могу шевельнуться.

     Каждое слово давалось ему с большим трудом. Он словно ворочал огромные валуны.

 

     Неудивительно.

     Норман неожиданно рассмеялся.

     В супе не только снотворное. Они добавляют какую-то гадость, которая сковывает движения. Я ведь совсем выздоровел, брат... как по-твоему, почему я здесь?

     Голос Джона Нормана доносился теперь не -за горонта, а с Луны.

 

     Я не думаю, что кто-то нас вновь увидит солнце.

     Тут ты ошибаешься, попытался ответить Роланд, но не сумел пронести ни звука. Темная волна накрыла его с головой, поглотив все слова.

     Однако полностью контроля над собой он не потерял. Может, сестра Кокуина не доложила в суп “лекарства”, может, они никогда не имели дела со стрелком и, не зная, кто попал в их сети, отмерили дозу, рассчитанную для обычного человека.

     Речь, разумеется, не шла о сестре Дженне та знала.

     И ночью шепот, хихиканье и позвякивание колокольчиков вырвали его то ли сна, то ли забытья. А “доктора” продолжали монотонно стрекотать, ни на секунду не прекращая своей работы.

     Роланд открыл глаза. Увидел сполохи света, рассекающие темноту лазарета. Хихиканье и шепот приблились. Роланд попытался повернуть голову, но поначалу у него ничего не вышло. Он полежал, отдохнул, собрал волю в кулак и предпринял вторую попытку. На этот раз голова его повернулась. На чуть-чуть, но и этого хватило.

     Пятеро смиренных сестер

     Мэри, Луа, Тамра, Кокуина и Микела шли по проходу, смеясь, как дети на прогулке. Каждая несла серебряный подсвечник с установленной в нем высокой свечой. Они сгрудились у кровати, над которой висел в гамаке бородатый мужчина. Свет от их свечей мерцающей колонной поднимался вверх и на полпути к потолку растворялся в темноте.

     Потом заговорила сестра Мэри. Роланд узнал ее голос, но не слова: не было таких ни в нком наречии, ни высоком слоге, ни в любом другом языке. Фразу он разобрал полностью: кан де лох, ми хим ен тоу, но понятия не имел, что сие означает.

     И тут Роланд понял, что слышит только позвякивание колокольчиков: “доктора” затихли.

 

     Рас ми! Он, он! воскликнула сестра Мэри.

     Свечи погасли, темнота скрыла и сестер, и бородача.

     Роланд ждал, что за этим последует. Кожа у него похолодела. Он попытался согнуть руки или ноги. Не вышло. Да, он мог повернуть голову на пятнадцать градусов, но тело его словно параловало. Он напоминал муху, намертво застрявшую в паутине.

     В темноте тихонько зазвенели колокольчики... к звону присоединилось чмоканье. Словно кто-то что-то жадно сосал. Едва услышав их, Роланд понял, что ждал именно этого. Какая-то часть его сознания давно уже поняла, кто такие эти Смиренные сестры Элурии.

     Если бы Роланд мог поднять руки, он поднес бы их к ушам, чтобы отсечь это жуткое чмоканье. Но руки отказывались подчиняться, поэтому ему оставалось лишь лежать, слушать и ждать, когда все это закончится.

     Но сестры никак не могли насосаться кровушки. Чем-то они напоминали свиней, жрущих помои корыта. Один раз кто-то них даже рыгнул, а остальные захихикали (смех оборвал окрик сестры Мэри: “Хейс!”). В какой-то момент до Роланда донесся долгий, протяжный стон, несомненно, исторгшийся горла бородача. Наверное, последний звук, сорвавшийся с его губ на тропе жни.

     Наконец они насытились, чмоканье затихло, и вновь застрекотали “доктора”. Послышался шепот, смешки. Зажглись свечи. Роланд теперь лежал, повернув голову в другую сторону. Он не хотел, чтобы они знали, что он видел, чем они занимались. Была и еще одна причина: он не хотел смотреть на сестер и их жертву. Увиденного и услышанного хватало с лихвой.

     Но смешки и шепот приблились. Роланд закрыл глаза, думая о медальоне, который покоился у него на груди. Не знаю, в чем причина, в золоте или Боге, но медальон не подпускает их ко мне, сказал ему Джон Норман. Слова эти где-то подбадривали, но радостный смех приближающихся Смиренных сестер, перешептывания на их странном языке подрывали уверенность в чудодейственной силе медальона.

     А когда сестры окружили Роланда, он почувствовал идущий от них резкий неприятный запах гниющего мяса. А какой еще мог идти от них запах?

 

     Какой красавчик, задумчиво прошептала сестра Мэри.

 

     Но какой отвратительный у него медальон, заметила сестра Тамра.

 

     Мы его снимем! заявила сестра Луа.

 

     А потом зацелуем его! добавила сестра Кокуина.

 

     Зацелуем до смерти! воскликнула сестра Микела с таким восторгом в голосе, что все рассмеялись.

     Роланд обнаружил, что не все его тело параловано. Голоса сестер пробудили ото сна одну часть, и теперь она стояла столбом. Рука нырнула под больничную рубашку, нащупала взбухший пенис, обхватила, поласкала. Роланд в ужасе замер, имитируя сон, и тут же теплая сперма выплеснулась него. Рука еще на мгновение оставалась на прежнем месте, большой палец ходил верх-вн по пенису. А потом рука переместилась на живот, нашла теплую лужицу.

     Сестры хихикали.

     Колокольчики звенели.

     Роланд чуть приоткрыл один глаз, посмотрел на склонившихся над ним смеющихся старух, освещенных мерцающим пламенем свечей: слезящиеся глаза, желтые щеки, торчащие над нижней губой зубы. У сестер Микелы и Луы появились бородки: на подбородке запеклась кровь бородатого мужчины.

     Мэри, сложив одну руку ковшиком, поочередно протягивала ее сестрам. Те что-то слывали с ее ладони.

     Роланд закрыл глаз, дожидаясь, когда же они уйдут. И они-таки ушли.

     Теперь мне не заснуть, подумал он, а пятью минутами спустя уже крепко спал.

 

Глава 5

 

Сестра Мэри. Записка. Появление Ральфа. Судьба Нормана. Вновь сестра Мэри

 

     Проснулся Роланд уже при свете дня. Ветер раздувал ослепительно белый шелковый потолок. Доктора-жуки умиротворенно стрекотали. Рядом с ним, вывернув голову так, что небритая щека касалась плеча, спал Норман.

     Роланд и Джон Норман остались единственными пациентами. Гамак, в котором лежал бородатый мужчина, исчез. Кровать под ним пустовала, застеленная белоснежной простыней, в головье лежала подушка в белоснежной наволочке.

     Роланду вспомнились свечи, их свет, сливающийся в колонну, сестры, склонившиеся над бородачом. Их смех. И позвякивание колокольчиков.

     И тут же, словно вызванная его мыслями, к нему подошла сестра Мэри. За ней по пятам следовала сестра Луа с подносом в руках. Луа явно нервничала. Мэри хмурилась. Чувствовалось, что пребывает она в дурном настроении.

     Разве можно злиться после столь сытной трапезы, мысленно упрекнул ее Роланд. Это не дело, сестра.

     Подойдя к гамаку, сестра Мэри уперлась взглядом в стрелка.

 

     Я должна поблагодарить тебя, сэй, безо всякой преамбулы начала она.

 

     Разве я нуждаюсь в твоей благодарности? просипел Роланд голосом безмерно уставшего человека. Мэри пропустила его шпильку мимо ушей.

 

     Благодаря тебе та, кто ранее вела себя нагло и не желала знать свое место, решилась на открытый мятеж. Ее мать была такой же, -за этого и умерла вскоре после возвращения Дженны. Подними руку, не жаждущий благодарности.

 

     Не могу. Не могу шевельнуть и пальцем.

 

     Кого ты хочешь провести, голубок? Уж я-то знаю, что ты можешь, а чего нет. А теперь поднимай руку.

     Роланд поднял правую руку, всем своим видом показывая, каких усилий стоит ему это простенькое телодвижение.

     Про себя он решил, что у него уже достаточно сил, чтобы выбраться гамака... но что потом? На многочасовую прогулку их не хватит, даже без очередной дозы “лекарства”. А за спиной Мэри сестра Луа уже снимала крышку с миски, наполненной супом. Одного взгляда, брошенного Роландом на полную миску, хватило, чтобы у него заурчало в желудке. Старшая сестра услышала это урчание и улыбнулась.

 

     У сильного мужчины аппетит появляется даже от лежания в постели, если, конечно, лежать достаточно долго. Что ты скажешь на это, Джейсон, брат Джона?

 

     Меня зовут Джеймс. Как тебе хорошо вестно, сестра.

 

     Известно?

     Она злобно рассмеялась.

     А если я выпорю кнутом твою ненаглядную, выпорю так, что ее спина превратится в кровавое месиво, не услышу ли я от нее другое имя? Разве во время вашей приватной беседы ты не сказал ей, как тебя зовут?

 

     Прикоснись к ней пальцем, и я тебя убью. Вновь смех. Лицо сестры Мэри замерцало. Рот превратился в зубастую пасть.

 

     Смерть ждет скорее тебя, чем нас.

 

     Сестра, если вы с Дженной терпеть друг друга не можете, почему не освободить ее от обетов и не позволить уйти куда глаза глядят?

 

     Ни одна нас не может освободиться от обетов и уйти. Ее мать пыталась, но потом вернулась, уже умирающей, с больной дочерью на руках. Что ж, мы вылечили Дженну, уже после того, как ее мать превратилась в пыль, которую ветер разнес по Крайнему миру, и вот как она нас отблагодарила! Кроме того, она носит черные колокола, символ нашего ордена. Или нашего ка-тета. А теперь ешь... твой желудок требует, чтобы его наполнили.

     Сестра Луа протянула ему миску, но ее взгляд то и дело останавливался на медальоне, проступавшем через полотно рубашки. Не нравится он тебе, не так ли, подумал Роланд и вспомнил другую Луу, при свете свечей, с кровью бородача на подбородке, слывающую его сперму с ладони сестры Мэри.

     И отвернулся.

 

     Ничего не хочу.

 

     Но ты голоден, запротестовала Луа.

     Если ты не будешь есть, Джеймс, откуда возьмутся силы?

 

     Пришлите сюда Дженну. Я съем все, что она принесет. Сестра Мэри стала мрачнее тучи.

 

     Ее ты больше не увидишь. Я освободила ее Дома размышлений после того, как она пообещала мне медитировать в два раза дольше и более не появляться в лазарете. Так что ешь, Джеймс, или как тебя там. Или ты съешь суп, или мы полоснем тебя ножом и вотрем то, что положено в суп, тебе в кровь. Нам это без разницы, не так ли, Луа?

 

     Без разницы, кивнула та. Она все протягивала миску Роланду. Над ней поднимался пар. Пахло наваристым куриным бульоном.

 

     А вот для тебя разница есть, усмехнулась Мэри, продемонстрировав неестественно большие зубы.

     Доктора кровь не жалуют. Она их нервирует.

     Роланд прекрасно знал, что вид крови нервирует совсем не докторов. Но он также понимал, что выбора у него нет. Он взял у Луы миску, медленно все съел. И многое бы отдал за то, чтобы стереть самодовольную ухмылку с лица сестры Мэри.

 

     Хорошо, кивнула она после того, как Роланд вернул ей пустую миску, а она убедилась, что в ней не осталось ни капли. Его рука бессильно упала на гамак, слишком тяжелая, чтобы он мог вновь поднять ее. Роланд почувствовал, что снова проваливается в сон.

     Сестра Мэри наклонилась над ним, подол ее рясы коснулся плеча стрелка. Волна идущего от нее запаха, сухости и гнили окатила Роланда. Его чуть не вывернуло нананку.

 

     Сними эту золотую штуковину, когда силы вернутся к тебе... и брось в писсуар под кроватью. Там ей самое место. От одного взгляда на нее у меня начинает болеть голова и перехватывает дыхание.

 

     Если медальон так тебе не нравится, сними его сама, собравшись с последними силами, ответил Роланд.

     Как я могу помешать тебе, сука?

     Вновь сестра Мэри злобно оскалилась. Роланд подумал, что она влепила бы ему затрещину, если б не боялась поднести руку так блко к медальону. Видать, касаться его выше пояса она не решалась.

 

     Думаю, тебе надо как следует подумать над моим предложением. Я по-прежнему могу высечь Дженну. Она носит черные колокола, но я

     Старшая сестра. Вот и прикинь, что к чему.

     Она ушла. Луа за ней, бросив на Роланда последний взгляд, в котором смешались страх и вожделение.

     Я должен выбраться отсюда, подумал Роланд. Должен.

     Но вместо этого впал в некое отличное от сна состояние. Может, какое-то время он и спал, а какое-то грезил наяву. Один раз чьи-то пальцы погладили его руки, чьи-то поцеловали ухо и прошептали: “Загляни под подушку, Роланд... но никто не должен знать, что я приходила к тебе”.

     Прошло еще какое-то время, и, открыв глаза, Роланд ожидал увидеть над собой симпатичное личико сестры Дженны. И водопад черных волос, струящихся -под накидки. Но никого не увидел. Лишь яркую белну полотнищ шелка на потолке. Роланд предположил, что уже полдень. То есть прошло как минимум три часа с того момента, как он съел вторую миску супа.

     Рядом с ним, негромко посапывая, по-прежнему спал Джон Норман.

     Роланд попытался поднять руку и сунуть под подушку. Но рука не желала двигаться. Ему удавалось шевельнуть лишь кончиками пальцев. Он ждал, набираясь терпения, стремясь сохранить спокойствие. Получалось не очень. Из головы не уходили слова Джона Нормана о том, что недавно в лазарете лежали двадцать человек. Один за другим они исчезали, пока не остались только я да он. А теперь появился ты.

     Девушка не приходила. В его голове прозвучал мягкий голое Алена, одного давнишних его друзей, который давно уже умер. Она бы не решилась, остальные сестры следят за ней во все глаза. Тебе все это приснилось.

     Но Роланд полагал, что его друг ошибается.

     Прошло еще какое-то время, по менению яркости полотнищ на потолке Роланд решил, что не меньше часа, и стрелок предпринял вторую попытку. На этот раз ему удалось сунуть руку под подушку. Пухлую, мягкую, поддерживающую не столько голову, как шею. Поначалу он ничего не нашел, но его пальцы забирались все глубже, пока не нащупали какие-то тонкие палочки.

     Он выдержал паузу, собираясь с силами (а каждое движение давалось с неимоверным трудом), потянул палочки на себя. Оказалось, что они перевязаны лентой.

     Роланд огляделся, дабы убедиться, что в лазарете сестер нет, а Джон Норман спит, и только потом вытащил находку -под подушки. Шесть засохших цветков с бледно-зелеными стеблями и коричневатыми головками, от которых шел резкий запах пережаренных сухарей. Запах этот напомнил Роланду далекое детство: утренние экспедиции на кухню Большого дворца, инициатором которых обычно выступал Катберт. Из-под широкой белой ленты, перевязывающей стебли, торчал край сложенного куска материи. Естественно, шелка, ничего другого в этом проклятом месте не было.

     Роланд тяжело дышал, на лбу выступили капли пота. Однако он по-прежнему был один. Вытащил материю, развернул. Прочитал написанное углем послание:

 

     ЖУЙ ТРАВУ. ПО КУСОЧКУ КАЖДЫЙ ЧАС.

     МНОГО НЕЛЬЗЯ, БУДУТ СУДОРОГИ ИЛИ

     СМЕРТЬ. ЗАВТРА НОЧЬЮ. РАНЬШЕ НЕ

     ПОЛУЧИТСЯ. БУДЬ ОСТОРОЖЕН!

 

     Никаких, объяснений, но, с другой стороны, они и не требовались. Роланд и так понимал: оставаться здесь верная смерть. Им требовалось лишь одно сорвать с него медальон, а он не сомневался, что сестра Мэри придумает, как это сделать.

     Роланд кусанул засушенный цветок, по вкусу он ничем не напоминал те сухари, что он и Катберт выпрашивали на кухне. Во рту появилась горечь, в желудке жар. А через минуту после того, как он прожевал первую порцию, сердце забилось в два раза чаще. Мышцы ожили, добавив неприятных ощущений: задергались, потом натянулись, свернулись в жгуты. Приступ быстро прошел, и сердцебиение пришло в норму задолго до того, как проснулся Норман, но Роланд понял, чем вызвано предупреждение Дженны: она дала ему очень сильное лекарство.

     Роланд вернул букет под подушку, стряхнув с простыни два-три крохотных лепестка, упавших с цветков. Потом большим пальцем руки растирал написанные углем слова по белому шелку, пока они не превратились в серые пятна. Покончив с этим, убрал под подушку и клочок материи.

     Когда Норман проснулся, он и стрелок поговорили о родном городе юноши, Дилейне, который иногда называли Логовом Дракона. Юноша попросил Роланда передать его медальон и медальон брата их родителям, если, конечно, ему удастся выбраться Элурии, и рассказать им, что проошло с Джоном и Джеймсом, сыновьями Джесса.

 

     Ты все расскажешь сам, возразил Роланд.

 

     Нет.

     Норман попытался поднять руку, может, чтобы почесать нос, но ему это не удалось. Рука поднялась дюймов на шесть, а потом, словно полено, упала на простыню.

     Думаю, что нет. Жаль, что мы встретились при таких обстоятельствах. Ты мне нравишься.

 

     А ты мне, Джон Норман. И то, что мы встретились, уже хорошо.

 

     Да, но мы могли бы обойтись без этих дам.

     Вскоре он снова заснул. И Роланду более не довелось поговорить с ним... хотя он услышал его голос. Да. Роланд лежал в гамаке над кроватью, притворяясь спящим, когда Джон Норман с предсмертным криком сошел с тропы в пустошь.

     Сестра Микела принесла тарелку вечернего супа аккурат в тот момент, когда Роланд приходил в себя, в очередной раз вкусив от травки Дженны. Она озабоченно взглянула на раскрасневшееся лицо Роланда, но стрелок убедил ее, что лихорадки у него нет. Она же не смогла заставить себя прикоснуться ко лбу Роланда и определить температуру: ее отпугивал медальон.

     Вместе с супом сестра Микела принесла кусок мясного пирога. Мясо было жестким, тесто пресным, но Роланд с жадностью слупил пирог. Микела наблюдала за ним с самодовольной улыбкой, сложив руки на груди, время от времени кивая. Когда он доел суп, она осторожно взяла миску, следя за тем, чтобы не соприкоснуться с его пальцами.

 

     Ты выздоравливаешь. Скоро отправишься дальше, Джим, а мы сохраним память о твоем пребывании у нас.

 

     Неужели? спросил Роланд. Она коротко глянула на него, облала губы, хохотнула и ушла. Роланд же, закрыв глаза, лежал на подушке, чувствуя, как летаргия вновь охватывает его. Ее оценивающий взгляд... язык, облывающий губы. Точно так же женщины на ярмарке оглядывали общипанную курицу или кусок мяса, прикидывая, что них можно приготовить.

     Тело ужасно хотело спать, но Роланду удалось прободрствовать час, после чего он отправил в рот очередную порцию травы. Наверное, “обездвиживающее снадобье”, которое находилось в супе, не позволило бы достать -под подушки весь букет, но Роланд предусмотрительно вытащил один стебель. Завтра ночью, написала Дженна. Если она имела в виду побег, идея казалась абсурдной. В таком состоянии он не мог подняться, не то чтобы идти.

     Роланд куснул траву. Энергия мощным потоком хлынула в его органм, напрягая мышцы, ускоряя сердце, но шлюз тут же закрылся: “обездвиживающее снадобье” сестер оказалось сильнее. Так что Роланду оставалось только надеяться... и спать.

     Проснулся он в полной темноте и обнаружил, что может двигать как руками, так и ногами. Достал -под подушки один цветок, осторожно откусил часть головки. Дженна прислала их с полдюжины. Две головки он уже полностью съел.

     Стрелок вернул стебель под подушку и тут же начал дрожать, как пес под холодным дождем. Я съел слишком много, подумал он. Только бы не начались конвульсии...

     Сердце его учащенно билось. А тут еще в дальнем конце прохода затеплились свечи. Вскоре он услышал шелест ряс, шарканье шлепанцев.

     Боги, ну почему сейчас? Они увидят, как я дрожу, поймут, что...

     Смиренные сестры подходили все ближе. На этот раз они не смеялись, не перешептывались. И лишь когда они оказались совсем рядом, Роланд понял, что пришли они не одни: привели некое существо, которое постоянно хлюпало носом.

     Стрелок не решался открыть глаза. Сердце его билось, как барабан, по рукам и ногам пробегала дрожь. Одного взгляда хватило бы, чтобы понять: с ним что-то не так. Они не могли этого не видеть...

     Но Смиренные сестры смотрели не на него. Пока он их совершенно не интересовал.

 

     Сорви с него эту штуковину, заговорила сестра Мэри, так коверкая нкое наречие, что Роланд едва ее понял.

     А потом с другого. Давай, Ральф.

 

     А виски у тебя есть? спросил хлюпающий.

     А табачок?

 

     Да. Да, будет тебе и виски, и табак, но после того, как ты сорвешь эти бляхи! нетерпеливо бросила Мэри. Но в ее голосе Роланд уловил и страх.

     Стрелок осторожно повернул голову, чуть приоткрыл глаза.

     Пять шести Смиренных сестер Элурии столпились у ножия кровати, на которой спал Джон Норман, с дальней от Роланда стороны. Свечки освещали как спящего юношу, так и их лица. Зрелище было не для слабонервных. Не старухи трупы, разодетые в белый шелк.

     В руке сестра Мэри держала один револьверов Роланда. Вспышка ненависти полыхнула в Роланде. Он дал себе слово, что отомстит ей за такую наглость.

     А незнакомец, которого сестры привели с собой, в сравнении с ними выглядел куда более человечным. То был один зеленокожих. Роланд сразу узнал Ральфа. Как он мог забыть замусоленный котелок!

     Ральф обошел кровать Нормана, оказался между Роландом и сестрами, на мгновение скрыв их от стрелка, потом прошел дальше, к голове юноше.

     Медальон Нормана лежал на рубашке, должно быть, юноша вытащил его. Надеялся, что медальон, лежащий на виду, лучше защитит его. Ральф схватился за медальон. Старухи замерли, когда зеленокожий натянул цепочку... но потом вернул медальон на прежнее место. Лица старух разочарованно вытянулись.

 

     Не нужен он мне! проскрипел Ральф.

     Хочу виски! Хочу табачку!

 

     Все тебе будет, успокоила его сестра Мэри.

     И тебе, и всему твоему клану. Всем хватит. Но сначала ты должен сорвать с него эту дрянь! Сорвать с них обоих! Понимаешь? И не выводи нас себя!

 

     А что будет, если выведу?

     Ральф захохотал, и в груди у него засипело и забулькало, как у человека, умирающего от болезни горла и легких. Но Роланд решил, что его смех куда приятнее, чем хихиканье сестер.

     Ты выпьешь мою кровь, сестра Мэри? От моей крови ты упадешь замертво и будешь светиться в темноте.

     Мэри подняла револьвер, нацелила на Ральф.

 

     Сорви эту дрянь. А не то умрешь на месте.

 

     Или умру после того, как выполню твою просьбу. Сестра Мэри ничего не ответила. А остальные сестры не отрывали от Ральфа черных глаз.

     Ральф наклонил голову, вроде бы задумался. Роланд не сомневался, что способности думать его приятель Котелок не утерял. Старухи, возможно, в это не верили, но Ральф умел шевелить мозгами, иначе не прожил бы так долго. Просто идя к сестрам, он не ожидал увидеть в руке Мэри нацеленный на него револьвер Роланда.

 

     Напрасно Убивец отдал тебе эти огнестрелы, пробурчал он.

     Отдал и ничего мне не сказал. Ты дала ему виски? Дала ему табачок?

 

     Не твое дело, отрезала Мэри.

     Или ты немедленно сорвешь кусок золота с груди этого человека, или я прострелю тебе голову.

 

     Хорошо, ответил Ральф.

     Пусть будет по-твоему, сэй.

     Опять он протянул руку и взялся за медальон. Все это он проделал медленно, а вот последующее проошло очень быстро. Одной рукой он дернул за цепочку, порвал ее, отшвырнул медальон в темноту. А ногти второй вонзил в шею Джона Нормана, вскрывая артерии.

     Кровь брызнула струей, в свете свечей она казалась скорее черной, чем красной. Женщины вскрикнули, но не от ужаса. От радости. О зеленокожем забыли; о Роланде забыли; старухи забыли обо всем, кроме крови, хлещущей шеи Джона Нормана.

     Они бросили свечи. Мэри выронила револьвер. Стрелок лишь успел заметить, как Ральф юркнул в темноту (должно быть, понял, что сейчас не до виски и табачка: надо спасать свою шкуру), а сестры набросились на юношу.

     Роланд лежал в темноте, с гулко бьющимся сердцем, слушая, как эти гарпии высасывают Джона кровь. Казалось, этот ужас никогда не закончится, но наконец они высосали все, до последней капли. Зажгли свечи и, шепотом переговариваясь, удалились.

     И когда снадобье сестер взяло верх над лекарством Дженны, Роланд испытал разве что чувство благодарности... но впервые ему приснился кошмар.

     Во сне он смотрел на раздувшееся тело, лежащее в желобе с водой, и думал о строчке, которую прочитал в книге, где регистрировались ПРАВОНАРУШЕНИЯ и НАКАЗАНИЯ. Зеленых людей выслали прочь. Возможно, тех зеленых людей выслали, но пришло другое племя, куда хуже, чем зеленокожие. Смиренные сестры Элурии, так называли они себя. А годом позже они могут стать Смиренными сестрами Теджуса, или Камберо, или любого другого городка на просторах Запада. Они пришли со своими колокольчиками и жуками... Откуда? Кто знает? Да и так ли важно это знать?

     Тень упала на желоб. Роланд попытался повернуться, но не смог. Превратился в статую. Потом зеленая рука ухватила его за плечо и развернула. Ральф. В чуть сдвинутом набок котелке. На шее медальон Джона Нормана, красный от крови.

 

     Бух! выкрикнул Ральф, и его губы разошлись в беззубой улыбке. Он поднял большой револьвер с рукояткой сандалового дерева. Взвел курок...

     ...и Роланд проснулся, дрожа всем телом, в холодном поту. Повернул голову налево. Пустая, аккуратно заправленная кровать. Подушка в белоснежной наволочке. И никаких следов Джона Нормана. Эта кровать могла пустовать не один день, месяц, год.

     Он один-единственный оставшийся в живых пациент Смиренных сестер Элурии, славящихся заботой о страждущих. Последний человек в этом ужасном лазарете, последний, в жилах которого текла теплая кровь.

     Роланд, лежа в гамаке, сжал в кулаке золотой медальон и долго смотрел на проход между пустыми кроватями, прежде чем достал -под подушки засушенный цветок и откусил часть головки.

     Когда четверть часа спустя к кровати подошла сестра Мэри, стрелок взял миску, имитируя слабость, которой не чувствовал. Вместо супа ему принесли кашу... но главная составляющая осталась прежней.

 

     Как хорошо ты сегодня выглядишь, сэй, не преминула отметить Старшая сестра. Она и сама выглядела неплохо, даже лицо мерцанием не выдавало прячущегося в ее обличье древнего вампира. Ночью она хорошо закусила, подзаправилась кровушкой. От этой мысли у Роланда скрутило живот.

     Еще немного, и ты сможешь встать на ноги.

 

     Что ты несешь? пробурчал Роланд.

     Поставь меня на ноги, и тебе же потом придется поднимать меня с пола. Я все думаю, что же ты подкладываешь в еду?

     Мэри добродушно рассмеялась.

 

     Ох уж эти мужчины! Всегда готовы искать причины своей слабости в хитрости женщин! Как же вы нас боитесь! Да-да, виду-то не показываете, но очень боитесь.

 

     Где мой брат? Мне приснилось, что ночью к его кровати кто-то подходил, а теперь я вижу, что она пуста. Улыбка Мэри поблекла. Глаза сузились.

 

     У него началась лихорадка. Мы отнесли его в Дом размышлений, чтобы не допустить распространения инфекции.

     Если вы его и отнесли, то в могилу, подумал Роланд. Может, по-вашему она называется Домом размышлений, но на самом деле это могила.

 

     Я знаю, что никакой он тебе не брат, заметила Мэри, наблюдая, как Роланд ест кашу. Он уже чувствовал, как замешанное в нее снадобье отнимает у него последние силы.

     Пусть на груди у вас одинаковые символы, я знаю, что вы не родственники. Почему ты солгал? Это же грех.

 

     С чего ты это взяла, сэй? спросил Роланд. Ему хотелось знать, упомянет ли она про револьверы.

 

     Старшая сестра знает то, что недоступно остальным. Почему бы тебе не прнаться во лжи, Джимми? Говорят, покаяние бальзам на душу.

 

     Пришли ко мне Дженну, чтобы я мог скоротать время за приятной беседой, и тогда, возможно, я утолю твое любопытство.

     От улыбки не осталось и следа.

 

     С чего это тебе захотелось поболтать с ней?

 

     Она честная. Не то что некоторые. Мэри ощерилась, обнажив огромные зубы.

 

     Ты ее больше не увидишь, красавчик. Ты разбередил ей душу, разбередил, вот я и пресекла это безобразие.

     Она повернулась, чтобы идти. Роланд протянул ей пустую миску, всем своим видом пытаясь выказать крайнюю слабость.

 

     А миску ты не возьмешь?

 

     Надень ее на голову и носи вместо ночного колпака, огрызнулась Мэри.

     Или засунь себе в задницу. Ты еще заговоришь, красавчик. Заговоришь так, что не сможешь остановиться!

     С тем она и отбыла, приподняв подол рясы. Роланд слышал, что такие, как она, не выносят солнечного света. Как выяснилось, эта часть легенды не соответствовала действительности. Зато другая полностью подтвердилась: что-то непонятное и аморфное двигалось вдоль ряда пустых кроватей справа от сестры Мэри, но настоящей тени она не отбрасывала.

 

Глава 6

 

Дженна. Сестра Кокуина. Тамра, Микела, Луа. Пес с трестом на груди. Исчезновение Дженны

 

     Тот день стал одним самых длинных в жни Роланда. Он дремал, но ни разу не проваливался в глубокий сон: травка действовала, и у него крепла уверенность в том, что с помощью Дженны он сможет выбраться отсюда. Надеялся он и на то, что Дженна поможет ему добыть револьверы.

     Время он коротал, вспоминая старые добрые времена. Гилеад, своих друзей, турнир загадок, который он едва не выиграл на ярмарке Широкой Земли. В итоге гусь достался другому, но у него был шанс на победу. Он думал об отце и матери, он думал об Абеле Ваннее, который прохромал по жни, сея добро, и о хромоногом Элдреде Джонасе, который воплощал собой зло... пока пуля Роланда не вышибла его седла.

     И, как всегда, он думал о Сюзан.

     Если ты любишь меня, люби, сказала ему она... и он ее любил.

     Как он ее любил!

     Время шло, и по прошествии каждого часа Роланд прикладывался к засушенным цветкам. Теперь уже мышцы не сводило судорогой, а сердце не колотилось как бешеное. Лекарству уже не приходилось вести яростный бой со снадобьем сестер, думал Роланд. Битва завершалась: цветки одерживали решительную победу.

     Блеск потолочных полотнищ белого шелка померк: солнце покатилось к горонту. Сумрак, который окутывал кровати и ясным днем, начал сгущаться. Западная стена окрасилась закатным багрянцем.

     На этот раз обед принесла ему сестра Тамра: суп и кусок мясного пирога. Около его руки она положила лилию. Улыбнулась. Щечки у нее раскраснелись. Сегодня все сестры аж лоснились. Как насосавшиеся пиявки.

 

     От твоей поклонницы, Джимми, проворковала Тамра.

     Она от тебя без ума. Лилия означает: “Не забудь мое обещание”. Что она пообещала тебе, Джимми, брат Джонни?

 

     Что она придет ко мне и мы поговорим. Тамра так смеялась, что зазвенели колокольчики на головной накидке. Хлопнула в ладоши.

 

     Как это мило! О да!

     Все еще улыбаясь, она посмотрела на Роланда.

     К сожалению, она пообещала тебе то, что нельзя выполнить. Ты никогда не увидишь ее, красавчик.

     Она взяла пустую миску.

     Так решила Старшая сестра.

     Улыбка не сходила с ее губ.

     Почему бы тебе не снять эту отвратительную золотую бляшку?

 

     Что-то не хочется.

 

     Вот твой брат снял... посмотри.

     Роланд проследил за направлением ее пальца и увидел золотую искорку: медальон лежал в центральном проходе между кроватями, там, куда бросил его Ральф.

 

     Он решил, что все его болезни от этой бляшки, вот и выбросил ее, продолжила Тамра.

     Я надеюсь, у тебя достанет ума последовать его примеру.

 

     Такого желания у меня нет, стоял на своем Роланд.

 

     Дело твое.

     Сестра Тамра пожала плечами и ретировалась.

     Борясь с сонливостью, Роланд дождался, пока померкнет закат, затем откусил кусочек цветка и почувствовал, как сила, настоящая сила, вливается в его тело. Он взглянул на медальон, лежащий на полу, и дал Джону Норману молчаливое обещание: он возьмет медальон и отдаст его родителям братьев, если ка будет угодно, чтобы он встретил их в своих странствиях.

     Впервые за долгое время стрелок задремал со спокойной душой. А проснулся уже в темноте. Под пронзительное стрекотание докторов-жуков. Он вытащил -под подушки цветок, откусил и тут же услышал суровый голос: “Значит, Старшая сестра была права. У тебя есть секреты”.

     Роланд обмер. Потом повернул голову на голос и увидел сестру Кокуину, вылезающую -под соседней кровати. Она забралась туда, пока он спал, чтобы шпионить за ним.

 

     Кто тебе это дал? спросила она.

     Это же...

 

     Я.

     Кокуина развернулась. По центральному проходу шла Дженна. В головной накидке с колокольчиками, но ее полы падали не на рясу, а на клетчатую рубашку. Компанию ей составляли джинсы и сапоги. Она что-то несла в руках. Темнота не позволяла разглядеть, что именно, но Роланду показалось...

 

     Ты.

     Голос сестры Кокуины сочился ненавистью.

     Когда я расскажу об этом Старшей сестре...

 

     Ты никому ничего не расскажешь, оборвал ее Роланд.

     В мгновение ока стрелок выпрыгнул бы гамака, но зацепился за него правой ногой и повалился на кровать и застыл в неестественной позе: плечи на подушке, одна нога, зацепившаяся, поднята к небу, вторая торчит в проходе между кроватями.

     Кокуина бросилась к нему, шипя, как разъяренная кошка. Оскалив острые как бритва зубы. Вытянув перед собой руки с длинными ногтями.

     Роланд же приподнял с груди золотой медальон. Кокуина отпрянула, по-прежнему шипя, повернулась к Дженне:

 

     Тогда я разберусь с тобой, паршивая овца! Роланд о всех сил пытался освободить ногу, но не получалось. Она угодила в дырку между лентами гамака, ленты перекрутились и обжимали лодыжку, как затянувшаяся петля.

     Дженна подняла руки, и Роланд увидел, что его догадка верна. Она принесла его револьверы вместе с поясом-патронташем и кобурами.

 

     Пристрели ее, Дженна! Пристрели!

     Но вместо этого, все еще держа кобуры с револьверами в руках, Дженна покачала головой, как и в тот раз, когда он попросил ее снять с головы накидку, чтобы он смог увидеть ее волосы. Резко звякнули черные колокольчики.

     Черные колокольчики. Символ их ка-тета. Что...

     В стрекотании докторов-жуков прибавилось пронзительности, оно превратилось в леденящий душу вой. Руки сестры Кокуины замерли, не добравшись до шеи Дженны. Сама же Дженна стояла как скала, сверля Кокуину взглядом.

 

     Нет, прошептала Кокуина.

     Ты этого не сделаешь!

 

     Уже сделала, ответила Дженна, и Роланд увидел жуков.

     С ног бородатого мужчины спустился батальон. Теперь появилась армия. Будь это люди, а не насекомые, численностью она превзошла бы людей, которые носили оружие за всю долгую и кровавую историю Срединного мира.

     Однако не их когорты, марширующие по доскам пола, врезались в память Роланда, не они еще с год снились ему по ночам. Запомнилось другое: как кровати по обе стороны центрального прохода становились черными, словно погашенные фонари.

     Кокуина закричала, затрясла головой, зазвенела своими колокольцами. Звон раздался жиденький, хлипкий, не идущий ни в какое сравнение со звоном черных колоколов.

     И жуки продолжали маршировать, зачерняя одну пару кроватей за другой.

     Дженна проскользнула мимо вопящей сестры Кокуины, бросила револьверы Роланда на пол, схватилась за ленты гамака, стягивающие лодыжку Роланда, растянула их. Стрелок высвободил ногу.

 

     Пошли, шепнула ему Дженна.

     Я их инициировала, но остановить их совсем другое дело.

     Сестра Кокуина кричала уже не от ужаса, а от боли. Жуки добрались до нее.

 

     Не смотри.

     Дженна помогла Роланду подняться. Какое же это счастье, подумал он, стоять на своих ногах.

     Пошли. Надо спешить она переполошит остальных. Твои сапоги и одежду я сложила у тропы, по которой мы отсюда уйдем. Принесла все, что смогла. Как ты? Силы есть?

 

     Только благодаря тебе.

     Роланд не знала, на сколько ему хватит сил... да сейчас этот вопрос и не требовал ответа. Он увидел, как Дженна схватила два засушенных цветка вместе с ним они упали на кровать, и они поспешили по центральному проходу, подальше от жуков и сестры Кокуины, крики которой уже перешли в стоны.

     Роланд на ходу опоясался ремнем-патронташем. Они миновали только три кровати и уткнулись в полог палатки. Это была палатка, а не огромный лазарет. Шелковые стены и потолок превратились в брезент, носившийся до такой степени, что сквозь него проглядывал диск Целующейся луны. И кровати были не кроватями, а грубо сколоченными койками.

     Роланд обернулся и на том месте, где стояла сестра Кокуина, увидел на полу черный шевелящийся бугор. Он тут же вспомнил о своем обещании.

 

     Я забыл взять медальон Джона Нормана! воскликнул Роланд и уже бросился назад, но Дженна остановила его, сунула руку в карман джинсов, достала заблестевший под лунным светом медальон.

 

     Я подобрала его с пола.

     Роланд не знал, что порадовало его больше: сам медальон или державшая его рука Дженны. Сие означало, что она не такая, как остальные.

     Но радость его длилась недолго.

 

     Возьми его, Роланд, выдохнула Дженна.

     Я не могу его держать.

     И Роланд увидел, как обугливаются под медальоном ее пальцы.

     Взял медальон, поцеловал каждый ожог.

 

     Спасибо, сэй.

     Из глаз Дженны брызнули слезы.

     Спасибо, дорогой. Так приятно, когда тебя целуют. Ради этого можно выдержать любую боль. А теперь...

     Роланд увидел, куда метнулся ее взгляд, повернулся, увидел приближающиеся огоньки свечей: кто-то спускался по горной тропе. А чуть повыше стояло здание, в котором жили Смиренные сестры Элурии, не монастырь, а полуразвалившаяся асиенда, простоявшая на холме никак не меньше тысячи лет. Свечей было три, и вскоре Роланд увидел, что им навстречу идут только три сестры: все, кроме Мэри. Он выхватил револьверы.

 

     О, да он у нас стрелок! воскликнула Луа.

 

     Как он меня напугал!

     Микела.

 

     Я вижу, он нашел не только свою возлюбленную, но и огнестрелы!

     Тамра.

 

     Свою шлюху!

     Луа.

     Все трое злобно рассмеялись. Они не боялись... во всяком случае, его револьверов.

 

     Убери их, шепнула Роланду Дженна, а обернувшись, увидела, что револьверы давно уже в кобурах. Сестры тем временем подошли вплотную.

 

     Вы только посмотрите, она плачет!

     Тамра.

 

     И сняла рясу!

     Микела.

     Может, она плачет над порушенными обетами.

 

     С чего такие слезы, милочка?

     Луа.

 

     Я плачу, потому что он поцеловал мои обожженные пальцы, ответила Дженна.

     Раньше меня никогда не целовали. Вот я и расплакалась.

 

     О-о-о!

 

     Как интересно!

 

     В следующий раз он сунет в нее свою штучку! Будет еще интереснее.

     Дженна спокойно выслушала их насмешки. И заговорила, лишь когда они замолчали.

 

     Я ухожу с ним. Прочь с дороги. Сестры вытаращились на нее, пренебрежительный смех обрезало как ножом.

 

     Нет! прошептала Луа.

     Ты рехнулась? Ты же знаешь, что проойдет!

 

     Не знаю, точно так же, как и вы, ответила Дженна.

     А кроме того, мне без разницы.

     Она встала вполоборота к сестрам, указала на старую палатку армейского госпиталя. В лунном свете на зеленом брезенте крыши палатки темнел выцветший красный крест. Роланду оставалось только гадать, во скольких городках побывали сестры с этой палаткой, такой маленькой и непритязательной снаружи, такой огромной и великолепной нутри. Во скольких городах и за сколько лет?

     Только теперь палатки выползал бесконечный черный язык. Доктора-жуки более не пели. Их молчание наводило ужас.

 

     Прочь с дороги, а не то я напущу их на вас, предупредила Дженна.

 

     Ты не посмеешь! пискнула Микела.

 

     Ты уверена? Они уже поужинали сестрой Кокуиной. Сестры ахнули. Они и представить себе не могли, что такое возможно.

 

     Тогда ты проклята, прошептала сестра Тамра.

 

     Тебе ли говорить о проклятии? Прочь с дороги! Они расступились. Роланд прошел мимо них, и они отпрянули от него. Но еще больше они отпрянули от Дженны.

 

     Проклята? переспросил Роланд, когда они обогнули асиенду и вышли на тропу. Целующаяся луна освещала скалы, мимо которых лежал их путь. В одной Роланд увидел черный зев пещеры. Догадался, что именно ее сестры называли Домом размышлений.

     Что значит проклята?

 

     Не важно. Сейчас у нас другая забота сестра Мэри. Не нравится мне ее отсутствие.

     Она попыталась идти быстрее, но Роланд схватил ее за руку, развернул к себе. Они уходили не только от асиенды, в которой жили Смиренные сестры, но и от Элурии. Компас в голове Роланда не давал сбоев. И стрелок точно знал, что город находится в противоположном направлении. Вернее, то, что осталось от города, мысленно поправился Роланд.

 

     Скажи мне, о чем они говорили?

 

     Может, все это ерунда. Не спрашивай меня, Роланд. Что это может менить? Дело сделано, мост сожжен. Пути назад для меня нет. Да и не хочу я возвращаться.

     Она опустила голову, прикусила нижнюю губу, а когда вновь посмотрела на Роланда, по ее щекам катились слезы.

     Я ужинала с ними. Иногда деваться мне было некуда... как ты не мог отказаться от этого супа, хотя и знал, что они в него кладут.

     Роланд вспомнил слова Джона Нормана: “Мужчина должен есть... и женщина тоже”.

     Он кивнул.

 

     Их путем я больше не пойду. Если меня и ждет проклятие, пусть это будет мой выбор не их. Моя мать желала мне добра, когда привела меня к ним, но в этом она ошиблась.

     Она застенчиво, со страхом подняла голову... и встретилась с ним взглядом.

     Я хочу пойти твоей дорогой, Роланд Гилеада. И буду идти по ней, сколько скажешь.

 

     Добро пожаловать на мою тропу, улыбнулся Роланд.

     Такая компания...

     Пронести слова “только в радость” он не успел. Потому что с вершины подъема, с того места, где тропа покидала каменистую, без прнаков растительности долину, в которой нашли прибежище Смиренные сестры Элурии, раздался голос сестры Мэри: “К сожалению, я должна положить конец столь романтическому приключению. Печально, но факт”.

     Она вышла тени. Белая шелковая ряса с вышитой на груди красной розой превратилась в саван. В заваленных глазницах сверкали два раскаленных угля. Изо рта торчали четыре здоровенных зуба.

     На лбу сестры Мэри позвякивали колокольчики. Но не черные, отметил Роланд.

 

     Прочь с дороги, крикнула Дженна.

     Или я напущу на тебя кан там.

 

     Нет.

     Сестра Мэри шагнула к ним.

     Не получится. Они не могут уйти так далеко от остальных сестер. Тряси своими паршивыми колокольцами сколько хочешь, пока не вывалятся языки, они не придут.

     Дженна так и сделала, замотала головой стороны в сторону. Черные колокола яростно зазвенели, но тональность их менилась. И доктора-жуки, кан там, как назвала их Дженна, не пришли.

     Улыбка сестры Мэри стала шире (Роланд подозревал, что и она не знала, откликнутся доктора-жуки на зов Дженны или нет), и она двинулась на них, скользя над землей. Уперлась в него взглядом.

 

     А это убери.

     Роланд опустил глаза и увидел, что держит в руке револьвер. Он не помнил, когда выхватил его кобуры.

 

     Если они не освящены и не окроплены какой-нибудь святой жидкостью, кровью, водой, спермой, мне они вреда не причинят, стрелок. Потому что я скорее дух, чем плоть... хотя и плотское, как ты знаешь, мне не чуждо.

     Она подумала, что он все равно выстрелит, он прочитал это в ее глазах. Огнестрелы это все, что у тебя есть, говорили ее глаза. Без них ты ничто, и место тебе в тенте, который мы “нарисовали” для тебя, в гамаке, где ты будешь ждать, пока мы придем к тебе.

     Неуловимым движением Роланд вернул револьвер в кобуру и бросился на сестру Мэри. Удивленный крик, который слетел с ее губ, тут же и оборвался: пальцы Роланда сжали горло.

     Прикосновение к ее шее едва не повергло Роланда в ужас. Шея словно вытекала его ладоней. Но стрелок не сдавался, усиливая хватку, с твердым намерением покончить со старухой раз и навсегда.

     А потом что-то вспыхнуло (не в воздухе, как он потом думал, а у него в голове), и его руки разлетелись в разные стороны. Мгновение он видел зияющие дыры в ее серой плоти, следы его пальцев, а потом стрелка бросило на землю. Он ударился головой о камень, и перед глазами заплясали звезды.

 

     Нет, красавчик.

     Сестра Мэри пренебрежительно ухмыльнулась.

     Такую, как я, тебе не задушить. А за свою наглость ты умрешь медленной смертью. Твою кровь я выпью не залпом, а маленькими глотками, смакуя. Но сначала я разберусь с этой девчонкой, нарушившей обеты... И для начала я сорву с ее головы эти колокола.

 

     поглядим, получится ли у тебя! воскликнула Дженна вибрирующим от ярости голосом и замотала головой. Черные колокола насмешливо зазвенели.

     Ухмылка сползла с лица Мэри.

 

     Получится.

     Она угрожающе ощерилась. Торчащие о рта зубы поблескивали в лунном свете.

     Получится, и сейчас ты в этом...

     Откуда-то сверху послышалось рычание. Оно становилось все громче, перешло в лай. Мэри повернула голову, и, прежде чем пес (стрелок уже догадался, с кем предстоит иметь дело сестре Мэри) прыгнул со скалы, на которой стоял, Роланд увидел удивление и замешательство, отразившиеся на лице Старшей сестры.

     А потом последовал прыжок, пес растопырил передние лапы, превратившись в некое подобие летучей мыши. Они опустились на плечи женщины, а зубы пса сомкнулись на ее шее.

     Издав дикий вопль, сестра Мэри повалилась на спину вместе с псом, вцепившимся в нее мертвой хваткой.

     Роланд с трудом поднялся, схватил за руку Дженну, которая как зачарованная смотрела на упавшую сестру.

 

     Пошли! крикнул он.

     Пока он не решил, что ты ему тоже по вкусу!

     И потащил ее мимо пса. Тот не обратил на них ни малейшего внимания. От шеи Мэри осталось совсем ничего, и пес стремился довести дело до конца.

     С телом Мэри тоже что-то происходило. Оно начало распадаться, но Роланд не хотел этого видеть. И не хотел, чтобы это видела Дженна.

     Они добрались до гребня холма, остановились передохнуть, залитые лунным светом, жадно ловя ртами воздух.

     Рычание поутихло, но все еще доносилось до них, когда Дженна повернулась к стрелку и спросила:

 

     Что это было? Ты знаешь, я поняла это по твоему лицу. Как он смог броситься на нее? Животные всегда подчинялись нашей воли, а ведь она

     Старшая сестра.

 

     Над этим псом она не властна.

     Роланд вспомнил несчастного юношу, который лежал на соседней кровати. Норман не знал, почему медальоны отпугивают сестер, в золоте причина или в Боге. Теперь Роланд получил ответ.

     Это пес, которого я видел в Элурии. Вроде бы обычный дворовый пес. Я наткнулся на него на площади перед тем, как зеленые мутанты вышибли меня дух и оттащили к сестрам. Полагаю, все животные, которые могли убежать, убежали. А этот пес нет. Он мог не опасаться Смиренных сестер Элурии и каким-то образом знал, что они ему не страшны. У него на груди знак Иисуса-человека. Черная шерсть на белом фоне. Я думаю, такой он с рождения. Так уж вышло. В любом случае с сестрой Мэри покончено. Я знал, что он шастает вокруг. Два или три раза слышал его лай.

 

     Но почему? прошептала Дженна.

     Почему он тут шастал? Почему остался? Почему напал на нее?

     На эти и подобные им вопросы Роланд Гилеада мог дать только один ответ: “Ка. Пошли. Постараемся уйти как можно подальше от этого места, прежде чем остановимся на ночлег”.

     Как выяснилось, пройти они смогли восемь миль. Правда, когда они рухнули на полянку сладко пахнущего шалфея, растущего под высокой скалой, Роланд подумал, что прошли они гораздо меньше. Максимум пять. Именно он не шел, а тащился. И причина того не составляла для него тайны: суп Смиренных сестер Элурии давал о себе знать. Роланд чувствовал, что сил не осталось, и попросил Дженну дать ему засушенный цветок. Она не дала, сказав, что это слишком сильное средство, чтобы принимать его при больших фических нагрузках: сердце может не выдержать.

 

     А кроме того, добавила она, когда они присели передохнуть, преследовать нас не будут. Те, кто остался, Микела, Луа, Тамра, сейчас собирают вещи. Они знают, когда надо перебираться на новое место. Потому-то сестры до сих пор не исчезли с лица земли. В чем-то мы сильны, но и у нас есть слабые места. Сестра Мэри об этом забыла. Ее погубил не столько пес с крестом на груди, сколько самонадеянность.

     За гребнем холма Дженна спрятала не только его сапоги и одежду, но и меньший заплечных мешков. Когда она начала виняться за то, что не принесла спальник и второй мешок (она пыталась, но они оказались слишком тяжелые), Роланд остановил ее, приложив палец к губам девушки. Тем более (он ей этого не сказал, но, возможно, она и так это знала) что дорожил только револьверами. Они принадлежали его отцу, а до того деду, и передавались поколения в поколение со времен Артура Эльда, который жил в те далекие годы, когда рыцари сражались с драконами и сбывались мечты.

 

     С тобой все будет в порядке? спросил он Дженну, когда они устроились на ночлег. Луна села, но до рассвета оставалось еще три часа. Их окружал сладкий запах шалфея. Пурпурный запах, подумал он тогда. Роланду казалось, что этот запах создает под ним ковер-самолет, чтобы унести его в царство снов. Никогда в жни не чувствовал он такой усталости.

 

     Роланд, я не знаю, ответила она, и потом он пришел к выводу, что все она знала. Один раз мать привела ее назад; теперь мать умерла. И она ела с остальными, вступила в орден Смиренных сестер. Ка это колесо. И одновременно сеть, выскочить -под которой невозможно.

     Но тогда усталость не давала ему думать... да и что было проку от раздумий? Мост сожжен, она сама это сказала. Даже если бы они вернулись в долину, то не нашли бы ничего, кроме пещеры, которую сестры называли Домом размышлений. Оставшиеся в живых наверняка уже сложили свой скарб и вместе с докторами-жуками отправились искать новую долину, где им никто не будет мешать творить черные дела.

     Он посмотрел на Дженну, поднял руку (она уже отяжелела), коснулся непокорной кудряшки, которая вновь выскользнула -под накидки на лоб.

     Дженна, смутившись, рассмеялась.

 

     Ничего не могу с ней поделать. Такая непоседа. Как и ее хозяйка.

     Она поднесла руку ко лбу, чтобы убрать кудряшку, но Роланд отвел ее пальцы.

 

     Она прекрасна. Черная, как ночь, грациозная, как лань. Стрелок сел с трудом, усталость валила его на землю. Поцеловал кудряшку. Дженна закрыла глаза, умиротворенно вздохнула. Он чувствовал, как она дрожит под его губами. Холодный, просто ледяной лоб, и черный шелк волос.

 

     Сними накидку, попросил Роланд.

     Как в прошлый раз, Дженна подчинилась без единого слова. Какие-то мгновения он лишь смотрел на нее. И Дженна не отрывала взгляда от его глаз. Он прошелся рукой по ее волосам (как черный дождь, подумал он), потом положил руки ей на плечи, поцеловал в одну щеку, в другую. Чуть подался назад.

 

     Ты поцелуешь меня, как мужчина целует женщину? В губы?

 

     Да.

     И он поцеловал Дженну в губы, как ему и хотелось, когда он еще лежал в гамаке. Она неловко ответила на поцелуй. По-другому и быть не могло, если она и целовалась, то только в грезах. Роланд подумал о том, как она прекрасна, о том, что сейчас они займутся любовью, и заснул, не оторвавшись от губ Дженны.

     Ему приснился пес с крестом на груди, который бежал по равнине, заливаясь лаем. Он пошел следом, чтобы посмотреть, с чего столько шума, и на краю равнины увидел Темную Башню, подсвеченную багровым диском заходящего солнца, с поднимающимися по спиралям окнами. При виде Темной Башни пес уселся на задние лапы и завыл.

     Пронзительно зазвонили колокола. Черные колокола, он это точно знал, но звонили они серебряным звоном. И от этого звона темные окна Башни осветились нутри кроваво-красным. И тут же крик невыносимой боли прорезал ночь.

     Сон оборвался, а крик звенел и звенел в ночи, переходя в протяжный стон. Роланд раскрыл глаза навстречу заре, вдохнул сладкий запах степного шалфея, выхватил револьверы и вскочил еще до того, как окончательно проснулся.

     Дженна пропала. Ее сапоги лежали рядом с заплечным мешком. Чуть дальше Роланд увидел на земле ее джинсы, рубашку. Глаза его широко раскрылись: рубашка была заправлена за пояс. Тут же лежала и накидка с черными колоколами. Стрелок даже подумал, что именно их звон он принял за крик.

     Но нет. Колокола молчали, зато стрекотали доктора-жуки. Стрекотали в шалфее, совсем как сверчки.

 

     Дженна?

     Нет ответа... если только ему не ответили жуки. Ибо внезапно стрекотание прекратилось.

 

     Дженна.

     Ничего. Только ветер да запах шалфея.

     Не думая, что делает (интуиция редко подводила Роланда, поэтому зачастую он сначала действовал, а уже потом находил логическое объяснение своему поступку), он наклонился, поднял накидку Дженны, потряс. Зазвенели черные колокола.

     На мгновение все оставалось как прежде. А потом маленькие черные существа выползли шалфея, собрались на голой земле. Роланд подумал, что жуки двинутся на него, и отступил на шаг. Но не дальше. Потому что увидел, что жуки не собираются нападать.

     В этот момент на него сношло озарение. Он вспомнил свою неудачную попытку задушить сестру Мэри, слова Дженны: “Я ужинала с ними...” Такие, как она, не могли умереть, но могли мениться.

     Насекомые вибрировали темное пятно на белесой, выжженной солнцем земле.

     Роланд вновь потряс накидку. Жуки начали перестраиваться. Еще несколько мгновений, и на земле возникла буква С.

     Но, приглядевшись, стрелок понял, что перед ним не буква, а кудряшка, та самая непослушная кудряшка со лба Дженны.

     Жуки застрекотали, и в их стрекоте Роланд расслышал свое многократно повторяемое имя.

     Накидка выпала руки Роланда, упала на землю, колокола звякнули, и жуки тут же начали расползаться в разные стороны. Роланд подумал о том, чтобы звоном колоколов собрать их вновь... но зачем? С какой целью?

     Не спрашивай меня, Роланд. Что это может менить? Дело сделано, мост сожжен.

     Однако она нашла способ прийти к нему в последний раз, подчинив своей воли тысячи жуков. Каких усилий это потребовало?

     А жуки уползали в шалфей, залезали в трещины в скале.

     Вот исчез последний. Дженна ушла.

     Роланд сел, закрыл лицо руками. Думал, что заплачет, но нет, когда он опустил руки, глаза его так и остались сухими, как пустыня, через которую ему предстояло пройти, преследуя Уолтера, человека в черном.

     Если меня и ждет проклятие, сказала она, пусть это будет мой выбор не их.

     Сам он так мало знал о проклятии... но чувствовал, что ему еще предстоит узнать очень и очень многое.

     В заплечном мешке, который принесла Дженна, был табак. Роланд свернул самокрутку и закурил. Докурил ее до крошечного окурка, не сводя глаз с ее одежды, вспоминая взгляд ее черных глаз. Вспоминая ожоги от золотого медальона на ее пальцах. Однако она подняла медальон, зная, что Роланд хочет забрать его с собой. Боль не остановила ее, и теперь на шее Роланда висели два медальона.

     Когда поднялось солнце, стрелок двинулся на запад. Он знал, что со временем найдет лошадь или мула, но сейчас он не возражал против пешей прогулки. И целый день у него в ушах стоял звон колоколов. Несколько раз он оглядывался в надежде увидеть черноволосую фигурку, догоняющую его. Но нет, он был один в холмистой стране к западу от Элурии Совсем один.