ПОСВЯЩЕНИЕ

 

Стивен КИНГ

 

 

 

 

     За углом, где нет швейцаров, лимузинов, такси и вращающихся дверей, ведущих в «Ле пале», один самых старых и лучших отелей Нью-Йорка, была другая дверь - небольшая, без всякой таблички, почти незаметная.

     Марта Роузуолл подошла к ней однажды утром без четверти семь с простенькой синей парусиновой сумкой в руке и улыбкой на лице. Сумка была у нее при себе всегда, улыбка - гораздо реже. Не то чтобы она была недовольна своей работой - занимаемая ею должность управляющей хозяйством с десятого по двенадцатый этаж «Ле пале» может кое-кому показаться недостаточно важной или ответственной. Однако для женщины, носившей в детстве, прошедшем в Вавилоне, штат Алабама, платья, сшитые мешков -под риса или муки, она казалась весьма ответственной и полезной. Тем не менее, какой бы ни была работа, механик ли ты или кинозвезда, обычно по утрам человек приходит на нее с неменным выражением лица и взглядом, который говорит: Я все еще в постели, хотя и встала с нее, - и ничего больше.

     Для Марты Роузуолл, однако, это утро выдалось необычным.

     Все перестало быть для нее обычным, когда она, придя вчера вечером с работы, нашла пакет, присланный ее сыном Огайо. Долгожданный пакет наконец прибыл. Ночью она спала лишь урывками - без конца вставала, чтобы убедиться, что вещь, присланная ей, действительно существует и она здесь. Наконец она заснула с пакетом под подушкой, словно невеста с куском свадебного пирога.

     Сейчас она открыла своим ключом маленькую дверь за углом от парадного входа отеля и спустилась по трем ступенькам в длинный коридор, окрашенный светло-зеленой краской и уставленный по сторонам тележками для белья фирмы «Дандакс». Тележки были доверху наполнены выстиранным и выглаженным постельным бельем. В коридоре стоял его свежий запах, который у Марты всегда смутно ассоциировался с запахом свежевыпеченного хлеба. Еле слышная музыка, записанная на пленку, доносилась вестибюля, но в последнее время Марта обращала на нее не больше внимания, чем на шум служебных лифтов или на дребезжание посуды в кухне.

     В середине коридора виднелась дверь с надписью «Управляющие». Она вошла внутрь, повесила там пальто и прошла через вторую дверь в огромную комнату, где управляющие хозяйством отеля - всего их было одиннадцать - пили кофе в перерывах между расчетами потребностей и решением проблем, связанных со снабжением, пытались не опаздывать с составлением бесчисленных заявок. За этой комнатой с ее колоссальным столом, досками объявлений во всю высоту стен и постоянно переполненными пепельницами находилась раздевалка. Ее шлакоблочные стены были выкрашены в зеленый цвет. Там стояли скамейки, шкафчики и два длинных стержня с намертво прикрепленными металлическими вешалками, которые нельзя украсть.

     В дальнем конце раздевалки находились двери в душевую и туалет. Дверь в душевую открылась, и нее в клубах теплого пара появилась Дарси Сагамор, закутанная в махровый фирменный халат «Ле пале». Она взглянула на сияющее лицо Марты и, вытянув вперед руки, с радостным смехом бросилась ей навстречу.

     - Ты получила ее, да? - воскликнула она. - Ну конечно, получила! Это написано на твоем лице! Ну конечно же, мадам.

     Марта не ожидала, что она заплачет, до тех пор, пока слезы не потекли по ее щекам. Она обняла Дарси, уткнувшись лицом в ее влажные черные волосы.

     - В этом нет ничего страшного, дорогая, - сказала Дарси. - Ты имеешь право как угодно выразить свои чувства.

     - Я так горжусь им, Дарси, так горжусь!

     - Конечно, гордишься. Потому ты и плачешь, и это справедливо... Но я хочу увидеть ее, как только слезы прекратятся. - Она улыбнулась. - Впрочем, пока она пусть останется у тебя. Если капли с меня упадут на книгу, боюсь, ты выцарапаешь мне глаза.

     Таким образом, с почитанием, достойным объекта такой святости (а по мнению Марты Роузуолл, он был именно таким, она достала синей парусиновой сумки первый роман своего сына.. Еще дома она тщательно завернула книгу в папиросную бумагу и сунула под свой коричневый нейлоновый халат. Теперь Марта осторожно сняла обертку, чтобы приятельница могла взглянуть на ее сокровище.

     Дарси внимательно посмотрела на обложку, где были ображены три морских пехотинца. У одного них была перевязана голова. Все трое бежали вверх по склону холма, стреляя автоматов. «БЛЕСК СЛАВЫ» - таково было название романа, напечатанное красно-оранжевыми огненными буквами. А чуть пониже значилось: роман Питера Роузуолла.

     - Ну хорошо, это отлично, это просто великолепно, но покажи мне и остальное! - Дарси говорила тоном женщины, которая хочет покончить с тем, что просто интересно, и перейти к самому главному.

     Марта кивнула и открыла страницу с ПОСВЯЩЕНИЕ м. Дарси прочла: Эта книга посвящается моей матери Марте Роузуолл. Мама, я никогда не написал бы ее без тебя. Под напечатанным ПОСВЯЩЕНИЕ м была еще одна фраза, написанная от руки тонкими, наклонными и какими-то старомодными буквами: И это абсолютная правда. Я люблю тебя, мама! Пит.

     - Боже мой, как это трогательно! - воскликнула Дарси и вытерла темные глаза тыльной стороной ладони.

     - Это не просто трогательно. - Марта снова завернула книгу в папиросную бумагу. - Это на самом деле так. - Она улыбнулась, и в этой улыбке ее старая подруга Дарси Сагамор увидела нечто большее, чем любовь. Она увидела триумф.

 

***

 

     Закончив работу в три часа и пробив свои служебные карточки при выходе, Марта и Дарси часто заходили в «Ла Патисьер», кафе при отеле. Гораздо реже они навещали «Ле синк», маленький «карманный» бар рядом с вестибюлем, чтобы выпить чего-то покрепче. Этот день диктовал вит в «Ле синк», как никакой другой. Дарси усадила подругу в одну Сеемых удобных кабинок и оставила ее с вазой крекеров, пока сама говорила с Рэем, который в этот день управлялся в баре. Марта увидела, как он улыбнулся, глядя на Дарси, и сделал утвердительный знак, соединив большой и указательный пальцы в кольцо. Дарси с довольной улыбкой вернулась в кабину. Марта посмотрела на нее с подозрением.

     - О чем это вы там говорили?

     - Сейчас увидишь.

     Через пять минут к столику подошел Рэй с подносом, на котором красовалось серебряное ведерко со льдом, а в нем бутылка шампанского «Перрье-Джоэт» и два охлажденных бокала.

     - Вот это да! - весело воскликнула Марта, однако голос ее выдал и некоторую тревогу. Она с умлением посмотрела на Дарси.

     - Успокойся, - сказала ей Дарси, и Марта, проявив немалое благоразумие, замолчала.

     Рэй открыл бутылку, положил пробку возле Дарси и палил немного шампанского в ее бокал. Дарси подняла бокал и подмигнула Рэю.

     - Наслаждайтесь нашим лучшим шампанским, леди. - Рэй улыбнулся Марте. - И, дорогая, поздравьте от меня своего мальчика. - Он повернулся и отошел от столика еще до того, как Марта, все еще не успевшая прийти в себя, успела ответить.

     Дарси наполнила до краев оба бокала и подняла свой. Марта последовала ее примеру. Они негромко чокнулись.

     - За начало карьеры твоего сына, - сказала Дарси. Они отпили по глотку, затем она коснулась бокала Марты во второй раз. - И за самого мальчика, - добавила она. Они снова отпили бокалов, и Дарси в третий раз коснулась бокала Марты, прежде чем та успела поставить его на стол. - И за материнскую любовь.

     - Спасибо, дорогая, - сказала Марта. Хотя ее губы улыбались, глаза оставались серьезными. После каждого предыдущих тостов она делала небольшой глоток. На этот раз Марта осушила бокал.

     Дарси заказала бутылку шампанского, чтобы отпраздновать со своей лучшей подругой вступление Питера Роузуолла в писательский мир с соответствующей торжественностью, но это было не единственной причиной. Ее заинтриговали слова Марты - это не просто трогательно, это на самом деле так, и триумф в улыбке подруги.

     Дарси подождала, пока Марта не осушила третий бокал, а затем спросила:

     - Что ты имела в виду, когда говорила о посвящении?

     - Что?

     - Ты сказала, что оно не просто трогательно, а что то правда.

     Марта долго смотрела на нее, не пронося ни единого лова. Дарси решила, что она вовсе не собирается ей отвечать. А потом Марта рассмеялась, и смех ее прозвучал так горько, что это потрясло Дарси. Она даже не подозревала, то приветливая маленькая Марта Роузуолл при всей тяжкой жни, которую ведет, может испытывать столь горькие чувства. Но и тут в ее смехе слышалась нотка триумфа, что привело Дарси в еще большее недоумение.

     - Его книга станет бестселлером, и критики сойдут с ума от восторга, - сказала Марта. - Я уверена в этом, но не потому, что так сказал Пит.., хотя он действительно сказал это. Я уверена в этом -за того, что так случилось именно с ним.

     - С кем?

     - С отцом Пита, - ответила Марта. Она сложила руки на столе и спокойно посмотрела на Дарси.

     - Но... - начала Дарси и замолчала. Джонни Роузуолл за всю свою жнь не написал, разумеется, ни единой книги. Что он действительно писал, так это расписки и время от времени «Хрен тебе, мамуля» спреем на кирпичной стене. Ей показалось, что Марта хочет что-то сказать...

     «Не увлекайся домыслами, - приказала себе Дарси. - Ты отлично понимаешь, что Марта имеет в виду: когда оказалось, что она забеременела, выйти замуж она могла только за Джонни. Но ребенок был не его, а человека заметным образом более интеллигентного».

     Однако на самом деле все было не так. Дарси ни разу не встречалась с Джонни, лишь видела несколько его фотографий у Марты в альбоме. А вот Пита она знала очень хорошо - настолько хорошо, что последние два года его учебы в школе и первые два в колледже считала его почти собственным сыном. А фическое сходство между мальчиком, который провел столько времени у нее на кухне, и мужчиной на фотографиях в альбоме...

     - Да, конечно, биологически Джонни был отцом Пита, - сказала Марта, словно читая ее мысли. - Стоит только посмотреть на его глаза и нос, чтобы убедиться в этом. Но он не был его естественным отцом... Там не осталось больше этой шипучки?

     Она такая вкусная. - Марта слегка опьянела, и ее южное происхождение начало проявляться в голосе подобно ребенку, выползающему тайника.

     Дарси налила подруге почти все оставшееся шампанское. Марта подняла бокал за ножку и посмотрела сквозь жидкость: мягкое вечернее освещение бара превращало шампанское в золото. Затем она отпила немного, поставила бокал и снова засмеялась горьким прерывистым смехом.

     - Ты, наверное, не имеешь ни малейшего представления, о чем я говорю, правда?

     - Да, дорогая, действительно.

     - Ну что ж, я собираюсь рассказать тебе кое-что. После всех этих лет я должна кому-нибудь рассказать - особенно теперь, когда вышла его книга и он сумел пробиться; после всех лет, ушедших на подготовку. Видит Бог, я не могу сказать этого ему - меньше всего ему. Но ведь удачливые сыновья никогда не знают, как любят их матери, какие жертвы они приносят, верно?

     - Пожалуй, не знают, - согласилась Дарси. - Марта, милая, может быть, тебе нужно как следует подумать, на самом ли деле ты хочешь рассказать мне то, о чем...

     - Не знают, у них нет ни малейшего представления, - продолжала Марта, и Дарси поняла, что подруга не слышала ни единого ее слова. Марта Роузуолл погрузилась сейчас в свой собственный мир. Когда она снова посмотрела на Дарси, странная, мрачная улыбка (Дарси даже вздрогнула) появилась в уголках ее рта. - Ни малейшего представления, - повторила она. - Если действительно хочешь понять, что стоит за таким ПОСВЯЩЕНИЕ м, мне кажется, надо спросить у самой матери. Как ты считаешь, Дарси?

     Дарси только покачала головой, не зная, что ответить.

     Тем не менее Марта кивнула, словно Дарси во всем с ней согласилась, и начала свой рассказ.

     Говорить об основных фактах не было необходимости.

     Обе женщины работали в «Ле пале» одиннадцать лет и почти все это время находились в дружеских отношениях.

     Самым главным этих основных фактов, сказала бы Дарси (по крайней мере так сказала бы она до этого дня было то, что Марта вышла замуж за мужчину, ни на что негодного, проявлявшего гораздо больше интереса к спиртному и наркотикам - не говоря уже о любой потаскушке, которая поведет бедром в его сторону, - чем к женщине, на которой был женат.

     Марта провела в Нью-Йорке всего несколько месяцев до того, как встретила Джонни, наивная, во все верящая девушка. Когда сыграли свадьбу, она была уже на третьем месяце беременности. Беременная или нет, не раз говорила Марта Дарси, она все тщательно обдумала, прежде чем согласиться выйти за Джонни. Она была благодарна ему за то, что он не бросил ее. Даже тогда Марта достаточно хорошо понимала, что большинство мужчин обратились бы в бегство через пять минут после того, как их подруги проносили: «Я беременна». Но она видела также и его недостатки. Она отлично понимала, каково будет мнение ее матери и отца - особенно отца - о Джонни Роузуолле с его черным автомобилем «Т-берд» и двухцветными ботинками с загнутыми носами, купленными потому, что Джонни видел в таких же Мемфиса Слима, когда тот выступал в переполненном театре «Аполло».

     Своего первого ребенка Марта потеряла на третьем месяце беременности. После еще пяти месяцев, оценив все плюсы и минусы своей семейной жни, она пришла к выводу, что минусов в ней гораздо больше. Слишком много было ночей, когда Джонни приходил домой поздно (или не приходил совсем), слишком много было оправданий и слишком много синяков под глазами. Стоило Джонни выпить, говорила она, и он давал волю кулакам.

     - Он всегда хорошо выглядел, - сказала Марта однажды в разговоре с Дарси, - но подонок, если даже он хорошо выглядит, - все равно подонок.

     Еще до того как Марта собрала вещи, она обнаружила, что снова беременна. На этот раз реакция Джонни была немедленной и злобной - он ударил ее в живот палкой от метлы, рассчитывая вызвать выкидыш. Два дня спустя он вместе с парой дружков - парнями, разделявшими увлечения Джонни яркой одеждой и двухцветными ботинками, - попытался ограбить магазин на 116-й Восточной улице, торгующий спиртным. У владельца магазина под прилавком лежала двустволка. Он достал ее. Джонни в ответ выхватил кармана никелированный пистолет 32-го калибра. Где он достал его - одному Богу вестно. Джонни направил пистолет на владельца магазина и нажал на спусковой крючок. -Пистолет тут же разорвало. Один осколков через правый глаз попал ему в мозг, и смерть была мгновенной.

     Марта работала в «Ле пале» до седьмого месяца беременности (это было, разумеется, задолго до того, как Дарси Сагамор поступился в отель на работу, а затем миссис Проулке отправила ее домой, опасаясь, что она родит ребенка в коридоре десятого этажа, если не в служебном лисите. «Ты хорошая работница и снова получишь свое место, когда пожелаешь, - сказала ей Роберта Проулке, - но сейчас тебе лучше быть дома».

     Марта отправилась домой и два месяца спустя родила семифунтового мальчика, которого назвала Питером. И вот по прошествии времени этот Питер написал роман под названием «Блеск славы», который все - включая клуб «Книга месяца» и «Юниверсал пикчерз» - сочли заслуживающим внимания.

     Все это Дарси слышала ранее. Остальную часть - невероятную часть - она услышала этим вечером, который начался за бокалами шампанского в баре «Ле синк», когда контрольный экземпляр романа Пита лежал в парусиновой сумке, которая стояла в ногах у Марты Роузуолл.

 

***

 

     - Мы жили в верхней части Манхэттена, разумеется, - сказала Марта, глядя на бокал -под шампанского и покручивая его пальцами за ножку. - На Стэнтон-стрит, у Стейшен-парк. Как-то я ездила туда. Сейчас там хуже, чем раньше, много хуже, но даже в то время те места красотой не отличались.

     Там была одна старая женщина, которую все боялись. Она жила в том конце, где Стэнтон-стрит подходит к Стейшен-парку - ее все звали Мамашей Делорм, и многие могли поклясться, что она ведьма. Я сама особенно не верила во что-то подобное и однажды спросила Октавию Кинсолвинг, которая жила в том же доме, что и я с Джонни, как могут люди верить таким глупостям, когда космические спутники носятся вокруг Земли и от любой вестной болезни есть лекарство. Тавия была образованной женщиной - она окончила Джилльярд - и жила на более или менее приличной стороне 110-й улицы только потому, что на ее иждивении находились мать и трое младших братьев. Я думала, что она согласится со мной, но она только засмеялась и покачала головой.

     - Ты хочешь сказать, что веришь в колдовство? - спросила я.

     - Нет, - ответила она, - но я верю в нее. Она не такая, как остальные. Может быть, на каждую тысячу - или десять тысяч, или миллион - женщин есть одна, которая утверждает, что она колдунья. И она действительно ведьма. Если это так, то Мамаша Делорм и есть одна них.

     Я просто засмеялась. Люди, которые не нуждаются в колдовстве, могут позволять себе смеяться над этим, так же как люди, не испытывающие потребность в молитвах, могут смеяться над ними. Я говорю про то время, когда только вышла замуж, понимаешь, и все еще надеялась, что смогу перевоспитать Джонни. Ты меня понимаешь?

     Дарси кивнула.

     - После этого у меня был выкидыш. Мне кажется, что виноват был Джонни, хотя мне не хотелось прнаваться тогда в этом даже себе самой. Он постоянно бил меня и не переставал пьянствовать. Брал деньги, которые я давала ему, а потом еще добавлял сам моей сумочки. А когда я говорила об этом, он делал обиженное лицо и отвечал, что ничего подобного. Это если он был трезвым. Пьяный он просто смеялся.

     Я написала домой маме - мне было больно писать такое письмо и стыдно, и когда я писала, то плакала. Но мне нужно было узнать, что она думает обо всем этом. Она прислала ответ, где писала, чтобы я уезжала от него, пока он не уложил меня в больницу или не случилось что-нибудь похуже. Моя старшая сестра Кассандра (мы всегда звали ее Кисеи) пошла еще дальше. Она прислала мне билет на «грейхаунд», автобус междугородного сообщения, с двумя словами, которые написала на конверте розовой губной помадой: Уезжай немедленно.

     Марта сделала еще глоток шампанского.

     - Я не послушалась их советов. Я всегда считала, что у меня слишком развито чувство собственного достоинства. Как бы то ни было, вышло так, что я осталась. Затем, после первого выкидыша, я забеременела снова - только сначала не знала об этом. По утрам меня не тошнило.., но и с первым ребенком было то же самое.

     - Разве ты пошла к этой Мамаше Делорм не потому, что забеременела? - спросила Дарен. Она поняла, что Марта надеялась получить от колдуньи какое-нибудь лекарство, от которого проойдет выкидыш, или сделать нелегальный аборт.

     - Нет, - ответила Марта. - Я пошла потому, что, по словам Тавии, Мамаша Делорм может точно сказать, что такое я нашла в кармане пиджака у Джонни. Белый порошок в маленькой стеклянной бутылочке.

     - О-о... - протянула Дарси.

     Марта улыбнулась, но это была невеселая улыбка.

     - Ты знаешь, что такое, когда все вокруг плохо? - спросила она. - Наверное, ты этого не знаешь, но я скажу тебе. Плохо, когда твой муж пьет, плохо, когда у него нет постоянной работы. Еще хуже, когда он пьет, не имеет работы и бьет тебя. Совсем уж плохо, если ты суешь руку в карман его пиджака, надеясь найти хотя бы доллар, чтобы купить туалетной бумаги в «Санленд-маркете», и находишь там маленькую стеклянную бутылочку с привязанной к ней ложкой. А знаешь, что еще хуже? Самое плохое - это когда ты смотришь на эту маленькую бутылочку в надежде, что порошок там внутри - кокаин, а не героин, белая смерть.

     - Ты отнесла бутылочку к Мамаше Делорм?

     Марта иронически улыбнулась.

     - Всю бутылочку? Нет, что ты. Жнь у меня была не слишком веселой, но умирать я не собиралась. Если бы он вернулся домой оттуда, где был в это время, и обнаружил, что его двухграммовая бутылочка испарилась, он уродовал бы меня как Бог черепаху. Поэтому я отсыпала немного порошка в целлофан от пачки сигарет. Затем пошла к Тавии, та сказала, чтобы я шла к Мамаше Делорм, и я отправилась.

     - На кого она была похожа?

     Марта покачала головой, не в силах рассказать своей подруге, какой странной была Мамаша Делорм и какими невероятными были те полчаса, которые она провела в ее квартире на третьем этаже, и как она бежала в безумном страхе по лестнице, опасаясь, что старуха преследует ее. Квартира была темной и душной, там пахло свечами, старыми обоями, корицей и каким-то ароматным порошком. На одной стене был портрет Иисуса, на другой - Нострадамуса.

     - Она действительно была странной, - продолжала Марта. - Даже сегодня я не имею представления, сколько ей было лет - семьдесят, девяносто или сто десять. Вдоль ее носа с одной стороны протянулся розово-белый шрам, он переходил на лоб и исчезал в волосах. Похоже на ожог. От этого ее правый глаз как-то опускался вн, будто она подмигивала. Она сидела в кресле-качалке с вязаньем на коленях. Я вошла в комнату, и она тут же заговорила: «Я хочу сказать тебе три вещи, молодая леди. Первая - вы мне не верите. Вторая - в бутылочке, которую вы нашли в кармане своего мужа, героин «Белый ангел». А третья заключается в том, что вы уже три недели беременны мальчиком, которого назовете именем его естественного отца».

     Марта оглянулась вокруг, чтобы убедиться, что никто не сел за один соседних столиков, что они все еще в одиночестве, а затем наклонилась к Дарси, которая молча смотрела на нее словно зачарованная.

     - Позднее, когда я снова могла уже что-то соображать я сказала себе, что в отношении двух первых вещей нет ничего такого, чего не мог бы сделать хороший фокусник или один этих факиров в тюрбанах. Если Тавия Кинсолвинг предупредила старуху о моем приходе, она могла сказать ей и причину его. Видишь, как все просто? А для женщины вроде Мамаши Делорм такие сведения очень важны, потому что, если хочешь, чтобы тебя считали колдуньей, ты должна вести себя как колдунья.

     - Да, пожалуй, ты права, - согласилась Дарси.

     - Что касается того, что я беременна, она просто могла догадаться. Или.., ну, понимаешь.., некоторые женщины словно видят это.

     Дарси кивнула.

     - Моя тетя прямо-таки моментально узнавала, когда женщина становилась беременной. Иногда она знала об этом раньше, чем сама будущая мать, а иногда еще до того, как женщина вообще могла забеременеть - если ты понимаешь, что я хочу сказать.

     Марта засмеялась и согласно кивнула.

     - Она говорила, что у них меняется запах, - продолжала Дарси.

     - Иногда можно заметить этот новый запах уже на другой день, как проошло зачатие, - если у тебя хорошее обоняние.

     - Да, конечно, - опять согласилась Марта. - Я тоже слышала о чем-то подобном, но в моем случае все было по-другому.

     Она просто знала, и глубоко внутри моего мозга, под той его частью, которая пыталась убедить меня, что это ерунда, обман, у меня была уверенность, что она не просто догадывалась, а знала совершенно точно. Быть с ней - значило верить в колдовство, - по крайней мере, в ее колдовство. И это чувство не исчезало так, как исчезают сны, когда ты просыпаешься, или как перестаешь верить хорошему фокуснику, когда уходишь -под его влияния.

     - Что ты делала у нее?

     - Ну, видишь ли, там, недалеко от двери, стояло старое кресло с продавленным плетеным сиденьем, и мне кажется, что с ним мне повезло, потому что, когда она кончила говорить, мир вокруг меня как-то менился, и мои колени подогнулись. Мне пришлось сесть, и если бы там не оказалось кресла, я села бы на пол.

     Она просто ждала, когда я приду в себя, и продолжала вязать. Мне показалось, что она видела все это уже сотни раз.

     Когда мое сердце начало наконец успокаиваться, я открыла рот и пронесла: «Я хочу уйти от мужа».

     «Нет, - тут же ответила она, - это он оставит тебя. Ты останешься н проводишь его. Потерпи, женщина. Понадобится немного денег. Ты думаешь, что он причинит вред ребенку, но с мальчиком все будет в порядке».

     «Откуда, - сказала я, но это было все, что я могла сказать, поэтому я просто продолжала повторять снова и снова: - Откуда, откуда, откуда...» В точности как Джон Ли Хукерв блюзе на старых пластинках. Даже сейчас, через двадцать шесть лет, я чувствую запах старых свечей и керосина кухни, кислый запах высохших обоев, похожий на запах старого сыра. Я вижу ее, маленькую и щуплую, в старом синем капоте в мелкую крупинку, которая раньше была белой, но сейчас стала желтоватой, как прошлогодние газеты. Она была такой маленькой, но я ощущала исходящую от нее силу, такую силу, что она походила на очень яркий свет... Марта встала, подошла к стойке бара, что-то сказала Рэю и вернулась с большим стаканом воды. Она осушила его почти одним глотком.

     - Тебе лучше? - спросила Дарси.

     - Немного лучше. - Марта улыбнулась. - Нелегко рассказывать об этом. Если бы ты была там, ты почувствовала бы все это. Ты почувствовала бы ее.

     «Как все это у меня получается или почему ты вышла замуж за это деревенское дерьмо, сейчас не имеет значения, - сказала мне Мамаша Делорм. - Самое главное сейчас для тебя - найти естественного отца ребенка».

     Если бы кто-то слышал наш разговор, непременно подумал бы, что она имеет в виду мужчин, с которыми я сплю.

     Но такое мне и в голову никогда не приходило, поэтому я не могла на нее рассердиться. К тому же я слишком запуталась, чтобы сердиться.

     «Что вы хотите сказать? - спросила я. - Джонни и есть естественный отец ребенка».

     Она вроде как бы фыркнула и махнула на меня рукой, словно говоря: «Какая чепуха!» - а вслух сказала: «В этом мужчине нет ничего естественного».

     Затем она наклонилась поближе ко мне, и я почувствовала страх. Она так много знала, и не все эти знания были добрыми.

     «Когда у женщины зарождается ребенок, это происходило потому, что мужчина выбрызгивает его своего члена, милая, - сказала она. - Ты ведь знаешь это, верно?» Не думаю, что именно так это описано в медицинских книгах, но моя голова согласно кивала, словно она протянула ко мне через комнату свои руки, которых я не видела.

     «Совершенно верно, - сказала она, кивая сама. - Именно так задумал все это Бог.., подобно качелям. Мужчина выбрызгивает детей своего члена, поэтому дети сначала принадлежат главным образом ему. Но женщина вынашивает их, рожает и выращивает, оттого дети принадлежат главным образом ей. Так устроен мир, но у каждого правила есть исключение, и это исключение только подтверждает правило. Вот одно них. Мужчина, который дал тебе ребенка, не будет этому ребенку естественным отцом - он не будет ему естественным отцом, даже если бы все равно был рядом. Он будет ненавидеть ребенка, бить его до смерти еще до того, как ему исполнится год, потому что он будет знать, что ребенок не его. Мужчина не всегда может распознать это или уловить другой запах, но если ребенок заметно отличается, он почувствует это.., а твой ребенок будет отличаться от неграмотного Джонни Роузуолла как день от ночи. Поэтому скажи мне, милая, кто естественный отец твоего ребенка?» И она вроде как наклонилась ко мне.

     Все, что я могла, - это покачать головой и сказать ей, что не имею представления, о чем она говорит. Но мне кажется, что-то во мне, глубоко в моем мозгу, что появляется лишь тогда, когда я сплю, и только тогда может мыслить, знало ответ. Может быть, я просто придумываю это сейчас, потому что мне многое стало вестно, но вряд ли. Я думаю, что на мгновение его имя промелькнуло у меня в голове.

     «Я не знаю, что вы хотите, чтобы я сказала, - ответила я. - Я ничего не знаю о естественных или неестественных отцах. Я даже не уверена, что беременна, но если это так, то отцом должен быть Джонни, потому что он единственный мужчина, с которым я спала!» Тогда она села, немного помолчала, а затем улыбнулась. Ее улыбка походила на солнечное сияние, и я почувствовала себя лучше.

     «Я вовсе не хочу пугать тебя, милая, - сказала она. - То, что я сказала, совсем не то, о чем я думала. Просто передо мной появляются видения, и они иногда бывают сильными. Я сейчас приготовлю чаю, и это успокоит тебя. Тебе он понравится. Он у меня особенный».

     Я хотела сказать ей, что не хочу чаю, но оказалось, что не могу вымолвить ни слова. Мне было слишком трудно открыть рот, и мои ноги обессилели.

     У нее была грязная маленькая кухонька, темно в ней было почти как в пещере. Я села в кресло у двери и наблюдала за тем, как, взяв старый побитый чайник, она насыпала в него ложкой чай и поставила чайник на плиту. Я сидела и думала, что мне не хочется ни ее особенного чая, как и ничего другого, приготовленного в этой грязной маленькой кухоньке. Я думала о том, что просто сделаю глоток вежливости, а затем постараюсь уйти отсюда как можно скорее и больше никогда не вернусь.

     Но затем она принесла две маленькие фарфоровые чашечки, чистые и белые как снег, поднос с сахаром, сливками и свежеиспеченными булочками. Она налила чай, он пахнул очень хорошо, был горячим и крепким. Это вроде как пробудило меня, и не успела я опомниться, как выпила две чашки чаю и съела одну булочку.

     Она тоже выпила чашку чаю, съела булочку, и мы заговорили о более обычных вещах - кого мы знаем на нашей улице, где я жила в Алабаме, куда я чаще хожу за покупками и все такое. Затем я взглянула на часы и увидела, что прошло полтора часа. Я хотела встать, но у меня закружилась голова, и я снова опустилась в кресло.

     Дарси смотрела на Марту округлившимися глазами.

     - «Вы чего-нибудь подсыпали мне?» - спросила я. Я была испугана, но испуг скрывался глубоко внутри.

     «Милая, я хочу помочь тебе, - сказала старуха, - однако ты не хочешь сообщить мне то, что мне нужно знать. А я знаю совершенно точно, что ты не сделаешь, что нужно сделать, без маленькой помощи, легкого толчка с моей стороны. Вот я и подсыпала тебе кое-что. Ты немного поспишь, вот и все, но, перед тем как уснуть, ты должна сказать мне имя естественного отца своего младенца».

     И вот, сидя в этом кресле с продавленным плетеным сиденьем и слушая, как за окнами шумит огромный город, я увидела его вот так же четко, как вижу сейчас тебя, Дарси. Его звали Питер Джефферис, он такой же белый, как я черная, такой же высокий, как я маленькая, такой же образованный, как я неграмотная. Мы с ним были совершенно разные люди - ну просто трудно найти настолько разных людей, - за исключением одного: мы оба приехали сюда Алабамы, я Вавилона, неподалеку от границы с Флоридой, а он Бирмингема. Он даже не догадывался о моем существовании - ведь я всего лишь негритянская женщина, которая убирает его номер в отеле, а он всегда останавливался в одном и том же роскошном люксе на одиннадцатом этаже. Что касается меня, то я старалась всего лишь не попадаться ему на глаза, потому что слышала, как он разговаривает и ведет себя, и знала, что он за человек. Дело не только в том, что он не станет пользоваться стаканом, которого перед ним пил чернокожий, без того, чтобы тщательно его не вымыть. В своей жни я слишком часто видела такое, чтобы возмущаться этим. Дело в том, что иногда цвет кожи не имеет никакого отношения к тому, что человек собой представляет. Так вот он был того самого проклятого племени, члены которого могут иметь любой цвет кожи.

     Знаешь, он во многом походил на Джонни. Или Джонни был бы таким же, будь умней, имей образование и если бы Бог подумал о том, чтобы наделить его огромным талантом вместо постоянной тяги к наркотикам и женщинам легкого поведения.

     Я не стремилась встречаться с ним, моим единственным желанием было не попадаться на его пути, вот и все. Но Мамаша Делорм вплотную наклонилась надо мной, и я почувствовала, что вот-вот задохнусь от запаха корицы ее пор. Именно его имя, словно удар молнии, пришло мне в голову.

     «Питер Джефферис, - сказала я. - Питер Джефферис, мужчина, который всегда останавливается в номере 1163, если только не пишет своих книг у себя в Алабаме. Он - естественный отец. Но он белый!» Она наклонилась ко мне еще ближе и сказала:

     «Нет, он не белый. Белых мужчин не бывает. Внутри, там, где они живут, каждый мужчина черный. Ты можешь не поверить мне, но это так. Внутри каждого них царит полночь, в любое время суток Господних. Однако мужчина может превратить ночь в свет. По этой причине то, что исходит от мужчины и создает ребенка внутри женщины, - белого цвета. Естественное не имеет никакого отношения к цвету. А теперь закрой глаза, милая, потому что ты устала - так устала! Ну-ну, не надо! Не сопротивляйся! Мамаша Делорм не собирается причинить тебе никакого вреда, крошка! Я всего лишь положу тебе в руку одну вещицу. Вот - нет-нет, не смотри, просто зажми в руке».

     Я сделала, как она мне сказала, и почувствовала какой-то квадратик. Мне показалось, что это стекло или пластик.

     «Ты вспомнишь все, когда наступит время вспомнить. А сейчас спи. Ш-ш-ш.., спи..., ш-ш-ш...» - Вот так все и проошло, - закончила Марта. - Единственное, что я помню потом, - как я бежала вн по лестнице, словно спасаясь от дьявола. Я не помню, от чего я бежала, но это не имеет значения: я просто бежала. Я вернулась туда потом только однажды и, когда попала туда, не видела ее.

     Марта замолчала, и подруги огляделись вокруг, будто только проснулись от одинакового сна. «Ле синк» начал наполняться посетителями - время приближалось к пяти, и служащие заходили сюда пропустить пару стаканчиков после работы. Хотя ни одна женщин не сказала об этом вслух, им обоим вдруг захотелось оказаться где-нибудь в другом месте. Даже сняв свои фирменные халаты, они чувствовали себя неловко среди людей с портфелями, толкующих о сделках, акциях, долговых обязательствах.

     - У меня дома есть рисовая запеканка с овощами и мясом и шесть банок пива, - сказала Марта неожиданно робким голосом. - Я могу разогреть ее и охладить пиво.., если тебе хочется услышать все остальное.

     - Дорогая, мне кажется, я просто обязана выслушать тебя до конца, - сказала, нервно хихикнув, Дарси.

     - А я считаю, что должна рассказать тебе все, - ответила Марта, но не засмеялась и даже не улыбнулась.

     - Вот только разреши, я позвоню мужу. Скажу ему, что немного задержусь.

     - Давай, - согласилась Марта. Пока Дарси звонила, она еще раз проверила, в сумочке ли ее драгоценная книга.

 

***

 

     Запеканка - насколько они вдвоем смогли осилить - была съедена, и перед каждой стоял стакан с пивом. Марта снова спросила подругу, действительно ли она хочет услышать все остальное, и Дарси подтвердила свое желание.

     - Смотри, кое-что того, что происходило дальше, не очень прилично. Я хочу сказать тебе об этом заранее. Кое-что этого похуже, чем фотографии в тех журналах, что оставляют в своих номерах одинокие мужчины, когда уезжают гостиницы.

     Дарси знала, о каких журналах говорит Марта, но не могла представить себе, чтобы ее чистенькая подтянутая подруга каким-то образом ассоциировалась с фотографиями, помещенными в них. Марта принесла холодильника по свежей банке пива и продолжила рассказ.

 

***

 

     - Я вернулась домой еще до того, как полностью пришла в себя. Я не могла вспомнить, что же происходило у Мамаши Делорм, и поэтому решила, что лучше всего, безопаснее всего - вообразить, что это был сон. Однако порошок, что я взяла бутылочки Джонни, не был сном. Он все еще лежал у меня в кармане, завернутый в кусочек целлофана от коробки сигарет. Мне больше всего хотелось бавиться от него и наплевать на все колдовство в мире. Может, я не привыкла шарить по карманам Джонни, тогда как он то и дело шарил по моим, надеясь найти там доллар или два.

     Но у себя в кармане я нащупала не только злополучный пакетик - там было что-то еще. Я достала этот предмет, посмотрела на него и поняла: нет никаких сомнений в том, что я была у нее. Но я все еще не могла точно припомнить, что происходило между нами.

     Это была маленькая квадратная пластмассовая коробочка с крышкой, через которую можно смотреть и которую можно открыть. Внутри не было ничего, кроме старого высушенного гриба. Впрочем, после того, что я слышала от Тавии, мне кажется, это не съедобный гриб, а скорее поганка и, наверное, числа тех, что вызывают такие страшные ночные кошмары, когда хочется покончить с собой, что многие и делают.

     Я решила спустить этот гриб в туалет вместе с порошком, который Джонни вдыхает носом, но когда пришла пора действовать, не смогла сделать этого. Мне казалось, что Мамаша Делорм находится со мной в этой комнате и удерживает меня. Я даже боялась посмотреть в зеркало в гостиной, опасаясь, что увижу ее стоящей позади меня.

     В конце концов я высыпала порошок Джонни в кухонную мойку, а пластмассовую коробочку положила в шкафчик над ней. Я встала на носки и запихнула ее как можно дальше - до самой стены, наверное. А потом забыла о ней.

     Марта замолчала на мгновение, нервно барабаня пальцами по столу, и затем сказала:

     - Пожалуй, нужно рассказать тебе подробнее о Питере Джефферисе. В романе моего Пита пишется о войне во Вьетнаме и о том, что он узнал об армии за время своей службы в ней. Книги Питера Джеффериса рассказывали о том, что он называл великой второй, особенно когда был пьян и веселился с друзьями. Первый роман, «Сияние небес», он написал, еще когда служил в армии, и он был опубликован в 1946 году.

     Дарси внимательно посмотрела на подругу, молча, не пронося ни единого слова, а затем заметила:

     - Вот как?

     - Да.

     Может быть, теперь ты понимаешь, к чему я клоню. Наверное, тебе будет проще понять, что я имею в виду, когда говорю о естественных отцах. «Сияние небес», «Блеск славы».

     - Но если твой Пит прочитал книгу мистера Джеффериса, разве не может быть, что...

     - Конечно, может. - Марта небрежно махнула рукой. - Но этого не случилось. Разумеется, я не собираюсь убеждать тебя. Ты или убедишься сама, когда я закончу свой рассказ, или не поверишь. Я хотела рассказать тебе немного подробнее об этом мужчине, о Джефферисе.

     - Продолжай, я слушаю, - сказала Дарси.

     - Я видела его очень часто с 1957 года, когда начала работать в «Ле пале», до 1968-го, когда он заболел - у него было что-то с сердцем и печенью. Он так много пил и так вел себя, что меня удивляет, как этого не случилось с ним раньше. В 1969 году он приезжал с полдюжины раз, и я помню, как плохо он выглядел, - он никогда не был толстым, но за это время так похудел, что походил на щепку. Впрочем, он продолжал пить, не обращая внимания на то, какое у него лицо, желтое или нет. Я слышала, как он кашлял и как его тошнило в туалете. Иногда он даже плакал отболи, и я думала: ну вот и все, теперь он увидит, что с собой делает, и бросит пить. Но он не бросил. В 1970 году он приезжал к нам всего два раза. С ним был мужчина, на плечо которого он опирался и который помогал ему. И все-таки он продолжал пить, хотя стоило взглянуть на него, и становилось ясно, что ему нужно кончать со спиртным.

     В последний раз он приехал сюда в феврале 1971 года. Теперь его сопровождал другой мужчина; первый, думаю, уже ничем не мог ему помочь. Джеффериса привезли в коляске. Убирая его номер, я увидела, что в ванной на металлической трубке для занавески висели трусы, которые используют при недержании мочи. Джефферис был красивым мужчиной, но в далеком прошлом. Когда я видела его последние несколько раз, он походил на старика. Ты понимаешь, о чем я говорю?

     Дарси кивнула. Такие люди иногда встречаются ползущими по улице - пряча коричневый мешок под мышкой или в кармане ношенного старого пальто.

     - Джефферис всегда останавливался в номере 1163, в одном угловых люксов с видом на Крайслер-билдинг, и я всегда убирала в его номере. Через некоторое время он так привык ко мне, что даже знал меня по имени. Это не имело никакого значения - у меня на груди табличка с именем, а он умел читать, вот и все. Не думаю, что он вообще замечал меня. До 1960 года он всегда оставлял два доллара на телеворе, когда уезжал отеля. Затем, до 1964 года, оставлял три доллара. Под конец сумма выросла до пяти долларов. Для тех дней это были большие деньги, но это вовсе не значило, что он оставлял чаевые именно мне: просто так было принято. Следовать принятому обычаю важно для таких людей. Он оставлял чаевые по той же причине, по какой открывал дверь даме или, без сомнения, прятал выпавшие молочные зубы под подушкой, когда был маленьким. Единственная разница заключалась в том, что я была феей, которая занимается уборкой, а не феей, которая обеспечивает зубами.

     Он приезжал для переговоров со своими дателями, а иногда кинопродюсерами и телевионными постановщиками, и тогда он собирал друзей. Кто-то них тоже.

     Занимался дательским делом, некоторые были литературными агентами или писателями вроде него. Он органовывал вечеринки, всегда основательные. Я.

     Знала о, них главным образом -за той мерзости, которую приходилось убирать на следующий день - дюжины пустых бутылок -под виски (главным образом «Джек Дэниеле»), миллион сигаретных окурков, мокрые полотенца в умывальниках и ваннах, кругом остатки пищи, доставленной ресторана. Однажды я обнаружила в унитазе целую тарелку огромных креветок. Повсюду отпечатки мокрых стаканов, пьяные гости спят на диванах и на полу, хочешь верь мне, хочешь - нет.

     Так бывало чаще всего, но иногда вечеринки затягивались и, когда я приходила делать уборку в половине одиннадцатого утра, были еще в самом разгаре. Он впускал меня в номер, и я старалась навести порядок вокруг его гостей. На таких вечеринках не бывало женщин - исключительно мальчишники. И занимались они только одним - пили и говорили о воине. Как они попали на войну. Кого знали на войне. Где бывали на войне. Кто погиб на войне. Они видели на войне такое, о чем никак не могли рассказать своим женам, но им было без разницы, если чернокожая -горничная слышит, что они говорят. Иногда - не слишком часто - они играли в покер на высокие ставки. Они делали ставки и отказывались поднимать их, блефовали и тому подобное, не переставая говорить о войне. Пять или шесть мужчин с красными лицами, какие бывают у белых, когда они начинают пить по-настоящему, сидели вокруг стола со стеклянной столешницей в расстегнутых рубашках и с развязанными галстуками. А на столе навалено больше денег, чем женщина вроде меня зарабатывает за всю жнь. А как они говорили о войне! Они говорили о ней так, как молодые женщины говорят о своих любовниках и приятелях.

     Дарси показалось странным, почему администрация отеля не выселила Джеффериса, хотя он и знаменитый писатель. Обычно администрация очень строго относится к поведению постояльцев, и, насколько ей вестно, с годами правила даже ужесточились.

     - Нет-нет, - улыбнулась Марта. - Ты не совсем поняла. Ты думаешь, что этот мужчина и его друзья вели себя как рок-ансамбли, которые любят разносить вдребезги все, что есть в их номерах, и выбрасывать диваны окон. Джефферис не был обычным солдатом вроде моего Пита. Он учился в Уэст-Пойнте, начал войну лейтенантом, а кончил майором. Он был благородным человеком, принадлежал к одной старинных семей на Юге, у которых большой дом, полный старых картин со скачущими лошадьми и благородными всадниками. Он мог завязать галстук четырьмя разными способами и знал, как следует целовать руку даме, как наклониться над ней. Говорю тебе, он занимал положение в обществе.

     При этих словах на лице Марты появилась язвительная улыбка, язвительная и одновременно горькая.

     - Он и его друзья иногда слишком шумели, мне кажется, но они никогда не были вульгарными. Здесь есть разница, хотя ее трудно объяснить. И они никогда не переходили определенных границ. Если соседнего номера на них жаловались - поскольку он останавливался в угловом люксе, жаловаться могли только одной комнаты, - то портье звонил ему своей конторки и просил его и его гостей вести себя потише. Они всегда повиновались, понимаешь?

     -Да.

     - И это еще не все. Престижный отель обслуживает людей вроде мистера Джеффериса. Администрация защищает его интересы. Они не мешают его гостям веселиться, пить виски, играть в карты, а иногда и баловаться наркотиками.

     - Он был наркоманом?

     - Нет, этого я не могу сказать. Под конец у него было много наркотиков, видит Бог, но на всех ампулах стояли аптечные знаки, так что они были ему прописаны. Я просто хочу сказать, что благородство - я говорю о том, что белые джентльмены с Юга считали благородством, понимаешь, - требует благородного поведения. Он приезжал в отель «Ле пале» много лет, и ты можешь подумать, для администрации было важно принимать его у себя потому, что он был знаменитым писателем, но ты так думаешь только оттого, что не работаешь здесь столько лет, сколько я. То, что он был знаменитым, действительно было для них важно, но только на первый взгляд. Гораздо важнее было то, что он останавливался у них в течение долгого времени, как и его отец, который был крупным землевладельцем в районе Портервилла, и тоже всегда останавливался в «Ле пале». Администрация считала необходимым поддерживать традиции. Я знаю, что те, кто управляет отелем сейчас, в основном говорят об этом. Может быть, они в самом деле верят в необходимость соблюдать традиции, когда им надо, но в прошлом они по-настоящему верили в них. Когда они узнавали, что мистер Джефферис прилетает в Нью-Йорк рейсом компании «Сазерн-флайер» Бирмингема, они всегда освобождали комнату рядом с его люксом, если только отель не был переполнен. И никогда не брали с него плату за эту комнату. Им просто хотелось, чтобы он и его приятели не попадали в неловкое положение, когда портье вынужден звонить мистеру Джефферису и просить вести себя потише.

     Дарси покачала головой.

     - Это просто поразительно.

     - Ты не веришь этому, милая?

     - Отчего же, верю, но это все равно удивительно.

     Горькая усмешка снова появилась на лице Марты Роузуолл.

     - Ничего не пожалеешь для благородного сословия.., ради этого знамени со звездами и полосами генерала Роберта Э. Ли <Генерал Роберт Э. Ли командовал армией южан в Гражданской войне в США 1863-1865 г. Г.>.., по крайней мере раньше. Черт побери, даже я прнавала его благородство, знала, что он не относится к людям, которые кричат «йеху-у!» окна или рассказывают своим друзьям расистские анекдоты.

     Правда, он все равно ненавидел черных, не обманывайся на этот Счет.., но помнишь, что я говорила о проклятом племени? Дело в том, что, когда речь заходила о ненависти, Питер Джефферис выступал за равноправие. Когда убили Джона Кеннеди, Джефферис был в Нью-Йорке и тут же органовал праздничную вечеринку. Собрались все его друзья, и они веселились всю ночь и весь следующий день. Я с трудом заставляла себя слушать то, что они говорили. Они радовались, что теперь все пойдет на лад, если найдется человек, который прикончит еще и этого его «проклятого братца», как они его называли. Они считали, что этот не успокоится до тех пор, пока каждый приличный белый юноша не станет предаваться разврату под музыку «Битлз» по стерео, а цветные не перестанут носиться как безумные по улицам с телеворами под мышкой. Так они называли большей частью чернокожих, «цветные» - я ненавидела это мерзкое высокомерное слово.

     Дело зашло так далеко, что я с трудом удерживалась, чтобы не закричать на них. Я уговаривала себя сохранять спокойствие, сделать свое дело и уйти от них как можно быстрее. Я твердила себе, что этот мужчина - естественный отец Пита, если уж я забываю все остальное. Я говорила себе, что Питу всего три года, что мне нужна работа и меня выбросят на улицу, если я не сумею сдержаться.

     Затем один них сказал:

     - А после того как мы прикончим Бобби, давайте ухлопаем его сладкожопого молоденького братца.

     А другой добавил:

     - После этого прикончим всех детей мужского пола, и вот тогда органуем настоящий праздник!

     - Верно! - воскликнул мистер Джефферис. - А когда водрузим последнюю голову на стену последнего замка, мы устроим такой праздник, что я сниму для него «Мэдисон-сквер-гарден»!

     - Мне пришлось уйти. У меня болела голова, и все тело сводили судороги -за того, что я так старалась молчать. Я оставила номер убранным только наполовину, чего никогда не бывало ни до, ни после. Но иногда принадлежность к черным имеет свои преимущества: он не обратил на меня внимания, когда я была в номере, и, можно не сомневаться, не заметил, что я ушла. Ни один них не обратил на это внимания.

     И на губах Марты снова появилась эта горькая усмешка.

     - Не понимаю, как можно называть такого мужчину благородным, даже в шутку, - заметила Дарси, - или называть его естественным отцом своего еще не рожденного ребенка, какие бы обстоятельства ни вынуждали. Мне он кажется чудовищем.

     - Нет! - резко бросила Марта. - Он не был чудовищем. Он был человеком. Кое в чем - пусть во многом - плохим человеком, но человек есть то, что он есть. И у него было что-то, что можно назвать благородством без усмешки на лице, хотя проявилось это полностью только в книгах, которые он написал.

     - Ага! - Дарси презрительно посмотрела на Марту -под сдвинутых бровей. - Значит, ты прочитала одну его книг?

     - Дорогая, я прочитала все. К тому моменту, когда я в конце 1959 года пошла к Мамаше Делорм с этим белым порошком, он написал их только три, но уже тогда я прочитала две них. Со временем я догнала его и прочитала все его книги, потому что он писал еще медленнее, чем я читала, а это, - усмехнулась она, - очень медленно!

     Дарси с сомнением посмотрела на книжный шкаф Марты. Там стояли книги Алисы Уолкер и Риты Мэй Браун, «Линден-Хиллз» Глории Нэйлор и книга Измаэля Рида, но три полки занимали главным образом романы в бумажных обложках и детективы Агаты Кристи.

     - Как-то непохоже, чтобы романы о войне вызвали твой интерес к славе, если ты понимаешь, что я хочу сказать.

     - Разумеется, понимаю, - ответила Марта. Она встала и принесла еще две банки пива. - Лекажу тебе забавную вещь, Ди: если бы он был хорошим человеком, я, наверное, не прочитала бы ни одного его романов, больше того: если бы он был хорошим человеком, не думаю, чтобы эти романы получились такими блестящими.

     - Что ты хочешь этим сказать?

     - Я и сама точно не понимаю. Ты просто слушай, ладно?

     - Ладно.

     - Видишь ли, я поняла, что он за человек, еще задолго до убийства Кеннеди. Я знала это уже летом 1958 года. К тому времени я убедилась, какого нкого он мнения о человечестве вообще - не о своих друзьях, ради них пошел бы на смерть, но, обо всех остальных. Все люди стремились заработать - заработать баксы, все стремятся заработать баксы, говорил он. Ему и его друзьям казалось, что стремление заработать деньги - это очень плохо, если только вы не играете в покер и на столе не лежит целая куча баксов. Мне-то казалось, что все они, включая его самого, прямо-таки ласкали эти баксы.

     Под его внешней благовоспитанностью южного джентльмена скрывалось немало отвратительного. Он считал, что люди, которые пытаются поступать справедливо или улучшить существующий мир, - это самое смешное, что только можно придумать. Он ненавидел черных и евреев, считал, что нам нужно сбросить на Россию водородные бомбы и стереть ее с лица земли еще до того, как она сделает это с нами. Почему бы и нет? - говорил он. Он относил всех их к той части человечества, которую называл «не достигшей человеческого уровня». Для него это были евреи, чернокожие, итальянцы, индейцы и все, чьи семьи не проводят лето на берегу океана.

     Я слушала, как он разглагольствует, несет всю эту безграмотную глупость и высокомерную чушь, и, естественно, меня заинтересовало, почему он стал знаменитым писателем.., как он мог стать знаменитым писателем. Мне захотелось узнать, что увидели в нем критики. Но еще больше я заинтересовалась тем, что увидели в нем простые люди вроде меня - люди, которые и делают книги бестселлерами, как только они появляются на прилавках. Наконец я решила выяснить все сама. Я пошла в общественную библиотеку и взяла там его первую книгу - «Сияние небес».

     Я ожидала, что она окажется чем-то похожим на сказку о новом платье короля, но ошиблась. Книга была о пяти людях и о том, что случилось с ними на войне и что в то же самое время происходило с их женами и подругами дома. Когда я поняла по обложке, что речь в книге пойдет о войне, я закатила глаза, считая, что это будет похоже на скучные истории, которые они рассказывают друг другу.

     - Но это оказалось не так?

     - Я прочитала первые десять или двадцать страниц и подумала: здесь нет ничего особенного. Это не так уж плохо, как я ожидала, но тут ничего не происходит. Потом я прочитала еще тридцать страниц и.., вроде как забыла обо всем. Когда я в следующий раз оторвалась от книги, было уже за полночь и я прочитала двести страниц. Я сказала себе: иди спать, Марта. Иди спать немедленно, потому что до половины шестого осталось совсем мало времени. И все-таки я прочитала еще тридцать страниц, хотя мои глаза устали. Только без четверти час я встала и пошла чистить зубы.

     Марта замолчала, глядя на потемневшее окно и все бесконечные мили ночи за ним. Ее глаза затуманились воспоминанием, а губы сжались в хмурой гримасе. Она покачала головой.

     - Я не могла представить себе, как человек, настолько скучный, когда ты слушаешь его, смог написать такое, что не хочется закрыть книгу и ты со страхом ждешь ее конца. Как мог неприятный человек с холодным сердцем, каким был он, создать героев настолько живых, что тебе хочется плакать, когда они умирают. Когда Ной попал под такси и погиб в самом конце «Сияния небес», всего лишь через месяц после того, как вернулся с войны, я и в самом деле оплакала. Я не представляла себе, каким образом циничный и грубый человек вроде Джеффериса мог заставить читателей так переживать о том, что даже не происходит в действительности, - о том, что он просто-напросто придумал. А кроме того, в этой книге было что-то еще.., что-то вроде солнечного света. Она наполнена болью и страданиями, но в то же время в ней много чистоты и свежести.., и любви.

     Дарси вздрогнула, когда Марта засмеялась.

     - В отеле был парень по имени Билли Бек, хороший молодой человек. Он заканчивал Фордхэмский университет, учал английскую литературу. Он учился в свободное время, когда не стоял у дверей швейцаром. Мы с ним иногда разговаривали...

     - Он был чернокожим?

     - Господи, нет, конечно! - Марта снова засмеялась. - В «Ле пале» не было чернокожего швейцара до 1965 года. Чернокожие носильщики, рассыльные и рабочие в гараже, но не швейцары. Это считалось недостойно. Благородным людям вроде мистера Джеффериса такое не понравилось бы.

     Короче говоря, я спросила Билли, почему книги писателя могут быть такими увлекательными, когда сам он грубиян и циник. Билл задал мне вопрос, слышала ли я про толстого диск-жокея с тонким голосом, и я сказала, что не понимаю, о чем он говорит. Тогда он ответил, что объяснить то, о чем я спрашиваю, он не может, но рассказал, что говорил его профессор о Томасе Вулфе. Этот профессор считал, что некоторые писатели - включая Томаса Вулфа - ничем не отличаются от других людей до тех пор, пока не сядут за стол и не возьмут в руку перо. Он считал, что для таких людей перо - все равно что телефонная будка для Кларка Кента - ну помнишь, того, кто превращался в телефонной будке репортера в супермена. Он сказал, что Томас Вулф - это вроде... - она заколебалась, потом улыбнулась, - что он вроде божественных ветряных колокольчиков. Он сказал, что сами по себе ветряные колокольчики ничего особенного не представляют, но когда сквозь них дует ветер, они дают прелестные звуки.

     Мне кажется, что Питер Джефферис был чем-то вроде этого. Он был благородным человеком, получил превосходное воспитание и образование, но все это не его заслуга. Это скорее Божий дар, который он и тратит. И сейчас я скажу тебе что-то, чему ты можешь не поверить: после того как я прочитала две его книги, мне стало жалко его.

     - Жалко?

     - Да. Потому что книги эти такие прекрасные, а человек, написавший их, безобразен как смертный грех. Он действительно был похож на моего Джонни, но в определенном отношении Джонни был счастливее, потому что он в отличие от мистера Джеффериса никогда не стремился к лучшей жни. Книги мистера Джеффериса были его мечтами, в них он позволял себе верить в мир, над которым смеялся и девался.

     Марта спросила Дарси, хочет ли она еще пива. Та ответила, что пока воздержится.

     - Ну что ж, если передумаешь, дай знать. Ты вполне можешь передумать, потому что начиная с этого момента все становится запутанным.

     Еще одно было характерно для этого мужчины, - продолжала Марта. - У него не было особых сексуальных потребностей. По крайней мере он выглядел не таким, каким обычно бывает мужчина...

     - Ты хочешь сказать, что он...

     - Нет, он не был гомосексуалистом, или голубым, как их теперь принято там называть. У него не было влечения к мужчинам, но он не испытывал особой тяги и к женщинам. За все эти годы, пока я убирала его номер, всего два или три раза я находила в пепельницах в спальне сигареты с помадой и чувствовала запах духов на подушках. Один раз я нашла карандаш для бровей в ванной - он закатился в угол под дверь. Думаю, это были проститутки по вызову (подушки пахли не теми духами, которыми обычно пользуются приличные женщины).

     Но два или три раза за все эти годы не так уж много, правда?

     - Да, уж это точно, - согласилась Дарси, вспоминая бесчисленные женские трусики, которые ей приходилось вытаскивать -под кроватей, презервативы, плавающие в унитазах, в которых поленились спустить воду, накладные ресницы на подушках и под ними.

     Марта сидела несколько мгновений молча, углубившись в свои мысли, потом подняла голову.

     - А знаешь что? - сказала она. - Этот мужчина испытывал влечение к самому себе! Тебе это может показаться невероятным, но так оно и есть. В нем уж точно не было недостатка сока - я знаю это по всем тем простыням, что меняла.

     Дарси кивнула.

     - А в ванной всегда стояла баночка холодного крема или что-нибудь на столике возле его кровати. Думаю, он пользовался этим, когда занимался мастурбацией, - чтобы не поранить кожу.

     Женщины посмотрели друг на друга и вдруг истерически расхохотались.

     - А ты уверена, что все было не наоборот, дорогая? - наконец спросила Дарси.

     - Я ведь сказала - холодный крем, а не вазелин, - ответила Марта. Плотина снова прорвалась: женщины смеялись минут пять, пока у них не выступили слезы на глазах.

     Но вообще-то тут не было ничего смешного, и Дарси знала это. И когда Марта продолжила свой рассказ, она просто слушала, с трудом веря своим ушам.

     - Прошла примерно неделя с того дня, как я побывала у Мамаши Делорм, а может быть, и две, - продолжала Марта. - Не помню. Давно, это было. Я уже была уверена в своей беременности - меня не тошнило или что-то там еще, но я ее чувствовала. Не по тем местам, что ты думаешь. Кажется, что твои десны, твои ногти на ногах, твоя переносица сами догадываются, .

     Что происходит, еще до того, как узнают все остальные части тела. Или вдруг тебе захочется в три часа дня китайского рагу с грибами и острым соусом, и ты спрашиваешь себя: «Эй, что со мной?» Но ты знаешь, что это такое. Я не сказала ни слова Джонни, разумеется, - я понимала, что он в конце концов узнает, но говорить ему боялась.

     - В этом никто тебя не обвинит, - согласилась Дарси.

     - Однажды поздно утром я была в спальне люкса Джеффериса и, прибираясь там, думала о Джонни и о том, как сказать ему о ребенке. Джефферис куда-то ушел - скорее всего на встречу с одним своих дателей. Кровать в его номере была двуспальной и смята на обеих сторонах, но это ничего не значило - он плохо спал и все время ворочался. Иногда я приходила убирать номер и видела, что даже наматрасник выдернут.

     Так вот, я сняла покрывало и два одеяла. У Джеффериса была жидкая кровь, и он всегда накрывался всем, чем только мог. Потом начала снимать верхнюю простыню со стороны ног и сразу увидела. Это была его сперма, уже почти высохшая.

     Я стояла и смотрела на нее.., ну, не знаю сколько минут. Мне казалось, будто меня загипнотировали. Я представила себе его лежащим в одиночку на кровати после того, как ушли все его друзья, лежащим на кровати и чувствующим только запах табачного дыма, который они оставили после себя, и собственного пота. Я представила себе, как он лежит на кровати и вдруг начинает заниматься любовью сам с собой, првав на помощь маму - большой палец и четырех ее дочерей. Я видела все это так же ясно, как вижу сейчас тебя, Дарси. Единственное, что я не могла представить себе, - это картины, которые он видел в своем воображении.., а принимая во внимание то, как он разговаривал никаким он был, когда не писал свои книги, я рада, что не видела их.

     Дарси смотрела на нее неподвижно, словно окаменев, не пронося ни единого слова.

     - В следующий момент я почувствовала, как.., как меня охватило желание. - Она замолчала, затем медленно и задумчиво покачала головой. - Меня охватило желание, словно мне захотелось в три часа дня китайского рагу с грибами и острыми приправами, или мороженого с солеными огурцами в два часа ночи, или.., а что хотелось тебе, Дарси?

     - Кожицы от бекона, - ответила Дарси такими онемевшими губами, что едва их чувствовала. - Муж пошел и не мог найти ее в магазине, зато принес пакет сала с кожей, и я прямо проглотила все, что он принес.

     Марта кивнула и заговорила снова. Через тридцать секунд Дарси вскочила и бросилась в туалет. Там она попыталась сопротивляться тошноте, но нее выплеснулось все пиво, которое она выпила.

     «Старайся найти в этом светлую сторону, - уговаривала она себя, слабой рукой нащупывая рычаг, чтобы спустить воду. - Не придется беспокоиться о похмелье». И затем тут же на смену пришла другая мысль: «Как я смогу посмотреть ей в глаза? Как сумею справиться с собой?» Оказалось, что никакой в этом нет проблемы. Когда она обернулась, Марта стояла в дверях туалета и с беспокойством смотрела на нее.

     - С тобой все в порядке?

     - Да. - Дарси попыталась улыбнуться, и, к ее облегчению, улыбка оказалась естественной. - Я.., я просто...

     - Я знаю, - сказала Марта. - Поверь мне, я знаю. Хочешь, чтобы я закончила, или ты уже достаточно наслушалась?

     - Заканчивай, - решительно пронесла Дарси и взяла подругу за руку. - Но только в гостиной. Я не хочу даже смотреть на холодильник, не говоря уже о том, чтобы открывать его.

     - Хорошо.

     Через минуту они расположились на противоположных концах потертого, но удобного дивана.

     - Ты уверена в себе, дорогая?

     Дарси утвердительно кивнула.

     - Тогда слушай. - Но прежде Марта помолчала несколько секунд, глядя на свои тонкие пальцы, лежащие на коленях, как бы окидывая взглядом прошлое подобно тому, как командир подводной лодки обозревает через перископ вражеские воды. Наконец она подняла голову, повернулась к Дарси и продолжила рассказ.

     - Мне казалось, что остаток этого дня я работала как в тумане, как под гипнозом. Со мной разговаривали - -я отвечала, но мне казалось, что голоса доносятся через стеклянную стену и мои ответы слышатся таким же образом. Помнится, я думала, что загипнотирована, что старуха загипнотировала меня, и я переживаю последствия гипнотического внушения. Вроде как гипнотер на сцене говорит: «Сейчас кто-нибудь скажет слово «чиклетс», и вы встанете на четвереньки и начнете лаять, как собака». Человек, что загипнотирован, сделает это, даже если никто ему не скажет «чиклетс». Точно так же будет делать еще десять следующих лет. Она подложила мне что-то в чай, загипнотировала и потом приказала мне сделать это. Мерзко с се стороны.

     И я знала, что она способна на это - старуха верила в разное колдовство. Как, например, заставить мужчину полюбить женщину?

     Надо капельку ее менструальной крови нанести на его пятку, когда он спит, и еще бог знает сколько всего... Если такой женщине с ее фантазией про естественных отцов удается гипнотировать людей, то она вполне могла загипнотировать меня, чтобы я сделала то, что сделала. И все потому, что она верила в это. А ведь я назвала его имя, правда? Конечно, назвала.

     Мне даже в голову не пришло тогда, что я не помнила почти ничего о том, как ходила к Мамаше Делорм, пока не оказалась в спальне мистера Джеффериса. Но позже, тем вечером, я вспомнила.

     Мне удалось продержаться весь день. Я не плакала, не кричала, не билась в истерике. Моя сестра Кисеи вела себя гораздо хуже, когда один раз в сумерки набирала воду в старом колодце и оттуда вылетела летучая мышь и запуталась у нее в волосах. Нет, со мной было все в порядке, просто мне казалось, что я нахожусь за стеклянной стеной, и я решила, если не станет хуже, сумею справиться с собой.

     Потом, когда я вернулась домой, меня тут же охватила страшная жажда.

     Мне хотелось пить больше, чем когда-либо в жни, - будто у меня в горле бушевала песчаная буря. Я стала пить воду, и мне казалось, что никогда не напьюсь. И тут я начала сплевывать. Я сплевывала, и сплевывала, и сплевывала. Затем меня стало тошнить. Я побежала в туалет, посмотрела там на себя в зеркало и высунула язык, чтобы убедиться, нет ли на нем каких-то следов от того, что я сделала, и, конечно, ничего не обнаружила. Я подумала: ну вот, теперь-то тебе получше?

     Но лучше мне не стало. Я почувствовала себя еще хуже. Я встала на колени перед унитазом и сделала то же самое, что и ты, Дарси. Только меня тошнило гораздо сильней, так сильно, что я боялась потерять сознание. Я плакала и просила прощения у Бога, умоляла Его остановить мою рвоту, пока я не потеряла своего ребенка. А затем перед моими глазами возникла картина: я стою в его спальне с пальцами во рту. Ты только не думай, что я это делала, - понимаешь, я видела себя со стороны, будто смотрела на себя в кино. И меня снова стошнило.

     Соседка миссис Паркер услышала странные звуки, подошла к двери и спросила, не нужна ли мне помощь. Это помогло мне немного взять себя в руки. Когда поздно вечером домой явился Джонни, худшее осталось уже позади. Он был пьяным и раздраженным. Я не смогла дать ему денег, и он ударил меня, поставил синяк и ушел. Я была чуть ли не рада тому, что он ударил меня, так как теперь могла подумать и о другом.

     На следующий день, когда я вошла в гостиную мистера Джеффериса, он сидел там, все еще в пижаме, и что-то писал в одном своих желтых блокнотов. Он всегда, до самого конца, приезжал с пачкой таких блокнотов, перехваченной красным резиновым кольцом. Когда он приехал в «Ле пале» в тот последний раз и я не увидела их, я поняла, что он решил покончить с жнью. Между прочим, мне ничуть не было его жалко.

     Марта посмотрела в окно гостиной, на лице ее не было ни выражения жалости, ни прощения; это был холодный взгляд, лишенный всякого сердечного тепла.

     - Когда я увидела, что он все еще в номере, я почувствовала облегчение - это значило, что можно отложить уборку на более позднее время. Видишь ли, он не любил, чтобы в номере были горничные, когда он работает. Потому я решила, что лучше обождать с уборкой до трех часов, когда на смену заступит Ивонна.

     - Я приду попозже, мистер Джефферис, - сказала я.

     - Нет, делайте свою работу сейчас, - сказал он. - Только потише, не слишком шумите. У меня голова раскалывается, а тут появилась такая блестящая идея - хоть умирай.

     - Клянусь тебе, - продолжала Марта, - в любое другое время он велел бы мне прийти попозже, клянусь тебе. Мне показалось, что я слышу зловещий смех старой чернокожей Мамаши.

     Я вошла в ванную и начала наводить там порядок. Убрала грязные полотенца, повесила свежие, заменила мыло, разложила спички и все это время твердила себе: нельзя загипнотировать человека, если он не хочет этого, старуха. Что бы ты мне ни подсыпала в чай в тот день, что бы ты ни приказала мне сделать и сколько раз, я уже все поняла - все поняла и не подчинюсь тебе.

     В спальне я посмотрела на кровать. Я думала о ней, как ребенок, который боится привидений, но увидела самую обычную кровать. Я знала, что на этот раз не собираюсь ничего делать, и почувствовала облегчение. Меняя белье, снова заметила это липкое пятно, все еще не высохшее, видно, он проснулся, испытывая сексуальное возбуждение, и просто решил свою проблему.

     Я смотрела на пятно, ожидая, не почувствую ли еще что-нибудь. И я ничего не почувствовала. Это было просто пятно, оставленное на простыне мужчиной, у которого есть письмо, но нет почтового ящика, чтобы опустить его туда, как ты и я наблюдали сотни раз. Эта старуха была такой же колдуньей, как и я. Может быть, я беременна, а может, пнет, но если я беременна, то это ребенок Джонни - ведь он единственный мужчина, с которым я лежала в постели, и, что бы я ни нашла в простынях этого белого мужчины - или в любом другом месте, - ничто этого не менит.

     День был облачным, но в тот момент, когда я подумала об этом, появилось солнце, словно Господь Бог вынес по поводу меня свое окончательное решение. Я еще никогда не испытывала такого облегчения. Я стояла, благодаря Всевышнего за то, что он все так правильно решил. Пока я возносила свою благодарственную молитву, собирала все, что оставил мистер Джефферис на простыне, все, что только удавалось соскрести, клала в рот и проглатывала.

     Снова мне казалось, что я стою за пределами своей телесной оболочки и слежу за собой со стороны. Часть моего существа говорила: ты сошла с ума и потому делаешь это, но еще хуже, что ты делаешь это, когда он в соседней комнате. Он может встать в любую минуту, чтобы сходить в туалет, и увидит тебя. Когда на полу такие толстые ковры, как здесь, ты не услышишь его шагов. И это будет конец твоей работы в «Ле пале» - да и вообще в любом другом большом отеле в Нью-Йорке. Горничная, которую застали за таким делом, каким сейчас занимаешься ты, уже больше никогда не будет работать в этом городе, по крайней мере в приличном отеле.

     Но это не имело значения для меня. Я продолжала слывать с простыни то, что он оставил на ней, до тех пор, пока не закончила. Или пока какая-то часть меня не была удовлетворена. А затем стояла целую минуту, уставившись на простыню. Из соседней комнаты не доносилось ни звука.. Вдруг мне пришло в голову, что он стоит позади меня в дверях. Я знала, какое у него будет выражение лица. Когда я была девочкой, каждый август в Вавилон приезжал бродящий цирк, и в его составе был человек - мне казалось, что это человек, которого прятали под цирковым тентом. Он сидел в яме, и стоявший рядом служитель долго объяснял, что это существо представляет собой «исчезнувшее звено» в цепи развития человечества. А затем бросал в яму живую курицу. Сидящее там существо сразу откусывало ей голову. Однажды мой старший брат Брэдфорд, который погиб в автомобильной катастрофе в Билокси, заявил, что хочет пойти и посмотреть на это странное существо. Папа сказал, что ему очень жаль слышать это, но он не может запретить ему пойти в цирк, потому что Брэду почти девятнадцать лет и он почти мужчина. Брэд отправился на представление, а мы с Кисеи хотели спросить его, что там происходит, после того как он вернется. Но когда мы увидели выражение его лица, то решили не спрашивать. Вот такое же выражение я ожидала, обернувшись, увидеть и па лице Джеффериса.

     Понимаешь, о чем я говорю?

     Дарси кивнула.

     - Я знала, что он стоит там, - просто знала. Наконец я набралась смелости, чтобы повернуться, надеясь уговорить его не рассказывать главному управляющему - встать на колени, если понадобится, - но в дверях никого не было. Просто заговорила моя больная совесть. Я подошла к двери, выглянула в гостиную и увидела, что он все еще сидит за столом и пишет в своем желтом блокноте еще быстрее, чем раньше. Тогда я вернулась в спальню, заменила белье на кровати, навела, как обычно, порядок в комнате. Ко мне вернулось ощущение, что я нахожусь за стеклянной стеной, причем оно было сильнее, чем раньше.

     Я убрала грязные полотенца и постельное белье так, как полагается, - вынесла в коридор через дверь спальни. Первое, что я узнала, когда пришла работать в отель, - это то, что никогда, ни в коем случае, нельзя выносить грязное постельное белье через гостиную номера. Затем я вернулась туда, где он сидел. Я хотела сказать ему, что уберу гостиную позднее, когда он закончит работу. Но когда я увидела, как он себя ведет, то, пораженная, остановилась прямо в дверях, уставившись на него.

     Он ходил по гостиной так быстро, что его желтая шелковая пижама развевалась вокруг ног. Руки он засунул в волосы и тянул их в разные стороны. Он походил на этих безумных математиков, карикатуры на которых появлялись в комиксах старых выпусков «Сатердей ивнинг пост». У него были дикие глаза, словно что-то потрясло его. Сначала я подумала, что он видел, чем я занималась, и -за этого так странно себя ведет.

     Оказалось, его поведение не имеет ко мне никакого отношения.., по крайней мере он так считал. Это был единственный раз, когда он разговаривал со мной; впрочем, иногда он просил меня принести ему бумагу, еще одну подушку или переключить кондиционер. Он говорил со мной потому, что ему что-то было нужно. А вот сейчас с ним случилось что-то - что-то очень важное, - и ему было необходимо с кем-то поговорить, чтобы не сойти с ума, так мне показалось.

     - У меня раскалывается голова, - сказал он.

     - Мне очень жаль, мистер Джефферис. Если хотите, я принесу вам аспирин... - предложила я.

     - Нет, - отказался он. - Дело не в этом. У меня появилась идея. Ну, вроде как я отправился ловить форель, а поймал марлина. Видите ли, я профессиональный писатель. Пишу художественные книги.

     - Да, сэр, мистер Джефферис, - сказала я. - Я прочитала две ваши книги, и они очень мне понравились.

     - Вы читали мои книги? - Он посмотрел на меня с таким выражением, будто я сошла с ума. - Ну что ж, это очень любезно с вашей стороны - сказать мне об этом. Итак, сегодня утром я проснулся, и у меня появилась идея.

     «Совершенно верно, сэр, - сказала я про себя, - у вас появилась очень хорошая идея, такая свежая и неудержимая, что вы разбрызгали ее по всей простыне». И я едва не рассмеялась. Только, Дарси, я не думаю, что он заметил бы, если бы я и рассмеялась.

     - Я заказал завтрак, - продолжал он и показал на тележку, стоявшую у двери, - и пока ел, все думал об этой идее. Я думал, что нее получится короткий рассказ. Есть журнал... «Нью-Йоркер».., впрочем, это не имеет значения. - Он не собирался объяснять, что такое «Нью-Йоркер» какой-то негритянке вроде меня, понимаешь.

     Дарси усмехнулась.

     - Но к тому времени, когда я кончил завтракать, - продолжал он, - это больше походило на повесть. А затем.., когда я начал набрасывать основные направления действия... - Он вгливо засмеялся. - Похоже, такая идея не приходила мне в голову лет десять. Может быть, никогда не приходила. Как вы думаете, возможно, чтобы братья-блнецы, похожие друг на друга, но не один к одному, сражались во время второй мировой войны на противоположных сторонах?

     - Как сказать, разве только не на Тихом океане, - заметила я. В любое другое время, думаю, у меня не хватило бы смелости вообще говорить с ним, Дарси, - я просто стояла бы и смотрела на него, разинув рот. Но я все еще чувствовала себя как бы за стеклянной стеной или будто у зубного врача после укола новокаина.

     Он засмеялся, как будто это было самое смешное, что приходилось ему слышать.

     - Конечно, не на Тихом океане, - согласился он, - там это не могло бы случиться, а вот на европейском театре военных действий вполне могло. Скажем, они встречаются лицом к лицу во время боев в Арденнах.

     - Ну что ж, может быть... - начала я, но он уже снова быстро ходил по гостиной, ероша волосы, отчего они уже и так стояли дыбом.

     - Я знаю, это походит на мелодраму в стиле Орфеума Сиркита, - сказал он, - глупое сочинение вроде пьес, рассчитанных на дешевый эффект, как, например, «Под двумя флагами» или «Армадейл». Но замысел с блнецами.., это можно разумно объяснить.., я вижу его прямо сейчас... - Он повернулся ко мне. - Как по-вашему, это будет достаточно драматично?

     - Да, сэр, - ответила я. - Всем нравятся рассказы о братьях, которые не знают, что они на самом деле братья.

     - Но эти знают, - сказал он. - А сейчас я скажу вам что-то еще... - Здесь он остановился, и я увидела, как на лице его на мгновение появилось удивленное, странное выражение. Странное, но для меня оно было как открытая книга. Вроде он пришел в себя и понял, что делает что-то глупое, как мужчина, который намылил лицо кремом для бритья, а потом взялся за электрическую бритву. Он говорил с горничной-негритянкой, может быть, о лучшей идее, которая когда-либо приходила ему в голову, - с горничной-негритянкой, чье представление о поистине хорош.

     Ей книге ограничивается, наверное, «Краем ночи». Он уже забыл о том, что она прочла две его книги, как сама сказала ему.

     - Или подумал, что ты просто льстишь ему, чтобы получить побольше чаевых, - заметила Дарси.

     - Да, конечно, на его взгляд, это соответствует человеческой природе, как одетая на руку перчатка. Как бы то ни было, это выражение показало, что он вдруг понял, с кем разговаривает, вот и все.

     - Я думаю, что останусь в отеле еще на несколько дней, - сказал он. - Вы предупредите портье об этом? - Он повернулся и принялся снова расхаживать по гостиной, задев ногой тележку, на которой ему привезли завтрак. - И передайте, чтобы убрали эту проклятую штуку отсюда, хорошо?

     - Вы хотите, чтобы я пришла сюда позднее и... - начала я.

     - Да, да, да, - нетерпеливо сказал он, - приходите позднее и делайте что хотите, а сейчас, будьте так любезны, пусть все отсюда исчезнет.., включая вас.

     Я так и сделала и никогда в жни не испытывала такого облегчения, как тогда, когда за мной закрылась дверь гостиной. Я выкатила тележку в коридор. На завтрак ему привезли сок и яичницу с беконом. Я хотела уйти, как вдруг заметила на его тарелке гриб, отодвинутый в сторону, и остатки яичницы с маленьким кусочком бекона. Я посмотрела на это, и будто яркий свет вспыхнул у меня в голове. Я вспомнила гриб, который Мамаша Делорм дала мне в маленькой пластмассовой коробочке. Вспомнила о нем в первый раз с того самого дня. Я вспомнила, как нашла его в кармане своего платья и куда его спрятала. Гриб на тарелке был точно таким же - сморщенным и подсохшим, похожим на поганку, от которой снятся кошмары.

     Она пристально посмотрела на Дарси.

     - Он тоже съел часть гриба. Мне кажется, больше половины.

 

***

 

     У столика портье в тот день дежурил мистер Бакли. Я сказала ему, что мистер Джефферис намерен продлить свое пребывание в нашем отеле. Мистер Бакли ответил, что с этим не будет никаких проблем, хотя мистер Джефферис намеревался уехать сегодня днем. Затем я спустилась на кухню, обслуживающую клиентов в номерах, где поговорила с Бедслиен Ларонсон - ты должна помнить Беделию. Я спросила ее, не случилось ли сегодня утром тут чего-то необычного. Беделия спросила, что я имею в виду, и я ответила - сама не знаю. Тогда она спросила, почему меня это интересует. И я сказала, что предпочла бы не отвечать на этот вопрос. Тогда она сказала, что здесь никого не было, даже мужчины службы снабжения провией, который обычно пытается ухаживать за одной поварих.

     Я уже хотела было уйти, как она остановила меня:

     - Может быть, ты имеешь в виду старую негритянку? - спросила Беделия.

     Я вернулась и поинтересовалась, что это за старая негритянка.

     - Видишь ли, - сказала Беделия, - по-моему, она пришла с улицы в поисках сортир. Такое случается раз или два в день. Негры иногда не спрашивают, где он находится, потому что боятся, как бы персонал отеля не выгнал их вон, даже если они хорошо одеты.., часто так оно и бывает. Как бы то ни было, эта бедная старушка зашла сюда... - Она замолчала и посмотрела на меня. - С тобой все в порядке, Марта? Похоже, ты собираешься упасть в обморок!

     - Нет, я не собираюсь падать в обморок, - сказала я. - Чем она занималась?

     - Да просто ходила вокруг, смотрела на тележки с приготовленными завтраками, будто не понимала, где находится, - объяснила Беделия. - Такая маленькая старушка! Лет под восемьдесят, не меньше. Казалось, дунь ветер посильней, и ее поднимет в небо, как воздушного змея... Марта, подойди сюда и сядь. Ты похожа на портрет Дориана Грэя того кинофильма.

     - Как она выглядела? Скажите мне, как она выглядела?

     - Я ведь уже сказала тебе - старая женщина. Для меня они все на одно лицо. Вот только у этой на лице был шрам, он поднимался до самых волос. Он... Больше я ничего не слышала. Я потеряла сознание.

     Мне разрешили уйти домой пораньше. Только я пришла домой, как мне снова захотелось пить. Пожалуй, я опять оказалась бы в сортире, выворачиваясь нананку. Но пока я просто села у окна, глядя на улицу, и задумалась.

     То, что она проделала со мной, был не просто гипноз, к тому времени я уже поняла это. То, что сделала Мамаша Делорм, было куда сильнее гипноза. Я все еще не знала,, верю ли в колдовство, но она что-то сделала со мной, в этом не приходилось сомневаться, и, чем бы это ни было, мне придется подчиниться ей. Я не в силах была оставить работу, имея мужа, от которого не было никакого толку, и к тому же скорее всего ожидая ребенка. Я даже не могла попросить, чтобы меня перевели на другой этаж. Год или два назад я могла обратиться с такой просьбой, но не теперь: я знала, что меня собираются сделать помощником управляющего хозяйством по десятому - двенадцатому этажам, а это означало более высокое жалованье. Но что было еще важнее, так это то, что я могла рассчитывать на ту же должность после того, как у меня родится ребенок.

     Моя мать любила говорить: «Если нельзя что-то исправить, с этим приходится мириться». Я подумала о том, что следует вернуться к этой старой черной Мамаше и попросить ее снять с меня это заклятие, но я была почему-то уверена, что она не согласится. Она решила, что это для меня лучше всего, а я уже успела узнать в этом мире, Дарси, что единственно, когда человека нельзя сдвинуть с его позиций, - это когда он вбил себе в голову, что хочет помочь тебе.

     Я сидела у окна, думала об этом и смотрела на улицу. Там взад-вперед сновали люди, и я, глядя на них, по-видимому, задремала. Сон продолжался не больше пятнадцати минут, но когда я проснулась, я поняла что-то еще. Эта старуха хотела, чтобы я продолжала делать то, что уже сделала дважды, а я не была способна на это, если бы Питер Джефферис уехал в Бирмингем.

     Поэтому она вошла в кухню, положила этот гриб ему на поднос, он съел часть его, и у него возникла идея - великолепная тема для книги. Он назвал ее «Мальчики в тумане». Там говорилось о том, о чем он рассказал мне в тот день: блнецы, один них американский солдат, другой - немецкий, встречаются в битве при Арденнах. Эта его книга стала самой популярной.

     Марта замолчала, а затем добавила:

     - Я прочитала об этом в его некрологе.

 

***

 

     Он остался в отеле еще на неделю. Каждый день, когда я входила в его номер, он сидел, все еще в пижаме, склонившись над письменным столом в гостиной и писал в одном своих желтых блокнотов. Каждый день я спрашивала его, не прийти ли мне позже, и он отвечал: «Принимайтесь за работу и приводите в порядок спальню, только не шумите». Говоря со мной, он не поднимал головы от стола. Каждый день, входя к нему в спальню, я говорила себе, что не буду делать этого, и каждый день, находя эту жидкость у него на простыне, все еще свежую, забывала все свои молитвы и обещания и делала это снова и снова. Нельзя сказать, что я боролась с принуждением, когда споришь сама с собой, дрожишь и потеешь. Это больше походило па то, как бывает, когда прикроешь глаза на минуту и тут же обнаружишь, что все уже кончено. Да, и каждый день, когда я входила к нему в номер, он держался руками за голову, словно она раскалывалась у него от боли. Да, мы составили великолепную пару! Он страдал от моей утренней тошноты, а я потела вместо него по ночам!

     - Что ты хочешь этим сказать? - спросила Дарси.

     - По ночам я обычно думала о том, что происходит, пила воду, а иногда меня тошнило. Миссис Паркер стала так беспокоиться, и мне пришлось сказать ей, что я, наверное, беременна, но не хочу, чтобы мой муж знал об этом, пока я не буду совершенно уверена.

     Джонни Роузуолл был страшный эгоист, но, я думаю, даже он заметил бы, что со мной происходит что-то неладное. Но у него было тогда полно своих планов, а самый главный - ограбление магазина, торгующего спиртным, которое задумали он и его друзья. Я, конечно, не знала об этом, просто была довольна, что он мне не мешает. Это облегчало мне жнь.

     И вот однажды утром я вошла в номер 1163, а мистера Джеффериса там не оказалось. Он собрал вещи и отправился домой в Алабаму, чтобы работать над своей книгой и думать о своей войне. Ты не можешь представить себе, Дарси, как я была счастлива! Я чувствовала себя, наверное, как Лазарь, когда Бог даровал ему вторую жнь. Этим утром мне показалось, что все будет в порядке, как в сказке. Я расскажу Джонни о ребенке, он исправится, откажется от наркотиков и поступит на работу. Станет хорошим мужем и отличным отцом своему сыну - я уже решила, что это будет мальчик.

     Я вошла в спальню люкса мистера Джеффериса и увидела, что все его постельное белье смято, как всегда, одеяла сбиты к ногам и простыни лежат кучей. Я подошла к кровати, словно во сне, и сдернула простыню. Ну хорошо, думала я, если это так уж нужно.., но это будет в последний раз.

     Оказалось, что последний раз был вчера. На простыне не было никаких следов. Наговор, что эта старуха-колдунья напустила на него, кончился. Вот и прекрасно, подумала я. У меня будет ребенок, у мистера Джеффериса - его книга, и мы оба освободились от ее волшебства. Мне наплевать па естественных отцов, лишь бы Джонни был хорошим отцом тому ребенку, который у меня родится.

 

***

 

     - Этим же вечером я сказала Джонни, что я беременна. - Марта помолчала и сухо добавила: - Как тебе уже вестно, это совсем ему не понравилось.

     Дарси кивнула.

     - Он ударил меня раз пять палкой от метлы, потом встал надо мной, скорчившейся в углу, трясущейся от рыданий, и заорал:

     - У тебя что, крыша поехала?! Нам не нужен никакой ребенок! Ты считаешь, что я сошел с ума, женщина! - После этого повернулся и ушел.

     Я лежала некоторое время в углу, вспоминая свой первый выкидыш, и боялась до смерти, что сейчас начнутся боли и случится второй. Я думала о том, как мама уговаривала меня вернуться до того, как он отправит меня в больницу, и о Кисеи, приславшей мне билет на междугородный автобус «грейхаунд» с надписью на конверте «Уезжай немедленно». И когда я убедилась, что у меня на этот раз не будет выкидыша, я встала, чтобы собрать вещи и уехать отсюда к чертовой матери - прямо сейчас, пока он не вернулся обратно. Но едва я открыла дверь шкафа, как снова подумала о Мамаше Делорм. Я вспомнила, как сказала ей, что собираюсь оставить Джонни, а она ответила: «Нет, это он оставит тебя. Ты останешься и проводишь его. Потерпи, женщина. Понадобится немного денег. Ты думаешь, что он причинит вред ребенку, но с мальчиком все будет в порядке».

     Казалось, что она прямо здесь, в комнате, говорит мне, что искать и как поступать. Я все-таки снова открыла дверцу шкафа, но уже не для того, чтобы собрать свои вещи. Я начала обшаривать его одежду и нашла пару вещей в той же самой проклятой спортивной куртке, где раньше нашла пузырек с «Белым ангелом». Эта куртка была его любленной и, по-моему, великолепно характеровала Джонни Роузуолла - блестящая, атласа, - в общем, дешевка. Я ненавидела ее. На этот раз я не нашла пузырька с героином. В одном кармане лежала опасная бритва - сложенная, в другом - дешевый маленький пистолет. Я достала пистолет, осмотрела его, и меня охватило то же самое чувство, как и в спальне мистера Джеффериса - будто я делала что-то, пробудившись от крепкого сна.

     Я вошла в кухню с пистолетом в руке и положила его па маленькую полочку возле плиты. Затем открыла шкафчик над головой и стала шарить в глубине среди пряностей II банок с чаем. Сначала я не могла найти то, что дала мне старуха, и меня охватила ужасная, удушающая паника - такой ужас бывает только во сне. Тут моя рука натолкнулась на пластмассовую коробку, и я достала ее.

     Я открыла коробку и вынула оттуда гриб. Выглядел он отталкивающе и был слишком тяжелый для своих размеров и теплый. Казалось, я держу кусок плоти, еще не совсем мертвой. Помнишь, я говорила тебе о том, что делала в спальне мистера Джеффериса? Так вот, скажу тебе совсем откровенно, что я готова проделать это еще двести раз, топко бы не прикоснуться снова к этому грибу.

     Я держала гриб в правой руке, а в левую взяла этот дешевый маленький пистолет 32-го калибра. Потом о всех сил стиснула правую руку и почувствовала, как гриб хлюпнул у меня в руке, звук этот походил - я знаю, в это почти невозможно поверить, - но звук напоминал крик. Ты веришь, что гриб мог закричать?

     Дарси медленно покачала головой. Она, по правде говоря, не знала, верит она этому или нет, но в одном была абсолютно уверена: она не хотела верить в это.

     - Так вот, я тоже в это не верю. Но звук был очень похожим. И еще одно, во что ты тоже не поверишь, а я поверила, потому что видела это: него потекла кровь. Из этого гриба текла кровь. Я увидела маленькую струйку крови, которая бежала моего кулака и обрызгала пистолет. Но кровь исчезла, как только коснулась ствола.

     Через некоторое время струйка крови остановилась. Я разжала ладонь, ожидая, что она будет вся в крови, но в ней был только гриб, весь сморщенный, с отпечатками моих пальцев. Ни на грибе, ни на моей ладони, ни на пистолете - короче говоря, нигде - не было крови. И как только я начала думать, что ничего не проошло, что я спала, стоя па ногах, и увидела сон, проклятый гриб шевельнулся у меня в руке. Я посмотрела на него, и на секунду-другую он выглядел совсем не как гриб - он выглядел как крохотный пенис, все еще живой. Я подумала о крови, сочившейся моего кулака, когда я сжала его, и вспомнила, как Мамаша Делорм сказала: «Когда у женщины зарождается ребенок, это происходит потому, что мужчина выбрызгивает его своего члена, милая». В этот момент он вздрогнул снова - уверяю тебя, дернулся, -тя вскрикнула и бросила его в мусорное ведро. Тут я услышала шаги Джонни на лестнице, схватила его пистолет, кинулась в спальню и сунула его обратно в карман куртки. Потом забралась в кровать в одежде, даже не сняв туфель, и накрылась одеялом до самого подбородка. Он вошел в спальню, и я поняла, что меня ждут неприятности. У него в руке была палка, которой выбивают ковры. Я не знала, где он нашел ее, но не сомневалась, с какой целью принес сюда.

     - У тебя не будет никакого ребенка, - сказал он. - А ну иди сюда.

     - Да, - сказала я, - ребенка в самом деле не будет. И эта палка тебе не нужна, так что убери ее. Ты уже позаботился о ребенке, бесполезное ты дерьмо.

     Я знала, что рискую, называя его так, но рассчитывала, что это заставит его поверить мне, и оказалась права. Вместо того чтобы бить меня, на его лице расплылась идиотская улыбка. Уверяю тебя, я еще никогда так его не ненавидела.

     - Выкидыш?

     - спросил он.

     - Да, - ответила я.

     - А где эта мерзость?

     - Как ты думаешь? - сказала я. - Наверное, на полпути к, Ист-Ривер.

     Он подошел ко мне и, представь себе, попытался меня поцеловать. Поцеловать меня! Я отвернулась, и он чмокнул меня в висок, правда, не слишком пылко.

     - Я знал, что ты увидишь, кто нас лучше разбирается в этом деле, - сказал он. - У нас еще будет время для детей, но потом.

     С этими словами он ушел. Через двое суток он с двумя приятелями попытался ограбить этот магазин, его пистолет разорвало, и он был убит.

     - Ты считаешь, что заколдовала его пистолет? - спросила Дарси.

     - Нет, - спокойно ответила Марта. - Это она.., моими руками, можно сказать. Она увидела, что я не могу ничем помочь себе, и потому заставила меня сделать это.

     - Но ведь ты считаешь, что пистолет был заколдован.

     - Нет, я этого не думаю, - спокойно пронесла Марта.

     Дарси прошла в кухню за стаканом воды. Во рту у нее внезапно пересохло.

     - Собственно, вот и все, - сказала Марта, когда ее подруга пришла обратно. - Джонни умер, и у меня остался Пит. Только когда я уже не могла работать, выяснилось, как много у меня друзей. Если бы я знала это, я ушла бы от Джонни раньше.., а может, и нет. Никто нас не знает, как развиваются события в мире, независимо от того, что мы говорим или думаем.

     - Но ведь это не все, правда? - спросила Дарси.

     - Да, проошли еще два события, - сказала Марта. - Два незначительных события.

     Но по лицу Марты нельзя сказать, что эти события такие уж незначительные, подумала Дарси.

     - Я пошла к Мамаше Делорм месяца через четыре после рождения Пита. Мне не хотелось идти, но я пошла. В конверте у меня было двадцать долларов. Я понимала, что не могу позволить себе этого, но я знала каким-то образом, что эти деньги принадлежат ей. Было темно. Лестница казалась еще уже, чем раньше, и чем выше я поднималась, тем сильнее ощущала ее запах и запахи ее квартиры - старых свечей и сухих обоев, и коричный запах ее чая.

     Это чувство, когда двигаешься словно во сне - находишься за стеклянной стеной, - охватило меня в последний раз. Я подошла к ее двери и постучала. Ответа не было, я постучала снова. Опять никакого ответа, и я наклонилась, чтобы подсунуть конверт под дверь. И тут послышался ее голос по ту сторону двери, будто она тоже встала на колени. Еще никогда в жни я не была так перепугана, когда услышала ее шелестящий старческий голос, доносящийся щели под дверью, - казалось, я слышу голос могилы.

     «Он будет хорошим мальчиком, - предположила она. - Совсем как его отец. Как его естественный отец».

     «Я кое-что вам принесла», - сказала я. Я едва слышала свой собственный голос.

     «Подсунь его под дверь, милая», - прошептала она.

     Я просунула конверт наполовину, и она втянула его к себе. Я слышала, как она разорвала конверт, и ждала. Просто ждала.

     «Этого достаточно, - послышался ее шепот. - Уходи отсюда, милая, и больше никогда не смей возвращаться к Мамаше Делорм, ясно?» Я вскочила и побежала прочь так быстро, как только могла.

 

***

 

     Марта подошла к книжному шкафу и через несколько секунд вернулась с книгой в твердом переплете. Дарси тут же обратила внимание на сходство между оформлением обложки этой книги и рисунком на книге Питера Роузуолла. Эта книга называлась «Сияние небес», и на обложке были двое американских солдат, атакующих вражеский дот. Один них держал в руке гранату, другой стрелял автомата. Автором книги был Питер Джефферис.

     Марта сунула руку в сумку и достала книгу своего сына, сняла папиросную бумагу, в которую она была обернута, и осторожно положила ее рядом с книгой Джеффериса. «Сияние небес», «Блеск славы». Когда книги лежали рядом, сходство между ними было несомненным.

     - Вот это и есть еще одна вещь, - сказала Марта.

     - Да, - с сомнением сказала Дарси. - Они действительно похожи. А как относительно содержания? Может быть, и оно.., понимаешь... Она замолчала, смутившись, и посмотрела на Марту -под опущенных ресниц. С облегчением Дарси увидела, что Марта улыбается.

     - Ты хочешь спросить, не скопировал ли мой мальчик книгу этого отвратительного белого? - В голосе Марты не было обиды.

     - Нет! - воскликнула Дарси, может быть, слишком поспешно.

     - Если не считать того, что обе книги рассказывают о войне, в них нет ничего общего, - сказала Марта. - Они отличаются друг от друга, как.., ну, отличаются, как белое и черное. - Она помолчала и добавила: - Но временами появляется ощущение.., почти заметное... Это тот солнечный свет, о котором я тебе говорила, - ощущение, что мир на самом деле, в общем-то, гораздо лучше, чем кажется, особенно лучше, чем он кажется тем, кто слишком умен, чтобы казаться добрым.

     - Тогда разве не может быть, что твоего сына вдохновил Питер Джефферис.., что он познакомился с его творчеством в колледже и...

     - Конечно, - согласилась Марта. - Думаю, мой Питер действительно читал книги Джеффериса, - это вполне может быть, можно даже сказать, что свой ищет своего. Но здесь есть еще что-то, и это объяснить гораздо труднее.

     Она взяла роман Джеффериса, задумчиво посмотрела на него, затем взглянула на Дарси.

     - Я пошла и купила эту книгу примерно через год после рождения моего сына, - сказала она. - Она все еще была в продаже, хотя книжному магазину пришлось послать специальный заказ дателю. Когда мистер Джефферис находился в отеле во время одного своих приездов, я собралась с духом и попросила его написать на ней что-нибудь для меня. Думаю, он был удивлен моей просьбой, но, пожалуй; немного польщен. Смотри.

     Она отвернула первую страницу книги «Сияние небес».

     Дарси прочитала, что там было напечатано, и почувствовала в собственном сознании какое-то жуткое раздвоение. Эта книга посвящается моей матери. Алтее Дискомонт Джефферис, самой прекрасной женщине, которую я знал. А чуть ниже Джефферис написал авторучкой, черными чернилами, которые уже начали выцветать: Марте Роузуолл, которая убирает за мной и никогда не жалуется. Еще ниже он расписался и поставил дату - август 1961 года.

     Написанное от руки ПОСВЯЩЕНИЕ показалось Дарси сначала неуважительным.., а потом внушающим неосознанный страх. Но прежде чем она задумалась над этим, Марта открыла книгу своего сына «Блеск славы» и положила ее рядом с книгой Джеффериса. Еще раз Дарси прочитала напечатанное ПОСВЯЩЕНИЕ: Эта книга посвящается моей матери Марте Роузуолл. Мама, я никогда не написал бы ее без тебя. А ниже была приписка тонкой шариковой ручкой: И это абсолютная правда. Я люблю тебя, мама! Пит.

     Но Дарси вообще-то не читала надпись, она только смотрела на нее. Ее взгляд двигался туда-сюда, туда-сюда между страницей с ПОСВЯЩЕНИЕ м, написанным в августе 1961 года, и ПОСВЯЩЕНИЕ-м, написанным в апреле 1985-го.

     - Видишь? - тихо спросила Марта.

     Дарси кивнула. Она увидела.

     Тонкий, наклонный, какой-то старомодный почерк был одинаковым на обеих книгах.., как и сами надписи, если не обращать внимания на вариации в выражении любви и блости. Отличается только тон написанных от руки посвящений, подумала Дарси. Разница была такой же очевидной, как между черным и белым.