ПОСЛЕДНЕЕ РАССЛЕДОВАНИЕ АМНИ

 

Стивен КИНГ

 

 

     Сезон дождей подошел к концу. Холмы по-прежнему зелены, и, глядя долины, пересекающей Голливуд, можно увидеть снег на вершинах гор. Магазины, торгующие мехами, рекламируют ежегоднюю распродажу. Особенно популярны публичные дома, предлагающие шестнадцатилетних девствениц. А в Беверли-Хиллз начинают цвести деревья джакаранды.

     Реймонд Чандлер.

     “Маленькая сестра".

 

1. Новости от Пиории

 

     Это был один тех весенних дней в Лос-Анджелесе, которые настолько идеальны, что вы ожидаете повсеместно увидеть регистрационную марку ®. Выхлопные газы автомобилей на бульваре Сансет отдавали цветами олеандра, а олеандр - выхлопными газами, и небо над головой было чистым и ясным, как совесть убежденного баптиста. Пиория Смит, слепой продавец газет, стоял на своем обычном месте, на углу бульваров Сансет и Лорел, и, если это не означало, что Господь, как всегда, царит на небесах и все в мире в полном порядке, я не знаю, что еще добавить. - И все-таки с того момента, когда я этим утром в непривычное время - в половине восьмого - опустил ноги с постели, все казалось мне каким-то нескладным, недостаточно четким, слегка расплывчатым по краям. И лишь когда я начал бриться - или по крайней мере пытался продемонстрировать своей непокорной щетине лезвие бритвы, чтобы напугать ее и заставить повиноваться, - я понял, в чем дело, хотя бы отчасти. Несмотря на то, что я читал самое малое до двух ночи, я не слышал, чтобы вернулись мои соседи Деммики. Обычно они набирались до бровей и обменивались короткими репликами, составляющими, судя по всему, основу их семейной жни.

     Не слышал я и Бастера, что было еще более странным. Бастер, валлийской породы корги, принадлежал семье Деммик, и его вгливый лай осколками пронывал голову, а лаял он так часто, как только мог.. Вдобавок у него был ревнивый характер. Он тут же заливался своим пронзительным лаем, как только Джордж и Глория начинали обниматься. Когда же они не огрызались друг на друга, как комики в водевиле, то обычно обнимались. Мне не раз доводилось засыпать под их хихиканье, сопровождаемое лаем пса, танцующего у их ног, и меня не раз посещала мысль, трудно ли удавить струной от пианино мускулистую собаку средних размеров. Прошлой ночью, однако, квартира Деммиков казалась тихой, как могила. Это выглядело достаточно странным, но не особенно: Деммики не были образцовой семьей, живущей по точному распорядку.

     А вот с Пиорией Смитом все было в норме - веселый, словно канарейка, он, как всегда, узнал меня по походке, хотя я пришел по крайней мере на час раньше обычного. На нем была мешковатая рубаха с короткими рукавами и надписью «Калтекс» на груди. Длинная рубашка доходила ему до бедер, закрывая вельветовые шорты, которые обнажали покрытые струпьями колени. Его белая трость, которую он так ненавидел, стояла прислоненной к карточному столику, на котором лежали газеты.

     - Привет, мистер Амни! Как жнь?

     Темные очки Пиории сверкали в утренних лучах солнца, и, когда он повернулся на звук моих шагов с экземпляром «Лос-Анджелес тайме» в протянутой в мою сторону руке, мне вдруг показалось, что кто-то просверлил в его Лице две большие черные дыры.

     Я вздрогнул при этой Мысли, подумав, что, может быть, пришло время отказаться от стаканчика виски, который я выпивал перед сном. А может быть, наоборот, вдвое увеличить дозу.

     Как это нередко случалось последнее время, на первой странице «Тайме» был портрет Гитлера. На этот раз речь шла об Австрии. Я подумал, и не в первый раз, как удачно вписалось бы это бледное лицо с влажной прядью волос, падающей на лоб, в ряд портретов тех, кого разыскивает полиция, на бюллетене в почтовом отделении.

     - Жнь великолепна, Пиория, - заверил я его. - Говоря по правде, она так же прекрасна, как свежая краска на стене дома.

     Я бросил десятицентовую монету в коробку -под сигар «Корона», лежащую на стопке газет Пиории. «Тайме» стоит вообще-то три цента, да и эта цена слишком велика для нее, но я с незапамятных времен платил Пиории десять центов за номер. Он славный парень и неплохо учится в школе, получает там приличные отметки. Я счел своим долгом проверить это в прошлом году, после того как он помог мне в деле Уэлд. Если бы Пиория в тот раз не появился на борту яхты Харриса Браннера, которую он использовал в качестве жилья, я все еще пытался бы плыть с ногами, зацементированными в бочке -под керосина, где-то около Малибу. Так что сказать, что я считаю себя его должником, - значит сказать слишком мало.

     Во время этого расследования (Пиории Смита, а не Харриса Браннера и Мейвис Уэлд) мне даже удалось выяснить настоящее имя парня, хотя вынудить называть его так меня нельзя даже силой. Отец Пиории погиб, выпрыгнув во время перерыва на кофе с девятого этажа конторы, где тогда служил, в Черную пятницу. Его мать едва зарабатывает на жнь в этой глупой китайской прачечной на Ла-Пунта, а сам он - слепой. При всем этом следует ли миру знать, что родители решили назвать его Франсисом, когда мальчик был еще слишком молод и не мог сопротивляться? Защите больше нечего добавить.

     Если случилось что-то сенсационное предыдущей ночью, можете быть уверены, что почти всегда найдете сообщение об этом на первой странице «Тайме», слева у сгиба. Я перевернул газету и увидел, что дирижер джаз-оркестра, кубинского происхождения, умер в лос-анжелесской больнице от сердечного приступа через час после того, как его прихватило во время танца со своей певицей в клубе «Карусель» в Бербанке. Я сочувствовал вдове маэстро, но это не касалось самого дирижера. Я придерживался точки зрения, что люди, отправляющиеся на танцы в Бербанк, заслуживают того, что с ними там происходит.

     Далее я открыл спортивный раздел, чтобы проверить, как сыграл «Бруклин» в своем двухдневном матче против «Карде».

     - Ну а как дела у тебя, Пиория? В твоем замке все в порядке? Рвы и башни отремонтированы?

     - Да, конечно, мистер Амни! Еще как!

     Что-то в его голосе привлекло мое внимание, и я опустил газету, чтобы взглянуть на него повнимательней. И тут я увидел, что следовало увидеть опытному детективу вроде меня с первого мгновения: мальчик так и сиял от счастья.

     - Ты выглядишь, словно кто-то только что подарил тебе шесть билетов на первую игру мирового чемпионата по бейсболу, - сказал я. - Что случилось, Пиория?

     - Моя мама выиграла в лотерее, что разыгрывалась в Тихуане! - воскликнул он. - Сорок тысяч баксов! Теперь мы богатые, приятель! Богатые!

     Я усмехнулся - он все равно не мог видеть мою усмешку - и взъерошил ему волосы. Это испортило ему прическу, но какое это имеет значение?

     - Эй, не так быстро, Пиория! Сколько тебе лет?

     - В мае исполнится двенадцать. Вы ведь знаете, мистер Амни. Помните, вы же еще подарили мне рубашку на день рождения?

     Но почему вы об этом...

     - Двенадцать лет - вполне достаточно, чтобы помнить, что иногда люди выдают желаемое за действительность. Вот что я хотел тебе сказать.

     - Если вы про мои мечты, то совершенно правы - я часто мечтаю разбогатеть. - Пиория пригладил свой вихор. - Но тут я ничуть не фантазирую, мистер Амни. Это все случилось на самом деле! Мой дядя Фред поехал туда и вчера вечером привез наличные. Он погрузил их в седельные мешки своего «винни»! Я нюхал эти деньги! Черт побери, я разбросал их по маминой кровати и катался по ним! Самое приятное, что может быть на свете, - кататься по сорока тысячам баксов!

     - Двенадцать лет - достаточный возраст, чтобы понимать разницу между воздушными замками и действительностью, но этого слишком мало для таких разговоров, - сказал я. Мне нравилось, как звучит мой собственный голос. Легион благопристойности, без сомнения, одобрил бы мое поведение на две тысячи процентов, - но мой язык двигался автоматически, и я вряд ли сознавал, что говорю. Я был слишком занят, пытаясь заставить свой мозг разобраться в том, что парень только что сказал мне. В одном я был абсолютно уверен: он ошибся. Он не мог не ошибиться, потому что если бы сказанное им было правдой, то Пиория не стоял бы здесь, продавая газеты, сейчас, когда я шел в свою контору в Фулуайлдер-билдинг. Этого просто не могло быть.

     Я обнаружил, что мои мысли возвращаются к Деммикам, которые впервые за всю историю не заводили перед сном на полную мощность одну своих джазовых пластинок, и к псу Бастеру, тоже впервые в истории не приветствовавшему оглушительным лаем щелчок ключа, который поворачивал в .

     Замке Джордж. Я снова подумал, что не все происходит так, как следовую бы, и даже очень не так.

     Тем временем на лице Пиории появилось выражение, которое я никогда не ожидал увидеть на честном, открытом лице паренька. Мрачное раздражение мешалось на нем со злобной насмешкой. Так ребенок смотрит на болтливого дядюшку, который в третий или четвертый раз рассказывает одни и те же истории, притом скучные.

     - Как вы не понимаете всего, что случилось, мистер Амни?

     Мама больше не будет гладить рубашки для этого противного старого Ли Хо, а я не стану продавать на углу газеты и дрожать в дождь от сырости, и мне не придется распинаться перед этими старыми ублюдками, что работают в Билдер-билдинге. Теперь я могу себе позволить не ображать всякий раз, что попал в рай, когда какой-нибудь щедрый покупатель оставляет мне пять центов чаевых.

     Меня это несколько поразило, но какого черта - я не оставлял Пиории пяти центов на чай. Я оставлял ему семь центов, причем ежедневно. Разумеется, и у меня бывали трудные дни, и я не всегда мог себе это позволить, однако в моей профессии скудные дни чередуются с прибыльными.

     - Давай-ка пойдем в кафе «Блонди» и выпьем по чашке какао, - предложил я. - Обсудим это дело подробнее.

     - Ничего не выйдет. Кафе закрыто.

     - «Блонди»? Какого черта?

     Однако Пиория не проявлял особого интереса к таким земным делам, как закрытое кафе на соседней улице.

     - Вы еще не слышали самого главного, мистер Амни! Мой дядя Фред знаком с врачом в Сан-Франциско - он специалист по глазным болезням и считает, что может что-то сделать с моими глазами. - Пиория повернул ко мне лицо, губы его дрожали. - Доктор говорит, что дело, может быть, не в глазных нервах, а если это так, то можно сделать операцию... Я не разбираюсь во всех этих тонкостях, но понял, что смогу видеть, мистер Амни! - Он слепо протянул ко мне руку.., разумеется, слепо. Как еще он мог коснуться меня? - Представляете, смогу видеть!

     Он схватил меня, я сжал его руки на несколько мгновений, а затем выпустил их. На его пальцах была свежая краска от газет, а сегодня я чувствовал себя так хорошо, что надел свой новый белый шерстяной костюм. Возможно, слишком теплый для лета, однако с утра весь город, казалось, был залит кондиционированным воздухом, да и но природе я частенько мерзну.

     Но сейчас я не чувствовал холода. Пиория повернулся ко мне, и его тонкое, с почти идеальными чертами лицо уличного продавца газет казалось встревоженным. Легкий ветерок, пахнущий олеандром и выхлопными газами, трепал его волосы, и я понял, что вижу их, потому что на Пиории нет его обычной твидовой кепки. Без нее он выглядел каким-то голым. Да и как иначе? Каждый уличный торговец газетами должен носить твидовую кепку, подобно тому как всякий чистильщик ботинок - бейсбольную шапочку, повернутую козырьком назад.

     - В чем дело, мистер Амни? Я думал, вы обрадуетесь. Господи, мне не надо было приходить сегодня на этот паршивый угол, понимаете, но ведь я пришел. Даже пораньше, потому что мне казалось, что и вы придете сюда раньше обычного. Я думал, вы обрадуетесь, что моя мать выиграла в лотерее и у меня появился шанс на операцию, а вот вы... - Теперь его голос дрожал от обиды. - Вы ничуть не рады!

     - Отчего ж, я рад, - сказал я, и мне на самом деле захотелось испытать чувство радости, по крайней мере отчасти, однако хуже всего было то, что мальчик в общем-то был прав. Он был прав, потому что это означало подмену в положении вещей, понимаете, а мне не хотелось, чтобы оно менялось. Пиория Смит должен год за годом стоять на этом углу, продавая газеты, в своей твидовой кепке, сдвинутой на затылок в жаркие дни и закрывающей лоб в дождливые так, чтобы капли дождя стекали с козырька. Он должен всегда улыбаться, никогда не говорить «черт побери» или еще что-нибудь вроде этого, но самое главное - он должен оставаться слепым.

     - Вы не рады этому! - повторил он и неожиданно опрокинул свой столик с газетами. Столик упал на мостовую, газеты разлетелись, его белая трость скатилась на обочину. Пиория наклонился, чтобы поднять ее. Я видел, как -под темных очков текут слезы, скатываясь по бледным худым щекам. Он попытался нашарить трость, но она упала возле меня, а он искал ее в другом месте. И тут я почувствовал внезапное желание пнуть его ногой под зад. Однако вместо этого я наклонился, поднял трость и легонько постучал ею по его бедру.

     Мальчик повернулся стремительно, как змея, и выхватил палку. Уголком глаза я видел газеты с фотографиями Гитлера и недавно скончавшегося кубинского дирижера, разлетающиеся по всему бульвару Сансет. Автобус, повернув с улицы Ван-Несс, прошуршал колесами по нескольким них, оставив за собой резкий запах выхлопа дельного двигателя. Я чувствовал возмущение, глядя на разлетающиеся повсюду газеты. Это вносило неопрятность в окружающий пейзаж. Более того, нарушало заведенный порядок вещей. Целиком и полностью нарушало. Я с трудом справился с еще одним чувством, не менее сильным, чем предыдущее: желанием схватить Пиорию и как следует встряхнуть, заставить все утро собирать эти газеты, сказать, что не отпущу его домой, пока он не соберет все до последней.

     Тут мне пришло в голову, что меньше десяти минут назад я восхищался умительным лос-анжелесским утром - таким идеальным, что оно заслуживало регистрационного знака. И утро было именно таким, черт побери. Так что же все испортило? И почему перемена проошла столь быстро?

     Я так и не получил ответа на эти вопросы, только услышал бессмысленный, но громогласный голос откуда-то нутри, убеждающий меня, что мать мальчика не могла выиграть в лотерее, что мальчик не прекратит продавать газеты и, самое главное, не будет зрячим. Пиория Смит должен оставаться слепым всю свою жнь.

     Ну что ж, может быть, возможна какая-то экспериментальная операция, подумал я. Даже если врач Сан-Франциско не какой-нибудь шарлатан, а он наверняка им является, операция будет неудачной.

     Эта мысль, какой эксцентричной она ни покажется, успокоила меня.

     - Слушай, - сказал я, - наш разговор начался сегодня утром очень неудачно, вот и все. Позволь мне загладить свою вину. пойдем в «Блонди», и я угощу тебя завтраком. Ну как, Пиория? Съешь яичницу с беконом и расскажешь мне...

     - Хер тебе! - закричал мальчик, чем потряс меня до подошв ботинок. - В рот тебе кило печенья - тебе и лошади, на которой ты приехал. Думаешь, что слепые не чувствуют, как люди вроде тебя бессовестно врут? Убирайся вон! И не смей больше прикасаться ко мне? Я уверен, что ты гомик!

     Это переполнило чашу моего терпения. Я не мог допустить, чтобы меня безнаказанно называли гомиком, даже слепому продавцу газет. Я сразу забыл о том, как Пиория спас мне жнь во время расследования дела Мейвис Уэлд, и протянул руку, собираясь выхватить у Пиории его белую трость, чтобы как следует вязать ему по заднице. Научить его вежливому обращению!

     Но прежде чем я успел схватить трость, Пиория поднял ее сам и ткнул накопечьчком в нижнюю часть моего тела - именно в нижнюю.

     Я о гнулся от нестерпимой боли, но даже в тот момент, когда старался удержаться от невольного вопля, счел, что мне очень повезло: двумя дюймами ниже - и мне пришлось бы оставить профессию частного детектива и петь сопрано во Дворце дожей.

     Н все-таки я инстинктивно попытался схватить его. Пиория ударил меня тростью по шее, причем сильно. Трость не сломалась, но я услышал, как она тиснула. Я решил, что покончу с ней, когда поймаю его, и врежу обломком по правому уху. Будет знать, кто гомик.

     Он попятился назад, словно прочитал мои мысли, и бросил трость на мостовую.

     - Пиория, - с трудом выговорил я. Может быть, еще не поздно воззвать к здравому смыслу, хотя бы и в последнюю минуту: - Пиория, какого черта...

     - Не смей звать меня этим идиотским именем! - взвгнул он. - Меня зовут Франсис! Фрэнк! Это ты начал звать меня Пиорией? Ты первый придумал это имя, теперь все зовут меня так, и я его ненавижу!

     Сквозь слезы я видел раздвоившиеся очертания мальчика. Он повернулся и побежал через улицу, не обращая внимания на транспорт (к счастью для него, в этот момент улица была пуста) и вытянув перед собой руки. Я подумал, что он споткнется о бордюр тротуара на противоположной стороне - говоря по правде, даже надеялся на это, - но, по-видимому, у слепых в голове таится набор превосходных топографических карт местности. Он ловко, как горный козел, прыгнул на тротуар, даже не замедлив бега, затем его темные очки обратились в мою сторону. На его лице, залитом слезами, было выражение безумного восторга, и темные стекла очков еще больше прежнего походили на черные дыры. Большие дыры, словно кто-то выстрелил ему в лицо двумя крупнокалиберными ружейными патронами.

     - «Блонди» закрыт, я ведь уже сказал! - крикнул мальчик. - Мама говорит, он сбежал с этой рыжей шлюхой, которую нанял месяц назад! Считай, что тебе повезло, мерзкий ублюдок!

     Пиория повернулся и бросился бежать по бульвару Сан-сет, по-прежнему вытянув перед собой руки с растопыренными пальцами. По обе стороны улицы останавливались прохожие, глядя на него, на газеты, летающие по мостовой, и на меня.

     Казалось, большинство смотрит на меня.

     На этот раз Пиория - ну не Пиория, так Франсис - сумел добежать до бара Дерринжера, прежде чем обернулся и нанес мне завершающий удар:

     - Хер тебе, мистер Амни! - крикнул он и скрылся.

 

2. Кашель Вернона

 

     Я заставил себя выпрямиться и пересек улицу. Пиория, он же Франсис Смит, давно исчез виду, а мне хотелось поскорее оставить позади и разлетающиеся газеты. Их вид причинял мне боль, которая почему-то была хуже боли в паху.

     Я рассматривал витрину магазина канцелярских товаров Фелта на дальней стороне улицы, словно новые шариковые ручки Паркера были самыми заманчивыми предметами, которые мне приходилось видеть за всю свою жнь (возможно, были записные книжки в обложках искусственной кожи). Минут через пять - достаточное время, чтобы навсегда запомнить весь товар, выставленный в витрине, - я почувствовал, что могу возобновить прерванную прогулку по бульвару Сансет, стараясь удерживаться от слишком большого крена влево.

     Мысли одолевали меня подобно комарам, которые звенят вокруг головы на киностоянке в Сан-Педро, где смотрят фильмы, не выходя машины, если ты не прихватил с собой инсектицидные палочки. Мне удалось отмахнуться от большинства них, но две упорно отказывались уходить. Во-первых, что случилось с Пиорией, черт побери? И во-вторых, что, черт возьми, случилось со мной? Я силился вычеркнуть сознания и эти неприятные вопросы до тех пор, пока не подошел к зданию с вывеской «Городской кафетерий Блонди - открыт круглосуточно, пончики - наша специальность» на углу Сансет и Траверни, и, когда я поравнялся с ним, все вопросы словно ветром сдуло. «Блонди» находился на этом углу столько времени, сколько я помню себя, - сюда заходили шулеры, карманники, битники, наркоманы, не говоря уже о юных девушках, педерастах и лесбиянках. Один весьма знаменитых звезд немого кино был однажды арестован за убийство в тот самый момент, когда выходил «Блонди». Да и сам я не так давно сумел завершить здесь весьма неприятное дело, застрелив вестного наркомана по имени Даннингер, который на одной голливудской вечеринке ухлопал трех других наркоманов, когда все они перебрали наркотиков. Кроме того, это было место, где я навсегда попрощался с прелестной Ардис Макгилл, с ее серебряными волосами и фиалковыми глазами. Остаток той печальной ночи я пробродил в редком для Лос-Анджелеса тумане, который застилал мои глаза, влага стекала по щекам, пока не встало солнце.

     «Блонди» закрыт? Сам Блонди исчез? Всякий скажет, что это невозможно - скорее статуя Свободы исчезнет со своего голого острова в гавани Нью-Йорка.

     Да, это было невероятно, но оказалось правдой. Витрина, где всегда раньше были выставлены блюда и пирожки, от зрелища которых разгорался аппетит, была замазана, но очень небрежно, и я видел между мазками почти пустую комнату. Линолеум выглядел грязным и протертым. Потемневшие от паров жира вентиляторы под потолком неподвижно свесили вн свои лопасти, словно пропеллеры разбившихся самолетов. Внутри еще стояло несколько столиков, шесть или семь знакомых стульев, обтянутых красной искусственной кожей, возвышались на них перевернутыми вверх ножками. Вот и все, что осталось от «Блонди», - разве что еще пара пустых сахарниц, валявшихся в углу.

     Я замер у витрины, пытаясь понять, что здесь проошло. Это было не менее трудно, чем попытка протащить широкий диван по узкой лестнице. Вся жнь и веселье, все ночные волнения, полные сюрпров, - как могло все это так внезапно исчезнуть? Это не казалось ошибкой; происшедшее скорее напоминало богохульство. Для меня «Блонди» олицетворял все те сверкающие противоречия, которые окружали темное и мрачное сердце Лос-Анджелеса. Иногда мне казалось, что «Блонди» и есть Лос-Анджелес, который я знал на протяжении пятнадцати или двадцати лет, только в миниатюре. Где еще можно увидеть гангстера, завтракающего в девять вечера за одним столом со священником, или светскую даму, всю в бриллиантах, сидящую у стойки бара рядом с механиком соседнего гаража, который отмечает окончание своей смены чашкой горячего какао? Внезапно я вспомнил о кубинском дирижере и постигшем его сердечном приступе, на этот раз со значительно большим сочувствием.

     Все это сказочная сверкающая жнь Города Потерянных Ангелов - догадываетесь, о чем я говорю, приятель? Что имею в виду?

     Над дверью висело объявление: «ЗАКРЫТО НА РЕМОНТ.

     СКОРО ОТКРОЕТСЯ», ноя не верил этому. Пустые сахарницы, валяющиеся в углу, не свидетельствуют, на мой взгляд, о ремонте. Пиория оказался прав: «Блонди» канул в историю. Я повернулся и пошел по улице, но теперь медленней обычного, сознательно заставляя свою голову не опускаться вн. Когда я подошел к Фулуайлдер-билдингу, где снимал помещение под офис в течение многих лет, меня охватила странная уверенность, что ручки на обеих половинках входных дверей будут соединены толстой железной цепью и замкнуты на висячий замок. Стекло окажется замазанным небрежными полосами, и над дверью я увижу надпись: «ЗАКРЫТО НА РЕМОНТ. СКОРО ОТКРОЕТСЯ».

     К тому моменту, когда я приблился к зданию, эта безумная мысль укрепилась в моем сознании с такой силой, что даже Билл Таггл, бухгалтер-ревор с третьего этажа, регулярно прикладывающийся к бутылке, который сейчас входил в здание, не сумел полностью рассеять ее. Но, как гласит поговорка, видеть - значит верить, и когда я подошел к зданию № 2221, то не увидел на стеклянной двери ни цепи, ни надписи, ни полос. Передо мной было то же здание, что и вчера. Я вошел в вестибюль, почувствовал знакомый запах - он напоминал мне о розовых брусках, которые теперь кладут в писсуары общественных туалетов. Посмотрел вокруг знакомые захиревшие пальмы, нависшие над тем же самым полом, выложенным потертой красной плиткой.

     Билл стоял рядом с Верноном Клейном, самым старым лифтером в мире, в лифте № 2. В своем поношенном красном костюме и древней квадратной шляпе Верной напоминал гибрид рассыльного с рекламы «Филипп Моррис» и обезьяны резус, которая свалилась в промышленную очистную установку. Он посмотрел на меня своими печальными собачьими глазами, слезящимися от окурка «Кэмела», прилипшего к середине его нижней губы. Странно, что его глаза за столько лет не привыкли к табачному дыму, - я не помню, чтобы он когда-нибудь стоял в своем лифте без сигареты, и в точно таком положении.

     Билл немного отодвинулся в сторону, но недостаточно. Внутри лифта просто не хватало места, чтобы отодвинуться достаточно далеко. Я не уверен, хватило ли бы места на Род-Айленде, а вот на Делавэре - пожалуй. От него пахло, как от болонской колбасы, которую с год мариновали в дешевом бурбоне. И в тот момент, когда я подумал, что хуже запаха быть уже не может, он рыгнул.

     - Извини, Клайд.

     - Да, виниться тебе, несомненно, следует, - сказал я, разгоняя воздух у своего лица, пока Берн задвигал решетку лифта, готовясь доставить нас на Луну или по крайней мере на седьмой этаж. - В какой сточной канаве ты провел ночь на этот раз, Билл?

     И все-таки в этом запахе было что-то утешительное - я солгал бы, не скажи этого. И в первую очередь потому, что это был знакомый .

     Запах. Передо мной стоял всего лишь Билл Таггл, отвратительно пахнущий, страдающий от похмелья, с согнутыми коленями, словно кто-то наполнил его трусы куриным салатом и он только что заметил его. Нельзя сказать, что это было приятно, ничто не было приятным при подъеме в лифте этим утром, но по крайней мере все было знакомым.

     Билл болезненно улыбнулся, глядя на меня, когда лифт с грохотом пополз вверх, но промолчал.

     Я не отвернулся от Вернона главным образом потому, чтобы бавиться от запаха, исходящего от бухгалтера, но разговор, который я собирался завести с лифтером, скончался у меня в горле, так и не начавшись. Две картинки, висевшие над стулом Вернона с незапамятных времен, - одна, на который -Иисус шел по водам Тивериадского озера, а его ученики взирали на него широко открытыми глазами, и вторая - снимок жены Верна в индейском костюме опекой кожи, с прической, модной в начале века, - исчезли. Их заменила открытка, которая не должна была меня потрясти, особенно принимая во внимание возраст Вернона, но, несмотря на это, поразила, как рухнувшая гора кирпича..

     Да, это была всего лишь открытка - простая открытка с силуэтом человека, ловящего рыбу на фоне заката. Но меня потрясли слова, напечатанные ниже каноэ, в котором он сидел: «СЧАСТЛИВОЙ ЖИЗНИ НА ПЕНСИИ»!

     Сказать, что я испытал вдвое большее оцепенение, чем то, что ощутил, узнав, что Пиория может стать зрячим, - значит ничего не сказать. Воспоминания проносились в моем мозгу со скоростью, с какой тасует колоду карточный шулер на Миссисипи. Однажды Берн взломал дверь в офис, соседний с моим, чтобы вызвать «скорую помощь», когда эта чокнутая баба Агнес Стернвуд сначала вырвала розетки провод моего телефона, а потом проглотила содержимое бутылки с жидкостью для очистки каналационных труб, как она клятвенно заверяла. Оказалось, однако, что эта жидкость всего лишь раствор нерафинированного сахара, а Берн взломал дверь в помещение, где принимались ставки на игру «по-крупному» на лошадиных скачках. Насколько я помню, парень, который снимал эту комнату и приклеил на двери надпись «Маккензи импорте», все еще получает свой ежегодный каталог рассылки товаров по почте «Сиэрс и Робак» в тюрьме Сан-Квентин. Был еще один случай с тем парнем - Берн шарахнул его по голове своим стулом за мгновение перед тем, как тот успел вспороть мне живот. Это, разумеется, снова было связано с делом Мейвис Уэлд. Не говоря уже о том, что однажды он привел ко мне свою внучку - дивную красавицу, - когда девушку использовали для выпуска порнографических фотографий.

     Берн уходит на пенсию?

     Это невозможно. Этого просто не может быть.

     - Верной, - спросил я, - что это за шутка?

     - Это не шутка, мистер Амни, - сказал он, останавливая лифт на третьем этаже. И тут же зашелся глубоким легочным кашлем, какого я никогда не слышал у него за все эти годы. Казалось, мраморные шары катились по каменной дорожке кегельбана. Он вынул о рта окурок «Кэмела», и я с ужасом увидел, что у него розовый фильтр, но не от губной помады. Верной посмотрел на него с отвращением, сунул обратно в рот, отодвинул решетку и пронес:

     - Прошу, мистер Таггл.

     - Спасибо, Берн.

     - Не забудьте про вечеринку в пятницу, - напомнил Верной. Голос его был приглушенным, он достал заднего кармана носовой платок в коричневых пятнах и вытер им губы. - Я буду очень вам благодарен. - Он посмотрел на меня красными слезящимися глазами, и то, что я увидел в них, напугало меня до смерти. Что-то поджидало Вернона Клейна за ближайшим поворотом судьбы, и, судя по этому взгляду, Верной знал об этом. - И вы приходите, мистер Амни, - мы с вами прошли через многое, и я буду рад пропустить с вами стаканчик.

     - Одну минутку! - крикнул я, хватая Билла в тот момент, когда тот попытался выйти лифта. - Подождите минуту, черт вас побери! Что за вечеринка? О чем вы говорите?

     - Он уходит на пенсию, - пояснил Билл. - Так обычно случается, когда твои волосы становятся седыми, даже если ты был слишком занят и не заметил этого. Верной устраивает вечеринку в подвале вечером в пятницу. Все, кто работает в здании, будут там, и я собираюсь приготовить мой всемирно знаменитый «динамитный пунш». Что с тобой, Клайд? Вот уже месяц, -как ты узнал, что Берн кончает работать тридцатого мая.

     Эти слова снова привели меня в ярость подобно тому, как это случилось, когда Пиория назвал меня гомиком. Я схватил Билла за подбитые плечи его двубортного пиджака и как следует тряхнул.

     - Не говори чепухи!

     Он посмотрел на меня с презрительно-болезненной улыбкой.

     - Это ты говоришь чепуху, Клайд. Но если тебе не хочется, не приходи. Оставайся дома. Ты все равно последние шесть месяцев вел себя росо loco.

     Я снова тряхнул его.

     - Что ты хочешь этим сказать - росо loco?

     - Чокнутый, шариков не хватает, крыша поехала - тебе что-нибудь это говорит? И прежде чем ответишь, разреши предупредить тебя: если ты тряхнешь меня еще хоть раз, даже не очень сильно, содержимое моих внутренностей выплеснется прямо на тебя, и никакая химчистка не сможет удалить это месиво с твоего костюма.

     Он вырвался моих рук, прежде чем я тряхнул его снова - даже если бы я на это решился, - и пошел по коридору. Как всегда, зад его брюк свисал до колен. Он оглянулся назад в тот момент, когда Верной задвигал бронзовую решетку лифта.

     - Тебе нужно отдохнуть, Клайд. И лучше всего начать с прошлой недели.

     - Что с тобой случилось?

     - крикнул я, глядя на него. - Что случилось со всеми? - Но к этому моменту внутренняя дверь лифта закрылась, и мы начали подъем - теперь на седьмой этаж. Там находится мой маленький кусочек рая. Верной уронил окурок в ведро с песком, стоящее в углу, и тут же сунул в рот новую сигарету. Он чиркнул спичку о ноготь большого пальца, закурил и сразу закашлялся. Теперь я увидел крошечные капли крови, вырывающиеся, подобно красному туману, между его потрескавшимися губами. Это было отвратительное зрелище. Его глаза опустились и безучастно уставились в дальний угол, ничего не видя, ни на что не надеясь. Запах Билла Таггла висел между, нами подобно духу прошлых пьянок.

     - Окей, Берн, - пронес я. - Что с тобой и куда ты отправляешься?

     Верной никогда не использовал все разнообразие английского языка, и эта привычка не менила ему и сейчас.

     - Это рак, - сказал он. - В субботу я выезжаю на «Цветке пустыни» в Арону. Там я буду жить у сестры. Не думаю, что успею ей надоесть. Сестре придется сменить постельное белье не больше двух раз. - Лифт остановился, и Верной отодвинул решетку. - Седьмой, мистер Амни. Ваш маленький кусочек рая. - При этом он, как всегда, улыбнулся, однако на этот раз улыбка напоминала гримасу черепа, которые лепят леденцов в Тихуане в День поминовения.

     Теперь, когда дверь открылась, я почувствовал в своем маленьком кусочке рая запах чего-то настолько странного, что не сразу понял его происхождение: пахло свежей краской. Я запомнил эту странность и тут же перешел к другим проблемам, которых у меня набралось немало.

     - Но это несправедливо, - сказал я. - Ты сам знаешь, Берн, что это несправедливо.

     Он уставился на меня своими пугающе безучастными глазами. В них я увидел смерть, черную фигуру, машущую крыльями и манящую к себе за тонкой пленкой выцветшей голубны.

     - Что несправедливо, мистер Амии?

     - Ты должен сидеть здесь, черт побери! Сидеть вот тут! Сидеть на своем стуле с Иисусом и портретом жены над головой. А не вот с этим! - Я протянул руку, сорвал карточку с силуэтом человека, ловящего рыбу в озере, разорвал се пополам, сложил половинки вместе, снова разорвал их и бросил на пол. Они трепеща опустились на выцветший красный коврик подобно конфетти.

     - Значит, я должен сидеть вот здесь, - повторил он, не сводя с моих глаз своих ужасных зрачков. Позади нас двое рабочих в мазанных краской комбинезонах повернулись и взглянули на кабину лифта.

     - Совершенно верно.

     - И сколько времени, мистер Амни? Поскольку вам все вестно, может быть, вы скажете это мне, а? Сколько времени я должен гонять вверх и вн этот проклятый лифт?

     - Ну.., вечно, - ответил я, и это слово повисло между нами, еще один пррак в лифте, наполненном табачным дымом. Если уж мне дали бы возможность выбора, я выбрал бы запах Билла Таггла.., но у меня не было выбора. Вместо этого я снова повторил: - Вечно, Берн.

     Он затянулся своим «Кэмелом», закашлялся, и вместе с табачным дымом о рта его вылетели крошечные капельки крови. Он продолжал смотреть на меня.

     - В мои обязанности не входит давать советы тем, кто снимает здесь служебное помещение, мистер Амни, но я, пожалуй, все-таки дам вам совет, поскольку это последняя неделя моей работы здесь и все такое. Может быть, вам следует посоветоваться с врачом. С таким, который показывает вам чернильные пятна и спрашивает, что они вам напоминают.

     - Ты не должен уходить на пенсию, Берн. - Мое сердце билось чаще, чем когда-либо раньше, но я заставил себя говорить спокойно. - Ты просто не можешь.

     - Неужели? - Он вынул сигарету о рта - свежая кровь уже пропитала ее фильтр - и затем посмотрел на меня. Его улыбка была страшной. - Мне кажется, мистер Амни, у меня просто нет выбора.

 

3. О малярах и песо

 

     Запах свежей краски ударил мне нос, заглушив запах табачного дыма Вернона и все еще не позабытую вонь от подмышек Билла Таггла. Рабочие в комбинезонах сейчас занимались окраской стены недалеко от двери моего офиса. Сначала они укладывали вдоль стены длинный кусок брезента, чтобы не капать на пол, и вдоль него расставляли свои банки с краской, кисти и скипидар. Тут же стояли и две стремянки, ограничивая фронт их работ, как потрепанные книжные корешки. У меня появилось желание побежать по коридору, разбрасывая пинками все, что там было. Какое они имеют право красить эти старые темные стены кощунственно сверкающей белой краской?

     Однако вместо этого я подошел к тому маляру, который выглядел так, будто его коэффициент интеллектуальности мерялся двузначной цифрой, и вежливо спросил, чем заняты они с приятелем. Он оглянулся на меня.

     - Здорово выглядит, правда? Я грунтую цветом «мисс Америка», а Чик вон там добавляет румянчика с пупочков Бетти Грэбл.

     С меня было достаточно. Достаточно маляров, достаточно всего остального. Я протянул руки, схватил остряка под мышки и кончиками пальцев нажал на особенно чувствительный нерв, скрывающийся там. Он завопил и выронил кисть. Белая краска забрызгала его ботинки. Его напарник посмотрел на меня робким взглядом лани и сделал шаг назад.

     - Если ты попробуешь сбежать раньше, чем я отпущу тебя, - зарычал я, - то увидишь, что ручка твоей кисти воткнута в твою задницу так глубоко, что понадобится мощный зажим, чтобы зацепить щетину на ней. Хочешь попробовать, чтобы убедиться, что я не лгу?

     Он перестал двигаться и замер на краю брезента, поглядывая по сторонам в надежде на помощь. Помощи не было. Я чуть ли не ожидал, что Кэнди откроет дверь и выглянет в коридор, чтобы посмотреть, что за шум, но дверь была плотно закрыта. Я снова обратил внимание на остряка, которого держал под мышки.

     - У меня к тебе простой вопрос, приятель: чем ты здесь занимаешься, черт побери? Ты готов ответить или требуется дополнительное убеждение?

     Я шевельнул пальцами у него под мышками, чтобы освежить его память, и услышал ответный вопль.

     - Крашу коридор! Господи, разве ты сам не видишь?!

     Я отлично видел и, даже если бы был слепым, почувствовал по запаху. Меня раздражало то, что говорили мне оба органа чувств. Коридор не следовало красить, особенно в этот сверкающий, отражающий свет белый цвет. Коридор должен быть мрачным и темным, он должен пахнуть пылью и старыми воспоминаниями. То, что началось с непривычной тишины в квартире Деммиков, становилось все хуже и хуже. Я был страшно рассержен, как убедился в этом несчастный маляр. Но в то же время я был испуган, хотя это чувство удается хорошо скрывать, когда зарабатываешь на жнь с пистолетом в кобуре.

     - Кто послал вас сюда?

     - Наш босс, - ответил маляр, глядя так, словно у меня поехала крыша. - Мы работаем в фирме «Чаллискастэм пейнтерс» на улице Ван-Несс. Хозяин фирмы Хэп Корриган. Если вы хотите выяснить, кто нанял нашу компанию, то...

     - Нас нанял владелец, - тихо пронес второй маляр, - Владелец здания. Его зовут Самюэль Ландри.

     Я покопался в памяти, пытаясь совместить имя Самюэля Ландри с тем, что мне было вестно о Фулуайлдер-билдинге, и потерпел неудачу. Более того, я не мог связать имя Самюэля Ландри с чем бы то ни было.., и все-таки оно звенело у меня в голове, словно церковный колокол, который слышишь за несколько миль туманным утром.

     - Врешь, - сказал я, но без особой уверенности. Мне просто нужно было что-то сказать.

     - Позвоните боссу, - предложил второй маляр. Внешность бывает обманчива; судя по всему, он был умнее своего напарника. Он сунул руку внутрь грязного, запятнанного комбинезона и достал маленькую карточку.

     Внезапно почувствовав усталость, я отмахнулся.

     - Боже милосердный, и кому только пришло в голову красить этот коридор?

     Не то чтобы я спрашивал маляров, но тот них, что протянул мне карточку с телефоном, все-таки ответил:

     - Видите ли, коридор станет более светлым, - и осторожно добавил: - Вы ведь не будете отрицать?

     - Сынок, - я сделал шаг к нему, - у твоей матери были живые нормальные дети или только выкидыши вроде тебя?

     - Эй, спокойно, спокойно, - ответил он, отступая назад. Я увидел, что он смотрит на мои сжатые кулаки, и заставил их разжаться. На его лице не отрешилось явного облегчения, и, говоря по правде, я не стал бы обвинять его. - Тебе это не нравится - я отлично тебя понимаю. Но мне приходится делать то, что приказывает босс, верно? Я хочу сказать, черт побери, мы ведь живем в Америке.

     Он взглянул на своего напарника, потом посмотрел на меня. Что-то промелькнуло у него в глазах, но при моей профессии я видел подобные взгляды много раз и всегда разгадывал их. Он хотел им сказать своему напарнику: не связывайся с этим типом. Не заводи его, он настоящий динамит.

     - Я хочу сказать, ведь у меня жена и маленький ребенок, которых надо кормить, - продолжал он. - А ведь сейчас крис, понимаешь?

     Меня охватило замешательство, погасившее мою ярость подобно тому, как ливень гасит начавшую гореть сухую траву. Неужели в Америке крис? Неужели?

     - Я знаю, - кивнул я, не зная об этом ничего. - забудем то, что проошло, ладно?

     - Конечно, - с готовностью согласились маляры. Их голоса звучали, будто полуквартет парикмахеров. Тот, которого я по ошибке счел более или менее умным, глубоко засунул свою левую руку под правую подмышку, стараясь успокоить разбушевавшийся там нерв. Я мог бы сказать ему, что это растянется не меньше чем на час, а может быть, и дольше, но больше говорить с малярами мне не хотелось. Мне не хотелось ни говорить с кем-либо, ни видеть кого-то - даже обольстительную Кэнди Кейн, чьи прывные взгляды и округлые формы, какие встречаются лишь в субтропиках, не раз ставили на колени даже отчаянных уличных хулиганов. Единственное, чего мне хотелось, так это пройти через приемную и скрыться во внутреннем кабинете. Там у меня в нижнем левом ящике стола была спрятана бутылка хлебной водки, а это было именно то, в чем я сейчас больше всего нуждался.

     Я пошел по коридору по направлению к двери с матовым стеклом, на котором виднелась надпись: «КЛАЙД АМНИ. ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ», с трудом удержавшись от вновь возникшего желания проверить, сумею ли я пнуть с полулета банку устрично-белой краски, да так, чтобы она вылетела в окно в конце коридора на пожарную лестницу. Я уже взялся за ручку двери, ведущей в мой офис, как мне в голову пришла новая мысль, и я повернулся к малярам.., но очень медленно, чтобы они не подумали, будто у меня опять наступил припадок. Кроме того, меня не покидало подозрение, что если я повернусь слишком быстро, то увижу, как они усмехаются, глядя друг на друга и крутя пальцем у виска - красноречивый жест, которому все мы научились на школьном дворе.

     Они не крутили указательным пальцем у виска, но и глаз с меня не спускали. Тот них, которого я сначала ошибочно счел поумнее, явно прикидывал расстояние до двери с надписью «Запасной выход». Внезапно мне.

     Захотелось сказать им, что я совсем не такой уж плохой парень, когда познакомишься со мной поближе, что несколько клиентов и по крайней мере одна бывшая жена считают меня чем-то вроде героя. Но такое вряд ли стоит говорить о себе, особенно обращаясь к парням, зарабатывающим на жнь руками, а не мозгами.

     - Успокойтесь, ребята, - пронес я. - Никто не собирается набрасываться на вас. Я просто хочу задать один вопрос.

     Они успокоились, хотя и едва заметно.

     - Спрашивай, - спросил маляр номер два.

     - Кто-нибудь вас ставил на числа в Тихуане?

     - La loteria? - спросил первый маляр.

     - Твое знание испанского потрясает меня. Да. La loteria.

     Первый маляр отрицательно покачал головой.

     - Мексиканские лотереи, как и мексиканские публичные дома, - это только для молокососов. Я хотел спросить, как они думают: почему я задал этот вопрос именно им - но сдержался.

     - К тому же, - продолжал он, - там нельзя выиграть больше десяти или двенадцати тысяч песо. Тоже мне выигрыш! Сколько это настоящими деньгами? Пятьдесят баксов? .Восемьдесят?

     «Мама выиграла в лотерее в Тихуане», - сказал Пиория, и даже тогда я сразу понял, что здесь что-то не так. Сорок тысяч доллара... Дядя Фред поехал туда и привез наличные вчера вечером. Он привез деньги в седельных мешках своего «винни»!

     - Да, - согласился я, - что-то вроде того, пожалуй. И они всегда расплачиваются именно так, в песо?

     Он снова посмотрел тем же взглядом, словно считал меня сумасшедшим, затем вспомнил, что у меня действительно поехала крыша, и поспешно менил выражение лица.

     - Да, конечно. Понимаешь, ведь это мексиканская лотерея. Они не могут выплачивать выигрыши в долларах.

     - Ты совершенно прав, - кивнул я и мысленным взором увидел Пиорию, его худое сияющее лицо и услышал его слова: «Я разбросал их по маминой кровати и катался по ним! Сорок тысяч зеленых баксов!» Но как слепой мальчик может быть уверен в точном количестве денег.., или даже в том, что он катается по купюрам? Ответ очень прост: не может. Однако даже слепой продавец газет не может не знать, что la loteria расплачивается не долларами, а песо, и даже слепой продавец газет знает, что нельзя увезти мексиканский салат на сумму в сорок тысяч долларов США в седельных мешках мотоцикла «винсент». Для этого его дяде понадобится самосвал гаража Лос-Анджелеса.

     Неразбериха и замешательство - ничего, кроме темных облаков неразберихи.

     - Спасибо, - сказал я и направился в свой офис.

     Я не сомневался, что мой уход стал облегчением для всех троих.

 

4. Последний клиент Амни

 

     - Кэнди, крошка, я не хочу никого принимать или разговаривать с кем-либо по теле... Я замолчал. Приемная была пуста. Письменный стол Кэнди в углу комнаты был необычно чистым. Через мгновение я понял почему: поднос, где раньше лежали «входящие» и «исходящие», был брошен в мусорную корзину, а фотографии Эррола Флинпа и Уильяма Пауэлла исчезли. Маленький стул для стенографистки, сидя на котором Кэнди показывала свои прелестные .

     Ножки, был пуст.

     Мои глаза вернулись к подносу для «входящих» и «исходящих», торчащему мусорной корзины подобно носу тонущего корабля, и на мгновение мое сердце дрогнуло. Может быть, кто-то ворвался в мой офис, обыскал его, похитил Кэнди? Иными словами, может быть, предстоит расследование? В этот момент я с радостью взялся бы за расследование, даже если это означало, что какой-то бандит связывает Кэнди и в эту самую минуту.., с особой нежностью натягивает веревку на ее твердые выпуклые груди. Меня устраивал любой путь - лишь бы выбраться этой паутины.

     Дело, однако, было в другом - никто не обыскивал комнату. Поднос с отделениями для «входящих» и «исходящих» документов лежал в корзине для мусора, это верно, но не было видно никаких следов борьбы; более того, походило на то, что... На столе, в самой его середине, лежал всего лишь один предмет - белый конверт. С первого взгляда меня охватило чувство, что и тут меня ждут новые неприятности. Тем не менее я подошел к столу и взял конверт. На нем с характерными для почерка Кэнди петлями и завитками было написано мое имя, в этом не было ничего удивительного - еще одна неприятная часть этого длинного неприятного утра.

     Я разорвал конверт, и листок бумаги выпал мне в руки.

 

     Дорогой Клайд!

     Мне смертельно надоело терпеть, как ты лапаешь меня и насмешливо улыбаешься. Я также устала от твоих нелепых и ребяческих шуток по поводу моего имени. Жнь слишком коротка, и стоит ли тратить ее на то, чтобы тебя лапал пожилой детектив, от которого ушли две жены и у которого плохо пахнет о рта. Ты не лишен достоинств, Клайд, но они начинают меркнуть перед недостатками, особенно с тех пор, как ты начал постоянно пить.

     Сделай себе одолжение и повзрослей наконец.

     Твоя Арлин Кейн.

     Я возвращаюсь к своей матери в Лидахо. Не пытайся найти меня.

 

     Я держал письмо еще несколько мгновений, не веря своим глазам, затем бросил его. Одна фраза раз за разом повторялась в моем мозгу, пока я следил за листком, который, порхая, лениво опускался в мусорную корзину: «Я устала от твоих нелепых и ребяческих шуток по поводу моего имени». Но разве я когда-нибудь знал, что у нее другое имя, а не Кэнди Кейн? Я напряг свою память, не сводя взгляда с письма, продолжающего свой порхающий, ленивый - и словно бесконечный - полет, и получил ответ, честный и ясный - нет. Ее имя всегда было Кэнди Кейн, мы столько раз шутили по этому поводу, а если мы и крутили шутливый служебный роман с объятиями и поцелуями, что того? Она всегда получала от этого удовольствие. Мы оба радовались и смеялись.

     Действительно ли она получала удовольствие от вашего служебного романа? - спросил меня внутренний голос. Или это была еще одни маленькая сказка числа тех, которые ты рассказывал себе все эти годы?

     Я попытался заставить умолкнуть этот голос, и через несколько мгновений мне это удалось, однако другой, пришедший ему на смену, был еще хуже. Этот голос принадлежал не кому иному, как Пиории Смиту. «Теперь я могу себе позволить не ображать всякий раз, что попал в рай, когда какой-нибудь щедрый покупатель оставляет мне пять центов чаевых». Вы понимаете эту новость, мистер Амни?

     - Заткнись, малыш, - сказал я, обращаясь к пустой комнате. - На роль Габриэлля Хиттера ты не годишься. - Я отвернулся от стола Кэнди, и перед моим мысленным взором, словно какой-то марширующий оркестр ада, прошла вереница лиц: Джордж и Глория Деммик, Пиория Смит, Билл Таггл, Верной Клейн, блондинка на миллион долларов с дешевым именем Арлин Кейн.., даже два маляра шествовали в этой процессии.

     Путаница, путаница, ничего, кроме путаницы.

     Опустив голову и шаркая ногами, я вошел в свой кабинет, закрыл за собой дверь и сел за стол. Смутно, сквозь закрытое окно, я слышал звуки транспорта на бульваре Сансет. Тут мне пришла в голову мысль: для некоторых прохожих там все еще было весеннее утро, настолько идеально лос-анжелесское, что где-то можно было найти такой маленький регистрационный знак, свидетельствующий, что оно может принадлежать только главному городу Калифорнии. Однако для меня все вокруг стало тусклым.., внутри и снаружи. Я внезапно вспомнил о бутылке в нижнем ящике стола, но даже наклоняться за ней показалось мне слишком трудным. Я почему-то решил, что потребуется усилие, подобное тому, какое понадобилось бы, чтобы в теннисных тапочках взобраться на Эверест.

     Запах свежей краски проникал в офис. Вообще-то мне он нравился, только не в данный момент. Сейчас этот запах ассоциировался со всем, что пошло не так, как следовало, начиная с Деммиков, которые вернулись в свое голливудское бунгало, не перебрасываясь шутками, словно резиновыми шарами, включив проигрыватель на полную мощность и вызывая истерику у своего Бастера бесконечными объятиями и поцелуями. Тут мне пришло в голову с идеальной ясностью и простотой - мне казалось, что истинная правда именно так и приходит в людские головы, - возьмись какой-нибудь врач вырезать рак, убивающий лифтера Фулуайлдер-билдинга, и все станет на свое место, засияет белной. Устрично-белой краской, которой красили маляры коридор.

     Эта мысль оказалась настолько утомительной, что я опустил голову, прижал ладони к вискам, удерживая ее на месте.., или, может быть, просто стараясь, чтобы то, что находилось внутри, не вырвалось наружу и не испортило краску на стенах офиса. Так что, когда дверь неслышно открылась и кто-то вошел в комнату, я не поднял головы. Мне казалось, что для этого потребуется усилие, на которое в этот момент я не был способен.

     К тому же меня охватило странное чувство - я вроде бы знал, кто сейчас войдет. Я не мог назвать имя вошедшего, но узнал его шаги. Знакомым был и одеколон, хотя я не знал, как он называется, даже если кто-то приставил бы к моей голове револьверное дуло. И по самой простой причине: никогда в жни я не нюхал этот запах. Как могу я узнать запах, который не нюхал никогда в жни, спросите вы? На этот вопрос я не мог дать ответ, но запах неожиданно показался мне знакомым.

     Впрочем, не это было самым плохим. Хуже всего было то, что я был до смерти перепуган. Прежде мне угрожали грохочущие револьверы в руках разъяренных мужчин, и это было достаточно страшно, и кинжалы в руках не менее разъяренных женщин, что в тысячу раз хуже. Однажды меня привязали к рулю «паккарда» и поставили машину на железнодорожном пути с частым движением поездов; меня даже выбрасывали окна третьего этажа; жнь моя действительно была полна приключений, но ничто не пугало меня так, как запах этого одеколона и мягкие шаги по коридору.

     Мне казалось, что голова моя весит по крайней мере шестьсот фунтов. - Клайд, - пронес голос, которого я никогда не слышал раньше, но сразу узнал, как свой собственный. Всего лишь одно слово - и вес моей головы увеличился до тонны.

     - Убирайся отсюда, кем бы ты ни был, - ответил я, не поднимая глаз. - Контора закрыта. - И что-то заставило меня прибавить: - На ремонт.

     - Плохой день, Клайд?

     Мне показалось, что в этом голосе заметно сочувствие, и от этого положение стало только хуже. Кем бы ни был этот хмырь, я не нуждался в его сочувствии. Что-то подсказывало мне, что его сочувствие более опасно, чем ненависть.

     - Не такой уж плохой, - отозвался я, поддерживая свою тяжелую больную голову ладонями и глядя вн на бювар - ничего другого мне не оставалось. В верхнем левом углу был написан телефонный номер Мейвис Уэлд. Я снова и снова пробежал по нему глазами - Беверли 6-4214. Не сводить взгляда с исписанного бювара показалось неплохой мыслью. Я не знал, кем был мой гость, но видеть его мне все равно не хотелось - единственное, в чем я был по-настоящему уверен.

     - Мне кажется, вы ведете себя немного неискренне.., пожалуй... - пронес голос. На этот раз я действительно ощутил в нем сочувствие, отчего мой желудок сжался в нечто похожее на дрожащий кулак, пропитанный кислотой. Я услышал скрип - он опустился в кресло для посетителей.

     - Я не ведаю, что точно значит это слово, однако не стесняйтесь, говорите, - согласился я. - А теперь, когда мы обменялись любезностями, Моггинс, и вы чувствуете свою правоту, почему бы вам не встать и не выйти отсюда. Я решил взять бюллетень. Мне нетрудно сделать это, никто не будет возражать, понимаете ли, ведь здесь босс - я. Здорово иногда все получается, а?

     - Пожалуй. Взгляни на меня, Клайд.

     Мое сердце бешено забилось, однако голова не сдвинулась с места и глаза упрямо смотрели на Беверли 6-4214. Меня не покидала мысль - достаточно ли горяч ад для Мейвис Уэлд. Когда я заговорил, мой голос звучал спокойно. Я удивился, но одновременно почувствовал благодарность.

     - Говоря по правде, я, пожалуй, возьму бюллетень но болезни на целый год. Поселюсь скорее всего в Кармелг. Буду сидеть на палубе яхты со справочником «Америкой меркьюри» на коленях и наблюдать за прибытием океанских лайнеров с Гавайских островов. - Посмотри на меня.

     Мне не хотелось делать этого, но голова поднялась, будто по собственной воле. Он сидел в кресле для клиентов, там, где до него сидели Мейвис, и Ардис Макгилл, и Биг Том Хэтфилд. Даже Верной Клейн однажды сидел тут, когда принес стетографии своей внучки, обнаженной и с улыбкой, вызванной дозой наркотика. Он сидел в кресле, и на его лицо падали те же лучи калифорнийского солнца - на лицо, которое я, несомненно, видел когда-то. Последний раз меньше часа назад в зеркале своей ванной. Тогда я водил по нему бритвой «Жиллетт блю блейд».

     Выражение сочувствия в его глазах было самым отвратительным, которое мне приходилось когда-либо видеть, и когда он протянул свою руку, меня охватило внезапное желание повернуться в своем вращающемся кресле, вскочить на ноги и выброситься окна с седьмого этажа. Пожалуй, я так бы и поступил, не будь сбит с толку и запутан. Я не раз встречал выражение «перейти на «автопилот» - его обожают авторы дешевой фантастики и душещипательных рассказов, - но чувствовал я себя так впервые.

     Внезапно в комнате потемнело. День был совершенно безоблачным, я готов поклясться в этом, и тем не менее солнечный диск пересекло облако. Человек, сидевший напротив, по другую сторону стола, был старше меня по крайней мере лет на десять, а может, и на пятнадцать. Его волосы были почти белыми, тогда как мои все еще оставались почти черными, но это не меняло простого обстоятельства - как бы он ни называл себя И каким бы старым ни выглядел, это был я. Помните, я сказал, что его голос показался мне знакомым? Разумеется. Так звучит ваш голос - хотя не совсем так, как он звучит у вас в голове, - когда вы слушаете запись.

     Он поднял мою вялую руку со стола, пожал ее с энергией торговца недвижимостью, только что заключившего выгодную сделку, и отпустил снова. Она звучно шлепнулась на поверхность стола, прямо на бювар с телефонным номером Мейвис Уэлд.

     Когда я убрал свои пальцы, то увидел, что номер Мейвис исчез. Более того, исчезли все номера, которые я нацарапал на бюваре за последние годы. Бювар был чист.., чист, как совесть убежденного баптиста.

     - Господи! - прохрипел я. - Иисус Христос!

     - Ничуть, - ответила мне моя вторая версия, сидящая в кресле для посетителей напротив. - Ландри. Самюэль Д. Ландри - к вашим услугам.

 

5. Интервью с Создателем

 

     Несмотря на то, что я был потрясен, потребовалось всего две или три секунды, чтобы вспомнить это имя, скорее всего потому, что я слышал его совсем недавно. По словам маляра помер два, Самюэль Ландри распорядился выкрасить длинный темный коридор, ведущий к моему офису, в устрично-белый цвет. Это Ландри был владельцем Фулуайлдер-билдинга.

     Внезапно мне в голову пришла безумная мысль, но ее очевидное безумие ничуть не затуманило неожиданный всплеск надежды, сопровождавшей ее. Говорят - кто говорит, невестно, но говорят, - что для каждого человека па лике земли существует двойник. Может быть, Ландри был моим двойником. Может быть, мы были идентичными двойниками, не связанными друг с другом родственными узами, родившимися от разных родителей лет на десять или пятнадцать раньше или позже друг друга. Эта мысль никак не могла объяснить остальные странности, происшедшие со мной сегодня, но по крайней мере за нее следовало держаться, черт побери.

     - Чем могу помочь, мастер Ландри? - спросил я. Несмотря на все усилия, мне не удалось говорить спокойно. - Если вы зашли сюда относительно аренды помещения, то вам придется подождать день или два - за это время я разберусь с делами. Оказалось, что у моей секретарши неотложные дела дома, в Армпите, Айдахо.

     Ландри не обратил абсолютно никакого внимания на эту слабую попытку с моей стороны менить тему разговора.

     - Да, - пронес он задумчиво, - это, наверное, самый худший всех плохих дней.., и все -за меня. Извини, Клайд, искренне прошу тебя. Когда я встретился с тобой лицом к лицу, это было.., не совсем то, что я ожидал. Не совсем. Начать с того, что ты понравился мне гораздо больше. Однако теперь назад дороги нет. - И он глубоко вздохнул. Его слова совсем мне не понравились.

     - Что вы имеете в виду? - Мой голос дрожал еще больше прежнего, и отблеск надежды угасал. Причиной, судя по всему, был недостаток кислорода в том, что раньше служил мне мозгом.

     Он ответил не сразу. Сначала наклонился и взялся за ручку тонкого кожаного кейса, стоявшего прислоненным к передней ножке кресла для посетителей. На кейсе были вытеснены инициалы «С.Д.Л.», и потому я сделал вывод, что мой странный посетитель принес его с собой. Отсюда нетрудно догадаться, что я недаром завоевал звание лучшего частного детектива в 1934 и 1935 годах.

     Мне еще никогда не приходилось видеть такого кейса - он был слишком маленьким и тонким, чтобы называться портфелем, и застегивался не пряжками и ремнями, а «молнией». Да и подобной «молнии» я никогда не видел, пришло мне в голову. Ее зубцы были крошечными и вовсе не походили на металлические.

     Однако с кейса Ландри странности только начались. Даже не принимая во внимание то обстоятельство, что Ландри невероятно походил на меня - сходство старшего брата с младшим, - он отнюдь не напоминал тех бнесменов, которых мне приходилось встречать раньше. И уж, конечно, резко отличался от таких богатых, что могут владеть Фулуайлдер-билдингом. Согласен, это не «Ритц», но расположен в центре Лос-Анджелеса, а мой клиент (если он хотел стать моим клиентом) выглядел, как бедный фермер в удачный для него день - когда ему удалось принять ванну и побриться.

     Во-первых, на нем были синие джинсы, а на ногах кеды.., вот только они не походили на те кеды, которые мне доводилось видеть раньше. Это были высокие спортивные ботинки. Говоря по правде, они больше смахивали на те, что носит Борис Карлофф, когда одевается под Франкенштейна, и если вы думаете, что они были брезента, я готов съесть свою любимую шляпу. По сторонам ботинок красными буквами необычным шрифтом было написано слово, похожее на название блюда в китайском ресторане, торгующем навынос: «Рибок».

     Я взглянул на бювар, еще недавно покрытый множеством телефонных номеров, и внезапно понял, что не помню номера Мейвис Уэлд, хотя звонил по нему миллион раз только прошлой зимой. Чувство страха усилилось.

     - Мистер, - сказал я, - мне бы хотелось, чтобы вы ложили дело, по которому пришли, и отправились дальше. Впрочем, почему бы вам не уйти отсюда, даже не лагая своей проблемы?

     Он улыбнулся.., как мне показалось, устало. Это тоже выглядело чем-то необычным. Лицо человека в обыкновенной белой рубашке с открытым воротом выглядело ужасно усталым. И к тому же ужасно печальным. По нему было видно, что тот, кому оно принадлежало, повидал такое, о чем я и не догадываюсь. Я почувствовал какое-то смутное сострадание к моему посетителю, однако его по-прежнему затмевал страх. Страх и ярость. Потому что это было и мое лицо, и этот подонок сделал все, чтобы так носить его.

     - Извини, Клайд, - сказал он. - Ничего не выйдет.

     Он положил руку на застежку своего кейса с узенькой хитроумной «молнией». Тут я подумал, .

     Что мне совсем не хочется, чтобы Ландри открыл свой кейс. С намерением остановить его я сказал:

     - Вы всегда навещаете своих съемщиков офисов в одежде разорившегося фермера, зарабатывающего на жнь выращиванием капусты? Вы что, один эксцентричных миллионеров?

     - В том, что я эксцентричен, ты ничуть не ошибся, - кивнул он. - И не пытайся тянуть время, Клайд, это ничуть тебе не поможет.

     - Откуда у вас взялась такая мы... И тут он сказал то, чего я боялся, погасив тем самым мою последнюю надежду.

     - Мне знакомы все твои мысли, Клайд. В конце концов, я - это ты.

     Я облнул губы и заставил себя заговорить - о чем угодно, лишь бы не видеть, как он открывает «молнию» на своем странном кейсе. Все, что угодно. Мне удалось выдавить себя хриплым голосом фразу, но по крайней мере я сумел пронести ее:

     - Да, я заметил сходство. Правда, запах одеколона показался мне незнакомым. Я-то пользуюсь «Олд спайсом», понимаете.

     Он ухватился большим и указательным пальцами за ушко «молнии», но все-таки не открыл ее. Пока.

     - Но тебе нравится этот запах, - пронес он с полной уверенностью, - и ты стал бы пользоваться этим одеколоном, если бы мог купить его в аптеке «Рексалл» на углу, верно? К сожалению, ты не сможешь сделать этого. Одеколон называется «Арамис», и его обретут только через сорок лет. - Он посмотрел на свою странную, безобразную баскетбольную обувь и добавил: - Как и мои кроссовки.

     - Вы чертовски убедительно врете.

     - Да, пожалуй черт действительно имеет к этому какое-то отношение, - согласился Ландри, даже не улыбнувшись.

     - Откуда вы взялись?

     - Я думал, ты знаешь. - Ландри потянул застежку на «молнии», и я увидел внутри кейса прямоугольное устройство какого-то гладкого пластика. Оно было такого же цвета, каким станет коридор седьмого этажа к заходу солнца. Я никогда не видел ничего подобного. На устройстве не было названия фирмы, только виднелось что-то похожее на номер серии - Т-1000. Ландри достал устройство кейса, предназначенного для его переноски, большими пальцами откинул застежки по сторонам и поднял крышку, укрепленную на шарнирах. Я увидел нечто напоминающее телеэкран в .

     Фильме о Баке Роджере. - Я прибыл будущего, - пояснил Ландри. - Точно как в научно-фантастических журналах.

     - Скорее психиатрической лечебницы в Санниленце, - буркнул я.

     - Но все-таки не совсем как в дешевых фантастических журналах, - продолжал он, не обращая внимания на мои слова. - Нет, не совсем. - Ландри нажал на кнопку сбоку. Изнутри устройства донесся стрекочущий звук, за которым последовал короткий свистящий писк. Устройство на коленях Ландри походило на какую-то странную машинку для стенографии.., и мне пришла в голову мысль, что я недалек от истины.

     - Как звали твоего отца, Клайд? - Он внимательно посмотрел на меня.

     Мы на мгновение встретился с ним взглядами, я старался не облывать губы. В комнате по-прежнему было темно, солнце все еще скрывалось за облаком, которого я даже не заметил, когда вышел дома на улицу. Лицо Ландри, казалось, плавало в сумраке подобно старому сморщенному воздушному шару.

     - А какое это имеет отношение к цене огурцов в Монровии? - спросил я.

     - Значит, не знаешь, правда?

     - Знаю, конечно, - ответил я. Просто я не мог пронести его, вот и все - оно застряло на кончике языка, как и номер телефона Мейвис Уэлд - Беверли и еще какие-то цифры.

     - Ну хорошо. А имя твоей матери?

     - Прекратите эти игры!

     - Ладно, вот легкий вопрос: в какой средней школе ты учился? Каждый энергичный американский мужчина помнит, какую школу он закончил, верно? Или первую девушку, отдавшуюся ему. И город, в котором он вырос. Ты вырос в Сан-Луи-Обиспо?

     Я открыл было рот, но и на этот раз не смог ничего пронести.

     - Может быть, в Кармеле?

     Это казалось похожим на правду.., но затем я понял, что это совсем не так. У меня кружилась голова.

     - А может быть, Дасти-Боттон, штат Нью-Мексико?

     - Прекратите эти глупости! - крикнул я.

     - Ты помнишь? Помнишь?

     - Да! Это был... Он наклонился и нажал на клавиши своей странной стенографической машинки.

     - Вот! Родился и вырос в Сан-Диего!

     Он поставил машинку на мой стол и повернул ее так, что я смог прочитать слова, плавающие в окошке над клавиатурой:

     РОДИЛСЯ И ВЫРОС В САН-ДИЕГО.

Я сосредоточился на слове, вытисненном на окружающей окошко пластиковой рамке.

     - Что такое «Тошиба»? - спросил я. - Блюдо, которое подают, когда ты заказываешь на ужин «Рибок»?

     - Это японская электронная компания.

     Я сухо засмеялся.

     - Кого вы пытаетесь обмануть, мистер? Японцы не могут сделать и заводной игрушки - непременно вставят пружину вверх ногами.

     - Только не теперь, - заметил он. - И говоря «теперь», Клайд, что мы имеем в виду? Что значит «теперь»? Какой сейчас год?

     - 1938-й, - ответил я, затем поднял наполовину онемевшую руку к лицу и вытер губы. - Одну минуту - 1939-й.

     - Может быть, даже 1940-й. Я прав?

     Я промолчал, но почувствовал, как запылало мое лицо.

     - Не расстраивайся, Клайд, ты не знаешь этого, потому что это и мне невестно. В отношении времени я всегда чувствовал себя неопределенно. Отрезок его, к которому я стремился, вообще-то больше походил на ощущение. Его можно назвать «Американское время Чандлера», если хочешь. Чандлер полностью удовлетворял большинство моих читателей, да и с точки зрения редактирования все было гораздо проще, потому что невозможно точно определить ход времени. Разве ты не заметил, как част? говоришь «в течение большего числа лет, чем помню» или «прошло больше времени, чем мне хотелось бы»?

     - Нет, откровенно говоря, я не обращал на это внимания, - сказал я. Однако теперь, когда он упомянул время, я вспомнил, что все-таки замечал это. И потому подумал о газете «Лос-Анджелес тайме». Я читал ее каждый день, но вот какой это был день? По самой газете не определишь, потому что в заголовке никогда не было даты, только дев: «Лучшая газета Америки в лучшем американском городе».

     - Ты говоришь так потому, что в этом мире время вообще-то не проходит. Это является... - Он замолчал, а потом улыбнулся. Было страшно смотреть на него, на его улыбку, полную тоски и странной жалости. - Это является одной его привлекательных сторон, - закончил он наконец.

     Пусть я был испуган, но меня никогда не охватывал страх, когда требовалось проявить мужество, и сейчас был как раз один таких моментов. - Объясните мне, что здесь происходит, черт побери.

     - Хорошо.., ты уже начинаешь понимать, Клайд, правда?

     - Пожалуй. Я не знаю имени моего отца, или имени матери, или имя первой девушки, с которой я был в постели, потому что вы не знаете их. Правильно?

     Он кивнул, улыбаясь подобно учителю, ученик которого нарушил все правила логики, совершил неожиданный скачок и против всех ожиданий получил правильный ответ. Но его глаза все еще были полны этого ужасного сочувствия.

     - И когда вы написали «Сан-Диего» на экране своего устройства, в тот же момент эта мысль пришла и мне в, голову... Он ободряюще кивнул мне.

     - Вам принадлежит не только Фулуайлдер-билдинг, правда? - Я судорожно сглотнул, пытаясь бавиться от комка в горле. - Вам принадлежит все.

     Но Ландри только покачал головой.

     - Нет, не все. Всего лишь Лос-Анджелес и его окрестности. Я имею в виду Лос-Анджелес в квазивременном понимании.

     - Чепуха, - сказал я, но шепотом.

     - Видишь картину на стене слева от двери, Клайд?

     Я посмотрел на нее, хотя в этом не было надобности: на ней был ображен Вашингтон, переправляющийся через реку Делавэр. Висела она здесь в.., течение большего числа лет, чем я это помню.

     Ландри снова положил свою пластиковую стенографическую машинку фильма Бака Роджера на колени и склонился над ней.

     - Не надо! - крикнул я и попытался дотянуться до него. Безуспешно. Мои руки, казалось, лишились сил, и я не мог заставить их двигаться. Меня охватила какая-то апатия, бессилие, словно я потерял три пинты крови и с каждой минутой терял все больше.

     Он снова нажал на клавиши, затем повернул машинку ко мне, чтобы я мог прочесть слова в окошке. Они гласили:

     На стене слева от двери, ведущей в комнату, где сидит М Кэнди, висит портрет нашего почтенного вождя.., но всегда чуть криво. Таким образом я сохраню его в перспективе.

     Я снова посмотрел на картину. Джордж Вашингтон исчез, а на его месте появилась фотография Франклина Рузвельта. Он улыбался, держа во рту мундштук, торчавший под строго определенным углом. Его сторонники считали это элегантным, а противники - высокомерным. Фотография висела чуть криво.

     - Чтобы сделать это, мне не нужно особое устройство, - пояснил Ландри. Его голос звучал чуть смущенно, словно я обвинил его в чем-то. - Я могу добиться этого путем простой концентрации воли - ты ведь видел, как исчезли телефонные номера с твоего бювара, - но с устройством все-таки легче. Наверное, потому, что я привык записывать свои мысли. А потом редактировать их. Между прочим, редактировать и затем заново переписывать фразы - самая увлекательная часть работы, потому что именно здесь ты вносишь окончательные менения. Обычно небольшие, но нередко критически важные, и вся картина обретает тот вид, в котором книга попадет к читателям.

     Я посмотрел на Ландри, и, когда заговорил, мой голос звучал словно мертвый.

     - Вы придумали меня, правда?

     Он кивнул, на его лице появилось странно пристыженное выражение, как будто он сделал нечто постыдное.

     - Когда? - спросил я и надсадно рассмеялся. - Или это и есть самый важный вопрос?

     - Я не знаю, является он важным или нет, - заметил он, - и, по-моему, любой писатель скажет тебе то же самое.

     Это случилось не сразу - в этом я убежден. Это был постепенно развивающийся процесс. Сначала ты появился у меня в «Алом городе», но я написал его еще в 1977 году, и с тех пор ты заметно менился.

     1977 год, подумал я. Действительно, год Бака Роджера. Я не хотел верить, что все происходит на самом деле, предпочитал считать происходящее сном. Как ни странно, этому препятствовал запах его одеколона - знакомый запах, который тем не менее я не нюхал никогда в жни. Да и как я мог его нюхать? Ведь «Арамис» такой же незнакомый для меня, как и «Тошиба».

     Тем временем он продолжал:

     - Ты стал более сложным и интересным. Сначала твой образ был плоским, даже одномерным. - Он откашлялся и на мгновение улыбнулся, глядя на свои руки.

     - Как мне не повезло.

     Он поморщился, почувствовав в моем голосе гнев, но заставил себя, несмотря на это, поднять голову.

     - Последняя книга, где героем был ты, - «Как похоже па падшего ангела». Я начал ее в 1990 году, но, чтобы закончить, мне потребовалось почти три года. Я проработал до 1993-го. За это время у меня возникло немало проблем. Зато жнь была весьма интересной. - Эти слова прозвучали у него с неприятной горечью. - Писатели не создают свои лучшие проведения, когда им живется интересно, Клайд. Поверь мне на слово.

     Я взглянул на его мешковатую одежду, висящую па нем, как на бродяге, и решил, что в этом он прав. - Может быть, -за этого вы все так перепутали теперь, - сказал я. - Это сообщение относительно лотереи и сорока тысяч долларов было пустой болтовней - к югу от грешницы выигрыши выплачиваются только в песо.

     - Я знал это, - заметил он мягко. - Не могу сказать, что время от времени не допускаю ошибок. Возможно, я и являюсь чем-то вроде Создателя в этом мире или для этого мира, но в своем собственном мире я самый обычный человек. Но, когда я все-таки допускаю ошибки, ты и другие действующие лица никогда об этом не догадываются, Клайд, потому что эти ошибки и промахи в последовательности ложения составляют часть вашей жни. Да, Пиория лгал тебе. Я знал это и хотел, чтобы и ты об этом догадался.

     - Почему?

     Он пожал плечами, снова со смущенной улыбкой, словно немного пристыженный.

     - Это было нужно, чтобы ты хоть немного подготовился к моему появлению. Именно поэтому все и было сделано, начиная с Деммиков. Мне не хотелось слишком уж пугать тебя.

     Любой опытный частный детектив всегда замечает, говорит правду человек, сидящий в кресле посетителя, или лжет. А вот догадаться, когда клиент говорит правду, но при этом намеренно что-то скрывает, тут требуется особый талант, и я сомневаюсь, что даже гениальные частные детективы способны постоянно это обнаруживать. Возможно, я догадывался об этом, потому что Ландри мыслил параллельно со мной, но я понял, что кое-что он скрывал от меня. Вопрос заключался лишь в одном: спросить его об этом или нет.

     Остановил меня, однако, внезапный ужасный проблеск* интуиции, появившийся ниоткуда, подобно прраку, что сочится стены дома, населенного привидениями. Она имела отношение к Деммикам. Прошлым вечером они вели себя так спокойно и тихо по той причине, что мертвецы не увлекаются семейными ссорами, - это одно нерушимых правил подобно тому, которое гласит, что игральные кости всегда падают вн; вы всегда можете рассчитывать на это при любых обстоятельствах. Почти с самого первого момента, когда я познакомился с Джорджем Деммиком, я почувствовал, что под его учтивостью и воспитанностью, так и бросающихся в глаза, скрывается неистовая ярость, а за прелестным лицом и веселым поведением Глории Деммик где-то в тени прячется стерва с острыми когтями и зубами, постоянно готовая пустить их в дело. Своими манерами они слишком уж напоминали персонажей Коула Портера <Имеется в виду персонажи вестных мюзиклов американского композитора Коула Портера «Целуй меня, Кэт» (1948), «Капкан» (1953) и лр.>, если вы понимаете, что я имею в виду. Теперь я был почему-то уверен, что Джордж наконец не выдержал и убил свою жену.., а за компанию и постоянно гавкающего валлийского корги. Глория, усилиями Джорджа, сидит сейчас, наверное, в углу ванной комнаты между душем и унитазом, с почерневшим лицом, выпученными глазами, напоминающими старые потертые мраморные шарики, с языком, высовывающимся меж синих губ. На ее коленях голова собаки, проволока от занавески туго обмотана вокруг собачьей шеи, вгливый пес замолчал навсегда. А Джордж? Он валяется мертвый на кровати, на тумбочке рядом бутылочка веропала, принадлежавшая Глории и теперь пустая. Больше не будет вечеринок, танцев под джазовую музыку в «Ал-Арифе», увлекательных рассказов об убийствах в высшем обществе в Палм-Дезерт или Беверли-Глен. Сейчас их тела остывали, притягивая к себе мух, бледнея под слоем модного загара, приобретенного в плавательных бассейнах.

     Джордж и Глория Деммик умерли внутри странной машинки этого человека, в его воображении.

     - Вам не удалось напугать меня, - сказал я и тут же подумал: «А вдруг ему удастся сделать это как следует? Задайте себе вопрос: как подготовить человека к предстоящей встрече с Создателем? Готов побиться об заклад, что даже Моисей вспотел от волнения, когда увидел, что куст начинает светиться, а ведь я всего лишь частный детектив, работающий за сорок долларов в день плюс компенсация расходов».

     - «Как похоже на падшего ангела» - это была повесть про Мейвис Уэлд. Само имя - Мейвис Уэлд - я позаимствовал романа «Маленькая сестра», написанного Реймондом Чандлером. - Он посмотрел на меня с тревожной неуверенностью, в которой скрывался намек на вину. - Этим я хотел отдать дань своего восхищения мастерством этого писателя.

     - Браво, - сказал я, - но это имя мне незнакомо.

     - Разумеется. В твоем мире - который является моим вариантом Лос-Анджелеса, конечно, - Чандлера никогда не существовало. Тем не менее я использовал самые разные имена его книг в своих. Фулуайлдер-билдинг, где был офис Филиппа Марлоу, героя многих проведений Чандлера. Верной Клейн... Пиория Смит.., и Клайд Амни, разумеется. Это было имя адвоката в «Плейбэке» Чандлера.

     - И таким образом вы отдали ему дань своего восхищения?

     - Совершенно верно.

     - По-вашему, это дань восхищения, но мне кажется, что это затейливая форма простого заимствования. - В этот момент я почувствовал себя как-то странно, потому что узнал, что мое имя было придумано человеком, о котором я никогда не слышал, причем в мире, о существовании которого я даже не подозревал.

     Ландри покраснел, но глаз не опустил.

     - Ну хорошо, может быть, я и вправду виновен в небольшом плагиате. Несомненно, я использовал стиль Чандлера как свой собственный, но в этом я далеко не первый.

     Росс Макдоналд поступил точно так же в пятидесятые и шестидесятые годы, Роберт Паркер - в семидесятые и восьмидесятые, а критики увенчали их за это лавровыми венками. К тому же сам Чандлер позаимствовал многое у Хэммета и Хемингуэя, не говоря о массе дешевых .

     Писателей, таких, как... Я поднял руку.

     - Давайте пропустим обзор литературы и перейдем к заключительным строкам. Это представляется безумным, но... - Мой взгляд упал на фотографию Рузвельта, оттуда переместился на сверхъестественно чистый бювар и затем остановился на худом лице человека, сидящего напротив меня. - ...Но предположим, что я верю в это. Тогда что вы здесь делаете? Откуда вы появились?

     Правда, ответ на эти вопросы я уже знал. Я работаю частным детективом, потому что зарабатываю этим на жнь, но ответ пришел не головы, а сердца.

     - Я прибыл за вами.

     - За мной.

     - Извините меня, но я действительно прибыл за вами. Боюсь, что вам придется начать думать о своей жни по-другому, Клайд. Как.., ну.., о паре ботинок. Вы снимаете их, а я надеваю. И как только я зашнурую ботинки, тут же уйду прочь.

     Разумеется. Ну конечно, он так и собирается поступить. И внезапно я понял, что должен сделать.., единственное, что я мог сделать. Избавиться от него.

     Для начала я широко улыбнулся - это была улыбка разряда «расскажите мне побольше». В то же время я подобрал под себя ноги, готовясь мгновенно оттолкнуться ими и броситься через стол на Ландри. Мне стало ясно, что только один нас сможет выйти этой комнаты. Я намерен был оказаться этим одним.

     - Вот как? - заметил я. - Как интересно. А что случится со мной, Сэмми? Что случится с частным детективом, внезапно лишившимся шнурков?

     Какая судьба постигнет Клайда... ..Амни - это должно было оказаться последним словом, которое услышит в своей жни этот вор, любитель вмешиваться в чужие дела. Как только это слово сорвется с моих губ, я собирался броситься на него. Однако, похоже, телепатия действует в обе стороны. Я заметил, как в его глазах появилась тревога, глаза закрылись и губы сжались, свидетельствуя о полной концентрации. По-видимому, он решил не прибегать к помощи машинки Бака Роджера. Понял, что на нее у него просто не осталось времени.

     - Его откровения подействовали на меня подобно какому-то средству, лишившему меня сил, - сказал Ландри тихим, но убедительным голосом человека, который не просто говорит, а декламирует.

     Сила исчезла моих мускулов, ноги стали вялыми, словно ватными, и мне не оставалось ничего другого, как упасть в кресло и взглянуть на него.

     - Прости, все прошло не слишком хорошо, - пронес он виняющимся тоном, - однако мне никогда не удавалось импровировать должным образом.

     - Сукин ты сын, - прохрипел я. - Ублюдок.

     - Это верно, - согласился он. - Пожалуй, ты прав. - Зачем ты занимаешься этим? Почему тебе понадобилась моя жнь?

     В его глазах промелькнула ярость.

     - Твоя жнь? Вот как? Даже если ты не хочешь прнаться в этом, Клайд, ты не можешь не понимать, что я прав. Это совсем не твоя жнь. Я придумал тебя в январе 1977-го, однажды дождливым днем, и все это продолжалось до настоящего времени. Я дал тебе жнь и потому имею полное право забрать ее обратно.

     - Очень благородно, - ухмыльнулся я, - но если бы Всевышний сейчас спустился сюда, к нам, и принялся выдергивать струны твоей жни подобно неудавшимся стежкам вышивки, тебе было бы легче оценить мою точку зрения.

     - Пожалуй, - согласился Ландри, - допускаю, что в твоих словах есть смысл. Но зачем спорить -за этого? Спорить с самим собой - все равно что играть в шахматы без противника: грамотная игра неминуемо завершается вничью. просто скажем, что я делаю это, потому что могу.

     Внезапно я почувствовал себя спокойнее. Подобное случалось со мной и раньше. Попав в уязвимое положение, мне нужно было заставить их говорить и не давать остановиться. Такая тактика оказалась успешной с Мейвис Уэлд, и она снова сработает сейчас. Они говорят примерно так: ну что ж, думаю, теперь тебе уже не поможет, «если ты узнаешь», или «какой вред может это принести»?

     Версия была предельно элегантной: «я хочу, чтобы ты знал, Амни», - словом, ты должен взять с собой в ад правду, там ты обсудишь ее с дьяволом за чаем с пирожными. Вообще-то не имело значения, о чем они говорили, но если занять их разговорами, у них не останется времени на стрельбу.

     Самое главное - заставить их говорить. Пусть они говорят, и тогда тебе остается надеяться, что непременно откуда-то появится спасительная кавалерия с развернутыми знаменами.

     - Вопрос заключается в следующем: зачем ты хочешь этого? - спросил я. - Это ведь не является обычным, правда? Я хочу сказать, что обычно писатели удовлетворяются тем, что получают наличными заработанное, пока у них есть такая возможность, и уходят своей дорогой.

     - Я вижу, ты пытаешься заставить меня говорить, Клайд. Верно?

     Его слова ударили меня с силой парового молота, но мне ничего не оставалось, как играть до последнего козыря. Я усмехнулся и пожал плечами.

     - Может быть. А может быть, не пытаюсь. Как бы то ни было, мне действительно интересно. - В этом я был совершенно искренним.

     Он неуверенно посмотрел на меня, наклонился и коснулся клавишей внутри странного пластмассового ящика (я почувствовал спазмы в ногах, животе и груди, когда он провел пальцами по клавишам), затем снова выпрямился.

     - Пожалуй, теперь я могу рассказать тебе об этом, - сказал он наконец. - Во всяком случае, не причинив никакого вреда, верно?

     - Нисколько.

     - Ты умный парень, Клайд, - заметил он, - и совершенно прав: писатели очень редко погружаются в миры, созданные ими, и когда они поступают так, то, по моему мнению, все происходит в их воображении, тогда как тела прозябают в какой-нибудь психиатрической лечебнице. Большинство нас вполне удовлетворены тем, что являются туристами в воображаемых ими мирах. По крайней мере я относился именно к этой категории. Я не могу писать быстро - построение сюжета всегда было для меня мучительно - по-моему, я говорил тебе об этом, - но за десять лет мне удалось создать пять романов о Клайде Амни, причем каждый последующих был лучше предыдущего. В 1983 году я ушел с работы, большой страховой компании, где служил менеджером, и стал профессиональным писателем. У меня была жена, которую я любил, сынишка, по утрам встречавший солнце в своей кроватке и забиравший его с собой, ложась спать, - по крайней мере так мне казалось. Я и не мечтал о лучшей жни.

     Он шевельнулся в глубоком кресле, передвинул руку, и я увидел, что дырка, выжженная сигаретой Ардис Макгилл на ручке кресла, теперь исчезла. Он засмеялся ледяным, горьким смехом.

     - И я оказался прав, - сказал он. - Жнь не могла быть лучше, зато могла стать намного хуже. Так и проошло. Через три месяца после того, как я принялся за «Как похоже на падшего ангела», Дэнни, наш малыш, упал с качелей в парке и сильно ударился головкой. Кокнулся об асфальт, как говорят у вас.

     Быстрая улыбка, такая же леденящая и горькая, как и смех, пробежала по его лицу.

     - У него было обильное кровотечение - ты видел достаточно черепных ран в жни, чтобы понять это. Линда страшно испугалась, но мальчик попал в руки хороших врачей, и оказалось, что он отделался всего лишь сотрясением мозга. Его уложили в больницу и перелили пинту крови, чтобы компенсировать потерю. Возможно, этого не требовалось - такая мысль постоянно преследует меня, - но они все-таки сделали это переливание. Видишь ли, пострадал он не -за удара головой - виной -всему оказалась эта пинта крови. Она была заражена СПИДом.

     - Заражена чем?

     - Это такая болезнь, и вы можете только благодарить Бога, что ничего о ней не знаете, - ответил Ландри. - В ваше время ее не существовало, Клайд. Она появилась лишь в середине семидесятых годов. Подобно одеколону «Арамис».

     - И каковы ее последствия?

     - Она уничтожает иммунную систему, подтачивает ее до тех пор, пока биологическая защита не рухнет совсем. И вот тогда сквозь нее прорываются все микробы, от рака до ветряной оспы, прорываются и правят настоящий бал.

     - Великий Боже!

     По его лицу снова пробежала улыбка, похожая на судорогу.

     - Если бы это было так. СПИД в основном передается половым путем, но иногда он появляется то тут, то там в донорской крови. Пожалуй, можно сказать, что мой мальчик выиграл первый пр в la loteria для самых несчастных.

     - Мне очень жаль, - сказал я, и хотя был напуган до смерти этим худым мужчиной с усталым лицом, я не кривил душой. Смерть маленького ребенка от такой ужасной болезни.., что может быть хуже? Может быть, что-то и есть - всегда есть что-то худшее, - но тебе остается только сидеть и думать об этом, правда?

     - Спасибо, - кивнул он. - Спасибо, Клайд. По крайней мере для него все кончилось очень быстро. Он упал с качелей в мае. Первые багровые пятна на теле - геморрагическая саркома Калоши - появились перед его днем рождения в сентябре. Он умер 18 марта 1991 года. И хотя он, возможно, и не страдал так, как страдают многие другие, но все-таки мучился. Боже, как он мучился!

     Я не имел ни малейшего представления о геморрагической саркоме Капоши, но решил не расспрашивать. Я узнал больше, чем мне хотелось.

     - Теперь ты, наверное, понимаешь, почему мне пришлось притормозить работу над книгой о тебе, - пронес он. - Понимаешь, Клайд?

     Я кивнул.

     - И тем не менее я старался о всех сил. Главным образом потому, что считал, будто выдуманный мир лечит меня. Может быть, мне нужно просто верить в это. Я пытался одновременно сохранить и оставшуюся семью, но этого ничего не получилось. Можно подумать, что роман «Как похоже на падшего ангела» стал чем-то роковым, приносящим одно несчастье за другим. После смерти Дэнни моя жена впала в глубокую депрессию, и я был так обеспокоен ее болезнью, что даже не заметил крещеных пятен, что появились у меня на ногах, животе и груди. Все мое тело постоянно чесалось. Я знал, что это не СПИД, :и сначала ничуть не беспокоился о том, что происходит со мной. Но с течением времени мне становилось все хуже... Скажи, Клайд, у тебя когда-нибудь был опоясывающий лишай?

     Он засмеялся и хлопнул себя ладонью по лбу, словно демонстрируя, какой он дурак, прежде чем я успел отрицательно покачать головой.

     - Ну конечно, не был - самое серьезное, от чего ты страдал, это похмелье. Опоясывающий лишай, мой дорогой частный детектив, - это забавное название ужасной хронической болезни. В моей версии Лос-Анджелеса существуют очень хорошие лекарства, помогающие облегчить страдания, но мне они мало помогали. К концу 1991-го я страдал так, что трудно себе представить. Отчасти это объяснялось, разумеется, глубокой депрессией -за того, что случилось с Дэнни, но главным образом я мучился -за сильных невралгических болей и жжения кожи. Можно было бы написать интересную книгу о страданиях писателя, как ты думаешь? Что-нибудь вроде «Страдания и чесотка, или Томас Харди <Имеется в виду английский писатель Томас Харди (1840 -1928), в романах которого преобладают трагические мотивы и характеры.> в период возмужания». - Он разразился хриплым безумным смехом.

     - Тебе виднее, Сэмми.

     - Для меня это было время, словно проведенное в аду. Конечно, сейчас над этим легко смеяться, но ко Дню благодарения того года это не выглядело шуткой - я спал ночью не больше трех часов, а иногда мне казалось, что с меня сползает и убегает кожа. И, может быть, поэтому я не обратил внимания на то, что происходит с Линдой.

     Я не знал, не мог знать, но все-таки...

     - Она покончила с собой.

     Он кивнул.

     - В марте 1992-го, в годовщину смерти Дэнни. С тех пор прошло больше двух лет.

     Слеза скатилась по его морщинистой, преждевременно постаревшей щеке, и мне показалось, что стареет он удивительно быстро. Мне было страшно думать о том, что у меня такой ничтожный, занюханный Создатель, зато это многое объясняло. Мои недостатки главным образом.

     - Достаточно, - пронес он невнятно -за охватившей его ярости и пролившихся слез. - Перейдем к делу, как ты этого желаешь. В мое время мы говорили это иначе, но смысл тот же. Я закончил книгу. В тот день, когда я нашел Линду мертвой в постели - точно так же полиция найдет в постели сегодня вечером Глорию Деммик, - я завершил сто девяносто страниц рукописи. Я добрался до того момента, где ты вытаскиваешь брата Мейвис озера Тахо. Через три дня я вернулся домой с похорон, включил компьютер и принялся за страницу сто девяносто один. Это не шокирует тебя?

     - Нет, - ответил я. Мне хотелось спросить его о том, что такое компьютер, но я решил промолчать. Устройство у него на коленях он и есть, конечно, как же иначе.

     - Если мое поведение не шокировало тебя, значит, ты относишься к явному меньшинству, - сказал Ландри. - А вот моих друзей, тех немногих, которые еще остались, это сильно шокировало. Родственники Линды заключили, что у меня нервная система африканского кабана, поскольку я не проявил должных эмоций. У меня не осталось сил, чтобы объяснить им, что я пытаюсь спасти себя. Хрен с ними, сказал бы Пиория. Я взялся за свою книгу, как утопающий хватается за спасательный круг. Я схватился за тебя, Клайд. Моя болезнь - этот мучительный лишай - еще не прошла, и потому работа продвигалась недостаточно быстро. В некотором отношении она удерживала меня в том мире, иначе я появился бы здесь куда раньше, но она не остановила меня. Мне стало немного лучше - по крайней мере фически - к тому времени, когда я закончил книгу. Но когда работа подошла к концу, я сам погрузился в депрессию. Я прочитал отредактированный экземпляр книги в каком-то тумане, испытывая такое чувство сожаления.., потери... - Тут он взглянул мне прямо в лицо и спросил: - Ты понимаешь хоть немного, о чем я говорю?

     - Понимаю, - кивнул я. И я действительно понимал его каким-то безумным образом.

     - В доме осталось немало таблеток, - продолжал он. - Линда и я во многом походили на Деммиков, Клайд, - мы действительно верили в то, что можно улучшить жнь с помощью химических препаратов, и пару раз я едва удерживался от того, чтобы не проглотить две пригоршни пилюль. Я не думал о самоубийстве, просто мне хотелось присоединиться к Линде и Дэнни. Присоединиться к ним, пока еще оставалось время.

     Я кивнул. То же самое подумал и я, когда три дня спустя, после того как мы с Ардис Макгилл расстались в кафе «Блонди», я нашел ее в той душной комнатке на чердаке с маленькой синей дыркой посреди лба. Правда, на самом деле ее убил Сэм Ландри, который сделал это, послав в ее мозг нечто вроде гибкой пули. Ну конечно, это был он. В моем мире Сэм Ландри, этот устало выглядевший человек в штанах бродяги, нес ответственность за все. Эта мысль должна была показаться безумной - и она такой и казалась, - но постепенно становилась все разумнее.

     Я обнаружил, что у меня достанет сил, чтобы повернуть свое вращающееся кресло и посмотреть в окно. То, что я там увидел, нисколько не удивило меня: бульвар Сансет и все на нем замерло, словно окаменело. Автомобили, «автобусы, пешеходы - все остановилось, будто снаружи, за окном, они были частью моментального снимка «Кодака». Да и почему нет? Его создатель ничуть не интересовался тем, чтобы оживить этот мир, по крайней мере в данный момент; он был слишком втянут в водоворот собственной боли и горя. Черт возьми, я мог считать себя счастливчиком, если сам все еще дышал.

     - Итак, что проошло? - спросил я. - Как ты попал сюда, Сэмми?

     Можно, я буду так называть тебя? Ты не рассердишься?

     - Нет, не рассержусь. Я не могу дать тебе разумный ответ на твой вопрос, потому что я и сам точно его не знаю. Я знаю одно: всякий раз, когда я думал о таблетках, я думал о тебе. И мои мысли были примерно такими: Клайд Амни никогда не поступит таким образом и будет насмехаться над теми, кто поддастся подобной слабости. Он сочтет это «выходом для трусов».

     Я счел такую точку зрения справедливой и кивнул. Для человека, пораженного какой-то страшной болезнью - такого, как Верной, умирающий от рака, или страдающего от невестно откуда взявшегося кошмарного заболевания, что убило сына моего Создателя, - я мог бы сделать исключение. Но принимать таблетки только потому, что тебя поразила душевная депрессия? Ну нет, это для гомиков. - И затем я подумал, - продолжал Ландри, - но ведь это тот самый Клайд Амни, которого создало мое воображение, его не существует на свете. Впрочем, эта мысль долго не продержалась. Это болваны в нашем мире - политики и адвокаты главным образом - насмехаются над игрой воображения и полагают, что вещь не может быть реальной, если вы не можете выкурить ее, погладить, пощупать или лечь с ней в постель. Они придерживаются такой точки зрения, потому что у них самих воображение начисто отсутствует и они не имеют представления о его силе. А вот я знал, что дело обстоит по-другому. Еще бы! Мне да не знать этого - ведь за счет своего воображения я последние десять лет покупал пищу и оплачивал закладные за свой дом. И в то же самое время я знал, что не смогу жить в том мире, который я привык называть «реальным миром» - под этими словами, думаю, все мы имеем в виду «единственный мир». Тогда я начал понимать, что существует единственное место, где меня могут гостеприимно принять, где я мог бы чувствовать себя как дома и стать единственным человеком, живущим в этом мире, попав туда. Место было очевидным - Лос-Анджелес, тридцатые годы. А человеком этим являешься ты.

     Я услышал жужжащий звук, доносящийся устройства, но на этот раз не повернулся.

     Отчасти потому, что просто боялся.

     А отчасти потому, что больше не знал, смогу ли.

 

6. Последнее расследование Амни

 

     Семью этажами ниже, на улице, мужчина застыл в неподвижности и, обернувшись, глядел на женщину, которая поднималась по ступенькам в автобус номер восемьсот пятьдесят, направляющийся к центру города. При этом на мгновение обнажилась ее прелестная ножка, почему мужчина и смотрел на нее. Немного дальше по улице мальчик поднял над головой потрепанную бейсбольную перчатку, стараясь поймать мяч, застывший перед ним. И тут же, футах в шести над мостовой, словно пррак, прванный к жни каким-то второразрядным факиром на карнавале, плавала в воздухе газета с опрокинутого стола Пиории Смита. Это может показаться невероятным, но с высоты седьмого этажа я видел на ней две фотографии: Гитлера над сгибом и недавно скончавшегося кубинского дирижера под ним.

     Голос Ландри доносился, казалось, откуда-то далека.

     - Сначала я полагал, это означает, что мне придется провести остаток жни в каком-нибудь дурдоме, думая, что я - это ты. Это мало меня беспокоило, потому что будет заперто только мое фическое начало, лишь моя плоть, понимаешь?

     Затем постепенно я начал понимать, что могу добиться гораздо большего, что, может быть, существует возможность для меня действительно.., ну.., полностью проскользнуть в тот мир. Ты знаешь, что" стало ключом?

     - Да, - ответил я не оборачиваясь. Снова послышалось жужжание, что-то в его машинке начало вращаться, и внезапно газета, на какое-то время застывшая в воздухе, поплыла над неподвижным бульваром Сансет. Через момент-другой старый автомобиль «десото» рывками проехал через перекресток Сансет и Фернандо. Он наехал на мальчика с бейсбольной рукавицей, и оба - «десото» и мальчик - исчезли. А вот мяч не исчез. Он упал на мостовую, прокатился полпути к сточной канаве и снова замер.

     - Неужели знаешь? - В его голосе звучало удивление.

     - Да. Таким ключом стал Пиория.

     - Совершенно верно, - Он засмеялся, откашлялся - и то и другое указывало на то, как он нервничает. - Я все время забываю, что ты - это я.

     Я не мог позволить себе подобной роскоши.

     - Я обдумывал сюжет новой книги, но безрезультатно. Я начинал первую главу шесть раз, всякий раз по-другому, вплоть до воскресенья, пока мне не пришла в голову по-настоящему интересная мысль: Пиория Смит не любит тебя.

     Это заставило меня повернуться.

     - Чепуха!

     - Я так и знал, что тыне поверишь мне, но это правда, и я подозревал это все время. Я не собираюсь снова читать лекцию по литературе, Клайд, но хочу сказать тебе кое-что о своей профессии: писать от первого лица - трудное и мудреное занятие. При этом создается впечатление, будто все, что вестно автору, исходит от главного героя его проведения подобно письмам или военным сообщениям какой-то отдаленной зоны боевых действий. Лишь в очень редких случаях у писателя есть свой секрет, но здесь мне удалось найти закавыку. Она заключалась в .

     Том, что твой маленький район бульвара Сансет - настоящий райский сад...

     - Я никогда не слышал, чтобы это место называли раем, - заметил я.

     - ..

     И в этом саду скрывается змий, которого я увидел, а ты - нет. Змий по имени Пиория Смит.

     Окаменевший мир, который Ландри назвал моим райским садом снаружи, продолжал становиться все более темным, хотя небо оставалось таким же безоблачным. «Красная дверь» - ночной клуб, якобы принадлежащий Лаки Лучиано, исчез. На мгновение на его месте возникла дыра, затем ее заполнило новое здание - ресторан «Французский завтрак» с витриной, усаженной папоротниками. Я посмотрел на улицу и увидел, что там происходят и другие перемены: новые здания заменяли старые с молчаливой, пугающей быстротой. Все это означало, что мое время подходит к концу, и я понимал это. К сожалению, мне было вестно и кое-что еще: по всей вероятности, в этом новом времени нет места для меня. Когда Создатель входит в твой офис и говорит, что предпочитает твою жнь своей собственной, что можно возразить?

     - Я выбросил все предыдущие черновики романа, который начал через два месяца после смерти жены, - пронес Ландри. - Это оказалось несложно - черновики-то все были дерьмовые. И затем я взялся за новый вариант. Я назвал его.., может быть, догадаешься, Клайд?

     - Конечно, - ответил я и повернулся к нему. Это потребовало немалого напряжения, но, полагаю, то, что этот придурок назвал бы моим «побудительным мотивом», казалось весьма убедительным. Район бульвара Сансет вообще-то далеко не Елисейские поля или Гайд-парк, но это мой мир.

     Я не хотел наблюдать, как он разрушает его и перестраивает так, как ему этого хочется. - Думаю, ты назвал его «Последнее расследование Амни».

     На его лице появилось удивленное выражение.

     - Да, ты прав. Я небрежно махнул рукой. Мне пришлось напрячься, но я справился.

     - Понимаешь, Сэмми, я ведь недаром завоевал звание лучшего частного детектива в 1934 и 1935 годах.

     - Мне всегда нравилась эта фраза, - улыбнулся он.

     Внезапно я возненавидел его - возненавидел до глубины души. Если бы мне удалось собраться силами для того, чтобы броситься через стол и задушить его, я непременно сделал бы это. Он угадал мои мысли. Улыбка исчезла с его лица.

     - Не пытайся, Клайд, - у тебя нет никаких шансов. - Почему бы тебе не убраться отсюда? - прохрипел я. - Убирайся и дай мне возможность продолжать работу.

     - Я не могу сделать этого, даже если бы мне хотелось.., а мне не хочется. - Он посмотрел на меня с какой-то странной смесью гнева и мольбы. - Постарайся взглянуть на это с моей точки зрения, Клайд...

     - Разве у меня есть выбор? Был когда-нибудь?

     Он пропустил мои слова мимо ушей.

     - Передо мной мир, в котором я никогда не буду стареть, все часы остановились за полтора года до начала второй мировой войны, где газеты всегда стоят три цента, мир, в котором я могу есть сколько угодно мяса и яиц и при этом не беспокоиться ни о каком холестерине.

     - Не имею ни малейшего представления, о чем ты говоришь.

     Он наклонился вперед, стараясь выглядеть убедительней.

     - Нет, конечно, ты не понимаешь! И в этом все дело, Клайд! Это мир, в котором я действительно могу заняться той работой, о которой мечтал с детских лет, - я стану частным детективом. Я смогу носиться по городу в спортивном автомобиле в два часа ночи, вести перестрелки с бандитами, зная, что они могут погибнуть, а вот я - нет, и просыпаться восемь часов спустя рядом с прелестной певичкой, слушая щебет птиц на деревьях и глядя на лучи солнца, падающие в окно моей спальни. Это яркое, великолепное калифорнийское солнце...

     - Окно моей спальни выходит на запад, - сказал я.

     - Это было раньше, - спокойно пронес он, и я почувствовал, как мои руки сжались бессильно в кулаки на подлокотниках кресла. - Теперь ты видишь, как все великолепно? Как идеально? В этом мире люди не сходят с ума от того, что у них чешется тело -за идиотской водящей болезни под названием опоясывающий лишай. В этом мире люди не седеют, не говоря уже о том, что не лысеют.

     Он пристально посмотрел на меня, и в этом взгляде я прочитал, что у меня нет никакой надежды. Абсолютно никакой.

     - В этом мире любимые дети никогда не умирают от СПИДа, а любимые жены не кончают с собой, приняв огромную дозу снотворного. К тому же здесь ты всегда был посторонним, именно ты, а не я, как бы тебе это ни казалось. Это мой мир, рожденный в моем воображении и сохраняемый моими усилиями и честолюбием. На некоторое время я дал его тебе взаймы, вот и все.., а теперь забираю обратно.

     - Объясни мне толком, пожалуйста, как тебе удалось проникнуть в этот мир. Мне действительно хотелось бы услышать это.

     - Очень просто. Я уничтожил его, начав с Деммиков, которые никогда не были чем-то большим, чем бледная имитация Ника и Норы Чарлз, и перестроил его сообразно своему мысленному образу. Я убрал всех второстепенных действующих лиц, хотя некоторые мне очень нравились, и теперь удаляю все старые объекты. Таким образом, иными словами, я выдергиваю -под тебя ковер - нитка за ниткой. Нельзя сказать, что я горжусь этим, зато я горжусь тем, что не ослаблял своих волевых усилий, которые требуются от меня, чтобы осуществить задуманное.

     - Что случилось с тобой в твоем собственном мире? - Я продолжал говорить с ним, но теперь делал это по привычке, подобно старой лошади, развозящей молоко, которая находит путь в конюшню на заметенной снегом дороге.

     Он пожал плечами.

     - Умер, наверное. А может быть, я действительно оставил там свою фическую плоть - внешнюю оболочку, - которая находится в состоянии кататонии в какой-нибудь психиатрической лечебнице. Впрочем, я не слишком верю ни в то, ни в другое - это слишком реально. Нет, Клайд, по-моему, я сумел полностью проскользнуть в этот мир. В том мире они сейчас, пожалуй, разыскивают исчезнувшего писателя.., даже не подозревая, что он исчез в системе памяти собственного компьютера. Говоря по правде, это мало меня интересует.

     - А я? Что будет со мной?

     - Клайд, - сказал он, - это тоже ничуть меня не интересует.

     Он снова склонился над своей машинкой.

     - Прекрати! - резко воскликнул я.

     Он поднял голову.

     - Я... - Мой голос дрожал. Я попытался справиться с дрожью, но понял, что это выше моих сил. - Мистер, я боюсь. Пожалуйста, оставьте меня в покое. Я знаю: все, что снаружи, больше не мой мир - черт побери, да и здесь уже не мой, - но это единственный мир, который стал мне почти знакомым. Отдайте мне то, что осталось от него. Ну пожалуйста.

     - Слишком поздно, Клайд. - И снова я услышал это безжалостное снисхождение в его голосе. - Закрой глаза. Я постараюсь управиться как можно быстрей.

     Я попытался броситься на него, собрав все оставшиеся силы. И понял, что не могу даже шевельнуться. Что касается того, чтобы закрыть глаза, то я обнаружил, что этого даже не требуется. День померк, свет исчез, и офис сделался темным, как угольный мешок в полночь.

     Я скорее почувствовал, чем увидел, как он наклонился через стол ко мне, попытался отодвинуться назад и понял, что не могу сделать даже этого. Что-то сухое и шуршащее коснулось моей руки, и я вскрикнул.

     - Успокойся, Клайд, - услышал я его голос, доносящийся темноты. Голос исходил не того места, где он сидел передо мной, а как бы отовсюду. «Разумеется, - подумал я. - В конце концов, я частица его воображения». - Это всего лишь чек...

     - Чек?..

     - Да. На пять тысяч долларов. Ты продал мне свое агентство. Маляры соскребут твое имя с двери и, прежде чем закончить работу сегодня вечером, напишут мое. - Его голос звучал мечтательно. - Самюэль Д. Ландри, частный детектив. Здорово звучит, а?

     Я попытался умолять его и понял, что не могу. Даже голос менил мне.

     - Приготовься, - сказал он. - Я не знаю точно, как это проойдет, Клайд, но это вот-вот наступит. Не думаю, чтобы ты почувствовал боль. - Но мне вообще-то наплевать, если и почувствуешь. - Эту фразу он не пронес.

     Из темноты донесся слабый жужжащий звук. Я ощутил, как кресло тает подо мной, и внезапно понял, что падаю. Голос Ландри сопровождал меня в падении, декламируя на фоне щелчков и потрескиваний сказочной стенографической машинки, явившейся будущего - двух последних продолжений романа под названием «Последнее расследование Амни».

     «И тогда я уехал города, а вот куда я приехал.., знаете мистер, мне кажется, это мое дело. Как вы считаете?» Подо мной сиял яркий зеленый свет. Я падал к нему Скоро он поглотит меня, и я испытывал только одно чувство - облегчение.

     - КОНЕЦ, - прогремел голос Ландри, и затем я упал в зеленый свет. Он сиял через меня, во мне, и Клайда Амии не стало.

     Прощай, частный детектив.

 

7. Противоположная сторона света

 

     Все это проошло шесть месяцев назад.

     Я пришел в себя на полу мрачной комнаты. В ушах гудело. Я поднялся на колени, потряс головой, чтобы вернуть мыслям ясность, и посмотрел вверх, в яркое зеленое сияние, через которое упал подобно Алисе в Зазеркалье. Я увидел машину Бака Роджера, которая была намного больше той,, которую Ландри принес в мой офис. На ней светились зеленые буквы, и я встал во весь рост, чтобы, рассеянно водя ногтями по рукам, прочитать текст:

     И тогда я уехал города, а вот куда я приехал.., знаете, мистер, мне кажется, это мое дело. Как вы считаете?

     И под этим, заглавными буквами, в центре, еще одно слово:

     КОНЕЦ

     Я прочитал текст снова, на этот раз проводя пальцами по животу. Я поступал так, потому что с моей кожей что-то случилось, пусть не слишком болезненное, но рядно меня беспокоящее. Как только вопрос возник, я понял, что непонятная чесотка свирепствует повсюду - на задней части шеи, на бедрах, в промежности.

     «Лишай, - внезапно подумал я. - Мне передался опоясывающий лишай Ландри. У меня явно чесотка, и я не узнал симптомы в первое мгновение лишь потому, что...» - ..

     Потому что у меня никогда ничего не чесалось, - пронес я, и тут же все встало на свои места. Все встало на свои места так неожиданно и резко, что я закачался, стоя на ногах. Я медленно прошел через комнату к зеркалу, стараясь не чесать свою странно подвижную кожу, зная, что увижу свое постаревшее лицо, покрытое морщинами, которые рыли его подобно оврагам, и украшенное копной тусклых, седых волос.

     Теперь я знал, что происходит, когда писатели каким-то образом забирают жни действующих лиц, созданных ими. В общем-то это нельзя назвать воровством.

     Скорее подменой.

     Я стоял, уставившись на лицо Ландри - мое лицо, только постаревшее на пятнадцать тяжелых лет, - и почувствовал, как у меня горит и чешется кожа. Разве он не говорил, что последнее время лишай у него стал проходить? Если это опоясывающий лишай и на пути к исцелению, как же он вынес его в самом разгаре болезни, не сойдя с ума?

     Я находился, разумеется, в доме Ландри - теперь это был мой дом - и стоял в ванной комнате рядом с кабинетом. Я нашел лекарство, которым он пользовался для облегчения страданий. Свою первую дозу я принял меньше чем через час после того, как пришел в себя, лежа на полу под его письменным столом, на котором жужжала машина. Мне казалось, будто я проглотил его жнь вместо лекарства.

     Будто я проглотил всю его жнь.

     В настоящее время лишай остался в прошлом и сделался всего лишь воспоминанием. Может быть, завершился цикл болезни, но мне приятнее думать, что свою лепту внёс непобедимый дух Клайда Амни - того самого Клайда, который не болел ни дня в своей жни, и хотя у меня постоянно заложен нос в этом потрепанном теле Самюэля Ландри, я не собираюсь сдаваться... К тому же разве вредно прибегнуть к помощи положительного мышления, оптимма, заложенных во мне от природы? Мне кажется, правильным ответом на этот вопрос будет: никогда.

     Правда, некоторые дни были особенно тяжелыми, причем первый наступил меньше чем через двадцать четыре часа после того, как я появился в этом невероятном 1994 году. Я заглянул в холодильник? Ландри в поисках съестного (осушив его эль «Черная лошадь» предыдущей ночью, я пришел к выводу, что мое похмелье не ухудшится, если я что-нибудь съем). И тут внезапная боль пронзила мой желудок. Мне показалось, что я умираю. Боль стала еще острее, и я понял, что на самом деле умираю. Я упал на пол кухни, стараясь не кричать. Через несколько мгновений что-то случилось, и боль ослабла.

     Почти всю свою жнь я пользуюсь выражением «а мне на это наплевать». Начиная с этого утра, все менилось. Я помылся, затем поднялся по лестнице в спальню, зная, что найду там мокрые простыни на постели Ландри.

     За свою первую неделю в его мире я научился пользоваться туалетом. В моем мире, разумеется, никто не располагал таким туалетом, как и не бывал у зубного врача. Мое первое посещение дантиста, телефон которого я нашел в домашнем телефонном справочнике Ландри, оказалось таким, что я не хочу даже думать о нем, не то что обсуждать с кем-то.

     Однако среди всех этих шипов время от времени я обнаруживал розу. Начать с того, что мне не понадобилось искать работу в этом запутанном, стремительно живущем мире Ландри. Судя по всему, его книги покупали очень хорошо, и я безо всяких проблем получал наличные по чекам, поступавшим по почте. Наши подписи, конечно, не отличались одна от другой. Что касается моральных соображений, связанных с получением денег по этим чекам, - не заставляйте меня смеяться. Эти чеки выписаны за книги обо мне. Ландри всего лишь написал их, а я в них жил. Черт побери, да я заслуживаю пятьдесят косых в год только за то, что рискнул оказаться в пределах досягаемости острых ногтей Мейвис Уэлд, грозящих расцарапать мне лицо.

     Я боялся, что у меня возникнут проблемы с так называемыми друзьями Ландри, но потом искушенный частный детектив, оставшийся внутри меня, понял: зачем парню, у которого есть настоящие друзья, исчезать в мире, созданном на сцене его воображения? Незачем. По-настоящему блки к Ландри были жена и сын, а они умерли. Есть знакомые и соседи, но они, судя по всему, приняли меня за него. Женщина, живущая на противоположной стороне улицы, время от времени озадаченно поглядывает на меня, и ее маленькая дочка плакала, когда я подходил блко, хотя я, как выяснилось, нередко оставался с ней по вечерам (по крайней мере по утверждению женщины, а зачем ей врать?). Впрочем, все это не так уж важно..

     Я даже разговаривал с агентом Ландри, парнем Нью-Йорка по имени Веррилл. Он интересовался, когда я примусь за новую книгу.

     Скоро, ответил я. Скоро.

     Вообще-то я главным образом остаюсь дома. У меня нет никакого желания познакомиться с миром, в который поместил меня Ландри, когда вытеснил моего собственного. Я вижу достаточно во время моих еженедельных поездок в банк и магазин, где покупаю продукты, и я выключил этот ужасный телевор меньше чем через два часа после того, как научился им пользоваться. Меня ничуть не удивило, что Ландри захотел покинуть этот стонущий мир, перегруженный болезнями и бессмысленным насилием, - мир, в котором обнаженные женщины танцуют в витринах ночных клубов и ночь, проведенная с ними, может убить тебя.

     Нет, я коротаю время главным образом дома. Я перечитал все его романы, и это напоминало мне перелистыванием страниц хорошо знакомого семейного альбома. И, разумеется, я научился пользоваться его компьютером. Он ничем не напоминает телевор, хотя экран на нем такой же, но, работая на нем, вы можете получить на экране любые картинки, потому что все они исходят твоего воображения.

     Мне понравилась эта машина.

     Кроме того, я готовился: писал на экране предложения и стирал их, подобно тому как прикидываешь слова в кроссворде. А этим утром я написал несколько фраз, которые показались мне хорошими.., или почти хорошими. Хотите услышать? Ну что ж, вот они:

     Когда я взглянул на дверь, я увидел там очень расстроенного, полного раскаяния Пиорию Смита.

     - Я обошелся с вами очень грубо, мистер Алти, прошлый раз, когда мы встретились, - сказал он. - Я пришел виниться.

     Я пробыл в этом мире больше шести месяцев, по Пиория Смит ничуть не менился, казался таким же, как и раньше.

     - Ты все еще носишь очки, - сказал я.

     - Да, попробовали сделать операцию, но она оказалась неудачной. - Он вздохнул, затем усмехнулся и пожал плечами. В этот момент он выглядел Пиорией, которого я знал всю жнь.

     - Какого черта, мистер Алгни, быть слепым не так уж плохо.

     Этот отрывок нельзя назвать идеальным; я это знаю, конечно. Ведь я работаю детективом, а не писателем. Но я уверен, что можешь добиться чего угодно, если стремишься к этому с упорством и настойчивостью и когда доходишь до самой сути. Это напоминает заглядывание в замочные скважины. Размеры и форма дверной скважины, которую представляет собой компьютер, несколько иные, но ты по-прежнему заглядываешь в жни других людей и после этого докладываешь своему клиенту о том, что ты увидел.

     Я учусь всему этому по очень простой причине: мне не хочется оставаться здесь. Вы можете называть это место Лос-Анджелесом 1994 года, если желаете; я же называю его адом. Да-да, настоящим адом с этими свежезамороженными ужасными ужинами, которые нужно готовить в ящике, называемом микроволновой печью, кедами, напоминающими с виду ботинки Франкенштейна, музыкой, исполняемой по радио, которая звучит, как карканье ворон, поджариваемых заживо на сковородке, и тому подобными вещами... Я хочу, чтобы мне вернули мою прежнюю жнь, я хочу вещей, которые существовали в мое время, и мне кажется, что я знаю, как этого добиться.

     Ты гнусный вор и подонок, Сэмми, - можно мне по-прежнему так называть тебя? - и мне тебя жаль... Но жалость имеет свои пределы, потому что ключевым словом в описании твоего характера является «вор». Мое первоначальное мнение по этому вопросу ничуть не менилось, понимаешь, - я все еще отказываюсь верить, что способность создавать влечет за собой право красть.

     Что ты делаешь в эту минуту, вор? Ужинаешь в ресторане «Французский завтрак», который ты создал в тот раз? Спишь рядом с какой-нибудь потрясающей красоткой с идеальными грудями? Едешь в Малибу, небрежно сидя за рулем? Или просто сидишь в старом конторском кресле, наслаждаясь своей жнью, в которой нет боли, запаха, дерьма? Чем ты занимаешься?

     Я учился писать, вот чем занимался я, и теперь, когда я обнаружил обратный путь в прежний мир, думаю, пора спешить. Я уже почти вижу тебя.

     Завтра утром Клайд и Пиория зайдут в «Блонди», кафе, которое снова работает. На этот раз Пиория примет приглашение Клайда позавтракать вместе. Это будет шаг помер два.

     Да, я почти вижу тебя, Сэмми, и очень скоро увижу воочию. Но я не думаю, Что ты увидишь меня. Не увидишь до тех пор, пока я не выйду -за двери своего офиса и не схвачу руками тебя за горло.

     На этот раз никто не вернется домой.