Сергей КАЗМЕНКО

 

                           КОММЕНТАРИЙ К ЛЕГЕНДЕ

 

 

 

 

     Попробуйте найти человека, который ничего не слышал бы о джингах.

     Попробуйте отыскать хоть кого-то, кто считал бы рассказы  о  чудесных

свойствах джингов чем-то, кроме красивой легенды.

     Подобных  легенд  ходит  великое  множество.   Большинство      них

действительно представляют собой не что иное, как  многократно  искаженный

пересказ чьего-то явного вымысла или же,  напротив,  вполне  серьезного  и

обоснованного рассказа. В первом случае вымысел дополняется подробностями,

делающими  его  достоверным  для  слушателя,  а   во   втором   -   некими

фантастическими деталями, приводящими к невероятной интерпретации реальных

событий и явлений. Зачастую одно-единственное событие,  описание  которого

распространяется по нескольким независимым каналам,  уже  через  несколько

десятков лет порождает целый поток легенд,  разительно  отличных  одна  от

другой. Но лишь малая  доля  этих  легенд  проходит  проверку  временем  и

намертво  впечатывается  в   общечеловеческую   культуру.   Как   показали

классические исследования фольклористов эпохи Второй волны  расселения,  в

памяти человеческой прочно запечатлеваются лишь те легенды, корни  которых

восходят ко вполне реальным событиям и явлениям.

     Легенда  о  джингах  поэтому  -  в  силу  того,  что  она  входит   в

общечеловеческую культуру уже многие тысячи лет, несмотря на все  различие

отдельных человеческих культур - имеет право  на  самое  серьезное  к  ней

отношение.

     Хотя как можно относиться серьезно к сказке, которую ты  знаешь  едва

ли не с самого рождения? Ведь по всей Галактике в  любой  самой  захудалой

сувенирной  лавке  можно  набить  полные  карманы  самыми  настоящими,  со

стопроцентной гарантией подлинности джингами. А  потом  хоть  до  одурения

ощупывать их замысловатые выступы и  углубления,  вглядываться  в  глубины

полупрозрачного  материала,    которого  они  сделаны,  и,  рассматривая

смутные многоцветные тени, пытаться уверить себя, что держишь в  руках  не

дешевую поделку, сработанную  на  бллежащей  фабрике  игрушек,  а  самую

настоящую чудесную вещь, доставленную по случаю немыслимых далей, вещь,

наделенную колдунами и провидцами с загадочного Джинга  некоей  магической

силой.

     В общем, годам к восьми нормальный человек легенду о  джингах  числит

где-то между сказками о Бабе-яге и рассказами о жни марсиан.

     Я, впрочем, нормальным человеком никогда, видимо, не был.

     Правда, долгое время я был не в состоянии понять это  и  считал  себя

вполне нормальным. Во всяком случае, нормальным в допустимых  пределах.  И

мне это неплохо удавалось, если учесть, что  первые  двадцать  восемь  лет

жни я провел в Кандуонне, достаточно  широко  вестном  университетском

центре Галактики, учиться в который прилетают очень отдаленных миров. А

когда видишь вокруг столько  разнообразных  представителей  иных  культур,

поневоле перестаешь придавать какое-то значение своим собственным отличиям

от окружающих, воспринимаешь  эти  отличия  как  нечто  естественное,  как

закономерное продолжение той общности, что до сих пор  объединяет  ставших

столь разными людей в единое, в общем-то, человечество.

     И только когда моя первая жена вдруг заявила,  что  не  может  больше

жить с  сумасшедшим,  я  раскрыл  глаза  и  понял,  что  кое  в  чем  она,

несомненно, права.

     Хотя не могу  сказать,  чтобы  эта  мысль  хоть  в  какой-то  степени

облегчила мое тогдашнее существование. Я понял, что не вписываюсь  должным

образом в свое окружение, но менить в себе что-то, чтобы  исправить  это

положение, был не в состоянии. Хотя и старался о всех сил. Единственное,

что явилось результатом этих стараний - это обретение способности  махнуть

на все рукой, смириться с неудачами и начать жнь заново.

     Что я и сделал.

     Правда,  если   разобраться,   то   такая   способность   была   лишь

свидетельством, симптомом моей ненормальности. Но это уже тема для другого

разговора.

     В общем, в возрасте двадцати восьми лет я  вдруг  потерял  почву  под

ногами и какую-либо цель  в  жни.  Не  берусь  судить,  как  в  подобной

ситуации повел бы себя нормальный человек - наверное,  он  просто  не  мог

оказаться в таком положении. Я же пустился во все тяжкие - бросил  все,  к

чему был привязан, раздарил друзьям свою коллекцию гиперкерамики,  которую

собирал с детства, оставил дом и отправился  как  можно  дальше  прочь  от

Кандуонна - тем более, что возможностей для этого было  предостаточно.  Не

особенно стремясь выбрать какой-то лучший вариант - я ведь и представления

не  имел,  что  в  моем  положении  окажется  наилучшим  -   я   устроился

разнорабочим в  экспедицию,  которую  органовал  вестный  кандуоннский

этнолингвист Бьенг  Дигро  Ткабунго.  Тех,  кто  интересуется  вопросами

этнолингвистики, я могу отослать  к  его  многочисленным,  но,  по  правде

сказать, весьма скучным трудам, которые достаточно  полно  охватывают  как

историю, так и современное состояние этой дисциплины.  Значительную  часть

своей жни профессор Ткабунго посвятил  учению  проблемы  происхождения

общечеловеческого праязыка времен  Первой  волны  расселения  -  проблемы,

которая будет кормить бесчисленные поколения исследователей  до  тех  пор,

пока исследовательские фонды будут склонны вкладывать деньги в  решение  в

принципе неразрешимых задач. Во всяком случае, мой собственный вклад в эту

науку  -  тоже,  должен  сказать,  немалый  -  ни  на  шаг  не   приблил

человечество  к  разрешению  проблемы  праязыка.  То  же  самое  я  берусь

утверждать и о вкладе всех других исследователей.

     Но так или иначе, общение с  профессором  Ткабунго  оказало  решающее

воздействие на всю мою дальнейшую жнь. Долгие годы я склонен был  видеть

в нем родственную душу, ибо даже тогда  сознавал,  что  только  совершенно

ненормальный может  посвящать  большую  часть  своего  времени  решению  в

принципе неразрешимой задачи. Однако ненормальность профессора имела,  как

оказалось, свои пределы, в чем я убедился, когда  лет  двадцать  назад  он

неожиданно для многих  вдруг  обзавелся  семейством  на  одной    планет

Райского пояса, бросил свою  прежнюю  работу,  живет  теперь  счастливо  в

окружении многочисленных родственников  и  вполне  добродушно  посылает  к

черту всех, кто пытается заговорить с ним об этнолингвистике.

     Этот случай убедил меня, что и я еще не все  потерял  в  жни.  Пока

возможна такая резкая смена жненных ориентиров, существование, наверное,

не теряет смысла. Обретение новых жненных ценностей немыслимо без потери

старых. Для кого-то это - трагедия. Я же склонен видеть  в  этом  источник

оптимма.

     Но все эти мысли, конечно, пришли мне в голову много позже. Пока же я

отправился странствовать с экспедицией профессора Ткабунго не  имея  перед

собой каких-либо отчетливых жненных целей, не строя планов на будущее  и

не стараясь к чему-либо  привязаться.  По  природе  своей  я  фаталист,  и

оказавшись в такой вот ситуации, счел за лучшее просто плыть  по  течению,

надеясь на то, что рано или поздно меня прибьет к какому-нибудь берегу.

     Возможно, я выбрал не худший вариант. Кто может судить о том,  что  с

нами  не  случилось?  Хотя  обыденному  сознанию  свойственно   видеть   в

несбывшемся как правило лишь упущенные возможности, нереалованные планы,

потерянные надежды и закрывать глаза на многочисленные несчастья  и  беды,

которые также не реалуются, все же почти каждый понимает, что  одно  то,

что он дожил до настоящего момента и  сохранил  способность  размышлять  о

том, что не сбылось - уже одно это лучше многого   того,  что  могло  бы

проойти. Так что тот берег, к которому,  образно  говоря,  прибило  меня

течением, был далеко не худшим возможных.

     Но все же жнь приготовила для меня немало  тяжких  мгновений  и  не

слишком-то радостных встреч. Одна этих встреч проошла совсем  недавно

-  но  проошла  она  потому,  что  давным-давно  черти  занесли  меня  с

профессором Ткабунго на тот самый Джинг.

     Если вы поинтересуетесь местоположением Джинга, заглянув, например, в

Новейший Справочник Обитаемых Миров (восемьдесят четвертое, переработанное

и дополненное дание) или же в девяносто шестой том  Краткого  Ежегодника

по Планетной Навигации,  то  маловероятно,  что  вы  когда-либо  на  Джинг

попадете. Ибо в совокупности оба этих авторитетных руководства перечисляют

более трех сотен обитаемых человеческих миров, носящих это название -  это

если не считать временных, зачастую уже многие столетия заброшенных  -за

неблагоприятных  условий  поселений.  Миры  эти  разбросаны  по  Галактике

довольно равномерно, и посетить их все, если даже и придет  вам  в  голову

столь  безумная  идея,  не  сможет  и  богатый  бездельник-долгожитель  на

сверхскоростной яхте. Но и он в случае удачи не  стал  бы,  скорее  всего,

обладателем настоящего джинга. Легенда, как и следовало ожидать,  породила

непрекращающийся  спрос  на  джинги,  а  спрос,  как   вестно,   рождает

предложение. И само-собой разумеется, что мир,  носящий  название  "Джинг"

считает себя вправе проводить эти предметы  и  называть  их  подлинными.

Если это  и  обман,  то  обман  не  слишком  большой,  поскольку  свойства

подлинных джингов слишком расплывчаты и  различаются  в  разных  вариантах

легенды, и  некоторые    этих  легендарных  свойств  -  чего  только  не

достигнет технология - люди научились воспроводить. Но, конечно, не  те,

что делают настоящий джинг джингом. И то, что  наша  экспедиция  ненароком

попала на тот  самый,  настоящий,  породивший  легенду  о  джингах  Джинг,

следует расценить не иначе, как девку судьбы.

     Или ее подарок.

     К тому времени, надо сказать, многое во мне  уже  успело  мениться.

Как-то понемногу обрел я  душевное  равновесие,  стал  более  оптимистично

смотреть на мир и на свое возможное будущее, строить  кое-какие  планы.  В

конечном счете, именно это и сыграло со мной злую шутку. Ведь попади я  на

Джинг тем человеком, каким три года назад вылетел с  Кандуонна,  и  все  в

жни пошло бы по-другому, и не пришлось бы  мне  недавно  пережить  столь

тягостную встречу. Но, с  другой  стороны,  если  бы  не  эта  встреча,  я

оказался бы способным совершить ошибку, исправить которую уже никто не был

бы в состоянии.

     Эйтье сказал, что каждый человек ведет двойную жнь. В первой  жни

он совершает ошибки, а  во  второй  за  них  расплачивается.  И  с  каждым

прожитым годом доля первой жни падает, а доля второй возрастает. Что  ж,

с этим трудно спорить. Сама природа,  наверное,  рассудила  так,  чтобы  с

возрастом количество  совершаемых  нами  ошибок  становилось  все  меньше,

потому что все меньше у нас остается возможностей, чтобы  их  искупить.  А

если природа, делая нас умнее, все же не  справляется  со  своей  задачей,

тогда в дело вмешивается случай. Именно это, как я понимаю,  проошло  со

мной. Ведь не вмешайся случай,  и  мне,  возможно,  удалось  бы  совершить

ошибку, расплатиться за которую я бы уже не успел.

     Я не могу судить  о  том,  кто  и  как  делает  подражания  настоящим

джингам. Человеческий  разум  за  сотни  тысяч  лет  эволюции  стал  таким

ощренным в  обретении  технологий,  что,  наверное,  любая  комбинация

характеристик, свойственная тому или иному артефакту,  без  особого  труда

может быть повторена  множеством  способов  в  самых  разных  человеческих

мирах. Но анал, расщепляющий целое на отдельные компоненты,  никогда  не

был гарантией успешного синтеза, способного вновь породить целое, подобное

прежнему - иначе джинги,  которые  проводят  по  всей  Галактике,  везде

обладали бы одинаковыми качествами. В том числе и теми,  которые  породили

легенду о них. Здесь, думается, уместно сравнение джинга с неким  текстом,

несущим  в  себе  вполне  осмысленную   информацию.   Те,   кто   пытается

воспровести этот текст самостоятельно, сперва разбивают его на отдельные

буквы, а потом складывают них некий  новый  текст,  внешне  похожий  на

исходный, но бессмысленный в самой своей сути. Аналогию можно  продолжить,

если сказать, что исходный текст есть образ некоего конкретного человека -

образ настолько полный, что джинг по сути своей являет собой  копию  этого

человека, слепок с его души, разума, тела. Слепок,  сокрытый  до  поры  до

времени, но просыпающийся в некие критические жненные моменты...

     Как именно жители Джинга овладели  этим  искусством  -  тайна  сродни

тайне любого настоящего искусства. Но то, что выходит   их  рук,  вполне

достойно легенды, которую все вы знаете. Я  имею  все  основания  говорить

это. Я испытал это на себе.

     Итак, много-много лет назад наша экспедиция прибыла на Джинг.  Я  был

совсем молод. Тридцать один год - почти  что  детский  возраст.  И  я  уже

полностью оправился от пережитого потрясения, уже строил планы на  будущее

и был полон надежд. В молодости не  так  уж  трудно  преодолеть  жненные

катастрофы - есть еще запас душевных сил, чтобы снова встать  на  ноги.  И

надежды в молодости очень легко восстанавливаются - так же, как без  труда

восстанавливаются  утраченные  органы.  Конечно,  восстановить  утраченное

душевное равновесие - задача гораздо более сложная, чем, скажем, отрастить

заново отрезанную руку, но природа человека такова, что рано или поздно он

все преодолевает. Только  душевная  усталость,  которая,  не  находя  себе

выхода, копится с годами, и сводит нас, наверное,  в  могилу.  Но  все  мы

знаем, что безумцы, решившиеся  сбросить  ее,  перестают  быть  людьми,  и

обретенное ими бессмертие не стоит того, чтобы к нему стремиться.

     Легендам   свойственно   ображать   миры,   связанные   с    некими

таинственными     и     непостижимыми      явлениями,      в      каком-то

патриархально-примитивистском духе. Увы,  Джинг  -  тот  самый,  подлинный

Джинг - совсем не таков. Аборигены Джинга не живут в  деревянных  хижинах,

стоящих по берегам величественных рек, не поют по вечерам заунывных песен,

собравшись вокруг очагов,  не  ходят  в  звериных  шкурах  и  не  верят  в

многочисленных духов и прочую чертовщину. Я повидал немало таких  миров  -

но Джинг совсем не таков. Я не склонен  раскрывать  его  местоположение  -

пусть оно останется тайной - и поэтому обойдусь без лишних подробностей.

Замечу  только,  что  это  метапланета.   Высокоиндустриальная   -   иными

метапланеты и не бывают -  с  самобытной,  утонченной  культурой,  но  без

каких-либо существенных отличий от других цивилаций,  бравших  сходный

путь развития. После университетской тиши, характерной для  моего  родного

Кандуонна, Джинг поразил бы меня - если бы за  три  прошедших  года  я  не

посетил с десяток подобных миров. К тому моменту я уже перестал удивляться

и  постарался,  насколько  возможно,  сосредоточиться  на  получаемых   от

профессора заданиях. И потому не кинулся, как  это  свойственно  новичкам,

постигать соблазны этого нового мира, а сразу принялся за работу.

     Только потому, наверное, я и стал обладателем подлинного джинга.

     Основной язык  Джинга  -  один    диалектов  тхаангар-пранага.  Это

обычная история для метапланет и, если вы  интересовались  лингвистикой  и

знакомы с основными концепциями этого языка, то легко поймете,  почему 

всех человеческих языков он наилучшим  образом  подходит  для  условий,  в

которых обитают жители  метапланет.  В  частности,  конструкции  двойного,

тройного и вообще кратного следования, естественные для тхаангар-пранага и

не имеющие адекватного перевода на  другие  языки,  позволяют  оптимальным

образом ориентироваться во внутренних  пространствах  метапланетных  сфер,

поскольку, как было показано еще в глубокой древности, мысль  и  язык,  на

котором она выражается,  взаимосвязаны  и  обусловливают  друг  друга.  По

своему  опыту  скажу,  что  до  того,  как  мне  удалось  овладеть   азами

тхаангар-пранага - я учал классический его вариант под  непосредственным

руководством профессора - мне нелегко было определиться  на  метапланетах,

ибо способность к пространственной ориентации,  в  отличие  от  языка,  на

котором говоришь и мыслишь, есть свойство врожденное,  и  эта  способность

была у меня не на очень высоком уровне.

     Пожалуй, именно тхаангар-пранаг и возможности, которые он передо мной

раскрыл, и способствовали моему духовному возрождению. Мною тогда овладела

идея мышления на каком-то ином языке, на которым  формулировка  всех  моих

жненных невзгод была бы такой, что они перестали бы терзать мне душу,  и

препятствия, которые казались мне непреодолимыми,  просто  исчезли  бы 

сознания. Я не афишировал эти свои мысли, и потому только спустя много лет

узнал, что был далеко не  оригинален.  Оказывается,  еще  за  восемнадцать

тысяч лет до Второй волны расселения  группа  философов,  называвшая  себя

Братством Свободного Сознания,  начала  разработку  языковых  конструкций,

которые преобразовывали бы сознание мыслящего на  этом  языке  человека  в

желаемую для него сторону. Определенного успеха  они  добились,  следы  их

лингвистических поисков сохранились и живут во многих современных  языках,

но сама  цель,  которую  они  преследовали,  оказалась  недостижимой,  ибо

меняющееся сознание постоянно меняло и самые цели своего преобразования,

и тот, кто ступал  на  этот  путь,  попадал  в  порочный  круг  постоянных

менений и не в состоянии был достичь какого-то стабильного состояния.

     Но, впрочем, я отвлекся и начал рассказывать совсем не о том. Но  раз

уж зашла речь о вещах,  не  имеющих  к  джингу  прямого  отношения,  то  я

постараюсь вкратце рассказать, к чему  привели  меня  мои  лингвистические

поиски.

     Обдумывая достаточно упорно проблемы, возникающие    анала  связи

образа мыслей человека с языком, на котором он разговаривает, я неожиданно

для  себя  пришел  к  осознанию  гигантской  опасности,  которая  угрожает

человечеству. Опасность эта состоит в том, что люди не имеют в  окружающем

их мире иного мерила ценностей, чем сам человек. Умея мерять  фические

характеристики мира, мы, по сути дела, не имеем  постоянных  и  абсолютных

ориентиров в своем собственном развитии, и не в  силах  осознать  поэтому,

куда же это развитие способно нас завести. Кто-то может подумать, что  все

это - чисто философские, второстепенные, не имеющие отношения  к  реальной

жни вопросы. Но история показывает, что такого рода вопросы  оказываются

порой гораздо ближе к  нашим  истинным  жненным  потребностям,  чем  нам

хотелось бы  думать.  Ведь  не  секрет  же,  что  многие    человеческих

цивилаций несмотря  на  очевидные,  вроде  бы,  технологические  успехи,

несмотря на многолетнее и успешное развитие, в  том  числе  и  культурное,

несмотря на богатейшие традиции все же  вырождаются,  деградируют,  и  все

усилия как-то поправить их дела пока что не приводят к успеху.  А  причина

этого  лежит  на  поверхности  -  для  того,  чтобы  успешно  развиваться,

необходимо иметь какую-то цель вне себя самого. Мы же  этой  цели  лишены,

поскольку  не  оказалось  в   Галактике   иного   разума,   отличного   от

человеческого (ах как мечталось когда-то о таком разуме, ах  как  убеждены

были люди в его существовании накануне Первой волны  расселения!),  и  нам

просто не с чем и не с кем себя сравнивать.

     А как хотелось бы найти в окружающем мире какую-то  стабильную  точку

отсчета! Всю свою  жнь  я,  фактически,  посвятил  этим  поискам,  а  на

Джинге... На Джинге я был в самом их  начале,  хотя  еще  и  не  осознавал

этого. Но ведь именно там, вне связи с джингом, который я оттуда  увез,  я

осознал важность решения этой проблемы, именно там я понял, что жнь  моя

снова обрела смысл и ценность.

     К тому моменту я уже настолько успел повысить свою квалификацию,  что

сделался, фактически,  правой  рукой  профессора  (кстати,  профессор  был

левшой, но это к делу уже не относится). Я не  раз  уже  доказал,  что  он

может вполне положиться на получаемые мной результаты, и потому  сразу  по

прибытии на Джинг получил задание на свободный  поиск.  Не  буду  подробно

описывать, в чем состоит суть метода свободного поиска, хотя мне и приятно

вспомнить одно любимых занятий молодости. Скажу только, что метод  этот

требует от исследователя  предельной  концентрации.  Ведь  цель  его  -  в

возможно более сжатые сроки  понять,  вернее  даже,  ощутить  на  каком-то

интуитивном уровне взаимосвязи между образом  жни  обитателей  того  или

иного мира и языком, на котором они разговаривают. Классический  пример  -

смысловое наполнение слова "антханор" в том же тхаангар-пранаге. Слово это

ключевое в конструкциях предшествования-следования, но вне сферы  обитания

жителей метапланет  оказывается  совершенно  лишним.  Однако  не  так-то

просто ъять языка какую-либо составную его часть, и  вот  получается,

что  в  обычных  планетных  мирах,  порожденных  экспансией  метапланетных

цивилаций, значения  и  функции  этого  слова  претерпевают  разительные

перемены, так что уже через  несколько  столетий  олированного  развития

обитатели таких планет оказываются не в состоянии воспринять  смысл  этого

слова в  классическом  тхаангар-пранаге  -за  сложившегося  в  их  мозгу

неверного соответствия между вполне жнеспособными конструкциями языка.

     Но, впрочем, не буду отвлекаться.

     Пора, пожалуй, рассказать, как же попал мне в руки этот самый джинг.

     Я отправился в свободный поиск на следующий же день после прибытия на

Джинг. Профессор был во мне совершенно уверен и знал, что я  не  стану,  в

отличие от некоторых  других  членов  его  экспедиции,  вместо  выполнения

задания терять время на праздные  развлечения.  Среди  нас,  надо  сказать

честно,  было  немало  таких,  кому  давать  подобные  поручения  было  бы

рискованно. Например, один ассистентов профессора -  не  буду  называть

его имени, поскольку впоследствии  он  взялся  за  ум  и  стал  прекрасным

специалистом - которому тот имел неосторожность дать подобное  задание  на

Сирене-14,  целый  месяц  не  вылезал    злачных  мест  в   окрестностях

космопорта, а потом накатал такой отчет, что профессору оставалось  только

взяться за голову. Ведь ни для кого не секрет, что подобного рода места не

имеют к местной культуре  ни  малейшего  отношения  и  квартал  Куорро  на

Грейлингсене, например, практически неотличим от Восьмой Сферы Иеннига  на

другом конце Галактики,  в  то  время  как  оба  этих  мира  являют  собой

хрестоматийный пример дивергентного развития человеческой культуры.

     Но в отношении меня, повторяю, профессору можно было не беспокоиться.

Мы  договорились  о  том,  как  будем  поддерживать  связь   (что   весьма

существенно, поскольку свободный  поиск  требует  предельной  концентрации

внимания, и  всякое  непредвиденное  вмешательство,  особенно  со  стороны

руководства, способно  сбить  с  необходимого  настроя),  и  я  отправился

выполнять  задание.  Впереди  было  тридцать   пять   суток   напряженной,

увлекательной работы и целый новый, совершенно еще не знакомый мир.

     Я, конечно же, уже плохо помню все  события  того  месяца.  Все-таки,

прошло так много лет, и  воспоминания  о  множестве  достойных  подробного

рассказа событий теснят друг друга. Так что лучше, чтобы не  напутать,  не

буду вдаваться в подробности. Я странствовал по Джингу, повинуясь,  как  и

положено при свободном поиске, мимолетным душевным порывам,  полагаясь  на

свою интуицию и на выработавшееся к тому времени чутье исследователя  иных

человеческих культур, я встречался и общался со  множеством  жителей  этой

метапланеты, старался глубже проникнуть в их  духовный  мир,  приобщиться,

насколько только возможно, к культуре, носителями  которой  они  являлись,

увидеть нутри то, что остальные члены экспедиции в это  же  самое  время

исследовали с позиций отстраненных наблюдателей. Я учал жителей  Джинга,

а они, как водится, учали  меня.  Хотя,  несомненно,  наше  прибытие  на

метапланету с более чем миллиардным населением было  не  бог  весть  каким

знаменательным  событием  для  ее  жителей,  привыкших  к  постоянному   и

активному общению с обитателями множества других  миров,  но  определенный

интерес я все же для них представлял, и за время  своих  странствий  успел

познакомиться и даже подружиться со множеством очень интересных людей.

     Мне понравилось то, как они жили, а это, скажу я вам,  происходит  не

так уж часто, как я не раз убеждался на собственном опыте и на опыте  тех,

с кем я блко общался. Вся наша жнь состоит   множества  условностей,

которые самим нам по большей части незаметны, но которые резко  выделяются

при общении с носителями иной культуры.  И  когда  вы  вдруг  оказываетесь

вынужденными соблюдать условности, к которым не  привыкли,  то  часто  это

кажется обременительным, лишенным смысла, противным рассудку, и для многих

способно превратить жнь в настоящую каторгу.  Недаром  ведь,  по  данным

Галактического Статистического Бюро, уровень миграции в Галактике с каждым

столетием  падает.  Это  процесс  вполне  закономерный,   так   и   должно

происходить по мере все большего расхождения человеческих цивилаций в их

дивергентном развитии. Быть может, настанет когда-нибудь время,  когда  мы

сами, в силу развития в разных направлениях, станем друг  для  друга  тем,

что мы  надеялись  обнаружить  в  мифических,  так  и  не  найденных  иных

цивилациях. Хотя проойдет это, несомненно, очень и очень не скоро.

     Среди  множества  людей,  с  которыми  мне  довелось   познакомиться,

оказался один, чьей  профессией  было  создание  "йяон-твало".  Слово  это

показалось мне совершенно непонятным, и, само-собой, я захотел узнать, что

же оно означает. Но, разумеется, никто присутствовавших во время нашего

знакомства не стал бы мне это объяснять  -  особенность,  характерная  для

культуры Джинга, объяснение происхождения которой  увело  бы  мой  рассказ

далеко в сторону. Единственное, что  мне  удалось  -  это  договориться  о

встрече с этим моим новым знакомым в его мастерской. Да и то далось это не

просто, потому что, как я потом узнал, даже жители Джинга редко попадают в

мастерские "йяон-твало". Если честно, то я добился своего  только  потому,

что был крайне бесцеремонен, если не сказать большего, ибо  воспользовался

некоторым набором приемов убеждения, который был бы немыслим для  коренных

жителей Джинга, и мой новый знакомый, оставаясь в рамках  своей  культуры,

просто не имел возможности отказать мне, не нанеся одновременно  страшного

оскорбления. Это весьма  характерный  пример  того,  как  порой  моральная

сторона  вопроса  оказывается  оттесненной  в  сторону   исследовательским

порывом, и я давно пришел  к  убеждению,  что  в  большинстве  случаев  те

выгоды, которые мы получаем в результате подобных поступков,  ни  в  какое

сравнение не идут с моральными потерями, которые при этом несем.

     Но так или иначе, через три или четыре дня я оказался  гостем  в  его

мастерской и был принят наилучшим образом.

     Каково же было мое удивление, когда  я  узнал,  что  то,  что  жители

Джинга    называли    таинственным    словом    "йяон-твало",    оказалось

просто-напросто джингом, самым обыкновенным,  как  мне  тогда  подумалось,

знакомым каждому с детства джингом. Поначалу я с трудом сумел скрыть  свое

разочарование. В самом деле, мне и в голову не могло прийти, что здесь, на

этом Джинге, в окружении чудес сверхцивилации  рождается  что-то  такое,

что мы привыкли связывать с неким непостижимым для человеческого  сознания

и для науки чудом, с мифом, со сказкой, с  тем,  во  что  мы  с  возрастом

перестаем  верить,  но  что  все  равно  долгие  годы  связывает   нас   с

воспоминаниями о детстве и не дает состариться нашим душам. Но, вспоминая,

все же должен заметить, что где-то в самой глубине души даже в эти  первые

минуты узнавания уже жила надежда на то, что судьба действительно подарила

мне встречу со сказкой. Наверное, родилась эта надежда замеченного мною

отношения жителей Джинга к творцам "йяон-твало". Отношение  это,  пожалуй,

точнее всего описать как почтение, смешанное с легкой отстраненностью, как

от существа высшего, но в то же самое время в чем-то  совершенно  чуждого,

отстраненностью, которая неминуемо порождала какую-то брешь  в  общении  с

творцами "йяон-твало", и эту-то брешь я как раз и сумел ощутить  за  время

нашей недолгой первой встречи. Мне кажется, что это вообще характерно  для

любой человеческой цивилации. Каждая них в очень и очень ограниченном

количестве порождает гениев, способных сотворить нечто  такое,  что  не  в

состоянии до конца постичь все остальные, и сама  эта  их  способность  не

просто возвышает гениев над остальными людьми - она  небежно  делает  их

чужими, как бы ни желали и  они,  и  мы,  простые  смертные,  чтобы  этого

отчуждения не было.

     Вот такое именно отчуждение в отношении к этому человеку -  наряду  с

явным восхищением его неведомыми пока для меня способностями - ощутил я во

время нашей первой встречи. И это, конечно, еще более меня  заинтриговало.

Я пришел к нему, я говорил с ним, я, насколько мог,  пытался  постичь  его

душу и образ его мыслей - а он учал меня самого.  И  сумел  за  короткое

время разглядеть во мне гораздо больше, чем я сам способен  был  осознать,

гораздо больше, чем мне бы хотелось. И он не только увидел это  -  он  тут

же, буквально на моих глазах воплотил  все  увиденное  в  "йяон-твало",  в

джинг, который и подарил мне на долгую-долгую память.

     Я не стану описывать технологию, которой он пользовался. Думается мне

- вернее, я в этом глубоко убежден - что дело тут совсем не в  технологии,

и любая подделок под  джинги,  по  какой  бы  технологии  ни  была  она

готовлена, могла бы в принципе нести  в  себе  те  же  свойства,  что  и

настоящий джинг. Просто те, кто готавливает на продажу эти подделки,  не

умеют вложить в них душу. Да и как это сделать, если настоящий,  подлинный

джинг,  тот,  что  называется  "йяон-твало",  делается  лишь  для   одного

конкретного живого человека,  и  не  имеет  смысла  кому-то  еще  пытаться

разглядеть в его  глубинах  что-то,  кроме  замысловатых  форм  и  неясных

образов. Даже сам я до недавнего времени не видел в  своем  джинге  ничего

больше и хранил его лишь как память о невозвратной молодости,  потому  что

свои волшебные  свойства  настоящий  джинг  проявляет  лишь  тогда,  когда

возникает в этом крайняя необходимость.

     Но хватит об этом, иначе  рассказ  грозит  затянуться  и  увести  нас

далеко в сторону. Итак, совершенно случайно стал я обладателем джинга,  но

это было лишь  небольшим  эподом  в  моей  насыщенной  событиями  жни.

Экспедиция наша продолжалась еще пять лет, и  вернулся  я  в  свой  родной

Кандуонн совершенно иным человеком. Настолько иным, что мне не  доставляли

уже ни малейших страданий воспоминания о  прошлом,  и  жнь,  разумеется,

больше не казалась  мне  лишенной  смысла.  Впрочем,  история  это  вполне

обычная. Время так или иначе решает почти все проблемы и способно заживить

почти любые раны. Я  усердно  занимался  этнолингвистикой  и  защитил  под

руководством профессора Ткабунго диссертацию, мои работы  с  каждым  годом

приобретали все большую вестность, но уже тогда я  начал  понимать,  что

это не главное, ради чего  я  живу.  Знакомство  с  великим  разнообразием

увиденных нами в дальних странствиях миров, населенных людьми - и особенно

с мирами, пребывающими в состоянии упадка, невестно чем  порожденного  -

не  могло  оставить  меня  равнодушным  к  проблемам   общим   для   всего

человечества. По  опыту  я  знаю,  что  очень  немногие  способны  всерьез

встревожиться,  ознакомившись  с  фактами  деградации  ряда   человеческих

цивилаций - настолько непонятными, отдаленными от их повседневной  жни

кажутся проблемы, эту деградацию породившие.  Очень  немногие  способны  и

ныне увидеть за всем этим не отдельные случаи непонятной болезни, а  некую

общую и весьма опасную закономерность. Но те, кто,  как  и  я,  сумел  это

наконец увидеть, не могут продолжать жить в спокойствии  и  безмятежности.

Пусть слова наши и наши тревоги не находят пока отклика, пусть мы остаемся

непонятыми и, как представляется многим, понапрасну тратим силы, взывая  к

слепому человечеству, указывая ему на страшную  опасность  -  все  это  не

причина, которой можно было бы оправдать молчание и бездействие. Тот,  кто

видит угрозу, должен кричать об этом, даже если его и  не  хотят  слушать,

даже если он и сам не до конца понимает, откуда же исходит эта  угроза.  И

не имеет ровно никакого значения, что за прошедшие с тех  пор  восемьдесят

семь стандартных лет я не много встречал людей,  способных  разделить  мою

тревогу, что натыкался чаще всего на непонимание, а зачастую и  на  прямую

враждебность, когда волею обстоятельств оказывался в состоянии предпринять

шаги, которые, по моему убеждению, уводили бы человечество  в  сторону  от

угрожающей ему опасности. Право же, нет во  всем  этом  ничего  страшного,

если хоть малая доля моих усилий оказалась не напрасной.

     И все же некоторые воспоминания о прошлом слишком горьки  и  способны

даже через много лет ранить душу. До последнего времени у меня было  много

таких вот горьких воспоминаний.

     Но теперь они ушли и больше не тревожат мою душу. Теперь я спокоен  и

могу без страха и сожалений оглянуться на прожитые годы. Право,  мне  есть

что вспомнить и есть чем гордиться.

     И обрел я этот  душевный  покой  благодаря  джингу,  подаренному  мне

мастером "йяон-твало" в далекие молодые годы.

     Вы, несомненно, знаете о проекте надпространственной  связи,  который

вот уже второе столетие пытаются осуществить некоторые не в  меру  ретивые

преобразователи Вселенной. Если не знаете - что  ж,  мне  остается  только

радоваться, ибо это означает, что усилия наши не  пропали  зря,  и  проект

оказался успешно похороненным. Хотя на первый взгляд и  может  показаться,

что этот проект не таит в себе никакой опасности, но это ошибочное мнение.

Ведь что сулило бы человечеству его осуществление? Не более  и  не  менее,

чем унификацию и всеобщее усреднение культуры человеческой, стирание  -  и

довольно  стремительное,  как   показали   наши   расчеты   -   культурных

особенностей различных человеческих цивилаций. Нет, мы не  выступаем  за

оляционм, мы за возможно более полный  культурный  обмен  -  но  такой

обмен, который не приводил бы к потере собственного лица каждым  отдельным

человеческим   миром.   Сложившееся   сегодня   культурное    разнообразие

человечества - это залог  его  выживания  в  меняющемся  мире.  Но  мир,

который возник  бы  после  осуществления  дерзких  идей  проекта,  был  бы

совершенно отличен от нашего - и везде одинаков,  поскольку  проникновение

одного мира в другой не составляло бы ни малейшего труда, и космические

расстояния перестали бы быть препятствием. Как ни обидно сознавать это, но

за удобство сообщения  нам  пришлось  бы  заплатить  непомерную  цену,  и,

лишившись многовариантности развития, человечество в результате  стало  бы

гораздо слабее.

     Я не  буду  приводить  здесь  подробную  аргументацию,  подкрепленную

конкретными социометрическими расчетами - каждый может сам найти все это в

общедоступной литературе. Не намерен я лагать и историю нашей борьбы.  Я

просто хочу рассказать об  одном  эподе  ее,  касающемся  меня  лично  и

непосредственно связанном с моим джингом.

     Вот уже двенадцать лет я живу на Аллоане, в горном районе Эдье.  Живу

один, хотя  редкая  неделя  проходит  без  того,  чтобы  меня  не  посетил

кто-нибудь коллег или блких. Иногда мне даже хочется переселиться еще

куда-нибудь подальше, чтобы иметь больше времени для  работы,  чтобы  реже

нарушали мое одиночество и мешали спокойному течению мыслей.  Но  я  точно

знаю, что никогда не сделаю этого - уже несколько дней полного одиночества

начинают тяготить меня, и я рад любому гостю,  хотя  наверняка  знаю,  что

буду тяготиться его присутствием уже  через  два-три  дня.  Так  что  даже

приезд Элгонда Диассо поначалу меня обрадовал, хотя я сразу почувствовал -

вернее, не почувствовал, я сразу знал наверняка! - что особой  радости  от

этого приезда ждать не приходится.

     Он, в общем-то, человек неплохой. Я так думаю. И если бы не некоторые

вестные мне эподы его прошлого, я, быть может, относился бы к  нему

безо  всякой  настороженности.  Даже  зная  его  как  горячего  сторонника

проекта, я постарался бы по возможности не ставить предубеждение на первое

место при общении с ним. Но  что-то  все-таки  заставляло  меня  постоянно

держаться настороже. Как оказалось, не напрасно.

     Сперва мы разговаривали о вещах совершенно посторонних. Когда  живешь

в уединении, то поневоле всегда стремишься  расспросить  всякого  гостя  о

том, что творится в большом мире,  потому  что  никакие  сводки  новостей,

никакая пусть и самая подробная информация о культурной жни человечества

никогда не заменит живого впечатления, которое приносит с  собой  человек.

Часа два, наверное, я выспрашивал  его  о  том,  что  творится  в  театрах

Аккерма и Кандуонна - ведь  Элгонд  Диассо,  как  я  знал,  был  преданным

любителем этого вида искусства - и он едва не соблазнил меня выбраться  на

предстоящую премьеру "Кайаты", настолько живо и интересно описал  то,  что

там должно было проойти.

     Но потом он перешел к делу, и все, о  чем  мы  только  что  говорили,

сразу отошло на второй план. Потому что прилетел он,  конечно,  не  просто

так. Он прилетел для того, чтобы предложить мне стать руководителем Группы

Контроля за транспортировкой в надпространственных тоннелях.

     По мысли  тех,  кто  выдвинул  это  предложение,  оно  устраняло  все

противоречия, накопившиеся вокруг  проекта.  Группа  Контроля,  наделенная

правом вето, подчиненная и подконтрольная противникам проекта,  фактически

имела возможность свести к нулю все отрицательные эффекты, не  препятствуя

в то же время самому  строительству.  Фактически,  мы  получали  при  этом

гораздо больше, чем могли  надеяться,  потому  что  вот  уже  многие  годы

находились на грани полного поражения, не в силах склонить в  свою  пользу

общественное мнение. А поражение наше означало бы, что надпространственные

тоннели будут  строиться  и  эксплуатироваться  самым  опасным  для  судеб

человечества образом.  Контроль  с  правом  вето  -  это  было  заманчиво.

Настолько заманчиво, что можно было смириться с началом строительства.

     Над этим стоило подумать.

     С тем мы и расстались с Диассо. У него были какие-то срочные дела,  и

он не стал задерживаться. А я был рад тому, что никто не станет  отвлекать

меня от серьезных размышлений. Мы распрощались с ним довольно тепло,  и  я

снова остался один.

     Поначалу мысли  мои  текли  довольно  спокойно,  и  мне  было  совсем

нетрудно логически рассуждать о преимуществах  и  недостатках  полученного

предложения. В сущности, оно было не более, чем прнанием того факта, что

я способен оказывать определенное воздействие на судьбу человечества, что,

поскольку моя позиция имеет достаточное количество  сторонников,  со  мной

вынуждены считаться. И раз при всем том  я  убежден  в  своей  правоте,  в

правильности выбора цели, значит жнь прожита не зря, и все, чем пришлось

в этой жни пожертвовать, не напрасно. А потому не было особой проблемы в

том, принимать или не принимать предложение Диассо.

     Но  постепенно  уверенность  моя  стала   ослабевать,   потому   что,

представляя себе будущее, когда я возглавлю Группу Контроля,  я  вдруг  со

всей ясностью осознал, что это будущее будет резко отличаться от того, что

мы имеем сегодня. Уже в силу того факта, что  надпространственные  тоннели

будут построены, ситуация резко менится, и мы, даже обладая правом вето,

будем вести оборону на новых рубежах.  И  кто  тогда  даст  гарантию,  что

однажды не настанет момент, когда с той же легкостью,  с  которой  сегодня

нам готовы дать это право, его у нас  не  отберут?  История  знает  немало

примеров подобного рода. Причем совсем не обязательно сделают  это  те  же

самые люди. Все мы, быть может, успеем умереть и истлеть, даже имена  наши

могут уже позабыться, но рано или поздно проблема эта встанет перед людьми

в полный рост, и право вето окажется потерянным - потому  что  нет  ничего

вечного в этой Вселенной. За свою долгую жнь я  повидал  десятки  миров,

которые погибли или пришли в упадок от невестных причин - кто даст тогда

гарантии, что такой же не будет судьба всего человечества?

     Время блилось к ночи, и по мере того, как сгущались сумерки,  мысли

мои становились все  более  смятенными.  Не  находя  покоя,  я  бродил  по

комнатам своего слишком большого для меня одного дома, надеясь найти  хоть

что-то, что дало бы новое направление мыслям. И наконец -  но,  думаю,  не

случайно - наткнулся на джинг, что хранился на полке в моем кабинете среди

прочих редкостей, собранных в разных уголках Галактики. Как-то  совершенно

неожиданно для меня самого он вдруг  оказался  в  моей  ладони.  Память  о

далеких годах ушедшей молодости, о счастливом времени, которое уже никогда

не вернешь, о людях,  которые  ушли  навсегда...  Я  медленно  поворачивал

джинг,  всматриваясь  в  его  полупрозрачные  глубины,  пальцы  сами-собой

ощупывали  его  поверхность,  местами   гладкую,   как   стекло,   местами

шероховатую и чуть теплую на ощупь. И вдруг... Дрожь прошла по всему моему

телу, я покачнулся и чуть не упал, но все равно ни на  мгновение  не  смог

оторвать взгляда от джинга, хотя и не понимал еще, что же такое происходит

со мной. Я еще чуть-чуть повернул его на ладони - и увидел...

     Он стоял ко мне боком, глядя куда-то вдаль. Потом медленно повернулся

- но я узнал его раньше, еще до того, как разглядел черты лица.  Знание  о

том, что я его увижу, наверное, жило во мне все эти годы. Или оно  жило  в

джинге, что лежал на моей ладони. Впрочем, это было одно  и  то  же.  Ведь

джинг - это и был я, такой, каким вошел так много лет назад  в  мастерскую

"йяон-твало".

     - Здравствуй, - сказал он, улыбнувшись.

     - Здравствуй, - ответил я, чуть помедлив. Я уже  не  дрожал,  все  со

мной было в полном порядке, и я не удивился тому, что разговариваю с  ним.

Как-то вдруг я совершенно позабыл о  той  реальности,  что  еще  несколько

мгновений назад меня окружала, и сознание мое перенеслось на далекий Джинг

- и  далеко-далеко  в  прошлое.  Потом,  когда  все  это  кончилось,  я  с

удивлением обнаружил, что  уже  не  стою  там,  где  джинг  проник  в  мое

сознание, что я удобно расположился в кресле в своем кабинете,  ноги  мои,

которые стали мерзнуть в последние  годы,  тщательно  укутаны  пледом.  Но

память о том, как и когда я успел это сделать, не  сохранилась.  Наверное,

сознание  человека,  когда  он  вступает  в  контакт  со  своим   джингом,

раздваивается, и джинг вытесняет памяти реальные  события,  потому  что

слишком значительно то, что он способен внести в нашу жнь.

     - Рад  видеть  тебя,  -  сказал  он,  подходя  ближе.  -  Ты  здорово

менился.

     - Все меняются с годами.

     - И все меняется. Кроме прошлого.

     В глазах его я почитал вопрос, но почему-то не сразу  понял,  что  же

желает он узнать. И лишь через пару  секунд  до  меня  дошло  -  ведь  мое

прошлое это его будущее. Хотя, может, это и бессмысленно -  какое  будущее

может быть у человека, навеки запечатанного в неменном джинге? -  но  он

хотел знать.

     Однако отвечать на этот немой вопрос я еще не был готов.

     Я и сам не знал в те мгновения, как относиться мне к своему прошлому.

Жнь прошла - а что сделано? Я вдруг вспомнил рассуждения одного древнего

мудреца о том, что человеку всегда свойственно жить лишь будущим,  и  даже

когда он думает, что в прошлом своем - что бы ни случилось в жни  дальше

- он всегда найдет утешение - даже тогда  его  взгляд  все  равно  обращен

только в будущее. Только  будущим  и  обладаем  мы,  живущие,  потому  что

менить хоть что-то в своем прошлом мы не в состоянии. А он - он не  имел

и малой доли будущего, все его будущее я уже прожил. У него  впереди  было

меньше жни и меньше свободы, чем у любого умирающего, и мы оба сознавали

это. Мне стало не по себе от таких мыслей, и я отвел взгляд в сторону.

     Молчание наше длилось довольно долго. Он не торопил меня и  не  мешал

мне думать. И наконец, когда почувствовал, что молчать  дальше  становится

для меня слишком тяжело - он не мог не почувствовать этого, ведь мы с  ним

существовали оба лишь в  рамках  одного,  моего  собственного  сознания  -

сказал:

     - Я вижу, ты многого добился в жни.

     Он не спрашивал и не настаивал на ответе. Он  просто  приглашал  меня

поделиться - и радостями, и печалями. И был готов понять и  простить  все.

Кто еще может так вот  понять  и  простить?  Но  мне  тяжело  было  начать

говорить, потому что я вдруг со всей  ясностью  осознал,  что  вот,  жнь

почти что прожита, и в этой прожитой жни больше потерь,  чем  обретений,

больше несвершенного, чем сделанного, больше рухнувших надежд, чем успехов

и достижений. Таков, наверное, удел каждого   живущих  -  но  далеко  не

каждому приходится однажды держать ответ перед самим собой.

     - Да, - наконец, нашел я  в  себе  силы  для  ответа.  -  Кое-чего  я

добился. Но гораздо больше потерял.

     - Жнь не обходится без потерь, - ответил он,  и,  подняв  глаза,  я

заметил, как он поморщился, сожалея о сказанном. Ну конечно, не  для  того

ведь мы встретились, чтобы обмениваться общими фразами.

     А для чего?

     - присядем, - сказал я и первым  двинулся  к  стоящему  в  углу

нкому дивану. Как-то в то  время  мне  и  в  голову  не  приходило,  что

окружающая нас обстановка не  имеет  ни  малейшего  отношения  к  реальной

действительности,  в  то  время  как  движения  мои   как   раз   в   этой

действительности и должны происходить. Я  просто  был  там,  в  мастерской

"йяон-твало", в своем далеком прошлом, я встречался и разговаривал с самим

собой, и это была та единственная  реальность,  которая  существовала  для

меня.

     Мы сели рядом и  снова  какое-то  время  молчали.  Я  знал,  что  это

ненадолго, что скоро он  начнет  спрашивать  меня  о  вещах,  которые  его

волновали, о том, что волновало меня самого в то далекое время - а  что  я

мог ответить? Все это было и прошло, и давно уже многое позабылось.

     Но оказалось, что говорить со мной он собрался совсем не об этом.

     - Скажи, - услышал я, - ты очень несчастен?

     И все внутри меня застыло от этого вопроса. Потому что я понял вдруг,

что он попал в точку. Он, мое отражение, знал обо мне больше,  чем  я  сам

осмеливался знать.

     - Да, - ответил я одними губами. Я мог бы и не отвечать -  он  и  так

знал ответ.

     - Почему?

     Я промолчал - я не знал ответа. А он не стал спрашивать снова, он все

понимал и молчал. Так и сидели мы рядом  и  молчали,  и  думали  каждый  о

своем. С ним рядом было легко молчать, присутствие его не  тяготило.  И  я

сидел и смотрел перед собой ничего не видящим взором, и вспоминал. Сколько

лет прожито, сколько всего осталось позади - и вот такое.  Несчастен.  Да,

несчастен,  и  ничего  тут  не  поделаешь.  Но  почему?  Что  делает   нас

счастливыми или несчастными, что это  вообще  такое  -  счастье?  То,  что

всегда остается позади, что не осознаешь в своем настоящем? Да нет, не так

просто. Или счастье - всегда где-то  впереди,  а  когда  впереди  уже  нет

ничего, то и счастье невозможно? Ведь пока есть стремление к чему-то, пока

есть цель впереди, кажется, что достижение этой цели и  есть  счастье.  Но

вот она, наконец, достигнута - или не достигнута, разница не велика - и ты

вдруг понимаешь, что не в ней счастье, что оно снова уплыло вперед или  же

осталось позади, и достижение цели или  же  ее  потеря  в  равной  степени

создают в душе  какую-то  пустоту,  которую  только  новая  цель  и  может

заполнить. А если не видишь цели?  И  жнь  прожита,  и  все  осталось  в

прошлом, и не на что надеяться в будущем, и знаешь, что впереди ничего уже

нет?

     - Ты, я вижу, стал большим пессимистом, - услышал я его голос  совсем

рядом.

     - У меня есть на то причины.

     - Расскажи.

     - Тебе так важно это знать?

     - Мне, может, и нет. Тебе - важно.

     Я хмыкнул, пожал плечами. Но противиться  не  стал.  Для  того  мы  и

встретились с ним, чтобы можно было все рассказать. И я стал рассказывать.

Обо всем, что сумел вспомнить. Обо всем, что казалось важным. Рассказал  о

своих провалах и неудачах, об обидах и поражениях,  о  том,  как  рушились

жненные планы, как я ставил перед собой цели и утрачивал их,  и  ничего,

ничего не добивался. Рассказал не утаивая, честно и откровенно, не скрывая

причин и не стараясь себя  обелить.  Возможно,  я  даже  находил  какое-то

удовольствие в этом покаянии перед самим собой, когда во  всем  был  готов

видеть следствия своей собственной слабости или нерешительности,  лени,  а

временами даже трусости. Я рассказал ему о том,  как  не  стал  продолжать

исследования древних диалектов языка  терраа  -  того,  который  некоторые

считают  прародителем  всех  существующих  языков.  Рассказал  жестоко   и

откровенно, так, чтобы не было у него  жалости  ко  мне.  Ведь  я  помнил,

сколько надежд в то время возлагал он на эти исследования - а  я  разрушил

эти надежды. Я находил какое-то удовольствие, расписывая свои проступки  -

наверное, в каждом нас сидит бес злословия, готовый по малейшему поводу

обливать всех и вся грязью, но мы искусно сдерживаем его и порой  даже  не

подозреваем о его существовании. И вот этот бес в моей душе вдруг вырвался

на волю. Я  рассказал,  как,  уподобившись  последнему  идиоту,  отказался

помочь Раньдьягу, когда он так нуждался в помощи.  Отказался  потому,  что

откуда-то узнал о его не слишком порядочных поступках -  но  потом,  когда

было уже поздно, понял, что не мог он эти поступки совершить. А потом были

еще случаи, это, оказывается, ничему меня не научило.  Как-то  сами  собой

всплывали в памяти эподы, о которых, казалось, я счастливо забыл, и  чем

дальше, тем гадостнее становилось на душе. Чистилище может  быть  страшнее

ада.

     И так я дошел до предложения, с  которым  прибыл  ко  мне  Диассо.  И

замолчал. Потому что внезапно понял, что не смогу принять это предложение.

Не смогу. И снова, значит, упущу свой шанс, и снова пополню  список  своих

потерь, снова окажусь в стороне.  Неужели  жнь  так  ничему  меня  и  не

научила, и я так и буду совершать  поступки,  о  которых  придется  только

сожалеть?

     И тут он задал мне вопрос. Всего лишь один  вопрос,  но  вопрос  этот

решил мою судьбу. Потому что  задал  он  его  человеку,  который  украл  и

бесстыдно разбазарил его будущее.

     Он спросил:

     - Скажи, если бы пришлось тебе прожить жнь сначала - ты поступил бы

иначе?

     И все.

     Больше я ничего  не  помню.  Наверное,  на  том  и  закончилась  наша

встреча. А если и нет - я все  позабыл.  Я  очнулся  поздней  ночью.  Было

темно, только вторая луна бледно  освещала  кабинет.  Я  сидел  в  кресле,

укутанный пледом, и рука моя крепко сжимала джинг.  Я  был  один  в  доме.

Совершенно один.

     Но я ничего не забыл.

     Ни единого мгновения.

     Ни единого жеста.

     Ни единого слова.

     И сегодня я помню все так же  отчетливо,  как  будто  мы  только  что

расстались с ним. Наверное, я теперь никогда не забуду об этой встрече. До

самой своей смерти. Потому что он помог мне понять главное - если бы жнь

повторилась, я поступил бы точно так же. Не потому, что мы не властны  над

своей судьбой, и все заранее предопределено. Нет. Потому что мы не властны

над тем, что считаем нравственным, а что нет, где мы видим  границу  между

подлостью и порядочностью. И я понял, что никогда, даже в тех поступках, о

которых так горько потом сожалел, я не переступал эту границу. А значит, я

прожил бы свою жнь точно так же. И одно сознание этого  менило  теперь

мою жнь. Я  живу  так,  как  будто  все,  что  происходит  -  происходит

вторично. Нет, это не согласие плыть по течению. И не отпущение себе  всех

грехов. Просто я знаю, что прошел поверку. И если  тот,  у  кого  я  украл

будущее, понял меня и простил - значит жнь прожита не зря.