Сергей КАЗМЕНКО

 

                         ДО ЧЕТЫРНАДЦАТОГО КОЛЕНА

 

 

 

 

     Я помню все.

     Так, будто это случилось вчера. До мельчайших подробностей помню  тот

проклятый день, когда в моей душе умерло все, чем я жил прежде.

     Я хотел бы забыть -  но  я  не  надеюсь  на  подобное  счастье.  И  я

вспоминаю - вспоминаю против своей воли. Даже сейчас, когда, казалось  бы,

должен думать совсем о другом, я вспоминаю тот навеки проклятый день.

     ...Такой подлости мы никак не ожидали.

     Разведка прошла здесь всего три дня  назад,  и  ничего  страшного  не

обнаружила. На карте было чисто.  Совершенно  чисто!  Конечно,  мы  всегда

готовы к неожиданностям. Здесь, в этой  проклятой  земле  приходится  быть

начеку. Здесь иначе попросту не выжить. Но время! Время-то было упущено!

     Колонна шла по разбитой дороге  уже  больше  часа.  В  нашем  секторе

дороги вообще-то вполне приличные,  особенно  если  сравнивать  с  районом

Туарко - там после дождей даже танки с трудом пролезают через  грязь.  Там

зона  так  называемых  грунтовых  дорог,  которые  кто-то  метко  окрестил

"направлениями". У нас лучше. Мы  работаем  в  некогда  развитом  регионе.

Конечно, приличную машину на здешних ухабах  можно  угробить  в  несколько

дней, но армейские грузовики таких выбоин даже не замечают, и  мы  шли  со

скоростью, наверное, километров в  пятьдесят  в  час.  Я  ехал  в  третьей

машине, в кабине рядом с водителем. Рация была включена  на  прием,  но  в

наушниках слышалось лишь шуршание, и я большей частью дремал, лишь  иногда

для порядка вызывая другие  машины.  Когда  долго  не  удается  выспаться,

переезды - прекрасная возможность отдохнуть. Только  новички,  выезжая  на

задание, не пользуются этой возможностью. Я служил здесь уже полтора года.

Я не был новичком. И ничто - даже мысли предстоящей работе - не мешало мне

погружаться в дремоту.

     Разбудил меня голос Сафонова.

     - Шеф, радиация.

     Я мигом проснулся и, не успев еще даже  ответить,  бросил  взгляд  на

приборную панель. Чего он врет?! - подумал было  я,  но  тут  и  на  нашем

счетчике цифры замелькали. Уже через секунду загорелась красная  лампочка,

и прозвучал противный сигнал.

     - Что за черт?! - выругался я.  -  Всем  машинам  стоп!  Радиационная

тревога!

     Клептон, мой водитель, затормозил так, что я едва не расшиб себе  нос

о панель, но было не до  таких  мелочей  -  на  счетчике  горело  уже  две

лампочки. Можно было не смотреть на цифры -  дозы,  которые  мы  получали,

определят потом. Сейчас были дела поважнее.

     - Всем,  кто  попал  в  полосу,  развернуться  и  отъехать  назад,  -

скомандовал я, и тут же услышал Сафонова:

     - У меня уже почти чисто.

     - Отставить! - крикнул я в микрофон. Значит, полоса узкая, и  тратить

время на разворот не стоит. - Всем, кто попал в полосу - к первой  машине,

остальным стоять.

     Клептон рванул с места и, объехав  машину  Тамминена,  который  начал

разворачиваться еще до моего приказа, рванулся вперед к сафоновскому  БТР.

Еще две машины сзади последовали нашему примеру.

     Когда мы  остановились  впритык  к  Сафонову,  лампочки  на  счетчике

погасли, хотя фон он теперь показывал приличный. Я щелкнул тумблером  -  в

максимуме на полосе было чуть больше ста сорока рентген в час.  В  кабине,

конечно, существенно меньше - но с полминуты мы там проторчали. А я и  так

за последние месяцы набрал почти годовую норму. Черт бы драл эту разведку!

- думал я, разглядывая отпечатанную перед выездом карту. На  карте  дорога

была совершенно чистой. Конечно, разведчики не при чем - просто  она  была

чистой три дня назад. А вчера, между  прочим,  шел  дождик,  и  ветер  был

северо-западный. Что же у нас на северо-западе?

     На листах,  отпечатанных  для  маршрута,  ничего  не  было.  Конечно,

оставалась  надежда,  что  это  выброс  какого-то  локального,  раньше  не

обнаруженного источника - мало ли гадости спрятано в  этой  земле?  -  но,

доставая планшета большую карту района, я уже догадывался, в чем  дело.

Ведь как раз на  северо-западе  от  нас  лежала  зона  3-А.  Всего  в  ста

километрах.

     Но почему тогда выброс не зарегистрирован?

     Я протянул руку к панели, вызвал через спутник штаб.

     - К нам не поступало никаких сигналов, -  ответил  кто-то    группы

контроля. - Сейчас запрошу пост.

     Пока он  копался,  что-то  там  выспрашивая  -  у  них  здесь  вечные

неполадки со связью, особенно с тех пор, как на службу стали брать местных

жителей - я вызвал БТР с дозиметрической лабораторией центра колонны  и

поставил его ведущим. Так спокойнее - если в штабе решат, что нам  следует

продолжать движение. И они-таки решили  послать  нас  дальше,  потому  что

менять планы, согласованные на всех  уровнях,  они  не  осмелились.  Да  и

невозможно было, честно говоря, что-то менить. Тем  более,  что  впереди

нас ждали вещи гораздо более серьезные и опасные.

     После получасовой стоянки колонна двинулась дальше, только  теперь  я

приказал всем надеть респираторы и задраить люки. Мы здесь уже привыкли не

пренебрегать  мерами  безопасности.  Дозиметрическая   лаборатория   пошла

впереди в паре сотен метров перед колонной,  давая  гарантию,  что  мы  не

вляпаемся в зону заражения на полной  скорости  и  не  готовые  к  защите.

Карте, отпечатанной в штабе, я больше не верил.

     Но гарантии,  что  дозиметристы  сами  не  попадутся  в  какую-нибудь

ловушку, никто мне, конечно, дать не мог. И через час с  небольшим,  когда

мы,  переехав  реку  по  чудом  сохранившемуся  мосту,  въехали  в   зону,

обозначенную на штабных картах кодом "ДЕБРИС", я  снова  поставил  впереди

Сафонова.  Он  обладал  каким-то  чутьем  на  опасность,  и  пусть  многих

раздражала его вечная готовность видеть ее везде вокруг, я по  собственной

воле с ним не расстался бы - слишком много на памяти  случаев,  когда  его

лишняя вроде бы осторожность спасала многих и многих от больших бед.

     Но бывают ситуации, когда не спасает никакая осторожность...

     Пейзаж  за  мостом  вполне  соответствовал   определению   штабистов.

Знакомая картина - редкий чахлый лесок по обочинам дороги, где мертвых или

умирающих деревьев раз в пять, наверное, больше, чем живых,  а  земля  вся

завалена мусором. Иногда это подобие леса  отступает  от  дороги,  уступая

место развалинам каких-то унылых строений - не то бараков, не то  амбаров,

частично  развалившихся,  частично  выгоревших.  А  вдоль  всей  дороги  -

поваленные телеграфные столбы.  Ну  хоть  бы  один  столб  остался  стоять

нормально! Нет, все как один завалились, иные прямо на дорогу, но  их  уже

давно спихнули догнивать в  кюветы.  Здесь  не  было  никакого  особенного

бедствия - просто столбы так ставили. И не оглядывались на содеянное. Если

бы мне предложили выбрать символ, характерующий эту землю, я  назвал  бы

поваленный телеграфный столб.

     До цели оставалось еще около сотни  километров,  когда  пришел  через

спутник вызов штаба. Из щели  принтера  поползла  лента  с  сообщением.

Действительно, в зоне 3-А вчера проошел выброс. Я не  удивился,  я  ждал

чего-то подобного. Обыкновенный  выброс.  Уже,  наверное,  не  первый.  Но

прежде дули более благоприятные ветры, прежде о выбросах, неверное, просто

не докладывали. Чему тут удивляться - я слышал на совещании в штабе доклад

Гриффитса о положении в зоне 3-А. Удивляло, вернее, ужасало совсем  другое

- ведь там же были наши люди, ведь они не могли не знать об этом  выбросе.

Но никто них тоже не доложил... Мне уже тогда  казалось:  это  заразно,

здесь сама земля, сам воздух таят в себе заразу и яд. Не буквальную заразу

и яд - с этим  мы  как-то  научились  справляться.  Заразу  духовную,  уже

превратившую эту землю в пустыню. И мы вместо того, чтобы спасти ее,  сами

мало-помалу превращаемся в таких же существ, какие ее населяют.

     Тогда мне это только казалось. Теперь я это знаю наверняка.

     Из принтера снова поползла лента с сообщением: комиссия  в  зоне  3-А

приняла решение об остановке энергоблока.  Через  пять  часов  вся  округа

останется практически без энергии. В том числе и  городок  Арат,  куда  мы

направлялись. Без энергии они продержатся недолго.

     И тут, как всегда очень кстати и вовремя, началось.

     Чутье снова не подвело Сафонова. Начни он объезжать поваленное дерево

слева - там эти мерзавцы даже колею  проложили,  как  будто  здесь  так  и

положено ездить, и почти любой, я уверен, не  задумываясь  свернул  бы  на

нее, ведь объезды на нашем пути даже сегодня попадались уже не раз  -  так

вот, если бы он свернул туда, колонна  осталась  бы  без  ведущего.  И  мы

оказалась бы зажатыми со всех сторон. Но он притормозил, а потом  принялся

сдвигать дерево с дороги своим БТРом. Не знаю, почему он  так  поступил  -

возможно, увидел, что дерево еще совсем зеленое, и не с чего ему  валится,

загораживая путь. А может, по какой еще  причине.  Но  когда  ожидающие  в

засаде поняли, что взрыва не будет, они открыли огонь.

     Оружие у них, как правило, скверное -  по  большей  части  обрезы  да

охотничьи ружья. Это нас  здорово  выручает.  И  мины  они  ставят  обычно

самодельные, часто вообще не взрывающиеся, а если какая и  рванет,  то  не

всегда это смертельно. На начальном этапе, пока мы еще  не  разоружили  их

армию, было сложнее. Немало ребят  тогда  погибло  по-обидному  глупо.  Но

теперь настоящее оружие они могут  добыть  только  в  стычке,  только  при

внезапном нападении, а эти стычки редко  заканчиваются  в  их  пользу.  Не

обеспечь ООН надежную блокаду, нашлись бы, наверное, охотники снабжать  их

оружием. Тем более, что некоторым бандам есть чем за это оружие платить.

     Но, к счастью, блокада действует вполне успешно.

     На сей раз им не повезло. Правда, первым же выстрелом   гранатомета

они подожгли машину в середине колонны, но водитель успел выскочить,  а  в

кузове были только тюки с палатками. А потом - то ли у них не было  больше

гранат, то ли они просто отступили, раз не удалось подорвать головной БТР,

то ли наш огонь оказался эффективным - но леса по колонне было  сделано

всего несколько выстрелов. Мы  же  действовали  уже  автоматически.  Давно

минули времена, когда застигнутая такой засадой колонна вступала в  бой  с

бандитами, теряя понапрасну людей и технику. Мы успели многому  научиться,

хотя наука эта не сделала нас лучше. Но мы поняли: единственный  ответ  на

такие  нападения   -   это   полное   уничтожение   противника.   И   были

последовательны в своем ответе. В каждой колонне есть несколько  установок

сплошного поражения, и уже через полминуты лесок слева от  дороги,  откуда

по нам стреляли, заволокло дымом. Вряд ли хоть кто-то    нападавших  мог

уцелеть, но мы не стали выяснять это - до Арата оставалось  еще  часа  два

пути, и время было дорого. Да и не наше это дело - выяснять. Я  доложил  в

штаб, и колонна двинулась дальше, спихнув в  кювет  горящий  грузовик.  Мы

обошлись без потерь - только одного водителя ранило в руку. А те,  кто  на

нас напал... Что ж, минут через двадцать здесь будут вертолеты, если кто и

остался в живых после нашего залпа, то это ненадолго. Давно прошло  время,

когда я задумывался над правомочностью такой тактики,  над  необходимостью

разобраться, предложить сдаться,  найти  какой-то  компромиссный  вариант.

Слишком многих товарищей потерял я на этой земле. Я стал другим. Эта земля

сделала меня другим. И я уже  не  думал  над  моральными  проблемами.  Эти

проблемы все остались там, во внешнем мире, за границей блокадной зоны.

     Через  полчаса  я  связался  с  нашим  представителем  в  Арате.  Там

положение не менилось - третий корпус все так же продолжал гореть, ветер

нес газ резервуаров  на  город,  оставалась  угроза  взрыва,  поскольку

откачать газ не удавалось. Подаваемой энергии едва хватало на  обеспечение

переброшенного туда еще утром на  вертолетах  отряда  заградителей.  Отряд

гражданской обороны - один тех, что вот уже полтора года создавались по

всей зоне восьмым отделом - похоже, существовал только на бумаге.  Нам  до

города оставалось еще часа полтора.

     - До нашего подхода продержитесь? - спросил  я.  Ненужный,  в  общем,

вопрос.

     - Если энергию не  отключат,  -  представитель  говорил  со  странным

акцентом, и только потом, в  штабе,  я  понял  почему.  Он  был  малайцем,

единственным в нашей зоне - две малайские части в составе войск  ООН  были

направлены на юг страны, и у нас он оказался чисто случайно.

     Тем хуже для него.

     Тут как раз подали голос дозиметристы.

     - Отмечено повышение концентрации ацетилена, - сказал  Хеммок.  -  На

уровне ПДК и продолжает расти.

     Удивляться нечему - ветер теперь дул как раз нам навстречу.  Ацетилен

- это еще цветочки. Мы еще не знали толком, какая там гадость хранилась  в

резервуарах. Тут что ни день, то сюрпры. Недавно вот выяснилось, что они

л-демантин - под другим,  правда,  названием  -  использовали  в  качестве

гербицида, и это уже после того,  как  во  всем  мире  отказались  от  его

проводства. Будь они в  состоянии  экспортировать  продовольствие,  это,

конечно, быстро бы обнаружилось. А так -  просто  травили  свое  население

по-тихому, и теперь  невестно  сколько  столетий  по  их  милости  будут

рождаться уроды. Так что ацетилен на уровне ПДК - это мелочь.

     Теперь мне стало уже не до сна.

     Местность вокруг менилась. Дорога  петляла  теперь  среди  поросших

умирающими соснами песчаных холмов.  Часто  попадались  проплешины  лесных

пожаров - прошлым летом здесь то и  дело  горело,  а  тушить  как  правило

некому. Да и незачем - здесь ведь все отравлено.  И  почва,  и  воздух,  и

деревья. Комиссия по ресурсам запретила  вывоз    этой  зоны,  и  пожары

делали,  в  общем,  благое  дело.  Только  что  часть  отравы  после   них

оказывалась в атмосфере...

     Теперь дозиметристы докладывали чуть ли не  ежеминутно  -  я  уже  не

воспринимал толком все эти названия. Радовался  только,  что  радиационный

фон  оставался  в  допустимых  пределах.  А  с  химией  мы  уж  как-нибудь

справимся. Не в первый раз. Если бы не пожар и не угроза взрыва...

     Шоссе в очередной раз повернуло, и впереди седловины между холмами

открылся вдруг  умительный  вид  на  широкую,  поросшую  сосновым  лесом

равнину. Между невысокими холмами то там, то тут блестели  озера,  местами

виднелись крошечные, почти игрушечные на таком расстоянии постройки. И все

это было залито ярким полуденным  солнцем.  Здесь  когда-то  располагалась

курортная зона, они когда-то ездили сюда отдыхать, охотиться,  рыбачить...

А потом одному умнику пришло в голову построить в Арате комбинат. До Арата

было еще далеко - километров тридцать. Но облако дыма  на  горонте  ясно

указывало положение города.

     Дорога резко пошла вн, и вскоре ее снова обступили умирающие сосны.

Нападения я больше не боялся - находиться снаружи  без  противогаза  стало

уже невозможно,  а  противогазы  у  бандитов  если  и  были,  то  местного

проводства.  Я  им  не  завидовал.  Даже  легкий  и  удобный  вэнсовский

респиратор уже после двух часов становится в  тягость.  Воздух  в  кабине,

правда, пока оставался чистым, но всякого, кто сейчас снял бы  респиратор,

я посадил бы под арест на пять суток. Хотя  арестом,  конечно,  мало  кого

испугаешь. Другое дело - то, что мы видели собственными глазами. С началом

спуска на  дороге  стали  попадаться  мертвые  или  умирающие  птицы  -  в

большинстве своем чайки  и  вороны,  обитатели  свалок.  Раза  три  машина

объезжала трупы собак - наверное, одичавших  стай,  наводнивших  страну

еще до оккупации и блокады. Один раз, когда  мы  проезжали  мимо  какой-то

группы построек - вбли  они  поражали  полной  убогостью  архитектуры  и

какой-то печатью временного, нелюбимого жилья -  мне  показалось,  что  на

пороге одного домов сидит человек. Если так, то останавливаться  смысла

все равно не имело - здесь мог сидеть теперь только покойник.

     Мало-помалу  лес  отступал,  постройки  по  сторонам   дороги   стали

попадаться все чаще, и неожиданно после  очередного  поворота  стена  дыма

оказалась прямо перед нами. До комбината оставалось еще километра три,  но

уже здесь, на окраине Арата ощущалась сила пожара. С неба  сыпался  черный

пепел, и все вокруг походило на негатив зимнего фотоснимка.

     Я  снова  связался  с  командиром  отряда   заградителей.   Положение

становилось критическим - они отступили от третьего цеха, и огонь вплотную

подошел к резервуарам. На чью-либо еще помощь рассчитывать не приходилось.

Резервов у штаба больше не  было,  мы  были  последними.  Арат  надо  было

эвакуировать. Немедленно.  Собственно,  ради  этого  мы  и  пробивались  к

городу. Все двести с лишним километров.

     Но на всякий случай, пока колонна еще не вышла  к  центру  города,  и

дорога была вполне проходима, я связался со штабом. Там на  дежурство  как

раз заступил Мишка Говоров.

     - Слушай, Майк! - обрадовался  я,  узнав  его  голос.  -  Как  там  с

железкой? - я, конечно, не надеялся, что  мост  починили.  Но  не  мог  не

спросить.

     - Работают они. К утру обещают пустить состав.

     К утру здесь, пожалуй, состав уже будет не нужен, - подумал я, глянув

на дымную стену впереди. Наверное, даже к  вечеру.  Это  диверсия.  Явная,

расчетливо-хладнокровная диверсия. Я только никак не мог  понять,  кому  и

зачем  все  это  нужно.  Главное  -  зачем?  Они  взорвали   на   рассвете

железнодорожный мост в сотне километров к югу  от  Арата  на  единственной

ветке, связывающей эту местность с внешним миром. А потом начался пожар на

комбинате. Они все рассчитали точно - мы просто не могли перебросить  сюда

достаточные для защиты города  силы.  И  не  было  средств  для  эвакуации

населения. Зачем,  зачем  им  это  нужно?!  Чего  они  добивались?  Гибели

двадцати тысяч своих же  сограждан?  Заражения  всей  местности  на  много

десятков километров вокруг города? Нашего поражения?

     Удар ради удара, месть ради мести - вот единственное объяснение. Но в

голове оно не укладывалось.

     Колонна выехала на  привокзальную  площадь.  Дальше  размышлять  было

некогда, пришло время действовать.

     - Третий отряд, - сказал я, переключившись на общую связь. -  Ректон,

ты слышишь?

     - Слушаю, шеф.

     - Займите вокзал, готовьте весь подвижной состав, который окажется на

ходу.

     - Ясно, - он принялся отдавать команды своим людям, и я отключил  его

канал. За Ректона я был спокоен, тыл здесь будет обеспечен. Только  как  в

этой обстановке вытащить оставшихся жителей подвалов и убежищ и стянуть

их к вокзалу? Как, если людей и без того мало, а штаб местной  гражданской

обороны на вызовы ни разу не ответил?

     Краем глаза я заметил, как колонны стали выезжать машины  третьего

отряда и подкатывать к  оставшемуся  позади  зданию  вокзала.  Мы  многому

научились за время оккупации. В частности, тому, что на марше  все  отряды

перемешаны,  и  уничтожение  какой-то  части  колонны  -  а  поначалу  это

случалось нередко - не выводит строя целиком  ни  одно    специальных

подразделений. Когда обеспечена надежная связь, не  обязательно  двигаться

всем вместе. Машины Ректона по одной покидали колонну, подъезжали к зданию

вокзала, них выскакивали одетые в защитную форму люди и  разбегались  в

разные стороны. Мы выехали на улицу, ведущую  к  комбинату,  и  вокзальная

площадь скрылась за углом.

     Тех, кто на ней остался, я видел в последний раз.

     -  Шестой,  шестой,  выходите  в  район  первого   цеха.   Четвертый,

попробуйте пробиться к резервуарам, как договорились. Второй, на помощь  к

заградителям. И пусть они отведут вертолеты подальше на случай взрыва.

     Все это мы решили еще несколько  часов  назад,  сразу  после  выезда,

когда  планировали  действия  отрядов.  Хорошо  еще,  что  город  пока  не

пострадал, не видно было ни пожаров,  ни  каких-либо  разрушений,  и  наша

колонна стала распадаться на отдельные отряды, готовые к  работе.  Труднее

всего  придется,  пожалуй,  Фельцману.  Его   пятому   отряду   предстояло

обеспечить стягивание жителей к вокзалу. Значит, придется залезать во  все

щели, подвалы и убежища, разыскивать тех, кто  там  укрылся,  снабжать  их

средствами защиты - а у большинства, по всему  судя,  тут  вообще  никакой

защиты не было - и выводить, а кого и выносить на руках к  людям  Ректона.

Задача явно непосильная - но мы еще на что-то надеялись.

     Теперь комбинат был совсем рядом, и клубы дыма  порой  мчались  прямо

вдоль улицы, нам навстречу. Я многое  успел  повидать  здесь.  И  то,  что

осталось от  Ранкаба  после  тактического  удара  перед  самой  оккупацией

страны. И пустынный, безнадежно зараженный радиацией  Кереллар  на  берегу

теперь  навеки  мертвого  озера.  И  многие   тысячи   гектаров   когда-то

плодороднейших земель - теперь глинистых и пустынных, где даже  сорняки  с

трудом находили место для жни. Я многое успел повидать - но до  сих  пор

поражался открывающемуся нам в  этой  когда-то  великой  стране.  Подумать

только, весь этот ужас ее жители сотворили своими собственными руками! Без

вмешательства вне. Без  чьей-либо  подсказки.  Без  какой-то  внутренней

борьбы и сопротивления. Совершенно добровольно и совершенно осознанно.  Не

приди мы сюда три года назад, здесь стало бы еще хуже, еще  страшнее.  Нам

пришлось прийти. Даже не потому, что не мог весь мир спокойно и безучастно

наблюдать за гибелью этой земли - мир не  настолько  альтруистичен,  чтобы

идти на крупные жертвы ради спасения неразумных и заблудших. Нет -  здесь,

в этой земле, готовилась гибель и всем  нам  тоже.  Они  не  оставили  нам

другого выхода - только немедленная оккупация  еще  могла  спасти  мир  от

гибели. И хорошо, что давно минули времена, когда страна эта  представляла

собой военную угрозу. Шансов на победу в войне у них не было, и попытку их

сопротивления оккупации удалось подавить практически без труда.

     Их армия была почти небоеспособной. Их  идеология  нигде  в  мире  не

находила сторонников. Но они были смертельно опасны.

     Кислотные дожди от их промышленных выбросов обесплодили не только эту

землю.

     Химическое загрязнение атмосферы угрожало не только их существованию.

     Три подряд аварии на их  ядерных  реакторах  заражали  не  только  их

территорию.

     А эпидемии, начинавшиеся здесь... А их разбившийся  танкер,  заливший

нефтью все побережье Ла-Манша... А их гражданские самолеты, которые падали

на чужие города...

     Нам пришлось прийти в эту землю просто потому, что  не  было  у  мира

иной возможности выжить. Но слишком глубоко  зашел  тут  процесс,  слишком

долго мы колебались перед тем, как сделать решительный шаг. Слишком долго.

     Когда мы остановились перед зданием Управления  комбинатом,  со  мной

оставался только первый отряд  -  десять  машин  да  БТР  Сафонова.  Ну  и

дозиметристы, конечно. Люди выпрыгивали   машин,  разбегались  в  разные

стороны. Приказы были не нужны, каждый знал свое дело, и я  не  вмешиваясь

слушал доклады  командиров  отделений  Сафонову.  Потом,  когда  в  дверях

Управления показалось  несколько  человек,  открыл  дверь  и  спрыгнул  на

засыпанный пеплом асфальт. Сразу  же  стал  слышнее  рев  совсем  блкого

пожара, и я даже не услышал хруста пепла под подошвами. Пришлось прибавить

громкость в наушниках, чтобы разобрать хоть что-то. Я быстро огляделся  по

сторонам и двинулся к встречавшим меня людям.  Ахмед,  мой  адъютант,  уже

поднялся на крыльцо.

     Лица встречавших были закрыты респираторами,  а  на  защитной  форме,

присыпанной пеплом, знаки различия совсем потерялись. Но коротышку Мансура

я прнал сразу.

     - Доложите обстановку, - сказал я, проходя в холл Управления.

     - Десять минут назад  огонь  перекинулся  на  второй  цех,  -  Мансур

положил на подоконник передо мной свой планшет с планом  комбината,  ткнул

пальцем в район резервуаров.  -  Здесь  осталось  трое  наших,  их  теперь

отрезало от основной группы, и я приказал им уходить  к  свалке.  Связи  с

ними больше нет...

     Это могло ничего не значить. Или же означать, что огонь  уже  там,  и

взрыв может проойти в любую секунду.

     - Откачку вы прекратили? - спросил я для порядка. И так было понятно,

что все магистрали теперь перерезаны.

     - Какая тут к черту откачка, - Мансур махнул рукой. - Тут и за неделю

не откачаешь. У них же все насосы забиты. И потом...  Это  предварительные

данные, но, судя по всему, в девятнадцатом резервуаре у них Энол-К. Его не

откачаешь...

     Я не удивился. Я уже отвык удивляться.

     - Откуда эти данные?

     - Из бумаг в комендатуре.

     - А коменданта нашли? -  комендант  не  выходил  на  связь  с  самого

начала, а потом, когда сюда прибыл отряд заграждения, и началась борьба  с

пожаром, стало как-то не до него.

     - Нашли... Вы о коменданте вон с ним поговорите, -  Мансур  кивнул  в

сторону одного сопровождавших его людей. - Только сначала скажите,  что

делать моим людям у второго цеха.

     Ну тут вопросов быть не могло. Какой смысл держать там  заградителей,

раз огонь уже перекинулся на второй цех?

     - Отводите всех, - сказал я, и Мансур сразу  же  бросился  к  выходу.

Краем глаза я видел, как он вскочил в открытый  джип,  стоявший  у  входа,

прокричал что-то водителю и помчался в  сторону  пожара.  Мансура  я  тоже

больше никогда не видел.

     Минут пять ушло у меня на опрос командиров отрядов.  Ректон  доложил,

что им удалось сформировать один пассажирский состав,  уже  подали  его  к

перрону, в подвале под зданием вокзала развернули пункт первой помощи.  Но

на станции оказалось лишь три исправных локомотива, да и вагонов - включая

открытые платформы - совсем мало. Я, помню, тогда  еще  подумал,  что  дай

бог,  чтобы  удалось  и  эти-то  поезда  заполнить.  И  отправить,  скорее

отправить отсюда подальше, отвезти от города хотя бы  на  два-три  десятка

километров.

     Шестой  отряд  вышел  к  первому  цеху,  но  с  огнем  они,  конечно,

справиться не могли. Судя по всему, им вообще  там  оказалось  уже  нечего

делать, и я, ругая себя за то, что не сообразил этого раньше, отправил  их

всех  назад,  в  город,  на  помощь  Фельцману.  Доклад  самого  Фельцмана

наполовину состоял   ругани.  Его  люди  пока  что  обнаруживали  больше

мертвецов, чем живых, и все потому, что  почти  ни  у  кого  в  городе  не

оказалось  противогазов.  Сам  Фельцман  находился  в  штабе   гражданской

обороны, в котором не оказалось ни одного мерзавца, но склад,  запертый  и

опечатанный,  был  буквально  забит  новенькими  респираторами  армейского

образца и сменными фильтрами к ним.

     Я уже этому не удивлялся. Я привык.

     Только закончив переговоры и отдав все распоряжения,  я  обернулся  к

человеку,  на  которого  указал  Мансур.  Теперь  можно  было  заняться  и

комендантом. Только тут я понял, что человек  этот,  видимо,    местных.

Форма на нем не имела знаков различия, а  респиратор  -  черный,  местного

проводства. Впрочем, фильтры у него наверняка стояли наши, армейские.  С

местными фильтрами он был бы  уже  покойником.  И  еще  я  понял,  что  он

наверняка местных начальников. Не знаю почему, но я их сразу  чувствую.

Не то по  взгляду,  не  то  по  манере  держаться,  не  то  просто  как-то

телепатически. Местные начальники - это уникальнейшее явление, это  что-то

такое,  чего  больше  нигде  в  мире  не  встретишь,  это  какой-то  новый

биологический вид. Они, правда, скрещиваются с остальными  людьми  и  дают

весьма плодовитое потомство, но мыслительные процессы, которые  существуют

в их сознании, для обыкновенного человека непостижимы.

     Тогда я, конечно, ни о чем таком не  думал.  Тогда  мне  было  не  до

отвлеченных мыслей. Я просто сказал:

     - Доложите о коменданте.

     Он никак не прореагировал на мое обращение, и только тут я понял, что

и рация у него наверняка местная, и если вообще  работает,  то  только  на

один канал. Кричать же что-либо друг другу, хотя  мы  и  стояли  вплотную,

смысла не имело - наушники глушили все внешние звуки.

     Наконец, я настроился на его волну и сквозь  треск,  который,  как  и

следовало ожидать, успешно проводила  его  рация,  сумел  разобрать  его

ответы. Если он не  врал,  то  дело  было  серьезнее,  чем  я  думал.  Нас

несколько раз прерывали. Сначала Фельцман проорал, страшно ругаясь, что  в

местной больнице, до  которой  они  добрались,  одни  покойники,  даже  на

детском отделении, а эти - я не решусь воспровести  слова,  которыми  он

охарактеровал медперсонал - отсиживались в  подвале.  Потом    первого

отряда доложили, что огонь перекинулся на ближний к комбинату  квартал,  и

они вынуждены отходить, не осмотрев и половины домов. Но все это было так,

информацией к сведению. Никаких решений от меня  не  требовалось.  Зато  к

концу сбивчивого  рассказа  этого  человека,  представившегося  заведующим

заводским клубом, я понял, что  делом  коменданта  мне  придется  заняться

вплотную, пока есть еще для этого время.

     Я не знал аратского коменданта. Никогда прежде, наверное, не встречал

его. Он был одним многих, назначенных оккупационной  комиссией  ООН.  И

тому, что он, судя по всему, погиб, удивляться  особенно  не  приходилось.

Здесь погибло уже достаточно много народа, и, наверное, погибнет еще очень

и очень много. Но если то, что я о нем узнал сейчас, было правдой...

     - Вы можете представить доказательства? - спросил я  этого  человека.

Хорошо, что он не видел моего лица. Голос у меня был вполне спокойный.

     - Да. У них там, в комендатуре, наверное, бумаги. И вообще... Вы сами

убедитесь, что я не обманываю.

     Я взглянул на карту города.  Арат  когда-то  был  прекрасным  местом.

Комендатура располагалась в замке, на острове - раньше там была  картинная

галерея. А еще раньше - тюрьма.

     - Хорошо. Едем. Ахмед, ты раздобыл  джип?  -  я  обернулся  к  своему

адъютанту.

     - Он тут, за углом. Только бензина маловато.

     - Нам хватит, тут рядом, - и двинулся к выходу. Я знал, что сюда  уже

не вернусь. Но не знал, конечно, что не увижу больше никого   оставшихся

в здании Управления. Но я себя не виню. Я не бежал от опасности,  и  взрыв

резервуаров там, в комендатуре, грозил гибелью не  меньше,  чем  здесь.  Я

просто делал то, что должен был делать.

     Ахмед сел за руль, я рядом, а этот тип повалился на  заднее  сиденье.

Все внутри джипа было засыпано пеплом, и,  когда  Ахмед  рванул  машину  с

места, пепел с капота поднялся в воздух и на  несколько  мгновений  закрыл

нам видимость. Ахмеда это, конечно, нисколько не задержало, он,  наверное,

и с закрытыми глазами вписался бы в поворот к выезду с комбината. Недалеко

от ворот стоял сафоновский БТР и поливал пеной двух стволов бллежащее

складское  здание.  Дыма  было  гораздо  больше,  чем  когда  мы  ехали  к

Управлению, но я не стал задерживаться и что-то выяснять - Сафонов  сам  в

состоянии решить, когда отводить своих людей.

     Они все равно погибли бы, даже если бы я приказал им тогда немедленно

бежать города. А в том, что я уцелел, нет моей вины.

     На улицах мы пару  раз  встречали  группы  закутанных  в  пластиковую

пленку жителей, которых наши люди выводили к вокзалу. Когда мы ехали сюда,

я боялся, что нам не хватит имеющихся в колонне защитных средств. Все-таки

город с населением в двадцать тысяч... Но в  штабе,  видимо,  рассчитывали

именно на этот вариант, и средств защиты у нас было даже слишком много.

     - Повторите, что вам вестно о коменданте, - не оборачиваясь спросил

я этого типа. Там, в Управлении, слишком многое отвлекало, да и говорил он

сбивчиво, нечетко. А здесь нужна была абсолютная  ясность,  прежде  чем  я

доложу обо всем в штаб.

     - Только прошу учесть, что я лично не  имел  к  этим  делам  никакого

касательства, - торопливо пролепетал он в ответ.

     - Ну разумеется. Иначе вы  молчали  бы,  как  рыба.  Но  откуда  ваши

сведения?

     - Да об этом весь город знал. Все это видели. И потом...  У  меня  же

были связи среди служащих комендатуры. Со многими мы прежде работали.

     - Где? - спросил я резко.

     - Я... Видите ли, я раньше служил... ой!  -  он,  наверное,  прикусил

язык, когда джип подпрыгнул на очередном ухабе, и ненадолго замолк.  Потом

спросил: - А мы так не перевернемся?

     Я  оставил  его  вопрос  без  ответа,  и  через  некоторое  время  он

продолжил:

     - Я работал в местном комитете. На небольшой должности...

     Все они теперь работали на небольших  должностях.  Все  как  один.  И

никто ни к чему не причастен. Как будто это  меняет  дело.  Как  будто  мы

пришли сюда для того, чтобы найти виновных и отомстить им, и наказать  их.

Как будто эта месть, это наказание может хоть что-то поправить.

     Но  почему  они  снова  лезут  наверх,  почему  они  снова  рвутся  к

управлению? Почему?! Потому, что ни на что больше не способны? Потому  что

вообще ни на что не способны - даже на то, чтобы понять эту истину?

     И почему мы не в состоянии воспрепятствовать им?

     - Ясно, - оборвал его я. - Говорите о коменданте.

     - Он  отправил  отсюда  три  контейнера.  Я  знаю  человека,  который

оформлял документы. Я знаю, где его можно найти.

     Дурак. Что пользы сейчас в  твоем  знании?  -  подумал  я,  посмотрев

вокруг. Мертвый город, засыпаемый пеплом. Стена дыма над комбинатом у  нас

за спиной. И ежесекундная угроза взрыва, который не оставит в этом  городе

камня на камне. Если там в одном резервуаров действительно Энол-К, сюда

не пошлют даже похоронную команду. Но как, как это могло  случиться?  Ведь

оккупационные власти взяли все под свой контроль, ведь лучшие  экономисты,

политики, военные мира объединились в ООН с единственной целью  -  вывести

эту страну состояния катастрофы и спасти Землю. Почему же постоянно нас

преследуют здесь неудачи, почему срываются,  оказываются  несостоятельными

планы, почему наши люди продолжают без пользы гибнуть на этой земле? В чем

мы ошиблись? Или мы просто уже безнадежно опоздали?

     Или мы сами уже поражены той болезнью,  что  сгубила  эту  землю,  но

упорно не хотим замечать этого?

     Если  этот  тип  говорил  правду,  то  такое  объяснение   оставалось

единственно верным. Только уж больно не хотелось ему верить.  Потому  что,

как ни странно это может прозвучать, даже после полутора лет,  проведенных

на этой земле, у меня в душе тогда жили еще какие-то идеалы. И я не верил,

я не хотел поверить ему. Наверное, я  надеялся  еще  найти  какое-то  иное

объяснение. Но теперь мне  трудно  сказать  определенно,  что  мною  тогда

двигало. Потому что я, каким я был тогда, уже умер. Того  человека  больше

нет. А я сегодняшний... мне этого уже не понять.

     Джип выскочил на набережную и помчался вдоль озера к замку. Этот,  на

заднем сиденье,  вдруг  замолчал,  и  я  не  сразу  понял,  почему.  Потом

посмотрел  налево,  и  до   меня   дошло.   Зрелище   действительно   было

поразительное. Пепел, садясь на поверхность воды, не тонул,  а  покрыл  ее

тонким сплошным слоем,  и  теперь  озеро  напоминало  темно-серую  гаревую

пустыню, над которой ветер поднимал небольшие вихри черной пыли.  Пустыню,

поверхность которой плавно покачивалась в такт бегущим в глубине волнам. Я

посмотрел назад, но в  туче  поднятого  джипом  пепла  ничего  не  увидел.

Начальники отрядов меня не вызывали - значит, пока что  мое  вмешательство

не требовалось.

     Джип свернул на мост и остановился перед воротами замка. На  площадке

стояло несколько засыпанных нетронутым пеплом автомобилей - и  все,  и  ни

единого следа вокруг. Комендатура была мертва.

     - Ведите, - сказал я этому типу, выходя джипа  и  отряхиваясь.  Он

нехотя  двинулся  вперед,  к   главному   входу,   над   которым   висели,

припорошенные  пеплом  но  все  равно  необычайно,  неожиданно   яркие   в

окружающем темно-сером мире флаги этой страны и ООН. Мы  всегда  старались

подчеркнуть, что пришли сюда не как оккупанты и  захватчики,  пришли  лишь

для того, чтобы помочь и спасти - пусть даже против воли самих  спасаемых.

Но кого здесь это волновало? Что для них, населяющих эту землю, значит  их

флаг, или ими же выбранный парламент, которому мы уже передали  почти  все

полномочия во внутренней политике? Да ровным счетом ничего!  Я  уже  тогда

осознавал, что мы с ними живем в  совершенно  разной  системе  понятий,  и

вещи, кажущиеся нам очевидными и естественными, им совершенно чужды.

     Мне пришлось самому открывать дверь - сил у этого типа не хватило - и

мы оказались в  большом  холле.  Меня,  помнится,  удивило  еще  когда  мы

получали задание, почему потребовалось размещать комендатуру именно здесь,

в галерее. Поначалу - да,  тогда  была  вполне  понятная  неразбериха.  Но

прошло  три  года,  достаточный  срок,  чтобы   подыскать   здание   более

подходящее. Пожелай местные жители вернуть галерею в прежнее качество, это

бы случилось. Значит, не пожелали.

     - Вот, пожалуйста, - услышал я сквозь треск его рации.  -  Вот  здесь

висели портреты кисти Ван Дейка, Хаустера, три пейзажа Джан Карма. Где они

все, по-вашему?

     - Даже если вы говорите правду,  сомневаюсь,  что  найдутся  какие-то

документы.

     - Документы - нет. Документов конечно нет никаких. Но есть  счета  на

оплату некоторых услуг. Оплату через посредство оккупационного банка.  Эти

счета достаточно показательны, и они должны сохраниться. Идемте, я покажу,

где архив.

     У меня загорелся красный индикатор на правом  стекле  респиратора,  и

пришлось остановиться, сменить фильтр. Старый я просто выбросил -  времени

посмотреть по цветовой таблице, что именно вывело его строя, не было.

     - Ахмед, останешься здесь, обеспечишь связь, - бросил я,  обернувшись

в его сторону. - Ведите.

     Ахмеда я тоже больше никогда не видел.

     Мы поднялись по лестнице,  долго  копались  в  бумагах  в  канцелярии

комендатуры. Я мало разбирался в этом деле, пришлось положиться на  своего

провожатого. Если мы отсюда выберемся,  найдутся  люди,  которые  во  всем

разберутся,  думал  я,  складывая  отобранные  бумаги  в  папку.  Хотя   я

сомневаюсь, что у нас хватило бы  материалов  для  суда  над  комендантом,

останься он жив  тогда.  Но,  судя  по  всему,  его  прихлопнули  свои  же

помощники, когда они стали разбегаться города накануне катастрофы.  Они

знали о диверсии, они сами, наверное, готовили все это. И комендант  знал.

Не мог не знать. Этот тип - лица  его  я  так  никогда  и  не  увидел,  но

прекрасно запомнил почти безумный блеск его глаз за стеклами респиратора -

захлебываясь рассказывал мне, что здесь творилось. Они не завербовали его,

коменданта, которого прислали в город оккупационные  власти.  Они  его  не

купили. Они просто сделали его точно  таким  же,  как  они  сами.  Лживым,

жадным, корыстным, нечистоплотным. Что, что такое, какая зараза  таится  в

этой земле, что превращает людей в животных? И есть  ли  у  мира  средство

борьбы с этой заразой? - думал я, слушая, как этот тип  описывал  нравы  в

аратской комендатуре. Мы прошлись по верхнему этажу бывшей галереи,  потом

спустились вн, побывали в апартаментах самого  коменданта  и  спустились

еще ниже, в подвал.

     - А вот сюда они приводили девочек города. Почти  каждый  день,  я

слышал это от своего знакомого.

     - А откуда это знал ваш знакомый? - зло спросил я.

     - Он сам их приводил. Я  могу  назвать  его  адрес.  Комендант  любил

молодых девочек, да и девочкам это занятие нравилось.  Не  такое  вредное,

как работа на комбинате. А расплачивались с  ними  всякими  шмотками,  это

понадежнее денег...

     Я стоял в дверном проеме у входа в роскошно  обставленную  комнату  с

зарешеченными окнами где-то под потолком. Это меня и  спасло,  потому  что

именно в тогда взорвались-таки резервуары, и земля  содрогнулась.  Потолок

прямо над головой этого типа,  замершего  в  недоумении  посреди  комнаты,

раскололся надвое и через секунду обрушился вн. Меня бросило  назад,  на

крутую лестницу, по которой мы спустились  в  полуподвал,  сильно  ударило

плечом о ступени, а потом что-то - наверное, отколовшийся пласт штукатурки

- упало сверху на голову, и я потерял сознание.

     Очнулся я уже поздно  ночью,  в  полной  темноте  -  светился  только

красный индикатор на стекле:  требовалось  срочно  заменить  фильтр.  Я  с

трудом освободил руку, наощупь проделал, задержав дыхание,  эту  операцию,

затем выбрался -под заваливших меня кусков  штукатурки  и  стал  вслепую

искать какой-то выход. Мне очень повезло - наверное, многие тогда остались

живыми лежать под развалинами. Но  выбралось  лишь  несколько  человек,  а

спасателей сюда послать не решились. Да и мало смысла в работе  спасателей

там,  где  все  заражено  Энолом-К.  Мне  сказочно  повезло,  потому   что

выбравшись  наружу,  я  выходил     города   по   одному      немногих

слабозараженных путей. Все остальные, сумевшие тогда уйти, вскоре  умерли.

Все без исключения. Уцелел лишь я один. В том нет  моей  вины.  Это  было,

наверное, предопределено.  Потому  что  на  этой  проклятой  земле  должны

работать именно такие люди, как я. Другим здесь просто не справиться.

     А я - я готов на все. Я не дрогну и не отступлю. Во мне  не  осталось

жалости и сострадания. Им не место на этой земле. Тех,  кто  ее  населяет,

спасать уже поздно. И даже готовые сегодня  осудить  меня,  это  понимают.

Пусть они не решаются сами себе сознаться в этом - но они понимают.

     После Арата я уже  никогда  и  никого  не  старался  спасти.  А  если

требовалось - убивал без жалости. Потому  что  другого  выхода  просто  не

существует.

     И на этот раз я буду оправдан.

     Да, я знал, что после взрыва плотины город попадет в зону затопления.

Я не мог не знать, хотя никто не сумеет доказать это, а на суде я ни в чем

не сознаюсь. Я знал, что погибнут многие десятки тысяч человек. И  это  я,

именно я убил их, отдав приказ о взрыве. Потому что  они  сами  виновны  в

том, что я стал таким человеком. Они сами сделали меня таким. Я  не  знаю,

что такое таится в этой страшной стране, что превращает людей  в  чудовищ,

готовых на все ради абстрактной идеи, но осознаю: я и сам  уже  смертельно

поражен этой болезнью. Эту болезнь нельзя  выпустить  отсюда  на  свободу,

иначе она погубит весь мир, все человечество. Она  гораздо  страшнее  всех

тех бедствий, которые  привели  к  необходимости  оккупации,  она  и  есть

первопричина всех этих бедствий. Я не знаю, как определить эту  болезнь  и

как назвать ее. Я знаю одно - ее можно победить, лишь уничтожив  их  всех.

Всех без исключения. До четырнадцатого колена. И я и мне подобные  сделают

это, как бы весь мир ни сопротивлялся нашим  действиям  и  ни  пытался  их

предотвратить. Мы знаем, что делаем, и нас ничто не остановит.  Мы  должны

их уничтожить, и мы их уничтожим.

     А потом уйдем сами.

     Потому что это единственное, ради чего мы еще можем жить.