Сергей КАЗМЕНКО

 

                              БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ

 

 

 

 

     Тугрина я не люблю.

     Его никто не любит. За что его  любить?  Уж  не  за  то  ли,  что  он

постоянно зудит над ухом о необходимости строго соблюдать  инструкции,  об

ответственности за свои поступки и прочей подобной ерунде? Или, может,  за

то, что он постоянно всем недоволен и постоянно показывает свое умственное

превосходство над окружающими?  Или,  может,  за  то,  что  он  без  конца

напоминает о совершенных когда-то  ошибках?  Его  послушать,  так  все  мы

давным-давно были бы уже покойниками, не будь  в  нашем  экипаже  дорогого

Тугрина. Другие как-то летают без его помощи - и ничего,  и  даже  процент

аварийности на нашей линии вот уже три года как почти не растет.  Так  что

будь моя воля, я бы таких Тугринов на  пушечный  выстрел  не  подпускал  к

Галактическому флоту.

     Впрочем, теперь это и так дело решенное. Убежден, после того, что  он

нам рассказал сегодня, ни один экипаж не согласится терпеть  его  в  своем

составе.

     А началось все, как обычно, в кают-компании. Как обычно,  потому  что

Тугрин только там и позволяет себе отвлечься на  нерабочие  разговоры.  На

посту он, конечно, занят только делом. Даже я в его  присутствии  стараюсь

во время вахты не отвлекаться.  Что  уж  тут  говорить  о  молодых  членах

экипажа, способных без разбора подражать кому  угодно.  Бин,  наш  молодой

помощник штурмана, после того, как Тугрин за  три  секунды  до  выхода 

очередного  траверза   сумел   перекрыть   забытую   вахтенными   задвижку

центрального смесителя - а вы понимаете, чем нам это грозило - даже назвал

его настоящим человеком. Я чуть со смеху не подох.

     Так вот, сидим мы в кают-компании,  отдыхаем  после  вахты,  беседуем

спокойно, и вдруг раздается громкий голос Тугрина:

     - Бывают вещи и почище твоих дажвоблей!

     Я, конечно, обернулся. Тугрин сидел в углу, совершенно один, и ни  на

кого не глядел. Но обращался он, несомненно, к Бину, который  разговаривал

неподалеку с тремя молодыми стажерами. Бин пришел  к  нам  совсем  недавно

после такой же стажировки, и него еще  не  успело  выветриться  желание

всем подряд рассказывать о всяких диковинных вещах, на  которые  он  успел

насмотреться.

     - Ну уж и бывают, - несколько обиженным тоном ответил он. - Я  что-то

не слышал ни о чем подобном.

     - А от кого тебе было слышать? От этих, что ли? - это Тугрин нас имел

в виду. - Так им же на все на свете давно наплевать.

     И после таких вот выпадов он рассчитывает, что к  нему  будут  хорошо

относиться. В конце концов, существуют же определенные правила  поведения,

которые необходимо соблюдать, если уж называешься человеком.

     Бин, конечно, начал спорить. Вот не понимаю я этого.  Зачем  спорить,

зачем что-то доказывать, если от разговоров все  равно  ничего  вокруг  не

меняется? По мне так лучше с чем угодно согласиться, зато  жить  спокойно,

чтобы никто к тебе не приставал. Но Бин молодой, он еще этого не понимает.

     - Ну посуди сам, - сказал он. -  Эти  дажвобли  же  выработали  самый

совершенный способ маскировки. В случае опасности они просто  исчезают 

вида.

     - Существует способ маскировки гораздо более совершенный. Мимикрия. И

лучше всех в нашей Галактике ею овладели слняки.

     - Ты имеешь в виду крабиллусов?

     - Да, я имею в виду именно слняков, - с каким-то вызовом  в  голосе

ответил Тугрин и медленно обвел взглядом всех сидящих в кают-компании.

     Мне, когда он так вот смотрит, всегда почему-то нехорошо  становится.

Теперь-то я понимаю, почему.

     - Не очень-то им эта способность помогла, - вступил в разговор  Регг,

первый помощник капитана. - Их же теперь почти не осталось.

     - Их гораздо больше, чем принято думать. Просто они  научились  лучше

маскироваться. А встретить их можно практически на  каждом  шагу.  Полгода

назад я даже встретил одного у самой базы, на Красном озере.

     - Ты вестил об этом руководство?

     - Нет. Я его просто застрелил.

     В  кают-компании  сразу  стало  тихо.  Его   слова   были   настолько

неожиданными, что у всех нас даже дыхание  перехватило.  Это  же  надо  до

такого додуматься - застрелить  крабиллуса!  От  Тугрина,  конечно,  всего

можно было ожидать, но такого...

     - Н-насколько мне вестно, - сказал, наконец, Регг, нервно покусывая

губы. - Крабиллусы уже давно находятся под охраной. Т-ты должен был  знать

это. М-может, ты пошутил?

     - Может, и пошутил, - Тугрин криво усмехнулся.

     - Ну конечно пошутил, - Регг облегченно вздохнул.  -  Откуда  взяться

крабиллусу возле базы?

     - А откуда они взялись на каждой мало-мальски пригодной для  обитания

планете Галактики?

     Говорят, так оно в свое время и было.  Куда  бы  ни  прилетали  люди,

везде  они  находили  крабиллусов,  этих  милых  и  совершенно  безобидных

существ, единственной защитой которых была способность  принимать  внешний

облик предмета, безразличного для тех, кто хотел бы причинить им зло.

     - Ты же знаешь гипотезу Грао-Гудона. Кто-то занимался их  расселением

- ведь они улучшают среду своего обитания.

     - А тебе не кажется странным, что этот  кто-то  не  оставил  по  себе

никаких следов, а слняки живут себе и  процветают?  Я  бы  даже  спросил

иначе: тебе не кажется это зловещим?

     - Ну уж ты и скажешь: зловещим, - вмешался в разговор Сангр.  -  Мало

ли что могло проойти с разумом?

     - А что ты понимаешь под разумом?

     - Я не философ. Разум есть разум, чего тебе еще нужно?

     - Вот именно, - с каким-то удовлетворением  рек  Тугрин.  -  Ты  не

философ. Ты пилот. Но у нас ведь есть автоматика. Зачем же нужен ты?

     - Мало ли что может случиться? Всего не предусмотришь.

     - Вот это и есть то, что отличает разум - способность  действовать  в

непредсказуемой ситуации.  Там,  где  все  стабильно  и  неменно,  разум

проигрывает в схватке с  приспособляемостью.  Поэтому  разум  -  это  бунт

против неменного мира, а разумный, мыслящий человек - всегда бунтарь.  С

самого зарождения  цивилации  человек  не  соглашался  с  тем,  что  его

окружало, человек творил, он менял окружающий мир  и  менялся  сам,  и

именно это и позволило ему, такому слабому и неприспособленному, подчинить

себе всю Галактику.

     Тугрина понесло. Он даже раскраснелся весь от этой речи.  Никогда  не

думал, что у него настолько нарушен пигментный баланс.

     - Хороша была бы цивилация, если бы все подряд  были  бунтарями,  -

сказал Регг. - Долго бы она просуществовала.

     - А долго ли просуществует  цивилация,  где  вообще  нет  бунтарей?

Долго ли просуществует в  меняющемся  мире  цивилация,  где  все  истины

считаются вечными и неменными,  где  каждая  новая  идея  встречается  в

штыки?

     Я уже не раз все это от него слышал. И долдонит, и долдонит одно и то

же. Задурили ему когда-то в молодости голову, вот он и не может до сих пор

успокоиться. Хорошо еще, умею я отключаться. Я прикрыл глаза и задремал. И

только  минут  через  десять,  почувствовав,  что  в  кают-компании  стало

необычайно тихо, очнулся и огляделся по сторонам.  Все,  даже  наш  старик

капитан, который и в рубке постоянно дремлет, внимательно слушали Тугрина.

     - Это для вас для всех они крабиллусы, - говорил тот,  ни  к  кому  в

отдельности не обращаясь. - Я тоже их когда-то называл так. Но  однажды  я

увидел, на что способны эти твари, и с тех пор не могу называть их  иначе,

как слняками.

     Случилось это лет шестьдесят, наверное, назад. Мы с Элхоном  работали

тогда в Свободном поиске. Было тогда такое подразделение  в  Галактическом

флоте. Потом его упразднили: кого сейчас могут интересовать тайны, что еще

хранит наша Галактика?  Но  во  времена  моей  молодости  Свободный  поиск

существовал, и шли туда самые смелые и способные пилоты.

     Скромностью Тугрин никогда не отличался.

     - Во время того трижды проклятого полета  мы  с  Элхоном  обследовали

сектор ЭД-86, - продолжил он. - Для тех, кто не  знает,  поясню:  это  два

рассеянных  скопления  на  периферии   первого   спирального   рукава   по

полторы-две  тысячи  звезд  в  каждом.  Чтобы  обследовать  эти  скопления

детально, потребовалась бы  солидная  экспедиция    нескольких  десятков

звездолетов. Мы  же,  работая  в  Свободном  поиске,  многократно  снижали

затраты, указывая, куда  следует  направить  исследовательские  отряды,  а

какие объекты не представляют интереса.  Искали  мы  все,  что  угодно:  и

планеты, пригодные для жни, и  обитаемые  миры,  и  запасы  минерального

сырья, и необычные формы живых  органмов,  а  попутно,  где  только  это

оказывалось возможным, занимались охотой на слняков.  Я  вижу,  кое-кого

здесь это коробит, но тогда, к вашему сведению,  слняков  промышляли  по

всей Галактике. Ведь мимикрическая железа этих  тварей  -  та  самая,  что

позволяет им столь быстро менять свой облик - содержит огромное количество

редкоземельных элементов. А тогда потребность в этих элементах вдруг резко

возросла - теперь-то я понимаю, почему. И нас  попросту  обязывали  везде,

где только можно, охотиться на крабиллусов - слняки тогда  попадались  в

своем  первозданном  виде  почти  везде.  Лично  мне  охота  эта   никогда

удовольствия не доставляла. Тягостно ощущать себя убийцей, лишающим  жни

другое существо ради каких-то преходящих  ценностей.  Другое  дело,  когда

убиваешь врага...

     И вот, когда работа наша уже  блилась  к  завершению  и  пора  было

думать о возвращении на базу, проошло несчастье.

     Заканчивалась моя  вахта.  Я  вывел  скутер    очередного  траверза

неподалеку от двойной звезды, убедился, что  в  ближнем  пространстве  нет

ничего угрожающего, встал и пошел будить Элхона. Устал я  зверски,  потому

что больше суток не вылезал пилотского кресла, решив  дать  Элхону  как

следует отоспаться - вот уже несколько дней, как  он  чувствовал  какое-то

недомогание.

     Когда, войдя в каюту, я тронул его  за  плечо,  чтобы  разбудить,  то

сразу почувствовал, что дело  неладно.  Он  лежал  совершенно  неподвижно,

отвернувшись к стене, и, казалось, даже не дышал.  Я  снова  коснулся  его

плеча - оно было горячим, это чувствовалось даже сквозь ткань рубашки.  На

попытки разбудить его  он  никак  не  реагировал.  С  трудом  удалось  мне

перевернуть его на спину - тело  было  как  резиновое,  руки,  согнутые  в

локтях, торчали теперь вверх и не желали разгибаться, колени были  прижаты

к животу, а голова откинута назад, так что затылок вдавился в  подушку.  Я

приложил ухо к его груди - сердце  билось  едва  слышно.  Пульс  почти  не

прощупывался.

     Я не медик, но кое-чему нас тогда обучали. Распознать лихорадку Кэлбо

особого труда не составило. Болезнь крайне тяжелая, но  вполне  лечимая,

если вовремя оказать помощь.  Достаточно  ввести  пять  доз  универсальной

вакцины Штарра - было тогда такое лекарство.  Вы,  конечно,  о  нем  и  не

слыхали, как и о самой лихорадке Кэлбо - вот  уже  лет  двадцать,  как  не

отмечено ни одного случая этого заболевания.  Что  очень  странно  -  ведь

возбудитель выявить не удалось, и меры профилактики не были разработаны.

     Впрочем, если знать, в чем дело, то ничего  странного  в  этом  факте

нет.

     Я кинулся к аптечке, вскрыл контейнер срочной помощи и стал рыться  в

содержимом.  Знакомой  коробки  с  красными  и  фиолетовыми  полосами   не

оказалось. Как выяснилось позднее, незадолго до нашего вылета пришли новые

указания о комплектации аптечек на  скутерах  свободного  поиска.  Вакцину

Штарра заменили несколькими более эффективными  препаратами  направленного

действия - но ни один этих препаратов не помогал при лихорадке Кэлбо.

     За  себя  я  не  боялся,  контактным  способом  лихорадка  Кэлбо   не

передается. Но вот положение Элхона, если бы мне не  удалось  оказать  ему

помощь  в  течение  ближайших  суток-двух,  было  совершенно  безнадежным.

Оставалось надеяться только на чудо -  уж  слишком  далеко  мы  забрались,

чтобы всерьез рассчитывать за такой срок достичь какого-нибудь  обитаемого

мира.

     Я вернулся в рубку, ввел данные в аналатор и запросил лоцию.  Ответ

мало обнадеживал - до базы  более  десяти  суток  полета  в  форсированном

режиме с пятью десятками траверзов. До ближайшего   вестных  обитаемых

миров - шесть суток, что тоже не оставляло  Элхону  ни  малейшей  надежды.

Была, правда, информация сомнительной  достоверности  об  обитаемом  мире,

расположенном на самой границе обследованного нами  сектора.  Официального

подтверждения  факта  заселения  этого  мира  Галактическая  навигационная

служба пока что не получала - обычная история с авангардными мирами  -  но

были  сравнительно   недавние   сообщения   о   заходах   туда   крейсеров

Галактического патруля. И я решил рискнуть. До мира  этого  было  двадцать

часов полета с пятью траверзами.

     Не буду рассказывать, как мне дались эти часы после суточной вахты  -

большинство вас все равно не поймет.  Но  через  двадцать  с  небольшим

часов я вышел на связь с приводным маяком мира Сэгалон-4.

     Пока  имеешь  дело  с  исправными  автоматами,  можно  ни  о  чем  не

беспокоиться. Все будет  сделано  строго  по  инструкции.  Снижайся  я  по

стандартному графику, и через полчаса меня перевели бы на нкую орбиту, а

еще через двадцать минут я вошел бы в атмосферу и вскоре подкатывал  бы  к

зданию космопорта. А там, в медпункте, были  бы  и  врачи,  и  необходимые

лекарства. Но я не был уверен, что Элхон может ждать,  что  он  не  умрет,

пока я выполняю все формальности. И потому я запросил экстренную посадку.

     На связь вышла женщина  средних  лет  с  острым  носом  и  маленькими

глазками - дежурный диспетчер космопорта. До сих пор не могу забыть о том,

как она,  услышав,  что  на  борту  находится  больной  лихорадкой  Кэлбо,

закатила эти глазки и начала истерически уверять  меня,  что  без  осмотра

скутера карантинным инспектором она не имеет права разрешить мне посадку в

космопорте Сэгалона. Напрасны  были  мои  слова  о  критическом  состоянии

Элхона,  о   необходимости   срочной   помощи,   напрасны   были   прывы

придерживаться  инструкции   и   проконсультироваться   прежде   всего   с

медицинской службой космопорта. Все разговоры только ухудшали дело. Минуты

шли, автоматика перевела скутер на  орбиту  ожидания,  и  все  надежды  на

скорое получение помощи исчезали.

     И тогда я решился на то, за что потом был на несколько лет  отстранен

от полетов и навсегда уволен Свободного поиска. Я выдал сигнал  отлета,

разорвал  связь  с  приводной  автоматикой  и  пошел  на   самостоятельное

снижение. И так больше часа было уже  потеряно  понапрасну,  а  Элхон  мог

умереть в любую минуту.

     Но, как оказалось, кошмар еще только начинался.

     Я подкатил к самому входу в здание космопорта, вынес Элхона на  руках

и вошел в ближайшие двери. Было очень тяжело - тяготение там процентов  на

двадцать превышает стандарт, а я и так еле держался на ногах. И еще жара -

пот заливал глаза, я почти ничего не видел  и  шагал,  едва  волоча  ноги,

почти наугад. Я был уверен - вот сейчас появятся  люди,  которые  помогут,

которые спасут Элхона, - и я шел вперед и вперед по  бесконечным  залам  и

переходам космопорта, и не мог понять, почему же никто не приходит мне  на

помощь, почему так пусто вокруг, почему  я  лишь  время  от  времени  вижу

быстро исчезающие в боковых проходах фигуры.

     Я еще не догадывался, с кем имею дело.

     Только минут через десять этих блужданий передо мной  вдруг  возникли

одетые в полную защитную форму сотрудники медицинской службы. Они положили

Элхона на носилки и куда-то унесли. А меня подхватили под руки и повели  в

другую сторону. Оказалось, меня задержали сотрудники службы  безопасности.

Было долгое и муторное разбирательство, детали которого я плохо  запомнил,

мне задавали какие-то дурацкие вопросы, я на них что-то несуразное отвечал

и все порывался узнать, как дела у Элхона, ввели ли  ему  вакцину  Штарра,

есть ли еще надежда. Но вопросы мои оставались без  ответа.  Тех,  кто  со

мной разговаривал, интересовало другое, и только часа через три,  когда  в

моей личной карте появилась запись о нарушении мною параграфов 6.3 и  18.1

Звездного Устава, меня, наконец, отпустили.

     Как же я их ненавидел!

     Не сразу удалось мне отыскать медпункт, не сразу удалось пробиться  к

олятору, куда они поместили Элхона. Он был еще жив - так мне сказали. Но

они не ввели ему вакцину Штарра. Они его  обследовали.  Они  пытались  его

даже лечить. От варакипи - звездного паралича.  С  таким  же  успехом  ему

можно было ставить примочку. Мои просьбы ввести  вакцину  только  ухудшили

дело - я, непосвященный, осмеливался давать им советы!

     Через полтора часа Элхон умер.

     Меня они уморить не смогли, хотя все происшедшее  и  свалило  меня  с

ног. Я потерял сознание прямо там, в медпункте. Нервный срыв после  общего

переутомления.  Когда  же,  наконец,  начал  понемногу  поправляться,   то

единственное, о чем думал, было: почему мне  никто  не  помог?  Как  могло

случиться такое, что люди, обыкновенные люди отказали мне  в  помощи?  Кто

виноват в том, что они не выполнили прямых своих обязанностей?

     Я не собирался улетать с Сэгалона, не получив ответа на эти  вопросы.

Тем более, что улетать все равно было не на  чем.  После  моей  незаконной

посадки я временно, вплоть до решения Квалификационной  комиссии,  лишался

прав  на  пилотирование,  и  теперь   приходилось   дожидаться   попутного

транспорта.

     Сэгалон-4 оказался страшным захолустьем. Заселен он был, оказывается,

в незапамятные времена, но -за своей  удаленности  регулярных  связей  с

другими мирами  не  поддерживал.  В  этих  условиях  естественно  было  бы

ожидать, что мир этот в своем развитии пойдет  какой-то  своей,  особенной

дорогой, чем-то своеобразным выделится остальных миров,  что  возникнут

на  нем  самостоятельные  культурные  традиции,  технические   разработки,

отличные от других миров жненные нормы. Ничего подобного! Сэгалон-4  так

и остался копией того, что уже существовало в мирах центральных  областей,

но копией несовершенной, где все не только вторично, но и хуже, и  мельче,

и неинтересней. Казалось, все отличия его от других миров  были  намеренно

стерты, и он  специально  устроен  так,  чтобы  любой  человек,  попав  на

Сэгалон, не почувствовал бы, что очутился в ином мире. Все  то  же  самое,

все вокруг знакомо. Только похуже.  Стандартная  архитектура,  стандартная

техника,  стандартная  одежда.  Даже  проведения  искусства   -   и   те

стандартные, в рамках устоявшихся традиций центральных областей.

     Потом, правда, я не раз сталкивался с подобными явлениями.  И  теперь

уже не удивляюсь. Я знаю, в чем тут причина.

     В ожидании попутного транспорта я ходил и портил нервы всем, кто хоть

косвенно был связан с  происшедшей  историей.  Я  требовал,  я  грозил,  я

заявлял, что добьюсь возбуждения следствия и докажу, что  их  действия  от

начала до конца были неверными, что это  они,  а  не  я  злостным  образом

нарушили инструкции, что это -за них погиб Элхон. Но я с каждым днем все

отчетливее понимал: передо мной непробиваемая стена, все мои  угрозы,  все

мои требования напрасны, и я только трачу понапрасну свою нервную энергию.

     И вот однажды, в день, когда снова  должна  была  дежурить  та  самая

остроносая женщина, я незаметно пробрался через черный ход в диспетчерскую

космопорта.

     Поначалу, оглядевшись, я подумал, что в помещении  никого  нет.  Было

тихо - космопорт работал  лишь  от  случая  к  случаю,  когда  на  Сэгалон

залетали  транзитные  звездолеты  -  все  экраны,  кроме  дежурного,  были

погашены, и я уже собирался уйти, как вдруг заметил на стуле перед пультом

форменное платье, сумочку, какие-то тряпки. А чуть  поодаль,  у  открытого

окна - слняка, крабиллуса, греющегося на солнце. Он  распластался  вдоль

задней  стенки  пульта  и  даже  не  пытался  замаскироваться,  совершенно

уверенный, видимо, в полной безопасности. Мелкие волны  пробегали  по  его

лоснящейся коже, и в такт с ними она  меняла  окраску,  переливаясь  всеми

цветами радуги. Я был опытным охотником, я знал, что у  такого  экземпляра

мимикрическая железа до предела насыщена редкоземельными элементами. Но  я

никак не мог понять, как мог очутиться крабиллус в диспетчерской. Я бы  до

сих пор, наверное, так ничего и не понимал, если бы он попытался  от  меня

уползти, забиться в какую-то щель, если бы, наконец,  вдруг  слился  бы  с

пультом, образив себя еще одну панель.

     Но проошло совершенно другое.

     Заметив меня, крабиллус стал меняться.  Но  не  так,  как  они  это

делают обычно, не маскируясь под какой-то   окружающих  предметов.  Нет.

Резко побелев, он вдруг, в одно мгновение обрел человеческую форму, и там,

где еще  секунду  назад  торчали  на  гибких  отростках  маленькие  глазки

слняка, вдруг проступило лицо той женщины! И, когда  она  совсем  как  в

день гибели Элхона взглянула мне в лицо, я, не думая, выхватил  бластер  и

выстрелил в самый центр этого уже совершенно человеческого тела, туда, где

у  слняков  находится  мимикрическая  железа,   и   выбежал   прочь  

диспетчерской.

     Но смысл происшедшего дошел до меня много позже. И не  удивительно  -

до  самой  отправки  с   Сэгалона   меня   содержали   в   оляторе   как

душевнобольного. И накачивали наркотиками. Только позже, вернувшись  домой

и немного оправившись от потрясений, я восстановил способность  размышлять

и аналировать факты. И понял, наконец, что происходит вымирание человека

как биологического вида. Ведь разум бесполезен там, где все неменно, где

приспособляемость добивается тех же результатов гораздо  меньшими  силами.

Разум просто не способен существовать в мире, где  приходится  бесконечно,

раз за разом повторять одни и те же истины, идти все время по одной и  той

же натоптанной дороге. Разумный, мыслящий человек разорвет, разрушит  этот

неменный мир для того, чтобы двигаться дальше. По-иному он просто  не  в

состоянии жить. Но если в этом мире окажется  у  него  конкурент,  который

будет жить не за счет разума, а за счет  приспособляемости,  мимикрии,  то

человек обречен.

     И такой конкурент нашелся. Это крабиллус, слняк, обладатель  самого

совершенного в Галактике механма приспособляемости. Я не знаю и не  могу

знать, где и когда стали первые слняки подражать людям, да  и  не  имеет

это теперь  особенного  значения.  Важно  другое  -  то,  что  они  сумели

постепенно проникнуть в человеческое общество, слиться с ним  и  вытеснить

человека. И наверняка человек был не первой их жертвой.

     Я знаю, что всякая борьба со слняками теперь бесполезна  -  слишком

далеко зашел процесс их проникновения  в  нашу  среду,  слишком  многое  в

окружающем нас мире происходит уже так, как это выгодно  слнякам,  а  не

людям. Но я не  имею  права  сдаваться.  Пусть  я  знаю,  что  борьба  уже

проиграна, но я не имею права сдаться и отступить - хотя бы во имя  памяти

Элхона. И потому все эти годы, где бы я ни встречался со слняками, я  их

уничтожал. И буду уничтожать их и впредь, до самой  своей  смерти.  Потому

что они - враги и губители человечества.

     Он замолчал.

     И все мы тоже молчали, потрясенные услышанным.

     От него всего можно было ожидать, но такого...

     Я его никогда не любил. И за его манеру держаться. И за  то,  что  он

вечно  всем  недоволен.  И  просто  так,  инстинктивно,  видимо,  чувствуя

исходящую от него опасность, понимая, что нельзя обманываться его  внешним

сходством с нами, что с ним надо постоянно быть настороже.

     Его никто не любил. Его терпели. Но  после  того,  что  он  рассказал

сегодня, вряд ли хоть один экипаж согласится идти с ним в  рейс.  Конечно,

мы всегда чувствовали, что  с  ним  что-то  не  в  порядке.  Но  никто  не

подозревал, что он может быть столь опасен. Трудные, видимо, были времена,

когда он начинал летать. Гораздо более  трудные,  чем  сегодня,  если  они

наложили на него такой отпечаток, что и  спустя  много  лет  не  может  он

вернуться к нормальному состоянию. Ну  как  иначе  объяснишь  то,  что  он

способен поднять руку на  крабиллуса,  когда  сам  ночами  возвращается  в

естественное состояние и ползает во сне по потолку своей каюты - я сам  не

раз это видел! Он может не посещать наших нерестилищ и не  обмениваться  с

нами протоплазмой, но если при этом  он  еще  и  ненавидит  крабиллусов  и

считает себя настоящим  человеком,  если  при  всем  при  этом  он  еще  и

заявляет, что всех нас надо уничтожить, то  я  уверен  -  отныне  ни  один

экипаж не согласится терпеть его в своем составе.

     И все же, если то, что он сказал,  правда,  если  люди  действительно

вымирают, если недалеко  уже  то  время,  когда  можно  будет  без  страха

возвратиться в естественное  бездумное  состояние,  то  ему  можно  многое

простить.

     Ведь быть человеком - это так трудно.