Лин Картер — Пришелец

 

Библиотека Луки Бомануара — http://www.bomanuar.ru/

Spellcheck — Nayal

 

 

Полу Андерсону от небосвода, где два солнца лучатся серебром

 

 

Предисловие

 

Первую империю на Орионе основала Моралдемонтанская династия в 3063 году нашей эры, когда сплотились остатки всего Нордонната. Это возродило чувство национального достоинства, чувство общности целей и надежд, чаяний и желаний, вызвало новый всплеск патриотма.

Естественным итогом стала новая волна галактических переселенцев, что в свою очередь подстегнуло колониальную экспансию. Прежде этим процессом управлял ныне мертвый Нордоннат. Тогда у колоний не было будущего. Они гибли одна за другой.

Но еще задолго до того, как наступил период массовой миграции, искатели приключений — беззаботные и отчаянные смельчаки и головорезы, купцы и путешественники, межзвездные скитальцы не раз достигали новых миров, затерянных среди звезд. Случалось, что они на века опережали появление имперского флота. Флота завоевателей.

Некоторые этих неосвоенных миров прозябали в средневековье, полном мифов и героев. Здесь История делала еще только первые робкие шаги, как несмышленый ребенок, едва выбравшийся колыбели.

Нет ничего удивительного в том, что некоторые события тех времен становились частью легенд, сказаний и мифов отсталых цивилаций. И тут, само собой, приходит на ум эпический миф: сага о Моргантире.

 

Цитируется по книге Чендлера Диоколбы

«Первое Тысячелетие», Рил второй;

Ученые записки Ацфарского университета,

Нолдерон 1-ый, Геркулес, 2019 год империи

 

* * *

 

Бергеликс (не путать с «Бэргел-Х»): Сьерра 4221IV. Единственная обитаемая планета бинарной (то есть двойной) системы 4221 А и Б в системе звезд Сьерры. Диаметр — 11,756 километров в экваторе; гравитационная константа — 92 стандарта. (GU)

Прежде всего следует указать на 4221А (Ситри), бело-голубую звезду Основного каталога со спектром А5, напоминающую путешественникам Альфу Орла. Второй компонент двойной звезды — 4221Б (Мариб) является красным карликом со спектром М5. Бинарная система звезд лежит приблительно в 35 тысячах световых лет от Солнца в направлении созвездия Каноэ.

Бергеликс населен разумной расой гуманоидов, называющих себя кофирцами. Их непринципиальное, но бросающееся в глаза несходство с землянами: непривычная для землян смуглая кожа радужного оттенка, почти полное отсутствие волос на теле и встречающееся у многих аборигенов увеличение лобных долей мозга. В прежние времена считалось, что подобное отклонение может породить парапсихологические способности, вызывающие активность на геофическом и даже астрофическом уровнях (см. подробнее в Приложении 12 «Магия»).

Кофирская литература, в особенности знаменитый «Моргантир», наводит исследователей на мысль, что Бергеликс посещали представители маловестной внегалактической расы Йоканна. В эпической поэме, если быть точным, в ее Песни IX, описывается типичное «посещение», вошедшее в Сирранскую культуру как понятие «Дверь Вовне»...

 

Цитируется по «Путеводителю

по мирам звезд Сьерры», 9-е дание,

Национальный архив Калериса,

Биатис III, год империи 4736

 

* * *

 

Здесь начинается легенда о Моргане Пришельце и закрытии Тарандонских Врат, или, как их еще называли, Врат Тарандона...

Спетая старым рапсодом Коньеном Лирэйнским, эта легенда живет в веках. И, быть может, скудным языком прозы мне удастся поведать о том, что случилось тогда!

 

Глава 1

ЮНЫЙ МАГ

 

Внезапно небеса ярко вспыхнули, словно расцвело полярное сияние...

Юноша, рассекавший веслом воды Желтого Дракона, держал путь на Каргонессу, расположенную в дельте реки. Вот он замер с веслом в руке, подняв глаза к небу, по которому пробежал розовый луч, такой же зыбкий, как свет, преломленный в толще айсберга, подернутом легкими, окаймленными ослепительным золотом облаками.

Птицы, лишь дали напоминавшие чаек, кружились над бурными, взбаламученными водами, которые скрывал утренний молочный туман. Их резкие недовольные крики звучали над рекой, так что казалось, кто-то в небесах открывает калитку и скрипят несмазанные ржавые петли. Над водами реки бурыми от грязи, поднятой со дна, стоял тошнотворный смрад — смесь запаха ила, дохлой рыбы и гнилых отбросов.

Широко раскрыв глаза, юноша наблюдал за небом — бледной зарей, молоком тумана — и сверкающими струями грязной реки. Все казалось ему таким новым, просто на удивление чудесным, словно эта часть мира только что, этим утром, вышла рук Творца. Юноша еще мало повидал в жни, поскольку детство его прошло среди пыльных книг монастырской . С удовольствием вдыхал он дующий с моря свежий ветерок, как будто пил молодое вино. Наконец он снова вернулся к своему занятию, стремясь как можно скорее оставить позади беспокойные воды Желтого Дракона.

Руки юноши были непривычны к гребле, и узкие юношеские плечи нывали от работы с длинным неповоротливым рулевым веслом. Бритая макушка молодого монаха сверкала от пота. Несмотря на то, что утро выдалось сырым и прохладным, юноше не было зябко, как порой в монастырском дворе перед заутреней,— работа согревала его. Вот он отбросил капюшон зеленой груботканой рясы, длинные рукава которой он давно уже завернул, выставив напоказ худые мальчишеские руки.

Кольца сверкали в мочках ушей этого юноши; кольца-талисманы странного металла блестели на его пальцах. Они мешали, когда он медленно погружал огромное неповоротливое весло в кипящие бурые воды. Широкий пояс кожи антара крепко охватывал чресла воспитанника монахов, и с его пояса на медных крюках свисали два кошеля. В одном кошелей хранился металл, который обычно идет на обмен и который на других планетах заменил бы золото или серебро. Но на этой планете двойного солнца не существовало ни чистого золота, ни чистого серебра. Вместо них использовался сплав, где оба металла нераздельно слились, как два разноцветных светила, восходивших на небесах. Другой, маленький кошелек был битком набит магией.

Дело в том, что юноша был самым настоящим магом. Пусть молодым, но вполне способным сотворить такое, от чего бы раскрылись не только глаза, но и рты у публики, непривычной к чудесам. О том, что юноша — маг, говорила и зеленая татуировка между бровями, сейчас блестевшая от пота; татуировка, напоминавшая третий глаз, над двумя обычными глазами с желтыми кошачьими зрачками. В них отражало бурлящий Желтый Дракон, неукротимо несущий юношу к желанной цели. Эта татуировка-символ — змей, заглатывающий собственный хвост, говорила о том, что юноша — младший адепт Зеленого Оурсборского братства. Звали его братом Содаспесом, и он лишь совсем недавно прошел посвящение в Школе Тайных наук, далеко к востоку от Бабдаруля, Заброшенного города — родины молодого колдуна.

И еще одну вещь мог бы заметить пристальный наблюдатель. Странно, что в такие неспокойные времена, на поясе у монаха не висело ни кинжала, ни булавы, ни меча. Впрочем, с многочисленными магическими секретами, притаившимися в кошельке, юноша не нуждался в защите, которую могла обеспечить сталь.

Вот в утреннем небе распахнулась необъятная голубая бездна; небо постепенно становилось прозрачным и сверкающим, точно кристалл. Речной туман расползался, таял над бурным желтым потоком, и над гнилыми водами поднялись башни каменного острова Каргонессы. Зеленое море и буро-желтая река встречались у отрогов скал, вздымая белую пену и брызги, в которых, искрясь, сверкала радуга. Высокий замок прижался к крутой скале. Казалось, нет никакой возможности подобраться к нему. Он был высечен в скалах, кость от кости острова, и непонятно становилось, где закончила свою работу природа, и где начал ее человек. Башни замка, словно прраки, туманно мерцали в свете зари.

Молодой маг оставил в покое весло и обратил зачарованный взор на остров. Сил оставалось не так уж много. Всю долгую холодную ночь он со своим старшим товарищем не останавливаясь ехал на юг, загоняя лошадей. Бедра юноши были стерты до крови грубой кожей седла, а глаза покраснели от бессонницы. Следуя по Речному тракту вдоль вивающегося Желтого Дракона, путники оставили позади многие лиги, прежде чем выбрались к самой далекой вершине Азама.

Вскоре после первого рассвета, предвещавшего второй, что неудивительно на планете двух солнц, путники подъехали к небольшому рыбацкому селению Стрий. Лишь горстка рыбаков, пошатываясь спросонок и лениво переговариваясь, скручивала просмоленную парусину чехлов со своих челнов и снимали с сушилок насквозь просоленные сети. В холодном воздухе пар их дыхания повисал облачками, а сам поселок казался скопищем теней, принимавших зыбкие и неопределенные очертания под бледно-лиловым небосводом. Пока спутник Содаспеса сторожил скакунов, молодой человек спустился к реке, чтобы купить или нанять лодку, на которой можно было переправиться на Каргонессу.

Костлявые долговязые стрийцы замерли при виде незнакомца, раскрыв рты, словно рыбы, за которыми они в такую рань отправлялись в море. Но как только юноша сказал «Каргонесса», они тут же отвернулись, а рты их намертво захлопнулись, потеряв всякую способность к осмысленной человеческой речи. Теперь рыбаки не замечали юношу, смотрели мимо или просто отходили в сторону.

«Странно»,— подумал он. Проошедшее чуть было не повергло юношу в дурное настроение, если бы не выучка в школе магов. Она помогала ему справиться с чувствами, которые могли бы погубить менее сдержанных людей.

И в конце концов, терпение мага оказалось вознаграждено, как и обещала «Белая книга». Он встретил какого-то молодого бездельника, всего на пару лет младше его самого, который охотно согласился одолжить лодку. Однако рыбак наотрез отказался везти молодого мага через реку к острову, невзирая на то, что Содаспес предлагал немыслимую плату. Наконец маг понял, что дальнейший торг неуместен. Это было все равно, что стучаться в склеп к мертвецу. Стрийский люд простоват и суеверен. Каргонесса считалась проклятым местом, где собирались отъявленные преступники и злодеи, беглые каторжники, гои и отщепенцы... Сам правитель Каргон и его предки были трижды прокляты много веков назад. Тогда они нарушили и преступили статут и своей черной кровью запятнали весь род настоящим проклятием. Так что Содаспесу ничего не оставалось, как грести самому к устью Реки, положившись на судьбу и надеясь на лучшее. Его прожатый не мог идти с ним дальше, поскольку, будучи посвящен в барды, он не имел права ступить на землю, оскверненную нарушителями статута. Только маг, чья душа замерла в пропасти Лимбо между Тьмою и Светом, над всеми законами и статутами, договорами и соглашениями, мог безнаказанно проникнуть на остров Каргона, как с суеверным ужасом называли Каргонессу жители окрестных мест.

И теперь, с трудом управляя неповоротливым веслом и отдуваясь, молодой маг пожинал богатый урожай свежих мозолей на руках, привычных более к магии, чем к тяжелой работе.

Он добрался до середины реки, когда взошло второе солнце, окрасив небеса алым цветом. Маленькое красное светило упорно взбиралось на небосклон, пустившись вдогонку за своим старшим братом.

— Ситри — Белый Воин, опять обогнал тебя, Мариб — Малиновый Ручей,— прошептал Содаспес.

Скоро бело-голубая звезда и красный карлик запылали в небе над своим отпрыском, Бергеликсом, планетой, которой суждено было в один день проживать два; планетой, где все вещи имели две тени и два отражения.

 

* * *

 

Замок застыл, окруженный хмурыми зубчатыми стенами, грея угловатые башни в безмятежном дневном свете. Знамена на башнях и стенах хлопали на ветру. На стягах зеленого цвета блистал серебряный гиппокампус — морской конек. Это был герб дворянского рода Диомы, правившего этим небольшим графством, герб, который владельцы замка присвоили еще в незапамятные времена.

Здесь, в устье, Желтый Дракон разливался, превращаясь в настоящий залив, и воды реки, утратив взбаламученный кофейный цвет, становились спокойнее. Содаспес налег на весло, старательно огибая прибрежные рифы, сложенные тех же скал, что и замок. Неукротимые морские волны, вздымая ажурную пену, били в каменный лик острова с юго-восточной стороны. Иногда они перехлестывали через острые зубцы рифов, словно слюна дракона. Отсюда молодой маг уже мог видеть вход в гавань. А над ней вдали, на крутом склоне, застыли дома и хижины. У самой линии прибоя расположились убогие портовые лачуги, вверх по склону сменявшиеся крепкими зданиями более зажиточных горожан. Дорога, пройдя через город, упиралась в неприступные ворота крепостной стены. Две протоки, выложенные по дну каменными глыбами, вели в узкую бухточку. Там пришвартовались три корабля — торговые суда, со сложенными парусами: белым, оранжевым и пурпурным. Юноша знал, что, поскольку островитяне, жители Каргонессы, считались гоями для жителей материка — континенталов, они торговали только с прибрежными городами южного континента, пересекая Иофанианское море — узкое, как пролив, на другом берегу которого жили варвары и язычники, не знакомые со статутом Кровников. Торговали так же с островами и городами вроде Артекса и Сарколы, чьи флаги развивались над парой пришвартованных галер. Жители этих городов поклонялись богу ветра и демону дождя, а также какому-то малопонятному далекому фуолу и еще Джандалмару и Хиеву. В их землях обитали вечно печальные люди, скрывавшие лица под тканями. Они служили королям... Там же находился загадочный Янгодрим, где жрецы с пестро разукрашенными, разрисованными лицами приносили на огненный алтарь жертвы, посвящаемые Солнечному Властелину. Еще там находился Итос с его зелеными башнями, где правила богиня Нюкс, чье имя на древнем языке означало «Ночь».

Юноша направил лодку к ближайшему причалу и пришвартовался, обвязав канат вокруг тяжелого бронзового кольца, позеленевшего от ярь-медянки. Это кольцо прочно сидело в каменных ноздрях не то какого-то идола, не то тумбы, вырезанной в виде ужасного нечеловеческого лица. Подобные тумбы — одна страшнее другой, замерли вдоль причала, словно головы казненных преступников, выставленные на всеобщее обозрение. Оставив причал позади, молодой человек направился по узким улочкам, петлявшим вокруг лачуг и домов, вверх, к каменной обители Каргона.

Смуглые загорелые моряки с просмоленными дегтем волосами, проходили мимо молодого мага, спеша куда-то по своим делам и разя во все стороны дешевым перегаром. Нищие, высохшие, как щепки на солнцепеке, взывали к милости, выставляя напоказ жуткие раны, обрубки конечностей и пустые глазницы с настойчивостью хозяев аттракциона, предлагающих зрелища и развлечения, способные пощекотать нервы. Вокруг них вертелись дети с разбойничьими лицами, увлеченные древними играми, не имевшими смысла для чужака. Никто не обратил внимания на молодого мага, пока он пробирался по главной городской улице к открытым воротам замка.

Под самой крепостной стеной юноша обнаружил гостиницу для моряков. Из ее дверей вырывался тяжкий дух жареного Мяса и прокисшего вина, перемешанный с запахом острых пряностей. От этого аромата в желудке монаха заурчало. Он вдруг вспомнил, что целый день, фигурально выражаясь, «не ковырял зубочисткой», так что начинал забывать, для чего человеку зубы. Если же быть точным, пища забыла путь в его утробу уже с прошлой ночи, когда они с бардом весьма скромно поели в каком-то северном поселке или городке Крува, на самой границе с Азамом. Для более основательных трапез Просто не было времени.

Впрочем, теперь один час ровным счетом ничего не решал...

 

* * *

 

Морган проснулся, еще не зная, что готовит ему судьба в этот день.

Он встал с первым рассветом. Соленый морской бр, приятно щипавший в носу, всегда навевал здоровый аппетит. Комната, предоставленная ему господином Таспером, окнами выходила на север. Ветер с моря заставлял дрожать ставни, отсыревшие настолько, что в них иногда зацветали водоросли, отчего дом казался жилищем морского конька — гиппокампуса, ображенного на гербе. Сюда вместе с ветром доносились и крики морских птиц, и песни подгулявших моряков, а также шум и плеск зеленых морских волн, разбивающихся об утесы. Комнатенка Моргана была крохотной, с нким потолком. Сквозь потолочные балки порой пробивался дневной свет как первого, так и второго солнц. Впрочем, второй рассвет почти никогда не заставал в постели хозяина комнаты. Несмотря на непрочность потолка, стены были сложены настоящих каменных глыб, достойных какого-нибудь каземата, покрытых слоем штукатурки, толстым, как глазурь на сахарном пироге. Местами стены были обиты шпалерами Альджеронны — города мастеров. Пол устилал тростник, от которого исходил приятный запах свежескошенного сена.

Плеснув освежающе холодной водой в лицо, Морган стер полотенцем остатки сна и подумал, что жнь на острове Картона здорово напоминает жнь викингов на древней Земле. Сам Морган родился на Центаврусе, однако народ его матери имел земные корни и когда-то его фамилия славилась в землях Скандинавии. Мать сумела выпестовать в Моргане уважение к дому, и Сигурд Вольсунг, Белая Гудрун и Фафнир Червь стали неменными спутниками его детских грез.

Дрожа от холода, Морган поспешно натянул панталоны и подпоясал тунику. Вот уже два года как он прибыл на Бергеликс и, сначала с усмешкой, затем со все большим уважением, знакомился с местными обычаями. Инженер-социолог, он первоначально поселился на Трашне в системе Арктура, и подумывал провести там всю жнь, отдаваясь любимой работе. Но тут случилась Семнедарская резня и начался Бунт Свободных. Волей-неволей Моргану пришлось вмешаться в происходящее, выступив против Палаты Наследников. Убежденный центрист, он был вынужден покинуть Трашну, чтобы посвятить остаток жни чему-нибудь другому, менее опасному. Это проошло сразу после того, как Проконсулат нанес решительный удар по левым силам. И теперь, находясь в ссылке (точнее — в добровольном гнании), объявленный вне закона указом императора Мардакса, как член партии центристов, Морган нашел приют на далекой Сьерре, которая на время стала его домом.

Порой Бергеликс казался сказкой — миром, оказавшимся за гранью времен, живущим за долгие века до появления Имперских звезд, экзотическим островком, на бескрайних просторах которого, в уединенных замках, могли найти себе убежище все неугодные режиму. Это была планета пылких бардов и рыцарей. Мир романтических грез, туманных рассветов, сверкающих полдней и мистических сумерек.

Предаваясь таким размышлениям, с улыбкой «спрятанной в тени губ» (как говорилось в любимых им сагах), Морган оделся. Он был уже не молод, ему перевалило за тридцать шесть или что-то вроде этого. Если бы он сейчас посмотрел в зеркало (чего никогда не делал по утрам) или в гладь воды в умывальном тазу (что делал иногда, кривя душой, поскольку считал, что не пристало мужчине заниматься такими вещами, как самосозерцание), то он увидел бы там смуглого, загорелого парня, чуть ниже ростом и помельче, нежели предписано по норме Орионидов, с волосами, тронутыми сединой, и задумчивым взглядом.

Сюда он прибыл два года назад в 152 году от возникновения Империи [по старой хронологии — 3215 год нашей эры (прим, автора)], в крошечном одноместном звездолете, который давно заржавел и развалился. Морган, кажется, оставил его на каком-то лугу... Впрочем, он уже и сам не помнил этого. Звездолет ему был не нужен, потому что возвращаться он не собирался.

Человек «робкого десятка», то есть немногословный на людях, застенчивый и предпочитающий оставаться в тени, Морган считал себя чужеземцем в этих краях и был совершенно прав, не заблуждаясь на свой счет. Некоторым просто суждено родиться чужаками, которых не принимает сей мир. Морган был таких, хотя в глубине души все же надеялся обрести новый дом на просторах Империи. Его тянуло к простым людям, поближе к зелени и неспешным сменам времен года, с которыми он расставался неохотно и к которым долго привыкал. Его больше устраивало, когда весна незаметно перетекала в лето, а то, в свою очередь, исподволь, медленно становилось осенью, так что с удивлением можно было обнаружить на столе свежие сочные плоды, а потом так же внезапно поразиться первому снегу. Таким Пришелец стал еще до Заговора Тревожных Времен, -за которого оказался выдворен за пределы системы Арктура...

У Моргана, как и у любого космополита, не было прочных корней. Однако здесь, на Бергеликсе, он обрел их. У него даже возникло подозрение, что он когда-то родился здесь, но после чудесным образом оказался подкинут в иной мир. Моргану казалось, что образ Бергеликса давно отпечатан в его душе, и только теперь понемногу начинает раскрываться. Похоже, Морган знал его до мельчайшей пылинки: это море, эти два солнца, горы, деревья и каждый листок.

«С возвращением домой, Морган»,— еще раз мысленно поздравил он себя. Он чувствовал себя своим среди заносчивых и одиноких морских королей Каргонессы — проклятых королей, чья древняя вражда с загадочным статутом Кровников сделала этот остров домом и прибежищем для всех беглых каторжников и нарушителей закона Бергеликса. Кроме того, Морган был обласкан Каргоном, снискав его расположение и покровительство. Здесь он нашел мир, о котором мог только грезить в мальчишеских мечтах.

Он привязался к жителям острова с пылкостью, которая его самого иногда смущала и приводила в недоумение. Их песни, их праздники, их безграничная вера в благородство души трогали Моргана куда глубже, чем любого другого человека с «цивилованных» планет, где на первом месте стоял политический интерес и выгода, ничего общего не имевшие с человеческими чувствами.

Морган любил варваров, как бы странно ни звучало это прнание. Он любил их быт, и обычаи, любил их еду и напитки, простую одежду, неказистое оружие и те простые способы, которыми они сводили счеты. Тут люди ложились спать, не пряча камня за пазухой. Варвары жили как дети.

К тому же Морган считался звездным дворянином — пришельцем незнакомых мест. Обитатели этого мира полюбили в Моргане тайну, которая окутывала его магическим туманом.

Впрочем, ни Морган, ни местные жители не имели ни малейшего представления о том, кем он станет для их детей, а также детей их детей, понятия не имели, что этот поселившийся среди них чужак — выходец иного мира — не кто иной, как будущий герой саг и легенд, мифов и сказок, который перешагнет порог бессмертия.

 

* * *

 

Граф Таспер, правитель Каргонессы, нарушил в то утро свой пост по-барски роскошно. В зале с нкими потолками, выложенными брусом, насквозь прокопченным, будто куски балыка, уже копошились слуги. Помимо мужей и жен его свиты, в зале присутствовали рыбаки и моряки, купцы и просто жители острова.

Огонь пылал в каменных очагах. Длинноволосые мальчики-пажи носили тарелки с жареным мясом. Кислый эль и мутное вино вместе со сладковатой виноградной водкой выплескивались на камышовый пол во время здравиц и тостов. Всюду кипело шумное, слегка пьяное веселье.

Сам Таспер восседал на высоком троне, расположенном на громадном помосте под выцветшими, но все еще славными гобеленами, ображавшими деяния Арвери Великого и его битвы с Морским народом за устье Уайтстранда. Тонкие чуткие пальцы девяти поколений женщин Диомы работали над этими роскошными узорами, и старые выцветшие краски чудесным образом оживали под солнечными лучами, бьющими высоких стрельчатых окон, возрождая былую славу полотен.

Таспер находился в хорошем настроении, что было редкостью. В ответ на шутки, раздававшиеся за столом, он взрывался смехом, как облако грозовыми раскатами. Выкрикивая тосты и посулы, он пил кубка, сжимая его сильной рукой, после чего бросал его в тяжелый щит, поставленный напротив его высокого трона. Кубок со звоном ударялся о щит, что служило сигналом для барда, исполнявшего всякий раз новый куплет старинной саги. Тонкий чистый голос старца плыл под сводами зала, точно мятный запах забытых старых дней, точно дух с сеновала, где хранятся воспоминания о свежей луговой траве.

— ...Вот песнь об Арвери, старинном герое... — начал бард.

Эту песню Морган хорошо знал. Она ему нравилась. И ничего удивительного, что она исполнялась именно сегодня, так же как и ничего странного не было в том, что во время, когда положено быть завтраку, шло разгульное пиршество. Сегодня был День Арвери, почитаемого древле, ибо не кто иной, как именно этот герой основал Дом Диомы. Поэтому Морган, с благоговением внимая замечательной истории былых времен, остановился на пороге зала, и только когда смокли последние слова песни, занял свое место за столом.

Таспер первым подал знак к рукоплесканиям, захлопав в ладоши и зазвенев многочисленными перстнями. Он бросил певцу золотой браслет. Старик с неожиданной сноровкой схватил его прямо в воздухе опытной, видать, рукой, как раз в тот миг, когда Морган опустился за стол.

В краю варваров положено было не есть, а набрасываться на еду, что Морган освоил давным-давно. Остальные уже понемногу утолили зверский аппетит и жестокое похмелье — результат вчерашних проводов второго светила за горонт, когда согласно ритуалу полагалось предаваться обильным возлияниям. Впрочем, в этой стране, где всякое празднество обретало поистине всенародный размах, поводом для возлияний могли стать любые политические события и природные явления.

Затем граф взревел, требуя исполнения последнего лэ старого эпоса, в котором говорилось о самой Битве или Побоище Великих, и все за столами с готовностью стихли, словно шумный осенний лес, в один миг сбросивший листву. Чуткие пальцы певца проворно забегали по серебряным струнам и грянули торжественные аккорды, заполняя закопченную залу, заставляя трепетать сердца присутствующих от мыслей о великих деяниях и подвигах, о Золотом веке, минувшем задолго до разрыва со статутом и с Кровниками, когда было утрачено согласие с побратимами, жившими на землях Азама, на другом берегу реки.

Могучие воины графа один за другим подхватывали древнюю песнь. Глаза их краснели от вина и слезились от дыма. Морган Пришелец пел наравне со всеми, сидя за высоким столом, веселясь с остальными, повторяя их похабные жесты, их грубые шутки и скабрезные тосты, причем делал он это не только искренне, но и с воодушевлением.

Откуда ни возьмись, появился старина Осмер, особо приближенный слуга графа. Он объявил, что пришел некто, не удостоенный чести сидеть за столом героев, кто просит позволения предстать перед графом Таспером и его слугами. Какой-то юнец Азама, и, по всему видать, чародей. Как выяснилось дальнейших расспросов слуги, «видать» это прежде всего было по зеленой рясе. Судя по одежде это был маг Зеленого братства. Таспер рассмеялся и распорядился впустить юношу, кто бы он ни был, маг или не маг. Так что вскоре молодой человек предстал перед ним. Опасливо осмотревшись, бросая взгляды, которые, казалось, были способны заворожить или загипнотировать кого угодно, юноша отказался от предложенного вина и мяса, сказав, что принес графу важное послание.

И тогда граф Таспер Каргон предложил ему начинать не мешкая, а сидевший за длинным столом Морган, странник с Центавруса, почувствовал необъяснимый страх, когда желтые, как у тигра, глаза чародея остановились на нем, выделив именно его, Моргана, всей толпы. Затем юноша заговорил:

— Граф и правители острова Каргонессы, вы поете о славных деяниях былых дней, героях-победителях, ратоборцах, бившихся с драконами во времена пращуров... но я пришел првать одного вас в поход еще более славный и благородный! Ибо звезда Бейль горит на востоке, а это верный прнак возвращения дракона. Все возвращается по временной спирали, ибо время — лишь обращение звезд и небесных знаков, как учит магия. Небесная механика вновь приведена в действие, и угроза Последних дней или Конца Света, возвещенная трижды десять тысяч лет назад, снова нависла над нами, о правители, благородные воины, а также их оруженосцы! Я чародей, о котором поется в старинном лэ, пришел позвать Моргана Звездного Пришельца в поход, чтобы закрыть Врата. Внемлите ж моему прыву, чтобы дни Зла не вернулись, Тьма не пала на земли, и мир Бергеликса не нвергся в Хаос, в объятия Древней ночи!

Звонкий мальчишеский голос звучал как боевой горн, раззадоривая сердца, и, когда юноша замолчал, благоговение, как морская волна, окатило весь зал и всех в нем присутствующих. Стало тихо как в склепе. Оглянувшись, Морган увидел, что глаза всех мужей прикованы к нему. Странные, пронзающие насквозь, удивленные взгляды... Тогда, в затянувшейся тишине, Морган еще не подозревал, что сама Судьба позвала его, ударив в кимвалы Славы. Она првала его за тысячи звездных парсеков в мир Бергеликса, на этот самый остров, в этот зал, в этот самый час и миг, и та невестная цель, для которой он родился на свет, для которой воспитывался, рос и проверялся испытаниями, наконец, предстала перед ним во всем своем великолепии. И все же, заглядывая в орлиные очи молодого колдуна, он читал в них вызов. Отважится ли он? Сумеет ли?

Морган не заметил, как вспыхнули при этом глаза его друга — правителя Каргона, как не заметил печали, притаившейся в глазах старого барда. Все, что он видел сейчас перед собой — это вызов в глазах молодого Содаспеса.

 

Глава 2

ГРАФ ТАСПЕР

 

Он был весь целиком камня, этот Каргон, и те, кто явился сюда далека, начинали вскоре скучать по зеленым лугам и высоким деревьям, по запаху глинистой земли. Граф Таспер считал себя одним таких страдальцев и потому разбил на горной террасе сад. В этом саду часто бродил и Морган Пришелец, вспоминая солнечные поляны далекого Центавруса. Странный был человек, этот Морган, он все время чувствовал, что в нем живет несколько совершенно разных людей. Грубый, простоватый и молчаливый. Говорил он не много, и на его бесстрастном лице редко отражалась эмоции. Вместе с тем, это был глубоко ранимый человек, и к тому же мечтатель, каких не сыскать в целом свете.

Когда вечер начал вытягивать длинные тени с горных вершин, и графский сад постепенно утопал в прохладной сени, Морган бродил под странными деревьями, листва которых больше напоминала птичьи перья. Здесь росли неземной красоты цветы. Они вносили мир и порядок в хаос жни, и успокаивали смешавшиеся мысли Моргана. Дикий романтический вызов, брошенный молодым магом... Как его звали?.. Содаспес?.. Так вот, дикий романтический вызов, брошенный Содаспесом, всколыхнул в душе Моргана что-то древнее, затаившееся до поры до времени. Но он не уяснил до конца смысла послания, принесенного юношей, не понял, отчего гости в палате, обвешанной геральдическими значками и знаменами, картинами с легендарными сюжетами, все как один повернулись в его сторону, со взорами, в которых читались страх, печаль и ожидание чуда.

В гнетущей тишине, последовавшей за зовом Содаспеса, Пришелец почувствовал себя центром общего внимания. Щеки его вспыхнули, он онемел, словно ему на уста наложили печать, и совершенно не знал, что говорить, даже если его к этому провут. Словно странник, который забрел в храм, где творится непонятная ему служба, Морган покраснел и не знал, что делать...

Теперь, когда запад заалел и воздух стал прохладным, а белая звезда Ситри уже была готова слиться со своим алым братом за дальним горонтом, Морган опустился на скамью цельной глыбы мрамора, украшенную злобными горгульями, в надежде, что здесь отыщет правильное решение.

Больше всего его смущало то, что он сам был готов к такому повороту событий. Он как будто ждал зова молодого мага.

Содаспес пробудил в нем что-то, чего он прежде в себе не замечал. Все его существо всколыхнулось от загадочных слов юноши. Словно всю жнь Морган только и ждал этого зова, и теперь услышал заветные слова. Но все эти грезы казались чистейшим безумием. Морган ровным счетом ничего не знал, ни сном ни духом не ведал ни о каких-то Вратах, которых появляется Зло, ни о героях прошлого, ни о мирах, которые надо спасти от пррачных чудовищ и от тьмы Вечной ночи...

Внезапный скрип кожаных сандалий по песчаной дорожке сада оторвал его от неутешительных размышлений. Морган поднял глаза и увидел перед собой правителя острова. Тот приближался к Пришельцу по аллее, скользя среди вечерних теней. Морган встал было навстречу, приветствуя графа салютом, но Таспер жестом попросил оставаться на месте.

Высокий и тяжело скроенный для кофирца, Таспер Каргон коротко стриг густые волосы цвета соломы, вьющиеся, как у негров. Его широкое и скуластое лицо солнце выжгло до медного цвета. Широкие брови, квадратный подбородок, большой рот и ледяные глаза с желтыми зрачками придавали ему мрачный вид. Эти глаза, напоминавшие два кусочка морского янтаря, делали графа похожим на хищную рыбу. Он обладал живым темпераментом и, несмотря на грубые манеры, был человеком сентиментальным.

Таспер сделал Пришельца своим приближенным скорее для забавы. Казалось, это некий капр и чудачество со стороны графа, но в скором времени Морган завоевал его искреннюю любовь и привязанность. Вырвавшийся звездного мира, Морган очень органично вписался в общество островитян, перестал быть чужестранцем в Бергеликсе. Даже обитатели порта прнали в нем своего, забыв про странное происхождение незнакомца. Теперь он считался своим, притом для всех и каждого.

— Ты можешь отвергнуть его предложение,— внезапно вырвалось у Таспера. И такая сила была заложена в его словах, что Морган невольно вздрогнул.— Ты можешь отвергнуть его предложение,— повторил граф, с настойчивостью. Его широкое лицо выражало решимость.— Твое право решать. Человек с континента здесь не указ, он может лишь просить, пусть он даже маг. Я хочу, чтобы ты знал, Каргонесса — твой дом, а до остального мне дела нет! И все же мне интересно, в самом ли деле ты настоящий, тот самый Пришелец баллады, или нет?

Последние слова граф пронес громко, как будто он отдавал приказ на бранном поле.

Морган не торопился с ответом, тщательно подбирая слова. Он никогда не знал заранее, что скажет, это всегда получалось у него само собой. Умом Морган был не быстр, да и острым языком не мог похвастаться. Когда другие успевали менять темы, перепархивая с одной мысли на другую с легкостью и беззаботностью луговой бабочки, он хмурился, запинался, порой проклиная свою медлительность и косноязычие.

— Мой повелитель, я не знаю... то есть я не понял, о чем говорил тот молодой человек. Что он имел в виду, говоря об этом лэ. О том, что я прван...— нерешительно заговорил Морган.

— Это старинное пророчество, и только. Я еще раз повторяю, не спеши с решением, Морган. Оставайся здесь, сколько заблагорассудится. Ты принадлежишь этому миру так же, как и он — тебе. Однако пусть он сам о себе позаботится.

— Кто?

— Этот мир.

— Не понял...

— Этот мир! — снова, на этот раз еще громче проговорил граф. Сказав это, он взмахнул рукой, щелкнув перстнями.

— Но при чем тут пророчество? Точнее, при чем тут я? Какое отношение я, чужестранец, могу иметь к пророчествам вашего мира? Я не понимаю, ведь я появился здесь, можно сказать, случайно. Если бы не...

Таспер пробормотал что-то сквозь зубы, упомянув недобрым словом всех пророков вместе с их предсказаниями и особо выделил статут, который, видимо, играл не последнюю роль в разрыве его предков с Кровниками. Однако теперь ничто не связывало его с их дурацкими традициями. Затем, нервно расхаживая по садовой дорожке и сердито хлестая перчатками с бахромой по цветущим кустам, склонив голову, он начал невнятно и сбивчиво толковать пророчества... Морган спокойно сидел на скамье с горгульями, подперев кулаком голову, и внимательно слушал рассказ Таспера, в котором клятв и божбы было больше, чем объяснений.

 

* * *

 

Мир Бергеликса был варварским и примитивным, первобытным во многих отношениях. Прежде всего это касалось религии. Обитатели Бергеликса, как большинство центаврийцев, давно отказались от верований предков, поклонявшихся силам природы, однако несколько религий пережили цивилацию и сохранились, претерпев определенные менения.

Время от времени еще появлялись новые религии, такие, например, как недавно возникшая Вуудхана, ныне распространившаяся по звездам Ориона. Но большая часть молодой империи относилась к религии как к некой экзотической диковине, причуде.

Обитатели Бергеликса имели собственную религию, как и большинство феодальных культур, живущих в средневековье. Корни их религии гнездились в социальном неравенстве, и любой мелкий правитель спешил запечатлеть историю своего рода и подвигов в песнопениях бардов. Никаких священных писаний, пророков, крестовых походов, инквиций, когда всех несогласных или осмелившихся выразить свою точку зрения немедленно сжигали на кострах. В основном все зиждилось на Предании и древней Традиции. Под влиянием этой религии сложились нравы кофирцев в далеком прошлом, но с современной жнью она имела мало общего.

В таких вещах Морган разбирался.

На Каргонессе жил священник — толстый, вечно сонный чудаковатый старик, совершенно безобидный. Бояться его могло только вино, ибо он был большим любителем кубка и старинной поэзии. Этот священник-монах носил имя Ормальдуса. Морган временами игрывал с ним в таку — бергеликский эквивалент шашек и шахмат, точнее, нечто среднее между ними. Игра велась жетонами или пластинками с крапинками, как в древней земной игре «домино». Болтая о том о сем, они обменивались шутками и цитатами, и Ормальдус часто ловил Пришельца на том, что в действительности тот мало знает о письменности этой части планеты. Никогда, насколько помнил Морган, их разговор не касался религии. Для старика в вопросах веры все было и так ясно. Сам же Морган знал старинных преданий кое-что о героях, но ни разу не читал святых писаний и пророческих книг, а посему мало понимал в священной Вере, как называл местный народ свою религию. Да и вообще он не относился к тем людям, кого притягивали письмена.

Морган, однако, слышал об йоканнах. Их именем называлась гора над городом Джарим, гора с двойным ярусом гребней — Трон Йоканн, как называли ее рыбаки.

Они были не богами, эти йоканны, точнее, не совсем богами, по крайней мере, им не служили, не приносили жертв и не поклонялись. Как-то раз они явились в мир Бергеликса, пробыли там, сколько хотели, и ушли в никуда («куда-то», как звучало это на местном диалекте). Йоканны, по словам графа, были странным народом, кочующим одного мира в другой, века в век. И делали они это вовсе не праздности. Задерживаться в одном мире они не могли, поскольку опасались кого-то. В языке, которым владел Таспер, просто не хватало слов, чтобы объяснить суть предмета, однако Морган смог понять, что речь идет о расе странных существ, не людей и даже не гуманоидов.

Раса межзвездных путешественников? Морган поделился своей догадкой с графом, поскольку знал, что до появления земных астронавтов на этой планете побывали гости других миров. Они оставили пару космических артефактов, которыми усиленно занялись археологи. Но существа, побывавшие на Бергеликсе, вымерли задолго до того, как человек покинул свою планету, распространившись по галактике. Однако Таспер видел длинные серебристые корабли над Керувайем — «звездным городом», где несколько человек, расы Моргана, временами появлялись для обмена всякого инопланетного скарба на драгоценные камни, меха, пряности и спиртное. Впрочем, происходило такое не часто.

Не сквозь пространство двигались йоканны, а вне его, вот к чему сводились объяснения Таспера. Настоящее чудо для человека Бронзового века и сущая белиберда для незнакомого с эйнштейновским межпространственным континуумом. Двери в иные мерения — вот о чем хотел сказать граф Моргану. Йоканны оставили на месте дверей, сквозь которые прошли на Бергеликс, некий портал, а, может, просто портик, косяк или проем, а когда Те, Что Гонятся за ними, приблились, йоканны покинули этот мир.

«Странный миф»,— подумал Морган, ничего не знавший о том, что ксенобиологи обнаружили следы схожего верования у девяти других гуманоидных культур, в секторе раскинувшемся от Ориона до Сьерры, и до самых планет Геркулеса.

— ...и когда они ушли, то оставили ворота открытыми,— продолжал граф Таспер.— Открытыми для их преследователей, которые гонятся за ними одного мира в другой.

Неприятный холодок пробежал по спине Моргана при этих словах. Только теперь он понял, о чем идет речь.

— ...и Те, Что Гонятся за ними, обязательно пройдут через ворота,— так сказали они... Впрочем, все это чушь, я полагаю. Абсурд и чепуха. Если они не найдут здесь йоканнов, то устроят погром в этом мире! Каково! Получается, что мы можем подвернуться пришельцам под горячую руку. Если, конечно, какой-нибудь храбрец не успеет вовремя захлопнуть дверь... Чушь! — еще раз убежденно повторил граф.

Морган задумчиво сдвинул брови. Наконец он смущенно промямлил:

— Но они же должны были... Я имел в виду... Это все случилось несколько столетий назад. Ведь, если йоканны торопились улететь, потому что враги подошли слишком блко... Но ведь это было так давно... Разве враги не ушли за ними?

— Что-то неладное с этими треклятыми звездами... Хотя с ними-то как раз все в порядке... Это нам скоро придется солоно... Как же это проклятое слово? «Конфигурация». Расположение звезд, так это называют звездочеты! Видишь ли, эти ворота не всегда открыты нараспашку. Ну, а уж если они открываются — добра не жди.

У Моргана оставалось еще много вопросов, но он не мог даже сообразить, какой них самый главный. Он окончательно запутался, метался от одного к другому, и всякий новый вопрос порождал у него следующий.

Но мало-помалу он собрал картину по частям, привел мысли в порядок, по крайней мере, в основном все прояснялось, йоканны и те, что постоянно наступали им на пятки, странствовали не только между мирами, но и во времени. Тарадонские Врата редко приводились в действие, и определенное положение звезд было ключом. Морган задумался о межзвездных магнитных, и гравитационных полях, которые могли искажать пространство, приводя к подобным временно-пространственным отклонениям, искажающим реальность.

— Но почему я? — не то жалобно, не то грустно рек он.

— Послушай, парень, я не знаю. Просто не знаю. Это лэ. Так говорит пророчество.

— Лэ... Но я никогда не слышал такого лэ.

Начинало резать в глазах. Так бывало всегда на закате. Запад пылал цветами золота, персика и розы. Алое марево растекалось по небу, подобно огню. Сад тонул в красках заката. Квадратная тень, падавшая от фигуры графа, стала совершенно черной — монолит непроницаемой тьмы, именно такой и должна быть Вечная ночь, чьи объятия угрожали планете. Теперь Морган не видел лица графа — оно тоже исчезло во тьме.

И в этот момент Таспер завел песнь. Он пел нким неразборчивым голосом, с явным пренебрежением к словам. Вначале звуки неохотно слетали с его языка. Через некоторое время, однако, и он проникся духом старинного лэ, совладал с героическим метром саги и понемногу включился в его ритм. Ритм этот, как через некоторое время заметил Морган, совпадал с ударами сердца, и уже через несколько спетых строф Пришелец обратил внимание, что пальцы его невольно отбивают ритм древней песни.

Мурашки страха или благоговения — кто знает? — пробежали у него по спине. Морган вслушивался в песню и, чем больше вслушивался, тем больше проникался ею, хмурился и погружался в размышления. К тому времени когда граф подошел к месту, где говорилось якобы о нем, Моргане Пришельце, чужеземец с затаенным дыханием стал слушать, пока не защемило в легких...

Наконец граф пропел последний куплет. Пришелец сидел, потрясенный, не в силах оторваться от скамьи. Странное предчувствие сковало его сердце.

И тут голос графа бесцеремонно ворвался в его мысли.

— Каргонесса,— вещал граф, как ворон,— Каргонесса.

В воздухе запахло кладбищенской землей, хотя хоронили здесь в камнях или же в воде — на острове почти не было земли как таковой, так что аромат земли мог идти лишь графского сада.

— Видишь ли, мой друг, Каргонесса — и есть тот самый край заморских земель. Порвав со статутом, мы сохранили древние обычаи наших предков. Для всех мы — раскольники, но на самом деле мы дремучие консерваторы.

— Кажется, начинаю понимать,— пробормотал землянин.

— А «Пришлец, покинувший дом», это... вероятно, вы, мой друг. Тут не может быть двух мнений, поскольку вы — единственный пришелец на всем Бергеликсе. Больше здесь в Керувайе никого не встретишь, по крайней мере, сейчас.

И тут Морган понял, отчего его сердце ответило таким набатом на пение старинных стихов...

 

* * *

 

Толстяк-священник жил почти на самом берегу моря в крошечной хибарке. Она была сложена прибрежных камней, длинных, как ребра тех китов, на которых, по преданию, держится земля. Отсюда прекрасно был слышен шум морского прибоя, в каменные щели задувал ветер, волны бились об утесы, и сам дом ходил ходуном, так что порой с трудом удавалось попасть вином в кубок и не расплескать его.

Махонькое оконце, выходившее на туманный Иофанианский залив, служило единственным источником света и свежего воздуха. Впрочем, местный климат позволял жить и в таких условиях. Роговой ставень, служивший вместо стекла, окрашивал свет, проникающий в комнату, в странные золотисто-розовые тона. Каменные стены вместо обоев прикрывали гобелены, а множество мягких подушек выдавало приют лежебоки и бездельника. На полке и на бревенчатом полу выстроились высокие толстые тома кофирских книг. Книги были диковинкой для Моргана, поскольку с детства он использовал лишь кассеты и диски. Книги кофиров были таких размеров, что, как шутили местные жители, них можно было строить дома. Фолианты хранились в горонтальном положении в специально готовленных футлярах.

Отец Ормальдус удивился появлению нежданного гостя. Он предавался обычной послеобеденной дреме — коротал время в ожидании ужина, а также завтрака и обеда. Однако гость есть гость. И, согласно священным для каждого кофирца традициям, священник должен был принять его со всей торжественностью, какую позволял его скромный достаток. Ормальдус заявил, что блится время ужина, так что все равно пора вставать, и Морган понял, что невольно потревожил старика. В любом случае, даже если бы он не застал священника спящим, он бы застал его жующим или пьющим.

На книге, лежавшей перед Ормальдусом, скопился толстый слой пыли. Сморщенные пергаментные страницы хранили буквы и иероглифы, написанные светящимися в темноте чернилами. Священник раскрыл толстый том, подняв при этом целое облако пыли. И затем показал Пришельцу страницу с лэ, сопровождая свои действия рассказом о том, как он его нашел. Оно попало в его коллекцию несколько лет назад. Авторство приписывали Лиссандуру, считали, что древний содалмский пророк-бард сочинил эту песнь так давно, что она не сохранилась в памяти живущих ныне. Многословное повествование святого старца быстро утомило Моргана, и он, пропуская пространный рассказ мимо ушей, погрузился в чтение звенящих строк лэ, отдаваясь целиком их музыке, напоминавшей шум прибоя. Вскоре стало казаться, что он сам находится в живом пульсирующем сердце, которое с шумом сокращается, прогоняя и перекачивая багровую кровь заката.

Старик задремал над манускриптом, а Морган погрузился в состояние, промежуточное между явью и сном, вчитываясь в лэ, а также в толкования и комментарии некоего Джасфера и Четырех предков, пытаясь вникнуть в смысл малопонятных архаических терминов, ныне забытых и вестных только немногим, посвященным в теологию. Одни были расшифрованы весьма прозрачно, другие оставались совершенной загадкой, благодаря усердным переписчикам и толкователям, которые еще больше замутнили смысл текста: например, понятие «Пришелец» оказалось для них совершенно новым, невестным. Лишь вспомнив, что ученые мужи и священники трудились над лэ еще до того, как первое земное судно коснулось грунта Бергеликса, Морган понял смысл стихотворных строф...

Ужинали на Каргонессе поздно. Ормальдус чрезвычайно гордился своими световыми часами. Он сделал их в первую очередь для того, чтобы не пропустить ужин. «Часы» висели на стене напротив оконца и представляли собой цветные шкалы и кружки. Когда солнечные лучи попадали на определенный участок этих часов, тени от двух светил пересекались должным образом, и священник мог с точностью назвать время. Морган закончил учать древнюю книгу. Он достаточно прочитал, чтобы частично объяснить одну загадку и обнаружить еще несколько. К тому времени, как старик прополоскал горло и объявил, что пора ужинать, Морган был уже готов оторваться от загадочных страниц громадного старинного фолианта. Вместе со стариком покинул он жалкую лачугу, шаркая, направился по лестнице в громадную пиршественную залу и в звенящей тишине медленно и неторопливо пересек ее. Молодой маг Содаспес ждал его. Не сводя ясного, выжидающего, бесстрашного взгляда с юноши, Морган объявил:

— Я иду с тобой.

 

* * *

 

Таспер настаивал, чтобы они отправились в путь утром, утверждая, что мир подождет, что утро вечера мудренее и что для вечности одна ночь ничего не значит. А в долгий путь стоит пускаться поутру, вместе с зарей. Морган был готов склониться к его точке зрения, но Содаспесом уже овладела страсть к подвигам, так что они покинули Каргонессу сразу после вечерней трапезы — пустились на веслах по темным водам Желтого Дракона.

Граф не возражал против внезапного решения Моргана покинуть гостеприимных островитян, отправившись в путь с молодым нетерпеливым чародеем. Он выслушал эту новость в хмуром молчании и так же молчаливо одарил Пришельца увесистым кошелем серебра и прочей дорожной экипировкой, состоявшей кожаной куртки, обшитой восьмиугольными стальными пластинами, толстого плаща овечьей шерсти и оружия — прекрасного длинного меча в ножнах акульей кожи с эфесом, инкрустированным мерцающими опалами.

Моргану был преподнесен еще один подарок — слуга. Сам Морган, донельзя смущенный оттого, что стал центром всеобщего внимания, попытался возразить, сказав, что не нуждается в слуге. Тогда Таспер првал на помощь молодого чародея.

— Но ведь в лэ говорится о крепком йомене — одном шести побратимов,— резонно заметил граф. Содаспес безмолвно кивнул, и вопрос был решен.

Слуга на самом деле оказался крепким малым: сильным, загорелым двадцатилетним парнем по имени Осгрим. Нрава он оказался веселого. Его открытое улыбчивое лицо с желтыми, искрящимися весельем и оптиммом глазами окаймляли такие же как у многих на этом острове, волосы цвета соломы. Осгрим с восторгом присягнул Пришельцу, поклявшись верой и правдой служить своему новому господину, и без конца улыбался, как будто ему вручили бог весть какую награду.

Итак, пустились они в путь по реке, редко перебрасываясь словом друг с другом. Морган молчал оттого, что робел перед юным магом, который казался пылко преданным одной цели — спасти мир. Осгрим просто не решался завести разговор с «господами», а Содаспес молчал, поскольку чувствовал благоговение в присутствии самого легендарного Пришельца, Исполнителя и Спасителя мира старинной легенды.

Так, бегая взглядов друг друга, пряча глаза и разговаривая только в самых небежных ситуациях, лишь о самом необходимом, передавая по очереди друг другу весло, они рассекали темную гладь гавани, двигаясь к рыбацкой деревушке, где поджидал их певец — один Шести. По крайней мере, Содаспес надеялся, что он еще ждет. Остров остался позади, увенчанный, точно короной, зубчатыми стенами и башнями замка. Лишь несколько далеких окон светились, мерцая — крохотные огоньки. Морган вдыхал порывистый ночной ветер с моря, пронанный солью и экзотическими ароматами. Щурясь от ветра, он всматривался в даль, в темный берег континента и грезил о предстоящих приключениях, удивляясь тому, что ответил на вызов, сути которого так и не уяснил. Он даже не оглянулся на высокий каменный остров, который служил ему домом так долго, что он успел полюбить эту землю.

Морган даже не догадывался о том, что больше никогда его не увидит.

Наконец они достигли берега, и Содаспес привязал канат к полосатому пограничному столбу, отмечавшему владения Стрий. Здесь располагалась стоянка того самого парня, у которого он нанял лодку этим утром. Путники выбрались на берег и застали деревню погрузившейся во тьму. Даже постоялый двор и винная лавка утонули в ночи, поскольку рыбаки ложились рано, чтобы встать до рассвета и успеть снять хороший урожай серебряной рыбы с соленых морских просторов.

А певец встретил их пьяным в стельку. Он еле стоял на ногах, хотя выражение «еле стоял» было к нему уже не применимо. Коньен Ллирэйнский, такое гордое прозвище носил этот человек — будущий творец лэ об их похождениях, «стоял на бровях». Распахнув дверь и увидев певца, путники онемели: Морган -за неразговорчивости, Осгрим — от скромности, а Содаспес — от неожиданности. Маг уставился на Коньена, поджав губы, и глаза его выражали отношение к происходящему.

Коньен, казалось, не узнавал героев своей будущей саги, правда, пока еще не созданной и не спетой. Он вытер рот и рассмеялся им в лицо.

— И надо было ехать так далеко? — хрипло сказал он, расплескивая вино по столу.— Как будто на этом берегу дураков не хватает. Ну что ж, добро пожаловать в нашу свору, благородный рыцарь. Здесь у нас лучший сумасшедший дом в округе!

Морган с тревогой оглянулся на молодого мага, и юноша поспешно сказал:

— Не обращайте внимания, он как напьется, всегда такой, а вообще это настоящий рапсод, редкий бард может потягаться с ним в этом искусстве.

Услышав эти слова, певец разразился совсем уж бесцеремонным хохотом, стуча босой пяткой по грязному полу.

— Только... посмотрите... Вы только посмотрите,— сипел он, колотя кулаками себе по бедрам.— Два дурака: простофиля и сбрендивший малый, пустились в путешествие на край света, чтобы сразиться с прраками, которых еще никто не видывал. Да, таких героев еще надо поискать!

И так он прошелся еще несколько раз, а Морган краснел и думал о том, что вовсе не считает себя героем.

Вот так они и собрались вчетвером, люди с разных концов света: Коньен Ллирэйна, что на севере, Содаспес Бабдаруля на западе, Осгрим с Каргонессы на юге и Пришелец, явившийся невестно откуда, а точнее, с Центавруса.

Странная подобралась компания: мрачный пьяница и болтун бард, чистюля и аккуратист, вечно подтянутый и целеустремленный молодой маг; крепко сбитый йомен-оруженосец, мощный сложением, но простой в общении и робкий, неразговорчивый, одинокий звездный странник. Смогут ли они, несмотря на разницу в характерах, прийти к одной цели и выполнить возложенную на них великую, пусть и фантастическую, задачу?

Должны, поскольку уже встали на этот путь, и путешествие их уже началось...

Но никто них еще не знал, чем оно закончится.

 

Глава 3

БАРД КОНЬЕН

 

Стрий величественно маячил перед ними до самого полудня, пока они ехали на восток. Какое-то время они двигались по старой Дороге Королей, но потом, через час-другой, свернули с нее и направились прямиком через Долины. Выдался мрачный и хмурый день, ветер гудел в высокой траве, и путники склонялись под его леденящими порывами.

Все по-прежнему молчали. Старый Коньен страдал от древней болезни, называемой на Старой Земле похмельем. Молодой чародей погрузился в размышления и отвечал односложно на все попытки Моргана разговорить его. Так что для беседы в пути оставался один Осгрим. Этот дюжий крестьянин скакуна не имел, поэтому ему оставалось только идти или бежать, держась за поводья, это уж как придется. Так что временами ему приходилось нелегко и ответы его получались односложными. Морган попытался было обучить его верховой езде по ходу дела, но скоро понял, что йомен просто неприспособлен для езды верхом, то ли благодаря своему кряжистому телосложению, то ли еще по какой причине.

Синие скакуны в процессе эволюции на Бергеликсе приблились к настоящим земным лошадям, но имели и существенные различия. Единственное, что было общее,— это непарнокопытность и четыре конечности. Синие скакуны оттого так и назывались, что были с ног до головы покрыты шерстью цвета индиго, каким на Земле традиционно красили древние штаны — джинсы. У скакунов были шеи, которым мог бы позавидовать и жираф, да и в крестце они значительно превосходили земных лошадей. К тому же на ногах у них имелось по дополнительному суставу, позволявшему скакать в особенном, ни с чем не сравнимом ритме. К этому тоже еще следовало привыкнуть. Это был не галоп, а именно прыжки, за что синие парнокопытные и назывались «скакунами». Хотя ничего общего с лошадьми в их наружности не было. Так же как с жеребцами, лошаками, меринами, клячами и прочими земными разновидностями этих прекрасных животных.

Серый день понемногу сменили мрачные сумерки. Длинные стебли трав хлестали по бокам скакунов, пока те прокладывали себе путь по Долинам — так назывались эти поросшие густой травой земли к востоку от Стрия. Хлынул дождь. В одно мгновение Морган промок с головы до ног. Его плащ овечьей шерсти, несмотря на завидную плотность, не выдержал испытания водой и висел на плечах, тяжелый и неудобный, как доспехи. Впервые Пришелец подумал о преимуществах цивилации и синтетических, легких, непродуваемых и непромокаемых одеждах на молниях, но потом отогнал это наваждение. Здесь бы его все равно никто не понял. Примитивные миры милы, в них много романтики, но в холодный дождливый день самые романтически настроенные мечтатели, видя над собой хмурые небеса, думают совсем о другом.

Они начинают грезить о куртках синтепона и о складных зонтах. Однако ничего не поделаешь, приходится сцепить зубы и стерпеть все, что тебе преподносит природа: и непривычно-тошнотворный, головокружительный бег скакунов, и мокрый холодный плащ на плечах, и серое, угрюмое небо.

Уже не раз Морган пытался ответить на вопрос, зачем он вообще пошел на эту авантюру и пустился в путь, чтобы удержать у ворот и не допустить в этот мир каких-то чудовищ. И со сколькими чудовищами им придется встретиться по пути? Этого он тоже не знал. К чему это все приведет в конце концов? Наверное, он пошел на это внутреннего чувства долга перед кофирцами. Они оказались очень гостеприимными, и ему, незнакомцу, чужаку и пришельцу, без труда удалось найти здесь приют. Он родился на Центаврусе, но никогда не считал его родным домом. Корни Моргана, он это явственно чувствовал, были на Старой Земле, в мистическом Уэльсе и Скандинавии. Всюду, куда ни заносила его судьба, Морган ощущал себя чужаком, и только на Бергеликсе он сразу же, можно сказать, с первого шага, почувствовал себя дома. Он принадлежал этому миру.

Поэтому он и пошел навстречу приключениям — не раздумывая отправился вслед за молодым магом. Хотя сам не верил ни в какие пророчества. Просто это было первое, о чем его здесь попросили.

Как только они остановились на привал, спешились, накормили и напоили скакунов, Морган попытался хоть что-нибудь разузнать у певца. Старый Коньен еще не оправился от последствий вчерашнего злоупотребления спиртным, но язык его уже был боек, как обычно.

Старый бард, хмыкнув, отвечал, что он уже слышал об этом странном предсказании. Однако волею судеб именно Содаспесу было суждено собрать Посвященных. Зов пришел к нему первому ночью, во время бдений в Бабдаруле — Забытом городе.

Что до Коньена, то он в это время ехал на север, ко двору короля Чандаззара в Холмистой стране. Монарх имел особую склонность к песням бардов и любил по достоинству их вознаграждать. Он услышал Зов во время привала, когда лежал под звездами и настраивал лиру, сочиняя балладу о добром короле, который любит таланты, и на чью благосклонность он очень надеялся, будучи наслышан о том, кто такие Посвященные, или Прванные, ибо бардам в этой стране было даровано потустороннее знание. Коньен беспрекословно повиновался Зову и ждал чародея на Речной дороге. Оттуда они вместе отправились на юг.

Морган слушал этот рассказ старика, не зная, верить или верить. Ему довелось кое-что слышать о Посвященных, но когда он стал подробнее спрашивать о том, кто они такие, старый бард мигом утратил не только красноречие, но и вообще охоту говорить. Видимо, Зов был делом настолько личным и интимным, что рассказывать о нем не полагалось никому, даже самим Посвященным.

Кофирцы испытывали глубокое уважение к таким людям, как этот менестрель. Множество бардов обитало на этой планете, от странствующих бродяг до настоящих рапсодов. Последние считались людьми не только святыми, но и учеными, поскольку им полагалось учиться три люструма, то есть пятилетия, в одной семи школ. Рапсод становился магистром Тайного искусства и считался человеком, способным налагать проклятие на тех, кто не понял или не принял его, а также ранил, оскорбил и прочее... Морган как-то раз слышал одно таких проклятий, и он тогда явственно почувствовал, как у него пробегают мурашки по спине...

Путники выбрали неплохое место для привала. Повсюду травы вставали редкие деревья. Эти деревья назывались здесь оральдинарами, то есть «оазисовыми деревьями». Из их мясистых корней можно было добывать воду, громадные плоды, растущие на них круглый год, вполне годились в пищу, а широкие листья, под каждым которых мог спрятаться человек, напоминали размашистые ветви, раскинувшиеся на невообразимое расстояние. Под одним таким исполином мог скрыться отряд всадников, надежно защитившись от ветра, дождя или снега. Так что путники устроились с комфортом и были вполне довольны, что наконец бавились, пусть на некоторое время, от противного теперь моросящего дождя.

Содаспес занялся костром, и тут Морган впервые увидел, как действует магия, о которой ходило столько слухов на Бергеликсе. Сначала молодой чародей набрал сухой коры и щепок, валявшихся здесь в обилии, затем достал висевшего на поясе магического кошелька камешек. Камешек этот светился золотым огнем, как крошечный уголек, и, стоило Содаспесу положить его на кучу сухих веток, как все они моментально превратились в раскаленные головешки. Костер трещал и дымился, как будто его развели уже несколько минут назад.

Мерцающее оранжевое пламя осветило лица людей, собравшихся вокруг костра. Лицо молодого чародея, хмурый похмельный лик старого барда, лицо Осгрима с веселыми глазами, правда, настолько маленькими, что, казалось, будто они от смущения прятались на широком, скуластом лице.

Взор Моргана остановился на барде. Трудно было сказать, сколько лет этому человеку, его просмоленное морем и прокопченное солнцем лицо, казалось, вмещало в себе целые века и судьбы поколений. Лицо тех, что в народе зовут лошадиными — вытянутое, с толстыми губами и невероятно широким ртом. Его мохнатые брови и жесткие спутанные кудри имели совершенно непонятный серые оттенок. Длинный тощий бард носил наряд, состоявший тысячи сшитых между собой лоскутков. Его грязный и выцветший плащ давно потерял свой первозданный темно-зеленый цвет. Разрозненные чулки протерлись до дыр, а кавалерийские сапоги красного сафьяна, когда-то кем-то подаренные, были мазаны серой грязью и желтой глиной дорог.

Этот человек бурлеска, словно, вышедший эпохи Тюдоров, мог стать героем Рабле или Скаррона. Теперь же этот образчик «народного героя» находился в самом благодушном настроении, ибо сидел у костра, возле жратвы и питья. Он что-то насвистывал себе под нос и, сонно мигая, смотрел то на молодого мага, то на Пришельца — таких разных людей, отправившихся вместе в дальний путь.

Морган почувствовал желание сыграть и достал маленькую дорожную лиру старой слоновой кости. Он берег ее, как зеницу ока и носил в специальном кожаном футляре под плащом. После того как они спешились, он первым делом протер ее чистым выглаженным носовым платком, который влек фантастической смеси одежд. Ни капли влаги не попало на нее, несмотря на то, что ее хозяин промок до нитки.

Накрапывающий дождик сменился ливнем, заливающем бесконечные просторы Долин. Травы стелились под ним широкими зелеными покрывалами, обозначая неровности рельефа.

Привал, в общем-то, закончился, поскольку закончилась трапеза, и скакуны отдохнули. Путешественники начали обсуждать, что делать дальше: пуститься в путь или обождать под деревьями, в сухости и тепле у еще не погасшего костра. Кто-то говорил о погоде, в которую «собаку не выгоняют», кто-то рассуждал о важности прибыть к месту вовремя. Содаспес готов был тут же оседлать скакуна и мчаться куда угодно, невзирая на дождь и град.

— И невзирая на зверей? — поинтересовался Морган.

— Каких зверей? — не понял его чародей.

Выяснилось, что, помимо диких хищников в этих краях обитали некие зловещие существа, называемые Дикими Всадниками.

— Эти — хуже зверей,— подтвердил маг.

— Но они никогда не выезжают в такой дождь,— хмыкнул старый Коньен.— Даже для них это безумный поступок.

— В таком случае, не лучше ли нам под сенью дождя поскорее покинуть эти края? — резонно предложил Содаспес.— Пока идет дождь, мы сможем убраться подальше этих мест.

— Куда там успеем! До Гримвуда отсюда еще день, а то и два пути, если ты не собираешься штурмовать Отроги Таура. А я бы лично предпочел иметь дело со Всадниками, чем со сворой сенмурвов.

— Я как раз собирался взять приступом Отроги,— спокойно отвечал юноша. Предоставьте мне заботу о сенмурвах, как только мы доберемся до утесов.

— Как только мы достигнем утесов, сенмурвы доберутся до нас,— отвечал Коньен.— Впрочем, дело твое, а по мне — это чистое безумие.

— Зачем же ты остался ждать меня на Речной дороге?

Коньен уставился в догорающий костер, ничего не отвечая.

Предложение Содаспеса в конце концов было принято. Путники вновь оседлали скакунов и пустились в путь. Перед тем, как покинуть стоянку, чародей влек догоревшей золы костра целый и невредимый камешек и положил в свой магический кошелек. Морган успел дотронуться до волшебного камня — тот оказался вовсе не горячим. Лежа в огне, он нисколько не нагрелся. Содаспес пояснил, что таково свойство всех магических предметов: они как бы живут вне мира, подчиняясь своим фическим, химическим и прочим законам. И еще молодой маг сказал, что такой камешек называется дрюоп, что значит «огненный камень».

Не успели они добраться до ближайшей рощи, как Дикие Всадники настигли их.

Коньен увидел их первым. Дождь прекратился, и в небе повисли нкие облака, скорее похожие на тонкий туман, чем на облака, которые Моргану доводилось видеть прежде.

Бард так и замер в седле, натянув поводья. Он приложил ладонь ко лбу и вглядывался вдаль орлиными глазами, видевшими куда лучше вдали, чем вбли. На Земле такое состояние глаз называется дальнозоркостью.

— Говорил я вам,— проворчал рапсод.— Их не меньше тридцати. И невестно, чего они хотят, и что с нами теперь сделают.

Содаспес побледнел.

— Полагаю, в твоем кошельке найдется какой-нибудь магический камешек, способный обратить в бегство три десятка Диких Всадников? — саркастически спросил бард.

Молодой чародей только прикусил губу, но ничего не ответил.

Осгрим вздохнул и пощупал небольшой голубой амулет, болтавшийся на кожаном шнурке на его толстой шее.

— Может стоит с ними сразиться? — пробормотал он.— Они не такие уж хорошие воины.

— Да, если учесть что на каждого нас придется чуть меньше десятка «плохих воинов»,— хмыкнул Коньен.— Это значительно повысит наши шансы.

Морган ничего не сказал, а лишь достал короткий меч, висевший у него на бедре, хотя, по правде говоря, особого опыта в обращении с этим оружием у него не было. Бард, само собой, оказался безоружен, как и полагалось святым людям, поскольку никто и не посмел бы поднять руку на человека его сословия. Осгрим вооружился чем-то вроде огромной трехметровой дубинки, увенчанной железными шишками. Моргану еще не доводилось видеть, как обращаются с таким оружием, но он полагал, что это нечто похожее на древнюю китайскую школу единоборств: там было немало подобных экзотических предметов. Правда, непонятно было, что такой палкой можно сделать против тридцати человек.

— А кто они — разбойники?

— Всадники — не разбойники. Они скачут по долинам и не прнают никаких законов.

— Почему же их называют «Дикими»?

Великан-простолюдин пожал плечами:

— Я слышал о них от своего прежнего хозяина, покойного господина Юслима,— объяснил он.— Говорят, они пекут лепешки диких трав, от которых совершенно теряют рассудок. Эти лепешки называются у них вригли. Иногда после этих вригли Всадники мучают встреченных путников, и даже закапывают их живьем в землю. Впрочем, рыть землю они не любят, и вообще не прнают никакой другой работы на свете, кроме как скакать по степи. Поэтому они многих просто затаптывают заживо в землю. Впрочем, такое происходит не всегда, и зависит от того, как воздействует на них вригли. Иногда, напротив, они оказываются умиротворенно и дружелюбно настроены.

Слово «вригли» в переводе со старокофирского означало «лист безумия». Морган предположил, что это некий сорт галлюциногена, типа земного пейота. Впервые он пожалел, что не прихватил с собой энергетической винтовки.

Наконец он и сам увидел Всадников. Они скакали «лавиной» на рослых поджарых скакунах. Всадников почти не было видно — они почти слились со своими скакунами. Волосы их развевались на ветру, как гривы. Длинные сабли торчали у них -за спины. Они сидели в седлах полунагие и мчались прямо к путешественникам. Самое страшное, что при этом не было ни звука, не считая свиста травы, рассекаемой скакунами.

Коньен направил своего коня им навстречу, поднял руку и воскликнул:

— Я — бард, посвященный в Аронне. Мое имя Коньен, я держу путь по миру по благословению Высшего обычая. Отпустите нас с миром, братья-всадники!

Всадники при этих словах осадили скакунов, но ничем не показали, что согласились с предложением барда. Двое стали перешептываться между собой, бросая сердитые взгляды на беззащитных путников, а один них рассмеялся, очевидно, в ответ на шутку другого. Морган теребил в руках меч, размышляя, не суждено ли их путешествию закончиться, еще толком не начавшись.

Затем двое всадников подъехали поближе, поговорить с певцом, одно слово которого остановило их атаку. До Моргана не донеслось ни слова их продолжительной беседы, и он с нетерпением ждал, чем все кончится. Сидя в седле, он обливался потом, думая, что никакой он не Пришелец, а просто Сумасошелец, раз пустился в это дикое путешествие.

Наконец Коньен приветственно отсалютовал двум Всадникам и вернулся, чтобы присоединиться к своим товарищам. При этом он ухмылялся так, будто только что задаром распил бутылочку вина.

— Я же говорил,— объявил он.— Нас пригласили следовать в лагерь этой шайки, где нас будет потчевать сам вождь. Нам предложено воспользоваться гостеприимством Всадников,— гордо заключил он.

— Так я и знал,— облегченно вздохнул Осгрим.— Я же говорил — обойдемся без драки. По всему было видно, что это гостеприимные ребята.

— Думаешь, им можно доверять? — шепнул Содаспес рапсоду.

Старый бард только пожал плечами:

— А боги их знают, парень. Но, думаю, благоразумнее было бы отказаться от предложения.

И они поскакали дальше сквозь туман, за летящей вперед вереницей Всадников, в их далекий, то ли враждебный, то ли гостеприимный лагерь, представлявший собой составленные кругом повозки с большими колесами. Такие лагеря Морган видел в старинных книгах отца, где говорилось про казаков и индейцев. За повозками щипали траву стреноженные животные, отгоняя косматыми хвостами вечернюю мошкару и опуская к сырой земле ветвистые рога. Это были антары — местный скот, напоминающий быков. Всадники были кочевыми племенами, и поэтому не могли обойтись без этих животных, составлявших их провиант в случае неудачной охоты.

Курносая веселая ребятня сразу окружила вновь прибывших. Темноволосые степные красавицы с длинными косами в пестрых нарядах со множеством юбок, шуршавших одна под другой, сидели на облучках повозок, лузгая семечки и болтая с проезжавшими мимо них Всадниками. Приветствуя незнакомцев, они скромно опускали свои раскосые глаза.

В центре круга повозок вытоптали высокую траву и развели огромный костер, бьющий прямо в вечернее небо. Вокруг него расставили многочисленные вертела, на которых вращались целые туши. Старики этого кочевого племени — самые уважаемые люди, мирно попивали винных мехов и покуривали длинные камышовые трубки. Морган слышал о таких, но никогда прежде не видел.

Путники спешились и мялись, не зная, что делать дальше. Они боялись показаться нескромными или недовольными. Тогда Коньен, как предводитель их крошечного отряда, пронес речь в духе бардов, содержавшую приветствие и благодарность за гостеприимство.

Навстречу ему вышел высокий человек, редкого для кофирцев роста. Его желтые глаза светились, как у льва при свете костра, а громадные закрученные усы, старательно напомаженные и завитые, очевидно являлись не только его гордостью, но и свидетельством высокого положения в стае перелетных кочевников. Коньен отдал ему честь и получил в ответ благосклонный кивок, за которым, впрочем, никакого приглашения к костру не последовало.

Всадники, очевидно, ждали решения вожака. Однако вождь не торопился, разглядывая гостей. Наконец раздался голос, от которого, казалось, замерли даже языки пламени:

— Мир вам, согласно статуту,— заявил вождь, и Морган понял, что бояться больше нечего.

 

* * *

 

Всю эту ночь путники пировали со Всадниками. Это была дикая и сумбурная ночь. В небе пылали огромные звезды, такие яркие, что казались искрами, выброшенными костра. Могучий ветер ревел под золотой луной, как поющие у костра мужчины, и высокие травы вздыхали вокруг, как вторящие им женщины.

Морган ел, пока не почувствовал, что наступил предел: голод был утолен окончательно, добит зверски и, как казалось, навсегда. На Каргонессе в основном питались рыбой, мясо тучного антара было редкостью и потреблялось лишь по большим праздникам. Здесь же, в Шепчущих Долинах, оно являлось основным продуктом питания, не считая дичи, и питались им, как хлебом, в неограниченном количестве. Рыба, напротив, считалась экзотикой у степных народов. Жир стекал по подбородку Моргана, и он уже не мог смотреть на тушу, шкворчащую над костром, с которой мерно отмахивали саблями ломти жареного мяса. От желтого вина, насыщенного медом, пряностями и травами, а также сдобренного красным перцем, кружилась голова. Морган откинулся назад, упершись спиной в высокое колесо повозки, готовый заснуть, и остальные его попутчики последовали этому примеру.

Подобно цыганам, Всадники обожали музыку, которую исполняли на дудках и маленьких литаврах. Под нее юные незамужние красавицы плясали вокруг костра дикую эротическую сарабанду. Взлетали многочисленные юбки, смуглые оголенные ножки то и дело выныривали -под кружев, и время от времени к девушкам с криком присоединялся кто-нибудь мужчин. Уперев руки в бока, выкатив грудь колесом, молодые люди расхаживали петухами перед дамами, которые отвечали на заигрывания улыбками, сверкая сахарными зубками в свете костра. Было в этом танце что-то зажигательное и до боли знакомое Моргану.

Затем суровый вождь, восседавший среди стариков племени, попросил Коньена спеть им песнь, и старый бард, настраивая лиру, вышел к костру. Сначала он спел меланхолическую песню о каком-то страннике, а потом в противовес ей другую с зажигательной плясовой мелодией.

Морган не слышал прежде пения старого рапсода, так что для него оно стало откровением. Коньен оказался настоящим мастером, голос его завораживал, как чары колдуна. Казалось, своим голосом он мог усыпить или опьянить. Затем бард спел часть старинной саги, которую так любил слушать Таспер. Сам граф, обремененный властью и титулом, не мог покинуть свою крепость, чтобы насладиться всеми прелестями путешествия. Да, граф завидовал ему...

Затем зазвучала веселая народная песня. Гудевшее в голове вино мешало Моргану понять ее смысл. Позже он услышал песню еще раз. Это было сказание о Девяти Героях, бившихся с Тенью и Ведьмой, слугой Тьмы, и вооруженных при этом только арфой Гливуда и Гондафалем — мечом света. У них тоже имелся свой певец, и вот именно эту песню он и сочинил, чтобы позабавить остальных героев в долгом пути.

Когда прекрасная старинная песня подходила к концу, один за другим Дикие Всадники, а также их женщины и дети, присоединились к барду, образуя хор, отчего эта простонародная песня приобрела поистине эпический размах. Морган заметил, что и сам не может не подпевать.

Эта старинная песня вызвала неимоверные рукоплескания, а следующую выслушали в благоговейном молчании. В ней звучали такая печаль и такая любовь, какие Морган впервые слышал в песнях бардов. Песня говорила о жертве, принесенной единственно ради любви, о некоем страннике, который наконец нашел дом, странным непостижимо-загадочным образом став одновременно победителем и жертвой. И тут Морган заметил, как и тогда, в прошлый раз, на Каргонессе, что глаза всех присутствующих обращены к нему; по крайней мере, глаза всех мужчин, воинов и Всадников, сидевших у костра. Тогда он понял, что бард, в глазах которого блестели слезы, поет одну заключительных песен Лиссандур-лэ.

Великая песнь замерла в мертвом молчании.

Вождь встал и сдержанно поклонился певцу, затем повернулся и так же торжественно поклонился Содаспесу, Осгриму и самому Моргану.

— Нам это знакомо,— спокойно пронес он.— Посвящение нас не коснулось, но и среди нас тоже были герои. Наши мудрецы читают в звездах и знают, что Дракон преобразился, и Бейль налилась кровью, как пламя костра, рядом с зарезанными антарами.

Ветер пробежал по траве, никто не дал ни слова.

— Мы знаем, кто вы такие, зачем путь держите, и сохраним память о вас,— медленно продолжал вождь.— Чародей, певец, йомен и далекий звездный странник — вы сделали нам честь, посидев у нашего костра, и мы будем рассказывать своим детям, и детям детей о том, что видели вас.

И тут Морган почувствовал, что и его глаза тоже наполнились слезами.

Потом было море вина и песен, которые необходимо спеть до зари, и путники погрузились в глубокий сон в шатрах Всадников долин лишь тогда, когда в пылающем небе уже догорали последние звезды.

Они надолго запомнят теплоту и гостеприимство, встретившие их тут, и будут согреваться этими воспоминаниями в долгой, долгой дороге, которая проведет их через весь мир Бергеликса.

Им еще предстоит пройти долины и утесы, леса и горы, миновать зверей, чудовищ и магов, пока светлая цель не засияет перед ними.

 

Глава 4

АРГИРА

 

Все четверо мирно спали под открытым небом, а Всадники несли караул, поскольку в этой стране разбойничьих шаек было не меньше, чем стай диких зверей.

На следующий день путники двинулись к утесам Таура, а гостеприимные хозяева провожали их с почетом, достойным королей.

Вождь Всадников, по имени Лоран, снабдил их припасами — мясом, завернутым в промасленную бумагу, и сушеными плодами, которые Всадники выменивали на мясо у окрестных жителей. Из них они готавливали свое знаменитое фруктово-медовое вино. Его полагалось пить, вздымая мех над головой и свесив вн резной костяной мундштук. Вино при этом лилось струйкой в рот, по пути насыщаясь воздухом, отчего становилось вкуснее и быстрее ударяло в голову, совсем как сидр. Но в рот оно попадало только если повезет. С первого раза у Моргана это не получилось.

Всадники, отправившиеся вместе с путешественниками, ехали явно неохотно и с тревожным видом. Поговаривали, будто в горах, гнездясь в высоких пещерах, развелись сенмурвы. Однако Содаспес оставался непреклонен. Он утверждал, что в горах к ним присоединится пятый путешественник, и, кроме того, сразу за отрогами Таура лежал Гримвуд, оттуда открывался путь дальше. Спорить было бесполезно.

Когда они подошли к самым отрогам Таура, Морган почувствовал, как заныло в животе. И они собираются карабкаться на эту стену? Где, в каком месте? Это все равно что ползти по белому полотну экрана, надеясь попасть в кинофильм. К тому же тысячефутовая стена казалась совершенно отвесной. Она нависала над ними, вполне оправдывая свое название — Отроги. Без альпинистского снаряжения и специальной подготовки делать здесь было нечего. Ни одной трещинки, за которую Можно было зацепиться хотя бы глазом. Но выяснилось, что Содаспес знал ущелье, по которому можно пройти.

Оно оказалось таким узким, что с мыслью о дальнейшем путешествии верхом можно было расстаться. Коньен считал, что скакуны могли бы идти в поводу, но конце концов было решено оставить их у Всадников.

Путники расстались со Всадниками у самого входа в ущелье, окруженного белыми стенами, словно белокаменными небоскребами. Сверкая желтыми глазами Всадники один за другим опустились на колени перед Морганом, прося прощения, что не могут проводить его дальше, а один мальчик подошел к Пришельцу, умоляя о чести поцеловать его руку и попросив благословения. Морган беспомощно оглянулся на остальных, но никто не пришел ему на помощь — так что ему пришлось исполнить просьбу. Он на ходу даже выдумал нечто вроде благословения. Никто при этом не рассмеялся.

Мальчик совершенно серьезно поблагодарил его:

—Я — Кхонор, сын Вождя, и все наше племя всегда к вашим услугам, повелитель! — объявил он.

Затем они вскочили в седла, вскинув в прощальном жесте смуглые руки, и вернулись в степи, оставив Моргана безмолвно и бессмысленно шевелить губами, словно читая молитву. «Дикие Всадники... Шепчущие долины» — вот что срывалось с его губ, словно он хотел навсегда запомнить эти названия.

 

* * *

 

Вот уже несколько часов они карабкались по ущелью. Туманы долин, ранее сопровождавшие их, сменились сухим холодным воздухом вестняков. Временами стены ущелья становилось настолько крутыми, а само ущелье — таким узким, что им приходилось идти боком.

В воздухе повисла каменная пыль, ибо вестняк крошился как мел. Путники не смогли бы увидеть сенмурвов, появись они даже в нескольких шагах. Морган еще не слышал об этих существах, а видел лишь их геральдические ображения, которые считал чистой воды вымыслом. Такие гербы носили, например, принцы Шриштара: золотой сенмурв на темно-красном поле. Но он не хотел обнаруживать свою невежественность лишними вопросами.

Они продвигались все дальше. Моргану казалось, что болит каждый мускул его тела, однако ныли главным образом бедра. Сжав губы, он не подавал виду, что очень устал. За ним взбирался Осгрим, поминутно устало чертыхаясь.

А вот Содаспес с певцом будто родились в горах. Они легко шли впереди, осыпанные с ног до головы пылью, словно два мельника. Морган и сам выглядел не лучше — пыль забивалась в горло, от нее сильно резало в глазах, она липла к спине.

Однако все когда-нибудь да кончается, даже страдания, и вот путешественники вышли ущелья на относительно ровное место. С такой высоты открывался потрясающий вид. Перед ними лежали бескрайние долины, утопавшие в облаках и в тумане, а за ними блестела полоса воды — Желтый Дракон или море? Трудно было определить с такого расстояния. Белая звезда Ситри все еще висела над горонтом, хотя день уже шел на убыль.

Свежий ветер бил в лицо. Коньен отдувался, временами пригубляя меха с вином. Содаспес, видя это, неодобрительно морщился и отворачивался. Первым увидел сенмурва Морган.

Ничего опасного в этом нелепом существе, с виду напоминавшим какого-нибудь мутанта, по его мнению, не было. Размером с большую птицу, с короткими кривыми лапами, оно сидело на глыбе вестняка, вцепившись в него кривыми черными когтями. Существо имело собачью голову, покрытую лоснящейся шерстью и переходящей на шее в блестящие перья. Изо рта по-собачьи свисал бледный и мокрый язык. Изогнувшись, тварь смешно принюхивалась, точно охотничий пес. Пришелец рассмеялся, привлекая внимание остальных, когда Содаспес вдруг вскрикнул высоким пронзительным голосом. С хриплым не то карканьем, не то лаем собакоорел взмыл в воздух и обрушился на путешественников.

Он пролетел так блко, что Морган отчетливо услышал свист перьев, рассекающих воздух, и почувствовал тяжелый запах, исходивший от тела чудовища. Пахнуло псиной.

Когти впились в плечо, вырвав клок одежды. Морган тут же нырнул в сторону, пытаясь уклониться, и свалился с ног. Сенмурв снова взмыл ввысь по крутой дуге. Теперь он опять хрипло залаял, а после завыл так зловеще, что эхо пронеслось по стенам ущелья, наполнив горы хриплым клекотом. Видимо, он сзывал своих сородичей на пир.

Прежде чем Морган успел что-либо сделать или подумать, воздух наполнился мерзкими злобными тварями. Они завывали, как волчья стая или собачья свора, грозно крутясь над головами путников.

Крылатые чудовища парили над путешественниками, норовя урвать кусок человеческой плоти.

Осгрим выхватил дубину и, сбив одно чудищ, ловко повернулся в поисках следующей жертвы.

Содаспес тем временем бросился на помощь Моргану.

— Прямо на выходе ущелья,— объявил он, задыхаясь. Если бы мы могли выбраться чуть повыше, на открытое место...

Морган почувствовал панику, однако не торопился ей поддаваться. Оглянувшись, он увидел Осгрима, который стоял в облаке наседающих на него демонов, нанося сокрушительные удары, всякий раз вызывавшие урон в рядах противника. Что касается Коньена, то старый рапсод стал спиной к отвесной стене утеса и отбивался от крылатых дубиной покороче, но отнюдь не менее успешно. Три или четыре трупа валялись возле его ног. Морган не собирался искать убежища, пока его товарищам грозила опасность. Вырвавшись рук чародея, он вытащил меч и бросился помогать Коньену. Одна разъяренных тварей, повиснув в воздухе и яростно колотя крыльями, уже готова была растерзать грудь старика, добраться до сердца барда. Сталь Моргана застигла ее в этот момент. Крылатая псина развернулась, ощерясь, и, обнажая клыки, вцепилась в клинок. Зубы терзали металл, но вот сенмурв упал, потеряв равновесие. Сцепив зубы, Морган припечатал его каблуком.

Его атака отвлекла стаю набросившихся на Коньена. Крылатые псы метнулись в сторону с тревожными криками. Схватив старого менестреля за руку, Морган оттащил его от стены и толкнул к Содаспесу, нерешительно стоявшему у выхода ущелья. Прохрипев слова благодарности, рапсод исчез в облаке белой пыли, а Морган тем временем повернулся к Осгриму.

Йомен оказался в самом сердце схватки. Широко раскрыв рот и выпучив глаза, громко вопя, он наносил сокрушительные удары по стае крылатых хищников. Его кожаная куртка окончательно превратилась в лохмотья, на груди виднелись царапины от когтей. Однако он славно бился, вращая дубиной с окованными концами. Штук восемь сбитых тварей валялись в пыли у него под ногами.

Завидев приближение Моргана, размахивающего окровавленной сталью, хищная стая с тревожным воем рассыпалась по сторонам. Морган повлек Осгрима, в пылу битвы чуть было не принявшего своего господина за сенмурва и не огревшего дубиной, к выходу ущелья. Там их уже поджидали Коньен и Содаспес.

— Теперь нельзя мешкать. Пока к ним не вернулось мужество, надо пробиваться,— прохрипел, отдуваясь, старый менестрель, толкая вперед своих спутников.

Содаспес нашел пещеру, скорее, дыру в каменной стене. В этой пещере нельзя было даже выпрямиться во весь рост. Однако, учитывая узкий вход, один человек тут мог сдерживать целую армию. Путешественники забрались в пещеру, на полу которой валялись высохшие кости — очевидно, здесь когда-то жил хищник.

Морган тяжело дышал, задыхаясь от смрада. Услышав за спиной предупреждающий рев Осгрима, он обернулся и увидел мерзкую морду, уже просунувшуюся в щель. Удар дубины пришелся как раз между глаз и отбросил нападавшего. Но тут же появилось новое рыло, а за ним еще несколько. Осгрим без устали молотил дубиной, однако отбою от нападавших не было.

— Это не убежище, а ловушка,— прохрипел певец недовольно, обращаясь прежде всего к Содаспесу.— Здесь им, конечно, не добраться до наших костей, но, с другой стороны, нас здесь закупорили, как в бутылке!

Содаспес не дал в ответ ни звука. И так все было понятно. Однако нужно было продвигаться дальше, чтобы обнаружить, что ждет их впереди — затаившийся в темноте хищник или же надежда.

Прошло уже полчаса, а крылатые твари все еще атаковали вход в пещеру, брызжа пеной от бешенства. Хотелось пить. От того, что приходилось стоять, согнувшись в три погибели, болела спина и, наверное, не у одного Моргана.

Содаспес, которому благодаря малым размерам удалось пробраться дальше других, нашел еще одну трещину в самом конце узкого прохода. Оттуда, по утверждению чародея, шел поток свежего воздуха.

Он поскреб камни рукой, влекая трещины осколки. Воздух в пещере действительно заметно посвежел. Совместными усилиями путешественники убрали лишние камни, по цепочке передавая их друг другу. Последним в цепочке стоял Осгрим, он, точно кочегар в топку, метал камни в лицо озверелым тварям. Наконец, был открыт проход, или, точнее, лаз, в другую пещеру. Туда нужно было проползать по очереди, друг за другом. И еще невестно, не завалит ли их там камнями, лишив всякой надежды на спасение. Однако Коньен резонно заметил, что если эта пещера тупик, то откуда же свежий воздух?

— И потом, мы всегда можем вернуться,— заметил Осгрим, которому очевидно, нравилось биться с крылатыми собаками.

Окончательно забросав камнями вход в пещеру, откуда доносилось злобное рычание проклятых тварей, путешественники, согнувшись, словно горбатые гномы, стали пробираться дальше. Ожидания их не обманули — расщелина, выходя на другой склон скалы, заканчивалась выступом. Но не выходит ли этот выступ в пропасть или на крутой склон отрогов Таура? После недолгого совещания процессию возглавил Коньен. Они стали продвигаться по выступу, держась спиной к утесу и ногой щупая каждый камень. Морган обрадовался свежему воздуху и солнечному свету, ласкавшему лицо, а еще возможности наконец выпрямиться в полный рост. Но теперь у них под ногами зияла пропасть.

Выступ уходил за уступ. Коньен стал, осторожно двигаясь, огибать его.

И тут раздался его предупреждающий крик.

Их снова окружили сенмурвы!

Но в этот раз опора под ногами была слишком ненадежна, чтобы принять бой.

Стая крылатых чудовищ метнулась навстречу путешественникам, радостно вопя и лая. Сенмурвы верно взяли след по ветру, огибавшему выступ скалы. Теперь их было не меньше двух дюжин, и они радовались тому, что застали людей врасплох. Хлопая крыльями, орлы с собачьими головами устремились в атаку.

Коньен рыгал грозные проклятия, однако покрытое шрамами лицо его было на удивление спокойным. Осгрим и вовсе выглядел безмятежно, придвинувшись поближе к Моргану, стараясь защитить своего господина. Содаспес рылся в своей суме, набитой магическими приспособлениями, но стая быстро приближалась, и, казалось, молодой чародей не успеет вытащить ни одного своих сверхъестественных орудий. «Увы,— подумал Морган.— Похоже, на этот раз нам в самом деле пришел конец. Что ж, по крайней мере, я встречу его среди верных друзей».

Первый сенмурв уже нацелился ему в грудь, грозно трепеща крыльями и собираясь когтями выцарапать глаза. Вжавшись спиной в каменную стену, Морган влек меч и...

...Он уже поклялся себе, что напоследок сразит хотя бы пару крылатых бестий, которые привели его к вратам смерти...

Тут, словно по мановению волшебной палочки, белая стрела со сверкающим наконечником пробила сенмурва навылет!

Трепыхаясь стороны в сторону, крылатое чудовище упало, широкой грудью ударившись об утесы. Вторая стрела просвистела в воздухе, еще громче первой, пробив насквозь череп еще одной твари. Кровь хлынула у нее горла и, пьяно раскачиваясь, она полетела в бездну.

Морган решил, что это магические проделки Содаспеса, что молодой чародей успел-таки что-то выудить заветного кошелька. Однако, повернувшись в его сторону, увидел, что Содаспес потрясен не меньше остальных, созерцая эту сцену.

И тогда все увидели, как -за края утеса выступила девушка. В ее крепких маленьких руках сверкал лук, которого она выпустила третью стрелу, а за ней и четвертую. Все уставились на незнакомку, ничего не понимая. Девушка как будто возникла воздуха — так неожиданно появилась она в пустынном ущелье, куда не ступала годами нога человека. Однако, несмотря на свое фантастическое появление, незнакомка была вполне реальна.

Она казалась очень молодой, почти подростком. На ее овальном лице с маленьким крепким ртом и упрямым подбородком светились янтарного цвета глаза. В черных длинных волосах, блестевших как вороново крыло, пробегала выбеленная прядь, словно полоска света маяка в ночном море. На девушке были кожаные доспехи, которые оканчивались кольчужным поясом, облегавшим узкую талию. Грудь ее прикрывали две стальные чашки, а короткая юбка-килт, отделанная полосками кожи, серебром и стальными квадратами, скрывала бедра и округлую симпатичную попку. Высокие сапожки, также посеребренные, завершали костюм амазонки. Короткий широкий меч, напоминавший римский гладиус, висел у нее на бедре, колчана торчало белое оперение стрел, которые она выпускала одним движением руки.

Путешественники уставились на эту девушку, как завороженные, настолько потрясающе сочетались в ней женственность и воинственность. Незнакомка пользовалась своим белым луком с удивительной меткостью и яществом.

Ее стрелы сильно проредили стаю сенмурвов. Уже восемь них пали замертво, а вскоре число павших выросло до десятка. Алчные чудовища постепенно ослабили атаку, поскольку всякий, подлетавший к человеку, немедленно получал в грудь стрелу с белым оперением и падал на дно пропасти. Одни с клекотом поднимались ввысь, не решаясь заново напасть, другие разворачивались и улетали на поиски более легкой добычи.

Четверо странников и их неожиданная спасительница уставились друг на друга, раскрыв рты.

Наконец Содаспес пробормотал:

— Вообще-то нас должно быть шестеро, а пока только четверо. Дева, скажи мне, ты Посвященных?

Она ответила ему долгим взглядом, затем коротко кивнула.

— Мой Зов направил меня сюда,— ответила она голосом, который переливался как чистый горный ручей.— Мое имя Аргира, воительница Девяти кланов Сириат Короба. А ты, должно быть, чародей, судя по зеленой печати над твоими бровями.

Содаспес кивнул и стал представлять ей Коньена. Но девушка-воин уже смотрела за плечо старого рапсода, прямо в глаза Моргана.

— А ты Пришелец...— пробормотала она.— Ты ищешь бессмертного подвига.

И маленькая смуглая рука поднялась в забавном салюте, на который он ответил, немного смутившись.

Желтые соколиные глаза уставились на него. Морган невольно содрогнулся под этим взором, пронзающим насквозь, как стрела, и ему вдруг стало стыдно за то, что одежда его приведена в негодность, а на плече зияет алая рана, оставленная сенмурвом.

Но девушка, ловко двигаясь по камням, как горный гном, обошла остальных и, опустившись на колени, прижалась теплыми губами к его пыльной руке.

— Теперь нас не четверо, а пятеро, Пришелец,— объявила она. И чистый взор соколицы напомнил ему прошлые сны и ночные грезы...

 

* * *

 

Сразу за поворотом уступ значительно расширился, закончившись каменистым склоном. Здесь карабкаться оказалось труднее, поскольку камни могли обрушиться в любой момент. И все же, если воительнице Аргире удалось здесь спуститься, имелась надежда, что и всем остальным удастся восхождение. Так оно и случилось. Не успело солнце спрятаться за горонт, как путешественники поднялись на вершину отрогов Таура, и еще до того, как сгустилась ночь, им удалось спуститься вн на горное плато.

Здесь росли высокие густые травы, однако не те, что в долинах по ту сторону гор. Впереди, невидимый во тьме, простирался Гримвуд, через который им предстояло пройти. Но эту опасную задачу они благоразумно отложили до утра.

Осгрим собрал охапку сухой травы, и Содаспес с помощью своего чародейского камешка разжег костер. Развалившись на траве возле костра, скинув обувь, путники с наслаждением вдыхали ночной холодный воздух, распаковали припасы, дарованные вождем Всадников. Потом они поели и запили пищу добрым красным вином, а после чего завязалась беседа.

Аргира поведала о своей жни и Девяти кланах ее северного народа. Она была очень юна, как показалось Моргану — ей недавно исполнилось девятнадцать. По обычаям ее народа женщины были воинами, охотниками, вождями. Что касается мужчин, то они охраняли священный огонь очага, заботились о детях и готовили еду. Забавно, конечно, однако чего только ни встретишь в диких мирах. Моргану приходилось сталкиваться и с более причудливыми традициями.

Пришелец надолго запомнил этот чудный тихий вечер. Мягкие шелковистые травы заменяли подушки и перины, оранжевые языки костра разгоняли тревожные тени, а голоса друзей навевали мирный сон.

И тут Коньен запел. Он исполнил протяжную песню о храбрости, и о счастье.

Морган дремал под ее убаюкивающий мотив. Больше всего ему понравился конец песни, обещавший спокойствие и приход счастливых дней.

Наконец Коньен отложил костяную лиру, устало зевнул и хлебнул вина.

Через некоторое время все уснули мертвым сном — так усыпила всех эта песня. Путники спали у подножия Гримвуда, леса, который начинался на высокогорном плато, и ничто не потревожило их мирный сон.

Потому что никто не видел глаз, сверкавших в листве далеких деревьев.

 

Глава 5

ЛУЧНИК

 

Морган проснулся с первой зарей и лежал, сонно моргая, пока на востоке разгорался белый свет Ситри. Затем -за горонта появился туманно-красный Мариб. Вскоре проснулся и Коньен. Кряхтя, растер затекшие руки и ноги.

Путешественники торопливо позавтракали. Им предстоял далекий путь, они спешили и хотели успеть до заката оставить лес позади. Или, по крайней мере, попытаться. Запивая лепешки и холодное мясо прокисшим вином, Морган чувствовал нарастающее беспокойство, зуд во всем теле. Хотелось принять ванну, а здесь не было даже капли воды. Да и побриться не мешало бы. За последние годы он так привык к депилятору, которым было достаточно натереть лицо, и всякая щетина пропадала на десять дней. Морган забыл запас этого полезного вещества на Каргонессе и теперь сильно переживал. А опасная бритва ему все равно не помогла бы: он так давно не держал ее в руках, что сейчас, наверное, в лучшем случае, срезал бы себе ухо. Так что придется ему отращивать бороду, пока они...

Пока они что? Чем все это должно кончиться?

Присутствие Аргиры внесло некоторые коррективы в поведение мужчин. И дело не в ухаживании за прекрасной незнакомкой. Престарелый Коньен в ухажеры не годился, а молодой маг пока внимал только голосам свыше, не прислушиваясь к голосу своего сердца. Осгрим, будучи нкорожденным, то есть простолюдином, и рта бы не раскрыл. Оставался только Морган, но он не знал даже куда девать руки во время разговора с женщинами. Просто они почувствовали на себе, что такое «не чисто мужское общество»...

Старый Коньен расстегнул гульфик, готовясь облегчить естество, как вдруг заметил, что за ним наблюдает Аргира. Чертыхаясь и ворча что-то под нос, старый бард подтянул штаны и отошел на шесть десятков шагов за ближайший куст. Поспешность, с которой он направился к укрытию, вызвала смех и зубоскальство со стороны его спутников. Когда же он вернулся, красный как рак от смущения и негодования, все разом поинтересовались о состоянии его здоровья. Бард ответил, что не находит в происходящем ничего смешного и отошел подальше, сгорая от стыда и злобы.

 

* * *

 

Двойное солнце Бергеликса стояло уже достаточно высоко в небе, когда Пятеро приблились к величественному лесу.

Он стоял перед путниками зеленой стеной, будто армия великанов, выстроившаяся с севера на юг, насколько мог охватить глаз.

Эта земля — плоскогорье, переходившее в высокое плато, называлась Тауром. За ним вставали еще более могучие горные отроги, которые кофирцы именовали Шамандур — Вершина мира. Путешественники должны были миновать этот необъятный лес, размеры которого, казалось, даже трудно представить. Говорили, что он простирается на полмира. После чего им предстояло пройти по тропе, вьющейся между бездонной пропастью и зубчатыми пиками. Иного пути к Вратам Таран дона не было.

Добравшись до границы леса, путники остановились в нерешительности, словно не желая нарушать древнюю тишину. Немногие, как рассказывал Содаспес, пробовали заглянуть в зеленый сумрак Гримвуда. Обычно люди бегали этих мест.

— Здесь тоже обитают чудища? — спросил Осгрим, невольно сжимая боевую дубину. Чародей пожал плечами.

— Возможно,— ответил он.— Зверей, во всяком случае, тут хватает — уклончиво продолжал юноша.— И не только зверей.

— Как? Здесь и люди живут? — поинтересовался Морган.

— Если бы люди... Здесь полно всякого ворья и беглых преступников.

— Бандиты всех мастей,— подтвердил старый бард, качая косматой головой. Ему довелось постранствовать на своем веку, и то, что молодой Содаспес знал книг или магических практик, Коньен знал не понаслышке.— Но это действительно уже не люди...

— Но кто же они тогда? — удивился Морган.

— Дериньоли,— пронес Содаспес.

Все невольно поежились, услышав это слово. Даже слабо знакомому с древнекофирским языком Моргану стало ясно, какую опасность оно в себе таит. Он слышал о дериньолях на Каргонессе. Это было некое дикое беззаконное братство магов, живущих уединенно в лесах, которых иногда еще называли Лесными волшебниками.

Именно так и переводилось слово дериньоль — «маг лесной чащобы». Из рассказов Содаспеса, следовало, что это — хитрые, коварные и чрезвычайно опасные существа.

Поэтому путники задержались перед высокими порталами леса, чтобы маг сотворил защитные заклинания.

Еще одно странное слово не давало покоя Моргану — слово статут. Люди в этом мире поминали его на каждом шагу. Статут был один непременных и небежных атрибутов их существования, как дождь, солнечный свет или кровь. Причем каждый при упоминании статута вздыхал, но ни слова не говорил про то, что это за штука такая. Как Морган мог понять, о чем идет речь? В первое время своего проживания на Каргонессе он при всяком удобном случае вмешивался в разговор и допытывался у кофирцев, что бы это значило, причем ответа он так и не получил. Его вопросы вызывали у всех шок. Островитяне отводили глаза, кряхтели, отворачиваясь, начинали интересоваться погодой, что-то роняли, лезли за этим под стол, чтобы потом незаметно вылезти с другой стороны и удрать. Одни хватались за меч, другие смущались, третьи начинали дурным голосом нахваливать свой товар, но что такое загадочный «статут», Моргану так никто и не объяснил. Хотя несколько землян уже побывало в этом мире до Моргана, никто них на Бергеликсе не обосновался. И поэтому он ничего не мог знать об этом загадочном статуте, а кофирцы не торопились раскрывать свои тайны.

Однако Моргану удалось выяснить, что в соответствии с мифологией, боги этого мира создали одновременно четыре расы: людей, гномов, морской народ и говорящих зверей, то есть Четырех Кровников, и установили статут между ними. Людям были даны поля и реки, гномам — холмы и горы, морскому народу предоставлен великий океан, а что касается говорящих зверей или бестий — их владениями были леса. И мир воцарился между всеми ними.

Что же сделал такого народ Каргонессы, нарушив статут? Этот секрет и скрывался всячески от Пришельца. Кажется, какой-то островитянин злодейски убил русалку или еще кого-то морских жителей. Это случилось во времена пращуров, когда шла война между правителями Каргонессы и морскими владыками.

Вот что удалось выведать и собрать по крупицам Пришельцу, но это было далеко не все. От убийства русалки нити тянулись в разные стороны, как сказал бы опытный детектив.

В любом случае, дни предков давно и безвозвратно миновали. Морской народ давно вымер, или, возможно, просто ушел на недосягаемые глубины, горные гномы считались редкими гостями, а говорящие животные окончательно стали легендой.

 

* * *

 

Помешкав немного на опушке Гримвуда, путники преклонились в молчании перед могущественными лесными исполинами.

Человек, оставивший свои следы по всему этому миру, добрался даже до самых потаенных мест, даже до каменных неприступных отрогов, «шапок мира», но сюда и не сунулся. Здесь не было ни одного дерева, тронутого топором. Вековые патриархи леса не испытали на себе прикосновения жестокого инструмента лесоруба. С первых дней Творения Гримвуд оставался нетронутым и неменным.

Здесь всегда обитала магия, здесь всегда жила тайна. Лес опьянял тайной каждого, входящего в него. Здесь царил мир, мир, не нарушаемый с начала времен.

Люди стояли в полумраке зеленой чащи, охваченные священным трепетом. Морган вспомнил о земных «красных» лесах. Он никогда не бывал там, и даже не видел тех могучих исполинов наяву, только смотрел о них фильм по космовидению, видел голографические снимки и читал в справочниках. Содаспес благоговейно коснулся толстой коры одного великанов и тихо прошептал:

— Хай-я, Гримвуд! Ты предок всех лесов и деревьев этого мира. Ты умеешь хранить тайны, и мы не коснемся их дерзостной рукой. Мы лишь пройдем узкой тропкой, не нарушив твой покой...

Коньен, также смущенный, неожиданно заговорил, его дурное настроение развеялось. Похоже, он грезил — сочинял или вспоминал очередную сагу.

— Отсюда Келлемар пошел супротив Черных гномов и вырвал Содалма Тени во время Оно. Слава тебе, старый лес, слава тебе, Гримвуд Великий!

Путники прошли под согнувшимися ветвями, точно под арками величественного дворца. Казалось, они идут в сокровищницу магов, вступив одного мира, реального, в другой — сказочный.

Там, за границей леса, играл золотой солнечный свет и ветерок шевелил траву, здесь же — царил умрудный сумрак и слышался неразборчивый шепот листвы. Загадочные тропки уводили невестно куда. И по ним следовало идти с осторожностью.

Торжественно вошли они под своды древнего храма леса, и зеленый сумрак поглотил их.

 

* * *

 

Весь день они пробирались через зеленые чащи Гримвуда, но так и не встретили ничего, вызывающего испуг или тревогу. Попадались порой зверьки, торопившиеся по своим делам, которые при виде путников карабкались вверх по стволам деревьев или прятались в опавшей листве.

Вот какая-то невиданная птица с шикарным оперением недовольно нахохлилась, глядя на людей своего гнезда.

Однако опасных зверей, змей, хищников, путники на своем пути не повстречали.

Если бы не Содаспес с его магическими штуковинами, блуждать бы им по лесу несколько лишних часов. Но чародей имел Путевой камень — редкую диковинку на этой планете, нечто сродни земному компасу. Кристалл молочного цвета, в туманной глубине которого пульсировала искорка. Порой искра превращалась в язык пламени, похожий на стрелку, всегда показывающую на восток, туда, где находилась Страна Восходящих Солнц.

Наконец мрак сгустился настолько, что стало трудно продвигаться дальше, и тогда путники разбили лагерь у небольшого говорливого ручейка.

Морган с облегчением сбросил одежду и, соорудив широких листьев нечто вроде набедренной повязки, выкупался в холодной воде.

Затем последовал ужин у костра, за время которого не прозвучало ни слова — путники слишком устали для бесед. Но теперь, когда тьма обступила их со всех сторон, неведомая опасность казалась чрезвычайно блкой и реальной. Содаспес не носил ни меча, ни кинжала, поскольку по установке Голоса или Зова он не мог носить при себе заточенной стали. Поэтому ему пришлось позаимствовать меч Аргиры, чтобы нарисовать на земле Заколдованный круг. Морган слышал об этом ритуале, но ни разу не был его свидетелем. Не спуская глаз, следил он за каждым движением чародея.

Из заветного кошелька молодой маг достал стило и написал на лезвии меча какое-то заклинание, которое волшебным образом высветилось на клинке. Возможно, он использовал особые чернила, так как довольно сложная надпись появилась сразу, в одно мгновение. После, воткнув меч в землю, он очертил кругом лагерь. Сделав это, он вонзил клинок до упора в мягкий мох и оставил его там.

Аргира шумно запротестовала, опасаясь, что ржавчина тронет сталь, если клинок простоит целую ночь в сыром мху. Однако Содаспес круто одернул ее, объявив:

— Так надо!

Затем, словно устыдившись своей внезапной грубости, винился и пообещал, что завтра лично приведет меч в порядок. Усталые путники разлеглись у костра. Амазонка устроилась напротив мужчин.

Всю ночь заколдованный клинок хранил сон путников. Спящие не видели, как темная фигура беззвучно проползала вокруг зачарованного круга, не решаясь его переступить, порой злобно поглядывая на людей блестящими глазками. Когда тварь подобралась совсем блко, меч предупреждающе полыхнул голубым светом, и она тут же с воем отскочила в сторону. Из ее глаз, обожженных голубым огнем, полились слезы.

Меч погас так же внезапно, как и загорелся, не разбудив никого в лагере.

Второй раз неведомое создание приползло, видимо, влекомое запахом человека. Оно подошло на волосок ближе, и невидимый барьер тут же предупреждающе вспыхнул завесой огненных искр. С обожженным рылом чудище метнулось в глубь леса, насмерть перепугавшись и рассердившись.

А пятеро путешественников спали сном младенца, и никто не знал, как блко к ним подползал Ужас в эту ночь.

 

* * *

 

Ha заре они встали, позавтракали, после чего Содаспес нарушил Заколдованный круг, вытащив меч земли, и, как было обещано, стал протирать его, начищая до блеска.

Амазонка тем временем удалилась за кусты, где журчал родник.

Каждый занимался своим делом, как обычно, во время утренней подготовки к походу. Содаспес весь отдался работе, согнувшись над мечом и полируя его маслом и ветошью так, как будто собирался начисто стереть с металла начертанное на нем заклятие. О том, как он старается, можно было судить по плотно сжатому рту молодого мага. Морган с Коньеном разбирали и упаковывали дорожные мешки и сумки, так как не сделали этого вчера -за лени и усталости. Осгрим затаптывал следы костра и поливал кострище водой родника: Гримвуд оказался гостеприимным хозяином, и они не могли не отплатить ему той же монетой.

И тут раздался крик Аргиры. Это был самый настоящий женский вг, в том не было никаких сомнений!

Осгрим тут же бросил свое занятие и с ревом ринулся к ручью, ломая кусты.

— Я иду к вам, моя госпожа! — завопил он, словно раненый медведь.

Морган замер, затем спохватился, вырвал у растерянного Содаспеса меч и метнулся следом за Осгримом. Как только он достиг берега, перед ним открылась сцена, от которой он замер как вкопанный.

Обнаженная девушка стояла в потоке, по колено в воде, прикрывая одной рукой лоно, а другой грудь — ни дать ни взять, памятник невинности, застигнутой врасплох. Несмотря на крайнюю напряженность момента, Морган обратил внимание на одну маленькую округлую грудь с розовым соском, стыдливо высовывающуюся -под локтя.

«Не видел ли этого еще кто-нибудь?» — вдруг ревниво подумал Морган.

Оказывается, нет. Гигант Осгрим лежал, окунувшись лицом в поток, словно сраженный секирой. А напротив стояла амазонка, с белой грудью, округлыми плечами и распущенными волосами... Но тут ему пришлось оторвать глаза от этого прекрасного зрелища.

За спиной девушки в неестественной позе застыл ухмыляющийся лесной колдун — маленький скрюченный старикашка с морщинистым лицом землистого цвета, черными смолистыми волосами и желтыми глазками, бездушными, как у черепахи. Одетый в какие-то пыльные неописуемые лохмотья вроде рясы, он весь смешался с сучьями и корнями, высокой травой и грязью, отчего, казалось, сам растворялся в этих первичных природных элементах. Одной рукой, скорее похожей на сплетенные коряги, покрытые мхом, он сжимал резной посох черного дерева.

В беззвучной тишине, Морган поднял меч. Солнце блеснуло на полированной стали, отразившись в нем, словно в зеркале. Но странный человечек, словно склеенный грязи и лесного мусора, не обратил на меч ровно никакого внимания, хотя злые желтые глазенки мельком глянули в сторону клинка.

Осгрим лежал у ног Моргана. «Мертвый или без сознания? » — пронеслось в голове Пришельца и сердце тут же заныло в ответ: «Мертвый, наверняка мертвыми, но как этот лесной горбун смог свалить его?»

Таспер! — вспомнил он тут же графа, правителя Каргонессы, который дал ему слугу — верного, всегда веселого, простого парня! Какая невосполнимая потеря!

Меч вздрогнул в руке Моргана. Пот катился по его лицу: жаркое солнце встало над ним, казалось, упрекая в том, что случилось. Соленые капли собирались на кончике носа и падали в грязь, лежавшую по обеим сторонам ручья. Скрюченный старикашка широко ухмылялся, заходясь в беззвучном смехе, и пальцы его сновали по посоху, словно паучьи лапы.

Со стороны донесся дрожащий голос Содаспеса:

— Пошел прочь, дериньоль! Я — Младший адепт Зеленого Оурсборо. Ступай отсюда подобру-поздорову, дериньоль! Я служу тайному оку, мой круг девятый. Зеленый Змий охраняет нас. Уходи отсюда немедленно. Ступай, ступай с миром! Помни о статуте, дериньоль: мы Искатели. Великие годы за нас, мы идем закрыть Врата Тарандона, чтобы не допустить Тень в наш мир и не дать ей устроить здесь конец света...

Аргира рыдала, нервно всхлипывая. Ее лицо стало белым как молоко — и даже губы побелели. Морган понял, что она видела стоящее за ее спиной существо, видела дьявольские желтые глаза колдуна, ощущала на себе его вожделеющий плотоядный взгляд, с каким жаба обычно смотрит на пролетающую муху, готовясь выстрелить в нее языком. Вне сомнения, она разглядела колдуна среди листвы, где он прятался, пока она мылась в чистой воде ручья. Стыд охватил ее, как и любую женщину в таком положении, вдобавок к тому паническому страху, который сеют лесные колдуны при своем появлении.

Насекомые жужжали в воздухе, солнце слепило, отражаясь от струящейся воды. Ручей журчал по мшистым камням, со звуком бьющегося вдребезги стекла. Ладони Моргана взмокли от пота, и меч едва ли не выскальзывал рук. Пришелец ощущал себя бессильным ребенком перед этим кошмарным видением. Лесные колдуны умели посеять панику в человеческом сердце одним своим видом. Колени тряслись, и ноги разъезжались в скользкой речной грязи. Из-за спины Моргана доносился жалкий голос Содаспеса, выкликавшего бессмысленные угрозы. Колдун завладел их сердцами, опутав их паутиной страха, и мог сделать с ними что угодно. Он мог просто убить их страхом!

Морган почувствовал, что больше не может вынести этого напряжения: кровь застыла, красные искры запрыгали перед глазами. Ноги его дрожали, точно у нечистокровного коня при запахе боя, и он никуда не мог деться от этого зловещего смеха, приковавшего его к месту, не мог отвернуться от этого безобразного лица.

И тут что-то просвистело у Моргана над ухом, и внезапно, будто воздуха, вылетела черная стрела! Она вонзилась в резной посох колдуна, как в гнилой пень, дрожа оперением между его согнутых пальцев, и тот раскололся пополам и рассыпался на части.

Аргира тут же, словно неожиданно пробудившись, пронзительно закричала и побежала по воде. У Моргана перехватило дыхание.

И вновь стрела!

Морок развеялся, словно разбилось зеркало злого волшебника, в котором отражался мир. Окружающее приобрело свой прежний вид, напряжения и опасности как не бывало. Земляной человечек скрылся в листве, словно его и не существовало.

Все повернулись и увидели высокого крепкого сложения мужчину неопределенного возраста, одетого в темные одежды. В руках он сжимал большой черный лук.

Он стоял на другой стороне ручья, чуть ниже по течению. До сих пор никто его не видел: общее внимание было приковано к зловещей фигуре колдуна.

Теперь все глазели на незнакомца с опаской, не зная, кто, в самом деле, перед ними — друг или враг? Или это просто один лесной разбойник отогнал другого от своей законной добычи?

Лучник оказался необыкновенно высок, ростом почти с Осгрима. Вытянутое лицо было такого же цвета, что и земля этого чудесного леса, но волосы на висках уже тронула седина. В желтых и чистых глазах блистала отвага, а губы были решительно сжаты. Он носил жилет мягкой коричневой кожи, протертой настолько, что казался замшевым, зеленую рубаху цвета листвы, рукава которой торчали -под жилета, и панталоны в обтяжку. Костюм дополняли замшевые перчатки и полуботинки. С кожаного кушака, стягивавшего пояс, свисали черные ножны, кожаный кошель и колчан. Еще один пук стрел торчал -за плеча, чтобы сподручнее заряжать лук на ходу.

Вот стрелок опустил лук, снял пальцы с тетивы и улыбнулся путникам. И тогда все наконец с облегчением убедились, что незнакомец не враг.

Ко всеобщему восторгу, Осгрим вовсе не умер и даже не пострадал. Гигант-йомен был сражен магическим ударом лесного уродца. Аргира оказалась свидетельницей происшедшего: беззвучная зеленая вспышка соскочила с черного посоха лесного колдуна, настолько яркая, что затмила собой дневной свет, и Осгрим упал навзничь как подкошенный. Холодная вода освежила его лицо, а глоток крепкого вина привел в чувство, хотя некоторое время он все-таки не мог понять, что проошло. Однако, похоже, великана это не особенно беспокоило.

Содаспес накинул плащ на плечи обнаженной воительницы, а Коньен с Морганом помогли молодому гиганту подняться на ноги и с трудом отволокли в лагерь. За ними направился загадочный незнакомец, держа лук наготове, то и дело посматривая в сторону зарослей на противоположном берегу ручья. Лесные колдуны могли атаковать в любой момент.

Однако ничего больше не случилось, и путешественники в полной безопасности достигли лагеря. Там, пока другие заканчивали сборы, Содаспес завел беседу с молчаливым незнакомцем, осторожно пытаясь разузнать, что он за человек.

Как выяснилось, человека, чья меткая стрела спасла их от лесного уродца, звали Корликс.

На самом деле это имя в переводе со старокофирского обозначало занятие: «кор лике», то есть «человек при луке». Услышав его, Содаспес пришел в священный трепет.

— То самое легендарное имя, упоминаемое в лэ! — воскликнул он.

Старый Коньен зыркнул на него раздраженно, но тот же вопрос звонким голосом повторила Аргира:

— Это все той же песни, Лиссандур-лэ! — недовольно пробурчал старец.— Конечно, вы, молодые, уже не помните этих стихов...

— У меня что-то всплывает в памяти...— прнался Морган.— Что-то такое Коньен пел в лагере Всадников, в ночь пира. Слова так и вертятся на языке, но я их не могу вспомнить. Все это мало вяжется со смыслом, не очень понятно и вообще, какая-то загадка...

— Еще бы вы что-то помнили, молодые,— буркнул рапсод.— Как в любых загадках и пророчествах, все становится ясным, когда все уже проошло. Не так ли, юный чародей?

После чего старый бард с ухмылкой спел один стихов перед завороженными слушателями, и Пришелец тут же вник в его смысл, поскольку все описанное в лэ только что проошло перед его глазами.

— Конечно! — вскричал Морган Пришелец.— Корликс-лучник и есть тот самый человек, которого пророчила нам судьба! Как удивительно, что все то, что случилось с нами несколько минут назад, предугадал человек многие века назад! Разве это не чудо?

— Чудо,— хмыкнул Коньен.— Да поэзия — куда большее чудо, чем вся ваша магия...

Впрочем, никто уже не слушал его — все сгрудились вокруг высокого человека с суровым лицом и черным луком.

Поскольку он сам назвал себя Корликс, договоримся и мы именовать его именно таким образом, то есть Лучником. Имя древнее, в своем роде анахронм, хотя и применяется сейчас только в спортивных состязаниях. В эпосе «Моргантир», которому я следую, не отступая ни на шаг, поскольку что-то улучшать в столь древнем сказании было бы преступной самонадеянностью, он именно так и зовется. Каким было его настоящее родовое имя, клан или город, откуда происходил он и его предки, того эпос не ведает. Не дано было это узнать и нашим героям. Морган примирился с этим, вспомнив, что и многие земные имена служили обозначением профессий, и только.

Итак, Лучник проводил их обратно до лагеря. Он был человеком немногословным и сурового нрава, поскольку являлся одним Лесных Братьев. Так называли себя разбойники, обитавшие в Гримвуде. Лесные колдуны правили в лесу, поскольку черпали силу необъятной природы: каждого листочка, семени, травинки и цветка. Но их чары оказывались бессильны против отчаянных обитателей леса, которые охотились в Гримвуде. Поэтому Лучник смог так быстро убрать со сцены маленького лесного уродца с глазами, светившимися как две плошки горящего масла, хотя это еще ничего не значило. Лесные колдуны могли окружить их, запутать, и в конечном счете не выпустить леса, хозяевами которого считали себя.

Всеми овладело смутное предчувствие того, что еще не одно пророчество сбудется так же неожиданно, у них на глазах. До конца эпоса, очевидно, было еще далеко. Да и какой он будет, этот конец? Никто не хотел заглядывать так далеко, поскольку все знали — песни старого рапсода заканчиваются по-разному, имеют и плохой, и хороший концы.

Главное свершилось. Последний героев примкнул к шестерке, и это был лучник, как говорилось в Лиссандур-лэ.

И этот строгий и неразговорчивый мужчина тоже был зван, откликнулся на Зов и присоединился к своим новым друзьям и боевым товарищам.

Похоже, понятие священного Зова вообще глубоко заложено в кофирских генах и хромосомах. Морган не слышал никакого Зова, как ни прислушивался. Что ж, дело понятное, ведь он был Чужаком и Пришельцем, чужеземных кровей. К тому же и он, и Осгрим обитали на Каргонессе, а, значит, являлись нарушителями статута, отрезанными от наследства предков-континенталов и лишенными защиты магии и туманных смутных божеств Бергеликса.

— Теперь, когда нас шестеро,— пронес Лучник глухим и спокойным голосом,— мы можем смело идти вперед.

Друзья собрали свой нехитрый дорожный скарб и тронулись в путь.

Весь день вел их Лучник темными тропами Гримвуда, и следующую ночь они провели в лагере Лесных Братьев, под защитой и опекой их нового товарища.

 

Глава 6

ДЗАРМУНГЖУНГ

 

Братство Лучника обитало в самом сердце Гримвуда, на поляне под деревом, чья крона была настолько огромна, что могла укрыть целый стадион. Гигантское дерево казалось самым древним в лесу. Его ствол у основания не смогли бы обхватить и десять человек. К дереву относились почтительно, как к старому человеку и называли его «Иорнунгандом», что означало «Прадед Деревьев». Моргану Пришельцу название это показалось как нельзя более уместным.

На этой поляне Лесные Братья разбили свой главный лагерь. Меж могучими ветвями были натянуты спальные гамаки, а вну на поляне горели костры в аккуратно выложенных каменных колодцах. Молчаливые как тени, ходили меж ними разбойники — те, кто выбрал Гримвуд местом жительства либо по необходимости, преследуемый законом, либо по зову сердца, в соответствии со своей романтической натурой. Прием, оказанный им в разбойничьем стане, бесспорно, можно назвать самым горячим. Поначалу Моргана и его спутников чуть не сожгли на костре, приняв за «купчишек, припрятавших золото, которым надо как следует поджарить пятки, прежде чем они расскажут, где зарыли кубышку». Но как только Лучник, бывший главарем одной этих шаек, поручился за путников, к ним отнеслись с большим радушием и сердечностью. Здесь никто понятия не имел о статуте и ни о каких Лиссандур-лэ или других пророчествах, однако гостеприимство считалось понятием священными, поэтому путники нашли здесь приют.

В эту ночь, когда над головой висели редкие звезды, прорвавшиеся сквозь крону гигантского дерева, шестеро Избранных сидели у костра и вели беседу.

В еде и питье недостатка не было. Громадные куски дичи на деревянных блюдах, деревянные кубки с пенистым элем, а также лепешки с особыми пряностями были для путников настоящим пиром, во время которого то и дело различные голоса заводили какую-нибудь стародавнюю песню про озорных гуляк, которые не боятся никого, даже Лесных колдунов. Песни сопровождались игрой на лютнях и охотничьих рожках. Жены разбойников танцевали у костров, точно так же, как женщины Всадников долин выплясывали позапрошлой ночью, ничуть не уступая им в красоте.

Поскольку Коньен считался единственным бардом, дошла очередь и до него. Он настроил лютню и спел старинному сказание об Арвери Первом. Бандиты завороженно слушали сагу о героях и былинных сражениях прошлых времен, сидя под густой кроной, сквозь которую на них смотрели звезды, казалось, тоже внемлющие певцу.

Морган жадно ел. Судя по вкусу, это была оленина или мясо похожих на оленей животных с вельветово-пурпурной шкурой, с белыми ветвистыми рогами и стройными ногами. Эль разбойники готовили сами и, надо сказать, делали это неплохо. Сваренный напиток они остужали в быстрых водах высокогорных ручьев, отчего он получался пенистым, как лесной зеленый водопад.

Вино струилось, отнимая разум. Этот вихрем закружившийся танец, пляшущие языки огня, разудалые разбойничьи песни привели Пришельца в полное смятение. Лишь ясный светлый облик Аргиры, чьи глаза время от времени посматривали в его сторону, оставался незамутненным. Амазонка сидела как раз напротив него, и языки пламени то освещали, то скрывали ее лицо. Когда он заснул, дюжий Осгрим отнес его в один гамаков, бережно подняв с земли, согретой дыханием костра. Морган при этом даже не шелохнулся, он спал сном ребенка.

Но Коньен заложил за воротник гораздо больше и на утро встал в скверном расположении духа. Без всякого повода он зыркал по сторонам красными воспаленными глазами.

 

* * *

 

Покинув зеленые шатры Гримвуда, путники вышли на равнину, постепенно поднимавшуюся все выше. Теперь Шамандур — вершина мира — оказался совсем блко. Уже виднелись горы, одна за другой вытянувшиеся к небесам. Они громоздились друг на друга, подобно облакам, сгрудившимися на горонте.

Рядом с Морганом шел Лучник с тяжелым мешком на плече. Впереди уже больше негде было пополнить припасы, так что путешественникам приходилось или нести всю провию с собой, или оставаться голодными.

Содаспес возглавлял процессию. Путевой камень мерцал в его руке и язычок пламени показывал в нем всегда на восток, и только на восток, на Страну Восходящих Солнц.

Воздух был чист, холоден и сух, как и положено в горах. Путники медленно поднимались, все выше и выше. С каждым шагом усиливалась тяжесть в ногах. За ними зеленым покрывалом простирался Гримвуд, а далеко-далеко под ним поднимался Таур со своими меловыми отрогами. Вскоре все это исчезало вдали — с каждым шагом увеличивалась пропасть между ними и остальным миром.

Сначала путешественники разбивали привал через каждый час, затем садились отдыхать чуть не ежеминутно. Наконец они вышли к горному ручью, и это оказалось большой удачей: жажда уже замучила путников. Отбросив поклажу, люди повалились на берег ручья. Морган погрузил голову в холодные струи и почувствовал, как лицо обожгли тысячи иголок. Он поднял глаза и тут же лицом к лицу столкнулся с ужасной картиной...

Прямо за горной речкой, на другом ее берегу, на камне, восседало нечто, отдаленно смахивающее на человека — горбатая премистая тварь с воспаленными красными глазами. Холодный ужас прошил Пришельца. Он узнал существо. Черный гном Горного народа — исконный враг людей. Черные гномы считали, что люди недостойные твари, и только зря занимают место на земле и коптят небо.

Морган криком предупредил об опасности, но Лучник и Аргира уже были наготове, отреагировав моментально. Их луки разом согнулись, словно приветствуя друг друга, и две стрелы, белая и черная, пролетели, со свистом рассекая разреженный горный воздух, и клацнули о мертвый камень, как зубы в пустом черепе. Черный гном исчез, словно магией заговоренный от стрел.

Встревоженные не на шутку, путешественники спешно собрали вещи и отправились дальше, но теперь шли с осторожностью, оглядывая склоны и пики. Здесь за любой высоткой мог притаиться черный гном, так как они редко появлялись в одиночку. В горах кишмя кишело этими существами, их появление на поверхности, как вестно, было дурным прнаком.

Все выше и выше поднимались путешественники, карабкаясь по крутым уступам. Опасность подстерегала их на каждом шагу: один засевший наверху стрелок мог запросто перестрелять всех с блкого расстояния. В горах Шамандура они не могли найти друзей. Друзья остались позади, впереди были только враги.

 

* * *

 

Все началось несколько часов спустя.

Медленно, на ноющих ногах путешественники поднимались по склону, словно по гигантским ступеням, но вдруг остановились как вкопанные.

Впереди появилось маленькое скрюченное существо, озлобленно сверкая глазами, спрятанными под мешковатыми веками и сморщенными бровями. Морган завороженно наблюдал за этим сказочным персонажем.

Ростом карлик едва достигал метра, черный как головешка костра, на кривых ногах, он весь, казалось, состоял узлов и шишек, точно корни Иорнунганда. Его квадратная голова была покрыта волосами цвета жухлой травы. Блеклые клыки торчали провала рта, обросшего клочковатой бородой. Грязная накидка, обмотанная вокруг пояса карлика, потрясающе воняла. В руках, способных дробить камни, он держал каменный топор.

Лучник пустил стрелу в тварь, но это вызвало лишь зловещий смех со стороны карлика. Он сбил ее в воздухе с необычайным проворством, одним движением топора. Прежде чем великан успел послать следующую стрелу, злобный карлик попятился в сторону и был таков.

В наступившей тишине люди переглянулись, словно говоря: «И что дальше?»

Ответ пришел довольно скоро, когда камень размером с тыкву упал перед ними, чуть не сбив Осгрима с ног.

Путники принялись оглядываться по сторонам.

Карлики были везде, их черные рожи скалились -за каждой скалы у входа в ущелье, по которому им приходилось двигаться, а иного пути у них не было. Весь утес был обсажен тварями, как готический дом — горгульями. Целый град камней покатился по горной дороге — настоящая каменная канонада. Что-то попало в голову Моргану, что-то, размером с кулак, ударило Лучника по плечу, отчего тот еле удержался на ногах. Однако пока обошлось без последствий. Люди разбежались в поисках прикрытия, но, не найдя ничего подходящего, рванули по тропе, уходя -под линии обстрела. Черные фигуры, облепившие склон как муравьи, двинулись за ними следом. Наконечник каменного копья ударился о кочку рядом с Аргирой, чуть ее не задев. Она отразила второе копье небольшим наручным щитком, но удар оказался такой силы, что она упала на колени. Еще миг — и настоящий каменный град обрушился на их головы. Летело все: осколки камней, булыжники, каменные дротики и стрелы. Каким-то чудом при этой бомбежке никто не пострадал.

Путники бросились вперед по кремнистой тропинке, и трижды за это время стрелы с каменными наконечниками били по ним с разных сторон укрытия. Оружие гномов оказалось грубо сделано и плохо сбалансировано, поэтому ни одна стрел не достигла цели. Через несколько минут они уже оказались в безопасности, вне досягаемости камней. Но теперь приходилось быть настороже, ожидая удара с любой стороны, если гномы отважатся на атаку.

Все шестеро протиснулись в довольно узкий проход, когда внезапно, без звука, который мог предупредить их о приближении противника, какой-то черный коротышка с горящими глазами набросился на них.

Аргира отразила плечевым щитком удар топора и перерезала одним махом горло противнику. Второй гном, от которого смердело, как от козла, запрыгнул Моргану на плечи и чуть было не повалил его наземь. Морган когда-то освоил навыки рукопашной борьбы и знал несколько эффектных и результативных приемов. Схватив узловатое запястье, он резко согнулся и бросил гнома на землю, а Осгрим размозжил ему голову своей дубиной.

Началась свалка. В белой пыли мелькали руки, ноги, горбатые карлики и орущие люди. Солнечный свет блеснул на широком клинке Аргиры, когда она свалила еще одно горбатое чудище. Лучник пускал одну стрелу за другой, сразив уже пять или шесть маленьких черных созданий.

Внезапные вспышки голубого огня заставили их зажмуриться. Снова открыв глаза, они огляделись в поисках источника необъяснимого атмосферного явления и увидели Содаспеса. Он размахивал руками, совершая чародейские пассы. При этом каждая вспышка ослепляла или отправляла в нокаут одного злобно воющей орды черных гномов. Выхватив меч и ткнув им в живот первого попавшегося под руку урода, Морган попутно подумал, что Содаспес не перестает удивлять его своими магическими познаниями.

Однако вспышки вскоре погасли — очевидно, чары иссякли. Тогда Содаспес достал дымящийся как свеча желтый кристалл и подул на него, словно для того, чтобы затушить. Красный огонь соскочил с его кончика — точно сработал лазерный пистолет.

Морган с восхищением увидел, как тут же несколько черных гномов покатилось с воплем вн по склону, точно коконы, охваченные красным пламенем.

Однако именно Осгриму суждено было внести перелом в ход битвы. Словно гигант ожившей глыбы мела, с ног до головы осыпанный белой пылью, он, вращая дубиной, превратился в настоящее колесо смерти, которое со зловещим свистом крутилось в воздухе, то и дело встречая на пути черепа и ребра, ломая руки и ключицы. И, перекрывая все звуки, гремел его грозный голос — Осгрим подвывал, словно помогая этим своему «колесу».

После такого успешного натиска атака гномов захлебнулась столь же быстро, как и началась. Раненые расползались по сторонам, никто их не преследовал и не добивал.

Люди — все шестеро — самым удивительным образом остались целы, ни один не был ранен. Никто не пострадал, кроме самих атакующих.

Друзья пустились дальше в путь, но весь день черные фигуры преследовали их, впрочем, теперь держась на почтительном расстоянии. Время от времени со стороны преследователей летели булыжники.

Содаспес поторапливал товарищей — блилась ночь, а в темноте повторная атака гномов может оказаться удачной. Людям ничего не оставалось, как идти вперед, не делая привалов; нуренные, страдающие от жажды, они уходили от ночи, которая неотвратимо нагоняла их вместе с черными гномами, идущими по пятам.

Аргире первой удалось найти пещеру. Это была, конечно, не пещера, а всего-навсего черная трещина в белом камне, но внутри достаточно широкая, так что можно было встать в полный рост. Пещера вполне годилась для ночного убежища, поскольку один караульный мог прикрывать остальных, которым хватило места на полу, усыпанном камнями. Коньен, как обычно, ворча, посетовал, что они снова лезут в бутылку, где их могли поджидать те же самые гномы. Лучник, как обычно, лаконично заметил, что время подумать об утренних проблемах придет с наступлением утра, а тут, по крайней мере, можно выспаться.

На том и порешили. Тем более что другого выхода не оставалось: ночевать под открытым небом — чистое самоубийство, если не хуже.

Горные ветра намели сухой листвы и мусора по всем углам и закоулкам пещеры, да еще кто-то понанес всякого хлама и ветвей, будто пытаясь соорудить здесь гнездо. Поэтому у Содаспеса нашлось чего развести костер, чем он по обыкновению и занялся.

Все без интереса следили за его манипуляциями. «Опять камешек? — явственно читалось в их взглядах.— Ну, удивил!»

Тогда Содаспес просто хлопнул в ладоши над кучей листвы, и она загорелась. «Что, съели?» — торжественно посмотрел молодой маг на своих спутников.

Приготавливая еду, они так сильно надымили в своей пещере, что черные гномы, если они где-то и прятались, давно были бы уже выкурены оттуда.

Затем, когда с ужином было покончено, все улеглись, расстелив на камнях верхнюю одежду; Лучник первым заступил на вахту. Осгрим собирался быть следующим, потом наступала очередь Аргиры, которая хотела встать на часы третьей.

После дня, полного острых ощущений и страшной усталости, Морган спал как убитый. Он даже ни разу не шелохнулся во сне, пока его плеча не коснулась рука Аргиры. Растирая сонные глаза, он заметил, что в проеме пещеры забрезжили первые лучи рассвета.

— Моя вахта? — сонным голосом пробормотал он, но девушка приложила палец к губам и пошла будить остальных, двигаясь совершенно беззвучно.

Лучник с Осгримом уже стояли у выхода с пасмурными лицами.

— Засада, никаких сомнений,— коротко вполголоса объяснил Лучник.— Они готовы обрушить на нас столько камней, когда мы попытаемся выйти, что эта пещера окажется нашей общей могилой. Остается на выбор — или бежать так быстро, что они не успеют этого сделать, или сидеть тихо и ждать дальнейшего развития событий.

— А каким оно может оказаться? — поинтересовался Морган.

— Ну... вдруг они решат уйти...

Коньен потер рукой колючий подбородок:

— Конечно, припасов у нас хватит еще на несколько дней. Но это же ничего не меняет.

— Да,— подала голос Аргира.— И потом, они могут никуда не уйти — куда им, в самом деле, торопиться, они же здесь живут. А вот нам как раз надо поторапливаться. Так какая разница, когда прорываться: сейчас или потом?

Никто не нашел, что на это ответить.

Содаспес озадаченно нахмурился, потирая лоб. Внезапно его глаза засветились. Коньен тут же отреагировал на это своей обычной саркастической усмешкой.

— Прежде чем решить, что нам делать, не лучше ли посмотреть, куда выводит эта пещера? — спросил чародей.— Может быть, там есть другой выход?

Певец тут же рассмеялся в ответ на такое предположение.

— Что ж, почему бы, в самом деле, не попробовать? С выходами пещер нам везет, в прошлый раз чуть было не очутились на дне пропасти,— проворчал он, вспоминая о прошлом случае, когда их атаковали сенмурвы. Но зато этот выход вывел их к Аргире. Может быть, и в этой пещере их поджидает неожиданный помощник?

Пока Морган с Лучником собирали свой скарб, Осгрим снова развел костер у самого входа, чтобы гномы не могли пролезть следом. Содаспес запалил факел, и путешественники углубились в пещеру. Узкий проход зигзагами петлял среди камней. Пламя факела в руках Содаспеса время от времени плясало, что указывало на присутствие ветра. Доброе предзнаменование! Где-то впереди должен быть выход!

Путешественники очутились в поистине фантастическом мире. Плесень, мох и гигантские лишайники свисали со всех сторон, словно клочья паутины, временами затягивая проход, так что приходилось их разрывать, чтобы двинуться дальше. Все это светилось — видимо, растительность обладала особыми люминесцентными свойствами или просто была богата фосфором. Паутина испускала холодный зеленоватый свет, так что порой казалось, что путешественники продвигаются по лунной поверхности.

Сталактиты и сталагмиты присутствовали здесь во всем своем многообразии, особенно много их оказалось в залах, соединенных затянутыми паутиной проходами. Это были громадные сосульки и целые каменные леса, сквозь которые приходилось пробираться, петляя с предельной осторожностью, чтобы не вызвать обильный камнепад. Звук шагов отдавался под сводами пугающим эхом, отовсюду настойчиво слышалась водяная капель — словно где-то безостановочно стучат часы.

В подземном мире были свои жители. Красные глаза то и дело сверкали вслед путникам разных щелей, шорох когтей раздавался по всем галереям. Однажды впереди мелькнул и тут же исчез чей-то розовый хвост.

Это был мир странный и фантастический, как ночной кошмар, но по-своему прекрасный, несмотря на всю свою причудливость. Морган не читал знаменитого романа Жюля Верна «Путешествие к центру Земли», поскольку немного земной литературы до космической эры пережило века, но он знал, по крайней мере, о чем там шла речь, и нынешний их поход донельзя напоминал то, что происходило с героями Жюля Верна во время их подземных приключений. Мир, который наши путешественники обнаружили в глубине пещеры, оказался не менее завораживающим, чем тот, что обнаружили герои Верна на дне вулкана в Исландии.

Морган решил обратиться с вопросом к молодому чародею:

— Разве Черные гномы, как вы их называете, не обитают под землей?

Содаспес кивнул в ответ, на губах его появилась едва заметная улыбка:

— Воистину, Морган. Они любят селиться в ямах, вырытых под холмами, горами и курганами. Они стремятся пробраться поближе к центру земли, потому что именно там, по их поверьям, хранятся несметные сокровища, приносящие власть и удачу. Однако, судя по тому как заросли проходы, эту пещеру они не особо жалуют, и нам еще предстоит разобраться, почему...

— Ты хочешь сказать, здесь может скрываться какая-нибудь опасность?

— Посмотрим,— уклончиво отвечал чародей. Морган нахмурился, неотрывно следуя за Содаспесом, словно был его тенью.

— Кстати... насчет этих гномов...— продолжал он.— Разве они не связаны статутом, как и все остальные? Содаспес остановился и обернулся к нему.

— Мне трудно объяснить тебе это, Пришелец. Издревле они в самом деле были связаны статутом. Но это было очень давно, в начале мира, в мифические времена, когда камень был тверже, вода жиже, а Черные гномы были другими существами. Однако за долгие столетия они выродились и превратились в то, что ты уже видел перед собой. Наверное, их испортила жадность, стремление к богатству, власти и славе. Именно эти страсти привели их под знамена Тьмы. Они уже давно служат ей, оттого и получили свое прозвище.

— Уже давно нет никаких связей меж детьми человеческими и народом гномов, тысячи лет как она потеряна,— заметил шедший следом Коньен.

— Точно,— согласился Лучник, догнав их и присоединившись к разговору.— И есть еще одна причина, отчего это проошло.

— Какая же? — поинтересовался Содаспес, которого задело, что в мире есть что-то еще, чему не учат в школе магов.

Лицо Лучника было хмурым. Могло показаться, что ему ничуть не доставляло радости утереть нос ученому всезнайке.

— Врата Тарандона открываются в хаос, царящий между мирами... а хаос — это бесформенный материал, которого сделаны миры. Разница между хаосом и мирозданием такая же, как между глиной и сосудом. Если первая только пачкает руки и может насмерть забить рот, то второй и кормит, и поит, и дает возможность запастись на зиму. Из этой глины хаоса и были слеплены все миры, как говорят философы. Те же, кто служит Тьме, говорят, что Хаос — первый Бог, Отец. По их мнению, глина лепила себя сама... На самом деле Хаос, бог он или не бог, живет и поныне в первозданном виде и подтачивает само Творение, как кислая глина портит необожженный горшок...

Чародей отмахнулся:

— Все это рассуждения,— недовольно проворчал он.— Только овладевший Высшей магией может понять суть мироздания и его секреты.

Лучник лишь усмехнулся в ответ:

— Так это Высшая магия, мой друг! А эти вопросы могут означать жнь или смерть для нас и всего остального Бергеликса. Так что лучше отбрось в сторону свою теологию — Дело обстоит куда серьезнее.

— Пожалуйста, продолжайте, Лучник,— взмолился Морган, которому не терпелось дослушать таинственного воина.

— Ну, что ж... Ворота в Хаос должны быть закрыты, чтобы он, Хаос, не повредил остальному миру...

— Чтобы закисшая глина не вытекла оттуда и...

— Именно. А теперь представьте, что в этом мире, Бергеликсе, как и в любом другом, есть те, кто считает Хаос божеством, те, кто служит Злу. Они попытаются помешать нам. По их мнению, междумирье должно быть открыто. Слуги Зла — дериньоли, гномы и могущественные волшебники — ополчились на нас. Мы уже видели черных гномов... Это не Старый народ, обитавший на полянах и просеках Гримвуда, это его осколки, превратившиеся в дериньолей и Черных гномов. Бронзовое лицо Лучника напоминало маску.

— Грядут Великие дни... Последние Дни, и слуги Тени, ее прихвостни, собрались вместе под знамена Хаоса, который вознамерился расширить свои владения и до мира Бергеликса...

Глаза Коньена засверкали в неверном свете факелов.

— Так вот почему Лесные волшебники бросили нам вызов в Гримвуде! — прохрипел старик.— Не удивляюсь. Это на них похоже. Вполне в их репертуаре. Они бегают людей, кроме тех случаев, когда объявляют им войну!

Аргира беспокойно заерзала: ее народ был знаком с традициями Дней предков, и ее стала утомлять эта беседа. Амазонка хотела поскорее убраться этого мрачного и сырого мира.

— Не пора ли нам идти дальше? — спросила она.— Мы успеем поговорить обо всем, когда выберемся этой дыры.

Однако широкие уступы пещеры, словно ступени, специально выдолбленные для шагов гигантов, уводили путников все глубже в недра подземного мира.

Они осторожно продвигались сквозь леса гигантских мхов, высоких, как саженцы, громадных, бледно-лиловых поганок, зонтиками раскинувшихся над головами.

Им то и дело приходилось преодолевать подземные ручьи, встречавшиеся на пути. Один раз пришлось переходить ледяную стремнину. Другой раз они прошли такой поток по воздвигнутому самой природой мосту, дугой огнувшемуся над потоком. Впрочем, действительно ли здесь поработала одна природа? Лично Содаспес был в этом не уверен. Он нагнулся, обследуя мост в мерцающем свете. Никаких следов ручной работы! И тем не менее сомнения не оставляли его.

— Три разновидности гномов остались в этом мире,— объяснил он, и в голосе его не слышалось радости. Черные гномы, наши отъявленные враги, давно потерявшие добрые чувства к людям. Красные гномы, о которых редко услышишь теперь, и тем более редко увидишь. О проделках и проказах их порой ходят легенды. И лишь старые серые гномы преданы статуту, однако о них и вовсе не слышно в наши дни.

Уже прошло несколько часов, как путешественники брели пещеры в пещеру. За все это время они не встретили ни единого существа тех, что остались наверху, ни одной засады Черных гномов. Тогда они решили, что гномы не пустились в погоню, просто не решившись последовать за ними в пещеру. Но почему? Вот в чем загадка. Костер у входа все равно не сдержал бы их надолго. Они могли засыпать его пылью, забросать грязью... Неужели они испугались проникнуть в подземный мир, который итак был их домом?

А вдруг там, в глубине, таилось то, чего боялись черные гномы?

 

* * *

 

Это случилось вскоре после того, как путешественники преодолели очередную залу в анфиладе пещер. Округлый свод огнулся над их головами. Спотыкаясь во тьме, люди брели наугад. Перед ними возвышались кучи камней. Казалось, тронь такую — и начнется камнепад. Аргира оступилась, зацепившись за что-то мечом.

Это оказался змеиный хвост, только намного длиннее, чем у любого змея проживавших на этой планете.

— Я думала, он живой,— прналась девушка.

Приглядевшись, можно было заметить, что перед ними нечто не совсем обычное.

Лучник подверг обнаруженный предмет более пристальному осмотру.

— Кажется, это часть хребта,— пронес он наконец.

— Какого хребта, горного? — спросил Морган.

— Нет, по всей видимости, это хребет животного. Наверное, какая-то окаменелость.

В этот самый момент в груде камней внезапно вспыхнули глаза, и вот уже ни у кого не оставалось сомнений, что это ожила та самая «окаменелость», о которой только что шла речь.

Глаза вспыхнули ярким пламенем, как будто вдали, в глубине тоннеля зажглась пара костров.

Все пришло в движение. Путники стали пятиться и расступились в стороны.

То, что они приняли за камень, поднялось, выгибая шею. Громадные челюсти раскрылись над их головами, глаза вспыхнули, точно два маяка, разливая свет по пещере.

— Дракон! — закричал кто-то, и тут же одновременно это слово возникло в голове у Моргана. Он инстинктивно подумал о драконах, хотя никогда в жни их не видел и даже не предполагал, что они могут существовать. Он подумал о Зигфриде, герое своего детства, и о драконе Фафнире. Но дело в том, что Зигфрид и Фафнир — сказочные персонажи, а эта тварь — совершенно реальная. Перед Морганом поднялось какое-то гигантское ископаемое, исполинский ящер, обитатель подземных глубин.

И главное — это существо разговаривало, чему Пришелец уж совсем не мог поверить! Глубоким замогильным голосом, подобным отдаленным громовым раскатам, оно пронесло:

— Что вы, племя людей, делаете в моем подземном мире? — прогромыхало чудовище. Голос его звучал, точно эхо подземного взрыва.— Или вам мало места там, наверху, что лезете в мое подземелье?

Глаза вспыхнули еще раз и голова нависла над людьми, раскачиваясь в воздухе.

— Не пора ли вам податься назад, в свой мир, оставив глубины Дзармунджунга в покое...

Содаспес, стоявший возле Моргана, тут же обратил внимание на это имя. Лицо его, бледное, как молочный вестняк, блестело от пота, как, наверное, и у всех остальных, но при упоминании этого имени у него появилась надежда.

— Дзармунджунг,— благоговейно прошептал маг, не веря собственным ушам. Его голова тут же повернулась к старому Коньену, который, как и все остальные, был готов пуститься в паническое бегство, но вовремя остановился и обернулся в том же направлении, что и молодой чародей.

— Дзармунджунг? — повторил старый бард. Затем пристально взглянул на рептилию, прямо в ее большие, как блюдца, светящиеся глаза.— Так это ты, старый дракон?

Чудовище опустило голову, присматриваясь.

— Ну, я,— пронесло оно утробным голосом.— А кто здесь назвал меня по моему древнему имени?

Коньен тут же торопливо шагнул вперед, хотя Морган не мог не отметить, что у него тряслись колени. Коньен к тому же предусмотрительно выставил перед собой лиру.

— Я Коньен — певец, посвященный в барды. Неужели это вы, Ваше Всемогущество, пережили столько веков? И Вы по-прежнему не имеете ничего против статута?

— Да, я жив,— медленно отвечал дракон.— А ты что, в самом деле бард рода людского? Странно... ах да, статут. А кто вы такие, чтобы заводить со мной разговор на такие темы и тревожить мой хвост? Говори, ты что, не боишься старого Дзармунджунга, раз вторгся в его пределы?

Коньен попытался что-то объяснить говорящей рептилии, но Морган не понял ни слова его объяснений. Он стоял, потрясенно взирая на происходящее. Не то чтобы его так удивило увидеть перед собой говорящую, почти окаменелую рептилию, ибо в таких чудесах нет недостатка в межзвездных мирах. Бойджиары — рептилии с Тау ничуть не напоминали этого гигантского ящера. Они были телепатами и с легкостью обходились без языка. Каким же образом устроены речевые органы этого чудовища: челюсти и язык? Удивился Морган совсем по иной причине: Дзармунджунг был одним говорящих животных, о которых повествовали древне-кофирские легенды. Когда-то, согласно этим мифам, человек поделил этот мир с гигантскими животными, наделенными разумом и даром речи. Веками их считали исчезнувшими с лица земли, и теперь только старые сказки сохраняли память об этих животных. И вот — оказывается, сохранился один говорящий дракон!

— Добро, добро,— говорил тем временем дракон.— Подойдите-ка поближе, люди.

Коньен вздрогнул, и путники, один за другим, робко и неуверенно потянулись к нему, как гости к столу гостеприимного хозяина.

Два огромных глаза остановились на Аргире.

— Хо! Неужели ты собираешься проткнуть меня этой соломинкой? — спросил он, указывая на меч.

Амазонка отважно кивнула в ответ, встряхнув кудрями.

— Ошибка вышла, вини, Праотец Змеев,— вздохнула она.

Дракон огнул шею, вглядываясь в девушку. В глазах его промелькнуло что-то человеческое, он смотрел на нее с юмором и удивлением.

— Это что такое? — прогудел он.— Похоже, ты приняла мой старый хвост за что-то другое, девушка? Скажи, старина Дзармунджунг прав? Он не ошибается? Вот уж сколько веков прошло,— дракон задумчиво возвел глаза к сводам пещеры.— И вот передо мной девушка рода человеческого, которая грозит мне соломинкой.— Он хрипло рассмеялся: с таким звуком ссыпается уголь в подвал по жестяному желобу.

— Да, я девушка и зовусь Аргира, о Предок! — с вызовом ответила амазонка.

— Да ну? В самом деле? — фыркнул дракон и прищурился. Сияющие во мраке глаза наполовину погасли. Дракон медленно опустил голову долу, к мощным лапам, лежавшим на земле, так что теперь она лишь чуть возвышалась над Осгримом, самым высоким в компании.

— Певец, конечно же, волшебник... девчонка,— бормотал про себя дракон.— Похоже, передо мной те самые Шестеро... Прошу прощения, но и старина Дзармунджунг тоже кое-что понимает в песнях! Добро, добро, пришли славные деньки,— и тут он прервал бормотание и принюхался, шумно сопя носом.

По крайней мере, так показалось Моргану. Звук был такой, точно в пещере заработали насосы. Или запыхтел старинный паровоз.

— Гномы! — пробормотал дракон.— Пахнет гномами! Скажи-ка мне, дитя, отчего от тебя так воняет этими черными тварями? А? Мой старый нос чует их за версту.

Аргира шагнула вперед.

— Они напали на нас там, в верхнем мире,— заявила она чудовищу.— И мы достойно сразились, а потом отступили в эти пещеры в поисках спасения. Гномов было слишком много, хотя мы и немало их прикончили,— закончила она, с улыбкой хлопнув по ножнам.

— Хо, хо! Этих червей позорных стало поменьше на свете, я так полагаю? — захихикал дракон.— Приятно слышать, дитя человечье, очень приятно! Эти зануды подземные, от которых нет покоя ни на земле, ни в пещерах... Лезут повсюду, всюду суют нос, все вынюхивают! Хо! Так, значит, там была битва! Ба, вот те на! Потешило бы это зрелище старика Дзармунджунга, право слово. А твари ведь уже заползали ко мне в пещеру, предлагали краденое золото-алмазы, сулили жирных человечьих детенышей. Они хотели купить меня, старого Дзармунджунга, чтобы я служил Хаосу и Тени Зла!.. Что вы на это скажете? Ба! Вот те на!

Дракон поднялся на неверных ногах, хвостом вызвав небольшой камнепад в глубине пещеры.

— И что вы ответили им, Прадед? — поинтересовалась Аргира.

— Ответил? — прогудело чудовище.— Что я им ответил? — переспросил Дзармунджунг.— Я им ответил! Так ответил, что они надолго запомнят ответ старины Дзармунджунга...

Гигантская семипалая драконья лапа, в которой мог бы поместиться целый дом, поднялась в воздухе и замерла, грозно нависнув над путниками, и свет глаз блеснул в вороненых когтях.

Затем внезапно, словно молния, громадная когтистая лапа ударила в землю, подняв целый фонтан пыли и камней. Булыжники трещали под ее тяжестью как орехи. Пыль медленно оседала на дракона и окружающих.

— Силища невероятная,— прошептал кто-то. Моргану показалось, что это Осгрим.

Сквозь затихающий грохот раздался голос дракона:

— Думаю, они хорошо меня поняли,— пробормотал он, посмеиваясь.

— Так вот почему они боялись пуститься за нами следом в эту пещеру! — захохотал старый бард. Дзармунджунг мигнул ороговевшим веком.

— Что ж, ничего удивительного, что эти клопы не суются сюда, в мою Бездну.

Содаспес зачарованным взором обвел своды гигантской пещеры.

— Так вот она, Бездна Дзармунджунга, пещера, где живет легендарный дракон,— задумчиво пробормотал он.— Я часто слышал об этом месте и о его чудесах старых сказок и песен, еще в детстве, в солнечных дворах Забытого града.

— Так что же, еще говорят о старом драконе там, в верхнем мире? — прохрипел Дзармунджунг довольным тоном.— Помнят, стало быть, люди своего древнего друга. А скажи-ка мне, чародей, какой ныне денек миновал, с тех пор, как мы последний раз встречались с родом человеческим?

Колеблясь, Содаспес пронес:

— Много, очень много лет миновало с тех пор, Праотец Змеев.

— Ха, знаю я, что такое «много лет» для людишек,— насмешливо откликнулся старый дракон.— «Мно-ого!» Ты мне лучше скажи — сколько? Полагаю, пока я спал здесь, под землей, уже, поди, несколько веков миновало, и не одна славная война прошла без моего участия.

Содаспес обменялся взглядом с Коньеном и опустил глаза. Моргану показалось, что молодой чародей не хочет открывать правду.

От глаз дракона, светившихся не мигая, точно две лампы, не ускользнул этот молчаливый разговор двух смертных, и он оценил возникшую паузу по-своему.

— Боитесь поведать старому Дзармунджунгу, о том, который век на дворе,— прорычал дракон, щурясь.— Клянусь моим хвостом, я знаю, в чем тут дело. Наверное, сменилось не одно поколение. Говори же правду, не робей, сколько пролежал я в этой дыре, с тех пор как бился с Тенью на стороне Риолнарна, Царя людей и Силланаса, повелителя морского народа, а также Юнглингламора, вождя гномов, вместе со всеми остальными говорящими животными? Когда в последний раз, а это было давно, поднимался я на солнечный свет. Говори же? Говори, не томи старого Дзармунджунга!

Содаспес заговорил, но при этом он старался не смотреть на гигантскую рептилию.

— Тридцать тысяч лет,— пробормотал он, стараясь, чтобы это звучало как можно мягче.

— Что? — переспросил дракон, поворачивая свою громадную голову, словно отказываясь верить ушам.— Что ты сказал?

Содаспес повторил.

На миг воцарилось молчание.

Глаза дракона снова вспыхнули в темноте, громадная туша поднялась над кучкой людей. Он мог растереть их в пыль одним ударом лапы, одним взмахом хвоста.

Затем над сводами пещеры разнеслось громоподобное:

— Ты лжешь, человечишко! Лжешь, говорю тебе!

Рев его еще некоторое время гудел, отраженный стенами. Дракон в гневе встал на дыбы, насколько позволяла его нора. Люди замерли, боясь пошевелиться, чтобы не угодить под горячую руку.

Затем дракон успокоился и склонил к ним голову.

— Так долго... В самом деле, большой срок... Тридцать тысяч лет! Я не ослышался? Так что, получается, я проспал не века, а тысячелетия? Сколько же за это время сменилось королевств? Кровь Риолнарна по-прежнему правит в Ирионе, Граде людском? А, человечишко?

Со всей мягкостью, на которую только был способен, старый бард ответил на этот печальный вопрос:

— Его наследная линия давно пресеклась, многие тысячелетия назад, и людей уже тех нет, и след их стерся в истории. Сами камни Ириона похоронены под вековой пылью, и никто не знает, где остались лежать эти развалины: даже мудрейшему людей это невестно.

У дракона в горле захрипело.

— Так это что ж получается? Светлый Ирион, гордый Ирион... Чудо городов — и теперь его нет? Увы! Кажется, я и сейчас вижу, как реют на ветру золотые знамена... слышу смех молодых принцев... благородных героев... Увы, увы!

Все стояли, не решаясь вставить ни слова, пока старейший живых оплакивал потерянные королевства и сказочные войны, ставшие преданием. Через некоторое время дракон поднял голову, чтобы спросить:

— А как же Силлинас и его почтенный род, живущий в глубинах Зеленого моря — они тоже сошли со сцены? И их город, Кос Илим, на дне морском... уж с ним-то ничего не могло случиться. Его же охраняли армии наяд и тритонов!

— Морской народ вел долгие затяжные войны с людьми,— почтительно отвечал Содаспес.— После разрушения Чернограда и падения Тени, до пришествия Ярбата, Ангела Света, морской город утонул в черном иле, а род русалок растекся по всему миру, и, если кто них еще жив, то людям об этом невестно.

Старый дракон сощурил глаза в затянувшемся молчании, и только тяжкий шум его дыхания раздавался под сводами пещеры. Наконец упавшим голосом он вновь заговорил:

— Печальные вести принес ты мне, человек... тяжко моему старому сердцу слышать обо всем этом... лучше бы мне и не знать ничего. Но вот еще один вопрос, ответь-ка ты мне, сын человечий...

— Спрашивай, Предок.

— Мой народ... говорящих животных, что с ними? Ведь время не настолько жестоко, чтобы отнять у меня моих братьев, как оно поступает с вашим родом смертных! Конечно же, мы ведь почти бессмертны... Шармингзон, Великий Рух и Гордрим, Белый Гриффон, а Ааарль, Говорящая Рыба? Что с ними, с милой Нонидааль, госпожой Сфинкс, с хитроумным Йемнд, Василиском и со старым мудрым Эригандором, Красным Мантикором? Что с ними, с остальными? С единорогами, гиппокампусами, коньками морскими, змеями, говорящими зверями, что обитают в горах, под водами и небесами?

Голова Содаспеса тяжко склонилась на грудь, и Морган заметил, что в глазах его блеснули слезы. Он стал отвечать что-то, запинаясь и неразборчиво, так что дракону пришлось повторить свой вопрос.

— Увы, Прадед... ты остался в одиночестве... насколько вестно детям людей... Говорящие звери давно покинули сей мир.

— Покинули? Уж не хочешь ли ты сказать...

— Это так, Прадед,— заговорила Аргира.— Моя земля, к северу от Долин шепота, была некогда родиной Барантара, быка с головой человека. Но он умер, этот великий мудрец, за двадцать тысяч лет до рождения моей матери... и умер, как и жил, другом рода человеческого. Говорящих животных больше нет. Вот почему мы были так удивлены и обрадованы, застав тебя в добром здравии. Насколько нам, людям, вестно, ты остался последним говорящих, кто жил с первыми людьми на заре мироздания.

 

Глава 7

ЯКЛА

 

Долго еще старый дракон вспоминал о давно ушедших днях. Его затуманенный взор погрузился в далекое прошлое. Но наконец Дзармунджунг приподнялся и, невзирая на грусть, притаившуюся в голосе, глаза его заблистали прежним задором.

— Добро, добро,— пронес он с печалью,— время идет, хотим мы этого или не хотим, ничего не поделаешь. Годы пролетают, как сорванные листья, и миры рассыпаются в прах... Однако пришло, похоже, время кое-что сделать для этого мира, пока он не остыл окончательно.

Затем, зашуршав среди камней, он сдвинул свое массивное тело и выпрямился во весь свой гигантский рост. Морган раскрыл рот, впервые увидев дракона в его натуральную величину. Даже земные динозавры на заре истории не были столь мощными. Наверное, не меньше тысячи тонн составлял вес Дзармунджунга. Сам мир, казалось, трещал по швам и ходил ходуном под его лапами. Никто живущих не мог без благоговейного страха взирать на этого колосса. Это была движущаяся гора, старейший живущих. Последнее, величайшее и мудрейшее всех говорящих животных.

Дракон, не торопясь, повел путешественников в глубь своего жилища, этого легендарного места, воспоминания о котором сохранились лишь в старинных преданиях. Это была пещера с высоким и обширным куполом настолько впечатляющих размеров, что здесь могли швартоваться космические лайнеры. Потолок исчезал в вышине, а дальней стены просто нельзя было разглядеть: она казалась затянута туманом или облаками. Люди шли, точнее, бежали вприпрыжку за драконом по этому обширному помещению, пытаясь по пути рассмотреть чудеса, каких немало таилось в величественной пещере. Тьма по сторонам рассеялась. Дзармунджунг пронес одно Имен, и целый фонтан искр ударил центра пещеры, где возвышался черный кратер. Столб белого огня поднялся и упал, озарив каменные стены и своды, разогнав тени. На стенах люди увидели древние священные письмена рун, глубоко врезанные в камень неисчислимые столетия назад стараниями невестных мастеров. Буквы оказались столь велики, что невозможно было охватить взором больше одного знака. Для того чтобы прочитать надписи целиком, пришлось бы удалиться от стен на порядочное расстояние. Содаспес с благоговением взирал на эти драконьи письмена.

— Это забытый язык,— толкнул он в бок Коньена.— Мир уже давно утратил его. Это — первые письмена говорящих животных, от которых зародилась древняя кофирская письменность. Дракон вырезал в камне всю историю Мироздания. Ты только взгляни! Какие несметные знания, какие тайны, не вестные ни одному людей, начертаны на этих стенах!

Коньен только кивнул, почти не обратив внимания на слова мага. Его лицо, озаренное фонтаном магического света, выглядело необыкновенно одухотворенным. Он знал эти старые песни и любил их, как не любил ни одного человека в своей жни. И теперь золотая память веков окружала его со всех сторон. Дух захватывало. Вот так запросто идти по легендарной пещере Дзармунджунга и разглядывать письмена дракона.

— Когда мир еще был молод, сюда явился Ярбат собственной персоной, прывая старика дракона на войну с Тьмой,— пробормотал он.— Стопа бессмертного касалась этих древних камней. И надо же так случиться, что именно мне, единственному всех певцов, выпала честь увидеть это чудо!

Люди прошли в задние покои, каждый которых был размером с собор. Дракон повел их сквозь череду этих палат: одна них оказалась завалена сокровищами, точно кто-то возвел посреди пещеры золотые горы или холмы белого серебра, блестящие груды драгоценных камней. Богатства целого мира лежали здесь, сваленные грудами, и у Моргана захватило дух от одного вида столь несметных сокровищ.

Здесь хранились странные загадочные камни, украденные или выменянные у гномов, диковинные зеленые монеты чеканки морского народа и удивительные драгоценности, похожие на пустые прозрачные пузыри, в которых мерцал свет — вероятно, украшения, принадлежавшие воздушному народу сильфов, упоминания о котором сохранились лишь в легендах. Это были забытые Кровники...

Содаспес вдруг ахнул и, нагнувшись, дрожащими пальцами прикоснулся к золотой монете с ображением доброго бородатого лица и со странными крючковатыми буквами, каких еще не доводилось видеть Пришельцу. Чародей осторожно поднял монету и повернулся к Коньену. На лице его отразился священный ужас:

— Смотри, певец! Это лик самого Амандара, первого царя людей,— прошептал он.

Коньен взял монету, чтобы разглядеть ее поближе.

— Монета отчеканена в Ирионе,— хрипло пронес бард, у которого внезапно пересохло в горле.— Смотри, парень, ее отчеканили семьдесят тысяч лет назад. Тот век, все королевство, его народ и его язык исчезли памяти людской. Но только посмотри, как сверкает золотой, как будто лишь вчера его отлили на монетном дворе.

Они прошли дальше через пещеры, полные чудес.

За этим залом последовал зал тысячи мечей. Старые, помятые, зазубренные, тронутые древней ржавчиной клинки висели на стенах. Каждый них имел собственное имя и гордую историю. Это были клинки старых героев, и многие них участвовали в славной войне с силами Тьмы.

Старый Коньен мог опознать их с виду. Глаза его затуманились слезами; они слезились -за повышенной влажности пещер? Он смотрел на эти клинки и называл их друг за другом:

— Вот висит старый Скаммунг, который носил Икснар, а вот широкий кладенец Йонгар, сверкающий Сириам Беспощадный, Бабамор и Рорнавей, Ян и Тарналюм, Зариоль Тихоход, бесшумнейший мечей! Спи с миром, священная сталь! Ты заслужила покой на долгие века.

Наконец путники забрели в пещеру, значительно превосходившую размером остальные. Она была невообразимо огромной. Сый туман клубился везде и был странного, явно не атмосферного происхождения. Откуда-то доносился тихий шепот, повсюду скользили тени, мерцали таинственные огоньки. В самом воздухе здесь, казалось, витала магия.

— Пещера Чудес,— пронес Лучник голосом тихим и завороженным.

Содаспес не сказал ни слова, он в удивлении озирался.

Морган вглядывался в загадочный голубой туман, сквозь который виднелись странные предметы: каменные шероховатые маски; наковальня, слишком большая для того, чтобы ею пользовался простой смертный; шар с чистой водой, что сверкала, точно живая, внутренним глубоким светом; алтарь, сооруженный кое-как, грубо и топорно, зато инкрустированный сверху древними драгоценными камнями; гигантское копье сорока футов в длину, увенчанное странной формы лезвием, похожим на пламя.

Пещера Чудес... о которой до сих пор рассказывали старинные песни, сказочная сокровищница магических принадлежностей, инструментов и орудий, обретенных на заре мироздания!

Тут хранилось немало вещей, которым Морган затруднялся подыскать название. Какие-то странные приспособления стержней, конусов и кубов, а также прм полированных сверкающих кристаллов и странного загадочного металла черного, зеленого и серебряного цветов. Чувствовалось, что эти предметы обладают подспудной мощью, силой, которая заключена в них до поры до времени. И этой силы, которая могла проснуться в любой момент, хватило бы, чтобы покорить или разорвать на части целые миры.

Хранилось тут и черное зеркало, высокое, как крепостные ворота, в глубинах которого двигались бледные силуэты, беспокойно, точно прраки, пойманные в туманный мир двух мерений, и громадный драгоценный камень с тысячью граней, на каждой которых была вырезана руна невиданной силы, а внутри заключен огонь, светивший точно звезда, пойманная в бутылку.

Было тут и оружие: броня, латы и ножны, с начертанными на них странными знаками, похожими на буквы; меч удивительной красоты и тонкой работы, лезвие которого сверкало точно бриллиант на парадном эфесе. Бронзовая голова, потемневшая от времени, венчала жезл, стоящий в углу, и драгоценные камни сверкали в ее глазницах. Эти глаза смотрели осмысленно и провожали путников взглядом.

Казалось, чудесам не будет конца. В самом центре пещеры росло гигантское дерево. Странным образом оно пустило корни в голый камень. Однако листва на нем была зеленой и пышной, громадные ветви размахнулись широко во все стороны, качаясь, точно овеваемые невидимым ветром, должно быть, долетавшим какого-то иного мира. Одна ветвь привлекла взоры людей: она сверкала, точно сделанная чистого золота, и семь черных птиц сидели на ней. Птицы без крыльев и без глаз!

Морган смотрел на эти чудеса, но не понимал их предназначения. Но по благоговейному удивлению на лицах друзей он догадался, что они проникли в тайное хранилище древних чудес: тех самых вещей, о которых рассказывали мифы; легендарных вещей, о которых пелось в песнях.

Перед одним чудом — черным кристаллом, Дзармунджунг остановился. Кристалл напоминал бездонный колодец, чья горловина затянута пленкой стекла. Казалось, эту вещь окружал ореол невидимого света.

— Разве такое возможно? — раздался восхищенный и восторженный шепот Аргиры у Моргана за спиной.

— Знаешь, что это такое, дитя? — спросил старый дракон, весело сверкнув оранжевыми очами, которые вспыхнули, словно светофоры в ночи на железнодорожном переезде. Девушка-воин медленно кивнула в ответ.

— Кладезь Игга, не так ли, дедушка дракон? О нем рассказывает история о принце Оуросе и мудром отшельнике, а также о старом короле Игле-Орле...

— Колодец Мудрости,— эхом откликнулся Лучник.

— Да, дети мои, тот самый Колодец Мудрости! — прогудел Дзармунджунг. Дракон пребывал в хорошем настроении, возможно оттого, что через столько веков показывал сохраненные им сокровища и чувствовал себя как настоящий коллекционер, у которого есть чем похвастаться.

— Теперь, мне кажется, самое время заглянуть в колодец раз уж мы пришли сюда по следам многих и многих героев являвшихся к нему перед подвигами,— проговорил старый дракон.— Ведь именно здесь можно узнать, какие опасности ждут впереди, и как можно их бежать, не так ли? Ба! Сейчас посмотрим, не закисла ли эта штука за столько тысячелетий... Люди расположились на краю легендарного сказочного колодца, опустившись на колени. Поверхность черного кристалла, подвижная, точно вода, сверкала, магический свет пробегал под ее поверхностью. Дзармунджунг тоже занял место перед колодцем, медленно и тихо опустился к его черной поверхности, обмотав колючий хвост вокруг кристалла и положив голову на могучие лапы.

И тогда он пронес еще одно Имя. Тишина воцарилась в магической пещере. Тени отступили, и забрезжил свет. Слабое, но отчетливое сияние замерцало в непостижимых глубинах старого колодца. Точно пррачный зеленый свет всплывал к его поверхности: слишком смутный и зыбкий, чтобы можно было назвать его «светом», и слишком бледный, чтобы отважиться определить его цвет, как «зеленый». Он напоминал фантом света и тень цвета.

Свет поднялся к самой пленке поверхности, просочился сквозь нее и растаял над колодцем слабым туманом, дымкой, медленно покачиваясь и сворачиваясь струйками. Морган заворожено взирал на происходящее. У него на глазах творилась настоящая магия, и все происходило не в реальном мире, где существует человек, а в сумеречной загадочной реальности самого настоящего мифа.

Зеленая дымка постепенно превратилась в некое подобие гигантского Лика.

Сотканный тумана, этот Лик казался не совсем человеческим, хотя у него были и борода, и величественно сжатые губы, и гордое чело, прикрытое чалмой. От широкого лба по сторонам чалмы поднимались крылья; они шевелились, словно поддерживая Лик в воздухе. Неземные глубины отражались в туманных глазах, больших и мудрых, и, когда Лик тумана заговорил, голос его звучал отдаленным шепотом.

— Что ты хочешь? — пронес странный голос.

— Нам надо знать, что ждет этих смертных впереди,— торопливо пронес старый Дзармунджунг, пока шестеро людей с почтением и опаской рассматривали творение магии.

— Опасности,— ответило лицо тумана,— поджидают каждого, смерть ожидает одного, а тьма — другого. В конце пути — великий триумф и слава, что переживет века,— ответил Лик, сотканный тумана.

— Семь дорог идут в верхний мир моих пещер,— продолжал дракон.— По которой них должны отправиться эти люди, какой проходов не охраняется, на какой тропе нет засад гномов?

— Все семь дорог стерегутся,— отвечал пррак колодца.— Но людям уготовано выйти отсюда Горными Вратами, хотя и они охраняются.

— Что же случится, если они направятся по одному других путей? — спросил дракон.

Лик ответил с едва заметной улыбкой:

— Ты не можешь перечить року, о Дзармунджунг, как бы того ни хотел! Поскольку это записано в Книге Миллионов лет. Люди должны оставить твою пещеру и идти именно этой дорогой, хотя она полна опасностей, и смерть, и тьма стерегут людей пред Горными Вратами. Все же именно на этом пути ждет их светлая победа. Поэтому следует не робеть, а отважно идти навстречу тому, что предстоит пройти как небежное.

Лик стал таять. Высокий лоб, скулы и борода расплывались завитками дыма. Вскоре они превратились в бесформенные тени. Дзармунджунг поспешил спросить, пока видение фантома не успело раствориться совсем:

— А как же гномы, о мудрый?

— Они вместе с ведьмой, их госпожой, пойдут легионами вместе с Хаосом, но все закончится в конце...

И с этими загадочными словами Лик исчез, растворился окончательно, а с ним исчезло и туманное зеленое свечение.

 

* * *

 

В эту ночь путешественники спали в пещере Дзармунджунга и с зарей двинулись к Горным Вратам. Этот путь вел людей по проходам и галереям, где столетиями не ступала нога ни одного живого существа.

Здесь царила тьма кромешная, поскольку в пыльных ярусах подземелья свет исходил лишь от минералов в стенах и светящихся в темноте разновидностей мхов и лишайников. Освещения, можно сказать, не было никакого, не считая диковинного света, исходящего глаз Дзармунджунга. Содаспес, видя, что этого не бежать, влек своего маленького, битком набитого кошелька медальон черного металла, на котором был выбит загадочный иероглиф. Никто путников не смог бы пронести его названия, поскольку не существовало ни такого слова, ни знака в их языке. Держась за этот медальон, чародей пронес некое Имя, и тут же перед путниками вспыхнул светящийся шар. Он поплыл перед ними, испуская золотистое свечение, словно миниатюрная луна.

— Коридоры, которыми нам придется пройти, темны, но верю, что Колдовской свет разгонит мрак,— объяснил Содаспес, повесив медальон на грудь, точно дорожный фонарик. Морган последовал за остальными, справедливо полагая, что в подобном путешествии лучшего компаньона, чем маг, не придумаешь.

Пузырь золотого света плыл перед путниками по громадным пещерам с высокими сводами, под которыми громом раскатывалось эхо их шагов. Колдовского шара вполне хватало, чтобы сделать путь безопасным и не переломать ног.

Дзармунджунг шел с людьми, а точнее, с Аргирой, которой оказывал особую благосклонность, взяв ее себе на плечо, где молодая воительница смотрелась не более чем бугорком на холме или пуговкой на кафтане. Остальные шли по следам старого дракона. Время от времени, когда проход сужался, путники выстраивались в линию за его хвостом, волочившимся по битым камням и каменному полу с металлическим скрежетом, словно ржавая пила.

Многие галереи осыпались уже несколько веков назад, и никто сюда не заглядывал уже давно. Но были времена, когда короли и герои всех Кровников использовали эти подземные коридоры для усыпальниц.

Путешественники прошли мимо каменных саркофагов, под массивными крышками которых хранилась история. Как на скрижалях, на них были начертаны бессмертные имена. Троны, покрытые паутиной, точно флером, мрачно стояли в тени. По обычаю правителей Века Рассвета и трон, и корона, и меч хоронились вместе с павшим в бою королем или царем. Там и сям среди пыли и паутины веков нет-нет да и поблескивали в мутном свете старые доспехи, пробитые шлемы, проржавевшие ножны и копья.

Осгрим, спешивший за Морганом как верный оруженосец, закатил глаза в суеверном ужасе при виде этих реликвий, напоминавших о бренности всего рода человеческого. С губ его срывалась молитва, в которой он то и дело поминал ангела-хранителя.

Морган усмехнулся про себя, не подавая виду, чтобы не ранить сердце отважного, но простоватого боевого товарища, и ничего не сказал на этот счет. Он вспомнил, с какой отвагой Осгрим вел себя в отрогах Таура, отбивая атаку сенмурвов, клекочущих и рвущих когтями и клыками буквально все вокруг, и устыдился. Ведь тогда Осгрим вел себя бесстрашно, точно эпический герой, как рыцарь «без страха и упрека». Но теперь его трудно было узнать. В подземелье, превращенном в гробницу, он почти потерял самообладание. У него побелели губы, на лбу блестел холодный пот, глаза закатились в страхе. Морган усмехнулся, но ничего не сказал.

«У каждого своя отвага и у каждого свой страх!» — как говорит Белая книга.

 

* * *

 

Вскоре и Моргану Пришельцу довелось испытать на себе ледяное дыхание страха. И его храброе сердце сжала холодная рука самого настоящего ужаса.

Неожиданно путникам пришлось остановиться в узком проходе, и страх коснулся всех без исключения, даже храбрейших них. Высокий Лучник побледнел и стиснул свой черный лук так, что костяшки пальцев побелели.

Впереди них что-то зашевелилось, окутанное тенями, словно пррак или мертвец, вставший гроба. Послышались медленные шаги, и прямо перед ними разорвалась завеса паутины. Морган зажмурился, не веря собственным глазам, но в то же время не сомневаясь, что к нему движется что-то сверхъестественное. Сердце его забилось, точно птица в клетке.

Древний ужас стоял у них на пути, протягивая сгнившие конечности и преграждая им дорогу!

Когда-то это был человек, существо плоти и крови, но это было слишком давно. Века иссушили плоть до черноты, кожа обвисла лохмотьями. Обнаженные желтые кости сверкали сквозь свисавшие с плеч лоскуты.

От головы не осталось ничего, кроме черепа. Голая кость, потрескавшаяся и покрытая вековой пылью, с ухмылкой смерти, притаившейся в оскале зубов. Но глубоко в глазницах брезжил живой свет, будто этому существу даровали вечное существование в таком вот неприглядном виде. Скелет стоял на тонких ногах. Какая-то непонятная сила заставляла его двигаться. В одной руке — точнее, в том, что от нее осталось, мертвец сжимал меч. И, хотя лезвие покраснело от ржавчины, клинок, видать по всему, оставался острым.

Ни слова не вырвалось прогнившего рта, только блеснули сжатые зубы, уже не прикрываемые ни бородой, ни губами. Безмолвный вызов читался во взоре ожившего мертвеца.

Коньен первым понял, что это такое, и выступил оробевшей толпы.

— Позволь нам пройти, Доровир, храбрый Доровир, самый верный слуг! — стал распевать он.

Череп чуть склонился набок, словно скелет прислушивался,

— Позволь нам пройти, умоляем тебя, о Доровир! Твой добрый король спит в смертной колыбели, и мы не потревожим его покой. Пропусти же нас, Доровир Вернейший. Добрый король Аромедион будет спать безмятежно до скончания веков, и ты будешь нести стражу около его гроба, как суждено тебе по обету. Позволь же нам пройти, о храбрый Доровир!

Путники шли в полном молчании, со скорбными лицами, полные дум. И никогда больше не упрекал Морган слугу своего Осгрима в суеверии. У этого мира были свои законы, и теперь Пришелец знал, что еще не все чудеса открылись ему.

Путь сквозь Палаты Смерти занял несколько часов, но наконец путешественники вышли на свет. В большом мире, лежащем за Горными Вратами, уже наступило утро.

Солнечный свет сразу согрел их, развеяв страхи и вновь напомнив им, что они — люди, и их мир находится здесь. Понемногу свежий горный воздух прогнал запахи тлена и разложения.

Никто не говорил лишних слов — это было неуместно после всего, что прошло у них перед глазами. Все, не исключая и Пришельца, знали, что позади осталось славное прошлое мира, в котором они обитали.

Через некоторое время, освежившись прохладным вином и последний раз поежившись от воспоминаний, путники были готовы отправиться дальше.

Волшебный шар по-прежнему висел в воздухе. При солнечном свете в нем не было необходимости, и Содаспес поспешил взять медальон и потушил огненный шар, назвав иное Имя.

Теперь их путь лежал к Горным Вратам. Дзармунджунг проводил людей, проследив, чтобы они не сбились с тропы. Но вскоре он повернул обратно, пожелав им всего наилучшего. После стольких лет, проведенных в кромешной тьме, дневной свет его не очень-то радовал.

— Теперь прощайте, дети человеческие, и ты, дитя мое,— обратился он к Аргире, бережно сняв ее с плеча и ставя на землю.

В голосе дракона сквозила глубокая печаль, и все пожалели его, снова остающегося в полном одиночестве. Огромные желтые глаза последний раз блеснули на прощание.

— Отсюда вам придется идти одним, хотя хотел бы я не оставлять вас, да такова уж судьба.

Один за другим путники сердечно распрощались с гигантской рептилией, поблагодарив старого дракона за доброту и гостеприимство. Но тот и слушать не пожелал.

— Клянусь своим древним хвостом,— прорычал он.— Я ничего хорошего для вас не сделал. Разве что не стал выгонять вас своей пещеры. Поэтому незачем благодарить старого Дзармунджунга. Когда же закончится ваш путь, и вы сделаете для спасения мира Бергеликса все, что возможно, вот тогда добро пожаловать снова ко мне в гости, и я устрою вам настоящий прием. Но теперь могу только пожелать доброго пути. И смотрите осторожнее с Черными гномами! Держите с ними ухо востро! Эти мерзавцы так и норовят выскочить засады! Может, мы еще и встретимся... и даже быстрее, чем вы думаете!

И с этими словами старый дракон повернулся и отправился прямиком к своей огромной пещере. Люди взглядами проводили его и тут же пустились в путь навстречу новым приключениям.

 

* * *

 

Игга не солгал. Не прошло и часа после того как они распрощались с Дзармунджунгом, как Черные гномы уже пустились по следам путников, причем куда большим числом, чем прежде.

Заря блистала в небесах, предвещая славный путь воинам. Они вновь выбрались на поверхность подземелий и уже находились на самой Вершине мира. Всюду, куда ни глянь, вставали горные пики, покрытые девственными снегами, озаренными золотым сиянием рассвета. Теперь люди были уже недалеко от цели. Еще немного — и они предстанут пред Вратами Тарандона, где должен кончиться их путь.

И тут их схватили. На них напали, застигнув врасплох, так что даже рука не успела потянуться к мечу.

Путники проходили по узкому ущелью, когда на них были скинуты ловчие сети. Небо над головой на миг потемнело — и вот они уже были с ног до головы опутаны веревками.

Лучник успел лишь дать предупреждающий крик, меч Аргиры блеснул в лучах рассвета, Осгрим взревел как рассерженный буйвол и взмахнул своей дубиной, но веревки опутали их, сковывая движения. Путники рвали сеть в разные стороны, и от этого только быстрее запутывались.

Дьявольский хор голосов окружил их со всех сторон — это радовались гномы. А потом горные карлики набросились на связанных пленников целой ордой, молотя дубинками. Они опрокинули Лучника наземь. Точный удар угодил по запястью Аргиры, и меч выпал онемевших пальцев амазонки. Однако понадобилась дюжина карликов, чтобы повалить ревущего Осгрима.

Содаспес отбивался как мог, используя различные чародейские штучки, бросая в гномов -под сетей шаровые молнии. Но и его, в конце концов, сбили с ног.

Прошлась чья-то дубина и по затылку Моргана. Мир сразу вспыхнул звездами и тут же потонул во тьме.

Так путники оказались пленниками Рыжей колдуньи.

 

* * *

 

Кладезь Мудрости предупреждал об этом, и то, что случилось, было, по всей видимости, неотвратимо. Еще в пещерах Содаспес, посовещавшись со старым драконом, раскрыл загадочное предупреждение Лика.

Похоже, на их пути встала могущественная волшебница, руководившая легионами Черных гномов. Звали ее Якла, и это имя наводило страх на обитателей окрестных земель.

Опутанных сетью, оглушенных дубинами, еще не пришедших в себя окончательно путников отволокли в палаты горного дворца колдуньи, и они теперь лежали, спеленутые, точно жертвенные животные, у подножия ее трона.

Палаты ведьмы были прекрасны, здесь поработали настоящие мастера. Стены холодного камня, похожего на малахит, только глянцевые и полупрозрачные, поднимались со всех сторон на невероятную высоту. Пол представлял собой черное зеркало с золотыми звездочками, сиявшими эбонитовой глубины. Жаровни гнутой и кованой меди рождали умрудное пламя в нефритовых сосудах по обе стороны трона — кресла красной древесины невестной породы, устеленного зеленым бархатным покрывалом.

На троне восседала сама Рыжая колдунья — привлекательная молодая женщина с высокой грудью и с властным взглядом. Рядом с ней Аргира, потрепанная и покрытая дорожной пылью, выглядела невзрачной серенькой мышкой. Но, несмотря на всю привлекательность, было в красоте чародейки нечто зловещее. Это была нечеловеческая красота, красота, созданная при помощи чар или иного, неземного происхождения. Трудно было даже сказать, действительно ли перед ними женщина, или существо, которое искусно имитирует женскую природу. Колдуньи такого уровня вообще редко показывают свой истинный облик, стараясь больше проводить впечатление, чем демонстрировать собственное лицо.

Итак, она звалась Рыжей колдуньей, и это прозвище дали ей недаром. Волосы ее казались факелом огня — они были неестественного цвета, видимо, над ними потрудился искусный мастер. Искусно вплетенные, блистали золотые и малиново-алые нити, словно в ее шевелюре золото перемешалось с кровью. Зловещий и очаровательный вид придавали ей эти волосы. Она носила длинное шелковое платье, скрывавшее высокие стройные ноги, однако маленькие крепкие груди были выставлены напоказ, лишь присыпанные золотой пудрой.

Лицо колдуньи, правильной овальной формы, было спокойным и величественным. Льстец сравнил бы его с золотым яблоком, но вскоре бы пожалел о своей ошибке. Полные чувственные губы и маленький подбородок могли ввести в заблуждение кого угодно, но мало кто знал, какие приказы вырывались этих чудесных уст!

Однако глаза выдавали ее — глаза зверя, а не женщины. Под насурьмленными, аккуратно выведенными бровями светились алые, цвета крови, зрачки.

На нижней ступеньке трона восседал жуткий горбатый карлик, черный как эбонит. Жуткую морду уродливого существа, которую и лицом-то назвать трудно, окружала косматая грива и рыжая борода с седыми прядями. Железная зубчатая корона, похожая на обруч от бочки, была натянута на самые брови карлика, точно украшение шута.

Так выглядел Тог — вождь Черных гномов и слуга Рыжей колдуньи.

Сети разрезали. Гномы держали путешественников за руки и за ноги, словно только и дожидаясь приказа повелительницы, чтобы разорвать их на части. Однако колдунья, похоже, не торопилась с казнью. На людей надели железные цепи и отобрали все оружие, включая лиру Коньена и кошелек Содаспеса с магическими принадлежностями. Все трофеи сложили у подножия трона. Все происходило в мрачном молчании, под безучастным взором колдуньи, лицо которой не выражало абсолютно ничего. За ним, казалось, притаилась сама пустота, безразличная к судьбам и душам человеческим.

Когда она заговорила, голос ее зазвенел как колокольчик. Таким голосом могла говорить принцесса эльфов или сильфида.

— Отчего же вы поднялись сюда, в такие выси, несмотря на предупреждение Колодца? Ведь вы знали, что будете захвачены в плен? — спросила она без всяких предисловий.

Путники, а теперь уже пленники, обменялись взглядами, и затем заговорил Лучник, словно он — старший. Однако это показалось всем совершенно естественным.

— Потому, госпожа, что Колодец обещал нам победу,— твердым голосом объявил он.

— Победу! — фыркнула она, и в голосе ее звенели раздражение и насмешка.— О какой победе может идти речь, когда вы у меня в плену. Одно слово сорвется с моих губ — стальной клинок пронзит сердце Моргана, и все закончится, поскольку, как тебе вестно, Содаспес, никто этого мира не может закрыть Тарандонских Врат, кроме Пришельца.

Содаспес, побледнев, ничего не ответил на эту колкость, он даже не поднял головы, как тогда, когда он стеснялся открыть правду о времени старому Дзармунджунгу.

Лучник снова заговорил, и голос его звучал на удивление спокойно.

— Ваша правда, госпожа, все это в самом деле может проойти, в том числе с любым нас. И все же я знаю, что вы не скажете этого слова, а если и скажете, вашему желанию что-то воспрепятствует в последний момент, и оно не исполнится, а если даже исполнится, история все равно придет к иному концу каким-то другим чудесным образом...

Ведьма разглядывала Лучника пристальным насмешливым взглядом, в котором не было и следа жалости.

— И ты в самом деле веришь в это, Лучник? Может, нам стоит попробовать? Я могу приказать сделать это прямо сейчас, и ты увидишь, сколько крови в сердце Пришельца — она будет разлита на этом зеркальном полу.

Лучник невольно посмотрел на эбонитовое зеркало, напоминавшее черный замороженный каток — таким оно было гладким.

— Так что, попробуем, Лучник?

Морган ощутил небывалый страх. Не просто страх — ужас подкрался к нему и ухватил за горло. Пришелец не мог сказать ни слова, он покорно ждал, как будто был уже заранее мертвым. Он ненавидел себя за этот страх, но ничем не мог помочь ни себе, ни своим спутникам. Спокойствие и уверенность, звучавшие в голосе Лучника, явно не находили отклика в сердце Моргана. Он приготовился закричать, но не смел ни шелохнуться, ни пискнуть. Он стоял у трона Рыжей колдуньи как мышь, придавленная кошачьей лапой, и ощущал ее когти у самого своего сердца. И все же, непонятным образом он чувствовал, что в этот момент ситуацией управляет не она, а Лучник. Якла, Рыжая колдунья, тоже чувствовала это и была сбита с толку.

Лучник тем временем обратил беседу в иную сторону.

— Ты не можешь убить Пришельца по своей воле, потому что не его Судьба — погибнуть в этом презренном месте, и не тебе решать его участь,— спокойно продолжал он.— И ты, владеющая красной магией, знаешь, что бесполезно бороться с Судьбой. Она неодолима.

Неуверенность промелькнула на лице колдуньи. Затем, через миг оно снова стало холодным и твердым, как маска слоновой кости.

— Судьба! — фыркнула она, кривясь ехидной усмешкой.— Лик поведал вам, что вы одержите победу в конце концов? А разве не тот же Лик сообщил, что смерть ожидает одного шестерых за Горными Вратами? Почему же этот счастливчик не может оказаться Морганом?

Затем, прежде чем Лучник успел ответить, не давая ему вставить и слова, она продолжала:

— И отчего ты уверен, что Лик говорит правду? И чьим голосом говорила эта пррачная маска? Может быть, с вами говорил властелин Хаос, а не глупый старый Игга!

Лучник ничего не ответил, потому что и в самом деле сказать было нечего. Никто не мог быть уверен, что Лик говорит правду... Путники могли только на это надеяться.

Тогда Колдунья заговорила вновь, уже более вкрадчивым тоном:

— Зачем вам нужно сносить такие тяготы и трудности? Зачем рисковать своим бесценным здоровьем и жнью? Ведь вы столько раз подвергали ее опасностям в горах и пещерах, а также в лесах и на равнинах. Откуда у вас взялась уверенность, что вам под силу закрыть Тарандонские Врата?.. Откуда вы знаете, что вообще сможете найти их среди горных лесов и пиков? А даже если это и случится, откуда вам знать, стоит ли вообще закрывать Врата Тарандона? Ваши боги снова вернутся в этот мир и встанут перед закрытыми дверьми. А кто знает, может быть, они придут сюда, чтобы превратить Бергеликс в зеленый цветущий рай? Вы уверены, что это не так? А может, если ворота закрыть, их не откроет уже никакая сила, даже сила всех могущественнейших магов этого мира, вместе взятых... И почему вы так боитесь господина Хаоса? Потому что он для вас олицетворяет Зло? Но Хаос лишь обратная сторона Творения. Две половины составляют единое целое, то, что мы называем природой. Разве природу можно заставить быть доброй или злой? Она такая, как есть. Это мы даем ей оценки. Разве это не насилие над природой — развешивать на ней ярлыки, придуманные маленькими людьми — аморальными философами? Разве может быть только Злом или только Добром какая-то вещь и явление в этом мире: ветер, камень, зверь, облако, волна?

Музыка ее голоса действовала завораживающе. Морганом овладевала дремота. Все тело ныло, и неожиданно он почувствовал, насколько устал в пути и как желает отдохнуть. Спиной он ощущал холод черного зеркала, на котором все они лежали, и остальные, вероятно, чувствовали себя не лучше. Он усиленно заморгал и тряхнул головой, прогоняя наваждение, и только тут с удивлением заметил, что колдунья уже ничего не говорит. Она сидела без движения, словно ваяние, глядя на пленников с высоты своего трона. Глаза блистали на неподвижной маске ее прекрасного лица, словно две кроваво-огненные луны. Казалось, ее плоть ходила волнами, она стала прозрачной, как столб разноцветного дыма, в котором можно было увидеть все семь Хакрасов ее астрального тела, вращавшихся подобно огненным колесам.

У ног чародейки, точно черный пес, скорчился гном, поскуливая и пряча свои красные глаза. Цветное пульсирующее облако нависло над его головой. Палата погрузилась в сумерки: все окутывал зеленоватый мрак. Казалось, будто все ушло под воду, в морские глубины, куда проникал лишь рассеянный зеленоватый свет. И этот свет внезапно померк, воцарилась полная тьма. Освещенной осталась только туманная прозрачная фигура на троне — семь вращающихся дисков пламени горели внутри ее тела, словно луны, проглядывающие сквозь облако, очертаниями напоминающее женское тело. Потом послышался резкий пронзительный скрежет, как будто резали тонны стекла: звук был столь высок, что его едва выносили барабанные перепонки. Аргира попыталась прикрыть уши скованными цепью руками. Содаспес побледнел, как покойник, и обливался потом; глаза его безумно блестели, пена выступила в уголках рта, безмолвно раскрытого, как у рыбы, словно он силился что-то сказать. Коньен повалился на черный пол, лихорадочно шепча молитву.

Семь колес огня стали ярче, и субстанция, которую сейчас представляла плоть колдуньи, стала еще более эфемерной, почти растаяв. Пронзительный скрежет превратился в жужжание. Волны света исходили облачного клубка, собравшегося над тем, что представляла собой сейчас Якла. Потом этого облака показались тонкие усики или щупальца, как будто в голове у колдуньи находилось змеиное гнездо.

Тут чьи-то руки схватили пленных и поволокли палаты по черному полу, прочь от светящегося облака с вращающимися колесами. Морган впал в беспамятство, длившееся несколько часов. Он никогда еще не видел столь странной магической трансформации и понятия не имел, что это такое, и зачем ведьма затеяла весь этот разговор. Речь ее показалась Пришельцу загадочной, и в эпосе на этот счет не содержалось никаких объяснений.

 

* * *

 

Клетка, в которую слуги Рыжей колдуньи бросили путников, оказалась большой и просторной, а главное, сюда свободно проходил воздух. После тягот путешествия и всех приключений, свалившихся на их голову, было не так уж плохо почувствовать себя пленником. Странная апатия овладела всеми. Никто не жаловался на условия содержания, не пытался бежать. Путники сидели или лежали, разговаривая о пустяках, временами впадая в странную дрему, иногда длившуюся часами. Теперь у них не осталось никакой цели, даже бегство представлялось им незначительным пустяком, не стоящим внимания.

Зачем колдунья держала в клетке своих узников, было совершенно непонятно. Все, что они знали о ней, так это то, что она — служительница Хаоса, и, стало быть, враг. Морган не мог понять одного: отчего их оставили в живых. Ведь пока они жили, оставалась надежда, что они выполнят свою задачу до конца и закроют Тарандонские Врата. А смерть шестерых путников оборвала бы последнюю надежду. Кроме них, никто не сможет этого сделать. И все же она не стала убивать их... Морган был озадачен нерешительностью колдуньи, хотя ему было приятнее и утешительнее оставаться живым, даже несмотря на странную апатию, овладевшую им.

Лениво и непоследовательно, урывками, путники составляли план бегства. Они обнаружили, что дверь в их камеру-клетку окована полосами непонятного металла, бесцветного, точно его вымачивали в негашеной вести. Откуда взялся этот металл, а также каковы его свойства, никому них не было вестно, даже Содаспесу, несмотря на его обширные магические познания. Дверь не поддалась могучему плечу Осгрима. Она без всякого замка закрывалась магией, ключом могло стать и лишь одно-единственное слово.

Между тем магическое оружие у них отобрали гномы. Даже без своего кошелька Содаспес сохранил знания, позволявшие его голосу и слову действовать иногда и посильнее и поточнее оружия. Но и они, как объяснил Содаспес, сейчас не могли помочь. Молодым магом тоже овладели отчаяние и апатия. Случилось то, чего больше всего боялся Морган.

— Когда не можешь помочь себе сам, остается только ждать помощи вне,— пробормотал чародей.

Однако это загадочное замечание сам он разъяснить не мог, умоляя Пришельца лишь ждать урочного часа.

Рыжая колдунья больше не присылала за ними своих черных карликов и не беседовала с ними. Но временами всем казалось, что за ними наблюдают.

— У нее есть зеркало,— томно пробормотал Содаспес, словно бы отвечая на вопрос Моргана. Пришелец знал, что существовали «ведьмины стекла», магические зеркала, в которое можно увидеть все что угодно, при этом оставаясь невидимкой.

Удобный случай для бегства появился неожиданно и без малейшего, даже самого слабого предупреждения и намека. Это проошло через день после их пленения, насколько люди могли ориентироваться во времени в этом странном чертоге колдуньи, который находился, как казалось, за пределами времен.

Морган дремал, когда каменный пол под ним внезапно подпрыгнул. Воздух наполнился пылью, кто-то взвыл. Гномы с топотом бежали по коридору, панически крича. В отдалении послышался шум осыпающихся камней и скрежет трущихся друг о друга камней. С таким звуком могли скрежетать челюсти гигантского чудовища. Пол в камере снова подпрыгнул, все перевернулось, и черная трещина пересекла стену от пола до самого потолка.

— Землетрясение! — вырвалось у Моргана на новоанглийском вместо старокофирского. Вряд ли кто его понял.

Но Содаспес каким-то образом ухватил суть сказанного и ответил со слабой улыбкой:

— Посмотрим, Пришелец! Сдается мне, что это землетрясение с глазами и большим-пребольшим хвостом,— загадочно сказал он.

Внезапно жуткий звук сотряс замок до самого его основания. Все здание затряслось и чуть сдвинулось с места. Из трещин между блоками камней повалили тучи пыли. Из какого-то отдаленного коридора послышался шум обвала, и ему вторил хриплый рев насмерть перепуганных гномов.

Потом по стенам защелкали молнии и раздался грохот, какой бывает от падения башни. Пол камеры-клетки покачнулся, заходил волнами и стал проваливаться. Аргира вскочила с места. Пришелец едва успел схватить ее за плечи, чтобы удержать от падения. Даже в этот драматический момент он ощутил округлость ее плеч и тепло ее тела, запах ее волос коснулся его ноздрей. Амазонка посмотрела на него долгим странным взглядом и затем освободилась его невольного объятия.

Пыль крутилась столбом. Лучник что-то кричал в общем шуме. Все посмотрели туда, куда показывал его палец, выставленный вперед, точно одна стрел, которые у него вместе с другим скарбом путешественников тоже отобрали гномы. Заколдованная дверь их камеры упала вместе с куском каменной стены. Перед путниками открылся совершенно пустой коридор. Пленники выбрались наружу и тут же ощутили, как качается пол, словно они вышли на палубу корабля во время шторма. Камни в потолке угрожающе трещали.

— Сейчас все это обрушится нам на голову,— пробормотал Осгрим.

Морган кивнул, приходя в себя, и спросил:

— Какой путь выберем?

— Любой, главное — побыстрее убраться отсюда,— крикнул старый Коньен, и все бросились вперед по уходящему -под ног коридору, затем выбежали к лестнице и рванули по ней вверх. Шум стал громче, напоминая звуки сражения: захлебывающиеся крики, рычащие злобно голоса, как будто гномы сражались с сильным, одолевающим их врагом. Беглецам удалось добраться до следующей двери, так и не попавшись на глаза никому охраны. Через эту дверь они прошли в коридор с необыкновенно высокими сводами или потолками. Точнее, коридором это было когда-то, а теперь представляло собой лишь руины. Статуи молочно-белого светящегося камня были сброшены с пьедесталов и разбиты в куски. Меловая пыль стояла в воздухе. По стенам и над дверными проемами пошли трещины. Громадная порфировая колонна упала, и добрая часть арки обрушилась, засыпав проход осколками камней величиной с человеческую голову. Несколько гномов так и остались здесь, найдя вечное пристанище под обломками. Острый йодистый запах крови гномов витал в воздухе вместе с пылью.

Перебравшись через обломки, беглецы попали в огромный круглый зал.

Здесь, среди обломков, они нашли, к невыразимому своему восторгу, мечи, луки, лиру и магические приспособления, принадлежавшие Содаспесу. На всех предметах лежало заклятие, однако круг, насыпанный красным порошком» нарушила упавшая с потолка балка, и путники могли беспрепятственно ступить в него, по крайней мере, так сказал Содаспес. Трясущимися руками, боясь, что с минуты на минуту на них обвалится крыша, они разобрали принадлежавшие им предметы, и вскоре выбежали на парапет, идущий вдоль высокой стены. И тут их глазам открылась фантастическая, невероятная сцена.

Замок Рыжей колдуньи был построен на отроге скалы, нависавшей над головокружительной пропастью. Вокруг стен во всем своем великолепии поднимались снежные пики, окрашенные в разные цвета лучами заката или рассвета — сейчас беглецам было трудно разобрать, поскольку пленники не сразу смогли сориентироваться по сторонам света. Солнце Ситри сверкало в безмятежной небесной голубне ослепительно белым шаром. В этом неистовом сиянии каждая деталь подчеркивалась еще резче.

Замок находился под осадой. И осаждало его нечто пострашнее и могущественнее любой армии — не кто иной, как Дзармунджунг собственной персоной, праотец всех драконов.

Лучник радостно закричал, привлекая внимание гигантской рептилии. Очевидно, старый дракон почувствовал, что с ними стряслась беда, или, может быть, узнал с помощью магии, и восстав вековой летаргии, вышел своей пещеры, готовый вновь, как и в прежние времена, сразиться со старинными врагами.

Внешняя стена крепости Яклы была выстроена массивных каменных кубов, каждый весом с тонну, а то и две. Стена — столь широка, что двое людей могли запросто прогуливаться вдоль нее рука об руку, а при необходимости и с легкостью разойтись на ней. Но мощь каменной стены не могла противостоять силе Дзармунджунга. Дракон уже облокотился на стену, встав во весь рост, и попросту разломил ее лапами на две части.

Гномы хлынули с парапета и крыши, бросая камни и рыча в бессильной ярости, словно собачья свора. Но даже их каменные снаряды, выпущенные катапульт, ничего не могли поделать с ороговевшей шкурой Дзармунджунга.

Когда шестеро друзей добрались до заваленного каменным мусором двора между внутренней и внешней стенами крепости и выглянули бойницы, они увидели, как старый Дзармунджунг уперся лбом в одну башен и своротил ее легким движением головы.

При солнечном свете дракон смотрелся роскошно — гораздо более впечатляюще, чем в темной пещере. Пластины его чешуи отливали умрудом. Сам он походил на огромную гору. Жилы вздулись на шее гигантской рептилии, а лапы крушили каменные глыбы и куски скал, дробя камень в пыль.

Люди видели, что замку осталось стоять недолго. Гномы, спрыгнувшие с падающей башни, разбежались во все стороны, и в небо взметнулись фонтаны пыли, как будто в горах проошел обвал. Еще одна башня разломилась на пять кусков и развалилась с жутким шумом, от которого вздрогнула земля и потемнело небо. Крики гномов потонули в этом адском грохоте.

Дзармунджунг ухмыльнулся, окутанный облаками пыли, точно снежный пик — поднебесными облаками. Из центральной башни раздался дикий вопль. Глаза путников невольно повернулись в ту сторону. На широком балконе, с выступающими вперед каменными горгульями стояла колдунья. Она была в ярости, ее рыжая грива развевалась, как кишащее змеиное гнездо. Даже с такого расстояния было видно, как горели ее глаза.

Она вытянула перед собой нечто, готовленное то ли дерева, то ли металла, но больше всего эта штуковина напоминала шар с крыльями или рогатую звезду.

— Что это такое? — озадаченно протянула Аргира.

— Это ее волшебный скипетр,— объяснил молодой маг.— Молчи и смотри...

Колдунья взмахнула скипетром, и внезапно огненная струя хлынула спиралью в сторону старого дракона. Все инстинктивно пригнулись, когда эта клубящаяся молния пролетала над их головами. Казалось, солнечный свет померк.

Взрыв, последовавший за вспышкой, оказался поистине колоссален, как будто гигант, обитающий в горах, хлопнул в ладони. Огненная дуга огнулась в небе, оставив за собой лишь желто-зеленый след, как после салюта. Металлически резкий запах озона заполнил воздух.

Морган завороженно смотрел на дракона, который так вовремя пришел им на помощь.

Но Дзармунджунг стоял как ни в чем не бывало, заинтересованно блестя большими желтыми глазищами. Старший говорящих зверей обладал могучей магической защитой, которую черпал гранитных костей гор и железных сосудов мира, и такой удар для него был подобен булавочному уколу.

Колдунья взвыла. Ее крик напоминал клекот орла, промахнувшегося во время охоты. Она снова воздела руки к своей рыжей гриве, которой, видимо, черпала волшебство. Но теперь Содаспес успел приготовиться. Он побледнел, пот блистал на его лбу. Он медленно собирал силы, пронося про себя Имя, которое неспособен выговорить язык человеческий. Поэтому, когда он пронес его, Имя исчерпало силы молодого чародея, высосав его, точно вампир. Содаспес упал бы, если бы его вовремя не подхватили могучие руки Осгрима.

Но Имя, пронесенное Содаспесом, разрушило оружие колдуньи прямо у нее в руках. На семь частей развалился скипетр с треском, который можно было расслышать даже с такого расстояния. Искра, горевшая внутри крылатого шара, погасла, и сам шар покатился, раскалываясь на части, по каменному балкону.

Как закричала Якла! Взмахнув руками, Рыжая колдунья дала жуткий вопль. Затем обрушился балкон у нее под ногами, и вместе с камнепадом полетела вн и сама колдунья. Ведьма исчезла виду, вероятно, погребенная под руинами.

Ее гибель сломила боевой дух гномов. Они в панике бежали со стен крепости, побросав оружие, торопясь спасти свои жни. Все, кроме одного — черного Тога. Король гномов высунулся темного проема, оставшегося на месте обрушенного балкона, чем-то угрожающе размахивая. Увидев шестерых путников во внутреннем дворе, он пригрозил им кулаком.

— Она... мертва? — спросил Морган.

Коньен повернулся к Пришельцу.

— Мертва, говоришь? Что ж, может быть... а, может, и нет. Видишь ли, парень, тех, кто достиг особых высот в служении Хаосу и Древней Ночи, убить не так-то легко. Даже мертвые, они редко спокойно лежат в могилах. Может, придется еще не раз убить ее, пока она обретет покой...

Затем путники пересекли двор крепости, где Дзармунджунг деловито валил следующую башню.

Щурясь от пыли, он разглядел вновь прибывших и увидел, что это не гномы.

— Да это, никак, дети человеческие? Клянусь своей шкурой, а я уже думал, что старине Дзармунджунгу придется перевернуть половину этого гнезда гномов, чтобы отыскать вас! Ну что, дитя,— остановил он взгляд на Аргире, на которую взирал с особой нежностью, на девушку, которая, по его собственному выражению, «чуть было не прищемила ему хвост».— Что скажешь, разве не чистую правду сказал Игга? Ба! Вот те на! Чародей! А ты меня порадовал. Хорошо, что ты сломал скипетр этой ведьмы. Теперь в горах станет полегче дышать. Может, она пролежит под обломками еще хотя бы тысячу лет!

Он повернулся, шевельнув хвостом и свалив при этом еще часть стены — другая обрушилась под его лапой, когда он пытался обрести равновесие. Дракон посмотрел на эти разрушения, явно не придавая им особого значения, как человек увесистого телосложения смотрит на скрипнувшее под ним кресло.

— Ах да, нам, кажется, пора в путь, человечество? Пора проветрить кости, залежавшиеся в пещере. Ну, была не была! Теперь, дитя мое, ты и твои товарищи можете взбираться на плечи старине Дзармунджунгу. Мы вместе отправимся к Тарандонским Вратам. Надеюсь, что путешествие на хребте старого дракона доставит вам удовольствие!

 

Глава 8

ОСГРИМ

 

Морган смог убедиться на собственном опыте, что лучше путешествовать на спине прадеда драконов, чем на собственных ногах. К тому же дракон скрашивал беседой скуку долгого путешествия, то и дело он, оборачиваясь, сообщал своим пассажирам что-нибудь интересное.

Исполин, в соответствии со своими размерами, выбрал самую широкую дорогу. На такой высоте было сухо и прохладно, даже, вернее сказать, очень холодно. Путешественники завернулись в плащи, удобно устроившись на спине дракона. Морган думал о том, как далеко осталась любимая Каргонесса, но через некоторое время он задремал, слыша сквозь сон, как Дзармунджунг болтает о чем-то с Аргирой и Лучником. Голос дракона напоминал отдаленные раскаты грома в горах.

Внезапная остановка всколыхнула все тело дракона. Пришелец проснулся и увидел перед собой совершенно фантастическую картину. Прямо перед ними, за громадной зияющей пропастью, разверзшейся под ногами, поднималась гора колоссальной высоты. Просто не было слов, чтобы определить ее размеры — настолько неприступной и высокой казалась она. Выше Эвереста на старой Земле, даже выше Олбрайта на Центаврусе. И гору венчала серебряная шапка снега.

— Вот она,— объявил дракон.

— Кто она? — робко поинтересовался Морган.

— Мать всех гор,— отвечал Дзармунджунг.

Содаспес, стоявший рядом с Пришельцем, благоговейно сложил ладони и пронес магическое имя:

— Тарандон...

Заслоняя собой полнеба, перед путниками простирался горный хребет, в сравнении с которым сам дракон казался просто улиткой. Леса покрывали его, гигантские трещины перерастали в пропасти. Это была не просто гора. Сердце замирало при одном взгляде на эту невероятную махину.

— Так это и есть,— вырвалось у Моргана.— Но как же мы будем взбираться на... — он даже не мог подобрать подходящего слова.

Старый Коньен, прикрывая ладонью глаза и щурясь от блестевшего на солнце снега, хмыкнул и процедил:

— Нам не нужно штурмовать вершину, парень. Пройти предстоит совсем немного: видишь устье пещеры у южного пика? Посмотри туда! Видишь, черный вход треугольной формы? Это и есть вход в портал, если не лжет старинная легенда.

— Нам не придется никуда взбираться,— воскликнула Аргира, указывая вперед.— Смотрите! Вон там каменный мост. Оттуда совсем недалеко до устья пещеры.

Однако наметанный взгляд Лучника вернее определил расстояние.

— Это дальше, чем кажется отсюда, госпожа,— заявил он своим нким спокойным голосом.— К тому же склон от моста до устья пещеры крут и опасен -за снега. Так что, не говоря о расстоянии, подъем предстоит нелегкий.

Путники продолжили путь, и вскоре обнаружили, что тропа сузилась настолько, что Дзармунджунг не мог идти дальше. Здесь они вынуждены были расстаться. Рано или поздно, это все равно стало бы небежным. Дракону все равно не удалось бы пройти по каменному мосту, соединявшему две горы, который был так узок, что по нему мог пройти лишь один человек.

Тут Дзармунджунг еще мог развернуться, чтобы отправиться обратно. Последовали пожелания доброго пути, проносимые с печалью, поскольку путников ничего хорошего впереди не ждало. Они почти достигли своей цели, а для них это означало «опасность, тьму и смерть», как предсказывал Лик, сотканный тумана. И, значит, кому-то них уже не судьба вновь увидеться со старым Дзармунджунгом.

Особенно трогательным оказалось прощание дракона с Аргирой. Амазонка разрыдалась, обняв его и взяв обещание беречь себя и остерегаться гномов. Большие глаза ящера благодарно блеснули, и дракон всхлипнул странным образом, тут же попытавшись образить, что это последствия насморка.

— Желаю тебе добраться счастливо, дитя, и кто знает, увидишься ли ты еще со старым Дзармунджунгом. Этот поход так утомил меня, что, клянусь моим хвостом, чтоб ему отвалиться и не вырасти, мне очень хочется спать, так что я вздремну немного, подожду вашего возвращения...

При этих словах он широко зевнул, обнажив клыки размером со сталагмиты в древней пещере.

Теперь они шли уже без своего верного провожатого. Перед поворотом они оглянулись, но большие огненные глаза дракона уже погасли. Прадед всех драконов спал мирным сном прямо на овеваемых ветром пиках Вершины мира.

Около двух часов люди медленно карабкались по каменному склону, ведущему к мосту, перекинутому через пропасть.

И тогда Тог отомстил.

Почти у самой пропасти на путников набросилась воющая орда Черных гномов. Внезапно, откуда ни возьмись, на людей обрушился целый ураган каменных снарядов. Их сразу оттеснили от моста, обратный путь тоже оказался отрезан. С одной стороны вставал утес — с другой мир обрывался гигантской головокружительной бездной. И тут топоры и пики застучали по каменистому склону. Коньен запнулся и чуть было не полетел в пропасть, но могучая длань Осгрима вовремя схватила его за плащ.

Гномы окружили людей со всех сторон, по-видимому, собираясь сбросить в пропасть. Второй раз брать в плен их не стали, тем более после гибели рыжей колдуньи. Путникам не оставалось ничего другого, как бежать.

И они побежали по узкому, круто уходящему вверх уступу, где один неверный шаг означал падение в пропасть и гибель на острых камнях. Стрелы стучали по потрепанному маленькому щиту Аргиры, которая прикрывала их отход. У нападавших была выгодная позиция, и лишь несовершенство оружия гномов до поры до времени спасало путешественников. Одна стрел разорвала плащ Содаспеса, к счастью, лишь зацепив икроножную мышцу.

Морган, тяжело дыша, спешил вперед — в разреженном воздухе он едва справлялся с дыханием.

— К мосту успеем? — крикнул он Лучнику, бежавшему впереди.

— Если не успеем, или, если гномы отрежут нас от моста, нас уже можно считать покойниками,— отдуваясь, отвечал лесной стрелок.

Наконец им, целыми и невредимыми, удалось добежать до конца каменного ущелья, за которым уже маячил мост.

И тут все гномы, включая Тога, злорадно захихикали, ощерив зубы и тряся кудлатыми бороденками.

Выбора не оставалось, и Осгрим бросился вперед, размахивая двусторонней дубиной и кося гномов налево и направо, как сеноуборочный комбайн, выведенный ранним утром в крестьянское поле.

Лучник и Аргира встали по бокам и пускали стрелы одну за другой с удивительной быстротой и сноровкой. Щелк! Щелк! Щелк! Белое оперение сменяло черное. Стрелы сильно проредили толпу гномов. Мерзкие карлики, как ежи, катились по склону, с вгом и проклятьями исчезая в пропасти.

Морган с Коньеном присоединились к товарищам. Пришелец выхватил меч и каждым взмахом убивал одного тех, кто пытался пробиться с флангов или окружить их отряд. Острая сталь, подаренная ему Таспером, не подвела в момент опасности.

Вскоре путь был очищен. Дорога перед путниками внезапно опустела. Осгрим уже стоял на мосту, оглядываясь по сторонам и по-прежнему вращая дубиной, как заведенный. Морган не раздумывая, бросился за ним, Коньен и Содаспес следом, а дева-воин и Лучник замыкали группу.

И вот тогда людям стало по-настоящему страшно.

И Моргану прежде всего.

Он никому не прнавался в своей боязни высоты. Стоило ему подняться повыше, как у него внезапно начиналось дикое головокружение.

А теперь под ногами его распахнулась бездна.

Мост был шириной в два с половиной фута, без перил и ограждений. Ноги разъезжались на скользких камнях, покрытых снегом, и каждый шаг мог оказаться последним.

Холодный ветер грозил сбросить любого, кто дойдет хотя бы до середины моста. От его порывов на глазах наворачивались слезы, мешавшие видеть дорогу.

Моргана чуть не вывернуло нананку, и силы покинули его. Он прекрасно понимал, что в любой момент может сорваться с моста. Даже будь у него вместо ног цепкие орлиные когти, ему не бежать падения, чему он был втайне рад, поскольку это означало бы бавление от дальнейших мучений.

Морган совершенно ослеп от застилавших глаза ледяных слез. Весь мир представлялся теперь ему мутным расплывчатым пятном, и он даже не мог поднести руку к лицу, чтобы вытереть слезы, поскольку любое движение могло нарушить шаткое равновесие.

Однако шаг за шагом Морган продвигался вперед по мосту, упрямо, как зомби, хотя предпочел бы умереть, чем сделать следующий шаг.

Борясь с прежними своими страхами, он чувствовал себя совершенно другим человеком. Казалось, прошла вечность, прежде чем он ощутил, как громадная рука Осгрима схватила его за запястье. Морган рухнул на колени и только тогда, вытерев глаза свободной рукой, понял, что все позади. Он прошел и это испытание — выиграл в борьбе с самим собой и вышел этого поединка целым и невредимым.

И тут Морганом овладело восхитительное чувство свободы. Чуть было не потеряв сознание, он повис на руках у верного слуги, мягкий и податливый, как воск, и тотчас же почувствовал во рту терпкий вкус вина, которое вливал в него Осгрим. Морган словно заново родился.

 

* * *

 

Похоже, путешествие подошло к концу, поскольку дальше двигаться было некуда. Но где же они должны встретить те последние испытания, о которых говорил Лик.

Один за другим путники благополучно преодолели ледяной мост над пропастью, и только тут начали понимать, что настоящее испытание еще впереди. Первым почувствовал это Лучник, который во время этого перехода был ранен в плечо — прощальный «подарок» гномов. Он потерял очень много крови. Бледный как снег Лучник лег на землю. Жнь медленно покидала его. Дальше идти он не мог.

У Коньена дела тоже были плохи. Причина — сердце старика. Бард старался не отставать от остальных, и оно не выдержало. Сказывался разреженный горный воздух. Сердце отказывалось работать в таком режиме, тем более при кислородном голодании. Оно ответило единственным доступным ему протестом — болью.

Тем временем на мост уже ступили гномы, вновь появившиеся в арьергарде отряда.

Цепкие как кошки, привычные к путешествию по горам, они прыгали по мосту, неотвратимо настигая путников. Останавливали их только стрелы с белым оперением. Но колчан Аргиры быстро опустел, и белые стрелы сменились черными колчана Лучника. Но вскоре и они иссякли. Больше нечем было сдерживать натиск противника.

Опять, уже в который раз, путники оказались в смертельной опасности, но на этот раз спасения не было. Помощи ждать было неоткуда, дракон спал беспробудным сном, а в отряде двое умирающих.

Тогда Осгрим встал у моста и сдерживал врагов, без устали молотя их дубиной. Всякий раз он решительным движением сбрасывал гномов в пропасть, а затем, опустив тяжелую дубину, ждал очередной атаки. Стрелять в таких условиях луков гномы не могли. Из-за сильного ветра им приходилось ползти по мосту на четвереньках, цепляясь за лед когтями.

Однако надо было отдать должное отваге и упрямству этих существ. Казалось, их не страшила ни пропасть, ни стрелы, ни мечи, ни даже дубина Осгрима, несущая им верную смерть. Они шли как заговоренные, не боясь ничего. Быть может, в их сердцах сейчас стучал древний Хаос, желавший во что бы то ни стало расквитаться с людьми?

Коньен и Лучник вышли строя, Аргира была тоже на исходе сил, на пределе возможностей. Крепко сбитая, девушка-воин обладала незаурядным мужеством и силой, но всему приходит свой конец и человеческие силы не безграничны. Она привыкла к климату долин, здешний воздух был не для ее легких. Девичьи груди под стальными чашками судорожно поднимались, в попытке вдохнуть побольше кислорода. Зрелище это разрывало Моргану сердце. Он понимал, что дальнейшее продвижение для нее смерти подобно.

Теперь они с Осгримом и Содаспесом оставались единственными защитниками моста. Трое последних. В промежутках между отражением атак они перетащили обессилевших товарищей в безопасное место, защищенное от ветра и холода. К счастью, в снежном обледеневшем склоне было немало пещерок и выбоин, проделанных разрушительной работой ветра. Выбрав лучшую них, Содаспес, сам на исходе своих молодых сил, подточенных обучением в школе магов, развел огонь с помощью магического камешка. Раненых уложили на постели шкур, укрыли одеялами распакованных дорожных мешков. И все это время велась непрерывная битва не на жнь, а на смерть с маленькими злобными врагами! Каждый получил именно то, в чем он больше всего нуждался: Коньен — крепкое вино, разведенное водой, Лучник — бинты и кровоостанавливающее средство, Аргира — доброе успокаивающее слово. Последним снабдил ее лично глава экспедиции Морган.

Наконец и сам Содаспес окончательно обессилел, оказывая помощь вышедшим строя. Он рухнул лицом в снег и никак не мог перевести дыхание.

— Пусть лежит с ними, хозяин,— прогудел Осгрим, с нескрываемой нежностью глядя на обессилевшего юношу.— Мы вдвоем сумеем защитить мост от этих горных клопов.

— Нет, придется тебе в одиночку держать оборону,— простонал еле слышный голос у него за спиной.

Это был Коньен: старый бард держался последних сил.

— Ты должен идти, Морган. Оставь этого парня держать оборону и иди. Времени остается крайне мало. Тебе придется одному закрыть Ворота, как сказал Содаспес. Нам остались считанные часы.

— Н-но... сможет ли Осгрим? Управится ли он в одиночку? И насколько его хватит? Ведь случись с ним что — и защитить вас будет некому.

Коньен не мог больше говорить — силы его окончательно иссякли, он впал в забытье, откинувшись назад на шкуры. Отблески огня играли на его морщинистом загорелом лице.

И тогда заговорил Лучник. Это было все равно что услышать голос с того света. Шепот вырывался бескровных неподвижных губ:

— Певец прав, ты должен идти, Морган. Мы сделали все, что могли, чтобы привести тебя сюда, дальше ты должен сам... Теперь все равно... если Осгрим умрет и мы умрем вместе с ним, это уже не имеет значения. Главное, что ты жив, потому что больше некому закрыть Врата Тарандона.

Беспомощный, связанный по рукам и ногам странными обещаниями, Морган не мог ничего сказать. Ему даже возразить было нечем. Он повернулся к йомену.

— Осгрим, ну хоть ты...

Осгрим, как всегда, смотрел на него добрым простоватым взглядом. Он осторожно похлопал Моргана по плечу.

— Вы же сами слышите, хозяин, все говорят: вам надо идти и оставить Осгрима здесь,— сказал гигант.— Думаю, я еще долго смогу держать оборону, так что вы успеете уйти далеко и сделать то, зачем сюда пришли... Нет, не говорите, что вы не можете оставить меня, хозяин, потому что вы можете это сделать, вы же сами знаете.

Мечтательное, странное выражение появилось в ясных глазах гиганта.

— Кажется, я знаю, почему Они захотели, чтобы я пошел с вами.

— Кто... Они?

— Я имею в виду — Боги... Я долго думал над этим. Почему, в самом деле, на моем месте не оказался какой-нибудь почтенный лорд или мудрый муж? Почему я? Что во мне хорошего? Но я сильный и могу долго выстоять в сражении — вы же сами видите, как эти гномы разлетаются от моего посошка. И у всех остальных есть своя причина, по которой они оказались здесь. Волшебник нужен был, чтобы победить ведьму в ее замке, и она не могла навредить старику дракону. Певец — для того, чтоб уладить дела с Дикими Всадниками, помните? А эта госпожа,— сказал он, улыбаясь Аргире, лежавшей и с трудом переводящей дыхание,— спасла нас от песьеголовых птиц на утесах.

Аргира слушала их разговор, но сказать ничего не могла — она часто и жадно дышала, как выброшенная на песок рыба.

— Лучник,— продолжал Осгрим,— увел нас от Лесных Колдунов и приютил в лесу, когда это потребовалось. А вы, хозяин, вы, мастер странствия и подвига, вы — единственный, кто может закрыть Ворота. И теперь пришел ваш черед.

Желтые глаза доверчиво заморгали на широком лице простолюдина.

— А для меня нет ничего лучше, чем остаться на своем месте и оборонять мост, сколько хватит сил. Никто не может сделать это лучше меня. Ведь это достаточно веская причина моего присутствия здесь?

Морган попытался что-то ответить, но не находил слов. Осгрим положил свою руку ему на плечо и мягко толкнул в нужном направлении.

— Так что спешите, хозяин, делайте свое дело, для которого предназначены, а уж я справлюсь со своей работой, которую никто за меня не сделает.

С этими словами великан вернулся на свой пост, где озверевшие гномы уже вновь поползли на мост, ничуть не испуганные прежними неудачными попытками. Осгрим глотнул вина и приступил к ратному делу.

Упершись кряжистыми ногами в снег, он поплевал на большие красные ладони и ухватился за дубину с коваными наконечником, ожидая прибытия первой партии штурмующих. Он не оглядывался на Моргана, в нерешительности переминавшегося в снегу у пещеры, где догорал костер. Он не видел, как Пришелец побрел в выбранном ему судьбой направлении и постепенно исчез со склона горы. Осгрим вздохнул полной грудью, обвел дубиной по сторонам и прошептал:

— Ну, а теперь — раззудись плечо! Он был счастлив.

 

Глава 9

МОРГАНТИР

 

Склон был очень крутой и такой гладкий, что и зацепиться не за что. Снег скользил под ногами, как... в общем, сильно скользил. Взбираться приходилось, цепляясь за выщерблины и камни. Под снегом лежал лед. Несколько раз Морган срывался и соскальзывал, и временами один ярд подъема стоил ему трех ярдов спуска. Преодолев один ярд, бывало, он тут же соскальзывал на три вн.

Лучник был прав. Все оказалось намного сложнее, чем представлялось.

Однако ничего не оставалось, как двигаться вперед, какими бы отчаянными и тщетными ни были попытки Моргана. Там, за его спиной, остались друзья, которые, может быть, сейчас умирали в муках, чтобы предоставить ему эти драгоценные минуты. Морган должен был воспользоваться ими, как последним шансом. Поэтому он упрямо полз вперед и вверх, цепляясь за скользкий снежный покров, ногтями царапая лед и в кровь обдирая пальцы. Он продвигался вперед дюйм за дюймом.

Воздух был разрежен. Рот Моргана пересох, словно Пришелец жевал промокательную бумагу, и ветер обжигал горло. Слезы замерзали на его лице. Как жаль, что рядом нет Осгрима — честного простоватого и храброго Осгрима! Теперь все зависело только от него одного, благодаря ему мир будет спасен или обречен. Морган сосредоточился: надо переместить ногу на следующий камень, перебросить локоть и подтянуть колено. Затем подождать миг, пока сердце чуть успокоится и в голове прояснится. После этого все повторить сначала. И снова. И вновь.

Морган находился очень высоко и смутно ощущал это, хотя не хотел оборачиваться, боясь потерять опору. Да и все равно он бы ничего не различил там, вну, в смутном тумане оставшегося позади мира. Наверное, еще ни один человек на Бергеликсе не взбирался так высоко. Тем более без всякого альпинистского снаряжения. Глаза обжигало солнце, отражавшееся от ослепительно белого склона. Если бы не все это, Морган бы наверняка мог разглядеть отсюда весь путь от самых отрогов Таура, а, может быть, и Долины Шепотов, где резвились на просторах Дикие Всадники.

«Как я вообще решился на такое?» — ломал голову Морган в краткие минуты отдыха. Ведь он не был ни скалолазом, ни альпинистом, ни даже просто горным туристом. Он не был силачом. Так высоко в своей жни он поднимался только на самолетах. «Я должно быть в миле над уровнем моря,— думал Морган.— А, может, и выше». Как вообще он мог еще дышать на такой высоте, где холодный разреженный воздух, как кинжал, проникал в легкие. Может, оттого, что он был космонавтом и дышать разреженным воздухом ему было не привыкать? Может быть.

Затем он вспомнил, что говорил Содаспес, примерно неделю назад, на постоялом дворе в Стрийе. На это место было наложено заклятие, и ни один человек с Бергеликса не мог пройти сквозь пещеру Врат. И это было не просто табу, а что-то более глубокое, что находилось в крови у каждого в этом мире, в самих генах этого народа и запрещало им подниматься сюда. Только он, Пришелец, мог войти во Врата. Его это заклятие не касалось.

После долгих часов восхождения он лежал, тяжело дыша, и — как ему казалось — не сможет сдвинуться дальше ни на дюйм.

Было так холодно, что Морган даже ног не чувствовал, а тем более рук. Его лицо превратилось в бесчувственную маску. Наверное, он так бы и окоченел насмерть. Тихая, безболезненная смерть, не требующая лишнего напряжения. Снег казался мягким, как покрывало, и начинал уже согревать Моргана своим холодом. Замерзнуть, все равно что заснуть — необычайно легкая смерть, может быть, самая легкая на свете. «Уснуть... и видеть сны?» — как говорил один земных писателей-классиков.

Да, не геройская смерть. Да и был ли Морган героем? Какой него герой — он простой человек. По крайней мере, он умрет, преодолевая преграду, которую преодолеть невозможно. Как муравей, который попытался штурмом взять костер, приняв его за муравейник.

Значит, Осгрим умер напрасно?

Мысль об этом пронзила Моргана, точно удар молнии. Он обозлился на самого себя, на свое бессилие и отчаянье, на подлую слабость, нахлынувшую на него.

И вновь Морган пополз вверх по снежному одеялу, под которым находилась скользкая корка льда, покрывавшая бездушный колючий камень. Он должен был двигаться, чтобы не позволить смерти настичь его, уговорить, усыпить и похоронить в этих снегах. Он должен бороться.

И тут Морган обнаружил, что мог заснуть смертельным сном всего в двух шагах от Врат Тарандона!

«Великий Орион,— подумал он совсем как прирожденный кофирец,— ведь я был так блко — у самой цели!»

Проклиная себя, стеная от невыносимой боли, он выбрался на широкий каменный уступ перед входом в пещеру и отдышался, хватаясь за выланный ветрами камень, глядя в ее треугольный зев.

Было ли это место защищено от ветра, или какое-то особенное тепло источал камень, на котором лежал Морган, но постепенно его сведенные судорогой и холодом мышцы отогрелись, кровь, несколько минут назад, казалось, застывшая от холода, вновь заструилась по жилам. Он подполз поближе к черному входу пещеры, попытался сесть, опираясь спиной о стену, ногтями растянул шнурки мешка с припасами, влек оттуда еду и питье.

У Моргана оставалось только сушеное мясо, раскрошенный сыр, несколько ломтей зачерствевшего хлеба и мех крепкого вина. Он умирал от голода и буквально набросился на еду, обильно запивая ее крепким вином. Эта скудная трапеза показалась ему настоящим пиром. Силы возвращались к нему.

Вскоре Морган смог встать.

«Все. Почти все».

Странная мысль! Он прошел через столько испытаний, видел столько чудес, и теперь все осталось позади. Пришелец осмотрелся: горы окружал молочно-белый туман облаков, сквозь которые временами пробивалось солнце — вернее, два светила. Видимо, было уже за полдень — тени стали длиннее. Сколько же времени, в самом деле, прошло с той поры, как он покинул Каргонессу, владения графа Таспера, покои, где впервые встретил молодого Содаспеса и услышал его послание. Морган попробовал мысленно сосчитать дни и удивился: прошел всего какой-то жалкий десяток дней, в которые, казалось, уместилась целая жнь, полная опасных приключений.

Снова перед его мысленным взором прошли рассветы Каргонессы, лицо мальчика в прокопченной зале дворца, беседа с графом в его саду, и, позже, с сонным пухлым священником, отцом Ормальдусом. Затем переправа через воды Желтого Дракона вместе с молчаливым нескладным Осгримом и молодым чародеем, встреча с пьяным бардом на постоялом дворе...

Одна за другой картины приключений промелькнули перед ним. Рассвет в рыбацкой деревушке, бешеная скачка через Долины Шепотов на спинах скакунов, дожди, обед под широкой кроной дерева-оазиса, встреча с отрядом Диких Всадников, праздник у костра, долгий путь по долинам к отрогам Тога, штурм горы по ущелью, атака стаи сенмурвов, пещера, Уступ над пропастью, где они встретили Аргиру... Аргира... и эта незабываемая ночь в долине Таура, в преддверии сказочного Гримвуда.

Он вспомнил все: Аргира, в чем мать родила, ухмыляющийся дериньоль, черная стрела, суровый молчаливый Лучник. Ночь в лесу под кроной Йорнунганда, Праотца Деревьев... Меловые горы, Черные гномы, пещера, укрывшая их в эту ночь, и спуск в подземный мир, где они обнаружили пещеру Дзармунджунга... Кладезь Мудрости, Якла и Осгрим у моста... и все это за десять дней. Но какие десять дней! Всего десять дней, и они пересекли целый континент, чтобы спасти мир!

 

* * *

 

Когда он отдохнул и восстановил силы, настало время двигаться вперед. Заплечный мешок он оставил у входа в пещеру, спрятав его от ветра и возможных преследователей.

Устье портала находилось тридцатью футами выше, и сужалось, заканчиваясь заостренной аркой, как наконечник стрелы. Трудно было поверить, что это всего лишь создание природы — настолько все здесь казалось симметрично устроено, и все же брало сомнение, что это — работа рук человеческих.

На сужающихся стенах пещеры были начертаны странные знаки, глубоко врезанные в древний камень Тарандона. Морган не знал их значения. Видимо, это были какие-то руны, священные письмена.

Пришелец вошел в пещеру и некоторое время постоял, чтобы глаза привыкли к темноте.

Пол пещеры был отполирован, и это тоже казалось сверхъестественным. Впереди треугольником сгущались синие сумерки, подкрашенные малиновым цветом, поскольку устье пещеры выходило на запад, где оба солнца медленно опускались за горонт.

Отполированный камень таинственно сверкал, и тут Морган вдруг понял, что это — искусственное сооружение и не имеет ничего общего с окружающей природой, поскольку своды пещеры подпирали две круглых колонны, и такие же колонны уходили в темноту, точно ряд окаменевших секвой. Гладкий каменный пол отсвечивал красным, и только этот отблеск помогал Моргану найти путь в кромешной темноте. Он вошел в царство теней, еще не зная, что притаилось впереди, что ждало его там. И тем не менее он пошел вперед без колебаний.

Моргану казалось, что прошло уже несколько часов. Каждую минуту Морган ожидал конца — он ведь не имел представления об истинной глубине мистических Тарандонских Врат. Главное — путь был один, и он знал, что следует этому пути правильно, заблудиться здесь было негде.

Там, снаружи, уже наверняка наступила ночь. Странно, но эхо его шагов не раздавалось под сводами пещеры. Мертвая тишина окружала его, отчего он стал терять чувство времени.

Должно быть, эта пещера уводила в самое сердце колоссальной горы Тарандон, а Матерь гор оказалась намного обширнее, чем он мог даже себе представить, ибо не зря называлась Вершиной мира.

Морган двигался по бесконечному коридору, мимо вереницы колонн, направляясь в черное сердце могущественной горы. Раз или два он оглядывался, но сердце у него опускалось, когда он видел, каким узким становился треугольный проем, по которому приходилось двигаться. Оглянувшись последний раз, он уже не увидел входа — теперь возвращаться было поздно. Интересно, в самом ли деле он прошел уже несколько миль или все это только иллюзия? Может быть, ему только кажется, что он идет? Странное чувство посетило его: он как будто очутился в безвременье и бесконечности, в каком-то странном мерении. Сердце его замерло от ужаса при мысли о том, что он навсегда может остаться совершенно один среди целой вселенной, словно в тоннеле, идущем между мирами, где не было ничего.

Однако Морган больше не оглядывался.

Через бесконечный промежуток времени слабый пррачный свет забрезжил где-то впереди. Он был смутного, туманно-голубого цвета, не свет, а эхо света, затерянное в подземелье.

Но чем дальше шел Морган, тем сильнее и ярче становился свет, а, значит, это был вовсе не мираж и не галлюцинация.

Теперь его отблески уже сверкали и на каменных колоннах, и на полированном полу у него под ногами. И тут он увидел портал. Морган замер, как вкопанный, разглядывая его и не решаясь приблиться.

Портал был вовсе не каменной аркой, не воротами со ржавыми скобами, разъеденными гнилью и затянутыми паутиной, как это можно было себе представить. Ведь эти ворота Должны были простоять тридцать тысяч лет!

Их окружал ореол голубого пламени, слабый свет которого он видел дали.

Отполированный каменный диск лежал на полу, за ним находился второй точно такой же диск, размером чуть поменьше, и дальше — еще один, в трех шагах.

И над ними — портал в Запредельное!

Представьте себе гигантский овальный кристалл пятидесяти футов в высоту и тридцати футов в ширину, точно петля Анкха, петлеобразный древний египетский крест вечной жни...

И по обеим сторонам этого сверкающего кристалла мерцали нити или ткань голубого света! Они постоянно двигались и переливались, образуя причудливые узоры, сходясь концентрическими кругами к центральной части, точно светлая рябь от камешков, бросаемых в черные воды... Свет пульсировал и колыхался сходящимися и расходящимися кругами.

В этом голубом свечении было что-то, от чего стало покалывать глаза, и Морган заморгал. Однако Пришелец продолжал вглядываться в плотный сияющий водоворот.

Его тянуло туда!

На миг Морган почувствовал головокружение. Перед глазами все закружилось, пол исчез под ногами, как будто верх и н, не предупредив его об этом, поменялись местами.

Невольно вскрикнув, Морган оторвал взор от этого видения, куда его затягивало, и уставился в пол, тяжело дыша, со стучавшим сердцем, пока не прошло наваждение. Затем он поднял глаза. Вверх шла простая лесенка светящихся кристаллов, и нее торчал рычаг, как в игральных автоматах типа «однорукого бандита».

Странно, но Морган почувствовал разочарование. Получается, все позади? Финальная задача оказалась слишком проста, казалось, будто его обманули. Никаких героических усилий, дерни за рычаг — и все. Великая миссия выполнена. И для этого нужны были такие жертвы? Чтобы в конце концов захлопнуть оставшуюся приоткрытой дверь? И не важно, что дверь открывалась в первозданный Хаос, лежащий между мерениями и за пределами времен. Ее открыли миллион лет назад, и последний, кто касался ручки двери, был бессмертным богом Йоканны.

Морган поднялся по трем ступеням-кристаллам, пока не очутился перед громадным овалом, образованным неугомонными волнами голубого пламени, и взялся за рычаг, холодный на ощупь, пощипывавший ладонь, и — потянул его на себя.

В первое время ничего не менилось. Вообще ничего. Как будто бы и рычаг здесь ни при чем.

А затем...

О чудо!

Сияние неистово вибрирующих голубых нитей стало нестерпимым. Колоссальный проем осветился полностью, став сильным ореолом голубого пламени, ослепительного, невыносимо сиявшего, в котором собрался свет тысячи солнц!

И эта тысяча солнц голубыми иглами ударила в глаза и мозг так, что Моргану казалось, эти иглы пронзили его насквозь, разрывая на части, и он закричал, как зверь, застигнутый стрелами охотников. Он растер глаза кулаками, стараясь бавиться от этого невыносимо слепящего огня.

Пламя угасло... оставив только пррак голубого света, хотя желтые «зайчики» все еще прыгали перед глазами... И не осталось ничего! Все пропало.

Остался только мрак кромешный между мощными колоннами. Непроницаемая тьма. Хотелось протянуть вперед руку и увериться, что там, впереди, ничего нет, ни рычага, ни кристалла.

Боль отпустила глаза, и желтые вспышки перестали затуманивать зрение. Вокруг воцарился мрак. Он протянул руку и коснулся кристалла в темноте: тот был холоден и мертв. Со всей осторожностью Морган пощупал стену, где только что были натянуты светящиеся нити голубого огня, но и там не ощутил ничего, кроме пустоты. Ничего не осталось. Так просто!

Что ж, он сдержал слово.

Теперь на Моргана навалилась страшная усталость.

Он сел на верхнюю ступень этого прохода между вселенными, возрастом в миллион лет, руками обхватив голову.

Теперь Морган Пришелец, герой, победитель рычагов, не отказался бы и от вина. Но вино осталось в дорожном заплечном мешке у входа. А он слишком устал, чтобы идти так далеко.

Он задремал у подножия Тарандонских Врат, для закрытия которых прошел полмира, но через некоторое время заставил себя встать, и на онемевших ногах побрел, спотыкаясь в темноте.

Внутри горы царил мрак, черный, как смерть. Один раз Морган даже налетел на колонну и врезался в нее, расквасив нос. И все-таки он продолжал идти, волоча ноги, одну за другой, сначала правую, потом левую.

Странно. То, что он сейчас ощущал, нельзя было назвать триумфом, чувством победы. Только разочарование.

— Спасти мир — это не так просто,— твердил сам себе Морган с циничной усмешкой.— Это не может быть так просто — повернуть рычаг — и все.— И тут он вспомнил слова Содаспеса, юноши-мага, что-то насчет жертвы, которая потребуется от него. Но никакой жертвы не было. По крайней мере, с его стороны. Что же получается, все принесли себя в жертву — а он? Как там говорилось «один погибнет, другой еще что-то, а третий... останется в темноте!»

Морган брел и брел, и через какое-то время добрался до выхода.

Ночь, должно быть, давно опустилась на мир, поскольку сразу за порогом Моргана встретила такая же темнота, как и в подземелье. Он совершенно утратил чувство времени в пещере. Может быть, прошли часы, а, может, и дни.

Вокруг царила сплошная тьма, и в небе не было видно даже луны.

Морган постоял у входа, дыша прохладным ночным воздухом, чувствуя, как ветер овевает лицо.

Затем услышал слабое поскрипывание снега. Кто-то направлялся сюда. Морган напрягся. Вряд ли кто-то друзей смог покинуть место последнего бивака. Зато это вполне мог оказаться отряд Черных гномов. Но от них Морган мог спрятаться в темноте пещеры. Впрочем, гномы вряд ли отважились бы забрести сюда.

И тут он услышал звенящий серебряный голос Аргиры, и сердце его впервые радостно забилось. «Она жива!» — подумал Морган.

— Хэру-у, Пришелец! — позвала амазонка.— Ты жив! Все свершилось?

— Все, Аргира,— откликнулся он.— Хаос остановлен навсегда. А что с нашими друзьями? Удалось им отбиться от Черных гномов или же им по-прежнему грозит опасность?

— Это гномам удалось отбиться,— откликнулась она.— Увы, мы не могли помочь Осгриму выстоять. У Моргана внезапно родилось подозрение:

— Подожди, уж не хочешь ли ты сказать, что...

— Пока твой слуга оборонял мост, мы слышали его крики. Как он смеялся над карликами, девался и вызывал на новый поединок,— глухо сообщила она.— И новая свора этих черных псов ползла по перешейку над пропастью. И всякий раз Осгрим наносил огромный урон врагам. Он косил их десятками и сотнями. И все же поток карликов не прекращался, как будто они брали Осгрима мором, но силы оставили нас, так что никто не смог встать с ним рядом на его одиноком посту. И в конце концов...— ее голос омрачился.

— Говори, Аргира! Что случилось в конце?

— В конце концов они не отважились идти против него в очередную атаку. Они не знали, что он смертельно устал, что раны отняли у него все силы. Пришелец, в теле Осгрима торчали три стрелы, пробившие его плоть, и все-таки он стоял обороняя мост. Я не знаю, откуда у него нашлись силы, однако он выстоял,

— И чем же... все кончилось?

— Карлики боялись идти против него, говорили, что он не смертных; что он, должно быть, бог, потому что еще не было смертного, который мог бы так долго сражаться. Тог, их царь, разгневался и проклял их, и убил нескольких воинов собственным мечом, но даже страх перед Тогом не мог заставить Черных гномов снова идти на мост, где ждала их дубина Осгрима. В конце концов Тог сам выступил против Осгрима в одиночку. Он оказался сильнее прочих гномов, и ярость делала его еще страшнее. Он был умелым бойцом и вышел с тяжелой секирой. Он смог отбить дубину Осгрима, разрубить ее пополам.

Голос ее снова сник, и сердце Моргана защемило от слов, которые он боялся услышать.

— Он раскрошил дубину топором и выбил ее рук Осгрима. С диким криком Тог набросился на нашего товарища, который пошел на него безоружным. И ужасный топор Тога ударил Осгриму прямо в грудь. Такой удар тут же на месте свалил бы любого другого человека. Но Осгрим был жив, он успел схватить Тога в свои объятия, прижать к расколотой груди и вместе с ним броситься в пропасть.

Наступило молчание. Затем Морган спросил:

— И что потом?

— Потом мост оказался свободен. Никто не охранял его. Но у Черных гномов не хватало духу идти через него после всего, что они видели. Поэтому я смогла добраться сюда, чтобы спросить тебя: наше дело исполнено?

— Исполнено, Аргира.

— Да здравствует Моргантир! Слава тебе, великий! Наш Друг погиб не зря! — закричала амазонка, и он вздрогнул, когда девушка назвала его этим именем. И тут до него все-таки дошло, что он завоевал редкое право называться Героем. Теперь он будет вестен как Моргантир.

«Трудно поверить,— думал он.— Но почему он один?»

— Ты не спустишься, чтобы присоединиться к нам, о Моргантир? — обратилась к нему Аргира.— Или тебе надо отдохнуть и залечить раны?

Морган натужно рассмеялся.

— Я в самом деле выдохся, но на мне нет ни царапины. И все же я подожду рассвета, Аргира, потому что иначе кубарем полечу с этого склона, и в этот раз силы Тьмы точно свалят меня — точнее, силы Темной ночи.

Наступила тишина. Затем амазонка прокричала откуда-то сну:

— Ай-и, о Моргантир! Надеюсь, ты выберешься невредимым этого жуткого места!

Он хотел было спросить, что она имеет в виду, но затем, чуть сдвинувшись с места, где стоял, ощутил прикосновение первых лучей двойных солнц и понял суровую правду. Он чувствовал тепло обоих солнц, но не видел их.

Для него наступила вечная ночь.

 

Глава 10

ПОСЛЕ КОНЦА СВЕТА

 

Небо внезапно озарилось белым светом, когда солнце Ситри встало над краем мира и залило землю и море своими белыми лучами. Белые птицы, только далека похожие на чаек, с криками кружились над бурыми водами Желтого Дракона, описывая петли над башнями Каргонессы, над гаванью, где желтая река встречалась с зеленым морем.

Высокие волны с грохотом бились о каменистые молы и рифы, поднимая белые завесы брызг над пристанью, где сгрудились, бросив якоря, высокие суда Артекса и Сарколы, Фуоля и далекого туманного Джандалмара.

Потрепанные нищие выпрашивали подаяние у порогов домов, и чумазые дети бегали меж тюков и клетей, выгруженных трюмов.

Вдалеке, за широкой протокой, в которую превращалось устье Желтого Дракона, где виднелись берега Азама, маяча на горонте зеленым и желтым, лесом и песком, рыбачий люд со Стрия заплывал неторопливо в свою гавань, волоча за собой сети, полные утренней добычи.

Прекрасный вид.

Правда, Моргантир ничего этого не видел, хотя стоял на высоком парапете серого камня, выступавшем над мутными водами Иофаниана. Зато он слышал жалобные крики белых птиц, лишь отдаленно напоминавших чаек, и мог представить, как они кружатся у него над головой, и парят, расправив крылья, на струях утреннего ветра.

И еще он ощущал терпкий свежий запах открытого моря и тяжелый аромат пряностей, смешанный с ароматами дегтя и пеньки, краски и парусины. До его ушей долетел шум пенистого, как эль, прибоя, слышалось гудение ветра в парусах и хриплые голоса докеров и матросов. Он ничего этого не видел, просто помнил, каким это было тогда, в последний раз. Во время путешествия он часто спрашивал себя, увидит ли он когда-нибудь Каргонессу. Оказывается, этот вопрос возникал недаром. Для него здесь ничего не менилось. Он видел Каргонессу такой, какой она была. Он видел ее в прошлом. Каргонесса оставалась незыблемой и вечной. Для него она уже никогда не менится.

И вновь перед ним прошли чередом воспоминания о долгом пути домой. Они снова обошли пол-Бергеликса, останавливались на склоне горы Тарандона, пока один них ходил закрывать Врата, ведущие во мрак. Сквозь все опасности и злоключения, уходя от врагов, хищных зверей, мифических существ, встречавшихся на их пути, рискуя на каждой лиге дороги, они прошли Стрий до Шамандура. И они победили.

И по странному закону мира Бергеликса об их победе тут же узнал весь мир. Дорога назад оказалась вполне безопасной.

Гномы убрались в свои норы у подножий гор и больше не беспокоили путников, лишь старый Дзармунджунг приветствовал их возвращение и провел сквозь свои владения. Сенмурвы, если они еще сохранились в отрогах Таура, тоже больше не высовывали носу своих гнезд. Разбойничий люд Гримвуда оказал им прием, в котором торжественности было столько же, сколько и душевности, то есть хватило на всю долгую ночь. Раненый Лучник ослабел от потери крови, поэтому путники шли не спеша, тем более что и Моргантир Невидящий не мог идти быстро.

У Лесных Братьев путники задержались, набираясь сил для дальнейшего пути. Коньен снова пришел в себя после сердечного приступа и стал таким же сварливым и склочным старым пьяницей и славным бардом.

Путь от Гримвуда до Шепчущих долин оказался нелегкой Дорогой. Аргира вела Моргантира под руку, выдерживая, не смотря на хрупкое женское сложение, его вес, когда он оступался. Он не сразу освоился в мире вечного непроницаемого мрака, куда попал после своих подвигов, понадобилось время, полное горьких вздохов и страха одиночества. И всегда рядом находилась она, и вовремя приходила на помощь. Наконец он научился идти дорогами тьмы, и перестал бояться.

Повсюду путников приветствовали как героев и победителей. Путь их, можно сказать, был усыпан цветами. Всадники, получив сигнал об их приближении, встретили героев у подножия утесов, и от их приветственных криков содрогнулась земля. Весь путь по долинам их сопровождал почетный эскорт размером с небольшую армию, распевавший для увеселения почетных гостей песни о героях и сказочных победах.

Даже неприветливые рыбаки Стрия преобразились по их возвращении. Молча, с непокрытыми головами, стояли они наподобие почетного караула, пока путешественники проходили мимо. Женщины брали детей на руки, чтобы те смогли рассказать своим потомкам, что видели героев Тарандонских Врат.

Содаспеса не оставляла ироническая ухмылка с того времени, как они добрались до прибрежной полосы. Всего недели три назад с ним здесь никто и разговаривать не стал, кроме парня, сдавшего внаем свой плот. А теперь сотня рыбаков умоляла о чести перевезти их на Каргонессу!

Чтобы осчастливить как можно больше местных жителей, путники пересекли Желтого Дракона поодиночке, каждый на своей лодке. Со стороны это смотрелось как военный десант на Каргонессу, возглавляемый Моргантиром, плывшим впереди на «адмиральской» лодке.

Граф Таспер Каргон встретил их в бухте вместе со всем двором, фрейлинами и камер-юнкерами. Таспер преклонил колена перед Моргантиром, а затем его примеру последовали и остальные дворяне. Затем гвардия с обнаженными палашами — так как более высоких почестей гвардейские ритуалы не знали — проводила их в покои — честь, которая оказывается лишь императорам. Приветственные кличи при этом заглушали голоса чаек в небесах. Кричали все, даже немые нищие.

Так Моргантир оказался дома.

 

* * *

 

Целый месяц герои жили в палатах Таспера, где им круглосуточно оказывали почести, достойные королей. Жнь их превратилась в сплошной праздник: пиры и торжественные приемы, торжественные приемы и пиры, салюты и празднества, раздача милостыни и прием подношений. Одно действо сменяло другое, и все превратилось в единый карнавал, пока им не стала надоедать эта великосветская жнь.

Затем, один за другим, путники стали возвращаться по домам: Лучник отправился в Гримвуд, к Лесным Братьям, Содаспес — в Братство Зеленого Плаща в Бабдаруле, Заброшенном городе.

Коньен, однако, остался на Каргонессе. Здесь его полюбили, причем всенародно. Он слагал песню об их приключениях и мытарствах, и этот труд должен был занять несколько лет его жни.

Однако настоящие друзья остаются друзьями, особенно когда им нечего делить, кроме славы, которой на всех хватало с лихвой.

 

* * *

 

Да, явилась делегация Высшего совета Кровников, которая не собиралась уже семь столетий. Они пришли поклониться Моргантиру, сидевшему на почетном троне, рядом с Таспером. Затем делегация спросила уважаемого Моргантира, какой бы почетный титул присвоить ему чтобы, ненароком не оскорбить героя. Моргантир сурово ответил, что прозвища «герой», с каким обращается к нему народ, ему вполне достаточно, но, ежели они желают удостоить его еще большей чести, то пусть лучше снимут прозвище «нарушителя статута» с Таспера и его людей и снова свяжут их узами братства с Кровниками. Что и было исполнено с величайшим воодушевлением и торжественностью, и никто больше не смел попрекнуть человека, родившегося или жившего на Каргонессе. Больше никаких знаков чести Моргантир не просил.

Уже за один только свой последний поступок его на Каргонессе просто обожали.

 

* * *

 

Итак, Морган дышал соленым морским воздухом и улыбался солнечным лучам, касавшимся его лица, сжав пористый барьер балюстрады. Как хорошо остаться живым, среди друзей и отдышаться после громких и славных дел. Он много скитался по звездным мирам и сменил немало планет во вселенной, далеко улетев от родного дома. Наконец он нашел мир, который уже посещала его раса, и нашел здесь новый дом.

Он ничего не потерял. Он был просто счастлив.

За его спиной прозвучали шаги. Моргантир вздрогнул, поднял голову и обернулся, улыбаясь. Так могли звучать шаги только одного человека.

Нежный милый голос пронес:

— Ты рано встал сегодня, мой супруг, мой господин.

— Да, моя любовь,— ответил Морган.— Я люблю вставать рано.

И они застыли, рука в руке, тесно сплетая пальцы и ощущая тепло друг друга. И затем он и его жена Аргира направились в столовую, куда был уже подан завтрак. Там их уже ожидали богатыри-сыновья.