ПОХИТИТЕЛИ ДУШ - 3

Полина КАМИНСКАЯ

ОПЕРАЦИЯ “АНТИИРОД”

Анонс

Миры, созданные воображением людей, могут влиять на реаль­ность, изменяя ее законы и заставляя события течь наперекор при­вычной логике. Особенно если в этом заинтересованы силы, мощью способные потягаться с Создателем. Именно против таких сил бой за Землю ведет Александр Самойлов, наделенный способностью проникать в “чужие пространства”. И ставка в этой борьбе - бес­смертие человечества. Герои романа “Операция “Антиирод” навер­няка знакомы большинству читателей по совместным произведениям Полины Каминской и Ника Перумова, составляющим цикл “Похи­тители душ”.

Автор предупреждает, что все события, учреждения, организации и частные лица, упоминаемые в книге, являются вымышленными. Всякие сов­падения с реально существующими персонажами являются абсолютно случайными.

Пролог

Глупо, ну, честное слово, глупо было бы предпола­гать, что жизнь, так виртуозно измененная и подчи­щенная заботливыми пришельцами, сделает резкий поворот, и все мы выберем себе совсем другие, неве­домые и прекрасные дороги... Увы. Так мог бы решить лет пятнадцать назад студент-романтик с воспаленны­ми от недосыпа глазами, начитавшийся Азимова. “Конец Вечности”, безусловно, вещь сильная и оригинальная, но... Люди существуют на Земле для того, чтобы рож­даться и умирать. И с этим ничего не поделают ника­кие самые распришельные распришельцы.

В новой действительности Оксана Сергеевна Людецкая прожила еще полгода. В отличие от (извините за жутковатую формулировку!) предыдущей смерти, на этот раз она почила тихо, покойно, в собственной по­стели, во сне. Так и нашел ее утром 21 апреля люби­мый внук Саша: мирно спящей, со сложенными на груди уже ледяными руками. Нашел и злополучное завещание, по которому он получал, бытовым языком выражаясь, фигу с маслом, а никому не известный пройдоха Поплавский - отличную “двушку” на Каменноостровском. Бабушкино письмо, приложенное к завещанию, на этот раз вполне убедило Сашу в ис­кренности намерений Оксаны Сергеевны. Человеком она всегда была исключительно порядочным. И раз уж решила отвалить постороннему человеку такой цар­ский подарок - квартиру! - значит, были на то осно­вания. К тому же солидный список посмертных диагнозов пожилой женщины выглядел убедительно. По­этому никакого криминала Саша не заподозрил (а чего подозревать? - его ведь и вправду не было!), в мили­цию не обращался и, соответственно, с Дрягиным и Шестаковым так и не познакомился. Ну и, чтобы пол­ностью закрыть милицейскую тему, сообщим: живой и невредимый Михаил Шестаков по-прежнему занима­ется любимым делом - ловит всякую мразь и шваль, не задумываясь, пускает в ход кулаки, полностью оп­равдывая прозвище Рэмбо, живо интересуется женским полом... И уж, конечно же, слыхом не слыхивал о каких-то там “Выборгских крысоловах”! Которых, по правде говоря, и в природе-то не существует...Таким образом, к осени 96 года дела в северной столице обстояли совершенно обыкновенно. Саша по­хоронил бабушку, после чего сходил в рейс, приобрел новый хороший телевизор, поменял замок на двери в общаге и познакомился с девушкой Леной. После раз­вода прошло уже достаточно времени, чтобы это имя не вызывало резко неприятных ассоциаций. Новому трогательному роману ничто не мешало развиваться в сторону женитьбы. Огромная и неразделенная любовь к Свете, увы (или НЕ увы?), осталась в той же реаль­ности, что и космические приключения, Кувалда Гриз­ли и профессор со странным прозвищем СССР. По-прежнему не закрывалась дверь гостеприимной “Фуксии и Селедочки”. К середине сентября аппарат доктора Игоря выдерживал серьезные нагрузки - два-три клиента в день. И уже в октябре на коротеньком закрытом совещании главных владельцев Оздорови­тельного центра - Виталия Антонова и Игоря Поплавского - было принято решение: ограничить количест­во пользователей замечательного аппарата. Заместитель Виталия, незабвенный Юрий, более из­вестный в деловых кругах как Банщик, старательно и с удовольствием исполнял роль молодого отца. Благо, в его случае отцовство не сочеталось ни с ночными бде­ниями (у младенца была собственная спальня), ни с прописанными пеленками (памперсы, господа!), ни с тягомотными прогулками (няня Таня, 300 баксов в месяц).

Юрина жена, Светочкина как бы подруга и моло­дая же мать, Илона, с феерической скоростью входила в форму после родов. Оставив ребенка на попечение няни, Илона почти каждый день оттягивалась на Не­вском, доводя до белого каления продавщиц (и до полного изнеможения продавцов) фирменных магази­нов косметики, одежды и мехов.

Несколько коротких забавных эпизодов в заверше­ние нашего краткого вступления, пикантность кото­рых, надеемся, оценит наш внимательный читатель, следящий за приключениями героев с первой книги.

Так, Виталий Николаевич Антонов, проезжая как-то вечером по Невскому проспекту, был крайне недо­волен наглостью шустрого пешехода, юркнувшего пря­мо перед колесами его машины в подземный переход. Изрядно бы удивился господин Антонов, узнав, что пробежавший мужчина - врач “Скорой помощи”, меж­ду прочим, - в прошлой, перекроенной реальности лично подписывал свидетельство о смерти Виталия Николаевича.

Однажды веселый Шестаков ехал к Дрягину пить традиционное пятничное пиво. Он, конечно же, не об­ратил внимания на унылого вида парня, выходившего из подсобки на “Политехнической”. И правда, чего там смотреть? Виктор Гмыза, собственноручно заре­завший Шестакова в прошлой реальности, прошел мимо. И тоже не поднял глаз.

К числу странных и необъяснимых совпадений сто­ит отнести еще одну смерть. Светочкин пес Гарден попал под машину ровно в тот же день и час, что и в предыдущей действительности. Словно чуткое живот­ное одно почувствовало подмену и не смирилось с этим. Заляпанный грязью “жигуленок” даже не успел затормозить - собаку сильно ударило бампером, оп­рокинуло, подмяло и протащило за машиной метров двадцать. Тут же, как по команде, пронзительно заго­лосили какие-то женщины, побежали, причитая, при­несли из ближайшего гастронома картонную коробку, но никто не решался переложить в нее изуродованный труп. Так и стояли рядом, возбужденно, но вполголоса обсуждая собак, хозяев и сумасшедших водителей. Светочка рыдала, сидя на обочине, не подозревая, что делает это уже второй раз.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ДЕЖАВЮ

Интерлюдия I

Душит мужиков скука. Ох, как душит! Явления не­хорошие наблюдаются. Позавчера, к стыду всех присутствующих, Цукошу засекли за курением дурак-травы. Вомбату пришлось даже вступиться за Цукошу, чтоб Ленька его сгоряча не придушил. Потому как очень наш Пурген не любит всей этой дряни, которая мозги мутит. А особенно - дурак-траву. Была, гово­рят, у него самого какая-то некрасивая история с этой травой, давным-давно. Подробностей, правда, никто толком не знает, но слухи такие по Команде ходили. То ли он там кого-то замочил, то ли на него кто-то по­кушался - неизвестно. А спросить - неудобно. Дей­ствительно, кто ж такие вещи у мужика спрашивает. Но, короче говоря, при виде дурак-травы с Ленькой прям истерика делается. А теперь можешь себе пред­ставить, что с ним было, когда он лучшего друга за этим занятием застукал?

И, главное, подлость-то этой травы в том, что, во-первых, она на каждого по-своему действует. Один может просто сразу спать завалиться. Правда, тогда уж его трое суток не разбудишь, хоть из пушки над ухом пали. А другой, наоборот: обхихикается до икоты. Нет, представляешь: сидит амбал, килограммов под сто двадцать и ржет сам над собой, а кулачищами размером с мою голову слезы по щекам размазывает. Но это еще не самое интересное. Сам Цукоша рассказывал, как народ в Матоксе целыми пачками в болотах тонул, накурившись дурак-травы. Потому как главная под­лость этой дряни дикорастущей не в том, что она из мужика дурака делает. А в том, что дурак получается уж больно упертый! Ничем его с пути не свернешь, разве что в землю по шею закопаешь. Ни связывать, ни к деревьям привязывать не получается - он, гад, сутки будет веревки потихоньку грызть, дерево с кор­нем вывернет, а все равно - уйдет туда, куда его мозги сдвинутые прикажут. А приказы интересные поступа­ют. Особенно если двое ослов травы покурили. Они, понимаешь ли, на спор все делают. Ну, там, Синего Урода на спор поймать. Или Новое Русло переплыть. На спор. Ничего, да? Сейчас, к слову, даже фантазии не хватает - еще примеров привести их несусветной глупости. А сами спорщики вообще-то мало чего рас­сказывают. Не потому, что не помнят. А потому что смертность среди них высокая. До ста процентов. Вот так-то.

Хорошо еще, что Ленька вовремя заметил отсутст­вие Азмуна - искать пошел. В последний момент, го­ворит, за руку успел схватить, Цукоша уж по грудь в болоте был. Тонет, говорит, а рожа довольная. Само­крутка во рту еле дымится, глаза закрыты, что-то еще и напевает, гад. А вокруг, говорит, уже и шляршни по кочкам расселись, глистоморы подплывают, слюни распустив в предвкушении знатного обеда. Короче, вытащили мы Цукошу. Хотя, как в детском стишке, помнишь? - что-то там про нелегкую работу и про слона в болоте. Или бегемота? Один хрен - тяжело. Потом еще целый день обсуждали да обмусоливали это событие, потому как ничего интересней за послед­ние месяца два вообще не случалось. Короче говоря, скука смертная. Такая, что, будь рядом стенка - так бы и полезли наперегонки.

На что сейчас похожа Команда - лучше и не рас­сказывать. Потому что от этого проклятого безделья и дуракаваляния у всех мужиков вдруг усугубились самые поганые черты характера. Какие? Стармех, напри­мер, и раньше-то на меланхолика не сильно тянул, а сейчас и вовсе - псих свежевскипяченный. Чуть что в кустах шевельнется - моментом туда полмагазина вы­пускает. Пурген как-то вечером даже признался Сане, что по нужде теперь с опаской ходит. Боюсь, говорит, что Дима меня заместо группса шлепнет. Азмуна вот обратно на дурак-траву потянуло. А Саня... Саня те­перь не просто хнычет и плачет иногда. Правильней было бы сказать: Саня НЕ плачет иногда. Потому что даже процесс еды вызывает в нем какие-то нехорошие ассоциации, которые моментально реализуются в це­лые потоки слез. А хобби у него теперь! Ну, представь: сидим, пьем чай, вяло переговариваемся, лениво ку­рим. Внезапно взбешенный Дима швыряет в сторону кружку с чаем и лупит из автомата по кустам. Потому что там кто-то шевелился. Вполне возможно, что и ве­тер. А бывает, и прустень вышел прогуляться вечер­ком, на свою голову. Или пустяки чехарду затеяли. Мужики продолжают пить чай, не обращая внимания, потому как уже привыкли. Дима поднимает свою кружку и тоже продолжает. А Саня встает и, обливаясь слезами, идет туда, в кусты, и если находит чьи-либо невезучие останки, тут же их хоронит. И вот так - по нескольку раз на дню. Так что у нас в Команде теперь и киллер свой, и похоронная контора. Венки за счет покойного.

И вот так мы шляемся по округе, постреливая по сторонам, хныкая и хихикая, ругаясь и мирясь.

Даже Квадрат стал какой-то... Вялый. Да и то: при­ходим, как на профосмотр. Сопли, ожоги легкие от бе­лой крапивы, челюсти от зевоты вывихнутые... Шучу, ладно. А, по правде - уж и забыли, когда с огне­стрельными ранами в Квадрат топали. Отстрелялся народ, отбегался. Сидят все по домам, геморрой леле­ют, в чужаков пару каменюк кинут, и ладно. Чего тебе, родимый? Приключениев? Нема, нема, проходи мимо, не мешай послеобеденному отдыху. Скучно. В послед­ний раз до чего дошло - из Квадрата почти пустые вышли. У каждого - по два полных магазина, и все. Но зато жратвы... Через километр от тяжести плечи от­валиваться начали. Обидно.

Вот в таком раскладе и решили мы на юг прошвырнуться, посмотреть, как там и что. Давно уж к Свалке не захаживали, да и самогреек надо к зиме запасти, а то опять радикулитом мучаться будем.

Все. Решили. Идем. Мужики повеселели разом, шле­пают гурьбой, без всякого строя, шуточки запыленные выволокли, Двоечника подкалывают. Из леса вышли - сразу на целую поляну надуванчиков наткнулись. Так, не поверишь, - почти час стояли, балдели. Ленька им все автомат совал, Цукошину байку проверял, что надуванчики и в металл могут корни пустить. Не прове­рил. Один там, самый желтенький и пушистенький, подкрался к Пургену сзади и всю обойму ему по ногам выпустил. Ох, и поплясал Пургеша, от мелких ростков отбиваясь! Штаны снять не догадался, так и лупил себя по ногам прикладом. А остальные помогали, как могли, потому что от хохота поминутно на землю ва­лились. Вомбат и сам от души насмеялся. Но потом резко мужиков осадил:

- Все, балбесы, стали в строй! Стармех, да сними ты у него с задницы цветок, а то без мягкого места Пурген останется, жестко сидеть будет! Готовы? Бе­гом!

И вот что я вам скажу, уважаемые. Ничто так не сплачивает мужиков, как дружный бег строем по пере­сеченной местности. Уже через полчаса злость из них поперла. На себя, на себя, конечно. Потом второе ды­хание прорезалось, животы куда-то подевались. Даже у Двоечника подобие улыбки на мокром лице появи­лось. Хорошо, ребята, вот так иногда жирок растрясти.

Еще через полчаса Вомбат хрипло выдохнул:

- Шагом... - и немного поотстал, чтобы пропус­тить Команду мимо себя, посмотреть, кто да как пере­нес прогулку. Та-ак, запишем: Стармех - молодцом. Ленька тоже нормально, побледнел только. Азмун, модник хренов, захромал-таки. А ведь предупреждали его, совестили: не бери в Таборе ботинки, не бери, цы­гане на то они и цыгане - всегда обманут. Вот и муча­ется теперь. Двоечник. Ну, у этого язык уже за плечом болтается и глаза вот-вот вылезут из орбит, но - молчком, зубы стиснул. Вомбат несильно хлопнул Саню по плечу: молодец, парень. И пошел замыкаю­щим.

Так, так, так, ребятки. А это что еще такое?

На примятой траве отчетливо краснели странные красно-бурые капли. Кровь? Признаемся, чья?

- Ленька! - окликнул Вомбат. - У тебя там как - задница на месте?

- Да вроде да... - откликнулся Пурген, ощупывая на ходу пострадавший орган.

- Стоп, мужики! Отдыхаем!

Саня упал, как куль. Дима с ловкостью фокусника вытянул откуда-то сигарету. Азмун сразу же начал стаскивать ботинки, попутно рассказывая свой очередной дурацкий сон.

- ...И представляешь, вижу: сижу это я около ко­стра и собственную ногу шнурую. Прям в голой ноге - дырочки пробиты, шнурки вдеты, ну я и наяри­ваю... - Ленька, как всегда открыв рот, слушал Азмуновскую чушь.

- Так, мужики, - перебил рассказ Вомбат. - Ну-ка, быстренько огляделись! У кого раны, царапины?

Все послушно ощупали себя и осмотрели друг дру­га, проявляя повышенный интерес, естественно, к Ленькиному тылу. Ничего.

Вомбат еще раз прошелся к последней увиденной капле. Трогать на всякий случай не стал, только при­нюхался. Кровь. Очень похоже на кровь. Подошел Стармех, наклонился. Отошел, порыскал в кустах. Через минуту вернулся, сообщил любопытный факт:

- Это не наша. Там, впереди, тоже капли есть. По­хоже, мы за каким-то подранком двигаемся.

Приятный сюрприз. Кажется, приключения сами идут нам в руки. Вот только бы не обломали. Вомбат внимательно осмотрелся. Будем надеятся, что это все не ловушка, а просто совпадение. По крайней мере, дежурное предчувствие молчало, не подавая никаких тревожных сигналов.

А мужики уже и уши навострили, и оптику протер­ли, и мозгами заработали. Один Двоечник зачем-то разулся и стал рассматривать свои ноги.

Азмун, поползав по траве, авторитетно заключил, что кровь скорее всего человечья, свежая, венозная, капавшая с высоты около метра. А в ответ на недовер­чивое ворчание Пургена, дескать, чего там в траве можно разглядеть, тут же сунул тому под нос широкий лист лопуха, на котором, словно на наглядном посо­бии из учебника криминалистики, расплывалась баг­ровая капля.

Стармех бесшумно носился туда-сюда и минут через десять также поделился своими выводами:

- Случайность. Тропа тут хорошая, расхоженная, вот и попали мы кому-то в след.

Ленька старательно выполнял роль доктора Ватсона, приставая ко всем с идиотскими вопросами.

Ну и, как всегда неожиданно, всех пришибил Двоеч­ник. Он, правда, никуда не ходил и не ползал, а тихо сидел в сторонке, отдыхая после марш-броска. А в самый разгар обсуждения вдруг сильно наморщил лоб и брезгливо сказал:

- Пахнет как плохо...

Стармех уже был готов привычно огрызнуться на Саню, ляпнуть что-нибудь злое, вроде: “Сам пернул, так и молчи”, - но осекся, увидев прозрачность Саниного лица. Верный знак, что Двоечник сейчас про­рочествовать будет. Точно:

- Быстряки идут. - И заплакал.

Ах ты, ежкин кот! Быстряки! Идут!

Вомбат в первый момент не поверил, решил, что это у Сани просто глюки от переутомления. Но уже через пять минут ему пришлось посторониться, про­пуская двух молодых быстряков. Бодро перетекая че­рез кочки, эти славные ребята, как им и полагается, двигались на запах крови. Можно было бы сказать: спешили, если бы не скорость черепашья. То есть для них-то как раз большая, раз за кровью идут. Обычно они гораздо медленней двигаются, если просто не ва­ляются, как бревно. Интересно, подумал Вомбат, в последнее время все чаще встречаются парные быстряки. Это у них что - брачные игры или... Что именно “или” придумать не удалось. Так как быстряки - су­щества примитивные донельзя. И интересуются в сво­ей вялотекущей жизни только свежей кровью или, на худой конец, падалью. Ничего другого об их повадках или привычках не скажешь. Вот разве что - лень еще. До такого абсурда иногда доходят, что даже препятст­вия лень обогнуть. Так и просачиваются, как вонючий кисель.

Шустрая парочка продефилировала мимо, не обра­тив никакого внимания на Команду. Да и то: никто никогда не видел, чтобы быстряк на кого-либо обра­щал внимание.

А мы вот наоборот. Стармех сосредоточенно про­следил за ними, подождал, пока скроются в кустах, и задумчиво посмотрел на Вомбата:

- Я думаю, может, проводить товарищей?

- Может, - согласился Вомбат. - Сгоняй, Дима, глянь, кого эти гурманы выслеживают?

- Есть. - Стармех аккуратно затушил сигарету об подошву.

- Двоечника с собой возьми, - с нажимом доба­вил Вомбат, заранее представляя, как сейчас переко­сится Димино лицо.

Перекосилось.

- Командир, да я как-нибудь без сопливых обой­дусь. Лучше пусть Ленька пойдет. Пургеш, хочешь бы­стряков погонять?

- Я сказал: возьмешь Двоечника. Все.

Дима длинно сплюнул, метнул в Санину сторону убийственный взгляд, но ослушаться не посмел. Его понять можно. Саня наш на боевую единицу никак не тянет, ну максимум на ноль целых, три десятых. Зато чутье у него... С этим даже Дима спорить не будет.

Сколько раз уж бывало, что Саня нас буквально на краешке останавливал, не давал глупостей натворить. Погоду он классно вычисляет, кислотные дожди, опять-таки... Не говоря о том, что Квадрат Санька чует на расстоянии чуть ли не десять километров. Ну?

Дима стоял, чуть расставив ноги, наблюдая, как Двоечник суетливо застегивает куртку. Красивый па­рень - Стармех. И никакие шрамы и переломы ему нипочем. Вомбат сильно подозревал, что, приползая на излечение в Квадрат, Дима в первую очередь забо­тится о внешности. Но один короткий шрам, чуть по­ниже правого глаза, он себе все-таки оставил. То ли как напоминание, то ли чтоб особый мужской шарм подчеркнуть. Нет, скорей всего для красоты. Потому как Стармех - что напоминай, что не напоминай - все равно первым на рожон лезет. Уж сколько раз на этом попадался, не сосчитаешь. То ему Горячий Батон в Матоксе не так поздоровался, то он в Трубочистов палить на ходу вздумал - тоже мне, нашел повод, они же всем известные отморозки, во всей округе дурным тоном считается на Трубочиста патроны тратить. А еще у нас случай был... Ладно, потом как-нибудь.

Стармех с Двоечником бесшумно скрылись в кус­тах. Ленька, похоже, задремал, положив под голову рюкзак. Азмун лениво наблюдал, как молодой кригпун бестолково наскакивает на его ногу. Очень скоро ему это надоело, и он ловким пинком отправил тупого шестинога подальше в болото.

Наша разведгруппа вернулась на удивление бы­стро. Видно, Стармех, проявив свою микровласть, за­ставил Саню бежать всю дорогу. Сам Дима после этого спокойно закурил, Двоечник же снова повалился на траву.

- Ф-фу! - громко выдохнул Стармех, разбудив Пургена. - Забавно.

Все немедленно подтянулись поближе, желая по­скорее узнать, что же именно показалось забавным Стармеху. А этот старый зануда, похоже, решил не­много помотать нам нервы. Сидел, курил, задумчиво покачивая головой. Дескать, ну и дела, братцы, ну и дела...

- Короче, обогнали мы быстряков, - начал, нако­нец, Дима таким тоном, словно только что поучаство­вал в спринтерской гонке, - еще примерно полкило­метра по леску пробежали и почти к Свалке выскочи­ли. - Он замолчал, глубоко затянувшись сигаретой. Теперь можно было подумать, что на этом подробный и красочный рассказ Стармеха закончен. Он зачем-то внимательно осмотрел свои ботинки, сковырнув с них кусок глины. Оглядел благодарных зрителей: все ли слушают. Артист. Одно слово - артист. После чего про­должил будничным тоном: - Парнишку там странно­го встретили. Весьма нелюбезного. То есть это он потом стал нелюбезным, когда нас увидел. А до этого шел себе спокойненько, насвистывал.

- Стармех, я тебе сейчас в ухо дам, - доверитель­но сообщил Вомбат. - Ты можешь по-человечески рассказывать?

- Могу, - кивнул Дима, сделав вид, что испугался за свое ухо. - Он быстряков подманивает.

- Кто?

- Парнишка этот.

- Как это? - По традиции, самые глупые вопросы у нас задает Азмун. Но на этот раз он, что называется, выразил общее мнение.

- А вот так. Шлепает себе по тропинке, а у само­го - кровь из руки капает. Правильно, Цукоша, ты все правильно сказал: венозная, с высоты около метра. Как раз у него именно так и капала. А для пущей на­дежности он себе жгут на плечо навертел.

- На хрена? - тупо спросил Вомбат. Нет, правда, у нас тут, конечно, не дом отдыха, всякие личности прохаживаются и по разным надобностям. Но чтоб кровью своей тропинку поливать? Похоже, что Дима прав: идеальный способ привлечь внимание быстряка - это дать ему понюхать кровушки. Хотя бы изда­ли. Но зачем? От них же толку никакого, одна вонь!

- Я не знаю, на хрена, - сказал Дима, продолжая счищать грязь с подошвы, - но жутко этой темой ин­тересуюсь. Может, выясним? Тем более нам это все равно по пути. Да и с парнишкой тем я бы погово­рил...

- Так. Что там еще? - сурово спросил Вомбат, по­дозревая, что Дима успел влипнуть в какую-то историю.

- Ничего. Просто я люблю вежливых людей. Кото­рые на мое “здравствуйте” отвечают “здравствуйте”, а не шугаются в сторону со скоростью ошпаренного горбыня. - Тут Ленька закрыл рот рукой, поэтому вместо смеха получился дурацкий хрюк. Тут же покатились и все остальные.

Чего-чего? Нет, с психикой у нас все нормально. Просто случай один вспомнили. Когда один сдвинутый горбынь наш котелок с кашей за свое гнездо при­нял. Ну и уселся насиживать, бедолага...

- Ты его окликнул, что ли? - спросил Вомбат, по­дождав немного, пока все успокоятся.

- Ну да... - рассеянно ответил Дима, продолжая заниматься своими ботинками. Дались они ему!

- Что - стрелял?

- Пальнул немного, - неохотно согласился Стармех, а Саня вздрогнул.

Нет, видали придурка? Вомбат уже жалел, что от­правил на разведку именно Диму. Вот псих. Никто, конечно, не заставляет при встрече на окраине Свалки раскланиваться до земли и подметать траву шляпами. Но и стрелять вот так, с бухты-барахты тоже не очень-то этично.

- Зачем стрелял? - продолжал допытываться Ко­мандир своим самым строгим голосом. Который ис­пользуется преимущественно в общении со Стармехом.

- Зачем, зачем... Не понравился он мне! Дрянной человек.

Нет, аргумент, безусловно, веский. Правда, правда, кроме шуток. Мы тут уж давно привыкли доверять своим ощущениям. И, знаете... Хотите - верьте, хоти­те - нет, а принцип этот очень даже неплохо работает. Мало случаев, когда первое впечатление нас обманывало. Пальцев одной руки хватит, чтобы пересчитать. Но тем не менее стрелять сразу... Это, Димочка, пере­гиб.

- Ну, а он?

- Я ж говорю: шуганулся в сторону. И пропал.

- Как - пропал?

- Не знаю. Сгинул. - Стармех пожал плечами и закурил новую сигарету. - Там же Свалка.

- А как тебе показалось - он из местных? - По­ясняю. Имеется в виду некое мирное сообщество жи­телей Свалки - около сотни вялых, болезненных му­жичков с вечно слезящимися глазами и богатейшей коллекцией кожных заболеваний.

- Не... Точно нет. То есть - совсем не похож. Я ж говорю: шустрый больно. И невежливый. - Стармеха грызла обида.

- Ладно, Дим, не переживай, разберемся. - Во­мбат встал, разминая затекшие ноги. - Сейчас пере­кусим немного и сходим все вместе посмотрим. Сколь­ко, ты сказал, отсюда до Свалки?

- Недалеко. Метров пятьсот-шестьсот.

- Ага. - Вомбат что-то вычислял в уме. - Значит, примерно через сорок минут быстряки будут там. Вот мы их как раз и нагоним. Заодно и посмотрим, зачем и кому они там нужны. Перекус, мужики! Двадцать минут на все!

Цукоша сразу же завозился в своем рюкзаке, Лень­ка побежал к ближайшей воде. Дима лежал, закрыв глаза, и выпускал дым в небо. Саня остался сидеть, тупо разглядывая грязь, счищенную Стармехом с бо­тинок.

- Что, Санек, грустишь? - отечески похлопал его по плечу Командир. - Устал?

- Нет. - Голос у Двоечника тихий и какой-то ломкий. - Я просто хотел сказать, что лучше нам туда не ходить.

- Почему? - Вомбат насторожился. В таких си­туациях главное - различать, когда Саня просто боится, а когда реальную опасность чует. Вот сейчас, судя по его прозрачному лицу, Двоечник говорит дело.

- Там опасно. Опасно там. Опасно. - Спокойно, Саня, не нервничай. Судя по тому, как Двоечник на­чинал медленно, но верно впадать в истерику, на Свалке действительно что-то неладно.

- Ленька, воды дай! - скомандовал Вомбат вер­нувшемуся Пургену. - Азмун, покопайся у себя в ап­теке, найди ему что-нибудь успокаивающее.

Общими усилиями в Саню влили несколько глот­ков воды и заставили жевать маленький кривой белый корешок, предложенный Азмуном.

- Что это? - на всякий случай спросил Вомбат врача.

- Боликоропка, - небрежно пояснил Цукоша, складывая в холщовый мешочек связку разномастных корешков. - Улучшает мозговую перфузию. Хороша также при интермиттирующей цереброваскулярной недостаточности, афазии и апраксии.

Вомбат с сомнением посмотрел на Двоечника. Тот уже приходил в себя.

- Цукош, а ты не переборщил со своей детермини­рующей недостаточностью?

- Не, это я так сказал, для информации. Саньке как раз пойдет. Видишь, уже хорошеет.

Вомбат склонялся к тому, что Двоечнику помогла бы и просто холодная вода, но спорить с Цукошей не стал. Он в принципе хороший врач. Только пессимист немного. И тугодум.

- Сань, ну как ты? - спросил Вомбат.

- Нормально. - Щеки у Двоечника порозовели, глаза смотрели осмысленно. - Нельзя на Свалку идти. Опасно там, - повторил он.

- Что опасно?

- Агрессивная органика. Очень опасно.

Агрессивная органика? Это еще что за фрукт? Не слыхали.

Вомбат повернулся к Стармеху. Тот ходил кругами, что-то жуя, время от времени пружинисто приседая и взмахивая руками. Разминался. Потому что если для Сани слово “опасно” означает: “давайте не пойдем”, то для Димы наоборот: “пошли скорей, а то без нас все интересное закончится!”

- Дим, - обратился Вомбат к Стармеху, делая вид, что не замечает его тренировки, - ты не обратил вни­мания, там поблизости самогрейки есть?

- А как же! Совсем рядышком! Это ж рядом с Дав­леными Контейнерами!

- И как, по-твоему, опасно там?

- Да чего там опасного! Ну, подумаешь, пацанва борзая бегает! Стрельнем пару раз в воздух, они и раз­бегутся.

Стрельнем. Как у него все просто.

Вомбат, словно опытный следователь, опять повер­нулся к Двоечнику:

- Саня, а люди там есть? Люди там опасные?

- Есть, - кивнул тот. - Мало. Дикие. Больные. Не злые. Боятся очень.

- Вооруженные?

- Не-ет. Больные.

- Ну вот, что я говорил! - обрадовался Дима. - Чего больных бояться? Пошли, мужики!

- Ты погоди, дружище. Решаю здесь я, - снова построжал Командир. - Вы к Свалке близко подхо­дили?

- Дима подходил. Я в сторонке стоял, - жалобно ответил Саня. На глаза его снова навернулись слезы.

- Опять ревет, - добродушно констатировал Стармех, откусывая здоровенный кусок хлеба. - Рева-корова.

Ну что, командир? Вот тебе два мнения от разведгруппы. Один слезы утирает, второй поводья от нетер­пения грызет. Твои действия?

Вомбат медленно встал, взял из рук Цукоши краю­ху хлеба с салом, откусил пару раз, прожевал. И вынес вердикт:

- Выходим через десять минут. Идем к Свалке. Форма - походная, малая химзащита. Ну, что сказать? Время мы рассчитали отлично. Команда как раз вышла на опушку, когда быстряки подползали к границе Свалки. Мы на всякий случай затаились и стали наблюдать, чего же дальше будет.

И было. Быстряки чего-то замешкались. Вомбат со­образил, что как раз в этом месте Стармех своим вы­стрелом спугнул их приманку. Но пребывать в рас­терянности сладкой парочке пришлось недолго. Отку­да-то - никто из мужиков потом не смог сказать, откуда - вынырнули двое. Юркие, хлипкие, действи­тельно ничуть не похожие на прежних свалочников, они живо подскочили к быстрякам и, ловко орудуя крючьями, стали ворочать ни в чем не повинных зве­рюшек. Да и не просто ворочать - в правой руке у каждого человечка было по здоровенному ножу типа мачете. И вот этими самыми мачете с ловкостью про­фессиональных рубщиков сахарного тростника ребята за три минуты порубали быстряков, как колбасу. Мы глазам своим не поверили! Обычно быстряка хоть режь, хоть рви на кусочки - все тут же срастается, на него одна управа - кислота. А эти... Как ни в чем не бывало: покрошили легко! Да еще и не просто покро­шили. Они все до единого кусочка в сумочки положи­ли и с собой унесли. И рожи у них при этом были до­вольные - как будто не двух тухлых быстряков, а ящик трофейного шоколада надыбали!

- Чего это они? - удивился Ленька. - Зачем это они?

- Ты лучше спроси: как это они? - в тон ему заме­тил Стармех. - Хорошие ножички у ребят. Мне бы такой.

- Смотри не порежься, - буркнул Вомбат. Он вни­мательно наблюдал всю процедуру разделки быстря­ков и готов теперь был согласиться с Двоечником. Ре­бята ему не понравились. Какой-то гнилой заразой веяло от них. Очень похоже на липкую лихорадку, ко­торой в прошлом году переболел почти весь Табор.

- Давайте-ка стороной обойдем, - скомандовал он, первым отползая вправо. Нет, правда, личных встреч с такими субъектами, как эти, лучше избегать. Мало ли, что они с виду такие хилые, от одного удара на землю свалятся. Другое де­ло, что потом месяц будешь лечиться от какой-нибудь дряни.

Команда аккуратно переползла метров на сто пра­вее. Никакого движения на Свалке не наблюдалось.

- Конечно, - ворчал измазавшийся в грязи Пур­ген, - на фига мы им нужны? Они сейчас, наверное, сидят себе спокойненько и бифштексы из быстряков жарят... - Стармех издал рокочущий горловой звук, от которого у самого Вомбата тошнота подкатила к горлу.

- Отставить разговорчики! - хрипнул он.

Мужики замолчали.

Так. Ну вот они - Давленые Контейнеры. Дейст­вительно близко. Вомбат достал бинокль. Эта гадюка, Квадрат, все никак не внемлет настойчивым просьбам Командира заменить оптику. И чего упрямится? Жал­ко ему, что ли - хороший бинокль выдать? Так и вы­ходим каждый раз с разбитым левым окуляром. Не­удобно, конечно, ну да ладно, Свалку и одним глазом, в конце концов, рассмотреть можно. Во-от. Тот, кото­рый нам нужен. Второй слева. Когда-то он был крас­ного цвета. Теперь уже и не разберешь: где облупив­шаяся краска, а где - ржавчина. Да и цветоеды над ним хорошо потрудились.

- Стармех, глянь. Второй слева. Похоже, что там еще осталось немного... - Вомбат передал бинокль Диме. - Чего ты ерзаешь?

- Да так, ерунда, что-то в ботинок попало. - Стар­мех долго пристраивался, вглядывался и наконец сказал:

- Ага. Здесь в прошлый раз брали. Там еще нава­лом должно остаться.

- Ну уж и навалом, - усомнился Вомбат. - Ты хоть помнишь, когда мы здесь последний раз были?

- Помню, - не очень уверенно ответил Дима.

- Помнит он, как же! - подал голос Цукоша. - Мы его отсюда без сознания на моей плащ-палатке уносили! Зараза такая, все вещи потом сжечь при­шлось.

Стармех промолчал, только рот скривил: ворчи-ворчи, докторишка. Сам вовремя платинового стреп­тококка от дурозубки не смог отличить, а теперь вы­ступает...

Кстати, что касается болезней, Дима никогда раз­говор поддерживать не будет. Во-первых, он мнитель­ный у нас очень. А во-вторых, тот же наш разлюбез­ный Квадрат каждый раз Диму старательно лечит, но иммунитета не дает. И только ему одному. Никто из наших давно уже не боится ни липкой лихорадки, ни плясушки-поскакушки, ни гнилого насморка, спокой­но пьет воду из любого ручья. Но не Дима. Потому что стоит какому-нибудь козлу чихнуть в его сторону на расстоянии километра - и все. Через полчаса Стармех уже обсморкал все кусты, в животе у него ноет, а под лопаткой колет. Или наоборот. Так что всю свою бога­тую аптеку Цукоша таскает в основном ради Димы. Чтобы в случае чего не бежать сразу в Квадрат.

- Ну, что - пошли? - Стармех уже весь извертел­ся от нетерпения.

- Пошли. - Вомбат встал. - Идем друг за другом. Смотреть во все стороны. Стрелять в крайнем слу­чае. - Но это так, поговорка. У нас тут все случаи - крайние.

А пока мы пробираемся ко второму слева Давлено­му Контейнеру, несколько слов для публики из исто­рии Свалки.

Начнем с того, что “Свалка” - название не функ­циональное, а историческое. Я бы даже уточнил - Доисторическое. Потому как Свалка здесь была еще когда Город назывался длинно - Ленинградом. В честь какого-то шибкого умника, говорят. Тогда у них еще были большие проблемы с мусором. Еще бы: жили на широкую ногу: дома там всякие, магазины, канализа­ция. Лафа! Борзел тогда народ! Кусок булки откусил - остальное выбросил. Газету прочитал - в ведро! Курт­ку новую месяц поносил - на помойку! Помойки - это такие были у них микросвалки прямо в городе. Контейнеры стояли, все честь по чести. Как наберется контейнер полнехонек - его пустым заменяют. А пол­ный на большую Свалку везут. За город. Столько добра выбрасывали! А Ленька даже говорит, что где-то слышал, что раньше города вообще около свалок стро­или. Специально, чтобы далеко всякую дрянь не тас­кать. А что, логично. Я бы тоже так поступал. Но это все - давнишние дела. В наше время на Свалку, ко­нечно, никто ничего не выбрасывает А как раз наобо­рот - тащат все кому не лень. Но это я тоже маленько перегнул: не “тащат”, а “тащили”. Все, что можно было взять и использовать, отсюда давно уже взяли и использовали. Сейчас разве что отчаянные оптимисты могут на Свалке что-нибудь искать. Или такие хитре­цы, как мы. А вот Ра-аньше... Ох, какие здесь баталии разворачивались! Приятно вспомнить. Не меньше десят­ка довольно сплоченных групп пытались здесь свои по­рядки навести. Ну еще бы: это ж был просто Клон­дайк! И жратва, и одежда, и горючее... Мы-то, в общем, не особо всем этим интересовались. Так, иног­да заглядывали, просто чтоб потусоваться немного. Нервишки пощекотать. Нам всегда было проще горбыня или коробу выследить и подстрелить, чем на Свалке за банку подтухшей тушенки патроны трахолить. А народ здесь оттягивался... По полной. Ну, потом потише стало. Во-первых, Свалка оскудела. А во-вторых, явления всякие начали наблюдаться не­хорошие. А что, логично. Представь: хорошо слежав­шийся слой отходов от человека и его деятельности высотой метров десять. А сколько глубиной - никто и не знает. Да плюс радиация, дождики наши кислот­ные, да микробы-бактерии. Вот и получилось, что на­род отсюда начал потихоньку сваливать. Разнося по свету жуткие истории из жизни Свалки. У нас их Ленька одно время даже коллекционировал. И с удовольстви­ем рассказывал на сон грядущий. Примеры? Ну вот классическая легенда о том, как на Сему Педального напала сырокопченая колбаса. Или... Да зачем далеко ходить! Вот вам, пожалуйста: Давленые Контейнеры. Когда мы их нашли, года три назад, не меньше, ника­кими они давлеными еще не были. Просто старые контейнеры стояли, основательно распотрошенные да цветоедами потравленные. А потом приходим однаж­ды - мама родная! - ну словно стадо слонов тут тан­цы на крыше устраивало. Поди теперь гадай, у кого силищи набралось так железо помять.

Ну вот, уважаемая публика, пока я вас тут развле­кал всякими древними историями, у нас, похоже, на­чались проблемы.

Двоечник, Цукоша и Стармех уже скрылись в кон­тейнере. Хорошо было слышно, как они там шуруют в темноте: что-то упало, глухо стукнуло, Дима выругал­ся. Ленька уже занес ногу, чтобы последовать за ними, но... В этот самый момент из-за рядом стоящего кон­тейнера - раньше, помнится, он был голубого цве­та - вышли трое. Нисколечко не похожие ни на преж­них миляг-свалочников, ни на больных простачков, описанных Двоечником. Крепкие, коренастые, с крас­ными обветренными рожами мужики стояли и без ма­лейшего выражения смотрели на нас. Вомбата поразили их основательные рукавицы и неописуемых размеров боты на толстой подошве.

Тут из-за спин этих троих появился и четвертый. Улыбающийся во весь рот, он широко раскинул руки в стороны, словно вот-вот полезет обниматься. Не по­лез. Даже с места не сдвинулся. И не, меняя радостно­го выражения на лице, скрипуче проговорил:

- Иметь мой лысый череп! Вомбат! Ты, старый хрен? Вот так встреча!

Итак. Позвольте представить: Степа-Редкозуб. Са­мая большая местная сволочь. Честно говоря, мы его похоронили уж года полтора как. Причем здесь же, на этом самом месте. Инцидент тут один случился, так, рабочие разборки. Нам тогда пришлось срочно улепе­тывать. Но зарево было видно на расстоянии двух дней пути. Мы и решили, что Степе с его бандой конец пришел. Так ты ж смотри - живой. Неприятная ситуация. Хотя бы потому, что мы опять на его террито­рии оказались. Нет, конечно, никаких договореннос­тей с ним у нас не было. Просто неэтично. Получается, что мы здесь, как мелкие мародеры, чужие контейне­ры потрошим.

- Здравствуй, Степа, - выдавил из себя Вомбат, незаметно давая сигнал Леньке: вызывай наших.

- Здорово, здорово, - тепло отозвался Степа. - Со свиданьицем, ворюга. Чего приперся?

Славный парень. Сама доброта. Редкозубом его, кстати, не зря прозвали. Зубы у него действительно редко растут. Ходили тут красивые слухи, что зубы ему, через один, сам Длинный Мохаммед при жизни вырвал. Да врут скорее всего. Длинный Мохаммед на такую тонкую работу не способен.

Из контейнера, отряхиваясь, вылезли Стармех с Цукошей. Живо оценили ситуацию, встали поближе к Командиру. Дима ненавязчиво уже автоматом поигры­вает. Наше самое большое преимущество перед Степиными молодцами в том, что у них огнестрельного оружия нет. И не было никогда. Сейчас в принципе можно еще развернуться и уйти. Жаль только, что это не в наших правилах. И первым, конечно, вылез Стар­мех.

- Как здоровье, Редкозуб? - гаркнул он. - Не беспокоит?

- Вашими молитвами, - ответил Степа, не пере­ставая улыбаться. Честно говоря, Вомбату это Степино добродушие переставало нравиться. Факт: какую-ни­будь пакость замышляет. Командир на всякий случай огляделся. Нет, обойти нас тут негде.

- Че башкой вертишь, козлина? Страшно небось?

Заводится, падла. На конфликт напрашивается. Очень странно. Что он, не понимает, что у Димы сей­час нервы не выдержат?

Степа шумно вытер нос рукавицей и обратился как раз к Стармеху:

- Как поживаешь, Димон? Чего не заходишь? Я уж, грешным делом, решил, что тобой давно говноеды по­обедали... - Стармеха аж передернуло от такой наглости. Он не спеша поднял автомат. - Фу, фу, фу! Какие мы обидчивые! - Степа замахал руками.

Курточка у него славная. Говорят, из человечьей кожи. И шапочка из шкурки любимого кота. Да, да, правда, года три назад Редкозуб себе котика завел. Хо­рошенького, почти домашнего. На плече все время таскал. А потом как-то раз осерчал сильно, ну, и... В общем, теперь в виде шапки носит.

Стармех не успел выстрелить. Ноги его как-то стран­но подкосились, и Дима, роняя автомат (!), свалился на замлю, вопя от боли. Что за черт! Вомбат не успел удивиться, как в тот же момент и с теми же симптома­ми попадали Азмун и Ленька. Он еще успел глянуть себе под ноги, увидел странную белесую слизь... Ощу­щение было такое, словно злющая собака со всей дури вцепилась в икры. То есть получается - две злющие собаки. Черт побери! Я уж и забыл, что такая боль в природе бывает! Последнее, что слышал Вомбат, был удовлетворенный голос Степы:

- Вяжи их, ребята.

Да и первое, что услышал, когда очнулся, был тот же поганейший скрип:

- Чисто сработано. Проверь еще раз руки.

Руки Вомбат проверил сам. Связано было на со­весть, так, что кисти уже занемели. Ног не было. То есть при визуальном осмотре они наличествовали. Яв­лялись, как обычно, продолжением тела. Но ни на какие команды мозга не откликались. Так, валялись рядом. Пара бесчувственных бревен. Было довольно темно, и Вомбат предположил, что находится в одном из контейнеров.

Рядом застонали. Повернув голову, Вомбат увидел лежащего Стармеха. Глаза его были закрыты, лицо ис­казила гримаса боли.

- Дим, слышишь меня? - позвал Вомбат.

- Ммм... - отозвался Стармех. Далее последовало длинное убойное ругательство.

- Молодец, молодец! - захохотал Степа. - Вижу, что живой.

Вомбат попытался сесть, но из этого ничего путно­го не получилось. Он смог лишь немного приподнять­ся. Увидел сидящего Редкозуба и еще одного красно­рожего. Стармех продолжал ругаться.

- Ладно, ладно, угомонись. - Степа встал и подо­шел к лежащим. Наклонился над Вомбатом. Пахнуло гнилыми зубами и какой-то едкой химией. “Агрессив­ная органика” - всплыли в памяти Санины слова. По­хоже, мы что-то прошляпили. - Ну, что, ребятишки, дальше ругаться будем или о деле поговорим?

- Какие у нас с тобой дела, дуст поганый? - про­хрипел Дима.

- А вот мы сейчас это и выясним. - Степа присел на корточки, весело глядя поочередно то на Вомбата, то на Стармеха. - Ножки-то болят? - Не дожидаясь ответа, покивал: - Болят, болят, знаю. Но это ничего, парень, ты потерпи немного, через денек-другой они отвалятся и болеть перестанут. - Вомбат, холодея, понял, что Редкозуб говорит чистую правду. - Жалко ножки, да? Ну, так что - будем разговаривать?

- О-о-о... - Внезапный вой, возникший справа, заставил всех вздрогнуть. Неужели Ленька? “Странно, - подумал Вомбат, - у меня-то ничего не болит”.

- Чего тебе надо? - стараясь говорить спокойно, спросил он.

- А ты подумай. Ты ж у нас догадливый. - Степа демонстративно обернулся. Мордатый мужик вяло по­игрывал стармеховским автоматом.

- Оружие? - сообразил Вомбат.

- Умничка! Голова! Не зря в командирах ходишь!

- Забирай, - понимая, что говорит глупость, ска­зал Вомбат.

- Забрал уже.

- Тогда чего еще? . - Вот именно: еще! Маловато, говорю, будет.

- Где ж я тебе еще возьму? - как можно более ис­кренне удивился Вомбат.

- Там, где сам берешь. Я тебе не идиот, чтобы таких простых вещей не понимать. Почему это? Когда вас, говнюков, ни встретишь, вы все с пушками ходи­те. А вывод простой: выходит, места знаете. Так ты не жмотись, командир, позаботься о ближнем.

- Какой ты мне ближний... - Вомбат умирал от унижения. Какая-то сволочь ему, лежачему, диктует условия.

- А я не о себе говорю. - Степа повернул голову, с жалостью глядя на Стармеха. - Жалко пацанчика. Че­рез денек-другой ему уж никакой Айболит не поможет.

- А какие у меня гарантии, что ТЫ поможешь? - Медленно спросил Вомбат, лихорадочно соображая, можно ли выпросить у Квадрата оружие для этой ско­тины.

- Мое честное слово! - торжественно провозгла­сил Степа. - Зуб даю!

- То-то ты их уже нараздавал... - не удержался Вомбат. Краснорожий мужик у выхода заржал басом. В то же мгновение Степа оказался рядом с ним и ко­ротким ударом сверху по носу вырубил чересчур смеш­ливого подчиненного. После чего повернулся и зло сказал:

- Напряги свои кумекалки, командир. А то через пару дней без команды останешься. Я - человек доб­рый. Тебя не трону. Только задницу надеру и отпущу на все четыре стороны. Пусть тебя твоя совесть загры­зет. - Постоял немного, снова разулыбался: - Ну, так что - решать будем или вам посоветоваться дать?

- Мы подумаем, - с усилием выговорил Вомбат.

- Думайте, думайте, не будем мешать. - Степа удалился, сплевывая через плечо.

Вомбат, извиваясь всем телом, умудрился сесть.

Осмотрелся.

Ежкин кот! - сказал бы Пурген. Ну мы и вляпа­лись! Даже и не припомнишь, когда видел свою Ко­манду в столь плачевном состоянии. Цукоша все еще лежал без сознания, Стармех скрипел зубами, по Ленькиному лицу катились слезы. Стоп, ребята. Стоп. А где же Двоечник? Что-то я не видел, чтобы он из контейнера вылезал. На миг шевельнулась безумная надежда, что Сане удалось сбежать, но тут же угасла. А что толку? Чем нам Двоечник поможет? Даже если и убе­жал, сидит небось где-нибудь в лесу и плачет. А скорей всего с ним уже Степа разобрался. Нет, тоже не прохо­дит: в таком случае Редкозуб наверняка бы похвастал­ся первым трупом.

- Леня, - тихо позвал Вомбат, - ты можешь до Цукоши дотянуться?

- М-могу... - еле слышно ответил Пурген.

- Пошевели его, поговорить надо.

Сердце, конечно, на части рвется, когда на мужи­ков таких глядишь, да и Азмуна можно было пожалеть, не трогать, но сейчас именно его мнение нам необхо­димо.

Цукоша очнулся с ревом молодого слона. А по час­ти ругательств, кажется, переплюнул даже Стармеха. Интересно, Степа нас подслушивает? Хорошо бы.

- Азмун, - позвал Вомбат, выслушав все эпитеты в адрес Редкозуба, - ты можешь хоть приблизительно сказать, чем это нас так шарахнуло?

- Ммм... - промычал Цукоша что-то невразуми­тельное.

- Не знаешь?

- 3-знаю... Не зря мне ноги снились... - Доблест­ный наш доктор всхлипнул и снова принялся ругаться.

- Хватит, хватит, побереги силы. Нам еще отсюда выбираться нужно. Скажи лучше: что это?

- Стекловата, - прохрипел Азмун.

- Как? Обыкновенная стекловата?

- Да уж... обыкновенная. Была. Мы ее с Зеленым только один раз около ТЭЦ видели. Двоих тогда жи­вьем съело, пока остальные расчухали, что к чему. Ох, и орали они...

- Что значит - съело? - Вомбат, если честно, первый раз слышал о какой-то там хищной стекловате.

- Ну, не съело, а как бы через все тело стекло про­росло...

- Не понял я чего-то. А мы тогда почему еще живы? - Вомбат предпочел умолчать о том, что у него в данный момент и ноги-то не болят.

Цукоша заворочался, громко матерясь, а потом не­уверенно сказал:

- Я что-то слышал... Что нашлись умельцы, могут этой дрянью как-то управлять. Вот, похоже, Степа как раз один из них.

- Что значит - управлять?

Ох, и пошлет меня сейчас Азмун с моими вопроса­ми. А что поделаешь? Надо как-то выкручиваться.

- Не зна-аю... Я ж сам не видел, только слышал. Блин горелый, больно как... У меня почти до колен все как на куски разрезано. А у тебя, Лень?

- У меня только до щиколоток, но и от этого мало радости. Стармеху, кажется, больше всех досталось... Вишь, как мучается, бедняга...

- А сделать с этим что-нибудь можно? - перебил Вомбат вечер коллективной жалобы.

- Можно, можно. Ванночки из плавиковой кисло­ты очень помогают.

- Вот деятель, сам от боли загибается, а еще и ост­рить успевает.

- А если серьезно?

- А если серьезно, то у меня в аптечке есть одна штука. Не совсем то, но попробовать можно. Только бы еще аптечку найти, да умельца, чтоб прямо в бед­ренную артерию вколол. - Тут, видимо, боль вцепи­лась в Цукошу с новой силой, потому что он замолчал и укусил рукав куртки.

- Командир, а, может, фиг с этим Редкозубом, при­несем ему оружие? - малодушно предложил Пурген.

- Нет, - твердо ответил Вомбат, стараясь не гля­деть на Стармеха. Тому и правда было хреновей всех. - Я лучше сам ему остальные зубы повыдергаю. Медлен­но и по одному.

- Ага... - еле выдавил Стармех. - Ты его поймай сначала.

- Вы что - охренели все? - чуть не крикнул Вом­бат. - Эту падаль с собой в Квадрат поведете?

- Ты считаешь, лучше здесь от боли подохнуть? - так же, в крик, ответил Стармех. - В Квадрат его, поло­жим, никто не зовет, а парочку автоматов дать можно... Вомбат чуть не задохнулся от бешенства. Щенки! Он уже было открыл рот, чтобы приложить хорошень­ко раскисших мужиков, но в этот момент в просвете двери снова появился Редкозуб. Один, без сопровож­дающих.

- Посовещались? - спросил он. И столько в его голосе было жирной уверенности, что сейчас ему на­чнут выдавать оружие пачками, - Вомбат от ярости чуть на ноги не вскочил. - Что решили?

Нельзя не признать, что даже такой искушенный негодяй, как Степа, слегка обалдел от последовавшей затем тирады Вомбата. Он стоял, хлопал глазами и, не перебивая, слушал. Вомбат остановился сам и только тогда, когда увидел, что Редкозуб уже совершенно опомнился и даже получает удовольствие от его брани.

- Отлично! - похвалил Степа. - Мне понравилось. Особенно подробности моей личной жизни с быстряками. Ну, с тобой, командир, все ясно, твое мнение я выслушал. А что твои солдатики скажут? - Вомбат было открыл рот, чтобы продолжить, но тут заметил, как Степа сунул руку в карман. Неуловимое движе­ние - и Леня, Стармех и Цукоша зашлись в одновре­менном зверином вое. - Нравится? - Подмигивая, спросил Степа у Вомбата. - Хочешь, подарю? - На этот раз никакого движения Вомбат не заметил, но все мгновенно стихло. Цукоша, похоже, остался лежать без сознания. - Ладно, ребятки, еще чуть-чуть дам вам подумать, только вы уж не ссорьтесь, ладно? - Степа вышел.

- Ты видел? - обратился Вомбат к Стармеху. - Он правда этой фигней управляет.

- Ничего я не видел... - процедил Дима сквозь зубы. - Я сейчас сам себе ноги отгрызу...

- Спокойно, Стармех, спокойно. Нельзя так. Нуж­но что-нибудь придумать... - Вомбат старался гово­рить как можно уверенней. - Не может быть, чтобы нас так просто сломали. Представь, как мы своими руками Редкозубу Квадрат сдаем, отвлекись хоть немно­го и представь...

Ох, не знаю я, чего он там себе напредставлял. Ежу понятно, что адские боли активизируют фантазию толь­ко в одном направлении - “чтобы я сделал, попадись мне Степа в руки”, так ведь?

- С-сволочь... - Цукоша пришел в себя. - Где моя аптечка?...

- Вообще-то аптечка у меня, - раздался робкий голос из темного угла. - Но я боюсь, что не смогу найти бедренную артерию.

Мужики хором вздрогнули и уставились в угол. Из-за кучи наваленных там мешков появилось бледное испуганное лицо Двоечника. Испуганное, но не иска­женное болью. Но самое главное: Саня спокойно стоял на своих двоих!

- Са-анька! Ыи-и-их, трах-тара-рахх! - шепотом заорал Стармех. Где бы записать? РАДОСТЬ ДИМЫ ПРИ ВИДЕ САНИ! - Ты живой? Где ты был, поганец? Ползи сюда, я задушу тебя в объятиях!

- Потом, - небрежно ответил Двоечник. - Я все слышал. Нам, кажется, надо спешить.

- Спешить, солнышко, конечно, спешить! - Дима изогнулся, как червяк, глядя на Вомбата: - Видал проныру?

- Саня прав, церемонию встречи отложим на по­том. Цукоша, командуй! - Вомбат молил только о том, чтобы Степа не поставил своих молодцов подслуши­вать.

- Второй боковой карман, на синюю пуговицу за­стегнут, - скороговоркой начал Азмун, - там должны быть две ампулы, в тряпочку завернутые, шприц - где обычно...

- Где - обычно? - переспросил Саня, копаясь в аптечке.

- Стерилизатор маленький, на дне валяется, иглу потолще бери, каждому по два кубика коли, должно хватить... - Цукоша даже не смотрел в его сторону, бормоча все быстрее и быстрее, глядя в потолок.

- Есть! Нашел! - воскликнул Саня. “Потише! Потише!” - хотелось крикнуть Вомбату. - Что дальше делать?

- Ползи сюда, развяжи мне руки.

- Не надо развязывать, - жестко перебил Коман­дир. - Просто покажи ему, пусть сам колет!

- М-м-м... - Цукоша замотал головой. - Л-ладно, черт с тобой...

Вомбат, лежа на боку, наблюдал за возней Сани. Полминуты они тихо переругивались с Азмуном, на­конец раздался сдавленный хрип и два голоса одно­временно сказали: - Есть!

- Следующий, - зачем-то скомандовал Вомбат, но Саня и без его указаний уже полз к Стармеху. На этот раз все обошлось гораздо быстрее и тише.

Дима только и спросил:

- Это скоро подействует?

- Минуты две-три, - заверил Цукоша. Двоечник еще не успел закончить с Леней, а мужи­ки уже начали обсуждать план освобождения.

- Главное - это Степу вырубить, - утверждал Вом­бат. - У него в кармане какая-то кнопка есть, он с ее помощью нашими ногами управляет.

- Ну, насчет Степы особо волноваться не надо, - покашляв, заявил Азмун. - Я, кажется, на него управу знаю.

- Как?!

- Да так, есть одна мысль. Вы вот что, мужики. Ле­жите пока смирно, Санька, спрячься, а когда Редкозуб придет, делайте все, как я. Только не сразу, а посте­пенно подключайтесь, ладно?

- Лад... - попытался ответить Вомбат, вздрагивая от укола. - Извини, Саня, я потом тебе удивляться буду, сейчас просто времени нет.

Тут, как по сценарию, явился Степа. Как будто подглядывал и увидел, что все процедуры благополуч­но закончились. Стармех с готовностью принялся сто­нать на разные лады, Ленька притворился, что лежит в отключке.

- Ну что, командир, уговорили тебя? - Руки у Степы, слава Богу, были не в карманах.

- Да, в общем... - Вомбат не знал, что там задумал Азмун, поэтому мямлил что-то невразумительное. - Наверное, попались мы, Степа...

- Ой-ой-ой! - вдруг запричитал Цукоша. - Ой, как больно! - Он умудрился каким-то образом при­подняться и теперь почти сидел, раскачиваясь. - Ой, больно, о-ой...

- Ладно, ладно, потерпи, толстый, сейчас с вашим командиром кое-что обсудим, и выйдет тебе облегче­ние... - пообещал Степа.

Азмун, как будто и не слыша, продолжал раскачи­ваться.

- Ы-ы-ы, больно! - Так. Это уже Стармех присо­единился. И тоже стал раскачиваться. Синхронно. Вом­бат понимал, что ему в этом спектакле не стоит при­нимать участия. Редкозуб, похоже, точно знал, что у командира ноги не болят. И чего это он вдруг замол­чал? Теперь уже и Ленька, стукаясь головой о Димино плечо, подключился к представлению.

Степа постоял немного молча. Потом побледнел. Глаза его сделались пустыми, закатились. Он и сам начал качать головой в такт мужикам. Довольно бы­стро лицо его посинело, тело выгнулось страшной дугой... Он упал. Вомбат хорошо видел, как изо рта у Степы потекла струйка крови.

- Саня! - позвал Цукоша, останавливаясь. - Вот теперь можно и руки развязать.

Разговоров хватило на полночи. Красный веселый Двоечник прихлебывал разбавленный спирт из стармеховской кружки, чуть заплетающимся языком рассказывал в сотый раз, как потерял сознание в самом начале, еще будучи в контейнере. И как, придя в себя через несколько минут, видел и слышал, как нас вяза­ли и несли. Как проследил за Степой, как прихватил с собой аптечку... Потом в разговор вступал Цукоша и тоже в сотый раз объяснял, как он догадался, что Ред­козуб - эпилептик, и для того, чтобы вызвать припадок, достаточно было сконцентрировать его внимание на каких-либо ритмичных движениях... А Дима злил­ся, что Вомбат не разрешил взять ту маленькую плос­кую коробочку, которую нашли в кармане у Степы.

- Зря ты, командир, надо было взять, - нудил Ди­ма, - такое оружие классное. Ткнул кнопочку - и все лежат.

А Вомбат только усмехался да качал головой: не-е, Дима, каждому свое, у тебя есть автомат - вот и дер­жись за него покрепче, а на чужие погремушки не за­глядывайся, здесь у нас каждому - свое. Леня пытался подвести физическую базу под исто­рию со стекловатой.

- Я думаю, - говорил он, еле ворочая языком, - что тут все дело - в направленном росте микрокрис­таллов, индуцируемом локальным излучением. Или полем. Наука! - Глаза у него закрывались. - Я вот только одного не понимаю: как это Саньку не трону­ло? А? Санька! Ну-ка, колись! Почему у тебя нож-жки не болели?

- Да все просто, ребята, - отвечал счастливый Двоечник, прикуривая от стармеховской сигареты и кашляя, - я перед выходом себе в ботинки осиновых листьев наложил...

Глава первая

ЮРИЙ АДОЛЬФОВИЧ

Юлия Марковна расстроенно смотрела в окно. Даже спина у Юрия Адольфовича была недоволь­ная. Так и есть: не обернулся. Не помахал рукой. Авто­матически перетирая чашки, она пыталась разобрать­ся, в чем же причина столь дурного настроения мужа? Проворно двигаясь по квартире, Юлия Марковна ни на секунду не переставала думать. Тридцать с лиш­ним лет, прожитых с Юрой, сделали ее крупным специалистом, . правда, в одной области, а именно - в “психологии родного мужа”.

- Не забыть выстирать тюль... - бормотала Юлия Марковна, легкими шагами пробегая по гостиной. А в голове в это время уже выстраивалась очередная це­почка предположений: тюль, стирка (Юра всегда вол­нуется, когда я одна снимаю занавески, он знает про мои частые головокружения, даже белье не дает ве­шать), гости (может быть, я зря перед выходом так на­стойчиво напоминала ему о гостях? Юра не любит гос­тей. Говорит, что они мешают ему общаться с домом... Правда, правда... Человек, треть жизни проведший в гастролях и разъездах, должен особенно ценить до­машний очаг). Гости... Наверное, причина все-таки в них... Господи! Юлия Марковна даже руками всплес­нула. Тесто! Тесто еще не поставлено!

И вновь, ловко насыпая, просеивая муку, замеши­вая тесто, она с почти маниакальным упорством обду­мывала, разбирала, просеивала утреннее поведение му­жа. Особенно странным казался его внезапный взрыв раздражения за завтраком. Господи, ну, конечно, до­машнее варенье лучше покупного, кто же спорит. Но этот импортный джем тоже довольно приятный на вкус. Юлия Марковна не поленилась, подошла к холодиль­нику и достала оттуда симпатичную пузатенькую ба­ночку. Умеют упаковывать, ничего не скажешь. М-м-м, а какой приятный запах... И вовсе не похож на запах зубной пасты, с чего это Юраша решил? Даже обидно: Юлия Марковна специально держала этот джем для торжественного случая. Летом еще получила в жилконторе гуманитарную помощь: две футболки (Аленочка их с удовольствием носит), джем вот этот, виш­невый, и килограмм риса. Юлия Марковна любила получать гуманитарную помощь. И никогда не поддерживала разговоры в очередях, когда неблагодарные ба­буси поливали грязью зажравшихся капиталистов, а потом, сгибаясь под тяжестью сумок, тащили домой то, что эти самые капиталисты не доели...

К трем часам Юлия Марковна, как всегда не суе­тясь, переделала почти все домашние дела, но причину недовольства мужа так и не вычислила. В семь минут четвертого она насыпала пшена в птичью кормушку на окне. В тринадцать минут четвертого села к телефону.

- Сима? Добрый день, дружочек. Как ваши дела? Как Танюлька? - Привычно невнимательно выслу­шивая полную информацию о состоянии здоровья ра­хитичной Танюльки, Юлия Марковна придирчиво ос­матривала комнату. Шторы пора новые покупать, а денег нет... Цветы на подоконнике надо, пожалуй, не­много раздвинуть, а бегонию на шкафу поменять мес­тами с аспарагусом. - ...Да, да, моя милая, конечно, попробуйте тушеную репку... - Ни один самый тон­чайший психолог не уловил бы в интонациях Юлии Марковны раздраженного нетерпения. И далее, тот же самый психолог наверняка пришел бы в полный вос­торг от последовавшей далее изящной комбинации. Дело в том, что пресловутая Сима (неопределимо даль­няя родственница Юрия Адольфовича) со своей Танюлькой (невоспитанным диатезным чудовищем двух с половиной лет от роду) активно собирались в гости к Бляхманам. И именно сегодня. И этого никак нельзя было допустить. Почему? Во-первых, присутствие по­стороннего человека при столь интимном событии, как знакомство родителей будущих супругов, само по себе неэтично. Ну а, во-вторых, Юлии Марковне вполне достало женской интуиции, чтобы оценить, как невы­годно будет смотреться ее не самая обворожительная в мире дочь на фоне крепкой щекастой Симы. В присут­ствии которой даже Юрий Адольфович позволял себе довольно смелые шутки (что-то насчет лета в деревне и любви на сеновале). Никто, конечно, не думает, что Аленочкин избранник откажется от женитьбы, увидев пышущую здоровьем Симу, но... (Юлия Марковна мудро покачала головой) жизнь показывает: чем мень­ше провоцируешь мужчин, тем лучше.

При всей внешней хрупкости и несколько даже по­казной ранимости эта женщина была поразительно крепка и воинственна. В доперестроечные времена, например, Юлия Марковна могла зайти в мясной магазин на Загородном, 26, и без блата, без единого кри­ка и намека на скандал, играючи довести продавца до полного озверения, но получить полтора килограмма говяжьей вырезки. “Я - оптимист!” (именно так, в мужском роде), - гордо заявляла Юлия Марковна, пристукивая по столу маленьким сухоньким кулачком. При этом настольной книгой у нее был “Справочник фельдшера”, а любимой телепередачей - “Катастро­фы недели”. “Люди - наше главное богатство!” - лю­била декларировать она, добавляя изрядно протухший девиз романтиков-коммунистов: “Добро должно быть с кулаками!” И тут у некоторых окружающих почему-то закрадывалось подозрение, что эта хрупкая дама (при всем своем оптимизме и гуманизме), застигнув на улице мальчишку, мучающего кота, вполне могла бы (защищая животное!) проломить башку ребенку. Человек поинтеллигентней заметил бы еще, что имен­но таких теток (простите, женщин) любил рисовать король карикатуры Бидструп.

- ...Конечно, конечно, Сима, обязательно дам вам эту выкройку, - продолжала меж тем Юлия Марков­на, - но, к сожалению, дружочек мой, не сегодня. Нет, нет, и именно по этому вопросу я вам и звоню. Видите ли, мой хороший, мы сегодня ждем таких, я бы сказала, деликатных гостей... - Мгновенно сообразив, что деревенская Сима сейчас надумает себе невесть что, Юлия Марковна поспешила объясниться: - Вы, Симочка, наш близкий человек, поэтому вам я могу открыться... - Паузу, подержать паузу, чтобы до Си­мы дошел смысл сказанного комплимента. - Одним словом, у нас сегодня помолвка. - Здесь Юлия Мар­ковна смущенно кашлянула, сделав вид, что невольно допустила бестактность, употребив непонятное про­стой девушке слово. И быстро пояснила, переходя на привычные русские термины: - Одним словом, к нам сегодня Аленочку сватать придут! - На другом конце в трубке прозвучало длинное “о-ох!”, лишь отдаленно передавшее зависть невезучей матери-одиночки ко всем абсолютно сватовствам. - Так что вы уж не обижайтесь, дружочек, но мы вас с Танечкой ждем как-нибудь в другой раз. Да и Юрий Адольфович тоже бу­дет очень рад... - Прожурчав, как хорошо выученную скороговорку, всю эту дамскую белиберду, Юлия Мар­ковна распрощалась с Симой, совершенно довольная собой.

Положив трубку, она тут же снова сняла ее и на­брала номер близкой подруги.

- Клепа? Здравствуй, это Люка. - Пожилые дамы при общении друг с другом обычно прочно держатся за свои девичьи прозвища. - Я к тебе не по делу. Я просто поболтать. У тебя есть минутка?

Удивительная удача! У Клепы нашлась даже не одна, а целых сорок минуток. Передавать дальнейший разговор не имеет ни малейшего смысла. Так, стандартная смесь телевизионных сериалов и недомоганий женщин старше шестидесяти.

Ох, и намучился Юрий Адольфович со своим отче­ством, ох, намучился... Даже не так сильно, как с фа­милией. Ну подумаешь, Бляхман... При наличии здо­рового чувства юмора Бляхманом даже легче быть, чем тривиальным Рабиновичем. Но вот отчество... К сожа­лению (а может быть, и нет), в семье Юрия Адольфо­вича главным достоинством считалась деликатность (принимавшая порой несколько болезненные формы). Именно поэтому ни маленький Юрочка, ни угловатый ершистый подросток Юра, ни уже взрослый Юрий Адольфович так ни разу и не задали тот обидный, свербящий, мучительный вопрос: почему? Хотя, кого спрашивать? Расставив по местам все даты, любой здравомыслящий человек поймет: НЕ у кого было спросить, почему тишайший историк Бляхман, сго­ревший в печи Освенцима, и “крестный отец” этой самой печи Гитлер носили одно имя.

Юрий Адольфович вышел из лифта и еще несколь­ко минут стоял у подъезда, пытаясь отдышаться. Боль­ное сердце не позволяло ему пользоваться лестницей, а обостренное обоняние заставляло задерживать дыха­ние в лифте. Сколько секунд спускается лифт с один­надцатого этажа? Вот ровно столько времени и обере­гал Юрий Адольфович свой чувствительный нос от застоявшихся общественных миазмов. Как все-таки странно: дом их довольно новый, благополучный, пуб­лика, судя по всему, проживает интеллигентная. А вот в лифте всегда пахнет черт знает чем! Вот и сегодня, например, не успел вовремя задержать дыхание и - пожалуйста! - стой теперь и борись с подступающей дурнотой. Потому что в лифте, похоже, ночевал целый цыганский табор. С грудными детьми и лошадьми.

В метро заходить категорически не хотелось. Поэ­тому Юрий Адольфович, минут десять нерешительно помаявшись на остановке, предпочел мраморным вестибюлям метрополитена жаркую тесноту троллейбуса. В отличие от Юлии Марковны, ее муж был чест­ным и покладистым пессимистом. Если бы вдруг ка­кому-то дотошному исследователю пришло в голову сравнить супругов Бляхманов - по всем пунктам, на­чиная с режима сна и кончая любимой музыкой, - ре­зультат вышел бы поразительный. Невозможно пове­рить, чтобы настолько разные люди, как Юлия Мар­ковна и Юрий Адольфович смогли прожить вместе более тридцати лет. Все их знакомые в один голос ут­верждали, что Бляхманы - идеальная пара. При этом оба супруга в глубине души всегда считали любовь чем-то далеким, несбыточным, не имеющим к их бра­ку никакого отношения. Вот вам типичный пример крепкого союза порядочных людей, построенного на одном лишь уважении. Интеллигентный человек, он ведь как? Ему лопату в руки дай и очень убедительно скажи: копай. Он и будет копать. И день, и два, и де­сять лет, и тридцать. Гоня прочь пораженческие во­просы типа: а зачем копаю? И даже находя в самом процессе массу удовольствия.

Юрий Адольфович качался в троллейбусе, прижа­тый к стеклу шумной компанией. Он искренне наде­ялся, что все эти громкие молодые люди (визуально не разделяемые на юношей и девушек) окажутся студен­тами и через несколько остановок сойдут около уни­верситета. Не то чтобы Юрий Адольфович не любил молодежь. Ни в коем случае! Он часто и искренне вос­хищался их раскованным творчеством и бесшабашной любовью, каждый раз стыдливо признаваясь себе, что...ах, нет, нет, так бы не смог. Побоялся бы, застес­нялся, да просто - в голову не пришло бы. Взять, на­пример, и разрисовать живую голую девушку красками на глазах у всех... И все-таки на его тонкий, изнежен­ный вкус новое поколение было несколько резковато, что ли. Взять даже вот этих, рядом стоящих (теперь уже почти с уверенностью можно было сказать, что это - девушки). Одежда на них шуршала и скрипела, переливаясь невыносимыми синтетическими цветами. Говорили они слишком громко, что, впрочем, и по­нятно: во время беседы никто из них не удосуживался снять наушники плейеров. Опускаем здесь особое мне­ние Юрия Адольфовича о той музыке, что доносилась из этих самых наушников. Но самое главное и самое неприятное. Они ПАХЛИ. Создавая вокруг себя непе­редаваемый коктейль из запахов молодых горячих тел (похоже, забросивших мыло и мочалку вместе с книж­кой о Мойдодыре) и густых ароматов дезодорантов и жевательных резинок. Уф! Кто-то из пассажиров, ви­димо, догадался открыть окно. Ввиду отчаянной тес­ноты и крайне неудобной позы (Юрий Адольфович никогда не держался в транспорте за поручни - берег руки) он не смог повернуться и хотя бы взглядом по­благодарить благодетеля. “Кламц!” - в очередной раз плотоядно сказал компостер над ухом. Этого случай­ного звука и глотка свежего воздуха вполне хватило, чтобы полностью переключить внимание Юрия Адольфовича на собственные мысли.

Не правы окажутся те, кто решит, что столь болез­ненная реакция Юрия Адольфовича на запахи объ­ясняется принадлежностью, например, к редкой про­фессии дегустатора. Настоящая причина ее - всего-навсего проведенная недавно операция. Когда веселый молодой хирург с видом филиппинского хилера проде­монстрировал вынутый из носа полип, Юрий Адольфо­вич решил, что его разыгрывают. Не питая никаких иллюзий и вполне реально оценивая величину своего носа, пациент Бляхман все же никак не мог поверить, что такая огромная штука там могла поместиться. Первые несколько часов Юрий Адольфович ходил, на­слаждаясь миром. Он глубоко дышал через нос. Он за­ходил в парфюмерные (да что там - парфюмерные! В обыкновенные, продовольственные!) магазины и пы­тался вспомнить давно позабытые запахи. Врач пред­упредил, что обоняние может восстановиться и не сразу. Через полдня оно восстановилось полностью. Но лучше бы оно этого не делало. К исходу первой недели Юрий Адольфович уже скучал по своему родному полипу и мечтал о тривиальнейшем насморке, способ­ном хоть на время дать отдых несчастному носу. Ме­шанина запахов доводила его до головной боли, мешая работе и отдыху. Юрий Адольфович стал понимать глухих, которые пользуются слуховыми аппаратами лишь в особо необходимых случаях. Носовой платок снова появился в его руках, но теперь уже как средство за­щиты от агрессивно пахнущего окружающего мира. На прошлой репетиции пришлось даже воспользоваться ватными тампонами - вторая скрипка Милешин в профилактических целях наелся чеснока...

Ну, вот и проговорились. Хотя первая подсказка была уже в троллейбусе. Человек, который бережет ру­ки, не вынимая их из карманов, может быть только... правильно, пианистом.

Юрий Адольфович был не просто пианистом. Он был признанным виртуозом, мастером, из тех, чьи имена на афишах филармонии пишут большими крас­ными буквами. Ну, может, еще чуть-чуть не дотягивал Бляхман до Рихтера и Плетнева, но это, как утвержда­ли в один голос знатоки, было лишь делом времени.

В каждой профессии, как известно, есть своя, чет­ко определенная максимальная высота (или эталон, или главное испытание, достижение - здесь трудно правильно сформулировать). Каждый актер, стесняясь (или не стесняясь) банальности своего желания, все равно хочет сыграть Гамлета, альпинист - покорить Эверест, физик - получить Нобелевскую премию (или изобрести вечный двигатель? Надо будет спросить при встрече кого-нибудь из знакомых физиков), матема­тик - м-м-м... не знаю... ну, скажем, доказать Боль­шую теорему Ферма... Юрий Адольфович Бляхман стоял на пороге воплощения своей мечты. Сейчас он ехал в филармонию на репетицию Первого концерта Чайковского для фортепиано с оркестром. Даже при мысленном произнесении этого названия у Юрия Адольфовича перехватывало дыхание. Пропали, рас­творились, напрочь были позабыты не только отврати­тельное утреннее повидло, но и ожидаемые вечером гости, и повод, и жених, и даже дочь... Когда троллей­бус (удивительно задумчивая и тряская “десятка”) про­езжал Большую Морскую, какая-то жуткая темная ма­шина очень рискованно (чтобы не сказать - нагло) вклинилась справа, создав опасную дорожную ситуа­цию. Юрию Адольфовичу чуть не стало плохо с серд­цем от мысли, что вот именно сейчас с ним что-то слу­чится и он не доедет, и не будет репетировать, и не сыграет лучший в своей жизни Первый концерт...

...Как уже было однажды...

В тот раз Юрий Адольфович не успел провести ни одной репетиции с оркестром. Да и решение об испол­нении Чайковского было только что принято. И Блях­ман, как солист, был только-только утвержден. Юлия Марковна, понимая всю праздничность момента, за­теяла пироги к субботе. Лена приехала на два дня из какого-то молодежного дома отдыха. Женщины плот­но оккупировали кухню, а Юрия Адольфовича отпра­вили в Елисеевский за ветчиной. В семье Бляхманов всегда, даже в самые тяжелые времена, считалось хо­рошим тоном покупать деликатесы к празднику толь­ко в Елисеевском.

Чудесным летним днем Юрий Адольфович вышел из парадного и двинулся к метро, чуть помахивая матерчатой сумкой. Юлия Марковна сама шила очень милые и практичные сумочки из обрезков тканей. Из всего того страшного дня Юрию Адольфовичу лучше всего запомнилась почему-то именно эта дурацкая сумка. И еще широкая красная рожа мужика, который шел ему навстречу, широко раскинув руки. Юрий Адольфович, которого никогда, естественно, не узна­вали на улице, страшно удивился. К тому же лицо мужчины никакой радости узнавания не выражало. Господи, да как в банальном анекдоте: он просто нес стекло! Юрий Адольфович улыбнулся и приготовился обойти хрупкий груз справа. Но, как оказалось, справа же собрался его объезжать и подросток на велосипеде. Как эти трое (четверо, если считать велосипед) оказа­лись в одной куче, никто потом толком рассказать не смог. Случаются в реальной, нашей с вами обыкно­венной жизни такие навороты нелепостей, вспоминая которые потом кроме как плечами пожать ничего не получается. В один миг велосипедист сбил Юрия Адольфовича (так и просится пошлая рифма - “пиа­ниста”). Который правильно падать не умел никогда и поэтому, нелепейшим образом вытянувшись вперед (руки! главное - уберечь руки!), оказался прямо под ногами краснолицего мужчины. Стекло (стекла! стек­ла! их было три штуки - толщиной по 4 миллиметра каждое!) хрустнуло с кошмарным звуком (не стеклян­ным, а каким-то именно костяным звуком, который потом будет преследовать Юрия Адольфовича беско­нечными бессонными ночами) и крупными кусками посыпалось вниз. Да, и еще в памяти Юрия Адольфо­вича накрепко засел истошный крик мальчика. И со­вершенно белая женщина, которая, что-то бессвязно приговаривая, пыталась примотать к его рукам отре­занные кисти. Все дальнейшее слилось в бесконечный кровавый кошмар, окончившийся лишь полтора года спустя в клинике Нейроцентра...

К тому времени для Юрия Адольфовича корень “нейро” стал, кажется, ближе, чем какой-нибудь род­ной бемоль или диез. Потому что все врачи, занимавшиеся искромсанными руками пианиста, имели в на­звании своей профессии эти пять букв. Одну из опера­ций даже снимали на пленку, как шедевр врачебного искусства. Юрий Адольфович, обалдевший от нарко­зов, с горлом, истерзанным трахейными трубками, краснея, благодарил докторов. Юлия Марковна стала, кажется, главным в городе покупателем цветов, кон­фет и коньяков. Но самым ужасным во всей этой исто­рии было невыносимое противоречие, над которым Юрий Адольфович мучался длиннейшими больнич­ными ночами. Смысл его был прост. Доктора - все, как один - гордились делом своих рук. И заслуженно! Потому что каждая жилочка, каждый тонюсенький нерв были аккуратнейшим образом подшиты на место прямо-таки с ювелирной точностью! Юрия Адольфо­вича показывали студентам и зарубежным гостям-ней­рохирургам, с телевидения даже приходили: предлага­ли снять передачу об этом чуде восстановления. Его заставляли писать мелким почерком, укладывать спич­ки в коробок, пришивать пуговицу (чего он раньше никогда не делал), короче говоря, - выполнять тон­кие и сложные операции. И все получалось! Особен­ной популярностью пользовалось в последней больни­це (нет, еще до Нейроцентра) исполнение Бляхманом полонеза Огинского на раздолбанном пианино (неиз­вестно откуда взявшемся в медицинском учреждении). Никто не понимал, почему так страдальчески улыбает­ся при этом известный пианист. Ведь то, в чем врачи видели чудо, для Юрия Адольфовича было настоящей трагедией! Он вовсе не собирался укладывать спички в коробок или до конца своей жизни пришивать пугови­цы! Он хотел снова играть! Играть так, как раньше, когда весь Большой зал Филармонии вставал, как один человек, и аплодировал стоя...

Увы. Таких чудес не делала никакая наука. Иногда по вечерам Бляхман прокрадывался к тому злополуч­ному пианино и пробовал, пробовал, пробовал... Любая мало-мальски серьезная вариация - и пальцы вязко Путались в триолях, скрючивались после второго же такта шестнадцатых, не говоря уже о тридцать вто­рых... Юрий Адольфович отправлялся в свою палату, долго не спал, глядя в потолок, а назавтра снова при­ходилось старательно играть радость и восторг и по­жимать бесчисленные руки, и принимать бесконечные поздравления, хотя внутри у него все кричало от от­чаяния.

На одном из медицинских семинаров, куда Юрий Адольфович был, как всегда, приглашен в качестве экспоната (он согласился прийти только с условием, что ЭТОТ будет последним в его медицинских гастро­лях), он встретил странного молодого человека. Тот вни­мательно смотрел на Бляхмана в течение всего семина­ра, а после окончания подошел и спросил сразу в лоб:

- Вы чем-то сильно расстроены? Деликатный Юрий Адольфович начал лепетать, что-то насчет усталости. Молодой человек покивал, давая понять, что ни чуточки не верит в эту отговорку.

- Я видел, как вы играете на пианино... - Юрий Адольфович понял, что сейчас просто разрыдается на плече у незнакомца. - Вы очень несчастны. - Бляхман молчал. Он не мог выговорить ни слова. - Вот вам телефон. Когда освободитесь, приходите ко мне, попробуем что-нибудь придумать.

Юрий Адольфович не спал всю ночь. Под утро он окончательно решил, что молодой человек - просто начинающий карьерист и хочет еще раз пройтись скальпелем по многострадальным рукам пианиста и урвать себе кусочек славы. Наутро “карьерист” позво­нил сам:

- Клиника Нейроцентра, на Петроградской. Тре­тье отделение. Сегодня, в двенадцать.

Юрий Адольфович не посмел ослушаться и пришел.

Молодой человек представился Игорем Валерьеви­чем, провел Бляхмана в ординаторскую, и тут у них состоялся очень интересный разговор.

- Вы знаете, Юрий Адольфович, мне кажется, я знаю, в чем причина вашей печали, - сказал Игорь Валерьевич, барабаня пальцами по столу. - То есть я бы в жизни не догадался, но позавчера по телевизору показывали милый старый фильм. “Сказание о земле Сибирской”, помните?

Юрий Адольфович помнил. Судьба пианиста-фрон­товика, уехавшего в глушь и написавшего симфонию о сибирской земле, давно не давала ему покоя. Сам он, к сожалению, был напрочь лишен сочинительского дара. Но полубезумная идея насчет глухой деревушки и старенького аккордеона уже давно витала над ним.

Молодой и напористый Игорь Валерьевич словно с листа читал мысли Юрия Адольфовича:

- Вы должны понимать, что в наше время такой вы­ход, как бегство в деревню, неприемлем. Я бы хотел предложить вам попробовать лечение по моей методике.

- Зачем? - удивился Бляхман. - У меня все хоро­шо. Руки работают.

- Но все же недостаточно хорошо, мне кажется? Скажем, не так хорошо, как вам бы хотелось?

- Я подумаю, - сказал Юрий Адольфович, только чтобы что-то ответить.

- Не могу вам этого позволить, - странно отреа­гировал на эту фразу Игорь Валерьевич.

- Чего?

- Думать. Я вижу, вы почти отчаялись. Если вы бу­дете думать и дальше, вы потеряете надежду. Тогда я уже ничем не смогу вам помочь.

“Ерунда какая-то, - подумал Юрий Адольфович, - при чем здесь моя надежда?”

- Взвесьте сами, - продолжал настаивать Игорь Валерьевич, - хуже вам уже не будет. Я не собираюсь резать ваши многострадальные руки. Но шанс снова стать хорошим, то есть выдающимся пианистом у вас появится. А?

- Вы что - волшебник? - грустно улыбнулся Юрий Адольфович.

- Почти, - серьезно ответил врач. На следующее утро Юрий Адольфович начал обжи­вать очередную больничную палату и приноравливаться к очередной скрипучей, продавленной кровати в клинике Нейроцентра.

Все здесь было необычным. И разношерстная ком­пания больных - от истеричной дамы сорока (с бо-оль-шим хвостиком) лет до перекошенного инсультом актера. С руками (то есть с последствиями тяжелой травмы) был один Бляхман. Атмосфера в отделении действительно напоминала то ли преддверие Нового года, то ли настроение в очереди на прием к волшеб­нику. О самом методе лечения никто толком ничего сказать не мог. Но в одном все были единодушны: гипноз. Игорь Валерьевич использует гипноз.

К Юрию Адольфовичу здесь особо не приставали. В первый же день Игорь Валерьевич тщательно осмот­рел его с привлечением множества мудренейших прибо­ров, каждый из которых светился своим цветом и вы­щелкивал свои цифирки. А дальше - ничего. Больше недели Юрий Адольфович бесцельно слонялся по от­делению, собирая, ради развлечения, легенды о чудес­ных выздоровлениях. Юлия Марковна каждый раз, на­вещая мужа, делала большие глаза и страшным шепотом спрашивала, сколько все это будет стоить. Юрий Адольфович смущался, а советоваться с други­ми больными на этот счет не решался.

Во вторник (это точно было во вторник, третьего марта, такие даты не забываются) Игорь Валерьевич сам вошел в палату к Бляхману и каким-то даже тор­жественным голосом пригласил того на “процедуру”.

Да. Это действительно очень походило на гипноз, как его себе представляет обыватель. Приглашение со­средоточиться, медленный, акцентированный счет до пяти и... глубокий сон. Который, как оказалось, про­должался около двух минут, но, как это не раз уже описано в популярной литературе, был удивительно ярок и наполнен странными событиями.

Юрия Адольфовича разбудили и провели обратно в палату. Ничего не спрашивая. На следующее утро по­вторился сеанс обследования теми же приборами... И ни одного вопроса о самочувствии, никаких тестов со спичечными коробками, никаких пуговиц. Но если уж говорить откровенно, то и никакого улучшения.

Вторая подобная процедура была проведена через день. Ах, простите! Важная деталь! Как раз накануне вечером у Юрия Адольфовича состоялся интересный и продолжительный разговор с Игорем Валерьевичем. Не о здоровье. О музыке. Измученный долгой разлукой со своей музой, Бляхман разговорился не на шутку, открывая далекому от искусства доктору поразитель­ные тайны гармонии. Доктор слушал внимательно, не перебивая, лишь изредка уточняя значение непонят­ных музыкальных терминов. Прощаясь, он как-то уди­вительно проникновенно посмотрел Юрию Адольфо­вичу в глаза и твердо произнес:

- Мы сами делаем свою судьбу. И очень часто все зависит только от силы желания. Завтра утром у вас - повторная процедура. - Он сказал именно “повтор­ная”, но Юрий Адольфович ясно расслышал “послед­няя”.

А еще через неделю Юрий Адольфович Бляхман, сидя за домашним роялем, исполнял сюиту для форте­пьяно Арнольда Шонберга - сложнейшее по технике произведение, за которое тридцать с лишним лет назад он получил пятерку на выпускном экзамене в Консер­ватории.

Слезы катились по его лицу, клавиши расплыва­лись перед глазами. Но он ИГРАЛ! Рядом, на диване, беззвучно плакала Юлия Марковна. У окна стоял Игорь Валерьевич и, щурясь, смотрел на залив.

За всеми этими воспоминаниями Юрий Адольфо­вич не заметил, как вышел из троллейбуса, пересек Невский и проскочил мимо филармонии. Прошагал своими журавлиными ногами всю площадь Искусств и остановился, только почти упершись носом в решетку Русского музея. “Господи, куда это я?” - изумился своей рассеянности пианист и, неловко развернув­шись, смущенно двинулся обратно.

Двери пятого подъезда филармонии хлопали, не переставая. Дневная репетиция. Общий сбор. Через две недели - большая премьера. Привычно лавируя среди суетящихся коллег, никого не обделив своей вежливостью, Юрий Адольфович быстро шел к репе­тиционной. На две-три секунды подольше задержался около проходной.

- Доброе утро, Клавдия Андреевна! - Удивленно потянул крупным носом. - Что ж это вы, никак ку­рить на старости лет надумали? - И правда, очень странно: в стеклянной будочке было не продохнуть от табачного дыма.

- Доброе утро, Юрий Адольфович, - приветливо отозвалась женщина. - Какой вы все-таки молодец! Все бодритесь, всегда с шуткой!

Бляхман на всякий случай улыбнулся и прошел дальше. Кажется, они друг друга не поняли. На лест­нице он встретил Дулькина - своего стариннейшего приятеля, знакомого еще по музучилищу. Оба спеши­ли. Но даже на бегу переговоры и договоры о встрече в ближайшее время заняли не меньше десяти минут.

В гардеробной переодевалось человек семь. Три скрипки возбужденно что-то обсуждали, стоя у откры­того окна. Им казалось, что весь свой сигаретный дым они выдыхают на улицу. Теплый осенний ветер был другого мнения. Он носился за окном, порывисто за­талкивая серые клубы обратно в комнату.

- Здравствуйте - всем присутствующим! - гром­ко поздоровался Юрий Адольфович.

- Здравствуйте, здравствуйте... - Кто-то отклик­нулся сразу, кто-то - попозже, два или три человека не поленились встретиться с вошедшим взглядами, кивнули. Что поделаешь - большой оркестр в чем-то сродни коммунальной квартире.

- Юрий Адольфович! Бляхман! - позвали из уг­ла. - Вас Сергей Владиславович просил зайти! Прямо сейчас!

- Спасибо, спасибо, иду. - Юрий Адольфович су­етливо скинул плащ и даже не повесил, а просто бросил на стул и заторопился к двери. Сергей Владиславо­вич - главный дирижер. И царь, и Бог, и низкий ин­триган, и великий примиритель, и строгий воспитатель, и главный обидчик большого людского муравейника, называемого оркестром. Если он вызывает кого-то лично, жди, уж если не неприятностей, то, по крайней мере, неожиданностей. То ли похвалит, то ли побра­нит. Может выделить единственную, чудом заблудив­шуюся путевку в санаторий, а может заставить сплет­ничать про первую скрипку.

Вышагивая узкими коридорами филармонии, Юрий Адольфович готовился к этой встрече со все нарастаю­щей внутренней дрожью. Он сердился на себя за эту слабость, раздраженно думал о том, что вот такие пус­тые переживания как раз и мешают истинному артисту сосредоточиться перед ответственной репетицией... Чуткий нос его задолго до нужной двери уловил тон­кий запах одеколона Сергея Владиславовича. Такой, наверное, ни с чем не спутаешь.

Комната главного дирижера находилась в конце длинного коридора, налево, в тупичке. Юрий Адоль­фович как раз собирался повернуть в этот самый тупи­чок... Но в этот момент странная, даже какая-то мис­тическая акустика филармонии (удивительно, но такие эффекты наблюдались не только в концертном зале, но и в жилых и репетиционных помещениях!) сыграла с ним дурацкую шутку. Юрий Адольфович ус­лышал голоса. Почему-то он тут же остановился. И что еще более странно - стал прислушиваться. Минута проходила за минутой. Юрий Адольфович не мог стро­нуться с места, все сильнее и сильнее покрываясь крас­кой стыда, - ведь он подслушивал! И одновременно сердце его билось слабее и слабее - от того, ЧТО он услышал. “Сейчас оно остановится, - равнодушно подумал Юрий Адольфович, прислоняясь к стене. - Ну и пусть. Так даже легче будет. Если оно само...”

Два голоса - гулкие, но вполне различимые - ве­ли спокойный разговор. И это спокойствие - полней­шее, ледяное, ах, нет, не ледяное, конечно, не ледяное, но какое, какое тогда? - было самым циничным в сочетании с тем, о чем шла речь.

- ...ну, так и что ж? Пусть играет. Техника у него отменная, - произносил один, густой и благостный (старший администратор Куракин, неудавшийся в юности трагический бас).

- Да при чем здесь техника! - равнодушно, почти без восклицательного знака возмущался второй. Сер­гей Владиславович. Это его тон капризной дамы. По­родивший в свое время немало грязных сплетен. - Если бы мне нужна была техника, я бы лучше Каскилаву позвал. Техника. Ты мне еще предложи вместо со­листа компьютер поставить. Вот смеху будет! А глав­ное - сборы, сборы какие! На стадионах выступать будем. Представляешь, афиша: Первый концерт Чай­ковского для компьютера с оркестром. - За стеной хихикнули, но не разобрать, кто. - Плесни мне конья­ку, братец. Мне сейчас с ним разговаривать предстоит.

- И что ты ему скажешь?

- Ах, не знаю, отстань... - Ну и тон! Неужели все ползающие по оркестру грязные сплетни про отноше­ния дирижера с Куракиным - правда? Юрий Адоль­фович удивлялся сам себе, что еще может о чем-то ду­мать. - Но знаю одно: так у нас дело не пойдет.

- А, по-моему, ты придираешься. Ну, подумаешь, Бляхман... Времена-то уже совсем другие.

- Ты глупости говоришь. При чем тут фамилия? Не делай из меня антисемита. Он меня как солист не устраивает, понимаешь? - Голос Сергея Владиславо­вича вдруг стал нервным и горячим: - Нельзя такие вещи без души исполнять! Такой шанс раз в жизни да­ется! А он... Как болванчик деревянный, по клави­шам - блям-блям, блям-блям...

“Я умираю”, - догадался Юрий Адольфович.

- Но, Сережа, надо же понимать, человек после такой травмы...

- При чем здесь травма? При чем? - по-бабьи взвизгнул дирижер. - Если он так гордится тем, что играет пришитыми руками, то пусть выступает в Воен­но-медицинской Академии, как медицинский уникум, а не как профессиональный музыкант! У меня здесь не музкружок при жэке!

Далее слушать - а точнее, подслушивать - весь этот кошмар сил не было. Поняв, что умереть на месте ему не удастся, Юрий Адольфович решил уйти. Шата­ясь, держась рукой за стену, он двигался по бесконеч­ному коридору, моля только об одном: Господи, дай мне только выйти отсюда и никого не встретить. Уже внизу, почти на улице вспомнил, что оставил в репе­тиционной плащ, но одна только мысль о возвраще­нии почти остановила измученное сердце. Слава Богу, бумажник не успел вынуть из пиджака. Ужас, ужас... Как добираться домой? Метро? Троллейбус? Нет, ни за что... Такси. Надо как-то поймать такси. У Юрия Адольфовича за всю его солидную жизнь опыт ловли такси был примерно таким же, как и охоты на слонов. Поэтому он сделал первое, что пришло в голову: вышел на Михайловскую (быв.ул. Бродского) и под­нял руку. Первые пятеро водителей просто не воспри­няли этот на редкость неловкий жест как сигнал оста­новки. Двое остановились, но, поскольку человек с поднятой рукой не подходил и желания ехать не изъ­являл, отправлялись дальше. Восьмой чуть не наехал на Юрия Адольфовича, выскочил из машины, коротко и крепко выругал несчастного пианиста и тоже уехал. И только девятый водитель заподозрил в нелепом ста­рике без плаща потенциального пассажира.

- Куда едем, папаша? - спросил он, перегибаясь с водительского места к окошку.

- Мне очень плохо, - невпопад ответил Юрий Адольфович. - Домой. На Васильевский.

- Садись, - милостиво разрешил водитель, нима­ло не заботясь о том, что называет на “ты” посторон­него пожилого человека.

- Юраша, что случилось? - спокойно спросила Юлия Марковна, открывая дверь. - Где твой плащ?

- Я его, кажется, забыл у Володи, - соврал Юрий Адольфович, удивляясь легкости, с которой ложь сама выскочила из него. То есть он и вправду был сейчас у соседа - Владимира Яковлевича. И почти четыре часа просидел, тупо уставившись в телевизор, лишь изред­ка подкладывая под язык новую таблетку валидола взамен истаявшей. Деликатнейший человек, Владимир Яковлевич не задал ни одного вопроса, увидев, в ка­ком состоянии пришел Бляхман. Лишь пару раз обеспокоенно переспрашивал, не нужно ли чего посиль­нее, чем валидол.

- Так сходи и принеси, - потребовала Юлия Мар­ковна.

- Потом, Юля, потом.

- А почему от тебя пахнет валидолом? Тебе что - плохо?

- Ничего страшного. Немножко прижало, но уже отпустило.

Юлия Марковна немедленно встревожилась и сра­зу же позабыла о плаще. Судя по всему, из филармо­нии не звонили по поводу отсутствия Юрия Адольфо­вича на репетиции. Мысленное упоминание о филар­монии тут же отозвалось сильнейшим уколом где-то под лопаткой.

- Что с тобой? Вызвать “скорую”? Сердце? - Же­на уже тащила Юрия Адольфовича в комнату, высоко поддерживая его под локоть, словно дружинник - пьяного хулигана.

Юрий Адольфович покорно лег на диван. Голова его работала четко и ясно. Значит, так. Сразу он не умер. И, судя по всему, в ближайшее время не умрет. Выходит, надо смириться с тем, что боль теперь с ним будет всегда. Юрий Адольфович в который раз внима­тельно прислушался к себе. Боль была на месте. Но не тяжелой ношей, давящей на плечи, а жутким призра­ком, хоть и стоящим вдалеке, но так, что его, словно высокую колокольню, видно с любой точки. Что ж, будем учиться с этим жить.

- Что случилось, Юраша? Тебя кто-то обидел? Вы­звать “скорую”? - Юлия Марковна продолжала рав­номерно сыпать вопросами. “Нет, - решил Юрий Адольфович, - сейчас я ничего не буду ей говорить. Нельзя ее нервировать накануне такого важного собы­тия. - Он снова удивился своей непропавшей способ­ности переживать за жену и дочь. - Завтра. Конечно, завтра”. Юрий Адольфович попытался представить себе лицо жены, когда она услышит, что он уходит из филармонии. Нет. Завтра. Завтра.

- Юленька, у меня сегодня была очень тяжелая ре­петиция, - спокойно и устало начал он. (“Очень, очень тяжелая!” - ехидно поддакнул внутренний го­лос.) - Я должен немного отдохнуть. Я полежу полча­сика, а потом тебе помогу. Когда приходят гости?

- В шесть, - подозрительно глядя на мужа, отве­тила Юлия Марковна. - Можешь полежать хоть часик. Но потом почисти мне картошки.

- Хорошо, хорошо. - “Она что-то подозревает? Она уже все знает, - холодея, подумал Юрий Адоль­фович. - Иначе почему она просит меня почистить картошку? Последний раз я это делал в армии. Она проверяет меня. Если я соглашусь, значит, мои руки мне уже не нужны. Спокойней, спокойней. В любом случае, все разговоры переносим на завтра”. Почему именно завтрашний разговор с женой казался ему ме­нее страшным, чем сегодняшний, сказать трудно. Да и чего ему, собственно, бояться? Ведь дело касается только его. Юрий Адольфович вдруг с каким-то даже веселым ужасом нафантазировал себе, что завтра ска­жет Юле не о работе, а о том, что... уходит из семьи! К молоденькой флейтистке Наде Соломиной! Горячие мурашки пробежали по спине, Юрий Адольфович не выдержал и улыбнулся нелепости своей шутки.

- Чего ты улыбаешься? - Теперь стал окончатель­но понятен тон Юлии Марковны. Так подозрительно ласково разговаривают с младенцем, насчет которого существуют серьезные сомнения: не накакал ли он в штаны.

- Хорошо, Юленька, я почищу картошку, - отве­тил Юрий Адольфович, хитро глядя на жену.

- Ах, Юра, ты мне всю голову заморочил! Я совсем не то хотела сказать! - Юлия Марковна всплеснула руками. - Я хотела сказать - не картошку почистить, а ковер пропылесосить!

- А, по-моему, у тебя на кухне что-то сгорело, - сообщил Юрий Адольфович, поводя носом.

- Да? - Юлия Марковна помчалась на кухню, а ее муж впервые понял, кого она ему напоминает. Домомучительницу из “Карлсона”.

Юрий Адольфович пылесосил ковер со скорбной улыбкой смертника, который выполняет последние в своей жизни общественно полезные работы. Минут через десять он выключил пылесос и отправился на кухню. Налаживать отношения.

- Итак, что у нас сгорело?

Юлия Марковна повернула к нему от плиты рас­красневшееся лицо:

- Молодец! Накаркал! Я только что сожгла ва­нильные булочки!

- Как? Еще и булочки?

- Нет, не еще, а просто - булочки. Тогда-то у ме­ня ничего не сгорело, я думала, ты просто пошутил...

“Пойду-ка я с кухни”, - решил Юрий Адольфович. Какое-то странное, неясное подозрение закопошилось в его мозгу. В гостиной он поставил себе пластинку Ваг­нера, любимейший 1 акт “Лоэнгрина”, и начал ставить эксперимент. Внимательно принюхивась, он время от времени заходил на кухню, проверяя свою догадку. Юлия Марковна суетилась у стола. Около пяти при­шла дочь, женщины стали суетиться вместе... Когда в три минуты седьмого тренькнул звонок входной двери, Юрий Адольфович сделал удивительное открытие. И теперь, стоя перед закрытой дверью, он мог с уве­ренностью сказать: у жениха Саши очень терпкий и редкий одеколон, а его мать надушилась туалетной водой “Пуазон”, очень модной лет десять назад. Нет, через две утепленные двери квартиры Бляхманов не то что запахи - поражающие газы не проникнут. Все дело в только что обнаруженной способности... Рассеянно здороваясь и знакомясь с новыми родственника­ми, Юрий Адольфович пытался формулировать...

- Здравствуйте, здравствуйте, Леночка, знакомь нас...

Все почему-то топтались в тесной прихожей, ме­шая гостям раздеваться. Юлия Марковна немедленно вступила с будущей сватьей в милую женскую дискус­сию по поводу размера тапочек. Лена неловко держала подаренный Сашей букет цветов. Саша стоял с таким видом, будто у него дырявые носки.

На удивление быстро все расселись за столом. Жен­щины мило щебетали ни о чем, мужчины молчали. Саша - потому что был, если можно так выразиться, главным блюдом на этом вечере. А Юрий Адольфович просто весь ушел в свои мысли. Он мог себе это позво­лить: глава семьи, как-никак большой музыкант... Он видел, с каким испуганным почтением смотрела на него Сашина мать. Неприятная женщина, сразу решил Юрий Адольфович и с тоской представил себе длин­нейшие и тоскливейшие “семейные” праздники таким же вот составом. Список доступных общих тем мини­мален. Деликатная Юлия Марковна не станет, конеч­но, обсуждать с Раисой Георгиевной ни премьеру в Мариинском, ни книгу Плисецкой. А, значит, остает­ся: здоровье, огород и сериалы. Темы исключительно дамские. Вот пусть дамы и разговаривают. Рассеянно "поковыривая курицу, Юрий Адольфович думал свое. Все. Теперь можно и сформулировать великое откры­тие сегодняшнего дня. Похоже на то, что нос Юрия Адольфовича начал улавливать запахи из будущего! Досадуя на отсутствие секундомера, наш начинающий естествоиспытатель догадался с помощью обыкновен­ных наручных часов определить, на сколько вперед за­глядывает (в смысле: вынюхивает) его удивительный нос. Оказалось: примерно на десять минут. Первым делом, как ни странно, Юрий Адольфович порадовал­ся за вахтершу из филармонии. Женщина действитель­но приняла его слова насчет курения за шутку. Ведь он УЖЕ чувствовал запах дыма в гардеробной! Так же просто объяснялся и странный запах импортного джема: Юрий Адольфович с детства был приучен чис­тить зубы после еды. Намазывая на булку злополучную гуманитарную помощь, он УЖЕ чувствовал запах зуб­ной пасты, которую через десять минут выдавит на щетку! Поразительно!

Сашина мать возбужденно и нудно рассказывала длинную кляузную историю про какую-то квартиру. Юлия Марковна вежливо ее слушала. Саша с Леной обменивались заговорщическими взглядами школьни­ков. Юрий Адольфович развлекался тем, что припоми­нал все странные накладки запахов за последнее время. Видимо, случившееся с ним внезапное и траги­ческое освобождение от музыки дало толчок к разви­тию логики. “Почему я так странно спокоен? - думал бывший пианист, рассматривая свои руки, лежащие на скатерти. - Почему я так быстро поверил и сми­рился? У меня всего-то и есть, что подслушанный раз­говор. А недоразумение? Я что-то не так понял, на-придумывал себе ужасов и чуть не умер! Брось эти игры, - одергивал сам себя, - ты все прекрасно слы­шал. И все понял. “Бляхман... руки... душа... по клави­шам: блям-блям...” - Юрий Адольфович покраснел от стыда. - Сергей Владиславович может быть сколь угодно плохим и порочным человеком, но музыкант он гениальный. Если он слышит “блям-блям”, значит, так оно и есть. Будь честен. Не прячься от действи­тельности. Умерла, - сказали тебе и при тебе же за­крыли крышку гроба. - Твоя Музыка умерла. Отправ­ляйся домой и живи дальше. Что же осталось? Моя странная, только что открытая способность предви­деть запахи? Я уникум, - думал Юрий Адольфович, - меня нужно изучать. Или показывать в цирке”, - по­шутил он про себя и улыбнулся. Как оказалось, совер­шенно невпопад. Сашина мать как раз пришла в своем рассказе к печальному финалу.

- Юраша, ты совсем не слушаешь! - строго заметила жена. И сразу же с примирительной улыбкой по­вернулась к гостье. - Вы извините, Раиса Георгиевна, Юрий Адольфович - человек искусства, его мысли могут увести его так далеко, что ему иногда трудно об­щаться с нами, простыми смертными.

Раиса Георгиевна кисло улыбнулась и посмотрела на Юрия Адольфовича. Один к одному - это был взгляд уборщицы из филармонии, для которой музы­канты не служители муз, а лишь носители грязной обуви.

- Вы не представляете, сколько нам пришлось пережить... - продолжала Юлия Марковна. “Сопра­но, - подумал Юрий Адольфович, - второе трагичес­кое соло. Сейчас она начнет рассказывать о моих бо­лезнях”. - Ведь моему мужу, если вы знаете, Леночка, наверное, рассказывала Сашеньке... - По тому, как она произнесла “Сашенька”, можно было сразу дога­даться, что будущий зять ей не понравился.

А муж, получивший еще, как минимум, получасо­вой отдых, вновь погрузился в свои мысли. Откуда же взялся этот необыкновенный феномен? И когда? Тол­ком и не определить. Ведь обоняние начало исчезать года полтора назад, вместе с ростом вредного полипа... Юрий Адольфович еще раз просмотрел свой сегод­няшний день, пытаясь разобраться в мешанине запа­хов. Теперь получается, что и в лифте ничем не пахло, и вахтерша, конечно же, не курила... Так же просто объясняется и вчерашний конфуз: очень приличного вида дама, как показалось, дыхнула в лицо пианисту недельным перегаром...

Юрий Адольфович не понял толком, что произо­шло. Юля заканчивала свой дежурный, хорошо нака­танный рассказ о чудесном избавлении мужа, завер­шая его, как обычно, финальным аккордом:

- ...человек, за которого я буду молиться каждый день, пока я жива. Наш волшебник, маг, чудотворец, Игорь Валерьевич Поплавский!

Лицо Раисы Георгиевны начало медленно багроветь.

Глава вторая

ИГОРЬ

Оставьте меня в покое. Все. - Игорь не обер­нулся и не увидел, как закрывается дверь за обиженной насмерть Людочкой. Ну что поделаешь, если не хочется человеку пить чай в компании своих сотрудников? Игорь поймал себя на том, что с удо­вольствием сейчас сходил бы на овощебазу. Да, да, как в старые добрые времена, когда все отбояривались, как могли, от культпохода к тухлым помидорам. Эх, сейчас бы... Потаскать часа два без передыху грязные ящики с промерзлой капустой, от которой уже несет сладким, почти наркотическим трупным душком... Поржать вволю над похабными шутками бригадир­ши... Покурить с мужиками “Родопи”, сидя на лома­ных картофельных контейнерах... Ох, уж мне эта нос­тальгия.

Перед Игорем на столе лежал новенький сверкаю­щий “Паркер”.

Черт побери, а почему именно - “новенький”? Пошлость какая! Просто новый. Ни фига он не свер­кающий. Обыкновенная ручка. С той разницей толь­ко, что заморочек с чернилами больше. Но главное не это. Главное - чтобы когда эта ручка в нагрудном кар­мане, то всем понимающим по одному только колпач­ку было видно: вот человек достойный, “Паркером” пописывает, не фуфлом каким-то. Слушай, а чего ты, собственно, взъелся на бедный “Паркер”? И вовсе он не бедный. И вовсе я не взъелся. Настроение плохое.

Игорь сидел у себя в кабинете и злился на весь мир. Что в конечном счете означает - на самого себя. Зачем на Людочку нашумел? А затем, что НЕЛЬЗЯ входить в кабинет к Игорю Валерьевичу Поплавскому, если на дверях висит табличка “Не беспокоить” (на трех языках, между прочим)! Подумаешь, какая цаца! Ну, положим, цаца - не цаца, а светило российской науки. Вот так. Светило. Скромненько, но со вкусом. И никакое ты не светило, а, дай Бог, лампочка на­стольная. Халтурщик хренов.

Игорь сидел у себя в кабинете, злился на ни в чем не повинный “Паркер” и ощущал себя до смерти ус­тавшей золотой рыбкой. Или заскучавшим Хоттабы-чем. Нет, все-таки золотая рыбка - по образу ближе. Болтаешься этак на мелководье, хвостом небрежно по­махиваешь. А к тебе - непрерывный поток стариков со своими старухами. Бесконечные новые корыта, стол­бовые дворянки, вольные царицы. Пореже, но встре­чаются и владычицы морские. С известным исходом.

- Тирлим-тирлим! - запиликал в углу компьютер. Игорь с тоской повернул к нему голову. Оповещение. Доктору Поплавскому к 12.00 - в отделение. “Зачем я купил эту шарманку? Что я, сам не знаю, когда мне что делать? А, вспомнил! Я ее купил для работы! Мы с местным компьютерным богом Борей собирались для пущей важности нейрограммы в компьютер засунуть. Год, не меньше, по два раза в неделю созванивались, да еще каждый раз при встрече восклицали, хлопая по лбу: да! чуть не забыл, старик! мы же с тобой собира­лись... Пока Боря в Америку не уехал. Якобы на три года. Ага. Будем ждать. И теперь у нас в вычислитель­ном центре одни фифочки с матмеха остались. Кото­рые хоть университет и позаканчивали с пятерками, но до сих пор, кажется, убеждены, что компьютеры придумали, чтобы таблицу умножения не учить. Где-то, в общем, может, они и правы”... Одним словом, помочь они Игорю ничем не смогли, нейрограммы как были, так и остались кипой листов, сложенных “гармошкой”. А компьютер “Пентиум” (стоимостью 899 долларов США) используется Игорем в качестве записной книжки (днем) и игрушки-развлекушки (по вечерам). Очень редко, под очень хорошее настроение, к “пеньку” (крайне оскорбительное, с точки зрения Игоря, прозвище “Пентиумов” в среде компьютерной интеллигенции) допускается Дуденков. Или Кружан-ская. Но только по отдельности (см. правила техники безопасности при работе с точными приборами).

Выходя, Игорь резко хлопнул дверью и тут же ус­тыдился. Светила российской науки так дверями не хлопают.

- Добрый день, коллега! - прокричал он Тапкину, запускающему в коридоре центрифугу. Александр Ио­сифович радостно закивал в ответ, не стараясь даже перекричать нарастающий вой. Далее Тапкин испол­нил сложную пантомиму, означавшую: я к вам зайду через пару часов, чтобы обсудить тезисы посылаемой в журнал статьи. Игорь понимающе кивнул и ответил не менее замысловатой пантомимой: хорошо, заходите, но не через пару, а часа через три и не забудьте послед­ний лабораторный журнал. Еще немного поулыбались, и Игорь пошел дальше. К и без того гадкому на­строению добавился еще один неприятный оттенок. Игорь поднимался по лестнице и пытался докопаться, почему ему настолько неприятно именно такое сочета­ние: Тапкин с центрифугой? Не докопался, плюнул и заново начал грызть себя. И догрызся. Как раз на пе­реходе между корпусами, в стеклянной галерее. Стал вдруг, посмотрел на золотой осенний парк и честно сказал себе: хватит притворяться. Не в “Паркере” дело. А в том, что купи ты себе хоть сто, хоть тысячу этих самых треклятых “Паркеров” (интересно: а на тысячу у тебя хватит денег?), но от этого тебя все равно не по­любит Светлана Вениаминовна Жукова. А ты будешь, как последний кретин, до конца своих дней мечтать об этом. Слушай, а может, все-таки не до конца? Нет, жестко ответил он себе, таких женщин любят именно до самой смерти.

Отделение встретило доктора Поплавского без­удержным весельем. Сгибаясь от смеха и чуть не роняя стерилизатор, прошла мимо медсестра Юля.

- Ой, Игорь Валерьевич, я больше не могу! Этот Анексашин меня когда-нибудь уморит! - Из четвер­той палаты доносились взрывы хохота.

- Опять анекдоты травит?

- Ага. - Юля поставила стерилизатор на стол и стала поправлять шапочку.

- Как он?

- Да никак, Игорь Валерьевич. Все такой же скрю­ченный. Никакой динамики. А почему вы его не хоти­те по своей методике лечить?

- Не пора еще, - туманно ответил Игорь.

Почему, почему? Не знаю я, почему. Душа не ле­жит. Игорь даже поморщился от этой своей мыслен­ной фразы. Душа. Не лежит. Это ты, того, парень, по­легче с такими выражениями. Кому, как не тебе знать, что эта самая душа может, а что - нет. Так вот ле­жать... Хотя нет, стойте, кажется, припоминаю я одну дамочку. Лица... нет, не помню, а вот шубу - да. Хо­рошая была шуба. Так вот у той дамочки душа не про­сто “лежала” - она у нее валялась, как половая тряпка под раковиной. Фу, фу, фу, дальше и вспоминать не буду, тошно очень!

- Что за смех? - поинтересовался Игорь, входя в четвертую палату.

Посторонний человек от увиденного по меньшей мере вздрогнул бы. Для Игоря же Валерьевича По­плавского зрелище было вполне привычным.

Справа у окна, вытирая слезы левой рукой, смеялся детский стоматолог Андрей Степанович Давыча. Скрю­ченные пальцы его правой руки, подтянутой к плечу, постоянно шевелились, напоминая гигантского беспо­койного паука. У двери громко хохотал сам виновник веселья сантехник Володя Анексашин с неестественно вывернутой шеей, как будто постоянно пытающийся заглянуть себе за спину. Подвизгивал от смеха, мелко тряся головой, боксер Буров. И только Добылин, не­удачливый каскадер, лежащий справа у двери, смеялся беззвучно, одними глазами. По причине полного пара­лича. В четвертой палате лежали недавно поступившие больные, попавшие в отделение к доктору Поплавскому, как обычно, после того, как все остальные врачи поставили на них крест.

- Да это Володя всех веселит! - ответил Андрей Степанович со своим непередаваемым южнорусским выговором.

- Очень хорошо. Вот он-то мне и нужен. - Игорь давно уже привык разговаривать с больными, как с детьми. - Пойдемтека, милый мой дружочек, ко мне на осмотр.

- Иду, доктор. - Анексашин бодро вскочил с кро­вати и неловко, боком, пошел к двери. По пути он что-то сказал, Игорь не расслышал что, но в палате снова засмеялись. “Прекрасный терапевтический эф­фект, - мимоходом подумал Игорь. - Выздоравли­вающие так не хохочут. Получив свое, они тут же на­чинают тосковать в больничных стенах, рвутся домой, а там в два счета забывают своих благодетелей в белых халатах. И попробуй их за это осуди... Страдания золо­той рыбки по поводу неблагодарных клиентов. Не нравится? Заведи книгу отзывов. Бери взятки, черт возьми. Где наш незабвенный Ю. А. Бляхман со своим (в смысле - с моим!) пожизненным абонементом в филармонию? Все мы хорошие: от чемодана коньяка отказываемся, а хотим... чего, собственно, хотим? Веч­ной благодарности? Это как вы себе представляете? Ну, предложи своим пациентам: пусть скинутся и па­мятник тебе при жизни поставят. В бронзе. Или в гипсе хотя бы. Пионеры пусть цветочки возлагают. Тьфу, сейчас и пионеров-то нет... Ладно, тогда - но­вобрачные. А голубей - отстреливать”.

Игорь легонько покалывал бледную спину Анексашина электродом, проверяя рефлексы. Он старался подойти к этому случаю максимально беспристрастно. Ну? Не нужен здесь никакой аппарат, весь этот слу­чай - просто медицинский курьез. Как и сам пациент. Он, видите ли, зевал, а в этот момент кот с плиты сково­родку с курицей попер. Анексашин обернулся резко, а зевать не перестал. Чего-то там в спине щелкнуло, и вот: таким теперь кощеем и ходит... Хорошо хоть рот закрылся, а то бывает такое... У шурина его жена ро­жать пошла, а он с друзьями за это дело выпил, и спор у них вышел, кто шире рот на рюмку открыть сможет...

Игорь вполуха слушал неумолчную болтовню Анексашина, все яснее и яснее понимая, что пациент ему не нравится. В человеческом смысле, не в медицин­ском. Хотя в медицинском он нравился Поплавскому еще меньше. Ерунда какая-то. Ну, щелкнуло, ну, скрю­чило. Так, по всем законам, здесь просто точку надо найти, куда нажать, чтоб обратно выщелкнуло. Пра­вильно? История болезни Анексашина Владимира Пет­ровича напоминала библиотечный детектив - лохма­тая и зачитанная до дыр. По содержанию, правда, это больше походило на дрянной пересказ мыльной опе­ры. Большие умники из клиники доктора Суханова, института травматологии и ортопедии имени Вредена, Поленовского института тоже считали, что вылечить больного Анексашина - дело плевое. Их безуспешные попытки найти то самое, “чтоб отщелкнул ось”, тща­тельно запротоколированы в этой самой лохматой “ис­тории”. А уж о попытках всяких доморощенных кос­топравов “исправить спину” - только попросите, - Анексашин вас до колик доведет своими рассказами.

- Так больно? А так?

- Странный вы, доктор, кому ж не больно, если иголками тычут? - веселился Анексашин. Игорю вдруг захотелось ткнуть его посильнее. Чтоб заорал и перестал, наконец, хихикать. “Откажусь, - подумал Игорь, - выпишу к чертовой матери. Пусть в поликлинике парафин на воротниковую зону делает”. Проклятая зо­лотая рыбка, глумливо улыбаясь, проплыла перед его глазами. Что, золотая моя, за банку икры тоже - хвос­том махать? А самой метнуть - слабо?

Анексашин вдруг громко охнул и взмахнул сжатой в кулак рукой.

- Что? - не понял Игорь.

- Бо-ольно... - простонал Анексашин незнако­мым бабьим голосом.

- Где больно? - тут же ухватился Игорь.

- В животе, блин! Не надо было это сало жрать...

Наконец стало понятно, кого напоминает Влади­мир Петрович Анексашин. В смешливом мужичке нет-нет, да проглядывал Полиграф Полиграфович Шариков.

- Одевайтесь, - скомандовал Игорь. - Идите в палату. И попросите у сестры ношпу. У вас печень - как?

- Так, какая же может быть печень у сантехни­ка? - весело удивился Анексашин. - Зверь, а не пе­чень!

- Ладно, идите. - Точно - выпишу! - Владимир Петрович! - позвал он Анексашина у самой двери. И почему-то спросил: - Вы работу свою любите?

- Гы-ы... Люблю... Чего мне - с фановой трубой обниматься?

В ординаторской Игорь зло шмякнул историей бо­лезни о стол, пнул ногой стул.

- Что, Игорь Валерьевич? - повернулась к нему старшая сестра. - Опять Анексашин?

- Да, Ольга Геннадьевна, он, конечно.

- Готовить его к процедуре? - Интересная у нас в отделении сложилась традиция. Каждый по-своему завуалированно называет аппарат Поплавского. Как будто все сговорились имя дьявола вслух не произно­сить. Дьявола? Ну, приехали... А как вы хотели? Кому кроме Всевышнего дано право распоряжаться душами смертных? А? “Справочник молодого атеиста”. Даже Пальма (Марьяна Георгиевна Пальмо, ученый секре­тарь института) почему-то перестала наезжать на Иго­ря с заявкой на изобретение.

- Нет, Ольга Геннадьевна, сегодня не будем. У не­го там, похоже, печеночная колика начинается. Я ему назначил ношпу, проследите, пожалуйста.

Ольга Геннадьевна послушно кивнула и вышла из ординаторской. Во взгляде ее мелькнуло разочарова­ние. Значит, чудес сегодня не будет... Главный фокус­ник не в духе.

Игорь достал сигарету, прекрасно помня о том, что в ординаторской “КУРИТЬ СТРОГО ЗАПРЕЩАЕТСЯ! ВПЛОТЬ ДО УВОЛЬНЕНИЯ!” Сам писал фиолетовым фломастером. Сам прошлым летом чуть не уволил двух младших ординаторов. А, и пусть. Увольняйте меня, я согласный. Оставлю им аппарат, бумажку напишу, как пользоваться. Лечите, ребята, всех подряд! Болит? Очень болит? Вылечиться хочешь? Очень хочешь? Ло­жись под аппарат! Следующий!

Игорь аккуратно затушил сигарету и открыл фор­точку. “Кажется, я догадываюсь, почему меня так тор­мозит на этом Анексашине. - Игорь задумчиво повер­нулся спиной к окну и медленно пошел к противопо­ложной стене мелкими шажками, плотно ставя пятку одной ноги к носку другой. “Лилипутики”. Так эти шажки назывались в нашем детстве. - ...Четырнад­цать, пятнадцать... У нас большая ординаторская... - Упершись лбом в прохладную стену, он так и остался стоять. - Понял. Я все понял. Фокус не в том, что ап­парат лечит. Он лишь помогает человеку вылечиться самому. Если есть желание стать здоровым. Вот каска­дера Добылина из той же четвертой палаты я положу под аппарат хоть сейчас. У него в глазах стоит: “Хочу! Хочу быть здоровым!” А у Владимира Петровича Анек­сашина и болезнь смешная, и сам он, пройдя десятка два врачей и десяток шарлатанов, так и не удосужился решить: выздоравливать ему или так, ходячим прико­лом остаться. А что? Руки-ноги целы, половой аппарат не пострадал (это Анексашин сообщил уже всем мед­сестрам), пенсию по инвалидности он получит. Сво­бодный человек! Начальника РЭУ (скотина подлая!) пошлет подальше, а вантузом пошуровать, если что, и с кривой шеей можно, свою бутылку он всегда с сосе­дей получит. Нормально, Григорий? Отлично, Кон­стантин!”

- Игорь Валерьевич, что с вами? - Старшая се­стра удивленно смотрела на доктора Поплавского, бо­дающего стену.

- Ничего, ничего, задумался. - Игорь потер лоб. - Давайте, Ольга Геннадьевна, Анексашина в по­недельник на выписку.

- Поплавского к телефону! - крикнули в коридо­ре. - Таня, Поплавский здесь? Пусть трубочку сни­мет!

- Алло, Игорь? Антонов беспокоит. Не сильно от­влеку, если сейчас заеду?

- Пожалуйста.

- Ну, тогда ждите. Мы у Черной Речки. Странно, странно. На редкость неурочное время для хозяина “Фуксии и Селедочки”.

- Ольга Геннадьевна, я ушел. Сегодня, наверное, больше не появлюсь.

- Хорошо, Игорь Валерьевич, до свидания.

Галина Федоровна, администратор оздоровитель­ного центра “Фуксия и Селедочка”, еще только-только заканчивала подкрашиваться. Хотя, по мнению Игоря, ей давно бы стоило оставить свое лицо в покое и не мешать ему благообразно стареть. Одно время Игорь даже побаивался, что Антонов выгонит Галину Федо­ровну, как не соответствующую стилю заведения. Но потом успокоился, заметив, что шефу, похоже, даже нравится, что на входе в Оздоровительный центр си­дит дама с внешностью пожилого индейца в боевой раскраске.

- Галина Федоровна, добрый день. Сейчас приедет наш директор. Спросите у него сразу, будет ли он чай-кофе, чтобы потом нас не отвлекать.

- Здравствуйте, Игорь Валерьевич. Обязательно спрошу.

Кем, интересно, она себя воображает, когда сту­чится в самое неподходящее время в кабинет к Игорю и тонким голоском спрашивает: “Вы будете кофе? А ваш гость?” А гостю при этом уже давно не до кофе. Недвижный гость лежит на кушетке, приоткрыв рот, а душа его перенеслась в молодое красивое тело и рез­вится сейчас на берегу ледяной горной речки в компа­нии прекрасных амазонок. Пошлость, конечно, но среди бизнесменов старше сорока пяти встречается очень часто. На одного такого шалуна - под фами­лией Иванов у нас числится - каждый раз полутор­ную дозу SD-стимулятора тратить приходится. Иначе он в обморок от истощения валится. Но каждый раз, уходя, гордо сообщает Игорю количество удовлетво­ренных амазонок.

- Шеф, принимайте гостей! - Антонов стоял в дверях, пропуская вперед незнакомого человека.

- Здравствуйте, - негромко произнес человек, вхо­дя. Руки не подал и не представился. Сразу посмотрел на аппарат. И внешность, и одежда у него были совер­шенно обычные. Лицо загорелое.

Какой-нибудь современный Шерлок Холмс сразу рассказал бы нам массу интересных подробностей из жизни незнакомца. Ну, в частности, о том, что такой загар и чуть заметный прищур привозят из командиро­вок в арабские страны. И что гражданская одежда сидит на вошедшем неловко.

. Оксана Сергеевна Людецкая, мир ее праху, при виде этого мужчины также не стала бы долго сомне­ваться. И моментально определила бы его, как “това­рища из органов”.

У Игоря не было ни малейшего настроения или же­лания рассматривать и разгадывать гостя.

- Вы на сеанс? - скучно спросил он и сделал при­глашающий жест.

- Я, собственно, еще не решился. Мы не могли бы вначале немного поговорить?

Игорь вопросительно глянул на Антонова. Биз­нес - бизнесом, но неужели Виталий Николаевич не сообщил своему протеже, что у доктора Поплавского, собственно, нет времени разговаривать?

- Поговорите, шеф, поговорите... - разрешил Ан­тонов. Как показалось Игорю, немного виноватым го­лосом. - Если нужно, мы заплатим, как за сеанс.

- Фу ты, Господи, да не в этом дело! - обиделся Игорь. - О чем вы хотели поговорить?

- Об этом. - Незнакомец кивнул в сторону аппа­рата.

- А вы, собственно, кто такой? Потенциальный клиент? Журналист? Покупатель? - Ох, наверное, не надо с ним так ехидно.

- Считайте, что клиент.

- Хорошо. Считаю. Что вас интересует? - Незнакомец молчал. И по его виду было понятно, что этот человек привык сам задавать вопросы, а не отвечать на них. Ситуация складывалась дурацки-тревожная.

- Вот что, шеф, - пришел на выручку Антонов. Кстати, Игорь, пожалуй, первый раз видел Виталия сму­щенным. - Давайте устроим показательный сеанс.

- Гм, давайте. Хотя я... Да и вы у меня уже очень давно не были...

- Время, шеф, время... Жуткий дефицит.

- Хорошо, Виталий. Прошу вас.

Антонов снял куртку, чуть демонстративно прошел к кушетке и лег с видом женщины, которую сейчас будут распиливать. Игорь автоматически включил маг­нитофон, не будучи даже уверенным, перемотал ли он запись после вчерашних сеансов.

- Виталий Николаевич, вы меня слышите?

- Да.

- Расслабьтесь. Как вы себя чувствуете?

- Хорошо.

- Вы слышите музыку?

- Да.

- Теперь сосредоточьтесь. Вы знаете, куда отправ­ляетесь?

- Да.

- Приготовились. Я начинаю считать. Когда я на­зову цифру “пять”, вы крепко уснете. Раз. Два. Три. Четыре. Пять.

- Гипноз? - с любопытством спросил загорелый незнакомец.

- Сядьте и молчите, - стальным голосом ответил Игорь.

Интерлюдия II

Вомбат с Димой сидели на пригорке, поросшем ко­роткой колючей травой, и пережидали нашествие ядовитых лягушек. Злобные лиловые твари двигались плотным строем шириной метров пять-шесть, так что ни перешагнуть, ни перепрыгнуть.

- Псих ты, Стармех, - лениво сплевывая, заметил Вомбат, - баба истеричная.

- Ага... - так же лениво согласился Дима. - Баба. Станешь тут с вами...

Это мы так живо обсуждаем стармеховское поведе­ние. Нет, ну, правда, какого лешего было целый мага­зин тратить на лягушек? Они что, от этого быстрее ползти будут? Или в сторону свернут? Фиг. Так нет же, стоял, дурила, поливал из своего “АКМСа” гадов пол­зучих, да еще и ругался матерно. Ну? Три десятка пат­ронов - вынь да положь!

- Дурак, конечно, - задумчиво продолжал Стар­мех, - лягушки-то здесь ни при чем. Но вот в следую­щий раз кое-кто у меня по-настоящему схлопочет. Так что...

Дима не видел, как у него за спиной Азмун сделал большие глаза Сане, но закончил безошибочно:

- ...никакой Азмун не поможет. - Цукоша надул щеки и издал неприличный звук. Саня засмеялся, но глаз от земли не поднял.

Так, и что здесь обсуждать? Каким нужно быть придурком, чтобы за десять минут до выхода Команды оказаться с разобранным пулеметом на коленях? С че­го он взялся чистить пулемет утром? А? Это что у нас за новая традиция? Кто его просил? За последний час, пока лиловые путешественницы перекрывают нам до­рогу, Сане эти вопросы задавали все и раз по пятьсот каждый. А Саня? Господи, да что с него возьмешь? Он от такого напора вообще дуреет. Сидит, ресницами хлоп-хлоп. А ресницы у него противные: белые, ко­роткие - это он два дня назад костер сунулся разду­вать, а не заметил, что Ленька туда только что порохо­вого дерева подбросил. Ветки занялись в момент, Саньке рожу-то и опалило. Не сильно, не-е, к тому же Цукоша у нас на такие случаи мастер. Быстренько в кусты шмыгнул, красной крапивы принес, все лицо Двоечнику обложил. Странная, кстати, штука: на здо­ровую кожу лист такой крапивы приложи - волдырь с кулак вскочит. А на ожог - выходит, что и лекарство...

Так что лицо у Двоечника сейчас обыкновенное, толь­ко что ресницы коротковаты.

- Ну все, кажись, кончаются... - Стармех поднял­ся, отряхиваясь. Тщательно затушил сигарету об подо­шву. Вот это верно. Это правильно. Никто не спра­шивал, отчего Закрайний Лес выгорел. Да там, собственно, и спрашивать не у кого было - одни угольки теплые остались. Но умные люди говорят, что все от дурости от этой, от сигарет. Хмырь какой-то вот так же докурил, да не затушил, как следует. Ищи его теперь...

- Ну что, идем? - Стармех уже стоял внизу, глядя, как пытается подняться разбухшая от слизи трава. По­следние лягушки торопились догнать колонну. Под­мывало, конечно, пнуть их посильнее или каблуком наступить, чтоб брызнули во все стороны их поганые кишки. Но нельзя, нельзя... Даже по траве этой сейчас не пройдешься. Подметки можно оставить. Вон Леня с Двоечником лапник режут, чтоб переход мостить. Смот­ри, смотри, как Саня-то старается! Чует, придурок, что провинился, выслуживается теперь.

Вомбат, не трогаясь с места, наблюдал, как суетят­ся мужики, готовя переход. Внешне он был совершен­но спокоен. Внутри у него все клокотало от злости. Резвуны-шалуны вы мои, все вам в игрушки играть, с насупленными бровями да автоматом наперевес по полям-лесам шарахаться. А как до дела - так Коман­дир отдувайся? Похерили три часа времени! Вот и гадай теперь: будет столько ждать проводник или плю­нет и уйдет... Да ведь он, гад, не просто уйдет, он славу о нас повсюду потащит, всем расскажет, какая у нас хорошая и исполнительная Команда: подрядилась ра­боту сделать, а сама и не явилась. Антиреклама, назы­вается. Плевать, конечно. Да, в общем, вся эта затея с подрядчиком - пустые хлопоты. Жили себе, тихо-мирно, скучали потихоньку, кусок сала в кашу всегда имели. Зачем нас понесло в Третий Поселок? Зачем мы сунулись в ту грязную дверь?...

...Еще неделю назад Пурген снова начал подзужи­вать: мол, сидим, зад протираем, мхом скоро порастем. Пошли прошвырнемся куда подальше... Вот именно - подальше! А тут и все чего-то раздухари­лись: ага, говорят, Ленька прав, засиделись, хватит... Ну, в общем, на подвиги нас потянуло. Причем вари­анты подвигов предлагались самые разные. Стармех вообще договорился до того, чтобы в Город пойти. Чтоб лишнюю бузу не устраивать, Вомбат решил жре­бий кинуть. Ну, так как? Поймали быстренько шлярш-ня, четыре лапы из восьми ему связали, на березу под­весили - пусть трепыхается. А теперь, с двадцати шагов - кто попадет, того и слушаем. С первого вы­стрела не попал никто. Не забывайте, что дело у Теп­лых Болот было. Воздух там постоянно двигается, переливается, к тому же и шляршень попался сильно резвый. Короче говоря, только на третьей попытке Азмун его таки шлепнул. От гордости сам чуть не лоп­нул. Ну и гнет свое: хочу, говорит, Третий Поселок Первых Мутантов посмотреть. С детства, говорит, мечтаю. Вомбат еще что-то буркнул, дескать, тяжелое у тебя было детство, как я погляжу. Но! Уговор дороже денег. Пошли в Поселок. Дорога туда неудобная, мрак. Смотрите сами: Железку где-то нужно перейти, раз. ТЭЦ поперек пути стоит, два. Если ее справа обхо­дить, там можно месяц проплутать, приключения меняя. А слева - уж больно тоскливый крюк, кило­метров восемнадцать-двадцать. Да и не крюк, а почти круг получится. Да ладно, чего там, пошли слева.

Нет, если честно, об этой прогулке никто не пожа­лел. И добрались, в общем-то, быстро, спокойно. Сей­час в наших краях тихо. Народу почти нет, группсы на север перекочевали, им тоже поди кушать хочется. Так, мелочь всякую пошугали немного. Поглазели, как пустяки размножаются. Горбыня шального подстрели­ли - мяса опять же засолили. Ну и к концу третьего Дня к Поселку подошли.

Двоечник у нас очень страшные сказки любит. Его от одного названия Поселка поначалу в дрожь кидало. Эх, салага... А сказки эти про Третий Поселок сочини­ли, когда его еще на свете не было! Тогда-то здесь, наверное, шибко интересно было. Местные жители это хорошо понимают, поэтому реликвии свои берегут. Когда Стармех попытался Дуру Железную ножичком ковырнуть, тут же - как из-под земли! - пацанчик, резвый не по годам:

- Чего, дядя, любопытством мучаешься? Или ножик девать некуда? Так ты мне лучше отдай, спо­койней будет.

Дима от неожиданности хихикнул, а потом ласково спросил:

- Ты один здесь такой шустрый или как?

- Или как... - заверил его пацанчик, мастерски сплевывая через дырку в зубах.

- А-а, ну, тогда извини... - Стармех убрал нож, и мы тихонечко свалили подальше от Железной Дуры.

Специально для тех, кого шокировало нетипичное поведение Стармеха, объясняем. Дело происходило на второй день нашего пребывания в Поселке. У самого Димы под глазом красовался бланш размером с коро­левскую сливу, а Цукоша при желании мог сплевывать через дырку получше того мальчишки. То есть мы уже были немного в курсе насчет способностей местного населения. И обидчивости - тоже.

- Нет, черт возьми, а мне здесь нравится! - про­возгласил Леня, проходя мимо покосившегося сарая с вывеской “Портянки” и полотняного балагана с зазыв­ным плакатом: “Только у нас! Настоящий потомок Первых мутантов! Человек коленками-назад!” Следу­ющий дом остался без вывески, так как вывеску ему заменяла нарисованная на стене кривай красноносая рожа. По ее виду нетрудно было догадаться, что там внутри. - Живут же люди, как люди. Вон, даже трак­тиры есть.

- Подумаешь, диковинка! - отозвался Азмун, чи­тая вслух соседнюю вывеску. - Что ты в Матоксе, ска­жешь, трактира не видал?

- Сравнил!

Что правда, то правда. Не стоит сравнивать мест­ные трактиры - а мы их обнаружили уже три штуки! - с единственной тухлой забегаловкой в Матоксе. Где еще и не знаешь, сколько проживешь после кружки перебродившей браги. Удивляет одно: как мы могли так долго обходить сие клевое место стороной? А, на­верное, так же, как и все прочие, кто наслушался ужастиков про Третий Поселок Первых Мутантов и хлебает киселя за семь верст, привычно сплевывая через левое плечо.

Причем народ здесь в основном добрый, покладис­тый. Чужих особо не обижают. Но на место, если что, поставят. Накануне в трактире, вишь, поставили. Но по делу, по делу. Стармех у нас, как известно, человек горячий, от светской жизни давно отошедший. Забыл маленько, как с интеллигентной публикой обращать­ся. Вспылил. Ну и получил.

Тем же вечером, после воспитательного акта, мы и набрели на эту развалюху. Сразу и не скажешь, из чего сделана. Дыра на дыре да заплаткой прикрыта. Но вы­весок зато...

- “Биржа труда”, - прочитал Леня.

- “Работа - любая! От постоянных сиделок до ра­зовых криминальных поручений!” Клевая штучка. Тон­кой выделки. Из Города надыбана, не иначе.

- “Заработки - до одной пачки сигарет в день!” - Это Стармех углядел.

- “Гербалайфа не держим!” Вомбат, а что такое гер-балайф? - спросил Азмун.

- Это что-то вроде злой собаки, - брякнул Вом­бат. Ему и самому стало любопытно. - Зайдем, что ли?

Так. Выходит, это Вомбат виноват, что Команда в полном составе вперлась на эту “биржу”. А уже через пять минут мелкий егозливый старичок, брызгая слю­ной, скакал вокруг них и предлагал “тиснуть контрак-тец” и “обмыть обновку”. А еще через час мы все очу­тились в ближайшем трактире, где с удовольствием дернули “по пол кружки чистого за счет фирмы”. А на следующее утро тот же старичок растолкал Вомбата пинками и долго объяснял дорогу к Холму Ъ. Там через два часа после рассвета нас должен был встре­тить проводник.

Вот к нему-то мы сейчас и опаздываем.

Дело никто толком не объяснил, но опасности и оплату гарантировали. С другой стороны, почему бы не попробовать?

- Все. Готовы. - Вомбат поднялся, быстро и вни­мательно осмотрел всех, дернул правый ремень на плече Двоечника: поправь, с сомнением покачал головой над Лениными ботинками: слабоваты. Скомандовал: “Бегом!” - и первым перешел склизкую лягушачью тропу.

- Командир, - Стармех на бегу поравнялся с Вом­батом, - я подумал, может, срежем немного?

- Где? - Ну ты надумал, парень. Где ж ты раньше был? Три часа почти валял дурака на пригорке, над Саней изголялся. Чего было раньше не сказать?

- Я проход один знаю, между болотами. Если получится, сразу к Холмам выйдем. А там...

- Что значит - если получится? - Ненавижу что-то обсуждать на бегу. Так и подмывает рявкнуть на Диму, чтобы в строй стал.

- Да получится, получится, я точно помню! Есть там проход! Вешками отмеченный. Километра два можно выгадать!

. Эх, ладно, рисковать так рисковать! Командир чуть притормозил, пропуская Стармеха вперед:

- Показывай.

Выгадать-то мы, конечно, выгадали. Ну пусть не два километра, а полтора от силы. И в болоте все по уши перемазались. Но зато к Холму Ъ подошли - мама дорогая! Это ж не холм, это Эверест какой-то! Желтый известняк крошился под ногой, комками осы­паясь вниз. Где-то высоко робко зеленели чахлые со­сенки.

- Мы-ы здесь не пройдем... - задумчиво протянул Азмун, запрокидывая голову.

- Ну я-то, положим, заберусь... - так же задумчи­во отреагировал Леня.

- И что? Будешь нам ручкой махать? Вомбат с Димой подавленно молчали.

- Я могу забраться, - решил все-таки развить свою мысль Пурген, - и навесить веревок. Для ос­тальных.

- У тебя там что, наверху, лебедка приготовлена? - съязвил Стармех. - За что ты собираешься свои верев­ки цеплять? А забираться как будешь? Ты что, не ви­дишь, какая здесь каша? - Он зло пнул ближайший ком известняка.

- А нам куда, собственно, надо? - жалобно спро­сил Двоечник. Кажется, первый раз с утра подал голос.

- Наверх, детка, все выше и выше! - сладко-гадко пропел Дима, и Саня на всякий случай отошел от него в сторонку.

Вомбат обшаривал взглядом склон, пытаясь приду­мать хоть какой-нибудь выход. Но кроме шайки дудадыков ничего не высмотрел. Штук десять мохнатых рож высунулись из нор и теперь, болтая и кривляясь, пялились на Команду. Горячий Стармех вскинул авто­мат и успел щелкнуть парочку до того, как Вомбат гаркнул:

- Отставить!

Внезапно сверху посыпались песок и мелкие ка­мешки. “Оползень”, - подумал Вомбат, отскакивая в сторону.

- Эй! - крикнули сверху, и прямо к ногам замеш­кавшегося Сани упала веревка. - Сюда давай! - Тем­ная бесформенная фигура махала им рукой.

- Кажется, это за нами, - удивленно констатиро­вал Азмун.

Проводник оказался здоровенным мрачным мужи­чиной, с головы до ног замотанным в грязные тряпки. То есть не одетым, а именно - замотанным. Руки, ноги, туловище - все было тщательно забинтовано. Грязнейший обрывок чего-то в прошлом полосатого висел у мужика на шее - видимо, этим он обычно на­крывал голову.

Словарный запас у проводника оказался более чем скромным. Наиболее употребительными в нем были три слова: “эй”, “ну” и “ага”. Для отрицания использо­валось мотание головой. Таким образом, через час об­щения с проводником мы оценили его первый разго­ворный шедевр: “Давай сюда!” Наверное, он специаль­но для нас его разучивал. Эмоций в нем было и того меньше. Поэтому ни радости по поводу нашей встре­чи, ни осуждения нашего опоздания мы не дождались.

- Куда идти-то? - спросил наконец выбившийся из сил Вомбат. Минут сорок он пытался вытянуть из проводника хоть малейшую информацию о том, чего от нас, собственно, хотят. Но безуспешно. Услышав прямой вопрос, мужик облегченно выдохнул:

- Ну-у... - И махнул рукой: туда.

Ладно. Пошли. Идем. Азмун с Пургеном с чего-то вдруг развеселились. Окрестили нашего проводника Болтуном и прикалывались теперь у него за спиной.

- Многоуважаемый Болтун, - давясь смехом, на­чинал Леня, - давно хотел обсудить с вами некоторые особенности весенней охоты на быстряков...

- Что, что? - переспрашивал Азмун, делая вид, что внимательно слушает. - Неужели? Вы и стихи сочи­няете? Может, порадуете нас чем-нибудь новеньким?

Знаю я эти места. Судя по всему, он нас ведет к Жидкому Озеру. Красивое озеро. И главное, совер­шенно безопасное. Говорили даже, что заговоренное. Поселок там есть на берегу. Раньше Добрянами назы­вался. Хорошие люди жили. А чего это я говорю “на­зывался” и “жили”? Тьфу, тьфу, тьфу, чего это я кар­каю? А того, что если мы действительно идем в Добряны, то проводник наш совершенно не похож на прежних местных жителей. Не видал я там таких му­жиков. Ни разу. Ладно, разберемся. Недолго идти ос­талось. Вот сейчас на очередной холмик - кажется, это уже Холм Ю - поднимемся, Жидкое Озеро как раз под нами, в круглой низинке и откроется. Круглое, ровное, словно воды в блюдечко налили.

Мы поднялись на холмик. И стали.

- Не фига себе... - выдохнул Пурген. - Снег.

- Ага, - сказал проводник и начал накручивать на голову свою полосатую тряпицу.

- А это случайно не соль? - на всякий случай спросил Двоечник. Разумное предположение. Особен­но если посмотреть назад. Где хлопотливо тарахтела листьями осина, синел вереск и бабочка-кобыльница только что с остервенением набросилась на цветок поперюхи. Прямо же под ногами, метров через пятьдесят на спуске зеленая трава была припорошена снегом, который дальше лежал сплошным ковром. Озеро в ни­зине уже не напоминало водичку в блюдце. Теперь это был скорее кругляш матового стекла.

Команда стала спускаться вслед за мрачным про­водником. Теперь его странный прикид не казался причудой дикаря. А когда мы подошли к деревне, Ле­ня, давно оставивший свои шутки, смотрел на одежду мужика с нескрываемой завистью.

Деревня жила. Об этом говорили и хорошо утоп­танные дорожки, и дым, поднимавшийся над крыша­ми. До блеска раскатанная ледяная дорожка вела к вы­рубленной в озере полынье.

Около третьего дома проводник остановился. По­дождал, пока вся Команда подойдет поближе. Отодви­нул плетеную циновку, заменявшую дверь, позвал в темноту:

- Эй! - и удалился с видом человека, исполнив­шего свой долг.

Мы сочли эти действия как приглашение войти и вошли.

Посреди темной комнаты около печки на топчане лежал человек. Было очень душно, но тепло. Пахло не­хорошей едой, носками и пряностями. Единственное незабитое окно было затянуто какой-то жирной тряп­кой и света почти не пропускало. При нашем появле­нии человек сел, потер лицо ладонями, откашлялся и с воодушевлением сказал:

- Пришли. Наконец-то! Чайку? Странно у них тут информация поставлена. Мы, понимаешь, два дня почти по болоту сюда перли, а о нас, оказывается, все уже давно знают. И ждут-с. По­тому как выходит, что мы, вишь, ихняя последняя на­дежда. То есть - если мы не поможем, то все. Хоть всей деревней ложись да помирай. Все это нам стар­ший, ну тот, который на топчане лежал, сразу и выло­жил. Назвался Федей. Говорил много и жалобно, отча­янно путаясь в соплях, чихая и откашливаясь через слово. Брезгливый Пурген тут же подтянул куртку по­выше и застегнул ее под самые глаза.

- Ничего не понимаю, - пожал плечами Стармех, наслушавшись бестолковой болтовни. - От нас-то чего надо? Дрова помогать заготавливать?

- Я думаю, для начала чаю попить, - отозвался Вомбат. Ему нужно было немного подумать. Кой-какие мыслишки уже вертелись у него в голове, идей­ки кой-какие наклевывались. Теперь надо аккуратно их проверить.

- Ты мне вот что, - бодро начал Вомбат, прини­мая из рук Федора грязную кружку. То, что болталось в этой кружке, имело единственное положительное ка­чество. Оно было горячее. Запах и вкус в счет не шли. - Скажи-ка: у вас тут похолодало резко?

- Ну, да, - отвечал мужик, успев за два слова чих­нуть четыре раза. - Озеро, считай, за ночь замерзло. Ну, а потом уж и снежок...

- А вот в ту ночь, когда озеро замерзать стало, ни­какого гудения не слышали? Земля не дрожала? - продолжал допрашивать Вомбат. Стармех отхлебнул чаю и кивнул. Он, видно, тоже начал соображать, в чем тут дело.

- Да... я и не помню... У меня от этого холода в го­лове последние мысли смерзлись... - Федор озабочен­но высморкался. Потом доковылял до двери и, высу­нувшись наружу, хрипло крикнул:

- Кузьма-а!

- У-у! - ответили издалека.

- Иди сюда!

Кузьмой оказался наш любезный проводник. На вопрос старшего, не гудело ли чего аккурат перед тем, как озеру замерзнуть, убедительно ответил:

- Ага. - И вопросительно посмотрел на Федю.

- Хорошо, Кузьма, иди.

- Подожди, Кузьма, - остановил его Вомбат. - Раз уж у тебя такая память хорошая, может, вспом­нишь. Тогда же, может, чуть раньше, не приходили ли сюда чужие люди? И если приходили, то не ссорились ли с кем-то из ваших?

- Ну, ты, Командир, загнул... - Стармех укориз­ненно посмотрел на Вомбата. - Ты что, не видишь, человеку думать трудно? Он на пятом слове вырубился и тебя понимать перестал. А ты: “не приходили ли?” да “если приходили?”. Тили-тили, трали-вали. Ты сам хоть понял, что спросил?

- Стармех, ты, по-моему, наглеешь, - спокойно произнес Вомбат.

- Кузьма! - громко позвал Дима, поводив паль­цем перед его лицом. - Отвечай! Чужие были?

- Ну.

- Драка была?

- Ну.

- А потом они ушли, а озеро замерзло?

- Ага.

- Вот теперь иди. - Стармех торжествующе по­вернулся к Командиру. - Нам все ясно?

- Все, - согласился Вомбат. - За исключением одного: где они его затопили?

- А они его и не топили, - хитро прищурился Дима.

- С чего ты взял?

- С того, что если бы он на дне лежал, озеро бы до дна промерзло. Полынью видел? Воду по-прежнему из озера берете? - Последний вопрос относился к Фе­дору.

- Ну, - ответил тот голосом Кузьмы.

- Ну? - эхом отозвался Дима, снова поворачива­ясь к Вомбату. - Теперь ясно? Он где-то на льду ле­жит.

- Прям так и лежит...

- Ну, не лежит, а вмерз. Какая разница...

- И ты хочешь...

- Конечно! Я думаю, зарядов десяти тут вполне хватит. Он наверняка уже старый и хлипкий, новые так просто не оставляют. Даже не обязательно его самого раздолбать. Важно тряхнуть хорошенько. Я так думаю.

А что? Логично. Вомбат оглядел мужиков. Ну, с Федей ясно. Его сейчас, кроме собственных соплей, ничего не интересует. А вот наши, интересно, кто чего понял?

Ленька, вижу, врубился. Сидит, улыбается хитро. Двоечник небрежно потолок разглядывает. Тоже сооб­разил. Цукоша насупился. Это называется: опять вы что-то умное без меня обсуждаете.

- Леня, сколько у нас взрывчатки осталось? - спросил Вомбат.

- Я думаю, на десять зарядов хватит, - важно от­ветил Леня. - Ты все-таки думаешь, что это локримоза?

- Конечно! Чего здесь сомневаться?

Так. Все. Не буду больше водить за нос многоува­жаемую публику. Объясняю. Локримоза - это по-на­шему, по-простецки, - локальный криогенник Мо-зальского. Редкая штучка. Ее смельчаки из Города приносят. Зачем? Да всем за разным. Нам вот, напри­мер, локримоза на фиг не нужна. А кто-то, может, за нее в Городе и голову сложил... В общем, штука мало­известная. Но с большими возможностями. Точно знаю, например, что с ее помощью Бригада Жэ вымо­раживает из нор мямликов на Стругацких Полях. А в Городе, говорят, локримоза в большом почете у самого ВД - большого эстета и брезгуна (в смысле - брез­гливый он очень). У него каждый отряд саночистки снабжен, говорят, локримозой. А что? И правильно. Мороженое дерьмо гораздо удобней и приятней уби­рать. Еще говорят, что локримозы бывают разные. И есть даже маленькие, портативные - чуть ли на кружку воды. Но вот это уже, по-моему, брехня. Все, которые на нашем пути встречались, действовали в ра­диусе от десяти до трехсот метров. То есть десять - самое маленькое. А Ленька наш, как физик бывший профессионал, объяснил, что меньше быть в принци­пе не может, закон какой-то запрещает. А вот боль­ше - пожалуйста, хоть сто километров, это, значит, законом разрешено. А кстати: кто не верит, может прям сейчас выйти и посмотреть, во что превратилось див­ное лесное озеро (радиусом не меньше километра) под действием локримозы. И вот еще, кстати: первый раз вижу, чтоб ее в качестве мести использовали. Да еще таким беззащитным людям.

Ну, короче, на том мы и порешили. Приготовили заряды, рассовали их по всему озеру так, чтоб более или менее равномерно шарахнуло. Хоть и бегали по­минутно греться, а все равно - задубели-и... Двоечник нос отморозил, а Ленька - большой палец на ноге. Народ смотрел на наши прыжки, раскрыв рот. Мы им, наверное, шаманами казались. Бегаем, бухтим что-то, проводочки вертим. Но зато потом ка-ак бахнуло! Любо-дорого посмотреть.

- А теперь чего? - робко спросил Федор через час, как бабахнуло.

- Теперь? Ждать будем. Греться. Чаю давай? - Стармех изо всех сил тер уши и улыбался.

Вомбат стоял на холме и докуривал свою послед­нюю вечернюю. Внизу блестело озеро, гомонили вер­нувшиеся птицы. Остатки снега теперь можно было найти только у корней старых сосен.

Слышно было, как за спиной бухтит, укладываясь, Азмун. Чего, чего? Вомбат прислушался.

- Ну, вот, и еще день впустую проваландали. Тоска...

Игорь аккуратно набрал полный шприц SD-стимулятора и склонился над Виталием.

- Что это за укол вы ему делаете? - опять влез со своим вопросом загорелый незнакомец. Он, оказыва­ется, так и стоял у Игоря за спиной.

- Слушайте, а помолчать пять минут вы не можете?

- А что, вся процедура длится пять минут?

Игорь отмахнулся от назойливого посетителя. Сей­час не до препирательств. Сейчас главное - ввести Антонову SD-стимулятор. А уж потом можно погово­рить. С этим странным потенциальным клиентом. Или вышвырнуть его отсюда в два счета.

- Да нет, доктор, боюсь, выгнать меня вам не удастся, - мягко заметил незнакомец.

- Так, - холодно сказал Игорь. - Вы еще и теле­пат.

- Считайте, что так.

- Кто вы вообще такой? Имя у вас есть? Знаете, очень невежливо разговаривать с человеком, не пред­ставившись. Я считаю...

- Иванов, - с готовностью ответил мужчина. - Вас устраивает?

- Нет. - В тон ему ответил Игорь. - У нас уже есть один Иванов. Попробуйте что-нибудь поориги­нальней.

- Тогда Тарапунька. Или Штепсель. Что вам боль­ше нравится? Выбирайте.

- Прекратите кривляться! - почти крикнул Поплавский. - Вы не в цирке!

- Но вы же сами просили - что-нибудь поориги­нальней...

Игорь передумал ругаться с новоявленным Штеп­селем. Он просто махнул рукой и сел на стул рядом с кушеткой. Псих какой-то. Ума не приложу, зачем его Антонов сюда притащил? Может, это его родственник? Папа, например. Или дядя. Из Житомира. Приехал в гости к племянничку. Тот решил побаловать дядю-провинциала и привел его в “Фуксию и Селедочку”. Вздор. Дяди так себя не ведут.

Лицо Антонова медленно розовело. Слишком, по­жалуй, медленно для такого короткого сеанса. В об­щем, конечно, ничего страшного, но вот нейрограмму новую снять бы надо.

За спиной Игоря раздался шорох. Резко обернув­шись, он увидел, что назойливый Штепсель с интере­сом рассматривает бумаги на его столе.

- Что вы делаете? - Игорь опешил от наглости посетителя.

- Извините, больше не буду, - ответил тот голо­сом человека, который уже увидел все, что хотел.

- Вы что - кагэбэшник? - осенило вдруг Поплавского.

- Такой организации в нашем государстве уже не существует, - мягко, словно ребенку, сообщил Ива­нов-Штепсель.

Игорю стало ужасно противно. Слава Богу, време­на, когда ИХ боялись, прошли. Прошли? Прошли, прошли.

- Что вам угодно? - Единственная и самая дурац­кая фраза, которую смог откопать в памяти Игорь.

- Да, в общем, ничего. Так, присмотреться, уз­нать...

- Боюсь, ничем не смогу быть вам полезным. - “Похоже, я своим церемонным тоном превращаю этот разговор в фарс”. - Ни вам, ни вашему ведомству.

т - Да вы, Игорь Валерьевич, книжек диссидентских перечитались, - опять-таки как ребенку заметил... тьфу, пусть будет Штепсель, раз уж так получилось. - Вы меня как СПИДа боитесь. Кстати, как там дела на этом фронте, не знаете?

- На каком? - У Игоря начала кружиться голова.

- На фронте борьбы со СПИДом. Есть успехи?

- А у вас что - с этим проблемы? - Поплавскому показалось, что он лихо отбрил Иванова-Штепселя.

- Да нет, Бог пока уберег, - вполне серьезно отве­тил тот.

- Больше дел у него нету, как вас от СПИДа обере­гать, - нагло съязвил Игорь. “Ну а что сделает? Руки скрутит - в кутузку увезет? Врешь, гад, времена не те”.

- Да, Игорь Валерьевич, времена изменились. Но вы сильно заблуждаетесь, если считаете, что с исчез­новением аббревиатуры исчезло и, как вы говорите, ведомство.

Антонов медленно сел на кушетке.

- Слышу, слышу, уже ссоритесь, - произнес он хриплым голосом усталой воспитательницы детского сада.

- Виталий Николаевич, - начал Поплавский, не­вольно входя в образ обиженного ребенка. - Зачем вы привели сюда этого... человека?

- Павел Игнатьевич, - укоризненно произнес Ан­тонов, - вы когда-нибудь научитесь нормально разго­варивать с нормальными людьми?

- Извините, Виталий Николаевич, увлекся. Но Игорь Валерьевич так серьезно ко мне отнесся...

- Никак я к вам не отнесся. А вы ведете себя на­гло. Не пойму только, что вам нужно. Я вас уже спра­шивал: вы клиент? Вы сказали: да. Виталий Николае­вич любезно взялся продемонстрировать. Вы видели, что ничего страшного в процедуре нет... - Игорь пой­мал себя сразу на двух вещах. Во-первых, он говорил хорошо поставленным занудливым, безынтонацион­ным тоном экскурсовода. А во-вторых, сам только что назвал нахождение под аппаратом “процедурой”. - Еще раз вас спрашиваю: будете пробовать?

- Пока нет, - спокойно ответил Штепсель. - Я хотел с вами поговорить...

- Еще не наговорились? - Игорю страшно надое­ла вся эта нелепая болтовня. - Повторяю: ни я, ни мой аппарат ничем другим не можем быть вам полез­ными. Ни в качестве оружия, ни в качестве детектора лжи мой аппарат выступать не может!

- Игорь Валерьевич! - Штепсель с восхищением выслушал гневную тираду Поплавского. - Да вы са­ми - почти готовый диссидент! Позвольте вас спро­сить: вы что, имеете какие-то личные счеты с нашим ведомством? Насколько я знаю, нет.

- Ах, вы знаете? Что, проверяли? - Игорю вдруг стало бесшабашно-весело. Этакое киношное настро­ение типа: стреляй, гад! Всех не перестреляешь!

- Доктор, да брось ты так горячиться. - Антонов все это время спокойно слушал перепалку, но, види­мо, решил вмешаться. - Слушай, у тебя есть время?

Давай, отъедем куда-нибудь недалеко, посидим в не­формальной обстановке.

- Вита-алий Николаевич... - Игорь аж руками развел. - Да как же я могу? В рабочее время...

- Да брось ты, шеф, я же знаю, что никто у тебя там не помрет! - Антонов приглашающе загребал ру­кой. - Пошли. Поговорить действительно надо. А то я сейчас между вами, как Петрушка на ярмарке.

- Ну-у хорошо, - Игорь еще немного подумал, стоя в дверях, - только очень ненадолго.

- Хорошо, хорошо! - Антонов обернулся в кори­доре. - Доктор! Халат, если можно, снимите... - В пределах досягаемости администраторши Антонов называл Игоря “на вы”.

На улице светило солнце и орали воробьи. Игорю расхотелось куда-либо ехать с этими деловыми людь­ми. Но и возвращаться в лабораторию желания тоже не было. Сейчас бы пройтись по парку, пошуршать листьями, забыть всю дурацкую суету последних лет. И аппарат, и больных, и бизнесменов вместе с их шальными деньгами...

- Куда едем? - спросил Антонов в машине. Игорь равнодушно пожал плечами.

- Можно в “Какаду” посидеть, - предложил Штеп­сель.

- Ты с ума сошел, - спокойно ответил Виталий, и они обменялись с кагэбэшником быстрыми непонят­ными взглядами.

- Тогда сам решай.

Антонов что-то вполголоса сказал водителю, и ма­шина тронулась. И правда, ехали они недолго. Оста­новились около скромной, если не сказать - убогой, вывески “Кафе”, даже без названия. На двери криво висела табличка с выцветшей надписью “ремонт”. Ни­мало не смущаясь этим обстоятельством, Антонов под­нялся на три ступеньки и позвонил в звонок. Через не­сколько секунд дверь открылась, и посетителей впус­тили, не задав ни единого вопроса.

Ремонтом в этом странном заведении и не пахло. А пахло свежей выпечкой и жареным мясом.

- Есть-пить? - коротко спросил Антонов у Игоря и Штепселя.

- Кофе, - автоматически ответил Игорь.

- Виски, - почти одновременно с ним произнес кагэбэшник. Что поделаешь, у каждого свои привычки.

- Кофе, виски, коньяк, - скомандовал Антонов уже стоящему у стола официанту. Впрочем, на офици­анта этот крепыш походил так же, как наша админи­страторша на Синди Кроуфорд. Через полминуты за­каз уже стоял на столе.

- Ну все, господа. Хватит словами кидаться. Пого­ворите, как нормальные люди, - предложил Антонов, демонстративно отключая и выкладывая на стол свой радиотелефон.

- Я готов, - кисло согласился Игорь. - Спраши­вайте - отвечаем.

- Игорь Валерьевич, во-первых, я хотел бы спро­сить: этот аппарат, который стоит в Оздоровительном центре, насколько я понимаю, не единственный? - Штепсель говорил быстро, четко выговаривая слова.

- Аппаратов два, - так же четко ответил Игорь. - Второй стоит у меня в отделении.

- И выполняют они, судя по всему, разные задачи?

- Да. В отделении это - лечение. А в “Фуксии”...

- ...развлечение? - Штепсель закончил фразу, не улыбнувшись.

- Да.

- Вы всегда знаете, куда отправляется ваш...

- Пациент - да. - Игорь сам удивлялся четкости своих ответов. - Клиент - как правило, нет. - Штеп­сель снова обменялся быстрыми взглядами с Антоно­вым.

- А почему так получается, если не секрет?

- Очень просто. - Игорь пожал плечами. - В слу­чае с пациентом мне важна любая мелочь. Это чисто профессиональное. К тому же я долго общаюсь с боль­ным, прежде чем положить его под аппарат. Извините за самоуверенность, но после таких бесед я, в общих чертах, представляю, куда бы мог отправиться... паци­ент.

- Почему?

- Потому что фантазия больного человека работа­ет только в одном направлении. Он думает, как бы ему выздороветь. - “Чего я постоянно пожимаю плечами, словно школьник на педсовете?”

- Ну, а в Оздоровительном центре?

- Туда народ приезжает развлекаться. Я получаю за это деньги. Хорошие деньги. - Игорь попытался поймать взгляд Антонова, но тот смотрел в сторону. - Я слежу только за тем, чтобы... процедура была выпол­нена правильно. Дальше не мое дело. Клиент сам себе выбирает приключения.

- Вы хотите сказать, что это могут быть раз­ные. ..ммм... - он хотел сказать “миры”, но явно не ре­шился, - ...декорации?

- Конечно. Хотя их количество и не безгранично. Все опять-таки зависит от клиента.

- На это можно как-то влиять?

- На что?

- На выбор декораций?

- Не знаю... Честно говоря, я этим не занимался.

- И вы никоим образом не можете знать, где и что делает ваш пациент... или клиент?

- Мой пациент лежит передо мной на кушетке. - Игорь позволил себе немного поиграть словами. - Когда процедура закончена, он может поделиться со мной своими приключениями. А может, и нет.

Штепсель словно и не заметил этой игры. Он нена­долго задумался, как будто выбирая, какой следующий вопрос задать. Игорь был уверен, что все вопросы у него готовы заранее. Так. Решился.

- Я уже спрашивал... Что за раствор вы колете клиентам?

- Это так называемый SD-стимулятор. Питатель­ный раствор. Позволяет избежать “последовательной дистрофии”.

- Откуда взялись эти термины?

- Я их придумал сам.

- А раствор?

- Также мое изобретение.

- Прекрасно! - почему-то обрадовался Штеп­сель. - А доза?

- Доза рассчитывается строго индивидуально.

- На основании...

- На основании нейрограммы.

- Это не очень сложно? Вы сможете объяснить так, чтобы я понял? - Кажется, он пытается шутить. Что, черт побери, так улучшило его настроение?

- Это примерно то же, что и кардиограмма, но ка­сается работы не сердца, а... - “Говорить ему или нет?”

- Почему вы замолчали? - Штепсель перегнулся через стол, с интересом вглядываясь в Игоря.

- Пусть это будет моей профессиональной тай­ной, - твердо ответил Поплавский, сделав ударение на слове “профессиональной”.

- Хорошо, - легко согласился Штепсель. И снова задумался. Игорь решил воспользоваться заминкой.

- Извините меня, пожалуйста...

- Да?

- Я про вас все уже понял... - Какое глупо-дет­ское начало! - Но совершенно не привык общаться с человеком без имени. Вы не могли бы предложить мне что-нибудь для обращения к вам? Если помните, вы предложили мне выбирать из Тарапуньки и Штепселя, а я...

Антонов захохотал, откинув голову и хлопая ладо­нью по столу. Загорелый кагэбэшник сдержанно улы­бался.

- Извините, Игорь Валерьевич. Можете называть меня Андреем Николаевичем.

- Спасибо. - Поплавский слегка кивнул. И тут же вспомнил, что совершенно недавно Антонов называл загорелого Павлом Игнатьевичем. Вот жук!

- У меня еще буквально два вопроса.

- Пожалуйста.

“Интересно, - мелькнула у Игоря шальная мысль, - наш разговор записывается?”

- Могли бы вы рассмотреть такую, скажем, прин­ципиальную возможность, как смонтировать еще один аппарат в Другом месте? - Ну и фразы заворачивает, подумал Игорь, но тут же до него дошел смысл вопро­са. Он моментально снова превратился в испуганного ребенка и почему-то посмотрел на Антонова. Показа­лось или нет, что тот слегка пожал плечами?

- Я думаю, - медленно начал Игорь, - что это... нереально.

- Почему?

- Я физически не смогу обслуживать три аппарата.

- Ну, а если на третьем аппарате вы будете рабо­тать... ну, скажем... раз в месяц?

- Андрей Николаевич, а вы никогда не задумыва­лись, почему в мире так мало атомных электростан­ций? - спросил Игорь, смело глядя в глаза настырно­му кагэбэшнику. Даже теперь, когда вместо Штепселя появилось нормальное имя, его все равно хотелось произносить в мысленных кавычках.

- Ваш аппарат так опасен? - быстро и как-то пло­тоядно спросил тот.

- Я просто не позволю, чтобы после одного дня работы целый месяц потом мой аппарат стоял без при­смотра.

- Но вы же не боитесь оставлять свои два аппа­рата, скажем, на выходные? Или на время отпуска? А вдруг с вами что-нибудь случится?

- Вы мне угрожаете?

- Упаси Бог! - Именно так, с ударением на “а”! Что ж он Бога-то все время поминает? - Я просто хотел сказать, что гарантирую надежную охрану.

- Вы? - Игорь постарался произнести это с мак­симальным сарказмом.

- Я, - подтвердил Андрей Николаевич голосом человека, не привыкшего ничего доказывать.

- Не понимаю я, конечно, ваших проблем, - без­заботно сказал Игорь, - но почему бы просто не приезжать тот же самый раз в месяц к нам в “Фуксию и Селедочку”?

- Дело не во мне, - как-то печально произнес Анд­рей Николаевич, и Игорь с вновь поднимающейся не­приязнью решил, что тот опять крутит. - В помощи вашего аппарата нуждаются другие люди.

- Ну так привозите своих людей!

- Не могу. Не имею права.

- А, пресловутая секретность!

- Совершенно верно, Игорь Валерьевич. И, по­верьте, мне гораздо проще будет помочь вам смонти­ровать аппарат в... определенном месте и раз в месяц возить вас туда. Чем тот же раз в месяц светить своими людьми в вашей “Фуксии и Селедочке”. Кстати, Игорь Валерьевич, откуда взялось такое странное название?

- Это мое название, - коротко ответил Антонов, ничего более не объясняя.

Странен сегодня наш директор, необычен. Пожа­луй, таким мы его еще не видели. Сидит за столиком спокойно, на часы ни разу не взглянул, хотя по глазам видно, что дел у него - навалом.

- Ага, - кивнул Андрей Николаевич, - ясно. Чего ему ясно?

- А что у вас за люди? - осмелился спросить Игорь.

- Обыкновенные люди. Сотрудники.

- Я понимаю. Но я не об этом спрашиваю. Эти ваши сотрудники, они... им аппарат нужен как средст­во отдыха или лечения?

- С вами легко работать, доктор, - уважительно заметил Андрей Николаевич.

- А мы уже, оказывается, работаем? - искренне удивился Игорь. “Тьфу, тьфу, тьфу, упаси Господи”.

- Нет. Мы пока разговариваем. - Никакое самое чуткое ухо не расслышало бы ударения на слове “по­ка”. Надеемся, его и не было. - А вот вопрос вы задали прямо в точку. Эти люди действительно нуждаются в помощи вашего аппарата. Вы понимаете, какой у них нелегкий труд... Очень часто по возвращении...ммм...с задания этим людям бывает трудно адаптироваться к привычной жизни...

- Афганский синдром? - вспомнил Игорь.

- Доктор, дело в том, что каждая страна в принци­пе имеет свой синдром, - очень мягко сообщил Анд­рей Николаевич.

- Я пойду в машину, - вдруг заявил Антонов, - мне срочно нужно позвонить.

- Хорошо, хорошо, Виталий Николаевич, мы как раз уже заканчиваем...

Антонов вышел. Плечистый официант запер за ним дверь и моментально скрылся за шуршащей зана­веской.

- Доктор, - Андрей Николаевич придвинул к Игорю свое загорелое лицо, и голос его вдруг стал со­вершенно человеческим, - а все-таки почему вы гово­рите: “путешествия”? ЧТО путешествует, пока клиент лежит у вас на кушетке? Скажите, пожалуйста.

И Игорь чуть было не клюнул на эту внезапно про­глянувшую человечность, чуть было не разнюнился и не ляпнул: “душа”, но тут же взял себя в руки:

- Я вам уже ответил: это моя профессиональная тайна.

- Значит, вы не хотите с нами работать?

- Нет, - как можно тверже ответил Игорь, испы­тывая очень смешанные чувства.

- В таком случае спасибо за беседу.

- Пожалуйста. Надумаете прийти сами, милости просим. - Игорь решил, что вел себя достаточно кор­ректно.

. - И вам спасибо.

Они вышли из кафе и сели в машину. До самого Нейроцентра никто не произнес ни слова.

На столе после них остались: пустая чашка, пустая рюмка из-под коньяка и нетронутый стакан, в кото­ром растаявший лед лишь немного изменил цвет хоро­шего виски.

Игорь засиделся на работе допоздна. В “Фуксии” он больше не появился.

Сегодня клиентов не было. Редкий день. Вялая золотая рыбка томно плещется на мелководье, отдыхая от назойливых стариков. Да чего ты врешь-то? И вовсе они не назойливые! Чего ты злишься? Плохое настро­ение? С чего бы это? Может, для его улучшения пой­дешь и посчитаешь денежки в сейфе? Свои, свои. Можно сказать, потом и кровью заработанные. А что? Положил человечка под аппарат, музычку включил, до пяти посчитал, укольчик сделал и - сиди себе, зеле­ными бумажками хрусти. Очень, кстати говоря, при­личное количество набегает. Даже в неделю. Начина­ешь потихоньку понимать проблемы своих клиентов. Вы где помидоры покупаете? А креветки? А подштан­ники? Машину вот второй месяц выбираю, никак не решусь: то ли патриотом остаться, то ли для понта “Мерседес” купить. Не, “БМВ” не надо, “БМВ” гаиш­ники часто останавливают. А мне вот “Вольво” тут за 1600 баксов предлагали. Так оно одно название, что “Вольво”. Зато сильная экономия на бензине. Потому что в основном самому толкать придется. Чего, чего ты злишься? А того, что со всеми своими треклятыми баксами (ну уж, ну уж, треклятыми! Соврал, соврал!) я все равно для них - что-то вроде мозольного операто­ра! Ну и что? А ты чего хотел? Повыше? Так иди, от­крывай свое дело. Торгуй... ммм... колбасой, или... ммм... водкой. Не пойдешь? Почему? Потому что зна­ешь, что с твоим на лбу написанным высшим образо­ванием тебе завтра же по башке настучат. А колбасу отнимут.

- Игорь Валерьевич? - За дверями тихо скребся деликатный Тапкин. - Вы очень заняты?

- Нет, нет, Александр Иосифович, входите!

“Вот кому я завидую! Подвижник российской на­уки! Человек без сейфа. Время - без двадцати восемь, а он все еще на работе околачивается”.

- Вы знаете, Игорь Валерьевич, я тут вчера про­сматривал нейрограммы и обнаружил очень интерес­ную закономерность! - Тапкин выложил на стол Игоря кипу бумаг и начал в них рыться. Игорь весело за ним наблюдал, догадываясь, чем это закончится.

Точно! Буквально через минуту все повалилось на пол, прихватив с собой чашку с недопитым чаем.

- Ой, извините!

- Ничего страшного. Она небьющаяся.

Минут через десять, когда им удалось, наконец, до­биться, чтобы бумаги не падали на пол, Александр Ио­сифович сел на списанный осциллограф и принялся с увлечением объяснять Игорю значение пиков нейрограмм в области D.

Ну что, так и будешь сидеть и слушать с умным ли­цом? Может, перестанешь над человеком издеваться? И признаешься? В чем, в чем? В том, что про область D тебе все давно и преотлично известно. Ведь именно там находятся столь любимые и лелеемые тобой WF - и IF-пики. Которые и определяют, сколько двигателей будет у космического корабля, на котором наш паци­ент отправится к продавцам галактического счастья на планету К'Сангу-и-Самбунгу. Шучу, шучу. То есть это как раз та шутка, в которой оч-чень большая доля правды. Сидишь и молчишь, и киваешь головой, делая вид, что тебе ужасно интересно. Тебе и правда инте­ресно, каким образом Тапкин, имея мизерную инфор­мацию, смог до этого дойти.

- ...мне кажется, что высота этих пиков должна каким-то образом коррелировать со способностью че­ловека к непредвзятому фантазированию! - Тапкин поднял голову и посмотрел куда-то вверх, за шкаф. На несколько секунд задумался, улетел мыслями в свои заоблачные выси, но тут же вернулся и продолжал с горящими глазами:

- Вы представляете, насколько это может быть ин­тересно? Если, конечно, я прав...

- Вы правы, Александр Иосифович, - не выдер­жал Игорь. Этот скользкий сегодняшний кагэбэшник, видно, успел сильно его пронять. Захотелось погово­рить, пожаловаться, поплакаться на свою дурацкую судьбу. - Я сам давно занимаюсь этой проблемой... ну то есть идентификацией пиков. И, если желаете, могу с вами поделиться кое-какими интересными выводами. Но для этого нам удобней было бы пройти в Оздо­ровительный центр. Если вы не против... У Тапкина загорелись глаза.

- Но... это же мировое открытие! - Александр Иосифович стоял перед аппаратом в “кабинете психо­логической разгрузки” и кидал в Игоря восхищенные эпитеты и десятки вопросов. - У вас хватило смелости проводить эти опыты? Какие патологии рассматривае­те? Как странно... Это ведь чистая неврология? Откуда вы берете испытуемых?

- В основном это добровольцы - мои знако­мые. - Игорь врал напропалую. - По моей просьбе приезжают люди, подверженные частым стрессам. По­этому и вывеска на двери практически соответствует действительности. - В последний момент, уже у две­рей “Фуксии и Селедочки”, Игорь вдруг опомнился. Хрен-то с ним, с этим кагэбэшником, не боюсь я его, пошлю подальше. И ничего он мне не сделает. А вот какими глазами на меня Александр Иосифович по­смотрит, если сейчас расскажу ему, как делаю бизнес на своем аппарате?

И Игорь импровизировал на ходу, сочиняя чудо­вищную по своей нелогичности историю о каких-то волшебных спонсорах, опытах во внерабочее время, интереснейших результатах... Он договорился до того, что и аппарат вот этот - так он и не доведен еще, и ложатся под него только проверенные добровольцы не чаще, чем раз в месяц... Ужас, как стыдно. Но зато в качестве соуса ко всей этой лапше Игорь честно рас­сказал Александру Иосифовичу все, что успел рас­шифровать в нейрограммах. Тапкин от восторга под­прыгивал на стуле, тыкал пальцем в очередной пик и, захлебываясь, как ребенок, спрашивал:

- А это? А это что?

Другой на его месте давно бы уже обиделся на то, что коллега скрывал от него столько важной информа­ции. Но Александр Иосифович был бессребреником во всем. Он жадно слушал Игоря, изредка вставляя ко­роткие дельные вопросы.

- ...А вот это - помните, Александр Иосифович, этот пик мы первый раз увидели ...

- Это суицидный пик! - радостно восклицал Тап­кин. - Мария Львовна Пулковская, студентка теат­рального института, четыре попытки самоубийства!

- Точно! А вот это?

- Это... минуточку... Это - клаустрофобия! Впе­рвые зафиксирован нами у Дорониной... Елены Оле­говны?

- Ольги Олеговны, - подсказал Игорь.

“Сейчас со стороны мы, наверное, напоминаем двух архангелов, листающих на досуге Книгу Судеб. Как все-таки жалко, что так и не успели с Борей сде­лать программу для компьютера. Это все эффектно бы смотрелось на экране!” Игорь совершенно расчувство­вался и начал терять бдительность.

- Вы знаете, Александр Иосифович, я ведь поти­хоньку экспериментирую с аппаратом в области чисто психотерапевтической...

- Что вы говорите! И как это выглядит... м-м-м... практически? Как вы производите воздействие? На какую область головы?

Умный ты мужик, Тапкин, да только жаль, матери­алист. Я могу, конечно, сказать тебе по-простому, что ВИЖУ локализацию психосоматической субстанции, именуемой “душой”. И именно туда направляю излу­чатель. Могу, да не скажу. А вместо этого я буду заум­но и длинно объяснять конструкцию нового излучате­ля со сменными насадками: сильно концентрирующей (на случай сверхтонкого вмешательства) и рассеиваю­щей (как раз очень пригодной для облучения головы).

К концу разговора Тапкин стал рассеян и задумчив. Что означало, что в его мозгу уже началась напряжен­ная работа по усовершенствованию, улучшению и мо­дернизации нашего прибора. Зуб даю - завтра споза­ранку прибежит ко мне с ворохом новых идей.

- И представляете, Александр Иосифович, - весе­ло пожаловался Игорь, - нашими успехами даже КГБ заинтересовалось. Сегодня один такой умник прихо­дил, предложил с помощью нашего аппарата реабили­тировать их сотрудников, представляете?

Наверное, если бы у Игоря изо рта, как в сказке, вдруг начали сыпаться змеи и жабы, Александр Иоси­фович Тапкин так бы не испугался.

- А вы? - Даже не спросил, а выдохнул он.

- А я отказался.

- Как - отказались?!

- Очень просто. Я согласен обслуживать их со­трудников здесь, на общих основаниях. Но монти­ровать новый аппарат где-то в другом месте - нет, увольте! - Игорь красиво выставил вперед ладони, де­монстрируя, как именно “уволить”. Честно сказать, он, конечно, бравировал. Тем более сейчас, при Тапкине это было делать совсем не страшно.

- Все, - упавшим голосом произнес Александр Ио­сифович. Нет, не просто упавшим, а рухнувшим с охрененной высоты. - Можете попрощаться со своим аппаратом.

- Ерунда, Александр Иосифович, вы забываете, какое время на дворе! Конец девяностых! У них давно нет такой силы, как раньше! К тому же аппарат без меня работать не сможет, вы это прекрасно знаете...

- Знаю. - Тапкин посмотрел на Игоря с жалос­тью. Видно, уже представлял себе доктора Поплавского в лапах инквизиции. Ему поджаривают пятки на медленном огне, и он раскрывает секрет аппарата.

Ну-ну. А и раскрываю, так что? Все равно, кроме меня, никто не видит легкого серого облачка... Ерунда все, ерунда, нет у них на меня управы!

- Как это нехорошо... - печально произнес Тап­кин. И ни к селу ни к городу вдруг задумчиво доба­вил: - А называются они сейчас не КГБ, а ФСБ, на­сколько я знаю.

Вот. Так и пообщались. Состояние Александра Ио­сифовича в конце нашей беседы хорошо описывалось древним анекдотом: “Врач сказал, что вы будете жить”. - “Это хорошо”. - “Но всего три часа”. Игорь ощущал себя злым папашей, который, перодевшись Дедом Морозом, принес сыну на Новый год велоси­пед. А затем, полностью насладившись ребячьим вос­торгом, содрал накладную бороду и сообщил, что про­сто-напросто одолжил трехколесное чудо у соседского мальчика на пару часов.

Эх, не могу я так над людьми издеваться. Нельзя его так отпускать.

- Александр Иосифович! - в каком-то озарении вдруг произнес Игорь. - А вы не хотите сами попро­бовать?

- Простите? - Тапкин непонимающе смотрел по­верх очков.

- Вот аппарат. И я готов провести с вами пробный психотерапевтический сеанс. Прямо сейчас. Хотите?

- Со мной?

Вы думаете, он испугался и замахал на меня руками и внезапно вспомнил, что торопится домой?

Вы думаете, он принялся убеждать меня в совер­шенной бесполезности психотерапевтического сеанса над ним, нормальным, уравновешенным человеком, без комплексов и фобий?

Тогда во веки веков не понять вам настоящего уче­ного! Который с восторгом выпьет ведро какой-нибудь особо ядовитой отравы только для того, чтобы опробо­вать новое противоядие! И внесет еще один неболь­шой вкладик в родную науку.

Глаза Александра Иосифовича вспыхнули так ярко, словно я раза в два повысил напряжение.

- Потрясающе! Вы предлагаете проверку диагнос­тического или профилактического действия аппарата?

- Конечно! - малодушно согласился Игорь. Хотя ему следовало бы честно признаться, что он просто хочет сделать приятное приятному человеку. Дать возможность его душе порезвиться, как ей вздумается. Вырваться на волю из тела примерного семьянина и забубенного трудяги-ученого.

- Но как мы сможем проконтролировать получен­ный эффект? - засомневался Тапкин, хотя сам уже чуть не подпрыгивал от нетерпения.

- Ну-у, Александр Иосифович, это уж ваша забо­та. Вы себя лучше всех знаете, вы - человек науки, беспристрастный, так сказать, наблюдатель. Придется вам сегодня себя понаблюдать. Нейрограмма ваша у меня есть. Помните, года два назад мы с вами снима­ли? Срок, конечно, большой, но будем надеяться, осо­бых изменений с тех пор не произошло?

- Нет, нет, не думаю.

- Ну и ладненько. Мы сейчас проведем сеанс, а потом вы сами сядете и аккуратненько проанализируе­те свои ощущения. И, если захотите, поделитесь со мной выводами. Настолько подробно, насколько сами пожелаете...

- Ах, безусловно, Игорь Валерьевич, все, что в моих сил ах...

Нам бы еще шляпы с перьями - и мы бы с ним уже подметали бы ими пол, расшаркиваясь друг перед другом в порыве благородных чувств.

Интерлюдия III

- Александр Иосифович, вы меня слышите?

- Да.

- Расслабьтесь. Слушайте музыку. Не старайтесь специально на чем-то сосредоточиваться. Сейчас я бу­ду считать. Когда я назову цифру “пять”, вы уснете. Приготовились. Раз. Два. Три. Четыре. Пять.

Приемный покой. 5.25.

Катастрофическое количество раненых. Их везут и везут, круглые сутки. А после ночного бомбового уда­ра машины въезжают в ворота госпиталя одна за од­ной. В половине пятого утра главный врач лично раз­вернул две из них обратно. В палатах правого крыла госпиталя хорошо было слышно, как ругались водите­ли этих машин:

- Куда мне их везти? Может, сразу на кладбище?

- А куда мне их класть? На пол в коридоре? - срывающимся голосом кричал в ответ главврач. - По­езжай, поезжай, попробуй в больницу святой Екатери­ны!

- Были уж! - В голосе водителя больше отчаяния, чем злости. - Там тоже переполнено!

В госпитале, несмотря на холодную погоду, по при­казу того же главврача были раскрыты все окна. Как могли, спасались от невыносимой вони - практичес­ки каждый второй в госпитале был заражен гнилой ли­хорадкой. Ни о какой изоляции речи не шло, поэтому число заболевших увеличивалось с каждым днем.

- Иван Иванович, миленький! Пришли мне анти­биотиков! Ну хоть немного! Мы же здесь сгнием зажи­во! - кричал в трубку главврач, присев на край стола в своем кабинете. Одно название, что кабинет: еще два месяца назад сюда перенесли перевязочную. - Помо­гай, Иван Иванович! У меня тут кокки размером с чер­ную икру ползают! Выручай, брат! И хлорки! Хлорки побольше! Антисанитария у нас - полная! Что? Дашь хлорки? Ну спасибо, брат!

В полуметре от телефона на перевязочном столе корчился молодой парень без ног. Молоденькая мед­сестра с красными расчесанными руками неловко об­калывала культи новокаином. Скосив глаза, главврач видел, как гнулась тупая игла.

- Вы можете аккуратней это делать? - сердито спросил он, проходя мимо медсестры, прекрасно зная, что она не виновата и лучше игл сейчас нигде не найти.

- Нет, - не поворачиваясь, огрызнулась девушка, почесав руку о край стола. Халат на ней был заляпан кровью. Раненый смотрел в потолок мутными от боли глазами.

- Дайте ему хотя бы спирту, - гораздо мягче ска­зал главврач.

- Нету спирту. - Казалось, она сейчас расплачет­ся. - Ночью склад обворовали.

- Почему не доложили?! - Девушка равнодушно пожала плечами, снова почесалась и набрала в шприц следующую порцию новокаина.

- Александр Иосифович? - В дверях показалось бледное лицо старшей медсестры. - Документы на вывоз подписать нужно.

- Почему мне ничего не сказали о краже на скла­де? - стараясь сдерживаться, спросил главврач.

- Я просто не успела. Вы спали, а потом раненых повезли... - Лицо Людмилы Леонтьевны было синева­то-бледным. Александр Иосифович хотел спросить, когда она последний раз отдыхала, потому что за пос­ледние двое суток постоянно видел ее в разных концах госпиталя. Да и сам он прикорнул всего на два часа вчера вечером. - Александр Иосифович, подпишите документы.

- Давайте. - Он снова повернулся к столу. - Сколько сегодня?

- Двадцать шесть. Но я думаю, уже больше, - ти­хо сказала она. - С последней машиной очень тяже­лых привезли. Мы их еще не оформляли, но там боль­ше половины безнадежных.

- Откуда? - быстро спросил главврач, подписы­вая бумаги.

- С вокзала. Целый поезд разбомбили. Люди в эва­куацию ехали...

- Изверги, - сказал Александр Иосифович, не­вольно трогая нагрудный карман, где лежало истре­панное письмо от родных. Пришло оно давно, около •месяца назад. И каждый день он доставал его раз по сто, не меньше, и каждый раз благодарил судьбу за то, что успел вовремя отправить мать, жену и девочек по­дальше от этого ада. Он помнил наизусть не только каждое слово из этого простого коротенького пись­ма - он мог рассказать, как выглядит каждая буква, каждая запятая быстрого почерка жены, и не уставал улыбаться при виде смазаного кривоватого “папа”, на­писанного младшей дочерью внизу листка.

- Александр Иосифович, вы бы отдохнули немно­го, - тихо сказала Людмила Леонтьевна, забирая под­писанные бумаги.

- Да, да, обязательно. Только на склад схожу.

Выходя из кабинета, главврач еще раз обернулся. Медсестра чесала руки об стол. Голова раненого скло­нилась набок, глаза были закрыты.

Склад. 6 часов 11 минут.

Александр Иосифович застал на складе двух за­спанных солдат. У одного грязным бинтом была пере­вязана щека, , второй был явно контуженный.

- Что здесь произошло? - грозно спросил глав­врач.

- Так это... ограбили склад... - сипло ответил тот, что с щекой.

- А вы где были?

- Мы... это... того...

- Проспали? - чуть повысил голос Александр Ио­сифович, хотя не имел привычки кричать на раненых. Но здесь эти двое были уже не ранеными, они охраня­ли склад.

- Н-никак нет, - заикаясь, ответил контужен­ный. - М-мы здесь только полчаса как стоим.

- А где... - Александр Иосифович оборвал свой вопрос. Чего же тут спрашивать, где прежняя охрана, и так все ясно.

- Так убили всех, - спокойно ответил контужен­ный.

- Что взяли? - Главврач понимал, что разговор пустой, но почему-то не мог уйти. Его раздражал гряз­ный бинт на щеке у солдата.

- Мы не знаем. Завхоз приходил, что-то считал, бумаги писал. Мы не знаем.

Главврач своим ключом открыл дверь склада. Ни­какого погрома, просто исчезли четыре фляги со спиртом. На стене следы автоматной очереди. На полу - немного крови.

- Продолжайте дежурство, - приказал он, уходя. Хотя охранять здесь было уже нечего. - А вы, когда сдадите дежурство, отправляйтесь на перевязку.

- Спасибо. - Тот, с перевязанной щекой, кивнул.

Съездовская линия Васильевского острова. 8 часов 01 минута.

Александр Иосифович шел домой по правой сторо­не улицы. Как показывал опыт, так было безопасней. Хотя в это время обычно не бомбили. На улице было пусто. Моросил мелкий теплый дождь.

На углу Большого проспекта и Первой линии стоял почти целый дом. Дальше по проспекту не меньше де­сятка зданий лежали в руинах. Александр Иосифович заметил боковым зрением какое-то движение в окне и на всякий случай побежал. Он уже раскаивался, что пошел отдыхать домой, а не послушался совета Люд­милы Леонтьевны - поспать в ординаторской. С дру­гой стороны, разве в ординаторской поспишь?

- Стой, морячок, стой! - услышал он за спиной дребезжащий голос. И сразу же, облегченно вздохнув, перешел на шаг. Можно не торопиться. Но и останав­ливаться не обязательно. Настырная старуха все равно его догонит. - Эй, морячок!

Она выглядела, как всегда, ужасно. Маленькие сле­зящиеся глаза, серая морщинистая кожа, драное зим­нее пальто. Особенно жутко смотрелась белая вставная челюсть, которую старухе удалось сохранить каким-то чудом.

- Эй, морячок! Ты с какого корабля? - Кокетливо заглядывая Александру Иосифовичу в лицо, она засе­менила рядом. - А я тоже на пристань иду, жениха встречать. Он у меня тоже моряк. - В прошлый раз она, помнится, принимала Александра Иосифовича за студента университета, а сама изображала студентку-медичку. - А у тебя невеста есть? Красивая? А ты парень симпатичный. Мой жених тоже красавец. Высо­кий! Глаза голубые, а волосы белые. - Старуха болта­ла без умолку, ей было абсолютно не важно, слушают ее или нет. На памяти Александра Иосифовича ее ло­вили и отправляли в приют для душевнобольных четы­ре раза. Но она снова и снова убегала оттуда, возвра­щалась на Васильевский и бродила здесь, приставая к редким прохожим со своей глупой болтовней. Чем она питалась и где ночевала, выяснить не удалось. На об­ращенные к ней вопросы старуха не отвечала никогда. Раньше Александр Иосифович думал, что она - быв­шая актриса. В третий раз он дождался санитаров, по­тому что она сильно подвернула ногу и не могла идти. Словоохотливый мужик в сером халате объяснил, что актрисой сумасшедшая никогда не была, а всю жизнь проработала в районной библиотеке. - Я себе и платье уже свадебное сшила. Красивое, да? - Александр Ио­сифович автоматически повернул голову и посмотрел на нее. Обрадованная неожиданным вниманием, она разулыбалась и, остановившись, закружилась на месте, демонстрируя воображаемый наряд. Сегодня она действительно постаралась на славу: из многочис­ленных дырок в своем драном пальто она повытаски­вала ватин, а на голову налепила несколько мокрых кленовых листьев. - Я тебе нравлюсь? Только ты смотри не приставай ко мне, а то узнает жених, он тебя побьет! Он у меня знаешь, какой ревнивый! Мы скоро поженимся. И свадьба буде-ет... Сто человек! - Она вдруг нахмурилась. - А деток мы заводить не бу­дем, не будем... Их все равно на войне убьют... Не будем деток заводить...

Александр Иосифович быстро пошел дальше. У нее начиналась обычная вторая стадия - плаксивое на­строение, жалобы, слезы. Следующей будет агрессия. Хорошо, что до дома осталось десятка два шагов.

Уже закрывая дверь парадной, Александр Иосифо­вич услышал страшные проклятия, которые старуха выкрикивала на всю улицу. Телефон, как ни странно, работал. Александр Ио­сифович набрал знакомый номер:

- Добрый день. Это Тапкин беспокоит. У нас тут на углу улицы Репина и Большого проспекта опять ду­шевнобольная старуха разгуливает. Заберите ее, пожа­луйста. Я боюсь, скоро бомбить начнут. Что? Спасибо большое.

Дома было холодно и сыро. Есть не хотелось. Да и выбор был небогат: пакет сухарей, немного кураги, полбанки засахарившегося меда, рис. Александр Ио­сифович подогрел чайник, выпил большую кружку го­рячей воды с медом и лег на диван, поставив рядом бу­дильник.

Госпиталь. 14 часов 46минут.

- Александр Иосифович! Александр Иосифович! Вас срочно в западное крыло вызывают! - Немолодая полная санитарка вбежала в кабинет.

- Что там такое? Пожар? - спокойно спросил главврач.

- Нет, там с больным что-то непонятное.

- Ну уж и непонятное. Никто и разобраться не может? - Четырехчасовой сон взбодрил Александра Иосифовича и даже улучшил настроение. Надев халат, он отправился за санитаркой в западное крыло.

Госпиталь был страшно переполнен. В некоторых местах главврач с трудом пробирался между расстав­ленными в коридорах койками или даже просто матра­сами, лежащими на полу. Тяжелое зрелище, очень тя­желое. Особенно, когда почти с каждой кровати на тебя смотрят умоляюще-вопрошающие глаза: я скоро поправлюсь, доктор? Для половины ответ на этот во­прос: не скоро. И, как показывает последняя статисти­ка, для десяти процентов больных ответ звучит еще более удручающе: никогда. При этом следует учиты­вать, что в госпитале - за счет соблюдения строжай­шей дисциплины и всей возможной гигиены - еще не самый высокий уровень смертности.

В западном крыле находилось военное отделение. Сюда клали только раненых из действующих частей. Потому и раны были чище. Но страшнее.

Голова раненого была забинтована почти полнос­тью, поэтому возраст невозможно было определить. Свободным оставался один рот. И этот рот непрерыв­но бормотал какие-то непонятные слова. Вокруг стоя­ло человек пять из ходячих. Все что-то шумно обсуж­дали. Увидев главврача, они быстро разошлись.

- Что случилось? - Главврач повернулся к стоя­щей здесь же медсестре.

- Тяжелое осколочное ранение головы. Очень тя­желое. Мы думаем, к вечеру умрет... - неуверенно от­ветила она.

- Так. И зачем же меня звали?

- Александр Иосифович, он, кажется, иностранец. Мы вначале думали, бредит. Все время что-то говорит, по-моему, просит что-то. Никто его не понимает...

- Он слышит?

- Да.

Главврач наклонился над раненым.

- Вы понимаете по-русски?

- Не понимает, - тихо сказала медсестра.

- Do you speak English?

- Yes! Yes! - Радостно ответил раненый и замахал руками, словно пытался что-то поймать.

- Where are you from?

- I'm from Spain.

- Он испанец, - перевел Александр Иосифович медсестре. - May I help you?

- Yes! I need International Red Cross.

- Милый ты мой, - горько произнес главврач, - где ж я тебе возьму Международный Красный Крест? А откуда он вообще взялся?

- Не знаю, - медсестра пожала плечами, - при­везли, выгрузили, документов, как всегда, никаких. - Видно было, что ей совершенно не хочется идти рабо­тать, а охота еще постоять здесь и узнать побольше об иностранце.

- What the number of your unit? - Александр Иоси­фович задал этот вопрос на всякий случай. Если сол­дат не представляет, где находится, номер своей части он ни за что не скажет.

Раненый еще сильнее замахал руками и несколько раз повторил:

- UN, UN!

- United Nations? - не веря своим ушам, пере­спросил Александр Иосифович.

- Yes, yes... - Руки раненого упали на кровать. Судя по всему, он потерял сознание.

- Документов точно - никаких? - на всякий слу­чай переспросил главврач.

- Да нет же. - Медсестра упрямо тряхнула голо­вой, из-под шапочки выбилась прядь светлых волос, и сразу стало видно, что девушка очень-очень молодень­кая.

- А сопровождающие с ним были?

- Нет, Александр Иосифович, он был один.

- А где его форма? Могу я ее посмотреть?

- Форма... - Медсестра совершенно по-девчоно­чьи фыркнула. - Одна рвань. Мы ее сразу в печку от­правили...

Раненый снова зашевелился и еще быстрее чем раньше забормотал. Испанские слова мешались с анг­лийскими. Чаще всего повторялось:

- Help me! Anybody, help me! I need International Red Cross! Help me!

Александр Иосифович с минуту еще задумчиво смот­рел на испанца, потом повернулся к медсестре:

- Как вас зовут?

- Нина.

- Очень хорошо, Нина. Передайте вашему зав. от­делением, что я вас посадил на пост около этого боль­ного. У вас есть карандаш и бумага?

- Сейчас принесу.

Через пять секунд она уже стояла рядом, держа блокнот.

- Садитесь здесь и попытайтесь выяснить его имя и адрес.

- А как же...

- Очень просто. Сидите и твердите: “What is your name? Write your adress, please”. Запомнили?

- Нет, - честно ответила она.

- Запишите себе русскими буквами: “Вот из ё нейм? Райт ё эдрес, плиз”. Записали? Вырвите этот листок себе, а блокнот дайте ему. Как только получит­ся, немедленно принесите мне. Все поняли?

- Да.

Выходя из палаты, Александр Иосифович обернул­ся. Любопытные уже снова стояли около иностранца. Нина присела на стул рядом его с кроватью и тонким голоском спрашивала:

- Вот из ё нейм? Вот из ё нейм, миленький?

Вечерняя бомбежка. 17 часов 30 минут. Сильно грохнуло где-то рядом. Со стола слетел листок и упорхнул далеко под стол.

- Странно, - произнес хирург, глядя на часы, - на две минуты сегодня задержались.

- Я думаю, они у вас просто спешат, - спокойно ответил главврач, отправляясь за упавшим листком. - Они никогда не опаздывают. Я давно уже сверяю по ним время. Начало вечерней бомбежки? Ага! Значит, семнадцать тридцать.

Невский проспект. 19 часов 11 минут.

Бронированная машина медленно объезжала завал. Александр Иосифович с грустью убедился, что с тех пор, как был здесь последний раз, Невский сильно по­редел. Не осталось ни одного целого здания по правой стороне между улицей Гоголя и Мойкой, там, где рань­ше был кинотеатр “Баррикада”. Слева светило в небо окнами единственной уцелевшей стены кафе “Минут­ка”. Магазин “Очки”, Центральные железнодорожные кассы, как минимум, треть Гостиного двора... Во всем этом варварском уничтожении, однако, чувствовалась некая закономерность. По-прежнему стояли нетрону­тыми дворцы, соборы и просто красивые дома. Словно тот, кто бомбил, делал это, тщательно выбирая цели и обходя стороной то, что потом понадобится. Именно поэтому во дворцах и дорогих особняках сейчас распо­лагались руководящие органы, детские учреждения и больницы. Исключение составлял, пожалуй, только госпиталь. Он был одним из первых стационаров в осажденном городе и создавался, когда еще не были открыты закономерности бомбежек. Сейчас он зани­мал все подвальные помещения бывшей Академии тыла и транспорта.

Бронированный автомобиль, в котором ехал Алек­сандр Иосифович, повернул на Садовую и через не­сколько минут затормозил у Михайловского замка. Главврачу предстоял прием у Руководящего Лица. Александр Иосифович знал только, что Лицо зовут Романом Николаевичем. И что достаточно одного его слова, чтобы завтра госпиталь не получил ни крошки еды. Или, наоборот, - две тонны бананов. - Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, ува­жаемый Александр Иосифович! - хорошо поставлен­ным голосом произнес Роман Николаевич, выходя из-за стола. Главврач сделал над собой усилие и пожал протянутую руку. Теперь до конца разговора он, как обычно, будет терзать в кармане носовой платок. Ко­торый по возвращении в госпиталь немедленно со­жжет. Руководящее Лицо давно и безнадежно страдало руброфитией ладоней. - Как дела? Как госпиталь? Много раненых? Устаете? - Хорошо выверенные ин­тонации выдавали в Романе Николаевиче бывшего те­леведущего. - Садитесь, пожалуйста. - Александр Иосифович сел в предложенное кресло. - Как гово­рится в старом анекдоте, у меня для вас две новости: хорошая и плохая. С какой начинать?

Начальственное Лицо очень любило использовать в беседе разговорные словечки, шутки, слова из песен, фразы из анекдотов. Причем Александр Иосифович практически никогда не знал, о каком именно анекдо­те идет речь. С песнями было полегче.

- Если не возражаете, я начну с хорошей! - Роман Николаевич, словно фокусник, извлек откуда-то мя­тый конверт. - Пляшите, доктор! Вам весточка!

Чувствуя, как стремительно падает вниз сердце, Александр Иосифович нщал родной почерк.

- Как они... там? - спросил он срывающимся го­лосом, неловко принимая конверт левой рукой.

- Хорошо, хорошо! Все живы, здоровы, шлют вам приветы! - Роман Николаевич перестал улыбаться так резко, как будто кто-то щелкнул у него внутри выклю­чателем. - А теперь, Александр Иосифович, новость плохая. - Он еще прошелся несколько раз туда-сюда по красной ковровой дорожке, скорбно выпятив ниж­нюю губу и делая вид, что собирается с мыслями. При этом глаза у него были совершенно равнодушные. - Перебазируем мы ваш госпиталь, Александр Иосифо­вич.

Главврач недоуменно заморгал:

- Перебазируете? Куда? Почему? У нас прекрасное крепкое здание, мы занимаем только полуподвал, бом­бежки нам не страшны, рядом Нева, удобно...

- Вот именно, что Нева! - красиво выкрикнул Ро­ман Николаевич, пристукивая кулаком по столу. - Вот именно - полуподвал! Вы сами невольно назвали все уязвимые места вашего госпиталя!

- Я? Уязвимые?

- Да, да. - Теперь Роман Николаевич стоял, обло­котившись на стол и сложив руки на животе. Он смот­рел на Тапкина с видом врача, только что поставивше­го самый неутешительный диагноз.

- Я ничего не понимаю, - признался Александр Иосифович.

- Дело в том... - Томительная завлекающая пау­за. - Что нами получена самая достоверная информа­ция о готовящейся операции по затоплению города. Путем создания искусственного наводнения. Безусловно, мы будем проверять ее еще и еще раз, но кое-какие меры мы должны принимать уже сейчас. - Роман Николаевич чуть повысил голос, заметив, что Тапкин собирается что-то спросить. - С завтрашнего дня начинайте потихоньку перебазироваться в Зимний дворец. Я думаю, там вам будет безопаснее всего. Да и простора побольше? - Он хитро подмигнул Александ­ру Иосифовичу. - Все подробности обсудите с моими помощниками. До свидания, Александр Иосифович, не смею вас больше задерживать. - На счастье Тапкина, в этот момент зазвонил телефон, поэтому про­щального рукопожатия удалось избежать.

На обратном пути Александр Иосифович, оттяги­вая сладкий момент, поглаживал левый карман, где лежало письмо от родных. Он почти не думал о пред­стоящем завтра переселении в Зимний дворец. Суро­вая действительность давно уже отучила его от долгих обдумываний и пустых переживаний. Сейчас ценилась способность быстро соображать и решительно дейст­вовать. В Зимний так в Зимний. Дело врача - забота о здоровье пациентов. Дело главврача - нормальная ра­бота госпиталя.

В госпитале главврач первым делом выбросил но­совой платок в корзину для сжигания и тщательно продезинфицировал руки. И только после этого сел за свой стол и разорвал конверт. Там оказалось два лист­ка: на одном - несколько торопливых строчек почер­ком жены, на другом - корявые, но старательные про­писи дочери. Чувствуя, как подступают к глазам сле­зы, Александр Иосифович принялся за первое.

“Дорогой Саша!

Пишу в страшных торопях, приехал человек, сказал, что может передать тебе письмо.

У нас все хорошо. Сейчас не болеем. Даша выросла совсем большая, уже надевает мои платья. Лена учится читать. Я работаю в белорусской школе, преподаю английский. В русскую школу меня не взяли, потому что (зачеркнуто черными чернилами. Александр Иосифович повертел в руках конверт. Заклеен аккуратно, почти и не видно, что вскрывали). Постарайся напи­сать нам. Наш адрес: (зачеркнуто теми же чернилами). Целуем и обнимаем тебя.

Лена, Даша, Оля.

P.S. Заодно отправляю тебе Дашино письмо. Она его писала две недели, очень старалась”.

Коротко, но все понятно. “Сейчас не болеем”. Зна­чит, болели. Даша надевает мамины платья. Значит, с одеждой плохо. Лена учится читать. Почему только чи­тать? Значит, в школу не ходит. И еще много-много интересной информации. Какая жалость, что замазали адрес.

На втором листке Дашкиными неповторимыми ка­ракулями было написано следующее:

“Дорогой Папа!

Как ты жывешь? Как у тибя дела? У нас дела хоро­шо. Мы с Леной болели дизинтириий. Мы уже вызда-равели. Я хотела зависти котенка а Мама ниразриши-ла. Мы гуляем. У нас есть друзья. А с саседним двором мы все время диремся. Там живут хахлы. Они нас все время прогоняют и бьют. Досвидания Папа. Не ску­чай. Приежай скорей.

Даша Тпкина”.

Госпиталь. Холл перед главным входом. 22 часа 53ми­нуты.

Во исполнение чьего-то высочайшего приказа в госпиталь приехали артисты. Несколько десятков хо­дячих больных сидели на ступеньках и устало смотре­ли на кривляния сытых нарядных актеров.

- Братья и сестры! - услышал главврач, проходя через боковую дверь в приемный покой. - Сплотим наши усилия в борьбе за свободу родного города! - При этом за километр было видно, что румяный му­жичок, призывающий сплотиться, только что сытно пообедал где-нибудь в “Метрополе”, а до этого играл на бильярде в подвале “Елисеевского”. Громко откашлявшись, артист принялся читать стихотворение Мая­ковского “Последняя страничка гражданской войны”. Главврач остановился, дослушал до громового:

В одну благодарность сливаем слова тебе,

краснозвездная лава. Во веки веков, товарищи,

вам - слава, слава, слава!

нахмурился и, подойдя к завхозу, мрачно курившему на подоконнике, тихо сказал:

- Вы, Семен Макарович, в западное крыло артис­тов не ведите. Сразу домой отправляйте. Время уже позднее, больным спать пора.

- Да моя б воля, я этих... - завхоз с трудом сдер­жался, чтобы не выругаться, - на порог не пустил! А в западное... надо бы их туда, там им недолго выступать пришлось бы. Живо бы накостыляли.

Очень полная женщина в белом платье с блестками пронзительным голосом запела романс.

Госпиталь. Ночной обход. 01 час 02 минуты.

Несмотря на позднее время, госпиталь не спал. Шар­кали по коридорам беспокойные больные, бегали мед­сестры, двое дежурных хирургов быстро прошли в опе­рационную. Вновь поступивших было немного - в основном из-за нехватки мест. Если бы не завтрашее мероприятие, ночь могла бы пройти спокойно. Но сей­час во всем здании шла работа по подготовке к переезду.

- Вы бы отдохнули, Александр Иосифович, - де-журно предложила старшая медсестра. - А мы к утру все вам доложим.

- Хорошо, хорошо, Людмила Леонтьевна, я обяза­тельно отдохну, - так же дежурно отвечал главврач, точно зная, что не ляжет, пока не обойдет и не прове­рит все службы госпиталя.

Госпиталь. Ординаторская. 04 часа 17минут.

Ну вот и прошли еще одни сутки. Нормальные, обыкновенные сутки. Александр Иосифович допил хо­лодный чай, еще раз перечитал письма от родных, убрал конверты в карман и прилег на короткую кушетку.

* * *

Игорь сидел рядом с кушеткой, смотрел на безмя­тежное лицо Александра Иосифовича и пытался по­нять, сделал он большую глупость или большую га­дость, положив коллегу под аппарат. А еще он думал, что сам ни за что не будет спрашивать Тапкина о его похождениях. И даже сделает вид, что его это абсолют­но не интересует. Ну, правда, мало ли что снилось че­ловеку во время психотерапевтического сеанса? Это его личное дело...

Придя домой, Игорь долго и бесцельно слонялся по квартире. Зашел на кухню, постоял немного, но есть ничего не стал. Долго глядел в окно. Почитал не­много какую-то пустую и трескучую газету. Разозлил­ся. Лег в кровать.

И тут зазвонил телефон.

Глава третья

СВЕТА

Где-то в недрах квартиры раздается тихое позвякивание. “Проклятый кот! Он снова добрался до своей мерзкой игрушки и таскает ее по дому! И я даже ду­маю - не сам нашел. Наверняка наше солнышко не­закатное, уходя на работу, решило порадовать домаш­нее животное. Где только Виталий выкопал эту хрено­вину с бубенчиками? Говорит, в фирменном кошачьем магазине, за средней опупенности деньги. Очень, говорит, советовали купить. Рекомендации, говорит, ве­дущих кошководов. Или кошкодавов. И вот теперь эта тварь, толкая перед собой новую игрушку, носится по квартире, сметая все на своем пути. Проклятый кот.

И зовут это порождение ехидны (я даже не поле­нюсь и схожу за паспортом) - Уинтон Барколдайн Кубер-Педи. А вот и нет, а вот и не угадали! Педиком его называю только я. Виталий, вопреки всем своим традициям, величает этого кривоногого рахита “сэром Уинтоном”.

Светочка швырнула кошачий паспорт на стол (про­махнулась), закурила новую сигарету, элегантно поер­зала на диване, переложив ноги справа налево, и попы­талась сосредоточиться на свежем номере “Cosmopo­litan”. Безуспешно. Навязчивый звон стоял в ушах, порождая неуютную ассоциацию. Так и кажется, будто по коридору ходит прокаженный с колокольчиком.

А что сделаешь? Возмутишься? Выпишешь ноту протеста? Ага. С гербовой печатью. Ага. К сведению интересующихся: этот мерзейший кот стал причиной ссоры номер восемь в нашем вчерашнем сосущество­вании и ссоры номер два - в сегодняшнем. Что? Да, да, именно так: сосуществовании. Да, да, и ссоры у нас - нумерованные. Интересуетесь? Извольте. Се­годняшний номер один - это новый одеколончик на­шего господина и повелителя (как называется - не скажем, чтобы не заниматься антирекламой солидной парфюмерной фирмы). После того, как Светочка за­явила, что такими жидкостями, по ее мнению, опох­меляется недобитый демократами пролетариат, их си­ятельство Виталий Николаевич сильно осерчали-с и изволили вылить кофий на новое ковровое покрытые нашей спальни.

Еще? Хватит? Вот уж, нет уж, продолжаем, раз мы завелись. Теперь я возьму вас за пуговицу и буду долго и занудно рассказывать о своей горестной судьбе. Я представляю те моря и океаны презрения, которые выльют на меня 99, 9% простых русских женщин, в принципе не понимающих, как можно иметь

четыре шубы

двадцать восемь пар туфель

шкаф во всю стену, забитый тряпьем от лучших мод­ных домов Европы

как минимум, полтора килограмма золота в изделиях (с драгоценными камнями и без)

шестикомнатную квартиру на Каменноостровском с зимним садом и фонтаном

мужика (умный, красивый, непьющий, по бабам не гу­ляет, денег - только попроси - в любой момент любое количество)

навалом друзей по всему свету и возможность ка­таться к ним, когда захочешь

дачу (ближнюю - в Солнечном и две дальние - в Крыму и на Волге)

домработницу

личных: шофера, телохранителей, косметичку, мас­сажистку, визажистку, тренера по шейпингу, тренера по плаванию, психоаналитика, стоматолога, гинеколо­га, а также всех, кто понадобится впредь,

и не считать себя счастливой!

И я не говорю уже о таких пошлых, с вашей точки зрения, мелочах, как

тридцать три розы - в постель - в тридцать тре­тий день рождения

самолет - напрокат - в Калифорнии

ананасы - в шампанском -

Молчу, молчу, потому что слышу, слышу уже ваш зубовный скрежет...

Кстати, пока не забыла. Маленькая поправка. В мо­ем “счастливом” списке (см. выше) вычеркните, пожа­луйста, психоаналитика. Его у меня уже нет. Михаил Владимирович был слишком хорошим специалистом. Да нет, почему? Живой и невредимый. Просто я уже не его клиент. А потому что Виталеньке однажды не понравилось, КАКАЯ я пришла с сеанса этого самого психоаналитика. Слишком, видите ли, веселая. А мы с Михаилом Владимировичем в тот день так славно по­говорили... Причем о Виталии, о нем, о нем! И я ехала домой в расчудеснейшем настроении, и погода была до неприличия хороша, и осень... Тротуары как будто специально чисто вымели, а затем умелая рука дизай­нера в нужных местах набросала идеально подходящих по цвету листьев. Все встречные машины выглядели, как только что из мойки, а женщины - как из парик­махерской... И кварталов за пять до дома я так расчув­ствовалась, что решила маленечко пройтись пешком. И пошла, и пошла... почти не замечая ползущей сзади машины с бдительным Бритым... Кажется, даже моро­женое себе купила...

И вот тут-то меня и накрыли. Каким своим черто­вым чутьем Виталий почувствовал, что я подхожу к дому? Или он сам куда-то собирался? Не помню. Зато очень хорошо помню, как он схватил меня за руку. Нет, на улице он еще не орал, на улице он только ши­пел. Орать он начал в квартире. Как на что? Почтен­ной публике не понятно? А вам, милые дамы, претен­дующие на мои двадцать восемь пар туфель? Тоже нет? Объясняю. Потому что, во-первых, одной мне по улице ходить нельзя (можно подумать, он Бритого по­зади меня не увидел), во-вторых, нельзя ходить одной по. улице с таким выражением лица (это мы таким об­разом о моей нравственности печемся) и, в-третьих, вообще - откуда это у меня такое выражение лица? От психоаналитика? И каким это образом он добивается такого эффекта? Ах, самым приличным и научным? Ну, так вот, милая, я твоего Михаила Владимировича сегодня же кастрирую, а потом пусть он с тобой ведет самые душеспасительные беседы. Нам так всем будет спокойней.

После короткого раздумья Светочка решила, что никакое ее душевное равновесие не стоит мужского достоинства Михаила Владимировича, и, немедленно перезвонив ему, отказалась от дальнейших услуг.

Но самая мерзкая сцена разыгралась вчера вече­ром. Мы только-только вышли из ресторана “Санкт-Петербург”. С полуделового ужина с полуполезными хмырями. Как ни странно, вечер получился на удивле­ние милым. Хмыри оказались славными ребятами, и Виталий улыбался, и все было вкусно, и шампанское холодающее, и девушка - как-будто только что из чап­линского фильма - разносила по залу цветы в корзи­не, и тапер-душка на прощание сбацал нам “Feelings”. Потом все долго прощались на улице, Дуську грузили в машину, а она все вырывалась и пыталась танцевать “цыганочку”. А потом мы остались вдвоем и решили еще немножко постоять-покурить на набережной. Ка­кая-то перекрашенная грымза в норковой шубе про­дефилировала мимо нас, виляя бедрами. Виталий по­смотрел ей вслед и со своей самой поганейшей мед­ленной оттяжечкой сказал:

- Такое впечатление, что она под шубой - го­лая... - Сказал так, чтобы я подумала, что ему дейст­вительно хочется - чтобы она была голая, - со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ну-у, и я, коне-ечно, тут же нахамила Виталию, швырнула хризан­темы на землю и заставила Бритого гнать сюда мою машину. Стояла, ждала и злилась. Ехала и злилась, злилась. Дома ходила по квартире, швыряла вещи и злилась-злилась-злилась. Казалось бы, делов куча, по­вод - тьфу! На такие дешевые подначки давно бы уже пора перестать обращать внимание, но... уж больно вечер был хорош. Подобная шутка выглядела селедкой после мороженого в меню званого ужина.

А бубенчики в коридоре все звенят и звенят...

Нет, это просто невыносимо!

Светочка швырнула ни в чем не повинный “Cos­mopolitan” на пол и отправилась разбираться с котом.

Ох, я тебя сейчас... Руками лучше не трогать - по­царапает. Лучше веником. Или шваброй. Где у нас, ин­тересно, Эмма Петровна держит поломойную утварь?

Предвкушая скорую и максимально кровавую рас­праву, Светочка выскочила в коридор. И тут же упер­лась взглядом в ярко-розовый (Господи, где ж он цвет-то такой похабный отыскал?) листок бумаги, скотчем прилепленный к зеркалу.

“Глубокоуважаемый соратник! - гласила записка. И как он только умудрился ее повесить так, что я не заметила? - Спешу обратить ваше внимание на то, что кот - древнее священное животное. Отличается легким, ласковым и уживчивым характером. Но злопа­мятен. Даже единичные поступки, направленные про­тив его чести и достоинства, может годами хранить в памяти, дожидаясь повода и возможности отомстить.

С уважением, Доброжелатель”.

А эта наглая рыжая морда уселся прямо под запис­кой и начал намываться с таким видом... Пардон за идиотское сравнение, но такое глумливое выражение обычно рисуют садисту-мышонку из “Тома и Джер­ри”. Ух, Гардена бы на тебя... Слезы на глаза чуть не навернулись. Гарден, рыбка моя, там, в своем соба­чьем раю, ты по мне тоже скучаешь?

Светочка небрежно сорвала с зеркала ехидное по­слание. Вот. Так примерно мы и общаемся в послед­нее время. И знаете, что самое интересное? Еще год назад (да что там год, даже этой весной!) появись такая вот записка на зеркале - рядом обязательно лежал бы какой-то милый пустячок. Ну, там, колечко с жемчу­жинкой. Или орхидея в пластиковом контейнере. То есть как бы компенсация за проведенный воспита­тельный акт. Ай-я-яй! Низя-я-а! На конфетку.

Оп! А мы-то, оказывается, ошиблись! Вот она, кон­фетка! Под розовым листком обнаружился еще один: нормального цвета и гораздо приятней по содержа­нию. Я совсем забыла. Это же наше приглашение на открытие нового “ночника” на Невском! Ура-ура-ура! Прекрасная игра! Красив я и умен, и ловок, и силен! Особенно мило выглядит приписочка: “Болвася, заеду за тобой в восемь. Но до этого поработай, товарищ, на благо отечества. Я присмотрел домик на Васильевском. Сгоняй в течение дня, оцени. Если понравится - ку­пим. Доверяю твоему чувству прекрасного. Гена адрес знает”. Вместо подписи - мой любимый нервный рос­черк. Быстрое “В”, написанное поверх строгого “А”. И, как всегда, постскриптум. Это мы просто обожаем. Это у нас пунктик такой - везде постскриптумы пи­сать. “От Бритого и Гарика ни на шаг. Одна никуда не лезь”. Фу, дяденька, что ж я - дитя малое? И не имею я такой дурной привычки - “лезть”, как вы выражае­тесь. Прям обидно.

А теперь (пока я собираюсь) экономический этюд для публики. По большому счету, я не очень-то себе и представляю, чем занимается Виталий. Что-то вроде с транспортом, еда, по-моему, какая-то, контейнеры... Но в любой момент (по некоторым признакам) с вы­сокой точностью могу определить, хорошо идут дела или нет. Как? Элементарно. На позапрошлый Новый год, например, мне подарили простенькую цепочку. А буквально через неделю после этого Юрочка наш, Деревянный, опять напился, как зюзя (кстати, кто такой зюзя?). И вот из его пьяных откровений (един­ственный доступный мне источник информации) я уз­нала о тяжелом (но временном!) кризисе в фирме “Петерэкстра”. Зато на День Святого Валентина в этом году мы летали купаться в Майями. И контракт с дойчами как раз тогда и заключили. Ну? Логика понятна? Так вы, говорите, домик присмотрели? Хорошо, хоро­шо, ликуем вместе с вами.

Ах ты, жалость какая! Домик мне совсем не понра­вился. Трехэтажная развалина, затерявшаяся среди ве­ковых деревьев. Черт возьми, они были такие старые, что сразу и не определишь, дубы или тополя. Нет, нет, тоскливо. И район тоскливый. Улица, похожая на боль­ничный коридор. Туда-сюда ковыляют опухшие алко­голики, бледные дети с унылыми мамашами и несчет­ное количество старух. Погода хорошая, вот они и выползли. Погреться на осеннем солнышке. Не-е, я здесь жить не хочу. Я здесь зачахну. Но на всякий слу­чай надо уточнить: вдруг я чего-то недопоняла.

- Мы еще постоим здесь немножко, - сказала Светочка водителю и набрала “радио” Виталия. - При­вет, это я. У тебя есть минута?

- Угу-м, угу-м... - утвердительно промычали в трубке.

- Ты что там, ешь, что ли?

- Бутербродом давлюсь.

- Бедненький...

- Солнце, короче. Ты по делу или просто посюсю­кать?

- Я по делу.

- Тогда живо. - Вот я, например, еще не обиде­лась. Хотя могла бы.

- Я стою на Железноводской.

- Ну и как? Берем?

- Витася, я не поняла. Ты его нам под жилье хо­чешь или для своих каких-то дел?

- А ты как считаешь? - Елки-палки, как с перво­классницей разговаривает!

- Я здесь жить не хочу!

- Понял. А под что бы ты его взяла?

- Ну-у... я не знаю...

- Вот постой еще, подумай, а как надумаешь - перезвони.

И я еще постояла. И покурила. И понапрягала, как могла, свою фантазию. Ночной клуб? Хм, хм, а вот ночью-то здесь, факт, - неуютно. Просто кабак? Рай­он заброшенный, кто сюда попрется за рюмкой водки, когда их (в смысле кабаков) в центре - десяток на квадратный метр. Не знаю, не знаю. Ничего путного в голову не идет. Вот если только...

- Витася, это опять я.

- Ну?

- Я тут посмотрела...

- Ну, ну, говори, Тянучкин!

- Там позади, оказывается, недалеко Нева. Но до нее стоят какие-то пошлые гаражи. Вот если бы все переделать, снести эти гаражи, сделать выход к Неве и пристань...

- Ну, рыба, у тебя и масштабы! - хмыкнул до­вольно. - Ладно, понял, еще обсудим. Конец связи.

- Целую! - нарочно громко успела крикнуть Све­точка. И зачем-то оглянулась на телохранителей.

Я прекрасно понимаю, что он ТАК со мной разго­варивает потому, что у него там рядом сидят люди. Но объясните мне, объясните, пожалуйста! Что там эти самые люди будут к нему хуже относиться, если он даст понять (мне? им?), что хорошо относится к люби­мой женщине? Нет, не сюсюкать по три часа в день, а чуть теплее разговаривать те пять минут в неделю, ко­торые я отнимаю у его бизнеса. Это что - категори­чески запрещено в деловых кругах? Не комильфо?

- Домой! - рявкнула Светочка водителю, хотя в принципе привычки орать на людей не имела. По край­ней мере, раньше.

Сэр Уинтон со свойственным всем настоящим джентльменам изяществом нагадил посреди прихожей.

- Эмма Петровна! Разберитесь, пожалуйста, с ко­том! Эмма Петровна! - Похоже, немка стала хуже слышать. Виталию - не говорить! Выгонит.

Светочка прошла в комнату и, не раздеваясь, выку­рила две сигареты подряд. Рядом на столике надры­вался телефон. Фигу тебе, не хочу слушать! Наконец, сработал автоответчик. Во-от кто мне улучшит настро­ение!

- Дуська, привет! - Птенчик наш, Илона, уже давно смирилась со своим новым именем. Раньше она скрипя зубами терпела “Дуську” только из уст Вита­лия. А теперь ее и родная мать, забывшись, Дусей зовет.

- Светик, я, кажется, лягушками вчера объелась! - Как же я люблю Илонку, ей-Богу! Она, наверное, пос­леднее украшение моей жизни. Так и представляешь себе несчастную цаплю, лежащую на кровати с живо­том, полным лягушек. - Ты права, не надо было мне вторую порцию заказывать! - Я-то, конечно, была права, милая. Да только совсем в другом. И ничего про лягушачьи лапки я тебе не говорила. А просто посове­товала притормозить немного с шампанским. Прове­ряем.

- У тебя что, живот болит?

- Не-ет... голова... - Вот. Убедились?

- Ты “Эндрюс Ансвер” приняла? - Пардон за произношение, Дуська иначе не поймет, что я имею в виду.

- Светик, да при чем здесь “Эндрю”? Я тебе гово­рю, что отравилась!

- Ты говорила, что объелась, а не отравилась.

- Какая разница, если мне плохо! - Действитель­но, господа, какая? Чиво вы к девушке с глупыми вапросами пристаете?

- В общем, так, солнышко, - говорю как можно более убедительно. - Ты сейчас пойдешь на кухню...

- Я уже на кухне... - жалобно сообщила Илона.

- Очень хорошо. А теперь из углового шкафчика достань “Эндрюс Ансвер” и...

- Да нет там никакого “Ансвера”! - всхлипнула Дуська. - Я уже смотрела! Там только какой-то зеле­ный... сейчас скажу... ал ка...

- “Алка-зельтцер”? Так это еще лучше! Две таблет­ки - на стакан воды. Давай действуй, а я пока за сига­реткой сбегаю.

Две минуты спустя:

- Ну что, выпила?

- Нет...Светик, я хотела спросить: а какой воды - горячей или холодной? - И в этом - она вся. Далее пойдет еще интересней. Главное - не забыть сооб­щить, что звоним мы ненадолго и по делу. - Светик, ты не волнуйся, я тебя ненадолго отвлеку. Я, собствен­но, по делу.

- Слушаю тебя, птичка моя. - Ой, я, кажется, и жаргон Дуськин переняла? Кошмар...

- Не знаю прямо, как и быть... Сейчас, говорят, модно грудью кормить. А я грудь сразу после родов перетянула. Ты не знаешь, что теперь делать?

Светочка прижала трубку к плечу и заскрипела зу­бами.

- Знаешь, бот тут я, наверное, ничего тебе посове­товать не смогу. Да и насчет того, что модно - первый раз слышу.

- Правда? Ну и фиг с ним! - С кем это, интерес­но, милая? - Да! А еще я тебе хотела похвастаться. - А, валяй! - Я себе заказала платье для филармонии! Знаешь, где?

- У Парфеновой, - брякнула Светочка, искренне надеясь, что Илону оттуда выставили с позором.

- Точно! - Дуська захихикала. - Черное такое, бархатное, с деко... короче, с вырезом таким и с такой фигней на шее. Одним словом - класс!

- Молодец. - Светочка глубоко затянулась сига­ретой. Здесь надо немножко объяснить. Дело в том, что в этом сезоне дежурный писк - это посещение филармонии. В максимальном количестве брюликов и подобной мишуры. Виталий наш свет Николаевич от­казался приобщаться к великому наотрез. Юра Илонкин в принципе не против филармонии. Но мы его сами туда не берем. У него при первых же аккордах классической музыки начинается что-то вроде медве­жьей болезни. Нет, нет, не в прямом смысле! Ну, в общем, какие-то нелады со внутренностями. То он икать примется. А то животом на весь зал бурчать на­чинает. Неловко как-то. Поэтому мы решили ходить с Дуськой вдвоем. Она, как видите, решила подойти к делу серьезно и заказала себе специальное платьице для филармонии. Мысль в принципе верная. Переби­рая в памяти Илонкины туалеты, я, честно говоря, ни­чего подходящего не нахожу. Так, так. С декольте, го­воришь? Ну, ну. Хорошо, что у музыкантов есть куда смотреть и в зал они особо не заглядывают. А дирижер вообще ко всем спиной стоит. Стоп, стоп, не это глав­ное.

- Дусь, а длина? Длина какая?

- До полу, конечно! Это ж филармония, а не ка­бак! - Ах ты, лапка, даже это понимаешь. - Ладно, все, я побежала. Вечером увидимся. Вы на открытие идете?

- Идем, идем, пока.

И вот ведь засела у меня эта Дуська в башке! Весь вечер потом - пока по дому шаталась, пока собира­лась - все о ней думала. А что? Живет себе припеваю­чи, денег - навалом, Юра у нее, конечно, по уши де­ревянный, но тоже по-своему ее любит. И даже очень крепко. Вот женился. А уж ребенок... Я просто балдею от Дуськиного младенца. Готовая ходячая - пардон, лежачая - реклама чего угодно. Хоть памперсов, хоть детского крема, хоть еды. Валяется такое трехмесячное чудо в своей навороченной колыбели и довольно жиз­нью. Надо - спит. Надо - ест. Вовремя памперсы пачкает. Дуська говорит - идеальный ребенок. Ну-у, ей-то виднее, она его чаще Светочки видит. Ненамно­го, правда.

И чего хорошего Илонка в своей жизни совершила, за что ей такая награда? Другие вон колени стирают, грехи замаливая, а им - горе за горем. Ирка Колокольникова, Илонкина, между прочим, бывшая по­друга, тоже проституткой в гостинице начинала. Пер­вый мужик ей голову по пьянке проломил, за что и сидеть ему еще два года. Второй сам помер, но перед смертью успел все Иркины вещи вывезти в неизвест­ном направлении. Все, нажитое непосильным трудом спер! Ну, а третьего Колокольникова сама себе выби­рала. По принципу: не важно, какой мужик, важно, чтоб донор был нормальный. Ребеночка, понимаешь ли, захотела родить. Ну? Родила. Пацаненок синень­кий, хлипче воробышка, посмотришь - плакать хо­чется. Так еще и донор этот с гонором оказался. Отсу­дить ребенка хочет. По судам Ирку таскает, везде ее аморальное поведение яркими красками расписыва­ет... Чего это меня сегодня весь день на грустное тянет?

Ох, не ждала я от этого вечера ничего хорошего. Так оно и вышло. Виталий приехал, как всегда, секун­да в секунду, молниеносно облачился в вечерний кос­тюм, мановением руки мимоходом одобрил мое платье (а мог бы и пару слов сказать, я старалась), и все - уже в дверях стоит, ручонками машет: пора, пора. Я даже почти не разозлилась, только заметила, прохо­дя мимо:

- Сэр, вы ничего не перепутали? Рабочий день окончился, мы отдыхать едем...

Ничего не сказала рыбка, только дверцей сильнее хлопнула.

Я и не собираюсь оправдываться, сама виновата. То есть я просто обратила внимание Виталия на то­щую девицу в черном пальто. Ну, знаете, сейчас пол­города в таких ходит: ножки тоненькие, ботинки на толстенной подошве, шапчонка немыслимая, ушастая, рюкзачок микроскопический на попе болтается. Стиль такой. Причем чем меньше рюкзак и толще подошва - тем стильней.

- Смотри - девчонка. - Машина остановилась у светофора, и девушка начала переходить дорогу. Хоро­шо был виден ее розовый трогательный нос и поси­невшие лапы, сжатые в кулачки, - кажется, уже под­мораживало.

- Угу, - живо откликнулся Виталий. - Француз­ская мелодрама. Она - студентка, он - пожилой пре­подаватель. Они ведут долгие содержательные беседы о смысле жизни и занимаются любовью в парке или у него дома в широкой супружеской постели. У нее ко­роткие непослушные волосы, и она пахнет цветами. У него умная жена. Сын давно погиб. Все кончается очень плохо. Они расстаются из чувства долга, причем один из них попадает в дурдом. Врачи считают, что случай безнадежный, он останется в дурдоме до конца своих дней.

- Он? - Обалдеть можно от такой внезапной им­провизации.

- Он. Или она. Не важно. - Мы давно уже про­ехали ту девчонку, а разговор все продолжался.

- Ну-у... А в наших декорациях? - Только бы не спугнуть, такие откровения у нас в последнее время очень нечасты.

- В наших? А, одна маета. Она - студентка, он - бизнесмен. Они почти не разговаривают и трахаются у него в машине. У нее вечно грязная голова и немере­ные амбиции. У него семья и работы невпроворот. Он жалуется на свою собачью работу, а она грызет когти. Все кончается быстро и смешно. Они расстаются из-за того, что она его заразила триппером. Всех своих мужчин она заносит в записную книжицу. Он там оказался под номером пятьдесят два. Или пятьдесят три.

- И сколько ей было лет? - Кажется, меня укача­ло в машине.

- Кому?

- Этой девушке.

- Какой, солнце?

- О которой ты рассказал.

- Да понятия не имею. Придумай сама. Шестнадцать. Нет, вру, в шестнадцать она не могла быть сту­денткой. Ну тогда восемнадцать.

Классная история, да? А вот теперь сиди и сообра­жай: сказку тебе сейчас на уши навешали или правду-матку живьем крупными кусками нарезали.

Светочка так задумалась, что, выходя из машины, чуть не упала, зацепившись за что-то каблуком.

- У-у, коровушка... - ласково сказал Виталий, и Светочке захотелось его ударить.

С таким настроением мы и пошли отдыхать.

Хороший “ночник”, навороченный. Может быть, даже слишком. И главное, не понятно, для кого все эти мульки. Для молодежи - слишком сложно. Для старперов - слишком современно. Богеме - не по карману, богема у нас сейчас на халяву пить предпочи­тает. Братве такой прикид - один вечер погулять, по­том полгода ремонтировать придется. Не поняла я, честно. Что понравилось? Аквариум очень понравился на первом этаже. Бутерброды хорошие. Музыка? Не знаю. А вот НЕ понравились, во-первых, слишком тем­ные и узкие лестницы, а, во-вторых, прозрачные сто­лики в баре. Не поймешь: каприз ли это дизайнера или забота о морали. Ну, чтоб никто под столом коленки никому не гладил. Я думаю, посетителям быстро надо­ест постоянно ощупывать края столиков, чтобы не промахнуться с бокалом. Ну и еще: ручки на дверях сортиров в виде голых женщины и мужчины (угадай, где - кто) - это, по-моему, тоже перебор.

Ближе к полуночи началась программа. Народ, по­зевывая, переползал на второй этаж и рассаживался за столики. Да, тяжело сейчас удивить-развлечь нашу пресыщенную публику. Которую уже и бродвейские премьеры не трогают, и на “Crazy horse” в сон клонит. Кстати, о публике. Могу кое-что интересное расска­зать. Но только про дам, мужики сегодня неинтерес­ные. Так, с кого начнем? Вон там, поближе к сцене, два столика. Ну, за правым все люди известные, пред­ставлять не надо. А вот за левым... Большая лиловая дама с черным веером - сама мадам Терентьева. Вее­ра - ее слабость. Говорят, она предлагала Карлу Лагерфельду пятьдесят тысяч баксов за его веер. А тот не отдал. Пигалица рядом - ее новая любовница. Гово­рят, шведка, бывшая манекенщица дома Версаче. Сумма не указывается. Вторая большая дама - Лидия Семе­новна Купчук, молочная королева Питера. Обожает ко­лесить по Средней полосе России за рулем раздолбанно­го “газика”. Знает миллион матерных частушек и охотно их исполняет в любом обществе. В драгоценных камнях не разбирается, но носит много и с удовольствием. Уны­лый дядька, похожий на идола с острова Пасхи, - ее муж. Единственный и верный.

Светочка спокойно разглядывала окружающих. Кста­ти, все остальные тоже этим занимались, с не мень­шим удовольствием. На сцену почти никто не смот­рел, хотя там старательно потела какая-то восходящая звезда. Наконец-то появились Илона с Юрой. Дуська прошла через весь зал, аккуратно переставляя свои ос­лепительные ноги и сложив губки поцелуйчиком. Я б на месте той восходящей звезды ушла бы сейчас со сцены и удавилась. С ее голосовыми данными и внеш­ностью после Илонкиного прохода на сцене делать не­чего.

- Ну, а вот, например, Дуська... - задумчиво ска­зала Светочка, наблюдая за подходящей Илоной.

- Что - Дуська? - Виталий едва скользнул взгля­дом.

- Она тебе разве совсем не нравится? - Оба явно понимали, что между ними идет какая-то очень нерв­ная, не совсем корректная, но захватывающая игра.

- Не-а... - Виталий скроил на лице что-то брезгливо-смешное, став на мгновение дико похожим на Илонкиного сына, которому дали лимонный сок. - Женщина должна уметь говорить “нет”. Даже если она при этом уже раздевается. А Дуська... Дуська и “экс­тренной связью с машинистом” в метро не побрезгует. Ты что-нибудь есть будешь?

- Ты думаешь, здесь съедобно?

- Уверен. Но горячее они сюда не подают.

- Тогда закажи мне какой-нибудь легонький сала­тик.

- И шампанского?

- И шампанского.

Подошедшая Илона, улышав про шампанское, скроила страдальческую гримасу.

- Дуська, ты есть что-нибудь будешь? Виталий за­каз хочет сделать.

- Съесть? Я? Ни за что! - И уселась со скорбной улыбкой человека, которому только что удалили желу­док. Без наркоза. Но тут же отвлеклась, потому что на сцене появилась очередная полувзошедшая звезда муж­ского пола. - Ой, как мне этот певец нравится! Юроч­ка, это Влад Сташевский?

- Дура, - ласково откликнулся Юрочка, - это Иосиф Кобзон!

После того, как неустановленный молодой человек отшептал в микрофон что-то о своей неудачной люб­ви, организаторы решили немного взбодрить публику. Пританцовывая всем телом, с двух разных сторон зала навстречу другу другу вышли двое парнишек. Они ис­полняли сложную эротическую композицию - дико­ватую смесь матросского танца “Яблочко” и лезгинки.

- Они что - голубые? - Юра недовольно нахму­рился.

- Ты что, не видишь, что они - близнецы? - объ­яснила Светочка.

- Близнецы и голубые?! Вот мрак! - ужаснулся Юра.

Примерно так, мило болтая, мы и коротали вече­рок. Салат-коктейль, который нам принесли почему-то в коньячных рюмках, оказался не просто плох - это было какое-то замаскированное майонезом биоло­гическое оружие! Зачем, спрашивается, было класть ананасы поверх мидий? И при чем здесь изюм? Вита­лий попытался было сострить, что это не изюм, а ма­ринованные тараканы, но сделал это ужасно не вовре­мя. Светочка как раз добралась до середины и обнару­жила там крупно нарезанный сырой репчатый лук (!).

Если вы хотя бы вкратце знаете историю моего об­щения с репчатым луком, то ничего удивительного не увидите в том, что дурнота моментально подкатила к горлу. Простецкая Илона, аппетитно хрумкая лучком, подняла на меня наивные глазищи и сочувственно ос­ведомилась:

- Ты чего, мать, такая зеленая сидишь? Тошнит?

Залетела, что ли?

Виталий бросил на меня молниеносный оцениваю­щий взгляд (тебе бы на таможне работать, дружище, таким взглядом контрабандистов можно просвечи­вать), отчего меня замутило еще сильнее. Ну-ка, ми­лая, постарайся, собери всю свою волю в кулак и по­старайся ответить ему самым ледяным, самым ничего не выражающим взглядом! Не надо объяснять про лук. Пусть сидит и гадает. Как я в машине три часа назад. И мы будем квиты.

Наверное, Юра пнул Илонку под столом ногой. Потому что она вдруг странно подпрыгнула и тут же замолотила какую-то чепуху про своего кота. У нее в семье, видите ли, проблема: кот не любит сына. Все время шипит на него и даже кидается. Виталий охотно включился в разговор, вставляя в Дуськину трескотню пошлые подробности из жизни своего сэра Уинтона.

Свет в зале внезапно погас. Пошло вступление ми­лой, но довольно уже заезженной песенки “Where the wild roses grow”, известной в народе как “Дикая роза”.

- Стриптиз обещали, - жирным голосом произ­нес в темноте Юра.

- Терпеть не могу стриптизы! - недовольно писк­нула Илона. Знаем, знаем про четыре неудачные Дуськины попытки устроиться стриптизеркой в “ночни­ки”, а особенно про последнюю. Шеф там попался с замашками эстета, вот и попытался объяснить канди­датке, что стриптиз - это не усложненный вариант проституции, а, видите ли, искусство. За что и полу­чил туфлей по башке. По крайней мере Дуська так рассказывает...

На посветлевшем подиуме появились двое. Светоч­ка искренне порадовалась за местного режиссера. Су­дя по замашкам, эту нестандартную “раздевалку” ста­вил непризнанный гений драмтеатра. Для той части публики, которая спешно дожевывала колбасу, зрели­ще было, пожалуй, несколько затянуто. Истинные же ценители красивого тела и изысканных парных игр вполне оценили старания артистов. Когда все уже бы­ло снято, в полном соответствии с содержанием пес­ни, парень сделал вид, что прикончил девушку.

- Мило, - заметила Светочка.

- Слишком манерно, - отреагировал Виталий.

- Девица слишком тощая. - Мнение Юры.

- Мальчик симпатичный. - Кто сказал? Ну, ко­нечно же, Ил она.

Стриптизеры немного разрядили напряжение за нашим столом.

- Ну, что там с этим домом на Васильевском? - спросила Светочка как можно более непринужденно. В переводе на наш специфический язык это означало: предлагаю перемирие на самых выгодных условиях. - Берем мы его?

- Что? - Вот так: нужно обязательно сделать вид, что его сиятельство отвлекли от важных государствен­ных раздумий. - А, нет, не берем.

- Почему?

- Слишком много проблем. - Отмахнулись, как от мухи. Опять-таки на нашем специфическом языке это означает: никакого перемирия, биться так биться. Виталий Николаевич у нас, понимаете ли, сторонник активного отдыха. А чтоб я не расслаблялась, тут же следует очередной ход белых:

- Кстати, товарищ Следопытов, ты последнее при­обретение Мухи Це-це видела? Можешь ненавязчиво полюбопытствовать: за соседним столиком сидят.

Минутку потерпите, я только быстренько расскажу про Муху Це-це. Вот эта довольно приятная тетенька в платье, похожем на весенний лужок, - Мухина Мари­на Николаевна. Прозвище Це-це получила за край­нюю вредность и ядовитость. Имеет интересное хобби. Вместе с Лидией Семеновной Купчук, своей закадыч­ной приятельницей, отправляется иногда попутешест­вовать. На “газике”. И в каком-нибудь самом захо­лустном городке находит прехорошенького мальчика, максимально неискушенного в светских делах. Быст­ренько дурит ему голову сногсшибательными перспек­тивами в столице (для начала хотя бы в северной) и увозит с собой. И вот уж тут она с ним нянькается! Учит правильно есть и пить, стричься и одеваться (а, наверное, и раздеваться? Знать не знаем - врать не будем!), красиво курить и строить глазки. Вбухивает в это ошизенные деньги, добивается результата (ничего не могу сказать плохого: тех двоих, предыдущих, кото­рых я видела, хоть завтра - в Голливуд) и открывает клетку настежь. Птичка, радостно чирикая, вылетает на свободу. А Це-це отправляется за новым сырым ма­териалом. Вот такое специальное у нас хобби. И как раз на очередное приобретение Мухи и обратил наше внимание Виталий.

Я не могу с уверенностью сказать, что он сам все это не подстроил. Вполне возможно, так получилось случайно. А может, просто все наши последние и предпоследние ссоры, и рассказ об этой проклятой девчонке, и общее гнетущее настроение, и ощущение полной ненужности сложились вместе и получилась слишком опасная смесь...

Раз сто, наверное, видели в американских боевиках такой кадр: что-то (или даже кого-то) поливают бензи­ном из канистры. А потом злой дядька, прищурив глаз, прикуривает сигарету, произносит забойную фразу и бросает зажигалку. Все взлетает на воздух!

Этот мальчик, сидевший за соседним столиком ря­дом с Мухой, как раз прикуривал, когда я обернулась.

У него была смуглая кожа, дикие монгольские гла­за и большой смеющийся рот. Я смутно разбираюсь в восточных людях и не могу с уверенностью сказать, был ли он монголом, корейцем или даже японцем...

Светочка судорожно схватила со стола бокал с шам­панским и выпила залпом. Виталий повернул голову, демонстративно осмотрел мальчика, перевел взгляд на Светочку и лениво протянул:

- Не советую, Болвася, Це-це тебя живьем попо­лам перекусит. Да и мне может сильно подгадить. Из мести.

Будь Светочка чуть-чуть, буквально на граммусечку, слабее, она бы разревелась сейчас в три ручья. И прямо здесь, при всех устроила бы грандиозную ис­терику с разоблачениями и проклятиями.

Ух, я бы тебе сказала, как я ненавижу эти твои

абсолютную уверенность в себе

тонкое остроумие

и изощренное хамство

пятьсот пар носков и тысячу белых рубашек

триста шестьдесят пять одеколонов (и еще один - на случай лишнего дня в високосном году)

всех твоих уродов-друзей, с которыми ты писал в один горшок и с тех самых пор любишь горячей любовью

твою работу, деньги, работу-денъги, работу-работу - деньги-деньги

твой ледяной изощренный секс, редкий, как снег в Аф­рике

простите, погорячилась, это уже не для посторонних ушей.

- Свети-ик, - ехидно пропела Илона, - не мно­говато ли шампанского? А то придется завтра “андрюшу” пить.

- А вы бы, девушка, помолчали. С закрытым ртом вы гораздо привлекательней. - Бедная Дуська, ей-то за что? Только за то, что у нее есть муж и ребенок и она глупее меня?

- Я думаю, последнее замечание относится ко всем женщинам... - задумчиво произнес Виталий, глядя в сторону.

Глубокий вдох. Выдох. Вдох. Спокойно, Ипполит, спокойно...

- Где здесь танцуют, милый? - спросила Светоч­ка, надеясь, что ее улыбка выглядит достаточно обво­рожительно.

- Я думаю, внизу. Хочешь потанцевать?

- Да, милый. - Наконец-то хоть поморщился.

- Хорошо. Сходите, девочки, попляшите. А мы с Юрой пока покалякаем о наших делах.

Дуська хмурила аккуратные бровки и сердито на­матывала на палец километровые жемчужные бусы.

- Ладно, Илонка, не сердись, пойдем. Ну, не сер­дись. Хочешь, смешное скажу? Бусинка за бусинкой - съела бусы Дусенька! - Кстати, и смеяться Дуське тоже не идет. Смех у нее вульгарный.

Перед уходом Светочка выпила еще один бокал шампанского. У вас есть план, мистер Фикс? Есть ли у меня план - есть ли у меня план? У меня есть план! Я позвоню сейчас доктору Игорю! Который час? А, впро­чем, неважно. Больному срочно нужна помощь. Боль­ной скорее жив, чем мертв? Больной скорее мертв, чем жив!

Глава четвертая

САША

Саша задумчиво брел мимо цветочных рядов, пыта­ясь сообразить, во-первых, какие цветы следует покупать невесте, а, во-вторых, нужно ли их покупать будущей теще? А, может, следует и вовсе поступить наоборот? Два букета - тоже не пойдет. Купишь оди­наковые, скажут: формалист. Купишь разные - на­чнут сравнивать. Что ж делать-то? Как это происходи­ло в прошлый раз, дай Бог памяти? Дарья Петровна очень любила цветы. И что он ей купил? Ах, да! Мы же тогда с Аленой (для того, чтобы ненароком не запутаться, Саша твердо решил называть бывшую жену Аленой, а нынешнюю знакомую - Леной) ехали на дачу! Помнится_э опоздали на электричку и больше по­лучаса бродили по платформе в Девяткино, поминутно целуясь. Вот в чем-чем Алену не обвинишь, так это в недостатке темперамента. Да, в общем, и ни в чем уже не обвинишь. Слишком много времени прошло... Саша вдруг начал припоминать всех девушек, которые у него были после развода. Кажется, с Людой он по­знакомился еще до получения официальных бумаг, удостоверяющих, что он снова свободен. Да и позна­комился-то так, назло Алене. Потом была мимолетная Таня, чья-то то ли сестра, то ли племянница, с удиви­тельными пепельными волосами и резким голосом. Дольше всего Саша гулял (фу, и слово-то какое гад­кое!) с Лерой. Она жила около метро “Елизаровская”, в одном из тоскливых двухэтажных коттеджей. Когда Саша приезжал к Лере в гости, ее собаку - крупную дурную псину, похожую на овчарку, - выгоняли на балкон. Саша с Лерой пытались заниматься любовью на диване, а собака все это время скребла лапами стек­ло балконной двери и скулила. Отвратительное воспо­минание. Саша никогда особо не жаловал собак, а после злополучного романа с Лерой и вовсе разлюбил. Вот, пожалуй, и все девушки. Слишком много време­ни всегда отнимали рейсы. Саша остановился, пыта­ясь ухватить промелькнувшую вдруг странную, тос­кливо-сладкую мысль. Нет, не мысль. Воспоминание? Нет. Как будто смотренный недавно хороший фран­цузский фильм...

Выбрав, наконец, приличный букет хризантем для Лены, Саша пошел к метро, где они с матерью догово­рились встретиться. Предстоящая процедура знаком­ства с родственниками угнетала Сашу своей офици­альностью, обязательностью и, главное, тем, что в ней будет участвовать мамаша. Эх, сюда бы бабушку... Странно, в последнее время, особенно после рейса, Саша все сильнее и сильнее скучал по ней. В общаге, на верхней полке самодельного захламленного стелла­жа уже полгода стояла небольшая плетеная шкатулка...

...После похорон мать с Иркой, словно две ищей­ки, рыскали по бабушкиной квартире, пытаясь урвать себе побольше, побольше, побольше, раз уж квартира уплывала в чужие руки... Саша тогда часа три стоял в каком-то странном оцепенении, прислонившись к двери. Ему хотелось схватить двух глупых баб за шкирку и вышвырнуть отсюда вон. Ему было стыдно за род­ную мать и сестру. Невыносимо противны их поиски и ядовитый шепот: “...колечко с сапфиром найти не могу, наверное, в ломбард заложила, скупердяйка... а жемчуг? Жемчуг где? Ты говорила у нее жемчуг розо­вый остался...” - “Да не знаю я, ищи...”. Но гораздо противней было бы немедленно разораться и устроить скандал здесь, в самом уютном и тихом доме, который он знал за всю свою жизнь. “Сашенька, - ласково пропела тогда мать, подходя к нему, - ты если хочешь что-нибудь на память взять - так возьми. А то потом новый хозяин нас и не пустит...”. А сами - сами! - проперлись, не разуваясь (ладно, какой уж тут поря­док!), в комнаты и уже увязывали огроменные тюки - на память, на память! - вилки-ложки (серебро, как-никак), фарфор, два крепких полукресла с полотняны­ми чехлами, старинные кружева, шторы бархатные, вазы напольные (бабушка говорила, что они когда-то стояли в квартире ее родителей), книги (мать не хотела брать, да Ирка посоветовала: бери, говорит, они ста­ринные, в букинистический сдать можно, ты знаешь, сколько это сейчас стоит?), даже постельное белье! Саша дождался, пока они, наконец, вызвали такси и убрались - усталые (“вот пыли-то надышались!”), но недовольные (“барахло, одно старушечье барахло!”), - вышел на кухню и поставил чудом уцелевший чайник на. плиту. Нашлась ему и чашка (вот бы у матери глаза на лоб повылезли, узнай она, сколько за эту чашку, даже треснутую, ей могли заплатить в салоне “Санкт-Петербург”!).

Он сидел на вечерней темнеющей кухне, свет не включал, пил чай, не курил, чувствуя, как возвраща­ются на место привычные запахи этой квартиры, спуг­нутые Иркиным атомным дезодорантом. Вспоминал.

Ушел совсем поздно, тщательно закрыв дверь, зная, что больше сюда не вернется. На память взял три аль­бома с фотографиями (в первом альбоме, старинном, еще прошлого века, он, к своему стыду, так и не удо­сужился никого запомнить) и чашку, из которой пил чай. И, немного поколебавшись, эту самую, плетеную шкатулку. Вполне современную, вьетнамской солом­ки, с бабушкиным вязаньем. Так, несколько цветных клубков - сто раз перевязанные шарфы и варежки - и костяной крючок. Саша привез шкатулку к себе в общагу и поставил на верхнюю полку. Иногда доста­вал и задумчиво рассматривал немудреных цветов клубки. Его грела сама мысль о том, сколько времени за свою долгую жизнь бабушка держала в руках этот самый крючок...

Эх, бабушку бы сюда. С ней бы сходить к родите­лям Лены... Саша был почему-то совершенно уверен, что бабушке Лена бы понравилась. Как и в том, что мамаша на предстоящем вечере обязательно сотворит какую-нибудь каверзу. Саша, хоть и мельком, с Лени­ными родителями уже был знаком. Он сразу понял, что эти люди абсолютно не в мамашином вкусе. Юлия Марковна - преподает в музучилище, а Юрий Адоль­фович - известный пианист (“Бляхман? Не слышала про такого! А что, правда, очень известный?”). Ох, только бы она в первый же вечер не завела разговора об Израиле. С чего ей, интересно, втемяшилось, что Бляхманы собираются уезжать? (“Не спорь! Я тебе го­ворю: они все уезжают!”) А уж откуда взялась эта не­описуемая глупость, что Бляхманы, уезжая, заберут с собой молодоженов Сашу и Лену? Одному Богу из­вестно. Но разубедить мамашу было невозможно.

“Вот и хорошо, сыночек, - пела Раиса Георгиев­на, - вот и поживешь, наконец, как человек...

- Ма-ма! - раздельно отвечал Саша. - Кто тебе сказал, что Бляхманы уезжают в Израиль, кто?

- Ну, не в Израиль, сыночек, ну, в Америку, тоже хорошая страна... Они же - евреи, им же обязательно надо куда-нибудь уезжать...”

Прошу сразу обратить внимание, что “сыночком” мать называла Сашу в двух ситуациях. Во-первых, ес­ли от сына ожидалась прямая выгода (в частности, за неделю до рейса и неделю - после), и, во-вторых, ес­ли мать на глазах у Саши делала (или собиралась сде­лать) какую-нибудь пакость. Впрочем, ладно, хватит об этом. К положительным качествам Сашиной мате­ри стоит отнести то, что она, например, никогда не опаздывала. Вот и сейчас: ровно без десяти шесть она появилась из-под земли (тьфу, тьфу, что за дурацкие ассоциации! - просто поднялась на эскалаторе!), вертя головой во все стороны, отыскивая сына.

- А, вот ты где! - Это вместо: здравствуй, сыно­чек. - Дорогие? - Это про цветы. - Далеко идти? - Это уже про новых родственников.

От Бляхманов они вышли молча. До самого метро не произнесли ни слова. Сашу трясло от бешенства, он был готов прямо сейчас заорать на мать, затопать но­гами и желательно разбить что-нибудь тяжелое. Но привитая с детства ненависть к публичным скандалам помешала ему произнести хотя бы одно обидное слово. К тому же ему с лихвой хватило только что ви­денного и слышанного. Раиса Георгиевна предложила на суд обалдевшим Бляхманам довольно средненькую версию домашнего скандала. Которому далеко было до истинных шедевров коллекции Сашиной матери. Но и того, что они увидели, вполне хватит Юлии Марковне и Юрию Адольфовичу минимум на неделю.

Саша не стал дожидаться, пока мать купит жетоны, не прощаясь, рванулся вперед и сбежал по эскалатору, чуть не сбив с ног зазевавшуюся дежурную, вышед­шую из своей стеклянной будочки, наверное, чтобы немного размяться.

С некоторых пор Саша напрочь разлюбил метро. И так, согласитесь, не самое приятное занятие - спускаться на сто метров под землю, чтобы в грохочу­щем поезде проехать под Невой. То есть раньше, в на­дежные социалистические времена пятилеток качества и рабочей же им гарантии, метро было незыблемым символом нашего коммунистического завтра. Но зав­тра пришло немножко другое, устои наши сильно по­колебались, заметно задев орденоносный метропо­литен. Жалобно висел где-то в верхнем правом углу схемы аппендикс Кировско-Выборгской линии. Пас­сажиров призывали быть бдительными и не трогать без надобности забытые в вагонах кошелки с тикаю­щими консервными банками. Въедливо гундосили по вагонам навязчиво немытые дети: “...а-а-а-по-мо-жи-те-лю-ди-доб-рые-кто-чем-мо-жет...” Тут уж не до спокойного чтения газет, не до сна.

Саша ехал к приятелю, как раз туда, в самый ап­пендикс, на “Академическую”. В голове у него крути­лись тысячи дурацких мыслей. Скандальная мамаша, испуганная Лена, странный Юрий Адольфович...

Действительно, где же мы жить будем? А как же праздники? Кто к кому будет ходить в гости? Лена хочет найти работу. Нет, только не бухгалтером. Гос­поди, ну что ж за жизнь-то такая нескладная? Пере­крывая все житейские размышления, изнутри вновь поднималось неясное, тревожное чувство: что-то я за­был... Что-то...

Стоявший рядом с Сашей парень вдруг наклонил­ся, видимо рассматривая название книги, которую чи­тала сидевшая девушка. Саша вздрогнул. Провалиться ему на этом месте, но вот сейчас он был готов зало-житься на хрустящий новенький “стольник”, лежав­ший в кармане, что ЗНАЕТ, какая это книга.

Посмотри, посмотри, посмотри, надоедал внутрен­ний голос. Убедись, что это “Мифы Древней Греции”. Это уже было? Совпадение? Мало ли девушек читают в метро “Мифы Древней Греции”. Думаю, что не­много. А ты не боишься увидеть в ее руках что-то со­всем другое? Что? Скальпель, например... Что? Бред. “Ужастиков” насмотрелся? Не помню я что-то, из ка­кого это фильма. Но ведь было, было такое?

Расстроенный Саша вышел на “Академической”.

Вот еще только галлюцинаций мне не хватало.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

В ПЕТЛЕ

Глава первая

ИГОРЬ

Игорь пил чай в лаборатории и рассказывал сотруд­никам, как дрался сегодня утром с женой одного

пациента.

- И-игорь Вале-ерьевич... - осуждающе тянула Людочка, но глаза ее горели в ожидании очередной сенсации.

- Вы понимаете, она мне мяса привезла из дерев­ни! Свинины. Они кабанчика забили, вот и решили меня угостить. Я ей сумку отдаю, а она не берет! Я ей прямо в руки сую, а она руки за спину прячет!

- Надо было на шею повесить! - захохотал Дуденков.

- Вот-вот, примерно так. Да еще и сумка протека­ет, кровь по всему отделению - мрак!

В дверях появилось тоскливое лицо Альбины. Она сейчас переживала перерыв между Любовями, поэтому ходила по лаборатории как тень (ну не отца же Гамле­та, черт побери, ну, хоть - воробьяниновской тещи).

- Игорь Валерьевич, вас срочно в Оздоровитель­ный центр вызывают...

- Меня? Странно... Ладно, ребята, сбегаю, узнаю, потом до расскажу.

Игорь на всякий случай забежал в свою комнату, проверил сегодняшнее расписание: нет, никто на это время в “Фуксию” не записан. Светлана придет только через час.

- Что случилось, Галина Федоровна? Почему меня вызвали?

- Человек вас спрашивает. Строгий очень. Я поду­мала, что-то важное, вот и позвонила вам.

- И где он?

- Так сразу к вам в кабинет и прошел.

- Ко мне в кабинет?!

Человек стоял спиной ко входу и смотрел на аппарат.

- Это что за безобразие... - начал Игорь, но тут человек обернулся.

- Вы уж меня извините, Игорь Валерьевич, за не­ожиданное вторжение. - Иванов-Штепсель улыбался, но улыбка напрочь не шла его лицу. - Я, кажется, ре­шился. Давайте, попробуем...

Интерлюдия IV

Простите, я забыл ваше имя. - ...Андрей Николаевич.

- Андрей Николаевич, расслабьтесь. Слышите му­зыку?

- ...Нет.

- Вы легко внушаемы?

- Нет, конечно.

- Тогда постарайтесь просто как можно лучше рас­слабиться. Сможете?

- Постараюсь.

- Слышите музыку?

- ...Нет.

- Сосредоточьтесь. Помогайте мне. Я начинаю считать. Когда я скажу “пять”, вы уснете. Готовы?

- Да.

- Раз. Два. Три. Четыре. Пять.

- Пресса? Какая к черту пресса? Ты что, Сема, охренел?

- Сам ты охренел. - Сема длинно сплюнул на пол и зло поскреб бритую голову. - Мое дело маленькое. Просили передать, что пресса, я и передаю. А дальше ты уж сам смотри, что с ней делать.

- С кем?

- С ней. - Сема громко сглотнул и почесал живот. Мутный взгляд его разбавляло какое-то глумливое оживление.

- Ну, и чего ты здесь торчишь? - Дюша с нена­вистью посмотрел на засаленные Семины штаны и свалявшуюся меховую безрукавку.

- А че? Вести, что ли?

Дюша с трудом сдержался, чтобы тоже не сплю­нуть, и отвернулся к окну. Прямо на уровне его глаз двигались туда-сюда ботинки охранника. У левого шлепала подметка. Хлоп-хлоп, хлоп-хлоп. Каждые во­семнадцать секунд. Туда и обратно. Круглые сутки. Хорошо, что скоро это кончится.

Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату влете­ло странное существо в разодранном комбинезоне цвета хаки. Особенно сильно разорвано было спереди, поэтому только Дюша догадался, что перед ним жен­щина. Руки у нее были связаны за спиной, причем в локтях. От этого грудь ее торчала из комбинезона жалко-вызывающе. На шее отчетливо виднелся све­жий засос. “Сема постарался”, - спокойно констати­ровал про себя Дюша, не испытывая к женщине ни малейшего сочувствия.

- Во! - Сема, продолжая подталкивать, довольно улыбался у нее за спиной. - Пресса!

- Вы не имеете права! Я корреспондент газеты “Файненшл Тайме”! - хорошо поставленным голосом и почти без акцента заявила женщина.

- Ага, - сказал Дюша и снова повернулся к ок­ну. - Семыч, у тебя курево есть?

А комбинезончик на тебе тот же... Ну, конечно, уз­нал. Ты та самая голенастая стерва, которая пролезла со своим сраным микрофоном к черному ходу, когда мы выводили раненого президента. Странно, мне по­казалось, , что Чумазый тогда сломал тебе челюсть.

- Вы не имеете права! - повторила женщина и тем же хорошо поставленным голосом без малейших при­знаков истерики понесла какую-то околесицу про свою говенную газету. Дюша, , ни на грамм не вникая в этот бред, принялся ее рассматривать. Да-а, такую челюсть кулаком не возьмешь. Такими зубами людей пополам перекусывают. Корреспондентка, так тебя разэтак! Нимфоманка ты оголтелая, даром, что с университет­ским дипломом.

- И куда ж ты лезешь, милая? - ласково спросил Дюша, выдыхая дым под стол. - Чего у вас там - со­всем мужики кончились, что ты под наших подонков ложишься? - Корреспондентка от неожиданности по­перхнулась цитатой из Декларации прав человека. Сема настороженно смотрел на Дюшу. Сема волновал­ся. Таким ласковым голосом начальник разговаривал только со смертниками.

- Я прошу вас связаться с нашим консулом, - вяло произнесла женщина, уже чувствуя, что роль ее - немножко из другого спектакля. Но самообладание еще оставалось при ней. - Руки развяжите.

- Зачем? - удивился Дюша. - По-моему, так го­раздо лучше. Правда, Семен?

Сема, громко сглотнув слюну, кивнул. Женщина вздрогнула.

- Ладно, - хрипло сказала она, непринужденно, как ей показалось, переходя на язык “своего парня” из американского боевика, - хрен с вами, мужики, мож­но и покувыркаться. Только потом из города меня вы­ведете?

- Ага. - Дюша с трудом сдержался, чтобы не вско­чить и еще раз не попробовать на прочность ее голли­вудскую челюсть. Но вместо этого повернулся к окну и с полминуты слушал осточертевшее “хлоп-хлоп”. - Сема выведет. Вот только интервью даст и выведет.

Телефон на столе то ли булькнул, то ли хрюкнул - во время вчерашнего допроса его два раза роняли на пол.

- Дюша! - заорали в трубке. - Пострелять не хо­чешь? На Большой Подьяческой мародеров прихватили!

- Опять угловой дом?

- А как же! - говорящий сипло дышал в трубку.

- Едем, - коротко ответил Дюша и, не обращая внимания на побледневшую женщину, вышел из ком­наты. Уже в конце коридора до него донеслись гром­кие крики. Корреспондентка орала по-английски.

Ну и, конечно, пока заводили машину, пока объез­жали завал у Никольской церкви, к самому представ­лению опоздали. Четыре трупа мародеров уже лежали на разбитом тротуаре, пятый висел, по пояс высунув­шись из окна второго этажа. Кто-то из мужиков, про­ходя мимо, небрежно столкнул тело вниз. Знакомый почерк. После Жекиной команды всегда остается море крови и гора покромсанного мяса. Не всегда даже уда­ется точно определить, сколько было мародеров. Очень уж ребята у Жеки шустрые. Странно, что сегодня они так тихо и аккуратно управились.

- Дюша! - Жека махал рукой из подъезда. - Да­вай сюда! Еще двое в подвале заперлись! Щас выкури­вать будем!

Ну понятно. Главное, оказывается, еще впереди. Дюша в сомнении покачался с носков на каблуки, раз­думывая, чего ему больше хочется: поглядеть на Сему с корреспонденткой или поучаствовать в выкуривании мародеров. То есть от чего будет меньше тошнить. Но тут вопрос разрешился сам собой. Где-то глухо бахну­ло, асфальт под ногами дрогнул, из подвального окна полез желтый густой дым. С диким воем из парадного выскочил горящий человек и быстро, зигзагами побе­жал по улице. Человек пять из Жекиной команды вы­сыпали за ним и, улюлюкая, принялись стрелять по бегущему. Дюша отвернулся и пошел к машине.

Он не любил Жеку и его команду. Их никто не любил. Даже начальство, которое каждый день на ве­чернем совещании ставило всем в пример хорошую боевую подготовку и высокую мобильность группы Евгения Старикова. Правда, уже в самом узком кругу, после совещания и второй бутылки, генерал Лобин не одобрял чудовищную, даже для военного времени, жес­токость Жекиных бойцов. Сам Жека ко второй бутыл­ке не допускался, поэтому, надо полагать, совершенно был не в курсе, что начнется в Питере завтра. Судьба Евгения Старикова не волновала генерала Лобина. “В чистый город - с чистыми руками!” - тонко шу­тил генерал. А сам собирался отсиживаться в Мариинке и уже перетащил туда месячный запас жратвы и ши­роченную кровать из “Астории”. Видно, считает, что у него-то с руками все нормально.

Мимо Дюши прошел Жекин ближайший соратник Вася, ведя за собой ходячий талисман команды - сле­пого еврейского мальчика Юру.

- ...троих сразу замочили, - ласково рассказывал Вася на ходу, - а один на меня с ножом прыгнуть уду­мал.

- А ты? - тонким голоском спрашивал Юра.

- Я? Я его поближе подпустил да ка-ак...

- Вася! - окликнул Дюша. - Мусор за собой убе­рите.

- Ладно, ладно, - отмахнулся Вася не глядя.

- Я сказал, труповоз вызовите, - не повышая го­лоса, но гораздо жестче сказал Дюша.

- Вызовем, вызовем... А он, понимаешь, в ноги кидается... - В самую первую эвакуацию прямо на Московском вокзале разбомбили поезд с детьми. У Ва­си там погибли двое мальчишек-близнецов.

Дюше вдруг страшно захотелось выпить спирта. Полкружки, не меньше. И именно спирта. Чтоб обо­жгло горло и раскаленным камнем шарахнуло в же­лудок.

Жекины бойцы подтягивались к подъезду, весело переговариваясь. Один из них уже тащил ведро с во­дой - Стариков любил ополоснуться после операции. Дюша двинулся к машине, нащупывая в кармане сига­реты и пытаясь угадать, сколько штук там еще оста­лось.

- Давай в Михайловский, к Сидорову, - скоман­довал он. Уж там спирт точно найдется. Заодно и до­кументы кое-какие захватим. - До бомбежки успеем?

Петруха кивнул, внимательно глядя вперед.

Ехали медленно. Дюша механически ругался сквозь зубы, проклиная раздолбанные дороги и дрянные амор­тизаторы пожилого “козла”. Однажды он, правда, ух­мыльнулся, вспомнив, как достали-таки машину того самого Сидорова. Этот сладенький ворюга очень дол­гое время оставался единственным в городе обладате­лем бронированного “мерса”. Уж как, помнится, он его холил и лелеял! За какие-то атомные бабки доста­вал хороший бензин, двух мастеров держал. А на ночь, чтоб чего дурного его тачке не сделали, приноровился ее краном поднимать. Прямо на уровень окна спальни. В народе тогда что-то вроде конкурса стихийного раз­вернулось: кто этот “мерс” ущучит. Условия простые: чтоб красиво было и чтоб автора не вычислили. Кста­ти, именно из-за второго условия сразу отпал гранато­мет. “Муха” была только у Дюши. Была еще мысль - подкупить сидоровского водилу, но быстро выясни­лось, что эта холуйская морда бабки, конечно, возь­мет. Но и хозяину стукнет.

Конкурс выиграл Лешка Клюшкин из Жекиной ко­манды. Радиолюбитель-самоучка. Уж как там они за­дурили голову Сидорову - неизвестно. Важно, что не­приметная коробочка оказалась под задним сиденьем “мерса”. Ну а дальше потребовалось лишь подходящее окошко на противоположном берегу Фонтанки, би­нокль и вовремя нажать кнопочку. Зачем бинокль? Ду­раку понятно, что главное зрелище тут - сам Сидо­ров. Эх, жаль только, что из-за вспышки не удалось толком разглядеть его рожу, когда он по привычке перед сном подошел к окошку взглянуть на четырех­колесного любимца.

Дюша снова ухмыльнулся. Тут “козел” резво скак­нул в очередную выбоину, Дюша громко клацнул зуба­ми, покачал головой:

- На хрен, Петруха, давай местами поменяемся.

Дорога от этого, безусловно, не получшела, но Дю­ша, сев за руль, сразу успокоился. Вообще-то к неоду­шевленным предметам он относился совершенно равнодушно. Вывести его из себя могли только люди. При этом единственным человеком в мире, на которого Дюша никогда не злился, был он сам.

Яркое солнце вдруг вылезло из-за обломков здания и ударило по глазам.

- Солнышко, - сказал Петруха ласково.

Ленинградец, блин заморенный, каждому ясному дню радуется. Дюша попытался представить, как все будет завтра происходить. Наверное, очень красиво. Солнце. Ярко-синее небо. И вода. Интересно, как бы­стро она будет прибывать? И как высоко? Генерал Лобин утверждает, что до третьего этажа не дойдет. Ну-ну, посмотрим. Дюша с детства любил стихийные бедствия. Как там у классика? “Осада! приступ! Злые волны, как воры, лезут в окна...” Пушкина Дюша тоже любил.

С Сидоровым начали собачиться с порога.

- Что ты мне свою руку паршивую тянешь?! - орал Дюша. - Сколько раз я тебе говорил, чтоб ты со своим лишаем от меня подальше держался?! Где твой помощник? Зови! С ним и поздороваюсь! Да скажи ему сразу, чтоб спирту принес, жажда нас тут замучи­ла! - Ровнехонько с последними словами за окном бахнуло. Дальнейший разговор происходил на таких же повышенных тонах, да еще и под грохот вечерней бомбежки. Сидоров с трясущимися губами сидел, за­жавшись, в своем кресле и только изредка пытался что-то пискнуть. Дюша выпил принесенного спирта, но не подобрел. Он шагал по кабинету из угла в угол, пиная стулья и смахивая бумаги на пол. Потом вдруг угомонился, ушел в дальнюю комнату и лег на диван.

- Спать буду, - сказал он, глядя в потолок. - Петруха, через час толкни.

Через час Сидорову стало совсем худо. Как оказа­лось, Дюша слышал весь разговор с главврачом.

- Гнида ты обкомовская! Жополиз недобитый! Ты что, гад, делаешь?! Ты почему не подготовил госпиталь раньше?! Ты знаешь, что завтра там полные подвалы воды будут?!

Сидоров мямлил какую-то ерунду про артистов, посланных в госпиталь, про письмо, но Дюша его не слушал. Он подскочил к столу и резко сорвал телефон­ную трубку:

- Восьмой? Первого давай.

Разговор с генералом Лобиным получился нерв­ным и очень коротким. Несколько секунд Дюша молча слушал, наливаясь багровой злостью. Потом повесил трубку. Еще с минуту постоял у стола. А потом со всего размаха грохнул аппарат об пол.

На обратном пути заехали к Жеке. Выпили фляжку спирта, и Дюша подарил мальчику Юре свою старую губную гармошку.

Игорь положил шприц на стол и сел спиной к ку­шетке, чтобы не смотреть на просыпающегося Андрея Николаевича. Если перед началом сеанса Игорь еще колебался - снимать ли нейрограмму, то теперь со­мнений не осталось: не нужна мне его нейрограмма, ни сантиметра. Хотелось бы думать, что человек с таким лицом только что приятно пропутешествовал в розовое детство и всласть навозился в песочнице. Хо­телось бы. Да не можется.

- У вас есть спирт? - глухо спросили за спиной. Игорь быстро обернулся:

- Нет. - Он постарался придать своему голосу как можно больше твердости. - Если желаете, могу про­водить вас в фитобар.

- Не стоит. - Андрей Николаевич уже стоял около Игоря, протягивая деньги. Обыкновенный че­ловек. Спокойное лицо.

- Заходите еще, - зачем-то ляпнул Игорь в спину выходящему. Посмотрел на пустую кушетку, на часы. До приезда Светланы Вениаминовны Жуковой остава­лось тридцать минут.

- Галина Федоровна, - Игорь высунулся из ком­наты, - сделайте мне, пожалуйста, кофе! И пересте­лите простыню на кушетке.

Интерлюдия V

Светлана Вениаминовна, вы меня слышите? - Да.

- Вы хорошо себя чувствуете?

- Да... Но... Я хотела спросить... почему вы назы­ваете меня по отчеству?

- Светлана Вениаминовна, не отвлекайтесь. Вы слышите музыку?

- ...Да.

- Расслабьтесь. Расслабьтесь. Вы очень напряже­ны. Слушайте музыку.

- ...Да. Я слушаю.

- Теперь сосредоточьтесь. Я начинаю считать. Когда я скажу “пять”, вы крепко уснете. Приготови­лись. Раз. Два. Три. Четыре. Пять.

Шорох, шорох, быстрый шорох... Через пятнадцать секунд после того, как Светлана прошла вращающиеся двери, все абсолютно служащие знали: хозяйка при­ехала. У молодого бармена мгновенно вспотели руки, и он чуть не выронил стакан с только что приготов­ленным коктейлем. Что-то грохнуло на кухне. Две официантки, курившие в туалете для персонала, заме­тались, не зная, куда бы спрятать окурки. Начинаю­щая девочка-певичка, стоя за кулисами, проклинала тот миг, когда согласилась поменяться местами в про­грамме с маститым фокусником-манипулятором. “Она меня выгонит, выгонит! - повторяла она про себя. Аб­солютный и строгий вкус Светланы Вениаминовны Жуковой был известен всем. Девочке и самой не нра­вилась ля-ля-ляшная, наспех сляпанная песенка, кото­рую сейчас предстояло спеть перед публикой. Ей было ужасно жалко денег, отданных халтурщикам - компо­зитору, поэту и аранжировщику. Но те, кто мог пред­ложить что-нибудь получше, и брали раз в десять по­больше. Ей было жалко дядю, который так старался пристроить ее в престижный ночной клуб. Ей до тош­ноты не хотелось возвращаться в родной Барнаул. - Ай, ладно, двум смертям не бывать”, - решила девоч­ка и, постаравшись улыбнуться как можно более про­фессионально, вышла на сцену.

- Зачем она так улыбается? - спросила Светлана, глядя на экран.

- Волнуется, - робко подсказали сзади.

- Новенькая?

- Третий день поет.

- И как?

- Публике нравится.

- Дайте покрупнее.

Оператор послушно переключил вид сцены на крупный план.

- Звук, - потребовала Светлана. Включили звук. Послушав с полминуты, хозяйка легонько кивнула: достаточно.

- Девочку оставить. Поменять репертуар, переодеть.

- Стилиста? - с готовностью подсказал кто-то.

- Нет. Просто попросите ее не улыбаться. Послышалось, что позади тихо прошелестело: “Слушаюсссь”.

- Светлана Вениаминовна, вы будете ужинать?

- Нет.

- По вашему распоряжению мы сменили шеф-по­вара. - Голос секретаря был почти умоляющим.

- Очень хорошо.

В остальное время, пока хозяйка переводила взгляд с экрана на экран, никто из присутствующих не про­ронил ни слова. Светлана рассматривала сегодняшних гостей своего ночного клуба. Мельком отмечая про се­бя, кто был, с кем пришел, с каким лицом сидел.

Публики нынче много, почти все столики заняты. Как раз только что вошел в зал один из завсегдатаев. Господин Плишков. Со свитой. Говорят, еще с Собча­ком вел переговоры о покупке Кунсткамеры. Очень, говорят, всяческие уродства уважает. Лет пятнадцать назад его выгнали с первого курса мединститута, так что изучать уродов ему не пришлось. Тогда он решил их коллекционировать. Достаточно взглянуть на его телохранителей... Кстати:

- Завтра же повесить перед входом новое правило для посетителей клуба: в зал разрешается проводить не более двух охранников. А уж никак не шестерых здо­ровенных лбов, каждый из которых одновременно яв­ляется экспонатом из коллекции господина Шишко­ва. Они мне интерьер портят. Один вообще обнаглел, в свитере приперся с веселеньким орнаментом. Чуть ли не с оленями.

- Но если... - робко произнес голос за спиной.

Светлана не обернулась, а лишь удивленно повела бровью: что? Вопросы? Сказано четко и один раз: но­вое правило для посетителей. Ах, да, верно:

- Специально укажите, что правило распространя­ется и на членов клуба. В случае несогласия членская карточка изымается.

Так. Что еще интересного? А?

- Четвертый монитор - крупный план. - Тихий щелчок - и прямо с экрана на Светлану глянули силь­но накрашенные бесцветные глазки Мухи Це-це. Зло щурясь, она что-то выговаривала сидевшему рядом мальчику. Звук в зале был паршивый, можно было да­же и не пытаться слушать. Толстые губы противно ше­велились, напоминая раскисший вареник. Воспитыва­ет новое приобретение. Натаскивает молодого щенка. Светлана, чуть улыбнувшись, повернулась к третьему монитору. Там, в самом темном углу, сидело в окруже­нии трех девиц предыдущее приобретение Мухи, отпу­щенное на вольные хлеба. Говорят, шустрый мальчон­ка получился. Буквально с ходу заделался крупным сутенером.

Светлана встала с кресла, небрежно скинула шубу, ни на миг не задумавшись, чьи заботливые руки ус­пеют подхватить ее у самого пола. Черное длинное платье - ручной работы кружевной лиф с черными жемчужинами по вороту и водопады шелка - вблизи смотрелось как шедевр. При удалении более чем на десять метров превращалось в строгое, почти монашес­кое облачение.

- Я буду в зале, - сказала, ни к кому не обраща­ясь. - Сок. - Обернувшись, взглядом дала понять, кто из телохранителей будет ее сопровождать.

Незримый наблюдатель, не последовавший за хо­зяйкой клуба в зал, а оставшийся в комнате, увидел бы...

Элегантная дама в скромном черном платье и ее высокий спутник с незапоминающимся лицом вошли в зал и сели за столик. Через секунду официант принес два стакана сока. Посетители не обращали на пришед­ших никакого внимания, глядя на сцену. Далее в про­грамме следовал небольшой перерыв, дабы гости имели возможность с удовольствием перекусить. Муж­чина во фраке сел за рояль и принялся наигрывать что-то легкое и ненавязчивое, под аппетит. Минут через десять дама в черном что-то сказала своему спут­нику. Тот кивнул и через короткое время вышел.

Я сижу за столиком, глядя прямо перед собой. Я почти не пью сок. Я слушаю музыку. Мне не инте­ресны люди, сидящие рядом. Я чувствую только одно­го человека, сидящего через стол от меня. Я знаю, что он меня заметил. Он смотрит на меня. Он меня не знает. Я сижу, глядя прямо перед собой. Я знаю, что игра началась. На моем столе лежит черная расшитая вечерняя сумочка, похожая на кисет. Я медленно до­стаю из нее дамский портсигар, а из него - сигарету. Я смотрю прямо перед собой. У меня нет зажигалки. Я не выражаю нетерпения. Я не вижу, что он делает. Правая щека и висок чуть теплеют. Я знаю, что он встал и как зачарованный идет ко мне с зажигалкой. Великое искусство кобры...

Узкие глаза его ничего не выражали. Вот она, изю­минка восточных мужчин. Но на щеках моментально выступил румянец. Вот она, прелесть молоденьких не­искушенных мальчиков. Запомните, дети, полезный прием соблазнительниц и соблазнителей! Когда муж­чина дает даме прикурить, полезно подольше посмот­реть друг другу в глаза. Как при этом попасть сигаре­той в пламя? А вы потренируйтесь.

Спокойный полувзмах ресниц: спасибо. Он уходит на место. Успев тихо спросить: вы танцуете? Удивлен­но поднятые глаза. Ни слова в ответ. Но в глазах: я вос­хищена вашей смелостью. Да.

Ну что, мальчик, поиграем в Клеопатру и ее любов­ников? Я не смотрю в вашу сторону. Мне очень инте­ресно, что за страсти сейчас кипят за вашим столи­ком? Что предпримет Це-це? Как отреагирует на то, что ее протеже скачет с зажигалкой к чужим дамам? Пожурит? Похвалит? Не заметит, но запомнит? Даль­ше будет еще интересней! Если Муха Це-це не про­явит бдительность и не увезет мальчика немедленно, то примерно через полчаса народ потянется вниз, где бар и танцы. Мальчик крепко сидит у меня на крючке. Мы будем танцевать. Настроение у меня прекрасное, я за себя не ручаюсь. Мальчик, ты готов отдать все свое блестящее будущее (а Муха - очень щедрая и добрая женщина!) за один танец? НАШЕГО танца она тебе не простит, будь уверен. Я тебя с собой не возьму, не на­дейся. Что? Вернешься обратно, тренером в ДЮСШ по плаванию? Или будешь судорожно тусоваться по каба­кам, пока не кончатся деньги и костюмы, подаренные Мухой, в надежде подцепить очередную страстную да­мочку с толстым кошелечком?

Светлана подняла глаза и обомлела. Мальчик смот­рел прямо на нее, улыбаясь смело и просто.

Эй, эй, что ты делаешь? Это не по правилам! У нас так не играют! У нас не принято хватать на руки пре­красных принцесс и увозить их на горячих конях в сказочные розовые замки, навстречу долгой и счастли­вой жизни и смерти в один день! Мы - интриганы и интриганки. Простые и честные чувства здесь - табу. Не смей на меня так смотреть!

Она не опускала глаз, чувствуя, как растворяется в этом его смелом мужском взгляде, именно растворяется, другого слова не подберешь, да и не хочется сейчас искать какие-то дурацкие слова. Если он встанет и по­дойдет и подаст мне руку, я протяну ему свою. И на глазах у всех пойду за ним туда, куда он позовет. Мне так хочется хоть раз в жизни по-настоящему наплевать на всю эту тухлую тусовку, похожую на вчерашний суп с бриллиантами!...

- Ты что, не слышишь? Я, кажется, с тобой разго­вариваю! - Белый от бешенства Виталий стоял рядом со столом. - Что ты здесь делаешь?

- Пью сок. - А мы даже не снизойдем до улыбки.

- Немедленно домой. - А вот скандала нам пуб­личного здесь не на-адо, не на-адо. Светлана медлен­но подняла на него глаза и сказала тихо и раздельно:

- Если ты еще раз позволишь себе на меня орать, я тебя пристрелю. Лично.

- В тюрьму захотелось? - В нем еще навалом злости и ехидства.

- Нет, милый. Мои адвокаты докажут, что ты сам довел меня до этого. Я расскажу, как мы счастливо с тобой жили. И суд присяжных, утирая слезы, меня оп­равдает. - Но и дискутировать мы здесь тоже не хотим. - Тебе нужно домой. Вот и поезжай. И меня, кстати, сегодня не жди.

- А когда тебя ждать? - довольно тупо спросил наш низвергнутый властелин.

- Ни-ког-да.

Светлана слегка кивнула телохранителю: уходим. И встала. Проходя мимо своего восточного мальчика, нарочно чуть-чуть задела его стул подолом. Вот вам су­венир. Шорох моего платья.

Выходя из клуба и надевая на ходу поданную ей шубу, элегантная дама в черном мимоходом заметила секретарю:

- С официанток, которые курили в туалете, снять по десять процентов зарплаты. Предупредите, что в следующий раз уволим. И выясните, почему у метрдо­теля трясутся руки.

Подходя к своей машине, она услышала позади бы­стрые шаги. Господи, как он бежал! Его длинные жест­кие волосы растрепались, горячий румянец проступал сквозь смуглость щек. На бегу он сорвал свой черный шелковый галстук и теперь сжимал его в руке. Ах, какая нежная, мальчишеская шея виднелась в вороте белоснежной сорочки...

Она еле успела бросить “вон отсюда!” своим тело­хранителям и в то же мгновение оказалась в его объ­ятиях.

Тысячи... Тысячи и тысячи поцелуев... Его черные бездонные глаза и свет фонаря - слева... нет, справа... нет... это просто кружится голова... или это мы кру­жимся... откуда этот жуткий сухой щелчок... и его руки вдруг странно тяжелеют у нее на плечах, лицо пропа­дает, он исчезает... нет, он падает!

Он упал навзничь, страшно ударился головой об асфальт. Глаза его были открыты, а на губах все еще оставалась улыбка. Прямо напротив, метрах в десяти, стоял белый Виталий с каким-то смешно-маленьким пистолетом в трясущейся руке. Выглядело это глупо, глупо, нелепо... Почему у него так дрожат руки? Он стрелял? Он стрелял в меня? Почему он больше не стреляет? Это я должна была стрелять, это я, я говори­ла, что пристрелю его... Почему стоят телохранители? Почему у них такие идиотские лица? Почему они не хватают его? Они не могут идти против хозяина? Но я же хозяйка...

...Выбежала охрана, какие-то люди, кто-то бросил­ся к лежащему мальчику и тут же отшатнулся... Вита­лия схватили, он пытается вырваться... Его переко­шенное лицо, глаза... злые глаза, глаза бешеного пса, которого достал-таки крюк собачника... Мелькнуло зеленое платье Мухиной, полные руки, мокрое лицо... Она плачет? Мальчика поднимают, уносят, легко, как ребенка... Ушли. Все куда-то ушли... Я одна. И только фонарь по-прежнему продолжает кружиться вокруг, светя то в правый, то в левый глаз...

Светлана, медленно расстегивая шубу, поднима­лась по широкой лестнице, , застланной ковром. У вы­сокой дубовой двери своей квартиры она еще помед­лила минуту, уже зная, что там, за порогом, будет возвращение, другой мир, не менее желанный и люби­мый. Она провела рукой по лицу. Слез не было. Они кончились давно, еще во время бешеной гонки по го­роду. Или там, на берегу черного залива, где не было видно границы пляжа и воды, и только тихий шорох крохотных волн и бестолковый свет маяка... С плеча тихо соскользнула сумочка. Светлана порывисто на­клонилась, получая удовольствие от любого, особенно резкого, движения.

Рядом с сумочкой на ковре лежал небольшой пря­моугольник. Чья-то визитка. Интересно, интересно. Почитаем... Светлана в недоумении повертела карточ­ку в руках.

Самойлов Александр частный детектив

тел. 928-1140 конфиденциальность гарантируется

Откуда в этом мире призраки?

СУБЪЕКТ СЛЕЖЕНИЯ КВАДРАТ PQ-WQ, ТУЗЕМНОЕ НАЗВАНИЕ “ЗЕМЛЯ” - ГЛОБАЛЬНОМУ КООРДИНАТОРУ.

ОБЪЕКТ СЛЕЖЕНИЯ - НАДПРОСТРАНСТВЕННЫЙ КАНАЛ. ПРОГРАММА - КОНТРОЛЬ ЗА СОСТОЯНИЕМ НАДПРОСТРАНСТВЕННОГО КАНАЛА.

НАДПРОСТРАНСТВЕННЫЙ КАНАЛ УСТОЙЧИВ. СРЕ­ДИ ОБЪЕКТОВ СЛЕЖЕНИЯ 3-0002, ТУЗЕМНОЕ НАЗВА­НИЕ “ЖУКОВА СВЕТЛАНА ВЕНИАМИНОВНА” И 3-0004, ТУЗЕМНОЕ НАЗВАНИЕ “САМОЙЛОВ АЛЕКСАНДР ЮРЬЕ­ВИЧ”. НАБЛЮДАЮТСЯ СЛАБЫЕ ФЛУКТУАЦИИ, СВЯЗАН­НЫЕ С ОБРАТИМОСТЬЮ ФУНКЦИИ MMZ, МЕСТНОЕ НАЗВАНИЕ “ПАМЯТЬ”. ПРОСЧИТАННАЯ ВЕРОЯТНОСТЬ ПОЛОЖИТЕЛЬНОГО ИСХОДА ФЛУКТУАЦИИ - 0.43, ОТ­РИЦАТЕЛЬНОГО - 0.51, ВОЗНИКНОВЕНИЯ РЕЗОНАНС­НЫХ БИЕНИЙ С НЕОБРАТИМЫМИ ПОСЛЕДСТВИЯМИ - 0.06. ЖДУ ДАЛЬНЕЙШИХ УКАЗАНИЙ ПО КОНТРОЛЮ НАД СИТУАЦИЕЙ.

ГЛОБАЛЬНЫЙ КООРДИНАТОР - СУБЪЕКТУ СЛЕЖЕ­НИЯ КВАДРАТ PQ-WQ, МЕСТНОЕ НАЗВАНИЕ “ЗЕМЛЯ”.

РАЗРЕШАЕТСЯ ЛОКАЛЬНАЯ КОРРЕКТИРОВКА ВЕР­СИЙ СУБЪЕКТА СЛЕЖЕНИЯ 3-0004. РАЗРЕШЕННЫЙ УРО­ВЕНЬ ВМЕШАТЕЛЬСТВА - НЕ БОЛЕЕ ЧЕМ А2.

ВНИМАНИЕ. СУБЪЕКТУ СЛЕЖЕНИЯ PQ-WQ ПРЕДО­СТАВЛЯЕТСЯ ВНЕОЧЕРЕДНОЙ ИНФОРМАЦИОННЫЙ КАНАЛ.

Глава вторая

САША

Саша проснулся совершенно разбитым. То есть да и не проснулся, а просто надоело лежать с закрыты­ми глазами в ожидании очередного получасового про­вала в беспокойное забытье. Все, хватит валяться. Надо встать, покурить (или сделать зарядку?), сбегать вниз - может, душ починили, - поставить чайник. И ехать к Лене.

На столе расположился вечный утренний натюр­морт холостяка: грязные стаканы, загнувшийся кусок сыра, пустая тарелка с засохшей сосиской и следами кетчупа, а на переднем плане - перегруженная окур­ками пепельница. Бутылок не наблюдалось, тара по русской народной традиции стояла на полу (в просто­речии - “трупака - под стол!”). Саша перетряхнул пустые пачки (все сплошь из-под “Кэмела” да “Мальбо­ро”. “Беломор” сейчас разве что фанаты-зюгановцы курят), но сигарет не нашел. Правильно. Они кончи­лись вчера вечером, а в ночной ларек к вокзалу никто бежать не захотел. Так. Значит, покурить не получит­ся. Тогда и зарядку тоже делать не будем. Душ навер­няка не работает. Значит, остается только поставить чайник. Ну вот, считай, с утренними делами и управи­лись.

Осточертевшая общага пробуждалась шумно. Дежурно орал соседский ребенок - неутомимо, на одной ноте, но с ясно различимыми скандальными тремоло. На кухне гремели кастрюлями и, кажется, уже начали ссориться из-за места на плите. Несмотря на поганейший вкус во рту, страшно хотелось курить. Но и мысль о том, чтобы сходить и пострелять по соседям (не в прямом смысле, хотя и это бы не помешало), вызыва­ла тоску. Значит, нужно побыстрее одеваться и ползти к метро. А, с другой стороны, если сейчас идти к мет­ро, то потом придется возвращаться - к Лене ехать еще рано. А возвращаться тоже неохота. Можно, ко­нечно, сколотить компанию и пойти пить пиво. Это у нас мигом делается. А, опять-таки, с третьей стороны, как ехать к Лене, напившись пива? К тому же, если хо­рошо сесть, то можно и вовсе никуда не доехать... От таких рассуждений поутрянке мозга за мозгу заходит. Нет, не надо тут ничего выдумывать. Делай то, что со­бирался делать с самого начала. Нет, не зарядку, ко­нечно, а просто сходить за сигаретами к метро.

Ранние бабульки, выстроившиеся на углу с цвета­ми, каждый раз напоминали Саше первое сентября. И хотя сейчас на дворе вовсю был октябрь, он снова вспомнил свою родную школу. Серое здание, укра­шенное по фасаду барельефами великих писателей, тесный школьный костюмчик цвета дождливых ле­нинградских сумерек, свою первую рогатку и почему-то Машу Хорошкину в белом фартуке, но с зеленым бантом в волосах. Маша, Маша, любовь ты моя школь­ная, где ты сейчас? Саша даже остановился, недоуменно потирая лоб. С чего это Машу-то вспомнил? Кажется, что-то такое именно сегодня и снилось. Короткое и бессвязное. Или не снилось? Тогда откуда эта желез­ная уверенность, что он с Машей недавно виделся? Или слышал что-то? Кто-то рассказывал? Да нет, кто бы мог? Он и одноклассников своих лет пять уж нико­го не видел...

Бабки-сигаретницы, стоявшие у метро, бросились врассыпную при виде подходившего милиционера. Сашу исчезновение продавцов курева ничуть не смутило. Так и так он не стал бы покупать у них сигареты. Потому что не делал этого никогда. Каждый раз с со­дроганием представлял свою бабушку, стоящую у метро с коробочкой, затянутой полиэтиленом, и ему становилось тошно. Но при этом Саша иногда (и до­вольно часто) совал голубенький “стольник” (а то и пять сотен, в зависимости от настроения) в руки ка­кой-нибудь особенно трогательной старушки, прося­щей милостыню.

Саша не поленился и прошел в дальний угол пло­щади, к знакомому ларьку, который открывался рань­ше других. Если сегодня работает Леха, можно заодно и парой слов перекинуться. Хотя после рейса Саша его еще ни разу не видел.

- Пачку “Кэмела”, - произнес Саша, протягивая в окошечко “пятерку”.

В ответ, словно черт из табакерки, из окошка чуть не по пояс высунулся Леха:

- Чего шикуешь, Саня? Сейнер продал?

Сильнейшая дурнота подкатила к горлу. Что это? Откуда эта до боли знакомая фраза? Стоп. Но вот именно так же произнес эту фразу этот самый Леха, когда Саша... так, так, спокойно... он ехал с дачи, че­пуха какая-то в метро почудилась... как раз в тот день, когда бабушка умерла... но, простите, это ведь было осенью? Какая, к черту, осень, когда Оксана Сергеев­на умерла в апреле?...

ВНИМАНИЕ. СБОЙ У СУБЪЕКТА СЛЕЖЕНИЯ 3-0004. ЧАСТОТА ФЛУКТУАЦИИ БЛИЗКА К РЕЗОНАНСНОЙ. СРОЧНОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО. УРОВЕНЬ А1.

СДЕЛАНО.

Саша не поленился и прошел в дальний угол пло­щади, к знакомому ларьку, который открывался рань­ше других. Если сегодня работает Леха, можно и парой слов перекинуться. Хотя после рейса Саша его еще ни разу не видел.

Ларек не работал.

Как и остальные окрестные.

Пришлось скрепя сердце дожидаться возвращения спугнутых бабулек и покупать “Кэмел” у них.

Саша пытался вспомнить, открыл он, уходя, фор­точку или нет. Одно дело - выкурить первую утрен­нюю сигарету в свежепроветренном помещении и со­всем другое - в душной общажной каморке. Кажется, не открыл, решил Саша, закурил и сел на скамейку. Очень хорошо. Ветерок, люди ходят, машины шур­шат...

Ощущая прилив энергии, Саша бодро вошел в об­щежитие и успел проскочить несколько ступенек на­верх, когда из вахтерской будки громко окликнули:

- Самойлов! Самойлов! Тебе мать звонила! Во взгляде Саши, когда он обернулся, не было ни сыновней почтительности, ни даже любопытства.

- Просила передать...

Тошнота встала у самого горла, голова закружи­лась. Что? Что просила передать? Она же это уже пере­давала, я точно помню. Именно такой крик встретил меня вот здесь же, на этом самом месте. “Просила передать... бабка твоя померла...”

ВНИМАНИЕ. СБОЙ У СУБЪЕКТА СЛЕЖЕНИЯ 3-0004. ЧАСТОТА ФЛУКТУАЦИИ БЛИЗКА К РЕЗОНАНСНОЙ. СРОЧНОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО. УРОВЕНЬ А1.

СДЕЛАНО.

Саша пытался вспомнить, открыл он, уходя, фор­точку или нет. Одно дело - выкурить первую утрен­нюю сигарету в свежепроветренном помещении и со­всем другое - в душной общажной каморке. Кажется, открыл. Значит, с первой сигаретой можно и до дома потерпеть.

Саша вошел в общагу точнехонько в тот момент, когда в стеклянной будке зазвонил телефон. Вахтерша, нахмурившись, послушала несколько секунд, потом сурово пихнула трубку Саше:

- Мать твоя.

- Сашенька! - как ни в чем не бывало защебетала мать. - Ты нам завтра поможешь вещи с дачи везти?

Я уже с машиной договорилась, на восемь утра, от на­шего дома. А, сыночек?

Вахтерша с туповатым любопытством наблюдала, как шевелит губами Самойлов, беззвучно понося мать. Вслух он лишь скрипнул зубами, спокойно и раздель­но сказал:

- Ма-ма, ты же прекрасно знаешь, что я завтра - на вахте. Почему ты договариваешься насчет своей проклятой машины, не поговорив со мной?

- Ох, сыночек, я что, опять все перепутала? И ведь считала, считала... Что ж теперь делать? Мне больше машину не дадут. Я и так еле выпросила... - В трубке послышался тяжелый вздох. Может, даже слишком тя­желый, но иначе бы и Саша не услышал.

- Хорошо, мама, я отпрошусь. - Саша произнес это, глядя прямо в глаза ядовито улыбавшейся вахтер­ше. “А что я? - говорил ее взгляд. - Вы общим теле­фоном пользуетесь? Пользуетесь. Почему это я должна делать вид, что ничего не слышу? Давай, давай, голу­ба, разговаривай”. Всех общажных рыбфлотовцев эта вахтерша, непонятно с чего, ненавидела лютой нена­вистью. При этом сын ее тоже ходил на рыболовном судне. Саша знал немного этого мелкого подленького типа, которого сильно подозревали в стукачестве и даже несколько раз за это били.

- Ладно, мама, до свидания. Я вечером еще по­звоню.

- Хорошо, сыночек, позвони. А хочешь, ужинать приезжай. У нас и переночуешь. А потом все и по­едем?

- Посмотрим. Я позвоню. - Саша, не дожидаясь продолжения, бросил трубку. - Спасибо! - рявкнул он вахтерше.

- Не за что, милый, не за что. Только вот трубочки не надо так кидать, меня не волнует, как ты там пого­ворил, да с кем ты поговорил. А аппарат - казенный, один на все общежитие...

Саша, естественно, не стал слушать эту лекцию, ушел к себе, закурив уже в коридоре. Вот сейчас все брошу и ночевать туда поеду. Мать обязательно на ночь накормит какими-нибудь извращенно жирными блинами, спать его положат на раскладушке в так на­зываемой гостиной - страшно душной и тесной комна­те, заставленной вещами. Последний прямоугольник свободного пространства как раз и заняли бабушкины напольные вазы. Которые смотрятся в хрущевской “рас­пашонке”, как Медный всадник на этажерке. А разго­воры! До полуночи, не меньше, будут трендеть в два голоса. Все обскажут-обмусолят. Саша содрогнулся при мысли, чего и сколько при этом достанется Лене и ее родителям. Да-а, вот что называется - тесен мир! И парадокса-ален, сказала бы с французским карта­вым “р” бабушка Оксана. Негодяй и квартирный вор (не в смысле - ворующий ИЗ квартир, наоборот - во­рующий КВАРТИРЫ!) Поплавский оказался волшебни­ком и спасителем Юрия Адольфовича Бляхмана. Вот ведь история. Да-а.

Форточка и правда оказалась открытой. Но сущест­венного улучшения состояния воздуха в комнате поче­му-то не замечалось. Да и понятно: район у нас - про­мышленный, одни трубы торчат, причем каждая норовит что-нибудь особо пакостное из себя выдать. Так что процесс проветривания - чистая формаль­ность. А на самом деле это просто добавление ко внут­ренней вони еще и внешних ароматов. Вот сегодня, например, “Красный треугольник” вовсю старается - план по галошам срочно выполняют, что ли? - такой дымина из трубы валит... Ох, загадили город, ох, зага­дили. Привести бы всех к порядку, но как?

В башке опять что-то качнулось, перед глазами встал огромный снятый с колес рефрижератор с Над­писью по борту черными буквами:

СБРОС ФЕКАЛИЙ КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕН

ЗА НАРУШЕНИЕ РАССТРЕЛ НА МЕСТЕ

Что-что-что? Там ведь еще и подпись была: “ВД”. Господи, откуда этот бред?

ВНИМАНИЕ. СБОЙ У СУБЪЕКТА СЛЕЖЕНИЯ 3-0004.

ЧАСТОТА ФЛУКТУАЦИИ БЛИЗКА К РЕЗОНАНСНОЙ. СРОЧНОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО. УРОВЕНЬ А1. СДЕЛАНО.

Лена открыла Саше дверь, сделала большие глаза и быстро мотнула головой: заходи скорей, не разговари­вай. На кухне были слышны негромкие голоса Юлии Марковны и Юрия Адольфовича.

- Ссорятся, - тихо пояснила Лена, уводя Сашу в гостиную.

- Из-за меня? - на всякий случай спросил жених.

- Нет. Из-за папиной работы.

Саша покорно сел на диван и стал наблюдать, как Лена гладит отцовские рубашки. То, что происходило сейчас на кухне, в Сашином сознании никак не ассо­циировалось со ссорой. У них в доме, когда еще был жив отец, да и позже, при отчиме, ссоры выглядели иначе. По крайней мере на два порядка громче.

Лена ловко действовала утюгом. Саша, в силу сво­ей профессии искушенный в технике, с ходу опреде­лил, что утюг в семье Бляхманов приходился Лене по меньшей мере ровесником.

- Ну, как тут? - тихо спросил Саша, имея в виду вчерашний инцидент.

Лена быстро состроила емкую гримаску, означав­шую: так себе, не очень приятно, но ничего страшно­го. Господи, какая же она милая, в очередной раз по­дивился Саша и, успокоенный, откинулся на спинку дивана. Ему захотелось тут же, немедленно сказать что-нибудь очень хорошее и приятное в адрес Лени­ных родителей,

- Слушай, - все так же тихо спросил он, - а отец твой, он всегда носит рубашки с длинными рукавами?

Это Саша подметил еще летом, когда они с Леной пару раз навещали Бляхманов на даче в Солнечном.

- Ну да, - Лена несколько раз кивнула и сразу же быстрым движением убрала за ухо выбившуюся прядь волос. - Ты же знаешь, он очень стесняется... своих рук.

- Ага... - Саша немного помолчал. Глупый во­прос, конечно. - Понимаю. Я вот тоже... - Стоп, приятель. Что - тоже? Что ты собирался сказать? Са­ше показалось, диван, на котором он сидел, слегка по­качнулся. Ты, кажется, собирался рассказать о своей правой руке? О жутких шрамах на ней, о которых ни­кому нельзя было рассказывать? Каких, каких шра­мах? Не было у меня отродясь никаких шрамов на руке! Как же так? А после сражения с...

ВНИМАНИЕ. СБОЙ У СУБЪЕКТА СЛЕЖЕНИЯ 3-0004. ЧАСТОТА ФЛУКТУАЦИИ БЛИЗКА К РЕЗОНАНСНОЙ. СРОЧНОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО. УРОВЕНЬ А1.

СДЕЛАНО.

- Слушай, - все так же тихо спросил он, - а отец твой, он всегда носит рубашки с длинными рукавами?

Это Саша подметил еще летом, когда они с Леной пару раз навещали Бляхманов на даче в Солнечном.

- Ну да, - Лена кивнула, что-то еще хотела ска­зать, но тут из кухни донесся голос Юлии Марковны:

- Лена!

- Я сейчас! - сказала Лена и быстро выпорхнула из комнаты.

Мда-а, Саша задумался. Выпорхнула. Не то, конеч­но, слово, но когда человека любишь, то и слова под­бираешь... как это? - покрасивей... Нет, нельзя ска­зать, что Лене не хватало грации или обаяния. Ни в коем случае! Это была вполне милая и даже очарова­тельная девушка. Правда, грация ее иногда вызывала у Саши некоторое недоумение. Примерно через месяц после их знакомства Саша понял, кого ему напоми­нает Лена. Правда, только чуть-чуть, но... Одного пер­сонажа из “Алисы в Зазеркалье” Льюиса Кэрролла. Странного парня по имени (в разных переводах - по разному) Англосаксонский Гонец. Он, помнится, все время ерзал, двигался и даже изредка становился на голову. Все эти телодвижения назывались “его англо­саксонские штучки”. Например, походка у Лены была, как бы поточнее выразиться... Саша всегда боялся, что. ее ноги вот-вот или заплетутся друг вокруг друга, или подломятся. Такие они были тонкие и подвижные. Но шарма Лене это, отнюдь, не убавляло. А даже - на­оборот. Саша страшно умилялся и каждый раз спра­шивал, не занималась ли Лена в детстве танцами. Нет, терпеливо отвечала Лена. Только фигурным катанием и лепкой. Саша так до конца и не понял, шутила ли она насчет лепки? В принципе он как жених отдавал себе отчет, насколько трудно ему будет в семье Бляхманов. Непривычно тихие разговоры. Такие вот, как сейчас на кухне, ссоры вполголоса. Неуловимое чувст­во юмора... Трудно, трудно к такому сразу привы­кнуть. Например, Саша честно ощущал себя полным идиотом, в то время, как Юрий Адольфович под друж­ный смех женщин рассказывал невыносимо тонкий анекдот из жизни, скажем, Вагнера (или Рихтера, что, впрочем, абсолютно все равно). Или вот еще, возвра­щаясь к Лене. Несмотря на почти патологическую нежность, которую Саша к ней испытывал, проклятое мужское тщеславие иногда чувствительно его поку­сывало. Нет слов, очаровательна была Лена в своем бледно-голубом шелковом платье с глухим воротом. Ее высоко зачесанные темные волосы и изящные руки заставляли ворошить в памяти школьный курс литера­туры, а конкретно - тревожить Ивана Сергеевича Тур­генева с его пресловутыми барышнями. Но... Это ж все надо еще разглядеть и понять. Куда как эффектней по­являлись они в былые времена с Аленой: шумно, яр­ко - Алена предпочитала жаркие цвета и открытые фасоны платьев. Смех у нее был громкий, заразитель­ный, с чуть заметным вульгарным оттенком. Как раз тем, что так возбуждает любителей тургеневских бары­шень. В присутствии Алены мужики любой компании начинали снимать пиджаки и, пошевеливая вдруг заширевшими (простите - ставшими шире) плечами, потихоньку отсаживаться от своих спутниц. Вот поэ­тому Саше иногда (правда, очень-очень редко!) хотелось, чтобы Лена не так сильно напоминала испуган­ного, готового вот-вот сорваться и убежать жеребенка.

Саша с нежностью посмотрел на оставленную Ле­ной гладильную доску. Откуда-то вновь появилось то, вчерашнее, ощущение забытого французского фильма.

На кухне что-то упало, грохнуло. Саша нереши­тельно поднялся и подвинулся к двери. В конце кон­цов, если он собирается стать вторым мужчиной в этом доме, пора бы уже вникать в семейные дела. Далее ни­чего не последовало. Тихо. Ни криков о помощи, ни даже громких голосов.

- Я подумал, может, помочь чем-то? - Саша так долго репетировал эту фразу, медленно продвигаясь по коридору, что вышло это у него из рук вон плохо. А главное, кажется, совершенно не вовремя.

Посреди кухни стояла красная Юлия Марковна и удивительно бледный Юрий Адольфович. Дополняла эту жанровую сценку в стиле Шагала (а что вы дума­ли? Российские моряки в живописи очень даже разби­раются!) ломающая руки Лена. Что характерно - руки она ломала не себе, а папе. Точнее, пыталась вырвать у Юрия Адольфовича молоток. С появлением Саши суп­руги Бляхманы быстро поменялись цветами: Юрий Адольфович покраснел, Юлия Марковна, соответст­венно, побледнела. При виде молотка Саша заподозревал самое страшное. И, к своему стыду, почувство­вал даже некоторое облегчение. Вот ведь все-таки обыкновенные люди. Поссорились - за молоток схва­тились. Деликатно покашляв, Саша спросил:

- Я... это... у вас что-то случилось?

- Папа хочет забить гвоздь! - с ужасом восклик­нула Лена.

Саша начал подозревать, что присутствует при оче­редном милом семейном розыгрыше. А что? Смешно. Представляете, достает Раскольников топор из-за па­зухи и говорит старухе: “Не боись, старая, я просто ка­рандаш хочу поточить”. А?

Саша на всякий случай смущенно улыбнулся и глу­по предложил:

- Так если что, я и сам могу забить. - Если это был действительно розыгрыш, то Сашина реплика должна была попасть в точку.

- Са-ша! - В отчаянии произнесла Лена, и он по­нял, что здесь, похоже, происходит кое-что посерьез­ней, чем просто семейный спектакль. - Ты что, не по­нимаешь?

- Нет, - честно ответил он.

- Настоящие пианисты никогда не забивают гвоз­дей, - строго глядя на Сашу, сказала Лена. - Им руки надо беречь. Понимаешь?

- А-а... - выдавил из себя наш пролетарский же­них.

Мда-а, семейка. Мужика к гвоздю не подпускают.

- А я требую, чтобы мне позволили... - срываю­щимся голосом начал Юрий Адольфович.

- Пожалуй, я пойду, - предложил Саша.

- Да, да, посиди, пожалуйста, в комнате, - кивну­ла Лена. - И выключи, пожалуйста, утюг.

Пожалуйста. Выключу. Я в принципе и погладить могу. Раз все так заняты.

Саша постоял немного над гладильной доской, со-бражая, как может быть воспринята его инициатива. Но решил все-таки не гладить. С этими людьми искус­ства надо ухо держать востро: знаем, знаем, чуть сла­бину дашь, и все - будешь до конца жизни вместо домработницы при родной жене.

Саша еще с полчаса помаялся, сидя на диване и рас­сматривая корешки книг. Честно говоря, библиотека Бляхманов особого интереса в нем не вызвала. Вот если только... Модильяни альбомчик полистать. Да вроде неудобно без разрешения-то... А, черт! Он со­всем забыл! Еще же надо позвонить кому-нибудь из сменщиков - договориться насчет завтра! Саша нерв­но заерзал на диване. Ну, что, что ты так стесняешься? Тебе же здесь через месяц-два жить придется! Встань, подойди к телефону и спокойно позвони! Но для этого придется пройти по коридору мимо кухни. Еще увидят меня, решат, что я тут вынюхиваю что-то. Нет, лучше подождать.

Ждать пришлось недолго. Примерно через десять минут в комнату вошла Лена и, сильно смущаясь, ска­зала:

- Саша, мы сегодня, наверное, никуда не пойдем. У нас очень серьезный разговор с папой. Ты иди до­мой? А завтра мне позвони, ладно?

- Завтра я на вахте, - автоматически ответил Са­ша, в тот же момент забыв, что только что собирался на завтра отпрашиваться.

- Хорошо, - покладисто согласилась Лена. - Тогда послезавтра.

- Хорошо, - эхом откликнулся Саша. - Но мы же... мы же видик собирались сегодня покупать. - Две новенькие зеленые бумажки с портретом самого попу­лярного в новой России президента США похрустывали в Сашином нагрудном кармане.

- Ах, да... Ох, Сашенька, ну не сегодня. - Лена умоляюще завернула свои тонкие подвижные руки так, что Саша в очередной раз испугался, что она их сейчас заплетет и сломает.

- Хорошо, потом.

Вот такой я покладистый мужик. Встань передо мной, как лист перед травой. Встал. Иди туда, не знаю, куда. Пошел. Куплю себе сейчас Вагнера (или Рихте­ра) и буду слушать до полного прочищения в мозгах.

Саша бодро улыбнулся Лене и вышел, тихо закрыв за собой дверь. И пошел, не позвонив сменщику, не спросив и ничего не поняв в домашней ситуации Блях­манов, а лишь немного удивляясь своей ненужности.

Полдня промаявшись по городу, заходя в дурацкие магазины и прицениваясь к ненужным вещам, Саша к вечеру доходился до головной боли и сильнейшего раз­дражения. На что? Да, на все. На жеманных продав­щиц, не представляющих, где включается продавае­мый ими же видеомагнитофон. На засилье навязчивых кафе, в которых неизвестно, что получишь: то ли га­стрит за средние деньги, то ли микроскопический са­лат за двадцать долларов. На толпу нищих, как один, слепленных с Паниковского, - все сплошь сканда­листы и с золотыми зубами. Черт возьми, на одинаковых тощепопых (не Сашино слово, чисто литературное заимствование!) девушек с голодными глазами. Ох, не напиться бы, ох, не напиться... Но судьба, словно из­деваясь, подсунула на Сашином пути простецкий гас­троном, в котором (чудо! чудо!) как раз производилась рекламная продажа водки “Столбовая”. Приняв из рук симпатичной (елки зеленые! - дико похожей на Але­ну!) девушки пластмассовую рюмку, Саша решил по­кориться злодейке (в смысле - судьбе, а не девушке) и тут же купил бутылку опробованной “Анисовой”.

На входе в общагу ему удачно попался Трофимов с третьего этажа в сопровождении очередной девушки. Быстренько сговорившись, кто что покупает на общий стол, приятели разошлись, условившись встретиться через час у Саши в комнате.

Через полчаса в дверь постучали.

- Открыто, открыто! - крикнул Саша, не обора­чиваясь.

Дверь открылась, и кто-то вошел в комнату.

- Быстро управились, - весело сказал Саша, буду­чи совершенно уверенным, что это Трофимов с де­вушкой.

Когда он повернулся, окружающий мир, который и так давно уже балансировал на грани, наконец-то рух­нул и рассыпался в мелкую крошку...

СУБЪЕКТ СЛЕЖЕНИЯ - КВАДРАТ PQ-WQ МЕСТНОЕ НАЗВАНИЕ “ЗЕМЛЯ”. - ГЛОБАЛЬНОМУ КООРДИНАТОРУ.

ОБЪЕКТ СЛЕЖЕНИЯ - НАДПРОСТРАНСТВЕННЫЙ КАНАЛ, ПРОГРАММА: КОНТРОЛЬ ДЕЙСТВИЯ НАДПРО-СТРАНСТВЕННОГО КАНАЛА. СРОЧНАЯ ИНФОРМАЦИЯ.

В РЕЗУЛЬТАТЕ ПЕРЕСЕЧЕНИЯ ВЕРСИЙ СУБЪЕКТОВ СЛЕЖЕНИЯ 3-0002 ТУЗЕМНОЕ НАЗВАНИЕ “ЖУКОВА СВЕТЛАНА ВЕНИАМИНОВНА” И 3-0004 ТУЗЕМНОЕ НА­ЗВАНИЕ “САМОЙЛОВ АЛЕКСАНДР ЮРЬЕВИЧ” НАБЛЮ­ДАЕТСЯ РЕЗКОЕ УСИЛЕНИЕ ФЛУКТУАЦИИ. ДЛЯ ЛИК­ВИДАЦИИ БИЕНИЙ ПОТРЕБУЕТСЯ УРОВЕНЬ ВМЕША­ТЕЛЬСТВА ВЫШЕ С2. РАЗРЕШЕН ЛИ ЭТОТ УРОВЕНЬ? ПРОШУ ПОДТВЕРЖДЕНИЯ.

ГЛОБАЛЬНЫЙ КООРДИНАТОР - СУБЪЕКТУ СЛЕЖЕ­НИЯ КВАДРАТ PQ-WQ.

ПРЕВЫШЕНИЯ УРОВНЯ ВМЕШАТЕЛЬСТВА НЕ ДО­ПУСКАЮ. ПРИМИТЕ ВНОВЬ РАССЧИТАННУЮ ВЕРОЯТ­НОСТЬ БЛАГОПРИЯТНЫХ ИСХОДОВ. СЛЕЖЕНИЕ ЗА ОБЪ­ЕКТОМ 3-0004 ДАЛЕЕ СЛЕДУЕТ ПРОВОДИТЬ ПО НОВОЙ ВЕРСИИ. ПО КОТОРОЙ РОЛЬ СУБЪЕКТОВ 3-0002 И 3-0004 СВОДИТСЯ ДО 0.05. ТАКИМ ОБРАЗОМ, НЕЗАВИСИМО ОТ БИЕНИЯ ПРЕДЫДУЩЕЙ ВЕРСИИ, УСТОЙЧИВОСТЬ НАД-ПРОСТРАНСТВЕННОГО КАНАЛА ОБЕСПЕЧЕНА НОВЫМ СУБЪЕКТОМ.

ПРИМИТЕ КООРДИНАТЫ НОВОГО СТАЦИОНАРНО­ГО СМЕШАННОГО СУБЪЕКТА СЛЕЖЕНИЯ Q-0001. ОБЕС­ПЕЧЬТЕ СТАБИЛЬНОСТЬ И БЕЗОПАСНОСТЬ СУБЪЕКТА Q-0001. ПОДГОТОВЬТЕ ПРОГРАММУ ПО ВНЕДРЕНИЮ НОВЫХ СМЕШАННЫХ СУБЪЕКТОВ СЛЕЖЕНИЯ.

КОНЕЦ ИНФОРМАЦИИ.

Глава третья

СВЕТА

Я птичка, птичка, птичка, я вовсе не медведь, мур­лыкала Светочка себе под нос, выходя из “Фуксии и Селедочки”. Чего-то тут у меня со словами не то... А, плевать, главное, что настроение хорошо передает. Едва касаясь подошвами хрустящей гравийной дорож­ки, она подлетела к машине и, словно девчонка, усе­лась с ногами на заднем сиденье.

- Гена, давайте немного покатаемся, - весело вы­дохнула она. - К заливу, например, или на Каменный остров...

- Так к заливу или на Каменный? - Исполнитель­ный шофер не имеет права делать за хозяина даже микроскопический выбор.

- А, давайте, что ближе...

В половине одиннадцатого Светочка была дома.

Судя по автоответчику, Виталенька успел уже два раза позвонить. По шерстке погладил, за что-то пожу­рил (голос у него - то ли встревоженный, то ли уста­лый?), четыре раза напомнил, что сегодня - вторник. А именно - день усиленных занятий собой. В смыс­ле - мной, а не им.

Светочка минут десять задумчиво стояла перед ван­ной. Хотя чего здесь думать? На фиг принимать ванну перед тем, как идешь в бассейн? Что-то ты тупеешь, милочка...

У нас в шейпинг-зале очень специально развешаны зеркала. Время от времени ловишь свое собственное сто пятьдесят раз отраженное и заблудившееся изобра­жение и сама себя не узнаешь. Вот сегодня мне эти от­ражения настроение-то и подпортили. В каком-то одном неудачном ракурсе вдруг показалось, что у меня жутко толстая задница. Мрак. Правда, потом, как ни вертелась, снова то изображение не поймала, но на­строение испортилось. Вдруг я толстею? Проклятые калории (а килокалории - еще большие гады!).

Доведя до полного изнеможения и себя, и тренершу, Светочка поплелась в бассейн.

О, бассейн. Бассейн - это наша битва, можно ска­зать, наше Ватерлоо... Виталий хотел под мое имя за­купить бассейн на корню. А я категорически отказыва­лась. Ну прикинь: болтаешься одна-одинешенька на пяти дорожках, по пятьдесят метров каждая, да под не­усыпным оком двух телохранителей. (Обратили вни­мание? По личному распоряжению нашего повелителя за мной теперь повсюду таскаются двое крепких ребя­ток). Да еще тетенька-врач где-то на трибуне бдит (это из-за того, что Светочка как-то пожаловалась, что у нее голова кружится). Во кайф, да? Ругались мы по этому поводу, по-моему, две недели. То есть не руга­лись, а вели длительную дипломатическую войну. Как? Очень интересно. Это когда два министра иностран­ных дел враждующих государств каждый день по не­скольку раз встречаются в каком-то нейтральном месте и в торжественной обстановке, каждый раз с со­блюдением всех формальностей и ритуалов, вручают друг другу ноты (ну да, те самые, которые - протеста). А в нотах этих самым что ни на есть дипломатическим языком написаны изощреннейшие гадости. А у самих министров сильно чешутся руки набить по-простецки друг другу морды. До открытых военных действий дело так и не доходит, но нервов на все эти благоглупости уходит - уйма. Я уж не знаю, согласился ли Виталий "со мной или его просто достало двухнедельное проти­востояние, , но мне было выдано разрешение плескать­ся в бассейне с простыми смертными. Что, безуслов­но, являлось чистой воды лицемерием. Какие там простые смертные! Тачка моя среди остальных “Опе-дей” и “Фордов” ничем особым не выделялась. Вешал-, ки в гардеробе сильно смахивали на филиал какого­-нибудь модного бутика. А уж количество золота! Причем те, кто попроще, побрякушки свои в раздевал­ке снимали и небрежно распихивали по карманам джинсов (“Версаче” или “Кевин Кляйн” - не важно). А те, кто пожлобее, прямо во всем этом и плавали, рискуя потонуть.

Особенно Светочке нравился один жирный боров , из “сильно крутых”. Приезжал он обычно только по вторникам, в сопровождении неопределяемого коли­чества охранников и двух-трех свеженьких потаскушек. Выходил к бортику, важно покачиваясь на кривоватых тонких ногах, неся жирное пивное (“Хейнекен”? “Кофф”? “Гиннес”?) брюхо. Толстенный золотой крест? на нем был уже того размера, который вполне сгодил­ся бы для небольшой деревенской церквушки. Соот­ветственной толщины была и цепь. (Замечено, кстати, что вся наша нынешняя “братва” ужасно богобоязненна. Вот интересно, этот господин всерьез считает, что чем больше крест, тем лучше боженька к нему отно­ситься будет?) Для начала толстый господин, игриво Пошлепывая по попкам девчонок, скидывал их в воду. Затем с грацией пожилого бегемота погружался сам. Вынырнув, шикарным жестом проводил рукой по мокрым редким волосенкам, представляя себя Джеймсом Бондом, не меньше. Больше он не нырял и не плавал, но и из воды тоже не выходил, попивая у бор­тика пиво и наблюдая за играми своих девчонок. Иногда под настроение заставлял их раздеться. Иногда наусь­кивал на них мальчиков-охранников. Короче говоря, резвился вовсю. В такие минуты Светочка чуть-чуть жалела, что Виталий не купил для нее бассейн цели­ком. Казалось, в этой жирной свинюге сосредоточи­лось все, что она ненавидит в мире. Как-то даже пожа­ловалась Виталику. Тот с минуту подумал, прищурив­шись от дыма сигареты, потом примирительно сказал:

- Да брось ты себе мозги шелухой забивать. Мо­жет, он в душе очень даже милый человек? Может, он котят любит? Или бабушку? Не хочешь его видеть? Поменяй себе время в бассейне.

А сегодня у нас как раз вторник. Светочка не уди­вилась, увидев, что ее жирный любимчик уже перешел к водным процедурам в обнимку с мокрой голенькой худышкой. Светочка специально (но не демонстратив­но) отплыла на другой конец бассейна. Но даже и от­туда было видно, какие у девчонки испуганные глаза. Боров щипал ее под водой, но малышка молча вздра­гивала, слабо пытаясь вырваться. Эх, зря это она. На таких похотливых скотов любое сопротивление дейст­вует возбуждающе. Светочка поймала себя на том, что слишком пристально смотрит на дурацкую парочку.

Тьфу на вас! Да провалитесь вы пропадом, хоть по­тоните здесь сейчас и немедленно (это, кстати, луч­шее, что вы могли бы придумать), надоели!

И кстати: не будь сегодняшнего посещения “Фук­сии”, Светочка, может быть, и предприняла какие-ни­будь шаги по осуществлению этих мыслей. Например, подошла бы и треснула борова по голове (да чем угод­но: хоть водной лыжей). Светочка, как заведенная, почти с остервенением проплыла метров триста, со­вершенно выдохлась, выбралась на бортик и села, ста­раясь отдышаться. Какой-то славный парнишка по­казал ей издали большой палец (наверное, наблюдал за моим злобным спринтом) и, кажется, хотел под­плыть - пообщаться. Увы, солнышко. Не про тебя кусок. За Светочкиной спиной уже стоял Гарик, всем своим небрежно-равнодушным видом показывая, ЧТО будет с каждым, кто посмеет приблизиться к “чужой жэнщына, панымаэшь?” менее чем на три метра. Па­рень покладисто скроил скорбную гримасу: есть, сэр, не приближаться, и поплыл своей дорогой (в смыс­ле - дорожкой). И больше не оглядывался, взглядов не ловил, резвился с другими ребятами. В общем, вел себя примерно, как и полагается щенку, когда ему ука­зали место. Но уж никаких хоть сто гариков не запре­тят Светочке самой в открытую следить за милым мальчиком. Их там, оказывается, тусуется целая ко­манда, человек восемь-десять. Немножко одинаковые, но оч-чень, оч-чень славные. Интересно, что за ком­пашка? На просто бандюков вроде не похожи. Но и на компьютерную фирму на отдыхе - тоже не тянут. Что-то среднее. Да это и не важно. Особенно Светочке понравился загорелый крепыш - все они одинаковые, как братья, теперь и не определить, он ли пытался строить ей глазки или кто-то другой... Милый зайчик, очень милый. Фигура аккуратная: спинка в меру нака­чанная, треугольная, но задница, слава Богу, не чемо­даном (значит, не культурист ошпаренный), цепочка тонкая (тонкая!) чуть поблескивает, “татушка” на плече - отсюда не разглядеть, что там, трусняк фир­менный почти по колено, улыбка белозубая, хоро­шая... И опять-таки: не будь сегодняшнего утра, Све-точкин взгляд выражал бы сейчас совершенно иное. Не спокойное, чуть ироничное любование, а злобную зависть пополам с истеричными мыслями об одино­кой старости. И, могло случиться даже так (давай, Цавай импровизируй, теперь-то можно поизгаляться!), Что, разозлившись на весь мир, Светочка бы назло Всем-всем-всем дернула в местном баре сто - сто пятьдесят водки со льдом, послала бы подальше под-невольного Гарика, сама подплыла бы к этому мальчику, живенько окрутила бы зайку и так же живенько трахнулась бы с ним, например... м-м-м... в тренажер­ном зале - на каком-нибудь самом неудобном “Кеттлере”. Этакий прорыв в стиле Шарон Стоун. Наша дежурная стерва. Бр-р-р, гадость какая... Все, ладно, хватит глупостями башку забивать, пора домой.

- Искупнись пока, - милостиво разрешила Све­точка Гарику, направляясь в раздевалку. Нет, правда, зачем же над человеком так издеваться? Почти час проторчать около воды и даже не окунуться? Тем более что на одевание-сушку-кремы-макияж у нас уй­дет уйма времени.

Когда Светочка вошла в душ, оттуда ей навстречу выпорхнула средних лет, но сильно молодящаяся дама в откровенном купальнике. Светочка мельком брез­гливо успела подивиться ошибке природы, которая наградила даму необъятными бедрами и нулевым бюс­том. И, похоже, нулевым же вкусом, потому что ку­пальник этот (она такой в “Littlewoods” видела, баксов 150, если память не изменяет) открывал совсем не то, что следовало показывать, и, наоборот, закрывал то немногое, чем в этой сложной фигуре можно было по­хвастаться. Кстати_э кстати!

Кажется, именно эта активная дамочка в прошлый раз довела меня почти до истерики. Чем? Своими взгля­дами на жизнь. Да нет же, упаси Бог, она не мне лично их выкладывала, а своей подружке. Но достаточно гром­ко, так что слышала вся женская раздевалка. Предуп­реждаю: особо брезгливым мужикам сейчас лучше за­ткнуть ушки. Остальным в двух словах расскажу.

Заметила я этих старушек-веселушек сразу, как они вошли в бассейн. (Старушек - это потому, что, как они ни старались, даже с расстояния двадцать метров их суммарный возраст отчетливо переваливал за сот­ню). Для начала они пришибли меня тем, что впер­лись в бассейн со всем своим барахлом, тщательно упакованным в пухлые сумки. Потом они с трудом добрызгались до самого мелкого края бассейна и стали там, похожие на две сонные кувшинки в своих желтых купальных шапках. Минут двадцать трендели там, не двигаясь с места, постреливая по сторонам накрашенными глазками. И пустились в обратный путь. Попла­вали, называется. Но самое интересное произошло по­том. Я вообще не имею такой похабной привычки - следить, кто как моется и какого цвета у кого трусы. Они сами привлекли всеобщее внимание к своим ин­тимным отправлениям. Вторая дама, похожая на кон­фуз пластической хирургии, громко осведомилась у цодружки, зачем та (внимание, слабонервных просим удалиться!) забирает с собой использованный тампакс. А первая дама громким шепотом объяснила, что во­круг сейчас развелось море колдунов, которые, если заполучат какой-нибудь твой кусочек, могут навести жуткую порчу, вплоть до смертельного исхода. Поэто­му все уборщицы, медсестры и санитарки сейчас тас­кают им всякую дрянь из мусорных ведер и продают за хорошие деньги. Потому и живут припеваючи. А бед­ные бизнесмены и их жены чахнут и мрут пачками, сами не зная от чего.

Учтите при этом, что я несколько адаптировала жи­вой и красочный рассказ интеллигентной с виду дамы. Потому что, если послушать его в оригинале, записан­ным на пленку, сразу и не поймешь, кто выступает - Клара Новикова или Евгений Петросян. Смешно? Очень. Но эти две дурищи обсуждали весь этот бред на полном серьезе. Хотелось подойти к ним и посовето­вать что-нибудь очень дельное. Например, носить с собой специальный полиэтиленовый мешочек. Для кашлей и чихов.

- Светочка стала под душ.

Ах, как я уважаю всю парфюмерную и косметичес­кую промышленность! Такой себе недавно шампунь миленький купила... А вот сейчас из душа выйду, тело легонечко полотенцем промокну (не вытру, а именно промокну, понимать надо!), потом крем для лица, для ног, для тела, для шеи (а что вы хотели? за шеей надо очень и очень следить!), для рук, для век - домой приеду, музон потише поставлю и не меньше часа буду лежать и ни о чем не думать, а только тело свое лелеять. Блаженство...

Сильно хлопнула дверь в раздевалку. Сквозняк, как всегда. Мыльная вода еще стекала по лицу, но что-то заставило Светочку открыть глаза.

Прямо перед ней стоял мужчина.

Потом она не раз удивится, сколько успела переду­мать за прошедшие после этого секунды.

Первой мыслью, пока еще не разглядела его, было: в душ зачем-то вломился Гарик, чтобы меня охранять и здесь (может, ему Виталий позвонил и вставил по первое число за потерю бдительности). И вот теперь я устрою самый настоящий скандал и одному, и второ­му, хотя зачем Гарику-то - он человек подневоль­ный...

Вторая, но и самая шальная мысль была: это он, тот самый парень из бассейна, который мне так по­нравился. Мои бесстыжие мысли каким-то образом дошли до него, и он явился сюда, чтобы воплотить их в жизнь. Сразу стало жарко, и весело, и немножко стыдно, как во сне, когда снится, что идешь по улице голая...

Третья мысль (...нападение...) не успела сформиро­ваться до конца, но, как показали дальнейшие собы­тия, она-то и оказалась верной.

Парень (да нет, конечно же, не он, тот и симпатич­ней был, и ростом пониже, и, главное, - не с таким диким лицом) в два шага оказался около Светочки, выдернул ее из-под душа, а затем сноровисто, как опытная мать, заставляющая ребенка высморкаться, прижал к лицу тряпку. Светочка дернулась, стараясь вырваться, инстинктивно глубоко вдохнула чего-то хо­лодного и душного одновременно. В голове сразу ста­ло гулко и пусто, почему-то показалось, что вошед­ший воздух не пошел в легкие, а так и проскочил наружу через затылок.

Последняя, четвертая мысль в уже угасающем со­знании была: Господи, он меня изнасилует прямо здесь, на этом мерзком плиточном полу... какая га­дость... я этого не переживу... Виталий его найдет и разрежет на кусочки... живьем... на мелкие... кусочки... И тут же начало сниться, сниться, сниться...

Вовремя и грамотно составленная суматоха - луч­шее прикрытие для преступников. Если бы Виталий Николаевич Антонов вдруг задался целью выяснить, как это средь бела дня из бассейна, битком набитого на­родом, из-под носа (носов?) у двух опытнейших ох­ранников похищают женщину, он бы услышал массу интересного из уст многочисленных свидетелей. Ему бы рассказали, как закричала Тамара Георгиевна, и как бежала Любовь Сергеевна, и как удивился Антон Ефи­мович, и как испугался Леша, и т. д., и т. п. про всех, кто что-то видел или слышал, или догадался по всеоб­щей суете, что что-то случилось. Если бы Виталий Ни­колаевич Антонов все-таки стал докапываться до всего этого, то - большой любитель изящных честертоновских детективов, - может быть, и оценил бы очевид­ную и простую красоту похищения. Да вот не станет Инталий Николаевич заниматься подобной ерундой. И не расскажет ему говорливая гардеробщица о стран­ной “скорой”, приехавшей РАНЬШЕ, чем стало плохо какой-то женщине в душе. Не оправдается никогда не­счастный Гарик. Не сумеет доказать, что сработало - сработало! - его звериное, настоящее, натасканное на любую опасность чутье! И рванулся он таки в женскую раздевалку, чтобы... Нет, не расскажет. Просто не смо­жет. А через четыре часа после всего случившегося его тело бесследно исчезнет из морга больницы им. Лени­на, что на Большом проспекте Васильевского острова. А поди потом проверь, у кого из санитаров и насколь­ко потяжелел карман?

Кстати, и милиция этим шумным инцидентом за­ниматься не будет. А зачем? Женщина пропала? Где заявление о пропаже? Парня какого-то убили? Где Труп? Свидетели? Да на фига они нам? Кому надо - тот пусть этим и занимается.

А тот, кому надо, уже держал в руке телефонную трубку и слушал, не перебивая...

- ...ничего страшного. Сейчас поговоришь с ней. Эй, давай девку сюда! - Светочку сильно встряхнули, так что она обо что-то ударилась головой, и подвели к телефону. Ничего не соображая, она автоматически сказала “алло” в подставленную трубку. Вышло очень тихо, в трубке молчали, пришлось откашляться и по­вторить “алло” погромче.

- Света, - произнес ей в ухо чей-то ужасно знако­мый звенящий голос, - ты в порядке? - Что за дрян­ное кино? Будят среди ночи, задают идиотские вопро­сы в стиле американских боевиков... - Света, ты слышишь меня?

- Слышу, - ответила она, только чтобы отвязать­ся, - я спать хочу.

- Света!

Какого черта Виталий так рано ее разбудил? Ведь это же его голос, так? И почему он так странно и стро­го ее называет?

Весь мир внезапно ухнул вниз, но тут же вернулся. Ощущение, как после прыжка с вышки: удар воды по ушам, мгновенная потеря координации и - вот уже ты снова на поверхности. Упаси вас Бог от такого выныривания. Светочка очнулась и обнаружила себя сто­ящей в совершенно чужой огромной, почти пустой комнате с телефонной трубкой в руках. Левое плечо сильно (слишком сильно, даже больно!) сжимали чьи-то чужие грубые руки. В ухо рвался жуткий звенящий голос Виталия.

- Света! Ты можешь говорить? Тебе делали уколы? Света!

- Я слышу тебя, - сказала Светочка вдруг охрип­шим голосом.

- Как ты? - Быстрые горячие слезы подступили к ее глазам от невыносимой и непривычной нежности, послышавшейся в его голосе.

- Я...

- Ну, хватит сопли распускать! - рявкнули над ухом, и телефонной трубки уже не было в Светочкиных руках.

Мерзкая рожа, стоящая рядом, расплылась в похабнейшей улыбке, дослушивая предназначавшиеся Светочке слова.

- Ну, все, кореш, выговорился? - хрюкнул в труб­ку. - Молодец. Ты нас убедил. И девчонка твоя молодец. Нам будет легко договориться. Точняк? - Послу­шал еще немного, не переставая улыбаться, но загово­рил уже гораздо злее: - Ну, ты меня напугал. У меня уже полные штаны от страха... Чего? А вот это не ко мне, дорогой. Мое дело - твою девчонку держать, а говорить ты с другими будешь...

“Спасибо, - подумала Светочка, - спасибо. Дев­чонка - это я. Неожиданный комплимент. Господи, о чем это я?”

Она сидела с ногами в кресле, не двигаясь, но ста­раясь как можно больше рассмотреть и запомнить во­круг.

Это пригодится, это все потом пригодится, когда меня будут спрашивать, я все расскажу, что увидела. Первыми она запомнила человека, который ее охра­нял, и его собаку. Смотреть на них можно было украд­кой и очень коротко. Светочка уже убедилась: если за­держишь взгляд хоть на нем, хоть на собаке дольше, чем на полминуты, - настораживаются оба. Один раз “кавказец” даже поднял голову и издал что-то вроде предупредительного рыка. Кавказец - это собака. Па­рень скорее напоминает прибалта. Лицо круглое, кожа очень белая, мелкие веснушки. Волосы светлые, ко­роткие. Очень короткие. Глаза свинячьи. Тупые и злоб­ные. Шея короткая и толстая, плавно переходящая в толстый мерзкий живот. На нем: спортивные штаны темно-синие, с тремя косыми цветными вставками по бокам, белой, зеленой и красной.

Светочка покосилась на бандита.

Нет, соврала: красной, белой и зеленой. Итальян­ский флаг, запомнила? Парень в этот момент встает со стула, и мне приходится делать вид, что очень интере­суюсь их батареей. Так. Батарея. Грязная и облезлая. Лет сто назад, наверное, была покрашена в бежевый цвет. Под батареей лежит девять рублей. Монета в 5 руб­лей (“решка”) и четыре - по рублю (три “решки” и один “орел”). Мне не интересно, откуда они здесь взя­лись. Я просто запоминаю. Во времени не ориентиру­юсь, потому что мои часы непонятно где, хотя я полностью одета. Кто меня одевал? Как долго я была без сознания? Что сейчас - утро или вечер? Голова тяже­ленная, но сна ни в одном глазу. Холодно и... не то чтобы страшно, а просто немножко подташнивает. Если расцепить руки, они тут же начинают противно дрожать. Ноги не держат вообще, но ходить здесь не разрешают. Хорошо, что я не хочу в туалет. Не пред­ставляю, как бы я смогла у этих гадов что-нибудь по­просить.

Через неопределяемое время охранники меняются. Ни сказав друг другу ни слова. Просто один входит, садится, другой встает и уходит. Собака остается. Со­бака старая, морда седая, когда рычит, видны желтые клыки. Правое ухо рваное. Обои старые, желтоватые, с вытершейся позолотой. Потолки высокие, скорее всего квартира старого фонда. В голове начинает поти­хоньку разъясняться, но от этого становится еще хуже. Начинают лезть всякие глупые и страшные мысли и варианты причин похищений. Виталий уже все знает. Это хорошо. Он меня спасет. Скоро. Очень скоро. Это как в кино. Им скорее всего нужны деньги. Сейчас Виталий соберет нужную сумму, отдаст этим гадам и заберет меня домой. Мы больше никогда-никогда не будем ссориться. Он разведется со своей стервой, и мы поженимся. Мы купим дом в Нормандии и будем жить долго и счастливо. Я наплюю на свою фигуру и рожу ему трех прелестных детей. Или четырех. Трех девочек и мальчика. Мы купим большой семейный фургон и яблоневый сад. И наймем старого слугу, который будет нам варить сидр. Кажется, я начинаю хныкать. Собака шевельнула ухом и повернулась ко мне. Соба­ка, я хочу пить. Скажи своему хозяину, что я хочу пить. Господи, только истерики мне сейчас не хватало. Запо­минай. Если начнется стрельба, падай на пол и не ры­пайся. Это тоже из какого-то фильма. И даже из мно­гих. На память почему-то приходят самые грустные, с трагическим концом. Неужели эти придурки думают, что Виталий, отдав им деньги, оставит их в покое?

Господи, но если они это понимают, самый логичный выход прикончить меня? Выходит, я зря запоминала эти чертовы девять рублей под батареей? Затошнило еще сильнее. Теперь я понимаю, что меня тошнит от страха. Почему так долго? Господи, почему так долго? Странный шуршащий звук. Что это? Это второй ох­ранник открыл пакет с молоком. Ну и плечищи... Со­бака не двинулась с места. Гарден молоко очень лю­бил. И сыр. Даже рокфор. Я всегда ему из Франции привозила. Сесиль, Сесиль, как ты там, в своем Пари­же? Ты знаешь, что тут со мной приключилось?

Стараясь отвлечься, Светочка начала придумывать, что бы сделала Сесиль, если бы узнала, что ее подругу похитили. Ничего интересного на ум не шло, какие-то глупости, опять слишком похожие на отрывки из французских детективов. Занемели руки. Стараясь не производить лишних движений, Светочка стала расти­рать кисти.

Где мои часы? Где моя сумка? Еще раз: кто меня одевал? Огромные брезгливые мурашки поползли по всему телу при мысли, что, может быть, вот эти самые мордовороты, которые ее охраняют, как раз и дотраги­вались до ее тела... Мамочки мои, я ведь в душе совер­шенно голая была... Горячей волной накатил запозда­лый стыд. И сразу же злость-злость-злость. Стало полегче - не так страшно. Почему Виталий так долго собирает эти деньги? Много? Интересно, сколько? Не вздумай потом спрашивать. Потом? Господи, скорей бы это “потом”!

В коридоре послышалось какое-то движение. Ох­ранник насторожился, чуть повернулся в сторону от­крывшейся в двери щелки. Вышел. Собака равнодуш­но проводила его взглядом.

- Мой Гарден никогда бы не опустился до такой подлости! - зачем-то сообщила Светочка псу.

Дальше все происходило быстро и непонятно. Во­шли двое: плечистый охранник и еще один, в кашеми­ровом пальто. Более мерзкой рожи я, наверное, никогда не видела. Ну как будто на заказ делали. Для кон­курса “Мистер дерьмо-97”. На широченной харе воль­готно разместились все пороки человечества. Жирные небритые щеки плавно и без напряга перетекали в плечи. Где заканчивался подбородок с кокетливой ямочкой и начинался живот, определить было уже не­возможно.

Оба направились к Светочке. Плечистый споро связал ей руки, накинул на голову плотный мешок. Стараясь абстрагироваться от его прикосновений, Све­точка не рыпалась, понимая, что ситуация вошла в за­вершающую стадию.

Ну, представь себе, что ты у зубного. Вспомни то блаженное ощущение, когда врач, вдоволь насверлившись и накопавшись в твоем многострадальном зубе, наконец, отводит в сторону бормашину и начинает го­товить пломбу. Вспомнила? Вот. Спокойней, спокой­ней. Иди, куда ведут. На всякий случай запоминай по­вороты. Так. Вышли из комнаты. Налево. Длинный коридор. Под ногами - старый паркет. Слышишь, как скрипит? Справа послышалось журчание, наверное, ванна или туалет. Остановились. В воздухе - сильный запах табака и... нервозность. Где-то рядом хлопнула дверь. Новый запах - одеколон... сейчас, сейчас... “Drakkar Noir”, верно?

- А че с девкой?

- На... Возвращай. Мне его горло нужно, а не... От одних этих голосов коленки дрожать начинают.

- Так че, прям и возвращать?

- Сказано тебе?.. - Длинная фраза, от которой у Светочки под мешком запылали щеки. То есть щеки-то запылали от употребленных выражений. А вот смысл произнесенного... Если правильно расставить по мес­там подлежащее и сказуемое во всей этой матерной мешанине, получается, что главное действующее лицо в нашем балагане с похищением - Юрка Кашин?! Интересно, это случайная проговорка тупого испол­нителя или тонко рассчитанный ход? У Светочки вдруг начали заплетаться ноги. Ее довольно грубо дер­нули, повели...

Лифт, долго спускаемся, этаж пятый, не меньше, сразу же - в машину. Элементарная логика подсказы­вает, что выходили во двор. Кто же выведет на улицу человека с мешком на голове? Хотя эти... эти все могут.

В машине Светочка перестала ориентироваться сразу. Поняла только, что ехали быстро и много раз поворачивали. И это может означать что угодно. И что уехали далеко. И что следы путали. А потом - скрежет тормозов - хлоп! И я уже стою посреди улицы, без мешка на голове, и чей-то добрый голос рядом произ­носит:

- Девушка, вы сумку уронили.

Светочка оглянулась по сторонам. Идиллия, черт побери. Как будто ничего и не было. Никто не видел, как похищенную девушку выставили из машины, но­меров никто не заметил, но самое главное - нас никто и не встречает. Где трубы и фанфары? Где счастливые слезы освобождения? Где мужественный комиссар по­лиции, тонко и точно проведший операцию? И, нако­нец, где счастливый герой, обнимающий любимую женщину? Кажется, я сейчас расплачусь. Безнадежные ощущения ребенка, который, проснувшись среди но­чи и прислушавшись, все больше и больше убеждается в том, что взрослые ушли, оставив его одного. Что де­лать в такой ситуации? Правильно, разреветься во весь голос, чтобы они все прибежали, и испугались, и стали наперебой успокаивать, и кто-нибудь потом обяза­тельно остался сидеть рядом с кроватью. Кажется, я уже плачу.

Светочка огляделась, вытирая слезы. Обычный двор. Сразу и не скажешь, где находишься. Что мне сейчас нужно? Телефон? Или сразу - домой? Не могу же я здесь стоять вечность? Надеюсь, сумку мою не обчис­тили? Хорошо, что я имею привычку брать с собой в бассейн деньги... Которые, кстати, и не пригодились, потому что, выйдя на улицу, обнаружилось, что это - родная Петроградская, а дом находится буквально в двух кварталах отсюда.

- Светлана Вениаминовна! Майн готт! - Бедная Калерия, открыв дверь, чуть не рухнула на пороге.

- Это я, Калерия Карловна, - сказала Светочка мертвым голосом и вошла в прихожую. Надо бы спро­сить, где Виталий. Но работа по произнесению еще каких-либо звуков показалось настолько тяжкой, что Светочка молча прошла в спальню и, не раздеваясь, легла на кровать, все еще прижимая к себе сумку.

Несколько раз кто-то тихо приоткрывал дверь, но тут же исчезал. Наверное, Калерия переживает. Я не буду вставать. Я буду здесь лежать. Я не встану. Я никог­да не встану. Меня парализовало. У меня атрофирова­лись чувства. Где-то подрагивает слабый ма-аленький вопросик: где Виталий? А еще где-то копошится пога­ный маленький червячок-мазохист, который щекочет еле живой клочок сознания своими смешными вопро­сиками типа:

это что - наказание

это наказание мне здесь и сейчас за то что я там у себя в своем сказочном мире позволила мальчику-монголу целовать себя

это несправедливо это ведь понарошку это нечестно это нечестно нечестно нечестно

это не детская игра здесь нельзя побежать к маме и пожаловаться и знать что будешь права даже если уда­рила первая и у него пошла кровь из носа и он уже идет сюда со своей сердитой матерью чтобы ругаться

откуда это нарастающее с каждым годом с каждым днем чувство вины вины перед всеми перед отцом Вита­лием мамой всеми нерожденными детьми которым не разрешили появиться на свет благородно сообщив что не накопили еще любви для них не накопили самим не хва­тает

- Светлана Вениаминовна, вы уже два часа лежит на кровати. Сделать вам чай? - Как всегда, у Калерии при волнении отшибает русский язык. Бедная вы моя, бедная, какой тут, к дьяволу, чай? Вот если водки... Стакан. Хотя нет, от стакана, наверное, сразу вырвет.

Еще через вечность:

- Светлана Вениаминовна, извините меня, но там вас к телефон...

Меня? С того света, что ли? Заждались?

- Да.

- Послушайте, я не знаю, как вас там зовут...

- Здороваться надо для начала, - пристрожила Светочка, удивляясь, что еще может обращать внима­ние на такую ерунду.

- Для начала помолчите! И послушайте, что я вам скажу! - Какой мерзкий, истеричный и, главное, - совершенно незнакомый голос. - Мне глубоко напле­вать и на вас, и на эту скотину! Но если мне немедлен­но не вернут сына, я приму меры, от которых не по­здоровится и вам, и этому... - Далее непечатно, непечатно и непечатно.

Эй, эй, дамочка! Вы, кажется, немного ошиблись каналом! У нас здесь совсем другой детектив! Здесь МЕНЯ похитили, МЕНЯ! Какой, к чертям, сын? Уби­райтесь вон из моей жизни! Мелькнула еще бредовейшая мысль о чьем-то шизнутом розыгрыше, но тут же, к счастью, исчезла. Я не могу припомнить ни одного из своих знакомых, способных так дико шутить. За ис­ключением, пожалуй, самого Виталия. Это что теперь, новая шоковая терапия?

- Набирайте, пожалуйста, правильно номер, - веж­ливо ответила Светочка и собралась уже положить труб­ку. Но поскольку все движения стали ужасно медлен­ными, она успела ясно услышать, как та нервная дама на другом конце провода раздраженно сказала кому-то в сторону:

- ... А говорили, что она совсем не дура...

И вот эта фраза, обрывок интонации, и это самое “в сторону” моментально схлопнулись в единое целое, картинка-загадка стала картинкой-отгадкой... лишний раз доказывая, какой тонкий и сильный актер погиба­ет в нашем Виталии. Это надо же: раза два, ну, макси­мум, три за всю нашу совместную жизнь мы вскользь касались его отношений с женой (да нет же, почему же бывшей? реально существующей и ныне здравствующей). Но даже и тех скупых мазков великой кисти мастера хватило, чтобы получился полный и точный портрет.

Светочке показалось, что чужие руки снова начи­нают ее раздевать.

- Вы все слышали? - Ах, да, я поняла, откуда этот тон. Она же, кажется, лет сто назад заканчивала педа­гогический институт. Учительница начальных классов. Как же, как же... Нет, и все-таки у меня опять чего-то не складывается. Она же со своим отпрыском должна быть, насколько я знаю...

- Вы звоните из Швейцарии? - зачем-то спросила Светочка. И успела услышать еще одну фразу “в сто­рону” перед тем, как мадам Антонова в раздражении бросила трубку:

- ... господи, какая же она тупая...

Ага. Тупая - это я. Я - тупая. Начинай, дорогуша, потихоньку привыкать к этой мысли.

Телефон зазвонил буквально через три минуты. Светочка вздрогнула и сняла трубку, почти уверенная, что мадам Антонова вылила еще не все помои на ее бедную голову.

Нет. Это была не мадам. Это был сам господин Ан­тонов.

- Ты дома? - спросил мертвым голосом.

- Да. - В моем голосе жизни было не намного больше.

- Ты в порядке?

- Только что звонила твоя жена.

- Она сказала, что-то про сына.

- ... - Это не означает, что Виталий грязно мате­рится. Я просто пытаюсь обозначить километровые паузы (они представляются мне так: не в часах, а именно в километрах) между моими репликами.

- Она сказала, что если его не вернут, она примет меры, от которых нам не поздоровится.

- Я не поняла, откуда она звонила...

- Из Европы. - Первое произнесенное слово. Спасибо.

- Я поняла, что не из Америки...

- Я говорю: из гостиницы “Европа”.

- Так они приехали? - Боже мой, что мы обсуж­даем? Какое мне дело до его стервозной супруги и чах­лого отпрыска?

- У Лешки завтра день рождения. - Огромное спасибо. Ввести меня в курс своих домашних дел - это акт огромного человеческого доверия.

- Будете праздновать?

- Света. - От его голоса у Светочки вниз по спине поползли большие дохлые мурашки. Она чуть было не рассмеялась истеричным смехом от такого пришедше­го на ум сравнения. Но собрала всю свою волю и, на­турально, прикусила язык. - Моего сына похитили.

Теперь паузу держу я.

- Я прошу тебя: сиди дома, никуда не выходи и ничего не делай.

Если бы я была режиссером этого нашего крутого боевика, я сейчас дала бы на экране сдвоенный кадр: лицо Виталия и мое.

А на этом фоне - нарочно плохую, , шероховатую запись короткого диалога двух бандитов:

“ - А че с девкой?

- На... Возвращай. Мне его горло нужно, а не...” Чувствуя, как поднимается от желудка шершавый ком тошноты, Светочка, кашлянув, выдавила из себя краткое содержание последнего слышанного ею диа­лога похитителей.

- ...что?.. - Виталий уронил это “что” голосом че­ловека, внезапно поймавшего на себе взгляд разгне­ванной кобры.

- Да Кашин! Кашин твой все это сделал! Сволочь твоя деревянная! - Светочка кричала в трубку и не могла остановиться, даже когда услышала короткие гудки. После чего села на пол и, наконец-то, разреве­лась.

Итак, подведем итоги, милочка.

Светочку выставили из машины в проходном дворе на Петроградской вовсе не потому, что Виталий что-то там заплатил. И я даже думаю, не в деньгах там дело. Наверняка какие-то специальные бизнесменские раз­борки. И Светочка оказалась неподходящим объектом. Так скажем: недостаточно крупной ставкой. Ее верну­ли и поставили покрупнее. Ну действительно: просто любовница (ну и что, что пять лет уж? Не в сроках дело, девушка, не тюрьма, чай). Вот сын - это другое дело. А теперь садитесь и объясняйте мне подробно и доходчиво: почему наши счастливые (счастливые, счастливые, не ухмыляйтесь так ехидно!) пять лет - это НИЧТО, а заморенный пацан семи (шести? восьми? не знаю!) лет, которого Виталий, ни минуты не заду­мываясь, оставил в возрасте полутора лет (это знаю точно, их сиятельство как-то обмолвились в застоль­ной беседе), - это ВСЕ? Объясняйте, объясняйте, не стесняйтесь в выражениях!

И главный ужас в том, что выбор этот за Виталия сделали посторонние, низкие и дрянные люди. И сде­лали, судя по всему, безошибочно. Ах, как всем нам стыдно.

Светочка поежилась от омерзения. Ей вдруг пока­залось, что какой-то грязный шантажист открыл перед ней блокнот Виталия, в котором быстрым неровным почерком записаны все потраченные им на Светочку деньги. Вплоть до шоколадок и трусов.

Когда человеку совсем-совсем плохо, он обычно делает что-нибудь совсем простое. Например, берет сигарету.

Эти проклятые женские сумки, полные чертова ба­рахла, среди которого ничего не найти! Светочка не­сколько минут нервно копалась в сумке, потом сдела­ла самое простое: вывалила все содержимое на кро­вать. Вот же она, почти полная пачка “Мальборо Лайт”. А вот и зажигалка. Виталий подарил в позапро­шлое воскресенье. Светочка смотрела на золотистый цилиндрик, как на дохлую лягушку. Возникло идиотское желание швырнуть зажигалку на пол и топтать ее ногами. Именно как подарок Виталия.

А вот рядом с сигаретами на кровати оказалась еще одна странная вещица. Ну-ка, кто здесь подогадливей? Что было написано на маленьком прямоугольнике плотной бумаги? Ай да знатоки! Ай да молодцы! Есть такая буква!

Самойлов Александр

частный детектив

тел. 928-11-40

конфиденциальность гарантируется

Приз! Приз! Приз! А кто сошел с ума - я не вино­вата!

Светочка медленно огляделась по сторонам. Где я нахожусь, скажите, пожалуйста? Я что - еще не вер­нулась из своего романтического путешествия? Тогда я, видимо, чего-то недопонимаю. Фирма “Невские зори”? Вы что-то перепутали. Мы заказывали драку на свадьбе, а не оркестр на похоронах. Если ВСЕ ЭТО - лишь продолжение приключений в МОЕМ мире, то, скажите на милость, каким вы видите конец этой бое­вой истории? Самым счастливым? Ну-ка, ну-ка, вари­анты? Сейчас я, пожалуй, напрягусь и помогу вам.

Так, так, так...

Ну, простейший - это через несколько минут сюда врывается Виталий, обвешанный воздушными шарами и хлопушками. За ним появляются носильщики с по­дарками и средних размеров цветочным магазином. Громко крича: “Сюрприз! Сюрприз!”, Виталий падает на колени, немедленно на мне женится, и мы спешно сваливаем во Францию - разводить яблони, гнать кальвадос и рожать троих детей.

Чуть посложнее, но тоже - со вкусом. Виталий при­езжает сюда (ну пусть не через несколько минут, пусть через полчаса...) и привозит мне завернутые в тряпоч­ку уши той скотины в кашемировом пальто. А еще лучше - пусть отрежет их у меня на глазах! А вы, де­вушка, кровожадная... Не забыть! Виталий брезгливо пнет ногой корчащееся тело, подойдет ко мне, крепко обнимет и тихо скажет в самое ухо: “Болвася, Болвася, как же ты мог такое про меня подумать...” Да вы еще и сентиментальны, девушка...

Третий вариант... Эй, эй, девушка, куда же вы? Вы же еще не дослушали!..

Пойду-ка я приму душ. Что-то я стала противна сама себе.

С трудом перебарывая чувство отвращения, Све­точка отправилась в ванную. В коридоре метнулась ис­пуганная тень Калерии Карловны:

- Светлана Вениаминовна, вам что-то нужно?

- Нет, нет, спасибо, вы можете идти домой. - За­метив неуверенность на лице немки, Светочка повто­рила как можно более бодро: - Идите, идите, Калерия Карловна, у меня все нормально.

В ванной, стараясь как можно меньше прикасаться к ЧУЖИМ вещам, Светочка осторожно залезла под душ. Как это там делают наши любимые америкашки? Наливают ванну воды, ложатся, а потом опускают в воду включенный фен? Бульон с профитролями. Суп любительский. Щи суточные. Бр-р-р, какая пошлость.

Три минуты почти кипятка, а затем три минуты - ледяной воды (повторить два-три раза, если выдержит сердце) взбодрили тело и резко освежили мозги. Ватсон, если есть сомнения, где ты находишься - ЗДЕСЬ или ТАМ, проверяется это э-ле-мен-тар-но! Просто позвони по указанному в визитке телефону. И если ты ТАМ, то тебе ответит приемная частного детективного агентства. А если - ЗДЕСЬ, то... А что - “то”? А то, что у нас, в Питере, и телефонов-то на 928 нет!

Светочка вышла из душа, спокойно оделась, безот­четно выбирая вещи попроще, купленные давно, и ни в коем случае - не ЕГО подарки. (Как будто отдален­ность во времени от настоящего момента сделала эти вещи чище и честнее). Села на кровати, подвинула к себе телефон, набрала номер, убедилась, что данный номер в телефонной сети действительно отсутствует и... Что? Заплакала? Начала бить посуду и крушить ме­бель? Выпила пятьдесят таблеток тазепама? Нет. Нет. И нет.

Светочка сильно зажмурилась, но не от страха или отчаяния. Просто ей показалось, что именно так мож­но удержать одну очень важную мысль. Посидела так несколько минут. Затем набрала другой номер. И очень вежливо, но строго сказала в трубку:

- Добрый день. Кирилл? Светлана беспокоит. Мне нужно срочно найти одного человека.

- Пожалуйста, - квакнули в трубке. - Россия? Зарубеж?

- Россия.

- Что известно? Фамилия есть? - Пусть вас не удивляет такая постановка вопросов. Для нашего “спе­циалиста по особым поручениям” фамилия вовсе не является главной информацией.

- Самойлов Александр. 1963 года рождения. В 1980 году закончил 366-ю школу Московского района.

- Блеск, Светлана Вениаминовна. Через пять ми­нут перезвоню. Вы дома?

- Я дома. Но почему так долго? - удивилась Све­точка. Она была совершенно уверена, что адрес Са­мойлова уже высветился у Кирилла на компьютере.

- Видите ли, Светлана Вениаминовна, ваш Са­мойлов - моряк рыбфлота. Я просто хочу выяснить, на берегу ли он. Если окажется, что он в рейсе, вам уточнять местонахождение корабля?

- Нет, спасибо.

Когда через полчаса Светочка, одетая, с небольшой сумкой через плечо, проходила через холл, она-таки сделала одну вещь. За которую ей потом будет немного стыдно. Но которая принесла ей огромное моральное удовлетворение.

Наперерез ей из кухни вышел, помахивая хвостом, сэр Уинтон Барколдайн Кубер-Педи. Говорите, древнее священное животное? Говорите, злопамятен? Что ж, приятель, тебе не повезло.

С наслаждением размахнувшись, Светочка дала сэру Уинтону отличного пинка под его пушистую вы­сокопородную задницу.

Господи, какая мерзость! Как здесь только люди живут?

Светочка испуганно шла по коридору общежития, поминутно оглядываясь. Только что из-за угла на нее выскочила какая-то красная распаренная тетка с тази­ком, полным мокрого белья. Дико глянула, шарахну­лась в сторону и даже что-то буркнула сквозь зубы. Нехорошее что-то, рабоче-крестьянское, по поводу того, что, мол, шляются тут всякие...

- Открыто, открыто! - крикнули из-за двери на Светин стук. - Быстро управились. - Сашка Самой­лов сидел на стуле спиной к двери. Он обернулся и ус­тавился на Светочку веселым удивленным взглядом. Она успела удивиться, как мало изменился ее одно­классник, но в этот момент...

Светочке на секунду показалось, что вся комната резво легла набок и она сама теперь стоит на стене. Ощущение было пренеприятным, голова закружи­лась... Светочка зажмурилась, но от этого стало еще хуже. Перед глазами замелькал какой-то странный дерганый фильм, составленный из ярких коротких кадров, большинство из которых ничего ей не гово­рило: просторный холл незнакомого дома, бриллиан­товая сережка, северные окраины Питера, но до жути запущенные и безлюдные, почему-то танк, облака странной формы, и люди, люди - в нелепых одеждах, какой-то безногий калека, полчища гигантских му­равьев...

Светочка очнулась, сидя на стуле. Рядом стоял обал­девший Самойлов. ТЕПЕРЬ она вспомнила все.

Светочка разжала кулак, в котором лежала смятая визитка, и молча протянула ее Саше.

- Ого! - Он осторожно взял смятый прямоугольник, прочитал надпись и... расхохотался. - Откуда это у тебя?

- От-туда, - глупейшим голосом Юрия Никулина ответила Света. Язык еще плохо слушался и мог выго­варивать лишь простейшие фразы: - У тебя можно ку­рить?

- У меня все можно! - Саша сел напротив. - Све­тило! Я не верю своим глазам! Последний раз я тебя видел...

Они оба ВСПОМНИЛИ, где виделись в последний раз, поэтому продолжения не последовало.

- Но... черт побери! Мы что, вернулись все обратно?

Светочка кивнула. Как раз в этот момент она поче­му-то вспомнила, как хоронили Виталия. Хоронили? Господи, когда же это было?

- Тем лучше, - сказала она про себя, - значит, я на верном пути. Самойлов, мне нужна твоя помощь.

- Моя? - Саша менялся на глазах. Из почти чужо­го человека, почти не изменившегося с годами просто одноклассника он превращался в героя. Светочка су­дорожно вздохнула и провела рукой по плечу. На долю секунды показалось, что на ней длинное ручной вы­делки замшевое платье. - Я готов.

- Я... у меня... - Ну-ка, девушка, сосредоточьтесь! На вас это совершенно не похоже! - Мне нужно по­пасть в мой мир.

- А что, доктор Поплавский вас уже не пользу­ет? - Вот-вот, именно так держал себя любимый сынок Второго Диктатора.

- Мне нужна именно ТВОЯ помощь, - проговори­ла Светочка с усилием женщины, которая не привы­кла просить.

- Когда? - спросил Саша, поднимаясь.

- Сейчас.

- Здесь?

- Нет, - Светочка наконец-то улыбнулась. - На­деюсь, на этот раз все будет проходить гораздо цивиль­ней. Мы попробуем все это сделать прямо у доктора Игоря.

- Едем. - Саша снял куртку с вешалки.

Глава четвертая

ИГОРЬ

Весь мир сошел с ума. Ничего более банального, но наиболее подходящего к ситуациям последних трех часов я придумать не могу. Так. Впоминаем лекции по психиатрии. Профессор Лорин, ау! Что вы там нам рассказывали о навязчивых состояниях?

Игорь сидел на холодной скамейке парка и, вежли­во улыбаясь, слушал бред своего пациента. Виноват, бывшего пациента. Бляхман не принес абонемента в филармонию. Ни пожизненного, никакого. Он просто пришел поговорить, посоветоваться. Причем наотрез отказался разговаривать в клинике, а умолил Игоря выйти с ним в парк. И вот сейчас Игорь и так и этак старался вклиниться в горячий монолог Юрия Адоль­фовича, чтобы сообщить, куда тому, собственно, нуж­но идти за советом.

- ...поймите меня правильно. Я немолодой, неглу­пый, как мне кажется, человек. Для меня фантастика всегда была не более чем книги на полке у дочери... - Далее шел бессвязный, прерываемый частыми и вити­еватыми извинениями рассказ о производственных проблемах пианиста.

- Я все понимаю, Юрий Адольфович. - Игорю удалось, наконец, вставить слово. - Но ко мне-то у вас какие претензии?

- Претензии?! К вам?! Что вы, Игорь Валерье­вич!! - Бляхман замахал руками от ужаса. - Вы для меня - первый благодетель на земле! Вы для меня чудо сделали!

- Ну уж, ну уж, - заскромничал Игорь, ничуть при этом не сомневаясь, что Бляхман прав. - Вы про­сто сами очень хотели поправиться. Без вашей помо­щи у меня ничего бы не получилось... - И это тоже было чистой правдой.

Юрий Адольфович часто закивал и с ходу снова понес полную околесицу. Что-то про полипы в носу, про свою дочь, жену, снова про нос...

- Юрий Адольфович, - завершающим тоном ска­зал Игорь, вставая со скамейки, - все это очень инте­ресно, но у меня, к сожалению, совсем нет времени дослушать вашу любопытную историю до конца. При­ходите как-нибудь потом...

- Потом значит - никогда, - страшно грустно произнес Бляхман, глядя в землю под ногами.

Странные люди они - пациенты. Просидишь с ними ночь, вытащишь с того света, вернешь подвиж­ность рукам, и все - считают тебя чуть ли не самым близким родственником. А главное - самой большой и гигроскопичной жилеткой! В которую можно дрыз­гать все о своих хворях, а также семейных и прочих проблемах. Ага! - Игорь засмеялся внутренним дья­вольским смехом. - Вот я тебя и поймал! Кто тут вчера страдал от недостатка людской благодарности? Так вот тебе высшее проявление обратного: человек пришел к тебе, потому что доверяет! Абонемента в фи­лармонию не принес, зато принес свои сомнения и тревоги. Гордись. Я и горжусь. Но лучше бы все-таки деньгами...

- Юрий Адольфович! - Голос Игоря стал заметно строже. - Мы с вами сейчас расстаемся. Я посовето­вал бы вам сходить к хорошему отоларингологу. Если хотите, могу кого-нибудь посоветовать. Из знакомых.

- Игорь Валерьевич! - Бляхман тоже встал. - Я уже был у отоларинголога. И как раз у того, что вы мне посоветовали. Из знакомых.

Поплавский быстро глянул на Бляхмана. Слишком много иронии прозвучало в том, как тот передразнил последние слова Игоря.

- Очень хорошо. Но я-то тут при чем? - Кажется, я этот вопрос задаю уже пятнадцатый раз. Он так про­сто не уйдет. Что же мне, бежать, что ли? Неудобно как-то.

- А знаете, - вдруг как-то хитро сказал Бляхман с интонациями знаменитого фокусника Акопяна, - а ведь вы сейчас никуда не уйдете! И еще, по крайней мере, десять минут просидите здесь, со мной.

- С чего это вы решили?

- А потому что я все еще чувствую запах вот этого подгнившего пруда, - Юрий Адольфович подбород­ком указал на покрытый листьями и утками водоем, - и вашего одеколона. Названия не знаю, но пахнет хо­рошо.

- Ну и что с того, что чувствуете? - Игорь по-прежнему стоял около скамейки, а Бляхман сидел, глядя на него снизу вверх. Игорь не мог вот так просто повернуться спиной к немолодому человеку и уйти. Он ждал, когда Юрий Адольфович сообразит встать. Чтобы тут же подать ему руку для прощания.

Бляхман сидел. Глаза его хитро блеснули.

- Игорь Валерьевич, хотите маленький фокус?

- Нет, - быстро и честно ответил Игорь.

- Ну сделайте мне это маленькое одолжение. Не хотите десять минут, подождите хоть три.

- Почему именно три?

- Потому что, по моим подсчетам, примерно через три минуты рядом с нами появится кто-то или что-то, сильно пахнущее уксусом.

- Уксусом? - Игорь натянуто рассмеялся. Глубо­ко внутри у него уже засела неясная тревога. Он снова сел на скамейку. - Ну, и где же ваш фокус?

- Подождите чуть-чуть. Время еще не прошло.

- Да? - Терпение Игоря лопнуло, и он уже соби­рался сказать что-то язвительное, но тут же увидел, что прямо к ним, прихрамывая, идет лаборантка Люда с большой хозяйственной сумкой.

- Игорь! - громко начала Люда еще издали. - Ну ты представляешь, какая непруха! Шла сейчас из мага­зина и подвернула ногу! Здравствуйте, - кивнула она Бляхману, подходя и усаживаясь рядом. - Больно ужасно. И главное - сумку уронила. А там - бутылка уксуса!

Об этом можно было догадаться и так. Пахло от Люды как от свежезамаринованного шашлыка.

Игорь медленно поднял глаза на Юрия Адольфови­ча. Тот улыбался.

- Вы знали? - глупо спросил Игорь, когда Люда ушла.

- О чем? О том, что эта женщина разобьет бутыл­ку? Да ну, что вы! И, пожалуйста, не подумайте, что мы с ней сговорились. Это было бы слишком сложно. Да и к чему мне дурить вас таким способом?

- Верно. Но тогда... Я ничего не понимаю. Рас­кройте секрет.

- Какой секрет? Я же вам уже все рассказал! - удивился Бляхман. - Я чувствую запахи из будуще­го. - Он так буднично произнес эту фразу, что Игорь снова подозрительно на него посмотрел.

- Сколько я вам сделал сеансов? - вдруг спросил Игорь.

- Два, - тотчас же ответил Бляхман, как будто ждал этого вопроса.

- И что вы... что вам снилось?

- А почему вы об этом спрашиваете? Это имеет какое-то значение?

- Ответьте, пожалуйста.

- Я не помню точно... - Врешь, врешь, старина Бляхман, все ты помнишь. И разгадка твоя там, в том, как ты считаешь, сне.

Юрий Адольфович неловко попытался разыграть забывчивость:

- Нет... Но вот что меня тогда поразило... второй сон был точнейшим повторением первого... - Он по­молчал еще полминуты и когда Игорь уже был готов вскочить и убежать от навязчивого пациента, вновь за­говорил:

- Знаете, Игорь Валерьевич, - тут голос Юрия Адольфовича дрогнул, - мне неудобно об этом гово­рить, но если бы я был хоть чуточку суеверен... нет, это не так, кажется, называется... в общем, я бы ска­зал, что в обмен на мои руки вы забрали у меня душу.

- Ошибаетесь! Ошибаетесь, дорогой мой пиа­нист! - страшным голосом вскричал Игорь. - Я у ВАС ничего не забирал! И тем более в обмен на ваши руки! Вы сами отдали свою душу тому, кто предложил под­ходящую цену! Признавайтесь: так было дело?

- Вы... откуда вы знаете? - На лбу у Юрия Адоль­фовича выступили капли пота.

- Ничего я не знаю, - сникая, произнес Игорь. - Вы сами только что проговорились.

- И что же... как же дальше? - Взглянуть со сто­роны - так мы с ним просто - два полных идиота, начитавшихся современных сатанинских романов. - А обратно... нельзя?

- Проданный товар обмену и возврату не подле­жит, - жестко сказал Игорь. Ни фига, ни фига, госпо­дин Бляхман, и даже не заикайтесь. И близко к аппа­рату не подпущу. - Знаете, мне давно пора идти.

Юрий Адольфович его, кажется, и не услышал. Он полностью погрузился в свои мысли.

- До свидания! - громко произнес Поплавский.

- Да, да... До свидания, Игорь Валерьевич...

Рук они друг другу не пожали.

Игорь быстро шел обратно к институту. Черт, за всеми этими беседами я, оказывается, страшно замерз. Ах, какой интересный случай! Как бы его поподроб­ней рассмотреть? Вот бы сейчас заманить этого Бляхмана и нейрограмму снять, а? Интересно, она изме­нилась? И если да, то как? Я ему верю на сто пять процентов. Что-то с ним действительно произошло. Ну, не душу он, конечно, продал, но какой-то компо­нент наверняка утерян. Какой? Прямо руки чешутся проверить... Сейчас приду в лабораторию... Нет, лучше сразу в архив забежать, поднять историю болезни. А в лаборатории достать и перетряхнуть старые записи. Когда это он у нас лежал? Игорь уже повернул было к зданию архива, но вовремя глянул на часы. Боже мой, меня же в “Фуксии” клиент дожидается!

Какой-нибудь посторонний наблюдатель или про­сто кто-то из прогуливающихся больных, наверное, сильно бы удивился, увидев сейчас заведующего тре­тьим отделением Игоря Валерьевича Поплавского.

Потому что этот всегда спокойный и уравновешенный человек сейчас совершал странные и загадочные пере­мещения по территории Нейроцентра. Вначале он шел размеренным шагом, явно направляясь к себе в отде­ление. Затем повернул к библиотеке, через несколько шагов остановился, махнул рукой, снова зашагал к главному корпусу. Внезапно он остановился, крепко и звонко хлопнул себя по лбу, постоял еще немного на месте, о чем-то напряженно размышляя. И пошел дальше уже совершенно другим шагом - то ли сильно задумавшегося, то ли внезапно постаревшего чело­века.

Я вспомнил. Ох, как я вдруг все вспомнил! И не надо уже идти в архив, я вспомнил, когда у нас лежал Юрий Адольфович Бляхман. И, главное, как он к нам попал... Я тогда был молодой, самоуверенный до не­приличия, мне казалось - завтра в каждой газете я буду натыкаться на собственное довольное фото, буду умничать перед корреспондентами, а потом кокетливо восклицать: ах, как меня утомила пресса! Бремя славы, знаете ли... И Нобелевская, считай, в кармане, даже осведомлялся у знакомых, не знает ли кто точно, сколько это в рублях по нынешнему курсу, и даже уче­ников себе начал присматривать из еще более молодых и талантливых... А для пущей убедительности рыскал по городским больницам в поисках самых-пресамых сложных случаев. И случайно наткнулся на трагедию пианиста Бляхмана. Который, бедняга, шел себе по улице, никого не трогал, а злодейка-судьба решила как раз в этот момент слегка порезвиться и поглумиться над простыми людьми. Взяла да смешала в одну кучу: троих людей, велосипед и несколько килограммов оконного стекла, наколотого крупными кусками. Результат получился - ничего себе, достойный пера, ну если не Шекспира, то Михаила Чулаки точно. Кто-нибудь во­обще задумывается, спасая ту или иную жизнь, - а нужно ли это спасаемому? То есть не сама жизнь, а то, что из нее получится? Никто не отменял подвига ле­гендарного Мересьева. Но кто-нибудь припомнит хоть один рекорд Брумеля после той злополучной ночной прогулки на мотоцикле? И что, черт возьми, гуман­ней - ампутировать ноги талантливой молодой балери­не, попавшей в автокатастрофу, или дать ей умереть - оставив навсегда молодой и красивой с неувядшим та­лантом, в самом расцвете карьеры? Клятва Гиппократа прямого ответа на столь тонкий вопрос, увы, не дает. Особенно сейчас, когда все уже научились так много и красиво говорить, с легкостью выворачивая наизнанку любую азбучную истину.

Нет, курсе на втором-третьем Игорь сам бы пищал от восторга, рассматривая рентгенограммы предпле­чий больного Бляхмана до и после лечения. И ничего банальней, чем эпитет “ювелирная”, к такой работе не придумал. Но сейчас... Когда опыта еще маловато, а самоуверенности - хоть отбавляй, когда утром каждо­го дня видишь в зеркале не меньше как спасителя че­ловечества, которому дано и карать, и миловать...

Доктор Поплавский с ходу и совершенно верно оп­ределил причину грусти в глазах Бляхмана. Его не уст­раивали получившиеся руки - хорошие добротные конечности обыкновенного человека. Ему нужны бы­ли ТЕ, прежние, с которыми он был виртуозом!

Игорь радовался, как ребенок, которому подарили конструктор LEGO. Вот это случай! Вот это удача! Вот я всем покажу чудеса моего метода!

Сложности начались практически сразу. За время своих многомесячных мытарств Юрий Адольфович дошел почти что до той стадии отчаяния, за которой - лишь полное отупение. Ему оставалось чуть-чуть для того, чтобы смириться со своей участью и податься в учителя музыки. А Игорь к тому времени уже настоль­ко поверил во всесильность своего аппарата, что даже и не подумал о том, чтобы хоть как-то подготовить че­ловека к процедуре, настроить, так сказать, на чудо. Поэтому, когда после первого сеанса у пациента Блях­мана не оказалось НИКАКИХ улучшений, Игорь чуть с ума не сошел от неожиданности. Но, к счастью, живо сориентировался и после непродолжительной беседы с Юрием Адольфовичем понял свою ошибку. В данной ситуации он поступил, как легкомысленный чародей, который махнул своей волшебной палочкой, даже не поинтересовавшись, загадал человек желание, или нет. Дав себе клятву - впредь внимательней относиться к пациентам, Игорь специально накануне следующего сеанса целый вечер разговаривал с Бляхманом, дели­катно настраивая того на выздоровление. И чуть было не перестарался.

У Игоря даже сейчас при воспоминании о том дне выступил холодный пот на лбу.

Я помню, как встречался рано утром с Андреем, бывшим одноклассником и совершенно задвинутым меломаном. Тот принес “крутейшую”, как он выразил­ся, запись Первого концерта Чайковского для форте­пиано с оркестром. Потому что именно это произведе­ние я задумал поставить Бляхману перед сеансом. Для усиления эффекта, так сказать. Ну уж и эффект полу­чился - дальше некуда. Бляхман мой отъехал в мо­мент.

А вот возвращаться не захотел.

Что это значит? А понятия не имею. Это был пер­вый и единственный случай в практике использования аппарата. Человек, лежавший на кушетке передо мной, был, безусловно, жив. Равномерно, но вяло постуки­вал пульс, дыхание... да, дышал, но никакой реакции на внешние раздражители. Все мои суетливые попыт­ки вернуть его в сознание не увенчались успехом. Его душа упорно не хотела возвращаться в искалеченное тело.

За те десять минут, пока он болтался неизвестно где, я успел попрощаться с наукой, работой и даже свободой. Я, непонятно откуда, припомнил (или сам на ходу сочинил?) бредовые запутанные молитвы, при­зывая всех известных святых. Я сидел над пустой мате­риальной оболочкой и, не стесняясь, вслух, словно темный язычник, умолял его душу вернуться.

Я до сих пор не знаю, как и почему все это получи­лось, я не знаю, где она была и почему вернулась. Известно лишь, что обещанное чудо свершилось. Рос­сийская музыкальная культура получила обратно свое­го пианиста-виртуоза. А я приобрел ценный опыт. И с тех самых пор очень внимательно отношусь к своим пациентам. Особенно к людям творческим. В частнос­ти, этим объясняется мой (для всех неожиданный) отказ принять в отделение разбитого инсультом из­вестного режиссера. А я просто сел себе тихонько и припомнил его фильмы. В хронологическом порядке. И понял, что этого жертвенного эгоиста с явно выра­женными мазохистскими наклонностями мне вернуть не удастся.

Игорь вошел в отделение, продолжая задумчиво по­качивать головой. Точь-в-точь какой-нибудь старичок профессор, на ходу решающий сложнейшие проблемы мироздания.

Это не может быть простым совпадением! Эти де­сять минут, которые стоили мне седых волос три года назад. И те, о которых говорил сегодня Юрий Адоль­фович. Что, что он там пытался мне объяснить? Ка­кой-то фантастический феномен с пронюхиванием бу­дущего? Этого мне только не хватало...

Не выходя из имиджа выжившего из ума светила науки, Игорь остановился посреди коридора, всплес­нул руками и на глазах удивленной медсестры бросил­ся прочь. Действительно, при чем тут отделение, когда клиент ждет в Оздоровительном центре!

А клиент и вправду ждал.

На клиенте были неописуемо полосатые (Господи, как же это называется? Колготки? Легинсы? Лосины? Осетрины?) ммм... штанишки, кожаная курточка-ко­суха и мрачные солдатские ботинки. Илона Сергеевна Легостаева (или уже Кашина по мужу?) являлась ти­пичнейшей представительницей той узкой категории женщин, при виде которых мужики с готовностью сами собой укладываются в штабеля.

- Давно вы у нас не были, - сказал Игорь, крас­нея. - Проходите, ложитесь на кушетку. Слушайте

музыку. - По лицу госпожи Кашиной пробежала лег­кая гримаска.

- Илона, вы слышите меня?

- Конечно.

- Расслабьтесь... Чему вы улыбаетесь?

- Да так, фраза есть такая: расслабься и получай удовольствие.

- Ну да, примерно так. - Вот и вторая непрелож­ная истина. Илона Сергеевна Кашина являлась одно­временно представительницей того широкого круга женщин, разговаривать которым категорически не ре­комендуется.

А далее - кто-то явно задался целью убедить Иго­ря, что мир вознамерился сойти с ума. И именно се­годня.

Илона очнулась с таким видом, будто Игорь вос­пользовался ее положением и грязно изнасиловал. А она, на самом деле, все видела и слышала.

- Илона, что с вами? Что-то не так?

- Да нет, вроде все так...

- Вам плохо? - Игорь почему-то дико испугался - Что случилось?

- Да ничего страшного. Просто странно...

- Что странно?

- Чего это на вашем видике кассеты не меняют?

- Чего? - Игорь, кажется, собирался что-то ска­зать, но так и замер с раскрытым ртом, пораженный внезапной догадкой.

- Кино одно и то же крутите? - Игорь закрыл рот.

- Вы что, видели то же, что и в прошлый раз?

- А то! Ладно, доктор. Спасибо большое. Да вы не переживайте, так - не так, все равно - в кайф. Это как кассету любимую купить, ага? Не скучайте, я, может, еще приеду.

После того, как “клиент” ушел, Игорь не меньше получаса сидел в своем кабинете “психологической разгрузки” и тупо смотрел в стену.

За три... Господи, да сколько уже?., нет, четыре го­да моей практики с аппаратом ТАКОЕ случается первый раз. И я даже не знаю, как к этому подойти, чтобы мало-мальски адекватно объяснить нестандартную си­туацию. Нет, всякое бывало... И нейрограммы - в линию, и истерики после возвращения, и... да что там вспоминать! Но такого... День сюрпризов. Назовем для простоты так. Вначале - Бляхман. Затем Илона...

Зря я Бляхмана отпустил. Надо было с ним поко­паться. Эх, чувствую я, одному здесь не управиться. Надо, наверное, потихоньку Тапкина задействовать. А что? Сядем, поговорим, как коллега с коллегой. Рас­скажу ему все как на духу. Можно даже и денег пред­ложить. Ну, в смысле, какую-то долю от “Фуксии и Селедочки”. Нет, откажется.

За почти трехлетнюю практику существования Оз­доровительного центра Игорь Валерьевич Поплавский научился безошибочно различать шаги клиентов по коридору. Там, примерно за три метра до двери каби­нета психологической разгрузки, под ковролином рас­полагалась такая специальная скрипучая доска. Если человек шел, например, в солярий или на массаж, он сворачивал немного раньше. Ну, а уж если скрипнуло в коридоре - жди гостей сюда, к нашему аппарату.

Игорь удивленно повернулся к двери.

Насколько я помню, на сейчас ко мне никого нет. Однако я только что и явственно слышал условленный скрип. Причем странный - двойной.

Дверь открылась.

Прямо перед изумленным взором доктора Поплавского предстала Светлана Вениаминовна Жукова.

Которая не далее как сегодня утром уходила отсю­да, светясь счастьем и довольная жизнью после оче­редного (сказать точнее, так - ВНЕочередного) сеанса.

Рядом с ней стоял незнакомый молодой человек, которого Игорь принял за телохранителя. И сразу уди­вился, потому что охранники не имели привычки вхо­дить в “Фуксию”.

- Добрый день, Светлана Вениаминовна, - поче­му-то растерянно произнес Игорь.

- Вы меня не узнаете? - неожиданно поинтересо­вался охранник.

- Не-ет.

- Меня зовут Александр Самойлов. Вам это ни о чем не говорит? - продолжал допытываться парень, и Игорю показалось, что в его голосе прозвучала издевка.

- Ничего, - не очень уверенно ответил Поплав­ский. Слишком уж фамилия простая. Мало ли каких Самойловых встречал он на своем пути? Кто-то из больных? Однокурсники? - Мне это ни о чем не гово­рит, - уже тверже повторил Игорь.

- Странно, - заметил Самойлов, оглядываясь. И это оглядывание очень не понравилось Игорю. Что-то то ли хозяйское, то ли общежитское сквозило в нем. Обычно такой взгляд по сторонам сопровождается словами типа: “давненько, давненько я здесь не бывал...”

- Игорь Валерьевич, - очень взволнованно начала Светлана, - Саша Самойлов - мой бывший одно­классник. Он хочет мне помочь. Вы не могли бы еще раз провести сеанс? Прямо сейчас?

- Пожалуйста... - неуверенно ответил Игорь. Че­го-то я не понимаю. При чем тут одноклассник? Зачем он здесь? В какую, интересно, историю они хотят меня втянуть?

- Но только, пожалуйста, если можно, на сеансе будет присутствовать Саша. - Господи, я даже не представлял себе, что такая женщина, как Светлана, может говорить с умоляющими интонациями. То есть я просто не думал, что она умеет просить.

- А зачем?

- Затем, что я последую за Светой в ее мир и по­могу... и буду помогать ей.

- Чушь какая-то. Кто последует? Куда последует? Что вы такое говорите? Светлана Вениаминовна, это не розыгрыш?

- Ну, конечно, нет! - Вот. Такой тон ей больше подходит. - Просто мне нужно отправиться... путеше­ствовать... не одной.

- Я... не знаю... Как вы это себе представляете? - Дурацкое свойство натуры Игоря Валерьевича Поплавского заключалось в том, что, встретившись с чем-то непонятным... То есть нет, не так. Любая, даже малейшая неуверенность в себе моментально выводи­ла его из строя. Особенно это касалось профессио­нальных дел. В студенческие годы Игореха Поплавский, помнится, сильно плыл на экзаменах по тем предметам, которые либо просачковал, либо недопо­нял. Не помогали ни подсунутые “шпоры”, ни наводя­щие вопросы экзаменатора. “Ну-с, батенька, так как же называется последняя фаза митоза?” - ласково во­прошал профессор Дресслер. Даже не самое чуткое ухо могло уловить доносящееся со всех концов аудитории: “Телофаза! Телофаза!”, однако студент Поплавский молчал, как злополучный партизан на допросе.

- Я не могу понять, чего вы хотите от меня до­биться. - Игорь раздраженно постукивал карандашом по столу. - Я таких вещей никогда не делал и экспе­риментировать не собираюсь...

- Как не делал? Как не делал?! - Саша одним прыжком подскочил к Игорю. - Да я сам, лично... да мы вот тут, у вас, - для пущей убедительности он даже постучал ногой об пол, - отправлялись вслед за Юрием, за... Светой, вы что, не помните?

- Вы?! Тут, у меня?! - Игорь расширившимися глазами смотрел на Сашу. - Бред какой-то. Я вас пер­вый раз в жизни вижу, а вы тут сочиняете какие-то сказки...

- Что, и лейтенанта Дрягина, скажете, не помни­те? И Мишку П'естакова?

Игорь пожал плечами и отвернулся.

- Я ничего не понимаю. - Саша растерянно по­смотрел на Свету. - Он не притворяется. Он, кажется, действительно ничего не помнит.

- Да подожди, Саша, сейчас не в этом дело. Сей­час главное - уговорить его сделать то, что я прошу. И поскорее. Потому что если мы так еще полчаса по­общаемся, я сама перестану верить в то, что говорю.

- Хорошо. - Саша вновь повернулся к Игорю. - Доктор, вы можете сделать простую вещь: подготовить Светлану к путешествию? Ну, как вы это делаете обычно?

Игорь медленно к внимательно посмотрел на Све­ту. Потом на Сашу.

Кажется, они решили меня обдурить.

- Могу...

- Очень хорошо... - обрадовался Саша. Дело сдвинулось.

- Но вас при этом я попрошу выйти, - злорадно закончил Игорь.

- Почему?

- Потому что посторонним при проведении про­цедуры присутствовать не разрешается!

- Я обещаю, что и пальцем не трону ваш при­бор. - Саша клятвенно сложил руки на груди.

- Почему я должен вам верить?

- А если я попрошу Сашу присутствовать на сеан­се? - попыталась вмешаться Света, делая сильное уда­рение на слове “попрошу”.

- Все равно: нет.

- Слушайте, доктор, а чего вы так боитесь?

- Чего? А вы не догадываетесь? - Игорь посмот­рел на Сашу, как на ребенка. - Если со Светланой Ве­ниаминовной что-то случится, мне не поможет ника-' кой прибор. Виталий Николаевич Антонов отправит меня в райские кущи безо всякого прибора. И даже думаю, что сделает это собственными руками.

С полминуты в комнате стояла тишина. А затем Светлана Вениаминовна Жукова тихо и горько, на вы­дохе, произнесла:

- Вы даже не представляете, насколько ошибае­тесь.

Присутствующим мужчинам вдруг стало ужасно неловко.

- Послушайте, доктор, - самым убедительным то­ном начал Самойлов, - мы ведь и пришли именно к вам для того, чтобы провести все максимально безопасно для Светы. Мы уже пробовали и знаем, что мо­жем путешествовать... вместе... и без вашего аппарата...

- Так в чем же дело? Путешествуйте! - Игорь сло­жил руки на груди и саркастически поглядел на бойко­го молодого человека.

Самойлов нерешительно посмотрел на Игоря, по­том на Свету и, пожав плечами, сказал:

- Но вы же понимаете, что без SD-стимулятора...

- Откуда вы знаете о стимуляторе? - Игорь ошарашенно посмотрел на Самойлова.

- Вы мне сами сказали. Ну, в смысле, написали в записке, когда я приходил к вам перед вашим отъез­дом в Париж. Помните? Мишка Шестаков погиб... Ну? “Выборгские крысоловы”? Вспомнили? Мы тогда очень плохо с вами поговорили, а потом через Свету вы передали две ампулы SD-стимулятора и записку... Не позднее чем через полчаса после возвращения нуж­но сделать укол. Иначе будет так же, как с моей ба­бушкой...

- С какой бабушкой? - обалдело переспросил Игорь.

- С моей. Оксаной Сергеевной Людецкой. Вы что, забыли, как вам квартира досталась?

- По завещанию. А вы что хотите сказать?

- Да подожди ты, Сашка, - Света дернула Самой­лова за рукав, Игоря чуть кольнула завистливая иго­лочка. Ишь как она его: “Сашка”, да за рукав дерга­ет, - чего ты человеку голову дуришь? Ты что, не видишь, что он ни черта не помнит?

- Да уж, да уж. - Игорь состроил оскорбленное лицо. Скорее всего это действительно розыгрыш. А, мо­жет, что и похуже. Если этот крепыш действительно внук Оксаны Сергеевны. И он решил через свою шибко крутую одноклассницу отомстить мне за поте­рянную квартиру? Нет, все равно ерунда какая-то по­лучается.

- Как это он не помнит?

- Не знаю. - Света с Самойловым посмотрели друг на друга.

- Вот что, доктор, - Света повернулась к Иго­рю, - я заплачу вам, как за два сеанса. Саша будет присутствовать здесь. А потом вы и мне, и ему сделае­те укол стимулятора. Согласны?

Да даже если и не согласен, Светлана Вениаминов­на, кто же устоит перед вашими глазами?

Интересно, как они все это собираются делать? И, самое главное, - зачем? Ох, не новый ли это спо­соб супружеской измены? Хотя при чем здесь супру­жество? Они ведь с Виталием, кажется, и не женаты вовсе... Может, я все-таки сошел с ума? Или эти двое - психи? Чего он там наговорил, этот бойкий внук? Крысоловы? Париж? Когда это я, интересно, ездил в Париж? Да еще предварительно с ним “плохо поговорив”? Чушь, чушь, чушь! Да как по-хозяйски они себя здесь ведут!

Светлана уже лежала на кушетке, глядя в потолок отсутствующим взглядом. Игорю показалось, что в глазах ее блеснули слезы. Самойлов с видом опытного ассистента стоял рядом и выжидательно глядел на Поплавского.

- Может быть, начнем?

Игорь как во сне подошел к аппарату и тупо ткнул пальцем в кнопку.

- А считать не будете? - вежливо осведомился внук.

Игорь хотел было сказать что-нибудь меткое и ядо­витое, но ограничился мелким ехидством:

- А вы не будете рядом ложиться?

Светлана быстро повернула голову и метнула в него взгляд такой убийственной силы, от которого подо­швы Игоря, по идее, должны были привариться к полу.

- Музыку включать? - нерешительно спросил Игорь.

- Мне все равно, - ответила Светлана.

- Сосредоточьтесь, Светлана Вениаминовна, - казенным тоном начал Игорь. - Вы меня слышите? - Самойлов (или как его там) уверенно стоял рядом. А с ним-то мне что делать? - Расслабьтесь. Сейчас я начну считать. Когда я скажу “пять”, вы крепко усне­те. Приготовились. Раз. Два. Три. Четыре. Пять.

Игорю пришлось прислониться к стене от того, что он увидел. Светло-серое облачко появилось вокруг го­ловы Светланы. Даже нет, в этот раз оно было гораздо больше, почти полностью покрыв и голову, и грудь. Но точно такое же облачко (только чуть светлее, слов­но светящееся) накрыло и голову стоящего Саши! Глаза его были открыты, он был в полном сознании! Потому что в этот момент медленно протянул руку, и его сияние потекло по руке, соединилось со Светиным... Самойлов глубоко вздохнул, закрыл глаза и упал на пол.

Интерлюдия VI

Это была не просто неожиданность. Это был пол­ный шок.

Саша сидел, боясь пошевелиться, и, в силу стран­ностей человеческой логики, вспоминал почему-то Германна из “Пиковой дамы”. Несчастный парень вот так же ожидал увидеть в руке - чего он там ожидал? - туза, а улыбнулась ему - дама! Он был почти уверен, что окажется сейчас в своей, ну то есть в дрягинской конторе, на Пантелеймоновской, 9, в качестве частно­го сыщика. Он уже так хорошо напредставлял себе ка­бинет, и два стола - один старинный, крытый зеле­ным сукном, - и матовые стекла, и сейф в углу. А в приемной - кожаный диван, продранный в двух мес­тах, но аккуратно заштопанный. А на диване будет си­деть Света в светлом костюме, чуть наклонив сдвину­тые ноги, как это мастерски умеют делать элегантные дамы...

Света была.

То есть с вероятностью процентов девяносто замурзанная испуганная девчонка, сидевшая рядом с ним у костра, была Светой Жуковой.

- Мы... где? - тихо спросила она, кутаясь в рва­ный платок.

- Понятия не имею, - честно ответил Саша. И ог­ляделся. - По-моему, на кладбище.

- Это... похоже на... ты здесь уже был? Саша понял, что она имеет в виду.

- Нет. Я такого нигде не помню. - Можно было еще добавить, что и себя - вот с такими загорелыми ручищами, и Свету - робкую, как школьницу, он не видел ни в одном из чужих миров.

- И что мы будем делать? - На последнем слове ее голос дрогнул. Большая ночная птица с громким “хо!” пролетела почти над костром

- Не знаю. Но буду думать. - Саше вдруг захоте­лось встать, расправить плечи и, для разминки, пере­ломить вон то средней толщины деревце. Почему-то показалось, что получится.

- Может, вернемся? - Она произнесла это не жа­лобно, а просто грустно. Ему захотелось взять ее на руки и прижать к себе покрепче. И тоже показалось, что получится.

А еще он понял, что ему здесь нравится. Все. И воздух, и костер, и девчонка напротив, и ночная птица.

Черт побери, подумал Саша, неужели я, наконец, попал в СВОЙ мир?

- Нет, - уверенно произнес он. - Не может быть, чтобы мы просто ошиблись адресом.

- Почему?

- Потому что... - Саша потянулся за лежащей на земле толстой веткой и принялся играючи ломать ее и подкидывать в костер. - Потому что, если рассуждать логически... - Ого, порадовался он за себя, я могу рассуждать логически! Значит, я тут не в качестве Ко­нана-варвара. А по мускулатуре - вполне подхожу. - Что мы собирались сделать? У тебя возникла безумная идея - найти этого похищенного ребенка, чтобы что-то там доказать своему... молчу, молчу, - спохватился он, заметив Светин протестующий жест. - Но найти не просто так, а с помощью своего мира, верно?

- Да. - Света кивнула, еще сильнее растрепав во­лосы. Весь налет светской элегантности сошел с нее, оставив лишь дикую, почти звериную грацию.

- А я решил тебе помочь! - Последний кусок ветки звонко разломился в его руках.

- Ну и? - Она нетерпеливо поерзала голыми но­гами. - Почему мы здесь? И где это вообще?

- Я не знаю. Но попробовать можно.

- Что попробовать?

- Что и хотели. Найти ребенка.

- Ты ненормальный, да?

- Не более, чем ты.

Порыв свежего ветра прошумел ветками деревьев, коснулся Сашиной головы. Сейчас, сейчас, подумал Саша, закрывая глаза. Кажется, сейчас я все пойму.

Этот новый, незнакомый, ЕГО мир заполнял Са­шу, - словно терпкое красное вино заструилось по жилам, - мгновенно отвечая на все вопросы и объяс­няя все окружающее. “Вот он какой...” - удивляясь сам себе, думал Саша.

- Эй, ты что? - Света смотрела испуганно.

- Ничего. Медитировал. - Саша посмотрел на свои часы. Без четверти двенадцать. Ночи. Это хорошо.

- Так что мы все-таки будем делать?

- Для начала я выполню задание. Потом пойдем и позавтракаем. А потом уже решим, что нам делать с этим ребенком. - Голос у Саши был тверд.

- Какое задание? - Света смотрела недоверчиво.

- Задание... - Саша задумчиво посмотрел куда-то поверх ее головы. Эх, как бы это в двух словах-то объ­яснить...

- Какое задание? - нетерпеливо повторила Света, поеживаясь.

- Тебе холодно? - вопросом на вопрос ответил Саша.

- Немножко.

- Сядь поближе к костру.

- А... это твое задание... это надолго? А то я пока могла бы в палатке поспать... - вдруг предложила Света.

- В палатке? Что ж, можно. Только ты не удив­ляйся...

- Там кто-то есть?

- Да.

Света внимательно посмотрела Саше в глаза и спросила с неопределяемым выражением:

- Девушка?

- Девушка, - просто ответил Саша.

- Но...

- Что? Да ты не волнуйся, она просто коллега.

- А чего это мне волноваться? - спросила Света, передернув плечами. Но в палатку не пошла.

- Конечно, не с чего. - Саша прищурился, глядя на огонь. Смешные они, красивые девчонки. Им на­плевать, что тысяча мужиков ползает у их ног. Но по­пробуй только тысяча первый не выказать обожа­ния - все, испепелит на месте. Взглядом.

- Слушай, Светило, а вот теперь ты можешь мне сказать, почему решила идти и выручать ребенка здесь? Ну то есть не именно - здесь, а в этих... ну, куда вы путешествуете?

- Не знаю... - тут же переключилась со своей смешной обиды Света. - Просто в той жизни произо­шел один эпизод... Короче говоря, то, что было сдела­но в моем мире, оказалось сделанным и в реальности. Поэтому, когда я сидела... там... на кровати и увидела твою визитку из того, моего и твоего мира, я подумала, что можно было бы... попробовать... Вот, - неожидан­но закончила Света свою сбивчивую речь и посмотре­ла на Сашу огромными темными глазами. И это не был так хорошо знакомый Саше равнодушный взгляд “насквозь”. ЭТОТ как раз доходил до самого-самого тайного уголка души, заставлял колотиться сердце и кружил голову.

- А почему ты все-таки решила попросить меня? Ты ж меня раньше не очень-то... жаловала...

- Все мы умнеем потихоньку, - философски за­метила Света и стала смотреть на костер.

Еще один взгляд на часы. Без одной минуты две­надцать.

- Слушай меня внимательно, - Саша заговорил быстро и четко. - Сейчас что бы ни случилось, сиди тихо и, главное, не смей никуда бежать. Будет совсем страшно - кричи погромче. Но - ни с места. Поняла?

- Поняла, - тихо ответила Света. При изменчи­вом свете костра трудно было понять, чего больше в ее взгляде - страха или любопытства.

- Если хочешь, иди в палатку, - на всякий случай предложил Саша, точно зная: не пойдет. И правда, Света упрямо мотнула головой: остаюсь. Кажется, я вспомнил этот жест. Еще в школе, отличаясь завид­ным упрямством, она делала точно так же.

Часы тихо пискнули. Полночь. Теперь внимание, внимание и внимание. Саша бросил еще один взгляд на Свету, потом выбрал себе точку подальше от ко­стра, на которой и сосредоточился. Сейчас для него главное чувство - это слух.

Наше зрение зовут Лэйма, она сидит в палатке с прибором ночного видения и имеет обзор примерно сто тридцать градусов. Еще четыре группы наблюдате­лей находятся справа и слева от нас. Отличительный признак нашей - костер. Потому так и называемся. А вот у группы “Дерево” (Славка и Жук, сидят метрах в двухстах слева) - специальные теплоизолирующие костюмы. В которых их ни за что не отличить от двух замшелых валунов. А группа “Бродяга”... Пардон, гос­пода, экскурсию придется ненадолго прервать. Кажет­ся, у нас гости.

Лэйма потом сказала, что вся последующая тусовка заняла двадцать семь секунд. Наши, по-моему, никто в это не поверил. Потому что досталось всем. Успело достаться (дико извиняюсь за насилие над русским языком).

Первой среагировала группа “Окно”, самая от нас удаленная. Что-то у них там с визуальным контроллером случилось. Затем, по порядку номеров: “Бродяга”, “Склеп”, “Дерево”, ну, и мы... То есть эта нечисть по­слушно отметилась во всех тех местах, где ее ждали. Славка потом пошутил: “Надо было, - говорит, - еще группу “Лошадь” поставить. Я думаю, эта сволочь обязательно бы гриву в косички заплела, не полени­лась”. Саша подозрительно на него посмотрел и спро­сил: “Ты это к чему?”... Ладно, лучше все-таки по по­рядку рассказывать. Это мы уже потом все снова стали умные да смелые. Тот же Славка, передергивая плеча­ми, осиплым голосом поведал о своих ощущениях. Наверное, чертовски приятно, когда под тем самым теплоизолирующим костюмом вдруг чувствуешь ледя­ное прикосновение чьей-то руки между лопатками. Гешка Козлодоев из “Склепа” уверял, что слышал пе­рестук костей. “Своих, что ли?” - заржал Левка из “Бродяги”, которой досталось меньше всех.

Саша сидел к костру вполоборота. Он заметил, как изменился вдруг цвет пламени.

В детстве мы развлекались тем, что сыпали в огонь обыкновенную соль. Пламя становилось ярко-жел­тым, а губы и язык в таком свете - черными. У нас это называлось “поиграть в вампиров”.

Не оборачивайся, не оборачивайся, сиди и слушай, твердил Саша сам себе, хотя внутри у него все колоти­лось. Да, от страха. Нет, не за себя. Он даже не особо обращал внимание на звуки, зная, что хорошо подго­товленная память все сохранит. Только бы она не по­бежала, только бы не побежала, молился Саша, здесь нельзя бегать, пропадешь... Он не уловил ни малейше­го движения, однако услышал тяжелый глубокий вздох прямо над ухом. Неприятный вздох, нехороший. Так натужно-сипло дышат старики с больным сердцем или туберкулезники. Вздох повторился, но стал более жа­лостным и в конце уже больше походил на стон. Еще один. Еще. Нечеловеческая мука слышалась в этих стонах. Нечеловеческая, НЕ, это ты правильно за­метил.

Внезапно в стоны невидимого страдальца вмешал­ся еще один голос.

Непередаваемый женский визг, переходящий в ульт­развук.

Еще полсекунды, и Саша сам, позабыв все свои указания, бросился бы бежать.

Но тут все кончилось.

В ушах все еще звенело. Костер выбрасывал пос­ледние желтые языки пламени. Глаза у Светы были размером даже не с блюдце, а с нормальную десертную тарелку. Губы шевелились. Из палатки на нее смотрела обалдевшая Лэйма.

- Ты что, - восхищенно спросила она Свету, - школу ведьм кончала?

Поскольку Света вообще ничего не могла сказать в тот момент, ее молчание было истолковано однознач­но. Саша никого разубеждать не собирался. Отсюда и пошла в нашем отделении информация, что Света к нам направлена, как консультант по ведьмам и ведь­макам. А что? Вполне приемлемая специальность. В наше-то время...

Народ сидел в большой полуподвальной комнате, нашем нынешнем пристанище, шумел, гремел круж­ками, смеялся и пил чай. Саша, как руководитель от­деления, пытался всеми силами придать этому адско­му шуму хоть какую-то видимость разбора задания.

Вот тогда-то Славка и сказал про лошадь. А Саша не понял вначале. А Славка объяснил:

- Мы слишком формально подошли к этому делу. А проще говоря, не подумали хорошенько. Облени­лись. Нам сказали: нечисть какая-то бродит. Ну, мы и рады стараться! Пять групп наворотили! Склеп поуют­нее разыскали, дерево с “ведьмиными метлами” не по­ленились, нашли. Этого, - он махнул рукой в сторону Серебрякова, - бродягой нарядили... Все вроде верно. Обложили нечисть. Со всех сторон.

- Ну, ну? - нетерпеливо покивал головой Са­ша. - Короче давай. - Шум в комнате утихал сам собой. Ребята навострили уши, стали двигаться побли­же к Славке и командиру.

- А короче звучит так: нечисть эта обвела нас во­круг пальца. Везде отметилась. Причем - ты заме­тил? - именно так, как и ожидалось. Даже лучше.

- Что значит - лучше? - Саша нахмурился. Он уже понял, что имеет в виду Славка. Главный, между прочим, аналитик отделения.

- Да она просто поиздевалась над нами... Нам с Жуком под костюмы теплоизолирующие залезла. Вон, Гешке костями погремела. Почему? Да потому что он в склепе сидел. А в склепе как раз этим и полагается заниматься. На “Окне” брызги кровавые оставила. Хо­рошо, хоть не зеленого цвета. Саш, ты “Кентервильское привидение” давно читал?

- Давно, - признался Саша.

- Перечитай на досуге. - Славка вкусно-хрустко потянулся и взял протянутую Лэймой кружку с чаем. Это означало, что он полностью высказался и больше в нашем обсуждении не участвует.

Ну, а мы еще поспорили маленько, подискутирова­ли. Ну, так, для интересу, чтоб спать рано не ложить­ся. Славка ведь все правильно сказал. Саша шумел вместе с мужиками, успевая краем глаза следить за Светой. Девчонки, молодцы, похоже, успели подру­житься.

- Надень мои шерстяные гетры! - настаивала Лэй­ма. - А то вон вся синяя сидишь. Чего так легко оде­лась-то? Тебя Саша не предупредил, что мы здесь не меньше, чем на полночи?

- Предупредил, - спокойно отвечала Света, ни на грамм не выходя из образа выпускницы школы ведьм. - Просто я не думала, что сидеть придется. Я думала, мы ходить будем.

- Ну, вот видишь, я тоже много чего думала, когда к ним в отделение шла... - Лэйма обреченно махнула рукой. - А тепе-ерь... Я ведь, наверное, скоро уйду от них.

- Да? А почему?

- Влюбилась! - горестно выдохнула Лэйма.

- Ну и что?

- Так кто ж мне разрешит с любимым мужиком в одном отделении работать? - Теперь она забралась с ногами в кресло и обняла колени руками так, что видны стали одни ее прекрасные восточные глаза.

- А почему нет?

- Ну, как - почему? Сама, что ли, не знаешь? Нет, ну то есть, может, еще и разрешат немного... Пока мы в таком загоне...

- В каком загоне? - Света поняла, что теперь важ­но вовремя подбрасывать направляющие вопросы, а дальше Лэйма все расскажет сама.

- Неужели ты не слышала?

- О чем?

- Да как о чем? - Лэйма быстро глянула в Сашину сторону, убедилась, что мужики крепко заняты своими разговорами, и придвинулась поближе к Свете. - Мы же сейчас вроде как в опале. Иначе почему, думаешь, нас на такое идиотское задание послали?

- И правда, почему? Я думала, вы всегда такими
вещами занимаетесь...

- Ха, ты бы видела нас в лучшие времена! У нас такие были задания! Нам даже ребята из второй диви­зии завидовали. И уж точно никто бы не додумался нас ночью на кладбище послать. Дрянь всякую высле­живать. - Лэйма порывисто наклонилась к Светиному уху и быстро прошептала: - У нас начальник - самый большой, генерал - недавно застрелился!

- Да ты что! Насмерть? - Света чуть не переигра­ла. Лэйма чуть отодвинулась от нее и посмотрела на дурочку.

- А ты как думаешь? Полбашки снесло!

- И из-за чего это он... так?

- Он себя дис-кре-ди-ти-ро-вал, - по слогам про­изнесла Лэйма. - Он, понимаешь, - щеки ее начали краснеть, - с проституткой в кафе сидел. А тут его адъютант входит. И увидел их. Представляешь, какой позор?

- И что, он прямо в кафе... это... сделал?

- Не-ет. Застрелился он уже дома. Записку напи­сал, форму надел, все честь по чести.

- Ужас!

- Ага. Ужас. И теперь его, понимаешь, как само­убийцу, нельзя на православном кладбище хоронить. Саша сам к батюшке местному ходил, разговаривал. Нет, говорит, нельзя.

- А почему Саша этим занимался?

- Так он же... Ему же наш генерал прямо как за-местр отца был! Поэтому и отделение наше сейчас в такой заднице. Всех вообще трясут. А нас - особенно. Два месяца - представляешь? - никаких дел не дава­ли! Мы и здесь-то случайно оказались. Как раз благо­даря этому батюшке. Он хоть и помочь ничем не смог, а вот на нечисть местную пожаловался. Сашка сразу - рапорт наверх. Те посовещались. Ну, и, наверное, больше никто не захотел ночью на чьей-то могиле за­горать. Вот нам и разрешили... Вот только я не пойму: ты-то как здесь оказалась?

- Меня Саша привел, - ответила Света чистей­шую правду.

- А... - Лэйма явно хотела поподробней расспро­сить Свету о ее отношениях с Сашей, но в этот момент именно он призвал всех к вниманию:

- Эй, народ! Давайте в кучу. Пора выводы делать. Все быстро подобрались, перестали возиться и ду­рачиться, подсели к Саше.

- Ну, что, мужики, я считаю, дело ясное. Наведен­ная галлюцинация. Все согласны?

- Ну, а как же! Конечно! А что еще! - загомонили вокруг.

- Значит, теперь наша задача сводится к чему? Первое. Поставить аппаратуру. Второе. Ликвидировать источник наведения. Предварительно выяснив, зачем и кому это нужно. Всем ясно? Вопросы есть?

Вопросов оказалось море. Все опять зашумели и загалдели. А Лэйма, которую, видимо, кроме ее любви больше теперь ничего не интересовало, снова начала рассказывать Свете, как страдает и скучает без люби­мого.

- Как же скучаешь, если вы в одном отделении ра­ботаете? - удивилась Света.

- Ну да, в одном. - Лэйма обиженно надула гу­бы. - А попробуй только мигни ему, хоть чуточку внимания прояви - и ага!

- Что “ага”?

- Завтра же - в запас уволят! Обоих!

- Да ну? - Света недоверчиво поглядела на темпе­раментную с виду Лзйму.

- Вот тебе и “ну”. Можешь не проверять. У меня так две подружки уже... проверили. Дома теперь сидят, работу найти не могут.

- Да я и не собираюсь проверять, - пожала плеча­ми Света.

- Ну, ну, не собираешься... То-то, я гляжу, с наше­го командира глаз не сводишь. Так ты поосторожней. Он у нас мужчина строгий, даром, что одинокий... - Тут Лэйму кто-то окликнул. А к Свете подошел Саша.

- Заговорила она тебя? - улыбаясь, спросил он.

- Немножко. Но зато я узнала массу интересного.

- Например?

- Например, что ты здесь - человек строгий, да­ром, что одинокий...

- Точно.

- Странно, странно, Самойлов, - задумчиво про­тянула Света, - я уж думала, не меньше, чем женой сделаешь. Раз уж в твой мир попали...

- А я, знаешь, насилие ни в какой форме не ува­жаю. Даже в сказке, - серьезно ответил Саша, глядя Свете в глаза.

- Забавно... - сказала она, не опуская глаз.

- Что именно?

- Все. Все, что вокруг. Это ведь ты сам придумал. И что здесь у тебя - коммунизм небось? Офицеры, я слышала, спасая свою честь, готовы с жизнью покончить? А ты со своей компашкой на привидений охо­тишься?

- А ты, Жукова, еще в школе отличалась повы­шенной ядовитостью, - в тон ей ответил Саша.

- Вы чего это тут? Ссоритесь? - Прямо перед ними стоял, удивленно тараща глаза, высокий парень (Саша уже знал, что его зовут Гриша Серебряков и что он - лучший Сашин друг в этом мире).

- Нет, Гриша, не ссоримся. Спорим. Просто вот тут товарищ Жукова высказывает некоторые мысли по поводу нашего следующего задания...

- Какого задания?

- Обо всем - завтра. А сейчас - отдыхать! - гром­ко сказал Саша и повернулся к Свете: - Пойдешь ко мне пить чай?

- У меня есть выбор? - вопросом ответила она. - Ты знаешь, где ЗДЕСЬ мой дом?

- Увы. - Саша развел руками. - Ни загородного дома, ни особняка на Суворовском я тебе здесь не ос­тавил.

- А моя квартира на Каменностровском? - спро­сила Света голосом раскулаченной старухи. - Ее ты тоже экспроприировал?

- Наверное. Я и не знал, что ты живешь на Каменноостровском. Но, думаю, можно и не проверять. Там наверняка обитает какой-нибудь многодетный врач или учитель.

- Прекрасно! - Света стала, уперев руки в бока. - Коммунизм в сочетании с мистикой. Мистический коммунизм, да? Лихо заверчено.

- Как получилось... - Саша, наклонив голову, спокойно смотрел на Свету. - Так как насчет чая?

- Пошли. Но... насколько я понимаю, тебе это может грозить всякими неприятностями?

- Что? Неприятностями? А... Лэйма про свою лю­бовь нажаловалась? - Саша улыбнулся и помахал рукой уходящим ребятам.

- Она.

- Ну так ты не бойся, товарищеские отношения между мужчиной и женщиной у нас очень даже поощ­ряются.

- Товарищеские? Это как же, интересно? Слушай, я только одного не поняла, эта Лэйма, она в тебя влюблена?

- Нет, что ты, что я - ловелас какой-нибудь? Она за Гешку замуж хочет.

- Так и в чем проблема?

- Проблема в том, что у нас женатых людей не держат. Увольняют сразу. Ясно?

- Ну ты и наворотил тут... - качая головой, заме­тила Света, выходя за Сашей на улицу. - А ты далеко живешь?

- Рядом. За пять минут дойдем.

Ночной город ничем не отличался от обыкновен­ного Питера. Тепло. Лето, наверное. И район знако­мый.

- Это Васильевский? - спросила Света.

- Да. Улица Беринга, узнала?

- Слава Богу, хоть город нормальный оставил. А то я как вспомню приключения в Городе... И этот безногий... как его?

- Второй Диктатор?

- Вот-вот. Очень специальный дядечка.

- Так это ж не я напридумывал. Это Антонов. - Саша искоса посмотрел на Свету, как она отреагирует на упоминание о Виталии. А никак. Впрочем, нет, нахмурилась.

- Тогда я не понимаю, почему ты оказался сыном этого ВД?

- Ох, если честно, я и сам тут мало что понимаю.

- Слушай, а чем там все кончилось? Я помню только, что упала в какую-то яму, а потом?

- Потом... Команда наша нашлась вместе с Кувал­дой Гризли, помнишь такого? - Света кивнула. - Мы тебя искали. Нашли. Правда... - Саша искоса глянул на Свету. Можно ли такие вещи говорить женщинам, даже если все случилось черт знает где и когда? - Ты парализованная была. А потом и Вомбат появился... -

Саша замолчал. Получается, что я сейчас на Антонова наговариваю. Как она это воспримет? Света горько усмехнулась:

- Что, опять гадости делал?

- В общем, да. Я не понял, но зачем-то ему были нужны именно ты и я. Куда-то он нас тащил. Место странное, около ТЭЦ.

- А зачем ему это понадобилось?

- Как - зачем? Ему же жизнь за это вернули! Мне казалось, ты и сама этого хотела...

- Хотела... - эхом повторила Света. - Слушай, у тебя случайно нет сигареты?

- Есть, - ответил Саша, протягивая ей пачку.

- Слушай, можно я где-нибудь здесь посижу? Мне что-то всего расхотелось... - Света остановилась, гля­дя прямо перед собой.

Вот точно могу вам сказать: будь я сейчас в любом другом мире, я бы в момент растерялся от этих ее слов. И стоял бы, как пень, не зная, что теперь делать. Но я находился в СВОЕМ мире.

Саша сделал шаг и крепко взял Свету за руку.

- Не падай духом, Светило. Мы уже почти при­шли. Вон мой дом.

И что вы думаете, она вырвала руку и зашипела: “Не смей меня трогать, Самойлов!” Ни фига подобно­го. Она пошла рядом, не отнимая руки и только вы­бросив на ходу сигарету. Вот так-то, мужики. Глав­ное - это силу свою почувствовать.

- ...И вот чего я еще не понимаю, - говорила Света, сидя полчаса спустя на Сашиной кухне и при­хлебывая чай. - Почему это мы с тобой все помним, а Поплавский - нет? Что вообще с нами случилось?

- Как что? Взяли нас всех за шкирку и перестави­ли во времени назад. И чуть-чуть подправили наше прошлое. Так что, получается, что девяносто шестой год мы два раза прожили...

- Да... - Света задумчиво обвела взглядом кухню. - Я смотрю, ты скромняга. Всего-навсего одно­комнатную “хрущевку” себе сделал...

- А я вижу, ты согрелась, - улыбнулся Саша. - Опять ехидничать начала. Света пожала плечами:

- Смешные вы, мужики. Все себе приключений ищете. Скучно вам, бедным, в обычной нашей жизни.

- Ну, и что в этом плохого? - Саша продолжал улыбаться. Ему показалось... То есть он был даже аб­солютно уверен, что на свете нет ничего лучше, чем вот эта самая “хрущевская” кухня. Но только в таком виде, как сейчас: с сидящей Светой и чаем, и ленивым рассветом, который все никак не мог собраться и стать утром.

- Да, плохого, в общем, ничего... Только... Нечест­но как-то.

- Почему? Я же никого не обманываю.

Света отодвинула чашку на середину стола и села, опершись локтями на стол. В условиях пятиметровой кухни это привело к тому, что ее лицо оказалось на расстоянии менее полуметра от Сашиного.

- Ты помнишь Петьку Скачкова, из “ашек”?

- Конечно, помню, - ответил Саша. - Мы всегда против них в футбол гоняли.

- Так вот. Когда он погиб на Памире, его жена ос­талась одна с двумя маленькими детьми. - Света почти выкрикнула это. - Почему он так сделал?

- Но он же не знал, что погибнет...

- А знаешь, Самойлов, на Памир вообще-то ходят не цветочки нюхать!

- Правильно. Но в мире есть масса мужских про­фессий, которые...

- Не путай меня! Ты говоришь: профессии. Но переться в горы в свой законный отпуск и погибать там ни за что ни про что - это не профессия!

- Ну-у, ты просто не понимаешь...

- Чего я не понимаю?

- Кто же, как не настоящие мужики, будет риско­вать своей жизнью...

- Да ради чего, Самойлов? Ради чего?!

- Ну, там, я не знаю... В пещеры спускаться, Эве­рест покорять...

- Господи, да на кой хрен его покорять? Пусть стоит себе, непокоренный, только грязи меньше будет!

- Ну, а как же... - Саша совершенно растерялся и даже не мог сразу подобрать аргументы. Нутром он чувствовал свою правоту, чувствовал, что понимает этих мужиков и Петьку Скачкова понимает, но вот объяснить это женщине... - А как же - космос?

- Да гори он огнем, ваш космос! На земле про­блем - навалом, а они в космос двигают! Трусость это! И бегство от жизненных проблем!

- А...

- И не заикайся! Все эти ваши мужские штучки - все от этого!

- Какие это - мужские штучки? - Саша начинал сердиться.

- Все! Космос, война, политика.

Саша понял, что сейчас здесь разгорится тяжкая дискуссия о мужчинах и женщинах, плавно переходя­щая в спор о смысле жизни.

- Слушай, Светило, давай как-нибудь потом все это обсудим, - примирительно сказал он, - нам еще отдохнуть надо. Завтра тяжелый день.

Глаза у Светы еще полыхали яростным огнем, но и она, кажется, уже поняла тщетность этого спора. Под­няла брови, усмехнулась, иронично отчеканила:

- Слушаюсь, товарищ начальник! Здесь так, ка­жется, принято отвечать?

- Так, так.

Света стояла в дверях и, сложив руки на груди, сар­кастически наблюдала, как Саша пытается примостить раскладушку на кухне.

- Самойлов, хватит тут драмкружок устраивать, - спокойно сказала она минут через десять. - Я ценю твое благородство, но переигрывать тоже не надо.

- Не понял. - Саша растерянно поднял голову.

- Не мучь раскладушку, хлопчик. Она совершенно спокойно становится в комнате, рядом с диваном.

- Да? - переспросил Саша, как полный идиот.

- Конечно. Ведь если ты не в состоянии контроли­ровать себя, то меня не спасут никакие стены и две­ри... - Света демонстративно похлопала рукой по хлипкому косяку. - Ну, а если в состоянии, тогда иди в комнату. А то в этой тесноте себе можно и шею свер­нуть ненароком. - И гордо удалилась в ванную.

Вот. Понял? Можешь себя контролировать? А ес­ли - нет? А, может, она только этого и ждет? Я здесь лежу, а она там обижается уже? А если - наоборот? Я начну приставать, а она обидится? Эх, вот Шестаков бы сейчас живо во всем разобрался. Он у нас - знаток и любитель женского пола. Да? Думаешь, разобрался бы? А я думаю, что Мишка точно так же лежал бы на спине, глядя на светлеющий потолок, и прислушивал­ся к ее спокойному дыханию...

На следующее (ну, то есть на это же самое) утро Саша специально повез Свету в Управление через весь город. Ему и самому, честно говоря, хотелось взгля­нуть на дело своих рук.

- Знаешь, - сказала Света, задумчиво глядя на мелькающие в окне чисто вымытые витрины и поза­бытые вывески “Диета”, “Гастроном”, “Чулки, носки” и “Ремонт обуви”, - это похоже на восьмидесятый год, перед Олимпиадой, помнишь?

- Похоже, - согласился Саша. Ему до сих пор бы­ло немножко неудобно. Да нет же, черт возьми, не за ночные размышления! Все дело в том, что в гараже, когда они утром пришли брать Сашину машину, ока­залась не больше не меньше, как “Тойота” модели “Land Cruiser”. Саша сконфузился, но Света сделала вид, что ничего особенного не случилось.

В Управлении все прошло как нельзя более гладко. Саша бойко отрапортовался перед двумя средними и одним большим начальником, минут десять побегал по этажам и, наконец, вернулся сияющий, как медный грош, с небольшой кожаной папкой под мышкой.

- Класс, Светило! - крикнул он. - Аида в маши­ну! Завтракать едем!

Повезло. В знаменитой “Минутке” на Невском по­чти не было народу. Выставив на столик целую обойму (как известно, жареный пирожок - это выстрел в же­лудок) патронов с мясом, луком и яблоками, а также четыре чашки классического “ведерного” со сгущен­кой, Саша предостерегающе поднял палец:

- Подожди, не пачкай руки.

- Почему?

- Вот. Держи.

Открыв протянутую папку, Света обнаружила там целый набор интереснейших документов. Ну, во-пер­вых, копию свидетельства об окончании Жуковой Светланой Вениаминовной школы ведьм второй сту­пени (ничего себе прикол, да?). Предписание - по окончании вышеуказанной школы прибыть в распоря­жение Первого Управления Общегородской безопас­ности. И еще массу других, не менее любопытных бумаженций, способных убедить любого дотошного че­ловека в том, что Светлана Вениаминовна Жукова испокон веков (то есть последние - а они же и пер­вые - тридцать три года) проживает в городе Ленин­граде (!), адрес...

- Ты и адрес мой помнишь? - удивилась Света.

- Конечно. В соседних домах ведь жили.

- Значит, ты меня вчера обманул?

- В смысле?

- Значит, у меня здесь есть дом?

- Знаешь, Светило, я подумал... Ты не обижайся... Но это просто... как декорации, что ли...

Но Света уже не слушала, просматривая докумен­ты. Дальше, дальше... Место учебы, работа... Семейное положение...

Наверное, глаза у Светы стали совсем дикие.

- Ты что? - испугался Саша. - Что ты там такое нашла?

- Зачем ты это сделал? - мертвым голосом спро­сила Света.

- Что, черт побери?

Она молча повернула к нему папку. Саша смотрел на строчки анкеты, ничего не понимая. Поднял глаза на Свету. Она, по-прежнему не говоря ни слова, ткну­ла пальцем в графу “семейное положение”. Ничего не понимаю. Что ей так не понравилось в этой графе? Все вроде верно. Мать: Жукова Екатерина Васильевна, 1937 г. р., проживает: улица Фрунзе, 15, кв. ... Отец: Жуков Вениамин Александрович, 1935 г. р., проживает там же... Стоп. Проживает. Проживает... Проживает? Вениамин Александрович, погибший в семьдесят пя­том году?

- Зачем ты это сделал? - повторила Света и по­шла прочь от столика к выходу.

- Светило, стой! Я ничего такого не делал! Я здесь ничего не заполнял! Свет, подожди!

- Это что, можно убирать? - Дорогу ему прегра­дила уборщица с тележкой для грязной посуды.

- Нет, нет, не убирайте! - крикнул ей Саша на бегу.

Свету он догнал около самой двери.

- Да подожди ты! - Он попытался взять ее за ло­коть, но Света сразу же резко вырвалась, поэтому со стороны могло показаться, что он просто дернул де­вушку за руку. - Ты можешь меня послушать две ми­нуты? - Света молчала, опустив голову. - Куда ты бе­жишь? Не знаешь? Если уж ты так на меня разозли­лась, можешь вообще уходить из этого мира! Так будет логичней, тебе не кажется? Но учти, пожалуйста, в том, что твой отец ЗДЕСЬ жив, я не виноват! Я думаю, ты сама так захотела! Кстати, - добавил Саша уже спокойней, - ты могла бы заметить, что анкета запол­нена твоей рукой...

- Но это... это же издевательство какое-то... - тихо сказала Света.

- Нет, нет, не думай так! Не уходи! - Саша вдруг испугался, что она, и правда, исчезнет, вернется обратно к своему гнусному Антонову и не будет больше пить чай в маленькой кухне и язвить по поводу Саши­ной раскладушки... - Мы же хотели ребенка найти!

Света медленно, словно во сне, направилась обрат­но к столику. Вид тарелки с пирожками вызывал от­вращение.

- Знаешь, что? - преувеличенно бодро предложил Саша. - Давай их с собой возьмем, а дома потом в микроволновке разогреем?

На час дня у Саши был назначен сбор отделения.

Света сидела в углу большой замусоренной комна­ты - того самого полуподвала, куда они вернулись вчера вечером - и исподлобья смотрела на резвящих­ся ребят. Я, кажется, догадываюсь, откуда срисовано это общее настроение. Точь-в-точь такие же счастли­вые строгие лица у героев фильма “Свой среди чужих, чужой среди своих”. Та же вера в идеалы революции и грядущую свободу-равенство-братство, и чего я ирони­зирую, не пойму. Можно подумать, мой напридуманный капиталистический рай много лучше. Подумаешь! Неприступная дама-миллионерша! Верх совершенства! К сожалению, милая моя, в отличие от мужиков, нам, бабам, на этом самом верху совершенства не слиш­ком-то и уютно... Холодно, скучно и слишком много глаз любопытных. Вот так-то.

В самойловском отделении что-то горячо обсужда­ли. Изредка Света ловила на себе чей-нибудь любо­пытный взгляд. Не очень часто, так, что это ее совер­шенно не раздражало. И еще: она искренне подумала, что давно уже не видела столько славных людей сразу.

Справа от Саши сидел щекастый смешной парень, который, если слушал внимательно, сразу начинал та­ращить глаза. Это тот самый, который вчера подходил к нам и спрашивал, не ссоримся ли. Кажется, его зовут Гриша. Вон Лэйма, строгая и тихая, сидит в уголке. Но моментально и четко отвечает на все обращенные к ней вопросы. Двое конопатых ребят - Алеша и Фе­дя - за километр, кажется, определишь, что братья. Даже говорят часто в один голос. Фамилия у них - Грымовы, но за вечную трепотню в отделении их, ес­тественно, зовут братьями Грымм. Мудрый Славка по­стоянно подкалывает простоватого чернявенького Жука. И, правда, похож. Его здесь иначе никто и не называет. А вон тот молчун - Геша Козлодоев. Инте­ресно, его по-настоящему так зовут? А Сашка Самой­лов - главный. Его все слушаются. Но и спорить не боятся.

- Все, ребята, тихо! - как раз в этот момент повы­сил голос Саша. - Значит, с этим заданием разобра­лись окончательно. Приказываю: до двадцати одного ноль-ноль установить поглощающую аппаратуру. - На разложенной перед ним на столе карте Саша бы­стро помечал участки. - Квадраты А1, Б1, В1 - Слав­ка и Лэйма. Квадраты А2, Б2, В2 - Гриша с Лешей. Квадрат A3 - Гешка. Жук и Федя - отдельно займи­тесь церковью. Я предупрежу отца Евгения и поставлю аппаратуру около часовни. Гриша, ты пропустил карту через компьютер? Мы там все перекрываем с нашей мощностью?

- Все проверил. Накрываем чисто. - Гриша кив­нул.

- Ну и отлично. Аппаратура у Леши с Федей в ма­шине. Все свободны.

Ребята вскочили со своих мест, и в комнате момен­тально стало шумно. Кто-то включил маленький при­емничек. Света с удивлением услышала позывные “Радио-Ностальжи”, бодрый голос ведущего и сразу же - убийственно ностальгическую “Girl” незабвенных на­ших Битлов. Успела поймать быстрый взгляд Саши. “Для тебя”, - сказал он. В животе стало тепло, а на душе - удивительно спокойно. Но проклятый дух противоречия решил покривляться и здесь.

- У Лукоморья дуб зеленый? - спросила Света, проходя мимо Саши. - Вы - как, - золшебник или еще только учитесь?

Ах вот как славно мы умеем смеяться? Сюрприз.

В этот момент Света почему-то вспомнила, как в шестом классе они всей компанией играли в “Али-бабу”. Помните? “Али-баба!” - “Что, слуга?” - “Пя­того-десятого, Свету нам сюда!” Хорошенько разбега­ешься, а в последний момент резко меняешь направ­ление и врезаешься туда, где тебя не ждали. Например, между малявкой Рычихиной и астматиком Морозо­вым. Чего это меня на воспоминания потянуло?

Промелькнула внезапная (но, увы, очередная ехид­ная) мысль.

- Слушай, Самойлов, а если не секрет, ты ЗДЕСЬ на Машке Хорошкиной не женился?

Саша смущенно поежился. Настала его очередь вспоминать. Правда, не такие приятные вещи, как первая юношеская влюбленность. Абсолютно сбитая с толку перемещениями во времени память зачем-то подсунула ему сценку из недавнего прошлого. А имен­но предыдущий вариант весны этого года. (Саша сно­ва поразился собственной невозмутимости. Первый вариант, второй вариант... Ну, да, что ж тут такого?) Взрослый роман с Машей Хорошкиной, огромный за­городный дом. Перед его глазами стала разъяренная Света в дверях комнаты для прислуги. А на маленьком диванчике - Саша и Маша. В позе, исключающей второе толкование. Стыдно, господа, очень стыдно.

- У тебя тогда было очень красивое платье, - буркнул Саша, только для того, чтобы что-то ответить.

- Когда?

- Когда ты вошла.

Света нахмурилась и больше разговора не поддер­живала.

Отец Евгений оказался немолодым сухощавым че­ловеком. Свете он почему-то не понравился сразу. Ка­кая-то отстраненная строгость сквозила во всем его облике.

- Отец Евгений, - почтительно начал Саша после приветствий и знакомства, - мы разобрались с вашими проблемами. Скорее всего это обыкновенное вреди­тельство с целью дискредитации православной церкви.

Отец Евгений деловито перекрестился и жестом пригласил гостей садиться.

- Сейчас наши сотрудники устанавливают на ва­шей территории аппаратуру, - продолжал Саша. - С ее помощью, я надеюсь, мы прекратим это вредное вмешательство.

- Как велика ваша надежда? - довольно сухо, как показалось Свете, спросил священник.

- Я уверен в успехе, - твердо ответил Саша.

- Бог в помощь, - отозвался отец Евгений.

Света сидела рядом с Сашей, чувствуя ужасную не­ловкость. Ей казалось, что острые строгие глаза свя­щенника смотрят на нее с осуждением.

- Благое дело вы затеяли. - Отец Евгений смотрел куда-то в стену, поверх их голов. Голос его стал мягче и тише. - Доброе дело. - Саша почтительно молчал. Света смотрела в пол. - Душа безгрешная достойна спасения. - “О чем это он?” - подумали оба. - Но что вы станете делать с Антихристом в теле человечес­ком? Ибо пришел час, и явился он на свет... “Одно горе прошло; вот идут за ним еще два горя”...

Пока Саша устанавливал аппаратуру вокруг часов­ни, Света бестолково бродила по кладбищу. Странные слова отца Евгения не давали ей покоя.

- Как ты думаешь, о чем это он говорил? - спро­сила она Сашу, когда тот окончил работу и подошел, вытирая руки.

- Не знаю.

- А спросить что - неудобно?

- Да вроде...

- Самойлов, а какого черта ты меня ведьмой заде­лал? - вдруг рассердилась Света. - Я там сидела у этого твоего Евгения и чувствовала себя полной дурой. Так и казалось, что он меня сейчас выставит с позо­ром. Ведьмам в церковь вход воспрещен!

- Но тебе же никто ничего не сказал... - спокойно отреагировал Саша. - И к тому же, знаешь, Светило, ты со своими претензиями на меня не наезжай. Я уже и сам толком не понимаю, что здесь я наворотил, а что - твои штучки! А еще я думаю, все, что сделано - неспроста. Здесь как игра, понимаешь? Смотри по сторонам и ищи подсказки.

- Тоже мне - “Ключи от форта Байярд”... - пере­дразнила Света, но Саша не стал слушать. Он быстро пошел вперед, обернулся и неожиданно ласково по­звал:

- Пошли, ведьмочка, нам пора.

Света шла к выходу с кладбища, отставая от Саши на два-три шага, и злилась. Злилась попеременно то на себя, то на Сашу. На удивление, к Виталию она сейчас не испытывала никаких чувств. Ну, то есть вообще - ничего. Ноль. Виталий Николаевич Антонов, словно злой дядька из поучительной детской книжки, остался в своем книжном переплете, засунутый на самую даль­нюю полку самой провинциальной библиотеки.

Я даже могу подойти и, не испытывая ни малейше­го разочарования, перелистать эту книжку еще раз, не­надолго останавливаясь на самых забавных местах... Вот Прага. Два часа ночи. Мы только что приехали и ужасно хотим есть. Малюсенькое кафе, в котором нам выдали по тарелке сосисок с капустой и по представи­тельской кружке настоящего чешского пива. Уж сколько потом было съедено-переедено, а вкуснее этих соси­сок ничего не помню... Или наш отдых в Калифорнии. Первым делом мы купили себе по паре белых шорт и две одинаковые футболки с нарисованным неизвест­ным зверем. Всю дорогу Виталий упорно называл его слоном. А мне он почему-то казался опоссумом. Про­давщица предлагала нам разные рисунки, но Виталий долго и серьезно объяснял ей, что мы с ним - близне­цы и поклялись нашей матушке до конца своих дней носить одинаковую одежду. А потом мы целую неделю валяли дурака (дураков?) на пляже, пили дрянное бе­лое вино (в Америке вообще проблема с хорошими ви­нами) и каждую ночь ходили купаться... Забавная книжка. И вовсе не поучительная.

Сашка прав. Этот мир мы с ним делали вместе. И эта странная штука с отцом - наверняка мое твор­чество... Света на секунду остановилась и зажмури­лась, стараясь отогнать эти мысли. Не надо об этом ду­мать. Не надо. Хотя я, кажется, догадываюсь, откуда пришла эта идея. Компания “Alternative Servise”, не так ли? Идиллическая картинка нашего несостоявше­гося семейного счастья: мама, папа и я - на даче. Мой незнакомый муж и толстенький ребенок. Да-а, видно, прочно засело в сознании. И вот таким образом всплы­ло... Хватит, хватит. Не трави себя.

- А ведь ты знаешь, - Саша вдруг остановился, - ты все правильно спросила.

- Что я правильно спросила? - За своими мысля­ми Света давно позабыла, о чем шла речь.

- Почему ты стала ведьмой.

- Ну и...

- Светило, да это же элементарно! - Саша даже немного попрыгал на месте от радости.

- Чего ты скачешь? Стань и спокойно расскажи.

- Мы хотим спасти ребенка. ЗДЕСЬ. Так?

- Да, так, так, говори уже!

- Мы прибываем сюда, в этот мир... - Саша ак­терствовал. Он ходил вокруг Светы широкими кругами и сильно размахивал руками. - И что мы видим? Что я здесь - командир боевого отделения Управления гражданской безопасности. Это значит, у нас есть все возможности, чтобы ребенка освободить! Но мы не знаем... чего?

- Мы не знаем, где он находится, - послушно за­кончила цепь Сашиных рассуждений Света, у которой от его перемещений начала кружиться голова.

- Правильно! - Почему-то обрадовался Саша, сно­ва подпрыгивая. - А для этого... А для этого у нас есть дипломированная ведьма Жукова Светлана Вениами­новна! Вот она нам и скажет, где прячут мальчишку!

- Я?! Но почему...

- Стандартный закон построения сказки, - пожимая плечами, ответил Саша. Вид у него сейчас был, как у братьев Гримм (вместе взятых) сразу после напи­сания “Бременских музыкантов”. - Ну, где, где бы мы с тобой его искали? А так - просто, кто-то из нас при­думал, что ты - ведьма.

- А почему именно ведьма? А не фея какая-ни­будь, например?

- Тебе по образу ведьма больше подходит, - про­стодушно признался Саша.

- Так. Значит, все-таки, твоих рук дело... - Света прищурилась.

- А как проверишь? - Кажется, я начинаю пони­мать, почему мне нравится его улыбка. Потому что она простая. И ничего не выражает, кроме хорошего на­строения и желания улыбнуться. Мне. - Кстати, а по­чему бы нам не выяснить прямо сейчас?

- Что?

- Где ребенок. Тогда бы мы уже вечером могли с ребятами обсудить план операции. Света совершенно растерялась.

- И... что мне, по-твоему, делать?

- Не знаю. Ты ведьма, тебе ведьмее... - Оба чуть на траву не попадали от этой Сашиной оговорки.

- Саш, я правда ничего не чувствую, - призналась Света. - И ведьмой себя ни чуточки не ощущаю. Мар­гарите вон крем хоть дали. А ты меня - приказным порядком...

- г - Ладно. Попробуем тебе помочь... - Саша заду­мался, а потом неожиданно спросил: - Ты есть хо­чешь?

- Хочу.

- Пошли в магазин, пельменей купим. А за обедом что-нибудь придумаем...

А, ну и что? Магазин как магазин. Колбас, конеч­но, не пятьдесят сортов. Но с десяток наберется. И в том числе - кажется, символ доисторического социа­лизма! - колбаса “Останкинская”, 2 рубля 20 копеек за кило! А перед ценником “спички 1 кор. - 1 коп.”. Света чуть не всплакнула.

- Сейчас угощу тебя фирменным блюдом: “пель­мени жареные, посамойловски”! - Провозгласил Са­ша, начиная хлопотать на кухне. Все Светины попыт­ки помочь наткнулись на вполне резонный довод: на кухне такого размера второй человек в принципе не может помогать.

Мужчина на кухне - само по себе экзотично. А я в это время попытаюсь вспомнить, когда в последний раз ела покупные пельмени.

- Тебе со сметаной или с жареным луком? - доне­слось с кухни.

Мысленно прикинув, ужаснувшись, но тут же на­плевав на проклятые килокалории, Света бесшабашно крикнула:

- Со сметаной! И с луком! И всего побольше! Саша появился в дверях с шумовкой и задумчивос­тью на лице:

- Я раздумываю, не предложить ли тебе стаканчик красного вина?

- А ты не раздумывай, а предложи. А я даже по­пробую угадать, что это будет за вино.

- Попробуй.

- “Медвежья кровь”! - весело крикнула Света.

- Ведьма... - пробормотал Саша, скрываясь на кухне.

Блеск! Вкуснятина!

- У тебя за ушами пищит, - заметил Саша, обли­зываясь.

- Не у меня, а у тебя.

- Нет, у тебя!

- А, по-моему, это просто телефон!

- Точно!

Саша вернулся через несколько минут.

- Ребята отзванивались. Все установили. Порядок. Через полчаса, с наслаждением закурив послеобе­денные сигареты (ну, не надо утрировать, конечно, не “Родопи”), Саша со Светой попытались снова вер­нуться к главной теме.

- Если ты думаешь, что с полным животом пель­меней у меня получится думать, ты глубоко ошиба­ешься, - заявила Света, устраиваясь на подоконнике.

- Сотрудник Управления гражданской безопасно­сти обязан уметь думать в любой ситуации, - убеж­денно ответил капитан Самойлов.

- Это что - статья устава?

- Почти.

- А в этом твоем “почти” нет случайно списка си­туаций, в которых этот твой сотрудник обязан думать?

- Надо заметить, что с полным животом пельме­ней способности язвить ты не потеряла...

- Интересно, Самойлов, ты на самом деле такой хороший парень или это опять - как ты это называ­ешь? - стандартный закон построения сказки?

- Я думаю, я на самом деле такой... - скромно от­ветил Саша.

- Ну, что ж, хороший, тогда давай выкручивай­ся... - Света не поленилась и сходила на кухню. Вер­нулась с веселеньким фартуком в цветочек. Как раз его Саша надевал, когда занимался пельменями. - Итак? Откуда сие украшение?

- У тебя сейчас вид ревнивой жены, - засмеялся Саша. - А в руке - колготки...

- Я слушаю. - Света решила играть предложен­ную роль до конца.

Сашино лицо вдруг посерьезнело.

- Это бабушкин.

- Извини, пожалуйста.

Вот и еще одна сказочная примета этого мира. Здесь всем хочется (и можется) верить на слово. Сразу. В мо­ем представлении ад - это место, где абсолютно все говорят друг другу правду. Ежеминутно. А рай (или очень близко к нему) - это там, где все друг другу верят.

- Помнишь ее?

- Помню. Веселая такая, в синем пальто.

- Почему в синем? - удивился Саша.

- Не знаю, я так запомнила. Она... умерла?

- Да. Два раза, - мрачно ответил Саша.

- Почему два? А, поняла! И в той, и в этой жизни?

- Да.

- Но тогда... Саш, ты только извини меня за въед­ливость, но получается, что твоя бабушка уже три раза умерла...

- Почему три?

- Но в этом мире ее тоже нет?

- Откуда ты знаешь?

- А фартук?

- Так, может, она для меня специально его сшила?

- Вряд ли. - Света оглядела цветастый передник. - Для тебя она подобрала бы что-нибудь более мужест­венной расцветки. Такие вещи обычно носят из сенти­ментальных побуждений. Ты его забрал уже после ее смерти.

- У тебя очень хорошо с логикой, - похвалил Са­ша. - Не зря тебя направили в наше отделение.

- Спасибо за доверие, товарищ начальник! - Све­та отдала честь и строевым шагом отправилась на кухню.

- Тогда уж не начальник, а командир! - крикнул ей вслед Саша. - И к пустой голове, между прочим, руку не прикладывают!

Света долго не появлялась. Минут через десять Са­ша, выйдя на кухню, нашел ее стоящей у открытого окна.

- Знаешь, мне кажется, этот мир затягивает нас, - произнесла Света, не оборачиваясь. - И еще я думаю, когда мы здесь появились, он был... меньше, что ли? А теперь он растет с каждой минутой, появляются вся­кие подробности...

- Ты о чем?

- Стоит только подумать о ком-то, и он тут же за­нимает место здесь, в соответствии с заданной логи­кой. И уже независимо от нас. - Света резко оберну­лась: - Меня всегда удивляло в сказках... знаешь, когда кто-нибудь идет кого-то искать... Ну, я не по­мню... Как его? Финист Ясный Сокол, например. Он улетел, а девушка пошла его искать. Так вот я не пони­маю: как она знает, куда идти? Но идет! И находит! А?

- Я немножко не понял, ты это к чему?

- К тому, что ЗДЕСЬ, мне кажется, все именно так и происходит. Вышел, пошел, нашел.

- Нет, Светило, по твоей логике получается, что нам даже и идти никуда не надо. А можно просто си­деть и ждать, когда ребенок к нам придет и скажет: вот он я, ведите меня к маме!

- Нет, это незаконно! В сказке обязательно нужно что-то делать!

- Например, помыть посуду, - сказал Саша как бы про себя.

- Если ты намекаешь на меня, то я предлагаю ки­нуть жребий.

- Кидаться жребием с ведьмой? Спасибо боль­шое! - Саша начал засучивать рукава.

- Ладно, ладно, помою. - Света засмеялась и от­крыла кран.

Саша стоял в дверях, облокотившись о косяк, и на­блюдал, как Света моет посуду. То есть видеть сам процесс он не мог, поскольку она стояла спиной. Бу­дем честны, молодой человек, вы просто любуетесь ее самым красивым в мире затылком. Кстати, вопрос по сути декораций: где у вас положенная в таких домах газовая колонка? Вы что же это - мановением руки подвели сюда горячую воду? Лихо.

Света на секунду задумалась, куда же класть вымы­тые вилки? Вопросительно посмотрела на Сашу через плечо.

- Какая ты красивая... - вдруг вырвалось у него.

Внимание! Срочно! Тест! Быстро отвечайте, как ре­агирует объективно красивая женщина на подобное сообщение? Ответы напишите на листке, запечатайте в конверт и выбросите в мусорное ведро.

- Вершина оригинальности, - сказала Света. Она как раз домыла тарелки, еще ненадолго задумалась, - Саша потом уже догадался, что она искала такую спе­циальную вещь, как кухонное полотенце. Которую ни один нормальный мужик в доме держать не станет.

Уже в комнате, закурив очередную сигарету, Света серьезно сказала:

- Отрабатываю твою похвалу насчет моих логичес­ких способностей.

- Да?

- Я знаю, где ты живешь сейчас. Саша молча вопросительно поднял бровь и ткнул пальцем в пол: здесь?

- Ох, да нет! Не перебивай меня! - Саша недо­уменно пожал плечами. - И не кривляйся! - Сильно затянулась сигаретой и начала снова: - Я знаю, что ты живешь в общежитии на “Балтийской”. В детстве мы все жили в Московском районе. Бабушка твоя...

- На Каменноостровском, - подсказал Саша.

- Вот! А очутились мы - на Васильевском остро­ве! Признайся лучше сразу и честно - почему тебя по­тянуло сюда?

- Понятия не имею!

- Вот! - Света красиво жестикулировала сигаре­той, точь-в-точь - какая-то французская актриса, не вспомнить, правда, какая. - Значит, это подсказка!

Саша с минуту сидел молча, лихорадочно сообра­жая. После чего вскочил с места и кинулся к телефону.

- Алло! Алло, девушка! Серебрякова, будьте доб­ры! Гришка? Салют! Самойлов. Ты отдохнул? Моло­дец. Слушай внимательно. Приступаем к новому зада­нию. К девяти ноль-ноль завтрашнего утра я должен иметь информацию по криминальному элементу Ва-сильевского острова. Что? Нет, не всего. Давай, возь­мем... Ну, скажем, для начала, остров Декабристов. Что? Да, любая! Что делали, чего не делали, кто в за­пое, у кого деньга завелась, кто на мели, а самое глав­ное - кто сейчас в деле. Понял? Все. Можешь при­влечь мужиков из третьего отделения... А? Да, да, разрешение Управления у меня есть, если надо, я его Фоменко по факсу шлепну. Все? Спокойной ночи, студент!

- Почему студент? - удивилась Света, вниматель­но слушавшая весь разговор.

- Гришка на юрфаке учится. Последний год с на­ми, - легко ответил Саша, но тут же сам поразился этой легкости. И в особенности слову “год”. Света права. Этот мир затягивает.

- А потом?

- Прокурором будет.

- А почему не адвокатом?

- Да у нас здесь адвокаты популярностью как-то не пользуются...

- Самойлов, не зарывайся! Ты еще скажи, что у вас тут расстреливают на улице без суда и следствия!

- Почему - расстреливают? - Саша удивился. - Что это тебе - военное положение? Я просто хотел сказать, что в адвокаты народ не идет. Мало денег пла­тят.

- Так, может, у тебя и преступников нет?

- Есть...

Есть, конечно. И не меньше, чем в нашей действи­тельности.

Саша сидел на телефоне с семи утра. Потому что первый звонок с информацией раздался в шесть пять­десят восемь.

- Угу, угу... - изредка ронял Саша в трубку. - А вчера где был? Хорошо. Проверяй Храпунова и Крю­кова, а Лешка пускай к матери Примакова зайдет... - Перед Сашей на тумбочке лежал лист бумаги, на кото­ром он что-то помечал карандашом.

Света тихонько суетилась по дому, занимаясь вся­кими мелочами, которых в холостяцком быту всегда найдется тьма-тьмущая. Время от времени они встречались с Сашей глазами. “Есть что-нибудь?” - спраши­вал Светин взгляд. “Пока ничего”, - отвечал Сашин.

Примерно в половине одиннадцатого Саша вдруг резко вскочил с табуретки.

- Что? - нет, не крикнул, просто чуть громче спросил он. - Боцман? Когда? Едем! Как? Почему? Кретины!

Он резко бросил трубку и стукнул кулаком по тум­бочке.

- Что случилось? - Света стояла в комнате. Серд­це ее бешено колотилось.

- Славка сообщил, что вчера вечером известный рецидивист Бошков по кличке Боцман купил в булоч­ной на улице Железноводской пачку печенья.

Наверное, Светило лицо не выразило мгновенного понимания ситуации.

- Купил? - переспросила она. - Но не украл же...

- То-то и странно. Итак, Бошков - это раз. Из­вестнейшая сволочь, без тормозов, берется за самую грязную работу. Печенье - это два. Купил, а не ук­рал - это три.

- Надо брать! - профессионально отреагировала Света.

- Надо... Мы бы и взяли. Да только эти кретины его упустили. Он исчез.

- Как - исчез?

- Нигде его нет.

- А в булочной его нельзя было сразу прихватить?

- Светило, откуда у тебя этот жаргон? - нахму­рился Саша.

- Из книжек, - отмахнулась Света, - не цепляй­ся к словам. Почему они его сразу не взяли?

- Кто? Кто не взял? Наши его даже не видели. Это продавщица из булочной сообщила про печенье. Она там пятьсот лет работает, всю округу знает. Смотрит: Боцман печенье покупает. Удивилась. А когда спроси­ли потом - сразу вспомнила. Понимаешь?

- Понимаю. А дома у него были?

- Товарищ Жукова, - с грузинским акцентом про­изнес Саша, - я нэ понимаю, кто у нас руководит опэрациэй? Ви или я?

- Слушай...

- Так, и что вы себе думаете - вы умнее начальства?

- Иди ты на фиг, Самойлов! - рассердилась Све­та. - Я тебя по-человечески спрашиваю! Никто и не спорит, что ты здесь самый умный!

- А я тебе по-человечески отвечаю: для того, что­бы проверить все, как ты говоришь, “дома” этого Боц­мана, мне понадобится неделя сроку и десять человек сотрудников!

- Ну и что?

- Что - что?

- Так и проверяй.

Саша открыл рот, потом закрыл, не сказав ни сло­ва, махнул рукой и пошел опять к телефону.

- Гешка? Это Самойлов. Что там у вас? А-а... Ну, хорошо, продолжайте. Только ты знаешь, что... Да­вай-ка еще несколько человек перебросим на помощь Гришке. Что? Да, Боцманом занимается. Что? Не слы­шу! Что за шум? Что ты там делаешь, черт тебя дери? А-а... - Судя по Сашиному лицу и короткому смеш­ку, Гешка сообщил что-то смешное, но непечатное. - Все, понял. Понял, говорю! Конец связи!

- Что он сказал? - спросила Света, выходя в ко­ридор.

- Ну не-ет, Светило, это не для твоих ушей, - по­краснев, ответил Саша.

- Почему?

- Да, Гешка сейчас в “Прибалтийской” сидит, с... девушками разговаривает.

- Самойлов, ты меня за дурочку здесь держишь? - Кажется, Света рассердилась не на шутку. - Чего ты все выделываешься? Можно по-нормальному сказать: Козлодоев опрашивает проституток?

- Можно! - кивнул Саша, веселясь. - Сотрудник Жукова! Докладываю: сотрудник Козлодоев опраши­вает местных проституток! Разрешите продолжать?

- Дурак, - сказала Света и ушла в комнату. Саша улыбнулся ей вслед и подумал, что в другой жизни он бы уже ползал перед ней на коленях, вымаливая прощение. Сейчас же он спокойно продолжил свои теле­фонные приключения.

Так они промолчали еще около часа.

А в половине двенадцатого тот же умница Козлодоев, тонкий знаток нежных струн женской души, сооб­щил, что в результате деликатно проведенной операции ему удалось стравить двух коллег по панельному биз­несу. Драку он успел пресечь, но в пылу словесной ба­талии проскользнула интересная информация. Оказы­вается, Таньке-Акушерке ее хахаль уже разрешил при­сматривать шубку из норки. Сказал, через день-два с полными карманами “зелени” придет. А Танька-Ске­лет сказала, что Акушерка все врет и никогда она лучше кролика ничего не носила, а то, что песец у нее две недели был, так и тот краденый, баба какая-то прямо в метро свою шубу опознала, чуть Таньке все волосы не повыдергала, а хахаль у нее, так и вовсе хрен отмороженный, кроме звездюлей ничего выдать не может, и никакая не шуба, а опять рожа в синяках от него обломится...

- Ну, ну, - торопил Саша красочный рассказ Гешки, - дальше-то что?

- А то, что кто у Таньки-Акушерки хахаль - ты не догадываешься?

- Боцман, - выдохнул Саша.

- Он.

- Отлично. - Саша сильно потер лоб. - Значит, говорит, хахаль через день-два придет с деньгами?

- Угу.

- Что ж, придется поторопиться. А где он, Танька, конечно, не знает?

- Откуда?

- Или молчит.

- Или не скажет.

- Ладно. - Саша на мгновение задумался. - Так, Геша, ты мне сейчас Гришку найди...

- А чего его искать, если он рядом сидит и кофе пьет! - удивился Гешка. - Причем уже со вторым мо­им бутербродом.

- Вы что, все там собрались - девок расспраши­вать? - рассердился Саша.

- Не, не все, только я и Серебряков. Он к ним подход имеет, - заржал Козлодоев.

- Отставить подход! Живо собрать все отделение. Через полчаса встречаемся в подвале. Ясно? На моих сейчас: двадцать три - сорок семь.

Дальнейшее происходило с легкостью и стремитель­ностью хорошо поставленного американского боеви­ка. Собрались, перекинулись парой-тройкой шуточек, проверили оружие (Свете пистолета почему-то не да­ли), посерьезнели лицами, погрузились в машины, по­ехали. На первом же перекрестке разъехались в разные стороны - шукать Боцмана по “хазам да малинам”, как говаривал незабвенный Глеб Жеглов.

Света ехала в Сашиной машине, подскакивая на ухабах (ленинградские дороги Саша, видимо, в силу каприза ностальгии оставил здесь привычно-дрянны­ми), и сердилась. Но молчала. Не сказала ни слова, когда у первого адреса ее оставили в машине. Смолча­ла у второй квартиры-притона. И взорвалась лишь на третьей:

- Самойлов! Какого хрена я здесь сижу? Вы меня в качестве автомобильной сигнализации с собой возите или как? - Саша не отвечал, мрачно закуривая пос­леднюю сигарету из второй за день пачки. - Самой­лов! Я с кем разговариваю?!

- Со мной? - вполголоса удивился Саша.

- С тобой! Почему Лэйме дали пистолет, а мне - нет? Я такой же боец вашего отделения, как и она!

- Светило, - как можно мягче ответил Саша, - здесь не детский сад. И претензии типа: почему мне не дали такую же игрушку, как Лэйме, не проходят. Не дали, и все. Я так решил.

- И чем это она, интересно, лучше меня? - Вот это уже даже не детский сад, это какой-то отврати­тельный бабский скандал. Если он сейчас выведет меня за шиворот из машины, он будет прав. Но оста­новиться уже - никак. - Ты себе специально придумал девицу-соратницу? Чтоб молчала, все понимала, да еще и коллега по работе? И правила пионерские - никаких шашней в отделении? Это, интересно, отку­да? Из “Небесного тихохода”? “Первым делом, первым делом - самолеты, ну а девушки...” Вот уж тебе со мной мороки: и с собой таскать, и пельменями кор­мить, и с раскладушкой заморочки... - Ой, мамочки, что ж я такое несу?

Совершенно обалдевший от этого монолога Гриш­ка Серебряков вначале еще переводил взгляд с коман­дира на Свету. В конце же - выпучив глаза, остано­вился на Саше.

- Послушай, Светило, - ласково, но без тени из­девки произнес Саша. - Не пора ли тебе домой? В конце концов, я уже все понял и с твоей проблемой здесь сам управлюсь.

Света поняла, КАКОЙ именно ДОМ он имеет в ви­ду, и тут же почувствовала, как запылали уши.

- Прости, пожалуйста, - тихо сказала Света. - Я больше не буду.

- Договорились, - просто согласился Саша. - И не нервничай ты так. Все будет хорошо. Они покурили еще немного.

- ...А насчет Лэймы - все очень просто. - Саша говорил тихо, не поворачивая головы, как будто сам с собой. - В нужной ситуации она, не раздумывая, бу­дет вести себя, как мужик. Надо - в грязь шлепнется, надо - в подвале с крысами сутки просидит. Да и стреляет она хорошо...

- Откуда ты знаешь, может, я здесь тоже хорошо стреляю? - напоследок заупрямилась Света.

- Сомневаюсь. - Саша быстро глянул на Гришку, который уже почти успокоился и бесстрастно смотрел в окно, дескать, сходите с ума, как вам нравится, я здесь ни при чем. - Гриш, куда, думаешь, теперь?

- Я-я-а ду-умаю-у... - Серебряков изобразил тяж­кие раздумья, а потом честно признался: - Саш, я не знаю, куда дальше. Я думаю, в нашем квадрате больше ловить нечего. К тому же мы здесь уже днем все проче­сали.

Саша остановил машину около какого-то скверика. Быстро связался с остальными группами, убедился, что у всех тоже - голяк.

- Есть охота, - сообщил он непонятно кому. - Григорий, у тебя бутерброда нет?

- Не, я сам у Козлодоева брал. А вообще можно в “Прибалтон” сгонять, там бар круглосуточный.

- Любите вы, товарищ Серебряков, серьезные за­дания! Никаких “прибалтонов”. К тому же до моего дома, все равно ближе.

“А до моего? - рассеянно подумала Света. Она вы­шла из машины и теперь прохаживалась вокруг, раз­миная затекшую спину. - Как липами хорошо пах­нет... Как в детстве. Нет, сильнее. Ох, даже, пожалуй, слишком сильно...”

...Улица, освещенная слабым светом белой ночи, вдруг сузилась, отдалилась, как будто посмотрели в бинокль с обратной стороны. Совсем рядом, метрах в пяти, на тротуаре появился слабый огонек. Присмот­ревшись, Света с удивлением увидела, что это крохот­ный - на два-три прутка - костерок. Свет от него был жуткий, желтый, совсем как там, на кладбище. Рядом тут же возникла сидящая на корточках старуха в лохмотьях с длинными нечесаными космами волос. Она что-то тихо приговаривала, но Света хорошо слы­шала каждое слово:

- Ветрун-бормотун, унеси, ветрила-сила, отведи, ветер-разумник пропусти, открой место, открой мес­то, открой место...

Руки бабки тряслись, словно "она быстро перебира­ла мелкие четки. Через мгновение она исчезла, но тут же появилась метрах в пятидесяти дальше по улице. Манила за собой, звала, продолжая что-то тихо причи­тать. Света не могла сдвинуться с места, но сознание было вполне четким, она понимала, что ее зовут куда-то, что-то показывают... Старуха была уже совсем далеко, когда внезапно резко вскрикнула, указывая ру­кой в глубь домов.

- Там ищи! Там! - протяжно пронеслось вдоль улицы.

И сгинула...

- Эй! Светило! - резко крикнул Саша, увидев, что девушка внезапно закачалась, схватившись за голову, а потом упала на колени. Он еле успел подхватить ее, чтобы она не ударилась. - Гришка! Что с ней?

- Я не знаю... Обморок?

- Черт! Давай быстро вызывай врача!

- Не надо... врача... - вдруг хрипло сказала Света, не открывая глаз. - Я... уже... в порядке...

- Не говори глупостей! Гришка, хрен лысый, чего стоишь?

- Са... ша... не надо... врача... - Он и правда уже почувствовал, что держит на руках уже не бесчувствен­ное обмякшее тело.

- Света! Ты меня слышишь?

- Да, слышу. - Голос ее был уже вполне норма­лен. Света попыталась даже встать, но ноги еще не держали. - Со мной все нормально.

Глаза у Саши были испуганные.

- Ты, наверное, устала? Ничего, Светило, сейчас все равно домой поедем.

- Нет, Саш, не поедем, - твердо заявила Света.

- Почему?

- Потому что я знаю, где искать ребенка. - Саша испуганно оглянулся, потому что показалось: от этих ее слов по всей улице прошло гулкое эхо.

Саша внимательно посмотрел Свете в глаза и тут же, не отводя взгляда, потянулся за рацией.

- Внимание, внимание. Я - первый, я - первый. Кто еще не уехал домой - на связь!

Не уехал, как оказалось, никто. Но ближе всех ока­залась машина с братьями Грымм и Лэймой. Которые должны были, по загадочному Сашиному выражению, “дуть сюда со всех ног”.

- Это далеко? - Саша внимательно смотрел на Свету. Он, видимо, считал само собой разумеющимся тот факт, что штатная ведьма определяет местонахож­дение преступника доступными ей методами.

- Нет, рядом. - Света четко запомнила, куда ука­зала рукой привидевшаяся ей старуха. И даже более того, она уже поняла, ЧТО за дом увидит там, в глуби­не двора. Без сомнения: трехэтажный запущенный особнячок, который сама лично ездила смотреть по просьбе Виталия. Головоломка сложилась.

Далее снова пошел боевик. Переговоры вполголоса с подъехавшими братьями Грымм, какие-то скупые и непонятные указания, проверка оружия и сжатое об­суждение дислокации (надеюсь, я правильно употреб­ляю это слово). Свету почти не замечали, да это и к лучшему. Она действительно ощущала страшную уста­лость. Интуиция подсказывала ей, что история при­ближается к боевому финалу, в котором роль ведьмы уже не так велика. Поэтому Света покорно согласи­лась остаться в машине, “на связи”, - как важно на­звал это Саша, вручая ей обшарпанную рацию. Мимо­ходом еще куснуло женское любопытство: вот бы по­смотреть, как хваленая Лэйма будет стрелять и в грязь шлепаться... Но тут же исчезло. Нельзя считать этих хороших людей марионетками только потому, что они живут в придуманном тобой мире. ЗДЕСЬ они - жи­вые. И решают живьем же ТВОИ проблемы. Не забы­вайте об этом, пожалуйста, всесильная госпожа... Пе­ред самым уже штурмом посетило еще одно, бессвязное и короткое видение, после которого Света* подошла к Саше и тихо сказала:

- Второй этаж. Их там трое. Один спит. Собака. Ребенок в дальней комнате. Больше в доме никого нет. - Хотя чувствовала, ощущала что-то неясное, не до конца понятое, какую-то опасность... Не человека. Но что? Не стала говорить, надеясь, что вскоре все само собой прояснится.

Самойлов снова посмотрел на Свету внимательным строгим взглядом, в котором было полное доверие и спокойствие.

- Может, все-таки возьмете меня с собой? - полу­спросила, полупопросила Света.

Саша покачал головой: нет. Сделал несколько ша­гов, повернулся:

- А ты не можешь еще сказать, есть у них внешнее наблюдение?

- Что?

- Кто-нибудь следит за выходом? Света пожала плечами.

- Нет, ничего такого я не вижу. То есть я сейчас вообще ничего не вижу. - Хотела еще добавить, что четко представляю и даже могу описать комнату, в ко­торой сидят те двое бодрствующих. Но промолчала. А про себя подумала: интересно, а в ЭТОЙ комнате тоже под батареей лежит девять рублей - четыре по рублю и одна пятерка?

Все. Все ушли. Исчезли в мгновение ока, как пре­словутые ниндзя. Только что - шел человек по улице. И тут же - хлоп! - стена серая, окошки низкие, урна грязная. Человека нет. Вторая машина должна стоять через два дома в переулочке. Оттуда заходят Лешка и Федя.

И тут я вдруг поняла, что ОБЯЗАТЕЛЬНО должна быть там! Обязательно! Иначе то самое, непонятное и неопределяемое, которое она чувствовала даже отсю­да, может всем очень и очень навредить! Господи, да что же делать-то?! Нельзя уходить - Саша не велел. Нельзя туда соваться - Саша запретил. Но не может же она сидеть здесь и ждать, пока с этими хорошими ребятами случится какая-то гадость. Причем по ее ми­лости и по ее же вине!

Света поколебалась еще несколько секунд, потом решительно вышла из машины, прихватив рацию, и как можно тише захлопнула дверцу.

Так, девушка. И как вы себе мыслите дальнейшие действия? Откуда подходить к этому чертову дому? И что делать? Может, попытаться все-таки сосредото­читься и понять, что же там такого опасного? Ах, ты, черт побери, не могу я, оказывается, напрягать свои ведьминские способности по заказу, хоть и диплом имею... Как это там пелось в нашем детстве? “Но все­могущий маг лишь на бумаге я...”? Ой, ой, ой, ну что же делать? Не многовато ли вы чертыхаетесь, милая?

Света медленно двигалась по правой стороне ули­цы, сжав руки в кулаки. Почему-то в этот самый мо­мент ей вспомнилось, как с таким же точно напряже­нием она следила в школе за рукой учителя, ползущей по раскрытому журналу. Алексеев, Артамонов, Бисярин, Будник, Гриф, Дроздовская... не помню, кому уж я тогда молилась, чтобы роковая шариковая ручка ми­новала короткое незаметное “Жукова”! Да нет, не ищите в моем школьном прошлом моих ведьминских корней. Получалось далеко не всегда. То есть просто-напросто частота вызова к доске Жуковой Светы не выходила за рамки обыкновенной вероятности.

Еще пять шагов. Еще десять. Через пятнадцать мет­ров за углом как раз и покажется дом.

Последним отчаянным усилием, вспомнив бли­жайшую по ассоциации ведьму (а именно - лучшую ведьму русской литературы - Маргариту), каким-то даже остервенелым внутренним рыком она крикнула: невидима! невидима! И, сразу же резко обернувшись, чуть не захохотала в голос от радости, НЕ обнаружив за собой тени. Мутноватое стекло низкого первого этажа покорно отражало кусок улицы, стоящий у обочины “жигуль”, кусты на противоположной стороне. И боль­ше никого.

Да, ребята, это, пожалуй, поинтересней, чем в кино.

Света неслышно вошла в темную парадную, заме­тив притаившуюся в углу тень (Федор? Гришка?), под­нялась по щербатым ступеням на второй этаж (чуть не подвернула ногу, чуть не вскрикнула, чуть не обнару­жила себя!). Саша с Алексеем стояли по обе стороны двери. Звонить или стучать не пришлось. Собака за дверью первой почувствовала чужих. Послышалось глу­хое ворчание, звук шагов, тут же стихший, стук, шо­рох. И снова тишина. А потом сразу - грохот!

Я не могу точно сказать, как все происходило. Зна­ете, как это бывает, когда по телеку показывают какой-нибудь штурм? Плохое освещение, камера дер­гается, изображение прыгает, громкие невнятные го­лоса, кто-то матерится, выстрелы... В общем, жуткий тарарам и ничего не разобрать. То есть вот это уже на кино не было похоже ничуть. Не так красиво и не по­нять, кто - кого.

Честно говоря, Света была немного разочарована перепалкой. Не ясно только, к недостаткам чьей ре­жиссуры это следовало отнести - Сашиной ли любви к быстрым развязкам, или Светиной некомпетентнос­ти в вопросах освобождения заложников. К тому же все это было до зевоты тривиально.

Когда - буквально через десять секунд после нача­ла штурма! - Света решилась войти, в квартире уже стояла полнейшая тишина. Сама квартира была про­сто огромная. Почти пустая и очень запущенная. Даже слишком запущенная. Как будто здесь за очень хоро­шие деньги поработала дизайн-фирма, специализи­рующаяся на декорациях для фильмов ужасов. Участ­ники действа расположились в стандартнейших “киношных” позах: один бандюган с сильно завернутой за спину рукой лежал - морда в пол, - придавленный крепкой коленкой Феди Грымова; второй - с огне­стрельным ранением в плечо - сидел на полу в кори­доре и зло зыркал исподлобья на улыбающуюся Лэйму (а вот что за штуку она держала в руках - я вам не скажу. Потому что не знаю. То ли очень большой пис­толет, то ли очень маленький пулемет. Не знаю, как стреляет, но выглядит внушительно).

Искушенные любители боевиков уже, наверное, догадались, что делал третий. Совершенно верно. Он стоял в самой дальней маленькой комнатке, левой рукой крепко прижимая к себе бледного, худого маль­чика. Света сразу вспомнила и эту синеватую прозрач­ную бледность, и большой рот, и светлые непослуш­ные волосы. Все это она не раз видела на фотографии в кабинете Виталия Николаевича Антонова. А в точно такие же серые печальные глаза она еще сегодня утром (тем, настоящим, СЕГОДНЯ, и тем, настоящим, УТ­РОМ) смотрела с любовью...

В правой руке у бандита был пистолет, направлен­ный ребенку в висок. Картину дополнял Саша Самой­лов с выставленными вперед пустыми руками - его пистолет, как и полагается в таких ситуациях, валялся далеко в углу.

- Боцман, Боцман, успокойся, - ласково приго­варивал Саша, медленно пятясь в коридор.

- Стоя-ать! - заорал Боцман, сильно дергая маль­чика.

Света удивилась, что ребенок на все происходящее реагировал совершенно индифферентно и только слегка морщился, наверное, когда было больно. В огромных руках бандита он выглядел крошечным. Света, забыв на время, что невидима, испуганно прижалась спиной к стене.

В этот момент в лице Боцмана что-то изменилось, и на этой отвратительного вида испитой подушке с черными дырками глаз появилось странное подобие злорадной улыбки. Смотрел он при этом куда-то мимо Саши, в угол.

Вот. Вот и появилось то самое, опасность, которая не давала покоя Свете.

Из темного угла под кривым креслом медленно вы­ползала змея. Не очень большая, удивительно краси­вой расцветки, с маленькой узкой головой.

Саша ее не видел.

У мальчика глаза расширились до невероятной ве­личины.

Если бы я не была ведьмой, я бы уже давно испус­тила дикий вопль и спокойненько сидела бы во-он на том шкафу. Но диплом! Я сама видела, как в нем, чер­ным по белому, каллиграфически-официальным по­черком было написано, что я, Жукова Светлана Вени­аминовна, прослушала курс... и т.д. и т.п. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вся небольшая, заваленная дрянным старым барахлом комнатка мгновенно отпечаталась в мозгу, словно четкий фотосни­мок. Я увидела все, что хотела увидеть. Каждую долю секунды я знала расстояние (с точностью до милли­метра) до этой проклятой змеи. Еще я знала... нет, я чувствовала, что эта гадина безумно ядовита и напада­ет в основном резким броском, целясь в лицо или шею. На этот раз ей это не удалось. Единственное, в чем проявилась моя слабость (или просто неопыт­ность), - я все-таки завизжала.

Саша потом рассказывал, что сам чуть не заорал от неожиданности, когда услышал вначале шорох за спи­ной, затем дикий вопль, а потом здоровенный кухон­ный нож сам собой соскочил со стола и принялся кромсать ползущую змею.

Глупость, конечно, немереная. А что, если у этого отмороженного Боцмана (пропади он пропадом вмес­те со своим кораблем и всей командой!) вдруг отказали бы нервы? И он от неожиданности пальнул бы парню в висок? Впрочем, раздумывать и рассусоливать было уже некогда. Сейчас необходимо использовать на пол­ную катушку временно приобретенное преимущест­во - неожиданность.

С воинственным криком: “Саша, я здесь!” Света подскочила к Боцману и сделала первое, что пришло в голову. А именно: резко, двумя руками дернула вниз ствол пистолета.

До сих пор не пойму, почему я просто не ударила его ножом? Но, видно, мой боевой настрой весь вы­шел при виде мелко накрошенной твари, поэтому я даже не помню, как и куда выкинула нож. Но, как ока­залось, и того, что сделала, было вполне достаточно.

В конце концов, отделение капитана Самойлова только временно занимается пустяками вроде той клад­бищенской нечисти. Обычно-то делами посерьезней ворочают. И подобная операция для них - не самое сложное упражнение. Да и народ подбирался не по принципу кто дальше плюнет или у кого рожа шире. Друг друга через двухметровую стену видят и за кило­метр слышат. Потому и работают, как один человек.

Разве что - с ба-альшими способностями. Да ладно, ладно, дайте человеку немного похвастаться. Тем бо­лее что финал операции можно было снимать на пленку и показывать в Высшей школе милиции, как учебный материал. Ну разве что с небольшой поправкой. Для успешного проведения данной операции хорошо бы иметь в штате хотя бы одного сотрудника, обладающе­го, гм, гм, нетрадиционными способностями.

Невидимая Света пригнула ствол пистолета вниз.

Саша в великолепном прыжке упал на пол вместе с ребенком.

А Гриша Серебряков сделал Боцману аккуратную дырку чуть повыше левой ключицы.

Вуаля!

- У-у, су-уки! - вопил заляпанный кровью Боц­ман, корчась на полу.

- Черт! - сказала Света, ударившись коленкой об пол, и стала видимой.

- Ты что, настоящий милиционер? - спокойно спросил ребенок, лежа у Саши на животе.

- Настоящий.

- А звание у тебя какое?

- Капитан.

- А разве капитаны не на кораблях?

- Нет, на суше тоже бывают, - ответил Саша и за­смеялся. - Как тебя хоть зовут, дружище?

- Алексей Антонов, - строго ответил мальчик. - Можно я встану?

- Страшно было? - спрашивала Света Алешку, когда все уже кончилось и они с Сашей ехали к нему

домой.

- Да нет, - меланхолично отвечал ребенок. - Я такое в кино сто раз видел. Я же знал, что милиция меня спасет.

Саша задумчиво кивал, сидя за рулем.

- Ты есть хочешь? - Свете очень хотелось прижать мальчика к себе, но вид у того был такой строгий и отстраненный, что она не решалась это сделать.

- Да нет, - рассеянно ответил Лешка и снова ушел в свои мысли.

- А что ты любишь? - не унималась Света.

Чего ты к нему пристаешь? Чего такого интересно­го ты хочешь услышать или увидеть в этом совершен­но чужом тебе ребенке? Ведь ты его абсолютно не зна­ешь. Он - полностью твое собственное творение в этом мире. Основанное всего лишь на фотографии из кабинета Виталия и двух-трех обрывках фраз типа: “хилый, болезненный...”, “капризный, неуправляе­мый...”. В основном, насколько я помню, употребля­лись нелестные и совершенно немужские эпитеты - Виталий был всерьез недоволен воспитанием сына и, как я подозреваю, даже делал попытки отсудить от­прыска себе. Точно, точно! Я вспомнила! Одно время мне казалось, что я вот-вот стану мачехой, и я даже ку­пила книжку Спока! Потом, правда, все как-то заглох­ло. Я думаю, Виталию просто надоела сильная суета вокруг дела, требовавшего больших затрат, но не су­лившего крупной прибыли.

- ^ Я сосиски люблю, - вдруг сказал Лешка. - И чипсы. И еще шоколад. Иногда.

- А во что ты играешь? - Интересно, что он отве­тит, если я даже приблизительно не знаю, во что игра­ют современные семи-(шести-? восьми-?)летние дети.

- Вообще-то я на компьютере играю обычно... А ты на компьютере играешь? - Света вздрогнула, ус­лышав до боли знакомые интонации. Так и почуди­лось, что Лешка сейчас добавит: “Болвасик”.

- Нет.

- Ты приезжай ко мне, я тебя научу. - Наконец-то в Лешкиных глазах мелькнул интерес. - Я тебе по­кажу мой новый “Варкрафт” и еще “Дьявола”.

- Спасибо, - робко сказала Света.

- Ты, главное, когда пойдешь в подземелье, пер­вый меч не бери... А вот из бутылок из всех пей, они жизнь дают... - Света в первый момент не поняла, какое подземелье имеет в виду Лешка. Но потом со­образила, что он рассказывает о какой-то игре; - ...И главное - на карту все время смотри, чтобы к оркам случайно не зайти, я против них еще оружия не знаю... - Лешка говорил, все более и более увлекаясь.

Интересно, а это-то у него - откуда? Я не помню, чтобы Виталий что-то говорил об увлечении своего сына компьютерами. Света вдруг подумала, что вся эта затея с путешествием и освобождением - полный бред, пустяшная затея, игрушки обиженной девчонки-эгоистки.

Наверное, мне просто хочется, чтобы у него был именно такой, странный, задумчивый сын, который за все это время ни разу не улыбнулся, не заплакал, не позвал маму или папу. Скорее всего это все не имеет ничего общего с Алешей Антоновым, а просто-напро­сто говорит о моем стервозном характере. И вот тут как полезли вопросы - один другого интересней... Как, например, выглядит в этом мире Антонов наш, Вита­лий Николаевич? Судя по решительным антикапита­листическим действиям Саши, Антонов здесь вовсе не миллионер. Тогда почему украли ребенка? И у кого?

- Слушай, Саш, а как вся эта история увязана с деятельностью твоего отделения? Это ж, наверное, не просто моя инициатива - искать ребенка?

- Конечно, нет, - спокойно ответил Саша, искоса глядя на Лешку. Тот смотрел не в окно, а прямо перед собой. - Я тебе просто забыл сказать. В той папке, ко­торую ты смотрела, как раз и лежало заявление граж­данки... фамилию не помню, о пропаже ребенка. Ты тогда просто не дошла до него.

Машина медленно ехала по ночному городу. Саша зачем-то решил сделать большой круг и свернул на Малый проспект.

Оставалось проехать совсем немного, справа уже замелькала решетка Смоленского кладбища, когда Света увидела на тротуаре темную фигуру.

- Смотри, смотри! - крикнула она, дергая Сашу за рукав. Но он и сам уже все увидел и начал тормо­зить.

Отец Евгений стоял у ограды и спокойно ждал, когда Света с Сашей выйдут из машины и приблизят­ся. Лешка наотрез отказался вылезать. Света, честно говоря, с удовольствием последовала бы его примеру, но взяла себя в руки и вышла, стараясь держаться рядом с Сашей.

- Здравствуйте, отец Евгений, - почти в один го­лос сказали они.

Казалось, он не услышал обращенного к нему при­ветствия. Глаза его смотрели куда-то вверх, губы шеве­лились.

- ... “Неправедный пусть еще делает неправду; не­чистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще. Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каж­дому по делам его. Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, первый и последний. Блаженны те, которые со­блюдают заповеди Его, чтобы иметь им право на древо жизни и войти в город воротами. А вне - псы и чаро­деи, и убийцы и идолослужители, и всякий любящий и делающий неправду”.

Господи, прости, как все эти священники любят разговаривать цитатами! Вот поди разбери - к чему он все это сказал? Света стояла, глядя в землю, стесняясь своих мыслей. Саша почтительно слушал.

Отец Евгений замолчал, перевел взгляд на Сашу, с укором, как показалось, посмотрел на Свету и сказал уже нормальным голосом, но по-прежнему с какими-то напевными интонациями:

- Прощаюсь с вами, дети мои. Вам - дорога даль­няя. Мне - молитвы усердные. Доброе дело вы сдела­ли. Но это лишь малость из того, что сделать предсто­ит. Спасли вы дитя человеческое. Не пропустите же дитя сатаны, что уже вошло в наш мир в образе лжи­вом. Зачат в мире смутном, рожден в горах снежных, живет в убежище убогом. Оберегают его темные силы, заморочат, затуманят разум ваш, да вы не поддавайтесь. “Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами. Аминь”. - Отец Евгений перекрестился и не торопясь ушел. Ни Саша, ни Света не решились ок­ликнуть его и расспросить поподробнее о странном пророчестве.

- Он ведь нас специально ждал, понимаешь? - озабоченно спросил Саша. - Откуда он знал, что мы этой дорогой поедем?

- А почему мы, и вправду, так поехали? - поинте­ресовалась Света. - Я еще раньше хотела тебе сказать.

- Не знаю. - Саша остановился и задумался. - Само собой получилось...

Света вернулась в машину, чувствуя, что ее начи­нает трясти.

- Что с тобой? Холодно? - Саша смотрел с трево­гой.

- Нет. Страшно.

Саша промолчал, не сказав своего обычного: “ерун­да!” или “потом разберемся!”. Вот сейчас Света, навер­ное, была не против, если бы ее обняли. Однако после странного разговора - то есть нет, какой же это разго­вор! - с отцом Евгением Сашей овладела странная скованность. А уж голова - так просто гудела от на­валившихся мыслей. Саше показалось, как будто толь­ко что, вот у этой самой ограды православного клад­бища он дал отцу Евгению какую-то очень серьезную клятву.

Дома у Саши Лешка по-деловому заглянул в ван­ную, на кухню (удивился, что такая маленькая), ос­мотрел комнату (“у тебя что - компьютера нет?”), вы­пил залпом предложенный чай и сел на стул в уголке.

- А читать ты умеешь? - Света присела рядом.

- Ты знаешь, Света, - серьезно сказал Алешка, - ты мне вообще-то больше свои вопросы дурацкие не задавай. Я вообще-то спать сейчас буду.

- Хорошо... - Света подняла на Сашу изумленный взгляд. Видал, как дети современные разговарива­ют? - Может, ты голову положишь мне на колени?

- Да нет, - Лешка махнул рукой, - я как-нибудь и так устроюсь... - Он поерзал немного на стуле. - А вообще-то давай, мне так удобней будет... А вообще-то, - Лешкин голос становился все тише, глаза уже были закрыты, - если тебе какая-то помощь понадо­бится, ты мне позвони... я тебе коды напишу... как вечную жизнь получать... и еще... ты с магами на земле дерись... а с драконами в воздухе...

- Хорошо, хорошо... - Света хотела погладить мальчика по светлой пушистой голове, но не реши­лась.

Через три минуты Лешка уже спал. Брови его были нахмурены, словно он и во сне продолжал решать свои сложные детские проблемы.

- Судя по твоим глазам, ты уже знаешь, что мы будем делать дальше, - тихо сказал Саша.

- Да, - Света кивнула. - Я думаю, то есть я уве­рена, что его надо отвезти в гостиницу “Европа”. У нас здесь есть такая? Ты не закрыл ее, как капиталисти­ческий рассадник?

- Ничего я не закрывал! - рассердился Саша. - Стоит твоя “Европа”, только называется по-старому - “Европейская”.

- Вот туда и едем. Ты можешь найти машину?

- Конечно. - Саша взял телефон и вышел в кори­дор. Телефонный шнур зашуршал по полу, заставив Свету вздрогнуть. Лешка завозился во сне, пробормо­тал что-то вр'оде “уровень... второй уровень...”. - Гриш­ка будет здесь через десять минут, - сказал Саша, воз­вращаясь.

Алешка спал, положив голову Свете на колени.

- Что мы будем делать потом? - тихо спросила она, убирая ладошку из-под его горячей щеки.

- Возвращаться.

- Мне страшно.

- Почему?

- А вдруг ТАМ ничего не получилось? Я как представлю, что выйду сейчас из “Фуксии”... И куда пойду? Хоть в Неву с головой...

- Я спасу тебя, - серьезно ответил Саша. - Я хо­рошо плаваю.

Света легонько погладила голову ребенка и по­смотрела на Сашу долгим благодарным взглядом. Ка­жется, мы снова подумали об одном и том же.

- Вообще-то... мы могли бы остаться здесь еще не­много... Ты могла бы встретиться... - Саша колебался, не зная, как бы потактичней сказать.

- С отцом? - сразу поняла Света. - Нет. - Она печально покачала головой.

- Правда?

- Правда. Пусть все так и останется. Просто я буду все время помнить, что где-то есть мир, в котором мой отец жив.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

НОВЫЙ ИРОД

Глава первая

ИЛОНА

Сегодня очень много дел. Блин, вчера поленилась съездить к парикмахерше. Попросила покрасить соседку. Та, дура какая-то, все перепутала. Блин, ка­жется, еще и передержала. А может, краска плохая? Поеду сегодня прямо к той продавщице. Что ж ты, скажу, сучка, такое дерьмо мне подсунула? За тридцатник могла бы и получше краску дать. Да ну, эти про­давцы, им лишь бы спихнуть, а чего там у человека потом на голове будет, им по фигу.

Илона стояла перед зеркалом в ванной и внима­тельно рассматривала свои волосы.

Кошмар. Просто кошмар. Какой же это баклажан? Это просто подстава какая-то. Надо перекрашивать. Та-ак, а это еще что такое? Прыщик? Все. Я сейчас удавлюсь на месте. Если окажется, что эта дрянь вы­скочила из-за того нового лосьона, я весь их магазин на уши поставлю! Где мой массажер? Интересно, блин, куда эта идиотка опять засунула мой массажер?

- Катя! - закричала Илона, не трогаясь с места и продолжая смотреть в зеркало. - Катя! - Ее голос почти сорвался на визг.

Дверь ванной открылась, и показалось испуганное лицо домработницы.

- Что случилось, Илона Сергеевна? - По примеру Светы Илона заставляла прислугу называть себя по имени-отчеству.

- Где мой массажер? - спросила Илона сквозь зубы. Катя была уже четвертой домработницей, но и ее вот-вот собирались выгнать.

- В шкафчике, Илона Сергеевна. Я вчера убира­лась здесь, вот и положила.

- В каком шкафчике? В каком, блин, шкафчике, я тебя спрашиваю?! - закричала Илона, но тут же успо­коилась, заметив, что на лице выступили красные пятна.

Это что же такое? Что еще за пятна? Все от нервов, все от нервов. Надо позвонить Светику, спросить, есть ли у нее хороший невропатолог.

Забыв о массажере, Илона вышла из ванной и, шлепая задниками розовых шелковых туфель, двину­лась в спальню. Навстречу ей из детской вышла няня. Маленький Никита улыбался у нее на руках.

- Ты мой птенчик! - засюсюкала Илона, подходя к сыну. - Ты моя птичка! Ты поспал? Ты кушать идешь? Ты уже покакал? Ты хорошо покакал? Ты моя пумпусечка! Таня, почему у него красные щечки? Это что, диатез? Что он ел?

- Как обычно, Илона Сергеевна, молочную смесь.

- Значит, надо поменять смесь! Ты что, не ви­дишь, что у ребенка диатез?

- Это не диатез, это просто он разрумянился. Он на животике лежал и играл. Вот и раскраснелся.

- На животике? Ах, ты, моя пусечка, ты на зивотике лезал? На зивотике лезал? А ему можно уже лежать на животе?

- Можно, Илона Сергеевна.

- Ладно, идите.

В спальне на кровати спал огненно-рыжий кот.

- Типочка мой, Типочка, ты опять к мамочке в по­стель залез, шалунишка? Ах ты, моя пипусечка, красотусечка моя, скоро тебе девочку приведем, будешь потрашки делать, красотуля моя! Будешь? Будешь, морда?

Кот проснулся, попытался отпихнуться лапами, потом соскочил с кровати и ушел в коридор.

На стене спальни висела огромная (пол-лимона за­платили за увеличение!) фотография их с Юрочкой свадьбы. Илона, как обычно, надолго остановилась пе­ред ней. Шикарная фотография. Платье просто смер­тельное. Хотя и тесное до черта - Илона как раз тогда начала жрать, как прорва, вот и понесло ее в разные стороны. Но на фотографии, слава Богу, ничего не видно. И улыбка получилась ничего себе. С трудом скроила, помнится. Тошни-ило - страх! Здесь ведь она уже на третьем месяце.

В углу спальни на полу валялось скомканное вечер­нее платье. Илона подняла его брезгливо, двумя паль­чиками. Тьфу, блин, такое платье загубил, свинюга.

- Катя! - позвала Илона. Прислуга появилась че­рез полсекунды. - Вот тут у меня платье немножко порвалось. Если хочешь, возьми себе. Может, за­шьешь?

- Спасибо, Илона Сергеевна, - разулыбалась Ка­тя. Ей часто перепадали с барского плеча хорошие ве­щи. Так, чуть-чуть попорченные. Ну, там, туфли со сломанным каблуком. Или платье, рыбой заляпанное. А один раз даже цепочку золотую подарили. Порван­ную. Но это же ничего? Всегда починить можно. Все дешевле, чем за миллион покупать. Особенно богатый улов получался после ссор хозяйки с хозяином. Все дело обычно заканчивалось потасовкой, а хозяин у нас - человек сильный да горячий. Не успокоится, пока чего-нибудь не сломает или не разобьет. Ну, сер­виз там или магнитофон... Особенно пижамы хозяйки­ны любит рвать. Иногда так разойдется - одни клочк^ остаются, только и остается, что выбросить. Им-то что? Он все равно на следующий день хозяйке еще лучше подарит. Они так мирятся. Вот ведь любовь какая... Вчера, наверное, опять ссорились, вон рукав у платья почти оторван, хорошо, что по шву - зашьешь, ничего и не заметно будет.

Илона потянулась и зевнула.

У, гад, рукав почти оторвал. Конечно, так рва­нуть - я думала, рука на фиг отвалится. А все из-за того, что вчера вечером с мальчиком из клуба два танца подряд протанцевала. Ну, так и что? Сам же раз­решил! А дома потом скандал устроил. Никиту даже разбудил. Или нет, Никиту мы разбудили уже потом, когда мирились? А платье все-таки жалко. Эта подлю­ка вчера орал на меня, как ошпаренный. А сам? Поза­вчера приполз домой - рубашка, блин, вся в помаде была. И еще свистит, гад, что это не помада, а соус! Что я, вчера на свет родилась? Помаду от соуса отли­чить не могу? И духами от него пахнет, блин, название забыла, недавно в магазине нюхала, 280 тысяч стоят.

Ох, как скучно... Илона нехотя полистала “Cosmo­politan”. Ничего интересного, там все новости - мос­ковские. Тусовки, бутики, новый ювелирный на Арба­те... Что мне, блин, за новыми сережками в Москву переться? А, кстати, чудная идея! Надо Юрочку угово­рить сгонять на тачке в столицу. Никиту родственни­кам заодно показать. А что? Мысль!

Не откладывая в долгий ящик, Илона подтащила телефон к кровати и набрала номер офиса.

- Его нет. Что ему передать? - любезно ответил женский голос. А-а, опять там эта сучка сидит! Дрянь институтская, подумаешь, на двух языках трендит, в компьютере кнопки правильно давит. Я до нее еще до­берусь.

- Передайте, что жена звонила, - гордо ответила Илона и положила трубку. Ну, что, на радио звякнуть? Он этого так не любит...

- Але! Юрочка? Привет, моя цыпочка! Это твой мышоночек звонит!

- Але! - заорал Юра. Он так всегда в трубку орет. Привычка у него такая. - Это ты, заяц? Как дела?

- У меня все хорошо, пипошка, я подумала, а мо­жет, съездим на выходные в Москву?

- В Москву? А че это тебе вдруг приперло - в Москву?

- Ну, как же, пипошенька, Никиту родственникам показать пора. Да и отдохнуть немножко... Ты столько работаешь! А? Юрочка? - самым тоненьким и жалоб­ным голоском пропела Илона.

- Ох, мать, не знаю... - Юра задумался.

- Ну, пожалуйста, ну, мур-мур-мурчик...

- Ладно, сообразим. У шефа спрошу - перезвоню. А че, на поезде?

- Не-ет, котеночек, на машинке.

- А-а-а... Ладно, посмотрим. А че ты делаешь?

- Ничего, птичка моя, скучаю.

- Пойди с Никитой погуляй.

- Так с ним Таня сейчас собирается идти.

- А-а... Ну, тогда в эту, “Селедку” съезди, оття­нись. - Илона не сразу сообразила, что имеет в виду Юра. А, этот Оздоровительный центр, над которым Антонов так трясется?

- Думаешь?

- Ну. Ты ж там сто лет не была.

- Слушай, мурзик, ты молодец! Как это я не поду­мала раньше?

- Раньше, раньше... - передразнил Юра. - Рань­ше ты делом занималась - с пузом ходила.

- Все, птичка моя, я побежала собираться!

- Давай...

- Эй, подожди! Туда позвонить, наверное, надо?

- Давай, давай, собирайся. Я позвоню, предупрежу.

- Как там этого доктора зовут? Я уж и забыла. Помню, симпатичный такой...

- Я тебе дам - симпатичный! Игорем зовут.

- Ну-у, Юрочка, ты уж совсем - к доктору ревно­вать... - Тут Илоне пришла в голову ужасно смешная мысль. Она даже хихикнула в трубку.

- Ты чего там?

- Да ничего, потом скажу. Мы и так долго тре­племся.

- Ну, все тогда. Давай...

Илона ехала в машине в прекрасном настроении. Дура я, дура, чего ж я раньше не догадалась? И зачем все эти скандалы и рваные платья, когда можно про­сто поехать в эту - блин, как ее? “Фикус и селедка”? никак не запомнить! - и оттянуться на славу? Вот кайф, да? Наставлю Юрочке ветвистых - а он и не уз­нает! Илона сладко жмурилась, вспоминая, как это было здорово тогда, в первый раз. Ну, просто как в кино. Только еще и главная героиня - ты сама! Ах, какой там был парень... И львы... Чего бы такого се­годня заказать? Какой-нибудь бешеной экзотики, а? Чтоб меня похитили в джунглях, а потом спасали... Не, в джунглях я боюсь, там змеи. Хотя Юрочка и го­ворит, что ТАМ можно придумывать, чего хочешь. Вот возьму и придумаю джунгли без змей. И без тигров. Нет, тигров оставить, пусть какой-нибудь миленький мальчик с тигром дерется. А потом меня спасает... И чтоб на слоне покататься.

Этот доктор, и правда, симпатичный. И, главное, как у него глаза загорелись при виде Илоны! А она специально штанишки полосатые надела, обтягиваю­щие. Чтоб все-все ноги было видно.

- Давно вы у нас не были, - сказал доктор. - Проходите, ложитесь на кушетку.

Да, давно. Илона уж и позабыла, сколько здесь вся­ких проводов и стрелочек. Страшновато даже.

- Не бойтесь, ложитесь. Закройте глаза. - Не вздумал бы еще приставать доктор. - Слушайте музы­ку.

Что за музыка? Одно шуршание да бренчание.

- Илона, вы слышите меня?

- Конечно.

- Расслабьтесь... Чему вы улыбаетесь?

- Да так, фраза есть такая: расслабься и получай удовольствие.

- Ну да, примерно так. - А голос смущенный. Смешные эти ученые...

- А теперь сосредоточьтесь. Вы помните, как это было в прошлый раз?

- Что “это”?

- Илона, у вас сегодня крайне несерьезное настро­ение.

- Извините, доктор. Я помню.

- Полежите немного, послушайте музыку. - Ка­жется, он рассердился. Ладно, помолчу. В конце кон­цов, с ним можно и потом потрепаться.

- Илона. Сосредоточьтесь. Сейчас я начну счи­тать. Когда я скажу “пять”, вы крепко уснете. Раз. Два. Три. Четыре. Пять.

Интерлюдия VII

Илона бродила по квартире, принимаясь за всякие дурацкие дела и тут же бросая. Она даже начала мыть посуду, но мать посмотрела на нее с таким удив­лением, что пришлось оставить тарелки и чашки в покое. Родители собирались часов триста, не меньше. Когда Илоне уже стало казаться, что они никогда не уедут, отец наконец-то подхватил огромную сумку и скомандовал:

- Все, Таня, поехали, а то засветло не доберемся.

И еще полчаса, стоя на пороге, пичкали дочь сове­тами и нотациями: краны закрывай, долго телевизор не смотри, на телефоне не виси, а то тетя Люся из Бо­логого будет звонить, спать ложись не позже двенадца­ти и т.д. и т.п. Илона слушала вполуха, поглядывая на часы. Вот-вот должны прийти девчонки, а предки все никак не уберутся на дачу. У нее с самого утра подса­сывало в животе от того, что они задумали, и вот те­перь все может сорваться. Фу-у, укатили. Буквально через пять минут ввалились девчонки...

- Илонка, знаешь, кого мы сейчас встретили? - с порога заорала Юлька. - Серегу! Ну, что ты вылупи­лась на меня? Серега Длинный, из десятого “Б”! Ему Петрович помогал в магазине “сухое” покупать! Они с ребятами на Ленинские горы едут! Пикник устраива­ют! И нас звали!

- Тьфу, Юлька, чего ты так орешь? - Илона по­морщилась. - При чем тут какой-то Серега? Мы же...Ты что забыла? А, может, струсила?

Юлька пожала плечами:

- Да нет, просто я подумала, может, как-нибудь в следующий раз...

- Точно - струсила. - Илона не хотела признать­ся, что и у нее самой трясутся поджилки. - Как хо­чешь, можешь и не тянуть жребий.

- Ладно, девчонки, перестаньте, давайте лучше смотреть, кто что принес. - Ирка уже тащила свой пакет в комнату.

Ух, прямо глаза разбегаются! Алинка даже белье кружевное приволокла!

- Сеструха сказала: бери, что понравится, - не­брежно пояснила Алина. Ее двоюродная сестра Крис­тина два года назад переехала к тетке в Москву, якобы учиться. Начинала на “Пушке”, а теперь уже почти своя в “Интуристе” на Горького. Шмотки у нее! Но у Иркиной матери косметика все равно лучше. Илона почти каждый день сталкивается в подъезде и вежливо здоровается с этой жуткой лошадью в парике.

Все тут же бросились краситься и мерить все под­ряд. Юлька впялилась в блестящее платье на тонких лямочках и стояла у зеркала, прищурившись. Роковую женщину из себя изображает. Нет, судя по всему, как сказала Илонина мама, Юленька пойдет в отцовскую породу - широкозадых и коротконогих.

- Ну, все. - Илона командовала не только пото­му, что находилась в своей квартире. Просто и в клас­се, и во дворе - она всегда была лидером. - Давайте жребий тянуть.

- Рано еще, - заскулили девчонки, только-только вошедшие во вкус.

- Ни фига, нужно прийти пораньше, забыли, ка­кая там очередь? Можно весь вечер простоять и не по­пасть!

Это точно. Попасть в “Метелицу” просто с улицы всегда было проблемой. Илона быстро вырвала из от­цовского блокнота четыре листка, на одном из них на­рисовала большой крест, сложила в несколько раз и побросала в свою вязаную шапку. Идея была проста и заманчива: в кабак сегодня пойдет не разномастная команда девчонок, одетых кто в лес, кто по дрова, а только одна из них, но зато упакованная по высшему классу.

Все быстро расхватали бумажки. Илона подумала, что было бы страшной несправедливостью, если бы жребий достался не ей, ведь это она все придумала. А работу какую титаническую провела, чтобы предки на дачу без нее уехали! Нет, удача и сегодня была на ее стороне!

- Иду я! - Илона запрыгала по комнате.

Как ни странно, но сожаление она заметила только на лице Алины. Ну, конечно, Ирка с Юлькой, хоть им и хочется казаться крутыми, все равно настоящие ма­мины дочки. Они и курят-то для виду: дым в рот на­берут и выпускают. А потом конфетами давятся - за­едают.

Красили и одевали Илону долго и тщательно. А вот с туфлями вышла заминка: ну, просто ничего подхо­дящего! Или страшные, или по размеру не подходят. И Алинка, сучка, уперлась:

- Криста свою обувь никому не дает! - Ладно, хоть белья кружевного не пожалела. Хорошо, у ее се­стры фигура модная - вешалкой, даже лифчик почти впору оказался.

В последний момент Илона вспомнила, что отец недавно принес с работы итальянские туфли, какая-то сотрудница, сказал, продает. Мать уже надевала их раза два, но все равно хранила в большой серебристой коробке завернутыми в приятно шуршащую бумагу. Ух, как Илона ненавидела эту родительскую страсть к порядку! Ничего не скажешь: пыль регулярно вытира­ется, постельное белье в стирку сдаем, рубашки у папы всегда чистые и выглаженные... А вот спросить у него: с чего это мужику женские туфли предлагают? Видела Илона эту “сотрудницу”, в кафе с отцом сидела, глазки строила.

Готово! Классная телка восхищенно смотрела на Илону из огромного зеркала в прихожей. Ноги от ушей, колготочки ажурные, глазки невинные, ресни­цы по полметра. Сумочка клевая на цепочке, жалко, маленькая, только-только косметика поместилась, даже сигареты не влезли. Ну, ничего, стрельнем.

В последний момент окончательно струсила Юлька:

- Девчонки, может, не надо...

- А, ну ее, - отмахнулась Алина, - она же просто завидует. С ее ногами и в баню не пустят!

В другое время Юлька живо бы завелась, хотя ноги у нее действительно дрянь. Она и ходит всегда в джин­сах, зато футболочки при этом надевает в обтяжку - у нее самый большой бюст в классе. Но сейчас на Алинину подколку даже внимания не обратила, стояла и ныла:

- Илоночка, ты только ни к кому в машину не са­дись, еще завезут куда-нибудь...

- Тьфу, дура, ну что ты каркаешь! Волков боять­ся - в лес не ходить! - Илона уже стояла в дверях с ключами.

Все вместе выкатились на Арбат, посидели на ска­меечке, покурили на дорожку. На Илону оглядыва­лись, один парень с портфелем чуть шею не свернул.

- Иди, иди, - хихикнула Ирка, - уроки учи! Все засмеялись, и Илоне сразу стало жарко и ве­село.

- Все. Пошла. Дальше со мной не ходите, я - про­ходным, на Калининский. - И удалилась, элегантно покачиваясь на каблуках.

Даже через час стояния в очереди хорошее настро­ение и предчувствие какого-то необыкновенного при­ключения не покинуло Илону, хотя ноги уже начина­ли противно гудеть. Компания подобралась веселая. Несмотря на то, что ее наряд немного потускнел на фоне расфуфыренной толпы, она явно выделялась. Кто-то уже звал ее присоединиться, но Илона небреж­но отказывалась. Все это было не то. Обычные маль­чишки. Наизусть знаю: пара коктейлей, мороженое, бесконечные школьные (ну, максимум, институтские) истории, прижимаются во время медленных танцев, губы слюнявые...

Эту тачку Илона заметила сразу. Ее предпоследний парень, Илья, все мозги ей забил машинами. Такой за­нуда - караул! Книжки ее заставлял читать. А сам как начнет говорить - уши от тоски вянут. А вот сейчас Илона глянула и прямо голос его услышала: “Чувству­ешь, как звучит: джип “чероки”!” Точно: он.

А уж мужик оттуда вышел - закачаешься. Немоло­дой, под тридцатник, наверное. Высоченный, загоре­лый, штаны белые, рубашка черная, волосы до плеч. Лениво так к дверям подошел, как будто никого в упор не видит. То есть нет, прошелся по очереди глазами (у Илоны аж сердце екнуло), но ни на ком взгляд не ос­тановил, вошел внутрь. Ах, как хотела бы Илона прой­тись рядом с этим меном, вот так же глядя сквозь всех!

Ну, чудеса! Толстомордый на входе зашебуршился, заерзал, выскочил за дверь, подбежал к Илоне, чуть не в пояс кланяется:

- Вас просят...

Наверное, так чувствует себя победительница кон­курса красоты “Мисс мира”. Илона вплыла в “Метели­цу”, ощущая спиной завистливые взгляды. В очереди тоже не дураки стоят, все поняли, КТО просит. Запы­лали щеки, ноги начали заплетаться, почему-то она испугалась, что сейчас тривиальным образом спотк­нется и растянется посреди зала. Но вот уж застенчи­вость никогда не была ее чертой. Тут же вспомнила, как Алинкина сестра учила ее походке манекенщицы. “Берешь пятак, - говорила Криста, затягиваясь доро­гой сигаретой, - да, да, обычный медный пятак. За­жимаешь половинками попы и идешь. Задача: пройти и не уронить. Поняла?” Илона чуть не расхохоталась, представив себя с пятаком. Сразу стало легко. Поэто­му к столику подошла не испуганная десятиклассница, а просто красивая девушка. Сверкая улыбкой (ни зуба­ми, ни ногами Бог не обидел), она села напротив смуг­лого красавца.

- Привет, - сказал он, глядя ей прямо в глаза.

- Привет. - Илоне показалось: протяни она сей­час руку, он обязательно ее поцелует.

С официантами он общался какими-то неуловимы­ми знаками. Сразу двое резко полюбезневших халдеев сновали туда-сюда. Илона не подозревала, какие по­трясающие штуки, оказывается, могут подавать в “Ме­телице”. Шампанское - как будто из одних сладких пузырьков.

- Ужасно вкусно! - зажмурилась Илона. - Я, на­верное, могу выпить ведро!

- Не стоит, малыш, - мягко не согласился он. - Шампанское - вещь коварная. А я не хочу, чтобы наш вечер быстро закончился.

Она совершенно не обиделась на “малыша”, пото­му что сказано это было ПРАВИЛЬНЫМ тоном: ника­кой снисходительности, только нежность. И потом он сказал “наш вечер”, и он не хочет его быстро заканчи­вать.

Было уже около одиннадцати. Вокруг шумели, сме­ялись, обнимались, курили. Илона тоже достала из пачки сигарету (“MORE”, между прочим ), в ту же се­кунду перед ней заплясал огонек зажигалки.

- Знаешь, - она придвинулась к нему поближе, чтобы не кричать через стол, - теперь я представляю, какое должно быть настроение, чтобы танцевать на

столе...

Он наклонился и, почти дыша Илоне в ухо, спросил:

- А какая музыка тебе больше нравится?

- Мне - Си Си Кетч, знаешь, такая... - Илона безуспешно попыталась напеть.

- Знаю. - Он легонько поцеловал ее в щеку и что-то сказал подбежавшему официанту. Буквально через три минуты вдруг наступила ти­шина. И тут же из всех динамиков, навешенных по углам, зазвучала самая популярная этим летом песенка Си Си Кетч. Илона не знала английского, но каждый раз подпевала, как слышала. Ей показалось, что внут­ри раздувается какой-то разноцветный счастливый пу­зырь, и она вот-вот взлетит к потолку. Он широко улыбнулся, подмигнул, встал... И вдруг резким движе­нием сдернул со стола скатерть. - Танцуй!

Ну, уж это мы умеем! И не только дома перед зер­калом. Илона не видела ничего вокруг, но прекрасно понимала, что у стола собралась толпа. Никогда еще она так здорово не чувствовала свое тело. И, черт возь­ми, как эффектно (как будто так и задумано) на пос­леднем аккорде упала лямочка с плеча. Публика вопи­ла и стонала от восторга.

А он снял ее со стола и прямо на руках понес к вы­ходу. “Как невесту”, - мелькнуло в голове. А потом, не спрашивая, поедет она с ним или нет, просто по­ставил у машины и открыл дверцу.

Ах, как они мчались по ночной Москве на джипе! И ни одного красного светофора, и гаишники только провожают уважительными взглядами, как будто на спидометре не 120 кэмэ!

В Кунцево перед ними распахнулись ворота самой шикарной дачи. Огромный дом стоял темный, теплым оранжевым светилось полукруглое окно на втором этаже. Все это было красивей и романтичней, чем в любом кино. Уже у двух или трех Илониных одно­классников дома стояли “видики”, а Ирка давно обна­ружила родительский тайник с запрещенными кассе­тами. Поэтому вся их компания прекрасно знала всю теорию отношений мужчины и женщины. Илона сразу представила себе комнату с огромной кроватью. Мо­жет быть, они вначале пойдут в ванную... Или нет, он сразу поставит медленную музыку и будет раздевать ее... Несмотря на выпитое шампанское, голова была ясная и легкая. Страшно не было ни капельки.

Наверху не оказалось никакой кровати. Просто пу­шистый ковер на весь пол, разбросанные подушки и чудовищных размеров телевизор.

- Садись, - сказал он, и Илона села прямо на пол. - Смотри. - И вложил в видеомагнитофон кас­сету. Снова неожиданность. Никакая не эротика - на экране появилась степь со странными деревьями.

Он лег, положив Илоне голову на колени, и тихо произнес:

- Смотри, как это делают дикие звери.

И в кадре появились львы. Тревожная тягучая му­зыка заполнила комнату. Огромные кошки прыгали на мягких толстых лапах, покусывали друг друга, потом львица как-то странно выгнула спину, лев оказался на ней сверху, а у Илоны сразу заныло в животе и пересо­хло в горле.

Сказка, самая настоящая сказка. Она не помнила, как оказалась раздетой, и уже не чувствовала ни рук, ни ног, а только горячие настойчивые объятия... Два сплетенных тела на полу. И львиный рык.

Они заснули обессиленные, когда за окном стало совсем светло.

Странно, закрывая глаза, подумала Илона, я так и не знаю его имени... И еще одно, но это скорее всего уже во сне. У него на смуглой шее под длинными во­лосами - очень необычная татуировка: маленькое ухо с вылезающей из него змеей...

Наверное, видок у меня был стремный, когда очну­лась. Потому что доктор аж побелел.

- Илона, что с вами? Что-то не так?

- Да нет, вроде все так...

- Вам плохо? - Да что ты трясешься, доктор, твою мать, чего мельтешишь? Все у меня нормально. - Что случилось?

- Да ничего страшного. Просто странно...

- Что странно?

- Чего это на вашем видике кассеты не меняют?

- Чего? - Ну-у, раскрыл варежку!

- Кино одно и то же крутите? - Так. Кажется, до­ходит. Рот уже закрыл.

- Вы что, видели то же, что и в прошлый раз?

- А то! Ладно, доктор. Спасибо большое. Да вы не переживайте, так - не так, все равно - в кайф. Это как кассету любимую купить, ага? Не скучайте, я, мо­жет, еще приеду.

Бедный, как он расстроился. Во работка у челове­ка, да?

Илона как могла обворожительно улыбнулась док­тору и уехала.

Дома застала обиженного Типочку, орущего Ники­ту, красную испуганную Таню.

- Что случилось?

- Илона Сергеевна, он опять на Никиту кидался.

- Как это - кидался?

- Вошел в детскую, сел, я его не трогала. Смотрел, смотрел, потом как зашипит и кинулся.

- Да ну, ты что, Таня, он, наверное, просто иг­рал...

- Да нет же, Илона Сергеевна, он прямо когти вы­пустил. И шерсть вся - дыбом. Я даже испугалась.

Никита орал как сумасшедший и колотил ногами и руками. На щеке его багровела здоровенная царапина.

- Вот сволочь! - удивилась Илона. - Ты зачем на маленького кидаешься? Я тебя накажу! Таня, чего ты стоишь столбом? Успокаивай ребенка! Живо! - А сама забрала взъерошенного Типочку и ушла в спальню. Там он быстро успокоился, забрался на кровать и начал усиленно мыться.

- Смотри, гадюка, я тебя прибью, если будешь ма­ленького обижать! - как можно строже пригрозила Илона, подвигая к себе телефон.

Фу-у, аж ухо горячее. Полтора часа протрепалась с московской родней. Зато все обговорила. Нас ждут с нетерпением. Хоть завтра. Так что Юрочке придется - попа в мыле - отпрашиваться у своего Антонова. Как он с ним работает? Очень скользкий тип. Хотя и при­колист неслабый, может хорошо пристебать.

Телефон зазвонил прямо у Илоны в руках, она аж вздрогнула.

- Заяц, это я. В общем, так. С шефом я, кажется, все уладил. Отпускает он меня в столицу. Прямо се­годня. Настроение, говорит, у него хорошее.

- Прелесть ты моя! - взвизгнула от радости Илона.

- Правда, и дел там попутно навесил, ну, да фигня, успею. Поменьше с твоей родней пообщаюсь.

- Прям, тебя моя родня достала! Очень, между прочим, хорошие люди. Вот ты там фигней всякой за­нимаешься, а они уже о нас подумали, подсуетились.

- Чего подсуетились?

- Прямо там, в Москве Никиту покрестим. По­мнишь, мы же собирались.

- Ну, помню. А почему в Москве?

- Ах, да ничего ты не понимаешь! У них там рядом с домом - Елоховская церковь. Самая модная в Мос­кве...

- Я думал, самая модная - это которая на Крас­ной площади, ну, которая на торт похожа...

- Козел ты, Юрочка. Я с тобой даже обсуждать ни­чего не хочу. Едем, и все.

- Ладно, ладно, заяц, не сердись. Но и козлом ме­ня больше не называй, поняла? Последний раз пред­упреждаю.

- Ну я же ласково... А козликом - можно?

- А я тебя тогда - козой, договорились?

- Договорились, лапка! Так что, я могу собираться?

- Можешь, можешь, только много барахла не бери.

- Ну, что ты, Юрочка, я только самое необходи­мое! Да! И не забудь заехать за детским сиденьем в ма­шину, помнишь? Сто лет мне уже обещаешь!

- Вот как раз сейчас и заеду. А как он все это пере­несет?

- Да нормально, не беспокойся. Памперсов по­больше возьмем, и все.

- А ты?

- Чего - я?

- Как ты с ним справишься?

- Я? Я тебе что - раненая? Мы няньку с собой возьмем.